Араб у трона короля [Михаил Васильевич Шелест] (fb2) читать онлайн

Михаил Шелест Араб у трона короля

Глава 1

— Вы меня совсем не слушаете! — Почти обиженно сказал Генрих.

— Слушаю, Ваше Величество. Вы говорили о необходимости сношения с султаном и найденных древних пергаментах.

— А мне казалось, что вы не слушаете меня, и даже что-то напеваете сквозь зубы.

— Я так обдумываю, то что вы говорите.

— И что вы думаете?

— Я думаю, чем прикрыть наш интерес к Тавриде? Правитель Крымского ханства, считающий себя главным наследником Золотой Орды, в вассалитете у султана и тот обязательно спросит: чего это нас несёт в Тавриду? Да и что-то сомнительно мне, чтобы Грааль в православном храме сохранился. Сколько раз его грабили, тот храм?

— Монах, у которого нашли древние пергаменты, сам видел. Присутствовал на вскрытии тайника.

— Что за монах? С ним можно поговорить?

— Уже нельзя. Он всё сказал, — ответил Генрих и посмотрел на Говарда. Тот утвердительно кивнул головой.

Я так глубоко вздохнул, что язычки пламени свечей качнулись

— Вы устали? — Спросил Генрих.

— Мне как-то нездоровится. Лихорадка.

— Говорят, вы много и долго пили. Это депрессия. Это бывает и проходит. Почему вы не привезёте в Лондон семью? Рассказывают, у вас и дочь, и жена, — обе красавицы.

«Кто же тебе всё рассказывает?» — Подумал я, и сказал:

— Дозвольте привезти, сир?

— Дозволяю, — сказал Генрих без раздумий. — И отправляйтесь немедленно.

* * *

Кабо Фрио… Эти два слова я повторял и повторял до тех пор, пока мои сорок корабельных пушек не отсалютовали моему флагу, развевавшемуся над моим фортом в лагуне. Все мои корабли легко прошли трёхмильным каналом вслед за лоцманской караккой.

— Хороший получился канал, — сказал я Магельяншу, пожимая ему руку.

Лорис и дети стояли молча и смотрели на меня с удивлением. Было чему удивляться. В Англии я пошил себе «нормальный» костюм-тройку из тонкого белого сукна и сошёл с корабля в нём, в белой фетровой широкополой шляпе и белых кожаных туфлях.

По-моему, я был красив и элегантен, однако жене я явно не понравился.

— Я говорила, — сказала она, — что эти англичане собьют вашего отца с пути истинного. Гляньте, на кого он стал похож! — Она обращалась к детям, посмотрев сначала на дочь, а потом на сына. И это ваш отец?!

Дочь всхлипнула.

— Ну и пусть! — Сказала она, и бросилась мне навстречу.

Сын тоже кинулся ко мне, с трудом вырвав руку из ладони матери.

— Папа!

— Ах, вы мои хорошие! — С трудом сдерживая нахлынувшие чувства пробубнил я, обнимая обоих. — Ну иди сюда, родная.

«Родная» подбоченясь и слегка выбрасывая ноги вперёд, подошла ко мне. На ней была надета лёгкая свободная хлопчатая блузка с завязками на груди и с каким-то вышитым вдоль выреза рисунком, несколько широких цветных юбок до щиколоток. На ногах обуви не было. Её ступни при каждом шаге вскидывали края юбок и они взлетали резко, поднимая на юбках шторм.

Когда у моей Ларисы руки упёрты в бока, то, как говориться, ей совершенно «пофиг» в какую сторону повёрнута моя кепка.

Я улыбался. Она подошла совсем близко и остановилась. Наши взгляды встретились. Она улыбнулась и шагнула в мои объятья.

* * *

— Нам пора женить нашу дочь. Ей уже восемнадцать.

— Пора-то пора, да на ком? — Скептически вздохнула жена.

— Мы сейчас можем выдать её за какого-нибудь английского графа. Отдадим ей в приданое одно из графств. Стаффордшир, например. И сундук золота.

— Ты серьёзно? — Спросила жена, приподнявшись на локте. Ещё было темно и лица её я не видел. — Ты вывезешь нас в Англию?

— А ты хочешь? — Спросил я.

Она не стала торопиться с ответом.

— Тут хорошо. Тут уже всё родное. Тут безопасно. Там всё другое. И там опасно. Я уже отвыкла от господ со шпагами. И от городской грязи отвыкла. В Лондоне не чище же, чем в Лисбо?

— Не чище, Лорис. Темза иногда воняет, как помойная яма.

— А в наших графствах?

— Немного получше. В Бекингемшире наши ребята уже почти всё устроили, как мы привыкли, а в Стаффорде сейчас занимаются. Там, конечно, авгиевы конюшни. Полагаю, к нашему приезду всё наладят по-нашему.

— А ведь и мы раньше так жили… Это ты, как из своего первого путешествия приплыл с зелёными глазами, так и перевернул нашу жизнь. Что-то с тобой произошло тогда, милый. Да?

— Я же тебе рассказывал. Поскользнулся, упал, закрытый перелом, очнулся… — Я рассмеялся.

— Какой закрытый перелом? — Возмутилась жена. — У тебя не закрытый, а открытый перелом… сейчас будет. Ну ка, колись, — сказала она грозно и тихонько сжала меня за шею, а потом поцеловала в губы.

— Набралась от тебя каких-то странных словечек, — сказала она, откинувшись на спину.

После такого поцелуя приподнялся и я, и, едва касаясь, скользнул пальцами правой руки по её телу, по лицу, губам.

* * *

Забрав с собой около шестисот индейцев тупи и гурами, которых все остальные провожали торжественно, как идущих на ритуальный убой, мы отплыли в Англию через три месяца. За это время я нарыбачился, наелся креветок, навалялся на горячем песке лагуны и смог немного забыть ужас московского подземелья. Фиаско от неудачного «внедрения» в боярские слои Московии уже не так сильно меня «гнобило». Я всё реже представлял себя Остапом Бендером, ограбленным румынскими пограничниками.

* * *

Я не обманывал индейцев, обещая отправить их в иной мир, и регулярно отправлял.

В Индонезии сейчас жило около шести тысяч индейцев. Больше половины из них на Яве, остальные по островам. Они плодились и размножались, увеличивая свою численность, живя по моим законам, ожидая моих команд и создавая государство, как я его себе представлял.

Команды кораблей, состоявшие в основном из индейцев, тоже получили отпуск и вернулись, зарядившись в своих деревнях бодростью.

Сменные экипажи приняли корабли и за три месяца привели их в надлежащий вид. На верфях Магельянша непрерывно кипела работа. Кроме строящихся кораблей, на стапелях проходили профилактические осмотры и мелкие ремонты действующие суда нашего флота.

Дерево сукупира, из которого мы делали корабли, хоть и тяжело обрабатывалось, но не гнило и не становилось прибежищем червей-древоточцев, поэтому корабли можно было вытаскивать на стапеля. Обычные же корабли на воздухе червями съедались мгновенно.

* * *

— Его величество Король! — Объявил распорядитель мероприятия, здесь называвшегося «Королевский театр».

В зал вошёл Генрих Восьмой. Вслед за ним, отставая на два шага, шла молодая женщина в пышном платье, с диадемой на голове. Её милое личико, с маленьким острым подбородком, напоминало сердечко. Следом за ней ещё несколько юных дев.

— Анна Болейн, — шепнул мне жена.

Увидев, что король направился сразу к нам, я снял шляпу.

— А-а-а! Вот и вы, Питер! — Воскликнул король. — Наконец-то. Мы заждались.

Генрих подошёл ближе и я увидел его неподдельный интерес к моей семье.

— Позвольте, ваше величество, представить вам моего сына и наследника Серджио Диаша.

Сын шагнул вперёд, поклонился и отступил назад.

— Мою супругу Лорис и дочь Крис, — продолжил я.

Жена вышла из-за сына, а дочь из-за меня. Обе присели почти до пола. Как они это делают, я никак не мог понять. Моё лицо непроизвольно расплылось в улыбке, и я развёл руки в сторону, как бы пытаясь их поддержать. Мой взгляд скользнул по лицу Генриха и я внутренне всполошился. Его взгляд впился в мою дочь.

«Мама дорогая!», — воскликнул я мысленно.

Моя Крис ростом пошла в своего папу, то есть в меня, а я и в этом мире вымахал под два метра. Моего донора господь тоже ростом не обидел, но по здешним меркам, а жена пеняла мне после путешествия, что я «вымахал на старости лет».

Так вот, моя Крис ростом едва ли уступала мне. Красотой и фигурой Господь её тоже не обидел. Короче, Генрих явно «поплыл».

У королей нет комплекса неполноценности и при его росте в метр шестьдесят восемь он смело подошёл к дочери и спросил:

— Вы танцуете павну?

Крис подняла от пола взгляд своих зелёных глаз и молча кивнула головой.

«Ай-яй-яй!», — подумал я.

Генрих взял её ладонь правой рукой, а левой взмахнул оркестру. Оркестр заиграл и Генрих повёл Крис по залу.

Они то сближались, то расходились, то обходили друг вокруг друга. По мановению королевской руки и другие пары включились в движение.

— Может и мы? — Неуверенно спросила меня жена.

Не видя ничего сложного в танце, я взял её пальцы и мы влились в общий ритм движения. В звучащих звуках ни ритма, ни такта не существовало, как впрочем и гармонии. Звучали некие музыкальные куски, абсолютно не связанные друг с другом.

Я плохой музыкант, но что такое «тональность», я знал не понаслышке. С трудом осилив музыкальную школу по классу аккордеона, я ушёл в «большой спорт», как говорил мой отец. Вторым инструментом у меня был рояль, и играть я толком так и не научился, но то, что я слышал сейчас, никакой музыкой назвать было нельзя. Так я «сочинял» в семь лет, уже после первого года обучения.

Отдельные звуки мелодию напоминали, но аккорды вызывали зубную боль.

Клавесин звучал громко, звонко и безграмотно.

С трудом выдержав танец, я вздохнул облегчённо, когда он закончился и стал искать глазами дочь. Крис продолжала находиться в обществе короля. Я дёрнулся было в её сторону, но рука жены перехватила меня за локоть.

— Стой рядом, неотёсанный чурбан. Она взрослая девочка.

— Я знаю здешние порядки, — сквозь зубы прошептал я, не убирая улыбку с лица.

— А если знаешь, не пори горячку. Ничего с ней не случится.

— Да это же «Синяя Борода», — прошептал я.

— Какая борода? Это король Генрих. И порядочный, между прочим, король. Я узнала, что он до сих пор не взял Анну, а сохнет по ней уже насколько лет. И берёт тех женщин, которые сами отдаются.

Я удивлённо посмотрел на жену.

— Откуда ты это…

— Да! — Как-то восхищённо подтвердила она свои слова.

Я посмотрел на дочь, возвышавшуюся не только над всеми дамами. Там, вокруг неё и Генриха, уже образовалась небольшая «группа в полосатых купальниках». Нынче модной считалась ткань в полоску. И моя жена стояла такая же полосатая и я.

Снова заскулил клавесин, поддерживаемый скрипкой.

— Ну, успокойся, милый, шепнула мне на ухо жена. Ничего с ней не случится.

— Да я опасаюсь, как бы что не случилось с королём, или каким-нибудь графом. На нас и так все смотрят косо. После получения нами герцогского титула.

— Наоборот. Все улыбаются. А где королева? Фрейлины здесь, а королевы нет. Странно.

— Моё почтение, сэр Питер, — раздался хрипловато-каркающий тенор лорд-канцлера Уолси.

Я, вздрогнув от неожиданности, обернулся.

— Позвольте представить вам сэра Томаса Грея маркиза Дорсета — смотрителя королевских лесов к югу от Трента и сэра Томаса Болейн, графа Уилтшира.

Обменявшись любезностями, я позволил себе поинтересоваться.

— Прошу меня извинить, господа, за незнание элементарных вещей, но где королева?

Уолси усмехнулся.

— Она не придёт. Они с королём в ссоре.

— Но….. Ведь это её фрейлины? Я правильно понимаю?

— Верно, — рассмеялся Уолси. — Король обиделся на королеву и отобрал сегодня у неё фрейлин.

— Очень красивые дамы. Жестоко со стороны Её Величества лишать общество таких красавиц.

— Позвольте вам представить мою дочь, — сказал Томас Болейн и сделал знак своей дочери, внимательно наблюдавшей за нами.

Девушка приблизилась и присела в книксене.

— Моя младшая дочь, Анна, — сказал Томас.

— Моя жена Лорис, — представил я супругу.

— Позвольте, герцогиня, познакомить вас с фрейлинами? — Спросила Анна у Ларисы, и они отошли в сторону.

— Ваша дочь, очень красивая, — сказал я Болейну.

— А ваша… э-э-э… Очень стройная. Они давно знакомы с королём?

— Ах ты, козёл! Что ты понимаешь в красоте? — Подумал я и ответил:

— Она первый раз во дворце.

— Говорят, вы прямиком из Индии? И даже живёте там? — Спросил маркиз Дорсет.

— Сейчас да, из Вест-Индии. Семью забирал. Я больше путешествую

— Вы не боитесь оставлять жену и детей с дикарями?! — Удивился Болейн. — Я слышал, они людоеды!

— Что вы! Дикари — добрейшие существа и едят только тех, кого взяли в плен. Из уважения. А в плен их взял я, поэтому, по их закону, обязан их съесть. Жду, когда голодно станет.

Болейн отступил от меня на два шага.

Я внимательно наблюдал за дочерью и королём. Их веселье мне не нравилось. И третий танец они танцевали вместе.

Томас Болейн тоже явно нервничал. К нам подошёл господин в жёлтых панталонах и жёлтом обтягивающем камзоле. Естественно в полоску. Я с трудом узнал в нём Томаса Говарда герцога Норфолка, лорд-казначея Англии.

— Представьте меня, Томас, — попросил он шутливо, — а то сэр Питер явно не узнал меня.

— Сэр Томас Говард, герцог Норфолк! Сэр Питер, Герцог Бекингем, — серьёзно отреагировал Болейн, мысленно находившийся где-то далеко.

— Что с вами, Томас? — Тихо рассмеявшись, спросил Говард, но граф ничего не слышал и смотрел на короля и Кристину.

Говард, проследив за его взглядом, усмехнулся.

— Ваша дочь католичка? — Спросил он меня тихо.

— Да. А разве может быть по-другому?

— У нас уже может! За последний год позиции реформаторов и антогонистов папской церкви усилились. Вот и племянница моя настраивает короля против Рима.

— Анна — реформистка? — Удивился я.

— Если не что-то большее… Она впитала в себя дух французской реформации. Слишком долго она пробыла под влиянием франков. С семилетнего возраста и до тринадцати лет она была фрейлиной сестры Генриха Восьмого Марии Тюдор, когда та была супругой Людовика Двенадцатого.

Я «удивлённо» воззрился на Говарда и он добавил.

— Моиплемянницы прожили некоторое время при дворе франков. Ну и впитали в себя всё самое передовое.

Он тихо засмеялся.

— Впитали и всосали, прости Господи. Франки большие выдумщики.

Я понял, что Говард имеет в виду свободную любовь, и разнообразные не стандартные плотские утехи, а это грехопадение по христианским канонам.

— А на вид — сама скромность. Но ведь ей было всего-то… э-э-э… тринадцать?

— Нет-нет. Вы не поняли. Когда Мария Тюдор вернулась в Англию, племянницы остались при дворе Франциска Первого. Ну и… Ударились во все тяжкие. Говорят, Анна, будучи фрейлиной королевы Франции Клод Французской, сошлась с сестрой Франциска Маргаритой Наварской, с помощью которой постигала и философию религии и искусство великосветский флирта.

Генрих некоторое время встречался со старшей сестрой Анны Мари и находился в совершеннейшем восторге. То, что вытворяла проказница Мари, не делала ни одна его предыдущая фаворитка. А любовник Анны, поэт Томас Вайет, рассказывает друзьям такие вещи про Анну, что я, как католик, отстоял молебен, дабы очиститься. А мой брат хочет её женить на Генрихе. Я, по понятным причинам, против.

— Король не знает про любовника?

— Не знает и не верит. Анна ведёт себя скромницей. Вероятно, она сберегла свою целостность несмотря на французские игры.

Я покраснел, представив каким образом.

— Ваша дочь, Питер, шикарная девушка!

— Вся в меня, — сказал я, кинув взгляд на Крис.

— Это — да, — улыбнулся Говард. — Король редко уделяет дамам так много внимания. Особенно после возвращения Анны к его двору, произошедшему совсем недавно. Она не замужем?

— Кто? Крис? Нет. Не замужем. Надо искать партию.

— С этим, полагаю, проблем не будет. Герцогов в Англии только трое: Я, Вы и Чарлз Брэндон герцог Саффолк. У меня нет дочерей. Все дочери Чарлза замужем. Все лучшие женихи ваши.

Я рассмеялся и одновременно скривился от очередного музыкального пассажа.

— Что с вами, Питер? Зубы болят?

— Музыка, — сказал я. — Отвык от этого… э-э-э… шума.

— Что-то не так? Вы сами музицируете? На чём? Генрих это очень уважает. Он и сам неплохо играет на арфе, лютне и виоле.

— Мой инструмент клавесин. Точнее — вёрджинел.

— Это для меня недостижимый инструмент. Он плоский как… старуха. То ли дело виола! На ней и сила звука и вибрации.

Как раз заиграли виолы.

— Что я говорил! — Воскликнул Говард. — Сразу жить хочется и ноги сами в пляс идут. Позвольте, сэр, я приглашу вашу жену?

— Да ради Бога.

Говард с Ларисой скрылся в толпе топчущихся пар. Центр был занят королём и Крис.

— Нас точно сегодня отравят, а пить хочется, — пробормотал я, глядя на Болейна старшего и его дочь, стоящую с ним рядом. Лица у обоих не отличались здоровым цветом.

Глава 2

Крис носилась по залу самозабвенно и весело. Генрих рядом с ней казался радостным щенком, прыгавшим под ногами и заглядывавшим снизу в глаза хозяйке. Увидя эту картину, я сначала чуть не расхохотался в голос, а потом загрустил.

Виолы отзвучали и передо мной остановился Говард с Ларисой и тут же припрыгали Крис и Генрих.

— Питер, с вашим клавесином никто не может справиться. Вы можете показать моим э-э-э… Короче, они уже все попробовали, но получается какая-то чушь.

— Да, милый, сыграй мою любимую.

— Она не танцевальная, дорогая. Это песня.

— Ну тогда спой.

Я посмотрел на Генриха.

— Ты поёшь? — Спросил он меня удивлённо.

— Какой рыцарь не поёт в дороге? — Ухмыльнулся я.

Говард одобрительно хлопнул меня по плечу.

Я прошёл к клавесину и заиграл Юрия Антонова, переведённого мной на английский ещё в девятом классе для нашего школьного ансамбля. В нём я тоже играл на электро-клавесине, звук у которого, кстати, был не лучше, чем у этого.

The moon sat on the throne again

To rule its starry land.

I remember as a sweet dream

The same evening, and your hands.

На моё удивление король подхватил Крис, они попытались станцевать «павн», и у них получилось. Я немного замедлился, и всё вообще пошло, как по маслу. Краем глаза я заметил и Говарда с Ларисой.

Я прищурил свой левый глаз, и Лорис рассмеялась, поняв мой намёк, но показала мне кончик языка.

«Вот-вот», — подумал я. — «Сколько девушек у меня увели, пока я играл на танцах».

Английских песен, кроме Битлз я больше не знал, и закончив «Моё Богатство», я ударил по клавишам, извлекая «A Hard Day’s Night».

Кристина с детства знала все мои песни и запрыгала вокруг Генриха, увлекая его в незнакомый ему ритм и танцевальный рисунок. Крис танцевала не рок-н-ролл, она просто двигалась в такт музыке, и у них с Генрихом вскоре получились вполне слаженные движения. Я повторил мелодию ещё два раза, потому что и остальные гости решили подвигаться.

Следом за «Ночью…» я заиграл вальс из фильма «Берегись Автомобиля»: Татс, татс, та-ра-ра-ра-ра-ра татс, и Кристина подхватив короля, закрутила его в танце.

Честно? Я убоялся, что Генриха стошнит. Однако, обошлось. Кристина периодически переходила с вращения на простые «переступы» из стороны в сторону, но потом я увидел, как уже сам Генрих повёл мою дочь в вальсе.

Больше никто из гостей повторить этот танцевальный вихрь не осмелился.

После вальса я встал из-за клавиш и Генрих буквально упал мне на руки. С него рекой стекал пот, капая с жёстко накрахмаленного жабо. Что характерно, моя доча даже не взмокла.

— Вы сумасшедший, Питер. А ваша дочь ещё сумасшедшее вас. Я в восхищении от неё. И от такого бала. Вы сломали весь церемониал. Сначала своим клавесином, а потом своими песнями.

— Прошу извинить меня, мой король и мою дочь. Ничто не мешает продолжить бал по заведённым традициям. Я моряк, сир, и плохо знаю традиции моей новой родины.

— Да, Питер, вы дикарь! Вы абсолютный дикарь! — вскричал король радостно. — И это мне в вас нравится. Пошли и свергли русского царя! Господа! — обратился король к гостям. — Вы знаете, что сэр Питер сверг Императора Московитов и сейчас на троне Московии наш царь и с ним наши советники. За это мы передали сэру Питеру Диашу графство Стаффордшир.

В зале повисла абсолютная тишина. Хоть бы одна млять отреагировала. Нас в этом обществе любили всё больше и больше.

— А если вы, Питер, научите моих музыкантов играть на вашем клавесине также хорошо, как и вы, можете просить у меня что угодно. Всё, господа, перерыв. Играем в фанты. Вы Питер, свой фант уже исполнили. Я назначаю фант для вашей дочери.

Крис сделала книксен.

— Вы, Крис, можете петь?

— Могу, Ваше Величество.

— Тогда пойте! Попросим, господа!

Король захлопал, и его поддержали хилые хлопки. Крис затянула «Аве Мария» и жена, толкнув меня к клавесину, дала свой носовой платок.

Я вступил на второй фразе и сделал хороший проигрыш после первого куплета, чтобы Крис отдышалась. Она тянула песню в замедленном темпе с хорошим вибрато, и я видел, что она ещё не отошла от танцев, поэтому дал ей немного отдохнуть. Зато последнюю ноту Крис тянула восемь тактов.

И зал не выдержал. Король начал хлопать уже на третьем такте, а зал с шестого. У меня эта тема вызывала странные чувства, вероятно связанные с прошлой жизнью. Я до последней ноты был строг и сосредоточен, а на последней ноте слёзы из меня выбрызгивались в буквальном смысле как из фонтана.

Лорис знала об этом и её платок мне пригодился. Пока все взоры были обращены на Крис, я успел привести себя в порядок.

* * *

— Доча, что ты думаешь о вчерашних событиях? — Спросил я Кристину утром.

— Ты про внимание ко мне Генриха?

Я взял её за плечи, развернул к себе и посмотрел ей в глаза.

— Доча, это не Генрих. Это — король Англии. Ты крокодила в Бразилии видела?

Кристина посмотрела мне в глаза и часто-часто захлопала длинными ресницами.

— Генрих — это крокодил, готовый схватить добычу, когда захочет есть. Особенно, когда добыча сама подошла близко к водоёму и не чувствует опасности. В его руках жизни всех англичан. Он убил или казнил столько подданных, сколько не съели наши индейцы. По его капризу начинаются и заканчиваются войны. Вот, только что, он воевал с франками.

— Зачем ты мне это говоришь? Мне он безразличен, — фыркнула дочь.

— К сожалению, не безразлична ему ты. Хотя…. Почему к сожалению? Может быть и к счастью, если ты будешь себя правильно вести. Ты хочешь стать королевской наложницей?

— В смысле? — Переспросила меня дочь. — Королевской шлюхой?!

— Именно.

— Нет, конечно! — Возмутилась она.

— А женой?

— Королевой?

— Нет. Не королевой. Женой короля. Жёны королей только внешне считаются королевами, а на самом деле они просто жёны. И как были подданными короля, такими и остаются, до старости. Если не начинают считать себя равными королю.

Я замолчал.

— И что происходит тогда? — Спросила дочь.

— Жёны теряют свои головы, — ответил я. — Король их съедает. Как у нас в Бразилии. Король может съесть любого своего подданного в любой момент. Особенно если кто-то начинает вредничать.

На лице дочери стало проявляться понимание. Она выросла среди индейцев, и как мы не оберегали её от местных традиций, она их знала и не удивлялась. Когда слышала про ритуальные убийства, с которыми я и не собирался бороться.

— Ты поняла, да? Что мы все пленники Генриха Восьмого которых он может…

— Ну, хватит, папа… Я всё поняла.

— Молодец.

— И что мне дальше делать? Он ещё вчера ко мне приставал. Пошли, да пошли в апартаменты.

— Я, почему и спросил тебя… Ты девочка взрослая. Мария Болейн была официальной наложницей Короля несколько лет и даже родила от него нескольких детей. Потом она ему наскучила. Сейчас он добивается Анны Болейн, но её отец, который думал, что Мари, отдавшись Генриху, сможет стать его женой, изменил тактику и запретил Анне вступать в связь с королём до женитьбы. Поэтому Анна строит из себя недотрогу. Они с Генрихом встречаются только в присутствии родственников Анны.

— Но у короля есть жена!

— Генрих отягощён мыслью о наследнике мужского пола, которого не может дать ему Екатерина, и ищет способы развестись. Вот ещё одна участь жены короля: не можешь родить наследника, освободи место для другой. И это надо учитывать.

— Да, с чего ты начал этот разговор? В наложницы я к нему не пойду, в жёны тоже нет особого желания. Я лучше к крокодилам вернусь, чем за Генриха выйду.

Она помолчала и спросила:

— А других женихов нет?

— Боюсь, — засмеялся я, — даже замужество тебя не спасёт.

— Ну и зачем мы тогда сюда приехали? — спросила дочь, едва не плача. — Куда ты меня привёз?

— Ты не истери. В Бразилию я тебя отправлю хоть сегодня. Но и король, не такой уж и «крокодил». Это я, как всегда, слегка гипертрофировал проблему. Слегка нагнал на тебя жути.

— Ничего себе, слегка! Меня аж колотит.

Я подошёл и обнял её.

— Если будешь королю хорошей женой и будешь правильно себя вести, всё может быть хорошо.

— Да, какой женой, пап?! Кто его разведёт?!

— Всё-всё-всё! Это моё дело. Не переживай.

В этот же день, следующий день после бала, после полудня в наш Лондонский дом на Флит стрит заявился Томас Говард. Именно заявился, а не прибыл, как подобает королевскому лодр-казначею. То есть, совершенно без церемоний и без почётного эскорта, а верхом лишь с двумя лакеями.

Я прохаживался во внутреннем дворике, раздумывая, как жить дальше. Моя вчерашняя комбинация с подаренным королю клавесином, настроенным мной под себя, удалась на славу.

Буквально всё произошло так, как я хотел. Я мысленно просил прощения у жены и Крис, которых использовал в «тёмную» и, потирая замёрзшие от упавшего на Лондон холода ладони, периодически произносил: «А! Хуже не будет!». Я, предвкушая интригу, убеждал себя, что выкручусь.

Ещё в Бразилии я для себя решил, что «воровать так миллион и …» Ну и про королеву, само собой…

После разговора с жёнушкой про дочино замужество, я так для себя и решил: делаем подход к королю. По моим прикидкам, Анна Болейн, только что появившись при дворе, ещё не должна была сильно запасть в душу Генриху Восьмому. В мой предыдущий приезд в Лондон о ней ещё не было, как говориться, «ни слуху, ни духу».

Анна — девушка не красивая, но милая и очень «прокачанная» в плане искусства обольщения. Очень образованная и начитанная, музицирующая на нескольких инструментах, увлекалась охотой с помощью арбалета, великолепно ездила верхом. Папа Болейн, похоже, был ещё тот «продуман» и готовил дочерей целенаправленно под Генриха. И ему это удалось в той истории, а в этой история он столкнулся со мной.

Услышав переговоры у ворот, и узнав в одном из всадников Говарда, я приказал впустить его и он, въехав во двор, ловко спрыгнул с коня, и бросив поводья лакею, устремился ко мне.

— Хорошо, что вы не уехали из Лондона, Питер. Вас срочно желает видеть король. Собирайтесь. У Короля к вам дело.

Я мысленно хмыкнул, но сделал удивлённое лицо.

— Позволительно ли узнать, причину? Что за дело? Если честно, мы уже собирались отъезжать.

— Но вы же понимаете? — Говард отвёл взгляд

— Понимаю. Маку! Коней мне и герцогу! — Крикнул я слуге-индейцу.

* * *

Генрих ожидал нас в своих личных покоях в Хэмптон-корте лёжа в кровати с большим винным кубком в руке. Он был спокоен и относительно трезв.

— Проходите, господа. Будете пить?

Говард сразу подошёл к винному столику, налил себе вина и отошёл к высокому стрельчатому окну.

Генрих выжидающе посмотрел на меня.

— А вы, Питер? С нами?

— Я всегда с вами, сир, но Томас говорил о каком-то деле. Не навредит ли?

Генрих прищурился, рассматривая меня сквозь кровавое стекло бокала, и растягивая слова сказал:

— Мне понравилась ваша Кристина. Ей сколько лет?

— Вроде, как девятнадцать, — сказал я, наливая себе в бокал вино. — Надо уточнить у жены. Мне не до этого, сир, вы же понимаете.

— Но Томас говорит, что вы озадачены выбором для неё хорошей партии, да?

— Задумались, сир.

Генрих допил вино, положил бокал прямо на шёлк покрывала, потянулся и зевнул.

— А я? Хорошая партия?

— Вы, сир?

Я сделал аккуратный глоток, чтобы не проглотить плавающую в вине соринку и продолжил.

— Вы — партия самая лучшая.

— И вас не смущает, что я женат?

— А разве это моё дело, сир? — Спросил я. — Дело отца — блюсти честь дочери и подготовить достойное приданное.

— И какое приданное вы для неё приготовили? — Рассмеялся король.

Я пожал плечами.

— Теперь уже и не знаю. Хотел отделаться малым сундуком золота, а теперь придётся закладывать большой сундук.

— И сколько в вашем большом сундуке?

— Столько же сколько и в вашем.

Генрих закрыл глаза, положил пустой бокал на постель и закинул руки за голову, сомкнув пальцы в замок.

— Вот видите, Томас, осталось только развестись и все деньги Диаша наши. Мы теперь знаем, дорогой Питер, сколько у вас денег. Знаем! Но мы не дикари московиты.

— Да мне не жалко, сир. Особенно для зятя, — осмелился пошутить я.

— А для короля? — Спросил Генрих, открыв глаза и кинув на меня взгляд.

— Для короля тем более, сир.

— Вы были правы, Томас. Вы были правы… Кровь двенадцати поколений…

Генрих встал с кровати.

— Что говорит Уолси?

— Уолси ищет возможность.

— Но не находит, — продолжил Генрих. — Или не хочет найти?

— Позвольте, сир? — спросил я.

— Да.

— Если вы о вашем разводе, сир, то и не найдёт. Пока император — племянник Екатерины, Рим не согласится на развод. Мои негоцианты случайно перехватили письмо императора к папе Пию. В нём император прямо угрожает сровнять Рим с землёй, если Ватикан согласует развод. Не теряйте времени, сир, на уговоры папы. Позвольте рассказать вам историю про Московию?

— Ничего себе у вас негоцианты! — Удивился Генрих. — Налейте мне вина, Томас. А вы, Питер рассказывайте.

— Царь Василий был в точно таком же положении, как и вы, и даже ещё хуже. У него вообще нет детей, а он категорически не хотел передавать власть своим братьям. И он тоже задался целью развестись.

— Московия, вроде, не подчиняется Риму?

— Не подчиняется. И это вроде бы, как проще, но и сложнее одновременно. Там своя церковь и её иерархи не хотели давать добро на развод. Долго не давали. Десять лет Василий с ними мучился.

Я сделал паузу, позволив себе отпить из бокала.

— И?! — Не выдержал король. — Что дальше?

— Царь Василий начал поддерживать тех монахов и иерархов, которые обвиняли церковных патриархов в стяжательстве: наличии подневольных крестьян, излишне обширных земель у монастырей, богатства. Дескать, Христос — Бог нищих и легче верблюду пройти через игольное ушко, нежели богатому попасть в рай.

И дошло до того, что патриархи убоялись, что царь своей волей отберёт у них всё нажитое непосильным трудом и сами предложили царю развенчать его с первой женой. И развенчали. Когда я там был, Василий Иванович собирался жениться вторично, но не успел.

Я замолчал. Генрих подошёл к окну и, задумавшись, лёг грудью на высокий подоконник. Он некоторое время смотрел, как конюхи пытаются случить жеребца с кобылой. Все, вроде, были не против, и люди, и животные, но в общей толчее людей, шумно советовавших друг другу что, куда и когда, процесс не шёл.

— Вот-вот, — сказал я серьёзно. — Неужели жеребцу надо советовать и помогать в его деле?

В это время жеребец мотнул мордой и, отогнав помощников, напрыгнул на конягу и так ей вставил, что она весело заржала.

Заржал и король.

— Весёлый вы человек, Питер. Вы сравнили меня с жеребцом.

— Это метафора, сир. У коника свои дела, у птичек свои, и никто не советует им как их исполнять, и не запрещает. Они вольны в своём праве. Неужели у короля меньше своей воли?

— Вы волюнтарист, Питер. Томас, у нас есть такие… э-э-э… Монахи и патриархи, о которых говорит Питер? Non-possessors? (Не обладатели)

— Сколько угодно, сир, но… Это раскол! — Говард заволновался. Он был преданным католиком.

— Но, как я понял, Питер не говорит про раскол, он говорит про имитацию нашей поддержки протестантам. Ведь верно, Питер?

— Абсолютно, сир. Надо запустить ложный путь: провести встречи с реформаторами, выступить в их поддержку, принять закон о главенстве законов Англии над законами Рима и подчинении епископов королю. А потом намекнуть Риму, что на этом вы не остановитесь и пойдёте на полное подчинение церкви лично себе и создание церкви, обособленной от Рима. Назовёте, например, «Англиканская церковь». И пусть папа начнёт вас уговаривать отказаться от этого шага. И ни в коем случае не говорите о разводе и не просите папу об аннулировании брака. Будьте с Екатериной галантным. Они сдадутся уже через год. Вот увидите.

Генрих ходил по комнате как заведённый.

— А ведь он прав, Томас! — Вдруг воскликнул король.

— Согласен, ваше величество! Только, что потом делать с протестантами? Ведь они взбунтуются, когда поймут, что их обманули?

Это он обратился уже ко мне.

— Да! — Поддержал его король, останавливаясь напротив меня. — Что делать?

Глава 3

— Что делать? — Усмехнулся я. — Переговоры с Папой вести тайно и после получения его согласия на развод, всех реформаторов пустить… под нож. Всех поголовно. Но о вашей афере никто не должен знать. Приблизьте к себе самого рьяного реформатора. Его, кажется, зовут Томас Кромвель.

— Секретарь кардинала Уолси — реформатор?

— Как и сам Уолси, который ради собственного обогащения закрывает монастыри и строит такие дворцы, как этот.

Я обвёл комнату руками.

— Это вам тоже ваши негоцианты рассказали?

— Об этом, кто только не говорит. Уолси не скрывает своих аппетитов. А кто, здравомыслящий и находящийся при деньгах, не ворует? — Спросил я и рассмеялся.

Генрих, сначала напрягшийся, когда я заговорил о кардинале-канцлере, сейчас тоже рассмеялся.

— Слушай, Томас, а не сделать ли Питера лордом-великим камергером? Ты же не расстроишься?

— Мне? Расстраиваться? С чего бы?

— Ну, ты ведь потихоньку подбирал эти функции под себя.

— Сир, я подбирал, как вы выразились, «эти функции», потому что Джон де Вер устранился от своих обязанностей по управлению вашим хозяйством. Система управления королевским двором едва не рухнула. А потом он возьми да умри в двадцать шесть лет.

— Да-а-а… Я официально приказал ему умерить охоту, меньше есть и пить, отказаться от ночных кутежей и быть менее экстравагантным в одежде, но где там?

— Но, сир… Эта должность наследственная и не расстроится ли Джон де Вер Пятнадцатый его двоюродный брат?

— Он пока тяжело болен, а управлять моим двором, действительно, некому.

— Не добьёт ли его известие о том, что его должность передана другому?

— Всё в руках Божьих. А сэр Питер со своей семьёй переедет во дворец. Правда, здорово я придумал! — Сказал он, потирая ладони.

— Но, сир… Я хотел бы сразу… э-э-э… Определиться с моей позицией, как отца. Я хотел бы понять. Мы ведь говорим не о наложничестве, а о замужестве, да?

— Да, Питер, да. Не волнуйтесь. Наложниц и любовниц у меня было много и будет много. Мне нужна жена и рождённый ею наследник. Она… Ваша дочь… Необычная. Она выше всех моих придворных. И когда у нас родится сын, он будет такой же, высокий, как и вы, и умный, как я! Ведь наследуются качества отца и деда по матери, как говорили наши предки. Так говорила мне моя мать. Наши дети будут великанами. Это, как в коневодстве.

Генрих показал на удовлетворённо гарцующих по двору кобылу и жеребца.

— Ведь мы скрещиваем породистых лошадей? Так и здесь.

— Позвольте спросить, сир, про Болейн?

Генрих удивлённо посмотрел на меня.

— Спрашивайте.

— А почему вы выбрали Анну? Ведь не по любви, же?

— Любовь? Что за вздор? Она умная, как и её отец. Она не отдалась мне сразу, как другие. Это говорит о характере.

— Скверный у неё характер, — добавил Томас Говард едва слышно. — И развратный.

— Ха-ха, — хохотнул Генрих. — Он её не любит. Говорит, что она французская лазутчица и садомистка. А где взять при дворе иную? Если они уже с малолетства лезут ко всем в панталоны? Ваша же дочь другая?

— Другая, да. У вас будет время её узнать. Она хорошо стреляет из лука и арбалета, фехтует на чём угодно, плавает, как рыба. И она весёлая. Я это больше всего ценю в людях, а особенно в женщинах.

— По вам, любезный Питер, не скажешь, что вы весёлый. А в разговоре проскальзывает.

— Она, к стати, не хуже меня играет на клавесине, и может вас обучать.

— Питер, вы прелесть.

* * *

Должность Лорда Великого Камергера передавалась по наследству аж с 1133–го года, когда король Генри Первый передал её вместе с титулом графа Оксфорда семье Обри де Вере, которые держали её до нынешнего 1526-го года, в котором наследование прервалось по причине, как уже говорилось выше, скоропостижной смерти лорда и отсутствия у него наследников, кроме престарелых тётушек.

Графство унаследовал дальний родственник. Тогда король Генрих Восьмой объявил, что эта должность принадлежит короне. Как сказал мне Говард, король рассчитывал продать должность за хорошие деньги и лишить должность права передачи её по наследству.

Мне она обошлась даром. К должности прилагался годовой пенсион в размере тысячи фунтов и обязанности по руководству деятельностью подразделений королевского двора. На мне лежала ответственность за доступ в королевские покои и организация важнейших церемоний: свадьбы, крестины, похороны членов королевской фамилии, коронации монархов, кои в ближайшее время не ожидались.

Функции дворца находились под управлением «простого» лорд камергера. Покои короля, где он проводил почти всё своё время, имели прямой выход в три помещения: покои моей семьи, покои кардинала Уолси и гардероб.

Гардероб был комнатой охраны и вещевым хранилищем. Он занимал громадную площадь и состоял из кучи помещений, некоторые из них имели двери в наши с Уолси покои.

Я потратил несколько дней, пока разобрался в этом лабиринте, и пришёл к выводу, что Уолси строил этот дворец с умыслом подглядывания и подслушивания.

Санчес и Мигель, выполняющие функции: один охраны, а другой разведки, обнаружили в гардеробе тайные помещения со слуховыми трубами, ведущими в разные помещения королевских покоев. Доступ в эти, довольно просторные комнаты, имелся только со стороны покоев Уолси.

Кардинал находился в Риме и мои ребята переоборудовали несколько смежных помещений с целью наблюдения за подслушивающими.

Уолси надо было убирать. Слишком много у Англии было проблем из-за него. Как я понимал, он брал деньги у всех, кто давал, а обещанного не исполнял. Его внешняя политика должна была привести Англию к изоляции и гражданской войне.

Меня насторожило то, что одна из слуховых труб вела в помещение, где заседал королевский комитет Тайного Совета, в который входил и сам Уолси. Если он (Уолси) будет находиться на Совете, кто же должен слушать?

В комнате стояло несколько письменных столов с письменными принадлежностями.

С целью не быть потом обвинённым в том, что это я всё оборудовал, я сразу доложил о находке королю. Генрих с интересом послушал о чём говорят секретари королевской палаты, переписывающие бумаги в помещении Совета, и хмыкнул.

— Ну, Уолси! Сукин сын!

— Вот эта труба ведёт в ваши личные покои, сир.

Король покачал головой.

— Чем, чёрт, он здесь занимался? Подслушивал, как я управляюсь со шлюхами?

— Не думаю, сир, что он получал от подслушивания эротическое удовлетворение. Зачем ему? Ведь у него есть женщина и даже двое детей. И он, надо отдать ему должное, не скрывает это.

— Значит, — это политика. Мне доносили, что он находится на содержании франков, но я не верил. И ведь он ведёт записи. Вероятно, здесь замешан и его секретарь Томас Кромвель. Вы говорите, что подвели сюда трубу и мы узнаем, если нас подслушивают?

— Да, Ваше Величество.

— Отлично! Как только возвратиться Уолси, созываем мой тайный совет.

* * *

— Томас, это ваша гвардия охраняет королевские палаты? — Спросил я.

— Моя, Питер.

— Вы позволите мне заменить их на моих?

— На ваших? Индейцев?

— На патагонцев. Во-первых, — они не понимают нашу речь, поэтому их не возможно подкупить и они не передадут наши разговоры. Поэтому их можно ставить охранять королевские покои внутри. Во-вторых, — они сильны и бесстрашны. В третьих — у них нет претензий к королевскому двору. В четвёртых, — им без разницы, кого убивать. В пятых, — они меня не могут предать физически, а значит и Короля.

— Убедительно. Генрих согласен?

— Король в восторге. Таких гвардейцев нет ни у кого больше.

— А ливреи? У нас таких размеров нет.

— Это понятно. Постоят пока в своих доспехах, а платье я им сам сошью. Казна выделит средства?

— Зачем вам, Питер? У вас же и так…

— Сэр Томас, как вам не совестно зажимать королевскую казну! — Засмеялся я.

— На том стоим, дорогой сэр Питер, — улыбнулся лорд-казначей.

— Вы рушите систему, Томас. Статьи расхода есть? Есть. Значит и расходы должны быть и документы по списанию средств, на основании которых средства из казны изымутся… А куда они пойдут дальше уже будет зависеть от вас. Мне вы компенсируете затраты в размере половины от установленных ранее, а остальное можете отдать королю на… э-э-э… Карманные расходы.

Говард лукаво улыбнулся и хитро посмотрел на меня.

— Ловко.

— Так и мои «финансовые вливания» не будут заметны. Не все «друзья трона» воспримут меня, как альтруиста.

— Согласен с вами, но, всё же скажите, Питер, для чего вы всё это делаете? Приехали в Британию? Сорите деньгами?

— Честно?

— Хотелось бы.

Я грустно улыбнулся.

— Во-первых, — я рыцарь Христа, а здесь в Англии заваривается большая каша раскола. Кто её варит? Мне всё равно. Я не хотел бы, чтобы кто-то использовал инициативу ордена, направленную на ослабление Папской власти, в целях разрушения веры в Христа. Мы же не хотим, чтобы в Англии произошли события, схожие с событиями в Европе?

— Вы подразумеваете их отход от Римской церкви?

— Да. И внутренние войны.

— Я хочу напомнить вам, Питер, что вы добровольно шагнули в круг, избранных. Немногих, которым доверена охрана истинной цели Ордена и продвижения Ордена к ней.

— Но я не знаю…

— И не обязаны, — прервал меня Говард.

— Ну, хорошо… Тогда ответьте на мой вопрос.

— Хотим ли мы? — Переспросил Говард.

— Да.

Говард шагнул с дорожки Хэмптон парка, сорвал веточку молодого кипариса и понюхал её на сломе.

— Раскола не избежать, но раскол расколу рознь. Тут я с вами солидарен. Надо создавать атмосферу непреодолимых противоречий и этот процесс форсировать не стоит. Но Генрих торопится разрубить узел и войти в историю. Тут Уолси, хитрая лиса, вложил зерно гордыни. Он играет на противоречиях Империи и Франции, получая от обеих сторон дары.

Война? Сколько их у нас было, Питер?! Внутренних и внешних. Вон, с франками сколько веков воюем. И с Империей. Со времён отсоединения от Рима. Нетпятилетия без войны. Война прекращается только для того, чтобы подготовиться к новой войне. Прекращается, Питер, а не заканчивается. Все хотят нами править. А что тут есть?! Мерзкий климат, да непокорные скоты и кельты!

Мы дошли до пруда, заросшего кувшинками и пошли вдоль берега.

— А во-вторых? — Спросил Говард.

— Что, во-вторых?

— Ну, во-первых вы сказали, а «во-вторых».

Я покраснел. Это я мог делать легко.

— Во-вторых, сэр… Мне неловко. Не думал, что придётся об этом говорить.

— Раз сказали «А», говорите «Б».

Я сделал несколько шагов и сказал:

— Король хочет наследника, и я подумал, почему бы наследником трона не быть моему внуку?

— Ха-ха-ха! Питер! Я всё же в вас не ошибся. В вас сочетается верность ордену с амбициями древнего рода. Сразу чувствуются ваши двенадцать поколений достойнейших предков. И подаёте вы свою дочь очень достойно. Даже покойный Стафорд ведёт… вел свой род по вторичной линии и только с 1194 года и считается лишь девятым бароном. А вы, насколько мне известно, приняли титул тринадцатого барона Аленкера? Примите мои соболезнования.

— Да, Томас, только что мне пришло известие о смерти моего старшего брата Сиаму.

— Я искренне считаю, что ваша дочь достойнейшая партия для короля Англии. И мне понятны причины вашего здесь появления. Когда вы сможете поменять гвардию?

— Сегодня.

— Давайте так и сделаем. В вечерний королевский променад и поменяем. Вы ознакомились с регламентом гарда?

— Да.

— Мне помочь вам в организации охраны и секретариата? Вы же и его будете менять, как я полагаю?

— Менять буду, но, если позволите, чуть позже. Пока мои секретари будут выполнять ту же работу, что и ваши. Параллельно.

— Да. Там есть свои особенности.

— Ещё вопрос, сэр?

— Давайте.

— Я просмотрел бумаги Бекингемшира и обнаружил купчую на двенадцать акров земли совсем рядом с Вестминстерским аббатством. Через речку от него. Мне сказали, что на земле стоит действующий монастырь и небольшая церквушка. Посоветуйте, как мне поступить?

— Тут я вам плохой советчик. Эту землю Эдварду Стаффорду продал хитрый Уолси, а монахов выгнать не удосужился. Монастырь с довольствия снят пару лет назад, а раньше он был прикреплён к аббатству. Там ещё старая больница для прокажённых женщин имени Святого Джеймса глубоко в лесу среди болот стоит. Её от дороги не видно, и она действующая. Там вообще сплошные болота. Вы видели ту землю?

* * *

Нынешний Лондон располагался на островах и на болотах. Болота постепенно осушались каналами и мостились камнем. Острова так и оставались островами, постепенно обживаясь людьми. Темза разливалась широко и была намного мельче. Но для нынешних судов с осадкой менее трёх метров глубины во время прилива вполне хватало

Вестминстерский дворец и аббатство находились на острове Торни при впадении в Темзу реки Тайберн. Мой участок земли находился в их междуречье. Северная протока Темзы была узкой и мелководной. На ней стояло два моста. Вдоль берега Темзы шла дорога с единственным мостом через Тайберн.

Я переехал через мост и остановился, пропуская мимо себя кавалькаду строителей. Снова стоял сентябрь. Мой четырнадцатый сентябрь в этом мире.

— Котсу! — Окликнул я старшего строителя.

Ко мне подъехал всадник.

— Как настроение?

— Настроение бодрое, сэр.

— Правильно. Не раскисайте. Ещё раз пройдёмся по плану работ. Первое — перекрыть протоку дровяной запрудой у входа и до моста, и осушить её. Второе — углубить русло протоки до этого моста на десять футов и укрепить берега и дно камнем. Третье — установить шлюзы на входе в протоку и возле моста, проложить по ним мосты и убрать запруду. Четвёртое — вскрыть запруду до моста, перекрыть протоку после моста и перенаправить эту реку в ту сторону, — я показал рукой вверх по течению.

Пятое — углубить протоку после этого моста на десять футов, укрепить берега и дно камнем, поставить шлюз, проложить по нему мост и вернуть поток этой реки в ту сторону.

Потом заняться расчисткой русла нашей реки, — я ткнул пальцем в едва вытекающий из-под моста Тайберн, и осушением участка. Вопросы есть?

— Материалы?

— Идут следом. Ещё! Скажи всем, сделают работу — поедут домой.

* * *

Когда я через месяц приехал на место работ, я увидел следующее. Протока была перекрыта в двух местах и шли дноуглубительные работы. Осушить полностью участок не получилось, и индейцы работали по колено в грязи.

Выручала прорезиненная и вязанная шерстяная спецодежда.

Мы научились добавлять в каучук серу и раскатывать его на тонкие листы, прокладывая их между тонких слоёв ткани и потом прокатывать её между раскалённых валиков.

Из этой ткани получались неплохие крепкие куртки и штаны с припаянными к ним сапогами.

Я смотрел на работающих в грязи индейцев, одетых в жёлтые прорезиненные костюмы с чувством личного удовлетворения.

— Во что это они у вас одеты? — Спросил Говард, напросившийся в тридцатимильное путешествие, когда узнал, куда я еду.

Он мне очень помог в налаживании системы охраны и службы канцелярии королевского двора.

Помог и при аресте кардинала Уолси. Не избежал задержания и Томас Кромвель, который был отпущен под «подписку о невыезде» после того, как дал чистосердечные показания против своего босса.

Мигель работал с ним лично, и обошлось без членовредительства. Наш начальник секретной службы обладал исключительным даром нагонять жути обычной беседой.

Весь покрытый татуировками, рельефно выделявшимися из-за шрамов, он, только играя лицом, мог создать благоприятную для допроса атмосферу.

