Медный всадник [Дмитрий Вересов] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Дмитрий Вересов Путники. Медный всадник

Часть первая МЕТАМОРФОЗЫ

Глава первая ВОЙНА И МИР (МАРЛЕН ВИХОРЕВ ИДЕТ НА ВОЙНУ, А ПЕРЕПЛЕТ – ВА-БАНК)

– Грядут перемены! – заявлял с телеэкрана юный Меньшиков и уносился на ревущем мотоцикле с верным другом Савранским.

Для Альбины Швецовой эта фраза теперь была как никогда актуальна. Она чувствовала себя немного неловко оттого, что их с Олегом благополучие фактически строится на смерти несчастного Моисея Наппельбаума. Во всяком случае, так казалось поначалу совестливой Альбине несмотря на все, что ей говорили три человека – отец, муж и Александр Акентьев, который со времени похорон не оставлял вниманием семью Швецовых.

Переплет незримой тенью теперь присутствовал в жизни Альбины, даже когда самого его не было рядом. Олег был словно очарован новым знакомым, который казался ему почти сверхъестественным существом. Олега можно было понять. После долгого и почти всегда безуспешного «сотрудничества» со всякой мелкой фарцой, Швецов нежданно-негаданно вышел на большого человека со связями и возможностями. А упомянутые перемены открывали перед ним с Альбиной новые горизонты.

Предложение насчет перехода ателье Наппельбаума под начало супругов претерпело изменения – теперь речь шла о кооперативе, который фактически становился семейным предприятием. Олег радовался, как ребенок, которому подарили новую игрушку. Кооператив – это, безусловно, звучит гордо.

Впрочем, те же самые перемены грозили гибелью расплодившимся в советском государстве бюрократам и номенклатурщикам. Это потом окажется, что никто так не выиграл в результате реформ, как бывшая номенклатура, а тогда думалось, что она будет сметена ветром перемен, о котором вот-вот запоют на ломаном русском знаменитые «скорпионы».

События развивались стремительно, время будто сошло с ума. И каждая статья была откровением, которое воспринималось с восторгом и трепетом. Альбина поначалу хранила все газеты и журналы, выписываемые отцом. «Огонек», «Новый мир», «Смена».…Все казалось важным и интересным, ведь там теперь печатали статьи, совершенно невероятные для советской прессы. Потом поняла, что так квартира быстро превратится в архив, и махнула рукой. Пусть прессу собирают библиотекари. В конце концов, как любит говорить отец, в каждом деле должны быть свои профессионалы.

А вот в каком деле профессионалом является Саша Акентьев, она не могла сформулировать. Похоронных дел мастер? Вроде, нет. Странный он, Акентьев, не подпадающий ни под одно определение.

Почему жизнь устроена так, что все ключи, все тайны оказываются у людей подобных Переплету? Альбина чувствовала, что ему нельзя верить, ни в коем случае. Чувствовала, что он может быть даже опасен, но не могла поделиться своими опасениями ни с отцом, ни с мужем. Не хотела, чтобы ее записали в истерички.

Впрочем, ее настороженно-неприязненное отношение к Акентьеву несколько ослабло с тех пор, как тот обзавелся семьей. Альбина уже знала от Олега, что Ксения не ребенок Переплета. Учитывая цвет кожи малышки, Александру можно было только посочувствовать. Это только в старом слюнявом фильме «Цирк» с Орловой в главной роли кто-то говорил, что в стране Советов можно безбоязненно рожать и черных, и в полосочку. На практике дело обстояло несколько иначе. Впрочем, Переплет не жаловался. Нес свой крест со спокойствием сильного. Он производил впечатление человека, крайне довольного своим положением и уверенного в своем будущем. И умел внушать уверенность другим. Альбина понимала, что они с Олегом очень многим ему обязаны и ничего тут не попишешь. Слов из песни, как говорится, не выкинешь.

Марлен Вихорев посмеивался над молодыми и называл их нэпманами. Альбина сама долго не могла поверить, что все это всерьез – бизнес, кооператив. Что и дети ее смогут «унаследовать» это дело. Совсем как при царском режиме! А разговор о детях был отнюдь не теоретическим. Олег считал, что самое время завести ребенка – все его знакомые уже были отцами. Альбину несколько задевало такое отношение, можно было подумать, что главное для него – не выглядеть белой вороной в глазах этих знакомых. Впрочем, она и сама давно с завистью следила за молодыми мамами, вывозящими в разноцветных колясках свои ненаглядные чада.

Слова в то время у них не расходились с делом.

– У вас будет двойня! – спокойно сказала докторица в женской консультации.

Сказала, как будто ничего ровным счетом не произошло, а Альбине тогда показалось, что мир вдруг переменился, что она сама после этих слов стала иной, да и все вокруг тоже стали немножечко иными. Словом, произошел небольшой сдвиг по фазе, как она потом сама говорила, описывая свое состояние в этот момент.

А она часто его вспоминала, переживала снова и снова. Вспоминала удивленные глаза отца – Марлен был горд за нее. Горд и рад. Казалось, даже больше рад, чем Олег. Тот был слишком занят, и его восторг прозвучал как-то неискренне и обидно. К счастью, Швецов сам это почувствовал и все последующие дни старался проявлять внимание к жене. Даже в ущерб собственным делам.

И заслужил прощение. Более того, Альбина стала, в конце концов, умолять его заняться кооперативом, а не закупать для нее оптом цветы и книги о материнстве. Ведь на нем держалось теперь не только их собственное благосостояние, но и будущее их детей. А нужных книг в доме, слава богу, хватало.

Переплет каким-то неведомым никому образом проведал о грядущем счастливом событии и поинтересовался у Альбины – не собирается ли она крестить детей, предложив выступить в роли крест-ного.

– Не боишься последствий? – спросила Альбина.

– Каких?! – усмехнулся он.

Действительно, советское государство с недавних пор стало признавать, что не все на свете можно объяснить с позиций материализма. Вера должна была помочь гражданам пережить переходный период. Скоро, очень скоро стройными рядами потекут в церкви чиновники всех рангов, а без благословения не обойдется, как в старые добрые времена, ни одно общественное мероприятие. Ну, а Переплет, как обычно, опережал свое время, в чем и признался без ложной скромности.

– Только совсем немножечко! – он показал пальцами, насколько он опережает. – Слишком быстро бежать не стоит, да и не дадут!

Как раз наступал май. Зима унесла с собой все печали, и Альбине Швецовой казалось, что свою долю испытаний она уже вытерпела. Может быть, искупила даже какой-то неведомый грех в прошлой жизни?!

На другой день после родов Переплет прислал розы. Это было очень трогательно. Альбина лежала в постели, на розы ей даже не дали и посмотреть – унесли из-за возможной инфекции. Здесь было строго – Акентьев и в этом случае подсуетился, пристроив роженицу в роддом «для своих», где не так давно разрешилась от бремени Дина. Несмотря ни на что Альбине почему-то не хотелось встречаться с ним сейчас, словно Переплет был одним из тех сказочных колдунов, которые могли сглазить малюток в утробе матери. Но отказываться от его подарков было бы совсем глупо и неблагодарно.

Также она не смогла отказаться от праздничного вечера, который Акентьев устроил для них троих спустя три недели после родов. Близнецов Сашу и Женю оставили на два часа под присмотром соседки, которая сама сидела с годовалым сыном.

– Как я выгляжу?! – Альбина кокетливо присела перед зеркалом в прихожей – вопрос был риторическим. – Ах, как давно я не была в свете!

Платьем своим она была довольна – строгий вечерний туалет, каких, наверное, немного в Ленинграде. Немного, потому что те, кто может себе его позволить – предпочитают что-нибудь поэкстравагантнее. Вкусы широкой общественности оставляли желать лучшего. Она помнила, как ворчал покойный Моисей по поводу моды, а теперь сама превратилась в ворчунью. Что это, интересно – признак профессионализма или, может (только не это!), возраста?

Бабушка платье бы одобрила. Эльжбета Стефановна даже после смерти оставалась для Альбины беспрекословным авторитетом. Девушка с грустью подумала о том, что почти все ее наставники и учителя ушли в мир иной.

– Вот это и странно! – сказал Марлен, отвечая на ее шутливую жалобу. – Твой нувориш мог бы и сводить тебя куда-нибудь, на концерт или в театр. Или у вас теперь другие интересы, мадам?

– Концерт? – задумалась Альбина, изображая простушку. – Алла Пугачева? Ну, ты же знаешь, – она снова стала собой, – Олег очень занят!

– Но на встречу с этим хлыщом он время нашел! – резонно заметил Марлен. – Значит, оно у него все-таки есть!

– Александр вовсе не хлыщ, – сказала Альбина и улыбнулась грустно своему отражению – кто бы мог подумать, что она станет защищать Переплета. – И то, что он работает в исполкоме, не означает, что он жлоб или дурак. Ты же знаешь, как он нам помог тогда с Моисеем. И дело он прекратил…

– Это он так говорит, – сказал Вихорев.

– Папа прекрати, или я рассержусь! – сказала серьезно Альбина. – А что касается встречи, то у Олега с ним общие интересы.

– Да, помню, помню… Ну что ж, я готов! – Вихорев вытянулся по струнке, по-военному. – Давай посмотрим на твоего выдвиженца!

В новом ресторане, недавно открывшемся на одной из улочек близ Невского проспекта, Акентьев долго оглядывался с таким критическим видом, словно это было его собственное заведение. На самом деле, ресторан находился под патронажем одного из его коллег.

– Интерьер не ахти! – сказал он. – Но китч теперь норма жизни. Это нормально в переходный период. Потом, вот увидите, все будет как надо!

– Кому надо? – спросил Вихорев.

Альбина посмотрела умоляюще на отца, но Марлен умел задавать вопросы, не накаляя атмосферу, и Переплет добродушно закивал, словно соглашаясь со всем, что тот имел сказать по поводу перемен.

– Нам с вами! – объяснил он. – Вот увидите – лет через пять или шесть все должно наладиться!

– А еще через десять уже и коммунизм! – не очень к месту вставил Олег.

– Нельзя жить иллюзиями, – сказал Акентьев. – Социализм при всех его достижениях в этой стране себя окончательно исчерпал. Мне, поверьте, это виднее, чем кому-либо из нас. И еще эта война в Афганистане…

– Войны идут при любом строе! – заметил Вихорев.

– Вы правы! – Переплет снова кивнул. – Только не при любом их так упорно замалчивают. То, что сейчас происходит, очень похоже на нашу политику в отношении Зимней войны. Вам ведь известно, что даже ветераны, принимавшие в ней участие, лишены льгот, полагающихся ветеранам Великой Отечественной? Впрочем, скоро мы это изменим. Восстановим справедливость!

– Вот это меня и беспокоит, – сказал Вихорев. – Из истории известно, что всякое восстановление справедливости оборачивается большими жерт-вами.

– Ну, вот и посмотрим, – сказал на это Акентьев, – насколько большевики преуспели в воспитании масс. Если завтра окажется, что общество не способно нормально функционировать при отсутствии тотального контроля, значит, все их достижения в деле просвещения – не более, чем пустая болтовня!

– Может, вы и правы, – согласился Вихорев. – Только я не понимаю, почему вы говорите об этом с таким спокойствием, если не сказать – оптимизмом? У вас, разумеется, есть партийный билет?

– Как и у вас, – сказал Переплет. – Я ведь разумный человек и вынужден мириться с тем, что я не могу изменить. Или, если точнее – с тем, что я пока не могу изменить. Но это не означает, что я согласен с происходящим.

В целом вечер вполне удался, но разговор об афганской войне получил неожиданное и очень неприятное продолжение две недели спустя. В тот вечер, вернувшись с близнецами с прогулки, она сразу поняла, что произошло что-то важное. У отца было особенное выражение лица, и Альбина знала, что это не предвещает ничего хорошего.

– Что случилось?! – спросила она, замерев у дверей.

– Ничего сверхъестественного, – сказал он тихо, но в глаза ей почему-то не смотрел. – Не беспокойся, все в порядке вещей.

Отец и сам выглядел озадаченным.

– Вот ведь как, Альбина, – сказал он, улыбаясь растерянно, – еду в командировку! Долг зовет!

Долг зовет, труба зовет… За мирным и безопасным словом «командировка» скрывалась поездка в «горячую точку». А так в Советском Союзе тогда называли только одно место.

– Нет, я не понимаю, – бормотала Альбина, которой казалось, что все это несерьезно, что от этого можно еще отказаться. – Почему ты?! Ты же уже был там один раз. Что им еще нужно?

– Альбина, я военнообязанный, у меня звание, я должен, понимаешь?! Именно потому, что был там! – Было видно, что Марлен Вихорев заранее готовил объяснение. – Разве справедливо, что туда едут мальчишки, которые еще ничего в своей жизни не видели?!

– Они все равно туда поедут, а у меня другого отца нет! – сказала она упрямо. – Да, я эгоистка, но пусть лучше другие. Пусть!

Почему, спрашивала она неведомо кого, стиснув до боли кулаки, почему у нее все не может быть хорошо?! Можно было себя успокоить – он вернется, как уже однажды вернулся, живой и невредимый, но сердце отчего-то тревожно ныло.

До отъезда Марлена оставалось немного времени. Вечерами Альбина рассматривала на карте Афганистан, трудно было представить себе отца там, на поле боя, а ей казалось, что вся эта несчастная страна и есть одно большое поле боя.

– Интернациональный долг! – Олег по-своему переживал за тестя, а главным образом – за жену. – Какой еще долг?! Что мы им задолжали?!

– Успокойся, пожалуйста! – Альбина уже смирилась и даже защищала отца, его принципы.

– Я просто не хочу, чтобы ты потом рвала на себе волосы, получив похоронку!

– Помолчи, прошу, ты же накаркаешь!

Афганская война была еще одним гвоздем, который советская власть вогнала в крышку собственного гроба. И едва ли не главным здесь были не потери, а то молчание, которым эти потери были окружены. Впрочем, слухи все равно ходили. Говорили о спецназе, который бросают в лобовые атаки как простую пехоту, об ошибках авиации, бомбившей собственные части, о зверствах моджахедов и советских солдат. Об откровенном презрении, которым встречали чиновники вернувшихся «оттуда» инвалидов.

А Марлен Вихорев прислал письмо. Альбина вертела его недоуменно в руках. Письмо с фронта – сумасшествие какое-то. Никаких упоминаний о месте, где он сейчас дислоцировался, в письме, разумеется, не было. Альбина по-женски взгрустнула над письмом, потом спрятала его в шкатулку, где лежала целая стопка разновеликих конвертов, включая еще довоенной, как говорила Эльжбета Стефановна, поры – а довоенной порой Эльжбета Стефановна называла время до Первой мировой.

Альбина не давала себе долго печалиться, продумывала новый фасон – для беременных. Олег то ли сам проявил смекалку, то ли подсказал кто, но так или иначе в кооперативе появился целый пакет с импортной фурнитурой, потому что на жаждущего приобщиться к благам западной цивилизации потребителя названия, выписанные латиницей, действовали самым волшебным образом.

Альбину такое положение не очень радовало, была в ней тщеславная жилка – в хорошем смысле этого слова. Хотелось, чтобы именно ее вещи покупали, и знали ее имя, как знали имя Моисея Наппельбаума. Для удовлетворения ее «творческих амбиций» Швецов позволил поэкспериментировать под собственной маркой, но большая часть быстро расширившегося производства поставляла именно «итальянскую» и «английскую» продукцию. И продавалась она куда лучше именно благодаря фальшивым биркам. Пипл хавал.

Олег матерел на глазах, приобретал хватку и манеры, которые отчасти казались Альбине смешными. Но она видела, что люди, с которыми разговаривает Швецов – не смеются. И поневоле преисполнялась гордости. Единственным человеком, в глазах которого она ясно читала снисходительную усмешку, был Александр Акентьев, но, похоже, его усмешка относилась не только к ней и ее супругу, но и ко всему этому бренному миру в целом.

Как ни крути, а помощь его была очень ценна. Вот и с Вадимом Иволгиным он вызвался помочь – пристроил в «Ленинец», причем помощь эта выглядела совершенно бескорыстной, что приводило в восторг наивного Швецова.

Пословица насчет бесплатного сыра в мышеловке войдет в обиход позднее, на тот момент была актуальнее другая фраза – про свет в конце тоннеля. Подразумевалось, что до сих пор страна блуждала в потемках, несмотря на лампочку покойного Ильича.

Альбина и без всяких пословиц чувствовала, что все не так просто, но какой бы сволочью ни был Акентьев в прошлом – с чего бы ему подличать сейчас? Нет, он не станет этого делать!

Сколько, в конце концов, можно казнить Акентьева? Разве не мы сами виноваты в собственных несчастьях? Пора взрослеть. С Переплетом это уже произошло, ей порой казалось, что он и не помнит о том, что было между ними тогда, на режиссер-ской даче. Но эта мысль была почему-то тоже невыносима, почти как воспоминание о ее унижении.

* * *
Акентьев положил трубку на место и мрачно уставился в пространство. Звонил Орлов, сообщил, что Дину выпускают из санатория. Весть эта не могла обрадовать Переплета, хотя в разговоре он постарался сымитировать все полагавшиеся ему, как мужу и отцу, чувства. Кое-что, правда, радовало: Дине предстояло пройти дополнительный курс лечения в одной из швейцарских лечебниц. Озера, горы и шоколад. Вместе с матерью в страну шоколада отправлялась и Ксения. Оставалось только пережить несколько дней в обществе жены – и можно снова наслаждаться тишиной и покоем. Хотя, как известно, вся жизнь – борьба, покой нам только снится. Да и покой не снится, снится Альбина.

Неужели она счастлива со своим муженьком?! Олег производил жалкое впечатление – типичный продукт эпохи, суетливый, преисполненный ни на чем не основанного энтузиазма. Переплет, как правило, даже не замечал подобных людей. И при мысли, что Альбина принадлежит одному из них, чувствовал себя униженным.

Униженным и оскорбленным? Нет, братцы кролики, все в наших руках! Спустя несколько минут он уже набирал ее номер. Олег должен был отправиться этим утром в Москву, значит, Альбина остается одна с детьми. Марлен в Афганистане – все как нельзя кстати.

– Послушай, почему бы нам не встретиться сегодня вечером? – Акентьев машинально пододвинул к себе ежедневник.

Репетировал. Следовало продумать разговор, чтобы не вспугнуть ее. Муж в командировке, молодой женщине тоскливо одной. Не слишком ли прямолинейно? Он подумал, что стоит позвонить из уличного таксофона, недалеко от ее дома – тогда ей будет труднее отказать.

«Веду себя, как мальчишка!» Нынешнему Александру Акентьеву подобные мелкие хитрости были как-то уже не к лицу. Не его масштаб! Впрочем, с хитростями своего масштаба он всегда успеет. И потом таксофона рядом с ее домом может просто не оказаться – или же он будет, как обычно, сломан. Акентьев сам, еще в те времена, когда работал в «Аленушке», научился взламывать аппараты. Не потому, что ему не хватало денег. Просто ради смеха – забавно было чувствовать себя гангстером и наблюдать, как вытягивалась физиономия Маркова, если ограбление телефонной будки происходило в его присутствии. Марков… Переплет вздохнул, отогнал от себя ненужные воспоминания и посмотрел на часы.

Еще час до конца работы. А вдруг Альбина кого-нибудь ждет сегодня? Вполне могла позвать в гости кого-то из знакомых. Девичьи посиделки.

Он подумал еще немного и позвонил из кабинета. Сказал, что привезет бумаги, которые забыл передать Олегу. Альбина немного замешкалась и упустила момент – нужно было сразу найти благовидный предлог для отказа, а теперь он прозвучал бы просто невежливо. Акентьев догадывался, о чем она сейчас думает. Приятно было осознавать, что даже ее мысли ему известны. Какие могут быть мысли у женщины, живущей с таким человеком, как Швецов?

Почему-то его очень беспокоил запах изо рта. «Это нервное, – подумал он, – нет никакого запаха». Возле парадной сидела дворовая пятнистая кошка. Когда Переплет подошел ближе, она сорвалась с места и скрылась в подвальном окошке. Память подсказывала дорогу – дома у Вихоревых он был всего несколько раз, но хорошо помнил и этот двор, и эту лестницу. На лестничной площадке возле окна тосковала размалеванная оторва лет пятнадцати, попросила у него закурить. Переплет не отреагировал, молча прошел мимо, услышав за спиной несколько не очень лестных эпитетов. «Растет смена, – подумал он. – Впрочем, бог с ними со всеми»

После отъезда Марлена Вихорева квартира полностью принадлежала Швецовым, но ничто в ней не изменилось. Кабинет отца открывали только для того, чтобы смахнуть накопившуюся пыль. Альбина не спешила убирать с вешалки его пальто, как давно полагалось бы сделать заботливой хозяйке. Переплет догадался, что она боится за отца и поддерживает иллюзию, будто он отбыл совсем ненадолго. Может быть, втайне надеется, что так и будет, что командование одумается и вернет его домой, к дочери и внукам.

В домашнем простом платье, с минимумом макияжа, она показалась ему еще соблазнительнее. Наступило время укладывать спать малышей, и Переплету пришлось посидеть в одиночестве в гостиной.

Он прошелся вдоль книжных полок, изучая библиотеку Марлена Вихорева. «Некоторые из этих книг следовало бы отдать в мастерскую, нужно будет сказать об этом», – подумал он машинально. Переплетное ремесло, к которому он недолго имел отношение, иногда напоминало о себе, и каждый раз при этом Акентьев чувствовал необъяснимую грусть.

Он прищелкнул языком, вытащив один из томов. Мильтон, «Потерянный рай» с классическими иллюстрациями Доре. Раскрыл наугад в начале: «И думается мне, что даже в бездне власть – достойная награда. Лучше быть владыкой ада, чем слугою неба!»

– Я давно хотел тебя спросить, – начал он, когда они с Альбиной уединились на кухне. – Как вы познакомились с Олегом?

Альбина замешкалась с ответом, уловив иронию в его голосе. Иронию, которая была ей неприятна. Она предпочла бы, чтобы Акентьев поскорее убрался, отдав бумаги, о которых говорил, но воспитание не позволяло выставить его, не предложив чашки чая. Переплет же от этой чертовой чашки отказываться не собирался.

– Случайно, в общем-то, – вдаваться в подробности она не стала, но добавила, чтобы расставить все точки над «и»: – Он хороший человек, и я его очень люблю.

– Я тоже хороший человек, – сказал Переплет.

– К чему все это? – спросила Альбина.

– Я все время думаю о тебе! Не могу забыть! – он развел руками.

Объяснение бесхитростное, но в глазах Александра появилось выражение, которое ее всегда пугало – выражение человека, который знает, что все в его власти. Альбина поправила на плечах шаль.

– Я замужем, Саша! – сказала она. – Да и ты, позволь тебе напомнить, женат! Как, кстати, твоя супруга?

– Спасибо, уже идет на поправку! Скоро поедет в Швейцарию, там есть нужные специалисты, – Переплет не стал посвящать Альбину в характер болезни Дины – незачем выносить сор из избы.

– Ух ты! – Альбина покачала головой, услышав о Швейцарии – для нее, как и для подавляющего большинства советских граждан, такая поездка казалась чем-то нереальным.

– Завидовать нечему, поверь! – сказал искренне Переплет, не вдаваясь по-прежнему в детали. – И, прошу, не думай, будто я…

– Я тебя прекрасно поняла, – сказала Альбина, избавив его от необходимости объяснять, что он не решил воспользоваться недолгой свободой для интрижки.

А ведь именно так и было.

Очень хотела попросить его уйти. Однако приходилось сдерживать себя – ради них, с Олегом, ради детей. Благосостояние семьи требовало определенных жертв. Ей было досадно из-за мужа, который так до сих пор и не понял, что происходит между ней и Сашей. Переплет замолчал, мрачно выстукивая пальцами «Турецкий марш». Первая атака захлебнулась. «Теряешь хватку!» – упрекнул он себя. Впрочем, это была только разведка боем.

Он вспомнил о человеке, для которого все эти военные термины теперь не были абстрактными понятиями. Хороший повод сменить тему. Альбина неделю назад получила письмо от отца. Тот жаловался на жару и скорпионов. Скорпионы кусали новобранцев. Жара сводила с ума.

– Нужно было сразу сказать мне! – сказал Акентьев. – Когда было еще время. Я бы мог помочь!

И в самом деле, он вполне мог посодействовать через тестя и спасти Вихорева от этой чертовой войны. И заработать еще несколько очков в глазах Альбины.

– Нет, – она замотала головой. – Он бы все равно поехал, разве ты не понимаешь?!

– Не понимаю, но могу представить! – кивнул Акентьев. – Старая гвардия!

Он устроился поудобнее на венском стуле, огляделся. Метражи здесь были небольшие, но все искупалось домашним уютом, которого он был лишен в своей собственной квартире. Хотелось задержаться здесь подольше, о чем он немедленно сообщил хозяйке.

– Я тебя не гоню, – сказала Альбина с улыбкой.

– Ты все еще не можешь меня простить? – спросил он, пока она наливала чай.

– Нет, почему же? – Альбина подняла брови. – Все, что было, уже неважно. Знаешь, как говорят, прошлого уже нет, будущего еще нет, есть только настоящий момент. Текущий, так сказать.

– Есть только миг, за него и держись!

– Да. Знаешь, после всего, что мне довелось пережить, ничего другого не остается. Ты помнишь Невского? – спросила она.

– Конечно, – пожал недоуменно плечами Переплет. – С памятью у меня, слава богу, все еще в порядке! А почему ты спросила?

– В последнее время, он не идет у меня из головы!

Наверное, Акентьев должен был быть последним человеком, с которым она могла бы обсуждать Нев-ского, только… Только больше никого не было. Марков далеко, Иволгин – человек хороший, но с Женей знаком не был.

Альбина была готова даже рассказать Переплету о письме, которое получила от Флоры Алексеевны, о той подлости, которую, как оказалось, подстроила Невскому в больнице похотливая сестричка… Хотела поделиться тем, что носила давно на сердце. Потому что он знал Невского, посмеивался над ним немного, но было ведь что-то, что объединяло всех их тогда – так ей казалось.

Но, не успев начать, она поняла, что ошиблась. На лице Акентьева появилось жесткое выражение, словно она затронула больную тему. Черт возьми, подумала она – да он кажется, ревнует. Ревнует ее к Женьке Невскому, словно тот до сих пор жив.

Тут она попала в точку. Акентьев предположить не мог, что на пути у него окажется не только Олег Швецов, но еще и давно покойный Невский. С мертвецами трудно бороться, это факт. Иначе он мог бы продолжить разговор, мог сказать ей, что и сам вспоминает нелепое самоубийство чудака-одноклассника… Что на него оно произвело впечатление едва ли не большее, чем на кого-либо. Потому что он никогда не думал, что Евгений способен на что-то, кроме юношеского стихоплетства. Но к чему тревожить прошлое? Пусть мертвецы тихо лежат в своих могилах.

– Так что там за бумаги ты принес? – спросила она, закругляя разговор.

– Бумаги – это только предлог, чтобы увидеть тебя, – признался он. – Разочарована?

Альбина не ответила, по ее лицу пробежала тень. Переплета это позабавило. Первый шаг был сделан.

– Могу я позволить себе небольшую… шалость, скажем так? – вопросил он. – Или советский чиновник непременно должен быть бесчувственной мраморной статуей?!

– Мы оба знаем, – сказала она, стараясь держать себя в руках, – какой ты шалун! Мне это не кажется смешным.

– Мне тоже не кажется смешным то, что такая женщина, как ты, собирается провести всю свою жизнь с человеком, скажем так – посредственным, – сказал он все с той же улыбкой. И нарочно повторил, видя, как она вспыхнула: – По-сред-ствен-ным!

– Я расслышала. Скажи еще, что я его на самом деле не люблю! – предложила она с улыбкой.

– Это было бы глупо. Иначе бы ты не вышла за него замуж, полагаю.

– Верно полагаете, товарищ Акентьев!

– Можно еще чашечку?

Они помолчали, разговор совсем не клеился. Акентьев допил чай и стал собираться.

– Иногда мне кажется, что он и не умер вовсе! – сказала она, когда он стоял уже в дверях.

«Я могу навести справки!» – хотел сказать Переплет, но не сказал. Она бы все равно не поняла.

Он и так поспешил, сделал глупость. И Невский вылез некстати.

Напоследок сказал, что не прощается – при плохой игре важно сохранить хорошую мину. Но он знал – есть сотня способов избегать человека, с которым не хочешь встречаться. А у замужней женщины с детьми таких способов не меньше тысячи. А то, что Альбина вряд ли захочет его снова видеть – можно не сомневаться.

И что теперь оставалось? Либо сдержать страсть, забыть о ней навсегда… Либо действовать. В швейцарском пансионате Дине суждено провести не одну неделю. И за это время можно успеть многое, если подойти с умом. Переплет вспомнил, как недавно на одном внеплановом заседании в ресторане гостиницы «Москва» Дрюня Григорьев со всем доступным ему красноречием рассуждал о мести.

– Месть это святое! – приговаривал он и тряс пальцем, словно держал его на курке револьвера – и жест, и фраза, очевидно, были позаимствованы им из какого-нибудь вестерна.

И рассказывал про какого-то ушлого ублюдка из своих знакомых – тот недавно удачно избавился от конкурентов, подставив их под уголовное дело. Теперь, припоминая этот разговор, Акентьев призадумался. Стоит закрасться в голову мысли, и ее уже не выгонишь.

* * *
– Ты читал?! – Альбина сложила газету. – Один из магазинов разгромили какие-то бандиты. Ужас, что творится. Разнесли все вдребезги!

Вопрос был риторический. Олег ничего не слышал, ничего не читал и если сообщал что-то, выходившее за рамки их семейной жизни и работы, то это было то, что он услышал в разговорах с деловыми партнерами или от Александра Акентьева. Из Москвы вернулся с подарками и планами, которыми делился не очень охотно, уже хорошо зная, что Альбина не любит загадывать вперед.

– Бывает, – сказал он по поводу статьи. – Не заплатил, значит, кому следует.

– Как ты можешь говорить об этом так спокойно?! – возмутилась она.

– Девочка моя, – ох, как ненавидела Альбина, когда он брал на себя этот покровительственный тон, – не будь такой наивной. Чудес не бывает! Если кто-то зарабатывает большие деньги, то всегда найдется тот, кто захочет получить свою часть на правах сильного. И если государство не способно защитить нас, то единственный выход – договориться. Это, конечно, неприятно, но ничего не попишешь.

– А ты, ты тоже платишь? – спросила она недоверчиво. – И кому, позволь узнать?! Может быть, этим твоим деловым друзьям?!

– Я ведь тебе объяснил, – сказал он спокойно. – Это совершенно нормальная ситуация! Я не могу без них, иначе нам придется бросить все дело, и даже твой Акентьев нам ничем не поможет! Он же мне и подсказал, кстати, к кому обратиться!

– Хорошо, что папа этого не слышит! – пробормотала Альбина.

– Ну, я бы и не стал при нем ничего говорить! – сказал Олег. – Эй, полегче, пожалуйста, с посудой, а то останемся без сервиза.

Альбина, разволновавшись, едва не смахнула со стола чайную чашку.

В последнее время у них с Олегом было много разногласий. Альбина пеняла ему за то, что он мало времени уделяет семье. Была в этом и доля ревности – ей теперь приходилось поспевать всюду: и на работе, и дома. Швецовы еще не приблизились к тому уровню благосостояния, когда можно все хлопоты по дому поручить прислуге.

Да и в любом случае, Альбина не доверила бы близнецов никому, кроме самых близких людей. Она изумлялась упорству и героизму Вадима Иволгина, который столько времени растил дочь практически один. Однако ставить Домового в пример Олегу было бы, по меньшей мере, несправедливо. При всех своих неоспоримых достоинствах Вадим Иволгин был человеком домашним, почти полная противоположность ее мужу. Недаром они так и не стали друзьями.

В тот день Швецов готовился к важной встрече – собирался закупить разом оборудование и материал на очень выгодных условиях. Сделка шла не под патронажем Акентьева – Олег и сам уже неплохо ориентировался в бизнесе.

Альбина, раньше весьма сомневавшаяся в деловых качествах мужа, видела, что он буквально на глазах приобретает уверенность и хватку. И это ее радовало. Радовало и то, что Олег не превращается в одного из тех жлобов, которых хватало в его недавнем окружении, да и в нынешнем, говоря по правде, тоже. «Всегда можно остаться не замаранным, – думала она, – если только есть в человеке чувство собственного достоинства. Вот и Акентьев, хоть и заседает в своем гадюшнике, все равно не похож на прочих слуг народа». Только последняя встреча оставила неприятный осадок в ее душе.

«Посредственность!» Альбине следовало выкинуть его за дверь после этих слов. «Где твоя гордость? – спрашивала она себя. – А может быть, ты в глубине души с ним согласна?» Впрочем, вскоре всем этим мыслям и сомнениям было суждено отойти на второй или даже третий план.

Олег не вернулся домой к обеду, как собирался. Обычное дело – задержался по делам, Альбина ни на минуту не забеспокоилась. И сердце не затрепетало, а должно было бы. Потом в доме раздался звонок.

– Милиция? – Альбина не сразу поняла, в чем дело.

Наверное, это ошибка, и речь идет о другом Олеге. Она дважды уточнила фамилию, им нужно было дать ему трубку – это ведь так просто. Зачем ее мучить?!

На самом деле, мучения только начинались. Швецову крупно не повезло, как с ледяным спокойствием объяснял ей следователь в прокуратуре. Он же зачитал протокол, составленный странным канцелярским языком.

– После задержания у гражданина Швецова О. Е. были изъяты дензнаки Соединенных Штатов Америки, на общую сумму пять тысяч североамериканских долларов… – Альбина тупо кивала.

Ей казалось, что ее посетило дежа вю – кошмар повторялся. Опять она выступает в качестве свидетеля, только на этот раз в подозреваемых не покойный Моисей Наппельбаум, а ее собственный муж. Опять коридоры прокуратуры, унизительные допросы. Только никакого чуда на этот раз не случилось. К счастью (Альбина пыталась видеть хоть что-то хорошее в том, что происходило), следователь был другой, иначе он постарался бы отыграться за прошлый провал.

Дома телефон разрывался от звонков – об аресте Олега еще было не всем известно. Альбина извинялась и, ничего не объясняя, бросала трубку. Чувствовала, что если начнет говорить – не выдержит и разрыдается. Не может быть! Не может быть все так плохо. Такого не бывает! Она ходила по квартире, прижимая к груди руки, словно молясь.

И поддержать ее некому. Хотя, может быть, и хорошо, что отец не видит этого позора. Он бы ничего не сказал, но как бы она смогла убедить его, что случившееся – не результат их «бизнеса»? Да ведь и, верно, дело было именно в нем, в этом бизнесе.

Суд был на удивление коротким. Альбине никогда до тех пор не случалось принимать участия в судебных заседаниях. Заседания эти она видела только в кино, юристов в их семье не было испокон веку – а уж тем более, преступников. Деда, десять лет проведшего в сталинских лагерях за шпионаж в пользу Японии, считать таковым было просто смешно. Но в любом случае, суд показался ей «неправильным». Адвокат почему-то делал основной упор не на невиновность Олега, а на его семейное положение.

А Олег на суде выглядел жалко – как человек, безусловно, виновный. Никто не пытал его в застенках, но то, что следствию были известны мельчайшие подробности сделки, лишило его всякого самообладания.

На свидании еще до суда он объяснил ей все произошедшее одним из тех жаргонных слов, что стремительно входили в лексикон советских граждан:

– Подстава!

По его словам, деньги ему передал один из посредников, какой-то Петр Сергеевич. Откуда взялся этот человек – трудно теперь сказать. Альбина готова была лично разыскать его, несмотря на обоснованный скепсис адвоката.

Не впервые – она снова ощутила ту же злость, что испытала, когда Флора Алексеевна отдала ей письмо от Невского. Ей хотелось снова взяться за нож… Или лучше, может, купить пистолет?! Олег говорил, что это теперь очень просто. Но сейчас, когда у нее на руках двое детей, думать об этом всерьез не приходилось. Да и найти в городе Петра Сергеевича, не зная о нем ничего, даже фамилии, было просто невероятно. Спасти Олега Швецова могло только чудо, но Альбина в чудеса не верила уже давно. Правда, оставался один человек…

Переплет появился сразу после того, как стало известно об аресте Олега. Адвокат был тоже рекомендован и оплачен Акентьевым – здесь он, как всегда, оказался на высоте.

– Ну и что мы будем теперь делать, Яков Павлович?! – она просительно заглядывала в глаза защитнику, словно от него что-то еще могло зависеть.

– Подадим на апелляцию! – степенно объяснял тот. – Только…

По его молчанию Альбина поняла, что надежды на успех апелляции нет. В этот момент она ненавидела всех, включая этого человека, несмотря на все, что он сделал для них. Теперь она была почти уверена, в том, что кто-то очень злой проклял ее. И проклял уже давно – иначе как объяснить несчастья, которые преследуют ее сейчас? Нужно было взять себя в руки, помнить о детях. В конце концов, тюрьма – это еще не смерть. Люди выживают и там.

– Проблема переходного периода, Альбина Марленовна, – продолжил Яков Павлович, – заключается в том, что живем мы по новым правилам, а законы у нас еще советские!

– Но ведь… ведь другим все это сходит с рук! – сказала Альбина.

– Кое-кому и убийства сходят с рук! – Адвокаты, как и врачи, бывают безжалостны. – К сожалению, вашему супругу не повезло.

* * *
Переплет чувствовал себя немного странно. Он решил судьбу человека одним движением… даже не руки, а мысли. Рука только подняла телефонную трубку и набрала номер. «Вот она, сладость власти, наслаждайся ею, – шептал внутренний голос, – пока есть время!»

Все оказалось очень просто. Так просто, что поневоле приходила мысль, что и с ним в свою очередь могли бы разделаться подобным образом – но у него были защитники по обе стороны бытия.

Он стоял у гранитного парапета, внизу темнела невская вода, в лучах заходящего солнца были видны нити водорослей возле самого берега. На другом берегу призывно золотился купол Исаакия. Переплету казалось, что чувства его приобрели новое качество, что он различает вещи, недоступные остальным. Вода в Неве не просто текла, она струилась, подобно крови в сосудах города, он прислушивался к ее шуму и угадывал за ним биение сердца – где-то там, глубоко. В бездне.

Жаль, нельзя уничтожить следы своего вмешательства. Нельзя убить всех, кто, так или иначе, оказался причастен к его преступлению. Впрочем, преступлению ли?! Разве не преступление отдать любимую женщину человеку нелепому, смешному, который рано или поздно все равно бы оступился.

«Тем и отличаются сильные мира сего, – подумал Переплет, закуривая на ветру, – они сами устанавливают правила и законы». И он заставит их жить по своим законам – Альбину, Олега, Дину с ее отродьем, всех… Только сейчас он по-настоящему почувствовал – что значит власть. Да, ради этого стоило пойти на все. Даже душу дьяволу продать!

Пришлось спрятать пламя в кулак, оно лизнуло кожу, но он не отдернул руку. Боль возвратила его к реальности – иначе он, наверное, так и простоял бы здесь, размышляя. А это было чревато простудой – ветер крепчал. Ветер прогнал с реки птиц. Александру почудилось в бешено несущихся над городом облаках чье-то ухмыляющееся лицо. И снова мелькнуло вдруг перед глазами видение – уже почти забытое им за чередой дней. Горящее судно. Оно возникло на мгновение перед его внутренним взором. Только на мгновение, но теперь он успел разглядеть его лучше – это была небольшая яхта, и ее единственная мачта клонилась к воде.

«Перенапрягся», – подумал он и, швырнув окурок в воду, поспешил к машине.

На этот раз он обошелся без предварительных звонков. Ситуация позволяла забыть о церемониях. Да и предлог был более чем благовидный.

Альбина открыла дверь не сразу. Очевидно, в такой момент ей никого не хотелось видеть, но Переплет знал, что она дома – свет горел в ее окнах, и он не собирался отступать.

Только на мгновение, когда он увидел ее лицо, сердце его дрогнуло. Последние сутки она провела без сна. Оставалась дома – ателье в настоящий момент не работало. Акентьев заверил ее с порога, что сделает все, чтобы арест Олега не отразился на делах.

– Проходи! – тихо сказала Альбина.

Она двигалась, как во сне. Сказывалась усталость и нервное напряжение. Акентьев повесил шляпу на вешалку и, остановившись у зеркала, пригладил волосы. Все было на месте – отражение и тень за спиной. Никаких инфернальных штучек. Он обычный человек, который борется за свое счастье.

– Ты знаешь, что папа умер? – спросила она, все так же тихо.

– Как умер?! – не понял Переплет.

– Мина, – сказала она, указывая куда-то в глубь квартиры, где, очевидно, лежала похоронка. – Машина взорвалась на мине.

Они ехали по дороге, дорога считалась безопасной. В «уазике» с Марленом Вихоревым было еще два человека, они тоже погибли.

Переплет выругался про себя. Марлен очень некстати подгадал со своей героической гибелью. Альбина уже повесила снимок отца в кухне – там он был еще молодой и подтянутый. Акентьев хорошо помнил Вихорева по последней встрече в ресторане – с годами тот обзавелся небольшим брюшком. Он не понимал, зачем это нужно – бередить рану. Разве она станет меньше любить его, помнить о нем, если перед глазами не будет маячить эта фотокарточка? Но Альбина, видимо, считала иначе.

– Когда привезут тело? – спросил Переплет.

– Не знаю… – она разливала чай. – Они не сообщали еще. Наверное, это закрытая информация.

Он не знал, что сказать. Все будет выглядеть фальшиво. Его родители живы и здоровы. Оба. Альбина встала у окна. Акентьев поднялся и подошел к ней. Так близко, что услышал ее дыхание. Это волновало, он ощутил возбуждение сродни тому, что испытывает кошка, когда слышит, как в нескольких сантиметрах от нее, за стеной, бьется мышиное сердечко.

Прикоснулся к ее щеке. Ласково, насколько мог.

– Саша, не надо… – она попыталась обратить все в шутку, уже чувствуя, что Переплет настроен серьезно.

– Я помогу тебе! – он шептал, все громче и громче. – Ты и я. Мы должны быть вместе, Альбина. Должны спасти друг друга. Неужели ты не понимаешь…

Он обхватил ее за плечи, развернул к себе. Альбина вскрикнула.

– Оставь меня, ради бога!

– Я не могу, пойми! Я не могу!

Попытался поцеловать ее в губы.

– Саша, убери руки! Прекрати! – Она оттолкнула его. – Саша, прошу, отстань!

– Альбина, Альбина.…– Переплет не сдавался, зная хорошо по собственному опыту, что иногда достаточно сломить это первое сопротивление.

Альбина продолжала отталкивать его. Переплет прижал ее к столу, втиснул колено между сведенных ног. Она вскрикнула от боли и попыталась вцепиться ему в лицо. Акентьев перехватил ее руки в запястьях и сжал, словно клещами. Казалось, вот-вот хрустнут кости. Альбина испустила дикий вопль. Переплет опешил и поспешил зажать ей рот ладонью. Так и застыл, держа ее руки и рот. Сценастановилась комичной. Чашка слетела на пол и разбилась. Альбина не то всхлипнула, не то хихикнула.

– Успокойся! – Акентьев хотел убрать руку, но Альбина вцепилась в нее зубами. – Черт! Мать твою! Что ты делаешь!

Он схватил ее за шею. Такая тонкая, красивая шея, но достаточно было одного точного движения, чтобы сломать позвонки. Акентьев вдруг понял, что действительно может это сделать, и выпустил ее. Испугался.

– Убирайся! – Альбина тяжело дышала, в глазах ее стояли слезы.

Александр вышел в прихожую, нервно подергал перед зеркалом проклятый галстук – словно сам себя собирался задушить. Хорошо, что промахнулась, а то в исполкоме не поймут, явись он с кошачьими царапинами на лице. Впрочем, можно было, в самом деле, свалить все на кошку, на дикую кошку.

– Ты еще об этом пожалеешь, – спокойно сказал он, минуту спустя заглядывая в кухню. – Пойми, Альбина, мир этот делится на слуг и хозяев. Так всегда было. И я… Я хозяин. Скоро ты это поймешь!

И добавил, уже стоя на пороге то, что уже сказал недавно:

– Я не прощаюсь.

– Пошел вон!

Александр вышел на лестницу и потер укус на руке. Вот сучка – остался кровоподтек. Тем не менее, Переплет нисколько не жалел о случившемся. Все, что ни делается, к лучшему. Правда, на Олега Швецова эта истина не распространялась.

Альбина едва ли не с ненавистью взглянула на фотографию отца и сбила ее на пол, чтобы через секунду поднять и прижать к груди. Она не могла больше сдерживаться и разрыдалась. Папа, папа! Если бы не твой интернациональный долг, пропади он пропадом, ты был бы рядом, и ничего этого никогда бы не случилось. Никогда!

Последующие дни она провела в каком-то оцепенении, дожидаясь исполнения угроз Акентьева. Словно кролик, застывший в страхе перед гремучей змеей. И никуда не убежишь, не спрячешься – у нее двое детей. Ателье, вопреки всем обещаниям Переплета, у нее отобрали. Впрочем, было бы странно рассчитывать на то, что он сдержит эти обещания после того, как поклялся отомстить. Или не поклялся? Альбина не могла точно вспомнить его слова, да и все случившееся порой казалось ей совершенно нереальным. Несмотря ни на что она не могла поверить, что заполучила еще одного врага. Такого страшного врага.

Поначалу он никак не напоминал о себе. В конце концов, успокаивала себя Альбина, у него слишком много дел. И почему, почему он так к ней привязался? В любовь Переплета она не верила, любовь, она другая. Любовь может быть такой, как у Невского, без оглядки, до последнего вздоха, может быть спокойной и старомодной, как у Олега. Но только не такой! Переплет напоминал ей зверя. Страшно оказаться во власти такого человека, и она очень надеялась, что власть эта на деле не столь огромна, как он пытался показать.

И все-таки люди не меняются, и значит, отец был совершенно прав, когда после того вечера в ресторане сказал дома Альбине:

– Держитесь-ка вы с Олегом от него подальше! Такие люди, как этот ваш Акентьев ничего просто так не делают – иначе он не сидел бы на своем месте. Держитесь подальше!

Если бы можно было повернуть время вспять и последовать его совету!..

И только малыши оставались спокойными и невозмутимыми. Еще перед заседанием суда Альбина по совету адвоката перебросила кое-что из имущества на квартиры знакомым – на случай конфискации. Мера оказалась оправданной – самый гуманный суд в мире оставил Альбину Вихореву с необходимым для проживания минимумом. За имуществом пришли на другой день после суда. Альбине казалось, что все это происходит в дурном сне. Впрочем, теперь вся жизнь ее напоминала дурной сон. Близнецы сначала испуганно притихли, заслышав чужие голоса, а потом подняли дружный рев. Альбина едва успокоила их, милиционеры недовольно переглядывались.

– Вы бы, мамаша, детей лучше успокоили, чем так нервничать! – сказал один из них. – Чего не нужно, не заберем, не беспокойтесь!

Стали составлять опись, деловито переговариваясь между собой.

Споры вызвал старый проигрыватель, тот самый, который так часто любила слушать Эльжбета Стефановна. Один из милиционеров объяснил Альбине, что если ей удастся доказать, что проигрыватель приобретен до ее брака со Швецовым, то его вернут. Альбина посмотрела на него с усталым безразличием. Проигрыватель все же оставили, равно как и все старые вещи. Альбина заперла дверь за страшными гостями и устало привалилась к ней спиной – ей казалось, что этому кошмару не будет конца.

Нужно было собраться с силами. Олег, наверняка, ждал встречи, свидания, а она не знала, куда пойти, как это организовать… Она не должна сдаваться – может, скоро будет амнистия, адвокат сказал, что это вполне возможно. Сейчас, когда общество начинает трясти, амнистия для власти будет средством смягчить настроения.

Что-то такое он говорил и главное – Олег непременно попадет под нее, он ведь не убийца. Она так вдохновилась, словно воображаемую амнистию уже объявили. Нужно было успокоиться, принять что-нибудь. В доме не было ничего, кроме валерьянки. «Сапожник без сапог, – бормотала она – отец медик, а в доме ничего успокаивающего». Марлен Вихорев не мог предвидеть, что оно может очень понадобиться его дочери. Даже димедрола нет – уснуть, как следует.

Уснуть и умереть, и видеть сны… Нет, она не сдастся. Никогда.

На свидании, состоявшемся через несколько дней, Альбина была спокойна и даже улыбалась. Олег, казалось, уже смирился с тем, что случилось, спросил о детях. И о Переплете. Само собой, Альбина ничего ему не рассказала. Зачем?!

– Он куда-то уехал, – солгала она, просто потому что в голову больше ничего не приходило. – Не знаю, когда вернется.

Лицо Олега потускнело – было заметно, что он все-таки надеялся на его помощь, несмотря на все, что сказал адвокат. Может быть, думал, что Акентьев организует ему побег по дороге в лагерь?

– Вот что, – сказал Швецов, – тебе сейчас будет сложно. Если Александр не поможет, позвони Славе, он найдет, кому сдать квартиру.

Славой звали одного из его старых компаньонов-фарцовщиков.

– А мы куда?! – спросила она растерянно.

– Снимите однокомнатную где-нибудь на окраине, подешевле, – рассудительно сказал Олег. – Сейчас тебе трудно будет сразу подыскать работу.

Альбина согласилась. Других вариантов не было.

Расставалась с ним, и казалось, что это навсегда.

По крайней мере, в том, что касалось съема, Слава не подкачал. Деньги у Альбины еще оставались, и можно было не торопясь выбрать. Она не стала привередничать и остановилась на хрущевке в районе «Новочеркасской». Улица Гранитная. Тишина, зеленые дворы. Не так уж и плохо.

Переезд не занял много времени. Слава обещал найти постояльцев на квартиру Вихоревых. По его словам, имелась на примете какая-то семья, которая вот-вот должна была приехать в Питер. Старался не за «спасибо», но комиссионные выплачивали клиенты, так что Альбину это не волновало.

Хуже было то, что работу ей по-прежнему найти не удавалось. Она была уверена, что с ее опытом проблем в этом плане не будет. Но одно ее имя вызывало гримасу на лицах у предполагаемых работодателей. Создавалось впечатление, что все они получили из какой-то очень высокой инстанции соответствующую директиву насчет Альбины, и она догадывалась, в чем тут дело. Пыталась дозвониться до Переплета, скармливала автомату двушку за двушкой – в съемной квартире телефона не было. Но трубку поднимала секретарша, неизменно сообщавшая, что товарищ Акентьев занят.

– Сволочь, – шептала Альбина, ломая пальцы. – Вот сволочь!

Через несколько дней позвонила Славе, как договаривались. Его замечательные клиенты должны были уже прибыть, он предложил Альбине подъехать на квартиру, чтобы посмотреть на жильцов.

– Им все нравится!

Ехала на метро – «жигуленок» Олега спасти не получилось. Да и в любом случае – водительских прав у нее не было. На квартире Вихоревых Слава представил ей некоего Арсена, главу большой армянской семьи, которая, с благословения посредника, несколько преждевременного, по мнению Альбины, уже начала процесс заселения.

Арсен был черен, как ворон, говорлив и обращался с ней, как со старой знакомой. Почему-то это не обижало. К тому же здесь были дети, много детей. Теперь Альбина просто не могла отказать этим людям. Маленькая девочка смотрела на нее, раскрыв рот, словно голодный птенец. Арсен перечислял по именам всех домочадцев, отсутствующих и имевшихся в наличии – напрасный труд, ибо Альбина их тут же забыла. Да и голова у нее была занята другим.

– Так что там с деньгами? – спросила она у Славы, когда Арсен отвернулся, чтобы вытащить одного из отпрысков из духовки – разговор шел на кухне.

Он затряс руками в воздухе, словно пытаясь ее загипнотизировать.

– Деньги будут на днях! Железно. Сейчас не могут – они же только что приехали, сама видишь, нужно все купить, у тебя ведь даже лишней кровати нет.

Альбина согласно кивнула. Хотелось верить в лучшее. Несмотря ни на что.

– На жизнь хватает? – спросил он.

– А ты готов помочь?! – поинтересовалась она в ответ, сдерживая ехидную ухмылку.

Слава замялся. Разумеется, он не готов. Он мог рассказывать про какие-то грандиозные аферы, к которым он, по его словам, был причастен, про совместные предприятия с огромными прибылями, во главе которых он не сегодня-завтра встанет, но никогда у него в кармане не было лишней копейки. И домой он поедет даже не на такси, а на метро. Словом, это был самый настоящий трепач. Но, пожалуй, самый безобидный трепач из всех дружков Олега.

– Как он там? – Славик поспешил сменить тему.

Альбина пожала плечами.

– Ты, это! – он вдруг подмигнул ей. – Мы на шашлычки выбираемся в выходные. Может, присоединишься?

Альбина хмыкнула и покачала головой.

– Ты все не так поняла! – сказал он и засопел, как ребенок.

На Гранитной возле парадной стояла черная «Волга». Ждала ее.

Когда Альбина поравнялась с машиной, дверца раскрылась.

– Альбина Швецова?

Она застыла на месте, словно ожидая выстрела. В последнее время по фамилии к ней обращались только представители органов, а от них она ничего хорошего не ждала.

Из машины выбрался человек в костюме. Протянул ей запечатанный конверт, не дожидаясь ответа, сел назад и уехал. Альбина, не обращая внимания на старух, уставившихся на нее со своей скамейки, разорвала конверт. Письмо было от Акентьева. Несколько сбивчивых строчек с извинениями и приглашение на вечер в Доме композиторов. Альбина сжала губы. Что за человек?! Ему все мало.

Белый флаг она выбрасывать не собиралась.

Марлена Вихорева хоронили без помпы. Альбине казалось, что должен быть какой-то салют. Салюта не было. Был человек из военкомата с каменным лицом, который отдал ей честь и вручил нужные бумаги. Кроме военкоматчика, пришли коллеги отца – некоторые учились с ним еще в Военно-медицинской академии. Всего шесть человек, под серым небом, которое пыталось выдавить из себя слезу, но не смогло, как не смогла заплакать и сама Альбина – все слезы были уже выплаканы.

Поминки в тесной съемной квартире произвели на коллег отца, похоже, еще более тяжкое впечатление, чем сами похороны. О делах не спрашивали – дела в это время у всех шли неважно, но на прощание один из офицеров отдал ей с виноватым видом конверт. «Вот, мы собрали для вас!»

Она поблагодарила – эти деньги нужны были ее детям.

И нужно было срочно подыскивать работу. Несколько вечеров Альбина посвятила обзвону старых знакомых, способных помочь. Она уже смирилась с тем, что в частном секторе и по профессии ей никто не предоставит нормального места. Но, в конце концов, свет не сошелся клином на кройке и шитье. А контролировать целый город Акентьев не в состоянии.

Например, можно пойти в торговлю. «А почему бы и нет?» – подбадривала себя Альбина, которой вообще-то трудно было представить себя за прилавком. В конце концов, заработает на нормальную жизнь, а там, глядишь, подвернется что-нибудь поприличнее.

Тем не менее, она чувствовала, что к такой работе не приспособлена, и когда кто-то из знакомых упомянул фабрику «Большевичка», с радостью ухватилась за это предложение. Гигант отечественной «легонькой» промышленности, как, вслед за персонажем Мягкова, выражался Олег Швецов, оказался не подвластен Акентьеву или, может, он решил все-таки сжалиться над ней, несчастной?

Только радость Альбины оказалась преждевременной – разряд у нее отсутствовал, а опыт работы в ателье в данном случае никакой роли не играл. Все, что светило ей в «Большевичке» – статус ученицы с соответствующей зарплатой. Рядом с теми деньгами, что они с Олегом, пусть и недолго, зарабатывали в своем кооперативе, это были просто копейки.

Толстая дама в отделе кадров разглядывала Альбину, словно какое-то редкостное существо.

– А что вы хотели?! – спросила она, возвращая ей документы. – У нас государственное предприятие, а не частная лавочка. А у вас разряда нет. Сказать всякий может о себе, что захочет. А кто его знает, чем вы там на самом деле занимались?!

Кровь бросилась Альбине в лицо, но она сдержалась. Если не хочешь остаться безработной, нужно подальше запрятать свою гордость и помалкивать. Подумала, что о прежней работе, наверное, не следовало совсем упоминать. Она уже начинала понимать, что на многих людей слово «кооперация» действует как красная тряпка на быка. Само собой, все кооператоры – жулики, и Альбина одна из них. То, что она лишилась своего положения, вызывало у таких людей только радость.

– У нас есть ясли, – сказала дама.

Взгляд ее несколько смягчился, когда она узнала о детях, но повысить статус Альбины на этом предприятии наличие двух малышей никак не могло. Швецова вздохнула. Большого выбора не было – либо идти на рынок торговать, либо начинать все сначала. С нуля. Альбина мобилизовала оставшийся оптимизм и выбрала второе.

И потянулись тоскливые одинаковые будни.

Вокруг теперь были люди, к которым она не могла никак привыкнуть и которые, видя в ее отчужденности высокомерие, платили откровенной неприязнью. После работы отправлялась в ясли за малышами и возвращалась в свою крошечную квартирку на Гранитной.

И внутренний голос с упорством глупой подружки шептал ей о том, что стоило уступить Переплету, и все было бы по-другому. В самом деле, сколько женщин живет двойной жизнью, а в ее случае ей даже не пришлось бы изворачиваться. Муж далеко и вернется не скоро.

Ничего, мы выстоим. И никаких Переплетов не нужно – если он ждал, что Альбина пойдет на поклон, то напрасно. Кажется, он и сам это понял, потому что больше о себе не напоминал. И Дина, наверное, скоро вернется из Швейцарии, думала Альбина – ну, сколько она может там находиться? Упустил Александр Акентьев момент.

Глава вторая ПЕРЕПЛЕТ ПОПАДАЕТ В ПЕРЕПЛЕТ И УЕЗЖАЕТ В СИБИРЬ

Солнечный радужный круг, отсвечивая от стакана с водой, падал на лист писчей бумаги. «Солнечный круг, небо вокруг, это рисунок мальчишки» – пробормотал Переплет. Но рисунок на бумаге изображал не солнце, а перстень старинной работы.

Еще на старой квартире Акентьев не раз набрасывал эскиз кольца, которое показал монах. Рисовал карандашом так же старательно, как когда-то малевал в школьной тетрадке физиономии ребят из «KISS». Но этот рисунок не разошлешь по отделениям милиции, даже несмотря на приятель-ские отношения с начальником ГУВД. Значит, будем искать в частном порядке.

Ломал голову, ждал какого-то озарения. Перстень снился ему иногда ночами – он был похож то на живое пламя, то на странную птицу, но каждый раз Александр узнавал его. Но подсказок сны не давали. Он давно уже понял – дело с перстнем затянется надолго. А может, и нет его на земле?! Лежит-полеживает где-нибудь в земле на истлевшем пальце мертвеца. Нет, тогда бы они знали – они все знают! Но сколько времени понадобится, чтобы найти его?

А ведь у него была еще и работа. В какой-то момент он с удивлением обнаружил, что она ему нравится. Не говоря уже о доходах, неофициальная часть которых была в разы выше официальной. Как там, в песенке про кота у Окуджавы – каждый сам ему приносит и спасибо говорит. Приносили и говорили!

Вспоминались какие-то древние споры с Кириллом Марковым насчет того, все ли имеет свою цену – в денежном эквиваленте. Марков, бывший таким же чокнутым идеалистом, как и его драгоценный Женька Невский, конечно, с этим не соглашался. Но тогда эти споры носили чисто теоретический характер. Никто не собирался покупать Маркова или Акентьева. Так, пустая болтовня, о которой Переплет думал теперь с раздражением, – сколько драгоценного времени тратилось впустую.

Стоило упомянуть в обществе о своем месте работы, и люди знающие завистливо качали головами. Люди незнающие – из числа тех, что обычно тусовались у отца на вечеринках, обычно вспоминали нашумевший рассказ Михаила Веллера про крематорий. Тот, где вдова обнаруживает в комиссионке костюм, в котором похоронила любимого мужа. Таким Акентьев серьезно объяснял, что все это не более, чем глупая байка, ходившая еще задолго до того, как появился этот рассказ. И к крематориям Акентьев имеет отношение опосредованное – не ходит он по печам и не проверяет температуру прогрева.

Впрочем, на отцовских вечеринках Переплет теперь появлялся крайне редко – дела, дела. Некогда было. Очередным шагом в его поисках стало знакомство с питерскими ювелирами и коллекционерами. Как он быстро понял, люди этого очень странного мирка были в своем роде одержимыми. На контакт с незнакомцами они шли не более охотно, чем какое-нибудь племя, затерянное в джунглях Южной Америки и никогда не видевшее белого человека. Кроме того, все они были преклонного возраста и с подозрением относились к его поколению.

Однако Переплета всегда отличало упорство в достижении поставленной цели. Одного коллекцио-нера, некоего Левинсона, он сумел даже заманить на один из отцовских вечеров. По счастливой случайности, коллекционер оказался ценителем сценического искусства и от приглашения не сумел отказаться.

Аркадий Левинсон был почтенным старцем из дореволюционной эпохи, без пенсне, но с седыми клочьями по краям облысевшей головы. Губы он поджимал куриной гузкой, как будто опасаясь, что над ним вот-вот начнут смеяться. Забавный старичок. По ходу дела Акентьев подсунул ему свой рисунок с перстнем, надеясь заинтересовать.

– Это любопытно… – старик приблизил рисунок к самому носу, чтобы получше рассмотреть. – Вы занимались рисованием?

– Нет! А сама вещь, вам она ничего не напоминает?!

Старик пожал плечами и поправил очки на острых ушах.

– Трудно сказать по такому рисунку. Знаете, как любят показывать в фильмах про милицию – составят фоторобот, и он оказывается как две капли воды похож на подозреваемого. Но ведь это кино, а в жизни так не бывает. Вы представили мне весьма условное изображение – таких перстней были сделаны сотни и тысячи, молодой человек. Вот если бы вы могли назвать какую-нибудь особенную примету: повреждения, может, какой-нибудь редкий способ огранки, надпись на перстне…

Переплет покачал головой. Никаких примет он не знал. Разве что – спросить у «монаха» при следующей встрече. Только не осерчает ли тот из-за его нерасторопности? Велел ведь не тревожить понапрасну.

– Если вам интересно, – Левинсон ломал чайной ложечкой пирожное и говорил вполголоса, словно опасаясь, что их подслушают, – то могу сообщить, что совсем недавно целый набор похожих перстней был вывезен из Великобритании в Советский Союз.

– Откуда вам об этом известно? – удивился Переплет.

– Ах, молодой человек…– покачал головой старик. – На Западе есть свои коллекционеры, а планета очень маленькая!

– Может быть, вам известно, кто их приобрел? – спросил Акентьев, ожидая новых откровений.

– Известно! – сказал спокойно Левинсон. – Советское правительство!

Итак, Переплет был прав, когда расценил товарищей из Совмина как своих потенциальных конкурентов. Похоже, рвутся они в те же области, что и он сам. Но удастся ли им это сделать с их перстеньками? Может, из этих ключиков ни один не подойдет.

– Дай-то бог! – пробормотал он про себя и пояснил, заметив недоуменный взгляд коллекционера: – Не обращайте внимания, так – мысли вслух!

Это было уже кое-что. Однако до перстней Сов-мина ему было не добраться. Значит, будем продолжать поиски самостоятельно. Жаль, нет помощников. Нет, и не может быть.

Дрюня Григорьев, замученный, как Кампучия Пол… Потом, своими строптивыми рокерами, панками и прочими неформалами, забегал время от времени, чтобы отпустить несколько плоских шуток, рассказать старый анекдот про контрольное захоронение при генсеке Андропове и выразить искреннее восхищение высоким положением своего старого товарища.

– Да как же тебе удалось? Открой тайну, несчастный! – вопил Дрюня, подражая киношному Буратино. – Где находится дверь, где находится дверь?..

– Дверь, гражданин Григорьев, у вас за спиной! – показывал Акентьев. – Будете буянить, и я попрошу вас покинуть кабинет. Тут тебе не комсомоль-ское собрание!

– Да я вижу! – сокрушенно кивал Дрюня. – Ты совсем перестал по-человечески общаться со старыми друзьями! Что-то же вы там с Раковым такого накрутили?

– А Раков здесь ни при чем! – сказал Акентьев, стараясь, чтобы прозвучало убедительно – не то пойдет еще Дрюня разыскивать «стратега», с него, дурака, станется. – Раков тебе не золотая рыбка! Просто так звезды сложились, Дрюня!

