Введение

За более чем три четверти века, прошедших со времени классического описания аутизма, предложенного Лео Каннером (1943), были сделаны огромные успехи в понимании развития расстройств этого спектра. Несмотря на медленный прогресс вначале, 1970-е гг. ознаменовались появлением ключевых открытий, обосновывающих аутизм как заболевания (Kolvin, 1971; Rutter, 1972), а также о его нейробиологическом (Ritvo, 1977; Volkmar & Nelson, 1990) и генетическом (Folstein & Rutter, 1977) происхождении и важности структурированного вмешательства в целях обучения (Bartak & Rutter, 1973). В результате этих открытий аутизм был официально признан в знаковом третьем издании «Диагностического и статистического руководства по психическим расстройствам» (DSM-III) Американской психиатрической ассоциации (1980). Как отмечается в нижеследующих главах, эта диагностическая классификация со временем подвергалась многочисленным «корректировкам», в результате чего возникли важные концептуальные вопросы и проблемы ранней диагностики. Однако важность официального признания аутизма трудно переоценить. Между 1943 и 1979 гг. количество публикаций эмпирических исследований по аутизму постепенно росло, но после публикации DSM-III в 1980 г. оно резко увеличилось. В настоящее время существует значительный объем работ, посвященных развитию аутизма, его неврологическим основам и подходам к его лечению (Volkmar, 2019).

Однако этот объем исследований остается неполным, и до сравнительно недавнего времени мало внимания уделялось первичному развитию аутизма на ранних стадиях жизни. К счастью, в настоящее время ситуация кардинально изменилась благодаря достижениям в области раннего скрининга и диагностики, а также методам изучения социального и коммуникативного развития детей раннего возраста и детей с ограниченными способностями. Разработка инструментов раннего скрининга и наблюдения и повышение точности инструментов ранней диагностики позволили клиницистам выявлять случаи аутизма уже на втором году жизни. Это способствовало как осуществлению раннего вмешательства, так и проведению исследований о ранних проявлениях синдрома. Проспективные исследования младших сиблингов детей с расстройствами аутистического спектра (РАС), некоторые из которых начинаются во время беременности, дают беспрецедентную возможность изучить возникновение аутизма in statu nascendi^[1], от его продромальной стадии до ранней синдромальной формы в надежде выявить очень ранние прогностические маркеры, а также факторы риска и защитные факторы. В совокупности разработка инструментов раннего скрининга и проспективных обследований сиблингов могут помочь определить инструменты, необходимые для устранения гетерогенности в проявлениях синдрома, выявить новые пороговые цели лечения и разработать методы более целенаправленного и персонализированного вмешательства, специфичные для ранней стадии развития, отмеченной высокой пластичностью мозга. Новые экспериментальные методы, основанные на айтрекинге, физиологии и визуализации мозга, оказались полезными для усиления ранних маркеров РАС и отслеживания развития РАС с течением времени.

В настоящее время этими вопросами занимаются многие исследовательские группы по всему миру, и их работа отражена в этом сборнике. Действительно, в последние несколько лет мы стали свидетелями поистине взрывного роста числа исследований, направленных на понимание механизмов, способствующих развитию аутизма, улучшение раннего выявления и тестирование новых видов вмешательства для детей младшего возраста, страдающих этим расстройством. Главы настоящего сборника предоставляют обзор современного состояния исследований этих механизмов, новых подходов в диагностике, оценке и лечении аутизма. Последняя тема особенно важна, учитывая значительное влияние раннего выявления и вмешательства на улучшение последующих результатов (Magiati & Howlin, 2019).

В Главе 1 Volkmar и Oien рассматривают нынешние и постоянно возникающие проблемы в раннем скрининге и диагностике аутизма. Влияние DSM-5 (Американская психиатрическая ассоциация (АРА), 2013) на раннюю диагностику остается неясным, но служит источником озабоченности, особенно в случае детей младшего возраста с высокими когнитивными способностями (Barton, Robins, Jashar, Brennan & Fein, 2013). Как указывают авторы, переход к диагностике «расстройства аутистического спектра» парадоксальным образом привел к возвращению к узкой концепции, которая более согласуется с прототипическими случаями, описанными Каннером (Kanner, 1943). Они также подчеркивают некоторые проблемы, которые создают для ранней диагностики другие факторы, такие как половая и культурная принадлежность.

В главе 2 Campi, Lord и Grzadzinski дают полный и всесторонний обзор современных подходов к скринингу, использованию различных инструментов и их ограничениям. Они отмечают важность скрининга, а также сложный характер ранних симптомов и многочисленные проблемы, возникающие при внедрении эффективных инструментов скрининга. Действительно, эти проблемы побудили некоторые группы, в частности Рабочую группу по профилактике заболеваний в США, выразить обеспокоенность по поводу нынешней поддержки раннего всеобщего скрининга в тех случаях, когда не возникает озабоченность со стороны родителей (Siu & the US Preventive Services Task Force, 2016, p. 691). Это связано с тем, что РАС у детей обычно выявляется не скрининговыми процедурами, а членами семьи или педиатрами. В рекомендациях Рабочей группы подчеркиваются важные пробелы в существующей литературе относительно фактических данных долгосрочных результатов раннего вмешательства и острая необходимость в хорошо продуманных исследованиях прямого воздействия раннего всеобщего скрининга на последующие результаты. Campi и ее коллеги представляют подробное обоснование раннего скрининга и убедительные доказательства его преимущества, включая снижение среднего возраста при первом диагнозе и число случаев, пропущенных родителями и педиатрами, выявление не связанных с РАС расстройств неврологического развития и облегчение направления на обследование детей младшего возраста, подверженных риску развития РАС. Авторы подчеркивают роль доступных и инклюзивных процедур скрининга в уменьшении неравенства в том, что касается возраста первой постановки диагноза в семьях, относящихся к меньшинствам, имеющим низкий уровень образования и низкий социально-экономический статус. Они предостерегают от смещения исследований в сторону полезности скрининга и долгосрочных результатов ранней диагностики, которые плохо поддаются количественной оценке, за счет исследований в области ранних маркеров и новых методов лечения и вмешательства. Авторы подчеркивают необходимость проведения лонгитюдных исследований, начиная с первоначального скрининга и заканчивая взрослой жизнью, а также исследований по реализации и целесообразности скрининговых процедур.

В главе 3 Macari и ее коллеги рассматривают прогресс в области различных аспектов психологической оценки детей раннего возраста, подверженных риску развития РАС. Они подчеркивают переход от того, что обычно рассматривается как основные черты синдрома, к более общему психологическому развитию, включая такие области, как привязанность, темперамент и эмоциональная экспрессивность. Другие области, в которых был достигнут значительный прогресс, включают аспекты коммуникации, адаптационные навыки и потенциальные предикторы более поздних коморбидных психиатрических заболеваний.

В главе 4, посвященной ранним вмешательствам, Pizzano и Kasari рассматривают данные о преимуществе раннего вмешательства, направленного на детей младшего возраста с РАС, в дополнение к целям дальнейших улучшений существующих моделей вмешательства и исследовательских проектов. В их главе приводится обзор ряда рандомизированных клинических исследований, проведенных с детьми с РАС в возрасте от 2 до 5 лет. Авторы показывают, что результаты этих исследований сосредоточены главным образом на когнитивных достижениях и в гораздо меньшей степени на основных симптомах аутизма (например, взаимодействие в социуме и ограниченные интересы/повторяющееся поведение) и влиянии раннего вмешательства на текущее и будущее общее развитие. Кроме того, отсутствие систематических повторных исследований и исследований, которые помогли бы понять механизмы, лежащие в основе современных комплексных моделей, затрудняет интерпретацию этих исследований. Авторы подчеркивают необходимость создания моделей, которые можно было бы легко реализовать на местах, в дополнение к более эффективным информационно-пропагандистским усилиям. Пытаясь решить поставленные Национальным исследовательским советом в 2001 г. задачи по вмешательству, они отмечают важность персонализации вмешательств, поддержки и просвещения семей, а также разработки более точных инструментов для измерения результатов.

В главе 5 Chawarska и ее коллеги представляют обзор последних публикаций из все растущего их числа о развитии в младенческом возрасте сиблингов детей с РАС. Обзор сосредоточен главным образом на развитии сиблингов в течение первого года жизни, т. е. до появления поведенческих симптомов, и дает исчерпывающее резюме исследований по продромальным маркерам РАС в областях поведения и развития внимания. Важно отметить, что в этой главе основное внимание уделяется не только возникновению основных поведенческих особенностей и особенностей внимания при РАС, но и развитию эмоциональной уязвимости у младших сиблингов. Авторы выявляют важные пробелы в имеющейся литературе в том, что касается недостаточного понимания взаимосвязи между социальным и эмоциональным развитием при аутизме, а также связей между ранней эмоциональной уязвимостью и более поздними аффективными и поведенческими проблемами, которые так распространены среди детей с РАС и их не страдающих расстройствами этого спектра сиблингов. В этой главе освещается ряд ограничений подхода «сиблингов высокого риска», которые необходимо будет устранить по мере развития исследований в данной области.

Sifre, Piven и Elison в главе 6 рассматривают сложную проблему нейрональной основы аутизма, уделяя особое внимание сенсомоторным аспектам, вопросам внимания и вознаграждения. Авторы рассматривают раннее развитие младенцев в высокой группе риска и изучают пути отклонения в развитии мозга у детей с диагностицированным позже РАС от траекторий, характерных для их сиблингов без РАС в первые 2 года жизни. Согласно исследованиям нейронных маркеров при РАС с ранним началом, ряд маркеров наблюдается уже в 6 месяцев, в то время как другие появляются в течение первых 2 лет жизни. Исходя из ранних маркеров атипичного развития мозга, авторы утверждают, что младенцы, у которых позже диагностируется РАС, как правило, все больше расходятся со своими сиблингами, у которых не наблюдается данное расстройство, и со своими сверстниками из группы низкого риска. Если говорить о поведении, то дети, у которых позже диагностируется РАС, также отличаются в первый год жизни от сверстников из группы низкого риска в плане ранних механизмов внимания и аспектов визуальной социальной вовлеченности. Трудности на раннем этапе могут влиять на другие аспекты развития, включая семантическую значимость, механизмы внимания и обработку вознаграждения. В результате необходимо проводить дальнейшие исследования в области различий процессов обработки вознаграждений и внимания к значимым признакам как в социальном, так и несоциальном контексте у младенцев с РАС.

Miller и Ozonoff в главе 7 рассматривают критически важный вопрос о более отдаленных результатах для младенцев, подверженных риску развития РАС. Учитывая данные о повышенных показателях более широких фенотипических особенностей аутизма, синдрома дефицита внимания и гиперактивности и других атипичных результатов у сиблингов детей с РАС, авторы подчеркивают необходимость лонгитюдного наблюдения за сиблингами, у которых не развивается РАС, но может проявляться атипичное развитие в других областях. В их обзоре также подчеркивается необходимость сосредоточения внимания на дополнительных и смежных областях оценки результатов и включения в область изучение процессов, лежащих в основе нормативных механизмов развития, измерения функциональных областей, соответствующих более поздним периодам развития. В то же время они подчеркивают важность использования ключевых показателей во всех исследованиях для сопоставления результатов.

В главе 8 Green рассматривает важный, но сложный вопрос упреждающих вмешательств на продромальных стадиях РАС. Как он отмечает, многие вмешательства могут иметь краткосрочный эффект. Однако появляются доказательства устойчивого и значимого для развития эффекта, хотя он остается труднодостижимым. Дальнейшие клинические испытания, направленные на осуществление вмешательств до того, как начнут проявляться ярко выраженные симптомы аутизма, должны будут использовать более широкие выборки и быть более четко сфокусированными на механизмах возникающих процессов развития. Также пристальное внимание необходимо уделять сбору данных и методам анализа. До настоящего момента все эти методы касались поведенческих, а не биомедицинских вмешательств, и осуществимость применения последних остается существенным препятствием для будущих исследований. Как указывает Green, при обсуждении желаемых результатов раннего вмешательства при аутизме критически важным вопросом является взаимодействие со всеми заинтересованными сторонами, включая членов сообщества аутистов, правозащитников и специалистов по этике.

В главе 9 Volkmar, Oien и Wiesner обобщают современные знания и подходы к оказанию высококачественной медицинской помощи младенцам и детям раннего возраста, подверженным риску развития РАС. Они подчеркивают важность комплексной помощи и трудности, присущие ее оказанию, в дополнение к новым моделям ухода, которые были разработаны специально для детей с особыми потребностями. Это, например, медицинский дом, где уход специалистов и обслуживающего персонала координируется на основании модели семьи. В их главе также подчеркивается важность практического обучения, позволяющего родителям стать информированными участниками этого процесса.

В главе 10 Shic и его коллеги дают широкий обзор роли технологий в лечении, выявлении и фенотипировании РАС. Эта глава начинается с освещения потребностей и ограничений, налагаемых физическими, когнитивными особенностями, равно как и особенностями развития, младенцев и детей младшего возраста с РАС и без РАС. Затем авторы переходят к анализу текущих исследований, посвященных широкому спектру технологий, включая роботов, мобильные приложения, компьютерные игры, носимые устройства, дополненную и виртуальную реальность. Как отмечают авторы, технологии развиваются так быстро, что трудно точно оценить их последствия, по крайней мере, используя обычные методы, и что в нашем энтузиазме важно учитывать не только преимущества и перспективы технологий, но и их недостатки и ограничения. Завершают они рассмотрением того, как междисциплинарная перспектива является и будет оставаться жизненно важным компонентом разработки технологий помощи самым молодым индивидуумам, страдающим аутизмом.

В заключительной главе настоящего сборника Abubakar и ее коллеги рассматривают шаги, необходимые для перевода результатов всех этих исследований в подходы, применимые в развивающихся странах, а также проблемы адаптации инструментов, разработанных в Западной Европе и Северной Америке, к условиям бедных ресурсами стран. Опираясь на примеры из Восточной Африки, они сосредотачиваются на практических шагах и решениях для обеспечения валидности импортированных шкал и обрисовывают необходимость культурно приемлемых и контекстуально релевантных скрининговых и диагностических инструментов для количественной оценки тяжести РАС в Африке и обеспечения детей ранней диагностикой и соответствующим вмешательством. Их глава также подчеркивает важность учета культурных особенностей и рациональной практики при разработке инструментов применения результатов исследований в странах с низким и средним уровнем дохода.

Материалы, представленные в настоящем сборнике, ясно показывают, что область исследований и клинической помощи младенцам и детям раннего возраста с аутизмом или младенцам, которые в результате генетических факторов подвержены риску развития аутизма, значительно расширилась. Были идентифицированы насущные проблемы, включая необходимость совершенствования методов скрининга и диагностики с учетом обширной фенотипической гетерогенности в проявлениях синдрома, присутствующей даже в самом раннем возрасте, когда РАС может быть надежно выявлен. Еще одной важной проблемой является потребность в более совершенных прогностических и стратификационных биомаркерах, более эффективных индивидуализированных ранних вмешательствах и более эффективной поддержке перевода достижений исследований в высококачественную помощь затронутым детям и их семьям по всему миру.

В заключение мы хотим выразить искреннюю благодарность авторам нашего сборника. Мы высоко ценим их готовность предоставить материалы своей выдающейся работы и их открытость для обратной связи от составителей. Мы также выражаем признательность за важную помощь Эвелин Помичтер и Монике Млечек из Центра исследований детства Йельского университета, нашим коллегам Келли Пауэлл, PhD, Сьюзен Мейкари, PhD, и Дастину Шейносту, PhD, которые помогали нам с чтением каждой из глав и написанием отзывов авторам; и Людивине Бруниссен, бакалавру философии, которая оказала исключительную помощь в редактировании рукописи. Мы также благодарны фонду им. В. и Л. Марксов и фонду Джима Хенсона за поддержку клинических исследований детей раннего возраста с аутизмом. Мы благодарим Кэролин Грэм из издательства «Гилфорд-пресс» за помощь с редактурой, Китти Мур – за общее руководство этим проектом с самого его начала и Сеймура Вайнгартена – за помощь в выборе окончательного названия для этого сборника.

Как всегда, мы благодарны нашим супругам, Мареку и Лайзе, нашим детям – Шимону, Джулиану, Люси и Эмили, а также нашим внукам – Хлое Маклеод и Генри Роберту. Им мы посвящаем эту книгу.

Список литературы

American Psychiatric Association. (1980). Diagnostic and statistical manual of mental disorders (3 rd ed.). Washington, DC: Author.

American Psychiatric Association. (2013). Diagnostic and statistical manual of mental disorders (5 th ed.). Arlington, VA: Author.

Bartak, L., & Rutter, M. (1973). Special educational treatment of autistic children: A comparative study. 1. Design of study and characteristics of units. Journal of Child Psychology and Psychiatry and Allied Disciplines, 14 (3), 161-179.

Barton, M. L., Robins, D. L., Jashar, D., Brennan, L., & Fein, D. (2013). Sensitivity and specificity of proposed DSM-5 criteria for autism spectrum disorder in toddlers. Journal of Autism and Developmental Disorders, 43 (5), 1184-1195.

Folstein, S., & Rutter, M. (1977). Genetic influences and infantile autism. Nature, 265 (5596), 726-728.

Kanner, L. (1943). Autistic disturbances of affective contact. Nervous Child, 2, 217-250.

Kolvin, I. (1971). Studies in the childhood psychoses: I.Diagnostic criteria and classification. British Journal of Psychiatry, 118 (545), 381-384.

Magiati, I., & Howlin, P. (2019). Adult life for people with autism spectrum disorders. In F. R. Volkmar (Ed.), Autism and pervasve developmental disorders (3 rd ed., pp. 220-248). Cambridge, UK: Cambridge University Press.

National Research Council. (2001). Educating young children with autism. Washington, DC: National Academy Press.

Ritvo, E. R. (1977). Biochemical studies of children with the syndromes of autism, childhood schizophrenia and related developmental disabilities: A review. Journal of Child Psychology and Psychiatry and Allied Disciplines, 18 (4), 373-379.

Rutter, M. (1972). Childhood schizophrenia reconsidered. Journal of Autism and Childhood Schizophrenia, 2 (4), 315-337.

Sili, A. L., & the U. S. Preventive Services Task Force. (2016). Screening for autism spectrum disorder in young children: U. S. Preventive Services Task Force Recommendation Statement. JAMA, 315 (7), 691-696.

Volkmar, F. R. (Ed.). (2019). Autism and pervasive developmental disorders. Cambridge, UK: Cambridge University Press.

Volkmar, F. R., & Nelson, D. S. (1990). Seizure disorders in autism. Journal of the American Academy of Child and Adolescent Psychiatry, 29 (1), 127-129.

Глава 1. Эволюция аутизма как диагностической концепции

Более 75 лет прошло с тех пор, как Лео Каннер дал (1943) классическое описание синдрома, который назвал ранним детским аутизмом. За это время произошло много существенных изменений в нашем понимании этого состояния, которые сузили или расширили наш взгляд на него. Как мы обсудим в этой главе, в настоящее время парадоксальным образом сосуществуют две конкурирующие точки зрения: узкая – более близкая, в некотором смысле, к той, что изначально была изложена в статье Каннера, и широкая, которая отражает более общее понимание того, что аутизм через множество своих оттенков переходит в норму (благодаря «широкому фенотипу аутизма») (Ingersoll & Wainer, 2014). Во многом это расширенное понимание лучше согласуется со все растущим пониманием генетики аутизма.

Эти вопросы имеют большое значение для диагностики аутизма у младенцев и детей раннего возраста. Во времена Каннера и в последующие десятилетия очень маленькие дети, которые либо страдали аутизмом, либо подвергались высокому риску его развития, встречались нечасто. Действительно, когда я (Ф. Р. В.) впервые начал работу в этой области в 1980 г., выявление четырехлетнего ребенка приравнивалось к выявлению ребенка раннего возраста с аутизмом. Другие главы настоящего сборника служат свидетельством резкого всплеска интереса к первым и самым ранним проявлениям этого синдрома. Благодаря исследованиям групп высокого риска и использованию новых методов был достигнут значительный прогресс в попытках разглядеть аутизм в его самой ранней форме – до того, как последующее вмешательство, жизненные обстоятельства и продолжающееся развитие ребенка изменят его естественное течение. В этой главе мы рассмотрим развитие концепции от первоначального описания Каннера до нашего нынешнего широкого взгляда на аутистический спектр, с особым акцентом на диагностику РАС у младенцев и детей раннего возраста.

Вопросы диагностики и классификации

Различные классификации имеют различные предназначение и цели. Так, одни из них способствуют лучшему взаимопониманию между клиницистами, другие стимулируют дальнейшие исследования и разработку новых стратегий (Volkmar, Sukhodolsky, Schwab-Stone, & First, 2017). Последовательное использование одних и тех же критериев в исследованиях значительно повысило ценность полученных результатов, поскольку тем самым можно было переходить непосредственно к критически важным вопросам обобщения. В некоторых странах, как в Соединенных Штатах, использование особых диагностических обозначений неотъемлемо связано с правом на получение услуг или лечения. Это особенно верно как раз для Соединенных Штатов, где в различных штатах доступны множество служб и программ (Doehring & Becker-Conttrill, 2013). Диагностические системы, которые пытаются быть одновременно всеохватывающими – полезными как для исследований, так и для клинических целей, сталкиваются с уникальными проблемами. Такая задача ставилась в различных DSM’ax, начиная с 1980 г. Как отмечалось в других источниках (например, см. Jackson & Volkmar, 2019), существуют альтернативы, в частности подход Всемирной организации здравоохранения, предусматривающий наличие различных руководств для клинической работы и проведения исследований. Конечно, с точки зрения клинической работы, постановка рабочего диагноза – только часть широкого диагностического процесса, который направлен на уменьшение нарушений и увеличение возможностей жизненного выбора и уровня удовлетворенности. В случае комплексных диагностических подходов возникают и другие соображения. Крайне важными становятся вопросы надежности и валидности. Иными словами, существуют ли какие-то независимые валидаторы, которые расширяют нашу концепцию в базовом диагностическом конструкте, и могут ли предложенные критерии осмысленно использоваться клиницистами из разных слоев общества и с разным уровнем опыта?

Существует много противоречий: между клинической и исследовательской практикой, между «сваливанием в одну кучу и раздроблением» и т. д. Например, можно резко повысить точность диагностики, но слишком узкую концепцию не удастся применить в большинстве случаев. И наоборот, возможно, что для исследовательских целей именно узкое понятие может облегчить идентификацию лежащих в основе расстройства патофизиологических процессов. Также для понимания аутизма необходимо определить уровень выраженности нарушений (в том числе у детей – сказывающиеся на обучении или развитии), который позволяет рассматривать их как неотъемлемую черту синдрома. Действительно, в некотором роде сам Ганс Аспергер (1904-1980) прямо поднял этот вопрос, поскольку рассматривал описанное им состояние скорее как расстройство личности, чем как расстройство развития, и отмечал сходные проблемы у отцов таких детей. На практике эти соображения сегодня возникают, когда встает вопрос, считать человека, который нормально функционирует, но характеризуется социальной уязвимостью, человеком с расстройством или с определенным типом личности/образом жизни. Кое-кто из таких людей, возможно, предпочел бы избежать стигматизирующего диагноза, в то время как другие могут хотеть поделиться осознанностью относительно своих отличий с другими, в том числе с теми, у кого есть схожие проблемы (Rutter, 2011).

Может быть задействован целый ряд подходов к классификации, в том числе категориальный и количественный. В медицине доминирующим подходом является категориальная модель (наличие/отсутствие). Однако количественные и категориальные системы вовсе не несовместимы; остается только решить, в какой произвольной точке оси диагностируетсярасстройство. Это применимо как к обычным заболеваниям, таким как гипертония или гипохолестеринемия, так и к нарушениям развития, например, умственной отсталости. Конечно, вопрос выбора такой точки может быть сложным.

Количественные подходы дают больше информации, чем простые категориальные. Использование скрининга, рейтинговых шкал и инструментов диагностики аутизма – удачные примеры таких подходов. При этом любая граница является в некоторой степени произвольной. Для аутизма были разработаны скрининговые методики, количественные шкалы и диагностические инструменты (см. Ibanez, Stone, & Coonrod, 2014; Lord, Corsello, & Grzadzinski, 2014). Хотя некоторые из них в настоящее время представляют, по существу, чисто исторический интерес, важно сознавать, с какими проблемами сталкиваются разработчики, когда берутся за создание новых таких подходов. Вопросы, связанные с разработкой этих инструментов, исключительно сложны. Приведем несколько примеров. Кто будет вводить информацию? Используется ли прямое наблюдение? Какая подготовка необходима? Есть ли вариации у инструмента (например, в зависимости от уровня способностей ребенка)? Каков предполагаемый возрастной диапазон и уровень развития? Необходимо решить такие психометрические вопросы, как надежность, валидность и верность применения. Крайне важны и практические вопросы, такие как простота использования, показательность и обработка результатов. Кроме того, возможно, потребуется решить вопрос о том, может ли этот метод служить инструментом измерения категории (например, наличия/отсутствия или степени тяжести аутизма). Все чаще инструменты диагностики используются в качестве мерила «изменений». Это отражает как недостаточность таких инструментов для измерения эффектов лечения, так и сложность разработки инструмента, который, с одной стороны, должен быть стабильным, но с другой – измеряет эффективность лечения.

Другой подход был принят, например, в Количественной шкале детского аутизма 2-го издания (CARS-2) (Schopler, Van Bourgondien, Wellman, & Love, 2010), которая оценивает поведение по 15 категориям по 4-балльной шкале – от нормального до резко аутистического. Суммарный балл может быть переведен в оценку тяжести аутизма: отсутствующий, легкий, умеренный или тяжелый. Этот тест, часто используемый в школах, создает определнный баланс между исследовательскими целями и клинической деятельностью. Другие подходы использовали результаты инструментов нормативной оценки, таких как Вайнлендские шкалы адаптивного поведения (Volkmar et al., 1987). Третьи чаще встречаются при скрининге или более сложных процедурах исследования аутизма (см. Volkmar, Booth, McPartland, & Wiesner, 2014a).

Вопросы развития стали учитываться в диагностических классификационных схемах в конце 1960-х гг., когда они стали более сложными; например, считалось, что могут потребоваться многоосевые методы (Rutter et al., 1969). С некоторыми изменениями этот подход продолжает использоваться по сей день, хотя в настоящем DSM-5 (АРА, 2013) более широкая группа расстройств, проявляющихся в детстве, была по большей части исключена и заменена более короткой секцией расстройств психического развития (включая аутизм). Это отражает давнюю цель по минимизации «разделов» руководства, обусловленных возрастом. Пока непонятно, насколько хорошо этот подход будет работать в других условиях.

Роль теории в классификационных руководствах долгое время была спорным вопросом классификационных схем. Вероятно, главным уроком успеха DSM-III (АРА, 1980) стало осознание важности принятия теоретического, но надежного подхода. Более ранние версии DSM были преимущественно теоретическими, что создавало проблемы на многих уровнях. Очевидно, что с точки зрения исследовательских целей подход к исследованию критериев диагностики (АРА, 1980) дал толчок к значительному прогрессу в изучении многих расстройств, включая аутизм.

Для таких расстройств, как аутизм, которые имеют очень раннее начало, фундаментальная природа синдрома и его влияние на многие области развития могут заметно воздействовать на развитие во многих отношениях. Таким образом, остается важным понимание факторов развития, как типичных, так и нетипичных. Примером тому может служить поначалу бытовавшее мнение, что эхолалия при аутизме является дезадаптивным симптомом, и только позднее было признано, что она потенциально имеет многочисленные адаптивные функции (Prizant & Rydell, 1984). Рано возникающие проблемы также повышают риск развития коморбидных состояний. При изучении индивидов с умственной отсталостью стало очевидно, что «диагностическое затемнение» часто приводило к тому, что клиницисты и исследователи не могли оценить наличие заметно возросших показателей других расстройств (Reiss, Levitan, & Szyszko, 1982). И наоборот, лонгитюдные данные также показывают потенциальные положительные эффекты воздействия окружающей среды (например, снижение показателей умственной отсталости с течением времени, если учитывалось приобретение адаптивных навыков реальной жизни; Rutter, 1991).

Интересна роль этиологии в развитии классификационных систем. Даже когда этиология известна, например, в случае моногенного расстройства, обычно существует фенотипическая гетерогенность. В некотором смысле, проблемы, связанные с этиологией, отражены в подходе к синдрому Ретта в разных DSM. В DSM-IV (АРА, 1994) этот синдром был включен в расширенную категорию первазивных расстройств развития, но не потому, что он считался формой аутизма (хотя таково было первоначальное мнение самого Ретта [1986]). Вместо этого было высказано мнение, что это наиболее близкая категория и что, учитывая отчетливое течение и клиническую картину расстройства, вероятно, будет обнаружена определенная этиология. Так и случилось с открытием гена МЕСР-2 (Moretti & Zoghbi, 2006). Из DSM-5 это расстройство было исключено, хотя теоретически все еще возможны случаи, удовлетворяющие критериям категории РАС (в реальности это маловероятно). Вопрос о том, как следует подходить к классификации расстройств с особыми характерными чертами поведения и развития, но также с сильной генетической этиологией, остается предметом некоторых споров.

Как и любой наш конструкт, системы классификации могут быть использованы во вред (например, Hobbs, 1975; Gould, 1996). Одна из наихудших ошибок в этом отношении – отождествлять людей с диагностическим ярлыком (например, «аутист», «шизофреник» или «с диагнозом») вместо того, чтобы использовать личностно-ориентированные выражения, что всегда рекомендуется. Важно понимать, что категориальные термины охватывают лишь малую часть информации, относящейся к заболеванию в той его форме, в какой оно выражено у данного человека, а в еще меньшей степени – отражают сложность личности во всех ее аспектах. С научной точки зрения, это также представляет опасность того, что наличие ярлыка может быть принято за объяснение. Более того, конечно, наличие диагностического ярлыка не должно быть препятствием для того, чтобы помочь любому человеку реализовать свой максимальный потенциал в условиях семьи, школы и местного сообщества.

Проблемы диагностики, характерные для классификации РАС

История исследований аутизма служит примером важности надежного и общепринятого определения для исследовательских целей. До 1980 г., когда было опубликовано DSM-III (АРА, 1980), было сложно интерпретировать исследования того, что тогда считалось «детской шизофренией». После официального признания аутизма в DSM-III число исследований в этой области значительно возросло; например, в 2000 г. было опубликовано около 350 работ, в 2010 г. это число увеличилось до 2000, а в 2017 г. увидело свет около 4000 работ! Эти цифры отражают важность диагностической осведомленности и полезность общепринятых определений.

Стоит также задуматься о важности такого признания для клинических целей. Лучшая осведомленность и классификация способны привести к улучшению данных, которыми станет руководствоваться политика здравоохранения и которые, конечно же, облегчат исследования в области лечения. Как мы вскоре обсудим, изменения в диагностических системах не только ставят проблемы, но и открывают новые возможности. Эти возможности возникают, когда есть шанс, что основанные на данных «поправки» повысят надежность. И наоборот, если изменения значительны, они могут помешать организованным исследованиям, а также иметь непредсказуемые последствия для вопросов, относящихся к области права.

От статьи Каннера до DSM-5

Статья Каннера

Вполне вероятно, что сообщения о так называемых «диких» детях могут представлять собой первые сообщения о детях с аутизмом (Wolff, 2004; Candland, 1993). Хотя умственная отсталость признавалась еще в античности (Harris, 2006), интерес к ней и к развитию ребенка в целом начал возрастать с наступлением эпохи Просвещения и с возникновением дебатов о роли природы и воспитания в развитии ребенка (Hunt, 1961). К середине 1800-х гг. интерес к психиатрическим проблемам у детей начал возрастать, и было выдвинуто предположение, что они имеют свое продолжение во взрослых формах психических заболеваний (например, Maudsley, 1867), хотя не было предпринято никаких шагов для признания значимости факторов развития в проявлении синдрома. На конец 1800-х гг. пришелся значительный всплеск активности в психиатрической таксономии, когда официальное признание получили dementia praecox (ныне называемая шизофренией) и маниакально-депрессивный психоз (биполярное расстройство). Эти концепции быстро распространились на детей (например, dementia praecossisima; de Sanctis, 1906). Ранняя тенденция отождествлять тяжелое психическое расстройство в детстве со взрослой шизофренией позже создала трудности в признании валидности аутизма как отдельной диагностической категории.

Лео Каннер эмигрировал в Соединенные Штаты из нацистской Германии и сначала работал в государственной психиатрической больнице, а позднее перешел в больницу Джонса Хопкинса, чтобы преодолеть разрыв между психиатрией и педиатрией. В 1930-х гг. он закончил написание первого в этой области учебника, прежде чем опубликовать свою основополагающую работу «Аутистические нарушения аффективного контакта» (Kanner, 1943).

В этой работе, в которой впервые получает признание аутизм, Каннер представил 11 случаев детей, у которых, по его мнению, отсутствовали ориентация на людей и социальное взаимодействие, характеризующие типичное развитие. Он тщательно отмечал раннее развитие социальной вовлеченности, которую описывал Арнольд Гезелл из Йельского университета в своих исследованиях типично развивающихся младенцев. Каннер дал вдумчивые, тщательные и проницательные описания тех первых случаев. Затем он обобщил свои наблюдения в резюме, подчеркнув две особенности, которые, по его мнению, были существенны для диагностики: (1) аутизм (или раннее отсутствие социального взаимодействия и вовлеченности) и (2) настойчивая потребность в тождестве, или, другими словами, трудности, связанные с изменениями в неодушевленном мире. Задним числом (и учитывая огромный объем работ по нормальному развитию в социуме) мы теперь признаем, что это могут быть оборотные стороны одной и той же медали – т. е., если вы готовы участвовать в жизни социума, вы также готовы к постоянным переменам. Употребляя термины «сопротивление переменам» или «настаивание на единообразии», Каннер намеревался подчеркнуть значительные проблемы, с которыми эти дети сталкивались при переменах в несоциальных занятиях. Не признавая коммуникативные проблемы в качестве центрального диагностического фактора, Каннер все же упомянул о многих необычных особенностях речевого/коммуникативного развития, которые мы сегодня рассматриваем как ключевые признаки аутизма. У индивидов, задействовавших коммуникативную речь, были отмечены необычная просодия и трудности с пониманием переносного смысла и употреблением местоимений.

Статья Каннера была во многих отношениях пророческой. Он был сосредоточен на очевидном парадоксе чрезмерной фиксации на переменах в мире вещей и отсутствии интереса к социальному миру (Klin, Jones, Schultz, & Volkmar, 2005; McPartland & Pelphrey, 2012). В своей первой работе Каннер предположил, что аутизм является врожденным, и он особенно отмечал привлекательную внешность детей в своей группе исследования (т. е. в отличие от внешности тех, у кого диагностированы другие синдромы, связанные с умственной отсталостью или тем, что мы сейчас называем «интеллектуальным расстройством»).

К сожалению, некоторые аспекты этой новаторской работы в конечном итоге вызвали путаницу. Во-первых, использование Каннером слова «аутизм» должно было передать такие черты существования ребенка, как социальная изолированность и изоляционизм, но также оно уводило к более раннему значению этого слова, подразумевавшего эгоцентричное мышление при шизофрении. Сходным образом сделанное им наблюдение, что некоторые из его подопытных хорошо справлялись с некоторыми частями тестов IQ, заставляло предположить, что у детей с «ранним детским аутизмом», как он его называл, не было умственной отсталости. Первые сообщения о людях с аутизмом и способностями савантов также подкрепляли это мнение. Предположили, что хорошие результаты по некоторым частям тестов IQ (головоломки и другие невербальные виды деятельности) являются типичными для общих способностей, а плохие результаты по вербальным заданиям отражают отсутствие вовлеченности или желания сотрудничать. Сходным образом наблюдение Каннера об отсутствии необычных физических черт (как при трисомии 21) (Синдром Дауна. – Прим. перев.) и способности детей хорошо справляться с некоторыми частями тестов IQ наводило на ту же мысль об отсутствии умственной отсталости у детей с ранним детским аутизмом. Потребовалось много десятилетий, чтобы понять, что это предположение было неверным и что у многих людей все же развивается сопутствующая умственная отсталость (см. Goldstein, Naglieri, & Ozonoff, 2009; Klin, Saulnier, Tsatsanis, & Volkmar, 2005; Volkmar & Nelson, 1990). Также возникло впечатление, что все родители детей с аутизмом очень успешны. Оно, в свою очередь, привело к предположению в 1950-х гг., что родители действительно могут вызвать аутизм. Такие идеи привели к тому, что целое поколение родителей было травмировано обвинениями в состоянии их ребенка. Сами они следовали рекомендациям неэффективной интенсивной терапии, которая в конечном итоге ничего не сделала для решения проблемы их ребенка. Этот вопрос был одним из нескольких, которые были прояснены в 1970-х гг., когда стали доступны данные лонгитюдных исследований и стало ясно, что дети с аутизмом весьма подвержены риску развития судорожного расстройства (эпилепсии).

Как упоминалось ранее, Каннер отметил привлекательную внешность своих пациентов и подчеркнул, что у них не было явных физических признаков заболевания, как при синдроме Дауна. Только по мере наблюдения за детьми становилось ясно, что они подвержены повышенному риску развития судорожных расстройств и что аутизм связан с небольшим количеством высокодетерминированных генетически расстройств (см. Rutter & Thapar, 2014). Наконец, в случаях, описанных в его первой и новаторской работе, родители, как правило, были людьми весьма успешными и многого добившимися. Однако, вероятно, не учитывалась потенциальная нерепрезентативность выборки (т. е. только хорошо информированные и успешные родители смогли найти единственного детского психотерапевта в стране). Действительно, ранняя статья Каннера, скорее всего, отражала тот факт, что именно образованные родители смогли бы выйти на таких, как Лео Каннер, в десятилетия задолго до появления интернета! В результате в 1950-х и 1960-х гг. сложилось мнение, будто аутизм – это расстройство, присущее семьям с более высоким (образовательным и профессиональным) статусом. Это представление, в свою очередь, привело к мнению, что потенциально квалифицированное или, напротив, девиантное воспитание может играть определенную роль в патогенезе (например, Bettelheim, 1974). Впоследствии стало общим мнением, что аутизм не связан с образованием или социально-экономическим статусом родителей (SES; Wing, 1980).

От Каннера до DSM-III

После первоначального описания Каннера (1943) интерес к аутизму начал постепенно расти. К сожалению, большую часть работы, проделанной по отношению к пациентам, трудно интерпретировать, учитывая, что аутизм часто путали с детской шизофренией. Целое направление исследований было сосредоточено на родителях как «причине» аутизма. Эти исследования (например, Bettelheim, 1974) предполагали, что разлучение с родителями и психодинамическая терапия представляют собой единственную надежду на излечение. Эти прискорбные идеи основывались, в частности, на описанном у Каннера высоком уровне успеха родителей пациента и повышенном интересе того времени к воздействию опыта в рамках теории психоанализа. Некоторые направления исследований ставили под сомнение точку зрения на аутизм как на психогенное расстройство, и, кроме того, его относили к более широкой категории детской шизофрении/психоза.

В Соединенных Штатах Rimland (1964), психолог и отец, представил неврологическую модель аутизма, предложил некоторые руководящие принципы для диагностики, наряду с первым инструментом скрининга/диагностики, ориентированным на новые подходы к объективной диагностике. Также он предложил гипотезу нейробиологического механизма, лежащего в основе аутизма (Rimland, 1964). Научно обоснованные практики также поставили под сомнение отнесение аутизма к более широкой категории детских психозов. В серии исследований Kolvin и его коллеги изучили клиническую феноменологию большой группы «психотических детей» (Kolvin, 1971). Эта работа выявила бимодальный возраст начала «детского психоза», причем большая группа пациентов была идентифицирована как испытывающая трудности в первый год жизни, а затем появилась другая группа, где начало психоза пришлось на ранний и средний подростковый возраст. Первая группа пациентов клинически напоминала детей с аутизмом, описанным Каннером, в то время как более поздняя группа имела симптомы, предполагающие шизофрению (галлюцинации, бред и т. д.). Данные семейного анамнеза также свидетельствовали о более высокой частоте встречаемости шизофрении у родственников в случаях с поздним началом аутизма, чем в случаях с ранним началом. Исследование Kolvin убедительно доказывало, что аутизм – это отдельное растройство. Rutter (1972) обобщил существующие исследования и предложил рассматривать аутизм как отдельное расстройство.

Несколько других научно обоснованных практик, появившихся в 1970-х гг., тоже позволили получить ценные сведения об аутизме. По мере того как детей наблюдали на протяжении нескольких лет, выяснилось, что течение аутизма также необычно (Kanner, 1971). По мере того как детей наблюдали на протяжении нескольких лет, была установлена гораздо более высокая, чем ожидалось, частота эпилепсии (судорожного расстройства) (Volkmar & Nelson, 1990). Если вначале бытовало мнение, что аутизм не является генетическим заболеванием, первое исследование близнецов (Folstein & Rutter, 1978) выявило значительную генетическую составляющую с очень высоким уровнем конкордантности у монозиготных близнецов по сравнению с дизиготными близнецами того же пола. У последних также была более высокая, чем ожидалось, частота рецидивов, но не настолько высокая, как в парах идентичных близнецов.

Наконец, первые исследования эффективности лечения (напр., Rutter & Bartak, 1973) показали, что структурированное обучение гораздо чаще приводит к улучшению, чем неструктурированная психотерапия. Примерно в это же время были проведены первые исследования поведенческого вмешательства, что привело к возникновению обширного объема работ по прикладному анализу поведения (напр., Lovass & Smith, 1988; Ferster, 1972). В Соединенных Штатах и Великобритании родители начали организовывать программы вмешательства, основанные на этих принципах.

К концу 1970-х гг. сложилось общее мнение, что аутизм (тогда его называли ранним детским аутизмом, аутизмом или аутизмом Каннера) является отдельным заболеванием. Было предпринято несколько попыток улучшить диагностические рекомендации. Rutter (1978) предложил прямолинейное определение, основанное на работе Каннера. Определение Rutter включало в себя социальные трудности (не только из-за связанной с ними задержки развития/умственной отсталости), коммуникативные проблемы (опять же не только из-за УО) и необычное поведение того типа, который отмечал Каннер, например, сопротивление изменениям, стереотипные формы поведения и т. д. Определение Rutter также включало оговорку о раннем начале заболевания (к 30 месяцам). Ritvo и коллеги (Национальное общество детей, страдающих аутизмом [NSAC], 1978), напротив, работая совместно с недавно организованным Национальным обществом аутизма, предложили несколько иное определение, включающее такие особенности, как необычные темпы/паттерны развития и гипо/гиперчувствительность. Оба определения оказали существенное влияние на последующие официальные подходы к определению аутизма. В то же время шло рассмотрение наилучших многоосевых подходов в диагностике. Важно отметить, что Вашингтонский университет в группе Сент-Луиса стал пионером в использовании диагностических критериев при определении психического расстройства (Spitzer, Endicott, & Robbins, 1978). Этот подход избегал затруднений прошлых, более ориентированных на теорию, определений, так как строго придерживался описательной феноменологии заболевания.

DSM – III

Растущий объем проведенных исследований привел к решению включить новую категорию «детский аутизм» в качестве официально признанного диагноза в новаторский DSM-III (АРА, 1980). Был создан новый термин «первазивное расстройство развития» (ПРР), который должен был обозначать класс расстройств, к которому, как предполагалось, относятся ранний детский аутизм и подобные ему заболевания. К сожалению, этот термин привел к некоторой путанице, и задним числом очевидно, что можно было бы использовать лучшую терминологию. Однако важнейшим достижением стало официальное признание аутизма как отдельного расстройства.

В то время аутизм действительно считался в психиатрии одним из лучших примеров «расстройства», поскольку он, казалось, не переходил в разных своих проявлениях в норму (Rutter & Garmezy, 1983). Сейчас эта точка зрения, конечно, существенно изменилась (Ingersoll & Wainer, 2014). Определение, данное для детского аутизма, было монотетическим (т. е. должны быть налицо все признаки), включая социальные и коммуникативные признаки, соответствующие определению Rutter (1978), а также раннее начало. Социальный критерий общего отсутствия реакции на других не был применим к индивидуумам старшего возраста, поскольку у детей со временем развивали некоторые социальные навыки, поэтому была включена новая категория «остаточного» раннего детского аутизма. В новый класс ПРР были включены три других заболевания: (1) ПРР с началом в детстве (для детей, у которых аутизм развился после периода нормального развития, но затем в остальном соответствовал критериям раннего детского аутизма); (2) ПРР с остаточным детским началом (параллель категории остаточного раннего детского аутизма); и (3) как и во всем DSM-III, новое атипичное общее расстройство развития для случаев, когда не наблюдались все признаки конкретного ПРР, но у индивида были проблемы, наводящие на мысль об аутизме или связанном с ним расстройстве. (Эта последняя категория позднее трансформируется в первазивное расстройство развития без дополнительных уточнений (PDD-NOS)b DSM-III-R и DSM-IV.) Важно отметить, что во многих отношениях основа ныне признанного спектра трудностей, связанных с аутизмом, в некотором фундаментальном смысле возникла из этой попытки в DSM-III признать, что индивиды могут сталкиваться с социальными и связанными с ними трудностями, которые не вполне соответствуют принятым официальным определениям.

DSM-III явился огромным достижением по сравнению со своими предшественниками. Для аутизма и связанных с ним заболеваний официальное признание стимулировало уже растущий объем исследований. Учитывая строгий подход, DSM-III был быстро принят во всем мире, и, что касается аутизма, это еще больше продвинуло международную работу по изучению этого заболевания. В том, что касается аутизма и связанных с ним заболеваний, некоторые проблемы стали очевидными, как только аутизм был впервые признан расстройством, и неудивительно, что был быстро идентифицирован ряд проблем (Volkmar, Cohen, & Paul, 1986).

Как отмечалось ранее, определение «раннего детского» аутизма действительно было сосредоточено на наиболее классических, предположительно самых ранних формах заболевания, отмеченных отсутствием реакции на других людей. Очевидно, что отсутствовала какая-либо составляющая развития, и термин «остаточный ранний детский аутизм» казался крайне неуместным из-за потенциально весьма тяжелых проявлений расстройства у пожилых людей, которым не было свойственно «общее» отсутствие реакции. Как отмечали Wing и другие, по мере того, как дети с аутизмом взрослеют, социальные навыки действительно развиваются, хотя часто необычным образом (Wing & Gould, 1979). Сходным образом речевые (не коммуникативные) критерии также были довольно узкими. Гомотетический подход к диагностике детского аутизма был негибким, и, как это ни парадоксально, политетическое (когда к постановке диагноза могут привести различные особенности и черты) определение ПРР в детском возрасте было гораздо более жизнеспособным. Обоснование включения этого последнего заболевания также было несколько сомнительным: оно, по-видимому, было направлено специфично на тех редких детей, которые на протяжении значительного периода времени (обычно 3 или 4 года) развивались нормально, а затем у них как будто развилась особенно тяжелая клиническая картина аутизма. Такие дети были впервые описаны Heller (1908), и некоторые такие случаи можно видеть в наблюдениях Kolvin (1971). Наконец, использование термина «атипичный ПРР» имеет несколько уникальную историю и определенные затруднения применительно к аутизму. Rank и коллеги использовали более ранний термин – «атипичное развитие» – для описания детей с необычными паттернами развития, некоторые из которых предполагали признаки аутизма (Rank, 1949; Rank & MacNaughton, 1949). Наконец, учитывая, как долго аутизм путали с шизофренией, возможно, не стоит удивляться, что это стало исключающим критерием для аутизма. Конечно, учитывая частоту шизофрении, нет оснований предполагать, что подростки или взрослые с аутизмом каким-то образом защищены от развития шизофрении. Более того, исследования показывают, что она действительно развивается в приблизительно том же проценте случаев, какой можно ожидать в популяции вообще (Volkmar & Tsatsanis, 2002). Хотя DSM-III имел значительные и явные проблемы в этой и других категориях, они привели к сравнительно быстрому пересмотру руководства в DSM-III-R (АРА, 1987).

DSM-III-R

Учитывая значительные трудности, выявленные с данным в DSM-III определением, в DSM-III-R (APA, 1987) были внесены значительные поправки. В некотором смысле они суммируются в изменении названия основной категории – с раннего детского аутизма на аутистическое расстройство. Акцент был сделан на том, чтобы предоставить более гибкое и ориентированное на развитие определение (см. Siegel, Vukicevic, Elliott, & Kraemer, 1989; Waterhouse, Wing, Spitzer, & Siegel, 1993).

Было принято политетическое определение, в котором критерии/элементы были сгруппированы по трем разделам: социальное развитие, коммуникация и игра, а также ограниченность интересов и повторяющееся поведение (иногда с примерами в рамках критериев). Для постановки диагноза аутистического расстройства необходимо было подтвердить наличие по меньшей мере восьми критериев, с по крайней мере двумя из раздела социального и одним из каждой другой категории. С целью еще большего оттачивания критериев DSM-III-R было проведено полевое исследование. К сожалению, оно было сопряжено с рядом проблем (случаи оценивались на основе историй болезни, и контрольная группа была сформирована неправильно).

Плюсы и минусы нового определения быстро стали очевидны. К положительным моментам следовало отнести то, что гораздо большее внимание уделялось вопросам изменения психического развития и уровня развития (Volkmar, Cicchetti, Cohen, & Bregman, 1992b). В то же время отмечалось, что новая система, по-видимому завышала ложноположительные показатели (Volkmar et al., 1992b; Factor, Freeman, & Kardash, 1989; Hertzig, Snow, New, & Shapiro, 1990).

Характер критериев был проблематичен в том, что касалось включения примеров в рамках критериев. Очевидно, что новый подход был больше ориентирован на оценку настоящего состояния, а не на его истории. Озабоченность возросла, поскольку возникало впечатление, что новый DSM-III-R существенно расходится с подходом в проекте МКБ-10 (Volkmar, Cicchetti, Bregman, & Cohen, 1992a).

Международная классификация болезней Всемирной организации здравоохранения 10-го пересмотра (МКБ-10; Всемирная организация здравоохранения, 1994) отличалась от DSM в ряде моментов. Сначала был принят подход «двух руководств». Иными словами, клинические рекомендации были опубликованы отдельно от диагностических критериев в целях исследования. Были отмечены и другие проблемы, например, в подходе к коморбидности. Подход «двух выпусков» означал, что определение в целях исследования смогло стать существенно более детальным. Очевидно, что значительные различия между этими двумя официальными системами могли значительно осложнить исследования (Volkmar et al., 1992а). Эти вопросы были серьезно рассмотрены в крупном пересмотре диагностического подхода, предпринятом в DSM-IV (АРА, 1994).

DSM-IV и МКБ-10

Процесс пересмотра DSM-IV был обширным. Он включал рабочие группы по различным категориям диагностики, эти группы изучили результаты существующих исследований и выявили области консенсуса и противоречий. Изменения в DSM-III-R вносились только тогда, когда они могли быть оправданны, а также с учетом ожидающих изменений в МКБ-10 (Volkmar & Tsatsanis, 2002). Для категорий аутизм/ПРР это подразумевало заказ серии обзоров литературы (см. Journal of Autism and Developmental Disorders, December 1992 issue), в которых рассматривался целый ряд вопросов. Одна из основных проблем заключалась в том, следует ли включить категорию других специфических расстройств (т. е. кроме атипичных/ неспецифических) и как это сделать. Проект МКБ-10 включал синдром Аспергера (Sharma, Woolfson, & Hunter, 2012; Szatmari, 1991), синдром Ретта (Rutter, 1994; Gillberg, 1994; Tsai, 1992) и явно редкое заболевание, которое называют дезинтегративным психозом, синдромом Хеллера или детским дезинтегративным расстройством (Volkmar, 1992). Было ясно, что желательно, по возможности, добиться совместимости DSM-IV и МКБ-10 (Rutter & Schopler, 1992).

Ряд статей показал, что, с точки зрения диагностики аутистического расстройства DSM-III-R более ориентирован на развитие, но также и чрезмерно широк (Volkmar et al., 1992b). Таким образом, основной задачей стало соблюсти баланс чувствительности и специфичности диагностического подхода при одновременном сохранении определения состояния, которое останется гибким и ориентированным на развитие. В качестве важной части этого процесса были проведены международные полевые исследования (Volkmar et al., 1994). Эти полевые исследования включали в себя более 20 мест и более 100 оценщиков, причем было оценено почти 1000 случаев. Чтобы избежать проблем DSM-III-R, случаи полевых исследований от клиник/клиницистов включались только тогда, когда клиницист считал, что аутизм является логичной составляющей дифференциального диагноза. Также была собрана информация об оценщиках, например, об уровне их опыта. Рейтинги критериев включали в себя критерии предыдущих DSM, проекта МКБ-10 и новые потенциальные критерии. В большинстве случаев участники полевых исследований имели в своем распоряжении несколько источников информации (истории болезни, результаты прошлых обследований, текущая оценка). Клиницистов также просили дать свою оценку клинического диагноза независимо от используемых критериев.

Результаты этих полевых исследований можно обобщить вкратце. Наиболее важно то, что данные позволяли предположить, что DSM-III-R оказался аутсайдером (в сравнении с DSM-III в плане диагностики «на протяжении жизни», с МКБ-10 или клинической оценкой). DSM-III-R имел высокий процент ложноположительных случаев, особенно в случаях с бо́льшими интеллектуальными нарушениями. Детальное определение в целях исследования проекта МКБ-10 отлично делало свое дело, но было более детальным и обширным, чем хотелось бы для DSM-IV. В соответствии с процессом пересмотра МКБ-10 и после тщательного анализа был предложен новый набор критериев, концептуально идентичных в МКБ-10 и DSM-IV.

Хотя у некоторых клиницистов возникали сомнения относительно надежности клинического диагноза (Lord et al., 2012), совпадение данных опытных оценщиков в ходе полевых испытаний относительно клинического диагноза было весьма высоким. В случае менее опытных оценщиков надежность была повышена за счет использования нового диагностического подхода. Факторный анализ дал несколько потенциальных решений, включая традиционные три категории критериального подхода (социальность, коммуникация и ограниченность интересов). На основе различных наложенных ограничений были также сформулированы двухфакторное решение (социальная коммуникация и ограниченность интересов) и пятифакторное решение (в котором критерии ограниченности интересов были разделены на три группы).

Полевые исследования не были сосредоточены исключительно на аутистическом расстройстве. В рамках полевых исследований были собраны данные о потенциально «новых» расстройствах, предварительно включенных в МКБ-10. Эти расстройства, в настоящее время рассматриваемые как часть более широкого фенотипа аутизма, включали синдром Аспергера, синдром Ретта и детское дезинтегративное расстройство. Среди них синдром Аспергера, вероятно, был наиболее широко признан. Впервые он был описан Гансом Аспергером (1944) через год после публикации статьи Каннера. Аспергер делал упор не только на аутизм и социальную уязвимость, вызываемые расстройством, но и на его наследственность. Он отметил, что рассматривал это состояние скорее как проблему личности, чем как расстройство развития. Эти вопросы стали подниматься и в последние годы в связи с расширенным аутистическим фенотипом (Ingersoll & Wainer, 2014) и растущим объемом работ по разнообразному вкладу генетической составляющей в аутизм и связанные с ним заболевания (Rutter et al., 2014).

Полевое исследование DSM-IV предоставило некоторые данные, поддерживающие включение расстройства Аспергера в DSM-IV. Были включены почти 50 случаев с этим клиническим диагнозом, и эти случаи существенно отличались как от сходных случаев аутизма у пациентов с незатронутыми когнитивными способностями, так и от случаев ПРР без дополнительных уточнений (Volkmar et al., 1994). Интерес к этому расстройству резко возрос: если в 1944 г. было опубликовано меньше 100 научных статей, то в 1993 г. после появления DSM-IV их было уже около 1700. Решение включить синдром Аспергера было несколько спорным, и предложенные в конечном итоге критерии, к сожалению, представляли собой компромисс, который, оглядываясь назад, можно было бы разрешить за счет более подробного и четкого определения, учитывая, что приоритет был отдан аутистическому расстройству (см. Rutter, 2011; Volkmar, Klin, and McPartland, 2014b). Основываясь на результатах полевых исследований, была также оказана поддержка включению синдрома Ретта в общий класс ПРР – не столько потому, что он считался формой аутизма (как первоначально [в 1966 г.] предположил Ретт), сколько потому, что казалось необходимым куда-то его включить. В целях полевого исследования также активно выявлялись случаи с необычно поздним началом аутизма, в некоторой степени способствовавшие включению «новой» категории детских дезинтегративных расстройств (Volkmar & Rutter, 1995).

В DSM-IV, как это было в DSM-III и DSM-III-R, было включено «подпороговое» расстройство для случаев с проблемами, заставляющими предположить наличие аутизма, но недостаточными для применения формальных диагностических критериев. В DSM-IV оно было названо первазивным неспецифическим расстройством развития (PDD-NOS), а в МКБ-10 – атипичным аутизмом. Как уже отмечалось, эта категория ранее имела свою собственную убедительную историю, предшествующую DSM-III, и по мере расширения изучения более широкого фенотипа эта группа случаев стала приобретать все большее значение (Ingersoll & Wainer, 2014). Совместимость DSM-IV и МКБ-10 продержалась почти два десятилетия, после чего обе системы снова подверглись пересмотру.

DSM-5

В сравнении с его непосредственными предшественниками в случае DSM-5 процесс был иным. Проект осуществлялся на базе Американской психиатрической ассоциации, а не университета (как это было со времен DSM-III). Сама Американская психиатрическая ассоциация сыграла более важную роль в организации и структуре процесса. На ранней стадии были приняты некоторые значимые решения, например, обновить многоосевые категории, устранить (насколько это возможно) подпороговые категории и использовать большие выборки, сформированные с помощью структурированных диагностических инструментов (вместо актуальных на тот момент рейтингов клиницистов). Другой важной целью стало, по возможности, не создавать особый раздел для детей, а включить расстройства детского возраста в обычные диагностические группы. Для некоторых расстройств (включая аутизм, умственную отсталость и связанные с ними проблемы развития) это было невозможно, поэтому такие заболевания были сгруппированы в категорию нарушений нервно-психического развития, чтобы подчеркнуть их особый статус. Цели подразумевали максимальное улучшение DSM-5 по сравнению с его предшественником. Разумеется, в случае аутизма возникли некоторые уникальные проблемы: критерии DSM-IV/МКБ-Ю успешно использовались во всем мире, и с тех пор, как появился DSM-IV, интерес исследователей и клиницистов резко возрос. Эти критерии сами по себе были переведены в инструменты диагностической оценки, и результаты этих оценок теперь использовали в критериях DSM-5.

Создавая критерии DSM-5, рабочая группа по расстройствам нервно-психического развития стремилась сохранить сильные стороны подхода DSM-IV, одновременно устраняя его недостатки. Критерии, представленные в DSM-IV, были весьма эффективны в поддержке разработки стандартизированных методов оценки и в облегчении исследований, причем число научных публикаций по аутизму резко возросло. Нетрудно было и выдвинуть несколько критических замечаний о подходе DSM-IV. Полевые исследования DSM-IV были масштабными и международными по своему охвату и включали многих индивидуумов, но они не были основаны на эпидемиологической выборке. Хотя в эти полевые исследования были включены дети младшего возраста, возрос интерес к постановке диагноза на как можно более ранней стадии (Chawarska, Klin, & Volkmar, 2008), а работа с использованием критериев DSM-IV предполагает уменьшение диагностической стабильности в возрасте менее 3 лет (Lord, 1996).

Более серьезные опасения были высказаны по поводу валидности различных дополнительных подтипов аутизма, включенных в DSM-IV (напр., Mayes, Calhoun, & Crites, 2001; Ozonoff & Griffith, 2000). Вероятно, самые большие разногласия касались включения и определения синдрома Аспергера. Критерии, включенные в DSM-IV, были в некоторых отношениях неудовлетворительными, и, учитывая значительную разницу в диагностическом подходе, неудивительно, что компромиссное определение вызывало споры (см. Volkmar et al., 2014b; Bennett et al., 2008). Отчасти в ответ на эту неудовлетворительность весь текст категории синдрома Аспергера в DSM-IV был заменен в DSM-IV-TR (переработанная версия DSM-IV. – Прим. перев.) (АРА, 2000). В отчете о масштабном, проводившемся в нескольких клиниках, исследовании Lord и соавторы (2012) сообщали, что место выставления оценки было более прогностичным для диагноза синдрома Аспергера, чем характеристики отдельного ребенка. Это говорит о сохранении различных специфических подходов к диагностике. Что касается детского дезинтегративного расстройства, то были высказаны опасения по поводу кажущейся редкости этого заболевания и его отличий от аутизма (Hansen et al., 2008; Jones & Campbell, 2010; Kurita, Koyama, Setoya, Shimizu, & Osada, 2004; Luyster et al., 2005; Rogers, 2004).

Для более широкой группы неспецифичных других первазивных расстройств развития растущий объем работ в области генетики предполагает новое рассмотрение – как мягкой формы спектра аутизма, то есть расширенного фенотипа аутизма (Piven, 2001; Wainer, Block, Donnellan, & Ingersoll, 2013).

В DSM-5 (APA, 2013) был предложен новый термин – расстройство аутистического спектра (РАС) для того, что было категорией первазивных расстройств развития. В рамках этой категории предшествующий диагноз был объединен в единый РАС, а также было предложено новое коммуникативное расстройство: расстройство социальной коммуникации. Синдром Ретта исключался, если ребенок с этим синдромом не соответствовал также критериям новой категории РАС. Основываясь на факторном анализе большого набора данных, полученных с помощью стандартизированных инструментов, традиционные три набора критериев (социальность, коммуникация и ограниченность интересов/ повторяющееся поведение) были сведены к двум (черты социальности и коммуникации были объединены). Новая категория социальной коммуникации стала номотетической, иными словами, она требовала, чтобы индивид демонстрировал симптомы во всех трех кластерах, чтобы соответствовать критериям РАС. Напротив, область ограниченности интересов и повторяющегося поведения оставалась политетической, требуя доказательств симптомов в двух из четырех групп симптомов. В последнюю категорию был включен новый критерий, связанный с сенсорными трудностями. Новый диагноз расстройства социальной коммуникации определялся прагматическими трудностями и проблемами в использовании вербальной и невербальной коммуникации в социальных контекстах. Так, коммуникативное расстройство рассматривалось как отличное от РАС, хотя оно имело много общего с более старой концепцией ПРР без дополнительных уточнений. Процесс пересмотра DSM-5 был сложным и ориентированным на данные (Guthrie, Swineford, Wetherby, & Lord, 2013; Huerta, Bishop, Duncan, Hus, & Lord, 2013; King, Veenstra-VanderWeele, & Lord, 2013; Lord & Gotham, 2014).

DSM-5 также ввел ряд специфических условий для РАС, отражающих общие усилия по включению тем и дескрипторов, которые применяются трансдиагностически (одинаково при разных диагнозах. – Прим. перев.). Например, первое уточняющее условие маркирует наличие любого ассоциированного этиологического состояния; второе уточняющее условие, общее для диагностических категорий DSM-5, описывает требуемый уровень поддержки и воздействия на функционирование индивида вдвух областях симптомов; третье уточняющее условие отмечает уровень любой сопутствующей умственной отсталости; и сходным образом четвертый указывает на наличие или отсутствие нарушений речи. Последнее уточняющее условие указывает на наличие или отсутствие кататонии. Как отмечалось ранее, использование этих уточняющих условий должно в том или ином виде заменить используемую ранее многоосевую систему.

Сомнения и вопросы касательно DSM-5 возникли еще до публикации, и два исследования серьезно усомнились, не сузит ли в значительной степени новая диагностическая рубрика концепцию диагноза и не снизит ли существенно возможность получения помощи детям, которым она оказывалась ранее. В первом из этих исследований Mattila и коллектив авторов (2011), опираясь на более раннюю версию проекта критериев DSM-5, обнаружили значительные трудности с тем, что система не «захватывала» проблемы высокофункциональных индивидов в спектре (включая как аутизм, так и синдром Аспергера). Поскольку в этом исследовании использовалась ранняя версия критериев, результаты были подвергнуты сомнению. Однако McPartland, Reichow и Volkmar (2012) повторно проанализировали данные полевых исследований DSM-IV (по сути, создав алгоритмы «перехода» между старой и новой системами). В их исследовании использовался самый последний набор критериев, но в отношении DSM-5 снова возникло несколько проблем. Значительно большее число индивидов с более высоким уровнем функционирования (IQ > 70) не соответствовало новым критериям. Авторы подняли вопрос о том, согласуется ли повышенная строгость DSM-5 с осведомленностью о проблеме, с которой сталкиваются люди, наделенные высокими когнитивными способностями, но ограниченные в социальной сфере. В их исследовании значительная часть индивидов с аутизмом (в том виде, в каком он диагностировался согласно DSM-IV) с более высоким уровнем функционирования лишалась диагноза, как и значительное большинство людей с синдромом Аспергера и ПРР без дополнительных уточнений лишались диагноза и тем самым права на получение услуг. Учитывая эти опасения, в DSM-5 был добавлен последний критерий, позволяющий индивидуумам с «подтвержденным» диагнозом аутизма, синдрома Аспергера и ПРР без дополнительных уточнений сохранить свой диагноз. Хотя этот вариант решал насущную проблему, он вызывал другие вопросы, поскольку, по сути, обеспечивал существование старой системы, одновременно создавая новую, более жесткую.

Приблизительно через 5 лет после DSM-5 появился достаточно большой объем работ, в целом подтверждающих результаты, полученные ранее, например, исследования Mattila и коллектива авторов (2011) и McPartland и коллектива авторов (2012), но с некоторыми заметными дополнениями. В одном исследовании когнитивно способных взрослых сравнивали по критериям DSM-IV, МКБ-10 и DSM-5 (Wilson et al., 2013), более чем у половины пациентов критерии диагноза ПРР по МКБ-10 совпали с критериями DSM-5 для РАС, причем почти 20 % не соответствовали критериям DSM-5 для РАС, но соответствовали критериям социальной коммуникации. Worley и Matson (2012) продемонстрировали, что индивидуумы, удовлетворяющие предложенным в DSM-5 критериям, как правило, имеют более тяжелые нарушения, чем индивидуумы, удовлетворяющие критериям DSM-IV-TR, и этот паттерн повторился в исследовании Matson и его коллег (Matson, Beighley, & Turygin, 2012а; Matson, Hattier, & Williams, 2012b), которые также сообщали, что 47,8 % – почти половина детей младшего возраста, получивших диагноз РАС по DSM – IV-TR, – не подходили под критерии DSM-5. В другом исследовании были отмечены некоторые потенциальные трудности с критериями DSM-5 у женщин (Fraser et al., 2012, и см. Matson et al., 2012a). Исследование на существующей выборке взрослых показало более высокую чувствительность к отчетам родителей, чем к клинической оценке, подчеркнув влияние метода оценки на выявление случаев заболевания (Mazefsky, McPartland, Gastgeb, & Minshew, 2013).

Значительное внимание привлекла полезность DSM-5 для детей младшего возраста, учитывая повышенный акцент на наличие повторяющихся, ограниченных форм поведения; обычно считается, что эти формы поведения устойчиво проявляются только на несколько более поздних стадиях развития (Chawarska, Marcari, Volkmar, Kim, & Shic, 2014). Worley и Matson (2012) подтвердили эту озабоченность, и о ней сообщали также другие исследователи (напр., Barton, Dumont-Mathieu, & Fein, 2012). Также исследователи высказывали озабоченность тем, что пациенты с предыдущим диагнозом ПРР без дополнительных уточнений часто не демонстрировали весь набор симптомов, требуемых DSM-5 (Gibbs, Aldridge, Chandler, Witzlsperger, & Smith, 2012; Taheri & Perry, 2012).

В своем недавнем метаанализе 25 работ Smith, Reichow и Volkmar (2015) обнаружили, что большинство исследований показали, что от 50 до 75 % индивидов сохраняют свой диагноз. Значительные трудности относились к пациентам с более высоким уровнем функционирования, и они – что парадоксально, учитывая изменение названия в DSM-5, – являются частью более широкого спектра аутизма. В проанализированных исследованиях было обнаружено много потенциальных ограничений, в частности использование данных истории болезни и зависимость от специфичных методов оценки (напр., клиническое наблюдение в противовес отчету родителей). Методологические вариации могут оказать значительное влияние на полученные результаты (Mazefsky et al., 2013). В дополнение большинство работ на сегодняшний день были проведены в рамках научных исследований, поэтому остается неясным, как результаты будут перенесены в более традиционные клинические условия (Tsai, 2012). Несколько парадоксально, но весьма релевантные данные относительно валидности синдрома Аспергера появились после решения исключить его из DSM-IV. Например, метаанализ Chiang, Cheung, Brown и Li’s (2014), в котором рассматривались профили IQ в 52 исследованиях и сравнивались случаи расстройства аутистического спектра и синдрома Аспергера, выявил устойчивые различия в паттернах, полученных во всех исследованиях. Это наводило на мысль, что они действительно представляют собой отличительные специфичные подтипы в спектре аутизма. В результате многие из этих случаев больше не могут удовлетворять критериям получения диагноза и – потенциально – соответствующих услуг.

Несколько жизненно важных решений, вероятно, оказали пагубное влияние на DSM-5. На поверхностном уровне, если сравнить более 2200 способов, которыми человек мог получить диагноз «аутистическое расстройство» по DSM-IV, с 12 способами по DSM-5, логично предположить, что последнее является более строгой и менее гибкой диагностической конструкцией. Некоторые аспекты диагностического процесса были серьезно ограничены Американской психиатрической ассоциацией, по-видимому, в интересах его ускорения, но также и для сокращения затрат (Greenberg, 2013). Например, данные, полученные при превосходно структурированных исследовательских интересах, могут не отражать реальности клинических условий, и, в отличие от DSM-IV, полевые исследования для DSM-5 были сосредоточены главным образом на аспектах надежности. Включение вопросов сенсорики поднимает проблемы в несколько ином подходе полевых исследований DSM-IV. Этот пункт не сработал при дифференциации аутизма от умственной отсталости (Volkmar et al., 1994). Включение нового коммуникативного расстройства не получило достаточного обоснования в исследованиях, и оно не вполне соответствует потребностям людей с синдромом Аспергера или ПРР без дополнительных уточнений в терминах DSM-IV. Другие аспекты системы несколько произвольны. Например, использование кататонии в качестве специфического модификатора для РАС кажется странным, учитывая редкость такой связки. Полезность этих спецификаторов также еще предстоит прояснить (Gardner, Campbell, Keisling, & Murphy, 2018).

Переход от традиционных трехсимптомных кластеров к двухсимптомным имеет некоторые практические недостатки. Это основано на результатах факторного аналитического исследования большого набора данных (Huerta et al., 2012). Однако другие исследования (напр., Sipes & Matson, 2014) отмечают, что возможны несколько решений, и для DSM-IV факторный анализ полевых испытаний выдал логичные двух-, трех- или пятифакторные модели (Volkmar et al., 1994). Любой из этих подходов мог бы быть оправдан, но трехфакторная политетическая модель дала более гибкое применение, согласующиеся с представлением об аутистическом спектре.

Таким образом, как это ни парадоксально, несмотря на долгожданное изменение названия общей категории на расстройство аутистического спектра, сама концепция теперь является более узким «аутизмом Каннера», от которого мы отошли в прошлом. Возможно, такое возвращение к истокам желательно, но если оно препятствует раннему выявлению случаев или оказанию услуг индивидуумам, оно чревато многими проблемами. Разумеется, «преемственность» в случаях из DSM-IV также создает проблемы для лонгитюдных и эпидемиологических исследований.

Количественные подходы к диагностике

Хотя количественные инструменты и количественные оценки не являются основным предметом этой главы, они весьма релевантны и – особенно в случае DSM-5 – сыграли значительную роль в разработке категориальных критериев. Со времен первой разработки диагностического чеклиста (Rimland, 1971) было разработано много подобных инструментов: одни для скрининга, а другие для диагностики (исчерпывающий обзор см. Lord & Gotham, 2014, и Ibanez et al., 2014). Некоторые из этих инструментов сфокусированы на младенцах и детях младшего возраста в ущерб индивидуумам старшего возраста или обладающим более высокими когнитивными способностями; другие инструменты основываются на отчетах родителей или учителей, а третьи – на прямом наблюдении; большинство из них сфокусировано на аутизме, но некоторые – на синдроме Аспергера (Campbell, 2005).

В ряде случаев инструменты были разработаны специально для оценки круга проблем, имеющих отношение к более широкому фенотипу аутизма (напр., Constantino & Todd, 2000). Важно отметить, что – особенно для наиболее психометрически надежных инструментов – требуется высокая степень подготовки (тема особенно важная в рамках их использования в DSM-5). Другие количественные подходы, такие как тесты интеллекта, исполнительных функций и адаптивных навыков, конечно, также весьма актуальны для оценки лиц с РАС. Важно отметить, что, в отличие от этих нормативных подходов, те, которые предназначены для использования при РАС, сталкиваются с уникальными проблемами.

К проблемам количественной оценки при аутизме/РАС относится широкий диапазон проявлений синдрома, возраст, сопутствующие патологии и связанные с IQ проблемы в проявлении синдрома, релевантность информации из истории болезни в сравнении с данными настоящего обследования и степень, в которой отбираются иногда очень редкие (но существенные) формы поведения. Налицо все обычные проблемы надежности и им подобные (см. Lord and Gotham, 2014). Проблематичными могут оказаться как выделение того или иного пункта, так и подсчет баллов по нему; мы видели примеры, в которых двигательные тики ошибочно кодировались как стереотипные формы поведения. Степень значимости клинического суждения также варьируется в зависимости от инструментов: гибкости их использования и предполагаемого диапазона применения – по возрасту или уровню развития.

Теоретически потенциал количественной оценки симптомов имеет существенные последствия для исследования, предоставляя систему измерения тяжести расстройства, которая может быть оценена во время лечения, или давая потенциально новые подходы к подтипам или последовательности в генетических исследованиях. Эти подходы имеют как существенные преимущества, так и свои ограничения. Между исследованиями и клиническим применением существует вполне понятная напряженность. Инструменты скрининга сопряжены с собственными сложностями и также служат поводом для споров (см. Barton et al., 2012; Aien, et al., 2018a, 2018b) в сравнении с инструментами диагностики. Последние могут опираться либо на отчеты родителей, либо на прямое наблюдение (или и на то, и на другое). Имеющиеся инструменты диагностики также, вероятно, лучше всего работают для детей школьного возраста с РАС, имеющих некоторую речевую недостаточность и некоторую степень – от слабой до умеренной – когнитивной недостаточности. В других частях диапазона возраста и IQ их использование становится более сложным. Проблемы, связанные с коморбидностью, являются серьезными и существенными (см. Miot et al., 2019; Hawks & Constantino, 2020) и по-разному рассматриваются в официальных схемах категоризации. Что касается аутизма и родственных ему расстройств, то также растет понимание того, что наличие таких заболеваний увеличивает риск возникновения других проблем. Например, у аутистов с более высокими когнитивными способностями иу людей с синдромом Аспергера отмечаются более высокие, чем ожидалось, показатели проблем с настроением и тревожностью (White, Bray, & Ollendick, 2012; Spiker, Lin, Van Dyke, & Wood, 2012; Stewart, Barnard, Pearson, Hasan, & O’Brien, 2006). Эти вопросы могут иметь важные последствия для оценки и лечения, но, к сожалению, во многих областях не хватает базовых данных (например, практически полностью отсутствуют работы по показателям суицидальных мыслей/поведения у подростков и взрослых с РАС). Эти вопросы становятся очень актуальными для DSM-5, учитывая, что было принято решение полагаться на данные тестов, а не на результаты полевых исследований, как это было в DSM-IV. Хотя желание использовать значительный объем исследований по этим инструментам похвально (Regier et al., 2012), может возникнуть много проблем при переводе их в «реальную» клиническую практику.

Области дебатов и дискуссий на настоящий момент

Несколько различных областей служат источником противоречий или озабоченности. Как отмечалось ранее, DSM-5, по-видимому, использует гораздо более строгий подход к диагностике аутизма (по крайней мере, для новых случаев, поскольку старые переходят «по преемственности»). Это может представлять некоторые проблемы для недавно диагностированных маленьких детей, у которых в прошлом при DSM-IV был бы диагноз «аутизм», а также индивидов с более высокими когнитивными способностями, которые часто приходят к диагнозу несколько позже (и, конечно, детей младшего возраста с более высокой когнитивной функциональностью).

Вторая область, вызывающая озабоченность, сосредоточена на сложных вопросах коморбидности (Rutter, 1997). Эта проблема по-разному решалась различными системами. МКБ-10, например, предпочитала избегать дополнительного диагноза и эксплицитно включала несколько категорий коморбидности. Все DSM исторически имели тенденцию к множественным диагнозам. Эти вопросы становятся все более сложными по мере того, как дети взрослеют и возникает риск развития других проблем, особенно тревожности и депрессии. Конечно, даже у маленьких детей диагностика коморбидности может стать проблемой, например, при судорожном расстройстве или умственной отсталости. DSM-5 обеспечивает некоторое, пусть и ограниченное, кодирование для определенных вариантов, таких как специфические генетические заболевания. Однако остается неясным, какой подход со временем окажется наиболее полезным.