Присутствовавший на допросе Говард потом убеждал меня, что Мигель колдун. А Мигель был обычным испанским моряком, такой же орудийной крысой, как и Санчес. Они были закадычными друзьями.

Мигель десять лет прожил в Бразилии и погрузился в культуру индейцев и их традиции. Он был прекрасным помощником Магельянша, и я взял его с собой, потому, что он отлично справлялся с индейцами. Но потом, оказалось, что он обладает исключительной особенностью не только четко ставить задачи, но и убеждать людей их выполнять.

Возможно, что он использовал индейские методики введения ритуальной жертвы в транс. Мои тупинамба тоже, оказывается, были теми ещё выдумщиками. Высшим уважением к жертве было ввести её, при помощи магии и травяных настоек, в состояние полной бесчувственности к боли, оставаясь в «здравом уме и трезвой памяти». Потом жертва сама отделяла от себя части тела. Её съедали медленно, чинно и благородно.

Мигель рассказывал мне это спокойно и без ажиотажа, и я понял, что ему можно доверить допросы.

Кардинал Уолси тоже присутствовал на допросе, но заочно, слушая через слуховую трубу, о чём рассказывает его секретарь.

Кардинала вызвал с заседания Совета король и привел его в слуховую комнату. Уолси вставили в рот кляп и заставили слушать признания Кромвеля, прочитанные им с листа протокола допроса.

После этого Уолси ещё немного позапирался, но когда в его присутствии вскрыли сундуки, с которыми он прибыл из Рима, и в них обнаружились Рейнские гульдены и римские дукаты, он стал рассказывать, как он водит «вокруг пальца» правителей Европы. А деньги ему нужны сугубо на государственные нужды, например, на строительство университета в Оксфорде. А у самого кардинала, даже собственного жилища нет. Живёт, бедолага, при королевском дворе. Правда не упомянул, что и кормится при нём же.

Уолси слетел с пьедестала и сейчас ожидал своей участи в подвале собственного же дворца. На должность лорда-канцлера король назначил Томаса Мора — идеалиста и противника церковного раскола.

Глава 4

Я задумался и не успел ответить, когда Говард переспросил:

— Во что это они у вас одеты, Питер?

— А! Извините, Томас, замечтался. Это непромокаемая одежда.

— В смысле, непромокаемая?

— Она не промокает и не пропускает воду. Каучук.

— А-а-а! Это из которого сделаны ваши дутые мячи? Оригинально. И они… Ваши индейцы сейчас сухие? Хоть и стоят в воде?

— Надеюсь. Вон, начальник стройки бежит. Сейчас у него и спросим.

Котсу подтвердил, что все рабочие сухие и что он сам лично проверяет, не замочил ли кто ноги.

— Доложи обстановку.

— Убитых, раненых нет, больных — двадцать голов. Находятся в госпитале, — Котсу показал на стоящие на свежеотсыпанной и забученной каменной площадке большие жёлтые палатки. — Питание хорошее. Жалоб нет.

Палаточный город раскинулся по обоим берегам двух рек на приличное расстояние. Сами строители жили под жёлтыми тентами и спали на соломенных тюфяках на деревянных настилах. Не раздеваясь.

— Банно-прачечные дни проводите?

— По графику семьдесят человек в сутки. В этот же день у моющихся выходной. Желающие идут на заготовку дичи.

Котсу показал на дымящиеся трубы бани, построенной по моему проекту. Длинное низкое здание, стоящее на каменных плитах под которыми по особым каналам проходило тепло и дым от нескольких, стоящих вдоль длинной стороны здания, наружных печей, чьи трубы находились с противоположной стороны барака.

Сверху печей стояли вмурованные в них громадные медные котлы с греющейся водой. Помывочный процесс шёл ежедневно и непрерывно.

— Некоторые и после работы моются. Работы ведутся в три смены. Ночью при факелах и кострах. Правую часть протоки уже закончили. Воду перепустили вспять. Доканчиваем мост на шлюзах. Занимаемся левой частью протоки и расчисткой нашей реки.

Мы с Говардом смотрели на укреплённые камнем берега протоки Темзы до моста, отделённой от основного русла мощным двухворотным шлюзом. Говард смотрел на обновлённую Темзу с восхищением. И мне она нравилась.

— А мы думали засыпать эту канаву, — сказал Говард. — Красиво.

— Сюда уже заходят наши самые тяжёлые корабли. Стабильная глубина — десять футов, как вы и рассчитали, сэр, — сказал начальник строительства.

— Хорошо. Смотрю, движетесь вглубь болот?

— Отсыпаем потихоньку. Но… Холодно. И топко. Роем ещё один канал в Темзу из будущего озера, но пока не соединили.

* * *

Мы остались с Говардом на месте строительства на ночь. Я его предупреждал, что комфортных условий при ночёвке не предвидится, но это его не испугало. Ночевали мы, как и все нас сопровождающие, в бане, заодно, как говориться, и помылись.

* * *

Обойдя месяц назад «мои земли», я понял, что осушать их я буду лет двадцать, если не углублю протоку. Когда-то давно, тут не было дороги, и воды Тайберн свободно соединялись с Темзой, образуя широкую заводь.

После отсыпки насыпи и прокладки дороги, ведущей в Лондон, русло Тайберна и протока заилились, низина наполнилась водой и закисла. Я исправлял чужие ошибки.

Наутро мы скромно перекусили, и поехали вдоль укреплённого камнем левого берега Тайберна. Правый берег реки был довольно высок и не требовал пока внимания. Мы доехали до участка, где берег повышался естественным образом и болота переходили в густой лес.

На правом берегу появилась деревушка, тоже называвшаяся Тайберн. Рядом с поселением через реку был перекинут мост, и в лес вела узкая одноколейная дорожка. На неё мы и свернули. Я знал, что она ведёт в монастырь с часовней и больницу, к которым мы выехали примерно через милю.

Въехав на взгорок, разделённый дорогой, мы остановились у стен монастыря, очень старого двухэтажного каменного здания с пристроенной к его торцевой стене такой же древней часовней. По стенам тут и там рос мох и серо-коричневый лишайник, словно и строения нуждались в помощи стоящей неподалёку больницы.

Монастырь был женский. Если бы не этот факт, я бы, наверное, разогнал бы его ещё месяц назад, однако, когда ко мне вышли монашки с испорченными проказой лицами, сердце моё дрогнуло.

Я знал, что проказа, инфекционная болезнь, и фактически, не излечимая. Только когда Европа стала мыться мылом, с проказой смогли покончить.

И в моё время проказа, или как её называли за пределами России — лепра, существовала в жарких странах, там, где не умывались по причине отсутствия воды.

Имея в наличии озерцо серной кислоты в жерле остывшего вулкана на острове Апи, находящегося рядом с моей крепостью на острове Нейра в Индонезии, и россыпи минерала «сильвина», я давно научился сам и научил своих индейцев добывать и «марганцовку», и «хлорку», и такой важный компонент для изготовления мыла, как соду, двууглекислый калий.

Сельвин — обычный хлорид калия, после нескольких химических реакций, превращался в обычный чистейший «поташ», который добывали во многих странах, уничтожая окружающие леса, вываривая золу от сожжённых деревьев.

В Бразилии наряду с пряностями мы высадили семена Масличных пальм и уже через три года стали получать пальмовое масло.

Смешивая масло с бикарбонатом калия, мы стали получать сначала жидкое мыло, а потом научились его вываривать до твёрдого состояния.

Индейцам пузырящая и жгущая глаза жижа сначала не понравилась, но я показал, как она хорошо смывает жир и грязь и заставил применять его в быту. Особенно купая детей.

За десятилетие подросло поколение индейцев, которые без мыла уже не представляли своего быта.

В мыло добавлялись различные компоненты, улучшающие его свойства. В вулканах острова Ява мы добывали серу. Мыло, в которое добавляли серу, обладало заживляющими и антисептическими свойствами.

Вот такое мыло мы и привезли в подарок монастырю и больнице.

Надо сказать, что мыло в Англии только начинало входить в моду и стоило сумасшедшие деньги. Один кусок ароматного мыла можно было обменять на мула, а два — на хорошую лошадь.

Поняв это, я стал аккуратно поставлять к королевскому двору мыла с разными наполнителями: какао, манго, и даже корицей. В качестве загустителя использовали, в основном, пчелиный воск безжалых бразильских пчёл, коих в Южной Америке оказалась масса^[1].

* * *

В этот раз монашки меня встретили приветливее, чем месяц назад. Настоятельница Софья, которую мы предупредили о своём визите с вечера, провела нас к небольшому двухэтажному дому, собранному из стволов австралийского эвкалипта, и недавно выстроенному моими строителями. От него всё ещё пахло струганной и пиленой древесиной.

От левого нижнего угла фасада к правому торцу второго этажа вела лестница с перилами.

У левой стены дома на настиле из тисовых досок под навесом стоял длинный стол с двумя деревянными лавками. С правого торца угадывался навес с поленницей колотых дров.

Верхний этаж был жилым, нижний этаж являлся баней с помывочной и ванной комнатами.

— Экий вы себе необычный дом соорудили, уважаемый герцог. С помывочной. А ведь ещё совсем недавно за мытьё на костре сжигали.

— Да и сейчас ещё не все принимают ванну чаще одного раза в месяц, — хохотнул я. — А потом на них приходится десять вёдер воды тратить, чтобы грязь смыть.

Говард покрылся густой краснотой. Он вчера, увидев, как индейцы «драят» себя и друг-друга серным мылом, находился близко к шоковому состоянию, пока я не налил ему хороший стакан бразильской кашасы — выдержанного в бочках из французского дуба дистиллята перебродившего сиропа сахарного тростника.

Потом, видя, как моюсь я, он не выдержал, тоже разделся и принялся тереть себя, сначала намыленным мочалом, а потом нежной мягкой губкой.

Я смеялся:

— Я, Томас, не предлагаю потереть вам спину, чтобы вы не заподозрили меня в садомском грехе, поэтому возьмите вот эту длинную, плетёную мочалку с ручками и сами потрите себя сзади.

Я показал, как действовать мочалкой, и Говард с упоением чесал себе ею спину и всё, что ниже.

Сегодня я решил устроить ему настоящую «русскую» парилку, и во вчерашнем послании к настоятельнице просил начать топить баню с самого утра.

— Вы со своим оружием пойдёте, или с нашим? — Спросила Софья.

— А что у вас?

— Боевые арбалеты и копья.

— Боевые не тяжеловатые?

— Наши монахини ходят.

В это время одна из монахинь зашла под навес и сняла со стены дома арбалет — громадную машинку около метра длинной и чуть меньшими по разлёту «рогами».

— С этим на охоту? — Удивился Говард. — Увольте, сэр. Им только с упора стрелять.

Он взял арбалет и сказал:

— Так и есть. Вот отверстие под упор.

— Спасибо, сестра, мы обойдёмся своим оружием. Нам бы только сопровождающего.

— У нас диакон^[2] — главный охотник. Он в здешних местах все тропки в болотах и кабаньи лёжки знает.

— Тогда пошли к дьякону? — Спросил я, но дьякон уже шёл нам навстречу.

Это был худосочный человек с бородой, заплетённой в косицу, цивильной одежде: тёмно-коричневой куртке с пышными рукавами, коричневых штанах, типа галифе, но не галифе, заправленных в высокие сапоги-ботфорты и круглой, облегающей голову и закрывающей уши шерстяной шапочке.

— Здравствуйте, герцог, — поздоровался он. — Всё же рискнули обживать наши болота? Приехали поохотиться?

— Решил совместить полезное с приятным. Вы готовы нас поводить по лесу? Может какую животинку встретим?

— Обязательно встретим. Здесь же никто не охотится! Во-первых — герцог запретил, а во-вторых — проклятого места и монашек отпетых^[3] боятся. А вы, значит, не боитесь заболеть лепрой?

— Всё в руках божьих, — сказал я серьёзно. — Вы здесь долго живёте?

Старик задумался.

— Лет двадцать уже.

Я развёл руками.

* * *

Мы, уже уставшие и удовлетворённые, возвращались с охоты, когда в впереди в зарослях ежевики, которой здесь было очень много, как и на берегах обеих рек, рыкнуло громко и протяжно, и на тропку выкатились два годовалых медвежонка. Лошадь двигавшегося впереди Говарда вздыбилась и, прянув в сторону, сбросила седока наземь. Томас приложился о тропку так, что лежал и не шевелился. Наши с Джоном (так звали священника) кони тоже застопорились и попятились. Я, несмотря на европейское седло с высокой спинкой, едва усидел на крутившемся на месте мерине.

Джон, крутнувшись пару раз, дал лошади шпоры, выровнял её шаг и натянул поводья.

На тропу вышла медведица и остановилась, сильно и шумно втягивая ноздрями воздух. Лошадь Джона прыгнула в кусты ежевики и скрылась в зарослях, а сам Джон лежал распластавшись на тропинке без чувств.

Наши арбалеты были ослаблены, копьё было только у Джона, но он против бурой мамаши не потянул бы, да и стоял за мной на узкой тропе.

— Копьё, — крикнул я и едва не получил остриём в спину, так как мой мерин от моего крика вздрогнул и прянул назад.

— Джон, млять! Ты охренел?! — Крикнул я снова, и перехватил его копьё сразу за остриём.

Медведица опустила голову к земле и косолапо перебирая передними лапами медленно зашагала к Говарду. Я спрыгнул с мерина и сделал три шага вперёд. Честно говоря, мне не хотелось сражаться с медведицей. Даже на четырёх лапах она была чуть меньше меня ростом.

Я совершенно не чувствовал себя достойным для неё соперником. Она, вероятно, тоже не видела во мне угрозу и двигалась к Говарду не торопясь, но уверенно.

Когда она подошла на дистанцию, с которой смогла дотянуться носом до головы Томаса, она остановилась и снова шумно втянула в себя воздух.

Я не мог заставить себя двинуться вперёд. В животе вдруг заурчало так, что медведица глянул на меня, а я «шикнул» на свой кишечник: «Тихо, млять» и непроизвольно подался назад, оперев копьё о землю.

Медведица смотрела на меня своими карими глазами, явно раздумывая, «хватит ей одного человека на ужин, или нет»?

Похоже, что она решила запастись едой надолго, потому что она двинулась в мою сторону, аккуратно перешагнув голову Говарда, но наступив ему левой передней лапой на левое бедро. Томас очнулся от боли, вскрикнул, попытался приподняться, получил правой передней лапой по груди и лицу, и его верхняя часть тела отлетела в сторону.

У меня от увиденного так скрутило живот, что я заскрежетал от боли зубами.

Медведица, не прерывая движение, словно и не заметив препятствия в виде Говарда, медленно шагала ко мне. Моё трёхметровое копьё вот-вот должно было коснуться её морды, когда «забумкали» жилы арбалетов. Медведица взревела и встала на задние лапы, пытаясь одновременно развернуться через правый бок.

Я толкнулся правой ногой, как конькобежец, как каратист, рассчитывающий на один, но смертельный удар. Одновременно я перехватил копьё и левой рукой, выставляя его вперёд, толкая остриё под левую лапу. И оно туда вошло.

Медведица рванулась в мою сторону и почти упала на меня, проткнув себя на сквозь. Если бы это было местное копьё, оно бы наверняка сломалось ещё на входе в тело, но это было моё бразильское копьё из бразильского железного дерева. Я его подарил Джону, потому, что оно ему сильно понравилось, а он, не смотря на то, что с виду был щуплым, как оказалось, силу имел значительную.

Я отпрыгнул назад, оттолкнувшись передней левой ногой точно так же сильно, как до этого задней правой, и успел выскочить из-под упавшей на землю туши, лишь «слегка» зацепившей меня каким-то когтем правой передней лапы.

От этого «слегка», располосовавшего меня по лицу, груди и левой ноге, я тут же потерял сознание.

* * *

Я открыл глаза и лёжа в темноте подумал, грешным делом, что снова нахожусь в заточении, но, почувствовав тонкий запах эвкалипта, вспомнил всё и понял, что лежу в «своём» доме.

— Сходили, млять, в баньку, — сказал я.

Голос прозвучал тихо и сипло. Услышав сопение я, кашлянув, спросил:

— Есть тут кто?

Где-то рядом зашевелились.

— Святые апостолы, очнулся!

Послышались звуки постукивания кресала. По потолку задвигался свет и тёмные пятна человеческой тени. Колеблющийся свет приблизился, и краем глаза я разглядел фигуру и лицо диакона.

«Как на иконе», — подумал я.

— Ты не шевелись. Рана только коркой взялась. Заляпали тебя твои вои какими-то жёванными кореньями и вонючими растертыми сухими листьями.

— То, табак, — сказал я тихо.

— Что? — Не расслышал или не понял Джон.

— Никотинус.

— Святые апостолы! Это жуют который? И нюхают? Прости, Господь, грешных!

— Он раны заживляет.

— Есть такое, да. Три дня не прошло, раны не кровят уже. Деранула тебя медведица, будь она неладна, от макушки до пят. Думал, истечёшь кровью, ан нет. Твои вои набежали и как давай над тобой ворожить и выть, что я испугался их пуще медведицы. А кровушка-то и перестала течь. То ли от ворожбы, то ли от табака этого…

Диакон помолчал.

— Раны тебе шёлковыми нитками стянули. Два дня они над тобой ворожили, и я туточки ночевал. Не гоже, если добрый хозяин земли нашей Богу душу отдаст, подумал я. София порывалась ухаживать, да не допустил я её до тела господского. Голый ведь лежишь. Водички дать? — Спросил он вдруг.

Я только теперь почувствовал, что лежу без одежды, но не мёрзну. В помещении чуть пахло дымом.

— Дай воды, — попросил я, и Джон приложил к моим губам тонкий «носик» маленького медного чайничка, ранее лежавшего в моей дорожной сумке. В нём я хотел заваривать чай для банного пития. Хотел Говарда, становившегося мне почти другом, угостить.

— Вот и попарил я сэра Томаса, — вырвалось у меня. — Что я сейчас королю скажу? Тело его где?

— Не кори себя, сын мой. Нет в том вины твоей. Все видели, как ты старался отбить его у медведицы и сам пострадал через это. А тело казначея гвардейцы увезли в тот же день. Монахини крапивой да полынью обложили останки, и в саван замотали. Так и увезли.

Я вспомнил, как стоял скованный страхом и не мог заставить себя шагнуть вперёд к клыкастой смерти. Я скривил правую часть лица и с ужасом подумал, не запачкал ли я тогда штаны?

— Да уж, старче. Я чуть было не обделался со страха.

Диакон как-то расслабился и усмехнулся.

— Но ведь, не обделался же. Я тоже когда-то был рыцарем, так после сражения мало кто не стирал своё бельё. Да и вонь стояла над полем брани ещё до сражения такая, что хоть святых выноси. Чистый ты был, не переживай, а вот казначею королевскому сильно не повезло, царство ему небесное.

Джон усмехнулся и перекрестился.

— Спи. До рассвета ещё долго. Первые петухи не кричали. И я присну. Заутренняя скоро.

— Оставь свет, — попросил я, но скоро, наблюдая за движением бликов на потолке, и слушая мерное посапывание Джона, заснул.

Глава 5

В тот же день приехали Мигель, Лорис и дети. Жена осмотрела мои раны и приказала выздоравливать. Дом ожил. Я решил перебраться на второй этаж, чтобы не занимать баню и меня перенесли наверх. Чистота — залог здоровья. Этот «лозунг» я за десять лет «вдолбил» в головы и домочадцам, и слугам. Некоторым в буквальном смысле. Я терпел вонь людских тел только в боевых походах и от трудящихся.

Дом лишь с виду казался небольшим, имея фасад почти в два раза уже боковых стен.

В нижнем этаже, кроме бани, находились две комнаты для четырёх служанок, кухня и кладовая. Все с отдельными выходами на улицу.

Второй этаж состоял из шести комнат, объединённых в три помещения. Четыре комнаты — хозяйские, две — гостевые. Все три помещения имели отдельные входы из общей прихожей. Обогревался второй этаж за счет тепла, поднимающегося из «банного» помещения через отверстия в полу, закрываемые заслонками, ну и сам пол имел дымовые каналы, шедшие от трёх банных топок.

Пол в некоторых местах прогревался довольно сильно, поэтому на его каменных плитках, уложенных внахлёст, чтобы не пропускать дым, лежали плетённые из койра^[4] циновки.

Меня положили в одну из гостевых комнат и приказали выздоравливать, что я и сделал через двадцать шесть дней

Я не стал торопиться ко двору, и только дав ранам окончательно затянуться, сел на своего любимого мерина, и двинулся на встречу королевскому гневу.

За время моего выздоровления несколько раз приезжал Санчес и привозил новости, которые меня не особо радовали. Генрих «рвал и метал».

* * *

— Какого дьявола вас понесло в этот проклятый лес?! И Эдварду я говорил, что зря он купил этот участок, и вы какого-то дьявола выкупили эту землю у его жены. Я вас отговаривал, помните?!

— Помню, ваше величество. Я его тоже отговаривал. Я про Томаса. Я не хотел его брать с собой, вы же помните? Наш разговор проходил при вас, когда я отпрашивался на поездку. У меня тоже было предчувствие.

Король подошёл ко мне и, сощурив глаза и сжав губы, проговорил:

— Это мне перестаёт нравиться, сэр Питер. Сначала Уолси, теперь Томас. И с Анной…

— И Анна?! Что с ней?!

Король отшатнулся.

— С Анной всё в порядке. Просто, вы рассорили меня с ней!

— Я рассорил?

Я искренне удивился, но не очень. О постоянстве королей и в наши времена ходили анекдоты.

— Я готов сложить должность и вернуть титул, сир в любое время, если вы считаете…

— Не дерзите, сэр. Я, если даю титулы, то отбираю их только вместе с головой.

Генрих посмотрел мне в глаза и я увидел глаза крокодила.

— Если вы привезли Томаса к себе, вы обязаны были обеспечить ему безопасность. Напросился он, или не напросился, но это так. Если он погиб, тем более на ваших глазах, значит — вы повинны в том, что у меня сейчас нет ни друга, ни казначея, ни мастера Ордена двенадцатого посвящения. Вы это понимаете? Вы должны были кинуться в пасть этой медведицы! Вы! — Вскричал король и ударил меня кулаками в грудь.

Его правый кулак попал по ещё не зарубцевавшейся ране и я, сдержав вскрик, покрылся испариной.

Король увидел боль в моих глазах, а может что-то ещё, и отшатнулся.

— Прошу меня извинить, сир, — выдавил я из себя, превозмогая боль, — и придумать для меня любое наказание.

В глазах Генриха не было страха, но смотрел он на меня по-особому. По-новому. С интересом.

— Ваш шрам на лице… Из него течёт кровь.

Я шагнул к зеркалу. Шрам рассекал лоб и щёку возле носа, и заканчивался на подбородке, пять миллиметров не достав уголка рта.

Присыпанная табаком присохшая масса разжёванного корня растения масито на лице выглядел даже симпатично, но из-под неё вытекали капельки крови.

— Не страшно.

— Мне рассказали про ваш удар копьём, — уже более менее примирительно сказал король. Да и лошадь Говарда, будь она неладна! Её так и не нашли?

— Да кто бы её искал? Там топь. Увязла, наверное.

— И далась вам эта проклятая земля?! Попросили, я бы вам…

Генрих махнул рукой и присел на кровать опустив взгляд в пол.

— Вот, где сейчас честного казначея найдёшь?! — Сокрушаясь спросил король.

— Позвольте спросить, сир?

— Спрашивайте, — разрешил, отмахиваясь от меня Генрих.

— Вам нужен именно казначей, или…

— Мне нужен казначей! — Повысив голос, ответил король. — Подходит время сбора налогов. Говард уже в это время готовил отряды сборщиков подати.

— У меня есть очень хороший сборщик подати и не из простолюдинов. Он сын султана Тернете. Принц крови. Я могу ему отдать баронский феод в одном из своих графств…

— Он, действительно, принц? — перебил Генрих.

— Я лично знаком с султаном Табаридже. Он прислал сына свататься к моей дочери, да так и остался в моей… э-э-э… команде. Он хороший и смелый воин, и прекрасный счетовод. Пять лет он считал мои доходы от пряностей на Нейру. А там даже в одном порту очень сложная бухгалтерия, а он контролировал всё море Пряностей.

— И что ж там такого сложного? Оно само в порту… происходит.

— Что сложного? — Удивился я. — Это оно в Лондоне «само происходит», а у нас всё движение товара под личным контролем казначея Ост-Индской компании и их счетоводов. Пряности у аборигенов выкупают «скупщики» и привозят в порт, где товар сертифицируется и делится по категориям качества. И товары, привозимые торговцами на обмен, тоже проверяются, оцениваются. Испанские монахи ордена когда познакомились с нашей системой учёта и двойной бухгалтерии, не стали ничего менять и попросили меня остаться там на условиях, которые были мне даны португальским королём Мануэлом.

— Да… Жуан очень недоволен, кто острова Пряностей отошли Испанцам. Папа развёл руками перед португальскими просителями отменить буллу о разделении мира пополам. Испанцы доказали ему, что острова находятся за пограничным меридианом.

— Португальцы обхитрили сами себя, захватив часть бесполезной Южной Америки. Сами настояли на перенесении западной границы.

— Не такая она и бесполезная, эта часть, — усмехнулся Генрих, потом, будто стряхнув с себя морок, воскликнул:

— Заболтали вы меня, Питер! Где ваш казначей?

— Он занимается казной вашего двора, сир, и сейчас находится в архиве канцелярии двора вашего величества. Проверяет старые книги.

— Даже так? Зовите его.

Я подошёл к стене и вынув пробку из «слуховой» трубы, громко в неё сказал:

— Мандар Саха доставить в покои короля.

— Полезная штука, — хмыкнув, сказал Генрих.

— И, главное, — работает.

После того, как мы раскрыли королю систему прослушивания, он как-то мне сказал:

— Питер, а можно мне такие трубы провести? Чтобы я мог слушать? В Вестминстерском дворце были такие тайные комнаты и слуховые туннели. А здесь Уолси говорил, что нет. Якобы для себя делал дворец, а себя зачем слушать?

И мы королю такие трубы провели. Но, главное, мы провели ему переговорную трубу для связи с комнатой охраны.

Широкие двойные двери распахнулись и в королевские покои ввели Мандар Саха. Я подозвал его рукой. Мандар Саха подошёл к королю и упал перед ним на колени.

— У них так принято? — Спросил меня Генрих.

Я кивнул.

— Встань, — приказал король. — Говорят, ты хорошо считаешь деньги. Мне нужен казначей. У твоего отца султана есть казначей?

— Есть, мой повелитель

— Я хочу, чтобы ты был моим казначеем. Справишься?

— Это великая честь для меня, повелитель. Я буду стараться.

— Это не только честь, но и вторая по значению должность в королевстве. Ты не должен падать ни перед кем ниц. Даже передо мной.

Король посмотрел на меня.

— Хотя, это чертовски приятно. Поможете ему, Питер подготовить королевский ордер?

— Он сам справится.

— Справлюсь, повелитель, — подтвердил Мандар Саха.

— Ступай, — сказал Генрих, и новый казначей вышел спиной в распахнувшиеся двери.

Король молча походил по кабинету. Молчание затянулось. Я стоял у окна и посматривал во двор. Там снова выезжали лошадей. Там всегда выезжали лошадей. Генриху это нравилось. Он мог часами сидеть на подоконнике и смотреть, как выезжают лошадей.

— Слушайте, Питер, а ведь вы мне подкинули очень неплохую идею. Зачем мне ставить на королевские должности аристократов? Знаете, сколько я платил Говарду за его герцогский титул на должности казначея? А пенсион барону значительно меньше. Вот мы недавно воевали с Франциском и его королевский маршал герцог Анн де Монморанси своим жалованием опустошил казну. А мой Брэндон был всего лишь виконтом. Вот я и думаю… Я хотел предложить ему должность канцлера, но он теперь герцог…

— И большой пенсион у канцлера?

— Семь тысяч.

Я поморщился левой стороной лица.

— Что? — Спросил король.

— Кто-то, думаю, готов сам доплачивать, за то чтобы служить вам, ваше величество.

— Вы думаете? — Удивился король.

— Уверен.

Король задумчиво посмотрел на меня.

— Ну, допустим, я одного такого знаю, но больше как-то не припомню. Все только просят. Не даёт никто. Да и нет ни у графов, ни у герцогов больших доходов. Две, максимум три тысячи с лена.

— Поручите своему новому казначею провести ревизию городских доходов и доходов гильдий. Полагаю, вы удивитесь.

— Да? Откуда вы знаете?

— У вас большая и богатая земля. Здесь не может не быть денег.

— Они-то есть, — вздохнул король, — но не у меня. Вы говорили, что ваши бразильские земли сопоставимы по размеру с Британией. Что у вас есть? Кроме золота, конечно и деревьев. Как вы управляетесь?

— Вам бы посмотреть лучше. Может, сплаваем?

— Сплаваем? Вы с ума сошли! Это же такие расстояния по страшному морю!

Король передёрнул плечами.

— Вы уж, извольте так рассказать.

Я тоже вздёрнул плечами.

— Всё, опять же, под контролем одного человека. Мы пилим лес, строим корабли, обрабатываем землю.

— Какой у вас доход? — Перебил меня Генрих.

— Около двухсот тысяч.

— Сколько?! — Удивился Генрих.

— В том году было двести тридцать тысяч. В этом планируем двести пятьдесят. Это без добытого золота. Его мы не учитываем.

— У меня всего тридцать тысяч, — задумчиво сказал Генрих. — Как вам это удаётся? На чём вы…э-э-э… Делаете доход.

— Соль, сахар, креветки, кукуруза, бумага, хлопчатые ткани, древесина, корабли, мебель, конструкторы домов.

Генрих, до этого смотревший в окно и стоявший ко мне боком, резко повернулся.

— Конструкторы домов? Что это?

— Это — пиленые заготовки для деревянных конструкций. Из них можно собрать что угодно. Хоть крепость, хоть дворец. Могу показать образцы строений. Мы высадили у себя дерево, которое очень быстро растёт. Эвкалипт, называется. Он за год вырастает на пять футов. А за десять лет на сто. Как-то так…

— И вы всё это сам придумали, Питер?

— Да, ваше величество. Там жили одни дикари.

— А работают на вас, тоже дикари?

— Да, ваше величество.

Король в сердцах стукнул кулаком по подоконнику.

— Налейте нам вина, Питер.

Я подошёл к винному столику и, плеснув вино, поднёс бокал Генриху.

— Мы не можем правильно управлять хозяйством. Я это понял. Никто из нас до такого даже бы не додумался. Мы привыкли только отбирать то, что кто-то уже сделал своими руками и головой. Аристократ не способен производить. И поэтому, не способен управлять. Надо что-то менять.

Последнее слово король произнёс тихо, почти шёпотом.

— Вы заставили работать на себя даже дикарей!

— Я не заставлял, сир. Им самим интересно. Им интересно заниматься разным трудом. Сегодня они пильщики на лесопилке, завтра — строят дома, через неделю — корабли. И им нравиться узнавать новое. Мы создали культ обучения. А ещё у них появились чистые и красивые дома, много еды, красивые и удобные вещи, которые они получают за свой труд.

— Вы прямо социалист-утопист, как Томас Мор.

— Да, кстати… Должность канцлера, вроде бы, у Томаса?

— Томас? Нет. Он временно занялся делами Уолси. Проводит ревизию бумаг.

Генрих вздохнул.

— Мор — своевольный идеалист и выдумщик, а мне, я уже понял, нужен юрист буквально исполняющий мою волю. Но сейчас не об этом. Ваш Мандар Саха способен не только считать и собирать деньги, но и управлять хотя бы Собственностью Короны?

— Не думаю.

— А мы можем подчинить его вам…

— Его должность выше моей.

— Мы восстановим должность Лорда-распорядителя. И добавим вам функции сенешаля. Вы станете моим заместителем. Почему-то я вам верю, сэр Питер. Вы знаете, кто такой Лорд-распорядитель-сенешаль?

— Сенешаль — управляющий у герцога. У меня таких было двое, но я их выгнал. Воровали в наглую. А про распорядителя… Нет, не знаю, ваше величество.

— Сказать честно, и я толком не помню. Даже короновал меня Уолси, а это обязанность распорядителя. Отец заставлял меня заучивать, но за столетия и двор разросся, и должностей образовалось столько, что я уже и запутался. Во всём разбирался Уолси. Я уже не раз думал его простить. Кто во всём разберётся? Я точно не буду. Мне нужны деньги на войну и на подарки, а откуда они появляются, мне не интересно. Вы меня понимаете, Питер?

— Понимаю, ваше величество.

— Вы готовы стать моим сенешалем?

— Вашим сенешалем, или сенешалем Англии

— Именно Англии, Питер. Я хочу, чтобы и у меня доход был двести тысяч.

— Я готов стать сенешалем Англии, но из-за этого её доход сразу не увеличится. Только крысы быстро плодятся, а извести их значительно сложнее. У меня в Бразилии нет баронов, графов, джентльменов и буржуа. Они же… Каждый гребёт под себя. И старается обобрать королевскую казну. И это не возбраняется. Поэтому лодка и не двигается. Надо увеличивать ваш домен и вашу власть. Начнём с правильного управления вашими землями и правильным сбором пошлин. Уолси прощать не надо. Надо присоединить его имущество к вашему.

— У него нет имущества. У него есть Йоркский епископат и этот дворец.

— У него есть два дома здесь в Хэмптоне. Три дома в сити в Лондоне. Земля и дом в Оксфорде. Строящиеся там же университет и собор. Земли в пяти графствах. Всё имущество, даже стройка, оформлено на его «жену». Предлагаю оставить «семье» кардинала один дом и назначить разумный пенсион: жене и несовершеннолетним детям. Я, как «сенешаль», проведу расследование, суд и изъятие имущества.

Генрих смотрел изумлённо.

— Это много… Я предполагал, что он ворует, но чтобы столько!

— В Йоркском соборе я бы ещё золото изъял.

— Это не наша епархия.

— Надо попросить Папу, чтобы он назначил нам нового кардинала, который бы вернул нам украденное из казны золото. Например — Уорхэма и назначить его лорд-канцлером. Не думаю, что всё, что там хранится учтено по казённым книгам епископата.

— Уильяма?! Епископа Кентерберийскго? Неожиданное предложение! Он уже был нашим канцлером, а сейчас, он канцлер Оксфордского Университета.

— Пусть он занимается внешней политикой, а я займусь внутренней… «полит-экономией».

— Мне нравится, Питер, что вы не «тянете» всё одеяло на себя. И этим вы меня удивляете. И Уолси, и Говард тянули на себя всё, что можно, а вы…

— Я удивлю вас ещё больше, ваше величество. Пока мы одни, я хотел бы предложить один простой ход по поводу наследника.

Генрих едва не поперхнулся глотком вина.

— Я вас слушаю, — едва выдавил он из себя и откашлялся.

* * *

Королеву Екатерину Арагонскую в декабре 1526 года объявили беременной и отправили в любимый дворец Генриха — Плацентию. Когда-то Екатерина здесь уже разрешалась от бремени дочерью Марией. Это было в феврале 1516 года. Сейчас ожидали рождения сына. В августе 1527 года у Екатерины Арагонской родился сын — крепыш с очень синими, почти зелёными глазами.

До самых родовых схваток королева обслуживалась только женщинами, нигде не могло быть естественного света, поэтому были занавешены все окна (и даже закрыты замочные скважины). Факелы должны были быть зажжены даже днём. Эту традицию ввела мать короля Генриха Седьмого. Она полагала, что внешние факторы влияют на пол ребёнка.

Свидетелями рождения наследника были: архиепископ Кентерберийский Уильям Уорхэм, епископ Лондонский Кутберт Тансталл, и я — королевский сенешаль-лорд-распорядитель.

— Поздравляю, ваше величество, у вас есть наследник, о чём мы трое сейчас подписали ордер. Как вы его назовёте? — Спросил канцлер.

— Эдуард. Пусть будет — Эдуард.

Король стоял ошарашенный. Я подошёл и поздравил его.

— Поздравляю, ваше величество.

Генрих обнял меня.

— Спасибо, Питер, — сказал он мне шёпотом.

— Обращайтесь, — так же тихо ответил я.

Глава 6

Девять месяцев назад

Генрих едва не поперхнулся глотком вина.

— Я вас слушаю, — едва выдавил он из себя, откашлявшись.

— Я сказал, что удивлю вас, но не думаю, что моё предложение должно вас сильно удивить, — начал я.

— Не тяните, Питер.

— Простое дело. Я предлагаю сделать подмену ребёнка у Екатерины при родах. Пусть она только забеременеет.

— Хэ! Простое дело! Они же у неё мрут!

— Не переживайте. Этот наследник не помрёт. У моих индианок рождаются очень крепкие мальчики.

— А кто будет отец?

— Вы, ваше величество. У меня есть такие голубоглазые стройняшки с островов Пряностей. Ай-йай-йай! Залюбуетесь. У них пацаны как из пулемёта рождаются. Они даже не прекращают по пальмам лазать, когда рожают. А уж во дворце… Штук пять осилите, потом выберем.

Генрих почесал бороду.

— Ну, вы меня, Питер, действительно, как коня-производителя держите. Даже неудобно, как-то. Я не покраснел? — Спросил Генрих.

— Ни чуть. Бледный, как аристократ.

— Но ведь стоять у дверей куча придворных будет. И в королевских покоях…

— Принимать роды у королевы будут моя жена и дочь. У Лорис и рука лёгкая, и глаз добрый, да и опыт такой богатый… Не переживайте.

— Но как же вы… Вы ведь хотели отдать вашу дочь за меня?

— Вы хотели жениться для того, чтобы родился мальчик. Наследник. А если снова нет? Зачем отдавать судьбу королевства в руки… Ну, вы меня поняли! — Улыбнулся я. — Всё сделаем в лучшем виде.

— А матери не возмутятся? Мать.

— Нет. Я вас уверяю. Любая из них будет рада помочь Англии.

Король, когда увидел помощниц моей Лорис, несколько дней не мог прийти в себя. Большие голубые глаза на смуглых, с очень правильными чертами, девичьих лицах поразили его не только ниже пояса, но и прямо всердце.

Я сам, когда их увидел впервые, в тысяча пятьсот двенадцатом году, не мог понять, как такое возможно? Все малайцы и индонезийцы имели карие глаза. А эти имели не только голубые глаза, но и светлую кожу. Причём, не на всём острове Бутунг, а только в центральной части его восточного побережья. Одно племя. В моё время, говорили даже, что это генетическая болезнь. Но я думаю, что когда-то давно какой-то голубоглазый путешественник здорово отдохнул на этом острове.

Подмена королевских младенцев-девочек, на младенцев-мальчиков не была чем-то новым. Эта практика была повсеместной. В это время ещё не додумались, как в более поздние времена, ввести тотальный контроль за действиями королей при рождении у них детей, как уже в семнадцатом веке. И наша затея прошла буднично.

Даже свидетелей при рождении не требовалось, но король издал соответствующий приказ: назначить трёх свидетелей.

Король успешно и с удовольствием выполнил свой «королевский долг» не только с Екатериной Арагонской, удовлетворяя её в течении месяца ежедневно, но и ещё с десяток моих красавиц.

Либидо у Генриха зашкаливало. Не зря я его случайно сравнил с «коником». Как говориться, — «оговорка по Фрейду».

Когда я учился в «спецшколе», инструктор, знакомивший нас с историей Англии, особо остановился на том, как венецианцы зная про неуёмные сексуальные потребности Генриха Восьмого, поймали его на «медовый пряник», — на Анну Болейн.

В качестве консультанта по половым вопросам в Англию был направлен Франческо Зорзи — кабалист и член ордена розенкрейцеров. Именно он в тысяча пятьсот двадцать девятом году обосновал причину нелегитимности брака Генриха с Екатериной, а также включился в обработку Генриха, пытаясь подорвать влияние на короля христианских идей единения Николая Кузанского^[5].

В Англии он оставался до конца своих дней, создав влиятельную партию последователей — ядро нынешней «венецианской партии» Британии и написав два трактата: «О вселенской гармонии», где использовал кабалистические сферы для обоснования мистического, иррационалистского миросозерцания и трактат «К проблемам Тайного Письма», — учебник магии.

Именно «венецианская партия», по словам моего инструктора, поставила перед собой цель расколоть и уничтожить христианство.

А ещё инструктор говорил, что важнейшую роль в убеждении Генриха развестись с женой, сыграли: Томас Говард, погибший у меня на глазах в лапах медведицы и Томас Уолси, случайно задохнувшийся в тюремной башне от дыма.

Как-то всё спуталось у меня в голове. Я не верил ни одному слову Говарда, потому что правда — это большая роскошь в такой сложной игре. И сам я ещё в этом мире не сказал никому ни слова правды.

Я не собирался бороться ни с какими «венецианскими партиями», и невольно встал у них на пути, вероятно, спутав им карты, но отказаться от «своей игры» я не мог. Мне надо было как-то выживать в этом мире, а сказать правду здесь означало умереть.

* * *

— Позвольте, ваше величество, поговорить с вами о доходах? Есть интересные выводы, — сказал я.

— Интересные? — Удивился Генрих. — Разве могут быть разговоры о доходах интересными?

— Кому как. Я не тревожил бы вас, если бы мне не нужна была ваша поддержка.

— Говорите, Питер.

Он сделал движение пальцами рук и придворные медленно отошли на приличное расстояние.

— Вы знаете сколько денег собирает каждый епископат?

Генрих покачал головой.

— Около сорока тысяч в год. Десятину они отсылают в Рим официально, а ещё двадцать процентов по особым папским буллам. И, по сути, ваш народ кормит Рим, а не вас, ваше величество. Да ладно, если бы эти деньги шли только на «корм», но ведь они идут на наёмников, что нападают на Англию. Ватикан периодически финансирует то Карла, то Франциска. Англии запрещено иметь заморские земли. Ватикан отдал мир Португалии и Испании. Это несправедливо. Англии надо выходить из зависимости от Рима и начинать вести свою политику.

Генрих смотрел на меня с интересом.

— Наконец-то вы, Питер, заговорили здраво. Как вы пришли к подобному выводу?

— Мы провели ревизию ваших земель и получили негативные результаты. Не будет у вас двухсот тысяч, даже если их все отдать под пастбища.

— Не будет двухсот? А сколько будет?

— В этом году ожидается около ста тысяч по налоговым и акцизным сборам. С земель больше пятидесяти не возьмёшь. И это пока всё. Нет у третьего сословия денег. Да и разрушили арендаторы-землевладельцы, выселившие землепашцев, их дома, с которых брались «дымные» деньги. Уолси компенсировал снижение дохода разорением монастырей, скрывая, таким образом, падение уровня налогов.

— Сто пятьдесят, это тоже хорошо.

— Но это всё, что у вас есть, ваше величество. Примерно столько и давал Уолси. Конечно, если мы будем разорять по парочке монастырей в год, это даст нам некоторый рост, но монастыри скоро закончатся.

— А Большая казна?

— Большая казна, которая, как мы знаем управляется Парламентом, пополнится в этом году на двести сорок тысяч.

— Вы что-то предлагаете? Вы ведь начали речь с отхода Англии от Рима. Я вас правильно понял, что вы хотите забрать доходы епископатов полностью?

— Именно, ваше величество.

— И вы нашли способ?

— Да, ваше величество.

— Говорите.

— Вы объявите епископов предателями и изменниками Англии, так как они исполняют приказы иного правителя, а не ваши.

— Поясните, — совсем заинтересовавшись моими словами, произнёс Генрих.

— Вы потребуете у епископов денег. Потребуете официально. В Англии и Уэльсе сорок шесть епархий и около пятнадцати тысяч приходов. И они должны отдавать все народные деньги в казну государства. И десятину с иных доходов.

— Да, Питер… Вы ещё круче Говарда и его венецианцев, — сказал, покачивая головой король. — На что же они будут жить?

— Каких венецианцев? — Спросил я.

— Тех, которых вы обложили ввозными акцизами.

— Жаловались?

— Жаловались. Обещали вам голову открутить.

Я вздохнул.

— Так на что же они будут жить?

— Вы гляньте, как живут епископы. А вот некоторые приходы хрен последний доедают. Мы будем давать деньги из казны. По их потребностям.

— И, думаете, отдадут? — Продолжил король.

— Я наложу на имущества епархий временный арест. И проведу ревизии. С помощью кардинала Уорхэма. Посмотрим приходные книги за весь период вашего правления и возьмём десятину со всего срока. По-моему, это справедливо.

— Более чем… — Задумчиво проговорил король. — И незачем затевать реформацию.

— Не понял, — сказал я.

— Видите ли, Питер… Говард убеждал меня провести реформацию и замкнуть церковь на себя, как на главу церкви, для того, чтобы пользоваться её деньгами по своему усмотрению. А для этого надо было разозлить Папу и создать в Англии условия для раскола. А если мы и без раскола сможем забрать деньги у епархий…

Король хлопнул в восторге в ладоши и придворные навострили уши.

— Вы, Питер, гений! Действуйте. Подпись и печать ваши. Шея на плахе тоже. А я в стороне, если что.

— Вас понял, ваше величество.

* * *

Приказ лорда-распорядителя, именем короля, заверенный большой королевской печатью, разошёлся по епархиям в тот же день, а через неделю от епархий стали поступать ответы о невозможности его исполнения, по причине папской буллы от какого-то года.

Только епископ кентерберийский и йоркский Уорхэм выслал требуемые с него десять процентов. К платёжному ордеру кардинал приложил выписки из приходных книг, заверенных печатями епархий. Я посоветовал ему сделать именно так, и он меня понял, почему, когда я, как заместитель короля, приказал ему провести ревизии во всех не подчинившихся приказу епархиях.

Король, официально, ушёл в отпуск, отъехав в охотничий домик в ланкастершире.

Уорхэм боялся навлечь на себя гнев короля и подчинялся его воле беспрекословно. Он с гордостью повторял: «Гнев короля — это смерть». В свои семьдесят семь лет он выглядел сильно уставшим от жизни.

Он предчувствовал церковный раскол и сначала воспринял мои приказы, как его начало. Однако когда я объяснил ему, что король хочет избежать разрыва с Римом, просто предлагая поделиться материальными, а не духовными благами, кардинал меня понял и воспрял.

К концу двадцать седьмого года ревизии в епархиях были проведены и оказалось, что все сорок шесть епархий задолжали Англии Генриха Восьмого за всё время его правления сорок один миллион четыреста тысяч фунтов золотом. А каждая епархия от четыреста тысяч до полутора миллионов.

Я, основываясь на ревизионных выписках и прикладывая их каждому приказу, потребовал от епархий выплатить накопившуюся задолженность, а для этого епископам прибыть во дворец, для согласования графика её погашения.

В декабре того же года епископы по приглашению князя-епископа Дарийского прибыли в Дарем на конференцию. Ранее Дарийским епископом был Томас Уолси, но, после его смерти, епархию унаследовал Уорхэм.

На конференцию пригласили и меня, правда на третий, заключительный день.

* * *

Внутри Большого Зала Дарийского замка было светло и многолюдно. Епископы, вспомогательные и титулярные епископы плотно заполняли отнюдь не маленький зал. На мой взгляд, в нём было не менее ста футов в длину и сорока в высоту. Высокие прозрачные стёкла окон пропускали свет тусклого декабрьского солнца. Горели свечи. Было прохладно.

Пройдя за кафедру и осмотрев зал, я обратил внимание на уставшие лица. Сидящие на первых рядах старались не встречаться со мной взглядом. Выдержав приличную паузу, я начал:

— Ещё совсем недавно ни Англия, ни Франция, ни Испания, ни Португалия не были государствами. Это были просто территории, разделённые на большие и малые земли, управляемые своевольными баронами. Те, кто понял, что сила тем больше, чем сплочённее бароны, те легко защищают и себя и соседа и всё государство. Только объединённые земли могут себя защитить и завоевать других. Вот Англия пока не может победить франков. Почему? Всё просто. У франков больше земель и больше денег.

Зал молча слушал.

— Король Франкии для того чтобы собирать больше средств на войну, дошёл до того, что образовал Гальскую церковь, имеющую собственное самоуправление, выразившееся, в основном, в самоуправлении собственностью и финансами. Их церковь они отделилась от Рима. Вы этого хотите? Или вы хотите разграбления Англии, как был разграблен и разрушен лютеранами Рим. Папа семь месяцев прятался в замке Святого Ангела. Вы этого хотите? Папа в плену у Императора Карла Пятого! Рим пал!

Я обвёл глазами зал.

— Вы чьи больше друзья? Вашего короля, или Римского Папы? Куда Рим тратит наши деньги? Римский Папа не король Англии, а король Англии не вассал Папы. И Епископства не вотчины Римского Папы. Или это не понятно?

Я спокойно помолчал.

— И, заметьте, я стою за единство нашей церкви с Римским престолом, а не за раскол, как некоторые, толкающие нас на это. И не за секуляризацию. А даже наоборот. Но деньги не должны уходить за пределы Англии. Только так мы сможем защитить и государство, и веру. Нашу римско-католическую веру. А король Англии сам решит когда и сколько отдавать Ватикану. Это чужое государство!

Ещё раз сделав паузу, я продолжил.

— Если вы этого не поймёте и примете неправильное решение, английский король, по примеру французского, провозгласит себя главой Английской церкви, а вас, за неподчинение приказу и, фактически, за измену, придаст своему суду. И вы умрёте на плахе не как мученики, а как расхитители государственной собственности, о чём будет объявлено всенародно.

Я уже собрался уходить, но вернулся.

— У вас для принятия решения двадцать четыре часа. Замок окружён. Отсюда вы отправитесь или в подземелье и под суд, или в родную епархию. И это не ультиматум. Это — факт. Вы, — или друзья государства, или враги. Выбор за вами.

* * *

Все епископы единогласно приняли резолюцию о том, что епархии и приходы, которых, кстати, в Англии и Уэльсе имелось девять тысяч триста тридцать пять, получая десятину, отправляют её в королевскую казну. Так же отправляются и десятая часть со всех их доходов. Королевская казна содержит всё церковное хозяйство по расходным бюджетам.

22 марта 1528 года король Генрих Восьмой собрал в Вестминстерском аббатстве «собор английского духовенства». Собор принял «Прагматическую санкцию», которая формализовала основные идеи церковных реформ англиканства. «Прагматическая санкция» утверждала приоритет Вселенского собора над личной властью Папы, провозглашала полную независимость короля Франции от папы в мирских делах, устанавливала подсудность английского духовенства светскому английскому правосудию и наделяла короля правами назначать своих кандидатов на церковные должности.

Надзор за соблюдением положений «Прагматической санкции» был возложен на Королевский совет, что дало последнему повод для вмешательства в церковные дела.

