Ты убивала колдунов? [Анна Свирская] (fb2) читать онлайн

Ты убивала колдунов? — Анна Свирская

Глава 1. Третий господин Соколиного дома

Альда терпеливо наблюдала за тем, как покупатель вертел и мял в руках седельную сумку. Он искал, к чему бы придраться, чтобы сбить цену, но Альда уже решила, что не станет уступать. В конце концов, семья Льессум занималась кожевенным делом и держала лавку на Длинном рынке только для отвода глаз. Никого ведь не удивит, что в мастерской кожевника множество ножей, резаков, пилок и шилец; а то, что никак не могло сойти за рабочий инструмент, просто прятали лучше. Мирному мастеровому ни к чему кинжалы, кольчуги и стрелы, к тому же со столь умело сделанными наконечниками и оперением, что летели совершенно бесшумно.

— Бурта отдаёт похожую за пять серебряных монет, — сказал наконец покупатель, так и не найдя у сумки недостатков.

Ещё бы он нашёл! Дядя Альды, Микас Льессум, десять лет как отошёл от настоящих дел из-за увечья, и занимался только кожами. Может, он был не самым выдающимся из наёмных убийц в их роду, но кожу тачал отменно.

— Мастер Бурта будет рад новому покупателю, — ответила Альда.

Покупатель всё же не выпускал сумку из рук. Он хотел сказать ещё что-то, но тут дверь в лавку распахнулась, и на пороге появился мальчишка-слуга. По голубому кушаку и Альда, и покупатель сразу поняли, что он был из Небесного дома. Покупатель подобрался и отступил вглубь лавки — колдуны из Небесного дома простому народу внушали такой ужас, что даже слуг их боялись.

— Мой господин хочет знать, готов ли его кошель с подвесками в виде солнца и месяца? — спросил слуга.

— Доделан вчера, — ответила Альда условленными словами.

— И чего ты ждёшь?! Доставь его в башню не позднее полудня.

— Я передам мастеру Кафасу, он сочтёт за честь лично поднести кошель господину Небесного дома.

Младший дядя, Кафас, был сейчас настоящим главой рода, и заказы, которые приходили от столь важных людей, исполнял тоже он.

— Нет, сказали, что принести должна девчонка! — слуга ткнул пальцем в Альду и, крутанувшись на каблуках, вышел из лавки.

Покупатель не стал больше торговаться, видимо, впечатлённый тем, что сам господин Небесного дома заказывал вещи у мастера Льессума.

Как только Альда выпроводила покупателя, сразу же заперла лавку и бросилась к задней двери.

Почему слуга сказал явиться именно ей? Даже дядю Кафаса, главу рода, редко приглашали в Небесный дом. Может, мальчишка ошибся? К тому же, Альда вернулась в Карталь лишь восемь дней назад.

— Ошибки нет и быть не может, — уверенно сказал дядя Кафас, когда Альда пересказала ему случившееся в лавке. — Слуги Небесного дома не позволяют себе ошибок. Господа хотят видеть именно тебя. Собирайся. Оденься получше, возьми кошель и ступай в Небесный дом.

Альда видела, что дядя, хотя и старался не подавать виду, был взволнован. Заказы от Небесного дома не были редкостью: колдуны много с кем вели борьбу, особенно с левым берегом, и в большинстве случаев убить врага было легче кинжалом, чем магией. Сталь не оставляла следов, ни к кому не могла привести — если, конечно, убийца знал своё дело. А Льессумы знали.

Дядю явно смутило то, что призвали не его, а Альду. Девицу девятнадцати лет вместо главы клана.

— Не бери с собой ничего подозрительного, — предупредил дядя. — Тебя обыщут, и руками, и золотой пылью.

В Небесный дом Альда пошла не самым коротким путём. Короткий пролегал по широкой улице, на которой не было лавок, а значит, не было и навесов, и пришлось бы тащиться по жаре. Поэтому Альда пошла вдоль реки, прячась в тени выстроившихся по её берегу домов.

Когда из переулка ей наперерез вынырнула тёмная фигура, Альда резко отпрыгнула в сторону, инстинктивно отвела руку для удара, но остановилась.

— Что ты тут делаешь? — прошипела она.

Тервел, чуть вспотевший от бега, но ни капли не запыхавшийся, пожал плечами:

— Понятно что: иду с тобой!

— Тебя никто не звал! Даже дядю не звали…

— Именно поэтому я решил, что нельзя отпускать тебя одну.

— Тебя и на порог не пустят.

— Посмотрим! — улыбнулся Тервел.

Дорога с ним была не такой долгой и скучной. Они не разговаривали, просто за тринадцать лет Альда привыкла к тому, что Тервел был рядом.

Тервела, к удивлению Альды, всё же пропустили за высокие расписные ворота Небесного дома. Слуга, по традиции осыпав гостей с ног до головы золотой пылью, проводил их через большой двор к незаметной боковой дверце. За ней их ждал пышно разодетый мужчина. Он высокомерно махнул рукой в сторону Тервела:

— Твой слуга? Пусть дожидается здесь!

— Это мой брат, — ответила Альда, надеясь, что Тервела всё же впустят. Она была обучена бесчисленным техникам убийств, и мало чего боялась, но внутри Небесного дома ей делалось жутко.

Она сомневалась, что её поведут к самому первому господину, — много чести! — но Иммед Дзоддиви был одним из самых опасных людей в столице. На всех землях до самого Грозового моря нашлось бы не более двух чародеев, кто бы сравнился бы с ним. И младшие господа Небесного дома были ему под стать.

Толстяк присмотрелся.

— Нет. Этот юноша не может быть твоим братом. Он с Красных равнин, — добавил он презрительно.

— Он мой названный брат, — поправилась Альда.

— Он не может войти. Ждут девицу из рода Льессум.

Альда не стала ничего говорить. Ей достаточно было взглянуть на Тервела, чтобы он всё понял: не здесь и не сейчас.

К людям с Красных равнин в Картале относились пренебрежительно, и Тервел выбил немало зубов по этому самому поводу. Кочующие племена с Красных равнин считались варварскими; многие говорили, что кочевники так глупы, что их невозможно обучить читать, сколько ни бейся. Людей, живших на Красных равнинах, подобное отношение нисколько не волновало, потому что они никогда почти не сталкивались с жителями столицы и прочих городов. Но пятнадцать лет назад дождливое лето, наводнения и мор среди скота вынудили тысячи людей с севера бежать в города, чтобы не погибнуть с голоду. Кто-то находил работу, кто-то воровал, кто-то продавал детей в рабство, кто-то просил подаяние… Тервел умирал от голода на улице. Он плохо знал свободный язык, сумел объяснить лишь, что потерял мать в толпе четыре дня назад, а отец и братья давно умерли. Ему было семь или восемь, он и сам не знал.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Дядя Микас привёл его в дом из жалости, думая накормить, подлечить и отправить потом в сиротский дом, но родители Альды, присмотревшись, решили взять его в семью и воспитать как сына. Ими двигал больше расчёт: рождение Альды сильно подорвало здоровье матери, и со временем стало ясно, что второго ребёнка ей не выносить, а её мужу нужен был сын, которому он мог передать свои умения. Про Альду они уже знали, что она скоро их покинет и войдёт в блистательный Изумрудный дом, — правда, этому не суждено было сбыться…

Толстяк прислужник всё вёл и вёл Альду по длинным переходам, пока они не оказались наконец в зале с потолком высоким, как в храме. В дальнем конце на кресле роскошном, словно это был царский трон, восседал Иммед Дзоддиви.

Это всё же был первый господин. Сам первый господин Небесного дома!

Альда никогда раньше не видела его вблизи, но узнала по описаниям. Иммед Дзоддиви был высоким и худым, и на голове его, как и на лице, не было ни единого волоска. По слухам, он в ранней юности допустил ошибку, проводя какой-то ритуал, и магия сожгла всю его кожу; он сумел нарастить её, но вот ресницы, брови и прочее вернуть не удалось.

Пока Альда шла к нему по длинному залу, Дозддиви ни разу не шевельнулся. Если бы не обострённое чутьё убийцы, Альда могла бы решить, что перед ней искусное изваяние. Колдун даже не моргал.

Неподвижность стоявшего рядом с ним старика не была настолько мертвенной.

Подойдя ближе Альда узнала второго… Она не видела его больше десяти лет, и он сильно постарел. Но глаза не изменились: всё те же сухие веки, как у змеи, и безумный взгляд, обращённый внутрь. Безумный Шкезе… Альда знала, что его взял под свою защиту Небесный дом, знала, что он сделался десятым господином, но не предполагала, что этот безумец пользовался таким доверием главы дома, чтобы стоять рядом, когда тот призывает клятвенных убийц.

В семи шагах от трона Альда наткнулась на что-то вроде невидимого препятствия. От прикосновения к нему возникал зуд, но не коже, а словно бы глубоко в костях.

— Останься там, — губы Дзоддиви вдруг разомкнулись. — Ты, я так понимаю, Альда из рода Льессум.

— Это я, — ответила Альда и, на всякий случай продолжая играть роль, добавила: — Кошель, который вы приказали изготовить, сшит.

Дзоддиви не обратил на её слова внимания. Он чуть наклонился вперёд и спросил:

— Ты убивала колдунов?

Альда внутренне содрогнулась, но всё же кивнула.

Это было именно то, из-за чего ей пришлось на десять месяцев покинуть город. Старик-купец, которого ей поручили убить, оказывается, нанял себе в охранники опытного колдуна. Как потом выяснил дядя Кафас, их заказчик уже нанимал людей, чтобы убить того человека. Оба убийцы не достигли цели и, что хуже, выдали себя. Заказчик должен был рассказать о двух неудачных нападениях и о том, что жертва ждёт следующего, но он, боясь, что за такое дело вообще не захотят браться или заломят неподъёмную цену, скрыл это. На счастье Альды, она взяла с собой Тервела; будь она одна, то не выжила бы. Старика она убила, как и колдуна, но при этом погибло ещё с десяток охранников и от вырвавшейся магии сгорел целый квартал. Кафас приказал Альде и Тервелу на всякий случай уехать из города и ждать, пока всё не затихнет, а убийц не прекратят искать.

— Всех в нашей семье учат, как убить колдуна, — ответила Альда. — Но из тех, кто живёт сейчас, я единственная, кто это делал. Мы избегаем навлекать на себя гнев столь великих сил.

— Как было в том пожаре? — усмехнулся Дзоддиви.

— Первый господин так мудр, что наверняка знает, что тот случай был ошибкой и неудачей. Мы не привлекаем внимания к своим делам, действуем скрытно. Наши жертвы даже не успевают понять, что уже мертвы — если заказчик не просил иного, — а их охрана немеет в изумлении, когда труп хозяина падает им на руки. — Альда замолчала, а потом, разу уж Дзоддиви были ведомы тайны их дома, добавила: — Человек, пославший меня против купца Филеса, намеренно солгал. Его ложь привела к провалу.

— Филес умер, так что не такой уже это и провал. Но это не важно… Делала ли ты ещё что-то подобное?

— Да, но в других городах.

— И кто пал от твоей руки?

— Не могу сказать.

Альда плотно сжала губы. Это не в их правилах — раскрывать имена. Однако брать заказы на колдунов тоже было не в их правилах, и всё же Альда делала это, пока была в «изгнании». Ей нужно было понять: её мастерство ничтожно против колдуна по определению или же к провалу привело незнание. Как она выяснила, к колдуну было сложно подобраться, но для убийства было потребно то же самое короткое и точное движение. Только его нужно было повторить дважды.

— Хорошо, не говори, — не стал настаивать Дзоддиви. — Назови цену, и плату немедленно доставят в ваш дом.

— Я сначала должна узнать, кто встал на вашем пути. Моё мастерство уступает тому, каким владеет мой дядя и его сыновья. Возможно, мне задача окажется не под силу.

— Ты единственная, кто убивал колдунов. Даже если твой дядя превосходит тебя в чём-то ином, в этом тебя пока никто не смог превзойти.

Альда кусала губы.

«Не поднимай руку на колдунов, — говорили все, кто учил её. — Даже если предложат твой вес золотом, откажись».

Она всё это знала, но сейчас не могла отказать. Её род на протяжении веков служил колдовским домам правого берега и был связан с ними клятвой.

У неё не было выбора, она обязана подчиниться, даже если это означает её смерть.

Да, она убивала колдунов, но то первое убийство было просто везением, а прочие колдуны были слабыми. Вряд ли Иммед Дзоддиви стал бы звать её из-за мелкого колдунишки; его враг должен был быть очень и очень силён.

— Так кто этот человек? — спросила Альда.

— Третий господин Соколиного дома.

— Третий?

Она ничего о нём не слышала. Слышала о других, но не о третьем. В этом была некая странность, но Соколиный дом никогда не занимал её мысли настолько, чтобы задуматься об этом. Альда знала, кто такой первый господин — да и как не знать главу Совета Одиннадцати, самого могущественного человека в Картале и во всей стране? — кто такой второй господин, его старший сын и наследник, кто такие четвёртый и пятый… Молодые повесы, более всего прославившиеся подвигами в борделях Звонкого квартала. Но третий? Никто никогда не упоминал о нём, и Альде даже в голову не приходило, что чего-то не хватает…

Эту полночь, уже четвёртую с того дня, как Дзоддиви поручил ей убить третьего господина, Альда встретила наблюдая за Соколиным домом. Он находился в окружении других столь же богатых и больших поместий, а у больших поместий всегда были большие сады, где ловкому человеку, вроде Альды, легко было спрятаться.

Альда скрывалась в кроне огромного платана. Как она и думала, окна и входы в личные покои Соколиного дома были обращены во внутренние дворы и садики, так что снаружи ничего было не увидеть. Проникать внутрь Альда пока не решалась. Она не способна была рассмотреть колдовскую завесу, окружавшую Соколиный дом, но Дзоддиви утверждал, что та была. Он говорил, что опытный и сильный колдун сможет её разорвать, но сделать это быстро и тайно не получится. Скорее всего, проснутся даже нечувствительные к магии слуги. Поэтому Альде нужно было или придумать какой-то иной способ попасть внутрь, или разузнать, где ещё можно подкараулить третьего господина. И это оказалось непросто.

От Дзоддиви она знала, что третий господин нечасто покидал Соколиный дом, потому что страдал от жестокой болезни. Чаще всего он навещал своих друзей или влиятельных людей, дружественных Соколиному дому, изредка вместе с приятелями бывал в увеселительных заведениях, так что Дзоддиви советовал подстеречь его на пути туда. Предложение было разумным, но Альда должна была всё разузнать сама. Она никому не доверяла решать за себя, где и как убить. Совета родственников просить тоже было нельзя; это было дозволено только ученикам. Смерть — величайшая из тайн. Альда не знала, кто пал от руки её отца или дяди, а они не знали, кто стал её жертвами. Только с Тервелом они изредка нарушали это правило.

Эстос Вилвир, сын главы Соколиного дома, скоро станет ещё одной её тайной.

Но для начала нужно было его выследить. За четыре дня он выехал из дома лишь однажды. Вернее, Альда даже не знала, был ли именно он внутри тёмных, прочно занавешенных носилок, просто решила следовать за ними.

Она подобрала с земли камушек и кинула им в носилки. Камушек, не долетев, наткнулся на невидимую преграду… Значит, кроме восьмерых стражников человека в носилках охраняли ещё и чары.

Альда спросила у Дзоддиви, не нанимал ли он раньше людей, чтобы убить третьего господина. Тот ответил, что нет, но знает, что это делали другие, хотя и неудачно. Теперь Эстос Вилвир был настороже.

Шли дни, но ничего не менялось. Из дома почти ежедневно выезжали первый, второй и остальные господа, реже — чьи-то жёны или наложницы в богато украшенных каретах, но тот тёмный, скромный на вид паланкин больше не показался ни разу. Кто входил и выходил из него, Альда не видела. Похоже было, что человек тот и впрямь был болен и в носилки и обратно его пересаживали не у двери, а в комнатах.

Альда злилась и думала, что если дела так пойдут дальше, Эстос скорее скончается от болезни, чем она до него доберётся.

И тогда Альда решила обратиться к Хорьку. Правда, этого прохвоста тоже надо было подловить.

Обычно она приходила к нему на рассвете, когда он заваливался спать, проскальзывала в его комнатёнку, пропахшую вином, потом и грязной одеждой, через окно. Первые разы он сильно пугался — да и кто бы не испугался острия кинжала, направленного точно в глаз, — но потом понял, что, если послушно отвечать на расспросы, то останешься не только жив, но ещё и с десятком серебряных монет.

Хорёк бал музыкантом, игравшем на какой-то визгливой иноземной дудке в кабаках и весёлых домах. Но зарабатывал он другим. Он торговал тайнами и слухами, доставлял секретные послания, подстраивал встречи и разоблачения и прочее в этом роде. К каждому хозяину таверны, к каждому её прислужнику, к каждой шлюхе на улице он мог найти подход; все знали, чем он промышляет, но никто и не думал его изгонять. Хорёк был необходим. Любая из девушек, работавших в весёлом доме или в банях, знала, что если она что-то подслушала, то, пусть и сама не поняла важности сказанного, эту тайну можно продать Хорьку, а уж он-то найдёт на неё покупателя, того, кто готов был выложить за несколько слов с пяток золотых.

Скорее всего, Хорёк догадывался, кто навещал его по ночам, потому что те, о ком он рассказывал женщине, выходившей из тени, в скором времени погибали, но Альду это мало волновало. Все знали, что в столице есть множество наёмных убийц и их кланов… Хотя таких, как Альда и её семья, было мало: таких, кто делал свою работу чисто, тихо, неумолимо и не оставлял следов. Они гордились умением убивать так же, как ткачи гордились непревзойдённой красоты шелками, а художники — портретами, что смотрели как живые.

Конечно, соблазн использовать знания о том, кто вскоре умрёт, был, но Альда не сомневалась: Хорёк такие тайны и не подумает продавать, иначе следующей жертвой станет он сам.

Хорька Альда разбудила как обычно — острожным прикосновением кинжала к переносице. Тот вскрикнул, вскинулся, но потом обмяк и вяло произнёс:

— А, это ты… Давненько не показывалась.

— Справлялась без тебя.

Хорёк сел на провонявшей кислятиной и потом постели и потянулся к огниву, брошеному на столе. Один из маленьких метательных ножей Альды вонзился в столешницу в волоске от пальцев Хорька.

— Даже не думай, — произнесла Альда.

— У тебя же закрыто лицо…

— Расскажи о Вилвирах, — велела Альда, у неё не было времени на пустую болтовню.

— О Вилвирах? — прыснул Хорёк. — Да о них и так все всё знают! Но если настаиваешь… Даже не знаю, с чего и начать. Старый Ульпин Вилвир возглавляет Совет одиннадцати, а значит, правит нашей проклятой страной при умеренном сопротивлении остальных советников. А ещё он первый господин Соколиного дома. Рассказать тебе что это? — продолжал издеваться Хорёк.

Похоже, спьяну страх потерял…

— Открою страшную тайну: дом — это клан колдунов, куда входят члены семьи и прочие колдуны, которые пожелали обучиться у них и служить. Ой, погоди-ка! — Хорёк всё паясничал. — Я ведь не рассказал, кто такие колдуны! Колдуны — это те, кто может призвать…

— Ты испытываешь моё терпение, — тихо произнесла Альда.

— Ты же спросила про Вилвиров, вот я и…

— То, что другие не знают. И не о первом господине, а о его детях.

— Не слишком ли высоко ты метишь? — спросил Хорёк вместо ответа.

— Не твой дело. Рассказывай. — Альда решила дать Хорьку хоть что-то, за что бы он мог зацепиться: — Каково положение второго господина? Не желает ли старик назначить своим приемником другого сына?

— О таком я не слышал. Да и кого? Перед праздником осенней луны четвёртый господин выкупил из борделя девицу. Ну выкупил и выкупил, кого этим удивишь? Но он захотел сделать её наложницей и ввести в дом! Ульпин был в ярости от подобного бесстыдства! А самый младший сын, говорят, подвержен приступам ярости… Так что если ничего не случится со вторым господином, он так и останется наследником. Или случится?

Альда даже в темноте разглядела, как заблестели глаза Хорька.

— А третий господин?

Глава 2. Звонкий квартал

— А что третий господин? — Хорёк завозился на постели. — Он, конечно, следует сразу за наследником, но… Но он рождён не от супруги, а от наложницы. Хотя разное болтают…

— Что именно?

— Вроде как не было у первого господина никакой наложницы в то время. Он был так поглощён какими-то своими магическими делами, что и жене-то внимания не уделял. Но говорят и другое, что, якобы, наложница была, но жена — это которая принцесса, дочь последнего короля, — так ревновала, так ненавидела ту женщину, что Вилвир испугался, как бы она её не убила. Поэтому он отослал мать третьего господина из поместья. Он и за жизнь ребёнка тоже боялся, поэтому забрал к себе, только когда овдовел.

— Овдовел он гораздо раньше, — заметила Альда. Она уже разузнавала об Эстосе и знала, что тот появился в поместье отца в возрасте примерно тринадцати лет. Жена-принцесса к тому времени уже семь лет как умерла, и у Ульпина Вилвира родилось двое детей от второй жены и ещё трое от наложниц…

— Ну, может, и вторая жена была такая же мегера? — предположил Хорёк

— Может, — согласилась Альда для виду.

Со всем этим явно было что-то нечисто. Ульпин Вилвир, первый господин Соколиного дома и великий колдун, явно был не тем, кто бы стал так боятся своих жён или угождать им. Странно, не поспоришь. Но загадочное происхождение Эстоса Вилвира не имело никакого отношения к делам сегодняшним.

— Так вот, — продолжил Хорёк, — положение третьего господина ниже, чем у остальных братьев, из-за его матери. К тому же, он болен.

— Чем он болен?

— А вот за это, надеюсь, ты меня хорошо отблагодаришь! — заявил Хорёк. — Его болезнь неизвестна, но она мучает его не так чтобы давно. Третий господин участвовал в войне с народом из-за гор, и тогда признаков недуга никто не замечал. Эстос Вилвир сражался в битве у Килда и был среди тех, кто сутки удерживал Железный проход. Говорят, что нападение у Килда на самом деле спланировал и…

— Говори про болезнь! — оборвала Хорька Альда.

— Я мало о ней знаю… Но она зависит от луны.

— От луны?

— Да, именно так. Третий господин по-прежнему встречается со своим друзьями, с теми, с кем они вместе бились в Зубчатых горах. Раньше они виделись часто, а сейчас не чаще раза в месяц, и это всегда происходит если не в полнолуние, то около того: на несколько дней раньше или позже. А в новолуние третий господин вообще никогда не покидает дом, видимо, его болезнь усиливается.

— Ты заслужил жизнь, так что я убью тебя не сегодня, — поблагодарила Альда Хорька, как умела. — Что ты ещё знаешь о третьем господине?

— Как-то раз я повстречался с… Хотя, буду краток: я купил у одной куртизанки из заведения «Благоуханный плод» её историю. Ей трижды доводилось принимать третьего господина за последние два года. Так вот, она говорит, что его тело чисто, на нём нет ни язв, ни иных отметин, он не истощён и не потерял мужскую силу, зубы и волосы целы, взгляд ясен. Ему разве что не хватает обычных для солдат лишений и тягот, так что мышцы его не столь тверды, как были раньше, но в целом он не кажется больным.

— Это хорошая история, — сказала Альда.

— И она дорого мне обошлась. «Благоуханный плод» — роскошное место, девушки там ради малости даже пальцем не пошевелят.

— Но в чём состоит болезнь? В чём-то же она проявляется?

— Не знаю никого, кто бы знал. Только родня, может быть, кто-то из слуг, но это же Соколиный дом… Даже если бы они и захотели рассказать, на всех наложены такие заклятья, что… Ну, я не знаю, что произойдёт! Может, они рассыплются в прах…

— Ты знаешь кого-то, кто бы видел, как Эстос Вилвир колдовал?

— Так сразу никто не вспоминается, но… — неуверенно добавил Хорёк, — за достойное вознаграждение я могу поспрашивать. Знать бы, что именно…

— Мне надо узнать, откуда исходит его сила.

— А это… Думаю, такого тебе никто не скажет. Третьего господина никто не назовёт сильным колдуном. Он обычно использует амулеты.

— Чужую силу?

— Да, его собственной хватает лишь на то, чтобы управлять ими.

Это была вроде бы и важная информация, но Альде в её деле она нисколько не помогала. У Эстоса всё равно было второе сердце, и вряд ли он покидает дом, не взяв амулет, а то и несколько. Соколиный дом за столетия наверняка накопил их множество… Даже если третий господин и слаб, он вовсе не безоружен.

Альда кинула на постель Хорька мешочек с серебром и, лишь на секунду задержавшись на краю окна, скользнула с него вправо, на выступ, а оттуда бесшумно поднялась на крышу.

Она посмотрела за спину, туда, где за облаками пряталась луна. Полнолуние через четыре дня. Ей хватит, чтобы подготовиться.

Во-первых, нужно найти друзей третьего господина, во-вторых, придумать способ приблизиться к нему.

А ещё нужно наведаться в библиотеку при Дворе Смерти. Там есть книги по врачеванию, в том числе очень древние, может быть, найдётся и описание странного недуга, зависящего от луны и не имеющего внешних проявлений. Вдруг болезнь Эстоса Вилвира такова, что вернее будет не вонзать в него кинжал, а подсыпать что-то в воду ручья, питающего поместье?

Женщине требовалось в два раза больше мастерства, чтобы убивать, и не потому, что рука была недостаточно верной или удар недостаточно сильным, а потому, что убийство — сложнее, чем просто удар.

Убийство — это ожидание и преследование. Тот самый миг, когда лезвие вонзается в сердце, не наступает просто так. Это не воля случая, а точно выгаданный и даже подготовленный момент. Чтобы приблизить его и создать, убийца должен изучить жертву и понять её так, чтобы суметь предсказать каждый её поступок, каждое следующее движение — даже то, что станет последним.

Жертвами обычно были мужчины, и женщины могли следить за ними с крыш домов или на улицах, но не могли последовать за ними в весёлые дома или в таверны, не могли посещать петушиные бои, не могли войти в крытые дворики, где мужчины играли в кости. Только шлюхи могли относительно свободно там крутиться, но Альда никогда не наряжалась шлюхой… Эту роль она не смогла бы сыграть до конца. Пока она была подростком, то переодевалась мальчишкой-слугой или посыльным, но теперь её бы никто не принял за юношу. Если грудь, туго обмотав и прикрыв широкой одеждой, ещё можно было скрыть, то лицо всё равно было слишком миловидным, девичьим. Если большие, широко распахнутые глаза у мужчин пусть редко, но встречались, то маленький острый подбородок, резко очерченные губы и тонкий нос немедленно выдавали в ней женщину.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Если у Альды и был шанс подобраться к третьему господину близко, то именно во время его попойки с друзьями. А те, Альда уже проверила, бывали именно в таких местах, куда женщина, если только не искала клиента, войти не могла.

Был ещё способ — переодеться секковийкой. Секковийцы раньше редко показывались в городах на побережье; они жили в западных предгорьях, пасли скот, проводили купцов с их товарами через Голодное плато к плодородным долинам Девяти королевств, сдерживали нападения живущих в горах диких племён. Они первыми приняли на себя удар народа из-за гор… И хотя трехлетняя война закончилась победой, многие секковийские кланы были рассеяны, их поселения разрушены, стада уничтожены, а земли выжжены колдовским огнём так, что на них ещё двадцать лет не сможет вырасти и травинка. Большая часть пыталась выживать на старых землях, но многие потянулись на восток, в богатые прибрежные города. Сначала секковийские женщины, носившие оружие наравне с мужчинами вызывали удивление. Все знали об этом из рассказов купцов и путешественников, но видеть женщин без сопровождения в самых мрачных притонах старого города или в грязных рядах Скотного рынка было непривычно.

Альда знала, что если оденется в секковийскую одежду, то никто даже не посмеет взглянуть на неё косо. Она сможет сесть рядом с Эстосом и его друзьями, за ближайший к ним стол. Но у неё будет один-единственный шанс.

Она должна будет или убить третьего господина Соколиного дома, или же сделать нечто такое, что позволит ей встретиться с ним ещё раз. Случайная вторая встреча покажется подозрительной.

Но ей обязательно нужно выведать, где у Эстоса второе сердце, потому что колдуна даже точный удар в первое не убьёт.

Альда спрашивала у Дзоддиви, что ему известно про расположение второго сердца третьего господина, но ответил, как ни странно, Безумный Шкезе. Он приподнял свои тяжёлые змеиные веки, блеснув влажными белками, взглянул на Альду и снова погрузился в то, что люди несведущие называли сном.

— Не в голове, — прохрипел Шкезе, не открывая глаз.

Голос у него был жутким. Альда знала, что Шкезе сорвал его, когда кричал под пытками, которые и повредили его рассудок.

— Во время войны третий господин был не с колдунами, — пояснил Шкезе, — он сражался в отрядах простых людей. Его силы слабы, он не сравнится с другими боевыми магами. Поэтому мы не видели, не знаем, откуда выходит его сила. Сила его отца исходит из правой руки, из ладони или пальцев, или даже выше… Точнее неизвестно. А, как ты должна знать, положение второго сердца часто наследуется.

Альда кивнула: лучше, чем ничего, но третий господин мог унаследовать точку, откуда исходила сила, от матери, если та была колдуньей, а мог и вовсе ничего не унаследовать…

— Тогда, может быть, во снах… — предположила Альда.

— Сны бесконечны и бесконечно лживы. Но даже если бы я решил им поверить, сны третьего господина от меня закрыты, словно…

— Довольно болтовни, — прервал своего безумного помощника Дзоддиви. — Мы не знаем в точности, где сердце его силы. Тебе придётся узнать это самой.

На протяжении всех следующих дней Альда думала о том, как же ей разузнать что-то о человеке столь скрытном, но ещё и о другом, о чём наставники запрещали думать: почему Небесный дом хотел убить Эстоса Вилвира?

Он был героем войны, но оставил армию, видимо, из-за болезни, он не приезжал вместе с отцом на заседания Совета одиннадцати и, кажется, не принимал участия в политической борьбе… Альда думала, что он был одарённым колдуном, но, по словам Шкезе и Дзоддиви, а потом и других, кого Альда расспрашивала, выходило, что Эстос имел очень средние способности.

Альда не могла придумать ни одной причины, почему бы Дзоддиви мог желать ему смерти. Если бы он захотел просто ослабить враждебный ему Соколиный дом, то должен был бы устроить покушение на наследника или на кого-то из сыновей от законной жены. Чем же так опасен был Эстос?

Альда старалась прогнать эти мысли. Их клан столетиями преданно служил Небесному дому и прочим колдовским домам правого берега, Льессумы убивали для них, не задавая вопросов, и Альда тоже так делала. Но убийство третьего господина… Что-то в этом задании не давало Альде покоя.

Выходцы с секковийских предгорий селились по всему городу, почему-то не желая жить кучно, но Альда знала, что легче всего их было встретить в северных предместьях. Там они нанимались провожатыми и охранниками к купцам, идущим вглубь материка. Там же были и лавки, где можно было купить секковийскую одежду, оружие, амулеты, специи, утварь и прочее. Альда не стала покупать всё в одном месте, а обошла все почти лавчонки, выбирая то одно, то другое и всё почти ношеное. Но не потому, что не имела денег, а потому, что людям опытным новьё сразу бросилось бы в глаза.

Вечером, как только все разошлись после ужина, она поспешила в свою комнату. Нужно было примерить купленное, пока не стемнело.

Альда сначала разложила все свои новые одёжки на кровати, а потом начала раздеваться. Пришлось снять всё, потому что Альда даже нижние рубашки, которые никто не увидит, и те купила скроенные по секковийскому образцу: ничто не должно её выдать, ни единая мелочь.

Слоёв было много: две тонкие рубашки и одна плотная, поверх неё узкая кожаная крутка, потом что-то вроде короткого толстого шарфа, который закрывал не только шею, но и плечи, и ещё серая накидка с тонкими вишнёвыми полосами. Грубые на вид кожаные бриджи оказались удобными, а вот сапоги — непривычно тяжёлыми. Альда подумала, что если она и дальше будет наряжаться секковийкой, то ей надо будет заказать другие сапоги: лёгкие, бесшумные, но из такой же шершавой кожи и расшитые стеклянными бусинами; вполне сойдут за настоящие секковийские, если не присматриваться.

Осталось только повязать вокруг бёдер кусок синей ткани… Большинство молодых секковиек эту ткань не носило, но Альде было непривычно показываться на люди вот так, в одних бриджах, так что любой мог видеть её бёдра. Повязка прикрывала их только до середины, но всё же прикрывала.

Одно дело скользить невидимой в темноте — когда охотишься за жертвой юбка или даже короткое её подобие будут мешать, — и совсем другое войти так в корчму или на постоялый двор, зная, что мужчины будут глазеть на обтянутые узкими бридажми ноги.

Волосы Альда перекрасила ещё день назад. Свои у неё тоже были тёмными, но всего лишь тёмно-каштановыми, у секковиек же они были чёрными как смоль. Все в семье это заметили, но никто не спросил; они понимали, что у Альды есть задание, а о таком не полагалось спрашивать.

Ещё ей нужно было разрисовать руки так, чтобы это было похоже на секковийские татуировки, и Альда уже развела в горшочке краску, приготовленную из мягких кожурок грецких орехов, каменного масла, железной охры с Низких островов, жжёной кости и сока кленовника. Такой рисунок будет держаться, самое меньшее, десять дней, ничуть не бледнея, и отличить его от настоящей татуировки можно будет только хорошенько вглядевшись.

Альда заканчивала наматывать на шею ярко-малиновый шарф, когда услышала шаги за дверью. Она узнала Тервела и по ритму шагов и по тому, что сложнее подделать: по весу, по тому, как прогибались деревянные половицы под ногами.

— Дверь не заперта! — громко сказала Альда.

Тервел вошёл и тут же замер на пороге.

— Какая ты… — громко выдохнул он.

— Какая? — не поняла Альда. — Ты про волосы?

— Да… Или нет… Мне кажется, дело не в них. Ты всегда… Вернее, все мы носим серое и коричневое, по ночам чёрное. Странно видеть тебя в яркой одежде. Ты совсем другая…

— Мне в этом неуютно, — призналась Альда. — А эта полосатая накидка — просто кошмар! На меня все будут смотреть.

— Все будут смотреть на накидку и шарф, запомнят только, что мимо прошла секковийка.

Альда только пожала плечами: ей привычнее было быть незаметной, проходить тихо, как тень, не оставаясь ни в чьей памяти.

Отец говорил, что ей не повезло с лицом: оно было запоминающимся, необычным, а хороший убийца должен выглядеть так, что его никто не сможет внятно описать. Но тогда, когда отец ещё был жив, из Альды и не собирались делать убийцу. У неё была другая судьба, предсказанная звёздами в миг рождения, и если бы не…

— Ну и запах! — воскликнул Тервел, открыв баночку с краской. — Как будто рыба стухла…

— Придётся потерпеть.

Альда для того и позвала Тервела, чтобы он разрисовал ей руки. Кинжалои и мечом Альда владела одинаково хорошо что правой, что левой рукой, но вот рисовать левой рукой у неё получалось плохо.

— Вот рисунок, — Альда протянула Тервелу обрывок пергамента.

— Не особенно сложно. — Тервел повертел пергамент с в руках. — Откуда ты это взяла?

— Стащила со Двора Смерти. Всё равно в эти книги никто не заглядывает.

Тервел осуждающе покачал головой и поджал губы.

— Я верну, — добавила Альда. — Положу между страниц точно там, откуда вырвала.

— Дело не только в том, вернёшь ты или нет… Ты же понимаешь, что человек, с которого это срисовали, — Тервел ткнул пальцем в изображение ладони на пергаменте, — он мёртв! Разве не знаешь? Назовёшься мертвецом — встретишь мертвеца!

Альда только махнула рукой. Несмотря на годы обучения в их семье, Тервел хранил в памяти множество суеверий своего народа.

— Не маши меня! — Тервел схватил Альду за руку. — Эти надписи, они у всех разные, говорят, нет двух людей с одинаковыми татуировками. Ты как будто берёшь чьё-то имя…

— Даже если беру, ну какого мертвеца я могу встретить?

— Я не знаю, но в городе, где есть колдуны, может произойти всё что угодно.

— Хватит болтать, — Альда села за стол и положила руки перед собой. — Разрисуй мне ладони, а с мёртвыми я сама разберусь.

У Тервела ушло больше двух часов, чтобы скопировать узор с рисунка, — они закончили как раз к тому времени, как на улице окончательно стемнело.

Альда зажгла свечи, и Тервел ещё раз на неё посмотрел.

— Да, — сказал он, — похоже… При таком свете никто не отличит. Только вот запах…

Альда чуть не застонала. Секковийцы использовали особые притирания, которые всем в столице были знакомы: от них пахло смесью сладких фруктов и камфоры. И она не готова была пахнуть вот так же. Камфора въедалась в кожу и волосы, так что от Альды не перестало бы пахнуть, даже когда она сменила бы одежду на свою обычную. Резкий аромат не отмоется и не выветрится дня два или даже дольше, а для наёмного убийцы так сильно пахнуть — недопустимо. Если у ней представится шанс покончить с третьим господином, она не сумеет подкрасться к нему незаметно: он почует её шагов за десять.

— Обойдусь без притираний, — сказала Альда. — Этот запах может меня выдать.

— Смотрю, у тебя необычное задание, — заметил Телвар. — Сложное?

— Да, — призналась Альда, а потом сдалась, потому что ей, возможно, на этот раз без помощи не справиться: — Этого человека тяжело выследить, и я подумала… Ты мог бы мне помочь. Не с самим делом, а с наблюдением…

Телвар не сомневался ни секунды:

— Что надо делать?

Альда сглотнула. Стоит ли втягивать Тервела в столь опасное дело? Может быть, лучше попросить помощи у двоюродного брата или дяди? Но они не могут так просто, как Тервел, пообещать и помочь. Они начнут учить её, навязывать свои решения, расспрашивать, так что в конце концов она почувствует себя негодной для серьёзной работы, хотя это она убила колдуна, а не они. И в прошлый раз она тоже была с Тервелом.

Он увязался за ней тайно…

Когда его приняли в семью, Альду не ещё обучали ремеслу убийцы. Она должна была выйти замуж за юношу из влиятельной семьи и войти в Изумрудный дом, сильный колдовской клан правого берега, уступавшем могуществом на своей берегу лишь Небесному дому. Маленькую Альду учили играть на лютне, вышивать, собирать широкие колье из цветных бусин, изящно соединяя цвета… А Тервел, кроме всего прочего, должен был охранять её до тех самых пор, пока она не отправится в дом мужа. И он берёг её, берёг до сих пор, хотя Альда и сама теперь была выучена сражаться и убивать не хуже него…

И если бы в тот день, когда она отправилась за купцом Филесом, Теврел не последовал за ней, она была бы мертва…

А что если сейчас такой же случай? Сейчас она абсолютно точно знает, что придётся иметь дело с магией.

Ты убивала колдунов?

Альда поёжилась, словно от налетевшего порыва ветра.

— Моя цель… — начала она. — Этот человек редко покидает поместье. Я знаю, в какие дни он выйдет, и это будет мой шанс приблизиться к нему.

— Он посещает какие-то грязные притоны, так? Поэтому ты так вынарядилась?

— Может, и не грязные. Он богат.

— А почему бы не убить его в поместье?

— Это поместье колдовского дома…

— Тогда почему не ворваться в притон… — Теврел осёкся. — Подожди… А этот человек, он случаем не колдун?

Альда молча кивнула.

— Послушай, ты не должна… Во имя псов Гудды, ты не должна!

— Я не могу отказаться! — отрезала Альда. — Это наша клятва. Как я могу её преступить? Мы всегда служили Небесному дому и находились под его защитой.

— Но посылать обычного человека против колдуна…

— Я — не обычный человек.

Тервел отступил на пару шагов назад. Он знал этот взгляд и этот тон.

Через два дня Альда отправилась в Звонкий квартал вместе с Тервелом. Они шли не вместе — она шагов на двадцать позади, — но следить за ним было легко. На голове у Тервела была белая повязка, какие носили воины с Красных равнин, и её было видно издалека даже в темноте. Хотя на улице было и не темно вовсе: даже не все уличные фонари зажгли, потому что луна светила на удивление ярко.

Тервел ещё в предыдущие две ночи прошёлся по кабакам и забегаловкам и нашёл по описанию Альды друзей третьего господина Соколиного дома. Один был очень приметным: вся левая половина головы была обгоревшей; уха не было вовсе, левый глаз уцелел, но помутнел. Тервел остался в том же заведении, где они пили, и сумел подслушать краем уха кое-какие разговоры. Они не называли имён, но обсуждали, куда бы им отправиться на следующий день. В тот вечер они сидели в грязной, облезлой таверне на границе с портовыми складами, а вот завтра думали перебраться подальше от гавани, в ту часть Звонкого квартала, где находился «Благоуханный плод». Когда Тервел пересказал подслушанное Альде, та решила, что завтра с ними точно будет Эстос Вилвир. Друзья его, по виду, не были особенно богаты, и она подозревала, что они жили во многом за счёт Эстоса, который регулярно покрывал их долги. Раз они собирались идти в дорогое место, то, значит, рассчитывали на то, что их богатенький приятель объявится. Ещё они говорили о каком-то певце, певшем про битвы с народом из-за гор. Зная всё это, они с Тервелом решили, что найти Эстоса на следующий день будет несложно.

Тервел начал от маленькой круглой площади, где находились самые изысканные публичные дома и едальни с самыми дорогими и редкими блюдами, и двигался в сторону гавани. Он заходил то в одно заведение, то в другое; Альда следовала за ним.

Несколько раз к ней подходили мужчины и приглашали разделить трапезу, или послушать прославленную певицу, или посмотреть на петушиные бои. Ни один не попытался схватить её, потащить куда-то против воли или просто облапать, как это было бы с обычной жительницей города, осмелившейся появиться в Звонком квартале в одиночку. Ей разве что кричали вслед что-то про секковийских шлюх и прочие пошлости, но когда она оборачивалась, понять, кто выкрикнул, было невозможно. Секковиек и их длинных ножей побаивались, а Альда могла располосовать наглого ублюдка не хуже секковийки и даже лучше.

Тервел заглянул уже больше чем в дюжину заведений, но каждый раз быстро возвращался на улицу, пока, наконец, не задержался в «Кошачьем сердце». Это значило, что или Тервел нашёл компанию Эстоса Вилвира, или же у него возникли проблемы. В любом случае, Альде нужно было пойти за ним.

«Кошачье сердце» освещали большие, как колесо повозки, светильники, подвешенные под потолком, но в главном зале и его ответвлениях царил тёплый, чуть туманный полумрак.

К Альде тут же подскочил прислужник, предложив досточтимой госпоже сесть там, где будет лучше всего слышно знаменитого певца, ноАльда отмахнулась от него, сказав, что выберет место по вкусу сама. Она прошла мимо купцов в расшитых золотом одеждах, куривших трубки с длинными, чуть не в рост человека чубуками, мимо большой компании солдат Серого полка, мимо одинокого наёмника рядом с одиноким кубком вина, мимо моряков, сидевших в обнимку с ярко разряженными шлюхами, пока не заметила Тервела.

Он присел с края длинного стола, на другом конце которого разместилась большая компания, заказавшая множество еды и напитков. Перед Тервелом уже стояла миска с похлёбкой и грубо сделанный кувшин, в какие разливали дешёвое вино. Тервел делал вид, что что-то высматривает в тарелке, но на самом деле он поглядывал перед собой. Там у противоположной стены сидело пятеро мужчин.

Альда сразу распознала двоих, на которых ей ранее указали как на друзей третьего господина. Угадать, кто из остальных — её жертва, тоже было несложно. Его одежда, пусть и неброская, была дорогой. Тёмный дублет был пошит из тонкой кожи особой выделки и украшен серебряными заклепками; на рукояти короткого меча, который третий господин отстегнул и положил на стол рядом с собой, блестели пусть и некрупные, но драгоценные камни.

Она видела его со спины, так что о его внешности она пока судить не могла. Он был высок и широк в плечах; волосы цвета светлой бронзы вились и спускались до плеч.

Альда заняла стол напротив Тервела и попросила служку принести ей жареной рыбы, запечёных овощей и красного пива.

Она сидела спиной к Эстосу и его друзьям, но зато очень близко: она могла бы коснуться Эстоса, просто заведя руку назад. Она не могла их видеть, зато до неё долетали обрывки разговоров. Говорили о лошадях из конюшен Соколиного дома, потом прервались послушать певицу, потом опять о лошадях, потом о недавних проигрышах в кости, потом начали вспоминать какие-то событий времён войны.

Альде тем временем принесли заказанное, а Тервел уже своё доел. Он потягивал вино из стакана, вольготно развалясь на стуле и нагло оглядывая зал. Даже те, кто пришёл большой компанией, старались не встречаться с ним взглядами: наёмников в поисках драки — а вид у Тервела был именно такой — побаивались.

Наконец Альда чуть заметно кивнула ему.

Пора начинать.

Глава 3. Явление Кейлинн

— Я вспомнил! — Тервел стукнул по столу, а потом ткнул пальцем в сторону Альды. — Вспомнил, где тебя видел!

Альда с деланным равнодушием подняла на него глаза и произнесла с секковийским выговором:

— Никогда тебя не видела.

— Караван Гундьокки! Ты была там!

На вкус Альды, Тервел кричал это не слишком правдоподобно, но делу это не помешало: все, кто был в заведении, повернулись и уставились на Тервела. Альде пожалела, что сидит спиной к Эстосу Вилвиру и не может его видеть. Она только слышала, как проскребли ножки его стула по полу.

— Ты была вместе с это бешеной сучкой! Я тебя запомнил! — Тервел поднялся на ноги. — Я тоже там был!

Он обежал вокруг стола, и Альда тоже вскочила на ноги. Она рывком выдернула из ножен кинжал и выставила перед собой.

— Не лезь ко мне! Иначе закончишь так же, как те ублюдки из каравана!

— Ах ты тварь! Ты будешь…

— Эй, уймитесь! — раздался громкий голос сбоку.

Альда с Тервелом обернулись туда: посреди зала стоял, зацепив большие пальцы за широкий кожаный ремень, огромный стражник с бритым черепом.

— Никаких кинжалов в этом заведении! Убирайтесь оба!!!

— Я с тобой и так справлюсь, — тихо пообещала Альда, пристально глядя на Тервела.

Она медленно вложила кинжал в ножны.

— Наизнанку тебя выверну! — выкрикнул Тервел и кинулся прямо к Альде.

Этот приём они многократно отрабатывали, когда учились рукопашному бою: один нападает, другой отступает вбок, перехватывает руку, заводит ногу… Альде не пришлось даже думать, так хорошо всё помнило её тело. Она думала о другом, о том, как отступить, чтобы задеть рукой Эстоса.

Она закончила движение, Тервел грохнулся на пол, уронив сразу два стула, а Альда, притворившись, что потеряла равновесие, сделала два шага назад.

Она взмахнула рукой, точно ища опоры, — и нашла её. Её ладонь коснулась плеча Эстоса. Альда вцепилась в него, как будто пыталась удержаться.

— Поосторожнее, — послышался ровный, низкий голос.

Тем не менее, Эстос даже не попытался её оттолкнуть. А мог бы… Он — третий господин Соколиного дома, сын самого могущественного человека в стране, а она… Кто она? Простая секковийка из тех, что приходят в столицу наниматься к купцам в охрану…

Альда мельком глянула на него, но не успела по-хорошему разглядеть. Было понятно лишь, что Эстос не носит ни бороды, ни усов, и глаза у него светлые…

Потом её отвлёк Тервел. Он продолжал играть свою роль и, едва поднявшись, снова кинулся на Альду.

— Гадина! — выкрикнул он, скорчив страшную рожу. — Я тебя по стенке размажу!

Альда отпустила плечо Эстоса, за которое до сих пор держалась, — она уже сделала то, что хотела…

Когда Тервел попытался ударить её в живот, она взяла его в захват и начала потихоньку сдавливать шею.

Её совершенно не хотелось это делать, даже если она и знала совершенно точно, когда остановиться… Нужно было, чтобы все поверили в их представление, поэтому Тервел должен был начать задыхаться, к лицу должна была прилить кровь, а глаза начать лезть из орбит…

В нужный момент Альда отпустила, и Тервел, задыхаясь, грохнулся на пол.

— Убирайся, — выдавила Альда сквозь зубы. — Ещё раз подойдёшь ко мне — убью.

— Она… — Тервел указал на неё пальцем, обращаясь теперь ко всем. — Она была была в караване Гундьокки! Вы что, не знаете? Она же из этих! Эти шлюхи искалечили… Они опозорили…

— Да, я была там, — сказала Альда. — Но не среди этих. Мне тогда было тринадцать. Жаль, что так мало и мне не позволили…

Тервел с бешеным рычанием кинулся на неё — это было так яростно и так неожиданно, что Альда на секунду поверила. Она отшатнулась, опять наткнувшись на стоявшего позади Эстоса Вилвира.

К Тервелу наконец подбежали тот лысый громила и ещё один мужчина. Они схватили его под руки и потащили к дверям.

Альда надеялась, что они просто выставят его из заведения и не станут избивать или что-то вроде того. Но если вдруг надумают — им же хуже.

Когда вопли Тервела затихли за дверью, в зале воцарилась тишина. Все смотрели на Альду. Про караван Гундьокки до сих пор помнили, хотя прошло уже семь лет. Ну и пусть смотрят. Главное, теперь, после того, какой шум поднял Тервел, никто не будет сомневаться в том, кто она… Даже если её черты тоньше, чем обычно у секковиек и выговор не совсем такой, всё равно люди только и будут говорить: «О, эта девка из тех, что были в караване Гундьокки. Слишком мала была, чтобы участвовать, но она из тех самых…». И она сможет появляться не только в этом заведении, но и в каких угодно других, — слухи разносятся быстро.

Альда обвела взглядом зал «Кошачьего сердца» и даже повернулась назад. Эстос Вилвир всё ещё стоял совсем рядом. Альда не ошиблась — глаза у него были светлыми, да и вообще на лице были все признаки того, что он происходил из знатной семьи: высокий гладкий лоб, тонкий нос с небольшой горбинкой, золотистая кожа, словно сияющая изнутри, выступающие скулы и глаза под тяжёлыми веками, отчего взгляд казался пристальным и давящим. Альде даже стало немного не по себе…

— Прошу прощения, — сказала она, не обращаясь ни к кому в отдельности и сразу ко всем. — Если бы я помнила этого человека, то не села бы рядом.

Альда подняла свой стул, который отлетел в сторону, поставила на место и села. Рыба, лежавшая на деревянной дощечке, уже успела остыть.

— Ты и вправду была в том караване? — спросил кто-то сзади. Это мог быть только кто-то из друзей третьего господина.

Альда медленно обернулась, хотя сердце у неё колотилось быстро-быстро. Она не рассчитывала на такой поворот и не знала пока, хороший это был знак или плохой. Если она разговорится с ними, то может узнать что-то полезное, может быть, даже ещё раз коснуться Эстоса… С другой стороны, излишнее внимание ей ни к чему, и эти люди не из тех, кого легко провести. А сближаться с жертвой опасно…

— Да, была, — ответила Альда тому из друзей Эстоса, чьё лицо было обожжено. — Это был первый раз, когда я пошла с караваном.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Расскажешь нам? — спросил изуродованный солдат. Говорил он не очень разборчиво, потому что обожжённая кожа, зарубцевавшись, стягивала левую щёку.

— Я была совсем девчонкой… Меня даже не разбудили той ночью.

Альда заранее придумала, что отвечать, если её станут расспрашивать.

— Садись с нами, — предложил другой из той же компании, худой и сутулый мужчина. Альда, много успевшее разузнать о друзьях Эстоса, знала, что его звали Лод-Копейщик.

— Я бы присела, — ответила Альда, — но если у вас те же намерения, что у тех свиней из каравана, то я разделаюсь с вами так же.

— Не такие, — рассмеялся Лод.

— Мы воевали в горах вместе с женщинами из твоего племени, — неожиданно заговорил Эстос. — Мы — не дикари с Красных равнин и уважаем вас как воинов.

Альда кивнула и переставила свой стул к столу Эстоса и компании. Эстос и Лод тут же пододвинули свои так, чтобы она могла сесть. Устраиваясь на своём месте, она успела коснуться Эстоса — на этот раз правой руки чуть ниже локтя. Под пальцами чуть потеплело — и только.

Его второе сердце и не здесь тоже. Но даже если она ничего больше не узнает за этот вечер, он и то прошёл не зря…

На внутреннюю сторону ладоней Альда нанесла специальный состав, про который ей рассказывал отец, когда учил, как убить колдуна. Льессумы не обладали магией, но как пользоваться теми предметами или веществами, в которых уже была магия, они знали.

