Мир Гаора. Коррант. 3 книга [Татьяна Николаевна Зубачева] (fb2) читать онлайн

Татьяна Зубачева Мир Гаора. Коррант. 3 книга

Сон шестой …От перемены места что изменится?.

Аргат Ведомство Учёта Несамостоятельного Контингента Центральный накопитель

569 год, Весна

3-я декада, 7 день

До Рабского Ведомства ехали долго, с остановками, где к ним в кузов подсаживали всё новых и новых рабов. Как быстро догадался Гаор, машина собирала предназначенных к продаже разными владельцами. Все были взрослые, опытные, у всех торги не первые, разговаривали тихо, но без особого страха. Кто да откуда, да у кого работал. Говорили, перемешивая ихние слова с нашенскими, и Гаор с невольным удовольствием, ощутил, что понимает всё и в речи от соседей не отличается. И что он обращённый — в этом пришлось признаться, ведь родного поселка у него нет — тоже сошло. Спросили только, давно ли, и, услышав, что не новик, а третий год пошёл, приняли как своего.

Выгрузили их в подземном гараже, и Гаор понял, что опять не увидит солнца, пока новый хозяин не выведет его наружу. Опять конвейер обыска, сверки номеров, проверки клейма и, наконец, камера. Тогда он был в седьмой, а теперь его отправили в третью.

Номер другой, а камера такая же, и даже камерный старший хоть и звался по-другому — Большуном, но сильно смахивал ростом и комплекцией на памятного по той камере Слона.

Войдя в камеру, Гаор поздоровался выученной ещё тогда, но ставшей привычной и совершенно понятной фразой.

— Мир дому и всем в доме.

На него посмотрели с интересом, но вполне доброжелательным, поинтересовались, откуда.

— От Сторрама.

— А это чо за хренотень?

— Завод, что ли ча?

— Нет, — улыбнулся Гаор, — это магазин большой.

— И кем работал?

— Шофёром.

— Это чо? Водила?

— Да.

Нашлось место на нарах, и Гаор продолжил — он мысленно усмехнулся — пресс-конференцию, уже сидя со всеми мыслимыми в камере удобствами.

Как и в прошлый раз, он попал после обеда и, вспомнив, как на его памяти увозили Плешака и других, подумал, что, видимо, так и рассчитывают, чтобы сэкономить на рабском обеде. Да, своего не упустят.

А так… даже имена повторялись. Люди другие, а прозвища те же или похожие. В камеру ввели ещё двоих из той же машины. Гаор встретился с ними как со старыми знакомыми: как же, вместях ехали. Внимание старожилов переключилось на новоприбывших, и под шумное выяснение названий посёлков и имён родичей и знакомых, в котором Гаор как обращённый все равно не мог принимать участия, он откинулся на спину и лёг навзничь, забросил руки под голову и закрыл глаза.

Вот и всё, вот и всё… думать, что его купил этот… капитан, не хотелось, лучше надеяться на аукцион, а то и в самом деле окажешься… подстилкой, а там либо топись, либо вешайся, либо голову о стенку бей, но сначала, конечно, паскудника голозадого придушить надо будет. Ладно. Как сказал ему тогда, в его самый первый день у Сторрама, Плешак? Продали, не спрошась, и купили, не посоветовавшись. И прав, конечно, Старший: нельзя к сердцу близко подпускать, чтоб не рвалось сердце. Эх, Старший, а сам-то… Как ты там теперь? Теперь мы только когда, либо у Огня, либо в Ирий-саду увидимся. Ладно, Старший, спасибо тебе за все, братан, Карько сын Любавы из Черноборья, а по бабке от Всеславы род ведётся. Гаор улыбнулся, не открывая глаз: ещё одна родословная, заученная им с голоса. И ничем она не хуже и не беднее родословной Юрденалов, и, во всяком случае, эту он заучивал добровольно и без оплеух за ошибки. Всё, хватит скулить, сержант, прошлое невозвратимо, не будет тебя Сторрам выкупать, раз решил продать. Можешь лежать и гадать, за что? Ведь всё равно не догадаешься, а самое простое: предложили хорошую цену, вот и всё.

— Эй, как тебя, Рыжий, спишь?

— Сплю, — ответил Гаор, не открывая глаз.

— Чего так? — не отставал спросивший.

— Жрать хочу, — ответил по-прежнему с закрытыми глазами Гаор и пояснил памятной с училища присказкой, — чего не доем, то досплю.

Несколько голосов засмеялись.

— А ты, паря, того, языкатый.

— Он могёт, — подтвердил ещё чей-то голос, — нас там тряхнуло, так он такое загнул… Эй, Рыжий, ты чего тогда так?

— Кожу наручником защемило, — ответил Гаор, открыл глаза и сел.

— Тады хреново, — согласился сидевший рядом светлобородый черноглазый мужчина, — а ты здоровско на суржанке чешешь, и не скажешь, что обращённый.

О смысле нового слова Гаор догадался, но все же уточнил.

— Суржанка — это что?

— А когда зёрна разные намешаны, — светлобородый рассмеялся, — ну, и слова, понимашь?

— Понятно, — кивнул Гаор.

— Так откуль знашь?

— Так не первую декаду ошейник ношу, — усмехнулся Гаор, — вот и выучился.

— А надели за что?

— Я бастард, — привычно ответил Гаор, — меня отец продал, наследник задолжал, вот меня и продали.

Говорилось об этом легко и даже — с удивлением заметил Гаор — без особой злобы или обиды, слишком далеки были теперь Юрденалы и та, прежняя жизнь.

— А не врёшь? — засомневался сосед, — голозадые, они сволочи, конечно, но чтоб отец сына родного в рабство продал…

— Смотри, — Гаор спокойно приподнял волосы надо лбом, показывая клеймо.

— Ух ты! — удивились заинтересовавшиеся их разговором, — не видали такого.

— Ну, так и отцов таких немного, — усмехнулся Гаор.

По коридору скрипела, приближаясь, тележка с вечерним пайком, и надзиратели лупили по решётке, приказывая старшим строить камеры на выдачу.

Гаор оказался в предпоследней четверке рядом со светлобородым. Звали того неожиданно — Черняком.

— Чего так? — невольно удивился Гаор. — Ты ж светлый.

— По матери я, — объяснил Черняк, вытряхивая в рот последние капли из кружки. — Чернава она. Ну, мы все и Черняки. По посёлку-то различали нас, а здеся и родовое сойдёт.

Гаор задумчиво кивнул, отдавая кружку правофланговому их четвёрки. Вот оно, значит, как, нет, листы здесь доставать рискованно, но стоит запомнить. Вот почему его так усиленно спрашивали о материном имени, и как звала его мать, и как звали саму мать. Его личное имя и родовое. А он ни того, ни другого не помнит. Хорошо его обработал Сержант. А Ворон говорил, что ему ещё повезло, что память отбивали, а не выжигали током. Судя по рассказу Ворона, действительно, повезло.

Распорядок Гаор помнил хорошо, да и не было в нём ничего особенного. Ну, пересчёт, ну, обыск, подумаешь. Раздали одеяла и прокричали отбой. Как все, он плотно завернулся с головой, тщательно подобрав одеяло под ступни. А как хорошо чуньки помогли, весь день, считай, босиком, а не болят совсем ноги, а может, ещё и потому ноги выздоровели, что он по росе походил, когда Мать-Землю заклинали. Тогда по земле, а в прошлом году уже по газону, по росистой траве. Хорошо, что Сторраму приспичило газон сделать. И трава удачная оказалась, как раз её подстригли на декаде, и не помялась, утром встали, так, как и не было ничего. И голова чистая осталась, пара травинок запуталась, так их в момент вычешешь, это тебе не торф отмывать.

Гаор был готов думать сейчас о чём угодно, даже «ящик» вспоминать, лишь бы не дать прорваться жгучей, рвущей горло тоске, не завыть от горя и отчаяния, как он выл тогда в Алзоне, чудом выбравшись на берег болота, в котором медленно тонули грузовики его взвода. Они бы проехали, если бы не шальная мина, разметавшая узкую гать. И на Малом Поле, когда утром был полк усиленного состава, почти полторы тысячи человек, а вечером их, уцелевших, построили в сводную неполную роту, на том же месте, откуда они начинали утреннее наступление. И сказали, что задача не выполнена, и… он не слушал, что там говорил прибывший из штаба. В ушах гудело от контузии, ноги дрожали и подкашивались, он весь был в грязи, своей и чужой крови, и в сознание прорывались только отдельные брюзгливые слова обходившего их строй высокого — он даже звания его не разобрал от головной боли — чина.

— … сброд… никакой выправки… что значит «не пройдут»?.. трусы… гоните… да, мы не можем рисковать всей операцией… ну так поставьте заграждение…

А у него даже злости не было, хотя он, как и все, сразу понял, что заграждение — это спецура, которых поставят за их спинами, чтобы они шли только вперёд…

…Гаор осторожно, чтобы не потревожить соседей, повернулся внутри одеяльного кокона на другой бок. Было это, было и другое, и спи, сержант. Мужайтесь, худшее впереди… С этой любимой фразой Туала он и заснул.

А назавтра его почти сразу после завтрака выдернули из камеры и отправили к врачу. Всё было как тогда. Только он шёл, ни на что не надеясь и не рассчитывая. Лестницы, коридоры, краткие команды за спиной. Он для надзирателя не человек, так ведь и надзиратель ему нелюдь. А хорошее слово. Ёмкое, всё сразу объясняет и на место ставит.

Кабинет тот же или другой, но очень похожий. Врач был другой, мужчина. Смотрел и щупал резко, даже грубо, так обычно смотрят в армии. Дескать, знаю, что симулянт, не обманешь. Эта способность армейских врачей, с чем к ним ни приди, первым делом подозревать пришедшего в симуляции, его и тогда удивляла. Но не обижала. Обижаться на кого бы то ни было он отвык ещё в училище. Не можешь отомстить, значит, наплюй и забудь. Гаор послушно вставал на ростомер и весы, дышал и задерживал дыхание, вставал на колени и в полный рост. В своём здоровье он был уверен, а остальное ему по хрену.

— Здоров, убирай его.

— Пошёл.

«И вы пошли…» — мысленно ответил Гаор, одеваясь в тамбуре. Какое-то злое равнодушие все плотнее охватывало его, хотелось только одного: оказаться в камере, среди своих. А все эти пинки, тычки и оплеухи… калечить его перед продажей не будут, а на надзирателей обижаться совсем глупо. Нелюдь она нелюдь и есть. Чего с неё взять.

В камере, пока его гоняли к врачу, произошли изменения. Не было, как он сразу заметил, Большуна, а вот на его собственном месте на нарах сидел новый парень с просвечивающим из-под короткой и редкой чёрной чёлки клеймом-точкой.

— А ну, пошёл, — остановился перед ним Гаор.

— Чиго? — взвизгнул парень.

— А того! — Гаор ухватил его за шиворот и легко отбросил к решётке.

Выжидающе молчавшая камера одобрительно загудела. Парень вскочил на ноги и кинулся на Гаора. Гаор отработанным ещё в училище приёмом перехватил занесенную для удара руку и завернул её за спину противника.

— Тебе как, категорию сменить или придавить сразу? — почти ласково поинтересовался он.

Накопившаяся злоба требовала выхода, и блатяга подвернулся очень кстати. Но Гаор ещё сдерживал себя, не желая и впрямь убивать дурачка или, того хуже, подставлять под утилизацию на сортировке. Но избить его, хорошо избить без особого членовредительства, благо, и старшего по камере нет — это он с полным удовольствием. Парень задёргался, пытаясь сунуть свободную руку в карман брюк. Гаор легко перехватил её, сам нашарил и достал маленькую, не длиннее ногтевого сустава, но острую бритву.

— Ах ты, поганец, — даже удивился Гаор.

Теперь ему стало понятно молчание, которым его встретили. Большуна выдернули и сунули эту тварь, и блатяга решил навести свои порядки, пугая поселковых работяг, что порежет их. А если бритву обнаружат на обыске, то отвечать придётся всем. Ну, он сейчас его от таких штучек отучит.

— Я ж тебя сейчас к решётке прижму и подержу, пока не обуглишься.

— Пусти, — дёрнулся парень, — я ж тебя…

— Что? Ты кого лечить вздумал, сявка?

— Ты его в парашу макни, — посоветовал Черняк, — чтоб охолонул.

Сразу нашлись и желающие помочь в этом благом деле. Гаор отпустил утратившего весь задор парня, и того сразу перехватило несколько человек. Сломав и спустив бритву в парашу, Гаор заново и уже тщательно обыскал захныкавшего парня — вдруг тот ещё что запрятал — и спросил остальных:

— А Большун где?

— Дёрнули.

— Ты таперя за старшего будешь, что ли ча?

Такого оборота Гаор не ждал. Нет, ему случалось брать на себя командование, но… ладно, не тяжелее, чем на фронте, знает он, правда, не всё, но авось сильно не напортачит. И потому, не ответив ни да, ни нет, влепил блатяге лёгкую, но звучную оплеуху и спросил:

— Всё понял, или тебе ещё что для вразумления нужно?

Парень, с неприкрытым и не наигранным страхом глядя на него, замотал головой.

— Тогда живи, — разрешил ему Гаор.

Камера с его решением согласилась. В сам-деле труп — это разборка надзирательская, а кому это нужно? Определив парню место у стены — на нарах-то занято всё, Гаор спросил, кого ещё дернули вместе с Большуном. Оказалось, двоих, а вместо них четверых сунули, трое нормальные, мальцы, правда, только-только из посёлков, и вот энтого поганца. Сразу, понимашь, бритвой замахал и места себе потребовал. А порежет, так сортировки не пройдёшь, ну и…

— Понятно, — кивнул Гаор.

Случалось ему таких встречать и на фронте, и на дембеле. И он знал, что твари эти уважают и признают только силу, полагаться на них нельзя, но держать под прессом можно, и тогда хоть пользы нет, но и вреда не будет.

Приближалось время обеда, и теперь ему предстояло строить всех по четверо. Обязательно ли старший идёт в первой четвёрке, отправлять мальцов в конец вместе с блатягой, тому уж точно место в конце, в каком порядке встают четвёрки, — всего этого Гаор не знал, и спросить было не у кого. Что паёк у старшего такой же, он помнил ещё по той камере и был с этим согласен. Ему случалось видеть и деливших свой офицерский или усиленный паёк с остальными, и лопавших его втихаря или напоказ… нормой он считал первый вариант и сам его в принципе придерживался. В Чёрном Ущелье так вообще, заняв позицию, складывали всё в общий запас, пересчитывали и делили, зная, что подвоза не будет.

Обед прошёл благополучно.

Строить никого не пришлось. Вернее, Гаор только гаркнул, подражая слышанному, и люди сами очень быстро разобрались по четверо. Надзиратель несколько удивлённо посмотрел на него, но ничего не сказал. За едой никто не трепыхнулся, правда, Гаор сразу цыкнул на блатягу, а на мальцов даже цыкать не пришлось, хватило одного взгляда. Так что… обошлось и ладноть.

Гаор сидел на нарах спокойно, но внимательно наблюдая за болтающими, играющими в чёт-нечет и спящими на нарах людьми. Вроде всё спокойно, и ни бомбёжки, ни обстрела, ни сигнала к атаке не предвидится, но привычка — вторая натура.

— Бывал старшим уже? — спросил его Черняк.

— Да, — кивнул Гаор, — на фронте.

К его удивлению, Черняк не спросил его о фронте, а кивнул, будто тоже знал. И Гаор сам спросил:

— Бывал?

— На фронте? — Черняк вздохнул, — нет, миловала Судьба, а так, в прифронтовой полосе на железке работал, вот и знаю.

Названий, к обоюдному сожалению, Черняк не знал, и потому выяснить, не являются ли они однополчанами, не удалось. В Чёрном Ущелье железной дороги не было, это Гаор знал точно, оставалось Малое Поле и Валса.

— Валса? — переспросил Черняк, — река, гришь, нет, реки не было.

Как всегда, собрались желающие послушать. Завязался общий разговор, под который время пошло незаметно. Блатяга сидел на указанном ему месте у стены, настороженно поглядывая по сторонам. Краем глаза Гаор приглядывал всё-таки за ним. Сам поганец вряд ли теперь к кому полезет, а вот к нему могут, дураков хватает, а шум в камере не нужен.

Вечерние процедуры ужина, поверки и раздачи одеял так же прошли благополучно. В целом, работа старшего в камере не показалась Гаору ни особо сложной, ни особо хлопотной: на работы расставлять никого не нужно, строиться на поверку и раздачи по пять и по четверо все сами умеют, даже мальцы мгновенно приспособились, поддерживать порядок и допустимый уровень шума тоже было несложно. Но и радости старшинство ему никакой не доставило. Упоение властью он пережил ещё в училище, когда его, шестиклассника, впервые поставили командовать шестью первоклассниками, которых надо было научить перестроениям, а на фронте твердо усвоил, что, командуя, ты не только сам за себя, а ещё и за тех, кем командуешь, а это лишние хлопоты и морока. Он не отказывался, брал на себя там, где мог, и столько, сколько мог, но… но по необходимости, даже не когда мог, а когда было нужно, когда иного выхода не было, потому что в одиночку выжить очень трудно, а чаще просто невозможно.

Ночь прошла спокойно, но он всё равно не выспался, потому что спал вполглаза: готовый в любой миг вмешаться в возникший инцидент. Теперь ему стало понятно, почему Слон целыми днями дремал на нарах. Потому что не высыпался ночью и добирал своё днём, когда разговоры и лёгкий шум дозволены. Значит, и ему надо так же.

Но выспаться не пришлось. Опять сразу после завтрака его выдернули из камеры и погнали по коридорам и лестницам. На сортировку.

Сортировочный зал был тот же самый. А если и другой, то, ну, очень похожий. А все эти лейтенанты с зелёными петлицами смотрелись точно на одно лицо, вернее, Гаор их даже не рассматривал. И разговоры всё те же. Об отправке на утилизацию, Фармахим и ещё какие-то фирмы. Разговоры он слушал внимательно, зачем-то запоминая названия фирм. Его самого, как и тогда, осмотрели, сверили номер, клеймо, заставили отжиматься, приседать, показывать мускулы, отвечать на вопросы о происхождении шрамов. Потом сделали, как и тогда, уколы, то ли прививка, то ли ещё какая хренотень. Всё это неважно. А по-настоящему важны люди, голые, испуганные, молча плачущие, ступорно исполняющие команды. Мальчишки и старики, мужчины и парни… женщин не видно, тех, видимо, смотрят в другом зале, так же деловито бесстыдно ощупывая и разглядывая. Да, мы для них не люди, но и они нам нелюди.

Ему показалось, что среди осматриваемых был Большун. Если так, то понятно. Выдернули для продажи. Но из камеры-то зачем? А затем, всё затем — с обжёгшей его яростью понял Гаор — чтоб не привыкали, не привязывались, не сговаривались. Так, может, и в армии нас за этим же тасуют, гонят из части в часть, из госпиталя всегда в другую часть, после боёв отвели на переформирование и снова перетасовали, потому мы и привыкаем мгновенно и к месту, и к соседу в строю. Ну ладно, армию можно побоку, ему больше не служить, так что можно и не думать. А здесь… Так вы, нелюди, всё-таки боитесь нас, даже таких, безоружных, беззащитных, лишенных всего, даже памяти, не личной, родовой, так… Так, значит, есть чего бояться?

— Полная первая. Пошёл.

Подчиняясь команде, Гаор вышел в тамбур, подобрал свои штаны и рубашку и оделся.

— Вперёд.

Ну что ж, если всё так, как он понял сейчас, то его вполне могут отвести в другую камеру. Надзирателю вчера, похоже, не особо понравилось, что он стал старшим. Ладно, переживём. Серой пустоты, что едва не загнала его к Огню, уже нет, вместо неё холодная белая ярость, и если и вправду он окажется в другой камере и вдруг придётся драться, то это даже и к лучшему. Да хоть к блатягам его сунут, наплевать, он сейчас и с целой камерой справится.

Камера была та же, но народ в ней опять поменялся. Блатяги не было, а к Гаору, едва за ним задвинули решётку, подошёл здоровенный, на голову выше него, русобородый мужчина.

— Я теперь здеся Старший, понимашь?

Гаор пожал плечами и спокойно ответил.

— Ну и на здоровье тебе.

Русобородый внимательно оглядел его, будто проверяя, не полезет ли Гаор в драку, отстаивая своё место старшего, но интонация и лицо Гаора подтверждали искренность отказа, и русобородый спросил чуть мягче.

— Куды гоняли?

— На сортировку, — ответил Гаор, обошёл его и, подойдя к нарам, лёг на своё место, сразу закрыв глаза.

Вроде Черняк ему что-то сказал, но он уже спал, спасаясь сном от увиденного и услышанного в сортировочном зале. Его никто не беспокоил. Все знали, что после сортировки человек не в себе бывает.

Разбудил его шум построения на обед. Гаор слез с нар, наскоро ополоснул лицо и руки и встал опять в предпоследнюю четвёрку рядом с Черняком. И даже удивился, как это у него само собой получилось. Не бегал, не суетился, не искал себе места. Вот и получается, что никто не орёт и не строит, а сами строятся.

После сторрамовского паёк, конечно, маловат. И Гаора второй день мучил голод. Спасаться от голода можно либо трёпом, либо сном. И потому кратко ответив на вопрос Черняка о категории, что полная первая, лёг и снова заснул, уже не беспамятством, а обычным сном. Умом он понимал, что, конечно, стоило бы и потрепаться с остальными, может, чего интересного услышит, ведь, похоже, камера отстойника — единственное место, где встречаются рабы из разных мест и можно целый день трепаться, но после пережитого в последние дни тело, а ещё больше мозг требовали отдыха. А отдыхом мог быть только сон. Ладно, в тот раз его продержали в камере декаду, так что успеет он наговориться. А ещё… он боялся, боялся привязаться. Ведь продадут-то их всех поодиночке, и никогда ты уже этого человека не увидишь. У Сторрама он всё-таки два года прожил, а здесь… вряд ли его будут больше декады держать, а её вполне хватит, чтоб сдружиться, и что потом? Рвать сердце? Этому — как приятельствовать, не сдружившись — ему ещё предстоит выучиться. Если он хочет выжить.

Когда Гаор открыл глаза, в камере всё было как обычно, как всегда. Ровный шум разговоров, негромкого смеха и чьего-то храпа с верхних нар. Время определить невозможно, но ужин он вряд ли проспал: не проснулся бы сам, так разбудили бы. А щёки мокрые, значит, опять плакал во сне. Гаор встал, потянулся, расправляя мышцы, и пошёл умыться.

Никто на него особого внимания не обращал. Ну да, это не тот раз, когда он был новиком, ничего не знал и не понимал, сейчас-то… такой как все, ни в одежде, ни в говоре он от всех не отличается.

— А блатяга где? — спросил он Черняка, вернувшись на свое место.

Черняк усмехнулся.

— А то ты тоскуешь об нём?

— Если отметелили, то всем всыплют, — объяснил свой интерес Гаор.

— Да нет, выдернули. Видно тож на сортировку, или к голозадым перевели.

— На хрена его вообще к нам сунули?! — поддержал разговор, свесившись с верхних нар, молодой, но с густой кудрявой иссиня-чёрной бородой, светлоглазый парень.

— Чтоб жизнь мёдом не казалась, — усмехнулся Гаор.

— Как-как? — заинтересовались сразу.

— Это ты, паря, здорово загнул.

— Ну-ка ещё раз.

Гаор удивился: он это присловье ещё от Сержанта слышал. Оно ему понравилось тогда и потом не раз выручало, позволяя многое объяснить. И чтоб его не знали? Ну ладно, бывает.

Нового старшего звали Велетом. Гаор сразу вспомнил слова Плешака, что велетами называют богатырей волохи, а криушане говорят асилы, значит мужик — волох. Понятно, что об этом говорить в камере нельзя, но было приятно, что он теперь это знает и понимает, что имя — не набор звуков, а со значением. А интересно получается с именами. Ведь у… ургоров большинство имён непонятно, в училище говорили, что когда-то давным-давно в доисторические времена ургоры говорили на другом языке и нынешние имена, и личные, и родовые — это память о тех временах, до того, как ургоры начали свой великий Огненный Путь, и так далее. Дальше шла бодяга о свете цивилизации, покорении дикарей и прочем. Но вот интересно, а какого хрена ургоры снялись со своего родного места и попёрли вперёд, чего им там не жилось? Может, просто пришёл кто-то посильнее и дал пинка Ста Семьям, и те побежали, пока не наткнулись на оказавшихся более слабыми в тот момент склавинов. И где же то место, подлинная родина ургоров?

Все эти соображения и мысленные рассуждения не помешали Гаору обдуть Черняка в чёт-нечет, рассказать о фронте и выслушать рассказ, каково это работать на железке — железной дороге в прифронтовой полосе. Остальных их беседа тоже заинтересовала, так что слушателей собралось много, а рассказ Гаора, как ему пришлось выбивать на свой взвод паёк полной нормы выдачи из тылового интенданта, что норовил всучить ему облегчённый паёк второго эшелона, вызвал полный восторг. Мальцы слушали с горящими глазами, шёпотом проговаривая за Гаором фронтовую ругань, которой тот по привычке щедро пересыпал свой рассказ.

Сигнал на ужин застал их восторженно ржущими над окончанием рассказа Гаора про обделавшегося со страху интенданта.

— Эк вас разбирает, — даже покачал головой надзиратель, глядя, как они строятся, продолжая тихо посмеиваться, — ну, дикари и есть, дурни волосатые.

Получив свой паёк, Гаор отошёл к нарам и стал есть, стараясь растянуть ломоть хлеба и кружку относительно горячей жидкости подольше: приём, позволявший если не насытиться, то хотя бы создать иллюзию насыщения, и усвоенный им ещё в училищном карцере. Уложился он как раз к возвращению надзирателя за кружками.

— А ты здоровско правду врёшь, — сказал ему Черняк, — заслушаешься. У нас в посёлке был такой, но он старины врал, ну, как до всего жили. Бывало ча как заведёт… — Черняк вздохнул.

— Помнишь чего? — небрежным как в легком трёпе тоном спросил Гаор. — Рассказал бы.

Черняк снова вздохнул.

— Сказал бы словечко, да волк недалечко, — и кивком показал на решётку, за которой двое надзирателей как раз гнали мимо их камеры целую толпу оборванцев.

Гаор не так понял слова, как догадался о смысле и кивнул. Да, в самом деле, говорить об этом здесь слишком рискованно. Но значит, есть люди, которые знают, помнят и могут рассказать, их надо искать и слушать.

— Бывальщика хорошего сейчас редко встретишь, — продолжал Черняк, когда коридор перед камерой опустел и вдалеке щелкнул запор наружной двери.

— А у меня, — снова свесился сверху чернобородый, — баушка бывальщицей была, и былины, и старины знала.

— Баушка это кто? — поднял голову Гаор.

— А маткина матка. Мы бывало ча на полатях все, вотчим чуни тама али ещё что мастерит, а матка с баушкой прядут. И сказывают.

Чернобородый вздохнул со всхлипом, резко оттолкнувшись, спрыгнул вниз и пошел к раковине умываться.

— Дом родный — великое дело, — тихо сказал Черняк.

Гаор молча кивнул в ответ.

Поверка, раздача одеял, стук дубинок по решеткам и крик:

— Отбой! Тихо, волосатики! Услышу кого, всем набью.

Пения, значит, не предвидится. Гаор завернулся в одеяло, несколько раз глубоко вздохнул, проталкивая застрявший в груди на сортировке комок и державшийся там весь день несмотря на сон, еду и трёп. Как ему сказал тогда Бурнаш: «У первой категории торги последними не бывают», а Ворон, что на пятом хозяине разница непринципиальна, так сколько раз ему ещё стоять голым среди нелюдей, которые будут его щупать, разглядывать и решать, жить ему или не жить. Ладно, прошёл и не скули, переживёшь. А вот то, что есть былины и старины, и есть люди, знающие и могущие рассказать, вот что важно, это запомни. А остальное… остальное по хрену. Ты должен выжить и выполнить задание, и запомни: одно без другого невозможно.

Ночь прошла спокойно, хотя и шумели в дальней камере, но никто не проснулся, и когда утром после подъёма проволокли на тележке чей-то труп, никаких комментариев это не вызвало. Гаор, как и все, проводил тележку вяло заинтересованным и абсолютно не сочувственным взглядом. На лбу лежавшего вверх лицом трупа он успел разглядеть «кубик» — квадрат с точкой. Так что… всё ясно-понятно, туда и дорога.

Весна 3 декада 10 лень

Сдача одеял, поверка, обыск, паёк, и почти сразу после того, как они сдали кружки, пришёл надзиратель со списком и стал выкликать номера.

Вызвал не меньше десятка, и среди них и Гаора. Так помногу вызывают только на торги, но чего-то слишком быстро, в тот раз он декаду просидел в камере. Жаль, только собрался о былинах и бывальщиках расспросить, да не судьба.

Снова коридоры и лестницы, а интересно, на хрена такой лабиринт? Комната, где они разделись и сбросили рубашки и штаны в ящики, комната перед душевой… Гаора подёргали за волосы и отправили на стрижку. Но обкромсали только сзади, а он и не знал, что у него там настолько отросли волосы, спереди-то на глаза не падают. А на лице щетина у него короткая, даже бороды настоящей нет. По приказу взяли по куску мыла и мочалке, выстроились в затылок.

— Запускай.

Медленно открывается тяжёлая толстая с глазком посередине — он уже знает, почему она такая и зачем глазок — металлическая дверь. Зал с лампами и рожками, дверь за их спинами так же медленно задвигается, плотно, без щелчков и лязгов входя в пазы, и напряжённое ожидание. Что пустят: воду или газ? Он помнит: Ф16 — без запаха и цвета, тяжелее воздуха, нарывного действия, ФТ5 — желтоватый, запах тухлых яиц, парализует дыхательный центр, Ф17У — без запаха и цвета, нервно-паралитический… и дальше не меньше десятка, какой из них? Великий Огонь, Мать-Вода, Судьба-Сестра…

Из рожков хлестнули тугие, обжигающие кожу струи воды, и из десятка глоток вырвалось ликующее: «Живём!».

Вместе со всеми Гаор яростно мылся, соскрёбывая с себя липкий пот смертного страха, тёр чью-то спину и блаженно покряхтывал, лёжа на скамье, под чьими-то руками, снова и снова намыливался, и бросался под душ, смывая пену. Живём, браты, живём!! Кажется, он даже орал что-то и бессмысленно ругался, будто снова шёл в атаку. Хотя… додумать он не успел.

Проверещал звонок, и, громко хлюпнув в трубах, выключилась вода. Отфыркиваясь, мотая головами, чтобы стряхнуть воду с волос и бород, они выстроились у выходной двери.

Снова медленное движение вбок, и они шагают через порог в комнату с коробками для обмылков, мочалок, полотенец и… так, четвёртой коробки с полотенцами, которыми следует прикрываться на аукционе, нет. Так что? Совсем нагишом?

Надзиратель у дверей, поигрывая дубинкой, скучающе-невидяще смотрит на них. Не торопит, но… медлить и тянуть нечего. Гаор ещё раз привычно протёр шею, сдвинул ошейник и бросил использованное полотенце в коробку.

Надзиратель жестом приказал им выстроиться вдоль стены, оглядел, удовлетворённо кивнул и распахнул следующую дверь.

— Руки за спину. Вперёд марш.

Снова то ли коридоры, то ли длинные комнаты с множеством дверей — интересно, а почему все комнаты без окон? Чтоб не попытались сигануть, или чтоб снаружи никто не увидел, что здесь творится? И номерки им не привязали, хотя… почему он решил, что каким был тот аукцион, такими будут и все остальные? И… аггел, а ведь на сортировке он в этот раз не услышал про аукцион. Так что? На него есть заявка? Тоже слышал, ещё тогда, от Седого, ох, если это всё-таки тот капитан, то… то кранты, полный амбец без вариантов.

Очередная комната, заполненная сидящими вдоль стен голыми рабами.

У некоторых на ошейниках болтаются номерки. Похоже… да, в этой, или в такой же он тогда сидел после аукциона и ждал, пока купивший его Сторрам оформит бумаги и оплатит его одежду. Гаор нашёл свободное место у стены и сел на пол, скрестив ноги и подобрав под себя ступни: хоть ноги и не болят, но лучше их погреть. Знакомых — он быстро огляделся — не было. Даже тех, с кем он вышел из камеры. Куда-то они делись по дороге. Что ж, будем ждать. Интересно, сколько за него заплатили? Или заплатят, если это все-таки предпродажная… ожидалка — нашёл он слово.

— Триста двадцать один дробь ноль ноль семнадцать шестьдесят три!

Гаор вздрогнул и вскочил на ноги.

— Я!

— Ты, ты, волосатик, — хмыкнул надзиратель у двери. — Пошёл!

Заложив, хотя приказа и не было, но на всякий случай руки за спину, Гаор вышел в указанную дверь.

Ожидалка была всё-таки послепродажной. Стеллаж с одеждой, прилавок поперёк комнаты, у стеллажа раб в оранжевом с зелёным комбинезоне, у прилавка лейтенант с зелёными петлицами, а за прилавком улыбающийся… его новый хозяин? Тот самый капитан?! Вот теперь, в самом деле — всё.

— Тот самый? Будете проверять номер? Дополнительный осмотр? — скучающе равнодушно спрашивает лейтенант. — Пожалуйста, как хотите. Полный комплект, номер два, — быстро окинул его взглядом, — размер три.

К ногам Гаора падают трусы, майка, штаны, рубашка, портянки, резиновые сапоги, тонкая оранжевая куртка-ветровка, каскетка без кокарды.

Гаор одевался быстро, опустив глаза, чтобы не видеть ухмылки отныне полновластного хозяина его жизни и смерти.

— Получите и распишитесь.

Капитан, по-прежнему улыбаясь, расписался в положенных местах.

Лейтенант открыл перед Гаором прилавок и выпустил к хозяину.

— Иди за мной.

Всё как тогда, и… и всё… Он брёл за капитаном, заложив руки за спину и опустив голову, а в голове крутилось одно слово: всё, всё, всё… не было сил ни ругаться, ни о чем-то думать, даже страха не было, и всё ближе подступала серая непроницаемо плотная пустота.

Светило солнце, между машинами на стоянке перед Рабским Ведомством суетились воробьи и прохаживались голуби, бегали мальчишки-разносчики, визгливо предлагавшие свой товар, — ничего этого Гаор не видел и не слышал, отгороженный от мира серым коконом пустоты.

Ридург Коррант остановился у своего фургончика и оглянулся на покупку. Рыжий раб стоял перед ним, заложив руки за спину, с бледным, даже каким-то землисто-серым лицом и совершенно пустыми мёртвыми глазами. Однако… чтобы за трое суток в отстойнике довести до такого… аггел, если у парня съехала крыша, а он вовремя не заметил и расписался в получении и отсутствии претензий… вот влетел! Но… ладно, может, и отойдёт по дороге. Коррант открыл заднюю дверцу.

— Залезай.

Гаор молча полез в кузов. За ним захлопнули дверцу, и он остался в полумраке. Осторожно огляделся. Уф-ф, кажется, один. Кузов почти пустой, у левой стены несколько ящиков, закреплённых настенными ремнями, вдоль правой мешки, а посередине… как раз ему лечь и вытянуться. А свет откуда? Передняя стенка сверху до половины матерчатая, и ткань просвечивает. Уже легче. Не в полной темноте, не «ящик» все-таки. Заурчал впереди мотор, фургончик сильно дёрнуло, и Гаор, чтобы не упасть, сел на пол. Всё, поехали, вернее — он заставил себя усмехнуться, отодвигая серую пустоту, — повезли.

Ридург Коррант прислушался. Сзади было тихо. Ладно, отъехать подальше и где-нибудь на полянке выпустить раба размяться и для необходимых при покупке процедур. Вообще-то это надо было сделать прямо там, на стоянке, но парень был прямо-таки невменяемым. Ну, так смазать по морде и дать чего-то пожевать никогда не поздно, а если возникнут инциденты и парня придётся сразу ломать, лучше, чтобы без свидетелей. Ломать-то можно по-разному, иногда — Коррант усмехнулся — иногда лучше без битья. Прозвище можно оставить: просто, понятно и соответствует. К тому же больше рыжих у него в хозяйстве нет. Вообще рыжие — редкость, недаром и у Сторрама так прозывался.

Гаор сидел на дне кузова, охватив руками колени. Ну что, одежду тебе дали, полный комплект, не связали и не приковали. Цени и будь благодарен. Бывает и по-другому. Пожрать новый хозяин не дал, но и не избил. Отложил на потом, или обойдётся без этого? И не знаешь, как лучше. Ладно, пусть бьёт, морит голодом, лишь бы не лез. Гаор снял каскетку и провёл ладонью по мокрой изнутри тулье. Здорово же он труханул. Ну, так… «Дурак — возразил он сам себе — не стал бы этот тип тебя трахать прямо при лейтенанте». И тут же подумал: «А почему и нет?» Хозяин. Что хочет, то с тобой и сделает. И если без членовредительства, то Рабское Ведомство вмешиваться не станет. И всё равно, не психуй. Пока ещё ничего, кроме того лапанья, не было. И пока едем — а, похоже, сволочь самолично за рулем, шофёра в кабине видно не было — ты в безопасности. Так что не дёргайся попусту. Но как же есть хочется. Аж голова кружится. Или это от страха? Гаор осторожно лёг и вытянулся во весь рост. Места как раз хватило, свёрнутую каскетку и капюшон от куртки он подложил под голову и закрыл глаза. Нет, он ещё поборется, так просто он не дастся. Ещё посмотрим, кто кого поимеет.

Выехав из Аргата, Ридург почувствовал облегчение. Не то, чтобы он не любил городов вообще, а Аргат всё-таки — столица, но вне высоких стен с рядами безликих окон куда легче и свободнее. Всё-таки он сельский житель и останется им.

Мотор гудит ровно, хорошо отрегулирован, и рессоры хорошие — не трясёт, а покачивает. Гаор не так спал, как дремал, оставаясь настороже, но отдыхая. Вернее, стараясь отдохнуть. Как перед боем. Загадывай не загадывай, наперёд не угадаешь, но голова должна быть ясная, а оружие в исправности. Да, вот чего нет, и не будет. Хотя… рукопашный бой — единственное оружие, которое невозможно конфисковать. Так что… жаль, что на этом и так всё кончится, но сдаться нельзя. Сдаться, покорно лечь подстилкой — это себя потерять, и ты тогда не человек. Ты и сейчас не человек — ядовито возразил он сам себе вместо Ворона — ты раб. Накласть мне и на ошейник, и на клеймо. Я сам определяю, до какого предела я — человек. «Не дай себя сломать», — просил Седой. Ну, так и не дам. Понадобится, зубами грызть буду, но не дамся. Но долго как едем, и давно остановок не было, по городу так ездить негде, значит, за городом, а… стоп, ведь его не случайно капитан про Дамхар спрашивал. И потом эти их разговоры про сельскую глубинку. Так что, в Дамхар его везут? Но туда за день не доедешь, туда сутки, а то и двое, смотря по сектору. И если всю дорогу без жратвы, то будет он с голодухи как больная муха, что жужжать жужжит, а взлететь не может. Хреново.

Яркая весенняя трава, опушённые молодой листвой деревья, летящий под колеса бетон шоссе. Нет, не может быть такого, чтоб он отвалил двенадцать тысяч и пролетел. Судьба, конечно, злодейка и стерва, но не настолько. Да и все рабы из отстойника ошалелыми выходят. Достаточно вспомнить, каким он забрал оттуда Лутошку, когда возил мальца на переклёпку ошейника. Те же трое суток, а мальчишка ревел всю дорогу до дома, и Нянька потом отпаивала его своими травами. А Джадд… хотя нет, там другие… нюансы и аспекты. Но ведь и остальные, у которых только накопитель, и тоже… крыша набекрень. Сзади тихо, ни истерического плача, ни такого же истерического смеха, как заливалась Балуша, тогда трижды пришлось останавливаться, поить водой и бить по щекам. А то были местные провинциальные отстойники с теми же «патриархальными нравами», что тогда говорить про Центральный, где чудеса и высоты цивилизации, после которых боевой сержант как после мясорубки. Ага, вон как раз подходящая полянка просвечивает. Туда и свернём.

На повороте Гаора покатило по полу, а торможением бросило к передней стенке. Приехали? Хлопнула передняя дверца, открылась задняя, и он зажмурился от ударившего в глаза солнечного света.

— Вылезай, — приказал весёлый и по-хозяйски властный голос.

Гаор проморгался, встал и медленно, расправляя затёкшие мышцы, выбрался наружу.

Лесная поляна, кусты, деревья, с дороги не увидишь, фургончик загораживает… хозяин решил получить удовольствие? Ну…

— Оправка, — объяснили ему причину остановки привычной командой.

— Да, хозяин, — настороженно ответил Гаор и, оглядевшись, пошёл к кустам.

Окрика не последовало. Ему дали уйти из поля хозяйского зрения и не торопили с возвращением. Ладно, посмотрим, что дальше будет. Ворохнулась надежда, что, может, и обойдётся. Всё-таки… аггел, ведь он хочет жить, выжить, а если придётся отбиваться, то это смерть, да, сейчас он никого за собой не потянет, он даже не знает, есть ли у этого… капитана ещё рабы, так что о вполне вероятном дегфеде можно не думать, но… Гаор ещё раз, словно напоследок, вдохнул пряно щекочущую ноздри смесь весенних лесных запахов и повернул обратно, к фургончику, к хозяйскому приказу.

Мысль, что новокупленный раб попытается сбежать, даже не пришла Ридургу в голову. Как бы ни поехала у раба крыша, невозможность побега слишком очевидна. Несводимое клеймо и неснимаемый ошейник исключают любую возможность скрыться, а укрывательство беглого раба приравнено к присвоению чужого имущества с особо отягощающими обстоятельствами. Когда-то за кражу раба карали как за конокрадство, теперь строже, чем за любую кражу, и угроза самому попасть в ошейник удерживает от подобного самых отчаянных уголовников. Любой срок можно отбыть или попасть под амнистию, а ошейник не снимается. Поэтому Ридург спокойно ждал, куря и наслаждаясь безмятежным весенним пейзажем.

Подойдя к фургончику, Гаор остановился в трёх шагах от хозяина, настороженно ожидая дальнейшего развития событий.

Ридург увидел уже вполне живые, напряжённо прищуренные глаза, ещё бледное, неподвижное, но не безучастное лицо и улыбнулся. Надо же, ожил. Что значит, армейская выучка и фронтовая закалка. Ну, перейдём к положенным процедурам.

— Очухался.

Это не было вопросом, и Гаор промолчал, ожидая дальнейшего. Хозяин щелчком отбросил в проблескивающую среди травы лужицу окурок и подошёл вплотную. Гаор напрягся, ожидая положенного удара. Его ударили вполне ощутимо, но явно не в полную силу. Он молча принял удар, даже не качнув головой.

— Этого тебе достаточно? — насмешливо спросил Ридург, — или добавить для вразумления?

— Достаточно, хозяин, — внешне спокойно ответил Гаор.

— Примем на веру, — улыбнулся Ридург. — Чего тебе сейчас дать? Пожрать или покурить?

«А того и другого нельзя?» — мысленно ответил Гаор, но вслух сказал:

— Как хотите, хозяин.

Ридург рассмеялся.

— Хитёр. Ну, пожри сначала.

Первый кусок новокупленному рабу хозяин должен дать из своих рук.

И потому Ридург отошел от него к фургончику, достал запечатанный пакет с бутербродами и протянул.

— Бери. Лопай.

Гаор осторожно, не приближаясь вплотную, подошёл и, протянув руку, взял пакет, сразу отступив на шаг.

— Спасибо, хозяин.

В его голосе не было и намёка на искренность благодарности, но у Ридурга это вызвало не гнев, а насмешливую улыбку. Парень настолько явно боялся его, что это даже льстило самолюбию.

Гаор вскрыл пакет и впился зубами в бутерброд. Есть он и вправду хотел сейчас больше, чем курить. Но глаза его, пока он перемалывал готовые сдвоенные бутерброды с непонятной прослойкой между тоненькими ломтиками хлеба, настороженно следили за каждым движением хозяина. Доев, он скатал промасленную бумагу в тугой комок и отбросил в ту же лужицу к окурку. По морде он получил, еду тоже, дальше что?

Ридург достал пачку и вытряхнул себе на ладонь сигарету, насмешливо глядя на раба. Парень открыто, даже демонстративно старается держать дистанцию, попробуем подманить на сигарету. Ишь ты, смотрит, не отрываясь, но не подходит. Чего же он так боится? Это отстойник или… Гархем! Да, если парень познакомился с некоторыми его привычками, то его страх понятен, и… ну, пусть ещё побоится, рабу полезно.

— Как назывался?

— Рыжий, хозяин, — ответил Гаор, с трудом отводя взгляд от сигареты.

«Дразнишь, сволочь? Так я не поддамся».

— Ладно, — кивнул Ридург, — оставайся Рыжим.

«Пошёл ты… думаешь, осчастливил? Хрен тебе я что попрошу,только сунься».

Ридург спрятал пачку, сунул сигарету в рот и закурил. Пыхнул дымом в сторону раба и удовлетворённо усмехнулся, увидев, как непроизвольно дрогнули ноздри. Ишь ты, и упрямый, и гордый. Да, тут одной оплеухой не обойтись, но и нахрапом я тебя брать не буду, сам упрыгаешься и по струнке ходить будешь.

— Садись за руль.

— Да, хозяин, — ответил Гаор, осторожно проходя мимо хозяина к машине так, чтобы между ними оставалась прежняя дистанция.

Вот аггел, ведь рядом, сволочь, сядет, но авось прямо за рулём лапать не полезет, аварии побоится.

Ридург дал ему завести машину и прогреть мотор и, докурив в две затяжки сигарету, выкинул большой окурок и сел в кабину.

— Поехали, выруливай на дорогу.

— Да, хозяин.

Выбравшись на шоссе, Гаор выразительно покосился на хозяина: дескать, теперь куда?

— Налево и прямо.

— Да, хозяин.

Ридург откинулся на спинку, с удовольствием ощущая, как уверенно управляется машина. Да, в этом он не прогадал: парень и в самом деле неплохой, скажем так, шофёр. А после училища и работы у Сторрама и в карте должен разбираться.

Гаор сразу оценил состояние машины. Работали с ней вполне профессионально, и если это сам хозяин, то… то такому очки не вотрёшь, придётся вкалывать по-настоящему. Но это-то пустяки, это он сможет, да он на всё согласен, лишь бы… лишь бы не то. Еды, конечно, было маловато, и с сигаретой его классически прокинули, показать показали, поманили и не дали, но, если этого хозяину будет достаточно… ладно, это всё пока побоку. А далеко как от Аргата отъехали, и, похоже, точно — на Дамхар направление. Скорость за восемьдесят, и явно мотор потянет и больше, но приказа не было, так что будем держать эту.

Лес то смыкался зелёными сплошными стенами, то отступал, открывая холмистую равнину с полями и далёкими поселками. В ясно-голубом небе отдельные облака клочками ваты и неразличимо чёрная точка плавающего в вышине коршуна. Вдоль дороги чуть запылённая, но ещё яркая зелень только что пробившейся травы. Может… может, и обойдётся. Он так хочет, чтобы обошлось. Мать-Вода, пронеси меня…

Ридург незаметно для себя задремал, откинув голову на спинку сиденья, настолько плавно шла машина. Всё-таки умотал его Аргат. Слишком уж многое намешано в этом городе. Да, финансы там крутятся большие, но большие финансы — это большой риск. А он не может рисковать. И так почти всё оставленное отцом, и нажитое, и родовое, пришлось пустить в ход. Но… но надо. Он должен думать не о себе, а о семье. Сыновья, дочки, жена — они, их благополучие, их будущее на нём и только на нём. Усадьба помогла выжить, но не поможет прожить. Двадцать рабов, да, вместе с новокупкой, двадцать, и с этим он должен наладить дело, которое сможет обеспечить его настоящее и будущее детей. Времена меняются, и только глупец цепляется за прошлое. Сейчас, чтобы выжить и прожить, семья должна быть единой, а значит, вкладывай капитал в обучение и воспитание бастардов, если не хочешь, чтобы сын и наследник оказался один на один с враждебным миром, собирай приданое дочкам, если хочешь породниться с надёжными семьями. Только последний идиот не понимает, что женщины сейчас играют куда большую роль, чем раньше. Да и раньше, хотя бы во времена королей… Кто правил страной? Как правило, доверенный слуга любимой жены короля, а то и советник королевской наложницы. А сейчас? Зачастую бастарды от одной матери преотлично сговариваются за спинами своих отцов. А рабы… если упустишь, не наладишь, то прогоришь на плате надзирателям. К каждому рабу надзирателя не приставишь, значит, раб должен считать себя членом семьи, а значит, давай ему отлежаться, если он заболеет, покупай и расти мальцов и малолеток, чтобы они считали этот дом своим, корми, одевай и не замечай мелких нарушений, если они не во вред хозяйству. Сторрам, кстати, это тоже понимает. Поэтому даёт рабам выходные и устраивает им праздники. И выбирай между карьерой и семьей, а выбрав семью, не тоскуй об упущенных возможностях. Да, хорошо быть наверху, но, когда начнётся обстрел и отстрел, первыми выбивают забравшихся слишком высоко. А самая льготная пенсия за потерю кормильца меньше заработка этого кормильца. Всё равно генералом тебе не быть, а шаг от капитана к майору уже требовал слишком больших вложений финансов, времени и сил, так что… выбор сделан и обратного хода нет.

Дамхар

Увидев впереди бетонную коробку блокпоста, Гаор покосился на спящего хозяина. Конечно, рискуешь схлопотать, но придётся будить.

— Блокпост, хозяин.

— Пошли они… — ответил фронтовым загибом Ридург, не открывая глаз.

Гаор невольно улыбнулся: настолько он был согласен со сказанным. Но останавливаться придётся. Им уже сигналят. Он плавно сбросил скорость, притирая фургон к обочине в указанном месте. Ридург потёр лицо ладонями, открыл глаза и недовольно посмотрел на подошедшего к машине патрульного.

— В чём дело, сержант?

Начальственные нотки в голосе заставили патрульного козырнуть.

— Проверка.

Ридург выругался и достал из нагрудного кармана карточку удостоверения личности. Показал из своих рук. Патрульный кивнул.

— Благодарю, капитан. Раб ваш или в аренде?

— Мой.

— Номер к проверке, — скомандовал патрульный, автоматом приказывая Гаору выйти из машины.

Гаор покосился на хозяина и вышел. Обыскивать его не стали, только проверили и записали номер.

— Пошёл.

Впервые на рабской памяти Гаора этот приказ не подкрепили пинком. Хотя, всё правильно, хозяин рядом, и при нём его бить не будут. Он вернулся за руль, и патрульный дал им отмашку, разрешающую ехать дальше.

— Весь сон перебили, — пожаловался в пространство Ридург, когда они отъехали.

Гаор промолчал, хотя спящий хозяин его устраивал гораздо больше, и по многим причинам. Ридург усмехнулся и достал сигареты. На этот раз он, закурив, перебросил пачку и зажигалку рабу. Гаор еле успел поймать их на лету.

— Кури, Рыжий.

— Спасибо, хозяин, — ответил Гаор, одной рукой удерживая руль, а другой доставая сигарету и прикуривая.

— Оставь себе, — отмахнулся Ридург от его попытки протянуть пачку и зажигалку обратно.

В пачке было ещё не меньше десятка сигарет, а зажигалка едва начата, и на этот раз благодарность Гаора прозвучала гораздо искреннее.

— Что водил? — пыхнул дымом Ридург.

— Почти всё, хозяин, — ответил Гаор, почувствовав, что если не забывать положенное обращение, то можно позволить себе и более свойский тон. В конце концов, задираться и напрашиваться на порку глупо.

— А чего не водил? — спросил Ридург, с интересом ожидая ответа.

— Поезд, хозяин, — очень серьёзно ответил Гаор.

Ридург с удовольствием расхохотался.

— Чего так, Рыжий? — наконец выговорил он сквозь смех.

— Случая не было, хозяин, — вздохнул Гаор.

— А самолёт не пробовал? — всё ещё смеясь, спросил Ридург.

Гаор молча покачал головой.

К самолётам у него было сложное отношение. Он ненавидел их, належавшись под бомбами в канавах и окопах, но и не мог забыть, как их курсантами как-то вывезли на десантный полигон и дали им по три прыжка, не мог забыть чувства полёта. Высоты он никогда не боялся. В детстве облазил все дозволенные Сержантом деревья в Орртене, чистил снег на крышах в училище и том же Орртене, а там высота… ой-ой-ой, спокойно осваивал канатные переправы, прыгал в воду с любого обрыва и даже с плотины, но полёт… Всё-таки, отец Яржанга Юрденала, а значит, его дед, был генералом авиации, а все знают, что генералом в авиации и адмиралом на флоте можно стать, только летая и плавая. А Яонгайжанг Юрденал, брат Яржанга и его дядя — он на дембеле, покопавшись в газетных подшивках, нашёл — был одним из лучших, если не лучшим летчиком-испытателем — он запомнил фразу из некролога: «Летал на всём, что может летать, и на том, что принципиально летать не может» — и заслуженно носил высшую награду испытателей — Золотого Шмеля. Награду, которую даёт не государство, а Союз Испытателей. И самый младший из братьев и его дядьёв, Янгар, погибший вместе с Яонгайжангом, был лётчиком-спортсменом. Неужели Яржанга Юрденала всё-таки мучила совесть? И поэтому его не отдали в авиационное, чтобы не видеть голубой формы с золотыми крылышками на петлицах? Да, как бастард он вряд ли бы стал лётчиком, скорее всего, авиатехником, но ушёл бы в испытатели, а там техники участвуют в полётах, и вообще, смотрят не на кровь, а на самого… Он на дембеле даже подумывал записаться на подходящие курсы, но понял, увидев расценки за обучение, что небо останется недоступным. А теперь-то…

Ридург покосился на ставшее сумрачным лицо раба и усмехнулся. А выдержка парню изменяет, с самолётами у него, похоже, какие-то инциденты были. Интересно, но не нужно, наземный транспорт, безусловно, важнее, а с этим, похоже, проблем нет, что полезнее во всех отношениях.

— На фронте в автобате был?

— Нет, хозяин, в пехоте.

— Но водил, — не спросил, а предположил Ридург.

— По необходимости, хозяин, — ответил Гаор.

Ридург понимающе кивнул.

— Автомехаником работал?

— Да, хозяин, на дембеле.

— Увезли оттуда?

Гаор насторожился: не подбираются ли к его тайне о редакции, и потому ответил так, чтобы уйти от дальнейших расспросов.

— Нет, хозяин, я уже уволился.

— Или уволили, — хохотнул Ридург.

Гаор решил, что может ограничиться неопределённым хмыканьем. И сошло. Ни оплеухи, ни окрика он не получил.

Солнце клонилось к горизонту, и всё мучительнее хотелось есть. Забить голод можно куревом, но ему не сказали, на сколько дана эта пачка, может, на декаду, а может, и вообще больше выдачи не будет, так что придётся потерпеть.

— Сейчас налево.

— Да, хозяин.

Налево — это под красивую большую вывеску: «Заезжай — не пожалеешь», а за вывеской недлинный, но широкий въезд в гостеприимно распахнутые ворота большого комплекса из автозаправки, ресторанчика, гостиницы и прочих удовольствий. Охранник в стеклянной будочке у ворот даже головы в их сторону не повернул.

Просторный двор забит самыми разнообразными машинами и людьми.

— Загоняй на стоянку.

— Да, хозяин.

С хозяином всё понятно, а ему хоть что-нибудь отломится? Жрать-то хочется.

Отломилось. Выйдя из машины, хозяин — Гаор следил за ним, оставаясь за рулём, поскольку другого приказа не получил, — поговорил с мужчиной в полевой форме без знаков различия и петлиц, а, судя по нарукавной повязке, исполнявшим обязанности дежурного, и, обернувшись, призывно махнул рукой. Сочтя это приказом, Гаор вышел из машины и по-уставному подбежал к ним.

Мужчина окинул Гаора внимательным и необидно оценивающим взглядом.

— Твой?

— Да, купил в Аргате.

«Та-ак, — подумал Гаор, — что называется, представили». Интересно, кому, а ещё интереснее, зачем?

— Понял. Иди, отдыхай, капитан, я им займусь.

Хозяин дружески хлопнул дежурного по плечу и пошёл к двери под вывеской с надписью: «Ресторан».

Мужчина ещё раз оглядел стоящего перед ним раба, и Гаор понял, что его запомнили и не спутают, в каком бы виде он теперь здесь ни появился.

— Как прозываешься?

— Рыжий, господин.

Оплеухи не последовало, значит, угадал, уже хорошо.

— Сейчас езжай, заправь машину. Ремонт нужен?

— Нет, господин, — уверенно ответил Гаор.

— Тогда вернёшь её сюда, и вон туда тебе, понял?

Гаор посмотрел в указанном направлении и увидел внутренний глухой забор в полтора роста высотой с узкой калиткой. Внутренняя зона? Для рабов?

— Да, господин.

— Пошёл.

Гаор развернулся и побежал к фургончику. Подогнав машину на заправку, он вышел помочь местному рабу вставить пистолет заправочного шланга и шёпотом спросил.

— Кто это?

Тот, видимо, видел, с кем он разговаривал, и так же шёпотом ответил.

— Дежурный смотритель. Сегодня не сволочь.

Гаор понимающе кивнул. Больше он спросить ничего не успел, потому что подъехала ещё одна машина, легковушка с бритым юнцом за рулём, и разговаривать стало опасно.

Вернув фургон на прежнее место на стоянке, Гаор вышел и быстро огляделся. Смотритель издали повелительно махнул ему рукой, и Гаор затрусил «хитрым мерином» к указанной калитке. Осторожно открыл её и вошёл. И оказался… среди своих!

Длинное приземистое здание, слева навес над длинным столом со скамьями, справа место для курения: скамьи вокруг врытой в песок железной бочки с водой, дальше, похоже, отхожее место, но главное — ни одного надзирателя не видно, только мужчины и парни, лохматые, бородатые, щетинистые, и все в ошейниках. Гаор невольно радостно улыбнулся и поздоровался.

— Мир дому и всем в доме!

— И тебе мир! — разноголосо и вполне дружелюбно ответили ему.

Его сразу окружили, и посыпались вопросы: кто таков, откуда, с кем приехал, водила или самого куда везут…

— А ну отзыньте! — скомандовала высокая женщина в мужской одежде, разгоняя толпу, — ему поесть, небось, надоть, а вы лезете!

— Точно, Мать, — ответил ей Гаор, — жрать хочу, аж на ногах не стою.

— Садись. Карточка есть? — спросила женщина, указывая ему место за столом.

— Какая карточка? — спросил Гаор.

— С хозяином, что ли ча, приехал?

— Да.

— Ну, тогда мы тебе квиток выпишем, — непонятно пообещала женщина, — сейчас поешь. Хлеб сам бери.

На столе стояла большая глубокая миска, наполненная толстыми ломтями хлеба, а в другой, поменьше, навалом лежали ложки. Гаор взял ложку и хлеб, девчонка лет тринадцати, не больше, принесла и поставила перед ним миску с густым наваристым супом, в нём даже кусок мяса плавал.

— Будем жить, паря! — весело сказал ему сидящий напротив мужчина с короткой густой светло-русой бородой, с азартной старательностью выскребавший кашу из миски.

— Живём, брат! — ответил Гаор.

Он впервые услышал такое пожелание и ответил по наитию, но правильно. Во всяком случае, остальные за столом поддержали его улыбками и невнятным из-за набитых ртов, но явно доброжелательным бормотаньем.

К концу миски Гаор понял, что единого обеда нет, как сел за стол, так тебе миску и поставили, а из общего разговора стало ясно, что здесь и приезжие, и местные, ну, кто в заведении работает. Заведение круглосуточное, работают посменно, так и едим, и спим, когда кого отпустят. Бабам, конечно, морока, считай, день да ночь стряпают, ночью, конечно, полегче, но дежурные завсегда есть, когда ни приедь, тебя и накормят, и спать, если тебе не сразу в рейс, уложат, и все прочие удовольствия. Ну, это когда без хозяина, когда один едешь, тогда да, а так-то… только понимашь рассупонишься, так кличут, хоть без штанов выскакивай.

— Эй, паря, как тебя?

— Рыжий, — ответил Гаор, принимаясь за кашу, которую поставила перед ним та же девчонка, забрав миску из-под супа.

— Ты чей будешь?

— А хрен его знает, мне он не назвался. Слышал, капитаном называли.

— Коррант, — сказал усаживавшийся наискосок от него молодой парень в промасленном комбинезоне. — Мать, меня только на кашу отпустили, Коррантом твоего звать, он к нам хоть раз в месяц, — Гаор для себя быстро перевёл: через две декады в третью или четвёртую, — да заедет, — парень ловко говорил и ел одновременно, напомнив Гаору Плешака. — Я ему и заправлял, и мыл, когда, да с декады две назад, это он, значитца, за тобой и ехал.

Гаор, конечно, засомневался, что в Аргат из Дамхара ездили специально за ним, но спорить не стал.

— Так-то он ничего, чаевые завсегда дает, но, если оплошаешь в чём, жаловаться не бежит, сам влепляет.

— Так на новогодье он тебе приварил? — засмеялись за столом. — На полморды фингал светился.

Большинство знало друг друга, болтали, вспоминая какие-то известные всем события. Гаора как новенького расспрашивали кто, да откуда, да у кого раньше работал. О Сторраме не слышали, но что такое торговый комплекс, знали, только здешний и тоже агромадный называется Байгуром, ну, по хозяину тамошнему. Что Гаор обращённый, тоже, к его радостному удивлению, не вызвало особой реакции, спросили только: давно ли, и услышав, что третий год пошёл, кивнули. Даже причиной не поинтересовались.

После каши ему дали кружку горячего чая или чего-то ещё — такие мелочи Гаора не интересовали — во всяком случае, жидкость была горячей и сладкой, и хлеба не считано. И Гаор встал из-за стола сытым и даже немного опьяневшим.

— Айда, паря, покурим, — предложил ему парень в комбинезоне.

— Мотри, Тягун, — покачала головой Мать. — Сказал, на кашу отпустили, а сам-то… Вот ввалят тебе по полной, опять на животе спать будешь.

— А пошли они, Мать… — отругнулся парень, — ты ж за столом курить не дашь.

— И не дам, — строго сказала Мать.

— Ну вот, а не покуривши, я это… неэффективно-дефективный, — и парень заржал.

Засмеялся и Гаор, усаживаясь на скамейку у бочки с водой и доставая сигареты.

Девчонка, уже другая, постарше прислуживавшей за столом, принесла Тягуну сигарету.

— Тягун, затянуться дай, — попросила она, стреляя на Гаора хитрыми тёмно-карими глазами.

— У меня просишь, а глазки ему строишь! — притворно рассердился Тягун, прикуривая от сигареты Гаора, — а ну вали, Лиска, пока я добрый и не врезал!

Лиска пренебрежительно фыркнула и убежала под общий смех.

— Лиска это лиса? — уточнил Гаор.

— Ну да, — Тягун глубоко с наслаждением затянулся. — Ишь хитрюга, приспособилась. Под одним лежит, а сама уж на другого смотрит.

Пока курили, Гаор выяснил ещё ряд важных деталей. Оказывается, когда приезжаешь с хозяином, не обыскивают, дескать, если и есть что при тебе, так за это хозяин отвечает, а когда один, по выездной карточке, то и на общем въезде, и у калитки прошмонают, ну, и на выходе-выезде понятно. Квиток — это Мать запишет всё, что ты наел, напил, в ларьке получил, ты это хозяину отдаешь, а он уже в кассе рассчитается. А один когда, то хозяин тебе карточку дать должон, по ней всё получишь. А в ларьке тоже либо по карточке, либо если чаевые там у тебя, то в кассе на фишки обменяешь.

— Рыжий, — подошла к ним Мать, — держи квиток. И давай докуривай, оправляйся и к машине беги, там своего дождёшься, задница целее будет.

— Спасибо, Мать, — поблагодарил её сразу за всё Гаор, пряча в карман куртки маленький листок бумаги, на котором было написано одно слово: «обед».

Похоже, нрав его хозяина был здесь известен, фингал на полморды — это существенно, и Гаор, приняв совет как приказ, приступил к исполнению.

Выпустили его из рабской зоны в общий двор без обыска, и к фургончику он добежал без остановок и препятствий. Но садиться за руль не стал, стоя возле машины и оглядывая суету из людей и машин во дворе.

Появления Корранта из дверей ресторана ждать пришлось недолго. Когда он подошел к машине, Гаор молча достал из кармана и протянул ему квиток.

— Ага, — весело сказал Коррант, — ублажился. Жди здесь.

И ушёл. Видимо, в кассу — подумал Гаор — оплачивать его обед. В принципе, такие порядки ему даже понравились, и если его будут посылать одного в рейсы и будет по дороге, то и перекусить, и отдохнуть, и поспать, и даже не одному, есть где. Великое дело! А самое главное — вдруг сообразил он — что если б этот аггелов капитан Коррант был гомиком, то это бы знали и сказали ему. Так что, может, и обойдётся. А лапал тогда зачем? — тут же возразил он сам себе. Не расслабляйся, сержант, впереди ночь, и ночь в дороге, темнеет уже, а Коррант явно на выезд наметился. Так что… мужайтесь, худшее впереди.

— Поехали, — издали крикнул ему Коррант, пряча на ходу бумажник в карман.

Гаор послушно метнулся за руль.

Охранник на выезде, как и на въезде, даже головы к ним не повернул.

— Цены у них, — сокрушённо покачал головой Коррант. — Сытно хоть накормили?

Гаор кивнул, включая габаритные огни: не война, затемнение не требуется.

— Да, хозяин.

— Ну, давай тогда, сейчас прямо и на втором перекрёстке направо.

— Да, хозяин, прямо, второй перекрёсток направо.

А ведь это уже Дамхар — вдруг сообразил Гаор, вспомнив указатель у блокпоста, что до Дамхара прямо и сколько-то там меток. Была бы карта, сказал бы точно, но такое заведение должно быть на границе областей, как перевалочный пункт. И… да, всё правильно: блокпост с проверкой до границы, а заведение после, уже как внутреннее. И обратно… проверка на въезде-выезде. Нормально.

Стало совсем темно, и Гаор включил фары дальнего света. Дорога пуста, ни встречных, ни вдогон, скорость можно бы и прибавить, но приказа не было, а значит, держим восемьдесят, как до отдыха. Нет, когда ты сытый, то жизнь совсем другой кажется. Значит, хозяином у него капитан Коррант. Интересно, каких войск, воевал или в тылах околачивался и… хорошо бы поговорить с кем, кто под ним служил, тогда бы уж знал о нём если не всё, то многое. А так… ладно, будем рассуждать дальше. Сторрам купил тебя за семь тысяч и продал, конечно, дороже, Сторрам своего не упустит, предпродажный осмотр тебе устроили прямо на месте, в квартире Гархема, так душевно сидят либо с родственником, либо с однополчанином. Либо и то, и другое. Как это родство или служебное содружество отзовётся на твоей шкуре? Где служил Сторрам, ты так и не узнал, Гархем… вот сволочь, но его в этом раскладе можно побоку…

Ридург искоса посмотрел на спокойное, но не безучастное лицо раба и усмехнулся. Надо же, быстро как в чувство пришёл. Пожрал, покурил и опять человек, а то прямо мертвецом ходячим смотрелся. А водит хорошо, умело. Проверим-ка его по карте.

— Где едем?

— Дамхар, хозяин?

Ответ прозвучал полувопросом, и Ридург усмехнулся. Хитёр, парень.

— Правильно. Притри к обочине.

Мгновенно насторожившись, Гаор выполнил приказ. Но ничего страшного не произошло. Хозяин достал из бардачка карту, хорошую штабную карту батальонного уровня, и стал его по ней гонять. Дамхар Гаор знал приблизительно, в училище им подробно давали места предполагаемых боёв, а остальное обзорно, но по хорошей карте главное — правильно определиться, а там уже не запутаешься.

— Вот и валяй дальше сам, — отдал карту Коррант.

— Да, хозяин, — Гаор положил карту себе на колено, нужным квадратом кверху, и стронул машину.

Ночная езда — не слишком большое удовольствие, но лучше, чем… и как накликал. Хозяин посмотрел на часы, зевнул и приказал:

— Сверни-ка вон туда. Заночуем.

«Вот сволочь, чего же ты в заведении не заночевал? Спал бы себе в гостинице, а я в рабской казарме. Так тебе по-походному нужно», — мысленно ругался Гаор, загоняя фургончик в указанном направлении за придорожные, казавшиеся в темноте очень густыми, высокие кусты.

— Ага, отлично. Сбегай оправься, — выпустил его хозяин.

Гаор обречённо побрёл выполнять приказание. Побег невозможен, куда он с клеймом и ошейником денется? Сопротивление — та же смерть. Но… но значит, принесла его Мать-Вода к смертному берегу. Спасибо и на том, что не газовня и не пуля в затылок, а в бою. И на том спасибо.

Когда он вернулся, Коррант курил, стоя у фургончика.

— Давай, лезь, да не здесь, дурак, через кабину.

Ткань, отгораживавшая кабину от кузова, отодвинута, открывая ловко устроенную в узком промежутке поперечную койку-рундук с развёрнутым на ней спальным мешком, а в кузове, в проходе между мешками и ящиками что-то темнеет. Это уж, похоже, для него. Гаор осторожно перелез через койку в кузов. Задняя дверь, значит, заперта снаружи, раз ему велели лезть через кабину, нет, вон, и изнутри засов задвинут, тёмная ткань на полу — старый спальный мешок, простой, без вкладыша-конверта, но раздеться все равно придётся, хоть до белья. Это, конечно, хорошо, было бы хорошо, если бы… если бы он был уверен…

Его поторопили приказом.

— Давай, раздевайся и ложись, чего копаешься.

Беззвучно ругаясь, Гаор разделся до белья и залез в мешок, не рискнув даже переложить его, чтобы оказаться головой к двери, а не к кабине. Хозяин докурил, залез в кабину, тщательно поднял все стёкла, запер изнутри дверцы, разделся и влез в спальный мешок. Всё это Гаор определил по шумам, потому что лежал, зажмурившись и втянув голову в мешок. Ну… ну… «Мать-Вода, пронеси меня, Судьба-Сестра, матери-владычицы, Огонь Великий, Огонь Справедливый, за что мне ещё и это? Оградите меня, сделайте хоть что-нибудь…» — беззвучно шептал он, засыпая и стараясь удержаться от сна. Сонного возьмут запросто, трепыхнуться не успеешь, а потом чего… хоть придуши насильника, всё равно опоганен. Вроде… вроде захрапел, сволочь… Гаор осторожно попробовал расслабить, распустить собранные до судорог мышцы.

Но спал он вполглаза, вздрагивая и просыпаясь при малейшем шорохе, и не только не отдохнул, но устал ещё больше, чем, если бы провёл эту ночь за рулем. К рассвету он настолько устал от своего страха, что провалился в чёрную пустоту забытья, откуда его почти сразу выдернул весёлый голос хозяина.

— Подъём, Рыжий! Солнце проспишь!

Выпутываясь из мешка, Гаор с тоской подумал, что только утреннего моления Огню Небесному ему сейчас и не хватает.

Обе дверцы в кабине распахнуты, а хозяин, в одной майке и трусах, стоял снаружи, подбоченившись и озирая туманную равнину и начинавшее золотеть небо.

— Давай, Рыжий, вылезай как есть, живее, праздник сегодня!

«Какой ещё праздник?» — тупо подумал Гаор, выполняя приказ. Про весеннее солнцестояние он за эти дни и думать забыл, занятый совсем другими мыслями. На всякий случай он вышел из машины с другой стороны, но попытка остаться на дистанции не прошла.

— Давай, шлёпай сюда.

Один раз его уже звали как есть, кончилось это лапаньем и продажей, а сейчас что? Он вышел из-за машины и остановился в трёх шагах от хозяина, угрюмо ожидая неизбежного.

Ридург оглядел его, взлохмаченные волосы, красные воспалённые глаза и расхохотался.