Я сделал всё по образу и подобию галийской церкви, образованной сто лет назад и получившей Папское одобрение в 1516 году, подкреплённое соглашением, расширявшим полномочия французского короля.

Согласно данному соглашению французскому королю предоставлялось право назначения на высшие церковные должности, включая епископов, которые ранее, как правило, избирались на кафедральных капитулах. Таким образом, на территории Франции было юридически закреплено подчинённое положение церкви по отношению к королевской власти. Церковные доходы и бенефиции, которыми располагал теперь французский король, сделались средством вознаграждения дворянства.

Как я теперь понимал, венецианцы поймали Генриха Восьмого не только на «медовый пряник», но и на грех тщеславия и гордыни, заставляя его делать торопливые шаги к власти над церковью, «как у франкского короля», приведшие к церковному расколу.

Мы же добились того же результата, но «мирным» путём.

* * *

Я съездил в Рим и объяснил Папе Клименту Седьмому, к чему может привести дальнейшее противостояние церкви и государства в Англии, выражавшееся пока в конфискации имущества монастырей, вызванной катастрофической нехваткой денег.

Я поставил его перед фактом принятия собором решения и попытался в его глазах уравнять положение Англии и Франкии, но Папа почему-то не принял мой тон и посыл, и стал откровенно хамить: «Дескать, кто я такой, чтобы ломать устои?»

Я напомнил ему, что я — не посланец короля, а фактически он и есть. Что я сейчас говорю не от имени короля Англии, а как король Англии. И он, Папа, сейчас говорит не с Педро Диашем, а с королём Англии. И если он ещё раз спросит меня: «Кто ты такой?», я загоню его снова в «Крепость Святого Ангела», и он будет там сидеть не семь месяцев, а все двадцать, потому, что я его в плен брать не намерен. И если он не верит, то пусть посмотрит со своего холма на стоящие под холмом мои корабли с пушками. Да и сбежать в крепость ему вряд ли дадут, так как Ватикан заполнен моими людьми.

Папа Климент не сказать, что опешил. Нет. Он побледнел и едва не потерял сознание. А я продолжил.

— Если вы, высокоуважаемый болван, возомнивший себя политиком, и просравший не только Рим, и папские города, но и Флоренцию — исконную провинцию своего рода, не одумаетесь, то потеряете не только нашу десятину, но и Англию целиком, а следом — весь католический мир. Мы даём, вам, «дурень на холме», шанс сохранить Римскую церковь. Император что сказал? Что примет лютеранство, если Рим не перестанет плести войны. И я говорю то же самое. На сём прощаюсь.

Я не опасался применения к себе силы. Рим, полностью разрушенный, обезлюдел. В Ватикане остались только рота швейцарских наёмников. Казна Ватикана была пуста. Папство, по сути, рухнуло. Я был с охраной, стоявшей чуть в стороне. Да и сам я был вооружён и очень опасен.

* * *

Надо сказать, откровения ради, что и кардинал Уолси, и Томас Говард оставили грамотно организованное хозяйство.

Великая налоговая опись и создание списков налогоплательщиков велась с 1523 года, и новому казначею пришлось лишь увеличить количество направленных в графства комиссионеров и в каждом субъекте королевства создать подразделение по сбору подати — курию.

Задача комиссионеров состояла в том, чтобы организовать в графствах и сотнях выборы наиболее достойных граждан в качестве оценщиков. Оценщики собирали информацию о доходах и имуществе всех жителей своей сотни и передавали ее комиссионерам.

Затем в графства высылались сборщики налогов. Предусматривалось уголовное наказание подданных, не явившихся для дачи показаний к оценщикам, а также система штрафов для недобросовестных сборщиков. Оценке подвергалось также коллективное владение и имущество (гильдий и цехов).

В итоге, на сборы подати требовалось около семи месяцев.

Погрузившись в изучение финансовых книг я понял, что отец нынешнего короля ГенрихVII фактически ликвидировал средневековую финансовую систему и заложил фундамент новой системы доходов Нового Времени.

Глава 7

1530 год. Дворец Бекингем

— Как у нас с переселенцами, Санчес?

— За весь период в Бразилию отправили двадцать две тысячи пятьсот восемьдесят три человека. Из них: кузнецов — триста тридцать восемь, прядильщиц — три тысячи восемьсот одиннадцать, ткачей — сто семьдесят четыре, кожевенников — двести пятьдесят два, рудокопов — триста восемнадцать, каменщиков — восемьсот девятнадцать, строителей…

— Понятно-понятно. Важна общая цифра. Значит — двадцать две тысячи.

— А что, сэр?

— Магельянш пишет, что доволен ими. Большинство он расселил в семидесяти милях от Кабо Фрио на берегу небольшой лагуны, крестьян отдал индейцам в деревни, восполнить забранных нами.

— А переселенцы? Недовольные есть? — Усмехнулся Санчес?

— Вроде, недовольных нет. Продолжайте вербовать желающих переселиться. Книги переписи дублируете? — Спросил я Мандар Саха.

— Дублируем, сэр.

— К нашим комиссарам вопросы есть?

— Нет, сэр. Ваши индейцы абсолютно неподкупны и аккуратны. Даже у моего отца таких переписчиков не было, а уж он рубил головы каждому третьему.

— Хорошо… Санчес! Продолжаем обработку населения. При транспортировке отделяете добровольцев от тех, кого задержали за бродяжничество и особенно от разбойников.

— Так и делаем, сэр.

— Мигель! Случаи сокрытия доходов выявляем?

— Так точно, сэр. Проверяем поданные комиссарам декларации. Количество «хищников» из года в год не уменьшается. Это, фактически, одни и те же имена и гильдии.

— Список злодеев мне на стол

Я встал с полатей, плеснул на себя водички, хлебнул квасу из стоящей на полу бадейки.

— Ну, что? Плеснём ещё? Выдержите? — Спросил я.

— Выдержим, сэр, — ответил за всех Санчес. — А не выдержим, убежим.

— И то…

Пар с каменки выстрелил в потолок.

* * *

Метрах в тридцати от дома, чуть ниже по склону холма, начинался пруд, куда вел, сразу от бани, деревянный жёлоб, сбитый из плотно пригнанных полированных эвкалиптовых досок.

Пруд, берег которого укреплялся тем же эвкалиптом, был частью канала, соединявшего реку Тайберн с Темзой и впадавшего в неё значительно ниже острова Торни.

Широкий и, главное, глубокий канал, шедший строго с запада на восток, собирал воду из лесных болот. Все водостоки перед сливом в канал имели глубокие отстойники. В двух первых скапливался ил и гумус, шедший на удобрение монастырских садов и огородов, третий, наполненный песком, сдерживаемым мелкоячеистой сетью, сплетённой из кокосового волокна, фильтровал воду до кристальной чистоты.

Высаживаемые в большом количестве саженцы цветного эвкалипта, перевезённого мной из Филиппин в Бразилию, и прекрасно там прижившегося, здесь, в Англии, за сезон давали прирост до трёх метров. Сначала мы спиливали «карандаши» и утепляли «пеньки» на зиму.

Весной из оставшейся на корню части ствола взрастала новая поросль, которая за лето вырастала до двух метров. Её мы тоже укрывали на зиму. На третий год мы попробовали оставить пятиметровые деревья на зимовать, не укрывая. Зима оказалась тёплой и бесснежной. И вот сейчас мы сидели за столом под разноцветными стволами восьмиметровых цветущих красавцев.

— На следующий год попробуем высадить семена, — сказал я, показывая на цветы.

— Ловко у вас получается, сэр, — сказал Мигель, надкусывая варёную «в мундире» картофелину, — с растениями обходиться. И потат у вас получился гораздо крупнее индейского, и маис.

— Жаль, что при королевском дворе, нет ни потата, ни маиса, ни огурцов с помидорами. Жестокий вы, сэр, — покачал головой Санчес.

— Разговорчики, в строю, — пробубнил я сквозь хруст солёного огурца и замахнул перцовой настойки.

— Как вы эту гадость пьёте?! — Поморщился Саха.

— И не говори, — сказал я, выдохнув огненно-перечный жар. — Токма здоровья для.

Мигель с Санчесом тоже поморщились.

— Какие новости из Московии? — Спросил я Мигеля.

— Российско-Английская компания обменивается купцами «сам на сам». Товары возят на наших судах. Таможенный акциз не берём. Английские купцы туда везут, в основном, тонкое широкое сукно и овчину. Наши негоцианты скупают здесь и везут в Московию: стекло, зеркала, железо, медь, олово, свинец, а так же под шумок, везут и бразильские товары: широкое хлопчатое полотно, серу, пряности, потат и маис.

— Нормандцы не пытаются взять мзду за проход караванов?

— Уже нет, сэр, но император Карл Пятый, по слухам, подбивает Франциска напасть на Англию. Недоволен, что помогаем русам.

— А в самой Московии, что?

— Царица Елена здорова. Глинские в фаворе.

— Да-а-а… Историю не изменить! — Сказал я, сокрушаясь. — Крути не крути…

Мои собутыльники недоумённо переглянулись друг с другом.

— А с наследником у царя, так и не получается?

— Не получается, — подтвердил Мигель.

— Думаю, и не получится, пока Елена не приживет наследника на стороне. «Пустопорожние» сыны Ивановы, похоже.

И снова мои компаньоны переглянулись. Они привыкли, что я иногда «заговариваюсь».

— Ну, да и Бог с ними. Нам детей не крестить. Мигель, усиль работу по выявлению недовольства в церкви. Не скупись на агентурный аппарат. Мы начинаем изъятие монастырских земель. Нам надо точно знать кто на этом попытается расколоть нашу церковь. Не брезгуй провокациями. Но всех недовольных изымайте из общества и в Бразилию с пометкой: «к индейцам в рабство». Даже не заморачивайтесь узнавать инициаторов. Всё уже ясно.

— Монахов вербовать в переселенцы?

— Только готовых себя прокормить. Напоминаю цель: не даём развиваться Англии. Задачи прежние — выводим ресурсы за пределы островов.

Я обвёл сидящих за столом уставшим взглядом.

— Всё, работаем, товарищи!

* * *

Откровенно говоря, мы бы вывозили из Англии и сырьё, т. е. — руды и шерсть, но ещё Генрих Седьмой повысил вывозную пошлину на шерсть до четверти стоимости товара, а на руду, до шестой части. Шерсть и сукно мне было не интересно, а вот металлы и руды — да. Правда, железо в Англии делали дрянное, и мало. Шло оно на изготовление простых «кухонных» ножей и мы скупали их. Так же скупалось вся доступная медь, бронза и олово. Британские литейщики научились лить латунь, скупали и её. Мы скупали материальные ресурсы и распределяли их по нашим «базам».

* * *

— Питер, — вы знаете, какой у меня личный долг? — Спросил Генрих.

— Конечно, ваше величество.

— Папа Генрих оставил мне семьсот четыре тысячи залоговых обязательств и я добавил шестьсот. Но это свои внутренние облигации, а есть и внешние займы.

— Перед венецианцами? — Спросил я.

— Антверпенскими купцами.

— А! — Махнул я рукой. — Это одно и то же.

— В столе лежат.

Генрих показал на прикроватный винный стол.

— Сколько там?

Генрих поморщился.

— Миллион двести.

Я не удивился.

— Сколько кредиторов?

— Пятнадцать.

— Сроки погашения?

— Ещё есть время.

Я подошёл к столу, налил себе вина и прикинул, сколько дров лежит в казначействе. Ведь сейчас королевские долговые расписки представляли собой деревянные, разломанные вдоль, короткие доски, на которые казначейства выдавало натуральные деньги. Золота было мало. Оно почти не ходило в обороте, а оседало либо в кубышках аристократии, либо купцов, либо переплавлялось ювелирами на украшения.

— Я всё ломаю голову, Питер, как у вас вытянуть пару миллионов?

— Столько у меня здесь нет, ваше величество. Да и вы, вероятно, не посчитали сумму моих, вложенных в казну, субсидий?

— Вы правы, Питер, не посчитал. Но ведь мы с вами сочтёмся, не правда ли? — Генрих засмеялся.

— Сочтёмся, ваше величество.

— Можете забрать себе Йоркшир.

— Как скажете, ваше величество. Тогда предлагаю изъять монастырские земли в Йорке и продать их мне. А я обещаю платить вам со всего шира по двести тысяч налогов. Ежегодно.

— Вы не много на себя берёте? — Спросил Генрих. — Там рядом шотландцы. У нас с ними, прямо скажем, не очень добрососедские отношения.

— Я заселю шир патагонцами. Температуры в Йорке схожие, а воды значительно больше. В Америке они лам пасут, здесь будут пасти овец.

— Сговорились, Питер, — обрадовался король. — Пишем купчую?

— Пишем, ваше величество.

* * *

Патагонцам, в отличие от индейцев тупи и гурами, нравилось в Англии. Особенно если жить не в Лондоне. Да и кому понравиться жить на болоте? Темза меня раздражала. До того вида к которому я привык, ей было ещё сильно далеко. Река заливала низкие болотистые берега и воняла словно открытый канализационный сток.

Забегая вперёд скажу, что патагонцы, а их мы ввезли одиннадцать тысяч триста пятьдесят человек, обжили Йоркшир быстро и основательно. Им не нужны были большие, в смысле — высокие, дома. Они строили что-то типа каменных землянок с деревянной крышей, крытой дёрном.

Коренные жители шира, увидев почти трёхметровых новосёлов, быстро съехали, записавшись переселенцами в Бразилию. А если учесть то, что патагонцам для охраны овец не нужны были собаки, и, вставши на четвереньки, они становились похожи на громадных оборотней, то в Йоркшир забыли дорогу и шотландцы.

Причём, в целом цивилизацию «дикие» индейцы восприняли очень спокойно, и уверенно пользовались всеми предметами быта, инструментами и одеждой.

А «тупи», прошедшие нашу школу, и мой домашний «университет» в Португалии, вполне себе выглядели и вели себя цивилизованно. Имена при крещении они взяли очень похожие на их родные. Например, Леуну Керук (Рычащий медведь) звучало как Леон Керк.

* * *

Леуну Керук, управляющий Лондонским отделением казначейства Ост-Индской Компании, услышав стук в дверь, вложил в приходно-расходную книгу закладку и закрыл её.

— К вам сэр Генри Куртене, маркиз Эксетер, второй граф Девона, — сообщил секретарь. Вы позволите?

— Да-да! Я жду. Проводите, пожалуйста, — сказал Керук и, выйдя из-за стола, шагнул навстречу посетителю.

В кабинет вошёл маркиз — высокий, рыжеволосый и высокомерный. Без приветствия он обрушил на управляющего гневную тираду, смысл которой заключался в том, что он возмущён тем, что ему отказали в получении ссуды.

— Я брат короля, — в конце концов почти выплюнул граф Девона.

— Прошу меня правильно понять, — любезным, но решительным тоном произнёс Керук. — Внутренние правила не позволяют мне выдавать ссуду без государственной гарантии или обеспечения.

— Я не понимаю, о чём вы говорите, — глядя свысока, сказал Куртене. — Залог? Это вы хотите отнять у меня имущество?

— Не отнять, а обеспечить возврат займа. Сумма слишком большая. Мы должны быть уверенны…

— Вы должны быть «не уверенны», а счастливы, что я беру у вас ссуду. Я наследник престола… И в любой момент, хоть завтра, могу стать королём. Смотрите не пожалейте потом.

— Прошу меня извинить, господин, но ваш статус не позволяет вам претендовать на наши льготы. Если бы вы были наследником, казначейство компании, безусловно, выдало бы вам ссуду без обеспечения. К моему сожалению, это не так.

— Вы пожалеете, ничтожный… — Маркиз не смог найти продолжения фразы. — И очень скоро.

* * *

— Вынужден сообщить вам неприятную новость. Скорее всего ничего серьёзного, однако… Я обязан доложить.

— О чём вы, Питер?

— Ваш брат маркиз Эксетер прилюдно называет себя наследником престола, готовящимся стать королём Англии.

— Интересно… Где это он так выразился?

— В кабинете управляющего казначейства Ост-Индской компании.

— В вашей компании? — Удивился король. — Что он там делал? Тоже пытался взять ссуду?

— Пытался, ваше величество, но не хотел закладывать имущество и ему отказали.

— Отказали?! Генриху?! О, Боже! Я представляю, в какой он был ярости! Ваши безумно низкие проценты, Питер, сводят всех с ума. Он явно вышел из себя и хотел напугать вашего управляющего.

— Это так, ваше величество, — согласился я. — Однако, получив докладную записку от управляющего с приложенным текстом их беседы, заверенным двумя свидетелями и королевским нотариусом, мы взяли вашего брата под наблюдение и получили достоверные сведения, что он переписывается с ещё одним «наследником».

Генрих с интересом посмотрел на меня, чуть склонив голову на бок.

— С Реджинальдом Поулом^[6].

— О! С этим лживым защитником католицизма?!

— Наши люди выяснили, что брат Реджинальда Джеффри месяц назад тайно приезжал в Лондон для того, чтобы сообщить недовольным епископам о подготовке Святым Престолом восстания. Восстание готовится в Корнуоле. А в Девоне готовится восстание за признание за маркизом Эксетером статуса наследника короля.

В королевских покоях стоял двухтумбовый резной стол со столешницей, обтянутой зелёным сукном, сделанный из мной любимого бразильского полированного эвкалипта. Стул с высокой гнутой мягкой спинкой с мягкими подлокотниками очень нравился Генриху. Вся мебель в королевских покоях была изготовлена на бразильской мебельной мануфактуре и составляла единый гарнитур.

Мы его так и называли «Королевские Покои Генриха VIII». Были малые, средние и большие «королевские покои». Этот был «большой». Гарнитуры расходились по замкам баронов и графов как горячие пирожки.

Сейчас мы разрабатывали дизайн «Королевские Покои Франциск I» и «Королевские Покои Карл V».

— Это вы называете: «ничего серьёзного»? — Спросил Генрих, насупив брови и нервно ощупывая пальцами резьбу подлокотника. — Да это настоящий заговор! Положите сообщения информаторов мне на стол. И… Раз уж мы заговорили… Много недовольных нашей церковной реформой?

— Много, ваше величество. Тут, — я показал на папку с бумагами, — донесение о переписке жены маркиза с Элизабет Бартон — монахиней, публично обвиняющей вас в прелюбодеянии и предрекающей вашу скорую смерть. В одном из писем, Гертруда Блаунт сообщает, что маркиз тоже поддерживает Бартон.

— Даже так? Беда. Что же им не ймётся? Видимо, серого кобеля не отмоешь до бела.

— Но и доходы от продажи монастырских земель пополнили нашу казну в два раза, по сравнению с предыдущим годом.

— Нас втягивают в войну с Франциском. Говорят, что он ведёт переговоры с Османами. А он просит нас поддержать его в войне с Карлом.

— Если у него будет поддержка османов, зачем ему мы? Османы преградили нам путь к Тавриде и Азову, перекрыв Дарданеллы и Босфор ещё в двадцать шестом году. Мы даже не смогли исполнить «то» дело. Мне пришлось вернуться ни с чем.

— Да-да. Крутит что-то Франциск.

— Я предполагаю, что он хочет столкнуть нас с османами.

— Но мы ему не верим?! — Рассмеялся Генрих. — Мы никому не верим. Как хорошо, Питер, что вам не нужны деньги и вы не толкаете меня на войну.

— Мне нужны деньги и я знаю, что мне придётся раскошелится на войну, поэтому я и отговариваю вас, ваше величество, — я тоже позволил себе слегка рассмеяться.

Хоть за пять лет мы и стали близки с Генрихом, но вольностей я себе не позволял. Моя дочь вышла замуж в Португалии за сына нашего родового соперника и дальнего родственника. Брат не оставил наследников и замок Аленкер вместе с городом и графским титулом отошёл мне. Я не мог отдать его дочери в приданное, так как этот титул передаётся только по мужской линии. Это родовое наследие.

Король в благодарность, что мы легко отказались от «его руки», подарил Кристине Саутгемптон — небольшой городок в Винчестере, имевший статус графства.

Теперь зять Мигель стал английским графом. Правда по жене.

Саутгемптонский порт приходил в упадок. Отсюда ещё вывозили шерсть и кожу, а взамен ввозили вино из Аквитании. Для Плантагенетов это был мост, соединяющий их французские владения с Англией.

Но сейчас порт умирал из-за отсутствия нормального транспортного сообщения с Лондоном. Болота, сэр.

Вместе с городом-портом нашей семье отошёл и родовой дом Тюдоров, недавно перестроенный мэром из развалин небольшого замка.

Мэр и купец Джон Дотри сам в этом доме жить не решился, восстанавливал его для Генриха VII, сильно расстроился, не увидев в Генрихе VIII желания его посещать, и с удовольствием передал его нам. Расходы за строительство я ему компенсировал вместо короля.

Джон Дотри занимался снабжением судов и торговлей сукном. Для меня это было самое то. Мои запросы в «снабжении» были огромны. Особенно меня интересовали бронзовые и латунные корабельные элементы, канаты и паруса. Флот у меня был приличный.

Я сам иногда отдавал ему излишки своей продукции. Среди корабелов очень ценились наши ванты, сплетённые из кокосового волокна. Они не набирали воды, а потому не утяжеляли корабль. Также прекрасно продавались связанные из этого же материала кранцы. Они прекрасно плавали и не намокали.

Мы даже стали делать кранцы в виде плоских матрасов, которые можно было использовать как плавсредства при кораблекрушении. Очень полезная оказалась вещь и при абордажах. Не всякий мушкетный заряд пробивал такой «щит».

Из кокоса мы выжимали масло методом горячего прессования, из масла варили мыло, поэтому кокосового волокна-койра у нас было много.

В свою бытность американским «зоологом-экологом» я насмотрелся на островах всяких разных кустарных фабрик и технологий получения всевозможной продукции. От плетения кресел и канатов, до получения нефтепродуктов из гудрона. И вынужден был это записывать и зарисовывать. Поэтому технологии помнил досконально и передал свои знания Хуяну и тот, постепенно, захватил власть на всех Островах Пряностей.

Глава 8

Саутгемптон постепенно становился не только шипчандлерским^[7] центром, но и, после открытия в нём филиала Ост-Индской компании, банковско-финансовым.

Моряки получали здесь свою зарплату, а купцы и капитаны торговых судов, расчёт за поставки товаров.

При общем дефиците твёрдой валюты, мы расплачивались золотом и товары потекли в Англию. Я не накладывал на них санкции, хотя по большинству видов товаров они были мне конкурентами, например по: сахару, кофе, табаку и рису.

Эти товары всё больше и больше котировались на севере и мы наладили их поставку в Данию, Швецию, ганзейские города и Россию.

К концу 1530 года мы имели сорок шесть представительств казначейства Ост-Индской Компании во всех крупных и средних портах Европы и свои бумажные «казначейские билеты».

Я очень много времени посвятил изготовлению собственных бумажных денег и организации их оборота. Сначала они напоминали именные долговые расписки, какие выдавались ещё тамплиерами и госпитальерами пилигримам, путешествующим в святые места, чтобы те не везли с собой кучу металлических денег. Я их назвал «чеки», или «чековые книжки».

Сейчас, когда нашими «расчетно-кассовыми центрами» стали пользоваться не только вкладчики, но и купцы, оплачивающие товар, покупаемый, допустим, в Малакке, я стал расплачиваться «казначейскими билетами» с номиналом: 1, 2, 3, 5, 20, 50, 100 и 1000 фунтов.

Изготовить собственные хлопчатобумажные деньги не составило труда. В свое время нам прочитали целый курс по фальшивомонетчеству и особо заострили наше внимание на технологии изготовления двадцатипятирублёвок, разработанной нашим умельцем.

Казначейские билеты, обеспеченные золотом, о чём на них было написано мелкими буквами, получались красивыми и хрустящими. К ним мы освоили производство кожаных портмоне и специальных поясных сумок, для среднего класса, и инкрустированных драгоценными камнями «пачпортами», в которых, кроме денег, хранились и документы, разрешающие проход на особые территории или в охраняемые помещения.

Это могла быть закрытая территория порта или хаусхолда^[8]. Уже просто наличие такой плоской коробочки, висящей на груди на золотой или серебряной цепи, говорило о повышенном статусе «носителя», а уж наличие в «пачпорте» тысячефунтового билета, который кто-то прозвал банкнотой^[9], говорило о её владельце больше слов.

Тысяча фунтов золотом — весьма тяжёлый мешок в пятнадцать килограмм весом, который не потаскаешь с собой, и не покажешь, а вот с бумажной тысячей полегче.

Обеспечение казначейских билетов золотом высшей пробы вызвал небывалый приток клиентов «банка». Английские графы и бароны стали закладывать земли и недвижимость ради получения «банкнот» и обмена их на «настоящее» золото.

Золото во время правления Генриха VIII возросло в цене и уже к 1526 году соверен его папы стоил не 20 шиллингов, а 22, а к 1530 году — 24.

Выданные мной соверены, в которых на 15,55 грамм веса было 15,47 грамм золота, Генрих переплавил и стал выпускать более дешёвые монеты. Я не стал выдумывать и начал лить что-то похожее на русские гривны — продолговатые слитки весом пятьдесят и сто грамм.

Вывоз из Англии серебра и золота, в том числе и в денежном выражении, был законодательно запрещён. Я же, принимая золотые деньги в Англии, выдавал их в любом другом своём «банке» за её пределами.

Генрих Восьмой принял мою идею «отъёма золота у населения» с повышенным энтузиазмом, так как изымал у меня золото под королевские залоги имущества. В залог он отдавал имущество и земли, отнятое у монастырей и врагов государства.

Схема была выгодна для него тем, что, беря у меня чистейшее золото, эквивалентное двадцатикратному годовому доходу с имущества, Генрих ещё год получал с него арендную плату, что категорически не получалось при простой продаже. Таким образом его личная казна обогащалась тысяч на пятьдесят, в среднем, больше.

Я был вынужден закрыть свои депозиты у английских сефардов, и тут у меня едва не возникла проблема.

Еврей с простым английским именем Томас Джонсон (Томасов в Англии было «как собак не резанных») на мою просьбу о закрытии последнего депозита, поднял взгляд от бумаги, лежащей перед ним на столе, и спросил, знает ли португальский король Жуан о том, что я добываю в Бразилии золото, плавлю его и чеканю из него монету?

— Это вас сильно заботит? — Спросил я сурово.

— Это должно заботить вас.

— Меня это заботит, — сказал я. — И я рассчитываю на то, что ваша «контора» оставит в секрете полученную от меня информацию. Штрафные санкции за неисполнение данных условий контракта слишком значительные, чтобы ими пренебречь, не так ли, сэр?

Обращение «сэр» без имени и фамилии для этого времени было оскорбительным.

— Естественно, сэр Питер Диаш, потупившись согласился управляющий.

* * *

Через месяц от короля Жуана мне пришло письмо, написанное, конечно же не им лично, а его секретарём. В письме король уведомлял меня, что к нему обратился некто Томас Джонс с письмом, сообщивши о том, что я, дескать, утаиваю от португальской казны добытое в Бразилии золото, которое плавлю и чеканю из него английские соверены Генриха VII. Португальский король извинялся, но просил от меня доступа к моим приходным книгам для сверки объёмов пятой части, отправляемого ему золота.

Следом пришло подобное письмо от главного казначея Ордена, просившего позволить сверить поступающую от меня десятину.

Ответив на письма положительно, я отправился к Тому Джонсону и предъявил ему королевское письмо, где чёрным на белом стояло его имя.

— С вас, уважаемый, неустойка — миллион фунтов золотом. Я официально уведомляю вас, что обращаюсь с иском в королевский суд.

* * *

Переселив из Йоркшира крестьян и городскую бедноту, я волевым решением уменьшил цену на шерсть на двадцать процентов, о чём вывесил объявления на рыночных площадях и этим снизил бунтарские проявления до нуля.

Осталось дело за малым, убедить не бунтовать дворян. Абсолютистская политика Генриха Восьмого, минимизировавшего деятельность тайного совета и переложившего принятие решений на меня и моих людей, возмущала аристократов, привыкших, что их постоянно подкармливают из королевского бюджета различными подарками.

Практически все государственные должности я замкнул на себя: шерифы, лесничие, все были из моих бывших моряков, к этому времени уже изрядно помотавшихся по свету и кое-чему от меня научившихся. На время исполнения ими обязанностей я наделял их земельным участком и неплохим жалованием. Ранее эти должности получала местная аристократия и сейчас появилось очень много недовольных.

Моя контрразведка сбилась с ног, но результат выдавала хороший. Мы организовали по стране кофейни — питейные заведения, которые, в отличие от «ординарий», дешёвых забегаловок, сияли чистотой и были рассчитаны на аристократию и джентльменов. Вывески «For men & gentleman» ясно указывали на ограничения по полу и статусу.

В это время словом джентльмен называли нетитулованных дворян, к которым относились рыцари и потомки младших сыновей феодалов (в соответствии с майоратом титул наследовался только старшим сыном).

В кофейнях, кроме еды, подавали: кофе, чай, какао, мороженное. Вошли в моду кальяны с лёгкими табачными ароматными смесями и обсуждения планов государственных переворотов. Обсуждения шли, а «контора писала».

В Англии было много мигрантов, по каким-либо причинам, в основном религиозным, покинувшим материк.

Холодное мороженное не могло остудить горячие головы, и пламенные речи французских реформаторов разжигали сердца малоимущих английских дворян.

Естественно, были и те, кто ратовал за «реформы», и те, кто был категорически против. Чьи идеи круче, дворяне выясняли при помощи шпаг. Возле каждого заведения на площадках для игры в шары ежедневно проходило по несколько дуэлей.

При посвящении в рыцари кандидату давали пощечину — считалось, чтоэто последнее оскорбление, на которое он может не отвечать, а оскорблением у джентльменов мог посчитаться любой жест или слово, поэтому звон клинков стал неотъемлемым атрибутом кофеен.

Не допущенные в заведение граждане получали удовольствие от зрелища легального, но незаконного убийства и здесь же делали ставки.

Церковь жестко осудила дуэли, как проявление двух смертных грехов — гнева и гордыни. А с точки зрения самих дуэлянтов поединок был, прежде всего, неотъемлемым правом. Он демонстрировал принадлежность к избранному кругу и наличие дворянской чести, которую можно и нужно было защищать с оружием в руках.

Я убедил Генриха, что излишне буйных и склонных к бунтарству дворян желательно из общества удалять и давал читать записи споров, приведших к дуэлям. Очень часто спор заканчивался дилеммой: убивать короля и всю его семью, или нет. Почти всегда побеждали сторонники короля.

Это были наши ребята — хорошо тренированные бойцы, которые всё время проводили в фехтовальных залах. Это была их работа. Профессиональные дуэлянты целенаправленно уничтожали английскую элиту и вынуждено переезжали с места на место. Для персональной идентификации они имели отличительные знаки в виде клановых перстней. Дабы не пересекаться в поединках.

Помня, что из себя представляли «джентльмены» моего времени, мне хотелось «смягчить» звериный оскал английского аристократизма.

* * *

Волевым королевским решением я национализировал все храмовые университеты, выкупил их у короны и постепенно заполнил их «своими» учениками.

Во время переписи населения переписчики выявляли крестьян и горожан, желающих дать образование своим чадам, но не имеющих такой возможности. Этих детишек и приняли в девять школ при университетских колледжах, а впоследствии они наполнили и сами университеты.

Студентов, проходивших обучение, гнать не стали, но перепрофилировали. Знатоков права, хоть общественного, хоть конфессионального везде было хоть отбавляй и университетское образование ничего кроме него не давало. Мои преподаватели наполнили университеты наукой.

1534 год

— Вам, Мартин, надо создать свой «монашеский орден», — уже в который раз сказал ему я, когда мы ехали в замок Фрамлингем. — Слишком уж эти «иезуиты» размахнулись. Они повсюду, их проповедники и миссионеры.

После каждой лекции у Мартина была неделя личного времени, пока студенты самостоятельно и с помощью кураторов изучают заданную им тему в библиотеках и готовятся к семинарам.

— Не хочу, Питер. Я слишком разносторонний, чтобы ограничивать себя конфессиональными рамками. Я не мистик, а учёный. Алхимик. Физик. Вы, кстати сказать, обещали мне лабораторию.

— И сдержал своё обещание. Вас ждёт в замке приятный сюрприз. И всё же… Давайте подумаем, если вы не хотите «орден», какую организацию вы бы возглавили?

— Тайную, — бросил Мартин. — Не хочу быть публичным лидером. Надоело. И опасно. Хочу тихо сидеть в лаборатории, проводить опыты, изготавливать яды. Я давно говорю вам, что пришло время создать не богословский колледж, а общеобразовательный. Я бы такой возглавил. И уже там, из умных голов мы бы слепили глобальную тайную организацию.

— Строить новый колледж долго. Нужны средства. Сейчас у нас есть достаточно колледжей и в Кембридже, и в Оксфорде. Например, ректор Королевского Колледжа в Кембридже уже слишком стар и готов сложить с себя полномочия. Берите этот колледж. И стройте в нём своё тайное общество.

— А, пожалуй, я соглашусь, уважаемый милорд. Королевский Колледж — это звучит! Но там, как я знаю, нет младшей школы. А она очень нужна. Надо растить «строителей» новых общественных отношений и разрушителей чужих традиций. Воспитывать, а не перевоспитывать. Мы назовём наше тайное общество «масоны»^[10].

— Масоны? — Удивлённо переспросил я. — С чего это вам пришло в голову это название?

— Я — логик. Простая логическая ассоциативная цепочка. Вы сами сказали: «стройте». А строят из камня. Вот и пришло на ум — «масоны». И Христос назвал Симона — Петром — камнем. Камень, как метафора, употребляется во многих конфессиях. Да и Бог, часто называется в завете «камнем». А мы будем — «каменщики».

— Это вы только сейчас придумали, Мартин? — Спросил я настороженно.

— Нет, конечно. Я ещё в Германии своих ребят называл «камнями», а себя считал «каменщиком». Я много тратил сил, чтобы «огранить» эти «камни». Чтобы из камня что-то построить, надо придать ему форму. Из кирпича получаются простые конструкции, из многогранников — сложные, из бриллианта украшения.

— Странная у вас логика. Растить будете «строителей», а называете «каменщики».

— Строителями будут те, кто не поднимется выше. У тайной организации должно быть минимум три уровня: легальный, нелегальный, и тайный. А тайных может быть сколько угодно.

* * *

Мы ехали то верхом, то в коляске на стальных рессорах и современных, накачанных воздухом, шинах. Это изобретение бразильских мастеров быстро прижилось и распространилось среди аристократов. Стоили такие колёса очень дорого.

Старая римская дорога довела наш отряд до рыночного городка Стоу, где мы всегда останавливались на ночлег в доме местного приходского священника. Священник симпатизировал Мартину и ждал его ежемесячный приезд с нетерпением и радостью. Однако в этот раз настроение святого отца Мартину отчего-то не понравилось.

— Что-то случилось? — Спросил его Мартин.

— Я рискую потерять свою сестру, уважаемый сэр Мартин, если доверюсь вам, но скорее всего, ей это уже не навредит. Что-то подсказывает мне, что она мертва.

— Не томите, отец, и поторопитесь, если всё так серьёзно.

Отец Льюис посмотрел на Лютера и вздохнул.

— Вчера сюда заходили по вашу душу три рыцаря и требовали у меня спрятать их здесь до вашего приезда. Они не скрывали, что хотели убить вас, Мартин.

— Но мы же путешествуем с отрядом охраны. На что они рассчитывали? — Спросил Мартин, и тут же сам и ответил:

— Хотя, отряд разместился бы в харчевне напротив… Да…

— У ворот их ждали ещё несколько спешившихся всадников.

— Вы отказали им и они похитили вашу сестру?

— И сестру и её двоих девочек. Чтобы я молчал.

— И кто это? Признали?

— Я их раньше не видел. Одеты неброско. Но мальчишка, сын конюха, сказал, что сбруя у коней дорогая.

Джон Льюис помолчал, и нерешительно добавил:

— Он признал одного из ожидавших у ворот, хоть и стояли они с высоко поднятыми воротниками кожаных плащей. Это был герцог Саффолк.

— Чарлз Брэнтон?! Здесь?! — Удивился я. — Он был здесь? Я видел его в Лондоне пять дней назад. Значит и ещё один герцог должен был быть рядом! Брэнтон — управляющий королевскими владениями в северном Уэльсе. Очень близок с Генрихом^[11]. Чего вдруг он их похитил? Для невесты ваша сестра старовата.

— Они пытались уговорить меня вступить в заговор, чтобы убить Мартина, — сказал падре.

— Ух ты! — Воскликнул я удивлённо. — А меня они в расчёт не брали?! Что я буду против?! Считаю себя оскорблённым и требую сатисфакции!

— Вы шутите? — Переспросил Мартин. — Это же первые люди королевства!

— А мы с вами какие?

— Мы? Вы то, — понятно. А я…

— Они не знают, и вы не знаете… И никто не знает. Что вы тоже фигура.

Я внушительно посмотрел на падре.

— Давайте поужинаем и ляжем спать. Завтра обговорим.

Перекусили быстро. Много вина не пили. Легли спать.

За ранним завтраком, состоявшем из поджаренной солонины и яичницы, запитыми тем же вином, я молчал. Молчал и Мартин. Отец Льюис, по холостяцки суетясь возле плиты, тоже не решался заговорить.

Позавтракав, и не прощаясь с падре, мы сели на коней и вместе с сопровождавшими нас рыцарями ускакали на юг.

После десятиминутного галопа Мартин, разглядев впереди пыль и скачущих навстречу всадников, натянул повод. Лошади перешли на шаг. Встречный отряд остановился.

— Рад приветствовать вас, господа, — почти радостно воскликнул я, гарцуя на блестящем от пота жеребце. — Куда торопитесь, сэр Саффолк?! О! И вы здесь, Генри и Эдвард. Говорят, вы хотите нас убить?

— Не вас, а господина Лютера! — Вскрикнул один из братьев Гилфордов, сорвавшись на дискант.

— И как вы себе это представляли? Что я буду смотреть, как вы убиваете моего гостя? Моего друга? И друга нашего короля? Нет, господа… Вы намеревались тайно убить нас обоих, и я воспринимаю это, как оскорбление, вызов. Я готов прямо сейчас сразиться с вами тремя одновременно.

— Вы шутите, Питер! — Воскликнул Мартин. — Оскорблён в первую очередь я, мне и драться.

— Согласен, Мартин! Дерёмся вдвоём! Вас трое, господа?

— Мы не станем с вами драться! — Бросил Генри Гилдфорд.

— Да? Странно. Вы же хотели нас убить?! Как хотите. Но об этом узнают все.

— Мы не хотели ВАС убивать. Да и убивать господина Лютера мы уже передумали.

— И куда же вы так спешили с утра пораньше? — Саркастически усмехаясь спросил я. — Уж не за нами ли в след?

— Это не важно.

— Важно. Поэтому, торг не уместен. Вы пытались нас обесчестить, и обязаны за это ответить. Место для поединка, по-моему, подходящее. Хватит объяснений. Ваших извинений я не принимаю.

— А мы и не извиняемся! — Воскликнул Чарлз Брэнтон. — Я признаю, мы хотели проучить господина Лютера. Если бы вы встали у нас на пути, покончили бы и с вами. Если это вы принимаете за оскорбление, мы готовы ответить! Да, господа?

— Конечно!

— Да!

— Тогда спешиваемся? — Спросил я.

— Да.

Глава 9

Все спешились и охрана отвела лошадей в сторону. Спрыгнув на дорогу, я проверил дорожное покрытие на «сцепляемость» с подошвой сапог. Пошаркав ими по булыжникам, я заметил, что кожаные подошвы с наваренной на них каучуковой резиной не скользили, хотя на дороге лежала утренняя роса.

В этом месте дорога шла по высокой насыпи. Восьмиметровое по ширине полотно дороги вполне годилось для поединка.

Наши противники были не очень молоды, но сильны. Младшему Гилдфорду — Генри было тридцать девять лет, старшему, Эдварду — сорок пять, Чарлзу Брэнтону — пятьдесят. Каждый из них имел боевой опыт с шестнадцати лет и множество побед в дуэлях.

— Двуручно? — Спросил Лютер.

— Естественно, — сказал я и достал из висящих справа ножен вторую саблю.

Мартин отстегнул от пояса ножны, повесил их на седло, вынул из ножен, притороченных к седлу кинжал и с удивлением посмотрел на мои сабли.

— Не люблю шпаг, — сказал я.

— О! Османские мечи! — Сказал он тихо.

— Не совсем, — возразил я.

— Я беру двух братьев, а вы прикрывайте мне спину. Справитесь? — Спросил он.

Мартину шёл пятьдесят первый год.

— Давненько не брал я в руки «шашек», — пошутил я. — Не много ли вам двоих?

Группа зачинщиков конфликта выглядела нерешительно. Братья явно не рассчитывали на возможность поединка.

Я крутанул восьмерку, разминая кисти рук. Воздух вокруг меня взвизгнул и загустел.

— Не распугайте молодёжь, — тихо произнёс Мартин. — Я хочу пощекотать этим выскочкам рёбра.

Мне шёл пятьдесят второй год, но выглядел я так же, как и тогда, когда «сверзился» сюда в этот мир, то есть на тридцать. «Молодёжь» всё же решилась и, вооружившись, двинулась на «старичков», которые сначала стояли плечом к плечу. Но получилось, что братья пошли не к Мартину, а ко мне.

— Э-э! Сюда! — Лютер махнул им шпагой, но тут же был вынужден парировать выпад Брэнтона. Братья же кинулись на меня, одновременно пытаясь достать остриями шпаг отработанными приёмами: один колющим, другой рубящим. Это меня и спасло.

Я, действительно, давно не брал в руки сабель и сейчас именно синхронность парных ударов братьев позволила мне войти в ритм боя, и постепенно, парируя их выпады, переключить руки и тело на аритмичность движений.

Сабли имели развесовку в гарде и позволяли финтить. Сделав несколько контрвыпадов, я слегка подрезал обоих братьев. Шпаги были чуть-чуть длиннее сабель, но в контратаку сабли возвращались намного быстрее.

Резко переключившись на одного противника, в то время когда второй отступил, слегка задетый в ногу, я, «ножницами» выхватил шпагу из руки младшего Гилдфорда, и резанул его по животу и правому боку. Камзол и белая рубаха Генри Гилдфорда лопнули и обильно наполнились кровью. Он отступил.

Эдвард Гилдфорд кинулся на меня, но его шпага, отбитая саблей, ушла вовнутрь, и я кольнул его кончиком острия другой сабли в правый бок под рёбра, едва не достав печень. Раны, у обоих братьев были не глубокие, но существенные. Кровь из них текла обильно.

Я прочертил на камзолах братьев кончиками сабель ещё несколько разрезов, но, увидев их умоляющие взгляды и опущенные руки, прекратил глумление.

Мартин никак не мог справиться с Брэнтоном. Он был ранен в правую руку и фехтовал левой. Однако и левой он работал уверенно. Теперь его правый бок был далеко от кинжального клинка, и он всё время заступал своей левой ногой за правую руку Брэнтона.

Наконец-то, удачно отбив шпагу, Мартин кольнул соперника подмышку и острие его шпаги вышло из плеча Брэнтона, вероятно пробив сустав, потому что Брэнтон выронил шпагу и громко закричал.

— А!

Его крик был таким пронзительным, что кони, удерживаемые за поводья моими патагонцами, шарахнулись в сторону, едва не вырвавшись из рук наблюдающих за поединком охранников.

— Тихо, мальчик, бывает не так больно, но смертельно, — сказал Лютер, ударив его навершием рукояти кинжала в лоб.

Тело Брэнтона обмякло и Мартин дал ему повалиться на левый бок.

— Эк вы его… Не гуманно… — Сказал я.

— Чтобы не орал, когда вытаскивать клинок буду. Плотно засел.

Он пытался вытянуть свой клинок, но тот вылезать не хотел и тянул за собой тело.

— Придержите его, Питер.

— Вы руку его прижмите к телу, чтобы сустав не клинило, — посоветовал я и прижав правую руку Брэнтона к телу, схватил его за камзол. Шпага вышла почти со скрипом.

— Знатный удар! — Восхитился я.

Оказав первую медицинскую помощь и погрузив в коляску, потерпевших повезли обратно в Нидхам, где, по словам братьев, сидели в замке целые и невредимые родственницы падре.

До замка было всего три километра, но Брэнтон успел очнуться, попытался узнать у братьев, куда его везут, но вскрикнув, снова затих, потеряв сознание.

Подъехав ближе я увидел, что от замка осталось одно название. Практически полностью разрушенные стены и башни очень древнего сооружения лежали в руинах, поросших травой и кустарником. Лишь одно его крыло имело полуразрушенную башню и часть почти целой стены.

Коляску с раненными мы отправили во вполне ухоженную трехэтажную усадьбу, стоящую рядом с замком, а сами поскакали к крепости. Как не странно, к башне вела вполне себе приличная дорожка шириной метра полтора с пробитой глубокой колеёй. В башне функционировала тюрьма этого городка, догадался я.

Действительно, у башни стояла небольшая караульная казарма, в которой отдыхало шестеро латников. Двое из них стояли у башни.

— Кто старший? — Спросил я.

— Я старший, — сказал вышедший из казармы воин.

Камзол у него был явно добротнее, чем у охранников, одетых во что попало.

— Я — Питер Диаш — распорядитель его королевского величества. Это, — показал я, — малая королевская печать. Велите привести женщин, помещённых в башню вчера. И не вздумайте шутить со мной, офицер, не то, окажетесь в этой же башне до конца дней своих. Вы ведь поместили их безо всякого на то основания?

Старший караула потоптался на одном месте, поглядывая на двадцать громадных вооружённых конников, потом скривился и, передав ключи одному из стражников, что-то шепнул ему в ухо.

Мартин Лютер спешился, подошёл к старшему наряда, одновременно отобрав ключи у стражника, и посмотрев ему в глаза, спросил:

— Ты что ему сказал, сука?

— А что? — С вызовом переспросил тот.

Мартин ударил его носком сапога в промежность.

— За что ты его, мой гуманный Мартин?! — Спросил я, развеселившись.

— Он сказал: «придушить всех троих». Надо торопиться.

Мартин пнул стражника сапогом ниже спины.

— Вперёд! Показывай дорогу! Четверо со мной, — приказал он моим конным охранникам

Посмотрев на меня и увидев мой одобрительный кивок, патагонцы спешились и поспешили за Лютером. Впереди всех в башню, взяв ключи у Лютера, вбежал Стефан Штиглиц, поклонник, ни на шаг не отступавший от Мартина.

Я сидел в седле широко раскрыв глаза и приоткрыв рот.

— Вот это подарок, — тихо произнёс я сам себе, качая головой.

Три пленницы и Мартин с охраной вернулись быстро. Женщины выглядели испуганно и жались друг к другу.

— Я — Питер Диаш — казначей его королевского величества, — снова, как заклинание сообщил я. — Мы наказали виновных и сейчас вы свободны. Наша коляска доставит вас к падре Льюису.

Мэри стала вдруг серьёзной. Она ткнула девушек в бока и они синхронно сделали книксен, слегка присев и тонув пальцами подолы своих испачканных в камере платьев.

— Мы знаем, кто вы, господин, — сказала Мэри, не первый год встречая меня у брата и прислуживая за столом. — И господина Мартина знаем. Спасибо вам за всё.

Я понял, что «дал маху», но не смутился. Господа не замечают прислугу и это для меня в этом мире стало вполне естественным.

— Поехали, Мартин, — сказал я, смущённо откашлявшись.

Всадники и коляска со спасёнными женщинами, кое как протёртая внутри от крови, быстро доехали до дома отца Льюиса. Коляску женщины отмыли щёлоком, мокрые кожаные сиденья укрыли пледами, и мы снова тронулись в путь. Но в обратном направлении.

* * *

— Значит он самостоятельно пришёл к умозаключению о «каменщиках»?

— Да, Архитектор!

— Это ещё раз доказывает, что он очень начитан, образован и имеет гибкий ум. О его логике и умении подменять понятия в спорах, я вообще молчу. У меня сформировалось устойчивое ощущение, что он сможет доказать, что «белое» — это «чёрное» и наоборот. Быть может он всё же пересекался в прошлом с кем-нибудь из наших мастеров?

— Мы изучили всю его биографию. В ней есть тёмные места, но он далёк от наших традиций и методик. Самородок, сэр.

— Бывает… Но не уверен. Я утверждаю решение о создании «тайной» организации «Масонский Орден», в ущерб «Иезуитам», под руководством Мартина Лютера. Это отвлечёт внимание от истинного Ордена и опустит нас на ещё один уровень тайны. Помогите Мартину напустить побольше тумана и мистики.

Я хмыкнул и покачал головой.

— Мартин большой выдумщик. Что он мне изложил в нескольких словах, хватит на три тайных общества. Или он и создаёт их три? Откровенно говоря, он выдал столько идей, что я даже повторить их все не в силах. Мой мозг отключился примерно миль через двадцать нашего пути. И он не утруждал себя банальщиной.

— Назначьте его вице-канцлером университета. Фишер отказался поделиться с Генрихом наследством его бабушки Маргариты, завещанным ею университету. Генрих по молодости лет и из-за уважения к бывшему наставнику «проглотил пилюлю», но, чувствуется, обиду затаил. И… Генрих благоволит Лютеру. Подсуньте королю указ о назначении Мартина вице-канцлером.

Думаю, король с удовольствием отомстит Фишеру. А там… Изменим устав университета: заменим церемониальные функции главы университета реальными и назначим Лютера. Но пока ему и этих полномочий хватит. Пусть покажет себя. Хочет строить, пусть строит. Там строить и строить…

Реальный глава Ордена Масонов засмеялся.

— Не увязнет он в натуральном строительстве? — Засомневался я.

— Посмотрим. И… Мы прислушаемся к его мнению и постепенно начнём переводить университет на естественно-научные дисциплины. Что мы уже, в принципе, делаем… С помощью Лютера мы сделаем Кембридж антагонистом Папскому Оксфорду, постепенно отстранив от ректорства в колледжах клириков.

* * *

— Вы ошарашили меня, Питер, — сказал Мартин, в очередной раз перечитывая указ короля Генриха Восьмого. — Как отнесётся к назначению канцлер университета Джон Фишер? Куда делся предыдущий «вице»? Купер, кажется?

— Он скоропостижно скончался. Что-то с сердцем. Два дня назад. Я подумал, грех не воспользоваться благоприятным моментом.

— Ему же около сорока было?

— Слишком большая ответственность. А тут ещё конфликт короля с Джоном Фишером, свидетелем которого он был.

— Какой у меня будет гонорар? Или тут уже иное денежное вознаграждение?

— Чуть больше четырёх тысяч соверенов.

— Не густо.