Колдовство оставляло след. Говорили, что обычному человеку этот след не представить и не вообразить, но сами колдуны всегда видели заклинания, наложенные на предмет или человека, так же ясно, как если бы над ним полыхал огненный венец. Но в домах колдунов прислуживали простые люди, и чтобы они по неведению не пропустили внутрь дома или не принесли сами зачарованную вещь, использовался специальный порошок. Им обсыпали каждого вошедшего в дом — и порошок ярко вспыхивал, если соприкасался с магией. Чтобы не оскорблять подозрениями благородных людей, порошок этот смешивали золотой пылью. Со временем это вошло в моду, и теперь золотой или серебряной пылью посыпали гостей во всех богатых домах, конечно, без особого вспыхивающего порошка. Предки Альды много десятилетий назад придумали, как использовать этот порошок для другого: для того, чтобы обнаруживать вторые сердца. Вторым сердцем называли то единственное место на теле колдуна, где его сила могла выйти наружу. Колдун на взгляд всех других колдунов был точно облит магией, она словно сочилась из его пор, а там, где было второе сердце — чуть сильнее. Это отличие было настолько незначительным, что — если только колдун не открывал второе сердце, — другие не могли определить этого места. Льессумы же нашли способ обнаружить это место тому, в ком не было магии. Они смешивали небольшое количество золотого порошка с кое-какими другими веществами и наносили смесь на ладони тончайшей плёнкой. Теперь, если коснуться колдуна или предмета, на который наложено заклятье, порошок не рассыпал искры, а лишь чуть заметно теплел, но вот вблизи второго сердца он начинал жечь почти нестерпимо.

Пользоваться этим способом было очень сложно — редко какой колдун даст себя ощупывать, — так что в истории Льессумов не было ни одного случая, когда они сумели бы обнаружить второе сердце с помощью порошка. Тем не менее, Альда решила не пренебрегать им — вдруг бы ей повезло больше, чем остальным?

— Так что вы хотите знать? — спросила Альда.

Эстос тем временем махнул рукой прислужнику и распорядился, чтобы тот принёс холодных фруктов с ледника и сладкого вина из Дегиселя.

— Слухи врут… — сказал Лод. — А про караван Гундьокки рассказывают столько, что верится с трудом. Например, что секковийки перебили вообще всех мужчин.

— Это неправда! — воскликнула Альда.

Она сама видела нескольких торговцев и стражей, которые благополучно вернулись в столицу. Они приносили дары во Двор Смерти и благодарили за то, что остались живы.

— Да я-то знаю, — покачал головой Лод. — Даже пил кое с кем.

— Говорят, что мои сёстры начали убивать, когда на них посмотрели косо. Это ложь! Эти животные начали изводить моих сестёр ещё до того, как мы вышли из города, а резня случилась, когда мы уже миновали Ржавые Броды.

Альда не хотела говорить о караване, потому что она не была там, и боялась, что выдаст себя, сказав что-то не то. Она понятия не имела, что Эстос и его друзья заинтересуются этой историей. Обычно о ней избегали говорить — на то и был расчёт.

Караван купца Гундьокки шёл из Девяти королевств к морю. Гундьокку сопровождал небольшой отряд секковийцев, трое мужчин и десять женщин. Когда купец вышел через перевал на земли Карталя, то решил сделать большой крюк и пойти через Красные Равнины, потому что на тракте объявилась банда разбойников, которых уже месяц никто не мог изловить. Глава ближайшей крепости отправил на их поимку две сотни солдат, на разбойники скрывались так ловко, что стали подозревать вмешательство колдуна, возможно, из Нежеланных. Гундьокка решил на всякий случай ещё усилить охрану, и нанял ещё отряд, на этот раз из мужчин с Красных Равнин. Больше в тех краях никого не получилось найти. Беда была в том, что те мужчины с Красных Равнин водили караваны только до переправы через Бурную, не заходя в срединные земли. А секковийцы до их земель обычно не добирались. Даже обнажённые выше кисти женские руки считались в Красных Равнинах крайне неприличным зрелищем, но такое они хотя бы видели в Девяти Королевствах, с которыми граничили. А вот женщины в кожаных штанах, плотно обтягивавших бёдра, чрезвычайно их взволновали. Несмотря на все предупреждения, они продолжали считать секковиек доступными. Хватали их за руки, когда те проходили мимо, отвешивали шлепки, предлагали уединиться в палатке, даже совали деньги в надежде получить желаемое. Произошло несколько мелких стычек, но пыла мужчин это не укротило. В одну из ночей двое секковиек отгоняли лошадей и тягловых волов дальше от места стоянки, где трава была уже выедена предыдущим караваном, на нетронутые луга, и пятеро мужчин с Красных Равнин тайно последовали за ними. Но за ними, оказывается, тоже следили, и когда они схватили одну из женщин и начали срывать с неё одежду, остальные на них напали. Всех пятерых быстро обезоружили. Сначала их думали убить, но потом выдумали наказание, которые для племени Красных Равнин было хуже смерти: всех пятерых оскопили, а раны просто прижгли факелом. Ни один не умер от потери крови, и все к утру приползли в лагерь.

Их соплеменники, да и некоторые прочие мужчины, шедшие с караваном, в ярости набросились на секковиек. В коротком сражении погибли две из них и больше десятка мужчин, многие были ранены. В ближайшем городке пострадавшие обратились к начальнику гарнизона с требованием задержать секковийцев, но тот не стал вмешиваться, тем более, что в гарнизоне было всего десять солдат.

Секковийки довели караван Гундьокки до Ржавых Бродов, а потом поворотили коней и исчезли.

История наделал много шума. Кто-то требовал, чтобы в секковийские предгорья выслали отряд, чтобы казнить преступниц, посмевших поднять руку на мужчин, кто-то говорил, что туда нужно отправить целую армию и истребить вообще всех секковийцев. Пока суд до дело, объявился народ из-за гор, и вскоре секковийские племена были объявлены героями и защитниками страны.

— А вы сами кто такие? — спросила Альда, ответив ещё на несколько вопросов про караван. — Вижу, прошли не одну войну.

— Кто-то одну, кто-то поболе, — сказал мужчина с обожжённым лицом. Его звали Амадомер, но все говорили просто «Мадо».

— С какой ты принёс эти ожоги?

— Народ из-за гор. Они кидали в нас маленькими горшочками, чуть больше яблока… Из них вырывалось пламя, которое не погасить. Эстос спас меня заклинанием, а то бы я… — Мадо замолчал, низко опустив голову.

— Так ты колдун? — Альда повернулась к Эстосу.

Каждый раз, когда Эстос что-то говорил ей или она обращалась к нему, в груди у Альды точно натягивалась тетива.

Вот он, человек, которого она должна убить. И если бы он был просто человеком, она бы так и сделала. Кинжал, спрятанный в рукаве, в одно мгновенье скользнул бы в ладонь, она вонзила бы его точно в сердце и была бы на другом конце зала ещё до того, как белая рубашка третьего господина начала бы окрашиваться кровью. Никто не сумел бы её задержать. Она бы скрылась быстрее, чем люди здесь успели опомниться.

Она могла бы… Или нет? Эстос Вилвир казался удивительно живым. Говорили, что он тяжело болен, может быть, умирает, но когда она смотрела на него, то видела яркую, светлую, полнокровную жизнь, такую, какую невыносимо жаль обрывать.

Она смогла бы. Альда отбросила колебания.

Но сейчас это было бесполезно. Эстос не погибнет даже от удара в сердце… Может быть, даже если она вырвет его сердце из груди. Магия будет сохранять ему жизнь достаточно долго, чтобы целители успели его спасти.

Эстос не сразу ответил на её вопрос, он смотрел на неё, словно читал все те мысли, что сейчас пронеслись у неё в голове, словно видел блеск кинжала в её руке и расплывающееся пятно крови на своей груди.

— Точнее будет сказать, что я из семьи колдунов, — сказал он. — Я не особенно силён.

— Зато раны заживают как на кошке, — вставил Лод. — Или даже быстрее.

— Это, пожалуй, все преимущества. Я знаю несколько простых заклинаний, могу поставить щит или зажечь огонь, вот и всё, — Эстос отвёл взгляд, словно ему по какой-то причине неприятно было говорить о магии. Как будто он стыдился своих умений.

Он казался очень открытым, таким же простым, как его друзья-солдаты: все мысли наружу. Но Альда понимала, что это не так. Этот человек скрывал нечто, что делало его опасным даже для Дзоддиви, колдуна, равного по могуществу Вилвиру-старшему, первому господину Соколиного дома.

Невнятный, гулкий шум голосов в зале, точно стрелой, пронзило одиноким, звонким и печальным звуком… Альда обернулась.

Тот самый знаменитый певец начал играть.

Альда ожидала увидеть старика, но мужчина был ещё молод. Хотя половина его длинных волос уже была седой, у него было лицо тридцатилетнего человека, на котором морщины лишь начали появляться. Больше всего их было вокруг глаз, словно певец часто смотрел на солнце.

Он начал играть чуть тише, а потом запел.

Пел он о гордых знамёнах, и чёрной армии, рвущейся через перевалы, и горах мёртвых тел, остававшихся на поле битв, о потерянных друзьях и об обугленных телах, которые можно было опознать лишь по железным браслетам, о женах, которые никогда не дождутся любимых домой и о конях с пустыми сёдлами.

Альда была не из тех, кого легко разжалобить. Она убивала, может быть, не так много, как её отец или дядя, но убивала, и делал это без жалости, без колебаний, но от этой песни на глаза у неё навернулись слёзы.

Мадо плакал, не скрываясь, из мёртвого глаза слёзы текли даже сильнее.

Альда посмотрела на Эстоса. Он сидел с каменным лицом, губы были плотно сжаты. Он перевёл взгляд на неё.

— Ты была на войне? — спросил он.

— Нет, я… Ещё до того, как она началась, мы с сестрой сопровождали одного учёного, он вёз ценные свитки и нанял дюжину охранников, чтобы доставить свои книги в Кьяфу. Оттуда он морем отправлялся к себе на родину. — Альда намеренно упомянула места, где они с Тервелом странствовали едва ли не год. Если бы Эстос стал допытываться, она рассказала бы про те края в мельчайших подробностях, которые может заметить лишь наученный глаз убийцы.

— И что, доставила туда своего учёного?

— Да, но путь занял гораздо дольше, чем я думала. Были разного рода препятствия. На обратном пути я и вовсе слегла с тяжелой болезнью. Ею заражают комары, гнездящиеся в обмелевших руслах рек. Местные жители переносят эту болезнь легко, проводят в постели день-другой. Я не могла подняться на ноги почти три месяца.

— Я слышал про болотную болезнь, — кивнул Эстос.

— А к тому времени, как мы с сестрой добрались сюда, в Карталь уже стали приходить вести, что враг разбит.

— Тогда почему ты плакала?

— Я не плакала! — Альда отчего-то разозлилась на саму себя, так что едва не забыла подделать секковийский акцент.

Эстос бросил на неё тяжёлый, пронизывающий взгляд:

— Да, ты не проронила ни слезинки, но слёзы стояли у тебя в глазах.

— Мой жених там погиб, — солгала Альда. — Даже тела не нашли.

Вернее, почти солгала. Тело её жениха тоже не нашли — от него, как и от тел его родителей и слуг, остались лишь горстки серой соли, — только произошло это не на той войне.

— Мне жаль, — сказал Эстос.

Альде вдруг стало трудно дышать, так сжалось сердце. Она не понимала, что с ней происходит, почему таким ярким, острым, болезненным казалось всё, что делал или говорил Эстос…

Она поднялась из-за стола и молча пошла к задней двери. «Кошачье сердце» было расположено так, что его двор должен был выходить на реку.

Альда не ошиблась: маленький двор, закрытый сверху полосатым тентом, заканчивался заборчиком и лестницей вниз, к старому причалу и реке, одному из рукавов большого, полноводного Иирвиса.

Она не стала спускаться, остановилась около низкого ограждения и часто задышала, глотая влажный воздух, наполненный гниловатыми речными испарениями. Прохладный ветер коснулся её разгоряченного лба, точно ласковая рука.

Она не хотела этого… Не хотела, чтобы третий господин, её будущая жертва, заговорил с ней, посмотрел на неё, заметил наворачивающиеся слёзы в её глазах. Но в какой-то предательский, искусительный миг она не смогла устоять!

Нужно было отказаться, когда её позвали за соседний стол!

«Успокойся! — приказала Альда себе. — Это всего лишь жалкий разговор. Приди в себя. Ты знаешь, что делать. Эстос ничем не отличается от прочих, ты вонзишь в него кинжал так же, как в любого другого. Надо только сделать это дважды, вот и все отличия».

— О, свежий воздух!.. — послышался низкий голос за спиной Альды. — Почти свежий.

Альда невольно стиснула кулаки. Что ему нужно? Почему он пошёл за ней?

— Не хотел обидеть тебя, — сказал Эстос, когда Альда повернулась к нему.

— Ты не обидел.

— Как твоё имя? Никто из нас даже не спросил…

— Кейлинн, — ответила Альда.

— Я знал двух женщин с таким именем.

— Я знаю с десяток. Наш народ любит это имя.

Эстос смотрел на неё, чуть заметно улыбаясь, и при взгляде на эту открытую, яркую улыбку в груди Альды что-то сжалось, словно чьи-то обжигающие пальцы толкнули её сердце, и оно качнулось.

В эту секунду Альде показалось, что она уже видела Эстоса раньше — но где и когда, вспомнить не получалось.

— Я знал много секковийских воинов, — сказал меж тем Эстос. — Домар Песчаный Бык был мне другом.

— Я его не знаю, — ответила Альда. — Он — глава девяти кланов, а я всего лишь сопровождаю купцов через границу…

Их взгляды скрестились, и Альда поняла, что не в силах отвести свой. В глазах Эстоса сейчас словно плескались тёплые волны, и ей хотелось ступить в них, пропасть с головой.

Неужели какое-то колдовское наваждение?

— Кейлинн, — тихо сказал Эстос, — ты проведёшь со мной эту ночь? На верхнем этаже есть комнаты, чистые и достойные. Я не таков, как большинство мужчин этого города, и умею быть благодарным в постели.

Глава 4. Оставленные невесты

Альда замерла, не зная, что ответить. Будь она Альдой Льессум, дочерью кожевника, она могла бы плюнуть наглецу под ноги или же даже хлестко ударить по лицу; но будь она дочерью кожевника третий господин никогда бы не сделал ей столь непристойного по меркам Карталя предложения. Секковийки были не таковы, они свободно выбирали мужчин и честное и вежливое приглашение не оскорбило бы ни одну из них.

— У меня было много женщин, — продолжал Эстос, видимо, решивший, что она молчит лишь потому, что сомневается, — но в любовных сражениях никто не сравнится с женщинами твоего племени.

Вероятно, эти слова помогли бы ему завоевать доверие секковийки, но внутри Альды подобное бесстыдство разбудило волну стыда и негодования.

— Меня радует твоё желание, но не сегодня, — ответила Альда, с большим трудом усмирив гнев и возмущение и ответив так, как ответила бы секковийка.

Эстос чуть склонил голову и понимающе улыбнулся.

— Ты остановилась в «Кошачьем сердце»? — спросил он.

— Да… То есть, нет, но хочу снять комнату здесь.

Альда жутко злилась на себя, что растерялась из-за такой малости, как предложение провести вместе ночь. И ей хотелось, чтобы Эстос ушёл — и не хотелось тоже. Его слова до сих пор тлели в груди, как угли, наполняя её сладким, приятным, но, пожалуй, излишне сильным, почти нестерпимым теплом.

— Вернёмся, — предложила Альда.

— И продолжим наш ужин, — отозвался Эстос.

Из-за двери, когда они подошли к ней, доносился громкий шум и крики.

— А вот и настоящая драка, — чуть заметно улыбнулся Эстос, как будто возможность подраться с кем-то его радовала.

Он толкнул дверь и вошёл первым, закрывая Альду-Кейлинн широкими плечами.

Альда встала с ним рядом, но, увидев зал, не сразу поняла, что там происходило. Мадо и остальные не принимали участия в драке. Они стояли вдоль стены, наблюдали и посмеивались и, кажется, делали ставки.

В середине зала, раскидав столы, сцепились солдаты из Серого полка и моряки. Крепкие вышибалы из «Кошачьего сердца» пытались их растащить, но регулярные войска пока побеждали и воодушевлённо колошматили друг друга, швырялись посудой и обломками мебели и громко бранились…

— Три золотых на Серых! — крикнул Эстос своим друзьям.

Лод-Копейщик показал три пальца в знак того, что ставка принята.

Альда увидела вдруг, что прямо в Эстоса что-то летит… Она не разобрала что — что-то круглое и тёмное, может быть, обломок кувшина, — и выставила руку вперёд, не успев даже подумать.

Эстос тоже вскинул руку, но на мгновение позднее — обломок был уже у Альды в руках. Она перехватила его буквально в пяди от лица Эстоса.

— А ты быстрая! — сказал он весело, но в его глазах что-то поменялось, словно пронеслась мгновенная, стремительная тень. Подозрение, вот что это было. Альда была не просто быстрой — слишком быстрой.

Альда разжала пальцы. Это был не обломок, а совершенно целая мисочка, в которой ставят на стол острые соусы или кислые ягоды неппы, после которых любой вкус кажется в три раза ярче.

Эстос взял маленькую и ровную, как половинка яблока, мисочку из рук Альды.

— Оставлю себе на память, — он повернул миску к свету, словно желая рассмотреть пёстрые узоры внутри. — Она могла украсить моё пока ещё привлекательное лицо замечательным шрамом. Благодарю, госпожа! — Эстос снова посмотрел на Альду и склонил голову в вежливом поклоне.

У Альды пересохло во рту, а под рёбрами, точно разбуженный зверь, завозилось странное, гложущее чувство. Эстос уже что-то делал с ней — а она ещё даже не пыталась его убить.

Окинув зал и начавшее затихать побоище скучающим взглядом, Альда произнесла:

— Пожалуй, мне лучше отдохнуть…

— Спокойной ночи, — медленно проговорил Эстос, словно собирался сказать что-то ещё, но не был уверен, стоит ли, а в конце окончательно передумал.

Третий господин не обманул: комнаты в «Кошачьем сердце» были чистыми и достойно обставленными.

Перед тем, как лечь спать, Альда раздевалась дольше обычного, выпутываясь из непривычной одежды, а потом тоже дольше обычного не могла заснуть. Альда всегда засыпала быстро; говорили, что это семейная особенность Льессумов — падать в сон, словно в бездонный колодезь. Не будь её, разве не повредились бы убийцы рассудком от кровавых кошмаров? Но в эту ночь на чистых до хруста простынях «Кошачьего сердца» Альда всё никак не могла успокоиться, а Эстос Вилвир не шёл из головы.

Альда вспоминала каждое его слово и каждое своё. Она не рассчитывала на столь резкое сближение с ним, но удача определённо была на её стороне. О, если бы ей хватило решимости согласиться на предложение Эстоса, она бы уже сегодня знала, где его второе сердце! Она могла бы касаться его везде, испытать каждую пядь его кожи и найти то место, откуда текла в мир его сила. Может быть, оно было на груди, или на животе, или же в мягкой ложбинке там, где сходились ключицы…

Если бы только ей хватило смелости притвориться и сказать, что она согласна провести с Эстосом ночь! Но она не решилась… Наверняка она нашла бы его второе сердце быстро, до того, как потребовалось сделать нечто по-настоящему постыдное, недопустимое, но даже так она боялась, что Эстос разоблачит обман, поймёт, что перед ним не жадная до любви и опытная секковийка, а обычная девчонка из Карталя, которая ни разу ещё не была с мужчиной… Хвала семи ножам, у неё хватило ума не гнать его, а оставить надежду!

Эстос придёт завтра, Альда была уверена. Придёт. Между ними точно нить протянулась, и Эстос, слабый мужчина, подверженный страстям, придёт искать её расположения вновь…

С улицы послышался тонкий звук, скорее писк, — и сразу же где-то во дворе залаяла собака.

Альда подошла к окну и толкнула ставень.

Её звал Тервел.

Все люди из клана Льессумов носили с собой крошечные серебряные свистки. Звук их слышали только собаки да кошки, для большинства людей — за редкими, очень редкими исключениями — этот звук оказывался за пределами слуха. Детей, даже если по каким-то причинам было ясно, что убийцами им не стать, с самых ранних лет тренировали, чтобы слух их заострился настолько, чтобы они улавливали сигналы серебряных свистков. Тервел вошёл в клан достаточно юным, чтобы научиться различать этот высокий звук, но почему-то у него это так и не получилось. Отец говорил, что, возможно, у людей его племени ухо устроено чуть иначе, потому что в остальном слух у Тервела был очень тонким: подкрасться к нему сзади на семь шагов не сумел бы даже сам Кафас Льессум.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Тервел мог лишь подавать сигналы свистком — ответных он не слышал, поэтому Альда тихонько свистнула сама, и тут же увидела, как от стены на противоположной стороне переулка отделилась серая тень.

Тервел в два счёт вскарабкался по гладкой стене и перепрыгнул через подоконник, мягко приземлившись на пол.

— Что ты здесь делаешь? — спросил он. — Почему не вернулась домой?

— Эстос придёт завтра… Он, может, и сейчас ещё здесь, — Альда кивнула в сторону двери. Та была близко от лестницы, и снизу доносился шум разгулявшихся гостей: крики, смех и нестройное пение.

— Если он ещё здесь…

— Я решила, что безопаснее уйти. Он может начать что-то подозревать, он такой… — Альда замолчала.

— Какой?

«Проницательный. Умный. С таким взглядом, что видит насквозь», — пронеслось в голове у Альды, но вслух она сказала другое.

— Настороженный. Любопытный.

Тервел только пожал плечами:

— Колдун… Они все такие. Живут в вечном страхе.

В Картале колдуны правого и левого берегов уже много лет вели борьбу. Вернее, много веков. И вовлечены в неё были не только колдуны: аристократы, военные, придворные, купцы, жрецы — всем рано или поздно приходилось выбирать сторону. Правую или левую.

Льессумы были не единственным потомственным кланом убийц; они и им подобные зародились в дымном пламени этой войны, которая никогда почти не велась открыто и требовала тайных, вероломных убийств. Когда тридцать лет назад последний король умер, не оставив сыновей, а Ульпин Вилвир женился на его дочери и возглавил Совет Одиннадцати, могло показаться, что борьба на этом завершилась: левый берег победил, а Соколиный дом вознёсся на недосягаемую высоту. Но клан Дзоддиви, возглавлявший колдунов правого берега, так не считал. Они затаились лишь на пару лет, а потом вновь начали действовать против своих древних врагов. В конце концов, пост главы совета не был наследственным, как королевский трон, и после смерти Ульпина его мог занять вовсе не его сын, а кто-то другой…

— Я нужен тебе завтра? — спросил Тервел.

— Справлюсь сама.

— Хорошо, — кивнул Тервел.

— У тебя есть работа?

— Да, когда я вернулся, дядя Кафас дал мне записку.

— Со Двора Смерти? — Альда угадала по недовольному выражению лица Тервела.

— Да, оттуда.

Чаще всего люди приходили на Двор Смерти, чтобы проводить за край жизни близких или почтить их память, но некоторые осмеливались взывать к Смерти, и иногда Смерть отвечала. В тёмных душных комнатках, похожих на колодцы и освещённых красным светом ритуальных свечей люди молили о гибели своих врагов и обидчиков. Жрецы тихо ходили за стенами и порой вслушивались в мольбы, молодые — часто, старые — всё реже. Альда не знала, почему жрецы отзывались одним и были глухи к другим; возможно, жрецы и сами не знали. Она не сказала бы, что служители Двора Смерти были совершенно безумны, но ритуалы сильно, очень сильно их меняли. Когда жрец нисходил до чьих-то ненавидящих молитв, он писал цену смерти, и если молящий был согласен, то жрец клал его записку в тайник.

Кафас время от времени посылал кого-нибудь его проверить. Такова была вторая клятва верности Льессумов: они служили Двору Смерти и карали от его имени.

Когда убийство совершалось, моливший приносил обещанные дары на Двор Смерти, и жрецы половину помещали в тайник. Именно поэтому Льессумы и не любили эти заказы: плата обычно была небольшой, а иногда и попросту странной. Жрецы могли запросить у молящего две меры золота, а могли и два локтя красного шнура, или четырёх живых куропаток, или десять кувшинов вина. Они всегда называли чётное число предметов или мер — чтобы отделить половину, — и из-за расползавшихся по городу слухах о цене чётные числа уже много веков считались несчастливыми, приносящими гибель. Поднести колчан с двадцатью стрелами можно было лишь врагу, а для подарков не годились парные украшения вроде серег или наручей.

— Интересно, что ты получишь на этот раз? — не сдержала смешок Альда. — Сушёную лягушку? Мешочек перца?

— Ну это хоть на что-то годится… Тебе в прошлый раз достался бесполезный гимн.

— Гимн, может, и бесполезный, зато пергамент, на котором он написан, мне пригодился… — Альда внимательно посмотрела на Тервела: — Тебе нужна моя помощь?

— Нет. Простое дело. Сынок одного купца соблазнил дочь рыбака, обещав жениться, а потом стало известно, что женится он на дочке другого богатея. Рыбак умолил жреца… Он хочет, чтобы ублюдок не дожил до собственной свадьбы.

— Ты не должен мне рассказываться, помнишь? — прошептала Альда.

Тервел коснулся пальцами тонкой косички, упавшей Альде на щёку:

— Я буду рассказывать тебе всё… Как самому себе…

Альда вздохнула.

— Уже поздно, тебе пора возвращаться. Или если хочешь, можешь остаться здесь на ночь…

«Ты проведёшь со мной эту ночь?» — вдруг послышалось Альде, и даже не в голове, как это положено воспоминанию, а словно бы над ухом. Ей показалось, что кожи там коснулось тёплое дыхание… И голос Эстоса тоже был тёплым, тягучим, пьянящим.

— Я останусь, — сказал Тервел.

Он отстегнул плащ и бросил на пол у постели Альды.

***

Утром, пока умывалась и надевала яркие секковийские одеяния, Альда думала, чем же ей сегодня заняться. Чем обычно занимаются секковийки, когда у них выдалась пара-тройка праздных дней? Наверняка отправляются поболтать с соплеменниками (ей это не подходило) или же ходят по торговым рядам, высматривая новые украшения, или оружие, или редкие ткани…

Позавтракав в почти пустом зале «Кошачьего сердца», Альда отправилась на ближайший рынок. Она не думала, что за ней станут следить, но на всякий случай намеревалась вести себя так, как вела бы настоящая Кейлинн.

Приезжие в Картале обычно делали две вещи: смотрели на великие мосты или шли на рынки, которые тоже можно было назвать великими, даже величайшими на всём побережье Горячего моря.

Кварталы веселых домов и гостиниц утром были тихими, сонными, но по мере того, как она приближалась к Купеческому мосту, становилось всё шумнее, а по улицам сновали толпы людей. Через бурный, тёмный Иирвис было переброшено всего три моста, и движение по ним не останавливалось даже ночью. Мосты в жизни города значили много. Тысячи подвод, телег, повозок проезжали по ним ежедневно, и, поговаривали, что дневной платы за проход по одному только Купеческому мосту хватало, чтобы выплачивать месячное жалованье всей городской страже.

Перевозчиков с лодками или паромами в Картале не было никогда: Иирвис вблизи устья тёк слишком быстро. Даже постоянные каменные мосты тут смогли навести не так уж давно, всего двести лет назад. До того мосты помогали строить колдуны, а магия стареет менее предсказуемо, чем дерево или камень. И если расшатавшийся или треснувшую балку можно заметить, то потерявшее силу заклятие восстановить было не так-то просто. Колдовские мосты могли внезапно осыпаться, иногда они пропадали, а потом так же внезапно возникали на старом месте… Когда-то давно, когда противостояние колдунов правого и левого берегов было открытым, а не тайным, во время очередной стычки между домами мосты вообще могли исчезнуть на несколько дней, а то и недель.

Именно из-за того, что мосты были ненадёжны, а река своенравна и опасна, два берега Карталя так разнились… Они были частями одного города, но в каждом были своя стража со своим командиром, свои рынки, своя аристократия и свои колдуны.

До моста Альда так и не добралась, задержавшись на одном из рынков. Она прошла все ряды с лошадями, пропуская рабочих и тягловых, и долго рассматривая верховых, быстро протолкалась сквозь ряды с птицей и оказалась в длинных зерновых рядах. Там смотреть было не на что, зато Альда поймала мальчишку, разносившего прохладный яблочный взвар, и за медную монетку получила целую плошку и горсть очищенных орешков впридачу.

Она стояла в тени одного навесов и грызла твёрдые, перекалёные орешки, когда по рядам, как волна, понеслись вскрики и громкие хлопки по плечам — так хлопали, чтобы уберечься от зла. Альды, выйдя из-под навеса, подошла к маленькому кружку разносчиков напитков. Они обменялись новостями, а потом, похлопав по плечам, брызнули в разные стороны, разнося дурные вести по этому рынку и дальше, на людные улицы, откуда они потом перельются по мосту на другой берег.

Альда перехватила одного из разносчиков:

— Что случилось? Что за переполох?

— Беда у купца Кайры — вон ворота с его знаком, туда как раз подвода заезжает… Видишь его знак? Красный ключ.

Альда кивнула. Красный ключ в этих рядах ей попадался не раз.

— Так вот, у Кайры ночью убили единственного сына. Прямо в постели! В доме, где полно охраны! Закололи одним ударом! А на подушке лежала рыба, представляешь?

— Рыба?

— Да, сырая рыба. Морской окунь, в заливе их полно… А у него невеста была… у покойника-то… Так она, говорят, от горя чуть умом не повредилась. Платье на себе изорвала, чуть из окна не выкинулась, еле удержали…

Разносчик понёсся дальше, повторяя всё ту же историю новым прохожим.

Альда, закинувшая было в рот новый орешек, выплюнула его, не раскусив. Ей почудился вкус соли и пепла.

Она так ясно вспомнила тот день, что на несколько секунд солнце словно померкло… Пепел и соль, и её жених.

Она тоже была невестой. Когда-то.

Она была тогда юна, совсем ещё ребёнок, но внутри теснилось то же самое чувство… Такое отчаяние, что хотелось разорвать не только одежду на себе, но и кожу, сорвать её, выломать хрупкие, тонкие рёбра и скрывавшееся под ними сердце…

Наверное, это была не та любовь, что Альда могла бы испытать сейчас… Они оба были детьми, но и она сама, и Гаэлар, её жених, всё же любили друг друга… Гаэлар был бесконечно её дорог, и она чувствовала, что он предназначен ей.

Так оно и было. Это объявил оракул.

Когда-то одним из самых могущественных колдовских домов в Картале, а значит, и во всей стране был Изумрудный дом. Более трёх столетий его возглавлял род Алмос; среди колдунов правого берега выше них стояли лишь Дзоддиви из Небесного дома. Статус Изумрудного дома вырос ещё больше, когда второй господин получил в жёны принцессу Матьясу, младшую из дочерей последнего короля. Так как её старшая сестра вышла замуж за Ульпина Вилвира и усилила влияние левого берега, её сестру было решено отдать на правый — для равновесия, как бросить кость голодному псу, чтобы успокоился. В клане Дзоддиви тогда не было неженатых мужчин хоть сколько-то подходящего возраста, а второй женой принцесса бы не пошла. Так она стала женой второго господина и наследника Изумрудного дома Арбэта Алмоса; менее чем через год отец её мужа умер и второй господин стал первым. Незадолго до смерти он успел увидеть своего внука Гаэлара, сына принцессы.

Когда мальчику исполнился год родители отправились к оракулу Двора Жизни, как это было заведено у колдовских домов. Оракул предсказал, что мальчик будет сокровищем своего дома, а ещё — что у него есть назначенная звёздами пара. Подобное случалось нечасто. Говорили, что такая пара появлялась не чаще, чем раз в пятьдесят лет: двое людей, которым, если они найдут друг друга, суждено быть вместе. Их появление считалось добрым предзнаменованием, знаком того, что боги таким образом являют Карталю милость. Иногда половинки складывались в целое неудачно: мужчина мог прождать свою пару всю жизнь и встречал пятилетнюю девочку, будучи уже глубоким старцем; далеко не все семьи обращались к оракулу, и случалось, что когда назначенные звёздами находили друг друга, у обоих уже были семьи, с которыми они не желали расставаться. Никто не знал, точно ли происходили землетрясения и гибли урожаи от того лишь, что двое смертых расставались, но суеверные умы горожан рассуждали именно так.

В один год в Карталь пришла страшная болезнь, от которой гибли многие, но особенно младенцы, и люди обратили свой гнев и отчаяние на наречённых, которые жили отдельно, потому что встретились уже в зрелом возрасте. Их супругов и детей растерзала толпа, потому что само их существование было противно воле небес, а наречённых заперли в одном из залов Двора Жизни и никогда уже не выпускали.

После того случая семьи, в которых родились наречённые, предпочитали хранить их появление в тайне. Конечно, жрецы главных храмов знали, но служителиДвора Смерти и оракулы Двора Жизни никому не передавали слов, произнесённых внутри священных стен.

Арбэту Алмосу оракул сказал, что пара его сына ещё не родилась, но дал указания, как найти девочку. Через два года и семь дней Алмосу было велено отправиться на Двор Смерти и ждать второго часа пополудни.

Жена умоляла его не делать этого и всё скрыть: тогда её сын разминется с назначенной ему женщиной и сможет следовать собственной судьбе. Он — наследник великого дома, в его жилах течёт кровь королей, и его супругой должна стать девушка из равномогущественной семьи. Дети великих домов — ценные фигуры в политической игре, и их браки должны приносить семьям новые союзы и новые богатства. Она, принцесса, не для того рожала в муках сына, чтобы он женился на дочери конюха, торговца мясом или, ещё того хуже, дикаря вроде тех, что бежали с нагорий.

Арбэт Алмос всё равно пошёл на Двор Смерти в назначенный день и час. И тогда случилось то, чего Алмосу никогда не доводилось видеть.

Мужчина и женщина вбежали с улицы во двор, бросились к огромным дверям главного святилища и начали стучать в них, выкрикивая слова на древнем языке, том самом, на котором возносились молитвы Смерти.

В эти двери часто стучали отчаявшиеся, но они неизменно оставались запертыми; Арбэту Алмосу не доводилось не то что самому видеть, а даже слышать о том, что они открывались, из уст того, кто видел бы своими глазами. Лишь в книгах можно было прочитать, что врата эти распахивались. Потому храм и назывался двором — потому что редко кому, кроме жрецов, доводилось войти внутрь.

Но в этот раз створки медленно открылись. Изнутри повеяло холодом, и воздух, шедший оттуда, был настолько чист, что, казалось, им невозможно дышать.

Мужчина и женщина бросились туда, а Алмос — вслед за ними, поняв, что именно этой секунды он и ждал. Больше никто не осмелился войти, и толпа осталась снаружи.

Глава 5. Воля богов и моя

На другом конце длинного тёмного зала в полукруглом сводчатом углублении, напоминавшем глубокую нору, сидел верховный жрец. Арбэт Алмос знал, что он был избран около шестидесяти лет назад, и ожидал увидеть перед собой дряхлого старика, но мужчине, сидевшим перед ним, едва ли можно было дать тридцать. Он был сутул и некрасив, глаза его были неприятно холодными, но он был молод.

Мужчина и женщина упали перед ним на колени и начали о чём-то молить. Они говорили в два голоса, так что Алмос не сразу разобрал, чего они хотят: они просили спасти их новорождённую дочь. Ей было всего семь дней, и она умирала по неведомой лекарям и целителям причине.

Арбэт Алмос большую часть своей жизни посвятил изучению магии, но ритуалы Двора Смерти были ему почти незнакомы, потому что не были магией в чистом виде и не использовали силу. О них вообще мало что было известно, но он слышал, что служители Двора могут не только призывать смерть, но и отвращать.

Жрец посмотрел на пару равнодушными глазами, а потом произнёс неожиданно звучным голосом:

— Вы хорошо служили. Покажите дитя. Если оно не погрузилось слишком глубоко в воды смерти, я помогу ему.

— Она ещё жива, — сказала женщина, развязывая платок на груди.

— Она уже была мертва, когда вы вошли в этот двор. Я всегда знаю, когда колыбель смерти пересекает границы моего дома. Но, может быть, я не дам этой маленькой смерти вырасти…

Женщина испустила короткий болезненный стон и согнулась так, словно её ударили, а потом, ни издав более ни звука, открыла закутанное в платок маленькое тельце. Пелёнки сбились, и были видны крохотные ручки, белые до синевы.

Они безвольно опали, как у тряпичной куклы.

Жрец поднялся на ноги и пошёл к ребёнку, лежавшему на коленях матери. Чёрное одеяние всё вытягивалось и вытягивалось за ним из «норы», словно он был привязан к чему-то, скрывавшемуся во тьме, пуповиной. Наконец он остановился и склонился над телом девочки. Он потянулся к ней, коснулся кончиками своих розовых гладких пальцев, а потом широкие чёрные рукава упали, закрыв всё. Алмос не видел, что происходило внутри, но когда через одну бесконечную минуту жрец выпрямился, девочка оглушительно громко закричала.

Мать подхватила её на руки и начала покрывать поцелуями, повторяя «моя девочка, моя девочка». Отец бросился к жрецу, который снова заполз в свою низкую пещеру, и что-то говорил ему. Жрец словно и не слышал.

И в этот момент Арбэт Алмос опомнился.

Он подошёл к отцу и, схватив за плечо, заставил развернуться и заговорил:

— Кто вы? Назовите своё имя.

В глазах мужчины вспыхнуло не просто раздражение, но гнев. Однако, увидев одеяния Алмоса, он ответил со всей возможной вежливостью:

— Зебе Льессум. К вашим услугам, господин.

— Я Арбэт Алмос из Изумрудного дома. Оракул сказал, что у моего сына есть пара, назначенная звёздами. Я должен был дожидаться знака на Дворе Смерти сегодня, именно в этот час. Полагаю, это и был знак…

— Это невозможно, — ошарашенно проговорил Льессум. — Ваш сын, ваш первенец — второй господин Изумрудного дома, моя дочь не пара ему…

— Такова воля богов и моя, — твёрдо произнёс Алмос.

Альда слышала эту историю множество раз: в пересказе матери, отца, а чаще всего самого Арбэта Алмоса. Сначала он хотел взять маленькую Альду в свой дом, чтобы та получила достойное невесты Гаэлара Алмоса воспитание, но Льессумы воспротивились. Тогда Алмос поставил другое условие: девочка будет приходить в его дом для занятий не менее двух раз в неделю, а Льессумы не будут учить её своему ремеслу. Разумеется, он имел в виду не ремесло кожевников. Льессумы служили не одному только Небесному дому, но и другим высоким домам правого берега; первому господину, конечно же, было известно, чем на самом деле занималась эта семья, и его отец в прошлом часто прибегал к услугам убийц. Льессумы выполнили своё обещание не полностью: они не учили Альду убивать, но считали, что даже жене второго господина Изумрудного дома пригодятся сильные и ловкие руки и ноги, внимательность, чуткий слух и умение обращаться с луком и кинжалом.

Альда посмотрела на восток — там, далеко, на другом берегу реки, но выше всех крыш и куполов поднимался уступами в небо шпиль Изумрудного дома.

Когда-то она была там частой гостьей, и каждый раз, когда даже случайно замечала его громаду в просветах меж других домов, сердце её наполнялось радостью. В раннем детстве она редко видела Гаэлара: тот постоянно был на уроках — детей с магическими способностями начинали обучать очень рано и трудится им приходилось по много часов в день, — а жаркие месяцы вместе с матерью проводил в загородных поместьях.

Принцесса Матьяса не испытывала большой любви к маленькой невесте своего сына; тогда Альда не понимала причин неприязни, думала, что что-то делает неправильно и изо всех старалась понравиться этой темноглазой, остролицей и болезненно хрупкой женщине, естественно, безуспешно. Будь Альда даже самым совершенным созданием на свете, для принцессы она всё равно оставалась девчонкой низкого происхождения, дочерью кожевников, недостойной даже мизинца её сына. Она убила бы Альду, если бы могла, но в Изумрудном доме у принцессы не было власти. Кроме древнего и славного происхождения Матьяса не обладала ничем: ни колдовскими способностями, ни властью, ни умом, ни хитростью, ни сильным характером, ни хотя бы красотой. Хотя насчёт последнего кто-то мог бы и поспорить. Принцесса не была красавицей, но было в её лице, его подвижных чертах нечто притягательное, заметное не с первого мгновения, но впоследствие очаровывающее многих мужчин. Матьяса понимала это и поэтому, в отличие от прочих богатых женщин, одевалась просто, без пышности, чтобы не дать ярким украшениям затмить свою неброскую красоту. Единственным исключением были серьги в виде золотых полумесяцев, в выемках которых, точно в корзинках, покоились звёзды из драгоценных камней, все — разного цвета. Похожий полумесяц с россыпью звёзд над ним был изображён на флагах королевского дома Карталя, так что эти серьги были напоминанием о высоком происхождении Матьясы, к тому же, как она сама говорила, приносили ей удачу.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Эти же серьги были на принцессе Матьясе и в день смерти — и удачи они ей не принесли. Золото расплавилось, превратившись в два бесформенных комка, а камни почти все выжили, лишь некоторые помутнели или поменяли цвет.

Альда помнила, как Безумный Шкезе привёз с Ангубского нагорья сосуд с серым прахом и изуродованные останки серёг третьему господину Изумрудного дома, мальчику семи лет, в тот день ставшему первым господином.

Тот мальчик не смог стать достойным преемником своего отца. При нём Изумрудный дом утратил влияние, и сейчас люди смотрели на ступенчатый шпиль скорее с жалостью. Некогда великий дом захирел и стал прибежищем неудачников, слабых колдунов, которым не на что больше рассчитывать. Даже Безумный Шкезе ушёл и перебрался под крылышко Дзоддиви…

Вспомнил ли он, увидев Альду, кем она была раньше?

Вспомнил ли, как рассёк ей кожу чуть выше запястья и подставил плоскую серебряную чашу, чтобы собрать полившуюся кровь?

Её лицо было совсем не таким, как сейчас: округлым, мягким и нежным. Годы учёбы и убийств изменили его и ожесточили, сделали черты резкими, тонкими и опасными.

Когда-то она тоже была невестой… Но очень, очень давно. Её назначенному звёздами жениху Гаэлару было двенадцать, когда он и его родители погибли, а Альде не исполнилось и девяти. В тот день судьба её переменилась: она потеряла лучшего друга, которого любила всем своим маленьким детским сердцем, не стало больше занятий с учителями, изучения музыки и поэзии, а дядя Микас сказал, что ей пора вернуться к тому, для чего она на самом деле рождена — выслеживать жертву и отнимать жизнь.

Чуть позднее мать отвела Альду к оракулу, чтобы спросить, что происходит с теми, кто потерял свою назначенную звёздами пару. Оракул посмотрел на них удивлённо, словно не понимал вопроса — а потом взгляд снова стал блуждающим, бессмысленным, смотрящим не вовне, а куда-то внутрь, совсем как у Безумного Шкезе.

— Ничего не происходит, дитя, — сказал он, — ничего. Свою пару невозможно потерять. Это не то, что теряешь или находишь. Это судьба.

***

Побродив ещё по рынку — на каждом углу её преследовали разговоры об убитом сыне купца, — Альда вернулась в гостиницу и поднялась в свою комнату.

На клочке бумажки она нарисовала угольком две человеческие фигуры: одну лицом к себе, другую — спиной. На них она отметила все места, в которых она касалась Эстоса Вилвира. Она и так помнила их все, потому что была приучена рассчитывать лишь на свою память, не оставлять никаких записей, но воспоминания о смерти Гаэлара подействовали на неё угнетающе.

Первый господин Изумрудного дома Арбэт Алмос был сильнейшим колдуном, однако и он, и его жена, и драгоценный первенец превратились в горстки серой соли… Если она допустит промах и погибнет, довершить начатое придётся её семье — дяде или двоюродным братьям и сёстрам, может быть, Тервелу. Поэтому ей нужно записать всё, что сумела узнать, — чтобы их шансы убить колдуна были выше.

Альда осмотрела ту стену, в которой было окно, и под самым потолком, там, где крепилась балка, заметила узкую щель. Подставив стул, Альда протолкнула туда бумажку. Если с ней что-то случится, семья обязательно обыщет её последнее жилище в поисках таких вот подсказок. Так было заведено.

Больше делать было нечего, только дожидаться часа, когда солнце двинется к закату и в нижнем зале начнут собираться гости.

Она нашла бы столько полезных занятий, если бы была дома… Или могла пойти бы на Двор Смерти и продолжать искать в их книгах упоминания про странную болезнь. Она уже провела несколько часов в библиотеке, но ничего похожего не нашла. Жрец, с которым она говорила, сказал, что это больше похоже на последствия проклятия, но какого именно, ему неизвестно.

— Их существует неисчислимое множество, а людская злоба такова, что каждый день придумываются новые.

Альда пришла в нижний зал «Кошачьего сердца» одной из первых и поэтому заняла удобно стоявший столик. Он находился в небольшой нише, но, если сесть правильно, оттуда было видно большую часть зала и каждого новоприбывшего, что входил через главную дверь.

Народ прибывал, и Альда слышала, что говорят всё больше о страшном несчастье, обрушившемся на дом купца Кайры. Тот уже объявил награду в триста золотых, если кто сумеет указать убийцу.

Эстос, снова со всеми своими друзьями, пришёл в «Кошачье сердце» через час. К ним подбежали сразу несколько прислужников, и бывшие солдаты начали перечислять, чего они хотят сегодня откушать. Когда прислужники понеслись на кухню, Лод закричал им вслед:

— И пусть поторапливаются! Нас ещё ждёт «Благоуханный плод»! Сегодня мы его хорошенько понадкусим, правда ведь, Мадо? — он со всей дури хлопнул друга по спине.

Альда отпила вина из тяжёлой кружки. Значит, они только отужинать сюда заглянули, а потом собирались отправиться в бордель… А завтра третий господин, скорее всего, снова затворится в поместье, мучимый неизвестным недугом. И тогда до него будет не добраться до следующего полнолуния.

Обычно Альда действовала быстро и решительно. С того момента, как она получала заказ, до его выполнения редко проходило более суток, но в этот раз… С того самого момента, как Дзоддиви спросил: «Ты убивала колдунов?», Альда чувствовала себя так, словно шла по верёвке, натянутой над бездной.

И сейчас ей стоило бы подойти к Эстосу, заговорить, коснуться, может быть, получить шанс убить, но ноги не шли… Альда точно окаменела. Хотелось ударить саму себя, чтобы привести в чувство. И когда она увидела, что Эстос встал из-за стола и идёт к ней, она так и смотрела на него, не в силах отвести взгляд.

Эстос улыбался, но улыбка не трогала глаз. В них было какое-то усталое, почти затравленное выражение, а лицо было нездорово бледным.

«Что же с тобой такое?» — подумала Альда.

Она была встревожена, но заставила себя улыбнуться в ответ: не широко, а словно бы через силу, так делали секковийки.

— Боялся, что не увижу тебя сегодня, — вместо приветствия сказал Эстос.

Альда надеялась, что румянец на её щеках незаметен. Ей нечасто доводилось слышать такое — и, что хуже — мужчины нечасто смотрели на неё вот так. Она не могла не заметить: утомлённые глаза третьего господина точно вспыхнули искрами, когда он заговорил с ней. Он был рад её видеть… О семь высоких небес, какой глупец! Какой безнадёжный дурак! Если бы не ей нужно было убить Эстоса Вилвира, она бы кричала ему: «Беги! Беги от неё! Разве ты не видишь, что эта женщина лжива и опасна? Ты колдун. Сам первый господин Небесного дома захотел от тебя избавиться, значит, ты опасен и умён, почему же ты не видишь, что перед тобой притворщица и лгунья?»

Но Эстос неумолимо шёл к своей смерти, словно его влекла злая судьба.

— Могу я угостить тебя вином, Кейлинн? — её имя, выдуманное имя, прозвучало так мягко и одновременно сильно, словно прикосновение уверенной, властной руки.

— Благодарю, у меня уже есть, — указала Альда на свою кружку.

Эстос опустился на стул рядом, бесцеремонно взял кружку и принюхался:

— Я говорил о настоящем вине, сделанном из винограда, выросшего на западных склонах Трехрогой горы, и выдержанном в бочках из скального дуба.

— Никогда такого не пила.

Эстос махнул рукой:

— Кувшин «Плача на ветру»! И не сметь вскрывать, я сам откупорю…

Горлышко кувшина, который им принёс слуга, было залито чем-то вроде мутной красноватой смолы, и Эстос внимательно изучил оттиск печати на нём, прежде чем начать счищать.

— Твои друзья не рассердятся, что ты оставил их? — спросила Альда, пока Эстос разливал кроваво-алое вино по стаканам из зеленоватого стекла.

— Нет, я не собирался идти сегодня с ними. Просто надеялся, что встречу тебя здесь…

Альда удивлённо приподняла брови.

— Когда я увидел тебя, то что-то зашевелилось в душе… — сказал Эстос. — Наверное, вспомнились те месяцы, что я провёл на войне. Славное время… Мы мёрзли в проклятых палатках, каждый день рисковали жизнями, но… Но сейчас я думаю, что никогда не был счастлив так, как тогда!

— И думаешь, я помогу вернуть тебе те дни? Стану твоей любовницей-секковийкой, вроде тех, что ты заводил в старые добрые времена?

— Если бы всё было так просто, я бы давно нашёл себе любовницу из вашего народа. Но знаешь, я уже давно ничего не хочу… Нет, ты не подумай, что не могу, — рассмеялся Эстос почти смущённо. — Просто всё как в тумане, словно и не со мной… Как будто я уже умираю. А вчера, когда я начал говорить с тобой…

Он пододвинул стакан Альде:

— Отведай!

— Так что произошло вчера? — спросила она, поднося стакан к губам.

— Я сам не знаю. Мне безумно захотелось коснуться тебя… Как будто мне шестнадцать лет и кровь кипит в жилах. Как будто туман рассеялся.

— А сегодня так же? — Альда всё же сделала осторожный глоток.

— Нет, — покачал головой Эстос. — Сегодня мне рядом с тобой… спокойно.

Альда была встревоженна этими словами, их простота и откровенность что-то шевельнула и в ней тоже, и эти маленькие неловкие движения в давно остывшем сердце причиняли ей боль.

Может быть, это какое-то колдовство?

Её смущение и тревога были не настолько сильны, чтобы она забыла о деле. Она протянула руку и накрыла ладонь Эстоса своей — опять не почувствовав никакого особенного тепла кожей, — и сказала:

— Не вознамерился ли ты напоить меня и затащить в постель?

— Нет, — покачал он головой. — Просто… — Эстос глядел на Альду немного растерянно, словно не знал, что сказать. — Просто говори со мной.

— Я мало что могу рассказать, моя жизнь однообразна и скучна. А вот ты… Если не врут, ты сын самого влиятельного человека в нашей стране.

— Ты думала, мы тебя обманули? — Эстос оглянулся на своих друзей, которые веселились, казалось, даже не заметив его отсутствия.

— У меня нет уверенности. Будь я сыном главы Совета Одиннадцати, разве проводила бы я дни в компании старых солдат? Даже знаменитый «Благоуханный плод» не был бы для меня достаточно хорош!

— Эти старые солдаты — хорошие люди. Уж точно лучше тех, кого я ежедневно вижу в доме своего отца.

— Ты ведь колдун… Покажешь мне что-нибудь волшебное? Можешь сделать так, чтобы с потолка посыпалось золото, или превратить вон того толстяка в скворца?

— Моё колдовство иное, — ответил Эстос, отпивая вино. — Не особенно впечатляющее.

— И что же ты умеешь? — наклонилась ближе к Эстосу Альда.

Ответ был ей не так уж важен, но всё же хотелось узнать, чем третий господин был так опасен Небесному дому, что они решили его убить.

— На самом деле мало что, — Эстос опустил глаза. — Я поздно начал обучаться, потому что… жил в другом месте, не с отцом. Конечно, я кое-что умею, но это не годится для того, чтобы впечатлить красивую женщину…

— И всё же скажи мне! — Альда так заторопилась, что чуть не забыла, что нужно изображать секковийский акцент.

Эстос посмотрел на неё внимательно, словно размышляя, говорить или нет. Альда видела, что он хотел уже сказать, она была в этом уверена, хотел!..

Но тут двери распахнулись, и в зал вбежали сразу двое слуг в цветах Соколиного дома — синем и серебряном.

Эстос не поднял руки в знак приветствия, словно желал скрыться, но слуги всё равно его высмотрели и тут же подбежали. От их сапог и одежды несло конским потом — видно, они гнали лошадей сюда от самого Соколиного дома.