– Я советский человек, я в эту вашу херомантию не верю. Не понимаю, как тебя вообще пустили сюда с твоими-то книжками…

– Наколдовал, Дрюня, наколдовал! – каялся Переплет. – В книжках этих вся премудрость мира, тебе этого не понять, потому что ты отродясь ничего, кроме «Колобка» и «Капитала» и не читал.

– Да что ты к «Капиталу» привязался? – недоумевал Григорьев. – И не читал я его, ей-богу!

Женитьба Переплета стала для Дрюни сюрпризом. В сентябре его не было в городе – отдыхал на югах по комсомольской путевке, поэтому на то, что не получил приглашения на свадьбу, жаловаться не мог. Выслушал с интересом все, что посчитал нужным рассказать ему Акентьев, и восхищенно покачал головой.

– Значит, вот как! – сказал он. – А ты себе на уме! Ты, Сашка, людей используешь, а они об этом и не догадываются.

– Бога-то побойся, Дрюня! – Акентьев растянул губы в снисходительной усмешке. – Кто и когда тебя использовал? И не воображай, будто я все спланировал – я понятия не имел, кто она! Думал, обычная цыпочка!

– Да я ничего и не воображаю! – вздохнул Григорьев. – У меня его вообще нет, воображения этого, оно нам ни к чему, иначе я бы с тобой и не возюкался. А какие планы были, помнишь? Песни могли бы сочинять, ты бы сочинял, я бы раскручивал. Нормальный творческий союз, как у Ильфа с Петровым. Теперь другие купоны стригут. Будь у меня воображение, я бы и сам что-нибудь сбацал. А воображения нету: как родился, так и сказали врачи – воображения нет!

Переплет недоверчиво покосился на него – прежде Григорьев не проявлял никакого чувства юмора.

– Плохая примета! – сказал Переплет.

– Это ты о чем? – поинтересовался Дрюня.

– Знаешь, как в старину считали – плохое знамение, ежели двухголовый теленок родился или там курица петухом закричала, или дождь пошел из лягушек. Так вот, у нас теперь примета такая: комсомольцы стали шутить – значит, грядут дурные времена!

– Дурнее, чем сейчас? – поинтересовался Дрюня. – Быть такого не может. А в приметы я, как и в звезды, не верю и тебе не советую: тут у нас все-таки материалистическое общество, так что никакого мракобесия, а то живо попросят и не посмотрят на связи…

– Ох, Дрюня, – искренне рассмеялся Переплет, вспомнив свои прошлые визиты с книгами по магии на канал Грибоедова, – ничегошеньки ты не понимаешь!

Дрюня пожимал плечами и кивал головой, словно китайский болванчик, – он и в самом деле ничего не понимал. После его визита Акентьев вернулся к изучению докладной записки, полученной утром от заместителя директора Северного кладбища, где за последнее время было осквернено несколько могил.

Заместитель сообщал, что неделю назад, несмотря на постоянное дежурство, на кладбище были осквернены еще две могилы, одна из них оказалась вскрыта, во втором случае неизвестные вандалы ограничились тем, что нанесли краской на памятник несколько непонятных надписей. Переплет, читая про «постоянное дежурство», только усмехнулся – хорошо он представлял себе это дежурство.

Далее в записке шла полная ахинея. Корчев уверял, что с момента вскрытия могилы на кладбище стала твориться чертовщина. Так и выразился письменно: «чертовщина». Один из старейших и заслуженных работников заступа и лопаты вечером повстречал среди могил настоящего призрака. Принял его за припозднившегося посетителя и подошел, чтобы предложить обычные услуги по покраске оград. Призрак, услышав его, повернулся, показал вместо лица пожелтевший череп и тут же провалился сквозь землю. Больше об этом случае и о душевном состоянии бригадира в записке ничего не говорилось. Вместо этого товарищ Корчев просил рассмотреть вопрос о выдаче средств на защиту деревьев от пилильщиков. Акентьев вначале решил, что речь идет о пильщиках – вероятно, кто-нибудь покушается на деревья кладбища. Но потом вспомнил плакат из далекого детства – плакат, украшавший школьный кабинет биологии. «Сосновый пилильщик – опасный вредитель лесов».

– Алкаши чертовы! – он отодвинул записку, потом снова взял в руки.

Повертел ее так и эдак, словно надеясь, что под другим углом она будет выглядеть более разумно. Напечатано было на машинке, оформлено по всем правилам. Акентьев включил селекторную связь, чтобы связаться с секретаршей.

– Впредь подобные записки отправляйте прямо в корзину. Нет. В бумагорезку!

– Она сломалась, – сказала секретарша. – Товарищ Григорьев пытался пропустить через нее картонную папку. Я говорила ему, что нельзя так делать, а он сказал…

Акентьев выругался про себя. Дрюня явился впервые за столько месяцев и сразу успел напакостить. Мелькнула мысль, что эта нелепая докладная – его рук дело. Не зря он все время пытался его поддеть, вот и додумался! Хотя… Переплет покачал головой – на Дрюню не похоже. У него, в самом деле, воображения не хватит.

На всякий случай, попросил секретаршу связать его с кладбищем. Корчев, как выяснилось, находился сейчас в больнице с диагнозом – острый интоксикоз. Акентьев улыбнулся и хотел уже попрощаться, когда бухгалтер, с которым он разговаривал, спросил – считает ли товарищ Акентьев возможным выделение средств, о которых они просили.

– На борьбу с вредителями?! – спросил Переплет.

Бухгалтер замолчал.

– Что у вас там происходит? – поинтересовался Акентьев. – Я получил от вашего Корчева совершенно бредовую докладную. Правда, учитывая его состояние, в этом нет ничего удивительного! Алло. Вы меня слышите?!

– У нас тут другое! – сказал нехотя бухгалтер. – Но если Корчев ничего не написал…

Переплет бросил трубку.

Тем же вечером он ужинал в компании начальства. Черкашин был уже в курсе проблемы.

– Так что с кладбищем будем делать? – спросил он серьезно. – Ваше мнение, товарищ Акентьев?

Они были на «ты» уже давно, так что вопрос прозвучал несерьезно. И ответил Переплет тоже несерьезно.

– Само рассосется. Призраки в людных местах не держатся долго.

– А вы, я гляжу, специалист!

– Диплом имеется! – сказал Акентьев. – Доктор призраковедения и духоводства.

– Ну, тогда значит, не пропадете! А может, его освятить? – предложил Черкашин.

– Кого?! Корчева?

– Кладбище. В свете перемен! Если уж по телевидению выступает Кашпировский, то почему бы и скромным работникам не заказать себе освящение кладбища.

– Вы верите в ходячих мертвецов? – спросил Акентьев.

– Я не верю, но людям будет спокойнее. Вы замечаете, в какое истеричное время мы живем!

Акентьев постарался выбросить из головы историю с разгуливающими по кладбищам мертвецами. И без них хватало забот. А тем временем в судьбе его назревал новый неожиданный поворот.

Первый звонок раздался поздно вечером. Переплет попытался нащупать выключатель бра, но лампочка вспыхнула только на мгновение и тут же погасла. Он выругался и отыскал аппарат наощупь. На пол упал и разбился стакан – на ночь, в качестве снотворного он принял немного виски. Акентьев выругался еще раз и поднял, наконец, трубку. То, что он услышал, было приказом. Он должен был собраться в дорогу. Сон мгновенно слетел с Переплета, но на другом конце уже звучали гудки. Он бросил трубку, откинулся на подушку и закрыл глаза. Второй звонок заставил его подскочить на месте. Снова машинально потянулся к выключателю. Свет зажегся. Подслеповато щурясь, Александр поднял трубку.

– Саша?! – раздался на другом конце голос маршала. – Ты один?! У нас…Дина…

Акентьев чувствовал, как дрожат от волнения его руки. Мертвы, мертвы! Обе. Жена и дочь. Сгорели. Яхта, пожар. Вода и огонь. Голос маршала прерывался. «Как бы старик не отдал концы, – подумал Переплет, – тогда самому придется заниматься похоронами, а это чертовски муторно».

Он попросил Орлова не волноваться – прозвучало искренне. И, бросив трубку на рычаги, пустился в пляс. Тут же напоролся голой пяткой на осколки. Брызнула кровь. Дотанцевался. Пришлось срочно искать пластырь. Переплет допрыгал на одной ноге до кухни, на полу, на дурацких этих коврах оставляя кровавые следы – перерыл аптечку, вылил на пятку пузырек перекиси, потом залил йодом рану и налепил сверху пластырь. Посмотрел на руки, перепачканные в крови. Символично, черт возьми. И расхохотался. В честь этого стоило выпить! Он добил виски и решил прогуляться по ночному городу. Было около полуночи.

Он быстро оделся и выбрался на улицу – пройтись пешком. Роскошь, которую Александр не всегда мог себе позволить в последнее время. Это Дина могла позволить себе любые похождения, но за супругом следила зорко. И что самое удивительное – ему сейчас хотелось просто пройтись по улицам, как в старые добрые времена. Никаких приключений не искал в этот вечер Переплет.

А вечер был особенно красив, так что Александр задержался и решил сократить путь через сквер. Место безопасное – не какие-нибудь окраины, тут даже милиция иногда появляется.

Не повезло, шаги за спиной были слишком торопливы.

– Папаша, притормози! Слышь, ты, тебе говорят!

Переплет не сразу понял, что обращаются к нему. Странно, но он до сих пор ощущал себя молодым. А для кого-то он уже папаша! Он повернулся, ожидая, что у него попросят огня, но, взглянув в лицо незнакомца, понял, что огоньком дело не ограничится. Вспомнилось вдруг, как возле площади Тургенева на Моисея Наппельбаума и Альбину напала кучка таких же подонков.

Человек, стоявший перед ним, казался Переплету представителем иного биологического вида, с которым он сам не имел ничего общего. Лицо, как говорится, не обезображенное интеллектом, дикое лицо.

– Вам что-то угодно? – спросил Александр. – Позвольте мне пройти.

Он быстро огляделся – отступать было некуда. И на горизонте не то что милиции, но и просто прохожих, на помощь которых можно было бы рассчитывать. Вот тебе и польза пеших прогулок. Оставалось уповать на чудо…

К первому неандертальцу присоединился второй. Они были чем-то похожи, словно с фабрики клонов. «Признаки вырождения», – мелькнуло в голове у Переплета.

– Угодно… – передразнил его второй и кивнул, приглашая куда-то в сторону темного переулка. – Ну-ка пошли!

Акентьев не выказал никакого восторга по поводу этого предложения, и тогда в руке у человека появился нож. Раздался негромкий щелчок, лезвие выскочило мгновенно. Переплет почувствовал холод внизу живота. Ощутил ярость – эти ничтожества могли положить конец всем его планам. И выбор был невелик – либо последовать за ними, либо принять бой. Переплет не был уверен, что справится. Вся его прежняя подготовка, скорее всего, окажется бесполезной. Против лома нет приема.

Кроме того, он давно не тренировался, а нынешний кабинетный образ жизни не способствовал поддержанию спортивной формы. Он криво усмехнулся, подумав про себя, что его инфернальные покровители явно поставили не на того человека.

– Чего ты лыбишься?! – спросил парень.

– Я отдам вам деньги, – Акентьев решил поторговаться. – Что вам еще нужно, часы?

Он закатал рукав, подарок тестя было жалко отдавать, но лучше уж так.

– Пошли! – оборвал его подонок. – Ну!

Александр смотрел поверх его плеча – он мог поклясться, что секунду назад улица была пуста, но теперь всего в нескольких шагах за спинами парней стояла девушка. Высокая, с точеной фигурой, на высоких каблуках. И мулатка – это Акентьев понял сразу. Ему ли не понять.

– Смотри, Колян! – один из парней обернулся, заметив ее тень у своих ног. – Негритоска.

– Вон пошел! – тихо сказала она.

– Ты че, чернозадая, совсем оборзела?! – сказал парень. – Это мой город, счас поймешь, сука! Давай держи ее…

И ударил ее ножом в грудь. Вернее, попытался ударить, лезвие пролетело в пустоту, девушка перехватила кисть нападающего и резко повернула ее, раздался хруст ломающихся костей. Парень опустился на колени, держа второй рукой искалеченную кисть. Нож со звоном полетел по асфальту.

– Ах, ты. – Тот, что первым подошел к Акентьеву, оставил его, чтобы поспешить на помощь товарищу. – Ты че делаешь?!

Девушка дождалась, когда он приблизится. Казалось, все происходящее было для нее просто разминкой.

Акентьев на мгновение решил, что спит – такое он видел до сих пор только в кино. Мулатка встретила второго парня точным ударом в горло. Он зашатался, задыхаясь. Девушка продолжила прием подсечкой и напоследок ударила противника ребром ладони по шее. Он упал лицом на асфальт и замер.

– Боже мой! – Переплету давно следовало уйти, но он не мог оторваться от этого зрелища.

– От него вы помощи не дождетесь, – сказала она, глядя ему в глаза.

Акентьеву показалось, что он где-то уже видел это лицо. Да, конечно, видел, только где?! Искалеченный ею парень с ножом выл, пытаясь подняться на ноги.

– Извините, – девушка скривилась и, вернувшись к нему, ударила ногой – точно в висок. Парень вытянулся и замолк.

– Вы их убили?! – спросил Акентьев.

– Нет, что вы, – улыбнулась она, – просто вырубила. Не выношу, знаете ли, криков. Мужчина должен уметь терпеть боль. Вы умеете терпеть боль?

– Я не знаю, – сказал Акентьев. – Почему вы спрашиваете?

Она склонила голову на плечо, глядя на него пристально. Изучала.

– Не бойтесь! – улыбнулась снисходительно и пошла прочь, оглянувшись только раз.

Акентьев заозирался. Он не был уверен, что девушка сказала ему правду и что парни, в самом деле, остались живы. Их тела казались безжизненными – словно два куля лежали на асфальте. Но проверять он не стал. Откровенно говоря, беспокоился он не за подонков, а за себя. Возник страх, что его застанут рядом с ними. Скандал ему сейчас был совсем не нужен. Переплет пошел прочь, сердце бешено стучало. «Вот это приключение, – думал он про себя. – И не расскажешь никому. Не поверят».

На другой день он внимательно просмотрел все газеты, где могло появиться сообщение о двух убитых пролетариях. Ничего подобного на страницах газет не появилось, Акентьев вздохнул с облегчением, а потом и вовсе выбросил это происшествие из головы. От поздних ночных прогулок решил отказаться до появления личного телохранителя, но в настоящий момент ни о каких телохранителях не могло быть и речи. Не по статусу был ему телохранитель. Телохранителя не было даже у Черкашина, который связался с ним через несколько дней, когда Переплет уже подал заявление об уходе с работы. Заявление это вызвало немало шуму среди «ритуальщиков». Причина, вроде бы, была ясна – смерть Дины, но люди, знавшие Акентьева и его семью, не могли не усомниться в том, что все дело в этой смерти.

Черкашин поинтересовался по-товарищески в приватном разговоре – отчего это Александр намерен оставить их дружный коллектив? Акентьев ссылался на усталость, на сплетни, которых по поводу его брака и особенно ребенка ходило и так много.

– Да вы наплюньте на сплетни! – Черкашин смотрел на него дружелюбно. – Тем более теперь все должны замолчать после того, что случилось!

Он вздохнул и неожиданно для Акентьева пригласил его отдохнуть в выходные в загородном закрытом санатории. Кроме него, должны были быть… Последовал список имен хорошо знакомых Акентьеву чиновников разного ранга. С женами и без. Как понял Переплет, коллеги-похоронщики решили проводить его с помпой.

Александр не мог бы сказать точно – сколько раз ему приходилось участвовать в таких вечеринках. Но теперь в этом не было никакой необходимости. Однако он согласился – все лучше, чем сидеть дома.

Дорога к санаторию была ему уже известна – приходилось уже здесь бывать и всякий раз скорее с ущербом для здоровья, нежели с пользой. «Еще один довод оставить вас, товарищи-друзья», – думал Акентьев.

Пространство перед парадным входом было заставлено служебными черными «Волгами». «Словно гробами», – подумал Переплет, выбираясь из точно такой же машины. С некоторых пор, он во всем умел находить перекличку со своей специальностью. А вот и владельцы черных «Волг» – чинные и степенные, как итальянские мафиози. Старые грибы. Гробы, грибы… Акентьев подумал, что все-таки зря он сюда приехал, но раз уж согласился, нужно отыграть роль до конца.

– Вы не передумали насчет ухода? – спросил его Черкашин и, обняв за плечо, повел к остальным. – Еще не поздно изменить решение.

«Сейчас скажет: “никто не уходит от нас живым!” – подумал Переплет. – Похоронных дел мафия никого не выпустит из своих рук!»

И похоронят заживо. Как в рассказах Эдгара По.

– Нет, я уже все обдумал! – сказал он твердо. – Чувствую, что должен сменить обстановку, – сказал Акентьев.

– Откровенно, Александр Владимирович, скажу вам, не понимаю я этой охоты к перемене мест! – проговорил Черкашин.

Больше его никто ни о чем не спрашивал. Переплет прекрасно понимал, что на его место, доходное при любой власти, сейчас метит не один человек. А значит, долгих уговоров не будет. И слава богу. Все было решено и решено не им.

В просторном холле санатория он встретил нескольких старых знакомых. В том числе и Никитина, с которым познакомился благодаря Дрюне Григорьеву. Никитин кивнул ему по-дружески. Он стоял в компании Лазаря Фаридовича Хохрева – главного исполкомовского демагога и любителя молодых девушек. Тут же был Андрей Милославский, который, скорее всего, займет место Переплета. Все они, задрав головы, разглядывали статую Владимира Ильича, украшавшую холл санатория.

– Скоро все это полетит к чертям собачьим! – пояснил Черкашин. – Неужели не ясно, куда ветер дует? Помните, как сразу после революции громили памятники? Это совершенно естественный процесс, скажу я вам – первое желание новой власти уничтожить напоминание о власти старой.

– Думаете, дело только в этом?

– Неважно, товарищ Хохрев, все это неважно. Важно только то, чем все закончится. Результат, так сказать. И, скажу я вам, заглядывая в будущее, что каким бы он ни был, этот результат, а жить в эпоху перемен я и врагу не пожелал бы.

Акентьев собирался было присоединиться к дискуссии и даже уже открыл рот.

– Добрый вечер! – сказал вдруг кто-то за его плечом.

Переплет обернулся и вздрогнул. Девушка была та самая – мулатка, что спасла ему жизнь. Или это только кажется?

– Больше не гуляете по ночам? – спросила она, и Акентьев понял, что не ошибся.

Он молчал – сейчас, при ярком электрическом свете, эта странная женщина напомнила ему его собственную дочь. А если быть точным – дочь Дины Орловой. Покойную. «Наверное, именно так она бы выглядела в этом возрасте», – подумал он.

Покойную? Ее ведь не нашли. Не нашли, и что же? Это ничего не значит. Он представил себе темную воду, темную холодную глубину…

«А ведь там, в темноте, может быть что-то», – подумал он и вздрогнул.

Девушка подошла ближе, плавно качая бедрами. Акентьев только сейчас заметил, что они остались одни. Кроме них в холле был только Ильич, вдохновенно простиравший руку к роскошной люстре.

– Я хотел бы… – начал он.

Она закивала раньше, чем он закончил мысль. Конечно, никто не узнает о том случае. Хотя, подумал Акентьев, здешнюю публику этот эпизод только позабавил бы, он даже представлял себе шутки, которые услышит по этому поводу. Тем более, что теперь после его ухода, никто не может использовать это в качестве компромата.

– Вы уже познакомились?! – спросил Черкашин, снова появляясь из какого-то угла. – Ангелина Степановна Безбожная, наше сокровище. Золотые руки, в буквальном смысле слова. Скоро сами поймете! Золотые пальцы, золотые… Словом, все золотое!

– Пойдемте! – она взяла Переплета за руку и повела за собой, как ребенка.

Ангелина лучше, чем он сам, ориентировалась в коридорах санатория. Странно, что они не встречались раньше – наверное, она недавно в здешнем штате. Нужно будет расспросить о ней Черкашина. Кто она и куда его ведет?

– Ой! – свет под потолком вдруг замигал и погас, но Ангелина не остановилась ни на секунду. Можно было подумать, она даже не заметила этого, и отсутствие света нисколько не мешало ей ориентироваться в темноте. «Она словно летучая мышь», – подумал Акентьев и сжал ее руку – нервы стали ни к черту.

Видимо, какие-то перебои с электричеством. Так оно и было, свет снова вспыхнул. Ангелина провела его в маленькую комнату, освещенную низко-висящими лампами. Здесь стоял массажный стол. Акентьев вопросительно взглянул на свою новую знакомую. Та показала с шутливым поклоном на стол, приглашая занять его.

– Ничего мистического, – решил он. – Массажистка с отличной физической подготовкой. Только и всего.

Ангелина сначала прошлась ребрами ладоней по его спине, потом стала щипать мускулы. Акентьев подумал, что не зря приехал. Начало, во всяком случае, обнадеживало.

Рядом появился столик на колесиках, Ангелина была радушной хозяйкой. Переплет принял из ее рук чашку, наполненную каким-то незнакомым напитком – черным и тягучим.

– Что это? – спросил он.

– Это сделает тебя сильнее.

Он поверил. Напиток был странным на вкус – солоноватым, похожим на кровь. Черную кровь. Александр почувствовал, как по телу растекается пламя.

Потом Ангелина нацепила на руку специальный массажер, который противно загудел, но сама процедура оказалась приятной, так что можно было смириться со звуком. Ангелина ненадолго прервалась и попросила его перевернуться. Он увидел, что девушка обнажена. Тело ее казалось выточенным из темного дерева. Ее губы были приоткрыты, она облизала их, предвкушая удовольствие.

Ему не пришлось ничего делать. Только наслаждаться.

Спустя некоторое время Переплет присоединился к избранному обществу, уже перекочевавшему в полном составе в столовую санатория. После общения с Ангелиной он чувствовал себя родившимся заново. Столовая была оформлена в мрачноватом стиле, напоминавшем зал для ритуальных услуг. Впомещение вели массивные двойные двери, тяжелые портьеры совершенно закрывали окна, не пропуская свет.

Переплет занял предложенное место и оглядел соседей. Ему улыбались, те, кто не успел еще пожать руку, сделали это теперь. Стол радовал обилием закусок и спиртного – когда, впрочем, здесь бывало иначе? Слово «дефицит» было здесь неизвестно. Оттого и вызвало удивление у соратников желание Переплета оставить все еще сытную кормушку.

– Позвольте мне, как хозяину, выразить свою признательность всем присутствующим… – начал Черкашин.

– Ради бога, Анатолий Степанович, не надо этого! – попросила кто-то из дам капризным голосом. – Ну, давайте просто выпьем по-людски! Мы же не на заседании!

Черкашин обиженно развел руками – мол, как скажете. Преобладал на вечере мужской состав, хотя некоторые из чиновников прибыли с женами. «Ангелина куда-то запропастилась», – отметил Переплет. Хотел спросить о ней у своего соседа, но тот был всецело занят поглощением пищи, и Акентьев решил не мешать.

У него отчего-то совсем не было аппетита, покопался вилкой в салате и оставил, предпочитая наблюдать за коллегами.

«Экие мерзостные рожи, – решил он через недол-гое время. – Только жрать горазды. Нет, очень вовремя я от вас ухожу. Вон тот и на человека совсем не похож, какие-то бородавки лезут прямо на глазах…»

Через секунду-другую Акентьев с изумлением убедился, что с его соседом, в самом деле, происходят какие-то странные трансформации. Лицо его, и так не вызывавшее особой симпатии, теперь превратилось в чудовищную морду, напоминавшую картины Иеронима Босха. Глаза без век навыкате, разновеликие шипы украшали его загривок, а на короткой шее появился ошейник, тоже с шипами – как у сторожевых псов. Смысл этого украшения был неясен, потому что конец цепи, прикрепленной к ошейнику, был в руке самого исполкомовца. Хотя слово «рука» здесь было не совсем уместно. Рука эта теперь напоминала перепончатую лапу земноводного и вдобавок снабжена коготками.

Его сосед поводил острым осетровым рылом перед собой, очки в роговой оправе слетели на пол.

– Ничего не вижу! – пожаловался он. – Света! Больше света!

– Со светом, товарищи, перебои! – отреагировал Черкашин. – Не хватает на всех света! Объективно рассуждая, справедливое распределение света в принципе невозможно, поэтому нет ничего крамольного в том, что в первую очередь мы, представители власти, получаем его в количестве необходимом для плодотворной работы и заслуженного отдыха. Коммунизм, как известно, это советская власть плюс электри…

Его монолог был прерван самым возмутительным образом. Лазарь Фаридович вспрыгнул на стол и, встав в позу, провозгласил, что он больше не верит ни в бога, ни в черта, ни в советскую власть, и в доказательство этого сейчас у всех на глазах совершит акт самосъедения. Слова у него не расходились с делом, ибо в следующую секунду он уже вцепился зубами в собственную кисть.

Милославский отодвинул свою тарелку, едва не попавшую под сапог Хохрева и, взглянув пристально на этот самый сапог, сказал только:

– Обувка у тебя славная, я возьму, когда ты закончишь.

«К чему тебе сапоги? – подумал Акентьев. – У тебя ведь и ног-то уже нет, только плавники какие-то торчат колючие, того и гляди, полетишь со стула!»

Милославский повернулся к нему.

– Что же я, по-вашему, совсем не слышу, о чем вы там думаете? – спросил он гневно и затряс руками. Между пальцев у него были прозрачные перепонки.

«Это просто какой-то рыбный магазин», – подумал Переплет, обводя взглядом коллег и сослуживцев. С ужасом и восхищением наблюдал он за этими метаморфозами – казалось, начинается светопреставление и не только в масштабе столовой. Там, за стенами санатория, мир тоже должен был измениться. Вот-вот тьма, скрывающаяся по ту сторону реальности, захлестнет его с головой. Он обвел взглядом почтеннейшее собрание и отметил, что изменения в той или иной степени коснулись всех его участников.

Похоже, он единственный сохранял человече-ский облик. А Ангелины нигде не было видно. Она хитрая, она все это предвидела. А может, даже это все и устроила. «О, эта девушка, – подумал он – от нее всего ожидать можно. Недаром она воспитывалась в моем доме, многое слышала, дети, они все видят, даже то, что незаметно взрослым.…Нет, нет, о чем это я. Это ведь не Ксения», – напомнил он себе.

Одна из дам игриво ему подмигнула. Он только теперь разглядел, что ее платье сплошь состоит из мелких черных чешуек, а язычок-то, язычок раздвоенный! Это будило эротические фантазии, совсем неуместные в данной обстановке, тем более, что в следующий момент на улице за плотными зашторенными окнами раздались выстрелы и крики.

Вошел человек с аксельбантом, запер за собой двери и о чем-то с минуту, наверное, шептал в ухо Черкашину. Тот замахал руками, призывая всех к молчанию. В тишине стало слышно, как в холле кричат, хрюкают, стучат. Потом в запертые двери ударили – по-видимому, чем-то очень тяжелым. Люди, рыбы, амфибии вскочили с мест, прислушиваясь.

– Они Ильича вместо тарана взяли! – догадался Черкашин и побледнел от ужаса, то ли не мог вынести такого святотатства, то ли понимал, что дверям теперь долго не продержаться.

– Да ты не паникуй! Он же гипсовый! – сказал, не отрываясь от тарелки, Никитин и попросил Акентьева передать ему соус. – Развалится раньше, чем двери разнесут!

Акентьев передал. Завороженный происходящим, он действовал автоматически и так же автоматически переставил подальше бутылку водки, которую едва не сбил на пол взбесившийся Лазарь Фаридович. Тот продолжал терзать собственную руку, крутясь волчком, пока не слетел на пол – один из гостей предусмотрительно встал, уступая дорогу.

– Как это «гипсовый»?! – спросил, багровея, Черкашин. – Бронза!

– Черта с два, бронза! – усмехнулся Никитин. – Гипс, крашеный бронзовой краской!

– Что вы спорите? – рассудительно спросил третий, имя которого Переплету было неизвестно. – Сейчас сами все увидим!

Двери не выдержали, распахнулись, показалась голова то ли бронзового, то ли гипсового истукана, за которой волновалось море приземистых существ, многие из которых были вооружены короткими пиками, топориками и дубинками. Из их ртов вырывались крики, напоминавшие одновременно и кваканье, и хрюканье. Они бежали, прыгали, катились к пирующим. Статуя Ильича, которую они выпустили из рук……Или что там у них было – лапы, наверное?! Так или иначе статуя разлетелась на куски, доказав правоту товарища Никитина, который немедленно потребовал выплатить ему деньги, причитающиеся по пари. Черкашин ответил, что никакого пари с ним не заключал, Никитин сказал, что пари было, и Акентьев сам разбивал руки.

Переплет немедленно вспомнил, что и правда, разбивал, как ни удивительно, хотя сидел он на другом конце стола и не вставал с места с самого начала ужина. Голова Ильича, отколовшаяся от статуи, опередила волну атакующих и подкатилась к самому столу.

– Низшие создания,…– вспомнил Акентьев, разглядывая незваных гостей, которые стремительно приближались к ним.

Нужно было бежать, спасаться от них, но ноги не слушались. Остальные гости смотрели на ворвавшихся скорее с любопытством, чем со страхом.

– Что это за разговоры? – строго взглянул поверх каких-то огромных очков на Акентьева некий чинуша с красным лицом. – Запомните, юноша, нет никаких низших существ – все мы равны. Кто был ничем, тот станет всем!

– Станет, станет! – поправил, повышая голос, чтобы перекричать вопли нападающих, Никитин. – Но вы хорошо оговорились – в смысле, что встанет всем поперек горла!

Неизвестно, что намеревался ответить краснолицый, но твари уже вскарабкались на стол, и его очки слетели от удара когтистой лапки. Один из карликов схватил двузубую вилку, которая показалась ему подходящим оружием, и пытался уколоть ею в нос Никитина, тот закрывался руками и пронзительно вскрикивал. Посуда жалобно дребезжала под ногами захватчиков.

– Граждане, что вы себе позволяете?! Это ведь холодное оружие!..

Акентьев встал и попятился к окну. Он, наконец, снова обрел способность двигаться, вот только двигаться было некуда – кругом мельтешили эти твари. Их хриплые победные крики смешались с воплями избиваемых исполкомовцев. Акентьев чувствовал, что еще немного, и он спятит, но вдруг в зале появилась Ангелина. Она шагала среди карликов, и те разбегались от нее во все стороны, словно боялись обжечься.

Безбожная подошла к Переплету и снова повела его за руку прочь. В стене открылась потайная дверь, куда они и вошли. Акентьев еще успел услышать, как Черкашин просил не бить его по голове, а бить куда-нибудь в другое – менее важное место.

– Туда вам и дорога, – безжалостно подумал он. – Хорошо, что все уже началось.

Но что именно началось, и сам не мог сказать.

То, что было потом, помнил смутно. Комната, горящие свечи, горячий воск, капающий ему на грудь, солоноватый напиток, черная кровь, черное тело. Явь окончательно перешла в сон. Он блуждал где-то во тьме, пока не добрел до края бездны. Тут он понял, что сон ему снится почему-то мусульманский – вероятно, в этом был виноват Омар Хайям, которого он недавно читал. Над бездной простерся тонкий луч – тонкий, как путь, по которому души проходят в рай, где их ждут гурии – вечные девственницы.

«К черту их! – подумал Акентьев. – Кому это нужно?!» и мгновенно вернулся в Ленинград. Город словно вымер, знакомые здания приобрели новые пропорции, некоторые из них не отбрасывали тени, от других, напротив, они разбегались во все стороны, вытянутые, похожие на щупальца.

По Невскому проспекту, пустому, катилась голова Ильича, сбивая выставленные кем-то кегли. Пришел Моисей Наппельбаум, которого Переплет и живым-то никогда не видел. Посетовал в комическом стиле на преждевременную кончину и, кланяясь, поблагодарил за удобную могилу. Предложил в благодарность сшить платье. Переплет отказался. «Хорошо, что отказался…» – думал он, открыв глаза и пытаясь сообразить – где он и что он.

За окнами было светло.

– Славно вчера повесились! – сообщил Никитин, просовывая в дверь голову, а потом, не встретив возражений, уже и весь протиснулся в комнату.

«Повесились… – подумал Переплет. – Что за шутки?! Повеселились!»

Он понял, что еще не вполне проснулся. Потер глаза, потряс головой. Никитин без всякого сомнения сумел пережить вчерашний кошмар, как и он сам – тоже. Да,…его же увела Ангелина, прежде чем началась резня! Впрочем, все это, наверное, привиделось! Акентьев посмотрел на постель – подушка рядом с ним была смята, он почувствовал ее запах.

Никитин присел на край кровати.

– Вы позволите, Александр Владимирович? Простите за вторжение… – проговорил он, но уселся, не дожидаясь разрешения.

Переплет кивнул и подсунул себе под голову подушку.

– Вчера мы немного перепили… – сказал он. – Вы знаете, что Милославский разбил статую Ленина?

– Какой кошмар, – сказал Переплет. – Так она все-таки оказалась гипсовой!

– Именно! – прищелкнул языком Никитин. – Такой конфуз, знаете ли! Алкогольный психоз – раньше бы ему это стоило карьеры, а теперь можно оформить, как выражение гражданской позиции! Жалко, что вы отключились раньше, пить совсем не умеете, батенька, а это вам там ой как пригодится, в этой сибирской глуши. Может, все-таки скажете старику, что там у вас затевается? Я ведь знаю ваше поколение – вы не из этих, что за туманами и за запахом тайги едут, это уже все в прошлом. Значит, есть там что-то интересное. Может, возьмете старика в долю?! Я вам доверюсь, Александр, я ведь, как и все мы, не хочу остаться за бортом. Всегда лучше подстраховаться! Видите, я перед вами, как на духу, – хлопнул он себя по колену и замолчал, ожидая ответной откровенности.

Переплет вздохнул. Очень хотелось подремать еще немного. Шторы в комнате были задернуты, но свет, даже такой неяркий, все равно резал глаза. «Убрался бы ты, Никитин, подобру-поздорову!» – подумал он про себя.

– Поговорим позднее, – сказал он, решив, что постарается больше не встречаться с Никитиным до самого отъезда.

Тот кивнул и почти мгновенно исчез. Акентьев закрыл глаза. И тут же почувствовал движение рядом с собой. Рядом с постелью стояла Ксения. Нет, Ангелина. Переплет затряс головой.

– Откуда ты? Ты пряталась? – спросил он недоуменно.

– Нет, здесь еще одна дверь, – она показала куда-то за шкаф.

На Ксении-Ангелине были только трусики. Переплет понял, что между ними что-то было ночью, но что именно – никак не мог вспомнить. Это было обидно и странно – раньше ему удавалось сохранять рассудок и память даже после долгой попойки. «Должно быть, старею», – подумал он. Он вдруг вспомнил, что вчера воображал себя каким-то божеством, спустившимся, чтобы оплодотворить… Черт?! Акентьев взглянул с подозрением на свою спутницу.

– Не беспокойтесь, Александр Владимирович! Не беспокойтесь ни о чем! – сказала она, и он почему-то опять ей поверил.

В голове мелькали какие-то африканские боги с черными, как эбеновое дерево, телами, гибкие пантеры, скользящие по лианам. «Вуду», – вспомнилось странное слово. Вуду-шмуду, а факт налицо – вчера произошло что-то необычное. Впрочем, ему не привыкать.

– Чем ты меня вчера напоила?! – спросил он.

Ангелина усмехнулась.

– Разве тебе было плохо?

Акентьев задумался. Он и рад был бы сказать, что хорошо, да вот только не помнил ничего, кроме маленьких тварей, заполонивших столовую. Но ведь это был лишь кошмар. Впрочем, похмелья не было, а это уже немаловажно. «Откуда она взялась?» – думал он, глядя на то, как Ангелина медленно одевается. Слишком медленно, словно ожидает чего-то. Переплет почувствовал желание.

Кажется, снадобье продолжало действовать.

Глава третья О НОСТАЛЬГИИ И КОСМОПОЛИТАХ

Спустя два дня он закончил здесь все свои дела. Осталось попрощаться с Ленинградом. Ненадолго, так ему обещали. Бродил, как волк, по полупустой квартире, где все вещи, напоминавшие о Дине и ребенке, он вынес на помойку с каким-то особенным сладострастным чувством. Вендетта! И первым делом был ликвидирован ненавист-ный Акентьеву портрет тестя. Переплет никогда не забывал о том, что согласие на брак вырвали у него под угрозой отправки в Афганистан, как и о том, что Дина просто надула его и Орлова со своей беременностью.

Но, может быть, так и должно было случиться? Все, что происходило до сих пор в жизни Переплета, было звеньями одной цепочки.

«Дело в принципе», – объяснял портрету Акентьев, снимая его со стены.

Выбрасывать тестя на помойку было все же как-то неудобно. Страх, который таится, видимо, у каждого советского человека где-то в подкорке, не давал это сделать. А вдруг портрет найдет кто-нибудь, пойдет слушок, дойдет окольными путями – как именно, трудно представить, да и не нужно – дойдет до исполкома, и получится нехорошая история. Может, облить картину кислотой, как несчастную «Данаю», или разрезать на клочки, на кусочки, на тряпочки? Вопрос этот всерьез занимал Переплета, который чувствовал, что от свалившегося нежданно-негаданно счастья у него едет крыша, но ничего с этим не мог поделать.

Теперь был ясен смысл его коротких странных видений с пылающей яхтой. Они говорили о грядущем избавлении. Он ясно представлял тело Дины, вытащенное из воды спасателями – ужасные обгорелые останки. Лучше бы она исчезла без следа, вслед за дочерью, меньше было бы хлопот. Александр уже вычеркнул эту страницу из своей жизни, и его раздражала необходимость встречи тела, похорон, раздражали все те неизбежные хлопоты, которые возникают, когда советский гражданин умирает за пределами родины.

Он отпраздновал – именно так, иначе слова не подобрать, – кончину жены бутылкой превосходного коньяка. Вечер был просто великолепен. Только Дрюня его подпортил – пришел с искренними соболезнованиями, а соболезнования в таких случаях всегда подчеркнуто искренние, словно приносящий их признает, что способен и на другие. Переплет попытался объяснить это Григорьеву, но тот ничего не понял. Как обычно.

Акентьев был рад, что коньяку осталась немного. Поить Дрюню таким изысканным напитком было все равно, что кормить свинью апельсинами. Кроме того, комсомолец и так принес с собой все, что было нужно для пьянки. В ответ Переплет презентовал ему портрет маршала Орлова, извиняясь за отсутствие соответствующей упаковки и голубой ленточки.

– Ух, ты, – восхитился Дрюня, не вникая в суть подарка и не обращая внимания на то, кто изображен на портрете. – Это по-царски, Сашок! Постер в нехилой рамке!

Портрет поставили пока в прихожую, а его новый владелец осматривал квартиру Акентьевых.

– Брезгуете нами, барин! – юродствовал комсомольский вожак. – В хоромах живете, с золота едите, простых людей к себе на порог не пускаете!

Сам Дрюня вложил всю имевшуюся наличность в какое-то сомнительное предприятие и теперь ждал у моря погоды. «Дураки, кругом одни дураки, – думал Акентьев, выслушивая его бесхитростную исповедь. – Взять бы вас всех и отправить к чертям, в преисподнюю, вслед за Диной». Впрочем, как раз Дрюня вместе со своей шальной компанией останется здесь, а вот Переплету предстоит отправиться в путь, так что эта попойка была одновременно и проводами.

В сейфе, вмонтированном еще при въезде в стену акентьевского кабинета, лежали все необходимые документы, включая авиабилет в сибирскую тайгу. Дрюня не верил в серьезность его намерений, пришлось открывать сейф и доставать этот самый билет.

– Сейчас напьемся до нудной… нужной кондиции! – засмеялся Дрюня. – И в Москву, то бишь в Сибирь, полечу я! Как в той кине!

– Этого еще не хватало! – Акентьев запер сейф на ключ.

* * *
Серые волны лизали гранитные берега. Туман полз волнистыми тигриными полосами. Темза утром выглядела очень мрачно. Глядя на нее, Наташа вспоминала Неву – тот же бесконечный бег волн через мегаполис. Эти два города были неуловимо похожи, но ни тот, ни другой не стали для нее своими.

Но она привыкла к Лондону, к его ритму, к его людям. Привыкла к Англии. Так приобретается новая родина, постепенно въедается в кровь и в душу, несмотря на первоначальный антагонизм. Жизнь в Англии в чем-то оказалась сложнее, чем она думала, в чем-то проще. С отъездом Джейн, внезапным и суетливым, Наташа снова оказалась в одиночестве. Других друзей – настоящих друзей – у нее здесь не было. Знакомствами Наташа обзаводилась медленно и, как сказал бы Марков – «со скрипом». Английский знала неплохо, и языковой барьер был, пожалуй, меньшим из препятствий, с которыми ей пришлось столкнуться.

Гуляла по Лондону и даже позволяла себе время от времени полакомиться мороженым. Мороженое было здесь другим – она с трудом отыскала среди многочисленных сортов тот, что был ближе всего к отечественному пломбиру, тому, что по двадцать копеек за бумажный стаканчик. Впрочем, ко всему привыкаешь.

Наконец-то британские власти перестали подозревать в ней коммунистического агента, подосланного могущественным кей-джи-би. Теперь Наташа хорошо знала, с чем столкнулась в свое время Джейн Болтон в России. Но для Джейн все это являлось частью ее работы, она была готова ко всему, а вот Наташа чувствовала себя униженной.

Обязательную туристическую программу она выполнила полностью – Британский музей и Национальная галерея, Вестминстерское аббатство, собор Святого Петра с его Галереей Шепота – Наташа, по-советски недоверчивая, проверила лично этот фокус с шепотом. Работает! Ну и Музей мадам Тюссо, и еще Бейкер-стрит – в общем-то, аттракцион для туристов, но сделано с любовью и чертовски тщательно. В конце концов, разве квартиры-музеи Пушкина, Тургенева и иже с ними не представляют собой такие же мистификации? Вот только отсутствие среди фотографий актеров, игравших Холмса, снимка Ливанова Наташу покоробило. Оказалось, что фотографии в музей присылают либо поклонники, либо киностудии. «Ну и черт с вами», – подумала Наташа, не простившая англичанам такой постановки вопроса.

Иногда ее узнавали на улице, но редко. Реже, чем она думала, после всех этих крикливых публикаций в английской прессе. Просто историю ее побега быстро затмил какой-то скандал в мире шоу-бизнеса. Один раз у нее попросили автограф два охламона хиппового вида, причем даже не британцы – она уловила французскую речь.

Наташа расписалась на протянутой ей книжке. Книжка, как она успела заметить, не имела никакого отношения ни к ней, ни к России, ни к спорту. Это было издание Шекспира – «Гамлет». Наташа никогда особенно не интересовалась великим классиком – период, когда она усердно штудировала литературу, чтобы не казаться белой вороной среди нового питерского окружения, остался далеко в прошлом. Времени не хватало на литературу.

А может, сказывалось воспитание – плебейское, как однажды в сердцах сказал ей Курбатов. Наташа ничего не ответила на это, но запомнила. Можно было подумать, что сам он родом из князей! Впрочем, препираться по этому поводу не имело никакого смысла.

Может, и была в этих словах сермяжная правда? Хотя бы книги – Иволгин всегда находил время, а у нее не было никакого желания браться за чтение. Потом как-нибудь. Когда потом, лучше не задумываться. Так или иначе, она расписалась на «Гамлете» – еще один абсурдный на ее взгляд штришок к общей картине.

Ей очень хотелось выбраться за пределы Лондона. Но времени не было – Курбатов, неплохо, надо отдать ему должное, ориентировавшийся в реалиях «буржуйской» жизни, заявил, что нужно ковать железо пока горячо. Наташа соглашалась – у нее было впечатление, будто она, в самом деле, находится между молотом и наковальней.

На первых порах он пытался внедрить ее в среду русских эмигрантов – как она догадывалась, не потому, что он беспокоился о ее досуге. Просто не хотел «нянчиться» с ней в Лондоне. Это «нянчиться», оброненное в момент раздражения, показалось ей оскорбительным, но жаловаться на это Курбатову было просто смешно. Да и «внедрить» Наташу в эмигрантскую среду оказалось не так-то просто.

С теми эмигрантами, что когда-то, в двадцатые годы, спешно садились на пароходы, спасаясь от приближавшейся Красной Армии, Наташе Забуге не суждено было даже пообщаться. В их узкий круг ей и Егору Курбатову ходу не было. Впрочем, Курбатова они и не интересовали. Как человек деятельный, он искал тех, кто поможет ему как можно скорее адаптироваться в Соединенном Королевстве. Тем более, что его прибытие сюда было омрачено всяческими подозрениями.

Добропорядочные английские чиновники считали Курбатова едва ли не мафиози. Ах, если бы Егор был мафиози, разве покинул бы он Совет-ский Союз? Нет, вольготно бы жилось мафиози Курбатову в Советском Союзе эпохи застоя! Цивилизованное британское общество, однако, этого не понимало и открывать объятия новоиспеченному «мистеру» Курбатову не торопилось. Впрочем, Курбатов не был бы Курбатовым, если бы опустил руки, и его неиссякаемый оптимизм, деньги и упрямство, наконец, начали приносить плоды.

С началом же перестройки в нем неожиданно оказались заинтересованы очень многие люди и здесь, в Англии, и там, в далекой России. И те, и другие нуждались в надежном посреднике, имеющем связи в обеих странах. Именно таким редким человеком и был теперь Егор!

Новые апартаменты Курбатов снял такие огромные, что можно было провести день, не сталкиваясь с ним. Впрочем, дома его чаще всего теперь не было. Все-то ты в делах, великий государь! – кривилась Наташа перед зеркалом. Фу, какая мерзкая гримаска! Старалась не злиться лишний раз, от злости морщины появляются. Ее уже беспокоят морщины! Курсы терапии, солярии, массаж – все это призвано было отодвинуть процесс старения. Она не хотела, боялась думать о старости.

И диета. Никаких бифштексов, никаких котлет.

Странно, но пресловутая ностальгия, которая как ей казалось, никогда не будет мучить ее, здоровую и не предрасположенную к рефлексиям, давала о себе знать все сильнее. Ностальгия сплеталась с воспоминаниями о дочери, и эти мысли рождали дикую, почти звериную тоску, прятать которую было все труднее и труднее.

Она должна быть всегда веселой. Должна улыбаться. Она спаслась из лап ужасного русского медведя, а значит, по определению должна быть счастлива. А она тосковала и вспоминала родной дом. Не свои победы в Союзе, и не Ленинград, а таежный поселок с локаторами и солдатами, лес с его почти мифическим амурским тигром… Не осталось волшебства. Все двери открыты, все ответы получены.

Мир по-прежнему был далеко, где-то там, за стенами, и хоть близко, да от нее далеко. И доступен он только свободным людям, а она по-прежнему несвободна. И еще с недавних пор появилось дурное предчувствие. Что-то должно произойти.

Ее рацион был тщательно сбалансирован, но это не избавляло ее от периодически накатывающей депрессии. Возможно, просто не хватало каких-нибудь проклятых витаминов. А Курбатов эти депрессии считал блажью и капризом. Полагал, что все уже пережито. Откупался подарками. Предложил обратиться к психоаналитику. Наташа испугалась психоаналитика так, словно Курбатов собирался отправить ее в психушку.

Тот злился – пора бы понять, что здесь психоанализ обычное и даже модное дело еще со времен Фрейда. Тем не менее, Наташа изливать душу перед каким-то неизвестным ей доктором не собиралась. Не верила в психоанализ и Фрейда.

– Natalie,…– напевал Егор этим утром.

Но не стоило думать, будто Наташа занимала в этот момент его мысли. Кроме того, он не помнил больше ни слова и потому повторял это «Натали» бесконечно, добавляя к нему винни-пуховское «трам-пам-пампарам».

– Этот стон у нас песней зовется! – реагировала Наташа, вспоминая бородатый анекдот про Паваротти и Рабиновича.

Она сидела на постели, скрестив ноги по-турецки, и рассматривала журнал со своей последней фотосессией.

Интерес в Англии к русским всегда был неподдельным, несмотря на вечное противостояние двух держав. Наташа слышала, что еще во времена Отечественной войны двенадцатого года достаточно было атаману Платову сообщить, что отдаст он руку и сердце дочери тому, кто пленит Наполеона, и в Лондоне сразу же появился рисунок, изображавший «мисс Платов» в казачьем мундире.

Теперь же на внимание лондонцев претендовала госпожа Иволгина. В спортивной форме. Наташа вспоминала со смехом, как серьезно объясняла в свое время Курбатову, что не собирается позировать обнаженной.

Он тогда даже оскорбился.

– О чем ты, милая? Наслушалась пропаганды про развратный Запад?! Тут моралистов не меньше, чем у нас, поверь! Так что никакой обнаженки. Даже если ты сама пожелаешь!

Да, Наташа и сама вскоре убедилась, что насчет «секса и насилия», безраздельно торжествующих в западной массовой культуре, советские идеологи слегка перегнули, пользуясь тем, что прямого доступа к этой самой культуре у публики не было.

Сразу после переезда Наташа часто и с интересом смотрела запрещенные в союзе программы и фильмы, несмотря на то, что не всегда улавливала смысл – английский ее поначалу оказался недостаточно хорош. Правда, многочисленные комедийные сериалы казались страшно глупыми, и раздражал смех за кадром. И слишком часто мелькали на телеэкране счастливые детские мордашки. В каждом ребенке Наташа видела дочь. Курбатов делал вид, что ничего не замечает. Впрочем, что он мог сказать ей?! Такта не бередить рану у него хватало.

– Такая-сякая, сбежала из дворца, такая-сякая, расстроила отца! – он сменил пластинку.

Наташа качала головой. Во дворцах она не жила, отца, вероятно, расстроила, но на этот счет ее совесть была спокойна. Будем считать, что квиты! В любом случае, шутки на эту тему ей не нравились.

С Курбатовым Наташа чувствовала себя еще более одинокой. И лишь школа гимнастики, в которой она уже больше года преподавала, помогала отвлечься от своих мыслей. Наташа никогда не думала, что когда-нибудь окажется на месте своего первого кумира – тренера из амурского поселка. Наташа подозревала, что немного разочаровывает девочек тем, что не желает рассказывать о своей родине. Молодым англичанкам, с которыми она занималась, она вероятно казалась жертвой режима. С подачи Курбатова разлука Наташи с дочерью стала выглядеть в глазах английской общественно-сти, как еще одно преступление советской власти. Власти, разлучившей мать и ребенка. Но она-то помнила, что случилось на самом деле.

Обедали вместе все реже, и Наташа была этому рада. Переодеваться к обеду в домашней обстановке Курбатов не считал нужным, а вот Наташа, хорошо помнившая уроки Джейн, не забывала сменить платье.

– Я буду скоро говорить с одним человеком – это продюсер с Би-Би-Си, – сообщил Курбатов и посмотрел на нее с таким видом, словно сделал невесть какой подарок.

– Я гимнастка, а не телезвезда! – сказала она, без аппетита ковыряясь в тарелке.

«Гимнастический» салат внушал ей сейчас отвращение, но приходилось придерживаться диеты. Вот ведь парадокс – кто бы мог подумать, что здесь, в Англии, она станет мечтать об отцовском нехитром застолье. Да еще этот пудинг. «Алиса, это пудинг. Пудинг, это Алиса!..» Она предпочла бы на десерт что-нибудь другое, но решила не капризничать.

– Бунт на корабле?! – Курбатов оставался невозмутим. – Гимнастка вполне может быть телезвездой – одно другому нисколько не мешает.

Она посмотрела на него внимательно. И поняла, что все сказанное ею будет пропущено Курбатовым мимо ушей.

– У тебя слишком много свободного времени, – продолжил он. – Знаешь, я думаю, причина всех человеческих ошибок – это избыток свободного времени. Человек принимает правильное решение в первый момент, потом начинается рефлексия, сомнения, а за ними, как правило – ошибки. Тогда, в России, ты все решила правильно, а дочку ты еще увидишь, не сомневайся.

Это был один из редких моментов, когда он упомянул о существовании Верочки. «Может, и увижу, – думала зло Наташа. – Только захочет ли она видеть меня?!»

– Пойми! – говорил он, глядя ей в глаза. – Так жить нельзя. Прошлое уже не вернуть. Тысячи людей живут прошлым – это люди, которым проще было бы умереть, чем так мучиться. Ты хочешь умереть?

Нет, умирать Наташа не хотела.

– Тогда нужно смотреть в будущее! – сказал Курбатов.

И точка!

Ох, как она завидовала ему порой. Завидовала той беспримерной холодности, с которой он мог относиться к своему собственному прошлому. Он никогда не рассказывал о нем, она толком ничего не знала о его семье. Могло создаться впечатление, что не было у него ни отца, ни матери. И не то чтобы воспитывался Курбатов в детдоме, а вот раз, и появился он на свет – Егор Курбатов. Упал с небес!

Хорошо им – Курбатовым, у которых никакого прошлого. А прошлое Наташи стояло за ней тенью, не отлипало. И ничего с этим нельзя поделать.

«Подлый Курбатов, – приговаривала она, оставшись наедине с собой и своими мыслями. – Свинтус!»

Подробностями дел Курбатов с ней и не думал делиться, но кое-что все-таки проскальзывало. Так, в то утро из его уст впервые прозвучало название «Чистая Балтика». Как он разъяснил, речь шла о каком-то баснословно дорогом проекте по спасению города Ленинграда – его исторической части, его экологии… Словом, планов – громадье.

Курбатов спасет Ленинград, это было уже забавно. Вскоре Наташа познакомилась с его партнером в этом архиважном деле. И случилось это как раз перед ее поездкой в Ленинград. Поездкой, о которой она и не мечтала, несмотря на все перемены, начинавшиеся в России. Знала, что Курбатов не отпустит – испугается. И за нее и за себя.

Скорее она станет королевой Англии, чем снова увидит Россию.

И все же это случилось.

* * *
Темно-зеленый «Лендровер», который с такой неподражаемой лихостью Джейн вела по узким берлинским улочкам, был похож на те знаменитые виллисы, что полвека назад возили по покоренной немецкой столице победителей – русских, американцев, англичан. Сейчас в машине были двое – русский и англичанка, и они действительно были победителями. И дело было не в объединенной Германии – бог с ней, с Германией и всеми прочими странами, вместе взятыми.

В кафе на Александерплатц Кирилла узнали какие-то молодые немцы, видевшие его спектакль. Немцы говорили о том же, о чем говорили сейчас молодые люди в России – о свободе и переменах. Футболки с Горби продавались на каждом углу. Русские были в моде. Один из немцев сунул Маркову визитку с адресом какого-то клуба, где собирались актеры, музыканты и прочие творческие личности.

– Теперь будем знать, куда податься в случае нужды! – сказал Кирилл.

– Оставь, – сказала Джейн, – они наивные и скучные. Я люблю искусство, но я не выношу пустых разговоров о нем. К тому же сейчас все разговоры приобретают политический оттенок.

– Но это нормально в нынешних условиях! – заметил Марков, которому происходящее в Германии казалось удивительно мирным на фоне событий российской истории и не только ее – много ему довелось повидать бунтов и революций. – Вы, товарищ Болтон, говорите крайне несознательно!

– Я хорошо знаю этих людей, – усмехнулась Джейн, – вчера они протестовали против социализма, завтра начнут протестовать против засилья капитала – они не могут жить без протеста.

Кирилл покачал головой.

– Откуда, мадам, этот неприличный в вашем возрасте цинизм?

– Это профессиональное, – улыбнулась Джейн.

Они не возвращались в разговорах к той страшной ночи в Белградской крепости. Они шутили и пили вино. Они были свободны и счастливы. Распад труппы наметился вскоре после югославской поездки. И причиной распада был не Марков и его приключения в Белграде, которые, кстати, прошли мимо внимания госбезопасности. Сначала кто-то из труппы был уличен доблестными сотрудниками гэ-бэ в краткой, но все равно порочной связи с немкой, которая к тому же оказалась гражданкой ФРГ, тогда еще отделенной от ГДР и прочего соцлагаря высокой берлинской стеной – той, чьи куски теперь продавались в качестве сувениров предприимчивыми торговцами. А потом был еще целый ряд незначительных происшествий, которые положили конец гастролям, а вместе с ними и труппе. Ветер перемен сводил с ума.

К тому времени Кирилл не без помощи Джейн познакомился с одним из западных импресарио, затевавшим грандиозный международный проект. Маркову затея показалась немного сомнительной в художественном плане, но он согласился, решив, что это все же лучше, чем возвращаться сейчас на родину, где его никто не ждет. Ну, разве что Вадим… Джейн, как и сам Марков, не сомневалась, что Домовой его поймет и простит.

«Дезертирство» Кирилла за рубеж прошло без последствий. Советская пресса уже начала перестраиваться, и теперь побег выглядел не как измена родине, а лишнее свидетельство неспособности этой родины удержать лучшие свои – передовые, так сказать, кадры.

Имя Маркова на афишах соседствовало с именами французских, немецких и еще бог знает каких актеров. Труппа была интернациональной. Ее успех оказался неожиданным даже для самого Маркова, которого модные европейские концепции шокировали не меньше, чем совсем недавно советских критиков-ортодоксов шокировал его модернистский «Гамлет». В Берлине же они застряли, судя по всему, надолго – обстановка была самая благоприятная, и в спектакль были внесены кое-какие изменения на злобу дня. Кирилл успел уже получить несколько новых предложений, в том числе, от одного из французских кинопродюсеров, однако решил коней на переправе не менять.

– Нет. Принцем Датским мне, увы, не быть! – строка Элиота, подвернувшаяся случайно, но так к месту, вертелась у него постоянно в голове.

Призраку Гамлета суждено было исчезнуть из его репертуара надолго. Может быть, это было и к лучшему. Марков и так вынужден был существовать одновременно в двух ипостасях. Кроме того, в нем проснулось тщеславие, без которого, как уверял коллега Юрий, и актер – не актер. Хотелось дальнейшего развития, других ролей.

– Хотя, если подумать, мне жутко повезло, – объяснял он Джейн. – Для стольких актеров сыграть Гамлета – недостижимая мечта! А я получил ее с ходу, как подарок.

– Или как компенсацию! – сказала Джейн.

Ей был приятен успех любимого. И очень хотелось привезти его в Британию. Русский актер! Русский диссидент – это, конечно, звучит гордо, но сейчас их много расплодится – диссидентов. А вот русский актер – совсем другое дело. Это как титул – на все времена. Только титулы бывают покупные, как у Ротшильда, в то время как актерское звание не продается и не покупается ни за какие деньги.

Как и настоящая любовь.

К вечеру они возвращались в маленькую уютную гостиницу на окраине западного Берлина. Хорошо побыть хотя бы вечером на своей планете – где только двое и за дверями не слышно ничьих шагов, потому что здесь ложатся чертовски рано. Он наслаждался этим отдыхом, даже Невский перестал его тревожить, словно тоже решил дать другу небольшой отпуск. Что там с ним сейчас?! Марков беспокоился тем сильнее, чем дольше длилось их расставание. Стоило закрыть глаза, и перед внутренним взором вставало обветренное возмужалое лицо Евгения.

А еще британские просторы. Как он мог сказать Джейн, что его тянет, неудержимо тянет на ее родину, что она уже стала для него вторым домом, как стала домом для Невского. Но та, «его», Британия для нее недосягаема, потому что лежит по ту сторону времени. Он столько раз думал об этом и не находил решения.

– Ты помнишь Николаса Никльби? В какой-то момент он становится актером, совершенно случайно. Я похож на него – жизнь бросает меня то в одну сторону, то в другую и конца края этому не видно.

Джейн наморщила лоб, припоминая имя.

– Чарльз Диккенс, – сказал он. – Ваш великий романист.

– Я помню! – улыбнулась она. – Однако, похоже, что в вашей стране он теперь популярнее, чем у себя на родине.

– Это из-за переводов, – объяснил Кирилл. – Просто современный перевод ближе русскому читателю, чем англичанину архаичный слог оригинала.

– Мне кажется, дело не только в этом, – сказала Джейн. – Видишь ли, нужно обладать особым менталитетом, чтобы продолжать воспринимать все эти истории всерьез, после всего, что творилось и продолжает твориться в мире. Менталитетом немного наивным…

– Да, – вздохнул Кирилл, – я сразу понял, что это не комплимент!

– Извини! – улыбнулась Джейн. – Мне очень нравятся твои соотечественники, но, вот увидишь, эти годы тотального контроля рано или поздно им аукнутся…

– Знаешь, если хотя бы половина того, что пишут в газетах – правда, – Кирилл покачал головой, – то уже аукаются!

– Не слишком верь газетам, это еще одна забавная черта у русских. Вы все еще не поняли, что написать и напечатать можно все что угодно.

– Что-то ты раскритиковалась, милая! – удивился Кирилл.

– Просто мне страшно, Кирилл! – сказала она. – Мне кажется, что мир начинает разрушаться, и если бы речь шла только о коммунистическом строе, сам понимаешь, я бы не очень переживала. Но происходит что-то гораздо более серьезное!

Да, Кирилл тоже часто вспоминал слова маршала. Пророчество, мрачнее которого, как ему казалось, он не слышал ни в одном из своих миров. Одно из тех пророчеств, которые лучше не знать, потому что как предотвратить их исполнение все равно неизвестно, и приходится мучиться в ожидании неотвратимого.

Джейн до сих пор порывалась вернуться в Югославию и выяснить все до конца. Кирилл признавал, что это логично, но не очень разумно.

– Нонсенс! – восклицала Джейн, и ее тень на стене превращалась в суетливую птицу. – Что логично, то и разумно!

– Ничего подобного! – мотал головой Кирилл. – Это совершенно разные вещи! Это было бы логично, учитывая имеющиеся у нас факты, а точнее – нехватку фактов. Но, исходя из наших возможностей, или лучше сказать, при отсутствии оных – совершенно неразумно!

– Ты меня совсем запутал! – жаловалась она. – Скажи проще, что испугался призраков!

– Я не трус! – сказал на это Кирилл, не желавший в такой вечер ни о чем на свете говорить серьезно. – Но я боюсь! Кроме того, что мы можем сделать – разрушить крепость до основания в поисках потайных ходов и залов?!

Встреча с Тито не только не принесла Джейн никаких дивидендов в плане карьеры, но и поставила на этой карьере крест. С какой бы любовью сэр Арчибальд ни относился к Джейн Болтон, поверить в то, что она рассказала, не мог, хотя самое невероятное – ночную погоню и то, что она увидела на лестнице в крепости, – в докладе не было упомянуто.

– Рациональное мышление, – говорил он, поднимая палец, – вот главное, чем должен обладать агент!

Он был склонен считать, что во всем виноват стресс, пережитый Джейн во время недолгого пленения советскими контрразведчиками. Винил себя за то, что поручил ей это дело, вместо того, чтобы отправить загорать на Бермуды, и не обращал никакого внимания на показания другого свидетеля – Кирилла Маркова.

Столкнувшись с полным непониманием начальства, Джейн предпочла оставить разведку. Арчибальд не пытался удерживать ее на службе. Это немного задело ее самолюбие, но его можно было понять. В истории с Тито он возлагал на Джейн определенные надежды, однако ее поездка их не оправдала. Больше никаких сообщений от покойного маршала не поступало, и опытный разведчик пришел к выводу, что Джейн с Марковым стали пешками в непонятной игре, в которую кто-то пытается втянуть его ведомство.

Он делился теперь с ней минимумом информации, но Джейн знала, что разведку лихорадит. После падения Берлинской стены и начала реформ в России множество специалистов оказались не у дел, империя, против которой они воевали, уже практически исчезла с карты мира, и процесс этот был необратим. Ситуация была смутной, МИ-6, как и МИ-5 – служба контрразведки были в таком состоянии, которое сэр Арчибальд охарактеризовал как кризис жанра.

– Ты, моя девочка, вовремя ушла, – сказал сэр Арчибальд в одной из приватных бесед, – очень вовремя.

Джейн с юмором рассказывала о своих спорах с начальством. Несмотря на то, что ее дороги с разведкой разошлись, шутки у них с Кириллом еще долго вертелись вокруг ее профессии.

– Отстукивала шифровку в центр? – спрашивал он, когда она возвращалась из ванной. – Смотри, не обесточь отель!

Джейн однажды поведала ему старый анекдот из истории спецслужб. Одна храбрая английская агентша едва не влипла в одной из азиатских стран, подключив приемник к сети отеля. После этого свет вырубился по всему зданию, и ей пришлось срочно передислоцироваться.