Наконец, сравнительно мало исследований было проведено для оценки потенциальных искажений в инструментах, используемых для таких целей, как скрининг и оценка; подобные искажения могут быть следствием предубежденности против различных культур, этнических групп, полов и социально-экономического статуса. Потенциальные искажения в инструментах имеют большое значение, поскольку они часто влияют на суждения клиницистов, поэтому выбор наиболее подходящего инструмента будет иметь решающее значение (Cicchetti, 1994).

Хотя лишь немногие исследования стандартизированы по демографическим параметрам, таким как возраст, пол, образование, культурная и этническая принадлежность и еще ряду переменных, которые потенциально могут повлиять на эффективность инструментов, важно признать такие ограничения для сопутствующих инструментов, так называемых инструментов «золотого стандарта». Стандартизация инструментов в соответствии с такими переменными позволяет установить нормы, относящиеся к данной нации, полу или конкретной культуре. Однако множество факторов влияет на возможность стандартизации каждого данного теста на предмет всех потенциальных искажений.

Сопутствующие инструменты «золотого стандарта» хорошо справляются с идентификацией РАС в большинстве исследований, особенно при использовании ADOS (График диагностического наблюдения при аутизме) и ADI-R (Диагностическое интервью по аутизму [пересмотренное]) (см. Lord et al., 2014) в дополнение друг к другу (Aien & Nordahl-Hansen, 2018). Однако сведения о том, как инструменты скрининга и диагностики выявляют РАС, например, в восточных культурах, различных этносах или у людей того или иного пола, крайне скудны (Aien & Nordahl – Hansen, 2018). Многие инструменты, специфичные для идентификации и оценки РАС, разработаны и стандартизированы в Соединенных Штатах и Европе и часто переводятся на различные языки для использования в других популяциях. Во многих таких случаях валидационное исследование для каждого перевода не проводится. Исходя из этого, все более важно понимать и соответственно проводить новые исследования, чтобы определить, как культура, этническая принадлежность, социально-экономический статус и пол влияют на эффективность таких инструментов. Потенциальный фактор пола ребенка может повлиять на качество работы инструментов скрининга в различных культурах, потому что люди, особенно родители, могут по-разному оценивать поведение, исходя из представлений о норме в рамках своей культуры.

Исследование Vanegas и коллег (Vanegas, Magana, Morales, & McNamara, 2016) показало, что чувствительность и специфичность ADI-R были умеренными в выборке латиноамериканцев США, но ниже, чем сообщалось ранее. Эти авторы утверждали, что инструмент должен быть стандартизирован для разных языков и культур. Кросс-культурные различия в РАС были описаны в более ранних исследованиях (Elsabbagh et al., 2012), и предполагается, что они влияют на то, как РАС воспринимается, диагностируется и лечится в различных культурах (Freeth et al., 2014). Примером может служить этническое норвежское меньшинство, саамы, среди которых такие расстройства, как РАС и другие проблемы психического здоровья, были менее распространены, чем среди этнического большинства (Nergard, 2006). Важно также подумать о сопутствующей валидности каждого данного инструмента в контексте культуры; например, с течением времени происходят социальные и культурные изменения, которые могут привести к разрыву между тем, что считалось нормой на момент разработки инструмента, и тем, что считается таковой в настоящее время. Более того, ряд других факторов, таких как поведение и темперамент у мужчин и женщин, может повлиять на качество работы инструментов при выявлении и диагностике РАС (Dworzynski, Ronald, Bolton, & Нарр, 2012; Aien et al., 2018а, 2018b). Некоторые из наиболее сложных вопросов идентификации и диагностики аутизма в раннем возрасте связаны с гетерогенным представлением расстройства. Гетерогенность этиологии, поведения, основных симптомов, когнитивных навыков, адаптивных навыков, речи и коммуникации, паттернов и времени начала диагностики, а также паттернов основных симптомов вызывает огромные сложности в клиническом выявлении расстройства и в конечном итоге влияет на процесс лечения и его планирование (Ozonoff et al., 2010; Zwaigenbaum et al., 2015). Предыдущие DSM имели строгий возрастной критерий начала заболевания, но он был удален из DSM-5 (ARA, 2013), потому что симптомы могут не проявляться до тех пор, пока социальные требования не превысят возможности ребенка (Ozonoff et al., 2015). Кроме того, проявления симптомов также могут варьироваться в зависимости от вербального и невербального функционирования (Chawarska et al., 2014). Эти проблемы относятся не только к клиническому выявлению, но и потенциально влияют на то, когда возникает озабоченность родителей, что, следовательно, приводит к более позднему, а не раннему диагнозу.

Как инструменты категоризации, так и диагностические инструменты сталкиваются с дополнительными трудностями в диагностике аутизма у младенцев и детей раннего возраста. Эти сложности включают в себя выраженный потенциал изменений в ходе развитии, иногда сравнительно позднее развитие аутизма (например, после регрессии) и трудности, связанные со сложной клинической картиной других расстройств, таких как проблемы с речью/коммуникацией и умственная отсталость. В исследовании Ozonoff и коллег (2015) почти половина детей с РАС не были идентифицированы в возрасте 2 лет и получили диагноз только по достижении трехлетнего возраста. В своем новаторском лонгитюдном исследовании Lord (1996) отмечала, что стереотипные формы поведения часто развиваются по достижении двухлетнего возраста. До 36 месяцев потенциал нестабильности диагностики гораздо выше. Однако после этого порогового возраста нестабильность становится гораздо менее распространенной, и дети, у которых явно есть аутизм, как правило, сохраняют этот диагноз (Ozonoff et al., 2015). Тем не менее поистине крупных изменений можно добиться и у маленьких детей, причем некоторые трех-и четырехлетние дети заметно реагируют на лечение.

Эти вопросы, конечно, станут менее проблематичными, если будут выявлены хорошие биомаркеры аутизма. Они могут быть генетическими (Rutter et al., 2014), биохимическими (Anderson, 2014), нейрофизиологическими (McPartland, Dawson, Webb, Panagiotides, & Carver, 2004), нейроанатомическими (Chawarska, Chang, & Campbell, 2015) или даже поведенческими (Chawarska, Ye, Shic, & Chen, 2016). Но на настоящий момент ни один биомаркер не был идентифицирован. Соответственно, как в клинических, так и в исследовательских условиях будет разумно проявить осторожность относительно ранней постановки диагноза и включить обязательную последующую оценку как в клиническую диагностику, так и в исследования. Для последних также важно, чтобы контрольные группы и группы сравнения включали младенцев и детей раннего возраста с задержками развития, не связанными с уязвимостью. Внимание к стандартизации методов и стимулов также имеет решающее значение, поскольку использование различных методов может привести к значительным различиям (напр., см. Ozonoff et al., 2010; Rowberry et al., 2015; и Chawarska, Macari, & Shic, 2013). В этом отношении большой интерес может представлять работа по выявлению специфических подтипов в группах раннего возраста (Kim, Macari, Koller, & Chawarska, 2016).

Резюме

За более чем 75 лет, прошедших со времени классического описания Каннером детского аутизма, наша концепция этого расстройства претерпела заметные изменения. Первые десятилетия работы по изучению этого заболевания сопровождались путаницей относительно того, как оно соотносится с другими заболеваниями (в частности, шизофренией), а также некоторыми примечательными ошибочными представлениями об этиологии, социальных факторах, когнитивных способностях и подходах к лечению. В 1970-е гг. появились доказательства того, что аутизм является уникальным расстройством, отличающимся во многих отношениях от других. У него внушительная генетическая составляющая, и он лучше всего поддается структурированному лечению, призванному помочь ребенку компенсировать препятствия, которые синдром создает для обучения и развития. Особенно важным было официальное признание расстройства как «раннего детского аутизма» в 1980 г. в DSM-III, и с тех пор объем литературы по аутизму значительно увеличился.

В то же время некоторые споры продолжаются и по сей день. Первое определение аутизма в DSM-III было сосредоточено на «раннем детском» аутизме – то есть на его наиболее классической форме, поскольку он, предположительно проявлялся в младенчестве. Вопрос развития был решен путем включения «остаточной» категории для тех, кто некогда соответствовал критериям ранней детской формы расстройства. Такой подход был признан неудовлетворительным, и поэтому в следующем пересмотренном издании была принята четкая ориентация. Совмещение DSM-IV и МКБ-10 оставалось золотым стандартом на протяжении нескольких десятилетий. Как отмечалось выше, с появлением DSM-5 маятник (несколько парадоксально, учитывая изменение названия на «расстройства аутистического спектра») качнулся назад, чтобы больше сосредоточиться на прототипических случаях «аутизма Каннера». Как мы уже отмечали выше, случаи с более высокими когнитивными функциями теперь с большей вероятностью исключаются из диагноза, хотя, опять же парадоксально, тем, кому диагноз был поставлен до DSM-5, позволено его сохранить!

Переход в DSM-5 к расстройствам аутистического спектра отражает интерес и растущий объем исследований в области аутистического спектра. Это имело свои истоки в признании атипичных или «не определенных иным образом» форм расстройства. Со временем растущий объем исследований говорит о том, что аутизм действительно незаметно переходит в норму. Эти данные во многом согласуются со сложностью генетической природы этого состояния.

Как мы уже отмечали в этой главе, для младенцев и детей раннего возраста растущая осведомленность об этом расстройстве и предоставление новых методов лечения, основанных на фактических данных, представляют собой важные возможности для оптимизации обучения и улучшения прогноза. В то же время серьезными препятствиями выступают отсутствие биомаркеров заболевания и сравнительно высокая вариативность в эффективности инструментов скрининга. Как отмечается в других главах настоящего сборника, в настоящее время существует целый ряд новых методологических подходов, направленных на изучение аутизма в его раннем проявлении. Эти исследования перейдут к еще более ранним стадиям развития, например, к поиску отличий во внутриутробном состоянии. Хотя предстоит еще проделать большую работу, очевидно, что было достигнуто немало успехов.

Список литературы

American Psychiatric Association. (1980). Diagnostic and statistical manual of mental disorders (3 rd ed.). Washington, DC: Author.

American Psychiatric Association. (1987). Diagnostic and statistical manual of mental disorders (3 rd ed., rev.). Washington, DC: Author.

American Psychiatric Association. (1994). Diagnostic and statistical manual of mental disorders (4 th ed.). Washington, DC: Author.

American Psychiatric Association. (2000). Diagnostic and statistical manual of mental disorders (4 th ed., text rev.). Washington, DC: Author.

American Psychiatric Association. (2013). Diagnostic and statistical manual of mental disorders (5 th ed.). Arlington, VA: Author.

Anderson, G. M. (2014). Biochemical biomarkers for autism spectrum disorder. In F. R. Volkmar, R. Paul, S. J. Rogers, & K. A. Pelphrey (Eds.), Handbook of autism and pervasive developmental disorders (4 th ed., pp. 457–481). Hoboken, NJ: Wiley.

Asperger, H. (1944). Die «autistichen Psychopathen» im Kindersalter.

Archive fur Psychiatrie und Nervenkrankheiten, 117, 76–136.

Barton, M. L., Dumont-Mathieu, T., & Fein, D. (2012). Screening young children for autism spectrum disorders in primary practice. Journal of Autism and Developmental Disorders, 42 (6), 1165–1174.

Bennett, T., Szatmari, P., Bryson, S., Volden, J., Zwaigenbaum, L., Vaccarella, L., Boyle M. (2008). Diferentiating autism and Asperger syndrome on the basis of language delay or impairment. Journal of Autism and Developmental Disorders, 38 (4), 616–625.

Bettelheim, B. (1974). A home for the heart. New York: Knopf.

Campbell, J. M. (2005). Diagnostic assessment of Asperger’s disorder: A review of fve third-party rating scales. Journal of Autism and Developmental Disorders, 35 (1), 25–35.

Candland, D. K. (1993). Feral children and clever animals: Refections on human nature. New York: Oxford University Press.

Chawarska, K., Chang, J., & Campbell, D. (2015). Clinical correlates of early generalized overgrowth in autism spectrum disorder: In reply. Journal of the American Academy of Child and Adolescent Psychiatry, 54 (11), 958–959.

Chawarska, K., Klin, A., & Volkmar, F. (Eds.). (2008). Autism spectrum disorders in infants and toddlers: Diagnosis, assessment, and treatment. New York: Guilford Press.

Chawarska, K., Macari, S., & Shic, F. (2013). Decreased spontaneous attention to social scenes in 6-month-old infants later diagnosed with autism spectrum disorders. Biological Psychiatry, 74 (3), 195–203.

Chawarska, K., Macari, S., Volkmar, F. R., Kim, S., & Shic, F. (2014). ASD in infants and toddlers. In F. R. Volkmar, R. Paul, S. J. Rogers, & K. A. Pelphrey (Eds.), Handbook of autism and pervasive developmental disorders (4 th ed., Vol. 1., pp. 121–147). Hoboken, NJ: Wiley.

Chawarska, K., Ye, S., Shic, F., & Chen, L. (2016). Multilevel diferences in spontaneous social attention in toddlers with autism spectrum disorder. Child Development, 87 (2), 543–557.

Chiang, H.-M., Cheung, Y. K., Brown, A., & Li, H. (2014). A meta-analysis of diferences in IQ profles between individuals with Asperger’s disorder and high-functioning autism. Journal of Autism and Developmental Disorders, 44 (7), 1577–1596.

Cicchetti, D. V. (1994). Guidelines, criteria, and rules of thumb for evaluating normed and standardized assessment instruments in psychology. Psychological Assessment, 6 (4), 284–290.

Constantino, J. N., & Todd, R. D. (2000). Genetic structure of reciprocal social behavior. American Journal of Psychiatry, 157 (12), 2043–2045.

de Sanctis, S. (1906). On some variations of dementia praecox. Revista Sperimentali di Frenciatria, 32, 141–165.

Doehring, P., & Becker-Conttrill, B. (2013). Autism services across America. Baltimore, MD: Brookes.

Dworzynski, K., Ronald, A., Bolton, P., & Happo, F. (2012). How diferent are girls and boys above and below the diagnostic threshold for autism spectrum disorders? Journal of the American Academy of Child and Adolescent Psychiatry, 51 (8), 788–797.

Elsabbagh, M., Divan, G., Koh, Y.-J., Kim, Y. S., Kauchali, S., Marcon, C., Fombonne, E. (2012). Global prevalence of autism and other pervasive developmental disorders. Autism Research, 5 (3), 160–179.

Factor, D. C., Freeman, N. L., & Kardash, A. (1989). A comparison of DSM – III and DSM – III-R criteria for autism. Journal of Autism and Developmental Disorders, 19 (4), 637–640.

Ferster, C. B. (1972). Clinical reinforcement. Seminars in Psychiatry, 4 (2), 101–111.

Folstein, S., & Rutter, M. (1978). Genetic influences and infantile autism. Annual progress in child psychiatry and child development (pp. 437–441). New York: Brunner/Mazel.

Fraser, R., Cotton, S., Gentle, E., Angus, B., Allott, K., & Thompson, A. (2012). Non-expert clinicians’ detection of autistic traits among attenders of a youth mental health service. Early Intervention in Psychiatry, 6 (1), 83–86.

Freeth, M., Milne, E., Sheppard, E., & Ramachandran, R. (2014). Autism across cultures: Perspectives from non-western cultures and implications for research. In F. R. Volkmar, R. Paul, S. J. Rogers, & K. A. Pelphrey (Eds.), Handbook of autism and pervasive developmental disorders, Vol. 2 (4 th ed., pp. 997–1013). Hoboken, NJ: Wiley.

Gardner, L. M., Campbell, J. M., Keisling, B., & Murphy, L. (2018). Correlates of DSM-5 autism spectrum disorder levels of support ratings in a clinical sample. Journal of Autism and Developmental Disorders, 48 (10), 3513–3523.

Gibbs, V., Aldridge, F., Chandler, F., Witzlsperger, E., & Smith, K. (2012). An exploratory study comparing diagnostic outcomes for autism spectrum disorders under DSM – IV-TR with the proposed DSM-5 revision. Journal of Autism and Developmental Disorders, 42 (8), 1750–1756.

Gillberg, C. (1994). Debate and argument: Having Rett syndrome in the ICD-10 PDD category does not make sense [Comment]. Journal of Child Psychology and Psychiatry and Allied Disciplines, 35 (2), 377–378.

Goldstein, S., Naglieri, J. A., & Ozonof, S. (Eds.). (2009). Assessment of autism spectrum disorders. New York: Guilford Press.

Gould, S. J. (1996). The mismeasure of man. New York: Norton.

Greenberg, G. (2013). The book of woe: The DSM and the unmaking of psychiatry. New York, Penguin.

Guthrie, W., Swineford, L. B., Wetherby, A. M., & Lord, C. (2013). Comparison of DSM – IV and DSM-5 factor structure models for toddlers with autism spectrum disorder. Journal of the American Academy of Child and Adolescent Psychiatry, 52 (8), 797–805.

Hansen, R. L., Ozonof, S., Krakowiak, P., Angkustsiri, K., Jones, C., Deprey, L. J., Hertz-Picciotto, I. (2008). Regression in autism: Prevalence and associated factors in the CHARGE Study. Ambulatory Pediatrics, 8 (1), 25–31.

Harris, J. C. (2006). Intellectual disability: Understanding its development, causes, classifcation, evaluation, and treatment. New York: Oxford University Press.

Hawks, Z. W., & Constantino, J. N. (2020). Neuropsychiatric «comorbidity» as causal infuence in autism. Journal of the American Academy of Child and Adolescent Psychiatry, 59 (2), 229–235.

Heller, T. (1908). Dementia infantilis. Zeitschrif fur die Erforschung und Behandlung des jugenlichen Schwachsinns, 2, 141–165.

Hertzig, M. E., Snow, M. E., New, E., & Shapiro, T. (1990). DSM – III and DSM – III-R diagnosis of autism and pervasive developmental disorder in nursery school children. Journal of the American Academy of Child and Adolescent Psychiatry, 29 (1), 123–126.

Hobbs, N. (1975). Issues in the classifcation of children. San Francisco: Jossey-Bass.

Huerta, M., Bishop, S. L., Duncan, A., Hus, V., & Lord, C. (2013). Response to Ritvo and Ritvo letter: Commentary on the application of DSM-5 criteria for autism spectrum disorder. American Journal of Psychiatry, 170 (4), 445–446.

Hunt, J. M. (1961). Intelligence and experience. New York: Ronald Press.

Ibaez, L. V., Stone, W. L., & Coonrod, E. E. (2014). Screening for autism in young children. In F. R. Vollkmar, S. J. Rogers, R. Paul, & K. A. Pelphrey (Eds.), Handbook of autism and pervasive developmental disorders (4 th ed., Vol. 2, pp. 585–608). Hoboken, NJ: Wiley.

Ingersoll, B., & Wainer, A. (2014). The broader autism phenotype. In F. R. Vollkmar, S. J. Rogers, R. Paul, & K. A. Pelphrey (Eds.), Handbook of autism and pervasive developmental disorders (4th ed., Vol. 1, pp. 28–56). Hoboken, NJ: Wiley.

Jackson, S. L., & Volkmar, F. R. (2019). Diagnosis and defnition of autism and other pervasive developmental disorders. In F. Volkmar (Ed.), Autism and pervasive developmental disorders (3 rd ed., pp. 1–24). Cambridge, UK: Cambridge University Press.

Jones, L. A., & Campbell, J. M. (2010). Clinical characteristics associated with language regression for children with autism spectrum disorders. Journal of Autism and Developmental Disorders, 40 (1), 54–62.

Kanner, L. (1943). Autistic disturbances of afective contact. Nervous Child, 2, 217–250.

Kanner, L. (1971). Follow-up study of eleven autistic children originally reported in 1943. Journal of Autism and Childhood Schizophrenia, 1 (2), 119–145.

Kim, S. H., Macari, S., Koller, J., & Chawarska, K. (2016). Examining the phenotypic heterogeneity of early autism spectrum disorder: Subtypes and short-term outcomes. Journal of Child Psychology and Psychiatry, 57 (1), 93–102.

King, B. H., Veenstra-VanderWeele, J., & Lord, C. (2013). DSM-5 and autism: Kicking the tires and making the grade. Journal of the American Academy of Child and Adolescent Psychiatry, 52 (5), 454–457.

Klin, A., Jones, W., Schultz, R., & Volkmar, F. R. (2005). The enactive mind – from actions to cognition: Lessons from autism. In F. R. Volkmar, A. Klin, R. Paul, & D. J. Cohen (Eds.), Handbook of autism and pervasive developmental disorders: Diagnosis, development, neurobiology, and behavior (3 rd ed., Vol. 1, pp. 682–703). Hoboken, NJ: Wiley.

Klin, A., Saulnier, C., Tsatsanis, K., & Volkmar, F. R. (2005). Clinical evaluation in autism spectrum disorders: Psychological assessment within a transdisciplinary framework. In F. R. Volkmar, A. Klin, R. Paul, & D. J. Cohen (Eds.), Handbook of autism and pervasive developmental disorders (3 rd ed., Vol. 2, pp. 772–798). Hoboken, NJ: Wiley.

Kolvin, I. (1971). Studies in childhood psychoses: I. Diagnostic criteria and classifcation. British Journal of Psychiatry, 118, 381–384.

Kurita, H., Koyama, T., Setoya, Y., Shimizu, K., & Osada H. (2004). Validity of childhood disintegrative disorder apart from autistic disorder with speech loss. European Child and Adolescent Psychiatry, 13 (4), 221–226.

Lord, C. (1996). Follow-up of two-year-olds referred for possible autism. Journal of Child Psychology and Psychiatry, 36(8), 1065–1076.

Lord, C., Corsello, C., & Grzadzinski, R. (2014). Diagnostic instruments in autistic spectrum disorders. In F. R. Volkmar, S. J. Rogers, R. Paul, & K. A. Pelphrey (Eds.), Handbook of autism and developmental disorders (pp. 610–650). Hoboken, NJ: Wiley.

Lord, C., & Gotham, K. (2014). DSM-5 and ASD: Refections and commentary. In T. E. Davis, III, S. W. White, & T. H. Ollendick (Eds.), Handbook of autism and anxiety (pp. 247–261). Cham, Switzerland: Springer International.

Lord, C., Petkova, E., Hus, V., Gan, W., Lu, F., Martin, D. M., Risi, R. (2012). A multisite study of the clinical diagnosis of diferent autism spectrum disorders. Archives of General Psychiatry, 69 (3), 306–313.

Lovass, O. I., & Smith, T. (1988). Intensive behavioral treatment for young autistic children. In B. B. Lahey & A. E. Kazdin (Eds.), Advances in clinical child psychology (Vol. 11, pp. 285–324). New York: Plenum Press.

Luyster, R., Richler, J., Risi, S., Hsu, W.-L., Dawson, G., Bernier, R, Lord, C. (2005). Early regression in social communication in autism spectrum disorders: A CPEA study. Developmental Neuropsychology, 27 (3), 311–336.

Matson, J. L., Beighley, J., & Turygin, N. (2012a). Autism diagnosis and screening: Factors to consider in diferential diagnosis. Research in Autism Spectrum Disorders, 6 (1), 19–24.

Matson, J. L., Hattier, M. A., & Williams, L. W. (2012b). How does relaxing the algorithm for autism afect DSM – V prevalence rates?

Journal of Autism and Developmental Disorders, 42 (8), 1549–1556.

Mattila, M. L., Kielinen, M., Linna, S. L., Jussila, K., Ebeling, H., Bloigu, R., Moilanen, I. (2011). Autism spectrum disorders according to DSM – IV-TR and comparison with DSM-5 draf criteria: An epidemiological study. Journal of the American Academy of Child and Adolescent Psychiatry, 50 (6), 583–592.

Maudsley, H. (1867). The physiology and pathology of mind. New York: Appleton & Co.

Mayes, S. D., Calhoun, S. L., & Crites, D. L. (2001). Does DSM – IV Asperger’s disorder exist? Journal of Abnormal Child Psychology, 29 (3), 263–271.

Mazefsky, C., McPartland, J., Gastgeb, H., & Minshew, N. (2013). Brief report: Comparability of DSM – IV and DSM-5 ASD research samples. Journal of Autism and Developmental Disorders, 43 (5), 1236–1242.

McPartland, J., Dawson, G., Webb, S. J., Panagiotides, H., & Carver, L. J. (2004). Event-related brain potentials reveal anomalies in temporal processing of faces in autism spectrum disorder. Journal of Child Psychology and Psychiatry, 45 (7), 1235–1245.

McPartland, J. C., & Pelphrey, K. A. (2012). The implications of social neuroscience for social disability. Journal of Autism and Developmental Disorders, 42 (6), 1256–1262.

McPartland, J. C., Reichow, B., & Volkmar, F. R. (2012). Sensitivity and specifcity of proposed DSM-5 diagnostic criteria for autism spectrum disorder. Journal of the American Academy of Child and Adoles cent Psychiatry, 51(4), 368–383.

Miot, S., Akbaraly, T., Michelon, C., Couderc, S., Crepiat, S., Loubersac, J.,

Baghdadli, A. (2019). Comorbidity burden in adults with autism spectrum disorders and intellectual disabilities – a report from the EFAAR (Frailty Assessment in Aging Adults with Autism Spectrum and Intellectual Disabilities) study. Frontiers in Psychiatry Frontiers Research Foundation, 10, 617.

Moretti, P., & Zoghbi, H. Y. (2006). MeCP2 dysfunction in Rett syndrome and related disorders. Current Opinion in Genetics and Development, 16 (3), 276–281.

National Society for Autistic Children. (1978). Defnition of the syndrome of autism. Journal of Autism and Childhood Schizophrenia, 8 (2), 162–169.

Nergord, J. I. (2006). Den levende erfaring: En studie i samisk kunnskapstradisjon. Oslo: Cappelen Akademisk.

Aien, R. A., & Nordahl-Hansen, A. (2018). Bias in assessment instruments for autism. In Encyclopedia of autism spectrum disorders (Vol. 51, pp. 1–2). New York: Springer.

Aien, R. A., Schjolberg, S., Volkmar, F. R., Shic, F., Cicchetti, D. V., Nordahl-Hansen, A., Chawarska, K. (2018a). Clinical features of children with autism who passed 18-month screening. Pediatrics, 141 (6), 6.

Aien, R. A., Vambheim, S. M., Hart, L., Nordahl-Hansen, A., Erickson, C., Wink, L., Grodberg, D. (2018b). Sex-diferences in children referred for assessment: An exploratory analysis of the Autism Mental Status Exam (AMSE). Journal of Autism and Developmental Disorders, 48 (7), 2286–2292.

Ozonof, S., & Grifth, E. M. (2000). Neuropsychological function and the external validity of Asperger syndrome. In A. Klin, F. R. Volkmar, & S. S. Sparrow (Eds.), Asperger syndrome (pp. 72–96). New York: Guilford Press.

Ozonof, S., Iosif, A.-M., Baguio, F., Cook, I. C., Hill, M. M., Hutman, T., Young, G. S. (2010). A prospective study of the emergence of early behavioral signs of autism. Journal of the American Academy of Child and Adolescent Psychiatry, 49 (3), 256–266.

Ozonof, S., Young, G. S., Landa, R. J., Brian, J., Bryson, S., Charman, T., Iosif, A.-M. (2015). Diagnostic stability in young children at risk for autism spectrum disorder: A Baby Siblings Research Consortium study. Journal of Child Psychology and Psychiatry, 56 (9), 988–998.

Piven, J. (2001). The broad autism phenotype: A complementary strategy for molecular genetic studies of autism. American Journal of Medical Genetics, 105 (1), 34–35. Prizant, B. M., & Rydell, P. J. (1984). Analysis of functions of delayed echolalia in autistic children. Journal of Speech and Hearing Research, 27 (2), 183–192.

Rank, B. (1949). Adaptation of the psychoanalytic technique for the treatment of young children with atypical development. American Journal of Orthopsychiatry 19, 130–139.

Rank, B., & MacNaughton, D. (1949). A clinical contribution to early ego development. In A. Freud & H. Hartmann (Eds.), The psychoanalytic study of the child (Vol. 3, pp. 53–65). Oxford, UK: International Universities Press.

Regier, D. A., Narrow, W. E., Clarke, D. E., Kraemer, H. C., Kuramoto, S. J., Kuhl, E. A., & Kupfer, D. J. (2012). DSM-5 feld trials in the United States and Canada: Part II. Test-retest reliability of selected categorical diagnoses. American Journal of Psychiatry, 170 (1), 59–70.

Reiss, S., Levitan, G., & Szyszko, J. (1982). Emotional disturbance and mental retardation: Diagnostic overshadowing. America Journal of Mental Defciency, 86, 567–574.

Rett, A. (1966). Uber ein eigenartiges hirntophisces Syndroem bei Hyperammonie im Kindersalter. Wein Medizinische Wochenschrif, 118, 723–726.

Rett, A. (1986). Rett syndrome: History and general overview. American Journal of Medical Genetics, 1986 (Suppl 1), 21–25.

Rimland, B. (1964). Infantile autism: The syndrome and its implications for a neural theory of behavior. New York: Appleton-Century-Crofs.

Rimland, B. (1971). The diferentiation of childhood psychoses: An analysis of check-lists for 2,218 psychotic children. Journal of Autism and Childhood Schizophrenia, 1 (2), 161–174.

Rogers, S. J. (2004). Developmental regression in autism spectrum disorders. Mental Retardation and Developmental Disabilities Research Reviews, 10 (2), 139–143.

Rowberry, J., Macari, S., Chen, G., Campbell, D., Leventhal, J. M., Weitzman, C., & Chawarska, K. (2015). Screening for autism spectrum disorders in 12-month-old high-risk siblings by parental report. Journal of Autism and Developmental Disorders, 45 (1), 221–229.

Rutter, M. (1972). Childhood schizophrenia reconsidered. Journal of Autism and Childhood Schizophrenia, 2 (4), 315–337.

Rutter, M. (1978). Diagnosis and defnitions of childhood autism. Journal of Autism and Developmental Disorders, 8 (2), 139–161.

Rutter, M. (1991). Isle of Wight revisited: Twenty-fve years of child psychiatric epidemiology. In S. Chess & M. E. Hertzig (Eds.), Annual progress in child psychiatry and child development, 1990 (pp. 131–179). Philadelphia: Brunner/Mazel.

Rutter, M. (1994). Debate and argument: There are connections between brain and mind and it is important that Rett syndrome be classifed somewhere [comment]. Journal of Child Psychology and Psychiatry and Allied Disciplines, 35 (2), 379–381.

Rutter, M. (1997). Comorbidity: Concepts, claims and choices. Criminal Behaviour and Mental Health, 7 (4), 265–285.

Rutter, M. (2011). Research review: Child psychiatric diagnosis and classifcation: Concepts, fndings, challenges and potential. Journal of Child Psychology and Psychiatry and Allied Disciplines, 52 (6), 647–660.

Rutter, M., & Bartak, L. (1973). Special educational treatment of autistic children: A comparative study: II. Follow-up fndings and implications for services. Journal of Child Psychology and Psychiatry and Allied Disciplines, 14 (4), 241–270.

Rutter, M., & Garmezy, N. M. (1983). Developmental psychopathology. In E. M. Hetherington (Ed.), Mussen’s handbook of child psychology: Socialization, personality and child development (Vol. 4, pp. 755–911). New York: Wiley.

Rutter, M., Lebovici, S., Eisenberg, L., Sneznevskij, A. V., Sadoun, R., Brooke, E., & Lin, T. Y. (1969). A triaxial classifcation of mental disorders in childhood: An international study. Journal of Child Psychology and Psychiatry and Allied Disciplines, 10 (1), 41–61.

Rutter, M., & Schopler, E. (1992). Classifcation of pervasive developmental disorders: Some concepts and practical considerations [comments]. Journal of Autism and Developmental Disorders, 22 (4), 459–482.

Rutter, M., & Thapar, A. (2014). Genetics of autism spectrum disorders. In F. R. Volkmar, R. Paul, S. J. Rogers, & K. A. Pelphrey (Eds.), Handbook of autism and pervasive developmental disorders (4 th ed., pp. 411–423). Hoboken, NJ: Wiley.

Schopler, E., Van Bourgondien, M. E., Wellman, G. J., & Love, S. R. (2010). Childhood Autism Rating Scale, Second edition (CARS2). Torrance, CA: Western Psychological Services.

Sharma, S., Woolfson, L. M., & Hunter, S. C. (2012). Confusion and inconsistency in diagnosis of Asperger syndrome: A review of studies from 1981 to 2010. Autism, 16 (5), 465–486.

Siegel, B., Vukicevic, J., Elliott, G. R., & Kraemer, H. C. (1989). The use of signal detection theory to assess DSM – III-R criteria for autistic disorder. Journal of the American Academy of Child and Adolescent Psychiatry, 28 (4), 542–548.

Sipes, M., & Matson, J. L. (2014). Factor structure for autism spectrum disorders with toddlers using DSM – IV and DSM-5 criteria. Journal of Autism and Developmental Disorders, 44 (3), 636–647.

Smith, I. C., Reichow, B., & Volkmar, F. R. (2015). The efects of DSM-5 criteria on number of individuals diagnosed with autism spectrum disorder: A systematic review. Journal of Autism and Developmental Disorders, 45 (8), 2541–2552.

Spiker, M. A., Lin, C., Van Dyke, M., & Wood, J. J. (2012). Restricted interests and anxiety in children with autism. Autism, 16 (3), 306–320.

Spitzer, R. L., Endicott, J. E., & Robbins, E. (1978). Research diagnostic criteria. Archives of General Psychiatry, 35, 773–782.

Stewart, M. E., Barnard, L., Pearson, J., Hasan, R., & O’Brien, G. (2006).

Presentation of depression in autism and Asperger syndrome: A review. Autism, 10 (1), 103–116.

Szatmari, P. (1991). Asperger’s syndrome: Diagnosis, treatment, and outcome. Psychiatric Clinics of North America, 14 (1), 81–93.

Taheri, A., & Perry, A. (2012). Exploring the proposed DSM-5 criteria in a clinical sample. Journal of Autism and Developmental Disorders, 42 (9), 1810–1817.

Tsai, L. (1992). Is Rett syndrome a subtype of pervasive developmental disorder? Journal of Autism and Developmental Disorders, 22, 551–561.

Tsai, L. Y. (2012). Sensitivity and specifcity: DSM – IV versus DSM-5 criteria for autism spectrum disorder. American Journal of Psychiatry, 169 (10), 1009–1011.

Vanegas, S. B., Magana, S., Morales, M., & McNamara, E. (2016). Clinical validity of the ADI-R in a U.S.-based Latino population. Journal of Autism and Developmental Disorders, 46 (5), 1623–1635.

Volkmar, F. R. (1992). Childhood disintegrative disorder: Issues for DSM – IV. Journal of Autism and Developmental Disorders, 22 (4), 625–642.

Volkmar, F. R., Booth, L. L., McPartland, J. C., & Wiesner, L. A. (2014a). Clinical evaluation in multidisciplinary settings. In F. R. Volkmar, S. J. Rogers, R. Paul, & K. A. Pelphrey (Eds.), Handbook of autism and pervasive developmental disorders: Assessment, interventions, and policy (4th ed., Vol. 2, pp. 661–672). Hoboken, NJ: Wiley.

Volkmar, F. R., Cicchetti, D. V., Bregman, J., & Cohen, D. J. (1992a). Three diagnostic systems for autism: DSM – III, DSM – III-R, and ICD-10. Special Issue: Classifcation and diagnosis. Journal of Autism and Developmental Disorders, 22 (4), 483–492.

Volkmar, F. R., Cicchetti, D. V., Cohen, D. J., & Bregman, J. (1992b). Brief report: Developmental aspects of DSM – III-R criteria for autism. Journal of Autism and Developmental Disorders, 22 (4), 657–662.

Volkmar, F. R., Cohen, D. J., & Paul, R. (1986). An evaluation of DSM – III criteria for infantile autism. Journal of the American Academy of Child Psychiatry, 25 (2), 190–197.

Volkmar, F. R., Klin, A., & McPartland, J. C. (2014b). Asperger syndrome: An overview. In J. C. McPartland, A. Klin, & F. R. Volkmar (Eds.), Asperger syndrome: Assessing and treating high-functioning autism spectrum disorders (2nd ed., pp. 1–42). New York: Guilford Press.

Volkmar, F. R., Klin, A., Siegel, B., Szatmari, P., Lord, C., Campbell, M., Towbin, K. (1994). Field trial for autistic disorder in DSM – IV. American Journal of Psychiatry, 151 (9), 1361–1367.

Volkmar, F. R., & Nelson, D. S. (1990). Seizure disorders in autism. Journal of the American Academy of Child and Adolescent Psychiatry, 29 (1), 127–129.

Volkmar, F. R., & Rutter, M. (1995). Childhood disintegrative disorder: Results of the DSM – IV autism feld trial. Journal of the American Academy of Child and Adolescent Psychiatry, 34 (8), 1092–1095.

Volkmar, F. R., Sparrow, S. S., Goudreau, D., Cicchetti, D. V., Paul, R., & Cohen, D. J. (1987). Social defcits in autism: An operational approach using the Vineland Adaptive Behavior Scales. Journal of the American Academy of Child and Adolescent Psychiatry, 26 (2), 156–161.

Volkmar, F. R., Sukhodolsky, D., Schwab-Stone, M., & First, M. B. (2017). Diagnostic classifcation. In A. Martin, M. Bloch, & F. R. Volkmar (Eds.), Lewis’s child and adolescent psychiatry: A comprehensive textbook (pp. 354–363). Philadelphia: Wolters-Kluwer.

Volkmar, F. R., & Tsatsanis, K. (2002). Psychosis and psychotic conditions in childhood and adolescence. In D. T. Marsh & M. A. Fristad (Eds.), Handbook of serious emotional disturbance in children and adolescents (pp. 266–283). New York: Wiley.

Wainer, A. L., Block, N., Donnellan, M. B., & Ingersoll, B. (2013). The broader autism phenotype and friendships in non-clinical dyads. Journal of Autism and Developmental Disorders, 43 (10), 2418–2425.

Waterhouse, L., Wing, L., Spitzer, R. L., & Siegel, B. (1993). Diagnosis by DSM – III-R versus ICD-10 criteria. Journal of Autism and Developmental Disorders, 23 (3), 572–573.

White, S. W., Bray, B. C., & Ollendick, T. H. (2012). Examining shared and unique aspects of social anxiety disorder and autism spectrum disorder using factor analysis. Journal of Autism and Developmental Disorders, 42 (5), 874–884.

Wilson, C., Gillan, N., Spain, D., Robertson, D., Roberts, G., Murphy, C. M., Murphy, D. G. (2013). Comparison of ICD-10R, DSM – IV-TR and DSM-5 in an adult autism spectrum disorder diagnostic clinic. Journal of Autism and Developmental Disorders, 43 (11), 2515–2525.

Wing, L. (1980). Childhood autism and social class: A question of selection? British Journal of Psychiatry 137, 410–417.

Wing, L., & Gould, J. (1979). Severe impairments of social interaction and associated abnormalities in children: Epidemiology and classifcation. Journal of Autism and Developmental Disorders, 9 (1), 11–29.

Wolf, S. (2004). The history of autism. European Child and Adolescent Psychiatry, 13 (4), 201–208.

World Health Organization. (1994). International classifcation of diseases (10 th ed.). Geneva, Switzerland: Author.

Worley, J. A., & Matson, J. L. (2012). Comparing symptoms of autism spectrum disorders using the current DSM – IV-TR diagnostic criteria and the proposed DSM – V diagnostic criteria. Research in Autism Spectrum Disorders, 6 (2), 965–970.

Zwaigenbaum, L., Bauman, M. L., Stone, W. L., Yirmiya, N., Estes, A., Hansen, R. L., Wetherby, A. (2015). Early identifcation of autism spectrum disorder: Recommendations for practice and research. Pediatrics, 136 (4, Suppl. 1), S10–S40.

Глава 2. Скрининг расстройств аутистического спектра и задержек развития у младенцев и детей младшего возраста

История рекомендаций по скринингу

В 1892 году крупнейшее в истории Соединенных Штатов медицинское учреждение Эллис-Айленд начало скрининг общего состояния здоровья и IQ иммигрантов на момент их прибытия в страну (Birn, 1997). Несколько десятилетий спустя армия США приступила к скринингу новобранцев на наличие психологических проблем, чтоявилось первым в истории широким внедрением диагностики для выявления проблем психического здоровья. Однако лишь полвека спустя американская Комиссия по хроническим заболеваниям вынесла определение скринингу как «использование тестов» для «быстрого выявления скрытых заболеваний» (Morabia & Zhang, 2004, р. 463). С тех пор скрининг стал общепринятой практикой при ряде различных заболеваний. Он предназначен для выявления среди здоровых людей тех, кто нуждается в дальнейшей диагностике (Gould, 1996).

Однако разработка процедур скрининга велась с прозападным уклоном. Например, большинство обычно изучаемых инструментов скрининга написано на английском языке, а элементы тестов основаны на западных культурных нормах, что затрудняет применение этих инструментов с мультикультурным населением (Camp, 2007). Поэтому многие ранние попытки разработать инструменты диагностики вряд ли были направлены на удовлетворение потребностей детей из мультикультурной среды или тех, кто происходил из семей, говорящих не на английском языке. Например, Hyman, Chafey и Smith (1977) утверждали, что предвзятость оценки в психологической практике (например, неустановление нормы при диагностике и оценке представителей меньшинств, социально-экономическое неравенство в доступе к диагностике) приводит к росту социально-экономического и гендерного неравенства в области здоровья. Это искажение, присущее разработке инструментов диагностики, также широко изучалось в процедурах скрининга рака и перинатальной депрессии. Это говорит о широко распространенной потребности медицинского сообщества повысить восприимчивость к культурным потребностям пациентов из различных групп населения (Altpeter, Mitchell, & Pennell, 2005; Ka’opua, 2008; Price & Handrick, 2009). Хотя концепция скрининга возникла, вероятно, в составе евгенического движения, а потому исторически была связана с этическими проблемами (Gould, 1996), в настоящее время наблюдается тенденция к принятию процедур скрининга, более чувствительных к культурным и лингвистическим различиям и демонстрирующих более точные результаты в различных группах населения. Сама эта тенденция призвана облегчить доступ к услугам всем нуждающимся. Исследования в области скрининга направлены на создание культурно-ориентированных инструментов посредством адаптации и включения культурных проблем ради расширения фокуса исследования за пределы действенности текущих инструментов (Soto et al., 2015; Harris, Barton, & Albert, 2014). О проблемах скрининга в мультикультурной среде см. главу 11.

Сегодня скрининг начинается пренатально и продолжается на протяжении всей жизни. В течение первого года жизни детей регулярно проверяют на наличие различных медицинских проблем. До того как им исполнится год, дети проходят проверку слуха и зрения, отслеживаются их физические показатели (рост, вес и окружность головы), проводятся анализы на анемию и наличие высокого уровня свинца в крови. Эти усилия направлены на выявление возможных заболеваний еще до появления внешних симптомов, чтобы начать лечение и улучшить долгосрочные результаты. В последнее время ради тех же целей предусмотрен скрининг в течение первых лет жизни на наличие отклонений в развитии, включая расстройства аутистического спектра (РАС).

Хотя впервые РАС был идентифицирован Лео Каннером в 1943 г., история рекомендаций по скринингу относительно коротка. По последним оценкам Центров по контролю и профилактике заболеваний США (CDC), распространенность РАС составляет 1 случай на 59 детей (Baio et al., 2018), что подчеркивает необходимость осведомленности о ранних признаках расстройства и внедрения универсального стандартного скрининга. О истории РАС см. в главе 1. Американская академия педиатрии (AAP), Американская академия неврологии (AAN), Американская академия детской и подростковой психиатрии (ААСАР), Общество детской неврологии (CNS) и Федеральное правительство США выпустили рекомендации касательно раннего скрининга РАС (AAP, Committee on Children with Disabilities, 2001; AAP, Council on Children with Disabilities, 2006; Volkmar et al., 1999, 2014). Первым крупным законодательным актом, направленным на раннее выявление отклонений в развитии, стала поправка 1997 г. к Федеральному закону «Об образовании лиц с ограниченными возможностями здоровья» (IDEA, 1990). Эта поправка обязывала педиатров своевременно направлять детей к соответствующим специалистам для дальнейшей оценки при возникновении проблем развития, включая проблемы РАС (AAP, Committee on Children with Disabilities, 2001). Поправка к IDEA ознаменовала собой первый законодательный акт, связанный с диагностикой нарушений развития.

Несколько лет спустя AAN и CNS совместно разработали рекомендацию по проведению стандартизированного скрининга развития во время регулярных профилактических осмотров всех детей, в отношении которых возникали подозрения на отклонения в развитии (Filipek et al., 2000). Однако ранняя стадия задержки развития у детей с РАС не всегда наличествует, зачастую трудноуловима и может остаться незамеченной у детей на первых годах жизни (Baird, Douglas, & Murphy, 2011; Brian et al., 2014; Kim et al., 2018). Выявление задержек у детей раннего возраста представляет собой тем более сложную задачу, поскольку даже при типичном развитии сроки порогов развития могут варьироваться. В дополнение к этому дети с РАС могут демонстрировать гетерогенные профили развития, в которых наличествуют одни пороги развития, а достижение других, таких как направленная вокализация, указывание и реакция на имя, задерживается или в какой-то степени неустойчиво (Baranek et al., 2013; Colgan et al., 2006; Ozonoff et al., 2010). Более подробную информацию о развитии детей, подверженных риску развития РАС, см. в главе 6. Учитывая эту гетерогенность, ААРР в 2001 г. рекомендовала проводить универсальный стандартный скрининг для выявления возможных задержек развития (РАС и прочие) вне зависимости от того, есть ли повод для опасений (AAP, Committee on Children with Disabilities, 2001).

В 2006 гг. AAP опубликовала еще одно постановление, в котором проводилось различие между системой наблюдения и скринингом, а также определялись конкретные рекомендации по выявлению задержек на протяжении младенчества и раннего возраста. AAP определила систему наблюдения как общую осведомленность о потенциальных проблемах развития, а скрининг – как использование стандартизированных мер для выявления расстройств психического развития (AAP, Council on Children with Disabilities, 2006). В этом постановлении 2006 г. педиатрам рекомендовалось обследовать каждого ребенка, а именно расспрашивать родителей о возможных проблемах, вести журнал истории развития каждого пациента, вести тщательное наблюдение за ребенком во время регулярных профилактических осмотров и вносить выводы в медицинские карты. Было рекомендовано проводить это документально подтвержденное наблюдение в сочетании со стандартизированным скринингом развития во время регулярных профилактических осмотров на 9-м, 18-м, 24-м и 30-м месяце жизни (AAP, Council on Children with Disabilities, 2006).

В 2011 г. Национальный институт здравоохранения и повышения квалификации (NICE) (Основан в 1999 г. как Национальный институт клинического совершенства, переименован в 2005 г., но общепринятая аббревиатура названия осталась прежней. – Прим. перев.) в Великобритании также выпустил официальную рекомендацию по скринингу на предмет выявления РАС. В этом заявлении NICE рекомендовал проводить скрининг при возникновении подозрений и предоставлял таблицу потенциальных «сигналов опасности» РАС, на которую будут ориентироваться медицинские работники (Baird et al., 2011). NICE рекомендовал не проводить скрининг при отсутствии опасений. Однако эта рекомендация предостерегала специалистов, что РАС может присутствовать даже в том случае, когда дети демонстрируют определенные навыки, которых обычно не хватает детям с РАС, такие как умение играть с предметами «понарошку», зрительный контакт или улыбка (Baird et al., 2011). Co времени публикации этой рекомендации NICE европейские процедуры скрининга оставались не универсальными, и процедурные вариации наблюдались в зависимости от страны (Garcia-Primo et al., 2014). Озабоченность по поводу оценки инструментов скрининга для клинических и исследовательских целей в различных популяциях в европейских регионах, а также необходимость тестирования в масштабных выборках местных общин, в том числе тех, представители которых значительно различаются по социально-экономическому статусу и культурным особенностям, может препятствовать внедрению широко распространенного скрининга (Garcia-Primo et al., 2014). Более того, ранний скрининг на местах сопряжен с логистическими проблемами, включая управление работой клиник, координацию проведения скрининга в сезоны трудовой активности, набор подходящего персонала и его обучение, предоставление полезной обратной связи о ложноотрицательных результатах и гарантию выдачи направлений к действующим специалистам (King et al., 2010; Ojen et al., 2018). Несмотря на эти проблемы, разработка инструментов скрининга для точного выявления риска развития РАС у младенцев и детей младшего возраста из различных групп населения остается приоритетной задачей (Bolte, Marschik, FalckYtter, Charman, & Roeyers, 2013; Janvier, Coffield, Harris, Mandell, & Cidav, 2018; Marlow, Servili, & Tomlinson, 2019). Ниже описаны инструменты скрининга задержки развития и/или РАС, которые в настоящее время доступны или находятся в стадии разработки, а также психометрические характеристики каждого инструмента.

Инструменты скрининга

Гетерогенность симптомов РАС в раннем детстве требует инструментов скрининга, которые не только учитывают широкий спектр симптомов, но и выявляют симптомы, различающиеся по степени тяжести. Это может быть непросто, учитывая рекомендацию AAP быстро проводить скрининг и подсчитывать рейтинг во время кратких, рутинных профилактических посещений (AAP, Council on Children with Disabilities, 2006). При разработке эффективных практических инструментов скрининга РАС исследователи должны сбалансировать надежность измерения со скоростью и простотой применения.

При выборе соответствующих инструментов скрининга также важно учитывать популяции, в которых этот инструмент был валидизирован, а также культурные и языковые характеристики инструмента, чтобы уменьшить барьеры, связанные с культурой, грамотностью и социально-экономическим статусом. Научные исследования подтверждают, что наиболее эффективной моделью скрининга являются внедрение конкретных пунктов в шкалы измерения развития, родительские отчеты в опросниках, специфичных для РАС, и наблюдение опытными клиницистами (Hardy, Haisley, Manning, & Fein, 2015; Wiggins, Bakeman, Adamson, & Robins, 2007; Wetherby, Brosnan-Maddox, Peace, & Newton, 2008; Bishop et al, 2017; Robins et al., 2014; Stone, Coonrod, & Ousley, 2000). Для специфического скрининга РАС наиболее эффективными инструментами или их элементами часто являются те, которые измеряют показатели основных симптомов РАС, включая социальную коммуникацию, ограниченное и повторяющееся поведение и сенсорную регуляцию (Bishop et al., 2017; Hardy et al., 2015; Reznick, Baranek, Reavis, Watson, & Crais, 2007; Robins, Fein, Barton, & Green, 2001; Wetherby et al., 2008; Wiggins et al., 2007). Например, было обнаружено, что вопросы о коммуникации «Опросника по возрасту и стадии развития 3-е издание» (ASQ-3) и шкалы отрешенности и первазивных проблем развития и в опроснике поведения ребенка (CBCL) являются наиболее прогностичными для РАС по сравнению с другими элементами этих укрупненных инструментов скрининга развития (Hardy et al., 2015; Muratori et al., 2011).

Инструменты скрининга обычно делятся на два типа: Уровень 1 и Уровень 2. Инструменты скрининга Уровня 1 являются короткими, простыми в применении, широкоохватными. Они предназначены для определения наличия каких-либо проблем развития, а также наличия или отсутствия РАС. Инструменты скрининга Уровня 2 длиннее, требуют большей подготовки для применения, имеют более узкую направленность и предназначены для использования, когда уже возникла озабоченность относительно развития ребенка. Инструменты скрининга Уровня 1 могут быть наиболее подходящими в практике первичной медико-санитарной помощи, когда ресурсы времени и персонала ограничены (King et al., 2010). Инструменты скрининга Уровня 2 лучше всего применять в качестве вторичного, более специализированного этапа скрининга после того, как ребенок был отмечен как подверженный риску проблем развития. Положительный результат на любом типе инструментов должен привести к направлению на дальнейшую диагностическую оценку. Поскольку инструменты Уровня 1 требуют меньше времени и подготовки в применении, чем инструменты Уровня 2, они более практичны для использования при каждом профилактическом посещении, что облегчает универсальный стандартный скрининг. Инструменты Уровня 2, предназначенные для детей, вызвавших озабоченность родителей или клиницистов, помогают клиницистам адаптировать направление на диагностическую оценку.

Таблица 2.1. Краткое описание инструментов для скрининга

Полезность инструмента скрининга определяется оценкой различных психометрических характеристик, которые указывают на способность инструмента выявлять симптомы и отделять проблемы, характерные для РАС, от других проблем развития. К этим свойствам относятся чувствительность, специфичность, положительная прогностическая ценность (ППЦ) и отрицательная прогностическая ценность (ОПЦ). Особенно важен баланс между чувствительностью и специфичностью, который, по мнению некоторых ученых, должен оставаться выше 80 %, чтобы инструмент считался психометрически валидным (Wetherby et al., 2008). Чувствительность – это способность теста обнаружить истинный случай РАС, тогда как специфичность – это способность теста обнаружить истинное отсутствие РАС. ППЦ относится к доле истинных случаев РАС среди всех тех, чей результат при скрининге был положительным, в то время как ОПЦ относится к доле детей, у которых нет РАС, из всех тех, кто показал негативный результат. Таким образом, ППЦ и ОПЦ связаны с распространенностью РАС в выборке. В инструментах Уровня 1 и Уровня 2 чувствительность и ППЦ, возможно, наиболее важны при определении полезности инструмента скрининга. Высокая чувствительность указывает на высокий уровень истинных положительных результатов, в то время как высокая ППЦ рассматривает эти истинные положительные результаты в свете распространенности в популяции. Однако психометрические характеристики могут варьироваться в зависимости от уровня развития и хронологического возраста тестируемого ребенка, поэтому при установлении пороговых значений, определяющих наличие риска, необходимо учитывать влияние различий в развитии в рекомендуемом возрастном диапазоне для любого данного инструмента (Sturner, Howard, Bergmann, Stewart, & Afarian, 2017). Учитывая цель скрининга, обычно считается более целесообразным, чтобы инструмент скрининга давал ложноположительные результаты, которые могут быть уточнены после дальнейшей оценки, чем ложноотрицательные, из-за которых в конечном итоге дети не получают направление на дальнейшую оценку. Однако потенциал ненужной эмоциональной нагрузки на семьи возрастает с увеличением частоты ложноположительных результатов скрининга (Gurian, Kinnamon, Henry, & Waisbren, 2006; Hewlett & Waisbren, 2006; Siu & the U. S. Preventive Services Task Force, 2016).

Инструменты скрининга доступны в различных форматах, включая опросники для ухаживающих взрослых, родительские интервью и подготовленное наблюдение со стороны врача. Краткое описание инструментов скрининга приведено в таблице 2.1. Инструменты, описанные в нижеследующих разделах, организованы на основе цели разработки каждого инструмента. Т. е., инструменты скрининга, которые были разработаны специально для выявления РАС, отделены от инструментов общего развития, которые также применялись для измерения риска развития РАС.

Опросники для ухаживающих взрослых: специфично для РАС

Список поведенческих признаков при аутизме

Список поведенческих признаков при аутизме (ABC) – это опросник для родителей, состоящий из 57 пунктов, в котором они отвечают, присутствуют или отсутствуют у их ребенка специфические формы поведения в каждой из шести областей (сенсорное поведение, отношения, стереотипы и использование объектов, речь, самопомощь и социальное поведение) (Rellini, Tortolani, Trillo, Carbone, & Montecchi, 2004). Каждый элемент, указанный как «присутствующий», получает оценку от 1 до 4 баллов в зависимости от уровня согласованности с симптомами РАС (Rellini et al., 2004). Заполнение ABC занимает примерно 10-20 минут, он предназначен для детей в возрасте от 2 до 14 лет (Krug, Arick, & Almond, 1978).

В одной выборке детей в возрасте от 6 до 15 лет с РАС и другими нарушениями развития было обнаружено, что ABC обладает 87 % чувствительностью и 96 % специфичностью к РАС (Wadden, Bryson, & Rodger, 1991). Кроме того, в исследовании бразильских детей с РАС, неаутистическими расстройствами речи и типичным развитием было обнаружено, что ABC обладает 92 % чувствительностью и 93 % специфичностью (Marteleto & Pedromonico, 2005). Однако в одном исследовании клинической выборки детей младшего возраста (в возрасте от 18 месяцев до 11 лет) чувствительность ABC составила всего 54 % (Rellini et al., 2004). Это позволяет предположить, что ABC, вероятно, не подходит в качестве инструмента скрининга для маленьких детей с риском развития РАС.

Перечень ранних признаков расстройств развития

Перечень ранних признаков расстройств развития (CESDD) представляет собой перечень из 25 пунктов, основанный на наиболее распространенных ранних маркерах РАС, и предназначен для заполнения в течение 5-10 минут взрослыми, осуществляющими уход в яслях в отношении детей в возрасте 3-39 месяцев (Dereu, Roeyers, Raymaekers, Meirsschaut, & Warreyn, 2012). Вопросы относятся ко многим специфичным для РАС особенностям поведения: «отсутствие жестов», «аномальный зрительный контакт», «отсутствие функциональной игры» и «использование руки другого в качестве инструмента для получения желаемого предмета» (Dereu et al., 2012). Поводом для беспокойства являются два или более положительных ответа для детей в возрасте до 12 месяцев и четыре или более положительных ответа для детей старше 12 месяцев (Dereu et al., 2010).

CESDD был первоначально валидизирован в Бельгии в проспективном исследовании выборки детей из местной общины в возрасте 3-39 месяцев со средним возрастом 17 месяцев (Dereu et al., 2010). Это исследование показало, что CESDD имеет значения чувствительности и специфичности 68 % и 96 % соответственно (Dereu et al., 2010). Прогностическая ценность положительного и отрицательного измерения – 10 % и 99 %, соответственно (Dereu и соавт., 2010). Хотя значения специфичности и отрицательной прогностической ценности достаточно высоки, значения чувствительности и положительной прогностической ценности предполагают, что CESDD может потребовать дополнительных исследований и доработки, прежде чем будет рекомендован для широкого использования. Этот инструмент еще не прошел оценку в Соединенных Штатах и не доступен для клинического применения.

Чеклист поведенческого развития – ранний скрининг

Чеклист поведенческого развития – ранний скрининг (DBC-ES) представляет собой опросник для родителей из 17 пунктов. В сущности, он является производным от более длинного опросника «Чеклист поведенческого развития», который был сосредоточен в основном на эмоциональных нарушениях у детей в возрасте от 4 до 18 лет с умственной отсталостью (Gray & Tonge, 2005). Однако DBC-ES отличается от исходного DBC – он используется для того, чтобы отличать детей раннего возраста (в возрасте 18-48 месяцев) с РАС от их сверстников с умственной отсталостью (Gray & Tonge, 2005). Ответы на вопросы оцениваются по шкале от 0 (неверно) до 2 (очень верно), и набранное число баллов варьируется от 0 до 34 (Gray & Tonge, 2005). Применение этого инструмента занимает 5-10 минут, он был опробован в качестве скрининга РАС в двух независимых австралийских клинических выборках детей в возрасте 18-48 месяцев (Gray & Tonge, 2005; Gray Tonge, Sweeney, & Ein-feld, 2008). Был предложен порог в 11 из 34 баллов (Gray & Tonge, 2005; Gray et al., 2008). Чувствительность и специфичность составили 88 % и 69 % соответственно, а положительная прогностическая ценность и отрицательная прогностическая ценность – 74 % и 83 % соответственно (Gray & Tonge, 2005; Gray et al., 2008). В то время как полномасштабный DBC доступен на многих языках, DBC-ES не доступен для клинического применения и требует дополнительных исследований, прежде чем будет рекомендован в качестве инструмента скрининга РАС.

Ранний скрининг-опросник на аутистические черты

Ранний скрининг-опросник на аутистические черты (ESAT) состоит из 14 вопросов, предполагающих ответы «да» или «нет» на вопросы, касающиеся игры, интересов, социальной коммуникации и навыков совместного внимания ребенка (Swinkels et al., 2006). Опросник может быть заполнен в течение 10-15 минут родителем или клиницистом после 90-минутного наблюдения за ребенком на дому (Dietz, Swinkels, van Daalen, van Engeland, & Buitelaar 2006). Было установлено, что ESAT наиболее чувствителен и специфичен, когда используется порог в три или более ответов «нет» по шкале 0-14 (Swinkels et al., 2006). Этот порог был первоначально валидизирован на популяционной выборке детей в возрасте 8-20 месяцев в Нидерландах (Swinkels et al., 2006). Это исследование показало 90 % чувствительности, 100 % специфичности по сравнению с детьми с нормальным развитием и 81 % специфичности по сравнению с детьми с синдромом дефицита внимания или гиперактивностью (СДВГ; Swinkels et al., 2006). Кроме того, было установлено, что сокращенная версия ESAT из четырех пунктов имеет чувствительность 94 %. Это указывает на то, что сокращенная версия может быть использована в качестве инструмента предварительного скрининга для определения того, какие семьи должны пройти полномасштабный скрининг (Swinkels et al., 2006). Однако низкая специфичность сокращенной версии предполагала, что та не является надежным инструментом скрининга для определения необходимости полной диагностической оценки, а подходит только для определения целесообразности скрининга при помощи полной версии ESAT (Swinkels et al., 2006). Кроме того, было проведено последующее исследование клинической выборки детей в возрасте 13-23 месяцев с использованием сокращенной прескрининговой версии ESAT, за которой последовало применение полной версии из 14 пунктов, заполненной подготовленным наблюдателем после 90-минутного наблюдения на дому за детьми, получившими положительные результаты прескрининга (Dietz et al., 2006). Это исследование показало, что двухэтапный ESAT имеет только 25 % специфичности для РАС, но идентифицирует РАС и другие нарушения развития в 82 % случаев (Diet et al., 2006). Таким образом, хотя полномасштабный ESAT с наблюдением клинициста не считается специфичным для РАС, этот опросник из 14 пунктов для родителей (без продолжительного наблюдения клинициста) является перспективным инструментом для скрининга РАС.

Опросник первого года

Опросник первого года (FYI) – это опросник для родителей из 63 пунктов, предназначенный для выявления ранних признаков РАС у 12-месячных детей. Заполнение этого опросника занимает у родителей 15-20 минут. Пункты для FYI были выбраны на основе обширного анализа видеозаписей маленьких детей, у которых позже развился РАС, ретроспективных отчетов родителей о поведении детей в младенчестве и проспективных исследований детей, у которых были старшие сиблинги с РАС (Reznick et al., 2007). У младенцев, у которых позже развилось РАС, наблюдались такие общие черты, как: задержка речи, уход от социального взаимодействия, отсутствие совместного внимания и подражательного поведения, а также неспособность установить зрительный контакт в подходящий момент (Adrien et al., 1992; Gillberg et al., 1990; Hoshino et al., 1982; Lord, 1995; Osterling & Dawson, 1994; Zwaigenbaum et al., 2005). Эти и другие симптомы были сгруппированы в две области: социальная коммуникация и сенсорно-регуляторные функции (Reznick et al., 2007). FYI требует от родителей ответить на несколько типов вопросов. 46 вопросов имеют варианты ответов «никогда», «редко», «иногда» и «часто»; 14 вопросов предлагают много вариантов выбора; и в одном пункте у родителей спрашивается, какие специфические согласные звуки издает их ребенок (Reznick et al., 2007). Более высокие баллы по FYI указывали на более атипичное поведение, и некоторые ответы при подсчете баллов были расценены как ответы с более высоким риском. Тем самым видам поведения, более симптоматичным для РАС, было присвоено 2 балла, видам поведения, потенциально симптоматичным для РАС, был присвоен 1 балл, а типичным видам поведения – 0 баллов (Reznick et al., 2007).

FYI был первоначально протестирован на выборке младенцев в возрасте 12 месяцев, отобранных из записей гражданского состояния в радиусе 20-30 миль от Чапел-Хилл, штат Северная Каролина, США (Reznick et al., 2007). Это первоначальное исследование дало нормальное распределение баллов и показало, что родителям легко понять и заполнить FYI (Reznick et al., 2007). Этот инструмент также может предоставить индивидуальные профили детей, которые демонстрируют конкретные проблемные области и уровень риска развития РАС (Reznick et al., 2007). В этом первоначальном исследовании была разработана шкала оценки риска от 0 до 50 баллов, по которой 90 % детей нормативной выборки набрали менее 15 баллов (Reznick et al., 2007). В результате балл 15 был установлен в качестве порога для риска РАС (Reznick et al., 2007). FYI был дополнительно валидизирован в исследовании детей младшего возраста, которые были отобраны из местных дошкольных учреждений и имели РАС, другие нарушения развития или типичные траектории развития (Watson et al., 2007). В рамках установленного порога 15 баллов FYI показал 92 % чувствительность и 78 % специфичность для РАС (Watson et al., 2007). В той же выборке ППЦ была зарегистрирована науровне 74 %, а ОПЦ – на уровне 93 % (Watson et al., 2007). Кроме того, в ходе лонгитюдного наблюдения за детьми, прошедшими скрининг в раннем возрасте, оказалось, что 31 % детей с диагнозом РАС в возрасте 3 лет были в группе высокого риска по FYI в возрасте 12 месяцев. Также в группе высокого риска в возрасте 12 месяцев были 85 % детей с РАС или другими проблемами развития, которые требовали оказания помощи (Turner-Brown, Baranek, Reznick, Watson, & Crais, 2012). FYI все еще находится в стадии разработки и пока не доступен для клинического использования.

Модифицированный чеклист аутизма у детей младшего возраста

Модифицированный чеклист аутизма у детей младшего возраста (М-СНАТ) является наиболее широко изученным и цитируемым инструментом скрининга проблем развития. Он состоит из 23 вопросов с ответами «да/нет», касающихся сенсорики, социальной коммуникации и игрового поведения у детей младшего возраста, и предназначен для выявления симптомов РАС у детей в возрасте 16-30 месяцев (Robins et al., 2001). Этот инструмент был разработан на основе чеклиста аутизмау детей младшего возраста (CHAT; Baron-Cohen, Allen, & Gillberg, 1992) и списка симптомов аутизма, наблюдаемых у очень маленьких детей. Ухаживающие взрослые могут заполнить его менее чем за 5 минут. Ребенок получает 1 балл за каждый ответ, который считается симптомом РАС, а порог в 3 балла по шкале 0-23 указывает на необходимость последующего М-СНАТ собеседования (M-CHAT/F; Robins et al., 2001), которое было разработано для повышения специфичности инструмента и занимает 5-10 минут (Robins et al., 2001). Исследования по М-СНАТ подтверждают ценность его использования в качестве общего скрининга развития, но различные исследования дают противоречивые результаты относительно его полезности в качестве специфического скрининга РАС.

Впервые М-СНАТ был валидизирован в проспективном исследовании выборки детей по определенному месту жительства (п = 1293), которые были обследованы во время профилактических визитов педиатра на 24-м месяце жизни (Robins et al., 2001). Это исследование показало, что инструмент имеет чувствительность 97 %, специфичность 95 %, ППЦ 36 % и ОПЦ 99 % для РАС в данной выборке по месту жительства (Robins et al., 2001). Однако специфичность возросла до 99 %, ППЦ – до 68 %, а ОПЦ и чувствительность остались прежними, когда для определения результатов скрининга было включено собеседование M-CHAT/F (Robins et al., 2001). Эти улучшения в психометрии позволили предположить, что M-CHAT/F является полезным добавлением для максимизации эффективности инструмента при исследовании детей, чьи результаты по М-СНАТ указывают на умеренный риск. Однако если ребенок набрал 7 или более баллов по опроснику М-СНАТ, его можно считать имеющим высокий риск развития нарушений развития, и направление на оценку рекомендуется даже без проведения M-CHAT/F (Chlebowski, Robins, Barton, & Fein, 2013). Высокий процент детей, которые прошли скрининг с положительным результатом и получили диагноз задержки развития или РАС, свидетельствует о том, что M-CHAT/F является надежным инструментом скрининга нарушений развития, включая РАС (Chlebowski et al., 2013).

В 2014 г. был валидизирован использующий более простые формулировки, чем M-CHAT/F, Пересмотренный модифицированный чеклист аутизма у детей младшего возраста с последующим собеседованием (M-CHAT-R/F) в клинической выборке n = 16071 детей в ходе профилактических визитов педиатра на 18-м и 24-м месяцах жизни (Robins et al., 2014). Это проспективное исследование разделило первоначальные результаты скрининга M-CHAT-R на три категории: баллы от 0 до 2 считались низким риском и не требовали дальнейшего наблюдения и собеседования; баллы от 3 до 7 считались средним риском, и педиатры должны были провести M-CHAT-R/F; a баллы выше 7 считались высоким риском, указывающим на то, что ребенок сразу должен быть направлен на специализированную оценку (Robins et al., 2014). Был проведен альтернативный анализ пороговых значений, который показал, что снижение порога среднего риска до 2 дает лучшие психометрические результаты по сравнению с баллами порога, установленными при любом другом значении от 1 до 9 (Robins et al., 2014). Пороговое значение 2 обеспечивало 94 % чувствительности и 83 % специфичности для РАС, хотя ППЦ и ОПЦ в отчете не отмечены (Robins et al., 2014). Другое проспективное исследование, включавшее последующее собеседование для всех детей, набравших баллы выше порога риска по М-СНАТ, даже тех, кто набрал баллы с высоким риском (> 7), показало, что M-CHAT/F имеет 97-98 % чувствительности, специфичности и ППЦ в клинической выборке детей (n = 5 071) в возрасте 14-40 месяцев (Sturner et al., 2016). Однако одно исследование популяционной выборки детей в возрасте 18 месяцев, набранных из норвежской «Когорты матери и ребенка» (Программа Норвежского института общественного здравоохранения 1998-2008 гг. – Прим. перев.), показало, что М-СНАТ обладает 93 % специфичности, но только 34 % чувствительности к РАС. Это указывает на то, что, хотя М-СНАТ является ценным инструментом общего скрининга развития, он может быть неэффективен для выявления РАС в возрасте 18 месяцев (Stenberg et al., 2014). М-СНАТ также был апробирован на крупных выборках в рамках одного сообщества. Ojen и коллеги (2018) исследовали результаты развития в n = 68 197 случаях, которые показали отрицательный результат на скрининге, и обнаружили среди них только 228 ложноотрицательных. Кроме того, Sturner и коллеги (2017) сравнили полезность М-СНАТ у детей младше 20 месяцев и детей старше 20 месяцев с общим размером выборки n = 73 564. Младшая группа детей дала больше аномальных ответов в М-СНАТ, хотя в этой группе было меньше подтвержденных случаев РАС, что указывает на необходимость принимать в расчет изменения в развитии на протяжении раннего возраста (Sturner et al., 2017). Несмотря на несколько неоднозначные результаты, большинство исследований по этому инструменту показывают, что это ценный инструмент скрининга для больших популяций, который легко проводить и интерпретировать.

Шкала ранних маркеров для родительского наблюдения

Шкала ранних маркеров для родительского наблюдения (POEMS) представляет собой опросник из 61 пункта, предназначенный для использования у детей в возрасте от 1 до 24 месяцев (Feldman et al., 2012). Опросник предлагает родителям рассмотреть поведение детей в области социального общения, ограниченного и повторяющегося поведения, поведенческих проблем и эмоциональных проблем за прошедшую неделю и ответить на вопросы, используя шкалу от 1 до 4, где более высокие баллы указывают на более проблемное поведение (Feldman et al., 2012). Баллы по POEMS варьируются от 61 до 244, а пороговый балл 70 указывает на риск развития РАС (Feldman et al., 2012).

Первоначально POEMS была валидизирована в проспективном исследовании младенцев из группы высокого риска (со старшими сиблингами, имеющими диагноз РАС) в возрасте от 1 до 24 месяцев на начало исследования (Feldman et al., 2012). Опросник заполнялся родителями в среднем 8 раз на протяжении 2 лет и выявил значения чувствительности и специфичности от 25 до 100 % и от 65 до 87 % соответственно, при диагнозе РАС в возрасте 3 лет (Feldman et al., 2012). Значение ППЦ колебалось от 10 до 29 % (Feldman et al., 2012). Чувствительность повышалась по мере взросления детей, в то время как специфичность со временем снижалась, а ППЦ оставалась относительно стабильной (Feldman et al., 2012). Применимость POEMS к младенцам в возрасте до 1 месяца представляется многообещающей, но необходимы дополнительные исследования, прежде чем этот инструмент будет доступен для клинического применения.

Родительское наблюдение социального взаимодействия

Родительское наблюдение социального взаимодействия (POSI) – это опросник для родителей из семи пунктов, заполнение которого занимает менее 5 минут. POSI требует минимального уровня грамотности, приблизительно на уровне пятого класса, что повышает его доступность для семей с более низким уровнем образования (Smith, Sheldrick, & Perrin, 2012). Вопросы требуют ответов по шкале Лайкерта относительно частоты поведения ребенка, например, проявления интереса к другим детям и реакции на собственное имя (Smith et al., 2012). Три или более ответов в нейтральном или нетипичном диапазоне указывают, что существует основание для беспокойства (Smith et al., 2012). Первоначально POSI был разработан на основе двухступенчатого ретроспективного исследования клинической выборки детей в возрасте 18-48 месяцев (Стадия 1) и 16-30 месяцев (Стадия 2) (Smith et al., 2012). Это исследование дало значения чувствительности 54-89 % и специфичности 74-83 % с более высокой чувствительностью на стадии 1-го исследования и более высокой специфичностью на стадии 2-го (Smith et al., 2012). POSI доступен бесплатно онлайн, но он требует дальнейших исследований на большей популяционной выборке, прежде чем его можно будет рекомендовать для широкого клинического применения.

Контроль поведения при общем расстройстве развития

Контроль поведения при общем расстройстве развития (PDD-BI) – это опросник из 188 пунктов для родителей или учителей, заполнение которого требует приблизительно 20-45 минут (Cohen & Sudhalter, 2005). PDD-BI оценивает неадаптивное поведение и навыки социальной коммуникации у детей в возрасте 1 года, от 6 месяцев до 18 лет, 5 месяцев на основе ответов родителей или учителей на каждый вопрос по четырехбалльной шкале Лайкерта в диапазоне от «никогда» до «часто» (Cohen et al., 2010; Cohen & Sudhalter, 2005). Версия PDD-BI для учителей содержит меньше пунктов, чем версия для родителей, поскольку она включает только те элементы, которые могут быть оценены в условиях школы (Cohen, Schmidt-Lackner, Romanczyk, & Sudhalter, 2003). Этот инструмент был первоначально разработан для описания изменений во времени, но также изучался как инструмент скрининга. Рекомендуемым порогом риска развития аутизма является Т-балл 45 или ниже по Шкале структуры аутизма, по набору элементов, наиболее чувствительных и специфичных для РАС (Reel, Lecavalier, Butter, & Mulick, 2012).

В одной клинической выборке PDD-BI показал 74 % чувствительности и 62 % специфичности, что побудило исследователей рекомендовать не использовать PDD-BI в качестве инструмента скрининга РАС (Reel et al., 2012). Однако чувствительность возросла до 92 %, а специфичность до 67 %, когда в анализ были включены только дети с невербальным IQ ниже 70 (Reel et al., 2012). Кроме того, одно исследование показало, что версия PDD-BI для родителей имеет чувствительность 80 % и специфичность 81 %, в то время как версия для учителей имеет чувствительность 84 % и специфичность 50 % для РАС (Cohen et al., 2010). Противоречивые результаты исследований PDD-BI как специфичного для аутизма инструмента скрининга указывают на необходимость проведения дополнительных исследований в более крупных выборках.

Скрининговый тест на общее расстройство развития – второе издание

Скрининговый тест на общее расстройство развития – второе издание (PDDST-II) – это инструмент скрининга, состоящий из трех последовательных опросников для родителей, число вопросов с ответами «да» или «нет» в которых варьируется от 16 до 18 (Eaves & Ho, 2004). Дети получают по 1 баллу за каждый утвердительный ответ на всех этапах анкетирования (Eaves & Но, 2004). Суммарный балл 3 или выше на первом этапе по шкале от 0 до 18, которая может быть использована в качестве автономного инструмента скрининга первого уровня, указывает на риск развития РАС и является основанием для проведения второго этапа (Eaves & Но, 2004). Аналогично, суммарный балл 4 или выше по шкале 0-17 на втором этапе указывает на необходимость проведения третьего этапа, а суммарный балл 6 или выше по шкале 0-16 требует полной диагностической оценки (Eaves & Но, 2004). PDDST-II подходит для детей в возрасте 18-48 месяцев, а для заполнения опросников всех трех этапов требуется 10-20 минут (Siegel, 2013).

Чувствительность и специфичность PDDST-II в клинической выборке детей в возрасте 18-48 месяцев варьировалась в зависимости от этапа скрининга. На этапе 1 были обнаружены чувствительность 92 % и специфичность 91 % (Siegel, 2013), на этапе 2 – чувствительность 73 % и специфичность 49 %, и на этапе 3 – чувствительность 58 % и специфичность 60 % (Siegel, 2013). Эти данные свидетельствуют о том, что этап 1 PDDST-II является наиболее эффективным средством скрининга РАС у детей раннего возраста, тогда как полезность других этапов ограничена.