— Третий господин, простите, что прерываем вашу трапезу. Первый господин велел немедленно доставить вас домой. У него к вам срочное дело.

Эстос смотрел на Альду — точно не слышал ни слова.

— К сожалению, нам надо расстаться, — сказал он. — Ты будешь здесь завтра утром?

— Не знаю… Я думала пойти за Северные ворота.

— Наняться к новому купцу?

— Или найти попутчиков и отправиться домой.

Эстос хотел сказать ещё что-то, но слуги опять не дали.

— Третий господин, вас ждут! Ваш отец…

— Да знаю я! — отмахнулся от них Эстос, но момент был упущен. Эстос сказал совсем другое: — Не знаю, увидимся ли мы ещё, но буду надеяться…

Альда так растерялась, что даже не сумела ничего сказать в ответ.

***

Альда ещё с час просидела за столом в одиночестве, думая об Эстосе, вернее, безуспешно заставляя себя о нём не думать. Думать о нём было можно и даже нужно, но только как о задании, о жертве, о том, кого нужно убить, а не как… Высокие звёзды, не как о мужчине!

Случалось, что её к кому-то тянуло, но редко… Жена дяди Кафаса говорила, что женщины их рода обычно холодны, да и найти мужей им тяжело — кто захочет стать мужем наёмной убийцы? — поэтому большинство девушек оставалось в семье и помогало нянчить детей своих дядьёв и братьев, а своими так и не обзаводилось. Истории тех, кто всё же выходил замуж, чаще были несчастливыми, как, например, у Каэты, которая влюбилась в молодого капитана с торгового корабля и решила скрыть от него, кем была. Ведь он уходил в море на несколько месяцев, и в это время она могла свободно заниматься своим ремеслом… Кончилось всё кровью и смертью. Говорили, что именно поэтому боги избавляют дочерей Льессумов от страстей.

Альду они избавили не совсем. Она знала, каково это — когда человек кажется притягательным настолько, что каждое его движение, каждый поворот головы кажется достойным того, чтобы художники запечатлели его на фресках королевского дворца. И каково — когда неизъяснимое, непонятное самой себе желание пульсирует в висках, заглушая любые мысли. А иногда, когда они с Тервелом лежали ночью на крыше, всматриваясь в низкие звёзды, она чувствовала, что он желает её и, прижмись она к нему чуть ближе, посмотри чуть более призывно, он сожмёт её в крепких, сильных объятиях и ни за что уже не отпустит… Но она не допускала этого «ближе». Тервел был ей как брат, и накатывавшее желание вызывало в ней не столько подлинную страсть, сколько стыд.

«Ближе» ей хотелось быть с Эстосом…

Альда стиснула зубы и постаралась выкинуть эти мысли из головы. Ей не об этом надо думать…

Хотя бы о чём-то близком к нему. Например, что за недуг мучил третьего господина? И какова была его сила? Он был подозрительно уклончив, когда говорил о ней.

Альда думала о загадочных умениях Эстоса и раньше, но ничего толкового на ум не приходило, а сейчас запуталось ещё хуже.

Она смогла придумать только одну причину его убить: Эстос Вилвир умел нечто, может быть, и не особенно опасное, но такое, что было не под силу никому на правом берегу. Взять первого господина Дома Змеи, второго самого могущественного колдуна на левом берегу: он мог бы обратить полгорода в груды золы, но его не пытались убить — потому что у правого берега были колдуны сходной силы, им было что ему противопоставить. Любому колдуну Небесный дом мог противопоставить своего, но, судя по всему, не Эстосу.

Кем же он был? Говорили, что когда-то бывали колдуны, которые могли поднимать армии мёртвых — чрезвычайно редкое умение. Но Двор Смерти точно бы почуял, если бы кто-то попытался проникнуть в их потусторонние владения и покусился на покой умерших. Это явно было что-то другое, но что?

Когда то вино, что налил в её стакан Эстос, закончилось, Альда не стала подливать. Она встала из-за стола и ушла в свою комнатушку на верхнем этаже.

Может быть, дело было в выпитом вине — действительно на редкость ароматном, однако ещё и крепком, — но в эту ночь Альда заснула быстро.

Разбудил её сначала топот шагов на лестнице, а потом негромкий, но настойчивый стук в дверь. Альда немедленно выхватила из-под подушки тонкий кинжал и взяла так, чтобы он был прикрыт широким рукавом сорочки.

— Кто там? — крикнула она.

Сквозь щели в ставнях проникал едва заметный бледный свет — значит, было уже утро, хотя и очень ранее.

— Мы из Соколиного дома от третьего господина.

— Да неужели… — Альда собиралась сказать это про себя, но получилось вслух.

— Поверьте, госпожа. Мы не причиним вам вреда, у нас важное поручение.

Звучало любопытно, но и подозрительно тоже.

Альда подошла к двери и отомкнула задвижку.

Глава 6. Болезнь

В тёмном коридоре стояло сразу трое слуг, все в синем с серебром. Где-то за их спинами маячило опухшее ото сна и перепуганное лицо хозяина «Кошачьего сердца». Ещё бы: люди в цветах Соколиного дома посреди ночи!

Мужчина, стоявший впереди, поднял свечу повыше, чтобы осветить своё лицо.

— Я Гунда, помощник начальника стражи в Соколином доме. Третий господин просит вас приехать к нему. Срочно.

— В такой час? — недоверчиво спросила Альда, хотя и чуть ослабила хватку на кинжале.

— Он опасался, что если мы промедлим, вы покинете город, и вас будет трудно отыскать… Первый господин так же присоединяется к просьбе. Он просил передать вам это.

Гунда вынул из-за пазухи синий мешочек с серебряной вышивкой. По тому, как было натянута ткань, Альда догадалась, что он был тяжёл, судя по всему, набит золотыми монетами, да так плотно, что они даже не звякнули.

Это могла быть ловушка, но кому и зачем её нужно было подстраивать?

Если бы кто-то захотел заманить её в западню, то подождал бы до утра зная, что вторжение в гостиницу последи ночи вызовет подозрения. Соколиный дом спланировал бы всё гораздо хитрее и изящнее…

— Хорошо, я поеду с вами, — после короткого раздумья сказала Альда.

Альда забрала мешочек и велела слугам Соколиного дома дожидаться снаружи, пока она оденется.

Проклиная обилие ненужных шнурков, Альда нарядилась наконец, как было положено, нанесла на ладони остатки «золотой» мази, а потом ещё и успела достать из щели свою записку и нарисовать справа от фигурки человека птичку. Она не сомневалась, что Тервел поймёт, что это сокол.

К Соколиному дому они мчались верхом. Кони грохотали копытами по мощёным улицам, где едва-едва начали появляться первые прохожие. Город пока ещё не проснулся.

Альда неплохо ездила верхом, но не так хорошо, как умела бы настоящая секковийка, и поэтому старалась держаться позади слуг — чтобы у них не было возможности оценить её посадку. Она поначалу пыталась расспрашивать, что случилось, но слуги говорили, что лишь исполняют приказ своих господ и ничего более не знают. Лишь Гунда добавил, что третий господин страдает от серьёзной болезни, и оттого все его приказы и даже малейшие прихоти выполняются беспрекословно, чего бы он ни пожелал.

— А он пожелал меня… — усмехнулась Альда.

— Не совсем так. Не сердитесь, но мне пришлось солгать вам, самую малость… Иначе вы бы не поехали…

Альда слегка напряглась, услышав это, но лишь слегка. Если эти люди задумали недоброе, двое из трёх будут мертвы прежде, чем сумеют достать оружие. Третий умрёт мгновением позже.

— Третий господин не звал вас… Вернее, он в беспамятстве повторял ваше имя… То есть, звал вас, сам того не зная. Вечером он рассказал своему личному слуге, что встретил девушку в «Кошачьем сердце» и хочет поехать туда утром, чтобы застать до отъезда. Но ночью ему стало хуже. Он точно не смог бы отправиться за вами утром.

— Но если он в беспамятстве, зачем я ему?

— Он время от времени приходит в себя и, все в доме надеются, будет рад вас видеть. Может быть, это облегчит его страдания.

— Чем он болен? — спросила Альда.

— Даже лучшие лекари не знают, но болезнь эта мучительна.

У ворот поместья их встречал один из младших колдунов Соколиного дома, чтобы снять завесу для их проезда, он же повёл Альду во внутренние покои. Альда, изображая удивление от роскоши залов, внимательно всё рассматривала и запоминала. Злая радость звенела в её голове. Вилвиры сами пригласили её в Соколиный дом, провели через все преграды… Впустили куницу в курятник. Никто даже не подумал обыскать её на входе — лишь посыпали золотой пылью, — и два её кинжала были при ней.

Наконец колдун распахнул перед Альдой дверь в большую спальню. Проём был затянут чем-то вроде стеклянной паутины, и когда Альда остановилась, колдун вложил её в руку что-то размером с медную монетку.

— Держите это и идите. — Когда она заколебалась, он чуть подтолкнул её в спину: — Не бойтесь, вы ничего не почувствуете.

Альда шагнула вперёд. Колдун был прав — нити были неосязаемы, и она ровным счётом ничего не почувствовала.

Она разжала пальцы и посмотрела, что дал ей колдун: это была маленькая металлическая бляшка, на которой были выдавлены узкий клинышек — знак Соколиного дома, называемый так же «клювом сокола», — и три точки.

В комнате не горели лампы, и, несмотря на то, что солнце уже взошло, в комнате был густой полумрак: плотные шёлковые шторы закрывали окна. Воздух был странно прохладным. Даже зимой, когда дули ветры с гор, так холодно бывало лишь ночами… Видимо, здесь использовалась какая-то магия.

Высокий человек, ещё не старый, но по-старчески сгорбленный, вышел из густых теней возле постели.

— Это вы Кейлинн? — спросил он. — Спасибо, что пришли. Молодой господин звал вас.

— Он спит? — Альда протянула слуге бляшку, не зная, куда ещё её деть.

— Пока молодой господин ещё может спать, он спит, — ответил слуга и опустил бляшку в маленький кошель на поясе. — Скоро он проснётся. Вы пока располагайтесь, — он указал на кресла в дальнем конце большой комнаты. — Если нужны еда или напитки, только скажите… Нужно вам что-то?

— В столь ранний час — нет.

— Тогда я распоряжусь подать вам завтрак позднее. Меня зовут Лигур, я личный слуга третьего господина, опекаю его с того самого дня, как он появился в Соколином доме. Если вам что-то понадобится, спросите меня или любого другого слугу в этом доме. Если никого не будет рядом, то вот колокольчик.

Потом Лигур отдёрнул в сторону одну из занавесей, закрывавших кровать, и привязал шнуром к посеребрённому столбику балдахина.

Альда сделала несколько шагов в сторону постели. В полутьме она видела лишь смутные очертания тела Эстоса под тонким покрывалом. Когда она подошла ближе, то стало слышно дыхание. Очень тихое, но частое…

Ещё несколько шагов, и она увидела его лицо, бледное и влажное от пота, глаза были не закрыты, а зажмурены, будто он не спал, а изо всех старался чего-то не увидеть. Брови были сведены, словно от страшной боли.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Что с ним?

— Неизвестно. Может, болезнь, а может, и нечто иное…

— Что же?

— Он сильно пострадал в детстве, едва не умер… От магии. Целители его едва ли не с того света вытащили, и он долго не поправлялся. Первый господин думает, что тот случай даёт о себе знать.

У Альды были ещё вопросы, но тут Эстос застонал. Она не спрашивала можно ли — желание помочь ему, быть с ним, толкнуло её вперёд. Альда шагнула к кровати и схватила Эстоса за руку. Его пальцы бессознательно сжали её ладонь.

— Мне нужно… Мне нужно…

Он забился, задёргался и выпустил её руку. Потом свернулся в клубок и затрясся.

— Лучше его не тревожить, — тихо сказал Лигур.

— Нужно… — снова прохрипел Эстос. — Нужно поехать за ней утром… Лигур… Я… я должен… Кейлинн…

— Я здесь, — несмело сказала Альда.

Эстос её не слышал. Его слов теперь было не разобрать, потому что они перебивались низкими хриплыми стонами, а Эстос извивался от боли.

— Я здесь, — Альда протянула к нему руку и несмело коснулась волос. — Я здесь! Что мне сделать, как помочь тебе?

Эстос низко застонал в ответ.

Каждое его новое судорожное движение, каждый новый стон били Альде в самое сердце. Она гладила Эстоса по голове, по влажным от пота и скрутившимся в тугие локоны волосам, по сведённым болью плечам, по мокрому лбу и щекам, не владея собой что-то повторяла и повторяла, а в груди раскрывалась какая-то ужасная рана…

Альда забралась на кровать и прижалась к Эстосу, накрыв своим телом…

Вскоре он затих и, как Альде показалось, даже задышал спокойнее.

— Госпожа Кейлинн, — позвал Лигур, о котором она совсем уже забыла. — Вы слышите? Он ровно дышит, он спит…

Альда разжала объятия. Страшно было сознаваться себе в этом, но она отпустила Эстоса нехотя. Ей хотелось и дальше быть с ним, касаться его, чувствовать, как боль отступает, ощущать запах его волос… Запах горького миндаля и чистого пота.

— Похоже, с вами ему делается лучше, — произнёс Лигур озадаченно. Губы его кривились, словно он едва удерживался от слёз. — Я бы попросил…

— Что? — спросила Альда, когда он замолчал.

— Останьтесь с ним. Недостойно просить о таком девушку, но я клянусь, никто не узнает, что вы легли в постель мужчины! Ваша честь не пострадает.

— Плевать я хотела на честь! — ответила Альда. — Если нужно, я останусь с ним… Но мне действительно неловко, когда вы смотрите. Уйдите на время. Если он проснётся, я позову вас.

— Как скажете, госпожа, — поклонился Лигур.

Оно отошёл от кровати и бесшумно исчез за дверью.

Альда посмотрела на лежащего рядом Эстоса Вилвира, третьего господина Соколиного дома.

Вот он, спящий, в полной её власти!

Она положила руку Эстосу на лоб — и не почувствовала магического тепла. Потом, нежно, словно боясь причинить боль, коснулась висков. Её пальцы задрожали перед тем, как коснуться его губ. Они были горячими и неровными — искусанными. Потом она притронулась к закрытым, чуть подрагивающим векам, провела пальцами по щекам, очертила линию скул, совсем уже забыв, для чего это делала…

Для того, чтобы найти его второе сердце и убить.

Эстос был так невероятно красив!.. Может быть, кому-то он и не показался таким уж красавцем, но Альду сводили с ума изгибы его широких бровей, резкие очертания губ и даже то, как завитки волос прилипали ко лбу…

Ты убивала колдунов?

Она упала на подушку и закрыла глаза.

«Успокойся! Ты не должна думать о нём так. Не должна, не должна, не должна!»

Альда начала читать про себя очищающие разум молитвы. Это сработало, и она на какое-то время погрузилась в тихий, стеклянно-холодный транс. Сознание её очистилось, дыхание и ток крови замедлились, мысли перестали метаться в голове, как бесноватые…

Эстос шевельнулся рядом, и Альда открыла глаза. Эстос смотрел прямо на неё, и в глазах его было удивление.

— Ты… Откуда ты здесь? Который сейчас час? Уже день?

— Сейчас утро, — ответила Альда.

— Но ты… В моей спальне?..

— Ты впал в беспамятство и звал меня. Твой отец послал за мной слуг.

— И ты пришла?

Эстос, часто моргая, сел на кровати.

— Он дал мне вот это, — Альда показала мешочек с золотом.

Эстос растерянно тёр глаза.

— Я не понимаю… — прошептал он.

Потом он вскочил с кровати и, откинув штору, толкнул ставень. Альда подошла к окну вслед за Эстосом и тоже выглянула вниз. Там, на выложенной мрамором площадке, находились песочные часы. Посмотрев на них, Эстос кинулся к столу, стоявшему в дальнем конце комнаты и заваленному книгами, свитками и бумагами. Схватив тонкую тетрадь в обложке из зелёной кожи, он перевернул несколько листов и что-то прочитал, проследив пальцем.

Затем он схватил перо, обмакнул кончик в чернила и спешно что-то нацарапал на той же странице.

— Скажи, — поднял он глаза на Альду, — когда ты пришла сюда, то что увидела?

— Тут был слуга, Лигур, а ты лежал в постели, — ответила Альда, про себя удивившись необычности вопроса.

— Я спал?

— Даже не знаю, ты корчился от боли. Мог ли ты при этом спать? Не знаю. Но глаза были закрыты.

— А что было потом?

— Потом я села возле тебя. Я не знала, что делать, мне просто хотелось помочь. Я… Я, кажется, обняла тебя.

Эстос прижал ко рту пальцы.

— Ты не хочешь есть? — спросил он вдруг.

— Разве что немного.

— А я хочу.

— Давай я позову Лигура. Он принесёт тебе завтрак.

Альда ужа пошла к двери, когда Эстос остановил её:

— Нет, попроси завтрак для себя. Не говори ему, что я пришёл в себя. Скажи, что я… Что я то кричу во сне, то засыпаю спокойно.

— Ты не доверяешь собственному слуге?

— Ему я доверяю, но вот кое-кому другому — нет.

— Хорошо, — сказала Альда, запомнив для себя и эту странность, — я сделаю, как ты велишь. Но тогда тебе нужно лечь в постель и время от времени кричать. А разговаривать нам можно только шёпотом.

Эстос усмехнулся:

— Вижу, тебе часто приходилось обманывать, раз ты подумала обо всём этом. Но не беспокойся, из этой комнаты наружу не долетает ни звука — кроме звона вон того колокольчика. Она так построена, да ещё чары наложены: иначе я будил бы своими воплями весь дом.

— Здесь полно колдунов, и они могут…

— Нет, ни одному колдуну сюда не пробиться, можешь не сомневаться.

Эстос вернулся в постель, а Альда позвонила в колокольчик. Когда явился Лигур, она повторила слуге всё, как сказал Эстос

— Подойди ко мне, — попросил потом Эстос, хотя в его голосе было столько же приказа, сколько и просьбы.

Альда сама не поняла, почему повиновалась ему. Она села на край постели. К ней вдруг вернулось смущение.

— Ты в моей комнате, в моей постели…. Это превосходит даже самые смелые мечты, — улыбнулся Эстос. Его улыбка была волшебной, такой светлой и радостной, что даже ожесточённое сердце Альды начало таять.

— Ты используешь на мне какую-то магию? — спросила она.

— Нет.

— Почему тогда… — Альда замолчала и прикусила губу. Не хватало ещё сказать Эстосу, что теряет волю от его улыбки.

И она не теряет волю, нет. Она здесь для того, чтобы убить этого человека. Как только она поймёт, как выбраться отсюда после убийства, то обязательно так и сделает. И не будет сомневаться ни секунды.

Она вдруг замерла и слепо смотрела перед собой.

Такая простая мысль, которая почему-то от неё ускользала — наверное, потому, что раньше с ней такого не случалось.

«О боги… Я ведь… Я ведь влюбляюсь! Влюбляюсь в человека, которого должна убить. Во имя псов Гудды, за что? За что?!! Как я могу убить его? А если смогу — то как мне после этого жить? Как мне жить с мыслью, что я убила его своими руками?»

Эстос сел рядом и взял руку Альды в свою. Он обвёл маленькие жёсткие мозоли кончиком пальца, не сводя глаз с лица Альды.

— А ты… Какую магию используешь на мне ты? — спросил он и прижался губами к её раскрытой ладони.

Альда почувствовала себя в сердце огромного жаркого вихря. Мир распадался и собирался вновь на её глазах. Ей было так страшно, сладко и больно, что она с трудом смогла сделать вдох. От одного простого поцелуя!

— Я не знаю никакой магии, — ответила она.

— Сейчас мне кажется, что твоя близость творит чудеса.

Эстос оторвался от её ладони, чтобы сказать это, но произнеся короткие четыре слова, снова припал губами к руке Альды и начал покрывать её поцелуями.

— Я хотел тебя с той секунды, как увидел, — прошептал он. — А ты?

— Нет, — не подумав, ответила Альда.

Эстоса её честность, кажется, ни капли не обидела. Он спокойно и весело улыбнулся.

— Видимо, это не имеет никакого значения…

Альда освободила руку:

— Я не понимаю, о чём ты говоришь.

Эстос помрачнел. Альда заметила, как дёрнулся его кадык, когда он сглотнул.

— Ложись рядом, — сказал он, опускаясь на подушку. — Я расскажу.

— Нет, я лучше останусь здесь.

— Не доверяешь мне?

— Я никому не доверяю, так что не сочти за оскорбление, — пожала плечами Альда.

— Хорошо, пока пусть будет так. Я не могу объяснить тебе всего, потому что сам не всё понимаю, но вот что я знаю: я умираю.

— Твоя таинственная болезнь… — прошептала Альда. — Мне рассказал Лигур.

— Мне становится всё хуже и хуже. Я записываю всё, происходящее со мной… — Эстос указал на стол, где лежала тетрадь. — По памяти или с чужих слов. Этим записям уже много месяцев, так что с их помощью я могу предсказать, что меня ждёт в будущем. И я не хочу этого будущего. Я решил убить себя до того, как наступит первое новолуние следующего года. Я даже выбрал время: на второй день убывающей луны я приму яд, который убивает без боли.

Говоря это, Эстос смотрел не на Альду, а вверх, на тёмную ткань балдахина, расшитую изображениями серебряных соколов.

— Но что это за болезнь? — растерянно спросила Альда.

— Никто не знает. Это началось во время войны, уже под самый конец, но тогда я не придал этому никакого значения. Несколько приступов головной боли, к тому же не так уж и часто… Но со временем становилось хуже. Боль стала такой будто в мозг вонзались острые ножи и проворачивались, и, самое странное, постепенно эта боль начинала распространяться по всему телу. А потом вдруг проходила. Когда я вернулся домой, то эти приступы стали удлиняться, да и боль становилась сильнее. Если раньше я мучился по несколько часов, то теперь был не в силах подняться с постели сутки, потом двое. Никакие лекарства не помогали, магия тоже. И при этом меня не оставляло чувство… Даже не чувство, а какое-то сверхъестественное знание, что боль легко прекратить, что есть нечто, что исцелит меня мгновенно. Как умирающий от жажды чувствует, что ему нужна всего лишь вода, чтобы вернуться к жизни, так я чувствовал, что мне не хватает какой-то малости. Было нечто, что мне нужно получить, и тогда всё кончится… Только я не знал, что именно. За полтора года моё состояние так ухудшилось, что я мог ходить, разговаривать, встречаться с людьми лишь половину каждого лунного месяца. Вторую половину я проводил… в боли. Я перечитал кучу книг, опробовал многие магические техники и зелья, чтобы излечиться, но ничего не помогало. Я сумел лишь немного отсрочить наступление конца. Холод в этой комнате — часть моих ухищрений для того, чтобы продлить себе жизнь. Я научился отделять себя от магии и даже от времени… Это очень сложное заклинание, вряд ли тебе интересны подробности, но в этой комнате время течёт иначе, медленнее… Если бы я мог, то замедлили бы его ещё сильнее и выиграл бы себе годы, но время — очень опасная материя и очень непокорная. Оно всегда стремится восстановить прежнее своё состояние, сопротивляется. Когда я наложил заклятие на эту комнату, я ещё не знал всего… Если бы знал, то выбрал бы другое место, не в Соколином доме, потому что стоит мне снять заклятие, как иное, настоящее время хлынет сюда и… Думаю, оно разрушит эти покои и часть соседних вместе с ними. Вот так я и живу… Я почти не выхожу из своих комнат, даже в те дни, когда здоров. Я делаю исключение лишь для очень важных встреч, ну и для своих друзей тоже. Если бы я не выходил к ним наружу раз в месяц, то сошёл бы с ума.

— Но это же приближает тебя к смерти…

— Да, но она неизбежна. Я всё равно не доживу даже до конца года, так зачем же ябуду проводить последние оставшиеся дни в тоске?

— Месяцы, не дни, — поправила его Альда.

— Для меня существуют лишь дни, когда я свободен от боли. А их в месяце примерно четыре. Сейчас четыре. Потом останется лишь три, потом два… А в конце останется лишь боль.

— А я… — начала наконец догадываться Альда.

— А ты способна унять мою боль. Ты как будто то самое «нечто», которого мне не хватало.

Альда глядела на Эстоса неверящими, непонимающими глазами.

— Вчерашний день был из тех, что на грани, — продолжал он. — Боли уже начинаются, но ещё выносимы. Я решил всё же поехать в «Кошачий язык», и там боль прекратилась. Такое иногда случается, пока она ещё слабая, но потом пришлось уехать, и через пару часов меня скрутило так, что… Впрочем, ты видела. Я знаю, что теряю всякое достоинство, извиваюсь, плачу, как ребёнок. — Эстос тяжело выдохнул и облизнул пересохшие губы. — Это пытки, ад, море ужасающей боли…

— Но почему? Почему именно я?

— Я этого не знаю, но стоило тебе прийти, как всё прекратилось… Такого не бывало никогда.

Эстос потянулся к руке Альды и коснулся её.

— Спасибо тебе, Кейлинн.

Чужое имя резануло слух. Альда опустила голову.

Всё это было настолько невероятно, что трудно было поверить… Это было чудесно, удивительно, но и ужасно тоже. Она не была Кейлинн, простой девушкой, сопровождавших купцов через степи. Она была Альдой Льессум, убийцей, связанной страшной клятвой верности, и эта клятва велела ей убить Эстоса Вилвира.

Эстос разжал её руку и откатился в сторону.

— Сюда идут, — сказал он. — Скажи, что я недавно затих.

Альда приняла у Лигура большой поднос с едой и сказала то, что велел Эстос.

— Это хорошо, — шёпотом отозвался старый слуга. — Пусть его сон продлится подольше.

Печаль в его глазах была искренней.

Альда поставила поднос на кровать, и Эстос тут же начал снимать крышки с горшочков и мисочек.

— Почему ты не хочешь рассказывать, что боли прошли? — спросила Альда.

— Пока нет уверенности, что они прошли. Надо кое-что проверить. И всё равно, пока я не придумаю, что делать дальше и как поступить, моему отцу нельзя про это знать…

— То есть, ты не доверяешь ему? Своему отцу?

— Дело не в доверии. Просто я… Я знаю, что он сделает. — Эстос целиком закинул в рот пирожок из тончайшего теста, начинённый мясом и зеленью, а когда прожевал, продолжил: — Я ему нужен. А здоровым нужен больше, чем больным. Он запрёт тебя здесь, и ты не сможешь уйти.

Альда невольно усмехнулась. Пусть попробует! Да, Ульпин Вилвир — великий колдун, но магия не особенно быстра, а вот кинжал выученного убийцы быстр. Уйти она сумеет…

Эти свои мысли Альда не стала озвучивать, она сказала другое:

— А ты, получается, готов меня отпустить?

Глава 7. Пропавшее прошлое

— А ты, получается, готов меня отпустить?

Эстос потянулся за вторым пирожком, но рука замерла на полпути. Он пристально посмотрел на Альду, и от ещё настойчивого, напряжённого взгляда ей стало слегка не по себе.

— Я бы хотел, чтобы ты осталась со мной. Глупо отрицать это, — сказал Эстос. — Но сажать тебя на цепь… Спасать собственную жизнь такой ценой я не намерен.

Альда почувствовала странную, болезненную дрожь в груди, потому что Эстос Вилвир был до смешного благороден и не хотел забирать чужую жизнь даже ради спасения своей, а она отнимала жизни десятками, не задумываясь о цене и смысле.

— Слышала, ты превосходишь умом прочих детей своего отца, — медленно произнесла Альда, — но в наследники он избрал не тебя. Я, кажется, поняла почему.

— Я вовсе не так честен и благороден, как ты думаешь, и далеко не всегда. Когда речь идёт о государственных делах, я ничем не отличаюсь от отца, но ты…

— Что я? — спросила Альда, когда Эстос замолчал.

Её голос дрожал, а в животе в мучительном ожидании скручивалось нечто сладкое и жаркое.

— Я хотел бы, чтобы ты была со мной по другой причине. И по своей воле.

— Ты ждёшь этого от меня, — произнесла Альда. — Ждёшь, что я отвечу благородством на благородство. — Она усмехнулась: — Люди не лгали, ты умён… Вместо того, чтобы принуждать, пытаешься взывать к лучшему во мне.

Эстос улыбнулся:

— Останься со мной!

Альда была не в силах произнести ни единого слова. Потом он собралась, втянула воздух и спросила:

— Это значит, что я не выйду отсюда до следующего полнолуния?

— Ты будешь выходить, но ненадолго… Мне даже нужно, чтобы ты уходила. Надо понять, что произойдёт, если тебя не будет рядом, как быстро вернётся боль. — Эстос внимательно всмотрелся в лицо Альды: — Ты сомневаешься? Думаешь, я обману? Или нашла уже нанимателя? Я буду платить тебе в месяц столько, сколько ты не заработаешь и за пять лет! — его голос звучал почти отчаянно.

Альда покачала головой. Дело было не в доверии и не в деньгах. А в том, что эти просьбы приближали Эстоса к гибели, а она сейчас понимала со всей ясностью, что не хочет его убивать. Несмотря ни на какие клятвы своему клану и Небесному дому — не хочет.

Но если она откажется, он всё равно умрёт. Даже если до Эстоса не сумеют добраться её дяди и двоюродные братья, он всё равно умрёт — примет яд во второй день последнего новолуния этого года.

— Я останусь, — решила Альда. — Не из-за денег.

— А из-за чего?

Альда вместо ответа сунула Эстосу тарелку мясных шариков в орехах.

— Ешь. Вид у тебя пока не слишком здоровый.

Потом Эстос взял гору книг и тетрадей и со всем этим забрался на кровать. Альда заглядывала, но понимала разве что половину написанного: Эстос немилосердно сокращал слова и пользовался неизвестными Альде условными знаками, которые, судя по всему, обозначали какие-то колдовские понятия.

Про Альду Эстос на время забыл совершенно, так он был поглощён изучением своих старых записей. Лишь иногда он отрывался, находил взглядом «Кейлинн», которая тем временем изучала покои третьего господина и всё, что в них находилось, и говорил, раз за разом примерно одно и то же:

— Это необъяснимо, но боли нет. Она ушла, ушла совершенно!..

Просмотрев большую часть тетрадей, Эстос сказал:

— Я думаю, что дело в тебе, Кейлинн. Никакого иного объяснения я не могу найти. Но вот почему это происходит, я не могу понять. Я не чувствую в тебе магии, по крайней мере, такой, какая была бы заметна сразу. Ты позволишь мне изучить тебя лучше?

Альда насторожилась:

— Как это — изучить?

— Я просто прикоснусь к тебе. Ты ничего не почувствуешь.

Альда тут же подумала о мази на руках. Её на ладонях почти не осталось, но вдруг Эстос был способен почувствовать даже это? И вдруг он догадается, для чего такой состав мог понадобиться?

— Ты опробуешь на мне какое-то заклинание, так? — спросила Альда.

— Да, но ничего особенного. Вреда от него не больше, чем от золотой пыли при входе…

— Но если меня уже осыпали золотой пылью, то разве это не означает, что на мне нет никаких заклятий?

— Золотая пыль реагирует только на чары, которые снаружи. Иначе любой колдун вспыхивал бы от неё, как факел. Собственная сила колдуна содержится внутри, и нужны годы упорных занятий, чтобы научиться выводить её наружу.

— Ты про второе сердце?

— Да, это так называют. Это точка, в которой наша внутренняя сила соприкасается с внешним миром, средоточие магии. Чаще всего она открывается там, где находится рот или горло, в середине лба, в центре груди, на ладони, но может быть где угодно. Я читал о колдунах, у которых второе сердце было на затылке. Изредка эти точки бывают парными, когда сила изливается через обе ладони, или точки под ушами… — Эстос запнулся, словно ему тяжело это было выговорить: — Или через глаза. Но если не обучаться с детства, то второе сердце не сможет стать достаточно сильным. Оно может спасти жизнь, даже если человеку нанесли смертельный удар, но магия не сможет через него выйти наружу. Ты можешь обладать такими скрытыми силами: их не видно сразу, но они всё же есть…

— Неужели я бы не почувствовала, если бы у меня были силы?

— Такое случается, хотя и нечасто. Обычно сила всё же даёт о себе знать. И я хотел бы проверить…

Эстос протянул к Альде руку, словно уже хотел наложить заклятие, и Альда схватила его за запястье. Осторожно и мягко — просто чтобы остановить.

— Я не хочу, чтобы ты… — сказала она. — Не именно ты… Я просто не хочу, чтобы со мной что-то такое делали. Как я узнаю, что ты просто что-то изучил, а не околдовал меня?

— Если бы я хотел околдовать тебя, то не стал бы спрашивать позволения!

— Я не хотела обидеть тебя, — Альда, сама не зная почему, не отдавая себе отчёта, провела по запястью Эстоса большим пальцем, и движение получилось ласкающим нежным. А потом она повторила его.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Он почувствовала под подушечкой странную шероховатость. Кожа Эстоса на запястье была не такой гладкой, как везде.

Эстос опустил глаза вниз, и Альда вслед за ним. Оказалось, что её палец касался татуировки, обычной татуировки колдуна. Их начинали делать с десятилетнего возраста, закрепляя таким образом новые способности, первая татуировка была на запястье, а с годами поднималась всё выше и выше, когда добавлялись новые умения и новые кольца рисунка. Обычно татуировки были скрыты, но, по слухам, у старых, опытных колдунов они доходили до самых плеч.

Альда дотронулась пальцем до широкого синего кольца — самого яркого, остальные были прорисованы чёрным и серым. Широкое, сплошное без узоров, оно не было похоже на обычные татуировки колдунов.

Она знала, что касаться татуировок колдуна и даже просто задерживать на них взгляд считалось неприличным, даже недопустимым для любого жителя Карталя. Но секковийка Кейлинн могла этого не знать. И ей очень хотелось так сделать…

— Это для защиты? — спросила Альда, вновь и вновь проводя подушечками по татуировке.

Взгляд Эстоса помрачнел.

— Некоторые для защиты. А синее кольцо — нет, его нанёс врачеватель.

— Чтобы исцелить твою болезнь?

Эстос убрал руку.

— Тогда она ещё не проявилась, — ответил он. — Я был подростком, когда нанесли татуировки. Они меня спасли.

— От чего?

— Меня едва не убил колдун, чудовищно сильный. Мой отец отразил удар, но он был настолько мощным, что я всё равно… — Эстос сглотнул. — Я почти ничего не помню, но отец и слуги рассказывали, что я был без сознания много дней. Меня с трудом удавалось кормить, но я ел и пил всё меньше и меньше с каждым днём. Если бы у меня к тому времени уже не развилось второе сердце, я бы умер. Один врачеватель из Пельты сумел привести меня в чувство, но я разве что чуть лучше сглатывал еду. Во всём остальном… Я как будто бы ничего не видел и не слышал, не осязал и вообще никак не ощущал. Магия лишила меня всех чувств.

Эстос замолчал.

— А что было дальше?

— Прошло несколько месяцев, и мои органы чувств стали понемногу восстанавливаться, и тогда пришла боль. Не такая как сейчас. Моё тело словно сгорало живьём, и я не видел перед собой ничего, кроме стены пламени. Отцу пришлось держать меня в бессознательном состоянии, чтобы я не сошёл с ума от боли.

— Сколько тебе было тогда?

— Тринадцать.

— Но он тебя вылечил?

— Нет, не он. Первый господин из Дома золотых яблок предложил использовать одну опасную технику — вот эту с татуировками. Её суть в том, что… Что человека отсекают от всего, что было раньше, от его прошлого, от того, кем он был. Не остаётся ничего — и болезни тоже. Потом я заново учился есть и ходить, говорить и пользоваться вторым сердцем.

— То есть, ты не помнишь ничего, что было до?..

— Почти ничего, — покачал головой Эстос. — Я вижу в снах человека, который пытался меня убить. Его лицо за мгновение до этого и поток силы. Остальное стёрлось. Я не помню даже лица своей матери. Она была наложницей, и мы с ней жили не в поместье, а в другом доме. Здесь мне никто не мог рассказать о моём детстве и о том, какой была моя мать.

— Это… Это по-настоящему грустно, — произнесла Альда.

— На самом деле не очень. Я не могу тосковать по тому, чего не помню, но иногда чувствую, что что-то потерял. Я бы хотел помнить свою мать… Отец забрал меня в Соколиный дом, потому что иначе, без постоянного ухода колдунов и целителей, я бы не выжил, а мать так и не дождалась моего излечения. У неё всегда было слабое здоровье — так мне говорили.

— Мне жаль. Я даже представить не могу, каково это: не иметь детства, не помнить себя ребёнком…

— И что особенно паршиво, — вздохнул Эстос, — то, что стоило бы забыть, я помню… Лицо того человека. Он смотрел на меня с такой ненавистью и смеялся, а потом его глаза начали наливаться светом, и я понял, что умру… Его глаза были словно окна в ад… Они преследовали меня во снах долгие годы.

— Кто это был?

— Не знаю. В любом случае, тот колдун уже давно мёртв. Отец уничтожил его тогда же.

— Это был какой-то никому не известный колдун? И он напал на ребёнка из Соколиного дома? — Альда не могла в это поверить. История звучала слишком подозрительно.

— Он напал не на меня, а на отца, я оказался там случайно… Тот человек хотел, чтобы отец увидел смерть своего отпрыска и страдал ещё больше перед смертью. Конечно же, отец знал, кто это был, из какого дома… Но он предпочёл не говорить. Месть свою он свершил, а что ещё нужно?

Альда задумалась: наверняка нападавший тоже был из сильного дома, и поэтому Ульпин Вилвир предпочёл всё скрыть, чтобы не разжигать вражду.

— Твоя болезнь связана с тем, что произошло тогда?

Альда наконец опомнилась и разжала пальцы — всё время, пока они говорили, она держала Эстоса за запястье. И это был так противоестественно нормально, как не должно было быть. Она должна была бы чувствовать смущение, но нет, всё было так, словно это было самой что ни на есть привычной для неё вещью — держать мужчину за руку.

— Всё может быть, но мне так не кажется. Я долго выздоравливал, помню, как мне было плохо… Но это была совсем другая боль. И тогда ещё более непонятно, как твоё присутствие прогоняет её…

Альде почему-то казалось, что та болезнь и эта, новая, были от одного корня.

А что если найти, кем был тот колдун? Вдруг это поможет? Расположение второго сердца обычно скрывали — сколько это было возможно, — но должно было помочь то, что этот колдун был уже мёртв, а Двор Смерти хранил множество записей об умерших. Надо будет поискать тех, у кого вторым сердцем были глаза. Это необычное место.

А что, если приказ Дзоддиви убить третьего господина связан с той старой историей?

— Вот поэтому я и хочу проверить тебя, — продолжал Эстос.

— Знаешь, — сказала Альда, — все эти истории о магии, о том, какие бывают последствия, меня немного… пугают. Я не против, чтобы ты меня «изучил», но, пожалуй, не сейчас. Мне надо немного привыкнуть. Я ещё не сумела опомниться от того, что оказалась в Соколином доме… К тому же в твоей спальне…

Лицо Эстоса стало пустым, но, если он и был раздосадован, то не показал этого.

— Хорошо, — сказал он. — Я готов подождать.

— И я хотела бы ненадолго покинуть поместье, — продолжали Альда. — У меня остались дела в городе, которые нужно сделать сегодня. Я вернусь, обещаю! Я не собираюсь сбегать с твоими деньгами!..

— Я такого и не думал…

— Так я могу уйти? — на всякий случай переспросила Альда.

— Да, я даже сам собирался просить тебя об этом. Я должен проверить, что случится, если ты уйдёшь. Если мне вскоре станет хуже, это докажет, что причина исцеления действительно в тебе.

— На сколько ты отпустишь меня?

— Сейчас чуть больше полудня, — прикинул Эстос, бросив взгляд за окно. — Возвращайся не позднее полуночи. Успеешь?

— Думаю, я обернусь раньше.

***

Выйдя за ворота Соколиного дома Альда пошла к Северным воротам, на улицы, где собирались секковийцы, покрутилась там, часто сворачивая в узкие переулки и подворотни, так что если за ней кто-то следил, то он или выдал бы себя, или бы сбился со следа. Потом она перешла по мосту на правый берег, окольными путями добралась до Длинного рынка, а оттуда, через задворки, попала в дом Льессумов. Дом находился в середине квартала, и большинство живших тут считало, что попасть в него можно только через кожевенную лавку. На самом же деле туда вело несколько путей и даже два подземных хода.

Альда свернула в узкий лаз. Все думали, что это просто проход, по недоразумению оставшийся между стенами, возведенными двумя соседями. Он никуда не вёл, никто в него не заходил, разве что мужчины могли остановиться справить нужду, да иногда забирались переночевать бездомные. На деле же в дальнем конце была замаскированная дверь в узкий коридор, проделанный внутри толстой стены между двумя владениями. Альда ненавидела его — нужно было протискиваться боком и в полной темноте, и делать это довольно долго.

Когда она вылезла наужу, одежда и волосы были сплошь в паутине и жёлтой пыли.

Альда как была в испачканной секковийской одежде, так и явилась к дяде. Она решила не ходить в Небесный дом сама, а передать всё через родных. Дядя Кафас не знал, что именно поручил Альде Дзоддиви, но он вполне мог сообщить ему, что Альда сумела подобраться близко и совершит убийство, когда наступит подходящий момент. Дзоддиви должен был понять, что это значит: когда она найдёт второе сердце.

Альда не сомневалась, что скоро узнает, где оно находится. Сомневалась она в другом — сможет ли она убить Эстоса Вилвира, поднимется ли у неё рука. Он был…

Великие боги заката! Она думала, что таких людей просто не существует — таких, в чьих силах заставить её сердце замирать, и гореть, и стонать в груди!

Но если она не убьёт его, то Небесный дом просто пошлёт другого ассасина, а её саму ждёт кара за нарушение клятвы… Тот, чья рука дрогнула, будет отдан позору и презрению, огню и боли, и кровь его выкипит в жилах.

Что же ей делать? Что делать?!

Спросить совета было не у кого.

С дядей и прочими родственниками она не была близка так, как была с умершими родителями. Тервел был ей настоящим другом, но Альда чувствовала, что ему не стоит рассказывать об Эстосе и тем более о чувствах, которые тот будил.

После ужина с семьёй, Альда покинула дом Льессумов и пошла на Двор Смерти.

Она боялась, что уже слишком поздно, и в залы с записями её не допустят, но оказалось, что двери туда не запирались даже ночью. Внутри горели свечи, и в их слабом свете Альда разглядела ссутулившиеся спины младших жрецов, сидевших над свитками. Каждый поднимал голову, когда Альда проходила мимо, в глазах очень немногих вспыхивало узнавание. Хотелось бы ей знать, кого они в ней узнавали — убийцу из рода Льессумов или же однажды мёртвое дитя.

Двор Смерти мало интересовался делами живых, но в его библиотеке хранилось множество записей о делах упокоившихся. Часть книг попадала туда извне, часть — записывалась самими жрецами. Если кто-то желал похоронить родственника с благословением Двора Смерти (а таковых в Картале было большинство), то каждый, присутствовавший на бдении, должен был рассказать жрецам о покойном. Порой эти исповеди затягивались на сутки, но все признавали — после рассказа умершего было легче отпустить. Альда и сама это почувствовала, когда ей пришлось рассказать об отце и матери. Но, в отличие от прочих, Альда знала, что потом жрец составлял из множества рассказов краткую историю ушедшего человека.

Если тот колдун погиб в столице или окрестностях, и над его телом были проведены все надлежащие ритуалы, то Альда вполне может найти записи о нём: наверняка не так много колдунов умерло в нужном ей промежутке времени. Если, конечно, тот несчастный действительно умер — ведь Ульпин Вилвир мог солгать даже собственному сыну.

Альда не сразу отыскала нужные списки, потому что спросить было не у кого. Жрецы и служители не отвечали не её расспросы — хорошо, что хотя бы узнавали и позволяли здесь находиться. Наконец она положила на стол перед собой три толстенных тома в тяжёлых обложках из дощечек и начала искать упоминания о колдунах, чья сила изливалась из глаз.

Альда просмотрела все три — едва не ослепнув, — но нашла посмертные записи всего лишь о семи колдунах. Только про одного говорилось, что его второе сердце открывалось внизу шеи. Да ещё про некоего Шуни Адмирре, сына Касма Адмирре из Львиного дома и Виеры Алмос из Изумрудного дома, было сказано следующее: «На четвёртом году правления Совета Одиннадцати он был удостоен титула шестого господина Львиного дома и оставался им более пяти лет. Потом его второе сердце остановилось, оттого его глаза затянуло бельмами и прожил он остаток жизни во тьме».

Можно было догадаться, что вторым сердцем как раз и были глаза…

Альда знала, что хотя колдуны жили много дольше обычных людей, их второе сердце порой остывало ещё до их смерти, и тогда по той части тела, что служила ранее выходом для магии, постепенно расползалось омертвение.

Альда посчитала: получалось, что Адмирре потерял способность колдовать за несколько лет до того, как Эстос попал в Соколиный дом. Это явно был не тот колдун, что напал на Вилвиров. Но вот что странно: из семи умерших за те годы колдунов три имели отношение к роду Алмос. Шуни Адмирре был Алмосом по матери, а двое других… Двое других были Гаэлар Алмос и Арбэт Алмос, наречённый Альды и его отец.

Это совпадение. Адмирре ослеп за годы до смерти и жил в уединении, ни для кого не представляя опасности. И если убийство Арбэта Алмоса и его старшего сына привела к падению Изумрудного дома, то смерть Адмирре, кажется, вообще прошла незамеченной.

От воспоминаний от Гаэларе Альде, как это обычно бывало, стало невыносимо грустно. Прошло уже столько лет, когда же мысли о нём прекратят наконец её ранить? Сколько лет её ещё ждать?

Альда вернула книги на полку. Ей было пора в Соколиный дом.

***

Стража и слуги на воротах пропустили её беспрепятственно и даже отправили с ней мальчишку-прислужника, чтобы помочь добраться до покоев третьего господина. Сама Альда вряд ли бы нашла дорогу — даже со своей выучкой. Она считала двери и повороты, но запомнить все не смогла и, как выяснилось, в одном из маленьких садиков, через которые они с мальчишкой проходили, и вовсе сбилась со счёта.

Когда они шли по длинной крытой галерее, Альда заметила, что они, вместо того, чтобы спуститься по ступеням в другой из садов, прошли галерею до конца и оказались в пышном зале для приёмов, где она до того не была.

— Утром меня вели другим путём, — сказала она, оглядывая высокий потолок, который терялся во тьме.

— Да, через Сад семи фонтанов. Но сейчас четвёртый господин принимает там гостей, они наблюдают за цветением полуночницы, — пояснил мальчик. — Можно пройти через сад Серебряных камней, но это будет долго. Быстрее будет через покои первого господина.

— А мы не побеспокоим его? — на всякий случай спросила Альда.

— Покои первого господина, — горделиво сообщил прислужник, — включают сорок три комнаты, семь дворов и три сада. Мы не будем приближаться к его личным покоям.

Из зала приёмов они попали в круглую комнату, уставленную мягкими диванами и освещённую несколькими десятками свечей, которые висели в воздухе примерно на уровне пояса.

— Поспешим, — тихо сказал мальчик. — Раз здесь зажгли свет, значит, первый господин может быть где-то поблизости.

Они прошли ещё две комнаты, свернули в широкий коридор, потом в узкий, потом прошли через садик и наконец оказались в коридоре, стены которого были увешаны старинными медными щитами. Его Альда помнила — это было совсем близко от покоев Эстоса.

Когда они дошли до медных же дверей в конце галереи, они неожиданно распахнулись. Стражники, стоявшие по бокам, торжественно воздели искрящиеся красноватым колдовским пламенем жезлы, которые использовались в поместье вместо мечей. Хотя, как заметила Альда, мечи у охраны тоже были…

В дверях показались двое мужчин, оба в простых, без украшений шёлковых одеяниях: тот, что постарше, в жемчужно-сером; тот, что помладше, в красном.

Мальчишка-слуга низко склонился, и Альда вслед за ним.

У мужчины постарше были длинные чуть тронутые сединой волосы; они были заплетены в плоскую тугую косу, перекинутую через плечо. Мужчина перебирал её конец пальцами. На указательном было крупное кольцо с непрозрачным синим камнем. Других украшений этот человек не носил, но Альда и не думала, что Ульпин Вилвир, первый господин Соколиного дома и глава Совета Одиннадцати, и у себя дома надевает тяжёлое золотое оплечье советника и зубчатый венец, как на торжественных ритуалах.

Альда узнала его, хотя раньше не видела вблизи. Узнала по горделиво поднятой голове и острому профилю. А ещё она не могла не заметить сильного сходства первого господина с Эстосом: та же форма лица и резкие скулы, те же тяжёлые веки и узкий рот. Но лицо Ульпина казалось недоброжелательным и грозным, возможно, из-за слишком крупного носа и мощного подбородка, да и глаза у него были тёмными.

Альда тоже отвесила поклон.

— Первый господин, нижайше прошу высокого покровительства! И пусть ваш светлый спутник простит мне темноту невежества, — проговорила он с детства заученные фразы, слишком поздно сообразив, что секковийка вряд ли могла знать, как приветствовать главу дома и как обратиться к человеку, статуса которого она не знала, но который явно был близок главе.

Хорошо, что хотя бы акцент не забыла изобразить!

— Ты должно быть, ты самая девушка, которую требовал Эстос? Благодарю тебя от имени сына.

— Рада служить великому дому, — ответила Альда, заметив, что от своего имени первый господин её благодарить не стал.

— И как ты ему служишь? — спросил мужчина в красном, усмехнувшись.

Альда наконец перевела глаза на него — и внутри всё содрогнулось.

У этого мужчины был узкий и ровный, как треугольник, подбородок, знакомый в стране каждому по изображениям на монетах. Фамильная черта последней правящей династии. Но Альда вздрогнула не поэтому: и треугольный подбородок, и длинный рот слишком ярко напомнили ей о принцессе Матьясе. Она сокрушалась, что ни один из сыновей не унаследовал от неё столь знаменитых черт королевского дома Карталя… Её сестре, оказывается, повезло больше.

Человек в красном мог быть только Ассаром Вилвиром, вторым господином и наследником Соколиного дома, сыном старшей принцессы, племянником младшей принцессы Матьясы и внуком последнего короля.

— Третий господин очень болен, — ответила Альда, — я просто подношу ему питьё, когда то требуется. К сожалению, больше я ничего не в силах для него сделать.

Ассар Вилвир опять усмехнулся, и очень неприятно.

Его отец заметил ухмылку, и по его лицу скользнула тень раздражения, но вслух он ничего не сказал.

— Что ж, — произнёс он, — если Эстосу от этого легче, пусть так и будет. Можешь идти…

Альда поклонилась еще раз и посторонилась, чтобы первый и второй господин Соколиного дома могли пройти.

Странно, но она не почувствовала ничего особенного, когда встретила Ульпина Вилвира. От Дзоддиви у неё мурашки бежали по коже, его силы странным образом ощущались, но Вилвир, встреть она его на улице, показался бы ей совершенно обычным человеком.

Глава 8. Первый господин Соколиного дома

Когда Альда вошла, Эстос спал, уронив голову на груду тетрадей и свитков, которые перенёс к себе в постель.

Девушка старалась ступать бесшумно, чтобы не разбудить. Она не могла бы сказать, почему это важно — не будить его. Она просто хотел побыть с ним вот так — тихо, спокойно, не встречаться с его взглядом, потому что от этого её каждый раз обжигало счастьем, и болью, и осознанием вины.

Ты убивала колдунов?

Голос Дзоддиви всё звучал и звучал в её голове, а она безнадёжно повторяла старый ответ:

— Да, я убивала.

Cможет ли она вынести взгляд Эстоса, когда тот поймёт?..

Ей ведь нужно сделать два удара, не один, — и даже она не сумеет быть быстрой настолько, чтобы Эстос не понял. Он поймёт. Поймёт, что она его предала, что та, которой он так доверял, была подосланной убийцей.

Она успеет увидеть разочарование и отвращение в его взгляде.

Или придётся ударить сзади, в спину, в темноте… Не потому, что ей иначе не достичь цели, а потому что она больше всего на свете боится увидеть его глаза в то последнее мгновение.

Альда старалась думать о нём, как об обычной жертве. Будь это так, что бы она делала? Выбирала бы момент, искала бы второе сердце, решала, как именно этого человека нужно убить.

Ему подойдёт сталь.

Кинжал был любимым оружием Альды. Стрела безопасна для неё самой, но не так надёжна; удушение было долгим и безобразным; яды плохо и непредсказуемо действовали на колдунов.

Она бы выбрала кинжал. Кинжал быстрый и… требующий быть рядом, совсем близко. Такой, что смерть ощущаешь едва ли не пальцами.

Но она не может, не может. Она убьёт любого другого колдуна, но Эстос — он нечто иное, нечто большее!..