Шутки шутками, но ситуация казалась Кириллу двусмысленной.

Они сами так и не пришли к консенсусу – (еще одно модное слово!) относительно случившегося в Белграде. Марков на следующий день после их встречи с маршалом или кем-то, кто выдавал себя за маршала, посетил Белградскую крепость. Джейн не могла пойти с ним – они и так сильно рисковали накануне. Как он и думал, никаких подтверждений тому, что они увидели, в крепости не оказалось.

Кирилл спустился по лестнице к воде, прошел вдоль стены, пытаясь обнаружить следы потайного хода.Ничего!

– Думаю, они вполне могли нас одурманить! – она снова и снова возвращалась к этой теме.

– Кто?

– Те, кто вызвал меня в Белград.

Джейн злило нежелание Кирилла согласиться с ее выводами насчет подмешанных в пиво наркотиков. Это была защитная реакция. Ведь стоило лишь допустить, что все, ими увиденное, было реально…

И тогда придется признать, что она очень многого не знает об этом мире, как и большинство его обитателей. А признавать этого не хотелось. Слишком страшно!

– Одинаковых галлюцинаций не бывает! – продолжал настаивать Марков.

– Может, это была не галлюцинация, а гипноз, например. Даже в Советском Союзе признавали существование психических феноменов. А гипноз вполне может быть массовым…

Кирилл с сомнением покачал головой. Настаивать, однако, не стал.

– Не бойся! Сон это или явь, но я тебя никому не отдам.

– Я знаю, – сказала она. – Но я боюсь, Кирилл. Боюсь, что ты окажешься прав! Что мы видели Тито, что за нами гнались какие-то твари! Мы ведь даже рассказать никому не можем!

Ее рука, державшая сигарету, слегка задрожала.

– Пожалуй, это был самый крупный провал в моей карьере. Но я не жалуюсь! Тем лучше!

Кирилл понял, что последняя фраза относилась к нему, и взял ее за руку. Они уже давно научились понимать друг друга с полуслова – искусство знакомое влюбленным.

– Когда вечер торопится выйти на улицы… – пробормотал он, возвращаясь от воспоминаний о Белграде в Берлин, в день сегодняшний.

Они сидели в маленькой комнате, освещенной свечами. С электричеством в гостинице все было в порядке, но им обоим нравилась атмосфера безвременья, которая возникала, стоило выключить свет. Только иногда с улицы, из-за высокой ограды и деревьев, доносился автомобильный гудок, напоминая о том, что все это только иллюзия.

На стене за спиной Джейн темнел маленький бронзовый барельеф с задумчивым Христом. Как и Христос, Джейн была задумчива, она смотрела на Кирилла, картинно склонив голову на плечо. При свечах ее локоны казались медными.

Сумерки – нежное тихое слово. Слово для двоих, не для шумной компании. Кириллу нравилось и английское мягкое и доверительное «twilight». Сейчас он ощущал себя гражданином мира. Пожалуй, в прежние времена такой космополитизм ему бы дорого обошелся.

Однажды, сразу после того, как они перебрались в эту гостиницу, он проснулся ночью, и ему показалось… Виновата в этом была усталость и, наверное, вино, которое они хлестали со студенческим задором, празднуя приезд в Германию. Показалось, что он снова там. Обстановка комнаты, плохо различимая во мраке, могла принадлежать какому угодно времени. И главное – Джейн не было рядом. Марков вздохнул с облегчением, когда она вошла и юркнула к нему под одеяло. С облегчением и в то же время разочарованно.

Джейн задумчиво вздохнула и перевела разговор на другую тему.

– Знаешь, я видела однажды очень странный фокус, – сказала она. – Его показывал европеец, такой худой и смуглый, что его можно было принять за египтянина. Кажется, он жил там очень давно, возможно и родился. У нас не было ничего об этом человеке, да он и был никто. Просто бродяга. Экзотическая личность. Сказки тысячи и одной ночи. Так вот, он умел проделывать одну вещь, которую я до сих пор не могу себе объяснить. Я спрашивала у наших спецов, но они сказали, что это был всего лишь гипноз.

– Так что же делал этот замечательный бродяга? – поинтересовался Марков.

– В помещении горела только одна масляная лампа – для колорита, наверное, а может это была какая-то особенная лампа, – глаза Джейн вспыхнули, словно она и сейчас видела перед собой бродягу-европейца и вдыхала аромат неочищенного масла. – Тени на белой стене выходили четкие – в них было все дело. Он ловко делал фигуры из пальцев, знаешь, детская забава – уточка, верблюд, заяц. Не помню, что он показывал, да это и неважно. Главное было в конце – он сделал из пальцев фигурку чертика. Я так не умею, – она неловко покрутила пальцами. – А потом он шепнул несколько странных слов – какая-то непонятная абракадабра. И знаешь, тень на стене еще висела около минуты после того, как он убрал пальцы! Она кланялась нам – зрителям, а мы смотрели на нее, остолбенев, как будто и в самом деле увидели черта. А потом тень начала таять и, наконец, исчезла совсем.

Кирилл поднял брови.

– Есть многое на свете, друг Гораций, что и не снилось нашим мудрецам… – сказал он, а память услужливо подсказывала современное продолжение фразы: «даже под большим кайфом!»

Такое уж время, такие люди – все высмеют, никакого почтения даже к классикам.

Глава четвертая АЛЬБИНА ШВЕЦОВА ТЕРЯЕТ МУЖА, НО ОБРЕТАЕТ СЕМЬЮ

Альбине несказанно повезло. Объемы заказов на предприятии сокращались, вероятно, поэтому ей удалось получить полный отпуск в июне – самом востребованном в этом смысле месяце. Альбина стала собираться в поездку. Письма от Олега приходили все реже, становясь раз от разу лаконичнее и злее. Шли они с огромным опозданием, и Альбина представить себе боялась, до какой степени отчаяния может он дойти. Потому и торопилась – увидеть, поддержать. Дети уже отдыхали на детсадовской даче, на Карельском перешейке, и она могла за них не беспокоиться.

Она пыталась представить себе эту встречу. Интересно, как Олег теперь выглядит?! Фотографий он, само собой, не присылал.

Волокла с собой целый чемодан гостинцев, на которые ушли все ее сбережения. Все драгоценности она давно продала почти за полцены – не было у Альбины никого, кто мог бы помочь в этом вопросе, а довериться Славику или кому-то из бывших приятелей мужа – скорее всего, означало остаться и без денег, и без драгоценностей. И с квартирантами не все было ладно. Арсен встречал ее радушной улыбкой, но деньги каждый раз приходилось едва ли не выцарапывать. Ссылался на трудности и кормил обещаниями. Альбина попыталась разыскать Славика, в конце концов, это ведь он договаривался с этими людьми.

Мелкий аферист, как она его про себя окрестила, был вечно занят и на нее времени не находил. Почему ей не везет даже в таких мелочах? Впору было заподозрить Александра Акентьева в сотрудничестве с потусторонними силами.

На платформе со своими огромными чемоданами Альбина почувствовала себя особенно одинокой. На носильщика решила не тратиться – сама дотащит. Сил, слава богу, хватает. Потом некто в длинном пальто совсем не по сезону (было тепло, и человек то ли решил покрасоваться, то ли просто не имел ничего более подходящего) поплелся за Альбиной, бросая на нее влюбленные взгляды. Он был похож на поэта – взъерошенный и нервно озирающийся. Наконец, осмелев, предложил помочь с чемоданами. Она согласилась.

В вагоне с ними ехали какие-то солдаты. Глядя на их форму, Альбина испытывала безотчетное беспокойство. Наверное, из-за воспоминаний об отце. Беспокойство усилилось по мере того, как поезд приближался к месту назначения. Она все думала об Олеге, как они встретятся, на сердце скребли кошки. Несколько разбавляла тревогу трепотня взъерошенного попутчика, который стал своеобразным буфером между ней и остальными пассажирами в плацкартном вагоне. Предполагаемый поэт оказался журналистом.

Судьба и воля редакции влекла его в места не столь отдаленные – делать репортаж о судьбах заключенных. По пути он обогатил ее познания насчет жизни в зоне, пояснив, правда, что сам о ней только читал. Его поездка как раз и была предпринята с целью узнать, что из прочитанного правда, а что – нет. Стихи, впрочем, писал тоже. Прочел парочку Альбине, явно надеясь произвести впечатление. Стихи были плохие, но она ему об этом не стала говорить. Все равно бы не поверил.

А остальные попутчики шуршали газетами, вокруг шли какие-то споры. Вагон – маленькая модель общества и, глядя на эту модель, Альбина сделала один вывод: общество это ей совсем не по душе. Какими мелкими и отвлеченными казались все эти разговоры! У людей совсем-совсем нет проблем, если они могут так серьезно спорить о вещах, отстоящих от них по времени и пространству, о вещах, к которым они не имеют абсолютно никакого отношения. С другой стороны, она завидовала всем им – очевидно, что у них все хорошо, все живы, и никто не сидит за решеткой.

Сама Альбина читала Чейза. Сейчас она могла воспринимать только бездумные детективы и была рада, что догадалась купить сборник на вокзале. Книга помогала отгородиться от проблем соседей по купе, а главное, от мыслей – что ждет ее по прибытии. Журналист сошел раньше, чем она. Цели были у них схожи, а вот пункты назначения – разные. Много в России лагерей, и в гости к Олегу Альбина прибыла уже без своего говорливого попутчика.

Поселок при зоне выглядел именно так, как она его и представляла. Убого. Даже техника здесь была другая – попадались древние грузовики едва ли не довоенного выпуска.

«Да, это не Рио-де-Жанейро», – сказала себе Альбина.

Закуток в хлипком бараке пришлось делить с простоватой женщиной, судя по говору – откуда-то из южных провинций. Анна Степановна, тоже приехавшая сюда проведать мужа, сменила говорливого журналиста в качестве проводника по рукотворному аду, которым вскоре стала казаться Альбине и эта зона, и все, что имело к ней отношение. Только вот познания этой женщины были далеко не теоретическими и оттого куда более ценными.

– Альбина, Альбина… – повторяла она ее имя, словно примеряя его на себя. – Это по-каковски же?

Альбина очень надеялась, что здесь найдется компания получше, чем эта странная женщина, но вскоре поняла, что как раз опытная Анна Степановна при всей ее неугомонности и прямолинейности является наиболее подходящей для нее соседкой. Разве лучше было бы оказаться в компании такой же, как она сама растерянной, ничего не понимающей в здешних порядках городской дамочки?

Муж Анны Степановны жил по тому самому «золотому» правилу – украл, выпил, в тюрьму. Перечень «страшных преступлений»: от нанесения телесных повреждений средней тяжести до попытки незаконного проникновения. Обо всем этом Анна Степановна рассказывала с какой-то бесхитростной простотой. Ей и в голову не приходило развестись с мужем. Поездки в зону были для нее чем-то вроде курортного отдыха. Другой жизни эта женщина и не представляла. По сути, она пребывала в таком же заключении, как и ее супруг, но объяснять ей это было бы бесполезно.

В поселке ее хорошо знали, здоровались с ней. Анна Степановна как-то поразительно легко находила общий язык с любым встречным, неважно – из зэков или охраны. И она же, Анна Степановна, сообщила Альбине первые дурные вести. Правда, сообщение это в основном состояло из жалостливых вздохов и не менее жалостливых взглядов, которые выводили Альбину из себя. Объяснить что-либо человеческим языком Анна Степановна отказалась, но по всему выходило, что Олег в лагерном сообществе занимал далеко не самое почетное место.

Это расходилось с тем, что Альбина успела выяснить у лагерного начальства, но ничего удивительного здесь не было. У вертухаев, как называла Анна Степановна всю лагерную охрану вместе с начальством, свои критерии, у заключенных – свои. К примеру тот, который сотрудничает с этим начальством – активист, для остальных зэков становится отверженным.

Альбина не могла дождаться встречи. Ей почему-то казалось, что свидание ей должны предоставить немедленно, стоит только приехать. Оказалось, что все не так просто. Благодаря зануде-журналисту она уже знала, что начальника зоны называют «батей» – и нужно сначала поговорить с ним.

«Может, имя Марлена Вихорева ему что-нибудь скажет», – мелькнула надежда, странная, в общем-то, но чем черт не шутит! Никогда до сих пор Альбине не приходило в голову воспользоваться репутацией отца в собственных целях, но жизнь всему научит. Она обнадеживала себя, забыв даже, что «кум» по определению относится к другому ведомству. Да и пробиться к нему с наскоку не удалось.

Альбина видела издалека, как толстый, на кубышку похожий, человечек забрался в служебный уазик и отбыл в неизвестном направлении. Вместо «бати» ей пришлось разговаривать с каким-то лейтенантом. Молодой и чернявый, он выглядел, как человек, которому очень сильно помешали. Альбина, всеми силами настраивавшая себя на уверенный тон, забыла об этом тоне, едва переступила порог его кабинета. Лейтенант, не представившись, сообщил, что ей очень повезло, раз она вообще застала его на месте. Вскоре Альбине суждено было понять, что он не преувеличивал. Лагерное начальство, как и любая бюрократия, было неуловимо. И здесь оно умудрялось куда-то выезжать, проводить какие-то заседания и ревизии вне лагеря. Белок, наверное, в лесу пересчитывали.

Когда, не удовлетворившись одним этим везением, Альбина стала расспрашивать об Олеге, лейтенант посмотрел на нее с жалостью, как на юродивую.

– Послушайте, – сказал он. – Вы хотя бы представляете, сколько здесь человек содержится?! Я о вашем муже слышу впервые, а вас интересует его здоровье! Я похож на фельдшера?!

Потом он долго просматривал ее документы, словно предполагая, что под личиной жены арестанта может скрываться американская шпионка. О свидании в тот день пришлось забыть. Зато в первый же вечер Альбине удалось передать посылку мужу за мзду в виде дефицитных сигарет. Анна Степановна выговаривала ей за расточительность: «Кончатся твои сигареты, чем будешь расплачиваться?» А Альбина отказывать не умела – вскоре к ней потянулись обитатели соседних бараков, живо почувствовавшие в ней легкую добычу.

С продуктами было тяжело даже в столицах, не говоря уже об этой богом забытой дыре. Однако, несмотря на «кооператорское» прошлое, торговаться Альбина не научилась. Пришлось новой знакомой встать на защиту ее интересов. Но в том, что касалось свидания, помочь Альбине Анна Степановна не могла. Только смотрела на нее странно, стоило ей начать говорить об Олеге. Словно узнала что-то очень плохое. В конце концов, Альбина начала бояться этого свидания, которое постоянно откладывалось лагерными самодурами. Но сидеть и терзаться страхами – последнее дело. В конце концов, даже здесь наверняка можно было найти какую-нибудь несложную работу. Анна Степановна, услышав об этом, широко всплеснула руками, словно собиралась куда-то поплыть.

– Устроиться при лагере, конечно, можно. Вон посудомойка у них беременная ходит – пойди, поговори. Только не знаю, стоит ли?

И объяснила, видя ее недоуменное лицо:

– Это ж лагерь, мужики-кобели! Лапать будут, а там сорвешься, у тебя вон на лице написано все…

Несмотря на это предупреждение, Альбина решила попытаться. Тратить сэкономленные с таким трудом деньги на продукты и подачки лагерной охране и ничего при этом не зарабатывать было роскошью, непростительной в ее положении. Уже знакомый лейтенант выслушал ее просьбу, и взгляд его сразу изменился на тот особенный, мужской, который Альбина хорошо знала. Предложение поступить посудомойкой заметно снизило статус Альбины в его глазах. Впрочем, он заверил ее, что никаких проблем с мужским контингентом у нее не будет. Лично поручился за ее безопасность, очевидно, полагая, что благосклонностью новой работницы будет пользоваться единолично.

Уже на следующий вечер зашел навестить. Альбине сначала показалось, что он принес вести о муже, поэтому она не выставила лейтенанта за дверь. А лейтенант был незатейлив – никаких признаний в любви и полевых цветов. Он и так не сомневался, что получит все, что хочет. Кто она такая, в конце-то концов?!

Альбина, наконец, все поняла и испугалась. Испугалась не столько за себя, сколько за Олега, на котором вертухай мог потом отыграться за отказ. Тут на счастье вошла без стука Анна Степановна и, мигом сориентировавшись в обстановке, поспешила на помощь растерянной Швецовой.

– Зачем пришел?! – спрашивала она, встав между ним и Альбиной и защищая ее с такой материн-ской уверенностью, что наглый лейтенант смешался, видимо, решив, что они и правда состоят в каком-то родстве. А это давало Анне Степановне определенные права. Не говоря уже об ее собственном стаже поездок в зону.

В общем, лейтенант стушевался, а Анна Степановна продолжала теснить его к дверям.

– Я, вообще-то, насчет свидания пришел сказать! – сообщил он с порога, глядя на Альбину через плечо защитницы. – Будет вам свидание, готовьтесь!

И она услышала, как он недобро хохотнул на крыльце.

– Сволочь! – прошептала Альбина, стиснув кулаки.

– Ну, ну, успокойся, – пробормотала Анна Степановна, не глядя на нее. – Давай лучше почифирим.

Марлен Вихорев в шутку называл чифирем крепкий чай, который Альбина имела обыкновение заваривать во время сдачи экзаменов. Анна Степановна предложила ей попробовать настоящий чифирь. Особый колорит напитку придавала железная кружка, в которой он был заварен. Японские мастера, как известно, подбирали узоры чайных чашек по строгим канонам, орнамент должен был соответствовать орнаменту на стенах чайной комнаты, иначе удовольствие от чайной церемонии равнялось нулю. Чтобы почувствовать чифирь, его следовало пить именно из такой кружки, в поганом бараке. Впрочем, Альбина никакого удовольствия все равно не получила. Обжигая пальцы, она робко попробовала темную жидкость и почти сразу, поблагодарив, вернула хозяйке. Анна Степановна усмехнулась, и допила, слегка только морщась.

– Вот так они и развлекаются там, сердешные! – сказала она.

Теоретически Олега должны были выпустить на свидание в барак, но лагерное начальство почему-то решило, что первая встреча должна произойти на территории лагеря, в специальной комнате с простым столом и парой скамеек. Как потом выяснилось, на то были причины. Альбине, переступившей порог этой комнаты, показалось, что теперь и она сама угодила в заключение, неизвестно за какие грехи.

В первое мгновение она его не узнала. Олег осунулся, подурнел настолько, что не был похож на себя прежнего. Альбина едва сдержала крик. Он сел напротив, мрачно глядя на нее.

– Здравствуй, – не сказала, а выдавила она, проглотив комок в горле.

Молчание было тягостным. Олег дышал шумно, словно только что пробежал небольшой кросс. И никакой радости не отражалось на его лице. Он был плохо выбрит, и Альбина даже на расстоянии явно ощутила несвежий запах изо рта. Похоже, Швецова совершенно не волновало, как он будет выглядеть при встрече с женой. Это читалось и в его взгляде. Казалось, он даже раздражен ее приездом. Альбина ничего не понимала.

Они должны были обнимать друг друга, шептать ласковые слова, целовать. Но этот человек был чужим. Он даже держался как-то по-другому. Прежний Олег Швецов всегда несколько простодушно расправлял плечи – мол, смотрите, каков я! Демонстрировал фигуру, приводившую в восхищение молодых девчонок. И Альбина ревновала его, иногда в шутку, иногда всерьез.

Человек, которого она видела сейчас, никакой ревности вызвать не мог, только жалость.

Это был не ее любимый. Его подменили. Олег сидел, склонив голову, иногда пытался выпрямиться, но снова прятал голову в плечи. Словно боролся с самим собой, и это выглядело страшно.

– Не нужно было приезжать! – наконец, сказал он зло. – Я же не просил!

Альбина нервно комкала подол платья. Щеки ее пылали от обиды и гнева.

– Что с детьми? – спросил он, закуривая.

Курил он тоже как-то иначе, чем раньше. Затягивался жадно, словно это была последняя сигарета в его жизни. Учитывая дефицит сигарет даже на воле, его можно было понять, но этот штрих дополнял общую жуткую картину.

– Все хорошо, – сказала Альбина. – Они в лагере сейчас…

Она так много хотела ему рассказать. О том, как они устроились на новой квартире, о том, что она не сдается. У нее в запасе была, как у Шехерезады, тысяча историй: о переезде, о детях, о Славике и армянах. Но внезапно она поняла, что ни одна из этих историй его не интересует. Он теперь принадлежал к какому-то другому миру. Здесь, за колючей проволокой, людей действительно перевоспитывали, только не в том смысле, в котором это слово обычно употребляют.

– Вот, – она стала рыться в сумочке, вытащила снимки малышей на детской площадке.

Последнее магическое средство.

– Как там он? – спросил вдруг Олег, сигарета уже догорела – табак в эпоху перемен стал заметно ниже качеством. Он прикурил другую от окурка.

Средство не подействовало, фотографии остались не востребованы. Олег скользнул по ним взглядом и даже не пытался изобразить заинтересованность – бросил на стол.

– Кто? – не поняла Альбина.

– Александр, – сказал Олег.

Альбина подумала, что он, вероятно, до сих пор надеется, что Переплет вытащит его.

– С ним все в порядке, – сказала она. – Мы давно не общались.

Олег вытер губы.

– Да почему же? – спросил он с гадливой улыбкой. – Не стесняйтесь!

– Подожди, подожди, подожди! – повторяла она, как заклинание. – Я не понимаю ничего. Что ты хочешь сказать, Олег? Милый…

– Тебе не понятно?! А я ведь давно все понял! – выкрикнул он вдруг истерично. – Все было нарочно подстроено, чтобы меня убрать! Все я теперь про тебя, сучка, понял! Лучше бы вы меня убили, сволочи! Ты и твой Саша!

Альбина опешила. До сих пор ее раздражала почти анекдотичная слепота мужа в том, что касалось Переплета. Теперь же, задним числом, он либо прозрел, либо все обдумал на досуге и сделал категоричные выводы, столь же нелепые, сколь нелепым было его благодушие тогда, раньше.

– Дай-ка! – он вдруг выхватил ее сумочку и одним движением вытряхнул ее на стол.

Фотографии слетели на пол. Альбина вскрикнула.

– Что ты делаешь?!

В дверь постучали и, не дожидаясь ответа, открыли. Похоже, вертухаи стояли там, в коридоре, дожидаясь развития событий. Олег выхватил из рассыпавшихся по столу вещей маникюрные ножницы и со звериным воплем принялся полосовать свои руки – вдоль вен.

Его вытащили из комнаты, матерясь и колотя за кровь, которая забрызгала форму. Олег продолжал реветь и в коридоре:

– Ненавижу, ненавижу!

– Заткнись! – рявкнул кто-то из вохровцев. – Посмотрим, как ты в карцере покричишь!

Альбина не стала забирать вещи, их принесли в барак спустя полчаса. Удивительно, но она смогла сама добраться до него. В бараке Альбина бросилась на кровать, не раздеваясь, и долго плакала, подвывая по-волчьи и кусая подушку. Анна Степановна бродила рядом, звенела посудой. Боялась, что Альбина наложит на себя руки.

– Да все ничего, – говорила она тихо, не зная еще, что именно произошло. – Если обижают его, то ведь выйдет и снова может стать мужиком. По-разному, конечно, бывает.

Альбина смутно догадывалась, о чем идет речь, но ей не хотелось думать ни о каких мерзостях. Пришел охранник с ее вещами. Сообщил, что с Олегом все в порядке – в смысле, жив и лежит теперь в лазарете. Она кивнула, едва ли понимая, о чем он говорит. Остаток дня прошел для нее, как в тумане.

Вся встреча заняла меньше часа. Меньше часа, а вся жизнь снова перевернулась. Интересно, должен же быть у человека запас прочности, предел, за которым начинается безумие. И когда он наступит, ее предел? Может, это и будет для нее спасением. Иногда так тяжело, невыносимо тяжело быть нормальной.

Жизнь превратилась в череду бесконечных унижений, которые прежде она не могла себе представить и в горячечном бреду. И все, что оставалось светлого, не считая малышей, было связано со случайными и чужими людьми, вроде того журналиста, или Анны Степановны. А люди близкие, старые знакомые либо ушли навсегда из жизни, либо предавали и обманывали. И Олег сейчас казался ей настоящим предателем, чем-то даже хуже Акентьева. Ведь о Переплете она все уже давно знала, а Олег оставался последним человеком, на которого она могла надеяться. Теперь надеяться было не на кого, кроме самой себя.

Говорили, что есть какие-то старинные заговоры, отсекавшие одного человека от другого – намертво, наглухо, так, что даже и мысли не оставалось о том, о ком прежде думал ежеминутно. Сейчас Альбина ощущала себя пораженной таким заклятием – что-то оборвалось в ней сегодня.

«Может, ты и не любила его? – спрашивала она себя. – Иначе как могла отказаться так быстро, словно только ждала повода. Настоящего повода, чтобы оттолкнуть его».

Альбина то нервно собирала вещи, сбрасывая в чемодан все, что попадалось на глаза, включая вещи своей соседки по бараку или посуду, которая ей даром была не нужна. Потом приходила в себя, возвращала чужое, садилась думать. Анна Степановна молча заваривала чай. Приходил кто-то из зоны, спрашивал посудомойку. Анна Степановна ответила, что она больна, а на предложение прислать лагерного фельдшера ответила с полным на то основанием, что фельдшер пьяница, и она ему котенка бы больного не доверила, не то, что человека.

Альбина на самом деле чувствовала себя больной. В висках начинало гудеть, стоило ей только вспомнить эту встречу, безумные глаза Олега. И кровь, брызнувшую из его вены. Тошнота подступала к горлу. Альбина не выносила вида крови, Олег в прежнее время смеялся над этой ее чертой, называл белоручкой. Альбина напрочь отвергала каких-то свежеубитых кроликов с рынка, мысль о том, что ей придется разделывать животное, казалась просто невыносимой. Обычно за разделку брался с хирургической сноровкой сам Марлен Вихорев. Приговаривая при этом, что дочка правильно сделала, что не пошла по его стопам. Без внутреннего трепета Альбина могла разделывать только рыбу.

Пора было уезжать. В детсадовском лагере заканчивалась смена. Забрать детей она не успевала, пришлось отбивать телеграммы знакомым – всем, кого она могла вспомнить, включая бестолкового Славика. Альбина не опасалась, что за близнецами приедут десятки человек – это было бы слишком фантастично, особенно учитывая ее невезучесть. Дай бог, если хотя бы кто-нибудь откликнется. Так и оказалось – из всех знакомых ответила только Ленка Геворская.

Ленка выразила согласие экономным «ок». Что такое «ок» Альбина не сразу поняла, но потом сообразила – «о’кей». О’кей – значит, за близнецов можно было не беспокоиться.

Анна Степановна провожала ее до вагона, перекрестила на прощание. Обратный путь показался короче – тяжелые мысли не оставляли ее. Если бы не соседи, Альбина забывала бы и о еде. За окном мелькали рощи, поля, города. В обычных обстоятельствах Альбина постаралась бы воспользоваться каждой остановкой, чтобы размять ноги, ухватить хотя бы кусочек впечатлений от этой поездки. Но сейчас она чувствовала себя опустошенной до крайности и только мысль, что скоро она снова увидит своих малышей, поддерживала в ней силы.

Ленка, которой она бросилась звонить с вокзала, сообщила крайне довольным голосом, что сумела пристроить ребят к «очаровательной паре» – соседям по даче в Комарово.

– Подожди! – попросила Альбина, которая не была морально готова к новым сюрпризам. – Они не у тебя? Какие еще соседи?

Она нахмурилась, считая в уме – поездка в Комарово за детьми означала лишние расходы на билет, а это сейчас было более чем некстати. Да и время лишнее уйдет. Времени же оставалось совсем немного – еще несколько дней, и постылая фабрика ждет ее в свои объятия.

– Ну, Альбиночка, – занудила Ленка, – у меня же работа, я только недельку отпуска выжала из своих гадов, а детям сейчас в городе делать нечего! А тебя Леня отвезет – он как раз к родителям собирается.

«Гадами» Ленка называла собственных работодателей. Очевидно, чисто советская привычка, потому что работу свою Геворская весьма ценила. Ей удалось зацепиться за теплое местечко в частной структуре и, понятное дело, рисковать им она не собиралась ни в коем случае. Делать было нечего. Альбина заскочила к Арсену, и после получасовых споров сумела выбить почти половину суммы, которую армянин должен был за последний месяц. Хорошее начало.

Потом заехала к Ленке на работу, уточнить адрес ее комаровских соседей. Геворская за своим столом в офисе выглядела весьма внушительно. На вопрос об Олеге Альбина глубоко вздохнула. Она готовилась заранее к этому вопросу, готовилась ответить так, чтобы не заплакать, и ей это, в самом деле, удалось.

– Лучше не спрашивай! – просто попросила она.

Ленка пожала плечиками в глубоко декольтированном платье. Глядя на нее, Альбина почувствовала себя состарившейся, некрасивой и никому не нужной. Геворская, которой нельзя было отказать в догадливости, предложила воспользоваться одним из своих летних туалетов. Альбина отказалась – слава богу, собственный гардероб ей удалось уберечь от жадных лап государства. Вернувшись к себе, на Гранитную, она первым делом раскрыла все окна – застоявшийся воздух казался раскаленным, потом приняла душ и стала быстро собираться в дорогу. Вскоре Леня Геворский уже сигналил под ее окнами, сидя в своем «Москвиче».

Он пробормотал несколько комплиментов относительно ее туалета и распахнул дверцу машины. Альбина, однако, нарочно села сзади – не хотела, чтобы он смотрел на ее ноги. «Скоро стану настоящим синим чулком, – подумала она. – Ну и черт с вами! Как же тут не стать!» Стратегическая позиция на заднем сиденье имела еще одну выгодную сторону – Леонид мог трепаться, только видя лицо собеседника, а поскольку управлять машиной, глядя назад, довольно сложно, то вскоре он совсем замолчал, оставив ее наедине со своими раздумьями. Только изредка бросал в зеркало заднего вида обиженный взгляд.

Альбина заподозрила неладное, только когда машина оказалась рядом с местом назначения. Не может этого быть! Она решила, что ошиблась и еще раз заглянула в бумажку. Или Ленка все напутала?

– Нет! Черт бы вас всех побрал! – с чувством выругалась она. Леонид испуганно обернулся и едва не врезался в столб на повороте.

– Что случилось-то? – спросил он, выруливая на середину дороги.

– Ничего! – выдохнула Швецова.

Ей и в голову никогда не приходило, что однажды придется снова оказаться здесь. В этом проклятом доме. Доме Акентьевых. Заверив Леонида, что все в порядке, Альбина забрала из машины сумки и с замирающим сердцем открыла калитку.

Солнечный луч согревал песчаную дорожку. Вдоль дорожки росли какие-то красные цветы – много мелких цветов с мохнатой серединкой. Альбина не помнила их названия, и ей казалось, что раньше их не было. В остальном дом и сад не изменились. У самого дома она увидела одного из близняшек. Женя тащил по траве плюшевого медведя, едва ли не больше его ростом. Увидев мать, он застыл на месте, потом выпустил медвежью лапу и побежал к ней. Альбина, присев на корточки, со слезами на глазах ждала его.

– Мама приехала!

– Здравствуйте, Альбина! – сказала пожилая женщина, стоявшая на террасе и следившая за ними с улыбкой. – Я ведь вас с самого выпускного вечера не видела. А недавно перебирала ваши школьные фотографии – вы там все такие важные и забавные!

– Здравствуйте! – сказала Альбина, поднимаясь к ней по широкой лестнице.

Пили чай на веранде, откуда очень удобно можно было следить за близнецами, строившими в песочнице огромную крепость. На клеенчатой скатерти застыла яркая капля малинового варенья – прошлогоднего еще урожая. Примеряясь к ней, вилась над столом полосатая оса. Солнце просачивалось сквозь листву берез, осыпая сад тысячами веселых зайчиков. И где-то в этой листве повторяла одну и ту же задорную ноту певчая птица.

– Это зяблик поет, – сказала Акентьева. – Он всегда вечером так поет, если погода ясная. Возьмите, Альбина, печенье!

И потянулся разговор, неторопливый, какой бывает между давно знакомыми людьми.

Через полчаса, словно нарочно подгадав, из города приехал Акентьев-старший. За кустами шиповника, растущими вдоль забора, мелькнула крыша его блестящей машины, и еще не открылись ворота, как близнецы, побросав все игрушки, заковыляли на звук мотора, словно собачки Павлова, заслышавшие сигнал к кормежке.

«Когда же вы успели привыкнуть?» – поражалась Альбина. Она отодвинула чашку.

Режиссер выглядел озабоченным и слегка постаревшим. Он кивнул ей, как старой знакомой и, поднявшись на веранду, галантно поцеловал руку. Альбина инстинктивно подобралась, но сумела выдавить любезную улыбку.

За Владимиром Акентьевым, пыхтя, торопились ее малыши. Он поздоровался с каждым персонально и отдал на разграбление внушительный пакет, а потом, сполоснув руки в дребезжащем рукомойнике во дворе, присоединился к чаепитию. Вся эта домашняя непринужденная атмосфера напоминала Альбине ее собственное детство. Наверное, поэтому она не решалась встать и уйти. Хотелось хотя бы недолго побыть в маленьком раю, из которого она была изгнана навсегда. Она не могла забыть, что эта семья – семья Переплета. Но злиться на его родителей не могла. Не было сил на злость.

– Ну, зачем вы так тратитесь? – она кивнула в сторону детей, вытаскивающих из пакета разноцветные коробки с игрушками. – У них все есть!

– Игрушек, Альбина Марленовна, никогда много не бывает! – сказал с грустной улыбкой режиссер. – Или вы сторонница спартанского воспитания?

– Нет, – сказала Альбина, – зачем же непременно такие крайности?

– Балуйте детей, как можно больше, примерно так выразился, знаете ли, Набоков, зеркало русской эмиграции, если использовать большевистскую терминологию. Вы не знаете, что их ждет дальше! Я готов под этим подписаться!

Альбина не видела Владимира Акентьева с того самого дня, когда он заскочил однажды при ней в мастерскую Наппельбаума. Он тогда еще ухаживать пытался! Сын за отца не в ответе. А отец за сына? По идее, да – должен быть в ответе. Но что-то в глазах режиссера заставило ее придержать все слова, которые почти готовы были сорваться у нее с языка.

Где она видела этот взгляд? Неужели в собственном зеркале?

– Да, Альбиночка, вы, наверное, не в курсе, что у нас произошло? – спросил Акентьев.

– Нет! – пробормотала она. – А что произошло и где Саша?

Мысль о том, что с Переплетом могло тоже что-то случиться, должна была ее радовать – столько проклятий послала она на его голову за это время, что если бы хотя бы сотая их часть обладала силой, то конец Акентьева был бы поистине ужасен. Однако радости почему-то она не испытала. Напротив, сердце сжалось в тоске. Может быть, потому что он оставался одним из немногих старых знакомых, а она теряла этих знакомых слишком часто.

Мадам Акентьева всхлипнула, и Альбина видела, что она изо всех сил сдерживает слезы.

Акентьев-старший взял жену за руку и объяснил притихшей гостье, что швейцарская поездка Дины Акентьевой закончилась трагедией.

– Они поплыли на яхте. Женевское озеро. Очень красивое, – говорил он. – Что-то случилось, яхта загорелась. Были свидетели. Говорят, вспыхнула сразу, как спичка. Даже здесь, в России, в новостях об этом говорили.

– Я не видела! – сказала Альбина. – Какой ужас! И они… погибли?!

– Да… Дину нашли, – продолжал рассказывать режиссер. – И опознали. А вот Ксюшу – нет. Но шансов выжить у нее не было никаких. Огонь, вода.

– Бедный Саша! – прошептала Альбина.

– Он сейчас в Сибири! – сказал Владимир Акентьев и пожал плечами, словно хотел что-то добавить, но передумал. – Почти сразу уехал. Похоже, знаете, на добровольную ссылку…

Акентьева, кажется, подала мужу невидимый знак, потому что тот торопливо свернул рассказ. За столом наступило напряженное молчание.

– Послушайте, Альбина, – Акентьева ласково прикоснулась к ее руке, – может быть, лучше будет Женечке с Сашей остаться у нас, хотя бы на месяц? Лето-то какое выдалось хорошее! В городе держать детей – просто грех. Да и вам будет попроще!.. Альбина работает на «Большевичке», – сообщила она режиссеру.

– Они, наверное, были рады заполучить вас! С вашим-то опытом! – кивнул Акентьев.

Альбина криво улыбнулась.

– Не совсем!

Не очень-то ей хотелось делиться своими проблемами. Но, с другой стороны, к чему скрывать?! Известие, что Альбина оказалась на положении ученицы, повергло Акентьевых в шок. Ей очень хотелось прибавить, что такому счастью она всецело обязана их сыну, но после того, как она узнала о швейцарской трагедии, не могла этого сделать.

– Послушайте, – говорил тем временем разволновавшийся хозяин дома, – так почему бы вам, не пойти к нам в театр? У нас как раз освободилось место художника по костюмам. Золотых гор я вам не обещаю, но ставка в любом случае повыше, чем на «Большевичке», к тому же работа творческая, интересные люди.

Альбина растерялась. Предложение было более чем соблазнительным – в ее теперешнем-то положении. Кроме того, эти люди нуждались в ней – узнав о смерти маленькой Ксюши, Альбина поняла, почему Акентьевы с таким вниманием отнеслись к ее детям.

Отказаться означало для нее вернуться на чертову фабрику, с полным отсутствием перспектив. Слово «карьера» на «Большевичке» в применении к рядовой работнице могло звучать только в качестве шутки. Неужели снова она будет выгадывать копейки, плакать от унижения по вечерам, отказывать себе и детям даже в ничтожных мелочах? Вернуться в нормальную жизнь из того унылого, сводящего с ума существования – вот что предлагал сейчас Владимир Акентьев.

– Вы это серьезно говорите? – уточнила зачем-то она.

– Альбина! – режиссер всплеснул руками. – По-вашему, я способен шутить, когда дело касается театра! Я похож на святотатца?!

Ощущая себя мухой, намертво запутавшейся в паутине, она кивнула. Выбора у нее особенного не было. Нет, можно было схватить детей в охапку и, наплевав на просьбы родителей Акентьева и вопли малышей, уехать в город. Но кто бы от этого выиграл?

Тем же вечером, устраиваясь в комнате для гостей, Альбина вспоминала Александра Акентьева, мысленно прощаясь с ним навсегда. Почему-то она была уверена, что больше не увидит его.

– Да, можете себе представить – должность в какой-то шарашкиной конторе при котлонадзоре! – сказал за ужином его отец.

– Котлонадзор?! – Альбина сразу представила себе огромный котел, за которым будет надзирать Александр. Апокалипсическая такая картинка.

Адское пламя, перепончатые крылья и алые языки чертей – подходящая компания для Александра.

Квартира Акентьевых на улице Рубинштейна казалась Альбине Швецовой почти что дворцом. Особенно после той конуры, в которой ей пришлось обитать на Гранитной. Переезд не занял много времени – почти вся мебель принадлежала хозяевам съемной квартиры, а имущество Альбины Вихоревой в основном осталось на ее собственной квартире в распоряжении Арсена и его семьи. Акентьев-старший посокрушался по поводу ее бесцеремонных квартиросъемщиков, которые традиционно задерживали плату, но, видя, что Альбина не желает их прогонять, тему больше не затрагивал. Слава богу, Альбина перестала зависеть от этих денег, хотя не забывала напоминать Арсену о его долге.

Она часто размышляла над тем, как странно распорядилась судьба. Может, и правда, было предначертано где-то на небесах, что жизнь ее окажется связанной с этой семьей. Что ж, то, что происходило сейчас, ей нравилось. Снова пошла белая полоса, без страхов и тревог.

У Акентьевых как обычно собирались гости. Разные люди, по большей части из театральной среды. Был, кстати, и тот драматург, что когда-то благословил Кирилла Маркова на дебют в роли Гамлета. О Маркове он ничего не мог сказать – потерял из виду и немного сердился за «предательство». В его речах, несмотря на весь либерализм, звучало старое «мы их растим, в люди выводим!».

– Расти нужно! – возражал Акентьев-старший. – Это совершенно нормальная ситуация. У нас, господа, просто еще остался комплекс неполноценности. Если выбрался за рубеж – значит, предатель!

Альбина справлялась о Кирилле у Вадима, с которым иногда говорила по телефону. Но Иволгину не любила звонить – в голосе Гертруды Яковлевны всегда слышалось что-то недоброе. Многое стало понятно, когда Домовой объяснил насчет ее планов – свести снова вместе его и Наташу. Гертруда Яковлевна мечтала о журавле в небе, то есть – в Англии. Здешние же барышни расценивались ею, как потенциальные конкурентки.

Могло показаться странным, что на этих творческих посиделках у Акентьевых речь ни разу не заходила о погибшей внучке, но на самом деле все соболезнования были уже высказаны, и никто не бередил душу хозяев. А вот двойняшки Альбины вызывали у художественной братии бурю эмоций, такими они были хорошенькими.

Говорили о театре и переменах в стране. Альбина слушала, изредка вставляла собственные замечания. Ее молчание интриговало, как и строгие костюмы, которые она теперь предпочитала. Брак, закончившийся фиаско, стал для нее приговором всему мужскому роду. Она перебирала в памяти собственные романы. Невский……Покончил с собой, не смог сказать несколько слов…Акентьев, который попользовался ею, а потом постарался использовать ее несчастье, чтобы повторить все заново. И Олег. И все они говорили о любви……И где же их любовь?! Да и что такое любовь?! Тайна, которую невозможно постичь?

Слава богу, дети есть. И это ее дети. Олега после его возвращения из зоны она твердо решила не подпускать к ним на пушечный выстрел. Поражаясь собственной твердости, она вычеркнула его из своей жизни. Вернее было бы сказать – он вычеркнул сам. Выбора у нее не было, вот что. Либо продолжать жить и воспитывать детей, либо идти ко дну вместе с ним. Превращаться в мученицу, которая живет с мужем и все терпит, она не собиралась.

И можно было сколько угодно слушать Огин-ского. Олег не любил классическую музыку. Тогда она прощала ему пролетарское невежество, но теперь, уже задним числом, чувствовала раздражение. И время, проведенное со Швецовым, было с ее стороны неоправданной жертвой.

А ею интересовались. С женским тщеславием она отмечала, что по-прежнему нравится мужчинам. Это было приятно, но еще приятнее оказалось ощущать себя независимой. Альбина чувствовала, что становится настоящим синим чулком. Синенький скромный чулочек.

Впрочем, здесь, в этой среде, ей было легко сохранять дистанцию с мужчинами. В театре она быстро прослыла злюкой, однако и это некоторые находили привлекательным. Так, один из поклонников, очевидно, задумав ее покорить, передавал каждое утро ей розы. Альбина даже не пыталась выяснить, кто это. Она давно была уже не глупая девочка и подобные игры вызывали у нее только раздражение.

– Лучше бы принес яд для тараканов! – сказала она, зная, что сарафанное радио непременно передаст это пожелание ее воздыхателю.

Тараканы, в самом деле, бегали по мастерской, несмотря на все усилия санитарной службы. Как ни удивительно, но этот загадочный поклонник выполнил задание и, по крайней мере, на время тараканы перестали докучать Альбине. Она уже знала, кто он такой – молодой человек из администрации театра. И думала уже дать ему еще какое-нибудь практическое задание. Но он переключился на актриску из числа молодых да ранних. Альбину подобная ветреность не огорчила, напротив, лишь укрепила ее скепсис в отношении мужского рода.

Синий чулок?! Она рассматривала себя в зеркало. Все-таки нет! Синий чулок должен выглядеть как Флоренция, как ее там… мама несчастного Евгения Невского – такая чучундра в очках. А она вон какая. Альбина рассматривала себя взеркало, искала следы возрастных изменений. Нет, она по-прежнему красива! Но не для всех вас, не для вас!

На Новый год кто-то из театральной бухгалтерии выпустил в советских еще традициях стенгазету, с дружескими шаржами на всех сотрудников. Альбину Вихореву художник изобразил в виде строгой надзирательницы с какими-то розгами в руках. Альбина посмеялась – ее это нисколько не задело. Да, мы такие! Бойтесь.

Акентьевы не вмешивались в ее личную жизнь ни словом, ни делом. Она была им за это благодарна – иначе ей пришлось бы уйти из этого дома. Они были славные, Акентьевы, и почему Александр вырос таким мерзавцем, Альбина не могла понять, да и не пыталась. Она давно решила, что лучше не стараться понять, почему случилось именно так, а не иначе. Пусть этим занимаются философы и богословы.

И об Олеге с Акентьевыми она почти никогда не говорила. Альбина старалась не вспоминать о своей поездке в зону к мужу, да и сама поездка казалась теперь кошмарным сном. Олег.… Он снился ей иногда. Улыбающийся, веселый или сердитый, но всегда такой, каким она помнила его по их прежней счастливой жизни.

Только один раз, как-то весной, когда полная луна висела напротив окна и светила ей в лицо, она увидела страшный сон. Олег ее ненавидел, ненависть была написана на его лице, страшном, как лицо мертвеца.

– Я к тебе приду! – пообещал он и улыбнулся, вместо рта у него была кровавая рана.

Альбина проснулась, сердце бешено стучало.

– Напрасно вы не занавешиваете окна, Альбина! Полная луна наводит плохие сны,– просветил ее Акентьев-старший. – Это, конечно, суеверие, но вы же сами убедились! А в сны верить – последнее дело. Церковь, знаете ли, не советует, а поскольку (он подмигивал) мы теперь в духе времени верующие, то будем ее слушаться. Правда, кто-то из отцов ее, кажется, Ориген говорил, что дух божий может проявляться в любом виде, но его потом объявили еретиком.

– Во сны не верить, в плохую луну верить! – Альбина кивала с серьезным видом, делая вид, что запоминает.

– Не в плохую, а в полную! – поправлял режиссер.

– Ах, Альбиночка! – вздыхала его супруга. – Как жаль, что Александр в свое время не обратил на вас должного внимания. А теперь он бог знает где, в этом своем Тунске!

Режиссер сделал вид, что ничего не слышал. Вероятно, помнил те слова, что Альбина бросила ему однажды во время его визита в мастерскую Наппельбаума. Сказала тогда немного, но Акентьев-старший, далеко не дурак, должен был догадаться, что к чему. В то, что сын уехал, дабы забыться после гибели супруги, режиссер тоже не верил. Не такой он был наивный человек. Во всяком случае, не столь наивный, как его жена. Сына Акентьев-старший знал очень хорошо.

Тот слал из «своего» Тунска длинные и ужасно невыразительные письма. Написаны они были его почерком – каллиграфическим, но создавалось впечатление, что строчил их исполнительный секретарь, на которого сбросили унылую обязанность переписки с семьей. Мадам Акентьева, как, впрочем, и Акентьев-старший этого не замечала.

Удивляло только, что он ничего не пишет о своей работе, кроме того, что она скучна.

– Неужели для того, чтобы найти скучную работу, необходимо было ехать на край света?! – ворчал по этому поводу режиссер, не обращая внимания на осуждающий взгляд жены.

* * *
От железнодорожной станции до здания из красного кирпича с вывеской МП «Спецпроект» было минут двадцать ходьбы. Акентьев нарочно выбрал место на окраине – подальше от обветшавшего здания горкома и прочих государственных учреждений Тунска.

Отец называл в письмах Тунск – Тунецком и интересовался, какие тут девушки. Что мог ему ответить Переплет? Городок за час можно пройти вдоль и поперек. Что тут было раньше? Острог, кажется. Вот и он теперь в ссылке, как Федор Михайлович Достоевский. Или Чернышев-ский. Девушки, наверное, водятся, но у него нет времени на пустые интрижки. Как пророчествовал кто-то из его коллег по похоронному делу: поедешь в Тунск, пропадешь втуне. Да, с точки зрения его прошлой жизни эта поездка в сибирский городок, затерянный среди темной тайги, была трагедией, поражением.…Поначалу и сам Александр не мог понять, зачем он здесь.

Здание «Спецпроекта» было построено на месте старой типографии, когда-то выпускавшей местный листок «Тунская правда». В том же здании была и местная библиотека. Словом, горючего для огня было много – вспыхнуло все, как свечка. Незадолго до того, как Переплет переехал сюда, все и сгорело. Иногда Акентьеву казалось, что он чувствует запах гари. Отчего сгорели библиотека с типографией, так и не выяснили.

У нового здания была одна особенность, на которую местный люд не обращал внимания.

«Любопытны, но невнимательны, отличительная черта всех этих простых человечков», – думал Акентьев, который сразу же заметил, что возле здания не селились птицы. Они даже избегали садиться на крышу.

От парадного входа упомянутого здания до его кабинета идти было всего три минуты, но как редкая птица долетит до середины Днепра, так и редкий посетитель добирался до этого самого кабинета.

Вывеска на двери гласила:

«Александр В. Акентьев».

И все – ни указания должности, ни часов приема.

Переплет остановился перед дверью. Ему показалось, что еще утром буквы были другими. Сейчас они приобрели готические очертания. Он потер лицо, закрыл глаза и открыл снова. Никакой готики, просто показалось. Вошел. Кактус на подоконнике, на стене портрет первого и последнего советского президента. Стол девственно пуст, нет даже телефонного аппарата. Посреди стола стояла чашка с дымящимся кофе. Переплета она не удивила, он давно привык к замечательному свойству Ангелины угадывать его появление загодя. Интуиция?! Нет, тут что-то другое.

Переплет редко покидал свой офис, можно было подумать, будто он ночует в нем, что в принципе было возможно – редкий номер люкс в провинциальной гостинице мог предложить своим постояльцам такой комфорт, каким окружил себя Акентьев.

Итальянская мебель, кондиционер и изысканный «несоветский» ремонт. Переплет рассудил, что раз уж воля хозяев забросила его сюда на неопределенный пока срок, следует постараться устроиться, как можно удобнее.

Время от времени, он посылал телеграммы и короткие письма в Ленинград – родителям и иногда Альбине Швецовой. Посылал дежурно, не ожидая ответа и не нуждаясь в нем. Если ответ приходил в виде письма, то конверт он открывал не сразу, а на досуге, когда случалось вспомнить о нем.

«Спецпроект» вполне отвечал своему названию, будучи весьма специфической конторой, чьи функции вряд ли были понятны кому-либо из местного руководства. Впрочем, никто над ними и не задумывался. Каждый месяц начальство получало от предприятия Акентьева приличную сумму, и этого было достаточно, чтобы закрывать глаза на все возникающие вопросы. Пока шли поступления, Александр был волен делать, что душе угодно. Хоть золото из свинца варить.

Лицо его было знакомо здесь единицам – по городу он перемещался в машине с затемненными стеклами. За рулем сидела Ангелина – его телохранитель и секретарь в одном лице. В Тунске Александра Акентьева считали столичным воротилой теневой экономики, который отсиживается в глубинке, опасаясь мести конкурентов. Также говорили, что он ищет золото Колчака и Степана Разина или готовит бункер, куда должны скоро перевезти из Москвы тело Ленина. В замкнутом пространстве маленького городка слухи циркулировали с удвоенной силой. Акентьеву, однако, до них не было абсолютно никакого дела.

Иногда, ему снилось, что он по-прежнему в Ленинграде. Во сне он чаще всего оказывался на старой квартире, где провел свои самые беззаботные дни до знакомства с Раковым, Орловым и прочей высокопоставленной фауной. Он снова видел книги, которые прошли через его руки в переплетной мастерской, правда, названия были все незнакомые. Может, это были те книги, что ему еще предстоит найти и прочесть?

Ленинград казался теперь чем-то необыкновенно далеким, почти нереальным. Переплет не сразу стал постигать смысл этой поездки. Сначала ему казалось, что это отступление, его спрятали от какого-то неведомого ему, но хорошо знакомого его покровителям врага. Может быть, того всадника, что показал ему монах? Одна кровь.

Что все это значило? Одна кровь.

Может быть, это кто-то из его предков?! Нет, Акентьев чувствовал, что все гораздо сложнее. Монах не дал ответа, предоставив искать его самому Переплету. Или ждать.

Нервы его были напряжены. Вероятно, то же самое ощущают ночные твари во время полнолуния. Он чувствовал город, лежавший там, за стенами. Город присматривался к нему с недоумением и тревогой. За окном, в желтом круге света от старого фонаря, кружился снег. А в стране что-то происходило, должно было происходить. Он больше этим не интересовался. Знал, что скоро вернется в мир, скоро…

Он опустился в удобное кресло. Кофе был отличный. Здесь, в этой глуши, было туговато с продуктами, а с хорошими продуктами – тем более. Здесь было туго и с деньгами, да еще этот кавардак с заменой денежных знаков. Однако Переплета все это не тревожило, он пребывал в вакууме, не касаясь никаких важных дел. Он был римским патрицием, который не должен работать, только управлять.

Переплет представил себя в тоге. Стоило закрыть глаза, и воображение нарисовало мраморные колонны… Темнокожая рабыня……Рабыня?! Иногда Александр не мог сказать точно, кто из них двоих кому подчиняется.

Даже в сексе. Скорее, тут речь шла о борьбе. Ему нравилось добиваться ее покорности, ломать это мускулистое тело, подчиняя его себе. И эта борьба не изматывала его, напротив, после каждого их безумного соития Переплет чувствовал себя сильнее.

Впрочем, такой секс бывал у них не всегда, Ангелина умела угадывать его настроение и могла быть покорной, когда это требовалось. Она по-прежнему готовила тягучий пьянящий напиток, об ингредиентах, из которых он состоит, Акентьев не спрашивал – чувствовал, что они ему не понравятся. А обычного алкоголя больше совсем не употреблял. Ни к чему это было.

Он не принимал участия в попойках с местными бонзами. Не было в этом необходимости. Акентьев даже не помнил их имен – какие-то мутные маленькие человечки… Ангелина поддерживала с ними контакт. Если у кого-то возникали вопросы, Безбожная решала их, не ставя в известность шефа. Переплета это устраивало. С собой из Питера он привез гардероб и несколько книг, которые листал вечерами, пока не появлялась она.

Ангелина обычно вставала у него за спиной и ласково начинала разминать его плечи и шейные мускулы. Переплет закрывал глаза. От ее рук исходило тепло, оно распространялось в глубь его тела, заставляя оживать каждую клеточку. Она была не от мира сего. Это должно было пугать, но Переплет давно уже разучился бояться и удивляться.

– С ужасным разум свыкся мой, я пресыщен жутью…

Прошлое напоминало о себе строчками прочитанных классиков. Иногда вспоминался запах переплетной мастерской. И книги. Теперь он не нуждался в книгах, чтобы заглянуть на ту сторону. Теперь тьма пришла к нему сама. У нее были темные глаза и бархатистая кожа…

Странным, сверхъестественным существом была Ангелина. Ангелина Безбожная. Ангел без бога.

Во сне ему чудились тени, шептавшие заклинания. Акентьев спал один. Иногда Ангелина разделяла с ним, как было принято говорить в стародавние времена, ложе.

Но чаще ее не было. Переплет любил спать один. Рядом с Безбожной ему было душно. Словно сказочный домовой давил ему на грудь, крал дыхание. Даже спящая, она, казалось, не спит, следит за ним. Снова вставало перед глазами лицо Ксении. И по спине начинали бежать мурашки.

Самым тяжелым было пробуждение, он с трудом возвращался в реальность, открывал глаза, и свет, даже неяркий свет зимнего утра, резал их. Он знал, что это скоро пройдет. Скоро все будет по-другому.

Должно быть, так же чувствует себя бабочка, которая переживает метаморфозы в стадии куколки.

Это было забавно – он в роли куколки.

Сразу вспоминался роскошный том Фабра, изданный еще в те старые добрые времена, когда иллюстрации раскрашивались вручную. «Жизнь насекомых».

Почему-то последнее время во снах его часто преследовали сновидения, в которых фигурировали холодные камни. Это была какая-то древняя постройка, своды низкие, средневековье……И шаги, которые гулко раздавались там, отзывались болью в его висках. Он попытался вспомнить сон до конца, но не получилось. Что все это значит, интересно?!

Он допил кофе и прошел в ванную комнату – все удобства к услугам Александра Акентьева. Долго стоял под душем. Дверь тихо отворилась – он не запирал ее. Ангелина отдернула занавеску. Переплет посмотрел на нее, чувствуя тягучее мучительное вожделение. Ангелина встала рядом, под струи воды. Ее руки прикоснулись к его спине, словно обожгли. Острые коготки. Он повернулся и обнял ее.

Глава пятая НАТАША ПРИЛЕТАЕТ И УЛЕТАЕТ, А ДОМОВОЙ ОПЯТЬ ВЛЮБЛЯЕТСЯ

Домовой занимался ремонтом. Квартиру Иволгиных давно пора было привести в порядок, тем более, что Верочка осенью пойдет в первый класс. Было самое начало августа – времени еще навалом.

Несмотря на обычную напряженку с деньгами, выкроили нужную сумму на покупку обоев, клея и краски. Вместе с дочкой Вадим ходил по магазинам – малышке это доставляло настоящее удовольствие, хотя она и до прилавка еле могла достать, приходилось становиться на цыпочки.

Во имя экономии ремонт делался собственными силами. Сначала гостиная – мебель оттуда сдвинули в коридор, где теперь без труда могла протиснуться только Верочка. Домовой, забравшись на стремянку, несколько вечеров подряд размазывал по потолку водоэмульсионную краску. Отец приходил посидеть, поговорить, шуршал газетами, которые были вытащены по такому случаю из шкафа Гертруды Яковлевны. Последняя, в отличие от практичной Альбины, была намерена сохранить всю демократическую прессу, которая попадала в ее руки. Супруг ухмылялся и стращал реанимацией режима, который пошлет в лагеря всех, кто не только писал, но и читал контрреволюционную пропаганду. Вадим поддакивал – ему нужны были газеты для оклейки стен.

Гертруда Яковлевна гордо вскидывала голову, словно уже находилась перед судом инквизиции. Честное слово, забавно было видеть мать в роли провозвестника демократических реформ. Гертруда Яковлевна не забыла ничего из того, что ей пришлось пережить после побега Наташи. То, что случилось потом, свою ссору с сыном и уход из дома, предпочитала не вспоминать, а если и вспоминала, то опять-таки обвиняла систему, лишившую ее разума.

Со стороны могло показаться, что жизнь в семье, несмотря на все потрясения в стране, течет тихо и плавно. Этакая идиллия в духе старого советского кино. На самом деле в этом маленьком домашнем мирке бушевали нешуточные страсти. Инициатором обычно выступала мать, которая и после примирения с Вадимом не отказалась от руководящей роли.

– Долго ты будешь просиживать штаны в своей шарашкиной конторе?! – интересовалась она. – Так и собираешься всю жизнь работать за гроши?

Она, кажется, нарочно выбирала время с утра, чтобы испортить ему настроение на весь день. Вечером мучить усталого Вадима совесть не позволяла. Зато утром пощады ждать не стоило.

Вадим мрачнел. К работе он, несмотря ни на что, относился с любовью, и мать не понимала, что своими упреками унижает его. Ей казалось, что она подталкивает сына к решительным действиям. Впрочем, если бы речь шла только о работе, Вадим бы не слишком переживал.

– Ты же уже не ребенок! Ты взрослый человек! – По первым словам можно было догадаться, о чем сейчас пойдет речь. – У тебя дочь на руках… А ты живешь, словно старик на пенсии. Ничто тебя не интересует. Нет, старики и то активнее – они хотя бы на митинги ходят и голосуют. Почему ты не пошел голосовать?!

Вадим вздыхал, пил крепкий чай.

– Другой бы на твоем месте давно воспользовался моментом! – продолжала она, помолчав.

– Чтобы проголосовать? – уточнял Вадим.

– Ты знаешь, о чем я говорю!

Да, он знал, какую мечту уже давно лелеет его мать. Наташа Забуга, видите ли, перестала числиться в предателях родины. Наташа Забуга теперь была славной девушкой, которую ненавистный режим заставил оставить эту самую родину, ребенка и мужа.

– Сам знаешь, какие тогда здесь были условия! – вздыхала Гертруда Яковлевна. – Так что же странного в том, что человек захотел вырваться на свободу из этого кошмара?!

– Я думаю, что с этим, мама, все кончено, – говорил он, стараясь сохранять спокойствие. – Окончательно и бесповоротно.

– У тебя пораженческое мышление! – она начинала сердиться. – Прав Геннадий Сергеевич – был бы ты настоящим мужчиной, не упустил бы Наташу. Она, может быть, именно этого и ждала – что задержишь, не отпустишь! Ты об этом не думал? За счастье свое иногда приходится воевать, оно просто так редко кому в руки падает!

– Я не Суворов, – пытался неуклюже отшутиться Вадим.

Тесть, кстати, почти не звонил с тех пор, как Домовой стал жить с родителями – беседовать теперь ему приходилось с Гертрудой Яковлевной, которая своими «тонкими политическими рассуждениями» могла на кого угодно нагнать тоску.

– Мам, ну что ты придумала? – Вадим хотел позавтракать спокойно. – Это же просто нелепо.

– Убежать хочешь! От себя-то не убежишь! – Она заметила взгляд, который он бросил на часы.

– А что ты предлагаешь? – спрашивал он в ответ. – Ехать в Англию и похитить ее?

– Похищать никого не надо, а вот найти ее, поговорить по телефону можно. С этого нужно начать… Да что говорить, ты же ничего не сделаешь! Тебе надо, чтобы все прямо в руки дали, а не дают – проживем и так!

Вадим молчал. Все, что говорила мать, представлялось ему нелепым бредом. Наташа была теперь вне его мира, он уже давно перестал вспоминать ее лицо, ее тело. Он ведь давно отпустил ее в душе, так зачем пытаться склеить то, что уже склеить нельзя.

Жалко было Гертруду Яковлевну, она была еще не настолько стара, чтобы впадать в маразм. Однако самый очевидный довод – тот, что Наташа замужем за Курбатовым, и если бы хотела все бросить и вернуться к дочери, то так бы и сделала, – почему-то на нее не действовал.

– Будешь мужчиной, сможешь отбить… У вас дочь, нужно только пригласить – повидать Верочку. Она тогда молодая была, глупая. Может, сердце заговорит! Мать все же… Я о тебе, – в ее глазах появились слезы, – каждый день вспоминала, пока мы врозь жили!

Шантажировать Наташу дочерью Вадим не собирался.

– Мама, я тебя прекрасно понимаю, только ты напрасно тратишь силы. Знаешь, как это называется – Сизифов труд! Труд, потраченный впустую!

Гертруда Яковлевна поджимала губы, на лице у нее была написана необычайная решимость, всегда пугавшая тех, кто ее хорошо знал.

– Не надо разъяснять мне общеизвестные метафоры! – потребовала она. – Я понимаю, что для вашего поколения мы все выглядим отсталыми…

Бедная Гертруда Яковлевна приписывала своему сыну какие-то бунтарские качества, которых у Домового и в помине не было. Ей хотелось, чтобы сын был одним из тех, кто выходит на площадь, протестуя против старой жизни, кто слушает Шевчука и Талькова. А Иволгин думал только о том, что нужно купить Верочке новое пальтишко, потому что старое ей уже коротковато.

И улыбался снисходительно, глядя на мать, на ее упрямое лицо. Любимое лицо.

– Тебе смешно?! А что в доме нет женской руки – тоже смешно?! – нарочито громко звенела она тарелками в кухонной раковине. – У меня сил на все уже не хватает!

– Я тебе помогу, бабушка! – Верочка прибежала на кухню, подпрыгивала, держась за край раковины. – Я на табуретку встану и помою тарелки!

– Ну вот, – сказал Домовой. – Вот оно – решение проблемы! Что нам еще нужно?

Иногда ему казалось, что мать права. Разве тебе не тоскливо вечерами, разве не случалось провожать взглядом девушек на улице? «Особенно тех, – встревал внутренний голос с интонациями Гертруды Яковлевны, – что похожи на Наташу Забугу!»

Он даже решился однажды завести роман. С секретаршей Никой из «Ленинца», с которой познакомил его Корнеев. Но все это было не то, не было настоящего чувства… А без чувства любой роман обречен. Во всяком случае, для Домового. Кроме того, речь шла не только о нем, но и о Верочке. Доверить ее он мог только любимому человеку, в котором будет уверен, как в самом себе. Плюшевый медвежонок вырос и превратился в колючего ежа.

А что касается работы……Он гоняется за химерами, придумал себе тайну, а тайны, может, и нет. Спрашивал себя: «что будешь делать, когда узнаешь, что никакой загадки нет, и там, за запечатанными дверями, всего лишь старые пробирки, микроскопы и прочий лабораторный реквизит?»