— Ты чем это ночью занимался, Рыжий? Как скажи, тебя с бабы сдёрнули и закончить не дали. Сам с собой, что ли?

Гаор стиснул зубы, глотая единственно возможный ответ. Лишь бы не трогал, а остальное он выдержит. От недосыпа и утреннего холода его начала бить дрожь, и он из последних сил сдерживал её.

Ридург снова, уже не улыбаясь, оглядел его.

— Ладно, — наконец сказал он. — Иди, там родник есть, умойся и вообще… Ступай.

Гаор осторожно, не поворачиваясь спиной, отступил в указанном направлении и, только отойдя ещё на пять шагов, повернулся и пошёл в кусты.

Кусты сразу обдали его холодной, но сейчас даже приятной росой.

Вот так, босиком, почти голым он не ходил… Великий Огонь, да было ли у него когда такое?! Плотный белый туман окружал его, создавая блаженное чувство невидимости. Родник он нашёл по еле слышному журчанию. Крохотная лужица в траве, пузырясь от бившей со дна струи, выплёскивалась узким весело извивающимся ручейком. Гаор медленно опустился на колени в мокрую траву и, наклонившись, окунул лицо в нестерпимо холодную чистую воду. Родник, матёрая, материна вода, наконец-то… он пил её, захлёбываясь и блаженно постанывая, черпал пригоршнями и выплёскивал себе в лицо, на плечи и грудь, не замечая, что майка и трусы промокли насквозь, а сушиться-то ему негде и переодеться не во что, и шептал, бесконечно повторяя.

— Вода-вода, обмой меня, унеси горести прошлые, принеси радости будущие.

Наконец он выпрямился и огляделся вокруг, оглядел себя и негромко засмеялся. Надо же, как в душе побывал. Ладно, авось за туманом не увидят его. Он разделся догола, выкрутил, выжал трусы и майку и снова надел. Да-а, а сушиться ему сейчас только кроссом. Или ну очень хорошей разминкой. И желательно на солнце. А… а вот же оно. Гаор повернулся к просвечивающему сквозь туман золотисто-красному диску.

— Здравствуй, Золотой Князь, заждалась тебя Мать-Земля, — вдруг вырвались у него не слышанные им никогда раньше слова.

Да, он знал, выучил ещё в училище, да нет, раньше с голоса Сержанта, все положенные молитвы и гимны Великому Огню и его ипостаси — Огню Небесному, но сейчас он сам говорил с Солнцем на нашенском языке, языке склавинов, и слова сами приходили к нему, безошибочно точные, единственно правильные.

Гаор остановился, перевёл дыхание, поклонился в сторону Солнца, напоследок снова глотнул из родника, словно поцеловав чистую холодную воду из самой глуби земной, ну да материна вода от Мать-Земли — догадался он — потому она и сильная, матёрая, и пошёл к машине. Странно, но все его страхи и опасения словно и в самом деле смыло с него, и он шагал твёрдо уверенный в том, что выживет, будет жить, что ничего более страшного, чем было, уже не будет.

Возле просвечивающего сквозь туман тёмного силуэта фургончика слышалось жужжание механической бритвы. Ридург Коррант уже в брюках и сапогах, но ещё без рубашки, брился, глядясь в зеркальце заднего обзора. Когда рядом зашелестели кусты, он бросил, не оборачиваясь.

— Очухался? Тогда одевайся, и сейчас выезжаем.

«Не жрамши?» — мысленно спросил Гаор, влезая через другую, чтобы не помешать хозяину, дверцу в кабину. Спальный мешок хозяина уже убран, а его вещи так и лежат. Он быстро оделся, жалея, что нет полотенца вытереться, скатал свой спальник и сунул его в угол за мешки. Если не туда, ему скажут.

— Заднюю дверь открой, — приказали ему снаружи.

Гаор послушно прошёл по фургону и отодвинул засов.

— А занавески задёрни обе.

Вон оно что, занавесок две, и если их задёрнуть, то койки не видно ни из кузова, ни из кабины. Интересное устройство.

Ридург закончил бриться, проведя по груди в вырезе майки в последний раз бритвой, вытряхнул её и убрал в чехол. Повернувшись взять с сиденья рубашку, посмотрел на сидящего уже за рулем раба. Надо же, как родниковая вода подействовала, а ведь не прирождённый, и туда же. Надел рубашку, куртку и сел на своё место.

— Поехали. Маршрут помнишь?

— Да, хозяин.

Ридург кивнул.

— Тогда валяй и побыстрее, там на карте едальня шофёрская отмечена. К ней и держи.

— Да, хозяин, — весело ответил Гаор.

Едальня — это хорошо и даже отлично. А то от вчерашнего обеда у него уже только воспоминания остались.

Туман подступал к шоссе вплотную, а в низинах даже заливал его жемчужно-белой клубящейся массой, но быстро редел под поднимающимся и набирающим силу солнцем. Гаор уже уверенно потянулся к бардачку, достал и положил на колено карту. Так, направление правильное, здесь, не доезжая до блокпоста, свернуть вправо на дорогу номер шесть… Смотри-ка, а вывеска такая же. «Заезжай — не пожалеешь». Так что, это одна фирма, как у Сторрама, главный комплекс и филиалы? Интересно. Большие финансы крутиться должны.

Как и там, здесь были стоянка и заправка, но маленькие. Вместо ресторана кафе, вместо гостиницы примыкающий к кафе домик на одну, ну, от силы две комнаты, а для рабов… едва они вышли из машины — Коррант первый, а за ним, повинуясь его жесту, вылез Гаор — как к ним сразу подбежали две девчонки-рабыни. Одна, постарше, пригласила господина перекусить и отдохнуть, а другая, поменьше, ухватила Гаора за руку и без разговоров потащила за собой.

Всё для рабов было здесь же, но по ту сторону основного здания. Не знающий, как сразу понял Гаор, даже и догадаться не мог, какая бурная жизнь кипит на заднем дворе. Местные рабы как раз завтракали, и его сразу посадили за стол, налили ему кружку горячего пахучего питья, поставили миску каши, дали хлеба и ложку. Рабов было совсем мало, с десяток мужчин и женщин, хотя некоторые, как понял из разговоров Гаор, как раз в зале, клиентов обслуживают.

— Издалека, паря?

— Из Аргата.

— Ух ты-и!

— Ну, и как там?

— А как везде, — усмехнулся Гаор.

— Нее, — убеждённо замотала головой, рассыпая плохо сколотые волосы по плечам, сидевшая напротив девчонка, чем-то напомнившая ему Кису, — у нас лучше.

— Это чем? — поинтересовался Гаор, доедая кашу.

— А мы тутошние, — ответила девчонка, — а где родился, там и сгодился.

За столом засмеялись. Засмеялся, заканчивая завтрак, и Гаор.

Распоряжавшаяся за столом женщина — здешняя Мать, как догадался Гаор — дала ему квиток о съеденном им и отправила к машине, а то неладно будет, если хозяин раньше него придёт.

— С норовом твой, иной раз так вмажет, так что не серди его попусту.

— А так-то он с понятием, — поддержал Мать мужчина с растрёпанной светло-русой бородой. — Случалось мне его колымагу налаживать. Ничо, по справедливости было.

Получив столь исчерпывающую и обнадёживающую информацию, Гаор поблагодарил Мать, взял свою куртку и каскетку, брошенные им на крючок у входа в рабский барак, и побежал к машине.

Успел он вовремя. Практически, он подошёл к фургончику, а из дверей кафе вышел хозяин, сопровождаемый той же девчонкой.

Взяв у Гаора квиток, он протянул его девчонке вместе с монеткой.

— Держи. Остаток тебе на конфеты.

— Спасибо, господин, — затрещала девчонка, — заезжайте, господин, мы уж вас завсегда, господин…

Ридург отмахнулся от неё, залезая в кабину.

И снова летит под колёса серый, влажный от росы и рассеявшегося тумана бетон, солнце уже поднялось выше кабины и не слепит глаза.

— Так чего ты ночью не спал? — вдруг спросил Ридург.

Гаор не ответил, глядя перед собой на дорогу. Ридург покосился на его сразу отвердевшее и ставшее отчуждённым лицо и усмехнулся.

— И часто тебя Гархем по ночам дёргал?

— Что?! — от изумления Гаор не только забыл о положенном обращении, но и непроизвольно обернувшись, дёрнул машину вбок.

— То самое, — засмеялся довольный произведённым эффектом Ридург.

Гаор медленно помотал головой.

— Нет, хозяин, ни разу.

— Тогда чего психовал? Обычно, кто под ним побывал, — Ридург снова усмехнулся, — долго не в себе бывают. Если, конечно, живы остаются.

Что Гархем сволочь, Гаор знал давно, но чтоб настолько… его даже передёрнуло мгновенным ознобом.

— Ну, так чего молчишь?

— Боялся, хозяин, — неохотно ответил Гаор.

— Чего? — искренне удивился Ридург и, тут же сообразив, начал хохотать.

Смеялся он долго и с таким удовольствием, что невольно улыбнулся и Гаор. К тому же ночные страхи сейчас и ему казались пустыми.

— Ну, уморил, — Ридург вытер выступившие на глазах слёзы, достал сигареты и закурил. — Ах ты, задница непорочная, сколько лет в армии?

— Вместе с училищем семнадцать, хозяин, — ответил Гаор.

— И ещё девственник? Так такого ж не бывает, я эту систему знаю. Вот дурак, нужна мне твоя поротая задница, мне баб вот так, — Ридург даже чиркнул себя ребром ладони по горлу, — хватает. Нашёл из-за чего психовать. А, — лицо Ридурга стало серьёзным, — а если бы и так, то что б ты сделал? — посмотрел на мгновенно оцепеневшее лицо раба и кивнул: — Понятно. А за такие мысли тебе самое малое двадцать пять «горячих» положено. Понял?

— Да, хозяин, — глухо ответил Гаор.

— По приезде и получишь, — закрыл тему Ридург.

Гаор вёл машину, внимательно оглядывая дорогу, запоминая названия на мелькавших указателях и изредка сверяясь с лежавшей на колене картой. Перспектива порки, конечно, не радовала, но, во-первых, это ещё когда будет, во-вторых, если это окончательно снимет проблему, то он согласен, в-третьих, новокупленного раба всегда в первые дни бьют больше обычного, чтобы потом уже не трепыхался, и не за это, так за что другое, но его бы всё равно для начала выпороли. А раз нрав у его хозяина, как его уже дважды предупреждали, крутой, то чего ещё ожидать? Переживём, не страшно.

Проехали мимо украшенного в честь праздника съезда в храм. Ридург машинально, явно думая о своём, пробормотал молитву, а Гаор даже головы в сторону храма не повернул. Он свою молитву уже вознёс, её приняли, а до храмов он и раньше охотником не был, ходил только по приказу и строем.

Маленькие и странные после Аргата города, где дома не впритык, а каждый по отдельности, за забором, как скажи, здесь только родовые замки, но уж очень маленькие. Рощи, луга, по которым бродят коровы и овцы. Небольшие частые реки с узкими, на одну машину, мостами. Убегающие вбок не шоссе, а дороги без покрытия, и поля, поля, поля…

Ридург с таким искренним удовольствием смотрел на раскрывающийся впереди и по бокам пейзаж, что Гаор понял: это — Родина. И снова ворохнулась мысль: а его Родина где? По Аргату он никогда не тосковал, места, где воевал… ну, так это тем более, те места он помнит хорошо, но… специфически, и вернуться туда не хочет. В Чёрное Ущелье он, что ли, поедет? Туристом? Или на Валсу? Которую помнит чёрно-красной от дыма и крови, и когда по ней медленно и неотвратимо плыло пятно горящей нефти, а впереди деревянный наплавной мост с машинами, где и раненые, и снаряды, и горючее, и прыгать в воду бесполезно, потому что пятно во всю ширину, и тяжёлое молчание людей, видящих свою приближающуюся смерть, и из машины с госпитальной эмблемой одинокий голос.

— Братья, добейте, братья…

Он тогда закричал, пинками пошвырял тех, до кого смог дотянуться, в воду, прыгнул сам и поплыл наискосок навстречу огню, поднырнул под него и плыл под водой, прорываясь против тащившего его вниз течения, насколько хватило дыхания, а над головой было темно от затянувшей поверхность нефти, и всплыть в темноту — это сгореть, а не всплыть — это задохнуться и утонуть. Он выплыл, за ним на берег выползли, потому что встать не могли, ещё семеро, они лежали в чёрной страшной грязи, жадно дышали, а там ниже по течению клубился чёрный липкий дым от горящих заживо людей. Их спасло то, что пущенная айгринами нефть развернулась от берега до берега, но узкой полосой, а верхнее течение было быстрее нижнего, и на противоходе они выиграли те миги, на которые могло и не хватить дыхания.

Гаор тряхнул головой, отгоняя воспоминания. А ведь получается, что уже тогда Мать-Вода спасала его. Интересно, почему?

Ридург отвлекся от пейзажа и занялся своими бумагами. Ровно гудели мотор и бетон под колёсами, становилось жарко, и Гаор, не выпуская руля, снял и сбросил за сиденье куртку и каскетку. Ридург словно не заметил этого, хотя Гаор был уверен, что тот всё видит, но раз хозяин промолчал, значит, разрешено. Навстречу шёл старенький грузовичок, искоркой блеснула заклёпка в ошейнике водителя, и, разъезжаясь, они молча кивнули друг другу, и понятно, что будь Гаор один, они бы остановились и поболтали. Ридург опять словно не заметил.

На обед ни останавливаться, ни заезжать никуда не стали. Просто в одном из городков притормозили у торговой площади, и Ридург купил у разносчиков две маленьких пластиковых бутылки воды и два запечатанных пакета с бутербродами. Сам он начал есть и пить сразу, а когда выехали за городскую черту, кивнул Гаору на лежащие между сиденьями бутылку и пакет.

— Лопай.

— Спасибо, хозяин, — ответил Гаор, принимаясь за еду.

Обедом это назвать, конечно, нельзя, ни по размеру съеденного и выпитого, ни по уровню комфорта: орудовать приходилось одной рукой, поскольку приказа остановиться не было, но всё же хоть что-то. Поев, Гаор рискнул достать сигарету и закурить, не испрашивая специального разрешения. Сошло, ни окрика, ни удара. Очень хорошо, а если бы ещё знать, когда он получит следующую пачку, то было бы просто отлично.

Дважды, не останавливаясь, проезжали блокпосты, похоже, патрульные знали его хозяина в лицо и не останавливали. А когда показался третий, хозяин приказал ему:

— Притормози.

Гаор удивлённо — патрульного на дороге не было — выполнил приказ.

Ридург вышел из машины и ушёл в серую бетонную коробку, а Гаор, оставшись в кабине, от нечего делать стал рассматривать безоконное здание, здорово смахивающее на дот, с которого сняли, вернее, упрятали внутрь вооружение, и прикидывать варианты штурма. Дорожную полицию, их патрули и блокпосты он никогда не любил. А обыски с пинками и побоями довели эту нелюбовь до надлежащего уровня.

Из дверей вышел Ридург вместе с сержантом в полицейской форме и, идя к машине, махнул ему рукой. Беззвучно выругавшись — он бы предпочёл убраться отсюда и побыстрее — Гаор вылез из кабины и подбежал к хозяину. Тот как раз открывал заднюю дверцу.

— Вон те два мешка и этот ящик.

Гаор послушно залез в кузов, отцепил крепёжные ремни и выволок наружу указанные мешки и ящик. В ящике звякали бутылки, в одном из мешков были какие-то хрустящие пакеты, а в другом, похоже, банки.

Когда он их вытащил наружу, захлопнул дверцу и посмотрел на Ридурга, ожидая дальнейших распоряжений, сержант хмыкнул, разглядывая его.

— Твой или в аренде?

— Мой, — Ридург протянул сержанту бланк, в котором тот расписался. — Купил в Аргате.

— Ну и правильно. Оставь здесь, мои сами занесут.

Тон сержанта был самым свойским, будто он и не знал о звании собеседника, чему Гаор не поверил.

— Пошёл, — бросил, не глядя на него, Ридург, и Гаор послушно метнулся в кабину.

В зеркальце заднего обзора он увидел, как сержант и Ридург о чём-то поговорили, обменялись рукопожатием и на прощание откозыряли друг другу.

— Поехали, — распорядился Ридург, садясь в кабину.

Ну, у Сторрама связи на таможне, а у Корранта в дорожной полиции, так Сторрам — полковник, а Коррант — капитан, всё правильно.

Ридург искоса посмотрел на лицо раба, занятого исключительно дорогой, и, усмехнувшись, кивнул. Армейская выучка: выполнять приказы и не задавать вопросов — великая вещь.

И снова летящий под колёса бетон, поля и рощи по бокам. Иногда рощи сливались в лес, иногда прореживались до отдельных, стоящих на холмах деревьев. Иногда вдалеке — к ним вели узкие грунтовые дороги, мелькали скопища маленьких домиков. Рабские посёлки — догадался Гаор. Снова городок пролетели без остановки. И опять поля, рощи, посёлки, речушки и речки, луга… Солнце давно сползло с зенита и заметно клонится к горизонту. А ночевать где будем? Опять в фургоне? И пожрать бы уже пора.

Очередной городок с маленьким храмом, откуда доносится колокольный звон, провожающий Огонь Небесный на покой, улицей от храма до площади с затихающим и опустевшим рынком…

— Здесь направо.

— Да, хозяин, — Гаор резко вывернул руль, въезжая в проулок между глухими в два роста заборами.

— Прямо.

— Да, хозяин.

Проулок резко раздался, открывая стоящий поперек такой же глухой забор с широкими, две легковушки свободно разъедутся, воротами точно посередине. Вывески не было. Перед ними Гаор остановился.

— Гудни им, — приказал Ридург, вылезая из кабины.

Гаор послушно нажал кнопку клаксона.

В левой створке была узкая, на одного человека, калитка. Властным, по-настоящему хозяйским жестом толкнув её, хозяин вошел. Из-за ворот послышался собачий лай, человеческие голоса, и ворота медленно, без скрипа, но словно нехотя раскрылись, впуская машину. «Приехали», — понял Гаор.

Он медленно, плавно въехал в ворота, остановился и выключил мотор. В быстро сгущавшихся сумерках вокруг громоздилисьневысокие и кажущиеся бесформенными здания, суетились люди… Гаор вышел из машины, и к нему сразу подбежала большая собака, тщательно обнюхала и, отступив на шаг, оглушительно гавкнула.

— А ну, цыц! — весело прикрикнул на неё хозяин и позвал его. — Рыжий! Иди сюда.

— Да, хозяин, — откликнулся Гаор и медленно, расправляя затёкшие от долгого сидения за рулём мышцы и опасаясь резким движением вызвать атаку замолчавшей, но оставшейся рядом с ним собаки, подошёл.

— Никак с покупкой, — сказала высокая женщина, разглядывая Гаора влажно блестящими глазами.

Гаор так привык за эти годы, что женщины-рабыни ходят в мужской одежде, что растерянно уставился на неё. Длинная сборчатая юбка, просторная кофта с длинными рукавами, на плечи наброшен узорчатый платок, второй платок, белый, повязан на голове, не так скрывая чёрные с сединой волосы, как открывая лоб с синим клеймом-кружком посередине, в вороте кофты виден ошейник.

— Да, Нянька, — ответил хозяин, — забирай его и устраивай. А остальное всё завтра. Двое суток в дороге.

— А и понятно, — без малейшего намёка на приниженность ответила женщина. — Ступай, хозяин, тебе тоже с дороги всё готово уже.

— Это когда же успели? — весело спросил Ридург.

— А то не ждали тебя, — с сердитой лаской в голосе ответила Нянька. — Эй, девки, вы где?

— Да, здесь мы, здесь, — из темноты к ним подбежала молодая светловолосая рабыня в белой кофте и длинной юбке, — с приездом, хозяин, заждались мы вас, всё готово уже, хозяйка ждёт.

— Иду, — Ридург потрепал Няньку по плечу. — Чтоб у тебя и оплошки были… Рыжий, машину в гараж загони и до утра отдыхай, остальное завтра.

— Да, хозяин, — пробормотал ему в спину Гаор.

А гараж здесь где?

— Ну, и чего стоишь? — сурово спросила его Нянька. — Слышал, что сказано, так сполняй.

— А гараж где? — ответил вопросом Гаор.

— А вона, оглянись. Эй, Трёпка, покажешь ему, потом в кухню отведёшь.

— Ага, — ответила возникшая из темноты девчонка в одной рубашке-безрукавке до колен и с растрёпанными, беспорядочно падавшими ей на плечи волосами.

«Трёпка — это… ну да, растрёпанная, и впрямь похожа», — весело подумал Гаор.

Первая растерянность прошла, и он спокойно пошёл за девчонкой к одному из строений. Широкие ворота не заперты, вернее, только щеколда наброшена. И пока он снимал её, раскрывал ворота, нашаривал выключатель и включал свет, Трёпка выкладывала ему, что это Старшая Мать, её все слушаются, а хозяин её Нянькой зовёт, она его ещё дитём нянчила, а хозяйка по хозяйству мало встревает, даже быват за весь день на чёрный двор не выйдет, у неё свои дела, пишет да читает, а жить здесь хорошо, её вот в давнюю зиму купили, и так-то хорошо тута, а после Старшей Матери другая Мать, её ещё Большухой кличут, она и за едой, и за одёжей следит, а ты, Полкан, отойди, а то неровен час и под колёса попадёшь… Под её неумолчный, как журчание ручейка, говор Гаор осмотрелся в гараже, отметил, что сделано всё с умом и по делу, рассчитан гараж на три машины, но стоит только легковушка с большим багажником, и, похоже, рядом с ней как раз место для фургончика. Он поставил фургон на место, выключил свет — вся работа по разгрузке и регулировке будет завтра, а сегодня ему отдыхать разрешили — и закрыл створки, как и было, на щеколду.

Трёпка ухватила его за руку и повела. Полкан шёл рядом, время от времени тыкая Гаора носом и помахивая хвостом. Собак Гаор не то что не любил, а просто никогда не имел с ними дела, если не считать волкоподобных собак охраны на гауптвахте, притравленных на человека и вызывавших ужас у арестантов, и потому тычки Полкана заставляли его вздрагивать. Они поднялись на невысокое крыльцо — Полкан отстал от них, чему Гаор безусловно обрадовался — Трёпка толкнула дверь и ввела его в наполненную светом, шумом голосов и запахами еды кухню.

— А вот и мы, — весело сказала Трёпка.

— Мир дому и всем в доме, — поздоровался Гаор, оглядывая повернувшихся к нему от стола людей, мужчин и женщин, но все с клеймами и в ошейниках.

— И тебе мир, — ответили ему.

А женщина, одетая, как и Старшая Мать, но без платка на плечах, сразу стала командовать.

— Ты сапоги-то сними, вона у порога оставь и к столу садись. Голоден небось.

— Спасибо, Мать, — ответил Гаор, снимая сапоги и выставляя их в ряд таких же сапог у стены.

Портянки он смотал и сунул в сапоги. С другой стороны двери у косяка висел рукомойник, напомнивший ему фронтовые самоделки, а рядом полотенце. Гаор с наслаждением умылся и ополоснул руки, вытерся и уже тогда подошёл к столу.

— Садись, — указали ему место между двумя молодыми мужчинами и перед ним поставили миску с кашей, а в кружку налили… молока.

— Ложки нет никак? Трёпка, ложку ему дай, — распоряжалась Мать, — ты ешь, потом всё расскажешь.

Ну, про еду ему можно было и не говорить, что ему за весь день за рулём и два бутерброда? И Гаор ел жадно, даже не разбирая вкуса и не замечая сидящих рядом.

— Ты мотри, наголодался как, — удивилась сидевшая напротив женщина, — ты откуда ж будешь?

— Из Аргата, — ответил с полным ртом Гаор.

— Никак голодом тебя там морили, — засмеялись за столом.

— Да не спеши, паря, не отымут.

— А чо, голодно тама?

— А зовёшься как?

Гаор с сожалением оглядел опустевшую миску и ответил:

— Рыжий.

— А, ну ясно.

— Большуха, ты ему ещё подложи, — распорядилась Нянька. — А материно имя какое?

«Началось», — с тоской подумал Гаор, понимая, что сейчас неизбежно возникнет его обращение и вопрос: за что? Но отвечать надо, и отвечать правду, потому что соврать он не сумеет, и всё равно правда выплывет.

— Я не помню матери, — ответил он, принимая заново наполненную миску.

— Чего так?

— Матерь родную забыл?!

— Как так?

— Меня в пять лет от неё забрали, — ответил Гаор, уже спокойнее принимаясь за еду, — и помнить запретили.

За столом перегнулись.

— Галчонок никак?

— Так ты ж вона, рыжий.

— Кто ты, парень?

Гаор вздохнул, приканчивая кашу и вытряхивая в рот последние капли молока. Его ответа ждали, и он решил ответить так, чтобы уж больше его не спрашивали об этом.

— Я бастард, — начал он.

Ему ответили молчаливыми понимающими кивками — здешние явно знали, что это такое, но столь же явно ждали продолжения.

— Отец меня в пять лет забрал у матери, больше я её не видел и ничего не знаю о ней, помнить мне ее запретили, отбили мне память о ней. А потом… отцу были нужны гемы, — вдруг пришли эти жёсткие, правильные в своей неприкрытой циничной сути слова, — и отец продал меня в рабство. Вот и всё.

За столом воцарилось молчание, будто его не поняли, не могли, не хотели понять.

— Мать-владычица, — прошептал кто-то.

— И давно? — сурово спросила Нянька.

— Да… с прошлой осени третий год пошёл, — устало ответил Гаор.

— Лоб покажи, — потребовала Нянька.

Гаор поднял ладонью волосы, открывая лоб с синей звездой клейма.

— Как же так? — потрясённо покачала головой одна из женщин, — чтоб сына своего…

— Из-за гемов и сына, — недоумевающе сказал кто-то из мужчин.

— Эй, паря, а гемы-то зачем были нужны, чтоб такое сотворить? — спросил ещё кто-то.

Гаор зло усмехнулся.

— Законный сын, наследник, играл в карты, проиграл много, вот меня и продали, чтоб я долг его оплачивал.

— А оплатишь когда? Освободят? — спросил молодой тощий парень, совсем мальчишка по виду.

Гаор, не сдержавшись, выругался с настоящей злобой.

— Как же! Поставят кружок, и буду считаться прирождённым. Ошейник не снимается!

— Это мы знаем, — спокойно сказала Большуха.

И её тон заставил Гаора проглотить уже готовую сорваться с языка ещё более крепкую ругань.

— Ну, Рыжий, так Рыжий, — сказала Нянька, внимательно глядя на него. — Не самое плохое имечко.

— Ну да, — согласились с ней, — господа, быват, и вовсе непотребно прозовут.

— Наш-то ничего, разрешает по-материному зваться.

— Ничо, паря, проживёшь.

— А куда ж я денусь, — улыбнулся, успокаиваясь, Гаор.

— А работал кем?

— Шофёром.

— Это водила, что ль?

— Да, — кивнул Гаор.

— А раньше? Ну, до того?

— Раньше? — переспросил Гаор, — раньше я в армии был, воевал.

Молча сидевший на дальнем конце стола мужчина шевельнулся, и Гаор невольно посмотрел на него. Тёмное узкое, как сдавленное с боков, лицо, чёрные длинные волосы заплетены в две тонкие косы, спадающие с висков вдоль лица и делающие его ещё уже, высокие выступающие углами скулы, опущенные к переносице и вздёрнутые к вискам брови. На смуглой шее почти сливающийся с ней по цвету ошейник с блестящей заклёпкой, на лбу над переносицей синий, перечёркнутый диагональным крестом квадрат. Раб, раз ошейник и клеймо… изменник или пленный… Айгрин?! Откуда?

У Гаора непроизвольно сжались кулаки, и напряглось как перед прыжком тело. Их глаза встретились, и мужчина спросил с характерным гортанным акцентом.

— Ты… воевать?

— Да, — ещё сдерживаясь, ответил Гаор.

— Ты… фронт?

— Да! А ты?..

Айгрин кивнул.

— Я воевать. Я плен, — улыбнулся, оскалив белые зубы, и встал, — ты воевать, ты раб. Я рад.

Гаор рванулся из-за стола навстречу ему. Но драки не получилось. Айгрин обошёл его как неживую преграду, склонил голову, благодаря матерей, и вышел, мягко, без стука прикрыв за собой дверь. Помедлив с мгновение, Гаор сел, понимая, что глупо стоять посреди кухни, когда противник ушёл.

— Кто это? — заставил он себя спросить внешне спокойным тоном.

— Джадд это, — стали объяснять ему.

— Хозяин его откуда-то привёз.

— Так-то он тихий.

— И понимает почти всё, говорит вот только…

— Да он молчком всё.

— А задевать его не след, шалеет он в драке.

— Я ему пошалею, — буркнул Гаор, — а работает кем?

— Да как все мы.

— Так-то он шорничает там…

— Обувку всем чинит…

— Ну и…

Рассказчики замялись, и за всех ответила девчонка, не Трёпка, а другая, поменьше, с белыми волосами, заплетёнными в косички.

— А ещё он порет всех, ну, по слову хозяйскому.

Палач, ну ясно.

— Чего ещё айгрину делать, — хмыкнул Гаор.

Нянька и Большуха переглянулись.

— Никак раньше встречались? — спросила Нянька.

— Воевал я с ними, — ответил Гаор, — с айгринами.

Ответить ему не успели, потому что в кухню вошли ещё две женщины. Одну из них Гаор уже видел во дворе, а вторая, красивая, черноглазая и черноволосая, если бы не ошейник и кружок клейма на лбу, была бы настоящей ургоркой, даже волосы уложены в ургорский узел, а не просто скручены на макушке, как делали у Сторрама. У остальных женщин волосы заплетены в косы, уложенные вокруг головы.

— Вот и крали наши, — радостно зашумели за столом.

— Уложили никак?

— Быстро вы седни.

— Чего так, Милуша?

Милуша, выдернув шпильку, распустила длинные, длиннее, чем обычно у ургорок волосы, и улыбнулась.

— С дороги он, по жене соскучился.

— Ну и в удачу им, — кивнула Нянька, — садитесь, молока выпейте.

— Ой, спасибо, Старшая Мать, — Милуша села за стол, посмотрела на Гаора, — а ты новокупка никак? А прозываешься?

— Рыжий, — ответил Гаор, невольно любуясь ею.

— Эй, паря, — засмеялся чернобородый и светловолосый мужчина, которого остальные называли Чубарём, — на хозяйский каравай рот не разевай.

— От погляда убытку нет, — отмахнулась от него Милуша.

— Да и прибытку не будет, — тихо закончила сидевшая рядом с девчонками женщина.

Гаор уже приготовился к обычному весёлому трёпу, но матери стали разгонять всех на ночь, хотя по ощущениям Гаора время было ещё не очень позднее, у Сторрама он бы только-только на вечернем построении стоял, и весь вечер был бы впереди, но с матерями не спорят.

— Седни уж на полати ложись, а завтрева посмотрим, — распорядилась Большуха.

Полатями назывались высокие, почти на уровне его роста нары — настилом от стены до стены. Там лежали какие-то мягкие то ли зимние куртки, то ли обрывки одеял и, к удивлению Гаора, меховые опять же как шкуры. Куда ушли остальные, Гаор не заметил: он вдруг смертельно устал, и его неудержимо клонило в сон. Он даже раздеваться не стал, нагрёб себе мягкого и мгновенно заснул. И совсем по краю сознания прошла мысль, что хозяин обещал ему двадцать пять «горячих», и бить его будет как раз этот пленный айгрин, но додумать, чем это ему грозит, он не успел, заснув окончательно.

Разбудили его, самым бесцеремонным образом дёрнув за ноги.

— А ну слазь, пока не сдёрнули.

Гаор сел, больно ударившись макушкой о потолок. Внизу засмеялись.

— Чего так рано?

— Это кому рано?! — возмутилась внизу Нянька, — вот я сейчас вицу возьму, так сразу вовремя будет!

Что такое вица, Гаор не знал, но смысл всего высказывания понял и спрыгнул вниз. Все уже сидели за столом, а некоторые, похоже, уже и поработать успели. «Рано как здесь побудка», — подумал Гаор, быстро умываясь у рукомойника.

— Как лопать, так ему вовремя, а как работать, так рано, — ворчала Нянька, пока Большуха накладывала Гаору каши и наливала молока, — ишь устроился, лемзяй, шавуй мамкин…

Так его ещё не обзывали, и Гаор, приканчивая кашу, поинтересовался.

— А это кто, Старшая Мать?

За столом дружно грохнули хохотом. Улыбнулся и сидевший на своём дальнем конце — со всеми, но и отдельно — и молча быстро евший айгрин. Ответить Гаору не успели, потому что в кухню вошёл хозяин. Весёлый, свежевыбритый, в полевой летней форме без петлиц и знаков различия.

— Шумишь, Нянька? Так их бездельников!

К удивлению Гаора, за столом продолжали смеяться. А Ридург стал распоряжаться. Кому сегодня где и что делать. Все понимающе кивали.

— Рыжий!

— Да, хозяин, — вскочил на ноги Гаор по неистребимой строевой выучке.

— Так, а тебе Рыжий, в гараже разбираться и обустраиваться. Что в фургоне лежит, в большой сарай перетащишь. Обе машины проверишь, отрегулируешь, что надо, чтоб назавтра обе готовы были.

Две незнакомые машины за день, без помощника и в незнакомом гараже… — это головы не поднять.

— Большуха, устрой его и выдай, что надо.

— Сделаю хозяин.

— Ну, а чтоб ты не заскучал… — хозяин сделал выразительную паузу.

«Тебе бы так повеселиться», — насторожился Гаор, сразу вспомнив про обещанные ему «горячие». И как в воду смотрел.

— Тебе пять вступительных положено, да ещё двадцать пять за неподобающие мысли. Понял?

— Да, хозяин.

— Джадд, выдашь ему тридцать «горячих». Кожу не рвать! Понял?

— Да, хозяин, — гортанно ответил айгрин.

Только тут до Гаора стало доходить, что его вчерашний порыв на драку может ему же и боком выйти, но ни исправить, ни изменить ничего он не мог.

Ридург оглядел его с весёлой насмешкой и вышел. Гаор вздохнул и вернулся к недоеденной — в миске оставалось ещё две ложки — каше.

— Давай, не копайся, — поторопила его женщина, собиравшая миски и кружки. — Тебе вона скоко всего исделать надоть.

Гаор доел кашу, вытряхнул в рот последние капли молока и встал из-за стола.

— Спасибо, мать.

Женщина улыбнулась ему.

— Красава я, можешь и так звать. Ты к Джадду сейчас прямо иди, а то хуже нет, как работать, да порки ждать.

«Это точно», — мрачно подумал Гаор, накручивая портянки и влезая в сапоги. В гараже босиком не походишь. А остальные, как он заметил, выходили во двор, не обуваясь.

Солнце только-только поднялось, и двор перечёркивали длинные тени. Незнакомые, непривычные запахи и звуки. Мычание коров, разгуливающие прямо по двору куры, тут же вчерашняя собака лежит на солнце и что-то как выкусывает у себя возле хвоста. Может, всё это и интересно, но в раскрытых дверях одного из сарайчиков стоит и с насмешливой неприязнью смотрит на него айгрин. Стараясь держаться как можно спокойнее, Гаор пошел к нему. Айгрин, одетый как все рабы: босиком, в мешковато спускающихся на ступни штанах и просторной рубашке навыпуск с закатанными выше локтей рукавами, неприятно улыбаясь, ждал его, скрестив на груди мускулистые руки.

Подойдя почти вплотную, Гаор твёрдо посмотрел ему в глаза. Так близко ему айгринов не приходилось видеть. Немногие встречи лицом к лицу на фронте в рукопашном были слишком коротки, пленных он видел издалека, а мёртвые… мертвые все одинаковы, только по остаткам формы и различишь.

Айгрин кивнул и ребром ладони ударил себя по поясу.

— Ты раздеться.

Гаор медленно расстегнул рубашку и сбросил её на землю прямо у ног, стянул через голову майку, оставшись полуголым. Джадд снова кивнул и посторонился, пропуская его в сарай.

Острый запах кожи, обувного клея, ещё чего-то, верстак, полочки на стенах, у дальней стены как занавеска, какие-то ремни, инструменты…

— Это сюда.

Айгрин указал ему на странное сооружение у стены. Широкая и почти в два шага длиной доска с полукруглым вырезом на верхнем конце и прикреплёнными к ней ремнями.

Когда, подчиняясь кратким и вполне понятным командам айгрина, Гаор вытащил её наружу и закрепил на наклонной подставке, ему стало понятно, что это. Это была знаменитая, памятная ему по рисунку в учебнике истории «кобыла» — станок для наказаний.

— Ты лежать.

Стиснув зубы, Гаор выполнил приказ. Мало того, что изобьют, так ещё во дворе, у всех на глазах… сволочь, палач, все айгрины — сволочи, были и останутся такими.

Джадд затянул ременные петли на его запястьях, плотно прижав его грудь к гладкой отполированной телами доске. Щиколотки пристёгивать не стал. «Ну да, там же сапоги, — сообразил Гаор — через них ноги плотно не зажмёшь». Но тут Джадд ловко, не расстёгивая, сдёрнул с него вниз брюки и трусы, спутав ими колени.

— Ты дёргаться нет, — сказал айгрин и ушёл в сарайчик, оставив Гаора во дворе.

Вырез для головы позволял дышать, но не смотреть по сторонам, и Гаор обречённо ждал продолжения. Тридцать «горячих». Не смертельно, но это как бить будут. Хозяин велел кожу не рвать, но тогда спецура тоже его избил, чтоб кожа была целой, а матерям пришлось к нему Мать-Воду звать большим моленьем, а здесь что будет?

Айгрина не было долго, или это только ему показалось так. Но вернувшись, айгрин зашёл спереди и показал ему… Огонь Великий, не дубинка, плеть! Это не просто боль, это — позор! Огонь Справедливый, за что?!

— Ты воевать, — сказал айгрин, разминая плеть ладонями, — ты победить. Ты раб. Хозяин велеть. Тридцать ударов. Кожу не рвать. Я бить. Ты кричать.

И отошёл. «Врёшь, — прикусил губу Гаор, — врёшь, не закричу, нет, я вас, сволочей, стрелял, как хотел, нет, не закричу».

Свист разрезаемого плетью воздуха, и как огненная узкая струя хлестнула его по спине. Первый, — сказал про себя Гаор. Но он быстро сбился со счёта, настолько непривычно острой была боль. Он старался молчать, искусав в кровь губы, но на, кажется, десятом ударе застонал.

— Правильно, — сказал над ним айгрин. — Ты кричать.

Спина и ягодицы горят, как обожжённые, и снова и снова огненная полоса ложится на его тело. Хриплые стоны на выдохе при каждом ударе. И мучительное ожидание следующего удара. Он уже плохо сознаёт, где он и что с ним, но желанного беспамятства, в котором не чувствуешь боли, всё нет. И ни о чём он думать сейчас не может, кроме одного: конец, когда конец?

Порка на «кобыле» — не частое зрелище, и сновавшие по своим делам люди останавливались поглядеть и тут же уходили. Близко подойти никто не рисковал: что Джадд на порке стервенеет и может, как невзначай, стегнуть по зрителям, все знали. Даже Полкан ушёл в свою конуру.

После тридцатого удара Джадд опустил плеть, змеёй расстелив её по земле, и перевёл дыхание, рассматривая распластанное на «кобыле» тело, конвульсивно вздрагивающее в ожидании следующего удара. Кожа на спине и ягодицах покраснела и вздулась полосами, но нигде не была прорвана. Даже на старых шрамах и рубцах от осколочных ранений и ожогов. Смуглое, мокрое от пота лицо айгрина ничего выражало. Повернувшись, он ушёл в свой сарайчик и вскоре вышел оттуда без плети и с ведром воды.

Подойдя к «кобыле», Джадд отстегнул стягивавшие запястья наказанного ремни и, наклонив «кобылу», сбросил неподвижное тело на землю, затем, подцепляя ногой под рёбра, откатил в сторону от «кобылы». Действовал он спокойно с привычной деловитостью: не в первый раз он приводит в чувство после порки. И не в последний. Джадд взял ведро и выплеснул воду на лежавшего вниз лицом человека так, чтобы большая часть пришлась на голову. Дал зашевелиться и выплеснул остаток уже на спину и ягодицы.

На последних ударах Гаор всё-таки потерял сознание, хотя и продолжал чувствовать боль. Рухнувшая на него вода помогла прийти в себя и перевести дыхание. Он ощутил себя лежащим уже на земле и осторожно приподнял голову. Движение сразу отозвалось острой болью в спине, но это неважно: в шаге от него смуглые большие ступни и обтрёпанные края штанин. Айгрин! Будет бить ногами? Подпустить и хватать подсечкой… Но ступни переступили, разворачиваясь, и отступили, исчезнув из поля зрения. Гаор понял, что наказание кончилось. Надо приводить себя в порядок и браться за работу. Огонь Великий, как же он работать будет: ведь шевельнуться больно.

Стараясь не стонать, через боль, Гаор подобрал под себя руки и ноги, и встал сначала на четвереньки, а потом и на ноги, попробовал выпрямиться. От боли и пережитого унижения всё плыло перед глазами. Он заставил себя нагнуться и подтянуть трусы и брюки, их пришлось расстегнуть и снова застегнуть. Прикосновение резинки и пояса было остро болезненным, но и нагишом тоже нельзя. Рубашка, где она? Вон лежит вместе с майкой. Медленно, будто это спасало от боли, он подошёл, нагнулся и поднял свои вещи. Одеваться он не стал и побрёл к гаражу, неся их в руке. По сторонам он не смотрел, не мог. И не видел, как, убрав в сарай «кобылу» и стоя в дверях, Джадд внимательно смотрит ему вслед, и его упрямые попытки идти ровно, не шатаясь, вызвали еле заметную улыбку на узких губах айгрина.

Гаору удалось дойти, снять щеколду и войти в гараж, тёмный и прохладный, пахнущий бензином и машинным маслом. Преодолевая боль, он поднял руку, нашарил на стене выключатель и включил свет. Как же он работать будет?

Постанывая и хрипло ругаясь, Гаор бросил рубашку и майку на свободную полку на стеллаже — надеть их он сейчас не сможет, спина горит, будто её кипятком поливают, — и подошёл к фургону. Надо открыть заднюю дверцу, выгрузить оставшиеся мешки и ящики и перетащить их в большой сарай. Где этот аггелов сарай, во-первых, и как он с такой спиной их потащит, во-вторых? Гаор влез в фургон и стал отстёгивать крепёжные ремни. Аггелы копчёные, головнями траханные, как же болит!

— Рыжий, — позвали его от деверей.

Он выглянул из фургона. Двое виденных им за столом мужчин, с интересом озираясь, вошли в гараж.

— Показывай, чего тащить.

— Мать прислала? — обрадовался Гаор.

— На хрена нас присылать? — засмеялся один.

А второй исчерпывающе объяснил.

— Сами лежали, знаем, каково потом.

Они помогли Гаору вытащить мешки и ящики из фургона, заодно и рассказав, что зовут их Тумак и Лузга и что обычно Тумак плотничает, ну и всё остальное, где надоть, а Лузга так-то всё могёт, так что тож везде работает. Выяснение значения имён Гаор отложил на вечер, рассчитывая, что здесь тоже должно быть время для отдыха и трёпа.

— И с чего это Джадд на тебя так осерчал? — недоумённо сказал Тумак, взваливая себе на спину мешок. — Так-то он с понятием бьёт, чтоб работать не мешало.

— Он айгрин, — ответил Гаор, помогая Лузге получше ухватить ящик.

— Ну и чо? — ответил вопросом Лузга. — Тож человек, однако.

Последнее соображение показалось Гаору слишком несуразным. Он был готов к тому, что не знают о фронте и войне, что война кончилась, как себя вести во время налёта или обстрела, но считать айгрина человеком? Это было уже чересчур и требовало мыслительных усилий, на которые он был сейчас от боли просто не способен.

Лузга и Тумак ушли, сказав, что снесут это и придут за остальным, и Гаор поволок ящики и мешки к выходу, чтобы мужикам далеко за ними не ходить, заглушая боль отчаянной руганью.

— Эк ты по-несуразному загибаешь, — вошла в гараж Большуха со странно пахнущей плошкой в руках.

За ней маленькая беловолосая девчонка несла какой-то свёрток.

— Больно, Мать, — вырвалось у Гаора.

— А ты б задирался поменьше, — ответила Большуха, оглядывая гараж, — тьфу ты, и положить тебя некуда.

— Это зачем? — насторожился Гаор.

— Лечить тебя с Малушей будем, — девчонка фыркнула. — Ну, хоть рубашку свою вон на пол постели. Мужикам всё приготовил? Тады спускай штаны и ложись.

Спорить с матерями его отучили ещё у Сторрама, и Гаор послушно выполнил все указания Большухи.

— Давай, Малуша.

Что-то зашелестело, и его спину и ягодицы накрыла невероятно приятная влажная прохладная ткань. Гаор шумно выдохнул сквозь зубы и расслабился.

— Вот и полежи так, — говорила над ним Большуха, — ага, давайте, мужики, вон вам заготовлено. Так, Малуша, а теперь снимай и насухо, да не три, а промокни сухим. Во-о, так вот, а теперь промажем, да не всего, а по полосам, чтоб не вздувалось, а то лопнет, кровить будет. И ему трудно, и Джадда подставим, хозяин-то велел, чтоб кожа целая была.

Запах усилился, и Гаор почувствовал, как ему промазывают спину и ягодицы чем-то густым и тоже приятным. Думать ни о чём не хотелось, даже о том, что лечением заботятся не только о нём, но и о палаче-айгрине, хотя это было не менее, а, пожалуй, и более обидно, чем сама порка.

— Вот и полежи, пока не впитается.

— Угу, — пробурчал Гаор, — спасибо, Мать.

— А не за что, — просто ответили ему, — пошли, Малуша.

Гаор остался один. Он лежал на полу, уткнувшись лицом в прохладный пахнущий знакомыми с детства гаражными запахами шершавый бетон.

Боль в спине отпускала, становилась тягучей и слабой. Такую он перетерпит. Айгрин — тоже человек… «Чтоб не кровило, а то Джадда подставим…» Так что, им этот палач, айгрин тоже свой? Как же так?

Что-то рядом со стороны двери зашуршало, раздалось детское хихиканье. Гаор осторожно, чтобы не потревожить спину, повернул голову и увидел стоящих в дверях гаража двух девочек в розовых комбинезончиках с оборочками и розовых, украшенных маленькими жемчужинками тюрбанчиках. Лобики чистые, воротнички комбинезонов скрывают шеи. Свободные, ургорки. Дочки, что ли, хозяйские? А он лежит перед ними с голой поротой задницей. Ну и хрен с ними! Он отвернулся.

— Ты наш новый раб? — спросил детский голосок.

— Ты новокупка, да? — тут же подхватил второй.

Он не ответил, но им и не нужны были его ответы.

— Это тебя папа из Аргата привез?

— А чего ты не работаешь, а лежишь?

— Это тебя Джадд выпорол, да?

И вдруг мужской весёлый… хозяйский голос.

— Ага, вот вы где!

— Ой, папа, — затрещали наперебой детские голоса, — а мы новокупку смотрим.

— А он лежит и молчит?

— Папа, а зачем он такой красный?

— Папа, а ты покатаешь нас?

— Нечего вам тут толкаться, — перебил их хозяин, — успеете насмотреться. Он так ещё не раз лежать будет. Нянька ваша где?

— А её мама позвала.

— А мы на двор пошли.

— Папа, а братик…

— Вот и идите с братиком играть. Идите, идите. Куконя, где тебя носит?

— Здесь я, хозяин, — отозвался молодой женский голос, — я вот только на чуточку…

— Давай забирай их.

— Папа, мы Полкана возьмём.

— Он будет мячик искать.

— А с вас потом блох вычёсывать? Обойдётесь без Полкана. А ну, — и хозяин подчёркнуто шутливо изобразил строевую команду. — Круго-ом… бего-ом… марш!

Раздался детский смех и топот улепётывающих детских ног.

— Долго будешь задницу свою драгоценную проветривать? — насмешливо спросил над ним хозяйский голос.

Гаор приподнялся, подтянул трусы и брюки и встал, застегнул брюки. Хозяин стоял перед ним, насмешливо оглядывая.

— Всё, что положено, получил?

— Да, хозяин, — ответил Гаор.

— Претензий, что не додали, нет?

«Ещё издеваешься, сволочь», — мысленно ответил Гаор, а вслух сказал:

— Нет, хозяин.

— Ну, так за работу берись, а то по-настоящему ввалят. Понял?

Гаор посчитал последний вопрос не требующим ответа и промолчал.

Удара не последовало, так что вопрос и впрямь был… риторическим, вспомнил, уже оставшись один, нужное слово Гаор. Но если эта порка не настоящая, то… додумывать не хотелось. Уж слишком мрачные перспективы вырисовывались. И брошенное вскользь хозяином, что ему не раз ещё вот так лежать, оптимизма не вызывало.

Рубашку надевать он всё-таки не стал, ограничившись майкой, открыл капот фургончика и взялся за работу. Боль оставалась, но была уже посильной. Ненависть к айгрину и обида… на остальных, что им айгрин-палач как свой, как-то притупились и тоже ушли вглубь. А где большой сарай, надо посмотреть, и как там уложили привезённое, тоже. А то пошлют, неровен час… и окажешься опять у айгрина на «кобыле».

Фургончик был в приличном состоянии, всё необходимое для работы лежало и стояло на стеллаже. Хотелось курить, а сигареты остались в куртке на рабской кухне, и запрета на курение во время работы не было, но и не дурак же он, чтобы курить здесь среди масла и возле канистр с бензином. А обедать когда? Гаор выглянул во двор и увидел, что тени заметно укоротились, но до полдня ещё далеко. Надо же, он-то думал, что порка всё утро заняла.

Гаор ещё раз оглядел бродящих по двору кур, спящую у конуры собаку, распахнутые и закрытые двери и окна дома, сараев, ещё каких-то строений и вернулся к работе.

Сделав и подготовив к выезду фургон, он перешёл к легковушке. Ею, похоже, занимался тоже профессионал, но давно. Здесь работы было побольше, но не сложнее. К обеду он вряд ли управится, хотя… это смотря, когда обед.

На обед за ним прибежала Трёпка, когда работы с легковушкой осталось ещё на полпериода, не больше.

— Рыжий, обедать пора.

— Иду, — сразу вынырнул он из-под крышки капота.

Он обтёр руки найденной на стеллаже тряпкой, подобрал и надел рубашку, помня, как матери у Сторрама не пускали в столовую в одном белье.

Трёпка ждала его, с интересом глазея по сторонам. В гараже она раньше явно не бывала, потому что рот у неё был удивленно приоткрыт, а глаза распахнуты во всю ширь. Потом уже Гаор узнал, что до него в гараже с машинами возился сам хозяин, и потому туда само собой никто не совался. А сейчас Трёпка, увидев, что он готов, взяла его руку и повела через двор к кухне, треща по дороге рассказом, чего здеся и тута. Гаор слушал внимательно, стараясь запомнить. Как бы ни было, ему здесь жить, пока не продадут, так что надо знать: что, где и как.

В кухне весёлая, как всегда перед едой, толкотня у рукомойника и стола. Гаор вымыл руки и сел к столу на своё вчерашнее место. Сидеть было больно. Но стоя есть не будешь. Так что, терпи или ходи голодным. А есть хочется так, что от одних запахов внутренности сводит.

Последним вошел, вымыл, как все, руки, вытер их общим полотенцем и сел за стол айгрин. Гаор исподлобья следил за ним и за остальными, пытаясь определить: не отделяют ли его, как, бывало, на «губе», да и в училище отделяли подлипал и стукачей. Но палачество айгрина ему явно в укор не ставили. Как и всем, налили в миску из общей кастрюли супа. Хлеб на столе навалом на большом деревянном круге и берут, не выбирая, по кругу. А ложки мечены, но тоже в общей куче.

— Эта твоя будет, — дала ему ложку Большуха, — сам потом пометишь.

— Спасибо, Мать, — ответил Гаор, продолжая следить за айгрином.

Но тот ел, глядя в свою миску и словно не замечая окружающих.

Суп странный, такого Гаору есть ещё не приходилось, но он был слишком занят своей болью, голодом и присутствием за общим столом палача, чтобы разбирать вкусы, и потому даже не спросил, что это за суп и как называется.

После супа положили каши, уже знакомую ему гречку, и налили молока в кружки. Утолив первый голод и успокоив себя привычной фразой, что в каком полку служишь, по тому Уставу и живёшь, Гаор стал выспрашивать соседей о порядках. Особенно его интересовало курево. Норма оказалась та же: мужику пачка на две декады, а курить можно во дворе, в кухне ещё…

— Это когда Мать дозволяет.

— А она не балует нас, ох, не балует.

— А чего вас, бугаёв неложеных, баловать? Чтоб вы мне всю кухню дымом своим прокоптили? — не всерьёз рассердилась Большуха.

— А мне и вовсе не дают, — вздохнул длинный тощий мальчишка, ошейник ему заклепали явно на вырост. — Матка не велит.

— И не велю, — твёрдо сказала Красава, — мал ты ещё для курева.

— Вот станешь, Лутошка, мужиком, — сказал, подмигивая остальным, Чубарь, — тады и закуришь.

Все засмеялись.

— А энто ему и навовсе рано, — решительно сказала Нянька.

— Не ему рано, Старшая Мать, — возразил Тумак, — а Трёпка мала.

Когда отсмеялись над покрасневшими Лутошкой и Трёпкой, Большуха уже серьёзно сказала:

— А в гараже, Рыжий, или там в сенном курить и не вздумай. Не по-сегодняшнему шкуру спустят.

— Не дурак, — усмехнулся Гаор, — понимаю.

— То-то, — Большуха протянула к нему руку, — давай, подолью молока тебе. По нраву пришлось, вижу.

Гаор с радостью отдал ей кружку. Молока он не пил с училищных времён. Давали его только младшим классам, и не сказать, что тогда оно ему особо нравилось. А это, густое, сладковатое и неожиданно сытное…

После обеда, к удивлению Гаора, мужчины не разбежались сразу по рабочим местам, а вышли на крыльцо, расселись, кто хотел в теньке, а кто и на солнышке, закурили и повели уже неспешный разговор. Расспрашивали Гаора о том, где раньше работал, какие там порядки, рассказывали о местных. Что хозяин крут, конечно, но без дела не увечит. Хозяйство немалое, десять коров, четыре боровка на откорме, сад, огород, картошка там, луг, но по силам всё, ежели крутиться, а не лежать да порки ждать, то и хозяева довольны, и сами сыты.

— А пашни хозяин не держит.

— Сказанул тоже, пашни окромя посёлков нетути.

— Раньше, грят, и хозяева держали.

— Раньше… Ты ещё князь-Гороха вспомни!

Айгрин курил со всеми, но в разговор не вступал.

Гаор попыхивал сигаретой, внимательно слушая и не забывая приглядывать за айгрином. Такой послеобеденный отдых ему нравился. И то, что надзирателей, похоже, здесь нет и не было, и что нет звонков-сигналов. Может, и впрямь, уживётся он здесь. К концу сигареты он уже твёрдо запомнил всех. Мужчин: Тумака, Лузгу, Чубаря, Сивко и Сизаря, ещё Джадд и Лутошка. Женщин было больше. Куконя ходит за детьми хозяйскими, Белёна с Милушей по дому на хозяйской половине управляются, а Красава, Цветна, Басёна, Балуша и Жданка на всё и про всё. Ну, и девчонки, Трёпка с Малушей, на побегушках и подхвате пока. А у хозяина жена, значит, да дети. Девчонки две, бегают всюду, чуть Куконя не углядит, они уже по чёрному двору шастают, а сынок мал ещё, но тоже… уже видно, что разумный будет, да старший сын, тот в Аргате учится, на лето только приезжает.

— Ничо парнишка, с разумением.

— Молодой хозяин? — усмехнулся Гаор.

— Да нет, хозяином ему не быть.

— Чего так?

— А он это… бастард.

— Матерь его, — пыхнул дымом Сизарь, — о позапрошлом годе приезжала, помнит кто?

— Помню, — кивнул Тумак, — только это ране было.

— Тады они вдвоём хозяина с войны и встречали.

Гаор кивнул, опустив глаза и скрывая лицо. Он давно, ещё в училище, слышал о том, как в других семьях относятся к бастардам. На солдатском отделении бастардов было больше половины, потом была семья Жука, потом ещё… но он не позволял себе об этом думать. А сейчас… изменить ничего нельзя, так что можно самому себе не врать. Те семьи — нормальные, а Юрденалы — выродки. И чего ещё ждать от отцеубийцы и братоубийцы? А если вспомнить рассказы Сержанта и проанализировать их… то, похоже, родовое проклятие обновлялось, если не в каждом поколении, то через колено — это точно. Кара Огня на семь колен.

— Вы долго сигареты смолить будете? Работать пора! — вышла на крыльцо Нянька. — Ишь расселись, задницы прилепили.

«Да, — усмехнулся Гаор, вставая со всеми, — здесь ни звонка, ни надзирателя не надо». От надзирателя увернуться можно, а против матери не попрёшь.

Спина болела заметно меньше, а когда сыт, то и весь мир куда лучше, и работа пошла веселее. Лезть под машину Гаор всё-таки не рискнул, да и нужды в этом особой не было. А вот на пробной надо проверить. За ворота, понятное дело, его не выпустят, хоть охраны и нет, но пытаться всё равно не стоит. А на дворе… ну, хоть на поворотах, а то непонятно с рулём. То ли есть люфт, то ли нет. Гаор распахнул во всю ширь обе створки гаражных дверей и сел за руль легковушки.

Взревел мотор, с кудахтаньем разлетелись и разбежались куры, вскочил и залился оглушительным лаем с подвывом Полкан. Привлечённые необычным шумом сбежались люди.

Ридург как раз обедал с женой — дети поели раньше и уже спали — и Милуша подавала десерт, когда в столовую ворвался шум мотора, визг тормозов, крики людей и лай собаки. Милуша от неожиданности чуть не выронила поднос с домашним мороженым, а Ридург, отчаянно ругаясь, вылетел из столовой, едва не сбив Милушу с ног.

— Ну вот, — грустно улыбнулась Милуше Гройна, — всё, как всегда. Машина дороже всего.

— Да это, небось, Рыжий мудрует, — засмеялась Милуша, расставляя вазочки, — он, хозяйка, с утра в гараже колупается. Сейчас хозяин ввалит ему и придёт.

— Рыжий это…

— Ну да, хозяйка, новокупка аргатская.

— Двенадцать тысяч, — сокрушённо покачала головой Гройна.

Милуша сочувственно вздохнула.

Ридург вбежал на задний двор и увидел небывалое и незабываемое, как он сам потом со смехом рассказывал, зрелище. В центре двора, ожесточённо рыча мотором и визжа тормозами, крутилась новенькая купленная им перед поездкой в Аргат легковушка. Из водительского окна торчала рыжая взлохмаченная голова, причём смотрел водитель куда угодно, но не по направлению движения. Вокруг машины прыгали лающий Полкан, восторженно орущий Лутошка и визжащие Трёпка с Малушей. А машина выделывала самые невероятные пируэты, временами прямо-таки подпрыгивая на всех четырёх колесах вверх и разворачиваясь в воздухе.

Увидев хозяина, Лутошка оцепенел, и чтобы его не задеть, Гаор резко вывернул машину и остановил её в пол-ладони (≈ 24 см) от хозяйских колен.

— Какого хрена?..! — выдохнул Ридург.

Он ругался, не переставая, пока Гаор вылезал из машины и вытягивался перед хозяином в уставной стойке. Несмотря на вполне реальную перспективу новой порки, Гаор был доволен: машина оказалась вполне управляемой, а что такое настоящий водила, все увидели.

Ридург увидел эту сдерживаемую уставной миной радость, возбуждённо блестящие тёмно-карие с жёлтыми искрами глаза… Если бы он не был уверен в Няньке, то поклялся бы, что Рыжий успел надрызгаться вполне по-армейски.

— Какого хрена? — повторил он свой вопрос уже спокойнее.

— Проверял рулевое управление на люфт, хозяин! — рявкнул Гаор.

Хрясь! Ему влепили звучную и вполне заслуженную, но позволившую устоять на ногах оплеуху.

— Ну и как, есть люфт?

— Нет, хозяин, — ухмыльнулся Гаор, понимая, что наказание этим исчерпано.

— Ставь машину в гараж, и чтоб без приказа ни-ни. Понял?

— Да, хозяин.

— Завтра сам тебя проверю, — Ридург перевёл дыхание и огляделся.

Полкан, часто и шумно дыша, лежал у своей конуры, Лутошка, Малуша и Трёпка как сквозь землю провалились, да и остальные куда-то сразу исчезли.

— А на форсаже какого хрена гонял?

— Маневренность проверял, хозяин, — пояснил Гаор, — два сразу не проверяют, хозяин.

— Надо бы тебе ещё ввалить, — сожалеющим тоном сказал Ридург, — ну, да ладно, не всё сразу. Приплюсуем к следующему.

— Да, хозяин, — охотно согласился Гаор.

— В гараже уберёшь, чтоб как к смотру блестело. Понял?

— Да, хозяин.

— Сгинь, — выдал последнее распоряжение Ридург и ушёл со двора.

Гаор снова сел за руль и уже мягко и плавно, не рыча, а гудя мотором, загнал машину задним ходом в гараж. Отделаться оплеухой и получить на завтра пробную поездку, а никак иначе его работу проверить нельзя, тоже неплохо. А порядок в гараже навести — дело не периода, а долей! Про смотр, конечно, загнули, так, наведём марафет и сойдёт, грязи-то особой и не было.

Кран, шланги, вёдра, тряпки — всё было. И он навёл порядок на стеллаже, проверил, чего и сколько есть, чтобы быть готовым ответить на любой вопрос о матобеспечении, вымыл обе машины и пол и, чувствуя свой долг исполненным, выключил свет и вышел из гаража, закрыв за собой дверь.

Снова длинные, но уже с другой стороны, тени, умиротворённое мычание коров, кур не видно, и человеческие голоса уже другие, отдыхающие. Гаор глубоко вдохнул прохладный по-вечернему воздух и пошёл в рабскую кухню.

Аргат Ведомство Политического Управления

569 год, лето

1 декада

За окном простирался Аргат, отсюда, с высоты птичьего полёта, он просматривался до самых окраин. Крыши, купола, шпили, узенькие отсюда шоссейные развязки, клочки зелени родовых парков… Но только постояв и внимательно вглядевшись, можно было различить, что цветные искорки машин неподвижны, и понять, что это искусно сделанная панорамная фотография.

Эрлинг покачал головой и отошёл от окна.

— Надо же, остроумно, ничего не скажешь.

Венн Арм рассмеялся.

— На некоторых особо впечатлительных клиентов действует неотразимо. Они уверены, что их везут в подвал, считают пролёты и остановки, входят в кабинет и видят… вот это! — Венн снова рассмеялся.

— А когда приглядятся?

— А я им не даю на это времен. Со вздохом отрываюсь от пейзажа, задёргиваю штору и начинаю работу.

Эрлинг кивнул и повторил:

— Остроумно. Сигануть никто не пробовал?

— Они, конечно, в большинстве своём, дураки, но не настолько. Нет. А для особо инициативных… Задёрни штору.

Эрлинг пожал плечами и задёрнул тяжёлую тёмно-бордовую штору, абсолютно неказённого вида. Кабинет стал меньше и уютнее.

— Вот так. Я веду беседу, убеждаю, уговариваю, предлагаю варианты… сам знаешь, угрозы и прочее не в моем амплуа. И отвлекаюсь.

— Выходишь из кабинета? — с интересом спросил Эрлинг.

— Зачем? Просто углубляюсь в бумаги, роюсь в картотеке и не замечаю, как клиент начинает шевелиться, ёрзать, вставать и прохаживаться.

— Позволяешь?

— А как же! У нас беседа двух интеллигентных понимающих жизнь людей, а не примитивный допрос. Я же сказал: это не мое амплуа. Так вот, такой шибко подвижный клиент неизбежно подходит к окну и хочет полюбоваться родным городом, найтитоскующим взором родной дом… — Венн вздохнул с театральной скорбью и рассмеялся. — И отдёргивает штору. Отдёрни, Эрлинг.

Эрлинг резко рванул вбок тяжёлый бархат и оцепенел. Оконный проём заполняла сплошная стена из кирпичей, местами покрытых тонким слоем плесени, а местами выщербленных. Щербины были характерными, пулевыми, и тянулись неровной полосой на уровне головы среднего человека, несколько выбоин были совсем свежими.

— Однако… — заставил себя улыбнуться Эрлинг и повторил, не в силах придумать что-то ещё, — остроумно.

— Ещё бы! — рассмеялся довольный произведённым эффектом Венн. — Бьёт наповал. Некоторых особо впечатлительных приходится отливать водой. И дальше всё идёт как по маслу.

— Да, — Эрлинг тщательно задёрнул и расправил штору, — впечатляет.

Он отвернулся от окна и прошёл в угол, где за маленьким низким столиком, сервированным для конфиденциальной мужской беседы, сидел Венн. Эрлинг сел и налил себе коньяка. Бережно отпил.

— Где ты берёшь такую марку? Поставляют благодарные клиенты?

— Бывает и так, — рассмеялся Венн.

— Где ты взял вторую картинку, не спрашиваю.

— Правильно, — кивнул Венн и поучающе елейным тоном добавил, — призывающий Огонь всуе обжигается.

— Согласен. А первую?

— Из трофеев. Поэтому есть кое-какие неточности, но их ещё ни один не заметил.

— Но это средство одноразового воздействия.

— Верно, но, как правило, второго раза и не надо. Одного вполне хватает, чтобы начать работу.

— Или?

— Или отправить клиента к работникам с другим амплуа.

Эрлинг кивнул. В самом деле. Непробиваемых клиентов нет, есть неумелое воздействие. Каждый воздействует, как умеет. И главное — угадать с формой воздействия. Не ошибиться в средствах. Потому что второй попытки, как правило, нет. Но зачем Венн позвал его на этот почти интимный междусобойчик? Не для того же, чтобы похвастаться своими фирменными приёмчиками. Но спрашивать Венна впрямую бессмысленно. Услышишь град анекдотов, ассоциаций и аллюзий, в которых потом не разберёшься ни с коньяком, ни под пыткой. Самое интересное, что Венн практически никогда не врёт. Он говорит правду, но засыпает её таким количеством тоже правдивой, но не относящейся к делу информации, что это сильнее любого откровенного вранья.

Венн вертел перед глазами рюмку, покачивал её в ладонях, подносил к лицу, вдыхая запах, и отводил, разглядывая на свет. Отличный коньяк. И Эрлинг — отличный парень. Интересно, сколько ему понадобится, чтобы созреть до вопроса. Скорее всего, не созреет. Предпочтёт конкретное задание полноте картины. Удобная позиция. Получил задание, выполнил задание. А зачем, почему и какие это будет иметь последствия — об этом пусть думают те, кому за это платят. Самое интересное, что за это никому не платят, потому что этим никто не занимается. Начальство любит визировать представленные планы и разработки, но не любит думать. Подчиненные любят выполнять приказы и соблюдать инструкции, но думать тоже не любят. И никогда не заставляйте человека выполнять нелюбимую работу: результата не будет. Ну, Эрлинг, что ты любишь на самом деле? Ты играешь в исполнителя или являешься им?

Эрлинг отпил, подержал коньяк во рту, наслаждаясь вкусом, и проглотил. Действительно, отличный коньяк. Где только Венн его достаёт? Ни по крови, ни по званию, ни по финансам он не должен иметь доступа к таким вещам. Однако имеет. И никому из отдела снабжения не говорит «спасибо», получает положенное и… и имеет неположенное. Как устраивает? Непонятно. Но спрашивать тоже бесполезно. Рассмеётся и скажет, что надо иметь связи. И это будет правдой. Связи у Венна обширные и неожиданные. И как он их налаживает…

— Поделился бы секретом.

— Каким? — с интересом спросил Венн.

— Где ты достаёшь такой коньяк, и по какой цене?

Венн с удовольствием рассмеялся.

— Цена, мой дорогой коллега, понятие относительное. Она должна быть посильной. И для покупателя, и для продавца. Тогда сделка обоюдовыгодна, и обе стороны жаждут её повторения и хранят в тайне.

«Началось», — подумал Эрлинг и спросил, подыгрывая.

— И почему в тайне?

— Чтобы не допустить конкурентов, — подмигнул ему Венн.

Эрлинг решил попробовать вернуть Венна к первой половине своего вопроса.

— Насчёт цены я понял, а вот про место не очень.

— А я о месте и не говорил, — рассмеялся Венн. — Тебе скажу. Коньяк трофейный.

— Айгрины пьют такой коньяк? — искренне изумился Эрлинг.

— Почему бы и нет, коллега.

— У тебя есть связи с трофейщиками?

— Есть, — кивнул Венн, — но такого коньяка у них нет. Айгрины этот коньяк тоже достают. Они его пьют, не все, конечно, у них своя иерархия, но они его не делают.

— Алеманы? Но, — стал рассуждать Эрлинг, — во-первых, у алеманов своего винограда нет, а из привозного выделывают только сухую кислятину, и вообще они специалисты по пиву.

— Правильно, — кивнул Венн, с интересом глядя на Эрлинга, — триста пятьдесят сортов, не считая мелких разновидностей. И их знаменитый бальзам как исключение, подтверждающее правило.

— Во-вторых, мы с алеманами не воевали, и потому это трофеем быть не может.

— Отлично, коллега, вполне логично и даже правильно.

— Остаются согайны. Но их фирменный национальный напиток водка. И согайнских трофеев тоже я не помню.

— Правильно, потому что мы им проиграли.

— И что остаётся? Заморские территории. Кое-что кое-кто оттуда привозит, но о напитках я не слышал. И вообще о них больше легенд, чем информации.

— А легенда нематериальна, — кивнул Венн, — её не выпьешь.

— Сдаюсь.

— Капитуляция принята, — торжественно сказал Венн, отсалютовал рюмкой, и лицо его приобрело странное и даже пугающее выражение: улыбающийся рот и серьёзные, даже страдальческие глаза. — Это Кроймарн, коллега.

— Не может быть!

— Почему? — грустно спросил Венн.

— Какой же это трофей? Кроймарн наша территория уже сколько веков. Военных действий там не было. Да, это винный район, но, чтобы там выделывали такой коньяк… Кстати, какая выдержка?

— Большая, Эрлинг. Это не просто трофей, а остатки трофеев. Энное количество лет назад посёлок, где жила семья, владевшая секретом выделки, был зачищен отрядом спецвойск. Одна из первых самостоятельных операций генерала Юрденала. Правда, тогда он ещё не был генералом и только начинал свою карьеру.

— Огонь Великий, — пробормотал Эрлинг.

— Да, Эрлинг, остались кое-какие запасы из вывезенного заранее товара, да что успели награбить зачищавшие. Эти бутылки бесценны, потому что они неповторимы. Больше в Кроймарне коньяка не делают. Некому его делать. А был цветущий благодатный край.

— Но… но почему?

— Один род хотел разорить другой род. В наших лучших традициях. Когда нельзя взять штурмом родовой замок и вырезать его обитателей, то можно выжечь окружающие посёлки, и тогда обитатели замка разорятся и вымрут. Сами. Кроймарн был давно поделён. Передел поручили спецвойскам. По принципу: не мне, так никому, Эрлинг. И теперь ни айгрины, ни согайны, ни алеманы не будут воевать за Кроймарн. Он никому не нужен. Даже нам, ургорам.

— Но… но, Венн, Кроймарн запустел из-за вулканов и участившихся землетрясений…

— Которые были вызваны применением ряда технических средств, — перебил его Венн.

Эрлинг порывисто отхлебнул коньяк. Венн молча разглядывал на свет тёмно-жёлтую жидкость в своей рюмке, заставляя её светиться золотистым солнечным светом.

— Великий Огонь, — наконец повторил Эрлинг, — это… это самопожирание, Венн.

— Совершенно верно.

Теперь они сидели молча, думая каждый о своём и об одном и том же.

— Спецвойска только средство, — наконец сказал Эрлинг.

— Но с чего-то надо начинать, — ответил Венн.

— А чем закончим?