Альда почувствовала, как глаза у неё защипало и на них выступили слёзы. В груди стало тесно, так что ей пришлось снять с шеи плотный секковийский шарф — он душил, словно тяжёлый жаркий зверь, лёгший ночью на спящего.

Альда села на край кровати, и от шороха ткани Эстос проснулся. Его взгляд был непонимающим, но лишь одну секунду:

— Ты уже здесь?

— Твоя боль не вернулась? — спросила Альда.

— Нет… — Эстос замолчал, как будто прислушиваясь к тому, что происходило с его телом. — Хочется спать сильнее обычного, но на этом всё.

— Уже за полночь, — пожала плечами Альда. — Но в этом доме как будто никто и не думает ложиться. В одном из садов четвёртый господин принимает гостей, а в том переходе, где медные щиты, я встретила твоего отца и старшего брата.

— Ассара? — переспросил Эстос.

— Да, его. Он показался мне… не очень доброжелательным.

Эстос сгрёб все книги и тетради в одну сторону.

— Ассар — наследник Соколиного дома, этим всё сказано.

— Любимчик отца?

— У отца нет любимчиков. У него пятеро сыновей, но нет ни одного, что был бы без изъяна.

Альда пожала плечами и начала накручивать на палец одну из косичек:

— А разве есть хоть один человек без изъяна?

— Будущий первый господин Соколиного дома должен таким быть.

— И что не так с твоим старшим братом?

— Он не очень сильный колдун, вот в чём беда. Люди думают, что когда король умер, не оставив наследника, то власть просто упала в руки моему отцу, как спелый плод, но это не так. Ему пришлось за неё бороться. Он никогда бы не женился на принцессе, если бы не жестокая необходимость. Он должен был сделать это, чтобы получить власть, хотя принцесса ему не подходила.

— В каком смысле? — спросила Альда, не понимая пока, к чему Эстос это говорит.

— Принцессе было тридцать шесть, её лучшая пора уже миновала… Король не выдавал дочь замуж, потому что боялся, что её супруг может захватить власть. Он решил найти дочерям мужей только тогда, когда у него появится сын, наследник… Сын всё не появлялся, а принцессы старели. Но дело не только в возрасте — в Картале достаточно целителей, которые помогли бы зачать и столетней старухе, если бы первый господин о том попросил. В роду короля не было способных колдунов, никогда. Их кровь слаба… Ассар владеет кое-какой силой, но главе дома потребна вовсе не такая, иначе дом… он зачахнет.

— Как Изумрудный дом, — тихо сказала Альда.

— Да! — воскликнул Эстос, бросив на Альду изумленный взгляд. — Удивительно, что ты знаешь эту историю. Изумрудный дом был великим, но посмотри, что с ним стало! И по тем же самым причинам. Его глава взял в жёны вторую принцессу… Их теперешний первый господин — двоюродный брат Ассара по матери и тоже слабый колдун. Можно уже сейчас посмотреть, во что превратится Соколиный дом, если его возглавит человек, обделённый талантом.

— Но твой отец может назначить наследником любого из детей!

— Четвёртый господин одарён и мог бы стать великим колдуном, но он не обладает ни характером, ни силой воли. Лошади, игры в кости, петушиные бои и женщины — это всё, что его интересует. Пятый господин не исключительно хорош, но колдует много лучше меня и Ассара. Беда в том, что он излишне честолюбив, а ещё вспыльчив и недальновиден, действует сгоряча, не подумав. Он способен настроить даже самых верных союзников против себя.

— А ты?

— Я рождён вне дома. Даже если бы я был сильным колдуном и не страдал от неведомой хвори, от нашего дома многие бы отвернулись, возглавь я его. Так что отец несчастен. Вот если бы к талантам четвёртого добавить решительность второго, получился бы хороший наследник…

— Мои родители хотели, чтобы у них был сын. Но родилась только я.

— А я рад, что родилась ты… — Эстос провёл рукой по щеке Альды.

Вопреки всему, что Альда знала о себе, она не отпрянула, а наоборот потянулась навстречу.

Горячие, чуть подрагивающие от напряжения пальцы Эстоса скользнули ближе к её губам, провели короткую дугу под нижней, а потом…

А потом он сам коснулся её губ.

Альда пустила его внутрь с жаром, с готовностью, которые напугали её саму… Она не владела собой, в голове стало гулко и пусто до головокружения, и была одна лишь мысль — целовать его ещё и ещё, так это было приятно. Её словно сжирал изнутри медленный сладкий огонь…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Она вдруг поняла, что обеими руками притягивала Эстоса к себе — и сама не помнила, как и когда это сделала.

Его тело — широкая грудь, разворот плеч — казалось странно большим, крупным. Если бы Альда не была уверена в том, что и без оружия сможет обездвижить любого мужчину, ей, наверное, стало бы страшно от их близости и от их разности. Но сейчас… Касаться Эстоса, не пытаясь выискать второе сердце, казалось блаженством. Это был не огонь страсти, о котором слагали песни и поэмы, это было успокаивающее тепло близкого очага или пряного питья, поднесённого в холодный, промозглый день… Альда хотела бы остаться так навечно.

Альда прижималась к Эстосу всем телом, обнимала его, точно боясь отпустить, и сама не заметила, как стянула рубашку с его плеча.

Эстос остановился и посмотрел на застывшую ладонь Альды.

— Ты хочешь меня? — спросил он. Голос его был глухим, хрипловатым и тёплым, таким же обволакивающе тёплым, как их близость. — Хочешь?

Всё внутри Альды повторяло это простое и короткое слово, и потому, что это было правдой… Она хотела, и давно. Нет, не именно Эстоса — просто узнать, что это значит, быть с мужчиной.

— Да.

Эстос ничего не сказал, только шумно втянул воздух и прижался губами к виску Альды.

Он целовал её всё смелее, ласкал скулы и шею, а его пальцы тянули застёжки на куртке.

— Да, — снова прошептала Альда, — но, пожалуйста, не сейчас. Потом.

Она подозревала, что настоящая секковийка не сказала бы такого, но всё же произнесла:

— Для меня это слишком быстро.

Эстос, словно не слыша её слов, припал губами к её шее так низко, что Альда невольно содрогнулась от стыда — и от возбуждения тоже. Никто ещё не касался её настолько бесстыдно.

Ладонь Эстоса легла ей на грудь, мягко сжала… Груди у Альды были небольшими, так что Эстос мог легко обхватить одну, точно яблоко.

Он стянул куртку и рубашку вбок, обнажив грудь Альды. Губы Эстоса сомкнулись на её кончике, и от прикосновения влажного, обжигающе-горячего языка Альду выгнуло, и по телу прошла жаркая, тёмная, глубокая дрожь.

Другой рукой Эстос коснулся низа её живота, а потом рука пошла глубже. Альда, не помня себя, подалась навстречу и её бёдра судорожно сжались вокруг его руки, словно хотели вместить её в себя поглотить. Между ног зрела влажная тяжесть.

— Нет, постой… — простонала Альда, собирая в кулак остатки воли. — Не сейчас…

Эстос втянул воздух сквозь зубы, но всё же отстранился.

А Альда уже готова была его толкнуть…

— Сейчас не время, — сказала она, точно оправдываясь. — Произошло столько странных, непонятных вещей, а тебя заботит… Это всё, о чём ты можешь думать?

— Я думаю о многом, — улыбнулся Эстос, убирая со лба растрепавшиеся волосы. — О многом одновременно. И я не могу не думать о тебе, когда ты рядом.

— То многое, о которым ты сказал, — что это? Твоя болезнь? Твой долг перед домом?

— Моё волшебное исцеление. И мой отец…

— Твой отец? Ты в такой момент думаешь об отце?

— Всё не так просто, как если бы я был сыном торговца или военного… — Эстос покачал головой. — Если ты останешься в Соколином доме, тебе нужно будет принести клятвы. Прости, что не сказал сразу… Я не то чтобы совсем не подумал об этом, но тогда мне это показалось неважным.

— Клятвы верности дому?

Альда мысленно обругала себя: как же она сама об этом не подумала?!! Колдовские дома требовали клятв даже от самых незначительных прислужников вроде поливальщиков огородов и чистильщиков выгребных ям… Разве может быть позволено никому неизвестной секковийке просто так проходить во внутренние покои и уходить? На своё счастье, Альда не приносила клятвы верности ни одному из домов правого берега; кланы убийц выполняли указания любого из связанных с ними домов, а также жрецов Двора Смерти. Если бы она принесла обет Небесному дому или любому другому, то не смогла бы поклясться повторно — её губы не разомкнулись бы, а дыхание остановилось, чтобы не допустить лживых слов. Принести клятву Соколиному дому она сумеет. Но была ещё клятва крови… Она повелевала убить или умереть самому. Альда никогда не пробовала преступить её и всегда убивала тех, кого пообещала убить. Она слышала истории о членах своей семьи, которые неосмотрительно брали на себя неосуществимые обязательства; они умирали, пытаясь убить недосягаемых для их мастерства людей, потому что не могли отступить… Клятва не давала им покоя, вынуждала исполнить обещанное, пускай они и понимали тщетность попыток. Но вот что происходило с теми, кто намеренно уклонился от выполнения долга и отказался убивать, Альда не знала. Говорили, их постигла страшная расплата. Несравнимые ни с чем мучения… «Словно тысячи огненных червей медленно пожирают тебя изнутри», — так говорил отец. А их имена этих людей были стерты со священной стены и забыты.

Но что же делать ей?

Если она — хотя бы в мыслях — откажется убивать Эстоса, на неё тут же падёт проклятие, и она сама умрёт в страшных муках.

Что же ей делать?

Альда вдруг поняла, что Эстос ей что-то говорит, а она не слышит.

— Я на мгновение задумалась, — честно призналась Альда. — И не слушала тебя.

— Я говорил про клятву верности дому. Это не так страшно, как можно подумать. И от неё можно освободиться, хотя и не полностью… Мы выберем день и час, чтобы ты могла прийти к моему отцу. Он наложит на тебя простое заклятие, и…

— Что значит «не полностью»? — спросила Альда.

— Это значит, что если ты… решишь уйти, — голос Эстоса дрогнул, — то не будешь обязана выполнять приказания господ нашего дома, но будешь по-прежнему связана клятвой молчания и не сможешь ничего рассказать об отце, устройстве поместья и прочем.

— Не выдам никаких тайн?

— Да, не сможешь ни слова произнести. Но ты же и не собиралась?..

— А другое? Я слышала от одного купца про полное повиновение, якобы слуги колдовских домов не имеют своей воли. Это правда? Я подчинюсь, чего бы ты ни попросил?

— Есть и такие клятвы, — кивнул Эстос, — но я не буду требовать их от тебя. Я не служанку себе ищу… — Эстос слабо, неуверенно улыбнулся, но тень неуверенности быстро слетела с его лица, когда он вновь заговорил: — Я хочу ввести тебя в Соколиный дом как свою наложницу.

— Наложницу?! — вскинулась Альда, не веря своим ушам.

— Это не значит, что ты будешь обязана спать со мной! — торопливо заговорил Эстос. — Это всего лишь название. Но твой статус в доме будет несравнимо выше, чем у служанки.

— Я не могу быть твоей наложницей! — Альда и сама не понимала, почему это предложение породило в ней такое яростное неприятие. Ведь это всего лишь слово, но даже слово…

Она не хотела становиться ничьей наложницей даже на словах! Она — убийца из клана Льессумов.

— Кейлинн, я не стану принуждать тебя делить со мной постель! То есть, я хотел бы, чтобы мы с тобой… Но не таким образом! Это всего лишь вопрос твоего положения в доме.

— Мне неважно положение, пусть оно будет ниже! Почему я не могу быть просто служанкой?

— Потому что тогда ты принесёшь клятвы беспрекословного повиновения, а наложница — она почти как супруга, от неё подобное не требуется… И самое важное: служанка находится в распоряжении всего дома, наложница же принадлежит только своему господину.

Альду передёрнуло от слова «принадлежит», однако она решила переспросить.

— И как это понимать?

— Служанка исполняет приказания любого, кто выше её. Если один из моих братьев захочет, чтобы ты легла с ним, ты должна будешь повиноваться. Таково право господ. Но если ты будешь моей наложницей, братья даже посмотреть на тебя не решатся, чтобы не навлечь гнев отца. Он нетерпим к таким проступкам.

— Я поняла, — сказала Альда, опустив глаза.

Альда не выходила из покоев Эстоса почти трое суток, пока они ждали дня, когда первый господин Соколиного дома сможет наложить на неё заклятие.

Альда сама не верила в то, что согласилась на это. Но это, и правда, было лучшим выходом.

Женщина такого низкого статуса — незамужняя секковийка, не принадлежащая к знати, — не могла считаться гостьей высокого Соколиного дома. Ульпин Вилвир и так пошёл на большие уступки, позволив ей находится в господских покоях несколько дней. Служанки, как и сказал Эстос, считались такой же собственностью дома, как столы или занавеси, в равной степени принадлежали всем членам семьи, и, как и во всех других богатых поместьях, служили и в постели своих господ тоже. Но если Кейлинн станет наложницей, то никто кроме третьего господина и его отца не сможет приказывать ей, и она сама будет распоряжаться слугами, если того захочет.

И всё равно: Тервел, её дяди да и все прочие будут в ярости, когда услышат это. Если, конечно, эти слухи до них дойдут… Но дядя поймёт. Он знает, что для того, чтобы выполнить порученное, убийца может пойти на всё, притвориться кем угодно, лишь бы достичь цели. Он будет в ярости, но и будет гордиться ею тоже. Его племянница проникла в самое сердце Соколиного дома, сделала то, что никому ещё не удавалось. И Дзоддиви поймёт тоже. Подумает, что это просто способ узнать про второе сердце Эстоса Вилвира.

В то утро, когда Альду наконец призвали к первому господину для принесения клятвы, она опять проснулась в объятиях Эстоса. Всеночи они проводили в одной постели, рядом… Он покрывал поцелуями её лицо, и шею, и грудь — и от этого тяжело и жарко становилось в голове, а вдоль спины словно лился тёплый мёд. Нескоро, но они засыпали, прижавшись друг к другу.

Слуги с вечера приготовили для госпожи Кейлинн одеяние, достойное наложницы третьего господина Соколиного дома. Нежно-бирюзовое платье было сшито из пяти слоев тончайшей прозрачной ткани — каждый внутренний слой чуть темнее внешнего, — а широкий пояс из посеребрённой кожи туго стягивал талию и поднимался до самых рёбер. Несмотря на пять слоёв, платье всё равно было слишком прозрачным для общих комнат, так что Альде пришлось надеть ещё и зелёную шёлковую накидку с узкими прорезями для рук. Волосы служанки заплели так, как носили секковийки.

В покои первого господина Альда пошла одна, потому что обычно в эти дни лунного месяца Эстос бывал в сознании всего по несколько часов в день. Он пока никому не рассказала, что его недуг отступал в близости Кейлинн, и вынужден был притворяться.

Двое слуг и четверо служанок провели её в покои главы дома и оставили в небольшом круглом зале с семью окнами. По некоторым признакам Альда догадалась, что это были личные покои первого господина: комната была убрана нарядно, но по сравнению с прочими залами Соколиного дома почти что скромно. На столах были разложены книги, лежали листы с записями, а позабытая на резной подставке длинная курительная трубка ещё дымилась.

Слуги, к удивлению Альды, удалились, и она осталась в комнате одна.

Она хотела сесть в одно из мягких кресел, но не знала, позволительно ли это. Скорее всего — нет. Так что она начала медленно обходить комнату и осматривать расставленные на специальных подставках диковинные вещи. Всего таких подставок было семь, по числу окон. На первой лежала книга с выцветшими страницами. Альда не знала языка, на котором она была написана. Над второй каким-то невероятным образом держался старый охотничий нож — он стоял вертикально на острие лезвия. Альда сначала подумала, что он был воткнут в подставку, но потом увидела, что он её даже не касался — просто висел в воздухе. На третьей стояло что-то вроде шкатулки, и когда Альда подошла ближе и рассмотрела драгоценность, что покоилась на белом шёлке, сердце её замерло от тёмной, непонятной тревоги.

Странное, невозможное совпадение!

В шкатулке лежала одна из серёг принцессы Матьясы. Альда не могла спутать!

Золотой полумесяц и семь звёзд из драгоценных камней, каждая своего цвета. Альда, когда навещала семью своего жениха, видела эти серьги так часто, что запомнила оттенок каждой звёздочки и то, в каком порядке они располагались. Всё было один-в-один: и цвет, и размер, и место.

Это были фамильные драгоценности королевской семьи, так что сложно было представить, чтобы мастер осмелился изготовить копию… Но те серьги были уничтожены огнём, обращены в бесформенные комки металла, Альда сама их видела! Золото утратило блеск, камни помутнели, и всё было серым от соли и пепла.

Даже если предположить, что какая-то магия могла их возродить в прежнем виде, новый господин Изумрудного дома никогда и никому не отдал бы серьги матери, драгоценность, которую она ценила более других и с которой никогда почти не расставалась.

Альда смотрела на серёжку и не находила никакого объяснения.

Почему это украшение здесь?

Может быть, как напоминание о том, что сын Ульпина Вилвира — старший из внуков последнего короля и считался бы наследником трона, если бы тот всё ещё стоял в Зале Поющих Труб? Но тогда стоило бы выставить здесь вещь, принадлежавшую последнему королю, а не женскую безделушку…

— Долго ждёшь? — послышался голос сзади.

Альда вздрогнула и развернулась, а потом склонилась так низко, как только позволял проклятый пояс.

— Первый господин, нижайше прошу высокого покровительства! — произнесла она, выпрямляясь. — Ожидать встречи с вами даже целый день было бы счастьем для меня!

Ульпин Вилвир улыбнулся, но глаза его точно высверливали в Альде дыры, так насторожен и внимателен был этот взгляд.

— Рад, что ты нашла, чем развлечь себя…

Альда на секунду смутилась, а потом поняла. И от неожиданности произнесла то, что не следовало бы:

— Вы проверяли меня!

— Да, проверял, — подтвердил Ульпин. — Будь ты шпионкой, то начала бы читать мои записи, злоумышляй ты против моего дома, то подошла бы к окнам и стала выискивать, как можно попасть в эти покои снаружи. Люди глупые и тщеславные любят усесться в самое пышное кресло и представлять себя на моём месте.

— То есть, вся эта комната… это не на самом деле? Просто ловушка?

— Почему же? Это моя комната, в которой я провожу большую часть дня, когда нахожусь в поместье. Я ничем не рискую, даже если пущу сюда недруга. Дальше той двери, — Ульпин указал на дверь, через которую Альда вошла, — ему не уйти.

— Первый господин доволен мной? — спросила Альда, холодея при мысли о том, что если бы не серёжка, то начала бы проверять, куда выходят окна, или же попробовала бы заглянуть в бумаги.

— Я в замешательстве. Так никто и никогда так себя не вёл. Ты сделала лишь несколько шагов, а потом несколько минут простояла, рассматривая драгоценность. И ты не помышляла её украсть. На твоём лице не было желания обладать.

— Я просто любовалась, — сказала Альда. — Такая искусная работа… И цвет камней. Я даже не знала, что такие бывают…

Вилвир усмехнулся. Взгляд его говорил: «Да и откуда бы тебе, дикарке из степи, такое знать?»

— Это ведь колдовская вещь? — спросила Альда.

Вилвир чуть скривился: он явно не привык, чтобы люди ниже его по происхождению задавали вопросы, но всё же ответил:

— Нет, просто память об одном человеке.

— Нижайше прошу прощения. Мой вопрос был груб и неуместен.

Вилвир раздражённо махнул рукой:

— Хватит болтовни. Подойди ближе.

Глава 9. Новая наложница

Альда встала прямо перед первым господином. Он осматривал её с видом барышника, который ищет, какой бы недостаток найти в товаре, чтобы сбить цену. Потом он приподнял руки вверх, тряхнув широкими рукавами так, что они соскользнули к локтям. Обнажились крепкие, мускулистые руки с грубоватыми, хищными узорами татуировок. Они уходили выше локтей.

— Сейчас я наложу заклятье. Ты можешь чувствовать что-то вроде тяжести, как будто сзади тебя встал человек и давит на плечи. Не пугайся, не кричи, не пытайся скинуть этот вес. А пока жди…

Альда надеялась, что увидит, как откроется второе сердце Ульпина Вилвира, но тот просто шевелил пальцами в воздухе, точно лепил невидимую вещь. Вид у него был скучающим, точно он знал, что работа отнимет много времени.

— Как здоровье моего сына? — спросил Вилвир, не переставая двигать пальцами.

— Третий господин бодрствовал лишь два часа, но сказал, что его самочувствие лучше обычного…

— Надеюсь, за эти два часа он посвятил чему-то более полезному, чем ты… — ядовито заметил Вилвир.

— Он изучал книги, что-то считал, — ответила Альда, начиная чувствовать почему-то не тяжесть, а тепло. Очень приятное тепло.

— Если ты рассчитываешь, что можешь стать супругой моего сына, то забудь… Тебе оказали огромную честь, взяв наложницей в этот дом, и только благодаря тому, что мой сын никогда ни о чём меня не просил раньше. Разве мог я отказать тяжело больному в его первой просьбе? Тебе никогда не подняться выше, а твои дети никогда не унаследуют Соколиный дом и не получат титул господ просто по праву рождения. Им придётся его заслужить. Помни об этом и не мечтай о большем.

Альда хотела ответить, что не вынашивает честолюбивых замыслов, но тут на неё навалилась горячая, как нагретый солнцем камень, тяжесть. Не мучительная, даже приятная, но такая, что даже языком шевельнуть было невозможно.

Так как третий господин был болен — иле же притворялся таковым — пышные церемонии вхождения в дом новой наложницы пришлось отложить до лучших времён. Альде лишь надели на запястья и лодыжки особые браслеты, украшенные рубинами, и сменили причёску. Секковийские косы расплели, волосы от висков подняли вверх, скрепив драгоценными заколками, а оставшиеся распустили.

Эти приготовления заняли больше четырёх часов, но даже после этого Альде не было позволено войти в комнату Эстоса. В первый раз наложниц было положено вводить к господину на закате. Оставшиеся часы Альда провела в саду. Слуги предлагали ей пойти в покои других господ и познакомиться с их наложницами, но Альда отказалась, сославшись на то, что у неё пока нет достойных даров, чтобы прийти с ними к своим сёстрам.

Когда солнце наконец опустилось, а позолоченные крыши поместья вспыхнули красноватым огнём, её пригласили в тот дворец, что занимал Эстос, Лигур вложил в руку новой наложницы бляшку со знаком Соколиного дома и отворил перед ней двери в покои её господина. Господин, распростёршийся на постели, даже не пошевелился. Альда обернулась на Лигура, стараясь изобразить растерянность.

— Третий господин спит, — ответил слуга, — это лучше, чем когда он мучается от боли. Заботься о нём. Если что-то нужно ему или тебе, безотлагательно присылай слуг — у двери всегда кто-то сторожит.

— Я буду следить за господином, не смыкая глаз.

— Хотя бы это… — вздохнул Лигур. — Пройдёт не менее двух недель, прежде чем ты сможешь выполнить свои обязанности.

Альде даже не нужно было притворяться — она почувствовала, как её щёки заливает краска.

Стоило двери за Лигуром затвориться, как Эстос отбросил одеяло и вскочил с постели.

Он подхватил Альду на руки и закружил по комнате. Поначалу — чисто инстинктивно — она начала отбиваться, но потом рассмеялась и позволила кружить себя. Эстос довольно быстро выдохся — и опустил Альду на кровать.

Сам он оказался сверху, придавив её.

У Альды кружилась голова — но точно не от того, что Эстос носил её по комнате, а от чего-то другого, от того же, от чего замирало и таяло её сердце, — и она подумала, что впервые в жизни подобное обхождение было ей втайне приятно. Она хотела, что Эстос держал её вот так — как нечто принадлежащее ему и бесконечно ценное.

Эстос завладел её ртом, и пока его язык и губы ласкали её, его руки ловко освободили Альду от верхней накидки и пояса. Платье было таким тонким, что она чувствовала себя обнажённой в его объятиях.

Мысль о том, чтобы остановить Эстоса, была слабой, как далёкое эхо. Альда обхватила его плечи и вжалась губами в его горячий, сильный рот.

— Кейлинн, — хрипло прошептал Эстос, оторвавшись на секунду. — Ты вошла в этот дом. Теперь ты моя, по праву.

От тёплой и тревожащей хрипотцы его голоса Альду пробрало дрожью.

Только вот имя. Чужое имя…

Она даже не заметила, как это произошло, просто вдруг почувствовала горячую ладонь Эстоса в сокровенном месте между бёдер. Он касался её сквозь ткань, но это всё равно было так бесстыдно…

По платьем на Альде не было белья — оно не полагалось наложницам, когда те находились подле своего господина, — и поэтому прикосновения были точно по голой коже.

Она почувствовала, что стала влажной там. Может быть, уже давно, но только сейчас она поняла это. И Эстос медленно погружался в эту влагу, потихоньку раскрывая её. Пока между ними оставалась ткань, целых пять слоёв, но всё равно это было то, чего Альда не испытывала никогда раньше. Никто кроме неё самой не касался её там…

Она застонала от удовольствия, смешанного с отчаянием.

— Ты прекрасная, чудесная… — шептал тем временем Эстос. — Ты — настоящее чудо, пришедшее в мою жизнь. Я должен поклоняться тебе, как божеству, но я хочу тебя, невыносимо хочу. И я уже знаю, что это будет сладко, как никогда в жизни, потому что ты… Я как будто ждал тебя всю жизнь!

У Альды разрывалось сердце, и она прикусила губу, чтобы не вырвались те самые слова.

Её хотелось сказать «Да, я твоя. Бери меня!», но стыд останавливал. Стыд и ещё что-то — неотступная память о том, кем она на самом деле была, вовсе не Кейлинн, а Альдой Льессум. Хотя ей и казалось, что сейчас она на самом деле из холодной, рассудительной Альды превратилась в необузданную и страстную секковийку Кейлинн.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Ты хочешь меня не меньше, — продолжал Эстос. — Я чувствую, что хочешь… Там так влажно.

Эстос начал надавливать чуть сильнее, и Альдой овладевала какая-то сладостная слабость. Ей казалось, что даже захоти она оттолкнуть Эстоса, то не смогла бы поднять руку.

Его движения там становились всё более сильными, напористыми, властными…

А потом он убрал руку и поднёс пальцы к лицу. Они влажно блестели — от её соков.

Альда невольно зажмурилась — в её жизни никогда не было ничего настолько, настолько смущающего. Она текла в его руках, и он показывал ей мокрые пальцы.

А потом он поднёс их к губам и облизал.

Сердце в груди Альды билось так, словно хотело вырваться наружу, а в животе всё немело от необъяснимого, непонятного желания того, о чём Альда пока ещё не знала, от безумного и сладкого предвкушения…

Она невольно раскинула ноги ещё шире, точно приглашая. Ткань платья натянулась, и Альда увидела влажное пятно. Ей было стыдно и одновременно хотелось большего. Она чувствовала, что теряет себя…

Она перевела взгляд на Эстоса, на его худое красивое лицо, и на секунду ей почудилось в нём нечто знакомое, как будто она видела его когда-то раньше, месяцы, а может, годы назад.

— Постой, — прошептала она. — Я… я должна тебе кое-что сказать.

Эстос чуть приподнял брови — чересчур серьёзный, неуместно серьёзный тон его удивил. Он был встревожен. Альда даже догадывалась почему — потому что Кейлинн раз за разом его отвергала.

— Я, кажется, знаю, что именно… — произнёс он.

Альда села и поправила платье на груди — хотя ниже вид всё равно был непристойным, растерзанным. И это проклятое скользкое пятно…

— Нет, не знаешь. — Она на мгновение зажмурилась перед тем, как начать: — Я отказывала тебе, потому что боюсь… Совсем немного, но всё же боюсь.

— Тебе не нужно меня бояться…

— Я обманывала тебя, вернее, подыгрывала, делала вид, что я… Не по злому умыслу, а просто, чтобы не выглядеть глупо! — Альда перевела дыхание, а потом торопливо, на выдохе выговорила: — У меня не было мужчины.

— Что?! — на лице Эстоса появилась растерянная, неверящая улыбка. Он как будто бы думал, что над ним подшучивают, и решал, что сказать в ответ.

— Это правда.

— Но я никогда бы не подумал… Я решил, что ты…

— Я знаю, ты думал, что я, как все женщины моей крови, выбираю мужчин, каких захочу, но я… Я не нашла того, кто… С кем бы я могла лечь и не пожалела бы на следующее утро, — голос Альды дрожал, потому что она не лгала, говорила не за Кейлинн, а за себя, за девушку из Льессумов, чья семья давала свободу и выбор, но которая так и не сделала этого шага.

Эстос откинул пряди волос со лба:

— Так что же, ты готова умереть девственницей, если так и не встретишь того самого?

— Но я встретила…

Альда бросила быстрый взгляд на Эстоса, чтобы убедиться, что он всё понял, а потом отвернулась. Её душили рыдания. Ведь она встретила его, но должна теперь убить… Она думала, что раз Гаэлар погиб, то ей суждено оставаться одной до самой смерти, но Эстос словно перечеркнул то страшное прошлое, отбросил в сторону тень, что нависала над её жизнью долгие годы.

Эстос обхватил её щёки ладонями.

— Любовь моя… — прошептал он. — Если тебя страшит…

— Нет! — воскликнула Альда. — Я не боюсь. Я просто… смущена. И ты должен знать…

— Теперь я знаю, — глаза Эстоса сияли, — и не буду торопить тебя. Но сегодня я всё же закончу то, что начал…

Он уронил Альду на кровать и начал целовать, в то время как его рука снова оказалась у неё меж бёдер, во влажной, теплой тесноте. Он не пытался проникнуть вовнутрь — и между ними по-прежнему была ткань, — так что Альда позволила ему делать с собой всё, что он хочет. Тем более, что это было приятно, так приятно, что она выгибала спину и стонала под его рукой, не в силах сдерживаться.

А потом её выгнуло, как тетиву лука, и пот телу пронеслось горячей волной медленное, тягучее наслаждение.

Эстос не переставал целовать её.

Альда лежала в его объятьях и часто, неровно дышала, изумлённая тем, что с ней произошло.

Конечно, она знала о подобном, не могла не знать, но испытать это с мужчиной, с тем, кто был так желанен и дорог…

В какую же страшную западню она попала!

Засыпая Альда думала, что ей всю ночь будет сниться Эстос. То, как она стонала в его рот, или то, как обхватила его и в несколько движений заставила выплеснуться.

Но во снах Эстоса не было, зато там была принцесса Матьяса, в её маленьких округлых ушах качались те самые серьги. Она рыдала, и серьги тряслись в такт.

— Мой первенец! Мой первенец! — стонала она.

Альда знала, что принцесса, и её муж, первый господин Изумрудного дома, и Гаэлар, их сын, погибли вместе, может быть, в одно и то же мгновение были сметены страшным вихрем колдовского пламени; но во сне она решила, что Матьяса рыдает по погибшему сыну. Но потом появился Гаэлар. Он был совсем на себя не похож: бледный до синевы, худой, как ветка, большеглазый юноша с полоской только-только пробившихся над верхней губой усов. Но Альда почему-то была уверена, что это он.

— Что ты сделал с моим первенцем! — кричала Матьяса. — Я прикажу казнить тебя! Сварить в масле! Я дочь короля! Как ты посмел меня ослушаться?!

На свет вдруг выступил Безумный Шкезе, не морщинистый и седой, как сейчас, а темноволосый, с гладким лбом и глазами, горящими ярко и безумно. Одежда на нём была цветов Изумрудного дома.

Принцесса подняла своё опухшее от слёз лицо и начала выговаривать Шкезе что-то, что не складывалось в слова. Она повалилась в кресло, не переставая что-то выкрикивать, и сжимала живот так, точно страдала от боли.

Серьги её ушах, качались, ловили солнечные блики и горели огнём.

А потом принцесса указала на Альду:

— Возьми её тоже! Почему только мой сын страдает? Она тоже должна!

— Она ещё мала, госпожа, — ответил Шкезе.

— Мне плевать! Плевать! Зачем вы сделали это с моим сыном?! Зачем!!!

Альда проснулась. Сердце быстро колотилось в груди.

Это был не совсем сон, а что-то вроде смешанного со сном воспоминания. Всё это на самом деле происходило, но не совсем так. Альда помнила те события туманно — ей было тогда около восьми… Она прибыла в Изумрудный дом для занятий и встречи с Гаэларом, как это было заведено, но в одном из залов её ждал первый господин и часто сопровождавший его Шкезе. Тогда ещё нестарый, как и было во сне. Альда не знала, в чём был талант этого странного человека; он был слабым колдуном, все так говорили. Но он, тем не менее, стал самым приближенным лицом первого господина Изумрудного дома, а после его смерти, когда величие дома угасло, он занял столь же высокое место при первом господине Небесного дома. Говорили, что Шкезе прозревает будущее — видит его во снах, но если бы это было так, разве не предупредил бы он Арбэта Алмоса, что он, его жена и старший сын погибнут, если отправятся в то путешествие?

Альда склонилась перед первым господином, как её учили, и тот милостиво кивнул в ответ.

— Мне нужно немного твоей крови, — сказал Алмос. — Совсем немного. Ступай с восьмым господином, — он кивнул на Шкезе. — А потом тебя проводят к Гаэлару.

Шкезе увёл её в большую комнату, где на полках громоздились груды свитков и книг, а на столе в открытых ларцах хранились загадочные жидкости и порошки. Шкезе взял со стола маленькую плошку, на дне которой было совсем чуть-чуть густой голубой жидкости, не больше ложки.

— Дай мне руку, — приказал Шкезе.

Альде было страшно, но она подчинилась беспрекословно.

Шкезе маленьким ножичком скользнул по подушечке среднего пальца так легко и быстро, что Альда почти не почувствовала боли.

Кровь закапала с пальца, и Шкезе подставил под капли плошку. Он отсчитал шесть капель, а потом начал перемешивать кровь с голубой жидкостью. Она должна была поменять цвет от крови или хотя бы потемнеть, но этого не произошло.

— Слуги отведут тебя в комнату для занятий, — Шкезе махнул в сторону Альды рукой, отпуская. — Палец скоро заживёт.

Принцесса Матьяса часто, почти каждый раз, придумывала предлоги, чтобы отвлечь сына от игр и занятий с Альдой, поэтому в тот день, когда Гаэлара позвала служанка по какому-то важному делу, никто не удивился. Гаэлар последовал за служанкой, а Альда вернулась из сада в павильон, где они занимались, и взялась за книгу. Читала она тогда ещё медленно. Её отвели обедать — по-прежнему без Гаэлара, — потом вернули обратно в комнату для занятий, и только через час после этого туда вошла принцесса Матьяса. Она смерила Альду холодным взглядом и спросила:

— Где мой сын?

— Я не знаю, госпожа. Его увели — я думала, что по вашему распоряжению.

Холодность на лице принцессы сменилась тревогой, почти что страхом. Её черты ожили и стали… красивыми.

Матьяса обернулась с служанке и прошипела:

— Немедленно отыскать второго господина.

Она вышла из павильона, а Альда, не спросясь, бросилась следом за ней. Служанку, уведшую Гаэлара, быстро нашли. Она сказала, что мальчик находится в покоях первого господина.

Когда принцесса ворвалась туда, то нашла сына на одной из террас. Он спал на подушках в тени, а двое слуг махали над ним опахалами.

Принцесса подошла к нему, а Альда остановилась у входа. Гаэлар спал? В середине дня? В покоях своего отца? Что же здесь происходило?

С протяжным всхлипом принцесса опустилась на колени возле сына и разразилась рыданиями. А потом она начала кричать…

Слуги забегали, прислужники заметались, в покоях появились первый господин и Шкезе. Принцесса плакала и кричала, спрашивала, зачем они сделали это с её сыном, а Альда ничего не могла понять. Она только заметила, что запястье Гаэлара замотано белой тканью, и принцесса указывала именно на эту повязку.

Потом, в приступе злости и отчаяния, Матьяса сорвала ткань с запястья Гаэлара и швырнула мужу прямо в лицо.

Альда, стараясь держаться подальше от разъярённой принцессы, вдоль стены проскользнула к Гаэлару, который всё ещё спал. Крики должны были давно его разбудить, и это значило, что сон не естественен: его либо чем-то опоили, либо он был под действием заклятья.

Запястье Гаэлара оплетала свежая татуировка. Из-за того, что кожа покраснела и припухла, нельзя было в точности разобрать рисунок, но напоминал он сплетение угловатых ветвей. И это был не просто рисунок, линии как будто выступали над кожей.

Альда сначала подумала, что это была обычная ритуальная татуировка колдуна. Гаэлар был достаточно взрослым, чтобы получить первую. Альда не разбиралась во всех тонкостях, но знала, что с помощью особых татуировок колдуны могли увеличивать свои силы, или получать власть над определёнными стихиями, или осваивать ранее недоступные заклинания. У Арбэта Алмоса татуировок было так много, что на правой руке они поднимались выше локтя.

Но принцесса Матьяса не стала бы так неистовствовать из-за колдовской татуировки.

И тут Альда вспомнила про мисочку с голубой жидкостью и поняла.

Это была не колдовская татуировка, а татуировка назначенных звёздами. Клятва, не произнесённая словами, а высеченная в человеческой плоти. Она связывала пару окончательно, так что один не мог без другого.

Её полагалось нанести в десять лет, но принцесса Матьяса как могла оттягивала этот момент, потому что это окончательно связало бы её сына с простолюдинкой. И вот её муж просто сделал это — приказал Шкезе взять кровь Альды, приготовить особую краску и нанести татуировку.

— Ты сделал это намеренно! — кричала принцесса. — Чтобы он не мог уже избежать этого проклятого брака!

— И чтобы ты не решила, упаси нас великие боги, избавиться от девочки, — спокойно ответил Арбэт Алмос.

Арбэт Алмос в отличие от своей жены не терял достоинства, не кричал, не кружил по комнате и не бросался угрозами.

— Только не говори, что тебя заботит судьба этой замарашки! Или веления звёзд! Тебе плевать! Чего ты добиваешься, скажи! Чего?! Чего ты хочешь? Ради всех богов ада, почему ты делаешь это с моим мальчиком?

— Ты ещё спрашиваешь? Тебе сказать, почему? — лицо Арбэта Алмоса было не просто спокойным, оно стало неживым, каменным.

Метавшаяся по террасе принцесса Матьяса вдруг замерла. Её затрясло, словно от ужаса, но она быстро взяла себя в руки.

— Ты… — прошептала она. — Ты не можешь быть настолько… настолько мелочным. Это ведь ничего не изменит! Ты всего лишь не дашь ему заключить достойный его брак. Разве это…

Муж подошёл к ней и неожиданно ласково обнял за плечи.

— Конечно же ты права, дорогая супруга, я не могу быть настолько мелочными. То, на ком он женится, несущественно.

— Тогда почему? В чём смысл?

— В исполнении того, что велят нам боги.

— Боги? Боги? — переспросила принцесса. — Думаешь, я поверю? Что ты ещё задумал?! Если Гаэлар пострадает, — ты поплатишься за это! Клянусь, поплатишься!

Она сжала кулаки. Альде казалось, ещё секунда, и принцесса Матьяса бросится в ярости на своего мужа. Тот даже отступил на шаг.

И в этот самый момент Арбэт заметил прижавшуюся к стене Альду. Он кивнул на неё Шкезе, и тот, мгновенно поняв желание господина, вывел её из комнаты.

Альде должны были сделать такую же татуировку чуть позднее, но вскоре после того Гаэлар, его мать и отец погибли.

Когда Альда поднялась с постели, Эстос ещё спал. Он даже не шевельнулся, когда она встала. Как он мог спать рядом с ней так беззаботно и доверчиво? Рядом с незнакомым почти человеком.

Неужели ему ни на миг не приходило в голову, что против него могли злоумышлять? Даже Кейлинн… Будь у неё возможность, она бы нанесла на руку мазь из золотого порошка и обследовала бы всего Эстоса, обследовала и нашла то самое место, куда ей нужно было вонзить кинжал, чтобы убить его наверняка. Два удара.

Нет, даже будь у неё возможность и запас мази, она не стала бы этого делать. Лучше даже не знать, не подходить близко к тому краю, за которым ждало её убийство Эстоса. Лучше не давать себе и шанса, не искушать судьбу.

Альда умылась и переоделась, принесла приготовленный слугами завтрак, и только тогда Эстос проснулся. Каждый раз, открыв глаза, он начинал широко и удивлённо улыбаться, до сих пор не в силах поверить, что те страшные боли не возвращаются.

— Могу я сегодня или завтра покинуть поместье? — спросила Альда.

Эстос, поливавший мёдом тонкие лепёшки, отставил мисочку в сторону и задумчиво сжал губы.

— Надолго?

— Самое большее полдня, — ответила Альда.

— Всего лишь?.. Конечно, можешь. Я… Я просто боюсь, что ты решишь уехать.

— Зачем бы я тогда согласилась стать твоей наложницей?

— Не знаю, не могу объяснить. Мне просто… неспокойно. Ты слишком важна для меня, но я не могу… — он низко опустил голову и замолчал.

У Альды сжалось сердце. Эстос чувствовал её ложь. Не мог объяснить самому себе, но каким-то животным чутьём ощущал, что с Кейлинн что-то не так.

А она… Она чувствовала нечто странное. Необычную зависимость. Зависимость от желаний Эстоса.

Глава 10. Клятвы

— Я хочу посетить храм Стрелы. Не была там много месяцев, — пояснила Альда.

— Скажи Лигуру, он распорядится, чтобы тебе приготовили паланкин.

— Мне это не нужно!

— Среди слуг пойдут слухи, а потом они дойдут и до господ, — уклончиво ответил Эстос.

— Это значит, что ты не хочешь меня отпускать?

— Я с самого начала знал, кто ты, и что ты не из тех, кто будет смиренно ждать приказаний, но в этом доме есть правила, — заговорил он ровным, бесчувственным голосом. — Не стоит нарушать их на второй же день, как ты принесла клятвы.

— Ты не можешь запереть меня здесь!

— Не могу! — Эстос резко поднялся из-за стола.

Он тяжело дышал, и всё тело его было напряжённым, как натянутая тетива. Он отвернулся от Альды, которая выжидающе на него смотрела, и отошёл к окну.

Так и не поглядев на неё, он сделал долгий вдох, а потом сказал:

— Иди.

Короткое слово упало как камень.

— Эстос, я… — Альда подошла к нему и несмело коснулась его руки. — Я же говорила, что хорошей наложницы из меня не выйдет…

Вместо ответа он развернулся — его лицо было спокойным и светлым, — и поцеловал её, а потом тихо повторил:

— Иди. Будут спрашивать, скажешь, что я позволил, что я уважаю обычая твоего народа и… Сама придумаешь, что сказать.

— Прости… — прошептала она.

Альде хотелось вонзить во что-то свой нож — который снова был спрятан у неё в рукаве.

Братья и отец Эстоса обязательно узнают. «Ты совсем ума лишился, что позволяешь этой секковийской девке разгуливать по городу без присмотра и позорить твоё имя?!» — вот что они скажут. Просто не могут сказать ничего другого.

Альда не стала ждать, когда Эстос передумает, и быстро собралась, снова обрядившись в секковийскую одежду и захватив ещё длинный тёмный плащ, в который могла укутаться с ног до головы.

Лигур, хотя и не сумел скрыть негодования, всё же заставил её взять с собой тяжёлый серебряный знак в виде сокола и с тремя синими кистями внизу..

— Никто в этом городе не посмеет причинить вам зло, госпожа Кейлинн, если вы покажете знак. И однако же ходить одной без сопровождения женщине вашего положения недопустимо. Первый господин будет разгневан…

— Я служу третьему, — бросила Альда, постаравшись придать голосу обычной секковийской заносчивости.

Конечно же, Лигур — или же Эстос — так просто не отступились. Альда заметила за собой слежку вскоре, как вышла за ворота поместья. Поэтому она направилась к храму Стрелы, как и обещала, но через Громкий рынок; в его рядах, с раннего утра забитых народом, легко было затеряться. Она ещё немного покружила по улицам, чтобы убедиться, что слуги Соколиного дома отстали, и только потом пошла к реке.

Жара стояла немилосердная.

Ближе всего был Купеческий мост, самый широкий, самый людный, самый шумный. Обычно Альда старалась его избегать, но сейчас он был ближе всего. Оказавшись на правом берегу, Альда с широким потоком торговцем двинулась к Длинному рынку, а оттуда домой, в лавку Льессумов. Перед тем, как войти туда, она свернула в тихий переулочек, вынула из ушей крупные серьги, сняла с пальцев кольца и спрятала их в кармане на внутренней стороне плаща. Она пока не собиралась рассказывать, что вошла в Соколиный дом как наложница.

Без тяжёлых украшений Альда даже почувствовала себя лучше, хотя уши до сих пор что-то как будто тянуло, а пальцы были стиснуты несуществующими перстнями.

Почти вся её небольшая семья была в сборе: только дядя Кафас ушёл по делам, да двоюродный брат остался в лавке на случай, если придут покупатели

Дядя Микас остановил тренировку, и в главную комнату пришли все, кто получил право носить при себе узкий кинжал убийцы: сам дядя Микас, Тервел, два двоюродных брала Альды и сестра.

Дядя Микас подошёл к Стене Клятв, чтобы поправить светильники, и Тервел воспользовался этой паузой, чтобы подойти к Альде и обнять её. Он взял её за обе ладони и крепко сжал. Альде пришлось чуть не силой вытянуть их из его рук.

Братья и сестра, разумеется, заметили это движение. Микас же так и стоял лицом к стене, глядя на на покрывающие её почти до самого потолка строки. Десятки, даже сотни имён убийц из дома Льессумов.

Все они приходили сюда, когда их родители решали, что ученичество завершено, разрезали ладонь, прикладывали к тёмному углублению в стене и произносили короткую клятву. Альда, когда приносила клятву, думала, что почувствует что-то особенное, что сквозь неё пройдёт сила или ещё что-то в этом роде, но чуда не произошло. Ничего в ней не изменилось. И когда она выцарапывала своё имя, стоя на высокой лестнице, то тоже не чувствовала влияния клятвы. Она была той же самой Альдой Льессум, что и до того.

Тогда её имя было самым новым, последним в длинном ряду. Теперь добавилось ещё и имя её двоюродной сестры Сарсы. В ту же строку могло уместиться ещё три, а то и четыре имени. Потом начнётся новая, а потом ещё…

Лет через двести надписи поднимутся под самый потолок — если дом Льессумов ещё будет стоять.

Столько имён… Одно было стёсано. Оно находилось чуть выше уровня глаз в самом начале строки, значит, около семи или восьми поколений назад. Альда ничего об этом человеке не знала. Его имя было стёрто со Стены Клятв, вымарано из книг, а родным было запрещено о нём говорить, чтобы память о клятвопреступнике не передалась потомкам. Альда, да и все остальные из Льессумов, кого она знала, задавались вопросом, что заставило того мужчину или ту женщину нарушить родовую клятву и что было потом. Какая последовала кара? По рассказам, она была ужасной: преступник будет умирать медленно и в страшных муках, его кровь сгорит в жилах, но по-настоящему никто не знал, как это будет.

У Альды что-то противно, боязливо сжалось с животе.

Почему именно она? Почему? Почему?

Столько столетий и всего одно стёртое имя. Сотни Льессумов забирали жизни, не зная сомнений, почему именно ей выпало это — узнать свою жертву, касаться её целовать, смотреть на его лицо, такой спокойное и счастливое во сне, смеяться от его шуток, сжимать в объятиях и любить, любить, любить?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Почему, великие боги, именно ей досталась такая судьба?

— Мы волновались за тебя! — Сарса рассматривала наряд Альды и даже начала щупать ткань. — Несколько дней прошло и ни одной весточки. Ладно бы ты уехала из города, так ведь нет…

— Ты же понимаешь, что у меня было дело.

— И как? Оно завершено? — спросил Тервел с почти враждебной требовательностью в голосе.

— Пока нет. Поэтому мне нужно будет вернуться.

— Куда? Туда, где тебя нарядили в эти роскошные тряпки?

— Это богатое поместье, — Альда и не подумала отвести глаза и смотрела в лицо Тервела с вызовом. — Там даже служанки одеваются хорошо.

— Как бы ты не размякла от такой хорошей жизни!

Дядя Микас подошёл к ним вплотную:

— Тервел, имя Альды высечено на Стене Клятв. Она давно не ученица и не нуждается ни в чьих советах в том, как ей подобраться к своей цели.

— Да он просто хочет забраться к ней под юбку! — зло выкрикнул Тервел.

Альда лишь равнодушно повела плечами. В их семье женщины не считали зазорным использовать свою привлекательность, чтобы подобраться к жертве.

— Попасть в поместье я смогла, — сказала она. — Но я недостаточно близко подобралась, чтобы завершить дело.

— Это поместье вроде тех, что на Каштановом склоне? — спросила Сарса. — Большое? Это правда, что в таких даже стражники на входах — это слабые колдуны?

Альда хотела сказать, что не видела, чтобы кто-то из стражи колдовал. Палаши блестели немного странно, как будто бы были зачарованы, и ещё эти пылающие жезлы, но Альда не знала, обладали ли сами стражники силами. Она хотела про это сказать — и не смогла. Альда не чувствовала боли или, к примеру, чтобы горло её волшебным образом сжималось — она просто не могла произнести ни слова. Язык не слушался.

Альла похолодела, в груди стало пусто, словно оттуда вышел весь воздух.

— Я не могу про это рассказать, — произнесла она, стараясь не показать другим, что напугана.

А вот эти слова вылетели изо рта легко.

— А сады… Правда, что в них устраивают колдовские ловушки? — Сарсу нисколько не смутил отказ. — И что если кто обманом попадёт в дом, будет кружить, как безумец, по одному дворику, не понимая, как из него выйти?

Даже лучшие из наёмных убийц, вроде Льессумов, редко проникали за стены поместий. Слишком много там было чар. Легче было подстеречь жертву на улице или в ещё каком-то месте, которое не было столь тщательно защищено. Конечно, теперь всем не терпелось узнать, как охрана поместий была устроена изнутри, Сарса была лишь самой нетерпеливой из них.

— Я не могу рассказать, сестрица, — повторила Альда. — Я хотела бы, но это невозможно. Я принесла клятву. Мне пришлось… — Она опустила голову. — Дядя, я об этом хотела с тобой поговорить…

Микас Льессум нахмурился:

— Какую именно клятву ты принесла?

— Клятву верности дому. Это был единственный для меня способ проникнуть туда, и я помню, чему ты учил… Клятвы дому налагают при…

— Пойдём-ка со мной, девочка, — сказал он.

Альде стало тревожно от последнего слова. Он назвал её «девочкой», это значило, что она очень-очень провинилась.

Комната дяди была маленькой и тёмной. После смерти отца Альды пустовало несколько больших комнат в дальнем конце дома, но дядя так и остался жить в скромной клетушке на втором этаже. Лишь когда в самую жару солнце накаляло крышу, дядя Микас вместе с тётей переселялись в просторную комнату с окнами во внутренний двор.

— Это была клятва дому? — спросил дядя, едва они вошли и он закрыл за собой дверь. — Не роду?

— Нет! Нет! Это очень знатная семья… Разве они будут принимать служанок в свой род?

— Ты уверена? Тервел говорит, что ты проникла в дом воспользовавшись тем, что один из младших господ…

Альда яростно дёрнула головой:

— Тервел злится, когда я заговариваю хоть с кем-то, кроме него! Вот и всё!

— Он привязан к тебе и, что важнее, беспокоится о тебе.

— Обо мне не надо беспокоиться, дядя! Я могу убить человека голыми руками, не успеешь ты досчитать до трёх.

— Но чувства твои уязвимы…

Дядя никак не мог сделать таких выводов из одной короткой фразы, сказанной Тервелом сегодня. А это значило…

— Что Тервел тебе наговорил? — спросила Альда.

— Ничего такого, о чём бы он знал наверняка, но вообразил он про тебя и того молодого господина многое, уж поверь!

— Дядя, он не должен был! Это…

— Я знаю, знаю, — Микас опустился на стул и указал Альде на другой. — В наших жилах течёт холодная кровь, а вот Тервел, как бы мы его ни учили… Он другой.

— Ты же не думаешь, что он…

— Нет, не бойся, — не дал её договорить дядя Микас, угадав всё по лицу. — Я не собираюсь изгонять его. Пока. У него есть время научиться владеть собой.

— Не наделал бы он глупостей, — покачала головой Альда. Ей на пару мгновений стало не по себе: Тервел пока не знает, что она вошла в Соколиный дом наложницей. Что будет, когда узнает?