Продолжал размышлять над тем, что однажды довелось ему услышать в курилке. Над тем, что сообщил ему Козин – странный старичок, собиратель газетных вырезок. Параноик, по мнению гэбиста Колесникова. А что если нет? К старику он больше не ходил – не хотел дразнить гусей. Интересно, неужели гэ-бэ действительно за ним наблюдает? Но почему? Если все это миф, если он просто городской сумасшедший? Правда, Вадим помнил, что интересы Ипполита Козина простирались гораздо дальше здания на Московском проспекте… Так или иначе, сумасшедший старик или нет, а в подвалах что-то есть.

Но без нужного допуска, без продвижения по служебной лестнице можно и не мечтать о том, чтобы заглянуть за эти двери.

А предложений перейти на другую работу хватало – предложений интересных и денежных. Известное дело – не было ни гроша, и вдруг алтын. Даже кое-кто из новых коллег сообщал о вакансиях – слухами земля полнится, перспективный специалист, вынужденный прозябать на незавидной должности в оборонном предприятии, интересовал многих.

– Смотри, старик, – рассудительно говорил Корнеев, который за последнее время значительно продвинулся по служебной лестнице, – я не хочу терять такого как ты собеседника, хотя ты и молчишь все время, но это тоже плюс – слушателя где сейчас найдешь, все только языком трепать горазды… Но если ты тут так и состаришься, дожидаясь своего третьего допуска, то какая-то донельзя грустная картина получается…

Вадим был согласен – картина выходила грустная, но продолжал жить надеждами. И слово, которое все чаще мелькало на экране телевизора и газетных страницах, слово, которое станет символом целой эпохи – для кого-то перемен, для кого-то катастрофы – слово «перестройка» станет для Вадима волшебным заклинанием, отпирающим двери. Сим-сим, откройся!

А пока приходилось терпеть ворчание матери. Впрочем, когда на семью Иволгиных обрушилось несчастье, о разногласиях пришлось забыть.

Осмотр перед школой, обычный осмотр, который прошла Верочка, выявил какие-то шумы в серд-це. Направление на обследование. Гертруда Яковлевна приписывала все испорченной экологии. Вполне в духе времени она озаботилась экологическими проблемами, уровнем холестерина, нитратами и нитритами.

Вадим же до последнего не хотел верить в худшее. Детская больница, лица малышей… Верочка, конечно, не понимает, что с ней случилось и насколько это может быть серьезно. «И слава богу», – думал Вадим, который всеми силами старался не показывать в ее присутствии, насколько он обеспокоен. Не хотел ее пугать.

Молодой, но очень серьезный врач прослушивает Верочку, не переставая шутить. На его столе в кабинете сидит оранжевый пластиковый мишка. Верочка считает, что в больнице нужно вести себя «по-взрослому», поэтому шутки и мишку игнорирует. Без свитера и рубашки она кажется совсем малюткой – кожа у нее белая, дочка совсем не загорела за лето. Это его малышка, вот какие у нее ручки – маленькие, просто произведение искусства, а не ручки. Нет, никакому художнику не под силу создать такие ручки. Правда, приходилось неизбежно вспоминать и о той, благодаря которой Верочка появилась на свет. Наташа… Кто бы мог подумать, Забуга была такой здоровой девушкой, как и полагается спортсменке-чемпионке. И ребенок у нее должен был быть здоровым.

Вадим смотрит, как врач слушает ее сердце. Дочь смотрит на него. Домовой заставил себя улыбнуться и подмигнуть ей. «Ничего не бойся, милая. Если с тобой что-нибудь случится, – думает он как-то отрешенно, – то папа долго тянуть не будет, а сразу… Головой в воду! В воду…» Почему-то только так он себе представлял смерть – утопиться.

Врач одобряюще улыбается Верочке – мол, все хорошо. А потом, оставшись наедине с Вадимом, улыбаться перестает и объясняет, что девочке необходима операция. Это очевидно и без зондирования сердца. И чем скорее, тем лучше. Говорит с нажимом, словно убеждает Вадима.

Иволгин не собирается с ним спорить. Ему кажется, что собственное сердце проваливается куда-то в пустоту, он ничего не мог понять…

У Верочки оказался порок сердца. Вадим ничего не понимал – как у такой малышки может быть больное сердце?! Почему он до сих пор ничего не заметил сам? Да было время, когда она часто простужалась. ОРЗ, грипп… Но все дети болеют, разве не так?! Да, у нее бывала одышка, когда она бежала по лестнице, но почему же он сразу ничего не понял? И зачем он только штудировал все эти книги: «Мать и дитя», медицинскую энциклопедию, если все равно не смог ничего заранее угадать? А почему никто раньше ничего не заметил в роддоме, в больнице, где она лежала с простудой?.. Может быть, он что-то делал неправильно? Нет, врач уверял, что никто не виноват. Но нужно срочно решаться на операцию, если он не хочет потерять дочь.

– Люди живут и с пороком сердца, – добавил он, – но это все равно, что жить на бочке с порохом. Ни за что не угадаете, когда она рванет, а когда это случится – будет уже поздно! Операции у нас делают. Правда, за рубежом это пока получается значительно лучше, а о реабилитационном курсе после операции и говорить нечего.

Денег на лечение у Домового, разумеется, не было. Ставка в «Ленинце» позволяла еле-еле свести концы с концами. Оставалось только надеяться на помощь старых друзей.

В «Ленинце» говорун Корнеев без лишних слов собрал для него некоторую сумму. Иволгин был растроган и расстроен этим. Растроган, потому что не рассчитывал на помощь коллег – знал, что те сами тянут от зарплаты до зарплаты. Расстроен, потому что все усилия друзей и сослуживцев были тщетны – до заветной суммы было ох как далеко.

Он старался сконцентрироваться на работе, дабы совсем уж не подрывать оборонный потенциал родины. С оборонным потенциалом тоже все было до конца не ясно. Кое-кто утверждал, что ракеты теперь пустят на переплавку. Правда, «Ленинец» занимался космосом.

Опять-таки говорили, что и на космос страна больше не будет тратить деньги лет пятьдесят, как минимум, потому что их не хватает на самое нужное. «На медицину, – думал про себя Вадим. – Кто о чем, а вшивый о бане, так это называется». Если вчера он готов был грудью отстаивать необходимость космических исследований, то теперь, когда он узнал, что дочь больна, все поменялось. В самом деле, думалось ему, какой сейчас может быть космос?

Какие к черту могут быть ракеты и лазеры?!

Нужно было что-то срочно делать. Вадиму казалось, что он теряет драгоценное время. Казалось, что у него самого болит сердце. Это что-то нервное – симптоматическое. Мысленно переносит на себя болезнь Верочки. Если бы это было действительно возможно. Если бы он мог взять на себя болезнь дочери. Сколько родителей в истории человечества молили об этом небеса. Но, кажется, те ни разу не откликнулись.

Вадим без раздумий отверг предложение одного из коллег обратиться к известной «народной» целительнице, которая бралась за самые безнадежные случаи. Он был обеими руками за новые веяния в стране и обществе, но ставить эксперименты на своей дочери не собирался. Нужно было срочно искать деньги, он надеялся на помощь Маркова. Костя Сагиров и Серега Красин тоже обещали помочь. А потом…

Потом позвонила Наташа.

Накануне Вадим попытался разыскать Кирилла, который в очередной раз сменил место дислокации. Эти его разъезды по Европе, которые вызывали до сих пор у домоседа Вадима восхищение, теперь казались ему безумием. Сейчас, когда ему так нужна была его помощь, Марков куда-то запропастился. К счастью, Кирилл, словно почувствовав, что нужен старому товарищу, сам позвонил ему из какого-то заштатного немецкого городишки, куда они с Джейн заехали осмотреть достопримечательности.

Вадим сообщил ему о болезни дочери. Кирилл замолчал, чувствовалось, что он потрясен.

– Слушай, старик! – Кирилл подбирал слова. – Держись! – сказал он, наконец, словно все зависело от Домового. – Я что-нибудь тут придумаю…

– Нет, ты не понимаешь! – Иволгин слишком устал и на мгновение потерял над собой контроль. – Это не какая-нибудь ерунда!

Он давно не видел Кирилла, но почему-то был уверен, что тот теперь постоянно витает в эмпиреях, не спускаясь на грешную землю. Тем более, что и Джейн теперь с ним! Джейн – реалистка, она наверняка взяла на себя все бремя домашних дел. Домовой хорошо помнил, как подтрунивал над ним Марков, когда Верочке случалось хотя бы легко простудиться. Вадим в таких случаях начинал бегать в панике, рвать на себе волосы и биться головой о стену. Да, наверное, имел тогда место некоторого рода психоз, вполне простительный отцу-одиночке. Но сейчас-то все было более, чем серьезно.

– Я все понимаю. Успокойся, я скоро перезвоню… – пообещал Марков. – Подожди и не психуй!

Домовому стало стыдно. Он по пальцам мог пересчитать, сколько раз за свою жизнь выходил из себя. И вот, пожалуйста, сорвался на лучшем друге, который сейчас за тридевять земель, друге, каждого звонка которого ждал, как манны небесной. «Что ты за дурак? – горестно вопрошал он собственное отражение в зеркале. – Вот взять бы тебя, дурака, и надавать щелчков»…

Марков, должно быть, хорошо понимал, что сейчас творится на душе у Домового, потому что перезвонил тем же вечером. Иволгин принялся рассыпаться в извинениях.

– Старик, я уже все забыл! – сказал Кирилл так просто, что Вадим сразу понял, что друг и не думал на него сердиться.

И потому окончательно почувствовал себя негодяем.

– Я что-нибудь придумаю! – пообещал Марков. – Мы достанем денег…

Он не решился сказать сразу, что Джейн уже взяла ситуацию в свои руки и позвонила Наташе. Он боялся, что Домовой опять вспылит – нервы у Иволгина были, безусловно, на пределе. А ведь большая часть денег, которые Кирилл как бы от себя переслал за последние годы в помощь Домовому, были на самом деле деньгами Наташи. Просто по обоюдному с ней согласию, чтобы избежать проблем, было решено не говорить об этом Вадиму. Теперь Кирилл оказался в несколько щекотливой ситуации из-за этого невинного обмана. Домовой пребывал в уверенности, что старый друг располагает гораздо большими финансовыми возможностями, чем это было в действительности.

Так что, во избежание недоразумения, решено было обратиться к Наташе, но на этот раз ее участие не могло быть анонимным. Марков все еще не был до конца уверен, что это хорошая идея. Однако Джейн не желала слышать возражений.

– Во-первых, она должна знать – это ведь и ее дочь. И если она не захочет ничего предпринять, я не стану с ней больше никогда в жизни разговаривать… – бормотала она, дозваниваясь в Лондон. – А если Вадим станет упрямиться, сама поеду в Ленинград и вытрясу из него душу! Сейчас не время выяснять отношения!

Первый разговор Вадима с Наташей вышел коротким. На линии были помехи. Наташа сказала, что приедет. У Домового не хватило духу ей отказать, он вообще жутко растерялся, услышав ее голос в трубке. Голос показался чужим – с легким акцентом. Сначала подумалось, что это какая-то ошибка или глупая шутка.

– На тебе лица нет! – заметила мать, она решила, что звонили из больницы, что с Верочкой еще что-то случилось. – Кто это был?!

Вадим успокоил ее. О предстоящем визите Наташи решил пока не говорить. Успеется. Все равно мать узнает в свое время. Чувствовал себя неуютно – не привык лгать. Правда, сокрытая правда не есть ложь, но все равно неудобно. С другой стороны, утешал он себя, будет сюрприз. Сюр-прайз, как говорил Корнеев.

– Так, – ответил он матери, – один старый знакомый…

И пошел, как ни в чем не бывало, делать ремонт. Ремонт позволял ненадолго отвлечься от тревожных мыслей. Хорошо дзен-буддистам, считающим, что жизнь это сон – что-то там в этом роде они утверждают. Вадим намазал клеем полосу обоев, поднялся к потолку. Наклеил верх обоев, спустился вниз, разгладил нижнюю часть полосы, отошел и только тогда обнаружил, что обои не те, что куплены для гостиной – с цветочками, а другие, приготовленные для коридора – с ромбиками. К тому же приклеены вверх тормашками.

– Ну и что ты наделал?! – Гертруда Яковлевна всплеснула руками. – Снимай, пока не присохло!

Этой ночью он не мог заснуть. Ворочался в постели, думал обо всех сразу – о дочери, о Наташе и о том, почему судьба уготовила ему столько испытаний. Несмотря на его осторожность, мать о предстоящем визите невестки все-таки узнала – Наташа перезвонила на следующий день, когда Вадим был на работе. Перезвонила, чтобы назвать дату своего приезда.

Гертруда Яковлевна сразу же догадалась, кто был «старый знакомый», с которым сын говорил накануне. Догадалась и обиделась. Но ненадолго – как и ожидал Домовой, мама взялась обрабатывать его с удвоенной энергией – ей казалось, что это отличный шанс снова наладить отношения с Наташей. И напрасно Вадим пытался ее в этом разуверить.

– Она наверняка остановится в гостинице! – объяснял он матери, которая поторапливала его с ремонтом. – Сама видишь, у меня сейчас ничего не выходит путного, какие тут могут быть «темпы»! И зачем, скажи на милость?!

Смешно было представить себе, что замужняя миссис Курбатова позволит себе провести ночь в квартире бывшего мужа. Да и предоставить ей подходящие условия они не могли. Она там, в Лондоне, наверняка привыкла к комфорту, который Иволгины могли видеть только в кино.

– Глупости! – Гертруда Яковлевна решительно отметала сомнения Домового. – Все зависит от тебя самого!

Словно полководец перед генеральным сражением, она продумывала мельчайшие детали. Настояла, чтобы он оделся как можно лучше. Нельзя было ударить в грязь лицом перед преуспевающей женой, пусть даже бывшей.

– Мама, тебе надо было идти в свадебные распорядители! – сказал Вадим, которому происходящее совсем не казалось забавным.

Мать поджала губы.

– Смейся, смейся! – сказала она. – Ты мне еще спасибо скажешь!

* * *
Аэропорт Хитроу. «Хитров», как называла его про себя Наташа. Ей нравилось перекраивать английские названия на русский лад, как это сделала бы ее мать, окажись она здесь. Курбатова это злило – тем лучше. В аэропорту она долго разглядывала пару близнецов – девочек, гадая при этом, как выглядит ее собственная дочь. Они были так забавны, эти дети, которые старались подражать взрослым и явно впервые отправлялись в путешествие. Наташа вспомнила свои детские восторги. Все казалось прекрасным и удивительным… Странно, она так давно не вспоминала себя ребенком.

Почему люди так редко вспоминают, какими они были в детстве?!

Может быть, боятся, что тогда будет стыдно за себя нынешних? Наташе иногда было стыдно.

Самолет вырулил на взлетную полосу. Комфортабельный авиалайнер, салон класса «люкс», конечно. Странно, ей всегда казалось, что в Россию она уже не вернется. До сих пор не верилось, что это не сон. Слишком хорошо помнила все, что произошло после ее отъезда. Курбатов ведь показывал ей тогда советские газеты, где ее клеймили как предательницу. Не верилось, что с тех пор все могло настолько измениться!

– Ты полагаешь, у меня там не будет проблем? – спрашивала она Курбатова еще перед самым вылетом.

Сердцем рвалась к больной дочери, но вряд ли Верочке будет лучше, если ее мать арестуют.

– Неужели ты думаешь, я послал бы тебя туда, существуй хотя бы малейшая опасность? – спрашивал Курбатов. – А ты, может, душенька, решила, что я хочу от тебя таким вот манером избавиться?.. Нет, радость моя, ты мне дорога! Теперь там все по-другому, я бы и сам с тобой поехал, нужно повидаться кое с кем, но нет, к несчастью, времени!

Кажется, он забыл, как еще недавно стращал ее ужасными кэгэбистами c отравленными зонтиками.

Наташа украдкой вздохнула с облегчением. Она была рада, что он не едет с ней в Россию. Курбатов слишком занят своей «Чистой Балтикой». Было похоже, что эта затея действительно очень много для него значит. Так много, что она не видела его неделями.

С точки зрения Наташи, все его планы выглядели фантастикой. Чего стоил только объем предполагаемых работ – от углубления фарватера Финского залива до реставрации памятников старины. На ее скептические замечания и улыбки Курбатов нисколько не обижался, говорил, что она ничего не понимает в современных российских реалиях, и что все, им задуманное, вполне возможно воплотить в жизнь. Более того, это будет началом кардинальной перестройки северной российской столицы.

Наташа ясно видела, что он уже воображает себя кем-то вроде Петра Великого. Курбатов Великий, которому предстоит стать спасителем города. Глядишь, и благодарное потомство поставит господину Курбатову памятник! Бронзовый Курбатов на коне. Бронзовый Курбатов расчищает лопатой нев-ский фарватер. Курбатов – Медный всадник.

– Что будешь делать в мое отсутствие? – спросила она без всякой задней мысли, но Курбатов опять рассмеялся:

– Боишься, что я пущусь во все тяжкие, воспользовавшись свободой?

Наташа не сомневалась, что у него были какие-то связи на стороне, и нисколько по этому поводу не сокрушалась. Чем меньше он уделял ей времени, тем лучше.

Но так же не сомневалась, что время без нее он проведет не в поисках амурных развлечений – именно потому, что вполне мог позволить их и в ее присутствии.

Стюард показал, как разложить кресло. Все это Наташа знала, она хотела, чтобы ее оставили в покое – наедине с ее мыслями, но решила оставаться вежливой. С собой взяла немного вещей, в основном подарки Верочке. В России она не задержится надолго, так зачем обременять себя багажом. Курбатов позволил ей тратить все заработанные деньги как ей заблагорассудится. Дела его в последнее время шли прекрасно. Так или иначе, они были в одной упряжке, так что его успех имел для нее значение. Хотя бы в плане финансовом.

В салон взяла только сумочку, в которой лежал один из романов Джеки Коллинз – авторши скандальных эпопей из жизни звезд Голливуда. Наташа держала такие книжки в укромных местах, как будто это было крайне непристойное чтиво. И верно, откровенных сцен там хватало. Но дело было не в них, просто Наташа ощущала, что это не та литература, которой ей следует интересоваться. Это для плебеев. Потом она увидела такую же книжку у одной из своих новых английских знакомых – вполне респектабельной дамы. Так что, наверное, не так уж она, Наташа, безнадежна.

Книгу она взяла, чтобы хотя бы немного отвлечься от мыслей о дочери. «Нужно беречь себя», – то и дело напоминала она себе. Никому не станет лучше, если Наташа превратится в нервозную задерганную истеричку. Попыталась погрузиться в мир секса, наркотиков и голливудских страстей, со знанием дела изображенных госпожой Коллинз. Не получалось, мысли возвращались, наткнувшись на какую-нибудь фразу в книге, к ее собственным проблемам.

«Интересно, – думала она – с кем сейчас Вадим? Нашел ли он свою вторую половинку?» Джейн ничего не сообщала на этот счет, но она могла просто не знать. Наташа очень хотела надеяться, что в личной жизни у него все хорошо.

Желаем счастья в личной жизни… У кого оно, это счастье?! Только не у нее. Ее родители считали, что их брак был удачным, но она и сейчас не променяла бы свою судьбу на жизнь матери. Впрочем, Кирилл и Джейн, кажется, действительно счастливы, но как они долго шли к этому счастью, и все было против них… Может быть, настоящее счастье нужно заслужить, выстрадать? Выцарапать у судьбы?!

Дети, которых она видела в аэропорту, летели не в салоне «люкс». «И слава богу», – подумала Наташа, она не хотела их видеть, хоть они и такие миленькие. Не хотела лишний раз расстраиваться. Ничего, скоро она увидит свою дочь……Нужно быть сильной, нужно брать судьбу в свои руки! Она постарается быть сильной. За иллюминатором, на горизонте, плыло облако, похожее на медведя…

– Извините, вы ведь русская? – раздался голос рядом.

Наташа не сразу поняла, что спрашивают ее, она была слишком занята своими мыслями.

– Простите, вы ко мне обращаетесь? – ее улыбка была извиняющейся.

– Да, да! – человечек, плотный и лысоватый, смотрел на нее так радостно, словно давно искал ее и уже отчаялся найти.

Наташа подумала, что это какой-нибудь псих из числа тех, что преследуют знаменитостей. Оказалось, что человек понятия не имел, кто она такая. Он видел ее фотографию в каком-то журнале, но, видимо, не читал подписи, потому что был уверен, что она балерина. Видимо, для него все русские девушки, оказавшиеся на Западе, были балеринами. Впрочем, это было даже мило.

– Я лечу в Ленинград! – сказал он, старательно выговаривая слова. – Вы не могли бы сказать мне, как будет по-русски…

Список русских слов, которые хотел узнать странный попутчик, был довольно пространным. Видимо, он решил с наскока, за те часы, что длился перелет, изучить язык, но Наташа не собиралась заниматься бесплатным преподаванием. Некоторое время, из вежливости, старалась поддерживать беседу, но потом сослалась на усталость и устроилась поудобнее в кресле, закрыв глаза. Голова немного кружилась.

– Это от высоты! – сказал попутчик, он по-прежнему не спускал с нее глаз – на редкость настырный господин для класса «люкс». – Вам дали леденцы? Я не ем сладкого, у меня диабет.

«Когда же он замолчит?» – думала Наташа. Наконец, это случилось, но она успела узнать, что он холост и занимается биологией, а точнее, ее разделом, изучающим различные мутации.

По его словам, в Ленинграде как раз сейчас появился на свет ребенок с удивительным случаем атавизма. Ребенок родился со сросшимися конечностями, похожими на ласты. Англичанин торопился посмотреть на русского уродца, пока тот не отдал концы, поскольку подобные мутанты долго не живут. Наташа брезгливо поморщилась. В компании этого типа ей предстояло провести весь путь до Ленинграда.

Визит Наташи Забуги на родину некоторые «прогрессивные» СМИ обставили, как возвращение диссидентки. Репортеры, встретившие Наташу в Пулковском аэропорту, были настроены в высшей степени благожелательно. Она не пыталась угадать, откуда пресса прознала об ее приезде. Может быть, Курбатов расстарался? Это было на него похоже. Он всегда считал полезным лишний раз напомнить Наташе о мировой общественности. А Наташа прислушивалась к собственному сердцу. Думала, что оно должно радостно забиться, стоит ей ступить на русскую землю. Но нет, не ощущала она никакой радости. Так всегда бывает – праздник в ожидании празд-ника. И ностальгия, которая иногда посещала ее вАнглии, теперь казалась просто капризом. «Наверное, я совсем бессердечная», – подумала Наташа.

Она разочаровала журналиста, спросившего – не собирается ли она остаться в России.

– Я прилетела, чтобы увидеть свою дочь. Это неофициальный визит, после которого я вернусь в Англию. Там теперь мой дом, моя работа. Может быть, когда-нибудь… – она вздохнула.

Вадим не приехал встречать ее в аэропорт. Наташа высматривала его и боялась, боялась увидеть… Что он может сказать ей, что она скажет ему? Нет, не приехал, оставалось еще время, чтобы морально подготовиться к встрече, время, пока она будет добираться к нему домой.

Взяла такси и отправилась по старому адресу. Адрес пришлось уточнить по телефону заранее – не помнила Наташа точный адрес. Но когда машина въехала во двор, вот она где ее настигла-то, ностальгия… Ностальгия по прошлому, которое не вернуть. Вадим сам открыл дверь и сразу отступил, пропуская ее. А сам не сводил взгляда с ее лица.

– Здравствуй! – вышло не так твердо, как хотелось Наташе.

Голос у нее немного изменился. Лицо стало жестче. Может быть, Вадиму так показалось, он давно не видел ее, а все фотографии были спрятаны в самый дальний ящик. Вадим сразу после Наташиного отъезда хотел их выбросить, все до одной, чтобы и памяти не оставалось. Но потом передумал. Ради Верочки – тогда он еще не знал, что ей, к счастью, суждено увидеть свою мать не только на старой фотокарточке.

Он боялся до последней минуты, пока не увидел ее, что опять влюбится. Но нет, и правда, перегорело. Так что напрасно Гертруда Яковлевна возлагала большие надежды на эту встречу. Совершенно напрасно. Он ощущал только легкую грусть.

Похоже, то же самое чувствовала и Наташа. Она смотрела ему в глаза несколько секунд, потом не выдержала и отвела взгляд.

– Мы же не будем играть в гляделки, – пробормотала она смущенно. – Все-таки не дети.

– Конечно, – сказал он. – Конечно, не дети…

– Где она?! – спросила Наташа. – В больнице?

– Да, – Вадим подобрался. – На повторном обследовании.

На обследование ушла часть средств, которые удалось собрать. Вадим хотел сделать все, что от него зависело, прежде чем Верочку увезут в Германию.

Еще в Лондоне Наташа наметила план спасения, как она его назвала. Первым и главным пунктом была операция в одной из ведущих немецких клиник. Вадим вздохнул, но немедленно согласился. Вздохнул, потому что операция означала, что он будет на время разлучен с дочерью – выехать за ней он не мог, даже если бы располагал средствами.

Думал он только об одном – как отреагирует Верочка, когда увидит мать. До сих пор дочь была уверена, что мама где-то далеко. Иволгин очень боялся, что дочку однажды просветят добрые соседи или, скорее всего, их дети. Дети часто бывают жестоки. Но к тому времени, когда дочь начала общаться со сверстниками, история с Наташей уже поистерлась из памяти людской – слишком многое произошло за эти годы, да и приоритеты общества менялись.

К его величайшему облегчению, встреча в больнице прошла легко. Дочь не сразу поверила, что эта красивая женщина, похожая на кинозвезду – ее мать. А потом, поверив, широко открыла глаза, и Вадим вдруг понял (в эти дни открытия следовали одно за другим), что она все время ждала ее…

Ждала с тех самых пор, как стала понимать, что у нее должна быть мать, не может не быть. И еще он понял, что у Верочки его сердце – оно умело прощать… Если бы это сердце было еще и здорово!

Наташа склонилась над ней, в ее глазах блеснули слезы.

Верочка смотрела на нее молча. Все еще немножко не верила.

Наташа стала вытаскивать какие-то подарки, чтобы скрыть свое волнение. Вадим понял, что должен отойти.

О чем они говорили, он не слышал. Вышел, чтобы не мешать. Верочка бросила на него недоуменный взгляд, но так было нужно. И как назло именно сейчас, когда Вадиму хотелось остаться одному, это оказалось невозможным. В больнице, где обычно было малолюдно и тихо, он везде натыкался на посетителей или персонал.

Даже на лестнице. Там стоял человек в больничном халате, с чрезмерно отросшими усами, делавшими его похожим на какой-то опереточный персонаж.

Человек держал в руке газету – судя по всему, один из тех бульварных листков, которые теперь во множестве продавались на лотках возле метро. Вадим хотел было спуститься ниже, но и там стояли и курили двое санитаров, что-то обсуждали, матерясь. Лучше постоять с этим незнакомым человеком, даже если у него такие странные усы. Почти как у Сальвадора Дали.

Человек с усами тоже расположен поболтать.

– Вы слышали, что творится? – спросил он Иволгина, словно старого знакомого, с которым они тут на этой лестнице каждый день встречаются, чтобы обсудить новости бульварной прессы. – В городе родился мутант с ластами вместо ног! Пишут, что он прекрасно плавает… Здорово, а?! Что коммунисты с экологией сделали!

Вадим кивнул, не вслушиваясь. Он простоял не больше двух минут, потом не выдержал, извинился перед усачом и вернулся в палату.

Ласковый и, пожалуй, даже подобострастный прием, оказанный Гертрудой Яковлевной, Наташу слегка удивил. После всего, что случилось, она ожидала совсем иного. Тем более, что в памяти остался тот вечер, когда она застукала ее прощающейся с Курбатовым.

«Что все это значит?!» – этот вопрос читался на лице Наташи всякий раз, когда в поле ее зрения появлялась празднично улыбающаяся Гертруда Яковлевна.

Вадим усмехнулся.

Стол в гостиной был заставлен блюдцами с вареньем, которое мать наварила, полагая, что в Англии такого варенья Наташе нипочем не найти. Полагала, в общем-то, справедливо – насчет варенья. Зато в отношении всего остального ошиблась кардинально. Хотя никакой вражды между бывшими супругами действительно не наблюдалось.

Вадим припоминал кое-какие смешные истории с дочерью, Наташа внимательно слушала и смеялась. Совсем как тогда, когда они были вместе. Вадим замолчал ненадолго, но потом стряхнул наваждение.

Вспоминал первые визиты к врачу, когда Верочка начала кое-что соображать. Сложнее всего было заставить ее пойти к хирургу, потому что дочка была совершенно убеждена: хирург делает операции, хирург режет людей. Откуда она это узнала, Вадим не мог понять – возможно, он и сам что-то такое рассказал в свое время, не подозревая, что потом придется унимать в клинике плачущую дочь на глазах у сочувствующих родителей.

Хирург стоил ему плюшевой панды. Верочка никогда не шантажировала отца, но сейчас договориться с ней было просто невозможно. А вот к зубному она пошла совершенно спокойно. Правда, потом сообщила, что никогда больше не будет лечить зубы – пусть они лучше повыпадают все.

Наташа смеялась.

– Своим будешь звонить? – спросил он потом.

– Я письмо написала! – сказала Наташа. – Матери. А встречаться – нет, не буду… Ты ведь отца хорошо помнишь. Я, может быть, сделала много ошибок, Вадим, но я за них сама плачу.

Вадим кивнул. Не знал, что на это ответить. О своей работе особенно не распространялся – не потому что боялся, что Наташа Забуга немедленно перешлет всю полученную информацию в английскую разведку. Просто был уверен: ей это неинтересно.

Вообще личной жизни в разговоре не касались, следуя молчаливому соглашению. Речь шла в основном о старых знакомых или о вещах, к которым они не имели прямого отношения. О лондонской погоде и о том, насколько представления россиян, никогда не бывавших на берегах туманного Альбиона, соответствуют действительности. Опять смеялись, но Вадим хорошо чувствовал пропасть, разделившую их навсегда. И дело было не в Англии и времени, проведенном вдали друг от друга. Они всегда были слишком разными, они не могли бы быть всегда вместе. Рано или поздно, это случилось бы в любом случае, – если не Курбатов, то кто-нибудь другой отобрал бы ее у него. Странно, но именно теперь он понял это окончательно. Что ж, лучше поздно, чем никогда.

И все планы Гертруды Яковлевны насчет воссо-единения семьи были так же наивны и беспочвенны, как надежды ненавидимых ею коммунистов на построение светлого будущего в отдельно взятой стране.

Наташа, конечно, остановилась в гостинице, и какие бы ужасные глаза ни делала Гертруда Яковлевна, Вадим не собирался убеждать бывшую жену остаться у них в квартире. Ни к чему это было… Он боялся, что Наташа заметит эти ее подмигивания. Вот будет стыдно! Она решит, что у них тут какой-то заговор.

Проводил Наташу до вызванного по телефону такси. На прощание помахал рукой. И все. До завтра.

Губы вспоминал этой ночью… Ее губы.

В дорогу Верочку собирали вместе. Дочка спрашивала насчет школы. Видела, что взрослые не знают, что ей ответить, и надулась. Пришлось спешно успокаивать. Наташа не стала забрасывать дочку грудой подарков – предстоял перелет, и нетрудно догадаться, что оставить новые игрушки здесь будет для нее нешуточным испытанием, а везти их с собой – нелепо, но кое-что они все-таки купили. Огромную белую плюшевую крысу в костюмчике, которую Верочка, как оказалось, давно присмотрела в «Детском мире», но стеснялась просить у отца, зная, что никаких праздников в ближайшее время не предвидится.

– Почему крыса? – Вадим как всегда серьезно рассматривал новую игрушку. – Впрочем, мордочка дружелюбная!

Верочка переживала из-за того, что не сможет показать крысу всем своим соседкам-подружкам, Наташа успокоила ее, сказав, что они смогут послать им фотографию с крысой из Германии. Иволгин потом вспоминал этот серьезный разговор и думал о том, что Наташа умеет быть ласковой с теми, кого любит. Умеет.

И еще думал, что должен был спросить ее о чем-то важном, но забыл. Что же он хотел спросить?

Потом он понял, что забыл спросить – счастлива ли она?

Отбытие Наташи Забуги обратно за рубеж повергло Гертруду Яковлевну в уныние.

– Если ты так к ней относишься, то зачем принял ее помощь? – спросила она.

– Ниже пояса, – сказал Вадим.

– Что? – Гертруда Яковлевна напряглась.

– Удар ниже пояса! – пояснил Иволгин.

– Оставь эту боксерскую терминологию… – она сбилась с мысли, как бывало всегда, когда Вадиму случалось в разговоре вставить иносказание. – Почему ты ничего не сделал?! Разве можно быть таким?..

Не договорив, она затрясла рукой, выражая крайнюю степень презрения. Вадим иногда удивлялся – как отец уживался с ней столь долгие годы. Может быть, благодаря своей безропотности? Сын же уна-следовал гены обоих. Сначала отцовская миролюбивая составляющая позволяла ему спокойно выслушивать проповеди, но стоило Гертруде Яковлевне перегнуть палку, как в Домовом начинало говорить ее собственное упрямство. Как это все происходит на генетическом уровне, Вадим представлял себе смутно – биология никогда не была его коньком.

Но, так или иначе, а в этот вечер он вспылил. Верочки больше дома не было, а значит, никто не мог разрядить атмосферу. Вадим решил пройтись. Собирался недолго, набросил пальто, сунул ноги в ботинки и, намотав наскоро шарф, выбежал на улицу. Прошел несколько кварталов, пока не заметил собственное отражение в стеклянной витрине нового модного магазина. За стеклом выстроились в ряд манекены, щеголявшие в новых костюмах. Вадим, однако, смотрел не на них.

Волосы взлохмачены, глаза как у безумца. Будь ты, Домовой, поэтом, еще куда бы ни шло! Это, можно сказать, было бы тебе даже к лицу, а представителю технической интеллигенции такой имидж ну никак не подходит. Побрел дальше, чувствуя, как мерзнут ноги – носки следовало надеть потолще, потеплее. Был конец октября, и уже один раз шел снег, зеленая трава и кусты под снегом выглядели странно. Вокруг были люди, но Иволгину казалось, что он один на белом свете. Кто там кричал – человека ищу, и бродил днем с фонарем? Диоген, кажется? Вадим нашел своего человека в блинной, которая появилась на месте бывшей булочной. Теперь подобные перемены уже не удивляли. Например, на месте часовой мастерской, в которую едва в свое время не устроился Иволгин, теперь расположился табачный магазин. Трубки, сигары, кальяны… Иволгин заходил туда просто посмотреть на всю эту экзотику. Ну, а в булочной теперь торговали блинами. Костя Сагиров сидел в одиночестве за столиком у окна и ел блины с брусничным джемом. Он недавно вернулся из какой-то поездки. А вообще виделись редко – у всех свои дела.

– Здорово! – было видно, что он рад видеть Иволгина. – Старый друг лучше новых двух. И это, Димыч, не метафора, а самая что ни на есть правда жизни.

Вадим согласился.

– Видел Красина! – сообщил Костя. – Весь в коже и с голдой. Как тебе, а?!

Вадим попытался представить себе Красина в коже и с золотой цепью.

– Так он у нас стал крутым?

– Ага, прямо как яйцо! Такое, что полчаса варилось… Нет, на самом деле, цепь есть, а крутости пока не хватает. Так сказать, акции, не подкрепленные дивидендами! Он у нас пока только охранник одного крутого товарища. Ездит с шефом на «мерине»…

– На чем?!

– На «Мерседесе»!

– Ясно.

– Но собирается…

Музыка в блинной звучала оглушительно. Приходилось ее перекрикивать.

– Собирается завести свое дело!

– А его шеф на это как, интересно, смотрит? – поинтересовался Вадим.

– Он его и спонсирует. Ты не думай, там не сплошь друг другу глотки грызут, хотя, конечно, и такое бывает, – сказал Сагиров. – Красин, во всяком случае, доволен – говорит, что вот-вот поднимется на сияющие высоты.

Вадим рассказал о приезде Наташи.

Сагиров помолчал, пытаясь сообразить, как реагировать.

– Ну… Ясно… – сказал он наконец, хотя по его лицу этого не было видно. – Хорошо!

«Хорошо» прозвучало скорее вопросительно, поэтому Вадим на всякий случай кивнул – конечно, хорошо. Еще было бы лучше, если бы с Верочкой все утряслось, но это дополнительных разъяснений не требовало.

В день операции Вадим не находил себе места. Взял отпуск за свой счет – в «Ленинце», учитывая обстоятельства, отказать не могли. Только сам он уже не знал – стоило ли брать этот отпуск? От ожидания ведь с ума можно сойти. Жалко, не было прямой телефонной линии с Германией. Никогда до сих пор Вадим не мог себе представить, что будет так жалеть о том, что стал невыездным. Но сейчас он проклинал «Ленинец» вместе со всем военно-промышленным комплексом и его секретно-стью. К черту все! И подвалы тоже. Он должен быть там, в Германии. Наташа предлагала оплатить его поездку туда, чтобы он находился с дочерью, но он вынужден был отказаться. Успокаивал себя только тем, что даже если бы и мог выехать, все равно – на сбор всех необходимых документов ушла бы куча времени.

Он опять обложился книгами по медицине, какие сумел достать. Даже к сестрице сбегал за литературой. Зря. Во-первых, пришлось, как обычно, наслушаться глупостей – став счастливой матерью Ленка, казалось, значительно поглупела, словно все серое вещество по наследству перешло от нее к ребенку, а ей самой ничегошеньки не осталось. Он позаимствовал из ее библиотеки нужные тома, пожурил привычно за набор легкомысленной литературы, всяких там Чейзов и Фантомасов. Ленка обиженно засопела и назвала его снобом.

А во-вторых, книги только усугубили его тревогу. Продравшись через лес специальных терминов (гемодинамика, легочная гипертензия, артериальная гипоксемия), Вадим прочитал, что хирургическое вмешательство не всегда бывает эффективным……К счастью, дальше шло пояснение, что это касается особенно запущенных случаев. И все равно, оставалось беспокойство. Значит, операция – еще не все! Сколько же пройдет времени, прежде чем станет ясно окончательно, что угроза миновала?

Надо молиться, нужно сжать кулаки и верить в лучшее. Вадим наглотался седуксена, чувствуя, что иначе просто сойдет с ума. Это помогло, он прикорнул на диване. В мыслях был полный разброд. К беспокойству из-за дочери примешались проклятые подвалы, казалось теперь, что они как-то связаны – Верочка и подвалы. А как не понять! «Может быть, Козин знает», – подумал он сонно. И почувствовал, сквозь тяжелую дрему, как Гертруда Яковлевна укрывает его пледом.

– Наташа, – пробормотал он.

Он спал и не видел, как на лице матери появилась довольная улыбка.

Наташа позвонила сразу после операции.

Сказала, что все хорошо. Вера еще не проснулась. Вадим радовался ровно одну минуту. Потом он снова начал волноваться – когда она проснется?! А вдруг что-нибудь не так! Боялся сглазить. Отходить от наркоза Верочка будет долго. Вадим знал это, но все равно просидел на кухне, не смыкая глаз, пока за окнами не забрезжило утро. Сколько там времени в Германии, интересно?

В пепельнице росла груда окурков. Отец присоединился к нему после полуночи, пришел в пижаме и сел рядом на диванчике. Так и сидели. Курили. Гертруда Яковлевна не осмелилась возражать. Напомнила мужчинам, что утро вечера мудренее и ушла спать.

– Железная леди! – подмигнул отец Вадиму.

Тот улыбнулся. Сидели и курили. Ждали.

Вадим хорошо представлял себе Верочкино пробуждение. Вот она открывает глаза. Рядом ее мама. И крыса в костюмчике. С удивлением отметил про себя, что никакой ревности к Наташе не испытывает. Главное, что дочка – их дочка будет снова здорова. А все остальное – неважно.

Сагиров позвонил ему уже поздно вечером. Вадим забыл обо всем, волнуясь из-за дочери, но, услышав голос друга, удивился оттого, что тот не побеспокоился раньше – знал ведь, что у Верочки операция…

– Да, я рад за тебя… – сказал Костя, но вот голос у него был совсем не радостным.

Вадим понял: что-то произошло. Что-то очень плохое. Костя долго вздыхал, манера Сагирова подготавливать таким образом к неприятным сообщениям всегда раздражала Домового. Кроме того, он понял уже по первым словам, что Костя мертвецки пьян. Вусмерть, как тот сам любил выражаться.

– Да что же там случилось?! – спросил Домовой. – Что ты вздыхаешь, скажи по-человечески!

Сагиров еще раз вздохнул и сказал, что Сереги Красина больше нет в живых. Вадим замолчал, пытаясь переварить новость.

– Как это случилось?! – спросил он, наконец.

– Застрелили на стрелке! – ответил Сагиров.

– На стрелке Васильевского?

– Нет, – сказал Костя.

«Стрелка», как узнал неподкованный Вадим, означала встречу серьезных людей. Таких серьезных, что свои серьезные дела они решали с помощью оружия. Шеф Красина был крутой. Ему, кстати, на этой самой стрелке здорово повезло. А вот Сереге – нет. Серега умер, не приходя в сознание, в больнице. Пуля попала в сердце… В сердце. Было что-то жуткое в этом совпадении, хотя Сагиров не обратил на него совершенно никакого внимания. А вот Вадиму показалось почему-то, что Красин таким образом заплатил за исцеление его дочери. «Нет, это бред какой-то, – сказал он себе. – Что за нелепый мистицизм»… А Сагиров продолжал что-то бормотать про Кису, бедную Кису, которой он вынужден был сообщить все сам, потому что ее не было в городе, она куда-то ездила по делам. И как Киса плакала… Похоже было, что и Сагиров сам плачет. Вадим сжал зубы. Что же это такое творится? Пытался вспомнить, когда последний раз видел Серегу Красина. Тот был всегда полон жизни и словно посмеивался над самим собой. А теперь его больше нет. Нет, не верилось… Позвонить надо кому-нибудь! А кому?! Все и так уже знают. Он узнает обо всем последним. Помолчал, потом попросил передать соболезнования Кисе.

– Хорошо, но лучше сам ей все скажешь!

Да, верно, подумал Домовой. Должны же быть поминки. Нужно пойти. Бедная, бедная Киса.

Поминки по Красину были нешумными. Иволгин пришел попозже и решил, что не задержится надолго, посидит, выпьет и пойдет. Тем более, что люди, вероятно, все будут незнакомые. Но остался до конца вечера. Контингент, вопреки ожиданиям, был свой, за исключением двух неизвестных ему субъектов, которые задержались ненадолго, выпили за упокой души и удалились. Как пояснила Киса, это были коллеги Красина.

– Интересно, где они были, когда Серегу убили? – спросил Сагиров у Вадима. – Друг за другом прятались?

Иволгин помотал головой – произошедшее в голове не укладывалось. Больше о гибели Сереги ничего не говорили. Нечего было говорить. Вспоминали хорошее.

Киса выглядела измученной, улыбалась устало, говорила мало. На стене в гостиной висела фотография Сереги в траурной рамке – он улыбался и обнимал Кису. У него было лицо человека, уверенного в своем будущем.

Вадим старался не смотреть на эту фотографию, чувствуя неловкость оттого, что в последнее время совсем не встречался со старыми друзьями. И дело было не только в дочери и ее болезни – контакты нарушились еще раньше. Показалось ему тогда, что они становятся чужими. Слишком разная у них жизнь… Сагиров, одержимый своим боксом, Красин в коже и золоте… Напрасно, напрасно он так думал, каялся перед собой Вадим. А теперь вот Красина больше нет, и никогда они не поговорят по душам, как когда-то.

А Киса в черном платье выглядела привлекательно… «Что с тобой, старик? – спросил он сам себя. – Никак влюбился? Нет, нет, нет! Просто траур, как кто-то подметил уже давно, весьма эротично смотрится. Стыдно должно быть!..» Отчего-то стыдно не было. И жалко было красивую Кису, она казалась совершенно растерянной. И жалко было до слез Серегу Красина. Домовой действительно прослезился, когда налили по третьей.

– Ты, старик, закусывай! – сказал ему Сагиров, подвигая салат. – Иначе мне тебя на закорках придется тащить!

– Оставь! – сказала Киса. – Можете заночевать, если хотите!

Домовой помотал головой.

Были какие-то салаты, конечно, оливье непременный, и эта чертова кутья, которой он съел совсем немного.

– Вы знаете, что кутью в древности подавали и на свадьбах? – спросил Костя. – Это ритуальное блюдо.

Разговор не очень клеился, все были подавлены. Немного погодя, когда было все сказано и много выпито, беседа потекла оживленнее. Вспоминали кое-какие забавные случаи… И опять спрашивали у Вадима, что он делает в своем «Ленинце», с его-то золотой головой и столь же золотыми руками! Домовой разводил своими золотыми руками, качал золотой головой. Мол, сам не понимаю.

– У человека дело! – сердито сказала Киса. – Дело всей его жизни! Вот у тебя, Костя, какое дело?!

– Наше дело правое… – неумело пошутил Сагиров. – А остальное, Кис, не так уж и важно.

Кису обнимали на прощание. Костя тоже заплакал. А Домовой запутался в рукавах собственного пальто. Понял, что выпил лишнего. Костя вызвался его проводить. Потому как времена нынче смутные, а безопасность Родины на таких вот Домовых и держится. Примерно так и выразился.

Киса поблагодарила их за то, что пришли.

В ее глазах была усталость. И Вадим почему-то почувствовал себя усталым и старым. Словно она поделилась с ним своей болью.

– Как я мог не прийти… – Домовой совсем смутился.

Он еще не раз в последующие дни вспоминал Кису. Бедную Кису, растерянную, потерянную. Хотелось позвонить. Теперь, когда его собственная проблема была решена, Вадим почувствовал в себе новые силы. Марков из Германии сообщал самые утешительные новости. Обещал вернуть дочь в целости и сохранности, как только пройдут условленные полгода. А Домовому эти полгода уже начинали казаться вечностью. Впрочем, жалеть было не о чем – за это время Верочка должна была прийти в себя после операции. Наташа собиралась отвезти ее затем в Испанию, куда планировал перебазироваться и Кирилл Марков.

Да, Вадим снова обрел уверенность, но отчего-то не решался набрать Кисин номер. Во-первых, не хотел докучать ей сейчас. Ей должно быть не до него. А во-вторых, – испугался. «А почему испугался?» – спрашивал он отражение в зеркале. И нервно водил по щекам новенькой электробритвой, подарком, кстати, Наташиным.

«Да-с, у Наташи есть возможность делать подарки даже бывшему нелюбимому мужу, а у тебя какие возможности?! Будем смотреть правде в глаза, товарищ Иволгин! А правда такова: ты человек с ребенком и множеством разных пунктиков! Что ты можешь предложить женщине?»

Однако судьба, наперекор его страхам, снова свела их и очень скоро. Встретиться с Кисой было необходимо. Вместе с Сагировым решили сопровождать ее на девятый день на кладбище – не хотели отпускать одну. Однако, как назло, Сагиров подхватил воспаление легких. На кладбище ему делать было нечего в таком состоянии. Костя хрипел в трубку, просил его извинить. Впрочем, совесть его была чиста – благодаря стараниям Сагирова, все было сделано в срок – бригадир участка оказался старым знакомым Кости, сменившим боксерские перчатки на заступ и лопату. Ехали вдвоем, Вадим и Киса. Она выглядела гораздо лучше, чем на поминках.

– Я вообще-то уходить от него думала! – сказала Киса уже на могиле. Вадим положил цветы. Скромная такая могилка. На самом краю кладбища.

– Да, у него последнее время все хорошо было… – объяснила она, хотя Домовой не спрашивал ни о чем. – Раньше мне казалось, это будет предательством – нужно было его поддерживать. А мне давно все надоело – думать, вернется ли он живым или нет. Если задерживался, начинала названивать, он сердился. Я истеричка, наверное, а может, просто чувствовала, что однажды все так и случится… Но, знаешь, так привыкла к своим страхам, что когда все случилось на самом деле – ничегошеньки не почувствовала!

Вадим обнял ее за плечи. Так они стояли и смотрели на фотографию на памятнике – лицо в выпуклом старомодном овале. Сергей Красин.

– Мы бы все равно не смогли навсегда остаться вместе, – сказала она.

– Почему? – искренне удивился Домовой.

Удивился вдвойне – не так давно он думал точно так же про них с Наташей, но ему всегда казалось, что Киса и Красин друг другу подходят просто идеально.

– Все потому же! – усмехнулась она грустно. – Детей нет и быть не может в принципе. Нет, он говорил, что это все неважно, что можно взять из детского дома, но я-то знала уже, что он хочет своего!

И поникла головой.

Потом пошли обратно. Вид многочисленных крестов и надгробий, теснившихся по сторонам от узкой дороги, действовал на обоих угнетающе. К тому же на обратном пути они решили сократить дорогу и попали на детский участок. Фотографии на могилах здесь были иногда странно большими. Словно кричали эти детские лица о преждевременно исчезнувшей жизни. Киса озиралась с мрачным видом.

– Знаешь, когда я умру, – сказала она вдруг, – я хочу, чтобы мой прах развеяли по ветру. Раз, и нету Кисы, только пыль одна! Dust in the wind!

– Это как-то неправильно, – сказал Вадим.

– А что тогда правильно?! – резко спросила она. – Вот это правильно?!

И показала на детские могилы.

Вадим промолчал. Что он мог сказать? Что на все воля божья? Слабое утешение.

– Прости! – она схватила его за локоть. – Я так рада, что ты пришел! Только давай уйдем отсюда поскорее, а то у меня в глазах уже темнеет от могил. Я и не думала, что это кладбище такое большое!

И они ускорили шаг.

Прошло три дня, и Киса позвонила сама. Жаловалась на одиночество. После этих похорон она неожиданно оказалась в изоляции. Люди словно избегали ее, вероятно, как и Вадим, думали, что ей следует побыть одной, что она устала от соболезнований… А ей нужно было совсем другое. Так было тоскливо в одиночестве, что хотелось на стенку лезть. Иволгин представил, как она сидит в своей пустой квартире, смотрит на Сережину фотографию и, может быть – плачет.

– Я к тебе приеду, – сказал он. – Прямо сейчас. Только соберусь.

Он посмотрел на часы. Был вечер пятницы, он был свободен. Если не он, то кто?! Если не сейчас, то когда?

За спиной немым призраком встала мать, глаза Гертруды Яковлевны были печальны. Она поняла, что сын отправляется на свидание, и дело не в том, что он надел лучшее из имевшегося в его гардеробе – почти все, кстати, было куплено под ее нажимом к приезду Наташи.

– Ну что такое, мама? – Вадим поймал ее взгляд в зеркале и обернулся. – Что-нибудь случилось?

– Могу я хотя бы узнать, кто она такая?!

– Очень хорошая девушка! – сказал Вадим спокойно.

В конце концов она не сможет ему помешать. Он это знал. И она это знала тоже. Поэтому стояла, смотрела на него, держа руки перед собой, и словно собиралась молиться.

– Мама! – Вадим подошел и чмокнул ее в щеку.

– Я ничего не понимаю! – Гертруда Яковлевна не любила «сантиментов» и шуток, когда речь шла о серьезных вещах. – Я думала, ты принципиально не хочешь ни с кем связывать свою жизнь. Это я могла бы понять, хотя и не одобряю! Но если тебе нужна женщина, а тебе она нужна, то почему было не отвоевать Наташу? Ты ведь ее любишь, признайся! Я слишком хорошо тебя знаю…

Она пошла за ним к двери и говорила, говорила, быстро, стараясь, пока это возможно, остановить его.

– Нет, не люблю, – сказал Вадим сердито. – И почему ты думаешь, что знаешь это лучше меня?!

– Я не сомневалась, что все этим и закончится! – она не ответила на его вопрос… – Твое затворничество! Так всегда и бывает с теми, кто отказывается от личной жизни. Рано или поздно они бросаются на первого попавшегося человека…

– Давай будем считать, что я этого не слышал! – сказал Вадим.

Он внезапно понял, что все, что может ему сказать сейчас мать, не имеет ни малейшего значения.

– Киса не первый попавшийся человек, – добавил он все же. – Я давно ее знаю.

– Киса! – фыркнула мать. – Почему же тогда я ее не знаю?!

«Потому что, мама, ты вообще очень мало знаешь о моей жизни, и это совершенно нормально», – мог бы сказать Иволгин, но не сказал. Он решил подождать, когда мать успокоится. Потом он их непременно познакомит, и она все со временем поймет и смирится. Он очень на это надеялся.

Домовой вышел, вдохнул морозный воздух улицы. Сердце кольнула жалость – он хорошо представлял себе, какой удар нанес матери.

– Первый блин комом! – сказала она, когда Наташа уехала. Она, очевидно, надеялась, что уж второй-то блин получится таким, каким надо. Наташа обмолвилась о проекте Курбатова, и Гертруда Яковлевна теперь жила в ожидании повторного визита невестки.

Вадим не сомневался, что даже приведи он в дом королеву красоты с двумя университетскими дипломами – мама все равно будет недовольна.

Он объяснил ситуацию Кисе, которая поинтересовалась, отчего это он так наморщил лоб, словно решает невесть какую сложную задачу. Вместе посмеялись над честолюбивыми планами Гертруды Яковлевны.

Киса была в какой-то смешной рыжей шубке, которая делала ее похожей на лису. Вадим ей так и сказал:

– Ты теперь не Киса, ты теперь лиса Алиса!

Киса взяла его под руку.

– Пошли, Базилио, найдем какого-нибудь Буратинку, которого можно кинуть на пять золотых.

– Ах, что за слог! – возмутился он. – Неужели ты думаешь, что я, как кавалер, не захватил с собой немного наличности?!

– Лучше просто погуляем, – сказала она. – Я как-то устала от людей.

Киса курила «Винстон», жаловалась на то, что никак не может отвыкнуть от этой марки, пора переходить на что-нибудь более демократичное. Вадим нарочно привел ее в тот самый магазинчик с кальянами и трубками, чтобы купить «Винстон». Кое-что у него было отложено на черный день, а поскольку Верочка была далеко, можно было и на себя потратиться немного.

– Мерси, мерси!

Потом все-таки зашли в блинную, где Вадим недавно повстречался с Сагировым. Киса, несмотря на приличные красинские доходы, сохранила неприхотливый вкус и, глядя на нее сейчас, Вадим вспоминал давние деньки, когда они вот так же с Марковым, Сагировым и Красиным забегали в какое-нибудь кафе, и Марков, который сорил своими нетрудовыми, как он сам выражался, дискотечными доходами, угощал всех.

А сейчас было приятно просто сидеть рядом и смотреть на нее – Вадим удивлялся, что раньше не замечал, насколько Киса красива. Почему не замечал?! Потому что любил Наташу. Только немного грустно было оттого, что за ними стоит тень погибшего Красина.

И еще Маркова, который когда-то давным-давно делал Кисе предложение. А еще был Акентьев – знатный ди-джей, о судьбе которого Киса не имела теперь никакого представления.

– Знаешь, это он помог мне с работой! – сказал Вадим. – Альбинка хлопотала.

– Ты доволен?

Он кивнул. Насчет подвалов распространяться не стал. Это была его личная тайна.

– Расскажи что-нибудь, – попросил он.

– О Красине?

– Если хочешь.

– Знаешь, не о чем особенно рассказывать… Любила, только мы с ним мало говорили.

– И что будешь делать?

– Еще не решила… Я же, в сущности, никто, Вадим. Домохозяйка. Кое-какие средства (она поставила ударение в конце) есть, а дальше буду подыскивать себе работу по плечу.

У Кисы оставались деньги, накопленные за время совместной жизни с Красиным. Кроме того, у нее была старая Серегина машина и мотоцикл.

– Стоит в спальне, в смазке, и упакован! – сказала она и пояснила: – С этой инфляцией лучше вкладывать деньги в вещи, вот мы и купили мотоцикл – на черный день!

– Но почему в спальне?! – смеялся Домовой. – У Сереги же вроде гараж был?

– Был. Только гараж могут взломать. У его соседей взломали. Вот он и решил подстраховаться, чтобы все яйца в одну корзинку не класть. Хотел переставить в прихожую, начал шкафы сдвигать, да не успел…

Домовой покачал головой.

– Я тебя прокачу! – сказала она. – На мотоцикле. Я его хорошо умею водить!

– Киса… – Вадим замялся, не хотелось отказываться: совместная поездка с Кисой – это было то, что нужно, но он с предубеждением домоседа относился к мотоциклам.

В голове мгновенно промелькнула страшная картинка – они вместе с Кисой в каком-нибудь кювете – сцена из программы «600 секунд». Должно быть, все было написано на его лице, потому что Киса рассмеялась.

– Не волнуйся, не останется твоя дочка сиротой, – я буду тихо. Тебе понравится.

И он согласился, взяв с нее слово не превышать скорости, – какая там самая медленная из возможных?

– Не испортим товарный вид?

– Я уже нашла покупателя – один Серегин кореш, на поминках договорились, еще до того, как ты пришел. Видишь, какая я нехорошая! – сказала она, печально улыбнувшись. – Он не будет против, если мы разок прокатимся, нормальный мужик.

– Ты хорошая, – сказал он серьезно.

Возвращался домой с легким сердцем. Напрашиваться в гости к Кисе было еще преждевременно. Вадим был старомоден в таких вопросах. Боже мой, а ведь еще сорок дней не закончились. К черту, не думать!

Тем не менее, задумался. И думал, наверное, не меньше пяти минут, остановившись возле винного магазина, так что, в конце концов, один из представителей пролетариата, разжалованного новой властью из гегемонов и заливавшего горе привычным способом, обратился со стандартным вопросом:

– Будете? – он кивнул на магазин.

Все, в конце концов, может быть. И этот неплохо одетый гражданин не откажется раздавить на двоих маленькую – третьего, видимо, в эту погоду было не сыскать.

– Простите? – не понял Иволгин – голова у него была занята другим.

Пролетарий вздохнул разочарованно, махнул рукой и отошел, оставив Иволгина наедине с его мыслями. Тот двинулся через улицу и едва не угодил под несущийся на полной скорости большой черный джип. Машины эти еще не стали обыкновенным делом, и один их вид внушал трепет обывателям, ассоциируясь с бритоголовыми бандитами с автоматами наперевес. Вадим в число этих паникеров не входил, но подумал, что нужно сосредоточиться, иначе он, и правда, попадет под машину, а это сейчас особенно некстати.

Это, впрочем, всегда некстати, хотя Домовой хорошо помнил, что как-то раз таким образом встретился с Альбиной Вихоревой.

Машина притормозила у него за спиной и водитель засигналил, привлекая внимание. Иволгин обернулся, за рулем сидела эффектная брюнетка. И показала эта брюнетка ему фирменный заграничный жест, выставив в окно кулак с вытянутым вверх средним пальцем.

Вадим усмехнулся и проводил ее добродушным взглядом. Он побрел дальше, по тротуару. Спустя еще минуту рядом остановилась длинная черная машина.

– Господин Иволгин?

А вот это было уже странно. – Вадим не мог припомнить человека, который дружелюбно улыбался ему в окно.

– Вадим Иволгин?

– Да… – ответил он нерешительно, словно сомневаясь в том, что действительно является Вадимом Иволгиным.

– Как я рад, что вас встретил! – Мужчина, проворно выбравшийся из машины, говорил с акцентом.

Домовой ничего пока не понимал, а тот уже тряс ему руку. Пожатие было крепким.

– Я здесь по делам, задержался ненадолго, позволили обстоятельства. Моя фамилия Эймс! Кирилл мне многое рассказывал о вас. Кирилл Марков.

Теперь кое-что становилось понятным. Домовой закивал.

– Вы позволите, я вас немного провожу……

Машина тронулась с места, не дожидаясь господина Эймса. Вероятно, водитель заранее получил четкие инструкции.

Вадим подумал, что Эймс может сообщить какие-нибудь новости о Верочке.

– О, с ней полный порядок. Очаровательная малышка – просто прелесть. Такое счастье, что все закончилось благополучно. Европейская медицина движется, как это у вас говорят – семимильными шагами! И это большое благо, что вы смогли воспользоваться ее услугами… Сами не планируете переехать?

Вадим вздохнул, он уже устал от объяснений, но элементарная вежливость требовала ответить.

– Кому я там нужен? – спросил он прямо. – Да и не выпустят меня, я ведь работаю на оборонном предприятии. Кстати, еще несколько лет назад наш разговор мог бы обернуться неприятными последствиями. Я и сейчас не уверен, что за нами не следят!

– Поверьте мне, не следят! – сказал англичанин, и было видно, что он это знает наверняка. – Впрочем, теперь все будет по-другому. Я как профессионал ценю вашу преданность делу и уверен, что очень скоро она будет вознаграждена.

Вадим мягко улыбнулся, однако приятно было слышать это, пусть Эймс и иностранец, который, как убежден был Домовой, ни черта не понимает в его положении. Другие тоже не понимали, однако всегда старались уговорить его бросить «Ленинец».

– Очень скоро! – сказал Эймс. – Такие люди, как вы – истинное сокровище. Я думаю, если Россия и сможет выбраться из кризиса, то только благодаря таким как вы…

Домовой подумал – жаль, что этого не слышит его мать. И Сагиров что-то подобное на поминках говорил. Пожалуй, чересчур большая ответственность для сотрудника с четвертой формой допуска.

– Боюсь, вы слишком высокого мнения о моем положении… – сказал он с улыбкой.

– Нет, Кирилл мне объяснил, – возразил Эймс. – Сказано ведь «и не у разумных богатство и не искусным благорасположение… Но время и случай для всех их!..» – продолжил он, словно обращаясь уже к самому себе.

– «Ибо человек не знает своего времени»? – закончил за него Вадим.

– Да, но иногда другие знают за него! – сказал Эймс. – Например, я могу определенно сказать, что ваше время скоро придет! Непременно придет. Вот, для вас… – он протянул Маркову небольшой конверт, в котором находились фотографии.

Верочка в парке при больнице. С Наташей, с Кириллом… Лучшего подарка в этот вечер Иволгин не мог получить. Эймс, видя, что Домовой всецело занят рассматриванием снимков, поспешил откланяться. Распрощались душевно. Вероятно, виной тому было вино, которое они пили с Кисой – по-студенчески, в парке, из горлышка, но Домовой проникся симпатией к этому незнакомому, в общем-то, человеку. Слова его были именно такими, какие должен был говорить восторженный иностранец в России, но что-то в облике Эймса не вязалось с пустопорожней болтовней о перестройке и гласности.

Вадим, впрочем, не стал тогда над этим задумываться, а вскоре и вовсе забыл об их разговоре.

* * *
Наташа и раньше частенько думала о том, как ей повезло с друзьями. И сейчас был повод об этом вспомнить. Пока она ездила в Россию за дочерью, Джейн нашла для нее роскошную квартиру недалеко от клиники, избавив от лишних хлопот. Все счета оплачивал Курбатов. Наташа редко просила у него деньги – ей хватало собственных заработков. При всех своих недостатках, Курбатов обладал чувством справедливости и сейчас не спорил. Квартира была роскошной, а значит, вполне соответствовала ее нынешнему статусу. Хозяин-немец перебрался в Америку, как он признавался Джейн, по двум причинам – бизнес и усталость от этого шума и гама с объединением страны.

Кардиологическая клиника находилась на окраине западного Берлина, в живописном месте, где совсем рядом, в лесу, жили самые настоящие дикие кабаны. Верочка, узнав об этом, всерьез забеспокоилась – вдруг они придут сюда, в больницу. Пришлось показать ей крепкие ворота, а охранник поклялся, правда, по-немецки, что никаких кабанов не пропустит.

Верочка была удовлетворена. При больнице был чудесный сад, как только малышка смогла совершать прогулки, они с Наташей целыми днями бродили по аллеям. Вера, несмотря на незнание языка, успела быстро познакомиться с несколькими пациентами. Она оказалась очень коммуникабельной, и быстро выучила несколько нужных фраз – Danke schоn и Guten Tag.

Каждый день она спрашивала у матери, почему не может приехать папа. Это было, пожалуй, единственным неприятным моментом. Непросто объяснить маленькой девочке, что означает «невыездной». Так же непросто, как объяснить, почему мама и папа не живут вместе. Впрочем, Верочка пока не углублялась в эти вопросы – слишком много на нее свалилось новых впечатлений.

Она с серьезным видом рассматривала светлый след от шрама. След должен скоро почти совсем исчезнуть. Девочка была еще слишком мала, чтобы беспокоиться из-за этого, но Наташа уже думала о ее будущем.

– А правда, что мне вынули старое сердце и вставили железное? – спросила как-то дочка.