Я, честно говоря, охренел.

— Вы можете сами назначить себе ставку. Распорядитель финансами — вице-канцлер, то есть — вы.

— Так вот отчего он «загнулся» …

— Маргарет Бофорт^[12] завещала большие деньги Джону Фишеру для строительства университета. И король Генрих Седьмой тоже передал университету солидную сумму.

— А где сейчас эти деньги? — С тревогой, и с еврейскими интонациями, спросил Мартин.

— Не переживайте. Они в университетском хранилище, а оно под надёжной охраной. И королевские казначеи… Мои казначеи уже проводят их пересчёт. Вместе с вашими, университетскими, — добавил я, усмехаясь. — В любом случае, Мартин, вы будете отвечать только за те деньги, которые окажутся в хранилище. Полагаю, бывший вице-канцлер проворовался. Поэтому и не выдержало его сердечко.

Я мерзко засмеялся.

— Король потребовал провести расследование. Скажу по секрету. Один из младших университетских казначеев утверждает, что расхищали университетскую казну оба: и Фишер, и Купер. Если это подтвердиться, суд заставит Фишера передать все оставшиеся у него деньги в университет. Вам, Мартин. Скорее всего, так и будет. И вы станете очень богаты. По приблизительным подсчетам, у Фишера осталось около пяти миллионов фунтов стерлингов. Только советую вам, Мартин, не повторяйте чужих ошибок.

— Вы о Фишере и короле?

— Вы умный человек.

— Что-то я уже начинаю в этом сомневаться, — пробормотал Мартин. — Пойдёмте в «закрома», Питер.

Мы вышли из школы Пифагора и сев в мою двуконную коляску, доехали до зданий «старой школы» Королевского колледжа. Именно в них находился офис канцлера и вице-канцлера Кембриджского университета. Там же находились и «закрома», то есть — университетская казна.

Правое крыло двухэтажного здания имело большую пристройку, стенами подходящую прямо к реке, а левое, маленькое крыло выполняло функцию «офиса» администрации университета и его «закромов». Всё остальное здание выполняло функцию гостиницы для университетской профессуры.

У парадного «подъезда» стояли два одетых в кирасы гвардейца-патагонца с пиками. Сопровождавший меня командир отряда подошёл к ним, что-то тихо сказал и кивнул на меня. Один из стражников свистнул в свисток, висевший у него на ремешке кирасы, и из парадного выскочил ещё один охранник.

Мы вошли внутрь.

— Пусть нас сопроводят в хранилище, — распорядился я.

Спустившись на три лестничных пролёта вниз, мы оказались в сухом кирпичном подвальном помещении с массивными раскрытыми дверями, перед которыми стоял мой стражник, спокойно пропускавший нас дальше по коридору. Везде на стенах горели масляные светильники.

Хранилище состояло из пяти, разделённых кирпичными колоннами и чугунными решётками квадратных комнат, заставленных «библиотечными» стеллажами, на которых стояли ящики наполненные деньгами. Некоторые ящики были уже опечатаны малой королевской печатью.

— Молодцы, уже заканчивают, — сказал я. — И то… трое суток считают. Тут и спят и… едят. Много насчитали?

К нам подошёл малый королевский казначей и, поклонившись, сказал:

— Один миллион четыреста тридцать восемь фунтов стерлингов в золотых соверенах короля Генриха Седьмого. Остаток — около двухсот фунтов. Недостача — восемьсот фунтов стерлингов.

— Ну, вот и причина сердечного удара, — сказал я.

«А-то ты не знал сколько там не хватает», — мысленно усмехнувшись подумал Мартин Лютер. — «Что-то подсказывает мне, что твои „ребята“ были здесь чуть раньше смерти Купера».

* * *

Мартин поставил на классной доске шесть крупных «точек» в виде вершин шестиугольника.

— Как вы знаете, в основе нашей методы обучения лежит наставничество. Однако, не все «наставники» добросовестно исполняют свои функции. Скажем так… Мало кто вообще исполняет свои обязанности.

Аудитория оживилась.

— Многие из них отягощены своими непосредственными ежедневными заботами в храмах и монастырях. Хотя за денежным вознаграждением в канцелярию университета все приходят исправно.

Раздались смешки.

Послушать нового президента университета пришли не только профессора и преподаватели, но и студенты, как старших, так и младших школ. Большая новая аудитория Королевского колледжа вмещала сидячими до тысячи человек, но все скамьи были заняты плотно прижавшимися друг к другу слушателями.

— Не побоюсь громких слов, но считаю новую систему обучения уникальной и универсальной. Во первых, наставник будет получать жалование только в случае успехов своего ученика на экзаменах и отсутствия на него жалоб.

Во вторых, наставником может стать любой студент университета, а не только студенты двух выпускных курсов. Форма наставничества, когда младшие живут со старшими и выполняют за своих наставников всю бытовую работу и поручения отменяется.

Наставничество закрепляется тройственным договором, и может быть расторгнуто студентом в любое время.

Мартин развернулся к доске и соединил точки «Звездой Давида», а потом написал возле верхней точки: «понимание студентом целей», а у нижней: «понимание наставником целей», у левой верхней: «знания студента», напротив: «знания наставника»; у левой нижней: «личность студента», напротив: «личность наставника».

— Вот краеугольный камень нашей системы обучения.

Мартин поднял руку, успокаивая аудиторию.

— Второе новшество… Латынь остаётся только в виде предмета обучения на факультете лингвистики, на теологических и медицинских факультетах. На остальных факультетах обучение будет вестись на государственном языке — английском.

Теперь, что касается свободного времени студентов. В младших школах создаются скаутские военно-спортивные организации и проводятся университетские игры «Зарница». В колледжах создаются спортивные команды и проводятся спортивные соревнования. Участие студентов хотя бы в одной спортивной команде обязательно и влияет на итоговую характеристику и рекомендации. Лучшие выпускники будут гарантированно обеспечены… работой

Мартин не успел уточнить, чем они будут обеспечены, но аудитория и не дала ему договорить, перекрыв его голос овациями и криками.

Глава 10

Июль 1535 года

Лондон встретил меня моросящим дождём, от которого я уже успел отвыкнуть на севере. В Йоркшире лето было сухим и жарким. Температуры поднимались и до тридцати градусов по Цельсию. И зимы были холодными и снежными. До минус пяти.

Моя двуконная коляска хоть и имела прорезиненную тканную крышу, но для мороси и тумана последняя препятствием не являлась, и я в быстром темпе пристегнул, снятый ранее, передний полог со стеклянным окошком впереди.

До Винздора оставалось около сорока вёрст скучнейшего пути. Укрывшись от дождя, я вытянулся на лежанке и задремал. Во сне я в образе Симона Волхва ехал на верблюде из Самарии в Тир с мешком золота, предназначенным для выкупа. Но это повторяющееся видение мне так надоело, что я, не прекращая сна, отогнал его и провалился во тьму, из которой прорисовался замок в древнеримском городе.

Я видел его сверху, облетая по кругу.

«Давненько я не летал», — подумал я, всматриваясь в «темпл».

Это было строение, являющееся частью городской стены, а сама стена и изгибы реки ему что-то напоминали. И он понял, что видит Лондиниум, периметр стен которого повторял границы Лондонского Сити.

«Спустившись» ниже я увидел на стенах крепости рыцарей в серых от грязи плащах с красными крестами на груди. «Господи, какой же это год?», — подумал я и проснулся.

Мне стало душно и я приоткрыл полог. Морось так и сыпала. Из Лондона мы уже выехали.

— Облегчиться бы, милорд, — сказал возница, услышав движение за спиной.

— Тормози, — сказал Мартин, и коляска остановилась.

Возница, заклинив колёса, соскочил на землю и кинулся в ближайшие кусты. Я сполз затёкшим телом вниз и оросил колесо.

— Надо же, как меня осенило! — Сказал я сам себе. — Вот почему английские короли не могут войти в Сити. Это — территория тамплиеров, оставшаяся не захваченной англосаксами.

Получила объяснение и причина, почему и сами англосаксы не селились не только в черте города, но и близко к нему. Кто бы им позволил?

«Скорее всего, между короной и Сити есть древнее соглашение», — подумал я. — «Потому-то король не осудил тамплиеров в четырнадцатом веке и игнорировал требования Папы».

Я помнил из скудных публикаций, что король долго не допускал инквизиторов-доминиканцев в Британию, а когда впустил, не разрешил им проводить тяжёлые пытки с помощью специальных приспособлений, которые запретили перевезти через пролив.

Инквизиторам были разрешены только «лёгкие» пытки, как-то: ломание конечностей, выворачивание суставов. Британские тамплиеры были заранее предупреждены о готовящейся расправе, до того, как начались официальные преследования и они спрятались в Шотландии, где тут же началась война за независимость от Англии.

— Вот так открытие! — Восхитился я. — И что это нам даёт? А даёт понимание, что и в шестнадцатом веке Тамплиеры в Англии — сила! Тайная сила. А в Шотландии?

Возница выбежал из кустов, и мы снова тронулись в путь, но сонливость у меня прошла.

Я вспомнил, что так и не посмотрел в своё время нашумевший фильм «Код Да Винчи». Вернее, начал смотреть, но фильм показался мне слишком надуманными, притянутым… Родственники Христа, Меровинги… А там про этот «темпл» говорилось, я вспомнил, что где-то видел это в обсуждениях. А если бы помнил, то и вопросов бы не было про то, куда делись тамплиеры.

«Тут они все и остались», — утвердился в своих мыслях я. — «И теперь просятся наружу с моей помощью. То-то они школ и университетов в Англии настроили! Аж два города».

Я вспомнил, что читал про «Лондонский Сити»: «Утверждается, что „современный период“ истории Сити начинается с 1067 года, и он старейший, всегда существовавший, орган муниципальной демократии в мире. Он возник раньше британского парламента, и его устройство коренится в древних правах и привилегиях, которыми пользовались граждане еще до норманнского завоевания 1066 года. История Сити и лондонской фондовой биржи неотделима от истории еврейского клана Ротшильдов».

— Ну, это понятно, — пробормотал я. — Куда без них?

Вспомнил также и британского писателя Робина Рамсея, который как-то сказал мне лично: «Я начал писать о политике давным-давно, и уже тогда меня удивило, что почти нет исследований лондонского Сити. В обществах есть свои закрытые зоны, и вы собираетесь проникнуть в одну из таких великих запретных зон британской политики».

— Да, не хочу я проникать в британскую политику, — сам от себя отмахнулся я. — Пусть течёт, как текло. Что всплывёт, увидим.

Я снова закрыл глаза и, расслабившись, отключился.

— Монсеньор! — Услышал я Стефана. — Патруль! Королевские гвардейцы!

— Чего ты так орёшь, Стефан?! — Спросил я. — Словно дракона увидел.

Отстегнув пару пуговиц, я, встав в коляске, выглянул сбоку и посмотрел вперёд. Мы проезжали небольшое поселение. Впереди виднелся мост. «Итон», — прикинул я. — «Где-то тут королевский колледж. А-а-а… Проехали уже, раз мост».

— Я же просил тебя разбудить перед Итоном?! — Возмущённым тоном сказал я. — Ты чего?

— Будил. Вы, монсеньор, меня своими сапогами всего испинали.

Стефан показал свой грязный в глине камзол и плащ. Он сидел на «запятках» коляски и как-то умудрился перелезть на ходу во внутрь.

Тем временем, мы подъехали к патрулю, который, на удивление, просто расступился, пропустив коляску мимо. Конные гвардейцы, одетые в кожаные, длинной ниже колен, куртки, надетые поверх кольчуг, просто проводили нас взглядами, но отправили вслед конного сопровождающего.

Коляска, обогнув крепость вдоль рва, остановилась возле поднятого моста южных замковых ворот.

Я опустил складывающуюся крышу коляски и пересел лицом по ходу движения. Таких замков я ещё не видел. Мощные тяжёлые стены угрожающе нависали. Стражники смотрели сверху спокойно и с интересом.

— Представьтесь, монсеньёр, — послышалось с башни.

— Питер Диаш, — лорд-распорядитель. К королю, — крикнул Стефан.

Мост стал опускаться сразу, как только прозвучало моё имя.

* * *

— Здесь нет тумана… Хорошо, — сказал я, спеша за королевским пажом, по дорожке посыпанной мраморной крошкой.

— Вы, милорд, как нельзя кстати. Генрих только что вышел на променад. И не обращайте внимание на его окружение. Там есть абсолютные идиоты, в том числе и братья Гилдфорды. С которыми вы встречались в прошлом году.

Паж хихикнул.

Король со свитой гулял по зелёному парку, больше напоминавшему огород. Увидев меня, король выпрямился, обтирая платком пучок моркови от земли.

— Питер! Как я рад вас видеть! — Почти искренне обрадовался король. — Хотите морковь? Угощайтесь!

Генрих протянул пучок, зажатый им за ботву. Я поклонился и протянул руку, намереваясь взять одну.

— Берите всё. Вместе с платком.

Король положил пучок в свой большой белый платок с большим королевским вензелем в центре и передал его мне.

Приняв морковку и начав машинально её обтирать, я сказал:

— Хороший сад, но он скорее всего убьёт башню.

— Почему? — Удивился король, оглянувшись на почти круглый двухуровневый замок.

— Вода подмывает основание, просачиваясь. Рыхлые почвы холма не удержат замок. Нужен камень. Для башни нужен камень. Много крепкого камня. Плотно подогнанного друг к другу.

— Ваши метафоры всегда меня ошеломляли, милорд.

— Ну, какие же это метафоры? Это жизненные принципы. Основа — основ.

— Познакомьтесь, сэр с моей опорой… Этих двоих вы знаете… Гилдфорды… Это — сэр Арчибальд Дуглас шотландский барон. Это — Сэр Уильям Годольфин — рыцарь, сын Джона Годольфина, верховного шерифа Корнуолла, которого вы недавно заменили своим… э-э-э… содержантом.

Рыцарь находился рядом с королём в полном боевом снаряжении, вооружённый мечом.

— Это — сэр Виллем, граф Нассау… Это где-то в Империи… Через пролив. Это — сэр Генри Коули, адвокат Мидл-Темпла. А это, господа, Питер Диаш — мой лорд-распорядитель, которого за десять лет не многие из вас видели в лицо, такой он таинственный и неугомонный.

Присутствующие поклонились мне, причём братья Гилдфорды особо приветливо. Вероятно, потому, что в отличии от Чарлза Брэнтона, они выжили, и только благодаря моей «доброй воле».

После прошлогодней дуэли мы правильно сделали, что вернулись к королю. Король находился в Тауэре и выслушав мой рассказ, эмоциональный и красочный, вскипел гневом и был готов безжалостно расправиться с фаворитами, но Брэнтон через десять суток отошёл в мир иной, а братья Гилдфоры, так долго «лечились», что Генрих заскучал и простил.

— Мы рассуждаем о войне, милорд. Что вы о ней думаете? Вам, наверняка, есть, что сказать, хоть вы в Империи вели только невидимые войны.

— Я, мессер, не полководец. Я больше по внутренним делам. И про большую войну знаю в основном от мудрецов. Например, в Чине давным-давно был такой мудрый военачальник Сунь Цзы…

— Суньцы? — Переспросил Генрих.

— Да. Он говорил, что мобилизация народа для войны и введение в действие армии должны осуществляться со всей серьезностью. Целью всей фундаментальной стратегии должно стать создание условий для того, чтобы население процветало и было довольным, дабы его желание подчиняться правителю не могло быть даже поставлено под сомнение.

— Население процветало… — задумчиво сказал Генрих. — Это что-то новое. Наши люди так живут?

— Не думаю, мессер. Полагаю, это идеалистический труд, но и в нём можно почерпнуть полезное.

— Что именно?

— Он пишет, что очень важны дипломатические инициативы, чтобы избежать войны, и добиться желаемого мирным путём.

— Это не всегда возможно, — сказал король.

— Это — идиллия, мессер. Но я поддерживаю его концепцию тайной войны: разрушение планов и союзов противника, а также срыва его стратегии. Это мне понятно и близко.

— И мне это нравится, Питер. Где бы ещё найти таких… помощников?

Я со значением посмотрел на короля и Генрих сказал:

— Но об этом, чуть позже… Говорите, Питер…

— Тактика чинцев — уклонение от столкновений. Она нам не совсем подходит. Хотя… Я бы ещё подумал. При такой тактике, малыми силами можно победить большие. В основе концепции Суньцзы лежит управление врагом, создающее возможности легкой победы. Ради этого он составляет классификацию типов местности и их использования; выдвигает различные способы распознавания, управления и ослабления врага.

Основной принцип следующий: «Идти вперед туда, где не ждут; атаковать там, где не подготовились». Этот принцип может быть реализован только благодаря секретности всех действий и информированности, полному самоконтролю и железной дисциплине в армии, и также «непостижимости». Война — это путь обмана, постоянной организации ложных выпадов, распространения дезинформации, использования уловок и хитростей. Когда такой обман хитроумно задуман и эффектно применен, противник не будет знать, где атаковать, какие силы использовать и, таким образом, будет обречен на фатальные ошибки.

— Мудрёно… Но, чувствуется, что этот… Суньцы — великий стратег и тактик. Но у нас это вряд ли выполнимо. Кто у нас этим будет заниматься? Не хочу никого обидеть, но я не вижу вокруг себя такого уровня помощников.

— Их надо учить, мессер. Мы в Кембридже открыли военный колледж. Без теологии, мессер. Только война, математика и немного риторики.

— Но у него речь идёт о тайной войне.

— Самых способных мы учим и этой дисциплине. На факультете дипломатии.

— Но где вы набрали профессоров, — изумлённо спросил король. — Кто читает лекции?

— Мы нашли, мессер. Таких профессоров, в мире пока нет, — скромно потупив глаза, произнёс я, — но мы нашли.

— Вы позволите посетить лекцию?

— Безусловно, мой король, но приходите один. Это лекции с ограниченным правом посещения. На лекциях студенты сидят в масках.

— Вот видите, господа, как интересно! — Воскликнул король. — Мы многого не знаем, что происходит в нашем королевстве!

— Сэр Мартин — большой энтузиаст и, не побоюсь этого слова, — самородок, — сказал я. — Но… Мне очень неловко, господа, мессер… Я вдруг стал центром внимания в вашей компании. Позвольте предложить другую тему для разговора, мой король?

— Какую? — Удивлённо спросил король.

— О бабах. Пардон, о женщинах. Мне из Франции привезли намедни один пикантный анекдот. Метёт рано утром в Париже улицу дворник… Вжик-вжик, вжик-вжик-вжик, вжик. Из окна высовывается голый господин и говорит: «Вы, Жак, сбиваете с ритма весь квартал». Вжик-вжик-вжик-вжик-вжик.

— Ха-ха-ха!!!

— А ещё, — продолжил я. — Французский пикник. Дама говорит: — «Мсье, немедленно выньте руку… да не вы… да не эту… да не оттуда…»

— ………..

— Вы, Питер, ещё и проказник, — сказал король, вытирая слёзы. — Кстати о бабах… У меня новая фаворитка… Это, господа, нечто… Рекомендую…

— Ха-ха-ха…

* * *

Малый зал приёмов круглой башни представлял из себя помещение с дугообразной стеной и имело два высоких окна, между которыми стояло королевское кресло, обтянутое синим велюром. До этого замка наши гарнитуры ещё не добрались. Перед ним, на значительном отдалении, стояли на гнутых ножках стулья без спинок, но с мягкими, обтянутыми велюром того же цвета, сиденьями.

— Можете рассаживаться, господа, — сказал король, отдавая прозрачный кубок сэру Уильяму Годольфину. — Вот скажите, Питер… Вы хорошо говорили про дипломатию, а на деле? Что вы можете предложить? У Англии сложная политическая ситуация.

— Предлагать вашему величеству решения политических проблем сложно. Я занимаюсь внутренними делами. Мы только пытаемся подготовить дипломатов в Кембридже.

— Да-да… Кембридж… Расскажите…

— На специальном курсе мы учим наших студентов чётко формулировать суть вопросов и ответов, доказывать их правоту. Сначала обязательно на бумаге, потом в своей речи и, в дальнейшем, в споре с аппонентами. Причём, часто мы даём задание ответить на поставленные вопросы нарочито неправильно, и потом отстоять свою точку зрения.

— И для чего это?

— Приветствуется уверенность и решительность в отстаивании самых абсурдных позиций, но с чёткой аргументацией и доказательной базой. Для отстаивания абсурда мы даём уроки софистики. Однако, мы научаем студентов не только доказать, что они правы, но и убедить аппонента. Даже просто внешний вид и вырабатываемая у студентов абсолютная уверенность в правоте своих мыслей и действий, приводит окружающих к мысли об их непогрешимости. Мы воспитываем вам помощников.

Особо одарённых в науке убеждать, мы будем рекомендовать вам, ваше величество, в качестве дипломатов и… разведчиков. Что, в принципе, одно и тоже. За год мы протестировали всех студентов и отобрали триста человек для спецкурса «внешняя разведка». Есть очень интересные экземпляры.

— Вы, Питер, говорите о сложных вещах так просто и легко… Но ведь этому вы сами где-то должны были учиться…

Я позволил себе улыбнуться, но ничего не сказал, а пожал плечами и развёл руками. Король тоже с вопросительным видом развёл руками и посмотрел выжидающе.

— Я присутствовал на тестировании и дискуссиях. Мартин Лютер отобрал интересных молодых людей. Что характерно, не все из них родовиты. Для дипломата это качество ущербно, а для тайного агента — полезно.

— Возможно-возможно, — тихо произнёс король.

— Кроме этой «специализации», как называет свой курс сэр Мартин, данные студенты обязательно осваивают одну, а то и две научные дисциплины. Что им больше нравится. В основном это, или юриспруденция, или математика, — добавил я. — Студентов творческих среди них меньше. Мы предлагаем открыть Кембридж для студентов с материка, а для особо интересных нам, сделать бесплатным обучение.

— Ваша мысль мне понятна, Питер. Так и делайте. Мы соответствующий указ издадим. Мартину достаточно средств?

— Достаточно, ваше величество.

— Он не обижен на меня? — Спросил король усмехаясь. — Мы с ним так и не обсудили… этотвопрос.

— Нет, ваше величество. Ваше право требовать, а его подчиняться. Деньги мы всегда найдём.

— Я знаю, у него имеются тайные доходы из империи?

— Если бы они были тайные… У него там ещё остались богатые сторонники. Я самолично учитываю и докладываю обо всех поступлениях.

— Они не обижены на него, что он у меня?

— Они понимают причины и видят в вас опору для борьбы с папским престолом.

— Да, Рим окреп в содружестве с Испанией и Португалией, но они стали пропускать наши корабли в Африку, хотя флот их увеличился и усилился. Корабли португальца Санчеса… Вы видели? Я специально ходил смотреть в порт. Говорят, что они сделаны из особо прочного американского дерева и не пробиваемы. Восемьдесят пушек?! А пушки Романии? Нам с ними пока сложно тягаться. Потому, очень пригодятся ваши студенты. Когда у вас первый выпуск?

— Экзамены через месяц.

— Основное задание для ваших… «разведчиков» — кража секретов, в том числе — пороха и изготовления орудий. Всех отправить через пролив. Доучиваться в Сорбонне или в Риме.

— Вы предлагаете мне, ваше величество, возглавить «службу внешней разведки»?

— Да, сэр Питер. Внутренние дела у нас вы поправили, а вот внешними врагами… Да и «друзьями»… Короче, лучше вас с этим вряд ли кто справится лучше. Графство Камберленд вы получите, когда присягнёте мне на верность.

— Когда присягнуть? — Тут же спросил я, вытягиваясь во «фрунт», щёлкая каблуками и слегка выпучивая глаза.

Король рассмеялся.

— Я пошутил, милорд, и вы это поняли. Хорошо. Все бумаги уже подписаны. Но… Владения ваши — это земли спорные, приграничные. Король Яков Пятый^[13], не смотря на наши договорённости и наше миролюбие, не оставляет замок в Карлайле. Как вы его будете изгонять? Я не знаю. Своими патагонцами? Думаю, вам стоит познакомиться с Сэром Генри Клиффордом^[14]. Он постоянно курсирует между Йоркширом и Уэстморлендом и знает обстановку. Он восстановил на своих землях замки и усадьбы. Но у него несколько вздорный характер, и все его попытки наладить отношения с соседями и вассалами не венчаются спокойствием. Но земли эти наши. Это подтверждено и печатью Якова.

— Уэстморленд южнее Карлайла, но я смогу, наверное, отодвинуть опасность от земель Клиффорда. С его помощью, конечно. Полагаю, мы найдём общие интересы. Могу я для личных целей — войны с Яковом, использовать выпускников Кембриджа?

— Не такие уж они и личные, ваши цели. Конечно можете. Будем считать использование выпускников… приёмным экзаменом в нашу «королевскую рать».

Глава 11

— Разрешите, милорд, я поеду с вами? Мне нужно срочно в Лондон, — спросил Санчес, теперь почти неотлучно находящийся с королём. — Не откажете?

— Бог с вами, Санчес. Позволить вам трястись конным? Да и поговорить не мешало бы. Дорога идеальная. Я спал, как младенец.

— Отлично. О! Нам несут королевский обед в дорогу! — Воскликнул он.

Мы только что позавтракали с королём и после его напутствий и махания платком с балкона, тронулись в путь.

— Новостей от наших «друзей» нет?

— Есть. Главная — это то, что Шотландец Яков снова заключил союз с Франкией о военной взаимопомощи. В случае нападения на одного, в войну вступает другой.

— Интересно. А мы планировали пощипать франкам перья.

— Можно сделать вид, что нападаем на Франков, высадив в Нормандии небольшой отряд, а после нападения на нас Якова, ударить по нему. Как вы говорили? «Покажи, что наступаешь в одном, а напади в другом месте». Ударить сначала с запада, от Карлайла. Потом с востока, от Эдинбурга. А когда северяне ударят второй армии в спину, снова от Эдинбурга, в спину им, зажав в клещи.

— Это не я говорил, а Сунь Цзы… Три армии — это много. Откуда столько?

— Наших выпускников будем использовать, как рыцарей. Мы посчитали. Они прошли отличную годичную военную подготовку, полны сил и уверенности в победе. Мы очень старались, вбивая это им в голову.

— А снаряжение, броню, оружие, лошадей?

— Португалия де-факто сохраняет нейтралитет в «италийской» войне и наши агенты нашли оперативный подход к королю Жуану. Он готов продать до двухсот голов лошадей, сбрую и иное снаряжение. И даже несколько новых осадных пушек.

— Пушек?! Это невероятно! Как им удалось?

— Политес, милорд… Учимся помаленьку. Правда за дорого. Жуан готов продать и двадцать два корабля.

— Самых старых? Это тех, на которых Да Гама огибал Африку и ходил к Индии и Чине?

— Корабли хорошие. Так уверяют наши парни. Я им доверяю, милорд. Если вы не против, я тут же отправляю посредника в Лиссабон.

Я изумлённо смотрел на Санчеса. Машина уже двигалась без меня.

Я рассмеялся.

— Отлично, Санчес! Обойдёмся без наёмников.

— Я понял, милорд. И начинаю готовиться к войне. С Шотландией, или с Франкией — не важно. Будем делать вид, что с Франкией.

— Готовьтесь, всё же, тайно, Санчес. Делайте вид, что фураж продаёте, а не заготавливаете. Вывозите на кораблях, перегружайте в море на другие и завозите в наши английские склады. Утомительно, но конспирация превыше затрат. Опорожнённое судно пусть идёт за товаром во Франкию. Мы наладим транзит грузов из Испании и Португалии во Франкию, а оттуда к нам.

— Потребуется очень много денег.

* * *

Мартина Лютера мои люди выкрали и спрятали от расправы в 1521 году, когда он возвращался из Вормса, куда был вызван на заседание рейхстага. Хоть он и рассчитывал на гарантию неприкосновенности, данную Карлом Пятым, однако, как мы знали, его должны были арестовать за пределами Вормса.

Через несколько дней его потом переправили в замок Вартбург и обеспечили всем необходимым для работы над переводом на немецкий язык Нового Завета.

Так и было в «той» истории, но в данном случае, «бонусы» получал я. Хотя, как оказалось, и в «той» истории похищение было сымитировано самим Лютером. Когда его похищали мои «ребята», он сначала сильно испугался, а потом сильно смеялся.

Зная, что ничего с ним не случится минимум до сорокового года и дав ему время осознать некоторую ущербность теории раскола, мы пригласили его в Англию лишь в 1533 году, и он согласился.

Я тогда отвёз его в Йоркшир и разместил в одном из своих домов. У Лютера была жена и шестеро детей погодок. Старшему шел восьмой год. По соглашению с епископом Йоркским Мартин открыл класс естественных наук при Йоркском колледже Святого Уильяма.

Колледж был открыт ещё в 1467 году и за пятьдесят с лишним лет серьёзно обветшал. Приняв Йоркшир в 1530 году я только к 1533 году смог его отремонтировать, реконструировать нижний этаж, укрепив его дополнительными балками, и надстроить третий.

Сейчас колледж имел квадратную форму и внутренний двор.

Возглавив Кембриджский королевский колледж, Мартин Лютер забрал с собой и своих бывших студентов, расставив их на должности кураторов.

* * *

— Господа студенты! — Вам выпадает шанс подняться на одну ступень к званию пэра. Сегодня вы не имеете права голоса, а завтра можете стать рыцарями. Сделав правильный выбор и проявив себя в сражениях, вы можете получить от короля земельные наделы. Вступайте в элитное рыцарское войско! Экипировка, вооружение и обеспечение одним конём берёт на себя Герцог Бекингем, граф Йоркский, милорд Питер Диаш.

Я шагнул из-за спины Мартина Лютера и, оглядев стоящие передо мной шеренги молодых ребят, крикнул

— Ещё год назад кто-то из вас работал на ферме, кто-то работал в городе. Сейчас вы окончили первый курс колледжа, и узнали, что земля не заканчивается вашим городом, или даже Англией. И поняли, что можно не только пахать чужую землю, но и иметь свою. И вам выпал такой шанс.

Я прошёлся вдоль помоста.

— Я обещаю лично, что все, кто встанет под мою руку и будет доблестно сражаться, получит по десять аров^[15] земли, а кто проявит себя особо — по сто аров.

Шеренги зашумели. Я поднял правую руку вверх, требуя тишины.

— А герои получат баронство и станут пэрами.

Толпа взорвалась восторженными криками.

Тут же прошёл обряд посвящения в рыцари. Курсанты, стоя на одном колене, повторили за мной рыцарскую клятву, я перекрестил концом меча несколько раз всех и каждого. Архиепископ Кентерберийский Уильям Уорхэм, пройдя по шеренгам, окропил всех святой водой.

1536 год. Саутгемптонский Порт

Корабли отходили от причалов по мере наполнения войсками. Посадка-выгрузка, отработанная на берегу многократно, проходила, на удивление наблюдателей, быстро.

— Я смотрел бы на это вечно, — сказал король, сидящий в кресле на верхней площадке башни портовой крепости. — Я не заметил, как закончился день, милорды. Вы, Питер, кудесник.

— Это не я, а Санчес со своими инструкторами и Мартин, со своим немецким прагматизмом и с желанием всё подсчитывать и всех строить. Моё дело маленькое: дал деньги и отошёл в сторону.

— Не прибедняйтесь, Питер! Мне рассказывают, как вы мотаетесь по Англии. Что вы затеяли в Камберленде?

— Ничего, сир. Всё внимание на юго-восток. Через пролив.

— Так вы говорите, турки не встанут на сторону Франциска?

— Не должны. Если, конечно, не увидят нашу слабость и свою выгоду. Но слишком много сил они отправили на север. Договор, который они подписали с франками не предусматривает вооружённой помощи Франциску. В секретной части договора Франция взяла на себя обязательство поддерживать султана в его борьбе с Габсбургами. Взамен французский монарх получил односторонние привилегии низкопошлинной торговли в Османской империи. И всё.

— Секретный же договор, Питер! Как вы узнали? Снова ваши «негоцианты»?

— Да, сир. Каждый мой купец обязан составить письменный отчёт о том, что видел и слышал. И не только купец. Каждый гражданин Бразилии, находящийся на чужой земле, пишет ежемесячные отчёты и отсылает их в наше представительство. Этому их учат с детства. Ведь у нас уже выросло второе поколение образованных граждан. И очень многие занимаются, как частной торговлей, так и работают в Ост-Индской компании.

— Так вы собираетесь сами участвовать в этой войне? — Спросил Генрих, показывая на ожидающих погрузку рекрутов.

— Полагаю, это будет правильно. Присутствие лорда-представителя добавит компании помпезности. Ваш герб украсит сражение, сир.

— Не утопите его, милорд, — с осторожностью произнёс король. — Франциск в негодовании от нашего ультиматума и объявлении войны. В негодовании и наши пэры, которых вы проигнорировали, поставив своих военачальников.

— Пусть защищают Англию от шотландцев. Вы, сир, настропалите их. Яков обязательно воспользуется случаем. Франциск наверняка сообщил ему о нашем вызове. Пэрам будет возможность проявиться. Пусть не прозевают атаку.

Я никому не говорил о том, что последняя группа из десяти кораблей пойдёт не на юг, а на север, правда, сделав небольшой «променад» в проливе.

* * *

Когда я на своей вёсельной «джонке» подошёл к месту сражения, стоял полдень. Английские корабли, выстроившись в линию, дрейфовали на безветрии по стихающему приливному течению на запад. Строй и положение кораблей удерживались шлюпками — по две на каждый корабль, одновременно игравшими роль брандеров. В случае атаки такой кораблик возгорался, а команда «эвакуировалась» на спасательном плоту, вытягиваемому за линь корабельной лебёдкой.

Противник дрейфовал, стоя на якорях, что меня изрядно удивило. Что за якоря у них были? Камни, что ли? Французы стояли двумя короткими линиями на отдалении, опасаясь попасть под бой нашей артиллерии. Лишь вёсельные разведчики с обеих сторон то и дело показывали, что они вот-вот пересекут невидимую линию.

Французы, как ожидалось, встретили английский авангард у мыса Котанкен, и не торопились атаковать, даже имея полуторное преимущество. Я пожалел, что отдал приказ не атаковать без меня.

— Два румба лево руля, — сказал я. — Обходим севернее. Гребок — одна четверть. Семафор для ведомых: делай как я, обход слева, атака линией.

Барабан застучал чаще.

Джонки рванулись вперёд, обходя и своих, и чужих. Французы, поняв наш манёвр, стали разворачивать вторую линию в дугу, намереваясь взять нас с обеих сторон.

— Два румба лево руля. Залп по готовности, — скомандовал я.

Джонки уворачивались от правого «рукава» противника и, при сближении, выбрасывали орудийные бомбы на ближайшего «француза». Это был восьмидесятипушечный галеон новой конструкции: с низким баком, но всё ещё высокой кормой. Его тянули три шлюпки, но явно на последних остатках матросских сил. Не могут французы строить корабли без украшательств, кои значительно отягощают корпус.

— Поставить дымы. Всем левая циркуляция. Спарку бомб и пловцов за борт.

Отработанным манёвром джонки аккуратно спускали с кормы бомбы, скреплённые двадцатифутовым плавучим линем и отворачивали на циркуляцию. Ускорявшееся отливное течение подхватило бочки и поволокло к французской эскадре.

Французы, обрадовавшиеся дыму, подарки от воды не ждали. Пловцы, одетые в плавучие жилеты, сопровождали бомбы до верного. Когда до бортов оставалось гарантированное для поражения расстояние, диверсанты активировали запалы-замедлители и отваливали в сторону.

Снаряжённые резиновыми ластами, масками и дыхательными трубками морские пловцы легко могли преодолеть значительные расстояния даже против семимильного течения. Однако этого не требовалось. Две маленьких джонки, замыкающие линию, подобрали диверсантов, когда французская эскадра пылала.

— Что ни говори, а корабль с движетелем, лучше, чем без движетеля, сказал я Мигелю, разглядывая в бинокль результат работы его бойцов.

— Позвольте глянуть, ваше сиятельство?

Я передал ему оптику. Вернувшись в точку начала манёвра по команде «все влево» мы увидели горящих французов. К некоторым были привязаны их собственные брандеры, придававшие огню особую зрелищность.

— Да… Живенько так! — Сказал Мигель, опуская бинокль.

Избежавшие пожара корабли пытались отгрести в сторону, но попали под кинжальный огонь первой линии англичан и тут смешалось всё. Наступили сумерки, но не для французов. Просмоленные доски и чёрный шпангоут горели весело и жадно.

— Трубите отход, — скомандовал я. — Курс на Ла-Хог.

— Адмирал! Вижу две галеры, удирающие на зюйд, — крикнули с марса.

— Догнать не сможем, — скривился я. — Эх! Подготовятся! Сколько у них в гавани кораблей? — Спросил я Мигеля.

— Около десятка разного размера кораблей, около двухсот шлюпок и двадцати брандеров.

— Глубины так и не промерили?

— Не пускали без лоцмана, милорд. Фарватер на картах обозначили, а что рядом, не знаем.

— В линию туда не войдёшь… Да-а-а… Придётся по первой схеме действовать. Готовь бойцов. Этих-то собрали, нет?

— Вон, все возвращаются! Значит подобрали всех.

— Отбой движение. Всем заякориться, кроме кораблей зачистки. Зови капитанов на совет.

* * *

Моя джонка «Чайка», названная по второму имени жены, была дубликатом той, первой, восьмидесятиметровой джонки, отобранной мной у китайцев. Та, к сожалению, выдержала всего шестнадцать лет океанской эксплуатации.

Вторую мы собрали на наших верфях по образу и подобию, но с некоторыми «излишествами» в виде подпалубного оборудования. Всё остальное оставили как в оригинале.

Девяносто шесть капитанов, рассевшихся в представительском салоне, не имели никакого отношения к Англии. Это были коренные бразильские индейцы, получившие образование в навигационных школах Магельянша. Было тесновато, но все радовались встрече старых знакомых и родственников.

Корабли бороздили океаны и моря, сопровождая грузовые конвои, или гоняясь за пиратами. Капитаны встречались редко. Поэтому сейчас все чувствовали себя свободно и раскованно. Пили кофе, чай, делились увиденным и событиями из жизни. Мы были одной семьёй как в переносном, так и в прямом смысле.

— Так, друзья! Прошу внимания! — Сказал я. — Нам предстоит штурм защищённой гавани. По опыту прошлых войн известно, что корабли, защищающие рейд, сядут на мель по обе стороны от крепости. Там у них есть специальные песчаные банки, используемые для зачистки бортов. Разведка докладывает о наличии десяти сорокопушечных кораблей. В крепости около семидесяти пушек. Корабельные пушки нашим бортам не опасны. Поэтому ждём темноты и сигнала от ребят Мигеля. В атаку пойдут только парусно-вёсельные.

* * *

Я плыл к лежащим на мелководье парусникам, чуть отталкиваясь ластами от воды. Волны прилива приблизили меня к одному из брандеров. С моей стороны их было шесть штук. Эти, почти квадратные, деревянные плоты, перегораживали фарватер, одновременно освещая его. На плоту слышались голоса и смех.

Чёрный резиновый костюм и такого же цвета компенсационный жилет скрывали меня от людских глаз. Буксируемое в полуподводном положении взрывное устройство периодически погружалось глубже и скребло по дну. Глубины в стороне от фарватера и вправду были не более трёх метров.

Добравшись до первого лежавшего на мели корабля, я с трудом встал на ноги и вытянул резиновый мешок из грязи. Ил, глубиной около полуметра, был очень неприятным и неучтённым препятствием. Хорошо, что в моей прошлой жизни, нам приходилось ползать в не менее «чудесных» местах. Юго-Восточная Азия изобиловала бухтами с сумасшедшими отливами и шикарной жирной грязью. Но здесь, у берегов Франции, я её никак не ожидал встретить.

Ещё только нащупав рукой знакомую маслянистую «жижу», я снял ласты, пристегнул их на поясной ремень к бокам и прощупал пикой грязевую глубину. К моей радости оказалось около полметра. Это было ещё так себе.

Я засверлил борт коловоротом и вкрутил в него крюк. Потом стрельнув из пики гарпуном с тонким линем в вынесенные за борт ванты, я подтянул к ним блок, а по блоку поднял к вантам мешок с СВУ. Это был старый корабль без орудийных портов в бортах. Мне повезло.

Собрав амуницию в мешок, я, постоянно мысленно отсчитывая секунды, с трудом выбрался из грязи на глубину и вовремя нырнул. Громыхнуло знатно. Взбаламученная мной вода свою прозрачность потеряла, но я хорошо разглядел далеко разлетевшийся и растекающийся по воде напалм, которым была заряжена бомба.

Отталкиваясь от грязи руками и бултыхая по воде ластами, я пытался поднырнуть под огненные островки. По воде зашлёпали пули.

«Ух ты! Как в Гонолулу!» — пронеслось в голове.

В Гонолулу было так же красиво и весело.

Что-то тукнуло меня в спину.

— Вот, млять, — пробулькал я, всплывая.

Чуть выше правой лопатки саднило. Мягкая резина, толщиной почти в сантиметр, — не броня для полудюймовой пули, и я понял, что я «попал». Дотянуться рукой до раны я не мог, но чувствовал, как свободный костюм наполняется то ли водой, то ли кровью, но по теплоте, похоже, что кровью.

Я понял, что до «своих» не доплыву. Однако силы меня не покидали, и я понял, что единственным моим спасением, были плоты-брандеры. Как раз к одному из них я и подплывал. Нашей задачей, был поджёг плотов на обратном пути, но теперь я понял, что теперь мне его надо было захватить, не поджигая и не дать поджечь другим.

Вытолкнув себя из воды ластами, и развернувшись, я сел на плот с теневой стороны. Сняв ласты и отложив в сторону маску с трубкой, я вытащил нож и выглянул из-за конструкции из вязанок хвороста и соломы, сильно пахнувшей керосином.

На плоту находилось всего два человека, стоявших и смотревших на горящие корабли.

Я шагнул вперёд и ударил одного в почку, а другому перерезал горло. Очистив плот от свидетелей, я развязал горловину и вылез из костюма. В нём была кровь, но не так много, как я предполагал.

Глава 12

С трудом дотянувшись пальцем до отверстия в спине, дожимая левой рукой локоть правой, я погрузил палец в отверстие и нащупал пулю.

— Фигня вопрос, — сказал я себе. — Маслину бы вытащить… Но не чем. Придётся затыкать.

Вскрыв пакет с бинтовыми тампонами, я запихал парочку в пулевое отверстие.

— И что делать дальше? — Задал я себе вопрос.

Все, кроме моего брандера пылали и стали взрываться. Горели все корабли, лежащие на отмелях. Цирк с конями, короче.

Я знал, что пока не прогорит рейд и не рассветёт, наши корабли сюда не сунутся. Потеряв меня, все подумают, что я погиб. На этот случай у моих индейских «рабов» есть мной заложенная чёткая установка, пока не найдут тела — считать, что я жив.

До рассвета было ещё далеко и я, удобно устроившись на своих вещах, заснул на спине, прижав рану к прохладной гладкой резине.

* * *

— Вот тварь, он спит! — Услышал я французский говор.

— Ткни его копьём, может он сдох? Под ним кровь — услышал я и почувствовал укол в пятку.

Нога дёрнулась рефлекторно, и я открыл глаза.

— Живой.

Я повернул голову на звук, увидел борт корабля, удивлённые и довольные лица. Было светло, но штурма крепости не было. Корабль был явно не наш. Уже было явно больше шести утра и начинался отлив.

— Ona kim oldu;unu sorun (Спросите его кто он?) — Услышал я.

— Ты кто? — Спросили меня со стороны моих ног.

Я промолчал.

— Anlam;yor. (Он не понимает)

— Anl;yorum, (Я понимаю) — сказал я.

— Ты кто? — Спросили меня.

— Ben Sultan Tabarija'n;n o;luyum. (Я сын султана Табариджи).

— B;yle bir sultanl;k nerede? (Где это такой султанат?) — Спросили сверху.

— Baharat adalar;nda. (На островах Пряностей).

— Baharat adalar;nda m;? (На островах Пряностей?) — Удивились наверху и через мгновение добавили, — S;nnet mi? (Он обрезан?)

— Evet, Majesteleri. (Да, светлейший)

— Onu gemiye g;t;r;n. (Поднимите его на борт). E;yalarla birlikte. (Вместе с вещами).

— Всё понял? — Спросил меня воин, стоящий на плоту. — Вставай, бери вещи и пошли.

Я перевернулся на живот и проверил мышцы на рывок. От резкого движения в моей голове что-то взорвалось, и я упал лицом на не струганные брёвна плота.

* * *

Рана оказалась неглубокой. Пуля, шлёпнувшись о воду сильно потеряла в скорости, но спина была слишком близко. Но, глубокая рана, или не глубокая, а крови из неё за ночь вытекло порядочно. Стоять и ходить на горшок я мог только с помощниками, благо на бушприте были нормальные стульчаки, а не обычные дырки.

Судно, как оказалось, принадлежало визирю турецкого султана Альясу Мехмед Паше, возвращавшемуся в Константинополь после встречи с королём Франции Франциском Первым.

Через два дня меня привели на «беседу» с визирем.

— Расскажи про себя, — тихо сказал Альяс.

Ему было явно за пятьдесят и взгляд его не светился молодостью.

Увидев мои сине-зелёные глаза, он удивился и спросил:

— Почему у тебя такие глаза?

Я склонил голову и ответил:

— Мою мать отец взял в жёны за такие глаза. У нас есть небольшое племя на острове с такими глазами.

— Женщины с такими глазами? — Визирь возбудился и даже привстал. — Я тоже хочу такую жену. Ты привезёшь мне такую жену! — Не попросил, а приказал визирь.

— Для этого мне надо добраться домой.

— Ты говорил про острова пряностей… Это Индия?

— И немного дальше.

— Дальше Индии? Как же ты доберёшься? У тебя же ничего нет…

— Великий визирь окажет мне великую милость, если высадит в Истамбуле.

— А дальше?

— Я найду деньги. Это легко. Я буду среди братьев.

— Это верно, — заулыбался Альяс. — Как тебя зовут?

— Мандар Саха.

— И сколько тебе лет?

— Кажется, тридцать два. Я с четырнадцати лет в заложниках у Питера Диаша — хозяина островов Пряностей, а сейчас первого советника Английского короля Генриха.

Тело моё и выглядело на тридцать лет. Не знаю по каким причинам, но я не старел. Жена и дочь смотрели на это с удивлением. Жена даже со страхом спрашивала, не продал ли я душу дьяволу. Два года назад, когда я приезжал в Лисбо, она, после первой ночи близости, замкнулась и меня к себе больше не подпускала, а дочь после разговора с ней, плакала и смотрела на меня с жалостью.

— Расскажи про себя, — приказал визирь.

И я начал «свою» историю.

— Я, великий визирь, родился во дворце моего отца — султана Тарнате. Мой отец, его зовут Табариджи, — хозяин тысячи островов. У нас растёт пряность, которую вы называете «гвоздика».

— Я знаю такую пряность. Говори дальше.

— Когда мне стало четырнадцать, португалец Педро Диаш захватил дворец моего отца и потребовал у него несколько заложников. Нас тогда было трое. Я — старший сын и наследник престола, и двое моих младших братьев-близнецов, которым было всего по шесть лет. Отец отдал меня. Вернее… Диаш потребовал меня. Отец отдал.

Я опустил глаза и замолчал.

— Ты страдал? — Спросил визирь.

— Не очень. Семья меня не забывала. Диаш жил на острове Банда и мать с сёстрами часто приезжали ко мне. Я учился в университете Банда.

— Университет? На островах Индии? Я понял, о каких островах ты говоришь. Это Индонезия. Там не может быть университета.

— Там был университет, — ответил я тихо. — И есть, на сколько я знаю.

— И чему же тебя учили? — Усмехнулся визирь.

— Я больше уделял внимание воинской науке и через три года вышел воинским офицером. Офицером янычар.

— Офицером янычар?! — Воскликнул Альяс. — Этого не может быть!

— Я так называю, чтобы тебе было понятно. Я возглавил персональную гвардию Диаша. В моём подчинении была тысяча воинов.

— А-а-а, — пренебрежительно махнул рукой визирь. — А я то думал…

— Зря вы машете рукой, великий визирь. Наши войска захватили Малакский султанат, Явовский султанат и отбросили португальский флот Альбукерке аж до Индии.

Визирь привстал. Я тоже. Альяс снова упал в кресло.

— Альбукерке?! Но ведь Диаш — португалец!

— Он в это время поссорился с молодым королём Португалии и решил его наказать. Отогнал флот, захватил все земли до Индии и отдал острова Пряностей Испанцам.

— Я слышал эту историю… — Прошептал Альяс. — И ты всё это время был с Диашем?

— Да, великий визирь. Более того, я даже был великим казначеем у короля Англии Генриха Восьмого. Целых десять лет.

— Десять лет?! Но ведь тебе сейчас… Ты говоришь, тридцать два! Значит тебе было двадцать два, когда ты стал казначеем. Ты говоришь, великим казначеем?

— Да. Лорд-казначеем. И ушёл я сам по своей воле, когда узнал, что готовится война и мне представится возможность сбежать. Я узнал, что король Франциск сговаривается с султаном османской империи, пусть живёт он долго и имя его славится в веках, и думал через него встретится с кем-нибудь из вас. Мне удивительно повезло, слава Аллаху! Я встретил тебя, великий визирь.

Визирь недоверчиво покачал головой.

— Чему ещё тебя обучали в университете? — Скривив губы спросил он.

— Языкам, математике, философии, астрономии, навигации, риторике.

— И какие ты знаешь языки? — Усмехнулся, но несколько настороженно визирь.

— Греческий, арабский фарси, турецкий, латынь — я изучал в университете. Кроме них я знал три языка наших островов и чинский. Сам изучил русский. Московитский.

— Московитский?! Русский?! Как?!

— Я был в Московии с Питером Диашем, когда он попал в крепость в царю Василию, а потом его сверг и поставил на трон его брата.

Визирь подскочил, как ужаленный.

— Джироламо! — Крикнул он. — Иди сюда!

В приемную визиря вошёл типичный… венецианец.

«На нашего Буншу похож», — подумал я, мысленно усмехаясь. Глаза, нос. Не-е-е… НОС. Вылитый Иван Грозный на портретах. Но глаза выдавали в нём Буншу. Халтура, короче, как сказал классик. Но венецианец он был настоящий.

— Вот, Джироламо, лорд-казначей его королевского величества Мандар Саха. Слышал про такого? — С вызовом спросил визирь.

Венецианец посмотрел на меня, помедлил и сказал, приклонив голову:

— Слышал, Альяс Мехмед Паша.

Визирь снова упал в кресло.