— Я приглядываю за ним, — ответил дядя. — Тебе дал поручение сам Дзоддиви. Не хватало ещё, чтобы какой-то мальчишка помешал тебе… Делай свою работу, Альда, и ни о чём не беспокойся. — Микас вздохнул, потирая колено, — оно было искалечено несколько лет назад, и, хотя сильные боли давно ушли, привычка растирать его осталась. — Лучше скажи мне, что там всё же с этой клятвой.

— Я помню, что ты говорил, дядя: нет ничего сильнее родовой клятвы вроде нашей, которую мы приносим у Стены. Поэтому я решила, что клятва другому дому не заставит меня нарушить свою.

— История нашего клана говорит, что так оно и есть, но ведь и клятвы бывают разными.

— У меня были сомнения, но… Я бы очень хотела посоветоваться с тобой и дядей Кафасом, но у меня не было такой возможности. Мне надо было ответить быстро. От меня не требовали немедленного ответа, но я подумала, что отказ или промедление могут всё испортить. Я не могла так рисковать! Я думала, что та клятва никак не повлияла на меня, но…

— Но что?

— Когда Сарса спросила меня про поместье, оказалось, что я не могу вымолвить ни слова!

— Колдовские дома налагают такое заклятие на всех слуг, чтобы они не выболтали их секреты. Я думаю, что сейчас беспокоиться не о чем, — сказал Микас, хотя сам напряжённо свёл брови. — Пока клятва дому не противоречит твоей главной, глубинной клятве, она действует. Но если настанет тот самый миг, клятва колдовскому дому не сможет тебя остановить. Клятвы Льессумов ей не пересилить. Наша стена в незапамятные времена благословлена жрецами Двора Смерти, её накладывает не какой-то там колдун, а сами боги!

— Ты уверен, дядя?

Альда поняла вдруг, что в глубине души хочет этого: хочет, чтобы клятва Соколиному дому оказалась сильнее, и тогда бы ей не пришлось… Великие звёзды, она уже даже помыслить об этом не может!

Тогда бы ей не пришлось убивать Эстоса Вилвира.

Но если не сможет она, придёт кто-то другой!

— Я уверен, — твёрдо произнёс Микас. — Мы служим правому берегу сотни лет, каких только клятв и обетов не приносили наши предки, чтобы подобраться к своей цели, но ни одна не остановила их руку в решающее мгновение! — Дядя встал и положил свои тяжёлые руки на плечи Альды. — Делай своё дело и ни о чём больше не заботься. Твоя кровь, кровь Льессумов, будет вести тебя.

— А если бы я связала себя клятвой назначенных звёздами? — спросила Альда. — Какая возобладала бы?

Этот вопрос озадачил дядю, у него даже нижняя губа недовольно выпятилась вперёд — так бывало, когда ему напоминали о чём-то неприятном.

— Я этого не знаю. В нашем клане никогда не было назначенных до тебя. Твой дед, наверное, знал… Он что-то объяснял твоим родителям, но меня это, как ты понимаешь, тогда мало интересовало. А потом… Ну… Когда твой жених погиб, узнавать уже было ни к чему…

— Да, я понимаю, — кивнула Альда. — А как ты думаешь, дядя, если я спрошу у Шкезе, он ответит?

— У Шкезе?! Побойся неба! Зачем тебе это сейчас? Какой прок? И даже если бы был смысл доискиваться, я и тогда сказал бы тебе, что Шкезе лучше обходить стороной. И что с тобой такое? Зачем тебе знать про клятвы нареченных? Столько лет прошло…

— Вдруг вспомнилось…

— Тебе давно пора забыть про Гаэлара…

— Да, пора, — согласилась Альда.

Она забыла, иногда проходили целые недели, а может, и месяцы, когда она не вспоминала о нём. Но почему-то в последние дни часто вспоминала своего жениха и его мать-принцессу. Тот сон и серьги никак не шли у неё из головы. Прошлое, которое казалось таким далеким, что больше походило на рассказанное кем-то, чем на пережитое, вдруг ожило в мыслях, стало ярким, почти как настоящее… Альда вспомнила, как тосковала по Гаэлару в первые годы, и с благодарностью вспомнила Эстоса: она-то думала, что никто и никогда уже не тронет её сердца.

— Я хотела бы остаться здесь, переночевать в своей комнате, — неожиданно для самой себя призналась Альда.

— Боюсь, если ты не вернёшься к вечеру, то потом и вовсе не сможешь вернуться в поместье, — сказал дядя.

— Я знаю, — ответила Альда, хотя и не была так уверена. Эстос простит ей всё, лишь бы только она вернулась. — Но до захода солнца у меня есть время.

За час до заката в дверь запертой уже лавки постучали, тихо-тихо, так что из семьи, севшей ужеза ужин, никто не услышал, только собаки забеспокоились. Приученные не лаять, псы начали звать Микаса к двери. Тот сказал Тервелу пойти проверить.

Обратно Тервел пришли вместе с завернутым в серый суконный плащ человеком. Когда он откинул капюшон, Альда едва не вскочила на ноги от изумления: это был Безумный Шкезе.

— Мне надо поговорить с тобой, — указал он на Альду. — Наедине.

Альда молча поднялась из-за стола и пошла к двери, что вела к саду: там им никто не помешает.

Семья проводила их тяжелыми, обеспокоенными взглядами.

— Как вы узнали, что я здесь? — спросила Альда, когда они дошли до середины маленького садика.

Шкезе, казалось, опешил от такой наглости: это он собирался задавать вопросы. Но потом он улыбнулся свой жутковатой, тревожной улыбкой и ответил:

— Небесный дом возвышается над правым берегом. Разве может быть что-то, что укрылось бы от взора его господина?

— Двор Смерти, — не задумываясь бросила Альда.

— Да, это место… Туда наш взор не проникает.

Альда заметила, что Шкезе покоробило от одного лишь упоминания тёмного двора. И тут же добавила:

— Как и в Соколиный дом.

— Но как удачно, что в Соколиный дом смогла проникнуть ты! — сладенько улыбнулся Шкезе. — Это значит, что ты на верном пути. Скоро ли нам ждать прискорбных вестей?

— Такие задания требуют времени… Мне нужно подготовиться и ждать нужного часа. А нужный час наступает не по моей воле, а по воле случая.

— Это значит, что ты пока не узнала, где его второе сердце?

— Пока нет, — с облегчением призналась Альда. — Но узнаю.

— Месяц, который дал тебе первый господин, скоро выйдет.

— Я знаю, но что я могу поделать? Напасть на него так? Он выживет. Магия сохранит его.

— Найди способ… — прошипел Шкезе.

— Третий господин болен. Я его почти не вижу.

— Чем он болен?

— По слухам, он и сам не знает. Никому не известная хворь.

Шкезе склонил голову, как будто вычитывая, как бы это знание употребить себе на пользу, но, ничего не придумав, спросил:

— Они хотя бы знают, что у него болит? Грудь? Сердце? Голова?

Альда хотела ответить, что слуг, кроме Лигура, не допускают до личных покоев, но поняла, что опять не может вымолвить ни слова…

— А-а, заклятье… — протянул Шкезе. — Ну, его болезнь не так уж и важна. Главное — выполни поручение. И мой господин передает тебе ещё одно пожелание. Вернее, требование. Ты должна непременно его выполнить. Раз уж ты оказалась вхожа в поместье, то тебе нужно уничтожить все записи и бумаги третьего господина. Колдуны никогда и ничего не выносят за пределы своих комнат, хранят записи внутри, чтобы они не попали не в те руки. Так что сжечь его комнату будет достаточно.

— Сжечь? Но я…

— О, я верю, ты изобретательна, Альда из рода Льессумов! — оборвал её Шкезе.

— Но там полно колдунов, они могут потушить пожар, даже если я…

— Об этом мы тоже подумали! — Шкезе полез в объемистый кошель, висевший у него на поясе и, не глядя, выудил плоский мешочек. — В этом порошке нет магии, так что ты сможешь пронести его за ворота. Но от любого проявления магии он превращается в настоящий колдовской огонь. Он пожрёт всё и так быстро, что никто не успеет произнести нужное заклинание и спасти записи. Главное — следи, чтобы он не просыпался случайно. Этот огонь не поедает живую плоть, но на тебе вспыхнет одежда. Ты, скорее всего, сохранишь жизнь, но ожоги будут очень неприятными.

Шкезе протянул ей порошок.

— Вы говорите, он вспыхивает от любого проявления? — Альда опасливо взяла мешочек.

Он оказался неожиданно тяжелым, как будто бы наполненным золотом.

— Да, поэтому он плотно увязан в просмоленную ткань, а завязку мы залили воском. Используй его только тогда, когда будешь абсолютно уверена.

— Уверена в чём?

— В том, что выполнишь задание. Дай третьему господину шанс, нанеси несмертельный удар — и тогда он воспользуется колдовскими силами. Как бы слабы они ни были — порошок полыхнёт. Насыпь его в нужных местах, а потом… Ну, ты сама разберёшься.

— Этого я не могу вам обещать. Всё хранится в его комнате… — слова опять оборвались. — Я не смогу проникнуть туда.

— Постарайся, — прошелестел Шкезе.

— А этот порошок, — Альда приподняла мешочек, — что это такое? Я никогда не слышала ни о чём подобном. Не опасен ли он сам по себе?

— Нет, он не опасен. Но никому не говори о его существовании, даже своим родным.

— Разумеется. Но ещё, восьмой господин, я хотела… — Альда замолчала, не решаясь продолжать. Но потом быстро произнесла: — Могу я задать вам вопрос о клятвах?

Глаза Шкезе вдруг метнулись куда-то в сторону, и взгляд стал безумным, пугающим. Альда невольно потянулась пальцами к краю рукава — там был спрятан тонкий нож.

— Каких клятвах? — спросил Шкезе, всё ещё не смотря в её сторону. — Клятвах, которые ты принесла Соколиному дому? Они не помешают тебе, потому что есть обет более сильный…

— Нет, про клятву назначенных звёздами. Смешенье крови… Я помню, как вы вылили мою кровь в краску для татуировки и…

— Я тоже помню, — заговорил Шкезе. — Под самый конец, когда узор был почти завершен, у меня руки сводило от силы этой клятвы. Благодари богов, которым ты поклоняешься, что тебе не успели нанести татуировку. Ты последовала бы вслед за ним уже давно. Без Гаэлара твоя жизнь стала бы невозможной.

— Зачем вы нанесли татуировку ему? Без неё ведь можно обойтись…

— Их начали наносить таким, как ты, более тысячи дет назад. Это скрепляет их союз на земле. Это их клятва друг другу. Первый господин соблюдал веления неба, поэтому он приказал сделать сыну татуировку.

— Эта клятва… Она могла оказаться сильнее клятвы дому или даже роду?

— Та клятва, — глаза Шкезе словно заволокло мглой, — очень, очень сильна… Очень сильна, я помню.

— Но насколько?

— Какое тебе до этого дело? — Шкезе очнулся и сразу же резко развернулся: — Не вижу нужды вспоминать те годы.

Он безошибочно повернул на дорожку, которая шла к выходу и скрылся в синих сумерках.

Альда пошла в сторону малого дворика. Есть ей расхотелось, зато нужно было подновить секковийские татуировки на руках — они немного побледнели за эти дни.

Глава 11. Холод времени

Когда Альда вернулась в покои третьего господина — маленькая бляшка, нужная для прохода через «паутину», была теперь при ней постоянно, — там царили тишина и привычная уже прохлада. В это время Эстос обычно работал, и вокруг его стола горели десятки колдовских огней. Сейчас же они были погашены, и в комнате была почти полная темнота. Эстос лежал в постели, уткнувшись лицом в подушку.

— Что-то случилось? — спросила Альда.

— Я почувствовал… нет, не боль. Предчувствие боли.

Альда шумно выдохнула:

— Это оттого, что я ушла?

— Видимо, да. Началось не сразу, но чем ближе к закату, тем сильнее становилось предчувствие. Если бы ты не вернулась, то к утру я бы выл от боли…

Альда шагнула к кровати и в каком-то яростном, болезненном порыве прошептала:

— Я никогда не оставлю тебя!

Едва ли не наощупь она нашла Эстоса на постели и прижалась к нему, и её тоже захватило вдруг предчувствие… Нет, не боли, а освобождения, парения, счастья…

Альда испугалась собственной радости… Так не должно быть, так ни с кем другим не было!

Эстос заключил её в объятия и прошептал:

— Я ждал тебя. Не ради избавления от боли. Я просто хочу… хочу всегда видеть тебя, чувствовать, слышать, знать, что ты рядом. Ты единственная из женщин, с кем мне хочется остаться навсегда.

От его горячего дыхания рядом, от быстрых поцелуев на коже у Альды голова шла кругом.

Пока Эстос говорил, она чувствовала, как твердеет у него между ног, и это ещё больше сводило с ума — чувствовать себя желанной.

Через мягкие домашние штаны Альда сумела обхватить член Эстоса пальцами. Она делала это осторожно, соразмеряя силу, потому что пальцы её были слишком жёсткими и сильными, даже для секковийки.

Альда не боялась, что вызовет подозрения: Эстос глядел на неё глазами сосредоточенными и одновременно потерянными, словно не видел ничего больше. Она просто боялась забыться и причинить ему боль.

Альда приподнялась, рассматривая его длинное, гибкое, невероятно красивое даже в полутьме тело, переливы мускулов и блеск гладкой кожи, но Эстос снова привлёк её к себе:

— Позволь мне любить тебя этой ночью, — отчётливо, словно произносил клятву, произнёс он. — Я буду служить тебе в постели и доставлю тебе удовольствие, о котором ты пока ещё не знаешь…

Его шёпот был таким тёплым, искушающим, сладким, что у Альды невольно раздвинулись колени, и она позволила Эстосу скользнуть меж ног. Вернее, не позволила — пригласила его, сдалась… Молча, ни говоря ни слова, согласилась быть сегодня в его руках.

Эстос, медленно гладя напряжённые бёдра Альды, приподнял подол тонкого платья. Его ладони продвигались всё выше, и он не переставая шептал о гладкости её кожи, о силе своего желания, о том, как одуряюще, опьяняюще она пахнет.

Он развёл её ноги шире и склонился…

Когда его губы коснулись её там, Альда вскрикнула… Всё тело охватил жар, и захотелось закрыть лицо от смущения.

Её с детства учили служить колдовским домам и почитать их господ, а сейчас третий господин Соколиного дома ублажал её языком, и ей было безумно сладко, жарко, стыдно… И ни за что на свете она не смогла бы сейчас остановиться.

Альда положила руку на затылок Эстоса, погрузилась пальцами в его густые, спутанные после сна волосы… Она двигала ладонью в такт его движениям, сжимая и разжимая её, и почему-то не смела открыть глаза.

Внизу спины начало сгущаться блаженное тепло. Оно прибывало по капле, а потом — когда Альда перестала ощущать что-либо кроме нестерпимых прикосновений языка Эстоса, — разлилось горячим потоком по её телу.

Какое-то время она лежала ошеломленная силой чувств, которые будил в ней Эстос, не могла даже разжать пальцев, которые всё ещё были в волосах Эстоса…

А потом, когда всё же разжала и осмелилась посмотреть своему любовнику в глаза, то прошептала: «Возьми меня!»

Альда изогнулась на постели от мучительного желания, оно было столь велико, что она невольно завела руку себе меж ног. Могло бы показаться, что прикрыться, но на самом деле потому, что ей было нужно, чтобы её и дальше касались там, именно там…

И Эстос дал ей это: прикосновение, осторожное проникновение, наполнение…

Альда не чувствовала боли, то ли оттого, что была слишком, до предела, возбуждена, то ли оттого, что Льессумы вообще менее чувствительны, чем прочие. Но горячий, твёрдый член внутри себя Альда чувствовала. В первые мгновения она не поняла, было ли ей это приятно… Скорее необычно, завораживающе и очень внове. Эстос наполнял её и обладал ей, и от самого осознания этого возбуждение нарастало, и Альде казалось, что ничего более не существует, кроме него… Её самой больше нет и, наверное, не было никогда.

Она с трудом открыла глаза. Эстос нависал над ней, его лицо, обычно строгое и сдержанное, было так близко, и по нему было разлито чувство, для которого Альда не могла сейчас найти слов. Да, это было желание, вожделение, но всё же — нежное, трепетное… Он смотрел на Альду так, словно ему досталась звезда с неба.

Эстос начал замедляться и вскоре замер.

— Прошу тебя… — простонала Альда.

— Я очень близко, и если ты не хочешь ребёнка от меня…

— А ты самонадеян! — улыбнулась Альда, вжимая Эстоса в себя. — Я слышала, семя колдунов слабо…

— Да, это так, но, может быть, твоё лоно очень сильно… Ты не похожа на других.

Альда не боялась, что понесёт. Когда ей пришлось бежать из Карталя, тётка дала в дорогу мелкий порошок и велела пить каждый день полный лунный месяц. Альда знала, что это был за состав, его время от времени пили её двоюродные сёстры и тётки, а раньше мать. От него нападала несильная сонливость и еда начинала вызывать отвращение, как бывало с беременными, но после того лунные дни пропадали надолго. У некоторых едва ли не на год. Альда поняла, что тётка опасается, как бы их с Тервелом совместное путешествие не закончилось в постели, и хотела обезопасить сиротку-племянницу.

Высокие боги, Тервел! И она ещё думала раньше, что, может быть, он станет её возлюбленным и супругом…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Альде не хотелось выпускать Эстоса из себя, она подалась бёдрами вверх и вжалась в него сильнее, но он отклонился.

— Кейлинн… ты… — он задыхался от желания, от близости излития.

— Да, да, да, — зашептала Альда. — Я хочу тебя, всего, до конца!

Ей было нужно их единение больше, чем удовольствие, чем тепло, чем объятия и взгляды. Просто единение…

Альда задремала, а когда проснулась, то Эстоса не было рядом. Он сидел за столом и что-то писал. Иногда он останавливался, выпрямлялся и думал о чём-то, пощипывая губами кончик пера. Серебряный амулет перед ним гудел, источая силу…

Судя по темноте за окном, была глубокая ночь.

Альда подумала, что наибольшее восхищение Эстос вызывает у неё именно таким: погружённым в занятия, с напряжённым взглядом, ушедшим в себя, творящим какую-то неведомую магию.

Эстос, как будто почувствовав, что она проснулась, обернулся и поднялся из-за стола. Его движение было сильным, текучим… Эстосу определённо становилось лучше с каждым днём. Если в начале их знакомства в нём сохранялась какая-то болезненная неуверенность, почти хрупкость, то теперь она исчезла окончательно.

Как бы другие этого не заметили… Оказывается, даже в лучшие свои дни Эстос не выглядел совершенно здоровым, зато сейчас — он был как зверь, вырвавшийся на свободу из клетки, где хирел от тесноты и неподвижности.

Эстос сделал короткий взмах рукой, и амулет угас.

— Как ты? — спросил он у Альды, приближаясь.

— Что ты хочешь знать?

— Не пожалела ли ты теперь?

— Нет, — покачала она головой. — Ни на мгновение. Только почему-то хочу есть.

— Позови слуг.

Эстос подошёл ближе и коснулся кончиками пальцев её подбородок, обвёл губы, а потом начал целовать. Поцелуй был глубоким и спокойным, и Эстос прервал его первым:

— Не хочу, чтобы ты голодала…

Альда накинула на себя тонкое одеяние наложницы и позвонила в колокольчик. Она велела слугам, всегда ожидавшим снаружи, принести закусок и, когда уже хотела вернуться назад, как в спальню с глубоким поклоном вошёл Лигур.

— Через два дня будет поминовение матери первого господина. Утром соберутся все родственники и друзья дома, чтобы украсить её статую цветами и зажечь восемь благовоний. Первый господин пожелал, чтобы третий господин присутствовал… Вас тоже хотят там видеть, госпожа наложница.

— Я непременно там буду, чтобы отдать дань уважения покойной госпоже, но третий господин болен…

— Его отец знает, что за столько дней до новолуния третий господин пока ещё способен провести несколько часов на ногах. Он намеренно назначил церемонию на утренние часы. Он велел третьему господину быть. Его отсутствия на церемонии не потерпят.

Когда Лигур ушёл, Альда передала всё Эстосу, добавив от себя:

— Дело ведь не в церемонии, да? Твоему отцу нужно что-то от тебя?

— Нужно, — кивнул Эстос. — Я служу Соколиному дому. И хорошо, что от меня есть хоть какая-то польза…

— Ты думаешь, что отец отнял бы у тебя титул третьего господина, если бы ты был ему бесполезен?

— Я не знаю наверняка. Он дал мне его, когда я был ещё подростком и ничего почти не умел. Остальным его детям от простых женщин не так повезло… Моя мать была ему особенно дорога, но всё равно: мой статус в этом доме так высок только благодаря расположению отца. Я не мог получить его просто по праву рождения, как Ассар.

Альда поняла, что лучше момента для вопроса уже не будет:

— Я хотела спросить тебя про мать Ассара…

— Про старшую принцессу? — Эстос удивлённо приподнял брови. — Я мало про неё знаю, отец привёз меня в поместье уже после её смерти.

— Я видела в покоях твоего отца серьги… Вернее, одну серьгу со знаком королевского рода. Опрокинутый полумесяц и звёзды, все из разных драгоценных камней.

Эстос на пару мгновений задумался.

— А, да… Разноцветные звёзды… Всё ещё не понимаю, что ты хотела спросить.

— Это украшение принадлежало старшей принцессе?

Альда решила, что сёстры вполне могли носить одинаковые серьги — это бы всё объясняло.

— Удивлён, что ты так впечатлилась какой-то безделушкой! — рассмеялся Эстос. — Прикажу принести тебе ещё драгоценностей из сокровищницы. Их там горы!

— Мне и этих хватает, — Альда прикоснулась к серьгам с крупными аметистами, что украшали сейчас её уши. — Ответь про те серьги!

— Нет, это не её украшение. Она была… недоброй женщиной. Поэтому отец велел убрать с глаз долой всё, что напоминало о ней, оставил только знаки королевского рода. Как бы он ни относился к старшей принцессе, ему льстит, что его старший сын — прямой потомок королей. А те серьги принадлежали младшей принцессе, если ты это хотела узнать…

— Принцессе Матьясе? — Альда едва сумела сказать это не слишком взволнованно, но в мыслях у неё поднималась буря.

Она не ошиблась, это были те самые серьги! Но как? Почему? И как же сожженные серьги, которые хранились в Изумрудном доме? Она видела собственными глазами — серьги превратились в бесформенные комки металла с вкраплениями драгоценных камней. Обе серёжки!

Но и серьгу в комнатах первого господина она видела своими глазами.

— Да, это фамильная реликвия, — ответил Эстос. — Их велел сделать король Рейшераль Строитель Мостов для королевы Анеки. Потом была какая-то длинная история, которой я не помню, но в конце концов вдовствующая королева Сианна, мать последнего короля, подарила их Матьясе. Говорят, старшая принцесса была в ярости, ударила младшую сестру так, что разбила ей губу. У неё даже зуб выпал, но говорят, он и так шатался. Матьясе тогда было лет шесть или семь…

— Видимо, старшую принцессу не зря считали недоброй… — протянула Альда.

— Она была несчастной женщиной, — без особого сочувствия ответил Эстос. — Король не выдавал её замуж, а без этого она была попросту заточена во дворце… Со временем она стала раздражительной, вспыльчивой, несдержанной. Матьяса была младше её на двадцать лет… Конечно, старшая принцесса впала в ярость, когда серьги подарили ребёнку, а ней ей.

— Странный подарок… Я слышала, в Картале никогда не дарят парные вещи.

— Да, дарят одну, или три, или пять… Чётные числа считаются у нас плохим знаком. Но короли и просто знатные люди здесь достаточно богаты, чтобы вместо двух вещей дарить три.

— Три?! — воскликнула Альда, начиная понимать.

— Да, Рейшараль заказал мастеру три серёжки, чтобы без опаски преподнести их в дар. Лишняя просто хранилась в шкатулке.

— Но почему твой отец хранит эту серёжку?

— Этого я не знаю. Младшая принцесса какое-то время жила здесь, но недолго. После смерти короля её поселили у тётки, но та потом тоже скончалась… Родственников у неё было мало, и Совет опасался доверять принцессу кому-то, кто мог желать восстановления династии. В конце концов, её решили отправить в Соколиный дом: с одной стороны, под крылышко родной сестры, с другой — к человеку, который никак не мог угрожать власти Совета одиннадцати, потому что состоял в нём. Может быть, принцесса оставила лишнюю серёжку в подарок старшей сестре.

— Может быть… — согласилась Альда, хотя сама не особенно в это поверила.

С чего бы первому господину помещать среди самых дорогих вещиц подарок, сделанный его нелюбимой жене? Из тщеславия? Чтобы подчеркнуть родство с королевским домом?

— Ты сказал, младшая принцесса жила здесь недолго?

— Так говорили слуги из тех, что застали то время… Она тогда уже была невестой второго господина Изумрудного дома и пробыла здесь только до свадьбы, в потом отправилась к мужу.

Что было с принцессой Матьясой дальше, Альда уже знала. Она родила первенца, который оказался связан клятвой с Альдой из клана убийц, и ещё одного сына. Потом, в одно сухое и пыльное лето, она решила отправиться из столицы в загородное поместье и взяла с собой старшего сына. Муж, первый господин Изумрудного дома, сопровождал её — и все они погибли в нескольких часах пути от Карталя.

А первый господин до сих пор хранит её драгоценность. Может быть, не только её?

Когда Альда проснулась, Эстос уже не спал. Альда заметила, что намотал несколько прядей её волос на пальцы. Она потянула.

— Я бы хотел… — тихо начал он и замолчал.

— Чего бы ты хотел?

— Кончено же, снова обладать тобой! — Эстос коснулся губами её волос, обвивавших его пальцы.

— Ты думал про другое, — сказал Альда.

— Да, про другое. Про то, что не могу держать тебя здесь, как в клетке, хотя и хотел бы. Я хотел бы никуда тебя больше не отпускать.

Альда прикрыла глаза и почувствовала, как веки обожгло подступающими слезами. Она бы тоже хотела этого, о, как хотела. Но им не дадут. Небесный дом ждёт, когда она убьёт Эстоса Вилвира… Что же ей делать? Сознаться, что её подослали для убийства и уговорить его бежать? Но он может бежать, а она нет. Клятва убийцы уничтожит её, сожжёт изнутри, превратит жизнь в сплошную агонию…

— Нам уже пора? — спросила Альда. Она так и научилась высчитывать, какое время должно быть снаружи их комнаты. Было светло — как бы им не опоздать на сегодняшнюю церемонию повиновения.

— Ещё пара часов… Но тебе пора, причёска и прочее может занять много времени. А мне тоже нужно кое-что подготовить.

— Для чего он всё же тебя зовёт? — спросила Альда.

— Чтобы я сделал что-то вроде такой же преграды, как здесь, только в его покоях. На время, на час, может, два, — пояснил Эстос, заметив, удивлённый взгляд Альды.

— А сам он не может? Он же величайший колдун!

— Нет… Я пытался научить его и братьев, но у них ничего не выходит. Колдуны же обычно не всесильны. У кого-то получается лучше одно, у другого — другое. Один может наслать на врагов безумие, а другой — призвать грозу. Мне неподвластно то, что делает отец, а ему — то, что делаю я. Но, если честно, я не знаю ни об одном другом колдуне, кто мог бы замедлять время. Отец прочитал тысячи книг за свою долгую жизнь, но ни в одной не написано о таком…

В голосе Эстоса послышалось нечто отдалённо напоминающее гордость, но очень отдалённо. Больше было разочарования.

— Ты думаешь, что это связано с твоей болезнью, о которой тоже не написано ни в одной из книг? — догадалась Альда.

— Болезни начинаются тогда, когда в теле или душе человека что-то разладилось. Возможно, во мне оно разладилось таким образом, что я стал способен на колдовство, недоступное другим.

— А если ты ошибаешься? Твои умения ведь не пропали, когда прекратились боли…

— Нет, хотя… Хотя кое-что я давно не пробовал. Испытаем на тебе? — у Эстоса загорелись глаза. — Какое-то короткое заклятие, например, слепоты, или парения, или острого слуха…

— А обязательно испытывать это на мне? — уточнила Альда, которой не очень то хотелось ослепнуть или воспарить, пусть и на краткое время.

— Хорошо, выберем что-то другое… Вот это! — Эстос взял с подноса маленький круглый орех.

Он положил его на ладонь и, не сводя с ореха взгляда, начала что-то шептать. Альда не могла разобрать слов, лишь шелест губ и протяжный напев.

От орешка потянуло холодом — и это был не настоящий холод, а тот особый, который окружал покои третьего господина. Холод времени.

Потом напев вдруг сменился, а потом и вовсе оборвался. Эстос опустил руку, а орех остался висеть в воздухе.

Альда рассмеялась, в такой восторг привело её это простое колдовство. Она почувствовала себя ребенком, наблюдающим за рыночным фокусником.

Эстос смотрел на неё, позабыв об орехе, и Альде казалось, она кожей ощущает тёплое прикосновение этого взгляда.

— И что дальше? — спросила она.

— А, дальше… Вот, смотри!

Эстос отошёл к своему столу и взял высокий чёрный кувшинчик. Вынув деревянную пробку, Эстос высыпал что-то на плоскую деревянную лопаточку.

По золотистому блеску Альда узнала ту самую пыль, что обнаруживала колдовство.

— Посыпь на орех.

Альда перехватила тонкую рукоять и, стараясь держать лопатку на вытянутой руке, быстро перевернула её над орехом.

Пыль осыпала его и медленно осела на пол — и вот там начала искриться, вспыхивать и вспениваться.

— Здесь заклинания повсюду, — пояснил Эстос. — На полу, на стенах, на окнах, на потолке.

— Но орех… — Альда в замешательстве толкнула его пальцем и тот медленно поплыл по воздуху. — На нём есть заклятие. Это же очевидно, что есть, раз он летает! Почему пыль не подействовала?

Эстос поймал подплывший к нему орешек и подкинул вверх.

— Всё то же самое, — сказал Эстос. — Время. Когда я произносил заклинание, я немного придержал ход времени, на одно лишь мгновение. И теперь заклинание оказалось как будто бы в прошлом. По какой-то причине время непроницаемо для магии.

— Орех сейчас — как эти покои, только маленький! — догадалась Альда.

Сердце тревожно билось в груди: и от того, как проста и могущественна была магия Эстоса Вилвира, и от того, что она догадалась наконец, почему Дзоддиви желал его убить!

Эстос говорил ей, но она не поняла сразу — слишком сильно было поражена его историей и слишком сосредоточена на том, что ей самой сказать, как себя повести. Магия Эстоса не просто замедляла время, она отрезала его покои от всего остального мира. Эстос наколдовал проход для себя и избранных слуг, которые носили особые бляшки, но для всех прочих комната была неприступна. Собери Дзоддиви целую армию, обрушь он на поместье самые страшные заклятия, в личные покои третьего господина всё равно нельзя было бы проникнуть.

Понятно, что колдунам с правого берега не были особенно нужны эти небольшие покои, но Эстос мог создать подобную неприступную границу где угодно — лишь бы хватило сил. Благодаря его умениям в любой колдовской дом мог войти человек с магическим оружием или подверженный заклятию, и ни золотая пыль, ни что-то другое не обнаружило бы его. Колдовские дома правого и левого берега вели борьбу многие столетия, но они были на равных, потому что магия оставляла след, колдуны чувствовали друг друга, понимали, когда перед ними находилось проклятое украшение, замечали чары, наложенные на слуг и домочадцев. Но Эстос мог сделать колдовство невидимым, не оставляющим никакого следа…

Вряд ли Дзоддиви понимал, как Эстос это делает. Он знал лишь то, что третий господин мог скрыть магию и, таким образом, сделать её в два, в десять раз опаснее! Разумеется, такой человек должен был умереть. Он нарушал тысячелетний баланс между колдовскими домами правого и левого берега.

— Тебя это пугает? — спросил Эстос.

Альда подняла на него глаза.

Она забылась! Совершенно забылась! Позволила Эстосу увидеть её тревогу и страх.

— Как и всё прочее колдовство, — ответила она. — Но это… Ты делаешь золотой порошок бесполезным, а колдунов — слепыми. Если они узнают, то будут напуганы. Ты можешь проникнуть в их дома, может быть, в их тайники, укрытые магией… Они захотят убить тебя!

— Я это знаю. Моя магия нарушает равновесие. Я не хотел этого, лишь пытался найти способ избавить от боли, а когда понял… Мы с отцом решили, что нужно хранить это в секрете как можно дольше, но, кажется, нам не удалось…

— Почему ты так думаешь? — насторожилась Альда.

— Меня пытались убить. И даже не раз.

Альда обняла его и прижалась лицом к его плечу, едва не задыхаясь от любви, и вины, и боли, раздиравшей ей душу.

— Эстос… — прошептала она. — Я не знаю… Я не знаю, что с этим делать, как помочь тебе… Я… я…

Она почувствовала, как подступает к груди рыдание и замолчала.

Как же тяжела эта ложь! Хуже могильного камня, какие кладут на могилы самоубийц, опасаясь, что сила их отчаяния поднимет их после смерти.

Эстос положил ладонь ей на затылок.

— Меня не так уж легко убить, — прошептал Эстос. — Ты ведь знаешь про второе сердце?

— Да, знаю, — ответила Альда, а внутри кричала: «Не говори мне! Не говори! Не доверяй ещё и эту тайну!»

Глава 12. Второе сердце

Эстос ничего больше не стал говорить про второе сердце и колдовство. Он ласково гладил Альду по голове, и это было так странно, что Альду прохватила дрожь. С тех пор, как ей исполнилось двенадцать, никто из близких уже не считал её ребёнком, которого можно было бы вот так гладить или утешать из-за мелочей. Она не была ещё убийцей, но готовилась встать на этот путь — а на нём никогда не будет утешения.

— Может быть, — тихо начала она, — тебя хотят убить из-за чего-то другого? У Соколиного дома множество врагов.

— Я слабый колдун, который большую часть месяца не может подняться с постели. Если кто-то и станет меня опасаться, то только из-за этого. Моя магия слаба, но она невидима… Другие дома, даже на нашем берегу, вряд ли смирятся с этим.

— Я буду защищать тебя, — твёрдо сказала Альда. — Я могу…

— Я не сомневаюсь, что можешь, Кейлинн, — Эстос прижал её к себе сильнее. — Но у меня достаточно охраны.

— Ещё один клинок не помешает.

— Послушай, — Эстос разжал объятия. — Я не хочу, чтобы ты подвергала себя опасности. И к тому же ты вошла в наш дом наложницей. Даже если бы я хотел, я не могу дать тебе лук и стрелы или меч…

— Достаточно кинжала, я сумею спрятать его даже в тех скудных одеяниях, что мне положены.

— Хорошо, — кивнул Эстос, целуя её. — Я ни в чём не могу тебе отказать, когда ты просишь или требуешь.

— Тогда я попрошу тебя ещё кое о чём, — подхватила Альда. — Раз ты считаешься достаточно здоровым, чтобы помогать отцу, то, быть может, ты достаточно здоров, чтобы выйти в сад? Ну, хорошо, не выйти… Пусть тебя вынесут в кресле. Или это опасно? Мне так жаль тебя. Ты сидишь, словно в тюрьме, в своих комнатах!

Два последних дня они провели в покоях третьего господина, и хотя такое времяпрепровождение Альда ни за что не назвала бы плохим или скучным, её не покидало ощущение, что они оба заперты в темнице.

— Хорошо, мы так и сделаем. Я прикажу обустроить всё в беседке. Сейчас пора цветения венечника, он распускается в сумерках… Под деревьями всё устлано им, точно лиловым ковром.

Эстоса во дворец его отца несли в паланкине — ведь бедняга был так слаб, что не мог пройти и десятка шагов. Правда, после того, как он выпил какое-то зелье, лицо его стало таким бледным, а на лбу выступили такие крупные капли пота, что Альде показалось, он и по-настоящему страдает от невыносимых болей.

На Альде на этот раз было надето не столь тонкое одеяние, и в слоях его ткани она без труда спрятала тонкий кинжал. Сначала она хотела взять один из секковийских, хотя их скривлённая форма была ей не по душе. Они подходили больше для поединков, чем для внезапных и точных ударов подосланного убийцы. Эстосу они не понравились: эти кинжалы были большими и грубыми на вид, — поэтому он посоветовал Альде выбрать что-то более изящное из его оружия. Она выбрала необычный на вид четырёхгранный кинжал без крестовины. Клинок был тонким и острым, а узкая рукоять была обильно украшена рубинами и сапфирами, так что если бы рукоять и высунулась наружу, её приняли бы за драгоценную безделушку. Камней было бесстыдно много, но Альда понимала, почему это на самом деле было сделано: чтобы облегчить тяжелую золотую рукоять.

— Это ритуальный нож, — сказал Эстос, когда Альда выбрала себе оружие.

Он глядел на кинжал едва ли не с опаской, и Альда начала думать, что взяла что-то не то и это вызвало у Эстоса какие-то недобрые подозрения.

— Мне нельзя его брать? — спросила она на всякий случай.

— Можно, если тебя не смущает, что он использовался для жертвоприношений…

— Кем? — Альду это ничуть не смущало.

— Людьми, которые строили каменные кольца в устье Руцины.

— Ничего не знаю о них.

Больше Эстос ничего не сказал.

На церемонию Альду тоже несли в паланкине: главной — а в их случае ещё и единственной — наложнице не полагалось идти пешком, если её господина несли слуги.

Сам обряд поминовения исполнили довольно быстро, а потом первый господин, его родственники и гости прошли в один из залов большого дворца, чтобы разделить скромную трапезу.

Альда заметила, что на неё многие посматривают с особым любопытством, и молилась про себя, чтобы среди гостей не оказалось никого, кто происходил бы с секковийских нагорий. Она могла сносно отвечать на простые вопросы на секковийском, но не более того… К счастью, с ней вообще никто не заговаривал, видимо, в знатных домах обращаться к наложницам было не принято. Гости беседовали только с женами.

Почтить память покойной госпожи собралось более семидесяти человек, и когда кто-то из них собирался уйти, первый господин, после того, как прощался, всегда отправлял с ними нескольких слуг. Альда заметила, что те уводили гостей разными дорогами. И хотя поместье было огромным, со множеством зданий, садиков и дворов, так что к воротам можно было попасть едва ли не десятком разных путей, Альда решила, что некоторые гости вовсе никуда не уходят. И оказалась права.

Когда все, кроме тех, кто жил в самом поместье, разошлись, Ульпин объявил, что их ждут в Ирисовом зале.

Жён второго и четвёртого господина, всех наложниц и даже большинство господ отослали в свои покои. Но Альде было позволено войти в Ирисовый зал, потому что она поддерживала едва переставляющего ноги Эстоса. Под другую руку его держал Лигур.

Когда они устроили Эстоса на подушках, первый господин велел им уйти. Но Альда уже успела и осмотреть зал с блестящим серебряным потолком-куполом и изображениями ирисов на стенах, и пересчитать, сколько гостей из ушедших ждали. Девять. Вместе Ульпином и тремя его сыновьями там было тринадцать человек. Ещё Альда заметила, что из тех девяти не все были колдунами.

А потом слуга закрыл перед Альдой двери. Изнутри опустился засов.

Альда с Лигуром остались ждать.

Из Ирисового зала доносился тихий гул голосов, но разобрать, о чём говорили, было невозможно. Впрочем, Альде это не было интересно: левый берег вечно интриговал против правого, аристократы боролись против торговцев, а торговцы пытались ослабить власть колдунов, командующие армиями пытались опорочить кого-то из Совета одиннадцати, чтобы на его место поставить своего человека, а сторонники королевской династии вообще хотели упразднить Совет. Карталь жил так день за днём, год за годом.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Спустя какое-то время Альда почувствовала, как по ногам ползёт и медленно поднимается холод. Хорошо знакомый холод.

Эстос строил для отца непреодолимую преграду, чтобы то важное, о чём будет сказано в зале, нельзя было услышать даже с помощью самого изощрённого заклятия.

Преграда, оказывается, строилась медленно. За десять счётов она едва дошла Альде до коленей.

Альда оглянулась в поисках скамьи или кресла, где она могла бы присесть. Судя по всему, ждать за запертыми дверями ей предстояло ещё долго.

И вдруг над её головой пронеслась горячая волна, и весь дворец содрогнулся.

Из Ирисового зала раздался грохот, а потом крики…

Холод пропал, точно его сдуло этой горячей волной.

— Эстос! — закричала Альда.

Она отбежала на пару шагов назад и ударила в дверь ногой. Ей повезло — засов слетел с одного удара.

Вынув из рукава кинжал, Альда ринулась в комнату. Она знала, где должен был сидеть Эстос, и метнулась туда, даже не разобравшись, что происходило…

Ей хватило одного взгляда, чтобы заметить — серебряный потолок превратился во что-то невообразимое. Он был похож на огромную тарелку полную мутной серой воды — которая почему-то не проливалась вниз. Вместо этого сквозь серую поверхность просачивались чёрные человеческие фигуры и падали вниз, на пол.

Эстос уже не сидел на подушках, а стоял, выставив перед собой вместо щита то какую-то короткую блестящую вещь вроде чаши.

Одна из чёрных фигур устремилась к нему.

Альда была быстрее: она кинулась туда же и, не думая, вонзила кинжал в шею чёрного человека. Тот упал к ногам Эстоса — на другое похожее тело.

Эстос склонился, чтобы подобрать короткую саблю, которую уронил убитый Альдой человек.

А Альда тем временем сражалась уже с другим.

У нападавших — их было много, Альде показалось больше десятка, — были мечи и сабли. Плохо для того, у кого есть только короткий кинжал.

Альда уклонилась от удара, который должен был разрубить ей плечо, поднырнула и ударила своего противника высоко в правый бок.

Она заметила, что ещё один человек в чёрном замахнулся, думая напасть на неё сзади. Но он лишь открылся перед Альдой и её кинжалом.

Клинок вошёл в его живот миг спустя.

Альда огляделась, ища новых врагов, — и в этот момент всё было кончено.

Воздух задрожал, как натянутое полотнище, от потоков колдовской силы.

Те из нападавших что были ещё живы, падали, как подкошенные… Одежда на некоторых вспыхивала, на некоторых покрывалась коркой соли.

Колдунам нужно было время, чтобы призвать силы, но когда они делали это спастись было невозможно. По крайней мере, не в замкнутом пространстве этой комнаты.

Взвихрившаяся магия осела.

Альда выдохнула и повернулась к Эстосу. Он крепко сжимал в руке меч, плечи были напряжены, глаза прищурены. Альда бросила свой кинжал на пол и обхватила Эстоса, чуть подталкивая назад к подушкам.

— Притворяйся, — прошептала она.

Эстос, до того сопротивлявшийся, ослаб.

В Ирисовый зал наполнился слугами и стражей. Началась суета.

Альда попыталась прокрутить всё назад, вспомнить, что сделала. И это было плохо, очень плохо… Она ворвалась в зал до того, как к дверям подбежали стоявшие совсем рядом стражники, и за несколько мгновений, быстрее, чем человек сумел бы досчитать до шести, убила троих нападавших. Альда не сомневалась, что они мертвы.

В доме Льессумов учили не наносить ударов зря.

— Я так испугалась за тебя, — сказала она, крепко обняв Эстоса. — Они охотились за тобой. Я видела…

И в этот момент она почувствовала нечто странное там, где сходились рёбра, чуть ниже груди: в этом месте их тела должны были соприкасаться, но вместо это там зияла горячая пустота. Что-то дрожало и билось, словно сердце.

— Это… — Альда отстранилась.

Это было второе сердце Эстоса Вилвира.

Он начал воздвигать преграду, когда на поместье напали. Потом обрушил её, чтобы использовать другое заклинание… И то второе заклинание, ещё не завершенное, трепетало сейчас, готовое вырываться из второго сердца.

Внезапно в нос ей ударил резкий запах дыма.

Она обернулась. Потолок стал таким, как раньше, только серебро теперь медленно ползло вниз по сводам купола.

Оно не было расплавленным, по-настоящему жидким, а казалось вязким, точно загустевший мёд. Там, где оно наползало на стены, начинали тлеть занавеси и резные панели.

— Уходите отсюда! — скомандовал Ульпин Вилвир.

По его белым одеждам расплывалось кровавое пятно. Он был ранен в шею — и, казалось, рана его волновала.

В ту же секунду над головами собравшихся в комнате людей возникло нечто вроде светящегося щита: несмотря на рану первый господин позаботился о том, чтобы на его гостей не начал капать расплавленный металл с потолка.

Когда все покинули Ирисовый зал, первый господин снял колдовской щит, а потом стал творить какое-то длинное заклинание.

Он водил по воздуху пальцами уверенно и медленно, абсолютно спокойно, хотя все остальные, стоявшие рядом, едва губы себе не кусали от волнения: занавеси по двум стенам уже полыхали во всю, и пожар грозил охватить весь Ирисовый зал.

А потом первый господин сжал ладони в кулаки, и пламя погасло. Сразу всё, мгновенно. И даже дыма не осталось.

Альда почувствовала, как Эстос потянул её за руку:

— Пойдём отсюда.

— Что там произошло? — спросила Альда, когда они возвращались назад, на этот раз в одном паланкине.

— Я не видел, — ответил Эстос. — Я сидел с закрытыми глазами. Моё заклинание требует большого сосредоточения. Пока оно не завершено, я должен удерживать его… Впрочем, неважно. Я сидел с закрытыми глазами, и вдруг почувствовал… Не колдовство, а… Серебряный потолок в зале покрыт невидимыми для обычных людей знаками. Их нанёс ещё мой прадед при строительстве зала, это очень древнее заклятие защиты, и его присутствие постоянно ощущается. Ты видишь серебряный купол, а колдуны ощущают его как защитную сферу. Так вот, я почувствовал, что она стала меняться, как будто кто-то переписывал знаки. Я открыл глаза, а вместо купола был уже портал… Сотворить такой под силу очень немногим, а уж видоизменить для этого защитное заклинание!.. Даже отец… Я не уверен, что ему известно, как такое проделать.

Альда впервые слышала, как в голосе Эстоса звучит настоящая тревога. Страх.

— Но это значит, — заговорила Альда, — что эти люди могут проникнуть в любую комнату…

— Нет, нет, — перебил её Эстос. — Не в любую. Соколиный дом надёжно защищён, и проникнуть в Ирисовый зал получилось только из-за того заклинания на потолке. Я думаю, что сейчас отец и братья снимают похожие во всех остальных покоях. Я помню ещё два зала, где использовалось такое же, но, возможно, их больше.

— Они пытались убить тебя, — повторила Альда то, что говорила ещё в Ирисовом зале.

— Меня и отца, — поправил её Эстос. — Они нападали только на нас. И ни у кого из нас не было оружия… Внутри домов мы слишком полагаемся на нашу магию.

— Она медленная, — зло отозвалась Альда.

— Да, поэтому того, кто бросился на меня первым, я ударил золотым кубком, а не заклинанием. А потом появилась ты… — пальцы Эстоса сжали ладонь Альды.

— Ты должен всегда носить с собой оружие, — сказала она. — Самое обычное оружие. Твоё второе сердце… Если нападающих много, и они знают, что делать, и действуют быстро, даже оно не спасёт. Ты понимаешь это, Эстос Вилвир?! Оно тебя не спасёт!

— Я сегодня даже царапины не получил.

— Не думай, что тебе всегда будет так везти! Кто-то нацелился на тебя!

— Скорее, на отца. А я — просто досадная помеха.

Занавеси паланкина откинулись, голос Лигура объявил:

— Мы у дверей в ваши покои, господин!

Эстос, притворно вздыхая, начал выбираться из паланкина. Когда он ступил, наконец, на пол, Лигр подхватил его под руку.

— Господин, пусть стража останется с вами внутри.

— Не нужно, — ответил Эстос. — Через эту преграду никто не пройдёт. И пусть никто не смеет беспокоить меня сегодня. Мои боли усилились.

— А еслипришлют от первого господина?

— Скажи, что я не могу подняться с кровати.

Когда они остались одни, Эстос первым делом начал разводить водой порошок, который должен был свести на нет действие того снадобья, что вызывало бледность и слабость. Альда стала снимать украшения с пальцев и шеи.

Первым она вынула кинжал из рукава и положила на стол. Его надлежало очистить от крови. Одежда и запястье Альды тоже были перепачканы.

— Я позову слуг, чтобы наполнили ванну, — сказала она.

— С удовольствием разделю её с тобой, — отозвался Эстос.

Как он мог думать о подобном в такой час?

Альда почувствовала, как краска приливает к лицу. Горячая ароматная вода сама по себе заставляла Альду чувствовать томление меж ног и внизу живота, а оказаться в ванной вместе с обнажённым Эстосом…

Альда даже забыла, что она делала, и стояла возле стола, не зная, что же дальше.

— Жаль, что мы не сможем сегодня побыть в саду, как я обещал, — сказал Эстос. — Но я подумал о другом. После новолуния наступит время, когда мне якобы станет лучше, я смогу покинуть поместье. Мы можем уехать в Ариземму или Пельту, у нас есть там загородные усадьбы. А ещё есть дом на берегу залива Камассис… Он стоит под утёсом и обдувается ветром с моря, так что даже в самые жаркие дни там прохладно, а море там такое голубое, как нигде больше. И воздуха такого больше нигде нет. Он пахнет морем, мёдом и смолой синих сосен. Далеко на западе эту смолу считают благовонием и продают в два веса серебра, а там — дыши сколько хочешь. Я пытался высадить эти сосны здесь в саду, но они не приживаются. Слишком жарко, слишком сухо… Ты поедешь со мной?

— Я поеду… И ты можешь не называть своего имени, путешествовать под чужим, — предложила Альда. — Тогда тебе не нужно будет притворяться, что ты болен.

— Мы так и сделаем… Я не смогу уехать надолго, но хотя бы до следующей полной луны. — Эстос подошёл к Альде сзади и обнял её. — Без тебя бы всего этого не было, — он нежно поцеловал её под ухом. — Я бы выл от боли в постели. Кто послал мне тебя и за какие заслуги?

Альда могла бы ответить на этот вопрос: «Дзоддиви, меня послал Дзоддиви, чтобы убить тебя».

От прикосновения губ Эстоса к шее по телу потекло сладкое тепло, но в сердце оно отдавалось болью.

Альда была в отчаянии. Она не знала, как выбраться из этой ловушки — и выбраться вместе с Эстосом. А он ведь даже не знает её настоящего имени…

Как же сказать ему об этом? Не обо всём, а хотя бы лишь о части… О маленьком кусочке правды.

Альда лежала в постели без сна. В неверном, трепещущем свете маленькой лампы казалось, что лицо Эстоса меняет выражение, и он словно силится что-то вспомнить или сказать, но никак не может.

Альда убрала волосы с его лица, открыла гладкий лоб с резкой чертой морщинки над переносицей, широкие золотистые брови.

Как же она любила его! Необъяснимо, неправильно. Точно тяжёлые, неприступные ворота её души были заперты много лет, а потом вдруг распахнулись.

Если бы они могли уехать навсегда, сбежать…

Каждый день Альда встречала, как последний, думая о том, что в какой-то злой час Дзоддиви надоест ждать. Ему уже надоело, судя по тому, что он послал в Соколиный дом целую армию. У него большая цель: сокрушить Ульпина Вилвира и занять его место в Совете. Конечно, он не поставит всё на одну лишь убийцу из Льессумов, совсем юную и почти никак себя не показавшую.

Нападение было смелым, даже отчаянным! Совсем не похоже на осторожного Дзоддиви. Это значило, что он теряет терпение.

Альда понимала, что ей пора действовать, предпринять хоть что-то! Убить Эстоса она не может, значит, надо попытаться его спасти… Но как? Самым правильным казалось рассказать ему правду, но что он сделает после этого?! Он никогда не сможет ей доверять, будет опасаться удара в спину, будет презирать и, возможно, возненавидит. Если Альда правильно всё понимала, Эстос вряд ли прогонит её или как-то навредит; он зависел от неё. Но он мог поступить так, как его отец. Запереть и не дать уйти, держать поблизости, как домашнее животное…

Эстос всегда был мягок с ней, но Альда понимала, что он, как и его отец, был способен на жестокость.

Может, ей стоило дождаться, когда они с Эстосом уедут из города? Там она сможет улучить момент для разговора, такой, чтобы она могла исчезнуть, сбежать, если потребуется. И что тогда? Без неё к Эстосу вернется его болезнь, и он в конце концов убьёт себя, чтобы избавиться от мучений… Она не может так с ним поступить! Это всё равно, что перерезать ему горло. Хотя, быть может, убить Эстоса одним ударом кинжала было бы милосерднее!

Альда не заметила, как уснула, но утром проснулась вновь с теми же мыслями. Они как будто и не покидали её головы.

Эстос тоже спал тревожно: веки подрагивали, дыхание казалось частым и тяжёлым, и челюсть была напряжена.