– Господи, кто тебе такую чепуху сказал?

– Один мальчик, он тоже тут лечится! Он тоже русский, – объяснила малышка.

– Никакое у тебя сердце не железное! – Наташа обняла ее и поцеловала в лоб. – Самое лучшее на свете сердечко!

Верочка нахмурилась – похоже, вариант с железным сердцем ей нравился больше. Она уже не жалела о том, что пришлось перенести школу на следующий год. Дядя Марков, которого она смутно помнила, теперь регулярно навещал ее в больнице вместе с Джейн.

В театральной деятельности Маркова как раз наступил перерыв, и это было очень кстати – Кирилл близко принял к сердцу случившееся с Верочкой. Едва ли не столь же сильно, как и ее отец. В голосе друга звучало такое страдание, что Кириллу стало страшно. Он слишком хорошо знал Вадима. И понимал, что тот не переживет потерю дочери, даже если у него хватит воли не наложить на себя руки…

Люди иногда перестают жить, не умирая.

В день операции Марков пошел в церковь и поставил свечку. Церковь была протестантской, но Кирилл подумал, что если отец небесный и правда существует, и если он снисходит хотя бы иногда до просьб своих детей, то вряд ли станет вникать в конфессиональные различия.

В Германии Кирилл смог дать Наташе несколько советов уже в качестве старожила. В частности, рекомендовал не афишировать свою национальность. В то время русские еще не ассоциировались у западного обывателя с беспощадной мафией и тотальной коррупцией, напротив – русское было в моде, и ему самому до чертиков надоели политические дебаты, в которые его пытался втравить каждый второй из встреченных немцев. Нет, не хотел Кирилл Марков выступать в роли представителя России на Западе –чересчур большая ответственность. Политическими настроениями немцев интересовался мало. К тому же он едва сумел выучить несколько слов по-немецки. Это казалось странным – там, на другой стороне, ему случалось говорить на этом языке. Видимо, навыки отключались при возвращении. Работал какой-то защитный механизм, спасавший его от перегрузки. Тем не менее, совсем не касаться политики было невозможно.

– Недавно один из этих господ весь вечер не давал мне проходу! – пожаловался он со смехом. – А повторял одно и то же – «Москва», «перестройка», «Горбачев»… Ничего больше не знал!

– Но против хорошеньких поклонниц ты не протестуешь! – сказала Джейн.

– Она ревнует, значит, любит! – улыбнулся Марков.

– Глупости! – возразила Джейн. – То есть, конечно, я тебя люблю. Иначе как, скажи, я могла бы быть с тобой столь долгое время? Только вот ревность и любовь это совершенно разные вещи…

– Она меня постоянно наставляет и ведет по жизни! – Кирилл обнял ее за плечо. – Я становлюсь сторонником матриархата!

В Германии Джейн сменила прическу на мальчишескую – короткую. Ей шло.

– Скучаешь по работе? – спросила Наташа.

Известие, что Джейн оставляет карьеру разведчицы, в свое время ее несказанно удивило. Ей казалось, что эта профессия из тех, что на всю жизнь.

– Мне тоже так казалось, – признался Кирилл. – До сих пор не верится, что все закончилось. Связи, Наташа, связи!

Джейн состроила гримасу.

– Если честно, то да, – призналась она. – Скучаю! Но у меня не было выбора.

– Не сочтите меня мужским шовинистом, – сказал Кирилл, – но я рад, что Джейн больше не бегает с маузером по странам, спасая демократию!

– Не припомню ничего похожего в своей карьере! – заметила Джейн. – И все-таки в тебе говорит этот русский патриархальный уклад. Как это у вас называется – «Домострой»?

– О чем ты, милая?! – спросил Кирилл. – В Советской стране все равны. Женщины на скаку останавливают лошадей, кладут рельсы…

Наташа смотрела, как они шутливо спорят о разных пустяках, и вздыхала про себя. Никогда, наверное, у нее уже не будет нормальной личной жизни, как у Кирилла и Джейн. Во время своего визита в Ленинград она поняла, что и Вадим одинок. А кто виноват? Она и виновата. Она все испортила… Эгоистка! Но, может быть, то, что удалось спасти дочь, будет ей зачтено на небесах.

О Курбатове вспоминала редко. Судя по тому, что она узнала из телефонных переговоров, «Чистая Балтика» уже начинала переходить из стадии проекта к осуществлению. Наташа посплетничала немного с Джейн на эту тему.

– Он словно одержимый, – сказала она. – Я боюсь, что придется снова ехать в Россию, если его планы станут реальностью. Уверена, что он захочет все проконтролировать на месте – я его слишком хорошо знаю!

– Тебе не хочется возвращаться?

– Кто-то сказал, что не надо возвращаться на старое пепелище, – заметила Наташа. – Но почему-то непременно возвращаешься. Мне трудно теперь в Ленинграде.…Там все и чужое и родное. Легче в местах, где никогда не бывала раньше.

– Сколько еще продлится реабилитация? – поинтересовалась Джейн.

– Три месяца, – сказала Наташа, – потом поедем, наверное, на Ривьеру, если у меня будет свободное время.

Она не хотела признаваться даже друзьям, как ей на самом деле не хочется возвращаться в Британию. А точнее – к Курбатову. Только сейчас Наташа почувствовала, каким бременем для нее стала жизнь рядом с этим человеком. Пусть ненадолго, но она покинула золотую клетку, и этим временем следовало воспользоваться на всю катушку.

Глава шестая ОЛЕГ ШВЕЦОВ ЖИВЕТ С МЕРТВЕЦАМИ И ВСТРЕЧАЕТСЯ СО СМЕРТЬЮ

Олегу в последнее время снились могилы – ряды крестов за высокими оградами. Могилы он видел и наяву, уже проснувшись – приют Швецову дал старый склеп на кладбище. Ничего страшного, ничуть не хуже каких-нибудь холодных подвалов, по которым ютятся сотни таких, как он – отверженных. Компания тут подобралась подходящая – человек шесть, спали вповалку возле стен. Швецов узурпировал садовую скамейку, принесенную в склеп. Запахи и звуки, хорошо знакомые – за время, проведенное в зоне, он привык к обществу отбросов. Только на зоне ему в жизни не видать того положения, которого он добился здесь в считанные мгновения. В этой новой жизни побеждает тот, кто сильнее – закон естественного отбора. А сильнее был он – Олег.

Бомжи звали друг друга по кличкам – Муха, Серый… Был еще старик Карлыч, исполнявший в здешнем обществе роль древнего сказителя и присматривавший днем за склепом.

Разжигали костер. Дым уносился вверх, в разбитый круглый фонарь. Пол был покрыт копотью от предыдущих костров. В качестве топлива служил валежник, трещали сухие лозы малины. Сторож сюда не заглядывал, себе дороже.

Промышляли сбором бутылок, мелкими кражами, нищенствовали. Карманничали, обирали таких же, как они сами, нищих. Воровали по мелочи – брали все, что плохо лежит. Иногда попадались и бывали биты милиционерами, но дел из-за их копеечных грабежей те обычно не возбуждали. В прошлом году одного из бомжей убили не то сатанисты, не то скинхеды. К смерти эти люди относились спокойно. На кладбище жить – смерти не бояться.

Почти весь небогатый «заработок» уходил на дешевый спиртовой суррогат. Даже привычного уже ко всему Олега поначалу мутило от запаха и вкуса этого пойла. Потом привык.

– Я тут вот чего подумал: может, там золото есть, в гробах… Ну зубы там, кольца! – говорил один из них, молодой и косматый, подбрасывая в костер хворост.

– Дурак! Все уже украдено до нас! – сказал его товарищ и сам же посмеялся своей шутке.

Олег прислушивался к разговорам новых знакомых. Слушал не из праздного интереса – он уже твердо решил, что останется здесь, а для того, чтобы держать этих человечков в подчинении следовало получше их изучить. Олег мог быть наивным, но он не был глуп. Понимал, что на одной силе долго не продержится.

Он презирал этих людей, хотя ничем уже не отличался от них, разве что силой своей. Каждое утро – пробежка, потом отжимался, предлагал бомжам побороться. Бороться с Олегом никому не хотелось, хотя бомжей он щадил – к чему калечить, пригодятся еще.

Один из бомжей рассказывал, что недавно кто-то предлагал ему покопаться в старых могилах. Заказчика интересовали черепа. Бомжи отказались – не из-за уважения к мертвецам, просто знали хорошо, что за такую работу могут заплатить пулей.

Олег же сейчас готов был на все, что угодно – после своего неожиданного освобождения, после спасения из ада, он оказался на самом дне. Но и он не собирался разрывать могилы. Был вариант получше! И они ему помогут, оттого и держался с ними. А то, что грязью от них пахнет – тем лучше. На таких внимания не обратят.

Как там, у Честертона, в одном из рассказов… Олег не был большим любителем чтения, но детективы уважал, особенно классические. Холмса, старушку Марпл, пастора Брауна… Только вот в жизни все гораздо проще, чем в фантазиях уважаемых мэтров детектива. Нет в жизни никаких загадок.

В том рассказе убийца замаскировался под почтальона. Почему?! Да потому что на почтальонов никто в то время не обращал внимания. А в нынешней России никто не обращает внимания на бомжей, и он по своему опыту это знал. Помнил, как в свое время проходил мимо, не вглядываясь в лица просивших подаяние.

Он уже поведал новым знакомым историю своей несчастной жизни. Самые неприглядные детали – то, что было с ним в лагере, – пропускал, ни к чему это было им знать. Бомжам он казался человеком необыкновенным. Качали головами. Сочувствовали.

– Я бы этой суке кишки выпустил! – сказал старик. – А потом пусть судят. Пусть все узнают, какая она была сука. А может, и не осудят. Состояние эффекта!

– Аффекта! – поправил его Олег, который и сам долгое время размышлял над тем, какое наказание придумать для своей неверной женушки. Хотелось, чтобы она мучилась так же, как и он. В мечтах он заманивал ее сюда и отдавал на потеху новым знакомым.

– Нет, Карлыч, никакой аффект тут не прокатит! – Олег давно научился изъясняться проще, еще в тюрьме. Сложные речевые обороты его новые кореша воспринимали с трудом. – Времени прошло много. Тут надо по-другому, по-умному надо.

– Так чего не придумаешь ничего?! – осторожно поинтересовался старик. – Ты же умный!

Признание его интеллектуальных способностей Олегу польстило. Только, вопреки мнению старика, в гигантах мысли Швецов никогда не числился.

– Может, и придумал уже, – сказал он нехотя. – Только тебе знать не надо!

Бомж скривился, но промолчал. Связываться со Швецом не хотелось – тот уже успел продемонстрировать свою выучку сразу по вселении. Сломал шею Бобру – тихому в общем-то доходяге, который вместе с товарищами пытался отказать ему от места. А почему Бобру? Да потому что толку от него было мало – пустячный человек, барахло. А от остальных толк был, требовалось только их припугнуть. И верно, с этого момента никто уже не пытался протестовать.

Олег не был вполне уверен в лояльности новых товарищей, спал чутко. Впрочем, никто не пытался ни отомстить за Бобра, ни уйти, хотя Швецов никого не удерживал при себе. Во-первых, некуда было им идти, да и зачем – Олег был сильнее любого из них, значит, защитит, если что. Кроме того, обещал хорошо вознаградить за помощь с его женушкой.

* * *
Письма от Переплета приходили все реже. Акентьева жадно читала их от корки до корки, иногда зачитывала кое-что вслух Альбине. Та вежливо слушала и делала вид, что разделяет ее тоску по сыну. На самом же деле мечтала только об одном – чтобы тот как можно дольше задержался в своем «Тунецке». Она была уверена, что стоит Александру вернуться, и всей ее спокойной и, в общем-то, вполне счастливой жизни придет конец. Акентьевы так и не узнали ничего об ее сложных и странных отношениях с их сыном. Ни к чему было их просвещать…

Письма эти по-прежнему были лаконичны и бесцветны – совсем не такие должен был бы писать любящий сын, оказавшись в долгой разлуке с родителями. Альбина, впрочем, не сомневалась, что Переплета эта разлука нисколько не тяготит. По словам матери, Саша давно стал самостоятельным. Ее это умиляло. «Вот уж верно, материнская любовь слепа», – думала Альбина.

Как-то вечером фарфоровые колокольчики, украшавшие стену в ее комнате прямо над кроватками малышей, жалобно звякнули – сами по себе. Странно! Альбина задумалась, глядя на них. К чему бы это? Словно предупреждение. Но о чем? О себе не беспокоилась, только о детях. И как оказалось, причины для беспокойства были.

Звонок в дверь раздался около десяти утра. Альбина вытерла перепачканные в муке руки – она собиралась испечь кекс для детей. Отперла, не глядя замок – была уверена, что вернулся хозяин дома, который утром выбежал за сигаретами и, как часто бывало, задержался в каком-нибудь кафе, болтая с коллегами.

Это было похоже на кошмарный сон – перед ней стоял Олег Швецов. Чужими были его глаза, и ничего в них не было, кроме ненависти и презрения. «Ну да, конечно, – подумала Альбина, – чего же еще ждать!» Он ведь был уверен, что они с Александром в сговоре и вот, вернувшись из заключения, находит Альбину в его квартире. Она не собиралась оправдываться, объяснять что-либо.

– Ты! – сказала она только.

– Я! – коротко хохотнул Олег. – Не бойся, не сбежал…

Его освободили по амнистии. То, за что еще недавно коммерсанты вроде Швецова получали немалый срок, теперь стало нормой жизни. Если бы похлопотал еще немного – сумел бы снять с себя судимость, вот только хлопотать он не собирался. Не было у него ни денег, ни жилья, ничего не было.

Ей нетрудно было представить, сколько он передумал за это время. Нетрудно, потому что сама она столько раз снова и снова возвращалась к той встрече, когда он резал свои руки…

– Денег мне твоих не нужно! – сказал Олег, не сводя с нее глаз. – Как-нибудь выкручусь!

Альбина готова была откупиться, отдать что угодно, лишь бы он исчез. Ничего в душе не осталось, если и были какие-то сомнения, сейчас они исчезли совершенно.

– Впустишь или на лестнице будем разговаривать?

– Проходи, – Альбина, наконец, взяла себя в руки.

– А твой где? – спросил Олег, осматриваясь в прихожей.

Альбина видела, как он мысленно оценивает обстановку акентьевской квартиры.

– Мой – это кто? – уточнила Альбина.

– Сама знаешь, не придуривайся! Саша твой замечательный!

Из комнат вышла Акентьева и уставилась подозрительно на Олега. Тот поклонился насмешливо.

– Александр в Сибири вот уже почти три года, – сказала Альбина.

– Сослали?! – Олег поднял брови.

– Нет, просто уехал.

– А может, ты его от меня прячешь? – спросил он. – Чтобы чего не вышло! Не бойся, морду бить не буду, хотя надо бы. Я же не самоубийца. Хватит того, что вы оба мне всю жизнь поломали!

– Я тебе уже сказала, его нет, и никто тебе жизнь не ломал, о чем ты говоришь!

– Хватит! – лицо его исказилось.

Акентьева подошла к Альбине и взяла ее за руку.

– Молодой человек, если вы не прекратите себя так вести, я вызову милицию!

Олег насупился.

– О, здорово, – сказал он. – Сначала в зону отправили… Думаешь, это снова получится?

– Прекрати! – потребовала Альбина. – Никто тебя в зону не отправлял! Ты сам влип, я пыталась тебе помочь – и тогда, и потом хлопотала, да все без толку!

– Только не говори мне, что твой милый Саша не мог устроить мое освобождение. Помнишь ведь, как он Моисея спас от суда? Он ведь у тебя прямо волшебник какой-то! Так почему же со мной не получилось, а?!

Он рассмеялся сквозь зубы, не дожидаясь ответа.

– Господи, как я вас всех ненавижу!

Альбина молчала, сжимая кулаки. Она ненавидела Олега не меньше, чем он ее, ненавидела за его слабость, за глупость, за то, что он пришел сюда теперь. Она допускала, что неправа. Но почему она должна быть всегда правой?!

– Где мои дети? – спросил он.

– Помнится, раньше они тебя не интересовали! – сказала Альбина.

– Где дети?!

– Дети еще спят. И я не хочу, чтобы ты их будил – ты же пьян, Олег!

– «Пьян!» – передразнил ее Олег. – Разве это называется – «пьян», Альбина?! После всего, что мне пришлось пережить, можно было спиться! Но я не спился. Наверное, ты разочарована? По глазам вижу!

– Я не знаю, что ты там видишь, – сказала она, – только детей я тебе будить не позволю. Если нужны деньги, я дам, приходи потом, когда протрезвеешь!..

– Да какое ты право имеешь, сучка, мне указывать?! – спросил он тихо. – Это же мои дети! Или все-таки его?! Может, ты с ним тайком трахалась, а папаша твой все знал или как?! Вы оба меня ненавидели, пока я деньги в дом приносил – терпели, а как только появился этот, сразу поняли, что к чему. Я-то понять не мог, с чего это он полез голову свою подставлять с этим твоим евреем! Отсосала ему за это уже тогда… Ах, да, я забыл, ты таким не занимаешься, чистенькие вы все очень! Ты хоть представляешь себе, что мне пришлось вынести?!

Он сплюнул ей под ноги.

– Здесь тебе не сортир! – Альбина всеми силами пыталась превозмочь свой страх перед этим человеком. Чувствовала, что сейчас все зависит от нее – даст слабину, и считай пропала.

А в руках одно полотенце.

– Уходи! – сказала она твердо. – Нам говорить не о чем. Протрезвеешь, можешь позвонить. Телефон помнишь?

– Помню, помню, – сказал Швецов. – Я все помню. Еще увидимся. Очень скоро увидимся. Я тебе клянусь, Альбина ты у меня землю грызть будешь! Ты… – он не договорил, махнул рукой, повернулся и пошел к двери. Еще раз огляделся, словно оценивая обстановку, и вышел на лестницу. Акентьева принесла из кухни половую тряпку и вытерла его грязные следы и плевок на полу.

– Ужасный человек, – бормотала она. – Если он еще раз придет в таком состоянии, лучше сразу позвонить в милицию…

Альбина хорошо понимала, что деликатная Акентьева держит при себе вопрос, который не могла себе не задавать – как могла Альбина жить с ним. Трудно было себе представить, что когда-то он был другим. Впрочем, не это самый страшный человек. Александр Акентьев куда страшнее, а с Олегом можно справиться. Немного успокоившись, Альбина решила, что говорить с Швецовым больше не станет. Просто не откроет дверь, и все. И милицию незачем впутывать.

Олег посмотрел на окна акентьевской квартиры – теперь главное, чтобы не перепугалась слишком и не слиняла куда-нибудь вместе с детишками. А куда она может слинять? Всех ее старых друзей он знает – тоже не хотели говорить с ним, впрочем, подбросили на сигареты. Пария! Олег сжимал и разжимал кулаки. Во дворе его поджидал человек в ватнике, с испитым лицом. Отошли под арку и поговорили.

– Последишь, – разъяснил Олег, – там есть куда заныкаться на ночь, я посмотрел. Подвал, чердак, найдешь дыру какую-нибудь…

Бомж не спорил.

– Все сделаю! – сказал он и прижал руку к сердцу.

– Смотри, упустишь, я ведь не прощу!

– Я знаю, – сказал бомж мрачно. – Не упущу!

Олег кивнул и пошел прочь. Нужно было навестить еще двух-трех старых знакомых. Правда, толку от этих визитов не будет, он чувствовал – все старые знакомые от Олега Швецова отвернулись. Одних отпугнула его судимость, вторым было достаточно посмотреть на то, что он представлял собой сейчас. Кое-кого уже не было в живых. Швецов не испытывал никакого сожаления, узнавая о смерти того или другого коммерсанта. Так вам и надо, уроды!

Путь его через ставший чужим город был безрадостен. Хмель выветрился, Олег смотрел злыми глазами на приметы новой жизни – сколько времени было упущено, пока он сидел за колючей проволокой в богом забытой глуши. Из-за них сидел, из-за Альбинки-стервы и хахаля ее.

Денег вот в обрез, надо было взять, что она предлагала. Злился на себя за некстати накатившую гордость. Ничего, она еще за все ему заплатит. За все… Он уже клялся себе не раз. Нарочно пришел, чтобы напугать. Сам-то он достиг того самого дна, где уже все безразлично – все угрозы и даже смерть. Но хотелось сначала увидеть ее унижение.

Хорошо, что Акентьева нет в городе. Альбина сказала ему правду – слишком напугана была, чтобы лгать. Тем лучше – этот его визит был очень рискованным именно из-за него, Александра. Сбежал, сволочь. Интересно – почему?! Испугался чего-то, наверное. Смутные настали времена. Смутные – мутные. Тем лучше для него, для Олега.

Красивые девушки больше не обращают на него внимания, словно его и нет. А раньше он ловил на себе восхищенные взгляды, и на тех вечеринках, что они закатывали с товарищами по бизнесу, мог взять себе любую. И брал. Обычное дело – хватало его и на супругу, и на любовниц. Во всех смыслах. Оттащить бы за волосы одну из этих разряженных шлюх в ближайший подъезд и втоптать в грязь. Ему хотелось и плакать, и смеяться. А пуще всего хотелось выпить.

Нужны были деньги. Зря не взял. Возвращаться нет смысла – не откроет. А то и ментов вызовет, а Олег уже наобщался досыта с людьми в погонах. Ничего, он свое возьмет. И очень скоро, как обещал. Денег нет даже на курево, впору встать у церкви, да там конкуренция большая.…Кто ему подаст – здоровому бугаю! И в церковь заходить не было никакого желания.

– Что, бабка?! – ощерился он, обращаясь к морщинистой крошечной старухе, которая испуганно прижала к груди кошелку. – Веруешь?! Нет твоего бога, нет, слышишь?!.

Нет ничего, одна только тьма.

Кладбище. Вокруг могил за высокими оградами густо росла дикая малина. Малина и крапива. Все вокруг сумрачно. Тень и темные листья, качающиеся будто бы сами по себе. На душе тоскливо, пусто. Впору выть на луну, которая проглядывает сквозь кроны деревьев. Между могил – ажурные тени от решеток и старых крестов.

Покрытый мхом мрамор, в трещинах, позеленевшие памятники. Вот ангел с оторванным крылом, на шее свежий шрам. Часть изваяний варварски изуродована – обитатели кладбища пытались отпилить от них что-нибудь для пункта приема цветных металлов. В прошлом году одного из бомжей убило током при попытке стянуть кабель со столба электропередач. Сами же и похоронили.

Он подошел к склепу, тянуло жареным мясом. Голь на выдумки хитра – сноровистые обитатели кладбища ловили в силки чаек и ворон, голубей стреляли из рогаток. На охоту приходилось выбираться подальше – здесь, на старых могилах, птицам нечем было поживиться.

В склепе шел разговор. Олег прислушался, прежде чем войти – хотел знать, что у них там на уме.

– Перебраться бы на Турухтановы острова! – говорил старик. – Там зимой-то получше, потеплее… Туда надо подаваться!

«Турухтановы острова», – повторял он любовно, так иная красотка вздыхает по Багамам. А Турухтановы, а точнее Турухтанные острова на деле были недалеко.

– Что же там такого хорошего, на твоих островах? – спрашивал молодой. – Может, там девки голышом бегают? Пиво бесплатно дают?

Подмигивал остальным – бомжи посмеивались…

– На островах тех, – рассудительно говорил Карлыч, – энергетика особенная!

– Какая-какая энергетика? – смеялся молодой. – Атомная?!

– Дурак! Энергетика есть понятие не только материальное, но и духовное! – кипятился старый.

– Ну да, там чудеса, там леший бродит, русалка на ветвях сидит!

– Чудеса!.. – повторял старик обиженно, но за неимением более продвинутых слушателей, продолжал объяснять: – Есть там и чудеса! Вот, к примеру, зверьки там водятся такие, каких нигде не найдешь больше. Не знаю, как по науке называются, а может и никак. Там их много, только увидеть их трудно. Если захочешь, они тебе и помогут – надо только подход знать. К совсем пропащим они не вяжутся, а вот если осталась в человеке еще сила, то можно и договориться…

– Это что ж, вроде чертей, что ли?! – молодой едва не подавился от смеха. – Кровью подписывать надо договор, да?

– При чем здесь черти! – сердился рассказчик. – Я же говорю – зверьки. Некоторые их зверками зовут. А кто они такие на самом деле – леший их разберет.

Олег и сам думал об этих островах. Нужно будет туда перекочевать после того, как все сделает. Там его хрен найдут. А может, и искать не будут. Времечко такое. В зверьков-зверков он не верил, а обуздать тамошних обитателей из реального мира для него труда не составит.

Он вошел и сел на свою скамейку.

– Ходил к ней? – глаза обратились к нему.

Ждали новостей. И курева. Олег приносил несколько раз сигареты – подкупал. Но сигарет в этот раз не было.

Швецов оглядел всю честную компанию – с такими в разведку не пойдешь. Разве что, как говорится – по чужим огородам. Дал понять, что обсуждать ничего с ними не намерен. Бомжи помолчали, потом снова стали спорить об островах, а Олег вытянулся на скамейке, размышляя о своем.

Альбина отошла от этой встречи только к вечеру. Акентьев-старший, вернувшись домой, узнал обо всем, что случилось, от жены. Альбина слышала, как они спорят за дверью. Ничего не поделаешь, она живет с этими людьми, она многим им обязана. Требовать сейчас, чтобы они не вмешивались в ее дела, было бы странно и несправедливо. Да и как она справится сама с этой проблемой – Альбина не представляла.

Владимир Акентьев зашел к ней.

– Вот что, Альбина, – сказал он. – Если ваш супруг снова посмеет вам угрожать, я обращусь к своим знакомым в силовых структурах… И не спорьте, я понимаю, что для вас это тяжело…

Альбина и не собиралась спорить. Ее дети должны быть в безопасности, чего бы это ни стоило. Она кивнула.

Тем же вечером, собравшись с духом, обзвонила знакомых Олега – тех, кого могла вспомнить. Хотела узнать, где он сейчас обретается. Никто ничего сказать не мог. Представляла его бродящим где-то в городе, озлобленного, ненавидящего.

Утром, собираясь в театр, предупредила детей, что прогулок в ближайшие дни не будет. Сослалась на плохую погоду. Малыши непонимающе смотрели в окно, за которыми вовсю светило осеннее, но еще вполне ласковое солнце. Ничего, для их же пользы.

Режиссер считал, что, скорее всего, Олег придет снова, но уже за тем, чтобы просить прощения. И денег. Судя по тому, что он узнал от Альбины и жены, других вариантов у Швецова просто не было. Времена суровые, даже люди с профессией и стажем не могут найти себя в новой жизни. Что уж говорить о таких, как Швецов.

– Вот увидите, Альбина, он еще на коленях будет просить у вас прощения! – сказал Акентьев.

Альбина вздыхала – она хорошо знала Олега: как бы ни переломала, ни изменила его зона, вряд ли он встанет перед ней на колени. Да и не нужно это было ей. И она оказалась права, Олег не появлялся. Осадное положение не могло продолжаться вечно – дети капризничали, просились гулять. Альбина не хотела, чтобы Олег Швецов превратил их и ее жизнь в кошмар. Спустя несколько дней, она разрешила прогулки. Мадам Акентьева с возрастом стала домоседкой, ее мучили ревматические боли, она мазала больные суставы календулой и уксусом. Близнецы гуляли с няней, которую Альбина подобрала по рекомендации знакомых. После визита Швецова Свете были даны четкие указания, как вести себя с незнакомцами. Альбина не хотела пугать девушку, поэтому страстей не нагнетала. Наверное, зря.

Несколько раз на дню она звонила домой с работы – проверить, все ли в порядке. Мобильная связь была все еще очень дорога, Альбина обходилась городским телефоном. Неделя прошла спокойно. Хотелось верить, что Олег больше не придет. Но напрасно она на это надеялась.

Света разыскала ее на работе. На девушке не было лица. Альбина все поняла, еще прежде чем она начала говорить. Одного из малышей, Женю, у нее забрали в сквере, где они обычно гуляли. Как нарочно, рядом никого не оказалось. Наверняка следили давно и выжидали подходящего момента. Как она могла быть такой беспечной?! У Альбины оборвалось сердце, нужно было не выпускать близнецов дальше собственного двора.

Самым страшным было то, что мальчика увел не Олег, – Света хорошо запомнила его и узнала бы по фотографиям. Нет, человек был моложе, явно из тех, кого теперь называют – без определенного места жительства. Значит, Олег не один. Это совсем плохо – если он сумел убедить кого-то, что нашел в ее лице подходящую жертву для шантажа, если у него есть помощники, значит, бороться придется и с ними.

Прежде чем отправиться в милицию, она забежала домой. Хотела посоветоваться с Акентьевой, проверить, все ли в порядке с Сашей. Мальчик, по словам няни, поднял страшный плач, когда уводили его брата. Сейчас он немного успокоился, Альбина прижала его к себе.

– Мама здесь, скоро и Женя будет здесь! – сказала она. – Он просто пошел погулять с дядей, но он скоро вернется!

Она не сомневалась, что ребенок у Швецова – сердцем чувствовала. Это, с одной стороны, успокаивало – по крайней мере, она знала, кого искать, но что он хочет, что он задумал?! А главное – неизвестно, где он сейчас. Она надеялась, что Олег остановился у одного из своих старых знакомых, но те из них, чьи телефоны остались в записной книжке Альбины, о Швецове не слышали с момента его ареста. Не похоже, чтобы лгали.

– Если он что-нибудь сделает, я своими руками его убью, клянусь! – сказала она тихо.

Акентьева в ужасе качала головой – глаза у Альбины стали совсем безумными.

– Успокойся, – просила она, – ну что он может сделать, он же не сумасшедший! Заплатим, если надо. Не бойся, все будет хорошо!

Хотела бы Альбина в это верить.

Из милиции она вернулась растерянной – у нее отказались принять заявление.

– Они говорят, – объясняла она Акентьевой, переживавшей не меньше ее самой, – что нет причин! Что это наши семейные дела… Говорят, что я должна ждать сколько-то там дней, и если за это время муж не согласится встретиться… Я ничего не понимаю!

Акентьева кивала – так и должно быть по логике вещей.

– Нужно позвонить Андрею Всеволодовичу! – сказала она. – Володя вернется сегодня и с ним поговорит – боюсь, меня он слушать не будет.

Андрей Всеволодович был крупной шишкой в городском ГУВД и старым знакомым Акентьева-старшего. Большой поклонник его спектаклей. К несчастью, Акентьев отбыл на дачу в Комарово – послед-ние приготовления перед долгой зимой, когда на дачу выезжали только изредка.

Вернуться должен был наутро. Почти всю ночь Альбина не могла сомкнуть глаз. Лежала и смотрела в темноту. Ждала. Ждала, когда вернется Владимир Акентьев, ждала звонка от Олега. Хоть что-нибудь… Мучительнее всего была неизвестность. Вставала, подходила к окну и смотрела на освещенную улицу. Где-то там ее мальчик, он думает о ней, сердце сжималось. Она готова была выбежать на улицу и обыскивать двор за двором.

Наутро раздался звонок в дверь. Акентьева не успела выбраться в коридор со своим ревматизмом – она тоже плохо спала, Альбина слышала, как она вздыхает, шаркая по коридору.

Альбина была уже у дверей. Звонок повторился, ее руки судорожно срывали все эти цепочки, засовы… Она не заглянула в глазок, прежде чем открыть.

Переплет поймал распахнувшуюся дверь. Альбина застыла, глядя на него, улыбающегося. В неярком свете на лестничной площадке лицо его было странно бледным. Он сделал шаг навстречу, взял ее за плечи и мягко отстранил, чтобы войти.

– Здравствуй! – сказал он просто.

Голос у него стал другим, отметила она про себя. Стал он сладок, как малиновый звон. А лицо, лицо было прекрасно как ангельский лик. Никогда еще Альбина не видела таких лиц… Она почувствовала, как сердце наполняет истома.

– Сашенька! – Акентьева заковыляла к нему навстречу, забыв о своих ревматизмах – радикулитах. – Как же так, почему ты не написал?

– Письма долго идут, слишком долго. Я все равно бы их обогнал, – сказал он, прижимая к себе мать, как показалось Альбине, без особого чувства. Акентьева прослезилась.

Альбина оставила их – освежиться после ночи. Взглянула на себя в зеркало – лицо измученное и удивленное. «Что с тобой?! – спрашивала себя, споласкивая лицо холодной водой. – Приди в себя, ради всего святого – ради детей!»

Не получалось.

Альбина чувствовала, что она околдована, даже пропажа ребенка не так ее тревожила. «Что с тобой?!» – спрашивала она себя. Где все те слова, что она хотела бросить ему в лицо еще тогда, когда мыкалась, пытаясь найти работу и везде получая отказы. Она, правда, не была уже уверена, что по его вине… И вообще, какая разница – даже если и так! Она вдруг поняла, что ей, в самом деле, это безразлично. Словно это был другой человек. Прекрасный человек. Она засуетилась, нужно было подкраситься… Нет, наваждение отпускало понемногу – пока она не видела его. Но стоило вернуться к Саше – он уже устроился в гостиной, осматриваясь со спокойствием буддийского монаха, – и снова Альбина почувствовала, как накатывает какая-то странная истома, только от одного его голоса. «Что там с ним сделала Сибирь?» – подумала она, не веря своим чувствам. В памяти какие-то легенды…

Пили чай. Альбина смотрела на него – первое впечатление не было обманчивым, ей не показалось, он и в самом деле сильно изменился. Никаких человеческих страстей не отражалось на его челе. Небожитель! И сообщение о похищении ребенка он выслушал с поистине олимпийским спокойствием.

– Я думаю, мы его найдем сами… – сказал он спокойно. – Ни к чему привлекать милицию.

– Да как же так, Сашенька?! – всплеснула руками мать. – Мы даже не знаем, где он сейчас находится! Где ты искать его будешь? И потом, эти люди… Они ведь могут быть опасны!

– Я найду, – пообещал Акентьев и встал.

И Альбина, которая слушала его завороженно, закивала. Она поверила. Она готова была подождать. Режиссер все равно задерживался. Пусть Саша поищет, он найдет. Она вернулась в свою комнату, села у окна и смотрела на собственное отражение в стекле. Улыбалась своим мыслям. «Что с тобой?!» – кричал внутренний голос. «Я просто схожу с ума, вот и все, – отвечала она. – Но до чего же это чудесно, оказывается…» Почему она так ненавидела его?! Впрочем, неважно, теперь все в прошлом. Все!

– Что с тобой, Альбиночка? – спросила Акентьева, заходя к ней, и ласково прикоснулась к ее плечу. – Вот не надо было такой крепкий чай сейчас-то пить, лучше приляг и отдохни хотя бы немного. Хочешь, я тебе принесу снотворного?

Альбина взглянула на нее с улыбкой, которая заставила Акентьеву горестно покачать головой.

– Девочка моя,…– пробормотала она.

От снотворного Альбина отказалась, попросила только присмотреть за Сашей. Света сегодня не приходила – после всего, что случилось, и речи не могло быть ни о каких прогулках. Альбина осталась наедине со своими мыслями. Впрочем, мыслей было немного. Было какое-то странное ощущение пустоты и радости. Светлое странное чувство, которое пробудил в ней Александр. Только теперь она стала понимать, что последние годы испытывала чудовищное, нечеловеческое напряжение. А теперь все куда-то отступило, стоило появиться ему. И она была так благодарна за это. Скорее бы он вернулся. Мысли о сыне мешались с образом Александра. Что за колдовство? Неужели, и правда, все это время она подсознательно желала этой встречи? Она пыталась мыслить рационально, но уже понимала, что проигрывает – разум отступил, остались одни чувства. Чувства, над которыми она была не властна. И как же сладко было это поражение!

После сибирского городка с его горсткой никчемных обитателей, их простыми эмоциями, было непросто снова приспособиться к шумному городу. Для него шумному вдвойне, ибо Александр Акентьев научился многому за время жизни вдали от него. В своих поисках Переплет руководствовался чутьем, в шуме города он ловил тонкие, никому не различимые эманации страха, ненависти, любви…

По пути сделали небольшой крюк – черная машина с затененными стеклами проползла мимо здания на канале, где когда-то странный человечек с прозрачными тонкими пальцами принимал от него книги. Там было пусто, Переплет чувствовал это. Проехал мимо переплетной мастерской, в которой теперь было кафе. Машину вела Ангелина, которая время от времени бросала на него вопросительные взгляды. Эта прогулка по местам боевой славы вызывала у нее недоумение.

Акентьев подумал, что она права – к чему эти сантименты! Он прикрыл глаза рукой и сосредоточился. Он знал, что сможет найти мальчика в шуме города, в его водовороте – обещание, данное им Альбине, не было пустыми словами.

Автомобильные гудки, рекламы, запах бензина, губная помада с блестками. Уличный торговец расплачивается со своей «крышей», смятые купюры, татуировка на руке… Окна, окна, окна. Акентьев скользил по ним взглядом, но интуиция подсказывала, что искать нужно не там. Мальчик был на территории города, но одновременно вне мира живых… Что бы это значило?!

В мыслях Переплета не было никакой суеты, никакого волнения. Он продолжал искать. Обложки журналов, голубиные крылья… Дальше, дальше… Рок-музыка, воздушные поцелуи, сигаретный дым. Голодная проститутка на перекрестке перебирает в кармане мелочь, подмигивает прохожему в пальто. Прохожий – бывший номенклатурщик, с язвой желудка… Мокрые крыши… Вода в подвалах, что-то там еще, глубже, глубже… В землю, к мертвецам… Глина и прах. Он вдруг почувствовал, что каким-то образом все это связано – ребенок и мертвые. Машина стояла в пробке, бойкий подросток подскочил к ней со своим баллончиком и тряпкой – протереть стекло, увидел лицо Ангелины и, испугавшись почему-то, отбежал.

– Он на кладбище, – сказал Переплет.

Ангелина, не оборачиваясь, кивнула.

Олег сидел в углу на старом ватнике, держал на коленях ребенка. Мальчик уже давно перестал плакать и с интересом рассматривал новых знакомых.

– Ну вот, сынок, видишь, как папка-то теперь живет? Это твоей мамке спасибо надо сказать, она меня сюда выгнала из дома, с тобой увидеться не давала, стерва!

Мальчик сосредоточенно слушал.

Олег разглядывал его лицо, спрашивал остальных:

– Как, похож на меня?!

– Похож! – успокаивали бомжи, умиленно улыбаясь ребенку – глаза добрели.

– Папа, а почему так пахнет? – спросил мальчик.

– Ишь, запах ему не нравится, – усмехнулся Карлыч и подбросил дров в костер. – Так что ж теперь, с нами будет жить? Летом еще ничего, а потом холода настанут.

– Настанут холода, мы на Турухтанные острова откочуем, как птицы перелетные, – сказал Олег. – Сам говорил, там «энергетика», вот там и будем зиму зимовать. У чертей твоих огоньку позаимствуем!

Старик встрепенулся. Остальные угодливо засмеялись.

– Хочешь на острова? – спросил Олег у сына. – Кораблики! Настоящие, большие!

Мальчик, подумав, закивал.

– Ну вот, – улыбнулся Швецов. – Главное – найти к ребенку подход! Хочешь попробовать?

Мальчик заинтересовался содержимым его стаканчика, но когда Олег поднес его к лицу сына, тот сморщился и готов был расплакаться – запах сивухи ударил в нос. Олег зашипел сквозь зубы. Теперь все должно было быть так, как хочет он. Любое сопротивление, даже когда речь шла о ребенке, вызывало в нем злобу. Но он взял себя в руки и погладил мальчика по головке.

– Да не надо ему, счас же стошнит! – сказал кто-то.

Олег достал из кармана кусочек странно душистого сахара, полученный по дороге из зоны от какого-то сектанта. Сектант угощал водкой, поэтому Олег не стал затевать с ним спора насчет религии. А сахарок был полезный – пропитан чем-то наркотическим. Легкое совсем снадобье. Хорошо, что приберег – словно шепнул кто – пригодится еще. На него самого это снадобье производило невеликий эффект – но ребенку большего и не нужно.

– Так чего теперь? – спросил его один из бомжей. – Мать-то заплатит за ребенка?

– А ты в мои дела не лезь! – отрезал Швецов.

Его недалеким компаньонам ничего, кроме банального шантажа, в голову не приходило, Швецов, впрочем, и сам ничего более остроумного и доходного измыслить не мог, как не пытался. А ведь теперь у него на руках козырь, о котором только можно было мечтать. Но как распорядиться этим козырем? Качая сына на руках, он лихорадочно пытался сообразить, что делать дальше. Пока что нужно позаботиться, чтобы ребенок не доставлял хлопот. А сахарку оставалось мало. И игрушек тоже не было.

Мальчик быстро заснул. Швецов отцепил маленькие ручонки от своей шеи и уложил ребенка на ватник, возле огня.

– Ишь, разомлел! – сказал старик. – Ты не бойся, я пригляжу, чтобы не обожгло!

Олег кивнул. Снаружи, вроде, послышались шаги. Швецов выглянул наружу – нет, показалось, наверное. Кто его сможет найти здесь? Разве что бомжи выдадут! Не посмеют. В любом случае, бояться нечего. Олег заранее все просчитал – даже если Альбинка и побежит в милицию, никто у нее с первого раза заявление-то не примет, а примут – так ничего делать не станут. Да и по любому – он отец, так что никто его в похищении обвинять не станет. Акентьева здесь нет – совсем славно.

Он, шатаясь, направился к выходу – по нужде. По нужде обитатели склепа особо далеко не ходили, но уже у дверей Олег остановился, заметив среди могил какое-то движение.

Ангелина, словно тень, скользила среди старых памятников. Александр шел за ней. Он не ощущал никакого волнения, пульс бился ровно. Здесь, на кладбище, все казалось знакомым. Это он был здесь дома, а Олег Швецов и его собутыльники – незваными гостями.

– Мертвые, как малые дети – беззащитны перед хамом, – подумал он вслух.

Ангелина опередила его у дверей склепа и, войдя, насмешливо оглядела притихших бомжей. Хрустнула пальцами, разминаясь перед схваткой.

Переплет встал за ней, скрестив руки на груди. Все молчали. Немая сцена из «Ревизора». Олег меньше всего ожидал увидеть здесь Александра Акентьева. Выходит, Альбина соврала ему. Мог бы и сам сообразить, что верить ей нельзя ни на грош. Ну что ж, оно и к лучшему – лицом к лицу. Было бы хуже, если бы Акентьев натравил на него ментов или бандитов. А тут сам пришел – герой!

Сколько было передумано за то время, что они не виделись. Сколько проклятий он посылал на голову Переплета. Мечтал отомстить. По-настоящему отомстить, не морду набить, а так, чтобы жизнь возненавидел, как ненавидел ее теперь Олег Швецов.

– Что, сволочь, Альбинку сменил на эту черную суку?! – спросил он, поигрывая мускулами.

Он вполне уверенно стоял на ногах, особенно если учитывать количество и качество выпитого спиртного.

– Или, может, вы втроем трахаетесь? – продолжил он и обернулся к соратникам, предлагая посмеяться.

Бомжи за его спиной стояли в растерянности. В глазах ненависть, ненависть к этому пришлому человеку, явно благополучному и преуспевающему. И страх. Обычно с пришельцами здесь не церемонились, однако, судя по костюму, это был человек из высшей касты, с такими связываться себе дороже. А его спутница и вовсе казалась им исчадием ада.

Акентьев нахмурился. Он не сомневался в способностях Ангелины, хотя не ожидал, что в этом склепе окажется столько швали. Главное, чтобы мальчик не пострадал. Ангелина, впрочем, сама прекрасно знала расклад.

Она заслонила путь Швецову, когда он, сжимая кулаки, направился к Переплету. Олег осклабился.

– Баба тебя защищает! Вот так мужик!

Он попытался оттолкнуть ее в сторону – один раз, другой. Ангелина не отступила, ловко увернулась от его выпадов – рядом с ней и Муххамед Али выглядел бы всего лишь неповоротливым увальнем. Церемониться с противником она не собиралась. Удар в коленную чашечку – раздался противный хруст. Олег завопил от боли и упал на пол. Бомжи попятились. Из склепа не было другого выхода, иначе, можно не сомневаться, все они оставили бы своего вожака наедине с пришельцами. Правда, один – тот самый молодой, что поддевал старика насчет островов, – разбив пустую бутылку, выставил горлышко перед Ангелиной.

Он явно недооценил свою противницу. Но понял это слишком поздно. Ей потребовалась всего доля секунды, и бомж упал лицом в костер, вскочил, пытаясь стряхнуть пламя, охватившее его косматую шевелюру. С диким криком откатился в сторону, пытаясь сбить огонь. Ангелина зашипела по-кошачьи, вскочила ему на спину. Изящно взмахнула осколком, который только что был нацелен ей в горло, и одним движением сняла с противника скальп. Кровь дождем брызнула во все стороны с обнаженного черепа. Бомж раскрыл глаза – болевой шок был настолько силен, что он еще не понял, что произошло. Спустя мгновение Ангелина вонзила стекло ему в шею, перерубив позвонки. Бомж захрипел, из его рта заструилась кровь. Остальные в страхе отступили в глубину склепа – деваться было некуда.

Олег, жалобно скуля, держался за разбитое колено, Ангелина придавила его к мраморному полу. Он не видел ее лица, иначе бы прочел в нем только одно желание – убить. Но она медлила – решать должен был Акентьев.

– Оторви ублюдку голову, – сказал он.

Без всякого сомнения Ангелина выполнила бы этот приказ, но в это время проснулся мальчик.

– Папа! – сказал он, в ужасе глядя на искалеченного Олега и темнокожую женщину, сидевшую на нем, подобно стервятнику.

– Надо же, – усмехнулся Переплет, – как это трогательно. Ладно, оставь его…

– Повезло отребью! – Ангелина ударила напоследок Швецова в солнечное сплетение. Тот согнулся. Ребенок заплакал.

– Я ведь сказал – оставь!.. – раздраженно рявкнул Александр и поднял ребенка на руки.

Стал покачивать, ласково нашептывая что-то на ушко. Малыш притих, прислушиваясь, заморгал часто, потом вовсе закрыл глаза. Переплет поднял его на руки иприжал к себе. Мальчик уже спал.

Швецов посмотрел искоса на Переплета. Подняться не пытался, сплюнул на пол кровью.

– Лучше тебе помолчать! – дал совет Акентьев, стоя над ним. – И послушать, что я сейчас скажу…

Олег молчал.

– Ты больше никогда пальцем не прикоснешься ни к кому из своих детей. Их у тебя больше нет, ясно? Попытаешься еще раз выкинуть что-нибудь подобное, и я тебя убью. Убью, не задумываясь.

Он пошел к выходу.

В глазах Ангелины ясно читалось сожаление. Она предпочла бы покончить со Швецовым и остальными бомжами прямо сейчас. Погрозила пальцем – темный тонкий палец с алым ногтем. Олег стонал сквозь стиснутые зубы.

Спустя двадцать минут Александр со все еще спящим малышом на руках звонил в двери родительской квартиры. Один, без своей вечной спутницы – Ангелина поехала заниматься его делами. У Александра Акентьева теперь было много дел. Альбина открыла – не успел он еще отпустить пуговку звонка.

– Я почувствовала, – объяснила она торопливо, – что ты идешь!

Смотрела не на ребенка, не на спасенного сына, а на него, на Переплета. Он прошел в дом, пронес мальчика в ее комнату. За ним свитой шли Альбина и Акентьева – режиссер все-таки поехал в ГУВД просить поддержки у старого знакомого. Альбина осмотрела сына, переодела и уложила в постель. Он так и не проснулся.

– С ним все будет хорошо, – сказал Акентьев. – Я обещаю.

Альбина повернулась к нему. Акентьева смотрела на них растерянно, чувствуя, что происходит нечто странное. Александр сжал ее руки, протянутые к нему……

– Мне холодно,…– сказала она и вдруг потеряла сознание.

Переплет успел подхватить ее, положил на диван, рядом с ребенком.

– Боже мой, – закудахтала его мать, бросилась в кухню за полотенцем и лекарствами. – Нужно врача позвать…

– Все хорошо, – повторил спокойно Переплет и, присев рядом на кровать, погладил волосы Альбины. – Все будет хорошо! Ты просто устала!

Спустя несколько дней они переселились на новую квартиру, которую Александр Акентьев получил в придачу к посту в городском управлении. За время, что Переплет отсутствовал, многое переменилось. Новые люди, новые законы. Однако для него, казалось, все осталось по-прежнему. Везде он был своим человеком, и все ему удавалось так быстро и успешно, словно стояла за ним чья-то могущественная рука. А прогремевший вскоре августовский путч не только не помешал его карьере, но, напротив, расчистил ему окончательно дорогу наверх…

* * *
Путч Домовой воспринял без излишнего трагизма – столько всего произошло в его личной жизни, столько было тревог и радостей за последнее время. Так что в эти дни проявил он себя как человек абсолютно несознательный. Однако не ощутить атмосферу подавленности, господствовавшую тогда в обществе, конечно, не мог. В курилке «Ленинца» шли жаркие споры на тему: что сейчас будет. По выражению лица гэбиста Колесникова нельзя было сказать ничего определенного. Судя по всему, никакой особой информацией он не располагал.

Гертруда Яковлевна радовалась, что внучка оказалась за границей и видела в этом перст судьбы. То рвалась на несуществующие пока баррикады, то советовала сыну бежать за границу. Вадим же решил следовать старому правилу – делай, что должен, и будь, что будет. Все равно, других вариантов, по здравому размышлению, у него не было. В одном он был согласен с матерью – чем дальше сейчас отсюда Верочка, тем лучше. В этой стране чудес никогда вперед не угадаешь, чем дело кончится.

А кончилось все неожиданно быстро и почти бескровно, ибо несколько погибших человек для такого события, для такой страны – это действительно чудо. Независимые эксперты, не зависевшие ни от чего, кроме собственных политических пристрастий, глухо каркали о провокации, побежденные награждали друг друга орденами страны, окончательно исчезнувшей с карты мира, победители поминали героев, павших за свободу. Волна самоубийств, прокатившаяся вскоре среди госчиновников, не обошла стороной и «Ленинец».

Об этом Вадим узнал во время очередного перекура от Корнеева, который всегда все узнавал одним из первых.

– Хитянин?! – Вадим хорошо его помнил – человек спокойный, уравновешенный, как и полагалось начальнику административно-хозяйственной части. – Да он тут при чем?

– Кто его знает?! – пожал плечами Корнеев. – Может, он втайне мечтал о реанимации старого строя. Может быть, у него дома портреты вождей заместо иконостаса висели?! Теперь уже не скажешь! А может, и путч здесь ни при чем. Просто приперло. Чужая душа потемки!

Вадиму такое совпадение показалось невероятным, но не хотелось начинать спор. Споров и так хватало вокруг. Хитянин… Он тоже пожал плечами. Кто знает!

Часть вторая ВОЗВРАЩЕНИЕ

Глава первая ЧУДНЫЙ НОВЫЙ МИР

Было около шести часов утра, светло и тихо. И даже мерный рокот двигателя казался кощунственным – разрушающим эту благодатную тишину. Яхта была построена на английской верфи год тому назад по специальному заказу Егора Курбатова. Пятьдесят метров в длину, семь в ширину. Рядом с названием «Балтика», выписанным черными буквами на белоснежном борту, красовался герб организации, которую представлял в России Егор Курбатов. Герб изображал некое чешуйчатое существо, державшее на себе якорь и щит.

Тот же самый герб присутствовал на вымпеле, который развевался на флагштоке. Ветер трепал вымпел, над водой вслед за яхтой летела большая морская чайка. Водные путешествия за последнее время стали частью жизни Курбатова.

– Какого дьявола вы вытащили меня в такую рань?! – спросил он, вглядываясь в темные невские воды с таким видом, словно надеялся разглядеть там набитый сокровищами галеон.

Его спутник, напротив, устремил взгляд к облакам, которые тянулись ровной цепочкой по нежно-голубому небу.

– По ряду объективных причин, – сказал он спокойно, – начнем с того, что сегодня первый солнечный день за последнее время. Уверяю вас, ползать по этим ржавым развалинам в непогоду – занятие не из приятных. Кроме того, как я уже говорил, у нашего бомжа есть гонор. Похоже, ему здорово досталось в жизни!

Последние несколько дней этот человек по поручению Курбатова обшаривал «бомжистан» на Турухтанных островах. Как ни странно, здесь, в этом пристанище бродяг, была своя четкая иерархия, характерная для примитивных обществ. Верховная власть, как выяснил детектив, находилась в руках некоего Швеца. Чужаку подобраться к нему было не проще, чем рядовому гражданину попасть на прием к президенту.

За такой подвиг представитель детективного агент-ства попросил надбавку сверх оговоренного заранее гонорара.

– Я понимаю, что это противоречит первоначальному договору, но условия работы оказались тяжелее, чем мы думали, и если вы намереваетесь дальше с нами сотрудничать…

Курбатов хмыкнул. И выплатил агенту требуемую сумму. Его услуги должны были понадобиться еще не раз.

– Пули свистели над головой?! – осведомился он с улыбкой.

– Только что не пули! – сказал серьезно детектив.

Кое-что удалось раскопать и насчет личности этого самого Швеца. По паспорту – Олег Швецов, ранее судим – срок отбывал за валютную сделку. В начале девяностых амнистирован. Имел татуировки, свидетельствующие о том, что на зоне Швецов, мягко говоря, авторитетом не пользовался. Татуировки сведены кустарно, на их месте остались шрамы.

– И швец, и жнец, и на игре дудец! – проговорил Курбатов. – Ничего, скоро мы ему все страдания компенсируем!

У Турухтанных островов яхта сбавила скорость. Кругом были ржавые остовы старых судов, отслуживших свой век. Некоторые из них погрузились в воду, так что над поверхностью оставались одни надстройки. Между кораблями кое-где были переброшены самодельные мостки. Эти мостки, и еще кое-какие мелочи, бросавшиеся в глаза, говорили о том, что место обитаемо. И старые легенды, которыми оно было окутано, казались вполне оправданными.

– Остров затонувших кораблей! – сказал Курбатов сопровождающему.

– Это точно! – кивнул тот, оглядываясь.

Вместе с Курбатовым на борту находилась небольшая делегация британских подданных, выступавших спонсорами проекта «Чистая Балтика». Под таким названием партнерская программа была известна на Западе, обеспокоенном экологией. В России, где на первый план выходили экономические и стратегические интересы, проект обрел новое имя «Морские ворота России».

– Очень грязно! – заметил стоявший за спиной Курбатова англичанин. – Плохо!

Курбатов кивнул. Лицо его зарубежного коллеги напоминало тот самый блин, который комом – местами гладкое, с боку с какими-то шишками. Глаза черные, навыкате. Курбатов иногда ощущал неприятный холодок, находясь рядом с этими людьми – прочие члены делегации не сильно отличались от своего лидера. Такой холодок, который обычно пробегал у него, стоило оказаться рядом с террариумом. Но это были люди дела. Деловые люди! Без их помощи он никогда бы не достиг своего положения в современной России, раздавили бы Егора Курбатова конкуренты.

Олег Швецов перебрался на острова почти десять лет тому назад. Сменил одно кладбище на другое. Колено, искалеченное Ангелиной, давно зажило, но он по-прежнему прихрамывал. Приходилось ходить с палочкой. Палочка у Швецова была с металлическим наконечником, снабженным крюком – весьма удобный инструмент, который он не раз уже испробовал на шкуре не угодивших ему бомжей.

За прошедшие годы Швецов окончательно распрощался с прежней жизнью, со всеми надеждами. Здесь, на островах, приходилось жить по пещерным законам, и ему это нравилось.

Его резиденцией вот уже больше года служила кают-компания старого рыболовного сейнера, где была собрана пригодная для использования мебель с остальных судов. Олег устроился со всем доступным комфортом. Помещение отапливалось с помощью буржуйки, имелась даже слабенькая электро-станция, которая приводилась в действие с помощью ветряка – среди подданных Швецова обнаружился один бывший электрик – мастер на все руки, который сумел соорудить это устройство, прежде чем утонул по пьяни. Вырабатываемого тока хватало на радио и на свет для берлоги Швеца.

Ветряк над сейнером был приметой, вроде знамени над палаткой полководца. Рядом по воде растекалось черное масляное пятно, выползавшее из проржавевших внутренностей одного из судов.

Опытный капитан подвел яхту почти вплотную к обиталищу Швецова. Радар просканировал дно на предмет затонувших обломков, которые могли представлять опасность. С борта спустили тонкие длинные зонды, некоторые из них опустились ко дну, чтобы взять пробу грунта, другие скользили по поверхности, словно щупальца спрута. На службе у компании Курбатова были самые современные технологии, и обитателям старого корабельного кладбища предстояло убедиться в этом на собственном опыте.

Если бы не нанятые Курбатовым бандиты, прибывшие к назначенному времени по суше, переговоры могли и вовсе не состояться. Олег пришельцам не доверял.

Он был подозрителен, как вождь африканского племени каннибалов, принимающий у себя европейских миссионеров. Он и походил на дикаря. Или на пирата – не того романтического Джека Воробья, а на настоящего пирата – оборванного и грязного. Не хватало костыля, костыль Швецову заменяла палка с острым металлическим наконечником. При нем постоянно находилось несколько человек – вроде охраны. Швецов давно дал себе слово, что никогда больше не повторится его унижение. Как он мечтал, чтобы та чернокожая девка оказалась в его руках – он бы постарался, чтобы она мучилась как можно дольше, прежде чем умрет.

Пустые мечты.

Курбатов перешел на борт сейнера в сопровождении нескольких человек, один из которых нес с собой дипломат. Пришлось пройти по коридору с отслаивающейся краской и миновать несколько помещений, выглядевших не менее отталкивающе, прежде чем Егор Курбатов оказался в кают-компании, служившей обиталищем Швеца. Он предпочел бы встретиться с последним на свежем воздухе, а не в этой дыре, пропахшей «планом» и спиртным духом, но, в таком случае, никто не мог гарантировать, что подробности встречи не станут известны его конкурентам. У Акентьева и компании тоже неплохое техническое оснащение. Как насчет спутников-шпионов?! Егор Курбатов сомневался, что Акентьев сейчас может использовать что-то подобное, но, с другой стороны, чем черт не шутит?

Сейнер был уже занят бандитами – их вторжение оказалось для бомжей неожиданным. Швец, который провел ночь накануне за употреблением анаши под водочку, не успел сделать ноги, да и вряд ли бы у него это получилось с такой-то ногой.

Сейчас он сидел в продавленном кресле, заменявшим ему трон, и смотрел на пришельцев злыми, налитыми кровью глазами. Пытался понять, что им нужно. Сопротивляться, в любом случае, было бесполезно – двое дюжих парней в кожаных куртках стояли у него за спиной, готовые отреагировать на любое движение.

Курбатов посмотрел ему в глаза.

– Что вам нужно? – Швецов пытался не показывать страха.

– Помощь! – сказал Курбатов и огляделся. Сесть здесь было негде – старые стулья вызывали у него брезгливость, да и задерживаться долго ни к чему.

Швецов недоверчиво улыбнулся.

– Какая помощь?

– Самая разнообразная, но сначала об оплате…

Курбатов кивнул, и заранее проинструктированные бандиты схватили Швецова за руки.

– Не дергайся, придурок! – сказал один из них. – Только хуже будет!

– Закатайте ему рукав! – попросил доктор.

Из дипломата появился пистолет для подкожных инъекций. Сложнее всего было выбрать место среди шрамов от старых уколов.

В глазах Олега появилось выражение загнанного зверя.

– Все-таки… – он не успел договорить.

– Будет немного больно, но это стоит того, чтобы потерпеть, – сообщил Курбатов.

Процесс вживления модуля, несмотря на обезболивающее, действительно был неприятной процедурой. Олег вздрогнул, чувствуя, как под кожу вводят что-то холодное. Оболочка модуля была покрыта биологическим составом, препятствующим отторжению, в следующее мгновение включилась система, впрыснувшая в кровь Швецова сильнодействующее средство, разработанное в лабораториях «Чистой Балтики».

Его бросили назад, в кресло, служившее ему своеобразным троном. Он хотел встать, но один из охранников предупредил его жестом, что лучше этого не делать. Остальные бомжи не трогались с мест – никому не хотелось получить пулю. Так и стояли, словно статуи мадам Тюссо, пока их предводитель прислушивался к новым необычным ощущениям. Сначала по телу разлилось тепло, потом пришло ощущение покоя и уверенности.

– Что? Что это такое?! – спросил он с недоверчивой улыбкой.

– Я не могу разъяснить химический состав, поскольку сам его не знаю… – признался Курбатов. – Да так ли это важно?

Олег согласно кивнул – в самом деле, не важно. Он чувствовал себя хорошо как никогда. Краснокожий дикарь, получивший огненную воду и готовый за нее продать все земли от одного океана до другого.

В глазах остальных бомжей появилась зависть. Они не понимали, что происходит, но видели, что Швецов словил кайф, а остальное не имело значения.

Курбатов наклонился к Олегу и добавил:

– Вторую дозу получишь завтра, но не просто так… Не беспокойся, всего-то надо кое-что кое-где посмотреть, проследить… Для тебя и твоих людей пустяки. Вон ведь какие молодцы. Плохо, что такие люди живут без радости, а?!

Олег согласно закивал, хотя ему не было уже никакого дела до своих подопечных и их радости, он переживал новую волну экстаза.

Остальные не заставили себя упрашивать, новость о бесплатном кайфе мгновенно разнеслась по ржавым судам, и даже те из их обитателей, что успели попрятаться от приезжих, теперь спешно покидали свои укрытия, чтобы не упустить свою дозу. Те, кто получил желанный модуль, располагались здесь же, на старом диване или на полу. Эффект от первого впрыскивания препарата был настолько силен, что уйти отсюда просто не оставалось сил.

Врач был энтузиастом своего дела. К счастью, процесс, отработанный в лабораториях, был настолько прост, что никаких проблем не возникло. Что касается отторжения модуля, то во время экспериментов с добровольцами количество подобных случаев не превышало пяти процентов от общего числа подопытных. В случае с бомжами, где никто не смог бы оказать грамотную медицинскую помощь, это могло привести к гибели, не говоря уже о том, что лишенный наркотика человек вскоре обречен погибнуть. Но бомжей было много, и возможные жертвы Курбатова не беспокоили.

Бандиты исчезли – в их присутствии больше не было необходимости. Курбатов с удовольствием снабдил бы и этих бугаев такими же модулями, но для этого еще время не пришло. Бомжи тем временем стали беспокойно дергаться – начиналась вторая стадия действия наркотика, на которой он работал, как сильнейший афродизиак. Женщин в бомжистане было гораздо меньше, чем мужчин, многие из них были совсем непривлекательны, но сейчас это не будет иметь никакого значения. Курбатов криво усмехнулся и вышел.

Солнце медленно, словно пробиваясь сквозь облака, поднималось над городом. Испачканные ржавчиной перчатки он выбросил еще на палубе сейнера. Британцы на борту яхты дружно нацепили черные очки. Зонды-щупальца втянулись обратно в корпус корабля, принеся пробы донного грунта и воды. Яхта развернулась и пошла обратно, в сторону города.

– Сегодня будет жарко! – подумал Курбатов.

С возрастом он стал острее чувствовать перемены погоды. Признак приближающейся старости? Нет, мы еще повоюем. И действительно, Егор Курбатов чувствовал себя завоевателем, стоя на носу судна и созерцая город. Победа достается сильным, победа достается смелым. Нужно было действовать решительно, с момента возвращения все его действия отличались решительностью. В этом был залог успеха.

– Странно все это, – сказал детектив, облокотившийся рядом на перила. – Эти люди, если здесь уместно это выражение… Какой от них прок?!

Курбатов ничего не ответил. Он и сам еще многого не понимал. С некоторых пор проект «Чистая Балтика» перестал быть для него столь же понятным, как это было в начале. Он знал, что намерения его британских компаньонов не ограничивались теми, что были продекларированы в уставе организации.

Однако это не могло его смутить. Не обязательно знать все, чтобы получить свой кусок, а если все пойдет по плану, то кусок Егора Курбатова будет очень большим. Кроме того, так уж устроена человеческая психика, что самые фантастические вещи перестают удивлять, когда живешь с ними бок о бок. Вот и Курбатов уже давно перестал удивляться. Не было времени ни удивляться, ни задумываться. Дело нужно было делать.

Если уж удивляться, то начинать следовало с технического прогресса, со всех этих электронных штучек-дрючек, которые еще вчера казались атрибутами фантастического кино. А сейчас, например, на Курбатова работал целый штат хакеров, которые не покладая рук добывали информацию о конкурентах, атаковали их серверы. Те, в свою очередь, располагали своими специалистами в этой области.