— Он не врёт?! — Почти вскричал он.

— Нет, всё, что я слышал про Англию, — правда. — Диаш — королевский лорд-представитель, правда? И сейчас возглавляет флот, напавший на франков, да?

Венецианец говорил на португальском.

— Правда, — я ответил на нём же.

— Я баило(посланник) Венеции во Франции Джироламо Брагадино. Для меня большая честь, познакомиться со столь юным, но столь одарённым молодым человеком. А как же вы очутились на плоту? Их, кажется называют «брандеры».

Похоже, что Джироламо, слышал всю мою историю. Да он и не скрывал это.

— Я вызвался в группу подрывников брандер и вынужден был напасть и убить охрану плота, но один всё же успел в меня выстрелить, когда я занимался первым. Мне повезло, что порох отсырел и пуля не убила меня.

— И вы убили двоих ножом?!

— Да, — пожал я плечами. — Нас этому учили в военной академии. Это специальное обучение после университета. В Бразилии у Магельянша.

— Это, который открыл пролив в восточный океан?

— Да.

Я стоял, а визирь и венецианец ходили, едва не сталкиваясь плечами.

— Да сядьте вы, наконец, — вдруг сказал Джироламо визирю, и визирь сел, а я прифигел. Вот, оказывается, кто в доме хозяин. Я оглядел каюту и понял, что это каюта не турецкого визиря, а венецианского купца. Очень всё скромно и рационально. Богато, но не по-турецки.

— Так может быть вы что-нибудь знаете про Ост-Индскую компанию и про её э-э-э… Казначейство?

Я «потупил глаза» и произнёс:

— Знаю немножко. Я её казначей.

Теперь сел и венецианец, прямо в моё кресло.

«Сядут все», — сказал я мысленно.

* * *

Решили зайти, как я не отбивался, сначала в Лиссабон. Там, во-первых, меня знала едва ли не «каждая собака», а во-вторых, не хватало столкнуться носами с кем-нибудь из родственников, заезжавших периодически в стольный град за покупками.

Но мои пленители, узнав, что в каждом представительстве Ост-Индской компании всегда в наличии миллион фунтов золотом, взалкали и потребовали у меня изъять золотой запас «конторы» и поделить его поровну.

Мои доводы, что это — пятнадцать тонн золота, они не слышали. Их глаза застил золотой туман, а уши — золотой перезвон. Они что-то обсуждали, смешивая семитские и арабские слова. Пока они перемещались по каюте я переместился в кресло и успел задремать, но был вскоре разбужен.

— Но это же пятнадцать тонн золота! — Возбуждённо выбрасывая каждое слово, сказал венецианец.

— А я что говорю, — сказал я.

— Что вы говорите?

— То и говорю. Пятнадцать тонн. И это только в одном банке.

— О-о-о!!! — Застонал Джироламо. — Что же делать?

— Всё очень просто, — сказал я и моя тихая речь для обоих прозвучала как взрыв. Они снова заметались по каюте.

— Да стойте, же, безумцы! — Смеясь крикнул я. — Именно для этих целей мы придумали банкноты. Не нужно вывозить тонны золота. Мы возьмём часть золотом, а часть казначейскими билетами.

Снова взрыв эмоций, но с эффектом тушения пожара. Бах, и огня нет.

— Расскажите.

— У нас действует сорок восемь финансовых представительств компании, где люди хранят свои драгоценности, золото закладные на имущество. С королевского разрешения, между прочим. За это банк выдаёт казначейские билеты, называемые «банкноты». В любой момент лицо может обменять билет на свои драгоценности или золото. Всё просто. Это работает уже шесть лет.

Так и порешали. Я «снял» деньги и изъял немного золота. Пришлось дать знакомому португальскому таможеннику «на лапу». За одно и за молчание, что видел меня в Лиссабоне одетым в монашеский плащ. Нашёлся такой у венецианца.

В банк я своих пленителей не взял, оставил ждать в карете. Управляющий знал меня в лицо, так как они все проходили у меня собеседование, да и знали меня ещё с Бразилии. Они все были бразильцами и, фактически, моими пожизненными рабами. Однако, на наши служебные отношения это не влияло. Никакого со стороны «рабов» подобострастия не отмечалось, даже наоборот.

Захваченный в бою пленник, становился рабом, но привилегий у него было больше, чем у обычных домашних или родственников. За это я должен был его съесть ритуальным образом, оказав ему честь. У меня этот процесс растягивался на очень долго. Я всё обещал, обещал, обещал, пока пленники не уставали просить: «ну съешь меня», а я всё ссылался на занятость. А ритуал спешки не терпит.

Каждый раз встречаемый мной пленник спрашивал меня: «сейчас?» и видя моё покачивание головой, сокрушённо вздыхал. Но уныние и у тупи был тяжкий грех, поэтому каждый из них говорил себе: «скоро» и принимался за работу на наше общее благо.

Я предупредил управляющего, что «он меня не видел».

Как положено в «нормальном банке», бумажной наличности в нём хранилось в десять раз больше, чем обеспечения. Поэтому изъять бумажек, едва не миллион фунтов, проблемы не составило. Херня вопрос!

Такую же процедуру мы выполнили ещё в трёх представительствах: в Испании, Флоренции и Венеции. Хотя, в Венеции, Джироламо обошёлся триста пятьюдесятью тысячами бумажных фунтов. Я среди нашей троицы удостаивался меньшей доли: тремястами тысячами, из них я брал по тысяче золотых. Всего у меня оказалось на руках шестьдесят килограмм золота и больше миллиона бумажных фунтов.

Я сразу заявил обоим, что себе оставлю только четверть, — тысячу монет, а три тысячи отдам в дар султану при встрече, если высокоуважаемый великий визирь, договориться об аудиенции.

Визирь стал уверять меня, что султан безмерно занят и, что он, визирь, передаст ему мой дар самолично. Мы долго с ним плели кружева высокой словесности, причём ни он, ни я ни разу не повторились в аргументах.

— Я убедился, дорогой Мандар Саха, — сказал, смеясь визирь, что вы великолепно освоили университетский курс риторики. У вас были великолепные учителя. Я проведу вас к султану, да будет свято его имя.

* * *

Нахождение на борту корабля великого визиря венецианского «купца» для меня стало большой неожиданностью и привело к дополнительным расходам и риску быть разоблачённым раньше положенного срока. Венецианцы использовали в торговом обороте не только чеки «Ост-Индской компании», но и банкноты. Поэтому должны были знать её владельца в лицо, как и лицо казначея английского короля.

Великий визирь султана тоже мог знать меня в лицо, но ему я мог бы и открыться, если бы он меня опознал. Страху нет. Всё равно я шёл на контакт с османами умышленно подставляясь.

В связи с тем, что с каждым заходом в большой порт «кошельки» моих «попутчиков» пополнялись, наши отношения с ними преображались. К моменту прибытия в Истамбул мы с визирем были уже почти друзьями, венецианец же поглядывал на меня хмуро, и у меня отлегло от сердца, только когда он сошёл на берег в греческих Афинах.

Похоже, что и визиря венецианец раздражал. А я недоумевал. Ведь официально между Османами и Венецией шла война, а визирь путешествовал на вражеском корабле! Аж целый первый министр империи! И не боялся!

Я когда-то читал, что ходили слухи, будто венецианцы помогли туркам взять Константинополь. Вернее, сначала спровоцировали войну, а потом и поучаствовали. Да и Римско-папские уши в той войне торчали почти не скрываясь. Оно-то, конечно и бес с ними! Давно это было. Но и сейчас венецианцы, оказывается, активно участвует в войне Англии и Франции. Но почему об этом не знаю я, начальник внешней разведки? Да-а-а… Не могут мои «негоцианты» соперничать с голландско-венецианскими «купцами».

Наконец мы прибыли в столицу османской империи. Визирь позволил мне, за условную плату, проживать в одном из его городских домов. Дом был совсем крохотный и обслуживался двумя слугами: кухаркой и охранником. Визирь представил меня, как почётного гостя, и слуги относились ко мне соответствующим образом.

Наняв по рекомендации визиря четырёх вооружённых слуг, я перестал волноваться за мой сундук с деньгами и в первый же день отправилсяна местный базар. Я, конечно, приоделся ещё в Лиссабоне, но европейская одежда слишком бросалась и на меня все глазели, как на некую диковину. Да и ожидание аудиенции обещало быть долгим. Как сказал визирь, султан в столице отсутствовал, так как руководил войсками где-то на Кавказе.

Глава 13

Процесс ожидания аудиенции султана оказался действительно долгим мучительным. Стояла тяжёлая жара лета тысяча пятьсот тридцать восьмого года. Внутренний дворцовый сад давал мало тени, а желающих встретиться с султаном было слишком много. Хорошо затенённые места переходили от просителя к просителю «по наследству» или продавались за солидные деньги шейхами. Я раньше думал, что шейх — это правитель государства. Оказалось, что так называли и правителя небольшой сельской общины, и руководителя дворцового «департамента».

Во внутренний двор дворца впускали свободно, и я приходил туда, ежедневно, так как сразу заявил о своём желании увидеть султана. Можно было бы подождать возвращения султана в столицу и потом «записаться на приём». А так один из шейхов ежедневно проводил перекличку, согласно очерёдности.

Поэтому я, приходя с первыми лучами солнца во дворец садился на раскладную табуретку, которую купил тоже на базаре, устанавливал между ног зонт и засыпал. На пятый день меня кто-то толкнул в плечо.

Купленный мной на турецком базаре большой бумажный китайский зонт с драконами почти не защищал от солнца, пока я не закрасил драконов белилами, тоже купленными на рынке.

— Ты — принц Тарнате Мандар Саха? — Спросил меня чей-то тихий голос.

— Я, — ответил я, с трудом открывая глаза.

— Ступай за мной. Тебя удостоил своим вниманием «Великий и Могучий».

Выспавшийся, я был бодр и полон сил. Смеркалось. Вечерняя тень от дворцовых стен закрывала весь сад и половину восточной стены.

Оставив своё имущество, и кивнув наёмным слугам, поднявшим подарочный сундук, я пошёл следом за евнухом. Сразу от центрального входа во дворец на второй этаж шла широкая лестница. Холл второго этажа представлял собой большой крытый балкон и имел с обеих открытых сторон перила, около двенадцати мягких, стоящих на витых ножках, табуретов и две двери в противоположных стенах.

Меня проводили в правую. Мы прошли по короткому коридору, свернули за угол направо, прошли дальше мимо нескольких дверей и шагнули в распахнувшиеся, вроде как самопроизвольно.

Масляные лампы тускло освещали большой зал, постепенно погружающийся в вечерний сумрак. В центре зала стоял турецкий султан — правитель Османской империи, уже сейчас простирающейся от Алжира до Кавказа и ведущей успешные войны во всех направлениях одновременно. Я, изучая в своё время историю, никак не мог понять, как это им удавалось?

Я остановился в дверях, а евнух, подойдя к султану, что — то шепнул ему на ухо.

— А-а-а! Так это вы, принц! Или, всё же, султан? Наконец-то мы с вами встретились. Мой визирь внес в казну сумму, равную двадцати венгерским откупам. Чьё это золото? Говорят, вы украли его у своего сюзерена?

Сулейман Первый смотрел на меня, чуть напрягши нижние веки, и казалось, что он прицеливается сразу обеими глазами.

— Никакого сюзерена, великий султан, я не обкрадывал. Я всегда плачу положенную долю. Это были мои личные накопления. Я их хранил в казначействе компании, под ссудный процент. Сейчас — забрал.

— Диаш настолько богат, что у тебя такие накопления? — Султан вскинул брови.

— В Бразилии несметные золотые запасы. Как когда-то давно были в Испании.

— Интересно… — Проговорил султан. — Я слишком много про него слышу в последние годы. Особенно про его… эти… банки. И бумажные банковские билеты.

Султан достал откуда-то из-под халата стофунтовую банкноту и помахал ею в воздухе, прислушиваясь к её хрусту. Бумажка была большой и красивой. На одной стороне изображалась гевея бразильская — дерево, дающее каучук, и обозначение номинала: «100 золотых фунтов», с другой стороны купюры был вытеснен мой полупрофиль.

— Человек, изображаемый на деньгах, обычно, — правитель страны. Кто это?

— Я, — ответил я.

— И кто это — вы?

— Я — Педро Диаш, лорд-представитель короля Англии Генриха Восьмого, герцог Бекингема, правитель Бразилии, султан Явы и Малакки. Ну и… испанский наместник островов Пряностей.

— Интересно… — Протянул султан. — И к чему такие сложности в получении нашей аудиенции? Если вы — представитель короля Англии?

— Нам бы не хотелось, чтобы мой визит выглядел, как официальный союз Англии и Османской империи. Мы бы хотели представить нашу помощь как частную инициативу принца Мандар Саха.

— Кто это — мы? И какая помощь?

— Мы — это король Англии, Орден Христа и я.

— Снова тамплиеры, — вздохнул султан. — Почему я не удивлён? И какую помощь мне предлагают рыцари храма?

— Помощь в победе над Испанией и захват Рима.

— Вы поможете вернуть магометанство в Иберику?! — Недоверчиво воскликнул султан.

— Да, — сказал я. — И на север Африки. Я готов лично возглавить ваш флот и войска в походе на Великую Римскую Империю. Я — принц Мандар Саха по прозвищу Араби.

Султан подошёл ближе и заглянул мне в глаза.

— Ты магометанин?

— Да, я чту Коран, — не соврал я.

* * *

— Хе-хе-хе, — посмеялся визирь. — Ловко ты нас… убедил, уважаемый… э-э-э… Араби.

Дворец визиря Альяса Мехмед Паши был едва ли не шикарнее дворца султана, по крайней мере внешне. Формой он походил на Софийский собор и был трёхэтажным, но так как стоял в низине возле самого моря и имел лишь пять примыкающих друг к другу зданий, выглядел скромнее. Но сад имел более старый и поэтому более тенистый.

Я подошёл к плодоносящему дереву и сорвал инжир.

— Вы не в обиде на меня? — Спросил я. — Я не мог назваться иначе. Все, особенно венецианцы, должны были считать меня принцем далёких Малаккских островов.

— Я нисколько не обижен на вас. Да и как я могу обижаться за столь дорогие подарки.

— Но вы всё отдали в казну императора…

— У нас так принято. Я на службе у султана и иных доходов, кроме дара правителя, у меня не должно быть.

— Даже подарков?

— Все подарки мы обязаны сдать в казну, так как это — суть подарки султану, то есть, не мне, а моей должности. Святейший наказывает за мздоимство.

Я с уважением покачал головой и нахмурился.

— Серьёзно. Тогда предлагаю обсудить наши дальнейшие действия. Когда я могу приступить к формированию флота и войск?

— Меня просили узнать, как вы себе это представляете? Вы хотите напасть на Рим и Испанию? Какими силами? Не силами же крестоносных рыцарей?

— Не я хочу напасть, а вы хотите напасть и нападёте, но моими силами. У меня могут собраться до двадцати тысяч воинов Малаккского и Яванского султанатов. Приплывут они, естественно, на моих кораблях. На военных кораблях. Вы знаете, у нас в Бразилии льют очень неплохие пушки.

Визирь недоверчиво покривился.

— И когда они приплывут, ваши воины? За ними ещё корабли посылать надо? До Индии путь не близкий. Это долго.

— Мои корабли уже должны быть рядом. Япослал за ними почти год назад. Они идут через Бразилию. Там корабли переоборудуют, снарядят пушками, ядрами, а также, всем необходимым, и отправят к Истамбулу.

Визирь смотрел на меня удивлённо. Мы сидели в маленькой беседке из белого камня, расположенной в центре круглого искусственного озера. По озеру среди кувшинок плавали лебеди.

— У меня в Англии дома тоже беседка с лотосами и ручные лебеди, — сказал я, как бы, между прочим и вздыхая.

— Надо иметь большое желание навредить Риму, чтобы оставить дом с лебедями, — усмехнулся визирь. — Чем вас расстроил Рим?

— Меня? Расстроили? Нисколько. Я выполняю волю главы ордена. Я — рыцарь, великий визирь. Рыцарь в тринадцатом поколении.

— Когда-то давно рыцари воевали за своего Бога, а сейчас между собой.

— Мы и сейчас воюем за своего Бога. Каждый за своего.

— Бог един, — насупился визирь.

— Это мы и хотим доказать. Рим утратил чистоту веры и, с целью обогащения, занимается расколом. Слышали про недавно образованный «Великим Престолом» орден «Иисуса»?

— Мне докладывали о нём. В этом ордене нет ничего ни от Бога, ни от пророка Исы. Как, в прочем и в истинном ордене Храма.

Я посмотрел на визиря, но не стал спорить. Я был с ним согласен, но обсуждать это с я не хотел. Только позволил себе одну реплику:

— Клятва предков крепче стали и не мне осуждать их, не зная первооснов.

— Это — да, — согласился визирь, бросив на меня быстрый взгляд. — Куда вы намереваетесь напасть?

— Полагаю, нам нужен плацдарм, с которого можно нападать и на Рим, и на Испанию. Надо захватить один из портов.

— Год назад испанцы потопили флот адмирала Барбаросса^[16] и захватили Тунис. Может быть начать с него? Всё равно весь флот Карла сейчас там. Они сразу заложили крепость в Голетте и ускоренно возводят каменные стены.

— Флота Карла Пятого в Тунисе нет. Там только пиратские галеры. Поэтому Тунис не интересен. Я предпочитаю захват Мальты.

— Но это…

Мехмед Паша никак не мог подыскать «приличное слово».

— Вы хорошо знаете Мальту? — Спросил он.

— Вообще не знаю, — рассмеялся я.

— Но, как тогда? — Визирь воззрился на меня.

— Главное — заявите о походе на Мальту, а там посмотрим.

* * *

Мартинеса вызвали к Великому магистру Ордена Госпитальеров задолго до рассвета.

— Пришла депеша от нашего лазутчика в Константинополе, генерал. Турки готовят нападение на Мальту. Вам придётся пойти к ним на выручку.

— Турки уже напали? — Спросил Мартинес.

— Только собираются.

— Так и нам надо пока только собраться. Мальта — единственная страна в Европе, где нет источников пресной воды. Правда, мы расширили подземные цистерны, но воды едва хватает для «братьев». Города, в случае осады вымрут. Пусть купцы с семьями убегают, пока не поздно. Поить их никто не будет. А нам пока там нечего делать. Не стоит запирать весь наш флот в гаванях Мальты. Когда нападут турки — мы ударим с моря.

— Ты думаешь они не ожидают удара в спину?

— Не берите наши заботы в голову, магистр. Отдайте их профессионалам. Или вы сомневаетесь в моём опыте. Я перевозил и обустраивал на Мальте рыцарей, отступивших с Родоса, а с двадцать третьего года командую мальтийским флотом. Это мы строили тайные переходы и системы ловушек в них.

— Мы всё это помним, — поднял руку в останавливающем жесте Великий магистр, — и всецело полагаемся на ваш драгоценный опыт. Однако…

Люцис замолчал и прошёлся по келье, — небольшой комнатушке для совещаний, специально вырубленной в скале известняка, примыкающей к замку. Считалось, что здесь нет прослушивающих каналов.

— Мы это помним, — повторил магистр, — и рассчитываем на вас, генерал, однако, на Мальте нет магистра. Тристан, вы знаете, умер, а мы до сих пор не определились с приемником. В нынешних условиях, по мнению совета, никто кроме вас, Мартинес не сможет защитить сокровищницу ордена лучше. Совет постановил передать мальтийский орден вам, Марти.

«Ну и слава Богу», — подумал Мартинес. Он пятнадцать лет зарабатывал «бонусы» в глазах Большого Орденского Совета и специально отстранялся от Мальты — тайного хранилища секретов госпитальеров.

Он специализировался по морским сражениям, но и хорошо проявил себя, как фортификатор, заложив крепости на Мальте и построив их в Тунисе.

Главным преимуществом Мартинеса были его патагонцы. Я вывез не всех аборигенов с его территории в Южной Америке и теперь они стали его основной ударной силой, и в работах, и в абордажах.

Эти, недалеко ушедшие от обезьян, люди, остановились в развитии примерно на семилетнем возрасте «цивилизованного» человека, практически не потеряв животной ловкости и силы.

Как уже говорилось, они во время охоты легко переходили на передвижение на четырёх конечностях и это происходило так естественно, что казалось, будто они превращаются в оборотней.

Их тело, словно преображалось: кости находили новые положения в суставах, тело сгибалось в позвоночнике, шея выгибалась и вытягивалась. Зрелище, скажу я вам, не для слабонервных.

Тут надо добавить, что при выгибании фаланг пальцев наружу, у них выходят наружу когти, как у кошек. Я с ними был очень нежен и осторожен в обращении. У меня их было около десяти тысяч, а у Мартинеса всего около сотни.

Мартинес мысленно окинул все пятнадцать лет ожидания и вздохнул, пытаясь не дать проявиться на его лице удовлетворению. Он долго шёл к этому назначению, мысленно формируя будущее, как учил его я.

— Голубей мы уже послали, — прервал ход его мыслей Великий магистр. — Уведомили братьев о нашем решении и о возможном нападении османов.

— Вот именно, что возможном, — задумчиво произнёс Мартинес. — В любом случае мы пошлём дополнительные плавучие цистерны с водой и закупим у Диаша хлорной извести и марганца. При осадах, главное — чистота.

— Да-а-а-а… Хлорная известь — великое изобретение Диаша. Хотя я так и не понимаю, почему и отчего стало меньше заболеваний в монастырях и орденских замках.

— И я не понимаю, но убедился на личном опыте, что если мыть цистерны, бочки, гальюны и каюты хлоркой, моряки почти не болеют кровавым поносом.

— Закупайте всё, что вам нужно, Марти. Задерживайте любые корабли и пополняйте продовольственные запасы Мальты.

— Вас понял, великий магистр. Слушаю и повинуюсь.

* * *

Мальтийские крепости Читта Коттонера были по-настоящему непреступны. Самый большой форт назывался Сант-Анджело, а на других южных мысах Большой бухты стояли ещё четыре маленьких крепости.

Форт Сант-Анджело — самая крупная крепость, состоял из двух частей. Маленькая и основная цитадель ордена располагалась на острове, раньше представлявшем большую скалу известняка. Город, отделённый от форта узким искусственным каналом, стоял на каменном полуострове и защищался мощной крепостной стеной по обоим берегам и с юга, со стороны «материка».

Стены крепостей собирали из этого же камня, стесав вертикально скалу и отодвинув её, таким образом, на пятьдесят метров от воды, а также, подняв её на высоту до двадцати метров. Сверху сделали прекрасную каменную площадку с артиллерийскими редутами. Ядро крепости, с несколькими рядами стен, возвышалось над морем на сорокаметровой высоте.

Крепость и город защищало до пяти тысяч рыцарей и сто сорок восемь пушек.

Должность главы Мальтийского ордена пустовала недолго. Жан Паризо де ла Валетт по прозвищу Тристан (Печальный) — Великий магистр Мальтийского ордена, умер скоропостижно в марте 1537 года. Тело его захоронили на вершине скалы под флагштоком орденского знамени.

* * *

Мартинес оглядел бухту. До противоположного берега добивала любая пушка крепости. Но точно так же могли добить до крепости орудия, установленные на том берегу. Однако, обстрела не будет. Непреступнейшая крепость сдастся без боя.

Я ничего не имел против Тристана, но им пришлось пожертвовать, для того, чтобы сохранить жизни остальным рыцарям ордена. Он бы ни в коем случае не пошёл на сделку со мной, а я не хотел лить кровь братьев, хоть и из вражеского, по отношению к ордену Христа, лагеря.

Наши корабли заблокировали бухту и высадили десант, обошедший город с юга и установивший лагерь в восьмистах метрах от городских стен, а я пробрался в крепость по тайному подземному ходу, вырытому патагонцами Мигеля ещё десять лет назад.

Туннель шёл не только под землёй, но и под водой, соединяя крепость с противоположным берегом, и поэтому в некоторых местах, хоть и не сильно, но «протекал». Отрицательный уклон отводил воду в глубокий колодец, расположенный за первой оборонительной стеной.

Стирка, приборка и готовка еды в крепости производилась водой из этого колодца, значительно терявшей солёность при фильтрации через известняк, что меня, как инженера, удивляло.

Я полагал, что давление столба воды моря, а глубина здесь была до тридцати метров, создавало что-то типа эффекта обратного осмоса, продавливая молекулы воды сквозь «мембрану» известняка и задерживая соли.

Об эффекте опреснения мне рассказывал Мартинес, когда строил туннель, и я сильно удивлялся, и даже не верил, пока не попробовал воду сам.

Конец туннеля был по потолок погружён в воду. Приходилось подныривать и проплывать под водой около шести метров и всплывать в колодце. Поэтому воду я попробовал на вкус вынужденно.

Глава 14

Мартинес ждал наверху. Выбравшись из колодца по деревянным, вмурованным в каменные стены перекладинам, я обнялся с моим старым приятелем, ставшим, ради меня, Великим Магистром Мальтийского Ордена.

— Привет, дружище! — Тихо воскликнул я, крепко прижимая его к мокрой груди.

— Привет, Питер! Как я рад тебя видеть! Всё идет по плану?!

— По плану, Марти, по плану! Как твои рыцари?

— Спокойны, как наши Бразильские крокодилы. И такие же опасные. Не знаю, уж как получится у тебя…

— С Божьей помощью, Марти, с Божьей помощью. И никак иначе.

— Когда? Завтра?

— Сейчас, Марти. Зови командиров прямо сейчас.

— Здесь в крепости только двое. Трое на той стороне, в городе.

— Зови, а я пока обсохну.

— Накинь плащ и пошли.

Я накинул плащ, и мы поднялись по нескольким переходам и лестницам в ядро крепости. Светильники на стенах не горели, но светила почти полная луна. Стены и каменные дорожки отливали бело-голубым светом. Моя творческая натура возбудилась и в голове зазвучала «лунная соната».

Реальность отступила. Я видел себя как бы со стороны. Замок с белыми стенами, лунный свет, человек в белом плаще с крестом и рыцарь в блестящих латах и белой накидке, тоже с красным восьмиконечным крестом, идут по бело-голубой лунной дорожке. Почти по Булгакову.

Меня пробила дрожь. То ли от мокрой одежды, то ли от прихлынувшего адреналина, то ли от осознания тернистого пути, мной самим себе определённому. Мелькнула и сразу погасла мысль: «А может, ну его? Вроде и так всего в достатке…». Но честь предков, хоть и не моих, не позволяла мне отказаться от слова. Мной данного слова. Данного искренне. Цели и задачи ордена Христа на данном отрезке времени совпадали с моими и даже помогали мне.

Маленькая тяжёлая дверь открылась и пропустила нас во внутрь хранилища, одновременно исполняющего роль апартаментов магистра и зала для совещания генералов ордена.

Дверь в сокровищницу была опечатана семью печатями. Я осмотрел их. На одной я увидел герб Тристана: рыба и кормящий её голубь.

— Их разочарование будет безграничным, — прошептал я.

— Я принесу вам, монсеньор, полотенца. И пройдите пока в мою келью, — он показал на дверь, соседствующую с дверью хранилища.

В келье Мартинеса горел масляный светильник и кроме кровати, стола и табурета, имелось только маленькое окошко, сквозь которое, при открывании двери, ворвался свежий морской ветер. Пламя лампы испуганно заметалось, как птица, но не погасло.

Я сбросил с себя мокрую одежду: лёгкую рубаху и штаны, и стал развязывать прорезиненный мешок. Вернулся Марти в двумя полотнищами, которыми я обтёр тело.

Переодевшись в сухое и натянув сапоги, я уселся на табурет.

— Чай есть?

— Вот я болван! — Стукнул себя по лбу Марти.

Он выбежал из кельи и через минуту вернулся с горячим чайником.

Мы ждали больше получаса, выпив по третьей чашке хорошо заваренного чая, когда в дверь хранилища постучали. Марти вышел и прикрыл дверь кельи.

Ещё через полчаса моё ожидание закончилось и зашёл Мартинес, позвавший меня за собой.

В зале за круглым столом сидели пятеро рыцарей с генеральскими звёздами, скрепляющими концы плащей на плечах. Все они пристально и с недоверием смотрели на меня.

Зал, окружённый многими лампами, был светел. Огонь в центре стола освещал лица всех за ним сидящих.

Мартинес сел сам и показал на кресло, стоящее рядом.

— Вот, Братья! Представляю вам сэра Питера Диаша, нашего собрата из ордена Храма. Мы провели его по тайному ходу. Он дал слово не воспользоваться им при нападении. Остальное он скажет сам.

Я молча смотрел в лица мужественных воинов. Мой велюровый камзол фиолетового цвета и белая рубаха с большим воротом, выложенным на груди и плечах, широкие в бёдрах и заправленные в сапоги штаны, произвели на генералов сильное впечатление.

— Вы словно только что из дворца, а не из подземного туннеля, — проговорил один из них.

Я промолчал и усевшись в кресло, придвинул его ближе. Потом я положил руки на круглый стол и снова обвёл всех сидящих взглядом.

— Вы, — начал я, — задаёте себе вопрос: «зачем он здесь?», но ответ будет простой. Я здесь для того, чтобы победить нашего общего врага.

Я помолчал.

— Двух наших общих врагов. И первый, — это недоверие. Недоверие, сложившееся между двумя братскими содружествами воинств Христа. Вы, наверное, знаете, что когда-то рыцари Ордена Храма были хранителями древних реликвий, найденных в свое время Еленой — матерью императора Рима Константина. На том месте, где она нашла крест Иисуса, она заложила храм. Там нашли его и наши братья. Как и многие иные священные реликвии господа нашего Иисуса Христа. Сто лет назад мы утратили их по велению Святого Престола, и они были переданы на хранение вам, достойные рыцари Хосписа.

Я перевёл дыхание, немного помолчав.

— Я пришёл не за ними. Вы видели, что все печати на двери хранилища на месте. Я пришёл, чтобы предложить вам хитростью заманить сюда османов. Султана и его высших сановников. Если вам это интересно, спрашивайте, если нет, то я ухожу, как и пришёл. Прямо из-за этого стола.

В зале стояла тишина, разрываемая потрескиванием фитилей. Генералы переглядывались молча. Мартинес молча смотрел на сомкнутые в пальцах руки.

— Что скажешь, великий магистр? — Спросил один из генералов. — Ты его привёл, тебе и первому слово держать.

— Я не знаю, что говорить. По мне, так пусть он говорит. Я его знал, как хорошего воина и честного командира, готового свою жизнь положить на весы общей победы. Думаю, не будет худа, если мы его послушаем. Никто не против?

Сидящие напротив дружно покачали головами.

— Отлично, — сказал я. — Я предлагаю следующее…

* * *

Корабли султана входили в Большую бухту осторожно. Сначала сам адмирал Хызыр Хайреддин-паша пришвартовавшись обошёл все укрепления, осмотрел колодцы, заполненные трупами. Кровь, ещё не везде замытую, он едва ли не пробовал на язык.

Это был матёрый средиземноморский корсар, едва ли не съедавший поверженных им врагов. Слава о его жестокости по отношению к «неверным» переполняла ужасом сердца христианских воинов. За это европейцы и прозвали его — Барбаросса. Как и его прототипа — Фридриха, Хайреддина пашу количество жертв и пролитой крови по пути к цели не интересовали. Интересовал только результат.

— Славная здесь была битва, — сказал он мне, трогая выщерблены на редутах и разбитые прямыми попаданиями пушки.

— Здесь гремело десять дней, — подтвердил я, не обманывая.

— Пленные есть? — Спросил Хайреддин.

— Есть, но мало. Рыцари в плен не сдаются.

— Сдаются, — рассмеялся адмирал. — Все сдаются.

— А ты дрался хоть раз с рыцарем? — Удивлённо спросил я. — Или только грабил купеческие караваны?

Адмирал посмотрел на меня, скривился и сплюнул мне под ноги.

— Ты и все рыцари — дети собаки, — сказал он громко, поворачиваясь к свите.

Я ударил его саблей, резко выдернув её из ножен, и провернувшись вокруг вертикальной оси. Его тело осело, а голова с кривой ухмылкой покатилась по каменной площадке.

— Кто ещё так думает? — Спросил я, обтирая с сабли кровь. — Никто? Пошлите кого-нибудь сообщить святейшему султану о том, что мальтийские рыцари уничтожены и крепость свободна.

* * *

Потом приплыл Мехмед Паша. Великий визирь выглядел озабоченным.

— Ты зачем убил лучшего адмирала? — Сходу, едва сошедши на берег, спросил он.

— Он был не прав, — коротко ответил я. — Моя мать не собака. Я никому не позволю так думать о моей матери, ни то что говорить и при этом смеяться. Никому. Даже…

Визирь прикрыл мои губы своей ладонью и обернулся на сопровождающих его воинов.

— Тихо, безумец, — прошептал он. — Я тоже так думаю про свою мать, но никто не смеет угрожать султану.

Я «удивлённо» отшатнулся.

— Угрожать султану? — Прошептал я. — Я не имел ввиду султана. Я говорил по адмирала султана.

Теперь визирь отшатнулся от меня, а потом рассмеялся.

— Ах, хитрец… Поймал старика.

Он подошёл и хлопнул меня по плечу.

— Пошли, покажешь, что ты тут натворил?

Мы снова обошли крепость и город, в сторону которого был прокинут навесной мост. Я показал визирю пленных. В трупные колодцы он даже не заглядывал. Из них уже смердело, не смотря на засыпанную в них негашёную известь и хлорку.

— Как тебе удалось? — Спросил Мехмед Паша, разглядывая бухту и стоящие в ней корабли практически с того места, где был убит адмирал.

— У меня есть Донг и его команда.

Я показал на стоявшего невдалеке патагонца.

— Они взберутся на любую стену.

Патагонцы, играясь, перебрасывались двенадцатифунтовыми каменными ядрами как детскими мячами.

Визирь посмотрел на патагонцев и передёрнул плечами.

— Интересно, а как далеко они могут зашвырнуть эти ядра? — Спросил меня Мехмед.

— Самому интересно, — сказал я. — Донг, брось ядро в море. Подальше.

— Только смотри, в корабль не попади, — рассмеялся визирь.

Предупреждение оказалось своевременным.

Донг чуть развернулся левее, «поправив прицел» и заведя руку за спину, раскрутил тело, как метатель диска. Лапа Донга полностью обхватывала ядро, и оно вылетело из неё там, где он его выпустил.

Ядро летело со свистом, быстро вращаясь. Откровенно говоря, я знал, как бросают мои патагонцы ядра, так как сам показывал технику закручивания «снаряда», вспомнив свои навыки регбиста, «кегльмена» и футболиста.

Так что, команда Донга могла камнями и ядрами вышибить любую вооружённую группировку, словно стоячие кегли.

Ядро, выпущенное лапой Донга, летело ровно и долго. Оно бы легко перелетело, стоящий у причала корабль.

— Хороший бросок. Как бы ни тысяча футов, — буквально простонал визирь.

— Ну, тысяча, — это вряд ли, но около семисот будет, — прикинул я.

— Умопомрачительно! Боюсь представить их в драке, — сказал Мехмед Паша.

— Я видел многократно. Жуткое зрелище. Ещё увидите, великий визирь.

— Спаси Аллах!

* * *

Я встречал султана и всю его свиту на берегу у пирса, склонившись в поясе. Султан был внешне суров, но я видел, как светился он изнутри, и как хотел быстрее выйти на берег и осмотреть крепость.

— Я вас потом накажу, Араби Паша, а сейчас показывайте нам всё. Я смотрю, бой был жестоким? Сколько ядер вы выпустили?

— Немного, великий султан. Около пятисот штук. Бой длился десять суток.

— Ай-яй-яй! Пятьсот штук — это много. Каменные ядра?

— И каменные, и чугунные. Пятьдесят на пятьдесят. Если бы не чугун, они бы не прятались и Донг не смог бы забраться на стену.

— Ай-яй-яй! — Повторил султан. — Пусть покажет, как он забирается.

Я подозвал Донга и шепнул ему на ухо команду. Патагонцы любили индивидуальное обращение, и в этом всегда была небольшая проблема. Представьте, как сложно поручить тысяче человек задание, обратившись к каждому индивидуально.

Донг легко сбросил с себя одежду и метнулся к стене, вскочив на неё и, отталкиваясь сразу всеми «руками», поскакал по почти вертикальной плоскости.

У султана из горла вырвалось что-то такое, что перевести я не смог и поднял левую бровь. Султан, увидев мою реакцию, просто махнул на меня рукой.

Сулейман Великолепный обошёл и осмотрел очень внимательно весь город.

— Говорят, здесь нет питьевой воды? — Спросил он.

— В крепости есть колодец с пресной водой и в городе есть несколько колодцев, питающихся дождевой водой из подземных цистерн.

— Пойдёмте покажете цитадель, — попросил султан. — И сокровищницу. Вскрывали?

— Как можно, великий султан? Уважаемый Мехмед Паша свидетель. Печати до сих пор в целостности.

— Неужели вам не интересно? — Спросил Сулейман.

— Я много видел сокровищ. Все их не соберёшь и с собой не заберёшь. Моё — это моё, а не моё — мне не интересно.

— Странный вы человек, — пробормотал султан. — Я могу объяснить такое ваше отношение к чужому богатству, только какой-то очень серьёзной целью, к которой вы идёте, не обращая внимание на «отвлекающие моменты».

Султан пристально и задумчиво посмотрел на меня.

— Что это за цель? — Спросил султан.

— У меня нет моей цели. Я выполняю задачи Ордена, — легко соврал я.

Султан махнул на меня рукой и сказал:

— Ах, Араби Паша, пойдёмте в закрома.

Я вздрогнул, услышав интонации Остапа Бендера.

Мы поднялись по переходам и каменным лестницам к ядру замка и вошли в помещение, где собирался Совет генералов Мальтийского Ордена.

Нас было много, но и зал был большой. Однако, когда двери за нами закрылись, зал заполнился вышедшими из тайных ниш рыцарями, а я шагнул в келью Мартинеса.

Это может показаться подлым — так подставить турецкого султана и его приближённых, в том числе и трёх сыновей, а самому спрятаться, но на самом деле, такое условие мне поставили мальтийские рыцари: «чтобы не вмешивался».

Я и сам не питал к османам нежных чувств и с удовольствием выпустил бы им кишки. Но я не кровожаден от природы, и главное, что моя миссия на этом была совершенно закончена. Миссия, поставленная передо мной орденом Подвязки и королём Англии Генрихом Восьмым: артефакты были захвачены и погружены на корабль. Корабль уже как две недели двигался в Англию, и союз франков с османами, я надеялся, был разрушен.

* * *

— Режьте баранов и сдирайте с них шкуры. Половину в колодцы, половину на вертела, — командовал Мартинес. — Только ты мог придумать такую сумасшедшую историю, — рассмеялся он.

— И волки сыты, и овцы пригодились, — пошутил я. — Хватит уже твоим артиллеристам в белый свет пулять. Пусть отдохнут. Дай моим потренироваться.

Марти дал команду и крепостные пушки замолкли. Вскоре заработала корабельная артиллерия. У неё задача была сложнее. От воды на высоту двадцать метров стрелять было сложно. Мои канониры осваивали новый тип орудий — гаубицы и мортиры с особым зарядом, укомплектованным трубками-замедлителями. Их задачей было проверить качество срабатывания трубок и выставить правильные для этих высот и дистанций. Каждый параметр выстрела записывался в артиллерийский журнал. Ну, где бы мы могли так потренироваться?

Мы действительно стреляли десять суток и потратили даже больше пятисот ядер. Осколки чугунных бомб потом собирали, а цементные… Их мы лили в Бразилии тысячами.

* * *

— Ваш флот разбит и потоплен, — сказал я великому визирю. — Армии на севере и востоке частично уничтожены, частично захвачены в плен, а генералы убиты. Истамбул взят под контроль моими войсками. Янычары уничтожены все поголовно. Ни одно судно не может покинуть порты империи. Даже в пиратском Алжире. Сейчас мои корабли стоят у черноморских портов и портов Тавриды. Таврида с моря беспомощна и вряд ли станет сопротивляться.

— Зачем вы мне это говорите? — Спросил визирь, поглядывая на край крепости и на окружающих нас патагонцев.

— Не вздумайте прыгнуть, Мехмед Паша, не дослушав меня до конца. Дослушайте и делайте, что хотите. Хотите — прыгайте со стены, хотите — нет. Удерживать не стану.

— И что же вы хотите мне сказать? — Удивился визирь. Он едва отошёл от воспоминаний о кровавой бойне, устроенной мальтийцами. К чести сказать, османы бились славно, но не долго. В основном они были заколоты копьями.

— Сейчас, захватив земли и власть в империи, я объявлю себя шахиншахом^[17], а вас назначу шахом Турции, если вы не прыгнете со стены.

* * *

— Меня, Великий Магистр, послали защитить крепость от османов, что я и сделал, истребив их высших сановников вместе с султаном. А про Храмовников мне указаний не было, — сказал Мартинес. — Это — раз. В хранилище они не заходили. Печати на дверях вы снимали лично. Пять печатей членов совета, одну печать Тристана и мою. В проходе пыль вековая, на ней остались только ваши следы. Я туда не заходил, как и никто больше, кроме вас, ваше святейшество. Кто и когда выкрал артефакты, я не знаю. Я не был здесь более десяти лет. Какие ко мне могут быть претензии? Мне сложить полномочия? Нет? Слава Богу, вы рассудили здраво.

Глава 15

— Грааля нет… Жаль.

— Но хоть часть креста, копьё, чаша и плащаница. Как он это провернул?! Мальтийцы в ярости, но ничего доказать не могут. Все рыцари клянутся, что Диаш туда не заходил.

— Копьё, какое-то подозрительно новое. Вы полностью доверяете вашему Питеру? Может на дыбу его?

— Питер не мой, а ваш, — съязвил Генрих Восьмой. — И, по-моему, — он сделал невозможное. Кроме возвращения нам артефактов, он уничтожил Османскую Империю!

— Ну… Не очень-то и уничтожил. Он взял её под своё управление. Он теперь император. Или, как там у них? Шахиншах — царь царей.

— И это вы считаете плохой новостью? — Спросил Генрих. — Я бы ежедневно ставил свечи всем богам, если бы мои подданные становились императорами в других странах. Он же, я надеюсь, не закрывается от Англии?

— Наоборот, сир. Он отвёл все войска до прежних границ и подписывает мирные договоры. Первый договор он подписал с Римом, второй с Карлом. Карл отдал ему Тунис в благодарность за Мальту. Он лично сплавал на остров, посмотреть, что сталось с его артиллерией после обстрела из корабельных пушек сэра Питера и упросил его обменять Мальту на Тунис.

— И на сколько прочны позиции Питера внутри Османской Империи?

— Египет попытался взбунтоваться, и был залит кровью в буквальном смысле. Эти его бразильцы — дикие звери. Они пожирают пленников. Питер, оказывается, уже полгода назад захватил Месопотамию, напав на неё с юга. Войска от Медины он отвёл и ведёт переговоры о добровольном её вступлении в империю на льготных условиях.

— А вы говорите…

* * *

Дворец Топкалы я предложил шаху Мехмеду вместе с гаремом султана Сулеймана. Еще на стадии планирования нападения на Стамбул, я никак не мог решить, что делать с гаремом и главной женой Султана Сулеймана Роксоланой. Говорили, что она красива и умна, но брать её в жёны мне, почему-то, не хотелось. Мехмед моё предложение выслушал и попросил дать время подумать.

Я же решил заложить на гребне хребта в месте выхода двух родников новый дворец. На время строительства я попытался перебраться жить в Румельский замка, что находился на берегу Босфора, но случилась «оказия». Засевшие в крепости четыреста янычар, ворота открывать отказались.

Румельский замок возвели в 1452 году за пять месяцев перед атакой османами Константинополя. И вот уже почти сто лет он выполнял функции таможенного контроля, так как стоял в самом узком месте пролива. Течение прижимало корабли именно к этому берегу. А на противоположном берегу стояла небольшая Анатолийская крепость. Под прицелом пушек двух бастионов, проплывавшие мимо корабли вели себя скромно.

Надо сказать, что янычары за последнее столетие превратились в серьёзную силу, периодически противостоявшую султану. В 1524 году они даже восстали, требуя от султана Сулеймана Великолепного повышения денежного содержания и дополнительных преференций. Бунт был подавлен с большим трудом. Говорят, даже сам султан убил нескольких янычар. В тот раз янычары тоже попрятались в крепостях, и султану пришлось от них откупаться, потому что крепости не выполняли свои таможенные функции.

Сейчас, при захвате Истамбула, мои яванские и индонезийские воины вырезали около десяти тысяч янычар, заблокировав ночью их казармы, а остаток согнали на площадь Эйтмайдан, где расстреляли картечью.

Думаю, если бы султан Сулейман остался в живых, он бы одобрил мои действия. Янычары стали настоящим «бичом» империи и тормозом культурного и экономического развития. Если раньше это были великолепные воины, набранные из обращённых в ислам славянских рабов, то в последние десятилетия янычарами всё чаще становились дети османских вельмож, желавшие не воевать, а править и жить за счёт казны и поборов.

Янычары обкладывали торговцев и ремесленников данью, заставляли их выполнять за себя хозяйственные работы, а то и просто грабили на улицах. Поэтому горожане, услышав кличь: «бей янычар!» встали под наши зелёные знамёна с арабской вязью: «С нами Аллах!» и приняли активное участие в избиении.

По крайней мере, визирь Мехмед Паша, узнав от меня, что я уничтожил всех (я слегка приврал) янычар в Истамбуле, прочитал благостную молитву, хотя сам происходил из янычар.

В известной мне истории после подавления бунта, трупы бросали в Босфор и ещё долго, как писали очевидцы, турки не ловили в его водах рыбу и даже на некоторое время было закрыто судоходство. Моё послезнание уберегло нас от ошибочных действий. Нам это было ни к чему. Тем паче, что я любил принимать морские ванны и не видел удовольствия принимать их в окружении плавающих мёртвых тел. Поэтому тела всех погибших в Истамбуле погрузили на корабли и вывезли далеко в море.

Меня, появившегося в Истамбуле через три дня после его взятия, жители города внесли на руках. В буквальном смысле слова. Накануне было объявлено, что султан Сулейман погиб от моей руки, как и многие военачальники и вельможи, а я, Питер Ибн Араби^[18], узурпировал власть, так как не мог мериться с притеснением османского народа султаном и его янычарами.

Я заранее провёл переговоры с суфийскими дервишами из ордена Бекташи и получил полное понимание моей внутренней и внешней политики, и их поддержку.

Тут надо пояснить, что в Османской Империи в это время ещё не было главенства шариата. Султан Сулейман и предыдущие султаны поддерживали и поощряли дервишей-бекташей, а те не очень-то были и мусульмане, в современном понимании этого слова.

Как рассказывали, основатель Ордена Хаджи-Бекташ даже не молился и вообще не придерживался шариата. И такой «культ» в османской империи продолжался, как я знал, до начала девятнадцатого века, когда совсем расформировали корпус янычар. Это, если брать «нормальную» историю. А здесь я янычар «расформировал» значительно раньше, но принципы, продвигаемые бекташами, мне нравились. Основные идеи ордена заключались в уважении к другим людям и терпимости. У них было очень много от христианства, даже крещение и почитание евангелия от Иоанна.

Бекташи, в своё время, стали учителями янычар, с которыми дервиши сблизились в 15 веке. Все янычары были приписаны к ордену, и шейх бекташ (настоятель) дервишей был почётным командиром 99-й роты янычарского корпуса.

В конце XV века во главе ордена встал Балым-Султан, выступивший систематизатором и реформатором учения бекташей, которым, как я уже говорил, благоволил и султан Сулейман Первый.

Меня устраивало, что бекташи разделяют общесуфийскую доктрину, введенную Ибн Араби в 13 веке и обозначающую «единство Бытия», вторичность видимых различий, поскольку если Бог есть, то все остальное по сравнению с ним иллюзорно, ничто не может Его заслонить и Он во всем. Ибн Араби оставил после себя около 800 сочинений. Я прочитал, в своё время, пять из них.

«В шестнадцатом веке религии ещё были так близки», — вздыхал я, слушая Балым-Султана^[19] — последнего суфия дервишей.

— Приходите на службу в Суфийский собор, и вы всё поймёте, великий шахиншах Араби.

— Да, Балым-Султан! Я думаю вернуть Софийский Собор христианам. Как вы на это смотрите?

— Положительно, великий шахиншах Араби. Это будет очень правильное решение. Но не запрещайте и нам молиться в соборе. Это ведь не Софийский, а Суфийский Собор.

— Не понял. Поясните, — удивился я.

— Собор возводился как центр божественной мудрости и не посвящался ни одному из пророков. А божественная мудрость в единении, а не в разобщении. Не могут руки и ноги существовать отдельно от тела.

Я улыбнулся про себя и не нашёлся, что ответить. Конфессиональные нюансы от меня были далеки.

— Балым-Султан, я тоже за единство, но даже в семьях враждуют брат с братом. Если нет отца… Кто-то должен быть старшим в доме.

— Аллах един…

— Все так говорят. Неужели вы считаете, что в одном доме смогут ужиться те, кто хочет отобрать друг у друга кусок хлеба? Мы не можем убивать единоверцев. А драться за него приходится. И хорошо, если наши враги верят в иного Бога.

Балым-Султан посмотрел на меня и улыбнулся.

— Вы сказали — враги, но остановили вторжение на земли Римской Империи.

— Я сказал враги, потому что нам нужны эти земли, и мы захватим их, но я опасаюсь взрыва недовольства на уже завоёванных землях и не хочу иметь врагов за спиной моих воинов. Слишком часто империи разрушались от удара в спину.

Я смотрел на Балым-Султана сквозь чуть прищуренные веки.

— Так вы согласны, чтобы я отдал Суфийский храм христианам?

— Нет, шахиншах. Я не согласен.

— Станьте отцом в нашем доме, Балым-Султан. И сформулируйте чётче цели и задачи вашим сыновьям. Слишком расплывчаты правила. Единство невозможно без чётких законов, единых для всего народа и отличающих один народ от другого. Османам нельзя быть похожими на наших врагов. Отделите, наконец-то, плов от мух.

Мы долго разговаривали с Балым-Султаном, сопровождая свои умозаключения небольшими глотками хорошего вина. Ислам в это время не запрещал употреблять вино. Мы сидели сначала в моём шатре, установленном на берегу Босфора, потом, когда солнце склонилось к западу, жара спала и подул ветерок, разместились на подушках возле шатра. Беседа с этим умным и начитанным человеком успокаивала меня. Мы коснулись разных тем: и философских, и космологических, и медицинских, и просто житейских, например — отношение мужчины и женщины.