— Я не знаю, дадут ли нам закончить.

— Кто не даст? Мы выиграли, победили айгринов…

— Нет, нам удалось не очень много проиграть. Следующую войну мы проиграем.

— Айгрины больше воевать не будут. А согайны…

— Согайны сделали свои выводы. Я не знаю, Эрлинг, сколько нам отпущено, вернее, сколько времени они нам дадут, успеем ли мы сделать…

— Но, если нас опередят… я понял. Айгрины, кстати, пытались.

— Нет, это удалось предотвратить. Перехватили в самом начале. Но с согайнами эта комбинация уже не получится. И они на это пойдут. И будут спокойно смотреть, как мы пожираем друг друга, а потом добьют уцелевших.

Эрлинг кивнул и глотнул коньяка.

— У нас есть ресурсы.

— Человеческие исчерпаны. Ты видел закрытый отчёт Ведомства Крови?

— Да, жуткие цифры. Получается, ещё два, ну три поколения и ургоров не будет, только полукровки и…

— Аборигенов, чистых аборигенов практически не осталось, — кивнул Венн, — но, если нам удастся задействовать поселковые ресурсы. И не выборочно, а массово, то мы выживем.

— Но это разрушит всю систему, — Эрлинг заставил себя улыбнуться. — Когда рушится пирамида, под её обломками погибают и строители, и разрушители.

— Значит, её надо менять. По камушку, по кирпичику. И начинать с верхушки. Чтобы, когда дойдёт до основания, никому уже и в голову не пришло, что может быть как-то по-другому.

— Да, — кивнул Эрлинг, — лучший штурм крепости — штурм изнутри.

Венн достал из нагрудного кармана своего отлично пошитого серого костюма маленький густо исписанный с обеих сторон листок бумаги и протянул Эрлингу. Эрлинг его взял, прочитал, удивлённо присвистнул, перечитал и кивнул. Достал зажигалку и поджёг листок. И пока бумага горела, скручиваясь чёрным рассыпающимся мелким пеплом жгутом, оба шептали молитву Огню, Очищающему и Справедливому.

Сбросив пепел поровну в свои рюмки, они допили коньяк, и Эрлинг ушёл.

Оставшись один, Венн подошёл к столу и через пульт открыл фотографию расстрельной стены. Он никому не говорил, что сделал эту панораму не столько для клиентов, сколько для себя. Потому что, стоя перед ней и рассматривая следы пуль на уровне своего лица, с предельной ясностью ощущал, что промедление, как и спешка, равно смертельны. Потому что победа согайнов, или алеманов, или айгринов, или… кого угодно — это смерть. Всем, и ему самому в том числе…

…Обычный дружеский междусобойчик с лёгкой выпивкой и столь же лёгким трёпом. И даже с женщинами, чтобы расслабиться по полной программе. И в потоке шуток и анекдотов один, сначала не понятый им.

— У наших заклятых друзей алеманов, — Ролган вздёргивает голову, смешно передразнивая характерную жестикуляцию алеманов, — есть такой анекдот. Вопрос: может сын генерала стать маршалом? Ответ: Нет, не может, потому что у маршала есть свой сын.

И все хохочут, вряд ли не то что, поняв, а даже расслышав…

…А он сам понял только потом. Могут ли уцелеть их контора и её сотрудники в проигранной войне? Ответ: не могут, потому что у победителей есть своя аналогичная контора и её сотрудники. Так что, хочешь выжить, просто жить, жить хорошо, значит, войну надо выиграть. А чтобы её выиграть, страну надо изменить. Так, чтобы при этом уцелеть самому. Да, это будет уже другая система, другая страна, но ты будешь жить, а не валяться у кирпичной стены с простреленной головой. Ты будешь жить. Что весьма полезно для здоровья. А значит…

Значит, надо действовать. Используя связи и знакомства, раздробив, рассыпав единый процесс на массу мелких и мельчайших несвязанных между собой операций, используя стечение обстоятельств и людей, даже не подозревающих, что их используют.

Венн улыбнулся, разглядывая стену. Какая это прекрасная иллюзия — свобода! Не надо лишать людей иллюзии. И тогда они будут делать то, что они сами хотят, могут и умеют, и не заподозрят, что их используют. Марионетка должна считать себя свободной. Тогда она сыграет правдиво и убедительно. И отказаться от единого центра. Потому что его можно высчитать, выследить и ликвидировать, а тем самым прервать процесс. Нет, если хочешь оросить поля не на сезон, не на два, а минимум на те же пять веков, что существует нынешняя система, не надо рыть канал, возводить мощные плотины, взрывать перемычки и совершать геройства и безумства. Вскрыть роднички и чуть-чуть помочь пробившейся воде потечь тонкой струйкой в нужном направлении. Остальное вода сделает сама. Старая нянька-рабыня любила рассказывать ему о силе воды. И многое в её рассказах потом неожиданно подтверждалось.

Венн отошёл к столу и, набрав комбинацию на пульте, сменил пейзаж. Теперь за окном была столь же великолепная объёмная фотография весеннего леса. Поляна, усыпанная мелкими нежными цветами и блестящими лужицами от только что растаявшего снега, а вокруг тонкие, но высокие деревья, чуть опушённые нежной зеленью. Тоже впечатляет. У него большая фототека. Разные места, все времена года. Помогает и в работе, и в отдыхе. Что ж, — проверяя себя, Венн посмотрел на часы, — очередного клиента доставят через пять долей, ему этот пейзаж подойдёт. А угловой вариант уберём.

Нажатием кнопки он отправил оба кресла и столик с бутылкой и рюмками в нижнее помещение и вставил на место крышку люка. Отлично, никаких следов. Запах… уберём вентиляцией и включим лесной аромат. Чуть-чуть, намёком, понятным только при открытом окне. А штору закроем. И переведём подсветку. За окном сияющий день, значит, и свет оттуда, а не из потолочной люстры. Чем длиннее подготовка, тем короче и успешнее само действие.

Предстоящая беседа его не волновала. Практически всё уже отработано, остались кое-какие мелкие нюансы, и можно думать о своём. Работать, так сказать, на автопилоте. А пока…

Итак, спецвойска. Великолепно отлаженная система. Пусть и остаётся системой, уберём зачистки, как безобразное разбазаривание людских ресурсов, оставим охрану гауптвахт, тюрем и особо важных стратегических объектов. Демобилизованных выявим, вернее, они сами себя выявляют, зарабатывая клейма и ошейники. Вот пусть однополчане их и охраняют. И при деле, и не опасны. Не особо опасны. Верхушка — исполнительные садисты. Других в этой иерархии нет и быть не может. Главное, чтобы исполняли, а приказывающих… найдём.

Армия… без особых проблем. Там отбор на исполнительность давно проведён. Пока трогать не будем. Сама изменится следом за всем остальным.

Теперь два самых опасных ведомства. Ведомство Крови и Рабское Ведомство. Существующая система им, безусловно, выгодна. Они меняться не захотят. Значит… значит, существующее положение вещей должно стать невыгодным. Как? На чём основано их богатство и процветание? На чём кормятся сотни и тысячи служащих, которые любому глотку перегрызут за свои полновесные гемы и медные сотки? Что предложить им взамен? Да, здесь работы… Но не пытайся сделать всё сам и сразу. Поищи того, кто подумает и проанализирует, и подскажет вариант решения, до которого ты просто не в силах додуматься, потому что мыслишь в своем стандарте. Для тебя эти ведомства неуязвимы. Если не можешь справиться с врагом, найди врага своего врага и подружись с ним. Враг моего врага… не друг, нет, но союзник. Ищи союзников, пока не можешь найти друзей.

Венн усмехнулся. До чего же хороши прописные истины и старинные изречения. Всегда можно найти подходящее к данному моменту и данной ситуации.

Итак, нужен союзник. Желательно не один. Чтобы при необходимости их можно было стравить друг с другом и не платить обещанного. Трудно, но возможно. Если не спешить и не медлить. Золотая середина. А начать лучше с Ведомства Крови. Там есть с кем поговорить об угрозе. Биологического вырождения и социальных мерах предотвращения генетической катастрофы. С этого потихоньку и начнем.

Венн улыбнулся и обернулся к входящему в кабинет человеку.

Сон шестой Продолжение …Полгода спустя, всё там же…

Дамхар

Осень

2 декада, 8 день

И снова дорога. Ровное гудение отрегулированного мотора, гудение бетона под колёсами, в открытое боковое окно тёплый ветер, стремительно убегающие назад не просто знакомые, а привычные пейзажи. Жизнь прекрасна. Ну, почти прекрасна. Если забыть об ошейнике, о том, что в любой день на тебя обрушатся торги… Да нет, прав всё-таки Бурнаш: «Жизнь тошна, а милее смерти».

Гаор вёл фургон со спокойной уверенностью. На этом маршруте для него ничего нового и неожиданного не было и даже не ожидалось. Ну, выскочит из придорожных кустов заяц, ну, появится после недавнего дождя ещё одна промоина, ну, придётся на тесном мосту разъезжаться со встречным грузовиком… Так это всё пустяки. И маршрутный лист у него нормальный: дата выезда, перечень заездов и контрольный срок возвращения. И не надо выгадывать дольки и миги, чтобы выйти размяться или просто постоять на траве, дыша сразу и жаркими по-летнему, и горьковатыми по-осеннему запахами. Сам рассчитывай: где заночевать, где и чем перекусить. Хорошо. Плешак говорил, что устаканивается. А ведь точно, устаканилась жизнь. Всякое, конечно, бывает, но по сравнению с тем, что могло быть…

Впереди показалась серая коробка блокпоста. Гаор, проверяя себя, посмотрел на лежащую на колене карту и, удерживая руль одной рукой, достал из сумки и проверил накладные. Да, всё правильно, ящик пива, пакеты с сушёной рыбы и солёными галетами. «А то им скучно, понимашь», — мысленно усмехнулся он. Что у хозяина связи в дорожной полиции, он понял ещё, когда его только везли сюда из Аргата, ну, а его дело рабское: привёз, сдал груз по накладной, получил роспись в бланке и уехал. А как старший блокпоста за это угощение с хозяином расплачивается: гемами из рук в руки, чеками через банк или ещё чем, — это его волосатой задницы не касается. Ему ни монет, ни купюр, ни чеков, ни разу не давали, и такого поручения: принять плату за груз — тоже.

Плавно сбросив скорость, Гаор притёр фургончик к обочине. Почти сразу к нему вышел старший на этом посту сержант и двое аттестованных рядовых.

— Ага, наконец-то, — приветствовал его сержант. — Всё привёз?

— Согласно списку, господин сержант, — ответил Гаор, открывая заднюю дверцу фургона.

Он отстегнул крепёжные ремни и вытащил наружу ящик и два мешка. Ни разу, ни на одном блокпосту принимавшие груз не пытались сами залезть к нему в фургон, но и ни разу от него не потребовали занести груз в помещение. Видимо, такова была договорённость, а инициативы он, разумеется, не проявлял. Хотя, как устроена система слежения за дорогой из абсолютно глухой при взгляде снаружи коробки, его очень интересовало.

Рядовые, весело обсуждая предстоящее пиршество, поволокли ящик и мешки внутрь, а сержант расписался в подставленной им книжке бланков на сданный груз.

— Хозяину скажешь, теперь к Новому году только. Понял, образина?

— Да, господин сержант. Теперь только к Новому году.

— Всё, вали, волосатик.

— Да, господин сержант.

Гаор закрыл фургон и побежал в кабину. Отъезжая он видел в зеркальце заднего обзора, как сержант, не спеша, уверенный, что его положенное без него не съедят и не выпьют, скрылся в коробке блокпоста.

Нет, к дорожной полиции у него претензий нет. Останавливали его редко, обыскивали без побоев. Но и он не нарывался. Хотя в его выездной карточке и отмечено хозяином, что может иметь при себе сигареты и столовый прибор, но сигареты, зажигалку и складной нож он держал в бардачке. Сигареты могут отобрать при обыске, а за нож и накостылять. На хрена ему это? В посёлке дело другое. Там его не обыскивают. Там он — Гаор усмехнулся — желанный гость, почти что кормилец. Как же, и продукты, и одежда, и обувь, и всякая мелочёвка, и на склады выдачи, и лично господам управляющим и их семьям, — всё у него в фургоне.

Так, куда сейчас? Правильно, вон тот съезд, а там через лес, картофельное поле, ягодный перелесок и выгон в посёлок. В прошлый раз он попросил мужиков загатить промоину в лесу, а то зарядят дожди, завязнешь по уши, без трактора или мужиков из посёлка не вылезешь. Интересно, сделали? Обещать-то обещали, и управляющий там не самая большая сволочь, мог и отпустить на внеурочное по собственной надобности, работы-то дюжине мужиков на полдня.

Эта работа — возить грузы по посёлкам — устраивала его по многим причинам. И если бы он мог выбирать, то, пожалуй, выбрал бы именно это. С ума сойти, сколько он за эти полгода узнал, мотаясь по дамхарским дорогам. Незаметно для себя освоил обе суржанки: городскую и поселковую. Ну, положим, городской говор, где ихних слов больше, чем нашенских, он и раньше, ещё у Сторрама, сделал своим, а здесь заговорил по-поселковому, где ургорских слов раз-два и обчёлся. А сказок наслушался, ночуя в поселковых избах… а про сказки ему ещё Плешак говорил, что они врут-врут, да правду и соврут. И навидался всякого. О чём записывал уже на других листах. И как «серый коршун» увозит, и как привозит, и как бегут за увозящей детей машиной матери, выкрикивая их имена. Чтобы помнили. Кто они, чьи дети, откуда родом. И как привозят. Как раз весной, в одну из его первых поездок, он ещё с хозяином ездил…

…Это был его второй большой рейс. На центральные склады, где забрали заказанные грузы, набив фургон под завязку, а оттуда по посёлкам. Накладные все у него.

— Держи, — распорядился хозяин, когда они отъехали от станции и он по приказу хозяина остановил фургон у обочины. — Бери карту и разметь маршрут.

— Да, хозяин, — пробормотал он, выслушав вводную.

Ещё в первой поездке он понял, что маршрут описывает большой неправильный круг, начинаясь и заканчиваясь в усадьбе и не проходя дважды по одному и тому же месту. Сверив накладные с картой, он перечислил хозяину получившиеся пункты заезда.

— Дурак, — с удовольствием сказал хозяин, — за что я только такой капитал за тебя отвалил? Неправильно.

«Что неправильно?» — мысленно спросил он, угрюмо ожидая наказания за непонятную и потому особо обидную ошибку.

— Дурак, — ещё раз повторил хозяин. — Какого хрена ты отсюда в пятый посёлок попрёшься? Там сколько выгрузим? А оттуда по лесу ехать, там только-только стаяло, завязнем, сам на себе будешь вытаскивать. А между одиннадцатым и двадцатым по свету не уложимся. Хочешь в поле ночевать? Делай заново.

И, несмотря на тесноту в кабине, очень ловко влепил ему оплеуху, пояснив:

— Чтоб в голове просветлело, а не поможет, прямо на дороге выпорю.

Что такие обещания выполняются неукоснительно, он уже знал, и потому взялся за работу заново. Второй вариант хозяина устроил.

— Сойдёт. Валяй, чтоб до темноты в первые три успеть.

И вот подъезжая ко второму поселку, он с холма увидел, что по другой дороге в прижавшийся к реке посёлок въезжает серая с зелёной полосой по борту машина.

— Вот аггел, — пробормотал хозяин, — а ведь застрянем.

Когда они въехали в посёлок, «серый коршун» стоял у дома управляющего и из него выгружали пятерых парней и мужчин, снимали с них наручники и пинками выстраивали перед крыльцом, на котором управляющий принимал у сержанта с зелёными петлицами список и карты на привезённых. Хозяин велел ему остановиться перед длинным приземистым сараем с двухстворчатыми дверьми — поселковым хранилищем — и вышел, бросив через плечо:

— Сиди и не высовывайся.

Он послушно остался в кабине, наблюдая за происходящим, ещё не зная, но смутно догадываясь о сути происходящего. Хозяин подошёл к управляющему, и тот, явно обрадовавшись, быстренько распрощался с сержантом. «Серый коршун» укатил, и тогда из-за заборов и деревьев показались поселковые, в основном женщины и детвора.

— Староста! — гаркнул управляющий.

Из толпы вышел высокий мужчина, одетый чуть чище и лучше других.

— Да, господин управляющий, — поклонился он возвышавшемуся над ним управляющему, коснувшись вытянутой рукой земли.

— Давай разводи новокупок.

Староста поклонился ещё раз и повернулся к пятерым.

— Как прозываешься? — ткнул он в грудь стоявшего в центре и выделявшегося ростом светловолосого мужчину с неровно обкромсанными волосами и бородой.

— Беляк я, — ответил тот, глядя не на старосту, а на управляющего.

— Ну, так к Чернаве его, — хохотнул управляющий.

— Чернава, — не повышая голоса позвал староста.

Из толпы вышла молодая женщина с тёмно-русыми волосами, заплетенными в косу, уложенную узлом на затылке.

— К тебе, — староста за плечо выдернул Беляка из строя и подтолкнул к Чернаве. — Благодари.

— Спасибо, господин управляющий, — поклонилась Чернава.

— Ступайте, плодитесь, — махнул им рукой управляющий.

Поклонился и Беляк, они ушли, и наступила очередь следующего. Хозяин, стоя на крыльце рядом с управляющим, курил, разглядывая происходящее с равнодушным интересом, а он как оцепенел, видя оживший рассказ Турмана, как того мальцом ещё, только-только по-взрослому ошейник заклепали, привезли в чужо село и поселили как мужа с женой вместе с молодой, всего-то на год старше него женщиной в опустевшей избе, посадили на тягло. О дальнейшем: как они жили, что с ней стало, и как оказался на торгах, — Турман говорить не стал, заплакал. А теперь он сам видит…

…Гаор с удовлетворением отметил, что не только промоину загатили, но и всю дорогу подновили, и прибавил скорость, выезжая из по-осеннему пёстрого леса на картофельное поле. На поле копали картошку. Управляющего он не увидел и погудел.

— Рыжий! — ответил ему многоголосый крик, — Рыжий приехал!

Работу, понятное дело, никто бросить не посмел, но работавшие выпрямлялись, махали ему руками, несколько мальчишек-подростков наперегонки побежали к его машине, и он чуть притормозил, дав им вскочить на подножки и так проехаться вдоль поля. У перелеска они соскочили и побежали обратно с криком.

— Спасибо, дяинька.

Дядя, дяденька, дяинька… — так его часто называли в посёлках, и он уже знал, что как ему любая женщина — мать, или сестра, или девка, если молодая, а ему охота покрутить с ней, а мужчина — брат, так и детворе он дядя. Что он — родня им всем, не по крови или утробе — у обращённого такой родни в посёлке нет, а по судьбе, что не слабее, а где и посильнее кровного родства.

Ягоды уже сошли, и перелесок был пуст. А по выгону ещё бродило поселковое стадо, и пастух, звонко щёлкая кнутом, согнал коров с дороги, освободив ему проезд.

У первых же домов его встретила толпа ребятишек, и он сбросил скорость до минимума.

— Рыжий, Рыжий приехал!

Под их восторженный крик и визг Гаор медленно подъехал к дому управляющего, заглушил мотор и вышел из машины, потянулся, расправляя мышцы.

— Ага, приехал, — вышел на крыльцо управляющий.

Мгновенно замолчавшие дети воробьями брызнули во все стороны и исчезли. Умению поселковой малышни исчезать мог позавидовать любой фронтовой разведчик. Гаор усмехнулся этой мысли, склоняя перед управляющим голову с той же бездумностью, с какой когда-то козырял офицерам.

Управляющий сошёл с крыльца и, достав ключи, открыл двери сарая для выдач.

— Выгружай.

— Да, господин, — ответил Гаор, отдавая нужную накладную.

Выгружал он всегда сам. Не потому что не доверял поселковым, а потому что у него всё лежало в определённом, понятном только ему и приспособленном под маршрут порядке. Трое парней под присмотром старосты — все как из-под земли появились — принимали ящики и мешки и заносили их в сарай, размещая там уже в своём порядке. Здешним сараем ведал староста, и потому Гаор называл ему содержимое каждой единицы груза, а уж что куда, тот сам парням укажет. Управляющий стоял рядом, не вмешиваясь и отмечая наличие заказанного в накладной.

Выгрузив всё положенное по одной накладной, Гаор достал и подал управляющему другую накладную, заметно короче, на личный заказ управляющего.

— Ага, давай, парень, — оживился управляющий, а из дома, тоже будто стояли там наготове, вышли жена управляющего и две сенные девки, как называли в посёлках рабынь, прислуживавших управляющему. Сенная, рожай не рожай — всё девка. Гаор выгрузил большую коробку с конфетами, пакеты с хорошим бельём и тёмный пластиковый пакет-футляр с платьем на вешалке. Жена управляющего ахнула.

— Оно?! Спасибо, милый, — быстро поцеловала управляющего в щёку и скрылась в доме вслед за сенными девками, быстро подхватившими привезённое.

Управляющий самодовольно ухмыльнулся и протянул Гаору обе накладные.

— Держи, парень, через три декады заедешь за заказом.

— Да, господин.

— А сейчас на кухню ступай. Эй, там, — крикнул он в пространство, — накормите его.

— Сделаем, хозяин, — откликнулся из-за дома звучный голос Горны.

Гаор убрал накладные в сумку, закрыл дверцы фургона и пошёл вокруг дома на заднюю половину.

Горна — Гаор так до сих пор и не понял, это искажённое ургорское имя или всё-таки нашенское — была не господской, как все в посёлке, а хозяйской, то есть принадлежала лично управляющему и вела его хозяйство. В один из прошлых приездов Гаор назвал ее матерью и тут же схлопотал подзатыльник.

— Ишь, сынок нашёлся! Я тебе что, поселковая?

Ну, не хочет, как хочет. Ему это без разницы. Главное, что кормила его Горна всегда обильно и вкусно, разрешала покурить на кухне и побалагурить с сенными девками, забегавшими поболтать с заезжим гостем.

На кухне Гаор сразу подошёл к рукомойнику, но в отличие от его прошлых приездов, полотенце ему держала маленькая, лет шести девочка, черноволосая и черноглазая, но с голубым клеймом-кружком на лбу и в детском ошейнике, свободно лежавшем вокруг нежной шейки в вырезе полотняной рубашки. Клеймо поставили недавно: кожа на лбу ещё была воспалённой.

— Моя это, — гордо сказала Горна, увидев, как он, вытирая руки, рассматривает девочку, — родная моя. Вот, не отдал хозяин в «галчата», мне оставил. Обещал не продавать, пока в сок не войдёт.

Девочка очень походила на управляющего, и Гаор молча кивнул, воздержавшись от любых высказываний.

На столе его уже ждала глубокая тарелка горячего «господского» супа, а на отдельной тарелке несколько ломтиков селёдки. «Эх, к этой бы селёдке да водки», — мысленно вздохнул Гаор, накладывая селёдку на ломоть чёрного хлеба. Но водки нет, не будет, и быть не может. Так что о ней ни говорить, ни думать не стоит. После супа он получил тоже глубокую тарелку мясного. Жаркое с картошкой. И напоследок большой стакан яблочного компота. Кормила Горна его «по-господски», хозяйской едой и на хорошей посуде. Чем вызвано такое благоволение, Гаор не знал, но не спрашивал. После еды он достал сигареты и закурил. Девочка всё время, пока он ел, молча следила за ним круглыми и блестящими, и впрямь как у галчонка, глазами. Но если она родная Горне, почему ж он её раньше не видел. И Гаор рискнул сказать это вслух.

— Чего ж я её раньше не видел?

— А мала была, — охотно ответила Горна. — Вот хозяин, чтоб она мне работать не мешала, и велел её в посёлке у матки держать. Так-то я к ней каждый день ходила, отпускал хозяин, а теперь со мной будет. Велено к домашнему хозяйству приучать.

Гаор кивнул. Он уже знал, что родная мать — это мамка, а приёмная, кому отдали, привезя из отстойника, отобрав у родной, — матка. Объяснила ему это Красава в первую же декаду его жизни в усадьбе, рассказав, как привёз хозяин семилетнего Лутошку и отдал ей, чтоб не так по своему родному убивалась, того-то как увезли клеймить, так и не вернули, и кто теперь знает, где кровиночка её, а хозяин по доброте своей и привёз Лутошку. Потому она матка Лутошке, а мамку свою Лутошка тож не увидит теперь, хозяин-то обещал не продавать Лутошку, понятливым паренёк оказался.

— Не заночуешь седни? — спросила его прибежавшая на кухню, будто по делу, сенная Летовка.

— Соскучилась? — усмехнулся Гаор и серьёзно ответил, — сегодня никак. Докурю и поеду.

— А хоть и соскучилась, — Летовка крутанулась рядом с ним, задев раздувшейся юбкой. — Когда опять-то будешь?

— Через три декады заеду заказ получить.

— Ты под вечер-то хоть приезжай, тады и заночуешь.

Гаор кивнул и честно ответил.

— Как получится.

Он с сожалением оглядел оставшийся окурок, растёр его в поставленном перед ним Горной глиняном черепке и встал.

— Спасибо за хлеб-соль да за ласку, — поклонился он Горне.

Горна и Летовка ответили на его благодарность так же традиционным поклоном, и Гаор пошёл к машине.

Управляющего не было, и машину окружало плотное кольцо ребятишек.

— Меня, меня, — наперебой закричали они, увидев Гаора, — Дяденька, меня прокати, её в тот раз катал, мой черёд!

Гаор рассмеялся и открыл дверцу. Запихав на переднее сиденье пятерых подвернувшихся под руку, он сел за руль и медленно стронул машину. Медленно, что позволяло остальным бежать, ну, почти вровень, он провёз малышей по главной и единственной улице посёлка и высадил у выгона. Выкрикивая на бегу благодарность, они побежали обратно, а он проехал через выгон под внимательными взглядами коров — особенно вдумчиво смотрел на него бык — и прибавил скорость.

«Вот аггелова скотина», — подумал он о коровах, выруливая на шоссе. С коровами у него отношения не сложились. Ещё в первую декаду жизни у нового хозяина, где-то на третий или четвёртый день его послали доить коров. Какая-то там нестыковка вышла, ну и… Он уже знал, что здесь все работают всё, а что приказы надо выполнять и через «не могу», и через «не умею», он ещё в училище усвоил. И потому пошёл в коровник, правда, честно предупредив Старшую Мать, что в жизни этим не занимался.

— Иди, иди, — напутствовала она его, — чтоб мужик да за титьки держаться не умел. Нечего придуриваться.

О результатах он вспоминать не любил, хотя обошлось без порки, и смеху было много, сам потом смеялся, но уж больно в неприглядном свете он показался тогда.

— Двенадцать тыщ отдали! — кричала Старшая Мать, — а он корову подоить не могёт!

Вокруг хохотали сбежавшиеся на крик мужики, а он пытался оправдаться, что за титьки-то он держался, конечно, и не раз, так баб же он не доил. Тут начались такие комментарии, что он и сам захохотал. На шум пришёл хозяин, тоже посмеялся и, к его удивлению, заступился за него.

— Не шуми, Нянька. Он для другого куплен.

Как говорили матери у Сторрама: обошлось и ладноть, но к коровам неприязнь у него осталась. У них к нему тоже. Потом ему объяснили, что коровы не любят запахов бензина и машинного масла, а он ими пропах, как скажи, в них купается, вот коровы и бесятся, как зачуют его. Ну, он и подходить к ним не будет. А заодно и узнал, за сколько его у Сторрама откупили. Что ж, двенадцать тысяч — это сумма, за столько, а в монетах, пожалуй, мешок (12 кг) выйдет, так да, хозяин тебя поберегёт. Если тому, конечно, какая вожжа под хвост не попадёт. Как в тот раз…

…С Джаддом они то и дело сцеплялись. Любимые слова айгрина: «Ты воевать, ты победить, ты раб», — доводили его до бешенства. А Джадд не упускал случая высказаться. Он старался сдерживаться, тем более что сталкивались они лицом к лицу только за столом. А так, он в гараже, Джадд в своем сарайчике, где шил и чинил всему дому обувь, ремни и вообще всякую кожаную мелочёвку. Но когда возникали какие-то общие работы по саду или огороду, то на работу выходили все, и тут хочешь не хочешь, а окажешься или рядом, или лицом к лицу. Дважды их растаскивали остальные мужчины, не допуская до серьёзной драки. А тут… он шёл через двор в гараж, Джадд нёс на кухню зашитые ботинки Лутошки. Кто что сказал первым, он сам теперь не мог вспомнить, но слово за слово, и Джадд запустил в него ботинками. Он увернулся и выкрикнул одно из немногих известных ему айгринских ругательств. Смысла его он не понимал — вообще его познания в айгринском ограничивались разговорником для первичного допроса пленных, а ругательства он узнал в окопах на Малом Поле, где нейтральная полоса сужалась, и солдаты обеих армий развлекались, переругиваясь на своих языках — но запомнившееся ругательство было очень крепким. На Малом Поле после него начиналась стрельба, а здесь айгрин кинулся на него, и они сцепились уже всерьёз, покатившись по земле в смертной схватке, где уже нужно не победить, а убить, и не противника, а врага.

Потом ему рассказывали, как они катались по земле, пытаясь задушить друг друга, хрипя и рыча по-звериному, и никто даже подступиться не решался, и кабы хозяин не прибежал, то они бы точно поубивали друг друга. А хозяин даже не водой их стал разливать, а схватил огнетушитель, грохнул его об землю и пеной им в морды залепил.

Это он помнил хорошо. Ударившую ему в лицо твердую и нестерпимо противную струю, которая оторвала его от айгрина и отбросила к стене. Он сразу свернулся клубком, подтянув колени к подбородку и закрыв руками голову. Бросив опустевший огнетушитель, хозяин заорал на них:

— Вста-ать! Смирно!

К его удивлению, айгрин выполнил эти приказы с той же, что и он, скоростью и таким же старанием. «Ну да, — тут же сообразил он, — пленный, значит, служил».

Тяжело дыша, хозяин оглядел их бешеными глазами, выругался крепким фронтовым загибом и тут же, опять к его удивлению, по-айгрински. Вокруг, но на почтительном удалении, столпились остальные.

— Так, — наконец перевёл хозяин дыхание. — В поруб, оба!

Что это такое, он не знал, хотя слово звучало вполне по-нашенски. Кто-то из женщин охнул, и он понял, что наказание серьёзное.

— Вперё-ёд! — заорал хозяин, — бего-ом… марш!

В указанном направлении был огород и стоящий на отшибе маленький сарай, который он первоначально принял за запасное отхожее место, и уже решил, что их заставят чистить выгребную яму, что неприятно, даже позорно, но не смертельно. Но сарай оказался порубом или подземной тюрьмой. Вернее, глубокой, в два полных роста и ещё с половиной (480 см) ямой, выложенной изнутри бревенчатым срубом, с земляным полом, ещё одной ямкой в углу вместо параши и решетчатой крышкой. Размер ямы позволял лечь по диагонали. Хозяин откинул крышку, велел им раздеться, потом разрешил одеться, оставив каждому только рубашку и штаны. Ну, на айгрине больше ничего и не было, это он был в белье и сапогах, так что их, как он мрачно подумал, уравняли.

— Разглядел? — спросил хозяин, дав ему постоять на краю ямы. — Пошёл вниз.

Он замешкался и тут же получил сильный удар в спину, от которого не так спрыгнул, как упал вниз. Мгновением позже на него упал Джадд, хозяин захлопнул крышку и лязгнул ключом в замке.

— Сколько сидеть, хозяин? — успел он крикнуть.

И услышал:

— Пока не выпущу.

Стоя на дне ямы, они услышали, как хозяин вышел и запер снаружи дверь сарая. Какое-то время они стояли молча, словно не могли осознать до конца случившееся. Полной темноты не было: сарай достаточно щелястый, и когда глаза привыкли к сумраку, он смог оглядеться. Училищный карцер был, пожалуй, попросторнее, не говоря об одиночке для первичной обработки. Айгрин стоял, прижавшись к бревенчатой стене, и так же зорко наблюдал за ним. Продолжать драку почему-то не хотелось. К тому же он успел оценить силу и вёрткость противника, а в тесном пространстве поруба наиболее вероятным исходом была смерть обоих.

— Ну, — нарушил он молчание первым. — Ты воевать, — передразнил он айгрина, — ты раб. Теперь что скажешь?

Айгрин осторожно пожал плечами, сплюнул кровь из разбитых губ и ответил.

— Ты раб. Я раб. Что ещё?

— Раб, — повторил он, — я раб.

До него будто только сейчас, через два с лишним года, после двух торгов и сортировок, после всех бесконечных порок и избиений дошло наконец, кто он. И повернувшись к айгрину спиной, он, бешено хрипя эти слова, бил кулаками по скользким брёвнам, пока не опустился на землю в изнеможении, понимая, что никто никак и ничего изменить уже не может. Кажется, он даже заплакал. Айгрин всё это время молчал, сидя на корточках у другой стены. Его смуглое лицо почти сливалось с темнотой, и только по блеску глаз можно было его определить…

…Гаор невольно улыбнулся воспоминанию. Говорят, совместная драка делает друзьями, сидение в порубе тоже…

… Они долго сидели молча, каждый в своем углу. К ночи, о которой они узнали по сгустившейся темноте, им принесли поесть. На верёвке через решётку кто-то — им снизу было не разобрать лица — спустил корзинку с двумя горбушками хлеба и маленькой корчажкой воды. Они взяли хлеб, передавая друг другу корчажку, напились, опустевшую корчажку поставили в корзинку, и её сразу вытянули наверх.

— Пошёл, — сказал наверху хозяйский голос, — живей, а то третьим окажешься.

И хлопнула наружная дверь.

— Это нет смерть, — тихо сказал айгрин.

— Да, — согласился он, — не смертельно. Ты… был уже здесь?

— Здесь нет, — ответил айгрин, — лагерь да. Там бетон. Вода нет. Хлеб нет. Там смерть.

Он кивнул. Про лагеря для военнопленных ходили кое-какие довольно мрачные слухи, но он им не то, что не верил, а повторял расхожее: «А с нашими они что творят? Огонь справедлив», — и тут же забывал об услышанном. А о том, что творили айгрины с попавшими в плен, он знал, как все, и даже больше. И не понаслышке или из газетных статей, а «Вестник Военного ведомства» или по-простому «Кокарда» им в руки попадала часто, нет, тем статьям, он уже тогда не верил, а видел, сам, своими глазами: публичные казни пленных были любимым развлечением айгринов ещё в Вергере. Когда для устрашения осаждённых демонстрировали им, что с ними будет. С тех пор он и боялся плена больше всего. Интересно, а где Джадд попал в плен?

— Джадд, — позвал он, впервые назвав айгрина по имени.

— Да, — помедлив, отозвался айгрин.

— Ты где попал в плен?

Джадд произнёс странное гортанное с придыханием слово, которое он не то что понять, даже повторить не мог.

— Где это?

Джадд не ответил. И после долгого молчания спросил сам.

— Ты воевать где?

Он перечислил.

— Вергер, Алзон, Валса, Малое Поле, Чёрное Ущелье.

Джадд не понял его. Вернее, как он довольно быстро сообразил, айгрин эти места называл по-своему. Но как? Может, они и в самом деле воевали в одних местах, но понять это невозможно, названия не совпадали, не были даже похожими.

— Ты пехота? — спросил Джадд.

— Да. А ты?

Джадд ответил опять непонятным словом, а потом очень похоже изобразил звук летящего снаряда.

— Артиллерия? — догадался он.

— Да, — сказал Джадд.

Он кивнул. Они не видели уже друг друга в сгустившейся темноте и говорили, обращаясь в темноту, как сами с собой…

…Гаор посмотрел на карту, проверяя себя. Нет, всё правильно. Теперь ему в тридцать первый посёлок. И там он заночует. Дезертиров больше нет, во всяком случае, он о них не слышал…

…А с Джаддом их тогда продержали в порубе трое суток. Для тепла они спали, прижимаясь друг к другу спинами, говорили мало, больше молчали, но если говорили, то правду, не увиливая. Чего им, двумсержантам — он помнил названия айгринских чинов, и им удалось выяснить звания друг друга — ставшим рабами, скрывать друг от друга? Он не выдержал, спросил Джадда о его семье. Джадд долго молчал, а потом заговорил теми же короткими рублеными фразами, делая большие паузы, будто давая ему время понять или подбирая слова. Так он узнал, что Джадд — не настоящее имя айгрина, а прозвище. Что своё имя он, попав в плен, скрыл, притворившись потерявшим память при контузии. За что отсидел двое суток в бетонной яме, и не умер потому, что кто-то донёс, что он был сапожником, и его выпустили чинить охране обувь. И он очень надеется, что его имени так и не узнали, и не сообщили на ту сторону. Потому что у айгринов пленный — это предатель, и если он просто пропал, то семья осталась без пенсии и прочего, а если в плену, то семья за него ответит.

— Джадд, война кончилась.

— Закон нет конец.

С этим Гаор согласился. И спросил про остальных пленных. Ведь он даже не слышал, чтобы пленных делали рабами, будь Джадд не один такой, в камерах отстойника об этом бы знали. А там даже слова такого — айгрины — не слышали.

— Шахты, — ответил Джадд.

Так же просто и прямо он ответил на вопросы Джадда, о том, как сам стал рабом. Что понял из его рассказа Джадд, осталось ему неизвестным: никаких эмоций по поводу того, что родной отец продал сына в рабство, айгрин не выразил. То ли не понял, то ли не удивился.

На третий, по его подсчётам, день в яму скинули лопаты, и хозяин велел им засыпать свою парашу и вырыть новую у другой стены. А когда они выполнили приказ, им спустили лестницу и велели вылезать. И они невольно на целый миг замялись, уступая друг другу.

Наверху хозяин оглядел их, жмурящихся от яркого бьющего в раскрытые настежь двери сарая солнечного света, и удовлетворённо хмыкнул.

— Ну, поумнели, или добавить?

Они промолчали, но хозяин счёл их молчание ответом и погнал в баню, пригрозив напоследок, что ещё одна драка, и оба пойдут на шахты. А что у хозяина слово с делом не расходится, он уже знал. Баня оказалась натопленной, как раз мылись мужчины, и когда они ввалились туда, их встретили… ну, не как победителей, но очень сердечно, отогрели, пропарили, чтоб кровяница после поруба не прицепилась. Тогда-то он и понял окончательно, что же это за наслаждение такое — банька, и почему так тоскуют о ней в душевых.

— Вот дурни, — ворчала Большуха, отпаивая их после бани своими травами на кухне, — молитесь, чтоб этим обошлось.

— Кому молиться-то? — созорничал он, придя после бани в расслабленное полупьяное состояние.

— А кому хотите, — серьёзно ответила Большуха. — У кажного там свои заступники.

Они переглянулись с Джаддом и одновременно кивнули…

…Нет, Гаор был теперь вполне доволен своей жизнью. Настолько, насколько вообще может быть доволен раб. О его рабстве ему напоминали часто, но… он то ли привык, то ли тогда в порубе перешёл, переступил через какую-то черту в себе. Да, ошейник давно неощутим, а про клеймо можно было бы вообще забыть, а он не забывает, но… но и не психует из-за этого, спокойно встречая насмешливые, вызывающие или провокационно равнодушные взгляды свободных. Джадд прав: они воевали, один проиграл, другой победил, и где они оба? Вот именно! А с хозяином повезло: не самая большая сволочь. И надзирателей не держит, и даёт дышать, и… даже в какой-то мере считается с ними, не лезет в те мелочи, без которых жизнь становится совсем невыносимой. Он по посёлкам ездит всего ничего, а нагляделся уж, да ещё раньше наслушался. Нет, всё хорошо, и даже его летняя авантюра, кажется, сошла ему с рук. Если бы что, его бы уже взяли. Значит, и там обошлось. О последствиях он тогда не думал, а так, принял кое-какие меры предосторожности, жить-то всё-таки охота, но если бы стали копать всерьёз… сколько времени-то прошло? Полсезона, даже больше, да, шесть полных декад, а такие дела быстро раскручиваются. Значит, парень уцелел. Ну и… удачи ему. Что мог, он сделал, а дальше пусть уж Огонь делает.

И помнит он это… не как будто вчера, а как прямо сейчас и здесь…

Лето, 6 декада

Середина лета была жаркой и грозовой, ну, точно прозвали — грозник. И Гаор с удовольствием отмечал про себя, что совсем легко теперь переходит с одного календаря на другой, сверяя декады и сезоны с месяцами. А у каждого ещё по нескольку названий, так что иногда, ну, весьма познавательно получается. И шла уже шестая декада лета или — если опять же по-поселковому так второй месяц его самостоятельных поездок по посёлкам. Рейс, три-четыре дня отдыха, вернее, регулировки машины и каких-то дворовых работ и новый рейс. В любую работу главное — втянуться. И опять, как когда-то у Сторрама, у него возникало чувство дома. Конечно, летом любой кустик переночевать пустит, случалось ему ночевать в посёлках, в избе, куда определял его на ночлег староста, или в рабской казарме в заведении под вывеской «Заезжай — не пожалеешь», и плохо ему нигде не было. Но въезжая в знакомый проулок, давая гудок перед знакомыми воротами, он почему-то испытывал… Да, пожалуй, радость, зная, что его, когда бы ни приехал, встретят как своего, обрадуются ему искренне и горячо. А потом он войдёт в крохотную даже не комнату, а как здесь говорят, повалушу, где вделанные в стену узкие, на одного, нары, маленькое окошко, а под ним стол-тумбочка, и напротив нар в стену вбиты гвозди, а под нарами стоит сбитый из досок сундучок. И это его комната. На нарах соломенный тюфяк и такая же подушка, армейское жёсткое одеяло, но бельевые наволочки, все три, чистые и целые, на гвоздях висят его куртка и каскетка, в сундучке две смены белья, сменная рубашка, две пары портянок, а в тумбочке хранятся мыло и мочалка. Больше у него ничего нет, но у других ненамногим больше. Он разденется, бросит на тумбочку сигареты и зажигалку, спрячет внутрь нож — что бы ни было, но оружие он на виду не держит. Из-за стены ему крикнут, чтоб грязное сразу в ящик кидал, он достанет чистое бельё, сменную рубашку и пойдёт в душ или, если подгадается, то в баню. В Орртене было, пожалуй, просторнее, и душ был отдельный, но там его терпели, а здесь…

Гаор думал об этом, гоня фургон по жаркому пыльному шоссе. Дом — это не стены, а живущие в нём. Смешно, но живя в Орртене, он прислугу и охрану так по именам и не знал, отдельные прозвища, а чаще по месту службы: ночная смена третий пост, вторая смена ворот, повариха для слуг, шофёр «коробочки»… Как надзирателей у Сторрама. Так кем же он был в Орртене? Вон, к хозяину приехал на лето его старший сын, бастард, но сын, а он… зачем его забрали у матери?

Но об этом думать было слишком тяжело, и, тряхнув головой, Гаор взялся за карту. Если прибавить и спрямить, то он заночует в посёлке, а если… если здесь свернуть, то вот так он проедет к роднику и переночует в лесу. И встретит рассвет не в душной пропахшей человеческим потом и куриным помётом избе, а у родника. К тому же в посёлок ему ехать мимо блокпоста, а полиция словно взбесилась: на каждом блокпосту обыск, требуют открыть фургон и заглядывают в кузов, залезают в кабину. Дураку понятно: кого-то ищут. Ему это по хрену, но чем меньше имеешь дело с полицией, тем лучше.

Под эти мысли Гаор съехал с шоссе на просёлок, а оттуда свернул на опушку, раздвигая фургоном кусты, повилял между стволами и выбрался на неотмеченную на карте прогалину, которую обнаружил в одной из своих прошлых поездок, отыскивая подъезд к роднику. По прогалине он въехал в лес, уже густой и сейчас даже мрачный от быстро сгущавшейся внизу темноты, хотя вершины ещё светились золотисто-красным цветом заката.

Остановив фургон, Гаор выключил мотор и стал устраиваться на ночлег. Для этого у него было всё, от спального мешка до котелка. Большая часть снаряжения уже лежала в койке-рундуке между кабиной и кузовом, видимо, хозяину тоже частенько приходилось ночевать в лесу, и Гаор добавил кое-что по мелочи. Главное в таких ночёвках — это еда, но сегодня он заезжал в заведение и набрал себе в ларьке, как будто предчувствовал. Да нет, ни хрена он не предчувствовал, просто старый завет разведки: уходишь на сутки — готовься на декаду.

Пока он собирал сушняк и разводил огонь, стало совсем темно, и журчание родника казалось особенно громким. Гаор напился холодной чистой воды, привычно пробормотав заклинание и благодарность Мать-Воде, набрал воды в котелок и пошёл к костру. Фургон вздыхал остывающим мотором, словно рядом дышало большое усталое, но доброе животное. «Слон, к примеру», — мысленно усмехнулся Гаор, разрывая пакет с маленькой буханкой хлеба. Супа он решил не варить, хотя взял в ларьке и бульонных кубиков, и пакетик суповой смеси. Но если сейчас делать суп, то за водой для чая придётся опять к роднику, а главное, отмывать котелок. Так что обойдётся бутербродами, а в котелке заварит чай. Что тоже совсем неплохо. Он разрезал буханку на ломти и вскрыл банку с паштетом. Из чего делают паштет, которым торгуют в рабских ларьках, лучше не думать. Да хоть из крысятины, в окопах и не такое приходилось лопать, и ничего, жив остался.

Он намазал хлеб тёмно-серой одновременно вязкой и крупитчатой массой, поднёс ко рту и замер.

За его спиной щёлкнул передергиваемый затвор автомата.

— Ни с места! Стреляю! — крикнул срывающийся мальчишеский голос.

Потом Гаор думал, что будь на месте пацана настоящий фронтовой дезертир, то лежать ему в лесу с простреленной головой, а так… пацан отчаянно трусил, потому он и справился с ним элементарно.

Но тогда он, не раздумывая, рванулся вбок, уходя от выстрела, вернее, его тело сработало быстрее головы, совершив мгновенный боковой переворот через голову, вскочив на ноги и оказавшись вплотную к нападающему. Тот явно растерялся, и Гаор вырвал у него автомат, ударив под дых и сразу же в голову.

Схватив автомат, Гаор привычно приготовился к стрельбе и только тогда посмотрел на противника. Перед ним лежал и смотрел на него с ужасом типичный новобранец в свежеобтрёпанной форме. Выбритая голова с еле пробивающимся чёрным «ёжиком», измазанное грязью, перекошенное от страха лицо без клейма, тонкая шея торчит из слишком просторного ворота гимнастёрки… свободный. На него напал свободный, а он ударил его и отобрал оружие. За это… а ни хрена, кругом лес, и иди дознайся, что и как было — успокоил он сам себя.

— Остальные где? — спросил Гаор.

Ему не ответили, но не пытаясь скрыть правду, а потеряв голос от страха и неожиданности, как сразу понял Гаор. И… и вот кого, значит, искали на дорогах. Дезертир. Войны нет, так от чего сбежал?

— Что, старослужащие затрахали? — насмешливо спросил Гаор.

И по мгновенно задрожавшему от беззвучного плача мальчишескому лицу понял, что угадал. И что теперь ему делать с этим пацаном? Отобрать оружие и дать пинка под зад, чтоб катился куда подальше? Почему-то этот вариант ему не очень понравился. Нет, на фронте он бы знал, что делать, там смыться из-под пуль, подставив остальных — это подлость, а за подлость… что положено, то и положено, а здесь…

— Принесло тебя на мою голову, — вполне искренно вздохнул он, опуская ствол книзу.

Пацан по-прежнему лежал неподвижно и тихо, почти беззвучно плакал, ожидая то ли выстрела, то ли ещё чего.

— Тебе чего, жратва понадобилась? — уже мягче спросил Гаор.

Пацан, всхлипнув, кивнул и прошептал срывающимся от слёз голосом.

— Я третий день… не ел.

— Тьфу, — даже сплюнул Гаор.

Это в летнем-то лесу, когда уже ягоды есть, и с оружием, когда здесь и птицы, и звери непуганые.

— Ты что, курс на выживание не проходил?

— Нет, — парень снова всхлипнул и посмотрел на него с робкой надеждой. — Дай хлеба, и я уйду.

— Бери, — Гаор показал автоматом на свой выпавший при броске бутерброд, и когда парень не вставая дотянулся до него и жадно начал есть, поинтересовался. — И куда пойдёшь? Дорогу к патрулю показать?

Пацан поперхнулся и закашлялся.

Гаор удовлетворённо усмехнулся. Ему было всё понятно и ясно, кроме одного: что делать со свалившимся на его голову пацаном. Выдать патрулям… до такой подлянки он не докатился и не докатится, даже на фронте этим брезговал, предпочитая расправляться самолично. Бросить в лесу… да это ж то же самое, через два, много три дня пацана выловят, если тот сам с голодухи не побежит сдаваться. А там трибунал со всеми вытекающими. Спасать… как? И какое ему дело? Самое простое — это пришибить пацана и тело оттащить к муравейнику, видел он его, когда ходил к роднику, муравьи и остальная лесная живность живо всё объест, а там… не его дело, когда кости найдут и что думать будут. Но этот вариант тоже почему-то его не устраивал.

Съев, вернее, заглотав бутерброд, пацан жадно смотрел на остальное, но взять не решался. Досадуя на себя, Гаор подошёл к костру. Придерживая автомат так, чтобы его дуло смотрело на пацана, сел и сказал:

— Садись и лопай. Только не спеши, после голодухи нельзя.

— Ага, — кивнул пацан, осторожно присаживаясь к костру по другую сторону.

Действуя одной рукой, чтобы не выпускать автомат, Гаор заварил чаю и отлил горячей горькой — он всегда заваривал крепко — почти чёрной жидкости в кружку.

— Пей. Всухомятку кишки заворачиваются.

— Спасибо, — шёпотом сказал пацан.

Он глотнул чаю, обжёгся, по-детски подул, глотнул ещё раз и вдруг заговорил, хотя Гаор ни о чём его не спрашивал.

Плача то ли от ожога, то ли от заново переживаемого ужаса, пацан рассказывал молча слушающему его странному рабу о том, что творили с ним в казарме и от чего он бежал, куда глаза глядят.

Гаор слушал спокойно. Ничего нового для него в этом рассказе не было. И особо ужасного тоже. Он и не с таким сталкивался.

— Бывает и хуже, — сказал он, когда пацан замолчал.

— Что?! — вскинулся пацан, обиженный его спокойствием. — Что может быть хуже?!

Гаор насмешливо посмотрел на него и жестом, каким обычно обозначают выпивку, щёлкнул себя по шее, но не сбоку, а спереди, точно по заклёпке, отозвавшейся на щелчок звоном.

— Это, пацан, это хуже.

И тот поперхнулся своим возмущением.

— А ведь за дезертирство… — задумчиво сказал Гаор, — вполне можешь получить. Сейчас не война, тогда на фронт в штрафняк или расстрел перед строем. А теперь…

— Нет, — с ужасом прошептал парень, — нет, я… я не могу, лучше смерть, жить рабом… нет, не смогу.

— Я же живу, — спокойно возразил Гаор. — А смерти хочешь… — и насмешливо предложил, — могу устроить. Прямо здесь и сейчас, — и похлопал по лежавшему на коленях автомату.

Пацан с ужасом посмотрел на него. Он уже ничего не понимал. Его накормили, а теперь хотят убить. Страшные рассказы о безжалостных коварных дикарях оживали на глазах. Но… но этот раб не совсем дикарь, раз знает автомат и вообще…

— Ты… давно?..

Пацан не закончил вопроса, но Гаор его понял и ответил.

— Три года. Ладно. Ты сам откуда? Из Аргата?

— Нет, — пацан назвал маленький городок в дневном переходе (≈ 27,648 км) на полночь от Аргата.

— Кто у тебя там?

— Отец, сёстры, — пацан всхлипнул, — мама.

— Если ты единственный сын, то чего тебя призвали?

— Нет, я младший. Старшие… на фронте погибли, а на меня, — он судорожно перевёл дыхание, — на меня гемов не хватило. Ну, чтоб откупить.

— Там тебя уже ждут, — Гаор кивнул, — дураку ясно.

— Кто? — изумлённо посмотрел на него пацан. — Родные? Ждут, конечно.

— Дурак, — вздохнул Гаор, — комендатура там тебя ждет. Куда тебе ещё бежать? Либо здесь на дороге перехватят, либо дома встретят.

— И тогда…

— Тогда если не убьют при задержании за попытку сопротивления, то трибунал. А там, — Гаор хмыкнул, — к чему присудят, не знаю. На адвоката ни монетки нет, конечно?

— Нет, — кивнул пацан.

Он успокоился, вернее, впал в состояние мрачной отрешённости, когда уже всё равно. Гаор это состояние знал и по собственному опыту, и наглядевшись на таких пацанов на фронте. Заговорив об адвокате, он уже принял решение, и теперь надо было только придумать, как его осуществить. Жук никогда такими делами не занимался, но он сможет связать пацана с конфликтной комиссией в Союзе ветеранов и с ещё одной организацией, которая тогда только-только создавалась и в существовании которой сейчас он был не уверен. Но это был всё-таки шанс. Подставкой пацан быть не мог. В рассказанном им были детали, исключающие вранье, да и кто и зачем будет устраивать для раба такой шикарный спектакль? Ладно, или орден, или пуля, а другого не дано. А по дороге он парня и проверит. И если что… пришибёт поганца на месте, ему уже терять нечего.

Гаор выплеснул в кружку пацану ещё чаю, выпил и сам прямо из котелка через край.

— Допивай и поедем.

— Куда? — вздрогнул тот.

— Если получится, то окажешься дома. А если нет… — Гаор улыбнулся злым оскалом, — к Огню вместе подойдём.

Сопротивляться пацан не мог, да особо и не хотел. Выхода-то не было. В лесу, уже понятно, ему всё равно не выжить. А что в случае отказа этот странный лохматый раб, управляющийся с оружием с ухватками бывалого солдата, и впрямь может его прямо здесь и сейчас убить, парень не сомневался ни мгновения. Значит, надо подчиняться, как он подчинялся всю жизнь старшим и более сильным. Этот, по крайней мере, его ещё не бил. И дал поесть.

Свернуть бивуак — дело нескольких долей. Уничтожив все следы их пребывания, Гаор уложил пацана на койку между занавесками — прятать его в рундук он не стал: ещё задохнётся с непривычки — а автомат засунул под сиденье так, чтобы легко достать. Патронов там ещё на полрожка, и ошеломить дорожный патруль, чтобы уйти в отрыв, ему хватит. Теперь вырваться за границы оцепления. Пацан говорил про три дня, значит, кольцо поиска… десять меток (≈ 11,52 км), ну, двенадцать (≈ 13,824 км) с перестраховкой. По лесу и при наличии стационарных блокпостов на всех шоссейках, шире раздвигать не будут. Ещё трое суток без попыток прорыва, и кольцо начнут сжимать для поиска схрона или трупа. Гарнизон стоит… Гаор достал карту. Хотя в гарнизон он ничего не возил — у армии своё снабжение — но на хорошей карте всё отмечено. Определившись по карте, Гаор выехал на шоссе и прибавил скорость. До рассвета он должен успеть.

Пацан лежал тихо и даже вроде дышать перестал.

— Расслабься, — бросил через плечо Гаор, — замрёшь, когда скажу.

— Ага, — шёпотом ответил парень. — А… а сейчас… что?

— То же самое, — усмехнулся Гаор, но счёл нужным пояснить: — Надо из оцепления выехать, там будет легче. Но не проще.

— Ага, а… а потом?

— А потом был суп с дерьмом, — ответил Гаор, выворачивая на боковую старую бетонку. — Ну, пацан, молись, чтоб пронесло, — и совсем тихо. — Мать-Вода, пронеси меня. Дай до матери пацана довезти. Он последний у неё.

Он гнал фургон по ночной дороге в открытую, с обычной для себя скоростью, с включёнными на дальний свет фарами. Что врать патрульным, он не думал: пока из оцепления не выехали, за него будет автомат говорить, а там… там посмотрим. Ну, блокпост по параллельной дороге. Полицейским оттуда его видно, но фургон должен был примелькаться за это время, да и раньше, надо думать, хозяин по этим дорогам намотался. Авось посчитают, что раб ночью не поедет так уверенно, примут издали за хозяина, а того ни разу на его памяти в Дамхаре не тормознули.

— Замер, — негромко бросил он через плечо, проносясь мимо чёрной коробки блокпоста по параллельной, отделённой неглубоким оврагом дороге.

Здесь дороги как течения в Валсе: чуть свернул и ты уже совсем в другой сектор выезжаешь. Ну… ну… ну… Бетонка круто вильнула за поросшую деревьями узкую гряду, и Гаор перевёл дыхание. Всё: этот рубеж они проскочили.

— Расслабься.

За спиной вздохнули, как всхлипнули. А вот теперь многое, если не всё, зависит от пацана.

— Слушай меня внимательно. И запоминай.

— Ага.

— До Аргата добирайся сам. Как — твоё дело, я за тебя думать не буду. В Аргате… — ну, была не была, — угол Пятьдесят Второй и Семнадцатой улиц, зелёная дверь, третий этаж, комната номер триста восемьдесят девять. Повтори.

— Аргат, угол Пятьдесят Второй и Семнадцатой улиц, зелёная дверь, третий этаж, комната номер триста восемьдесят девять, — послушно отбарабанил пацан.

— Правильно. Стиг Файрон, адвокат.

— Стиг Файрон, адвокат…

— Он тебя свяжет с кем надо, — Гаор усмехнулся, — Жук поможет и гемов не возьмёт.

— Свяжет? — удивился пацан. — С кем?

За спиной Гаора зашуршала ткань, и Гаор понял, что пацан пытается выбраться.

— Лежи пока, скажу, когда вылезать. С кем свяжет? С союзом ветеранов. Там есть конфликтная комиссия, парни там настоящие, во всяком случае, три года назад были такими. Не думаю, что испортились. И ещё есть одна организация, про неё не знаю, но если раскрутились, как тогда думали, то помогут. Как называются теперь, не знаю. Это матери погибших на войне солдат.

— Да, но…

— Заглохни и слушай. Из части ты сбежал. Когда, как и почему, говоришь правду, врать им не вздумай. А теперь запомни. Шёл лесами, никого не видел, еду… ну, сам придумай. Но меня не было, понял?

— Да, — твёрдо ответил пацан.

— А теперь выбирайся на сиденье.

Пацану удалось это достаточно легко.

— Достань автомат снизу. Положи к себе на колени, стволом к окну, дурак, дёрнешь ненароком, я тебя пришибить всё равно успею.

— Нет, я… зачем это?

— Сейчас поедем быстро, с поворотами. Увидят за стеклом военного, значит, армия по своим делам гонит. Может, и пронесёт. Фуражку поправь, вот так. Ну, пацан, теперь лишь бы до рассвета успеть, держись, всерьёз поедем.

Гаор резко прибавил скорость, и фургон словно прыгнул вперёд. Ни говорить, ни даже думать он сейчас уже не мог, дорога отнимала все силы и внимание. Перепрыгивая по целине с дороги на дорогу, он уходил в совсем другой сектор Дамхара, куда полиция если и заезжает, то случайно, ну, и по своим сугубо личным надобностям, и ловить здесь никого не будут, все ж понимают, что ни одному дезертиру не придёт в голову прорываться в Аргат через опасную близость Дамхарских плотин, где, как и положено на стратегическом объекте, армейская охрана. И потому редкие здесь полицейские патрули, увидев силуэты в армейской фуражке и каскетке за лобовым стеклом — а что каскетка без кокарды, разглядеть не успеют — связываться не будут. Да, ошейник убрать. Удерживая руль одной рукой, Гаор поднял воротник рубашки, заслонив углами заклёпку. Ненадёжно, конечно, но авось пронесёт.

— А если остановят? — спросил вдруг пацан.

— Соврать не сумеешь? — ответил вопросом Гаор. — Тогда стреляй, и пойдём на прорыв.

— Да, я понял. Я… меня зовут…

— Стоп, — остановил его Гаор, — не знаю и знать не хочу.

— Почему? — удивился пацан.

— Чтоб на допросе не проболтаться, — ответил Гаор. — А теперь заткнись и не мешай.

Пацан замолчал, но его лицо заметно отвердело и стало жёстким.

«Дошло, наконец», — усмехнулся Гаор, выжимая из машины всё возможное.

Воздух наполнен грозным гулом рвущихся из-за плотин потоков и грохотом металлических мостов под колёсами. Слева вздымаются закрывающие небо плотины, справа совсем рядом бешеные, закрученные в жгуты вырвавшиеся из затворов струи, и внизу узкие на одну колею стальные балочные мосты, другие здесь в паводок, когда сбрасывают лишнюю воду, не выдержат, любую сплошную преграду снесут, как щепочки, и облако водяных брызг плотнее любого тумана, так что едешь на ощупь. Ну, пронеси Мать-Вода, тут ты хозяйка.

Что их увидят сверху, Гаор не опасался: наступало уже предрассветное время самого сладкого сна, когда самые рьяные часовые клюют носом или спят с открытыми глазами. А впереди уже бетон шоссе за кустами, и для скорости напролом, а если он поцарапает фургон, то придётся заехать на покраску, и тогда за перерасход по карточке, ну, не поруб, но Джаддова «кобыла» обеспечена. Ещё два поворота, перескочим на ответвление, с фасада подъезжать не стоит, скорость сбросим, чтоб рёвом мотора на форсаже не привлечь чересчур любопытного, и… да, вот здесь…

Гаор мягко притёр фургон к обочине. Небо заметно поголубело, густой туман клубясь заполнял низину, отделявшую заброшенную бетонку от смутно просматривающихся коробок складов и пакгаузов.

— Смотри, пацан.

Парнишка посмотрел на него с восхищённым ужасом и послушно уставился в указанном направлении.

— Это «Дамхар товарный». Военных здесь навалом. Постарайся затеряться и найти попутку.

— Да, я понял.

— Под вагон не цепляйся, свалишься. Лезь на крышу, бомбёжек сейчас нет, может, и пронесёт. Под семафорами ложись и пластайся, а там… Огонь тебе в удачу.

— Да я понял, спасибо. А если меня… обнаружат?

Гаор усмехнулся.

— Если такие, — он отогнул воротник и легонько щёлкнул себя по ошейнику, — скажешь, что тебя угнали из дома, ты сбежал и идёшь домой к матери.

— И…

— Думаю, помогут. А если патрули… — и жёстко повторил: — Меня не было, и ничего я тебе не говорил.

— Да, — твёрдо кивнул парень и выжидающе поглядел на Гаора.

— Выживи, пацан. Кто выжил, тот и победил, — тихо сказал Гаор, глядя не на него, а перед собой.

— Да, я всё сделаю, — парень поправил фуражку и вылез из кабины.

Гаор мягко сдал фургон назад для разворота, уже не глядя на исчезающую в тумане фигурку. Ему предстоял теперь обратный путь в свой сектор, и его надо было проделать, не пересекаясь, по возможности, с патрулями, чтоб не объяснять, за каким хреном его сюда занесло…

Осень, 2 декада

…Гаор сам потом удивлялся, каким чудом его пронесло. Да, за чудовищный перерасход бензина он получил от хозяина по морде и приказ на двадцать пять «горячих», которые Джадд ему и ввалил под страшный свист плети, неожиданно мягко ложившейся на спину, обжигавшей, но несравнимо с тем, первым, разом. Правда, чтобы не подставить Джадда, он начал стонать где-то на пятнадцатом ударе. Поверил хозяин его стонам или нет, но этим обошлось. А на вопрос хозяина, какого хрена он ночевал в лесу — глазастый аггел углядел обрывки листьев, застрявшие в стыках кузова — он нехотя буркнул:

— Рассвет у родника встречал, хозяин.

— Да что вы все на родниках повихнутые?! — вкатил ему хозяин ещё одну крепкую оплеуху и успокоился.

И вот уже шесть декад прошло, и ничего. Значит, пронесло. Либо пацан благополучно добрался до Аргата и там всё хорошо, либо погиб, отстреливаясь от патрулей, либо выдержал все допросы, ничего о нём не сказав. Последнее, конечно, маловероятно, но иного не дано. Одно из трёх. Так что живи, Рыжий, и радуйся жизни, другой у тебя не будет. Никому две жизни не даны. Ладно, пацан, у Огня свидимся, и там ты мне расскажешь, как оно у тебя прошло. А до этого я о тебе ничего не узнаю. Негде, не у кого и незачем.

Гаор поглядел на карту, на вделанные в приборную панель часы и удовлетворённо кивнул. Расчёт оказался точен. Как раз ему до посёлка, скинуть остатки груза, там заночевать и с утра на склады за новой загрузкой, а там он обедать заедет в центральное заведение, а уже оттуда домой, скидывая по дороге заказы. Ночует опять в посёлке и домой приедет к обеду. А там и до праздника недалеко, будем провожать Золотого Князя на отдых. Вряд ли его под праздник отправят в рейс. Хозяин любит, чтоб на праздники все дома были.

Летний солнцеворот — Торжество Небесного Огня по-ургорски и заклинание Мать-Земли по-склавински здесь праздновали чуть по-другому, чем в Аргате. Ну, до господского праздника Гаору дела не было, хотя, как все, он всю предпраздничную декаду убирал, чистил и мыл дом и оба двора: передний и задний. Мороки было много, к тому же выяснилось, что ни Белёна, ни Милуша не умеют как следует гладить форменные брюки, рубашку и китель, и его дёрнули со двора в хозяйскую гардеробную. Мысленно выругавшись и объяснив, что на денщика его не учили, Гаор взялся за работу. К тому же хозяин привёл за шиворот своего сына-бастарда и потребовал:

— И этого научи. Двенадцать лет оболтусу, брюки погладить не умеет. Понял, Рыжий? Ему не гладь, пусть учится.

Тут он не выдержал.

— Одной рукой в ладоши не хлопают, хозяин.

Хозяин расхохотался, легонько смазал ему по физиономии за дерзость, велел сыну учиться вприглядку и ушёл, приказав на прощание, чтоб через полпериода всё готово было, а то… Ну, Милуша с Белёной, спихнув на него хозяйские шмотки, занялись хозяйкиными, да ещё Куконя принесла платьица девочек, ей-то самой некогда, надо за ними смотреть. Шум, беготня, да ещё этот над душой торчит, так что даже выругаться нельзя. Но… обошлось и ладноть. К вечеру подготовка была закончена, и их отпустили в баню и вообще.

— Рыжий, — окликнул его хозяин, когда Большуха уже звала их на ужин.

— Да, хозяин, — подбежал он на зов.

— Легковая готова?

— Да, хозяин, — недоумённо ответил он.

Неужто куда-то ехать на ночь глядя собрался? Вот непруха: сейчас его везти — это заклинание пропустить, Мать-Землю обидеть. Но дело было в другом.

— Так, Рыжий, что вы затеваете, я знаю, аггел с вами, я в это не мешался и не мешаюсь, но, если Гарда сманишь, запорю насмерть.

— Я сманю Гарда?! — искренне изумился Гаор настолько, что не прибавил положенного обращения.

— С ним я отдельно поговорю, но если он за вами увяжется… гони в шею, я разрешаю, понял?

— Понял он, понял, — подошла к ним Нянька, — Лутошка с девчонками тож остаются, ступай, не мешайся тут.

— Нянька…!

— Я сколь лет уже Нянька? А то не знаю, кому чего можно. Да и Джадд на дворе будет. Ступай.

Так властно при нём с хозяином ещё не говорили. Но то, что хозяин подчинился, Гаора не удивило. Матери умеют так говорить.

Ужинали пшёнкой и пили травяной отвар. О том, что у Сторрама он ходил на заклинание со всеми и как оно там было, Нянька и Большуха выспросили у него ещё раньше, и Гаор был уверен, что будет участвовать наравне с остальными мужчинами. И что Лутошку с девчонками не берут, тоже понятно: малы. Он ещё раньше по всяким обмолвкам понял, что заклинание для взрослых. У Сторрама ходили все, но там детей не было, а девчонки и пацаны считались взрослыми, а что Джадд не идёт… неужели его считают чужим? Ворона, ургора чистокровного, тогда позвали, а Джадда нет. Потому что он айгрин? По Джадду никак нельзя было сказать, что он обижен этим, но по его неподвижному смуглому лицу никогда ничего не угадаешь.

За всеми этими мыслями Гаор поел со всеми без разговоров и смеха, сохраняя торжественное молчание. Из-за стола вставали, не благодаря матерей как обычно, а молча кланяясь друг другу.

— Рубаху и порты оставь, — шепнул ему Сизарь, — остальное сыми.

Порты — это штаны, что ли? Спрашивать он не стал, а подобно другим забежал в свою повалушу, быстро всё с себя снял, разулся, оставил бельё на постели, натянул на голое тело штаны и рубашку и вернулся на кухню.

Женщины были без юбок, в одних рубашках-безрукавках до колен, с распущенными по плечам и спинам волосами, мужчины в штанах и расстёгнутых рубашках навыпуск. Лутошки, девчонок и Джадда не было. Старшая Мать — Нянькой её уже и про себя не назовёшь — держала в руках плоский глиняный, судя по цвету, черепок со слабо рдеющим угольком. Свет в кухне выключен, и в тёмно-голубом сумраке люди казались призрачными. Гаор молча встал рядом с Тумаком. Старшая Мать оглядела всех сейчас казавшимися очень тёмными глазами, кивнула и пошла выходу. Молча, сначала женщины, за ними мужчины друг за другом двинулись следом.

Молча гуськом прошли через двор, огород и выгон, спустились к ручейку. Было очень тихо. Густо синее небо, большая круглая пронзительно белая луна, и журчание ручейка как тихий человеческий голос. Вместе со всеми мужчинами, но не подражая им, а будто он и сам знал, что и как делать, Гаор разделся, отбросив штаны и рубашку куда-то за спину. Разделись и женщины, кроме Старшей Матери. Шесть мужчин и девять женщин сели на землю, в росистую траву. Старшая Мать стояла перед ними, держа обеими руками черепок с угольком и что-то шепча. Вдруг уголёк вспыхнул ярким пламенем, осветив Старшую Мать красным неровным светом, и Гаор с изумлением увидел на Старшей Матери грибатку. Откуда?! В кухне её не было… Но Старшая Мать запела, и он уже ни о чём не думал, и даже не слушал, а всем телом впитывал распевные непонятные, но свои слова, которые не понимаешь, а чувствуешь. Когда запели остальные, он не заметил, потому что пел со всеми.

Старшая Мать наклонилась, опуская огонек в воду. Журчание прервалось, будто ручеёк вскрикнул. Облачко белого пара окутало Старшую Мать. И… какая-то сила подняла Гаора со всеми на ноги и повела одним общим хороводом вокруг Старшей Матери, окутанной серебристым лунным светом, сквозь который были уже различимы только блеск и цветные искры грибатки. Последним краешком сознания, уплывая, растворяясь в лунном водяном травяном облаке, Гаор заметил, что грибатка Старшей Матери меньше той, что он тогда делал и видел, на три силы. Но додумать он не успел…

…Мать-Земля, Мать-Вода, Мать-Луна… Матери набольшие, спасите нас, помогите нам… Мать-Земля, всего сущего Мать, ты живое родишь, ты мёртвое принимаешь… ты камнем тверда, ты пылью легка… Жизнь и Смерть подвластны тебе… Мать-Вода, ты льдом тверда, ты паром легка… ты прошлое уносишь, будущее приносишь… пронеси мимо бед… не дай Злому Землю обжечь…

…Злой это кто? Огонь?! Так о чём он молится?! Но ужас от совершаемого им только шевельнулся и исчез, не остановив его…

…Мать-Луна, ты зачатий хозяйка… не дашь зачать, и родить нечего, не дай нежити власти на Земле… Мать-Земля, Мать-Вода, Мать-Луна… Мать-Земля всему живому Мать, мы дети твои, Мать-Луна, дай силу нам, дай живое зачать… Мать-Земля, Мать-Вода, Мать-Луна…

…Гаор очнулся, лёжа на траве в голубом предутреннем сумраке. Уже знакомое чувство отрешённого спокойствия, сознания своей правоты и исполненного долга. Рядом с ним также в полу-истоме полусне лежала женщина. Не глядя на неё —, он почему-то знал, что так надо — Гаор встал и склонился над ручьём, умылся холодной игриво щекочущей и покалывающей водой и, не глядя на шевелящихся, вздыхающих, встающих на ноги людей, пошёл за своей одеждой.