Скрининг социального взаимодействия – младший возраст

Скрининг социального взаимодействия – младший возраст (SSI-Y) – это опросник для родителей, состоящий из 54 пунктов, заполнение которого занимает 10-15 минут (Ghuman, Leone, Lecavalier, & Landa, 2011). Этот инструмент содержит вопросы о социальном взаимодействии и совместном внимании у детей дошкольного возраста (24-42 месяца). Варианты ответов варьируются от 0 (почти никогда) до 3 (почти все время) (Ghuman et al., 2011). Если ребенок набирает менее 45 баллов из общего числа возможных 162, считается, что он подвержен риску развития РАС (Ghuman et al., 2011). SSI-Y был первоначально валидизирован в клинической выборке детей в возрасте 24-61 месяца, и это исследование показало значения чувствительности 87 % и специфичности 71 % (Ghuman et al., 2011). SSI-Y имеет многообещающие начальные результаты и разрешен для бесплатной онлайн-загрузки, что значительно увеличивает его доступность. Однако прежде чем его можно будет рекомендовать для широкого клинического применения, необходимо провести дополнительные исследования в более крупной и разнообразной выборке детей еще более младшего возраста.

Опросник социальной коммуникации

Разработанный параллельно с более длительным и углубленным интервью с родителями и Диагностическим интервью по аутизму (пересмотренному) (ADI-R) (Lord, Rutter, & Le Couteur, 1994), Опросник социальной коммуникации (SCQ) просит родителей ответить «да или «нет» на 40 вопросов относительно поведения, игр и социальных навыков их ребенка в течение всей его жизни (версия «в течение жизни») или в течение последних трех месяцев (версия «на текущий момент») (Rutter, Bailey, & Lord, 2003). Для заполнения SCQ требуется менее 10 минут. Ответы, которые могут указывать на признаки РАС, получают 1 балл, а ответы, которые не вызывают обеспокоенности в связи с РАС, получают 0 баллов. Тем самым более высокий общий балл указывает на больший риск развития РАС. Порог в 15 баллов по шкале от 0 до 40 был рекомендован в качестве основания для озабоченности в связи с РАС и направления на дальнейшую оценку (Wiggins et al, 2007).

Хотя SCQ в основном предназначен для детей школьного возраста, одно исследование показало 89 % чувствительности и специфичности в выборке детей в возрасте 17-45 месяцев, которые были набраны в рамках программы раннего вмешательства (Wiggins et al., 2007). Это исследование также показало, что порог 11 баллов в этой выборке младшего возраста обеспечивал лучшие показатели чувствительности и специфичности по сравнению с первоначальным рекомендуемым порогом 15 баллов, который давал только 47 % чувствительности (Wiggins et al., 2007). Однако проведенные в Великобритании проспективные исследования использования SCQ в качестве инструмента скрининга РАС у детей младшего возраста, которых направили для получения логопедической помощи, обнаружили 64 % чувствительности и 75 % специфичности, что позволило исследователям рекомендовать SCQ в качестве дополнительного инструмента для использования в сочетании с клиническим суждением о симптомах аутизма (Charman et al., 2016), но не в качестве автономного инструмента скрининга для маленьких детей.

Опросники ухаживающих взрослых – применительно к РАС

Опросник по возрасту и стадии развития

Исходный Опросник по возрасту и стадии развития (ASQ) представлял собой инструмент скрининга общего развития, предназначенный для выявления потенциальных проблем или задержек у детей в возрасте 5-66 месяцев (Squires & Bricker, 2009). Он наиболее полезен в качестве первого шага в процессе скрининга, чтобы определить, существуют ли основания для озабоченности в связи с развитием ребенка. При этом он не предназначен для использования в качестве инструмента, специфичного для РАС (Hardy et al., 2015). Заполнение этого опросника занимает у родителей 10-15 минут и позволяет оценить моторное, коммуникативное и социальное функционирование с помощью серии вопросов с выбором ответов «да», «иногда» и «пока нет». Результаты в ASQ группируются по степеням озабоченности: типичное развитие или зона мониторинга, требующая дальнейшей оценки. Детям, попадающим в диапазон «типичное развитие», не требуется какая-либо последующая оценка или усиленный мониторинг, в то время как детям в «зоне мониторинга» рекомендуется проводить постоянные скрининг и наблюдение (Squires & Bricker, 2009). В ASQ более низкий общий балл указывает на большее основание для беспокойства (Squires & Bricker, 2009).

ASQ-3 – самая последняя версия ASQ. Он был модифицирован для использования с детьми в возрасте от 1 месяца до 5 с половиной лет (Squires & Bricker, 2009). Как и исходный ASQ, ASQ-3 предназначен для использования в качестве инструмента скрининга общего развития, однако исследователи начали изучать его полезность в качестве инструмента скрининга, специфичного для РАС. Порог для последующей оценки по ASQ-3 дал 70 % чувствительности к РАС в проспективном исследовании выборки детей по определенному месту проживания в возрасте от 16 до 30 месяцев в ходе профилактических посещений педиатра в 20 различных кабинетах; однако, когда были включены дети, по числу баллов вобласти коммуникации попавшие в зону мониторинга, это число возросло до 95 % (Hardyet al., 2015). Это увеличение чувствительности позволило предположить, что использование зоны мониторинга в коммуникационной области в качестве порога для положительных результатов скрининга у детей в возрасте до 3 лет может быть полезно для выявления ранних случаев РАС. Это исследование также показало, что ASQ-3 дает низкую специфичность для РАС – ASQ-3 выявил 1038 положительных случаев скрининга, только 21 из которых получил диагноз РАС (Hardy et al., 2015). Однако результаты по социальным и двигательным субшкалам ASQ эффективно выделяются среди истинно- и ложноотрицательных результатов М-СНАТ в крупной выборке на базе места жительства 18-месячных детей. Тем самым ASQ выступает как эффективный аналог психометрически обоснованного инструмента (Ojen et al., 2018). Таким образом, полезность ASQ-3 в качестве автономного скрининга на РАС ограничена, хотя он может быть полезен в качестве инструмента скрининга общего развития или в сочетании с другими психометрически обоснованными инструментами.

Перечень «Детское поведение»

Перечень «Детское поведение» (CBCL) представляет собой опросник для родителей из 100 пунктов, касающийся общих проблем поведения. Он имеет версию для детей в возрасте от 1,5 до 5 лет и версию для детей в возрасте от 6 до 18 лет. Родителей просят ответить на каждый вопрос «не верно (насколько мне известно)», «отчасти или иногда верно» или «очень верно или часто верно». Заполнение опросника занимает 10-15 минут. Версия для детей младшего возраста рассматривает интернализирующее и экстернализирующее поведение в следующих областях: эмоциональная реактивность, тревожное/депрессивное поведение, соматические жалобы, отрешенность, проблемы с вниманием, проблемы общего развития и агрессивное поведение (Achenbach & Rescorla, 2001). В качестве инструмента общего скрининга развития CBCL доступен на 45 языках (Achenbach & Rescorla, 2001), что повышает его полезность в различных популяциях.

Исследователи из Италии, Кореи и США проанализировали надежность CBCL как инструмента скрининга для выявления детей с РАС (Muratori et al., 2011; Rescorla, Kim, & Oh, 2015; Havdahl, von Tetzchner, Huerta, Lord, & Bishop, 2016). В Италии было обнаружено, что шкалы «Отрешенность» и «Проблемы общего развития» выявляют дошкольников с РАС с высокой чувствительностью (89 % для шкалы «Отрешенность» и 85 % для шкалы «Проблемы общего развития»). Также шкалы отличают этих дошкольников от тех, кто демонстрирует типичное развитие или имеет другие психические расстройства, с высокой специфичностью (92 % и 90 %) (Muratori et al., 2011). Аналогично, шкалы «Отрешенность», «Проблемы с вниманием» и «Проблемы общего развития» выделяли корейских дошкольников с РАС среди их типично развивающихся сверстников (Rescorla et al., 2015). Хотя CBCL может быть полезен для отличия РАС от типичного развития, недавнее исследование детей в возрасте 2-13 лет в США показало, что его чувствительность и специфичность составляют 63 % и 65 % соответственно (Havdahl et al., 2016). У многих детей, которые набрали балл, соответствующий порогу для РАС по шкалам «Отрешенность» и «Проблемы общего развития», были налицо не РАС, а общие эмоциональные/поведенческие проблемы (Havdahl et al., 2016). Хотя CBCL широко принят в качестве инструмента скрининга общего развития, некоторые данные свидетельствуют о том, что он может не подходить для скрининга, специфичного для РАС.

Детско-младенческий чеклист

Детско-младенческий чеклист (ITC) – это инструмент укрупненного скрининга, предназначенный для выявления задержек коммуникации у детей в возрасте от 6 до 24 месяцев. Этот инструмент состоит из 24 вопросов, касающихся различных способов коммуникации, включая жесты, вокализацию, зрительный контакт и эмоциональное выражение (Wetherby & Prizant, 2002). Заполнение чеклиста занимает 5-10 минут. Ухаживающие взрослые отвечают на каждый вопрос «пока нет», «иногда» или «часто» и имеют возможность написать общие замечания, касающиеся тех или иных проблем развития. В одном проспективном исследовании была обследована выборка детей из мультикультурного сообщества в возрасте от 12 до 24 месяцев (n = 5385; 59 % белых, 30 % афроамериканцев, 3 % латиноамериканцев, 2 % азиатов). Если дети получили положительный результат скрининга или семьи сообщили о проблемах с помощью последующего опросника, разосланного по почте по исполнении ребенку четырех лет, то для полной оценки РАС приглашались семьи (Wetherby et al., 2008). Результаты показали, что ITC показывает ППЦ и ОПЦ, превышающие 70 % для детей с задержками коммуникации, хотя в отчете не содержится данных о чувствительности и специфичности (Wetherby et al., 2008). Это исследование показало, что ITC менее эффективен для дифференциации детей с РАС от детей с общими коммуникативными расстройствами (Wetherby et al., 2008). Проспективное исследование, в котором сравнивались результаты ITC детей с РАС (п = 18), детей с типичным развитием (n = 18) и детей с расстройствами развития (n = 18), взятые из крупной выборки в рамках одного сообщества (n = 3026; 83 % белые), показало, что чувствительность и специфичность к РАС составляют 89 % (Wetherby et al., 2004). Этот процент возрос до 94 %, когда оценки ITC были сопряжены с видеонаблюдением, подготовленным клиницистом, и выявлением 13 маркеров РАС. Вместе эти результаты указывают на то, что ITC может быть полезным автономным инструментом первичного скрининга или дополнением к другим мерам в качестве вторичного инструмента скрининга. Однако для определения полезности ITC в выявлении специфично РАС необходимы исследования в более крупной выборке (Wetherby et al., 2004).

Родительские интервью

Интервью по симптомам аутизма

В отличие от многих других инструментов скрининга Уровня 1, Интервью по симптомам аутизма (ASI) – это инструмент, который опирается на родительские интервью с клиницистом (лицом к лицу или по телефону), а не на опросник для родителей. Этот инструмент, как и SCQ, является производным от ADI-R, но в отличие от него требует 15-20-минутного интервью с родителями, которое может быть проведено клиницистом без значительного опыта лечения РАС (Bishop et al., 2017). У ASI есть две версии: для детей в возрасте от 2 до 4 лет и 11 месяцев (ASI – дошкольный возраст) и для детей в возрасте от 5 до 12 лет (ASI – школьный возраст). Обе дают баллы в областях коммуникации, социального взаимодействия, ограниченного и повторяющегося поведения и интересов (Bishop et al., 2017). ASI нацелено на формы поведения на текущий момент, которые согласуются с симптомами РАС, и просит родителей сообщить о поведении ребенка за последние 3 месяца (Bishop et al., 2017). Более высокие баллы по ASI указывают на поведение, более соответствующее симптомам РАС. Рекомендуемый порог составляет 27 баллов по шкале 0-72 для говорящих детей и 14 баллов по шкале 0-39 для неговорящих (Bishop et al, 2017; Newschaffer et al, 2017).

В одном проспективном исследовании выборки детей преимущественно в возрасте 24-39 месяцев было установлено, что когда для определения результатов использовался рекомендуемый пороговый балл, ASI имеет чувствительность 91 % и специфичность 35 % (Newschaffer et al., 2017). Демография участников и уровень опыта работы с РАС оценщиков не оказали существенного влияния на результаты, что дает основание предположить, что ASI может быть полезен для скрининга в различных популяциях сравнительно малосведущими клиницистами (Newschaffer et al., 2017). ASI может стать многообещающим новым инструментом, но в настоящее время он недоступен для клинического использования, поскольку исследования его полезности продолжаются.

Скрининг для детей с чертами аутизма (детский/младенческий): часть 1

Скрининг для детей с чертами аутизма (детский/младенческий): часть 1 (BIS-CUIT: Part 1) представляет собой интервью, в ходе которого родителям детей в возрасте 17-37 месяцев задают 62 вопроса с ответами по 3-балльной шкале Лайкерта (Matson, Wilkins, & Fodstad, 2010). Родителей просят сравнить своего ребенка с типично развивающимся сверстником, а ответы представлены в следующей форме: их ребенок не отличается/не имеет нарушений, несколько отличается/имеет легкие нарушения или очень отличается/имеет серьезные нарушения. Инструмент требует минимальной подготовки интервьюера и занимает примерно 20-30 минут (Matson et al., 2010).

BIS-CUIT: Part 1 был первоначально валидизирован в качестве инструмента скрининга РАС на выборке детей в возрасте 17-37 месяцев, которые были зачислены в программу для детей, имевших или подвергавшихся риску расстройства развития (Matson et al., 2009). Это исследование показало, что его чувствительность к РАС колеблется от 66 до 94 %, а специфичность – от 72 до 98 % в зависимости от того, какой используется порог (Matson et al., 2009). Средние баллы детей без какого-либо диагноза расстройств развития и с диагнозом РАС составили 10 и 59 баллов соответственно (Matson et al., 2009). Эти результаты привели к конечному установлению порога в 39 баллов по шкале 0-124, что дало чувствительность 84 % и специфичность 83 % в данной выборке (Matson et al., 2009). Основываясь на этих результатах, BISCUIT: Part 1 можно считать надежным инструментом скрининга РАС, хотя для подтверждения его полезности требуются дополнительные исследования в мультикультурной популяции.

Клиническое наблюдение

Определение аутизма в раннем детстве

Инструмент Определение аутизма в раннем детстве (ADEC) предназначен для скрининга детей в возрасте 12-36 месяцев на основе опросника из 16 пунктов, который должен заполняться клиницистом после 10-25-минутного основанного на игре наблюдения за ребенком (Young, 2007). Каждый пункт оценивается от 0 до 2 баллов, причем более высокий балл указывает на больший риск развития РАС (Young, 2007). Общий балл варьируется от 0 до 32, причем общий балл 0-10 указывает на низкий риск, 11-13 – на умеренный риск, 14-19 – на высокий риск и 20-32 – на очень высокий риск развития РАС (Young, 2007). ADEC был валидизирован в Австралии, Мексике и в Соединенных Штатах (Hedley et al., 2015; Hedley, Young, Angelica, Gallegos, & Salazar, 2010; Nah, Young, Brewer, & Berlingeri, 2014).

ADEC был валидизирован в Австралии в проспективном популяционном исследовании детей в возрасте 136 месяцев (Nah et al., 2014). Это исследование показало, что порог 11 из 32 баллов дает чувствительность 100 % и специфичность 74-90 %; однако, когда из анализа были исключены случаи с тяжелым расстройством развития, специфичность составила 89-96 % (Nah et al., 2014). ППЦ и ОПЦ были рассчитаны как 84-95 % и 100 % соответственно (Nah et al., 2014). Исследование сходной выборки в Мексике показало, что испанский ADEC имеет значения чувствительности 79-94 % и специфичности 88-100 % (Hedley et al., 2010). Совсем недавно ADEC был валидизирован в проспективном исследовании клинической выборки детей в возрасте 14-37 месяцев в Соединенных Штатах (Hedley et al., 2015). В этом исследовании были обнаружены значения чувствительности и специфичности в диапазоне от 87 до 93 % и от 52 до 82 % соответственно (Hedley et al., 2015). Сообщалось, что ППЦ и ОПЦ составляют 74-87 % и 82-94 % соответственно (Hedley et al., 2015). В настоящее время разрабатывается краткая версия ADEC с перспективными исходными данными: чувствительность 81 %, специфичность 78 %, ППЦ 81 % и ОПЦ 78 % (Nah, Young, & Brewer, 2018). В целом, хотя данные о специфичности были неоднозначными, результаты этих исследований свидетельствуют о том, что ADEC является валидным инструментом скрининга РАС у детей раннего возраста.

Шкала наблюдения аутизма в младенчестве

Шкала наблюдения аутизма в младенчестве (AOSI) предназначена для оценки симптомов аутизма у детей в возрасте от 6 до 18 месяцев. AOSI – это полуструктурированное свободное игровое взаимодействие, которое длится примерно 20 минут. Предполагается, что клиницист, назначающий AOSI, имеет опыт работы с младенцами и с РАС (Bryson, Zwaigenbaum, McDermott, Rombaugh, & Brian, 2008). После взаимодействия врач должен заполнить опросник из 18 пунктов, касающихся социальной коммуникации, переноса навыков и двигательных навыков, наблюдаемых во время взаимодействия (Bryson et al., 2008), и закодировать каждый пункт по шкале 0-3, причем более высокий балл указывает на более атипичное поведение (Bryson et al., 2008).

AOSI была первоначально валидизирована на выборках младенцев в возрасте 6 месяцев, 12 месяцев и 18 месяцев, которые были набраны путем самостоятельного направления в текущее проспективное исследование (Bryson et al., 2008). Это исследование в основном было сосредоточено на оценке надежности методики при ее использовании разными исследователями и при ретестированиии и установило, что согласованность заключений была выше 0,65, а ретестовая надежность колебалась от 0,61 до 0,68 (Брайсон и соавт., 2008). Более позднее проспективное исследование показало, что AOSI обладает чувствительностью 38 % и специфичностью 86 % в клинической выборке младенцев высокого и низкого риска (Bryson & Zwaigenbaum, 2014). Эти значения не были улучшены с помощью альтернативных порогов в данном инструменте (Bryson & Zwaigenbaum, 2014). Из-за низкой чувствительности AOSI рекомендуется только для исследовательских целей (Bryson & Zwaigenbaum, 2014).

Рейтинговая шкала детского аутизма

Рейтинговая шкала детского аутизма (CARS) предназначена для скрининга детей в возрасте 2-6 лет на основе опросника, заполняемого подготовленным CARS наблюдателем. Дети старше 6 лет также могут быть оценены с помощью CARS, если значение их IQ 79 или ниже или если налицо значительное нарушение коммуникации. Этот инструмент скрининга содержит 15 пунктов, которые касаются коммуникации, отношений с другими людьми, проявления эмоций, физических движений, игровых навыков, реакций на перемену и сенсорного поведения (Schopler, Reichler, & Renner, 1988). Наблюдатель дает ответ на каждый вопрос по шкале от «Отсутствие явных отклонений» до «Серьезной озабоченности» на основе 5-10-минутного неструктурированного наблюдения за ребенком. Доступна также версия CARS для заполнения родителями, в которой пункты могут быть помечены как «отсутствие проблемы», «легкая или умеренная проблема», «серьезная проблема», «не проблема сейчас, но была в прошлом» или «не знаю». Дети получают более высокие баллы за более тяжелое проблемное поведение, которое может свидетельствовать о РАС (Schopler et al., 1988). Суммарный балл ниже 30 по шкале 1-60 указывает на то, что ребенок не подвержен риску развития РАС; суммарный балл от 30 до 36,5 указывает наумеренную озабоченность в плане РАС, а суммарный балл выше 36,5 свидетельствует о высокой озабоченности в плане РАС (Rellini и соавт., 2004). Более свежее издание CARS, CARS-2, включает в себя те же критерии, что и CARS, но имеет другой формат для упрощения использования (Moulton, Bradbury, Barton, & Fein, 2019).

В одном исследовании детей, которые были направлены на оценку в связи с проблемами развития, CARS дала 100 % чувствительности к РАС (Rellini et al., 2004). Исследование, опубликованное в следующем году, использовало CARS в качестве инструмента скрининга для детей в возрасте 2-6 лет, которые были направлены на общую оценку развития в результате озабоченности их развитием (Perry, Condillac, Freeman, Dunn-Geier, & Beiair, 2005). Это исследование дало 94 % чувствительности и 85 % специфичности для выделения РАС среди других проблем развития (Perry et al., 2005). Это позволяет предположить, что CARS может быть надежным инструментом для использования в клинических условиях. Полезность CARS для детей в возрасте до 2 лет неизвестна.

Шкала наблюдения по аутизму

Шкала наблюдения по аутизму (OSA) требует 10-минутного периода наблюдения клинициста, в течение которого он сосредотачивается на реципрокной коммуникации, социальном взаимодействии (особенно между ухаживающим взрослым и ребенком), реципрокной игре и спонтанной речи (Haglund, Dahlgren, Kallen, Gustafsson, & Rastam, 2015). После периода наблюдения врач заполняет опросник из 12 пунктов, в котором ребенок получает балл за поведение по каждому пункту, в котором не совпадает с поведением ребенка в возрасте от 24 до 30 месяцев, соответствующим нормативному уровню развития (Haglund et al., 2015). Таким образом, более высокий балл соответствует большей озабоченности по поводу РАС. Первоначально OSA была протестирована на мультикультурной выборке детей с РАС, синдромом Дауна и типичным развитием (Haglund et al., 2015). Эта первоначальная валидизация продемонстрировала, что 9 пунктов показали наиболее значительные различия между группой детей с РАС и другими группами, и при пороговом балле 3 (из 9 пунктов) OSA имела 92 % чувствительности и 100 % специфичности для РАС (Haglund et al., 2015). Однако OSA является новым инструментом, разработанным для выявления симптомов РАС у детей в начале третьего года жизни (или приблизительно в возрасте около 30 месяцев), и полезность этого инструмента у детей младшего возраста еще не изучена.

Скрининг аутизма у двухлеток

Скрининг аутизма у двухлеток (STAT) представляет собой 20-минутное структурированное взаимодействие между подготовленным клиницистом и ребенком в возрасте от 13 до 24 месяцев (Stone & Ousley, 1997). STAT предназначен для вызова специфического поведения посредством серии игровых взаимодействий, нацеленных на имитацию, совместное внимание и коммуникативные навыки (Stone et al., 2000). В STAT баллы набираются по 12 пунктам, в которых ребенок может «справиться» или «не справиться» (Stone et al., 2000). Каждый пункт «справился» получает 1 балл, а «не справился» – 0 баллов. Более низкий общий балл свидетельствует о больших основаниях для обеспокоенности на предмет РАС. Пункты сгруппированы в три разные области, и общий балл ниже 2 по шкале 0-4 в любой области указывает на то, что ребенок не справился с этой областью (Stone et al., 2000). Порогом для беспокойства по РАС в этом инструменте является «провал» в любых двух из трех областей (Stone et al., 2000).

В валидационной выборке детей в возрасте 24-35 месяцев, набранной в центре оценки развития, STAT дал 83 % чувствительности и 86 % специфичности (Stone et al., 2000). Однако эти статистические данные были получены в клинической выборке, и психологический возраст детей в группе РАС значительно отличался от психологического возраста детей в группе типичного развития, что, возможно, повлияло на результаты скрининга (Stone et al., 2000). В другом исследовании этот вопрос рассматривался с использованием STAT для детей в возрасте 24-35 месяцев, набранных в центре оценки развития и разделенных на составные пары (ребенок с РАС и ребенок без РАС) на основе хронологического и психического возраста (Stone, Coonrod, Turner, & Pozdol, 2004). Данное исследование показало высокую межисследовательскую и тест-ретестовую надежность, 100 % чувствительности и 85 % специфичности (Stone et al., 2004). Более того, в проспективном исследовании клинической выборки изучалась полезность STAT для скрининга детей в возрасте до 2 лет (Stone, McMahon, & Henderson, 2008). Это исследование показало, что пороговое значение 2,75 по шкале 0-4 для «не справился» в любой области уместно для детей в возрасте 13-23 месяцев (Stone et al., 2008). Этот пороговый балл дал 93 % чувствительности и 83 % специфичности в выборке более младшего возраста (Stone et al., 2008). В совокупности результаты этих исследований свидетельствуют о том, что STAT является надежным инструментом скрининга РАС детей в возрасте от 1 года до 3 лет, хотя проведение требует времени и участия подготовленного и квалифицированного клинициста.

Скрининг на основе технологий

По мере того, как технологии все шире внедряются в повседневную жизнь многих семей, а телемедицина набирает обороты как жизнеспособный метод расширения доступа к медицинским услугам, многие ученые переключают свое внимание науход при помощи видеоаппаратуры и приложений. Телемедицина становится потенциальным средством снижения затрат на здравоохранение и устранения социально-экономических барьеров, а также расширения доступа в отдаленные районы с помощью домашних компьютеров и мобильных устройств (Dorsey & Topol, 2016). Кроме того, методы машинного обучения являются новыми стратегиями, которые начинают использоваться для повышения эффективности раннего скрининга (Achenie et al., 2019; Thabtah & Peebles, 2020).

Такие ресурсы, как Навигатор по аутизму (http://autismnavigator.com), возглавляемый доктором Эми Уэзерби и поддерживаемый Национальным институтом психического здоровья (NIMH), распространяют информацию о РАС среди семей по всей территории Соединенных Штатов. Эта программа включает в себя электронный скрининг с использованием Раннего скрининга по аутизму и коммуникативным расстройствам (ESAC) (на коммерческой основе пока не доступен). Чувствительность ESAC колеблется от 81 до 84 %, а специфичность – от 70 до 89 %, причем результаты варьируются в зависимости от возраста ребенка на момент скрининга (Schrader et al., 2020). Результаты ESAC могут быть отправлены непосредственно педиатрам, а затем семьям предоставляются направления к специалистам, которые могут провести тщательную диагностическую оценку. Сходным образом в университете Ла Троба в Австралии было создано бесплатное приложение ASDetect (ASDetect.org), которое использует видеопримеры ранних вех развития в социальной сфере и коммуникации, а также симптомов РАС для повышения родительской и профессиональной осведомленности. Основываясь на результатах двух исследований раннего выявления РАС (Barbaro & Dissanayake, 2010, 2012), ASDetect дает родителям возможность посмотреть ряд видео, ответить на серию вопросов и помогает совершить ряд мероприятий с ребенком для предупреждения родителей о любых сопутствующих симптомах, которые могут потребовать дополнительной оценки. ASDetect – это не инструмент скрининга аутизма, а скорее метод, предназначенный для повышения осведомленности родителей о потенциальных симптомах (Barbaro & Dissanayake, 2012). Подобные программы направлены на распространение знаний о РАС, увеличение широкого использования наблюдения и скрининга, а также сокращение социально-экономических пробелов в диагностике и вмешательстве. Число исследований таких инструментов на настоящий момент ограничено, но они являются новым направлением для эффективных скринингов, которые реагируют на меняющиеся потребности и приоритеты семей в XXI веке. Дополнительную информацию о применении технологий для поддержки детей и семей, затронутых РАС, см. в главе 10.

Видеогид для раннего скрининга аутизма

Видеогид для раннего скрининга аутизма (E-VAS) – это недавно разработанный онлайн-инструмент, который включает в себя видео типичного и атипичного поведения детей в возрасте 18-48 месяцев, чем подготавливает ухаживающих взрослых по вопросам симптоматичного поведения. После они заполняют опросник из 29 пунктов о поведении ребенка (Newschaffer et al., 2017). Заполнение этого инструмента занимает менее 30 минут (Newschaffer et al., 2017). Цель этого формата состоит в том, чтобы повысить осведомленность о ранних симптомах РАС, проявляющихся в игре, гибкости, совместном пользовании, выражениях лица, жестах и необычных движениях тела, и помочь ухаживающим взрослым верно идентифицировать эти симптомы у собственных детей (Newschaffer et al., 2017). На каждый пункт родители отвечают по шкале 0-4, причем более высокий балл указывает на большую тяжесть симптомов (Newschaffer et al., 2017). Порогом для беспокойства по поводу РАС выступает общий балл 53 по шкале 0-116 баллов (Newschaffer et al., 2017).

В проспективном исследовании удобной выборки детей в возрасте 24-39 месяцев, которые были направлены для оценки нервно-психического развития, E-VAS показал 92 % чувствительности и 38 % специфичности к РАС с рекомендованным пороговым баллом (Newschaffer et al., 2017). Однако, когда пороговый балл в той же выборке был установлен на 62, этот инструмент дал 83 % чувствительности и 49 % специфичности (Newschaffer et al., 2017). Эти результаты предполагают, что с дальнейшими исследованиями и разработками для улучшения специфичности этот новый инструмент может получить широкое применение в качестве скрининга РАС.

Резюме доступных инструментов скрининга

Для клинического и исследовательского использования доступен широкий спектр инструментов скрининга. При принятии решения о том, какие инструменты использовать, наряду с психометрическими свойствами необходимо учитывать стоимость инструмента, его доступность, простоту использования, реакцию в различной культурной среде, а также время и подготовку персонала, требуемые для применения и оценки. В связи с потребностью в культурно и лингвистически чувствительных скрининговых инструментах, демонстрирующих эффективность в различных популяциях, дальнейшие исследования должны быть сосредоточены на культурной адаптации и установлении норм в различных популяциях и культурах. Ответственный практик или исследователь должен также учитывать этические соображения, например, необходимость, сбалансированность, чувствительность и специфичность, чтобы выявить как можно больше случаев заболевания, при этом сводя на нет излишний стресс для семьи в процессе скрининга. Таким образом, процесс скрининга развития выиграет от постоянных усилий по оптимизации психометрических показателей существующих инструментов или создания инновационных процедур с более чувствительными и специфическими результатами.

Из существующих скринингов Уровня 1, доступных для клинического использования, наилучший баланс всех этих факторов можно найти в ITC и М-СНАТ. Эти инструменты доступны бесплатно в интернете и хорошо работают в группах высокого риска, что указывает на их полезность в качестве широкодоступных мер раннего скрининга. CHAT был переведен на многие языки и, возможно, является наиболее широко используемым инструментом скрининга, что делает его более доступным для широкого круга населения (Chlebowski et al., 2013). Кроме того, исходный опросник как М-СНАТ, так и ITC может быть заполнен менее чем за 10 минут. Даже если ребенок получает положительный результат по первоначальной анкете М-СНАТ, последующее интервью добавляет еще 10 минут. Преимущество ITC заключается в том, что он подходит для скрининга детей в возрасте до 6 месяцев. Однако каждый инструмент имеет свои недостатки. Важно учитывать, что некоторые исследования по этим инструментам сообщают о психометрических свойствах в отношении выявления психических или коммуникативных расстройств в целом, поэтому точность в отношении РАС в частности может быть несколько ниже. М-СНАТ неприменим для детей в возрасте до 16 месяцев – слишком поздно для некоторых родителей, у которых опасения возникают еще раньше, и это говорит не в пользу инструмента, поскольку мы пытаемся снизить возраст первоначального выявления. ITC доступен только на английском и испанском языках, что снижает его доступность для различных групп населения.

Ни одного инструмента скрининга Уровня 2 нет в свободном доступе, что ограничивает возможность применения их в качестве универсальных инструментов скрининга. Однако инструменты Уровня 2 более полезны в специализированных условиях, и лучше всего зарекомендовавшие себя инструменты скрининга для других проблем со здоровьем обходятся дорого. Учитывая требования к опыту оценщиков и финансовым затратам, необходимым для применения, CARS и STAT имеют наилучшую чувствительность. Некоторые инструменты, включая E-VAS и OSA, все еще находятся в стадии разработки, но со временем могут стать жизнеспособными вариантами скрининга Уровня 2, поскольку требуют меньше времени и финансовых ресурсов, чем CARS и STAT.

Текущее состояние скрининга по РАС

Рекомендации Рабочей группы по профилактике заболеваний США

В 1984 году группе из 16 медицинских экспертов было поручено сформировать Рабочую группу по профилактике заболеваний США (USPSTF) для анализа фактических данных и выработки рекомендаций по профилактике заболеваний и расстройств (www. uspreventiveservicestaskforce.org). В настоящее время эта группа состоит из специалистов в области профилактики, первичной медицинской помощи, семейной медицины, внутренних болезней, педиатрии, поведенческого здоровья, сестринского дела, акушерства и гинекологии. USPSTF сотрудничает с Агентством науки и качества здравоохранения для определения затратности и преимуществ различных профилактических мер и выработки рекомендаций по уходу за больными и непрерывности медицинских исследований. Важно отметить, что Рабочая группа предполагает, что ее рекомендации применимы исключительно к лицам, которые заведомо не проявляют никаких признаков или симптомов расстройства (Coury, 2015). В 2016 г.

USPSTF предоставила рекомендации по скринингу на предмет депрессии, сердечно-сосудистых заболеваний, легочных заболеваний и различных видов рака.

В дополнение к вышеупомянутым рекомендациям в феврале 2016 г. USPSTF опубликовала двойную рекомендацию по стандартизированному скринингу РАС у детей очень раннего возраста. Во-первых, Рабочая группа поддержала дальнейшее использование стандартизированных инструментов скрининга для подтверждения наличия проблем развития, если у родителей или педиатров возникает повод для озабоченности (Siu & The USPSTF, 2016). Во-вторых, «USPSTF пришла к выводу, что имеющихся данных недостаточно для оценки баланса пользы и вреда скрининга РАС у маленьких детей в тех случаях, когда родители или клиницист не высказывали опасений по поводу данного расстройства» (Siu & The USPSTF, 2016, p. 691). Рабочая группа признала доступность высококачественных инструментов скрининга, но поставила под сомнение доказательства пользы от широкого использования этих инструментов (Siu & The USPSTF, 2016). В частности, USPSTF утверждает, что ранний всеобщий скрининг может быть неполезен, поскольку исследования, демонстрирующие преимущества вмешательства, были сосредоточены в основном на детях старшего возраста, а данные о долгосрочных результатах раннего вмешательства ограничены, и что дети с РАС, как правило, выявляются членами семьи или врачами первичной медицинской помощи, а не в ходе процессов скрининга (Siu & The USPSTF, 2016). Рабочая группа призвала провести дополнительные исследования для поиска адекватных доказательств прямого влияния раннего всеобщего стандартного скрининга на долгосрочные результаты, особенно у детей, по поводу которых не возникало озабоченности до скрининга (Siu & The USPSTF, 2016). Кроме того, USPSTF заявила, что дети, идентифицированные только с помощью инструментов скрининга, могут иметь менее выраженные симптомы РАС, чем те, которые были идентифицированы родителем или клиницистом (Siu & The USPSTF, 2016). Кроме того, положительный исход у этих детей со слабо проявившимся расстройством возможен даже в случае постановки диагноза и начала вмешательства в более позднем возрасте, что отрицает необходимость стандартизированного скрининга до того, как возникнет озабоченность родителей или клиницистов (Siu & The USPSTF, 2016).

Ответы на рекомендации USPSTF

Хотя рекомендация USPSTF была не «рекомендацией за или против скрининга» (Siu & The USPSTF, 2016, стр. 693), она создавала впечатление, что всеобщий стандартный скрининг не поощряется (Pierce, Courchesne, & Bacon, 2016; Veenstra-VanderWeele & McGuire, 2016). Многие эксперты по РАС, в том числе крупнейшие группы правозащитников и ученых «Говорит аутизм», Научный фонд аутизма, Консорциум изучения сиблингов в младенчестве, отреагировали на эту рекомендацию обеспокоенностью противоречиями, присутствующими в рекомендации USPSTF по скринингу, пробелами в рассмотрении имеющихся данных и потенциальными последствиями заявления USPSTF для РАС сообщества (Fein et al., 2016; Pierce et al., 2016; Veenstra-VanderWeele & McGuire, 2016). USPSTF также оспаривала способность процедур всеобщего стандартного скрининга расширить возможности участия в раннем вмешательстве, снизить средний возраст при первом диагнозе и снизить частоту случаев, пропущенных родителями и педиатрами, которые полагаются только на высказанную озабоченность (Pierce et al., 2016). Однако имеющиеся данные (напр., Miller et al., 2011; Oosterling et al., 2010; Robins et al., 2014) свидетельствуют о том, что всеобщий ранний скрининг может, среди прочего, дать такие преимущества.

Преимущества раннего скрининга и вмешательства

Основная цель скрининга заключается в том, чтобы поставить диагноз как можно раньше, исходя из предположения, что более ранняя диагностика приводит к более раннему вмешательству и лучшим результатам. (См. в главах 4 и 8 подробные отчеты о раннем вмешательстве для детей с РАС или продромальными признаками риска.) Было показано, что внедрение всеобщего стандартного скрининга снижает возраст постановки диагноза почти на 2 года (Oosterling et al., 2010; Robins et al., 2014) – 2 года, в течение которых могут быть оказаны услуги раннего вмешательства, которые в противном случае были бы недоступны. Данные свидетельствуют о том, что чем младше ребенок в начале интенсивного раннего вмешательства, тем больше социальных, коммуникативных и адаптивных навыков он приобретет (Granpeesheh, Dixon, Tarbox, Kaplan, & Wilke, 2009; Rogers et al., 2012). Таким образом, снижение возраста первичного диагноза, обеспеченное широким внедрением всеобщего стандартного скрининга, может стать критическим первым шагом на пути к эффективному вмешательству. Рабочая группа заявляла, что при анализе рисков и преимуществ всеобщего стандартного скрининга РАС не было достаточно доказательств того, что преимущества скрининга перевешивают потенциальный вред (Siu & The USPSTF, 2016). Однако преимущества раннего всеобщего скрининга включают широкое выявление и направление на оценку и услуги детей младшего возраста, подверженных риску развития РАС (Oosterling et al., 2010; Robins et al., 2014). В то время как исследования по определению долгосрочных последствий раннего вмешательства, доступ к которому облегчается процедурами раннего скрининга, продолжаются, появляется все больше свидетельств его преимуществ (Anderson, Liang, & Lord, 2014; Bradshaw, Steiner, Gengoux, & Koegel, 2015; Dawson et al., 2010; Granpeesheh et al., 2009; Green et al., 2010, 2013; Rogers et al., 2012). Это позволяет предположить, что потенциальные преимущества от расширения доступа к вмешательству посредством раннего скрининга могут перевесить потенциальный вред скрининга. USPSTF также игнорирует другие возможные преимущества скрининга. Всеобщий стандартный скрининг дает возможность выявить не связанные с РАС нарушения нервно-психического развития, значительные задержки в развитии речи или другие глобальные задержки развития, которые могут потребовать раннего вмешательства. В ходе исследований почти все дети, выявленные в результате скрининга, имели расстройства нервно-психического развития, хотя и не все имели РАС, и все они в силу необходимости были направлены к специалистам по раннему вмешательству (Robins et al., 2014). Однако до сих пор неясно, является ли общий скрининг задержек развития достаточным для выявления ранних случаев РАС или необходимы специальные инструменты скрининга РАС.

USPSTF утверждала, что дети, которые идентифицируются на более поздней стадии и которые в раннем детстве не вызывали озабоченности у родителей и врачей, могут иметь более легкие случаи РАС, чем те, кого идентифицируют в раннем детстве с помощью инструментов скрининга, и с большей вероятностью имеют положительные результаты независимо от возраста постановки диагноза (Siu & The USPSTF, 2016). Хотя есть исследования, предполагающие, что люди с более высокими когнитивными функциями и более мягкими симптомами РАС имеют в целом лучшие результаты (Sigman & McGovern, 2005; Szatmari et al., 2015), существует мало данных, подтверждающих заявление USPSTF о том, что дети с более мягкими симптомами не получают такой же пользы от ранней диагностики и вмешательства, как их сверстники с более тяжелыми симптомами (Turner & Stone, 2007). Дополнительную информацию о долгосрочных результатах у младенцев, подверженных риску развития РАС, см. в главе 7.

Сложный характер симптомов РАС

На протяжении всей рекомендации USPSTF не признавалауникальной природы РАС в том смысле, что в настоящее время они не могут быть диагностированы с помощью биологических процедур, таких как анализы крови или сканирование мозга (Veenstra-VanderWeele & McGuire, 2016). Вместо этого Рабочая группа рассматривала исследования по РАС точно так же, как рассматривает исследования по раку или другим заболеваниям, которые имеют известные, идентифицируемые биологические маркеры (Veenstra-VanderWeele & McGuire, 2016). Такая точка зрения подтолкнула Рабочую группу рекомендовать проводить стандартизированный скрининг РАС только в тех случаях, когда родители или врачи обеспокоены потенциальными симптомами РАС у ребенка (Veenstra-VanderWeele & McGuire, 2016). Хотя обеспокоенность родителей чрезвычайно ценна и всегда должна приводить к скринингу, имеющиеся данные свидетельствуют о том, что дети должны проходить скрининг вне зависимости от наличия или отсутствия обеспокоенности у родителей. На самом деле в случае некоторых детей, у которых расстройство было выявлено при скрининге, родители и врачи не высказывали какой-либо озабоченности проблемами развития до него (Miller et al., 2011). Miller и коллеги (2011) обнаружили, что 30 % детей, которые дали положительные результаты при скрининге и получили диагноз РАС, ранее не вызывали никаких опасений. Более того, только у 20 % этих детей с истинно положительными результатами скрининга ухаживающие взрослые и родители высказывали озабоченность до скрининга и постановки диагноза (Miller et al., 2011). Этот вывод указывает на то, что инструменты скрининга жизненно важны для выявления детей, которые могут быть подвержены риску развития РАС и не идентифицируются с помощью других методов, таких как серьезная озабоченность родителей или специалистов.

Кроме того, Рабочая группа исходит из предположения, что родители понимают траектории нормального развития детей и ранние симптомы РАС, а у клиницистов есть достаточно времени и возможностей уловить признаки и симптомы в ходе коротких, рутинных осмотров. Из-за сложности и неоднородности ранних симптомов РАС это предположение способствует несистематическому, ненадежному методу принятия решения о том, когда и кого следует подвергать скринингу (Coury, 2015; Pierce et al., 2016; Veenstra-VanderWeele & McGuire, 2016). Многие ранние симптомы РАС трудноуловимы, например, неспособность реагировать на свое имя или другие предложения социальной вовлеченности, снижение или отсутствие невербальной коммуникации (например, указывание пальцем, выражение лица, взгляд), снижение инициации социальной вовлеченности и снижение навыков совместного внимания (Reznick et al., 2007). Распознавание этих маркеров может быть затруднено из-за гетерогенности таких форм поведения у детей. Кроме того, эти формы поведения редко полностью отсутствуют, а скорее редуцированы или непостоянны, что затрудняет выявление. Например, дети младшего возраста с РАС реагируют на свое имя примерно в половине случаев, и, хотя дети с типичным развитием реагируют более последовательно, они все же не всегда реагируют (Gabrieben et al., 2015). Исследования также показали, что в среднем в течение 10-минутного периода 89 % поведения ребенка с РАС согласуется с типичным поведением (Gabrielsen et al., 2015). Эти данные указывают на то, что симптомы, которые могут вызывать беспокойство по поводу раннего РАС, часто незначительны в поведении ребенка и могут не проявляться во время краткого медицинского осмотра. На самом деле специалисты, имеющие значительный опыт работы с РАС, после 10-минутного наблюдения смогли выявить только 61 % детей с РАС (Gabrielsen et al., 2015). Поэтому можно ожидать, что педиатры, не имеющие специального опыта в области РАС, будут еще менее склонны замечать тревожное поведение во время коротких, рутинных осмотров. Более подробную информацию о развитии детей с РАС см. в главах 3 и 6.

Эта проблема еще более осложняется тем, что в первые несколько лет жизни симптомы РАС иногда проявляются непоследовательно (Brian et al., 2014; Kim et al., 2018). Появление симптомов еще более осложняется регрессией развития, которая может наблюдаться у детей с РАС, так что ребенок может не соответствовать критериям озабоченности при скрининге в раннем возрасте, но может соответствовать этим критериям при повторном скрининге в более позднем возрасте (Rogers, 2004; Brown & Prelock, 1995). Результаты этих исследований показывают, что, несмотря на рекомендацию USPSTF проводить скрининг только при наличии обеспокоенности, его инструменты следует внедрять на ранней стадии для выявления случаев, которые могут быть пропущены, если опираться только на клинические впечатления, и должны продолжать внедряться в течение первых трех лет жизни, чтобы гарантировать, что дети, чьи симптомы развиваются позже, все равно будут выявляться как можно раньше.

Другие факторы, влияющие на скрининг

Хотя AAP, AAN и CNS исторически рекомендовали проводить всеобщий стандартный скрининг на РАС, по-настоящему всеобщий скрининг до сих пор не внедрен в Соединенных Штатах из-за непоследовательности осуществления его врачами, непоследовательности процедур скрининга и доступа к инструментам скрининга (King et al., 2010; Liptak et al., 2008; Radecki, Sand-Loud, О’Коннор, Sharp, & Olson, 2011; Arunyanart et al., 2012; Zuckerman et al., 2014; Khowaja, Hazzard, & Robins, 2015). С 2002 по 2009 г. доля педиатров, использовавших инструменты скрининга во время профилактических осмотров в Северной Америке, увеличилась с 23 до 48 %, а к 2012 г. эта статистика лишь незначительно возросла до 50 % (Radecki et al., 2011; Arunyanart et al., 2012). Кроме того, педиатры, чьи пациенты происходили в основном из небелых или не застрахованных по программе Medicaid семей, с меньшей вероятностью использовали стандартизованные инструменты скрининга РАС (Arunyanart et al., 2012). Поэтому использование инструментов скрининга при всех посещениях педиатра, включая экстренные посещения или посещения по болезни, является обязательным для выявления случаев РАС в незастрахованных семьях, которые с меньшей вероятностью, чем застрахованные семьи, являются на профилактические осмотры (Miller et al., 2011). К сожалению, решимость USPSTF может привести к некоторому откату назад, еще больше снизив вероятность того, что практикующие врачи будут применять всеобщий стандартный скрининг (Veenstra-VanderWeele & McGuire, 2016).

Помимо вариативности в применении скрининга практикующими врачами существует множество барьеров, затрудняющих семьям доступ к процедурам скрининга, включая расовые и культурные факторы, родной язык, географическое положение, уровень грамотности, образование родителей и социально-экономический статус (Antezana, Scarpa, Valdespino, Albright, & Richey, 2017; Zuckerman et al., 2014). Хотя распространенность РАС необязательно существенно различается в различных этнических группах, родители в латиноамериканских и афроамериканских общинах с меньшей вероятностью сообщают о симптомах РАС, проявляемых их детьми (Liptak et al., 2008), и детям из латиноамериканских и афроамериканских общин диагноз ставится, как правило, позже (Jo, Schieve, рис, Yeargin-Allsopp & Tian, 2015; Mandell, Listerud, Levy, & Pinto-Martin, 2002). Такое различие может быть связано с недостаточной осведомленностью о симптомах РАС, языковыми барьерами при попытке выразить озабоченность соответствующим специалистам, ограниченным доступом к культурно и лингвистически адекватным инструментам скрининга и/или культурной стигматизацией, обусловленной выражением озабоченности по поводу психических заболеваний (Zuckerman et al., 2014). Например, вопросы, включенные в некоторые опросники для родителей, составленные на английскомязыке, трудны для родителей, предпочитающих иной язык, или для тех, кому не хватает образования (Khowaja et al., 2015). Семьи с более низким уровнем образования родителей могут не иметь знаний о типичном и атипичном развитии, поэтому они, возможно, неспособны достаточно точно ответить на вопросы педиатров во время наблюдения за развитием (Khowaja et al., 2015). Данные также показали, что семьи с более низким образованием матери, более низким социально-экономическим статусом, а также семьи меньшинств с меньшей вероятностью посещали последующие оценки после получения положительных результатов скрининга (Herlihy et al., 2014; Khowaja et al., 2015). Эти проблемы с завершением скрининга и последующим наблюдением, а также проблемы, связанные с географическими барьерами и различиями в обеспечении услугами, привели к более поздней диагностике РАС и потере возможностей для раннего вмешательства в этих популяциях (Daniels & Mandell, 2014; Herlihy et al., 2014; Khowaja et ал., 2015). Аналогичные культурные соображения следует изучить в отношении скрининга РАС в развивающихся странах с ограниченным доступом к скринингу профессиональным консультациям и медицинской помощи по лечению нарушений развития (Samadi & McConkey, 2011). См. главу 11.

Разнообразие факторов, влияющих на каждый этап процесса скрининга, подчеркивает необходимость, по крайней мере, более широкого внедрения стандартного скрининга среди известных групп высокого риска, таких как младшие сиблинги детей с РАС или младенцы, родившиеся раньше срока. Кроме того, для оптимизации доступа к услугам скрининга должны быть доступны инструменты скрининга, которые могут быть заполнены на различных языках, устно, письменно или онлайн. Необходимы усилия для обеспечения доступности стандартного скрининга для различных групп населения, с тем чтобы уменьшить неравенство в возрасте первой идентификации среди меньшинств, малообразованных и семей с низким социально-экономическим статусом. Одним из предлагаемых методов ослабления влияния этих социальных детерминант здоровья на процедуры скрининга и направления к специалисту является привлечение к проведению скрининга лиц, оказывающих услуги по уходу за детьми и первую медицинскую помощь (Janvier et al., 2016). Если педиатры будут следовать рекомендации USPSTF 2016 г. и проводить скрининг только тогда, когда будет высказываться озабоченность, и если не будут найдены дальнейшие меры по устранению вышеперечисленных барьеров, то дети из меньшинств или малообразованных семей с большей вероятностью будут пропущены. Резюме процесса скрининга – см. рис. 2.1.

Резюме откликов

Хотя рекомендация USPSTF по скринингу не высказывалась недвусмысленно против скрининга РАС, противоречия, пробелы и потенциальные последствия заявления Рабочей группы практически оставили без поддержки идею всеобщего стандартного скрининга. Хотя для определения долгосрочных результатов всеобщего стандартного скрининга могут потребоваться дополнительные исследования, подавляющая реакция исследовательского и клинического сообщества РАС на рекомендацию USPSTF состояла в продолжении медицинскими работниками использования инструментов скрининга РАС для всех пациентов даже по мере продолжения исследований. Тем более что решение USPSTF прямо противоречило прецеденту, установленному AAP, AAN и CNS (Coury, 2015; Pierce et al, 2016; Veenstra-VanderWeele & McGuire, 2016).

Поскольку USPSTF является уважаемым комитетом, который внес значительный вклад в улучшение многих областей профилактической помощи, ее рекомендация в отношении скрининга РАС может оказать значительное влияние на исследования и диагностику РАС. Рабочая группа призвала провести дополнительные исследования результатов вмешательства в выборках детей, которые были идентифицированы с помощью исключительно инструментов скрининга для определения полезности последнего (Siu & The USPSTF, 2016). Однако данные о долгосрочных результатах ранней диагностики и лечения не так легко собрать из-за воздействия РАС на семью в целом, проблем с количественной оценкой симптомов РАС и трудностей с истинной рандомизацией условий интенсивного лечения (Pierce et al., 2016; Bolte & Diehl, 2013). Тем самым исследователи опасаются, что финансирование исследований аутизма может быть распределено неверно и сосредоточено в большей степени на вопросе проведения скрининга и в меньшей – на разработке эффективных методов лечения детей, получивших диагноз РАС (Pierce et al., 2016). Возвращение фокуса исследований к полезности скрининга может «спровоцировать шаг назад» (Veenstra-VanderWeele & McGuire, 2016, p. 328) в тех достижениях, которые были сделаны на пути к более ранней диагностике и раннему эффективному вмешательству. Это, в свою очередь, может потенциально увековечить и без того тревожное неравенство в возрасте первого диагноза на основании этнической принадлежности, уровня образования и социально-экономического статуса семьи и годового дохода домохозяйства (Coury, 2015; Veenstra-VanderWeele & McGuire, 2016).

Будущие направления скрининга

Как отметила USPSTF, возможно, самым большим препятствием на пути понимания полезности раннего скрининга является отсутствие исследований долгосрочных последствий раннего вмешательства в выборках, выявленных с помощью скрининга (Siu & The USPSTF, 2016). Кроме того, Рабочая группа выразила озабоченность по поводу влияния скрининга на процесс раннего вмешательства, в частности, по поводу ограниченных ресурсов для оценки и лечения, а также сложного процесса, связывающего скрининг и доступ к медицинской помощи (Siu & USPSTF, 2016). Эти проблемы присутствуют в выводах количественного исследования целенаправленной выборки семей, получивших направление на раннее вмешательство и воспользовавшихся услугами специалиста, семей, получивших направление на раннее вмешательство и не воспользовавшихся услугами специалиста, и специалистов, осуществлявших раннее вмешательство (Jimenez, Barg, Guevara, Gerdes, & Fiks, 2012). Jimenez и коллеги (2012) обнаружили, что препятствия для доступа к услугам включают в себя проблемы коммуникации, решение родителей полагаться на собственное суждение о необходимости обращения за услугами по вмешательству, выжидательная позиция «поживем – увидим» и логистические препоны. Эти барьеры указывают на необходимость улучшения общего доступа к услугам, начиная со скрининга и заканчивая диагностической оценкой и осуществлением вмешательства.

Дисциплины, обеспечивающие поддержку РАС, также должны будут способствовать проведению лонгитюдных исследований, отслеживающих детей от первоначального скрининга до взрослого возраста и далее. Эти исследования должны быть сосредоточены на способности семьи получить доступ к медицинской помощи, а также на том, было ли осуществлено раннее вмешательство, каковы были интенсивность и направленность этого лечения, а также какой тип лечения был предоставлен. Разумеется, по сравнению с исследованиями других типов (например, охватывающими разные группы), лонгитюдные проекты значительно более дорогостоящие и трудоемкие. Поэтому ретроспективные исследования процесса скрининга, типа и интенсивности раннего вмешательства, которое было проведено для детей школьного возраста и взрослых с РАС, когда они были детьми, могут быть более целесообразным ответом на озабоченность USPSTF касательно методов идентификации, которые в конечном итоге дадут оптимальный результат. Хотя эти типы исследований могут не соответствовать типичным эпидемиологическим стандартам. Например, эти исследования будут основываться на воспоминаниях родителей или участников относительно участия в раннем вмешательстве. Кроме того, недавние изменения в практике раннего вмешательства могут дать долгосрочные результаты, значительно отличающиеся от тех, которые были достигнуты в ходе вмешательств, осуществленных десять лет назад. В качестве альтернативы можно продолжать сбор информации с помощью перекрестных исследований. Хотя последствия могут быть ограниченными, более низкая стоимость делает эти исследования более осуществимыми.

Исследования в области скрининга также могли бы выиграть от более пристального внимания к внедрению и осуществимости процедур скрининга. Например, важно определить новые методы, с помощью которых можно последовательно проводить скрининг в группах населения, различающихся по языковым предпочтениям, уровню грамотности, доступу к медицинским услугам, этнической принадлежности и социально-экономическому статусу. Необходимо разработать новые методы для проведения скрининга в условиях различных общественных учреждений, таких как школы или детские сады с тем, чтобы повысить его доступность для семей, не имеющих регулярного доступа к первичной медицинской помощи (Janvier et al., 2016). Если будут разработаны новые инструменты скрининга для использования в учреждениях первичной медицинской помощи, то может оказаться полезным обучение практикующих медсестер и другого персонала выявлению ранних признаков задержки развития и РАС. Это поможет увеличить число специалистов, уже контактирующих с пациентами, и повысить осведомленность о необычных паттернах развития с учетом проблем внедрения в реальных условиях (Barbaro & Dissanayake, 2010; King et al., 2010). Также телемедицина и скрининг на основе приложений, таких как E-VAS и Autism Navigator, могут стать способом адаптации современных технологий к потребностям мультикультурной популяции. См. главу 10.

Повышение осведомленности как врача, так и родителей о ранних вехах развития и симптомах РАС будет способствовать раннему выявлению и лечению. Такие организации, как CDC (www.cdc.gov), «Аутизм говорит» (www.autismspeaks.org), а также Научный фонд аутизма (https://autismsciencefoundation.org), уже работают над повышением осведомленности через свои бесплатные и доступные веб-сайты с точной информацией о вехах развития и расстройствах, включая РАС. Хотя предстоит проделать еще много работы, исследования преимуществ скрининга и наличие адекватных инструментов скрининга показывают, что эффективный и точный скрининг – это стоящее дело.

Список литературы

Achenbach, T. M., & Rescorla, L. A. (2001). Manual for the ASEBA SchoolAge Forms and Profles. Burlington: University of Vermont, Research Center for Children, Youth, and Families.

Achenie, L. E. K., Scarpa, A., Factor, R. S., Wang, T., Robins, D. L., & McCrickard, D. S. (2019). A machine learning strategy for autism screening in toddlers. Journal of Developmental and Behavioral Pediatrics, 40 (5), 369–376.

Adrien, J. L., Perrot, A., Sauvage, D., Leddet, I., Larmonde, C., Hameury, L., & Bar thelemy, C. (1992). Early symptoms in autism from family home movies: Evaluation and comparison between 1st and 2nd year of life using I.B.S.E. scale. Acta Paedopsychiatrica, 55 (2), 71–75.

Altpeter, M., Mitchell, J., & Pennell, J. (2005). Advancing social workers’ responsiveness to health disparities: The case of breast cancer screening. Health and Social Work, 30 (3), 221–232.

American Academy of Pediatrics, Committee on Children with Disabilities. (2001). Developmental surveillance and screening of infants and young children. Pediatrics, 108 (1), 192–196.

American Academy of Pediatrics, Council on Children with Disabilities. (2006). Identifying infants and young children with developmental disorders in the medical home: An algorithm for developmental surveillance and screening. Pediatrics, 118 (1), 405–420.

Anderson, D. K., Liang, J. W., & Lord, C. (2014). Predicting young adult outcome among more and less cognitively able individuals with autism spectrum disorders. Journal of Child Psychology and Psychiatry, 55 (5), 485–494.

Antezana, L., Scarpa, A., Valdespino, A., Albright, J., & Richey, J. A. (2017). Rural trends in diagnosis and services for autism spectrum disorder. Frontiers in Psychology, 8 (590), 1–5.

Arunyanart, W., Fenick, A., Ukritchon, S., Imjaijitt, W., Northrup, V., & Weitzman, C. (2012). Developmental and autism screening: A survey across six states. Infants and Young Children, 25 (3), 175–187.

Baio, J., Wiggins, L., Christensen, D. L., Maenner, M. J., Daniels, J., Warren, Z., Dowling, N. F. (2018). Prevalence of autism spectrum disorder among children aged 8 years Autism and developmental disabilities monitoring network, 11 sites, United States, 2014. Surveillance Summaries, 67 (6), 1–23.

Baird, G., Douglas, H. R., & Murphy, S. M. (2011). Recognizing and diagnosing autism in children and young people: Summary of NICE guidance. Practice, 343, 900–902.

Baranek, G. T., Watson, L. R., Boyd, B. A., Poe, M. D., David, F. J., & McGuire, L. (2013). Hyporesponsiveness to social and nonsocial sensory stimuli in children with autism, children with developmental delays, and typically developing children. Development and Psychopathology, 25 (2), 307–320.

Barbaro, J., & Dissanayake, C. (2010). Prospective identifcation of autism spectrum disorders in infancy and toddlerhood using developmental surveillance: The social attention and communication study. Journal of Developmental and Behavioral Pediatrics, 31, 376–385.

Barbaro, J., & Dissanayake, C. (2012). Early markers of autism spectrum disorders in infants and toddlers prospectively identifed in the Social Attention and Communication Study. Autism, 17 (1), 64–86.

Baron Cohen, S., Allen, J., & Gillberg, C. (1992). Can autism be detected at 18 months: The needle, the haystack, and the CHAT. British Journal of Psychiatry, 161 (6), 839–843.

Birn, A. E. (1997). Six seconds per eyelid: The medical inspection of immigrants at Ellis Island, 1892–1914. Dynamis: Acta Hispanica ad Medicinae Sceintiarumque, Historiam Illustrandam, 17, 281–316.

Bishop, S. L., Huerta, M., Gotham, K., Havdahl, K. A., Pickles, A., Duncan, A. Lord, C. (2017). The Autism Symptom Interview, SchoolAge: A brief telephone interview to identify autism spectrum disorders in 5 to 12 yearold children. Autism Research, 10 (1), 78–88.

Bolte, E. E., & Diehl, J. J. (2013). Measurement tools and target symptoms/skills used to assess treatment response for individuals with autism spectrum disorder. Journal of Autism and Developmental Disorders, 43 (11), 2491–2501.

Bolte, S., Marschik, P. B., FalckYtter, T., Charman, T., & Roeyers, H. (2013). Infants at risk for autism: A European perspective on current status, challenges, and opportunities. European Child and Adolescent Psychiatry, 22 (6), 341–348.

Bradshaw, J., Steiner, A. M., Gengoux, G., & Koegel, L. K. (2015). Feasibili ty and efectiveness of very early intervention for infants atrisk for autism spectrum disorder: A systematic review. Journal of Autism and Developmental Disorders, 45, 778–794.

Brian, A. J., Roncadin, C., Duku, E., Bryson, S. E., Smith, I. M., Roberts, W., Zwaigenbaum, L. (2014). Emerging cognitive profles in highrisk infants with and without autism spectrum disorder. Research in Autism Spectrum Disorders, 8 (11), 1557–1566.

Brown, J., & Prelock, P. A. (1995). Brief report: The impact of regression on language development in autism. Journal of Autism and Developmental Disorders, 25 (3), 305–309.

Bryson, S. E., & Zwaigenbaum, L. (2014). Autism Observation Scale for infants. Comprehensive Guide to Autism, 299–310.

Bryson, S. E., Zwaigenbaum, L., McDermott, C., Rombough, V., & Brian, J. (2008). The Autism Observation Scale for Infants: Scale development and reliability data. Journal of Autism and Developmental Disorders, 38 (4), 731–738.

Camp, B. W. (2007). Evaluating bias in validity studies of developmental/behavioral screening tests. Journal of Developmental and Behavioral Pediatrics, 28 (3), 234–240.

Charman, T., Baird, G., Simonof, E., Chandler, S., DavisonJenkins, A., Sharma, A., Pickles, A. (2016). Testing two screening instruments for autism spectrum disorder in UK community child health services.

Developmental Medicine and Child Neurology, 58 (4), 369–375.

Chlebowski, C., Robins, D. L., Barton, M. L., & Fein, D. (2013). Largescale use of the Modifed Checklist for Autism in LowRisk Toddlers. Pediatrics, 131 (4), 1121–1127.

Cohen, I. L., Gomez, T. R., Gonzalez, M. G., Lennon, E. M., Karmel, B. Z., & Gardner, J. M. (2010). Parent PDD Behavior Inventory profles of young children classifed according to Autism Diagnostic Observation Schedule – Generic and Autism Diagnostic Interview – Revised criteria. Journal of Autism and Developmental Disorders, 40 (2), 246–254.

Cohen, I. L., SchmidtLackner, S., Romanczyk, R., & Sudhalter, V. (2003). The PDD Behavior Inventory: A rating scale for assessing response to intervention in children with pervasive developmental disorder. Journal of Autism and Developmental Disorders, 33 (1), 31–45.

Cohen, I. L., & Sudhalter, V. (2005). The PDD Behavior Inventory. Lutz, FL: Psychological Assessment Resources.

Colgan, S. E., Lanter, E., McComish, C., Watson, L. R., Crais, E. R., & Baranek, G. T. (2006). Analysis of social interaction gestures in infants with autism. Child Neuropsychology, 12 (4–5), 307–319.

Coury, D. L. (2015). Babies, bathwater, and screening for autism spectrum disorder: Comments on the USPSTF recommendations for autism spectrum disorder screening. Journal of Developmental and Behavioral Pediatrics, 36 (9), 661–663.

Daniels, A. M., & Mandell, D. S. (2014). Explaining diferences in age at autism spectrum disorder diagnosis: A critical review. Autism, 18 (5), 583–597.

Dawson, G., Rogers, S., Munson, J., Smith, M., Winter, J., Greenson, J., Varley, J. (2010). Randomized, controlled trial of an intervention for toddlers with autism: The early start Denver model. Pediatrics, 125 (1), 17–23.

Dereu, M., Roeyers, H., Raymaekers, R., Meirsschaut, M., & Warreyn, P. (2012). How useful are screening instruments for toddlers to predict outcome at age 4: General development, language skills, and symptom severity in children with a false positive screen for autism spectrum disorder. European Child and Adolescent Psychiatry, 21 (10), 541–551.

Dereu, M., Warreyn, P., Raymaekers, R., Meirsschaut, M., Pattyn, G., Schietecatte, I., & Roeyers, H. (2010). Screening for autism spectrum disorders in Flemish daycare centers with the checklist for early signs of developmental disorders. Journal of Autism and Developmental Disorders, 40, 1247–1258.

Dietz, C., Swinkels, S., van Daalen, E., van Engeland, H., & Buitelaar, J. K. (2006). Screening for autistic spectrum disorder in children aged 14–15 months: II. Population screening with the Early Screening of Autistic Traits Questionnaire (ESAT): Design and general fndings. Journal of Autism and Developmental Disorders, 36, 713–722.

Dorsey, E. R., & Topol, E. J. (2016). State of telehealth. New England Journal of Medicine, 375, 154–161.

Eaves, L. C., & Ho, H. H. (2004). The very early identifcation of autism: Outcome to age 4–5. Journal of Autism and Developmental Disorders, 34 (4), 367–378.

Fein, D., Carter, A., Bryson, S. E., Carver, L. J., Charman, T., Chawarska, K., Iverson, J. M. (2016). Commentary on USPSTF fnal statement on universal screening for autism. Journal of Developmental and Behavioral Pediatrics, 37 (7), 573–578.

Feldman, M. A., Ward, R. A., Savona, D., Regehr, K., Parker, K., Hudson, M., Holden, J. J. A. (2012). Development and initial validation of a parent report measure of the behavioral development of infants at risk for autism spectrum disorders. Journal of Autism and Developmental Disorders, 42, 13–22.

Filipek, P. A., Accardo, P. J., Ashwal, S., Baranek, G. T., Cook, E. H., Jr., Dawson, G., Volkmar, F. R. (2000). Practice parameter: Screening and diagnosis of autism. Neurology, 55 (4), 468–479.

Gabrielsen, T. P., Farley, M., Speer, L., Villalobos, M., Baker, C. N., & Miller, J. (2015). Identifying autism in a brief observation. Pediatrics, 135, 330–338.

GarciaPrimo, P., Hellendoorn, A., Charman, T., Roeyers, H., Dereu, M., Roge, B., CanalBedia, R. (2014). Screening for autism spectrum disorders: State of the art in Europe. European Child and Adolescent Psychiatry, 23 (11), 1005–1021.

Ghuman, J. K., Leone, S. L., Lecavalier, L., & Landa, R. J. (2011). The Screen for Social Interaction (SSI): A screening measure for autism spectrum disorders in preschoolers. Research in Developmental Disabilities, 32, 2519–2529.

Gillberg, C., Ehlers, S., Shaumann, H., Jakobsson, G., Dahlgren, S., Lindblom, R., Blidner, E. (1990). Autism under age 3 years: A clinical study of 28 cases referred for autistic symptoms in infancy. Journal of Child Psychology and Psychiatry and Allied Disciplines, 21, 921–934.

Gould, S. J. (1996). The mismeasure of man. New York: Norton.

Granpeesheh, D., Dixon, D. R., Tarbox, J., Kaplan, A. M., & Wilke, A. E. (2009). The efects of age and treatment intensity on behavioral intervention outcomes for children with autism spectrum disorders. Research in Autism Spectrum Disorders, 3, 1014–1022.

Gray, K. M., & Tonge, B. J. (2005). Screening for autism in infants and preschool children with developmental delay. Australian and New Zealand Journal of Psychiatry, 39, 378–386.

Gray, K. M., Tonge, B. J., Sweeney, D. J., & Einfeld, S. L. (2008). Screening for autism in young children with developmental delay: An evaluation of the Developmental Behaviour Checklist: Early Screen. Journal of Autism and Developmental Disorders, 38, 1003–1010.

Green, J., Charman, T., McConachie, H., Aldred, C., Slonims, V., Howlin, P., & Barrett, B. (2010). Parentmediated communicationfocused treatment in children with autism (PACT): A randomized controlled trial. The Lancet, 375 (9732), 2152–2160.

Green, J., Wan, M. W., Guiraud, J., Holsgrove, S., McNally, J., Slonims, V., BASIS Team. (2013). Intervention for infants at risk of developing autism: A case series. Journal of Autism and Developmental Disorders, 43 (11), 2502–2514.

Gurian, E. A., Kinnamon, D. D., Henry, J. J., & Waisbren, S. E. (2006). Expanded newborn screening for biochemical disorders: The efect of a falsepositive result. Pediatrics, 117 (6), 1915–1921.

Haglund, N., Dahlgren, S. O., Kallen, K., Gustafsson, P., & Rastam, M. (2015). The Observation Scale for Autism (OSA): A new screening method to detect autism spectrum disorder before age three years. Journal of Intellectual Disability, 3, 230–237.

Hardy, S., Haisley, L., Manning, C., & Fein, D. (2015). Can screening with the Ages and Stages Questionnaire detect autism? Journal of Developmental and Behavioral Pediatrics, 36, 536–543.

Harris, B., Barton, E. E., & Albert, C. (2014). Evaluating autism diagnostic and screening tools for cultural and linguistic responsiveness. Journal of Autism and Developmental Disorders, 44, 1275–1287.

Havdahl, K. A., von Tetzchner, S., Huerta, M., Lord, C., & Bishop, S. L. (2016). Utility of the Child Behavior Checklist as a screener for autism spectrum disorder. Autism Research, 9, 33–42.

Hedley, D., Nevill, R. E., MonroyMoreno, Y., Fields, N., Wilkins, J., Butter, E., & Mulick, J. A. (2015). Efcacy of the ADEC in identifying autism spectrum disorder in clinically referred toddlers in the US. Journal of Autism and Developmental Disorders, 45, 2337–2348.

Hedley, D., Young, R., Angelica, M., Gallegos, J., & Salazar, C. M. (2010). Cross cultural evaluation of the Autism Detection in Early Childhood (ADEC) in Mexico. Autism, 14 (2), 93–112.

Herlihy, L. E., Brooks, B., DumontMathieu, T., Barton, M. L., Fein, D., Chen, C. M., & Robins, D. L. (2014). Standardized screening facilitates timely diagnosis of autism spectrum disorders in a diverse sample of lowrisk toddlers. Journal of Developmental Behavioral Pediatrics, 35 (2), 85–92.

Hewlett, J., & Waisbren, S. E. (2006). A review of the psychosocial effects of falsepositive results on parents and current communication practices in newborn screening. Journal of Inherited Metabolic Disease, 29 (5), 677–682.

Hoshino, Y., Kumashiro, H., Yashima, Y., Tachinbana, R., Watanabe, M., & Furukawa, H. (1982). Early symptoms of autistic children and its diagnostic signifcance. Folia Psychiatrica et Neurologica Japonica, 36, 367–374.

Hyman, I. A., Chafey, E., & Smith, K. (1977). Developing criterion referenced assessment for Head Start: Theoretical and practical considerations. Paper presented at the meeting of the American Psychological Association.

Janvier, Y. M., Cofeld, C. N., Harris, J. F., Mandell, D. S., & Cidav, Z. (2018). The developmental checkin: Development and initial testing of an autism screening tool targeting young children from underserved communities. Autism, 23 (3), 689–698.

Janvier, Y. M., Harris, J. F., Cofeld, C. N., Louis, B., Xie, M., Cidav, Z., & Mandell, D. S. (2016). Screening for autism spectrum disorder in underserved communities: Early childcare providers as reporters. Autism, 20 (3), 364–373.

Jimenez, M. E., Barg, F. K., Guevara, J. P., Gerdes, M., & Fiks, A. G. (2012). Barriers to evaluation for early intervention services: Parent and early intervention employee perspectives. Academic Pediatrics, 12 (6), 551–557.

Jo, H., Schieve, L. A., Rice, C. E., YearginAllsopp, M., & Tian, L. H. (2015). Age at autism spectrum disorder (ASD) diagnosis by race, ethnici t y, and primary household language among children with special health care needs, United States, 2009–2010. Maternal and Child Health Journal, 19 (8), 1687–1697.

Ka’opua, L. S. (2008). Developing a culturally responsive breast cancer screening pro motion with native Hawaiian women in churches. Health and Social Work, 33 (3), 169–177.

Khowaja, M. K., Hazzard, A. P., & Robins, D. L. (2015). Sociodemographic barriers to early detection of autism: Screening and evaluation using the MCHAT, MCHATR, and followup. Journal of Autism and Developmental Disorders, 46 (6), 1797–1808.

Kim, S. H., Bal, V. H., Benrey, N., Choi, Y. B., Guthrie, W., Colombi, C., & Lord, C. (2018). Variability in autism symptom trajectories using repeated observations from 14 to 36 months of age. Journal of the American Academy of Child and Adolescent Psychiatry, 57 (11), 837–848.

King, T. M., Tandon, D., Macias, M. M., Healy, J. A., Duncan, P. M., Swigonski, N. L., Lipkin, P. H. (2010). Implementing developmental screening and referrals: Lessons learned from a national project. Pediatrics, 125 (2), 350–360.

Krug, D. A., Arick, J. R., & Almond, P. J. (1978). Autism screening instrument for educational planning: Background and development. In J. Gillam (Ed.), Autism: Diagnosis, instruction, management and research. Austin: University of Texas Press.

Liptak, G. S., Benzoni, L. B., Mruzek, D. W., Nolan, K. W., Thingvoll, M. A., Wade, C. M., & Fryer, G. E. (2008). Disparities in diagnosis and access to health services for children with autism: Data from the National Survey of Children’s Health. Journal of Developmental and Behavioral Pediatrics, 29, 152–160.

Lord, C. (1995). Followup of twoyearolds referred for possible autism. Journal of Child Psychology and Psychiatry and Allied Disciplines, 36, 1365–1382.

Lord, C., Rutter, M., & Le Couteur, A. (1994). Autism Diagnostic Interview Revised: A revised version of a diagnostic interview for caregivers of individuals with possible pervasive developmental disorders. Journal of Autism and Developmental Disorders, 24 (5), 659–685.

Mandell, D. S., Listerud, J., Levy, S. E., & PintoMartin, J. (2002). Race differences in age at diagnosis among Medicaideligible children with autism. Journal of the American Academy of Child and Adolescent Psychiatry, 41 (12), 1447–1453.

Marlow, M., Servili, C., & Tomlinson, M. (2019). A review of screening tools for the identifcation of autism spectrum disorders and developmental delay in infants and young children: Recommendations for use in low and middleincome countries. Autism Research, 12 (2), 176–199.

Marteleto, M. R. F., & Pedromonico, M. R. M. (2005). Validity of Autism Behaviour Checklist (ABC): Preliminary study. Revista Prasileira de Psiquiatria, 27 (4), 295–301.

Matson, J. L., Wilkins, J., & Fodstad, J. C. (2010). The validity of the Baby and Infant Screen for Children with Autism Traits: Part 1 (BISCUIT: Part 1). Journal of Autism and Developmental Disorders, 41, 1139–1146.

Matson, J. L., Wilkins, J., Sharp, B., Knight, C., Sevin, J. A., & Boisjoli, J. A. (2009). Sensitivity and specifcity of the Baby and Infant Screen for Children with Autism Traits (BISCUIT): Validity and cutof scores for autism and PDDNOS in toddlers. Research in Autism Spectrum Disorders, 3, 924–930.

Miller, J. S., Gabrielsen, T., Villalobos, M., Alleman, R., Wahmhof, N., Carbone, P. S., & Segura, B. (2011). The Each Child Study: Systematic screening for autism spectrum disorders in a pediatric setting. Pediatrics, 127, 866–871.

Morabia, A., & Zhang, F. F. (2004). History of medical screening: From concepts to action. Postgraduate Medical Journal, 80, 463–469.

Moulton, E., Bradbury, K., Barton, M., & Fein, D. (2019). Factor analysis of the Child hood Autism Rating Scale in a sample of two year olds with an autism spectrum disorder. Journal of Autism and Developmental Disorders, 49 (7), 2733–2746.

Muratori, F., Narzisi, A., Tancredi, R., Cosenza, A., Calugi, S., Saviozzi, I., Calderoni, S. (2011). The CBCL 1.5–5 and the identifcation of preschoolers with autism in Italy. Epidemiology and Psychiatric Sciences, 20 (4), 329–338.

Nah, Y., Young, R. L., & Brewer, N. (2018). Development of a brief version of the Autism Detection in Early Childhood. Autism, 23 (2), 494–502.

Nah, Y., Young, R. L., Brewer, N., & Berlingeri, G. (2014). Autism Detection in Early Childhood (ADEC): Reliability and validity data for a Level 2 screening tool for autistic disorder. Psychological Assessment, 26 (1), 215–226.

Newschaffer, C. J., Schriver, E., Berrigan, L., Landa, R., Stone, W. L., Bishop, S., Warren, Z. E. (2017). Development and validation of a streamlined autism case confrmation approach for use in epidemiologic risk factor research in prospective cohorts. Autism Research, 10 (3), 485–501.