Как известно, любой долгий разговор выпивающих мужчин, сводится к обсуждению двух тем: женщин и работы. Вот и у нас он, в конце концов, беседа свелась к гарему султана, что объединило обе темы.

— Позвольте не согласиться с вами, шахиншах, — сказал Балым-Султан. — Гарем должен принадлежать вам. Послушайте старого дервиша. Это наши правила и закон, о котором говорили вы. Вы должны попрать власть предыдущего правителя, отобрав его имущество, особенно жён, и поработив детей. Только так народ воспримет вас, как приемника и своего правителя. Насилие над жёнами свергнутых правителей и даже их детьми — неотъемлемая часть символа власти. А вы отдали это всё Мехмеду. Слава Аллаху, он не поверил в своё «счастье» и не принял в дар ни дворец, ни гарем. Он просто не поверил в искренность ваших намерений. Вы — не восточный человек. Я это вижу. Хоть у вас прекрасный фарси, но вы не араб и не перс.

Я слушал его, понимая, о чём он говорит. Я сам знал всё это, хоть и не был персом.

— Благодарю за совет, но я не хотел задерживаться здесь и не хотел связывать себя обузой в виде гарема.

— Не соблаговолит ли шахиншах раскрыть направление своего пути?

Я усмехнулся. Балым-Султан, почувствовав «мою слабину» пытался мной манипулировать.

— Шахиншах видит свой путь через золотое море на Тавриду и далее в земли Русов и Московитов.

— И зачем Шахиншаху такой сложный путь? — Удивился дервиш. — Это бедные земли. Кроме рабов, воска и мехов в Московии ничего нет. И то, очень далеко от золотого моря. Во многих конных переходах. И рабы, и воск с мехами приходит к нам сами. Что влечёт туда шахиншаха? Русь, что по реке Ай (Дунай), мы захватили, а больше там ничего полезного нет.

— Московия укрепляется, и скоро захватит земли между Танаисом (Доном) и Итилем (Волгой). Там должны пастись наши стада.

— Карымский хан — ваш вассал, и контролирует степь своими людьми и пасёт на ней ваши стада. Ногаи отошли за Итиль. Московиты спрятались за засечными полосами.

— Ты много знаешь про эти земли, Балым-Султан, — удивился я. — Откуда?

— Я долго жил в Каффе. И я хорошо знаю Карымского хана, — Балым-Султан рассмеялся. — У вас с ним могут не совпасть пути. Я даже больше скажу… Скорее всего он будет сильно против того, чтобы ты высаживался на Тавриде.

— Почему, — удивился я.

— Потому, что Сахиб Герай — дядя убитого вами султана Сулеймана, и Таврида сейчас под его полным контролем. Даже, я уверен, и османские крепости, и венецианские города.

— Ты считаешь, что он может восстать против меня, шахиншаха? — удивился я. — У него не хватит сил противостоять мне и, полагаю, что хватит разума не делать этого.

* * *

Мне, таки, пришлось «прописаться» во дворце хана Сулеймана и принять его гарем, состоящий из сорока трёх наложниц, пяти вторых жён и красавицы Роксоланы.

Почему её называли красавицей, я так и не понял, хотя старательно разглядывал со всех сторон в разных ракурсах в течении месяца. Это была типичная хохлушка: наглая, дерзкая и крикливая. Внешне, — тоже типичная южная славянка: круглолицая, щекастая, со вздёрнутым носиком и упрямым подбородком с ямочкой; грудастая, с растворяющейся в бёдрах талией.

Она ещё не была стара. Выглядела лет на сорок. По её словам, столько ей и было.

И она, и дети Сулеймана Великолепного остались жить во дворце, под строгой охраной из сотни патагонцев и трёх сотен яванцев. Не впечатлила она меня, короче, ни внешностью, ни характером, и я, глубоко и с облегчением выдохнув, сбежал на Тавриду.

* * *

Мои войска прибыли на Тавриду через месяц после взятия Стамбула. Они, собственно, и не собирались брать крепости Тавриды боем. Просто после слов Балым Султана я немного подождал прибытия ко мне Сахиб Герая, но не дождался, и отправил к Тавриде свой флот. Наша армада заблокировала полуостров, задерживая выходившие из его портов корабли и возвращая их обратно без объяснения причины наших действий.

Оставив адмиралов продолжать блокаду юга и западного побережья, сам я переместился на восток полуострова, к развалинам Херсонеса.

Мне всегда нравился Севастополь и его окрестности. Вообще, весь юго-запад Крыма мне нравился больше, чем его восточная, гористая часть. Пресной воды здесь было достаточно, а туманов и дождей гораздо меньше.

Будущий Севастополь имел в прошлом много имён. В византийское время его называли Херсон, в генуэзский период — Сарсона. Русы называли его Корсунь.

Это был единственный античный город северного Причерноморья, просуществовавший до конца четырнадцатого века. Разрушенный в 1399 году золотоордынским темником Едыгеем, по просьбе, кстати, генуэзцев, город предстал передо мной в виде величественных руин.

Высокие стены, с ещё сохранившимися кое где башнями, воротами и калитками, протянулись во всю ширину Гераклейского полуострова. Со стороны моря сплошной стены не было, но стояло множество почти сохранившихся башен.

Город, в отличии от укреплений, сложенных из огромных тёсанных камней, был не просто разрушен, а практически сровнен с землёй. Похоже, его разобрали «по кирпичикам» и перевезли, возможно, на венецианскую территорию. Только очень немногие здания возвышались над каменной пустыней словно обломки чьих-то зубов.

Земли Херсонеса давно обезлюдели и были пустынны. Лишь в устье впадающей в бухту реки стоял небольшой город-порт, дома которого, сложенные из белоснежного известняка, напомнили мне Греческие Пиреи. В монастыре, кельи которого были пробиты в стенах бывшего карьера, проживали несколько десятков христианских монахов.

На плато Монастырской скалы стояла древняя многобашенная крепость Каламита, еще совсем недавно принадлежавшая христианскому княжеству Феодоро и восстановленная турками после разрушения её генуэзцами. Крепость выполняла важную роль по защите располагавшегося рядом порта Авлита и самого Херсонеса от нашествия степных племён.

Через Авлиту велась оживлённая торговля, что сделало её опасным конкурентом Кафы, принадлежавшей в то время Генуэзской республике. Вот её и разрушили. Когда эту часть Тавриды турки присоединили к султанату, порт снова обрёл былую значимость.

Венецианцы поставляли соль и рабов через Азов и Кафу, а крымский хан вёл торговлю через Перекоп и Авлиту, называемую сейчас Инкерман.

Мы зашли на Тавриду с запада, с устья реки Чёрной, так как разведка сообщала, что в этом месте, почему-то, живут только христиане. Почему так сложилось, я не понимал. Историки моего времени полагали, что Корсунь разрушили из-за того, что она не придерживалась не только римского церковного обряда, но и древнего византийского.

«Быть может здесь создалась некая „русско-христианская экологическая система“»? — Думал я. — «Микроклимат?»

Дервиши высоко ценили силу христианских мистиков и считали, что они не отличались от языческих практик ведунов и ведуний.

Глава 16

От Балым-Султана, мне стало известно, что на Тавриду уходили и продолжают уходить христианские ортодоксы и мистики. Их было много и в Истамбуле, но папские шпионы подкупами и посулами «убеждали» местные администрации ущемлять права «еретиков». Султаны к религии были безразличны, дервиши, как я уже говорил, к христианам оставались толерантными, а христианская церковь находилась в состоянии раскола уже несколько столетий. Вот, по мнению дервишей, на Тавриде и собирались те, кто сумел сбежать от папской расправы.

Государственной религией Османской Империи было Магометанство, но верующие в иные принципы общения с Всевышним, османами не преследовались, а облагались повышенным налогом.

Христианский мистицизм, пройдя сквозь горнило инквизиции, в шестнадцатом веке достиг своего пика и тоже раскололся: на иезуитов, практикующиххристианский дзен для познания самого себя и созерцания Бога, и исихастов — христиан, практикующих древнюю традицию духовной практики, составляющей основу православного аскетизма.

В отличие от иезуитства, — закрытого сообщества мистиков, выбравшего девиз: «Цель оправдывает средства», где целью имелось ввиду распространение власти Римского Папы, исихасты никогда не мыслили свой «подвиг», как закрытый культ кружка избранных. Это была древнейшая система аскетической и монашеской практики, направленной на «тихое» богопознание и собственное обожение путём постоянного моления к Иисусу Христу. Постоянного, ежесекундного моления…

Мне, как не рядовому члену ордена Христа, не раз и не два приходилось участвовать в мистериях, но даже я, стоящий очень рядом с главой культа, и имеющий статус «созерцающего», не знал до конца их сути. Хотя мне, моим статусом, было гарантировано «блаженство после смерти».

Мои ум, душа и тело были далеки, как от мистики, так и просто от религии. Я воспринимал и то, и другое прагматично, лишь как средство достижения цели. А цель моя была одна — Россия. Не жилось мне нигде спокойно. Даже в Бразилии. Сунувшись в Московию и получив по «сусалам», я понял, что ту Россию, которая понравится мне, надо строить самому.

Перебравшись на Крым, я словно вдохнул родной воздух. Мне стало хорошо и спокойно, а душа моя тихо пела. Ведь это был Крым! Это, конечно, было не Рио де Жанейро, но за неимением гербовой, как говорится, пишем на простой. Для меня здешний климат был оптимальным.

* * *

Феодосия, или, как сейчас её называли, — Кефе, сдалась без боя через три месяца блокады. Как и все другие крепости полуострова. Просто однажды ко мне приехали главы городов и преклонили колени.

Кефе был городом — складом ещё в генуэзскую эпоху, таким оставался и сейчас. Его часто называли Кючюк-Истанбул — Маленький Стамбул, настолько считали значимым, но мне пока было не до него.

* * *

Как докладывали наши разведчики, в крепости Инкерман никто не жил. Ворота крепости стояли запертыми на большой внутренний замок, а сами «защитники крепости» в количестве пятидесяти человек, как и её комендант, жили в долине перед Монастырской скалой среди цветущих садов в собственных домах.

Однако при подходе отряда к крепости мы увидели, что на стенах стоят латники в сверкающих доспехах, а из амбразур смотрят жерла пушек, рядом с которыми дымят разожжённые жаровни.

«Вероятно, увидев наш отряд, все они побросали свои дома и очень быстро проникли в крепость по тайным туннелям, пробитым в Монастырской скале», — подумал я. — «Наверное скрытые дозоры каким-то способом уведомили крепостной гарнизон».

Я немного подумал и сам над собой рассмеялся. Какие скрытые дозоры? Как только наши военные корабли, не похожие на турецкие галеры, появились в бухте, и как только наши отряды высадились на берегах реки, горожане просто покинули город и спрятались в крепости. «Разбудив» гарнизон, естественно.

Наша пятитысячная армия при высадке разделилась. Её большая часть пошла вверх по течению реки на разведку территории и пробивки дороги к лесным массивам, а малый отряд, возглавляемый мной, высадившись на правом берегу, конным порядком направился к крепости. Впереди несли зелёный прямоугольник имперского флага, на котором размещались три полумесяца. За ним несли штандарты и знамёна полков османской империи.

Мы въехали на вершину Монастырской скалы с северной стороны и остановились на широкой площадке, ограниченной с двух сторон обрывами, а с одной стеной и башнями крепости. Мои визири довольно быстро установили контакт с комендантом крепости и он вскоре вышел из ворот, неся ключ.

Упав перед османским флагом на колени, комендант протянул вперёд руки с довольно-таки большим ключом от ворот.

— Встань, — сказал я, — и подойди ближе.

Старик с трудом поднялся с колен и сделал несколько шагов вперёд. На вид ему было лет сто и я удивился этому.

Он подошёл к моему правому стремени и протянул ключ обеими руками.

— Как тебя зовут? — спросил я, давая сигнал визирю, чтобы принял у меня ключ.

— Кемаль бей, шахиншах. Когда-то меня звали Кемаль-рейс.

— Кемаль-рейс? — удивился я. — Адмирал^[20]?

— Да, шахиншах.

Я обернулся к визирю.

— Кемаль-рейс погиб двадцать лет назад, — сказал он.

— Я не погиб. Долго был в плену у венецианцев. Меня выкупил сын моего брата адмирал Пири.

— Адмирала Пири я знаю. Сколько тебе лет? — спросил я.

— Много, шахиншах. Где-то восемьдесят пять.

— Но как ты, в таком возрасте, стал комендантом крепости? — удивился я. — Неужели не нашлось кого помоложе?

— Тот комендант умер во время мора пять лет назад, вот я и возглавил. В единственном числе. Тогда и ратников не стало. Это мы уже из горожан набрали, я обучил их стрелять. Пушки, арбалеты, то, сё…

— Пушки, то, сё, — повторил я. — Вот так крепость! Порох хоть есть? Ядра?

— Есть, шахиншах. Из столицы присылают регулярно.

— Присылаем, великий, — подтвердил визирь.

— А старый выжигаем, — сказал Кемаль-рейс и показал на видневшиеся на ровном поле множественные выемки, образовавшиеся от пушечных ядер.

Я хмыкнул и одобрительно глянул на бывшего адмирала.

— Пошли, покажешь крепость, — сказал я и пнул лошадь пятками.

В крепости имелась цитадель и десять добротных каменных домов, в которых, судя по всему, никто не жил уже очень давно. Мы прошли по стене, содержащейся в хорошем состоянии.

— Тонковата для пушечного боя. Надо перестраивать, — сказал я визирю.

Люфти-паша записал распоряжение в блокнот.

— Синан, тройной толщины будет достаточно? — спросил я инженера.

— Лучше возвести новые, шахиншах. Я уже сегодня предоставлю тебе проект.

— Хорошо. Кемаль-рейс, прикажи загасить розжиги. И распусти стражу. Оставь только дозорных на башнях. Что у тебя в них, кстати?

Бывший адмирал смутился.

— Что там в них может быть? Порушенные башни внутри. Дерево всё погнило.

Так и было. Что в первой, осмотренной нами башне, что в остальных, деревянные конструкции отсутствовали. Все, кроме смотровых площадок и лестниц.

— Запиши, — сказал я визирю. — Восстановить в первую очередь. Лес где берёте? — спросил я Кемаля.

— Вверху по реке.

— Лесопилки есть?

— Никак нет, — по-морскому ответил Кемаль.

Он понимал, что, скорее всего, комендантство придётся сложить и поэтому на его лице отражались жалость к себе и пренебрежения ко мне.

Я мысленно усмехнулся, понимая его душевные порывы. Сам неоднократно сталкивался с несправедливостью кадровых служб к ветеранам и особенно к предпенсионерам. Сколько моих знакомых офицеров пострадало, не получив законную пенсию? Почему-то кадровики увольняли и сокращали офицеров за три-четыре месяца до выслуги лет. Причём, невзирая на заслуги. Было дело, Героя Советского Союза, прошедшего всю Отечественную войну и заслужившего очень много орденов и медалей, уволили во время Хрущёвских сокращений армии, оставив без пенсиона. Специальные подразделения создавали и сокращали, наверное, раз пять. Я тоже остался без пенсии. Но по своей «вине». Сам отказался в 1992 году служить новой власти. Дурак, конечно. Но, как говорится, нет худа без добра. Зато удалось негласно принести пользу отечеству, ликвидировав некоторое количество бандитов. Был бы при погонах, наверное, не перешёл бы грань. А так…

— От своего имени объявляю вам благодарность, Кемаль-рейс, за образцовое содержание крепости, — сказал я тихо. — Прошу принять скромный подарок в виде этого перстня.

Я снял с указательного пальца перстень с изумрудом и передал его адмиралу. Кемаль преклонил колени и принял перстень обеими руками.

— Вы чувствуете в себе силы управлять крепостью? Сразу скажу, — остановил я его порыв ладонью, — что коменданту придётся потрудиться. Здесь на Тавриде будет располагаться столица Османской Империи.

— Здесь, шахиншах?! — удивился Кемаль. — На Тавриде?

— Да, адмирал. Нам предстоят великие дела по захвату и заселению междуречья. Ну, так как?

Кемаль-рейс, понурив голову, произнёс:

— Силы кое-какие есть, но…

Я рассмеялся.

— Давай так решим… Пока ничего менять не будем, а дальше посмотрим. Люфти-паша, поставьте гарнизон на наше довольствие и выдайте оклады. Задолжали, небось? Крепость перевести в ранг столичного кремля, а Кемаль-паше присвоить звание генерал-адмирала и назначить на должность коменданта столичного гарнизона. Ты, Синан, не торопись, а сделай нормальный проект, увеличив крепость в размерах на всю скалу и не только. Надо поставить стены и башни по всему карьеру.

Я обвёл рукой остаток горы.

— Мы говорили с тобой об этом. Внизу в карьере будет стоять мой дворец.

— Вообще-то, великий, не годится, чтобы дворец стоял ниже домов подданных.

— Эта скала и храм на ней — будет моим дворцом, а внизу мы устроим озеро и сад.

— Ты, великий, говорил, что здесь есть вода, но того родника, что вытекает из скалы и образует маленькое озеро, не достаточно для питания твоего дворца.

— Здесь очень много воды. Мы заставим её течь из-под скалы. Причём, я вдруг подумал, что стены крепости лучше не строить из камня, а вырубить из скалы. Всё равно камень придётся брать для строительства города. Вот и выбирайте его перед будущей стеной.

— Границы крепости проложим по краю стены и по той вершине, правильно, великий шахиншах?

Инженер показал рукой на гору, возвышающуюся на противоположной от крепости стороне карьера.

— Да, конечно, — согласился я. — А там, на снижении придётся стены надстроить.

Я хорошо знал этот карьер и этот монастырь. Сейчас он, естественно, был значительно меньше, нежели в «моё время». Камень из карьера брали и в двадцатом веке. Тогда же взрывами вскрыли водоносный слой, питающий тот родник, на который указал Синан. Родник и в моё время назывался «Источник святого Климента», кстати.

Чем взрывать у меня тоже есть. Пироксилин мы используем уже как лет десять.

«Эх, — вздохнул я. — Далеко вы мои химики».

Что до Явы, что до Бразилии было не рукой подать. А организовывать химические производства поближе, отдавая взрывные технологии арабам или европейцам, очень не хотелось. Ну да «логистика» уже работала. С испанцами и португальцами замирился. Выход в Атлантику для кораблей открыт. Не надо будет прорываться, как год назад, когда Гибралтар взяли только количеством.

Мы продолжили осмотр крепости, и оказалось, что всё крепостное имущество хранилось в скальных казематах. А порох в бочках и в сухих добротных пещерах, закрытых крепкими дверями. Тут имелись и запасы воды, хранящиеся в скальных резервуарах с выходом наверх в виде колодцев. Вполне себе можно жить, — подумал я, и увидел монахов, стоявших у такого колодца.

— У них есть настоятель? — спросил я Кемаля.

— Они живут обособленно, каждый сам по себе.

— Чем живут?

— Подаяниями. Внизу есть пещера, куда горожане приносят еду: муку, сухари, сушёные фрукты, рыбу. Они берут оттуда.

— Интересно, пойдём, покажешь.

Кемаль странно посмотрел на меня и сказал.

— По подземным ходам придётся идти, а я не особо их знаю. Лабиринт там такой… Мы себе пробили свой ход, но он далеко от той пещеры выходит.

— Веди тем, который знаешь, — усмехнулся я и обратился к Синану. — Ты возьми охру и кисть, сделаешь пометки в коридорах и факела возьмите.

— Да, факела пригодятся. Мы-то на ощупь всё знаем, а вам неприятно будет в темноте.

Путешествие вниз зрелищным назвать сложно. Тёмные извилистые закопчённые факелами коридоры с замурованными ответвлениями.

— Мы специально их перекрыли, чтобы не заплутать. Тут можно было сутками ходить, если дорогу не знаешь.

Вскоре мы вышли под скалу, от которой шла натоптанная тропинка в сторону садов и добротных каменных домов, построенных на патрицианский лад. С внутренним хоть и небольшим двориком и окнами, как я догадался, вовнутрь.

Другая тропинка проходила по-над скалой, возвышавшейся абсолютно вертикально метров на двадцать.

«Вот, где можно „поскалолазить“», — подумал, я вглядываясь в стеновые неровности.

Пещера с «дарами», как мысленно назвал её я, представляла собой помещение квадратов в тридцать с тремя уходящими в темноту ходами и двумя, уходящими в обе стороны от двери более светлыми коридорами с пробитыми наружу оконцами. Еда хранилась в нишах, прикрытых каменными дверками и в четырёх, выдолбленных из камня «кувшинах». Тоже прикрытые каменными крышками. Заглядывать в «закрома» я не стал. Не моё.

Мы вышли и вернулись к пещере для подъёма в крепость и я оглянулся на обильно цветущие в низине сады. Одуряющий запах фруктовых деревьев и винограда плотно обволакивал нас.

— Хорошо тут у вас, — похвалил я.

* * *

Пройдя вверх по реке по выложенной камнем дорожке, я вдруг увидел то место, где в моём времени стояла плотина со шлюзами. Река здесь вытекала из ущелья на равнину и перекрыть её не составит большой проблемы.

«А не поставить ли и мне здесь плотину», — подумал я. — «И маленький загородный домик».

Какие тут бывают засухи я помнил по своему времени. Особенно, запомнилась засуха, когда Украина перекрыла канал, ведущий от Днепра. Тогда наступила многолетняя засуха. Тогда, кстати, для Севастополя брали воду из нескольких, подобных Климентьевскому, озер, проложив временные трубопроводы. И эти озёра питали город, между прочим, больше года

Но ведь сейчас нет ни канала, ни водохранилища в верховьях реки Чёрной.

Я посчитал решение правильным и мой «стройбат» в течении трёх недель соорудил стометровую плотину. Сначала на обоих склонах ущелья, на высоте пять метров над настоящим уровнем реки, мы построили два деревянных шлюза, а потом перекрыли между ними её основное русло.

Высота плотины на фарватере должна была составить пятнадцать метров при глубине реки в два. Я решил, что лучшего места для «дачного дворца» мне не найти и дал команду «строить здесь».

Перепад высоты уровня слива из шлюзов давал возможность обустройства в прилегающих к плотине строениях необходимых «гидрокоммуникаций», без коих свой быт я представить уже не мог. Причём, имея опыт устройства подобных «излишеств» в Бразилии, здесь я отделил слив «грязной» воды от чистой.

Камень мы приносили из Херсонеса в заплечных сумках. Двенадцать километров, даже с полной выкладкой, — ерунда для крепких воинов. Даже я внёс свой вклад в строительство плотины и фундамента дворца. Совершив три «ходки», за одни сутки мы уложили сто с лишком метров плотины на высоту два и толщиной в два метра. И так ежедневно, пять раз в неделю. Два дня воинам давались на бытовые мероприятия, баню и разнообразные спортивные игры, в которые они играли, не смотря на довольно трудоёмкие дни. Очень популярны были игры в мяч.

В центре плотины я приказал установить несколько спускных шлюзов, расположенных друг над другом, ближе к левому берегу — шлюз, подающий воду во дворец, разместившийся на более пологом склоне ущелья и на водовод, подающий воду в небольшой посёлок, расположенный в долине.

Постройка дворца и плотины сопровождались разведкой местности и акклиматизацией. Я, практически, ничего не знал о современной Тавриде, кроме того, что народ здесь обитал разный, и владетелей на полуострове имелось несколько.

На северо-западе полуострова проживали несколько больших семей татар: Ширины, Мансуры¸ Седжевты, то и дело пытавшиеся отобрать власть у крымского хана. На Перекопе укрывался Ислям Герей, племянник Крымского хана Сахиб Герея, и сын прежнего правителя Тавриды. Он тоже желал здесь править.

Сам Сахиб Герей жил в новом дворце в Бахчисарае, контролировал долину реки Кача и внутреннюю территорию Тавриды. До сих пор хан игнорировал моё нахождение на полуострове, что меня несколько раздражало.

Мне же всё больше нравилась мысль остаться жить здесь и править империей отсюда. Если получится её удержать, естественно. Но главной своей цели уже я добился. Я постепенно концентрировал в Крыму все свои основные ресурсы.

«Крым наш!», — подумал я. — «И никому я его не отдам!»

Глава 17

Я полностью погрузился в возведение плотины и летней резиденции, работая телом и головой и отдыхая душой. В Крыму мы жили с родителями и родственниками. Это была моя малая Родина. Хотя, почему малая? Родина, она и есть — Родина. Большая она, или малая… Места мне были очень хорошо знакомы. Я узнавал горы, скалы, реки. Включился эффект узнавания. Мне даже стало казаться, что вот-вот за этим поворотом я увижу знакомую деревню или встречу в городке своего старого знакомого. И это «вот-вот» вдруг произошло.

Тут надо понимать, что на Тавриду вместе со мной из Константинополя перебралось и Российское посольство. Официально шахиншах в моём лице пошёл воевать Венецианцев с целью основательно закрепиться на Тавриде и в Азовском море, а может и на Дону. Послы Великого Князя всея Руси Юрия Ивановича, узнав о моих притязаниях на северные территории, просили аудиенцию. Однако я запретил визирям с ними не говорить, и послы напросились вслед за нами, сославшись на то, что имели посольские грамоты к другому правителю Османской Империи и готовы ехать в Московию за «правильными» бумагами, «коли будет на то воля шахиншаха». На самом деле они спешили сообщить в Москву о моих планах похода на Русь и всеми правдами и неправдами стремились прервать посольство.

Я разрешил им приехать на Тавриду, рассчитывая на то, что время на «поговорить» у меня для послов, в конце концов, найдётся, но пока не находилось. А поговорить с русскими послами надо было. Только как с ними разговаривать?

* * *

Стояло моё второе Крымское лето. Наш шатровый лагерь раскинулся в долинах и на взгорьях устья каньона Чёрной речки. Перед плотиной образовалось небольшое озерцо сжатое скалами. Вода разлилась в сторону левого, более покатого берега, на котором и располагались наши шатры в которых мы легко перенесли крымскую зиму. Строительство резиденции завершалось.

Недалеко от места строительства летнего дворца был «обнаружен» заброшенный карьер очень красивого мраморного известняка, идентичного осколкам того, из которого были когда-то давно построены дворцы Корсуни.

«Обнаружен» — это, конечно, громко сказано. Я просто сказал: «Идите туда и возьмите». Строители пошли и «охренели». Синан вернулся с образцами «мрамора» таким воодушевлённым, каким я его ещё не видел.

— Как ты догадался, шахиншах, что там есть такое чудо.

Я усмехнулся и промолчал. На месте этого карьера в моё время было большое озеро, где мы с друзьями проводили много свободного времени. Говорили, что оно образовалось, когда добытчики камня углубились ниже уровня грунтовых вод. Рек вблизи него ни я, ни мои разведчики не обнаружили.

«Значит, так оно и есть», — подумал я. — «Надо быть осторожным и не углубляться раньше времени».

— В этом карьере тоже под камнем водяной слой, поэтому взрывайте осторожно, не углубляясь.

— Твои, шахиншах, пироксилиновые шашки, очень удачное изобретение. Мы уже выровняли вертикаль западного склона и удачно рвём гору, отсекая, как ты говоришь, лишнее. Крепость Инкерман почти готова.

— Соблюдайте технику безопасности! — погрозил я пальцем.

— Твои взрывники работают. У них всё строго по рег… рег… регламенту.

Да, взрывники сапёрного батальона, это была особая каста бразильских индейцев, выращенная, воспитанная и выученная мной лично. Это были даже не взрывники, а мастера по изготовлению взрывчатых веществ и взрывных устройств. Они знали почти всё, что знал я, за исключением технологий пока отсутствующих в этом мире.

Из карьера мы стали добывать очень качественный и красивый камень, и поэтому решили возвести стены «летней резиденции» не деревянные, как я планировал раньше, а «мраморные».

Архитектурное сопровождение строительства вели два греческих «специалиста», изредка направляемые военным инженером Синаном^[21], давно состоявшим на воинской службе у султана Сулеймана Великолепного, и доставшемся мне по наследству. Я нарисовал эскизы гидро- и сантехнических коммуникаций, встроенных в строение, чем сильно удивил Синана. Он перенес их на пергамент и контролировал исполнение проекта строго, изредка и неожиданно приезжая с проверками. Сам Синан увлёкся вырубкой дворца из камня. Как он сам возбуждённо комментировал продвижение проекта, это был длянего первый подобный опыт.

Мы забрали всех венецианских рабов из Кафы, и направили их на строительство столичного Кремля. И мне их совершенно не было жалко. Рабы, не рабы, какая разница? Все зарабатывают хлеб своим трудом. А рабочие на карьере получали вполне приличное питание. И да, я не собирался бороться с рабством, считая его серьёзным движителем прогресса современности.

Да и, откровенно говоря, чем жизнь обычного рабочего двадцатого века (да и двадцать первого) отличалась от рабства. Понятно, что свободой и оплатой труда. Но ведь и рабство рабству рознь. Один хозяин глумится над рабами (как и над рабочими), другой холит и лелеет.

«Обожжённый» тайными и явными войнами, я очерствел душой ещё до переноса в этот мир. Здесь, когда сам стал отвечать за результат труда многих подчинённых, я стал более практичным и стал больше ценить хороших специалистов, коих, как всегда, очень не хватало. Выручали бразильские индейцы. Я часто искренне благодарил бога за то, что он их создал.

* * *

Мой шатёр стоял на левобережном взгорье и возвышался над «строительной площадкой» метров на десять. В последнее время я немного отошёл от строительной суеты. Дела империи требовали уважительного к себе отношения, и я вынужден был ежедневно принимать доклады имперских чиновников и военачальников, прибывавших со всех сторон света.

Империя продолжала войну на Кавказе и на Балканах. Кафу и другие крепости Тавриды мы взяли под свой контроль, и я со дня на день ожидал приезда Венецианских послов.

— Великий вождь, — обратился дежурный визирь Убакуна (Чёрное небо), — Московский посол со товарищи принять просят.

— Чего хотят?

— Ты запретил с ними говорить.

— Но что хотят, то знаешь?

— Просят отпустить в Московию. Поиздержались, говорят.

— Издержались, это понятно почему. Выкупили своих из рабства. Много их?

— Кого?

— Послов, мать твою!

— Трое, великий шахиншах.

— Веди главного.

Погода стояла отличная. Я совмещал полезное с приятным, принимая доклады и созерцая, как работают на стройке люди, течёт вода и горит костёр на котором жарился молодой баран. Майский ветерок продувал открытый с трёх сторон квадратный шатёр. Я, удобно расположившись среди огромного количества подушек, ждал и немало удивился, когда увидел того, кто представлялся послом.

В шатёр в сопровождении приставов вошёл Беклемишев Иван Никитич, тысяча пятьсот двадцать пятом году встречавший меня, посла Английского короля, после моего выхода из темницы. А по выздоровлении, приставленный ко мне Князем Юрием.

«При Василии Третьем он не был в фаворе, а при Юрии Первом, в послах», — подумал я. — «Узнает ли? Столько лет прошло. Вот так встреча!».

— Тебе, посол, разрешено говорить, — сказал визирь «посольского приказа» послу.

Беклемишев чуть склонил голову в приветствии.

— Мы, шахиншах, имеем только одну просьбу, чтобы ты отпустил нас в Московию.

Мне претили условности, царившие при дворе султана, когда султану следует разговаривать с низшими через посредников, коими назначались всевозможные «паши». У меня их тоже было в достатке. В основном это были генералы и верховные чины в правительстве: чашун-паша (полиция), бастанжи-паша (дворецкий), капудан-паша (адмирал). Но разговаривать я предпочитал сам.

— А мы, уважаемый посол, тоже имеем к тебе свою просьбу, — произнёс я.

Беклемишев посмотрел с удивлением, но не потому, что меня узнал, а потому, что с русскими послами султаны никогда не разговаривали. В лучшем случае, они могли выслушать посла. А уж о чём-то кого просить?

Посол не нашёлся, что сказать, и лишь снова слегка склонил голову. Я выдержал «мхатовскую» паузу.

— Это, конечно, просьба не к тебе, а к твоему государю. Отпустите Максима Грека, — попросил я. — Пусть он вернётся домой вместе с нашим послом.

Беклемишев даже отступил назад от неожиданности просьбы.

— Зачем он вам, о великий шахиншах? — Спросил он, забыв о том, что послы должны молчать, пока их не спросят. — Он же христианин…

— И что? — Удивился я. — Он грек, а значит мой подданный. Если считается, что он нарушил ваши законы, я выкуплю его. Пусть ваш царь назначит за него цену.

Беклемишев снова отшатнулся, и я сначала не понял, почему. Лишь после его ухода я вспомнил, что в подготовленном визирями письме Юрий Первый не титулуется, как царь. Мои писцы просто скопировали титул с копии предыдущего письма Василию, подписанного Сулейманом Великолепным. Это только с Ивана Васильевича, вроде как, утвердился титул — царь. После его «венчания» на престол. Хотя уже и Иван Третий, кажется, на нём настаивал.

— Думаю, это можно будет устроить даже без выкупа, — осторожно произнёс посол.

— И ещё. Скажи Юрию, что хочу поговорить с ним лично. Предлагаю встретиться где-нибудь под Казанью. Я подойду туда к зиме этого года.

— Но… Как же я передам? Мы ещё здесь, а путь до Москвы долгий.

— Сразу и отправляйся.

— Когда позволишь выступить в путь, о великий?

— Как соберётся моё посольство. Мои воины помогут тебе на волоках. Дней через семь. Будьте готовы.

— Уже готовы! — по-пионерски сказал Беклемишев и тут вошёл Донг.

Ну, как вошёл? Не вошёл, конечно, так как войти под шатёр он физически не мог. Заглянул, приподняв верхний край палатки. Заглянул и удивился.

— О, боярин! — Сказал Донг по-русски. — А ты, как здесь?

У Беклемишева надломились колени, и он сел на ковёр, уставившись на меня, «во все глаза».

— Вот, млять! — Не удержался я. — И принесла тебя нелёгкая, Донг.

— В чём дело, великий вождь? — Снова удивился великан.

— Вы ли это, сэр Питер!? — Изумился посол Московии, наконец-то узнав меня.

Мне удалось не расхохотаться и сохранить на лице серьёзность и спокойствие, подобающие императору.

— Меня называли и так, — согласился я. — Сейчас я шахиншах Османской Империи Питер Ибн Араби.

— Но как?! — Всё ещё сидя спросил Беклемишев.

— Вы поднимитесь, Иван Никитич. Не годится сидеть в присутствии императора, — произнёс я по-русски, и подал знак приставам.

— Помогите господину послу подняться.

Но Беклемишев уже и сам, несмотря на свой почтенный возраст, довольно проворно вскочил на ноги.

— Опустите крылья шатра, выставьте охрану по периметру и все выйдите, — приказал я визирю. — Я буду говорить с послом наедине.

Пока опускали «крылья», мы с Беклемишевым молчали, но это продлилось недолго.

— Никто не должен знать о моей предрасположенности к Московии, господин посол, — сказал я. — Особенно греки. И Максим Грек в том числе. Я знаю, что вы входили в его… э-э-э… группу единомышленников. Но знаете ли вы, что и он, и османские послы, находившиеся у Московского трона, зело настраивали султана на вражду с Московией.

— Знаю о том, эфенди, — сказал посол. — Много вскрылось в допросных каморах. И Максим Грек покаялся, и османский посол Искандер не просто так умер. Сказали, что корысть имели в войне Руси с Османами освобождения ради греков от турок. На Русь рассчитывали. Что Грецию от ига освободит.

Я, не удержавшись, фыркнул.

— Ига!? Да греки, считай, в масле катаются. Все значимые посты в правительстве султана, да и моём, занимают. У меня их здесь человек десять. Умные, чего уж таить, и начитанные. Храмы, монастыри службы служат, прихожан и чернецов не гнобим. Ну, обложил я их десятиной, но ведь не пятидесятницей! Садись, Иван Никитич… Вон, возьми…

Я показал ему на пару специальных подушек для седалища. Он осторожно присел на одну и в ожидании смотрел на меня.

— Ждёшь ответа на вопрос: «как?».

Посол кивнул.

— Долгая история, но с тобой Иван Никитич, кривить душой не стану. Ты муж умный и на язык смелый. Не зря тебя Берестенем кличут. Крыжовник и колюч, и кисел на вкус, не каждому по нраву. Как и ты. Наслышан о тебе немало. И, похоже, ты мне провидением послан, ибо никто лучше тебя мысль мою царю Василию не донесёт.

Беклемишев с интересом ожидал продолжения, а я чуть замешкался.

— Говорить тебе теперь ничего не буду. Дабы не выпытали из тебя худые люди слова мои. Посол мой, тоже грек, кстати, того, что в посольской грамоте писано будет, тоже не знает. На словах станет говорить всё тоже, что и всегда. То есть — ничего конкретного. Охрану посольскую пошлю с вами добрую, в тысячу сабель. Но пусть царь Юрий не опасается беды. Не хочу, чтобы ногаи, или кто иной напали.

Я помолчал, ожидая реакции Беклемишева, но её не последовало. Я уважительно усмехнулся. Терпелив посол… Кремень, а не крыжовник.

— На вопрос: «как?» отвечу коротко. У меня очень большая армия и отличная артиллерия. Личная армия… Я просто силой захватил власть.

— Просто захватил власть, — проговорил задумчиво Беклемишев, чуть покачивая головой.

— И всё, что я сказывал ранее… И особенно под пытками… Всё правда…

— И про несметное злато-серебро? — Усмехнулся посол.

На этот его вопрос я ничего не ответил, а помолчав немного, сказал.

— На сём заканчивать будем аудиенцию, Иван Никитич. Бывай. Дай бог свидимся ещё.

Беклемишев поднялся. Я хлопнул в ладоши. Крылья входа взметнулись вверх и появились приставы.

— Послов сопроводить до их корабля. Корабль взять под строгий надзор. На берег никого не выпускать до отбытия. Обеспечение всей команды кормом положить за мой кошт.

— У нас на борту почти сто человек… — Промолвил испуганно посол, но поперхнулся, увидев замах руки пристава.

— Наказан будешь, посол, — вскрикнул визирь, грозя палкой.

Я поднял руку успокаивая стражу.

— Я знаю, сколько у тебя людей, посол, и сколько у тебя осталось средств на прокорм. Потерпите.

* * *

Беклемишев Иван Никитич был сыном Никиты Васильевича, дьяка царя Ивана Васильевича Третьего. Глядя на разрезаемые форштевнем воды «Тёмно-синего моря», или по-турецки — «Бахр эль-Ассак», Иван Никитич продолжал размышлять над произошедшим.

Его отец, посланный Иваном Третьим к Менгли Первому Гераю, добился союзного договора, который просуществовал более двадцати лет и распался по вине русского царя, выдавшего свою дочь за литовского князя без уведомления о том крымского хана.

После этого крымцы самостоятельно разбили Большую Орду и возобновили походы на Литву, а с тысяча пятьсот седьмого года и на Русь.

Как ни пытался Василий Иванович Третий примириться с крымским ханом и турецким султаном, ничего не получалось. Над послами в Стамбуле издевались, потешались, сажали в крепость, а то и продавали в рабство.

Ни посулы, ни угрозы не действовали.

И вот случилось чудо, о котором и мечтать-то не имело смысла, потому, что представить подобное было невозможно. Беклемишев понимал, что везёт в Москву с одной стороны, вроде как благую весть, а с другой стороны… Этот, новоиспечённый «Араби» тешит себя надеждами о захвате земель, до сих пор, после распада Золотой Орды, не обретших хозяина. Победив Большую Орду, султан стал хозяином территории Волго-Донского междуречья, Астрахани и Кавказа. А теперь, говорят, что шахиншах претендует и на Днепро-Донское междуречье. Зачем ему поход к Казани? Просто для встречи с Великим Князем Юрием? Сейчас в Казани сидят Московские наместники. Не собирается ли «Араби» снова захватить Казань?

Так думал Беклемишев, борясь с морской болезнью.

Посольство шахиншаха растянулось на многие морские вёрсты. Иван Никитич поднял взор от воды, посмотрел на впереди идущее судно. Его «товарищ посла» дьяк Фёдор Афанасьевич Татищев стоял рядом и тоже молчал. За трое суток ожидания под арестом и двое суток морского пути, они уже обговорили все новости и неожиданно свалившееся на них благо шахиншаха. Им позволили перегрузить большую часть выкупленного ими из рабства люда на два небольших корабля голландской постройки, подаренных Араби.

— Да-а-а… — протянул Татищев. — Может, повечеряем, Иван Никитич?

— Нутром маюсь, Фёдор Афанасьевич. Отвык от моря, а на этом голландском чолне, как на качелях. Вверх, вниз, вверх, вниз… Да ещё елозит из стороны в сторону, как на плоту по перекатам.

— Дно-то у них плоское… Капитан сказывал.

— Это понятно, — поморщился Беклемишев от очередного холода в желудке, вызванного резким падением корабля с пятиметровой волны. — Я солёные сухари…

— А я, с вашего позволения, пойду, откушаю голландской каши.

Беклемишев снова поморщился, мысленно отправляя Татищева к чёрту. От образа рисовой каши с жирным мясом его снова чуть не вывернуло. Он терпеть не мог путешествовать по морю. Хотя… И по рекам тоже не особо приятно: То мели, то перекаты, то волоки и пешие переходы… то мошкара… Эх, то ли дело зимой да на санях… Лежишь себе, в медвежьи шкуры и соболя закутанный, и дремлешь, как медведь. Но снега Иван Никитич не видел уже три года.

— Я вот всё голову ломаю… Как мы таким поездом посуху пойдём? Это ж скокма провианту потребуется?

Посол почесал подбородок под густой чёрной с обильной проседью бородой.

— Да, как пойдём? — Охотно откликнулся Татищев. — Как армии ходют?

— Армии провиант отбирают у селян…

— Да у кого-отбирать-то? — Рассмеялся дьяк. — На волоках людишки рыбным промыслом живут. А городов до Воронежа то и нет… Да и то — не город. Пять землянок три окопа… Помнишь же?

— Да помню… — Иван махнул рукой. — О том и говорю. С собой харч везти нодоть. До Вороны-то и в её верхи на парусах дойдём, а там в самую распутицу попадём. Ох и намаемся… Да и где столько стругов да ушкуев взять, кои по нашим мелям пройдут? Мниться мне, что не пройдёт вся армия шахиншаха по Дону разом. Малым числом придётся плыти.

— Да, как, малым-то? Нас токма более сотни людишек… Ништо, что оружия нет. Может у Азовцев добудем? А может у воев шаха, что в Азове останутся? Отобьёмся. А за харч… Кроля там видимо невидимо… Раков…

— Тьфу, прости господи!

— Простит господь, простит… Лишь бы до кремля Рязанского добраться. А там, почитай, уж и дома.

— И то… За разговором вроде отпускает, — вздохнул посол, снова переводя разговор на свои ощущения.

— Стихает море-то… Может повечеряем?

— Не… Я лучше вина выпью кислого и сухарями заем. Скажи, чтобы вынесли.

Фёдор Афанасьевич, широко расставляя ноги, зашагал в сторону камбузного навеса, расположенного между фоком и гротом, от которого исходил дух плова. Перловкой русичи называли рис. Выговаривать «сарацинская пшеница» было долго, а латинское «Ориза», почему-то у русов не приживалось.

Рис в России не культивировался, и почитался за дорогой «импортный» продукт, потому и прозывался «перл» — жемчуг.

Вскоре должен был показаться донской лиман, и он показался.

— Слава тебе, господи! — сказал, перекрестив себя, Беклемишев. — Треть пути пройдена.

— Четвертушка, — покачал головой «товарищ» и вздохнул.

Посол махнул рукой и ткнул пальцем вперёд.

— Гляди-ка, Фёдор, стругов-то, стругов!

Фёдор тоже вперился, щурясь, вдаль.

— Ёшкин дрын! — Восхитился он. — Ай да шахиншах! Где ж он столько стругов настругал?!

По правому, более крутому, берегу стояли на «бочках» сотни небольших пустопорожних парусно-вёсельных корабликов. Далее только под парусом не пойдёшь. Без вёсел даже против слабого Донского течения не подняться. А тут… Всё, как надо, и парус и вёсла!

Подошёл капитан.

— Ну, что, господа, будем перегружаться?

Глава 18

Мы с друзьями вышли в сторону Азова следом за посольским караваном и немного понаблюдали за перегрузом, пройдя вдоль каравана на маленькой «китайской» джонке. Господин Магельянш собирал их ловко и быстро, сохраняя китайское качество и секретные технологии в строжайшей тайне. Новые верфи Тавриды работали быстро и слаженно. Стапели тоже были разборные и монтировались на любой, даже не ровной, площадке максимум за трое суток.

Благодаря элементарной стандартизации деталей корабли семи типов можно было собирать, как конструктор, на любой сторонней верфи, но наши верфи были идеально выверены и симметричны во всех трёх проекциях, поэтому корабли собирались легче и быстрее.

Сборка длилась около полумесяца. Это и продемонстрировали бразильские мастера, собрав на верфях Стамбула и Тавриды около ста пятидесяти плоскодонных парусно-вёсельных кораблей за год. Вездесущие венецианцы изумлялись и лезли во все щели. Пытались лезть.

Бразильские индейцы тупи становились хорошими администраторами и мастерами, а малайцы отличными исполнителями простых работ. Были среди тупи и лентяи, но таких мы с собой в «иной мир» не брали. Имелись, конечно, случаи возврата особо нерадивых в племя, и это был такой позор для семьи, что последние пять лет никто из индейцев «обструкции» не подвергался.

По прибытии в устье Дона я осмотрел плантации недавно посаженного риса и уже начавшие колоситься поля пшеницы, ржи и овса, посаженные в марте. На берегах Дона земли были удобрены многими поколениями овец и коз, поэтому и всхожесть была высокой, и колос хорошо набирал цвет.

Мы с Фернаном достаточно «наэкспериментировались» в растениеводстве, и тут уже в первый год получили хороший урожай зерновых. Но главное, что мы поняли, особенно здесь, что у растений имеется множество врагов, и основной враг — это грызуны и насекомые. И поэтому здесь мы особенно серьёзно подготовились к севу.

В степях Придонья грызунов было много и разных: и суслики, и мыши, и тушканчики, и хомяки… Мама дорогая, сколько! Встречались и заражённые чумными паразитарными насекомыми. Чума в Русь, как я вдруг осознал, шла отсюда и из других степных районов Волго-Донского междуречья, ведь на крупных грызунов, коих в Придонье были тьмы, кочевники охотились и ради шкурок, и для еды. Причём, сами ногайцы чумой практически не болели.

В наших алхимических лабораториях, устроенных, в основном, в городах османской империи, где мистицизм приветствовался и алхимия не преследовалась законом, работали обученные в бразильских школах индейцы. Особо одарённые проходили краткие университетские курсы и продолжали экспериментировать самостоятельно, но по разработанным методичкам и согласно утверждённому плану. Они искали химические вещества, влияющие на вредителей и на всхожесть растений. Так, например, мы поняли, что фосфорные удобрения ускоряют рост эвкалиптов, а азотные — нет. Рыбы мы вылавливали много, как и креветок в Бразилии. Из мелкой рыбы делали муку, из хитина азотные удобрения.

В первый год мы сняли два урожая картофеля, удобрив поля одновременно и рыбным туком, и хитином. Однако климат оказался засушливый и нам пришлось приложить много сил, чтобы посевы не зачахли. За эту зиму мы построили сеть оросительных каналов, перекрыв русла многочисленных притоков Дона.

Поэтому я отметил, что борьба с грызунами продолжается. По полям бродили одетые в специальную прорезиненную одежду «хлеборобы» и собирали в корзины тушки павших в неравном сражении животных. Проследив их «дальнейший путь», и удовлетворённый тем, что всё идёт по намеченному плану, мы вернулись на берег западного рукава Дона, который сейчас называли Тан.

Устье Дона представляло собой два основных рукава, а между ними находилось множество второстепенных и такое же множество островов.

Мы разбили временный палаточный городок на правом берегу правого русла Дона на месте разрушенного столетия назад города амазонок Танаис, чуть в стороне от небольшого поселения, состоявшего из примерно двадцати круглых глинобитных строений, с коническими крышами, покрытыми тростником.

Нам приходилось не торопиться, чтобы отстать от посольского каравана. Наш путь вел в другую сторону. Не по Дону, а по Волге.

— Интересное место, — сказал Господин Магельянш. — Как представлю, что мы сейчас на противоположной стороне земли, становится дурно.

Он нервно засмеялся.

— А ты не думай, — хмыкнул Санчес. — Ты просто так сросся со своей Бразилией, что нигде в другом месте не можешь существовать.

— С нашей Бразилией, Санчес, — сказал Магельянш, вздыхая. — Я скучаю по своим курочкам.

— А по мне, так ты их слишком много развел. И цыплят вокруг тебя… Вот их я сосчитать так и не смог, — засмеялся Санчес.

Санчес подшучивал над стареющим Магеланом постоянно, но не злобно. С тех пор, как в 1511 году я «вытащил Санчеса из трюма», он вырос в отличного морского офицера и приобрёл много иных полезных знаний. Буквально выхватывая из моих уст всё, что я говорил, он мучил меня вопросами до сих пор. В конце концов, он стал прекрасным преподавателем стратегии и тактики скрытных операций, химии и математики. И сейчас он, при случае, не отходил от меня и постоянно что-то записывал в такой же, как у меня «ежедневник». Рабочих книг у меня скопилось уже с сотню, а у него и подавно.

Магеллан очень неохотно оставил Бразилию.

— Ты представь, — аргументировал я, — что ты можешь внезапно умереть. Так всегда случается. И у меня жизнь не вечная. Мы все когда-нибудь уходим. Дай ты нашим индейцам возможность проявить себя в качестве управленцев. Я же давал тебе. Ты мне очень нужен там.

Магеллан не знал, где это «там», полагая, что это где-то в Китае.

— И, в конце концов, ты же хотел посмотреть обратную сторону земли.

Это стало последним аргументом, потому что я подначивал его долго. Даже в письме, отправленном мной из Истамбула, меж строк читалось, что некоторые уже собираются на Тавриду и далее на восток, а некоторые так и остаются со своими «курочками».

Санчес вывез из Англии всех своих специалистов и всех «шотландских патагонцев» вместе с их овцами. Это был такой грандиозный караван громадных транспортов, что проход их через турецкие проливы на протяжении года был главным зрелищем для обывателей.

Патагонцы сами управлять громадными парусниками так и не научились, но канаты тягали с удовольствием. Однако кормёжки требовали качественной и много, поэтому путь у Санчеса был долгий и сложный. Однако, прибыв на Тавриду, патагонцы очень ускорили её освоение. За тот год, что мы на ней провели, они вполне освоились. Не обошлось и без эксцессов.