Он нашёл свои штаны и рубашку, нагнулся за ними, когда что-то заставило его обернуться. За его спиной, на той стороне, над смутно просвечивающими сквозь туман то ли кустами, то ли далёкими деревьями светил красный приятно греющий, а не обжигающий огненный диск солнца. Оцепенев и забыв обо всём, Гаор стоял, опустив руки и неотрывно глядя на Солнце, подставив себя его свету. И так же внезапно очнулся. Нашёл взглядом луну, большую и белую, опускающуюся с другой стороны к горизонту. Солнце и Луна смотрели друг на друга, и он стоял между ними. Невольным движением Гаор раскинул руки в стороны, словно хотел собой соединить их.

Сколько это длилось, он не знал, но, когда он опустил руки и, наконец, поднял штаны и рубашку, оделся, завязав полы рубашки узлом на животе, и пошёл обратно к дому, остальные были рядом, и ни тогда, ни потом никто ни слова ему не сказал.

Придя в свою повалушу, Гаор содрал и бросил в угол мокрые штаны и рубашку, подумал, что надо бы их хоть на гвозди повесить и просушить, сгрёб к стене лежавшее на койке бельё, рухнул, как был, нагишом поверх одеяла и заснул. Последней мыслью было: «А кто ж хозяев на моление в храм повезёт?»

Разбудила его Нянька, растолкав самым бесцеремонным образом.

— Вот работничек, — ворчала она, — только бы дрыхнуть ему! Иди давай, принимай машину. Да оденься сначала, шавуй мамкин, куда нагишом прёшься!

Принимать машину? Это хозяева уже из храма вернулись? Так что, полдень уже?! По обжёгшему при этой мысли чувству голода он понял, что времени и впрямь много прошло. Гаор торопливо, как по тревоге, оделся и, застёгивая на бегу рубашку, рванул во двор.

Легковушка стояла у распахнутых дверей гаража, и хозяин в парадной форме со всеми орденами — боевыми, как отметил, подбегая, Гаор — стоял рядом и курил, оглядывая двор, на котором кипела обычная дневная жизнь. Гуляли куры, спал врастяжку у конуры Полкан и сновали по своим делам люди.

— Крепкий сон — признак чистой совести, — встретил Гаора хозяин. — Здоров ты спать.

Гаор молча встал перед ним, верный усвоенному ещё в училище правилу: никогда не признавайся, ничего не объясняй, ни в чём не оправдывайся. Но хозяину ни его объяснения, ни оправдания были и не нужны.

— Всех баб за ночь перетрахал? — с добродушной язвительностью осведомился Ридург. — Да не пялься ты на меня ради Огня, а то я ваших игрищ не знаю, как вы в полнолуние шалеете, нагишом бегаете и по земле общей свалкой валяетесь. И Нянька туда же. Ладно, делом займись, а то я и по-другому взбодрю. Понял?

— Да, хозяин, — гаркнул в ответ Гаор.

И хозяин ушёл, оставив его наедине с машиной. Гаор сел за руль и завёл легковушку в гараж. Так, проверка, регулировка, вымыть, заправить… всё не проблема.

С Джаддом — не обидно ли тому, что его не берут на общие моления — он так и не поговорил. Хотя… а о чем тут говорить? Наверняка у Джадда своя вера, и менять её айгрину не с чего. И вообще в отличие от Сторрамовских казарм, где о ночном потом и говорили, и шутили, не впрямую, правда, а намёками, здесь все молчали вмёртвую. Как скажи, ничего и не было. Только Гард, придя в гараж на очередное занятие — по хозяйскому приказу Гаор учил мальчишку водить машину — попытался выспросить, что это такое было под праздник, вроде как он пение слышал. Гаор притворился непонимающим, о чём идёт речь, и намекнул, что, если Гард ему по мотору всё ответит, то и за руль уже сесть можно будет. И мальчишка сразу про всё забыл.

В целом, Гаору Гард нравился. Нормальный мальчишка, без закидонов и выкрутасов. Если бы… если бы этот мальчишка не был бастардом его хозяина. Всякий раз, когда Гаор невольно, иногда против собственного желания начинал сравнивать своё детство и жизнь Гарда… становилось обидно до злобы на этого ни в чём не виноватого перед ним мальчишку. А Гард, не замечая ничего, болтал обо всём, охотно рассказывая ему, хотя он ни о чём его и не спрашивал, о матери. Как он на каникулах сначала заезжает к матери на декаду, а уже потом едет к отцу. Как сначала мать жила с ним здесь и только потом, когда отец женился, переехала, отец ей домик помог в рассрочку купить. А он остался с отцом, но мать часто приезжала. А когда должен был родиться Гриданг, мать почти полгода жила здесь, чтобы помочь и вообще… Ведь первый сын — это особенное. Гарда не забирали у матери, он всегда жил здесь, в этом доме, и искренне называл маленького Гриданга Корранта братиком, охотно играл и возился с ним. И гордо рассказывал мрачно молчащему Гаору, какой у него умненький не по годам и, спасибо Огню, здоровый братик.

Потому Гаор и вздохнул с облегчением, когда в девятую декаду лета, а по-нашенски в середину страдника, хозяин увёз Гарда в его Политехническое Училище Общего Профиля. До начала занятий оставалось ещё две декады, но Гарду надо побыть с матерью. Ну и… Гаор как раз накануне уехал в очередной рейс и постарался выбросить Гарда и все связанные с ним мысли из головы.

За всеми этими мыслями и воспоминаниями Гаор благополучно добрался до последнего на сегодня посёлка. Въехал как раз после вернувшегося с пастбища стада, сдал по накладным заказы, и управляющий, приятно взволнованный предстоящей распаковкой ящика с позвякивающими бутылками, махнул старосте.

— Определи его, сам знаешь куда.

— Да, господин управляющий, — поклонился староста, посмотрел на Гаора и хмыкнул, — айда, Рыжий, седни фартит тебе.

Ночь в отведённой ему старостой избе прошла спокойно и даже приятно. Изба была чистой, ужин сытным, постель мягкой, а хозяйка горячей. Мужа этой женщины управляющий как раз позавчера с дюжиной других мужиков отправил на декаду отбывать дорожную повинность, так что никому и никак Гаор не мешал. Трое её детишек: двое старших, уже с клеймами и ошейничками, спали на печке, а меньшая в люльке, и тем более помешать не могли. На рассвете, подоив и выгнав корову, она напоила Гаора парным молоком, он поклонился ей и ушёл к машине, даже не спросив её имени. Она сама назваться не захотела, а правило, что решает женщина, Гаор уже усвоил твёрдо.

Получив от управляющего заполненный бланк личного заказа и ещё записку в конверте для хозяина, Гаор сразу рванул на станцию к центральным складам. Пока всё шло, как он рассчитывал. Всё-таки не первый уже раз.

Бетон под колёсами, разноцветные от красных клёнов и золотых берёз, яркие даже в пасмурный день перелески и рощи, жёлтые, а где и буреющие поля, нежно зеленеющие озими, добирающие последнюю траву на лугах поселковые стада… Нет, Гаору всё это нравилось, всё по душе. И сознание, что ещё день, и он дома. Да, похоже, как раз вернётся под праздник, и отдых не меньше декады. А там опять в рейсы. Интересно, а как здесь зимой? Если сильные снегопады, то шины надо менять, а вот-вот зарядят дожди, значит, дома первым делом проверить кузов, чтоб в щели не заливало и не мочило заказы. Что продукты, что одежда подмочки не любят.

Дамхар «Заезжай — не пожалеешь»

Осень

2 декада, 8 день

Стиг Файрон был занят самым непритязательным и даже никчёмным делом: сидел и смотрел в окно. Дождя нет, но серые тучи затянули небо и от вчерашней голубизны и следа не осталось. Не самое интеллектуальное занятие: сидеть в шофёрской гостинице и глядеть в окно. Но больше ему нечем заняться. Разве что сидеть в ресторане. А оттуда двора не видно. Так что… на столе безалкогольное пиво — другого в заведении для шофёров и не подают, что вполне оправданно — сушёная рыба местного производства и фирменные солёные пирожки. Но пиво и закуска не тронуты. Не хочется. Слишком много сил ушло на то, чтобы добраться сюда именно в этот день и занять именно эту комнату, из окна которой лучше всего просматриваются въезд и стоянка. Если бы он хорошо разбирался в машинах, зрелище, возможно, его бы развлекло, но для него все грузовики и почти все легковые одинаковы, а армейские, память о которых сохранилась со времён училища сюда не заезжают, так что… Рядом на подоконнике лежала раскрытая книга, но в данный момент она выполняла те же функции, что и пиво с закуской на столе — создавала иллюзию для возможных свидетелей.

Два года, три сезона и сколько-то периодов с долями и мигами. И несчётно усилий, многоходовых хитроумных комбинаций и стечения обстоятельств. Да, закон обратной силы не имеет, и вернуть свободу обращённому в рабство невозможно, но дать ему знать, что он не забыт, что его помнят, что за него борются, хотя это безнадёжно… пока безнадёжно. Нет, надежды не иллюзорны. И друг — Стиг по укоренившейся уже привычке избегать имён и названий — даже мысленно иначе не называл его. Даже его училищным прозвищем: Отчаюга. Да, для него он был всегда другом. Даже с большой буквы —Друг. Потому что их обряд побратимства был их общей тайной, так как его обнародование неизбежно привязывало его к семейству Юрденала, чего не они оба не хотели. И известие, что Друг не сломался, остался собой, принесённое нежданным гонцом, не сознающим до конца смысла происходящего…

…Он пришёл в свою контору как всегда без пяти девять. Конечно, контора — это громко сказано, но всё, что положено адвокатской конторе, на месте. Его стол, шкаф для книг и маленький несгораемый шкаф, изображающий сейф для очень важных бумаг, стулья у стола и вдоль стен для посетителей и клиентов и даже стол для секретаря. Мебель размещена достаточно хитроумно, чтобы создать хотя бы иллюзию приёмной и его кабинета. Секретаря, вернее, секретарши — очкастой девчонки с юридического факультета — сегодня не было. Женщинам всё-таки разрешили получать юридическое образование, удалось пробить, и он как один из авторов и толкачей этой идеи сразу взял новоиспечённую студентку — будущего юриста — на работу. Платить много он не мог, его самого адвокатская практика кормила не очень: слишком много несостоятельных клиентов, которым некому помочь, кроме него. Но и Арринга работала не за плату, а для практического опыта. Оказалась она добросовестной, максимально исполнительной, старательно зубрила своды законов, дополнений, толкований и комментариев, но как раз вчера, краснея и заикаясь, попросила отгул по личным надобностям. Потому он так и удивился, когда, войдя в ещё без полного освещения и потому сумрачный коридор, увидел у своей двери нечто тёмное, отдалённо напоминающее сидящего на корточках человека. Клиент? Но все адвокатские конторы открываются в девять, приходить раньше не имеет смысла, если только клиент не местный, а прямо с поезда или если ему негде ночевать. Когда он подошёл к своей двери и достал ключи, клиент вскочил на ноги и оказался совсем молоденьким фактически мальчишкой, бедно одетым и с большой плотно набитой и явно тяжелой дорожной сумкой.

— Вы… вы Стиг Файрон? Адвокат? — спросил парнишка звенящим от сдерживаемого напряжения голосом.

Точно, клиент, и судя по многим признакам, ну, очень малоимущий.

— Да, это я, — он открыл дверь и посторонился, пропуская парнишку вперёд. — Проходите.

Парнишка вошёл, огляделся с затравленным выражением, подошёл к его столу, грохнул на него свою сумку и дёрнул молнию. В сумке лежала военная форма, а сверху гордо красовался автомат.

— Вот, — сказал парнишка, — я дезертир.

Он ошеломлённо молчал, но следующая фраза повергла в состояние, близкое к шоку.

— Он сказал, чтобы я шёл не домой, там комендатура, а к вам. Он сказал: Жук поможет и гемов не возьмёт.

В этом мире Жуком его называл только один человек…

…Стиг лениво подтянул к себе пачку сигарет и закурил, равнодушно глядя на въезжающую на стоянку серебристо-серую легковую машину. Не та и потому неинтересна…

…После третьего повтора рассказ парнишки стал более-менее последовательным и понятным. Он связался с конфликтной комиссией в Союзе ветеранов — Друг и здесь был верен себе, не просто свалив на него это дело, а сразу подсказав наиболее приемлемое направление действий. И оттуда сравнительно быстро приехали три ветерана. Парни, как и говорил Друг, надёжные и знающие, как решать такие проблемы. Парнишка явно струсил, когда в кабинет ввалилась эта троица, но покорно, со спокойствием отчаяния повторил свой рассказ.

— Не врёт, — констатировал старший в троице сержант с распаханной осколочным шрамом щекой. — Мы про тот гарнизон уже не в первый раз слышим. Только одно, пацан, неясно. Не мог ты от гарнизона до «Дамхара Товарного» в одиночку добраться. Так что не ври, в лесу ты бы не выжил, а в посёлках тебя бы кормить не стали.

— Волосатики формы не любят, — кивнул второй, — пакостят, как могут. Раскалывайся, пацан.

Парнишка шумным вздохом перевел дыхание, затравленно оглядел нависающих над ним ветеранов, его, сидящего на краю стола, и… и понял, что надо отвечать, и отвечать правду.

— Меня… меня вывезли, в фургоне. Через оцепление, а потом мимо плотин.

— Врёшь, плотины по первой категории охраняются.

— Мы понизу проехали, над самой водой.

Молчавший до этого третий ветеран присвистнул.

— Однако, отчаюга шофер, я тамошние мосты знаю. Гиблое дело. Кто он, пацан?

— Он… — парнишка снова вздохнул, — он раб, в ошейнике.

Ветераны переглянулись.

— Он… его не было, — парнишка был близок к истерике, — и ничего он мне не говорил, и… и я…

— Стоп, — вмешался он. — Сейчас ты нам всё расскажешь о нём, и мы решим, что было и чего не было.

Ветераны заинтересованно кивнули…

…Разумеется, сопротивляться парнишка не смог и рассказал всё, как было. Рассказ был фантастичен, неправдоподобен до безобразия. Для любого, кто не знал… его Друга. Да, он его узнал сразу, даже в этом описании. Вопросительно глядящим на него ветеранам он кивнул и сказал.

— Не врёт. Но…

— Ясно, — перебил его старший. — Так, пацан. Сейчас пойдёшь с нами, мы тебя пристроим. Не трусь, от расстрела тебя отмажем.

— Не война, — хмыкнул второй.

— А теперь так, пацан. От гарнизона до пакгаузов ты дошёл лесами. Маршрут мы тебе проработаем, что жрал по дороге, научим. А про того парня…

— Забудь, — вмешался он. — И вы забудьте.

— Не дурнее тебя, адвокат, — ответил старший. — Но, если что… дай сигнал. Парень наших кровей, поможем.

Он кивнул. И они ушли, уводя парнишку. А он, оставшись один, сел за стол, записал полученные сведения, наметил план действий, перечитал, укладывая в памяти, и сжёг в пепельнице плотно исписанный листок…

…Дальше… дальше были короткие разговоры. Через дорожную полицию узнал имя и род занятий владельца фургона номер такой-то, через Торговую Палату уточнил специфику и регион деятельности вышеупомянутого… Объяснение расспросов одно: «У моего клиента определённый интерес в отношении…». Коллегия адвокатов — спасибо Огню, уму и предприимчивости предшественников — настолько давно выбила и отстояла право адвокатской тайны, что оно никем не оспаривается. А потом… удалось выяснить, через какой склад Ридург Коррант получает свои заказы, что заказ поступил и его должны забрать в эту декаду и что возвращающемуся со складов не миновать именно этого заведения, и удалось связаться… Стоп, об этом ничего. Мысли не подслушаешь, но и про себя не надо. И во всём его плане только один уязвимый пункт. Если Ридург Коррант не пошлёт своего раба за заказом, а поедет сам. Тогда всё насмарку. Тогда идти на непосредственный контакт, завязывать дружбу и напрашиваться гостем или попутчиком, аггел, сколько лишних ходов, а каждый ход — это возрастающая угроза провала всей цепочки и даже сектора.

Серебристый лимузин уехал, и почти сразу на его место встал фургон с номером… тем самым. В кабине… Стиг напрягся, поправляя очки и проклиная наследственно слабое и подсевшее от чтения зрение. Один человек. Вот открылась дверца…

На серый бетон спрыгнул высокий… раб. В распахнутый ворот рубашки виден ошейник, каштановые с рыжеватым отливом полукольца волос падают до бровей, более тёмные и мелкие завитки окружают губы и обрамляют лицо по подбородку и нижней челюсти, знакомо блестят весело настороженные карие глаза. Он! Друг! И один. Ну, пора. Стиг нашёл взглядом смотрителя, понял, что тот его видит, кивнул ему и торопливо вышел из комнаты.

Получив заказ, Гаор, разумеется, поехал обедать в заведение. Вообще, с толком поставлено: кто на склады, кто со складов, кто даже мимо, но никто не минует. А он там и поест, и потреплется, и новости последние узнает. А может, и подзаработать удастся. Как декады три назад…

…Только отдал Матери свою карточку и сел за стол, как явился смотритель.

— Эй, волосатики, — зычно позвал тот от калитки, — кто-нибудь в радио петрит? У одного чмыря приёмник сдох. Обещал заплатить.

— Я разбираюсь, — встал он, привлечённый не так обещанием платы, как возможностью покопаться в приёмнике.

Смотритель отвёл его в одну из мастерских, где на верстаке стоял маленький новомодный приёмничек.

— Давай, парень, посмотри, что и как. Только если напортачишь… — смотритель многозначительно махнул рукой, изображая удар дубинкой.

— Да, господин смотритель, — ответил он, садясь за верстак и сразу включая на прогрев паяльник.

Видимо, его уверенные действия успокоили смотрителя, и тот ушёл, оставив его одного. Поломка оказалась пустяковой: отошёл один из контактов. К возвращению смотрителя приёмник не только был исправлен, но и он успел прослушать последние новости из Аргата: нужно же проверить, как настройка работает. Ему смотритель дал пачку сигарет, а сколько сам получил с владельца приёмничка… ну, не его это дело…

…Пройдя въездной обыск, Гаор поставил фургон на стоянку, выпрыгнул из кабины и огляделся. Кто из смотрителей сегодня? Вроде, не самая сволочь.

— А, Рыжий.

— Да, господин смотритель.

— Ты, мне говорили, в радио разбираешься.

— Да, господин смотритель.

— Тогда в мастерскую валяй. Машину Тягун заправит и помоет.

Тягун уже стоял наготове за спиной смотрителя. Гаор кивнул так, чтобы смотритель принял за поклон, а Тягун за приветствие, и, бодро гаркнув положенное согласие, потрусил «хитрым мерином» в мастерскую. Лучше бы, конечно, дали сначала пожрать, а то если он застрянет с ремонтом, то потом график придётся навёрстывать. Но если сегодня расплачиваться будет не смотритель, а владелец, то может отломиться кое-что и получше пачки сигарет. Не справиться с ремонтом Гаор не боялся: по его опыту у Сторрама большая часть поломок, как правило, пустяковая. Сами детали хороши, а в сборке часто портачат или халтурят. Так что…

Гаор вошёл в ремонтный отсек, прошёл по коридору мимо закрытых, полуоткрытых и распахнутых дверей различных мастерских: здесь и стирали, и гладили, и штопали, и чинили всё, что только могло понадобиться клиентам. Часть мастеров свободные, а кое-где посверкивали ошейники, и там, проходя мимо, он здоровался молчаливым кивком. Вот и дверь радиомастерской. Прикрыта на щель, приглашающе показывая, что не заперта.

Гаор уверенно, но не сильно толкнул её и вошёл без стука. На верстаке свёрток, меньше всего похожий на радио и вообще какой-то прибор, у окна спиной к двери стоит… заказчик? Хорошо, конечно, но с чем работать-то? Гаор осторожно кашлянул, привлекая внимание. Человек у окна нестерпимо знакомым движением повернулся на звук, и… пол вдруг вздыбился, уходя из-под ног, и Гаор невольно шагнул вперёд, чтобы не упасть. И оказался в объятиях Стига, даже не осознав до конца происходящее.

— Живой! Живой, Отчаюга! — обжигал ему ухо шёпот Жука. — Аггел рыжий, Отчаюга.

Глотая неудержимо подкатывающее к горлу рыдание, Гаор молча прижимал к себе так и оставшееся угловатым и хрупким на ощупь тело друга. Так они не обнимались, даже когда он вернулся с фронта. И вдруг его обожгла мысль: дверь! Он оставил открытой дверь, их увидят! Оторвав, почти оттолкнув от себя Стига, Гаор рывком обернулся. Дверь была плотно закрыта. Когда он успел? Нет, это неважно, перед ним Жук! Живой, здоровый, протирающий запотевшие очки.

— Жук, ты с ума сошёл! — наконец выдохнул он. — Зачем?

— Что зачем? — к Стигу почти вернулось его всегдашнее насмешливое спокойствие. — Зачем я тебя искал? Ну, во-первых, отчитаться.

— Отчитаться? — тупо переспросил Гаор. — В чём? За что? Жук, кто из нас сумасшедший? Ничего не понимаю.

— Сядь, — Стиг обхватил его и как больного усадил на табурет. — Успокойся, покури.

— Курить в мастерской запрещено, — машинально ответил Гаор, — выпорют.

— Что? — изумился Стиг.

— Меня за курение в неразрешенном месте выпорют… — ответил Гаор и с ужасом ощутил, что только что чуть не назвал Жука господином.

Он закрыл лицо руками и беззвучно заплакал. Он плакал, вздрагивая, сотрясаясь всем телом, а Стиг стоял рядом и молча смотрел на него, на своего бесстрашного отчаянного Друга, не отступавшего ни перед чем и ни перед кем. Сволочи, что они с ним сделали?

— Гаор, — наконец тихо позвал он, — успокойся, Гаор.

Гаор вздрогнул от его слов, как от удара, с силой вытер лицо и уронил руки себе на колени, с усилием поднял на Стига глаза и попробовал улыбнуться.

— Спасибо, Жук, но Гаора нет, и Отчаюги училищного, и старшего сержанта, и… их никого нет, понимаешь?

— А кто ты?

— Я? Я раб, Жук, прозываюсь Рыжим, номер тебе назвать?

— Я помню, — серьёзно ответил Стиг. — Успокоился?

Ему приходилось уже видеть самые различные… истерики, и он знал, что большей частью сильные люди справляются сами. А его Друг сильный, всегда был сильным.

— Да, — Гаор сглотнул стоящий в горле комок. — Как тебе это удалось, Жук?

— Неважно. Мой отчёт ты готов выслушать?

— Ничего не понимаю, но готов.

— Пацан добрался благополучно, у него всё в порядке, служит сейчас в другой части, парни из конфликтной комиссии её курируют, так что проблем у пацана не будет, местный гарнизон взяли на заметку и будут шерстить по своим каналам.

— Какой ещё пацан? — удивился Гаор, но тут же сообразил, — этот…

— А ты думаешь, откуда я узнал, где тебя искать? Ты молодец, здорово придумал, как дать знать о себе.

Гаор усмехнулся уже совсем свободно, по-прежнему.

— Вот уж о чём я не думал. Просто стало жалко пацана. Рад за него. А…

— А во-вторых, тебе привет. Держи.

Стиг взял со стола свёрток и протянул ему. Гаор недоумевающе взял его, развернул. Пачки сигарет, печенье, а это…

— А это что?

— Мамины коржики. Помнишь, они тебе всегда нравились. Чем больше лежат, тем вкуснее.

— Ты… ты сказал ей?

— Ровно столько, сколько для неё не опасно. Остальное из, — Стиг подмигнул ему, — из «жёлтого дома».

«Жёлтым домом» по аналогии со знаменитой психиатрической клиникой они называли свою редакцию. Гаор кивнул, собираясь объяснить Жуку, что ничего этого ему с собой унести нельзя: найдут при обыске, обвинят в воровстве, потому что такие сигареты и столичное печенье в рабских ларьках не продаются. И тут он с обжигающей ясностью понял, какой он безнадёжный непроходимый дурак, распускает сопли и слёзы, когда не доли, а миги на счету.

Гаор на мгновение зажмурился, окончательно пересиливая слёзы, тряхнул головой, и Стиг увидел его прежним, собранным, готовым отразить любое нападение и тут же ринуться в бой самому.

— Сколько у нас времени, Жук?

— Сколько нужно, — ответил Стиг.

— Тогда дай мне лист бумаги и ручку. Есть при себе?

— Конечно, чтоб у адвоката не было…

Гаор, не дослушав, почти вырвал у него блокнот и ручку.

— Сейчас, я быстро. Ты покури пока, тебе можно, — бормотал он, пересаживаясь к верстаку.

В первый момент Стига даже обидело явное пренебрежение к собранным гостинцам. Как они обсуждали каждую пачку, вспоминали его любимые марки и сорта, предвкушали, как обрадуется Гаор подарку, а он… что он делает? Стоя рядом — второго табурета в мастерской не было — Стиг изумлённо следил, как уверенно, без помарок и раздумий ложатся мелкие чёткие строчки. Прищурившись, он прочитал наугад несколько фраз и тихонько присвистнул. Это же…

— Точно, Жук, — понял его Гаор, — это ты сообразил правильно. Я сейчас…

— Не торопись, всё успеешь, — спокойно ответил Стиг.

Неужели он видит импровизацию? Но тогда… он многое знал о Друге, был уверен, что знает всё, ну, почти всё, но такого… Да, ему говорили, что Гаор — способный журналист, что у него, возможно, большое будущее, но… второй лист без остановок и помарок…

Дописав до конца, Гаор перевёл дыхание и, не перечитывая, протянул блокнот Стигу.

— Читай, Жук, я пока поем, пообедать-то всё равно уже не успею.

Стиг читал, а он хрустел коржиками и печеньем, молотя всё подряд, не разбирая вкуса от охватившего его такого же, что и перед атакой, волнения. Тогда, чтобы не сорваться раньше времени, они тоже молотили и НЗ, и доппайки. И, что нельзя унести, съедай на месте. Старая заповедь.

Стиг дочитал, опустил блокнот и потрясённо уставился на него.

— Ты… ты понимаешь, что это?

— А что? — лукаво подмигнул ему Гаор. — Хороша мина?

— Не то слово. Да если этому дать ход, от Крайнтира Таррогайна даже мокрого места не останется. Но, Гаор, это же ещё надо…

— Знаю, Жук, это слова, а надо доказать. Номера дел и точные даты должны быть в архиве Ведомства Юстиции. Сделай это, Жук, ты сможешь.

— Пересмотр дела? Найти повод для кассации…

Гаор помотал головой.

— Судебное решение обратной силы не имеет, ошейник не снимается, Жук, я даже не знаю, жив ли сейчас Яунтер Крайгон, номера его рабского я не знаю, так что… но чтоб эта сволочь на его крови не жировала.

— Сделаю, — серьёзно кивнул Стиг и заново, уже по-деловому, просмотрел текст. — Ладно, ещё одно. Твоя подпись.

— Зачем?

— Анонимы не публикуются, — насмешливо блеснул очками Стиг.

— Я теперь никто, Жук, — Гаор с сожалением оглядел опустевшие пачки и пакет из-под коржиков. — Пусть в «жёлтом доме» сами решат, кто закончит, под его именем и публикуют. Мне уже…

— Ты не имеешь права так думать о них, — вспылил Стиг, — чтобы кто-то там присвоил твою работу…

— Ага, скажи ещё, что там не голозадые, чтоб свово обижать.

— Что?!

— Так, присловье рабское.

— Подпиши, — протянул ему блокнот Стиг, — не хочешь именем, возьми псевдоним.

— Ладно, уговорил.

Гаор взял блокнот и ручку и твёрдо поставил подпись: «Никто».

— Держи, доволен? Так и не иначе. А в остальном пусть там сами решают. Ты только осторожнее, Жук, не лезь на рожон, не рискуй зря.

— Не учи.

Гаор ещё раз оглядел обёртки от печенья и коржиков и встал.

— Спасибо, Жук, всем спасибо, коржики совсем потрясные, а сигареты я не возьму, найдут на обыске, посчитают за вора — мало не покажется. Не может быть таких сигарет у раба. Да, чего я чинил тебе? Меня же за этим сюда отправили.

— Ничего, — развёл руками Стиг, — это был только предлог.

— Тьфу! — даже сплюнул от досады Гаор. — Чего мне смотрителю врать, если спросит?

— Он не спросит, — небрежно ответил Стиг, убирая блокнот.

— Что? — оторопел Гаор. — Так он?.. Он, ну, я знал, что не самая сволочь, но чтоб…

— Ты заткнёшься? — перебил его Стиг. — Тебя это не касается. И вообще, меньше знаешь… — он сделал выразительную паузу.

— Дольше живёшь, — закончил за него Гаор. — Всё, понял. Жук, ты не слишком рискнул? Ну, когда сюда…

— Кто не рискует, того Огонь не любит, — блеснул в ответ очками Стиг. — Маме я твой отзыв о коржиках передам. Бумаги… сделаю.

— Всем привет, — Гаор ухмыльнулся совсем по-тогдашнему, — и пожелание ко мне не попадать. Хреново здесь.

— Тебе… очень плохо? — неуверенно спросил Стиг.

— По-всякому, — пожал плечами Гаор, — ладно, Жук, давай прощаться, а то слишком долго мы тут вдвоём, подозрения начнутся.

— Да, — Стиг посмотрел на свои часы и кивнул, — да, ты прав. Да, что я могу сейчас для тебя сделать? Гемов дать?

— Чаевые за несделанный ремонт? — весело хмыкнул Гаор. — Давай, на фишки поменяю, сигарет куплю и пожрать в дорогу. Мне сейчас гнать, чтоб в график войти, из графика выбьюсь — выпорют. Не вздрагивай, Жук, здесь это обычное дело.

Стиг достал бумажник.

— Держи.

— Ошалел?! — изумился Гаор. — Ты чего мне сотенную суешь, чаевых больше пяти гемов не бывает.

— Но что можно купить на такую мелочь?

— В рабском ларьке? Всё, что нужно. Во, монеток дай, как раз. Всё, Жук, а то меня сейчас опять развезёт.

Гаор крепко обнял Стига, легонько встряхнул и, оттолкнув от себя, выскочил в коридор.

Оставшись один, Стиг рванулся к окну, совсем забыв, что оно выходит в узкий проход между корпусами и что именно поэтому было выбрано как место встречи, чтоб никто даже случайно не подсмотрел. Стиг торопливо сгрёб обёртки, рассовал по карманам нетронутые пачки сигарет и выбежал из мастерской, захлопнув за собой дверь. По коридору к внутренней лестнице в гостиницу, на второй этаж, снова коридор, аггел, он же уходя запер номер, а теперь ключ не лезет в скважину, аггел… Он вбежал в свой номер, бросился к окну и увидел…

У ворот стоял фургон, и рядом, положив на капот руки и расставив ноги, в характерной для обыска позе водитель. Ветер треплет рыжеватые волосы. Вот охранник охлопал его по карманам и пнул прикладом автомата. Водитель выпрямился, повернулся к охраннику, взял что-то и залез в кабину. Фургон резко рванул вперёд.

— Прощай, Друг, — беззвучно шевельнул губами Стиг и как заклинание: — До всьречи у Огня, Брат.

Как фургон миновал ворота и куда свернул, он не видел. Потому что плакал, уткнувшись лбом в подоконник и по-детски всхлипывая.

Выскочив из мастерской, Гаор бегом бросился в кассу поменять монеты на фишки.

— Чего так долго? Сложный ремонт, что ли?

— Да, господин смотритель.

Спасибо Огню, отвязался, не стал дальше выспрашивать. Эх, Жук, зря ты на их честность рассчитываешь. Что смотрители, что надзиратели — сволочи из сволочей, им только дай зацепку.

Получив две синие фишки, опять бегом в рабскую зону, в ларёк.

— Есть не будешь? — окликнула его Мать.

— Некогда, Мать, из графика вышел, — крикнул он на бегу.

Дело было не в графике. Ему просто надо сейчас немедленно умотаться отсюда, далеко, как можно дальше, чтобы… аггел, опять обыск. Теперь к фургону. Как здесь? Спасибо Тягуну — машина помыта, заправлена, вода, масло… в порядке… а, аггел, снова обыск. Ну, вот и прощальный пинок прикладом.

— Вали, волосатик.

«Пошёл ты», — мысленно отругнулся Гаор, бросаясь к рулю. И с места почти на форсаж. Ну, вперёд.

Каким чудом он ни во что не врезался и не попался в этой сумасшедшей гонке дорожной полиции… Обошлось и ладноть. Окончательно он пришёл в себя уже в лесу на полпути в первый по маршруту посёлок.

Гаор помотал головой, словно просыпаясь, остановил фургон и вышел. Сыпал мелкий почти неощутимый дождь, вернее, в воздухе стояла мелкая водяная пыль, будто… будто Мать-Вода его по лицу погладила. И под этой почти невесомой водяной тяжестью медленно осыпалась листва. Раздвигая кусты своим телом, осыпаемый каплями и листьями, Гаор вошёл в лес.

Он брёл без тропы, наугад, гладил мокрые стволы, пригибал и отпускал ветви, ерошил ногами палую листву. И говорил. Не слыша и не очень даже понимая своих слов. Он благодарил набольших матерей и просил их помочь, прикрыть его друга на пути в Аргат, дать тому довезти бумаги, обещал любую жертву за Жука, вы, Матери, вы всё видите, если что, то пусть меня, а не его… а потом, уже придя в себя и вернувшись к машине, сидел на подножке фургона и курил, разглядывая серую дорогу, пёстрый лес вокруг и серое небо над головой.

Великий Огонь, как же Жук это проделал? Ведь что мог ему рассказать тот пацан? Крохи. Меньше крох. Рыжий, обращённый, водит фургон, ну, ещё номер машины, если разглядел и запомнил. По этим нескольким словам… Жук его нашёл, вычислил, где и когда их пути можно пересечь так, чтобы поговорить… Сколько же это стоило? Одному смотрителю пришлось отвалить… нет, он даже не представляет сколько. А столько у Жука никогда не было и быть не может. Одет Жук хорошо, конечно, но, если вспомнить, как одевались Сторрам и Гархем… Нет. Но если это не гемы, то… то неужели то?.. Гратис… Тогда Седой ему запретил даже упоминать о ней. Но если не она, то кто же? Некому больше. И незачем. А зачем он Гратис? Что он может сделать, чем помочь? Но… но, если сделали один раз… нет, второго раза не будет, он не дурак и понимает, что такие чудеса дважды не совершаются. Недаром Жук ни словом не обмолвился, что они ещё раз увидятся. Только за Огнём, Брат. Ладно, чудо было. Спасибо и тебе, пацан. Спасибо, что выжил и добрался до Жука. Удачи тебе, Огонь тебя храни, пацан, матерей к тебе, ургору, я звать не могу. Хотя… Мать-Земля — всему сущему мать, все мы её дети.

А теперь… и Гаор мысленно развязал тесёмки у папки — во второй раз днём — и достал лист со статьей о Седом. Аккуратно надписал в левом верхнем углу: «Передано для публикации». Не так перечитал, как просмотрел заново, будто ещё мог что-то изменить или поправить. И положил под другие, ждущие своего часа листы. Да, он всё понимает, чудо неповторимо, но надо подумать, просмотреть записи и решить, что будет темой следующей статьи. И начать её писать. Чтобы второе чудо — он невольно усмехнулся — не застало его врасплох. А то… а если б не было у него готовой статьи, тогда что? Получилось бы, что такое было проделано за-ради коржиков? А жаль, что от волнения и голода смолотил всё без разбора, даже вкуса не прочувствовал. Он эти коржики ещё по летним лагерям помнит. Жук брал с собой большой пакет и хвастал, что через три декады они будут ещё вкуснее. Ну конечно, столько они не ждали, съедали почти сразу. Ну, всё. Пора. А то и впрямь… опять на «кобыле» кататься придётся. Джадду его бить тоже не в особое удовольствие.

Гаор растёр в пыль докуренный до губ окурок и встал. Пора, сумерки уже, в посёлок он вообще по темноте доберётся. Пора.

Он в последний раз, словно прощаясь, огляделся и полез в кабину. Мягко стронул машину и поехал, плавно набирая скорость. Как же ему повезло, что ни одного патруля не было, пока он в себя приходил. «Слабаком ты стал — упрекнул он себя — сопливишься легко, голову теряешь. А слабым тебе быть нельзя».

Быстро темнело, и Гаор включил фары. Да, всё вышло удачно, а теперь забудь, как забыл о пацане, чтоб даже случайно не проболтаться, ни в трёпе, ни на допросе. Ты — никто, и не было ничего. А что, почти в рифму получилось. Жрать хочется. Чего он там в ларьке впопыхах набрал? Или уж дотерпит до посёлка? Дотерпит. Лучше покурить. Заодно, чтоб в мозгах просветлело. А ларьковую, «городскую» еду он на постое и выложит. Побалует поселковых и за ночлег и постой расплатится. С едой в посёлках напряг. Накормить тебя всегда накормят, так ведь от себя оторвут, на тебя паёк не предусмотрен.

Говорят, для журналиста главное — это знать, как отзовётся его статья. А он даже напечатанной её не увидит. Сюда «Эхо» даже случайно не доберётся. Он же помнит: тираж крохотный, весь по Аргату расходился. Когда его впервые напечатали, он пришёл к Центру Занятости — одному из немногих мест в Аргате, где на стендах висели практически все аргатские газеты, кроме совсем уж откровенной порнухи — сел на скамейку у стенда с «Эхом» и курил, будто другого места найти не мог, а сам следил: читают ли. И жадно слушал разговоры. А теперь и этого не будет. Ну, так и не думай об этом.

Чтобы отогнать неудержимо накатывающий сон, он запел. Приём, известный ему ещё даже не с фронта, а с училища, всегда безотказно действующий. Не мешает следить за дорогой, позволяет ещё о чем-нибудь думать и отгоняет сон. Пользовался он им и сейчас, конечно, когда в машине один, без хозяина. Пел и старые, армейские и фронтовые песни, кое-какие из них были абсолютно непечатные, и услышанные в рабских камерах и посёлках. Протяжные, совсем не похожие на ургорские, они тоже помогали коротать время в дороге, хотя бы тем, что где треть, где половина, а где почти все слова были непонятны, и, выпевая их, он ещё и думал: что бы это значило, что безусловно помогало разогнать сон. И были ещё песни, услышанные им на дембеле. Как-то Кервин затащил его в странную компанию. Странную тем, что там почти не говорили, а только пели, подыгрывая себе на гитарах. Услышанное там не походило ни на что, за некоторые из песен можно было вполне угодить в кое-какое ведомство, не будь оно к ночи помянуто. Что-то ему понравилось, что-то нет, а кое-что намертво отложилось в памяти, став почему-то именно сейчас близким, даже своим.

Ну, сколько осталось? Прибавим, совсем ночью приезжать тоже нехорошо: либо придётся будить управляющего, что опасно для здоровья, и старосту, что невежливо по отношению к умотавшемуся за день человеку, либо оставить разгрузку на утро, что задержит выезд, чего тоже не хочется. Фары на дальний свет и скорость повыше. Прикрой тылы, следи за флангами и вперёд, Отчаюга. Надо же, Жук до сих пор помнит, как его в училище звали. А строчки те, тоже из того же старого затрёпанного сборника, что он на дембеле отыскал на книжном развале, он всё-таки вспомнил! Как там? Нам не дано… да, нам не дано предугадать, как слово наше отзовётся… а дальше? Вроде так: и нам забвение даётся, как нам даётся благодать. Вроде так. Тогда он не понял: при чём тут забвение. А теперь понимает? Ладно. Вон они, как в песне про коня: дальних поселений огоньки. Окна светятся, значит, не все спят.

Залились визгливым лаем разбуженные неурочным шумом мотора поселковые собаки. Захлопали, раскрываясь, двери. Гаор сбросил скорость и медленно подъехал к дому управляющего, где у сарая для выдач метался на длинной цепи крупный хрипящий от злобы пес.

— Что тут ещё? — начальственно рыкнул вышедший на крыльцо управляющий.

— Добрый вечер, господин управляющий, — весело ответил Гаор, вылезая из кабины.

— Рыжий, что ли? Ты б ещё ночью прискакал. Всё привёз?

— Согласно заказу, господин управляющий.

Жизнь плотно вошла в привычную колею, позволив отодвинуть вглубь памяти, почти забыть случившееся сегодня, чтоб не думать, не рвать себе сердце.

Выгрузить, получить отмеченную накладную, убрать её в сумку, выслушать приказ заехать за новым заказом через три декады. А много у него набирается таких заказов. Придётся отдельный рейс делать.

— Всё. Староста, определи его там.

— Да, господин управляющий. Айда, паря, тебе как, только спать, али ещё чего охота?

— Пожрать тоже стоило бы, — рассмеялся Гаор, — а если ещё чего дадут, то отказываться не буду.

— Тады айда.

С хохотом, шутками и подначками всей толпой они пошли по поселковой улице. Наступало краткое, но самое сладкое время вечернего отдыха.

Аргат «Эхо — свободная газета свободных людей»

Осень

3 декада, 6 день

Свою редакцию они прозвали «жёлтым домом» не случайно. Конечно, любая редакция — психушка, хотя бы потому, что нормальным журналистом может быть только законченный псих, но если газета хочет быть независимой, то степень психованности возрастает в геометрической прогрессии.

— А гонорары уменьшаются в той же прогрессии.

— А они бывают? Я лично уже забыл, как это выглядит.

— Кервин, новый штраф.

— Где? Нет, этот мы уже оплатили.

— Так какого аггела он валяется на столе, а не подколот?

Обычная редакционная суета, как каждый день, но… но пора бы посланцу и вернуться. Обещал прийти сразу, как приедет, сроки, разумеется, не оговаривали: ведь никто не мог предсказать, насколько затянутся поиски, удастся ли организовать встречу… Конечно, адвокат молодец, но…

Занятый множеством мыслей и дел, Кервин как-то даже не сразу заметил, когда в редакционную суету, сутолоку и гомон вошёл молодой мужчина в больших очках с портфелем, на котором красовалась эмблема «Лиги Юристов», и обнаружил его уже усаживающимся на стул для посетителей перед своим столом. Вернее, Моорна, скандалившая по поводу урезания площади театрального обзора, сердито обернулась на пришельца и замерла, полуоткрыв рот и замолчав на полуслове.

— Ну?..! — выдохнул Кервин.

— Совершенно верно, — склонил голову Стиг Файрон, — разумеется, я согласен с вашими аргументами и могу присовокупить к ним…

— Ради Огня, — простонала Моорна, — он жив?

— Да им стенку прошибить можно, — весело ответил ей Стиг. — Тебе отдельная благодарность, твоё печенье особо понравилось.

В образованный шкафами закуток, изображавший кабинет главного редактора, вошел Арпан. А за ним втиснулся и Туал. Стало не повернуться и не продохнуть.

— А в лавке кто остался? — процитировал старинный анекдот Стиг.

— Все остальные, — ответил Туал. — Как съездил?

— Весьма плодотворно. Всем привет и пожелание туда не попадать, — очки Стига насмешливо блестели, он явно наслаждался. — Просил предупредить, что тамошний климат вреден для здоровья, особенно кожных покровов спины и некоторых других, безусловно, важных частей тела. Моорна, не красней, я выразился достаточно ясно, но абсолютно прилично, каждый понял в меру своей испорченности, о каких именно частях я упомянул.

— Стиг, ты можешь говорить нормально? — прервал его речь Кервин.

Стиг стал серьёзным.

— Теперь могу. Но мне на это понадобилось время.

— Когда ты приехал?

— Декаду назад.

— Скотина! — негромко взревел Арпан. — Как мы договаривались? Забыл?!

— Ни в коем случае, забывчивый адвокат не профессионален и некомпетентен. Но наш общий друг кое-что поручил мне, и я первым делом занялся именно его поручением.

— Что?

— Поручение?!

— Поручение клиента — дело жизни и долг чести для адвоката. Проделав определенную подготовительную работу, я смог приступить к его выполнению.

Стиг Файрон открыл свой портфель, выудил из кучи бумаг белый конверт, в которых обычно приходят в редакцию рукописи, но без адреса и не заклеенный, и протянул его Кервину.

— Вы ведь главный редактор, не так ли?

Кервин ошалело кивнул.

— Значит, это вам.

Кервин открыл конверт. Там лежали два густо исписанных с обеих сторон больших блокнотных листа. С первого взгляда он узнал мелкий, необыкновенно чёткий почерк Гаора. Письмо?! И только где-то на третьем абзаце он понял, что читает не письмо, а вполне законченную статью.

Как-то незаметно Арпан и Туал подошли и встали с обеих сторон Кервина, читая вместе с ним. Правда, Туалу для этого пришлось присесть почти на корточки, и Кервин, не отрываясь от чтения, подвинулся, давая ему место рядом с собой.

Прочитав первый лист с обеих сторон, Кервин передал его Моорне.

Стиг молча сидел и ждал. Сейчас они прочитают, будет первый взрыв эмоций, перечитают, и тогда начнётся уже серьёзный разговор. Ему самому понадобилось три прочтения. Этим профессионалам хватит двух. Если они профессионалы. Но и второго оказалось не нужно.

Дочитав и передав Моорне второй лист, Кервин посмотрел на Стига.

— Там есть пробелы…

— Совершенно верно. Мой… клиент, поручил мне проверить в архиве Ведомства Юстиции некоторые номера, даты и уточнить детали, поскольку не хочет подводить редакцию уважаемой им газеты под статью о диффамации, на обыденном языке клевете.

— И?..

— И первичная проверка подтвердила действительность изложенных в тексте фактов.

Стиг достал из своего портфеля второй конверт и протянул его Кервину.

— Здесь необходимые выписки.

— Спасибо.

Кервин мгновенно понял и принял игру, и теперь они говорили так, что если кто-то непосвященный и пытался их подслушать, то ничего, компрометирующего редакцию и Стига, сказано не будет.

— Разумеется, мы используем материал, предоставленный нам вашим клиентом. Но несколько вопросов.

— Разумеется.

— Вопрос авторства?

— Текст был написан при мне, сразу набело, вы видите его таким, каким его получил я. Тайна имени клиента охраняется законом, Кодексом Лиги Юристов и Коллегии Адвокатов.

— Как и тайна псевдонимов, — подхватил Кервин, — Кодексом Союза Журналистов.

Арпан, Туал и Моорна одновременно кивнули.

— Мой клиент предоставляет редакции право на внесение любых необходимых изменений, — Стиг вздохнул и продолжил тоном человека, несогласного, но вынужденного подчиняться, — включая и изменение авторства.

— Ну, это лишнее, — спокойно сказал Кервин, — разумеется, лёгкая правка необходима.

Моорна негодующе дёрнула плечом, но Кервин остановил её строгим взглядом, взял второй лист и аккуратно зачеркнул в подписи «и», поставив сверху «е».

— Моорна, у тебя самый хороший почерк, возьми статью и дополнения, перепиши, заполни пробелы, и оба экземпляра ко мне, — Кервин говорил спокойно и деловито, будто ничего особенного, необычного не происходит, — сделай это сейчас, пожалуйста.

Помедлив не дольше мига, Моорна кивнула, взяла оба конверта, бумаги и вышла.

— Сразу в печать? — удивлённо спросил Стиг.

— Текст стоит того, — ответил вместо Кервина Арпан.

— Безукоризненно, — согласился Туал. — Черновики не забыли уничтожить?

— Черновика не было, — усмехнулся Стиг, — я же сказал. Этот текст был написан прямо при мне, в моём блокноте.

— Невероятно.

— Но действительно.

— Держать такой текст в голове… — Арпан даже вздохнул.

— Но это единственное место, которое нельзя обыскать, — усмехнулся Туал.

— Да, — кивнул Стиг, — но его можно прострелить.

— Он представляет, какая это бомба?

— Мой клиент, — Стиг усмехнулся, — достаточно образован и интеллигентен для такого понимания. Да и его жизненный опыт кое-чего стоит.

— Да, — Туал снял и протёр очки, — его опыту не позавидуешь. Но где там он смог добыть такой материал? Не представляю.

— Вы о моем клиенте или о нашем друге? — спросил Стиг.

Туал, Арпан и Кервин одновременно вскинули перед ним кулаки с оттопыренным большим пальцем в знак восхищения. Стиг изобразил поклон самодовольного артиста.

— Так как там наш друг? — спросил после недолгого молчания Арпан.

Стиг уже открыл рот, но Туал остановил его.

— Подождём Моорну.

— Шум будет большой, — сказал Кервин.

— Разумеется, — кивнул Стиг.

— Фитиль пушечного калибра, — ухмыльнулся Арпан.

— Фитиль? — изобразил непонимание Стиг.

Ему в три голоса стали объяснять, что называется в журналистской среде «фитилём» и каковы легенды о происхождении этого термина. Стиг слушал, проявляя самый живой интерес и задавая подходящие вопросы, когда разговор грозил затухнуть. И время пройдёт незаметнее, и ему, в самом деле, интересно. Раз он начинает заниматься проблемами этой среды, то знание профессионального жаргона, безусловно, необходимо.

Когда Моорна принесла готовый текст, мужчины с жаром обсуждали проблемы, уже весьма далекие от источника беседы.

Кервин взял переписанный Моорной текст, быстро просмотрел его и удивлённо вскинул брови, увидев подпись: Моорна скопировала получившийся вариант. «Никто», превращённое в «Некто».

— А что? — сразу сказал Туал. — Оригинально.

— Да, — согласился Арпан, — имеет смысл так и оставить.

— Хорошо, — Кервин надписал «в номер» и вышел.

Они слышали, как он разговаривал, обсуждая, что и куда сдвинуть, а что убрать и перенести в более поздние номера.

— Пойдёт в завтрашнем номере, — весело сказал он остальным, вернувшись в закуток, — сейчас уберём только и свалим. Тут рядом есть уютное местечко. Посидим, отпразднуем фитиль, а заодно ты нам и расскажешь.

Выписки Стига он вложил обратно в конверт, надписал его: «К статье о краже в Храме (науки)» и вложил в одну из своих громоздившихся на столе папок.

— Не потеряется? — усомнился Арпан.

— Никогда. Думаю, через два-три дня нам это понадобится. Стиг…

— Юридическая поддержка обеспечена, — кивнул Стиг.

— Отлично.

Кервин полез в нижний ящик своего стола, долго там копался, приговаривая, что она же должна быть тут, потом вспомнил, что засунул её в другое место, и начал рыться в шкафу. И, наконец, извлёк металлическую чашу на трёх ножках для ритуальных возжиганий, обязательную, как портрет Главы, принадлежность любой организации.

— Кервин… — изумилась Моорна.

— Правильно, — сразу понял Туал, — воздадим Огню Справедливому и избавимся от улики.

Кервин установил чашу у себя на столе, скомкал и положил в неё исписанные характерным мелким чётким почерком, как никто не умел в редакции, большие листы, явно вырванные из адвокатского блокнота, потому что на них красовались гриф Коллегии Адвокатов и личная надпечатка адвоката Стига Файрона, и поджёг их. Четверо мужчин и женщина встали, образовав тесный круг, и молча глядели на пламя, в котором обугливалась и превращалась в хрупкие чёрные комья статья их коллеги и друга, Гаора Юрда, а ныне раба номер триста-двадцать-один-дробь-ноль-ноль-семнадцать-шестьдесят-три, выбравшего своим псевдонимом страшное определение: «Никто».

Когда листы догорели, Кервин тщательно размял их в мельчайшую пыль и вышел вытряхнуть пепел и промыть чашу.

— Как он там? — спросила Моорна Стига.

— Кервин подал хорошую мысль, — улыбнулся Стиг, — посидим и поговорим спокойно.

— Да, — сказал, вернувшись, Кервин. — Стиг, у нас есть полпериода.

— Ну, за это время можно столько успеть! — рассмеялся Туал.

— Сколько бы ни было, всё наше, — весело ответил Арпан.

Стиг посмотрел на часы и кивнул.

— Полпериода приемлемо, и мне надо будет бежать.

— Нам тоже, — в тон ему ответил Кервин.

— Больше полупериода на личную жизнь редактор не даёт, — пожаловалась почти всерьёз Моорна.

— Что является безусловным нарушением трудового законодательства, если в вашем контракте не оговорены именно такие условия, — ответил ей Стиг.

— Хорошая идея, — сразу подхватил Кервин, — надо будет пересмотреть контракты с этой точки зрения.

— И оговорить в нём обязательность гонорара, — горячо согласился Арпан.

— Аванс ты получил, — возразил Кервин.

— Позавчера. А вчера уплатил за квартиру.

— И тебе хватило?! — бурно изумилась Моорна. — Завидую!

Под этот разговор они прошли сквозь редакцию и спустились в подвал. В доме тесно набились редакции и всевозможные мелкие конторы, и потому подвал был странной смесью цехов, складов и забегаловок, где с одинаковым успехом можно было поиграть в любые законные, полузаконные и незаконные игры с любыми ставками, основательно поесть, быстро перекусить, напиться, подраться и уладить ещё массу самых разнообразных дел. В том числе и посидеть тесной дружеской компанией, в которую никто и не попробует втереться без приглашения. Главное — не ошибиться с местом.

Все отлично понимали, что никаких подробностей поисков и организации встречи в рассказе Стига не будет, но это их особо и не интересовало. Главное — добыть информацию, а как? Это уже твоё дело, твоей изворотливости, сообразительности и прочего.

— Как он?

— Держится. Выглядит здоровым. Работает шофёром, — Стиг усмехнулся, — пропах бензином, оброс. Помните, каким он был тогда? А теперь борода, усы. Волосы до бровей, так что клейма не видно. Одет… по погоде. И практически неотличим от остальных… таких же.

— С его хозяином ты не общался?

— Зачем?

— Ну, попросить как-то изменить условия, скажем, в питании, — предложил Арпан.

— Он не выглядит голодающим. От сигарет он отказался, сказал, что рабу такие дорогие не положены и у него могут быть неприятности, если найдут при обыске.

— Его обыскивают? — ужаснулась Моорна. — Он в тюрьме?!

— Нет, — Стиг поправил очки, — это не тюрьма, но обыски и телесные наказания, как я понял из его слов, жизненная норма. Я попыталсядать ему гемов. Он взял немного мелочи, сказал, что купит себе в рабском ларьке еды и сигарет. Дело в том, что наша беседа заменила ему обед.

— А печенье?

Стиг не очень весело улыбнулся.

— Съел, пока мы беседовали. По той же причине: не положено, найдут при обыске — выпорют. Там, скажем так, своеобразная интерпретация правовых аксиом. Например, всё неположенное считается, как я понял, украденным независимо от источника приобретения.

Моорна молча покачала головой, в глазах у неё стояли слезы.

— Как он выдерживает это? — пожал плечами Арпан. — При его гордости, стремлении к независимости…

Стиг кивнул.

— Держится он великолепно.

Об истерике Гаора Стиг решил не говорить. Они помнят Гаора сильным. Пусть он останется таким и в его рассказе. И раз в поистине нечеловеческих условиях Друг сохранил разум, способность писать… Для этого нужны силы. Не мгновенное усилие, не вдохновенный порыв, а ежедневно, в каждый период, в каждую долю, в каждый миг… Ведь это — он не зря читал и перечитывал аккуратный, без единой помарки текст — это не могло быть импровизацией, это выверенная, многократно обдуманная, доведённая до совершенства работа. Нет, он голову под меч подставит в уверенности, что Гаор, тьфу ты, аггел копчёный, конечно, Друг, писал эту статью давно, переписывал, переделывал столько раз, что запомнил наизусть. А черновики… видимо, уничтожал каждый предыдущий вариант, не мог же он её целиком вот так держать в голове. Нет, это работа не дня, не декады, и даже не сезона. Понятно, что нервы стали ни к аггелу.

Кервин внимательно посмотрел на него.

— Что мы можем сейчас для него сделать, Стиг?

— Не дать пропасть впустую его труду, — ответил за Стига Туал. — Чтобы камень упал в воду, а не в болото. Чтобы пошли круги.

— Согласен, — кивнул Кервин. — Но это не камень, а бомба.

— Значит, надо использовать её взрыв с максимальной эффективностью, — сказал Стиг. — Закон не имеет обратной силы, судебные приговоры и решения юстиции не отменяются, значит, надо добиться новых законов, прекращающих действие судебных решений.

— Огонь нам в помощь, — усмехнулся Арпан.

— Огонь справедлив, — очень серьёзно сказал Туал, убеждённый атеист, зачастую шокирующий своим свободомыслием даже самых отъявленных радикалов.

Они подняли над столом стаканы, знаменуя принятое решение и конец передышки. У каждого было впереди ещё очень много дел и проблем.

Дамхар

Осень, 9 декада

Поздняя осень в Дамхаре — не самое лучшее время года. Затяжные дожди, ночные холода и заморозки, после которых дорога в ледяной корке, а для зимних шипованных шин ещё рано. Как-то очень тихо прошли проводы Небесного Огня на зимний покой. Ну, свозил он хозяев в храм на священнодействие, вечером долго мылись и парились в баньке, на рабской кухне ужинали опять пшёнкой, а потом долго пели протяжные негромкие песни, в которых он не понимал практически ни слова, и потому вёл мелодию голосом, без слов. Правда, к его удивлению, Джадд после ужина не ушёл сразу, как обычно, к себе в сарай, а остался за общим столом. И даже подпевал. Тоже без слов. Звать никого из родичей он не собирался. Одного раза ему хватило. Если только мать… но как её позовёшь? Она наверняка в Ирий-саду, а туда ни живым ходу нет, ни оттуда мёртвым. Ладно. Пусть там ей будет хорошо.

Гаор сидел на ступеньках крыльца рабской кухни и курил, разглядывая серебристо-серый от лунного света двор. Последнее время он часто так делал: когда все уже легли, выходил на крыльцо и курил в одиночку. Сигарет у него теперь было много: в рейсах брал по хозяйской карточке. С умом, конечно, не наглея, но чтоб на две-три штуки в день хватало. Обычно к нему почти сразу подходил Полкан и с шумным вздохом укладывался у его ног, часто придавливая ему носки сапог своей неожиданно тяжелой головой. Гаор уже давно не опасался его. Вообще всё стало так спокойно и просто…

Стукнула дверь сарайчика Джадда, и оттуда вышла Цветна. «Надо же?» — со спокойным равнодушием удивился Гаор. Здесь, как и у Сторрама, постоянных пар не было. Во всяком случае, держались все на людях, никак не выделяя кого-то из остальных. Только Лутошка считался сыном Красавы и звал её маткой, а Малуша дочкой Большухи. А так… к нему самому сколько раз приходили то Жданка, то Балуша, то Басёна, а Куконя уже с лета ночует с Тумаком, то она у него, то он у неё. А Джадд что, не человек, что ли? Вышел и Джадд, и стоя в дверях своего сарайчика, молча смотрел, как Цветна идёт через двор, поднимается на крыльцо — Гаор, давая ей пройти, слегка подвинулся — и скрывается в дверях рабской кухни, откуда можно было пройти в коридор с повалушами, где по одному и по двое спали рабы и рабыни. Лучше, чем в посёлке, где все в одной избе вповалку. Если большая семья, то и на полатях, и на лавках, и на лежанке, ночью если выйти приспичит, то как ни шагни, кого-нибудь да заденешь.

Джадд закурил, с таким же спокойствием оглядывая небо и двор. Иногда их взгляды встречались, и тогда оба, не отдавая себе в этом отчёта, почти одинаково усмехались.

Гаор подумал, что на фронте именно такие спокойные лунные ночи были самыми опасными. Ночная бомбёжка — то ещё удовольствие! А при луне даже осветительных ракет или бомб не нужно: и так всё как на ладони, оружие блестит, резкие тени разрушают любую маскировку. Похоже, об этом же подумал и Джадд, потому что, когда их взгляды в очередной раз встретились, Джадд показал ему на небо, точными скупыми движениями изобразил самолёт и летящую бомбу и сделал резкий отрицательный жест. Гаор с улыбкой кивнул. Они одновременно докурили и ушли каждый к себе.

Гаор осторожно, стараясь ни на что не налететь, прошёл в свою повалушу, разделся и лёг. Натянул одеяло. Занавески на окно он не делал, и лунный квадрат чётко лежал на полу. Мысленно открыл заветную папку и нашёл лист с незаконченной статьёй под условным пока названием «Серый коршун». А то ведь и в самом деле, видеть эти машины все видели, и не раз, но если «чёрный ворон» или «воронок» всем известен и даже в песнях воспет, то про эту и не знает никто, кого там везут, куда и зачем. И что такое, когда «серый коршун» въезжает в посёлок. Ведь для экономии бензина раз кого-то привезли, то кого-то и увезут. Очень редко, когда только привозят. И прячься, не прячься — найдут, подведут, взрослому заломят руки за спину и наденут наручники, ребёнка просто ударят, а бить «зелёные петлицы» умеют, сам видел, и запихнут в машину, и всё. Только и отвоют вечером. Старика смертной, а молодого угонной… Переводы песен давались ему туго. Писал-то он на ургорском, а песни эти знал уже на склавинском. Без них статья здорово проигрывала, значит, надо не записать ургорскими буквами склавинские слова, тут он уже приспособился, а именно перевести, чтобы и смысл был, и чтоб не набором слов, а именно песней. И здесь, как в той статье, о Седом, пробела не оставишь, чтоб кто-то другой его заполнил. Тут его никто заменить не сможет. И даже помочь. Значит, надо.

Почувствовав, что слова начинают путаться, и боясь потерять записанное, Гаор заложил лист в папку и завязал тесёмки. Всё, на сегодня хватит, пора и, в самом деле, спать.

Впереди что? По декадам — так уже девятая осени, ну да, грудень в серёдке, а там уже первая декада зимы, это студень, первый месяц зимы. Это езда по зимним дорогам, предновогодний завоз и на склады выдачи, и управляющим, и на блокпосты. Через два дня ему в очередной рейс. На склады, оттуда по посёлкам и блокпостам и домой. Ничего сверх особенного. Разве только если в заведении… стоп! — сердито оборвал он сам себя. Один раз Жук рискнул. Ну, так будь благодарен и этому, и не загадывай. Загад не бывает богат. И вообще, спи, встают-то здесь куда как раньше, чем у Сторрама и в армии.

Он заставлял себя, запрещал самому себе думать об уехавшей с Жуком статье. Ну, довёз её Жук, ну, принёс в «жёлтый дом», а там… Забраковали, не захотели связываться с родовитой сволочью, Жук не нашёл в архиве подтверждения, скажем, дело засекречено, раз касалось оружия, а тогда печатать точно нельзя: за клевету газету и закрыть могут, а у этой сволочи связи в Тихой Конторе, и тогда печатать его писанину — это против Конторы идти, и, да, там ещё Королевская Долина, а это — тот ещё зверь, враг очень серьёзный, а сволочь оттуда и, судя по имени, наследник, так что… Или просто не понравилось, как написано! Или посчитали мелким, незначащим, да… да мало ли что? Ведь всё может случиться, он-то теперь знает, что невозможного, невероятного нет.

Гаор резко повернулся набок, лицом к стене, натянул одеяло на голову. Хотя в повалуше и не холодно, не особо холодно, но он всегда любил заворачиваться с головой, ещё в училище, да нет, ещё до того, в Орртене. Чтоб хоть так остаться одному.

И всё же… как там, в Аргате? А то отправил статью… как гранату в болото запустил. Видал он в Алзоне. Чавкнет, проглотит, даже кругов нет, и жди, пока там на глубине рванёт. А бывало, что и взрыва не слышно, так, колыхнется чуть и всё, и никаких следов, будто и не было. Алзонские болота так не то что гранаты, а мины и бомбы глотали, и ни хрена. Надо бы с Большухой поговорить, попросить чуньки для дома, а то опять ноги мёрзнуть стали, все, входя, разуваются, не будет же он один в сапогах. И гребешок ему нужен, маленький, для бороды и усов. Смотри-ка, всё щетина да щетина на лице топорщилась, а тут под праздник его опять дёрнули в гардеробную хозяйскую форму гладить, и он себя в зеркале увидел. Даже не узнал сначала. Стоял дурак дураком и за лицо себя щупал. Ведь точно и получилось, как тогда Бурнаш ему говорил. «Молодой, ещё обрастешь». И оброс. И борода, и усы. Был бы один, разделся бы и тело осмотрел, но не при Белёне же с Милушей, да и хозяйка зайти может, не говоря уж про хозяина. Так только, когда лёг спать, потихоньку, стыдясь самого себя, ощупался. Похоже, и там… не волоски, и не пушок, а завитками. Ну и… а что, чем плохо? Не мешает же. Ну, там он, конечно, расчёсывать не собирается, а усы и бороду стоит. Здесь у всех мужиков по два гребня. Побольше — головной, и маленький частый для бороды и усов. Делает их Тумак, много не возьмёт, сигарет с десяток, не больше.

Он старался думать об этих пустяках: гребешке, чуньках, запасной паре белья, что стоит с собой в рейсы брать, а то, скажем, в посёлке в баньке попариться и чистое надеть — куда как хорошо. Инструментальный пояс-патронташ надорвался, надо его Джадду дать, тому это не в труд, два шва прихватить. Ему здесь жить, о здешнем и думать, а как там в Аргате… До Солнца высоко, до Аргата далёко… Нет, хватит об этом, пошли круги, не пошли… загад не бывает богат… не гневи Судьбу…

День шел за днём. Рейсы, отдых, всякие мелкие радости и неприятности. Гаор заставил себя не думать о статье и Аргате, и это почти получилось. Тем более что в один из дней хозяин, придя, по своему обыкновению, рано утром в рабскую кухню, среди прочих распоряжений выдал совершенно неожиданное:

— Рыжий!

— Да, хозяин, — привычно вскочил Гаор.

— Лутошка теперь с тобой будет. Хватит ему где попало болтаться. Пусть к делу приучается.

Гаор даже растерялся и не успел уточнить: ему учить Лутошку только автоделу или ещё чему, как хозяин уже ушёл. Так-то Лутошка к нему в гараж иногда заглядывал, но особого интереса не проявлял. Не сравнить с Гардом, хозяйским бастардом, у того аж уши от восторга дрожали, что дали с машиной повозиться. Даже Трёпка заскакивала в гараж чаще Лутошки и глазела, полуоткрыв рот и вылупив глаза. Но велено Лутошку учить, значит, будем из Лутошки делать автомеханика и шофёра, а заодно, — быстро соображал Гаор, доедая кашу, — и грамотного. И где же ему бумагу взять? Ручка у него теперь есть: он же все бумаги сам в рейсах заполняет и оформляет, держит её в бардачке, а учиться Лутошка будет в гараже, так что ручка без проблем, а бумага… ладно, придумает.

Из кухни они вышли вместе.

— Давай, сынок, — напутствовала Лутошку Красава, — учись как следовает. А то мастер серчать будет.

— Джадда не позовёт, — хохотнул Сивко, — сам ввалит.

— Ввалю, — согласился Гаор.

Лутошка шмыгнул носом и промолчал. Что мастер всегда с-под-руки учит — так не нами заведено, не нам и менять. А рука у Рыжего тяжёлая. Как-то летом хозяина не было, мужики вышли на зады и постыкались немного, а потом и сам на сам бились. Так Рыжий всем навтыкал, и видно было, что не в полную силу бьётся, удерживает кулак. И приёмы всякие хитрые знает и хоть в схватке, хоть на кулаках, хоть… вовсе непонятно как. Но по нему никто и не попал даже, а от него всем досталось, и сам на сам, и против двоих и троих… «Лучше бы этому выучиться», — вздохнул Лутошка. И тут же подумал, что раз он теперь в учениках у Рыжего, то ежели попросить хорошенько…

В гараже Гаор начал с того, что заставил Лутошку заучивать названия всяких инструментов, награждая за каждую ошибку подзатыльником или отшвыривая неправильно поданную железяку в дальний тёмный угол и тем заставляя её разыскивать. Лутошка сопел, пыхтел и очень старался.

К обеду он перестал путать, подавал требуемое быстро и правильно, и Гаор кивнул:

— Пойдёт.

— Рыжий, — сразу осмелел и заговорил о заветном Лутошка, — а ты меня драться научишь?

— А тебе зачем? — весело хмыкнул в ответ Гаор.

— А чтоб как ты. Как дал кому, так тот сразу брык и кранты. Ну, как ты летось.

— Когда? — не сразу понял Гаор, а вспомнив, засмеялся. — Ну, это ещё не кранты, так, размялся малость.

— А я тоже так хочу.

— А это мало ли кто чего хочет, — мрачно огрызнулся Гаор, вспомнив, как его предостерегали у Сторрама от таких уроков.

Здесь он даже гимнастикой не занимался. Только в рейсах выкраивал время, загонял фургон в лес к какой-нибудь подходящей полянке или прогалине подальше от чужих глаз и в своё удовольствие разминался и тянулся по полной программе. Благо — земля под ногами, не бетон, можно и броски, и перевороты отработать. Конечно, обзавестись спарринг-партнёром было бы совсем не плохо, но вот как на такие уроки хозяин посмотрит? Тут тебе и «кобыла», и поруб, и все прочие удовольствия будут…

Лутошка понял, что время выбрал для просьбы неподходящее, и благоразумно заткнулся. Тем более что от непривычных запахов бензина и масла у него разболелась голова. Гаор поглядел на его побледневшее и сразу осунувшееся лицо и погнал узнать об обеде и попросить у Большухи каких-нибудь тряпок на обтирку. Лутошка с радостью кинулся выполнять приказ.

К радостному изумлению Гаора, Лутошка принёс не что-нибудь, а… газету! Гаор даже остолбенел. А Лутошка, явно не понимая, в чём дело, неуверенно сказал:

— Во, Рыжий, Мать сказала, что тряпок бросовых нет, велела в ларе взять, грит, хозяин их на обтирку пользовал. Пойдёт?

Гаор перевёл дыхание и кивнул.

— Пойдёт, вон, положи пока.

— Ага. И на обед сказали идти уже.

Больше всего Гаору хотелось отправить Лутошку на обед или ещё куда далеко и надолго, а самому закрыться в гараже и читать. Пожелтевшую старую газету. Но… он заставил себя вспомнить, что жрать-то хочется. И вообще… не теряй головы, сержант, прикрой тылы и следи за флангами.

За обедом Красава сразу спросила его, как Лутошка-то?

— Нормально, обвыкнет, — ответил Гаор и усмехнулся, поглядев на всё ещё бледного Лутошку. — Ничего, пацан, это у тебя от запахов, привыкнешь, всё нормально будет.

— Дух в гараже тяжёлый, это верно, — кивнул Сизарь, — как ты, Рыжий, выдерживаешь?

— Привык, — пожал плечами Гаор и добавил: — Бывает и хуже.

— Быват, — согласились с ним.

А Тумак подвел итог.

— Кажин знат, что всяко быват.

Курить на дворе было уже холодно, и Большуха их из кухни гнать не стала. Лутошке курить не дозволялось, но он как подручный у Рыжего остался сидеть с мужиками и слушать их разговоры.

— А заодно и к дыму приучится, — хохотнул Лузга.

Гаор бы лучше время послеобеденного отдыха провёл в гараже, читая газету, но вот так нарушить заведённое он не мог: жить по Уставу его слишком рано и хорошо приучили. Как всеми заведено, так и действуй. Ну, ничего, главное — газета уже в гараже, и есть ларь, где лежат старые газеты, и их можно брать на всякие хозяйственные нужды. А вот чистую бумагу для письма… а аггел, ну и дурак же он! Гаор раздавил крошечный окурок в черепке, который специально для этого ставили мужикам на стол, и встал.

— Мать, а обёрточная бумага где?

— А пошто тебе? — спросила мывшая посуду Жданка.

А Большуха ответила:

— А там же. Всю бумагу, какая не нужна, туда складываем.

— Ага, — кивнул Гаор, проигнорировав вопрос Жданки. — Лутошка, айда. Где ларь-то?

Ларь для газет и ненужной бумаги стоял в коридоре, отделявшем рабскую половину от хозяйской. Длинный, с простой не запирающейся крышкой, что очень понравилось Гаору, внутри он был разгорожен на несколько отделений, по сортам. Гаор с вожделением посмотрел на связки старых газет и журналов и достал большой, сложенный в восемь раз лист почти белой бумаги из-под какой-то давнишней покупки. Хорошо, что Старшая Мать запаслива. Так, и вот этой серой и мятой возьмём. И хватит пока.