Ojen, R. A., Schjolberg, S., Volkmar, F. R., Shic, F., Cicchetti, D. V., NordahlHansen, A., Chawarska, K. (2018). Clinical features of children with autism who passed 18month screening. Pediatrics, 141 (6), 1–10.

Oosterling, I. J., Wensing, M., Swinkels, S. H., van der Gaag, R. J., Visser, J. C., Woudenberg, T., Buitelaar, J. K. (2010). Advancing early detection of autism spectrum disorder by applying an integrated twostage screening approach. Journal of Child Psychology and Psychiatry, 51 (3), 250–258.

Osterling, J., & Dawson, G. (1994). Early recognition of children with autism: A study of first birthday home videotapes. Journal of Autism and Developmental Disorders, 24, 247–257.

Ozonof, S., Iosif, A. M., Baguio, F., Cook, I. C., Hill, M. M., Hutman, T., Steinfeld, M. B. (2010). A prospective study of the emergence of early behavioral signs of autism. Journal of the American Academy of Child and Adolescent Psychiatry, 49 (3), 256–266.

Perry, A., Condillac, R. A., Freeman, N. L., DunnGeier, J., & Belair, J. (2005). Multi site study of the Childhood Autism Rating Scale (CARS) in fve clinical groups of young children. Journal of Autism and Developmental Disorders, 35 (5), 625 634.

Pierce, K., Courchesne, E., & Bacon, E. (2016). To screen or not to screen universally for autism is not the question: Why the task force got it wrong. Journal of Pediatrics, 176, 182–194.

Price, S. K., & Handrick, S. L. (2009). A culturally relevant and responsive approach to screening for perinatal depression. Research on Social Work Practice, 19 (6), 705–714.

Radecki, L., SandLoud, N., O’Connor, K. G., Sharp, S., & Olson, L. M. (2011). Trends in the use of standardized tools for developmental screening in early childhood: 2002–2009. Pediatrics, 128 (1), 14–19.

Reel, K. H., Lecavalier, L., Butter, E., & Mulick, J. A. (2012). Diagnostic utility of the Pervasive Developmental Disorder Behavior Inventory. Research in Autism Spectrum Disorders, 6 (1), 458–465.

Rellini, E., Tortolani, D., Trillo, S., Carbone, S., & Montecchi, F. (2004). Childhood Autism Rating Scale (CARS) and Autism Behavior Checklist (ABC) correspondence and conficts with DSMIV criteria in diagnosis of autism. Journal of Autism and Developmental Disorders, 34 (6), 703–708.

Rescorla, L., Kim, A. Y., & Oh, K. J. (2015). Screening for ASD with the Korean CBCL/1–5. Journal of Autism and Developmental Disorders, 45, 4039–4050.

Reznick, J. S., Baranek, G. T., Reavis, S., Watson, L. R., & Crais, E. R. (2007). A parentreport instrument for identifying oneyearolds at risk for an eventual diagnosis of autism: The First Year Inventory. Journal of Autism and Develop mental Disorders, 37, 1691–1710.

Robins, D. L., Casagrande, K., Barton, M., Chen, C. M. A., DumontMathieu, T., & Fein, D. (2014). Validation of the Modifed Checklist for Autism in Toddlers, Revised with followup (MCHATR/F). Pediatrics, 133(1), 37–45.

Robins, D. L., Fein, D., Barton, M. L., & Green, J. A. (2001). The Modifed Checklist for Autism in Toddlers: An initial study investigating the early detection of autism and pervasive developmental disorders. Journal of Autism and Developmental Disorders, 31 (2), 131–144.

Rogers, S. J. (2004). Developmental regression in autism spectrum disorders. Mental Retardation and Developmental Disabilities Research Reviews, 10, 139–143.

Rogers, S. J., Estes, A., Lord, C., Vismara, L., Winter, J., Fitzpatrick, A., Dawson, G. (2012). Efects of a brief Early Start Denver Model (ESDM) based parent intervention on toddlers at risk for autism spectrum disorders: A randomized controlled trial. Journal of the American Academy of Child and Adolescent Psychiatry, 51 (10), 1052–1065.

Rutter, M., Bailey, A., & Lord, C. (2003). The Social Communication Questionnaire. Los Angeles: Western Psychological Services.

Samadi, S. A., & McConkey, R. (2011). Autism in developing countries: Lessons from Iran. Autism Research and Treatment, 2011, Article ID 145359.

Schopler, E., Reichler, R. J., & Renner, B. R. (1988). CARS: The childhood autism rating scale. Los Angeles: Western Psychological Services.

Schrader, E., Delehanty, A. D., Casler, A., Petrie, E., Rivera, A., Harrison, K., Wetherby, A. M. (2020). Integrating a new online autism screening tool in primary care to lower the age of referral. Clinical Pediatrics, 59(3), 305–309.

Siegel, B. (2013). Pervasive Developmental Disorders Screening Test (PDDST). Encyclopedia of Autism Spectrum Disorders, 2211–2215.

Sigman, M., & McGovern, C. (2005). Improvement in cognitive and language skills from preschool to adolescence in autism. Journal of Autism and Developmental Disorders, 35 (1), 15–23.

Siu, A. L., & the U. S. Preventive Services Task Force. (2016). Screening for autism spectrum disorder in young children: U. S. Preventive Services Task Force Recommendation Statement. JAMA, 315 (7), 691–696.

Smith, N. J., Sheldrick, R. C., & Perrin, E. C. (2012). An abbreviated screening instrument for autism spectrum disorders. Infant Mental Health Journal, 34(2), 149–155.

Soto, S., Linas, K., Jacobstein, D., Biel, M., Migdal, T., & Anthony, B. J. (2015). A review of cultural adaptations of screening tools for autism spectrum disorders. Autism, 19 (6), 646–661.

Squires, J., & Bricker, D. (2009). Ages and Stages Questionnaires, third edition (ASQ 3): A parentcompleted childmonitoring system. Baltimore: Brookes.

Stenberg, N., Bresnahan, M., Gunnes, N., Hirtz, D., Hornig, M., Lie, K. K., Stoten berg, C. (2014). Identifying children with autism spectrum disorder at 18 months in a general population sample. Pediatric and Perinatal Epidemiology, 28 (3), 255–262.

Stone, W. L., Coonrod, E. E., & Ousley, O. Y. (2000). Brief report: Screening Tool for Autism in TwoYearOlds (STAT): Development and preliminary data. Journal of Autism and Developmental Disorders, 30 (6), 607–612.

Stone, W. L., Coonrod, E. E., Turner, L. M., & Pozdol, S. L. (2004). Psychometric properties of the STAT for early autism screening. Journal of Autism and Developmental Disorders, 34 (6), 691–701.

Stone, W. L., McMahon, C. R., & Henderson, L. M. (2008). Use of the Screening Tool for Autism in TwoYearOlds (STAT) for children under 24 months. Autism, 12 (5), 557–573.

Stone, W. L., & Ousley, O. Y. (1997). STAT Manual: Screening tool for autism in two yearolds. Unpublished manuscript, Vanderbilt University.

Sturner, R., Howard, B., Bergmann, P., Morrel, T., Andon, L., Marks, D., Landa, R. (2016). Autism screening with online decision support by primary care pediatricians aided by MCHAT/F. Pediatrics, 138 (3), 1–11.

Sturner, R., Howard, B., Bergmann, P., Stewart, L., & Afarian, T. E. (2017). Comparison of autism screening in younger and older toddlers. Journal of Autism and Developmental Disorders, 47 (3), 3180–3188.

Swinkels, S. H. N., Dietz, C., van Daalen, E., Kerkhof, I. H. G. M., van Engeland, H., & Buitelaar, J. K. (2006). Screening for autistic spectrum in children aged 14 to 15 months: I. The development of the Early Screening of Autistic Traits Questionnaire (ESAT). Journal of Autism and Developmental Disorders, 36, 723–732.

Szatmari, P., Georgiades, S., Duku, E., Bennett, T. A., Bryson, S., Fombonne, E., Thompson, A. (2015). Developmental trajectories of symptom severity and adaptive functioning in an inception cohort of preschool children with autism spectrum disorder. JAMA Psychiatry, 72 (3), 276–283.

Thabtah, F., & Peebles, D. (2020). A new machine learning model based on induction of rules for autism detection. Health Informatics Journal, 26 (1), 264–286.

Turner, L. M., & Stone, W. L. (2007). Variability in outcome for children with an ASD diagnosis at age 2. Journal of Child Psychology and Psychiatry, 48 (8), 793–802.

Turner Brown, L. M., Baranek, G. T., Reznick, J. S., Watson, L. R., & Crais, E. R. (2012). The First Year Inventory: A longitudinal followup of 12monthold to 3yearold children. Autism, 17 (5), 527–540.

Veenstra-VanderWeele, J., & McGuire, K. (2016). Rigid, infexible approach results in no recommendation for autism screening. American Medical Association, 73 (4), 327–328.

Volkmar, F., Cook, E. H., Pomeroy, J., Realmuto, G., Tanguay, P., & the Work Group on Quality Issues. (1999). Practice parameters for the assessment and treatment of children, adolescents, and adults with autism and other pervasive developmental disorders. Journal of the American Academy of Child and Adolescent Psychiatry, 38 (12), 32S-54S.

Volkmar, F., Siegel, M., WoodburySmith, M., King, B., McCracken, J., State, M., & American Academy of Child and Adolescent Psychiatry Committee on Quality Issues. (2014). Journal of the American Academy of Child and Adolescent Psychiatry, 53 (2), 237–257.

Wadden, N. P. K., Bryson, S. E., & Rodger, R. S. (1991). A closer look at the Autism Behavior Checklist: Discriminant validity and factor structure. Journal of Autism and Developmental Disorders, 21 (4), 529–541.

Watson, L. R., Baranek, G. T., Crais, E. R., Reznick, J. S., Dykstra, J., & Perryman, T. (2007). The First Year Inventory: Retrospective parent responses to a questionnaire designed to identify oneyearolds at risk for autism. Journal of Autism and Developmental Disorders, 37, 49–61.

Wetherby, A. M., BrosnanMaddox, S., Peace, V., & Newton, L. (2008). Validation of the Infant – Toddler Checklist as a broadband screener for autism spectrum disorders from 9 to 24 months of age. Autism, 12 (5), 487–511.

Wetherby, A. M., & Prizant, B. M. (2002). Communication and symbolic behavior scales: Developmental profle, 1st normed. Baltimore: Brookes.

Wetherby, A. M., Woods, J., Allen, L., Cleary, J. Dickinson, H., & Lord, C. (2004). Early indicators of autism spectrum disorders in the second year of life. Journal of Autism and Developmental Disorders, 34 (5), 473–493.

Wiggins, L. D., Bakeman, R., Adamson, L. B., & Robins, D. L. (2007). The utility of the Social Communication Questionnaire in screening for autism in children referred for early intervention. Focus on Autism and Other Developmental Dis abilities, 22 (1), 33–38.

Young, R. L. (2007). Autism detection in early childhood (ADEC) manual. Camberwell, Australia: ACER Press.

Zuckerman, K. E., Sinche, B., Cobian, M., Cervantes, M., Mejia, A., Becker, T., & Nicolaidis, C. (2014). Conceptualization of autism in the Latino community and its relationship with early diagnosis. Journal of Developmental and Behavioral Pediatrics, 35 (8), 522–533.

Zwaigenbaum, L., Bryson, S., Rogers, T., Roberts, W., Brian, J., & Szatman, P. (2005). Behavioral manifestations of autism in the frst year of life. International Journal of Developmental Neuroscience, 23 (2–3), 143–152.

Глава 3. Психологическое развитие детей младшего возраста с расстройствами аутистического спектра

Становится все более очевидным, что младенцы с расстройством аутистического спектра (РАС) из-за рано возникающих отличий во внимании, восприятии и познании, подкрепленных нейроповеденческими и нейробиологическими особенностями (Chawarska, Macari, & Shic, 2013; Elison et al., 2013; Jones & Klin, 2013; Jones et al., 2016; Hazlett et al., 2017; Shen et al., 2013; Shic, Macari, & Chawarska, 2014; Wolf et al., 2012), начинают воспринимать мир по-разному в течение первого года жизни. К его окончанию многие младенцы с РАС демонстрируют явные отличия в поведении по сравнению со сверстниками, скорее всего вследствие итерационных процессов нарушения развития (Barbaro & Dissanayake, 2013; Bryson et al., 2007; Filliter et al., 2015; Macari et al., 2012; Mitchell et al., 2006; Ozonof et al., 2010; Rozga et al., 2011; Wan et al., 2013; Zwaigenbaum et al., 2005; Chawarska et al., глава 5 настоящего сборника; Sifre et al., глава 6 настоящего сборника). Сразу возникает несколько вопросов. Как эти различия, которые впоследствии приводят к постановке диагноза РАС, влияют на более широкое психологическое развитие младенцев и детей младшего возраста? Существуют ли области вне основных признаков расстройства, которые становятся частью этого каскада кумулятивных атипичностей? В этой главе мы сосредоточимся на областях раннего развития, которые, по-видимому, подвержены влиянию РАС или сочетаются с ними. Эти области включают в себя эмоциональное поведение, как привязанность, темперамент и эмоциональная экспрессивность, а также раннее развитие когнитивного, речевого и адаптивного поведения. Эти ранние процессы воздействуют на развивающийся мозг и, таким образом, оказывают влияние на гетерогенные траектории развития (см. Sifre et al., глава 6 настоящего сборника). Хотя опыт играет жизненно важную роль в специализации различных областей мозга (Johnson, 2001), расхождение в развитии может сильно зависеть от исходных различий в нейромодуляторных системах, связанных с темпераментом (Lewis, 2005). Кроме того, субкортикальные нейронные процессы, участвующие в эмоциях, взаимодействуют с корковыми системами. К таким существенным взаимодействиям относится влияние на связи между отделами мозга, а также на синаптический прунинг и шейпинг на протяжении времени (Lewis, 2005).

Изучение детей младшего возраста с РАС является ключом к более глубокому пониманию естественной истории РАС до осуществления вмешательства и до того, как на проявление РАС повлияют вторичные симптомы и коморбидные расстройства. Мы рассматриваем здесь исследования, посвященные различным аспектам психологического развития очень маленьких детей с РАС в позднем младенчестве.

Эмоциональное развитие

Поскольку эмоции играют важную роль в формировании социального и когнитивного развития, эта тема получила повышенное внимание в исследованиях детей раннего возраста с РАС. Мы начинаем с привязанности, первичных эмоциональных отношений, формирующихся между ребенком и значимым взрослым в первые недели и месяцы жизни. Вопрос уже не в том, формируют ли дети с аутизмом привязанности, а в том, каковы тонкие различия в этих отношениях и какие особенности ребенка на них влияют? Темперамент в более широком смысле и его эмоциональные аспекты также вызвали новую волну интереса к этой области. Темперамент при РАС в основном изучался на основе отчетов родителей. Однако недавние исследования изучали эмоции на поведенческом и физиологическом уровнях с использованием стандартизированных индукционных проб с целью вызвать эмоции. Эти направления исследований указывают на критическую роль эмоций в формировании высокогетерогенных фенотипов, а также их роль в возникновении коморбидных симптомов у детей старшего возраста с РАС.

Привязанность

Узы привязанности между ребенком и фигурой значимого взрослого (Ainsworth, Blehar, Waters, & Wall, 1978) часто становились темой изучения у детей с РАС. Считается, что поведение маленького ребенка во время лабораторных эпизодов разлучения и воссоединения или парадигмы «Незнакомой ситуации» отражает историю диадического взаимодействия и может предсказывать аспекты последующего функционирования. В случае безопасной привязанности ребенок, сопровождаемый близким взрослым, более глубоко исследует окружающую среду, чем ребенок, сопровождаемый незнакомым человеком. Также безопасная привязанность характеризуется реакцией дистресса и поиском физической близости в случае разлуки и воссоединения, соответственно. Хотя РАС влияет на способность к социальным взаимодействиям, исследования детей младшего и дошкольного возраста с РАС, использующие парадигму «Незнакомой ситуации», не показали отсутствия поиска близости и других форм поведения, которые символизируют безопасную привязанность (Capps, Sigman, & Mundy, 1994; Dissanayake & Crossley, 1996; Naber et al., 2007; Rogers, Ozonoff, & Maslin-Cole, 1993; Waterterhouse & Fein, 1998; Willemsen-Swinkels, Bakermans-Kranenburg, Buitelaar, van IJzendoorn, & van Engeland, 2000). Однако показатели классификации безопасной привязанности несколько ниже у детей раннего возраста с РАС, чем в группах типично развивающихся (TP) или отстающих в развитии (ОР) детей. По данным метаанализа исследований с участием детей дошкольного возраста с РАС (Rutgers, Bakermans-Kranenburg, van IJzendoorn, & Berckelaer-Onnes, 2004), 53 % детей проявляли наличие безопасной привязанности. Сходным образом, обзор исследований детей с РАС в более широком возрастном диапазоне позволяет предположить, что примерно 47 % выказывают наличие безопасной привязанности (Teague, Gray, Tonge, & Newman, 2017) по сравнению с приблизительно 60 % TP детей (Ainsworth et al., 1978), при этом при РАС преобладали небезопасный и дезорганизованный типы привязанности, что не многим отличается от показателей, подобранных по психологическому возрасту детей с другими задержками (Naber et al., 2007). Однако при сопоставлении по адаптивному поведению и оценке родителями качество привязанности у дошкольников с РАС, как сообщается, было ниже, с большей конфликтностью и меньшей близостью (Teague, Newman, Tonge, & Gray, 2018).

Несколько факторов, вероятно, способствуют вариабельности в исследованиях, сообщающих о классификации безопасной привязанности в диапазоне от 40 до 60 % детей с РАС (Teague et al., 2017). Детерминанты привязанности у дошкольников и детей младшего возраста включают тяжесть симптомов аутизма и умственные способности, причем большая выраженность социальных нарушений и тяжесть умственной отсталости связаны с типами менее надежной эмоциональной привязанности и меньшими проявлениями просоциального поведения в момент воссоединения (Grzadzinski, Luyster, Spencer, и Lord, 2014; Naber et al., 2007). Было также установлено, что чувствительность родителей и собственные внутренние модели привязанности у значимых взрослых играют определенную роль в выборках детей более старшего возраста с РАС (Oppenheim, Koren-Karie, Dolev, & Yirmiya, 2012; Seskin et al., 2010). В дополнение многие исследования использовали четырехкатегориальную классификационную систему Эйнсворт и ее коллег (Ainsworth & Bell, 1970; Ainsworth et al., 1978; Main & Solomon, 1990), в то время как оценка с помощью альтернативных методов часто дает другие результаты. Исследования, где использовались оценка надежности привязанности Richters (Richters, Waters, & Vaughn, 1988), краткий скрининг-опросник привязанности (Bakermans-Kranenburg, van IJzendoorn, & Juffer, 2003) или подсчитывалось количество просоциальных поведенческих актов (Grzadzinski et al., 2014), выявили значительно более низкое качество привязанности у двухгодовалых детей с РАС по сравнению с контрольной группой типичного развития и детьми младшего возраста с не относящимися к РАС задержками развития (Rutgers et al., 2007; van IJzendoorn et al., 2007; Naber et al., 2007). К другим нетипичным формам проявления привязанности относятся повышенное сопротивление контакту и меньшее количество форм поведения, направленных на его поиск (Rogers et al., 1993). Поскольку количественные измерения выявляют большую уязвимость привязанности, специфичную для РАС, расхождения между результатами могут быть частично связаны с проблемами измерения. Таким образом, хотя многие маленькие дети с РАС способны формировать безопасную привязанность к своим основным значимым взрослым, тонкие различия в ее качестве очевидны даже у тех, кто проявляет безопасную привязанность.

При попытке согласования того, что многие дети с РАС, синдромом, ядром которого является нарушение социальной мотивации и чувства взаимности, демонстрируют безопасную привязанность, возникает фундаментальное противоречие. Если привязанность лежит в основе простейшей социальности человека и если аутизм представляет собой крах социального взаимодействия (Vivanti & Nuske, 2017), то феномен безопасной привязанности у детей с РАС действительно является загадкой. Три предложенные гипотезы: (1) привязанность – это биоповеденческая система, которая является в высшей степени консервативной (Dissanayake & Crossley, 1996); (2) сохранение поведения, свидетельствующего о привязанности, у маленьких детей с РАС обусловлено системами, отделенными от тех, что лежат в основе социальной сопряженности (Chevallier, Kohls, Troiani, Brodkin, & Schultz, 2012); и (З) кажущаяся сохраняющаяся привязанность при РАС на самом деле методологический артефакт парадигмы эксперимента, такой как «Незнакомая ситуация» (Hobson, 2019; Moles, Kieffer, & D’Amato, 2004). Vivanti и Nuske (Vivanti and Nuske, 2017) предлагают нюансированное разрешение этого явного противоречия, предполагая, что симптомы РАС действительно оказывают влияние на привязанность, но этот эффект, возможно, менее очевиден в угрожающих и более экстремальных обстоятельствах, создаваемых «Незнакомой ситуацией». Вместо этого симптомы РАС влияют на стремление к более устойчивому социальному взаимодействию в повседневной жизни в неопасных условиях.

Темперамент

Темперамент определяется как нейробиологически обоснованные индивидуальные различия в реактивности и регуляции в доменах внимания, двигательной активности и эмоций, возникновение которых берет начало в раннем младенчестве (Goldsmith et al., 1987; Rothbart & Bates, 1998; Rothbart & Derryberry, 1981). Рассматриваемый как потенциальный базис позднее формирующейся личности, ранний темперамент традиционно изучался относительно здорового и атипичного исходов (Caspi, Henry, McGee, Moffitt, & Silva, 1995; Chess, Thomas, Rutter, & Birch, 1963), в лонгитюдной связке с социальной компетентностью и отношениями со сверстниками (Sanson, Hemphill, & Smart, 2004), а также с тревожностью, социальной самоизоляцией и экстернализированным поведением в раннем школьном возрасте (Booth-LaForce, & Oxford, 2008; Perez-Edgar et al., 2011; Rubin, Bergess, Dwyer, & Hastings, 2003).

Темперамент у очень маленьких детей с РАС стал ключевой темой нескольких недавних статей. Направленные в клинику двухгодовалые дети с РАС демонстрировали по ряду доменов различия в темпераменте в сравнении со сверстниками TP и ОР, причем наиболее заметные уязвимости наблюдались в области произвольной регуляции (Macari, Koller, Campbell, & Chawarska, 2017). Дети младшего возраста с РАС испытывали трудности, когда их просили переключиться на другую задачу или остановиться, были менее склонны получать удовольствие и сохранять внимание при действиях низкой интенсивности и демонстрировали меньшую осведомленность о тонких стимулах окружающей среды по сравнению со сверстниками как типичного развития, так и с отставаниями развития, не связанными с РАС. Сниженное возбуждение по поводу предстоящих приятных занятий (позитивное ожидание) было специфичной для РАС уязвимостью, которая приводила к более низким баллам динамизма в этой группе по сравнению с контрольной. Некоторые темпераментные уязвимости при РАС были общими для детей младшего возраста с задержками развития, включая более низкую успокаиваемость (восстановление после экстремальных эмоций) и снижение концентрации внимания.

Сходные результаты были получены для младенцев с РАС, проспективно наблюдавшихся с момента рождения в когорте семей высокого риска, причем групповые различия возникали уже в возрасте 6 месяцев (см. Chawarska et al., глава 5 настоящего сборника). Родители сообщали о более низком уровне динамизма (положительной аффективности и уровня активности) в большой когорте шестимесячных детей, у которых позже был диагностирован РАС (Paterson et al., 2019). В другом исследовании родители сообщали о более низком уровне активности у своих младенцев (del Rosario, Gillespie-Lynch, Johnson, Sigman, & Hutman, 2013; но см. Clifford, Hudry, Elsabbagh, Charman, & Johnson, 2013, которые сообщали о более высоком динамизме у семимесячных младенцев, позже получивших диагноз РАС). Более низкий динамизм, равно как и более низкая произвольная регуляция, характеризуют годовалых младенцев с расстройствами аутистического спектра (Clifford et al., 2013; Paterson et al., 2019), то же верно для повышенной негативной аффективности и (Paterson et al., 2019) и дистресса (Zwaigenbaum et al., 2005). К 24 месяцам дети с высоким риском развития РАС проявляли больше печали и меньше тяги к ласке, чем их сверстники с низким риском, меньше удовольствия от низкоинтенсивной деятельности, чем их типично развивающиеся сверстники с высоким и низким риском, большую застенчивость и меньшую готовностью к утешению, чем контрольная группа высокого и низкого риска (Clifford et al., 2013), сниженную способность переключения внимания в ответ на социальные сигналы, снижение ингибиторного контроля и меньшее положительное ожидание, чем сверстники с высокой и низкой степенью риска (Garon et al., 2009; Zwaigenbaum et al., 2005). В другом исследовании было отмечено значительное снижение адаптивности и поведения приближения, а также повышение уровня активности в течение первых трех лет у сиблингов высокого риска с РАС по сравнению с сиблингами другого высокого риска (del Rosario et al., 2013).

Темпераментная уязвимость у детей младшего возраста с РАС возникает в младенчестве и включает в себя контроль внимания и поведения, а также аффективную реактивность. Как и в неклинических популяциях (Putnam, Gartstein, & Rothbart 2006), индивидуальные различия во многих чертах темперамента были весьма стабильными у детей с РАС с младшего до дошкольного возраста (Macari et al, 2017). Черты темперамента у двухгодовалых детей с РАС не зависели от сопутствующей тяжести социальных нарушений и уровня когнитивного функционирования (Macari et al., 2017), что указывает на независимый вклад темперамента в развитие фенотипа РАС. Кроме того, изменения в оцененном родителями темпераменте в домене произвольной регуляции внесли уникальный вклад в социальные результаты у детей с РАС, главным образом повлияв на начальные вербальные иневербальные способности, тяжесть симптомов аутизма и адаптивное социальное и коммуникативное поведение. Большая тяжесть симптомов аутизма в результате предсказывалась минимальным улучшением осознанности и реактивности на низкоинтенсивные стимулы окружающей среды (перцептивная чувствительность) в возрасте от 2 до 3,5 лет.

И наоборот, улучшение способности ингибировать поведение (ингибиторный контроль) по инструкции и повышение удовольствия от низкоинтенсивных видов деятельности (удовольствие низкой интенсивности) коррелировали с улучшением навыков социальной адаптации 1-2 года спустя. В большой выборке младенцев с высоким и низким риском (Garon et al., 2016) как положительная аффективность в 12 месяцев, так и произвольная регуляция в 24 месяца отрицательно коррелировали с тяжестью симптомов РАС в 36 месяцев. Однако связь между положительной аффективностью в 12 месяцев и тяжестью симптомов была полностью опосредована произвольной регуляцией в 24 месяца в модели структурного уравнения. Таким образом, положительная эмоция оказывает влияние на тяжесть симптомов через свою связь с произвольной регуляцией. Более того, темпераментными чертами, отличавшими младенцев высокого риска без РАС от младенцев высокого риска с РАС, были более высокая положительная аффективность в 12 месяцев и более высокая произвольная регуляция в 24 месяца (Garon et al., 2016).

Таким образом, ранние особенности темперамента, отражающие типы поведения или врожденные способности, способствующие обучению, могут влиять на развитие в социальной сфере. Например, регуляция внимания полезна для приобретения таких навыков, как экспрессивная речь (Salley, Panneton, & Colombo, 2013) и мониторинг деятельности других, что является ключом к обучению через наблюдение (Shic, Bradshaw, Klin, Scassellati, & Chawarska, 2011). Внимание к социальной информации в позднем младенчестве связано с более поздними вербальными навыками и тяжестью симптомов аутизма (Campbell, Shic, Macari, & Chawarska, 2014). Индивидуальные различия в развитии внимания к лицам в средний период младенчества, в особенности максимальная продолжительность взгляда, связаны с более поздним исполнительным контролем у младенцев с высоким риском развития РАС (Hendry et al., 2018). Сходным образом улучшение внимания и поведенческой регуляции со второго по третий год, по-видимому, предвещает более позитивные социальные результаты (Macari et al., 2017), возможно, за счет усиления внимания к деталям о людях или за счет повышения терпимости к нормативной низкоинтенсивной деятельности, требующей хорошо регулируемого внимания. Учитывая установленные связи между ранними темпераментными характеристиками и более поздними поведенческими и аффективными исходами в других популяциях, уязвимость в доменах произвольной регуляции и негативной эмоциональности у детей младшего возраста с РАС также может сигнализировать о риске развития аффективных и поведенческих симптомов, а также симптомов, связанных со вниманием, которые препятствуют обучению и адаптации помимо уже присущей социальной и когнитивной дисфункции. Учитывая повсеместное распространение коморбидных расстройств у детей старшего возраста с РАС, особенно синдрома дефицита внимания/гиперактивности и тревожности (Simonoff et al., 2008), изучение особенностей темперамента как ранних предикторов таких проблем может быть особенно полезным.

Эмоциональная экспрессивность и эмоциональный опыт

Центральное место в некоторых теориях темперамента занимают эмоциональные аспекты поведения (Goldsmith & Campos, 1982). Эмоции играют неотъемлемую роль в обучении и коммуникации, а также в раннем социальном и адаптивном развитии (Izard, Fine, Mostrow, Trentacosta, & Campbell, 2002). Они организуют повседневное функционирование, служа инициаторами возбуждения, а также поддержания и прекращения поведения (Emde, Gaensbauer, & Harmon, 1981).

Эмоциональная экспрессивность является внешним выражением субъективного опыта и может быть количественно оценена отчетом родителей или оценками интенсивности и валентности выражений лица, тона голоса и движений тела во время экспериментальных проб. Эмоциональное переживание относится к физиологической реакции симпатической нервной системы во время проб и может быть количественно оценено с помощью ряда показателей, как вариабельность сердечного ритма, дыхания и изменения электропроводности кожи.

Об эмоциональной экспрессивности у очень маленьких детей с аутизмом известно сравнительно немного. Хотя исследования темперамента на основе отчетов родителей позволяют предположить, что маленькие дети с аутизмом чаще демонстрируют негативные эмоции и ослабленные положительные эмоции по сравнению со своими сверстниками (Adamek et al., 2011; Capps et al., 1994; Clifford et al., 2013; Garon et al., 2009; Macari et al., 2017; Zwaigenbaum et al., 2005), обсервационные исследования дали целый ряд открытий. Эти исследования различаются по контексту, структуре, коммуникативному партнеру, возрасту детей, составу групп сравнения, метрике измерения и т. д., причем все эти факторы имеют огромное значение для результатов. Например, в социальных контекстах во время взаимодействия со взрослым маленькие дети с РАС демонстрировали снижение положительных эмоций (Joseph & Tager-Flusberg, 1997; Snow, Hertzig, Shapiro, 1987; Yirmiya, Kasari, Sigman, Mundy, 1989), но даже это наблюдается не в каждой ситуации. Например, в контексте просьбы не было зафиксировано никаких различий в положительной аффективности между детьми с типичным развитием и детьми с РАС (Kasari, Sigman, Mundy, & Yirmiya, 1990).

Парадигмы индукции эмоций включают представление стимулов в стандартизированной манере, чтобы вызвать определенные эмоции. Лабораторная батарея оценки темперамента (Goldsmith & Rothbart, 1999) является широко используемым методом, позволяющим выявлять страх, гнев и радость, и уже десятилетия используется для изучения развития эмоций в младенчестве и детском возрасте в общей популяции. Пробы из этого или других подобных методов были использованы в небольшом числе исследований детей с РАС для изучения страха, равно как и фрустрации. Одно исследование не выявило различий в негативной реакции в мимике и телесных проявлениях в ответ на фрустрирующие стимулы у дошкольников с РАС и типично развивающихся детей раннего возраста из контрольной группы с соответствующим уровнем речевого развития (Jahromi, Meek, & Ober-Reynolds, 2012). В другом исследовании, включавшем небольшое количество детей дошкольного возраста с РАС и детей с синдромом Мартина – Белла, реакция «страх на лице, но не бегство» при появлении незнакомого человека была более интенсивной в группе РАС по сравнению с детьми с типичным развитием и детьми с синдромом Мартина – Белла (Scherr, Hogan, Hatton, & Roberts, 2017).

Чтобы устранить некоторые пробелы в знаниях, Macari и ее коллеги (2018) использовали методы структурированной индукции, адаптированные из Лабораторной батареи оценки темперамента (Lab-TAB; Goldsmith & Rothbart, 1999), для оценки эмоциональной экспрессивности в основных аффективных системах гнева, радости и страха (Sroufe, 1979) у детей младшего возраста с РАС. Стимулы были экологически валидными (например, пристегивание ремнями к автомобильному сиденью, наблюдение за пузырьками, приближение механической игрушки-паука), но минимальными с социальной точки зрения, чтобы избежать риска спутать эмоциональные реакции с социальным дефицитом детей с РАС. Выборка состояла из 99 очень маленьких детей с РАС и без РАС (средний возраст 21 месяц); две контрольные группы состояли из сопоставимых по возрасту детей младшего возраста с типичным развитием и детей младшего возраста с задержками развития, последние из которых также были сопоставимы по невербальным и вербальным способностям. Интенсивность эмоциональной экспрессии по лицевым и вокальным каналам оценивалась офлайн слепым методом. В ходе этих, по существу, несоциальных стандартизированных проб дети младшего возраста с РАС выражали значительно более интенсивный гнев во время фрустрирующих событий по сравнению с контрольной группой с задержками развития и выражали незначительно более интенсивный гнев, чем дети с типичным развитием. Сталкиваясь с новыми, потенциально угрожающими ситуациями, дети младшего возраста с РАС выражали менее интенсивный страх, чем обе группы сверстников. В то время как эта повышенная реакция гнева на блокирование достижения цели может явиться проблемой для развивающейся системы регуляции эмоций, сниженная реакция страха предполагает нетипичную оценку угрозы и потенциального риска для безопасности в будущем. Интенсивность выражения страха и гнева не зависела от тяжести симптомов аутизма (График диагностического наблюдения при аутизме – 2 (ADOS-2) (Lord et al., 2012). Это позволяет предположить, что аффективные и социальные области уязвимости диссоциативны и реципрокно формируют фенотипы РАС с младенчества. Интенсивность радости, однако, была одинаковой во всех трех группах, что указывает на то, что у очень маленьких детей с РАС способность выражать положительные эмоции в ответ на игровые, в основном несоциальные триггеры остается неизменной.

Чтобы лучше понять эти результаты и определить физиологические основы наблюдаемых эмоциональных реакций, Vernetti и коллеги (2020) регистрировали электрическую активность кожи (ЭАК) во время этих индукционных методик у подгруппы дети младшего возраста с РАС (n = 42) и сопоставимых по возрасту детей с типичным развитием (n = 32) (средний возраст 22 месяца). ЭАК регистрирует невалентную реакцию симпатической нервной системы через эккринные железы, которые выделяют пот и, таким образом, изменяют электрический заряд кожи во время стрессовых или возбуждающих событий. Паттерны изменений ЭАК от базового уровня во время каждого исследования были аналогичны результатам на поведенческом уровне нашей предыдущей работы (Macari et al., 2018). В качестве реакции на пробы, направленные на вызов гнева, дети младшего возраста с РАС демонстрировали увеличение физиологического возбуждения, индексируемого ЭАК, по сравнению с базовым уровнем. Хотя величина реакции возбуждения была выше, чем у детей младшего возраста с типичным развитием, она не достигла статистической значимости. В ходе использования проб, вызывающих страх, дети младшего возраста с типичным развитием демонстрировали значительно повышенное физиологическое возбуждение по сравнению с базовым уровнем, но этот феномен не наблюдался у детей младшего возраста с РАС. Дальнейшие исследования показали, что дети младшего возраста с РАС демонстрировали значительно ослабленную физиологическую реакцию на пробы, вызывающие страх, по сравнению с контрольной группой типичного развития. Наконец, при воздействии игровых стимулов только в группе РАС наблюдалось значительное снижение возбуждения по сравнению с базовым уровнем, что отражало релаксационную реакцию в этой группе. Изменения физиологического возбуждения во время этих игровых ситуаций также значительно различались между группами РАС и типичного развития. В совокупности эти данные указывают на типичную, но несколько усиленную физиологическую реакцию на сдерживание и блокирование цели, ослабленную реакцию на угрожающие стимулы и более низкую, более выраженную физиологическую реакцию на игровые события у детей младшего возраста с РАС. Важно отметить, что интенсивность физиологических реакций существенно коррелировала с интенсивностью поведенческой эмоциональной экспрессии в ситуациях, вызывающих гнев или страх, что дает доказательства конгруэнтности между поведенческими и физиологическими реакциями на несоциальные, отрицательно валентные эмоциональные задачи на ранних стадиях РАС. Другими словами, интенсивность эмоциональной экспрессии, наблюдаемая через лицевые и голосовые каналы у детей младшего возраста с РАС, отражает внутренний опыт у детей младшего возраста с РАС (Vernetti et al., 2020). Наконец, физиологические реакции во время состояния гнева, страха или радости не коррелировали существенно с тяжестью симптомов аутизма.

Таким образом, как поведенческие, так и физиологические данные не указывают ни на широкий негативный эмоциональный уклон, ни на подавленные положительные эмоции у детей младшего возраста с РАС при воздействии в значительной степени несоциальных триггеров, вызывающих эмоции. Открытие, что дети младшего возраста с РАС проявляют приглушенную поведенческую и физиологическую реакцию на новые, навязчивые стимулы, важно, поскольку оно предполагает нетипичную оценку угрожающих элементов в окружающей среде и мотивирует изучение лежащих в ее основе когнитивных механизмов и механизмов неврологического развития. Тот факт, что ни страх, ни гнев, измеренные на поведенческом или физиологическом уровне, не были связаны с выраженностью симптомов аутизма, позволяет предположить, что у очень маленьких детей аспекты эмоциональной сферы могут независимо способствовать формированию сложных и гетерогенных фенотипов аутизма.

Полученные результаты также подталкивают к исследованию развития позитивной эмоциональности при РАС и ее связи с основными социально-коммуникативными нарушениями при РАС. Поскольку вариабельность выражения радости связана с тяжестью симптомов аутизма, она может быть источником гетерогенности фенотипа. Более того, ожидание того, что ребенок с РАС обычно проявляет либо приглушенную аффективность, либо аффективность, отмеченную высокой степенью негативности, может снизить частоту выявления РАС у детей, которые кажутся более эмоционально вовлеченными, особенно в те виды деятельности, которые направлены на вызов положительных эмоций. Эти исследования эмоциональной экспрессивности добавят столь необходимый аспект к нашим знаниям об эмоциональном развитии детей раннего возраста с РАС и могут стать полезными для выявления предвестников более поздних коморбидных аффективных проблем, которые так часто встречаются у детей и подростков с РАС.

Познание и речь

Когнитивный и речевой профили

Гетерогенность фенотипа детей раннего возраста с РАС особенно ярко проявляется в когнитивном и речевом профилях. В то время как 25-30 % индивидуумов с РАС являются минимально вербальными или невербальными, большинство приобретают навыки разговорной речи (Anderson et al., 2007; Tager-Flusberg & Kasari, 2013). Расчеты показывают, что распространенность умственной отсталости/глобальной задержки развития у дошкольников с РАС составляет около 50 % (Christensen et al., 2016; Delehanty, Stronach, Guthrie, Slate, & Wetherby, 2018). Оценка когнитивных и вербальных способностей детей с аутизмом становится все более важной, учитывая требование DSM-5 (АРА, 2013) указывать их наряду с диагнозом (например, РАС с сопутствующими интеллектуальными нарушениями и/или нарушениями речи или без них).

Исследования в области изучения навыков вербального и невербального развития у детей раннего возраста с РАС показывают тенденцию к более высокомууровню невербальных по сравнению с вербальными способностями (Barbaro & Dissanayake, 2012; Chawarska, Klin, Paul, Macari, & Folkmar, 2009; Chawarska, Macari, & Shic, 2012; Kim, Macari, Koller, & Chawarska, 2015; Landa & Garrett-Mayer, 2006; Macari et al., 2012; Mayes & Calhoun, 2003; Paul, Chawarska, Cicchetti, & Volkmar, 2008). Этот профиль наблюдается уже в возрасте 12 месяцев (Barbaro & Dissanayake, 2012; Macari et al., 2012) и со временем сужается (Chawarska et al., 2009; Kim et al., 2015; Landa & Garrett-Mayer, 2006; Mayes & Calhoun, 2003; Paul et al., 2008), хотя возраст, в котором разрыв закрывается, по-видимому, варьируется в зависимости от выборки и колеблется примерно от 2 лет до школьного возраста. Степень вербально-невербального несоответствия может зависеть от общего IQ, но данные из литературы о природе этой взаимосвязи неоднозначны. В одном исследовании детей дошкольного и школьного возраста этот профиль был менее выражен у дошкольников с большими общими когнитивными нарушениями (Joseph, TagerFlusberg, & Lord, 2002). Напротив, в обширном исследовании детей младшего возраста в узком возрастном диапазоне в среднем 22 месяца вербально-невербальное несоответствие наблюдалось чаще в подгруппах детей с более низким общим IQ, чем в подгруппах с более высоким IQ (Kim et al., 2015). Сообщалось также об аналогичном паттерне большего междоменного расхождения между группами дошкольников с более низким и более высоким общим IQ (Torras-Mana, Gomez-Morales, Gonzalez-Gimeno, Fornieles-Deu, & Brun-Gasca, 2016), с дальнейшим сохранением этого паттерна на протяжении школьного возраста по сравнению с детьми, обладающими IQ > 80 (Mayes & Calhoun, 2003). Год спустя подгруппы детей младшего возраста с более значительным вербально-невербальным расхождением продолжали отставать от своих более способных сверстников в адаптивной коммуникации, а также по вербальному и невербальному коэффициенту развития, хотя у многих детей наблюдались успехи в сокращении отставания (Kim et al., 2015).

Исполнительная функция

Исполнительная функция (ИФ) – это механизм, координирующий и интегрирующий процессы нескольких нейронных систем в процессе регуляции и управления поведением. Как и произвольная регуляция (конструкт темперамента), ИФ осуществляет осознанный контроль внимания и поведения. Частями этой исполнительной системы считаются различные компонентные когнитивные процессы, включая торможение, рабочую память и переключение между задачами (Weibe et al., 2011; Garon, Bryson, & Smith, 2008; Best & Miller, 2010). Хотя объяснительные модели, включающие конструкты исполнительной функции и произвольной регуляции, различаются, эти конструкты во многом пересекаются и связаны с саморегуляцией (Zhou, Chen, & Main, 2012). Из-за раздельного происхождения каждый из них сопряжен с собственным методом измерения: произвольная регуляция в основном устанавливается с помощью родительского отчета, такого как шкала темперамента Ротбарт (Поведенческий опросник для раннего детства; Putnam et al., 2006; Перечень «Детское поведение»; Rothbart, Ahadi, Hershey, & Fisher, 2001), а исполнительные функции чаще оцениваются с помощью заданий в условиях лаборатории, в том числе таких, которые замеряют рабочую память, торможение, изучение правил и переключение между задачами. Поскольку исполнительные функции опосредует префронтальная кора головного мозга, эти способности демонстрируют растянутую траекторию развития в детстве, начиная с позднего младенчества с заметным приобретением навыков в дошкольном периоде и продолжением развития в раннем взрослом возрасте.

Исполнительная дисфункция у индивидуумов с РАС широко изучалась, и имеются данные о нескольких областях нарушений у детей школьного возраста, подростков и взрослых с РАС, включая планирование, гибкость, рабочую память и торможение реакций (обзоры см. Hill, 2004; Kenworthy, Yerys, Anthony, & Wallace, 2008; O’Hearn, Asato, Ordaz, & Luna, 2008). Однако исследования показывают, что, хотя специфический дефицит ИФ существует у детей дошкольного возраста с РАС примерно в возрасте 5 лет (McEvoy, Rogers, & Pennington, 1993; Dawson, Meltzoff, Osterling, & Rinaldi, 1998), контингент детей с РАС в возрасте 3 и 4 лет не демонстрирует таких нарушений. При сопоставлении с контрольными группами детей того же психического возраста с типичным развитием и с задержками развития, дети младшего возраста с РАС не отличались по целому ряду исполнительных функциональных заданий, включая традиционное задание «А-не-Б», которое затрагивает как тормозной контроль, так и рабочую память, а также задания на когнитивную гибкость, как изменения направления в пространстве (Dawson et al., 2002; Yerys, Hepburn, Pennington, & Rogers, 2007). В возрасте 4 лет дети с РАС либо совпадают, либо превосходят своих сверстников с типичным развитием и задержками развития по целому ряду заданий ИФ в условиях лаборатории (Griffith, Pennington, Wehner, & Rogers, 1999), хотя определенную роль в этих результатах может играть вариабельность выполнения задач и замеров, а также процедур сопоставления.

Исследований о появлении исполнительной функции в популяциях высокого риска немного. St. John и его коллеги (2016) исследовали исполнительную функцию, измеряемую парадигмой «А-не-Б» в когорте сиблингов высокого риска в возрасте 12 и 24 месяца по сравнению с контрольной группой низкого риска. Они определили уязвимость как рабочей памяти, так и торможения реакции при выполнении задачи в когорте высокого риска (с РАС и без него) в возрасте 24 месяцев, но не в возрасте 12 месяцев. Полученные данные указывают на более медленное развитие как рабочей памяти, так и торможения у младенцев с высоким риском развития РАС, причем как у затронутых, так и не затронутых сиблингов показатели были сопоставимы. Такая картина результатов может наводить на мысль о ранних уязвимостях ИФ как о эндофенотипе.

Выполнение задачи ИФ, наблюдаемое в лабораторных условиях, даже при обеспечении методологического преимущества стандартизации, необязательно указывает на использование подобных навыков в повседневной жизни. Другими словами, экологическая валидность заданий на ИФ в условиях лаборатории была поставлена под сомнение (Liss et al., 2001). Одним из подходов, который может лучше смоделировать использование ИФ в повседневной жизни, является получение такой информации от родителей с помощью таких инструментов, как BRIEF (Оценка поведенческих проявлений по исполнительным функциям) (Gioia, Isquith, Guy, & Kenworthy, 2000).

Поскольку социальные требования повседневной жизни организуют «поток постоянно меняющейся информации» (Gilotty, Kenworthy, Sirian, Black, & Wagner, 2002, p. 242), представляется вероятным, что социальное функционирование во многом обязано незатронутым ИФ навыкам, таким как организация действий на основе предварительного знания, гибкость, тормозной контроль, рабочая память и так далее. Связи между «повседневной» ИФ, измеряемой BRIEF, социальными навыками и нарушениями были изучены в небольшом числе исследований молодых людей с РАС (Gilotty et al., 2002; Leung, Vogan, Powell, Anagnostou, & Taylor, 2016). Gilotty и коллеги сообщали о сильных отрицательных корреляциях между Вайнлендскими шкалами адаптивного поведения и Шкалами инициации и рабочей памяти BRIEF, а также составными баллами Индекса регуляции поведения (BRI) и Индекса метапознания (MI) у молодых людей и подростков с РАС. Сходным образом недавнее исследование Leung и коллег (2016) обнаружило, что социальные способности, проиндексированные службами социализации и реабилитации, у молодых людей и подростков с РАС были тесно связаны с общим балом по BRIEF, и взаимоотношение между навыками метапознания (MI) и социальными навыками было уникальным для группы с РАС. Причем BRI было связано с социальными способностями как детей группы с РАС, так и контрольной группы. Поскольку BRIEF существует только в версиях для дошкольного и школьного возраста, неясно, как могут соотноситься адаптивные социальные навыки и способности ИФ у детей младшего возраста.

Речь и коммуникация

Хотя сроки и паттерны овладения речью у маленьких детей с РАС значительно варьируются, проблемы в этой области часто становятся первыми, на которые обращают внимание родители (Chawarska, Klin, Paul, & Volkmar, 2007; De Giacomo & Fombonne, 1998; Goin-Kochel & Myers, 2005; Hess & Landa, 2012; Wetherby et al., 2004). Для сиблингов высокого риска детей с аутизмом, проспективно наблюдаемых с рождения (см. Chawarska et al., глава 5 настоящего сборника), озабоченность в связи с речью и коммуникацией возникает уже в 9–12 месяцев (Sacrey et al., 2015; Ozonof et al., 2009). На этой стадии у типично развивающихся младенцев появляются разнообразные предшественники разговорной речи, за которыми быстро следуют все более сложные коммуникативные способности и способности к пониманию, которые обеспечивают основу для последующего овладения речью. Усилия по выявлению ранних поведенческих маркеров РАС привели к исследованию превербальной и невербальной коммуникации у детей раннего возраста с РАС. Долингвистические вокализации, в том числе нытье и плач, превербальные звуки, такие как вокальная игра и лепет, и невербальная коммуникация, включая дейктические (например, указывание, мимика) и конвенциональные (например, махание для обозначения «прощания», кивок головой как знак согласия) жесты, оказались, по результатам исследований, нетипичными у маленьких детей с развивающимся РАС.

Вокализации

К открытиям в этой области относится то, что очень маленькие дети с РАС выражают меньше вокализации (Plumb, & Wetherby, 2013), демонстрируют атипичный плач (т. е. более высокая базовая частота, атипичная длина пауз) (English, Tenenbaum, Levine, Lester, & Sheinkopf, 2019; Esposito & Venuti, 2010; Esposito, Nakazawa, Venuti, & Bornstein, 2013) и имеют низкий уровень канонического лепета (Patten et al., 2014) по сравнению со сверстниками. Как и дети старшего возраста с РАС, дети младшего возраста проявляют нетипичные супрасегментные характеристики речи, включая фонацию (Sheinkopf, Mundy, Oller, & Stefns, 2000), интонацию (Schoen, Paul, & Chawarska, 2011), тембр (Schoen et al., 2011; Santos et al., 2013) и форманту (Santos et al., 2013). Кроме того, у многих детей с поздним диагнозом РАС наблюдаются ранние нарушения понимания речи, начиная со снижения реакции на собственное имя, по сравнению со сверстниками из группы низкого риска к 9–12 месяцам (Nadig et al., 2007; Miller et al., 2017) и сохраняющийся дефицит рецептивной речи в раннем детстве (Luyster, Kadlec, Carter, & Tager-Flusberg, 2008).

Жесты

Атипичное развитие невербальной коммуникации, такой как жестикуляция, давно признано отличительной чертой РАС (DSM-5; АРА, 2013). В отличие от своих сверстников с задержкой речи, маленькие дети с РАС как будто не компенсируют свое отставание в экспрессивных возможностях жестами. В нескольких исследованиях дети младшего возраста с РАС делали меньше дейктических жестов, таких как указывание, показывание и отдавание, по сравнению со сверстниками с типичным развитием и с задержками развития (Ozcaliskan, Adamson, & Dimitrova, 2016; Barbaro & Dissanayake, 2013; Clifford, Young, & Williamson, 2007; Li et al., 2011; Shumway & Wetherby, 2009; Werner & Dawson, 2005). Однако не все исследования сообщают о различиях в таких жестах по сравнению с детьми младшего возраста с другими задержками (Wetherby et al., 2004; Clifford et al., 2007; Dimitrova, Ozcaliskan, & Adamson, 2016). Использование обычных жестов также наблюдалось значительно реже у маленьких детей с РАС, чем у контрольной группы детей типичного развития и с задержками развития во время игры со своими матерями (Mastrogiuseppi, Capirci, Cuva, & Venuti, 2015). Важно отметить, что исследования показали не только снижение частоты жестов в среднем, но и снижение доли детей младшего возраста с РАС, демонстрирующих специфические жесты на втором году жизни (Barbaro & Dissanayake, 2013).

Различия в жестикуляции очевидны уже с первого года жизни и сохраняются до 36 месяцев, но в разных исследованиях результаты варьируются в зависимости от хронологического возраста и конкретных коммуникативных функций (обзор см. Manwaring, Stevens, Mowdood, & Lackey, 2018). Например, такой жест, как указывание, может быть использован в целях императива («я это хочу»), в целях декларации («посмотри на это»), а также в других целях. Функция императива жестовой коммуникации, по-видимому менее подвержена влиянию у детей младшего возраста с РАС по сравнению с функцией декларации, но даже она варьируется в зависимости от возраста и специфического типа жеста, такого как протягивание руки или указывание (Clifford et al., 2007; Ozcaliskan et al., 2016; Werner & Dawson, 2005). Выводы о специфичности дефицита жестов при РАС по сравнению с детьми младшего возраста с другими задержками могут зависеть от всех этих факторов, а также от состава групп детей с задержками развития и выбора критериев сопоставления (Manwaring et al., 2018). Раннее использование жестов в течение первого года жизни способствует развитию речи у типично развивающихся детей (Rowe & Goldin-Meadow, 2009; Watt, Wetherby, & Shumway, 2006) и коррелирует с одновременными речевыми возможностями и более поздним речевым функционированием у детей с РАС (Luyster et al., 2008; Gordon & Watson, 2015; Manwaring, Mead, Swineford, & Thurm, 2017) и без РАС (Iverson & Goldin-Meadow, 2005). Однако эта взаимосвязь может не сохраниться в течение более продолжительного периода последующего наблюдения (например, в 9 лет) (Luyster, Qiu, Lopez, & Lord, 2007b). С точки зрения последовательности развития жестов и разговорной речи, хотя и с задержкой при РАС, это развитие протекает аналогично траектории у младенцев типичного развития. Одним заметным исключением является то, что указывание часто появляется после, а не до первых слов (Talbott et al., 2018). У детей младшего возраста с РАС, как и у типично развивающихся детей младшего возраста, сочетание жестов со словами предшествует выражению высказываний из двух слов. Эти результаты подтверждают использование методов вмешательства, которые руководствуются принципами типичного развития (Talbott et al., 2018; см. Pizzano and Kasari, глава 4 настоящего сборника; Green, глава 8 настоящего сборника).

Уровень целенаправленной коммуникации

Задолго до появления речи довербальные вокализации, доречевые звуки и жесты – все вместе служит средством общения. Целенаправленная коммуникация (ЦК) включает в себя преднамеренный обмен информацией между людьми (Flavell, 1968); она, по своей сути, носит социальный характер и требует наличия отправителя и получателя вербального или невербального сообщения (МасКау, 1972). В течение первого года жизни ЦК происходит через вокализацию (например, лепет, вокальные высказывания) и дейктические жесты (например, указывание и показ) для ряда коммуникативных функций, таких как просьба, комментарий, протест и разделение интереса (Crais, Douglas, & Campbell, 2004; Bruner, 1981; Carpenter, Nageil, & Tomasello, 1998). Некоторые из наиболее поразительных различий между детьми младшего возраста с РАС и без РАС связаны с уровнем целенаправленной коммуникации и контекстом, в котором она происходит. По сравнению с контрольными группами типичного развития и задержек развития общие показатели коммуникации у детей младшего возраста с РАС ниже (Wetherby et al., 2004): это особенно верно для коммуникации, в которой вокализация или жесты сочетаются друг с другом или со зрительным контактом (Shumway & Wetherby, 2009). Большинство коммуникативных актов детей раннего возраста с аутизмом служат цели регуляции поведения партнера (Seibert, Hogan, & Mundy, 1982; Wetherby et al., 2004), например, это просьба дать желаемый объект или совершить желаемое действие (Charman et al., 1997), а не разделить внимание (Lord, 1995; Wetherby et al., 2004; Shumway & Wetherby, 2009). Эти различия в профилях коммуникативных функций отличают маленьких детей с РАС от детей с другими нарушениями развития (Mundy, Sigman, & Kasari, 1990; Lord, 1995; Charman et al., 1997; Wetherby, Prizant, & Hutchinson, 1998; Dawson et al., 2004).

Лексическое развитие

Уже давно известно, что способность к экспрессивной речи является важным прогностическим показателем долгосрочных результатов для индивидуумов с РАС (Lord & Ventner, 1992; см. Miller and Ozonoff, глава 7 настоящего сборника). Последние оценки показывают, что приблизительно 70 % детей с РАС овладевают разговорной речью (т. е., способностью произносить более 20-30 слов) (Tager-Flusberg & Kasari, 2013). Несмотря на растущую долю вербальных детей, дети младшего возраста с РАС часто приобретают первые слова позже, чем их типично развивающиеся сверстники, и демонстрируют слабость рецептивной и экспрессивной речи (Luyster, Lopez, & Lord, 2007a; Ellis Weismer, Lord, & Esler, 2010). Типично развивающиеся младенцы начинают произносить слова в среднем в 12 месяцев (Fenson et al., 1994), но средний возраст, в котором появляются первые слова у детей с РАС, – это приблизительно конец второго года жизни (Mayo, Chlebowski, Fein, & Eigsti, 2013). Действительно, задержка первых слов и фраз является наиболее распространенной основной проблемой, о которой сообщают родители детей с РАС (Wetherby et al., 2004).

При типичном развитии ранние социально-когнитивные навыки (например, совместное внимание, имитация, использование жестов и т. д.) являются важными предшественниками развития словарного запаса и других речевых вех (Bruner & Sherwood, 1983; Watt et al., 2006). Игра, особенно функциональная и символическая, связана с будущим, более поздним, уровнем речевого развития (Ungerer & Sigman, 1984). Аналогичные результаты были выявлены у детей раннего возраста с РАС: совместное внимание, имитация и игра выступают в роли параллельных и продольных предикторов речи (Carpenter, Pennington, & Rogers, 2002; Charman et al., 2003; Dawson et al., 2004; Kasari, Gulsrud, Freeman, Paparella, & Hellemann, 2012; Mundy, Singman, Ungerer, & Sherman, 1987; Sigman & McGovern, 2005; Ungerer & Sigman, 1984; Vivanti, Dissanayake, Zierhut, Rogers, & Victorian ASELCC Team, 2013; Yoder, & Stome, 2006). Luyster и коллеги (2008) сообщили, что, по наблюдению за детьми младшего возраста с типичным развитием, невербальные когнитивные способности и жесты были самыми сильными коррелятами экспрессивной речи в выборке детей младшего возраста с РАС. Они также задокументировали предиктивную связь между сопутствующей имитацией и экспрессивной речью, в то время как реакция на совместное внимание предсказывала сопутствующие рецептивные речевые способности. Кроме того, была показана убедительная согласованность данных, полученных из родительских отчетов, и стандартизированных оценок, особенно в отношении экспрессивной речи (Luyster et al., 2008).

Дети младшего возраста с РАС могут с большей вероятностью использовать существительные, чем дети с синдромом Дауна (Tager-Flusberg et al., 1990). Kover и Ellis Weismer (2014) внимательно изучили лексические характеристики экспрессивного словарного запаса у детей младшего возраста с РАС, полученные от родителей, использовавших расширенную статистическую теорию обучения при задержках формирования словарного запаса у детей, поздно начавших говорить. К исследованным конкретным лексическим характеристикам относились плотность фонологического соседства (т. е. количество других слов на входе, по звучанию сходных с данным словом), частота употребления слова и длина слов. При типичном развитии налицо свидетельства того, что сначала начинают произносить слова из фонологических соседств большей плотности, равно как и чаще встречающиеся слова и более короткие слова (Starkel, Armbruster, & Hogan, 2006). Kover и Ellis Weismer (2014), обнаружили, что низкая плотность фонологического соседства являлась лучшим предиктором объема словарного запаса у детей младшего возраста без РАС, в то время как длина слова может играть основную роль в расширении словарного запаса у детей младшего возраста с РАС.

Рецептивно-экспрессивные речевые профили

Речевой профиль, который, как исторически считалось, характеризует очень маленьких детей с РАС, включает в себя более низкую восприимчивость к речи по сравнению с экспрессивной речью (Cohen & Volkmar, 1997; Hudry et al., 2010). Однако этот разрыв между навыками восприятия и продукции речи наблюдается только тогда, когда используются специфические инструменты измерения развития, как, например, Малленовская шкала раннего обучения (MSEL) (Mullen, 1995; Ellis Weismer et al., 2010; Luyster et al., 2008), Контроль коммуникативного развития Макартура (CDI) (Hudry et al., 2010; Luyster et al., 2007a; Charman et al., 2003) или Шкала речи для дошкольников, 3-е или 4-е издание (Hudry et al., 2010; Volden et al., 2011). При использовании таких инструментов, как Шкала речи для дошкольников, 5-е издание (Nevill et al., 2019) или Вайнлендские шкалы адаптивного поведения (Luyster et al., 2008; Ellis Weismer et al., 2010), разрыв, по-видимому, обратный (т. е. экспрессивная речь ниже рецептивной). В метаанализе, включавшем 4067 детей в 74 исследованиях, не наблюдалось существенного различия между рецептивными и экспрессивными способностями ни у детей младшего возраста (1-5 лет), ни у детей старшего возраста (6-19 лет) независимо от когнитивных способностей, уровня развития, навыков речи или источника данных о речи (родители, клиницисты, специфичные инструменты) (Kwok, Brown, Smyth, & Cardy, 2015). Хотя этот рецептивный < экспрессивный речевой профиль может присутствовать у некоторых детей с РАС при оценке с помощью определенных инструментов, он, по-видимому, не является универсальным явлением.

Неврологические основы атипичного языка

Несколько исследований использовали функциональную магнитно-резонансную томографию (МРТ) во время естественного сна для изучения основных механизмов атипичного развития речи у очень маленьких детей с РАС. В первом из этих исследований активация мозга для прямой и обратной речи была изучена у детей младшего возраста с РАС, которых сравнивали как с группой детей, подобранных по хронологическому возрасту, так и с группой детей более младшего возраста, подобранных по психологическому возрасту (Redcay & Courchesne, 2008). У детей младшего возраста с РАС наблюдались как задержки, так и атипичные паттерны мозговой активности по сравнению с контрольной группой, сопоставимой по хронологическому возрасту, с усиленными реакциями в правой лобной области вместо левой. По сравнению с детьми, сопоставимыми по психологическому возрасту, у детей с РАС наблюдалась пониженная активность в левых лобных областях, которые, как известно, участвуют в обработке речи. Повышенная активность в правой и медиальной лобных областях значительно и положительно коррелировала в группе РАС с показателями рецептивной речи. Таким образом, у детей младшего возраста с РАС наблюдался как замедленный, так и девиантный паттерн реакции мозга на речь, с большей активностью лобных областей правого полушария при восприятии речи. В соответствии с этими первоначальными находками та же сниженная реакция на речь в левой височной коре была зарегистрирована в гораздо большей группе детей младшего возраста с РАС (Eyler et al., 2012). И снова она имела место одновременно с усиленной реакцией в правом полушарии. Эти различия в латерализации речевых областей были наиболее выражены у самых старших детей в выборке (от 3 до 4 лет). Напротив, типично развивающиеся дети демонстрировали ожидаемую левостороннюю активацию, которая оставалась стабильной вне зависимости от возраста.

Продолжая эту работу, Lombardo и коллеги (2015) исследовали активацию мозга у того же контингента детей младшего возраста с учетом их более поздних исходов в плане речи. Дети, исход которых в отношении речи мог быть оценен как средний («хороший») и был измерен в 3-4 года по вербальной Малленовской шкале, в двухлетнем возрасте с большей вероятностью демонстрировали паттерны корковой реакции на речь, сходные с паттернами типично развивающихся детей и детей с задержкой речи, в том числе и по реакции в верхне-височных регионах. Напротив, те, у кого в раннем дошкольном возрасте оценки речи по Малленовской шкале были ниже среднего («плохие»), демонстрировали очень слабую активацию в этих связанных с речью областях в раннем детском возрасте.

Синхронизация между областями, участвующими в обработке речи, является еще одной областью исследования, учитывая, что существует более слабая межполушарная синхронизация в нижней лобной извилине (НЛИ) и верхней височной извилине (ВВИ) у детей младшего возраста с РАС по сравнению с детьми типичного развития и детьми с задержками развития (Dinstein et al., 2011). Сила синхронизации НЛИ положительно коррелировала с речевыми способностями и отрицательно связана с тяжестью аутизма в группе РАС. Взятые вместе, эти результаты наводят на мысль о возможном базовом механизме атипичного развития речи, характерном для маленьких детей с РАС.

РАС влияет на развитие речи на многих уровнях. Хотя бедная вокализация является одним из наиболее распространенных симптомов у детей младшего возраста, которым впоследствии будет поставлен диагноз РАС, расстройство затрагивает многие другие аспекты речи, а также коммуникации. Качество вокализации и криков, восприимчивость к речи и ее понимание, произведение жестов – все они ослаблены или нетипичны в различных вариациях. Отличаются ли эти особенности у детей с другими задержками общего развития и развития речи, в значительной степени зависит от ряда факторов, включая состав групп сравнения, критерии сопоставления, возраст и специфический тип функции каждого данного акта коммуникации. Лексическое развитие, по-видимому, протекает с задержкой у маленьких детей с РАС и, в некоторых отношениях, нетипично. Подтверждение давней точки зрения о том, что уровень рецептивной речи у детей с РАС ниже экспрессивной, может зависеть от инструмента измерения, а она сама несправедлива для всех детей в спектре. Нейровизуализационные исследования начинают проливать свет на потенциальные механизмы речевых нарушений при РАС. При этом сообщается о различиях в латерализации обработки речи и более слабой межполушарной синхронизации в предполагаемых корковых речевых областях во время сна. Кроме того, эти исследования подчеркивают важность стратификации по более позднему уровню речевых способностей.

Адаптивное функционирование

Адаптивное поведение определяется как применение способностей, способствующих личной независимости и социальной самодостаточности (Cicchetti & Sparrow, 1990). По сравнению с контрольными группами, подобранными по способностям или IQ, дети с аутизмом исторически функционировали в целом на более низком уровне адаптивного поведения (Lord & Schopler, 1989). Однако недавние исследования показали, что профиль адаптивных навыков может варьироваться в зависимости от IQ в том смысле, что дети без когнитивных нарушений, как правило, демонстрируют значительные задержки в адаптивном поведении по сравнению с когнитивными способностями и возрастом, в то время как дети с когнитивными нарушениями, как правило, имеют адаптивные навыки, которые находятся на одном уровне с их умственным возрастом или превышают его (Fenton et al., 2003; Perry, Flanagan, Geier, & Freeman, 2009; Kanne et al., 2011). Более того, было обнаружено, что разрыв между когнитивными и адаптивными навыками больше у более старших в сравнении с более молодыми индивидуумами без когнитивных нарушений (например, Klin et al., 2007; Каппе et al., 2011). Исследования детей старшего возраста, подростков и взрослых с РАС показали, что специфический дефицит адаптивных навыков социализации превосходит нарушения в других адаптивных областях (Volkmar, Carter, Sparrow, & Cicchetti, 1993). Однако разультаты исследований детей младшего возраста с РАС варьируются в зависимости от того, какой тип адаптационных навыков наиболее значительно отстает в развитии в этом очень молодом возрасте. Например, одно исследование двухгодовалых детей с РАС дало баллы ниже среднего в таких доменах, как коммуникация, социализация и навыки повседневной жизни, по Вайнлендским шкалам адаптивного поведения (2-е издание), но в домене Коммуникация общий балл оказался самым низким (Ray-Subramanian, Huai, & Weismer, 2011). В другом исследовании сравнивались дети раннего возраста с РАС с детьми с задержкой развития, уравненными по хронологическому возрасту и вербальным/невербальным навыкам. Более низкие оценки дети с РАС получили только по доменам социализации и рецептивной коммуникации (Ventola, Saulnier, Steinberg, Chawarska, & Klin, 2014), а по результатам еще одного исследования, адаптивные задержки были налицо только в доменах рецептивной коммуникации и навыков повседневной жизни (Paul, Loomis, & Chawarska, 2014).

Разрыв между более высокими когнитивными и более низкими адаптивными навыками также наблюдался у детей дошкольного возраста (напр., Stone, Ousley, Hepburn, Hogan, & Brown, 1999;

Ventola et al., 2014; Paul et al., 2014), но до недавнего времени было неясно, насколько рано этот разрыв возникает. В выборке детей младшего возраста с высоким риском, у которых впоследствии развилось РАС, баллы по Вайнлендскимшкалам в домене социализации в возрасте 12,18 и 24 месяцев были ниже, чем у их сверстников с задержками развития, а на втором году жизни уже наблюдались расхождения между когнитивными способностями и адаптивными навыками социализации (Saulnier, Caravella, Klin, & Chawarska, 2013). В исследовании, изучавшем развитие младенцев с высоким и низким риском развития РАС, Estes и коллеги (2015) обнаружили значительно более низкие адаптивные двигательные навыки у младенцев, у которых позднее диагностировали РАС, по сравнению с младенцами с низким риском уже в возрасте 6 месяцев, но они не наблюдали разрыва между когнитивными и адаптивными навыками до 24 месяцев. Salomone и коллеги (2018) наблюдали за младенцами высокого риска РАС и без РАС, начиная от 7 месяцев и до 7 лет, и обнаружили аналогичный возникающий разрыв между когнитивными и адаптивными навыками социализации в выборке РАС, который начал возникать в возрасте 2 лет, а значительное отставание в адаптивных навыках повседневной жизни было очевидно к 7 годам. В недавнем лонгитюдном исследовании, прослеживающем развитие младенцев высокого и низкого риска, было сделано наблюдение, что разрыв между невербальным познанием, адаптивной социализацией и навыками повседневной жизни увеличивается в возрасте от 12 до 36 месяцев как в группе детей младшего возраста высокого риска, которым в конечном итоге был поставлен диагноз РАС, так и у детей с расширенным фенотипом аутизма или у тех, у кого симптоматика падала ниже диагностического порога (Bradwdow, Gillespie, Klainman, Klin & Saulnier, 2019). Это говорит о том, что само наличие симптомов аутизма было связано с нарушением адаптивного развития на ранних стадиях.

Когда рассматривались отдельные пункты домена социализации Вайлендских шкал, дети младшего возраста с РАС отличались в поведении от детей того же возраста в группах, сопоставимых по возрасту и вербальным/невербальным способностям, с задержкой развития без РАС, почти исключительно по социальным способностям, которые у типичных младенцев появляются в первые несколько месяцев жизни (Ventola et al., 2014). Однако эти результаты были получены на основе ретроспективных отчетов, а не проспективного наблюдения и оценки, что оставляет открытым вопрос о том, приобретаются ли такие навыки, а затем теряются или они никогда не развиваются полностью.

Отставание адаптивных навыков от общих когнитивных способностей при РАС говорит о том, что уже в раннем детстве дети способны приобрести большой репертуар концептуальных навыков, но не могут перенести их в контекст реальной жизни. Хотя они часто продолжают приобретать концептуальные навыки на протяжении всего детства и после него, их адаптивное развитие отстает. Следовательно, данные все чаще свидетельствуют о том, что дефицит адаптации тесно связан с плохим исходом у подростков и взрослых, даже когда когнитивные способности и речь остаются незатронутыми (Howlin, Goode, Hutton, & Rutter, 2004; Howlin, Moss, Savage, & Rutter, 2013; Howlin, Savage, Moss, Tempier, & Rutter, 2014; Farley et al., 2009; Meyer, Powell, Butera, Klinger, & Klinger, 2018). Это требует прямого и интенсивного вмешательства на основе диагноза, направленного на приобретение адаптивных навыков и их применение на протяжении всей жизни, поскольку нельзя предположить, что индивидуумы с РАС и с риском развития РАС будут естественным и независимым образом применять имеющиеся в их репертуаре формы поведения, когда того потребуют жизненные обстоятельства.

Резюме и выводы

С ростом числа исследований, посвященных характеристикам, выходящим за рамки основных особенностей синдрома, картина более общего психологического развития детей раннего возраста с РАС начинает становиться все более четкой. Тема эмоций у детей младшего возраста с РАС, включая привязанность, темперамент и эмоциональную экспрессивность, в последние годы вызывает все больший интерес, возможно, благодаря признанию центральной роли эмоций во многих аспектах повседневной жизни и их значимости для более поздних коморбидных заболеваний, которыми страдает значительная часть детей старшего возраста с этим расстройством. Поскольку Межведомственный координационный комитет по аутизму (IACC, 2017) назвал исследование сопутствующих психических заболеваний одним из своих приоритетов, сформулировав две отдельные цели, это расширение работы представляется своевременным. Исследования ранних вербальных способностей у детей младшего возраста с РАС продолжали фокусироваться на жестах, ранней вокальной экспрессии, степенях коммуникации и лексическом развитии с акцентом на детальное рассмотрение специфического поведения и специфических коммуникативных функций. Адаптивное поведение было еще одной областью, в которой исследователи уделяли больше внимания конкретным поддоменам, профилям между доменами и детям младшего возраста.

В последние годы эта область перешла от изучения основных особенностей аутизма к изучению более широких проблем психологического развития очень маленьких детей с РАС. Рассмотренные здесь исследования демонстрируют растущий интерес к областям, проливающим свет на некорневые аспекты фенотипа РАС, которые потенциально имеют отношение к гетерогенности выражения синдрома. Даже на самых ранних стадиях расстройства проявляется неоднородность по ряду измерений. Хотя недавнее исследование (Chaste et al., 2015) продемонстрировало, что снижение фенотипической гетерогенности на основе клинических признаков лишь незначительно улучшило генетическую однородность, выбор подгрупп индивидуумов на основе переменных, выходящих за рамки клинических оценок, все же может помочь в выявлении более однородных групп детей в целях идентификации стратификационных биомаркеров (Loth et al., 2017; McPartland, 2016), имеющих решающее значение для прогнозирования реакции индивидуума на определенный тип лечения. Оценка этих сопутствующих особенностей может также дать представление о вероятности возникновения в будущем аффективных и поведенческих трудностей и сопутствующих расстройств, которые затрагивают многих детей старшего возраста, подростков и взрослых с аутизмом.

Благодарности

Мы с благодарностью отмечаем поддержку Национального института детского здоровья и развития человека (Грант POI HD003008), Национального института психического здоровья (гранты U54 МН066594, МН081756 Р50, Р50 МН115716, PO1 МН111652, PO1 MH100182, DOD W81XWH-12-ARP-IDA, PO1 MH087554, R21 и MH102572, R21 и MH103550, R03 MH092617, R03 MH086732, и R03 MH092618), фонд FAR, фонд В. & Л. Марксов, Фонд младших преподавателей Центра изучения детства Йельского университета. Мы благодарим Кориссу Джозеф, Николь Пауэлл и Чейэлу Ньютор за помощь в подготовке этой главы.

Список литературы

Adamek, L., Nichols, S., Tetenbaum, S. P., Bregman, J., Ponzio, C. A., & Carr, E. G. (2011). Individual temperament and problem behavior in children with autism spectrum disorders. Focus on Autism and Other Developmental Disabilities, 26 (3), 173–183.

Ainsworth, M. D. S., & Bell, S. M. (1970). Attachment, exploration, and separation-illustrated by behavior of one-year-olds in a Strange Situation. Child Development, 41, 49–67.

Ainsworth, M. D. S., Blehar, M. C., Waters, E., & Wall, S. (1978). Patterns of attachment: A psychological study of the Strange Situation. New York: Routledge.

American Psychiatric Association. (2013). Diagnostic and statistical manual of mental disorders (5 th ed.). Arlington, VA: Author.

Anderson, D. K., Lord, C., Risi, S., DiLavore, P. S., Shulman, C., Thurm, A., Pickles, A. (2007). Patterns of growth in verbal abilities among children with autism spectrum disorder. Journal of Consulting and Clinical Psychology, 75 (4), 594.

Bakermans-Kranenburg, M. J., van IJzendoorn, M. H., & Jufer, F. (2003). Less is more: Meta-analyses of sensitivity and attachment interventions in early childhood. Psychological Bulletin, 129 (2), 195–215.

Barbaro, J., & Dissanayake, C. (2012). Developmental profles of infants and toddlers with autism spectrum disorders identifed prospectively in a community-based setting. Journal of Autism and Developmental Disorders, 42 (9), 1939–1948.

Barbaro, J., & Dissanayake, C. (2013). Early markers of autism spectrum disorders in infants and toddlers prospectively identifed in the Social Attention and Communication Study. Autism, 17(1), 64–86.

Best, J. R., & Miller, P. H. (2010). A developmental perspective on executive function. Child Development, 81, 1641–1660.

Booth-LaForce, C., & Oxford, M. L. (2008). Trajectories of social withdrawal from grades 1 to 6: Prediction from early parenting, attachment, and temperament. Developmental Psychology, 44 (5), 1298.

Bradshaw, J., Gillespie, S., Klaiman, C., Klin, A., & Saulnier, C. (2019). Early emergence of discrepancy in adaptive behavior and cognitive skills in toddlers with autism spectrum disorder. Autism, 23 (6), 1485–1496.

Bruner, J. (1981). The social context of language acquisition. Language and Communication, 1, 155–178.

Bruner, J., & Sherwood, V. (1983). Thought, language and intersection in infancy. In J. D. Call, E. Galenson, & R. L. Tyson (Eds.), Frontiers of infant psychiatry (pp. 38–52). New York: Basic Books.

Bryson, S. E., Zwaigenbaum, L., Brian, J., Roberts, W., Szatmari, P., Rombough, V., & McDermott, C. (2007). A prospective case series of highrisk infants who developed autism. Journal of Autism and Developmental Disorders, 37 (1), 12–24.

Campbell, D., Shic, F., Macari, S., & Chawarska, K. (2014). Gaze patterns in response to dyadic bids at 2 years predict functioning at 3 years in autism spectrum disorders: A subtyping analysis. Journal of Autism and Developmental Disorders, 44 (2), 431–442.