Вдруг вспомнилось, как получив доступ к Крыму, я почему-то решил, что близок к завершению взятой на себя в этом мире миссии, но путей реализаций задуманного пока не видел. Главное, что я не видел тех монахов, которых планировал увидеть в Крыму. Скальный монастырь в устье Чёрнойреки был хоть и не пуст, но заполнен какими-то единоличниками. В монахах не было так нужного мне единства. А те мистики, что уходили из Греции и Турции, видимо на Тавриде не оставались, а уходили дальше на Русь.

Мы с Донгом и Фризом облазили все его пещеры, но следов жизни не обнаружили. Рыбаки, проживающие неподалёку, сказали, что в последний раз живого монаха видели пару лет назад. И то, проходящего мимо.

На вопрос, в какую сторону брёл монах, рыбаки махнули рукой в направлении старой римской дороги, шедшей из Херсонеса в Кафу.

Зато мы нашли много интересных минералов, такие как: киноварь — источник ртути, антимонит — один из трёх компонентов для создания наполнителя для капсюлей. Мы его сначала делали из сурьмы, которой турки чернили брови, а тут он нашёлся в готовом виде. Можно было переходить к давно задуманному мной изготовлению капсюлей.

Римская дорога, не смотря на свою древность и запущенность, была именно дорогой. Чем её проливали перед укладкой камня, я не знаю, но на ней не росла даже трава. Вокруг стоял столетний лес, а дорога, шириной в одну повозку, спокойно вилась средь зарослей. Даже реки и ручьи, пересекавшие её, не нарушили булыжного совершенства. Пройдя по ней несколько километров, я видел «входы» и «выходы» водных потоков, но не видел нарушения дорожной конструкции.

Да, в месте протекания воды дорожное покрытие было «грубым», то есть, собранным из крупного камня, но целостным и вполне себе приспособленным даже для проезда повозки, и, тем более, для пешего путника. И да, в этих местах на дороге имелась небольшая растительность, а в некоторых местах укоренились деревья, протянувшие свои корни к живительной влаге.

Не найдя монахов и в Чонгаре, я летом ушел вместе с небольшим отрядом в пеший поход по Римской дороге. Лошадок не хватало, поэтому весь свой скарб воины несли в заплечных мешках. Только разведчики, уходя в поиск, периодически загружали повозки своими вещами и разгружали их по возвращении.

По своей привычке всё считать, я посчитал шаги до Байдарской долины, коих оказалось сто тысяч двести шестнадцать. Шаги были походные, с полной выкладкой, сантиметров по пятьдесят, значит, расстояние мы прошли, за сутки около пятидесяти километров.

Долина, что открылась перед нами, была великолепна. Река, протекая по ней, образовывала небольшие озёра, болотца и текла размеренно. По её склонам разбегались ухоженные виноградники. В «моё время» здесь сделали большое водохранилище, что тоже было красиво, но увидев с перевала долину в её первозданном великолепии, я в неё влюбился. Особенно поразил меня запах леса, мёда, цветов. Долина благоухала разноцветием.

Наш отряд по дороге набил много зверья и дичи и, когда расположился на берегу реки лагерем, разжёг костры и принялся за приготовление пищи, по долине пополз запах жаренного мяса. Оставив ратников отдыхать, я решил пройтись до селения, стоящего чуть выше по руслу и пока скрытое от нас деревьями. Метрах в пяти сзади от меня шёл Донг и шестеро яванцев. Донг шёл прямо по воде, и вода разбивалась об его окованное бронёй тело, как о стальной корабль.

— Жарко? — Спросил я.

— Хорошо, — сказал Донг.

Я истекал потом. Тело чесалось. Рубаха и войлок под бронёй промокли, хоть выжимай, но без гарантий безопасности «разлатываться» было преждевременно.

Лес неожиданно распахнулся, и деревушка открылась полем овса, уже колосящемся, мостом через реку и дорогой. Дворы на взгорке не стояли кучно. У каждого имелся солидный земельный надел и домов оказалось значительно меньше, чем виделось издали. А на противоположном берегу стояли не тронутые топорами и пилами деревья.

На делянах работали бабы, «сопая» сорняки, обрабатывая какие-то корнеплоды: может репу, может свёклу или морковь. Увидев вышедшего по реке Малыша Донга, ближайшие к нам бабы заверещали и кинулись наутёк. Пока вся наша малая рать выходила из лесу, на взгорке появилось мужское население посёлка, вооружённое холодным оружием и луками.

В стальных доспехах наш маленький отряд выглядел сурово даже без огнестрельного оружия, хотя оно и имелось в задних рядах, но находилось в чехлах.

Я поднял руку и отряд остановился, когда до крестьян оставалось метров двадцать. Я вгляделся. Среди них имелись и владельцы коротких, охотничьих, луков, но, слава Богу, острия стрел были опущены вниз.

— Кто старший? — Крикнул я по-русски и шагнул вперёд. — Я Шахиншах Араби.

В рядах встречающих прошла шумовая волна, выплеснувшая из себя мужичка.

— Не знаем, кто ты! Герея, или султана знаем, а шахинаха Араби не знаем.

Я усмехнулся.

— Я старше Герея, — крикнул я.

Мужичок обернулся к братве что-то с ней переговорил и ответил:

— Все так говорят…

Я развёл руками.

— Проблемы, шеф? — Спросил Донг, вращая пращу с камнем размером с мой кулак.

Я, скривившись, остановил его рукой.

— Слушайте, братцы, — крикнул я, — если мы сейчас не договоримся, я спущу своих псов, и от вашей деревни не останется и брёвнышка. Мы устали, и у нас нет сил вам что-то объяснять. Вы должны понять только одно, что я — хозяин этих земель, а ваш Гирей — мой вассал. Не поймёте — мы разворачиваемся и… и вам писец…

Меня, действительно, несколько подташнивало от необходимости, постоянно что-то кому-то объяснять. С другой стороны, мне уже давно было понятно, что в этом мире, пока по башке не дашь, человеку совершенно похрен, кто ты, и что говоришь.

Шах, падишах, султан… Все они, придя на чужую землю, одну половину сразу убивали, другую насиловали, доказывая этим своё главенство и оставляя свой автограф. Я же пришёл на Тавриду одухотворённый идеей, но уже начинал понимать, что она «слишком далека от реалий».

Когда в ответ на мои слова раздался громкий смех и хлопок спущенной тетивы, я успел понять, что мне не поверили, и умудрился дёрнуть головой чуть влево, уклоняясь от летящей мне в лицо стрелы.

Стрела ударила по замку моего шлема и щиток забрала упал вниз. Это меня и спасло, потому, что следующие стрелы ударили как раз по щитку.

Донг «хекнул», и я увидел, как голова «переговорщика» лопнула словно арбуз, и мужичок повалился на землю.

— Не стрелять, — крикнул я, увидев, что и стрелять то уже почти не по кому. Дротики, вылетевшие из рук воинов сделали своё дело. Расстояние для броска было плёвое и, несмотря на позиционное и численное преимущество обороняющихся, яванцы успели выбросить минимум по два метательных снаряда.

Наконечники маленьких копий были изготовлены не из металла, а из тяжёлого и твёрдого бразильского железного дерева, пробивающего даже тонкую сталь, поэтому наши дротики были дешёвыми и легко изготовлялись. Насадил на короткое древко длинный шип на конусе с неглубоким отверстием и готово. Сломать шип руками было практически невозможно. И летел дротик очень далеко и метко, опираясь на специальное метательное приспособление в виде палки с упором.

Оставшиеся без лучников мужики с ножами бросились не в атаку, а в рассыпную.

Я оглянулся на подававшего невнятные возгласы Донга и снова скривился, но уже от сожаления.

Донг стоял на одном колене, а из его подмышки торчало сразу две стрелы.

— Эх, ты… Чудо-чудное… — Сказал я, поднимая забрало и понимая, что и сам бы сейчас мордой напоминал дикобраза, если бы не случайность. — Ну, млять, что за нравы?

Я подошёл к Донгу и осмотрел торчащие стрелы. Обе пробили рёбра. Я потрогал пальцем оперение. Донг взвыл так, что каркавшие вороны и стрекочущие сороки резко смолкли.

— Да ладно тебе… Лялечка, — прогнусавил я, поддразнивая Донга.

Патагонцы плохо переносили боль. Но на самом деле мне было не до шуток. Я свыкся с Донгом. За эти годы он несколько раз едва не погиб и каждый раз выкарабкивался из «того мира» с трудом. У них почему-то плохо сворачивалась кровь. Почти у всех.

— Макс, займись им, — подозвал я нашего медикуса. — И побольше анальгина ему.

— Да знаю я, — буркнул Макс. — Первый раз, что ли патагонцев лечу? Вечно лезут…

— Не бубни, — одёрнул я медикуса. — Большие они, вот им и достаётся чаще всех. Не отрубишь же им ноги…

«Шутка» не прошла. Медикус продолжал ворчать, копаясь в сумке и перебирая ёмкости с лекарствами.

Анальгин я выделил давно. Прошлый жизненный опыт сильно пригодился. Интересно, что даже если я не помнил подробности своей прошлой жизни, я машинально делал правильно то, что делал раньше. Не назовёшь же интуицией мои двадцатилетние манипуляции с химрастворами.

После того, как я, соединил полученное вещество с марганцовкой в кислоте, и раствор обесцветился, я с некоторой долей уверенности предположил, что это анальгин. Но потом вспомнил, что он должен эффектно взаимодействовать с гидроперитом. Так и вышло. Когда повалил едкий белый дым, я возгордился собой и почти смело заставил выпить порошок, подозреваемому в моём отравлении английскому дворцовому повару, когда у того вдруг разболелся зуб. Боль прекратилась, повар выжил, и я его помиловал. Так я открыл анальгин.

Мы с Господином Магельяншем много чего понаоткрывали химического. В том числе синтезировали аспирин, но это уже после того, как научились выпекать кокс и получили фенол, как побочный продукт его производства, а что аспирин «вышел» из фенола, я знал.

Последние лет десять заниматься химией мне стало недосуг, и я лишь корректировал направление поиска и экспериментов нашей Бразильской химической лаборатории и алхимиков, разбросанных мной по всему свету.

Всё становится простым, когда сам хорошо обучен и тому же научил уже около тысячи человек. Индейцы тупи очень способные ученики, и становились пытливыми учёными.

— Только опиума ему не давай, а то он дурак дураком, как употребит. На него и анальгин неплохо действует.

Макс снова отмахнулся от меня, и я понял, кто здесь лишний.

Глава 19

Воспоминания отступили, когда к нам подошёл Аврелий, грек курировавший строительство Волго-Донской переправы. Он носил на груди и на пальцах особые атрибуты, обозначающие моего приближённого, поэтому охрана его ко мне допустила беспрепятственно.

— Шахиншах, позволь доложить?

— Докладывай.

— Мне сообщили, что первые корабли прошли из Дона каналом и вошли в Волгу. Замечено скопление Астраханцев. Ведут себя агрессивно, но издалека. В вооружённые столкновения не вступают.

— Патагонцев боятся, как огня. Их маленькие лошадки не уходят от них, — усмехнулся Санчес.

— Но мы же уже не гоняемся за ногайцами по степи? — Спросил я с опаской и добавил. — Без лошадей.

— Уже нет, шахиншах. Работу патагонцев оборонили рогатками и лучниками, сидящими на стене канала, как в крепости. Ты же помнишь, как поначалу было тяжко. Столько раненых… Патагонцев потеряли с десяток…

Да… Год назад на канале было тяжко. Договориться с Астраханским бием Саид-Ахматом не получилось, а брать Астрахань в очередной раз не хотелось. Мы взяли под контроль транзит Волго-Дона, спрямив и углубив русла, укрепив брёвнами берега судоходных рек, и прорыв десятикилометровый канал шириной двадцать метров. Нам для организации «нормального» судоходства этого хватало. А для меня стало открытием, что здесь и раньше многие столетия существовал отличный короткий волок и углублялись русла рек.

Строительство канала подвергалось нападению ногаев регулярно и оттягивало много ресурсов, пока мы не выстроили крутой вал с башенками, опиравшийся на береговую стену канала. Не одномоментно, конечно, а по мере продвижения работ.

Мой любимый эвкалипт привезли в 1538 году из Англии саженцами в торфяных горшках и высаживали в русле Дона с февраля по август каждый год. Сейчас стоял июнь 1540-го. И стоял небольшой эвкалиптовый лес. Зимние температуры не опускались здесь ниже минус четырёх, и этого хватало, чтобы эвкалиптам не замёрзнуть. За два года наши гиганты подросли на пять метров и были готовы отдаваться строительству. К сожалению своих нормальных лесов, ни в низовьях, ни, тем более, в дельте Дона, не наблюдалось. Эвкалипт должен был выручить и здесь.

И вот, наконец-то, прошёл первый судоходный караван с товаром. Наверх по течению Волги в Казань ушли наши «китайские» джонки с бразильским деревом: твёрдым и лёгким, твёрдым и тяжёлым, кукурузой и бразильскими специями.

В том месте, где когда-то будет стоять город Волгоград, располагалось древнее заброшенное, довольно крупное золотоордынское поселение. На этом месте и мы возвели строения и городские стены, используя камень из развалин. А камня было очень много. Захваченные в плен ногаи говорили, что это развалины столицы Золотой Орды. Соболезнуя будущим археологам, я отдал команду переместить весь строительный материал наружу и сделать раскопки. Все найденные артефакты разместились в специальной юрте под охраной. Туда же поместили и изготовленные бразильскими золотыми мастерами атрибуты власти хана Золотой Орды.

Шлем Батыя, с золотым ободком по краю, инкрустированный платиновыми буквами древнемонгольской вязи, выглядел почти новым, но имел «боевые» царапины и вмятины. Боевая медная палица кое-где утеряла драгоценные камни, и была изъеденной кровью врагов.

* * *

— А тут очень даже неплохо, Питер, — сказал Фернан, оглядывая построенный за год город.

Мы въезжали в Волгоград верхом, и наши легконогие арабские лошадки произвели фурор на местных ногаев.

— Тут бывает очень холодно, господин Магеллан. Но, в конце концов, мы уже можем захватить Астрахань и зиму проводить там. Но пока у нас здесь очень много работы. Добыча известняка приостановлена. Что удалось решить с Казанью?

— В Казани сидят ставленники Московии, — сказал, разведя руками Санчес. — Наши едва успели сбежать во время переворота. Вы правильно говорили, шахиншах. Они издали были нашими друзьями и пользовались нашим покровительством, но как только мы приблизились, испугались нас и спрятались под руку Московского царя. Полагаю, они готовятся напасть на нас сообща. Мы перехватили несколько послов к Астраханскому хану. Может, нападём первыми?

— Да ну их! Они придут зимой по реке и по замёрзшей грязи, а до зимы мы закончим укреплять Волгоград. Мы вооружены лучше.

— Не скажите, сир, пушки у московитов очень даже приличные. Помните, мы «выкупили» у московских купцов. Хотя отдавать они нам их не хотели…

Санчес хохотнул, вспомнив потасовку на русском купеческом судне, который был остановлен нашей досмотровой службой в Камышине. Там, оказывается, был ещё один волок на один из притоков Дона. И мы вынуждены были и там поставить не большую, но каменную крепость, перекрыв свободный проход на Дон.

— Те пушки я сам проверял. Волгу напротив Камышина перестреливают. И порох у них очень хороший.

— Порох у них шведский или голландский, — хмыкнул я. — А Волга не особо то и широка. Но пушки Московские, действительно хороши. Царь Юрий, говорят, пушечный двор поставил прямо в Москве. Да и Новгород их льёт. Левонцы и Польша насыщают Московию оружием, порохом и рудами, толкая царя на Крымское Ханство и на османов.

— То есть, на нас, сир? — Усмехнулся Санчес.

— На нас, — вздохнул я. — Султан отписался, что недобитая нами Венгрия готовит войска для взятия Измаила и Стамбула. Империя Германий, Франки и Рим тоже подключаются.

— И что будем делать? — Улыбаясь спросил Санчес.

— Ничего, — сказал я, пожав плечами. — Все наши тут. Крым наш. Интересы наши здесь. Кавказ рядом. Торговля с ним налажена через порты Чёрного моря и Астрахань. Отберут Турцию, останутся Персия, Индия, Ява. Но, полагаю, обломаются наши европейские собратья у стен Константинополя.

— Да… Проливы отдавать нельзя, — проговорил Магелан.

— Да, хрен им, а не проливы! — засмеялся я.

Смеялись долго.

* * *

Сначала у нас попытались украсть золотоордынские реликвии, а потом прибыли послы Астраханского бия Саид-Ахмата.

* * *

Меня разбудил тревожный колокольный перезвон, разносившийся со сторожевых башен. Выглянув в распахнутое окно, я увидел разгоравшиеся на башнях костры и воинов с факелами, снующих по улицам города.

— Стража!

— Здесь, шахиншах, — отозвался индеец.

— Узнай у своих, что случилось.

— Уже доложили, сир. Через стены перебралось несколько человек. Двоих убили возле хранилища реликвий. Это тех, кто остался прикрывать отход остальных. Ещё двоих убегающих ранили. Нескольким удалось перебраться через стену. Низкие стены, сир.

— А-а-а… — Зевнул я. — Понятно. Если ничего интересного не случится, не будите меня.

— Мы и не будили. Вы сами проснулись, сир.

— Поспишь тут, — усмехнулся я, — под колокольный перезвон.

* * *

Наступали, наконец-то, прохладные осенние деньки и ночами не удавалось высыпаться. Дел было невпроворот. Мы мотались то по Волге, то по Дону, ночуя где попало и практически ежедневно вступая в короткие стычки с кочевниками. Берега эти важнейших рек насыщались завозимыми из Англии крестьянами и ремесленниками. Волгу за год застроили небольшими крепостицами до устья Самары, а Дон начали осваивать с этой весны, как вскрылась река.

Первой установили крепость на излучине Дона в месте впадения небольшой речушки. Излучина была такой крутой, что переселенцы, восстановив русло старицы, превратили её в остров. Леса в тех местах уже хватало, и частокол крепости возвели быстро. И мы только вчера вечером приплыли со Среднего Дона в Волгоград, поэтому вырубился я даже под колокольный перезвон.

* * *

Про «музейную юрту» прознали ногаи, чему мы сами способствовали, и попытались её ограбить, но артефактов в ней не оказалось. В юрте лежали лишь золотоордынские медные монеты в мешках, несколько ржавых мечей в связках и стояло золотое кресло. Всё было подготовлено к выносу. Кроме кресла, конечно. Унести кресло воры не смогли, так как оно имело длинные «ноги» и было крепко вмуровано в землю, а времени откапывать его у ногайцев не имелось. Городская стража быстро опомнилась и похитителям пришлось покидать сокровищницу в экстренном порядке.

Молва про шлем и золотой трон Батыя вернулась обратно ко мне месяц назад, и мы отправили её снова с поправками, что реликвии скоро увезут на Тавриду. Поэтому мы ждали, что за ними придут, и стражники «пропустили» момент перелезания ногаев через стену умышленно и не особенно усердствовали в преследовании тех, кто видел артефакты.

Через месяц прибыл посол от Саид-Ахмата.

Бий уведомил о посольстве заранее и мои шахи встретили посла с почтением, у ворот дворца, собранного из камня дворца хана Батыя. Наши строители специально отбирали камни с какой-либо резной символикой, например, с печатями Золотоордынских ханов. Таких камней в развалинах мы обнаружили немало, и уложили их в стены, создав понятную каждому чингизиду историю империи. Какие-то камни были «новоделами», но состарены так искусно, что не смог бы придраться и самый грамотный эксперт по культуре. Типа меня, кто знал, как состарить камень кислотой.

В своё время нас учили и этому. Как я полагаю, чтобы такие, как я имели определённый вес в аристократическом обществе. Эти знания мне пригождались для изготовления контейнеров для хранения запрещённых предметов и шпионских сообщений.

Кислоту мы везли аж с Малайских островов. Производить её в лабораториях было не рентабельно. Мы возили кислоту в стеклянных бутылях вместе с пряностями с островов Банда, которые вынуждены были возить, так как имели обязательства перед испанской короной, но, втихаря, возили и пряности, выращиваемые в Бразилии, наполняя ими рынок Европы и Московии.

Я знал, что купцы Ганзы жаловались «Папе», что доходы ордена резко сократились, но не потому, что они их скрывают, а из-за того, что цена на пряности в Московии резко упала. Об этом мне сообщали ответственные расчётно-кассовых центров, через которые проходили безналичные и наличные биржевые сделки.

Посол Саид-Ахмата попытался «дуть щёки» перед молчаливо встретившими его посольскими клерками, начав свою вступительную речь прямо от входа. Речь была многословна, и перечисляла множество достоинств Саид-Ахмата. Посла водили по анфиладе комнат периметра дворца, и в конце концов посол, поняв, что его гонят по третьему кругу, речь свою прервал.

Я сидел в центре большого зала, а передо мной стоял стройный молодой ногаец в богатом халате, опоясанном не очень широким, но длинным куском материи. Под халатом угадывались ещё три какие-то одёжки.

Он начал говорить, с трудом ворочая языком, но янычар, стоящий в дверях, его перебил.

— Если ты начнёшь с того, с чего ты начинал в тех залах, ты пойдёшь снова по кругу.

Посол остановился и рухнул на колени.

— Прости, шахиншах, я вынужден говорить то, что обязан.

— Тогда молчи, и послушай меня, — сказал я. — Будем считать, что я услышал, всё, что ты сказал о Саид-Ахмате. Передай ему следующее. Я пришёл, не забирать его власть, а помочь сохранить его власть. Без моей помощи Московия отберёт у Саид-Ахмата Астрахань. И ещё передай, что, если шах Тахмасиб не дождётся от меня весточки по морю, он придёт спросить у Саид-Ахмата: «Где шахиншах?». Сам придёт. Как утихнут зимние бури на Хазарском море. Теперь ступай. Пусть Саид-Ахмет сам ко мне приходит.

Но Саид-Ахмет на мой зов не пришёл, зато пришли его войска и попытались напасть на канал с северной стороны, где не было стены.

Надо понимать, что канал мы прокопали по уже кем-то когда-то прокопанным балкам, по которым вода из рек так и не потекла. А может и текла когда-то очень давно, но когда пришли мы, барки имели вид широких пересохших водохранилищ. Может быть во времена расцвета города Танаис тут, действительно существовал переток из Дона в Волгу, а может быть это были попытки соединить две реки.

Загнать сюда тысяч сто рабов и делов-то.

Мы обошлись всего лишь тысячью. И нас не волновал перепад уровней рек на сорок четыре метра. Патагонцы всего лишь немного углубили и соединили балки с имевшимся озером, тоже, вероятно, выкопанным кем-то очень давно, запустили в него протекавшие рядом обильные реки: Золотую, Сарпу, пробурили с десяток стометровых скважин и вода из озера потекла в обе стороны. Мы с Магельяншем предполагали, что вода в подземных горизонтах должна была быть, но чтобы столько? Не ожидали.

Вот это озеро, в длину пять, а в ширину один километр, и оставалось практически без оборонительных укреплений, а всё из-за того, что к нему издревле приходили местные ногаи. Сейчас сюда пришли ногаи астраханские.

— Пошли, камрады, посмотрим на ногаев, — пригласил я своих командиров. — На сборы сорок минут.

Час назад от озера прибыли гонцы. От крепости правой руки прискакал сам Семён Бельский — младший брат наставника нового русского царя Ивана Юрьевича. История не изменилась. Елена Глинская родила наследника престола от своего мужа Юрия в том же 1530 году, как и в «моей истории», и царь Юрий тут же заболел и умер. Глинская тоже долго не протянула и скончалась «так же» в 1538 году.

Когда до меня дошли эти события, я мысленно вздрогнул. Я так рассчитывал на то, что Русь не ввяжется в Ливонскую войну… Однако с воцарением Ивана Грозного, а я уже понял, что он точно зачат и не от царя Василия, и не от царя Юрия. Предполагали историки, что Иван Грозный — бастард, и я в том убедился, как говориться, воочию.

Семён Бельский находился при дворе крымского хана Сахиб Герея, и вместе с ним прибыл отдать дань почести шахиншаху османской империи.

Узнав про него, я, конечно же, пригласил Бельского для разговора и не пожалел. Это был достаточно образованный, я бы даже сказал, — эрудированный человек среднего возраста, крепкого телосложения, не обременённого лишним весом. Волевое лицо, покрытое сетью мелких морщин, было почти чёрного от загара цвета. Рассказывали, что он долго находился в плену волжских ногаев и, когда его выкупил Сахиб Герей, долго болел.

Из наших бесед я понял, что его попытки организовать захватить Русь, то крымским ханом, то Литвой, обусловлены лишь тем, что он желал править Рязанским княжеством, которое с 1521 года стало частью единого Русского государства, имея на него права наследования.

Семён Фёдорович Бельский, Иван Васильевич Захарьин-Ляцкой и ещё несколько боярских детей после смерти царя бежали в 1534-ом году в Литву от репрессий рода Глинских. История не изменилась, как я не старался.

Слушая их сказки, я мысленно изумлялся.

Не сумев захватить власть в Московии с помощью Литвы, вся эта «бражка» перебралась в Крым и принялась совращать против Руси крымского хана, обещая ему лёгкие победы. И тут появился я со своими планами захвата Руси…

Так вот, Бельский у нас командовал полком, собранным из боярских детей, не нашедших себе применение у великого литовского князя Сигизмунда Первого, и пехотой из бывших русских рабов, выкупленных мной в Турции и в Крыму.

— Что там? — Спросил я у Бельского, не смеющего первым начать разговор.

— Великое множество ногаев, шахиншах. Конных, без пушек и без обоза. На выстрел не подходят. Искупали коней в озере, но не приближаясь к стенам каналов. Мы выставили свои полки на другой стороне. Они устанавливают юрты.

— Юрты? — удивился Магеллан. — Это же вроде не лёгкое сооружение? Это же не шатёр?

— Не лёгкое, — согласился Бельский.

— Они там, что, жить собрались? — Спросил Санчес.

— Да и ладно, — поморщился я. — Пусть живут. Пошли, камрады, посмотрим на ногаев, — пригласил я своих командиров. — На сборы сорок минут.

* * *

Людей на противоположном берегу рассмотреть, естественно, возможности не было, но точки юрт виднелись. Несильно погоняя лошадей мы доскакали до перетоки часа за два и тоже раскинули палаточный лагерь.

Понаблюдав за ногайцами в подзорные трубы, и не увидев ничего чрезвычайного, мы расселись под навесом перекусить, продолжая периодически поглядывать в трубы на противоположную сторону.

Обратив внимание на взгляды Бельского и сына Ляцкого Ивана Ивановича, бросаемые ими на нашу оптику, мне вспомнилось, как в 1516 году, когда я приехал в Рим «убеждать» папу Льва Десятого Джовани Медичи «согласовать» церковные реформы Генриха Восьмого, случайно повстречал в Апостольском дворце Микеланджело и Рафаэля, которым давал указания бородатый мужик в холщёвой хламиде, в котором я узнал Леонардо да Винчи.

Глава 20

Моё узнавание великого изобретателя и художника произошло так неожиданно, что я невольно вскрикнул:

— О! Леонардо! Мне есть, что вам сказать по поводу вашей зрительной трубы!

Голос, просоленный морскими ветрами, прозвучал в пустом зале резиденции главы католической церкви так хрипло и уверенно, что все трое гениев, вздрогнув, оглянулись и уставились на нашу немногочисленную, но очень вооружённую компанию. Не узнать моему современнику Леонардо было просто невозможно. Автопортреты им были выполнены настолько мастерски, что я узнал его с первого взгляда.

Подойдя к «святой» троице, я взял из рук Леонардо грифель, которым он прямо на стене чертил золотое сечение и расположение в нём каких-то фигур.

— Прошу меня извинить, но вопрос очень важный, а у меня совершенно нет времени, — сказал я и, нарисовал несколько схем подзорных труб: с выпуклыми стёклами, с выпуклыми и вогнутыми, и начертил линии преломлений. Написал формулы расчёта фокусных расстояний и линзовых удалений.

После этого я отдал грифель несколько удивлённому Леонардо и, махнув перед собой шляпой, удалился. У нас совершенно не было времени на разговоры, а я понимал, на сколько они растянутся, начавшись.

Зато через три года у нас появились три нормально ориентированных подзорные трубы, в одну из которых Санчес потом рассматривал острова Тихого океана не в перевёрнутом, а в нормальном виде. Вложенную в посылку записку с короткой фразой благодарности я и сейчас хранил в своем рабочем блокноте-ежедневнике, постоянно перекладывая её в новый гросбух. Через год до меня дошло известие, что Леонардо умер в том же 1519-м году.

Больше таких труб я не встречал. Боюсь, что их и сделал Леонардо всего три. И никому смотреть в трубы Леонардо, мы не позволяли. Ни я, ни Санчес, ни Магеллан. Пусть все думают, что у нас «обычные» перевёрнутые трубы.

И сейчас, как ни проявлял Бельский свой интерес, никто из нас троих даже не дрогнул лицом. Это был наш кровный уговор. Уговор троих основателей ордена «Славных». По-английски это звучало, как «глориус», почти как имя моей жены, укрывшейся от меня в Бразилии, но это слово имело и иные смыслы: «восхитительный», «чудесный», «прекрасный» и «замечательный». Все эти эпитеты могли относиться и к нашей миссии, и к моей ещё любимой жене.

— Как вы установили, что у ногаев нет пушек? — Спросил я Бельского.

— Наши конные разведчики, шахиншах, проскакали у ногаев перед самым носом. У вас прекрасные длинноногие кони. Ногайские их не догоняют.

— За каждую из них ты в ответе головой, боярин. Ты помнишь?

— Помню, шахиншах, — ответил Бельский, преклонив голову. — Она ваша.

Со взмахом моей руки Бельский отступил спиной и исчез.

— Не верю я ему, — проскрипел Магельянш.

— Верить нельзя никому. Людей объединяет не доверие, а общие дела и цели. Вот вам, господин Магельянш я не верю ни на грош, потому что вы не видите себя здесь. Поэтому я вам поручил конкретное задание, с которым вы успешно справились и теперь вы можете возвращаться в нашу Бразилию. Переток из Дона в Волгу действует, оросительные плотины на Дону показали себя исключительно. Урожай ячменя, ржи и пшеницы, что мы собрали в ваши эвкалиптовые зернохранилища, великолепный. Ваш селекционный картофель дал три урожая…

— Да… Тут дни летом длиннее и много солнца, — согласился Фернан.

— Да! Лесопилки работают и исправно снабжают нас брусом и доской. Сейчас начнём пилить дубы, поступающие с Дона.

— О-о-о! Это шикарные деревья! Только весьма капризные к сушке. Предпочитают сохнуть стоя. А я предпочитаю строить корабли из наших деревьев, коих не ест червь-древоточец.

— Вы и продолжите строить корабли для нас из нашего дерева, а мы станем делать корабли для «них» из этого дерева. Чтобы освоить технологии.

— Так значит я, сир, могу возвращаться? — Перебил меня Магеллан.

— Можете, Фернан. Я, почему-то тревожусь о нашем Клондайке. Последний отчёт почему-то задерживается.

— Вот и я тревожусь…

Санчес молчал и в разговор не вникал. Он поднялся из-за стола и, вглядываясь в трубу, сделал несколько шагов к озеру, выйдя из-под шатра. Потом обернулся к нам.

— Там, сир, что-то изменилось. Появились люди в красных и жёлтых халатах.

— Это, наверное, приехал бий, — предположил я. — Не мог же он приехать с отрядом в сто сабель. Он пришёл со всем войском. Наверняка, они увидели наши красные шатры. Задержимся здесь, господа. Пока на сутки, а там посмотрим. И вывесите наши императорские штандарты.

— Я, на всякий случай, разошлю своих ночных охотников и расставлю слухачей по стенам, — уведомил Санчес.

— Делайте, что следует, а я на вечерней зоре попытаюсь что-нибудь поймать в озере. Грех не воспользоваться моментом.

* * *

Октябрь на Волге золотой, и в плане осенней окраски деревьев и в плане заготовок. Температуры днём редко поднимались выше десяти, а ночью опускались до пяти градусов. Случались ночью и заморозки до минус пяти. Самое благоприятное время для заготовки рыбы вялением и копчением из-за, практически, отсутствия мясной мухи.

В Англии мы с Генрихом Восьмым предавались сазаньей и карповой рыбалке. Королю нравилось терпеливое выуживание. Я предпочитал рыбалку на хищных рыб, но для Генриха научился приготавливать приманку, типа варёных бойлов. Плотных шариков из смеси различных привлекающих рыбу компонентов. Я использовал кукурузную и иную муку, перец, и другие специи, замешивая их на рыбном клее.

Сомы предпочитали рыбную муку, а я предпочитал выуживать в старицах Дона гигантских сомов. Решил закинуть снасти и здесь. Сомовьи бойлы «работали» и на других крупных рыб.

Смеркалось, когда я вдруг почувствовал удар в спину, и день для меня погас раньше положенного часа. Спиной я был повёрнут к северу и с той стороны нападения не ожидал.

Моё тело опустилось в воду, но сильные руки подхватили меня и поддерживая голову над водой, повлекли за собой, к противоположному берегу, занятому ногаями. Но я этого уже не видел. Зато видели индейцы тупи, которые были отосланы мной подальше, чтобы не мешали релаксации. Но, к сожалению, они оказались не из моряков, а из сухопутных, которых нам так и не удалось научить плавать.

Как потом рассказывали, моё тело двигалось с такой скоростью, словно меня утащила акула. Был однажды со мной и такой случай, когда я не захотел отпускать загарпуненную добычу. Но сейчас это была всего лишь многовесельная лодка, прошедшая каналом из Волги. Запрет на проход перетоком судов мы ведь не вводили. Вот ногаи и воспользовались нашей оплошностью, поднявшись в озеро и пройдя по-над его северным, старым, заросшим камышом берегом.

* * *

Сознание возвращалось неохотно. Мне даже мнилось, что я снова упал за борт судна и борюсь с океанскими волнами. Однако вода, попадавшая в горло, не имела солёности, и моё сознание улетело к озеру на острове Лангкави. Вода была намного холоднее и сознание унеслось в моё детство, в момент, когда я тонул, провалившись под лёд при катании на коньках. На этом моё сознание притихло, и я его потерял совсем.

* * *

— Он очнулся, — проговорил кто-то по-тюркски и я понял, что это сказано обо мне.

«Странно», — подумал я. — «Кто у меня дома может так говорить?».

Открыть глаза я не мог. Мешала какая-то повязка. Постепенно сознание возвращалось и пришло понимание: «кто я», и «где я».

— Очнулся!? — Переспросил другой. — Потащили его к Шейх-Мамаю.

Руки, связанные за спиной в локтях, хрустнули в плечах и левое прострелила острая боль. Невольно вырвался стон. Который я пытался сдержать сквозь стиснутые зубы. Ноги попытались оттолкнуться от земли и помочь телу встать и пойти, но тащили меня быстро и ноги не смогли найти опору.

— Я сам пойду, — простонал я по-тюркски.

— О! Это не русич! — Воскликнул один.

— Они тоже по-нашему научились говорить. Помнишь того пленника, что у нас выкупил Сахид Герей? Тот лучше нас лопотал. Да хоть и не русич. Этот, тоже одет, как жирный гусь. Перстни одни чего стоят. Наверное — визирь шахиншаха.

Мне захотелось крикнуть, что я сам шахиншах, но потом передумал, вдруг поняв, что это может быть чревато.

Меня дёрнули вверх, поставив на ноги, и толкнули в спину. Едва не упав, я быстро заперебирал ногами, опасаясь споткнуться о камни. Слышалось лошадиное ржание и переругивание ногаев. Вскоре меня одёрнули. Вероятно, за верёвку, привязанную за руки.

— Доложи Шейх-Мамаю, что мы пленили османского визиря.

— Где вы его взяли?

— Не твоё собачье дело! Доложи!

— Зато моё это дело, — раздался совершенно спокойный голос. — Где вы его взяли?

— На том берегу, уважаемый Ак-Кубек.

— И сколько вы за него хотите? Бия всё равно нет. Он объезжает захваченную арабскую кобылку.

— Мы тогда потом придём, — раздался нерешительный голос одного из моих похитителей.

— Вы оставите его здесь, а бий решит, как вас наградить. Или вы забыли, что все пленники принадлежат Шах-Мамаю? Если это визирь, то если он умрёт, умрёте и вы. А если вы ему сломаете руку, сломают и вам. Вы и сейчас не особо с ним церемонитесь, а бий этого не любит. Так что, оставляйте и проваливайте. Приходите завтра. Да! И развяжите ему глаза!

Повязку с моей головы сдёрнули, не особо церемонясь, едва не содрав с затылка скальп.

Я машинально выругался.

— Урус?! — Спросил меня пожилой ногайский начальник, которого называли Ак-Кубек.

Не зная, что говорить, я промолчал.

— Так ругаются только урусы. Я много раз слышал, — рассмеялся Ак-Кубек.

Уже стемнело, и мы стояли в свете потрескивающих факелов.

— Так кто ты, урус?

— Меня зовут Пётр Шиловский, — назвался я своим «русским» именем и замолчал.

— Урус? — Спросил ногай.

— Урус, — вздохнул я.

— Чего так тяжко вздыхаешь?

— Сожалею, что не визирь. Что взять с бедного уруса, живущим на содержании хана.

— Хана, — удивился ногай. — Здесь крымский хан?

— Нет! Крымского хана тут нет, здесь войско шахиншаха.

— Значит тут и правда войска шахиншаха Араби? — Удивился Ак-Кубек. — И он, действительно, шахиншах?

— Да.

— Но ведь это титул персов! Причём тут османы?!

— Араби захватил Персию.

— Не может быть?! — Ужаснулся Ак-Кубек и, не услышав от меня продолжение, воскликнул:

— Но он не сверг Тахмаспа! Я удостоился чести быть принятым шахиншахом Тахмаспом в столице Персии Казвине тем летом.

Ак-Кубек обращался не ко мне, а к окружавшим его богато одетым ногаям. И обращался, важно и со значением произнося каждое слово.

— Ты лжёшь, урус. И тебе следует отрезать язык.

— Я тоже встречался с шахиншахом Тахмасипом в Казвине. Только на три года раньше тебя. Я не стал отбирать у него титул шахиншаха Персии. Мне не нужна Персия. И он помог мне захватить Османскую империю. И Шахиншах Тахмасип скоро сам придёт сюда помогать мне завоёвывать Московию. А шахиншахом зовут меня мои шахи, чтобы не путаться, так их у меня много. Сам я называю себя Пётр Арабский, или просто — Араби.

Пока я произносил эти слова по-татарски, лица Ак-Кубека и окружающих менялись, но к чести сказать, они не упали передо мной на колени, а рассмеялись.

— Ты хочешь сказать, что ты — Араби, истребивший янычар и убивший султана Сулеймана?! — Давясь от смеха спросил Ак-Кубек.

— А что тебя в моих словах удивляет? — Спросил я на фарси.

Ак-Кубек поперхнулся.

— Но ты же урус?!

— А ты знаешь, ничтожный, что турецкий шах Мехмед Паша тоже бывший урус и бывший янычар?! — Спросил я громко, чтобы услышали подъезжающие всадники.

Ак-Кубек выхватил кинжал и уже почти ударил меня им, но его остановил насмешливый окрик.

— Ак-Кубек! Ты забыл кон?

Раздался щелчок и кончик кнута ударил мурзу по поднятой для удара, но задержавшейся руке, выбив кинжал.

— Совсем вы, мурзы, законы орды не чтите, — сказал я, сплёвывая под ноги Ак-Кубеку.

Наверное, это я сделал зря, потому что Ак-Кубек выхватил из-за короткого голенища сапога кривой короткий нож и ударил им меня в живот левой рукой.

Руки, связанные за спиной в локтях, оставляли свободными и торчащими в стороны кисти. Я успел отшагнуть правой ногой в сторону, чуть на ней присесть и развернуться, сделав циркуль левой ногой. Одновременно я умудрился кистью правой руки чуть отвести нацеленный в живот клинок.

Однако, кривой нож шёл снизу по диагонали и, коснувшись моей кисти, разрезал её, как кусок колбасы. Я повернул кисть, прокручивая нож и пытаясь захватить его запястье, но пальцы не сомкнулись.

Я продолжил вращение на правой ноге и выбросил назад левую ногу, круговым движением послав пятку в затылок мурзы.

«С голой пяткой против сабли», — мелькнула глупая мысль.

Но пятка была, действительно, голая и попала мурзе точно в мозжечок. Ак-Кубек шагнул вперёд, молча рухнул на колени и повалился лицом во взбитую многими копытами землю.

Окружающие нас ногаи отхлынули в стороны. Всадник надвинулся на меня.

— Ты не убил его, шахиншах? Жаль потерять такого опытного воина, как Ак-Кубек. Ты как здесь оказался?

Высокомерной манерой речи он напомнил мне Абдулу из фильма «Белое солнце пустыни».

— Я, — Шейх-Мамай, правитель ногайской орды. Ты позвал астраханского бия, но я решил прийти сам. Не правильно, когда с шахиншахом говорит низший.

— Я думал, что ты оставил орду на Саид Ахмета.

— Мы, братья, поделили Орду на три части. И правим по очереди. Сейчас моя…

Он рассмеялся.

— Меня заарканили, когда я удил рыбу, — рассмеялся я. — И я сам, как рыба плыл за лодкой.

— Ты смелый и весёлый, так про тебя писал Тахмасип.

Шейх-Мамай спрыгнул с лошади и, с почтением склонив голову, подошёл ко мне.

— Дозволь самолично разрезать путы, великий шейх Араби?

Я кивнул головой, но сердце моё провалилось ниже кобчика, когда он зашёл мне за спину с ножом. Коварству тюрков нет предела. Выпрямив спину и гордо подняв бороду, я ожидал взмаха его руки.

— Режь, — сказал я.

Шейх-Мамай хмыкнул и аккуратно перерезал кожаный ремешок, перетянувший мне вены на руках. Онемевшие руки обвисли.

— Перевяжите шахиншаха. И определитесь, что с Ак-Кубеком?

— Он будет жить, — сказал я, зная, что удар у меня не получился слишком сильным, и перелома основания черепа ногайский мурза избежал.

Со связанными за спиной руками я удар никогда не отрабатывал. А надо бы…

Я не стал просить проявить снисхождения к пленившим меня ногайцам и их шестерых казнили прямо у меня на глазах.

— Может ты сам, о великий? — Спросил Шейх-Мамай.

Я покачал головой.

— За что их казнить? Я бы сам снял кожу с предателей, и отдал бы их моим нукерам, а те приготовили бы из них хорошие отбивные. Натуральные отбивные… Мои нукеры обожают съедать моих пленников. Сам я человечины не ем, но чужие традиции чту.

Шейх-Мамай содрогнулся.

— Тахмасип рассказывал про твоих дикарей, которые добивали и съедали раненных. Я не приемлю, такую жестокость.

Я хмыкнул.

— Ну да… Содрать с живого кожу и завязать её на голове, а мясо посыпать солью и оставить пленного так умирать, как делают твои воины, это ты считаешь гуманным?

Я рассмеялся.

— Ислам запрещает есть себе подобных…

— Они не мусульмане и съедают только тех, кого взяли в плен. И самое для тебя будет удивительным, что они жаждут, чтобы их съел я, потому что я их пленил и отобрал их имя. Это честь для них. Они из очень далёкой страны.

— И что, ты их ешь?! — Спросил хан ногаев, с ужасом глядя на кусок жаренной баранины в моей левой руке.

— Нет. Я чту всевышнего и его заветы. Но я правитель той страны и должен чтить их законы.

— У тебя, великий, наверное, много земель? — Осторожно спросил хан.

— Много, Шейх-Мамай.

— Много земель, значит много людей. Ты бы мог сам захватить Московию…

— Могу и сам, но тогда ты сказал бы, что я жадный.

— А ты не жадный?

— Нет. У Тахмасипа я не только не забрал казну, но даже заплатил ему за русских рабов. Мы выкупили тех, кто захотел вернуться домой. И с ним мы договорились, что он не будет больше покупать русских рабов.

— Ты и нам предложишь отказаться от русских рабов? — Недовольно спросил хан.

— Предложу.

Хан дёрнул головой.

— И нам заплатишь?

— Заплачу. Русы могут продавать вам много еды и хороших вещей, а вы продаёте русов и опустошаете их земли. Когда вы продадите всех русов, что вы станете продавать? Вы, ногаи, не думаете о будущем ваших детей. Скоро Рим построит железные корабли, которые вы не сможетепотопить из своих пушек. Я более чем уверен, что даже мои деревянные корабли ваши пушки не пробьют.

— Нам не нужны корабли. У нас есть наши кони.

— Ваши кони хороши и неприхотливы, но слабы и небыстры. Ты видел моих коней. А есть и другие, которые могут в одиночку тащить три арбы сразу.

Мамай удивлённо покачал головой.

— С вашими конями вы будете ждать прихода крестоносцев в ваши степи, потому что ни Московию, ни, тем более Польшу с Литвой без кораблей и пушек вам не удержать, если возьмёте, конечно. А если Московия объединится с Польшой, то не только не возьмёте, так ещё и своё отдадите.

— А ты, шахиншах, устоишь один? — Усмехнулся Мамай.

— Я уже не один. Со мной Османы, Персия, Индия, Аравия. Ты со мной.

Мамай помолчал и спросил:

— Ты уверен? Что я с тобой?

— Уверен.

— Почему?

— Потому, что я ничего у тебя не прошу, а даю много.

— И что ты нам хочешь дать? Золото? — Серьёзно спросил Мамай.

— Дороже, — усмехнулся я. — Я готов помочь тебе сохранить твои земли. У вас сколько сейчас ханов ногайской орды? Трое? И желающих ещё столько же… А мы станем гарантами твоей власти и то, что после тебя будет править твой сын, или тот, кого ты выберешь сам. Не я выберу, а ты. Сам.

— А кто будет править после тебя? — Засмеялся Мамай.

— Мой наследник, — сказал я. — Я понимаю тебя. Риск, что что-то пойдёт не так, всегда присутствует, но и у каждого из нас есть возможность пойти своим путём, в таком случае. Однако, есть возможность попробовать создать настоящую империю и в её границах твоё ханство может вырасти до Самарканда.

— И кто будет императором?

— Пока я, ведь я уже император, — засмеялся я. — У меня сейчас больше силы и войск. А там видно будет. Но я буду сидеть в Крыму и править Московией. Мне не будет дела до тебя, пока тебе не понадобятся мои сила и знания. У тебя в горах лежат несметные сокровища. И дело даже не в золоте и серебре, а в других металлах. Если ты научишься их искать и добывать, может, станешь императором ты.

— Я ничего не понимаю в металлах… — Мамай рассмеялся. — Кроме золота…

— Боюсь, что ты и в золоте ничего не понимаешь. Чтобы его из земли добыть и повесить себе на грудь или надеть на пальцы, много надо знать и уметь.

— А ты знаешь и умеешь? — Почти обиделся хан.

— Знаю и умею. Вот это будет мой тебе второй подарок — знания. Мы откроем школы и университеты, и ты воспитаешь таких ногаев, которые своими знаниями заткнут за пояс греков. Ты сам будешь строить корабли и дворцы. Вон, посмотри на моих «дикарей». Они любой дворец выстроят.

— Мы воспитаем, — шёпотом сказал Мамай.

— Да, — вспомнил я. — Надо гонцов на ту сторону послать, а то, боюсь, мои «дикари» тут всё разнесут, к чёртовой матери.

Глава 21

Без плотин Волга имела более шустрое течение, но плоскодонные джонки, заполненные грузом и людьми под «жвак», на косых парусах и вёслах упорно тащились вверх, несмотря на встречные волны и ливневые потоки. Волга в конце осени 1540 года не лучшее место для путешествия по воде.

Изредка налетали порывы мелкого крупчатого снега и льняные паруса деревенели. Однако, их «плоская» конструкция позволяла пользоваться ими и в таких условиях, когда простые паруса перестают «работать».

Казанский хан не ожидал, нас в это время и просчитался.

Во-первых, сначала наши транспорты завезли отряды ногайцев с самим Шейх-Мамаем, и он поставил своё стойбище в устье Камы, официальной границы Ногайского и Казанского ханств. Вместе с ногайцами прибыли и наши сапёрные бригады, которые очень быстро в узком месте реки возвели понтонную переправу и небольшую крепость, собрав её из заготовленных заранее деталей.

По этой переправе ногайцы «незаметно перетекли» на сторону Казани и стали разорять прилегающие к городу территории, запасаясь фуражом, припасами и пленными, которых отправляли вниз по Волге, чтобы не тратить на них припасы.

Татары воспротивились ногайскому «беспределу», но поначалу не приняли ногаев в серьёзный расчёт и попытались решить проблему малым войском. Тысяч в пять. Войско было полностью уничтожено. Около трёх тысяч татар взято в плен. Мы не жалели ни лошадей, ни всадников. Немногие казанцы вернулись в Казань. А конину отправили в котлы да в коптильни.

Тяжело противостоять эшелонированной перекрёстной окопной обороне, куда конные ногаи заманили татар, и защититься от пищалей и двадцатифунтовых пушек-картечниц.

После залпа, произведённого над головами первых двух эшелонов, над окопами на встречу казанской коннице поднялись пики, довершившие начатое мушкетёрами и пушкарями.

Ногайская конница, перескочив обратно через узкие окопы, ударила в спины убегающим татарам.

Больше Казанцы боевых вылазок не совершали. По нашим сведениям, у них оставалось в городе около шести тысяч жителей взрослого мужского населения и около десяти тысяч воинов.

Ногаи осадили Казань с севера и начали зачищать северные территории. Северные удмурты и марийцы с конца пятнадцатого века были подданными России, а ближние к Казани народы, подданными татар. Вот с ними и вели «разъяснительную работу» ногаи Шейх-Мамая.

Наши войска разместились с юга. Корабли встали по-над правым берегом реки Казанки в устье за левым берегом Волги, в затишке большого мыса. Казань же стояла не на Волге, а на левом берегу реки Казанки, километрах в двенадцати от её устья. Крутой левый берег, на котором стояла крепость, возвышался над рекой метров на тридцать. Вдоль восточной стены крепости, имелся ров с водой, соединявшийся с какой-то узкой речушкой, впадавшей в Казанку с востока.

— Как тут добьёшь? — Мучил меня вопросами Санчес. — Надо заходить с севера.

— Там тоже несколько проток и стариц, сын. Надо бить с противоположной стороны реки.

Иногда я позволял себе так обращаться к нему, чтобы умерить его волнение. Санчес был усыновлён мной ещё в двенадцатом году и сейчас был официальным наследником всего нашего «хозяйства».