Альда провела ладонью по его плечу, раз, другой, третий… Мучительная судорога понемногу начала сходить с лица Эстоса.

Альда гладила его тёплую сильную руку, всё ещё остерегаясь спускаться ниже локтя, словно Эстос мог узнать, что она касалась его татуировок. Она и касалась их: сегодня ночью, когда они сплетали разгорячённые и влажные от пота тела. Но тогда Эстос не замечал ничего. Да и она тоже.

Прикрыв глаза, точно застыдившись собственных воспоминаний, Альда начала гладить Эстоса сильнее, втайне надеясь, что он проснётся. Она остановила руку возле запястья Эстоса, надавила кончиками пальцев чуть сильнее и вдруг почувствовала… Она сама не поняла, что это было. Как будто тонкий шрам, изогнутый, точно полумесяц…

Альда склонилась над рукой спящего Эстоса, но рассмотреть ничего не удалось, хотя наощупь она обнаружила ещё линии. Очень слабые. Она не чувствовала их, когда проводила большим или указательным пальцем, только на безымянном кожа была достаточно тонкой, чтобы ощутить разницу.

Зажечь колдовской свет, как Эстос, она не могла, поэтому ей пришлось встать, высечь огонь и поднести масляную лампу к запястью Эстоса. Он зашевелился и что-то пробормотал, но не проснулся.

Синяя татуировка скрывала под собой старые шрамы. Разглядеть их было очень тяжело: лишь иногда под определённым углом к свету проступала тонкая линия. Легче было проследить их пальцем, поэтому Альда обводила их, пытаясь представить рисунок.

И она знала, даже не проследив его до конца, уже знала, что за рисунок был там нанесён — хотя это и было невозможно.

О кровожадные псы Гудды, этого не могло быть!

Альда застонала, тут же засмеялась, зажав рот руками, а потом ей снова захотелось расплакаться. А потом что-то накатило, какая-то жаркая, отчаянная волна, болезненная и удушающая, похожая больше на приступ ненависти. И прежде чем Альда успела подавить её, пальцы на запястье Эстоса стиснулись…

Стиснулись так сильно, точно она хотела раздробить ему кости.

Глава 13. Разоблачение

Эстос вскрикнул и резко сел, непонимающе озираясь.

— Прости! О, прости меня… Я… Я не хотела… — Альда испуганно отвела в сторону руки. — Я сама не знаю, что на меня нашло!

Внутри — в животе и в груди — она ощущала странное жжение, словно та вспышка ненависти обожгла её и след от ожога не заживал.

Эстос посмотрел на своё запястье, потом на Альду.

— Я смотрела на татуировку и… Я не хотела делать тебе больно!

— Мне не было очень уж больно, но я спал… Это было неожиданно.

Вид у Эстоса до сих пор был ошалелым. Он сделал взмах рукой, и от зачарованных светильников полился мягкий, холодный свет.

— Я просто кое-что заметила и, наверное, поэтому… — Альда потянулась к руке Эстоса, но не осмелилась снова коснуться её. — Ты должен рассказать мне про свои татуировки! Это очень важно!

— Татуировки?.. Это обычные татуировки колдунов, они есть у всех… Да что случилось? — Эстос смотрел на неё с тревогой в глазах.

— Не совсем обычные. Они сделаны поверх шрамов. Что это за шрамы?

Эстос посмотрел на своё запястье, как будто не понимая, о чём она говорит. Он пошевелил рукой и наконец увидел: тонкие шрамы становились заметными под определённым углом.

— Странно, что они опять проступили… — произнёс он озадаченно. — Раньше их почти не было видно. Это часть лечения. Я ведь рассказывал тебе, что самые первые татуировки была нанесены врачевателями, чтобы спасти меня от боли? Но для отсечения от прошлого одной только краски было недостаточно, рисунок пришлось вроде как вырезать на коже. Наверное, было не очень приятно… К счастью, я этого не помню. Потом, когда я исцелился, шрамы скрылись сами по себе.

— Ты не помнишь ничего из своего детства… — тихо произнесла Альда, всё ещё не смея признаться даже самой себе, что…

Этого не могло быть. Она бы узнала его! Не мог же он настолько измениться на лицо!

Нет, нет! Всему этому должно быть какое-то другое объяснение.

Эстос — без сомнения сын Ульпина Вилвира, достаточно посмотреть на самого Ульпина и его старшего сына; у всех троих явное сходство в лицах. Эстос не может быть никем другим, кроме как сыном Соколиного дома!

Но что, если его мать вовсе не неизвестная наложница, которой никто и никогда не видел, а сама…

Альда закрыла лицо ладонями и затрясла головой, пытаясь прогнать эти безумные мысли. Такого просто не могло быть!

Эстос обхватил её за плечи.

— Кейлинн, что с тобой?! Все эти странные вопросы — к чему они?

Альде было страшно открыть лицо и посмотреть Эстосу в глаза. Ей нужно подумать… Эти шрамы, она узнала их. У татуировок на запястьях Гаэлара был точно такой же рисунок. Он был одинаков у всех назначенных звёздами. Им всем наносили одинаковый ритуальный узор. На её собственных запястьях появился бы такой же, если бы её жених не погиб.

Могло ли быть такое, что Эстос тоже был из назначенных, но не был Гаэларом. И если да, то где его пара? И могло ли вообще быть сразу две пары назначенных? Все считали, что нет…

— Ты слышал о назначенных звёздами? — спросила Альда.

— Кончено, я слышал. Нас заставляли заучивать основные ритуалы всех храмов в Картале… И при чем здесь это? Ты можешь мне сказать, наконец, что происходит? Что с тобой?

Альда покачала головой. Она не могла. Ей надо было собраться с мыслями.

Она не могла вспомнить, когда в последний раз была в таком смятении. Она всегда знала, что делать, всегда была собранной и уверенной… А теперь словно сам мир пошатнулся.

Альду спасло появление Лигура. Он явился напомнить, что первый господин потребовал явиться к нему утром и настало время приготовлений.

Альда сумела наконец опустить руки:

— Поговорим потом, — сказала она.

— Хорошо, — медленно, с нажимом проговорил Эстос. В его голосе сквозило что-то ещё кроме беспокойства. Подозрительность? Недоверие? — Мы поговорим.

Он сделал несколько жестов рукой и проход в комнату открылся, невидимая паутина опала — и теперь в покои третьего господина могли войти и прочие слуги. Лигур отдал приказания, и в комнату потянулись прислужники. Кто-то нёс завтрак, кто-то воду в серебряных кувшинах, кто-то одеяние для господина. Плотные занавеси на окнах раздёрнули, и в комнату полился дневной свет.

Во время завтрака и прочих приготовлений Альда и Эстос не разговаривали. Эстос больше ни о чём не расспрашивал, а Альда была не в силах заговорить ни о чём другом. Она даже еду в себя с трудом запихивала.

Когда Эстоса начали переодевать для встречи с отцом, она незаметно выскользнула из покоев Эстоса и ушла в отведенные ей комнаты. Она здесь почти не бывала. Приходила лишь, чтобы служанки причесали и переодели её. Ни разу не спала на широкой кровати с резным изголовьем, изображавших двух лебедей, не ела за посеребрённым столиком… Третий господин забрал её в свои покои. Мечта любой наложницы — столь безраздельно завладеть сердцем своего господина. Но Альда не была наложницей, она лишь притворялась. И Кейлинн она притворялась… И к изнуряющему бремени лжи добавился ещё и вес этой страшной загадки. Откуда у Эстоса знаки назначенных на запястьях?

И если он был Гаэларом, то как он мог уцелеть? И почему она его не узнала? Разве возраст и болезни могли так сильно изменить человека? Или это из-за колдовства Соколиного дома он стал неузнаваем?

Нет, во имя семи небес, хватит! Хватит обманывать себя! Он вовсе не был неузнаваем! Да, он изменился на лицо, но ведь с самого начала ей казалось, что она где-то видела этого человека… Замечала что-то неуловимо знакомое. Она с первой же встречи знала, чувствовала, предугадывала!..

Альда указала на первое из платьев, которые служанки разложили перед ней. Пока Эстос занят с отцом она всё равно ничего больше не может сделать. Только ждать.

Эстос думал, что отец примет его, как обычно, в своей рабочей комнате. Той самой, где Кейлинн заметила серёжку младшей принцессы. Но слуги повели его к пустующим сейчас покоям двоюродного деда. Но и там они свернули не в главный двор, а в один из боковых, и подошли наконец к низкому зданию, которое, конечно, нельзя было назвать обветшалым или запущенным, но можно было — покинутым. Эстос не сразу узнал его, потому что редко бывал в этой части огромного поместья, но потом понял — это был фехтовальный зал. Двоюродный дед был сильным колдуном, хотя и не чета своему брату или племяннику, а ещё — лучшим фехтовальщиком Карталя и повелел построить отдельный зал рядом со своими покоями, чтобы со всеми удобствами там упражняться.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

У дверей зала стояла стража, но она расступилась перед Эстосом.

Когда он вошёл внутрь, то в нос ударил сладкий запах благовоний. Пахло даже сильнее, чем во время церемонии поминовения. И Эстос быстро понял, для чего это было сделано: на полу под светлыми покровами лежали тела.

Воздух казался чуть мутноватым от дыма из десятка курильниц.

Сам зал с необычным сводчатым потолком был пустым, даже скамеек, которые когда-то стояли вдоль стен, теперь не было. Кто-то распорядился принести высокое кресло для первого господина, но тот не стал им пользоваться и вместо этого расхаживал взад и вперёд. Ассар, облокотившийся на спинку кресла, следил за ним взглядом. Он первым заметил вошедшего Эстоса.

— Здравствуй, брат! — сказал он. — Как ты сегодня? Держишься на ногах?

— Всё хорошо, благодарю тебя.

— А вот и ты! — Ульпин Вилвир остановился и указал рукой на кресло: — Можешь сесть. Тебе, должно быть, тяжело стоять.

— Мне сегодня лучше, — ответил Эстос.

— Ассар, оставь нас, — распорядился Ульпин.

Ассар недовольно поджал губы и, зыркнув на отца исподлобья, произнёс:

— Как прикажешь, отец.

Уходя, он как-то странно и недобро посмотрел на Эстоса, но тот не смог разгадать, что бы это значило: то ли брат предупреждал об опасности, то ли, наоборот, завидовал тому, что отец захотел обсудить с младшим сыном нечто неизвестное наследнику дома.

— Я присылал слугу вечером, чтобы узнать, как твоё здоровье, отец, — заговорил первым Эстос. — Но он вернулся без ответа.

— Со мной всё хорошо. Мой лекарь предположил, что я мог бы выжить, даже если бы мне отсекли голову от тела.

— Как Римсгор Трёх Озёр? Я думал, это легенды…

— Может быть, и нет. Но проверять у меня нет никакого желания.

Отец больше ничего не говорил, и Эстос так и стоял на почтительном расстоянии от него. Оба смотрели на пол, где под светлыми покровами лежали тела. Эстос уже успел сосчитать: одиннадцать.

— Вчера говорили, что нападавших было четырнадцать, — сказал Эстос.

Отец повернулся к нему и усмехнулся:

— Несколько оказались ранены. Они пока живы, но скоро и их перенесут сюда.

— Они что-то рассказали?

— Ничего важного. Но я и не ждал другого. Те, кто планирует напасть на Соколиный дом, постараются остаться в тени, так что эти люди ничего не знают. Они не знали даже, кого им приказали убить.

— Разумеется. Они бы никого не сумели нанять, если бы объявили, что нужно убить первого господина нашего дома.

— И тебя, — добавил Ульпин Вилвир. — Им описали двоих, сын: тебя и меня.

— Снова меня… Это хорошо, — заметил Эстос. — Мы сможем сильно сузить круг виновных. Тех, кто может злоумышлять против тебя, наверняка тысячи, а вот против меня… Это должен быть кто-то достаточно близкий нам, чтобы знать про мое особое колдовство. И то, как они проникли в поместье, сумев обратить защитное заклинание, кажется, сужает круг ещё больше, так?

— Да, это мог быть только кто-то из присутствовавших в Ирисовом зале.

— Я не уверен до конца, но похоже на то…

— И в чём же причина твоей неуверенности? — спросил первый господин.

— Сначала я рассуждал так: портал в куполе мог быть открыт только с нашей стороны, ведь если бы его могли открыть снаружи, то сделали бы это в любое другое время. Например, открыли бы его ночью, когда в Ирисовом зале никого нет, и можно попасть в поместье никем не замеченным. Но, возможно, наши враги рассудили иначе. Найти кого-то ночью в огромном поместье, полном охраны и колдовских преград, не так-то просто. Можно блуждать до утра и так и не пробраться в наши покои. Не проще ли дождаться, когда все соберутся прямо под куполом?

Ульпин Вилвир посмотрел на сына с лёгким оттенком одобрения в суровом взгляде.

— Я размышлял ровно так же, — сказал он. — Но я и девятый господин изучили купол: портал открыли изнутри. Был изменён рисунок защитного поля, совсем незначительно, но это позволило сильному колдуну с другой стороны распахнуть портал.

— И как он сумели проделать это незаметно? — спросил Эстос.

— Почему ты думаешь, что незаметно? Когда ты творил своё заклятье, ты чувствовал что-то постороннее?

— Я был сосредоточен на собственном колдовстве, поэтому не особенно вслушивался… Я чувствовал, что кто-то использовал защитные чары. Но это обычная вещь, — добавил Эстос.

Когда колдун брался накладывать большое, сложное заклинание, другие часто создавали вокруг себя защитное поле, на всякий случай. Мало ли как поведёт себя заклятье…

— Ты можешь сказать, кто именно это был? — спросил первый господин.

— Нет, мне было не до того. Но это был не один человек и, мне кажется, даже не два и не три.

— Я и твои братья почувствовали тоже самое.

— Защитные чары использовались самые простые: Белый круг, Пурпурный круг, Щит Дутула… — задумчиво произнёс Эстос.

— Да, самые простые, грубые, и сквозь них мы не смогли ощутить другое заклинание. Как во время раската грома не услышать шуршания крысы под полом. Мы нашли в Ирисовом зале следы того заклинания, что поменяло рисунок, но понять, кто его сотворил, невозможно…

— То есть, мы знаем, что один из наших гостей — предатель, но поделать с этим ничего не можем?

— Это не страшно, сын мой… Совсем не страшно, — равнодушно протянул Ульпин. — Я каждого из них всегда считал и буду считать возможным предателем. Когда поднимаешься на такую высоту, то удара в спину ждёшь от каждого. Даже если мы найдём того, кто открыл портал, это всё равно не очистит всех прочих от подозрений. Куда больше меня волнуешь ты…

— Я?

— Ты очень мне дорог, — Ульпин развернулся и положил руки Эстосу на плечи. — Ты мне дорог как сын женщины, которую я безмерно любил, и как колдун, умеющий то, чего не умеет никто больше. Ты видел вчера: даже искуснейшие из заклятий можно разрушить, и только твоя магия нерушима и неприступна. Она как замок, к которому никто не сможет подобрать ключ. Поэтому ты должен оставаться при мне.

— Конечно, отец.

Эстос хотел сказать, что он как раз хотел просить разрешения уехать из города на несколько недель, но понял, что это будет худший момент из возможных.

— Ты — ценность нашей семьи и всего Соколиного дома, — продолжал тем временем Ульпин. — И меня тревожит…

— Что именно, отец? — спросил Эстос, когда Ульпин вдруг замолчал.

— Тревожит женщина рядом с тобой.

— Вчера она спасла мне жизнь! — воскликнул Эстос, хотя не мог не признать: его тоже в ней что-то тревожило, и даже не странные вопросы, которые она задавала утром, — всё началось намного раньше.

Если подумать, это было всегда. Она была опасна, но её хищная грация, бесстрашие во взгляде завораживали… А ещё больше завораживало Эстоса то, как она менялась в его объятиях, рядом с ним. В ней появлялось что-то наивное и открытое, почти детское, её обычная настороженность исчезала, как будто она полностью доверяла ему свою жизнь… Но она несомненно что-то скрывала, он давно это понял.

— Спасла, но вот как… — вздохнул Ульпин. — Думаешь, я позвал тебя для разговора сюда, потому что мне нравится созерцать тела убитых врагов? Нет. Я хотел показать тебе кое-что. Нам нужны крайние слева, вон те… Я приказал положить их отдельно. Пойдём!

Первый господин пошёл вдоль ряда тел. Он остановился у последнего и повернулся к Эстосу, который последовал за ним:

— Сколько всё это длилось, ты помнишь?

— Не могу сказать точно. Наверное, я не успел бы досчитать и до десяти. Вам лучше знать, отец. Сколько нужно, чтобы раскрылось ваше второе сердце?

— Обычно мне хватает четырёх счётов, но вчера я… Должен признаться, я бы настолько потрясён, что не сразу опомнился. И на меня бросился один из этих… — он указал на лежавшие на полу тела. — Будем считать, что промедление стоило мне ещё трёх счётов.

— Всего семь.

— Да, и за это время твоя Кейлинн успела ворваться внутрь и убить троих. Вот посмотри, — Ульпин чуть повернул ладонь, и с крайнего тела слетел покров, словно подхваченный порывом ветра.

С убитого сняли тёмную ткань, которой была обмотана голова. Это был человек средних лет, но уже с седыми висками. Он не был уроженцем Карталя или близлежащих земель; такие узкие, клиновидные лица были у людей с Голодных островов. На шее чернела маленькая рана от тонкого ритуального кинжала. Рана явно смертельная.

— А вот другие, — отец снял покровы со следующих тел. — Рана меж рёбер и рана в животе. Нанести смертельную рану в шею довольно легко, хотя удар Кейлинн вовсе не кажется мне случайным. А вот две другие. Этому кинжал вошёл точно в сердце, хотя сам удар был нанесен в очень неудобное место. Мгновенная смерть. А вот этому — в печень. Прожил он не очень долго.

— Кейлинн хорошо владеет оружием. Она охраняла купцов, которые…

— Она не просто хорошо владеет оружием! — оборвал Эстоса отец. — Она каким-то игрушечным кинжалом длиной в ладонь убила троих мужчин вооруженных саблями за пять счетов, не больше.

Ульпин испытующе смотрел на сына. Его взгляд был тяжёлым и гневным. Эстосу даже показалось, что дым благовоний сгустился, и в зале стало темнее, чем было.

— Как ты это объяснишь, сын?! Кто она?

Эстосу не так уж много было известно о прошлом Кейлинн, он знал, что она что-то скрывает, а кое о чём откровенно лжёт, но его это не сильно беспокоило: это никак не касалось его самого. Но когда возникла необходимость рассказать про неё отцу, Эстос понял, что сказать-то ему почти что нечего.

— Она из незнатной семьи, рано начала помогать семье. Я знаю, что она совсем ещё девочкой была в караване Гундьокки, и поэтому опасалась за свою жизнь. Даже сейчас за этими женщинами охотятся. Мы были с ней в «Кошачьем языке», и на неё напал один из тех, кто был в том караване. Думаю, что несколько лет назад дела с этим обстояли ещё хуже, так что она нанялась в охрану за море и несколько лет провела там. Вернулась совсем недавно.

Ульпин терпеливо всё выслушал, а потом сказал:

— Я показал тела человеку из Серых Капюшонов. Знаешь, что он сказал: эта Кейлинн не охранница, она убийца.

— И что с того? Она защитила меня. Может быть, именно такой человек мне и нужен рядом.

Ульпин зло хохотнул:

— Глупый мальчик, ты ослеплён чувствами к ней! Эта женщина кажется тебе счастьем твоей жизни: она красива, сладка в постели, да ещё и может защитить тебя, пока второе сердце не раскрылось. Но я скажу тебе другое: с тобой рядом не должно быть никого, кого ты не можешь читать так же легко, как свиток.

«Но если я люблю её!» — хотелось выкрикнуть Эстосу в ответ, но он понимал, что отец рассмеётся ему в лицо. Он бы сам рассмеялся себе в лицо месяц назад. У него никогда не было долгих отношений с женщинами; с любовницами на одну ночь было проще. Когда ему выделили собственные покои в усадьбе, он приказал переделать почти все комнаты по собственному вкусу, но комнаты жён и наложниц не трогали, потому что он никогда не думал, что у него кто-то появится. А потом он встретил Кейлинн… И нет, он не полюбил её с первого взгляда, но потом, когда они говорили на заднем дворе «Кошачьего языка», она как будто увидел её настоящую, не жёсткую и неприступную, а ещё потом, когда он проснулся, и она сидела у его постели и подносила ему питьё, он ощутил прилив радости, восторга, признательности такой сильный, что он отдавался болью внутри. Но не той болью, которую он испытывал годами, а болью живой и сладкой, болью рождения чего-то такого, чего его сердце прежде не знало.

— Она не сделала ничего, что навредило бы нашему дому или мне, — ответил Эстос.

Это лучшее, что он смог придумать. Правду — ни о чувствах, ни о том, что Кейлинн была его лекарством, — он не мог сказать.

— Но мы не можем быть уверены, что так и останется в будущем. Или избавься от неё, или узнай, кто она такая, откуда эти умения… Люди, что напали на нас, не были бездельникам, которых нашли по кабакам. Вот у этого, — Ульпин указал на мужчину с раной в шее, — и ещё двоих татуировки башни Ургаты.

— Что это?

— Это вроде клана убийц где-то на Голодных островах. Только они не ограничиваются семьей и редкими усыновлениями, как в Картале, а берут всех подходящих и обучают.

— А вот этот как будто из местных, — Эстос склонился над другим телом.

— Этот отсюда. У него нашли знак полка Чёрных Стрел. Этих людей не так-то легко убить. Может быть, твоя Кейлинн просто слишком способная для охранницы караванов, и я к ней несправедлив. Но она должна покинуть наш дом до заката. Позаботься обо всём сам, иначе это сделаю я.

— Отец…

— То, что я позволяю тебе выгнать её, — уже милость! — резко оборвал Эстоса Ульпин. — Я мог приказать убить её. Ты должен быть благодарен мне!

Он ждал, что сын склонится перед ни в поклоне, выражающем покорность, но Эстос не собирался покоряться ему сейчас.

— Если она покинет поместье, я уйду вместе с ней.

Эстос сам удивился тому, насколько спокойно, даже равнодушно, произнёс это, хотя в сердце сейчас закручивался тёмный яростный вихрь. И из самой гущи, самой тьмы этой упрямой ярости он вдруг увидел ясно как никогда, что любит её, кем бы она ни была. Именно сейчас в обрамлении страха и гнева, это чувство вспыхнуло в нём до боли ярко.

Ульпин несколько мгновений смотрел на него, точно не мог поверить, что расслышал правильно.

— Что?!! — взревел он, когда понял. — Что ты сказал? Ты принадлежишь этому дому и служишь ему!

— Я могу служить Соколиному дому и пребывая за стенами поместья.

— Ты будешь служить ему в том месте, которое я тебе укажу! Я позволил тебе притащить сюда эту побирушку, но я готов смириться с побирушкой — не с убийцей.

— Она не…

— Ты ничего о ней не знаешь! — выкрикнул отец. — Ты как фазан, который при виде самки дуреет и перестаёт замечать, что за ним охотится ястреб! Она уйдёт, а ты останешься! Это моё слово.

— Если ты не позволяешь ей остаться, — упрямо заговорил Эстос, — то я тоже…

— Как ты смеешь?! Как ты смеешь так говорить со мной, мальчишка! Как ты смеешь спорить с первым господином?! — Ульпина начало трясти от негодования.

Лицо его было не столько гневным, сколько удивлённым. Он давно уже не встречал никакого сопротивления — тем более в своём доме.

— Я не хочу быть непослушным сыном, но ты приказываешь то, что я не мо…

— Замолчи! Замолчи немедленно! Каждым своим наглым словом ты приближаешь кару!

Эстос, стиснув зубы, уставился в пол. Хорошо, если отец запрещает ему говорить, он и не будет. Но это не значит, что он ему покорится. Сейчас противоречить отцу и стоять на своём было до смешного легко: не могло быть кары страшнее, чем расставание с Кейлинн. Она была его жизнью, во всех смыслах этого слова.

— Одумайся… — Ульпин тяжело дышал.

— Нет, — твёрдо произнёс Эстос.

Он успел почувствовать, как вокруг отца собирается магия, как будто из воздуха вытягиваются невидимые нити. Эстос попытался выставить защиту, хотя и понимал, что не успеет. Он был намного слабее отца, а значит — медленнее. Медленнее открывалось второе сердце, медленнее сотворялось колдовство.

Глвав 14. Шрамы

Эстоса сшибло с ног — точно ударила в спину невидимая исполинская рука. А потом она накрыла его и придавила.

Он лежал на полу, распластавшись, и сверху на него давила ужасающая тяжесть. Ему казалось, что рёбра сейчас хрустнут… Дышать было почти невозможно, а уши заложило. Эстос понимал, что не умрёт — второе сердце сохранит ему жизнь, даже если грудная клетка будет поломана и расплющена, — но животный страх было не побороть. Он бился в голове, заглушал все мысли.

Из носа у Эстоса пошла кровь.

Отец заговорил, и Эстос слышал его словно через слои плотного войлока.

— Только в память о твоей матери я пощажу тебя за неповиновение. Твоя девка должна покинуть поместье, и вечером ты явишься ко мне и сообщишь, что сделал это. Это моё последнее слово.

По стуку шагов Эстос понял, что отец ушёл из зала. Он ушёл, но заклинание его осталось и продолжало давить.

В глазах начало темнеть, в груди и спине была такая боль, что невозможно было открыть второе сердце. А потом Эстос потерял сознание.

Когда он очнулся, от заклинания оставался лишь малозаметный, едва ощутимый след, но всё тело болело, как будто его пережевала и выплюнула какая-то гигантская тварь.

Эстос толкнулся руками от пола и с трудом сумел встать на колени.

Он начал медленно, размеренно дышать.

Он полуползком добрался до кресла, и, оперевшись на него, поднялся на ноги. В голове начало проясняться, боль тоже постепенно уходила, оставляя после себя тупую звенящую пустоту. Эстос с трудом мог вспомнить, что вообще произошло.

Чуть пошатываясь, он пошёл к дверям. Стража всё ещё стояла возле них.

— Который час? — спросил Эстос.

— Недавно звонили третий утренний…

Не так уж много времени прошло.

Отец… Ему надо поговорить с отцом во что бы то ни стало! Даже если тот снова сделает то же самое или даже худшее. Или нет? Что если гнев отца обрушится ещё и на Кейлинн? Её такое заклинание может убить.

Хотя… Хотя отец был прав. Убить Кейлинн не так-то просто.

Эстос понимал, что если он закроет проход в свои покои, то никто, даже сам Ульпин Вилвир, не сможет прорваться через преграду, чтобы схватить Кейлинн. Но что дальше? Долго ли они просидят внутри? Через несколько дней им всё равно понадобятся вода и пища.

А все прочие заклинания, что были известны Эстосу, были всё равно что искорки по сравнению с пламенем, которое мог зажечь первый господин и другие колдуны Соколиного дома.

Бежать вместе с ней.

Эстос не видел другого выхода. Они и без того уже думали о том, чтобы покинуть Карталь.

Соколиный дом сочтёт это предательством. Но, Эстос думал, его сил и умений хватит, чтобы покинуть земли, где колдуны Карталя имели влияние, и оказаться вне их досягаемости.

Он никогда не помышлял о таком. Даже крошечная мысль о предательстве не прокрадывалась в его сердце, ни на секунду. Но отец не оставил ему выбора. Или нет: заставил выбирать между долгом и тем, что дороже всего на свете.

Альда сначала ходила по главной комнате своих маленьких покоев туда-сюда, а потом приказала себе успокоиться. Её столько лет учили сохранять хладнокровие и твёрдость мысли, а она так разволновалась всего лишь из-за того, что Эстоса не вовремя позвали к первому господину… Она ещё успеет ему всё рассказать. Немного раньше или немного позже, но он всё равно узнает про татуировку.

Она разволновалась, потому что если оказалась права, то Эстос…

То Эстос — это Гаэлар Алмос, когда-то второй господин Изумрудного дома, сын принцессы Матьясы, внук последнего короля, погибший в пустыне вместе со своими родителями.

Он не погиб. Каким-то чудом он спасся. Но как он оказался третьим господином Соколиного дома? Как? Почему?

Конечно, у Альды было объяснение. Если бы у неё была такая возможность, она обязательно порасспрашивала бы прислугу о том, что происходило в поместье более двадцати лет назад. Долго ли гостила здесь принцесса Матьяса, часто ли виделась с первым господином?

Неужели первый господин пал столь низко, что обесчестил сестру своей жены до свадьбы? И знал ли он, что она уже носит ребёнка, когда вывел к жениху? И если он захотел забрать сына себе, то почему ждал более десяти лет?

Безумная история… Эстос ни за что не поверит.

Он может поверить в самые невероятные вещи, но не в то, что он — сын Ульпина Вилвира от принцессы Матьясы.

Но ведь Ульпин столько лет хранил её серёжку, держал её в своей комнате рядом с величайшими сокровищами. Чем не доказательство их любовной связи?

Теперь Альда понимала, почему первый господин Изумрудного дома так легко согласился на брак своего первенца с девушкой из простонародья. Это был не его сын, ему было всё равно, как сложится его судьба… Вполне возможно, он вообще не собирался делать его наследником дома. Арбэт Алмос знал!

А самым простым и очевидным доказательством её правоты было то, что рядом с ней проходили боли Эстоса.

Священные знаки на руках связывали его с нареченной, так что само существование вдали от неё становилось мукой. Судя по тому, что Эстос рассказывал о своих первых годах в Соколином доме, первый господин пытался остановить разрушительное действие нарушенного обета. Но ритуал отсечения от прошлого и все прочие лишь отсрочили наступление мук на несколько лет. Обет наречённых был превыше всего. Не было в мире силы, что могла бы поспорить с велением богов, и поэтому Эстос медленно и мучительно умирал. Даже не зная, почему…

Теперь Альда понимала всё, не было лишь объяснения тому, как Гаэлар выжил и оказался в Соколином доме.

Мог ли быть так, что…

Альда, кружившая по комнате, замерла, когда услышала, что открылась дверь.

— Тебя не было так долго, и я уже… — Альда замолчала на полуслове, когда увидела Эстоса.

Тот был бледен, на одежде были пятна крови, волосы в беспорядке…

— Что случилось? — произнесла она, внутренне каменея.

Даже понимая, что произошло нечто плохое, она почти не испытывала страха. В ней просыпалась убийца. Альда из дома Льессумов, уже не Кейлинн, говорила со своим возлюбленным.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Эстос опустился в кресло и потянулся в стоявшему на столе кубку, наполовину пустому. Альда взяла кувшин, налила в кубок ещё вина, дождалась, когда Эстос выпьет, переведёт дух, а потом спросила:

— Это твоя кровь или чужая?

— Моя. Пошла носом. Мы с отцом поспорили, и он… — Эстос усмехнулся. — Он показал мне некоторые свои умения.

— Из-за чего вы спорили?

— Не спрашивай… Я скажу потом, когда будет ясность. Отец ещё может поменять решение.

Он говорил это так, будто ничего серьёзного не случилось, но Альда чувствовала ложь. Даже когда Эстос говорил о собственной болезни и близкой смерти, его голос звучал ровнее и спокойнее. Его явно встревожил разговор с отцом — не просто встревожил, задел за живое.

Она решила не пытать Эстоса и не мучить ещё больше. Да и сам он, видимо, не желая расспросов заговорил о другом:

— Скажи лучше, что случилось утром? Что не так с моей татуировкой? И почему ты спрашивала о назначенных?

— Это не так просто объяснить, — покачала головой Альда. — Ты… Я боюсь, что ты просто не поверишь мне.

Она взяла ладонь Эстоса в свою и сжала. Не отпуская его руки, она опустилась на пол возле кресла Эстоса, как должна была делать настоящая наложница, но чего Альда не делала ни разу до этого дня.

— Кейлинн… — Эстос склонился к ней. — Что с тобой?

Альда сильнее стиснула пальцы Эстоса. Она должна начать со своей главной лжи. Только так, рассказанная Альдой Льессум, а не наёмницей-секковийкой, её история будет иметь смысл и вес.

— Прости, но я лгала тебе. Мне пришлось… — Альда зажмурила глаза от стыда. Она лгала множество раз, но только с Эстосом это было так невыносимо трудно. Ложь ему ощущалась как настоящее предательство. — Я должна была признаться давно, но я боялась, что ты возненавидишь меня. Я и сейчас боюсь, но я должна. Почти всё, что ты знаешь обо мне, — это ложь. Меня зовут не Кейлинн, и я даже не секковийка.

— Я знаю, — спокойно ответил Эстос.

— Знаешь? — Альда вскинула голову.

— Когда мы с тобой в постели, у тебя пропадает акцент. Ты говоришь, как уроженка Карталя.

Альда ахнула. Она не замечала этого.

Она настолько забывалась, когда была с Эстосом, что… Глупая влюблённая девчонка!

— Но ты никогда мне не говорил… И ты, получается, давно знал! — она, и правда, не понимала, как он мог промолчать, если догадался об обмане.

— Я подумал, что у тебя должны быть на это причины. Ты пыталась от кого-то скрыться — а я мог тебе помочь, укрыть в Соколином доме, где никто не смог бы тебя найти.

— А ты не думал, что я скрываюсь потому, что совершила ужасное преступление?

— Я давно не слышал, чтобы разыскивали юную девушку, виновную в страшном преступлении.

— Ты сумасшедший! — прошептала Альда, глядя на Эстоса неверящим взглядом. — Как ты мог?! Ты понятия не имеешь, кто я такая и что совершила… А что, если…

— Да, я не знаю. Но я верил — и верю, — что ты не желаешь зла мне, именно мне. Я оказался прав: ты спасла мне жизнь.

— Ты не должен был мне верить! — у Альды подступили к глазам слёзы. Она готова была разрыдаться от злости и от стыда, а ещё от любви к Эстосу Вилвиру. — Не должен! Ты не понимаешь… не понимаешь…

Альда вскочила на ноги. Эстос лишь улыбнулся в ответ:

— Так что ты хотела мне сказать?

Он ждал её рассказа, точно подарка. Он даже представить себе не мог, какой окажется правда!

Альда набрала побольше воздуха в лёгкие. Открыться Эстосу было едва ли не так же страшно, как стоять перед колдуном и чувствовать, как раскрывается его второе сердце, готовое выпустить пламя.

— Я ни от кого не скрывалась. На самом деле я…

Она замолчала. У неё не было сил произнести это. Она, пока ждала Эстоса, придумала, как и в каком порядке всё ему расскажет, и она начала, но когда дело дошло до главного… Переломить себя оказалось невероятно трудно.

— Не так важно, кто я, — произнесла наконец она. — Есть вещи важнее. Шармы под твоими татуировками — это никакое не отсечение. Это другой ритуал. Тебя обманули. Обманывали с детства… Не мне упрекать кого бы то ни было в этом, потому что я тоже лгала, и много, но они не просто солгали… Они скрывали, в чём причина твоей болезни. Смотрели, как ты мучаешься…

— Они? — переспросил Эстос, поднимаясь с кресла. — Они… Целители и мой отец, ты хочешь сказать? Мой отец?!

На его губах больше не было улыбки. Только неверие и злость.

— Я не знаю кто, — тихо ответила Альда.

— Что ещё за другой ритуал? Какой? Ты говорила утром про назначенных… Это из-за него? В этом всё дело?

Голос Эстоса оставался странно спокойным. Точно так же он говорил про то, что собирается покончить с собой, чтобы не мучиться от безумной боли. С пугающим ледяным ожесточением.

— Да, — ответила Альда, — это ритуал назначенных. Я знаю этот рисунок. Если ты не веришь мне, Двор Жизни и Двор Смерти подтвердят. Их жрецы знают, у них есть книги…

— Я верю тебе, — резко сказал Эстос и отвернулся от Альды, точно видеть её было выше его сил.

Альда не решалась подойти к Эстосу, как не решалась с ним заговорить. Он несколько раз прошёл от кресла к постели и обратно с потерянным выражением лица. Кулаки его беспрестанно сжимались и разжимались, и он что-то тихо говорил сквозь зубы. Казалось, он едва сдерживает гнев, но Альда понимала, что он всего лишь пытается понять, сопоставить всё то, что уже было ему известно.

— Я верю тебе, — Эстос наконец подошёл к ней и взял за руки. — Верю, потому что ритуал назначенных объясняет многие вещи, которым до этого дня не было объяснения. Например, почему рядом с тобой моя боль проходит…Ты нечто большее. Я всегда это знал.

— Про это я тебе не лгала, я, честно, не понимала, почему твоя боль уходит! И только утром, когда увидела те старые шрамы, я заподозрила, что… — Альда смотрела в его яркие глаза, и ей казалось, что она сейчас разрыдается. К горлу что-то неумолимо подступало.

— Я умирал из-за того, что нарушил клятву?

— Клятву, о которой даже не помнил, — подтвердила Альда.

— А ты? — Эстос смотрел на неё так отчаянно, точно боялся услышать ответ. — Ты — моя нареченная?

— Я… Я до сих пор не знаю… — Альда сделала шаг назад. — Мой жених погиб десять лет назад. Его пепел хранится в главном святилище его дома… Но ты не можешь быть никем другим!

— Его дома?! Какого дома? — Эстос притянул её обратно к себе.

Альда сглотнула, готовясь ответить, но сбоку послушался шум. Она обернулась. На входе в комнату, согнувшись низком в поклоне, стоял Лигур. Его согнутая спина вздымалась, словно он только что бежал.

— Третий господин, прошу простить, но дело неотложное! — громко заговорил Лигур. — Первый господин скоро будет здесь! Вам нужно одеться, чтобы приветствовать вашего отца, как надлежит сыну!

— Мой отец? Идёт сюда?! — взгляд Эстоса заметался по комнате. — Это точно?

— Слуги видели, как паланкин пронесли по Мосту розовых бутонов…

— Скажи моему отцу, что я не могу приветствовать его у входа, потому что болен и сильно ослаб, — велел Эстос. — Проводи его сразу сюда. И позаботься обо всём остальном…

Лигур побледнел — Эстос просил его солгать самому первому господину, — но, тем не менее, послушно склонился и вышел.

Когда он ушёл, Эстос бросился к кровати и откинул покрывало. Альда начала закрывать занавеси на окнах: она знала, что когда Эстос бывал болен, то с трудом переносил яркий свет, и поэтому в комнате всегда было темно.

— Что-то ещё? — спросила Альда, когда Эстос улёгся и закопался поглубже под одеяла.

Она знала, что первые господа великих домов почти никогда не навещали своих детей и прочих родственников в их покоях, только жён, когда решили провести с ними ночь. Это дети должны были являться к ним по первому зову. То, что Ульпин Вилвир решил прийти к сыну, было дурным знаком.

И так некстати! Она не успела рассказать Эстосу и половины того, что знала…

Она поправила одеяла на постели, посильнее смяла подушки. Эстос в этой время, прикрыв глаза, творилзаклинания.

Холода, как в прошлый раз не было. Вместо этого появилось ощущение, что в воздухе натягиваются невидимые нити, а потом рвутся… Альда не увидела, не поняла, а просто всей кожей почувствовала, что колдовская преграда вокруг покоев перестала быть цельной, — Эстос открыл в ней проход. Такой, через который мог пройти любой.

Почти сразу же в дверь потянулись слуги. Они торопливо расставляли по покоям курильницы и лампы, вносили всё новые кушанья, напитки и закуски, которые вскоре перестали умещаться на узком столе.

Эстос схватил Альду за руку:

— Тебе нужно уйти… Только не в свои покои. Спрячься где-нибудь, чтобы слуги не знали! — шептал он быстро и торопливо. — Нельзя, чтобы он тебя нашёл! Я боюсь, он что-то задумал… Не дожидаясь…

— О чём ты? — во все глаза смотрела на него Альда. — Что он хо…

— Я расскажу потом, но сейчас тебе надо прятаться. Он обещал мне время, но… Отец уже идёт, а ты… — Эстос стискивал её пальцы до боли. — Я должен был…

— Хорошо, хорошо… — согласилась Альда, понимая, что сейчас не время выяснять причины. Эстос не попросил бы её об этом просто так, из прихоти. — Я проберусь в маленькое святилище, где…

— Нет! Я придумал! Слуги все ушли?

Альда привстала и откинула край синего полога, чтобы осмотреть покои.

— Никого нет. Значит, первый господин уже почти здесь! — Альда поднялась на ноги. — Мне надо бежать!

— Видишь полку со свечами? Подойди к ней, быстрее!

Альда знала эту полку — она рассматривала выстроенные на ней разноцветные колдовские свечи. Эстос говорил её никогда их не зажигать, а лучше даже в руки не брать.

— Надави на неё! Так, точно хочешь загнать в стену! — скомандовал Эстос.

Альда надавила. Сначала ничего не происходила, а потом полка начала вдвигаться. Она подалась совсем чуть-чуть, меньше, чем на четверть пальца, но потом под полом что-то щёлкнуло, и одна из резных стенных панелей отъехала в сторону.

— Тайный ход! — выдохнула Альда.

— Закройся там и никуда не ходи! Жди!

Из-за главной двери уже слышался шум шагов — первый господин и его свита приближались.

— Постой! — окликнул её Эстос, стараясь говорить тихо. — Я хотел узнать… Как тебя на самом деле зовут?

Пару секунд она стояла, не в силах вымолвить ничего. Почему, почему это было так трудно? Труднее, чем лгать…

— Альда, — сказала она наконец.

Эстос повторил его одними губами, беззвучно.

Альда шагнула за потайную дверь, спасаясь бегством и от первого господина Соколиного дома, и от третьего. Потому что, то, как он произнёс её имя, обожгло её, точно удар хлыста.

Едва она успела закрыть за собой дверь, как от порога послышался голос Ульпина:

— Ждите здесь! Я желаю остаться с сыном наедине.

В узком проходе, где оказалась Альда, оказалось не так уж и темно. Оказывается, некоторые отверстия в резьбе были сквозными, и через них из комнаты проникал свет. Альда прижалась глазом к одному из таких.

Ей видна была кровать и Эстос на ней, притворявшийся настолько слабым, что даже положенное приветствие он произнёс еле слышным голосом. Зато Альда почувствовала, что холодная преграда вокруг покоев снова сомкнулась.

Наконец она увидела Ульпина Вилвира. Он подошёл к кровати и остановился у изножья. Потом он сдёрнул с плеч расшитую серебром синюю накидку на пол и сел на постель рядом с Эстосом.

— Эстос, сын… — заговорил он необычно мягко. — Ты не пострадал? Знаю, что пострадал… Высокие звёзды, надеюсь, я не навредил тебе слишком сильно. Это моя вина, но ты не должен был перечить отцу. Никто не смеет мне перечить в моём же доме!

Альда слышала, как Эстос что-то тихо ответил, но слов было не разобрать.

— Я опомнился потом… — продолжал первый господин, и голос его звучал почти виновато. — Сейчас луна идёт на убыль, ты, должно быть, и без того страдаешь… Эстос, я не хотел. Ты же знаешь, что дорог мне…

— Я нужен тебе, — на этот раз Эстос ответил чуть громче.

— Да, ты нужен, но дело не только в нужности… Все эти годы, даже когда ты был мальчишкой, от которого не было ни капли пользы, один лишь шум да драки, все эти годы из всех моих детей я больше всего боялся потерять тебя! — первый господин схватил Эстоса за руку и как-то странно сгорбился, прижав её к груди. Точно стервятник над добычей. — Ассар — мой наследник, но ты — отрада и утешение моего сердца.

Голос первого господина взлетал и падал, как у человека, который не привык делать такие признания.

— Моя болезнь… — снова заговорил Эстос, но Альда не слышала больше ничего.

Тревога, которая не отпускала её с самого утра, начала перерастать в страх: вдруг Эстос проговорится? Что будет тогда? Она знала, нутром чуяла, что пока нельзя это говорить первому господину! Если он узнает, что тайна раскрыта, то что он сделает?

— С тобой всё будет хорошо. Я не говорил тебе, но скоро приедет Тиардин. Я вызвал его, он уже покинул Пельту. Он стар и не может путешествовать быстро, но скоро он будет здесь.

— Ты хочешь снова провести тот ритуал? — Эстос заговорил громче. — Как в детстве? Чтобы я опять…

— Нет, это невозможно, — перебил его Ульпин. — В таком возрасте уже невозможно. Но я думаю, что вместе с Тиардином мы сможем…

— Ты сам в это не веришь, отец! Если бы меня можно было спасти, ты бы не стал ждать столько месяцев, столько лет. Ты понимаешь, что ничего уже не поможет, и зовёшь его просто от отчаяния. — Эстос замолчал, но, не дождавшись от отца ответа, задал вопрос: — Ты знаешь о моём недуге больше, чем говоришь. Я угадал?

Голова Ульпина дёрнулась — как будто бы от гнева. Но руку Эстоса он не отпускал.

— Да, я знаю больше, — всё же выдавил из себя первый господин. — Но это не те знания, что могут излечить тебя. Они бесполезны.

— Но тебе известны причины? — требовательно спросил Эстос.

Альда стиснула кулаки: Эстос вёл себя неосмотрительно, его голос был слишком уверенным, слишком сильным для того, кто едва мог подняться с постели.

Только бы он не сказал всё остальное, про назначенных, про то, что знает теперь — его обманули… Альда понимала: трудно сдержаться, когда узнаёшь про такое! Эстос был достаточно хладнокровен, чтобы ничего не сказать ей про исчезающий секковийский акцент — жизнь в Соколином доме научила его осмотрительности. Но хватит ли его хладнокровия, чтобы сдержаться сейчас?

— Сын мой, в память о твоей матери, которую… — Ульпин вдруг резко замолчал.

Альда слышала только его участившееся, шумное дыхание.

— Что с твоей рукой? — тяжелым, изменившимся голосам спросил первый господин. — Откуда это?

Альда не могла видеть, на что он показывал, но догадалась: шрамы.

Значит, это не она была так невнимательна, что не заметила их. Их просто не было видно раньше, они проступили недавно!

— Ритуал отсечения, ты сам мне говорил, — ответил Эстос.

— Нет, я про шрамы! Они исчезли много лет назад, сгладились… Мы с Тиардином загнали их под кожу… Нет, не может быть! — Ульпин почти кричал. — Не может… Если они вышли наружу, то ты… Ты бы уже умер! — он в растерянности глядел на Эстоса. — Или же… Или же наоборот…

— Отец… О чём ты?

— Лежать! — рявкнул Ульпин и, с силой толкнув Эстоса, уронил того на подушки. Он прижал руку к лбу сына и замер. — Клятва исполнена… — произнёс он потом. — Я чувствую связь. И ни капли смерти в твоей крови.

Ульпин выпрямился и, убрав руку со лба Эстоса, вытянул её перед собой.

— Ты здоров. Уж давно здоров, — эти слова звучали как обвинение. — Ты лгал мне и притворялся! Ты нашёл её!

Глава 15. Подмена

— Кого? — в требовательном голосе Эстоса не было ни капли страха. — Кого я нашёл?

— Будешь и дальше мне врать? — взревел Ульпин.

— Так ты знал… — еле слышно произнёс Эстос.

Если рассказ Альды заставил его всего лишь засомневаться в отце, то теперь Эстос окончательно уверился: первому господину всё было известно. И дело действительно было в ней, в девушке, без которой он не мог жить.

— Так это она? Она?! — Ульпин отскочил от Эстоса, точно его кто-то ударил. — Эта твоя секковийская оборванка! Нет, она не может быть ей! — Он начал оглядываться по сторона, словно ища что-то. — Где она? Где эта девка?! Где она, я спрашиваю?

— Она покинула наш дом, как ты хотел.

— Ты лжёшь, мальчишка! Опять лжёшь! Ты даже не представляешь, глупец, кого ты привёл в наш дом! О, поганые псы Гудды, как я сам не понял? Она же… Говори, где она прячется!

— Я уже сказал… — Эстос откинул одеяло, раз больше не было нужны притворяться больным, и встал с кровати.

— Пытаешься защитить её, дурачок? Ты даже не знаешь, кто она такая… Знал бы, ни за что не привёл в свой дом, не уложил в свою постель… Лучше сунуть туда сколопендру!

Альда чувствовала лёгкое головокружение, которое уже несколько раз испытывала раньше. Оно возникало, когда колдуны открывали второе сердце. Сила собиралась в них, всасывалась из окружающего пространства. Первый господин открывал второе сердце.

— Я вообще не понимаю, о чём ты говоришь! — не выдержал Эстос, до того пытавшийся говорить спокойно.

— В том-то и дело, что ты не понимаешь, кто она…

— Да кто же?!

— Тебе и не надо это знать. Просто скажи, где она. Я знаю, что она не покидала усадьбу.

— Я велел ей уходить. Может быть, она… до сих пор в своих покоях? Укладывает вещи…

— Ты за дурака меня держишь, сын? Меня, своего отца и первого господина Соколиного дома?! Я даю тебе время одуматься и сказать мне, где ты её прячешь. Но имей в виду, долго я ждать не буду. Где она?

Эстос упрямо сжал губы и покачал головой:

— Я не знаю. А знал бы — не сказал, пока ты не скажешь, что собираешься сделать с ней.

— Я мог бы сохранить ей жизнь — ради тебя, — но не уверен, что у меня это получится. Такие, как она… — Ульпин брезгливо дёрнул плечами. — Да что толку говорить! На это нет времени. Говори, где она!

— Не знаю, — упрямо повторил Эстос,

Ульпин отступил назад.

— Ты мне всё расскажешь, — пообещал он и вытянул руку вперёд.

— Отец…

Альда поняла, что Эстос пытается выставить защиту, но горячий поток силы, что взвился вокруг Ульпина, был настолько подавляющим, что Эстос просто не мог открыть второе сердце.

Первый господин чуть повёл рукой — правой рукой! — и Эстос с глухим криком рухнул на пол.

У Альды от ярости потемнело в глазах.

Эстос не стал дожидаться, когда отец снова ударит так, как сделал это утром в тренировочном зале. Он начал открывать сердце, чтобы выставить Пурпурный щит — самый простой барьер, — но его свалило с ног силой отцовской магии. Силой простой и грубой…

Между глаз возникла боль, такая сильная, что голова готова была от неё расколоться.

А потом вдруг всё исчезло…

Эстос ничего не видел, на несколько мгновений ослепнув об боли, но он отчётливо услышал изумлённый и яростный крик отца, а потом холодный и режущий, точно заточенная сталь, голос Кейлинн:

— Да, твой сын не знает, кто я такая. Но ты, как я поняла, знаешь. Так что лучше не шевелись.

Когда боль окончательно отступила, Эстос смог наконец увидеть…

Ладонь отца, ты самая, где открывалось его второе сердце, была пробита кинжалом и пригвождена к столбику балдахина.

Отец даже не пытался освободить руку, стоял, едва дыша, потому что острие второго кинжала упиралось ему под подбородок.

Свободной рукой Кейлинн сдёргивала с шеи отца амулеты, с помощью которых он мог бы призвать силы даже без второго сердца.

— Ты пожалеешь, — проскрипел отец, боясь даже открыть рот пошире.

— Может быть, — согласилась Кейлинн, — но пытать Эстоса я тебе не позволю.

— Думаешь, сбежать с ним? Жить долго и счастливо?

— Да. И странно, что ты не хочешь долгой жизни своему сыну. Ты знал, что убиваешь его, но всё равно…

— Я не мог позволить этому случиться! И не позволю… — лицо первого господина было перекошено злобой.

Кейлинн надавила острием кинжала чуть сильнее, и первому господину пришлось замолчать.

— Почему? — сумел наконец выговорить Эстос. — Почему, отец?

Он не поверил, когда на это намекнула Кейлинн, вернее, Альда…

Красивое имя, и уж точно не из тех, что дают на левом берегу. Этого так боялся отец — того, что она с враждебного берега? И, значит, он всё давно знал?!

Отец скривился — то ли от боли, то ли от злости. Скорее второе, Эстос никогда не пробовал тыкать в себя ножом, но с детства знал, что место, где находится второе сердце, нечувствительно к боли. Отцу, конечно, неприятно, но ничего ужасного с ним не произойдёт.

Тот заговорил, с ненавистью выплёвывая каждое слово:

— Почему я скрывал от тебя правду? Потому что она — клановая убийца. Её семья — клятвенники Небесного дома, они служат ему так же, как Серые Капюшоны служат нам!

Эстос посмотрел на Кейлинн — надеясь, что она сейчас скажет: «Твой отец лжёт!»

Но по её взгляду упрямому, холодному и такому горькому он понял: это правда. А это значит — она убьёт его, если прикажут.

— Она погубила бы наш дом! — продолжал отец. — И погубит сейчас, если ты позволишь ей!

— Это ты чуть не убил собственного сына, — бесстрастно заявила Кейлинн. — А я его спасла. — Она повернулась к Эстосу, и лицо её точно ожило: — Я знаю, что тебе тяжело верить мне сейчас, но я пыталась тебе рассказать… Я всё объясню потом, но сейчас нам надо уходить. Эстос, пожалуйста! Ты должен уйти со мной!