Лутошка ничего не понимал, но вопросов не задавал. И только в гараже открыл рот.

— Рыжий, а пошто ты?..

— Обтирать этой будешь, — Гаор дал ему обрывок серой бумаги, — она мягче.

— А…

— Увидишь, — пообещал Гаор. — Всё в дело пойдёт.

Обычно дверь гаража он закрывал, не любит он с неприкрытой спиной работать, но из-за Лутошки — с непривычки пацан и в обморок грохнуться может — оставил её открытой. И теперь, чтоб сделать задуманное, приходилось действовать с оглядкой. А аггел, опять же сам дурак, обысков-то тут нет, чего он приносит из повалуши в гараж или из гаража вынесет, никто не следит. Так что…

Так и вышло. Закончили работу они обычной уборкой. Заодно Лутошка учился мыть пол из шланга.

— Рыжий, — попробовал, правда, Лутошка высказаться, — это ж бабская работа.

— Что?! — изумился Гаор и влепил Лутошке такую оплеуху, что тот отлетел в угол гаража и, больно шлёпнувшись спиной о стену, сполз на пол и остался так сидеть, глядя на Гаора не так даже с ужасом, как с изумлением.

Гаор подошёл и встал над ним.

— Ты мужик или кто? — угрожающе тихо спросил Гаор.

Лутошка ошалело смотрел на него.

— Запомни, — продолжил Гаор, — есть одна бабская работа, что мужику не под силу. Рожать мы не можем. А остальное всё можем. Понял?

Лутошка молча кивнул.

— Тогда вставай и делай, что сказано. Вставай, я тебе не в полную силу вдарил.

Лутошка послушно встал на ноги.

Убрав в гараже и подготовив всё на завтра, чтоб если что, обе машины хоть сейчас на выезд, а если нет, то тоже есть чем заняться, Гаор взял газету и белую бумагу, выключил свет, и они пошли через двор к рабской кухне. Лутошка, шмыгая носом, плёлся за Гаором, не смея ни жаловаться, ни, тем более, протестовать.

Как все, разувшись у входа, Гаор прошёл в свою повалушу, положил газету и бумагу на тумбочку и вернулся на кухню, где Лутошка отмывался у рукомойника. Видно, он уже пожаловался Красаве, потому что та встретила Гаора сердито поджатыми губами. Он улыбнулся ей, уже зная, что и как скажет, если зайдёт речь о том, что он избил Лутошку, хотя и не считал свою оплеуху чрезмерным наказанием.

Мылся он, как всегда, долго и тщательно, отмывая въевшиеся в ладони масло и смазку. И как всегда Большуха его не торопила.

— Чо, Лутошка, — начал, к его удивлению, Сивко, — схлопотал?

— Это за что ты его так, Рыжий? — спросил Тумак.

«Ну, как всегда, — усмехнулся про себя Гаор, — все уже всё знают».

— За дело, — спокойно ответил он. — Чтоб на всю оставшуюся жизнь запомнил.

— Дитё он, — не выдержала Красава, — тебя-то небось…

— Меня не так ещё били, — перебил он её. — Нет, Мать, кто знает, что и как там будет, всё надо уметь.

— Так, — вдруг сказал Джадд. — Много уметь — долго жить.

— Точно, — обрадовался поддержке Гаор.

— Да не об том речь, — возразила Красава. — Учиться надоть, а бить-то так зачем?

— Мастер завсегда с-под-руки учит, — заступился за Гаора и Тумак.

— Не нами заведено, — кивнула Нянька, — не нам и менять.

И Красава замолчала, ограничившись тем, что всё мясо из своей миски выбрала и Лутошке переложила.

После ужина Гаор сходил в повалушу за белой бумагой, ножом и мешочком, в котором по-солдатски держал нитки и иголку, и сел к общему столу мастерить тетрадь и прописи. Мужики, оставшиеся за столом покурить и потрепаться, переглянулись. Удивились и пристраивавшиеся тут же с разным хозяйственным рукоделием женщины.

— Ух, ты, — высказался за всех Тумак. — Это чего ж такое?

— Тетрадь будет, — весело ответил Гаор. — Буду Лутошку грамоте учить.

Его заявление вызвало недоумённую и даже чуть испуганную тишину.

— Это как? — наконец выговорил Сизарь.

— А просто, — ответил Гаор.

Он говорил, не поднимая головы, сшивая нарезанные листы в тетрадь, будто это так, пустяк, лёгкий трёп.

— Раз его мне подручным дали, так чего ж нет?

— Ну, машина ладноть, — с сомнением сказала Балуша, — а энто-то зачем?

Гаор поднял голову и улыбнулся.

— А чтоб если до торгов дойдёт, чтоб у Лутошки первая категория была.

И снова тишина. Гаор вернулся к работе и стал сшивать вторую тетрадь.

— У тебя-то… какая? — спросил Тумак.

— Полная первая, — ответил Гаор, — а у тебя?

Тумак кивнул.

— Один-один-три. Меня, я помню, по ней продавали. И чо, любого выучить можешь?

— Грамоте? — уточнил Гаор. И пожал плечами. — Не знаю. Пока у Сторрама был, троих, да, троих точно, обучил. Но там без этого работать тяжело. Нужно на контейнерах надписи читать, индексы разбирать…

— Ну, Лутошка, — пыхнул дымом Чубарь, — свезло тебе. Будешь с первой категорией, тебя хозяин поберегёт, она дорогая.

— Ну, разве так, — вздохнула Красава, зашивавшая рубашку Сизаря. — Ты только не бей уж его так. Помороки отобьёшь, куды он тогда…

Этого слова Гаор не знал, но об общем смысле догадался и весело ответил.

— Дурить не будет, так не за что станет.

Лутошка вздохнул так горестно, что остальные рассмеялись. А Нянька как припечатала.

— Раз на пользу, так и давай.

Сшив тетради, Гаор вспомнил, что не захватил ручку из гаража, и досадливо ругнувшись, встал из-за стола.

— Ты это куды на ночь глядя намылился? — сразу спросила Нянька.

— За ручкой в гараж схожу, Старшая Мать, — ответил Гаор, натягивая на босу ногу сапоги.

Ночные хождения по двору не запрещались, но не одобрялись, как уже давно заметил Гаор. На ночь их, как в казарме, не запирали, ну так и наглеть нечего.

— По-быстрому давай, — нехотя разрешила Нянька.

Вместе с Гаором вышел и Джадд, который спал не со всеми, а в своём сарайчике, где у него стояла маленькая печка.

— Не мёрзнешь там? — спросил у него как-то Гаор.

Джадд мотнул в ответ головой и после паузы ответил:

— Своё нет холодно. Своё хорошо.

Гаор тогда понимающе кивнул. Отдельное жилье, своё и только своё — это, конечно, хорошо, но в гараж переселяться — это тоже дураком надо быть.

На дворе сыпал мелкий снег, и Гаор, вышедший без куртки, в одной рубашке, бросился к гаражу бегом, как по тревоге. Обрадованный неожиданным развлечением запрыгал вокруг него Полкан, едва не сбивая с ног.

— А чтоб тебя, псятина! — весело отпихнул его Гаор, вытаскивая щеколду.

Взяв из сумки, в которой он в рейсах держал накладные и бланки заказов, ручку, Гаор побежал обратно. Опять в сопровождении Полкана.

— Снег пошёл, — объявил он, ввалившись в восхитительно тёплую кухню.

— Ну и ладноть, — сказала Большуха, — завтра тёплого тебе достану.

— Поздно зима нонеча, — пыхнул дымом Тумак.

— А не скажи, — заспорил сразу Чубарь, — помнишь, хозяин тады раненый приезжал, тады аж за новогодье предзимье затянулось.

Под разговор, какие и когда были зимы, Гаор сделал первую страницу прописей, но поглядел на клюющего носом Лутошку и махнул рукой.

— Ладно, грамотой завтра займёмся.

— И то, — сразу согласилась Красава, — время-то позднее, спать пора.

Нянька кивнула, и все дружно стали вставать и собираться на ночь. Заснувшую в углу в обнимку с кошкой Малушу Большуха даже будить не стала, так и унесла на руках.

У себя в повалуше Гаор спрятал обе тетради, нож и мешочек в тумбочку, не спеша разделся до белья, лёг и взял газету. Наступило его долгожданное, вымоленное время. Хорошо, свет электрический и лампочка удачно под потолком — можно читать лёжа. Газета была старая, вернее, часть газеты, чуть ли ещё не военной поры, но он читал её с наслаждением, упиваясь не смыслом прочитанного, а самим процессом чтения. И тем, что может читать спокойно, никого и ничего не боясь. Не было такого, чтоб хозяин ночью на рабскую половину заявился и по повалушам пошёл, и свет он сам выключит. И… и наглеть тоже нечего. Гаор со вздохом сложил дважды прочитанный лист, положил его на тумбочку и встал выключить свет.

И уже лёжа в темноте, тихо засмеялся. Газеты на обтирку, а он сначала прочитает, а потом уже по назначению. Ну, житуха теперь будет… и помирать не надо! И сам себя одернул, засыпая: не радуйся — сглазишь!

Зима, 1 декада

Если бы не рейсы… Конечно, Лутошка старался, но три дня занятий, а потом Гаор в рейсе, и практически, начинай сначала. Конечно, он оставлял Лутошке задания. Написать сколько-то там строчек букв, но кто ж проверять будет? К его удивлению, все до одного рабы были неграмотны. У Сторрама худо-бедно, но буквы и цифры все различали, а здесь… только разве что устным счётом почти все владели. Но учить-то Лутошку хозяин ему приказал, а перекладывать свою работу на кого другого Гаор с детства не привык и всегда считал зазорным.

Зато в одном из рейсов ему опять-таки здорово повезло. Он завернул пообедать и заправить машину в одно из разбросанных по Дамхару заведений «Заезжай — не пожалеешь» и, загоняя фургон на заправку, увидел на скамейке забытую кем-то газету. Как бы невзначай, он поднял её и сунул в фургон на сиденье. Окрика не последовало. Отогнав фургон на стоянку, он пошёл обедать, а вернувшись в машину, так же небрежно, особо не прячась, сложил газету и сунул в бардачок, рассчитывая, что на выезде обыскивают его, а не машину.

Так и вышло. Его, как всегда, обыскали, небрежно охлопав по карманам, а в машину даже не заглянули. И отъехав подальше, он остановил фургон на обочине, достал газету и углубился в чтение. Газета оказалась местной, и прочитал он её действительно с интересом. Большинство упоминаемых имён ни о чём ему не говорило: управляющих посёлками он знал в лицо и по номерам посёлков, сержантов на блокпостах тоже, но названия были ему знакомы. Читая, он не забывал время от времени оглядываться и прислушиваться, чтобы при звуке приближающейся машины успеть убрать газету и притвориться, что у него… ну, мало ли что может быть в дороге. И в «вестях из столицы» — пёстрой смеси сплетен и пересказа официальных предписаний и распоряжений — прочитал, что скандал в «научных кругах» продолжается и даже обостряется. Неведомый ему местный журналист язвительно комментировал разгоревшуюся склоку о «кражах в храме науки»… Даже формулировка его?! Гаор перевёл дыхание и перечитал абзац, чувствуя, как к щекам приливает кровь, а губы сами по себе раздвигаются в глупой счастливой улыбке. Да, ошибки нет, круги пошли!!! Вот даже эта сволочь, Таррогайн, упомянут, без фамилии, правда, всё же Королевская Долина мстительна, а просто «наследник славного рода», но знающий поймёт, и что, дескать, по справедливости мины-тарровки должны носить совсем другое имя, что… что-что?! Патент на мины отозван и выплаты прекращены?! Вот это здорово! Ну, аггелы копчёные, горячими головнями траханные!

Гаор несколькими частыми вздохами выровнял дыхание, огляделся ещё раз и выпрыгнул из машины. И… была не была! — прошёлся по дороге гимнастическим колесом, выплёскивая движением переполнявшую его радость. Седому он вряд ли поможет, но эта сволочь своё получит! Как и было задумано! Молодец Жук, обещал — сделал! А теперь… а теперь подумай, как избавиться от газеты. А… а ни хрена! Довезёт в бардачке до дома, а там на обтирку и в печь. Блокпостов у него по маршруту здесь нет. Летом бы просто заночевал в лесу и сжёг бы её в костре — пожертвовал Огню — усмехнулся Гаор, усаживаясь в кабину и пряча газету в бардачок, а, когда снег уже лёг… никто не поверит, что он в здравом уме ночует под ёлкой у костра, когда аж два посёлка по маршруту. И давай в темпе, сержант, журналюга аггелов, выбьешься из графика — у хозяина гонорар не заржавеет.

Сверяясь с картой и прикидывая, где, на каком перегоне он компенсирует задержку, Гаор постарался выкинуть из головы всё, связанное со статьёй. Дело сделано, и хватит об этом. Спасибо матерям набольшим, Судьбе-Сестре, Жуку и всем из «жёлтого дома» и… и жаль, Седой никогда не узнает, что это было сделано. Но… будь доволен, что и это удалось и ты жив. Мог и спалиться.

Но до посёлка он ехал, улыбаясь, насвистывая и напевая самые озорные и «солёные» песни из своего армейского репертуара. И даже смерзающаяся на дороге ледяная корка не испортила ему настроение.

Поганое время — зима, хоть на фронте, хоть на дороге. Но когда ты сыт, в ватной «теляге» — стёганой армейской куртке, кирзовых крепких сапогах с байковыми портянками, то и пешком не замёрзнешь, а уж в тёплой кабине… и вообще, чему ты радуешься? А вот этому! Тёплой одежде, сытному обеду и предстоящей ночёвке в посёлке, где тебя и за стол посадят, и на постельку уложат, и ночью замёрзнуть не дадут! Какие ещё могут быть радости у раба-водилы? Вот именно! А ничего другого нет, и быть не может.

К въезду в посёлок он почти привёл себя — и голову, и морду — в порядок. И работа есть работа. Заказ большой, по двум накладным, и обе длиннющие, и надо не перепутать, всё выгрузить, проследить, чтобы управляющий с пьяными — до праздника ещё две декады, а чмырь уже хорош, и явно не первый день — покрасневшими глазами ничего не перепутал, и принять бланк заказа, здесь, хорошо, жена управляющего вмешалась.

— Да, госпожа. Всё будет сделано, госпожа.

И даже чаевые обломились. Совсем здорово!

А пока дошёл до отведённой ему старостой под ночлег избы, последние мысли о газете надёжно выветрились.

Аргат

Зима, 1 декада

Круги по воде. Они расходились медленно, но не угасая, а набирая силу и порождая новые.

Мало ли сенсаций печатают газеты?! Многие живут столько же, сколько сам газетный лист. День, ну, три, ну, максимум от силы декаду, а потом забываются, перекрываются новыми, не менее сенсационными статьями. И эта бы статья преспокойно канула бы в болото забвения, если бы… если бы внимания на неё не обратили те, кому она оказалась на руку для решения каких-то своих проблем.

— Вы читали?

— Признаться, нет, а что?

— Интересный казус для цивилиста.

— Вот как?

— И в чём тут проблема?

— Если открытие совершает раб, то кому принадлежит авторство?

— Простите, коллега, что вмешиваюсь, но раб-изобретатель? Вы не путаете?

Поблёскивая очками, Стиг Файрон с явной почтительностью и тщательно скрытой иронией слушает, как его старшие опытные коллеги начинают обсуждать действительно интересную проблему.

— Кервин, классный фитиль!

— Где ты его откопал?

Кервин подмигивает собеседникам и отвечает стандартным названием газетной рубрики.

— В редакцию пришло письмо.

— Не боишься Таррогайна?

— Смотри, если он потребует опровержения и компенсации…

— Ты прогоришь.

— Ну, пусть он сначала докажет клевету, а потом обсудим компенсацию.

— Кервин, на два слова.

Редактор крупного «декадника» отводит его в угол общего зала Клуба Журналистов.

— Ты не против, если мои парни попробуют покопаться в прошлом?

— Чьём?

— Таррогайна, разумеется.

Кервин искренне улыбается.

— Конечно, нет.

Конечно, он не против: здесь куда большие возможности. И чем больше грязи и подлости в прошлом Крайнтира Таррогайна откопают и опубликуют, тем легче будет Стигу. И им всем в борьбе за Гаора. Освободить одного раба невозможно. Ни один закон не предусматривает такой возможности. Значит, надо отменить рабство. Полностью. Дать свободу всем, а значит, и Гаору. Нельзя воскресить убитого, значит, надо покарать убийцу.

— Читали?

— Да. Чудовищно!

— Да, коллеги, я никогда не считал Таррогайна… серьёзным учёным, но что он настолько непорядочен…

— Надо поставить вопрос его членства в Академии.

— Да, разумеется.

— И в Союзе Изобретателей.

— Уже.

— Да, и обязательно послать ему уведомление, что его посещения нашего Клуба нежелательны.

— Во избежание эксцессов.

— Да, молодёжь возмущена.

— Значит, решено. Как он появится, свистим.

— А потом?

— Смотрим по обстановке.

— Вам лишь бы поскандалить.

— Теперь у нас не повод, а причина.

— Ну да, если воры читают лекции, то…

— То деканат к аггелам!

— Но начнём с него. А деканат потом.

— Не учи!

Солидный заставленный книжными шкафами кабинет. В углу кульман со шторкой, прикрывающей незаконченный чертёж от чужих глаз. И солидная неторопливая беседа двух специалистов. Крупного теоретика и крупного журналиста, специализирующегося на проблемах науки.

— Разумеется, я помню Яунтера Крайгона. Мы вместе начинали, ещё в Политехнической Академии. Он и тогда выделялся. Многие считали его по-настоящему талантливым.

Хозяин кабинета говорит не спеша, обдумывая каждую фразу, не из страха, а из стремления к предельной точности.

— Вы сразу поверили, что Таррогайн мог…

— Да! — на мгновение выдержка изменяет хозяину кабинета. — Он бездарен и завистлив. Это соединение неизбежно порождает подлость! Совершённое им… хуже, чем просто плагиат.

— Обокрасть беззащитного?

— Нет, это ещё хуже.

В одной из множества «курилок» Дома-на-Холме ровный шум множества голосов, небрежный, но могущий повлечь весьма серьёзные последствия, трёп соратников и сослуживцев. Здесь, в отличие от кабинетов, всё попросту, без чинов.

— Привет.

— Привет. Чего тебя не видно?

— Да шум поднялся.

— Вот как? — удивился Венн Арм. — С чего вдруг? У тебя ж тихие клиенты.

— А сейчас, — собеседник и сослуживец Венна хохочет, — им как перца в задницы засунули. Такая каша заварилась. Представляешь, есть такой Таррогайн, обычное завистливое дерьмо из Королевской Долины, но с претензиями, и его поймали на присвоении чужого открытия. А клиентура у меня психованная, им на ордена и прочие блага плевать, было бы чем писать и на чём писать. А из отличий их одно волнует: вписать своё имя в скрижали науки! А тут… словом, долго рассказывать, но интересно стало. А заварила всю кашу одна газетёнка. Если ты сейчас не занят, дам подборку.

— Давай, у меня окно сейчас.

— Почитай, обхохочешься!

У себя в кабинете Венн открыл папку и быстро пролистал аккуратно подобранные вырезки. Прочитал. Удивлённо присвистнул и стал читать заново, хотя смысл уяснил сразу.

Однако… прямо как по заказу. Рабство как преступное разбазаривание ресурсов. Прежде всего, человеческих. Разумеется, этих слов нет, но если не дать угаснуть, то неизбежен именно этот вывод. Таррогайн… семья старая, родовитая, из Королевской Долины, но, как многие там, на грани вырождения. Кичится своей честностью. А тут наследник главы рода пойман на таком, мягко говоря, неприглядном деянии. Нет, прикрывать этого дурака никто не будет. Так что пусть учёный мир его спокойно кушает. А второго… Крайгона… если он жив, его надо использовать. А так-то этот материал должен заинтересовать…

Венн набрал номер внутренней связи.

— Привет, Пузанчик, как твои дела с Оазисом? Зайди, у меня кое-что для тебя есть. Сочтёмся.

Положив трубку, Венн снова просмотрел папку. Скопировать? Да нет, всё-таки это не его сектор, разве только… исходную статью. Что-то у него мелькнуло, когда он её читал. Даже лучше не копировать статью, а выписать выходные данные и заняться этим отдельно. А шумиха пусть себе продолжается. Никто не знает будущего, что где и как отзовётся, какие ещё камушки в мозаику лягут.

«Беседа у костра», «костровой разговор» — давняя традиция. Правда, вместо ночного простора вокруг стены небогатого, но «приличного» семейного «гнезда», вместо костра маленькая плитка с кофейником, но это именно тот разговор и те отношения родичей не по крови, хотя и оно отдалённо, но есть, а по общей судьбе, давней, многократно проверенной дружбе, единству мыслей.

— Ещё кофе?

— Давай. Я ведь помню их, обоих. И Яунтера, и эту сволочь. А ты?

— Я тогда «зеленью» ещё был, только-только начинал. Нет, Таррогайна я, конечно, встречал и даже общался. Надутая самодовольная скотина.

— И бездарная!

— Да, за два дневных перехода (55 км.) и видно, и понятно. Пока молчит, ещё сойдет за умного, а откроет рот… Я никогда не мог понять, как такая скотина могла совершить такие открытия.

— Теперь понял?

— Ещё бы. Знаешь, когда я прочёл эту статью, то пошёл в нашу библиотеку и проверил.

— Библиографию?

— Ну конечно. И точно. Полное совпадение с датами в статье. Ни до, ни после ни одной самостоятельной работы, только соавторство. А последние лет уже шесть и соавторства нет, живёт старыми заслугами.

— А заслуга в том, что совершил убийство.

— Ну, ты уж слишком.

— А разве нет? Рабство — та же смерть. Не представляю Яунтера рабом.

— А Таррогайна?

— Что?

— А то самое! Я сейчас подумал. Ты прав. Это было убийство! Сознательное, как говорят юристы, умышленное, с корыстной целью, а за такое… да самому Таррогайну положено наказание.

— Рабство по приговору?

— Да, за убийство… у меня есть брат-бастард, он юрист, попробую связаться с ним. Королевская Долина, вроде бы, неподсудна, но… а вдруг!

— Точно, проконсультируйся. А то мои студенты собираются коллективно бить морду этой сволочи, а если можно по закону отправить его туда же, куда он Яунтера загнал…

— То мордобой и не понадобится. Идея!

Круги по воде…

Дамхар

Зима, 3 декада

Как Гаор и предполагал, предпраздничная декада была хлопотной, суетливой и суматошной. Но, в основном, хлопоты оказались приятными. Во всяком случае, на «кобыле» ездить не пришлось, а пара оплеух не в счёт.

Едва он вернулся из очередного рейса, как сразу началась предпраздничная суета. То вези хозяйку за покупками, то езжай за ёлкой в специальный питомник, то срочно чини купленный по каталогу холодильник, а у того вилка к розетке не подходит, и энергоёмкость такая, что вся проводка полететь может. К удивлению Гаора, Джадд разбирался не только в обуви, но и в электричестве. Хотя… артиллерист… вполне возможно. И вдвоём они фактически заново сделали всю проводку. Лутошка был на подхвате. Конечно, мальчишка, чуть ли не впервые попав в господские комнаты, сразу отвалил челюсть от изумления, глазел по сторонам и ни хрена не слышал. Да так, что Гаору пришлось почти каждое распоряжение предварять подзатыльником: громко ругаться было нельзя. Милуша успела ему шепнуть, что хозяйка сильно сердится, когда ругань слышит. Только сделали это, только он заметил, в какую кладовку остатки провода сложили и что там явно от телефонного провода обрезок найдётся, и стал прикидывать, как ему подкатиться к Старшей Матери и выпросить его себе на поделки, да в фургоне оплётку на руль сделать, чтоб руки не скользили, как опять…

— Рыжий!

— Да, хозяин!

— Готовь легковушку, через период выезжаем.

— Да, хозяин!

— И чтоб в приличном виде был!

Гаор изумлённо уставился на хозяина и тут же получил лёгкую оплеуху.

— Форма одежды парадная! Понял?

— Да, хозяин, — гаркнул Гаор, совершенно не представляя, как выглядит парадная форма в рабском варианте.

— Пшёл! — отпустил его хозяин.

Период на всё про всё. Ну, легковушка у него и так в порядке. А вот себя привести в парадно-приличный вид — это как? Аггел, хуже нет, когда Устава не знаешь. И он бросился к Няньке.

— Старшая Мать, хозяин велел по-парадному. Это как?

— Рубашку смени, лохмы расчеши, — Нянька строго оглядела его. — На чём едете?

— На легковушке.

Нянька кивнула.

— Вот он, значит, куда собрался. Ну, в удачу ему. Идём, куртку тебе другую дам.

Нянька привела его в коридор, где стоял ларь с газетами, и из одного из шкафов достала старую, умеренно потёртую, но вполне крепкую кожаную куртку.

— Ну-ка прикинь.

Куртка оказалась впору, и Нянька удовлетворённо кивнула.

— Сапоги бы ещё сменить, да нету кожаных на тебя. Ну, так ботинки начисти как следовает. В кирзачах не садись. Гуталин у Джадда возьми, у него есть.

— Понял, Старшая Мать, — весело ответил Гаор, очень довольный тем, что всё так легко и просто уладилось.

И через период он въехал на «чистый» двор, остановил машину у крыльца, вышел и встал рядом. Машина сверкает, на нём начищенные до блеска ботинки, чистая рубашка и кожаная куртка, заодно Большуха ему и новые штаны дала, не «порты», а брюки, и он даже их на стрелку отгладил. Кудри, борода и усы расчёсаны. Полный парад, генеральский смотр!

Хозяин удовлетворённо кивнул, оглядев его и машину.

— Сейчас к Байгуру, — распорядился хозяин, усаживаясь на заднее сиденье.

— Да, хозяин, к Байгуру, — бодро гаркнул Гаор, выводя машину на улицу.

Он уже знал, что Байгур — это местный Сторрам. Магазин совсем не дешёвый и знаменитый на весь Дамхар. Значит, надо понимать, за подарками. А оттуда куда? Хозяин тоже при параде, но в штатском. А когда он его возил на встречу с однополчанами — было дело летом — то хозяин был при армейском параде, в капитанской форме со всеми орденами и с общевойсковыми петлицами, но без указания рода войск. Интересно, конечно: ордена боевые, а род не указан. Таких подразделений в армии немного. Прокуратура, интендантство, трофейщики, ну, и костровая служба, что трупы собирают на погребальные костры, хотя, нет, те хоть и в армейской форме, но под Храмом ходят и всегда с ними храмовник. А остальные свой род обязательно выставляют, знаки различия могут снять, даже награды, но пушечку, танк, или ещё что оставят, он своих пехотных тоже не стыдился. Что еще? ГРУ? Разведка-контрразведка? Но… а вот тут, осади, сдай назад и не суйся, не твоё это дело. Надрызгался тогда хозяин классически, в лучших армейских традициях. А сейчас что будет?

За этими размышлениями Гаор доехал до магазина и поставил машину на стоянку.

— Жди здесь, — бросил ему хозяин, выбираясь из машины.

— Да, хозяин, — привычно бездумно ответил в хозяйскую спину Гаор,откидываясь на спинку сиденья.

Будто он где-то в другом месте может ждать, а не в машине. Соседние машины пусты или со свободными шофёрами, так что ни поболтать, ни перемигнуться не с кем. Но ждать пришлось недолго. Вскоре хозяин появился, а за ним две девчонки-рабыни в оранжевых с эмблемами Байгура комбинезонах везли нагруженную нарядными коробками и пакетами тележку. Однако… Гаор вышел помочь уложить покупки в багажник и в толкотне успел по-быстрому лапнуться с ними. Хозяин дал девчонкам чаевых, кивком усадил его за руль и, когда они отъехали, хмыкнул:

— Умеешь ты, котяра, по-быстрому.

Гаор позволил себе ухмыльнуться в ответ. Котярой хозяин его назвал в одном из первых, ещё совместных рейсов. Когда из-за чего-то он заночевал в фургоне. Ночью к нему поскреблись, и он впустил эту шалую бабёнку. Что фургон отлично просматривается из окна гостевой спальни, он не подумал, и хозяин увидел, как он на рассвете выпускал ночную гостью. Тогда обошлось лёгкой оплеухой за помятые мешки с мукой.

— В Клумбочку, — распорядился хозяин.

На карте этого названия не было, и Гаор изумлённо обернулся к хозяину. Рассмеявшись его удивлению, хозяин назвал официальную версию. Гаор кивнул и достал карту.

— Гони.

— Да, хозяин, — ответил Гаор, выруливая на шоссе.

Название, а не номер, но на карте отмечен посёлком, а не городом. Значит, посёлок, но свободных, посёлок полукровок. Ему уже случалось проезжать через такие. И после двух раз он предпочитал дать крюк, получить «горячих» за перерасход бензина, но не видеть обшарпанных домов, спящих под покосившимися заборами пьяных, стаек ребятни, забрасывавшей его камнями с радостными криками: «Дикарь! Волосатик!» — и с ещё неумелой по-детски руганью, стоявших вдоль дороги девчонок в линялых подчёркнуто обтягивающих с разрезами и вырезами платьишках, презрительно воротивших нос от машины с рабом за рулём. Видел он такие посёлки и раньше, и на летних учениях, и в прифронтовой полосе, и целыми, и сожжёнными то ли айгринскими бомбёжками, то ли зачистками, хрен там разберёшь, кто кого и за что. И знал, что и сам до пяти лет жил в таком. Во всяком случае, то немногое, что он помнил о своей жизни до Орртена, было таким же. И чего там хозяину понадобилось? Да ещё с покупками от Байгура. И при полном параде зачем?! Но его дело рабское. Делай, что велено, и не вякай.

Доехали быстро. Но Клумбочка если и была посёлком полукровок, то весьма… респектабельным, вспомнил Гаор нужное слово. Дома с палисадничками за аккуратными заборами, дорога и съезды к домам разметены, в окнах домов нарядные ёлки…

— Сюда.

— Да, хозяин.

Гаор послушно остановил машину у одного из домиков, ничем не выделявшегося из остальных.

Хозяин велел ему достать из багажника часть пакетов и коробок и нести за ним. Гаор, уже догадываясь, кому предназначены коробка с игрушечной железной дорогой, большой плюшевый тигр и пёстрый мяч, а кому пакеты с чем-то мягким, похоже, одеждой, и нарядный футляр маникюрного набора, угрюмо шёл следом.

Догадался он правильно. В нарядно убранной гостиной с елкой и гирляндами хозяин расцеловался с молодой женщиной, поднял на руки, подбросил и поймал четырёхлетнего мальчишку. Ахи, охи, восторги по поводу подарков… Гаор молча подавал требуемое, снимая обёртки и вынимая из пакетов.

Больше всего он хотел, чтобы его отпустили в машину. Вообще, на хрена он нужен в такой поездке? Навестил бы хозяин своего бастарда и без него.

— Ступай в машину и жди там, — словно догадался о его переживаниях хозяин.

— Да, хозяин, — выдохнул Гаор, спеша убраться из этой… идиллии.

На улице было тихо и спокойно, как всегда в снегопад. И ни одного прохожего. Все по домам, готовятся к празднику. А детей нет… ну да, время обеденное. В багажнике ещё пакеты и коробки. «Видно, сейчас к другому бастарду поедем», — мрачно подумал Гаор. Садиться в машину он не стал: раз предстоит и дальше ехать, лучше постоять, чтоб хоть немного размять мышцы. Ну и для чего он чистился, расчёсывался? «А на что ты рассчитывал?» — тут же спросил он сам себя. Вола зачем на свадьбу зовут? То-то.

Хозяин вернулся довольный, раскрасневшийся и с лёгким, но вполне ощутимым запахом спиртного.

— Поехали.

— Да, хозяин, — занял Гаор своё место за рулем.

К его удивлению, хозяин положил на заднее сиденье какой-то сверток, а сам сел рядом с ним.

— Держи, чтоб не оголодал.

Гаор взял ещё тёплый мягкий пирожок.

— Спасибо, хозяин.

Пирожок был тёплый, с мясом, сочный… Не обед, конечно, но и на том спасибо.

— А теперь в Светлый Ключ.

— Да, хозяин, Светлый Ключ.

Светлый Ключ значился на карте также посёлком. «Интересно, у хозяина только в Дамхаре бастарды или придётся в Аргат ехать?» — мысленно пошутил Гаор, стараясь этим себя успокоить. Конечно, ни Ридург Коррант, ни эта женщина, ни тем более радостно визжащий при виде подарков мальчишка никак не виноваты в произошедшем тогда в том оставшемся для него безымянном посёлке. Но… но обидно. Что именно ему в отцы досталась эта холодная сволочь, змеюка, гад ползучий. Да, отомстить он никак не может сейчас и не сможет никогда, и утешаться можно только одним: у Огня встретимся. Так никто не знает, что там и как там, у Огня, будет, и на чьей стороне окажется Огонь, гад-то чистокровный ургор, а он — полукровка. Да, матери набольшие за него, а там… нет, аггел, куда-то не туда мысли едут.

Гаор недовольно тряхнул головой, отгоняя ненужные мысли, покосился на хозяина. Сыт, вполпьяна, доволен собой и жизнью, ну и… ну и хрен с ним!

Светлый Ключ оказался маленьким городком или большим посёлком. К нужному дому подъехали уже в сумерках. И снова Гаор забрал из багажника указанные пакеты и коробки и вслед за хозяином поднялся на крыльцо.

Детей здесь не было, а хозяина встретила в гостиной женщина, очень похожая на Гарда. Объятия, поцелуи, вручение подарков. «Надо же, — удивился Гаор, подавая хозяину пакет с платьем, — бастарду сколько лет, а он все ещё его матери подарки привозит». Неужели любит? Или ещё одного бастарда решил с ней заделать?

— Спасибо, милый, ты как всегда неподражаем, — женщина поцеловала довольно улыбающегося Ридурга. — От ужина ты не откажешься.

— И тоже как всегда, — рассмеялся Ридург.

— Тогда я распоряжусь. Пушинка, — позвала она, не повышая голоса, но уже совершенно другим, властным, «хозяйским» тоном.

— Да, хозяйка, — откликнулся молодой женский голос.

Гаор невольно насторожился: похоже, и ему сейчас отломится.

В гостиную вошла молодая миловидная черноглазая женщина в «господском» платье. Светлые волосы подобраны и уложены красивым пучком, открывая лоб с синим кружком клейма, глубокий вырез нарядного платья не скрывает ошейника.

— Пушинка, стол готов?

— Да, хозяйка.

— Хорошо. Тогда возьми его, — госпожа небрежным, но не обидным кивком показала на Гаора, — накорми там, ну и… — она улыбнулась.

— Сделаю, хозяйка, — Пушинка ласково посмотрела на Гаора.

— Ну, здесь он не растеряется, — хмыкнул Ридург. — Ступай, Рыжий. Машину только закрой от греха. Я позову.

— Да, хозяин, — с искренней радостью от предвкушения обеда и небольшого отдыха гаркнул Гаор.

— Пошли, — поманила его за собой Пушинка.

И Гаор не удержался от маленького невинного озорства: щелкнув каблуками, чётко развернулся по-строевому и вышел почти церемониальным шагом.

В прихожей Пушинка сразу обняла его. Гаор благодарно прижал её к себе, но тут же отпустил со словами:

— Я машину только закрою.

— Я подожду, — кивнула Пушинка.

Гаор пулей вылетел за дверь, скатился с крыльца и подбежал к машине. Окна, багажник, двери, ключи с собой. И бегом обратно. И сколько б ни было — это его.

Пушинка, как и обещала, ждала его в прихожей, расправляя на вешалке хозяйкину шубу.

Из-за закрытой двери смутно доносилась музыка. Радио или проигрыватель — понял Гаор, обнимая Пушинку. Она тихо засмеялась, прижимаясь к нему высокой упругой грудью.

— А есть не хочешь? — тихо спросила она.

— А я всего хочу, — также тихо ответно засмеялся Гаор.

— Ну, так всё тебе и будет, пошли.

Она привела его на кухню, где у большой плиты хозяйничала немолодая рабыня в скрывавшем волосы белом платке, тёмном платье и глухом белом фартуке.

— Ай да молодец, — встретила она Гаора, — ты откуда ж такой рыжий будешь?

— Я и есть Рыжий, — засмеялся Гаор, — мир дому и всем в доме, Мать.

— И тебе мир. Ну, раз ты такой уважительный, то и накормим тебя со всем уважением. Милка, подай полотенце чистое, чего зеваешь. А куртку, молодец, ты сними, тепло у нас.

Семилетняя Милка, черноглазая и черноволосая, неуловимо схожая с Пушинкой и одетая по-нарядному, но в фартуке, подала ему белоснежное полотенце и забрала его куртку.

Так вкусно и обильно его ещё нигде не кормили. Да на фарфоровой «господской» посуде. А Мать, Милка и Пушинка втроём ухаживали за ним, как за дорогим и долгожданным гостем. И как заведено, как в сказках сказывают, приступили с расспросами, поставив перед ним тяжёлую стеклянную пепельницу, только когда он поел и закурил. Его хозяина они называли попросту капитаном, а по нескольким обмолвкам Гаор понял, что Мать жила вместе с хозяйкой в капитанском доме, когда ждали рождения сына-наследника. Узнав, что Гаор обращённый, сначала даже не поверили.

— Это ж как так? Ты же совсем нашенский.

Гаор приподнял волосы надо лбом, показав в доказательство своих слов клеймо.

— И за что ж тебе такое? — ужаснулась Мать.

Гаор невольно помрачнел.

— Я бастард. Меня отец продал, — с привычной угрюмостью ответил он. — Наследник в карты проигрался, вот меня и… — он оборвал фразу.

— Матери-владычицы, — Пушинка смотрела на него с ужасом и жалостью. — Как же так?

— Это чтоб отец за-ради монет и кровь свою не пожалел, — покачала головой Мать. — Да разве ж бывает такое?

— Значит, бывает, — заставил себя усмехнуться Гаор.

— А мать-то твоя, она-то что…

— Меня как в пять лет забрали у неё, так я её больше и не видел, — Гаор раздавил в пепельнице окурок. — И помнить запретили. Я даже имени её не знаю.

Вроде он к таким разговорам уже должен был привыкнуть, а всё равно каждый раз как заново его прямо по сердцу било. И почувствовав это, Мать и Пушинка повели разговор уже о другом. В каких посёлках он бывал, да кого видел, может, о знакомых или родичах узнать придётся. Гаор успокоился, даже забалагурил. Пушинка и Мать охотно смеялись его шуткам. А потом Пушинка посмотрела на Милку, слушавшую его с раскрытым ртом.

— Ну-ка, слетай, посмотри, как там.

— Ага, — выметнулась из кухни Милка.

Вернулась она почти сразу и от двери кивнула Пушинке, подмигивая сразу обеими глазами. Пушинка рассмеялась и встала.

— Пошли, Рыжий. Хоть час, да наш. Так, Мать?

— А чего ж нет, — ответила Мать, убирая посуду со стола, — пока кровь молодая, пусть себе играет. По доброму-то согласию да в общее удовольствие куда как хорошо.

— Спасибо, Мать, — встал и Гаор.

Из кухни по маленькому коридорчику Пушинка провела его в комнату с тремя кроватями.

— Так вы втроём тут? — удивился Гаор.

— Ничо, — засмеялась Пушинка, — задёрнемся, раз ты стеснительный.

Только тут он увидел, что угловая кровать отделяется от комнаты цветастой занавеской.

— Задёрни, — кивнул он.

Она пожала плечами, но задернула занавеску. И тогда он обнял её и стал целовать в лицо, в грудь в вырезе платья. Она тихо рассмеялась, обнимая его за голову и прижимая его лицо к своей груди.

Они раздевали друг друга, смеясь и целуясь, так спокойно, будто у них впереди и впрямь… времени не считано. А когда и как она сняла с кровати пёстрое, сшитое из разноцветных лоскутков покрывало и откинула толстое стеганое одеяло, он даже как-то не заметил.

Занавеска не доходила до потолка, и света хватало. А он… он за эти годы так толком ни разу и не видел тех женщин, с которыми был близок. В вещевой у Сторрама, в фургоне, в ночной избе, в своей повалуше… всегда ночью или в темноте. А здесь… Гаор даже на мгновение отстранился от Пушинки, разглядывая её так, будто в жизни голой женщины не видел. Она рассмеялась.

— Ну, давай и я на тебя погляжу. Ишь ты, ладный какой. И чего стеснялся?

Гаор невольно покраснел, и Пушинка, всё ещё смеясь, порывисто притянула его к себе. Здесь было так тесно, что или падай на пол, или на кровать. Пружины весело звякнули под двойной тяжестью. На мгновение он испугался, но Пушинка опять засмеялась, колыхаясь под ним грудью и животом, и ему стало уже совсем ни до чего…

Потом они лежали, отдыхая, и Пушинка ласково трепала его волосы, перебирая кудри.

— Жаркий ты, горячий.

— А ты сладкая, — повернул он к ней голову так, чтобы её ладонь скользнула по его лицу.

— Понравилось никак? — засмеялась Пушинка.

— Ага, — искренне согласился он.

Стукнула, открываясь дверь, тяжелые шаги, и негромкий голос Матери.

— Спите себе, тама до утра теперь.

Гаор негромко рассмеялся.

— Спасибо, Мать, — ответила Пушинка и, откинув одеяло, села. — Давай, сложу твоё, чтоб не помялось зря.

— Мм-м, — согласился Гаор.

Сквозь неудержимо накатывающую дремоту он слышал, как Пушинка собирала и куда-то относила его вещи и своё платье, как о чём-то говорила с Милкой и Матерью, но слова доходили смутно, оставаясь непонятными. Вот, вроде по шумам судя, легли и Мать с Милкой. Что, так поздно уже? А как бы ни было. От подушки тонко, еле ощутимо пахнет травами, будто набита ими, запах горьковатый и приятный, вот щёлкнул выключатель, и веками он ощутил темноту, чуть слышно звякнули кольца занавески.

— А то душно будет, — тихо сказал совсем рядом голос Пушинки.

Не раскрывая глаз, он протянул навстречу её голосу руки.

— Иди сюда.

— А куда же я денусь, — ответила она очень серьёзно.

От мягких тонких волос Пушинки так же пахло травами и летом, и он зарывался в её волосы лицом и ладонями. И было так странно, приятно странно ощущать её руки в своих волосах, на своём лице и теле. Ну да, щетины-то теперь у него нет, не колется нигде. И почему-то он совсем не беспокоился, что скрип и звяканье пружин побеспокоят Мать и Милку, что кто-то из них увидит его, занавеска-то отдёрнута, а ему… когда не насильно, не обманом и не за гемы — пришла вдруг необычно чёткая законченная фраза — греха нет и стыда нет…

Посреди ночи Гаор проснулся, оттого что вдруг пересохло в горле, и стал осторожно выпутываться из одеяла.

— Ты чего? — сонно спросила Пушинка.

— Пить хочу.

— Лежи, я принесу. А то ещё налетишь на что, перебудишь всех.

Замечание было резонным, и он остался лежать. Пушинка, еле слышно шлёпая босыми ногами — видно, за лёгкий шаг и прозвали так, подумал Гаор, а так-то она увесистая, есть за что подержаться — принесла ему в толстой фаянсовой кружке холодного щиплющего язык кваса. Квас — питьё летнее, это он уже знал хорошо. Зимой-то откуда?

— Откуда такой? — спросил Гаор, переводя дыхание между глотками.

— Мать варит, — ответила Пушинка. — У нас не переводится. Твой тоже его любит. Как приедет, так мы на ночь им в спальню целый кувшин ставим, а к утру пустой. Ещё?

— Нет, спасибо, — вернул ей Гаор кружку. — Давай, ложись.

— Экий ты скорый, — засмеялась Пушинка, — подождёшь, пока кружку отнесу.

Забрала кружку и ушла. Гаор ждал её, приподнявшись на локте и вглядываясь в тёплую спокойную темноту.

Пушинки не было долго. Или ему только так показалось? Но когда он внезапно ощутил её рядом с собой, у него вырвалось:

— Я уж заждался тебя.

Она засмеялась, погладила его по лицу и легонько толкнула в плечо.

— Подвинься.

— А зачем? — Гаор ловко перехватил её и уложил на себя. — А если так?

— А хоть и этак, — рассмеялась она, — экий ты выдумщик.

— А я ещё и по другому-всякому могу.

— И за одну-то ночку всё перепробовать думашь? — смеялась Пушинка, выгибаясь под его ударами.

— А что, — вдруг вырвалось у него, — у нас ещё ночь будет?

Он тут же пожалел о сказанном, но Пушинка ответила просто и рассудительно.

— Так твой-то ещё не раз приедет. А ему, чтоб выпить спокойно, ты за рулём нужен.

И Гаор вынужденно кивнул. Да, только на это у него теперь надежда. Чтоб хозяин ездил к своей… матери своего бастарда и брал его водилой. А по-другому не видать ему больше Пушинки. Так сколько отпущено ему, столько и его…

…Утром, когда Пушинка, осторожно разомкнув кольцо его рук, вылезла из-под одеяла, Гаор не проснулся. Только вздохнул и перекатился на спину. Пушинка укрыла его, проведя руками по его сильному, распластанному на постели телу, задёрнула занавеску, чтоб свет не побеспокоил его раньше времени, и вышла.

Просыпался Гаор против обыкновения медленно, словно всплывал со дна тёплого прогретого солнцем озера. Нашёл он как-то летом в лесу такое озерцо и долго купался, плавал, нырял, обсыхал на солнце и снова плавал. А потом гнал фургон, спрямляя по бездорожью, чтобы войти в график. Хорошо было!

Гаор открыл глаза и стал вспоминать. Чья это постель и как он в ней оказался. Ночью было не просто хорошо, а прямо-таки здорово, а времени-то сколько? Ему же ещё машину прогревать. За ночь выстыло всё.

— Рыжий, вставай, — позвал из-за занавески тоненький голосок.

«Милка, — вспомнил Гаор, — девчонка-малявка, даже до малолетки не доросла, как он при ней голышом-то…»

— А одежда моя где? — ответил он вопросом, садясь в кровати.

— Держи, — вошла за занавеску Пушинка, — давай одевайся, умывайся, завтрак на столе уже. Твой вот-вот встанет.

Она бросила на постель его вещи и выскочила за занавеску, не дав себя обнять и бросив через плечо.

— Ботинки под кроватью.

— Так точно! — тихонько гаркнул ей в спину Гаор и рассмеялся.

Он потянулся, сцепив руки на затылке, и стал одеваться. Хорошо бы, конечно, в душ, но на нет и суда нет.

На кухне он умылся — Милка опять держала ему полотенце — и сел за стол.

— Ну, — Мать с ласковой усмешкой смотрела, как он ест, — как выспался?

— Отлично, Мать, — Гаор подмигнул ей, — тишина, покой…

— Как же тишина! — фыркнула Милка, — во всю ночь кровать звенела!

Гаор на мгновение замер с открытым ртом, но тут Мать и Пушинка засмеялись, и он засмеялся вместе с ними.

Завтрак оказался не хуже вчерашнего обеда.

— Ох, — выдохнул Гаор, с сожалением оглядывая свою опустевшую тарелку, — век бы так жил.

— Ел да спал, да? — спросила Милка.

— Точно, — рассмеялся Гаор и встал. — Спасибо за хлеб-соль да за ласку.

— Спасибо и тебе на добром слове, — поклонились ему Мать и Пушинка.

Милка подала ему его куртку, Гаор ещё раз поклонился им и пошёл к машине.

Уже рассвело, и в просвете между домами Гаор видел разливающееся красное зарево. Ночью шёл снег, Гаор достал из багажника щётку и стал обметать машину.

Когда открылась парадная дверь и Ридург вышел на крыльцо, машина была готова и Гаор сидел за рулём. Ридург легко сбежал по ступеням, подошёл к машине и сел на переднее сиденье рядом с Гаором.

— Готов? Поехали.

Гаор плавно стронул машину, ожидая распоряжений о дальнейшем маршруте: в багажнике ещё навалом коробок и пакетов.

— Домой, — наконец догадался о причинах его медлительности Ридург.

— Да, хозяин, домой.

Гаор прибавил скорость и пошёл на разворот. Карту он доставать не стал, хорошо представляя, где он и куда надо ехать. Ридург покосился на его сосредоточенно удовлетворённое лицо и усмехнулся.

— Что, котяра, ублажился?

Гаор неопределённо хмыкнул в ответ. Но следующий вопрос, вернее, высказывание хозяина заставило его окаменеть, и только вбитая ещё в училище выдержка подчинения и умения пропускать любые начальственные оскорбления мимо ушей удержала его от мгновенного ответного удара.

— Всех оприходовал? Никого не пропустил?

Сцепив до боли в скулах зубы, Гаор даже головы не повернул в сторону хозяина, продолжая вести машину по заснеженному скользкому шоссе. «Сволочь, гадина, — мысленно кричал он, — да пошёл ты… всех по себе меряешь?» И если бы хозяин сейчас ему хоть что ещё подобное сказал… он бы уж точно пошёл вразнос. Но… но на его счастье, ни его молчания, ни отвердевшего лица попросту не заметили.

Ридург благодушно рассматривал проносящиеся за окном заснеженные деревья и белые ровные поля. Он был доволен поездкой, а остальное его сейчас абсолютно не волновало.

Не сразу, но, успокоившись, Гаор понял это. Что ни оскорбить его, ни как-то задеть хозяин действительно и в мыслях не держал, а может, даже и не знает, кто там был на рабской половине, кроме Пушинки. Обычное балагурство. Да и… «Не люди мы для них», — обжигающе точно подумал Гаор по-склавински. Да, он себя ещё у Сторрама как-то поймал на том, что и думать стал нашенскими словами. У хозяев, господ, голозадых, ургоров — свой мир, а у нас — свой. А ведь… ведь это как название, нет, заголовок. Иной, нет, другой мир. Мир этот и мир тот. По ту сторону, за чертой… Нет, это надо спокойно обдумать. Но суть в этом. Два мира. И Ворон говорил: «мы разные». На этом и строить статью, нет, это будет целый цикл, в одну статью не уложить, будет скороговорка, невнятица, а цикл… Вести из другого мира. И «Серый коршун» как введение в цикл. Въезд в другой мир. «Стоп, — остановил он сам себя, — не время. Будешь думать — проговоришься. Это всё на ночь, а сейчас за дорогой следи, и — он усмехнулся — помни, в каком мире живёшь».

Уже на подъезде к дому хозяин распорядился:

— К парадному.

— Да, хозяин, — автоматически откликнулся Гаор, проезжая мимо проулка, по которому возвращался из рейсов, к парадному въезду на «чистый» двор.

Ну, сегодня десятый день третьей зимней декады, самый короткий день, солнцеворот по-нашенски, а по-ургорски — Новый год, семейный праздник, так что будем надеяться, что сегодня уже никуда его не дёрнут.

Хозяин взял с заднего сиденья свёрток, велел ему забрать все коробки и пакеты из багажника и пошёл в дом. Самому Гаору столько бы за раз и не донести, но из дома выбежали ему на помощь Белёна и Милуша.

В гостиной часть коробок и пакетов уложили под ёлку, часть стали тут же раскрывать, ахать и визжать от восторга. Стоя у порога, поскольку не получил ни приказа, ни разрешения уйти, Гаор молча, прикусив изнутри губу, смотрел на это веселье, в котором даже Милуша с Белёной и Куконя участвовали.

— А это, — Ридург раскрыл свёрток, — вам от братика вашего.

Гаор увидел пирожки и понял. Та женщина из Клумбочки, мать маленького бастарда, напекла и… да, да к аггелу, хоть «кобыла», хоть поруб… Резко повернувшись, он вышел из гостиной.

Но обошлось и на этот раз. Его не окликнули, и потом ничего не было. Он загнал машину в гараж и пошёл переодеваться: не будет же он в гараже в чистой рубашке и нарядных брюках возиться. Парад закончен, началась обычная жизнь.

— С возвращением тебя, — встретила его на кухне Большуха.

— Спасибо, Мать, — улыбнулся ей Гаор.

Нет, не хочет он сейчас ни думать, ни вспоминать. Тот мир, мир Орртена в прошлом, прошлого нет и больше не будет. А в этом мире, он вернулся домой, и сегодня праздник, и завтра… а жить надо сейчас. Здесь и сейчас.

У себя в повалуше, Гаор снял и повесил кожаную куртку, снял и убрал в сундучок новые брюки. Ботинки под вешалку, рядом с резиновыми сапогами, порты, кирзачи, рубашку… тоже сменим, наденем старую, теляга, каскетка. Вот теперь ты, шоферюга, водила, одет, как положено. Форма одежды… обычная. И марш в гараж, твоей работы за тебя, лохмач, никто не сделает.

— Лутошка где? — спросил Гаор, выходя на кухню.

— Я сбегаю, — сразу подскочила к нему Малуша. — Рыжий, а ты куды хозяина возил?

— Куды велено, туды и возил, — ответила за него Большуха, — вызвалась бечь, так беги. Давай, Рыжий, чтоб до обеда управился по своим делам.

— Понял, Мать, — улыбнулся Гаор, — а там банька и гулям?

— Всё б тебе гулять! — вошла в кухню Нянька, — как есть котяра!

Под её воркотню Гаор надел телягу в рукава и, на ходу надевая каскетку и привычно проверяя ребром ладони середину козырька, вышел во двор.

— С приездом! — окликнул его чистивший двор Лузга.

— Спасибо, — ответил Гаор, широко шагая к гаражу.

— Как дорога-то?

— Скатертью!

Он дома, в своём мире, и пошли они все… Он сам точно не мог сказать, кого он так далеко посылает, но, как часто бывало и раньше, ругань, даже мысленная, успокоила его. А тут ещё Лутошка подбежал, всем видом изображая полную готовность к работе. Нет, живём и будем жить! Сколько отпущено Огнём, столько и проживём!

Фургон сделан и стоит наготове, значит, только легковушку. Послерейсовый и предрейсовый осмотр, регулировка, мойка, заправка и так далее. Но при помощнике, который уже не толчётся бестолково, а понимает, что и где нужно, и даже сам кое-что может… живём!

К обеду они всё сделали и даже успели убрать и вымыть гараж.

— Рыжий, а завтрева? — рискнул спросить Лутошка.

Гаор улыбнулся, но ответил серьёзно.

— Если хозяин в поездку не дёрнет, то в гараже работы не будет.

Лутошка расплылся в блаженной улыбке. Гаор рассмеялся его радости, но невольно вспомнил Махотку. Тот бы сразу завёл речь о поездке, а этому… ладно, механиком он Лутошку худо-бедно, но сделает, водить тоже научит, а что душа у Лутошки не шофёрская, ну, так тут он ничего не поделает.

— Рыжий, — замирающим голосом вдруг спросил Лутошка, — а за руль ты меня хоть когда посадишь?

Гаор удивлённо посмотрел на него.

— А хочется?

Лутошка кивнул.

— Ладно, — повеселел Гаор, — посмотрим по обстоятельствам.

Последнего слова Лутошка явно не понял, но уточнять не стал, столь же явно опасаясь неловким вопросом рассердить Рыжего.

В кухне уже пахнет горячими щами, у рукомойника толкотня. Гаор, как все, скинул кирзачи у входа, смотал и сунул в голенища портянки — в обед, когда разуваешься ненадолго, он чуньки не надевал — запихнул в общую кучу телягу и каскетку, отмыл руки и сел к столу. Большуха грохнула на стол чугун со щами и стала разливать по мискам.

— О, с мясом седни! — обрадовался Тумак.

— Ну, так праздник же, — ответила Красава, оглядывая стол: у всех ли всё есть.

От горячих щей по телу разливалось блаженное сытое тепло. Как всегда, первые ложки в сосредоточенном молчании, все разговоры за второй миской будут.

— Девки, а ёлка-то где? — спросил вдруг Сивко, — не дал хозяин?

— Дал, — ответила Милуша, — с обеда и наладим.

Гаор чуть не поперхнулся от неожиданности. Ёлка? Здесь даже ёлка будет?! Ну, дела-а!

— Мужики, баню-то исделали?

— А то! Хозяин париться не пойдет ноне?

— Нет, — рассмеялась Белёна, — его как Рыжий повозил, так ему теперь одна жена нужна.

— Ну, и в удачу им, — кивнула Нянька.

Гаор проглотил застрявшую в горле кашу и не выдержал, спросил:

— Так что, и хозяева в баню ходят?

— Ну, ты чо, Рыжий, — удивилась его вопросу Милуша, — совсем тёмный? У них ванна своя с душем. А в баню хозяин побаловаться ходит.

— Понятно, — кивнул Гаор.

Значит, баня и празднуем. Хорошо. У Сторрама праздник был не запирающимися на ночь спальнями и нерабочим днём со свободным выходом назавтра, а здесь? Ну, поживём, увидим.

После обеда без обычного курева и трёпа разошлись по повалушам за чистым бельём и уже в сумерках — темнеет рано, Солнце отдыхает — потянулись в баню.

Натопили её как следует, от души, так что Гаор остался на первой самой нижней полке с Джаддом, а остальные, гогоча и перекликаясь, полезли наверх. Мылись, парились, хлеща друг друга вениками, выскакивали наружу и с гоготом валялись в свежевыпавшем снегу. Последнее из банного арсенала Гаор попробовал впервые и даже не смог сразу определить: понравилось ему это или нет. Командовал в бане Тумак. Он и парился на самом верху, нахлёстывая себя даже не до красного, а малинового цвета, и все уже без сил выползали в предбанник отлежаться в прохладе, а он оставался с неизменным:

— Чегой-то пар слабоват нонеча, никак не согреюсь.

Как-то Гаор спросил Лузгу.

— Чего так?

— А он не местный, — объяснил Лузга, — он криушанин, с полночи, ну, с севера по-ихнему. А по вотчиму из дреговичей, те так и криушан перепарят.

И Гаор понимающе кивнул.

— Ты-то сам из каких? — простодушно спросил Лузга.

— Братан мой наречённый из криушан, — ответил Гаор, — ну и я, значит.

— Тады привыкнешь, — кивнул Лузга. — Кривины дети, они настырные. А по матери?

— Я не помню её, — хмуро ответил Гаор, решив, на всякий случай, промолчать про курешан.

— Ничо, — утешающе сказал Лузга, — ты по посёлкам ездишь, вот и приглядывайся, может, и припомнишь что, найдёшь родню тогда.

Хотя Гаор считал это абсолютно безнадёжным занятием, но спорить с Лузгой не стал. И усиленно приучался к бане, чтоб не позорить свой род. Хоть он и принятой, а всё равно, и уже на второй полке свободно парился, но сегодня что-то чересчур.

А в предбаннике их ждал жбан с квасом.

— Расщедрилась Старшая Мать, — покачал головой Чубарь.

— Ну, так праздник седни, — ответил между глотками Сивко.

Отдохнув и растёршись, надели чистое бельё, оделись и под тёмным звёздным небом не спеша пошли в дом.

— Щас отдохнём, пока бабы попарятся, — рассказывал по дороге Гаору Лузга, — а там во всем нарядном и за стол сядем. Грят, как Новый год встретишь, таким весь год и будет.

— Слышал я про это, — кивнул Гаор и с интересом спросил: — Думаешь, сбудется?

— Сбудется, не сбудется, а соблюсти надоть.

— Судьбу сердить не след, — кивнул Тумак. — Не любит она, кто обычай не блюдёт.

У Гаора завертелось на языке рассказать, как он под ёлку ходил загадывать и на год его загада хватило, и что на другой год не пошёл, не стал рисковать, и как раз под весеннее солнцестояние его и продали, но спросил, пользуясь моментом, о другом.

— А завтра?

— Завтра скотину уберём, ну, ещё чего по хозяйству отложить нельзя, хозяева в храм поедут, а мы… — ему многозначительно подмигнули.

— Сам увидишь.

— А пока молчок.

— Понял, — кивнул Гаор.

Он решил, что предстоит какое-то моление, вроде летнего заклинания, и рассудил, что лучше пока не расспрашивать.

Джадд, кивнув всем, ушёл в свой сарайчик, а они шумной толпой ввалились в дом.

— Ну, наконец-то, — встретила их Большуха, — мы уж побоялись, что угорели тамота.

— Ладно, тебе, Мать.

— Давайте, бабы, бегите, пока пар держится.

— Балуша, спинку потереть-то давай помогу.

— А ну, прими лапы, чо ты на людях прям.

На подгибающихся от блаженной усталости ногах Гаор добрался до своей повалуши, уже с закрытыми глазами содрал с себя как попало одежду и рухнул на постель.

— Чего ж ты прям так лёг, — сказал над ним женский голос, — давай укрою тебя, а то простынешь.

Из-под него вытащили одеяло и накрыли, подоткнув с боков и под ноги. Но кто это был, Гаор не понял, потому что уже спал.

Разбудили его весёлый шум голосов и хлопанье дверей.

— Рыжий, вставай, а то весь год дрыхнуть будешь, — всунулась в дверь повалуши голова Трёпки и тут же исчезла.

— Рыжий, по-нарядному давай, — крикнула из-за стены Басёна.

— Понял, — откликнулся Гаор и потянулся, расправляя приятно загудевшие мышцы.

По-нарядному, значит. Ладно. Праздник так праздник. Достанем брюки, стрелки не помялись совсем, чистую рубашку, и, пожалуй, ботинки понаряднее чунек будут. Волосы, усы и бороду расчешем. Вот так. Эх, зеркала нет, ну да ладно. Что мог, он сделал, а чего не мог, того и не мог.

В чистой отмытой кухне на столе расставлены миски со всякими соленьями, закутанные в холстины пироги, ещё что-то… Гаор даже разглядеть не успел, потому что увидел маленькую ёлку, вернее, пучок еловых веток. Ну да, он же сам, когда привёз ёлку из питомника, помогал Тумаку её устанавливать, и они срезали нижние лишние ветви. А там убежал в гараж, так вот они куда пошли! Вот здорово! И даже игрушки висят, и гирлянда маленькая…

— Ну, все, что ли ча?! Тады пошли! — властно скомандовала Нянька.

— Куда? — шёпотом спросил Гаор оказавшуюся рядом Цветну.

— Хозяев проздравлять, — удивлённо ответила она. — Не знашь, что ли ча?

Гаор промолчал. У Сторрама такого не было.

По внутреннему коридору они всей толпой прошли за Нянькой на «хозяйскую» половину и вошли в гостиную. Там возле большой, под потолок, нарядной ёлки заваленный пакетами и коробками стол, рядом стоит хозяин в кителе со всеми орденами, в кресле сидит хозяйка в нарядном платье, стоят обе девочки, тоже в нарядных платьицах и, несмотря на позднее время, на коленях у хозяйки маленький наследник в нарядном костюмчике. «Однако…» — смятенно подумал Гаор, совершенно не представляя, что и как нужно делать. Но остальные явно всё знали, и ему ничего не оставалось, как стараться не выделяться и всё делать, как все, что, в принципе, он умел.

Сначала спели новогоднее поздравление. Эту песню Гаор ещё в первом классе училища разучил, с неё и училищная ёлка начиналась, и потому пел спокойно, стараясь, впрочем, удерживать голос и не выделяться. Звучала-то она не шибко стройно, многие привирали мелодию и путали слова. Хозяин… поблагодарил их, пожелал им весёлого Нового Года, а затем… затем они все по одному, начиная с Няньки, подходили, говорили поздравление и пожелания, кланялись, касаясь правой рукой пола у хозяйских сапог, а хозяин вручал… подарки. Няньку он даже в щёку поцеловал, мужчин хлопал по плечу, Малушу ущипнул за щёчку, Лутошку потрепал по голове… Мужчины получали пачку сигарет и кулёк с новогодним подарочным набором, а женщины такой же кулёк и цветную ленту для волос.

Такого в жизни Гаора ещё не было. В училище такие же кульки вручались на праздничном построении, а больше ему нигде ничего не дарили. Но… в каком полку служишь, по тому Уставу и живёшь. И когда дошла его очередь, он проделал все положенные процедуры не хуже остальных. Отбарабанил обязательное, поклонился, получил хлопок по плечу, пачку хороших сигарет и кулёк с подарком и отошёл, уступив место Лутошке, которому вместо сигарет дали ещё пакетик с конфетами.

Хозяйку и детей поздравляли отдельным и не таким низким поклоном. Те так же благодарили и давали от себя: хозяйка маленькую пачку печенья, а девочки по конфетке. Малыш, сидя на коленях у матери, таращил глаза и чего-то лепетал.

О подобном Гаор читал в исторических романах, как главы семей поздравляли своих властителей, а потом главы уже родов — королей, но это ж было так давно, и вот… сейчас, наяву, вот аггел, никогда не думал, что такое возможно. И что же получается, китель, ордена, наряды… для них? Зачем это хозяину? Сторрам такого не устраивал. Зачем? Ведь не просто так… Но поздравления и раздача подарков закончены, ещё один общий поклон, и они толпой вслед за Нянькой вываливаются из гостиной.

В кухне Гаор перевёл дыхание. Теперь-то уж… Да, вот теперь и пошло веселье.

Печенье и конфеты свалили в общую кучу, а кульки сложили под ёлкой.

— С чаем и откроешь, — объяснили Гаору.

И все вместе сели за стол. Конечно, Гаор знал, что огород и сад неспроста. Сам работал там летом, и копал, и рыхлил, и собирал, и пропалывал, и помогал налаживать большой железный бак, чтоб за раз десяток банок кипятить. Но думал, что это всё на хозяйский стол пойдёт, а им… ну, капусту квасили, чтоб зимой было из чего щи варить. Но что и остального он попробует… в голове даже не держал. Такого он в жизни не ел. Ни в училище, ни, тем более, на фронте ни солений, ни мочений не было. А на дембеле… видел он такие банки, но они были ему не по карману. Так что? Огород с садом… выходит, тоже? На себя? А и молоко он пьёт, и яйца… сколько раз ему яичницу делали, когда он из рейса приезжал, чтобы перекусил по-скорому, когда до обеда далеко ещё. А боровков откармливали летом, сам же он сколько раз свиной хлев чистил, забивали их, правда, и разделывали, когда он в рейсе был, но вот оно, сало, колбаса жареная… Думать мешала непривычно обильная и вкусная еда, весёлый шум за столом, шутки, хохот. А тут ещё Нянька торжественно поставила на стол большую бутыль с тёмно-красной густой жидкостью.

— Никак вишнёвка?!

— Ну, Старшая Мать, уважила! — зашумели мужчины.

— За-ради праздника можно, — важно кивнула Нянька.

— Старшая Мать, — Тумак тряхнул расчёсанными тёмно-русыми, почти чёрными кудрями. — Так вишнёвка сладка больно, горькой бы нам, а?

Мужчины выжидающе притихли.

— А, прах вас возьми! — махнула рукой Нянька. — Большуха, достань там у меня, пущай уж.

Большуха выбежала из кухни и тут же вернулась с большой на полторы мерки (2,25 л.) бутылкой водки. Восторженный вопль был тут же пресечён.

— А ну цыц! Хотите, чтоб на той половине услыхали?!

На столе, как из воздуха, возникли стаканы, и Нянька кивнула Тумаку.

— Разливай. Лутошке вишнёвки стопарик налей.

— А как же, Старшая Мать, — ответил Тумак, бережно берясь за бутылку. — А нам-то по стакаше. Рыжему вон это вовсе, как лосю горошинка.

— А ты откуль знашь, какой из него питух? — подозрительно спросила Нянька.

— Я фронтовик, Старшая Мать, — улыбнулся Гаор, — мне и бутылка не доза.

— Чо?! — изумился Лузга. — Цельну бутыль могёшь?

— Не одним глотком, но могу, — ответил Гаор, принимая от Тумака свой стакан.

С ума сойти, это когда ж он в последний раз водку пил? Да… да, как раз накануне того утра в редакции, встретил парней из седьмого полка и надрызгался с ними, и с того утра… как бы, и в самом деле, не осрамиться.

Мужчинам налили по неполному стакану водки, женщинам и Лутошке по половинке вишнёвки, Малуше ничего.

— Отпить дам, — сказала ей Большуха. — Для цельной мала еще.

— Ну, — Тумак оглядел сидящих за столом и встал. — Давайте разом, чтоб тот год не хуже этого был.

Все дружно встали и сдвинули над столом стаканы, стукнув ими друг о друга. Для Гаора это тоже было новостью. Обычно просто поднимали стаканы или во что там налито, приветствуя собутыльника или присоединяясь к тосту, но это… это же здорово!

По старой привычке Гаор выпил свой стакан по-армейски, залпом, и в первый момент даже не ощутил вкуса, только будто холодом обожгло рот и горло. Но в следующее мгновение горячая волна словно ударила его изнутри, разливаясь по телу, он ощутил, как загорелось лицо, и набросился на еду, зная, что если сразу заесть жирным и острым, то ещё пять долей жара, и он будет в порядке.

— А в сам-деле ничо, — сказал ему сидящий напротив Сизарь, — могёшь.

— Джадд, вон тоже залпом пьет, — кивнула Балуша.

— Это чо, на фронте так учат? — спросил Чубарь.

— Точно, — улыбнулся Гаор, — пить надо быстро, пока не отобрали или не убили. Знаешь, как обидно, когда налил, а выпить не успел.

Джадд кивнул.

— Да, это так.

От выпитого и съеденного все раскраснелись, хотелось движения, действий. И песня возникла естественно, сама по себе. Пели уже знакомым Гаору сложным многоголосием, совсем не похожим на новогоднее поздравление. «Потому что там чужое, — с обжигающей ясностью понял Гаор, — а здесь своё». Но ему и те фронтовые, армейские, компанейские — свои, и эти. Как же ему? А просто. Сейчас со всеми, а в рейсе…

— Рыжий, а ты ещё песни знашь? — спросили его после третьей общей песни.

— Знаю, — уверенно ответил он.

— Ну, так спой.

«Вечерний звон»? А хотя бы. У Сторрама она понравилась всем, он даже дрался из-за неё, так ему не верили, что она не нашенская. Грустна только, не под праздник.

— Ну, чо ж ты, Рыжий?

— Грустные не хочется, а весёлые больно солёные, — честно ответил он.

— Давай солёную, — засмеялись мужчины.

— А ну, не дурите, — сразу вмешалась Нянька, — эк вас со стакаши развезло сразу.

— Это меня развезло?! — возмутился Гаор. — Да я по черте зажмуркой пройду.

— Это как?!

— А просто!

Гаор вылез из-за стола.

— А вот, половицы две, черта между ними, всем видно?

— Ну-у!? — полезли из-за стола остальные.

Гаор встал по стойке смирно, закинул руки за голову, сцепив пальцы на затылке, и закрыл глаза. Здесь главное, сразу носок точно на черту поставить, а потом идти, плотно приставляя каблук к носку, тогда не собьёшься. Дойдя до стены, Гаор развернулся на каблуках и пошёл обратно. Судя по восторженно-удивлённому рёву, он не сбился.

— Ну? — остановился он и открыл глаза. — Сбился? Шатнуло меня? То-то!

Его обнимали и целовали, хлопали по спине и плечам. Лузга, а за ним Лутошка попробовали так же пройтись, но Лузгу сразу зашатало, и он сошёл с черты, а Лутошка так и вовсе сел на пол под общий смех.

И началась такая весёлая круговерть, что Гаор потом даже толком не мог вспомнить, что за чем было. Но пели уже весёлые, быстрые плясовые песни и танцевали под них невиданные им танцы, и он учился, на ходу перенимая коленца и выходки. И пили чай с вареньем, подаренными конфетами и печеньем. И Малуша ластилась к нему, выпрашивая блестящие обёртки от конфет. И он, разойдясь по-настоящему, бил чечётку под собственное пение, подхваченное остальными. И играли в новые, ещё неизвестные ему игры, и мужчины боролись на руках: кто чей кулак на какой счёт к столу прижмёт. И такого Нового Года у него ещё не было!