Capps, L., Sigman, M., & Mundy, P. (1994). Attachment security in children with autism. Development and Psychopathology, 6 (2), 249–261.

Carpenter, M., Nagell, K., & Tomasello, M. (1998). Social cognition, joint attention, and communicative competence from 9 to 15 months of age. Monographs of the Society for Research in Child Development, 63 (4, Serial No. 255), i-174.

Carpenter, M., Pennington, B., & Rogers, S. (2002). Interrelations among social-cognitive skills in young children with autism. Journal of Autism and Developmental Disorders, 32, 91–106.

Caspi, A., Henry, B., McGee, R. O., Moftt, T. E., & Silva, P. A. (1995). Temperamental origins of child and adolescent behavior problems: From age three to age ffeen. Child Development, 66 (1), 55–68.

Charman, T., Baron-Cohen, S., Swettenham, J., Baird, G., Drew, A., & Cox, A. (2003). Predicting language outcome in infants with autism and pervasive developmental disorder. International Journal of Language and Communication Disorders, 38 (3), 265–285.

Charman, T., Swettenham, J., Baron-Cohen, S., Cox, A., Baird, G., & Drew, A. (1997). Infants with autism: An investigation of empathy, pretend play, joint attention, and imitation. Developmental Psychology, 33, 781–789.

Chaste, P., Klei, L., Sanders, S. J., Hus, V., Murtha, M. T., Lowe, J. K., Geschwind, D. (2015). A genome-wide association study of autism using the Simons Simplex Collection: Does reducing phenotypic heterogeneity in autism increase genetic homogeneity. Biological Psychiatry, 77 (9), 775–784.

Chawarska, K., Klin, A., Paul, R., Macari, S., & Volkmar, F. (2009). A prospective study of toddlers with ASD: Short-term diagnostic and cognitive outcomes. Journal of Child Psychology and Psychiatry, 50 (10), 1235–1245.

Chawarska, K., Klin, A., Paul, R., & Volkmar, F. (2007). Autism spectrum disorder in the second year: Stability and change in syndrome expression. Journal of Child Psychology and Psychiatry, 48 (2), 128–138.

Chawarska, K., Macari, S., & Shic, F. (2012). Context modulates attention to social scenes in toddlers with autism. Journal of Child Psychology and Psychiatry, 53 (8), 903–913.

Chawarska, K., Macari, S., & Shic, F. (2013). Decreased spontaneous attention to social scenes in 6-month-old infants later diagnosed with autism spectrum disorders. Biological Psychiatry, 74 (3), 195–203.

Chess, S., Thomas, A., Rutter, M., & Birch, H. G. (1963). Interaction of temperament and environment in the production of behavioral disturbances in children. American Journal of Psychiatry, 120 (2), 142–148.

Chevallier, C., Kohls, G., Troiani, V., Brodkin, E. S., & Schultz, R. T. (2012). The social motivation theory of autism. Trends in Cognitive Sciences, 16 (4), 231–239.

Christensen, D. L., Bilder, D. A., Zahorodny, W., Pettygrove, S., Durkin, M. S., Fitzger-ald, R. T., & Yeargin-Allsopp, M. (2016). Prevalence and characteristics of autism spectrum disorder among 4-year-old children in the autism and developmental disabilities monitoring network. Journal of Developmental and Behavioral Pediatrics, 37 (1), 1–8.

Cicchetti, D. V., & Sparrow, S. S. (1990). Assessment of adaptive behavior in young children. In J. H. Johnson & J. Goldman (Eds.), Developmental assessment in clinical child psychology: A handbook (Vol. 163, pp. 173–196). New York: Pergamon Press.

Cliford, S. M., Hudry, K., Elsabbagh, M., Charman, T., & Johnson, M. H. (2013). Temperament in the frst 2 years of life in infants at highrisk for autism spectrum disorders. Journal of Autism and Developmental Disorders, 43 (3), 673–686.

Cliford, S., Young, R., & Williamson, P. (2007). Assessing the early characteristics of autistic disorder using video analysis. Journal of Autism and Developmental Disorders, 37 (2), 301–313.

Cohen, D., & Volkmar, F. (1997). Autism and pervasive developmental disorders. Child and Adolescent Psychiatry, 10 (4), 282–285.

Crais, E., Douglas, D., & Campbell, C. (2004). The intersection of the development of gestures and intentionality. Journal of Speech, Language, and Hearing Research, 47, 678–694.

Dawson, G., Meltzof, A. N., Osterling, J., & Rinaldi, J. (1998). Neuropsychological correlates of early symptoms of autism. Child Development, 69 (5), 1276–1285.

Dawson, G., Toth, K., Abbott, R., Osterling, J., Munson, J., Estes, A., & Liaw, J. (2004). Early social attention impairments in autism: Social orienting, joint attention, and attention to distress. Developmental Psychology, 40, 271–283.

Dawson, G., Webb, S., Schellenberg, G. D., Dager, S., Friedman, S., Aylward, E., & Richards, T. (2002). Defning the broader phenotype of autism: Genetic, brain, and behavioral perspectives. Development and Psychopathology, 14 (3), 581–611.

De Giacomo, A., & Fombonne, E. (1998). Parental recognition of developmental abnormalities in autism. European Child and Adolescent Psychiatry, 7 (3), 131–136.

Del Rosario, M. D., Gillespie-Lynch, K., Johnson, S., Sigman, M., & Hutman, T. (2013). Parent-reported temperament trajectories among infant siblings of children with autism. Journal of Autism and Developmental Disorders, 44 (2), 381–393.

Delehanty, A. D., Stronach, S., Guthrie, W., Slate, E., & Wetherby, A. M. (2018). Verbal and nonverbal outcomes of toddlers with and without autism spectrum disorder, language delay, and global developmental delay. Autism and Developmental Language Impairments, 3, 1–19.

Dimitrova, N., Ozcaliskan, S., & Adamson, L. B. (2016). Parents’ translations of child gesture facilitate word learning in children with autism, Down syndrome and typical development. Journal of Autism and Developmental Disorders, 46 (1), 221–231.

Dinstein, I., Pierce, K., Eyler, L., Solso, S., Malach, R., Behrmann, M., & Courchesne, E. (2011). Disrupted neural synchronization in toddlers with autism. Neuron, 70 (6), 1218–1225.

Dissanayake, C., & Crossley, S. A. (1996). Proximity and sociable behaviours in autism: Evidence for attachment. Journal of Child Psychology and Psychiatry, 37 (2), 149–156.

Elis Weismer, S., Lord, C., & Esler, A. (2010). Early language patterns of toddlers on the autism spectrum compared to toddlers with developmental delay. Journal of Autism and Developmental Disorders, 40, 1259–1273.

Elison, J. T., Wolf, J. J., Heimer, D. C., Paterson, S. J., Gu, H., Hazlett, H. C., IBIS Network. (2013). Frontolimbic neural circuitry at 6 months predicts individual diferences in joint attention at 9 months. Developmental Science, 16 (2), 186–197.

Emde, R. N., Gaensbauer, T., & Harmon, R. J. (1981). Using our emotions: Some principles for appraising emotional development and intervention. In Developmental disabilities (pp. 409–424). Dordrecht, the Netherlands: Springer.

English, M. S., Tenenbaum, E. J., Levine, T. P., Lester, B. M., & Sheinkopf, S. J. (2019). Perception of cry characteristics in 1-month-old infants later diagnosed with autism spectrum disorder. Journal of Autism and Developmental Disorders, 49 (3), 834–844.

Esposito, G., Nakazawa, J., Venuti, P., & Bornstein, M. H. (2013). Componential deconstruction of infant distress vocalizations via tree-based models: A study of cry in autism spectrum disorder and typical development. Research in Developmental Disabilities, 34 (9), 2717–2724.

Esposito, G., & Venuti, P. (2010). Developmental changes in the fundamental frequency (f0) of infants’cries: A study of children with autism spectrum disorder. Early Child Development and Care, 180 (8), 1093–1102.

Estes, A., Zwaigenbaum, L., Gu, H., John, T. S., Paterson, S., Elison, J. T., Kostopoulos, P. (2015). Behavioral, cognitive, and adaptive development in infants with autism spectrum disorder in the frst 2 years of life. Journal of Neurodevelopmental Disorders, 7 (1), 24.

Eyler, L. T., Pierce, K., & Courchesne, E. (2012). A failure of lef temporal cortex to specialize for language is an early emerging and fundamental property of autism. Brain, 135 (3), 949–960.

Farley, M. A., McMahon, W. M., Fombonne, E., Jenson, W. R., Miller, J., Gardner, M., Coon, H. (2009). Twenty-year outcome for individuals with autism and average or near-average cognitive abilities. Autism Research, 2 (2), 109–118.

Fenson, L., Dale, P. S., Reznick, J. S., Bates, E., Thal, D. J., Pethick, S. J., Stiles, J. (1994). Variability in early communicative development. Monographs of the Society for Research in Child Development, 59, 1–185.

Fenton, G., D’ardia, C., Valente, D., Del Vecchio, I., Fabrizi, A., & Bernabei, P. (2003). Vineland Adaptive Behavior Profles in children with autism and moderate to severe developmental delay. Autism, 7 (3), 269–287.

Filliter, J. H., Longard, J., Lawrence, M. A., Zwaigenbaum, L., Brian, J., Garon, N., Bryson, S. E. (2015). Positive afect in infant siblings of children diagnosed with autism spectrum disorder. Journal of Abnormal Child Psychology, 43 (3), 567–575.

Flavell, J. H. (1968). The development of role-taking and communication skills in children. Oxford, UK: Wiley.

Garon, N., Bryson, S. E., & Smith, I. M. (2008). Executive function in preschoolers: A review using an integrative framework. Psychological Bulletin, 134 (1), 31–60.

Garon, N., Bryson, S. E., Zwaigenbaum, L., Smith, I. M., Brian, J., Roberts, W., & Szatmari, P. (2009). Temperament and its relationship to autistic symptoms in a high-risk infant sib cohort. Journal of Abnormal Child Psychology, 37 (1), 59–78.

Garon, N., Zwaigenbaum, L., Bryson, S., Smith, I. M., Brian, J., Roncadin, C., Roberts, W. (2016). Temperament and its association with autism symptoms in a high-risk population. Journal of Abnormal Child Psychology, 44 (4), 757–769.

Gilotty, L., Kenworthy, L., Sirian, L., Black, D. O., & Wagner, A. E. (2002). Adaptive skills and executive function in autism spectrum disorders. Child Neuropsychology, 8 (4), 241–248.

Gioia, G. A., Isquith, P. K., Guy, S. C., & Kenworthy, L. (2000). Test review behavior rating inventory of executive function. Child Neuropsychology, 6 (3), 235–238.

Goin-Kochel, R. P., & Myers, B. J. (2005). Parental report of early autistic symptoms: Diferences in ages of detection and frequencies of characteristics among three autism-spectrum disorders. Journal on Developmental Disabilities, 11 (2), 21–39.

Goldsmith, H. H., Buss, A. H., Plomin, R., Rothbart, M. K., Thomas, A., Chess, S., McCall, R. B. (1987). Roundtable: What is temperament?: Four approaches. Child Development, 58 (2), 505–529.

Goldsmith, H. H., & Campos, J. J. (1982). Toward a theory of infant temperament. In The development of attachment and afliative systems (pp. 161–193). Boston: Springer.

Goldsmith, H. H., & Rothbart, M. K. (1999). The laboratory temperament assessment battery. Locomotor Version, 3.1.

Gordon, R., & Watson, L. (2015). Brief report: Gestures in children at risk for autism spectrum disorders. Journal of Autism and Developmental Disorders, 45, 2267–2273.

Grifth, E. M., Pennington, B. F., Wehner, E. A., & Rogers, S. J. (1999). Executive functions in young children with autism. Child Development, 70 (4), 817–832.

Grzadzinski, R. L., Luyster, R., Spencer, A. G., & Lord, C. (2014). Attachment in young children with autism spectrum disorders: An examination of separation and reunion behaviors with both mothers and fathers. Autism, 18 (2), 85–96.

Hazlett, H. C., Gu, H., Munsell, B. C., Kim, S. H., Styner, M., Wolf, J. J., Statistical Analysis (2017). Early brain development in infants at high risk for autism spectrum disorder. Nature, 542 (7641), 348–351.

Hendry, A., Jones, E. J., Bedford, R., Gliga, T., Charman, T., & Johnson, M. H. (2018). Developmental change in look durations predicts later effortful control in toddlers at familial risk for ASD. Journal of Neurodevelopmental Disorders, 10 (1), 3.

Hess, C. R., & Landa, R. J. (2012). Predictive and concurrent validity of parent concern about young children at risk for autism. Journal of Autism and Developmental Disorders, 42 (4), 575–584.

Hill, E. L. (2004). Executive dysfunction in autism. Trends in Cognitive Sciences, 8 (1), 26–32.

Hobson, R. P. (2019). Autism and the development of mind. New York: Routledge.

Howlin, P., Goode, S., Hutton, J., & Rutter, M. (2004). Adult outcome for children with autism. Journal of Child Psychology and Psychiatry, 45 (2), 212–229.

Howlin, P., Moss, P., Savage, S., & Rutter, M. (2013). Social outcomes in mid-to later adulthood among individuals diagnosed with autism and average nonverbal IQ as children. Journal of the American Academy of Child and Adolescent Psychiatry, 52 (6), 572–581.

Howlin, P., Savage, S., Moss, P., Tempier, A., & Rutter, M. (2014). Cognitive and language skills in adults with autism: A 40-year follow-up. Journal of Child Psychology and Psychiatry, 55 (1), 49–58.

Hudry, K., Leadbitter, K., Temple, K., Slonims, V., McConachie, H., Aldred, C., Pact Consortium. (2010). Preschoolers with autism show greater impairment in receptive compared with expressive language abilities. International Journal of Language and Communication Disorders, 45 (6), 681–690.

Interagency Autism Coordinating Committee (IACC). (2017). 2016-2017 Interagency Autism Coordinating Committee Strategic Plan for Autism Spectrum Disorder. Retrieved from the author at https://iacc.hhs.gov/publications/strategic-plan/2017.

Iverson, J., & Goldin-Meadow, S. (2005). Gesture paves the way for language development. Psychological Science, 16, 367–371.

Izard, C. E., Fine, S., Mostow, A., Trentacosta, C., & Campbell, J. (2002). Emotion processes in normal and abnormal development and preventive intervention. Development and Psychopathology, 14 (4), 761–787.

Jahromi, L. B., Meek, S. E., & Ober-Reynolds, S. (2012). Emotion regulation in the context of frustration in children with high functioning autism and their typical peers. Journal of Child Psychology and Psychiatry, 53 (12), 1250–1258.

Johnson, M. H. (2001). Functional brain development in humans. Nature Reviews Neuroscience, 2 (7), 475.

Jones, E. J., Venema, K., Earl, R., Lowy, R., Barnes, K., Estes, A., Webb, S. J. (2016). Reduced engagement with social stimuli in 6-month-old infants with later autism spectrum disorder: A longitudinal prospective study of infants at high familial risk. Journal of Neurodevelopmental Disorders, 8 (1), 7.

Jones, W., & Klin, A. (2013). Attention to eyes is present but in decline in 2–6-month-old infants later diagnosed with autism. Nature, 504 (7480), 427–431.

Joseph, R. M., & Tager-Flusberg, H. (1997). An investigation of attention and afect in children with autism and Down syndrome. Journal of Autism and Developmental Disorders, 27 (4), 385–396.

Joseph, R. M., Tager-Flusberg, H., & Lord, C. (2002). Cognitive profles and social-communicative functioning in children with autism spectrum disorder. Journal of Child Psychology and Psychiatry, 43 (6), 807–821.

Kanne, S. M., Gerber, A. J., Quirmbach, L. M., Sparrow, S. S., Cicchetti, D. V., & Saulnier, C. A. (2011). The role of adaptive behavior in autism spectrum disorders: Implications for functional outcome. Journal of Autism and Developmental Disorders, 41 (8), 1007–1018.

Kasari, C., Gulsrud, A., Freeman, S., Paparella, T., & Hellemann, G. (2012). Longitudinal follow-up of children with autism receiving targeted interventions on joint attention and play. Journal of the American Academy of Child and Adolescent Psychiatry, 51 (5), 487–495.

Kasari, C., Sigman, M., Mundy, P., & Yirmiya, N. (1990). Afective sharing in the context of joint attention interactions of normal, autistic, and mentally retarded children. Journal of Autism and Developmental Disorders, 20 (1), 87–100.

Kenworthy, L., Yerys, B. E., Anthony, L. G., & Wallace, G. L. (2008). Understanding executive control in autism spectrum disorders in the lab and in the real world. Neuropsychology Review, 18 (4), 320–338.

Kim, S. H., Macari, S., Koller, J., & Chawarska, K. (2015). Examining the phenotypic heterogeneity of early autism spectrum disorder: Subtypes and short-term outcomes. Journal of Child Psychology and Psychiatry, 57 (1), 93–102.

Klin, A., Saulnier, C. A., Sparrow, S. S., Cicchetti, D. V., Volkmar, F. R., & Lord, C. (2007). Social and communication abilities and disabilities in higher functioning individuals with autism spectrum disorders: The Vineland and the ADOS. Journal of Autism and Developmental Disorders, 37 (4), 748–759.

Kover, S., & Eliis Weismer, S. (2014). Lexical characteristics of expressive vocabulary in toddlers with autism spectrum disorder. Journal of Speech, Language, and Hearing Research, 57, 1428–1441.

Kwok, E. Y., Brown, H. M., Smyth, R. E., & Cardy, J. O. (2015). Meta-analysis of receptive and expressive language skills in autism spectrum disorder. Research in Autism Spectrum Disorders, 9, 202–222.

Landa, R., & Garrett-Mayer, E. (2006). Development in infants with autism spectrum disorders: A prospective study. Journal of Child Psychology and Psychiatry, 47 (6), 629–638.

Leung, R. C., Vogan, V. M., Powell, T. L., Anagnostou, E., & Taylor, M. J. (2016). The role of executive functions in social impairment in autism spectrum disorder. Child Neuropsychology, 22 (3), 336–344.

Lewis, M. D. (2005). Self-organizing individual diferences in brain development. Developmental Review, 25 (3–4), 252–277.

Li, Y.-M., Jing, J., Jin, Y., Zou, X.-B., Igarashi, K., & Chan, R. C. (2011). Visual attention, emotional and behavioral responses to facial expression in young children with autism. Psychologia, 54 (3), 156–165.

Liss, M., Fein, D., Allen, D., Dunn, M., Feinstein, C., Morris, R., Rapin, I. (2001). Executive functioning in high-functioning children with autism. Journal of Child Psychology and Psychiatry and Allied Disciplines, 42 (2), 261–270.

Lombardo, M., Pierce, K., Eyler, L., Carter Barnes, C., Ahrens-Barbeau, C., Solso, S., Courchesne, E. (2015). Diferent functional neural substrates for good and poor language outcome in autism. Neuron, 86 (2), 567–577.

Lord, C. (1995). Follow-up of two-year-olds referred for possible autism. Journal of Child Psychology and Psychiatry, 36 (8), 1365–1382.

Lord, C., Rutter, M., DiLavore, P., Risi, S., Gotham, K., & Bishop, S. (2012). Autism diagnostic observation schedule, 2nd edition (ADOS-2). Los Angeles: Western Psychological Corporation.

Lord, C., & Schopler, E. (1989). The role of age at assessment, developmental level, and test in the stability of intelligence scores in young autistic children. Journal of Autism and Developmental Disorders, 19 (4), 483–499.

Lord, C., & Ventner, A. (1992). Outcome and follow-up studies of high-functioning autistic individuals. In E. Schopler & G. Mesibov (Eds.), High-functioning individuals with autism (pp. 187–199). New York: Plenum Press.

Loth, E., Charman, T., Mason, L., Tillmann, J., Jones, E. J., Wooldridge, C., Banaschewski, T. (2017). The EU-AIMS Longitudinal European Autism Project (LEAP): Design and methodologies to identify and validate stratifcation biomarkers for autism spectrum disorders. Molecular Autism, 8 (1), 24.

Luyster, R. J., Kadlec, M. B., Carter, A., & Tager-Flusberg, H. (2008). Language assessment and development in toddlers with autism spectrum disorders. Journal of Autism and Developmental Disorders, 38 (8), 1426–1438.

Luyster, R., Lopez, K., & Lord, C. (2007a). Characterizing communicative development in children referred for autism spectrum disorders using the MacArthur-Bates Communicative Development Inventory (CDI). Journal of Child Language, 34 (3), 623–654.

Luyster, R., Qiu, S., Lopez, K., & Lord, C. (2007b). Predicting outcomes of children referred for autism using the MacArthur-Bates Communicative Development Inventory. Journal of Speech, Language, and Hearing Research, 50, 667–681.

Macari, S. L., Campbell, D., Gengoux, G. W., Saulnier, C. A., Klin, A. J., & Chawarska, K. (2012). Predicting developmental status from 12 to 24 months in infants at risk for autism spectrum disorder: A preliminary report. Journal of Autism and Developmental Disorders, 42 (12), 2636–2647.

Macari, S., DiNicola, L., Kane-Grade, F., Prince, E., Vernetti, A., Powell, K., Chawarska, K. (2018). Emotional expressivity in toddlers with autism spectrum disorder. Journal of the American Academy of Child and Adolescent Psychiatry, 57 (11), 828–836.

Macari, S. L., Koller, J., Campbell, D. J., & Chawarska, K. (2017). Temperamental markers in toddlers with autism spectrum disorder. Journal of Child Psychology and Psychiatry, 58 (7), 819–828.

MacKay, D. M. (1972). Formal analysis of communicative processes. In R. A. Hinde, Non-verbal communication. Cambridge, UK: Cambridge University Press.

Main, M., & Solomon, J. (1990). Procedures for identifying infants as disorganized/disoriented during the Ainsworth Strange Situation.

Attachment in the Preschool Years: Theory, Research, and Intervention, 1, 121–160.

Manwaring, S., Mead, D., Swineford, L., & Thurm, A. (2017). Modeling gesture use and early language development in autism spectrum disorder. International Journal of Language and Communication Disorder, 52, 637–651.

Manwaring, S. S., Stevens, A. L., Mowdood, A., & Lackey, M. (2018). A scoping review of deictic gesture use in toddlers with or at-risk for autism spectrum disorder. Autism and Developmental Language Impairments, 3, 1–27.

Mastrogiuseppe, M., Capirci, O., Cuva, S., & Venuti, P. (2015). Gestural communication in children with autism spectrum disorders during mother-child interaction. Autism, 19 (4), 469–481.

Mayes, S. D., & Calhoun, S. L. (2003). Analysis of WISC–III, Stanford-Binet: IV, and academic achievement test scores in children with autism. Journal of Autism and Developmental Disorders, 33 (3), 329–341.

Mayo, J., Chlebowski, C., Fein, D. A., & Eigsti, I. M. (2013). Age of frst words predicts cognitive ability and adaptive skills in children with ASD.

Journal of Autism and Developmental Disorders, 43 (2), 253–264.

McEvoy, R. E., Rogers, S. J., & Pennington, B. F. (1993). Executive function and social communication defcits in young autistic children. Journal of Child Psychology and Psychiatry, 34 (4), 563–578.

McPartland, J. C. (2016). Considerations in biomarker development for neurodevelopmental disorders. Current Opinion in Neurology, 29 (2), 118.

Meyer, A. T., Powell, P. S., Butera, N., Klinger, M. R., & Klinger, L. G. (2018).

Brief report: Developmental trajectories of adaptive behavior in children and adolescents with ASD. Journal of Autism and Developmental Disorders, 48 (8), 2870–2878.

Miller, M., Iosif, A. M., Hill, M., Young, G. S., Schwichtenberg, A. J., & Ozonof, S. (2017). Response to name in infants developing autism spectrum disorder: A prospective study. Journal of Pediatrics, 183, 141–146.

Mitchell, S., Brian, J., Zwaigenbaum, L., Roberts, W., Szatmari, P., Smith, I., & Bryson, S. (2006). Early language and communication development of infants later diagnosed with autism spectrum disorder. Journal of Developmental and Behavioral Pediatrics, 27 (Suppl. 2), S69–S78.

Moles, A., Kiefer, A. L., & D’Amato, F. R. (2004). Defcit in attachment behavior in mice lacking the m-opioid receptor gene. Science, 304 (5679), 1983–1986.

Mullen, E. (1995). Mullen Scales of Early Learning: AGS edition. Circle Pines, MN: American Guidance Serivce.

Mundy, P., Sigman, M., & Kasari, C. (1990). A longitudinal study of joint attention and language development in autistic children. Journal of Autism and Developmental Disorders, 20, 115–128.

Mundy, P., Sigman, M., Ungerer, J., & Sherman, T. (1987). Nonverbal communication and play correlates of language development in autistic children. Journal of Autism and Developmental Disorders, 17 (3), 349–364.

Naber, F. B., Swinkels, S. H., Buitelaar, J. K., Bakermans-Kranenburg, M. J., van IJzendoorn, M. H., Dietz, C., van Engeland, H. (2007). Attachment in toddlers with autism and other developmental disorders. Journal of Autism and Developmental Disorders, 37 (6), 1123–1138.

Nadig, A. S., Ozonof, S., Young, G. S., Rozga, A., Sigman, M., & Ro gers, S. J. (2007). A prospective study of response to name in infants at risk for autism. Archives of Pediatrics and Adolescent Medicine, 161 (4), 378–383.

Nevill, R., Hedley, D., Uljarevi.M., Sahin, E., Zadek, J., Butter, E., & Mulick, J. A. (2019). Language profles in young children with autism spectrum disorder: A community sample using multiple assessment instruments. Autism, 23 (1), 141–153.

O’Hearn, K., Asato, M., Ordaz, S., & Luna, B. (2008). Neurodevelopment and executive function in autism. Development and Psychopathology, 20 (4), 1103–1132.

Oppenheim, D., Koren-Karie, N., Dolev, S., & Yirmiya, N. (2012). Maternal sensitivity mediates the link between maternal insightfulness/resolution and child-mother attachment: The case of children with autism spectrum disorder. Attachment and Human Development, 14 (6), 567–584.

Ozcaliskan, S., Adamson, L. B., & Dimitrova, N. (2016). Early deictic but not other gestures predict later vocabulary in both typical development and autism. Autism, 20 (6), 754–763.

Ozonof, S., Iosif, A. M., Baguio, F., Cook, I. C., Hill, M. M., Hutman, T., Young, G. S. (2010). A prospective study of the emergence of early behavioral signs of autism. Journal of the American Academy of Child and Adolescent Psychiatry, 49 (3), 256–266.

Ozonof, S., Young, G. S., Steinfeld, M. B., Hill, M. M., Cook, I., Hutman, T., Sigman, M. (2009). How early do parent concerns predict later autism diagnosis? Journal of Developmental and Behavioral Pediatrics, 30 (5), 367–375.

Paterson, S. J., Wolf, J. J., Elison, J. T., Winder-Patel, B., Zwaigenbaum, L., Estes, A., Hazlett, H. C. (2019). The importance of temperament for understanding early manifestations of Autism Spectrum Disorder in high-risk infants. Journal of Autism and Developmental Disorders, 49 (7), 2849–2863.

Patten, E., Belardi, K., Baranek, G. T., Watson, L. R., Labban, J. D., & Oller, D. K. (2014). Vocal patterns in infants with autism spectrum disorder: Canonical babbling status and vocalization frequency. Journal of Autism and Developmental Disorders, 44 (10), 2413–2428.

Paul, R., Chawarska, K., Cicchetti, D., & Volkmar, F. (2008). Language outcomes of toddlers with autism spectrum disorders: A two year follow-up. Autism Research, 1 (2), 97–107.

Paul, R., Loomis, R., & Chawarska, K. (2014). Adaptive behavior in toddlers under two with autism spectrum disorders. Journal of Autism and Developmental Disorders, 44(2), 264–270.

Perez-Edgar, K., Reeb-Sutherland, B. C., McDermott, J. M., White, L. K., Henderson, H. A., Degnan, K. A., Fox, N. A. (2011). Attention biases to threat link behavioral inhibition to social withdrawal over time in very young children. Journal of Abnormal Child Psychology, 39 (6), 885–895.

Perry, A., Flanagan, H. E., Geier, J. D., & Freeman, N. L. (2009). Brief report: The Vineland Adaptive Behavior Scales in young children with autism spectrum disorders at diferent cognitive levels. Journal of Autism and Developmental Disorders, 39 (7), 1066–1078.

Plumb, A. M., & Wetherby, A. M. (2013). Vocalization development in toddlers with autism spectrum disorder. Journal of Speech, Language, and Hearing Research, 56 (2), 721–734.

Putnam, S. P., Gartstein, M. A., & Rothbart, M. K. (2006). Measurement of fne-grained aspects of toddler temperament: The Early Childhood Behavior Questionnaire. Infant Behavior and Development, 29 (3), 386–401.

Ray-Subramanian, C. E., Huai, N., & Weismer, S. E. (2011). Brief report: Adaptive behavior and cognitive skills for toddlers on the autism spectrum.

Journal of Autism and Developmental Disorders, 41 (5), 679–684.

Redcay, E., & Courchesne, E. (2008). Deviant functional magnetic resonance imaging patterns of brain activity to speech in 2–3-yearold children with autism spectrum disorder. Biological Psychiatry, 64 (7), 589–598.

Richters, J. E., Waters, E., & Vaughn, B. E. (1988). Empirical classifcation of infant-mother relationships from interactive behavior and crying during reunion. Child Development, 59 (2), 512–522.

Rogers, S. J., Ozonof, S., & Maslin-Cole, C. (1993). Developmental aspects of attachment behavior in young children with pervasive developmental disorders. Journal of the American Academy of Child and Adolescent Psychiatry, 32 (6), 1274–1282.

Rothbart, M. K., Ahadi, S. A., Hershey, K. L., & Fisher, P. (2001). Investigations of temperament at three to seven years: The Children’s Behavior Questionnaire. Child Development, 72 (5), 1394–1408.

Rothbart, M. K., & Bates, J. E. (1998). Temperament. In W. Damon (Series Ed.) & N. Eisenberg (Vol. Ed.), Handbook of child psychology: Vol. 3, Social, emotional, and personality development (5 th ed., pp. 105–176). New York: Wiley.

Rothbart, M. K., & Derryberry, D. (1981). Development of individual differences in temperament. In M. E. Lamb & A. L. Brown (Eds.), Advances in developmental psychology (Vol. 1, pp. 37–86). Hillsdale, NJ: Erlbaum.

Rowe, M. L., & Goldin-Meadow, S. (2009). Early gesture selectively predicts later language learning. Developmental Science, 12, 182–187.

Rozga, A., Hutman, T., Young, G. S., Rogers, S. J., Ozonof, S., Dapretto, M., & Sigman, M. (2011). Behavioral profles of afected and unaffected siblings of children with autism: Contribution of measures of mother-infant interaction and nonverbal communication. Journal of Autism and Developmental Disorders, 41 (3), 287–301.

Rubin, K. H., Burgess, K. B., Dwyer, K. M., & Hastings, P. D. (2003). Predicting preschoolers’ externalizing behaviors from toddler temperament, confict, and maternal negativity. Developmental Psychology, 39 (1), 164.

Rutgers, A. H., Bakermans-Kranenburg, M. J., van IJzendoorn, M. H., & Berckelaer-Onnes, I. A. (2004). Autism and attachment: A meta-analytic review. Journal of Child Psychology and Psychiatry, 45 (6), 1123–1134.

Rutgers, A. H., van IJzendoorn, M. H., Bakermans-Kranenburg, M. J., Swinkels, S. H., van Daalen, E., Dietz, C., van Engeland, H. (2007). Autism, attachment and parenting: A comparison of children with autism spectrum disorder, mental retardation, language disorder, and non-clinical children. Journal of Abnormal Child Psychology, 35 (5), 859–870.

Sacrey, L. A. R., Zwaigenbaum, L., Bryson, S., Brian, J., Smith, I. M., Roberts, W., Vaillancourt, T. (2015). Can parents concerns predict autism spectrum disorder: A prospective study of high-risk siblings from 6 to 36 months of age. Journal of the American Academy of Child and Adolescent Psychiatry, 54 (6), 470–478.

Salley, B., Panneton, R. K., & Colombo, J. (2013). Separable attentional predictors of language outcome. Infancy, 18 (4), 462–489.

Salomone, E., Shephard, E., Milosavljevic, B., Johnson, M. H., Charman, T., & BASIS Team. (2018). Adaptive behaviour and cognitive skills: Stability and change from 7 months to 7 years in siblings at high familial risk of autism spectrum disorder. Journal of Autism and Developmental Disorders, 48 (9), 2901–2911.

Sanson, A., Hemphill, S. A., & Smart, D. (2004). Connections between temperament and social development: A review. Social Development, 13 (1), 142–170.

Santos, J. F., Brosh, N., Falk, T. H., Zwaigenbaum, L., Bryson, S. E., Roberts, W., Brian, J. A. (2013). Very early detection of autism spectrum disorders based on acoustic analysis of preverbal vocalizations of 18-month old toddlers. Paper presented at the 2013 IEEE International Conference on Acoustics, Speech and Signal Processing.

Saulnier, C. A., Caravella, K. E., Klin, A., & Chawarska, K. (2013). Differences in adaptive socialization skills in ASD vs. non-ASD developmental delays in the frst two years of life. Paper presented at the International Meeting for Autism Research (IMFAR), Seattle, WA.

Scherr, J. F., Hogan, A. L., Hatton, D., & Roberts, J. E. (2017). Stranger fear and early risk for social anxiety in preschoolers with fragile X syndrome contrasted to autism spectrum disorder. Journal of Autism and Developmental Disorders, 47 (12), 3741–3755.

Schoen, E., Paul, R., & Chawarska, K. (2011). Phonology and vocal behavior in toddlers with autism spectrum disorders. Autism Research, 4 (3), 177–188.

Seibert, J. M., Hogan, A. E., & Mundy, P. C. (1982). Assessing interactional competencies: The early social-communication scales. Infant Mental Health Journal, 3 (4), 244–258.

Seskin, L., Feliciano, E., Tippy, G., Yedloutschnig, R., Sossin, K. M., & Yasik, A. (2010). Attachment and autism: Parental attachment representations and relational behaviors in the parent – child dyad. Journal of Abnormal Child Psychology, 3 8(7), 949–960.

Sheinkopf, S. J., Mundy, P., Oller, D. K., & Stefens, M. (2000). Vocal atypicalities of preverbal autistic children. Journal of Autism and Developmental Disorders, 30 (4), 345–354.

Shen, M. D., Nordahl, C. W., Young, G. S., Wootton-Gorges, S. L., Lee, A., Liston, S. E., Amaral, D. G. (2013). Early brain enlargement and elevated extra-axial fuid in infants who develop autism spectrum disorder. Brain, 136 (9), 2825–2835.

Shic, F., Bradshaw, J., Klin, A., Scassellati, B., & Chawarska, K. (2011). Limited activity monitoring in toddlers with autism spectrum disorder. Brain Research, 1380, 246–254.

Shic, F., Macari, S., & Chawarska, K. (2014). Speech disturbs face scanning in 6-month-old infants who develop autism spectrum disorder. Biological Psychiatry, 75 (3), 231–237.

Shumway, S., & Wetherby, A. M. (2009). Communicative acts of children with autism spectrum disorders in the second year of life. Journal of Speech, Language and Hearing Research, 52 (5), 1139–1156.

Sigman, M., & McGovern, C. (2005). Improvement in cognitive and language skills from preschool to adolescence in autism. Journal of Autism and Developmental Disorders, 35, 15–23.

Simonof, E., Pickles, A., Charman, T., Chandler, S., Loucas, T., & Baird, G. (2008). Psychiatric disorders in children with autism spectrum disorders: Prevalence, comorbidity, and associated factors in a population-derived sample. Journal of the American Academy of Child and Adolescent Psychiatry, 47 (8), 921–929.

Snow, M. E., Hertzig, M. E., & Shapiro, T. (1987). Expression of emotion in young autistic children. Journal of the American Academy of Child and Adolescent Psychiatry, 26 (6), 836–838.

Sroufe, L. A. (1979). The ontogenesis of emotion. In J. D. Osofsky (Ed.), Handbook of infant development (pp. 462–516). New York: Wiley.

Starkel, H. L., Armbruster, J., & Hogan., T.P. (2006). Diferentiating phonotactic probability and neighborhood density in adult word learning. Journal of Speech, Language, and Hearing Research, 49, 1175–1192.

St. John, T., Estes, A. M., Dager, S. R., Kostopoulos, P., Wolf, J. J., Pandey, J., Piven, J. (2016). Emerging executive functioning and motor development in infants at high and low risk for autism spectrum disorder. Frontiers in Psychology, 7, 1–12.

Stone, W. L., Ousley, O. Y., Hepburn, S. L., Hogan, K. L., & Brown, C. S. (1999). Patterns of adaptive behavior in very young children with autism. American Journal on Mental Retardation, 104 (2), 187–199.

Tager-Flusberg, H., Calkins, S., Nolin, T., Baumberger, T., Anderson, M., & Chadwick-Dias, A. (1990). A longitudinal study of language acquisition in autistic and Down syndrome children. Journal of Autism and Developmental Disorder, 20, 1–21.

Tager-Flusberg, H., & Kasari, C. (2013). Minimally verbal school-aged children with autism spectrum disorder: The neglected end of the spectrum. Autism Research, 6 (6), 468–478.

Talbott, M. R., Young, G. S., Munson, J., Estes, A., Vismara, L. A., & Rogers, S. J. (2018). The developmental sequence and relations between gesture and spoken language in toddlers with autism spectrum disorder. Child Development.

Teague, S. J., Gray, K. M., Tonge, B. J., & Newman, L. K. (2017). Attachment in children with autism spectrum disorder: A systematic review. Research in Autism Spectrum Disorders, 35, 35–50.

Teague, S. J., Newman, L. K., Tonge, B. J., & Gray, K. M. (2018). Caregiver mental health, parenting practices, and perceptions of child attachment in children with autism spectrum disorder. Journal of Autism and Developmental Disorders, 48 (8), 2642–2652.

Torras-Mana, M., Gomez-Morales, A., Gonzalez-Gimeno, I., Fornieles-Deu, A., & Brun-Gasca, C. (2016). Assessment of cognition and language in the early diagnosis of autism spectrum disorder: Usefulness of the Bayley Scales of Infant and Toddler Development. Journal of Intellectual Disability Research, 60 (5), 502–511.

Ungerer, J., & Sigman, M. (1984). The relation of play and sensorimotor behavior to language in the second year. Child Development, 55, 1448–1455.

Van IJzendoorn, M. H., Rutgers, A. H., Bakermans-Kranenburg, M. J., Swinkels, S. H., van Daalen, E., Dietz, C., van Engeland, H. (2007). Parental sensitivity and attachment in children with autism spectrum disorder: Comparison with children with mental retardation, with language delays, and with typical development. Child Development, 78 (2), 597–608.

Ventola, P., Saulnier, C. A., Steinberg, E., Chawarska, K., & Klin, A. (2014). Earlyemerging social adaptive skills in toddlers with autism spectrum disorders: An item analysis. Journal of Autism and Developmental Disorders, 44 (2), 283–293.

Vernetti, A., Shic, F., Boccanfuso, L., Macari, S., Kane-Grade, F., Milgramm, A., Chawarska, K. (2020). Atypical physiological arousal to emotion inducing probes in toddlers with autism spectrum disorder. Manuscript under review.

Vivanti, G., Dissanayake, C., Zierhut, C., Rogers, S. J., & Victorian ASELCC Team. (2013). Brief report: Predictors of outcomes in the Early Start Denver Model delivered in a group setting. Journal of Autism and Developmental Disorders, 43 (7), 1717–1724.

Vivanti, G., & Nuske, H. J. (2017). Autism, attachment, and social learning: Three challenges and a way forward. Behavioural Brain Research, 325, 251–259.

Volden, J., Smith, I. M., Szatmari, P., Bryson, S., Fombonne, E., Mirenda, P., Thompson, A. (2011). Using the Preschool Language Scale, Fourth Edition to characterize language in preschoolers with autism spectrum disorders. American Journal of Speech-Language Pathology, 20 (3), 200–208.

Volkmar, F. R., Carter, A., Sparrow, S. S., & Cicchetti, D. V. (1993). Quantifying social development in autism. Journal of the American Academy of Child and Adolescent Psychiatry, 32 (3), 627–632.

Wan, M. W., Green, J., Elsabbagh, M., Johnson, M., Charman, T., Plummer, F., & BASIS Team. (2013). Quality of interaction between at-risk infants and caregiver at 12–15 months is associated with 3-year autism outcome. Journal of Child Psychology and Psychiatry, 54 (7), 763–771.

Waterhouse, L., & Fein, D. (1998). Autism and the evolution of human social skills. In F. R. Volkmar (Ed.), Autism and pervasive developmental disorders (pp. 242–267). New York: Cambridge University Press.

Watt, N., Wetherby, A., & Shumway, S. (2006). Prelinguistic predictors of language outcome at 3 years of age. Journal of Speech, Language and Hearing Research, 49 (6), 1224–1237.

Weibe, S. A., Shefeld, T., Nelson, J. M., Clark, C. A., Chevalier, N., & Espy, K. A. (2011). The structure of executive function in 3-yearolds. Journal of Experimental Child Psychology, 108 (3), 436–452.

Werner, E., & Dawson, G. (2005). Validation of the phenomenon of autistic regression using home videotapes. Archives of General Psychiatry, 62 (8), 889–895.

Wetherby, A. M., Prizant, B. M., & Hutchinson, T. A. (1998). Communicative, social/afective, and symbolic profles of young children with autism and pervasive developmental disorders. American Journal of Speech-Language Pathology, 7 (2), 79–91.

Wetherby, A., Woods, J., Allen, L., Cleary, J., Dickinson, H., & Lord, C. (2004). Early indicators of autism spectrum disorders in the second year of life. Journal of Autism and Developmental Disorders, 34 (5), 473–493.

Willemsen-Swinkels, S. H., Bakermans-Kranenburg, M. J., Buitelaar, J. K., van IJzendoorn, M. H., & van Engeland, H. (2000). Insecure and disorganised attachment in children with a pervasive developmental disorder: Relationship with social interaction and heart rate. Journal of Child Psychology and Psychiatry and Allied Disciplines, 41 (6), 759–767.

Wolf, J. J., Gu, H., Gerig, G., Elison, J. T., Styner, M., Gouttard, S., Evans, A. C. (2012). Diferences in white matter fber tract development present from 6 to 24 months in infants with autism. American Journal of Psychiatry, 169 (6), 589–600.

Yerys, B. E., Hepburn, S. L., Pennington, B. F., & Rogers, S. J. (2007). Executive function in preschoolers with autism: Evidence consistent with a secondary defcit. Journal of Autism and Developmental Disorders, 37 (6), 1068–1079.

Yirmiya, N., Kasari, C., Sigman, M., & Mundy, P. (1989). Facial expressions of afect in autistic, mentally retarded and normal children. Journal of Child Psychology and Psychiatry, 30 (5), 725–735.

Yoder, P., & Stone, W. L. (2006). Randomized comparison of two communication interventions for preschoolers with autism spectrum disorders. Journal of Consulting and Clinical Psychology, 74 (3), 426–435.

Zhou, Q., Chen, S. H., & Main, A. (2012). Commonalities and diferences in the research on children’s efortful control and executive function: A call for an integrated model of self-regulation. Child Development Perspectives, 6 (2), 112–121.

Zwaigenbaum, L., Bryson, S., Rogers, T., Roberts, W., Brian, J., & Szatmari, P. (2005). Behavioral manifestations of autism in the frst year of life. International Journal of Developmental Neuroscience, 23 (2–3), 143–152.

Глава 4. Ранние вмешательства для маленьких детей с расстройствами аутистического спектра

Признаки расстройства аутистического спектра (РАС) могут быть обнаружены в начале второго года жизни. Эти ранние признаки часто сосредоточены на социальных коммуникативных способностях, таких как трудности со зрительным контактом, отзывчивость к другим, ориентация на имя, разделенный аффект и вокализация (Landa, Holman, & Garrett-Mayer, 2007; American Psychiatric Association, 2013). Однако маленькие дети, у которых проявляются эти ранние признаки, также демонстрируют большую гетерогенность, что затрудняет клиницистам постановку окончательного диагноза РАС. Одним из стимулов к постановке все более раннего диагноза РАС является твердая вера в пользу раннего вмешательства. В этой главе мы рассмотрим фактические данные о преимуществах ранних вмешательств, направленных на маленьких детей с РАС, и цели будущих улучшений наших текущих моделей вмешательства и исследовательских проектов.

Направления и цели раннего вмешательства

Фокусом ранних вмешательств часто становятся основные нарушения, характерные только для детей с РАС, но ранние вмешательства могут также включать более общие цели, а именно устранение задержек в развитии. Цели вмешательства могут быть сфокусированными (напр., сосредоточенными на конкретных навыках, таких как совместное внимание и игровые навыки) или комплексными (например, нацеленными на отдельную и все области развития). Таргетированные и комплексные модели реализуются и изучаются по-разному как описано ниже.

Двумя основными нарушениями развития, необходимыми для диагностики РАС, являются дефицит социальной коммуникации и ограниченное и повторяющееся поведение. Социальная коммуникация – это коммуникация, используемая с целью обмена информацией с социальным партнером. В раннем детстве социальная коммуникация требует соответствующей инициации и реакции на социального партнера, ведения диалога по принципу «туда-сюда» с разделением общих интересов, адаптации поведения к социальным контекстам и разделяемых со сверстниками отношений. Социальная коммуникация объединяет вербальный и невербальный язык, и люди с РАС могут испытывать трудности с пониманием и использованием зрительного контакта, языка тела и жестов в социальных взаимодействиях. У очень маленьких детей первые признаки могут быть невербальными, поскольку жесты и паттерны взгляда являются предшественниками вербальной речи (Bruner, 1985; Tomasello & Farrar, 1986). Эти невербальные формы поведения могут включать в себя зрительный контакт, указывание и протягивание руки, причем функция этих форм поведения используется для обмена опытом с другим человеком или для обращения за помощью. Эти способности являются важными фундаментальными навыками, оказывающими последующее влияние на речевые способности и социальное познание, напр. «модель психического» (Charman et al., 2000; Mundy Sigman, & Kasari, 1990).

Второе основное нарушение при РАС – ограниченное, повторяющееся поведение, интересы или деятельность – может проявляться как негибкость, стереотипные движения, интенсивные и фиксированные интересы и чрезмерная или недостаточная реакция на сенсорную информацию. Такое поведение может влиять на обучение и социальное взаимодействие и часто ухудшается в первые годы жизни. Многие вмешательства направлены непосредственно на эти основные нарушения, в то время как другие воздействуют на эти нарушения более общими способами.

Хотя речь больше не считается основным нарушением у детей с РАС, почти все они также демонстрируют ранние задержки речи (АРА, 2013). Речь является мощным предиктором результатов развития детей и имеет решающее значение для развития независимости в более позднем возрасте (Howlin, Mawhood, & Rutter, 2000). Поэтому ранние вмешательства для детей с РАС часто нацелены на речевые навыки вследствие неотъемлемой роли, которую они играют в адаптивном функционировании, хотя методы, используемые для обучения языку, варьируются в зависимости от программ. Поскольку, по крайней мере, у 30-50 % превербальных дошкольников с РАС не развивается в достаточной степени функциональная речь, чтобы к детсадовскому возрасту они могли считаться беглоговорящими (Tager-Flusberg & Kasari, 2013), вмешательства также были сосредоточены на развитии коммуникативных и речевых навыков с помощью альтернативных и дополняющих средств (таких как системы обмена картинками для общения и устройства, генерирующие речь).

Фактические данные по раннему вмешательству

Ранние вмешательства показаны любому ребенку, у которого наблюдаются задержки или отличия развития, как в случае детей с РАС. В 2001 году Комитет по образовательным вмешательствам для детей с аутизмом Национального исследовательского совета рассмотрел существующую литературу по вмешательствам и рекомендовал, чтобы в большем количестве исследований использовались строгие групповые сравнения, индивидуальные планы лечения, соответствующие инструменты, участие родителей и цели для спонтанной речи (National Research Council, 2001). Возможно, из-за уникальных нарушений развития, отмеченных у детей с РАС, или из-за растущего числа выявленных детей (в настоящее время 1 из 54) (Maenner et al., 2020), за последнее десятилетие увеличилось число различных, поименованных моделей вмешательства специфичных для РАС. Однако большинство этих программ были недостаточно протестированы или вообще не протестированы с использованием строгих научных методов. В результате многие научно обоснованные обзоры раннего вмешательства обнаружили значительные недостатки, а именно невозможность предоставить убедительные фактические данные по моделям раннего вмешательства для детей с РАС (Kasari & Smith, 2016; Smith & Iadarola, 2015; Wong et al., 2015).

Ниже мы рассмотрим эмпирические данные о вмешательствах для детей в возрасте 2-5 лет, как комплексные (направленные на улучшение всех областей развития), так и более целенаправленные (например, направленные на развитие навыков социальной коммуникации) (см. табл. 4.1). О вмешательстве во время продромальной стадии РАС см. главу 8 настоящего сборника. В этой главе мы опишем исследования, сосредоточенные на групповом дизайне. Большинство рассмотренных исследований используют рандомизацию (аналогичную подбрасыванию монеты) для распределения детей по группам для последующего сравнения. Рандомизация гарантирует отсутствие «подтасовок» для получения бо́льших положительных эффектов от одного вмешательства, чем от другого. Эта процедура критически важна для защиты результата от предвзятости и искажений. Дети имеют равные возможности для получения того или иного вмешательства (или стандартного ухода), так что последствия вмешательства могут быть оценены справедливо (Sibbald & Roland, 1998; Juni, Altman, & Egger, 2001). Хотя вмешательство может иметь несколько поведенческих целей, об эффекте вмешательства можно судить по заранее определенному первичному показателю результата (а иногда и по вторичным, косвенным результатам вмешательства) (Bakhai, Chhabra, & Wang, 2006).

В этот обзор мы не включили оценку сотен исследований, которые задействовали единичную стратегию (например, обучение отдельными блоками одному навыку совместного внимания) или единичную цель вмешательства (например, уменьшение времени обсасывания игрушек), поскольку они были рассмотрены в предыдущих статьях (Odom et al., 2003; White et al., 2011; Wong et al., 2015), где отмечались ограничения определения эффективности ранних вмешательств, связанные с качеством исследования (Kasari & Smith, 2016). В этих исследованиях часто используется дизайн единичного случая, когда повторяемые замеры одного участника служат сами себе контрольными результатами, с которыми сравниваются данные, собранные до и после вмешательства. Эти исследования могут помочь получить представление о потенциально полезных новых практиках (Horner et al., 2005). Однако дизайн единичного случая имеет ограниченную полезность в предоставлении доказательств эффективности ранних вмешательств, поскольку ограничен в определении наиболее значимых факторов исходов, сравнении подходов и долгосрочных изменениях (Kasari & Smith, 2016).

Комплексные программы раннего вмешательства

Комплексные программы раннего вмешательства включают в себя рассмотрение как дозы (сколько часов вмешательства в неделю и как долго), так и целей вмешательства, которые фокусируются на нескольких областях, включая познание, социальную коммуникацию, речь, адаптивное поведение, развитие моторных навыков и вызывающее или проблемное поведение (включая повторяющееся поведение и ограниченные интересы). В предыдущем обзоре было показано, что вмешательства для детей дошкольного возраста, проводимые не менее 20 часов в неделю, эффективно улучшают результаты развития детей с РАС (ViruesOrtega, 2010).

Существует широко распространенное мнение, что дети с РАС нуждаются в комплексном вмешательстве (National Research Council, 2001). Огромная неоднородность среди детей означает, что одни дети будут нуждаться в большем внимании к некоторым областям, чем другие, но почти все дети извлекают пользу из всестороннего обследования навыков развития и поведенческих проблем. Вопрос о том, как выбрать или построить комплексную программу для ребенка, является предметом некоторых споров. Например, некоторые программы рекламируются как комплексные пакеты «все включено» (например, метод обученияотдельными блоками или Денверская модель раннего вмешательства). Другие утверждают, что построение всеобъемлющей модели вмешательства, включающей целевые модули, основанные на фактических данных, может лучше персонализировать вмешательства для каждого отдельного ребенка (Chorpita & Weisz, 2009; Kasari & Smith, 2016). Ниже мы рассмотрим пакеты комплексного вмешательств, а также таргетированные вмешательства.

Наиболее распространенный пакет комплексного вмешательства в сфере РАС называется «Раннее интенсивное поведенческое вмешательство» (EIBI), и в значительной степени он опирается на работу, впервые проведенную Иваром Ловаасом. Ловаас использовал метод вмешательства, известный как метод обучения отдельными блоками (DTT). Этот метод основан на науке прикладного анализа поведения (ABA) и использует многократно повторяемую последовательность стимул – реакция – последствие для обучения ребенка определенным навыкам. Метод отдельных блоков основан на теории оперантного обусловливания Скиннера и включает методы шейпинга, формирования цепочек, обучения различению и установления непредвиденных обстоятельств. В то время как ABA использует множество стратегий для индивидуализации обучения, основанного на принципах теории поведения, DTT, вероятно, является наиболее распространенным и широко принятым методом ABA.

Исследование Ловаасом возможностей EIBI оказало большое влияние на область раннего вмешательства (Lovaas, 1987). В его оригинальной статье описывалось лечение, которое проводилось терапевтами индивидуально в течение 40 часов в неделю или только 10 часов в неделю на дому ребенка. Исследование охватывало три нерандомизированные группы детей с РАС в возрасте до 46 месяцев. Группа интенсивного лечения из 19 детей получала 40 часов в неделю вмешательства на дому один на один, и вмешательство состояло в основном методе отдельных блоков для обучения новым навыкам. Группа сравнения с низкой дозой состояла из 19 детей и получала ту же программу вмешательства, но всего 10 часов в неделю. Вторая группа сравнения из 21 ребенка также получала услуги раннего вмешательства по 10 часов в неделю, но вместо терапевтов его осуществляли люди, набранные из сотрудников социальных служб. В общей сложности вмешательство осуществлялось 3 года, что представляло собой значительные затраты времени и ресурсов. Результаты показали, что из 19 детей в группе интенсивного лечения 9 поступили в общеобразовательные первые классы и в среднем имели когнитивные показатели в нормативном диапазоне. Различия в измеренных когнитивных показателях составили в среднем почти 30 баллов между группами с низкой и высокой дозой. В то время как 10 % первоначальной интенсивной группы были помещены в классы для детей с умственной отсталостью, в такие классы были помещены 53 % контрольной группы. Исследование по результатам эпохального исследования 1987 г. показало, что через 6 лет группа интенсивного лечения сохранила свой уровень функционирования и имела значительно более высокие баллы по IQ и адаптивному функционированию, чем группа сравнения с низкими дозами (McEachin, Smith, & Lovaas, 1993).

Последующие исследования продолжали уточнять, воспроизводить и прояснять нюансы программы Ловааса. Однако в течение этих десятилетий были опубликованы только два исследования с использованием строгих научных методов, которые включают рандомизацию участников в группы вмешательства. Smith, Groen и Wynn (2000) произвольно распределили 28 детей в возрасте 18-42 месяцев на группы интенсивного лечения (30 часов в неделю) и низкоинтенсивного (5 часов в неделю) обучения родителей и сделали это на основе пар, сопоставленных по коэффициенту развития (DQ). DQ описывает соотношение возраста развития субъекта и его хронологического возраста, чтобы дать представление об общем развитии. Интенсивное лечение проходило на основе созданного Ловаасом руководства по вмешательству. Интенсивная группа продемонстрировала значительные успехи по когнитивным показателям, зрительно-пространственным навыкам, речи и навыкам обучения, но не превосходила группу, в которой вмешательство проводили родители, по адаптивным навыкам и неадаптивному поведению. Более того, результаты были обусловлены детьми с первазивным расстройством развития без дополнительных уточнений (PDD-NOS), другими словами, теми, кто имел наименьшие нарушения (American Psychiatric Association, 2000). Дети с более серьезными нарушениями практически не продвинулись ни в одной из групп. При последующем рандомизированном контролируемом испытании (RCT) 2005 г. с участием 24 детей рандомно определенная интенсивная группа, в которой EIBI проводили 37 часов в неделю в клинике, не показала лучшие результаты, чем группа, в которой EIBI осуществляли родители с аналогичной интенсивностью, той же учебной программой и теми же терапистами, с той лишь разницей, что в группах было меньше часов наблюдения. Поскольку различий между группами не было, данные были представлены как данные одной группы до и после; поэтому данные рандомизированного исследования не сообщались (Sallows & Graupner, 2005). В обеих группах, вместе взятых, примерно 48 % детей быстро прогрессировали, так что 4 года спустя они достигли среднего уровня интеллекта и учились в общеобразовательных классах, в общем и целом повторяя данные исходного исследования Ловааса (Lovaas, 1987).

Другие попытки обеспечить EIBI с использованием меньших трудозатрат профессионалов или родителей включают разработку приложения для родителей, которое будет использоваться при проведении EIBI. Приложение TOBY (Therapy Outcomes By You) предназначено для поддержки родителей в осуществлении ABA на дому. В ходе испытания 80 семьями в течение 6-месячного периода приложение TOBY было рандомно назначено семьям, получавшим лечение по месту жительства (Whitehouse et al., 2017). Родителям было предложено использовать приложение TOBY в течение 20 минут в день. Никаких существенных различий по первичным результатам Анкеты оценки эффективности лечения аутизма или по подшкалам рецептивности и экспрессивности Малленовской шкалы раннего обучения (MSEL) зафиксировано не было (Mullen, 1995). На момент середины срока испытания в 3 месяца и его окончания в 6 месяцев группа TOBY действительно показала превосходящий результат по вторичным результатам невербальных и мелкомоторных навыков, измеряемых по MSEL, и пониманию слов по отчету родителей, измеряемому по Контролю коммуникативного развития Макартура – Бейтса (MBCDI) (Fenson et al., 1991). Следует отметить, что родители использовали приложение в течение необходимого времени в первые 3 месяца, но затем значительно сократили его использование, что поднимает вопросы об устойчивости, приемлемости и удобстве использования приложения как метода вмешательства.

Эти проверки эффективности EIBI не являются убедительным подтверждением того, что используемый сам по себе метод обучения отдельными блоками является эффективной моделью раннего вмешательства. По-видимому, есть некоторая польза для детей с наименьшими нарушениями, но неясно, что стоит за этим эффектом. Возможно, для достижения значительной пользы требуется минимальный уровень дозы (например, 20 часов в неделю). Однако неясно, приводит ли именно метод обучения отдельными блоками к такому эффекту, поскольку он не подвергался строгому сравнению с другим методом, равно как и не подвергались строгому сравнению дозы. Несмотря на эти выводы, в научном сообществе существует твердая уверенность, что EIBI, и в частности метод обучения отдельными блоками, является наиболее эффективным подходом к раннему вмешательству.

Несмотря на мнение научного сообщества, исследователи отмечают, что существуют проблемы с интерпретацией текущих исследований из-за общих опасений по поводу непоследовательных методов, в частности отсутствия рандомизации, неясного содержания, вариаций в применении и отсутствии внимания к основным нарушениям (Kasari et al., 2005; Smith & Iadarola, 2015). He прошедшие строгих испытаний исследования могут показывать улучшения в области IQ, но, в отличие от исследования Ловааса (1987), классификация участников по аутизму остается неизменной из-за минимальных изменений в симптомах РАС и социальных навыках (Sheinkopf & Siegel, 1998; Cohen, Amerine-Dickens, & Smith, 2006; Reed, Osborn, & Corness, 2007; Zahor, Ben-Itzchak, Rabinovich, & Lahat, 2007). При низкой интенсивности (<15 часов в неделю) или при интенсивности, равной интенсивности многих других используемых в сообществе методов, EIBI необязательно приводит к значительной пользе по сравнению с вмешательствами, сочетающими множество различных подходов (часто называемых эклектическими моделями). Из-за этого снова встает вопрос о том, является ли доза более важным фактором, чем подход к вмешательству (Eldevik, Eikeseth, Jahr, & Smith, 2006; Howard, Sparkman, Cohen, Green, & Stanislaw, 2005; Magiati, Charman, & Howlin, 2007). Дальнейшая критика EIBI заключается в ограниченной генерализации навыков после прекращения вмешательства и уменьшении различий между группами при последующем наблюдении (Kovshoff, Hastings, & Remington, 2011).

К предлагаемым ABA альтернативам методу обучения отдельными блоками относятся те, которые изменяют традиционный подход DTT с помощью естественных методов развития, особенно важных для детей младшего возраста (младенцев и детей ясельного возраста). В 2015 г. различными исследовательскими группами были независимо разработаны несколько инструментов вмешательства, которые были собраны в единую группу, отличающую их от более традиционных методов ABA DTT. Новая группа вмешательств называется Естественные вмешательства в поведенческое развитие (NDBIs) (Schreibman et al., 2015). Термин NDBI обозначает вмешательства, которые применяются в естественных контекстах, в большей степени ориентированы на ребенка, чем на взрослого, и используют естественные подкрепления и возможности обучения. Однако они похожи на другие методы ABA в использовании ряда поведенческих стратегий для обучения детей с РАС навыкам, закрепленным в развитии, в уместной последовательности. Цель этих вмешательств заключается в том, чтобы уменьшить зависимость от стимулов, способствовать повышению мотивации к обмену репликами, обеспечить генерализацию навыков и научить осмысленной и релевантной речи. Некоторые NDBIs были выведены в основном из принципов ABA – например, Обучение опорным навыкам (PRT), Усовершенствованная модель средового обучения (ЕМТ), а другие – из принципов развития, включая Совместное внимание, Символическую игру, Вовлеченность и Регуляцию (JASPER) и Программы вмешательства «Социальная коммуникация/эмоциональная регуляция/трансактная поддержка» (SCERTS). Однако все модели используют смесь стратегий, сочетающих теории развития и поведения. NDBIs включают в себя Денверскую модель раннего вмешательства (ESDM), обучение опорным навыкам, Ранние достижения (ЕА) JASPER, Обучение реципрокному подражанию (RIT), подготовку родителей для роли учителей коммуникации (Проект по вмешательству ImPact), EMT и SCERTS. Хотя некоторые из этих вмешательств являются производными от комплексных пакетов (например, SCERTS, PRT), большинство из них тестируются в качестве целевых вмешательств. Ниже мы опишем проверенные исследованиями комплексные модели NDBI – ESDM и ЕА, – которые оценивались как комплексный пакет взаимодействия в течение нескольких часов в день или в неделю и применялись терапевтами.

Комплексной моделью вмешательства, которая фокусируется на интеграции ABA и принципов развития в естественных, повседневных контекстах, можно считать ESDM. Вмешательство проводится на дому с высокой интенсивностью, примерно 20 часов в неделю, но оно нацелено на генерализацию в разных контекстах. В одном из первых рандомизированных контролируемых исследований комплексного вмешательства для детей в возрасте до 30 месяцев ESDM сравнивали с обычным лечением. Сообщалось, что доза была сопоставимой для двух групп, но не жестко контролируемой. Результаты двухлетнего вмешательства дали значительный прирост общего DQ по измерениям MSEL и всех адаптивных доменов за исключением социализации, измеренной по Вайнлендским шкалам адаптивного поведения (VABS) (Sparrow, Cicchetti, & Balla, 2005) по сравнению с группой обычного лечения (Dawson et al., 2010). Между группами не было различий в тяжести аутизма, измеренной по Графику диагностического наблюдения при аутизме (ADOS) (Lord, Rutter, DiLavore, & Risi, 2008), и в повторяющемся поведении, измеренном по Шкале повторяющегося поведения (RBS) (Bodfish, Symons, & Lewis, 1998). Последующее наблюдение через два года после вмешательства показало, что группа ESDM сохранила успехи, достигнутые в период вмешательства, хотя различия между группами уменьшились (Estes et al., 2015). Следует отметить, что комплексная модель ESDM, примененная к детям младшего возраста с РАС, дала результаты в увеличении DQ, аналогичные результатам рандомизированного исследования с детьми дошкольного возраста типичного развития (около 16-20 баллов DQ) Smith и коллег (2000). Опять же остается вопрос о том, может ли один курс (а не подход в целом) быть важным фактором изменений DQ в раннем детстве, особенно с учетом того, что основные дефициты РАС (повторяющееся поведение и социализация) после двухлетнего вмешательства остались неизменными. Будет важно установить, в какой степени любой из пакетов вмешательств улучшает результаты по основным дефицитарным сферам при аутизме (социальная коммуникация и ограниченное и повторяющееся поведение), поскольку снижение DQ не считается основным нарушением при аутизме.

Репликация оригинального исследования вмешательства ESDM (Dawson et al., 2010) была тщательно протестирована с пристальным вниманием к точности по всем трем позициям проведения, независимой оценке результатов по стандартизированному инструменту, оценивающему уровень речи, и анализу данных независимой группой. Таким образом, данные этого исследования были тщательно изучены, и результаты показали, что исследование не воспроизводит более ранние результаты по DQ, скорее был обнаружен эффект взаимодействия места и лечения при оценке комбинированного показателя речи с помощью метода, не использовавшегося в первоначальном исследовании (при репликации использовалась оценка комбинированного показателя речи по MSEL) (Rogers et al., 2019). Эффект взаимодействия нескольких позиций, как отмечают авторы, трудно интерпретировать. Несколько факторов, возможно, способствовали ограниченности репликации результатов. Во-первых, в группе сообщества наблюдалось 42 % отсева в течение 27-месячного периода вмешательства по сравнению с 18 % отсева в группе ESDM, что заставило усомниться в валидности сравнений с контрольной группой. Вторым фактором могло явиться то, что доступные вмешательства для контрольной группы значительно улучшились за последние 10 лет, тем самым уменьшив различия между группами.

Еще одна модель раннего вмешательства, состоящая из нескольких часов в день и проводимая терапевтами в кабинетах клиник, – это «Ранние достижения» (ЕА). В ходе исследования этого вмешательства дети младшего возраста получали две различные версии группового, опосредованного терапевтом вмешательства, по большей части основанного на таком подходе к вмешательству, как Обучение опорным навыкам (PRT) (см. ниже), на протяжении 10 часов в неделю в течение 6 месяцев с последующим 6-месячным наблюдением. В ходе исследования был проверен эффект введения дополнительных компонентов лечения, направленных на основные нарушения социальной коммуникации. Одна версия вмешательства включала в себя обучение совместному вниманию, имитации и разделению аффекта, в то время как другая такого не включала. Рандомизированное контролируемое исследование с участием 50 детей младшего возраста показало, что существует значительный терапевтический эффект для имитации с помощью зрительного контакта, который был генерализирован и сохранялся при последующем наблюдении, но не было обнаружено различий в инициации совместного внимания (IJA) или разделении положительного аффекта (Landa, Holman, O’Neill, & Stuart, 2011). Действительно, инициация совместного внимания, по-видимому, является значительным нарушением в развитии детей младшего возраста и особенно трудно поддается улучшению при вмешательствах.

Комплексные модели трудно сравнивать

Несмотря на то, что комплексные модели вмешательства желательны, их трудно оценивать по множеству причин (Kasari et al., 2005). Помимо того, что тестирование в исследованиях обходится дорого (например, затраты на персонал для выполнения вмешательства по многу часов в неделю на протяжении нескольких месяцев или лет), наблюдается общее улучшение в области раннего вмешательства на уровне сообществ. Поскольку контрольные группы состоят из учеников, получающих вмешательства, которые со временем добились прогресса, репликационные исследования могут не дать тех же результатов, о которых сообщалось ранее. Такое отсутствие различий говорит о том, что, с одной стороны, наши вмешательства в сообществах значительно улучшились, а с другой стороны, что наши экспериментальные вмешательства могут быть недостаточно мощными, чтобы превзойти эффективность нынешнего лечения.

Возьмем, к примеру, модель вмешательства, разработанную в 1960-х гг., Лечение и обучение детей с аутизмом и связанными коммуникативными трудностями (ТЕАССН). К основным принципам ТЕАССН относятся структурированная среда, организация времени, использование особых интересов в качестве вознаграждения и возможностей общения, а также акцент на визуальной поддержке общения. Целью ТЕАССН является использование индивидуализированных подходов к обобщенному учебному плану для адаптации систем работы, учебных задач и процедур, основанных на стиле учебы детей с РАС. Однако ТЕАССН никогда не тестировался как самостоятельная модель. Сегодня основные компоненты ТЕАССН имеют повсеместное влияние почти в каждой модели вмешательства. Фактически при квазиэкспериментальном сравнении трех моделей раннего вмешательства (дошкольный класс, основанный на модели ТЕАССН; класс, основанный на опыте обучения, альтернативная программа для дошкольников и родителей [LEAP], инклюзивная модель раннего вмешательства [Strain & Bovey, 2011]; общая, качественная, эклектичная модель специального образования) не было обнаружено различий в показателях результатов обучения какого-либо ребенка (Boyd et al., 2014). Все дети, по-видимому, в целом выиграли от раннего вмешательства, возможно, дело в том, что каждая модель имела больше сходств, чем различий в подходе. Это говорит об общем улучшении и объединении ранних вмешательств с течением времени.

Еще одна причина, по которой комплексные вмешательства трудно сравнивать, заключается в том, что на сегодняшний день ни одна из моделей не определила активные ингредиенты, определяющие, почему вмешательство может принести пользу (Kasari et al., 2005; Kasari & Smith, 2016). Конкретные стратегии или цели не были обозначены таким образом, чтобы определить активный ингредиент в комплексной модели. Одним из потенциальных элементов на сегодняшний день является доза – вмешательства с аналогичной дозой, по-видимому, дают сопоставимую пользу при одном и том же исходе (например, 20 часов DTT или ESDM в неделю при исходах DQ по сравнению с более низкими дозами в группах обычного лечения).

Мы также располагаем ограниченной информацией о том, кто больше всего выигрывает от той или иной конкретной модели вмешательства. Исследования, протестировавшие модераторы (переменные, которые могут быть связаны с лучшими или худшими результатами), показали, что наибольшего прогресса достигают дети, которые начинают с наибольшим количеством навыков до вмешательства, и дети наиболее младшего возраста. Мы не знаем, как другие факторы, касающиеся детей или семей, могут лучше сочетаться с моделями вмешательства, чтобы успешнее персонализировать вмешательство для конкретных детей.

Альтернативный подход к тестированию комплексных моделей

Поскольку нам неизвестны активные компоненты комплексных моделей, альтернативой является разделение компонентов вмешательства на более мелкие, целенаправленные вмешательства, тестирование полученного модуля на целевых результатах и/или на подгруппах индивидуумов. В самом деле, некоторые модели, разработанные для того, чтобы быть «комплексными», фактически тестировали свою «модель» на протяжении коротких периодов времени только для определенных результатов или только для определенных подгрупп индивидуумов. Примеры включают исследования, основанные на PRT или SCERTS, которые тестируются путем обучения родителей осуществлению вмешательства со своими детьми.

Поэтому был задуман другой подход, он заключается в том, чтобы с самого начала проектировать вмешательство как модульное. Эти модули обычно нацелены на конкретные навыки ребенка (например, социальная коммуникация), причем эффективность вмешательства определяется результатами тестирования, которые теоретически связаны и часто близки к фокусу вмешательства (например, тесты социальной коммуникации). Модульный подход имеет ряд преимуществ перед существующими комплексными моделями. В частности, когда тестируемый модуль показывает свою эффективность в отношении целевого поведения или набора поведенческих моделей, объединение различных модулей в комплексную программу для ребенка дает возможность большей персонализации вмешательства (этот подход мы отстаивали в предыдущих публикациях) (Kasari et al., 2005; Kasari & Smith, 2013, 2016). Другими словами, модули объединяются в программу вмешательства, которая нацелена на дефицит навыков или эксцессы поведения, характерные для данного ребенка, создавая таким образом индивидуальную, личностно-ориентированную программу вмешательства. Ниже мы опишем исследования, которые тестируют дистиллированную, более краткую версию комплексной программы, и исследования, которые с самого начала были разработаны как модульные, или целевые.

Целенаправленные вмешательства

Некоторые целенаправленные вмешательства были разработаны как краткие версии комплексных моделей, осуществляемых терапевтами. В то время как несколько моделей вмешательства были разработаны в виде комплексных пакетов, разработчики тестировали модель вмешательства только целенаправленно и фокусно или сужали вмешательство для более целенаправленного обучения, особенно обучения родителей. Например, модель «Вмешательство 1-2-3 при аутизме» направлена на обучение речи с использованием принципов EIBI (в первую очередь DTT). Вмешательство применяет последовательность развития с физическими и словесными подсказками для обучения навыкам социального общения в дискретной форме, и сладости даются в качестве подкрепления правильных ответов. Пилотажное исследование рандомно разделило 17 участников на группу вмешательства и контрольную группу списка ожидания. Когда рандомно выбранных участников сравнивали с группой списка ожидания, им не сообщали об улучшениях в группе вмешательства по сравнению с контрольной группой. Однако, по сравнению с контрольной группой, в группе «Вмешательство 1-2-3 при аутизме» наблюдалось улучшение по Графику диагностического наблюдения при аутизме (ADOS) в областях вокализации, указывания и жестов, а также по субшкале реципрокного взаимодействия (Wong & Kwan, 2010). Из-за небольших размеров групп результаты требуют дальнейшего исследования с более крупными выборками, прежде чем можно будет сделать окончательные выводы.

Другая модель ABA использует метод Вербального поведения Скиннера в сочетании с музыкальной терапией для целенаправленной коммуникации. В этом исследовании 22 ребенка были случайным образом распределены на группы «Музыка плюс вербальное поведение», «Логопедия плюс вербальное поведение» или отсутствие обучения (Lim & Draper, 2011). Оба условия активного лечения улучшали речь ребенка без различий между музыкой и речью, но «Музыка плюс ABA» приводила к более частой эхолалии. В последующем рандомизированном контролируемом исследовании 23 ребенка получали либо 4 месяца семейной музыкальной терапии (FCMT) в дополнение к программе раннего вмешательства, либо только программу раннего вмешательства (Thompson, McFerran, & Gold, 2014). Музыкальная терапия не показала никакой дополнительной пользы для речевых навыков или социальной отзывчивости, но улучшила социальную вовлеченность дома и за его пределами. Таким образом, возможно, есть некоторая польза от добавления музыкальной терапии в обычное лечение, но необходимы дальнейшие исследования.

Другие фокусные модели, полученные на основе комплексных вмешательств, развивались в рамках различных теорий, часто как противопоставление проблемам, выявленным в методах EIBI, как трудности с обобщением (Schreibman et al., 2015). PRT (обучение опорным навыкам) – одна из таких моделей, которая модифицировала подход Ловааса к DTT, изменив базовый метод, чтобы отразить общий контроль между взрослым и ребенком, использование естественных подкреплений и нацеленность на ключевые формы поведения, которые рассматривались как решение мотивационных проблем в обучении детей с РАС. PRT может быть использована для решения ряда задач вмешательства и построения комплексной модели. Действительно, некоторые NDBIs используют методы PRT в качестве основы своего подхода вмешательства, как, например, обучение реципрокному подражанию, Проект ImPact, ESDM, техника Social ABC и ЕА. Многие из этих моделей тестируют вмешательство, сфокусировавшись конкретно на социальной коммуникации или на речевых навыках (и тем самым являются скорее целенаправленными, чем комплексными), и опосредуют вмешательство через родителей (описано ниже). Одна модель, Обучение реципрокному подражанию (RIT), опосредует вмешательство через терапевтов и фокусируется именно на имитации. Целью RIT является обучение предметной и жестовой имитации с помощью естественных техник. В двух очень небольших рандомизированных исследованиях (оба с менее чем 30 участниками) экспериментальная группа RIT добилась значительных улучшений по сравнению с контрольной группой, получавшей обычное лечение, в вызванной и спонтанной имитации (Ingersoll & Dvortcsak, 2010), совместном внимании и социально-эмоциональном функционировании (Ingersoll, 2012). Эти результаты реплицировали более ранние исследования RIT на одном пациенте (Ingersoll & Gergans, 2007; Ingersoll, Lewis, & Kroman, 2007).

Специально направленные вмешательства

Некоторые вмешательства были разработаны как целенаправленные или фокусные вмешательства, а не как производные от комплексной программы. Общей целью этих мероприятий является улучшение коммуникативных и речевых навыков. В то время как исследования сообщают об опосредуемых терапевтом версиях модели, были также разработаны версии тех же моделей, опосредуемые родителями (обсуждаются ниже).