— Ты не сможешь! — усмехнулся первый господин.

— Я сделаю так, что первый господин потеряет сознание и очнётся лишь через час, — заговорила Кейлинн. — Никто не осмелится войти сюда ещё долго. К тому времени, как он придёт в себя, мы будем в надёжном месте.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Мой отец точно не пострадает? — спросил Эстос, обводя глазами комнату.

Он поверить не мог, что покинет её и больше никогда не увидит, что он бросит всё, всё, чем была его прошлая жизнь…

И не просто потому, что от Кейлинн — от Альды, он всё время забывал про её настоящее имя! — зависела его жизнь. Но и потому, что несмотря на обман, несмотря на то, что до сих пор не понимал, какова её истинная цель, он верил Альде больше, чем собственному отцу.

— Не слушай её! — выкрикнул отец. — Она лжёт тебе! Заманивает в ловушку! Она убьёт тебя при первой возможности!

— Я могла бы убить его давным-давно, если бы захотела! А ты… Ты знал, как его спасти, но годами смотрел, как он умирает!

— Если бы я знал, как тебя найти, — первый господин злобно скосился на Кейлинн, — я бы выколол тебе глаза, вырезал язык, посадил в клетку и раз в месяц проводил бы сына рядом.

— И что же тебе помешало узнать? — насмешливо спросила Кейлинн.

Первый господин лишь презрительно дёрнул головой, не желая отвечать на вопрос.

От быстрой, жестокой улыбки, скользнувшей по губам Кейлинн, Эстоса прохватила холодная дрожь, и одновременно нахлынуло внезапное, неуместное, почти противоестественное желание: он не видел никого прекраснее…

Эстосу казалось, что он должен был бы возненавидеть отца за его ложь, за долгие годы лжи, но была только обида… Отец часто говорил о своей любви к его матери, о том, что она единственная была ему дорога, что остальные дети были зачаты по воле долга или животной страсти, и лишь Эстос — от подлинной любви. И, Эстос не стал бы отрицать, это грело его душу, он радовался тому, что отец выделял его среди других своих детей, некоторые из которых даже не были удостоены титула господина. Он втайне гордился тем, что только его отец по-настоящему любит. И вот теперь он узнал настоящую цену этой любви. Отец побоялся найти девушку из клана убийц. Он, глава Совета одиннадцати и сильнейший колдун в Картале, просто побоялся!

Ему даже не надо было искать её самому, он мог просто объявить, что ищет назначенную, и Кейлинн пришла бы сама…

Нет, что-то во всём этом было не то! Отец не впустил бы в свой дом убийцу, но бояться её до такой степени? Ему, столь могущественному колдуну?

— Отец, почему? — спросил он. — Почему ты не искал её? Хотя бы для того, чтобы засадить в клетку?

Первый господин только вскинул подбородок: ты ничего от меня не услышишь.

— Он боялся, — ответила вместо него Кейлинн. — Не меня. Того, что кто-то ещё узнает правду. Если бы про то, что второй назначенный жив и скрывается в Соколином доме, узнал кто-то на правом берегу, твой отец не смог бы удержать место в Совете одиннадцати… А дома правого берега пошли бы на Соколиный дом войной. А если бы про тебя узнал кто-то на левом берегу… Он бы тоже обязательно воспользовался этим в свою пользу.

— Да что ты можешь знать? — вскипел первый господин и дёрнулся так, что проткнул бы себе шею о нож Кейлинн, если бы ты не успела отвести его в сторону. — Что ты, грязная оборванка, можешь знать?!

— Конечно, я ничего не знаю. Меня в тот день не было на Ангубском нагорье, но не так-то сложно догадаться, как именно вы вернули своего сына в Соколиный дом.

Ноздри первого господина раздувались от ярости, в горле что-то хрипело и клокотало, но он молчал.

— Нам пора, — сказала Кейлинн.

Нет, Альда. Её зовут Альда, запомни же наконец!

— Нет, подожди! — воскликнул Эстос. — Я должен узнать… Что произошло? Кто моя мать?.. И всё остальное, что от меня скрывали годами, — он не мог посмотреть на отца иначе, чем с отвращением.

— Я тебе расскажу, — пообещала Альда. — Но потом. Нам надо покинуть поместье, пока…

— Не верь ни единому её слову! Не ходи с ней! — завопил первый господин.

— Тогда расскажи мне сам! — выкрикнул Эстос едва ли не в отчаянии.

Отец обессилено, но всё равно упрямо качал головой.

— Я хотел бы найти твою назначенную, — наконец произнёс он. — Исцелить тебя… Но я не знал о ней ничего, кроме того, что она простолюдинка и принадлежит к клану убийц. Я даже не знал, сколько ей лет. Звёзды не смотрят на возраст… Она могла быть старухой, а могла быть младенцем. А если бы мои люди начали искать, задавать вопросы, да ещё на правом берегу, кто-то бы непременно заинтересовался, кому и зачем это нужно, вытянул бы ниточку, добрался до нашего дома… Я не мог, Эстос! Пойми, не мог! Не мог так рисковать! Я бы выдал себя и тебя тоже. Я должен был хранить тайну любой ценой!

— Да почему? Во имя всех демонов ада, почему?

Отец молчал, прерывисто дыша, словно собирался с мыслями.

— Потому что он похитил тебя, — ответила вместо него Альда. — Погибло много людей. Они сгорели, обратились в пепел. И это были не просто слуги, среди них был…

— Зачем ты это делаешь? — не дал ей договорить отец. — Зачем?!

— Затем, что ты лгал мне много лет! — выкрикнул Эстос. — Ты похитил меня? Как?… Как это могло произойти? У кого?

— Я не похищал тебя… Она сама не знает, о чём говорит! Твоя мать хотела, чтобы я забрал тебя! Она просила меня… Просила спасти тебя! Если не твою жизнь, то твою честь, твою достоинство! И ей не надо было просить… После того, как я узнал, я… я всё равно не оставил бы тебя там, даже если бы она умоляла меня не делать этого. Я не мог терпеть того, чтобы мой сын… чтобы мой сын прислуживал какому-то… какому-то полудурку из Алмосов!

— Из Алмосов?! О чём ты?

Эстос понял, что речь идёт о господах Изумрудного дома, когда-то великого, стоявшего почти наравне с Небесным, но потерявшим влияние из-за смерти старого главы. Новым главой стал его нерешительный отпрыск, который не только сам был слабым колдуном, но и не сумел сплотить вокруг себя и удержать тех многочисленных сильных, что служили его отцу.

Эстос вопросительно посмотрел на Альду, ожидая, что она снова объяснит, о чём же говорит отец, но она тоже смотрела на первого господина расширившимися глазами, точно не понимая.

— Договаривай! — потребовал Эстос. Он уже не мог это выносить — то, как по капле приходилось выпытывать у отца правду, продираться через недомолвки, угадывать…

— Моим назначенным был Гаэлар Алмос, — заговорила вместо первого господина Альда. — Я едва ли не десять лет считала его мёртвым. Пока не увидела те знаки на твоей руке. Ты не можешь не знать, как он погиб… Вернее, — она болезненно сглотнула, — как ты погиб.

Ангубское нагорье, первый господин Изумрудного дома и его сын… И его жена… Конечно, Эстос про это знал. И теперь всё окончательно встало на свои места.

— Принцесса Матьяса… Единственная, кого он любил. Он хранил её вещи… — подумал Эстос, только потом сообразив, что произнёс это вслух. — Она погибла на Ангубском нагорье. Это… Это был ты? Ты убил её?

Лицо первого господина налилось яростным румянцем:

— Да как ты посмел подумать, что я… что я бы поднял на неё руку?!

— Так расскажи! Расскажи мне, отец! Что ещё я не знал?

Первый господин ссутулился. Казалось, что если бы не кинжал, прибивший его ладонь к столбику, великий Ульпин Вилвир свалился бы на пол.

Эстос шагнул к нему, и Альда отошла в сторону. Эстос подставил плечо под свободную руку отца и выдернул кинжал.

Тут же хлынула кровь… Густая, тёмная.

Эстос подхватил отца и усадил на пол, устроив его так, чтобы он спиной опирался о кровать — иначе бы он рухнул.

Альда, уже успевшая, отрезать полосу ткани от простыни, тут же начала туго обматывать ладонь первого господина. Эстос понимал, что в ней нет ненависти к его отцу. Она не пыталась причинить ему боль или отомстить — она просто делала то, что должно. Наверняка, отец думал о своих прошлых деяниях точно так же. Он не хотел никого ранить, не хотел горя и смертей — он всего лишь делал, что должно делать первому господину великого колдовского дома Карталя.

— Принцесса… — почти простонал отец.

— Я уже понял, — сказал Эстос. — Когда она вышла замуж за Арбэта Алмоса, она уже носила твоего ребёнка.

— Я не это хотел сказать… Что толку говорить очевидное? Я хотел сказать: ты должен хранить эту тайну, не пятнать её доброе имя… Никто не должен знать, что она…

— Ты должен был подумать о её позоре до того, как… — Эстос стиснул зубы: говорить такие вещи о собственном отце было тяжело: — До того как соблазнил сестру своей же жены!

— Я не мог этому противиться. И она не могла. Мы… Мы с ней… — Первый господин глядел на то, как быстро и ловко Альда перевязывала ему руку. — Но я не знал про ребёнка… Про тебя… Она тоже не знала. По крайней мере, до свадьбы. Её первенец родился в положенный срок, ничуть не раньше, не было никаких слухов, никому и в голову не приходило. Даже я сам был уверен, что это сын Алмоса. Через несколько лет я узнал через шпионов, что Алмос хочет объявить наследником дома младшего сына, а старшего сделать третьим господином. Но даже тогда я не… я не связал это с тем, что было когда-то между мной и принцессой. Я все эти годы видел её лишь издалека, мы обменивались поклонами — и всё.

Эстос кивнул, он знал, что встретиться с женой первого господина великого дома наедине было невозможно. Всюду за исключением личных покоев — куда ходу не было никому, кроме мужа, детей и матери, — её сопровождали слуги и охрана.

— Когда умерла её сестра, Матьяса провела в нашем поместье три ночи, но никогда её не оставляли прислужницы. Доверять такие тайны бумаге было слишком опасно. Но потом случился страшный голод на севере, и всем великим домам нужно было участвовать в ритуале во Дворе Жизни. Он длился двое суток, почти без сна и отдыха, мы сменяли друг друга… Внутрь допущены были только первые господа и их супруги, слуг не было. Матьяса воспользовалась тем, что все были измучены и истощены, муж не мог следить за ней, и нашла меня. — Глаза первого господина затуманились. — Знаешь, о чём она попросила меня? Найти предлог для встречи с ней и её старшим сыном. Она хотела, чтобы я хотя бы на несколько мгновений снял с тебя чары, наложенные Алмосом. Когда тебе исполнилось три, то… то стало заметно сходство со мной. Алмос не мог допустить, чтобы кто-то узнал. Он был бы опозорен и унижен, а развод с женой лишил бы его всего того, что она принесла в качества приданного… Много лет он накладывал и накладывал изменяющие облик заклинания, так что Матьяса даже не знала, как на самом выглядит её сын. О большем она не просила, понимала, что даже я бессилен… Она просто хотела увидеть его лицо. Твоё лицо, Эстос!.. До того, как я смог устроить ещё одну встречу, прошло много времени, и я решил, что не буду снимать заклятие. Есть более важные вещи. Внешность была неважна по сравнению со всем прочим. Алмос ненавидел тебя… Это было очевидно. Потому что я сам ненавидел бы чужого ребёнка, которого вынужден растить как своего. Я бы стал искать способы выдвинуть вперёд своего сына и избавиться от подкидыша… Может быть, совсем избавиться. И когда я встретился с принцессой, она всё это подтвердила. Тебя учили всему, что положено, но это были далеко не лучшие учителя, Арбэт не объяснял тебе науку управления домом, хотя обычно про это рассказывали всем мальчикам, будь они хоть десятыми сыновьями… В добавок, как будто сама судьба была против тебя, нашлась эта наречённая. Будь это его сын, Алмос ни за что бы не заключил брачного соглашения с такой семьей, выбрал бы невесту из хорошего, достойного рода, и скрыл предсказание оракула. Все в Картале мечтали породниться с принцессой, а через неё — с Соколиным домом. Да и Изумрудный тогда был весьма силён. Твоя мать любила тебя, Эстос, и не хотела для тебя такой судьбы — быть на побегушках у младшего брата и стать всеобщим посмешищем, женившись на простолюдинке!

Первый господин вздрогнул, когда «простолюдинка» с силой затянула повязку на его ладони. Он повёл рукой, видимо, надеясь, что сила всё же сможет как-то выйти наружу, но нет.

— Придётся подождать пару дней, — усмехнулась Альда.

Эстос подумал, что она на удивление много знала о колдунах…

— Можно подумать, что в Соколином доме меня ждала лучшая судьба, — произнёс Эстос. — Ты поставил меня высоко, как мог, выше сыновей от законной супруги, но я же умирал, отец, умирал!

— Когда мы всё это решали с твоей матерью, она не знала про клятву… Точнее, она не знала, какие будут последствия. Она не разбиралась в таких вещах и, боюсь, слишком верила в моё могущество, считала всесильным… И у нас не было времени, чтобы всё обговорить. Мы могли сказать друг другу лишь несколько слов так, чтобы никто не подслушал. И ей, и мне, тяжело было решиться… Она ведь отдавала тебя мне, зная, что может никогда больше не увидеть. Но мы решились, наметили день… Матьяса каждый год уезжала в горное поместье к озеру Кабид, потому что лето в Картале для неё было слишком жарким. И она делала это всегда в один и тот же день: на следующий после того, как проходила церемония поминовения её отца. Она бы уезжала и раньше, но церемонию нельзя было пропустить. Мы точно знали день отъезда, а в дне пути от города, на Ангубском нагорье, на принцессу должны были напасть разбойники. Стража бы доблестно отбилась, но юный господин должен был получить ранение, а потом и умереть. Мои доверенные люди выкупили у ночной стражи Карталя подходящий труп из тех, за которыми не пришли родственники. Я наложил на него, среди прочих, чары, меняющие облик, и беднягу похоронили бы вместо тебя в горном поместье… Я тоже поехал туда: в охране принцессы был колдун, мы не знали, насколько он силён, так что мне надо было быть там.

— Но там оказался сам Алмос, так? — спросил Эстос.

— Не знаю, что произошло, — закачал головой первый господин. — Он никогда раньше не сопровождал её. Быть может, он что-то заподозрил… Или Шкезе смог проникнуть в её сны… Теперь мы не узнаем. Знаю лишь то, что Алмос был там, когда мои люди напали. И он ехал верхом, вместе с охраной. Матьяса, скорее всего, даже не знала, что он был там, иначе она нашла бы способ всё это остановить, прикинулась бы больной, придумала ещё что-то. Но случилось то, что случилось… Не буду утомлять вас подробностями сражения, которые и мне самому тяжело вспоминать, скажу лишь, что Арбэт Алмос был сильным колдуном. Если бы всё измерялось лишь силой, то не Дзоддиви, а он должен был бы возглавить дома правого берега. А я не мог использовать свои силы во всю мощь, потому что рядом с ним находились Матьяса и ты. А потом Алмос вдруг остановился и заговорил. Он сказал, что хочет сразиться со мной по-настоящему, что давно хотел этого — расквитаться за позор, на который я его обрёк. Я думал, он отпустит вас, позволит отойти на безопасное расстояние, чтобы мы могли сразиться на равных, но он…

— Это его я видел во снах?! — понял наконец Эстос. — Тот колдун, у которого магия выходила из глаз? Это Алмос пытался меня убить?

— Да, так он хотел отомстить мне…

Эстос ничего не помнил о своей прошлой жизни, он не помнил матери и не мог горевать о её смерти, остался только ужас… Ужас ребёнка, которого пытается сжечь его собственный отец.

Глава 16. Я убивала колдунов

— Мне не удалось остановить его… Вернее, удалось, но Матьясу это не спасло. Я сумел закрыть вас щитом, но она не была колдуньей. Её тело просто не могло вынести таких выплесков магии, даже если они не были направлены на неё. Её убил не Алмос, и не я, но она погибла по нашей с ним вине. Ты не пострадал. Наша с Алмосом схватка не была долгой… Я не помню, когда ещё я бился с такой яростью, с таким остервенением. И когда он понял, что всё равно проиграет, — тогда он и решил ударить по тебе второй раз. Он собрал все силы, и щит не выдержал… А потом я убил Арбэта Алмоса. И всех его людей, которые ещё чудом оставались живы. И всех своих людей. Я забрал тебя, а всё остальное… Всё остальное превратилось в пепел. А дальше ты знаешь. Мы долго лечили тебя от вреда, причиненного Алмосом, но чем дальше, тем яснее становилось, что дело в чём-то ещё… Мы перепробовали всё, пока кому-то не пришла мысль сличить все твои татуировки с теми, что делали в Изумрудном доме. Так мы поняли, что часть знаков была особой, нанесённой с иной целью… Потом нашёлся и тот, кто смог их опознать. Мы сделали всё, что могли, чтобы помочь тебе, чтобы отсрочить… Но это было не в нашей власти.

— Почему ты ничего не рассказывал мне? Никогда?

— Глупый вопрос, сын, очень глупый. Я убил первого господина Изумрудного дома. Разве я мог позволить, чтобы другие дома узнали об этом? И дело даже не в том, что я не мог бы после этого оставаться в Совете одиннадцати, — первый господин бросил быстрый взгляд на Кейлинн. — Это развязало бы войну. Не просто между их домом и нашим, а между правым и левым берегом. Не мелкую грызню, как сейчас, а настоящую войну, как в летописях.

— Но ты мог рассказать мне!

— Чтобы ты, когда боль сведет тебя с ума, отправился искать бывшую невесту Гаэлара Алмоса и выдал меня?

Эстос не мог собраться с мыслями. Он, сколько себя помнил, подозревал, что отец хранит в тайне его происхождение, потому что с этим связана какая-то мрачная тайна. И вот он знает её. Всё встало на свои места — и при этом окончательно разрушилось.

Он был принцем по крови, внуком последнего короля — как и Ассар. Он мог стать вторым господином Изумрудного дома и мужем Альды, но все эти годы он проживал чужую жизнь, жизнь Эстоса Вилвира, третьего господина Соколиного дома, умирающего от неведомой болезни — или же именно эта жизнь была настоящей?

— Альда, — он посмотрел на неё, — ты знала Гаэлара Алмоса. Я похож на него?

Она бросила на него быстрый взгляд, словно ей неловко было об этом говорить:

— Оказывается, я никогда не видела его истинного лица.

— Я не про внешность…

— Нет, ты не похож, — жестоко, но честно ответила она, уже неизвестно в какой раз отирая кинжал от крови. — Разве что… Бывают злые дети и добрые. Ты был добрым. И иногда я вижу это в тебе. Но тогда в твоей доброте было что-то от слабости, сейчас в ней сила. Я могу ошибаться, но здесь, в доме своего отца, ты вырос лучшим человеком, чем стал бы в Изумрудном доме.

Альда посмотрела на баюкающего раненую руку первого господина и резко выпрямилась, словно сбросив оцепенение:

— Нам нельзя здесь оставаться… Ну, или мне нельзя. Решай, идёшь ты или нет.

Эстос вдруг понял, что ни прошлые слова отца о том, что удары Кейлинн были уж слишком точны, ни недавние откровения, что она была наёмной убийцей, не особенно его удивили. Ему не было приятно это слышать — холодок бежал по коже, — но он словно заранее это знал. Все секковийки хорошо владели оружием и были опасны, если сравнить с изнеженными женщинами Карталя, но в Кейлинн чувствовалось что-то большее, что-то по-настоящему опасное. И всё же он засыпал без страха в её объятиях…

Она должна была быть такой, и теперь ему казалось, что он не смог бы полюбить никакую другую.

— Я иду, — просто сказал Эстос. — Отец, прости, но нам придётся связать тебя.

— Эстос, опомнись! Она предаст тебя, продаст, когда предложат достаточно золота! А если и нет, то клятва, которую все они приносят, вынудит её!

Эстос начал отвязывать толстый серебряный шнур от балдахина.

— А какой у меня есть выбор? — спросил он. — Умру я там от её руки или здесь — просто потому, что её нет рядом?

— Есть выбор служить своему дому до конца или бросить его.

— Позволь ей остаться, поклянись, что не причинишь вреда, и я буду служить Соколиному дому!

Первый господин только расхохотался в ответ.

Постоялый двор «Красный кувшин» был одним из самых больших в Картале. Он открылся там, где Шаткая улица упиралась в Главный рынок, и постепенно расползся на целых два квартала. Он состоял из множества домов, конюшен и едален, соединённых дорожками и крытыми переходам, и их было столько, что постояльцы постоянно терялись.

Туда-то Альда и привела Эстоса. Суета на входе царила такая, что распорядитель на них даже и не посмотрел, принял деньги, порадовался, что при них нет лошадей — «Конюшни переполнены!» — и отправил мальчика отвести их в дом с яблоком на верхний этаж. Эстос сунул ему монетку, чтобы тот открыл им не первую из незанятых комнат, а позволил выбрать по вкусу. Они взяли такую, откуда было видно если и не главные ворота, то хотя бы два из трёх расходящихся от них широких проходов. А ещё комнаты и справа, и слева были пустыми.

— Мы потому и съехали из «Пугливой лани», что не спали две ночи, — пожаловалась Альда. — За стенкой храпели всю ночь, а стены там такие тонкие, что едва не прозрачные.

— Стены там ещё не самое плохое! — махнул мальчишка рукой. — В «Лани» достойные господа, вроде вас, останавливаются только по незнанию.

Довольный мальчишка убежал, а Альда с Эстосом, оставшись наконец одни, не сговариваясь, кинулись друг другу в объятья.

— Неужели мы выбрались? — прошептала Альда, целуя Эстоса в щёки, подборок, глаза.

Ей было страшно там, в комнате Эстоса.

Ульпин Вилвир был великим колдуном, и от него можно было ждать чего угодно, даже если он был лишён второго сердца… Страшно было сделать первый шаг и выйти из-за потайной двери, а дальше… Дальше она просто позволила себе быть Альдой Льессум.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Но теперь всё кончилось, и ей хотелось почувствовать Эстоса, убедиться в том, что он рядом, коснуться его везде и всюду, чтобы удостовериться в его вещественности…

— Это оказалось даже проще, чем я думал, — сказал Эстос.

Выйти из поместья им, и правда, никто не воспрепятствовал. Они выбрались из маленького дворца Эстоса через окно. Ни охрана, ни слуги, прибывшие с первым господином, их не заметили. Через сад они пробрались в ту часть усадьбы, которую занимал пятый господин, а оттуда — к ближайшим воротам. Охрана немного удивилась, увидев, что третий господин отправился куда-то пешком, а не верхом или в носилках, да ещё и ведёт с собой наложницу, но остановить их или хотя бы задать вопрос никто не осмелился. Наверняка стража немедленно послала кого-то к помощникам первого господина доложить о странном происшествии, но что с того? Сам первый господин лежал связанным в спальне Эстоса.

Тем не менее, до гостиницы они добрались без приключений, не было даже ничего похожего на погоню. Какое-то время они могли отсидеться здесь, но потом…

— Я не знаю, что делать дальше, — призналась Альда. — Не успела подумать.

Когда она поняла, что первый господин собирается пытать собственного сына, то ни одной мысли не осталось в голове — она вынула оба припрятанных кинжала и толкнула резную створку.

— Мы решим, — спокойно ответил Эстос. — Но сначала я окружу нас щитом из времени и попробую снять с себя чары дома.

— Ты имеешь в виду клятву дому? Разве кто-то может снять её сам? — удивилась Альда.

— Нет, клятва верности мне не под силу. Но есть чары попроще, они помогают найти члена семьи, если он потерялся или похищен. След не очень заметный, чтобы найти нас даже у опытного колдуна уйдёт несколько часов, но всё равно нужно от них избавиться. Но даже если не получится, слой времени всё равно укроет нас. А потом… Потом можно обратиться за помощью к кому-то из Нежеланных.

— Никогда не видела их в Картале или даже в окрестностях…

Колдовские дома, что великие из Карталя, что поменьше из других городов, веками вели борьбу за то, чтобы все колдуны или воспитывались в домах с детства, или же вступали в них в юности. И все прочие: простые горожане, купцы, воинские кланы, короли (пока они были) — всеми силами им в этом помогали. История что их страны, что соседних говорила: если не связать колдунов правилами, начнётся хаос, междоусобицы, убийства, а закончится всё огнём и пеплом. Любой, даже самый слабый колдун, мог прийти в лавку или корчму, отвести хозяину глаза, и забрать что пришлось по вкусу или наесться до отвала, ни гроша не заплатив. Но никто этого не делал — если, конечно, это не был для него вопрос жизни и смерти, — потому что все дома запрещали такое использование магии. Никакое заклинание не могло быть использовано без крайней на то необходимости, а тем более — для обмана и грабежа простых людей. За нарушение карали жестоко. Но были колдуны, которые не соглашались жить по правилам. Зачем тогда, говорили они, дана сила, если ею не пользоваться? Таких колдовские дома считали Нежеланными; если ловили, их или отправляли в вечное заключение, или казнили — в зависимости от тяжести совершенных преступлений. По этой причине Нежеланные опасались показываться там, где можно было неудачно наткнуться на колдунов, принадлежавшим к домам. Те были хорошо обучены, а потому — обычно — сильнее.

— Нежеланные в городе есть, — сказал Эстос, — просто хорошо скрываются. Я знаю пару-тройку целителей, которые иногда имеют с ними дело. Но надеюсь, что это не потребуется.

— Тебе надо заняться защитой, — сказала она, разжимая руки.

Альде не хотелось его отпускать. Хотелось другого — замереть, прижаться, не двигаться, остановиться наконец…

— Постой, — притянул её обратно Эстос. — Я хочу сказать… Вернее, хочу, чтобы ты знала. Я сказал отцу, что у меня нет выбора и я вынужден пойти с тобой. Это неправда… Дело не в том, что у меня нет выбора. Если бы он был, я бы всё равно ушёл с тобой, потому что я хочу этого.

— Эстос, ты пока даже не…

Он не дал ей договорить:

— Последние дни — это полное безумие, хуже, чем на войне. Там хотя бы было понятно, кто и почему… Ещё утром я был третьим господином Соколиного дома, а днём узнал, что был рождён на другом берегу и звался Гаэларом Алмосом, а теперь я беглец, который никому не должен называть своего имени, и не знаю, где окажусь завтра. И только в одном я уверен сейчас: я люблю тебя. Я был лишён памяти и обманут, и если бы не ты… Спасибо, что отыскала меня, Альда!

Она хотела ответить ему тем же, сказать, что любит его больше жизни, но как говорить, если она едва могла дышать? Её захлёстывало счастьем, и болью, и стыдом… Она провела кончиками пальцев по щекам Эстоса, повторив редкой красоты изгиб скул.

— Я не искала тебя, — тихо призналась она. — Нас свели звёзды. Или судьба.

Альда говорила о судьбе, но так же, как и Эстос, отчётливо знала, что это не веление судьбы. Судьба ведёт, а не впивается в сердце, как шип, не оставляет там незаживающую рану.

Пальцы Альды скользнули к губам Эстоса, и он, ласкаясь, мягко прикусил подушечки.

Достаточно было лишь этого, мимолётной нежности, чтобы по телу начал разливаться знакомый жар. В животе медленно стягивался горячий узел.

Эстос разделял её желание: Альда слышала, как участилось его дыхание, пальцы, которые он всё ещё сжимал, ощущали нетерпеливую, напряжённую дрожь его тела.

Неужели они настолько безумны, что?..

Альда знала, что опасность пьянила. А опасность прошлая — ловушка, из которой выбрался, погоня, от которой ушёл, — пьянила вдвойне.

Эстос с отчаянным, беспомощным стоном прижался к её губам. Она целовала его, прижималась к нему, чувствуя, как он отвердел внизу.

Но потом они разом отскочили друг от друга.

Эстос затряс головой, пытаясь отогнать наваждение.

— Мне нужно поставить защиту, а потом… — Он облизнул губы. — Всё потом.

Альда кивнула и отошла подальше.

— Не буду больше мешать.

Она села на край кровати — так, чтобы можно было смотреть в окно, — и приготовилась ждать.

Эстос опустился на пол в центре комнаты, уселся поудобнее и закрыл глаза.

Альде нравилось смотреть, как он колдует, хотя и смотреть-то было не на что. Эстос вообще ничего не делал, даже лицо его было расслабленным, словно создание преграды не требовало усилий.

Она знала, что это не было такой уж простой задачей. Эстос говорил, что для создания защиты для его покоев в Соколином доме его собственных сил не хватило бы. Он пользовался амулетами. Зато, как Альда знала, в отличие от обычного защитного барьера стена из времени не требовала постоянной подпитки. Смещение во времени было постоянным, и силы потребовались бы только на то, чтобы вернуть всё к прежнему состоянию.

Альда почувствовала, как холодеет воздух — пока только по низу. Заклинание ещё не сомкнулось.

Когда у неё потемнело в глазах, она подумала, что это влияние магии Эстоса, но потом пришла та же горячая волна, что заставила её утром до боли сжать руку Эстоса.

Это было похоже на безумную вспышку ненависти, такую сильную, что стало больно… У Альды лоб, шея и спина покрылись потом. Перед глазами полыхало багряно-красное пламя, едва не выжигая их.

Альда упала на постель и вцепилась пальцами в покрывало. Ей хотелось кричать, но она сдержалась — надо было дать Эстосу достроить барьер.

Перетерпеть всего несколько мгновений. Утром всё прошло быстро…

Утром, но не в этот раз. Боль длилась и длилась, и Альда, кусая губы, корчилась на кровати. Но как только барьер был достроен — прекратилась, как по волшебству.

— Что с тобой? О семь богов, Кейлинн, что случилось? — Эстос бросился к ней, как только открыл глаза.

Альда только в этот момент почувствовала резкую боль в губах и вкус крови во рту. Онаискусала губы до крови…

— Мне вдруг стало очень плохо… Как будто… — Альда не могла подобрать слов. — Как будто я горю изнутри. И в голове такая… такая ярость, злоба.

— Может быть, это моя магия так действует? — спросил Эстос, стирая пальцем кровь вокруг её рта.

— Нет, нет… Когда ты строил барьер в Ирисовом зале, я ничего такого не чувствовала, только холод. А этот приступ… Похожий был утром, когда ты спал. Это никак не связано с тобой. Или же связано, но не с твоей магией.

— Без своих составов и записей я во многом ограничен, но давай всё равно осмотрю тебя. Сядь вот так… Расслабь спину, да и вообще расслабься. Это неопасно и небольно.

Эстос повёл руками вдоль её тела, и хотя он её не касался, она чувствовала давление. Не такое тяжкое и каменное, как тогда, когда Ульпин Вилвир накладывал на неё клятву дому, а ласковое и тёплое.

— Не чувствую ничего, похожего на болезнь. Я не целитель, но ущербность тела почувствовал бы всё равно. Есть ещё что-то, но моих сил и знаний недостаточно, чтобы разобраться, что это такое. Я сниму с тебя клятву Соколиному дому — она как слишком яркий свет, из-за которого не видно остальное.

— Ты сможешь? — спросила Альда.

Она не знала, хочет этого или нет. С одной стороны, ей не нравилось носить на себе связующее заклятье, с другой же, оно помогло ей избежать расспросов родственников и Шкезе. Если же ей снова придётся встретиться с ними, клятва Соколиному дому удержит её от предательства…

Встречаться со Шкезе она не собиралась, а вот с родными, с Тервелом она хотела бы увидеться.

Но Альда понимала, что это глупо и опасно. Их род не прощал малодушия.

Она никогда их не увидит.

Они оба с Эстосом остались без семей. Странная судьба одним ударом отсекла их от родных, и если Эстос ещё мог надеяться на примирение с отцом, то Альда знала совершенно точно: в тот момент, когда она решила сохранить жизнь третьего господина Соколиного дома, она навсегда потеряла семью. Вернее, семья потеряла её. Они её отвергнут и проклянут.

Её спасает то, что они пока ничего не знают, но когда узнают…

И нужно ли знать об этом Эстосу?

— Пару секунд не двигайся, — сказал он, после короткого молчания добавив: — Я снимаю клятву впервые.

Альда не смогла бы пошевелиться, даже если бы хотела, так потрясла её догадка.

Нет, нет и ещё раз нет! Дядя не мог этого сделать. Как он мог узнать, что Альда отказалась от убийства, если она призналась в этом только себе самой?

И всё же… Альда не знала наверняка, что испытывает тот, кого покарали за предательство. А вдруг недавний приступ — это и была кара, самое её начало.

Эстос тем временем положил руки ей на плечи, несильно сдавил, а потом резко поднял. Альде показалось, что у неё в груди что-то оборвалось, какая-то тонкая, но прочная нить…

— Это всё? — удивилась она.

— Да, но нужно около часа, чтобы заклятие рассеялось окончательно. Тогда и посмотрим. Пока отдыхай… — Эстос провёл рукой по её волосам. — И куда пропал этот мальчишка с нашей едой?

Колдовство требовало больших сил, и Эстос всегда чувствовал сильный голод после. А сегодня они с самого утра не ели…

И почти тут же раздался стук в дверь — он звучал так, словно дверь находилась за полсотни шагов.

Эстос встал с кровати и легко преодолел границу сферы, словно её и не было. Он открыл дверь, взял оставленный на полу поднос и вернулся в комнату.

Альда чувствовала голод своего тела: болезненные спазмы в желудке, сгустившуюся слюну, неповоротливость мыслей, — но вид блестящих от масла лепёшек и тушёного мяса не вызвал ничего кроме отвращения.

Эстос, уже жевавший палочку запечённого сельдерея, спросил:

— Ты разве не голодна?

— Странно себя чувствую. Наверное, от всей этой магии… — Альда всё же потянулась за сельдереем: Эстос очень аппетитно им похрустывал.

Она должна сказать ему правду… Сегодня, сейчас…

Она не думала, что это произойдёт так скоро, решила, что у них ещё есть время. Но, может быть, оно и было? Вдруг у её приступов была совсем другая причина?

И всё же — сколько ещё она будет лгать Эстосу?

Альда наблюдала за тем, как он ел: даже зверски голодный — неторопливо и красиво. Кажется, она была готова восхищаться им что бы он ни делал. Каждое его движение вызывало в ней прилив нежности и печали.

Она и его, получается, предала. Обещала долгую жизнь рядом, но на деле уйдёт сама и обречёт на мучительную гибель его. Но она не думала, что так скоро! Они не дали им даже дня!

— Ты очень мало ешь, — сказал он. — Что случилось? Что ты ещё скрываешь?

Его было не обмануть. Он чувствовал её, и поэтому знал всегда больше, чем она хотела бы.

Альда тяжело вздохнула.

— Почему ты не спрашиваешь меня о другом? О том, что ты на самом деле хотел бы узнать?

— И о чём же?

— Например, кто я и как попала в ваш дом? Случайна ли была наша встреча? Почему я переоделась в секковийский наряд? Неужели ничего из этого тебя не волнует? Не вызывает у тебя страх?

— Я не боюсь тебя.

— Хорошо, ты не боишься, но разве тебе не любопытно? Разве ты не хотел бы знать, кто находится рядом с тобой?

— И кто? Кто ты, Альда? — его глаза оставались спокойными, как гладь озера.

— Моя семья служит Двору Смерти многие столетия. А четыреста десять лет назад мы принесли клятву домам правого берега. С тех пор мы убиваем для них тоже. И в «Кошачьем сердце» я не пряталась, наоборот, я кое-кого искала.

На лице Эстоса проступало понимание — но не страх. Он нахмурился:

— По поручению правого берега?

— Да.

— И кого ты искала?

— Тебя, — произнесла Альда, а когда Эстос ничего не сказал в ответ, добавила: — Меня отправили убить третьего господина Соколиного дома.

Эстос странно, болезненно улыбнулся:

— Не слишком ли ты юна для того, чтобы убить третьего господина?

— Я убивала колдунов. Это не так уж сложно, если узнать, где их второе сердце.

— Ты знаешь, где моё.

— Да. Но я люблю тебя.

Теперь ей казалось, что она любила его с того самого момента, как он заговорил с ней на заднем дворе «Кошачьего сердца» и просил позволения провести с ней ночь, что уже тогда в ней не было никаких сомнений и она лишь обманывала саму себя, когда говорила, что отправляется в Соколиный дом лишь за тем, чтобы узнать про слабости Эстоса. Она пошла туда, даже если бы ей не приказали его убить, даже если бы в тот момент она выслеживала другую жертву, она бросила бы всё, чтобы быть с ним…

Она смотрела ему в глаза, и ей чудилось, что в темноте его зрачков скрывалась бездонная глубина, такая, что могла понять и вместить всё, даже невозможную любовь убийцы к своей жертве и любовь цели к пронзающей её стреле.

— Я хотел бы поцеловать тебя, — произнёс Эстос голосом ниже обычного. — Но твои губы и так в крови…

Альда подалась к нему сама и сама впилась в его горячий, жёсткий рот.

Желание, граничащее с исступлением, не давало ей чувствовать боль, лишь дурманящий вкус крови, её влажный, живой запах… И его губы, ласкающие и терзающие её плоть.

Глава 17. Клятва сильнее

С грудным звуком, похожим на рычание, Эстос вжался в её шею, оставляя на коже красные следы, и Альда изогнулась, помогая ему освободить плечи от одежды. Это было легко: одеяния наложниц шились для того лишь, чтобы их снимать. Когда они покидали поместье, Альда не захотела терять время на переодевание и поэтому просто накинула сверху длинный плащ. Но когда она сняла его в гостинице, то оказалась в одном лишь прозрачном наряде.

И теперь Эстос стягивал его, чтобы освободить её грудь, маленькую, упругую, по-девичьи плотную.

Прикосновение его губ заставило Альду выгнуться ещё сильнее. Ей казалось, что каждая мышца в теле натянута до дрожи. Бешеное биение сердца ощущалось везде, она слышала его оглушающий ритм кончиками пальцев, кожей — и сходила от этого с ума.

Она развела ноги, приглашая Эстоса, умоляя взять её и насытить собой неумолчный шум в её крови.

Его движения были непривычно резкими. Это был словно и не Эстос. Или же Эстос — но уже не с ней. Не с Кейлинн.

— Ты собиралась убить меня, — вдруг сказал он, поднимаясь от её груди.

— Да, мне лишь нужно было узнать про второе сердце… Я обманула тебя, — зашептала Альда, прижимаясь к Эстосу всем телом. — Обманывала с самого начала. Но ты…

— Что я? — Эстос снова склонился и теперь уже целовал её живот, спускаясь всё ниже.

— Я убью кого угодно ради тебя. По одному твоему слову, — Альда сплела пальцы своей правой руки с его левой и до боли сжала.

Эстос посмотрел на неё:

— Но это сейчас. А в первые дни — ты целовала меня и думала, как же убить?

Альда запрокинула лицо назад, чтобы не смотреть ему в глаза:

— Да, я целовала тебя и думала о том, что мне придётся убить тебя собственными руками. Что если бы я знала, где находится второе сердце, то уже сейчас могла бы вынуть кинжал и…

— Продолжай… — тихо приказал Эстос.

— Колдунов сложно убить. Вы защищены амулетами почти всегда, когда оказываетесь за стенами поместий и дворцов. Но ты привёл меня в свой дом… — Альда застонала, когда его губы коснулись её там. — Ты спал на моём плече и держал мою руку. А я думала о том, как мне убить тебя. Как сделать это так, чтобы ты не почувствовал боли, чтобы вообще ничего не понял… А главное — не понял, что это была я, что я предала тебя. Мне казалось, я сама умираю, — так невыносима была эта мысль.

Она глядела в потолок, и ей казалось, он сейчас обрушится…

— Если ты ждёшь, что я попрошу прощения, то я не попрошу, — добавила она. — Я та, кто я есть. Я пришла, чтобы убить тебя. И если бы мне не приказали это, мы бы никогда не встретились.

Эстос выпрямился.

— Как будто мне нужны слова, — усмехнулся он.

Альда выдержала его тяжёлый, пристальный, пропитанный желанием взгляд.

— Возьми меня.

Ей хотелось добавить «настоящую меня, не Кейлинн, а Альду», но она раньше, чем успела договорить, поняла, что Эстос знает это.

Он не двигался, нависал над ней неподвижно, как бронзовая статуя. Солнце из окна золотило его кожу, очерчивая плавные контуры мышц, путалось в волосах и меркло в резких впадинах под скулами.

Альда смотрела на него, а в крови точно бушевала буря.

Эстос вошёл в неё одним сильным и быстрым движением. Наверное, ей было бы больно, если бы она не хотела его до такое степени, не была бы такой податливой, такой готовой для него.

Он, продолжая ровно, сильно двигаться, обнял её, прижался всем телом и начал целовать.

Альда отвечала, задыхаясь от рвущихся стонов, от удовольствия, от тесноты между ними и в ней, от того, что ощущала Эстоса внутри.

Его движения постепенно ускорялись, становились резкими, грубыми, не сбиваясь при этом с ритма, он вдавливал Альду в постель с силой, граничащей с ожесточением. И целовал, целовал… Между поцелуями он шептал ей что-то, но Альда не могла разобрать ни слова.

Она не могла больше выносить этот мерный, неумолимый ритм… Альда начала вжимать Эстоса в себя, заставляя входить резче, глубже, быстрее. Она кусала его губы, цеплялась пальцами за кожу на его спине так, словно хотела не просто расцарапать — порвать в клочья.

И Эстос отвечал — стонами, укусами, звериной силой объятий. И ей было мало, всё равно мало… Она хотела, чтобы он обладал ею ещё более полно, безраздельно. И чтобы никогда больше не отпускал.

***

Они решили, что садиться на корабль в Картале слишком опасно. Люди из Соколиного дома будут наблюдать за каждым кораблём, за каждым рыбацким баркасом — первый господин так просто не отступится. Поэтому правильнее было выбраться из города верхом или вовсе пешком в толпе торговцев, крестьян или купцов, провести какой-то время в городах на равнине, а потом отправиться в портовые города на западе. Это займёт у них едва ли не месяц, зато они смогут сбить со следу тех, кто будет их искать. Может быть…

Альда считала, что им было бы лучше остаться в Картале: чем больше город, чем больше людей, тем труднее найти в ней человека, но Эстоса близость Соколиного дома тревожила. Как, впрочем, и Альду тревожила близость её собственных родных.

Вдруг они решат не дожидаться, когда предательницу убьёт проклятие…

Надо было скорее уносить отсюда ноги.

Ближе к закрытию рынков, Альда отправилась за новой одеждой. Старая была слишком уж приметна: на Альде было тонкое одеяние наложницы, а одежда Эстоса явно выдавала колдуна из влиятельного дома.

Альда вынула пару жемчужин из заколки для волос и отправилась к знакомому меняле. Для этого ей пришлось перейти на другой берег, зато к нему она могла явиться под именем Альды Льессум и получить хорошую цену. Любой другой меняла или ювелир дал бы ей хорошо, если половину стоимости, решив, что девушка или находится в бегах, или вовсе украла камни. Конечно, была опасность, что меняла при встрече расскажет о жемчужинах дяде — хотя Альде показалось, он поверил в то, что это именно дядя её и послал, — но к тому времени это уже не будет иметь никакого значения. Дядя узнает, что Альда выменяла жемчуг — и что? Как это ему поможет найти её?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

На Длинном рынке Альда купила одежду, сумки, небольшой запас еды, кое-какое оружие и несколько простых амулетов: с запасом сил и исцеляющие. И там же, в одном из рядов ей стало дурно: сначала навалилась слабость, такая резкая и сильная, что она не смогла устоять на ногах. Лавочник, в тот миг раскладывавший перед ней нижние рубашки, подхватил её под руку и усадил на скамью.

— Весь день ходила по жаре, — сказала Альда. — Должно быть, утомилась.

— Вы так побледнели, госпожа! Сейчас пошлю мальчишку принести вам воды, а то и правда…

Дальше Альда не слышала. Сначала в ушах начал нарастать низкий гул, словно на неё неслась лавина, а потом он взорвался дикой болью во всём теле.

Она пришла в себя, когда перепуганный хозяин лавки выплеснул ей в лицо плошку воды.

Да, она пришла в себя, но боль никуда не делась. Она стала тише и словно спряталась в глубине костей, зудела и жгла там. Альда едва сдерживалась, чтобы не закричать.

По вискам у неё стекали капли пота.

Ей потребовалось ещё изрядно времени, чтобы отойти от жуткого приступа. Когда боль стала вполне посильной, она поднялась на ноги, расплатилась за рубашки и пошла дальше.

Неужели это было оно?..

Да, можно было думать, что её одолевает какая-то неведомая болезнь, и отправиться к целителю, но в глубине души Альда знала, что это. Она отступила от родовой клятвы, и теперь пришла расплата.

Сколько времени у неё ещё есть? Семь дней, пять? Может быть, и того меньше.

И это так чудовищно несправедливо, что теперь, когда она нашла его, когда…

Ничего, она не боится смерти, и она получила свои несколько дней счастья. Несмотря на покушения, клятвы, обман, тревогу — она была счастлива с Эстосом. Не так обидно умирать.

Но больно, что он умрёт вместе с ней.

***

На расстоянии нескольких улиц от того места, где находилась Альда, в главном зале дома Льессумов её имя, выцарапанное в камне, наливалось тёмным, вязким. Это началось ещё вчера, но никто не заметил, потому что в зале была полутьма, а имя было высечено почти под самым потолком, гораздо выше уровня глаз.

Но когда из набухающих чёрным гноем букв начали сочиться густые капли, их наконец увидели.

***

Пока Альда шла к «Красному кувшину», то думала рассказать обо всём Эстосу, но чем ближе она была, тем меньше ей хотелось это делать. Её всё равно не спасти — зачем Эстосу про это знать? Она расскажет, когда скрывать станет совсем уже невозможно, не раньше…

Они поужинали при свете маленькой масляной лампы, а потом Эстос сел позади неё и обнял. Альда откинулась назад, и на мгновение ей показалось, что она тонет, растворяется в это спокойном, тёплом объятии.

Как они могли бы быть счастливы теперь!.. В тишине, при свете лампы, друг с другом.

— Вот так мы и будем жить, — тихо прошептал Эстос, словно угадав её мысли.

Альда услышала, как дрожит его голос.

— А ты не будешь скучать по своим роскошным покоям, прислуге, золотой посуде? — спросила она.

— Нет. Я уверен, что нищенствовать нам не придётся, а остальное — мне не так уж много надо. Я жив. Ты рядом. Я никогда не чувствовал настолько живым и настолько… на своём месте.

— Здесь? В гостинице?

— Нет, не именно здесь. И не внутря пузыря, это уж точно. Раньше я всегда чувствовал что-то… что-то вроде пустоты под ногами. Наступи чуть посильнее и рухнешь вниз. Я не знал, кто я. Ничего не помнил из детства… Я и сейчас не помню, но всё же знаю, что оно было и что ты его помнишь — вместо меня.

Альда вздохнула:

— Думаешь, воспоминания можно вернуть?

— Нет, это невозможно. Просто расскажи мне что-нибудь из нашего детства.

Они говорили почти всю ночь. Альда рассказала об оракуле, о собственной смерти, которую обернули вспять, о дружбе с Эстосом, о его матери и брате, о Безумном Шкезе и татуировке, о взрослении, единственном их тайном поцелуе. А потом о годах без него, об учении и убийствах, побеге за море и возвращении… И о том, что она должна была убить третьего господина, слабого колдуна, владеющего магией столь странной, что Небесный дом не мог смириться с его существованием. А под утро она задремала в руках Эстоса.

И проснулась от яростной боли, прошившей всё её тело.

Альда хотела бы потерять сознание, как это было вчера в лавке торговца полотняным товаром, но её точно что-то удерживало — чтобы она чувствовала всё, что должна была: как выкручиваются суставы, изнутри лопаются кости, кипит кровь.

Когда приступ прошёл, она даже поверить не могла, что её тело не изломано. Только губы искусаны… Эстос, до того прижимавший её к полу, начал осматривать и ощупывать её.

— Что с тобой? Никогда не видел подобного и не читал… А я, кажется, прочитал о всех известных людям болезнях. Это не падучая, потому что твоё тело не совершает непроизвольных движений… Не сухая лихорадка… — Он замер и посмотрел на неё настойчивым, пронизывающим взглядом. — Что с тобой такое? Ты знаешь. Я вижу, что ты знаешь, но не хочешь говорить.

— Я не хочу говорить тебе, потому что… Потому что это не принесёт тебе радости.

— Во имя семи небес! — воскликнул Эстос. — Я догадался, что это радостные известия! Просто скажи, что с тобой. Я люблю тебя, и я имею право знать.

— Я умру. Точнее, как и ты хотел когда-то, убью себя, чтобы избавиться от боли. Хочу только успеть… побыть с тобой ещё, — в горле Альды что-то предательски сжалось.

— Говори!

— Наш клан… Мы уже сотни лет приносим клятву. Это не алтарь, а вроде как стена… Не вроде, а точно стена, но она была освящена жрецами Двора Смерти, и поэтому клятвы, принесенные на ней, обладают большой силой — как если бы это был настоящий алтарь в храме.

— Двор Смерти… Могу представить, — кивнул Эстос. — И что дальше?

— Я обязалась служить своему клану и Двору Смерти, и если они укажут жертву, я должна преследовать её пока не убью или не погибну сама. Не щадить, не отступать… А я… Я не смогла убить тебя. Я отказалась сделать это. Никто из моей семьи не знает про это, но, оказывается, достаточно лишь, чтобы я сама знала. Чтобы я призналась себе в этом окончательно: я никогда не подниму на тебя оружие, Эстос Вилвир, моя цель.

Эстос смотрел на неё пустым, остекленевшим взглядом, но вокруг него теснилась, вскипала, клубилась невыносимая напряжённость, словно мир выворачивался наизнанку. Альда слышала, как часто и зло Эстос дышит.

— Этого не может быть! — произнёс он сквозь зубы. На его лицо словно легла тень потустороннего сумрака.

— Теперь ты понимаешь, почему я не хотела говорить? — спросила Альда. — Потому что мы оба умрём. Я спасла тебя только для того, чтобы умереть самой, а без меня ты… — Она готова была разрыдаться. — Это всё не имело смысла! Не имело смысла вообще уходить из Соколиного дома. Это ловушка. Западня.

Эстос стукнул кулаками по полу. Альда знала, что он чувствует — бессилие. То же самое, что и она.

— Знаешь, что было мудрым шагом? — спросил вдруг Эстос. — Убить меня. Так хотя бы ты осталась бы жива, во всех же прочих раскладах умираем мы оба.

— Я знаю это. Отказавшись убивать тебя, я на самом деле вовсе не спасла тебе жизнь… Я всё это знаю! Но я не могла иначе. Да, я могла сохранить свою жизнь, но ради чего? Ради того, чтобы каждый день и час этой проклятой жизни думать о том, что убила человека, которого любила больше всего на свете? Выторговала себе несколько лет ценой его смерти?! Ты бы хотел для себя такую жизнь?

Губы Эстоса дрогнули, и он отвёл глаза.

— Я давно приучил себя не думать о будущем, — медленно проговорил он. — Его просто не было. Когда появилась ты, я поверил, что оно может быть… А сейчас я думаю, — Эстос наклонился в Альде и отвёл прядь волос с её лба, — что ты рано сдаёшься. Ещё месяц назад я был таким же, считал, что впереди только смерть и ничто уже не имеет смысла. Но всё изменилось за один вечер.

— Боюсь, сейчас чуда не произойдёт, — отозвалась Альда. — В наших книгах написано, что даже жрец смерти не может освободить от клятвы, ничто на свете не может.

— Книги могут лгать.

Альда попробовала улыбнуться, хотя страх и тоска разъедали её изнутри. Она не могла вымолвить больше ни слова, так ей было больно и так остро вонзалась в её сердце вина: Эстос умрёт из-за нее — или без неё, никакой разницы. Она причина.

Она просто обняла его и уткнулась лицом в плечо. Это её вина… И не её тоже. Разве она просила, чтобы Гаэлару сделали татуировку и связали с ней? А теперь… теперь она считай что мертва. Обречена. И он вместе с ней.

Тёплые руки Эстоса крепко сжали её.

— Я ни о чём не жалею, — послышался тихий шёпот над ухом.

***

Всё утро, пока они завтракали, пока Альда собиралась, Эстос выпытывал у неё всё, что она знала про клятвы Льессумов и про клятву нареченных тоже. Альда в подробностях описала ему тот день и даже то, о чем спорили Арбэт Алмос и принцесса Матьяса. Тот день запомнился ей удивительно хорошо — она ни разу до того не видела, чтобы принцесса выходила из себя, чтобы так кричала. Альда тогда была мала, это напугало её — и потому, наверное, так засело в памяти.