Война в виртуальном мире продолжалась в мире реальном. Речь шла не только о проплаченных публикациях, в которых противоборствующие стороны обвиняли друг друга во всех смертных грехах.

На стороне Курбатова были природоохранные организации, связанные с Гринпис, Александр Акентьев со своей стороны напирал на патриотизм сограждан. Социально активная часть общества склонялась на сторону последнего. Если бы речь шла исключительно о сумасшедших стариках, можно было бы не беспокоиться. К сожалению, из Москвы начали доноситься недовольные голоса. Когда о противостоянии в Петербурге заговорили на центральных каналах, Курбатов понял, что должен действовать, иначе момент будет упущен.

Вера Иволгина собиралась заскочить в курбатовский особняк на Петроградской только на полчасика – принять душ и переодеться. По пути пришлось объехать целый квартал – улицы были затоплены водой. Очевидно, прорыв старой канализации. Несмотря на громкие обещания мэра и усилия курбатовской компании, состояние городских коммуникаций оставляло желать лучшего. Вода заполнила улицу, но никаких машин аварийной службы не было видно. Несколько человек толпилось на краю огромной лужи, завороженно глядя на нее.

Веру это почему-то невероятно разозлило. За делами, за тусовками и театральными буднями она привыкла не замечать всего, что происходит на улицах. Тем ужаснее казались городская разруха и деградация граждан, когда все-таки приходилось сталкиваться со всем этим лицом к лицу. Как сейчас, например.

Джип «Лэндкрузер» – подарок отчима – забуксовал на разбухшем газоне. Вера попыталась объехать потоп. Впереди оказался один из зевак – с длинной палкой и сумкой, из которой выглядывали пустые бутылки. Его длинное пальто было уже забрызгано грязью.

Вера посигналила. Он отреагировал не сразу, палкой пытался подогнать ближе к поребрику плавающую в теплой воде бутылку.

Поскользнулся на мокром поребрике и соскочил в воду. Только по щиколотку. Выбрался из воды и обматерил Веру – слов она не слышала, но все было понятно по его лицу. Погрозил палкой.

На случай столкновения у Веры имелся в запасе баллончик с перцовой смесью, но она предпочла дать задний ход – все равно проехать здесь было невозможно, да и жалко машину. Уже минутой позже, стоя у светофора, вытащила мобильный и попробовала дозвониться в аварийную.

– Итак, триста лет нашему городу, дамы и господа, товарищи и товарки, – сообщил ди-джей эфэмэшной радиостанции, – всего каких-то триста лет тому назад на этих болотистых берегах стучали топоры, визжали пилы, работал прочий строительный, если можно так выразиться инструмент. Но что мы видим сейчас?! Мы видим, как природа берет свое, и эти, с позволения сказать, берега превращаются опять в настоящее, высшей пробы, болото. Сегодня ваш покорный слуга едва спасся из бурных вод, поглотивших часть Среднего проспекта Васильевского острова. Небольшая потеря для прогрессивного человечества, наверное, скажете вы, но кто будет следующий, вот что хочу я…

Вера выключила радио.

Этот год стал для города годом воды. Дожди шли едва ли не каждый день, то здесь, то там старые трубы лопались. Людей обваривало кипятком, многие подвалы стояли, залитые водой. К этому быстро как-то привыкли, как к чему-то само собой разумеющемуся.

Однако все эти неприятности, безусловно, не могли коснуться таких людей, как ее отчим. В особняке у Курбатова ничего не лопалось, не портилось, а лилось только там, где и должно было литься.

Дом был построен на месте старого особняка, который снесли, несмотря на пикеты питерской интеллигенции. Вера долго не могла простить этого Курбатову. Формально он лишь приобрел здание у строительной компании, но она не сомневалась, что место было выбрано им, и особняк снесли по его заказу.

В целом отношения с отчимом были ровными. Курбатов никогда не пытался изображать из себя заботливого отца, наставлять или пытаться руководить. Может быть, понимал, что все равно ничего не получится. Упрямством Вера пошла в отца, во всяком случае, сама она так считала.

А может быть, просто не желал тратить на нее время. Так или иначе, в жизнь ее не вмешивался, не отказывая в то же время в поддержке. В деньгах Вера никогда не знала нужды, и машина эта – подарок на совершеннолетие. Словом, мечта, а не отчим. Несмотря на это, Вере он всегда казался странным.

Она видела, что мать несчастлива с ним. А отец, напротив, весьма доволен своей жизнью с супругой. С Кисой! Вера никогда не говорила об этом с матерью, но иногда по-детски жалела, что нельзя их помирить. Нет, нельзя.

То, что разбилось, не склеить.

Дозвониться в аварийку не удалось. Вера плюнула, она уже добралась до места, несмотря на пробки – она хорошо знала город, знала, где можно срезать через дворы, проехать переулками. В гараже приткнула машину в свободное место, отметив про себя, что у Егора опять заседают эти… британцы.

Деловые партнеры отца вызывали у нее странное чувство отвращения. Все они были такими примороженными, словно только что вылезли из холодильника. В этот раз она хотела тихо прошмыгнуть мимо гостиной, но Егор уже заметил ее:

– А вот и Вера!

Взгляды присутствующих обратились к ней. Несколько человек поклонились. В глазах никаких эмоций. Да и не нужны ей были их эмоции. Хотелось только поскорее отделаться от этого лягушачьего общества.

– Итак, господа, – продолжил Курбатов, проводив ее взглядом, – давайте посмотрим, что мы имеем на текущий момент. У нас есть теперь небольшое… стадо активных помощников.

Слово «стадо» вызвало в стане коллег некоторое оживление. Закивали головами.

– Это облегчит нам контроль над ключевыми точками в городе. Фактически мы можем активизировать их в любой момент. К сожалению, не все пока в наших руках. Как вы знаете, с самого начала наша деятельность наткнулась на значительное сопротивление со стороны городских структур. В настоящее время КУГИ с подачи мэрии блокирует многие наши замыслы. Основной наш противник – вице-мэр Александр Акентьев. Какие-либо попытки сотрудничества в наших интересах были отклонены категорически. У меня сложилось впечатление, что Акентьев представляет в городе структуру, чьи интересы сталкиваются с нашими. Так или иначе, но пока этот человек оказывает свое влияние на КУГИ, осуществление наших планов остается под вопросом!

Повисло напряженное молчание.

На Егора Курбатова было устремлено несколько десятков глаз. В глазах этих был написан приговор Александру Акентьеву, как и всякому другому, кто осмелится встать на пути к осуществлению ИХ планов.

Курбатова не смущала необходимость расправляться с конкурентами в стиле дикого Запада. С волками жить, по-волчьи выть! Пожалуй, нужно было сразу начинать с этого. Вместо того, чтобы заниматься закулисными разборками, искать союзников в Москве и Европе… Курбатов не сомневался, что шум поднимется неимоверный, но это ненадолго. Пошумят и забудут.

– I see a red door and I want it painted black, no color anymore I want them turn to black… – эта строчка из роллинговской «пэйнт ит блэк» почему-то в последнее время все время вертелась в голове у Вадима.

Бывает так, привяжется мелодия и не отвязаться от нее никак. Что ж, главное, чтобы мелодия была хорошая.

Главным событием за последнее время стало то, что Киса сумела устроиться в частную школу.

Да, их скоропалительный альянс с Вадимом не распался, несмотря на надежды Гертруды Яковлевны. Иволгин, не желая нового разрыва с матерью, сразу после свадьбы перебрался на съемную квартиру, благо зарплата заместителя директора позволяла. Киса закончила педагогический и год проработала в обычной средней школе преподавательницей английского. В школе, где царил обычный по отношению к учителям террор, где под стулья подкладывали хлопушки, Киса пользовалась определенным авторитетом, слыла «продвинутой». Частенько на уроках, вместо обычных текстов, она поручала своим подопечным перевести одну-две песни из репертуара тех же роллингов или более близкого современной молодежи Мэрилина Мэнсона. Однако ни зарплата, ни рабочий коллектив ее не радовали, поэтому Киса с радостью ухватилась за приглашение одной из частных школ, где как раз требовались педагоги с нетрадиционным подходом к образованию.

Накануне праздновали ее поступление на новое место. Вдвоем. Верочка была в городе, но она все летала по разным выставкам и прочим культурным мероприятиям, жила полной жизнью. К отцу забегала ненадолго, чтобы попить чаю и рассказать о своем житье-бытье – знала, как он не любит бесед по телефону, тем более – мобильному. Вадим догадывался, что в гостях у матери она бывает почаще, но в вину это ей не ставил. Все было понятно.

Виделись они, пожалуй, реже, чем ему хотелось. У нее была своя жизнь. Вадим не ревновал. К молодости ревновать смешно. В последнее время Вера стала проявлять большой интерес к театру, и Наташе было не сложно уговорить Кирилла Маркова принять ее на роль в массовке.

Все они снова были здесь. И бывшая супруга, и старый друг. И Киса получила новую хорошую работу. А на сердце у Вадима было неспокойно. Было впечатление, будто что-то происходит вне его ведома, не только в его жизни, но и вокруг него, в городе, на работе. А он не видит. Да и другие не видят. Словно вокруг тебя декорации – как в театре Маркова. А что там за ними, за декорациями, бог его знает. Ну а о том, что делается за кулисами, лучше вообще не думать.

А думать нужно было о сегодняшнем заседании в КУГИ. Вадим заскочил домой, чтобы принять душ и переодеться. Внизу его ждала машина. «Дослужился», – подумал он, глядя на себя в зеркало. С куда большим удовольствием он отправился бы на спектакль Маркова – на одно из этих его странных завораживающих представлений. Но делу время, а потехе час. И чем выше поднимаешься по служебной лестнице, тем меньше остается времени на себя самого. Правда, кое-кому удается сваливать многое на подчиненных и заместителей. Вадим не имел такой привычки, да и не получилось бы – свалить-то.

И на этом заседании, где возможно будет решаться судьба его предприятия, он просто обязан был присутствовать. Он столько времени и сил отдал этому чертовому «Ленинцу», что мог с непопулярной ныне трудовой гордостью сказать – «мое предприятие». Впрочем, пафос разводить Вадим в любом случае не собирался – это был не его стиль, да и не поможет никакой пафос.

Все в этот день складывалось таким образом, чтобы не допустить его на это мероприятие. Можно было поверить в заговор неких темных сил. Заговор, на который намекал ему недавно Ипполит Федорович Козин, безумный архивариус, когда-то рассказавший ему о таинственных подземельях «Ленинца».

С тех самых пор они больше не встречались, но буквально на днях столкнулись лицом к лицу на Невском проспекте.

Козин вышагивал, сосредоточенно глядя перед собой, придерживал руками полы старого пальто. Когда ему случалось задеть кого-нибудь плечом, он не извинялся и не останавливался, а двигался дальше, а вслед ему летела ругань. Можно было подумать, что у Козина есть какое-то срочное дело, но Иволгин голову готов был дать на отсечение, что это не так.

И спрятаться от него было некуда – ближайшая дверь принадлежала какому-то экзотическому заведению – не то салон татуировок, не то еще что-то в этом роде. Вадим надеялся, что Ипполит Федорович его не заметит. «Ага, – закричал внутренний голос (голос почему-то принадлежал всегда Кириллу Маркову) – не желаешь с безумцами-то якшаться!»

Надежда оказалась напрасной – старик узнал Иволгина, несмотря на то, что с момента их знакомства прошло немало времени.

Узнал и заговорил, словно продолжил разговор, который прервался пять минут тому назад.

– Ну вот, теперь сами видите, что я был прав! – начал, не здороваясь.

– Простите?.. – не понял Вадим.

– О! – Козин смотрел, не отрываясь ему в глаза. – Вы еще не такое увидите, мой дорогой. Вы вокруг себя-то смотрите хотя бы иногда?! Имеющий уши, да услышит, имеющий глаза, да увидит! По улицам пройдите. Особенно по вечерам – днем не так заметно, а дальше уже и день станет ночью. Вы на план города посмотрите повнимательнее! Если взглянуть на план, получается некий знак, подобный которому можно обнаружить в некоторых кабалистических книгах. Энергетика города определяется его застройкой. И не открывайте то, что заперто не вами – как бы хуже не вышло!

Козин прервал свою речь на полуслове и двинулся дальше, сквозь толпу, оставив Вадима в недоумении. Судя по всему, старик окончательно свихнулся. Может быть, дело в избытке «аномальщины» и оккультизма, которыми в последние десять лет были переполнены страницы газет и журналов.

Настораживала только последняя фраза, она звучала как дурное предзнаменование. Как бы хуже не вышло! Карканье ворона.

Он еще не раз потом вспоминал слова Ипполита Федоровича. Имеющий глаза… В самом деле, за последнее время город изменился, но разве у человека в положении Вадима есть время следить за всем, что творится вокруг. Это удел стариков на пенсии. Таких, как его мать. Гертруда Яковлевна по-прежнему была политически активна. Это радовало Иволгина – все лучше, чем сидеть на скамеечке возле дома и обсуждать соседей.

В последний раз она ему звонила, чтобы заманить на какой-то митинг, в защиту одного из зданий – исторических памятников. Иволгин отказался. Не верил он, что эти пикеты могут, в самом деле, на кого-нибудь повлиять.

Но эта встреча с Козиным заставила присмотреться внимательнее к городу. Теперь ему было понятно, отчего Марков после своего возвращения так странно вел себя на улицах. Словно не узнавал их.

Вадим нарочно посвятил один из выходных прогулке по городу вместе с Кисой. Киса считала, что он переутомился на работе, что болтовня Гертруды Яковлевны возымела на него действие. Вадим показывал ей на странные постройки, на новые памятники, которые росли как грибы в скверах и на окраинах.

Какие-то бронзовые монстры с колючими спинами, не то черти, не то водяные. Эти памятники вызвали поначалу возмущение, но продолжалось оно недолго, к чудищам привыкли, и детишки с удовольствием забирались на них, чтобы потереть коленчатые щупальца. На счастье!

Только сейчас Домовой стал замечать все, что раньше, словно волшебным покровом, было скрыто от него. Словно кто-то туману напустил на беспечных горожан… Беспечных ли?! Скорее наоборот – слишком занятых собой. Все хотят выжить!

На набережной им попалась на глаза странная процессия, похожая на тех хрестоматийных слепых, что когда-то целыми командами бродили по городам и весям.

По виду явные бомжи, но было что-то странное в их организованном шествии.

Роль мальчика-поводыря при этих убогих выполнял коротышка с приплюснутым лбом, похожий на тех несчастных, которых выращивали в коробах и колбах, уродуя на потеху толпе. Пахнуло средневековьем от этой картины, но запах сырой грязи, который ощутил Иволгин, пройдя мимо уродца, был вовсе не метафорой. И продолжение эта немая сценка имела вполне современное. Раздав знаками нужные указания, низколобый вывел из-за дерева мотороллер, проворно оседлал его и укатил. Бомжи проводили его взглядами, потом стали разбредаться в указанных направлениях.

А может, Киса все-таки права, и он зря паникует? Город постоянно меняется, и это нормально. В Москве, вон, вообще все посносили к черту еще при большевиках. Нет, сейчас было не время рефлексировать. Как бы там ни было, а «Ленинец» пока стоит вместе со своими подвалами, и даже бронзовый Ильич на Московской площади пережил все потрясения и никуда не собирается исчезать.

А сегодня Вадиму предстояло сделать все, что в его силах, чтобы не дать зданию исчезнуть. Он вполне допускал, что этим строителям может прийти в голову снести Дом Советов, чтобы использовать дорогостоящую землю под какую-нибудь постройку, вроде тех, что уже появились в центре города. Странные фасады, которые выглядывали то здесь, то там. Люди привыкли.

Директор «Ленинца» оказался в больнице с грыжей, а Вадим не привык к словесным баталиям. Только чувство долга и страх остаться ни с чем именно теперь, когда почти удалось выбить из Первого отдела разрешение на вскрытие подвалов, давали ему силу.

Он даже на заседание умудрился опоздать. Правда, не по своей вине. Сначала машина встала в квартале от здания КУГИ. Водитель, молодой и исполнительный, немедленно предложил вызвать такси, но Вадим махнул рукой – слава богу, ноги еще двигались, а пройти один квартал не представляло труда. Он решил срезать путь, ориентируясь по памяти – в этих местах он не был уже больше года, и с тех пор здесь многое изменилось. На месте старых домов вырос новый деловой центр – маленькое государство в государстве. Деловой Ватикан, где обычные горожане появлялись редко – нечего было здесь делать обычным горожанам.

«Заблудился», – подумал Иволгин пять минут спустя и усмехнулся. Он и в страшном сне представить себе не мог, что такое однажды случится: он потеряется в собственном городе, который знает с младенческих лет, как свои пять пальцев.

И тем не менее. Улицы делового центра, потеснившего старый город, были ему незнакомы.

На первый взгляд казались они одинаковыми. Он задержался на перекрестке, тщетно дожидаясь кого-либо из прохожих, у кого можно было бы спросить – куда он собственно попал и как отсюда выбраться. Тротуары были пусты – мимо проехали два черных авто и нырнули в подземный гараж под одним из зданий. Шлагбаум за ними сразу же опустился. Кто им управляет и где сидит – оставалось неясно, скорее всего, работала автоматика.

Вадим вытащил мобильный, но тут же обнаружил, что аккумулятор сел – он так и не привык ко всем этим техническим новшествам, к компьютерам и мобильным телефонам… Выругался и спрятал трубку.

Было чувство, словно за тобой наблюдают. Впрочем, вполне возможно, что кто-то смотрит на него сейчас. Кто-то очень недружелюбный. Вадим вспомнил, как недавно по телевидению обсуждался новый проект городской администрации, весьма озабоченной проблемами преступности и предложившей потому ввести некие идентификационные номера, которые будут присвоены каждому гражданину и занесены в электронный код, а этот код будет вписан в микрочипы, вживленные под кожу. Специальные устройства считывают информацию при пересечении границ районов, таким образом, можно отслеживать перемещение всех зарегистрированных лиц… Разумеется, это вызвало бурную дискуссию, но тактика власти давно уже стала ясна – сначала забросить пробный камень, а потом потихоньку, несмотря на первую реакцию общества, внедрить в жизнь. «Может, – подумал Вадим – здесь, в этом царстве электроники и черных стекол, все это стало реальностью. Сейчас схватят, допросят. С пристрастием. Что ты, добрый молодец, здесь делаешь?!» А кстати, не такой уж плохой вариант. Тогда у него будет шанс успеть… Он посмотрел на часы. Времени оставалось в обрез.

Вскоре он сумел понять логику названий улиц – одни из них были обозначены цифрами, другие – латинскими буквами. «Весьма практично и никому не придет в голову переименовывать, если что, – подумал Иволгин. – А если и людей так называть?! Впрочем, это у кого-то уже было. У Замятина, что ли?» Правда, толку никакого – он не помнил адреса, адрес знал водитель.

И никакого общественного транспорта! Похоже, тем, кто здесь работал, он не требовался. А может, и нет никого, может, здесь какие-нибудь роботы вкалывают? Киборги! В конце рабочего дня их выключают из розетки, и все. Ни тебе профсоюзов, ни карьеризма, ничего.

Предположение насчет киборгов нельзя было не опровергнуть, ни подтвердить.

Иволгин попытался вспомнить, как он здесь оказался, вернуться по своим следам, но это-то как раз было невозможно – все дома были на одно лицо, все перекрестки и улицы – похожи друг на друга… Архитектура под копирку. В худших советских традициях. Он повернул в показавшийся знакомым переулок, но ошибся, и через пятнадцать минут Домовой понял, что запутался окончательно.

Оставалось ходить по домам и просить помощи. В первом же здании, куда он заглянул, двери были наглухо закрыты – для входа требовался электронный пропуск, который считывался специальным устройством. Вадим подумал, что идейка насчет электронных меток была вовсе не фантастична.

«Очаровательно! – пробормотал он. – Чего здесь им опасаться-то?!»

Правда, в следующем здании ему повезло – двери были не заперты. Вадим пожал плечами, осмотрелся и вошел. Сразу за дверями находился турникет – какая-то странная металлическая конструкция, напоминавшая челюсти. С потолка на коленчатом суставе спустилась камера, уставилась на Вадима, потом челюсти уползли в стену, пропуская его. «Черт бы вас всех побрал, – выругался он про себя – мурашки по коже бегут из-за всей этой техники. Царство роботов». Впрочем, выбежавшая навстречу ему девушка была, несомненно, из плоти и крови. Семенила на тоненьких ножках, улыбнулась, перехватив его взгляд. Улыбка голливудская.

– Господин Иволгин! – сказала она. – Мы вас давно ждем, где вы пропали?

– Как так?! – не понял Вадим.

– Вы ведь Вадим Иволгин? – спросила она так проникновенно, словно намекала, что даже если это не так, пришлось бы ему стать Вадимом Иволгиным.

– Мы вас ждем, ждем… – повторила она. – Как же можно без вас?!

Оказалось, что это и есть то самое здание КУГИ, которое он искал, только подошел он к его заднему фасаду, к служебному входу.

Вадим пошел за ней, на ходу посмотрел на себя в зеркало. «Слава богу, – подумал он. – Нашел!» Навстречу из раскрывшейся двери выскочил какой-то человек, приглаживая редкие волосы на мокрой лысине, за его спиной раздался шум сливающейся воды.

– А, – сказал он, – вот и вы. А мы решили, что вас похитили!

«И этот меня знает», – отметил про себя Вадим, который решил ничему больше не удивляться. Впрочем, возможно, встречались, да он забыл – память на лица у Иволгина была неважная. Слишком много этих самых лиц приходилось видеть по долгу службы.

– Не думаю, что моя скромная персона представляет интерес… – попытался отшутиться он. Все-таки неприятно было оттого, что он и понятия не имел – кто его собеседник.

– А вот это вы напрасно так думаете, – сказал человек, хватая его под руку. – Или не думаете? Скромность украшает при отсутствии других достоинств.

Он подмигнул девушке, которая сделала вид, что ничего не услышала.

Они прошли какими-то невообразимыми коридорами, Вадим подумал, что ему повезло с провожатыми – постороннему здесь легко было бы заблудиться, как он заблудился среди улиц центра. Кстати, коридоры здания тоже были обозначены буквами и цифрами, а на дверях не было никаких пояснительных табличек.

Свет замерцал.

Потом они спустились в какой-то мрачный зеленый коридор, лифты в здании временно не работали. Как оказалось, недавно в подвале здания прорвало трубы и, по уверению чиновника, не случайно. Каким-то образом тут оказались замешаны английские экологи, только Иволгин никак не мог понять – каким именно.

– Подложили нам такую свинью, – продолжал жаловаться чиновник, – причем я бы сказал – морскую свинью. У нас тут был чистый «Титаник» – видели бы вы, что было, когда начался этот самый потоп. Секретарши бегают туда-сюда! Сотни секретарш! Все бегают. Ужас. Чистый «Титаник»! – повторил он. – А сколько бумаги погибло. А впрочем, туда ей и дорога, бумаге. Я считаю, чего человек не может вот тут уместить, то ему и не нужно, – постучал он себе по гладкому лбу. – Радикально, верно?! Ну, так время такое, Вадим Геннадьевич!

Потом к ним присоединился еще один человек – точная копия первого – такая же лысина, и перехватил эстафету. Бобчинский и Добчинский, Тру-ля-ля и Тра-ля-ля…

– А, вот вы где! – затряс он руку Вадима во влажных ладонях. – А мы уже думали вас искать! Думали, что вас инопланетяне похитили! Говорят, что над нашим деловым центром недавно видели тарелку – летающую. Зеленоватого,заметьте, цвета!

– Зеленый цвет надежды, – сказал Вадим, который уже ровным счетом ничего не понимал.

– Это происки исламских экстремистов! – заметил первый. – Спросите Александра Владимировича! Он вам все разъяснит.

– О, он это умеет! – фыркнул его двойник. – А вы что думаете?!

Оба уставились на Иволгина в ожидании ответа.

– Я право не знаю, – смешался Вадим. – Информацией не владею!

Заседание, по идее, было закрытым. Вадим ожидал увидеть не больше десятка человек, которые должны были представлять различные правительственные организации. На самом деле было весьма многолюдно. Многолюдно и жарко. Окна задрапированы черными шторами и закрыты. Из соображений безопасности, понял Вадим. Он вытер пот, выступивший на лбу.

Он поздоровался с некоторыми из присутствующих. Некоторые подходили, чтобы поздороваться с ним. Броуновское движение чиновных лиц по залу прекратилось с появлением Александра Акентьева.

Рядом с ним шествовал маленький, квадратный какой-то, человечек, и Вадим успел услышать окончание их беседы, которое не могло его не встревожить – почему-то он сразу решил, что речь идет о «Ленинце».

– Думаю, в общих чертах, механизм вам ясен. Как только предприятие будет объявлено банкротом, мы организуем тендер на покупку предприятия, где покупателем станет наша компания. Светиться нам ни к чему, фирма будет подставной. Собственно говоря, просим мы от вас совсем немного – нужно лобби в городском законодательном собрании.

– Будет много желающих, – осторожно заметил его собеседник.

– Желающих много, но реальных конкурентов быть не должно и вы сами позаботитесь о том, чтобы это обеспечить!..

– Вадим, – Акентьев пожал руку Иволгину.

Они были одного роста, но Александр казался почему-то выше. Домовому бросилась в глаза гладкость его кожи. «Словно мраморное изваяние, – подумал он. Только вот у изваяний не бывает таких глаз». Человек с такими глазами мог вести за собой других… Словно кто-то другой, высший, смотрел на мир его глазами. «Неудивительно, – подумал Домовой, – что Альбина теперь с ним».

Акентьев положил ему руку на плечо. По взглядам, которые бросали на них окружающие, Вадим понял, что его статус взлетел от одного этого волшебного прикосновения прямо-таки до небес.

– Я очень надеюсь на вашу поддержку, – сказал Акентьев. – Вы ведь в курсе того, что происходит?

Вадим почувствовал себя неловко. Словно лучший ученик, на которого возлагают большие надежды учителя, но который не подготовился к контрольной.

Впрочем, Акентьев не ждал от него ответа.

– Ничего, скоро мы всю эту сволочь раздавим к такой-то матери!

Речь шла, как выяснилось, о Курбатове.

– Но я полагал, – осторожно заметил Вадим, – что это экологическая организация…

– Экологическая! – улыбнулся Переплет. – Не верьте тому, что слышите или видите, Вадим. Мы же с вами взрослые люди. Благими намерениями дорога в ад вымощена, а за благожелательными вывесками скрывается мерзость и глупость. Вы в курсе, к чему приведут изменения, которые активно претворяет в жизнь господин Курбатов?! Вы послушайте, о чем сегодня здесь будут говорить, и все поймете!

– Да и я хотел сказать… – Вадим смешался, не зная, как начать. – Эти разговоры о продаже «Ленинца»…

– А, вот что вас беспокоит! – кивнул Акентьев. – Не волнуйтесь, Вадим. Вы не останетесь без работы. Напротив, я уверен, что ваше будущее блестяще! Блестяще!

Сам он в это время смотрел на странную фигуру, которая появилась в зале. Ян Сильвестрович Ван Хеллер занимал пост главного архитектора города последние несколько лет. Родители Яна Сильвестровича перебрались в Россию из далекого Суринама, точно так же, как в свое время предки их покинули Голландию в поисках лучшей доли. Своим сыном они могли по праву гордиться – находясь на посту главного архитектора, Ян Ван Хеллер развил бурную деятельность. Под его непосредственным руководством был возведен весь новый деловой центр города с его странными зданиями. Останавливаться на достигнутом он не собирался, однако, прежде чем продолжать, следовало решить кое-какие проблемы, что и предполагалось обсудить на этом собрании.

Природа не одарила Яна Сильвестровича привлекательной внешностью – при высоком росте он обладал пропорциями карлика. Кроме того, из-за редкой болезни глаз Ван Хеллер был вынужден постоянно носить темные очки.

– Александр Владимирович! – прошелестел он.

– Ян Сильвестрович! – Переплет пожал его руку.

Несколько мгновений они смотрели друг на друга, можно было подумать, что слова этим двоим не нужны. Полное взаимопонимание. Через несколько минут участники собрания заняли свои места за столом.

Ян Сильвестрович рассматривал бумаги, принесенные Акентьевым. Тот, в свою очередь – то, что принес он. В чашках стыл черный кофе. Время остановилось. Наконец, Переплет откинулся в кресле, посмотрел на своего союзника.

– Сколько времени это займет, как вы думаете?! – спросил он.

Ван Хеллер пожал плечами, голова едва не исчезла между них. Сейчас он был похож на стервятника, собирающегося попировать на падали.

– Полагаю, прежде чем делать какие-либо прогнозы, следует преодолеть сопротивление. Экологи опять собираются жаловаться в Евросоюз. Я только одного не могу понять – каким образом к ним просочилась информация?!

– В этом как раз нет ничего удивительного! – заметил Акентьев. – У них свои шпионы, у нас свои. Курбатов категорически не желает вести со мной переговоры. Я уже несколько раз пытался связаться с ним, но он упорно меня избегает. Его, разумеется, можно понять, поскольку все, что он там в своей Британии измыслил вместе со своими англичанами, идет вразрез с нашими планами. Тем хуже для него, как я полагаю.

– Если не будет задержек с поставками, если мы сможем выдержать темп, то в ближайшие год-полтора… – сказал Ван Хеллер.

Акентьев вздохнул.

– Слишком много «если», – сказал он и обратился к собравшимся: – Ну что ж, начнем, пожалуй, заседание!

Затем выступали какие-то неизвестные Иволгину личности, доказывали с ворохами графиков, что деятельность «Морских ворот России» неизбежно приведет к изменению энергетического баланса, что, в свою очередь, повлияет на тектонику приневской низменности. Следствием станут серии подземных толчков, которые фатально скажутся на городе.

Акентьев кивал, время от времени бросал взгляд на Вадима. Иволгина несколько смущало это внимание.

Следующим на повестке дня стоял вопрос о переносе столицы в Петербург. Присутствующие загудели, как растревоженный пчелиный улей. Можно было подумать, что перенос этот зависит от их решения. Акентьев встал, намереваясь высказаться по этому поводу. «Послушаем, послушаем», – подумал Иволгин. Он не сомневался, что выступление Акентьева задаст тон всем остальным, было просто любопытно убедиться – окажется ли он прав. Однако выслушать Переплета ему сегодня было не суждено. В следующий момент в зале раздался оглушительный взрыв, эпицентр его находился возле кресла Акентьева. Иволгин запоздало упал на пол, почувствовал кровь на лице. Уши заложило, звон в голове не прекращался. Помещение затянуло черным дымом, двери распахнулись, и пожарные в оранжевых комбинезонах и шлемах стали заливать все вокруг пеной из огнетушителей, вытаскивать людей из ада. Пламя трещало на стенах. Тело Александра Акентьева, отброшенное взрывом к стене, распласталось под каким-то невероятным углом. Вадим вдруг понял, что у Акентьева нет головы.

Иволгин отвернулся, и его стошнило. Дым уносился в окна, стекла были выбиты взрывной волной, и горящие черные шторы развевались на ветру.

О взрыве в здании КУГИ сообщили по всем ведущим каналам. Председатель КУГИ Григорьев скончался на месте. Количество пострадавших постоянно уточнялось. Судя по всему, на этом закрытом заседании присутствовало больше человек, чем набиралось на аналогичных мероприятиях в Смольном. Курбатов качал головой, натыкаясь в списке погибших на фамилии тех, кого он считал до сих пор своими сторонниками.

– Этот-то как здесь оказался?!

Предатели. Что ж, получили, что заслужили. Хуже было другое – как это уже неоднократно бывало в истории – объект покушения остался цел и невредим.

Александр Акентьев не получил ни царапины и был единственным, кто оказался в состоянии общаться с прессой. Более того, несмотря на предупреждения врачей, настоял на интервью. Выглядел, как рок-звезда после удачного концерта.

Акентьев смотрел прямо в камеру, и Курбатову показалось, что смотрит он на него. Он включил звук, зная уже заранее, что услышит.

– …несмотря на случившееся, мы будем продолжать работу в интересах города. Я готов заверить общественность, что никакие угрозы не заставят нас свернуть с избранного пути. Наоборот, происшедшее лично меня только укрепило в уверенности, что мы на правильном пути. Поясню свою мысль – то, что случилось, ясно свидетельствует о том, что мы вмешались в сферу интересов криминальных группировок, для которых подобные расправы с конкурентами, как известно, обычное дело.

Это был один из излюбленных ходов Акентьева – он умел и любил внятно и доходчиво разъяснять свою логику. Людям это нравилось.

– Ты слышал? – Наташа вошла растерянная. – Взрыв в КУГИ. Вадим в больнице с контузией!

– Кто?! – Курбатов, поглощенный своими мыслями, не сразу понял, о ком идет речь.

– Вадим! – Наташа задумалась, глядя на мужа. – Это твоих рук дело.

– Что именно?!

– Перестань, я помню все, что ты говорил до сих пор про Акентьева. Этот взрыв…

– Тише, тише! – Курбатов огляделся.

У стен есть уши. Во всяком случае, они точно есть у прислуги и у Веры. Иногда Курбатов жалел, что по ряду причин не может постоянно жить на борту своей яхты.

– Не бойся, – сказала она, презрительно улыбаясь, – я в милицию обращаться не стану.

– Послушай! – Курбатов развел руками. – Даже если предположить, что я мог иметь ко всему этому какое-то отношение, неужели ты думаешь, я мог знать, что там окажется твой бывший супруг!

Она замотала головой и выбежала из комнаты.

Курбатов вздохнул. Казалось бы – хуже быть не может, а вот оказалось, что нет, может. Как в том анекдоте про оптимиста и пессимиста!

Он позвонил в военно-медицинский госпиталь, куда доставили большую часть пострадавших. Состояние Иволгина опасений не вызывало. Легкая контузия. Ему повезло. Курбатов вздохнул с облегчением. Прикинул, во что ему встанет примирение с Наташей. Придется придумать что-нибудь для ее бывшего.

Но это были просто пустяки по сравнению с главной проблемой.

– Иногда нужно уметь признать поражение, – подумал Курбатов и, сняв трубку, попросил секретаря соединить его с Александром Акентьевым.

Глава вторая КИРИЛЛ МАРКОВ ПОЛУЧАЕТ ЦЕННЫЙ ПОДАРОК И ПОПАДАЕТ В СУД

Город погрузился во мрак и оцепенел, ожидая удара. Никакого движения – ни машин, ни людей. Странные строения, выросшие на месте с детства знакомых домов, вытянулись к небу, срастаясь в один великий Пандемониум, первую цитадель инферно на земле. Тьма сочилась из его окон-пор, заражая все вокруг безумием.

Бронзовые изваяния рассекали темный воздух блестящими щупальцами. Чудовищный змей, оседланный императором, изогнулся, просыпаясь ото сна. И факел в руках Петра был единственным светочем во мраке, где сновали черные тени.

Он даже смог интуитивно угадать, где находится эпицентр инфернального безумия – где-то в районе Московской площади. Но это уже не будет иметь никакого значения. Ничто уже будет не остановить.

Должен же быть какой-то способ. Для одного человека. Точку опоры найти и перевернуть мир. Только вот где она, точка опоры. Что она?! Или кто?..

Евгений очнулся ото сна. Свет пробивался сквозь кроны деревьев. Место было не самым подходящим для ночлега – серые камни, среди которых притаилась полусгнившая лачуга. Обиталище какого-то усопшего отшельника, кости которого, наверное, давно растащили вороны.

Внутри оставаться было страшновато, да и крыша давно провалилась. Серафима сладко спала, закутавшись в плащ, ее голова лежала у него на груди.

Прошло совсем немного времени с тех пор, как они повстречались. Но это здесь, а там, в оставленном им навсегда городе, время неслось с головокружительной скоростью. Он видел его иногда во сне. Сны оставались единственной ниточкой, связывавшей его с Ленинградом.

И становились все яснее, словно кто-то подсказывал, что движется он в правильном направлении. К сожалению, других, более вещественных подтверждений этому не было. И не было надежной карты британского полуострова.

Не нарисовали еще карт, дорог было мало, иногда даже нельзя было разобрать наречия местности, куда он попадал. Но был свой внутренний компас, который вел его вперед. К гибели, к славе… И еще рядом с ним была Серафима. Обстоятельства их встречи давно превратились в предмет для шуток.

– Отчего было не прихватить с собой компас? – вопрошал Невский, стоя на перепутье. – Человек, который идет ночью в Летний сад, должен быть ко всему готов. Такое это уж место. Хотя бы фонарем запастись!

– Я учту на будущее!

Серафима носила на пальце его перстень. Перстень, который он хотел подарить Альбине. Воспоминания были подернуты дымкой, воспоминания старика, чье сердце уже не волнуется как когда-то. Впрочем, могло ли быть иначе? После смерти! И все же было странное и мучительное чувство.

Черный город, черный Ленинград-Петербург он видел сквозь время и пространство. Иногда же казалось, что город захлестывают волны, что он погружается в морские волны, сползает, словно отрезанный ломоть в мутную бездну, пронизанную водорослями. И это, вероятно, был не худший исход.

* * *
Грянула старинная пушка, и корабль содрогнулся от носы до кормы.

– Дьявол! – человек в старинном расшитом золотыми галунами камзоле едва не вывалился за борт парусника. – Это корыто сейчас развалится!

– Публика будет в восторге! – заметил его собеседник и подмигнул юной прелестнице в платье екатерининской эпохи, с мушкой на щеке.

– Меня мутит, – признался первый и смахнул раздраженно букли, которые невский ветер норовил сбросить ему на лицо. – Не понимаю, как наши предки могли таскать эти парики?

– Ну, у нас с вами, видно, разные предки, Андрей Палыч! Мои-то париков не носили, а копались в земле, в то время как христианнейшие господа могли их продать, запороть, убить! А что до качки, то, поверьте, сегодня не так уж и ветрено. Я ходил в прошлую пятницу на яхте к фортам – штормило куда сильнее!

– Вы человек привычный, и под парусом ходите, и на снегоходе зимой разъезжаете. А для меня все это чересчур экстремально.

– Итак, вы собираетесь использовать результаты старых исследований?!

– Что вы называете исследованиями, позвольте спросить?! Почти годовое издевательство над человеком. Вашим докторам место в Бухенвальде.

– Вы внимательно изучили то, что я вам предоставил?! И прошу оставить для сумасшедших правозащитников ваши слова насчет издевательств.

Юбилей города был обставлен с размахом. У Петропавловки звенели мечи. Один из военно-исторических клубов представлял инсценировку на тему рыцарских времен, к истории крепости она отношения не имела, однако публика была довольна, а участники преисполнены неподдельного энтузиазма. Не было мэра, мэр спешно отбыл в загородную командировку сразу после взрыва. Сбежал от греха подальше. Впрочем, прочей чиновной братии хватало и без него.

Кирилл Марков был в числе приглашенных гостей и, невзирая на все его протесты, Джейн вытащила его в этот день на Неву. Вадим Иволгин вышел из больницы – по уверениям врачей, состояние его здоровья не вызывало опасений, но на праздник он не приехал – были какие-то дела в «Ленинце». Хороший признак, если человек бежит на работу, значит, с ним действительно все в порядке.

Несмотря на это, Кирилл чувствовал себя подавленным. Раньше он представлял себе возвращение на невские берега совершенно иначе. Театр «Второе солнце», его детище, вообще-то вполне мог существовать, гастролируя по странам, как это было до того времени, но что-то неумолимо тянуло Кирилла домой.

И он принял решение – внезапно и бесповоротно. Так же спонтанно, как создал этот театр. Просто в какой-то момент понял, что не может больше держать в себе все, что пережил в этих бесконечных путешествиях по времени. Из них, из этих впечатлений, складывалось действо, необыкновенно разнообразное, оставлявшее у зрителей ощущение погружения в другое измерение. Попытки повторить, сымитировать его стиль – в мире искусства никогда не обходится без плагиата – заканчивались неизбежным провалом. Сам Кирилл относился к подражателям спокойно.

Он должен был быть счастлив – успех по всему миру, возвращение в родной город. Но ощущения счастья не было, напротив, ему казалось, будто сейчас он вплотную приблизился к тому, что было однажды предсказано им в Белграде. Он давно перестал говорить об этом с Джейн, иногда и сам забывал, хотя ведь казалось когда-то, что забыть такое невозможно.

Сейчас здесь, в России, ничто не могло угрожать им. Однако вскоре после возвращения ему стало казаться, что угроза нависла над самим городом. Он чувствовал ее, как змеи чувствуют приближение землетрясения, и кроме этого интуитивного предчувствия были еще вполне ясные приметы.

Он видел, как меняется старый город, как легко, словно по мановению руки, исчезают старые здания, на месте которых появляются небоскребы из стекла и металла, напичканные электроникой сверху донизу, часто непропорциональные, как творения безумного абстракциониста и живущие своей жизнью. Кириллу приходилось бывать в этих новых кварталах, приводивших в ужас Вадима Иволгина. И не странные здания пугали его, не населявшие кабинеты всех уровней клоны, а то, что угадывалось за всем этим. Аномалия…

Первый шок рассеялся, и он стал думать над тем, что может и должен сделать. Возникло чувство, что он не бессилен. Но только не один.

Джейн не могла помочь ему, она многое понимала, но не обладала таким же обостренным восприятием. Его душевные метания она воспринимала не иначе, как каприз творческой натуры, с которым приходится смириться.

Когда сражение закончилось, воины разбрелись по палаткам. Кирилл почувствовал на себе чей-то взгляд и, повернувшись, увидел, что к нему пробирается, обходя гостей и репортеров, приземистый человек в лазоревом плаще, недавно лихо орудовавший мечом на «рыцарской» площадке.

– Я видел вас на сцене, – сказал человек в плаще, – «таком чистом плаще», машинально отметил про себя Кирилл. – Это было восхитительно!

Он протянул руку, и Марков пожал ее.

– Что у вас за оружие? – спросил он, чтобы уйти от обсуждения его сценической деятельно-сти.

Человек вытянул из ножен меч – не дешевая бутафория из нержавейки, сразу понял Марков, а настоящая сталь, напоминавшая дамасскую. Сомнение вызывал только эфес – чересчур пышный.

– Клинок найден был после революции, эфес утрачен. Вероятно, владелец забрал с собой, за границу, тогда многие так делали! Но клинок настоящий!

Марков поднял меч, коснулся рукой холодной стали.

– Вы легко с ним управляетесь, – заметил новый знакомый.

Кирилл кивнул.

– С войны не держал в руках боевого оружия! – сказал он.

Вдалеке, за спиной воина, передвигались два человека «в костюмах эпохи», судя по сопровождающим их лицам – кто-то из городских шишек. А значит, и Акентьев скоро будет здесь. Кирилл усмехнулся – интересно, какой костюм Переплет выбрал для себя. Должно быть, царский – нет сомнения, что Александр метит высоко.

– Вы понимаете, что значит, если мы сможем доказать, что существует способ без всяких механизмов, только открыв сам шлюз, здесь, перемещаться в пространстве?! – Один из ряженых прикоснулся пальцем к виску.

Они были еще далеко, шум ветра, крик толпы… Кирилл понял, что читает по губам – он давно научился этому искусству, которое несколько раз спасало ему жизнь на той стороне.

– Я понимаю только, что для непосвященного это звучит как тяжелый бред. Простите, но оказаться на месте этого несчастного я не хочу ни на минуту, даже если он, в самом деле, смог…

– Несчастного?! О да – методы, с помощью которых его обрабатывали, были грубоваты, но следует учитывать, что цели этой обработки лежали, скажем так, в политической плоскости. Да я и не уверен, что он несчастнее нас с вами. Представьте себе, заглянуть за грань, доступную обычному человеческому воображению. Кроме того, нам в любом случае ничего подобного не грозит. Во-первых, Анатолий Михайлович, вы забываете, в какие времена мы живем. Даже если вы выскочите на Невский в чем мать родила и начнете кричать, что завтра наступит конец света, вас сочтут только экстравагантным, и если и привлекут, то только потому, что прилюдная демонстрация гениталий еще не вошла в моду, а вот говорить мы вольны, что угодно. Мы бы с вами еще последователей набрали – что ни говори, а во всех этих реформах было кое-что положительное. Иллюзии относительно нашего общества рассеиваются, достаточно посмотреть, как все эти, с позволения сказать, культурные люди позволяют себя дурачить проходимцам и дуракам. Но нам к этому обществу обращаться за помощью, в любом случае, ни к чему.

– Простите, но я не совсем понимаю.

– А что тут понимать, дорогой мой? Мы уже запустили новую программу…

– Позвольте, а как же быть… с материалом?!

– Материал имеется. Правда, есть подозрение, что в данном случае значительную роль играют личностные качестве субъекта. Ну, что ж, как говорится, – будем искать!

Он начал протискиваться к этим господам, но тут его схватили за руку. Он обернулся, но никого не увидел. Только чайка, хрипло крича, боролась с ветром над его головой.

Марков почувствовал, что голова у него начинает кружиться. Если снова предстоит переход, подумал он, то момент неудачный, но не ему выбирать.

Ветер и восторженные крики толпы, залпы пушек, все это смолкло, уступив место прохладной тишине, в которой громким эхом отзывались и шелест бумаг, и хриплое дыхание, и хлопанье голубиных крыльев где-то высоко под каменными сводами…

– Ты убил человека на городской площади, и этому есть свидетели, чья надежность не подлежит сомнению!

– Но, ваша милость, я всего лишь актер! – пробормотал Кирилл, споря с судьей, почти неразличимым на высокой кафедре. – Убийствами не промышляю.

Кирилл был рад, что реплика насчет актера прошла незамеченной – эта профессия отнюдь не считалась почтенной в здешнем обществе. Но насчет реплики беспокоиться не стоило – произнесена она была на русском языке, которого здесь никто не понимал.

Он вспомнил, кто он и почему находится здесь. На площади какой-то малый пытался затеять с ним драку, Марков уже не первый раз возбуждал нездоровый интерес у всякого отребья – его задумчивый вид вводил их в заблуждение, заставляя думать, что перед ними книжный червь, не способный постоять за себя.

Вокруг поднимались колонны, дневной свет, проникая сквозь узкие высокие окна, рассеивался в сумраке зала суда. Маркову нестерпимо захотелось на простор. «Заседание не должно долго продлиться», – подумал он. Скоро явится его защитник с письмом от Невского или самого светлейшего графа Ддейла, и все решится миром. Будет приятно взглянуть в лицо судье, когда тот увидит графскую печать. Невский не оставит его в беде. Однако ожидаемый посланник все не появлялся.

«Впрочем, – подумал Кирилл со смехом, – можете убить меня – я все равно вернусь. Вот только умирать неприятно». Его смех гулко прозвучал под сводами и судья растерянно замолчал.

Неизвестно, какой была бы его реакция, но в следующее мгновение откуда-то из-за колонн появился прислужник, за которым следовал человек в дорожном плаще. Лицо его было Маркову незнакомо, но он понял, что этот человек привез его освобождение.

Судейские степенно расходились, словно в этом внезапном прекращении дела не было ничего необычного. Скорее всего, именно так оно и было. Городская площадь была малолюдна. Города в ту пору были маленькими, и чужак чувствовал себя в них неуютно.

Кирилл вернулся в Петербург две тысячи третьего года. Актера с мечом уже не было рядом. Зато на горизонте появился Акентьев, не в царском облачении, но в солидном окружении лакеев и репортеров. Александр, казалось, стал совсем другим, и прежняя кличка уже не клеилась к нему, словно принадлежала человеку, с которым нынешний не имел ничего общего, кроме имени и черт лица. Впрочем, и лицо Акентьева как-то неуловимо изменилось. Это было лицо бога, вышедшее из-под резца искусного скульптора, чуждое человеческим страстям. Неудивительно, что Александр Акентьев пользовался любовью избирателей. Народ обычно голосует сердцем, а мужественное лицо, вкупе с отсутствием вредных привычек (народное сердце безжалостно к власти) – это уже залог победы.

И хотелось уйти, и уйти было нельзя. Некуда уйти. «Поневоле станешь фаталистом», – подумал Марков.

– Твой старый знакомый в огне не горит и в воде не тонет! – заметила Джейн, принесшая для него бокал шампанского. – И это хорошо. Что бы там ни было между вами раньше, ты должен его простить. После такого-то подарка!

Подарком вернувшемуся Кириллу Маркову стало новое здание театра. Кирилл искренне недоумевал – как это Переплету удается распоряжаться бюджетными средствами с такой легкостью, словно это его собственный карман.

– После стольких лет ты имеешь на это полное право! – сказала Джейн.

– Дело не в том, имею или нет. Просто Переплет ничего не делает просто так, – объяснил Марков. – Мне трудно поверить, что за этим подарком ничего не стоит.

Быстрота, с которой Переплет сделал карьеру, Маркова не слишком удивила. Во-первых, Кирилл уже давно разучился удивляться, во-вторых, он слишком хорошо знал Акентьева, чтобы думать, будто тот удовольствуется местом в переплетной мастерской, где они как-то встретились пятнадцать лет тому назад.

Оставалось только поздравить его. Что и было сделано.

– Благодарю, – Александр наклонил голову, в его глазах мелькнула усмешка. Вот усмешка эта была знакома. – Ты тоже многого добился!

Альбина выглядела великолепно. Просто идеально выглядела Альбина Вихорева. Марков не мог не обратить внимания на разительные перемены, произошедшие с ней со времени их последней встречи. В какой-то момент ему показалось, что перед ним совершенно другой человек, подумал, сколько ей пришлось пережить, однако ни тени этих переживаний не осталось на этом лице.

Мелькнула мысль о каких-то чудодейственных молодильных яблоках. При этом нельзя было не заметить отчуждения, которое сквозило в ее речи, даже самой дружелюбной. Было в этом что-то дьявольски надменное, аристократическое. Не счастливой она выглядела, но спокойной и довольной… «Что ж, – подумал Марков – на свете счастья нет, а есть покой и воля!»

Альбина владела собственным ателье. Кое-что из ее продукции можно было видеть здесь, на празд-нике города. Огромные шляпы, увенчанные макетами Петропавловской крепости и Исаакия, абстрактные туалеты, которые наверняка бы понравились Сальвадору Дали. Все это балансировало на грани китча, но, может быть, именно поэтому пользовалось огромной популярностью.

За четой Акентьевых тенью следовала Ангелина. Секретарша была одета в белый деловой костюм, безупречно сидевший на ней и резко контрастировавший с ее темной кожей. В ее улыбке мелькнуло что-то похожее на похотливую гримаску Маргарет. Марков смутился, словно ему напомнили о чем-то непристойном.

– Знаете, я был бы рад видеть всех вас… – продолжил Акентьев. – По-моему, было бы неплохо собраться вместе, вспомнить старые деньки…

Кириллу показалось, что это предложение не экспромт, что Акентьев и явился-то сюда только для того, чтобы встретиться с ним.

«Да вы, батенька, параноик», – подумал он. В самом деле, зачем это Переплету?!

Джейн взяла под руку Кирилла.

– Мы приглашены господином Акентьевым! – сообщил ей Марков и слегка сжал ее локоть.

Джейн должна была сразу понять, что следует вспомнить какое-нибудь очень неотложное, как у Пятачка, дело. Она должна была выручить его. Но Джейн – обычно такая сообразительная, – на этот раз подвела. Словно Акентьев и ее, опытную разведчицу, сумел зачаровать.

– Да, конечно, – она поправила волосы. – Разумеется!

Переплет пожал ему руку – долго и со значением.

– Я недавно перебрался в новый особняк за городом – вам будет любопытно взглянуть. Уверяю вас, подобного вы не встретите в Европе!

– Что такое?! – спросила Джейн, когда они с Кириллом остались снова одни. – Ты как будто недоволен.

– Это не тот человек, с которым мне бы хотелось провести вечер! – сказал Марков. – Все, что было между нами – в прошлом. Я, разумеется, благодарен ему за этот королевский подарок, но я о нем не просил!

– Прекрати, – мягко упрекнула его Джейн, – тебе необходимо развеяться, поездка за город – это то, что нужно. И потом, вспомни того критика, который разнес тебя в пух и прах за несовременность игры, а потом приехал на званый вечер. Ты с ним весь вечер играл в карты.

– Он был хороший игрок, – парировал Кирилл. – А критиковать – его профессия!

Он мог бы еще вспомнить пирушку у одного епископа, закончившуюся дикой резней, но давно уже решил, что не станет посвящать Джейн в свою вторую жизнь. По крайней мере, до тех пор, пока не сможет доказать ей неоспоримо, что это не бред и не остаточные галлюцинации, обусловленные курсом «лечения», который когда-то ему пришлось пройти.

А как это доказать, он и сам не знал. Разве что Джейн однажды окажется там с ним. Он посмотрел на руку. След исчез, и боль утихла. Интересно, что все это значило?! И так и осталось неизвестным – где сейчас Евгений?!

Поместье Акентьева находилось в семидесяти километрах от города. Здание было спроектировано Яном Ван Хеллером – один из последних его проектов, и абсурдный гротеск, бросавшийся в глаза в деловом центре Петербурга получил в нем свое наивысшее воплощение.

Пропорции здесь были намерено искажены, а материалы сочетались самым безумным образом, но при этом не создавалось впечатления, будто архитектура поместья бессмысленна и хаотична. Напротив, в ней была своя гармония, своя логика. Только вот логика и гармония эти казались нечеловеческими.

А в целом все напоминало одну из фантазий Льюиса Кэрролла. «Не хватает белого кролика», – подумал Марков и тут же понял, что в корне не прав, ибо на первом этаже возле оранжерей этим зверькам была отведена целая комната, где они свободно ползали, испражнялись и совокуплялись, как… Как им и было положено.

– А к чему эти кролики? – спросил Кирилл.

Хозяин поместья пожал плечами.

– Ангелина их любит… Она существо странное!

«Все вы тут странные, – подумал Марков, – под стать этому зданию». Он поинтересовался полушутя-полусерьезно, не черпал ли покойный Ван Хеллер свое вдохновение в наркотиках по примеру некоторых великих творцов прошлого.

– Нет, нет, – возразил Переплет, – хотя то, что вы здесь видите, может показаться странным, уверяю вас, он был нормальнее всех нас вместе взятых! Просто его мышление принадлежало другому миру. Так иногда случается, – продолжил он, глядя снова на Маркова. – Человек среди нас ходит, а мысли его и чувства, и весь он, по сути, кроме физической оболочки – где-то там, в заоблачных далях, которые нам и не снились… Бывает, впрочем, – продолжил он, уже вполголоса, словно обращаясь к самому себе, – бывает, что и не в заоблачных, там, внизу, тоже много интересного…

– Однако все мы здесь, – сказала Джейн, которая почувствовала, что слова хозяина произвели на Маркова впечатление.

– Ах, поверьте, грань между тем миром и этим так тонка, что иногда и сам не замечаешь, как переступаешь ее!

Во время обеда хозяева и гости расположились за столом, который имел форму кольца с изломанными краями. Марков отметил про себя, что взгляд быстро адаптируется ко всем абстрактным изыскам. Вот только беседа с самого начала не задалась. О прошлом вспоминать не хотели. Правда, Альбина и Марков кое-что припомнили из школьного прошлого, но Акентьев не подключился, вежливо дав понять, что не намерен превращать встречу в вечер воспоминаний. Имя Олега Швецова не упоминалось ни разу. Словно и не было никогда никакого Швецова.

Дети Альбины были представлены гостям чуть позже, когда вернулись с прогулки. Они были похожи на ангелочков, и не было в них фарфоровой бледности матери. Дети были хорошо воспитаны и, поздоровавшись со всеми, исчезли из гостиной. Было видно, что им не доставляет никакого удовольствия находиться в обществе молчаливых взрослых. Их появление, тем не менее, оказало любопытное воздействие на присутствующих: разговор оживился, как бывает, когда в обществе малознакомых друг с другом людей находится, наконец, общая тема. Сначала, как и следовало ожидать, говорили о детях. Затем перешли к истории. Возможно, потому, что среди гостей оказался один из политиков, отстаивавших славянскую идею.

Вспоминали героев и злодеев. И хотелось иногда возразить разошедшимся спорщикам словами Чичикова, которые тот сказал расхваливающему своих покойных мастеровых Собакевичу: «простите, но они ведь уже давно умерли!»

Акентьев с одинаковым вниманием прислушивался к каждому мнению и иногда кивал. Маркову, впрочем, показалось, что в душе тот посмеивается над своими гостями и кивает, соглашаясь вовсе не с ними, с какими-то собственными выводами. Александр Акентьев наблюдал за ними. Ощущать себя объектом наблюдения было не очень-то приятно. Переплет перехватил его взгляд и заговорщицки улыбнулся.

Один лишь раз хозяин дома позволил себе вступить в спор, когда речь зашла об основателе Петербурга.

– А кто такой ваш Петр Первый, если не тиран?! – кипятился политик-славянофил, потрясая роскошной бородой. – Скажите на милость, сколько народа было погублено ради царской прихоти – город на болотине возвести? Чем он лучше Сталина?! Почему же он остался Великим?!

– Я вам объясню, – сказал Акентьев, – только предупреждаю, объяснение будет не очень политкорректным!

– К черту политкорректность! – прорычал бородач, напирая на рычащее «р». – Меня от одного этого слова трясет!

– А вы напрасно так реагируете! – сказал Акентьев. – Она, эта самая политкорректность – основа любой культуры, в том числе и русской. Дело в том, что Петр в землю клал простых мужичков, а образованность и индивидуальность привечал. Оттого в истории он и останется Великим.

– Это же чудовищно! – оторопел его оппонент.

– Ничуть. Это просто факт. Исторический, психологический… Факт!

– А эти люди… Это ведь люди, а не скот!

– А! – поднял ухоженный палец Акентьев. – Вы, стало быть, требуете политкорректности?!

– Я просто знаю, что ни один интеллигентный человек с вами не согласится!

– Да, я тоже это знаю. Ну что ж, вот увидите, скоро ваш интеллигентный человек снова окажется в положении Васисуалия Лоханкина. Впрочем, еще Розанов отметил, что философия русского человека – это философия человека выпоротого. Думаю, весь двадцатый век с его историей это только подтвердил…

Альбина воспользовалась паузой и направила разговор в другое русло. Всех беспокоили грядущие изменения, которыми грозил Петербургу генеральный план Возрождения.

– Только представьте себе, город вздохнет свободно! – сказал Переплет. – Мы снесем старые обветшалые здания, оставим лишь исторические памятники. Пусть литературоведы по-прежнему считают шаги Раскольникова…

Впрочем, как тут же оговорился Александр, судьба некоторых монументов все же оказалась под вопросом. Первым в списке, но не первым по значению, был монумент на площади Восстания. Как сообщил Александр Акентьев, речи о возвращении на его место памятника Александру Третьему работы Трубецкого не шло. Центр площади займет некое сооружение, напоминающее лестницу в небо, которое на середине пути должно прерываться разверстым зубастым зевом.

– Весьма символично! – скептически заметил Марков, который пока что воспринимал все сказанное, как черный юмор.

Капустник! Остальное, впрочем, звучало не столь забавно.

– Незадолго до своей преждевременной кончины господин Ван Хеллер осмелился поинтересоваться историей Медного всадника… – сообщил Акентьев. – Да, нашего Медного всадника. И, представьте себе, выяснил, что первоначально предполагалось, что император будет восседать верхом на змее, крылатом, извивающемся змее, символизируя тем самым победу…

– Но вы же не хотите сказать, – от возмущения покрылся пятнами бородатый политик, – что верите в подобную ахинею? Петр Первый верхом на змее?!

– Если вдуматься, в этом нет ничего невозможного, – пожал плечами Акентьев. – Все зависит от художественного воплощения. Впрочем, вам вскоре предстоит самим убедиться в этом.

– Вы же не хотите сказать… – вопрос повис в воздухе.

Присутствующие ожидали ответа. Акентьев обвел всех насмешливым взором.

– Прошу вас, не надо драматизировать. Наш проект предусматривал создание альтернативного варианта памятника. Работа велась последние полгода в повышенном темпе, у нас лучший скульптор России. Все вы, само собой, приглашены на открытие! У нас будут два памятника, и горожанам предстоит выбрать, какой из них достоин занять свое место. Тот, что мы видим сейчас, или же тот, что должен был встать на место по первоначальному замыслу.

Он щелкнул пальцами, и одно из зеркал, украшавших стены комнаты, беззвучно исчезло, на его месте появился жидкокристаллический дисплей. Акентьев принял из рук слуги клавиатуру, набрал некую комбинацию, и на экране тут же появилась виртуальная модель. Сначала сетка – наружный скелет из белых линий, в которых только угадывались какие-то неясные очертания.

Переплет нажал на клавишу, и скелет оброс бронзовой плотью, пока что еще только в своем виртуальном пространстве, но эффект был потрясающий. Чтобы усилить его, Акентьев сменил синий бэкграунд фотографией площади, и новый памятник занял свое законное (по крайней мере, по словам хозяина особняка) место.

Все молчали. Он был чудовищен, этот змей, оседланный императором. И в то же время мощь свивающихся колец завораживала, отблески плясали на чешуе. В руке, воздетой над головой змея, Петр держал горящий факел. Было в этом что-то дьявольское – и притягательное, и отталкивающее.

– Боже мой, что же это такое?! – пробормотал Марков, придвигаясь ближе к монитору.

– Вероятно, то же самое сказала Екатерина Великая! – заметил Акентьев. – Не знаю, что именно послужило причиной отказа от первоначального проекта. Может быть, наличие символики, которую при изощренном воображении легко расценить как фаллическую. Как вы все прекрасно знаете, императрице ничто человеческое не было чуждо.

– И где же это будет стоять?! – осведомился Марков.

– Есть у нас одна оригинальная идейка! – сообщил Акентьев, выключая дисплей. – Как вы смотрите на то, что в городе появится еще одна площадь?! С еще одним Исаакиевским собором!

После демонстрации памятника, пускай и виртуального, это сообщение прозвучало уже не столь сенсационно.

– Что?! Признайтесь, Александр Владимирович, что вы нас тут разыгрываете! – потребовал бородатый политик. – И я первый пожму вам руку в знак восхищения. Это просто гениально…

– Весьма польщен, – проговорил Акентьев, – однако должен вас уверить, что я совершенно серьезен. Что, собственно говоря, вам кажется невероятным?! Это строительство при современных методах и технике не займет много времени. А когда горожане примут решение на референдуме, мы уберем один из памятников…

– Думаешь, что подобные вопросы можно решать на референдуме?! – спросил Марков.

Акентьев улыбнулся.

– Глас народа! – сказал он. – Разве не этого мы все так упорно ждали?! Или ты не доверяешь нашему народу?

– Вот как раз в этом вопросе, – сказал Марков весело – он уже успокоился, – я ему полностью доверяю. Не понимаю, как ты можешь рассчитывать на успех. Население проголосует за старый памятник, так что вы совершенно напрасно все это затеяли. Я не спорю, вещь по-своему производит впечатление, но в городе ей не место. Это просто сюр какой-то!

– Посмотрим! – сказал Акентьев. – Возможно, ты и прав. Но я люблю рискованные эксперименты.

– Дорого обходятся такие эксперименты, – заметил Кирилл.

– А все настоящее всегда дорого. Подделка стоит дешево. Никому еще не надоела поговорка про бесплатный сыр?!

– Вот с этим я соглашусь на все сто или даже двести, как нынче принято говорить, процентов! – сказал Марков и поднял бокал, надеясь, что на этом странный и неприятный ему разговор закончится.

– То, что я вам сейчас показал, только часть плана возрождения города, – сообщил Акентьев. – Нам еще многое предстоит сделать.

– Город для избранных?! – повторил бородач недавние слова мэра, вызвавшие резонанс в прессе.

– Именно! Вас это смущает? Напрасно. Мы переселим часть населения в пригороды, обеспечив транспортом доставку к месту работы.

– А после работы они организованно будут отправляться назад, в свои гетто?! – спросил тот. – А что будет с теми, кто не захочет подчиниться?

– Захотят! – Акентьев был спокоен и словно не замечал негодования собеседника. – Им там просто будет нечего делать, понимаете? Нам еще многое предстоит сделать. Помните начало перестройки?! Многим казалось, что стоит сменить власть, поменять названия улиц и городов, и жизнь потечет по-новому. А чудес, господа, не бывает… Как говорится, блажен, кто верует, легко ему живется. Но я предпочитаю знание. Сейчас у нас есть шанс все исправить.

– А вы не боитесь, что кто-нибудь подложит динамит под ваш памятник?