Общими для Усовершенствованной модели средового обучения (ЕМТ) и Адаптационного образования и модели Долингвистического средового обучения (RPMT) являются определенные, основанные на поведении методы обучения навыкам экспрессивной речи. Причем в первом случае мишенью выступает специфично вербальная речь (ЕМТ), а во втором – доречевые жесты (совместное внимание и просьба) как средство для улучшения экспрессивной речи (RPMT). ЕМТ делает акцент на организации окружающей среды, реципрокном взаимодействии, моделировании и расширении речевых навыков, а также на средовых подсказках. Средовые подсказки состоят из моделирования, вербальных подсказок, временной задержки и спонтанного обучения. Подобно PRT, она была разработана в основном с помощью исследований, включающих только одного пациента. Такие данные исследований одного случая показывают, что ЕМТ повышает сложность и социальную функцию речи (Hancock & Kaiser, 2002). Сообщалось о двух рандомизированных исследованиях с участием детей с отклонениями в развитии и детей младшего возраста с задержкой речи, но не с аутизмом. Kaiser и Roberts (Kaiser and Roberts, 2013) сообщили о сравнении ЕМТ, реализуемой терапевтом, и ЕМТ, реализуемой терапевтом совместно с одним из родителей. Хотя отец или мать могли эффективно использовать стратегии ЕМТ и, возможно, были в состоянии продолжать вмешательство после сеансов терапии, не было никаких различий между группами по показателям инструментов измерения речи ребенка (Kaiser & Roberts, 2013). Для детей младшего возраста с задержкой речи вмешательство ЕМТ, опосредованное основным ухаживающим взрослым, привело к улучшению перцептивной речи по сравнению с обычным лечением, но не сказалось на экспрессивной речи (Roberts & Kaiser, 2015). Последующее наблюдение через 12 месяцев после вмешательства не выявило сохранения эффектов (Hampton, Kaiser, & Roberts, 2017). В сочетании с JASPER (см. ниже) ЕМТ показала свою эффективность для детей старшего возраста с аутизмом (5-8-летние, минимально вербальные дети; Kasari et al., 2014а). Таким образом, специфические методы речевых подсказок на основе ABA могут быть более эффективными у детей старшего возраста, чем у детей младшего возраста, или в сочетании с вмешательством, которое также фокусируется на доречевых навыках.

RPMT является производным от стратегий ЕМТ, использует аналогичные стратегии реагирования и подсказок, но фокусируется на рано развивающихся жестовых навыках, которые связаны с более поздней экспрессивной речью, и чаще всего применяется в выборках детей с РАС. В исследовании дошкольников с РАС RPMT сравнивалась с Системой связи с помощью обмена изображениями (PECS) с использованием рандомизированных контролируемых методов, и, как это было в случае ранее опубликованного исследования о сравнении PRT и PECS (Schreibman & Stahmer, 2014), различий в группах отмечено не было. Однако у некоторых детей наблюдались положительные эффекты. Дети, у которых в начале исследования были хотя бы зачатки совместного внимания, добились больших успехов в генерализации в навыке инициации совместного внимания, и эти успехи были обусловлены RPMT (Yoder & Stone, 2006).

Модель вмешательства, разработанная специально для устранения основных нарушений в социальной коммуникации, – «Совместное внимание, символическая игра, вовлеченность и регуляция» (JASPER). Это вмешательство специально нацелено на совместную вовлеченность, совместное внимание и игровые навыки для воздействия на позднее развивающиеся речевые и когнитивные навыки. На этапах развития этого вмешательства дети в возрасте 36-48 месяцев рандомно получали одно из трех кратких вмешательств, добавленных в их существующую программу раннего вмешательства, которая включала 30 часов группового ABA в неделю. Эти модули вмешательства были либо (1) целенаправленным вмешательством по совместному вниманию (JA), либо (2) вмешательством по символической игре (SP), либо (3) только уже существующей программой раннего вмешательства (контрольная группа) (Kasari, Freeman, & Paparella, 2006). Вмешательства JA и SP проводились клиницистами 5 дней в неделю по 30 минут каждый день в среднем в течение 5-6 недель. Обе группы добились значительных улучшений по сравнению с контрольной группой, причем группа JA стала лучше реагировать на совместное внимание (RJA) и инициировать навыки совместного внимания (IJA). Группа SP имела значительно более разнообразные типы символической игры и более высокие уровни игры. Последующее наблюдение через 1 год после вмешательств JA и SP показало, что успехи, достигнутые в течение периода вмешательства, продолжали увеличиваться. Причем дети, получившие вмешательства JA и SP, показывали с течением времени больший рост в плане экспрессивной речи и инициаций совместного внимания, а также увеличенную продолжительность совместной вовлеченности по сравнению с контрольной группой. Игровые навыки в группах вмешательства также показали больший рост по сравнению с контрольной группой (Kasari, Paparella, Freeman, & Jahromi, 2008). Наблюдение через 5 лет выявило, что 80 % всех участников имели функциональную речь в возрасте 8-10 лет, причем уровень игры в начале исследования предсказывал уровень разговорной речи в дальнейшем, а разнообразие функциональных типов игры – когнитивные показатели (IQ) и словарный запас. Это было связано с начальными навыками IJA и получением раннего вмешательства JA или SP по сравнению с контрольной группой (Kasari, Gulsrud, Freeman, Paparella, & Hellemann, 2012). В другом исследовании этих данных в ходе последующего наблюдения спустя 5 лет группа JA имела самый резкий рост в плане совместного внимания и показывания при нем, а раннее указание предсказывало развитие разговорной речи (Gulsrud, Hellemann, Freeman, & Kasari, 2014). Эти исследования определили, что таргетированным навыкам возможно обучить за короткое время (30 минут ежедневно в течение 5-6 недель), и это обучение приводит к долгосрочным результатам. Было обнаружено, что прирост совместного внимания в группах JA и SP выше не только по количеству, но и по качеству, причем прирост совместного внимания связан с увеличением общего положительного аффекта как с речью, так и без нее (Lawton & Kasari, 2012а). Те, кто входил в группу JA, с большей вероятностью осознавали новое событие и реагировали на него совместным вниманием (Gulsrud, Kasari, Freeman, & Paparella, 2007). Поскольку между условиями проведения JA и SP было мало различий, причем в обоих случаях результаты были выше, чем в контрольной группе, они позже были объединены в пакет вмешательств JASPER. Однако несколько исследований строятся на этом первоначальном исследовании JA и SP, адаптируя вмешательство для опосредования учителями (см. ниже)

Модели, опосредованные родителями

Учитывая, что маленькие дети проводят большую часть своего времени с членами своей семьи, сообщалось о ряде исследований раннего вмешательства, которые обучают родителей осуществлять вмешательство. Одни такие вмешательства – производные от комплексных моделей и адаптированы для того, чтобы осуществляться в короткие периоды времени (от 3 до 9 месяцев, от 1 до 3 раз в неделю). Другие предназначены для родителей с самого начала. Хотя интуитивно и теоретически такие вмешательства представляются логичными, их результаты оказались неоднозначными. Почти все исследования показывают, что они способны обучить родителей стратегиям работы с детьми (т. е. родители могут достичь высокого уровня точности в осуществлении вмешательства), но лишь немногие находят значительные улучшения в поведении детей. Причины таких неоднозначных выводов неясны, но они, вероятно, касаются того, насколько сфокусировано вмешательство, сколько времени может потребоваться для того, чтобы эти вмешательства закрепились и оказали влияние на поведение родителей и/или детей; и насколько они естественны и устойчивы в реальном мире. Ниже мы рассмотрим данные рандомизированных контролируемых опосредованных родителями моделей.

Опосредованные родителями вмешательства, произведенные от комплексных моделей

Модель ТЕАССН была адаптирована для использования родителями. Рандомизированное контролируемое исследование ТЕАССН для детей младшего возраста, при котором сравнивалось 20 семей, осуществлявших вмешательство, с детьми из списка ожидания, показало улучшения в развитии и адаптивных навыках, но не выявило значимую разницу между группами (Welterlin, Turner-Brown, Harris, Mesibov, & Delmolino, 2012). В последующих рандомизированных контролируемых исследованиях ТЕАССН для детей младшего возраста, где проводилось сравнение с группой, получавшей обычное лечение, была показана эффективность воздействия в плане снижения стресса и повышения общего благосостояния родителей, но не был выявлен терапевтический эффект в глобальных показателях ребенка (Turner-Brown, Hume, Boyd, & Kainz, 2019). He было найдено свидетельств в пользу модели ТЕАССН для улучшения результатов у детей, но исследования были основаны на очень небольших и, вероятно, недостаточно представительных выборках.

«Обучение опорным навыкам» используется терапевтами и родителями, часто совместно. В одном из рандомизированных сравнений, в котором «обучение опорным навыкам» осуществлялось родителями и клиницистами, не было выявлено групповых различий по разговорной речи между группой, получавшей такое вмешательство, и группой, обучавшейся с использованием PECS (Schreibman & Stahmer, 2014). PECS – это вспомогательная коммуникационная система, предназначенная для расширения коммуникации посредством обмена изображениями. Это сравнение дало сходные выводы о подходах лечения для увеличения речевых результатов. Еще в одном рандомизированном контролируемом исследовании сравнили группу, где осуществлялось видеопредставление информации по «обучению опорным навыкам», с группой листа ожидания из 34 участников. Родители в группе видеопредставления значительно изменили свое поведение, и использование их детьми функциональных высказываний увеличилось значительно больше, чем у детей из списка ожидания (Nefdt, Koegel, Singer, & Gerber, 2010).

Проект ImPACT был разработан в сотрудничестве с родителями, учителями и поставщиками услуг с целью повышения скорости распространения информации от исследований до внедрения. Это программа обучения родителей, направленная на улучшение навыков социального общения ребенка посредством игр и повторяемых домашних сценариев (Ingersoll & Dvortcsak, 2010; Ingersoll & Wainer, 2013a). Оценивался Проект ImPACT в основном в исследованиях с дизайном единичного случая, где он показал некоторые перспективы для подготовки учителей тренировать группы родителей в совершенствовании родительских стратегий для повышения уровня спонтанной речи у ребенка (Ingersoll & Wainer, 2013a, 2013b; Ingersoll, Wainer, Berger, & Walton, 2017). В небольшом рандомизированном контролируемом исследовании 28 семей были распределены на группы. Одна из групп получала самостоятельный доступ к контенту Проект ImPACT через онлайн-сайт в течение 6 месяцев с 12 уроками для самостоятельного прохождения. Другая группа – помощь терапевта и доступ к тому же сайту и контенту с двумя 30-минутными видеоконференциями по обучению с терапевтом в неделю (Ingersoll, Wainer, Berger, Pickard, & Bonier, 2016). Результаты показали, что обе модели улучшили точность родительских вмешательств, восприимчивость родителей и речь ребенка, причем только дети, получившие помощь терапевта, показывали улучшение социальных навыков по VABS, согласно отчетам родителей. Проект ImPACT имеет определенные перспективы, но требуются дальнейшие исследования с использованием экспериментальных групп, тем более что удаленный доступ к вмешательствам особенно важен для расширения охвата семей, имеющих ограниченный доступ к специалистам.

Осуществляемое родителями вмешательство ESDM (P-ESDM) проводилось еженедельно в течение 12 недель и сравнивалось с обычным лечением в группе из почти 100 диад родитель – ребенок. Никаких различий между группами в результатах у детей и родителей обнаружено не было (Rogers et al., 2012). Обе группы родителей улучшили свое взаимодействие с детьми, а более ранний возраст ребенка и большее количество часов вмешательства положительно сказались на улучшении состояния детей. Во втором исследовании P-ESDM экспериментальная модель была усовершенствована для улучшения предыдущих нулевых результатов (Rogers et al., 2019). В этом исследовании 45 диад родитель – ребенок были рандомно распределены на группу, получавшую P-ESDM, как и раньше (1,5-часовой визит в клинику в неделю в течение 12 недель), и группу с расширенной версией P-ESDM, включающую еще 1,5-часовой визит на дому и другие методы мотивации родителей на поддержание вовлеченности в исследование. Это исследование показало, что усовершенствованная версия улучшила точность родителей и длительность участия в испытаниях (только 20 % отсева) по сравнению со стандартной моделью P-ESDM, в которой наблюдалось более 40 % отсева к концу испытаний. Однако в том, что касается поведения детей, эти модели дали сходные, незначимые результаты. Эти нулевые результаты, связанные с моделью P-ESDM, могут проиллюстрировать трудность перевода комплексной программы, осуществляемой интервенционистом в высоких дозах, в программу, реализуемую ухаживающим взрослым в низких дозах. Эта конкретная модель при сниженной дозе (как в часах в неделю, так и в продолжительности вмешательства) не показала эффективности.

Еще одно вмешательство, осуществляемое ухаживающим взрослым, также основанное на комплексной модели, «Социальная коммуникация/регуляция эмоций/взаимная поддержка» (SCERTS), было протестировано на 82 ухаживающих взрослых и детях младшего возраста с РАС. Программа «Вмешательство в раннее социальное взаимодействие» (ESI), была проведена более интенсивно, чем исследование P-ESDM. Дети были рандомно распределены на группы индивидуального вмешательства (ESI) и группового тренинга, проводимого родителями, который был сосредоточен на поддержке активной вовлеченности в домашней обстановке (Wetherby et al., 2014). Родители в группе ESI проходили инструктаж на дому 2-3 раза в неделю на протяжении 9 месяцев, в то время как родители во второй группе встречались с терапевтом в клинике в группах по 4-5 человек один раз в неделю на протяжении 9 месяцев. Результаты показали значительное влияние опосредованного родителями вмешательства ESI на рецептивные речевые и социальные коммуникативные навыки детей.

В рамках родительского вмешательства «Игра и речь для детей с аутизмом» (PLAY), произведенного от комплексной модели Флортайм (DIR/Floortime), родителей обучают помогать ребенку проходить уровни развития: от саморегуляции и интереса к мирудо логического мышления. В рандомно набранных группах для получения вмешательства PLAY по сравнению с обычным лечением в течение одного года наблюдались значительное улучшение социального функционирования и детско-родительского взаимодействия, но не было изменений по классификации аутизма или когнитивным показателям (Solomon, Van Egeren, Mahoney, Huber, & Zimmerman, 2014). Другое краткосрочное опосредованное родителями вмешательство, основанное на DIR/ Floortime, также, по сообщениям, дало значительное улучшение функциональных результатов по оценке, созданной DIR/Floortime, и ослабление симптомов аутизма по CARS за период в 3 месяца (Pajareya & Nopmaneejumruslers, 2011).

Целевые модели вмешательства с участием родителей

Модели, которые были разработаны как целевые и опосредованные родителями, имеют сходные характеристики. Многие из этих моделей предусматривают от одного до трех сеансов в неделю в течение трех месяцев и фокусируются на результатах социальной коммуникации и речи детей.

Программа «Оценка коммуникации у дошкольников с аутизмом» (PACT) – это опосредованное родителями социальное коммуникативное вмешательство. Она направлена на улучшение коммуникации детей путем обучения родителей изменению собственной коммуникации в пользу невторгающейся, которая соответствует речевому развитию их ребенка. Первоначальное небольшое рандомизированное контролируемое исследование показало, что PACT оказывает значительное групповое воздействие на баллы симптомов аутизма и улучшает социальное взаимодействие родителей и детей по сравнению с обычным лечением(Aldred, Green, & Adams, 2004). В последующем более крупном рандомизированном контролируемом исследовании, где изучалась эффективность PACT по сравнению с обычным лечением, был обнаружен значительный групповой эффект, свидетельствующий о благоприятности вмешательства в плане синхронности родителя и ребенка, но не в плане симптомов аутизма (Green et al., 2010). Однако через четыре года после вмешательства наблюдалась разница между группами в пользу вмешательства PACT по степени тяжести ADOS и уровню инициативы ребенка взаимодействия детей и родителей, но не было никаких различий между группами в речевых показателях (Pickles et al., 2016).

Другая опосредованная родителями модель, «Вмешательства, ориентированные на игру (FPI)», направлена на улучшение результатов ребенка за счет повышения ответной коммуникации родителей, причем цели вмешательства включают установление скоординированной игры. Рандомизированное контролируемое исследование, сравнивавшее FPI с вмешательством, проводимым в рамках родительской группы поддержки, показало значительный лечебный эффект FPI на ответную коммуникацию родителей, но не на результаты детей. Наблюдался значимый опосредованный эффект для подгруппы детей: те, кто начал лечение с самыми низкими показателями экспрессивной речи, добились наибольшего прогресса (Siller, Hutman, & Sigman, 2013). Сходным образом, когда FPI применялся к родителям младенцев с высоким риском развития аутизма, родители значительно повышали чувствительность, но были не в состоянии улучшить результаты детей по сравнению с контрольной группой, получавшей обычное вмешательство (Kasari et al., 2014с).

JASPER (слияние изначальных модулей совместного внимания и игры у Kasari et al., 2006) был впервые протестирован с родителями, реализующими это вмешательство. Есть сообщения о результатах опосредованного родителями JASPER с детьми младшего возраста и дошкольниками. В исследовании Kasari, Gulsrud, Wong, Kwon и Locke (Kasari, Gulsrud, Wong, Kwon, and Locke, 2010) дети младшего возраста были рандомно распределены либо в группу вмешательства, опосредованного ухаживающим взрослым, с индивидуальными тренерами-интервенционистами, либо в контрольную группу списка ожидания. Причем обе группы были включены в одну и ту же интенсивную программу раннего вмешательства (30 часов в неделю базового раннего вмешательства). Группа, где велось вмешательство, опосредованное ухаживающим взрослым, добилась значительных успехов в совместной вовлеченности, реакции на совместное внимание и разнообразии игр, и эти успехи, как следует из последующего наблюдения год спустя, сохранились. В последующем исследовании детей младшего возраста и родителей модель опосредования ухаживающим взрослым оказала значительно большее влияние на совместную вовлеченность по сравнению с моделью подготовки родителей, и этот эффект сохранялся при последующем наблюдении (Kasari, Gulsrud, Paparella, Hellemann, & Berry, 2015). В группе, где вмешательство было опосредовано ухаживающими взрослыми, также наблюдалось влияние на игру и генерализацию вплоть до взаимодействия в классе, в то время как обучение родителей эффективно снижало их стресс. Кроме того, группа, где вмешательство было опосредовано ухаживающим взрослым, чаще и успешнее реагировала на ограниченное и повторяющееся поведение ребенка (RRBs) (Harrop, Gulsrud, Shih, Hovsepyan, & Kasari, 2017). To же самое опосредованное родителями вмешательство было проведено в малообеспеченных семьях детей дошкольного возраста с РАС в условиях сообщества. Было проведено рандомное сравнение с группами родительского обучения. Обе группы добились успехов в инициации совместного внимания и совместной вовлеченности (JE), но улучшение в группе, опосредованной ухаживающим взрослым, было более значимым (Kasari et al., 2014b).

Групповые вмешательства, опосредованные родителями

Большая часть опосредованных родителями вмешательств проводится один на один родителем и ребенком. Однако сообщалось о некоторых групповых вмешательствах. В дополнение к исследованию по обучению опорным навыкам, отмеченному выше (Hardan et al., 2015), существует Ханенская программа «Больше, чем слова». Это групповое вмешательство, направленное на обучение родителей структурированию повседневных повторяющихся дел и занятий с тем, чтобы они отвечали развитию ребенка и предоставляли ему возможности для общения. Это вмешательство проходит под надзором специалистов по языку и речи, оно было протестировано в рандомизированном исследовании родителей детей младшего возраста с риском по аутизму. Результаты этого исследования, в котором участвовали 60 диад ребенок – родитель, получивших Ханенское вмешательство, не выявили никакого влияния вмешательства на детскую коммуникацию или родительскую отзывчивость по сравнению с обычным лечением (Carter et al., 2011).

Обучение опорным навыкам осуществлялось в обучающей группе для родителей и сравнивалось с родительской психообразовательной группой для оценки точности родителей при осуществлении обучения ими. Конечным показателем была речь, и исследование показало, что родители с большим успехом повышали речь по подсказке у своих детей, если получали обучение (Hardan et al., 2015). Совсем недавно было проведено рандомизированное пилотное исследование, в котором 23 семьи были разделены на группу, получившую вмешательство, и группу списка ожидания. Вмешательство осуществлялось по программе «Основные ответные вмешательства для достижения социальной мотивации» (PRISM), это модифицированный подход обучения опорным навыкам, который включал дополнительные компоненты, разработанные специально для таргетирования социальной мотивации. Группа списка ожидания получала обычное лечение в течение 6 месяцев (Vernon et al., 2019). Исследователи сообщали, что группа PRISM достигла значительного улучшения в снижении тяжести по ADOS, увеличении показателей рецептивной речи и визуальной перцепции по MSEL, общего балла PLS, балла PPVT и балла коммуникации по Вайнлендским шкалам, а в контрольной группе улучшения не наблюдалось. Эти эффекты были изучены в каждой выборке, а не между выборками, поэтому неясно, значимо ли отличались дети, получавшие «Обучение опорным навыкам», от детей, получавших обычное лечение (авторы указали, что их выборки были слишком малы, чтобы проверить межгрупповые различия).

Другие групповые вмешательства, опосредованные родителями, были сосредоточены на расширении стратегий родителей, особенно для сложных форм поведения детей. При сравнении программ «Обучение родителей и управление поведением» (РЕВМ) и «Консультирование и образование родителей» (РЕАС) дети в группе по управлению поведением значительно улучшили адаптивное поведение и показали снижение симптомов аутизма по сравнению с группой консультирования (Tonge, Brereton, Kiomall, Mackinnon, & Rinehart, 2014). Grahame и коллеги (2015) сравнили группу вмешательства, направленного на управление поведением, с контрольной группой и обнаружили, что при обучении ребенка навыкам управления ограниченным и повторяющимся поведением повышается самоэффективность родителей, а уровень ограниченного и повторяющегося поведения у детей снижается. Bearss и коллеги (2015) сравнили группу тренировки родителей по управлению поведением с группой обучения родителей управлению поведением. В исследовании сообщалось о снижении проблемного поведения в обеих группах. Однако было обнаружено, что в группе тренировки произошло значимо большее снижение проблемного поведения, улучшение поведения дома и значимо большее улучшение оценок по Шкале общего клинического впечатления (CGI). Scahill и коллеги (2016) использовали те же данные и обнаружили, что при непосредственном сравнении обучения и тренировки родителей по управлению поведением наблюдались значимые различия между группами в навыках повседневной жизни в пользу тренировки.

Вмешательства, опосредованные учителем

Сообщалось о нескольких исследованиях, в которых модель вмешательства была опосредована учителями или парапрофессионалами. Сообщается, что эти исследования имели переменный успех. Например, сообщалось, что в дополнении к ESDM проводились небольшие экспериментальные исследования, адаптированные к программам для дошкольников (Групповая Денверская модель раннего вмешательства [G-ESDM]). Эта модель показывает различия до и после лечения, но она не была строго протестирована в сравнении с другой моделью или обычным лечением. Дети, получавшие G-ESDM в течение года в базирующемся в клинике классе, показали улучшение DQ, адаптивного поведения и социализации. Эти улучшения были больше, чем у нерандомизированной группы сравнения сообщества, состоящей из детей, получавших раннее вмешательство (Vivanti et al., 2014). Однако, поскольку дети не были случайным образом распределены по группам вмешательства, значительное преимущество G-ESDM не может быть достоверно установлено. Однако впоследствии небольшая группа детей была рандомно распределена в группу стратегии G-ESDM, применяемой в инклюзивном классе, или в специальный класс по аутизму. Здесь наблюдались улучшения по Вайнлендским шкалам (VABs) и DQ по MSEL без каких-либо различий для детей в инклюзивном или в специальном по аутизму классах (Vivanti et al., 2019). Результаты строгого тестирования G-ESDM не публиковались, поэтому последствия этого вмешательства по сравнению с вмешательствами в рамках сообщества неясны.

Наиболее адаптированной для использования в классе моделью была оригинальная модель обучения совместному вниманию Kasari (Kasari et al., 2006), которая позже была развита в JASPER. В первоначальном рандомизированном контролируемом исследовании дошкольников в Норвегии принял участие 61 ребенок. Они были рандомно распределены на группу для получения либо компонента JA, разработанного Kasari и ее коллегами (2006), в дополнение к своей дошкольной программе, и группу, получавшую только свою дошкольную программу. У группы JA наблюдалось больше инициаций совместного внимания в лечебном эффекте, который генерализовывался на более длительные периоды взаимодействия с матерями, по сравнению с контрольной группой (Kaale, Smith, & Sponheim, 2012). В рандомизированном контролируемом исследовании, где сравнивались контрольная группа списка ожидания и группа JASPER, в которой стратегии применяли обученные учителя, ученики группы JASPER использовали значительно больше совместного внимания, проводя значительно больше времени в поддерживаемом состоянии вовлеченности (Lawton & Kasari, 2012b). Wong (2013) независимо объединил JA и SP для обучения учителей дошкольного образования вмешательствам, основанным на разработках Kasari и ее коллег. (2006). Участники были рандомно распределены на группы, которые на протяжении 4 недель получали либо сначала JA, потом SP, либо сначала SP, потом JA, и на контрольную группу списка ожидания. Через 4 недели участники контрольной группы рандомно получили одну из двух вышеперечисленных комбинаций вмешательства. К сроку в 4 недели учителя первоначальной группы вмешательства смогли изучить стратегии, и совместная вовлеченность их учеников значительно улучшилась по сравнению с группой из списка ожидания. В группах лечения также наблюдалось значительное улучшение навыков совместного внимания и игры, хотя никаких различий не было обнаружено между последовательностями применения стратегий и никаких различий не было обнаружено по сравнению с группой из списка ожидания на середине срока вмешательства.

Наконец, «Программа по развитию социального взаимодействия и игры» (ASAP) была разработана как вмешательство в классе, причем преподавательский состав обучали улучшению навыков социальной коммуникации и игры детей. 78 классов с участием 161 ребенка с РАС были рандомно распределены на ASAP и обычную группу, которая стала контрольной (Boyd et al., 2018). Не было обнаружено значимых различий между группами в первичных результатах социальной коммуникации и игры детей. Однако дети в группе ASAP показали повышенную вовлеченность в классе.

Ни одно из вышеперечисленных исследований не проводило JASPER в точности так, как программа была задумана, а скорее перенимало и адаптировало ключевые компоненты, выбранные исследователями. Kaale и его коллеги (2012) ближе всего придерживались исходного исследования JA, SP и получили аналогичные результаты, когда учителя реализовывали вмешательство, как в случае Kasari и ее коллег (2006), когда исследование вели терапевты. Есть отчеты о двух исследованиях по применению JASPER учителями и парапрофессионалами. В первом учителя в государственных дошкольных классах успешно проводили программу JASPER с высокой достоверностью, чтобы значительно улучшить совместную вовлеченность, жесты совместного внимания, речь и игру по сравнению с контрольной группой из списка ожидания (Chang, Shire, Shih, Gelfand, & Kasari, 2016). В этом исследовании небольшие группы учащихся обучались в классе на основе ротации. Улучшения были отмечены через 3 месяца и сохранялись при наблюдении 1 месяц спустя. В другом случае в исследовании детей младшего возраста, которых обучали один на один парапрофессиональные ассистенты преподавателя (TAs), они изучали программу JASPER офлайн, после чего получали поддержку удаленно. Были достигнуты высокие уровни достоверности, и через 3 месяца вмешательства было зафиксировано значительное воздействие в инициированном ребенком совместном взаимодействии и функциональной игре, как и в ходе последующего наблюдения 1 месяц спустя (Shire et al., 2017). У детей младшего возраста, получавших вмешательство по программе JASPER, также улучшалась разговорная речь, причем быстрее, чем в контрольной группе. TAs смогли осуществить JASPER на высоком уровне достоверности и в следующем году с новой группой детей, эти дети достигли такого же уровня улучшения в социальной коммуникации и речевых навыках, как и дети в первый год обучения, когда TAs получали большую поддержку извне (Shire et al., 2019). Эти примеры успешного внедрения, базирующегося на клинике JASPER в классах на местах или через форму удаленной связи, демонстрируют редкий пример перенятия результатов. Также они показывают перспективность модели обучения и удаленной обратной связи как метода распространения вмешательств и его переноса из клиники в общество.

Было разработано множество других программ, некоторые из них включали компоненты различных моделей. Большинство из них представлены как пилотажные рандомизированные контролируемые исследования с очень небольшим количеством участников. Одной из таких моделей вмешательства, проводимого учителем, является программа STAR, которая включает в себя обучение отдельными блоками, обучение опорным навыкам и структурированные методы обучения (Arick, Krug, Loos, & Falco, 2004). Было обнаружено, что STAR, изученная только в единичной группе дошкольников в рамках исследования до- после, улучшает социальную коммуникацию и экспрессивную речь (Arick et al., 2003). В одном рандомизированном контролируемом исследовании STAR была изучена в группе учеников более старшего, школьного возраста с целью определения смешанной эффективности в отношении детского DQ и, по-видимому, была основана на приверженности учителя программе (Mandell et al., 2013). Еще одна программа, осуществляемая учителем «Комплексная программа по аутизму» (САР; объединяет STAR, обучение опорным навыкам и обучение отдельными блоками), была оценена в результате исследования, в котором приняли участие 84 учителя и 320 дошкольников с РАС (Young, Falco, & Hanita, 2016).

Это исследование обнаружило небольшой эффект в области перцептивной речи ребенка и его социальных навыков, о которых сообщал учитель. Эффект был сильнее у детей с более тяжелыми симптомами РАС. В одном исследовании рассматривалось добавление компьютерной программы обучения к занятиям в классе, производилось сравнение с контрольной группой списка ожидания в большом государственном школьном округе. Было обнаружено, что те, кто использовал компьютерную программу, продемонстрировали улучшение речевых и когнитивных результатов (Whalen et al, 2010).

Резюме

Что нам известно?

Обзор фактических данных по раннему вмешательству не является исчерпывающим, но охватывает большинство опубликованных рандомизированных контролируемых исследований по вмешательствам для детей с РАС в возрасте 2-5 лет. Начинает складываться связная картина о научных достижениях в области раннего вмешательства. Хотя, учитывая обширные потребности развития детей с РАС, показаны комплексные программы вмешательства, существующие модели ограничиваются положительным эффектом на общую когнитивную функцию (DQ, измеряемому по MSEL, или аналогичные стандартизированные показатели), с неизвестным или ограниченным эффектом на основные нарушения при РАС: в области социальной коммуникации, ограниченных интересов и повторяющихся форм поведения. Современные комплексные модели показывают некоторые положительные эффекты в рандомизированных испытаниях, но осложняются отсутствием эффективности в репликационных испытаниях (Dawson et al., 2010; Rogers et al., 2019; Sallows & Graupner, 2005; Smith et al., 2000). Комплексные модели пока еще не разъяснили механизмы (активные ингредиенты), лежащие в основе модели, и не показали, кто может получить или не получить от них пользу. И действительно, в фокусе внимания недавних, пока еще неопубликованных исследований, стали те дети, которые не реагируют на ранние вмешательства. На сегодняшний день мы не можем опровергнуть ни одно из предположений о наилучшей практике, сделанных в докладе Национальной академии наук за 2001 год (см. ниже). Возможно, по мере реализации этих рекомендаций нам будет все труднее показать, что экспериментальное раннее вмешательство, осуществляемое в рамках исследований, превосходит контрфактическое. Это, разумеется, неплохое положение дел. Мы нуждаемся во вмешательствах для улучшения положения в обществе, чтобы большее число детей могло достичь своего оптимального результата (Georgiades & Kasari, 2018). Тем не менее еще многое предстоит улучшить. Поскольку от 30 до 50 % детей поступают в школу без свободного владения речью и демонстрируют нарушения по основным показателям (социальная коммуникация и ограниченные, повторяющиеся формы поведения) (Anderson et al., 2007), во вмешательствах по-прежнему остается место для инноваций.

Мы утверждаем, что инновации, скорее всего, будут внедряться за счет использования модульного, персонализированного подхода к раннему вмешательству. Действительно, уже сообщалось о множестве инноваций, имевших значительный эффект у детей по сравнению с обычно получаемым вмешательством в их сообществе. Комбинирование модулей или использование модуля для таргетирования области дефицита может улучшить результаты у отдельных детей. Применение этих инноваций к наиболее недопредставленным детям в исследованиях, к детям с коморбидной умственной отсталостью, с минимальным владением речью или редкими генетическими синдромами может улучшить результаты гораздо большего числа детей в нашем сообществе, которое не может включать одних детей и исключать других.

В дополнение к эффективным целевым вмешательствам, направленным на обучение родителей для уменьшения проблем поведения, или вмешательствам, которые применяются терапевтами для преодоления основных социально-коммуникативных дефицитов, мы наблюдаем рост перенятия в реальную практику программ вмешательств. Еще больше исследований сосредоточено на обучении практикующих специалистов сообщества с положительными результатами для детей (Chang et al., 2016; Kaale et al., 2012; Shire et al., 2017). Обучение обучающих, дистанционная поддержка и исследования, проводимые на уровне сообщества, доказали свою эффективность в качестве моделей обучения учителей и парапрофессионалов осуществлению клинических вмешательств (Ingersoll, 2012; Shire et al., 2017). Мы знаем, что персонал может быть обучен целенаправленным вмешательствам, может осуществлять их с высокой точностью, а также использовать изученные стратегии для улучшения вовлеченности, совместного внимания и игры своих учеников (Chang et al., 2016; Shire et al, 2017, 2019).

Таблица 4.1. РКИ для детей дошкольного возравста с РАС

Примечание. * Обсуждается в тексте; ABA – Прикладной анализ поведения; ABA-VB – Прикладной анализ поведения, Вербальное поведение; ABC – Список поведенческих признаков Ахенбаха; ABC–I – Список поведенческих признаков при аутизме, подшкала Раздражительность; ADI – Диагностическое интервью по аутизму; ADI-R – Диагностическое интервью по аутизму (пересмотренное); ADOS – График диагностического наблюдения при аутизме; ASAP – Программа развития социального взаимодействия и игры; РАС – Расстройства аутистического спектра; ASIEP-3 – Инструмент по скринингу аутизма для планирования образования – 3-е издание; АТЕС – Анкета оценки эффективности лечения аутизма; BAU – работа как обычно; BDI – Список развития Бателля; BFQL – Опросник «Пляж, семья, качество жизни»; BOSCC – Краткое наблюдение изменений социальной коммуникации; BSID – Шкалы развития младенца Бейли; САР – Комплексная программа по аутизму; CARS – Рейтинговая шкала детского аутизма; CASL – Комплексная оценка разговорной речи; CBCL – Перечень «Детское поведение»; CGI – Общее клиническое впечатление; COMPASS – Модель сотрудничества для способствования компетенции и успеху; CSBS – Шкалы коммуникативного и символического поведения; СММ – Модули, опосредованные ухаживающим взрослым; CSBS DP – Шкалы коммуникативного и символического поведения, профиль развития; DAS – Шкала дифференцированных способностей; DBC – Чеклист поведенческого развития; DCMA – Инструмент оценки диадической коммуникации; DIR – Индивидуальные различия развития, основанная на отношениях методика «Флортайм»; DPA – Оценка развивающей игры; DPICS – Система кодирования диадического взаимодействия родитель-ребенок; DQ – Коэффициент развития; DSP – Развивающий, социальный, прагматический; DTT – Обучение отдельными блоками; E/ROWPVT – Экспрессивно/реципрокный тест словарного запаса «Одно слово – картинка»; ЕА – ранние достижения; ECBI – Контроль поведения ребенка Эйберга; EEG – электроэнцефалограмма; EIBI – Раннее интенсивное поведенческое вмешательство; EIDP – профиль раннего вмешательства в развитие: EL – экспрессивная речь; ELM – измерение раннего обучения; ЕМТ – Усовершенствованная модель средового обучения; ER – регуляция эмоций; ERP – потенциал, связанный с событием; ESCS – Шкала ранних социально-коммуникативных функций; ESDM – Денверская модель раннего вмешательства; ESI – Вмешательство в раннее социальное взаимодействие; EVT – Тест экспрессивного словарного запаса; FEAS – Шкала оценки эмоционального функционирования; FEDQ – Опросник развития эмоционального функционирования; FOT – Точность лечения; FP – Вмешательства, ориентированные на игру: G-ESDM – Групповая Денверская модель раннего старта; HSQ-ASQ – Опросник о ситуации на дому – РАС; IJA – Инициация совместного внимания; imPACT – Проект «ImPACT»; JA – совместное внимание: JAML – обучение, опосредованное совместным вниманием; JASPER-JASPER (совместное внимание, символическая игра, вовлеченность, регуляция); JE – совместная вовлеченность; LENA – Анализ языковой среды; LS – выборка речи; M/CBRS – Оценочная шкала поведения матери/ребенка; M-COSMIC – Модифицированный график наблюдения в классе для измерения целенаправленной коммуникации: MCDI – Контроль коммуникативного развития МакАртура; MEHRIT – Исследовательская программа инициативного лечения Милтона и Этель Харрис; MIS – Шкала двигательной имитации; М-Р – Меррилл-Полмер; MRB – Программа управления повторяющимися формами поведения; MSEL – Малленовская шкала раннего обучения; NDBI – Естественное вмешательство в поведенческое развитие; P-ESDM – Осуществляемая родителями Денверская модель раннего вмешательства; PACT – Оценка коммуникации у дошкольников с аутизмом; PASS – Опосредованное родителем вмешательство по РАС в Юго-Восточной Азии; РАТН-СС – Чеклист учебного плана PATH; PBCL – Список поведенческих признаков у дошкольников; PCIT – Терапия взаимодействием родитель – ребенок; PCX – Детско-родительское взаимодействие: РЕВМ – Обучение родителей по управлению поведением; PECS – Система связи с помощью обмена изображениями; PEP-R – Психобразовательный профиль – пересмотренный; PET-GAS – Шкала протестированной психометрической эквивалентности достижения цели; PIA – Родительское интервью по аутизму; PLAY – Программа вмешательства «Игра и речь» для детей с аутизмом; PLS – Шкала речи для дошкольников; PPVT – Картиночный тест словарного запаса Пибоди; PRISM – Основные ответные вмешательства для достижения социальной мотивации; PRT – Обучение основным ответным реакциям: PSI – Индекс родительского стресса; PSOC – Шкала уверенности родителей в своей компетенции; RBQ – Опросник повторяющегося поведения; RBS – Шкала повторяющегося поведения; REY – Рейнелл: RFRLRS – Оценочная шкала реальной жизни Ритво-Фримола; RIT – Обучение реципрокному подражанию; RJA – Реакция на совместное внимание; RL – реципрокная речь; RPMT – реципрокное образование и довербальное средовое обучение; RRB – ограниченное и повторяющееся поведение; S-B – Стэнфорд-Байнет; SES – Социально-экономический статус; SP – Символическая игра; SPA – Оценка спонтанной игры; SPACE – Изучение символического места и коммуникации; SPT – Тест на символическую игру; SRS – Шкала социальной отзывчивости; SSIS – Система улучшения социальных навыков; SSRS – Шкала оценки социальных навыков; STAT – Скрининг аутизма второго года; TAQ – Опросник активности; TAU – Лечение как обычно; ТСХ – Детско-учительское взаимодействие; TD – Типичное развитие; ТЕАССН – Лечение и обучение детей с аутизмом и связанными коммуникативными трудностями; TOBY – Приложение терапии для родителей (TOBY); UIA – Оценка неструктурированной имитации; VABS – Вайнлендские шкалы адаптивного поведения; WISC – Векслера шкала интеллекта для детей; WL – Список ожидания; WPPSI – Векслера шкала интеллекта для дошкольников и младших школьников.

Однако наша уверенность в моделях лечения нуждается в дополнительном подкреплении за счет исследований с гораздо большей методологической строгостью и исследований, которые изучили бы, для кого то или иное вмешательство работает лучше всего и почему оно работает. В настоящее время лишь немногие исследования изучают модераторов, лиц, опосредующих вмешательство и долгосрочные результаты. Например, мы понимаем, что одно и то же единичное вмешательство не будет эффективным для всех детей. Исследователи начинают изучать подгруппы недопредставленных детей: у кого медленно развивается речь или имеющих коморбидную умственную отсталость (Paparella, Goods, Freeman, & Kasari, 2011). Новые модели применяются для изучения реагирующих и не реагирующих на конкретные вмешательства (Kasari, Sturm, & Shih, 2018). В другой сфере мы начинаем рассматривать механизмы, лежащие в основе причин эффективности вмешательств при получении определенных результатов. Во вмешательствах, опосредованных родителями, пошаговое отзеркаливание родителями и синхронизация с детьми связаны с исходами по социальной коммуникации у детей (Gulsrud, Hellemann, Shire, & Kasari, 2016; Pellecchia et al., 2015; Aldred, Green, Emsley, & McConachie, 2012; Bono, Daley, & Sigman, 2004). Подробнее о долгосрочных исходах у младенцев, находящихся в группе риска по РАС, см. в главе 7. Отдаленные результаты лечения, хотя и редкие, были опубликованы для нескольких моделей, в том числе ESDM, JASPER, PACT и EIBI. Те участники первоначального исследования Ловааса, которые достигли наилучших результатов примерно 4,5 года спустя, сохранили средние уровни интеллекта и адаптивного поведения, остальная часть экспериментальной группы также сохранила свои достижения (McEachin et al., 1993). Через пять лет после первоначального исследования JA/SP функциональная речь была предсказана начальным уровнем игры, когнитивные показатели – разнообразием игры на момент начала исследования, а словарный запас – инициацией совместного внимания и членством в группе вмешательства (Kasari et al., 2012). Pickles и коллеги (2016) обнаружили, что через 5 лет после вмешательства не существует никаких групповых эффектов вмешательства PACT, причем оба вмешательства улучшали результаты детей со временем. Хотя эти исследования начинают выявлять, для кого работает вмешательство, почему оно работает и как долго длится его польза, требуется гораздо больше исследований для дальнейшего информационного наполнения будущих эффективных моделей раннего вмешательства.

Что дальше?

Обзор мероприятий для детей дошкольного возраста с РАС указывает на явные пробелы, особенно при решении задач по вмешательству, поставленных Национальным исследовательским советом в 2001 г. Несмотря на разработку вмешательств, которые эффективно улучшают основные дефициты при осуществлении интервенционистами, родителями или учителями, ряд задач 2001 г. по вмешательству для детей с РАС и их семей остаются нерешенными. Эти пробелы должны стать фокусом будущих исследований и представлять собой следующий шаг в изучении вмешательства. Сравнение исходных рекомендаций Национального исследовательского совета с современной литературой по дошкольному вмешательству показывает необходимость более глубокого изучения (1) персонализации вмешательства путем выявления подкатегорий в спектре РАС, выделения конкретных стратегий вмешательств для конкретных аспектов РАС и адекватного сравнения различных вмешательств для объединения их в персонализированную программу; (2) поддержки семей путем эффективного обучения и образования родителей; (3) разработки вмешательств, которые генерализируют навыки для содействия независимости и имеют эффект за пределами первоначального периода лечения, с частым и постоянным измерением; и (4) разработки более точных инструментов измерения результата.

Персонализация вмешательства

Гетерогенность – установленный аспект РАС, который влияет на результат вмешательства, но сам он до сих пор недостаточно изучается при разработке вмешательства (Howlin, Magiari, & Charman, 2009; Fernell & Gillberg, 2010). Общественные поставщики услуг признают гетерогенность в планировании вмешательства и реакции на него и выбирают не единичное вмешательство, а скорее комбинацию основанных и не основанных на фактических данных вмешательств таким образом, как они не задумывались для комбинирования (Stahmer, Collings, & Palinkas, 2005). Во всех подходах, основанных на фактических данных, 50 % детей добиваются значительных успехов, в то время как 50 % продвигаются с переменным или ограниченным успехом (Stahmer, Schreibman, & Cunningham, 2011). Индивидуальные различия в рамках РАС были охарактеризованы на основе личности, нейрокогнитивного профиля, тяжести симптомов, когнитивных показателей, вербальных способностей, навыков совместного внимания и взаимодействия со сверстниками, но эти характеристики еще не систематизированы (Tager-Flusberg & Joseph, 2003; Schwartzman, Wood, & Kapp, 2016; Georgiades et al., 2013; Sherer & Schreibman, 2005; Anderson et al., 2007; Shih, Patterson, & Kasari, 2016). В частности, малое количество произносимых слов, низкая социальная мотивация и пониженная инициация совместного внимания связаны со снижением реакции на вмешательство вне зависимости от показателей IQ (Kasari et al., 2008; Ворр, Mirenda, & Zumbo, 2009). Далее, невзирая на то, что известным предиктором реакции на лечение выступает минимальная вербальная речь, существует гетерогенность внутри минимально вербальной подгруппы, и лишь немногие вмешательства были разработаны для устранения этой гетерогенности и реакции на вмешательство (Tager-Flusberg & Kasari, 2013).

Гетерогенность фенотипа РАС приводит к большой гетерогенности реакции на вмешательство, причем одни дети реагируют быстро, а другие медленнее. Исследования того, какие характеристики могут предсказывать реакцию на вмешательство или быть связаны с ней, только начинаются, но показывают многообещающие перспективы создания более персонализированных вмешательств. Например, Sherer и Schreibman (2005) обнаружили, что реакция на обучение опорным навыкам может быть связана с более высокими уровнями игры с игрушками и более низкими уровнями избегания. Последующее исследование показало, что улучшение игры с игрушками может привести к улучшению реакции на обучение опорным навыкам (Schreibman, Stahmer, Barlett, & Dufek, 2009). Эти типы исследований необходимы для понимания того, как все люди с РАС могут добиться наилучших успехов и стать реагирующими.

Однако существуют многообещающие подходы к экспериментальной оценке наилучшего метода таргетирования индивидуальных потребностей ребенка. «Дизайн последовательного рандомизированного исследования со множественными назначениями» (дизайн SMART) дает возможность протестировать последовательности вмешательств, адаптивно основанных на реакции ребенка. В этом проекте ребенка в начале рандомно определяют в группу для получения одного из двух методов лечения, а затем оценивают на предмет реакции на вмешательство в середине исследования. Основываясь на статусе реакции (реагирующий или нереагирующий), ребенка повторно рандомно определяют для получения одного из множества вмешательств. Цель этого проекта заключается в том, чтобы определить не только, какое вмешательство может быть наиболее эффективным, но и какое вмешательство может быть наиболее эффективным для кого и в каком порядке. Kasari и ее коллеги (2014) использовали дизайн SMART, чтобы рассмотреть воздействие добавления устройства системы альтернативной и дополненной коммуникации (ААС) к вмешательству JASPER при сравнении групп, первоначально рандомно распределенных на только JASPER и на JASPER плюс альтернативная коммуникация с возможностью продолжить прежний курс, интенсифицировать лечение или добавить альтернативную коммуникацию при второй рандомизации. Результаты показали, что те, кто начал с альтернативной коммуникации, добились наибольших улучшений в социально-коммуникативных высказываниях и спонтанных комментариях.

Персонализированная медицина является растущей тенденцией в области биологических наук и медицины и только недавно была применена к психическим расстройствам и РАС (Almirall & Chronis-Tuscano, 2016). Объединение компонентов вмешательств или модульных программ в соответствии с детскими характеристиками рассматривалось для лечения расстройств поведения, тревоги и депрессии и необходимо для удовлетворения различных потребностей и реакций РАС (Hawes, Dadds, Brennan, Rhodes, & Cauchi, 2013; Almirall, Compton, Gunlicks-Stoessel, Duan, & Murphy, 2012; Dawson, Lavori, Luby, Ryan, & Geller, 2007). Хотя была проделана ограниченная предварительная работа по персонализированным вмешательствам на базе клиники и опосредованным терапевтом, нет устоявшегося и системного адаптивного подхода и нет данных о попытках персонализировать программы, опосредованные родителями. Тестирование раздельно разработанных модульных вмешательств вместе представляет собой реалистичный сценарий того, как эти разработанные в клиниках, основанные на фактических данных подходы могут быть объединены соответствующими службами в обществе.

Поддержка семьи

Интервью с родителями детей с РАС показывают, что качество жизни родителей в значительной степени зависит от качества услуг, предоставляемым ребенку, финансового положения семьи и физического здоровья родителей (Kuhlthau et al., 2014). Симптомы депрессии у родителей тем выше, чем меньше у их ребенка навыков социальной коммуникации, больше симптомов РАС и, в особенности, больше поведенческих проблем (Baker-Ericzen, Brookman-Frazee, & Stahmer, 2005; Barker et al., 2011; Zablotsky, Anderson, & Law, 2013). Уровень депрессии у родителей ребенка с РАС оценивается в 20 %, т. е. он более чем в два раза выше, чем у родителей детей без РАС (8 %), и примерно в три раза выше, чем в среднем по стране (6 %) (Cohrs & Leslie, 2017). Родители детей с РАС также испытывают тревогу, которая со временем может уменьшаться, но депрессия является стабильной или даже может усиливаться (Barker et al., 2011). В руководящих принципах Национального исследовательского совета содержится заключение, в соответствии с которым родители жизненно важны для образования детей и, в связи с их повышенным уровнем стресса, должны получать дополнительную поддержку. (National Research Council, 2001). Однако именно в области поддержки семьи наблюдается самый низкий уровень реализации руководящих принципов Национального исследовательского совета (Tincani, Cucchiarra, Thurman, Snyder, & McCarthy, 2013). Предыдущие исследования показали, что высокий уровень стресса у родителей связан с неуспешным взаимодействием с детьми и недостаточными результатами лечения (Kasari & Sigman, 1997; Osborne, McHugh, Saunders, & Reed, 2008). Поддержка родителей и вмешательства с участием родителей показали обоюдную эффективность в улучшении состояния и детей, и родителей. (Patterson, Smith, & Mirenda, 2012; Oono, Honey, & McConachie, 2013). Оптимальные результаты ребенка зависят от оптимального психического здоровья и уровня знаний родителей. Будущие программы обучения и подготовки родителей должны гарантировать, что и родители, и дети будут играть центральную роль в процессе вмешательства.

Генерализация

Генерализация нечасто рассматривается как показатель результата терапии при РАС, почему она и была отмечена как проблема при раннем вмешательстве (Smith & Iadarola, 2015). Под генерализацией понимается применение навыка или идеи в контексте, отличном от конкретного контекста, в котором они были приобретены. Некоторые исследования содержали измерения генерализации, и было обнаружено, что навыки совместного внимания могут обобщаться и переноситься на других людей, другие условия и в другое время. Однако оценки степени генерализации и удержания навыков все еще не являются стандартными компонентами исследовательских проектов (Kaale, Fagerland, Martinsen, & Smith, 2014; Kasari et al., 2008, 2015). Родители играют особенно весомую роль в закреплении усвоенных навыков, поскольку они присутствуют во всех контекстах повседневного опыта ребенка. Родители могут последовательно использовать стратегии обучения для создания возможностей непрерывного обучения и обеспечения сохранения навыков ребенка после окончания коррекционной поддержки (Kaiser, Hancock, & Nietfeld, 2000; Kasari et al., 2015). Генерализация в ряде различных естественных контекстов и повседневной деятельности является необходимым условием эффективности опосредованных родителями вмешательств.

Выбор меры оценки результата

Выбор меры оценки результата важен для определения эффективности вмешательства. Результатом вмешательства, как правило, являются тот или иной уровень когнитивного функционирования или симптоматики РАС. Эти параметры слабо связаны с социальной коммуникацией, основным дефицитом РАС, и могут не соответствовать продолжительности и целям вмешательства. (Kasari, 2002; Kasari & Smith, 2016). Глобальные оценки не могут выявить небольшие, но значимые изменения, а в случае РАС надлежащее измерение небольших и значимых изменений имеет важное значение для фиксирования достижений в областях основного дефицита. Небольшие, но значимые изменения в навыках совместного внимания были связаны со значимыми достижениями в вербальной речи (Kasari et al., 2012). Несмотря на неспособность глобальных оценок функционирования охватить основные дефициты РАС и изменения в них, они являются основными показателями проделанной работы. Кроме того, опросники и самоотчеты родителей часто используются в качестве основных источников для измерения результатов (Lord et al., 2005). Обзор литературы по вмешательствам показывает, что существует мало согласованных оценок, стандартизированных для измерения изменения основного дефицита РАС (Anagnostou et al., 2015). Также сохраняется необходимость в более тонких измерениях адаптивного функционирования, поскольку этот результат имеет значение на протяжении всей жизни.

Дошкольные вмешательства для детей с РАС получили широкое распространение, но в литературе все еще остаются пробелы. Исследование вмешательства при аутизме, установив эффективность ранних индивидуализированных программ, должно начать сравнивать программы, фокусироваться на результатах родителей и детей одновременно и разрабатывать персонализированные курсы вмешательства.

Благодарности

Мы благодарим за финансирование Национальные институты здоровья (гранты R01HD073975, P50HD055784 и 5R01HD090138-04), Национальный институт здоровья ребенка и развития человека (грант 5P50HD055784-13) и администрацию Министерства здравоохранения и социальных служб (грант UA3MC11055).

Список литературы

Aldred, С., Green, J., & Adams, С. (2004). A new social communication intervention for children with autism: Pilot randomised controlled treatment study suggesting effectiveness. Journal of Child Psychology and Psychiatry, 45 (8), 1420-1430.

Aldred, C, Green, J., Emsley, R., & McConachie, H. (2012). Brief report: Mediation of treatment effect in a communication intervention for pre-school children with autism. Journal of Autism and Developmental Disorders, 42 (3), 447-454.

Almirall, D., & Chronis-Tuscano, A. (2016). Adaptive interventions in child and adolescent mental health. Journal of Clinical Child and Adolescent Psychology, 45 (4), 383–395.

Almirall, D., Compton, S. N., Gunlicks-Stoessel, M., Duan, N., & Murphy, S. A. (2012). Designing a pilot sequential multiple assignment randomized trial for developing an adaptive treatment strategy. Statistics in Medicine, 31 (17), 1887–1902. American Psychiatric Association. (2000). Diagnostic and statistical manual of mental disorders (4th ed., text rev.). Washington, DC: Author. American Psychiatric Association. (2013). Diagnostic and statistical manual of mental disorders (5th ed.). Arlington, VA: Author.

Anagnostou, E., Jones, N., Huerta, M., Halladay, A. K., Wang, P., Scahill, L., Sullivan, K. (2015). Measuring social communication behaviors as a treatment endpoint in individuals with autism spectrum disorder. Autism, 19 (5), 622–636.

Anderson, D. K., Lord, C., Risi, S., DiLavore, P. S., Shulman, C., Thurm, A., Pickles, A. (2007). Patterns of growth in verbal abilities among children with autism spectrum disorder. Journal of Consulting and Clinical Psychology, 75 (4), 594.

Arick, J. R., Krug, D. A., Loos, L., & Falco, R. (2004). The STAR Program: Strategies for Teaching Based on Autism Research: Level III. Austin, TX: PRO-ED.

Arick, J. R., Young, H. E., Falco, R. A., Loos, L. M., Krug, D. A., Gense, M. H., & Johnson, S. B. (2003). Designing an outcome study to monitor the progress of students with autism spectrum disorders. Focus on Autism and Other Developmental Disabilities, 18 (2), 75–87.

Baker-Ericzen, M. J., Brookman-Frazee, L., & Stahmer, A. (2005). Stress levels and adaptability in parents of toddlers with and without autism spectrum disorders. Research and Practice for Persons with Severe Disabilities, 30 (4), 194–204.

Bakhai, A., Chhabra, A., & Wang, D. (2006). Endpoints. In D. Wang & A. Bakhai (Eds.), Clinical trials: A practical guide to design, analysis and reporting (pp. 37–45). London: Remedica.

Barker, E. T., Hartley, S. L., Seltzer, M. M., Floyd, F. J., Greenberg, J. S., & Orsmond, G. I. (2011). Trajectories of emotional well-being in mothers of adolescents and adults with autism. Developmental Psychology, 47 (2), 551.

Bearss, K., Johnson, C., Smith, T., Lecavalier, L., Swiezy, N., Aman, M., Sukhodolsky, D. G. (2015). Efect of parent training vs. parent education on behavioral problems in children with autism spectrum disorder: A randomized clinical trial. JAMA, 313 (15), 1524–1533.

Bodfsh J. W., Symons, F. J., & Lewis, M. H. (1998). The Repetitive Behavior Scale: A test manual. Morganton, NC: Western Carolina Center.

Bono, M. A., Daley, T., & Sigman, M. (2004). Relations among joint attention, amount of intervention and language gain in autism. Journal of Autism and Developmental Disorders, 34 (5), 495–505.

Bopp, K. D., Mirenda, P., & Zumbo, B. D. (2009). Behavior predictors of language development over 2 years in children with autism spectrum disorders. Journal of Speech, Language, and Hearing Research, 52 (5), 1106–1120.

Boyd, B. A., Hume, K., Mcbee, M. T., Alessandri, M., Gutierrez, A., Johnson, L., Odom, S. L. (2014). Comparative efcacy of LEAP, TEACCH and non-model-specifc special education programs for preschoolers with autism spectrum disorders. Journal of Autism and Developmental Disorders, 44 (2), 366–380.

Boyd, B. A., Watson, L. R., Reszka, S. S., Sideris, J., Alessandri, M., Baranek, G. T., Belardi, K. (2018). Efcacy of the ASAP intervention for preschoolers with ASD: A cluster randomized controlled trial. Journal of Autism and Developmental Disorders, 48, 3144–3162.

Bremer, E., Balogh, R., & Lloyd, M. (2015). Efectiveness of a fundamental motor skillintervention for 4-year-old children with autism spectrum disorder: A pilot study. Autism, 19 (8), 980–991.

Bruner, J. (1985). Child’s talk: Learning to use language. Child Language Teaching and Therapy, 1 (1), 111–114.

Carr, T., Shih, W., Lawton, K., Lord, C., King, B., & Kasari, C. (2016). The relationship between treatment attendance, adherence, and outcome in a caregiver-mediated intervention for low-resourced families of young children with autism spectrum disorder. Autism, 20 (6), 643–652.

Carter, M., Roberts, J., Williams, K., Evans, D., Parmenter, T., Silove, N., Warren, A. (2011). Interventions used with an Australian sample of preschool children with autism spectrum disorders. Research in Autism Spectrum Disorders, 5 (3), 1033–1041.

Casenhiser, D. M., Binns, A., McGill, F., Morderer, O., & Shanker, S. G. (2015). Measuring and supporting language function for children with autism: Evidence from a randomized control trial of a social-interaction-based therapy. Journal of Autism and Developmental Disorders, 45 (3), 846–857.

Casenhiser, D. M., Shanker, S. G., & Stieben, J. (2013). Learning through interaction in children with autism: Preliminary data from asocial-communication-based intervention. Autism, 17 (2), 220–241.

Chang, Y. C., Shire, S. Y., Shih, W., Gelfand, C., & Kasari, C. (2016). Preschool deployment of evidence-based social communication intervention: JASPER in the classroom. Journal of Autism and Developmental Disorders, 46 (6), 2211–2223.

Charman, T., Baron-Cohen, S., Swettenham, J., Baird, G., Cox, A., & Drew, A. (2000). Testing joint attention, imitation, and play as infancy precursors to language and theory of mind. Cognitive Development, 15 (4), 481–498.

Chorpita, B. F., & Weisz, J. R. (2009). MATCH-ADTC: Modular approach to therapy for children with anxiety, depression, trauma, or conduct problems. Satellite Beach, FL: Practice Wise.

Cohen, H., Amerine-Dickens, M., & Smith, T. (2006). Early intensive behavioral treatment: Replication of the UCLA model in a community setting. Journal of Developmental and Behavioral Pediatrics, 27 (2), S145–S155.

Cohrs, A. C., & Leslie, D. L. (2017). Depression in parents of children diagnosed with autism spectrum disorder: A claims-based analysis. Journal of Autism and Developmental Disorders, 47 (5), 1416–1422.

Dawson, G., Jones, E. J. H., Merkle, K., Venema, K., Lowy, R., Faja, S., Webb, S. J. (2012). Early behavioral intervention is associated with normalized brain activity in young children with autism. Journal of the American Academy of Child and Adolescent Psychiatry, 51 (11), 1150–1159.

Dawson, G., Rogers, S., Munson, J., Smith, M., Winter, J., Greenson, J., Varley, J. (2010). Randomized, controlled trial of an intervention for toddlers with autism: The Early Start Denver Model. Pediatrics, 125 (1), e17-e23.

Dawson, R., Lavori, P. W., Luby, J. L., Ryan, N. D., & Geller, B. (2007). Adaptive strategies for treating childhood mania. Biological Psychiatry, 61 (6), 758–764.

Drew, A., Baird, G., Baron-Cohen, S., Cox, A., Slonims, V., Wheelwright, S., Charman, T. (2002). A pilot randomised control trial of a parent training intervention for pre-school children with autism. European Child and Adolescent Psychiatry, 11 (6), 266–272.

Eldevik, S., Eikeseth, S., Jahr, E., & Smith, T. (2006). Efects of low-intensity behavioral treatment for children with autism and mental retardation. Journal of Autism and Developmental Disorders, 36 (2), 211–224.

Estes, A., Munson, J., Rogers, S. J., Greenson, J., Winter, J., & Dawson, G. (2015). Long-term outcomes of early intervention in 6-year-old children with autism spectrum disorder. Journal of the American Academy of Child and Adolescent Psychiatry, 54 (7), 580–587.

Fenson, L., Dale, P. S., Reznick, J. S., Thal, D., Bates, E., Hartung, J. P., Reilly, J. S. (1991). Technical manual for the MacArthur Communicative Development Inventories. San Diego, CA: San Diego State University.

Fernell, E., & Gillberg, C. (2010). Autism spectrum disorder diagnoses in Stockholm preschoolers. Research in Developmental Disabilities, 31 (3), 680–685.

Fletcher-Watson, S., Petrou, A., Scott-Barrett, J., Dicks, P., Graham, C., O’Hare, A., McConachie, H. (2016). A trial of an iPad™ intervention targeting social communication skills in children with autism. Autism, 20 (7), 771–782.

Georgiades, S., & Kasari, C. (2018). Reframing optimal outcomes in autism. JAMA Pediatrics, 172 (8), 716–717.

Georgiades, S., Szatmari, P., Boyle, M., Hanna, S., Duku, E., Zwaigenbaum, L., Smith, I. (2013). Investigating phenotypic heterogeneity in children with autism spectrum disorder: A factor mixture modeling approach. Journal of Child Psychology and Psychiatry, 54 (2), 206–215.

Ginn, N. C., Clionsky, L. N., Eyberg, S. M., Warner-Metzger, C., & Abner, J. (2017). Child-directed interaction training for young children with autism spectrum disorders: Parent and child outcomes. Journal of Clinical Child and Adolescent Psychology, 46 (1), 101–109.

Goods, K. S., Ishijima, E., Chang, Y., & Kasari, C. (2013). Preschool based JASPER intervention in minimally verbal children with autism: Pilot RCT. Journal of Autism and Developmental Disorders, 43 (5), 1050–1056.

Grahame, V., Brett, D., Dixon, L., McConachie, H., Lowry, J., Rodgers, J., Couteur, A. (2015). Managing repetitive behaviours in young children with autism spectrum disorder (ASD): Pilot randomized controlled trial of a new parent group intervention. Journal of Autism and Developmental Disorders, 45 (10), 3168–3182.

Green, J., Charman, T., McConachie, H., Aldred, C., Slonims, V., Howlin, P., Barrett, B. (2010). Parent-mediated communication-focused treatment in children with autism (PACT): A randomised controlled trial. The Lancet, 375 (9732), 2152–2160.

Gulsrud, A. C., Hellemann, G. S., Freeman, S. F. N., & Kasari, C. (2014). Two to ten years: Developmental trajectories of joint attention in children with ASD who received targeted social communication interventions. Autism Research, 7 (2), 207–215.

Gulsrud, A. C., Hellemann, G., Shire, S., & Kasari, C. (2016). Isolating active ingredients in a parent-mediated social communication intervention for toddlers with autism spectrum disorder. Journal of Child Psychology and Psychiatry, 57 (5), 606–613.

Gulsrud, A. C., Jahromi, L. B., & Kasari, C. (2010). The co-regulation of emotions between mothers and their children with autism. Journal of Autism and Developmental Disorders, 40 (2), 227–237.

Gulsrud, A. C., Kasari, C., Freeman, S., & Paparella, T. (2007). Children with autism’s response to novel stimuli while participating in interventions targeting joint attention or symbolic play skills. Autism, 11 (6), 535–546.

Hampton, L. H., Kaiser, A. P., & Roberts, M. Y. (2017). One-year language outcomes in toddlers with language delays: An RCT follow-up. Pediatrics, 140 (5), e20163646.

Hancock, T. B., & Kaiser, A. P. (2002). The efects of trainer-implemented enhanced milieu teaching on the social communication of children with autism. Topics in Early Childhood Special Education, 22 (1), 39–54.

Hardan, A. Y., Gengoux, G. W., Berquist, K. L., Libove, R. A., Ardel, C. M., Phillips, J., Minjarez, M. B. (2015). A randomized controlled trial of pivotal response treatment group for parents of children with autism. Journal of Child Psychology and Psychiatry, 56 (8), 884–892.

Harrop, C., Gulsrud, A., Shih, W., Hovsepyan, L., & Kasari, C. (2017). The impact of caregiver-mediated JASPER on child restricted and repetitive behaviors and caregiver responses. Autism Research, 10 (5), 983–992.

Hawes, D. J., Dadds, M. R., Brennan, J., Rhodes, T., & Cauchi, A. (2013). Revisiting the treatment of conduct problems in children with callous-unemotional traits. Australian and New Zealand Journal of Psychiatry, 47 (7), 646–653.

Horner, R. H., Carr, E. G., Halle, J., McGee, G., Odom, S., & Wolery, M. (2005). The use of single-subject research to identify evidence-based practice in special education. Exceptional Children, 71 (2), 165–179.

Howard, J. S., Sparkman, C. R., Cohen, H. G., Green, G., & Stanislaw, H. (2005). A comparison of intensive behavior analytic and eclectic treatments for young children with autism. Research in Developmental Disabilities, 26 (4), 359–383.

Howlin, P., Magiati, I., & Charman, T. (2009). Systematic review of early intensive behavioral interventions for children with autism. American Journal on Intellectual and Developmental Disabilities, 114 (1), 23–41.

Howlin, P., Mawhood, L., & Rutter, M. (2000). Autism and developmental receptive language disorder – a follow-up comparison in early adult life. Journal of Child Psychology and Psychiatry, 41 (5), 561–578. Individuals with Disabilities Education Act, 20 U.S.C. § 1400 (2004).

Ingersoll, B. (2010). Brief report: Pilot randomized controlled trial of reciprocal imitation training for teaching elicited and spontaneous imitation to children with autism. Journal of Autism and Developmental Disorders, 40 (9), 1154–1160.

Ingersoll, B. (2012). Efect of a focused imitation intervention on social functioning in children with autism. Journal of Autism and Developmental Disorders, 42 (8), 1768–1773.

Ingersoll, B., & Dvortcsak, A. (2010). Teaching social communication to children with autism: A practitioner’s guide to parent training. New York: Guilford Press.

Ingersoll, B., & Gergans, S. (2007). The efect of a parent-implemented imitation intervention on spontaneous imitation skills in young children with autism. Research in Developmental Disabilities, 28 (2), 163–175.

Ingersoll, B., Lewis, E., & Kroman, E. (2007). Teaching the imitation and spontaneous use of descriptive gestures in young children with autism using a naturalistic behavioral intervention. Journal of Autism and Developmental Disorders, 37 (8), 1446–1456.

Ingersoll, B. R., & Wainer, A. L. (2013a). Pilot study of a school-based parent training program for preschoolers with ASD. Autism, 17 (4), 434–448.

Ingersoll, B., & Wainer A. (2013b). Initial efcacy of Project ImPACT: A parent-mediated social communication intervention for young children with ASD. Journal of Autism and Developmental Disorders, 43 (12), 2943–2952.

Ingersoll, B., Wainer, A. L., Berger, N. I., Pickard, K. E., & Bonter, N. (2016).

Comparison of a self-directed and therapist-assisted telehealth parent-mediated intervention for children with ASD: A pilot RCT.

Journal of Autism and Developmental Disorders, 46 (7), 2275–2284.

Ingersoll, B. R., Wainer, A. L., Berger, N. I., & Walton, K. M. (2017). Efcacy of low intensity, therapist-implemented Project ImPACT for increasing social communication skills in young children with ASD.

Developmental Neurorehabilitation, 20 (8), 502–510.

Jocelyn, L. J., Casiro, O. G., Beattie, D., Bow, J., & Kneisz, J. (1998). Treatment of children with autism: A randomized controlled trial to evaluate a caregiver-based intervention program in community day-care centers. Journal of Developmental and Behavioral Pediatrics, 19 (5), 326–334.

Juni, P., Altman, D. G., & Egger, M. (2001). Assessing the quality of controlled clinical trials. BMJ, 323 (7303), 42–46.

Kaale, A., Fagerland, M. W., Martinsen, E. W., & Smith, L. (2014). Preschool-based social communication treatment for children with autism: 12-month follow-up of a randomized trial. Journal of the American Academy of Child and Adolescent Psychiatry, 53 (2), 188–198.

Kaale, A., Smith, L., & Sponheim, E. (2012). A randomized controlled trial of preschool-based joint attention intervention for children with autism. Journal of Child Psychology and Psychiatry, 53 (1), 97–105.

Kaiser, A. P., Hancock, T. B., & Nietfeld, J. P. (2000). The efects of parent-implemented enhanced milieu teaching on the social communication of children who have autism. Early Education and Development, 11 (4), 423–446.

Kaiser, A. P., & Roberts, M. Y. (2013). Parent-implemented enhanced milieu teaching with preschool children who have intellectual disabilities. Journal of Speech, Language, and Hearing Research, 56 (1), 295–309.

Kasari, C. (2002). Assessing change in early intervention programs for children with autism. Journal of Autism and Developmental Disorders, 32 (5), 447–461.

Kasari, C., Freeman, S., & Paparella, T. (2006). Joint attention and symbolic play in young children with autism: A randomized controlled intervention study. Journal of Child Psychology and Psychiatry, 47 (6), 611–620.

Kasari, C., Freeman, S., Paparella, T., Wong, C., Kwon, S., & Gulsrud, A. (2005). Early intervention on core defcits in autism. Clinical Neuropsychiatry: Journal of Treatment Evaluation, 2 (6), 380–388.

Kasari, C., Gulsrud, A., Freeman, S., Paparella, T., & Hellemann, G. (2012). Longitudinal follow-up of children with autism receiving targeted interventions on joint attention and play. Journal of the American Academy of Child and Adolescent Psychiatry, 51 (5), 487–495.

Kasari, C., Gulsrud, A., Paparella, T., Hellemann, G., & Berry, K. (2015). Randomized comparative efcacy study of parent-mediated interventions for toddlers with autism. Journal of Consulting and Clinical Psychology, 83 (3), 554–563.

Kasari, C., Gulsrud, A. C., Wong, C., Kwon, S., & Locke, J. (2010). Randomized controlled caregiver mediated joint engagement intervention for toddlers with autism. Journal of Autism and Developmental Disorders, 40 (9), 1045–1056.

Kasari, C., Kaiser, A., Goods, K., Nietfeld, J., Mathy, P., Landa, R., Almirall, D. (2014a). Communication interventions for minimally verbal children with autism: A sequential multiple assignment randomized trial. Journal of the American Academy of Child and Adolescent Psychiatry, 53 (6), 635–646.

Kasari, C., Lawton, K., Shih, W., Barker, T. V., Landa, R., Lord, C., Senturk, D. (2014b). Caregiver-mediated intervention for low-resourced preschoolers with autism: An RCT. Pediatrics, 134 (1), e72-e79.

Kasari, C., Paparella, T., Freeman, S., & Jahromi, L. B. (2008). Language outcome in autism: Randomized comparison of joint attention and play interventions. Journal of Consulting and Clinical Psychology, 76 (1), 125–137.

Kasari, C., & Sigman, M. (1997). Linking parental perceptions to interactions in young children with autism. Journal of Autism and Developmental Disorders, 27 (1), 39–57.

Kasari, C., Siller, M., Huynh, L. N., Shih, W., Swanson, M., Hellemann, G. S., & Sugar, C. A. (2014c). Randomized controlled trial of parental responsiveness intervention for toddlers at high risk for autism. Infant Behavior and Development, 37 (4), 711–721.

Kasari, C., & Smith, T. (2013). Interventions in schools for children with autism spectrum disorder: Methods and recommendations. Autism, 17 (3), 254–267.

Kasari, C., & Smith, T. (2016). Forest for the trees: Evidence-based practices in ASD. Clinical Psychology: Science and Practice, 23 (3), 260–264.

Kasari, C., Sturm, A., & Shih, W. (2018). SMARTer approach to personalizing intervention for children with autism spectrum disorder. Journal of Speech, Language, and Hearing Research, 61 (11), 2629–2640.

Kovshof, H., Hastings, R. P., & Remington, B. (2011). Two-year outcomes for children with autism afer the cessation of early intensive behavioral intervention. Behavior Modifcation, 35 (5), 427–450.

Kuhlthau, K., Payakachat, N., Delahaye, J., Hurson, J., Pyne, J. M., Kovacs, E., & Tilford, J. M. (2014). Quality of life for parents of children with autism spectrum disorders. Research in Autism Spectrum Disorders, 8 (10), 1339–1350.

Landa, R., Holman, K., & Garrett-Mayer, E. (2007). Social and communication development in toddlers with early and later diagnosis of autism spectrum disorders. Archives of General Psychiatry, 64 (7), 853–864.

Landa, R. J., Holman, K. C., O’Neill, A. H., & Stuart, E. A. (2011). Intervention targeting development of socially synchronous engagement in toddlers with autism spectrum disorder: A randomized controlled trial. Journal of Child Psychology and Psychiatry, 52 (1), 13–21.

Lawton, K., & Kasari, C. (2012a). Brief report: Longitudinal improvements in the quality of joint attention in preschool children with autism. Journal of Autism and Developmental Disorders, 42 (2), 307–312.

Lawton, K., & Kasari, C. (2012b). Teacher-implemented joint attention intervention: Pilot randomized controlled study for preschoolers with autism. Journal of Consulting and Clinical Psychology, 80 (4), 687–693.

Lim, H. A., & Draper, E. (2011). The efects of music therapy incorporated with applied behavior analysis verbal behavior approach for children with autism spectrum disorders. Journal of Music Therapy, 48 (4), 532–550.

Lord, C., Rutter, M., DiLavore, P. C., & Risi, S. (2008). ADOS: Autism diagnostic observation schedule. Boston: Hogrefe.

Lord, C., Wagner, A., Rogers, S., Szatmari, P., Aman, M., Charman, T., Harris, S. (2005). Challenges in evaluating psychosocial interventions for autistic spectrum disorders. Journal of Autism and Developmental Disorders, 35 (6), 695–708.

Lovaas, O. I. (1987). Behavioral treatment and normal educational and intellectual functioning in young autistic children. Journal of Consulting and Clinical Psychology, 55 (1), 3.

Maenner, M. J., Shaw, K. A., Baio, J., Washington, A., Patrick, M., DiRienzo, M., Dietz, P. M. (2020). Prevalence of autism spectrum disorder among children aged 8 years – Autism and Developmental Disabilities Monitoring Network, 11 Sites, United States, 2016. MMWR Surveillance Summaries, 69 (No. SS-4), 1–12.

Magiati, I., Charman, T., & Howlin, P. (2007). A two-year prospective follow-up study of community-based early intensive behavioural intervention and specialist nursery provision for children with autism spectrum disorders. Journal of Child Psychology and Psychiatry, 48 (8), 803–812.

Mandell, D. S., Stahmer, A. C., Shin, S., Xie, M., Reisinger, E., & Marcus, S. C. (2013). The role of treatment fdelity on outcomes during a randomized feld trial of an autism intervention. Autism, 17 (3), 281–295.

McEachin, J. J., Smith, T., & Lovaas, O. I. (1993). Long-term outcome for children with autism who received early intensive behavioral treatment. American Journal on Mental Retardation, 97 (4), 359–372.

Mullen, E. M. (1995). Mullen scales of early learning. Circle Pines, MN: American Guidance Service.

Mundy, P., Sigman, M., & Kasari, C. (1990). A longitudinal study of joint attention and language development in autistic children. Journal of Autism and Developmental Disorders, 20 (1), 115–128.

National Research Council. (2001). Educating children with autism. Washington, DC: National Academy Press.

Nefdt, N., Koegel, R., Singer, G., & Gerber, M. (2010). The use of a self-directed learning program to provide introductory training in pivotal response treatment to parents of children with autism. Journal of Positive Behavior Interventions, 12 (1), 23–32.

Odom, S. L., Brown, W. H., Frey, T., Karasu, N., Lee Smith-Canter, L., & Strain, P. S. (2003). Evidence-based practices for young children with autism: Contributions for single-subject design research. Focus on Autism and Other Developmental Disabilities, 18 (3), 166–175.

Oono, I. P., Honey, E. J., & McConachie, H. (2013). Parent-mediated early intervention for young children with autism spectrum disorders (ASD). Evidence-Based Child Health: A Cochrane Review Journal, 8 (6), 2380–2479.

Oosterling, I., Visser, J., Swinkels, S., Rommelse, N., Donders, R., Woudenberg, T., Buitelaar, J. (2010). Randomized controlled trial of the focus parent training for toddlers with autism: 1-year outcome. Journal of Autism and Developmental Disorders, 40 (12), 1447–1458.

Osborne, L. A., McHugh, L., Saunders, J., & Reed, P. (2008). Parenting stress reduces the efectiveness of early teaching interventions for autistic spectrum disorders. Journal of Autism and Developmental Disorders, 38 (6), 1092–1103.