Расспросы внезапно закончились незадолго до того, как Альда ушла договариваться насчет места в караване, идущем на запад.

Эстос замолчал и сел у окна. Он смотрел наружу, но, Альда была готова поклясться чем угодно, не видел сейчас ровным счётом ничего. Он был глубоко в своих мыслях и, возможно, даже не заметил, что она ушла.

Когда она вернулась, Эстос уже не сидел — он ходил по комнате из угла в угол, и вид у него был взбудораженным.

— Сегодня уходит только один маленький караван, — начала Альда, — и его хозяин не показался мне надёжным человеком. Зато завтра от Дымных ворот…

— Нам надо остаться в городе, — заявил вдруг Эстос. — Мы уедем, — добавил он, заметив изумленный взгляд Альды, — но потом… Когда выясним одну вещь.

— У меня не так много времени, — заметила Альда. — Если мы задержимся здесь на два дня, то я не знаю, смогу ли вообще выдержать дорогу. Приступы случаются всё чаще.

— Если я прав, — Эстос схватил её за руки, — то у нас будет сколько угодно времени. И если ты согласишься…

— О чём ты?

— О том, что клятва клятве рознь. Ты сама сказала: клятва Соколиному дому не смогла тебя остановить — ты бы всё равно убила меня, если бы захотела.

— Да, потому что клятва моего клана сильнее. И когда я вонзила кинжал в руку твоего отца, меня ничто не удерживало.

— А клятва дому сама по себе очень крепка, чтобы преодолеть её, нужны огромные силы… Но ты смогла!

— Я тебе про это и говорила, — сказала Альда. — Я спрашивала — ни одна клятва, ни одному дому, ни наложенная даже самым сильным колдуном не сможет противостоять обету Двора Смерти.

— Но это ведь не единственная клятва такой силы. Ты когда-нибудь видела, как приносит клятву глава колдовского дома?

— Я видела шествия раз или два. Они идут на Двор Жизни, а что там происходит, я не знаю.

— Подозреваю, что эта клятва не слабее твоей. Насколько я знаю, клятва главы дома позволяет нарушить любую из принесенных ранее клятв, если это противоречит ей, — и не понести никакого наказания.

Альда пожала плечами:

— Ты хочешь сказать, что если бы я стала главой колдовского дома, то это спасло бы мне жизнь?

— Не знаю наверняка, но очень может быть.

— Но это то, чего со мной произойти не может, — грустно рассмеялась Альда.

— Зато я как старший сын главы Изумрудного дома мог стать первым господином.

— Ты мог, — кивнула Альда, всё ещё не понимая, к чему вёл Эстос.

— Мой младший брат… Я знаю, что он не особенно сильный колдун, но когда мы были детьми, это уже было понятно? И было ли понятно, что и из меня великого колдуна не выйдет?

— Ты не был кем-то исключительным, вроде старого Дозоддиви или твоего отца — я имею в виду не настоящего отца, а Арбэта Алмоса. Но говорили, что ты одарён, а твой брат… Он пошёл в мать. Учителя уверяли, что таланты некоторых раскрываются позднее, но никто в эти утешения особенно не верил.

— Ещё у меня была сестра, и на этом всё. Больше детей от супруги у Алмоса не было. Какие-то дети от наложниц, но их можно не считать… Было только два ребёнка, которым Алмос мог передать титул главы дома, и как ты думаешь, хотел он передать его мне?

Альда прикусила губу. Разумеется, нет. Арбэт Алмос никогда бы не отдал свой дом сыну Ульпина Вилвира.

— Зная всё то, что я знаю теперь, думаю, он бы скорее убил тебя, — ответила Альда.

— Убивать сына собственной жены, да ещё и принцессы… хм… чревато. Я ещё вчера думал, зачем ему это было нужно — наносить мне татуировку назначенных? Какой в этом смысл? Уже много десятков лет, если не сотни, назначенных не преследуют и не принуждают быть вместе, поэтому и татуировок не наносят. Никто даже не помнит, когда подобное делалось в последний раз. Наверняка Дворы хранят такие записи, но обычные люди, вроде меня, не знают. И это при том, что я изучал все ритуалы Карталя. Даже если назначенные решают быть вместе, сейчас им не наносят татуировки.

Альда сделала глубокий вдох. Она ведь и сама об этом думала… Даже пыталась узнать у Шкезе.

— Клятва нареченных… — произнесла Альда, начиная понимать. — Она сильнее. Алмос сделал это, потому что она сильнее даже клятвы главы дома!

— Да, если предположить, что Арбэт Алмос знал, что делает, — подтвердил её догадку Эстос. — Я не могу проверить это прямо сейчас, но раз он сделал мне татуировку, то в этом наверняка был смысл, — глаза Эстоса ярко горели.

В них было столько надежды, что Альде стало страшно — а если всё зря, если они ошибаются?

— Он нашёл способ избавиться от меня! — возбуждённо продолжал Эстос. — Первый господин сам выбирает себе преемника, но Алмос знал, что это не так уж надёжно… В истории достаточно примеров, когда после смерти старого главы указанного им наследника не принимали и выбирали другого. Мой брат был слабым колдуном, его могли сместить. Поэтому Алмос решил, что не оставит мне и шанса. Даже после своей смерти! Он сделал татуировку, чтобы связать меня клятвой, потому что знал, каким-то образом выяснил: эта клятва сильнее клятвы дому. А ни один колдовской дом не допустит, чтобы у него был такой глава. По сути, он не будет связан клятвой верности собственному дому. Такое недопустимо.

— И ты думаешь… — осторожно спросила Альда. — Ты думаешь, что если мне нанести татуировку, то это перечеркнёт мою клятву?

— У меня нет уверенности, но вполне возможно, что это так. По крайней мере, Арбэт Алмос — а он был очень неглупым человеком — верил, что татуировка способна преодолеть одну из величайших клятв, известных колдунам. Рисунок мы знаем, — Эстос показал на своё запястье, — но вот как её нанести? Ты говорила, что её наносил колдун, так? Шкезе…

— Я спрашивала его, уже потом… Он сказал, что у него руки, кажется, онемели… Или что-то ещё с ним произошло от силы этой клятвы.

— Допустим, моих сил хватит… Но сама краска, как соединить с ней кровь… Вряд ли просто влить. Какие заклинания нужны? Как применить силы? Нам нужны книги. Наверняка я нашёл бы всё что нужно в библиотеке отца, но… Но мне туда ходу нет.

— Мы пойдём на Двор Смерти, — объявила Альда.

Она только в этот самый момент осознала наконец по-настоящему, что ей предлагал Эстос: спасение. И если это так…

Альда рассмеялась и обхватила Эстоса за плечи — движение, которого она сама от себя не ожидала.

Надежда. У них была надежда!

Эстос не был так окрылён, как она. Его светлые глаза глядели на Альду безрадостно.

— Ты ведь понимаешь, чем это тебе грозит… — спросил Эстос.

Она печально улыбнулась, борясь с предательской болью внутри. Конечно, она подумала и об этом, но радость близкого спасения сначала затмевала всё. Теперь же слова Эстоса упали тяжело, как камень.

— Я понимаю, Эстос. Я готова принять это.

— Я не хочу, чтобы ты тоже была… была такой, как я.

— Ты зависишь от меня, и будет справедливо, если и я буду точно так же зависеть от тебя. — Она коснулась пальцами его рта, когда он снова начал говорить, и застаивла его замолчать. — Я всё знаю. И я хочу быть с тобой.

Эстос взял её лицо в ладони.

— Это очень больно, любовь моя, — сказал он, глядя в её расширившиеся глаза. — Не хочу, чтобы тебе хоть когда-то пришлось испытать ту боль.

— Значит, ты не должен оставлять меня.

— Я никогда не оставлю тебя, буду с тобой до своего последнего вздоха. Я принёс бы какую угодно клятву. Самую страшную и самую сильную, какая только есть под небесами.

Глава 18. Западня

Альда пожала плечами:

— Ты хочешь сказать, что если бы я стала главой колдовского дома, то это спасло бы мне жизнь?

— Не знаю наверняка, но очень может быть.

— Этого быть как раз не может, — грустно рассмеялась Альда.

— Зато я как старший сын главы Изумрудного дома мог стать первым господином.

— Ты мог, — кивнула Альда, всё ещё не понимая, к чему вёл Эстос.

— Мой младший брат… Я знаю, что он не особенно сильный колдун, но когда мы были детьми, это уже было понятно? И было ли понятно, что и из меня великого колдуна не выйдет?

— Ты не был кем-то исключительным, вроде старого Дозоддиви или твоего отца — я имею в виду Арбэта Алмоса, — но говорили, что ты одарён, а твой брат… Он пошёл в мать. Учителя говорили, что таланты некоторых раскрываются позднее, но никто в эти утешения особенно не верил.

— Ещё у меня была сестра, и на этом всё. Больше детей от супруги у Алмоса не было. Какие-то дети от наложниц, но их можно не считать… Было только два ребёнка, которым Алмос мог передать титул главы дома, и как ты думаешь, хотел он передать его мне?

Альда прикусила губу. Разумеется, нет. Алмос никогда бы не отдал свой дом сыну Ульпина Вилвира.

— Зная всё то, что я знаю теперь, думаю, он бы скорее убил тебя, — ответила Альда.

— Убивать сына собственной жены, да ещё и принцессы… хм… чревато. Я ещё вчера думал, зачем ему это было нужно — наносить мне татуировку назначенных? Какой в этом смысл? Уже много десятков лет, если не сотни, назначенных не преследуют и не принуждают быть вместе, поэтому и татуировок не наносят. Никто даже не помнит, когда подобное делалось в последний раз. То есть, я уверен, что Дворы хранят такие записи, но обычные люди, вроде меня, не знают. И это при том, что я изучал все ритуалы Карталя. Даже если назначенные решают быть вместе, сейчас им не наносят татуировки.

Альда сделала глубокий вдох. Она ведь и сама об этом думала… Даже пыталась узнать у Шкезе.

— Клятва нареченных… — произнесла Альда. — Она сильнее. Алмос сделал это, потому что она сильнее даже клятвы глав дома!

— Да, если предположить, что Арбэт Алмос знал, что делает, — подтвердил её догадку Эстос. — Я не могу проверить это прямо сейчас, но раз он сделал мне татуировку, то в этом наверняка был смысл, — глаза Эстоса ярко горели.

В них было столько надежды, что Альде стало страшно — а если всё зря, если они ошибаются?

— Он нашёл способ избавиться от меня! — возбуждённо продолжал Эстос. — Первый господин сам выбирает себе преемника, но Алмос знал, что это не так уж надёжно… В истории достаточно примеров, когда после смерти старого главы указанного им наследника не принимали и выбирали другого. Мой брат был слабым колдуном, его могли сместить. Поэтому Алмос решил, что не оставит мне и шанса. Даже после своей смерти! Он сделал татуировку, чтобы связать меня клятвой, потому что знал, каким-то образом выяснил, что эта клятва сильнее клятвы дому. А ни один колдовской дом не допустит, чтобы у него был такой глава. По сути, он не будет связан клятвой верности собственному дому. Такое недопустимо.

— И ты думаешь… — осторожно спросила Альда. — Ты думаешь, что если мне нанести татуировку, то это перечеркнёт мою клятву?

— У меня нет уверенности, но вполне возможно, что это так. По крайней мере, Арбэт Алмос — а он был очень неглупым человеком — верил, что татуировка способна преодолеть одну из величайших клятв, известных колдунам. Рисунок мы знаем, — Эстос показал на своё запястье, — но вот как её нанести? Ты говорила, что её наносил колдун, так? Шкезе…

— Я спрашивала его, уже потом… Он сказал, что у него руки, кажется, онемели… Или что-то ещё с ним произошло от силы этой клятвы.

— Допустим, моих сил хватит… Но сама краска, как соединить с ней кровь… Вряд ли просто влить. Какие заклинания нужны? Как применить силы? Нам нужны книги. Наверняка я нашёл бы всё что нужно в библиотеке отца, но… Но мне туда ходу нет.

— Мы пойдём на Двор Смерти, — объявила Альда.

Она только в этот самый момент осознала наконец по-настоящему, что ей предлагал Эстос: спасение. И если это так…

Альда рассмеялась и обхватила Эстоса за плечи — движение, которого она сама от себя не ожидала.

Надежда. У них была надежда!

Эстос не был так окрылён, как она. Его светлые глаза глядели на Альду безрадостно.

— Ты ведь понимаешь, чем это тебе грозит… — спросил Эстос.

Она печально улыбнулась, борясь с предательской болью внутри. Конечно, она подумала и об этом, но радость близкого спасения сначала затмевала всё. Теперь же слова Эстоса упали тяжело, как камень.

— Я понимаю, Эстос. Я готова принять это.

— Я не хочу, чтобы ты тоже была… была такой, как я.

— Ты зависишь от меня, и будет справедливо, если и я буду точно так же зависеть от тебя. — Она коснулась пальцами его рта, когда он снова начал говорить. — Я всё знаю. И я хочу быть с тобой.

Эстос взял её лицо в ладони.

— Это очень больно, любовь моя, — сказал он, глядя в её расширившиеся глаза. — Не хочу, чтобы тебе хоть когда-то пришлось испытать ту боль.

— Значит, ты не должен оставлять меня.

— Я никогда не оставлю тебя, буду с тобой до своего последнего вздоха. Я принёс бы какую угодно клятву. Самую страшную и самую сильную, какая только есть под небесами.

***

На Двор Смерти они отправились, конечно же, не через главные ворота.

Альда, как и все члены её клана, знала, что глухая задняя стена храма вовсе не была глухой: там был тайный ход. Может быть, даже не один. Но про один ей было известно наверняка.

Стена поднималась вверх тремя уступами, каждый из которых был высотой в полтора человеческих роста. В нижне й ступени находился с десяток глубоких ниш, и в каждой за вращающимся камнем был устроен тайник. В них жрецы помещали записки с именами жертв, которые должны были принесены в славу Двора Смерти, и награду, полагавшуюся исполнителям.

Другую сторону узкой улочки образовывали стены двух десятков небольших домов, ни в одной из них не было ни дверей, ни окон: соседство с Двором Смерти мало кого радовало. Живущие в этих домах люди предпочитали не вспоминать лишний раз, что находилось по другую сторону улицы.

Несмотря на то, что на площадях и рынках снаружи было ещё светло, улочка была погружена в густой сумрак, потому что косые лучи заходящего солнца сюда не попадали. Но в другое время дня проникнуть сюда было невозможно: днём вход на улицу «прятался», и никто не мог найти его, даже если знал точное место. На закате же войти сюда мог любой — правда, желающих особо не находилось. Только спешащий по очень срочному делу рисковал пробежать под стеной Двора Смерти; при любых других обстоятельствах жители Карталя предпочитали сделать большой крюк и обойти или весь огромный Двор, или бедный квартал, населенный ворьем, калеками и шлюхами, лишь бы не ступать в исчезающий проулок.

По этой простой причине улочка всегда была пустынна — и поэтому когда красноватый свет на дальнем её конце закрыла чья-то широкоплечая фигура, Альда и Эстос одновременно схватились за оружие. Альда — за кинжал, Эстос — за короткий меч.

Из ближайшей к ним ниши выступил ещё человек.

Эстос толкнул Альду к стене, чтобы никто не мог зайти им со спины.

Это было верным решением — потому что в улочке появились ещё два человека, отрезая им путь назад.

— Девять против двоих, — прошептала Альда.

Её тело напряглось, готовясь к сражению.

— Где остальные? — Эстос не понимал, где Альда нашла ещё пять.

— В нишах и вон за тем выступом.

Эстос предпочёл поверить: Альда явно лучше него видела в темноте. Оставалось понять, что это были за люди и чего они хотели. Эстос сомневался, что это были слуги его отца. Откуда бы они могли узнать, что беглецов нужно подстерегать именно здесь? А если бы и знали, то их бы тут ждал сам первый господин — и на этом игра была бы кончена.

— Что вам нужно? — спросил Эстос.

Вместо ответа в него полетели сразу два метательных ножа. Эстос уклонился от одного, второй Альда отбила в воздухе.

Первый из кинжалов воткнулся в стену в пальце от плеча Эстоса, и Альда выдернула его. В её взгляде что-то вспыхнуло.

Эстос догадался, что она поняла, что происходит и кто на них напал, — просто не было времени объяснять. Она сделала шаг и встала перед Эстосом, закрывая его своим телом.

— Ты не в того метишь, Тервел, — отчётливо произнесла Альда, и звонкое эхо сделало её слова ещё громче. — И где остальные? Дядя решил не марать об меня руки и отправил тебя?

— Не угадала, — одна из дальних теней выступила вперёд. — Я пришёл сам, по своей воле.

Его лицо было скрыто тенями, но Эстос узнал голос: тот парень, что набросился на Альду в «Кошачьем сердце».

— Знаешь, что сделал твой дядя, когда увидел, что твоё имя кровоточит? — продолжал тот, кого Альда назвала Тервелом. — Ничего. Сказал, что ты всё равно что мертва, нарушенная клятва скоро убьёт тебя, и велел сбить твоё имя со стены.

— Тебя это не устроило? Решил убить меня своими руками? — в голосе Альды звучали разом разочарование, сожаление и непонимание.

— Я решил тебя спасти, дурочка!

Альда коротко и зло рассмеялась, но Эстос расслышал в этом смешке и другое — всё то же непонимание, даже растерянность.

— Спасти меня? — спросила Альда. — О чём ты?

— Ты умираешь из-за него, — с презрением и ненавистью выплюнул Тервел. — Не знаю, чем он тебя привлёк, может быть, околдовал… Но умираешь ты из-за него. Если ты не можешь убить его, это сделаю я.

Тервел выше поднял свой кинжал.

— И ты думаешь, я позволю? — с угрозой произнесла Альда.

— Ты одна против нас. Что ты можешь сделать?

— Я стою многих.

— Мне дали лучших людей.

— Кто?

— Тот, кто приказал тебе убить этого жалкого Вилвира! Я тоже убивал колдунов, и сделаю это снова.

Эстос, которому короткая передышка помогла вернуть хладнокровие, понял, что нужно делать. Приказ убить третьего господина Соколиного дома Альда получила от Дзоддиви. Если он дал своих людей Тервелу, то среди них вполне мог оказаться колдун. Это меняло весь расклад. Их не двое против девяти, а двое против пятнадцати — и это в лучшем случае.

Пользуясь тем, что Тервел так глупо и тщеславно разболтался и дал им время, Эстос начал понемногу поднимать магический щит. Колдун, если он тут был, не поймёт, что сплетается заклинание. Эстос знал, что его особое колдовство не ощущалось как магия, люди чувствовали лишь холод, но очень немногие знали, что этот холод означал. Воздух в этом проулке был наполнен завихрениями силы, которые источал Двор Смерти, и на ещё один маленький холодный поток никто не обратит внимания.

— И чего ты ждёшь? — спросила Альда. — Давай, попробуй! — И добавила: — Предатель.

— Я не хочу, чтобы ты пострадала, — ответил Тервел. — Всем будет проще, если ты сделаешь то, что обещала — убьёшь его. Не можешь ты — убью я. И всё будет как раньше!

— Я не хочу как раньше!

— Хочешь! Иначе ты бы сюда не пришла… Думаешь, почему я устроил засаду здесь? — Тервел приблизился на одни шаг. — Потому что я знал, что ты хочешь жить и поэтому придёшь… Ты будешь искать способ спастись! И я оказался прав: ты здесь. Но тебе не нужно просить ни о чём жрецов Смерти — они всё равно бессильны перед клятвой! Тебе нужно просто… просто не мешать мне. Отдай мне его, и я тебя спасу.

— Уйди с моей дороги, — процедила сквозь зубы Альда.

— Ты погибнешь! Как ты не можешь понять?! — выкрикнул Тервел. — Я пытаюсь тебе спасти! — он почти умолял.

— Мне плевать, чего ты хочешь. Ты и твои люди, вы мешаете мне.

Альда выставила правую руку с зажатым в ней кинжалом перед собой и двинулась к Тервелу.

Перед эти она успела на миг отвести руку назад и быстро сжать ладонь Эстоса. Тот по одному её прикосновению понял, что она хотела сказать: «Верь мне, я знаю, что делать».

В отличие от всех остальных здесь, Альда единственная знала про щит, который поднялся уже до пояса. Знать то, чего не знают другие — преимущество.

Тервел заступил Альде путь — и одновременно ещё три фигуры из ниш двинулись к ней.

Глаза Эстоса успели привыкнуть к темноте, но он всё равно не сумел понять, что произошло между Альдой и Тервелом.

Движения были невероятно быстрыми, к тому же противники, сражаясь на кинжалах, оказывалась почти вплотную друг к другу. Единственное, что Эстос понял, это то, что они ненадолго скрестили кинжалы, но никто не был ранен.

Тем не менее, выиграла эту короткую схватку Альда, потому что она оказалась за спиной Тервела, ближе к его помощникам, так что Тервелу пришлось развернуться вслед за ней.

Эстос мог бы сейчас ударить его в спину, но удержался: щит был важнее. К тому же от него вряд ли была польза в схватке, где кинжалы двигались с такой скоростью, что он едва мог уследить.

Послышались вскрики. Альда билась сразу с тремя людьми, и двое почти сразу же упали на землю.

Когда Тервел вновь оказался в опасной близости от неё, Альда снова молниеносно переместилась — так что между ними оказались тот из «лучших людей», что пока стоял на ногах, и ещё один человек. Она больше не подпускала Тервела к себе.

— Да,именно так… — произнесла Альда. — Я убью твоих помощничков одного за другим, а когда мы останемся один на один…

— Ну уж нет! — выкрикнул Тервел. — Господин Ролдо, теперь вы!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

***

Сначала Альде показалось, будто у неё мутится зрение, потому что дальний конец улочки словно пошёл волнами, но потом лёгкое головокружение подсказало, в чём было дело… Творилось заклинание.

Её рука немедленно рванулась к мешочку, который дал ей Шкезе, но она отдёрнула её.

Слишком рано. Магия должна распространиться, растечься…

Сделав ложный выпад, Альда бросилась назад к Эстосу.

Кинжал Тервела полоснул её по плечу, но то была лишь царапина.

Альда сорвала мешочек с пояса и подняла вверх.

Тервел и те двое, что стояли рядом, замерли, понимая, что сейчас что-то произойдёт. Но даже они не успели сообразить, что именно…

Альда чувствовала, как несётся на Эстоса волна магии.

Она сделал одновременно две вещи — подбросила мешочек в воздух и нырнула за выставленный Эстосом щит.

Второе у неё получилось не сразу — сначала она наткнулась на что-то вроде мягкой стены, мягкой и упругой, как натянутое полотно. Но потом она почувствовала её край и скользнула за него.

Этой крошечной задержки хватило для того, чтобы она ощутила кожей жар…

Золотое пламя, яркое, как дюжина солнц, залило всю улицу, пронеслось по ней огненной волной и через пять счётов исчезло, опало, точно его и не было никогда…

В узком проходе снова стало темно и тихо.

— Похоже на золотой порошок, — мёртвым, неестественно ровным голосом произнёс Эстос. — Только намного, намного сильнее.

Он махнул рукой, и колдовская завеса перед ними исчезла…

Она не была совершенной, ничего не пропускающей сферой, а наскоро поднятым щитом, поэтому они чувствовали и запах, и жар, пусть и слабый, подобравшийся сверху, но когда её не стало… Альду затошнило от вони горящей плоти. Она вспомнила тот день, когда она с Тервелом убили купца и его колдуна.

Почему всё и всегда заканчивается огнём?

От дыма заслезились глаза.

Альда помнила, где стоял Тервел перед тем, как… Перед тем как всё кончилось.

Глупый, сумасбродный мальчишка! Он ведь хотел ей добра…

Но когда он сказал, что с ним люди Небесного дома, Альда поняла, что пути назад нет. Даже если она расскажет про нареченных и татуировку, даже если Тервел поймёт, он уже не сможет их отпустить. Люди, присланные Дзоддиви, не отступят, потому что их прислали убить Эстоса Вилвира. Это Тервел пришёл спасти Альду, остальные пришли убивать.

Альда склонилась над почерневшим телом, пытаясь понять, он это или нет. Она слышала мучительные долгие хрипы, но никак не могла понять, кто их издаёт.

— Золотой порошок не сжигает живую плоть, — тихо сказал Эстос. — Только опаляет.

— Тервел, это ты? — Альда ощупывала тело, стоя над ним на коленях. — Глупый мальчишка… Зачем, зачем ты… Я не хотела, чтобы всё так получилось!

Над её головой зажёгся бледный колдовской огонь, и в его свете Альда наконец разглядела: да, это был Тервел. Под слоем сажи и пепла кожа на его лице была багровой, потрескавшейся.

Тервел пытался открыть глаза, но показались лишь две сухие щелочки.

— Я не хотела, Тервел, — прошептала Альда. — Зачем ты пошёл к ним? Ты же…

— Пото… что ты… — прохрипел вдруг Тервел. — Ты не… смогла…

— Я люблю его, Тервел! — вырвалось у Альды. — Люблю!

— Зна… ю… Поэтому… я должен…

— Как ты мог узнать?

— Твои пальцы… Когда ты… прихо… — Тервел тяжело сглотнул. — Приходила домой…

— Пальцы? — переспросила Альда, подумав, что, может быть, ослышалась.

— Кольца… Следы от колец. Не служанка… Служанки не… носят…

Альда покачала головой. Он заметил.

Конечно, заметил, их учили замечать.

Она начала быстро обыскивать Тервела. Кожаный мешочек, спрятанный в одном из потайных карманов, стал жёстким от жара и едва не растрескался в её руках. Альда вытряхнула из него горсть мелких обгоревших вещиц и выбрала одну: небольшой круглый орешек.

— Надо же, уцелел, — прошептала она.

— Что это? — спросил Эстос.

— Простой способ спрятать полезную вещь.

Альда сжала орех пальцами, скорлупки легко разъединились. Внутри было белое полупрозрачное зерно.

Альда положила его на грудь Тервела.

Больше она ничего не могла для него сделать. Только положить исцеляющий талисман.

Эстос тем временем отошёл проверить остальных.

— Кроме тех двоих, которых ты убила, все живы. Просто без сознания. Колдун пострадал сильнее всех, но он-то точно выживет.

Альда понимала, что им надо уходить. Колдун мог в любой момент прийти в себя, и кто знает, на какие фокусы он был способен. Альде казалось, она слышала это имя — Ролдо — и не раз. Скорее всего, он был не просто мелким колдуном на службе Небесному дому, а одним из господ. Может быть, семнадцатым или двадцать пятым, но это всё равно значило, что он очень и очень сильный колдун.

— Попрощайся за меня с родными. Мне жаль, но я не могу иначе, — Альда поцеловала Тервела в лоб.

***

Альда указала место, где проще всего было взобраться на первую из ступеней стены.

— И предупреждаю ещё раз: наверху тебе станет плохо.

— Как именно плохо? — спросил Эстос.

— Не знаю. Поймёшь, когда оно начнётся.

Когда Эстос наконец вскарабкался туда, цепляясь на неровности в каменной кладке, то не успел сделать и трёх шагов, как на него навалилась необъяснимая тревога. Тело покрылось липким потом дыхание участилось, ноги подгибались. Альда потянула его за собой, но с каждым пройденным шагом тревога нарастала, сменившись уже настоящим ужасом. Эстос едва сдерживался от того, чтобы не броситься со ступени вниз, лишь бы избавиться от этого тупого, животного страха.

На узкой ступени каждый невольно прижимался бы к стене, но Эстос наоборот держался самого края, потому что мысль о том, чтобы дотронуться до стены была пугающа и отвратительна до тошноты.

Он догадывался, что это наваждение, чары, но ничего не мог с собой поделать.

— Это сделано, чтобы отпугнуть грабителей, — говорила Альда, но Эстос едва понимал слова. — Потерпи немного.

Она вдруг толкнула его вбок, на стену — и Эстос едва не рухнул в пустоту. Его руки не встретили никакой опоры, а сам он оказался под низким каменным сводом в каком-то тёмном проходе.

— Иди быстрее. Сейчас всё пройдёт, — пообещала Альда.

— А ты? — задыхаясь спросил Эстос. — На тебя не действует?

— Моя семья служит Двору Смерти. Мои родственники говорят, что это не самые приятные ощущения, но вполне терпимые. А я почти ничего не чувствую, только гул в ушах. Но я… Дядя говорит, я всегда была их любимицей.

— Чьей? — спросил Эстос, следую за Альдой по проходу, которому не видно было конца.

— Я же говорила тебе: когда я была ещё младенцем, то едва не умерла. Вернее, умерла, пока родители бежали сюда, но верховный жрец меня вернул. С тех пор я… У меня вроде как связь с этим местом. На меня слабо действуют чары, жрецы всюду пускают меня. Почти всюду…

Они дошли до простой деревянной двери, и Альда толкнула её, навалившись всем телом.

Дверь вела в похожий коридор, правда там было много дверей, и вечерний свет лился сквозь отверстия под потолком.

Глава 19. Отступники

Эстос внимательно осматривался по сторонам. Ему ни разу не доводилось бывать внутри храма. Это место потому и называлось двором, что входить в сам храм дозволялось лишь в очень редких случаях. Все моления и ритуалы люди совершали на огороженом высокими стенами дворе.

И пока внутри Эстос не видел ничего необычного. Больше всего было похоже на старые крепости, в которых он бывал во время войны: грубая кладка, тяжёлые двери из потемневшего дерева, низкие своды.

Альда, шедшая впереди него, вдруг остановилась. Она развернулась лицом к стене и ударила по ней кулаком, раз, второй. Её дыхание было резким, похожим на всхлипы.

— Он мне как брат, — произнесла она дрожащим голосом. — Мы росли вместе. А я… я просто бросила его!

— Ты не могла остаться, — Эстос положил руку ей на плечо. — И это жестоко, что тебе пришлось делать такой выбор.

— Я не должна была! Я просто хотела уехать из Карталя, скрыться, не причинять никому вреда. — Альда снова ударила по стене. — Не выбирать между ним и тобой! Просто уехать! А Тервел… он…

— Да, он заставил тебя выбирать.

Эстос обнял её, прижал к себе. Сначала она попыталась вырваться, но он держал её крепко. Держал и гладил по голове, пока дыхание Альды не выровнялось и перестало быть похожим на рыдания.

Она не плакала. Её щека касалась его шеи, и щека оставалась сухой.

Такая юная девушка и уже такая… опустошённая.

Он понимал, что она чувствует сейчас — не просто вину перед Тервелом. Он и Альда были похожи, их обоих учили одному и тому же: они дети великого и древнего дома, их желания и чувства не имеют значения, они должны служить, как служили поколения до них, великой цели, той цели, которая несравнимо больше и важнее, чем их жалкие жизни. И вот они оба предали эту цель, выбрали принадлежать друг другу, а не своим домам. Отступники…

— Всё хорошо, — сказала Альда. — Отпусти меня. Нам надо идти.

Эстос обнял её чуть сильнее напоследок и отпустил.

Они шли по длинному коридору вперёд и вниз. Свет из отверстий под потолком делался всё более тусклым.

Наконец показался конец коридора, перегороженный решёткой. Она была незаперта, и Альда просто толкнула её. Решётка открылась совершенно бесшумно. Такая старая и тяжёлая штуковина должна была громыхнуть, заскрипеть, издать ещё какой-то звук, и по противоестественной тишине Эстос понял, что теперь они уж точно вошли в сам храм.

Они попали в просторный зал, почти пустой, если не считать двух длинных столов и расставленных вокруг стульев. За одним из столов сидел жрец Двора Смерти. Спутанные седые волосы падали ему на лицо и опускались едва ли не до стоявшей перед ним тарелки с варёными овощами.

Жрец посмотрел на них, но если он и узнал Альду, то на его лице ничего не отразилось — ни узнавания, ни удивления.

Когда Альда подошла к нему, он перевёл глаза на Эстоса. Глаза были пустыми — но зато враждебности в них не было.

Эстос хотел по привычке произнести приветствие, но вовремя опомнился: жрецов Двора Смерти не приветствовали, с ними только прощались, тогда как со служителями Двора Жизни всё было наоборот: их приветствовали, но уходя никогда не прощались.

— Вы знаете, что это? — спросил Эстос, поднимая рукав и указывая на своё запястье. — Татуировка наречённых. У вас должны быть книги, в которых описано, как она наносится. Нам нужно их найти.

Жрец отставил тарелку, а потом встал и пошёл в дверям из обеденной залы.

— Идём, он зовёт нас, — пояснила Альда.

На этот раз шли они недолго: пересекли пустую комнату с очагом посередине и короткий коридор и оказались в огромном зале, где темноту едва-едва разбавлял тусклый свет свечей, расставленных на полу безо всякого порядка. Вдоль стен скользили серые тени — Эстос надеялся, что людей. Страха он не чувствовал. Его словно что-то вело, и он знал, ощущал, что так и надо.

— Не похоже на библиотеку, — сказал Эстос, пытаясь рассмотреть хоть что-то в густом сумраке.

— Это святилище, — прошептала Альда.

Жрец куда-то исчез, но и без него Эстос уверенно шёл вперёд, пока не оказался возле светлой стены, в самом низу которой виднелось что-то чёрное, вроде норы или лаза. Оттуда тянуло холодом.

— И что дальше? — спросил он Альду, которая шла рядом.

— Подождём, — неуверенно ответила та. — Нас привели к верховному жрецу.

Они ждали в полной тишине. Иногда по стене перед ними пробегали тени, словно что-то двигалось за их спинами, но Альда сказала не оборачиваться.

Наконец из лаза послышался шорох. Что-то приближалось к ним, и хотя Альда ничего больше не говорила, по тому, как спокойно она стояла, Эстос понял, что опасаться нечего — пусть шорох и был таким, что по всему телу ползла холодная дрожь.

Лицо человека, появившегося из лаза, было таким бледным, что казалось светящимся. Правда, свет этот был неприятным, мертвенным, как блеск рыбьего брюшка. Человек был нестар, красив — если бы не пугающая бледность, — и во взгляде его было что-то такое властное, давящее и древнее, что Альда и Эстос невольно опустились на колени. Смотреть на этого человек стоя, снизу вверх, когда сам он сидел на полу, было просто невыносимо.

Альда нащупала ладонь Эстоса и начала говорить:

— Прости за беспокойство, владыка, мы просили позволения посетить библиотеку. Мы не хотели тревожить тебя.

— Вас не привели бы сюда, если бы было достаточно библиотеки. Чего вы хотите? Укрытия? — голос жреца был глубоким, но в остальном совершенно обыкновенным.

— Укрытия? — переспросил Эстос. — Нет. Почему мы должны просить укрытия?

— Потому что назначенные имеют на это право. Просить укрытия на Дворе Жизни или Дворе Смерти.

— Мы всего лишь хотим узнать, как сделать татуировку, — ответил Эстос. — Вот такую. — Он вытянул руку вперёд.

Жрец взглянул на неё едва ли не с отвращением.

— Её нужно сделать мне, — добавила Альда. — Но мы не знаем, как приготовить краску, какие заклинания нужны.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Известно ли тебе, девушка из рода Льессум, что тебя будет ждёт потом? — спросил жрец. — Ты не сможешь существовать без этого мужчины. Это клятва выжжет божественное предназначение на твоей плоти.

— Мне известно, и я всё равно хочу сделать рисунок. У меня нет выбора.

— Есть нечто, что ты хотела бы выжечь… Я вижу.

Клятва в крови Альды словно почуяла угрозу и взметнулась внутри вихрем боли. И боль снова стала сильнее, чем была раньше, — хотя каждый раз Альде казалось, что сильнее она быть не может.

Она застонала и скорчилась на полу. Пальцы, точно птичьи когти, изогнуло судорогой.

Эстос бросился к ней, но быстрее, чем он успел её обнять, жрец взмахнул рукой — и Альда затихла.

Эстос взял её руку — необычно расслабленную — и нащупал пульс. Он был, медленный и ровный.

— Как ты сделал это? — спросил Эстос. — И можешь ли ещё?

Жрец вытянулся вперёд, внимательно наблюдая, как Эстос переворачивает Альду, устраивает её голову у себя на коленях, осторожно и нежно убирает волосы с лица.

— Я могу, — ответил он. — Но она не сможет всегда быть рядом со мной. И этот сон… Он приближает человека к смерти. Смерть сладка. Однажды твоя возлюбленная не захочет больше просыпаться.

— Она очнётся?

— Я в силах её разбудить.

Эстос, до того неотрывно смотревший на Альду, повернулся к жрецу:

— Помоги ей, умоляю! Она рассказала мне, что ты спас её, когда она была младенцем — спаси ещё раз! Нам некуда больше пойти… Люди моего отца разыскивают нас повсюду. Они и сюда придут. Их слишком много, у меня не хватит сил! Мне всего лишь нужна книга… Я всё сделаю сам. Я не позволю ей умереть… И я не верю, что мы через столько лет встретились, чтобы всё вот так закончилось!

— Такие, как вы, всегда встречаются — не было такого случая, чтобы не встретились, — и всегда умирают.

— Но не сейчас! — выкрикнул Эстос. — Мы можем прожить ещё много лет… Зачем… — он крепко прижал Альду к себе. — Зачем нам вообще всё это? Зачем мы существуем?!

— Так решили боги, когда они ещё ходили среди людей. Они знали, что уйдут, потому что чем больше почитателей, тем сильнее оковы. Но все оставили нечто после себя… Чтобы слышать молитвы и быть услышанными. Целители получили холодное пламя Равеума, почитатели моря — чашу, а Двор Жизни — двоих жрецов, мужчину и женщину.

— В книгах пишут другое! Я никогда не слышал, чтобы назначенные делались жрецами. Они часто жили в храме, но не как жрецы…

— Может быть, в те времена даже не было книг… Но в этом ваше предназначение. При должном старании вы можете ощутить веление богов.

— Никогда, никогда за всю свою жизнь я не чувствовал никакого веления, — Эстос отказывался в это верить. — Ничего даже близкого к этому…

— Потому что не знал, что можешь… И это не приходит так просто. Сейчас, как бы ты ни старался, у тебе не пол…

— Этого не может быть! — Эстос схватился за руку бесчувственную Альды и сплёл свои пальцы с её. — Если бы через таких, как мы, говорил бог, то разве Двор Жизни не искал бы на…

— Ты сомневаешься в моих словах? — жрец говорил тихо, но голос его почему-то грохотал в ушах Эстоса, как гром. — Двор Жизни предал вас.

— Предал? Как это понимать? Зачем им делать это?

— За тем, что у жрецов есть власть, и они не хотят ей делиться. Храм — то же самое, что колдовской дом, у него есть цели, есть друзья и есть враги. Они годами ведут свою игру, жрицами становятся дочери великих колдунов, а жрецами — сыновья королей, а потом, представь, вдруг находят назначенных: сына рыбака и торговку овощами. И что, теперь они должны стать верховными жрецом и жрицей? Да ни за что. Не прошло и двухсот лет, как назначенных превратили в украшения при храме, предпочли забыть, что через них могут говорить боги, и держали во внутренних покоях, как овец в загонах. Даже убивали, когда те становились уж слишком неудобными. Когда-то, когда Карталь был маленьким, а на левом берегу стояла лишь горстка лачуг, жрецы Двора Жизни каждый год обходили все улицы и дома в поисках назначенных и приводили их в храм. Потом они стали искать их всё реже и реже, раз в три года, раз в пять. А потом и вовсе перестали, говоря, что если в том будет нужна, они будут найдены. Никому в этом городе не нужны божественные откровения. Ты глупец, если думаешь иначе.

— Мне они тоже не нужны! — Эстос смотрел прямо в глаза жреца, хотя это было невероятно тяжело. — Я не хочу быть связан ни с одним из дворов, ни с одним из домов! Я… Мы хотим… просто жить, быть вместе, не мучиться от клятв, которые мы даже не выбирали!

— Я не в силах освободить вас от принесённых клятв, — сказал жрец. — Могу лишь связать новой, как она просила.

— Тогда разбуди её и сделай это.

— Разбуди ты, — произнёс жрец странным, испытующим тоном, словно они сейчас играли в какую-то игру.

Эстос сжал чуть сильнее руку Альды, потряс её за плечо — у неё даже веки не дрогнули. Он понимал, что трясти её сейчас бесполезно: это был не сон, не забытье, а нечто другое. Она как будто была отделена от мира живых невидимой преградой — и с той стороны не слышала ничего.

Но его — услышит! Эстос был уверен.

— Альда, — позвал он. — Альда, прошу тебя!

Жрец смотрел на них с равнодушным интересом — как на двух жуков, которые не могут вскарабкаться на лист.

Эстос звал, пытался прорваться к любимой женщине через сверхъестественную, непостигаемую разумом пелену и впервые по-настоящему чувствовал их с Альдой связь. Не ту, что ощущают любовники, а ту, что протянули меж ними звёзды. Он умирал от её нехватки, но осознавал лишь это мучительное отсутствие, не понимая, чего ему не хватает. Теперь он сумел распознать эту связь, как распознавал наложенные на людей чары, только это было нечто гораздо более сложное, важное и древнее.

И это значило, что его чувства к Альде были действительно чувствами к Альде, он любил её так, как все прочие мужчины любят женщин, а не под воздействием судьбы, колдовства или клятвы. Он впервые сумел ощутить их связь только сейчас, а Альду любил давно, с того самого момента, как проснулся в своей постели, не понимая, почему больше не чувствует боли, а рядом была она. А может быть, даже раньше, в тот миг, когда нашёл её на заднем дворе «Кошачьего сердца». Или ещё раньше — ведь для чего-то он пошёл на тот двор её искать…

Альда открыла глаза. Её взгляд был удивительно спокойным и ясным, словно она всё это время была здесь, с ними, в сознании.

— Всё прошло? — спросил Эстос. — Лучше пока не двигайся…

— Я опять была в обмороке? Долго я тут пролежала? — Альда высвободилась из рук Эстоса и села рядом, собранная, прямая. — Кажется, что очень-очень долго.

— День, два, три… — пробормотал верховный жрец, а потом громко и отчётливо произнёс, повернувшись к Эстосу: — Мне нужна твоя кровь.

Эстос потянулся за кинжалом, но жрец вдруг вытянулся вперёд и взял Эстоса за руку. Его прикосновение не было неприятным или пугающим, просто каким-то до крайности неловким, как будто пальцы его плохо слушались.

Когда жрец разжал руку, вся его ладонь была в крови — при том, что на запястье Эстоса не осталось ни царапины. Эстоса, третьего господина Соколиного дома, трудно было удивить колдовскими штучками, но сейчас он был изумлён.

Жрец так и держал свою ладонь раскрытой, и Альда — словно опять всё зная, всё понимая, — протянула ему руку. Пальцы жреца крепко сжали её запястье.

Мгновение ничего не происходило, но потом Альда распахнула глаза, как будто от боли. Жрец тут же её отпустил.

Его рука оставила на запястье Альды красный узор, точно выжженный огнём.

Когда они вышли из храма на верхнюю ступень, Альде сделалось так плохо, что она едва удержалась на ногах. Видимо, клятва что-то поменяла в ней, и теперь Альда узнала, что чувствовали те, кто поднимался сюда без дозволения… Необъяснимый страх и отвращение к храму, к каждому камню в его стене, сильное до тошноты. Альда готова была спрыгнуть со стены, лишь бы это прекратилось.

Эстос, тоже побледневший, стискивающий зубы, держал её за руку и уверенно тянул туда, где можно было спуститься вниз без риска свернуть себе шею.

Но перед тем, как спуститься, они ещё раз осмотрелись. Когда они только вышли из прохода, то оказалось, что в переулке никого нет. И даже более странным, чем то, что исчезли раненые, было исчезновение запаха гари.

И солнце, Эстос с Альдой только сейчас обратили на это внимание, солнце стояло выше, чем тогда, когда они вошли в храм. Неужели они пробыли в храме всю ночь?

Но тогда солнце светило бы с другой стороны.

— Что произошло? — спросил Эстос.

— Наверное, то, что показалось нам часом, на самом деле… — Альда спрыгнула вниз. — На самом деле длилось всю ночь, а потом день, и сейчас уже вечер — только другого дня.

На всякий случай держа кинжалы обнажёнными, Альда и Эстос пошли к выходу на большую улицу. Снаружи их могла поджидать засада.

Но там никого не было. Вернее были — сотни людей, которые шли кто в сторону мостов и рынков, кто в обратную, шумная и пёстрая толпа, которой до двух беглецов не было никакого дела.

Альда окликнула пожилую женщину в ярких одеждах и с попугаем на плече:

— Госпожа, скажи, не сегодня ли отмечают праздник Гудды Охранительницы?

Старушка оглядела Альду с головы до пят, а потом опасливо посторонилась:

— Ты в своём ли уме, дитя? Его уже четыре дня как отпраздновали.

Альда повернулась к Эстосу:

— Ты слышал? — воскликнула она. — Праздник Гуллы давно прошёл…

Семь месяцев спустя

Несмотря на дождь Альда с Эстосом всё же не утерпели и вышли на палубу. Это на самом деле и не дождь был, а морось, но на таком сильном ветру даже она хлестала по лицу и глазам довольно болезненно. Да и одежда намокала быстро.

Но они не могли удержаться…

Эксент, сильный и древний город Морского Круга, до которого они сумели наконец добраться, лежал перед ними.

Когда они выбрались со Двора Смерти, то выяснилось, что прошли не сутки, как они думали, а целых восемь. С одной стороны, это было хорошо: какой бы из домов их ни искал, хоть Соколиный, хоть Небесный, за это время они наверняка решили, что Эстоса и Альды уже не было в городе, они сумели ускользнуть, и, возможно, их уже никто не выслеживал. С другой стороны, плохо: караван, в котором Альда купила места, уже ушёл, а новых к западным портам не предвиделось ещё несколько месяцев. В тамошние проливы приходил сезон штормов, судоходство останавливалось, и никто больше не вёз туда товары. Отправляться в путь в одиночку или с маленькой компанией спутников они не хотели: так они могли легко попасться на глаза людям Соколиного дома. Им пришлось поменять планы.

Поэтому они отправились не в те земли, где Альда провела почти год, путешествуя вместе с Тервелом, а в противоположную сторону, в Девять королевств. Если пересечь их с востока на запад, то можно было попасть к Морскому Кругу, правда путь был долгим и трудным.

Они видели на своём пути всё: и пустынные нагорья, и опасные броды, и ледяные горы в коронах из чёрных облаков, и дикие, недобрые к человеку леса, но теперь — настал конец их странствиям. Они были здесь, в Морском Круге, а для человека из Карталя это было всё равно что другой мир.

Огромный, окруживший стенами и крепостными валами сначала бухту Эксент, а потом и все берега за её пределами, город простирался насколько хватало глаз. Никто не знал, сколько людей жило в Эксенте, но говорили, что он, возможно, превосходил даже великий Карталь. Альде сложно было судить, так ли это, но что она могла сказать точно, так это то, что Эксент выглядел более защищённым, как будто готовился к нападению сразу и с моря, и с земли. В Картале тоже были и стены, и башни, но не в таких количествах. Уже много столетий ни одному врагу не удавалось подойти близко к Карталю, всех останавливали на границах или на морском побережье, а вот Эксенту не так везло.

Они с Эстосом выбрали этот город потому, что он был достаточно велик, чтобы в нём затеряться, но и не запредельно далёк. А ещё там не было колдовских домов, как в Картале, или гильдий, как в Инвиктаде, или магических орденов, как в Девяти королевствах; а значит, Эстос мог легко зарабатывать, изготавливая амулеты, накладывая защитные чары и делая прочие колдовские вещи. Альда тоже знала немало, но это касалось не магии, а различных лекарств, мазей и ядов. Её умений хватило бы на то, чтобы не умереть с голоду, хотя сейчас деньги были им не так уж нужны: цены драгоценных камней, что украшали их одежду и оружие, хватило бы на несколько лет безбедной жизни.

Правда, по дороге сюда их неоднократно пытались лишить кошелей с деньгами и прочими ценностями — даже вороватые матросы с корабля, на котором они плыли сейчас, — но напарывались на кинжал Альды. Самый ловкий карманник с рынков Карталя не сумел бы подобраться к ней незаметно, что говорить о матросах… Эстосу даже ни разу не пришлось использовать заклинания; как Альда любила говорить, кинжал был быстрее магии.

Эксент встречал их укутанным в туман. Верхушек башен вовсе не было видно, но даже в сероватой мгле он казался ярким, живым, зовущим. Этот город и огромный мир ждали их.

Альда, не сводя глаз с разноцветных крыш Эксента, на ощупь нашла ладонь Эстоса и сжала её. В ответ он наклонил голову и поцеловал Альду в нежное, беззащитное место под ухом. Он знал, что ей нравилось: даже сейчас, от быстрого, едва заметного прикосновения её тело дрогнуло, и она вспомнил, как прерывисто, жарко начинала дышать Альда, как она вжималась в него, когда он целовал её маленькое тёплое ушко и шею рядом.

Великие боги, она его, его! Прошёл почти год с того дня, как он впервые увидел её в «Кошачьем сердце», а Эстос до сих пор не мог поверить, что сумел завоевать эту невероятную женщину! Не заставил быть с собой, потому что расставание грозило им обоим мучительной смертью, а завоевал её сердце.

Когда он увидел тогда ещё Кейлинн, то сердце забилось от болезненной смеси радости и тоски. Радости — потому что ему показалось, что именно её он искал всю жизнь, даже не зная, что ищет. Тоски — потому что красивая, гордая секковийка не та, кого легко удержать, и она уйдёт из города завтра, и он больше никогда, никогда её не увидит.

Но теперь она была его, его Альда, его жена перед богами, перед жизнью и смертью!

Он был готов следовать за ней всюду и знал, что она точно так же пойдёт за ним, куда бы ни влекла его судьба!

Впереди их ждал город, сколь богатый и славный, столь же и опасный. Но они вместе, и Эстос даже представить не мог, что что-то сможет им помешать, пока они вдвоём, кинжал и колдовство, рука об руку.

Они пока не решили, какой будет их жизнь в Эксенте. Иногда Эстос думал о неприметном домике в той части города, где были рынки, лавки купцов и дома знати; на первом этаже будет кабинет, где он сможет работать и принимать посетителей, а наверху будут их с Альдой комнаты, скромные, простые и уютные, и на окнах обязательно будут тяжёлые, плотные ставни, за которыми они с Альдой смогут спрятаться от городского шума. Он слышал от попутчиков, что в Эксенте часто устраивают маленькие садики прямо на крышах — у них обязательно будет такой… Но иногда он думал не о маленьком садике, а о целом поместье где-нибудь за городом, в тихом месте. Каждое утро они, просыпаясь, будут видеть из окна очертания гор и слушать пение птиц в собственном саду. Но в таком месте Альда, наверное, заскучает. Он видел, что ей было тесно и скучно в Соколином доме, где, если к тебе не придут гости, можно день за днём видеть только лица слуг, всегда одни и те же. Альда любила Карталь куда больше, чем он. Эстос был сыном правителя этого города, но, как и отец, он не знал его настоящей, полнокровной силы… Тысячи, десятки тысяч людей на его рынках, россыпи товаров, монеты в кошельках покупателей и яркие лавки купцов были для них лишь строками в книгах, где записывались доходы и расходы, а для Альды — самой жизнью, бурлящей кровью в венах великого города…

Альда скучала по Карталю и по семье, он знал… Он тоже скучал по отцу и Лигуру, и даже по младшему брату… Но они все появились в его жизни, когда он уже был взрослым, и привязанность к ним не шла ни в какое сравнение с той, что испытывала Альда к людям, которые заботились о ней с рождения.

Он не сможет заменить их, но попытается…

Эстос обнял её сзади и прижался грудью к её спине. Когда он делал так, ему каждый раз казалось, что открывается второе сердце, потому что всё было точно так же: дыхание замирало и становилось просто неважным — ты можешь даже не дышать, но пока твоё тело наполняет сила, всё равно не умрёшь, — а под рёбрами зарождалось даже не тепло и не огонь, а чистый свет, готовый пролиться наружу.

Альда и была его вторым сердцем, его счастьем, силой и светом.

Конец

Оглавление

Глава 1. Третий господин Соколиного дома

Глава 2. Звонкий квартал

Глава 3. Явление Кейлинн

Глава 4. Оставленные невесты

Глава 5. Воля богов и моя

Глава 6. Болезнь

Глава 7. Пропавшее прошлое

Глава 8. Первый господин Соколиного дома

Глава 9. Новая наложница

Глава 10. Клятвы

Глава 11. Холод времени

Глава 12. Второе сердце

Глава 13. Разоблачение

Глвав 14. Шрамы

Глава 15. Подмена

Глава 16. Я убивала колдунов

Глава 17. Клятва сильнее

Глава 18. Западня

Глава 19. Отступники