– Надеюсь, вы не себя имеете в виду?! – спросил Акентьев и разрядил тем самым обстановку.

Бородач затряс головой, видимо, пытаясь что-то возразить, но не нашел слов.

– Я потом вам скажу, – пробормотал он, – что я обо всем этом думаю…

Что хотел сказать политик, осталось неизвестным, ибо на следующий день он уехал ни свет, ни заря. А вот Марков и Джейн задержались, уступив просьбе Акентьева. И какой был прок Переплету от их присутствия, Марков никак не мог понять. Однако Джейн была права – после того, как он подарил театру новое здание, пренебречь его уговорами без веских причин было бы невежливо.

В отсутствие посторонних общение стало более живым. Переплет словно снял с себя маску, в его чертах теперь проскальзывало что-то от прежнего Александра Акентьева. В тот же вечер они устроили небольшую попойку в одной из башенок поместья, откуда открывался чудесный вид на сад. Сад у Переплета был прекрасный, удивительно, как ему удалось этого добиться в столь короткий срок – поместье было построено совсем недавно. За окнами тихо и бесконечно шел дождь. С тех пор, как они приехали сюда, постоянно шли дожди.

– Немножко волшебства, немножко технологий… – ответил расплывчато Акентьев на вопрос о саде.

Альбина не стала сидеть с ними,она занималась с детьми. Пили вино и говорили.

– Поймите, мы сейчас должны действовать как можно оперативнее! – Акентьев глядел на Кирилла в упор. – Помните пророчество, будто Петербургу суждено существовать ровно три века со времени основания?..

– Не помню, – признался Марков, – но все равно продолжай, это интересно!

– Так вот, – серьезно сказал Акентьев, – есть все основания полагать, что именно так оно и будет, если только мы не прекратим процесс разрушения…

– Это, безусловно, камешек в «Чистую Балтику»!

– Именно о ней и речь, только камешками мы кидаться не станем. Ответ должен быть адекватен!

– Ты же не хочешь сказать, что этот взрыв устроили британские экологи?

– Какие там экологи? Вы что, не в курсе того, что происходит в городе? За последние годы «Чистая Балтика» ничего, кроме несчастий, городу не принесла. Все их громкие заявления – ширма для отвода глаз. Город медленно превращается в болотистую трясину, а друзья Курбатова этому процессу только активно способствуют. А вы знаете, что происходит на островах возле дамбы?! Черт знает что там происходит, а мы вмешаться боимся – что скажут в Европе!

– Но разве это не забота городской администрации?!

– Не все сразу, – сказал Акентьев. – Мы, по крайней мере, отвоевали центральную часть города. Но если мы сейчас не остановим этот процесс, для Петербурга это будет иметь катастрофические последствия. Кстати, как раз это и обсуждалось на нашем совещании, которое закончилось так трагично для бедного Яна!

– И для этого нужно пересадить Петра на змея?! – спросила Джейн.

– Напрасно иронизируете! Интересно, что в наше время принято так много говорить о духовном, но стоит коснуться конкретных дел, и сразу все становятся законченными прагматиками. Неужели вы не понимаете, что все это неспроста? В таком-то городе, как наш! Есть множество точек, которые нельзя оставлять без присмотра. Это даже коммунисты, кстати, понимали, хотя и накуролесили сначала по дикости мужицкой…

– Решетка Летнего сада, – сказал Марков.

Он вспомнил старый разговор с Невским, когда тот пересказывал ему любопытную теорию некоего Пригарина, с которым познакомился во время недолгой своей больничной практики. Что-то там было в том же роде.

Акентьев кивнул, по-прежнему внимательно глядя на него.

– Бедная Наташа даже не подозревает, за каким монстром она замужем! – сказала Джейн.

– Не за монстром! – ответил Акентьев. – Но монстры у него в друзьях. Вы знаете, кто это такие…

– Так-так… – подмигнул Марков Джейн. – И кто же они такие?

– Цверги! – сказал Переплет.

Джейн нахмурилась, припоминая слово.

– Цверги, – повторил Марков.

Страницы старинного фолианта, рассказ Лайона, все это промелькнуло в его памяти, прежде чем он пояснил вслух для Джейн.

– Цверги – это существа скандинавских сказаний…

– Именно! – подтвердил Александр. – Норманны в свое время пришли в Британию и привели с собой цвергов. А может быть, даже наоборот. Цверги их с собой привели! Очень возможно……

Он задумался, словно это было, в самом деле, очень важно.

– Только вот, – Марков потихоньку хмелел, – это ведь такие зловредные зверюги. Как же с ними бороться? Кроме того, свет их давно превратил бы в камни или же я заблуждаюсь, прекрасный сэр?

– Это полукровки. Плоды противоестественной связи! – щелкнул языком Переплет и наполнил их бокалы вином. – Пейте! Прямиком из лучших французских погребов. Все для старых друзей.

Марков видел, что и сам Акентьев пил, и пил много, но, похоже, алкоголь не оказывал на него никакого влияния. Про себя он не мог сказать того же самого.

– Ну, хорошо, – сказал он, безуспешно пытаясь собраться с мыслями. – Что же мы будем с ними делать?!

– О, все в наших руках, – сказал Переплет. – Все дело в ритуалах.

– Прошу прощения?!

– Советую мне довериться, – Переплет придвинулся ближе, любуясь игрой света в бокале, – как бывшему специалисту по ритуальным услугам. То, что делаешь ты на сцене – ритуал. Именно поэтому я подарил тебе этот театр! Мы сейчас остро нуждаемся в ритуалах, Кирилл!

– Мы?!

– Город, – пояснил Акентьев. – Город нуждается в нас! А мы в нем!

Марков подумал про себя, что если Александр собирается и в политике выражаться столь же загадочно, то ничего хорошего его там не ждет. А с другой стороны, может так и надо.

– Так что ты говорил о ритуалах?! – уточнил Марков, которого все это очень заинтересовало.

– Со временем ты все сам поймешь! – сказал Переплет. – Впрочем, это на самом деле не имеет значения. Все мы исполняем свое предназначение, неважно – понимаем это или нет!

По оконному стеклу мерно стучал косой дождь. Небо было затянуто тучами, из-за которых робко пробивался свет белой ночи.

– Помнишь, – спросила Джейн, помолчав, – в «Путешествиях Гулливера» есть момент, где Гулливер попадает в замок к некроманту. Тот удерживает его, околдовав или опоив, я уже не помню точно, и каждый день заверяет его, что прошел всего лишь день, с тех пор как он прибыл к нему в замок. А ночью ведет опоенного к зеркалу, чтобы с помощью черной магии и крови Гулливера вызвать духов прошлого – Александра Великого и прочих героев…

– Да, – закивал головой Кирилл. – Он такой, он может, наш Александр Великий!

Они посмеялись.

– Мне кажется, что и мы тут застряли надолго! Дождь все льет.

– С какой целью?! Ты ведь не думаешь, что Переплет использует нашу кровь для вызова героев прошлого?

– Знаешь, меня уже ничто не удивит в твоем Переплете. Но он оказывается не такой уж и сухарь. Я имею в виду эти его рассказы про жутких цвергов!

Марков посмотрел на нее задумчиво.

– Это было бы интересно! – продолжила она рассуждать о Гулливере и его приключениях с некромантом. – Знаешь, девочкой я часто думала, о чем я могла бы поговорить с древними греками, если бы столкнулась с ними лицом к лицу.

– Уверен, ты была бы разочарована! – сказал Кирилл и поцеловал ее в затылок.

Джейн передернула плечами.

– Терпеть не могу, когда ты говоришь со мной, как с ребенком. Старый прожженный циник!

Он вышел прогуляться перед сном – просто пройтись по дому. Коридоры поместья были пусты. В кабинете Переплета (Кирилл видел его окно в другом крыле здания) горел свет – он пробивался узкой, как лезвие, полоской между сомкнутых штор. «Вождь за работой», – печально усмехнулся Марков. У Переплета были все шансы выйти в дамки.

Страшно быть под началом такого человека. Марков особенно отчетливо стал это понимать после того, как приехал сюда. В этом доме, в его искаженных пропорциях и интерьерах словно отразилась душа хозяина. А в душе этой была тьма. Марков интуитивно чувствовал это, но всякий раз, оказываясь рядом с Переплетом, невольно подпадал под его влияние. Как когда-то давно, еще в школьные годы.

Освещение было холодным, окна в коридорах были больше похожи на бойницы средневековых замков, они пропускали мало света, некоторые были застеклены витражами, где преобладал синий и зеленый свет. Здесь было красиво вечерами, когда свет уличных фонарей проникал сквозь витражи, и создавалось впечатление, будто поместье оказалось под водой. Эффект усиливали лампы, размещенные в стенных нишах – они загорались при приближении человека и снова гасли, когда он проходил мимо.

В некоторых местах висели зеркала. К счастью, не кривые, хотя в этом доме можно было ожидать всего, что угодно. Марков остановился перед одним из них, глядя на свое отражение. «Нашел с кем пить, – подумал он. – Нашел где пить! Стареешь, друг мой, стареешь!»

Поверхность зеркала вдруг, казалось, помутнела и задрожала, словно водная гладь. Иллюзия была такой совершенной, что Марков даже протянул руку, чтобы проверить.

– Это лучшее стекло, – он не успел дотронуться, когда услышал голос Акентьева и, устыдившись своего жеста, спрятал руку за спину, как франт гоголевской эпохи.

– Заметь, – продолжил Александр, – все, что отражается в нем, выглядит светлее и чище, чем есть на самом деле.

Он появился неожиданно, словно вышел из стены. Кирилл уже не в первый раз подумал, что в этом доме могут быть какие-нибудь потайные ходы, как в тех замках, которые ему довелось посетить во время своих блужданий по Британии. Акентьев был одет в деловой костюм, словно только что явился с очередного заседания в мэрии. Марков в домашнем халате рядом с ним чувствовал себя голым.

– Красиво, – сказал он по поводу зеркала.

Переплет кивнул.

– Спектакль «Евгений»……– сказал он задумчиво, как видно в продолжение недавнего размышления. – Онегин? Или все же Невский? Евгений Невский.

Марков не мог вспомнить, когда он успел поделиться своими планами насчет спектакля, был видимо пьян. Или Переплет научился читать мысли.

– Я очень благодарен тебе за театр, – сказал он, не ответив на вопрос. – Хотел все время сказать, без всякого официоза…

– Это пустяки, – сказал Акентьев, пристально на него глядя. – Кроме того, ты же знаешь, я ничего не делаю просто так! Восхитительное зрелище, эти твои спектакли. Иногда кажется, что они не для людей. Не для обычных людей, это точно!

– Ты не представляешь, что здесь на самом деле творится, – добавил он, посмотрев в зеркало и пригладив волосы.

– Цверги, – вспомнил Марков.

Акентьев улыбнулся и приложил палец к губам.

– Человек на моем посту редко может позволить себе расслабиться! Не рассказывай об этом никому, а не то у моих противников на грядущих выборах появится весомый аргумент.

Марков согласно кивнул.

– Собираешься баллотироваться в губернаторы?!

– Этому городу нужна твердая рука, – сказал Александр. – Ему нужен я, а мне нужен город.

– Да, тебя, я вижу, ничто не остановит.

– Нас, нас! Ты сейчас многого не знаешь, но скоро ты все поймешь! Обещаю!

– Что именно?! – уточнил Марков.

– Обещаю! – повторил Переплет и, кивнув ему, пошел дальше по коридору, и лампы в нишах загорались при его приближении, а потом гасли у него за спиной.

Марков покачал головой, он хотел вернуться к Джейн, но так уж устроен был этот проклятый дом, что самый короткий путь оказался не самым лучшим. Сначала Марков немного заблудился и уже проклинал себя за то, что не взял с собой мобильник, когда стал узнавать место, куда забрел.

Он почувствовал себя увереннее. Свет проникал в коридор через ряд фонарей в крыше. Кирилл понял, что находится где-то рядом с оранжереями. Впереди, в косой полосе света, что-то зашевелилось, заставив его замедлить шаг. Он увидел кролика, белого кролика, который сидел неподвижно посреди коридора. Марков поднял его на руки и только теперь заметил, что его шерстка перепачкана в крови.

Дверь в крольчатник была приотворена. «Так он, вероятно, и выбрался наружу», – подумал Кирилл. Он приоткрыл дверь шире и расслышал странные звуки, похожие на урчание огромной кошки.

Ангелина стояла за широким столом, лунный свет, проникая в окно, словно обволакивал ее. Она была абсолютно нагой, в ее руке был широкий нож, она как раз закончила разделывать очередного кролика и, заметив Маркова, улыбнулась ему. Он вздрогнул и проснулся.

«Кошмарный сон, – подумал Кирилл, отдышавшись. – Никогда больше не буду есть крольчатину. И нужно поскорее выбираться из этого дома».

Его ждет театр. Напрасно он согласился приехать сюда. Впрочем, так ли уж напрасно?!

Именно здесь он начал кое-что понимать. Мысли, которые не давали ему покоя все это время, окончательно оформились здесь, в этом доме. И, наверное, нужно было увидеть это место, чтобы понять все окончательно, чтобы все встало на свои места.

Дом, Акентьев, Ангелина, Альбина… Зеркала, кролики… Курбатов с цвергами и Петр Первый верхом на змее. Информации не хватало, приходилось опираться на интуицию. А она подсказывала, что времени осталось мало. Что-то готовилось все это время, назревало, как нарыв. То, о чем предупреждал их Тито в Белграде… Вода, тьма. Тьма, вода. Одно из двух: либо тьма, либо вода. В любом случае – смерть для города. Для того города, который он знает.

Вспомнились слова Акентьева о второй площади и втором памятнике. Второй собор, второй памятник – все это нарушит какое-то равновесие. И что там говорил Переплет про ритуал? Здесь он определенно промахнулся, причислив Маркова к своим союзникам. Теперь зато становилась ясна причина его подарка. Раскрыл карты Переплет. Не до конца, но приоткрыл, как человек, который уверен, что победа за ним.

А вдруг он не ошибается?! Вдруг Марков, сам того не зная, исполняет нужный ему, Акентьеву, ритуал, когда выходит на сцену?! И что теперь он должен сделать? Кирилл не хотел себе признаваться в этом, но за долгие, бесконечно долгие годы странствий он просто устал. Театр давал ему желание жить, и еще была Джейн……Но он чувствовал, что сил у него недостаточно. И что будет дальше, он боялся себе представить.

Остается только наблюдать. Может быть, ему суждено стать свидетелем конца. Конца города, конца света. Для этого он вернулся сюда?

– Спектакль… Нужно уезжать, иначе я не успею подготовиться к спектаклю, – сказал он утром.

– О чем ты?! – Джейн всегда начинала беспокоиться, когда не могла понять его до конца.

– Я еще и сам не знаю точно! – признался Кирилл. – Это и есть самое печальное!

Джейн успела хорошо изучить его привычки. И знала, сейчас лучше ни о чем не спрашивать. Все равно вразумительного ответа она не добьется. Нужно подождать, когда он сам справится с депрессией или, по крайней мере, соблаговолит объяснить ей, в чем, собственно, дело.

Она многое бы дала, чтобы узнать, о чем Марков думает сейчас. И конечно, была бы весьма удивлена, узнав, что мысли его сейчас занимает Англия, но не милая, знакомая ей Англия, а другая – та, где можно странствовать неделями, не встречая человеческого жилья, Англия Евгения Невского.

Невский мог бы дать ему совет.

А на прощание он получил от Переплета еще один подарок. Большой конверт, Марков давно не держал такие в руках. Распечатал уже в машине, которая уносила их с Джейн по вымытому дождем шоссе. Он сразу понял, что это такое. Оставалось только взглянуть на обложку.

«Кинг Кримзон» – «Ред».

– Что это значит?! – спросила Джейн. – Это ведь что-то должно означать?!

– Только то, что у кого-то очень хорошая память, – Марков пожал плечами и бережно положил пластинку назад в конверт.

Глава третья ВЛАСТЕЛИНЫ ВРЕМЕНИ

«Бога нет, и не будет!» – гласила надпись на заборе возле строящейся церкви. Вадим покачал головой и прошел мимо.

Он не знал, так это или нет, но хотелось верить, что Бог есть. Очень хотелось верить. Кто-то ведь спас его дочь, кто-то спас его самого во время этого взрыва.

Кто-то спас Акентьева. Иволгину показалось тогда… Смешно было об этом говорить теперь, но тогда, сразу после взрыва, он был уверен, что Александру Акентьеву оторвало голову. Теперь, впрочем, он не был уверен в своей собственной голове. Интересные вещи иногда происходят. Не верь глазам своим. Но чему тогда верить?! Странный человек, даже более странный, чем Кирилл Марков. «Меня окружают странные люди», – думал Вадим.

Несколько дней он не мог прийти в себя, бродил по врачебным кабинетам. Его физическое здоровье не вызывало у эскулапов сомнения – осколком оцарапало ухо, да еще легкая контузия, от которой вскоре не осталось и следа. Легко отделался. Но в такие моменты понимаешь, насколько ценишь жизнь, как хрупка грань, отделяющая тебя от небытия.

Акентьев навестил его в больнице в тот же вечер. Иволгину сначала показалось, что пришел призрак. Акентьев повторил все свои обещания, прозвучавшие на злополучном собрании. Можно было подумать, что ничего не произошло. Вадим изучал материалы, посвященные этому взрыву, пытаясь понять, как все было. Однако статьи противоречили друг другу в деталях, прокуратура не разглашала подробности, ссылаясь на тайну следствия, а потом очередное заказное убийство заставило журналистов и публику забыть о теракте в КУГИ.

Иволгин и сам перестал о нем думать. Лучше и не задумываться, тем более, что были дела и поважнее. Иволгин улаживал с Первым отделом формальности, связанные с вскрытием подвалов. Его подгоняли воспоминания о том, что было сказано на памятном заседании. Несмотря на все теплые слова Александра Акентьева, Вадим вовсе не был уверен, что сможет контролировать ситуацию. Такие люди, как Акентьев, легко раздают обещания, когда им это нужно. Не внушал доверия Александр Акентьев, несмотря на то, что устроил когда-то Домового в это учреждение.

Кроме того, он чувствовал, что должен сделать это сам, без чьего-либо участия. Это его крест и нести его будет он сам.

– Вадим Геннадьевич, – полковник Черных, сменивший Колесникова на посту главы Первого отдела, не разделял энтузиазма Иволгина, – я не уверен, что мы имеем право принимать в одну минуту подобные решения!

Вадим Геннадьевич саркастически усмехнулся.

Этот тон ему нравился, нравилось растерянное выражение на лице работника госбезопасности. Сейчас ему казалось, что только ради этого момента стоило разрушить систему. Чтобы посмотреть на лица всех этих Колесниковых и Черных.

– Вы сейчас с ломом сунетесь в подвалы, а кто потом расхлебывать все это будет?! – продолжил Черных, опасливо косясь на портрет президента. Обстановка в кабинете была столь же аскетична, что и в те далекие дни, когда Вадим Иволгин выслушивал здесь назидания Колесникова. Но в стране обстановка была совсем уже иной, и Вадим знал, что добьется своего.

– Не беспокойтесь, Игорь Николаевич, – сказал он, – я, знаете ли, давно привык сам отвечать за свои поступки. И рад бы свалить иногда на кого-нибудь другого, но никак, к сожалению, не выходит! А что касается решения, то я его уже принял, и уверяю вас, на это ушла не одна минута, а гораздо, гораздо больше.

– Но вы же понимаете, что прежде необходима экспертиза, а на это уйдет немало времени. И, вероятно, средств, – добавил Черных как последний аргумент, – и это тогда, когда наше предприятие переживает далеко не самые лучшие времена! Возможно, вы не знаете… – он наклонился к Иволгину и понизил голос. – Но в кулуарах идут разговоры о том, что наше предприятие скоро может быть объявлено банкротом. В таких условиях, как мне кажется, любые действия, не оправданные насущной необходимостью…

Черных тщательно подбирал слова, но переубедить Вадима был не в силах.

– Не преувеличивайте, я навел все необходимые справки в институте микрокультур. Экспертиза уже проведена, Игорь Николаевич, примите это как факт. В помещение был запущен микрозонд – знаете, вроде тех, что используют в хирургии. Во взятой пробе воздуха опасных микроорганизмов не содержится. И на этот счет имеется официальное заключение. Что касается насущной необходимости, то могу сказать откровенно – эти подвалы интересуют лично меня.

– Хотел бы я знать, – Черных с трудом скрывал раздражение, – что же вам так дались эти подвалы? Площадей у нас хватает! Если дела и дальше пойдут, как сейчас, то нам придется отказаться даже от того, что мы имеем. Вы ведь знаете, нынче многие госпредприятия сдают помещения в аренду. Под бордель, например!

– Не беспокойтесь, – сказал Иволгин. – Бордель я устраивать в подвалах не собираюсь. Это было бы слишком… экстремально.

Черных покачал головой. «Не будите лихо, пока оно тихо», – говорили его глаза. Но вслух он ничего больше не сказал. Было очевидно, что это бесполезно.

Иволгин с трудом уснул. Это все равно, как ночь перед экзаменом.

Теперь, когда его ничто больше не сдерживало, события развивались с головокружительной быстротой.

Когда утром секретарь доложил, что все готово, Вадим замер на мгновение в нерешительности. Но тут же взял себя в руки – отступать было поздно. И тем лучше – пока еще слухи не успели разнестись по предприятию, иначе можно не сомневаться – к подвалам собралось бы немало добровольцев. Все эти разговорчики о секретных сталинских экспериментах, о мутантах и прочей фантастике, не только не прекратились с годами, а наоборот обросли множеством подробностей, пересекаясь со слухами, которые время от времени появлялись на страницах бульварных газет. Гигантские крысы в метрополитене, монстрики, которых якобы кто-то видел в Мойке – совсем рядом с Невским. И в подвалах последнее время слышали не раз странные звуки.

Неудивительно, что на лицах подсобных рабочих, которых привлекли для операции, особого энтузиазма не отражалось. Вадиму было наплевать на страшилки, эти странные звуки могли быть следствием каких-либо разрушительных процессов – лишний довод для вскрытия подвалов. Если он и боялся чего-либо, то лишь того, что в последний момент все может сорваться. Казалось, что вот-вот появится Черных, может быть, даже с пистолетом, и прикажет поворачивать назад. Да, именно с пистолетом, потому что только так сейчас можно было остановить Вадима.

Вниз, вниз по ступеням. Фонарь в обрешетке на лестнице почему-то не горел. Кирпичная кладка была покрыта светло-зеленой краской. На месте, где микробиологи по просьбе Вадима запускали микрозонд, краска была сбита, отверстие тщательно запечатано герметической смесью.

Врубили свет. Лампочки под потолком вспыхнули на несколько мгновений, осветив длинный коридор, потом погасли – где-то замкнуло.

– Я тут вчера был – все работало! – сказал секретарь, имея в виду освещение.

– Это, очевидно, происки коммунистов, – пошутил Иволгин, – или ваши мутанты провода перегрызли!

Никто не засмеялся. Откуда-то притащили тяжелую кувалду. Вадим попытался поднять ее – но смог только слегка оторвать от пола.

– Это же… – вырвалось у него.

– Неэстетично?! – спросил подсобный рабочий, как видно, любитель старых советских фильмов. – Зато дешево, удобно и практично. Нет, в самом деле, здесь ничего больше и не нужно. Вот увидите!

– Не счесть алмазов пламенных в подвалах каменных! – сказал секретарь.

– В пещерах! – поправил его подсобный рабочий. – Давайте-ка в сторонку!

Он поплевал на ладони и поднял инструмент.

– Начинать, начальник?!

– С богом! – благословил Вадим.

Рабочий криво усмехнулся, словно сомневаясь в том, что вседержитель участвует в этом их начинании, а потом, коротко размахнувшись, нанес первый удар по кирпичной кладке. Этот удар прозвучал для Вадима победным гонгом. Даже если там ничего нет, кроме запылившихся пробирок, это была победа. Его личная победа.

Он невольно зажмурился, но стена не рассыпалась в прах от одного удара. Кладка была сделана на совесть. Орудовавший кувалдой коротышка, не останавливаясь, бил снова и снова, кирпичи осыпались, люди вокруг молчали. Мерные удары гулко разносились по лестнице. Вадим ждал, посматривая на часы. «Нужно было запротоколировать все это, – мелькнула запоздалая мысль. – Для потомков».

Пыль оседала на его брюках, но это все было уже неважно. Наконец, большая часть стены была разрушена, за ней оказались двери, выкрашенные в казенный темно-зеленый цвет. Вадим подошел к ним, когда это стало возможно. Он чувствовал, что все взгляды сейчас устремлены на него. Рабочий вытер пот со лба. Замок на дверях был опечатан. Ключей у Иволгина не было.

– Ломайте! – сказал он коротко.

Рабочий кивнул, Вадим шагнул назад, давая место для размаха. Раздался треск. Двери вздрогнули и немного отворились, за ними была прохладная темнота. Странно, но вместо того, чтобы подойти ближе, все присутствующие отодвинулись назад – к лестнице. Действовала магия легенд о таинственных подвалах. Только Вадим остался стоять на месте. Он прикоснулся к ручке. «И пальцы не дрожат», – отметил он про себя. Толкнул, но двери дальше не раскрывались – то ли рассохлись от времени, то ли кирпичная крошка забилась. Вадим поманил остальных, сотрудники переглянулись.

– Это безопасно?! – спросил один из них.

– Думаете, я стал бы рисковать? – спросил в ответ Иволгин.

Больше вопросов со стороны персонала не по-следовало. Домовой немного покривил душой – сам он ощущал тревогу, но был уверен, что его-то людям ничего не угрожает. Речь шла о нем самом, однако отступать после стольких лет ожидания было нельзя.

– Сколько времени уйдет, чтобы наладить питание? – спросил он.

– Зависит от состояния сети! – электрик материализовался из темноты – меланхоличный такой человечек с потертым саквояжем.

И пошел как ни в чем не бывало в темноту, подсвечивая себе фонарем. Наверное, интуитивно угадывал направление. Профессионал. «С другой стороны, – подумал Иволгин, – здесь на нижних ярусах, наверное, такая же планировка, как и наверху».

Иволгин не стал ждать, когда приведут в порядок электричество. Забрал фонарь у кого-то из сопровождающих и смело двинулся вперед по коридору. Электрик исчез из вида, но Вадим был уверен, что тот не пропадет. «И мутанты его не съедят», – подумал он про себя и хихикнул.

Обернувшись, увидел, что остальные все еще толпятся у входа. Он взмахнул фонарем, приглашая за собой – обследовать помещения будет легче вместе, но никто не откликнулся на его приглашение. Вадим пожал плечами. Только несколько минут спустя за его спиной послышались шаги… Это была Ника. Он старался не встречаться с ней в обычное время – не хотел разговоров, а больше всего боялся, что она попытается возобновить их роман. Вадиму это было не нужно. Но сейчас он был рад, что она рядом. Вдвоем будет веселее. У Ники тоже был фонарик – ручка. Света он давал немного – игрушечный фонарик, но все-таки дополнительный источник света.

Свет отражался в матовых стеклах запертых дверей, в мертвых индикаторах разнообразных приборов, которые попадались в комнатах по сторонам от коридора. Некоторые из них были заперты, Вадим вооружился ломиком и без долгих колебаний вскрыл один замок, потом второй. За закрытыми дверьми не было ничего интересного – по крайней мере, на первый взгляд. Какие-то бумаги… Вадим открыл один ящик, – он был не заперт, – достал папку. Он чувствовал, что это не то, что он ищет, но ничего другого пока не попадалось. Надписи на папке были сделаны фиолетовыми чернилами, и бумаги в ней были исписаны такими же чернилами и таким же почерком. Цифры, буквы – это был не шифр, но разобраться в содержании было непросто. Он небрежно засунул бумаги в папку, а папку в ящик и пошел, чувствуя себя все увереннее.

Ника показала ему плитку шоколада.

– Нашла тут, в кабинете! – она зашуршала оберт-кой. – Сейчас продегустируем!

– Товарищ Сизова, попрошу не мародерствовать, – сказал он строго. – А где остальные?

– Не хотят поломать ноги в темноте и вообще……– она неопределенно взмахнула рукой.

– Кстати, насчет ног! – вспомнил Вадим. – Ты поосторожнее тут на каблуках…

Коридоры, кабинеты, лаборатории. Многие двери оказались заперты надежно – здесь ломиком было не обойтись. Пломбы, пломбы… Аппаратура в некоторых местах была демонтирована, на месте остались светлые следы и контакты. Кое-где лежали вещи, забытые владельцами более полувека тому назад.

Словно пробираешься в водолазном костюме по затонувшему судну – и такая же тишина, пыль клубится в свете фонаря. Темно и тихо.

Вадим остановился перед плакатом, висевшим напротив лифта: «Время не ждет!»

Плакатный пролетарий смотрел куда-то вдаль, очевидно, созерцая там достижения коммунизма. А у Иволгина в голове завертелась старая озорная песенка: «Что-то времечко летит, что-то времечко бежит, айя-яй, айя-яй, ну-ка ты ему поддай!»

Ника подхватила его под локоть, пользуясь моментом.

– Давай подождем, пока включат свет! Не пойдем дальше!

Он видел, что она боится, но только помотал головой и двинулся дальше. Он ощутил азарт. Оно и к лучшему, что остальные не пошли с ними. Так спокойнее, за этими молодыми нужен глаз да глаз. «Да, я превращаюсь в старого брюзгу, – подумал Вадим, – но для этого есть основания».

Служебный лифт, к кабинке которого они вышли, конечно, не работал, но рядом была лестница, она вилась вокруг клетки лифта. Спуск по ступеням ада. Нет, это были металлические ступени, которые вились по стенам шахты. Козин, безусловно, преувеличивал – подземная часть бывшего Дворца Советов не была зеркальным отражением наземной, но ярусы подземелий уходили глубоко вниз, и бродить по ним без плана можно было бесконечно долго. Он чувствовал, что его пульс учащается. Воздух был спертый, дышать становилось труднее – вентиляция здесь пока не работала.

– Этак мы в другом полушарии выйдем наружу! – сказал Домовой.

– Ой, как интересно! – пробормотала Ника и тут же продолжила громче: – Не торопись, Вадим, а то я, и правда, упаду.

Эхо гулко разносилось по лестничной шахте.

– Эге-гей! – крикнула она вдруг, сорвавшись на визг.

– Прекрати! – попросил он.

– Ой! – Ника внезапно вцепилась в его руку, так что Иволгин сам едва не потерял равновесие.

– Держись за перила, – сказал он раздраженно.

Теперь ему было неприятно оттого, что она увязалась за ним, оттого, что она вообще рядом. Но прогнать ее сейчас было бы слишком жестоко.

– Ты слышал? – спросила она, удерживая его на месте, тяжело дыша.

– Что?! – Вадим вдруг понял, что она действительно сильно напугана.

– Там, внизу! – сказала она. – Там кто-то есть, они мне ответили…

– Здесь до нас пятьдесят лет никого не было, – сказал Вадим. – Тебе показалось.

– Да, наверное… – в ее глазах все равно читался страх.

Вадим предложил ей отправиться к остальным и подождать, пока подключат электричество. Возиться с истеричкой не хотелось – он был уверен, что здесь найдется занятие и поинтереснее. Уходить Ника не хотела – сказала, что не оставит его одного, но, судя по всему, ей просто было страшно возвращаться по всем этим пустым коридорам, которые остались позади.

Иволгин буквально протащил ее вниз до следующего уровня, который был обозначен, как 1-А. Номер был выведен жирной краской на углу. Том первый, книга вторая, часть третья, глава пятая. Вадим вдруг понял, что система нумерации здесь точно такая же, как в новом деловом центре города, такая же, как в здании КУГИ, где ему довелось побывать. Задумываться над этим не было времени, хотя совпадение казалось странным.

На этом этаже они бродили недолго. Иволгин вскоре понял, что здесь находятся лаборатории и кабинеты администрации. Он и сам не мог сказать, что ищет, но доверился интуиции. Интуиция провела его на следующий ярус. Голосов больше не было слышно, Ника немного успокоилась, но все равно держалась к нему поближе. Луч ее фонарика выписывал дерганые кривые по стенам, натыкаясь на забытые графики и плакаты. Впрочем, Вадим не сомневался, что важных документов здесь нигде не осталось – все вынесли перед консервацией.

Прежде чем они спустились на следующий ярус, Ника снова хотела задержать его, но в это время сверху послышались голоса. Сотрудники, которым надоело ждать света, понемногу осмелели и прошли вслед за ними.

– Я пойду дальше! – сказал Вадим. – А тебе лучше вернуться к остальным.

Она заколебалась, но в конце концов последовала за ним. На этом ярусе им наконец повезло. Двери узкого длинного коридора были украшены табличками, предупреждавшими о необходимости наличия нулевого уровня доступа.

Вадим нахмурился, первый доступ получали только ведущие разработчики и некоторые члены правительства. А о нулевом он и не слышал никогда. Никто не слышал. Кроме тех, кто работал здесь когда-то. Он решил обследовать эти кабинеты потом – интуиция подсказывала, что самое интересное впереди – в конце коридора, который заканчивался широкими двойными дверьми. Двери были выкрашены в темно-красный цвет. Цвет тревоги.

I see a red door…

Прежде чем открыть их, Иволгин замер. Было какое-то радостное предчувствие. Двери поддались не сразу. Тьма вокруг казалась угрожающей. Старое оборудование, которое теперь можно увидеть лишь в музеях, эти огромные тумблеры…

Вадим повернул один из них, услышал щелчок, похожий на тот, с которым взводят курок пистолета. И улыбнулся. Он не знал, по какой причине это оборудование не было демонтировано, но, так или иначе, оно здесь. Опытным специалистам, работающим под его началом, не составит труда разобраться в его предназначении. Он сам займется этим.

Вадим остановился перед стальной сферой, стоявшей посредине помещения. Металл тускло блестел под слоем пыли. Он заглянул внутрь через узкое окошко, стерев платком пыль с толстого стекла. За его спиной Ника щелкнула тумблерами.

– Отойди оттуда, пожалуйста! – сказал он.

За ней нужен глаз да глаз, как за ребенком. Впрочем, будь здесь Вера, он чувствовал бы себя увереннее.

Он сорвал пломбу с тяжелой рукояти. Помимо нее, был еще винтовой засов, как на подводной лодке. Вадим повернул вентиль несколько раз, он поддался легко, и спустя несколько секунд дверь распахнулась.

Внутри сферы на круглом мраморном основании стояли два латунных цилиндрика. Мрамор под ними был пронизан блестящими проводниками. Иволгин склонился над ними, словно археолог, изучающий орнамент в каком-нибудь древнем храме.

– Что же вы здесь делали, черти?! – обратился он к своим предшественникам. – Что все это значит?

– Вадим! – испуганно пискнула из темноты Ника. – Где ты?! Я боюсь!

«Ага, призналась!» – подумал он с какой-то мальчишеской радостью.

– Я здесь! – сказал он, не спеша покидать свое место. – В этом… В этой штуке!

– Мне кажется, здесь кто-то есть, – сказала она тихо.

Вадим вздохнул и поднялся на ноги, отряхнул пыль с колен. Вдруг кольнуло странное предчувствие, из тех, что посещают в последнее мгновение, когда все равно нельзя ничего отменить. Бесполезное предчувствие. Где-то наверху электрик закончил разбираться со своими пробками, предохранителями и рубильниками.

– Свет! – крикнул кто-то вдалеке. – Свет сейчас будет!

– Оперативно, – кивнул Иволгин.

В следующее мгновение в зале загорелись лампы, а между латунными столбиками зазмеилась голубая дуга. В воздухе раздался мелодичный звон. На стенах заплясали тени, его собственная тень, искаженная, вытянулась до противоположной стены. Дверь сферы стала закрываться.

– Ох! – Вадим испугался и обрадовался, как ребенок.

Такое чувство он испытывал разве что в далеком детстве, когда ждал в Новый год приближения полуночи, а свет голубой дуги напоминал сияние гирлянд. Сюрприз… «Сюрпрайз», как сказал бы Корнеев.

Вадим услышал крик Ники, ее фигура появилась в сужающемся проеме двери. Он взмахнул рукой, хотел крикнуть, чтобы она не подходила, но не успел. Ника исчезла, исчезла сфера. Исчезло все.

Вокруг была странная пустота. Серая и пыльная. Где-то рядом тихо вздыхало море, а далеко-далеко на горизонте, если здесь было применимо это слово, то вспыхивал, то затухал голубой огонек. Но ничто из этого не подходило в качестве ориентира, ибо и огонек, и шум прибоя беспрестанно перемещались, да и само понятие направления здесь было весьма абстрактным. Иволгин вскоре убедился, что, двигаясь к огню, он удаляется от него и наоборот. «Зазеркалье», – подумал он. Любимая книжка его дочери в недавнем прошлом.

Потом Вадим услышал голос. Голос позвал его по имени.

– Вадим!

* * *
– Что за странное видение? – говорил один из офицеров, разглядывая из-под руки показавшуюся впереди захудалую деревушку. – Это не есть ли город Питербурх?!

– Вы, поручик, разумеется, шутите, но, полагаю, зрелище нас ждет не менее удручающее. Сколько нам еще месить грязь?! – его спутник снял треуголку, чтобы промокнуть лоб платком.

Оба офицера возглавляли авангард дивизии под командованием графа Суворова, посланной прямо с маневров на усмирение холерного бунта. Дело-то привычное. Сколько этих бунтов уже было и сколько еще будет.

– Миль десять до этого недоразумения. Трудно промахнуться. Учудил же блаженной памяти Петр Алексеевич, воздвигнув город посреди болот… Будто нельзя было представить, чем эта затея обернется – болезни, мор и вот вам бунт…

– Да, не посчастливилось графу Суворову родиться столь запоздало, при дворе петровом он со своими чудачествами был бы куда более кстати! Здесь для спокойствия границ следует иметь не более одного-двух военных поселений с фортециями, а людей крепкими телом и духом.

Поручик кивнул, думая про себя, что в этих болотах даже крепкий телом долго не выдержит.

Ныне здравствующий император Петр Второй только соизволением божьим пережил все заговоры и смуты. Сколько их было, не сосчитать. Неудивительно, что любое возмущение среди подданных вызывало у старца приступ бешенства. Говорили, что, прослышав о холерном бунте в Питербурхе, он лишился чувств. Опасались апоплексического удара, но бог миловал.

«Я божий странник», – с каким-то удивительным душевным спокойствием подумал Иволгин, провожая взглядом проезжавших офицеров. Над свежим лошадиным пометом вились с жужжанием мухи. Да, он был странником, он стоял на обочине, босые ноги чувствовали тепло земли, согретой неласковым северным солнцем. Мимо тянулась колонна солдат, которых он рассматривал не без любопытства. Парики, треуголки, зеленые мундиры.

Потом опустил взгляд на свое платье из грубой холстины, руки, мозолистые и покрытые множеством черных трещинок. Чужие руки.

– Слышь, Вадим! – снова позвал его тот же голос, что он недавно слышал. – Кажись, не след с ними идти! Плохо будет!

Вадим обернулся, его спутник с которым они вот уже больше месяца странствовали по русским дорогам, выглядел старше и солиднее. Иволгин вдруг понял, что знает его имя. Невский. Евгений Нев-ский.

– Тебе-то лучше ведомо, – голос тоже казался чужим, нужно было привыкнуть в нему, к этому оканью. – Как скажешь, так и пойдем…

Впрочем, привыкнуть не оставалось времени. Дорога с марширующей пехотой, сельский пейзаж и деревня на горизонте все вдруг исчезло, – еще раньше, чем Иволгин успел договорить.

В Петрограде пахло порохом. Красного кумача на улицах было не так уж и много. Улицы выглядели серо. Невский обзавелся щетиной и перегаром. Иволгин был растерян и смущен. Ощупал карманы, обнаружил сухарь. На кавалерийской портупее висела кобура с маузером. Он знал, что умеет стрелять, что стрелял… Где-то далеко отсюда.

По улицам бродили безумцы и пророки. И тех, и других расстреливали за контрреволюционную пропаганду. Впрочем, чтобы получить пулю от революционного пролетариата, в эти дни не требовалось особых причин.

Куда идти, было неясно. То тут, то там мелькали патрули. В городе орудовали уличные шайки – экспроприировали ценности у «буржуев». Новая власть не пыталась, да и не имела возможности бороться с ними. На одной из улиц в них выстрелили. Пуля взвизгнула, отрикошетив от стены. Нев-ский подхватил Вадима под локоть и затащил в ближайшую подворотню.

Выглянул наружу, выхватив из-за пазухи револьвер. Стрелять не стал – не видно было, куда стрелять, а патроны следовало беречь. Вадим растерянно смотрел на него, потом достал свое оружие. Невский рукой отвел от себя дуло маузера и попросил убрать назад в кобуру – от греха подальше.

Вадим подумал о Кисе. Кисе, которая ждет его сегодня вечером в Петербурге две тысячи третьего года и наверняка сделала его любимый салат. Хотелось есть.

– Продвигаться нужно к Смольному! – робко предположил он, памятуя уроки истории. – Там, наверное, побезопаснее и есть горячая еда!

– Это верно, товарищ Иволгин! – улыбнулся Невский. – Только наш случай как раз тот, когда прямой путь не самый близкий! Пойдем! – он повел Вадима дворами, угадывая интуитивно направление…

Мандат, лежавший в его кармане, не вызвал сомнения у первых проверяющих, но кто знает, повезет ли им в следующий раз. Не повезло. Безграмотный революционер в кожаной тужурке задержал их до прихода некого товарища Жутина, который умел читать. Товарищ Жутин все не шел, приходилось рассматривать обстановку бывшей конторы, где за столом, положив на него ноги, словно ковбой с Дикого Запада, сидел сторож из фабричных рабочих, которому было велено сторожить задержанных.

Время от времени он целился то в одного, то в другого из дамского браунинга.

Потом, наконец, появился грамотный Жутин, рабочий с браунингом получил по шее. Мандат был прочитан, принесены извинения товарищу Нев-скому и контуженному Иволгину. Вадим насчет контузий не спорил. Он решил во всем доверяться своему спутнику. Так будет лучше.

Жутин производил человека занятого. Был он коротышкой с рыжими усами, в солдатской шинели. Сразу отделаться от его общества не удалось. Он усадил всех в реквизированное у какого-то буржуя авто, которое, впрочем, никак не удавалось завести. Жутин обвинял шофера в саботаже и грозил расстрелять на месте по закону военного времени. Наконец, машина завелась, и они поехали. Жутин, как и Невский, переговаривались, держа в руках пистолеты. На всякий случай.

Кабак, в который Жутин привез товарищей Иволгина и Невского, производил довольно мрачное впечатление. Ничего лучшего Жутин предложить не мог, ничего лучшего просто не было. Даже Невский, повидавший за жизнь немало злачных заведений, чувствовал себя здесь не в своей тарелке. Подвальное помещение было заполнено разномаст-ными посетителями, среди которых преобладали люди в форме или по крайней мере – с оружием.

За соседним столиком, рядом с молодым человеком нервического, как тогда сказали бы, типа, сидела дама и стреляла глазами из-под вуали в сторону Невского.

Жутин принял это на свой счет, поправил портупею и пригладил волосы.

– Революция, революция… – бормотал негромко молодой человек, который ничего этого не замечал. – Вот увидите, не будет больше ничего – ни России, ни Европы…

– А вот мы сейчас спросим, что там за буржуазный элемент расселся! – Молодой человек не понравился Жутину, зато ему очень приглянулась его спутница. – Агитирует, контра!

Молодой человек немедленно исчез, вытесненный Жутиным за пределы заведения.

– Фанни! – сказала дама, которая немедленно пересела за их столик и протянула руку Иволгину. – Фанни Каплан.

– Она же Серафима Иванцова! – сообщил ему Невский.

Фанни-Серафима откинула вуаль и сморщила носик, давая понять, что огорчена разоблачением. На пальце у девушки светился тяжелый перстень с крупным камнем.

Иволгин представился и по выражению ее глаз понял, что встреча эта неслучайна. Выяснить подробнее не успел – вернулся Жутин. Бросал на Серафиму красноречивые взгляды и явно сожалел, что приволок в кабак новых знакомых. Оставить их на произвол судьбы ему, видимо, совесть не позволяла. Некоторое время сидели молча, тянули разбавленное вино и прислушивались к разговорам вокруг.

Разговоры, как им и полагалось по логике вещей, были крайне приземленными. Говорили о погромах, о голоде, о немцах. Говорили, что немцы непременно предадут и со дня на день эскадрильи цеппелинов начнут бомбить Петроград, что хлеба в городе осталось на два дня…

Потом на улице, совсем рядом, что-то грохнуло. С потолка посыпалась пыль.

– Началось! – перекрестился кто-то. – Вот оно, допрыгались!

Раздался еще один взрыв, еще ближе.

Жутин снова выбежал наружу, на этот раз – спасать авто.

– Здесь должен быть черный ход! – быстрозаговорил Невский, вставая и увлекая за собой Вадима и Серафиму. – Скорее, пока он не вернулся!

– Можно подумать, – пробормотала Серафима, – что ты здесь уже бывал!

– Прошу тебя, – сказал Невский, – все кабаки на свете похожи.

Выбрались в какой-то грязный проулок и быстро зашагали через дворы. Ворота теперь нигде не были заперты.

– Вы хоть примерно представляете, где мы?! – поинтересовался Вадим.

Сам он ничего не мог понять, и когда через двадцать минут вся троица оказалась у ворот Смольного, воспринял это как еще одно чудо. Впрочем, даже Невский с Серафимой не ожидали, что попасть в Смольный окажется совсем не сложно.

– Ленин? Ленин? – переспросил солдат, который стоял у раскрытых настежь ворот с винтовкой – не то караулил, не то просто прохаживался.

И похлопал себя по карманам, будто что-то искал.

– Махорки, товарищи, не найдется? – наконец спросил он у недогадливых пришельцев.

Махорки не было, от денег солдат отказался.

– У самого карманы такими набиты! – усмехнулся он презрительно. – Деньги! Откуда вы?

Вадим предоставил все объяснения своему спутнику.

– Да есть тут какой-то, – солдат прибавил несколько непечатных выражений, судя по которым известность и популярность вождя в данный временной отрезок была несколько преувеличена потом коммунистической пропагандой. – А на кой вам он?!

– Разве не он сейчас у власти? – спросил Нев-ский.

– У власти! – повторил солдат и замысловато выругался.

– Вы товарищ, говорите, крайне несознательно, – заметил ему Невский.

– Иди с богом! – солдат поднял винтовку, так что пришлось последовать его совету.

– Мне кажется, ты напрасно разводишь эту агитацию – она здесь не очень-то в моде! – заметил Вадим. – И потом, к чему нам Ленин?! Ну его к лешему! Здесь должна быть столовая. Серафима?

Серафима считала иначе.

– Будет интересно! – пообещал Невский. – Раз уж мы тут оказались, грех не воспользоваться такой возможностью! Да, кстати, чуть не забыл! Мадам, у вас с собой есть пистолет?

– Конечно же, есть! – сказала Фанни-Серафима. – Или вы не признаете женского равноправия? Каждая женщина имеет право на самовыражение, товарищ Невский.

– Мне бы не хотелось, чтобы вы пустили его в ход во время нашей встречи с вождем, – пояснил Невский. – Это может здорово осложнить нам жизнь на данном отрезке пространственно-временного континуума!

– Чтой-то вы такое сказали, товарищ Невский, – она улыбнулась, – я ничегошеньки не поняла!

Мандат действовал, как волшебная палочка, открывая перед ними двери. В большинстве случаев никто не пытался его читать, хватало печати.

– С лазерным принтером здесь можно таких дел натворить, – сказал Иволгин. – В буквальном смысле слова переписать историю!

– Лазерный принтер – это оружие? – осведомился Невский. – Я не в курсе последних новинок.

Серафима принялась ему объяснять. Вадим рассматривал приемную вождя. На стенах вместо портретов царствующих особ только светлые прямо-угольники. Портретов своих вождей новая власть еще не наплодила.

– Владимир Ильич сейчас занят! – сообщил секретарь, стучавший на «ундервуде».

– Зачатки советской бюрократии! – шепнул Иволгин.

Секретарь покосился на них неодобрительно, заслышав незнакомое слово, но промолчал и продолжил что-то там отстукивать. Вероятно, мандаты. Никого больше в приемной не было. Никаких ходоков.

В коридоре раздался грохот, словно уронили несгораемый шкаф. Вполне вероятно, что так и было, – в Смольном шли какие-то перестановки.

– Это, наверное, железный Феликс на перилах катается! – опять шепнул Иволгин, и Сима, не удержавшись, прыснула.

Двери кабинета раскрылись. Владимир Ильич показался в дверях, в одном жилете, без пиджака. Иволгин подумал, что за такую буржуазную внешность сейчас нетрудно схлопотать удар штыком – там, на улицах. Но что позволено Юпитеру, не позволено, как известно, быку.

С вождем мирового пролетариата он встречался до сих пор лишь один раз. Правда, было это гораздо позже – примерно полвека спустя. Гертруда Яковлевна во время поездки в Москву, к родственникам, привела сына на Красную площадь, посмотреть на покойного вождя. Иволгина мумия напугала, и вертелось на языке множество вопросов, которые мать настоятельно просила не повторять на людях.

– Вы ко мне, товарищи? – Ульянов картавил меньше, чем они ожидали. – Проходите, проходите!

– Каплан, Каплан… – повторял он минуту спустя, не выпуская руку Фанни. – Мы с вами не встречались в Женеве, товарищ Каплан?!

– Вряд ли, я бы непременно помнила! – сказала Серафима, нисколько при этом не покривив душой.

– Что это там у вас на пальце? Ради бога, спрячьте! Увидит пьяная матросня и экспроприирует в интересах революции!

После этого Ильич переключился на Иволгина. Невский успел ему что-то нашептать вполголоса. Вадим напрягся, расслышал слова «контузия», «преданный делу» и «рабоче-крестьянское происхождение»…

– Как вы думаете, товарищ, – громко спросил Ленин у Невского, которого видел впервые в жизни, – может ли товарищ Иволгин исполнять обязанности народного комиссара, а?

– Может! – не моргнув глазом, ответил Нев-ский и хлопнул по плечу Вадима, отчего Домовой, совсем ошалевший от подобной перспективы, подпрыгнул на месте.

«Теперь не отвертишься», – подумал он.

– С массами умеете работать? Впрочем, это дело наживное! – прищуренные глаза ощупывали Вадима. – Нам катастрофически не хватает людей, способных на волевые решения, – пожаловался Ульянов. – Промышленность, банковская система… Чем жестче вы будете действовать, тем лучше! Хаос, нам сейчас нужен хаос! Вы будете повелителем хаоса! Как вам такая идейка, дражайший?!

«Царем – никогда!» – мелькнуло в голове у Иволгина, но что-то ему подсказывало, что благоразумнее будет согласиться. И эти глаза. «Боже мой, да он одержимый!» – понял Вадим. Страшно было находиться рядом с этим человеком. И одна мысль не могла не прийти в голову сейчас – что будет, если он, Вадим, убьет его?! Можно ли этим поступком остановить кровавую карусель, в которую уже втянута страна, или уже поздно? А ведь где-то здесь ходит-бродит другое чудовище, товарищ Коба, будущий отец народов! Голова шла кругом.

Иволгин нерешительно взглянул на Невского, тот кивнул, посоветовав соглашаться.

– Вот и чудненько! – хлопнул в ладоши Владимир Ильич. – Подождите в приемной, я прикажу послать за документами. Телефон не работает сегодня. Саботаж, дорогие мои. Везде саботаж! У меня есть предчувствие, – теперь он обращался персонально к девушке, – что мы с вами, товарищ Каплан, еще непременно встретимся!

Сима улыбнулась.

– Ильич прав! – шепнул Невский, когда они покинули кабинет вождя. – Думаю, надо передать перстень товарищу Иволгину на хранение.

Девушка сняла перстень с руки.

– Я не вполне уверен… – пробормотал Вадим. – Что мне с ним делать? Отдать в пользу голодающих детей?!

– Боже упаси!

Вадим взял в руки перстень.

– Что это за камень? – спросил он, любуясь его переливами.

– Меланит, – сказала Серафима, – черный гранат. Его нельзя украсть – так он принесет гибель, его можно купить, но тогда он нескоро снова станет волшебным. Я дарю его вам!

– А он волшебный? – спросил Вадим.

Серафима кивнула, не спуская с него глаз. Она взяла его левую руку, Домовой почувствовал, как перстень обхватил указательный палец.

– Это слишком ценный подарок, – сказал он.

– О, да! – сказала Серафима. – Иногда с его помощью можно вернуться в прошлое, он, как магнит, притягивает к себе судьбы. Но для этого нужен портал там, где они находятся сейчас.

– Портал?! – переспросил Вадим и тут же сообразил – коллапсер это и есть портал. Его коллапсер.

– И когда? – спросил он, чувствуя себя глупо. – Когда мы сможем это сделать?..

– Скоро, оттого и торопимся, – сказал Нев-ский. – А потом уже и никогда!

Он улыбнулся, но Иволгин почувствовал, что за этой улыбкой скрыты и страх, и надежда.

– Словом, вещица ценная, прекрасный сэр, и потому постарайтесь ее сберечь, – сказал Невский и сжал его руку. – И не открывайте двери незнакомым людям!

– Фройляйн! – офицер был в парадной форме войск СС – черной, с серебряными галунами. – Стоило завоевать этот город, чтобы только встретиться с вами!

Сима смотрела, как завороженная, на его фуражку, на серебряный череп над скрещенными костями. Офицер принял это за восхищение.

Небо над Невой было свинцово-серым. Таким же, как и корпус чудовищно огромного линкора, стоявшего возле Дворцового моста. «Тирпиц» возвышался напротив Адмиралтейства, как символ торжества арийского духа. Иволгин смотрел на него, ощущая нереальность происходящего. Он знал, что этот корабль покоится на дне морском. А этот человек… Людвиг фон Лютц, как он представился, уже давно истлел в своей могиле. Ему на мгновение показалось, что на широком лице Лютца проступили очертания черепа, но это была только тень.

Но то, что он сейчас видел, не было миражом. Он не сомневался, что корабль реален, как реален и фон Лютц, сидевший перед ними за столиком офицерского кафе на набережной и не спускавший восторженных глаз с Симы Иванцовой.

– Погода сегодня не радует! – заметил Лютц.

Помимо погоды, Лютц жаловался на проблемы с метрополитеном, который был разрушен русскими при отступлении.

Говорили на немецком. Евгений Невский был гарантом их неприкосновенности, благо носил форму артиллерийского майора, на которой рядом с аксельбантом гордо красовался железный крест. Он выглядел старше остальных, включая прилипшего к ним Лютца. Относительно его спутников вопросов возникнуть уже не могло. Вадим был штабным чиновником. Статус Серафимы не уточнялся. Лютц был чертовски вежлив, но все вздохнули с облегчением, когда он, наконец, попрощался с ними и отправился, как он сообщил сам, полюбоваться на Смольный институт, который со дня на день должны были взорвать.

– Кстати, о Смольном! Вообще-то, это несправедливо! – заметил Евгений, когда немец удалился. – Народным комиссаром должен был стать я!

Вадим покосился на него недоверчиво – он не всегда понимал, шутит Невский или говорит серьезно.

– Вернемся? – предложил он. – Переиграем?

– Это не игра, Вадим, – сказал серьезно Нев-ский. – И я ничего не могу уже вернуть, но, может быть, у тебя получится.

Иволгин ничего не понимал, но решил не задавать пока никаких вопросов. И так голова шла кругом.

Проехал армейский «кюбельваген», за которым следовала колонна из разномастных советских грузовиков, вывозивших щебень от разбитых зданий. Было, похоже, что гитлеровские планы относительно полного уничтожения города претерпели изменения. Затем мимо них промчался странный экипаж – в двуколку был впряжен молодой человек со знаком ГТО на груди. В коляске рикши развалился с довольным видом какой-то группенфюрер.

На Московской площади, Moskow-platz, больше не было памятника Ленину, только пустой постамент. Возле Дворца Советов стояло несколько штабных черных «Опелей». Здание теперь охранялось войсками СС и парашютистами. Ближайшие улицы были перекрыты, таких мер безопасности не было даже возле Зимнего дворца, где разместилась временная военная администрация города.

Подходить ближе явно не следовало.

– Мне страшно здесь! – сказала Серафима.

И свет погас.

* * *
– Вадим Геннадьевич! Как вы себя чувствуете? Как вы нас перепугали!..

Свет резал глаза. Голоса резали слух. Было душно. Домового вывели из сферы, из лаборатории, почти вынесли и повели к лестнице, поддерживая за руки.

– Ему нехорошо, включите лифт! – крикнул кто-то.

– Нет уж, это старье застрянет еще. Лучше по лестнице. Давайте, Вадим Геннадьевич, ножками, ножками! У вас получается…

– Корнеев побежал за врачом, сейчас вернется.

Домовой понял, что его путешествие прошло незамеченным. «Может быть, – думал он, – здесь прошло совсем немного времени». Если, конечно, он, действительно, куда-то летал. Летал?! Да, именно такое ощущение, должно быть, испытывали братья Райт, когда впервые поднялись в воздух.

Нет, все было на самом деле, а не привиделось ему, когда он упал в обморок. Это он знал точно. Знал, потому что на его руке остался перстень Серафимы, он опустил его незаметно в карман. Нельзя, чтобы заметили.

– Мне уже лучше.

– Нет, не лучше, – это Ника распоряжается.

Вот не повезло. Впрочем, его бы и так не оставили в покое. Мерили давление, что-то спрашивали. А он думал о перстне и о том, что будет теперь.

Александр Акентьев открыл глаза – он заснул за рабочим столом. Был вечер, за окнами горели сиреневые фонари. По белому потолку, украшенному лепниной, разбегались тени. Комната выглядела причудливо – словно продолжение сна. Переплет прислушался к шуму ветра, к голосам и звукам, неразличимым для смертных, но доступным ему. Его тело было бесконечно выносливо, но разум требовал отдыха. Во сне он посещал места, о которых не подозревали составители древних гримуаров, местах, о которых никогда не догадывались даже гениальные провидцы. Там тьма становилась светом, там царствовали странные существа, он понимал их язык и сам говорил на нем. Он был одним из них. И вот это пробуждение… Он пытался понять, что вырвало его из сна. На это потребовалось несколько мгновений.

Перстень был теперь совсем рядом, он чувствовал его пульсацию, похожую на биение сердца. Найти его стало проще, чем отыскать мальчика Альбины – перстень сам звал к себе. Он вздохнул, ощущая небывалый покой. Было ощущение, будто перевернулась еще одна страница книги.

Ангелины не было в доме. Она была более восприимчива к внешним сигналам и кроме того, почти не спала. Иногда ночью он видел, что она лежит с открытыми глазами. Она почувствовала раньше и ушла. Не стала его будить. Что ж, им и не нужно было совещаться. Скоро он завладеет перстнем. Александр посмотрел на часы: уже около семи. Отчего же так темно за окном?

– Кто ищет, тот всегда найдет, – сказал он себе. – Осталось только взять то, что принадлежит нам!

Глава четвертая СПЕКТАКЛЬ «ЕВГЕНИЙ»

Вера уехала в театр еще с утра – готовиться к спектаклю. Наташа собиралась не спеша. На премьеру она собиралась вместе с Курбатовым, несмотря на то, что после взрыва в КУГИ они практически не разговаривали. Наташа считала, что он зашел слишком далеко. Егор не пытался восстановить мир. Не знал, как, да и слишком много было проблем. Надеялся, что все рассосется само собой. Иволгин ее разлюбезный жив-здоров…

Подошел к ней шаркающей походкой, которую невольно перенял у своих британцев. С кем поведешься, от того и наберешься. Положил руки на плечи. Наташа застыла, пока он всматривался в ее лицо в зеркале.

– Помнишь старые деньки?! – спросил он вдруг.

– Что? – она наклонилась за туалетной водой, и Курбатов отошел – в последнее время он стал очень чувствителен к запахам.

– Да нет, ничего, – сказал он и вздохнул, пригладив редкие волосы.

Наташа пожала плечами. Ей не было никакого дела до его воспоминаний. Становится сентиментальным под старость лет, подумала она. Впрочем, внешне возрастные изменения, казалось, почти не коснулись Курбатова. Подтяжек не делал, а вот, пожалуйста. Как огурчик.

Секретом не делился, а было бы интересно!

Сумерки стремительно сгущались над городом. Ветер гнал по пыльному асфальту прошлогодние листья. Они взлетали, кружились и снова падали в диком танце. Далеко на западе, на краю неба, стремительно таяла белая сверкающая полоска – дневной свет угасал. В такую погоду лучше всего сидеть дома, пить чай и наблюдать, как на город медленно падает тьма. Кто-то видел тревожные тени в бешено несущихся над городом темных облаках. По радио запоздало передали штормовое предупреждение.

Валентин Губкин возвращался с концерта группы ДДТ, которая продолжала тешить нынешнее подрастающее поколение острыми социальными темами. Поколение пило джин-тоник и пиво, носило нехилые шмотки и мечтало о социальной справедливости.

Место старшего менеджера, которое он занимал в штате одного совместного предприятия, не удовлетворяло его амбиции. Уже под тридцатник катит, а он все еще сидит на семистах долларах в месяц. Мизерный, как ему казалось, оклад заставлял его чувствовать солидарность с угнетенными массами.

Жаль, не удалось прихватить на концерте девчонку, была там одна – панковский мейк-ап до ушей, как у индейца. Типа Арнольд Шварценеггер в фильме «Коммандос». Не запала. Впрочем, может, и к лучшему. Бывали в его жизни и досадные для мужчины провалы, а сегодня из-за выпивки он был далеко не в лучшей форме. К чему позориться перед такой сикухой. Не говоря уже о том, что потом не знаешь, как развязаться. А связываться надолго себе дороже. На кой надо, чтобы потом за тобой тряслась всю жизнь с ребенком! А то еще больной какой-нибудь родится, как часто теперь бывает. К черту!

Губкин иногда вспоминал тот злополучный вечер, когда пропала Сима Иванцова. Если что и омрачало временами ему жизнь, то только воспоминания о том самом вечере. И винить себя ему было, в общем-то, не в чем! Что такого он сделал?! Предложил поцеловаться! Только предложил, помириться хотел! Если бы он ее изнасиловать пытался, тогда понятно… Просто она была со странностями. С задвигонами была Серафима, и задвигонами нехилыми! А вышло так, будто он виноват. Из-за него убежала. И пропала без вести.

Что с ней могло случиться? Губкин был уверен, что Симу умыкнули какие-нибудь бандиты. И убили, конечно. Но он-то ни в чем не виноват. К чему она вдруг пришла ему в голову?! Он постарался выбросить эти мысли из головы. Хотелось сохранить боевое настроение после концерта. После таких тусовок он еще целую неделю ощущал себя Че Геварой, Львом Троцким и товарищем Дзержин-ским в одном лице.

«Что-то стало холодать», – подумал он. «Не пора ли нам поддать», – услужливо подсказала память. Но он уже принял на грудь достаточно. И не джин-тоника девчоночьего, и не пива этого разрекламированного, а коктейля «народная воля», который наверняка бы оценил Веничка Ерофеев, известный ценитель подобного пойла. Точного рецепта не знал – водка, лимонад, еще какая-то бурда.

Остановился, чувствуя тошноту.

Вероятно, проклятый коктейль был тому виной, но ему показалось, что все вокруг как-то изменилось. Небо стало такого черного цвета, какое он никогда, пожалуй, и не видел, словно его залили чернилами. Что-то пробежало мимо – перебежало через дорогу и скрылось в переулке.

Валентин почувствовал себя неуютно. Сразу полезли в голову рассказы о маленьких серых человечках, которые живут в городских подвалах и подземельях. Кто-то ему недавно эту тему впаривал на полном серьезе. Чушь собачья… Валентин Губкин привык судить обо всем с точки зрения исторического материализма. Однако через минуту из раскрытого канализационного люка выскочило еще одно странное существо, похожее на плохо одетого и сильно заросшего карлика, и Валентин понял, что заблуждался – исторический материализм штука исключительно ненадежная.

В сумраке замка, где основными источниками света были факелы и свечи, скрадывалось убожество обстановки. В этом неверном, изменчивом освещении все казалось таинственным. В темноте были незаметны ни шрамы на лицах воинов, ни грязные волосы женщин. В определенном смысле не так уж неправы те, кто искал в этом дремучем средневековье романтику – она была, ее рождала темнота.