Pajareya, K., & Nopmaneejumruslers, K. (2011). A pilot randomized controlled trial of DIR/Floortime™ parent training intervention for pre-school children with autistic spectrum disorders. Autism, 15 (5), 563–577.

Paparella, T., Goods, K. S., Freeman, S., & Kasari, C. (2011). The emergence of nonverbal joint attention and requesting skills in young children with autism. Journal of Communication Disorders, 44 (6), 569–583.

Patterson, S. Y., Smith, V., & Mirenda, P. (2012). A systematic review of training programs for parents of children with autism spectrum disorders: Single subject contributions. Autism, 16 (5), 498–522.

Pellecchia, M., Connell, J. E., Beidas, R. S., Xie, M., Marcus, S. C., & Mandell, D. S. (2015). Dismantling the active ingredients of an intervention for children with autism. Journal of Autism and Developmental Disorders, 45 (9), 2917–2927.

Pickles, A., Le Couteur, A., Leadbitter, K., Salomone, E., Cole-Fletcher, R., Tobin, H., Green, J. (2016). Parent-mediated social communication therapy for young children with autism (PACT): Long-term follow-up of a randomized controlled trial. The Lancet, 388 (10059), 2501–2509.

Rahman, A., Divan, G., Hamdani, S. U., Vajaratkar, V., Taylor, C., Leadbitter, K., Patel, V. (2016). Efectiveness of the parent-mediated intervention for children with autism spectrum disorder in south Asia in India and Pakistan (PASS): A randomized controlled trial. The Lancet Psychiatry, 3 (2), 128–136.

Reed, P., Osborne, L. A., & Corness, M. (2007). The real-world efectiveness of early teaching interventions for children with autism spectrum disorder. Exceptional Children, 73 (4), 417–433.

Rickards, A. L., Walstab, J. E., Wright-Rossi, R., Simpson, J., & Reddihough, D. S. (2007). A randomized, controlled trial of a home-based intervention program for children with autism and developmental delay. Journal of Developmental and Behavioral Pediatrics, 28 (4), 308–316.

Roberts, J., Williams, K., Carter, M., Evans, D., Parmenter, T., Silove, N., Warren, A. (2011). A randomised controlled trial of two early intervention programs for young children with autism: Centre-based with parent program and home-based. Research in Autism Spectrum Disorders, 5 (4), 1553–1566.

Roberts, M. Y., & Kaiser, A. P. (2015). Early intervention for toddlers with language delays: A randomized controlled trial. Pediatrics, 135 (4), 686–693.

Rogers, S. J., Estes, A., Lord, C., Munson, J., Rocha, M., Winter, J., Talbot, M. (2019). A Multisite Randomized Controlled Two-Phase Trial of the Early Start Denver Model Compared to Treatment as Usual. Journal of the American Academy of Child and Adolescent Psychiatry, 58 (9), 853–865.

Rogers, S. J., Estes, A., Lord, C., Vismara, L., Winter, J., Fitzpatrick, A., Dawson, G. (2012). Efects of a brief Early Start Denver Model (ESDM) – based parent intervention on toddlers at risk for autism spectrum disorders: A randomized controlled trial. Journal of the American Academy of Child and Adolescent Psychiatry, 51 (10), 1052–1065.

Ruble, L. A., McGrew, J. H., Toland, M. D., Dalrymple, N. J., & Jung, L. A. (2013). A randomized controlled trial of compass web-based and face-to-face teacher coaching in autism. Journal of Consulting and Clinical Psychology, 81 (3), 566–572.

Sallows, G. O., & Graupner, T. D. (2005). Intensive behavioral treatment for children with autism: Four-year outcome and predictors. American Journal on Mental Retardation, 110 (6), 417–438.

Scahill, L., Bearss, K., Lecavalier, L., Smith, T., Swiezy, N., Aman, M. G., Johnson, C. (2016). Efect of parent training on adaptive behavior in children with autism spectrum disorder and disruptive behavior: Results of a randomized trial. Journal of the American Academy of Child and Adolescent Psychiatry, 55 (7), 602–609.

Schertz, H. H., Odom, S. L., Baggett, K. M., & Sideris, J. H. (2013). Effects of joint attention mediated learning for toddlers with autism spectrum disorders: An initial randomized controlled study. Early Childhood Research Quarterly, 28 (2), 249–258.

Schreibman, L., Dawson, G., Stahmer, A. C., Landa, R., Rogers, S. J., McGee, G. G., Halladay, A. (2015). Naturalistic developmental behavioral interventions: Empirically validated treatments for autism spectrum disorder. Journal of Autism and Developmental Disorders, 45 (8), 2411–2428.

Schreibman, L., & Stahmer, A. C. (2014). A randomized trial comparison of the efects of verbal and pictorial naturalistic communication strategies on spoken language for young children with autism. Journal of Autism and Developmental Disorders, 44 (5), 1244–1251.

Schreibman, L., Stahmer, A. C., Barlett, V. C., & Dufek, S. (2009). Brief report: Toward refnement of a predictive behavioral profle for treatment outcome in children with autism. Research in Autism Spectrum Disorders, 3 (1), 163–172.

Schwartzman, B. C., Wood, J. J., & Kapp, S. K. (2016). Can the fve factor model of personality account for the variability of autism symptom expression?: Multivariate approaches to behavioral phenotyping in adult autism spectrum disorder. Journal of Autism and Developmental Disorders, 46 (1), 253–272.

Sheinkopf, S. J., & Siegel, B. (1998). Home-based behavioral treatment of young children with autism. Journal of Autism and Developmental Disorders, 28 (1), 15–23.

Sherer, M. R., & Schreibman, L. (2005). Individual behavioral profles and predictors of treatment efectiveness for children with autism.

Journal of Consulting and Clinical Psychology, 73 (3), 525.

Shih, W., Patterson, S. Y., & Kasari, C. (2016). Developing an adaptive treatment strategy for peer-related social skills for children with autism spectrum disorders. Journal of Clinical Child and Adolescent Psychology, 45 (4), 469–479.

Shire, S. Y., Chang, Y., Shih, W., Bracaglia, S., Kodjoe, M., & Kasari, C. (2017). Hybrid implementation model of community-partnered early intervention for toddlers with autism: A randomized trial. Journal of Child Psychology and Psychiatry, 58 (5), 612–622.

Shire, S. Y., Shih, W., Chang, Y. C., Bracaglia, S., Kodjoe, M., & Kasari, C. (2019). Sustained community implementation of JASPER intervention with toddlers with autism. Journal of Autism and Developmental Disorders, 49 (5), 1863–1875.

Sibbald, B., & Roland, M. (1998). Understanding controlled trials: Why are randomized controlled trials important? British Medical Journal, 316 (7126), 201.

Siller, M., Hutman, T., & Sigman, M. (2013). A parent-mediated intervention to increase responsive parental behaviors and child communication in children with ASD: A randomized clinical trial. Journal of Autism and Developmental Disorders, 43 (3), 540–555.

Smith, T., Groen, A. D., & Wynn, J. W. (2000). Randomized trial of intensive early intervention for children with pervasive developmental disorder. American Journal on Mental Retardation, 105 (4), 269–285.

Smith, T., & Iadarola, S. (2015). Evidence base update for autism spectrum disorder. Journal of Clinical Child and Adolescent Psychology, 44 (6), 897–922.

Solomon, R., Van Egeren, L. A., Mahoney, G., Huber, M. S. Q., & Zimmerman, P. (2014). PLAY Project Home Consultation intervention program for young children with autism spectrum disorders: A randomized controlled trial. Journal of Developmental and Behavioral Pediatrics, 35 (8), 475–485.

Sparrow, S., Cicchetti, D., & Balla, D. (2005). Vineland-II: Vineland Adaptive Behavior Scales: Survey forms manual (2nd ed.). Circle Pines, MN: American Guidance Services.

Stahmer, A. C., Collings, N. M., & Palinkas, L. A. (2005). Early intervention practices for children with autism: Descriptions from community providers. Focus on Autism Other Developmental Disabilities, 20, 66–79.

Stahmer, A. C., Schreibman, L., & Cunningham, A. B. (2011). Toward a technology of treatment individualization for young children with autism spectrum disorders. Brain Research, 1380, 229–239.

Strain, P. S., & Bovey, E. H., II. (2011). Randomized, controlled trial of the LEAP model of early intervention for young children with autism spectrum disorders. Topics in Early Childhood Special Education, 31 (3), 133–154.

Tager-Flusberg, H., & Joseph, R. M. (2003). Identifying neurocognitive phenotypes in autism. Philosophical Transactions of the Royal Society of London B: Biological Sciences, 358 (1430), 303–314.

Tager-Flusberg, H., & Kasari, C. (2013). Minimally verbal school-aged children with autism spectrum disorder: The neglected end of the spectrum. Autism Research, 6 (6), 468–478.

Thompson, G. A., McFerran, K. S., & Gold, C. (2014). Family-centred music therapy to promote social engagement in young children with severe autism spectrum disorder: A randomized controlled study. Child: Care, Health and Development, 40 (6), 840–852.

Tincani, M., Cucchiarra, M. B., Thurman, S., Snyder, M., & McCarthy, C. (2013). Evaluating NRC’s recommendations for educating children with autism a decade later. Child Youth and Care Forum, 43 (3), 315–337.

Tomasello, M., & Farrar, M. (1986). Joint attention and early language. Child Development, 57, 1454–1463.

Tonge, B., Brereton, A., Kiomall, M., Mackinnon, A., & Rinehart, N. J. (2014). A randomized group comparison controlled trial of “preschoolers with autism”: A parent education and skills training intervention for young children with autistic disorder. Autism, 18(2), 166–177.

Turner-Brown, L., Hume, K., Boyd, B. A., & Kainz, K. (2019). Preliminary efcacy of family implemented TEACCH for toddlers: Efects on parents and their toddlers with autism spectrum disorder. Journal of Autism and Developmental Disorders, 49 (7), 2685–2698.

Vernon, T. W., Holden, A. N., Barrett, A. C., Bradshaw, J., Ko, J. A., McGarry, E. S., German, T. C. (2019). A pilot randomized clinical trial of an enhanced pivotal response treatment approach for young children with autism: The PRISM model. Journal of Autism and Developmental Disorders, 49 (6), 2358–2373.

Virues-Ortega, J. (2010). Applied behavior analytic intervention for autism in early childhood: Meta-analysis, meta-regression and dose – response meta-analysis of multiple outcomes. Clinical Psychology Review, 30 (4), 387–399.

Vivanti, G., Dissanayake, C., Duncan, E., Feary, J., Capes, K., Upson, S., Hudry, K. (2019). Outcomes of children receiving Group-Early Start Denver Model in an inclusive versus autism-specifc setting: A pilot randomized controlled trial. Autism, 23 (5), 1165–1175.

Vivanti, G., Paynter, J., Duncan, E., Fothergill, H., Dissanayake, C., Rogers, S. J., & Victorian ASELCC Team. (2014). Efectiveness and feasibility of the Early Start Denver Model implemented in a groupbased community childcare setting. Journal of Autism and Developmental Disorders, 44 (12), 3140–3153.

Welterlin, A., Turner-Brown, L. M., Harris, S., Mesibov, G., & Delmolino, L. (2012). The home TEACCHing program for toddlers with autism. Journal of Autism and Developmental Disorders, 42 (9), 1827–1835.

Wetherby, A. M., Guthrie, W., Woods, J., Schatschneider, C., Holland, R. D., Morgan, L., & Lord, C. (2014). Parent-implemented social intervention for toddlers with autism: An RCT. Pediatrics, 134(6), 1084–1093.

Whalen, C., Moss, D., Ilan, A. B., Vaupel, M., Fielding, P., Macdonald, K., Symon, J. (2010). Efcacy of TeachTown: Basics computer-assisted intervention for the intensive comprehensive autism program in Los Angeles unifed school district. Autism, 14 (3), 179–197.

White, P. J., O’Reilly, M., Streusand, W., Levine, A., Sigafoos, J., Lancioni, G., Aguilar, J. (2011). Best practices for teaching joint attention: A systematic review of the intervention literature. Research in Autism Spectrum Disorders, 5 (4), 1283–1295.

Whitehouse, A. J. O., Granich, J., Alvares, G., Busacca, M., Cooper, M. N., Dass, A., Anderson, A. (2017). A randomized controlled trial of an iPad-based application to complement early behavioral intervention in autism spectrum disorder. Journal of Child Psychology and Psychiatry, 58 (9), 1042–1052.

Williams, B. T., Gray, K. M., & Tonge, B. J. (2012). Teaching emotion recognition skills to young children with autism: A randomized controlled trial of an emotion training program. Journal of Child Psychology and Psychiatry, 53 (12), 1268–1276.

Wong, C. S. (2013). A play and joint attention intervention for teachers of young children with autism: A randomized controlled pilot study. Autism, 17 (3), 340–357.

Wong, C., Odom, S., Hume, K., Cox, A., Fettig, A., Kucharczyk, S., Schultz, T. R. (2015). Evidence-based practices for children, youth, and young adults with autism spectrum disorder: A comprehensive review. Journal of Autism and Developmental Disorders, 45, 1951–1966.

Wong, V. С. N., & Kwan, Q. К. (2010). Randomized controlled trial for early intervention for autism: A pilot study of the Autism 1-2-3 project. Journal of Autism and Developmental Disorders, 40 (6), 677-688.

Yoder, P., & Stone, W. L. (2006). Randomized comparison of two communication interventions for preschoolers with autism spectrum disorders. Journal of Consulting and Clinical Psychology, 74 (3), 426-435.

Young, H. E., Falco, R. A., & Hanita, M. (2016). Randomized, controlled trial of a comprehensive program for young students with autism spectrum disorder. Journal of Autism and Developmental Disorders, 46 (2), 544-560.

Zablotsky, В., Anderson, C, & Law, P. (2013). The association between child autism symptomatology, maternal quality of life, and risk for depression. Journal of Autism and Developmental Disorders, 43 (8), 1946-1955.

Zachor, D. A., Ben-Itzchak, E., Rabinovich, A., & Lahat, E. (2007). Change in autism core symptoms with intervention. Research in Autism Spectrum Disorders, 1 (4), 304-317.

Глава 5. Развитие в младенчестве сиблингов детей с расстройствами аутистического спектра

В последнее десятилетие наблюдался взрывной рост числа исследований, сообщающих о развитии младших сиблингов детей с расстройствами аутистического спектра (РАС). Он последовал за накоплением фактических данных об агрегации черт семейного аутизма среди родственников первой и второй степени на основании генетических исследований (Hansen et al., 2019; Schendel, Gronborg, & Parner, 2014; Szatmari et al., 2016). Методический подход, применяемый в проспективных исследованиях сиблингов-младенцев, подразумевает включение в выборку младших сиблингов с РАС на досимптомных стадиях заболевания, как правило, в течение первых месяцев жизни или во время беременности. Затем за младенцами проспективно наблюдают до двух-трехлетнего возраста, когда диагноз может быть достоверно установлен. Проспективное наблюдение часто включает в себя повторное изучение массива поведенческих показателей и показателей развития мозга у младших сиблингов детей с РАС и детей из контрольных групп низкого риска, которые обычно состоят из младших сиблингов детей с типичным развитием. Цель проспективных исследований сиблингов в младенчестве – облегчение выявления самых ранних диагностических показателей (напр., РАС по сравнению с без РАС) и предикторов более поздних уровней функционирования, чтобы улучшить наше понимание механизмов, способствующих развитию симптомов. Эти исследования также направлены на облегчение идентификации новых целей лечения (Rogers, 2009; Szatmari et al., 2016; Tager-Flusberg, 2010; Yirmiya & Charman, 2011; Zwaigenbaum et al., 2009). Изучая различия между парами сиблингов, которые являются конкордантными (т. е. оба сиблинга имеют РАС) и дискордантными по РАС (только один сиблинг в паре имеет РАС), исследователи также надеются выявить факторы, которые могут играть защитную роль против генетической предрасположенности к РАС (Szatmari, 2018). Более того, сравнивая развитие сиблингов мужского и женского пола, исследования сиблингов в младенчестве могут прояснить факторы, способствующие половым различиям в проявлениях синдрома и его распространенности (Chawarska, Macari, Powell, DiNicola, & Shic, 2016; Kleberg, Nystrom, Bolte, & Falck-Ytter, 2019; Werling & Geschwind, 2013; Zwaigenbaum et al., 2012).

Относительный риск повтора

Хотя РАС поражает примерно 1-2% всех детей в общей популяции (Centers for Disease Control and Prevention, 2012), существует относительный риск повтора, или риск повтора у сиблингов. По сравнению с младшими сиблингами незатронутых заболеванием детей у кузенов риск развития РАС увеличивается примерно пятикратно, а у полных сиблингов – десятикратно (Hansen et al., 2019). Хотя имеются убедительные доказательства того, что относительный риск развития РАС у младших сиблингов повышен, величина этого эффекта зависит от нескольких факторов, включая количество детей в семье, уже затронутых расстройством, а также пол как затронутого ребенка, так и младшего сиблинга. Действительно, относительный риск более чем удваивается в семьях, где уже диагностировано более одного ребенка с РАС (32,2-36,3 %), по сравнению с семьями, где затронут только один старший ребенок (13,5-16,1 %) (McDonald, 2020; Ozonoff et al., 2011). Риск развития РАС также, по-видимому, выше, когда младший сиблинг мужского, а не женского пола (Ozonoff et al., 2011; Palmer et al., 2017; Werling & Geschwind, 2015), дополнительно на эти показатели влияет пол старшего имеющего диагноз ребенка (Palmer et al., 2017). В частности, когда старший больной ребенок мужского пола, риск развития РАС для младшего сиблинга мужского пола составляет примерно 12,9 % по сравнению с 4,2 % для сиблинга женского пола. Однако при старшем сиблинге женского пола риск развития расстройства для младшего сиблинга мужского пола составляет примерно 16,7 %, по сравнению с 7,6 % – для младшего сиблинга женского пола (Palmer et al., 2017). Таким образом, риск развития РАС выше в семьях, где РАС проявляется у старшего сиблинга женского пола, чем в семьях, где затронут старший сиблинг мужского пола (Palmer et al., 2017; Risch et al., 2014; Robinson, Lichtenstein, Anckarsater, Happe, & Ronald, 2013).

Кроме того, у значительного меньшинства младенцев с высоким риском, вероятно, развивается умеренный дефицит в социальном и коммуникативном доменах, или они демонстрируют атипичное повторяющееся поведение и ригидность – признаки, часто называемые расширенным фенотипом аутизма (РФА) (Bailey Palferman, Heavey, & Le Couteur, 1998; Inger-soll & Wainer, 2014; Murphy et al., 2000). Сиблинги, у которых не развивается РАС, также подвержены риску возниковения задержек речевого и иных видов когнитивного развития, синдрома дефицита внимания/гиперактивности (СДВГ) и эмоциональных проблем (Constantino, Zhang, Frazier, Abbacchi, & Law, 2010; Miller, Iosif, Young, Hill, & Ozonoff, 2016a; Miller et al., 2019; Ozonoff et al., 2014). Характерные черты РФА начинают проявляться уже в возрасте от 12 до 18 месяцев (Georgiades et al., 2013; Macari et al., 2012; Ozonoff et al., 2014). Поэтому как группа младшие сиблинги детей с РАС находятся в состоянии повышенного риска возникновения целого ряда социальных и других проблем развития нервной системы, которые появляются в раннем детстве и, как правило, сохраняются в дальнейшем развитии (Miller et al., 2016а, 2016b; Miller, Iosif, Young, Hill, & Ozonoff, 2016).

Социальное и коммуникативное развитие

К основным симптомам аутизма у детей младшего возраста относят ограниченное внимание к лицам партнеров по взаимодействию, трудности установления и поддержания зрительного контакта и низкую частоту социально направленных улыбки и вокализации (Chawarska, Klin, Paul, Macari, & Volkmar, 2009; Chawarska, Klin, Paul, & Volkmar, 2007a; Lord, Luyster, Guthrie, & Pickles, 2012b; Lord et al., 2006). Эти формы поведения функциональны у типично развивающихся младенцев к 6 месяцам, и поэтому можно ожидать, что они будут затронуты у младенцев, которым позднее будет поставлен диагноз РАС. Изучение в ходе нескольких исследований улыбки, внимания к лицам и социально ориентированных вокализаций у шестимесячных детей с высоким и низким риском развития РАС дало противоречивые результаты. В двух исследованиях (Rozga et al., 2011; Young, Merin, Rogers, & Ozonoff, 2009) использовалась парадигма неподвижного лица (Tronick, Als, Adamson, Wise, & Brazelton, 1978), при которой ребенок наблюдался во время взаимодействия с одним из родителей. В этой парадигме отца или мать просят либо взаимодействовать «как обычно», либо вообще прекратить взаимодействие, но оставаться в положении лицом к лицу («неподвижное лицо»). В еще одном обсервационном исследовании (Ozonoff et al., 2010) младенец взаимодействовал с оценщиком, выполняя серию объектно ориентированных развивающих заданий по Малленовской шкале раннего обучения (MSEL) (Mullen, 1995). Свободная игра с одним из родителей стала еще одним контекстом наблюдения за социальным и коммуникативным поведением ребенка в нескольких других исследованиях (Gangi et al., 2018; Rozga et al., 2011; Schwichtenberg, Kellerman, Young, Miller, & Ozonoff, 2019). Наконец, в одном недавнем исследовании младенцы наблюдались во время взаимодействия лицом к лицу с оценщиком, который выдавал серию стандартных стимулов к социальной вовлеченности, состоящих из эпизодов обращения к младенцу фразами, пения, игры в прятки, щекотания младенца или протягивания ему игрушки (Macari et al., 2020).

Исследования, задействовавшие парадигму «неподвижного лица» с матерью (Rozga et al., 2011; Young et al., 2009), сеанс свободной игры с матерью (Gangi et al., 2018; Rozga et al., 2011; Schwichtenberg et al., 2019) или наблюдение за ребенком в контексте оценки развития (Ozonoff et al., 2010) дали по большей части нулевые результаты. В возрасте 6 месяцев дети, у которых позднее был диагностирован РАС, не отличались от сиблингов без РАС или детей из контрольных групп низкого риска в том, что касалось социальной улыбки, внимания к лицам или социальной вокализации (Ozonoff et al., 2010; Rozga et al., 2011; Schwichtenberg et al., 2019). Однако на поведение ребенка и, следовательно, на вероятность наблюдения дефицитов, специфичных для РАС, вероятно, влияет ряд факторов, включая социального партнера и контекст оценки. Использование в качестве партнера одного из родителей, хотя и является экологически валидным, вызывает вариативность в поведении партнера, что является недостатком метода. Кроме того, между матерью и младенцем в первые месяцы жизни развивается уникальный стиль взаимодействия. Таким образом, использование в качестве социального партнера незнакомого ребенку и имеющего специальную подготовку оценщика может иметь методологические преимущества. Также критически важен контекст взаимодействия. Во время структурированного тестирования развития основное внимание часто уделяется предметам, и потому происходящие может не затрагивать потенциальные социальные уязвимости младенцев. Сеанс свободной игры оставляет пространство для существенных различий в содержании взаимодействия. Таким образом, структурированное взаимодействие, которое требует социального поведения, может быть более эффективным в выявлении неразличимых уязвимостей в социальном внимании и паттернах взаимодействия у детей, которым позднее ставится диагноз РАС.

Чтобы изучить эту возможность, Macari и ее коллеги (Macari et al., 2020) провели исследование, в котором наблюдали за вниманием шести-, девяти- и двенадцатимесячных детей к лицам партнеров, с которыми осуществлялось взаимодействие, в ответ на стандартизованные и градуированные стимулы, подталкивающие к социальной вовлеченности. Все эти процедуры включали зрительный контакт и позитивный аффект, но стимулы также включали обращенную к ребенку речь («материнскую речь»), пение, игру в прятки, игру в щекотку или демонстрацию игрушек. Младенцы, которым позднее был поставлен диагноз РАС, проявляли меньшее внимание к лицам партнеров по взаимодействию в сравнении с сиблингами без РАС или детьми из контрольных групп низкого риска, но эффект сильно зависел от контекста. Контекст, который отделял младенцев, которым позднее был поставлен диагноз РАС, от групп сравнения, состоял из стандартных стимулов к социальному взаимодействию, включающих обращенную к ребенку речь, с физическим контактом или без него. Интересно, что никаких групповых различий не наблюдалось во время исследования социального взаимодействия, когда оценщик пел ребенку, играл с ним в прятки или подавал привлекательную игрушку. Исследование позволяет предположить, что поведенческие различия, связанные с поставленным впоследствии диагнозом аутизма, налицо уже в возрасте 6 месяцев, но они весьма обусловлены контекстом. Это может объяснить, почему в предыдущих исследованиях менее строгая подача стимулов к социальной вовлеченности или включение тех или иных предметов могли стереть существующие различия. Выводы исследования касательно сниженного внимания к лицам партнеров по взаимодействию в реальном мире при наличии прямого взгляда и речи (Macari et al., 2020) согласуются с данными других исследований младенцев с высокой степенью риска РАС (Chawarska, Macari, & Shic, 2013; Shic, Macari, & Chawarska, 2014), равно как и детей младшего возраста с РАС (Chawarska, Macari, & Shic, 2012; Shix, Wang, Macari, & Chawarska, 2019) и их реакции на видеозапись партнеров по взаимодействию.

В дополнение к этим обсервационным исследованиям, включающим микроаналитическое кодирование социального коммуникативного поведения в офлайн-режиме, некоторые исследования задействовали структурированную оценку симптомов аутизма, в которой оценочные баллы выставлял клиницист. Шкала наблюдения аутизма в младенчестве (AOSI) (Bryson, Zwaigenbaum, McDermott, Rombogh, & Brian, 2008) измеряет симптомы, связанные с аутизмом в период младенчества. По данным одного исследования (Zwaigenbaum et al., 2005), младенцы с РАС не отличались в 6 месяцев по суммарным баллам AOSI от сверстников без РАС. Тогда как по данным другого исследования (Gammer et al., 2015) семимесячные сиблинги высокого риска, которым позднее был поставлен диагноз РАС, набрали значительно худшие баллы, чем дети из контрольных групп низкого риска. Однако эти баллы были не хуже, чем у не затронутых заболеванием сиблингов группы высокого риска.

К 12 месяцам у младенцев из группы высокого риска, которым позднее был поставлен диагноз РАС, обнаруживаются явные дефициты, соответствующие основным чертам аутизма. В этом возрасте у затронутых младенцев наблюдались речевые дефициты в таких сферах, как речеподобные вокализации (Paul, Fuerst, Ramsay, Chawarska, & Klin, 2011) и канонический лепет (Patten et al., 2014). Они же являются самым ранним поводом для озабоченности родителей (Chawarska et al., 2007b; Ozonoff et al., 2009; Sacrey et al., 2015; Talbott, Nelson, & Tager-Flusberg, 2015). При формальной оценке с помощью MSEL 12-месячные дети с РАС демонстрировали более низкий уровень экспрессивной и рецептивной речи, чем контрольная группа (Lazenby et al., 2016; Ozonoff et al., 2014). Социальная коммуникация и социальная откликаемость также оказываются к 12 месяцам заметно нарушены. Это проявляется в сфере положительного аффекта (Filliter et al., 2015), реакции на имя (Miller et al., 2017; Nadig et al., 2007), репертуаре жестов (Mitchell et al., 2006; Talbott et al., 2015), просьбе, зрительном контакте, социальной улыбке, подражании, показывании и инициации совместного внимания (Macari et al., 2012; Ozonoff et al., 2010; Rowberry et al., 2015; Rozga et al., 2011; Zwaigenbaum et al., 2005). В ходе основанной на игре оценки коммуникации двенадцатимесячные дети, которым позднее был поставлен диагноз РАС, демонстрировали более низкие показатели инициации совместного внимания (указывание и показывание) и более низкую реакцию на стимулы к совместному вниманию (дистантное указание), а также меньшее число просьб и протестов по сравнению со здоровыми детьми группы высокого риска и контрольными группами низкого риска (Rozga et al., 2011). Различия между сиблингами, которым позднее был поставлен диагноз РАС, и сиблингами без РАС также могут быть обнаружены в 12 месяцев на основе родительского отчета. Исследование, задействовавшее Список первого года (Reznick, Baranek, Reavis, Watson, & Crais, 2007), показало, что сиблинги, которым позднее был поставлен диагноз РАС, имели более высокие баллы в домене социальной коммуникации, особенно в отношении подражания, по сравнению с сиблингами без РАС с другими нарушениями развития и с типично развивающимися сиблингами (Rowberry et al., 2015). В этом возрасте родители не отмечали никаких различий в отношении симптомов ограниченного и повторяющегося поведения (Rowberry et al., 2015).

Эти данные свидетельствуют о том, что уже в 12 месяцев младенцы-сиблинги, которым позднее будет поставлен диагноз РАС, как группа, начинают проявлять атипичные черты, связанные с основными и сопутствующими симптомами РАС. Важно, однако, отметить, что задержки и атипичные черты в этом возрасте также могут наблюдаться у новорожденных сиблингов, которым в конечном итоге не будет поставлен диагноз РАС. Например, Macari и ее коллеги (2012) изучали тяжесть симптомов аутизма с помощью Графика диагностического наблюдения при аутизме – Модуль младшего возраста (ADOS-T) (Lord, Luyster, Gotham, & Guthrie, 2012a) в выборке младенцев высокого и низкого риска, наблюдаемых в течение 24 месяцев. Те, кому позднее был поставлен диагноз РАС, демонстрировали высокие баллы по ADOS-T по сравнению с теми, у кого были другие атипичные результаты, и с типично развивающимися младенцами. Однако и те, у кого были атипичные результаты, также имели высокие баллы по ADOS-T по сравнению с типично развивающимися младенцами. Та же картина сохранялась в 18 месяцев и 24 месяца (Macari et al., 2012). Эти результаты согласуются с другими данными, полученными на основе Прямого наблюдения (AOSI) и родительских отчетов (FYI) (Georgiades et al., 2013; Row berry et al., 2015). Однако значительное меньшинство младенцев, которым в конечном счете не был поставлен диагноз РАС, также демонстрировали задержки и атипичные черты в ключевых диагностических областях в возрасте 12 месяцев по результатам ADOS-T (Macari et al., 2012) или AOSI (Georgiades et al., 2013). Это позволяет предположить, что генетическая уязвимость к РАС выражается по-разному, при этом у многих младенцев высокого риска в раннем возрасте проявляются различные симптомы, связанные с аутизмом, и дефициты становятся менее выраженными по мере взросления.

Повторяющееся поведение и ограниченность интересов

Определенные типы ограниченного и повторяющегося поведения у маленьких детей являются обычными и приемлемыми с точки зрения развития. Однако, хотя у типично развивающихся детей большинство повторяющихся форм поведения сокращается к 12-месячному возрасту (Thelen, 1979), у людей с аутизмом они сохраняются и после периода детства. Ограниченные и повторяющиеся формы поведения являются основной чертой аутизма и включают в себя широкий спектр видов поведения, от ограниченного круга интересов и ритуалов до двигательных стереотипий и приверженности одному и тому же распорядку дня – рутине. Тем не менее ограниченное и повторяющееся поведение остается, возможно, одной из наиболее неизученных и непонятых областей фенотипа РАС. Учитывая семейную предрасположенность к РАС, проспективные исследования младенцев в семьях, где высок риск развития РАС, могут пролить свет на развитие таких форм поведения и их значение как раннего маркера риска для более позднего диагноза аутизма.

На сегодняшний день несколько проспективных исследований сиблингов изучали объектно-ориентированное повторяющееся поведение и двигательные стереотипии у младенцев группы высокого риска. Результаты четырех обсервационных исследований, в ходе которых были кодированы различные типы ограниченного и повторяющегося поведения по видеозаписям в ходе игры, свидетельствуют о том, что некоторые особенности такого поведения проявляются уже в возрасте 12 или 18 месяцев у сиблингов группы высокого риска (Christensen et al., 2011; Damiano, Nahmias, Hogan-Brown, & Stone, 2013; Elison et al, 2014; Loh et al, 2007). Однако являются ли атипичные формы ограниченного и повторяющегося поведения на этапе раннего развития предикторами будущих диагностических заключений, по-видимому, в значительной степени зависит от типа этого поведения. В исследовании детей 18 месяцев с высоким и низким риском, занятых свободной игрой со стандартным набором игрушек, Christensen и коллеги (2011) обнаружили, что сиблинги с высоким риском демонстрируют больший уровень нефункциональной повторяющейся игры с предметами, чем дети с низким риском. Тем не менее в группе высокого риска уровни повторяющейся игры никак не были связаны с будущими диагнозами в возрасте 36 месяцев (РАС, прочие задержки развития, отсутствие прочих задержек развития). Напротив, двенадцатимесячных детей, которым позднее был поставлен диагноз РАС, можно было отличить от их сверстников высокого и низкого риска на основе некоторых видов повторяющегося поведения с объектами – переворачивание, вращение и необычное визуальное изучение объектов происходило значительно чаще у младенцев с РАС, чем у младенцев с прочими задержками развития или у младенцев, не вызывающих беспокойства, в возрасте 24 или 36 месяцев. Однако соответствующие развитию действия, такие как удары, встряхивание и запихивание предметов в рот, наблюдались в 12 месяцев в равной мере во всех группах вне зависимости от постановки или непостановки диагноза (Ozonoff et al., 2008).

В другом обсервационном исследовании повторяющиеся манипуляции с объектом и стереотипные двигательные акты были оценены по видеозаписям у детей в возрасте 12 месяцев групп высокого и низкого риска по Шкалам коммуникативного и символического поведения (CSBS-DP) с использованием Шкалы повторяющихся и стереотипных движений (RSMS) (Elison et al., 2014). CSBS-DP – широко используемый инструмент оценки социального и коммуникативного поведения у младенцев, состоящий из шести стандартизированных взаимодействий между оценщиком и младенцем (Wetherby & Prizant, 2002). В двенадцатимесячном возрасте сиблинги высокого риска, включая тех, кто соответствовал критериям РАС в 24 месяца, и тех, кто им не соответствовал, демонстрировали больше двигательных стереотипий и повторяющихся манипуляций с объектами, чем младенцы из группы низкого риска. Не наблюдалось взаимосвязи между качеством повторяющихся манипуляций с объектами и диагнозами сиблингов высокого риска. Однако сиблинги высокого риска, у которых впоследствии развился РАС, количественно демонстрировали больше двигательных стереотипий, чем сиблинги высокого риска, не затронутые заболеванием. В аналогичном исследовании Damiano и соавторы (2013) фиксировали частоту и число различных типов (т. е. репертуар) повторяющихся и стереотипных движений, используя основанные на видеозаписях оценки игры, структурированной вокруг просьбы, направления внимания и двигательного подражания (Stone, Coonrod, & Ousley, 2000; Stone, Coonrod, Turner, & Pozdol, 2004). Как и в исследованиях Christensen и соавторов (2011) и Elison и соавторов (2014), сиблинги высокого риска в 15 месяцев демонстрировали более высокие уровни повторяющихся и стереотипных движений, включая движения тела и манипуляции с предметами, чем контрольные группы низкого риска, независимо от диагноза через 18 месяцев. Более того, предварительные данные свидетельствуют о том, что больший репертуар повторяющихся и стереотипных движений может присутствовать только у тех сиблингов высокого риска, которым позднее будет поставлен диагноз РАС, но не у не затронутых заболеванием сиблингов высокого риска.

Наконец, Loh и коллеги (2007) изучили 4 позы и 9 повторяющихся движений во время стандартизированных обсервационных оценок в 12 и 18 месяцев. Они обнаружили, что только одна форма поведения – «махи руками» в 18 месяцев – отличала сиблингов высокого риска, у которых позднее развился РАС, как от незатронутых сиблингов высокого риска, так и от контрольный группы низкого риска. Две другие формы поведения – «махи руками» в 12 месяцев и «прикладывание рук кушам» в 18 месяцев – наблюдались в целом чаще в группе высокого риска по сравнению с группой низкого риска. Таким образом, хотя частота ограниченного и повторяющегося поведения, по-видимому, надежно отличает сиблингов высокого риска от контрольной группы низкого риска в раннем возрасте, только некоторые специфические его формы служат предикторами будущего диагноза РАС у сиблингов высокого риска.

В лонгитюдном исследовании, проводившемся во многих местах, изучались паттерны ограниченного и повторяющегося поведения у детей в возрасте 12 и 24 месяцев, полученные из родительских отчетов. Wolff и коллеги (2014) наблюдали, что уровень такого поведения у сиблингов высокого риска, которым позднее был поставлен диагноз РАС, был повышен по сравнению с детьми из групп как высокого, так и низкого риска без расстройства в возрасте 12 месяцев по всем шести подтипам Шкал повторяющегося поведения (пересмотренные) (RBS-R). Кроме того, сиблинги из группы высокого риска без РАС по степени демонстрируемого ограниченного и повторяющегося поведения оказались между детьми из группы низкого риска и сиблингами с РАС высокого риска. Таким образом, представляется, что, в отличие от обсервационных мер, меры родительского отчета могут отличать сиблингов высокого риска с РАС от не затронутых заболеванием сиблингов высокого риска наосновании широкого спектра ограниченного и повторяющегося поведения. Кроме того, такое поведение у сиблингов высокого риска отмечалось с помощью целого ряда инструментов для оценки общих когнитивных способностей. Это говорит о том, что ограниченное и повторяющееся поведение по большей части не связано с когнитивными способностями на ранних стадиях развития. Однако суммарные баллы RBS-R отрицательно коррелировали с показателями адаптивного поведения и социализации у сиблингов группы высокого риска, которым позже был поставлен диагноз РАС. Авторы указывают на возможную взаимозависимость между ограниченным и повторяющимся поведением и приобретением социальных навыков. При такой связи сохранение форм ограниченного и повторяющегося поведения может ограничивать возможности для участия в гибких и адаптивных социальных взаимодействиях, а трудности социализации – ограничивать способность ребенка младшего возраста развивать навыки функциональной игры, что приводит к появлению нефункциональной игры и ограниченного и повторяющегося поведения. Таким образом, возможно, что более высокий уровень такого поведения на ранних стадиях развития вносит весомый вклад в возникновение РАС у сиблингов высокого риска, препятствуя пластичности развития (Chawarska et al., 2013; Elison et al., 2013a, 2013b). Однако необходимы дальнейшие исследования взаимосвязи повторяющегося поведения и социализации у детей младшего возраста с высоким риском.

Наконец, крупномасштабное исследование Chawarska и ее коллег (2014), направленное на выявление специфических поведенческих особенностей, служащих предиктором результата диагностики (РАС, атипичное развитие и типичное развитие) у сиблингов группы высокого риска, позволяет увидеть ряд нюансов в полной картине. Применяя анализ Деревьев классификации и регрессии (CART) к отдельным пунктам Шкалы диагностического наблюдения при аутизме (ADOS) у восемнадцатимесячных сиблингов группы высокого риска, авторы идентифицировали три отличительные комбинации признаков, служащих предикторами последующего диагноза РАС. Примечательно, что дети, которые демонстрировали отсутствие передачи предметов другим, повторяющиеся интересы и стереотипное поведение, а также нарушения зрительного контакта, были больше чем в три раза более склонны к РАС, чем другие сиблинги группы высокого риска. Выводы этого исследования свидетельствуют о том, что результаты диагностики связаны не только с частотой или типами ограниченного и повторяющегося поведения, но и со сложной взаимосвязью между ним и другими специфическими особенностями поведения.

Вместе взятые, данные этих исследований позволяют предположить, что формы ограниченного и повторяющегося поведения могут накапливаться в семьях и проявляться в возрасте уже 12 или 18 месяцев у сиблингов высокого риска. Однако взаимосвязь между таким поведением и результатами диагностики у сиблингов группы высокого риска остается непроясненной. К ограниченному и повторяющемуся поведению относят очень широкую категорию форм моторного и когнитивного поведения, впоследствии дающих различные траектории развития, которые почти наверняка имеют совершенно разную прогностическую ценность для последующего диагноза аутизма у сиблингов группы высокого риска. Вполне возможно, что наши методы классификации и кодирования ограниченного и повторяющегося поведения в младенчестве, в том периоде развития, когда оно особенно распространено в общей популяции, недостаточно чувствительны и специфичны, чтобы уловить тонкие различия между сиблингами высокого риска, у которых позднее развивается РАС, и сиблингами высокого риска, не затронутыми заболеванием. Результаты исследования Chawarska и коллег (2014) позволяют предположить, что к диагнозу РАС у сиблингов группы высокого риска могут привести различные траектории развития, каждая из которых имеет свою собственную отличительную комбинацию ранних маркеров, иногда включающую повышенный уровень ограниченного и повторяющегося поведения. Будущие исследования должны быть сосредоточены на тестировании аккумуляции в семье различных подтипов этого поведения и выявлении комбинаций поведенческих особенностей, включая связанные с ограниченным и повторяющимся поведением, на различных возрастных уровнях. Это может помочь дифференцировать сиблингов группы высокого риска на основе результатов будущей диагностики и разработать чувствительные инструменты скрининга РАС для сиблингов группы высокого риска на различных стадиях развития.

Эмоциональное развитие

Изучение младенцев группы высокого риска было сосредоточено почти исключительно на выявлении ранних нейро- и поведенческих маркеров аутизма (Chawarska et al., 2013; Elsabbagh et al., 2012; Emerson et al., 2017; Hazlett et al., 2012, 2017; Shic et al., 2014; Wagner, Luyster, Moustapha, Tager-Flusberg, & Nelson, 2018; Wolf et al., 2014). Сходным образом методы профилактического (Green et al., 2015; Pickles et al., 2016) или раннего вмешательства (Kasari, Gulsrud, Paparella, Hellemann, & Berry, 2015; Kasari et al., 2014; Schreibman et al., 2015) сосредоточились на основных социальных дефицитах. Однако, помимо социальных и коммуникативных проблем, у значительной части детей с РАС развивается ряд интернализированных (напр., депрессивное настроение, тревожность) или экстернализированных (напр., агрессия, импульсивность) симптомов (Gadow, DeVincent, & Schneider, 2008; Leyfer et al., 2006; Salazar et al., 2015; Simonof et al., 2008; Wood & Gadow 2010). Эти состояния также распространены среди незатронутых сиблингов и усугубляют их и без того повышенный риск социальной уязвимости (Charman et al., 2016; Georgiades et al., 2013; Howlin, Moss, Savage, Bolton, & Rutter, 2015; Jokiranta-Olkoniemi et al., 2016; Messinger et al., 2013; Miller et al., 2016, 2019; Ozonof et al., 2011). Наличие коморбидных заболеваний у детей с РАС и их сиблингов влияет на их социальное и адаптивное функционирование (Chiang & Gau, 2016; Rosen, Mazefsky, Vasa, & Lerner, 2018), увеличивает стресс в семье (Hayes & Watson, 2013) и ассоциируется с менее благополучными исходами (McGuire et al., 2016). Исследования, проведенные в общей популяции, показывают, что предшественники интернализированных и экстернализированных расстройств могут быть идентифицированы в первые два года жизни, на них указывает ослабление положительной и обострение отрицательной эмоциональной реактивности (Abulizi et al., 2017; Chronis-Tuscano et al., 2009; Finsaas, Bufferd, Dougherty, Carlson, & Klein, 2018; Kagan, Reznick, & Snidman, 1987; Lonigan, Vasey, Phillips, & Hazen, 2004; Mantymaa et al., 2012; Moffitt, 1990; Nelson, Martin, Hodge, Havill, & Kamphaus, 1999; Nigg, 2006; Prior, Smart, Sanson, & Oberklaid, 2000; Rubin, Burgess, Dwyer, & Hastings, 2003; Volbrecht & Goldsmith, 2010). На них можно воздействовать вмешательствами: тренингом родителей и диадическими психотерапевтическими интервенциями (Barlow, Bennett, Midgley, Larkin, & Wei, 2015; Blizzard, Barroso, Ramos, Graziano, & Bagner, 2018; Girard, Wallace, Kohlho, Morgan, & McNeil, 2018; Lowell, Carter, Godoy, Paulicin, & Briggs-Gowan, 2011; Webster-Stratton & Reid, 2003; Zisser & Eyberg, 2010). Выявление младенцев и детей младшего возраста, подверженных риску развития эмоциональных дефицитов среди сиблингов детей с РАС, может ускорить доступ к эмпирически валидизированным ранним вмешательствам, направленным на профилактику и существенное снижение эмоциональной уязвимости.

Данные, касающиеся эмоционального развития младенцев-сиблингов, скудны, и имеющиеся исследования сосредоточены только на темпераменте по данным родительских отчетов, таких как Опросник младенческого поведения (IBQ) (Gartstein & Rothbart, 2003) или Поведенческий опросник для раннего детства (ECBQ; Putnam, Gartstein, & Rothbart, 2006; Putnam, Rothbart, & Gartstein, 2008). Родители сообщали, что шести- и двенадцатимесячные сиблинги группы высокого риска, которым позднее был поставлен диагноз РАС, демонстрировали более низкую интенсивность положительной аффективности (динамизма) по сравнению с сиблингами без РАС и контрольной группой низкого риска (Paterson et al., 2019). Также они проявляли более низкую способность к эмоциональной и поведенческой регуляции по сравнению с сиблингами без заболевания и контрольной группой низкого риска (Cliford, Hudry, Elsab-bagh, Charman, & Johnson, 2013 [в 14 месяцев]; Paterson et al., 2019). Однако в другом исследовании динамизм был выше у семимесячных детей с РАС и контрольной группой низкого риска по сравнению с сиблингами без РАС (Cliford et al., 2013). В одном исследовании повышенный отрицательный аффект наблюдался у младенцев с РАС в возрасте 6, 12 и 24 месяцев (Paterson et al., 2019), но только в 24 месяца – в другом (Cliford et al., 2013). При этом в обоих случаях уровни не отличались от тех, которые были зафиксированы у детей группы высокого риска без РАС. По результатам одного исследования, в 24 месяца младенцы группы высокого риска, которым был поставлен диагноз РАС, проявляли слабую регуляцию по сравнению с младенцами группы низкого риска и младенцами группы высокого риска без РАС (Paterson et al., 2019). Однако по результатам другого – оценки родителей по регуляции, динамизму и негативному аффекту у младенцев высокого риска с РАС не отличались от оценок младенцев группы высокого риска, не затронутых расстройством (Cliford et al., 2013). Таким образом, полученные на сегодняшний день данные позволяют предположить, что темпераментные уязвимости у сиблингов детей с РАС в определенных контингентах и доменах специфичны для тех, кому поставлен диагноз РАС, однако в других доменах уязвимости выражены также и у сиблингов, не затронутых заболеванием.

Хотя методики, основанные на отчетах родителей, полезны для оценки особенностей темперамента детей из группы риска, они имеют ряд изъянов (Briggs-Gowan, Carter, & Schwab-Stone, 1996; Gartstein & Marmion, 2008). Известно, что они способны представить уникальную, пусть и неполную, картину эмоциональности и темперамента ребенка (Gagne & Goldsmith, 2011; Gagne, Van Hulle, Aksan, Essex, & Goldsmith, 2011). До настоящего времени не было проведено прямых обсервационных или экспериментальных исследований эмоциональной реактивности у младенцев группы высокого риска, а исследования эмоционального развития у детей с РАС, направляемых в клинику, только начинаются. Такие исследования обычно используют стандартизированные пробы in vivo, направленные на вызывание дискретных эмоций страха, гнева или радости, получаемых при помощи Лабораторной батареи оценки темперамента (Lab-TAB) (Gagne et al., 2011), методики, разработанной для изучения развития темперамента. Хотя основанные на отчетах родителей исследования в целом указывают на повышенный уровень негативной аффективности у младенцев группы высокого риска по сравнению с контрольными группами низкого риска или типичного развития, прямые исследования эмоциональной экспрессии у детей младшего возраста с РАС рисуют более сложную картину. В частности, они демонстрируют, что дети младшего возраста с РАС могут выдавать диаметрально противоположные реакции на пробы, направленные на вызывание страха и гнева, и что их реакции могут изменяться под воздействием социальной нагрузки в виде эмоционально насыщенных событий (Macari et al., 2018; Scherr, Hogan, Hatton, & Roberts, 2017). В большой выборке детей младшего возраста группа РАС продемонстрировала более низкий уровень страха в ответ на несоциальные угрожающие стимулы, такие как механический паук, по сравнению с контрольной группой с задержками развития и контрольной группой детей с типичным развитием (Macari et al., 2018). Напротив, реагируя на социальные, вызывающие страх пробы (например, незнакомый человек), маленькие дети с РАС демонстрировали более интенсивную реакцию страха по сравнению с группой типичного развития и группой синдрома Дауна (Scherr et al., 2017). Однако в группе РАС наблюдалась повышенная интенсивность гнева и фрустрации в качестве реакции на блокирование цели по сравнению с группой задержек развития, но не с контрольной группой типичного развития (Macari et al., 2018). В ходе ряда исследований изучалась положительная эмоциональная реактивность у детей младшего возраста с РАС. В качестве реакции на несоциальные пробы, полученные из Lab TAB (например, мыльные пузыри), дети младшего возраста с РАС демонстрировали сходные уровни интенсивности радости по сравнению с контрольными группами задержек развития и типичного развития (Macari et al., 2018). Однако, в социальных контекстах интенсивность радости как будто была сниженау дошкольников с РАС (Kasari, Sigman, Mundy & Yirmiya, 1990; Joseph & Тагер-Flusberg, 1997).

Понимание эмоционального развития детей, подверженных риску развития РАС, имеет важное значение с клинической и теоретической точек зрения. В общей популяции ранняя атипичная негативная и позитивная эмоциональная реактивность ассоциируется с более поздней психопатологией. Например, низкие уровни страха в младенчестве связывали с более поздними симптомами как интернализации, так и экстернализации, причем более высокие уровни страха связывали с симптомами интернализации (Colder, Moti, & Берман, 2002; Putnam & Stifter, 2005). Что касается специфичности триггера, то сильнейший страх незнакомых людей в младенчестве является прекурсором развития социальной тревожности (De Rosnay, Cooper, Tsigaras, & Murray, 2006; Kagan et al., 1987). Усиление гнева в ответ на блокирование цели связывали с последующей экстернализацией проблем, а в ряде исследований оно выступало как предиктор также и интернализации проблем (Gartstein, Putnam, & Rothbart, 2012). Низкие уровни радости ассоциируются с депрессией в среднем детском возрасте (Dougherty, Klein, Durbin, Hayden, & Olino, 2010; Ghassabian et al., 2014), в то время как чрезмерно высокий уровень радости (т. е. восторг) – с последующей экстернализацей проблем (Ghassabian et al., 2014). Несмотря на то, что эмоциональное развитие имеет огромное значение для предсказания долгосрочных исходов и общего качества жизни, данных о его развитии у младенцев-сиблингов и предикторах интернализации и экстернализации проблем в этой весьма уязвимой популяции крайне мало.

В настоящее время связь между атипичной эмоциональной реактивностью и социальными расстройствами у детей с нарушениями не вполне ясна. Корреляционный анализ не выявил связи между тяжестью симптомов аутизма и негативной аффективностью как чертой темперамента (Macari, Koller, Campbell, & Chawarska, 2017) или интенсивностью эмоциональных реакций на события с отрицательной валентностью (Macari et al., 2018). Это говорит о том, что социальные проблемы и проблемы негативной эмоциональности на ранних стадиях РАС могут возникать из-за различных этиологических факторов (Hawks, Marrus, Glowinski, & Constantino, 2019; Macari et al., 2018; Micalizzi, Ronald, & Saudino, 2016) и что эмоциональные дефициты сами по себе способствуют формированию сложного фенотипа детей в семьях с риском развития РАС. В будущих исследованиях необходимо изучать, до какой степени у сиблингов в младенчестве на первом году жизни проявляются атипичные эмоциональные профили, а также связи между их ранней темпераментной и эмоциональной реактивностью и более поздней основной и сопутствующей психопатологией.

Для получения дополнительной информации об исследованиях эмоционального развития у детей младшего возраста с РАС см. Macari et al. (глава 3 данного сборника).

Развитие внимания: данные исследований по отслеживанию взора (айтрекинг)

Атипичные паттерны внимания широко распространены с самого раннего возраста, когда в настоящее время можно достоверно диагностировать РАС. Впервые описывая синдром, Лео Каннер (Kanner, 1943) отметил, что дети с аутизмом проявляют дефицит социальной ориентации: «Приход и уход – даже матери – как будто не замечался. Разговор, ведшийся в комнате, не вызвал никакого интереса» (стр. 245-247). Последующие обсервационные и экспериментальные работы показали, что дефицит социального внимания (т. е. способности выбирать и кодировать информацию о других) выступает одним из самых ранних симптомов РАС (Chawarska et al., 2012; Jones, Carr, & Klin, 2008; Pierce et al., 2016). Также было обнаружено, что индивидуальные различия в социальном внимании могут вносить свой вклад в наблюдаемую гетерогенность уровней функционирования и различных показателей, РАС (Campbell, Shic, Macari, & Chawarska, 2014b; Elsabbagh et al., 2014; Norbury, 2014). Несмотря на то, что нарушение социального внимания при РАС играет значимую роль, ни механизмы, которые приводят к такому дефициту, ни их роль в аутистической психопатологии не изучены достаточно.

Учитывая сильную связь между взглядом и вниманием (Deubel & Schneider, 1996), изучение направления взгляда как реакции на социальные и несоциальные стимулы представляет собой одну из наиболее перспективных парадигм для изучения развития внимания при РАС. Исследования поведения взгляда обычно включают технологию айтрекинга. Айтрекинг связан со слежением глазами за отражением источника света (обычно ближе к инфракрасному), направленного непосредственно на глаза, и измерением показателей других элементов зрительной системы, таких как зрачок. Он используется для изучения направления взгляда человека в ответ на визуальные стимулы. Метод айтрекинга универсален и может быть использован для изучения различных аспектов внимания, включая визуальную ориентацию, смещение внимания и избирательное внимание, а также восприятие, обучение и память у участников исследования, которым трудно следовать инструкциям из-за возрастных особенностей, сниженных вербальных способностей или инвалидности.

В последнее десятилетие исследования, использующие айтрекинг, показали большой прогресс в прояснении процессов, связанных с атипичным социальным вниманием при РАС (см. обзоры Falck-Ytter, Bolte, & Gredeback, 2013; Guillon, Hadjikhani, Baduel, & Roge, 2014; и Senju & Johnson, 2009), а также выявления профилей нормативного и атипичного поведения у детей раннего возраста. Хотя дети младшего возраста с РАС выделяют лица среди отвлекающих стимулов так же быстро, как и дети в контрольных группах (Elsabbagh et al., 2013), они, в отличие от детей из контрольных групп типичного развития и задержек в развитии, гораздо быстрее отвлекаются от лиц (Chawarska, Klin, & Volkmar, 2003; Chawarska, Volkmar, & Klin, 2010). Эти данные заставляют предположить, что лица вызывают рефлекторную ориентацию у детей младшего возраста с РАС, как и у не затронутых РАС детей. Однако лица, по-видимому, не удерживают их внимание (Cohen, 1972), предположительно из-за ограниченной глубины обработки или вовлеченности во взаимодействие с этими стимулами (Bloom & Mudd, 1991; Coin & Tiberghien, 1997). Рассматривая изображение нового лица, дети младшего возраста с РАС прибегают к нетипичным стратегиям сканирования лица, и им требуется больше времени для извлечения инвариантных признаков, необходимых для распознавания личности (Bradshaw, Shic, & Chawarska, 2011; Chawarska & Shic, 2009). Примечательно, что в экспериментах, нацеленных на изучение элементарных навыков восприятия лица, таких как фиксация или распознавание, стимулы обычно подаются в быстрой последовательности. Внимание, уделяемое этим стимулам, внешне поддерживается внезапным появлением целевых стимулов на экране или появлением «объектов, притягивающих внимание» (например, аудиовизуальных стимулов центральной фиксации, предшествующих появлению целевого). Такие особенности конструкта служат для увеличения числа валидных проб для каждого участника и в значительной степени зависят от экзогенной (т. е. рефлекторной, восходящей) ориентации (Petersen & Posner, 2012). Однако они не дают информации об эндогенной (т. е. спонтанной, нисходящей) ориентации (Petersen & Posner, 2012) на социальные стимулы. Таким образом, они могут недооценивать дефицит внимания при РАС и не могут быть полезны для объяснения нетипичного спонтанного поведения взгляда в естественных условиях (Henderson, 2007; Kingstone, Smilek, & Eastwood, 2008; Tatler, 2014).

Исследования поведения взгляда у детей младшего возраста с РАС в качестве реакции на динамические мультимодальные социальные стимулы, как правило, используют парадигму свободного просмотра, в ходе которой ребенку предъявляют видеозаписи различных социальных сценок в отсутствие явных инструкций. Иными словами, дети младшего возраста могут выбирать сценки по своему усмотрению, в то время как их пространственные и временные паттерны внимания записываются и позже анализируются. Когда дети младшего возраста с РАС смотрят на людей, пытающихся привлечь их внимание через зрительный контакт и направленную на них речь (Chawarska et al., 2012; Shic et al., 2019), социальные игры и призывы к совместному вниманию и взаимодействию (Jones et al., 2008), или когда они наблюдают за взаимодействующими взрослыми (Nakano et al., 2010; von Hofsten, Uhlig, Adell, & Kochukhova, 2009), они, как правило, меньше смотрят на лица, чем дети с другими вариантами развития. Они также с меньшей вероятностью смотрят на объекты, которыми заняты другие (Bedford et al., 2012), и они выказывают ограниченное внимание к действиям других, направленным на достижение цели (Scic, Bradshow, Klin, Scassellati, & Chawarska, 2011). Ограниченное внимание к лицам у детей младшего возраста с РАС, по-видимому, не связано с активным избеганием лиц, прямого взгляда или обращенной к ребенку речи (Moriuchi, Klin, & Jones, 2016; Shic et al., 2019). Скорее факты указывают на ограниченную значимость лиц или на неспособность распознать или оценить их информационную и эмоциональную ценность для направления избирательного внимания (Tatler, Hayhoe, Land, & Ballard, 2011). Более того, представляется, что ограниченное внимание к лицам у детей младшего возраста с РАС в значительной степени обусловлено контекстом. Дефицит наиболее выражен, когда присутствует либо обращенная к ребенку речь (т. е. дети смотрят на людей, которые говорят, но не вступают в зрительный контакт), либо прямой взгляд и обращенная к ребенку речь (т. е. дети смотрят на людей, которые одновременно говорят и вступают с ними в зрительный контакт) (Shic et al., 2019). В том же исследовании не было обнаружено никаких различий между детьми младшего возраста с РАС и детьми с задержками развития или типично развивающимися детьми из контрольных групп, когда они сталкивались с лицами без речи и без зрительного контакта или с лицами без речи, но со зрительным контактом. Эти результаты свидетельствуют о том, что на ранних стадиях формирования синдрома слабое внимание к лицам и ограниченная чувствительность к речи взаимосвязаны. Shic и коллеги (2019) также сообщали, что меньшая восприимчивость к взгляду и вербальным сигналам была связана с большими нарушениями с точки зрения симптомов аутизма, а также вербальных и невербальных способностей в тот же момент времени и 1-2 года спустя. Хотя еще только предстоит прояснить механизмы, связанные с недостаточным вниманием к лицам при РАС, полученные результаты позволяют предположить, что повышение восприимчивости к аудиовизуальной речи может быть особенно эффективной целью раннего вмешательства при РАС для улучшения социальных и речевых результатов.

Учитывая выраженные нарушения внимания, наблюдаемые на втором году жизни, т. е. в то время, когда симптомы РАС становятся очевидными, возникает вопрос: можно ли выявить дефицит внимания у младенцев-сиблингов с РАС на первом году жизни, до появления поведенческих симптомов РАС? В нескольких исследованиях рассматривались элементарные (например, привлечение внимания) и более сложные (например, избирательное внимание) аспекты внимания с использованием методов айтрекинга. Эти исследования выявили несколько нормативных аспектов внимания у младенцев, которым позднее был поставлен диагноз РАС (Elsabbagh et al., 2013; Bedford et al., 2012; Jones & Klin, 2013). У двухмесячных детей был зарегистрирован типичный уровень внимания, направленного на глаза (Jones & Klin, 2013). Он же был зарегистрирован у шестимесячных детей, у которых позднее был диагностирован РАС (Chawarska et al., 2013; Shic et al., 2014). Аналогичным образом, дети в возрасте от 6 до 10 месяцев с диагнозом РАС в дальнейшем демонстрируют типичную фиксацию внимания на лицах, представленных в массиве объектов (Elsabbagh et al., 2012), а также рефлекторную ориентацию на сигналы взгляда – еще один относительно низкоуровневый и рано возникающий аспект социального познания (Bedford et al., 2012). Эти результаты согласуются с сообщениями о фиксации внимания на лицах (O’Laughlin, Macari, Shic, & Chawarska, 2012) и сообщениями об ориентации на сигналы взгляда (Chawarska et al., 2003) у детей младшего возраста с РАС. Они же дополняют растущий массив данных о том, что наиболее элементарный процесс внимания к социальным стимулам у маленьких детей с РАС может быть интактным.

Однако в ряде исследований сообщалось об атипичном функционировании внимания на многих уровнях. Хотя слежение за взглядом сохранялось, тринадцатимесячные дети с риском развития РАС меньше смотрели на конгруэнтные объекты, на которые ранее смотрел оценщик (Bedford et al., 2012). В соответствии с этим очевидным нарушением экзогенной социальной ориентации несколько айтрекинг-исследований сообщали о дефиците внимания к сложным динамическим социальным стимулам (Chawarska et al., 2013; Shic et al., 2014). Эти парадигмы фиксировали эндогенные стратегии ребенка по выбору объектов и вниманию к ним в окружающей среде, которую они считают наиболее релевантной в контексте парадигмы свободного наблюдения. В двух исследованиях изучалось избирательное социальное внимание у шестимесячных детей, которым позднее был поставлен диагноз РАС. Chawarska и ее коллеги (2013) изучали внимание к оценщику, занятому несколькими видами деятельности, a Shic и коллеги (2014) сравнивали поведение взгляда в ответ на статичные, улыбающиеся и говорящие лица. Как и в других исследованиях (Rozga et al., 2011; Young et al., 2009), шестимесячные сиблинги, которым позднее был поставлен диагноз РАС, меняли свои стратегии сканирования контекстно-обсусловленным образом. Иными словами, точно так же, как их сиблинги типичного и нетипичного развития группы высокого риска и сверстники группы низкого риска, они обращали внимание на лицо женщины, когда она говорила, и на ее руки, когда она делала бутерброд (Chawarska et al., 2013), или они следили за областью рта говорящего больше, чем за областью рта на статичном изображении (Shic et al., 2014). Однако в обоих исследованиях сиблинги, которым позднее был поставлен диагноз РАС, проводили больше времени, полностью отводя взгляд от экрана. Это позволяет предположить, что одна из продромальных особенностей аутизма, вероятно, заключается в общем дефиците регуляции зрительного внимания к сложным социальным сценам. Кроме того, младенцы, у которых позже диагностировали РАС, меньше времени сосредотачивались на лице человека (Chawarska et al., 2013; Shic et al., 2014). Недавние исследования, изучающие социальное внимание в более сложных жизненных ситуациях или при эмоционально валентных социальных стимулах, обнаружили дополнительные атипичные признаки и меньшие изменения взгляда у сиблингов, подверженных риску развития РАС, в возрасте 10 месяцев (Thorup, Nystrom, Gredeback, Bolte, & Falck-Ytter, 2016; Thorup et al, 2018). Сходным образом, при изучении визуальных реакций на социальные стимулы, включающие эмоциональное содержание, например, испуганные и счастливые лица, двенадцатимесячные дети, которым позднее был поставлен диагноз РАС, продемонстрировали снижение уровня отключения внимания по сравнению со своими сверстниками с типичным развитием. Это еще раз подтверждает возможность нарушений, связанных с модуляцией взгляда и переключением внимания. Это два существенных фактора регуляции визуального взаимодействия с социальными партнерами (Wagner, Keehn, Tager-Flusberg, & Nelson, 2019).

В дополнение к слабой модуляции внимания у младенцев с риском развития РАС, возраст развития, в котором социальное внимание изучается у сиблингов с риском развития аутизма, по-видимому, объясняет некоторые различия, наблюдаемые в ходе исследований по отслеживанию взгляда. Действительно, несмотря на то, что направление взгляда на область глаз как будто присутствует в двухмесячном возрасте, Jones и Klin (2013) выявили уменьшение длительности взгляда в глаза в возрасте от 2 до 18 месяцев. Сходным образом Bradshaw и коллеги (2019) недавно выявили более слабое общее внимание к анимированным (лица и голоса) и неанимированным стимулам (погремушка и мяч) в возрасте от 2 до 3 месяцев у сиблингов, подверженных риску развития РАС, по сравнению с их типично развивающимися сверстниками. Однако эти различия отсутствовали в возрасте 4 и 5 месяцев (Bradshaw et al., 2019), что потенциально выявляет уязвимость на важных фазах неврологического развития у младенцев с риском развития аутизма. Несмотря на то, что все эти атипичные особенности внимания были обнаружены за несколько месяцев до того, как РАС можно достоверно диагностировать, они соответствовали трудностям со вниманием, отмеченным у детей младшего возраста, которым недавно был поставлен диагноз РАС, до или около их второго дня рождения (Chawarska et al., 2012; Pierce et al., 2016; Shic et al., 2019).

Имеющиеся данные указывают на распространенный дефицит избирательного внимания на продромальных и ранних синдромальных стадиях РАС. Учитывая, что обучение концентрации внимания может улучшить избирательное внимание, оно может оказаться полезным для развития социального и несоциального познания при РАС (Wang et al., 2020b). Однако непонимание механизмов, лежащих в основе избирательного дефицита внимания при РАС, препятствует эффективности лечения. Чтобы устранить это упущение, в нескольких исследованиях начали изучать роль определения значимости в избирательном внимании при РАС (Wang, DiNicola, Heymann, Hampson, & Chawarska, 2018b, Wang, Chang, & Chawarska, 2020a). Система определения значимости представляет собой один из компонентов нейронной цепочки вознаграждения и способствует приобретению знаний о релевантности объектов в реальной среде, тем самым позволяя индивиду направлять ресурсы внимания на объекты, которые являются информативными, игнорируя те, которые имеют малую адаптивную ценность (Gottlieb, Hayhoe, Hikosaka, & Rangel, 2014). Одно недавнее исследование с использованием нового задания по айтрекингу выявило дефицит значимо-ориентированного отбора внимания в социальном домене и усиление значимо-ориентированного отбора внимания в несоциальном домене при РАС (Wang et al., 2020а). Исследование продемонстрировало связь между атипичным определением значимости в социальном и несоциальном доменах и избирательным вниманием при РАС. Рано присутствующее атипичное определение значимости в социальном и несоциальном домене может оказать глубокое влияние на становление нейронных систем, поддерживающих развитие социального внимания и когнитивных способностей при РАС. Эту гипотезу лучше всего было бы рассмотреть в ходе проспективных исследований сиблингов-младенцев, что позволило бы непосредственно оценить развитие систем определения значимости и их связь с формирующимся атипичным вниманием и аутистической психопатологией.

Таким образом, исследования в обычной реальности и айтрекинг-исследования показывают, что нарушения внимания к социальным паттернам, особенно к лицам, происходят не только на ранних стадиях расстройства, но и на продромальной стадии, причем дефицит становится очевидным уже в шестимесячном возрасте. Согласно имеющимся, хотя все еще ограниченным данным, нарушение внимания к лицам присутствует, в частности, когда младенцы взаимодействуют лицом к лицу с человеком, говорящим с ними и пытающимся встретиться с ними взглядом. Важно отметить, что дефицит, наблюдаемый у младенцев, которым позднее будет поставлен диагноз РАС, близок к дефицитам, наблюдаемым у детей младшего возраста с РАС, которые получают направление в клинику. Это свидетельствует не только о непрерывности этих нарушений от продромальной до клинической стадии расстройства, но и о возможности обобщить данные проспективной выборки сиблингов и выборки направленных в клинику. Протоколы айтрекинга при свободном наблюдении дали очень многообещающие дискриминативные и прогностические биомаркеры. Учитывая высокую гетерогенность социального внимания при РАС (Campbell et al., 2014b; Wang, Campbell, Macari, Chawarska, & Shic, 2018a), будущие исследования функциональных подтипов в рамках аутистического спектра, основанные на внимании к сигналам взгляда и речи, будут способствовать разработке стратификационных биомаркеров на ранних стадиях РАС. Существует также настоятельная потребность дополнить эту работу изучением маркеров РАС на основе процессно-ориентированного подхода, который может дать непосредственное представление о механизмах, лежащих в основе атипичного социального внимания при РАС (Fitzpatrick, 2018; Wang et al., 2018b; Wang et al., 2020a).

Дополнительную информацию о нейроанатомическом и нейрофизиологическом развитии см. Sifre, Piven и Elison (глава 6 данного сборника).

Когнитивное, речевое и двигательное развитие

Задержки в развитии речи и когнитивных способностей очень распространены среди детей младшего возраста с РАС, хотя существует заметная гетерогенность среди детей младшего возраста в том, что касается степени и типа задержек. В то время как некоторые дети испытывают задержки в приобретении вербальных и невербальных навыков, также довольно часто наблюдается большой разрыв между ними (Barbaro & Dissanayake, 2012; Chawarska et al., 2007b; дополнительную информацию см. Macari et al., гл. 3 данного сборника). Чаще всего разрыв отражает преобладание невербального навыка и, гораздо реже, – вербального. Эти профили равномерно замедленного развития или атипичного развития с неравномерностью редко наблюдаются в первый год жизни. В 6 месяцев младенцы, которым позднее ставится диагноз РАС, как правило, набирают баллы в вербальном и невербальном доменах в основном в нормативном диапазоне MSEL (Chawarska et al., 2013; Landa & Garrett-Mayer, 2006; Ozonoff et al., 2010). Когда начинают проявляться отличия от контрольной группы низкого риска, они, как правило, не являются специфичными для сиблингов, которым позднее ставится диагноз РАС, те же отличия проявляются у сиблингов с чертами расширенного фенотипа аутизма (Estes et al., 2015).

Задержки в невербальных навыках, как правило, не очень выражены на групповом уровне среди двенадцатимесячных детей, которым позднее ставится диагноз РАС (Estes et al., 2015; Macari et al., 2012; Ozonoff et al., 2010). Однако вербальные и мелкомоторные навыки, как правило, ниже у детей группы высокого риска, но их специфичность к РАС не очень сильна. Действительно, хотя двенадцатимесячные младенцы с РАС демонстрируют более низкие баллы по шкалам рецептивной и экспрессивной речи MSEL (Mullen, 1995) по сравнению с контрольной группой типичного развития (Mitchell et al., 2006; Zwaigenbaum et al., 2005), сходные дефициты наблюдаются у младенцев группы высокого риска без РАС (Estes et al., 2015; Landa & Garrett-Mayer, 2006; Macari et al., 2012). Задержки речи сохраняются в возрасте 24 месяцев как у сиблингов с РАС, так и у сиблингов без РАС (Estes et al., 2015; Marrus et al., 2018). Преобладание речевых задержек в 3-4 раза выше у сиблингов без РАС, чем в контрольной группе низкого риска (15,6 против 5,7 % соответственно) (Marrus et al., 2018). Подобно детям младшего возраста с РАС (Paul, Chawarska, Klin, & Volkmar, 2017), сиблинги группы высокого риска без РАС демонстрируют особую уязвимость в понимании речи (рецептивная речь), несмотря на интактную экспрессивную речь (Marrus et al., 2018).

Что касается двигательного развития, то результаты стандартизированных тестов мелкой моторики у младенцев, которым позднее ставится диагноз РАС, также, по-видимому, в значительной степени укладываются в диапазон нормы в возрасте 6 месяцев (Iverson et al., 2019). Это позволяет предположить, что моторные дефициты, отмеченные у более старших детей с РАС (напр., Anient et al., 2015), скорее всего, проявятся позже, на втором и третьем годах жизни (West, Leezenbaum, Northrup, & Iverson, 2019). Интересно, что, хотя в первый год жизни сообщалось о незначительных нарушениях мелкой моторики, они, по-видимому, не являются специфичными для младенцев, у которых позже развивается РАС. В обширном исследовании, проводившемся в ряде мест, шестимесячные младенцы группы высокого риска с большей вероятностью демонстрировали неудачи в заданиях по шкале мелкой моторики по сравнению с младенцами группы низкого риска. При этом показанные ими результаты по этой шкале были предиктором тяжести симптомов аутизма в возрасте 36 месяцев, но не самого диагноза (Iverson et al., 2019).

Таким образом, явные задержки у младенцев-сиблингов, которым позднее ставится диагноз РАС, или у их не затронутых заболеванием сиблингов не всегда наблюдаются на первом году жизни. Задержки в развитии речи, невербальном познании и моторных навыках начинают проявляться и усиливаться после первого года. Однако даже в возрасте 2 лет наблюдаемые задержки не являются специфичными для РАС, более того, они также часто наблюдаются у сиблингов без диагноза РАС.

Дополнительную информацию о профилях развития детей младшего возраста с РАС см. Macari et al. (глава 3 данного сборника).

Клиническое ведение сиблингов с семейным риском развития РАС

Как было рассмотрено в предыдущих разделах, задержки социального, речевого, когнитивного и двигательного развития, как их индексируют стандартизированные тесты, не всегда очевидны на первом году жизни у детей с семейным риском развития РАС. Когда эти особенности начинают проявляться на втором году жизни, они присутствуют как у сиблингов с РАС, так и у сиблингов без РАС. По этим причинам дифференциация сиблингов с РАС от тех, кто на втором году жизни проявляет признаки расширенного фенотипа аутизма, может оказаться сложной и потребовать рассмотрения целостных профилей. Чтобы итоговая диагностическая классификация могла быть надежной, эти профили должны включать в себя сильные и проблемные стороны в разных сферах (Ozonoff et al., 2015; см. также Campi, Lord и Grzadzinski, глава 2 данного сборника). Исследования, в которых сиблингов группы высокого риска наблюдали вплоть до дошкольного возраста, показывают, что ранний диагноз РАС, поставленный сиблингам, обычно стабилен (Ozonoff et al., 2015; Zwaigenbaum et al., 2016) даже в возрасте 18 месяцев. В мультиисследовании, проводившемся на базе множества мест, диагноз РАС, поставленный в 18 месяцев и в 24 месяца, был подтвержден в 36 месяцев у 93 % и 82 % испытуемых соответственно. Однако многих сиблингов изначально пропускают и не диагностируют до трехлетнего возраста или позже (Ozonoff et al., 2015; Zwaigenbaum et al., 2016). Например, клинические эксперты пропустили до 63 % случаев РАС в 18 месяцев и 41 % случаев в 24 месяца (Ozonoff et al., 2015). В пропущенных случаях с меньшей вероятностью проявлялись выраженные когнитивные задержки и задержки речи, а симптомы аутизма были менее серьезными (Ozonoff et al., 2015; Zwaigenbaum et al., 2016). Одним из объяснений пропуска этих случаев на втором году жизни является то, что симптомы РАС у разных детей появляются и усиливаются в разном возрасте (напр., в группах раннего и позднего начала заболевания) (Landa, Holman, & Garrett-Mayer, 2007). Это позволило бы предположить, что уместным подходом к раннему выявлению является повторный скрининг и отслеживание. Тем не менее задержки и атипичные черты у сиблингов группы высокого риска, получающих диагноз не ранее двух-трехлетнего возраста, как правило, присутствуют уже достаточно рано, равно как и у детей младшего возраста, что установлено общей педиатрической практикой и общим популяционным скринингом (Bacon et al., 2018; Oien et al., 2018; Ozonoff et al., 2015). Это может указывать на альтернативное объяснение, согласно которому современная диагностическая практика для маленьких детей основана на проявлении социального дефицита у детей младшего возраста с более низким когнитивным уровнем (Chawarska et al., 2014). В ходе будущих исследований потребуется определить, нужно ли и как следует калибровать инструменты ранних скрининга и диагностики, чтобы улучшить выявление РАС у детей младшего возраста, которые не испытывают заметных задержек в развитии, и помочь дифференцировать РАС от расширенного фенотипа аутизма (Chawarska et al., 2014).

Хотя экспериментальные исследования показывают, что прогностические признаки РАС могут быть обнаружены в первый год жизни на поведенческом, нейробиологическом, нейрофизиологическом и нейроанатомическом уровнях, чувствительность и специфичность этих признаков либо слабы, либо неизвестны, либо целесообразность их использования в общей популяции еще предстоит определить. Таким образом, эти признаки в настоящее время не рекомендуются в качестве диагностических или прогностических показателей ни для подтверждения или исключения диагноза РАС, ни для определения будущего уровня нарушений. Однако эти исследования показывают, что процессы, связанные с РАС, начинаются уже в первые послеродовые месяцы, возможно, даже раньше. Идентификация же более надежных нейро- и поведенческих маркеров РАС – лишь вопрос времени.