Сон шестой Окончание …На следующий год и там же…

Аргат Универсальный Оружейный Завод

570 год, зима

5 декада, 5 день

День за днём, день за днём. И от безумия спасает только работа. Да ещё люди вокруг. Которые верят тебе и зависят от тебя. Потому что если ты сдашься, сломаешься, то у них ничего не останется в этой жизни. Когда тебе самому жить уже незачем, то живи ради других. Хотя бы ради парней, что смотрят на тебя, как — Седой невольно усмехнулся — на отца. Так что же делать с этим узлом? И вот ещё причина и цель. Неведомые пользователи этого «изделия», которым придётся справляться со всеми техническими проблемами под огнём, в окопе, и им все твои технические изыски будут по фигу и по хрену. Им нужна надёжность и простота в эксплуатации. И чтобы их оружие было хоть на чуть-чуть, но дальнобойнее и скорострельнее оружия противника, потому что это чуть-чуть сохранит им жизнь. И всё-таки, всё-таки… И всё-таки надёжность приоритетнее. Всё сразу невозможно. Значит, выбираем надёжность. А здесь проблем больше, чем решений.

Раздав парням задание, Седой вернулся к столу с разложенными чертежами. В чём же дело? Может, в том, что упрямо берём за образец оружие айгринов, оружие прошлых войн и пытаемся его превзойти, а с айгринами вряд ли будем воевать. А об оружии согайнов сведений нет. У него нет.

Сквозь шум работающих станков еле слышно пробился щелчок отпираемой двери. Неурочный обход? В честь чего? Парни даже голов не подняли и не повернули, зная, что все задания получают от него.

Надзиратель впустил главного конструктора. «Однако», — усмехнулся Седой, выпрямляясь навстречу неожиданному посетителю.

— Закройте дверь, я вас позову, — бросил через плечо Главный.

Надзиратель щёлкнул каблуками и захлопнул дверь. Главный конструктор подошёл к столу и, даже не поглядев на разложенные чертежи, прямо поверх них положил свою чёрную кожаную папку. «Тоже что-то новенькое», — отметил про себя Седой. Обычно Главный Конструктор с порога требовал от него рапорта о ходе работ, делал достаточно дельные замечания, а сейчас стоит и молчит, разглядывая их крохотную мастерскую — помесь цеха с чертёжной — так, будто видит её впервые и не совсем понимает, что это и как он здесь оказался.

Еле заметно изменился звук токарного станка: Чалый перевёл его на холостой ход, чтобы лучше слышать. Зима стал сосредоточенно вымерять свою деталь, Гиря отправился искать что-то на стеллаже и будто случайно оказался у двери за спиной посетителя, а Чеграш попросту без всякой маскировки выключил свой станок и развернулся лицом к столу.

Главный Конструктор, словно не замечая ничего, продолжал рассматривать стены, станки, кульман, стеллаж, старательно избегая, как вдруг сообразил Седой, смотреть на него. Ну, парни для Господина Главного Конструктора — именно так, все слова с большой буквы и жирным шрифтом — тоже вроде мебели, самодвижущиеся инструменты, не больше. Всё дело в нём. Ну что ж, помогать не будем. Как и положено рабу, промолчим.

— Вы… — наконец, выдавил Главный, — вы…

Седой невольным движением удивления поднял брови. Тоже нечто новенькое, до сих пор преобладали безличные обращения, типа: «надо сделать», «необходимо проверить» и тому подобное. Или Главный обращается ко всей бригаде? Тоже необычно, но… Седой кивком разрешил парням подойти к столу. Главный удивлённо посмотрел на них. Тоже будто впервые увидел.

— Я хотел бы кое-что уточнить, — наконец нашёл Главный подходящую формулировку.

— К вашим услугам, господин Главный Конструктор, — Седой склонил голову, скрывая поклоном усмешку.

За ним молча повторили его движение парни. Главный невидяще посмотрел на них. Он явно не знал, с чего начать безусловно важный, но столь же безусловно мучительный разговор.

— Что вас интересует, господин Главный Конструктор? — пришёл, наконец, к нему на помощь Седой. — По изделию…

— Нет, — отмахнулся Главный, — это потом. Меня интересует… — он внезапно твёрдо и даже требовательно посмотрел в глаза Седого. — Как ваше имя?

— У раба нет имени, господин Главный Конструктор, — спокойно ответил Седой, слегка даже пожав плечами, чтобы выразить этим своё недоумение по поводу незнания таких элементарных вещей. — Мой номер…

— Меня интересует не это, — с прежней властностью отмахнулся Главный. — Хорошо, давайте так.

Он достал из нагрудного кармана свой блокнот, известный всему заводу, открыл, быстро и коротко написал что-то на чистой странице и протянул блокнот Седому.

— Так?

Седой с искренним недоумением взял блокнот и прочитал. «Яунтер Крайгон». И две даты. Той аварии и своего обращения. Ни забыть, ни спутать их он не мог. Случайным совпадением это тоже быть не могло. Чалый вытянул шею, пытаясь из-за плеча Седого прочитать запись.

Седой перевёл дыхание и протянул блокнот Главному.

— Какое это сейчас имеет значение, господин?..

Главный резким жестом остановил его, не дав договорить. Он уже справился со своим смущением и заговорил в прежней манере.

— В папке материалы, ознакомьтесь с ними. Я зайду к концу смены.

— Да, господин Главный Конструктор, — стараясь, хотя бы внешне, оставаться спокойным, ответил Седой.

— Да, господин, — эхом повторили за ним парни. Раз сказали: «ознакомьтесь», — значит, это и их касается.

Главный снова посмотрел на них, уже заинтересованно, увидев всех четверых, еле заметно улыбнулся, убрал свой блокнот в нагрудный карман и ушёл, повелительным стуком в дверь вызвав надзирателя.

Оставшись одни, они недоуменно переглянулись.

— Парни, заканчивайте у кого что, — негромко напомнил им о работе Седой и улыбнулся, — прочитаю и вам дам.

— Точно, — кивнул Чалый, возвращаясь к станку.

Седой сел за стол и открыл папку. Там были газеты. Вернее, вырезки из газет. Пронумерованные, с надписанными от руки названиями газет, номерами и датами выхода. Интересно, конечно, но с каких пор газетные статьи стали для Главного материалом? Газеты — журналистика и беллетристика — не предмет для серьёзного человека. Во всяком случае, во времена его молодости в Политехнической Академии для студентов и профессоров было именно так. Но раз велено ознакомиться, значит, выполним приказ, и не просто прочитаем, а как материал.

Седой сел поудобнее и начал с вырезки под первым номером.

«Эхо. Свободная газета». Дата… за прошлый год. «Как украсть в Храме и остаться безнаказанным». Криминальная хроника? Какое это имеет к нему отношение? По старой привычке Седой сразу посмотрел на подпись. Никто, он же Некто. Остроумно, но… ладно, почитаем, раз есть такой приказ.

Парни возились у станков и стеллажей, изредка тихо переговариваясь. Задание они уже выполнили и сейчас имитировали рабочий шум. Так что если надзирательская сволочь подслушивает под дверью, то чтоб ей прицепиться было не к чему.

Седой читал, казалось, забыв обо всём. Медленно, вчитываясь, будто разучившись читать. Вернее, он сразу схватывал весь текст и тут же перечитывал его уже медленно. Но это… этого не может быть… Он что, сошёл с ума? Галлюцинации? Откуда? Как?! Как лавина с горы, нет, не то, вода, крохотная трещинка в плотине, тоненькая безобидная струйка, раздвигающая трещинку в пролом, и уже поток вырывает из казавшейся монолитной толщи блоки, и рушится вся плотина…

Лязгнул замок. Седой вздрогнул и поднял голову.

— Эй, волосатики, принимайте паёк.

Да, правильно, обед им привозят прямо сюда, и он как старший должен принять паёк. Седой встал и подошёл к двери.

— Сколько вас, обалдуев?

— Пятеро, господин надзиратель.

— Правильно. Принимай.

Чтобы не тратить время на обыски, разносчики прямо через порог передали ему пять двойных мисок с супом и кашей, пять кружек с дымящимся чаем и пять четвертушек тёмного хлеба.

— Всё, лопайте, — надзиратель захлопнул дверь.

Парни с привычной ловкостью сдвинули и сложили чертежи, освободив стол для еды.

— Седой, а её куда?

Папка мешала Гире поставить кружки.

— Сейчас.

Седой быстро сложил вырезки, закрыл папку, переложил её на стеллаж, и они сели обедать. Обеденный период — время законного отдыха и громких разговоров.

— Чего там, Седой? — спросил Чеграш после первых ложек.

— Или я сошёл с ума, — серьёзно ответил Седой, — или весь мир.

— Ты нормальный, — убеждённо сказал Чалый, — мы тоже…

— Значит, рехнулся Главный, — закончил его мысль Зима.

Седой невольно улыбнулся.

— Он тоже нормальный. Как я надеюсь. Но это… это вырезки из газет, помните, я про газеты вам рассказывал?

— Помним, конечно, — кивнул Чалый.

— И про что тама? — спросил Зима. — Про мины?

— И про них тоже, — кивнул Седой. — Нет, парни, я сейчас ещё как ушибленный, дайте дочитать.

— А чо ж нет, — пожал плечами Чеграш. — С сегодняшним успеется.

— Ну да, — сразу понял его Гиря, — велели ж ознакомиться, мы и знакомимся.

— Верно, — Чалый протёр миску из-под каши остатком корки и кинул его в рот, — Главный важнее, его приказ последний, так что…

— Так что, болтуны, — Седой допил чай и встал, — заканчивайте, а меня не трогайте пока.

— Как скажешь.

Парни доели и составили опустевшие миски и кружки к двери, чтобы, когда надзиратель за посудой придёт, подать сразу, извлекли из-под чертежей свои самодельные тетради и занялись уроками. Хорошо, здесь черновики подлежат уничтожению, а бумагу выдают без счёта, а что через уничтожитель лишние листы пропущены, никто в бумажном мусоре и не заметит. Они уже так по три тетради израсходовали.

Седой читал теперь, стоя у стеллажа, чтобы не мешать им. Уже по второму разу. Да, он был прав, плотина прорвана. Нет, в самых злых и смелых мечтах он не желал Крайнтиру такого. Его не просто смешали с грязью, его уничтожили. И всё логично, следуя законам, научной логике, этике… Похоже, на этом дураке отыгрываются за все начальственные плагиаты. Но… но кто же спустил лавину, проковырял плотину? Неужели… Седой вернулся к самой первой вырезке. Да, началось с неё. Никто, он же Некто. Укрывшийся за псевдонимом или… лишённый имени. Ну, это могло сохраниться в деле, но это… эти подробности откуда? Неужели… Нет, не стыкуется, по резьбе не подходит. Если это тот парень, обращённый бастард, то… Во-первых, сейчас он раб и связи с редакцией иметь не может, во-вторых, доступа в архив Ведомства Юстиции тоже, опять же как раб. А с другой стороны, эти подробности больше никому не известны, об этом он сам рассказывал только ему, имена тогдашней команды в той же последовательности и другие детали — это, во-первых, а во-вторых, он помнит, парень называл ему свою газету, именно эту — «Эхо. Свободная газета». Два на два, пятьдесят на пятьдесят, вероятность… в пределах допустимого. И, в-третьих, псевдоним. Никто. Только человек, насильственно лишённый имени, мог сказать о себе такое. Три против двух. Значит, он. Но как? Газета выкупила его и сделала редакционным рабом? Но откуда тогда данные из архива? Хотя это тогда объяснимо, кто-то ещё из редакции. Но тогда и под статьёй стояло бы имя второго, свободного и имеющего доступ. Вот рыжий аггел, правильно, Рыжий, его так прозвали в камере, и он сразу, даже с готовностью принял это прозвище. И упоминания в статье о фронтовом опыте автора, а парень был фронтовиком, кажется, сержантом…

Седой закрыл папку и обернулся к парням.

— Сделали? Давайте, проверю.

Чалый отдал ему свою тетрадь и пошёл к стеллажу.

— А посуда где? — вдруг вспомнил Седой.

— Когда уже сдали, — ответил Зима, ревниво следивший за проверкой, — ты читал как раз.

— Мы сразу подали, — сказал Чеграш, дописывая своё. — Сволочуга и заглянуть не успел.

Седой проверил их тетради, исправив ошибки.

— А мне чо ж? — обиженно надул губы Гиря. — Я ж правильно решил.

— Правильно, — кивнул Седой, — но можно было короче. Подумай, как сделать, чтоб не на двух листах, а в три строчки.

Написав им задания на завтра, он отпустил их выполнять приказ Главного: знакомиться с папкой. Читали парни уже хорошо, но медленно, и пока они читали, передавая друг другу вырезки, Седой вернулся к чертежам, но не думалось, и он пошёл доделывать модель за парней. Не так по необходимости — уже ясно, что вариант провальный — а, чтобы чем-то занять руки и успокоить голову.

Парни читали, негромко переговариваясь и не мешая ему думать. Хотя и мыслей у него сейчас никаких не было, сплошной хаос и неразбериха, мыслительный бардак. Злая радость, благодарность рыжему бастарду, обращение к погибшим друзьям: «Видите?! Огонь справедлив!» и… Нет, надо успокоиться, разумеется, время необратимо, ошейник не снимается, но… но эта завистливая сволочь, амбициозный дурак оказался у всех на виду как есть, голеньким, во всей своей красе. Спасибо тебе, Рыжий, даже имени твоего не знаю, своего ты мне так и не назвал. Статья за прошлую осень, а встретились мы… да, уже четыре года прошло, значит, ты выжил, первый год самый тяжёлый, ну, удачи тебе, парень, Огонь тебе в помощь. Не знаю, как ты это сделал, но ты молодец. И газета твоя молодцы, что не побоялись напечатать. С хорошими друзьями тебя, парень, от души поздравляю.

— Седой, — подошёл к нему Чалый. — Я прочитал.

— И что скажешь? — спросил, не отрываясь от работы, Седой.

— Это тот парень, помнишь, в Большом Отстойнике, новик, рыжий, звезда на пять лучей, ты ему ещё о себе рассказывал.

— Помню, — кивнул Седой.

— Это он написал, ну, самую первую, больше некому, — убеждённо сказал Чалый.

— Точно, — подошёл к ним Чеграш. — Как он это сделал? Он же раб.

— Не знаю, — честно ответил Седой, — сам ума не приложу.

Подошли закончившие чтение Зима и Гиря. Теперь они все впятером стояли у токарного станка, будто рассматривали получившуюся деталь.

— Мы сложили всё, как было, — сказал Зима.

— Седой, а чо ж теперь будет? — спросил Гиря.

— А что должно измениться? — ответил вопросом Седой.

Он не хотел осадить или ещё как-то возразить Гире, самому ему этот вопрос даже не пришёл в голову. Слишком многое всколыхнули эти вырезки.

— Ну, освободят тебя, — неуверенно предположил Чеграш.

— Да, — кивнул Чалый, — выкупишь тогда нас?

— Да вы что, парни? — оторопел Седой. — Ошалели? Ошейник не снимается.

Парни переглянулись и погрустнели.

— А мы уж подумали… — вздохнул Зима.

— Седой, а если не для этого, то зачем тогда всё? — не очень внятно спросил Чалый.

Но Седой понял его.

— Нет ничего тайного, что не стало бы явным, понимаешь? Он просто решил рассказать правду, а что дальше… для нас, не думаю, что изменится что-то, а вот для, — он помимо воли зло улыбнулся, — вот для Крайнтира Таррогайна изменится многое, если не всё.

— Слышь, Седой, — Чеграшу явно пришла в голову новая мысль, — а ему, ну за подлость его, могут клеймо шлёпнуть?

Парни сразу оживились и стали яростно обсуждать, что за такое точка точно положена и что они с этим гадом сделают, если он в их казарму попадёт.

— Размечтались, — нарочито строго прервал их Седой.

— А чо, Седой, по справедливости ежели… — попытался заспорить Зима.

— Заткнись! — рявкнул вдруг Чалый. — По справедливости знашь, чего бы надо… ну, так и заткнись.

Их спор прервал лязг замка.

— Атас, — шепнул Чеграш, и они все повернулись к двери.

Вошёл Главный конструктор. Оглядел их, стоявших у станка, и подошёл к столу. Седой быстро прошёл к стеллажу, взял папку и положил её на стол перед Главным. Тот молча кивнул. Наступила тишина. Никто не решался начать разговор первым.

— Вы… — Главный откашлялся, будто у него запершило в горле. — Вы ознакомились?

— Да, господин Главный конструктор, — спокойно ответил Седой.

Парни молча кивнули. Они тоже подошли к столу, но остановились в шаге и за спиной Седого. Главный поднял голову и твёрдо посмотрел в глаза Седому. Тот так же твёрдо встретил его взгляд.

— Как вы выдержали это? — тихо спросил Главный.

Седой молча пожал плечами.

— Что я могу для вас сделать?

— Нужен согайнский аналог изделия, — начал перечислять Седой, — их последняя техническая литература, участие в полевых испытаниях…

— Нет, — прервал его Главный, — лично для вас?

— Для нас, господин Главный конструктор…

Слова Седого прозвучали не так вопросом, как вежливым уточнением. Главный заново оглядел стоящих за Седым парней и… улыбнулся.

— Вы упрямы, — произнёс он тоном одобрения. — Хорошо. Для вас и вашей бригады? Скажем, по условиям содержания, например, отдельный жилой блок вместо общей казармы?

— Одиночное заключение, господин Главный конструктор? — чуть более подчеркнуто для обычного вопроса удивился Седой.

— Да, логично, — явно вынужденно согласился Главный.

Видимо, эта идея ему очень нравилась, но настаивать на ней он не стал. Но Седой и раньше замечал, что Главный умеет не просто соглашаться с чужим, но и отказываться от своего.

— Тогда что?

Не оглядываясь, Седой чувствовал напряжение парней. Да, надо ловить момент.

— Комплект учебников за среднюю школу.

— Что?! — изумился Главный. — Это-то вам зачем? — и, тут же сообразив, кивнул. — Я понял. Хорошо, азбука и арифметика.

— Нет, за последние три класса.

— Значит, основу вы сделали, — понимающе кивнул Главный. — Что ж, вполне логично и даже интересно. Но здесь, не в казарме, раз вы остаётесь в общем помещении.

— Разумеется, — кивнул Седой. — Спасибо, господин Главный конструктор.

— И это всё? — Главный удивлённо пожал плечами, снова оглядел их, уже всех вместе, своим обычным всё видящим и запоминающим взглядом и принял решение. — Остальное я решу сам. Завтра в одиннадцать ваше мнение об изделии, подготовьте краткую записку.

Седой молча наклонил голову. Главный взял папку, кивком попрощался со всеми и вышел. Когда за ним закрылась дверь, парни шумно перевели дыхание.

— Седой, чо ж теперь будет? — спросил за всех Чеграш.

— Учиться будете, — весело ответил Седой, — на законных основаниях.

— Это, конечно, здоровско, — кивнул Чалый, — а чего ты себе сигарет не попросил?

Седой улыбнулся.

— Когда хапаешь всё сразу, рискуешь остаться ни с чем.

Парни негромко засмеялись.

— Седой, а чего ты от жилья отдельного отказался? — спросил Зима.

— Ну, ты и чуня, — возмутился Чеграш, — нас бы и заперли в отдельную камеру с парашей и раковиной.

— Хрен бы ты тогда к Малке бегал, — подхватил Чалый.

— И мы к остальным, — очень серьёзно закончил Гиря.

И парни дружно заржали, зажимая себе рты, чтобы не вышло слишком громко. Седой тоже рассмеялся и тут же стал серьёзным.

— Ну, успокоились, жеребчики? Про записку слышали? Давайте готовить, пока время есть.

Парни кивнули.

— Фуфло это, — высказался Чалый, — не будет фурычить.

Седой выудил из развала на столе чистые листы бумаги.

— Садись и пиши соображения по своему узлу. Остальные то же самое.

— А ты?

— А у меня общие соображения. Давайте, шабаш скоро, нужен задел на завтра.

Они расселись вокруг стола, наступило сосредоточенное молчание.

— Писать, как думаю? — спросил, не поднимая головы, Чалый.

— Да. Потом сведём воедино и отредактируем, — ответил Седой.

Он и раньше заставлял их участвовать в подготовке мнений и записок, но впервые был уверен, что их участие можно не прятать. Афишировать, конечно, не нужно, но парни получат возможность учиться, за одно это спасибо рыжему бастарду, журналюге, а увидеть Крайнтира с клеймом на лбу и в ошейнике… нет, он этого даже врагу, даже такому не желает. Мёртвых это не воскресит, ни с него, ни с парней ошейников не снимет, но и того, что этот дурак получил, тоже вполне достаточно. А теперь всё лишнее побоку, ты не беллетрист, записка должна быть краткой. И предельно ясной.

Записка была вчерне готова, когда зазвенел звонок и надзиратель грохнул дубинкой по двери с криком:

— На выход, волосатики!

Седой оглядел мастерскую. Станки… выключены, рубильник… выключен, чертежи и бумаги… убраны на стеллаж, кульман… пуст, тетради парней… не видны. Всё в порядке. И пошёл к выходу, как старший бригады он выходил первым.

Обыск на выходе, они выстраиваются в коридоре вдоль стены, надзиратель с лязгом захлопывает дверь их мастерской и вешает на замок пломбу.

— Валите, лохмачи.

По коридору, мимо уже закрытых и опечатанных дверей — свободные уходят на период раньше, чтобы не сталкиваться даже случайно с рабами — они прошли к лестнице, по которой спускались в рабскую казарму. У входа их снова обыскали, дверь за ними закрыли и опечатали. Здесь надзирателей и охраны уже нет, теперь только ещё один обыск внизу, у входа в их подвал, и уже можно громко разговаривать и перекликнуться со спускающимися со своих этажей остальными. Чугунная по старинке лестница — эту часть комплекса, похоже, лет двести не реконструировали — гудит от множества голосов и топота грубых ботинок. На очищенных от рабов этажах гасят свет, и сумрак спускается сверху вниз по лестничному коробу.

Нижний холл, где уже ночная смена надзирателей пересчитывает и обыскивает возвращающиеся бригады.

— Мастерская номер пятнадцать. Пятеро в наличии, господин старший надзиратель, — рапортует Седой.

— Мастерская номер пятнадцать, пятеро по списку, пятеро в наличии, — отмечает в регистрационном журнале время их возвращения старший ночной смены надзирателей. — На обыск становись.

Они встают в ряд у стены, руки с растопыренными пальцами на стену, ноги расставлены. Два надзирателя быстро обыскивают их, охлопывая карманы и прочие места, куда можно что-то спрятать.

— Всё, валите.

Мимо закрытой двери надзирательской они вошли в коридор рабской казармы. До отбоя дверные решётки камер отодвинуты, шум, беготня, толкотня в уборных и умывалках, крики и смех… Седой вдруг с удивлением почувствовал, что смотрит и ощущает, как в первый раз, как… заново.

— Седой, ты чо?

— Ничего, — вздрогнул он, — всё в порядке.

Снять и повесить комбинезон, сбросить тяжёлые ботинки, умыться и налегке, босиком — по-домашнему, усмехнулся Седой — в столовую, на ужин. Неизменные каша, хлеб и чай. Вкус неважен, было бы сытно. Щедро пересыпанная руганью и поселковыми словами речь, смачное чавканье… его все это уже давно не коробит, а мысль, что до конца его дней ему ничего другого не светит… ещё в тот, первый год его рабства он заставил себя не смириться, нет, а принять как вводную, как условие задачи, которую надо решить. Задача — выжить, сохранить себя как живой организм и как личность, не сойти с ума, не опуститься до подлости, остаться человеком и не превратиться в существо, а условия… обыски, ругань надзирателей, примитивная на грани голода еда, да мало ли ещё… Пока он с этой задачей справлялся, справится и дальше. Справился же тот парень.

Но за всеми этими мыслями Седой участвовал в общем разговоре, смеялся общим шуткам, отвечал на чьи-то вопросы, то есть жил, отдыхал после рабочей смены. А парни — молодцы: ни словом о сегодняшнем никому не обмолвились. Этого, и в самом деле, остальным знать незачем. Никого это не касается, не должно коснуться. Он один из них, старший бригады в пять человек и ничем другим выделяться не хочет. Потому что это помешает решению главной задачи: выжить не за счёт других, выжить человеком.

После ужина недолгое время отдыха, личного, как написано в армейских уставах, времени. Покурить в умывалке, поговорить с кем-то ещё, кроме членов своей бригады, договориться с кем-нибудь из женщин, чтобы взяли зашить порвавшуюся рубашку, да мало ли дел скапливается к вечеру… Хотя бы просто полежать на койке не потому, что уже дан отбой и за хождение могут избить, а потому, что ты сам так захотел.

— Седой, слышь…

— Чего тебе?

— У тебя сигареты лишней нету?

Седой усмехнулся, разглядывая смущённое лицо парнишки из литейного цеха.

— Сигареты лишними не бывают. Выдача была позавчера. Скурить ты не мог успеть.

Мгновенно собравшиеся слушатели заржали.

— Так куда дел?

Немедленно посыпались предположения.

— Девок охмурял.

— Долги раздал.

— В унитаз спустил.

— А это-то зачем? — удивился Седой.

— А по дурости! — старший литейной бригады влепил парнишке лёгкий подзатыльник. — Перетерпи, чуня, а то будешь до печки в долгах ходить.

Парнишка шмыгнул носом и, не посмев спорить, отошёл.

В центральном проходе между двухъярусными койками Чалый мерился силой с Губачом из бригады грузчиков с первого рабочего двора. Встав спина к спине, они сцепились локтями и теперь пытались пересилить друг друга, нагнуться и поднять противника на себе. Вокруг азартно спорили на фишки, сигареты и пайковый хлеб.

Чеграш уломал всё-таки девчонку с третьего конвейера, и теперь они барахтались на его койке, накрывшись с головой одеялом. Зима и Гиря увлечённо играли в чёт-нечет с приятелями из второго сборочного.

Нет, никакие удовольствия отдельного жилого блока не стоят этого: свободного человеческого общения, возможности побыть среди своих. Так что его отказ был правилен.

Седой взял сигареты из тумбочки и пошёл курить. «А ведь Крайнтир с его глупыми амбициями, неумением ладить с людьми, подчёркнутым высокомерием не то что декады, трёх дней не продержался бы в рабской камере — весело подумал Седой, вставая в общий круг курильщиков, — придавили бы ночью, или ещё как». На заводе много возможностей для случайной, но тщательно подготовленной смерти.

Когда он вернулся в спальню, девчонки уже не было, а Чеграш голышом лежал поверх одеяла, отдыхая. Зима и Гиря сосредоточенно делили свой выигрыш. Чалого не было.

— К своей пошёл, — сказал Чеграш Седому, когда тот убирал сигареты в тумбочку и раздевался.

Седой кивнул.

— Вставай, в душ пойдём, чтоб до отбоя успеть.

— Ага, — Чеграш рывком соскочил с койки, — парни, айда.

— Идём.

Ежедневный душ, если позволяли условия, был тем немногим из прежней жизни, что Седой упорно сохранял. И парни, подражавшие ему во всём, переняли и эту его привычку. Остальные мылись кто раз в декаду, кто чуть чаще, но каждый день только их пятёрка. Поэтому двадцати рожков в душевой на сто человек в принципе хватало.

Они уже заканчивали мыться, когда в душевую влетел Чалый. Его встретили гоготом, шутками и подначками. Чалый сильно взматерел за последний год и сквозь решётку пролезать, как раньше, не мог. Чеграш ещё мог, но с натугой. Поэтому все свои проблемы с девчонками они решали после ужина или откладывали на выходной. Гиря всегда был увесистым и широким, но умел уладить так, что лазили к нему. И только Зима, самый молодой, почти каждую ночь, если, конечно, надзиратели были не сволочи и сами дрыхли, после отбоя отправлялся гулять по спальням.

К утру Седой окончательно убедил себя, что никаких изменений в его жизни и жизни парней не будет. Вернее, если Главный сдержит слово и выполнит обещанное, изменения будут, но не концептуальные. Так… как, скажем, если вместо «чёрной» каши из гречки станут давать «белую» рисовую или выдадут комбинезоны другого цвета.

Подъем, умывание, заправка коек, завтрак. И по бригадам и цехам выход в холл на пересчёт и обыск. Всё, как всегда.

— Мастерская номер пятнадцать. Пятеро. Господин старший надзиратель.

— На обыск, лохмачи.

Всё обычно, всё, как всегда.

— Валите, волосатики.

Снова гудят под ногами чугунные ступеньки, вспыхивает на этажах свет, лязгают, отпираясь, решётки.

Обыск у входа на этаж. Пустой коридор с закрытыми дверями: свободные начинают на период позже.

Зевающий надзиратель уже ждёт их.

— Становитесь, обалдуи.

Обыск, проверка и вскрытие пломбы, открывается дверь.

— Заползайте, мать вашу…

Идущий последним Зима получает пинок сапогом пониже спины и влетает в мастерскую едва не падая, что приводит надзирателя в хорошее настроение. Он радостно ржёт и запирает за ними дверь, не попытавшись войти и ударить ещё кого-то, что у этой сволочи бывает частенько.

Седой встряхнул головой и оглядел их мастерскую.

— Так, парни, я сейчас перепишу записку, а вы заканчивайте модель. Чтобы было что к записке приложить.

— Ясно, Седой.

— Гиря, давай.

— Чеграш, мне лист а-пять достань.

— Держи.

Парни споро разобрали чертежи и незаконченные детали и разошлись по станкам. Кто что должен делать, они знали и в мелочной опеке не нуждались.

Седой взял чистые листы и сел за стол. Итак, если сказано в одиннадцать, то всё должно быть готово самое позднее к десяти. А лучше бы к девяти, к обычному времени появления на заводе Главного. Тот вполне мог, не заходя в свой кабинет, отправиться в обход по цехам и мастерским.

И когда в девять с небольшим надзиратель отпер их дверь, Седой удовлетворённо улыбнулся: успели! Но вместо Главного перед раскрытой дверью стояла тележка с большой картонной коробкой. Надзиратель проверил печать и кивнул им.

— Забирайте.

Чалый и Чеграш втащили коробку в мастерскую, дверь захлопнулась, и было слышно, как грузчики бодро уволокли опустевшую тележку.

— И чо это, Седой?

Седой тоже осмотрел пломбу, пришлёпнувшую листок с краткой и предельно вразумительной надписью: «В № 15» и подписью главного конструктора.

— Вскрываем, парни, — весело сказал Седой.

Неужели обещанное? Образцы согайнского оружия, их литература… Ну, тогда дело совсем по-другому пойдёт! Живём, парни!

Но он ошибся. Да, обещанное, но… Не совсем то. Литература, но комплект учебников для средней школы, как и просил, за последние три класса. Пачка тетрадей в клеточку и в линейку. Толстая пачка чертёжной бумаги, а к ней маленькая учебная чертёжная доска. Набор линеек, угольников, транспортиров и старая, потёртая, но с полным набором готовальня. Коробка чертёжных карандашей, шесть ручек и большой пузырёк чернил, ластики, коробка с цветными карандашами… Стол уже завален, а содержимое коробки всё не кончается. И в довершение всего, чтобы уж наповал — усмехнулся Седой — кофеварка, три жестяные банки с кофе, сахаром и сухими сливками и — с ума сойти! — маленький радиоприёмник.

— И это чо ж такое будет? — потрясённо выдохнул Чалый, оглядывая громоздившиеся на столе невиданные вещи.

— Жить будем! — весело ответил Седой. — Давайте, парни, надо разобрать, уложить и пристроить. Да, переноски у нас есть?

— Надо? Сделаем, — ухмыльнулся Зима.

На разборку, укладку и прочее ушло не меньше периода. К тому же Чалый раскрыл учебник по алгебре… и чтобы он от него оторвался и начал понимать окружающее, пришлось не просто отобрать учебник, а ещё уши ему натереть, как пьяному.

— Седой, а это зачем?

— Это радио, я рассказывал вам.

— Помним.

— И чо? Слушать будем?

— А рази можно?

— Раз нам дали, значит, можно и будем.

Седой включил приёмник, и мастерскую заполнила музыка. «Героическая симфония»?! Да, она. Великий Огонь, сколько лет он не слышал музыки? Такой музыки. Нет, надо потише, чтобы не услышал надзиратель. Парни оторопело смотрели на него, явно ничего не понимая.

— И чо это такое? — спросил Чеграш, когда отгремели трубы и литавры финала.

— Это… — Седой сглотнул стоящий в горле комок, — это симфония, парни.

— Да-а? — Чеграш как-то неуверенно улыбнулся. — И чо? Это… хорошо?

«Ну да, — понял Седой, — парни никогда не слышали музыки, настоящей музыки». Он и не рассказывал им о ней, потому что музыку невозможно пересказать.

— Ладно, делаем так, парни, здесь слушаем, а что непонятно, я вам потом рассказываю.

Парни заметно повеселели и закивали.

Кофеварка их заинтересовала и понравилась куда больше. Правда, сам кофе не очень.

— Положите ещё сахара и сливок. И размешайте, как следует.

В таком варианте кофе понравился.

— А чо?

— Ничего.

— Вкусно.

— И в мозгах светлеет.

— Его для этого пьют, да, Седой?

— Ну, чтоб мозги работали?

— Да, — Седой, смакуя, казалось, напрочь навсегда забытый вкус, допил свою чашку. Ну, ничего не забыл Главный, даже стопку маленьких пластиковых чашек с ложечками, стандартный пакет на полудюжину. — С ними поаккуратнее, парни, они хрупкие.

— Ну да, поломаем, новых не выдадут, — рассудительно сказал Чалый. — Давай, Зима, у тебя руки ловкие, их ты мыть будешь.

Зима не стал спорить, собрал чашки и ложечки и ушел в крохотную, примыкающую к мастерской уборную, где, кроме унитаза, была ещё и раковина с холодной и горячей водой.

— А чо, Седой, это ж не пайковое, выпьем и больше не выдадут?

— Думаю, нет, — вздохнул Седой.

Отвыкшее от кофе сердце часто билось о рёбра. Седой потёр грудь, успокаивая его, и стал распоряжаться.

— Давайте, парни, так составьте, чтоб не на виду было.

— На всякий случай, — понимающе кивнул Гиря.

— А то мало ли какая сволочь заглянет, — согласился Чеграш. — И давайте, модель-то до ума довести надо.

— Как ты её доведёшь, если она не фурычит? — возмутился Чалый.

— Вот и соберите, все нестыковки цветом пометьте, — сказал Седой, — каждый своим, Зима, маркеры достань. И, — он озорно улыбнулся, — каждый о своём докладывать будет. Поняли?

Парни не очень уверенно кивнули.

— А он будет нас слушать-то? — спросил Гиря.

Седой пожал плечами.

— Если не захочет, доложу я. Но вы должны быть готовы.

Парни кивнули и взялись за работу. Радио негромко рассказывало о прогнозе погоды на ближайшую декаду. Слушали с интересом, но большинство названий явно ничего не говорило парням. «Ничего», — улыбнулся Седой: учебник географии с атласом теперь есть. Так что… будут знать.

Ровно в одиннадцать — по радио передавали сигнал точного времени — лязгнул замок. Зима, ловко метнувшись к стеллажу, выключил приёмник. Парни, мгновенно сообразив, подбежали к нему и выстроились в ряд, загородив собой ту часть стеллажа, где лежали учебники и стояли кофеварка и приёмник.

Главный конструктор от порога окинул их мастерскую быстрым внимательным взглядом и подошёл к столу, на котором лежали аккуратно переписанная Седым записка и разукрашенная в четыре цвета модель. Модель явно заинтересовала его больше текста.

— Зачем такая радуга?

Седой кивком подозвал парней к столу.

— Красный чей цвет? — спокойно, будто сам не присваивал им эти цвета, спросил он.

— М-мой, — поперхнувшись, ответил Чалый.

— Говори.

Главный конструктор изумлённо уставился на рослого, светловолосого и светлоглазого парня с уже вполне оформившимися светло-золотистыми бородкой и усами.

— Слушаю, — несколько растерянно сказал Главный.

Чалый набрал полную грудь воздуха и выпалил:

— Фурычить не будет, господин Главный. Сталь не та. На третьем спуске пружину поведёт или порвёт. Надёжности нету.

— Где спецификация? — резко спросил Главный.

— Держи, — шепнул Гиря, подсовывая Чалому нужный лист.

Но Главный услышал и несколько раздражённо приказал:

— Все чертежи на стол, и садитесь, нечего столбами стоять.

Седой, скрывая улыбку, наклонил голову.

Табуреток было всего пять. Одну занял Главный, другую Седой, парни с удивительной даже для Седого ловкостью разместились вчетвером на трёх оставшихся. И разговор пошёл уже всерьёз. Первое время Главный невольно морщился на вырывавшиеся у парней неправильности, но смысла, сказанного ими, при этом, не терял. Парни неожиданно быстро успокоились, говорили бойко и по делу. Главный не возражал, задавая вопросы так, чтобы проблемы, можно ли спорить с господином, не возникло. Седой говорил последним, подводя итоги. Его Главный выслушал, не перебивая и не задавая вопросов.

— Всё понятно, — кивнул Главный, когда Седой закончил. — Разметьте в записке соответствующие цвета.

Седой подвинул свои листы парням, и те, передавая их друг другу, стали чиркать маркерами. Глядя на них, Главный негромко распорядился:

— Черновики в измельчитель. Занимайтесь пока теорией.

Их глаза на мгновение встретились, и Седой мог бы поклясться, что Главный подмигнул ему. Ну что ж, примем как вводную.

— Да, господин Главный конструктор.

— Когда кончатся запасы, скажете мне.

Главный не уточнил, о каких запасах идёт речь, но Седой, ни о чём не спрашивая — зачем, ещё услышишь не то, что хотелось бы — повторил положенную формулировку.

— Да, господин Главный конструктор.

Когда парни закончили возиться с листами, Главный ещё раз просмотрел записку, забрал её и модель и уже у двери вдруг резко обернулся к Седому.

— Много я не могу, но ни вас, ни кого-то из вашей бригады больше не продадут. Гарантирую.

И ушёл. Когда за ним защёлкнулась дверь и они остались одни, Седой молча сгрёб в охапку и прижал к себе всю четвёрку.

— Молодцы, какие же вы молодцы, — шептал он, сглатывая неудержимо набегающие слёзы.

Парни тоже растроганно захлюпали носами, но больше из-за пережитого страха. Всё-таки они впервые вот так говорили со свободным, да ещё таким — не хозяин, но все знают, что от него всё зависит, все надзиратели перед ним навытяжку встают, а они-то…

— И чо теперь будет? — первым пришёл в себя Чеграш.

— Слышали же. Будем заниматься теорией.

— Это учиться?

— Ну да. Пока не получим нового задания.

— А что не продадут нас…

— Седой, взаправду, что ль?

Парни с надеждой смотрели на него. Ведь нет большего страха для раба, чем торги, на которых теряешь всех своих сразу и навсегда. Седой пожал плечами.

— Пока он здесь главный, думаю, так и будем вместе. А дальше…

— Загад не бывает богат, — со вздохом согласился Чалый.

Седой взъерошил ему волосы на затылке и с весёлой строгостью сказал:

— А теперь за учёбу. Хватит бездельничать.

— Ага, Седой.

— Щас уберём всё.

— Седой, чертежи тоже в измельчитель? — засуетились парни.

Пока они убирали со стола, Седой быстро просмотрел учебники. Да, насколько он помнит, комплект полный. Ну, по физике и математике парни уже на уровне седьмого, а то и восьмого классов, а в отдельных темах и даже не на училищном, а на академическом уровне. Но всё это бессистемно, фрагментарно и в основе практика. Так что всё равно начнем с шестого класса. Как раз начала алгебры и геометрии. А остальное… ладно, пусть читают и пересказывают, а он, по мере возможностей и памяти, объяснит.

— Седой, мы готовы.

Седой обернулся к ним.

— Идите сюда. Так, каждому по тетрадке, в клеточку, в линейку, по ручке берите и за стол. Тетради надпишите.

— Пометить? — спросил Чалый.

— Нет, надписывайте. Здесь имя, а здесь предмет. В клеточку где, пишите «математика», а в линейку «язык».

С именами вышла заминка. Ну, Зима и Гиря — это просто, Чалый тоже сообразили, как, а Чеграш — слово-то нашенское, как его по-ихнему написать? Не сразу, но справились и с этим. Седой оглядел сидящих за столом с раскрытыми тетрадями парней и, улыбнувшись, взял со стеллажа учебник ургорского языка.

— С этого и начнём. Чтобы вы всё понимали, и чтобы вас всегда поняли.

Дамхар

570 год, весна,

2 декада

Весенняя дорога, когда днём тает, а ночью подмораживает, не самое большое удовольствие. Но Гаор вёл фургон, весело насвистывая и улыбаясь. Всё у него хорошо, всё тип-топ. Работа по душе, хозяин не сволочь, все его закидоны сошли ему с рук, и… и статья про «серого коршуна» почти готова. А в одном из посёлков его отправили на постой к настоящей бывальщице, и он всю ночь не спал, слушая её с раскрытым ртом и старательно запоминая. А самое главное — она ему сказала, кто в каком посёлке старины сказывает, и он теперь, если, конечно, с руки выходит, то сам к таким на ночлег просится. И слушает.

С ума сойти, сколько таится по поселковым избам. Дамхар-то, оказывается, когда-то по-другому звался, и жили только полешане, это сейчас намешалось. А Валса — это Волосава река, земля волохов, по ней они и прозывались, а за ней было Дикое поле, где жили уже не склавины, а другие, а имена их Валса унесла, сгинули. А Вергер — это Вертоград — кремень-город — склавинская крепость. Кремень — потому что из камня была сложена, и кабы не предатель, проведший врагов подземным ходом за стены, то не взяли бы её, и остались бы склавины свободными, а так… А Малое поле — Малкино, что великий склавинский князь своей младшей дочери в наследное дал, а она чужого полюбила и отдала ему и себя, и землю… а это он только по верхам чуть задел, что ж там, в глубине? Была б его воля, поселился бы он в каком-нибудь посёлке у такой бывальщицы или волхвицы — были и такие, рассказывали ему о них, получалось, что они вроде храмовниц — делал им всякую мужскую работу по дому и хозяйству и слушал бы, запоминал. Но… воли-то как раз у него и нет.

А мир не рабов, нет, рабство — это так, поверху, это где они с голозадыми, ургорами соприкасаются, а нутряной, подлинный мир склавинов поворачивался к нему то одной, то другой стороной, медленно, по кускам открывая себя. Он-то думал, что у Сторрама ещё всё узнал, а оказалось, что там были остатки, сбережённые кусочки исконного. И здесь всего нельзя, но если хозяин или управляющий не сволочь, то можно многое…

…В новогоднюю ночь гуляли чуть ли не до рассвета. Мужики только-только праздничное сняли, прилечь не успели, как уже время коров кормить да поить, доить и убирать. Скотина — она праздников не признает. У него в гараже работы не было, и он пошёл с остальными. Не доить, конечно, тут ему одного опыта хватило, но навоз выгребать, сено и воду таскать и задавать, бидоны с молоком на место укатывать — коровы-то все дойные, не поселковые — это всё ему под силу.

Почему-то даже спать не хотелось, весёлая хмельная сила переполняла его, хоть и выпил-то всего ничего, ему стакашек, в самом деле, как слону дробина, а у Тумака лучше сказано: «Как лосю горошинка». Ну да, про слона и дробь — это городское, лось и горошинка понятнее. И он работал, как и остальные, в охотку, весело, с хохотом и подначками.

Управившись с утренними делами, сели завтракать молоком и кашей. От ночного пиршества не то что объедков, крошки малой не осталось, всё подмели подчистую. И то ведь, когда ещё придется такого попробовать. Не балуют нас матери, ох, не балуют. А за завтраком, к его удивлению, говорили не о вчерашнем веселье и разгуле, а о предстоящем. Но намёками, с оговорками, да как-то оно ещё получится. Ну, хозяева в храм поедут, а если малых своих дома оставят, то и Куконе оставаться, куда нянька от детей денется, и либо Милуше, либо Белёне на подмогу ей оставаться, да если ещё Рыжего за руль дёрнут, то совсем обидно будет.

Но обошлось. Хозяин сел за руль сам, детей всех взял с собой, да ещё обмолвился, что из храма поедет к какому-то знакомцу своему, сыном похвастаться и дочек на какой-то там детский праздник, и, словом, до темноты их не будет. Так что… короток день, да весь наш!

И как только за хозяйской машиной закрылись ворота, закипели сборы. Как все, он оделся на выход, но без парада. Теляга, кирзачи, каскетка, но волосы, усы и бороду расчесал. Тоже как все.

— Верхонки возьми, — протянула ему Большуха кожаные рукавицы.

Вязаные варежки, она ему, как снег выпал, дала, но он попросил заменить на перчатки, в варежках работать неудобно. Перчаток не нашлось, но чиниться в рейсах ему было не нужно, в кабине тепло, так что обходился. А это, значит, как он понял слово, верхние, поверх варежек, потому и большие.

— У нас их голицами зовут, — вздохнул Тумак.

Хоть и совсем мальцом, ещё в детском ошейнике его в Дамхар привезли, а помнил родные места и тосковал по ним. Откуда он родом, Гаор понимал плохо. Названий посёлков на картах не было, только номера, а как звался ближайший к посёлку город, Тумак не знал. Только и узнал Гаор, что Черноборье, откуда вёл свой род его названный брат, место криушское, известное, и что у Тумака там по матке родня была. Но так или иначе родством сочлись, и, опять же к удивлению Гаора, Тумак вполне серьёзно счёл его криушанином, хоть и принятым, а своим.

— Ты и по обличью на них смахиваешь, — сказал Тумак, — вот только рыжий ты чего?

И Гаор нехотя признался. Что, как ему сказали, мать его из курешан, дескать, там рыжих много было.

— Слыхал я об этом, — кивнул слушавший их разговор Сизарь, болтали, отдыхая в предбаннике. — Видно, так оно иесть.

А Чубарь как припечатал.

— На доброй земле и злое семя хороший росток даёт.

Всё это Гаор вспоминал, пробираясь вместе со всеми через заснеженный сад и огород к картофельному полю и дальше, мимо чужих выгонов в лес, куда летом Трёпка с Малушей бегали за ягодами, а сам он ни разу не был. Всё в рейсах, а между рейсами с подворья днём выйти некогда, а ночью и незачем, да и не ровен час на патруль наскочишь, а ты без карточки, ну и пристрелят на месте, у них это по-быстрому. Про полицейские патрули, которые шарят по дорогам, а то и по другим местам, и если далеко от дома и без карточки, то и днём кранты, а уж ночью сразу на месте, девку могут ещё снасильничать и отпустить, а мужика или парня кончают без разговоров, он ещё в посёлках наслушался. Его самого, правда, ни разу не прищучивали, даже на ночёвках в лесу, но может, это потому, что в глушь забирался и располагался по-фронтовому, с оглядкой.

За этими разговорами и рассказами — шли без особой опаски, но и, как он заметил, не гомоня и не горланя — добрались до леса, а в лесу по узким тропкам, а где и сами протаптывая дорогу в сугробах между деревьями, вышли к котловине. Пруду или озеру — догадался Гаор.

И здесь было аж черно от народа. И все в ошейниках, все свои. Как он понял, рабы и рабыни из окрестных усадеб. И опять неожиданность: это он почти никого не знает, а о нём почти все слышали. Откуда? Потом он сообразил, что летом на покосе, на дорожных работах, куда каждый владелец должен был посылать своих рабов, ну и наверняка что-то ещё вроде этого, но рабы из разных усадеб и посёлков могли свидеться, перемолвиться, и то, что знал один, немедленно узнавали все остальные. Просто сам он в рейсах всё время, потому и не знает никого. И ещё… если в сказках и старинах героя спрашивали, кто он и какого рода-племени, то здесь вопросы звучали примерно так же, но обязательно ещё: «Чей ты?» «На чьём дворе живёшь и на чьей кухне кормишься?» — вспомнил Гаор старую, прочитанную ещё в первом классе книжку про собак и улыбнулся, называя себя группе женщин, в основном немолодых и стоящих хоть и в центре толпы, но несколько обособленно, когда Большуха и Нянька подвели его к ним. Матери — догадался Гаор и поклонился им.

— Рыжий.

— Капитанов, что ли ча?

— Ну да, — кивнула Большуха.

— С нашей усадьбы, — веско подтвердила Нянька, расцеловавшись с остальными женщинами.

— А племени какого? — требовательно спросила его высокая худая рабыня, у которой из-под головного платка виднелись седые волосы.

— Криушанин, — твёрдо ответил он.

— По крови али утробе?

— По брату принятой, а по матери курешанин.

— Надо же, — покачала старуха головой, — крепка курешанская сила, через сколько колен сказывается.

Нянька кивнула ему, и Гаор понял, что принят и может отойти к другим мужчинам и парням.

Мужчины, парни, мальцы, женщины, девки, совсем девчонки бродили вроде бы беспорядочно, перекликаясь, не всерьёз задевая и заигрывая друг с другом. И Гаор не сразу понял, что в этом, на первый взгляд хаотичном движении есть свой внутренний смысл, как перед боем, когда вроде бы каждый бежит куда-то сам по себе, а потом выясняется, что все оказались на исходной позиции. Но это при толковом командире, а здесь… Как сам собой утоптался широкий почти правильный круг, и встали два хоровода: мужской внешний и женский внутренний. В центре матери и вперемешку мальцы и девчонки. Под мерное согласное пение хороводы пошли по кругу. Мужской вправо, а женский влево. И Гаор с радостью, даже не поверив, но только на миг, такому, услышал, что не матерей набольших зовут, а Солнце, Золотого Князя, чтоб показался, поглядел на славящих его. Всё быстрее движение, крепче согласные удары ног по утоптанному снегу, кружатся в центре, сверкая ошейниками и грибатками, Матери, прыгает, визжит и хохочет ребятня в круге, гудят мужские голоса и забирают всё выше голоса женщин. И, словно в самом деле услышав их, тучи разошлись, показав в разрыве красно-золотой диск зимнего не слепящего глаза солнца. Дружный радостный вопль, казалось, потряс окрестный лес.

А потом мерились силой и ухватками, бились стенка-на-стенку и сам-на-сам в кругу, разожгли костёр и прыгали через него, чтобы год удачным был. И играли по-всякому, и плясали. Чтоб шумом да согласным весельем Солнце выманить.

Обратно шли уже в сумерках. Опять тропками, гуськом, торопясь до темноты успеть за усадебный забор, потому что хоть и патрульные сегодня празднуют, а ну как не ровен час… Но вот уже знакомое картофельное поле, заснеженный огород, сад… Всё, они дома, на своей земле, И Нянька уже покрикивает, подгоняя и разгоняя по рабочим местам лемзяев, что от дела лытают. Хозяев, спасибо Судьбе, ещё нет, так что Гаор пошёл помогать остальным мужикам…

…Гаор улыбнулся воспоминаниям. Нет, хорошо было, по-настоящему хорошо. А ещё лучше бы летом хозяин его на покосную пору снял с рейсов, отправив на общий покос с мужиками, а то жди теперь до следующего новогодья встречи с остальными. А весна в этом году, все говорят, хорошая, дружная, значит — он снова усмехнулся — понравилось Солнцу — Золотому Князю их славление, ни у кого злых мыслей не было… нет, теперь бы он с Вороном поспорил о двух верах. Можно им поладить. И праздник, да, как раз через декаду, он с полным правом воздаст хвалу Золотому Князю, Огню Небесномуна двух языках. Оба они теперь его.

В лужах играет солнце, вдоль дороги быстрые искрящиеся на солнце ручьи, островки почерневшего снега в низинах и на северных склонах, а на прогретых пригорках уже торчат ярко-зелёные иголки молодой травы. Как же всё-таки всё хорошо! И «Серый коршун» готов.

«Ах ты, аггел копчёный!» — Гаор досадливо выругался, увидев с холма далеко впереди въезжающую в посёлок серую с зелёной диагональной полосой по борту машину. Как накликал! Увезут ли, привезут ли… всё сердце рвать. Хорошо, что ему этот посёлок не нужен сейчас, вон его развилка. Нет, не хочет он видеть, насмотрелся, его дело сторона, ни родни, ни друзей, а всё равно… Стариков ли на утилизацию, малышню ли на сортировку, или взрослых вдруг тасовать начнут… нет, ни голодом, ни побоями, а вот чем страшно рабство, тем, что в любой день тебя возьмут, увезут от своих и больше никогда ты их не увидишь. А потому считай любую семью, куда тебя ввели, своей. И мужчина, привезённый в «сером коршуне» в чужо село, входит в назначенный ему управляющим дом, кланяется старшей женщине в этом доме и с этого мига он — муж и отец в этой семье. Потом сочтутся родством и свойством с соседями, решат, кто его братья, сёстры, племянники и племянницы, и одна мольба: чтоб не увезли, дали дожить свой срок здесь. А с детьми как… тоже видел. Как вытряхивают из машины перепуганных малышей со свежими клеймами на красных воспалённых лобиках, и как женщины толпятся поодаль, выглядывая своих, а как отъедет машина, кидаются к детям, расхватывают их, своих и чужих, но тоже с этого мига своих. Ведь счёт сволочи из Рабского ведомства ведут на штуки. Десять детей увезено, десять привезли, а те, не те… и куда делись не привезённые? Увезли в другие посёлки, или не прошли сортировку и утилизированы… Сволочи, где же твоя справедливость, Огонь Великий?!

Гаор резко вывернул руль, входя в поворот. Нет, навидался он. Как бы «Серого коршуна» передать? Эх, аггел копчёный, неужели никак не получится? Статью о Седом он писал, не думая, не надеясь на печать, а так, выполняя приказ человека, спасшего ему жизнь, а здесь уже думает. «Нет, — осадил он в который раз сам себя, — не надейся и не рассчитывай». Статья должна быть готова, но не жди, а то свихнёшься. Серую пустоту он к себе больше не подпустит, но и надеяться, что в очередной раз въедет на стоянку заведения, а там Стиг… нет, подарили тебе Матери-владычицы и Судьба-сестра чудо, так будь благодарен и не требуй, и не надейся… Как он слышал когда-то? Никому не верь, ничего не бойся, ни о чём не проси. Да, именно так. Слышал это на «губе» от одного опытного сидельца, что и до армии посидеть успел, и на «губе» был не впервые. А можно и короче. Не верь, не бойся, не проси. На «губе» это было в самый раз. А здесь?

Постепенно Гаор успокоился, да и дорога требовала внимания, а «Серый коршун»? Нет, ничего он здесь не может сделать, значит, и нечего сердце рвать. Лучше подумай, а не заночевать ли тебе в этом посёлке? В прошлый раз ты в хороший дом попал. И рассказали интересного, и покормили хорошо, и ночью приласкали. А о том, что потом после твоих ночёвок бывает, что народятся мальцы и девчонки с рыжинкой, и какова их судьба будет… не думай, не рви сердце. Тебе оно ещё понадобится. Мужайтесь, худшее впереди.

Аргат Автодром экстремальных трасс

Весна, 4 декада

«Они передвигаются столь медленно, что их движение становится незаметным и позволяет застигать жертвы врасплох». До чего же хороши старинные изречения. Вот так, помаленечку, потихонечку, собирая камушек к камушку и даже крупицу к крупице, создадим величественную мозаичную картину. И никогда не знаешь, что и где ухватишь.

Венн Арм любил и умел водить машину. И искренне считал, что сумасшедшие гонки по автодрому или старым давно не ремонтировавшимся и потому опасным шоссе — лучший способ расслабиться, очистить голову от мелких обыденных тревог и мыслей, успокоиться и поразмыслить. Глаза, руки и ноги делают своё дело, а голова — своё.

Итак, проблема человеческих ресурсов. Спасибо Огню, но, если бы дела Таррогайна бы не было, его стоило бы самому инициировать. Смешно, но опять всё сошлось на бастарде Юрденала. Парень умеет вляпываться в чужие операции, оказываясь в самом центре, и так, что без него не обойтись. Жаль, сразу не уточнил, какие это случайные подработки у сержанта-ветерана Гаора Юрда. Знал бы тогда, что он журналист… Хотя нет, операция готовилась слишком давно, и менять её было бы поздно. Но Огонь справедлив: получив рабство, парень получил и доступ к весьма интересной и недоступной другим журналистам информации. Интересно, каким образом родич сумел связаться с ним? И вот тоже… случайное совпадение…

…Визит действительного академика, профессора, не формального, а фактического главы философского и исторического отделов в отделении гуманитарных наук почтенного Варна Арма застал его врасплох. Меньше всего он этого ожидал. В конце концов, брат-бастард деда — не самая близкая родня. Тем более что дед со своими братьями особых отношений не поддерживал. Но и отказывать необычному визитёру не следовало. И для сохранения внешней конфиденциальности по-родственному встретились в его личной городской квартире.

Смотрелся профессор достаточно импозантно, вполне соответствуя своим званиям, оценил коньяк, безошибочно определив его происхождение.

— Кроймарн? Вот не ожидал, что он ещё сохранился.

— Да, — кивнул он и мягко вздохнул: — Остатки былой роскоши.

Профессор задумчиво кивнул, пригубил коньяк.

— Слишком многое стало остатком.

Он невольно насторожился.

— А о ещё большем осталась только память, — задумчиво продолжал профессор. — И скоро её будет некому хранить.

— Есть архивы, музеи, галереи, — осторожно возразил он.

— Вещи мертвы. Заключённая в них память жива, пока есть люди, — профессор поверх рюмки внимательно посмотрел на него. — Вы часто бываете в замке Армонтин? — И не дожидаясь его ответа. — А ведь это память вашего рода. И целой эпохи в нашей истории.

— Да, я помню, дед рассказывал мне о вашем решении. Сделать родовой замок общедоступным музеем и этим сохранить род. Остроумное решение, — искренне сказал он. — Но вы правы, я не бывал в замке, — и с извиняющейся улыбкой пояснил: — Я не историк, живу настоящим.

Профессор улыбнулся с горечью и кивнул.

— Да. Но как… — выразительная пауза и последовавшие за ней слова понравились ему сочетанием явного намёка на несказанное и правдой произнесённого, — как умный человек вы не можете не думать о будущем.

С этим нельзя было не согласиться. Ему стало настолько интересно, что он предложил играть в открытую.

— Забота о будущем привела Вас сюда, не так ли?

— Вы правы, — одобрительно кивнул профессор.

— Вас волнует будущее Армонтинов, Армонтов или Армов?

— Меня волнует будущее ургоров. Всего народа. Но теряя сейчас роды, ветви, семьи и даже отдельных людей, мы теряем и весь народ.

— Согласен, но без обновления нет будущего, а обновление невозможно без отмирания всего устаревшего, — сказал он, провоцируя профессора на спор.

— А кто определяет, что устарело? — ответил профессор вопросом.

Разговор становился, ну, очень интересным. О профессоре он слышал ещё от деда и, никому ничего не говоря, потихоньку собирал информацию о родичах. Принятый тогда тремя братьями-бастардами вариант спасения рода, к которому они строго по закону и обычаям не имели уже никакого отношения, восхищал оригинальностью замысла и изяществом исполнения. Как и решение об уходе в тень, практически в небытие, Венна Арма, которому обособленность от рода помогла сделать карьеру, ибо родственные связи зачастую мешают служебным. Но при этом никаких заявлений, документов и тому подобного, что может помешать совершить, если это понадобится, обратный ход. И упорство Кервинайка Армонтина, последнего из рода Армонтинов, с которым тот старается разрушить систему, дающую ему самому целый ряд привилегий, вызывало уважительное удивление.

— Вы задали интересный вопрос, почтенный. Конечно, можно сослаться на волю Огня, который сам выбирает, что сжечь, а что оставить, но…

— Но оставим рассуждения о воле Огня храмовникам, — кивнул профессор. — Каждый компетентен в своей области, а некомпетентность порождает неверные решения.

— На дюжину дюжин согласен, — подхватил он. — И что я могу сделать в пределах своей компетенции?

И тогда прозвучало это имя.

— Кервинайк Армонтин.

Он кивнул и уточнил.

— Кервин. «Эхо. Свободная газета».

— Да.

Профессор смотрел на него открыто и не строго, а требовательно. Требуя понять несказанное.

— Каждый человек бесценен. Я правильно понял вас?

Профессор кивнул.

— Нас слишком мало осталось, чтобы мы могли быть расточительными.

— Браво! — вырвалось у него. — Блестящая формулировка. Вы разрешите ею воспользоваться?

Профессор пожал плечами.

— Разумеется. А к вопросу об отмирании и обновлении… Что важнее? Сосуд, в котором пустота, или Огонь, пылающий в сосуде?

Он кивнул, оценив изящество цитирования старинного трактата, и продолжил изречение.

— Золото, украшающее Храм, или Храм, освящающий золото?

Брови профессора приподнялись в радостном удивлении.

— Блестяще. Не ожидал.

Он рассмеялся.

— Ну, здесь я дилетант. Моя компетенция несколько в иной области. Разумеется, меня волнует будущее ургоров, и я согласен с вами. В пределах моей компетенции я сделаю всё возможное.

…Умному достаточно, на этом они простились. И когда Венн начал — опять же потихоньку и не привлекая лишнего внимания — разбираться с газетой родича, то и наткнулся. На статьи некоего Гаора в газетах трёх и четырёхлетней давности. Послушный референт, никогда не задающий вопросов, не относящихся к конкретному заданию, и гордящийся этим, подготовил подборку. И прочитав её, Венн сам подложил в неё статью, подписанную озорным псевдонимом. Никто, он же Некто. Единство стиля бросалось в глаза, и, если бы не три с половиной года перерыва, псевдоним бы раскрыли мгновенно. Но начинающего журналиста Гаора из «Эха» успели забыть. Это и спасло и парня, и газету, и Кервина.

Что ж, Никто-Некто сработал на него, на всю операцию в целом. Попробуем проверить: случайны ли сам удар, его сила и меткость. Дадим возможность протянуть цепочку связи и получить ещё одну статью. И если второй выстрел будет столь же… эффективным, включим парня в операцию. Разумеется, не посвящая его в детали и планы. Пусть делает то, что умеет и может, и будет уверен, что это его свободный выбор. Марионетка, не подозревающая о своих ниточках, играет очень убедительно.

Лихим виражом Венн закончил трассу и уже не спеша подъехал к кассе расплатиться за сеанс. Отличная штука — автодром экстремальных трасс.

Дамхар

Весна, 5 декада

Весна в Дамхаре — горячая пора. Лето, впрочем, тоже. И хотя шофёрская работа внесезонная — людям надо есть и одеваться в любой сезон — весенняя страда посевов коснулась и его. Между рейсами Гаор со всеми копал, рыхлил, сажал, окапывал, а то и полол, не говоря уже об обычных работах по двору, чистке хлевов и прочем. В общем, работа на земле ему даже нравилась. Ещё в Орртене его заставляли помогать садовнику. Конечно, прополка дорожек и газонов — занятие муторное и противное, после которого долго болят пальцы, а вот возиться с цветами было приятно. И в училище тоже садовой работы не избежал. Там, правда, приходилось, в основном, полоть и чистить. Цветов почти не было, так как считалось, что цветы размягчают и размагничивают. Идиотизм, конечно, но… дело прошлое, время — давно прошедшее. На дембеле он всё собирался купить себе пару горшочков на окно, но так и не собрался. То средств не было, то… хотя монет, не говоря о купюрах, изредка ему не хватало, а чаще совсем не было. А здесь здорово помогало сознание, что он не только работает, но и работает. Сам ведь будет это есть.

Под эти мысли Гаор привычно гнал свой фургон через кишащие людьми весенние поля, сады и огороды мимо бродящих по молодой нежно-зелёной траве стад. Половодье уже схлынуло, но в низинах было ещё сыро, речки ещё стояли вровень с берегами, а кое-где и мостами, и, проезжая по ним, он прогибал гибкие настилы, разбрызгивая искрящуюся воду. И надо всем золотое, яркое, словно умытое полой водой солнце — Золотой Князь.

Проверяя себя, Гаор посмотрел на карту. Нынешний рейс отличался от обычных. Опустошив фургон, раздав заказы и собрав бланки новых, он должен ехать не домой, а в Административный центр, и там у филиала Ведомства Крови его будет ждать хозяин. Ну, Ведомство Крови — это всё же не Рабское, так что можно надеяться, что его из-за руля не отправят на торги. А остальное его не колышет. Просто здесь выбиться из графика в любую сторону опасно. Приехать раньше времени и ждать хозяина — это наверняка нарваться на полицию, а она очень не любит бесхозных рабов, даже с карточкой. Хорошо, если только изобьют. А опоздать — это столь же гарантирована езда на «кобыле», не считая оплеух прямо на месте. Время-то указано точное — пятнадцать долей четырнадцатого периода. Так что, крутись сам и крути баранку, водила. И береги свою категорию. Надо бы это добавить к тем заповедям. Не верь, не бойся, не проси и категорию береги.

Административный центр Дамхара — скопище казённых зданий и не усадеб, а отдельных домов, в которых жили многочисленные клерки и чиновники, казармы гарнизона и охраны, магазины, центральный Храм, редакция местной газеты… Разумеется, Гаор заранее посмотрел карту, а то бы пришлось солоно. Спрашивать-то дорогу ему не у кого. Не у постового же полицейского, чтобы сразу нарваться на дубинку, а то и на кое-чего и похуже. Вся полиция здесь с автоматами, как скажи на военном положении. Прохожих мало, и те, сразу видно, по делам, гуляющих нет. Поганый городок.

Гаор ещё раз поглядел на часы, подрулил к широким пологим ступеням Ведомства Крови и остановился. На часах четырнадцатый период, четырнадцать долей, тридцать мигов… Успел! Он-то успел, а хозяин его где?

Охранник у входа уже смотрит в его сторону и весьма заинтересованно. Ну, и дальше что?

Дальше открылась дверь, и по ступеням легко сбежал к фургону весьма чем-то довольный Ридург Коррант. Выскакивать и открывать перед ним дверцу Гаор не стал. Он и на легковушке это всегда забывал и, кстати, всегда безнаказанно, а уж в фургоне и в мыслях не держал.

Хозяин сел в кабину рядом с ним и распорядился.

— В Клумбочку.

Едва не сплюнув от досады — знал бы, заранее бы продумал выезд — Гаор ответил положенным:

— Да, хозяин. В Клумбочку.

Выехав из Административного Центра, Гаор достал карту и прикинул маршрут. Нет, ничего, не так уж страшно. Вот здесь на левый разворот и перескочить на семнадцатое шоссе, а уже оттуда через двадцать с небольшим меток он перейдёт уже на прямую дорогу к Клумбочке. Лучше бы, конечно, хозяин поехал в Светлый Ключ и заночевал бы там, а он тогда бы с Пушинкой повидался. Но… но в тот раз из Клумбочки поехали туда, может, и сегодня так же? Так сказать, весенний рейд по матерям бастардов. Правда, без подарков и на фургоне, но… но не его это рабское дело, кого и как навещает хозяин.

Дорога хорошая, мотор ровно гудит, солнце светит, но не слепит глаза. Гаор искоса покосился на хозяина. Интересно, чего тот так сияет, будто, скажи, ему орден повесили? С чего бы это? Ведомство Крови ни орденов, ни выплат не раздаёт. И вообще, чего ему было там нужно? «Стоп, — уже привычно осадил Гаор сам себя, — осади, журналюга, дай задний ход и не возникай». Ведомство Крови для тебя — территория чужая, неизвестная и опасная. Чем опасная? Неизвестна, а значит, опасна своей неизвестностью. А вообще, что ты знаешь о Ведомстве Крови? Это раз. Что тебе надо знать о нём? Это два. И нужно ли вообще что-то знать? Это три. И вот ещё: насколько связаны Ведомство Крови и Рабское Ведомство? Это четыре. Ведомство Крови занимается только ургорами, их здоровьем и благополучием, но это побочное и сопутствующее, а главное — блюдёт чистоту крови, ведет ДНК-карты, чтобы… аггел траханый, Амрокс! Ворон же говорил. А вот теперь, по-настоящему, стоп, похоже, это не просто неизвестная территория, а минное поле. Так что… так что… так что займись дорогой, а мысли на потом, когда будешь один.

До Клумбочки доехали быстро. На этот раз на улицах были прохожие, играли дети. Гаор сбросил скорость до минимума, хотя знака ограничения у въезда не было. Увидев фургон, прохожие, в основном женщины, останавливались, дети бросали игры и с неприкрытым жадным любопытством следили за ним: куда едет и где остановится. И почему-то в голову назойливо лезет воспоминание о другом посёлке и другой машине…

Гаор сам остановил фургон у знакомого дома. Хозяин кивнул.

— Жди здесь.

— Да, хозяин.

Хозяин выпрыгнул из машины и пошёл в дом. Гаор откинулся на спинку сиденья и распустил мышцы. Вряд ли его будут здесь забрасывать камнями. Хоть ребятня и собралась вокруг, но только глазеют, хихикают и перешёптываются, тыча пальцами.

— Смотри, дикарь…

— Дикарь…

— Волосатик…

— Або… это або…

Гаор невольно вспомнил свой разговор в камере с Седым, что за «або» могут и врезать, и невесело усмехнулся. Сам бы он сейчас врезал. Дело-то не в слове, а в том, как его говорят и зачем. Тогда, в Вергере, он оступился и рухнул бы с головой и концами в подземный люк, если бы не его отделенный, который успел ухватить его за шиворот. Как же, какой страшной, неслыханной раньше руганью отделенный его крыл, вытаскивая на твёрдый пол, а потом ещё смазал ему по морде, чтоб на всю оставшуюся жизнь запомнил. И ничего, нет у него на отделенного, пусть тому светло за Огнём будет, обиды, хотя любого другого за меньшее отметелил бы на месте.

Открылась дверь, и на крыльце показался хозяин.

— Рыжий! — и повелительный жест рукой.

Гаор послушно вылез из машины и пошёл на зов.

В маленькой гостиной на полу чемодан и большая картонная коробка-контейнер. Остального Гаор не разглядел. Потому что не хотел разглядывать: при одном взгляде на чемодан и коробку ему всё стало ясно.

— Отнеси это в фургон и жди там, — распорядился хозяин, садясь за стол.

— Да, хозяин.

— Может, его накормить? — предложила женщина, удерживая за руку мальчика, норовившего подёргать и развязать веревку на коробке.

— Не стоит, — ответил хозяин, разбирая за столом какие-то бумаги, — ещё укачает.

— Да нет, я про раба.

— Обойдётся, — отмахнулся хозяин.

«Конечно, обойдусь, пошла ты со своей заботой…» — мысленно отругнулся Гаор, вытаскивая наружу коробку и чемодан.

Толпящаяся вокруг ребятня и стоящие немного поодаль несколько женщин внимательно наблюдали, как он открыл заднюю дверцу фургона, занёс туда вещи, вышел, закрыл дверцу, залез в кабину… «Театр им, цирк с кино», — угрюмо думал Гаор, готовясь к ожиданию.

Хлопнула дверь, но вместо хозяина наружу вылетел мальчишка, уже в курточке и шапочке-каскетке с конфетным кульком в руках. Скатившись по ступенькам, он врезался в толпу ребятишек и стал раздавать конфеты.

— Во, за мной отец приехал, я навовсе уезжаю! — радостно кричал он.

«Всё по правилам, — мрачно усмехнулся Гаор, — даже отвальную устроили пацанёнку».

Конфеты как раз закончились, когда из дома вышел хозяин, сбежал по ступенькам и подхватил мальчишку на руки.

— Со всеми попрощался? — весело спросил он.

— Ага, — так же весело ответил мальчишка, обхватывая его за шею.

— Тогда поехали?

— Поехали! — радостно заорал мальчишка, размахивая обеими руками в прощальном приветствии. — Всем прощайте, я уехал!

Гаор включил мотор и, когда хозяин с мальчишкой на руках сел в кабину, мягко стронул фургон. Медленно, потому что детвора продолжала бегать и прыгать вокруг машины, он проехал по единственной улице Клумбочки.

Мальчишка вертелся на коленях Ридурга, махал в окно приятелям и знакомым и трещал без умолку, что у мамы теперь будет другой маленький, и отец другого маленького уже приезжал к ним, и сказал ему, что он уже большой, женить пора, и как здорово, что они едут на такой большой машине, и что он хотел оставить свои старые игрушки для другого маленького, а отец другого маленького сказал, что он сам всё привезёт, и мама сказала, чтобы он всё забирал, и как здорово, что он теперь не один, а с братиком и сёстрами… Хозяин от души хохотал над его трескотнёй.

Когда они выехали из Клумбочки, Гаор прибавил скорость.