— У нас нет пушек большого калибра.

— Зато у нас много пироксилина. Думаю, надо копать.

— Мы копаем. Под покровом ночи скоты высаживаются на крутом берегу и вгрызаются в землю от самой воды. Накрываются маскировочной сетью и продолжают работать посменно. Татары, вероятно слыша звуки подкопов, сбрасывают со стен огненные бочки со смолой и обстреливают берег картечью. Убитых, раненых нет. Земля вывозится на противоположный берег паромными баржами, но скоро река встанет.

— Тогда на время прервёмся. Как хорошо встанет, так продолжим. Главное — хорошо укрепить туннели и не допустить их обрушения татарами со стороны крепости. Они копают контртуннели?

Санчес кивнул.

— Два раза взрывали, но наши крепёжные арки выдерживали.

— А помнишь, как вы меня убеждали, что единообразие помешает развитию производства? А как уже все привыкли к единым размерам и чертежам…

— Да, Питер. Так гораздо понятнее, что ждать в итоге. Но когда это было? А ты всё вспоминаешь.

— О таких вещах не грех и напомнить. И надо уже подрывать. Тот отдельный туннель с северо-западной стороны Казанки, где самый крутой склон и стены крепости нависают над ним. И попробовать сразу штурмовать. Только не подставьте бойцов под обвал. А не обрушатся стены, штурмовать не надо, не рискуйте. Копайте дальше.

— Я помню, отец. Мы уже собираем штурмовую бригаду на той стороне Казанки. По нашим расчетам реку должно перекрыть осыпью после взрыва. После обрушения стены, обстрел шрапнелью и штурм.

— Ну, да, ну, да… Пироксилина не жалейте с противоположного берега тоже взорвите. Чтобы реку точно засыпало. И предварительно взорвите туннель на входе. И, чтобы вверх ударило, сделайте вертикальный тоннель.

* * *

Бочки с пироксилином взорвались в ограниченном пространстве туннеля гулко и мощно. Практически одновременно со взрывом батарея нарезных скорострельных двадцатифунтовок, изготовленных по новейшей технологии наплавления укрепляющих колец вокруг относительно тонкого стального ствола, выбросила первую порцию новейших снарядов, снабжённых капсюлями-детонаторами прямого действия.

Пироксилиновая начинка снарядов взорвалась бы и от простого удара о стену, но мы всё же рассчитывали на то, что стена обрушится и куда попадёт снаряд, неизвестно. Ожидания наши оправдались и снаряды, не найдя препятствие, улетели значительно дальше стены и их взрывы мы не увидели, а услышали.

— Шрапнель, — скомандовал Санчес.

Снова многоголосо громыхнуло, но тут мы увидели разрывы снарядов, выбрасывающих, вместе с огнём, рой четырёхсантиметровых оперённых железных стрелок. Пробивная способность таких «гвоздиков» была поразительная. При скорости полёта снаряда около трёхсот метров в секунду стрелки неглубоко пробивали двухмиллиметровую сталь среднего рыцарского доспеха. Но мы надеялись, что казанцы таких доспехов не имели.

Оползень хоть и перекрыл русло, но переправляться по нему без заготовленных заранее «трапов» было бы несподручно. Да и при подъёме на обрушившийся склон, трапы, передаваемые с конца в перёд и вставляемые друг в друга, выстраивались в виде множества, хоть и узких, но дорожек.

Перед самым штурмом пушкари залпом разрывных гранат закончили артподготовку, и десантно-штурмовой отряд ворвался в крепость.

К чести защитников крепости надо признать, что штурмующих встретил рой стрел, полетевший с уцелевших стен, залпы пищалей со всех сторон и наспех сооружённый щитовой невысокий частокол, хоть и разбитый кое-где гранатами.

Я не упустил возможности понаблюдать за штурмом в непосредственной близости и мы с Санчесом и десятью многоопытными индейцами тупи прокрались к правому уцелевшему участку крепости примерно метрах в трёхстах от пролома и, с помощью верёвок с четырёхпалыми якорями, взобрались на семиметровую стену.

Сразу за прямыми зубцами стены никого из обороняющихся не было, но буквально в нескольких метрах слева тусклым блеском множества доспехов играл молодой месяц. Защитники крепости толпились и сталкивались, и не могли слышать нас в звоне и скрежете своих доспехов.

Мы же не обременяли себя железом. Наши доспехи из бизоньей кожи по прочности не уступали металлическим, но, снабжённые каучуковыми уплотнителями и соединителями, «гремели» значительно тише. Хотя по весу так же были тяжелы, как и стальные.

Совсем недалеко от нас, метрах в пяти справа, виднелась круглая башня, куда мы и стали прокрадываться, стараясь не раскачивать деревянный помост, в чём преуспели.

В башне так же осторожно поднялись на следующий уровень и застали следующую картину: пушкари, почти свесившись между зубьев, смотрели как раз туда, откуда мы только что пришли, но нас видимо не заметили, потому, что внимание на нас не обращали. И мы не стали искушать судьбу, а как можно быстрее выбрались наверх и напали на них.

На две пушки, сориентированных вдоль стены, их было человек восемь и вскоре они были обезоружены. Мои индейцы не обладали богатырским телосложением, но мастерски владели дубинками, а ни касок, ни каких-либо доспехов у канониров не было. Удар дубинкой между лопаток, выводил из строя любого крепыша, даже Донга, который как-то проспорил три банана одному из тупи.

Обезоружив, обездвижив и перетащив пушкарей на противоположную сторону башни, Санчес с подручными попытались перенацелить орудия в гущу воинов, однако конструкция башни не позволяла опустить дуло слишком низко.

— Что же делать?! — Спросил он.

— Так в чём проблема, Санчес? Палите на противоположный огрызок стены. До него, как раз метров двести.

— А эти? — Санчес ткнул рукой на толпившихся под нами татар. — Они же все кинутся на нас.

— Поставьте растяжку на лестницу и противопехотную направленную мину. С остальными разберёмся.

— Тогда может и на переходе? У нас их десять…

— Действительно… Пару установите прямо на стене в направлении перехода и выведите вытяжку наверх. Как полезут — дёрнем. Там их дохрена. Человек триста. Хотя в темноте не посчитать. Потом ещё рванём. Остальные на лестнице лягут. И с противоположной стороны башни поставьте. Побегут же и оттуда. На взрывы-то… Только не разнесите саму башню.

— Они ж направленного…

Я махнул рукой и Санчес понял, что сейчас не до разговоров.

Пока мы устанавливали минные ловушки, в городе шло нешуточное сражение. Защитников было очень много и даже павшие, они защищали город своими телами. Наш десант не смог сразу проскочить в центр города и завяз между разрушенных стен и забаррикадированных узких улочек.

Пора было вмешаться. И мы вмешались залпом наших ружей. Теперь у нас были не кремневые, капсюльные курки. Это были те же, но модернизированные пищали, только с более надёжным запальным механизмом. Не надо было сыпать порох на полку, заправлять кремень. Надел капсюль на рожок. Нажал на курок, молоточек ударил по капсюлю, тот взорвался, и не только поджёг порох, но и создал необходимое давление для быстрого взрыва. Кстати, пороха бездымного, изготовленного из нитрата целлюлозы.

Мы сумели сделать ещё один залп, когда Санчес подорвал первую мину. После нашего третьего залпа, толпа, сбрасывая со стены убитых и раненых, снова рванулась к башне и рвануло ещё один раз. Защитники снова отступили. Мы выстрелили снова, и они снова бросились вперёд. Тогда Санчес дёрнул за верёвку и сработала вторая мина, закреплённая на стене башни. Остатки воинства побежали от башни в сторону обломанного края и исчезли в темноте. Мы их не видели и стрелять смысла не было.

— От той башни бегут с факелами, — сказал Катак, — один из немногих индонезийцев, прижившихся в суровом европейском климате. Ему даже нравилась снежная и морозная зима. И ему нравилось тепло одеваться, в шкуры и меха.

— Рви, — бросил Санчес, и Катак рванул раз, а потом другой.

Огни факелов потухли и раздались стоны и крики о помощи и с этой стороны башни. Эти мины были начинены мелкими осколками чугунного хлама и рвали плоть жестоко.

И тут по нам ударили пушки. С той башни. Сразу три выстрела выбросило пламя дым и ядра.

— Ложись, — успел крикнуть Санчес, и вся наша команда рухнула на каменную площадку. Башня содрогнулась, но зубцы выстояли.

— Они прикрывают группу захвата, — крикнул я. — Катак, что за бортом?

— Невидно ни черта! — Крикнул индонезиец, выглянув за бруствер стены. — Кажется идут! Точно идут. Бегут…

— Рви по готовности.

Катак (Лягушка) «рванул» верёвку. Снова за башней громыхнуло. Кто-то закричал и застонал, а кто-то стонать прекратил. Снова прогремели пушки. По башне полоснуло картечью. Звук рекошетирующих пуль меня бодрил. Извилины в голове начинали суетиться быстрее, кровь кипела от адреналина.

Две минные ловушки, установленные на трапах башни, исключали возможность спуска по ним, а как-то попасть на переход и штурмовать ту башню было необходимо. Они просто не дадут нам подняться. И зачем мы тогда сюда влезли?

— Санчес, стреляйте по ним в промежутках их заряжания, они медленнее… Целых сорок секунд… А я на ту башню.

Закрепив «кошку» на бруствере башни, я перемахнул его и быстро спустился на ближайший «зубец» стены. Моё защитное снаряжение, пара пистолетов и заплечный ранец подвижности мне не добавляли, а отнимали, и тут я понял, что перепрыгнуть на другой «зубец», как планировал раньше, не смогу. Скользнув по верёвке ниже, я наступил на чьё-то, зашевелившееся подо мной тело и оступившись, «опёрся» на него кончиком палаша.

— Вот, чёрт, — выругался я, услышав из-под себя предсмертный стон.

Переступая через руки и ноги, попутно добивая раненых, мы с тремя индейцами тупи пробирались через завал из тел. Они, как бежали, так и полегли. Первая мина висела на бруствере стены метрах в тридцати от «нашей» башни, вторая на самой башне. Поэтому мы маялись метров пятьдесят, пока не стали просто сбрасывать тела в крепость. Однако снизу послышались недовольные возгласы. Стояла кромешная тьма и самих возмущавшихся мы не видели.

До башни добрались взмыленные и, вероятно, все в крови. Индейцы тоже дышали тяжело. Над нами шла артиллерийская и ружейная дуэль, результаты которой нам были не известны. Однако я замечал, что с нашей стороны пушки стреляли чаще.

Вход в башню оказался закрыт массивной дверью, открывавшейся наружу, причём за дверью, я прислушался, кто-то явно находился.

— Ну и что дальше? — Спросил я сам себя. — Тупичок Гоблина… Лезть на башню по стене? Не вариант. Увидят.

Вдруг в нашей башне раздался взрыв. Кто-то лезет к ним… А мы тут. Возвращаться назад? Второго подрыва пока не было. И я понял, как мы «лоханулись»…

Ведь в башне был спуск ещё ниже. Ниже уровня стены… Выход в сам город, наверное. И тут такой же должен быть. Но внизу под стеной кто-то возмущённо орал, когда на них падали трупы. Вот, наверное, и решили подняться, посмотреть.

А мы, тогда, можем спуститься и зайти в башню снизу.

Пришлось снова использовать верёвку.

— Промышленные альпинисты, млять, — бубнил я себе под нос. — Мозги-то закисли, чтобы сразу всё придумать.

Хорошо хоть кожаные перчатки выручали. Руки у меня изнежились за последние годы. Император, епта! Самому ничего делать нельзя, — срамно. Даже зад не подтереть, млять. Азиаты… Не поймут-с.

Я передумал заходить в башню, куда мы двигались, и побежал к «нашей». Ведь там же кто-то прётся наверх! А наверху Санчес.

У входа в башню виднелась небольшая гомонящая толпа, которая в темноте размазывалась, а в дверях башни освещалась двумя факелами. Довольно плотная толпа, надо сказать.

— Много их, — тронул меня за плечо Зелёное Перро.

— Стреляем, налетаем и убегаем в ту башню. Отвлекаем на себя, короче. Понятно?

— Понятно, — шепнули тупи.

— Огонь! — Скомандовал я и выстрелил сам. Выстрелили и тупи.

Я рванулся вперёд и, сделав несколько рубящих ударов, побежал назад к башне, занятой врагом. За собой я услышал недовольные возгласы раненых, ругань, вскрики и топот индейцев. Уже когда мы закрыли за собой ворота, потому что дверьми их назвать не поворачивался язык, сзади прогремели выстрелы.

Нащупав скобы для поперечного запорного бревна я крикнул: — Держи ворота, — а сам ощупал стены.

— Кеманда? (Кто там?) — Крикнули сверху башни.

— Тотарга югары дэрэҗэсе! (Держите верхний уровень!) — крикнул я. — Ногайлар шэхэргэ бэреп керде! (Ногаи прорвались в город!)

— Ногай һәм өстән дә! (Ногаи и наверху тоже!)

— Вот и держите! — Сказал я машинально по-русски и осёкся.

— О! Урус тоже с нами?

— С вами, с вами, — крикнул я. — Чем ворота закрыть?

— Под лестницей бревно! — Крикнули сверху и посветили факелом вниз.

Бревно лежало сразу за лестницей. Тупи вытащили его и заложили в скобы двери, в которую уже ломились татары, а я взбежал по наклонному лестничному трапу.

— Ты кто? — Удивлённо спросил меня татарин, тыча в лицо и факелом, и шипастой палицей.

За эти годы единственное, чем я не прекращал заниматься ежедневно, это работой с двумя палашами. Мои кисти крутанулись одновременно, но в асинхроне.

Сначала у татарина вылетел из левой руки факел и, ударившись о стену, осыпал нас искрами. Потом обвисла на ремне палица, всё ещё сжимаемая перерубленной кистью. Ремешок палиц иногда пристёгивался к плечу, чтобы палицы не потерялись в бою и не мешали, когда нужно было работать другим оружием.

Я уклонился вправо к стене, и наступил на почти погасший огонь. Сзади громыхнуло так, что напрочь заложило уши.

Мимо пролетел безрукий татарин и пара его напарников.

Ткнув правым палашом вдоль стены и кого-то им нащупав (факел совсем погас), я рубанул в том же месте левым.

Индейцы знали, что обходить меня было чревато, поэтому держались позади меня. А я работал только кистевыми и локтевыми движениями. Буквально выковыривая противников. Несколько раз по мне прилетало, но, благодаря активной защите и скорости вращения палашей, не критично, хотя стала неметь левая нога. В бедре…

— Вперёд! — крикнул я, и, отступив назад, сунул левый палаш под правую руку и тронул рукой бедро. Так и есть. Фартук пробил чей-то меч, вероятно задев и ногу. Плохо. Всё ещё только начинается, а я уже ранен. Старею, — подумал я.

Наверху снова замелькали отсветы факела и оказалось, что тупи добивают двоих. Они выучились работать тройками против двух, или двойками против одного. Эффективность была сумасшедшей. Три-четыре, удара и противники падали.

Тройкой хорошо было рубиться против многих в толпе, прикрывая спины и проворачиваясь, передавая одного противника друг другу. В относительной узкости башенного пространства круговерть не получалась, зато система «два на один» работала отлично. Один атаковал верх, другой — низ.

Пять или шесть лежали на трапе в разной степени целостности, но все тяжёлые. Кровь текла по трапу рекой. И моя тоже, кстати.

Подтянув «подпругу» на левой ноге, я перетянул бедро и захромал наверх. Вниз пролетело ещё два тела. У меня имелось целых пятнадцать выстрелов в капсюльном револьвере. Три барабана по пять патронов. Наконец-то сбылась «мечта идиота». С появлением капсюлей, которые вставлялись в барабан со стороны бойка, появились снаряжённые бездымным порохом и пулями барабаны револьверов.

— Пропусти! — крикнул я и просунул руку между Марком и Сэмом. Мы стояли на последнем лестничном «пролёте» и с крыши башни на нас смотрели удивлённые пушкари.

Я выстрелил раз, другой.

— Не стреляйте! — крикнул кто-то из них, а двое повалились прямо на нас.

Громыхнуло где-то вдали. Рой картечин пролетел над люком и крик резко прервался.

Наши, — подумал я и, выглянув наружу, рванул шнур фальшфейера.

Картонная трубка зашипела и вскоре выбросила сноп красного огня. Недолго думая, я, помахав рукой с огнём несколько раз, насадил его на копьё, которое воткнул в деревянную площадку башни.

Темень стояла кромешная. Тонкий месяц скрылся в тучах, защитники города факелов почти не зажигали и яркий огонь над башней горел словно путеводная звезда. Такой же огонь загорелся над башней Санчеса. И над крепостью раздался дружный рёв:

— Алга!

И с той, и с другой стороны стены. Значит на прорыв пошли наши ногаи.

Глава 22

Мне всего лишь перерубило отросток бедренной подкожной вены на правой ноге, и это было не самое худшее, что могло бы случиться со мной в этом бою. Индейцы, перевязав рану, почти насильно спустили меня со стены в страховочной системе и на руках эвакуировали на противоположный берег.

Взятие нами башен на общий ход боя, как мне кажется, особо не повлияло, но битва складывалась из малых побед. Там кусок стены захватили, там башню, там отбили переулок и дом. Мы сделали свою часть общего дела.

Санчес, разведав обстановку в крепости, вернулся в лагерь на правый берег Казанки, взять небольшой отряд «влатанных» индейцев и снова ломануться в город. Он знал, что надо было делать.

Сапёры укрепили деревянные мостки через реку, по которым уходили отряды, возвращались из пролома раненные, и занялись расчисткой поля боя от тел павших, складывая их на повозки. Тела увозились к огромной, заранее выкопанной, яме, где выгружались.

Обрядом погребения заведовали похоронные бригады, руководимые индонезийскими, яванскими шаманами и уполномоченными мной представителями тупи и гурами. Они, отбирая среди погибших воинов «своих», оказывали павшим подобающие им почести и проводили соответствующие ритуалы.

Лезть в пекло городского боя не имело смысла, и мы с Мигелем снова вернулись на уже очищенную от врагов и их тел стену казанского кремля, и расположились на ней, как наблюдатели.

Сразу под нами находился ханский двор, хорошо освещённый факелами. Он был огорожен собственной стеной с башенками, внутри которой располагался фонтан с садом и сам ханский дворец. Не сказать, что основная битва проходила там, но там точно скопилось больше всего защитников, которые строили и строили «крепость» из своих тел.

Наша «санитарная» команда уже в который раз разбирала образовавшиеся «завалы», собиравшиеся всё ближе и ближе к ханскому дворцу.

В самом кремле битва уже стихла и переместилась в средний город, а потом и в посад, ворота которого были взяты нападающими, прошедшими по стене и открыты изнутри.

Я разослал посыльных к воеводам с приказом: «победу не форсировать и людские ресурсы зря не „жечь“», поэтому Казань пала только к полудню. Последними сложили оружие защитники мечети.

Соблюдая традиции я, в сопровождении визирей и полководцев, торжественно, под бой барабанов и звуки труб и дудок, вошёл в город через ворота, для чего пришлось обойти город с внешней стороны.

В городе кровь засыпали песком, но собрали его в кучи. Кучи песка и снега стояли по сторонам улицы, и мы шли мимо них, как мимо жертвенных костров, горящих холодным и кровавым мертвенным огнём.

Сафа Гирей, год назад изгнанный пророссийскими бунтовщиками из Казани, горделиво стоял у входа в ханский дворец, построенный когда-то давно его дядей Сахиб Гиреем. Хан считал, что ему есть, чем гордиться. Он не прятался за спины своих воинов и одним из первых ворвался в город. В руках бывший хан держал жёлтый флаг казанского ханства.

Я помнил, что Сафа Гирей был последним «настоящим» ханом Казани, умершим, или, вернее, погибшим, кажется в тысяча пятьсот сорок девятом году. Скорее всего, его убили сторонники Московского царя. А в тысяча пятьсот пятьдесят втором году Казань пала, а Иван Грозный уничтожил всю Казанскую знать, практически, сровняв с землёй постройки Казанского ханства. Теперь я постараюсь не допустить этого «хулиганства».

— Мы захватили герб Казани, великий шахиншах! — проговорил Гирей и протянул мне распахнутое руками полотнище.

На жёлтом фоне флага был изображён крылатый дракон, высунувший стреловидный язык. Дракон смотрел на восток.

Я подумал, что если удастся переподчинить себе Русь, трёхголовый дракон был бы неплохим гербом нашей империи. Эдакий Змей Горыныч. Где-то, когда-то давно я читал, что дракон — символ сарматско-монгольской культуры, сопротивлявшейся сначала западной культуре, а потом и Московскому Царству. Вот его Георгий Победоносец, — символ Москвы, копьём и победил. На гербе московском он, вроде как, с правления Ивана Третьего появился. А я-то теперь наследник Золотой орды. Мои «геральдисты» прописали род Шиловских, от которых шла «моя здешняя родословная», от Чингизидов. Однако сейчас надо закрепиться в Крыму и на Волге, а дальше видно будет, кто кого на копьё насадит. Не хочу я отдавать Орду, протянувшуюся от чёрного моря до Тихого океана, русским царям.

Взяв полотнище, я не стал бросать его себе под ноги и топтать, как было принято, а, подержав немного, разглядывая, аккуратно свернул его, и громко сказав: «Казань, милостью аллаха, наша, как и многие иные земли», — сунув флаг себе подмышку, двинулся во дворец.

По толпе сторонников Сафа Гирея прошёл недовольный ропот. Сафа Гирей удивлённо воззрился на меня, и когда я проходил мимо сказал:

— Но-о-о… Как же так, шахиншах? Мы ведь в Крыму с тобой говорили, что Казань…

— Давай не здесь? Во дворце чисто? — спросил я Санчеса.

— Прибрали уже. Как могли, шахиншах. Это мы дворец взяли, — сказал Санчес горделиво. — И флаг Казани, между прочим, тоже мы захватили.

— Тогда, пройдёмте вовнутрь, — сказал я, остановив рукой хвастовство Санчеса.

Я шагнул на ступеньки лестницы дворца. Гирей шагнул за мной. Охранники оттеснили, сунувшихся было за нами, трёх ханских биев-воевод, и закрыли высокие двустворчатые двери. Патагонцы в сверкающих латах остались снаружи.

— Где тут, что? — спросил я Санчеса.

Тот распахнул передние из трёх дверей, и мы прошли в небольшой зал с конусообразным куполом. Холодное ноябрьское солнце струилось через вставленные в него разноцветные стёкла. Других окон в зале не было.

По углам помещения стояли четыре кувшинообразных глиняных «тандыра», с подведёнными к ним с боков и выходящими в стены трубами. Тандыры, сверху прикрытые крышками.

Я подошёл к правой от двери «печке» и выставил перед собой ладони, ловя тепло.

Команда Санчеса прибралась во дворце кардинально. Они просто вынесли все, видимо испачканные кровью, ковры, кое-как ими же затерев лужи крови. Сильно пахло железом и нутряным духом.

— Пока так, шахиншах, — сказал Санчес, увидев, как я оглядываю тронный зал.

Трон тоже стоял без подушек и мантии. Наши с Санчесом взгляды остановились на ханском кресле, мы переглянулись, и я спросил:

— Трон хоть чистый?

— На троне никого не убивали, шахиншах.

— А почему подушки нет? — удивился я.

— Рядом дрались. Брызги летели. Подушку убрали, но сам трон вытерли.

— Понятно, — сказал я и подошёл к трону. — Присяду? — спросил, обращаясь к Сафа Гирею.

Тот нервно дёрнул плечами.

— Честно говоря, я не знаю, Сафа, что с тобой делать. То ты с Ордой на Московию в набеги идёшь, то с Московией на Орду. Ты бы определился, кто ты, охотник или пидорас^[22].

Сафа взялся за рукоять меча и потянул его вверх. Он знал греческий язык.

— Ты не обижайся, — сказал я, останавливая его рукой. — У меня нет желания тебя обидеть. И не думай, что у тебя сейчас есть шанс меня убить.

— Шанс есть всегда, — прошипел Сафа Гирей, посылая клинок обратно в ножны, косясь на Санчеса, стоявшего у него за спиной, и на четырёх индейцев, окруживших трон.

— Это иллюзия, которая туманит твой мозг. Даже если бы у тебя был шанс, тебе нельзя меня убивать. Я — гарантия твоей жизни. Где, кстати, Булат Ширин? — спросил я Санчеса.

Сафа Гирей вздрогнул.

— Мы его нигде не нашли, — ответил Санчес. — Ни среди мёртвых, ни среди живых. Слышал, что он защищал мечеть.

— Мечеть ты брал? — спросил я Гирея.

— Я.

— И где Ширин? Он же там был?

— Я не знаю, — понурил голову Сафа.

— Зна-а-аешь, — я рассмеялся. — А ведь ты специально отпустил его. В мечети должен быть подземный ход. И ты знаешь это. Ты надеешься, что я отдам тебе Казань, уйду, и вы с этим хитрожопым бием дальше будете дурачить то меня, то Московского царя, требуя деньги на оборону с нас обоих?

У меня по привычке частенько вырывалось «царь», когда я говорил про Московию, чем я всегда «ошарашивал» собеседников. На самом деле, царём русские государи себя ещё не «мазали». Юрию не до того было, всё с новгородцами да литовцами воевал, даже со мной не повстречался, как было договорено, а Иван Четвёртый пока ещё не дорос до шестнадцати лет.

— Он не царь, — буркнул Сафа Гирей, поглаживая эфес сабли. — Это я — царь.

— Вот я и думаю, что с тобой делать? — задумчиво произнёс я. — Возьмите его.

Индейцы шагнули вперёд и схватили его за руки.

— За что? — выкрикнул Сафа Гирей, пытаясь выдернуть руки и вынуть из ножен меч.

— За попытку покушения на шахиншаха. Все же видели, что он схватился за меч и пытался достать его? — я оглядел визирей.

Визири утвердительно качнули головами.

Однако бывший хан крутнулся на носках на сто восемьдесят градусов, шагнул левой ногой назад и, подняв руки скрестил их, оказался между охранников, один из которых, державший правую руку, завалился на пол.

Меч Гирея по окружности рассёк воздух слева направо и упал на меня. Его полёт я не видел, а просто на автомате нырнул вперёд и «вкрутился» левой рукой в сторону его правой руки.

Лезвие его меча скользнуло по созданной мной плоскости: по наручи и панцирю, громыхнув так, что у меня заложило уши. Острие его меча, не найдя иного препятствия, впилось в спинку трона. Я ударил левым плечом и локтем в живот Сафа Гирею, а правой рукой зацепил его пятку и потянул на себя.

Хан отпустил рукоять меча и, отлетев назад, упал на спину. Он хорошо приложился затылком о мраморный пол и отключился. Перехватив его левое запястье, я крутанул его руку, переводя хана в положение «лицом вниз» и применил «первый контроль» из приёмов айкидо. Мои охранники уже опомнились и навалились на бездыханное тело.

— Вот сука! — выругался я, переводя дыхание и отдавая запястье хана индейцу.

Сердце колотилось не только в груди, но и в голове. В очередной раз спасла реакция и вбитые в тело и мозг рефлексы.

— Санчес, всех ханских биев и их ближних арестовать или перебить, если будут сопротивляться. Ты видел их настрой.

— Они окружены, светлейший. Наши командиры предупреждены. Им никуда не деться, — сказал Санчес и вышел из тронного зала.

Я махнул рукой и, потерев вдруг запульсировавшие виски, оглядел визирей.

— Мандар Саха, принимай в управление Казань и прилегающие земли.

Старший сын султана Табаридже шагнул ко мне и приклонил колени перед троном. Это был уже зрелый муж, отягощённый не только годами, но и ранней сединой.

— Наконец-то ты обретёшь достойное место в нашей империи. Не скажу, что спокойное, — смеясь сказал я, — но, думаю, что ты со своими яванцами, наведёшь тут порядок. И встань уже!

— Без твоих индейцев, навряд ли, — поднимаясь с колен, но не поднимая голову от пола, произнёс Мандар Саха.

— Твои, мои… — хмыкнул я. — Любишь ты считаться. Конечно, мы дадим тебе кроме армии и правильных чиновников. Мы же с тобой всё обговорили.

Я тоже встал с кресла и обнял его за плечи.

— Не переживай, то, что мы с тобой спланировали, так и будет. Уже сейчас стоят гружённые металлом, брусом и цементом баржи. Всех пленных горожан прямо сейчас на восстановление стен и домов. Неспособных или нежелающих работать добровольно, не обращая внимание на ранги и статус, отправить в Крым на рынок. Всё местное духовенство: сеидов, шейхов, мулл, абазов, шейхзад и муллазад… Их тут слишком много… Всех казнить. Прямо сегодня. Не оставляя на потом. Они оказали нам вооружённое сопротивление.

Мы встретились взглядами с Балым-Султаном главным суфием Ордена Бекташи. Он понял мой молчаливый вопрос.

— Они не выполняют предписания Корана, шахиншах-баба, — сказал он, называя меня одновременно и светским, и духовным «титулом».

С помощью бекташей был распространён слух о том, что Питер Араби не простой завоеватель трона в Османской Империи, а «обычный» баб, то есть — пророк, восстанавливающий справедливость перед пришествием Махди^[23].

Баб, то есть я, заявил, что Махди придёт не куда-то, а именно в Турцию, и не когда-то, а буквально в ближайшие годы. Ибо нет места на Земле, где бы было больше горя и бед, чем в Турции, и нет у людей более сил, чтобы терпеть всё это зло. Махди придёт, чтобы утвердить царство справедливости и благоденствия.

Бекташи вычистили «авгиевы конюшни» янычар, исключив из элитных рядов потомственных дворян и детей духовенства. Янычар указом снова подчинили шахиншаху, о чём они, судя по всему позабыли, и разрешили жениться после двадцати пяти лет. Ранее янычарам вступать в брак до сорока лет запрещалось.

Я и в «своё время» так до конца и не разобрался в исламской иерархии, а сейчас и думать не хотел. Меня вполне устраивал суфизм и именно его мы провозгласили, как основу миропорядка, преобразовав Орден Бекташи в Церковь, создав соответствующую структуру, и подчинив его правителю государства, автоматически становившемуся «генералом» Ордена.

Преобразования, произошедшие в течении первых лет правления, реально убедили народ, что Махди пришёл, ибо порядка в империи стало больше. Я не стал ломать систему рабовладельчества, а лишь ввел закон, названный «меморандум рабовладельца и раба». Документ ограничивал права «собственников» на наказания, и вводил нормы содержания для рабов. Попутно мы создали службу контроля, надзиравшую за содержанием рабов и соблюдением их прав.

— Они не выполняют предписания Корана, шахиншах-баба, — повторил Балым-Султан, видя, что я о чём-то задумался, — и противятся законной власти в твоём лице. А вся власть, как мы знаем, от Аллаха.

— Да-да. Делайте, что считаете правильным, — согласился я, прислушиваясь к доносящимся снаружи дворца звукам резкого и сильного соприкосновения металла с металлом, вскриков, ругани и проклятий.

— Вам, визири, сейчас предстоит важная и сложная работа. Главное — измерить и описать прилегающие к Казани земли и раздать их нашим людям, возложив на них план по заготовкам продовольствия. При соблюдении законности и порядка. В случае выявления мздоимства, вы знаете, что будет с виновником. Это касается, в основном, моих османских руководителей, коих за эти годы сильно поубавилось именно по вышеназванным причинам.

У каждого визиря с некоторых пор в помощниках находилось несколько индейцев тупи, перенимавших и контролировавших работу визиря и его кабинета. Но всё равно ежегодно, одного-двух чиновников-османов приходилось показательно казнить. Однако их оставалось ещё слишком много.

Звуки сражения за стенами дворца стихли и вскоре появился Санчес. Удивительно спокойный.

«Словно выходил купить сигареты», — подумал я, увидев в руке Санчеса какой-то предмет.

— С бунтовщиками покончено, ачык^[24].

— Много их было?

— Человек тридцать. Остальные сложили оружие, когда я крикнул: «Именем светлейшего».

— А остальных сколько?

— Человек сто… Кто их считал?

— Ну, да ладно, — я встал с трона. — Всё, наместник, принимай власть и гостей на сегодняшнем пиру. Тут найдётся нормальное помещение чтоб собраться?

— Найдётся, ачык, — сказал Санчес.

— Ладно, пошли посмотрим, что ты там «натворил»?

— Ничего особенного, — пробубнил Санчес по-испански. — Они первые начали. Может подождёшь пока приберут?

— Пошли-пошли, — хмыкнул я. — И Сафа Гирея прихватите. Он уже пришёл в себя. Покажем ему плоды деяний его. Не замыслил бы худого, глядишь и вышло бы иначе.

Хан, действительно, уже шевелился, валяясь перед троном животом вниз и даже несколько раз посмотрел на меня, скосив глаза и вывернув голову.

Обойдя лежащего на полу Сафа Гирея, я подошёл к двери и вышел на улицу. Войско, увидев живого шахиншаха, радостно взревело. Минутами раньше мне было слышно, как Санчес кричал: «Измена! Измена! Покушение на жизнь шахиншаха! Именем светлейшего, сдать оружие!»

Площадь перед дворцом была усеяна телами. Не тридцать, конечно. Человек шестьдесят. В основном утыканные стрелами и арбалетными болтами. Я вскинул голову и посмотрел на стоящих на стене лучников и арбалетчиков. Помахал им рукой. Тупи и гурами радостно взвыли, отвечая на приветствие.

— Пытались вырваться? — спросил я тихо.

— Ну да…

— Нормально так… А за ханским двором?

— Там некому было. Бии все тут.

Я обернулся к Сафа Гирею, стоящему… нет, почти висящему на связанных за спиной руках, удерживаемый вертикально двумя индейцами.

— Киньте его к его нукерам! — приказал я. — Лицом вверх.

Бывшего хана подтащили и уложили на двух, лежащих рядом убитых татар. Я снова махнул лучникам. Застучала «очередь» и тело Сафа Гирея ощетинилось стрелами.

Глава 23

Границы Казанского ханства проходили по реке Суре, где оно соседствовало с Касимовской ордой, по Волге до устья реки Керженец, далее по Ветлуге, Усте и Вятке. О том писали двухсотлетней давности пергаменты.

Однако, был найден пергамент, в котором границы Казанского ханства указывались в составе Золотой Орды, или как тогда её называли — Улус Джучи, отделившейся от Монгольской Империи. Документ был подписан ханом Золотой Орды Менгу-Тимуром^[25].

Согласно этому «документу» границы Казанского ханства простирались на запад много дальше. Почти до самой Рязани. К документу было приложено соглашение между Московским князем Василием и ханом Золотой Орды Улугом Мухамедом о возвращении территории Касимовского улуса в управление Казанского ханства.

В этом же «документе» было указано, что и вся остальная Московская земля является частью Улуса Джучи. Подписи и печать Московского князя на пергаменте присутствовали. А сама Золотая Орда заканчивалась на Балтике.

Мне очень не хотелось воевать с Московским князем.

Великий князь Иван Васильевич, как уже говорилось раньше, себя царём ещё не провозгласил. Пока по недостижении совершеннолетия которое должно свершиться в 1547 году. Да и не мог он себя объявить царём, потому что это титул ханов Золотой орды, обозначающий «властелин» и передался им ещё от ассирийцев, скифов и сарматов. А на Руси царей до сих пор не было, ибо она всегда была лишь частью большого царства.

Первым из Русских князей попытался самоназвать себя царём дед Ивана Грозного Иван Третий, но, как-то не прижилось… Его детей: Василия и Юрия, отца нынешнего Ивана Грозного, возвести в цари не рискнули

От того Иван Грозный даже после помазания на престол не провозглашал себя царём, пока не взял Казанское, а потом и Астраханское ханства. Ему нужно было получить власть фактически, чтобы потом претендовать юридически.

А когда крымский хан Давлет Гирей в 1571 году подошёл к Москве и поджёг предместья, дал обещание не называть себя царём. Однако вскоре обещание нарушил.

В следующий раз Иван Четвёртый добровольно сложил с себя полномочия царя в 1974 году, тоже под угрозой нашествия крымского хана. И даже посадил на трон касимовского хана Бекбулата, официально короновав его в церкви. Это произошло после того, как Иван Грозный узнал, что Давлет Гирей хочет посадить на царский трон своего «царя».

Бекбулат был потомком Чингиз-хана и Гирей, узнав о помазании на престол чингизида, не рискнул свергать его с трона. Бекбулат просидел на троне всего лишь одиннадцать месяцев и успел принять несколько непопулярных законов. Лишил церковь автономии, земель и много ещё чего… Вот бояре и духовенство и вернуло Ивана Грозного на трон. Переиграл царь всех. Зело хитёр был, потомок Рюрика и своеволен. Не хотел ни под кого подлаживаться. Вот всех его отпрысков и извели ближние.

До меня доходили слухи о том, что и сейчас при Московском дворе ждут, не дождутся совершеннолетия Ивана Юрьевича дабы провести обряд венчания на трон. И царские регалии уже изготовили: брамы, шапку Мономахову. Но я-то знаю, кто сейчас воду мутит и толкает Русь на конфронтацию с остатками Золотой Орды, — это мои «коллеги» по ордену иезуитов, но «тогда» кто это делал, ежели Англия только в 1554 году «открыла» для себя северный путь в Московию. Сейчас с моей помощью это произошло много раньше. И в советники к Князю Юрию и Глинской, матери Ивана, они пролезли вполне официально.

Купцы Английские получили привилегии в торговле. В том числе и мои торговые агенты наполняют Русь металлами и оружием. Сам против себя накачиваю Русь мощью. Послы русские удивляются делам моим.

Иван Никитич Беклемишев практически постоянно находившийся в моей ставке, недоумевал.

— Не пойму я тебя, Пётр Иванович. Что ты хочешь, не пойму. Вроде бы и не враг ты нам, а землюнашу прибираешь. Вроде и товары от тебя через Великий Новгород продолжают идти. Очень важные для Руси товары… А приближаешь свои города к нашим границам всё ближе и ближе. Ты же знаешь, что наши князья многажды раз Казань брали и не думаю, что и далее откажутся от сих земель. Зело сии земли богаты пастбищами и урожаями. Не пойму я тебя.

Беклемишев называл меня по моему христианскому имени, коим я представился будучи послом английского короля в Москве: Петром Ивановичем Шиловским. Мне самому так было удобнее.

— Земли эти не ваши. Ты, Иван Никитич и бумаги видел, что мы нашли в дворцовых тайниках. Границы ханства простираются до Рязани. Это ежели не считать, что я сейчас считаюсь правопреемником Золотоордынского царя. О том и ханы согласились: ногайские, астраханские, крымский, карачаевский. Двенадцать ханов добровольно признали мою волю и право.

— Странные какие-то бумаги. Никто не находил…

— Как никто не находил? — «Удивился» я. — А кто же тогда их туда положил. Мудрили ваши наместники. Скрывали от вас. Дабы не злить князей московских. Хранили до лучших времён.

— А ты, что ж? Вскрыл их… Считаешь, что лучшие времена наступили? — сказал с вызовом и насупился Беклемишев.

— Именно! — согласился я, «не замечая» хамства.

— И чем же они лучше иных? — так же с вызовом спросил посол.

Я помолчал, думая, говорить или нет? Действительно ли пришло время? Англичане наверняка обработали и Беклемешева. Нет! Рано ещё, — подумал я.

— Это время лучше иного для Руси, потому, что уже прекратились набеги на ваши города…

— Да как же прекратились, когда твои войска взяли Казань! — возмутился Беклемешев.

— Сказано же, Казань и все города и земли до Рязани мои, — терпеливо повторил я. — И мне хватит народа, чтобы освоить их, и воинов, чтобы поставить на этих землях крепости. И ты, Иван Никитич, понимать должен, что те набеги, что творили Крымский хан с Казанским, покажутся Руси жалким подобием туристического похода, ежели мы двинем на Русь все силы Османской Империи.

Беклемишев смотрел на меня гневно. Я тоже нахмурил брови. Здесь точно только силу уважают. Пока не пройдёшься огненным асфальтовым катком по городам и весям, не понимают.

— Мне что, Москву сжечь, чтобы вы меня услышали? — спросил я.

Беклемишев молчал, потупив взор.

— Ты видел, как мы Казань брали? В три дня… А вы?

— Это вам ногаи не противились. А при наших городах наши люди живут.

— Правильно, — согласился я. — Тут ты прав. Но ты не заметишь, как ваши люди через год станут нашими.

— Это почему? — удивился Беклемишев.

— Да потому, что те, кого мы отпустили из рабства восвояси, уже вернулись со своими семьями, ибо у нас им землю дают и подати берут только через пять лет в виде десятины. А не обдирают, как липку. Ты правду сказал, вокруг Казани богатые земли. Так мы их все отобрали в казну. У нас нет частной собственности на землю. Вся земля принадлежит мне, и только я могу её кому-либо передать в пользование. Что и делаю. В Крыму и в Приазовье ты видел наши новые общинные поселения. Мы их называем колхозы. Видел? Так и здесь везде будет. И по Волге, и по Дону. А вы, можете жить, как жили, только так как вы уже никто не живёт.

— Так не дают нам жить по-другому! — вскричал Беклемишев. — Мастеров не дают, грамоте не обучают. В Польше университет открыли, а чтобы в Москве, так вишь-ли, открывайте католические храмы и вступай в унию. А до того ни-ни.

— Вот-вот… А у нас в Казани уже завтра откроется университет и младшая школа. Бесплатные, между прочим.

— Ваши магометанские университеты известны, — махнул рукой посол.

— Это не магометанские, а суфийские университеты. Это большая разница. В них вместе с обычными науками изучают историю религии. Не только суры Корана, но и Заветы. Христианский класс в университете ведёт Максим Грек. Скоро приедет.

— Слышал, что на Тавриде новый христианский храм возвели?

— Суфийский собор. У вас ведь тоже во многих церквах христиане с магометанами вместе молятся. Символ веры ведь почти идентичен^[26].

— Наши митрополиты, те что из Киева пришли, супротив наших традиций, — вздохнул Беклемишев. — Не пойдут на это.

— Лучше уж с магометанами молиться, чем с латинянами. На мой взгляд, — вздохнул я.

Мне претили конфессиональные споры.

— Мне всё равно, как вы будете развиваться. Хоть зарастите говном и мелкой ракушкой. Но на моих землях будет так, как я сказал. И, если захотите, так же будет и на ваших землях.

Помолчали. Мы с Беклемишевым сидели в восточном крыле второго этажа Царского дворца. Я лично любовался разлившейся Волгой, бурно несущей свои бескрайние воды мимо Царицына, а истекавшей из торфяных болот Тверской области.

Ещё недавно противоположный берег был виден «невооружённым глазом», а теперь он исчез среди растёкшейся в бесконечность реке.

Древние называли её Ра, ордынцы — Итиль, русы — Волога. Для меня она была и есть Волга.

«Кто не видел её разливы, тот в этой жизни ничего не видел», — подумалось мне.

Никакие водохранилища не сдерживали стремящийся к морю поток и он сам вскоре становился морем.

Я поднял подзорную трубу и глянул вдаль. Только вода до самого горизонта.

«Это километров сорок с такой-то высоты», — прикинул я расстояние до горизонта.

— Это, действительно, место, где была столица Улуса Джучи?

Я с удивлением посмотрел на посла.

— А сам бы ты, Иван Никитич, разве не здесь поставил город. Самое высокое место, ручьев полно и перетока в Дон не далеко.

Беклемишев удивлённо вскинул брови.

— Так разве ж была в те времена перетока? При Батые-то?

— Ещё и ранее была, при Афинянах, — усмехнулся я. — Мы старые протоки раскопали и углубили.

— Да-а-а… Видать надолго ты пришёл сюда, Пётр Иванович, — покачал головой Беклемишев.

— Ты, Иван Никифорович, даже не представляешь, на сколько долго. У нас ведь все правители расписаны на века.

Беклемишев хмыкнул.

— Так не бывает. Всё течёт и всё меняется, — сказал он, глядя на Волжский разлив.

— Не бывает, — согласился я. — Но, дай бог, система выдержит и после меня.

Частной собственности на землю в империи не существовало. Формально владельцем всех земель в Османской империи был султан. Большая часть земель пожизненно предоставлялась в пользование турецким феодалам. Однако фактически они могли передать свои владения по наследству, при условии содержания за свой счет вооруженных конных отрядов.

Образование было бесплатным. Начальные школы при мечетях могли взымать символическую плату, но часто предоставляли бесплатное питание и одежду. Среднее образование давали специальные учебные заведения — медресе. В них преподавали правоведение и другие предметы. Единственное, что сделал я, — это увеличил субсидирование школ и обязал заниматься ими суфиев. Орден бекташи вообще многое взял в своё управление.

Мы пересекли его с нашим орденом «Славных», введя к бекташам нашу «верхушку»: меня, Санчеса, Мандар Саха и ещё троих индейцев тупи. Причём мне пришлось прочитать Балым Султану целый курс по организации тайных обществ. Не знаю, честно говоря, что получится, но Балым Султан, после того, как я призвал его сообщество к управлению государством, напрягся и отнёсся к моим лекциям с пониманием.

Я рассказал ему, как готовят своих адептов в Ордене Иисуса и думал, что произведу на него впечатление, но он, после того, как я рассказал ему всё, что знал, только хмыкнул.

— Он недоучка, этот ваш Лойола. Всё намного сложнее и глубже. Это, всё равно, если бы я стал забивать гвозди вашей подзорной трубой.

— Не, думаю, что систему экзерсисов разработали недоучки, — сказал я. — Скорее всего они аккумулировали знания для определённых целей, а именно проверки личности на восприимчивость внушения и на способность дальнейшей подготовки.

— Возможно, вы правы, — задумавшись сказал тогда Балым Султан.

Потом он показал, чем занимаются адепты суфиев и я понял разницу между ними и сатанистами. Балым Султан так и назвал иезуитов — «Порождения Тьмы».

Беклемишев не мешал мне думать и вспоминать. Майский вечер был хорош, а вспомнить мне было что, да и подумать было о чём.

Мы вместе с суфиями спроектировали собор и построили его в Инкермане на монастырской скале, установив его рядом со старой крепостью. Туда же в пещеры переехало несколько монахов бекташей, которым я и передал на вечное хранение все артефакты, похищенные мной у Мальтийского Ордена.

Увидев их, лежащими на ковре в моём крымском дворце, суфии обступили предметы, пали ниц и лежали так более часа. Когда они приподнялись на колени и посмотрели на меня, то я сказал:

— Вы избраны хранителями. Я долго искал и нашёл вас.

— Ты нас нашёл? — спросил Балым Султан удивлённо.

Он улыбнулся.

Улыбнулся и я.

Примечания

1

Аборигенными опылителями в Бразилии являются десятки видов безжалых пчел мелипон, мед которых до сих пор пользуется повышенным спросом.

(обратно)

2

Низший чин в старокатолической церкви.

(обратно)

3

Заболевших лепрой сразу отпевали в церкви, как умерших и изолировали.

(обратно)

4

Койр — волокно из межплодника орехов кокосовой пальмы. Не путайте с копрой — это высушенная питательная ткань (эндосперм) плода пальмы, используемая для получения кокосового масла, в производстве маргарина и мыла. Лучший койр получают из недозревших орехов, которые вымачивают в морской воде для придания эластичности, а затем вычёсывают. Самые длинные (25,4–30,5 см) волокна идут на изготовление койровой нити, из которой и делают циновки, а также маты, не намокающие и не тонущие в воде канаты и верёвки, рыболовные сети.

(обратно)

5

В своей философии он развил необычное для своего времени представление о религиозной терпимости.

(обратно)

6

Реджинальд Поул (англ. Reginald Pole; 3 марта 1500 — 17 ноября 1558, Лондон) — английский кардинал, потомок королевской династии Плантагенетов, последний католический архиепископ Кентерберийский. По «направлению» Папы Римского отправился в Европу развязывать новый крестовый поход против Генриха Восьмого. У Поула были и свои мотивы — как потомок английских королей он претендовал на английский трон.

(обратно)

7

Шипчандлер (англ. ship chandler — судовой поставщик) — торговый морской термин, которым называют лицо — поставщика продовольствия и корабельного оборудования, с целью нормальной эксплуатации судна и безопасности мореплавания.

(обратно)

8

Хаусхолд — помещения дворца, отведённые королю и придворным.

(обратно)

9

Банковская расписка.

(обратно)

10

Каменщики (франц.).

(обратно)

11

Король Англии Генрих Восьмой.

(обратно)

12

Мать короля Англии Генриха VII.

(обратно)

13

Яков V — король Шотландии из династии Стюартов.

(обратно)

14

Генри Клиффорд — английский аристократ, 2-й граф Камберленд и 12-й барон де Клиффорд с 1542 года, рыцарь Бани. Был женат на Элеоноре Брэндон, племяннице короля Генриха VIII.

(обратно)

15

Ар — сто квадратных метров (сотка).

(обратно)

16

Барбаро́сса Хызы́р Хайредди́н-паша́ (также известен как Хызыр-реис; 1475 — 4 июля 1546) — османский корсар, флотоводец и вельможа. Командуя корсарским флотом, стал правителем Алжира, а затем адмиралом Османской империи.

(обратно)

17

Шахиншах — царь царей.

(обратно)

18

Ибн Араби — крупнейший представитель и теоретик суфизма. Известен как «Величайший шейх». Полное имя — Абу Абдуллах Мухаммад ибн Али ибн Мухаммад ибн Араби аль-Хатими ат-Таи аль-Андалуси, он также носил почётное прозвище (лакаб) Мухйиддин («возродитель веры»).

(обратно)

19

В реальной истории Белим-Султан умер между 1517 и 1519 годами.

(обратно)

20

Рейс — звание адмирала в Османской империи.

(обратно)

21

Сина́н (15 апреля 1488, село Агырнас (близ Кайсери) — 17 июля 1588, Стамбул) — один из самых известных османских архитекторов и инженеров.

(обратно)

22

Искаж. педераст, от др. — греч. παιδεραστής «любитель мальчиков, педераст», далее из παῖς (παιδός) «дитя, мальчик, отрок» (восходит к праиндоевр. *peu- «малый») + ἐραστής «любовник, влюблённый; любитель, почитатель», из ἐραστεύω «любить».

(обратно)

23

Махди — мессия.

(обратно)

24

Светлейший.

(обратно)

25

В 1269 году.

(обратно)

26

На Руси до семнадцатого века было распространено арианство, символ веры которого не называл Иисуса Христа Богом. Именно потому ханами христианские церкви во время «татаро-монгольского ига» не разрушались.

(обратно)

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

*** Примечания ***