Марков вспоминал историю о том, как в России впервые включили электрический свет на одном из балов в Зимнем дворце. Многие дамы были тогда разочарованы – макияж, рассчитанный на свет свечей, выглядел теперь грубо и вульгарно. Так же грубо и вульгарно, должно быть, выглядело бы обиталище сэра Лайона. Но сейчас здесь все дышало тайной. Молчаливый слуга, высокий – на голову выше Кирилла – помог ему снять тяжелые доспехи. Подобно всем странникам той поры, Марков предпочитал возить их с собой, а не на себе, но после освобождения из-под стражи экипировался по полной программе – боялся, что друзья убитого им бродяги устроят засаду на дороге. Погибать сейчас нельзя, он должен найти Невского, рассказать ему обо всем, что творится в Петербурге. Может быть, тот подскажет решение, да и просто хочется снова увидеть Женьку. А он не знает даже – жив ли он. Может быть, Франциск знает что-нибудь?

Никто не напал на них по пути, посланный сэром Лайоном слуга готов был отдать жизнь за гостя своего хозяина. К счастью, этого не потребовалось. Зато он оказался крайне полезен, когда под нагрудник забралась какая-то кусачая мошка. Вытащить ее было сложно, Марков чувствовал себя Голиафом, побежденным Давидом.

Слуга оставался невозмутим – он был человек опытный и не раз сталкивался с подобными ситуациями. Вытащил из седельной сумы бурдюк с вином и вылил немного за шиворот Маркову. Воды поблизости не было.

Теперь, когда он снял доспехи, темные пятна на рубахе сразу бросились в глаза.

– Вы ранены?! – Маргарет была высокой и статной, в ее темных глазах плясали огоньки.

Была еще одна девушка в этом замке. Элли, сестра Маргарет и Фрэнсиса – тихая и задумчивая. Ее волшебные песни так нравились Невскому. Где она, интересно?

– Это вино, – сказал он. – В моих жилах, оказывается, течет чистое вино! Твой брат дома? – спросил он.

– Да, но сейчас он спит! Все спят. Вчера был большой праздник по случаю исцеления нашего добрейшего короля от лихорадки. Жаль, что вас не было! – Она подошла ближе, чем позволяли приличия. – Мне было жаль!

– Мне тоже, – сказал Марков, не обращая внимания на ее уловки.

– Франциск! – позвал он, входя в спальню сэра Лайона минуту спустя.

– Что за скотство?! – пробурчал тот. – Кто это?! Я просил не будить меня до рассвета!

– Уже вечер, – сказал Кирилл. – Ты проспал всю ночь и весь день!

Сэр Лайон узнал его, кивнул и, привстав на ложе, пригладил свою шевелюру.

– У меня давно нет вестей от него, – сказал он, когда Марков спросил о Евгении. – Я полагал, что вы знаете больше. Впрочем, есть одно средство…

Он замешкался. Марков хорошо знакомый со здешними условностями, пообещал, что сохранит любую тайну, кроме той, что грозит погибелью его душе.

Франциск вздохнул.

– Здесь есть один искусник по части гадания. Сегодня ночью он обещал кое-что разузнать. Звезды, видите ли, сегодня благоприятны. Можете спросить его сами, это шут Маргарет – Леонард. Иногда я прибегаю к его услугам, монахи потом отмолят наши грехи. Это их дело, верно?!

Кирилл понял, что Франциск еще не скоро придет в себя, и сам отправился поговорить с карликом. Он знал, что иногда гадание дает результаты, но к здешнему шуту обращаться не случалось, он даже не знал, какой вид гадания тот практикует, а их в это время существовало великое множество. Будущее предсказывали по брошенным костям, по расплавленному воску, гадали на картах, на пепле…

Путь не занял много времени – замок Франциска был невелик, и число его постоянных обитателей не превышало нескольких десятков человек. Марков и слуга, взявшийся проводить его к Леонарду, спустились по лестнице в подземелье, разделенное на отдельные клети. Некоторые из них были огорожены решетками. Воображение мгновенно рисовало образы несчастных пленников, томящихся в оковах. На самом деле, здесь хранились запасы, которые ключник считал нужным держать взаперти. Навстречу важно вышагивал неизвестно как забредший сюда гусь. Слуга отпихнул его с дороги и показал Кириллу в дальний конец подземелья, где горел свет. Было заметно, что сам он не стремится встречаться с шутом.

Уже подойдя ближе, Кирилл почувствовал запах крови. Маленький человечек, встав на цыпочки, колдовал над столом. Марков не видел из-за его спины, чем он занят, но ему вдруг стало страшно.

На темных дубовых досках грубо сколоченного стола был распят козленок, живот его был вспорот, кровь еще капала на камни.

– Гадаю! – сообщил шут.

В руке Леонарда были зажаты окровавленные внутренности. Марков возблагодарил господа за то, что его не вывернуло наизнанку, как уже случалось не раз – к счастью, такую реакцию приписывали слабому желудку.

Он отметил про себя, что на столе были и другие пятна – старые, засохшие. Вот это гадание как раз представлялось Маркову полной чушью, но козленок уже издох, так что спорить по этому поводу бессмысленно.

– И что же ты нагадал?! – осведомился он.

– Ах, прекрасный сэр, – прошептал шут, перебирая в пальцах потроха, – мне жаль, но ничего невозможно прочесть! Эти проклятые козы часто лгут – они дети дьявола. Дьявол однажды взглянул в воду, увидел свое отражение и бросился прочь. А отражение осталось и превратилось в козу. Мееее! – проблеял он неожиданно.

– Перестань, шут, – сказал Марков презрительно, – шутки твои не смешны!

– Тот, кто не пил вина, не будет пьян. Тот, кто не слышал шутки, не рассмеется. Тот, кто не живет, не сможет умереть! – Леонард скользнул в сторону лестницы.

– Постой-ка! Что ты сказал?

Шут обернулся. Маркова поразили его глаза – желтые, с вертикальными черными зрачками.

– Стой!

Леонард замяукал и бросился наутек. Марков схватил его за воротник, но шут вырвался. Вереща, будто белка, он проворно взбежал по лестнице. У дверей Маргарет Кирилл снова едва не поймал его, шут оскалил острые зубы – лицо его изменилось и теперь напоминало мордочку какого-то мерзкого зверька.

В спальне горели свечи. На кровати сидела хозяйка, занятая рукоделием.

– Вы нашли время посетить бедную затворницу? – Она подняла вышивку к своим глазам и, не сводя взгляда с Маркова, воткнула и тут же вынула иглу.

Это был намек, яснее некуда. Однако Кирилл уже заметил движение под кроватью, как раз за ее ногами.

– Где твой проклятый карлик?! Он не человек!

– О чем вы? – спросила она. – Это всего лишь бедное одинокое существо, такое же, как я или вы!

Ее губы изогнулись в улыбке. Марков попытался отстранить ее. Маргарет зло зашипела и ловко вонзила иглу в его руку.

– Проклятье!

– Сэр?! – на пороге некстати появился Франциск. – Сестра! Что тут у вас творится?!

– Твоя сестра пригрела чудовище, – сказал Марков.

Маргарет захихикала и поправила платье, прикрывая ноги.

– Что здесь происходит?! – Франциск легко приходил в ярость и сейчас был как раз такой случай.

Марков откинул покрывало, свисавшее до пола, и выдернул из ножен меч. Маргарет взвизгнула. Но под кроватью никого не было.

Марков поморщился – рука болела, в том месте, куда Маргарет вонзила свою иголку, осталась бордовая точка. Боль расходилась от нее кругами. Он почувствовал, что у него дрожат пальцы, и стиснул кулак, словно и сейчас сжимал рукоять меча.

– Где ты? – тихо спросила Джейн.

– Что?!

– Я вижу, что ты не здесь, – сказала она.

– Это очень трудно объяснить, – сказал он. – Невозможно!

– Сосредоточься, – она встала у него за спиной и коснулась прохладными пальцами его висков.

Да, нужно было сосредоточиться. Шум воды достигал его ушей, хотя стенки гримерной были звуконепроницаемы. Кирилл уже привык к этому. Причуды здания или его собственные способности были тому виной (Джейн ничего не слышала), но факт есть факт. Удивительно все-таки устроена человеческая психика – все, что кажется невозможным, невероятным, немыслимым, быстро входит в привычку. Если разум способен вынести…

Говорят, что господь дает испытания по силам. Нет, Кирилл в это не верил, но у него сил пока хватало. Было чувство, которое подхлестывало его сейчас, чувство, что все в его руках.

– Ну что там у нас? – спросил Кирилл.

– Аншлаг! – сказала Джейн. – А ты как думал?!

Она подошла и поцеловала его в губы.

– Еще, – он удержал ее.

– Что с тобой? Ты, кажется, волнуешься? – заметила она.

Марков закивал, и по его глазам было видно, что это правда.

Правило, которого он всегда придерживался перед выходом на сцену – никаких посторонних мыслей. Актер должен быть подобен самураю. В этот момент он подумал о Невском, блуждающем где-то по ту сторону времени. Где ты, где?!

Потом Джейн исчезла и вместо нее в дверях возникла фигура Вадима Иволгина, которому доступ в его гримерную был открыт и днем и ночью.

– Как твое здоровье? – спросил Кирилл, сбрасывая с одного из имеющихся кресел какие-то журналы. – Киса сказала, что ты пропадаешь на работе! Здоровье, оно не железное…

Домовой остался стоять, глядя на друга.

Марков взглянул ему в глаза и понял, что что-то произошло. Что-то очень важное.

– Один человек просил передать тебе привет, – тихо сказал Вадим.

Кирилл замер. Иволгин кивнул, отвечая на незаданный вопрос. Марков закрыл глаза и вздохнул. Ему показалось, что с плеч его скатился тяжелый камень. Нужен был только один человек, всего один человек, с которым он мог бы разделить тайну.

Он еще не знал всего. Не знал даже, каким образом Иволгин оказался причастен к ней, к этой тайне. И что ему сказать сейчас. Добро пожаловать в семью? Это из какого-то мафиозного фильма. Он уже начал понимать, что все не случайно.

– Подожди, подожди… – попросил он, пытаясь собраться с мыслями.

– Папа! – в дверях появилась статная девушка.

– Вера! – иногда она так напоминала ему Наташу в молодости, что становилось страшно.

Ей пришлось немного наклониться, чтобы чмокнуть отца в щеку.

– Как ты?!

– Спасибо, все в порядке, – сказал Домовой.

– Ты выглядишь очень усталым, – заметила Вера и передала Маркову объемистую папку с эскизами к будущему спектаклю.

В театре Верочка работала сразу и помощником дизайнера и порученцем – успевала везде. Домовой уже знал, что «Евгений» должен стать ее дебютом на сцене. Он не боялся за дочь. У Верочки были прекрасные физические данные – здесь, несомненно, работали гены матери.

– Оставь нас, пожалуйста, ненадолго! – попросил Домовой и прикоснулся к ее руке, извиняясь.

Вера кивнула, ничего не понимая. Она привыкла воспринимать отца немного несерьезно. Как одержимого чудака – про таких любят снимать комедии. Но сейчас у него какие-то тайны с Марковым, о чем-то они там шепчутся так долго. Странно все это.

* * *
Последние полчаса Серафима шла пешком, чтобы размять ноги.

«Нужно раздобыть еще одного коня», – думал Невский, глядя на нее. Серафима была легкой, и ему нравилось, когда она доверчиво обнимала его за спину или ехала, сидя перед ним, но если удастся достать еще одного коня, они смогут передвигаться значительно быстрее.

– Так кто же такая эта Альбина?! – спросила Серафима. – Сегодня ночью ты снова шептал ее имя во сне… Ты давно обещал мне рассказать о ней.

– Я знал ее когда-то, но это было очень давно, лет так тысячу назад! – сказал он весело, хотя глаза его оставались холодны.

Сима вздохнула, поняла, что больше ничего не услышит. Как всегда.

– Я еще помню те времена! – она решила обратить все в шутку и протанцевала какой-то странный танец, которого Невский не знал. Очевидно, так танцевали уже после того, как он ушел.

Вокруг были только белые камни, похожие на черепа гигантов, которые когда-то, если верить легендам, заселяли Британию.

Где-то среди этих камней должен находиться портал. Это древнее место, гораздо древнее, чем руины старого монастыря.

С давних времен друиды окружали такие места камнями, подобными мегалитам Стоунхенджа. Они знали время, когда можно использовать их, возможно, знали и нужные ритуалы. Еще они знали, как опасно смертным путешествовать по коридорам времени. Потом старые боги были изгнаны. На месте капищ воздвигались храмы, старые секреты были прокляты, потеряны, забыты. Нужно было обладать нечеловеческим чутьем, чтобы отыскать этот портал в нагромождении старых камней.

– Ты уверен, что мы идем туда, куда нужно? – спросила она.

– Да, это где-то здесь! Интуиция мне подсказывает, что мы на верном пути.

– Ты говорил то же самое возле тех холмов, помнишь? – спросила она. – Там твоя интуиция тебя подвела!

– Я не ангел, у меня могут быть просчеты! – признал Невский.

На самом деле он и тогда не ошибся – просто тот портал оказался недоступен, Невский не мог знать этого заранее. Так же, как не мог сказать сейчас – не напрасно ли они прибыли сюда. Это станет ясно, когда они найдут сам портал, а для этого предстояло спуститься под землю.

Здание, с помпой презентованное городской администрацией театру Кирилла Маркова, было специально подготовлено к премьере спектакля, реклама которого последние полмесяца крутилась по ТВ, была размещена в прессе и на афишных тумбах. Джейн уделяла рекламе большое внимание. Может быть, даже слишком большое, как иногда казалось Маркову. Кирилл однако предпочитал не вмешиваться в ее административную деятельность. Богу – богово, кесарю – кесарево. Сам он посвятил немало времени обсуждению с главным художником театра оформлению будущего спектакля. Действо начиналось уже в фойе. Искусно расставленные источники света были почти незаметны, некоторые из них располагались за толщей воды, струившейся по стенам. Все это напоминало какие-то сказочные пещеры, наполненные сокровищами и странными существами. Существа, встречавшиеся зрителям, казалось, жили своей жизнью и не обращали ни малейшего внимания на людей. Они преследовали друг друга, скалили зубы или нежились в просторных гротах. Костюмы убедительно имитировали скользкие шкуры амфибий.

От первого шока, вызванного убранством фойе, некоторые успели отойти. Но даже сейчас голоса звучали тише, чем это обычно бывает. Те из зрителей, что собирались оставшееся до спектакля время посвятить телефонным переговорам, с удивлением обнаружили, что сигнал не проходит наружу ни в одной точке фойе. Выходить же на улицу никому не хотелось – погода не радовала.

Среди притихшей публики, невозмутимый и безразличный к причудливым декорациям, шествовал Александр Акентьев, в сопровождении жены и детей.

Для некоторых из гостей явление Акентьева было главным достоинством спектакля. Акентьев сдержанно кивал, принимая знаки внимания. Дамы бросали завистливые взгляды на его спутницу.

После того, как новый театр был официально передан Кириллу Маркову, его экстравагантные интерьеры были изменены в соответствии со вкусами нового владельца.

Однако Переплет мог уловить знакомые очертания сквозь все наносное, он видел и кукловодов, управлявших картонными облаками, плывущими над головами зрителей, и осветителей, движением руки превращающих голубое мерцание в розовое. Он пытался расслышать голос Ангелины, но она молчала.

По лицу Акентьева пробежала тень. Он понял, что его внутреннее видение блокируется здесь так же успешно, как и мобильные звонки. Послал про себя проклятие покойному Ван Хеллеру, принимавшему участие в проектировании здания. Показалось, что одна из масок, украшавших колонны фойе, похожа на физиономию суринамца, который к тому же корчит ему какую-то рожу, то ли желая предупредить о чем-то, то ли просто издеваясь.

– Пошел к черту! – сказал негромко Акентьев, и маска успокоилась.

Впрочем, Акентьев не сомневался, что встреча с Иволгиным закончится в пользу Ангелины. Безбожной не было поручено устранять физически Домового, это было ни к чему. Ценный работник, один из тех, кого Акентьев желал бы иметь при себе, пока не раскроются врата преисподней.

Альбина замерла перед нишей, в которой стояла печальная женщина, державшая на руках камень, словно ребенка.

– Это что-то должно означать? – спросила она Александра.

– Не знаю, – сказал Акентьев, – какая-то аллегория, но мой культурный багаж, видимо, недостаточно велик, чтобы ее оценить!

– Александр Владимирович, – рядом возник Курбатов.

Накануне они встретились на нейтральной территории, чтобы обсудить детали мирного соглашения. Инициатором его выступил Егор Курбатов, почувствовавший, что в противном случае Акентьев может уничтожить его раньше, чем проект «Чистая Балтика» вступит в заключительную стадию.

Протянули друг другу руки. Александр Акентьев принял капитуляцию по тем же самым причинам – Курбатов и компания мог еще выкинуть какую-нибудь пакость, а смести всех их с лица земли пока что было невозможно. Пока что.

– В жизни всегда есть место компромиссу! – сказал Акентьев в продолжение вчерашней беседы.

– Не помню, кто именно сказал, что компромисс всегда обходится дороже любой альтернативы, но мой личный опыт подсказывает, что это именно так! – сказал Курбатов. – К сожалению, у меня просто не осталось выбора!

– Уверен, что вскоре вы свое мнение измените, – сказал Переплет. – Нас ждут великие дела, Егор Сергеевич!

– Вашими бы устами… – печально улыбнулся Курбатов.

Впрочем, ему-то как раз жаловаться не приходилось. Учитывая обстоятельства, приведшие к переговорам, Курбатов дешево отделался. Теоретически город будет разделен теперь на сферы влияния. Северная часть и центр находились сейчас в руках Акентьева и компании. Егор Курбатов и «Чистая Балтика» во исполнение обещаний по благоустройству города возводили на южной окраине аквапарк «Атлантида».

– Чем бы дитя ни тешилось! – сказал Альбине Переплет, когда Курбатов с Наташей отошли. – Впрочем, народу, наверняка, понравится.

– Как бы эта «Атлантида» не ушла, как ее предшественница, в тартарары, вместе со всеми посетителями, – заметила она.

– Это мысль! – улыбнулся Акентьев.

Курбатов прибыл не один. Кроме Наташи, его сопровождала группа британцев. Они стояли возле костяных чаш, из которых выливалась вода, и кивками выражали одобрение.

Прозвенел первый звонок. Твари в фойе замельтешили, прислушиваясь к нему. Шум морского прибоя встретил зрителей, переступивших порог зрительного зала. Изумрудное сияние царило и здесь, но оно меркло по мере того, как люди растекались по залу, занимая свои места. Стихал и шум прибоя.

– Как вы находите антураж?! – спросил кто-то рядом с Джейн Болтон. – Эффектно!

– Все это уже было! – пробормотал его невидимый собеседник, судя по дыханию, страдавший астмой. – В голосе его слышалось профессиональное брюзжание матерого критика, пришедшего на премьеру с единственной целью – укрепиться во мнении относительно безнадежности современного искусства. – После столь многообещающих вступлений обычно следует пшик! Вот увидите!

Свет погас не раньше, чем последний зритель занял свое место, но когда это случилось, зал поглотила абсолютная тьма. Погасла даже табличка «выход». Где-то далеко за сценой раздался тихий стон. В этом звуке была и боль, и восторг. И словно привлеченные им, на сцену поползли фосфоресцирующие тени, занавес не просто был поднят, он был разорван ими в клочья.

Здесь был целый сонм различных тварей. Сначала на сцену выползли амфибии – ноги актеров были спутаны грубой веревкой, они вихлялись, переползая друг через друга. Это напоминало любовные игрища змей, когда десятки рептилий сплетаются в один тугой ком. Или воспетое Бодлером движение червей на разлагающейся падали. И звук, которым сопровождалось это мерзостное движение, был чудовищен. В нем смешалось животное шипение и механический скрежет, заунывный звук, напоминающий тот тоскливый вой, с которым рушатся переборки тонущего судна. Зал замер, даже критики-скептики примолкли, не в силах оторваться от происходящего на сцене.

К русалкам присоединились карлы, они выбегали из темноты, спускались откуда-то сверху, проворно ковыляли на двух, четырех лапах – актеры, исполнявшие эти роли, были сложены почти пополам, как знаменитый гуттаперчевый мальчик. Они проворно перемещались, отталкивали друг друга, устремляясь в самую гущу. За карлами двигались на четвереньках актеры, некоторые из них несли седоков.

Все новые и новые уроды появлялись из-за кулис, пока тошнотворная масса не заполнила всю сцену. Брызгая слюной, шипя и кусая друг друга, сплетаясь не то в смертельной схватке, не то в любовных объятиях, все они были одинаково омерзительны. По залу пробежал ропот отвращения. Свет, падавший сверху на сцену, казалось, притягивал чудовищ, но они, не в силах дотянуться до его источника, срывались и падали, снова поднимались…

Уже казалось, что сцена перестает вмещать всех уродов, еще немного, и весь этот копошащийся муравейник распадется под собственным весом, рухнет в зал, погребая под собой первые ряды. Какофония достигла своего предела и вдруг сменилась чистым хрустальным звоном, который медленно затихал. Он заполнил все пространство театра, так что каждый из зрителей ощутил его волшебную вибрацию. Нужно было быть глухим, чтобы не почувствовать ее. Словно из высших небесных сфер, долетел этот звук до сцены, и существа, заслышав его, исчезли без следа, как исчезают нечистые духи при утреннем крике петуха.

По залу прокатился тихий вздох. Посреди сцены, где еще недавно копошилась мерзость, теперь стоял только один человек.

Он был потерян и одинок. Это был Евгений. Это был Кирилл Марков.

* * *
Каменные своды становились все ниже, тоннель, казалось, никогда не кончится.

– Мы ведь не пойдем дальше?! – Серафима схватила Невского за рукав кольчуги.

Он чувствовал, что ее рука дрожит.

– Кажется, выбора у нас нет! – сказал Евгений и набросил плащ ей на плечи. – Надень!

Девушка закуталась в плащ, но он был ненадежной защитой. Она смотрела себе под ноги, боясь оступиться на скользких камнях. Чем дальше они продвигались, тем сильнее становились шум и шебуршание.

Невский и сам чувствовал, что они попали в ловушку. Там впереди, у портала, их уже ждали. Сначала одна, потом вторая серая тень мелькнула в темноте. Послышался шепот и бренчание металла.

* * *
Свет погас внезапно, когда они ехали по набережной. Сначала замерцали фонари, потом выключились, погас свет и в окнах домов. Только фары автомобилей освещали улицу, замелькали фонарики – тут, там. Удивительно, как много людей носят с собой фонарики. В окнах кое-где загорелись огни свечей, керосиновые лампы. «Прямо как во время войны», – подумал Иволгин, глядя в окно машины. Водитель молчал. Некоторые из коллег-начальников любили словоохотливых водителей, вероятно, считая, что так не теряют связь с народом. Вадим же, напротив, во время поездки любил подумать о своем. Даже радио было выключено.

Вспоминал разговор с Марковым. А потом, после этого разговора, удивил дочь дважды – сначала своим суетливым по-стариковски прощанием, и когда сообщил, что не сможет присутствовать на спектакле, где ей предназначалась небольшая, но «очень важная» роль. Первая роль в ее жизни. Дочь, конечно, была огорчена, но он не имел права бросить начатое.

Небо над Московской площадью казалось чернее, чем где-либо над городом, словно здесь, над зданием бывшего Дома Советов, находился эпицентр бури. Ветер нес пыль и обрывки газет.

Впрочем, не было здесь ни черных штабных «Опелей», ни немецких парашютистов, что уже хорошо, подумал Вадим. До коллапсера он добрался без проблем – собственно говоря, он был одним из немногих людей в «Ленинце», обладавших свободным доступом к подвалам. Сам же и закрыл их для посторонних после своего первого путешествия.

Однако, уже добравшись до лаборатории, он понял, что здесь он неодин.

– Кто здесь?! – спросил он, не подозревая пока ничего плохого.

Но из-за стальной сферы вдруг выскочил белый кролик, очень хорошенький кролик, и уставился на него розовыми глазками.

– Что за шутки? – спросил недовольно Иволгин.

В этот момент в тишине ясно послышался чей-то смех, и Вадим почувствовал, как по спине у него бегут мурашки.

– Чур меня! – он стал пятиться к выходу, не сводя с кролика глаз.

– Вот я тебя и нашла!

Вадим вздрогнул. Он едва не сбил с ног Нику. Он не слышал, как она вошла, но сейчас не это вызывало у него беспокойство. Иволгин быстро огляделся. Кролик исчез.

– Что это с тобой? – осведомилась Ника, подходя к сфере. – Ты словно привидение увидел!

– Осторожнее! – попросил Вадим. – Не приближайся, здесь может быть небезопасно.

Ему ли этого не знать, а тут еще белые кролики разгуливают. Так и с ума сойти не долго. А может, он уже действительно спятил? Или кролик вылез из сферы? Да, может быть и так, и это все объясняет. Куда он только подевался?! Вадим присел на корточки, оглядываясь.

– Ты получил перстень? – поинтересовалась Ника.

– Да! – кивнул Иволгин.

– Позволь взглянуть! – она протянула руку.

Иволгин, словно зачарованный ее уверенным голосом, стал торопливо стаскивать с пальца перстень. Вот незадача, тот словно прилип. Тут что-то словно толкнуло его под руку. Откуда она знает?!

– Что-то не припомню, чтобы я…

Он поднял голову, но рядом не было никого. Что-то прошуршало вдоль стены, дверь захлопнулась. Вадим вздрогнул, сердце бешено застучало. А разум все еще пытался найти рациональное объяснение происходящему.

– Ника! – позвал он. – Где ты?!

Ники здесь не было. Вместо Ники из-за коллапсера вышла Ангелина Безбожная, темнокожая секретарша Александра Акентьева. Вадим сразу узнал ее – забыть Ангелину было просто невозможно, даже если видел ее всего лишь раз в жизни.

– Как… Как вы здесь оказались? – он попытался взять себя в руки. – У вас нет права здесь находиться! Это секретный объект!

– Ну раз я здесь, значит, не такой уж и секретный! – парировала Ангелина.

И рассмеялась. Глядя на нее, стал смеяться и Вадим. «Истерика, – подумал он. – Нужно бежать, а бежать некуда, попал в мышеловку. Черная кошка и белая мышка…» Он услышал, как щелкнул замок в двери лаборатории. «Дверь сама себя заперла», – подумал он.

Ангелина протянула руку, в ее взгляде была угроза. Она больше ничего не говорила, но Вадим понял, что если он не снимет перстень, то лишится его вместе с пальцем. Оставалось только пятиться словно рак. И никакого оружия, кроме этого перстня. Шаг назад, еще один. Вадим уперся спиной в пульт с тумблерами, включающими коллапсер.

Иволгин так до сих пор и не сумел разобраться до конца с настройками аппарата. Документация по коллапсеру, если и существовала до сих пор, была похоронена где-то в недрах госбезопасности. И если бы не помощь извне, помощь Евгения и Серафимы, он вряд ли бы осмелился снова использовать его без тщательного изучения. Хватило первого запуска, после которого ему с трудом удалось избежать лишних вопросов, и то лишь благодаря своему высокому положению.

Но он уже знал, какой из тумблеров предназначен для запуска коллапсера. Стальная дверца сферы оставалась открытой. Иволгин, не раздумывая, включил коллапсер и, описав дугу, пробежал мимо Ангелины к аппарату. Вскочил в распахнутую дверцу, как влетают на ходу в вагон метро. Только тяжелая дверца закрывалась куда медленнее. Ангелина прыгнула вслед за ним, словно кошка. Вадим навалился на дверь со своей стороны, пытаясь ускорить ее движение. Ангелина почти протиснулась вслед. Вадим вздрогнул от ужаса. Безбожная зашипела, ее нога оказалась зажата в щели между дверью и сферой.

В воздухе запахло озоном, рядом с ними сверкнула молния. Коллапсер вздрогнул – его внутренняя поверхность озарилась новыми вспышками. Иволгин отбежал к его центру, заняв место между латунными контактами и не спуская глаз с Ангелины. Та сначала попыталась отодвинуть стальную дверь, но это оказалась невозможно.

Иволгин сжимал в руке перстень, ничего не происходило. Он понял, что должен настроиться. Должен подумать… Но для этого нужно было сосредоточиться, забыть обо всем. Забыть об Ангелине, которая извивалась рядом, пытаясь освободиться, и протягивала к нему руку.

Он вдруг с ужасом заметил, что эта рука стала удлиняться. Лицо Ангелины исказилось, словно от невыносимой боли, кожа стала расползаться, лопаться.

«Этого не может быть! – подумал Вадим. – Это мне только кажется!»

Он заставил себя закрыть глаза, не смотреть на то, что происходит с ней. Перстень на его руке вспыхнул, теперь он стал центром светящейся дуги. Домовой почувствовал вибрацию, потом почти сразу – что его засасывает водоворот. Он все-таки открыл глаза и успел увидеть, как что-то черное шмыгнуло к нему, оставив за собой ворох одежды и не только… «Она сбросила кожу, словно змея, – подумал Вадим. – Кожу и плоть. Интересно, что же она такое?!»

Он уже решил было, что спасся, но существо, бывшее недавно Ангелиной, сумело проскочить вслед за ним в пустоту межвременья. Это был аморфный сгусток, похожий на огромную амебу. Здесь действовали иные физические законы, и шансы у них были равные. Тварь не могла пока догнать его, она не могла двигаться быстрее, чем он. Иволгин знал, что она следует за ним, но не оборачивался, думая о Невском и надеясь, что тот откликнется, даст ему подсказку. Наконец он различил далеко впереди, словно сквозь мутное стекло два силуэта – мужчины и женщины. Мужчина мерно, словно жнец, орудующий серпом, поднимал и опускал свой меч, отбиваясь от окруживших их врагов. Это были приземистые коротконогие карлики, вооруженные мечами и топориками, их крики напоминали кошачье мяуканье, на место убитых вставали новые. Им не было числа. Сталь звенела. Нев-ский, а Вадим уже знал, что это он, отступал под их напором. «Свет, – понял он. – Нужен свет».

Достаточно было подумать об этом, чтобы пространство вокруг наполнилось солнечными лучами. Черное амебоподобное существо за его спиной вспыхнуло и рассыпалось в прах. Вадим шагнул через портал в пещеру, принеся с собой свет, который прогнал карликов. С жалобным визгом, стряхивая искры, бросая оружие, они отступили в темноту, растворились среди камней.

– Говорят, под солнечными лучами они и сами превращаются в камни. Но мне пока что ни разу не довелось видеть это! – Невский подошел к нему, за ним следовала все еще дрожащая Серафима. И по их лицам Вадим понял, что успел.

Владимир Акентьев собирался на премьеру без всякого энтузиазма. Творчество Кирилла Маркова, все эти эксперименты со звуком и пластикой, были ему не очень-то по душе. Старую собаку не выучишь новым фокусам. Однако приходится притворяться, чтобы не прослыть ретроградом. Кроме того, это был редкий случай увидеть собственного сына. Режиссер давно перестал понимать Александра.

И еще было кое-что. За последние годы сын ни разу не проявил интереса к театральной деятельности Акентьева-старшего, зато Марков получил в подарок новое здание театра сразу по возвращении на родину.

«Черт знает что такое! – он в сотый раз провел рукой по щекам. – Ревность?! Да, конечно. Кому приятно осознавать, что все твои усилия и в грош не ставят. А ведь придется все-таки пойти, напомнить о себе. Может быть, даже удастся сказать что-нибудь хвалебное в телекамеру».

Он сел на стул в прихожей и обхватил голову руками. Чувствовал себя почему-то бесконечно усталым. Жена подошла к нему.

– Ты уверена, что не желаешь пойти со мной!

Она покачала головой. Последнее время она чувствовала себя все хуже – суставы совсем замучили. Пришлось забыть о длительных прогулках, о театрах и музеях, куда до недавнего времени Акентьевы ходили вдвоем.

– Бедная ты моя, – сказал он тихо и взял ее руку.

– Прекрати! – сказала она. – Не нужно драматизировать. По крайней мере, мне не придется слушать твое ворчание по пути назад.

Режиссер усмехнулся и уже в дверях крепко поцеловал ее. Потом вдруг обнял крепко.

– Да что ты, Володя? – она посмотрела ему в глаза. – Может, лучше останешься? Ты что-то совсем разволновался. Для сердца вредно.

– Сердце, тебе не хочется покоя… Нет, я должен пойти! – сказал он и попытался за улыбкой скрыть беспокойство.

Было на сердце какое-то странное предчувствие.

Привычно нащупал в кармане ключи, потом вспомнил, что машина уже два дня в ремонтной мастерской. Выбрался на улицу – они, как и прежде жили на Рубинштейна, и остановил первую попавшуюся машину. Торговаться не стал.

– Погодка нынче! – сказал водитель, но, видя, что пассажир погружен в какие-то свои мысли, больше ничего не сказал.

Радио скрипело, водитель поймал только какую-то старую мелодию. Ностальгия по прошлому редко посещала Акентьева-старшего. К чему вспоминать о собственных ошибках?

– Нет правды на земле, но правды нет и выше… – пробормотал он.

– Что? – перепросил водитель.

– Не обращайте внимания, – сказал он. – Так, мысли вслух… Знаете что, притормозите пожалуйста.

– Вам нехорошо?

– Нет, я просто хочу пройтись пешком, – он расплатился с водителем, как договаривались. – Возьмите, возьмите!

– Так ведь далеко еще до театра! – сказал тот. – Вы посмотрите, какая погода!

Акентьев уже хлопнул дверцей. Водитель пожал плечами и отъехал.

Погода была не такая уж плохая. Акентьев пожал недоуменно плечами. Хорошая погода, тихая. Снег кружился и падал крупными хлопьями. Это его не удивило.

Он стоял рядом с Публичной библиотекой. Сколько времени прошло. «А ведь не так уж и много, – вдруг подумал он. – Да что там, всего несколько дней прошло!»

И погода хорошая, в такую погоду хорошо гулять вдвоем.

Пальто было старым, не очень теплым, но ему было не холодно. Он снова был молод, и сердце не ныло…

Он пошарил в карманах пальто, нашел сигареты и закурил. «Жизнь странная штука», – подумал он.

Вдоль стены шел бездомный пес, который словно не верил в собственную смелость, в то, что он выбрался на Невский. Владимир подумал, что у него, наверное, такой же взгляд, как у этого пса. Он не мог поверить в то, что оказался здесь… Морок не рассеивался. «Пятьдесят… какой нынче год? Спросить у прохожего. Уточнить. Да ты и сам все знаешь. Пятьдесят седьмой».

Пес посмотрел на человека. Акентьев опять пошарил в карманах, но ничего не нашел и только развел руками, прося прощения. Пес стоял и смотрел на него.

– Извините, у вас закурить не найдется?! – девушка смотрела на него.

– Возьмите! – он отдал ей всю пачку – невелика ценность, тем более, во сне, и зашагал к дверям библиотеки.

Это сон, только сладкий сон, но что он теряет? На дворе стоит пятьдесят седьмой год, он снова молод. Это иллюзия, она исчезнет, когда он проснется. Пусть так, но пока он спит, он сделает то, что был должен сделать когда-то наяву. Исправит ошибку, самую большую ошибку в своей жизни.

Переступив порог, он остановился. Зеленые абажуры над столиками и запах библиотеки. Защемило сердце, но так, как может щемить, когда ты молод. Не опасно для здоровья.

Наоборот!

Женщина за столом сосредоточенно заполняла бланки. Он видел только часть ее лица за конторкой. Кто-то дал ему шанс все переиграть заново?!

– Дражайшая Флоренция… Флора! – позвал он тихо.

Она встрепенулась, подняла голову.

– Вы?.. – прошептала взволнованно.

– А почему вы шепчете и почему мы на «вы»?! – спросил Акентьев.

* * *
На маленьком, картинно занесенном снегом сибирском полустанке хрупкая фигура Серафимы выглядела особенно беззащитно.

– Вам не холодно, милая девушка?! – осведомился геолог. – Здесь легко подхватить воспаление легких! Напрасно вы не идете в дом.

Поезд стоял уже двадцать минут. Никто ничего не объяснял, то ли пропускали другой состав, то ли пути занесло снегом. Старик-обходчик смотрел на них из окошка с любопытством, с которым всегда наблюдал за приезжими из большого города.

Паровоз казался огромным живым существом, которому не терпится пуститься дальше в путь. Скоро они начнут исчезать, как динозавры, эти локомотивы. Вряд ли человек рядом с ней мог догадаться, о чем она сейчас думает. А в окошке у обходчика висел плакатик со Сталиным, и на его фоне любопытная физиономия старика выглядела тоже как-то плакатно и вызывала не раздражение, а только улыбку.

– Вы ведь нездешняя! – Геологу понравилась девушка. – Вы из экспедиционных?! – попытался он угадать. – Какая партия?

– Партия у нас одна, – шепотом сказала Серафима.

Отшутилась.

Они встретились снова в коридоре вагона, когда поезд, наконец, снова двинулся в путь. Он раскачивался на рельсах, мимо окна проплывали заснеженные ели и холодная грустная луна. И казалось, что нет ничего больше на земле, кроме этого бесконечного леса.

– Рано или поздно будет остановка! – возразила Серафима.

– А вдруг не будет! – сказал он серьезно. – Земля ведь круглая, вот он и будет кружить, а мы так и будем ждать остановки, пока не состаримся и не умрем! Пойдемте, я вас угощу чаем с чагой. Чай, чага, чары.

– Может быть, после! – помотала она головой с улыбкой. – Мне скоро сходить, но вы можете мне помочь……

– Для вас все, что угодно, моя сибирская королева!

– Посылка для тети, – коротко объяснила Сима. – И дяди. Дядя у меня адмирал, между прочим. Самый настоящий!

– Ну вот! – разочарованно протянул геолог. – Именно что-то в этом роде я и предполагал! Никто не просит луну с неба или звезды! Прагматизм захватил сердца и души! А вы ведь даже не знаете, как меня зовут!

– У вас глаза честные!

– Да где же это таких милых и доверчивых растят?! – удивился он полушутя-полусерьезно. – Давайте вашу посылку, милая девушка, а зовут меня Евгений Невский. Может быть, еще судьба сведет. Запомнить крайне легко, как вы можете сами догадаться. Евгений Онегин плюс Александр Невский. Вот так!

Из четырех мест в его купе два пустовали. Попутчиком геолога был крайне серьезный молодой человек. Звали его Иван Михайлович Вертлиб, и почти все свободное время он штудировал учебник латыни. О чем с таким говорить?! Геолог все-таки завел разговор о незнакомке и о том, как случайные встречи иногда меняют всю жизнь человека. Вертлиб слушал исключительно из вежливости, это было ясно написано на его лице.

Невский полежал немного, листая «Науку и жизнь», потом погасил свет. Вертлиб вскоре сделал то же самое. Геолог долго лежал без сна, думал о всякой ерунде. Поезд вдруг остановился, постоял недолго и снова начал набирать ход.

– Что это была за станция? – спросил геолог, отодвигая пальцем занавеску. За окном кружился снег. – Ничего не видно.

– Нет здесь никакой станции, – сказал почему-то сердито Вертлиб. – Спите, ради бога!

«Бога тоже нет», – хотел сказать Невский, но потом передумал.

Станции не было, но не было в поезде и девушки Серафимы – напрасно Невский расспрашивал о ней проводника. А посылка осталась. Самойловой Е. Н. Маленькая такая посылочка. «Кедровые орехи, наверное», – подумал он. Бывают на свете чудеса. Это прямо из сказки Бажова – явилась девушка в поезде поздно вечером и попросила передать посылочку. Отдай, говорит, прямо в руки.

Прямо с Московского вокзала, попрощавшись с Вертлибом, он отправился по указанному адресу. На улицу Рубинштейна.

– Где вы прятались всю дорогу? – говорил Вертлиб Серафиме спустя десять минут. – Вы шпионка, признайтесь! Мой попутчик едва не сошел с ума, мы думали, вы уже идете на лыжах к Северному Ледовитому океану.

Тот действительно до последнего момента вспоминал загадочную попутчицу. Вместо того, чтобы поискать ее получше в поезде, бормотал что-то про Бажова и сказки. Значит, не судьба! Не его судьба. А чья же тогда?! Вот она стоит, Серафима, и смотрит на него ясными глазками. И верно, словно из сказки девушка.

– Где у побережья меня ждет подводная лодка! – кивнула Серафима. – Не шутите так, прошу, у меня один из родных отсидел за шпионаж в пользу Японии!

– Жаль, но теперь все будет по-другому! – сказал Вертлиб. – Вот увидите!

Она посмотрела на него пристально. Такая уверенность читалась на этом лице. Лице, похожем на лицо внука – один в один.

– Вы обещаете?! – спросила она строго.

– Честное пионерское!

* * *
А в посылке, в самом деле, были кедровые орехи.

– Да вы оставайтесь, оставайтесь… – сказала мадам Самойлова, которая никак не могла взять в голову, кто мог передать ей эту посылку. Выдвигались различные версии, пока не остановились на некой почти мифической родственнице, которая эвакуировалась куда-то за Урал в начале войны, да так больше и не объявилась. Вариант был предложен адмиральской дочерью – красавицей с чудесными глазами. Невский, заприметив ее в недрах роскошной «номенклатурной» квартиры, позволил уговорить себя остаться на вечеринке. Немногим позднее выяснилось, что праздновали именины.

Говорил о своем путешествии, что-то присочинил, по ее глазам было видно, что она легко угадывает, где правда, а где выдумка. Рассуждал с адмиралом о геологии и морских баталиях. А под конец сбежал с его дочкой. Недалеко сбежал – на кухню.

– У вас интересный отец, но, кажется, он не очень жалует сухопутных крыс вроде меня!

– А почему мы до сих пор на «вы»?! – спросила она, улыбаясь.

Невский почувствовал, что еще немного, и он влюбится окончательно и бесповоротно. На мгновение мелькнуло перед глазами лицо загадочной родственницы. Точно, не человек это был – волшебница какая-то добрая. Вот и не верь теперь в сказки!

* * *
Воды залива фосфоресцировали, словно в тропиках. Крошечные островки, разбросанные с обеих сторон дамбы, озарились в эту ночь призрачными огнями. Водители, собравшиеся пересечь дамбу, в большинстве своем поворачивали обратно.

Кладбище кораблей, раскинувшееся у Турухтанных островов, ожило. Вдоль старых корпусов прыгали над водной гладью бесчисленные зеленые огоньки. Старый ветряк бешено крутился под напором ветра, и некому было застопорить его, как всегда раньше делали при сильном ветре.

Часть подопечных Швеца была уведена в город их «смотрящим», появившимся на кладбище вскоре после приезда Курбатова. Между собой бомжи звали его Пугачом, была у него такая особенность: посмотришь в глаза, и кажется, что заглянул в какую-то бездну, и сразу тошнота подкатывает к горлу. Словом, странный человек, да и человек ли вообще – бог его знает. И в глаза Пугачу не смотрели.

Водил он их по городу, заставлял забираться в какие-то старые подвалы, искали что-то. Сами толком не понимали, что делают, но Пугач был доволен, иначе бы не получали они свое постоянное довольствие. «Что же это такое?» – думал иногда Швецов, рассматривая место на руке, куда был вживлен модуль. Он чувствовал, что за последнее время тот ушел еще глубже в его плоть. Видимо, была задействована какая-то прогрессивная технология, которая не позволяла участникам эксперимента попытаться удалить модули из своих тел. «Смешно, – подумал Швецов. – Кто же по своей воле расстанется с таким счастьем?!» Он забыл, когда в последний раз ел, жажда посещала его редко. Этот наркотик не дарил иллюзию силы, он дарил саму силу.

Сила во всем. Последние несколько часов Швецов провел в плотских утехах, но все еще чувствовал возбуждение.

Когда на корабли обрушилась воющая тьма, колесо ветряка сорвалось со своего места и улетело в темноту. Свет в каюте Швецова еще держался некоторое время благодаря аккумуляторам, но он выключил его сам – он давно научился видеть в темноте. Пошел к выходу, прислушиваясь к вою ветра, перешагивая через обнаженные тела. В воздухе стоял густой запах человеческого пота, семени, крови. Было приятно выбраться на свежий воздух из этой клоаки.

– Началось, – пробормотал Олег, распахивая дверь на палубу.

В следующую секунду старая мачта обрушилась, не выдержав напора ветра, и упала на палубу прямо перед ним. Повезло! Олег рассмеялся. Вокруг сновали черные мохнатые карлики, они выскакивали из дыры, пробитой упавшей мачтой. Проворные, словно обезьянки. Олег знал, что они встречаются в этих кораблях, но вот так – лицом к лицу сталкиваться не приходилось.

Ударом палки он отбросил первую тварь, подцепил крюком вторую, подкатившую к самым его ногам. Подцепил и отбросил за борт. Огляделся – твари исчезли, испугавшись его оружия. Над кораблями низко в воздухе порхали черные тени, похожие на воронов. Он погрозил им кулаком и отступил назад, опираясь на свою палку, как на трость.

Сам себе казался бессмертным, почти божественным существом. А эти маленькие ублюдки полагали, что смогут его убить! Один из них выждал, когда Олег подойдет к двери, и, выскочив из-за угла, впился острыми зубами в его искалеченное колено. Олег схватил карлика пальцами за загривок, пытался нащупать позвонки, но их не было, только шерсть, под которой перекатывались тугие мускулы. Тварь сомкнула челюсти. Швецов заревел от боли. Никто не шел к нему на помощь. Все спали.

«Их перебьют во сне», – подумал он о своих бомжах. Наконец, сумел стряхнуть с ноги карлика, и тот полетел, словно резиновый мячик, вниз по ступеням в темный трюм. Олег сделал несколько шагов, колено пронзила острая боль, и он, не удержавшись на ногах, сам заскользил вниз по трапу. Крик эхом пронесся по стальным внутренностям сейнера.

«Главное – не потерять сознание», – мелькнуло в голове. Впрочем, несколько секунд спустя он понял, что ошибался. Лучше бы ничего сейчас не чувствовать. Он лежал в темноте, уткнувшись лицом во что-то грязное и мокрое. Сейнер вздрогнул и покачнулся. Наверху захлопнулась дверь, и было слышно, как по палубе катятся пустые бочки.

«Они нас утопят, – понял Олег. – Завалят все выходы и утопят, как котят». В темноте что-то прошуршало. Олег вспомнил уродца, которого родила одна из его пассий вскоре после той их первой оргии. Мерзкая тварюшка, неизвестно от кого зачатая, была похожа на какое-то земноводное – с перепонками, жабрами… Мерзость выбросили за борт, а перепуганную мамашу поколотили. А может быть, потом были еще? Ему не сообщали. Никому не хотелось позориться. А что если они собрались здесь?! Поближе к родительскому дому! А ведь у него были дети, вспомнил он вдруг. Настоящие дети.

Мимо проскользнуло что-то чешуйчатое, скользкое, оставлявшее за собой след из светящейся слизи. Олег закрыл глаза, чувствуя, что на него смотрят из темноты. Он и раньше иногда чувствовал такое здесь, на кораблях, но всегда считал это побочным следствием наркотика.

Сейнер еще раз вздрогнул, погружаясь глубже. «Открыли кингстоны, – подумал Олег. Как на “Варяге”». Где-то рядом зажурчала вода, существо, смотревшее на него, метнулось в сторону, и Швецов услышал, как оно удаляется, издавая странные гортанные звуки.

«Вот и все», – подумал он.

Александр Акентьев честно пытался понять, что происходит на сцене. Внезапно ему показалось, что он уловил запах старых книг и переплетного клея. Почувствовал движение за спиной и обернулся, за его спиной стояла тень. Это был монах. Никто из притаившихся в темноте секьюрити не обращал на него внимания – они не могли его видеть.

Акентьев видел, что тот хочет сказать что-то, но не мог расслышать ничего, все потонуло в диком шуме над сценой. Она озарилась мертвенным светом, который напомнил ему что-то из его прошлых мистических опытов. Переплет прикрыл глаза, монах исчез. Тревожное знамение, но что может угрожать ему здесь?!

Тень надвигалась из глубины сцены, пока не нависла над Евгением. Казалось, сейчас она раздавит его. Где-то в зале раздался испуганный детский крик, но он не нарушил движения пьесы, а напротив, так органично вписался в общую картину, что можно было подумать, что это еще одна задумка автора. Впрочем, в следующую секунду крик заглушил чудовищный скрежет, раздавшийся над колосниками. Многим показалось, что все здание театра покачнулось вместе с огромной статуей кумира, медленно выплывшей на сцену.

Дождем просыпались вокруг сухие куски водорослей, воздух наполнился запахом моря. Звук копыт, бьющих по воде, был похож на барабанную дробь. Евгений сражался с кумиром, его маленькая фигурка выглядела крохотной и слабой, клинок в его руке выглядел комариным жалом. В очертаниях кумира угадывался Медный всадник, норовивший сбросить и растоптать своего противника. Мгновение, и Евгений исчез. Торжествующий Кумир вырвался за пределы сцены и пронесся над головами зрителей с протяжным победным воем.

Затрубили невидимые трубы, в центре сцены снова появился Евгений, он был обезоружен и связан. Руки и ноги его были спеленаты веревками, концы которых тянули в разные стороны несколько человек. Лиц их не было видно из-под головных уборов. Акентьев почувствовал, как вздрогнула рука Альбины, которую он, оказывается, сжимал все это время. Шляпы были точными копиями ее моделей, только больше в несколько раз – исковерканные силуэты Петропавловской крепости, Исаакия и Казанского. Евгений потерялся среди этих чудовищных зданий, совершенно заслонивших его от взглядов зрителей. Кумир взмыл вверх и исчез. Звуки труб сменились хором. Show must go on!

Никто не смотрел на часы, тысячи глаз провожали исчезающие в темноте силуэты.

Свет снова погас, а потом на сцене тихо замерцали две фигуры. Они говорили между собой, не обращая внимания на огромный зал, не замечая его существования. И голоса их были так тихи, что нетрудно было поверить, что это не часть представления. Вряд ли многие могли услышать их, хотя в тишине каждый сейчас пытался уловить хотя бы отрывки их разговора.

– Здравствуй, Кирилл… Я думал, мы не увидимся уже больше!

– Я не понимаю…

– Я тоже многого не понимаю. Мне однажды очень повезло, я получил второй шанс. Теперь я хочу дать второй шанс всем вам. Наверное, это немного самонадеянно с моей стороны. Не знаю, как к этому отнесутся там, наверху! Может быть, я не имею на это права. Может быть, никто не имеет на это права. Кто мы такие, чтобы менять то, что уже случилось?!

– Помнишь: дай мне силы изменить то, что я способен изменить…

– Помнишь, – отозвался эхом Евгений, – «да минует меня чаша сия!» Открыв врата во времени и пространстве, я должен снова перечеркнуть свою жизнь, ибо человек, которого когда-то звали Евгением Невским, перестанет существовать. На этот раз навсегда. Природа не терпит пустоты, и мое место суждено занять другому. Мне хочу верить, что те, кто придет вместо нас, будут счастливее и лучше…

Ответ потонул в шуме воды. Собеседники замерли, глядя друг на друга, потом они посмотрели в зал, словно только сейчас заметили его. Спустя мгновение на сцене остался только один человек, а еще через миг поток воды заполнил всю сцену, казалось, сейчас волны хлынут в зал. Но эта вода была чистой. В одну секунду она заполнила всю сцену, заструилась, журча, через невидимый барьер, отделявший ее от зрительного зала, но, не замочив ног зрителей, исчезла, унеся с собой все, что оставалось на сцене – куски гниющих водорослей, обрывки веревок, следы……Двенадцать человек стояли на коленях посреди сцены, рука к руке. Почти нагие, они дрожали, склонив головы к земле. Смолк шум воды, и вот один из них поднял голову, в его глазах, вначале пустых, появилось удивление. Второй поднялся на ноги, глядя куда-то вдаль. Из тишины снова раздался детский крик – это был крик родившегося человека. Свет вдруг погас, оборвался. В тишине было слышно взволнованное дыхание и биение сердца, но вряд ли кто-нибудь здесь мог сейчас сказать – не его ли это сердце бьется так громко. Минута тишины. Две. Зал медленно приходил в себя. Раздались первые робкие хлопки, и почти сразу вслед за ними, стремительно нарастая, по залу пронесся шквал аплодисментов, который звучал оглушительно после этой тишины.

– Что там? – тихо спросил Кирилл.

Он не поднимал глаз. Вера Иволгина, стоявшая рядом с ним в середине шеренги, сжала его руку. Они еще не знали, сумели ли они победить. Но так хотелось в это верить. Свет разгорался медленно, словно что-то еще мешало ему, словно тьма сопротивлялась. В ВИП ложе Альбина Акентьева наклонилась к плечу супруга.

– Ты что-нибудь понял в этой фантасмагории?!

Евгений Акентьев снисходительно улыбнулся.

– Я полагал, что это ты разъяснишь мне смысл! Ты же у меня умница. Впрочем, спросим потом у автора, он не обидится!

В этот момент труппа во главе с Кириллом вышла на бис, и они зааплодировали снова, вместе со всеми.

– А ты что скажешь? – Евгений повернулся к отцу.

Режиссер пожал плечами.

– Впечатляет… – признал он. – Как фантастический сон. Однако я человек старой школы и предпочитаю реализм. Кроме того, я тебе уже говорил – пресса все опошлит и назовет пиаром. Кирилл весьма рискует своим независимым имиджем!

– Как и ты сейчас! – заметила Флора. – Можно подумать, что ты решил переквалифицироваться в критики! Но неужели все нужно разбирать по косточкам?! Препарировать!

Режиссер поцеловал ей руку.

– Как ты полагаешь, нам удастся выбраться отсюда без твоих секьюрити и журналистов? – спросил он сына.

– Уже сделано. У меня есть двойник на такой случай.

– Ты серьезно?!

– Абсолютно. Почти что клон – я иногда сам его боюсь. Главное, остальных не растерять!

Город был вымыт недавней грозой. Улицы блестели под лучами солнца. На западе таяли тучи. Здание театра, выстроенное в псевдоклассическом стиле, не имело больше ничего общего с абстрактными творениями Яна Ван Хеллера. Имя безумного суринамца было больше неизвестно никому из присутствующих.

Вадим Иволгин с Наташей и Верой подошли к акентьевскому лимузину первыми. За ними Красин с Кисой.

– Тут у нас места не хватит! – сказал Евгений. – Нужно еще машину подогнать!

– Да есть машина! – добродушно рассмеялся Красин и показал глазами на Кису. – Просто кое-кому непременно хочется прокатиться в большой машине с мощным мотором и, заметь, речь идет совсем не об автобусе.

Марков, уделив несколько слов знакомым журналистам и чудом избежав встречи с поклонниками, присоединился к друзьям, когда Акентьев уже предложил привлечь на поиски звезды ФСБ.

– Спрятала на заднем сиденье! – похвасталась Джейн, вывезшая его из театра на своем «Фольксвагене».

– Шпионская школа! По крайней мере, не пришлось цеплять бороду, как в прошлый раз! – сказал Марков.

– Бороду мог одолжить у Князя! Что там твои иностранцы расшумелись?

Александр Невский по прозвищу Князь и в самом деле отличался окладистой бородой, которая ему, как видному гидрологу, была, в общем-то, к лицу. К сценическим изыскам Саша Невский относился довольно равнодушно, однако сейчас речь шла о целой делегации голландских и британских специалистов, приглашенных городской администрацией. Специалистов-гидрологов нужно было культурно развлекать и, похоже, спектакль произвел на них впечатление.

– Басурмане восхищены! – сообщил он Маркову. – А бороду я вам не отдам, и не просите. Знаете, как это поется – борода, борода, согревает в холода борода!

– К Петру с бородой! Негоже, вот Петр Алексеевич рассердится!

– Люблю такую погоду! – сказала Альбина. – После грозы всегда кажется, словно все родилось заново – и город, и люди. Только вот сегодня у нас слишком уж много воды……

Акентьев снисходительно улыбнулся, как бы извиняясь за излишнюю сентиментальность своей супруги.

– Кстати, было бы любопытно узнать, как тебе удалось все это организовать, – сказал Акентьев. – Я имею в виду фантасмагорию с водой.

– Секрет фирмы! – сказал Марков. – На самом деле я и сам не знаю деталей. Техническая сторона – не по моей части.

Марков должен был присутствовать на банкете в театре, но до него было еще время, которое он хотел провести с друзьями, хотя он чувствовал себя чертовски усталым.

– Куда мы пойдем? – спросил он, глядя на них с любовью.

Рука Джейн коснулась его плеча.

– Где витает наш гений?! – поинтересовался Акентьев.

Он был похож на Евгения Невского. Но не на отца Сашки-Князя, который сейчас бродил где-то по сибирской тайге – было у старика странное для геолога на пенсии хобби – собирание народного фольклора, а на того Невского, с которым он там, на сцене……В последний раз. Он и не он.

– Да что с тобой старик?

Марков обнял его за плечо.

– Все в порядке, что-то голова кружится. Возраст, видно! – сказал он.

И отвернулся на мгновение, глядя на Неву.

Собирались к Медному всаднику, отметить по традиции премьеру. Тем более, что тема спектакля напрямую была связана с памятником.

– У нас здесь как раз был горячий спор по поводу смысла твоего спектакля! – сообщил Акентьев.

Кирилл улыбнулся, как обычно – немного сни-сходительно, но так, что это никого из присутствующих не задело.

– Смысл… – повторил он. – Это уж как вам самим показалось. А может, и нет никакого смысла. Как писал один из моих постоянных критиков: «творчество Кирилла Маркова на самом деле представляет собой квинтэссенцию постмодернизма, где форма господствует над содержанием».

– Ты слишком злопамятен! – перебила его Джейн. – Ну, какая разница, кто что написал! Вы не поверите, – обратилась она к присутствующим, – но он читает все, что пишут эти злосчастные критики, и не только читает, но и запоминает!

Одна черная машина с телохранителями все-таки ползла за ними на почтительном отдалении и остановилась, когда оба автомобиля – лимузин Евгения и «Фольксваген» Джейн «пришвартовались» возле Всадника.

– Шампанское! – Джейн открыла багажник.

– Ящик, это по-королевски!

– По-княжески!

– По-гусарски!

Марков с Акентьевым оспорили честь вытащить ящик, однако победила Джейн. Не дожидаясь, когда они закончат пикироваться, она поставила шампанское на траву.

– Милая, ну зачем? – рассердился Кирилл. – Я, конечно, за женское равноправие, но не хочу, чтобы ты надорвалась!

– Сторонникам равноправия предстоит разобраться с бокалами, – сказала она. – Они там, в глубине где-то, лежат.

– О, предусмотрительнейшая из женщин!

Режиссер уже откупоривал первую бутылку.

– Боюсь, сейчас нас здесь милиция заметет! – сказал он. – И это будет концом твоей политиче-ской карьеры, Женя, потому что политик твоего масштаба не имеет права хулиганить у исторических памятников. Вот когда станешь президентом, тогда, пожалуйста…

– Тьфу, тьфу, чтобы не сглазить! Это, во-первых! – сказал Акентьев. – А во-вторых, у нас все сегодня схвачено, папа! Нужно же иногда пользоваться привилегированным положением!

– Осторожнее! – попросила Флора.

В следующее мгновение пробка с громким хлопком вылетела из горлышка и ударилась о щеку бронзового императора.

Дамы вскрикнули, провожая ее взглядом.

– Боже мой, какая неловкость! – Режиссер снял шляпу, извиняясь перед памятником.

– Вы видели?! – спросила вдруг серьезно Флора и прижала руки к сердцу.

Джейн закивала еще до того, как та объяснила, что имеет в виду.

– О чем вы?! – спросил режиссер.

– Мне тоже показалось, – признался со смущенным смешком Евгений. – Словно он нам подмигнул. Это все из-за света! А может…

Он не договорил, махнул рукой.

– Слышал ли кто-нибудь из вас любопытную теорию? – начал Акентьев-старший, когда шампан-ское было разлито по бокалам и первый тост – за основателя города был торжественно провозглашен. – Будто этот памятник напрямую связан с наводнениями!

– Это, позвольте, каким же образом?! – живо заинтересовался Князь.

– Все, все! – торопливо попросила Флоренция Невская и подмигнула Джейн. – Сегодня никаких теорий! Иначе они сейчас будут спорить до вечера!

Князь развел руками, показывая, что и рад бы поспорить, да видно не судьба.

Постскриптум

Белоснежные облака плыли над Флоренцией, отражаясь в водах Арно. Бенвенуто Альдоджи давно перестал гадать, как когда-то в детстве – куда они плывут. Мечты умирают, умирает воображение. Это не страшно, когда речь идет об обычном человеке. Но художник без воображения – и сам мертвец. Бенвенуто давно чувствовал, что утратил вдохновение, хоть и не желал признаваться себе в этом.

– Мраморные облака, – сказал он тихо.

Прошел через мастерскую, сопровождаемый благоговейными взглядами учеников. При его появлении все разговоры стихли. Лица были серьезны. Бенвенуто стал особенно строг с молодыми учениками.

Словно мстил им за их молодость. За наивные надежды. Никто из них еще не знает, что все на божьем свете лишь иллюзия. Что однажды все, чем ты жил, потеряет смысл и тогда тебе останется только притворяться живым.

А он умирал уже дважды. Первый раз, когда Бьянка ушла от него навсегда. Второй, когда она умерла. Холера. Ушла к Богу, оставшись молодой и прекрасной. Спит в семейном склепе, оплаканная всеми. И унесла в могилу их тайну, их любовь.

Несмотря на все это, недостатка в желающих учиться у него не было. Его считали чудаком, странным нелюдимом, даже безумцем, но безумцем гениальным. И никто, похоже, не понимал, что шедевры, выходящие из-под его рук суть лишь бледные копии того, что он творил когда-то, когда сердце его не было разбито.

Иногда ему хотелось отправиться в далекую Россию, взглянуть на ту статую… Но было уже поздно. Слишком поздно.

Вечерами он обычно молился в спальне, более похожей на монашескую келью. А потом ученики слышали, как он меряет шагами комнату, то грозя кому-то, то умоляя. Безумный старик. В этот вечер он не уединился, как обычно, он вышел из мастерской, никому ничего не говоря. Никто ничего не спрашивал. Кто имел право задавать ему вопросы?

Воды Арно струились сквозь великий город. «Я хотел бы быть рекой, – подумал Бенвенуто, останавливаясь на пустынной набережной. – У реки нет чувств, она прекрасна и свободна». Он долго всматривался в эти воды, словно впервые видя их, словно ожидая чего-то. И вдруг там, в темной глубине, как будто блеснул свет. Бенвенуто застыл, всматриваясь в него и не веря своим глазам. Огненный светящийся шар поднялся к поверхности, заскользил вдоль набережной, словно звал за собой.

– Мастер, мастер! – кричат где-то рядом. – Мастеру плохо, он упал! Скорее, скорее! Помогите ему!

О ком это?!

Нет, не о нем. Он может идти. Он бежит, взлетает над землей, над Арно. В ослепительном сиянии Бьянка, его Бьянка, ждет его. Он уже слышит ее тихий ласковый голос.

– Мастер!

– Бьянка……Любимая!

КОНЕЦ


Оглавление

  • Часть первая МЕТАМОРФОЗЫ
  •   Глава первая ВОЙНА И МИР (МАРЛЕН ВИХОРЕВ ИДЕТ НА ВОЙНУ, А ПЕРЕПЛЕТ – ВА-БАНК)
  •   Глава вторая ПЕРЕПЛЕТ ПОПАДАЕТ В ПЕРЕПЛЕТ И УЕЗЖАЕТ В СИБИРЬ
  •   Глава третья О НОСТАЛЬГИИ И КОСМОПОЛИТАХ
  •   Глава четвертая АЛЬБИНА ШВЕЦОВА ТЕРЯЕТ МУЖА, НО ОБРЕТАЕТ СЕМЬЮ
  •   Глава пятая НАТАША ПРИЛЕТАЕТ И УЛЕТАЕТ, А ДОМОВОЙ ОПЯТЬ ВЛЮБЛЯЕТСЯ
  •   Глава шестая ОЛЕГ ШВЕЦОВ ЖИВЕТ С МЕРТВЕЦАМИ И ВСТРЕЧАЕТСЯ СО СМЕРТЬЮ
  • Часть вторая ВОЗВРАЩЕНИЕ
  •   Глава первая ЧУДНЫЙ НОВЫЙ МИР
  •   Глава вторая КИРИЛЛ МАРКОВ ПОЛУЧАЕТ ЦЕННЫЙ ПОДАРОК И ПОПАДАЕТ В СУД
  •   Глава третья ВЛАСТЕЛИНЫ ВРЕМЕНИ
  •   Глава четвертая СПЕКТАКЛЬ «ЕВГЕНИЙ»
  • Постскриптум