— Домой, — распорядился хозяин, — и не лихачь, понял?

— Да, хозяин, — ответил Гаор, плавно входя в поворот.

Мальчишка ещё немного поболтал и вдруг сразу, будто его выключили, заснул. Ридург негромко рассмеялся, усаживаясь поудобнее и укладывая сына у себя на коленях.

— Кончилась моя спокойная жизнь. Этот всем жару даст, никому мало не покажется. Гриданг за ним будет, как за каменной стеной. Тихим быть нельзя, стопчут, пройдут по тебе и под ноги не посмотрят.

Гаор угрюмо молчал, но его молчания не замечали.

Небо быстро затягивали тучи, заметно потемнело, и Гаор включил фары.

— Ты поаккуратнее, — тихо сказал Ридург.

— Да, хозяин, — механически откликнулся Гаор.

Все его силы уходили сейчас на тщательно, упорно загоняемую вглубь, чтоб и случайно не вырвалась, ненависть к этому мальчишке. Мальчишка не виноват, что у него нормальный отец, а не сволочь вроде Яржанга Юрденала. Родителей не выбирают. И он не выбирал, и к матери… нет, у него к матери нет и не может быть претензий, она всё сделала для него, даже, как ему ещё тогда в самые его первые рабские дни у Сторрама сказали матери: «Отмолила тебя матерь твоя». Он уже знает, что это значит. И во всех его бедах виноват только один человек, генерал спецвойск Яржанг Юрденал, отцеубийца, братоубийца и, да, сыноубийца, потому что то, что генерал сделал с ним, это тоже убийство. А Братец, Гарвингжайгл Юрденал… да, слизняк, дурак, сволочь, как угодно, но заявление в Ведомство Юстиции писал отец. Брат брата рабом не делает. Гарвингжайгла и слушать никто бы не стал. Отец — полный хозяин над бастардом… как над рабом? Так что, бастард — это раб? Только не купленный, а рождённый? А использование и содержание раба определяет хозяин. А у бастарда отец? Как хочет, так и содержит, чему хочет, тому и учит. А, сам себе не ври, ты ведь всегда знал это, тебе ещё Сержант объяснял, кто ты и какие у тебя обязанности перед отцом и родом, а прав нет. Чего же ты сейчас изумляешься? Целку строишь. Ни раб хозяина, ни бастард отца не выбирают. Кому-то везёт, а кому-то и нет. Вот и всё.

— О чём мечтаешь? — ворвался вдруг голос хозяина.

Гаор вздрогнул и сообразил, что его о чём-то спрашивают и, похоже, не в первый раз.

— Да, хозяин?

— Размечтался о чём, говорю.

— Так, хозяин, — неопределенно ответил Гаор, надеясь, что вопрос был риторическим и его ответа не требуется.

Но хозяину хотелось поговорить.

— Ты ведь тоже бастард, так?

— Да, хозяин, — глухо ответил Гаор.

«Не касался бы ты этого, ну чего ты лезешь?» — мысленно попросил Гаор.

— А тебя как забирали? — вдруг с живым интересом спросил хозяин.

Гаор крепко выругался про себя, лицо его дёрнула мгновенная гримаса ненависти.

— Очень просто, — он забыл добавить положенное обращение, но Ридург словно не заметил этого: таким был сейчас его подчеркнуто спокойный, до равнодушия голос. — Приехала военная машина. Два автоматчика взяли улицу под прицел. Я не успел убежать. Мать вышла на крыльцо. Из машины вышел отец. Сказал всё, что положено, швырнул матери в грудь карточку и гемы, две купюры, автоматчик меня поймал и запихнул в машину. И меня увезли. И всё.

— И всё? — с какой-то странной интонацией переспросил Ридург.

— Что же ещё? — пожал плечами Гаор. — Для начала, как и положено, меня избили. Чтобы не кричал, не плакал и не звал мать, — и жёстко повторил, исключая дальнейшие вопросы. — Всё.

Он уже настолько справился с собой, что дерзил, не прибавляя положенного обращения, вполне сознательно, напрашиваясь, нарываясь на удар или обещание «горячих». Пусть бьёт, на то и хозяин, но тогда прекратится этот ненужный напрасный разговор.

Казалось, Ридург понял это. Потому что прекратил расспросы, но и не ударил. Теперь они ехали молча. Ровно гудел мотор, да уютно посапывал на руках Ридурга мальчишка. Ридург сидел прямо, будто избегая сейчас смотреть на лицо сидящего рядом раба, хотя ничего особого уже в этом лице не было. Деловитое спокойствие, сосредоточенность на выполняемом сейчас не самом сложном, но и требующем внимания деле.

Гаор уже совсем успокоился, но не жалел о вспышке. Отпор надо давать, а то так и норовят в душу залезть, по душе ударить. Рабы его не расспрашивают, понимают, а этот… Ну, так и получи.

К дому они подъехали уже в полной темноте.

— К парадному, — разжал губы молчавший всю дорогу Ридург.

— Да, хозяин, — механически откликнулся Гаор.

Он въехал на «чистый» двор, развернулся у крыльца, и почти сразу распахнулась дверь и порывисто выбежала хозяйка.

— Привёз? Давай сюда. Куконя, Белёна, вещи возьмите.

Хозяин вышел из машины и понёс спящего мальчика в дом, рядом шла хозяйка. Гаор молча вылез, выгрузил из фургона чемодан и коробку и, не предложив Куконе и Белёне помочь, полез обратно. Те удивлённо посмотрели на него, но промолчали.

Загнав фургон в гараж, Гаор, не откладывая, взялся за мытьё, заправку и прочее. Хотя обычно ему после рейсов давали два-три дня отдыха, но скакнет хозяину завтра ехать…

— Рыжий, — сунулась в гараж Трёпка, — ужинать иди.

— А пошла ты… Лутошка где? — рявкнул он в ответ.

Трёпка даже ойкнула от неожиданности и исчезла.

Вместо Трёпки пришла Большуха.

— Ты чего есть не идёшь? Простынет всё.

Грубить Матери он не посмел и хмуро ответил:

— Сейчас. Закончу и приду.

— И утром успеется, — спокойно ответила Большуха, — не дёрнут тебя завтра. Пошли.

Он выпрямился, бешено глядя на неё, не зная, как объяснить…

— У них свои дела, — всё с тем же спокойствием сказала Большуха. — Ты свою работу на сегодня справил, твоё время сейчас. А на них не смотри. У них своя жизнь. А у тебя своя.

Гаор перевёл дыхание и поклонился ей.

— Спасибо, Мать.

Он, как заново, оглядел гараж, решительно захлопнул крышку капота фургона и сдёрнул с гвоздя у двери свою куртку-ветровку.

— Иду, Мать.

В кухне, как всегда по вечерам, тепло, светло, уютно, пахнет едой. Все спокойно сидят за столом, отдыхают.

— Давай по-быстрому, паря, — озабоченно сказала ему Красава, раскладывая по мискам кашу.

Они что, его ждали, не начинали без него? Гаор почувствовал, как у него даже щёки загорелись от стыда. Это получается, что из-за его психов остальным ужин задержали. Стыдобища!

— Да, я сейчас.

Он пробежал в свою повалушу, повесил куртку и каскетку, скинул сапоги и портянки, достал из тумбочки и натянул чуньки и так же бегом вернулся в кухню. Его в самом деле ждали. Он наскоро вымыл руки и сел за стол.

Как всегда, первые ложки в сосредоточенном молчании. Потом неспешный спокойный разговор о всяких новостях, и что тут было без него, и что он в рейсе видел и узнал. Гаор уже совсем успокоился, приняв правоту Большухи. У тех своя жизнь, а у него своя. Он работает, работу свою выполнил, и нечего о господах думать, отдых себе портить. И когда после ужина, как всегда, убрали со стола, женщины сели с рукодельем, мужчины с куревом, а он и Лутошка с тетрадями, — всё уже было хорошо и спокойно. Тем более что Лутошка без него все-таки что-то делал: и задачи решил, и в прописях нужные строчки написал, и даже газету читал, так что военная сводка о победоносных боях и доблестной армии звучала вполне приемлемо. Всего пять ошибок. Гаор под общий смех отщёлкал Лутошке в лоб пять щелбанов — по одному за ошибку — и стал писать новое задание.

— Рыжий, — спросил Лутошка, глядя, как он выписывает столбики цифр, — а тама, ну, на войне, в сам-деле так страшно? Я вон читаю…

Коротко рассмеялся айгрин, усмехнулся и Гаор.

— Ещё страшнее. Что написано здесь, это так… слова одни. А на самом деле…

Он поднял голову, встретился глазами с айгрином, и они улыбнулись друг другу, понимая всё несказанное.

— Так рассказал бы, — предложил вдруг Тумак, — как оно там на самом деле было.

— Про что? — ответил вопросом Гаор. — Вот эти решай теперь. Про Чёрное Ущелье, что ли? Оттуда мало кто живым вышел. Или как в Алзоне мы в окопах сырых гнили?

— Ноги ты тама застудил? — спросила Красава.

— Ну да, — кивнул Гаор, закуривая. — Я ещё легко отделался, кто почки застудил, тем совсем хреново. А с больными почками я бы сортировку не прошёл, сразу бы четвёртую категорию огрёб.

— Это на утилизацию которая? — удивился Сивко. — Ты ж молодой.

— Так не по возрасту, а по здоровью, чуня, — возразил Сизарь, — я вот тоже помню. В посёлке, ну, когда ещё мальцом был, так управляющий мужика одного отметелил, почки ему отбил. Ну и всё, увезли того в «сером коршуне».

Лутошка оторвался от тетради, глядя на мужиков изумлённо-испуганными глазами.

— Ты решай давай, — вернул его к арифметике Гаор. — А то я ввалю.

— Да ну вас, — с досадой сказала Цветна, — нашли, о чём говорить. Чего-то девок-то как долго нет?

— Малого устраивают, — ответила Нянька и прислушалась. — Вона, идут уже.

Из внутреннего коридора вошли Белёна, Милуша и Куконя. Их сразу усадили за стол, стали кормить и расспрашивать про Малого.

— Бойкий такой, — рассказывала Куконя, быстро хлебая кашу с молоком. — А звать Гирром. Хозяйку сразу мамой называть стал. Хозяин довольный, аж до… ну, не знаю до чего.

— Ну и в удачу им, — вынесла свой обычный вердикт Нянька. — Как ты на четверых-то теперь? Управишься?

— Белёну в помощь поставили, — сказала Милуша. — Ну, и я тут же. Да и мальчиками хозяин с хозяйкой сами занимаются.

— Ну да, — кивнула Белёна, — сыны ведь. Вот и любит он дочек, а сыны важнее ему. Рыжий, а у них у всех так?

Гаор дописал новую строчку прописей для Лутошки и закурил.

— У кого как, — ответил он спокойно. — Я вот, к примеру… дочек своего отца, — не сразу нашёл он определение, потому что сёстрами они ему не были, — не видел даже.

— Как это так? — удивились все.

— А просто. Их в год в другую семью отдавали. Ну, сговаривали замуж и сразу в ту семью, чтоб там росли.

— Матери-владычицы! — ахнула Красава. — Да рази ж бывает такое?!

— Ты, Рыжий, ври, — поддержала её Басёна, — да не завирайся. Ну, тебя он продал, так ты уж про него такое…

Гаор спокойно пыхнул дымом.

— А он такой и есть. А у друга моего все, и законные, и бастарды, и сыночки, и дочки, все вместе росли. Я же говорю, у всех по-разному. Кто человек, а кто и сволочь.

— Ну, рази что так, — нехотя согласились с ним.

— А много их, ну, сестёр твоих было? — робко спросила Балуша.

Гаор пожал плечами.

— Шесть или пять, не знаю. Пришёл в увольнительную, а в саду коляска розовая. В другую пришёл, а коляски уже нет. Подходить мне к ним не разрешали, имён их мне не называли. Я ж бастард, — он зло улыбнулся, — своё место знать и помнить должен был. Ну, я и не лез, неохота битым ходить. Ладно, — оборвал он сам себя. — Лутошка, завтра перепишешь и вот эту статью читать будешь. Понял?

— Ага, — вздохнул Лутошка, горестно разглядывая газетный лист: отмеченная статья изобиловала длинными словами, и лоб у Лутошки стал чесаться заранее.

Все невольно засмеялись и заговорили о другом: слишком страшным было рассказанное Рыжим. Ну, понятно, что сволочь, раз сына кровного-родного в рабство продал, но чтоб с девочками такое сотворить… это ж кем надо быть?! Даже по посёлкам до первого ошейника с мамкой оставляют, а чтоб в год… И уже вставали из-за стола, когда Тумак спросил:

— Рыжий, а… а кем он был? Ну, отец твой?

— Генерал, — ответил Гаор, складывая тетради, — генерал спецвойск.

Джадд, уже взявшийся за ручку двери, резко обернулся к нему.

— Спецвойска? — гортанно, но почти правильно спросил он. — Генерал спецура? Он командовать спецура?!

— Да, — твёрдо глядя ему в глаза, ответил Гаор.

— Так, — кивнул Джадд, — я понять, — и вышел.

Что и как поняли остальные… больше никто Гаора о его отце никогда не спрашивал. Если приходилось к слову, Гаор рассказывал об училище, армии, о войне, тем более что читал Лутошка старые газеты военной поры, а там приходилось многое объяснять и Лутошке, и слушателям. И ещё о многом разном, что довелось ему увидеть и узнать, но ни о его семье, ни о доме никогда больше разговоров не возникало.

Дамхар

Лето, 3 декада

Летняя страда стала и для Гаора страдой. Рейсы, между рейсами покос, работы в саду и огороде, ещё по двору всякое. А в посёлке, если приедешь не в темноте, а засветло, когда все в работе ещё, как не помочь. Определит тебя староста в избу, где мужиков мало, так хоть дров наколи или ещё чего, но будь человеком. Коров, правда, спасибо Огню, доить не приходилось: в посёлках это считалось исключительно женской работой. А на рассвете, как стадо выгонят, напьёшься молока с чёрным ноздреватым хлебом или наскоро испечёнными на чугунном круге лепёшками и в дорогу. Если позволяло время, Гаор делал себе дневку в лесу у какого-нибудь затерянного в траве маленького родничка или лесной речки. Дамхар был богат на маленькие речушки, небольшие и неожиданно глубокие озерки. Некоторые из этих озерков и родничков даже на карте отмечены не были, как и болота, тоже небольшие, но от того не менее опасные. Чаще всего эти болота были заросшими озёрами, и потому ухнуть там вместе с машиной так, что и следов никто не найдёт, было делом вполне возможным. Зачем-то он всё это примечал и запоминал.

Этот рейс ничем особым и необычным не отличался. Как всегда, из дома через посёлки и посты, где надо собрать заказы для хозяина, на центральные склады. Там сдать уже подписанные хозяином бланки и получить заказанное ранее. И оттуда уже на развоз по кругу, чтобы оказаться дома. Не впервой. И ничего особого Гаор от этого рейса не ждал, не мог ждать, в голову прийти не могло, в самом вещем сне не привиделось. Может, потому и шарахнуло так, что он теперь сидел и тупо смотрел на зажатый в пальцах белый конверт.

Дорога до складов прошла легко и обычно. Думал он о чём угодно, в том числе и о том, что Лутошке пора руль в руках подержать и как бы на это намекнуть хозяину. А если так повернуть, что когда он Гарда — старшего бастарда — в пробную поездку вывезет, то и Лутошку захватить. Вроде хозяин не мешает Гарду болтаться на заднем дворе и играть с Лутошкой и Трепкой.

Получив на складах всё затребованное и пачку накладных, Гаор, как всегда, выехав на шоссе, остановился у обочины, достал карту и разметил маршрут. Заказ был большой, и мотаться предстояло не меньше трёх суток. Но в маршрутном листе у него контрольный срок возвращения на четверо суток. Так что везде он уложится. И стоит сейчас заехать в заведение, пообедать и купить себе в дорогу сигарет и кое-какой еды.

В заведении тоже всё, как всегда.

— А, Рыжий.

— Да, господин смотритель.

— Ремонт нужен?

— Нет, господин смотритель.

Дорогу на заправку он сам знает. Заправил, оставил машину на стоянке и бегом в рабскую зону.

— Обедать?

— Да, Мать.

— Карточка есть?

— Вот.

Карточку Матери, умыться, вымыть руки и за стол. Лиска, играя глазами и вертя задиком, ставит перед ним миску с багровым свекольным супом, по-местному борщом.

— Чегой-то тебя, Рыжий, долго как не было?

— А то ты соскучилась? — Гаор шлепком отодвинул её от стола.

— И не заночуешь никогда. Чего так, Рыжий?

— Лиска, отзынь от мужика, — строго сказала Мать. — Дай ему поесть.

— А как же, — горячо согласилась Лиска, — когда мужик голодный, то на хрен он не годный.

За столом грохнули дружным хохотом. Некоторые даже поперхнулись, и соседи дружно и гулко били их по могучим спинам. Смеялся со всеми и Гаор. Малка забрала у него опустевшую миску из-под борща, а Лиска принесла ему кашу и села рядом, плотно притиснувшись к его бедру.

— Рыжий, а может, поднюешь сегодня, а? — промурлыкала она ему в ухо.

— А график ты за меня блюсти будешь? — спокойно поинтересовался Гаор. — Или «горячих» за меня получать станешь?

— Рыженький, а мы по-быстрому.

Гаор уже знал, что с Лиской и впрямь можно по-быстрому, девка горячая, охочая до этих дел, но правила игры требовали, чтоб его упрашивали и уговаривали. Остальные дружно ржали и подсказывали Лиске, как уломать Рыжего, а ему — как отбрехаться от Лиски, чтоб девка шибко не заносилась, что такая уж сладкая. Но уговаривая Гаора, Лиска вовсю стреляла глазами на остальных.

— Хоть бы ты уж затяжелела, наконец, — Мать отсмеялась над особо удачным оборотом и укоризненно покачала головой. — С пузом не побалуешь.

— А я и не хочу, — Лиска тряхнула головой так, чтобы как ненароком рассыпавшиеся из узла волосы мазнули Гаора по щеке. — Разве только, чтоб вот такой же рыженький был.

— Лиска! — нарочито возмутился Тягун. — Ты это чо?! Мне чернявого обещала!

— А она двоих, да от двоих, да за раз, — заржали за столом.

— Эй, Лиска, а слабо сразу ото всех?

— А чо ж нет? — повела плечом Лиска. — Сколько вас смелых?

Но тут Мать всерьёз рассердилась.Дескать, шутить шути, а меру знай. Нечего как голозадые баловаться.

— Точно, — кивнул кто-то за столом, — это ты точно, Мать, сказала. Любят они, чтоб их помногу было.

Стали вспоминать, кто что видел и слышал об этом, и пришли к выводу, что так не по-людски. А чего с лягв голозадых взять?!

— Холодные они, — авторитетным тоном знатока сказала Летовка, ставя на стол новый кружок с нарезанным хлебом, — вот им и надо подначивать друг дружку. Лягвы вон по дрягвам весной горланят, тож друг дружку заводят.

Под общий хохот Гаор закончил обед и ушёл с Лиской в спальню. В самом деле, почему и нет, когда в охотку и по доброму согласию.

Общая спальня была разгорожена простынями и занавесками на отдельные отсеки. Так что если кто всерьёз спит, то ни они ему, ни он им не помешают. Вообще-то так, по-быстрому, Гаор не очень любил и предпочел бы, конечно, остаться с Лиской или с кем ещё из местных баб и девок, кроме совсем уж малолеток вроде Малки, на ночь, но на нет и суда нет.

Потом Лиска убежала помогать Матери за столом, а он ещё полежал немного, отдыхая. Хорошо бы покурить. Когда-то — Гаор невольно усмехнулся — в прошлой жизни, в другом мире, он любил закурить прямо в постели, и чтоб она ему спичку или зажигалку подавала. Был в этом особый смак, даже дым пахнул по-особому. Но курить в спальне нельзя, Мать подводить нарушением порядка западло, так что… в дороге покуришь, водила. Он ещё раз потянулся и сам себе беззвучно скомандовал: «Подъём!».

Набрать в ларьке сигарет, еды кое-какой, отметить у матери карточку.

— Лиска тебя на свою, что ли, укладывала, или чистую занимал?

Гаор пожал плечами.

— Отметь чистую.

— На моей, на моей были, — вмешалась Лиска.

— Ну, так и быть, — кивнула Мать и вернула ему его карточку, не отметив постельного белья.

Он попрощался с Матерью, кивнул сидящим за столом и ушёл.

Обыск на выходе. Хорошо, хоть купленное в ларьке выпускают. А чего же тогда ищут? В машину, включить мотор, прогреть, на выезд, обыск на выезде и вперёд.

Серый бетон под колёсами, зелень вокруг, синее небо с золотым солнцем над головой. Хорошо и прямо-таки отлично! А жалко будет, если Лиска затяжелеет и её отправят рожать и выкармливать в посёлок, заводная девка всё-таки. «Огонь-девка», — подумал Гаор по-ургорски, засмеялся получившемуся почти кощунству, ставить рядом Огонь и… ладно, бывает и покрепче загибают, и полез в бардачок, убрать купленную пачку и достать из початой сигарету. И…

Аггел, этого же не было! В бардачке, несмотря на название, у него всегда порядок, чтобы, брать нужное, не глядя и не шаря наугад, а сейчас… сейчас поверх всего, так, что он едва не смял его, лежал белый конверт из плотной бумаги. Инстинктивно затормозив, Гаор притёр фургон к обочине и стал рассматривать неожиданную находку.

Ни адреса, ни отправителя, не заклеен, внутри большой, аккуратно сложенный лист бумаги и — ни хрена себе?! — ещё один конверт. Маленький, да, вспомнил — специально для визиток — заклеенный и на нём… знак — пятилучевая звезда?! Это ему?! Его клеймо вместо имени адресата?! Гаор достал нож и, сам удивляясь своему спокойствию, аккуратно взрезал конверт. Внутри… визитка. Вернее, чистая бумага стандартного размера. И… Чёткие печатные, как вырисованные, буквы. «№ 1 получен. № 2 напиши, вложи в конверт, заклей и оставь, где нашёл. Найди время заехать». И на другой стороне уже совсем другим, мучительно знакомым почерком Кервина. «Помним, надеемся, ждём». Он что, с ума сошел?

Сколько он просидел так, зажав в руках визитку, тупо улыбаясь и не вытирая текущих по лицу слёз, Гаор не понял тогда и не понимал потом. Да и не пытался понять. Но он вдруг очнулся и понял, что опять, как и тогда с Жуком, бездарно теряет время, а надо действовать. № 1 — это о Седом, ясно, а № 2 — это то, что он должен написать. Помним, надеемся, ждём. Помним о тебе, надеемся, жив, ждём… статью. Чего же ещё? Не его же самого. Так, по порядку. Сзади, по бокам, впереди… чисто. Тогда, пока нет патруля, сразу убрать улику. Если даже нарвётся на полный обыск, чистый конверт не опасен, а вот записка… да ещё с почерком Кервина, её убрать. Гаор достал из бардачка зажигалку и сжёг маленький конверт и записку. Конвертик сгорел быстро, а с визиткой пришлось повозиться. Плотная глянцевая бумага горела неохотно, но он, обжигая пальцы, всё-таки дожёг её, растёр и выбросил на обочину пепел. Теперь большой конверт обратно. Пока он чистый, любой шмон неопасен. И пересмотрим маршрут. Чтобы завернуть опять в заведение, и чтоб перед этим самое малое было полпериода в чащобе, чтобы написать, вложить и заклеить.

Гаор достал из бардачка карту, из сумки накладные и стал переигрывать маршрут. Как он объяснит хозяину второй заезд? Аггел, что бы такое соврать? Или отмолчаться, пусть хозяин сам додумается? А что, он кто? Котяра. Так чего ему в заведении нужно? Девку трахнуть. Додуматься хозяин может только до этого. А вздумает проверять? Ну, это совсем без проблем. Не Лиска, так другая, чего-чего, а этого добра всегда навалом. Но как же здорово придумано. Ведь хоть запори его, но он же и впрямь не видел, кто и когда положил ему конверт в бардачок. Значит, если приказано: «Оставь, где нашёл», — значит, в бардачке, на стоянке в заведении. Ему же, дураку, подсказали: «Найди время заехать». Так что всё правильно. И если вот так прихватить в дорогу ночь, то в заведении он окажется под утро. Пожрать, отдохнуть, трахнуться и опять в дорогу. И всё тип-топ.

Гаор убрал карту и накладные, стронул фургон и, удерживая руль одной рукой, вытер рукавом лицо. Аггел, опять он разревелся, совсем слабаком стал. Но… но какие же молодцы ребята! Дотянуть вот так к нему цепочку, так всё продумать… а ведь это не Кервин и не Туал, это другие головы работали. И остаётся одно. Гратис. А значит… значит, делай, что велено, и не задавай вопросов. Целее будешь. И никого не подставишь. Но… но, значит, и Седой узнал о той статье, как-то связался с ребятами и связал их с Гратис. С ума сойти!

Он гнал фургон и не так пел, как бессмысленно орал самые «солёные», самые непечатные песни, какие только знал, и даже вроде прямо тут же сочинял свои. Эх, к роднику бы сейчас, как следует обмыться, поблагодарить Мать-Воду, попросить её о помощи, но… но тогда он из нового графика точно выбьется. А это нельзя. На кону не шкура, а кое-что подороже и поважнее. Прикрой тылы, следи за флангами, проверь минное поле и вперёд!

Гаор успел, сделал всё, как задумал и как рассчитал. Развёз заказанное, описав малый круг, ночью гнал через непроглядно чёрный лес и серебряные от лунного света росные луга и поля. Когда до поворота в заведение осталось не больше метки (≈1,152 км), забился в чащобу и, молясь всем Матерям, Силам, Судьбе и Огню, достал из бардачка конверт, приспособил подставкой сумку — как, скажи, знал, что такое будет, когда отыскивал в кладовке старый планшет и на пальцах объяснял Джадду, что и как ему надо зашить и перешить — вынул из конверта и развернул лист и достал ручку. Ну… мысленно развяжем тесёмки на заветной папке и достанем лист. «Серый Коршун». И подзаголовком. «Вести из другого мира».

Как и тогда, Гаор писал уверенно, без помарок и раздумий. Как написано, так и написано, ничего он переделывать сейчас не будет, если длинно, в редакции укоротят. А о чём не сказано, так впереди ещё статьи, целый цикл. Дописав до конца, он вернулся к началу и в верхнем левом углу поставил «№ 2», быстро не так перечитал, как просмотрел, и подписался: «Никто». Ну… Гаор поглядел на часы на приборной доске и тряхнул головой: пора! Он вложил плотно исписанный с двух сторон лист в конверт, провёл языком по клейкому краю клапана и прижал его. Всё, обратного хода нет. Теперь конверт в бардачок и в заведение. А там… Мать-Вода, пронеси меня, Огонь Великий, освети дорогу.

Заведение работает круглосуточно, и его появление в голубом рассветном сумраке никого не удивило. Зевающий охранник у входа небрежно обыскал его, сонный смотритель указал место на стоянке. Он заправил и поставил машину и пошёл в рабскую зону.

Там тоже было тихо и пустынно. Дежурившая в эту ночь Мать налила ему горячего чая и положила каши.

— Спать будешь?

— Хорошо бы, Мать. Койка есть?

— А с чего ей не быть? — усмехнулась Мать. — Или тебе персональная нужна? Ну, чтоб не одному.

— А это уж как получится, — ответно улыбнулся Гаор, — но не откажусь.

— Котяра ты, — ласково покачала головой Мать. — Неужто поселковых тебе мало? Или дома хозяин не разрешает, в рейсах душу отводишь?

— Душу отвести, Мать, великое дело, — ответил Гаор. — А слышал я, как про гемы говорят, что много их не бывает. Или нет совсем, или не хватает.

— Ага, — засмеялась Мать, — не деньги, так девки, что ли ча?

— А чо ж нет?

Он подмигнул и повернулся на стук раскрывающейся двери казармы. На пороге, в одной мужской рубашке стояла и потягивалась Летовка.

— Здорово, Летовка, — улыбнулся ей Гаор. — Чего не спишь? Душно или холодно? Чем помочь?

— Экий ты дикой да охочий, — засмеялась Летовка, — глаза с недосыпу как у кроля, а туда же. Ты ж начнёшь, да заснёшь, не кончив.

— Я?! — возмутился почти искренне Гаор. — А ну, проверим?

— Иди уж, ложись, — легонько подтолкнула его в плечо Мать. — Когда будить-то тебя?

— Периода через два, — серьёзно ответил Гаор, вставая. — Которая койка, Мать?

— На мою ложись, — Летовка зевнула, пришлепнув рот ладошкой. — Иди, я сейчас. Ты только не засни тама, дождись, — и засмеялась, — а то тебя потом не растолкаешь, а от сонного никакого удовольствия нету.

— Ты только не тяни, — попросил Гаор, идя в казарму. — Мне через два периода в рейс.

— Слышала я, — Летовка посторонилась, пропуская его в дверь так, чтобы, протискиваясь, он потёрся своей грудью о её. — Моя третья слева. Не перепутай.

— Помню, — ответил Гаор, отвешивая ей шлепка так, чтобы рубашка задралась и его ладонь легла на голое тело.

— Ну, Кривин сын, — фыркнула Летовка.

— А ну, Рыжий, не озорничай, — рассердилась Мать. — Вздумал прям на дворе играться. В койку хочешь, так иди, а то… вот я тебя! А ты не заводи его, беги, куды надоть.

— Иди, я скоренько, — шепнула ему Летовка, вталкивая в тёмную сонно храпящую и сопящую спальню.

Отсчитывая ладонью стояки, Гаор нашёл нужный закуток, разделся и лег. Заснуть он не боялся: почему-то после бессонной ночи сна у него сейчас ни в одном глазу не было. Потому что не на отдыхе он — сообразил вдруг Гаор — а на задании. Ну, и где её носит?

Летовка появилась внезапно, ловко поправила его развешенную в изножье кровати одежду, скинула рубашку и нырнула под одеяло.

— Чего так долго? — прошептал Гаор, прижимая её к себе.

— А то ты соскучился? — засмеялась Летовка, ловко устраиваясь под ним.

Когда по доброму согласию… а когда по необходимости, для маскировки? То всё есть, кроме удовольствия. Но Летовка, похоже, ничего не заметила, и он успокоено заснул с чувством выполненного долга и даже не проснулся, когда Летовка встала на свою смену.

Как Гаор и просил, его разбудили, тряхнув за плечо. Он опять поел, выпил свежего горячего чая, купил в ларьке сигарет и длинную карамельку для Летовки — хорошо, были чаевые, получил от одного управляющего. Правда, касса была ещё закрыта, но сидящая в ларьке Любимушка взяла у него гемы, сказав, что сама потом поменяет. Обнялся на прощание с Летовкой, сунув ей в карман конфету под завистливым взглядом Лиски, поблагодарил Мать и забрал свою карточку. Обыск на выходе из зоны. Фургон стоит на месте, прогреть мотор, на выезд, обыск на выезде, охранники, смотрители — все уже сменились, обычный выезд… Гаор уговаривал себя, что всё как обычно, как всегда, и, неимоверным усилием удержавшись, открыл бардачок, только отъехав от заведения за поворот, где его уже никак не могли увидеть. Конверта не было! Всё точно. Ну, удачи всем и мне тоже!

Гаор резко бросил фургон вперёд. Теперь по оставшимся посёлкам и домой. Улетела мина в болото, будем ждать кругов. А заезжать в центральное заведение теперь в каждом рейсе надо. И, выехав, проверять бардачок. Кто знает, может, ещё что положат. А за перерасход бензина ему вломят, как пить дать. Ну что ж, боишься карцера, не ходи в самоволку. А в карцер не за то попал, что в самоволку ходил, а за то, что от патруля не удрал. Так что, мужайся, журналюга, худшее впереди!

6 декада

Лето шло своим чередом. Миновало Заклинание Мать-Земли по-нашенски и Торжество Небесного Огня по-ихнему. Все отпраздновали кому как положено. И опять рйсы, работа в саду и огороде, занятия с Лутошкой и обычные человеческие радости и горести.

Затяжелела Цветна. Гаор с невольным интересом ждал выяснений, чей ребенок, готовый к любому, ведь Цветна и у него — было дело — ночевала. Но, к его удивлению, об этом и речи не было, а обсуждали совсем другое: отправит хозяин Цветну в какой посёлок, чтоб там выносила, родила и до года кормила, а потом заберёт обратно, или так и оставит. Решили, что оставит: Цветна же не в доме, а другой работе пузо не мешает. В посёлках вон до остатнего работают, прям и рожают в поле. И ещё говорили, что если не отправят Цветну в посёлок, то, скорее всего, и после года ребёнка с ней оставят.

— А хорошо бы, чтоб и хозяйка затяжелела, — сказала Красава, штопая рубашку Лузги. — Цветну бы в кормилки взяли, вот и совсем ладно бы было.

— А чо ж нет? — кивнула Цветна, горделиво проводя руками по заметно набухшей груди. — Я двоих бы запросто выкормила.

Гаор слушал все эти рассуждения с интересом, но своего мнения он не имел и потому не высказывался. Он вообще с беременными никаких дел раньше не имел. Нет, кое-что он знал, ещё в училище ходили по рукам затрёпанные листы из медицинской энциклопедии, беременных видел на улицах, но этим его познания ограничивались. Прислуга в Орртене не беременела, отцовских жён он видел изредка и издали, а у Сторрама… Гаор вспомнил слышанное тогда, на предпродажном осмотре и усмехнулся. Сторрам разведением рабов не занимался. А вообще… неужели всё это, да, в учебнике геополитики, который дал ему ещё тогда почитать Жук, потому что на солдатском отделении геополитику не изучали, там это назвалось «воспроизводством и обеспечением человеческих ресурсов», да, так, и, говоря по-ихнему, размножение рабов, или расплод, сконцентрировано в посёлках? Этой стороны рабской жизни он пока не касался. В своих рассуждениях, потому что практикой — он снова невесело усмехнулся — занимается постоянно.

— Рыжий, ты чего? — с интересом спросил Лутошка, — смотришь на лампу и лыбишься?

— Ничего, так просто, — ответил Гаор, взмахом головы отбрасывая отросшие волосы и ненужные сейчас мысли. — Решил? Давай, проверю.

Он взял тетрадь по арифметике и стал проверять задачи. С тетрадями повезло. Приехал старший бастард, и Лутошка похвастался ему, что теперь грамотный. А тот, само собой, всё отцу рассказал. И хозяин вечером пришёл на кухню, устроил Лутошке экзамен, а на следующий день разрешил Гарду отдать Лутошке свои старые учебники и сам дал тетрадок. И для письма, и для задач. Так что читает теперь Лутошка не военные сводки в старых газетах, а «Родную речь», и Гаору больше не надо линовать тетради и перед рейсом писать в них задания, только номера задач и упражнений из учебников.

— Оброс ты, — сказала Нянька, глядя, как он наклоняет голову, чтобы волосы не мешали читать. — Завтра подкорочу тебя.

— Бороду не надоть, — сразу сказала Большуха, — она у него вон как в завиток, не мешает ничему и смотрится ладно.

— А заодно и Лутошку, чай, надоть, — кивнула Красава. — Вона на шею уж ложатся.

— А чо, Старшая Мать, — улыбнулась Милуша, — тады и остальных мужиков заодно.

— Джадд опять не дастся, — засмеялась Басёна.

— Ему хозяин разрешил так ходить, — отмахнулась Нянька. — Об нём и разговора нет. А так-то в сам-деле всех надоть.

На следующий день Нянька вооружилась ножницами и, к удивлению Гаора, очень ловко и ровно подкоротила всем мужчинам волосы. Чтоб спереди до бровей, а сзади на шею не ложились, а то под ошейник забиваться будут, натирать, а из-под ошейника потёртость плохо лечится. Лузге и Сивко, как самым лохматым, она даже шеи сзади подбрила, а спереди они уж сами.

— Борода у тебя и впрямь в аккурате, — сказала она Гаору, — а усы сам ровняй. Вон у Сизаря ножнички возьми.

У запасливого Сизаря нашлось даже зеркальце, и он показал Гаору, как подравнивать усы и бороду.

— Я, паря, быват, и волосы спереди сам делаю, — гордо рассказывал Сизарь. — Это вот в страду недосуг было.

Много шума и суматохи было от хозяйских детей. То только девочки на «чёрный» двор бегали, но они, как объяснили Гаору, уже к порядкам приучены и потому не особо мешали. А вот младший бастард — Гирр — и впрямь оказался боек. С утра и до вечера он был везде, всюду лез, всем попадался под ноги, избегая, впрочем, сарайчика Джадда, которого боялся, а с недавних пор и гаража. Гаор был в рейсе, и о случившемся рассказал ему Лутошка. Как он мыл легковушку, а потом сел за руль, ну, просто посидеть, чем хошь клянусь, не трогал ничего, а она сама вдруг стронулась, а тут Гирр прямо под колесом, ну, и врубил по тормозам, так что её аж развернуло, а тут хозяин, ну, и ввалили пять «горячих», а Гирру хозяин сам отвесил и запретил без него в гараж даже заглядывать.

Выслушав Лутошку, Гаор кивнул.

— Пять «горячих» за такое, это ты ещё легко отделался.

Лутошка шмыгнул носом. Что от Рыжего сочувствия не дождёшься, он ещё когда понял. А за такое может и от себя добавить.

И угадал.

— Надо бы и ещё ввалить, — задумчиво сказал Гаор, — я ж тебе велел без меня за руль не садиться.

Лутошка снова шмыгнул носом, всем видом изображая раскаяние и готовность будущего беспрекословного послушания. Но Гаор сам умел такое ещё в училище и потому не поверил.

— А вторые пять за что получил? — насмешливо спросил он.

— А ты откуль знашь? — искренне вылупил на него глаза Лутошка.

— А рубцов десять, — засмеялся Гаор.

Из-за жары работали они без рубашек, и он сразу обратил внимание на аккуратные поперечные полосы на спине Лутошки.

Лутошка снова шмыгнул носом и стал рассказывать. Что у Гарда журнал есть, а в нём одни картинки, букв мало, а картинки… одни голые бабы и мужики, и все голозадые, и такое вытворяют… и они с Гардом смотрели этот журнал, а хозяин увидел… ну и… Лутошка замолчал, потому что Рыжий ржал уже в полный голос, аж на ногах от смеха не стоял.

— Так, — наконец отсмеялся Гаор, — тебе пять «горячих», понятно, а Гарду что?

— Не знаю, — вздохнул Лутошка. — Но журнал хозяин себе забрал. А мне ещё и Старшая Мать ввалила, и матка… а мужики все ржут навроде тебя.

— А что, плакать, что ли? — Гаор вытер выступившие на глазах слёзы и с интересом посмотрел на Лутошку. — Ну и как? Понравилось тебе?

Лутошка неуверенно пожал плечами, и Гаор снова захохотал. У Лутошки прямо вертелись на языке вопросы: в сам-деле голозадые так трахаются или эти картинки навроде сказок, как в книге про море — воду без берегов или про огнедышащие горы-вулканы, и кого, как не Рыжего, спрашивать об этом, раз он до клейма среди голозадых жил и всё про них знать должон, но он во как ржёт, значит, и отвечать всерьёз не станет.

— А как он вас застукал? — с интересом спросил Гаор. — Где вы это смотрели?

Лутошка вздохнул.

— Меня на огород послали, моркву полоть, а Гард пришёл и грит, успеешь, посмотри, что есть. Ну, мы за смородиной, она рядом там, и сели. А там у одного мужика такое… ну, я говорю, что такого огроменного и не быват, ну, и заспорили, и, — Лутошка горестно вздохнул, — нас и услышали.

— И всё? — вздрагивающим от сдерживаемого смеха голосом спросил Гаор. — Вы ж, небось, заголились и сравнивать стали.

— А ты откуль знашь? — изумился Лутошка.

Но ответа не получил, потому что новый приступ хохота повалил Гаора на пол и говорить он не мог. Лутошке стало так обидно, что у него даже слёзы на глазах выступили. Наконец, Гаор отсмеялся и перешел к объяснениям. Чтобы порка мальцу впрок пошла.

— Знаешь, за что тебя пороли? Не за порнушник, а за то, что попался на этом. Понял? Попадаться нельзя, запомни.

Лутошка озадаченно кивнул.

— А не за то, что работу бросил?

— За это само собой, опять же раз попался, то и отвечай. И спрятались бестолково, и горланили небось, и по сторонам не смотрели. Так?

Лутошка кивнул.

— Ладно, — смилостивился Гаор, — добавлять я тебе не буду, хотя за глупость тебе положено раза, понял?

Лутошка снова кивнул, уже обрадовано. Что Рыжий не посчитал его проступок таким уж страшным, как он решил со слов матки и Старшей Матери, было неожиданностью, но приятной. И он решил рискнуть

— Рыжий, а ты пробную мне когда дашь?

— Это у хозяина надо спрашивать, — ответил Гаор. — Как он разрешит.

— Так он же теперь… — потрясённо выдохнул Лутошка.

— Наверное, — согласился Гаор, — раз он злится на тебя, то не даст. Но ты тут сам виноват, сам себя наказал.

Потрясённый раскрывшейся перед ним бездной отчаяния, Лутошка по-детски заревел, размазывая кулаками по лицу слёзы и грязь. И Гаор счёл свой педагогический долг выполненным, зная по собственному опыту, что пронять до печёнки, чтоб на всю жизнь осталось, можно только так, а не просто побоями, даже поркой. Гаор дал ему выреветься и послал умываться, а, оставшись один и работая, снова и снова представлял себе, как оно всё тогда было, и начинал смеяться.

— Смешно тебе? — вошла в гараж Красава. — Опять, небось, мальцу врезал и рад?!

— Нет, мать, — серьёзно ответил Гаор. — Сколько положено, ему Джадд ввалил, а дважды за одно не наказывают, просто объяснил ему. Чтоб второго раза у него не было.

Красава задумчиво кивнула.

— Ну, разве что так. А ревел он чего?

— Понял, значит, — Гаор невесело усмехнулся, — что таким дураком оказался. Он же за руль сесть хотел, а теперь хозяин ему пробную не разрешит. Вот и ревёт.

Красава вздохнула и ушла. Лутошка вскоре вернулся, уже умытый, и встал на своё положенное место.

Через день хозяин разрешил вывезти Лутошку на пробную поездку, и Гард появился в гараже, видно, ему такое наказание определили — догадался Гаор — и всё пошло как раньше. Конечно, Лутошку дразнили, выспрашивая у него, чего он такое в том журнальчике увидел, что сам заранее портки снял. И Лутошка под общий смех краснел, сопел и пыхтел. А там набежали новые события.

Но в целом жизнь шла легко и спокойно. И хотя больше конвертов в бардачке не появлялось, но Гаор был даже рад этому, потому что следующая за «Серым коршуном» статья о поселковой жизни, как живут на грани голода те, кто кормит всю страну, ещё была в работе.

Аргат

Осень, 2 декада

Отвлекающий манёвр или разведка боем. Когда вполне сознательно отправляют на верную смерть не подозревающих об этом людей, чтобы, отслеживая их гибель, выявить огневые точки противника. Да, пожалуй, это наилучшее сравнение. Конечно, жаль погибших, часто среди них оказываются те, кого бы можно было весьма эффективно использовать в будущем, но… но они должны погибнуть, чтобы это будущее состоялось. Это война, а у войны одна справедливость и один критерий эффективности — победа. Конечно, надо пытаться свести потери к минимуму, но совсем без потерь невозможно, альтернативой будет поражение и тогда всеобщая гибель.

Венну не раз приходилось проводить и разведку боем, и отвлекающие манёвры. Фактически ни одна серьезная операция без этого не обходится. И надо выбирать из двух зол меньшее, а из различных вариантов тот, что с наименьшими потерями. Но без потерь никакая серьёзная работа невозможна. И всё бросить, отойти он уже не может. Сам же заварил эту кашу и положил столько сил на то, чтобы она заварилась. Так что…

Второй выстрел оказался не просто удачным, а снайперски точным. Круги по воде пошли даже интенсивнее, чем от той статьи. Но и написано, надо признать, сильно. Парень растёт прямо на глазах. Венн покачал головой, входя в поворот. Но теперь… теперь выбор за родичем. Вряд ли он ошибается в своих предположениях о том, какой вариант выберет Кервинайк Армонтин, но… И отказаться от операции нельзя. И обещания, данного профессору, он не нарушит. Да, сделать надо будет именно так. А статья у рыжего бастарда получилась отличная. Сразу по болевому узлу. Все видели и видят эти машины, надо же, какое он им название придумал: «серый коршун». По аналогии с «чёрным вороном», наверное, и словцо уже входит в оборот.

Слежку за собой Кервин заметил ещё три с половиной декады назад. И понял, что его миг настал. Пробил колокол, вышел срок. Что ж, он знал, что так будет, и готовился к этому, но… но как же не вовремя. Именно сейчас, когда удалось наладить связь с Гаором и от него пришла вторая статья. Опять без единой помарки, выверенные, убийственные в своей точности фразы и обороты. Моорна плакала, переписывая, и тот кусок, где об увозимых детях и бегущих следом матерях, пришлось переписывать дважды: так она закапала листок слезами. Да и сам он с трудом остался спокойным тогда, а сейчас, увидев на улице серый с зелёной полосой по борту фургончик Рабского Ведомства, невольно останавливается и смотрит вслед. И не он один. Гаор — молодец, спустил лавину. Уму непостижимо, как он сумел в тех условиях сохранить себя, свой интеллект, способность писать… Когда-то сам говорил ему, что надо найти то, о чём все знают, но не говорят, и вот Гаор нашёл… теперь… теперь надо сделать так, чтобы его не коснулось. Гаор тогда сказал о взрыве, прямом попадании. Похоже, теперь его берут в вилку, перелёт, недолёт, следующий в тебя. И надо принять весь удар на себя, прикрыть собой семью, газету и Гаора. И, конечно, тех, кого он даже мысленно не называет, кто помог наладить связь с Гаором, да, надо известить Стига, чтобы больше не приходил в редакцию и не вздумал вмешиваться, если с ним что случится…

А пока Кервин свёл, по возможности незаметно, свои контакты в Союзе Журналистов к минимуму, чтобы как можно меньше людей видели в его обществе, навёл в редакции жёсткий порядок, проследив, чтобы черновики самых острых статей уничтожили, и предупредил всех, кого смог. Ему самому, похоже, уже не выкрутиться, но, если газета уцелеет, её возглавит Арпан, он справится. Со всем финансовыми и прочими документами Арпан ознакомлен, так что…

Слежка не была назойливой или обременительной, за ним так сказать присматривали, не больше, не угрожали, не пугали. А может, он вообще зря порет горячку, и вся эта слежка — лишь плод его воображения? Но не разумом, а каким-то глубинным звериным чутьём Кервин ощущал, как сжимается вокруг него кольцо, и торопился вытолкнуть из этого кольца как можно больше людей, чтобы затягивающаяся петля не захлестнула и их.

Дома порядок и уют, созданный не дорогими вещами, а устоявшимися привычками и отношениями. Семейный ужин, рассказы детей, хотя Линку уже шестнадцать, вполне взрослый, а младшим восемь, нет, конечно, Линк уже многое понимает и сможет взять на себя заботу о семье. Неужели пришло время для задуманного ещё тогда? Как же не хочется, Великий Огонь, как это не вовремя, но ты сам когда-то выбирал, значит, не сворачивай, не позорь свой род, своих предков, что предпочитали опалу и разорение бесчестию.

Когда Лоунгайр и Ламина ушли спать, Кервин кивком попросил Линка остаться. Мийра убрала со стола и ушла, отрицательно покачав головой в ответ на приглашающий жест Кервина.

— Что-то случилось, отец? — сразу спросил Линк.

— Ещё нет, — улыбнулся Кервин, — но вот-вот случится. И вся ответственность за семью ляжет на тебя. Понимаешь?

Линк озадаченно посмотрел на него.

— Ты думаешь?.. Я думал, это так, совпадения…

— Значит, ты тоже заметил, — грустно кивнул Кервин. — Тогда ты сам всё знаешь. Этот вариант мы ещё когда обсудили. Ты все помнишь? Что и как надо сделать?

— Да, — кивнул Линк. — Ты не беспокойся, отец, я всё сделаю. И… и прости меня за то, ну, помнишь? Когда я подумал, что ты, как та сволочь…

— Линк, — Кервин даже сморщился на мгновение как от боли, — мы всё давно разобрали и обсудили. Несовершенство законов не повод к несовершенству отношений.

— Да, я знаю, — кивнул Линк, — и… и что сейчас?

— Сейчас иди спать. Я не знаю, сколько мне осталось, не сезон, нет, на столько рассчитывать нельзя, декады, дни или периоды, а может, и доли. Ты должен быть готов. Надежда только на тебя. Мама, конечно, всё знает и тоже готова, но она женщина, а ты, хоть и несовершеннолетний, но мужчина. Таковы уж наши законы, — Кервин горько улыбнулся, — и традиции. Иди, Линк. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, отец, — встал из-за стола Линк.

За последний два года он сильно вытянулся, но не раздался, оставаясь тонким, одновременно гибким и угловатым, и всё больше напоминал Кервину смутно сохранившийся в памяти силуэт его матери, бабушки Линка, порывистой импульсивной женщины, которую он так и не увидел старой. Она вдруг исчезла, умерев, как ему сказали, родив мёртвого мальчика, а вскоре умер и отец. Но так было у многих, полные многоколенные семьи у чистокровных ургоров — большая редкость. Болезни, смерти родами… Да, недаром так много последнее время говорят об угрозе вырождения, вернее, об этом вдруг разрешили говорить, а знают об этом очень давно. Знали и молчали. Как о многом. О том же рабстве. Но здесь, спасибо Гаору, кажется, стена пробита…

Кервин ещё о чём-то думал, зачем-то правил свою очередную статью, говорил с Мийрой о всяких житейских мелочах, а заодно, как кстати, что они так и не оформили отношений, и Мийра осталась только матерью его дочки-бастарда и экономкой, ведущей его хозяйство. Это поможет ей уцелеть, потому что, опять же в силу традиций и законов, отвечают члены семьи, но не наёмная прислуга.

2 декада, 5 день

Обычное утро обычного дня. Собрать Лоунгайра и Ламину в школу, позавтракать, из окна уже видна дежурящая уже третью декаду у их дома машина. Всё как обычно.

— Линк, ты сегодня поздно?

— Да, маленький междусобойчик.

— С девушками? — лукаво улыбается Ламина.

— Не твое дело, — легонько дергает её за узелок на макушке Линк. — Ты краски положила?

— Да ну тебя, я ещё с вечера собрала, это Лоун растеряша, опять костюм забыл.

Отыскать спортивный костюм Лоунгайра и засунуть в его сумку.

— Всё, мы пошли.

— Да, счастливо.

— Удачи, отец.

— Учитесь как следует.

Втроём они скатываются по лестнице, выбегают под пасмурное, затянутое не тучами, а сплошной серой пеленой небо. Сейчас он отведёт Ламину в её школу для девочек, оттуда Лоунгайра в его гимназию с неизменным «мужским» разговором по дороге, и уже оттуда бегом, чтобы успеть на первую лекцию, в свой «Политех»… Что заставило Линка уже почти у поворота оглянуться? Ведь он никогда не оглядывался. А оглянувшись, действовать с неожиданной для него самого быстротой и ловкостью.

Затолкав Ламину и Лоунгайра в удачно оказавшийся рядом подъезд, он влетел за ними туда, захлопнул дверь и через пыльное давно не мытое верхнее стекло смотрел, как у их дома, в двух шагах от подъезда, останавливается квадратная, похожая на кубик на колёсах, машина, открывается дверца, перегораживая путь вышедшему из подъезда отцу, из машины выходит мужчина в сером костюме, что-то говорит отцу, и… и отец садится в эту машину, которая, срываясь с места, стремительно уезжает, и почти одновременно в другую сторону уезжает та, дежурившая у их дома. Всё…

Линк сглотнул вставший у горла колючий комок и посмотрел на испуганно глядящих на него малышей.

— Так, оставайтесь здесь, никуда не выходите и ждите меня.

Они кивнули, и он, выскочив на улицу, побежал домой.

Бегом взлетел на свой этаж, рванул дверь и ворвался в квартиру.

— Ты… ты видела?.. Отец…

Мийра приложила палец к губам и протянула ему свёрток.

— Ты забыл бутерброды для Лоуна, — негромко, но очень чётко сказала она.

Линк оторопело взял свёрток. Но… но это не бутерброды, это документы, подготовленный отцом пакет. Значит… значит, она всё видела, и…

— Я рассчитываю на тебя, Линк. Но надо спешить, вы можете опоздать.

— Да, я понял. А ты?..

— Обо мне не беспокойтесь. Я знаю, что делать. Иди, иди, опоздаешь.

— Да, — Линк торопливо засунул свёрток в свою сумку и бросился к выходу, но от двери обернулся и посмотрел на неё, стоявшую посреди кухни с бессильно упавшими вдоль тела руками. — До свиданья, мама.

— Удачи тебе, сынок, — почти беззвучно сказала ему вслед Мийра.

Слава Огню, улица пуста, с малышами ничего не случилось. Линк выдернул их из подъезда и повёл быстрым шагом. Только не бежать, бегущий привлекает внимание.

— Линк, а куда мы идём?

— Линк, в школу туда.

Линк остановился, огляделся по сторонам. Прохожие, бегущие по своим делам, дети с ранцами и сумками… Ага, вон садик подходящий. Он завёл малышей туда, усадил на скамейку и сел между ними.

— Слушайте. Мы сейчас пойдём на вокзал и поедем к дедушке и бабушке. Помните, ездили к ним летом?

— Помню, — радостно кивнула Ламина. — Прямо сейчас?

— А школа? — спросил Лоунгайр. — Папа рассердится, что мы школу прогуливаем.

— Нет, не рассердится, — Линк заставил себя улыбнуться. — Он сам мне вчера вечером сказал, вы спали уже, чтобы я вас туда увёз.

Малыши внимательно смотрели на него, и Ламина уже не улыбалась.

— Линк, — тихо спросил Лоунгайр, — это… оно? Да?

— Да, — кивнул Линк. — Оно самое и есть. Ты молодец, Лоун. Сейчас идём на вокзал, покупаем билеты и едем. Ни о чём меня не спрашивайте, ни с кем не разговаривайте. Поняли?

— Да, — серьёзно кивнул Лоунгайр.

— А… а мама? — вздрагивающим от сдерживаемых слёз голосом спросила Ламина.

— Она потом приедет, — очень убеждённо, сам на мгновение поверив в это, ответил Линк и встал. — Сидите здесь, я позвоню и приду.

Хорошо, что будочка автомата недалеко, и, набирая номер редакции, Линк видел брата и сестру, как они сидят на скамейке.

Кервин ждал этого, но всё равно это произошло так неожиданно. И так непохоже на ожидания. Он помнил, как увозили Гаора, много слышал о различных вариантах, и как ночью врываются в дом и буквально вытаскивают из постели, и хватают и заталкивают в автомобиль на улице… хорошо, дети не видели, хотя нет, если за Мийрой придут домой, а за ними в школу, то…

— Вы хорошо держитесь, — сказал, не оборачиваясь, сидящий за рулем мужчина в сером неприметном костюме. — Вы закурите и расслабьтесь, машина не прослушивается.

Кервин, сидя на заднем сиденье, видел только его спину и затылок, это мешало воспринимать собеседника, и он промолчал.

— Посмотрите чуть левее и выше, — сказал мужчина, — видите?

Кервин увидел в верхнем, висящем чуть наискосок зеркальце чёрные внимательные глаза мужчины и кивнул.

— Да, благодарю вас.

— Не стоит благодарности, — ответил мужчина формальной фразой и продолжал тем же спокойным и чуть небрежным тоном. — Для начала представлюсь. Меня зовут Венн Арм, и мой дед — брат-бастард вашего отца.

— Венн Арм? — переспросил Кервин.

— Совершенно верно, меня назвали в его честь. Таким образом, мы родичи. Не близкие, но…

— Вы… — перебил его Кервин.

— Да, — не дал ему закончить фразу Венн, — совершенно верно, я из этой конторы. Мое звание… нет, это неважно. Вас должны были арестовать через два-три дня, но я, как видите, опередил события.

— Зачем? — удивляясь своему спокойствию, спросил Кервин.

— Скорее, почему. Причин много. А одна из них, что я обещал брату моего деда и вашему дяде профессору Варну Арму сделать для вас всё возможное в пределах моей компетенции. Сейчас я вам обрисую ситуацию, и попытайтесь меня понять.

— Весь внимание, — откликнулся столь же формальной фразой Кервин.

Странно, но страха не было, только неприятно сосало под ложечкой.

— Вы курите, курите, — сказал Венн, — это помогает.

И когда Кервин достал сигарету и закурил, продолжил:

— Так вот, вы оказались на пересечении нескольких наших… мм-м, операций и разработок. И ваш арест должен был стать началом крупномасштабной чистки среди журналистов. Причём конкретно к вам особых претензий нет, вы, надо отдать вам должное, весьма умело ходили по краю и не падали. Формальных нарушений нет, но после соответствующей обработки, а в конторе есть выдающиеся специалисты, весь необходимый материал для эффектного и массового процесса над писаками, разваливающими государство, вы бы дали сами. Возможно, в благодарность за сотрудничество со следствием, вам бы оставили жизнь, хотя вряд ли, у вас не то здоровье, чтобы выдержать обработку, добровольно вы же сотрудничать не станете, не так ли? Армонтины, — Венн усмехнулся, — никогда не были доносчиками и палачами, а вы при всём вашем свободомыслии блюдёте родовые традиции.

— Вы правы, — спокойно ответил Кервин, — но только отчасти. Вы же принадлежите к этому же роду.

Венн негромко и очень искренне, без натуги, рассмеялся.

— Намекаете, что я палач? Нет, чего нет, того нет, хотя кое-кого из своих знакомых казнил бы с удовольствием. Так вот, вторая причина моего вмешательства в том, что ваш арест и последующее помешают уже моей операции, в которой вашей редакции отводится весьма значительная роль.

— Что?! — возмущённо изумился Кервин. — Вы на что намекаете?!

— Ну-ну, зачем столько экспрессии? Успокойтесь, никто у вас на нас не работает. Но есть такое выражение, если хотите, профессиональный термин. «Работать втёмную». Когда человек действует сам по себе, а в конечном счете на нас. Поверьте, если бы вы знали масштабы и конечные цели этой операции, вы бы согласились даже на сотрудничество. Но… но сейчас ваш выбор ограничен только двумя вариантами. Первый из них я вам уже обрисовал. При этом варианте шансов выжить у вас очень мало, но они есть. Во втором варианте таких шансов у вас нет.

— И что же это за вариант? — спросил Кервин. — Кстати, куда мы едем?

— Браво! — Венн даже на мгновение оторвал обе руки от руля, чтобы хлопнуть в ладоши. — Не куда везут, а куда едем! Браво, вы действительно вполне достойны своего сотрудника. Вот чьим мужеством и стойкостью я восхищён. Не хотите узнать, кто это?

— А вы скажете?

— Скажу. Гаор Юрд, он же раб номер триста двадцать один дробь ноль ноль семнадцать шестьдесят три, он же Никто-Некто. Блестящие статьи. Кстати, вы сумеете промолчать о способах связи с ним? Как раб, да, и где он сейчас, ведь не в Аргате, не так ли? Так как он умудряется писать и передавать в редакцию статьи? Это весьма заинтересует целый ряд моих соседей по Дому-на-Холме. Нас ведь ещё и так называют.

Кервин молчал, плотно сжав губы. Венн, глядя на него в зеркальце, кивнул. Жестоко, но необходимо.

— А едем мы за город, в одно место, где и сможем продолжить беседу. А сейчас давайте немного помолчим, я должен следить за дорогой.

Дорогу Венн знал назубок, мог проехать по ней ночью с закрытыми глазами, но он нанёс целую серию ударов и надо дать родичу возможность понять и переварить услышанное, а на это нужно время. Стремительно летели назад уже домики и сады пригородов Аргата, вдалеке мелькнула тонкая спица с радужным кружком — эмблемой Сторрама. Шоссе нырнуло в лес, несколько резких поворотов, и машина остановилась у обочины. Венн выключил мотор и опустил стекло. Лесная тишина, запахи опадающей листвы, умиротворение готовящейся к зиме природы.

— Итак, второй вариант, — негромко заговорил Венн. — Для вас он смертелен. Вы умираете, но до начала обработки. А если нет человека, то нет и перспективы разработки данного направления. Ваша газета остаётся, потому что формальных нарушений нет. Теперь ваша семья. В первом варианте её сохранение зависит от ваших показаний, потому что визуальное воздействие многими рассматривается как наиболее эффективное средство работы с интеллигенцией.

— То есть, — резко сказал Кервин.

— То есть, да, их арестовывают и применяют к ним различные орудия физического воздействия, чтобы это зрелище принудило вас к сотрудничеству. Метод очень старый и, как правило, безотказный. Во втором варианте трогать их незачем. Просто садистов в нашем ведомстве нет, и тратить энергию, время и силы палачей и амортизировать инструменты без служебной необходимости никто не станет, к тому же за нерациональное использование служебных возможностей очень большие штрафы, а мы живём на зарплату. Итак, они остаются. Ваша жена давно умерла, так?

— Да, — глухо ответил Кервин.

Венн кивнул.

— Значит, наследник будет принят в Амрокс до совершеннолетия, а бастарды останутся со своими матерями. Никакого вмешательства в их судьбу, если они сами не дадут для этого повода, не будет.

— А у вас?

— Не понял, — искренне сказал Венн.

— Ну, ваш… коллега не простит вам, что вы ему сорвали такую, — Кервин старался говорить с иронией, — такую блестящую операцию.

Венн негромко рассмеялся.

— Вот вы о чём. Искренне тронут и заверяю вас, что мне ничего не грозит. У этого коллеги столько недоброжелателей и завистников, что мне за этот маленький, как говорят алеманы, кунштюк, ну, не орден, разумеется, но их благодарность и помощь в сокрытии следов обеспечена. Но, судя по вашему вопросу, вы уже выбрали вариант.

— А рассказывая мне о тонкостях и нюансах вашей работы, вы рассчитывали на другой? — Кервин почти естественно улыбнулся. — Так откровенничают только с тем, в чьём молчании уверены.

— Логично, — кивнул Венн. — Вы молодец, Кервинайк Армонтин. Обещаю вам, что второй вариант будет осуществлён в полном объёме.

Кервин кивнул.

— Тогда приступим. — Венн выключил замок задней дверцы. — Выходите.

Выйдя из машины, Кервин огляделся. Осенний, наполовину оголённый, наполовину расцвеченный во все цвета радуги, яркий лес. Запахи листвы, земли, грибной сырости.

— Идёмте, — вывел его из созерцания голос Венна.

Ни о чём не спрашивая, Кервин пошёл рядом с ним.

Перейдя шоссе, они вошли в лес и пошли напрямик, без дороги, задевая ветки, осыпавшие их листвой и каплями вчерашнего дождя.

— И всё-таки выбор у вас был, — негромко сказал Венн.

— Я сделал его уже давно, — так же негромко ответил Кервин.

— Догадываюсь, — улыбнулся Венн, — но не спрашиваю. Поверьте, я был искренен с вами и действительно хотел помочь вам.

— Вы всегда так многословны?

— Когда волнуюсь, да.

— Вы волнуетесь? — удивился Кервин. — Из-за чего? По вашим словам, у вас всё продумано и просчитано заранее.

— Да, но действительность всегда оказывается сложнее самых продуманных планов, и никогда не знаешь заранее всех нюансов. Скажем, в одной из своих операций я не то что ошибся, а не досмотрел до конца, не просчитал всех вариантов, и теперь приходится перестраиваться на ходу. Скажем, избавляешься от человека, а он потомоказывается необходимым, и приходится придумывать, как его включить в общую систему в новых, более сложных, чем раньше, условиях.

— Я должен выразить сочувствие?

— Совершенно необязательно. Тем более что мы уже пришли.

Они стояли на гребне невысокого длинного холма, и перед ними раскрывалась довольно обширная котловина, поросшая одинокими старыми деревьями и купами усыпанных ярко-белыми ягодами и красной листвой кустов.

— Остатки древних укреплений, — ответил на невысказанный вопрос Венн. — Когда-то это была крепость, весьма мощная по тем временам, а это всё, что от неё осталось. Ваш дядя многое бы отдал за возможность покопаться в этих валах и внизу, но сейчас её используют как тренировочный полигон для спецвойск. Слышите?

Издалека слабым эхом донеслись крики, которые никак нельзя было назвать жалобными. Кервин резко обернулся к Венну. Тот кивнул.

— Да, мне тоже нужны свидетели. Идите, Кервинайк Армонтин.

— Куда?

— Туда, вниз. Идите, не тяните время, пока они далеко. Я не хочу, чтобы они присоединились к операции при вашей жизни. Встретимся у Огня, родич.

— Встретимся у Огня, — ответил Кервин и начал спускаться по склону, из последних сил стараясь не бежать и не кричать.

Венн достал пистолет и прислушался. Тишина. Спецура занята перегруппировкой и должна услышать выстрел. Пора. Он поймал в прицел затылок Кервина и привычно плавным движением шевельнул пальцем. Звук показался совсем негромким, хотя, глушителя он не использовал. Кервин взмахнул руками, словно оступившись, и упал. Нет, падало и катилось вниз, подминая тонкие стебли молодой поросли этого лета, уже тело. Венн убрал пистолет и молча смотрел, как впереди из кустов возникают и бегут к нему и к застрявшему в кустах трупу фигуры в чёрных комбинезонах и беретах.

Бежавший впереди капитан, увидев Венна, вытянулся и застыл по стойке «смирно», умудрившись щёлкнуть каблуками в густой жёсткой траве. Тут же остановились и его подчиненные. «Сообразителен», — одобрительно подумал о капитане Венн, кивком разрешая тому заговорить.

— Что это было?.. — спросил капитан, сделав паузу на месте обращения.

— Попытка к бегству, капитан, — ответил Венн. — Оформляйте тело в наш морг.

— Повинуюсь радостно, — гаркнул капитан.

— Приступайте, — разрешил Венн и, повернувшись, пошёл через лес к машине.

Спецовики одобрительно хмыкали, показывая друг другу на аккуратную рану в затылке убитого. Точность выстрела им понравилась, хотя подранка добивать — это, конечно, особый смак, но и так надо уметь.

Сев в машину, Венн перемотал и вынул из магнитофона записанную кассету и вложил чистую. Вот так, нужный текст подготовим и вложим потом, а эта, подлинная, пусть пока полежит, когда-нибудь она ещё сможет пригодиться. Хотя говорил, в основном, он сам, но именно поэтому. Кто знает, где и когда ему понадобится доказательство, что именно он спас доброе имя журналиста Кервина, газету «Эхо» и её, скажем так, необычного сотрудника, оппозиционную прессу в целом и род Армонтинов в частности. А теперь операцию надо завершить.

Линк боялся, что ему не хватит гемов на билеты. Об остальном, что ещё могло с ними случиться, он старался не думать, настолько это было страшно. Но обошлось. На один взрослый и два детских билета его карманных хватило, вагон был полупустой, они заняли целую скамейку, Ламина и Лоунгайр — нет, теперь только Лоун мысленно поправил Линк сам себя — быстро увлеклись окрестностями за окном, никто ими не интересовался. Правда, ехали долго, хорошо, хоть бутерброды были с собой, а на остаток мелочи он купил им у вагонного разносчика на двоих одну бутылочку самой дешёвой чуть подслащенной газировки. Но какой же долгой и трудной оказалась дорога до дедушкиного посёлка. Ни на такси, ни на автобус средств уже не было, и они мучительно долго брели эти несчастные пять с лишним меток (6 км.), которые летом шутя пробегали, чтобы встретить приехавшего на выходные из Аргата отца. И только вечером, когда малыши уже спали и он с дедушкой смотрел документы, в свёртке обнаружились триста пятьдесят гемов, вся домашняя наличность. Мама даже на дорогу, даже на хлеб себе не оставила. А документы были в порядке, дедушка убрал в свой сейф метрику Лоунгайра Армонтина и достал оттуда новую, уже на Лоуна Арма.

— Декаду надо выждать, а потом что-нибудь придумаем с вашей учебой.

— Да, но отец был против Амрокса.

— Об Амроксе речи нет, бастардов, — Варн Арм лукаво подмигнул сидящему напротив него тощему угловатому подростку с тоскливо взрослыми глазами, — туда не берут. Найдём хорошую школу. В крайнем случае…

— В крайнем случае, — перебила его жена, — будут учиться дома. Слава Огню, у нас порядочные люди живут, найдём и желающих, и умеющих. Вот через три дома, помнишь, Варн, у них же сын учится дома.

— У него врождённый дефект ног, — пояснил Линку Варн, — мальчик с трудом ходит. Он, правда, старше, но ты подала хорошую идею, милая, завтра же поговорю с ними. Разумеется, они не откажут, но малышам надо успокоиться, а Лоуну привыкнуть к новому имени.

Линк кивнул. Он смертельно устал, в горле саднило от невыплаканных слёз, но он старался держаться.

— Да, всё так. Пусть немного уляжется, и я поеду искать работу.

— Тебе надо учиться, — возразила бабушка.

— Кончилась моя учеба, — усмехнулся Линк. — Я за них отвечаю, мне надо работать и зарабатывать.

— Не выдумывай, — строго сказал Варн, — кстати, как недоучка ты много и не заработаешь.

— Но не можем же мы все втроём сесть вам на шею! — возмутился Линк.

— Она у меня и не такой груз выдержит, — рассмеялся Варн. — Нет, Линк, не будем пороть горячку, если бы что, вас бы перехватили по дороге. Что тебе сказали в редакции?

— Ничего, — вздохнул Линк и стал объяснять. — Я боялся подслушки, ну, что меня по звонку засекут, и только сказал, что отца арестовали, и сразу повесил трубку.

— А звонил откуда?

— Из автомата. И мы сразу оттуда ушли на вокзал. Я подумал, что если за нами и придут, то в школу, ну, и в училище, а что мы сразу уедем, не подумают…

Внезапно Варн резким жестом прервал его, и тогда Линк услышал, как возле их дома — в посёлке уже стояла ночная тишина — остановилась машина. Уже? Это за ними?!

— Иди к малышам, — спокойно сказал Варн, — и не выходи. Что бы здесь ни было, оставайся с ними, — и резко, как выстрел. — Живо!

Линк послушно выбежал из кабинета и успел закрыть за собой дверь их комнаты, когда мелодично засвистел птичьей трелью входной звонок. Он услышал, как бабушка вышла в переднюю и очень спокойно спросила.

— Кто там?

— Откройте, я родич, — сказали из-за двери.

Линк стоял в тёплой, наполненной сонным дыханием малышей, их комнате, в которой они всегда жили, когда приезжали к дедушке, и напряжённо прислушивался. Вот мужской голос.

— Добрый вечер. Я Венн Арм.

И ответ бабушки.

— Добрый вечер. Вы наш родич?

А это дедушкин голос.

— Добрый вечер, проходите.

Дедушка повёл гостя в кабинет. Может, и впрямь, это только родич? Приехал по своим делам…

В кабинете Варн коротким жестом пригласил гостя сесть на диван.

Венн усмехнулся: его усаживали подальше от стола и лежавших на нем бумаг. В прихожей детская обувь и одежда, отчуждённое выражение лица профессора, надо же… действительно, всего не предусмотришь. Он-то хотел предупредить профессора, что дети пропали, и втихую подключить к поискам, а они уже здесь. Придётся весь план похерить и импровизировать.

— Вы обещали, — сурово сказал Варн, возвышаясь над сидящим на диване Венном.

— Я сдержал обещание, — спокойно ответил Венн, — он умер сразу.

— Что? — не поверил услышанному Варн.

Ахнув, вбежала в кабинет жена, но Варн остановил её взглядом.

— Да, — твёрдо ответил Венн. — А вы бы хотели ему медленной смерти под пытками? И такой же смерти его детям и матери его детей?

Говорить, глядя на собеседников снизу вверх, было мучительно неудобно, непривычно, но Венн не изменил позы.

— Да, выбор был именно такой. И я сделал все, что мог.

Варн тяжело сел на диван, и жена немедленно заняла своё привычное место на подлокотнике рядом с ним.

— Как… это случилось? — тихо спросил Варн.

— Я не могу, — Венн твёрдо смотрел в лицо профессора, — и не буду посвящать вас в детали. Повторяю, он умер сразу. И пошёл на смерть вполне сознательно, спасая свою семью и… своё дело.

— Яд, пуля?

— Неважно. Повторяю, смерть была мгновенной. Тело вам выдадут для соответствующего обряда, думаю, через декаду. Газета будет выходить, его дети… вот здесь проблема. У него было трое детей, вы знаете?

— Да, — спокойно ответил Варн.

— Я приехал просить вас приютить двоих из них, бастардов. Наследника примут в Амрокс. Там он сможет жить до совершеннолетия. А бастарды… их матери мертвы, и у них нет родичей, кроме вас.

— Вот как? — словно даже удивился Варн.

— Мать Линка действительно умерла, когда ему было три года, — вмешалась жена, — но Мийра… что с ней?

Венн невольно отвёл глаза. Это была его ошибка, его прокол, и в этом надо признаться. Да, конечно, реакция женщины непредсказуема, но не настолько же… Но, надо сказать.

— Она… — он запнулся, подыскивая формулировку, — совершила самоубийство. Выбросилась из окна.

— И кто из ваших коллег ей помог? — язвительно спросил Варн.

— Зря, профессор, — устало ответил Венн. — Не возводите напраслины. Право, вполне хватает и того, что есть. Она, скорее всего, увидела, как… увезли Кервина, и, как я предполагаю, предупредила редакцию, отправила детей к вам, — Венн усмехнулся. — Не надо, профессор, я видел детскую обувь и одежду в прихожей. И… приняла своё решение. Профессор, это уже совершилось. Смерть Кервина оформят… скорее всего, как несчастный случай или попытку ограбления, за этим я прослежу, так что на детях она никак не скажется. Надо думать о будущем.

— Логично, — кивнул Варн, взглядом останавливая жену. — Да, вы правы, дети здесь, все трое, и разумеется, я не оставлю их. А Амрокс… у вас неточная информация. Они все бастарды.

— Что?! — потрясённо спросил Венн.

— Убедитесь, — Варн встал, взял со своего стола три стандартных бланка и протянул их Венну.

Венн взял и быстро, схватывая взглядом каждый лист целиком, просмотрел. Однако… сделано не сегодня, за сегодня бы просто не успели, значит, Кервин ждал и готовился, но почему?

— Почему? — повторил он вслух.

— Не понял, — ответил профессор.

Венн поднял голову и твёрдо посмотрел ему в глаза.

— Это конец рода Армонтинов. Почему?

Варн кивнул.

— Когда-то, — голос Варна звучал спокойно и размеренно, — мой племянник, да будет ему светло у Огня, сказал мне, что не хотел бы, чтобы его наследник, если он будет, воспитывался в Амроксе. Он не хотел, чтобы из мальчика там сделали второго Юрденала. Это его подлинные слова.

Венн покачал головой, выражая уважительное удивление.

— Что ж… сохранить огонь, разбив сосуд… вряд ли Кервин сам знал, насколько он прав в своих опасениях. Когда-то спасали род, пожертвовав родовым замком, а теперь… жертвуем именем, спасая человека, — он улыбнулся. — Оригинально. И вполне в стиле Армонтинов. Важна сущность, а не её явление, так, профессор?

— Это было его решение, — ответил Варн.

— Не будем нарушать его волю, — кивнул Венн. — Возьмите, профессор. Думаю, дня через два или три к вам обратится полиция по поводу смерти вашего племянника, решения вопросов опекунства и наследования нажитого имущества. Родовое за отсутствием законного наследника является выморочным и отходит государству, — он усмехнулся, — в лице Ведомства Крови. Замок, скорее всего, останется музеем, но рента теперь пойдёт Ведомству, и оно не будет искать наследников. Квартира, имущество… ну, это всё не проблема. И всё же… не приносите в жертву Огню старую метрику, кто знает, что может случиться, вдруг и понадобится.

Варн молча склонил голову, никак не выразив своего отношения к его последним словам. Венн улыбнулся и встал.

— Свою миссию я выполнил, и разрешите откланяться.

Он специально заговорил витиеватыми длинными фразами, чтобы подслушивающий под дверью — а это мог быть только старший сын Кервина — успел скрыться или придумать оправдание своим действиям.

Но Линк этого не понял, и когда Венн вышел из кабинета, то сразу натолкнулся на него. Венн посмотрел на долговязого подростка, прямо в его горящие ненавистью глаза и устало сказал.

— Кто бы и что бы тебе ни говорил, ты можешь гордиться своим отцом. И матерью тоже. Они Армонтины.

Дамхар

Осень, 5 декада

Рейсы, работа в гараже, занятия с Лутошкой, работы по хозяйству. Всё устаканивается, как говорил Плешак, пусть ему в Ирий-саду хорошо будет. А интересно, ведь у Огня и свет, и тепло, и жар нестерпимый, и лёд вечный, кто уж чего заслужил, а Ирий-сад для всех, или сволочей куда-то ещё отправляют? У кого бы это узнать? Даже случайных обмолвок не слышал.

Гаор гнал фургон в самом благодушном настроении. Так хорошо у него на душе давно не было. Всё, что задумывал, удавалось. Лутошку выпустили с ним в пробную поездку, потом парня проверил сам хозяин, и в следующий рейс по посёлкам Лутошку отпустят с ним. А вдвоём в дороге куда веселее. На склады он уже с Лутошкой съездил и смог в дороге провернуть давно задуманное. Дал небольшой крюк к примеченной им свалке, оставил Лутошку на дороге у фургона с раскрытым мотором, будто починка у них, и, приказав, если что, гудеть, пролез под огораживающей свалку колючей проволокой, порылся во всяком хламе и отыскал большой, на двадцать четыре жилы, и длинный, шагов на пять (4,8 м), телефонный кабель.

— Рыжий, ты пошто его? — удивился Лутошка, когда он вернулся с добычей.

— Увидишь, — пообещал он, захлопывая крышку и залезая в кабину. — Поехали. Место тихое, сам веди.

И Лутошка сразу про всё забыл, вцепившись обеими руками в руль, будто кто отнимает.

Хорошо, на въездах-выездах обыскивают его, а не машину, а уж домой въезжает совсем без обыска. Кабель он сначала положил в гараже, а потом, уже сняв наружную оболочку и расплетя на цветные проволочки, перенёс в свою повалушу. И теперь вечерами не просто курил со всеми в кухне, слушая чтение Лутошки, уже совсем почти правильное, а ещё делал оплётки. На руль, на ножи.

— Надо же, — покачал головой Тумак, глядя на его рукоделие. — До чего умственность доходит.

А Нянька сразу распорядилась, чтобы и обеих девчонок этому выучили. Ну, мужикам, понятно, учиться такому поздно, руки уже под одно что-то приспособлены, бабам некогда, им и шитья хватает, одёжа-то на работе так и горит, а девчонкам в самый раз. Лутошка надул было губы, что ремесло это шофёрское, но тут же сообразил, что если с ним согласятся, то ко всем его урокам добавится ещё и плетение, так совсем невпродых будет, и замолчал. И тут в общем споре, кому и чему учиться надоть, открылось, что Малуша с голосов читать почти научилась.

— Давай и её грамоте выучу, — предложил Гаор.

— Да не быват такого, чтоб девка по-умственному работала! — возмутилась Красава.

— А тебя жаба задушит, что не только твой выученный? — сразу возразила Большуха. — Давай, Рыжий, учи, коли не в тягость тебе.

Так что теперь — Гаор усмехнулся — по вечерам в кухне целая школа. И почему-то ему это нравится. А что? Ведь ни Малуша не глупее хозяйских дочек, ни Лутошка Гарда, так отчего же нет? Хозяин знает, но не мешает, Гард перед отъездом наверняка ведь с его разрешения отдал Лутошке все свои старые учебники, карандаши, ластики и прочую школьную мелочёвку. Нянька даже сундучок подо всё это в кухне выделила.

— Не нужно, чтоб на виду лежало, — объяснил ей Гаор, — а то мало ли что.

— И то, — сразу согласилась Нянька. — А так надо, достала им, а потом убрала.

Повезло и ему…

… Он пришёл в коридор за бумагой для обтирки и сразу полез рыться в старых журналах. Одна из статей показалась ему интересной, и он сдуру вместо того, чтобы втихую унести журнал и уже в гараже растеребить, разобрав по страницам, что сразу в работу, а что отнести в повалушу и почитать на ночь, прямо тут же сел на пол у развороченного ларя и стал читать. И зачитался. Вдруг ощутил, что кто-то стоит рядом и, повернув голову, увидел хозяйские сапоги. Выронив журнал, он вскочил на ноги, приготовившись к неизбежным оплеухам и поездке на «кобыле». Хозяин задумчиво оглядел его и кивнул своим мыслям.

— То-то обёртка порвалась, — насмешливо сказал хозяин.

И он понял, что влетел по-крупному. В последнем рейсе среди прочего он получил на складе небольшую, но увесистую бандероль на имя хозяина. Книги. Один угол обёртки оказался надорванным, а он неудачно сунул пачку в рундук, бандероль билась на поворотах о стенки, и когда он туда заглянул, книги лежали уже россыпью. Он гнал, как сумасшедший, выкроил время для ночёвки в лесу и почти всю ночь читал при свете костерка и фар. Книжки были детские, для малышей, и он заглатывал их одну за другой. Потом кое-как восстановил обёртку и довёз вполне благополучно. И вот… догадался, сволочь бритая. Он угрюмо потупился, разглядывая хозяйские сапоги. Будет бить или к Джадду отправит? Правда, тогда за порванную обёртку он уже получил две оплеухи, а за одно дважды не наказывают. Но это по закону, а хозяйская воля и по-другому может распорядиться.

— Значит, читать любишь? — насмешливо спросил хозяин.

Он промолчал. Ни рабу, ни солдату, ни бастарду что-то любить или не любить по своему выбору не положено.

— Ну, так хочешь читать, Рыжий? — уже с нажимом, требуя ответа, спросил хозяин.

И он не выдержал, вскинул голову.

— Да, хозяин.

— Тогда идём.

И его повели… прямиком к Джадду.

— Джадд, — гаркнул хозяин, — ставь «кобылу»!

— Да, хозяин, — невозмутимо откликнулся Джадд, откладывая очередной нуждающийся в починке кирзач и приступая к обязанностям палача.

Он молча ждал, помогать его не заставили, и на том спасибо.

— Плеть семихвостку, — распорядился хозяин.

Джадд позволил себе мимикой выразить удивление: семихвостка считалась самым сильным наказанием, но приказ выполнил.

— Ну, Рыжий, — серьёзным, даже торжественным тоном начал хозяин, — так и быть, сам решай. Ты читаешь, но тебя за это каждую декаду, или как из рейса вернёшься, будут пороть, по двадцать пять «горячих» и серьёзно, без туфты, понял, Джадд?

Джадд озадаченно кивнул. Хозяин говорил громко, и краем глаза Гаор видел, как поодаль собираются остальные рабы. Столь же удивлённые таким оборотом.

— Или, — хозяин уже откровенно насмешничал, — задницу свою драгоценную сбережёшь, но уже ни газет, ни журналов не увидишь. Выбирай, Рыжий.

Он подумал, что ослышался, и изумлённо уставился на хозяина. Ему разрешат читать? Да за это… да хоть что! И он торопливо, пока хозяин не передумал и не переиграл, едва не обрывая пуговицы, стал раздеваться. Швырнул на землю рубашку и майку, расстегнул штаны, спустил их вместе с трусами…

— Аггел с тобой, читай, — буркнул хозяин и ушел.

Они с Джаддом ошалело посмотрели друг на друга.

— Бить? — спросил кого-то Джадд, пожал плечами и решил: — Хозяин нет сказать бить. Я ждать приказ.

Он подтянул трусы и штаны, застегнулся и помог Джадду убрать «кобылу». А вечером Милуша принесла с хозяйской половины и дала ему свежую сегодняшнюю газету.

— Держи, хозяин велел тебе дать.

Он на радостях расцеловал Милушу так, что она потом долго повторяла.

— Ох, и дикой же ты.

И теперь он каждый вечер читал уже на вполне законных основаниях, а когда он в рейсах, газеты ему не в ларь, а прямо в его повалушу складывали, и в ларе он рылся, как хотел и сколько хотел. Вслух читать он не рисковал: читать-то разрешили только ему, но многое пересказывал потом в трёпе за куревом, да и Лутошка с Малушей читали вслух заданное, а там как к слову придётся, о многом поговорить можно. Раззадоренные его рассказами, и остальные начали рассказывать. И оказалось, что Сивко много старин знает, и таких, что и не упомнят по посёлкам. Так что и здесь у него всё теперь хорошо и лучше некуда.

А вот с рукопашным боем обломалось.

Но тут помешал Гард. Без него, может, и обошлось бы по-тихому. Лутошка всё-таки упросил его, чтоб поучил драться, и он привычно начал с того, как падать, не расшибаясь. Чтоб упал и встал, как ни в чём не бывало. Этому Лутошка учился куда охотнее, чем грамоте и даже автоделу, и к тому же куда успешнее. Учились в гараже и, если хозяина не было, вечером на выгоне. Заинтересовались и остальные мужики, и всё бы ничего, но Гард из-за чего-то заспорил с Лутошкой, толкнул его, и тот упал, как учили, Гард прицепился, чтоб научили и его. Лутошка отказался, помня строгий наказ молчать об этих занятиях. А Гард… Гард пошёл к отцу. Дескать, автоделу он у Рыжего учится, так и рукопашному бою тоже надо. Ну и… Гаор как раз вернулся из рейса, увидел перепуганную физиономию Лутошки с подбитым глазом — хозяин лично приложил — и понял, что его ждёт не меньшее, а то и большее. И угадал. Для начала его самолично, своей хозяйской ручкой — а оказалась она и тяжёлой, и умелой — избили. Потом последовали «горячие» на «кобыле». И Джадд смухлевать не смог: хозяин рядом стоял. Так что пришёл он в себя и встал только на втором ведре воды.

— Надо бы тебя ещё в поруб на декаду, чтоб в разум вошёл, — сказал хозяин, оглядывая его, — да в рейс тебя, обалдуя, надо выпускать. Аггел с тобой, живи. Но чтоб больше… — дальше последовала ругань.

Потом он лежал у себя в повалуше, шипя и ругаясь сквозь зубы, пока Большуха мазала ему спину и ягодицы своими мазями и снадобьями, от боли и оплеух кружилась и болела голова, а ночью, когда удавалось заснуть, ему опять снился фронт, и он — рассказали ему утром — кричал и ходил в атаку.

Лутошка, хлюпая носом и давясь слезами, пытался ему объяснить, что он не стучал и даже не хвастал, что это хозяин сам как-то узнал. Он было послал Лутошку по-фронтовому, пообещав, как встанет, шкуру спустить, но за Лутошку пришли заступаться мужики. Ну и… чего с мальца взять? Ведь и впрямь не хвастал, а что делает, как научили, и притворяться не умеет, так без надзирателей вырос, при матке, вот и… И с Гарда спроса тоже особого нет, откуда ему догадаться, что рабу этого знать и уметь не положено, что смертное это знание?

Гарду, видно, тоже попало, и не как за порнушник, а всерьез, потому что декаду, не меньше, парнишка вообще на «чёрном» дворе не показывался, а когда всё-таки пришёл в гараж, то краснел и смущённо отводил от Лутошки глаза, а услышав вместо уже устоявшегося обращения по имени даже не «хозяйчик», а «господин» — Гаор не смог себе отказать в таком маленьком удовольствии, да и спина ещё болела — расплакался и убежал, отчего Лутошка удовлетворённо хмыкнул.

Правда, потом всё опять пришло в прежнюю норму, только уроки рукопашного боя пришлось отложить до лучших времен. Вот начнёт Лутошка с ним ездить, там-то в рейсе и получится выкроить время, и на лесной поляне, подальше от чужих глаз… самое место. Пока что его за разминками и тренировками ни разу не застукали.

А пока… пока осень, вторая его осень в Дамхаре и… да, правильно, с девятой декады осени, а день… аггел, нет, помню, пятый день, ну да, с этого самого дня, будь он проклят, и пойдёт пятый год его рабства. Пока что рабом он меньше, чем на фронте. Так что… а к аггелу всё. А край хороший Дамхар, ему нравится. И здорово получилось, что под осенний праздник он в рейсе оказался, и сам, на закате остановив фургон прямо на дороге, вышел и проводил Солнце — Золотого Князя — на отдых и покой, до весны, поговорил по-нашенски, глядя с холма на красный в золотом разливе касающийся горизонта диск, и уже по-ургорски прочитал положенные молитвы Огню Небесному Справедливому.

Середина осени: холодные затяжные дожди, серое небо, оголённые ветрами и дождями деревья… а всё равно хорошо. Кто выжил, тот и победил. Пока ты живой — ты победитель, а вместо орденов, званий и трофеев в этой войне у тебя… что? Да сама жизнь! Так что вперёд, водила, следи за дорогой и крути баранку. И береги задницу. О том, что в любой момент его могут отправить на торги, Гаор давно не думал. Это у Сторрама то и дело кого-то покупали, продавали, отправляли на филиал и привозили с филиала, а здесь… за два года никого не продали и не прикупили. А из разговоров он понял, что и остальные по многу лет уже в этой усадьбе, на этом подворье, и даже Цветну в посёлок рожать да кормить не отправили. Так что здесь и выносит, и родит, и выкормит, а там, глядишь, так и будет дитё расти, до пяти-то лет, до первой сортировки уж точно. Лутошку вон как купили семилетним, так и вырос, Малушу пятилеткой купили, ещё лоб красный был, а Трёпка, правда, постарше была, но тоже уже лет пять, не меньше, как на дворе крутится. А Джадда хозяин, как война кончилась, привёз, так ведь тоже уже шесть, да, правильно, шесть лет прошло, и продавать его не собираются.

Иногда Гаор останавливал себя в таких рассуждениях, давно ставшей привычной фразой, что загад не бывает богат, понимал, что это он сам себя успокаивает и уговаривает, но… но не хочет он думать, что и эта жизнь, к которой вполне приспособился, кончится так же внезапно и страшно, как у Сторрама. Нет, всё хорошо, и будет хорошо, рейс закончен, он едет домой, где у него своя комната с небольшим, но его имуществом, и плевать, что всё это выдано ему. Да нет же, дурак, дом — не стены, а люди, что его ждут. Он поставит фургон в гараж, пойдёт в кабинет хозяина, отдаст ему накладные и бланки заказов, а если хозяина нет, сам напишет и подколет к бланкам отчёт, и уйдёт к своим. Если баню не топили, сходит в душ, вымоется, переоденется, сбросив пропотевшее в рейсе бельё в ящик для грязного, и до ужина будет валяться у себя в повалуше с газетой. И что ещё в жизни надо? И сам себе горько ответил. Чтобы она не была рабской. Не можешь изменить — терпи, не можешь терпеть — измени, а главное — не будь дураком и не путай. А статья уже готова, почти. И не «нищие богачи», нет, это не так, «голодающие кормильцы», вот как надо назвать. И не сами отрывают от себя, чтобы накормить других, а у них отбирают, специально, создавая условия полуголодного существования. Стоп, это на ночь, впереди блокпост и… да, правильно, ящик с пивом и ящик рыбных консервов. А всё остальное пока побоку, бойся лошади сзади, коровы спереди, а полицейского издали и со всех сторон.

Гаор плавно сбросил скорость, подруливая к обочине у серой мокрой коробки блокпоста. И как же они оттуда следят за дорогой? Ведь он не гудел, мотором не рявкал, тормозами не визжал, а как остановился, так сразу сержант и вышел. Вот прямо… мистика — выскочило нужное слово. Но его тело и руки уже проделывали все операции, необходимые для выгрузки и сдачи груза.

— Всё, хозяину скажешь, больше пока не надо.

— Да, господин сержант, больше пока не надо.

И до дома уже совсем немного осталось, фургон пустой и лёгкий, но холодает, дорога становится скользкой, а темнеет рано, и пора фары включать.

…И всё было так, как он себе представлял в дороге. Правда, хозяин был дома, так что писать отчёт не пришлось. Гаор сдал накладные и заказы, отрапортовал, где что сказали, и его отпустили отдыхать до завтра.

По внутреннему коридору он прошёл в кухню и улыбнулся хлопотавшей у плиты Красаве.

— Мир дому и всем в доме, Мать.

— И тебе мир, Рыжий, с приездом тебя, — обрадовано ответила Красава. — Иди, раздевайся, покормлю хоть чем с дороги, потом уж помоешься.

— Вот уж нет, — вошла в кухню Нянька. — Рыжий, в посёлках ночевал?

— А где ж ещё? — улыбнулся, зная продолжение, Гаор. — Может, и набрался, Старшая Мать.

— Ну, так бельё на прожарку кидай. Как вымоешься, так и поешь. Не помрёшь с голодухи!

Гаор шутливо козырнул ей, щёлкнув каблуками, и пошёл в свою повалушу за чистым бельём и душевым узелком, который отличался от банного отсутствием веника. Телягу и каскетку на гвозди рядом с ветровкой и кожанкой, кирзачи к стене рядом с ботинками и резиновыми сапогами.

В дверь всунулась голова Лутошки.

— С приездом, Рыжий, фургон мыть завтрева будем?

Гаор кивнул, и Лутошка, радостно ухмыльнувшись, исчез.

Душ в усадьбе маленький: два рожка у одной стены, скамейка для мытья в шайках напротив и настенный кран для шаек в торцовой стене. На двадцать человек, конечно, тесновато, но большинство предпочитало баню, так что толкотни в душе никогда не было. Правда, и определённого времени для мужчин и женщин тоже, и Гаор ещё в начале своей жизни «в капитановой усадьбе» влетел как-то в душевую, не поглядев, чьё белье на скамеечке у входа. А там как раз мылись Белёна с Милушей. И его тут же в четыре руки под двухголосый дружный визг выкинули обратно.

— Девки, — взмолился он под дверью, — пустите, вы ж в шайках, а я под душ встану, честное слово, смотреть не буду.

— Вот и дурак, — сказала ему прибежавшая на визг Большуха, — прикройся и подожди, коли ума нет.

В чем он дурак: в том, что полез не глядя, или что обещал не смотреть, — Большуха уточнять не стала, но потом его долго этим дразнили и подначивали.

Но сегодня скамейка пуста, и Гаор, спокойно положив на нее чистое бельё и чуньки, разделся, сбросил рубашку в «грязное», а бельё «на прожарку», штаны оставил на скамейке и, щёлкнув выключателем, вошёл в душевую. Конечно, баня хороша, но и горячий душ с дороги тоже оченно хорош. Да ещё посидеть в шайке поплескаться, и снова под душ. А если б ещё кто пришёл спину потереть, то лучше б и не было. Но все ещё в работе, это его уже отпустили на отдых. И он, не спеша, со вкусом вымылся, растёр себя мочалкой везде, где смог дотянуться, дважды, до скрипучих волос, вымыл голову, а то и впрямь, если вдруг что подцепил.

Мылся он долго и вышел чистым до хруста и умиротворённым, будто с грязью и засохшим на теле потом смыл и усталость. Так же не спеша и тщательно вытерся, оделся в чистое и пошёл к себе. В повалуше развесил полотенце и мочалку на приспособленной им для этого в углу жёрдочке, расчесал ещё влажные волосы, усы и бороду, проверив пальцами, не пора ли усы ровнять, достал и надел чистую рубашку. На лежавшие на тумбочке газеты он старался не смотреть. Было уже с ним, взял и зачитался. Его на ужин пришли звать, а он посланца так обложил, что самому потом неловко было. Нет, газеты на вечер, когда все по повалушам разойдутся, тогда ляжет и почитает. А пока…

В повалушу всунулась Малуша.

— Рыжий, а учиться будем? Меня матка отпустила уже.

— Давай, — кивнул Гаор, — заходи и показывай, что получилось.

Малуша вошла и гордо вывалила прямо на его постель свое рукоделье: браслетик, колечко и шпильку с цветочком. Гаор придирчиво осмотрел и кивнул: всё чисто, концы убраны, витки и лепестки ровные.

— Хорошо. Всё правильно.

Малуша просияла счастливой широченной улыбкой.

— Рыжий, а теперь что будем плести?

— Придумаем, — рассмеялся он.

В посёлках женщины тоже, в основном, прятали волосы под платки, но не узлом на макушке по-ургорски, а заплетая в косы и укладывая вокруг головы, и плели не от макушки, а от затылка, а девчонки и девки, кто помоложе, оставляли косу свободно спускаться на спину, а спереди на голову надевают широкую ленту. А если вместо ленты ободок, то… то интересно должно получиться.

Малуша забрала своё рукоделие и убежала хвастать, что Рыжий её похвалил. А Трёпка не пришла, значит, не сделала, придётся за ухо подёргать, чтоб знала: на раз сказано, а на два по шее.

Гаор выдвинул из-под нар второй сундучок, поменьше, с задельем, открыл и стал просматривать: чего и сколько у него есть, и что он сегодня под курево и трёп будет делать. А если… а посмотрим, и он отложил почти законченный мечик. А не приглянется мужикам, ну, так он себе его оставит, будет в бардачке возить. На теле все-таки опасно, прощупают при обыске, мало не покажется.

В дверь заглянул Тумак.

— С приездом, Рыжий, чего лопать не идешь?

— Как не иду? — засмеялся Гаор, вставая. — Аж бегом бегу.

На кухне весёлая толкотня у рукомойника и шум голосов.

— Как съездил, Рыжий?

— В порядке. Как вы тут?

— Живём, хлеб жуём.

— Спасибо матерям-владычицам…

— …и нашим кормилицам.

— Старшая Мать, а Рыжему с дороги да устатку и стакашу бы можно.

— Ну, и нам заодно.

— Я вот вицы всем вам сейчас отмерю!

— Старшая Мать, так холодно.

— Ага, замёрзли мы.

— Ну, по стопарику бы хоть.

— Работать надо, лемзяи, тады и не замёрзнете.

Что до новогодья ни стакаши, ни стопарика у Старшей Матери не выпросишь и не вымолишь, все знали, но отчего ж не попробовать. А вдруг отломится, это раз, и для общего смеха, это два. И Гаор с удовольствием участвовал в этих регулярно возникавших молениях, причём Старшая Мать, хоть и ругалась на них, и пьянчугами называла, но и смеялась вместе с ними. И даже Джадд, всегда сидевший молчком, иногда присоединялся к мужикам и улыбался.

После ужина, как всегда, учёба, курево, трёп и рукоделье. Гаор проверил чтение, письмо и счёт у Лутошки и Малуши, определил, что им сейчас писать и решать, отодрал при общей поддержке Трёпку за ухо за несделанные плетёнки и велел сейчас делать.

— У меня не получается, — хныкала Трёпка.

— За волосы драл, не получается, — задумчиво сказал Гаор, зажав сигарету в углу рта и выплетая мечик, — за ухо — тоже не получается, может, мне тебе задницу надрать, чтоб получилось?

— Срамота, — поддержала Гаора Большуха, зашивавшая штаны Сизарю, — девка уже, считай, вот-вот в сок войдёт, а ни хрена не умеет, — и с гордостью посмотрела на старательно выписывающую буквы Малушу.

— Рыжий, а это чо ты плетёшь? — спросил следивший за его работой Сивко.

— Я, когда у Сторрама был, наплёл всякого, — спокойно и чуть небрежно стал рассказывать Гаор, — ну, колец всяких, и простых, и височных, грибатку матерям сплёл большую.

В кухне наступила такая тишина, что Лутошка, Малуша и Трёпка бросили свою работу и удивлённо смотрели на застывшие лица взрослых. А Гаор, словно не замечая этого, продолжал.

— Ну, плёл по памяти, что видел когда-то, а потом матери мне объяснили, что для чего и какой смысл имеет. А это, — он выложил на стол законченную работу, — это, мне сказали, мечик, мужской оберег, талисман воинский. Я их потом много наплёл.

— И дел куда? — сурово спросила Нянька.

— Подарил, — ответил, твёрдо глядя ей в глаза, Гаор, — брату названному, друзьям, кому успел. Продали меня.

Нянька кивнула.

— А височные кольца какие плёл?

— С лопастями. На три, пять и семь лопастей.

— И кому какие знашь?

— Знаю. Три лопасти у полешан, у дреговичей пять, а у криушан семь.

— Правильно, — кивнула Нянька, а за ней и остальные женщины. — И все дарил?

— Все, — твёрдо ответил Гаор.

— Ну и ладноть, — улыбнулась Нянька, и все сразу задвигались и зашумели.

Мечик пошёл по рукам. Лутошка, Малуша и Трёпка под грозным взглядом Гаора вернулись к урокам. Красава попросила себе кольца на три лопасти, а то сюды её совсем махонькой привезли, она и не помнит, кем раньше была, так полешанское ей.

— Говорите кому какие, — рассмеялся Гаор. — К новогодью сделаю.

— Грибатку плести не вздумай, — предостерегла его Нянька. — Её за просто так не носят.

— Знаю, — кивнул Гаор, — объяснили мне.

— Рыжий, а меня научишь? — оторвалась от тетради Малуша.

— Научу, — кивнул Гаор.

— Что не продавал ты их, это правильно, — сказала Большуха, — купленное силы не имеет, так, покрасоваться там или ещё на что выменять, а дарёное — оно сильное.

— Лутошке мечик рано, — сказала Нянька, — малый он ещё.

— Да ни хрена! — возмутился в голос Лутошка. — Курить — малый, любиться с кем — малый, и для мечика малый, а как работать, так большой!

В кухне грохнул дружный хохот.

— На «кобыле» кататься тоже большой, — еле выговорил сквозь смех Тумак.

— А чо? — поддержали его остальные. — Апосля картинок так самое оно.

Тут посыпались такие шутки, что Нянька пообещала укоротить языки болтунам, что без ума пасти разевают.

И уже после всего, вернувшись в свою повалушу, Гаор, вспоминая услышанное, смеялся и крутил головой. Надо же как по-нашенски хлёстко выходит, иное покрепче ихнего получается. Он убрал заделье в сундучок, медленно, предвкушая удовольствие, разделся до белья, лёг и взял газету. «Ну, теперь, — усмехнулся он сам над собой, — пока все не прочитаю, не засну». Газеты за четыре дня, одна большая, это ему на полночи. Не проспать бы завтра. Да ни хрена, разбудят! Он перебрал их по датам и начал с самой ранней.

Восторг и упоение самим процессом чтения у Гаора уже прошли, и он читал быстро, сразу выхватывая знакомые и даже близкие теперь названия. Местные сплетни его мало интересовали: управляющие посёлков и сержанты блокпостов были слишком мелкой сошкой даже для местной газеты, а других, рангом выше, он не знал. Хотя… что начальника местной дорожной полиции застукали в обществе сразу двух дорогих проституток — это уже интересно. На проституток нужны наличные, и немалые, взять их начальник полиции может только с подчинённых, а, значит, патрульных вздрючат, чтоб те шустрили и штрафовали если не всех подряд, то хоть двух из трёх. Его самого это коснётся более частыми остановками и обысками. С него-то самого взять патрулю нечего, а вот штрафануть из-за него хозяина могут, а хозяйский штраф — это лишняя поездка на «кобыле», так что держи ухо востро, водила, бди, сержант.

Очень довольный собой: какой он умный и с ходу просчитал, что из чего получается, — Гаор отложил просмотренную газету и взял следующую. Оказалась за десятый день, итоговая, а потому толстая, с большой вкладкой «вестей из столицы». Здесь тоже названия ему известны лучше фамилий, но… но… Армонтин?! Аггел, он же помнит, Кервин из Армонтинов, о нём?! Что?!

Гаор, рывком отбросив одеяло, сел, а потом встал прямо под лампочкой, будто ему не хватало света.

Разгул преступности… бездействие полиции… конец рода… редактор газеты «Эхо» Кервинайк Армонтин похищен и убит неизвестными грабителями… при попытке ограбления квартиры погибла экономка и мать бастардов… Возможная причина — хранившиеся в доме наличные средства, предназначенные для выплат сотрудникам… Брехня! Кервин не держал их дома, всё было в редакционном сейфе… Похищен и убит… да никакой шпане, даже самой… в голову не придёт похищать Кервина… Похищают для выкупа, а какой выкуп с редактора? Аггел, когда это было?! Пишут, как о давно всем известном… ага, вот, треть сезона назад, и преступники так и не найдены. Но почему конец рода? Ведь у Кервина был наследник, он помнит… стоп, читай сначала и слово за слово, как по минному полю ползи, а не скачи как под обстрелом.

С третьего раза он понял уже всё. Аггел, никакие это не уголовники, с Кервином расправились совсем другие. Убили. Выстрелом в затылок, ну, это мы знаем, где такие стрелки. И его… как её? А да, Мийру, её убили, выбросили из окна, о смерти детей нет, хотя, аггел, он же помнит, их было трое, наследник и два бастарда, парнишка и совсем маленькая девочка, Кервин их всех растил вместе. Конец рода, остались бастарды, значит, наследника, того большеглазого малыша, тоже убили. Чтобы под корень. Сволочи, зачистили Армонтинов! Да, точно, зачистка. В центре Аргата, днём, сволочи…

Гаор сидел на постели, зажав в кулаке скомканный лист, и тупо смотрел перед собой. Ничего не было, кроме острой, разрывавшей его изнутри боли. Ничего… ничего… ничего… а вслед за болью медленно и неотвратимо надвигалась серая пустота. Сейчас она сомкнётся вокруг него, и он останется внутри со своей болью, и будет только один выход. Кервин, за что тебя? А то ты не знаешь? Ещё тогда по краешку ходили, где-то оступился и… где-то? Себе не ври. Ты виноват, твоя статья. «Серый коршун». Рабское ведомство журналистов не любит, а тут такое, изнутри его ковырнули. Но… но, значит, Кервин не сдал тебя, и… пуля в затылок. Вместо тебя, за тебя. Ты виноват и больше никто. Всё это время пил, жрал, баб трахал в своё удовольствие, а Кервин… Кервин, друг, прости меня, я же не знал, приду к Огню, всё от тебя приму… Нет, всё не то, тебя матери-владычицы прикрывают, а Кервин беззащитным был. Сам укрылся, а друга под обстрелом бросил.

Гаор понял, что больше не выдержит, и ему сейчас нужно только одно. Слишком близко стоит серая пустота, а ненависть выплеснуть некуда, те, убийцы Кервина, недосягаемы, а здешние, что спят в своих спальнях на хозяйской половине, невиновны. Пусть спят. Аггелы с ними. Но это ему сейчас нужно. Или он и впрямь в разнос пойдет и уже ни на что не посмотрит.

Он встал и как был, не одеваясь, в одном белье, босиком, по-прежнему сжимая в кулаке бумажный комок, вышел из повалуши.

Света Гаор включать не стал и шёл бездумно, но дверью не ошибся. Правда, его ещё хватило, чтобы не рвать её, а постучать.

— Кто там? — спросил из-за двери не так испуганный, как рассерженный голос.

— Я это, Старшая Мать, впусти.

— Рыжий? — изумилась Нянька, открывая дверь. — Да ты чо, совсем ошалел? Ты куда лезешь-то?

Почти оттолкнув её, Гаор вошёл в повалушу, большую, но тесно заставленную шкафами, сундуками, сундучками и полочками. На маленьком столике-тумбочке у изголовья настоящей кровати горела лампочка-ночничок. Гаор тяжело сел на один из сундуков.

— Дай водки, — глухо сказал он.

Не потребовал, но и не попросил, а просто сказал.

— Да ты чо, Рыжий, и впрямь с ума сошёл?!

— Дай, Старшая Мать, — тяжело поднял он на неё глаза. — Дай, или я вразнос пойду. Душа у меня горит, понимаешь? Залить надо. Мне всё равно сейчас чем. Не дашь водки, кровью залью.

Гаор не угрожал, а объяснял. И, поглядев на него, Нянька молча отошла к угловому шкафу, покопалась там и достала бутылку. Он потянулся к ней, но она ударом отбросила его руку.

— Никак из горла вздумал, обойдёшься. Как ни горит душа, а до конца-то себя не роняй.

Она налила ему стакан почти вровень с краем и подала.

— Пей.

Он выпил залпом, мотнул головой и выдохнул:

— Ещё.

— Не берёт никак? — не сердито, а озадаченно спросила Нянька, наливая второй. — Крепко ж шарахнуло тебя. Пей.

Второй стакан показался ему столь же безвкусным, и, глядя, как он пьёт, равнодушно, будто по обязанности, Нянька сокрушённо покачала головой.

— Однако, Рыжий… ну, давай, я тебе ещё половинку налью. А если не проймёт… тогда уж только за Мокошихой посылать, она волхвица сильная.

На последнем глотке Гаору обожгло грудь и горло, он поперхнулся и закашлялся. И кашлял, пока на глазах не выступили слёзы.

— Плачь, Рыжий, — удовлетворённо кивнула Нянька, убирая почти опустевшую бутылку и стакан и садясь рядом с ним на сундук. — Плачь, слезой у человека горе выходит.

Гаор потряс зажатой в кулакегазетой.

— Вот, Старшая Мать… Сволочи, что ж они с ним сделали… Сволочи, в затылок из пистолета… И жену его, и сына, всех, понимаешь, Старшая Мать? Зачистили, как посёлок… Всю семью, Старшая Мать, целому роду конец. Старшая Мать, сволочи… Ребёнка-то за что, я ж помню его…

Он говорил, давясь слезами и руганью, а Нянька молча сидела рядом с ним в одной рубашке-безрукавке до колен, с рассыпанными по плечам чёрно-седыми волосами. А когда он замолчал, тихо спросила.

— Родич он тебе?

— Пошли они, родичи мои… — Гаор бешено выругался. — Друг это мой, больше, чем друг, жизнь он мне спас, меня самого, какой я есть, спас, понимаешь, Старшая Мать, его же за меня, за то, что он мне… — и замолчал, поперхнувшись, на последнем клочке разума остановленный внутренним запретом говорить о газете, статьях, связи.

— Друг выше родича, — задумчиво сказала Нянька. — Быват. Один сын у него был?

— Нет, — всхлипнул Гаор. — Двое, и дочка ещё.

— Значит, не весь он умер, человек в детях продолжается, — убеждённо сказала Нянька.

— Те бастарды.

— Ну так чо? — спросила Нянька.

Гаор недоумённо повернулся к ней, настолько это противоречило всему, усвоенному с раннего детства, вроде это он ещё до Сержанта знал. Что род ведут законные дети, а бастарды так… сбоку, поддержка, но не основа.

— Ну, чо смотришь? — с ласковой насмешкой улыбнулась ему Нянька.

— У них же имени родового нет, — попытался он объяснить.

— Вона ты о чём? Так это ж глупости людские. Сами придумали, сами и верите. А коли дети есть, да дочка ещё, гришь, уцелела, то и по крови, и по утробе род продолжится. Да и ты остался, пока ты помнишь о нём, и ему в Ирий-саду тепло да светло будет.

— Он ургор, Старшая Мать. Он к Огню уйдёт.

— Ну так чо? Хороший человек был?

— Да, — убеждённо ответил Гаор.

— Ну, так поклонится Огню, а там его Сирин с Алконостом до Ирий-сада и доведут. Когда убили-то его?

— Треть сезона прошло.

Гаор уже не плакал и отвечал на её вопросы с детской старательностью.

— Ну… — Нянька пошевелила губами, что-то подсчитывая, — ну так. Три дня ты здесь, потом в рейс съездишь, а как вернешься, я тебе помогу тризну по нему справить. Как раз на сороковой день Ирий-сад для души ворота открывает. И он у Огня побывать успеет. А ты теперь спать иди. Иди-иди. Сам-то дойдёшь, или покликать кого, чтоб довели? А то свалишься, по-пустому шум подымешь.

— Дойду, — Гаор тяжело встал, уронив на пол бумажный комок из разжавшегося кулака, поклонился Няньке и пошёл к двери.

Дверь его повалуши оставалась открытой, свет, уходя, он не выключил, и потому заблудиться было невозможно. Он закрыл за собой дверь, посмотрел на разбросанные по полу газетные листы, прямо по ним прошёл к нарам и рухнул ничком.

Кто и когда зашёл к нему, собрал с пола на тумбочку газеты, укрыл его одеялом и выключил свет, он не узнал. Да и не спрашивал. Утром его разбудила Большуха и заставила выпить большую кружку пахучего огуречного рассола, от которого и в самом деле прояснело в гудевшей голове.

Через три дня он выехал в очередной рейс. Боль, конечно, не прошла, но была теперь в глубине и не мешала ему жить, видеть, слышать, разговаривать, даже смеяться над чужими шутками и шутить самому. О ночном его походе к Старшей Матери никто его не спрашивал, а сам он, разумеется, молчал. Так что не забылось, а… а помнить нечего. А на фронте как бывало? Сколько он там друзей потерял? Фронтовая дружба короткая: до атаки или бомбёжки-обстрела, а там… либо ты друга похоронной команде для погребального костра сдаёшь, либо он тебя, либо оба на один костер ложитесь, а то бывает, что и сжигать нечего, сгорело уже всё. Как их тогда айгрины фосфорными бомбами закидали. Там всё выгорело, подчистую, даже опознавательные медальоны расплавились в бесформенные комочки, и списки погибших составляли, взяв списки состава и вычеркнув уцелевших. Ему тогда обожгло спину, но он оказался на самом краю и успел скатиться в болото. Опять его Мать-Вода спасла. Помнить — помни, а живи.

Как всегда, через блокпосты, сбрасывая им пиво, консервы и прочую закусь — это, пока он в рейсе, хозяин сам в усадьбу завозит и выдаёт перед рейсом вместе с накладными — на Центральные склады, где получить основной заказ, и уже оттуда по посёлкам. В заведение заправить фургон, пожрать самому и запастись в дорогу он завернёт, конечно, но второго заезда можно не планировать. Кервина нет, значит, и конверта ждать теперь незачем. Да… чтоб кого-то другого своей писаниной под пулю подвести? Нет, кончились игры. Лишь бы Стиг не вздумал опять к нему ехать, а то ведь залетит и спечётся сразу, как… Лутошка с порнушником.

Получив заказ, Гаор, как и планировал, заехал в заведение, заправил фургон, оставил его на мойке — а то снег с дождём сверху, земля с водой понизу, пока доехал, задрызгался по крышу — и пошёл обедать.

Поел, побалагурил с девками — Лиска упорно не тяжелела, как, скажи, тоже где-то таблетки раздобыла — и мужиками, набрал себе сигарет в ларьке, отметил у Матери карточку и уехал.

И уже на полпути к первому по маршруту посёлку полез в бардачок за зажигалкой, а там… белый конверт! Как и тогда! Внутри чистый большой лист и крохотный клочок бумаги, на котором только: «№ 2 получен». Чей почерк — он не понял, но не Кервина. Ну да, Кервина уже треть сезона как нет, а это значит… кто бы ни был…

Гаор сунул конверт обратно в бардачок, сжёг на зажигалке записку, разложил карту и накладные и стал пересматривать маршрут.

Спасибо, Кервин, помню тебя, в память о тебе не отступлю. Чтоб смерть твоя напрасной не стала. А третий номер «Голодающие кормильцы» готов, тоже удачно. Надо бы, конечно, некролог написать, но конверт не для этого посылали через всю Равнину, посты и патрули, так что… делай свое дело, журналюга, у тебя есть задание, и выполняй его. А остальное… Тризну — надо понимать, обряд специальный, чтобы Кервину в Ирий-сад помочь войти — тебе совершить помогут, а главное твоё дело — вот оно. Об этом помни. Как это на истории говорили, мыслитель какой-то, нет, полководец древний высказался? А, есть. «Я сделал всё, что мог, и пусть другой на моём месте попробует сделать больше». Хорошо говорили древние! Вот и будем следовать их заветам.

Гаор убрал карту, закурил и стронул фургон. Всё, работать пора! А то в график не впишешься.

Аргат

Осень, 7 декада

Самое важное в любой операции — это её последствия. Каждое из которых может стать началом новой операции. Смерть Кервинайка Армонтина дала весьма перспективные результаты. Помимо тех, что планировались. Говоря с Кервином, он ни словом ему не солгал, просто кое о чём умолчал. И в целом всё получилось, как и планировал. И даже накладка с женщиной Кервина не помешала. И о его семье можно не думать. Пока. Вся операция с прессой сорвана и так основательно, что восстановить её не удастся. «Эхо» выходит, а самое интересное, что смерть Кервина подняла волну сразу по двум направлениям. Одно он предполагал, когда обдумывал прикрытие. Разгул преступности, бессилие полиции и так далее. И этот болван, тупой постовой с генеральскими погонами, оправдываясь, ляпает, что раскрытие безмотивных преступлений полиции не по силам. А кто у нас главный источник безмотивных преступлений? Правильно, демобилизованные спецовики. Что весьма неплохо, но в русле прежней перспективы. Усилить контроль над спецвойсками и так далее, и так далее… ладно, он это ждал и был к этому готов. А вот второе… начался шум о бастардах. Как же так? Трое детей, а род угас. Почему бастарды не наследуют? А тут заинтересованных много, и располагают они такими финансовыми и прочими возможностями, что вмешаться — это испортить. Ведомство Крови кивает на Ведомство Юстиции, а оно размахивает пергаментами многовековой давности. Отлично. Вот пусть и портят друг другу нервы. И весьма кстати всплывает история продажи в рабство боевого ветерана и законопослушного гражданина на основании тех самых манускриптов. Здесь очень активен некий Стиг Файрон, молодой многообещающий адвокат. Ну, пусть активничает и дальше.

Венн пригубил и отставил коньяк. Рюмка с коньяком, дорогие сигареты, старинная кабинетная мебель — всё это антураж, который не мешает, а иногда и помогает. И огонь в камине как замена родового огня. Армонтинам конец. Остались Армонты и Армы, многие из которых уже не упомнят родства, потому что их ветви отделились слишком давно. А со многими и не стоит иметь дела. Что поделать, вырождаемся.

Однако вернёмся к тому, о чем думал. Ведомство Крови, Ведомство Юстиции, Военное Ведомство, Рабское Ведомство. Четыре реальные силы. Остальные не в счёт. Не потому, что слабы, а потому, что действуют через эту четвёрку. Хотя Экономиче6ское Ведомство… тоже весьма и даже очень, но его подключим позже. А о Храме и собственном ведомстве — да Ведомство моё постольку, поскольку я в нём работаю — о них вовсе не думаем. Но тоже пока.

Ведомство Юстиции… ему сейчас подброшен ряд интереснейших казусов об авторстве и собственности сделанных рабом открытий, молодец всё-таки рыжий бастард, хорошую кашу заварил.

Военное Ведомство… подкинем идею переподчинения спецвойск общему командованию, и им надолго будет, чем заняться.

Ведомство Крови… пока не подобраться. Шум с бастардами им не вредит. Наоборот, ДНК-карты и анализы, регистрация кровных связей и так далее.

Рабское Ведомство… Статья о «сером коршуне» привлекла к нему внимание, а тут ещё и «голодающие кормильцы». Надо же, третий выстрел, и все в яблочко. Неплохо, очень даже неплохо. В тихом патриархальном Дамхаре, с его почти родственными отношениями между рабами и владельцами, накопать такой материал и так подать… Дамы обливаются слезами, мужчины смущенно покряхтывают, экономисты прикидывают убытки и неполученную прибыль. И рабство становится невыгодным. И опять: преступное разбазаривание ресурсов. Но это опять же в Экономическом Ведомстве пусть начинают думать.

А не пора ли тебе, парень, сменить позицию? И мишень тоже. Три выстрела подряд из одной точки демаскируют снайпера, во-первых, и делают четвёртый выстрел ненужным, во-вторых. Из Дамхара ты уже выжал всё возможное. Есть у Рабского Ведомства места и поинтереснее для журналиста. Да и цепочка в Дамхар длинная, в любой момент оборвётся, а ты мне ещё нужен. Смена мишени и смена позиции. Куда тебя отправить, чтобы ты там всё посмотрел, высмотрел и вынюхал, мне известно. Но как это сделать?

Прищурившись, Венн рассматривал огонь в камине и улыбался. Комбинация получалась многоходовая и очень интересная. Как он и любит: никого не надо насиловать и принуждать. Надо просто позволить человеку действовать в соответствии со своим характером и разумом. И создать необходимые условия, чтобы его действия были в твою пользу. Как с Кервинайком Армонтином. Мир твоему праху, родич, пусть тебе будет тепло и светло за Огненной чертой. Благодарность за срыв операции по чистке журналистского корпуса превзошла все ожидания. Кто бы мог подумать, что стольких порадует чужой провал?

Итак, рыжий бастард, раб номер… и так далее. Ты нужен мне в Аргате. Но твой нынешний хозяин в операцию никак не вписывается. Ни по связям, ни по интересам. Значит… не будем обижать боевого капитана и отбирать раба, на котором держится все его предприятие. Кстати, неплохо задумано и исполнено, и если капитан Коррант сам до всего додумался, то его стоит иметь в виду. Такие ресурсы — Венн усмехнулся — на земле не валяются. Итак, не будем обижать капитана и купим у него рыжего раба за максимально приемлемую цену. И такая последовательность. Капитан должен захотеть тебя продать. Значит, ему должны понадобиться средства, и так, чтобы иного варианта, кроме твоей продажи, не было. Это первое. Тебя покупает человек, который введет тебя в нужные сферы и ситуации. Но это буду не я. Нет у меня здесь достаточно надёжных ходов. Но человека такого я знаю. Он должен захотеть купить тебя. И использовать нужным образом. Это второе. Как это сделать, я знаю.

Значит, остаётся первый этап. Капитан Ридург Коррант. Вот и займёмся им. Откладывать нельзя, и так на подготовку уйдёт не меньше трети сезона, нет, сделаем с запасом, медленнее, но надёжнее, с отслеживанием и корректировкой каждой стадии.

Венн Арм поставил рюмку на подлокотник кресла, в котором сидел перед камином, встал и подошёл к столу с телефоном. Несколько звонков, и машина будет запущена, а дальше её только чуть-чуть, чтобы вмешательство было незаметным, направлять. Он снял трубку и набрал первый номер.

Дамхар

Зима, 3 декада

Ложился и таял снег, но в начале зимы лёг уже плотно. Гаор сменил шины на фургоне, ожидая уже обычную предпраздничную гонку. Ни от второй, ни от третьей статьи «круги» так к нему и не дошли, но он уже не беспокоился и спокойно готовил следующую «весть из другого мира». Опять о посёлке. Как там живут от колыбели до, если повезёт, могилы. Здесь возникли новые сложности. Он слишком хорошо помнил, каким шоком для него самого стало знание о «печке». И как объяснить, что для поселковых — склавинов и другие названия племён упоминать нельзя, рано пока ещё — для всех рабов «печка», крематорий страшны и оскорбительны ещё и нарушением древних исконных обрядов. Что как о великой милости умоляют управляющего о разрешении похоронить по-своему, по-нашенски, чтобы обмыть, обрядить мертвеца и закопать на погосте. Помнил, как сам, впервые случайно попав на такие похороны — выпросила мать за своего годовалого сыночка — был в ужасе от увиденного. И как написать об этом, чтобы поняли, что не дикость это, а… а своё. И что костры ургоров для… ладно, рабов, тоже дикость и надругательство над мёртвыми. Ну, так над своими ладноть, а нас-то пошто? Здесь он уже под Храмовую службу попадал, а значит, и газету подводил. Так что? Не касаться этого? Только «печка» сама по себе и мешки с удобрением?

А жизнь шла своим чередом. Лутошка уже ездил с ним в рейсы. Не в каждый, а когда только по посёлкам, без заезда на блокпосты, что Гаору было абсолютно понятно. Мало ли что, с дорожной полицией ухо надо востро держать. Лутошка-то хоть и вытянулся, всё взрослое уже носит, а малец мальцом, их на обыск из фургона вытряхнули, так он чуть не разревелся от страха. И в посёлках Гаор его от себя не отпускал, опять же чтоб не влип малец сдуру в какую-нибудь передрягу. Но пока всё обходилось.

Родила Цветна. Мальчика. Неожиданно чернявого и смуглого. Если бы просто волосики там да глазки тёмненькие, даже чёрные, ну это ещё бы ничего, а и тельце смугленькое. Так что никаких сомнений в том, кто пацанчика сработал, не было. И даже бровки такие же.

Джадда хлопали по спине и плечам и поздравляли. Хозяин-то не отправил Цветну в посёлок, а зайдя посмотреть на младенца, хмыкнул и улыбнулся даже, а ведь ходит всё туча-тучей, и сказал:

— Такого ещё не видал. Посмотрим, что вырастет.

Ну а Цветна, то тихая, тихая, только краснеет да смущается, а тут прямо в лицо хозяину и выпалила:

— А доколе ему расти? До клейма али дале?

А хозяин аж рассмеялся и сказал:

— До взрослого ошейника, а там видно будет.

А хозяин слово держит. Так что расти малому с мамкой и тятькой родными, в родном доме. Вот свезло, так свезло!

Всё это: как хозяин смотрел, да как Цветна сказала, да как хозяин смеялся, а Старшая Мать тут же была и земно хозяину кланялась, благодарила за всех, Цветна-то растерялась и заплакала, а Джадд тут же стоял и молчал, как его быдто столбняком вдарило, — захлебываясь, перебивая друг друга, изображая всех сразу в лицах, и рассказали Лутошке и Гаору Трёпка с Малушей, пока они ставили фургон на место, закрывали гараж и шли через двор в кухню. Лутошка сразу бросился к Красаве со своим рассказом, как Рыжий ему целый перегон дал вести, а Гаор, сбросив у двери телягу и кирзачи, пошёл сдавать отчёт.

Хозяин был в своём кабинете. И, как и предупреждали, туча-тучей. Гаор привычно вытянулся в стойку и отрапортовал, положив перед хозяином накладные и заказы. Тот хмуро кивнул. Гаор приготовился к придиркам по поводу бензина — он опять дал крюк, чтобы на укромной полянке позаниматься с Лутошкой рукопашным и вообще поучить мальца защищать себя, а то… мало ли что, да и не будут его всегда за мальца считать — и, судя по хозяину, сегодня за перерасход его на «кобылу» отправят. Но хозяин, с отвращением разглядывая лежащие перед ним бланки, только буркнул.

— Ступай.

— Да, хозяин, — радостно гаркнул Гаор, разворачиваясь на выход.

— Легковушку на завтра приготовь, — нагнал его уже в дверях голос хозяина, — Лутошка поведёт, а ты отдыхай, — и совсем тихо, — пока.

Последнее Гаору совсем не понравилось, но он бодро повторил приказ, выскочил из кабинета, пока ещё чего-нибудь не придумали, и побежал на кухню.

Вот аггелы копчёные, головнями траханные, накрылся отдых у него медным тазом. Легковушку на завтра… Лутошка поведёт… и машину, и мальца готовить. А он-то думал, что до завтрашнего утра свободен. Как же!

— Лутошка! — гаркнул он, влетая в кухню и бросаясь к своим сапогам.

— А? — обернулся к нему уже сидевший за столом и чего-то жующий Лутошка. — Ты чо, Рыжий?

— Быстро в гараж! — ответил Гаор, накручивая портянки.

— Пошто?! — возмутилась Красава.

— Хозяин завтра на легковушке едет, ты ведёшь, понял?

Лутошка поперхнулся и закашлялся. Тут ни Красава, ни ещё кто-то возразить не могли — хозяйское слово только Старшая Мать перешибить может, и то не всегда.

— Догоняй быстро, а то ввалю, — бросил Гаор, выбегая из кухни.

По уже тёмному по-ночному двору шли от сараев и хлевов к кухне на ужин, а он работать бежит, вот непруха!

— Рыжий, с приездом.

— Ты чо, Рыжий?

— Где кухня, забыл?

— Велено срочно, — ответил он всем сразу, открывая гараж.

Слава Огню и матерям-владычицам, легковушка была во вполне приличном состоянии, только заправить, масло там, вода, антифриз… Лутошка прибежал быстро, с ходу и довольно умело подключился к работе, так что… так что они успевают.

— Рыжий, а куда ехать? — спросил Лутошка, когда они уже закончили работу, и Гаор, на всякий случай и для полного парада, специальной щёткой с освежителем прошёлся по задним сиденьям.

— А это тебе хозяин скажет. Понял? Пасть не разевай, сам ничего не говори, только на вопросы отвечай. И коротко, да, нет, понял?

Лутошка кивнул.

— Не робей, малец, — улыбнулся ему Гаор. — Это не самое страшное.

Они ещё раз огляделись: всё ли сделано и подготовлено на завтра — закрыли гараж и пошли на кухню. Полкан радостно бегал вокруг них, тыкал носом и размахивал хвостом. Гаору теперь было даже смешно и немного неловко вспоминать, как он в первые дни в усадьбе боялся этого в общем-то добродушного пса.

А там ужин, смех, шутки, рассказы о виденном и случившемся, Цветна похвасталась малышом, что и здоровенький, и…

— Цыц, — прервала её Большуха, — сглазишь ненароком.

— Успеешь показать, — кивнула Нянька.

— Рыжий, а учиться будем? — спросила Малуша.

— Завтра, — мотнул головой Гаор.

— И то верно, — кивнула Красава, — давай, сынок, а то проспишь ненароком.

— Сей миг, матка, — гордо ответил Лутошка, — покурю только.

— Как это? — не поняла Красава. — Да ты…

— Мужик он, мать, мужик, — рассмеялся Гаор. — Так что пусть курит.

— Лутошка, и давно ты мужик? — сдерживая смех, спросил Тумак.

Лутошка покраснел, и за него ответил Гаор.

— Со вчерашней ночи.

Мгновенное молчание, и смех грохнул с такой силой, что в повалуше Цветны заплакал младенец, и она побежала к нему.

— С почином тебя, Лутошка!

— Красава, магарыч с тебя, мужика вырастила!

— Лутошка, ты сам-то хоть, или Рыжий, как в гараже, рядом стоял да командовал?

— Во умственность что значит, а то бы так и сидел на подворье, Трёпку ждал.

— Да журнальчики смотрел.

— Ну и как оно, Лутошка?

— Где лучше-то?

— На картинке али так?

Покрасневший до свекольного цвета Лутошка отругиваться не посмел и только сопел.

— Ну, всё, — решительно прервала веселье Нянька, когда шутки стали уж чересчур солёными. — Почесали языки, и будя. А магарыч ты, Красава, и впрямь выстави.

— А чего ж нет, — улыбнулась сквозь выступившие слезы Красава.

Со смехом и шутками разошлись по повалушам. Гаор разобрал постель, сходил в душ, а потом как обычно после рейса лежал и читал газеты. Особенно внимательно «вести из столицы». Но, спасибо Огню и матерям-владычицам, ничего страшного не было, так, обычные сплетни и болтовня, Кервин бы такое не пропустил, а здесь печатают. Он сложил газеты на тумбочку, встал, выключил свет и лёг уже окончательно. Развязал тесёмки на папке и достал лист. Нет, это не сейчас, а надо записать услышанное, про князя Буй-тура и евонную дружину. Сейчас дословно, а анализ и перенос данных на лист хронологии потом, а то и впрямь устал он чего-то. Ну, ничего, до праздника три дня всего осталось, вряд ли его в рейс пошлют, завоз прошёл. Разве только опять по бастардовым матерям хозяина возить придется, это бы неплохо, с Пушинкой повидается. Ладная баба, год прошёл, а он всё помнит её. Гаор перечитал записи, завязаны ли тесёмки на папке, и заснул.

А с утра продолжилась обычная, полная хлопот и дел жизнь.

Лутошка в чистой новой рубашке и начищенных до блеска ботинках увёз хозяина. И Гаор занялся фургоном. Хотя работы было немного. Когда за машиной следят и не запускают, то в момент управишься. А вот чего Джадд такой мрачный сидел вчера, как, скажи, ему хозяин самолично «горячих» отвесил?

Гаор вытер руки, оглядел гараж, в котором всё было так, будто он вот только на миг отлучился, и вышел.

С кухонного крыльца его окликнула Цветна.

— Рыжий, подь на час.

«Дитём хвастать будет», — понял Гаор и пошёл на зов. Отчего ж нет, когда ребенок в радость.

В повалуше Цветны, в общем, такой же, как у него самого, теперь в углу у изголовья качалась люлька. В посёлках он нагляделся на них, эта была такая же, только с узором по краю.

— Тумак смастерил, — гордо сказала Цветна.

Гаор понимающе кивнул. Ребёнок спал, в ворохе ткани еле различалось маленькое желтоватое личико, с первого взгляда видно: айгрин. «Надо же как в Джадда вылился?» — удивился Гаор. Шёпотом, чтобы не разбудить, он поздравил Цветну и похвалил ребёнка, пока она быстро бормотала заговор от сглаза. Не потому, что не доверяла Гаору или глаз его боялась, а просто положено так.

От Цветны Гаор пошёл к Джадду. Ведь и впрямь — свезло мужику сказочно. Остальным-то детей не оставляли, по посёлкам те растут, а потом сколько лет не тяжелел никто. А тут…

Джадд сидел в своем сарайчике, хмуро разглядывая чей-то старый сапог, но явно не работал, а только вид делал. Чего это с ним?

— Здорово, Джадд, — весело сказал Гаор, — с сыном тебя. Во пацан, — и показал оттопыренный большой палец.

Джадд кивнул, но никакой радости не выразил. «Может, с него магарыч требуют, а он не знает, что это, вот и психует», — подумал Гаор, но тут же отбросил эту мысль: ну, Джадд не знает, а Старшая Мать на что? Она всё сделает и организует. Так в чём дело? Гаор огляделся в поисках ещё одной табуретки, но её не было, а разговаривать сверху вниз он не хотел. Но придётся.

— Ты что, Джадд, не рад? Сын же у тебя. Понимаешь?

Джадд кивнул и встал, оттолкнув колодку с надетым на неё сапогом.

— Я родить раб, это нет радость. Ты понимать?

Гаор медленно кивнул. Это было то, о чём запрещал себе думать, вспоминая о ночёвках в посёлках. Но… но как объяснить Джадду? Ведь и сам до конца не понимает, но знает, что надо так. Он даже прикусил губу, подбирая слова. Джадд смотрел ему прямо в лицо своими непроницаемо чёрными глазами и словно ждал чего-то. Или сам пытался ему вот так, без слов, одними глазами объяснить.

— Я понимаю, — медленно кивнул Гаор. — Ты… там у тебя были дети?

Джадд резко отвернулся, не ответив. Медленно, как через силу, Гаор поднял руку и положил её на плечо Джадда.

— Держись, сержант, — тихо, как самому себе, сказал Гаор. — Надо выжить. Кто выжил, тот и победил.

— Выжить, — повторил, глядя в сторону, Джадд. — Зачем выжить? Я нет понимать.

Повторить Джадду сказанное ему самому когда-то: «мало нас», — Гаор не мог, Джадд не склавин, что ему до этого, и сказал другое.

— Сын у тебя, для него живи. Раз, — у Гаора перехватило мгновенной судорогой горло, но он справился с ней и продолжил. — Раз так получилось, немногим так везёт, Джадд, чтоб и жена, и сын с тобой были. Они-то не виноваты.

Джадд кивнул и хотел что-то сказать, но тут они услышали въезжающей во двор машины, и Гаор выскочил наружу, еле успев напоследок сжать плечо Джадда.

Удачно, но это был не хозяин, а только Лутошка.

— Хозяин где?

— На чистом дворе высадил, — ответил Лутошка. — Рыжий, а у меня всё хорошо было.

— А чего плохо должно быть? — с шутливой ворчливостью ответил вопросом Гаор. — Куда возил?

Точного адреса Лутошка не знал, потому что хозяин ему сам указывал все повороты, но маршрут Лутошка запомнил и вид здания, на стоянке у которого ждал хозяина, смог описать. И выслушав его, Гаор похолодел от мгновенно уколовшего его чувства опасности. Рабское Ведомство. Ох, не к добру.

— Лутошка, а каким он оттуда вышел?

— Да каким был, — пожал плечами Лутошка. — Книжку какую-то принёс, сел назад, велел домой ехать и всё книжку эту листал.

Гаор мгновенно сунулся на заднее сиденье легковушки, но там было пусто. Не забыл.

— Что за книжка? Не разглядел?

Лутошка виновато шмыгнул носом. Тревога Рыжего была ему непонятна, но спорить он, разумеется, не рисковал: Рыжему поперёк говорить опасно.

— Ну, обложка хоть какая?

— Серая, вроде, — пожал плечами Лутошка.

— Ладно, — тряхнул головой Гаор. — Попробую сам что узнать.

Они привели в порядок легковушку и пошли на обед. И в общей толкотне Гаор поймал и слегка отодвинул в уголок Милушу.

— Чего тебе, Рыжий?

— Милуша, хозяин после обеда спать будет?

— Ну, как всегда.

— Как лягут они, шумни мне по-тихому.

Милуша с опаской посмотрела на него.

— Ты это чо задумал?

— Милуша, ты мне только дай знать, а там я всё сам. Не подставлю, не бойся.

Он отпустил её и пошёл за стол. Ни да, ни нет Милуша ему не сказала, но он почему-то был уверен, что она сделает, как он просил.

И не ошибся.

Обедали хозяева позже рабов, и Гаор потихоньку валандался в гараже, тянул время, гоняя ничего не понимавшего Лутошку по всему комплексу ПДД — правил дорожного движения, а сам в открытую дверь гаража следил за двором. И, увидев вышедшую на крыльцо Милушу, вскочил на ноги.

— Лутошка, сиди здесь и носа не высовывай!

Тот не то что спросить о чём, понять услышанное не успел, как Гаор уже бежал через двор к крыльцу.

— Ну? — выдохнул он, глядя на Милушу.

— Легли они. Рыжий, ты…

— Всё, Милуша, меня не видела, ничего мне не говорила, дальше я сам. Спасибо тебе.

Он быстро поцеловал её в губы и вошёл в кухню. Не прячась, но и не привлекая внимания хлопотавших у плиты Большухи и Красавы — видно, уже к празднику начали готовиться, он вошёл во внутренний коридор, прошёл на хозяйскую половину, скинув у самой двери кирзачи, чтобы не стучать каблуками. Здесь было тихо спокойной тишиной послеобеденного отдыха, все спят по своим спальням. Теперь лишь бы кабинет не был заперт.

Пока ему везло. Дверь открылась при первом нажиме, и кабинет был пуст. Обычно, попадая в хозяйский кабинет, он не мог отвести глаз от шкафов с книгами, но сегодня, даже не посмотрев на них, подошёл к письменному столу и сразу увидел. Раскрытая книга с пометками и подчёркиваниями, рядом листок, исписанный какими-то цифровыми выкладками, и брошенная впопыхах — видно, как работал, так всё и бросил, когда позвали обедать — ручка. Осторожно подвинув её, Гаор взял книгу. Что это?

Серая обложка с диагональной зелёной полосой и вместо заголовка дата: «570–571». Нет, только не это! Но он уже понял, и что это такое, и что тревога была не напрасна. Каталог Рабского Ведомства. Категории и цены. И ручкой обведены… грамотный… шофёр… автомеханик…

— Водила ты лихой, — прозвучал от двери насмешливый голос, — а разведчик хреновый.

Гаор медленно, по-прежнему держа в руках каталог, повернулся к двери. Хозяин стоял, засунув руки в карманы небрежно подпоясанного халата, и насмешливо смотрел на него. Но если он думал испугать… нет, холодное спокойствие предстоящего боя уже овладело Гаором, и страха не было. Да и чего бояться? Пороть его сейчас — это портить товар и снижать цену, не будет капитан этого делать. А убить… тем более невыгодно. И он спокойно спросил.

— Торги? — и, так как хозяин молчал, уточнил. — Меня на торги?

Хозяин кивнул и сказал уже совсем неожиданное.

— И Лутошку тоже.

Гаор даже задохнулся на мгновение: к своей продаже он уже мысленно приготовился, но что и Лутошку… Мальца-то за что? И словно услышав его невысказанный вопрос, хозяин подошёл к столу, взял из его рук и бросил на стол каталог.

— Прижали меня, Рыжий, — голос хозяина звучал с искренней доверительностью, так говорят со своим, с союзником. — Крепко прижали, нужны средства, срочно и большие, а мне из дела их не вынуть. И жизнь на кону, и моя, и детей. А вас двоих продать — я и выкручусь. Дорогие вы, грамотные, водители, ты по полной первой категории, у Лутошки по возрасту вторая, тоже неплохо, перспективный. Да если бригадой вас…

Гаор молча слушал, пытаясь слышать хозяйский голос и понимать сказанное, страшным усилием не подпуская серую беззвучную пустоту. И когда хозяин замолчал, хрипло выдохнул:

— Когда машина? Сегодня?

Хозяин усмехнулся.

— Не торопись. Праздник, раз, и цену настоящую здесь за вас не дадут, два. Второго с утра в Аргат вас повезу. А пока отдыхай. Иди, Рыжий, нечего тебе здесь делать.

Как Гаор вышел из кабинета, прошёл, по пути обувшись, коридором в рабскую кухню, а оттуда в свою повалушу, он помнил смутно. Не было ни злобы, ни… да ничего не было. Он тяжело, по-стариковски, сел на нары и замер, глядя перед собой остановившимися глазами. Как он скажет Красаве, что у неё отбирают сына? А Лутошке, что он скажет Лутошке?

Чья-то сухая жёсткая ладонь тронула его за плечо.

— Ты чо, Рыжий? Как, скажи, столбняком тебя вдарило. А ну, очнись.

Гаор тяжело, через силу, поднял глаза и посмотрел на Няньку, на выглядывавшую из-за косяка мордашку Малуши, а над ней встревоженное лицо Красавы и понял: он им не скажет, не сможет. И… и вдруг что-то случится? Ну, передумает хозяин, или ещё что… ведь до второго дня четвёртой декады… сегодня только девятый день третьей декады, два дня впереди, праздник… нет, он не может.

— Ничего, Старшая Мать, — сказал он, — всё в порядке.

— Тады работать иди. А то Лутошка один тама, не дело это.

— Да, — кивнул он и встал.

Да, надо идти в гараж и подготовить Лутошку. Нет, говорить он ему ничего не будет, а вот кое-что сделать, чтобы малец не пропал по дурости и незнанию в камере отстойника, и можно, и нужно. Времени мало, но сколько успеет, столько успеет.

Примечания

Единицы измерения

(примерное соотношение с земными)

(12-кратные)

Расстояние:

Ноготь ≈ 1 см

Палец = 12 ногтей ≈ 12 см

Ладонь = 2 пальца = 24 ногтя ≈ 24 см

Локоть = 2 ладони = 4 пальца ≈ 48 см

Шаг = 2 локтя = 4 ладони = 8 пальцев ≈ 96 см

Малая метка =120 шагов ≈11 520 см ≈115,2м

Метка = 1200 шагов ≈ 115 200 см ≈ 1 152 м ≈1,152 км

Переход дневной = 24 метки (6 периодов по 4 метки ≈ 6 * 1,152 км ≈ 27,648 км)

Переход суточный = 48 меток (12 периодов по 4 метки ≈ 12 * 1,152 км ≈ 55,296 км)

Перегон = 120 меток ≈ 138,24 км

Рост (только для измерения высоты) — 2 шага ≈ 192 см

Меры объёма и веса

Зерно ≈ 1 грамм

Горсть = 120 зёрен≈ 120 граммов

Мерка = 12 горстей ≈ 1,5 литра

Ведро = 12 мерок ≈ 17 литров

Камень = 1 кг

Мешок = 12 камней = 12 кг

Вьюк = 2 мешка = 24 кг

2002–2017 — 2022

Оглавление

Сон шестой …От перемены места что изменится?.

  Аргат Ведомство Учёта Несамостоятельного Контингента Центральный накопитель

  Дамхар

  Аргат Ведомство Политического Управления

Сон шестой Продолжение …Полгода спустя, всё там же…

  Дамхар

  Дамхар «Заезжай — не пожалеешь»

  Аргат «Эхо — свободная газета свободных людей»

  Дамхар

  Аргат

  Дамхар

Сон шестой Окончание …На следующий год и там же…

  Аргат Универсальный Оружейный Завод

  Дамхар

  Аргат Автодром экстремальных трасс

  Дамхар

  Дамхар

  Аргат

  Дамхар

  Аргат

  Дамхар

Примечания