Хотя определение окончательного статуса по РАС сиблингов в первые 2-3 года жизни может быть сложной задачей, существуют неопровержимые доказательства того, что сиблинги как группа испытывают постоянную уязвимость в социальном, эмоциональном и когнитивном доменах, равно как в доменах речи, поведения и внимания. Таким образом, их потребности в терапии должны быть удовлетворены в положенное время, вне зависимости от текущей диагностической классификации. Это относится не только к социальным трудностям, но и к речевым и когнитивным задержкам, к эмоциональным и регуляторным проблемам, которые могут предвещать появление других проблем неврологического развития, таких как синдром дефицита внимания и гиперактивности (СДВГ), тревожность или поведенческие проблемы. Тщательное клиническое наблюдение в ходе проспективных исследований младенцев-сиблингов действительно может способствовать раннему выявлению уязвимостей и началу лечения. В соответствии с этой гипотезой недавний обзор 11 проспективных исследований младенцев-сиблингов показывает, что дети младшего возраста с РАС, выявленные в ходе этих исследований, имеют более высокие уровни развития и более низкую тяжесть симптомов аутизма по сравнению с направленными в клинику детьми младшего возраста с РАС и детьми младшего возраста, выявленными с помощью общего популяционного скрининга (Micheletti et al., 2020). Хотя нельзя полностью исключить и другие факторы – такие, как предубежденность против постановки диагноза и генетические факторы (например, мультиплексный или симплексный статус), представляется логичным, что проспективное наблюдение приводит к «эффекту наблюдения», который способствует более оптимальным результатам развития у младенцев-сиблингов. Иными словами, подвергаясь воздействию групп опытных клиницистов и наблюдений за процедурами клинической оценки, родители могут научиться новым способам взаимодействия со своими новорожденными детьми и стать опорой для их развития. Кроме того, младенцы и дети младшего возраста с задержками развития могут извлечь пользу из раннего направления на услуги вмешательства. Вполне вероятно также, что участие в проспективных исследованиях младенцев-сиблингов обеспечивает родителям столь необходимую образовательную и эмоциональную поддержку которая способствует развитию их детей (Brian, Bryson, Zwaigenbaum, Cosgrove, & Roberts, 2018).

Дополнительную информацию о скрининге см. Campi, Lord и Grzadzinski (глава 2 данного сборника). Дополнительную информацию о вмешательстве на продромальных и ранних стадиях синдрома см. Pizzano и Kasari (глава 4 данного сборника) и Green (глава 8 данного сборника). Информацию об отдаленных исходах у младенцев группы риска см. Miller и Ozonoff (глава 7 данного сборника).

Выводы и перспективы исследований

Новые данные, полученные в результате проспективных исследований младенцев, подверженных риску развития РАС, свидетельствуют о том, что признаки аутизма начинаютпроявляться в начале первого года жизни и что генетическая предрасположенность к аутизму создает риск не только социальных, но и аффективных, поведенческих и эмоциональных трудностей в более позднем возрасте. Генетические факторы риска также приводят к целому ряду клинически значимых проблем развития у сиблингов, которые в конечном итоге не соответствуют диагностическим критериям РАС. В дополнение к получению важной информации о сроках и процессах, способствующих развитию симптомов аутизма, проспективные исследования младенцев-сиблингов также дают легковоспроизводимые клинические результаты, необходимые для удовлетворения терапевтических потребностей уязвимой популяции сиблингов и их семей.

Однако предстоит еще многое сделать. Хотя поведенческие, нейроповеденческие и нейрофизиологические исследования позволяют предположить, что различия между младенцами, которым позднее ставится диагноз РАС, и их сверстниками, не затронутыми заболеванием, налицо уже к 6 месяцам жизни, дальнейшее уточнение исследовательских парадигм и методов измерения необходимо для повышения прогностической точности идентифицированных биомаркеров. Более того, большинство маркеров, описанных в литературе, были обнаружены в возрасте 6 месяцев или позднее главным образом потому, что исследования, сосредоточенные на первых постнатальных месяцах, все еще очень редки. Снижение возраста, в котором сиблинги привлекаются к проспективным исследованиям, поможет выявить первичные нарушения и лежащие в их основе механизмы на поведенческом, нейроповеденческом и нейрофизиологическом уровнях. Кроме того, многие случаи РАС у сиблингов группы высокого риска остаются необнаруженными, несмотря на комплексную оценку в 18 или 24 месяца. Факторы, приводящие к задержке в постановке диагноза у большого числа сиблингов, недостаточно изучены, и их выяснение может привести к разработке более точных методов скрининга, диагностики и оценки. Хотя имеются убедительные доказательства связи пола сиблингов с риском возникновения у них расстройства, меньше известно о нейромаркерах и поведенческих маркерах риска и устойчивости, а также о различиях в траекториях развития и исходах у сиблингов мужского и женского пола группы риска. Данные в этой области только начинают появляться (Bedford et al., 2016; Campbell, Chang, & Chawarska, 2014a; Chawarska et al., 2016; Halladay et al., 2015; Kleberg et al., 2019; Messinger et al., 2015; Zwaigenbaum et al., 2012), и в будущем необходимо сосредоточиться не только на сиблингах, затронутых РАС, но и на тех, кто испытывает другие проблемы развития, а также на тех, кто развивается типично. Последние группы особенно важны для определения факторов, которые могут защитить генетически уязвимых сиблингов от развития синдрома социальной инвалидности (Szatmari, 2018). Наконец, парадигма младенца-сиблинга предоставляет уникальную возможность для изучения взаимодействия генетических и семейных факторов риска, формирующих сложные траектории развития. Многочисленные исследования задокументировали у родителей детей с РАС повышенную предрасположенность к тревоге, депрессии и повышенный уровень стресса, а также примечательную стойкость и копинг-стратегии. Однако наше понимание того, как эти факторы влияют на результаты развития младших сиблингов детей с аутизмом, остается весьма ограниченным.

Несмотря на свою исключительную ценность, проспективные исследования младенцев-сиблингов имеют ряд ограничений (Szatmari et al., 2016). Многократные оценки в течение первых 2-3 лет могут вызвать эффект практики или привыкания, непредсказуемым образом изменяя паттерны мозга и поведение. Тщательный клинический мониторинг, обучение родителей и раннее направление на получение помощи могут изменить общие результаты развития сиблингов, ограничивая обобщаемость результатов проспективных исследований для более широкой популяции детей младшего возраста, направляемых в клинику (Micheletti et al., 2020). Наконец, не вполне ясно, возможно ли обобщение поведенческих и биологических данных из семей с более чем одним ребенком с РАС (мультиплексные случаи) на детей в семьях только с одним затронутым ребенком (симплексные случаи), поскольку расстройство может возникать через частично различные генетические механизмы и приводить к появлению различных фенотипов (Dissanayake, Searles, Barbaro, Sadka, & Lawson, 2019; Leppa et al., 2016; Ruzzo et al., 2018; Sanders et al., 2012). Таким образом, необходимы дальнейшие исследования согласованности фенотипических характеристик младенцев в мультиплексных семьях с теми, которые наблюдаются в симплексных случаях. Эти проблемы необходимо решать по мере того, как изучение младенцев-сиблингов с РАС вступает в свое второе десятилетие.

Список литературы

Abulizi, X., Pryor, L., Michel, G., Melchior, M., Van Der Waerden, J., & on behalf of the EDEN Mother – Child Cohort Group. (2017). Temperament in infancy and behavioral and emotional problems at age 5.5: The EDEN mother – child cohort. PLOS ONE, 12 (2), e0171971.

Ament, K., Mejia, A., Buhlman, R., Erklin, S., Cafo, B., Mostofsky, S., & Wodka, E. (2015). Evidence for specifcity of motor impairments in catching and balance in children with autism. Journal of Autism and Developmental Disorders, 45 (3), 742–751.

Bacon, E. C., Courchesne, E., Barnes, C. C., Cha, D., Pence, S., Schreibman, L., Pierce, K. (2018). Rethinking the idea of late autism spectrum disorder onset. Development and Psychopathology, 30 (2), 553–569.

Bailey, A., Palferman, S., Heavey, L., & Le Couteur, A. (1998). Autism: The phenotype in relatives. Journal of Autism and Developmental Disorders, 28 (5), 369–392.

Barbaro, J., & Dissanayake, C. (2012). Developmental profles of infants and toddlers with autism spectrum disorders identifed prospectively in a community-based setting. Journal of Autism and Developmental Disorders, 42 (9), 1939–1948.

Barlow, J., Bennett, C., Midgley, N., Larkin, S. K., & Wei, Y. (2015). Parent – infant psychotherapy for improving parental and infant mental health. Cochrane Database of Systematic Reviews, 2015 (1), CD010534.

Bedford, R., Elsabbagh, M., Gliga, T., Pickles, A., Senju, A., Charman, T., BASIS Team. (2012). Precursors to social and communication diffculties in infants at-risk for autism: Gaze following and attentional engagement. Journal of Autism and Developmental Disorders, 42 (10), 2208–2218.

Bedford, R., Jones, E. J., Johnson, M. H., Pickles, A., Charman, T., & Gliga, T. (2016). Sex diferences in the association between infant markers and later autistic traits. Molecular Autism, 7 (1), 21.

Blizzard, A. M., Barroso, N. E., Ramos, F. G., Graziano, P. A., & Bagner, D. M. (2018). Behavioral parent training in infancy: What about the parent-infant relationship? Journal of Clinical Child and Adolescent Psychology, 47 (Supp. 1), S341–S353.

Bloom, L. C., & Mudd, S. A. (1991). Depth of processing approach to face recognition: A test of two theories. Journal of Experimental Psychology: Learning, Memory, and Cognition, 17 (3), 556–565.

Bradshaw, J., Klin, A., Evans, L., Klaiman, C., Saulnier, C., & McCracken, C. (2019). Development of attention from birth to 5 months in infants at risk for autism spectrum disorder. Development and Psychopathology, 23, 1–11.

Bradshaw, J., Shic, F., & Chawarska, K. (2011). Brief report: Face-specifc recognition defcits in young children with autism spectrum disorders. Journal of Autism and Developmental Disorders, 41(10), 1429–1435.

Brian, J., Bryson, S. E., Zwaigenbaum, L., Cosgrove, S., & Roberts, W. (2018). Supporting the families of high-risk infants who have an older sibling with ASD: Collaboration, consultation, and care. In M. Siller & L. Morgan (Eds.), Handbook of parent-implemented interventions for very young children with autism (pp. 45–57). New York: Springer.

Briggs-Gowan, M. J., Carter, A. S., & Schwab-Stone, M. (1996). Discrepancies among mother, child, and teacher reports: Examining the contributions of maternal depression and anxiety. Journal of Abnormal Child Psychology, 24 (6), 749–765.

Bryson, S. E., Zwaigenbaum, L., McDermott, C., Rombough, V., & Brian, J. (2008). The Autism Observation Scale for Infants: Scale development and reliability data. Journal of Autism and Developmental Disorders, 38 (4), 731–738.

Campbell, D. J., Chang, J., & Chawarska, K. (2014a). Early generalized overgrowth in autism spectrum disorder: Prevalence rates, gender efects, and clinical outcomes. Journal of the American Academy of Child and Adolescent Psychiatry, 53 (10), 1063–1073.

Campbell, D. J., Shic, F., Macari, S., & Chawarska, K. (2014b). Gaze response to dyadic bids at 2 years related to outcomes at 3 years in autism spectrum disorders: A subtyping analysis. Journal of Autism and Developmental Disorders, 44 (2), 431–442.

Centers for Disease Control and Prevention. (2012). Prevalence of autism spectrum disorders – Autism and Developmental Disabilities Monitoring Network, 14 sites, United States, 2008. MMWR Surveillance Summaries, 61 (SS03), 1–19.

Charman, T., Young, G. S., Brian, J., Carter, A., Carver, L. J., Chawarska, K., … Zwaigenbaum, L. (2016). Non-ASD outcomes at 36 months in siblings at familial risk for autism spectrum disorder (ASD): A Baby Siblings Research Consortium (BSRC) study. Autism Research, 10 (1), 169–178.

Chawarska, K., Klin, A., Paul, R., Macari, S., & Volkmar, F. (2009). A prospective study of toddlers with ASD: Short-term diagnostic and cognitive outcomes. Journal of Child Psychology and Psychiatry, 50 (10), 1235–1245.

Chawarska, K., Klin, A., Paul, R., & Volkmar, F. (2007a). Autism spectrum disorder in the second year: Stability and change in syndrome expression. Journal of Child Psychology and Psychiatry, 48 (2), 128–138.

Chawarska, K., Klin, A., & Volkmar, F. (2003). Automatic attention cueing through eye movement in 2-year-old children with autism. Child Development, 74 (4), 1108–1122.

Chawarska, K., Macari, S., Powell, K., DiNicola, L., & Shic, F. (2016). Enhanced social attention in female infant siblings at risk for autism. Journal of the American Academy of Child and Adolescent Psychiatry, 55 (3), 188–195.

Chawarska, K., Macari, S., & Shic, F. (2012). Context modulates attention to social scenes in toddlers with autism. Journal of Child Psychology and Psychiatry, 53 (8), 903–913.

Chawarska, K., Macari, S., & Shic, F. (2013). Decreased spontaneous attention to social scenes in 6-month-old infants later diagnosed with autism spectrum disorders. Biological Psychiatry, 74 (3), 195–203.

Chawarska, K., Paul, R., Klin, A., Hannigen, S., Dichtel, L., & Volkmar, F. (2007b). Parental recognition of developmental problems in toddlers with autism spectrum disorders. Journal of Autism and Developmental Disorders, 37 (1), 62–72.

Chawarska, K., & Shic, F. (2009). Looking but not seeing: Atypical visual scanning and recognition of faces in 2- and 4-year-old children with autism spectrum disorder. Journal of Autism and Developmental Disorders, 39 (12), 1663–1672.

Chawarska, K., Shic, F., Macari, S., Campbell, D. J., Brian, J., Landa, R., Bryson, S. (2014). 18-month predictors of later outcomes in younger siblings of children with autism spectrum disorder: A Baby Siblings Research Consortium study. Journal of the American Academy of Child and Adolescent Psychiatry, 53 (12), 1317–1327.

Chawarska, K., Volkmar, F., & Klin, A. (2010). Limited attentional bias for faces in toddlers with autism spectrum disorders. Archives of General Psychiatry, 67 (2), 178–185.

Chiang, H. L., & Gau, S. S. F. (2016). Comorbid psychiatric conditions as mediators to predict later social adjustment in youths with autism spectrum disorder. Journal of Child Psychology and Psychiatry, 57 (1), 103–111.

Christensen, L., Hutman, T., Rozga, A., Young, G. S., Ozonof, S., Rogers, S. J., Sigman, M. (2011). Play and developmental outcomes in infant siblings of children with autism. Journal of Autism and Developmental Disorders, 40 (8), 946–957.

Chronis-Tuscano, A., Degnan, K. A., Pine, D. S., Perez-Edgar, K., Henderson, H. A., Diaz, Y., Fox, N. A. (2009). Stable early maternal report of behavioral inhibition predicts lifetime social anxiety disorder in adolescence. Journal of the American Academy of Child and Adolescent Psychiatry, 48 (9), 928–935.

Cliford, S. M., Hudry, K., Elsabbagh, M., Charman, T., & Johnson, M. H. (2013). Temperament in the frst 2 years of life in infants at highrisk for autism spectrum disorders. Journal of Autism and Developmental Disorders, 43 (3), 673–686.

Cohen, L. B. (1972). Attention-getting and attention-holding processes of infant visual preferences. Child Development, 43 (3), 869–879.

Coin, C., & Tiberghien, G. (1997). Encoding activity and face recognition. Memory, 5 (5), 545–568.

Colder, C. R., Mott, J. A., & Berman, A. S. (2002). The interactive efects of infant activity level and fear on growth trajectories of early childhood behavior problems. Development and Psychopathology, 14 (1), 1–23.

Constantino, J. N., Zhang, Y., Frazier, T., Abbacchi, A. M., & Law, P. (2010). Sibling recurrence and the genetic epidemiology of autism. American Journal of Psychiatry, 167 (11), 1349.

Damiano, C. R., Nahmias, A., Hogan-Brown, A. L., & Stone, W. L. (2013). What do repetitive and stereotyped movements mean for infant siblings of children with autism spectrum disorders? Journal of Autism and Developmental Disorders, 43 (6), 1326–1335.

De Rosnay, M., Cooper, P. J., Tsigaras, N., & Murray, L. (2006). Transmission of social anxiety from mother to infant: An experimental study using a social referencing paradigm. Behaviour Research and Therapy, 44 (8), 1165–1175.

Deubel, H., & Schneider, W. X. (1996). Saccade target selection and object recognition: Evidence for a common attentional mechanism. Vision Research, 36 (12), 1827–1837.

Dissanayake, C., Searles, J., Barbaro, J., Sadka, N., & Lawson, L. P. (2019). Cognitive and behavioral diferences in toddlers with autism spectrum disorder from multiplex and simplex families. Autism Research, 12 (4), 682–693.

Dougherty, L. R., Klein, D. N., Durbin, C. E., Hayden, E. P., & Olino, T. M. (2010). Temperamental positive and negative emotionality and children’s depressive symptoms: A longitudinal prospective study from age three to age ten. Journal of Social and Clinical Psychology, 29 (4), 462–488.

Elison, J. T., Paterson, S. J., Wolf, J. J., Reznick, J. S., Sasson, N. J., Gu, H., Infant Brain Imaging Study (IBIS) Network. (2013a). White matter microstructure and atypical visual orienting in 7-month-olds at risk for autism. American Journal of Psychiatry, 170, 899–908.

Elison, J. T., Wolf, J. J., Heimer, D. C., Paterson, S. J., Gu, H., Hazlett, H. C., Infant Brain Imaging Study (IBIS) Network. (2013b). Frontolimbic neural circuitry at 6 months predicts individual diferences in joint attention at 9 months. Developmental Science, 16 (2), 186–197.

Elison, J. T., Wolf, J. J., Reznick, J. S., Botteron, K. N., Estes, A. M., Gu, H., Zwaigenbaum, L. (2014). Repetitive behavior in 12-month-olds later classifed with autism spectrum disorder. Journal of the American Academy of Child and Adolescent Psychiatry, 53 (11), 1216–1224.

Elsabbagh, M., Bedford, R., Senju, A., Charman, T., Pickles, A., & Johnson, M. H. (2014). What you see is what you get: Contextual modulation of face scanning in typical and atypical development. Social Cognitive and Afective Neuroscience, 9 (4), 538–543.

Elsabbagh, M., Gliga, T., Pickles, A., Hudry, K., Charman, T., Johnson, M. H., & BASIS Team. (2013). The development of face orienting mechanisms in infants at-risk for autism. Behavioural Brain Research, 251, 147–154.

Elsabbagh, M., Mercure, E., Hudry, K., Chandler, S., Pasco, G., Charman, T., BASIS Team. (2012). Infant neural sensitivity to dynamic eye gaze is associated with later emerging autism. Current Biology, 22 (4), 338–342.

Emerson, R. W., Adams, C., Nishino, T., Hazlett, H. C., Wolf, J. J., Zwaigenbaum, L., Piven, J. (2017). Functional neuroimaging of high-risk 6-month-old infants predicts a diagnosis of autism at 24 months of age. Science Translational Medicine, 9 (393), pii.

Estes, A., Zwaigenbaum, L., Gu, H., John, T. S., Paterson, S., Elison, J. T., Infant Brain Imaging Study (IBIS) Network. (2015). Behavioral, cognitive, and adaptive development in infants with autism spectrum disorder in the frst 2 years of life. Journal of Neurodevelopmental Disorders, 7 (1), 24.

Falck-Ytter, T., Bolte, S., & Gredeback, G. (2013). Eye tracking in early autism research. Journal of Neurodevelopmental Disorders, 5 (1), 28.

Filliter, J. H., Longard, J., Lawrence, M. A., Zwaigenbaum, L., Brian, J., Garon, N., Bryson, S. E. (2015). Positive afect in infant siblings of children diagnosed with autism spectrum disorder. Journal of Abnormal Child Psychology, 43 (3), 567–575.

Finsaas, M. C., Buferd, S. J., Dougherty, L. R., Carlson, G. A., & Klein, D. N. (2018). Preschool psychiatric disorders: Homotypic and heterotypic continuity through middle childhood and early adolescence. Psychological Medicine, 48 (13), 1–10.

Fitzpatrick, P. (2018). The future of autism research: Dynamic and process-oriented approaches. Journal of the American Academy of Child and Adolescent Psychiatry, 57 (1), 16–17.

Gadow, K. D., DeVincent, C., & Schneider, J. (2008). Predictors of psychiatric symptoms in children with an autism spectrum disorder. Journal of Autism and Developmental Disorders, 38 (9), 1710–1720.

Gagne, J. R., & Goldsmith, H. H. (2011). A longitudinal analysis of anger and inhibitory control in twins from 12 to 36 months of age. Developmental Science, 14 (1), 112–124.

Gagne, J. R., Van Hulle, C. A., Aksan, N., Essex, M. J., & Goldsmith, H. (2011). Deriving childhood temperament measures from emotion-eliciting behavioral episodes: Scale construction and initial validation. Psychological Assessment, 23 (2), 337–353.

Gammer, I., Bedford, R., Elsabbagh, M., Garwood, H., Pasco, G., Tucker, L., BASIS Team. (2015). Behavioural markers for autism in infancy:

Scores on the Autism Observational Scale for Infants in a prospective study of at-risk siblings. Infant Behavior and Development, 38, 107–115.

Gangi, D. N., Schwichtenberg, A., Iosif, A.-M., Young, G. S., Baguio, F., & Ozonof, S. (2018). Gaze to faces across interactive contexts in infants at heightened risk for autism. Autism, 22 (6), 763–768.

Gartstein, M. A., & Marmion, J. (2008). Fear and positive afectivity in infancy: Convergence/discrepancy between parent-report and laboratory-based indicators. Infant Behavior and Development, 31 (2), 227–238.

Gartstein, M. A., Putnam, S. P., & Rothbart, M. K. (2012). Etiology of preschool behavior problems: Contributions of temperament attributes in early childhood. Infant Mental Health Journal, 33 (2), 197–211.

Gartstein, M. A., & Rothbart, M. K. (2003). Studying infant temperament via the revised infant behavior questionnaire. Infant Behavior and Development, 26 (1), 64–86.

Georgiades, S., Szatmari, P., Zwaigenbaum, L., Bryson, S., Brian, J., Roberts, W., Garon, N. (2013). A prospective study of autistic-like traits in unafected siblings of probands with autism spectrum disorder. JAMA Psychiatry, 70 (1), 42–48.

Ghassabian, A., Szekely, E., Herba, C. M., Jaddoe, V. W., Hofman, A., Oldehinkel, A. J., Tiemeier, H. (2014). From positive emotionality to internalizing problems: The role of executive functioning in preschoolers. European Child and Adolescent Psychiatry, 23 (9), 729–741.

Girard, E. I., Wallace, N. M., Kohlho, J. R., Morgan, S. S., & McNeil, C. B. (2018). Parent-child interaction therapy with toddlers. New York: Springer.

Gottlieb, J., Hayhoe, M., Hikosaka, O., & Rangel, A. (2014). Attention, reward, and information seeking. Journal of Neuroscience, 34 (46), 15497–15504.

Green, J., Charman, T., Pickles, A., Wan, M. W., Elsabbagh, M., Slonims, V., BASIS Team. (2015). Parent-mediated intervention versus no intervention for infants at high risk of autism: A parallel, single-blind, randomised trial. The Lancet Psychiatry, 2 (2), 133–140.

Guillon, Q., Hadjikhani, N., Baduel, S., & Roge, B. (2014). Visual social attention in autism spectrum disorder: Insights from eye tracking studies. Neuroscience and Biobehavioral Reviews, 42, 279–297.

Halladay, A. K., Bishop, S., Constantino, J. N., Daniels, A. M., Koenig, K., Palmer, K., Szatmari, P. (2015). Sex and gender diferences in autism spectrum disorder: Summarizing evidence gaps and identifying emerging areas of priority. Molecular Autism, 6 (1), 36.

Hansen, S. N., Schendel, D. E., Francis, R. W., Windham, G. C., Bresnahan, M., Levine, S. Z., Parner, E. T. (2019). Recurrence risk of autism in siblings and cousins: A multinational, population-based study. Journal of the American Academy of Child and Adolescent Psychiatry, 58 (9), 866–875.

Hawks, Z. W., Marrus, N., Glowinski, A. L., & Constantino, J. N. (2019). Early origins of autism comorbidity: Neuropsychiatric traits correlated in childhood are independent in infancy. Journal of Abnormal Child Psychology, 47 (2), 369–379.

Hayes, S. A., & Watson, S. L. (2013). The impact of parenting stress: A meta-analysis of studies comparing the experience of parenting stress in parents of children with and without autism spectrum disorder. Journal of Autism and Developmental Disorders, 43 (3), 629–642.

Hazlett, H. C., Gu, H., Munsell, B. C., Kim, S. H., Styner, M., Wolf, J. J., Statistical Analysis. (2017). Early brain development in infants at high risk for autism spectrum disorder. Nature, 542 (7641), 348.

Hazlett, H. C., Poe, M. D., Lightbody, A. A., Styner, M., MacFall, J. R., Reiss, A. L., & Piven, J. (2012). Trajectories of early brain volume development in fragile X syndrome and autism. Journal of the American Academy of Child and Adolescent Psychiatry, 51 (9), 921–933.

Henderson, J. M. (2007). Regarding scenes. Current Directions in Psychological Science, 16 (4), 219–222.

Howlin, P., Moss, P., Savage, S., Bolton, P., & Rutter, M. (2015). Outcomes in adult life among siblings of individuals with autism. Journal of Autism and Developmental Disorders, 45 (3), 707–718.

Ingersoll, B., & Wainer, A. (2014). The broader autism phenotype. In F. R. Volkmar, R. Paul, S. J. Rgers, & K. A. Pelphrey, Handbook of autism and pervasive developmental disorders, fourth edition. Hoboken, NJ: Wiley.

Iverson, J. M., Shic, F., Wall, C. A., Chawarska, K., Curtin, S., Estes, A., Young, G. S. (2019). Early motor abilities in infants at heightened versus low risk for ASD: A Baby Siblings Research Consortium (BSRC) study. Journal of Abnormal Psychology, 128 (1), 69.

Jokiranta-Olkoniemi, E., Cheslack-Postava, K., Sucksdorf, D., Suominen, A., Gyllenberg, D., Chudal, R., Sourander, A. (2016). Risk of psychiatric and neurodevelopmental disorders among siblings of probands with autism spectrum disorders. JAMA Psychiatry, 73 (6), 622–629.

Jones, W., Carr, K., & Klin, A. (2008). Absence of preferential looking to the eyes of approaching adults predicts level of social disability in 2-year-old toddlers with autism spectrum disorder. Archives of General Psychiatry, 65 (8), 946–954.

Jones, W., & Klin, A. (2013). Attention to eyes is present but in decline in 2–6-month-old infants later diagnosed with autism. Nature, 504 (7480), 427–431.

Joseph, R. M., & Tager-Flusberg, H. (1997). An investigation of attention and afect in children with autism and Down syndrome. Journal of Autism and Developmental Disorders, 27 (4), 385–396.

Kagan, J., Reznick, J., & Snidman, N. (1987). The physiology and psychology of behavioral inhibition in children. Child Development, 58 (6), 1459–1473.

Kanner, L. (1943). Autistic disturbances of afective contact. Nervous Child, 2 (3), 217–250.

Kasari, C., Gulsrud, A., Paparella, T., Hellemann, G., & Berry, K. (2015). Randomized comparative efcacy study of parent-mediated interventions for toddlers with autism. Journal of Consulting and Clinical Psychology, 83 (3), 554.

Kasari, C., Kaiser, A., Goods, K., Nietfeld, J., Mathy, P., Landa, R., Almirall, D. (2014). Communication interventions for minimally verbal children with autism: A sequential multiple assignment randomized trial. Journal of the American Academy of Child and Adolescent Psychiatry, 53 (6), 635–646.

Kasari, C., Sigman, M., Mundy, P., & Yirmiya, N. (1990). Afective sharing in thecontext of joint attention interactions of normal, autistic, and mentally retarded children. Journal of Autism and Developmental Disorders, 20 (1), 87–100.

Kingstone, A., Smilek, D., & Eastwood, J. D. (2008). Cognitive ethology: A new approach for studying human cognition. British Journal of Psychology, 99(3), 317–340.

Kleberg, J. L., Nystrom, P., Bolte, S., & Falck-Ytter, T. (2019). Sex diferences in social attention in infants at risk for autism. Journal of Autism and Developmental Disorders, 49 (4), 1342–1351.

Landa, R., & Garrett-Mayer, E. (2006). Development in infants with autism spectrum disorders: A prospective study. Journal of Child Psychology and Psychiatry, 47 (6), 629–638.

Landa, R. J., Holman, K. C., & Garrett-Mayer, E. (2007). Social and communication development in toddlers with early and later diagnosis of autism spectrum disorders. Archives of General Psychiatry, 64 (7), 853–864.

Lazenby, D. C., Sideridis, G. D., Huntington, N., Prante, M., Dale, P. S., Curtin, S., Tager-Flusberg, H. (2016). Language diferences at 12 months in infants who develop autism spectrum disorder. Journal of Autism and Developmental Disorders, 46 (3), 899–909.

Leppa, V. M., Kravitz, S. N., Martin, C. L., Andrieux, J., Le Caignec, C., Martin-Coignard, D., Geschwind, D. H. (2016). Rare inherited and de novo CNVs reveal complex contributions to ASD risk in multiplex families. American Journal of Human Genetics, 99 (3), 540–554.

Leyfer, O. T., Folstein, S. E., Bacalman, S., Davis, N. O., Dinh, E., Morgan, J., Lainhart, J. E. (2006). Comorbid psychiatric disorders in children with autism: Interview development and rates of disorders. Journal of Autism and Developmental Disorders, 36 (7), 849–861.

Loh, A., Soman, T., Brian, J., Bryson, S. E., Roberts, W., Szatmari, P… Zwaigenbaum, L. (2007). Stereotyped motor behaviors associated with autism in high-risk infants: A pilot videotape analysis of a sibling sample. Journal of Autism and Developmental Disorders, 37 (1), 25–36.

Lonigan, C. J., Vasey, M. W., Phillips, B. M., & Hazen, R. A. (2004). Temperament, anxiety, and the processing of threat-relevant stimuli. Journal of Clinical Child and Adolescent Psychology, 33 (1), 8–20.

Lord, C., Luyster, R., Gotham, K., & Guthrie, W. (2012a). Autism Diagnostic Observation Schedule (ADOS-2) manual (Part II): Toddler module. Los Angeles: Western Psychological Services.

Lord, C., Luyster, R., Guthrie, W., & Pickles, A. (2012b). Patterns of developmental trajectories in toddlers with autism spectrum disorder. Journal of Consulting and Clinical Psychology, 80 (3), 477–489.

Lord, C., Risi, S., DiLavore, P. S., Shulman, C., Thurm, A., & Pickles, A. (2006). Autism from 2 to 9 years of age. Archives of General Psychiatry, 63 (6), 694–701. Lowell, D. I., Carter, A. S., Godoy, L., Paulicin, B., & Briggs-Gowan, M. J. (2011). A randomized controlled trial of Child FIRST: A comprehensive home-based intervention translating research into early childhood practice. Child Development, 82 (1), 193–208.

Macari, S., Campbell, D., Gengoux, G., Saulnier, C., Klin, A., & Chawarska, K. (2012). Predicting developmental status from 12 to 24 months in infants at risk for autism spectrum disorder: A preliminary report. Journal of Autism and Developmental Disorders, 42 (12), 2636–2647.

Macari, S., DiNicola, L., Kane-Grade, F., Prince, E., Vernetti, A., Powell, K., Chawarska, K. (2018). Emotional expressiveness in toddlers with autism spectrum disorder. Journal of the American Academy of Child and Adolescent Psychiatry, 57 (11), 828–836.

Macari, S. L., Koller, J., Campbell, D. J., & Chawarska, K. (2017). Temperamental markers in toddlers with autism spectrum disorder. Journal of Child Psychology and Psychiatry, 58 (7), 819–828.

Macari, S., Milgramm, A., Reed, J., Shic, F., Powell, K., Macris, D. M., & Chawarska, K. (2020). Context-specifc dyadic attention vulnerabilities during the frst year in infants later developing autism spectrum disorder. Journal of the American Academy of Child and Adolescent Psychiatry. [Epub ahead of print]

Mantymaa, M., Puura, K., Luoma, I., Latva, R., Salmelin, R. K., & Tamminen, T. (2012). Predicting internalizing and externalizing problems at fve years by child and parental factors in infancy and toddlerhood. Child Psychiatry and Human Development, 43 (2), 153–170.

Marrus, N., Hall, L., Paterson, S., Elison, J., Wolf, J., Swanson, M., Hazlett, H. (2018). Language delay aggregates in toddler siblings of children with autism spectrum disorder. Journal of Neurodevelopmental Disorders, 10 (1), 29.

McDonald, N. M., Senturk, D., Schefer, A., Brian, J. A., Carver, L. J., Charman, T… Jeste, S. S. (2020). Developmental trajectories of infants with multiplex family risk for autism: A Baby Siblings Research Consortium study. JAMA Neurology, 77 (1), 73–81.

McGuire, K., Fung, L. K., Hagopian, L., Vasa, R. A., Mahajan, R., Bernal, P., Hardan, A. Y. (2016). Irritability and problem behavior in autism spectrum disorder: A practice pathway for pediatric primary care. Pediatrics, 137 (Suppl. 2), S136–S148.

Messinger, D., Young, G. S., Ozonof, S., Dobkins, K., Carter, A., Zwaigenbaum, L., Sigman, M. (2013). Beyond autism: A Baby Siblings Research Consortium study of high-risk children at three years of age. Journal of the American Academy of Child and Adolescent Psychiatry, 52 (3), 300–308.

Messinger, D. S., Young, G. S., Webb, S. J., Ozonof, S., Bryson, S. E., Carter, A., Curtin, S. (2015). Early sex diferences are not autism-specifc: A Baby Siblings Research Consortium (BSRC) study. Molecular Autism, 6 (1), 1–12.

Micalizzi, L., Ronald, A., & Saudino, K. J. (2016). A genetically informed cross-lagged analysis of autistic-like traits and afective problems in early childhood. Journal of Abnormal Child Psychology, 44 (5), 937–947.

Micheletti, M., McCracken, C., Constantino, J. N., Mandell, D., Jones, W., & Klin, A. (2020). Research review: Outcomes of 24- to 36-monthold children with autism spectrum disorder vary by ascertainment strategy: A systematic review and meta-analysis. Journal of Child Psychology and Psychiatry, 61 (1), 4–17.

Miller, M., Iosif, A.-M., Hill, M., Young, G. S., Schwichtenberg, A., & Ozonof, S. (2017). Response to name in infants developing autism spectrum disorder: A prospective study. Journal of Pediatrics, 183, 141–146.

Miller, M., Iosif, A.-M., Young, G. S., Bell, L. J., Schwichtenberg, A., Hutman, T., & Ozonof, S. (2019). The dysregulation profle in preschoolers with and without a family history of autism spectrum disorder. Journal of Child Psychology and Psychiatry, 60 (5), 516–523.

Miller, M., Iosif, A.-M., Young, G. S., Hill, M. M., & Ozonof, S. (2016a). Early detection of ADHD: Insights from infant siblings of children with autism. Journal of Clinical Child and Adolescent Psychology, 47 (5), 737–744.

Miller, M., Iosif, A.-M., Young, G. S., Hill, M., Phelps Hanzel, E., Hutman, T., Ozonof, S. (2016b). School-age outcomes of infants at risk for autism spectrum disorder. Autism Research, 9 (6), 632–642.

Mitchell, S., Brian, J., Zwaigenbaum, L., Roberts, W., Szatmari, P., Smith, I., & Bryson, S. (2006). Early language and communication development of infants later diagnosed with autism spectrum disorder. Journal of Developmental and Behavioral Pediatrics, 27 (Suppl. 2), S69–S78.

Moftt, T. (1990). Juvenile delinquency and attention defcit disorder: Boys’developmental trajectories from age 3 to age 15. Child Development, 61 (3), 893–910.

Moriuchi, J. M., Klin, A., & Jones, W. (2016). Mechanisms of diminished attention to eyes in autism. American Journal of Psychiatry, 174 (1), 26–35.

Mullen, E. (1995). Mullen Scales of Early Learning AGS edition. Circle Pines, MN: American Guidance Serivce.

Murphy, M., Bolton, P., Pickles, A., Fombonne, E., Piven, J., & Rutter, M. (2000). Personality traits of the relatives of autistic probands. Psychological Medicine, 30 (6), 1411–1424.

Nadig, A. S., Ozonof, S., Young, G. S., Rozga, A., Sigman, M., & Rogers, S. J. (2007). A prospective study of response to name in infants at risk for autism. Archives of Pediatrics and Adolescent Medicine, 161 (4), 378–383.

Nakano, T., Tanaka, K., Endo, Y., Yamane, Y., Yamamoto, T., Nakano, Y., Kitazawa, S. (2010). Atypical gaze patterns in children and adults with autism spectrum disorders dissociated from developmental changes in gaze behaviour. Proceedings of the Royal Society B: Biological Sciences, 277 (1696), 2935–2943.

Nelson, B., Martin, R., Hodge, S., Havill, V., & Kamphaus, R. (1999). Modeling the prediction of elementary school adjustment from preschool temperament. Personality and Individual Diferences, 26 (4), 687–700.

Nigg, J. T. (2006). Temperament and developmental psychopathology. Journal of Child Psychology and Psychiatry, 47 (3–4), 395–422.

Norbury, C. F. (2014). Sources of variation in developmental language disorders: Evidence from eye-tracking studies of sentence production. Philosophical Transactions of the Royal Society B: Biological Sciences, 369 (1634), 20120393.

Oien, R. A., Schj?lberg, S., Volkmar, F. R., Shic, F., Cicchetti, D. V., Nordahl-Hansen, A., Chawarska, K. (2018). Clinical features of children with autism who passed 18-month screening. Pediatrics, 141(6), e20173596.

O’Loughlin, K., Macari, S., Shic, F., & Chawarska, K. (2012). Attention capture by and preference for faces with direct gaze in toddlers with ASD, DD, and TD. Paper presented at the International Meeting for Autism Research (IMFAR 2012), Toronto, Ontario, Canada.

Ozonof, S., Iosif, A., Baguio, F., Cook, I. D., Hill, M. M., Hutman, T., Young, G. S. (2010). A prospective study of the emergence of early behavioral signs of autism. Journal of the American Academy of Child and Adolescent Psychiatry, 49 (3), 258–268.

Ozonof, S., Macari, S., Young, G. S., Goldring, S., Thompson, M., & Rogers, S. J. (2008). Atypical object exploration at 12 months of age is associated with autism in a prospective sample. Autism, 12 (5), 457–472.

Ozonof, S., Young, G. S., Belding, A., Hill, M., Hill, A., Hutman, T., Iosif, A. M. (2014). The broader autism phenotype in infancy: When does it emerge? Journal of the American Academy of Child and Adolescent Psychiatry, 53 (4), 398–407.

Ozonof, S., Young, G. S., Carter, A., Messinger, D., Yirmiya, N., Zwaigenbaum, L., Stone, W. L. (2011). Recurrence risk for autism spectrum disorders: A Baby Siblings Research Consortium study. Pediatrics, 128 (3), e488-e495.

Ozonof, S., Young, G. S., Landa, R. J., Brian, J., Bryson, S., Charman, T., Iosif, A. M. (2015). Diagnostic stability in young children at risk for autism spectrum disorder: A Baby Siblings Research Consortium study. Journal of Child Psychology and Psychiatry, 56 (9), 988–998.

Ozonof, S., Young, G. S., Steinfeld, M. B., Hill, M., Cook, I., Hutman, T., Sigman, M. (2009). How early do parent concerns predict later autism diagnosis? Journal of Developmental and Behavioral Pediatrics, 30 (5), 365–375.

Palmer, N., Beam, A., Agniel, D., Eran, A., Manrai, A., Spettell, C., Cohane, I. (2017). Association of sex with recurrence of autism spectrum disorder among siblings. JAMA Pediatrics, 171 (11), 1107–1112.

Paterson, S. J., Wolf, J. J., Elison, J. T., Winder-Patel, B., Zwaigenbaum, L., Estes, A., Infant Brain Imaging Study (IBIS) Network. (2019). The importance of temperament for understanding early manifestations of autism spectrum disorder in high-risk infants. Journal of Autism and Developmental Disorders, 49 (7), 2849–2863.

Patten, E., Belardi, K., Baranek, G. T., Watson, L. R., Labban, J. D., & Oller, D. K. (2014). Vocal patterns in infants with autism spectrum disorder: Canonical babbling status and vocalization frequency. Journal of Autism and Developmental Disorders, 44 (10), 2413–2428.

Paul, R., Chawarska, K., Klin, A., & Volkmar, F. (2017). Dissociations in the development of early communication in autism spectrum disorders. In R. Paul (Ed.), Language disorders from a developmental perspective: Essays in honor of Robin S. Chapman (pp. 163–194). Hove, UK: Psychology Press.

Paul, R., Fuerst, Y., Ramsay, G., Chawarska, K., & Klin, A. (2011). Out of the mouths of babes: Vocal production in infant siblings of children with ASD. Journal of Child Psychology and Psychiatry, 52 (5), 588–598.

Petersen, S. E., & Posner, M. I. (2012). The attention system of the human brain: 20 years afer. Annual Review of Neuroscience, 35, 73.

Pickles, A., Le Couteur, A., Leadbitter, K., Salomone, E., Cole-Fletcher, R., Tobin, H., Green, J. (2016). Parent-mediated social communication therapy for young children with autism (PACT): Long-term follow-up of a randomized controlled trial. The Lancet, 388 (10059), 2501–2509.

Pierce, K., Marinero, S., Hazin, R., McKenna, B., Barnes, C. C., & Malige, A. (2016). Eye tracking reveals abnormal visual preference for geometric images as an early biomarker of an autism spectrum disorder subtype associated with increased symptom severity. Biological Psychiatry, 79 (8), 657–666.

Prior, M., Smart, D., Sanson, A., & Oberklaid, F. (2000). Does shy-inhibited temperament in childhood lead to anxiety problems in adolescence? Journal of the American Academy of Child and Adolescent Psychiatry, 39 (4), 461–468.

Putnam, S. P., Gartstein, M. A., & Rothbart, M. K. (2006). Measurement of fne-grained aspects of toddler temperament: The Early Childhood Behavior Questionnaire. Infant Behavior and Development, 29 (3), 386–401.

Putnam, S. P., Rothbart, M. K., & Gartstein, M. A. (2008). Homotypic and heterotypic continuity of fne-grained temperament during infancy, toddlerhood, and early childhood. Infant and Child Development, 17 (4), 387–405.

Putnam, S. P., & Stifer, C. A. (2005). Behavioral approach-inhibition in toddlers: Prediction from infancy, positive and negative afective components, and relations with behavior problems. Child Development, 76 (1), 212–226.

Reznick, J., Baranek, G. T., Reavis, S., Watson, L. R., & Crais, E. R. (2007). A parent-report instrument for identifying one-year-olds at risk for an eventual diagnosis of autism: The First Year Inventory. Journal of Autism and Developmental Disorders, 37 (9), 1691–1710.

Risch, N., Hofmann, T. J., Anderson, M., Croen, L. A., Grether, J. K., & Windham, G. C. (2014). Familial recurrence of autism spectrum disorder: Evaluating genetic and environmental contributions. American Journal of Psychiatry, 171 (11), 1206–1213.

Robinson, E. B., Lichtenstein, P., Anckarsater, H., Happe, F., & Ronald, A. (2013). Examining and interpreting the female protective efect against autistic behavior. Proceedings of the National Academy of Sciences of the USA, 110 (13), 5258–5262.

Rogers, S. J. (2009). What are infant siblings teaching us about autism in infancy? Autism Research, 2, 125–137.

Rosen, T. E., Mazefsky, C. A., Vasa, R. A., & Lerner, M. D. (2018). Co-occurring psychiatric conditions in autism spectrum disorder. International Review of Psychiatry, 30 (1), 40–61.

Rowberry, J., Macari, S., Chen, G., Campbell, D., Leventhal, J. M., Weitzman, C., & Chawarska, K. (2015). Screening for autism spectrum disorders in 12-month-old high-risk siblings by parental report. Journal of Autism and Developmental Disorders, 45 (1), 221–229.

Rozga, A., Hutman, T., Young, G. S., Rogers, S. J., Ozonof, S., Dapretto, M., & Sigman, M. (2011). Behavioral profles of afected and unafected siblings of children with autism: Contribution of measures of mother – infant interaction and non-verbal communication. Journal of Autism and Developmental Disorders, 41 (3), 287–301.

Rubin, K. H., Burgess, K. B., Dwyer, K. M., & Hastings, P. D. (2003). Predicting preschoolers’ externalizing behaviors from toddler temperament, confict, and maternal negativity. Developmental Psychology, 39 (1), 164–176.

Ruzzo, E. K., Perez-Cano, L., Jung, J.-Y., Wang, L.-k., Kashef-Haghighi, D., Hartl, C., Wall, D. P. (2018). Whole genome sequencing in multiplex families reveals novel inherited and de novo genetic risk in autism. bioRxiv. [Epub ahead of print] Sacrey, L.-A. R., Zwaigenbaum, L., Bryson, S., Brian, J., Smith, I. M., Roberts, W., Armstrong, V. (2015). Can parents’ concerns predict autism spectrum disorder?: A prospective study of high-risk siblings from 6 to 36 months of age. Journal of the American Academy of Child and Adolescent Psychiatry, 54 (6), 470–478.

Salazar, F., Baird, G., Chandler, S., Tseng, E., O’Sullivan, T., Howlin, P., Simonof, E. (2015). Co-occurring psychiatric disorders in preschool and elementary school-aged children with autism spectrum disorder. Journal of Autism and Developmental Disorders, 45 (8), 2283–2294.

Sanders, S. J., Murtha, M. T., Gupta, A. R., Murdoch, J. D., Raubeson, M. J., Willsey, A. J., State, M. W. (2012). De novo mutations revealed by whole-exome sequencing are strongly associated with autism. Nature, 485 (7397), 237–241.

Schendel, D. E., Gronborg, T. K., & Parner, E. T. (2014). The genetic and environmental contributions to autism: Looking beyond twins. JAMA, 311 (17), 1738–1739.

Scherr, J. F., Hogan, A. L., Hatton, D., & Roberts, J. E. (2017). Stranger fear and early risk for social anxiety in preschoolers with fragile X syndrome contrasted to autism spectrum disorder. Journal of Autism and Developmental Disorders, 47 (12), 3741–3755.

Schreibman, L., Dawson, G., Stahmer, A. C., Landa, R., Rogers, S. J., McGee, G. G., Halladay, A. (2015). Naturalistic developmental behavioral interventions: Empirically validated treatments for autism spectrum disorder. Journal of Autism and Developmental Disorders, 45 (8), 2411–2428.

Schwichtenberg, A., Kellerman, A. M., Young, G. S., Miller, M., & Ozonof, S. (2019). Mothers of children with autism spectrum disorders: Play behaviors with infant siblings and social responsiveness. Autism, 23 (4), 821–833.

Senju, A., & Johnson, M. H. (2009). Atypical eye contact in autism: Models, mechanisms and development. Neuroscience and Biobehavioral Reviews, 33 (8), 1204–1215.

Shic, F., Bradshaw, J., Klin, A., Scassellati, B., & Chawarska, K. (2011). Limited activity monitoring in toddlers with autism spectrum disorder. Brain Research, 1380, 246–254.

Shic, F., Macari, S., & Chawarska, K. (2014). Speech disturbs face scanning in 6-month-old infants who develop autism spectrum disorder. Biological Psychiatry, 75 (3), 231–237.

Shic, F., Wang, Q., Macari, S. L., & Chawarska, K. (2019). The role of limited salience of speech in selective attention to faces in toddlers with autism spectrum disorders. Journal of Child Psychology and Psychiatry. [Epub ahead of print]

Simonof, E., Pickles, A., Charman, T., Chandler, S., Loucas, T., & Baird, G. (2008). Psychiatric disorders in children with autism spectrum disorders: Prevalence, comorbidity, and associated factors in a population-derived sample. Journal of the American Academy of Child and Adolescent Psychiatry, 47 (8), 921–929.

Stone, W. L., Coonrod, E. E., & Ousley, O. Y. (2000). Brief report: Screening tool for autism in two-year-olds (STAT): Development and preliminary data. Journal of Autism and Developmental Disorders, 30 (6), 607.

Stone, W. L., Coonrod, E. E., Turner, L. M., & Pozdol, S. L. (2004). Psychometric properties of the STAT for early autism screening. Journal of Autism and Developmental Disorders, 34 (6), 691–701.

Szatmari, P. (2018). Risk and resilience in autism spectrum disorder: A missed translational opportunity? Developmental Medicine and Child Neurology, 60 (3), 225–229.

Szatmari, P., Chawarska, K., Dawson, G., Georgiades, S., Landa, R., Lord, C., Halladay, A. (2016). Prospective longitudinal studies of infant siblings of children with autism: Lessons learned and future directions. Journal of the American Academy of Child and Adolescent Psychiatry, 55 (3), 179–187.

Tager-Flusberg, H. (2010). The origins of social impairments in autism spectrum disorder: Studies of infants at risk. Neural Networks, 23 (8–9), 1072–1076.

Talbott, M. R., Nelson, C. A., & Tager-Flusberg, H. (2015). Maternal gesture use and language development in infant siblings of children with autism spectrum disorder. Journal of Autism and Developmental Disorders, 45 (1), 4–14.

Tatler, B. W. (2014). Eye movements from laboratory to life. In M. Horsley, N. Toom, B. A. Knight, & R. Reilly (Eds.), Current trends in eye tracking research (pp. 17–35). Cham, Switzerland: Springer.

Tatler, B. W., Hayhoe, M. M., Land, M. F., & Ballard, D. H. (2011). Eye guidance in natural vision: Reinterpreting salience. Journal of Vision, 11 (5), 5.

Thelen, E. (1979). Rhythmical stereotypies in normal human infants. Animal Behaviour, 27, 699–715.

Thorup, E., Nystrom, P., Gredeback, G., Bolte, S., & Falck-Ytter, T. (2016). Altered gaze following during live interaction in infants at risk for autism: An eye tracking study. Molecular Autism, 7 (1), 12.

Thorup, E., Nystrom, P., Gredeback, G., Bolte, S., Falck-Ytter, T., & EASE Team. (2018). Reduced alternating gaze during social interaction in infancy is associated with elevated symptoms of autism in toddlerhood. Journal of Abnormal Child Psychology, 46 (7), 1547–1561.

Tronick, E., Als, H., Adamson, L., Wise, S., & Brazelton, T. B. (1978). The infant’s response to entrapment between contradictory messages in face-to-face interaction. Journal of the American Academy of Child psychiatry, 17 (1), 1–13.

Volbrecht, M. M., & Goldsmith, H. H. (2010). Early temperamental and family predictors of shyness and anxiety. Developmental Psychology, 46 (5), 1192–1205.

von Hofsten, C., Uhlig, H., Adell, M., & Kochukhova, O. (2009). How children with autism look at events. Research in Autism Spectrum Disorders, 3 (2), 556–569.

Wagner, J., Keehn, B., Tager-Flusberg, H., & Nelson, C. (2019). Attentional bias to fearful faces in infants at high risk for autism spectrum disorder. Emotion. [Epub ahead of print]

Wagner, J., Luyster, R. J., Moustapha, H., Tager-Flusberg, H., & Nelson, C. A. (2018). Diferential attention to faces in infant siblings of children with autism spectrum disorder and associations with later social and language ability. International Journal of Behavioral Development, 42 (1), 83–92.

Wang, Q., Campbell, D. J., Macari, S. L., Chawarska, K., & Shic, F. (2018a). Operationalizing atypical gaze in toddlers with autism spectrum disorders: A cohesion-based approach. Molecular Autism, 9 (1), 25.

Wang, Q., Chang, J., & Chawarska, K. (2020a). Atypical value-driven selective attention in young children with autism spectrum disorder. JAMA Network Open, 3 (5), e204928.

Wang, Q., DiNicola, L., Heymann, P., Hampson, M., & Chawarska, K. (2018b). Impaired value learning for faces in preschoolers with autism spectrum disorder. Journal of the American Academy of Child and Adolescent Psychiatry, 57 (1), 33–40.

Wang, Q., Wall, C. A., Barney, E. C., Bradshaw, J. L., Macari, S. L., Chawarska, K., & Shic, F. (2020b). Promoting social attention in 3-year-olds with ASD through gaze-contingent eye tracking. Autism Research, 13 (1), 61–73.

Webster-Stratton, C., & Reid, M. J. (2003). The incredible years parents, teachers and children training series: A multifaceted treatment approach for young children with conduct problems. In A. E. Kazdin & J. R. Weisz (Eds.), Evidence-based psychotherapies for children and adolescents (pp. 224–240). New York: Guilford Press.

Werling, D. M., & Geschwind, D. H. (2013). Understanding sex bias in autism spectrum disorder. Proceedings of the National Academy of Sciences of the USA, 110 (13), 4868–4869.

Werling, D. M., & Geschwind, D. H. (2015). Recurrence rates provide evidence for sex-diferential, familial genetic liability for autism spectrum disorders in multiplex families and twins. Molecular Autism, 6 (1), 27.

West, K. L., Leezenbaum, N. B., Northrup, J. B., & Iverson, J. M. (2019). The relation between walking and language in infant siblings of children with autism spectrum disorder. Child Development, 90 (3), e356-e372.

Wetherby, A. M., & Prizant, B. M. (2002). Communication and symbolic behavior scales: Developmental profle. Baltimore: Brookes.

Wolf, J. J., Botteron, K. N., Dager, S. R., Elison, J. T., Estes, A. M., Gu, H., IBIS Network. (2014). Longitudinal patterns of repetitive behavior in toddlers with autism. Journal of Child Psychology and Psychiatry, 55 (8), 945–953.

Wood, J. J., & Gadow, K. D. (2010). Exploring the nature and function of anxiety in youth with autism spectrum disorders. Clinical Psychology: Science and Practice, 17 (4), 281–292.

Yirmiya, N., & Charman, T. (2011). The prodrome of autism: Early behavioral and biological signs, regression, peri- and post-natal development and genetics. Journal of Child Psychology and Psychiatry, 51 (4), 432–458.

Young, G. S., Merin, N., Rogers, S. J., & Ozonof, S. (2009). Gaze behavior and afect at 6 months: Predicting clinical outcomes and language development in typically developing infants and infants at risk for autism. Developmental Science, 12 (5), 798–814.

Zisser, A., & Eyberg, S. M. (2010). Treating oppositional behavior in children using parent – child interaction therapy. In J. R. Weisz & A. E. Kazdin (Eds.), Evidence-based psychotherapies for children and adolescents (2nd ed., pp. 179–193). New York: Guilford Press.

Zwaigenbaum, L., Bryson, S. E., Brian, J., Smith, I. M., Roberts, W., Szatmari, P., Vaillancourt, T. (2016). Stability of diagnostic assessment for autism spectrum disorder between 18 and 36 months in a highrisk cohort. Autism Research, 9 (7), 790–800.

Zwaigenbaum, L., Bryson, S., Lord, C., Rogers, S., Carter, A., Carver, L., Yirmiya, N. (2009). Clinical assessment and management of toddlers with suspected autism spectrum disorder: Insights from studies of high-risk infants. Pediatrics, 123 (5), 1383–1391.

Zwaigenbaum, L., Bryson, S., Rogers, T., Roberts, W., Brian, J., & Szatmari, P. (2005). Behavioral manifestations of autism in the frst year of life. International Journal of Developmental Neuroscience, 23 (2–3), 143–152.

Zwaigenbaum, L., Bryson, S. E., Szatmari, P., Brian, J., Smith, I. M., Roberts, W., Roncadin, C. (2012). Sex diferences in children with autism spectrum disorder identifed within a high-risk infant cohort. Journal of Autism and Developmental Disorders, 42 (12), 2585–2596.

Глава 6. Развитие мозга и поведения у младенцев группы высокого риска: роль сенсомоторных сетей, механизмов внимания и систем вознаграждения

За последнее десятилетие существенно вырос объем работ по младенцам-сиблингам группы высокого риска (ВР), что способствовало более глубокому пониманию ранних проявлений аутизма. Риск рецидива расстройства аутистического спектра (РАС), по оценкам, составляет от 8 до 20 % (Messinger et al., 2015; Ozonoff et al., 2011; Sandin et al., 2014), что позволяет исследователям отслеживать и изучать раннее развитие сиблингов-младенцев детей с аутизмом. Эти исследования проливают свет на ранний период развития аутизма посредством проспективного измерения развития мозга, зрительного внимания, моторных навыков, речи и социально ориентированного поведения у младенцев группы высокого риска. Накопление данных из этого массива исследований рисует картину каскадного перехода ранних атипичных изменений в развитии мозга и сенсомоторного опыта и внимания во все более атипичную социальную вовлеченность в течение первых двух лет жизни.

Одна из гипотез, выдвинутых в этой области, заключается в том, что этот паттерн возрастающего расхождения с типично развивающимися сверстниками может отражать нарушение развития мозга в критический переходный период. Модели типичной ранней социальной вовлеченности предполагают, что в первые месяцы жизни младенцы рефлекторно направляют свое внимание на социальные стимулы и своих сородичей, прося о дальнейшем взаимодействии и создавая большое число возможностей для обучения через реципрокную социальную вовлеченность (Lavelli & Fogel, 2005). Считается, что из-за этого большого числа возможностей социального обучения ориентирующие механизмы переходят от рефлекторных и в значительной степени субкортикально опосредованных механизмов к зависимым от опыта и в значительной степени кортикально опосредованным (Morton & Johnson, 1991; Simion, Di Giorgio, Leo, & Bardi, 2011). Хотя изначально рефлекторные системы внимания младенцев смещены в сторону широкого круга видовых социальных стимулов, по мере того как эти стимулы непрерывно отбираются и подкрепляются, обработка социальной информации становится все более специализированной и тонко настроенной. Однако младенцы, у которых позже развивается аутизм, могут не суметь должным образом осуществить этот переход. Были выдвинуты предположения, что это может быть связано с ранними нарушениями в развитии мозга, которые приводят к слабой выборке информации, особенно когда она очень сложна и динамична, как в случае столкновения с социальными стимулами (Johnson, Jones, & Gliga, 2015). Другие исследователи сосредоточились на неспособности перейти от смещенности восприятия к социальным стимулам и к интерактивному визуальному социальному взаимодействию, основанному на вознаграждающем социальном опыте с ухаживающим взрослым (Klin, Shultz, & Jones, 2015). Таким образом, хотя младенцы, которым позднее ставится диагноз аутизм, могут с тем же успехом, что и их сверстники, выполнять задачи, требующие рефлекторной социальной ориентации в ранний период жизни, по мере того как социальная вовлеченность становится все более сложной и опирающейся на зависимые от опыта и нисходящие эндогенные механизмы внимания, различия в вовлеченности усиливаются (Jones & Klin, 2013; Miller et al., 2017; Nadig et al., 2007). Недавние данные, свидетельствующие о том, что поиск социальной информации является высоко наследуемой чертой, – притом что наиболее высоко наследуемыми характеристиками (внимание к глазам и рту) являются как раз те, которые наиболее затронуты при аутизме, – предполагают, что эти различия в ранней выборке окружающей среды могут быть обусловлены генетическими механизмами (Constantino et al., 2017). Следует отметить, что, хотя концепция представляется убедительной, прямые данные нейрональных исследований у младенцев, которые подтвердили бы этот переход от подкоркового к корковому контролю, весьма скудны.

В этой главе мы расширим и разовьем теоретическую модель развития атипичной социальной вовлеченности в первые годы жизни у младенцев с РАС, сделав акцент на том, как атипичное нейронное развитие в ранний период жизни может привести к атипичной обработке сенсорной информации и атипичному развитию внимания в младенчестве. Мы представим нейрофизиологические и поведенческие доказательства в поддержку этой модели. Они включают в себя совокупность работ по развитию мозга и поведенческому развитию у младенцев группы высокого риска, у которых зафиксировано раннее атипичное нейронное развитие в общих областях обработки сенсорно-моторной информации в период, совпадающий с дефицитом гибкого распределения внимания (Piven, Elison, & Zylka, 2018). Затем мы рассмотрим развитие избирательного зрительного внимания в младенчестве и его роль в типичном и атипичном развитии зависимого от опыта визуального социального взаимодействия.

Представив доказательства из парадигм младенцев-сиблингов в пользу этой модели, мы приведем аргументы в поддержку расширения этих моделей. В частности, мы приведем данные, свидетельствующие о том, что эти модели следует расширить, включив в них акцент на пересечении сенсомоторной системы и системы вознаграждения. Это может быть особенно важно для младенцев в возрасте от 6 до 12 месяцев, поскольку они начинают узнавать мир и приобретают способность ингибировать внимание к наиболее выпуклым стимулам и перенаправлять его на перцептивно значимые стимулы, чтобы реагировать на информацию, которую они находят вознаграждающей и семантически значимой. Выражение «семантическая значимость» относится к стимулам, которые дети должны усвоить как значимые, важные или вознаграждаемые, но которые могут не иметь собственной перцептивной значимости (напр., яркие цвета, движущиеся объекты). Мы рассмотрим, как усиленное вознаграждением внимание – или ориентация внимания в контексте семантически значимых стимулов – все больше смещает внимание этих детей. Наконец, мы выдвинем предположение, что задержки или сбои в переходе к усиленному за счет вознаграждения вниманию у детей с высоким риском развития РАС (ВР РАС) могут влиять на возникающие симптомы. Хотя семантически значимые стимулы могут быть социально значимыми (например, биологическое движение, испуганные лица или другие эволюционно обусловленные сигналы), мы надеемся рассмотреть нюансы подхода к обработке социальной информации, которые объясняют, как конкретные типы социальной информации – такие как собственное имя – могут стать приоритетными и с течением времени приобрести семантическую значимость или особое значение.

Данные об атипичном развитии мозга у младенцев из группы риска

Мы начнем с выборочного обзора исследований развития мозга на основе магнитно-резонансной томографии (МРТ). Хотя существует значительный объем литературы об использовании электроэнцефалографии/вызванных потенциалов и других методов неврологии (например, ближняя инфракрасная спектроскопия) для изучения сиблингов группы высокого риска, в подавляющем большинстве этих исследований результаты даются без учета будущего диагноза (исключения см. Elsabbagh et al., 2012; Finch, Seery, Talbott, Nelson, & Tager-Flusberg, 2017; Levin, Varcin, O’Leary, Tager-Flusberg, & Nelson, 2017; Orekhova et al., 2014). Результаты различий между группой ВР по сравнению с группой низкого риска (HP) без РАС трудно интерпретировать, поскольку групповые различия могут быть обусловлены наследственным семейным риском в группе ВР в целом или подгруппой индивидуумов ВР, которые впоследствии будут удовлетворять диагностическим критериям. Поэтому мы сосредоточимся на проспективных лонгитюдных исследованиях, которые включают стратификацию младенцев ВР по будущему диагнозу. Кроме того, мы сосредоточимся на методах на основе МРТ, поскольку мы пытаемся предложить концептуализацию раннего развития мозга и поведенческого развития на основе регионально-специфичных паттернов коннективности.

Исследования в области структурной визуализации

Уже давно отмечено увеличение размера головы (Kanner, 1943; Lainhart et al., 1997; Stevenson, Schroer, Skinner, Fender, & Simensen, 1997) и общего объема мозга (Piven et al., 1992, 1995) у подгруппы детей и взрослых с РАС. У индивидуумов типичного развития общий объем мозга быстро увеличивается в первые годы жизни, причем 75 % объема взрослого человека достигается к 2 годам (Markant & Thomas, 2013). Есть доказательства того, что этот быстрый рост может быть еще более ускорен у младенцев ВР РАС по сравнению с их сверстниками типичного развития. Хотя перекрестные исследования, определяющие увеличение мозга более чем на 1,5 стандартного отклонения выше среднего значения в контрольной группе HP, дают приблизительную оценку, согласно которой 15 % детей с РАС имеют увеличение мозга (Piven et al., 2018), лонгитюдные исследования позволяют предположить, что ускоренный рост мозга может быть общей характеристикой раннего возникновения аутизма.

Первые данные МРТ об увеличении мозга при РАС в возрасте до 18-24 месяцев были опубликованы для выборки из 55 младенцев (n = 10 BP-РАС) и получены в трех временных точках (6-9, 12-15 и 18-24 месяца) (Shen et al., 2013). По сравнению с группами HP без РАС и ВР без РАС, младенцы с BP-РАС имели значительно больший общий объем мозга в 12-15 месяцев, и этот эффект сохранялся в 18-24 месяца. В том же исследовании сообщалось об увеличении объема спинномозговой жидкости в субарахноидальном пространстве (экстрааксиальная спинномозговая жидкость) у младенцев с BP-РАС по сравнению с младенцами ВР без РАС и младенцами HP во всех временных точках. Причем объем экстрааксиальной жидкости в 6 месяцев предопределял тяжесть аутизма в 24 месяца. Эти результаты об увеличении объема экстрааксиальной жидкости у младенцев с BP-РАС были позднее воспроизведены и повторены в отдельном исследовании с улучшенными методами обработки изображений и гораздо большим размером выборки (n = 122 младенцев HP и 221 младенца ВР, 47 из которых получили диагноз РАС). И снова различия появились в 6 месяцев и касались в первую очередь младенцев с более серьезными нарушениями (Shen et al., 2017). Эти исследования показывают, что увеличение объема экстрааксиальной спинномозговой жидкости может представлять собой новый биомаркер РАС, наблюдаемый уже в шестимесячном возрасте. Интересно, что младенцы с «доброкачественной гидроцефалией младенчества» и младенцы BP-РАС имеют ряд сходных клинических черт: быстрый рост головы в первый год жизни, сочетание с судорожными припадками и большая частота у мальчиков по сравнению с девочками (Shen et al., 2013). Важным направлением дальнейших исследований должно стать определение характера связи (причинно-следственной или корреляционной) между механизмами, ответственными за увеличение объемаэкстрааксиальной спинномозговой жидкости, и другими волюметрическими показателями.

Объем кортикального серого вещества может быть разложен на показатели толщины коры и площади поверхности, особенности тканей, которые контролируются отдельными генетическими механизмами (Panizzon et al., 2009). В исследовании, использующем частичную лонгитюдно-смешанную модель на 106 младенцах ВР (15 BP-РАС), данные о которых были получены в 6, 12 и 24 месяцев, было обнаружено, что младенцы BP-РАС продемонстрировали повышенную скорость изменения в площади поверхности в период от 6 до 12 месяцев (расширение), за которой последовала увеличенная скорость изменения в общем объеме мозга в период от 12 до 24 месяцев (Hazlett et al., 2017). Индивидуальные различия в скорости изменения общего объема мозга в период от 12 до 24 месяцев спрогнозировали баллы тяжести по социально-аффективной подшкале Графика диагностического наблюдения при аутизме (ADOS). Затем Hazlett и коллеги (2017) применили алгоритм глубокого обучения, опираясь в основном на показатели площади поверхности, взятые в возрасте 6 и 12 месяцев, и смогли классифицировать последующие диагнозы РАС у младенцев ВР с чувствительностью 88 % и специфичностью 95 %. С клинической точки зрения, эти результаты примечательны, поскольку демонстрируют, что алгоритм глубокого обучения на основе данных МРТ обладал чувствительностью для обнаружения 30 из 34 младенцев с BP-РАС, а также специфичностью для правильной идентификации 138 из 145 младенцев ВР без РАС. По существу, эти результаты подтверждают гипотезу, согласно которой в раннем развитии РАС значительную роль, вероятно, играет очень ранняя постнатальная гиперэкспансия площади кортикальной поверхности.

Взятые вместе, эти исследования показывают, что младенцы BP-РАС демонстрируют чрезмерный рост общего объема мозга во второй год жизни и что этому эффекту предшествует повышенный уровень экстрааксиальной спинномозговой жидкости (Shen et al., 2013, 2017) и увеличение площади поверхности серого вещества (Hazlett et al., 2017). Эти ранние нарушения в развитии мозга, включая повышенный уровень экстрааксиальной жидкости и рост площади поверхности, соответствуют временному окну развития, в котором у младенцев с BP-РАС начинают проявляться ранние отличия во внимании. Кроме того, наблюдаемая гиперэкспансия площади поверхности серого вещества у младенцев с BP-РАС наблюдалась в кортикальных областях, связанных с обработкой сенсомоторной информации (Hazlett et al., 2017), которая была вовлечена в ранний патогенез РАС (Piven et al., 2018). Таким образом, возможно, что эти ранние различия могут грубо нарушить ранние сенсомоторные процессы и процессы внимания, что может оказывать негативный каскадный эффект на социальное и когнитивное развитие.

Диффузионно-взвешенная МРТ

Помимо быстрого увеличения объема серого вещества, постнатальное развитие мозга также характеризуется быстрым увеличением объема белого вещества в первый год жизни, после чего скорость изменений уменьшается (Hermoye et al., 2006). Пучки волокон белого вещества обеспечивают структурные связи между областями мозга. Понимание их развития у детей с BP-РАС представляет интерес, поскольку целостность этих связей может указывать на нейронную эффективность (Lewis et al., 2017). Кроме того, существует немало свидетельств, соотносящих аномалии в связях мозга с атипичным поведением у взрослых с РАС (обзор см. Lewis et al., 2017). Понимание того, присутствуют ли эти паттерны в младенчестве (подобно гиперэкспансии поверхностной области, подробно описанной в предыдущем разделе) или они появляются на более поздних стадиях жизни, имеет решающее значение для понимания вклада атипичности белого вещества в ранний фенотип РАС.

Исследования по методу диффузного тензорного изображения измеряют характеристики диффузии воды в мозге и позволяют исследователям получить показатели развития белого вещества (Sadeghi et al., 2013). Исследования с использованием диффузного тензорного изображения выявили атипичную структуру белого вещества у детей с BP-РАС уже в возрасте 6 месяцев (Wolff et al., 2012, 2015, 2017). В одном исследовании, изучавшем развитие белого вещества у младенцев с BP-РАС и ВР без РАС в возрасте от 6 до 24 месяцев, были обнаружены групповые различия в траекториях фракционной анизотропии в 12 из 15 интересующих нас трактов (Wolff et al., 2012). В то время как младенцы BP-РАС и младенцы ВР без РАС демонстрировали положительное увеличение фракционной анизотропии в возрасте от 6 до 24 месяцев, линейное изменение было больше у младенцев ВР без РАС. Иными словами, младенцы с BP-РАС имели более высокие показатели фракционной анизотропии в возрасте 6 месяцев, но более низкие – в возрасте 24 месяцев. В другом исследовании изучалась организация волокон тракта в более крупной выборке (217 младенцев ВР, 44 с BP-РАС – по большей части, охватывала выборку Wolff и коллег, 2012) в возрасте 6,12 и 24 месяцев. Исследователи сосредоточились на развитии белого вещества в мозжечке, стриатуме и кортикальных трактах и его связи с ограниченными и повторяющимися формами поведения, измеренными по Шкалам повторяющегося поведения (пересмотренные) (RBS-R), а также на реакции на сенсорные стимулы, измеренные по Опроснику сенсорного опыта (SEQ) (Wolff et al., 2017). Хотя и младенцы с ВР-РАС, и младенцы ВР без РАС продемонстрировали значимую корреляцию между баллами RBS-R и SEQ, баллы в группе BP-РАС положительно коррелировали с развитием фракционной анизотропии в переднем отделе (колене) мозолистого тела и в средней мозжечковой и верхней мозжечковой ножках. Связь между этим поведением и фракционной анизотропией в средней и верхней мозжечковых ножках согласуется с данными предыдущих исследований. Они предполагают, что мозжечок задействован в повторяющемся поведении и обработке сенсорных данных, а связь с фракционной анизотропией в колене может быть объяснена его косвенным участием в мозжечковых циклах через лобные области коры. Критически важно, что эти эффекты были специфичны для баллов SEQ и RBS-R, поскольку не существовало никакой связи между развитием фракционной анизотропии в этих трактах и баллами по шкале социального аффекта ADOS. Для младенцев ВР без РАС взаимоотношение между развитием фракционной анизотропии и баллами RBS-R и SEQ не было статистически достоверным. Однако теоретическая связь между фракционной анизотропией и ограниченным повторяющимся поведением позволила предположить, что фракционная анизотропия в колене и валике (заднем отделе мозолистого тела) отрицательно коррелирует с ним. Таким образом, диагностический статус может отражать взаимосвязь между развитием белого вещества и проявляющимся ограниченным повторяющимся поведением.

Анализ мозга в целом также выявил специфичную для расстройства атипичную сеть связей белого вещества, выделив недостаточности функционирования сетей у младенцев с BP-РАС, измеряемые показателями эффективности связей белого вещества между областями мозга (Lewis et al., 2014, 2017). Этот сетевой анализ измеряет набор связей в мозге, а не исследует каждую связь в отдельности и использует «эффективность» в качестве метрического показателя. Эффективность – это способность обмениваться информацией по всей сети, она может быть измерена для сети в целом (т. н. глобальная эффективность) или для подсетей (т. н. локальная эффективность). В возрасте 24 месяца младенцы ВРРАС демонстрируют снижение локальной и глобальной эффективности по сравнению с младенцами HP и младенцами ВР без РАС, в первую очередь в заднем отделе (Lewis et al., 2014), причем локальная эффективность в левой височной и затылочной долях служит прекурсором баллов тяжести по ADOS. Затем последующее исследование, включавшее 116 младенцев и лонгитюдные данные, смогло проследить возникновение этих сетевых недостаточностей (Lewis et al., 2017). Было обнаружено, что недостаточность проявляется к 6 месяцам, и к этому моменту она была наиболее выражена в правой слуховой зоне коры головного мозга и верхней и средней височной извилинах. Недостаточность также отмечалась в левой первичной слуховой зоне коры головного мозга, а к 12 месяцам – в левой островковой доле. Кроме того, в возрасте 12 месяцев в зоне Брока наблюдалось снижение глобальной эффективности. Примечательно, что, хотя недостаточность в первичной и вторичной слуховых сетях в возрасте 6 месяцев предсказывала тяжесть аутизма в 24 месяца, в течение следующих 6 месяцев жизни сети, участвующие в обработке визуальной соматосенсорной, моторной и высокоуровневой информации (зоны Брока и Вернике), также предсказывали тяжесть симптомов. Этот паттерн результатов позволяет предположить, что ранняя недостаточность сенсорной обработки может оказывать каскадный эффект на более сложные сети и, в конечном счете, на социальные и когнитивные результаты. Однако возможно альтернативное объяснение, что эти более поздние сетевые недостаточности во фронтальных областях возникают независимо от более ранних, наблюдаемых в областях обработки сенсорной информации.

В дополнение к анализу мозга в целом (Lewis et al., 2014, 2017) и исследованиям множественных волоконных трактов (Wolff et al., 2012, 2017) была опубликована важная работа с использованием диффузного тензорного изображения для выявления различий в мозолистом теле (Elison et al., 2013; Wolff et al., 2015), пучке аксональных волокон, соединяющих левое и правое полушария головного мозга. Мозолистое тело топографически организовано таким образом, что его передние волокна (колено) соединяются с префронтальной корой; ствол состоит из волокон премоторной, моторной, теменной и верхней височной коры, а задняя область (валик) соединяется с нижними височными и затылочной областями коры головного мозга (Frazier & Hardan, 2010). Таким образом, мозолистое тело представляет собой множество далеко идущих связей белого вещества по всему мозгу и поэтому может играть важную роль в атипичных паттернах межнейрональных связей при РАС. Исследования диффузного тензорного изображения детей и взрослых с аутизмом неоднократно обнаруживали уменьшение размера мозолистого тела (Frazier & Hardan, 2010; Piven, Bailey, Ranson, & Arndt, 1997), причем его размер отрицательно коррелировал с тяжестью симптомов (Hardan et al., 2009; Prigge et al., 2013). В дополнение к тому, что мозолистое тело атипично у взрослых и детей с РАС, известно, что оно подвергается мощной аксональной обрезке в раннем возрасте (LaMantia & Rakic, 1990). Это позволяет предположить, что оно может играть важную роль для раннего развития РАС.

Лонгитюдные траектории развития мозолистого тела были исследованы у 270 младенцев ВР (57 BP-РАС) и 108 младенцев HP (Wolff et al., 2015). Было обнаружено, что толщина переднего отдела мозолистого тела была достоверно больше у младенцев BP-РАС по сравнению с младенцами HP, причем групповые различия были наибольшими в возрасте 6 месяцев и уменьшались к 24 месяцам. Различия в толщине были обусловлены повышенной диффузией излучения в мозолистом теле, показателем, чувствительным к составу аксонов, плотности и миелинизации. Это позволяет предположить, что различия развития в толщине мозолистого тела варьировались как функция микроструктуры белого вещества. Для изучения групповых различий с большей пространственной специфичностью был проведен последующий анализ мозолистого тела, сегментированного на 25 областей. Интересно, что при повышенной пространственной специфичности различия между младенцами с BP-РАС и младенцами HP были наиболее устойчивыми в возрасте 6 и 12 месяцев. В возрасте 6 месяцев они были наиболее устойчивы в областях, вовлеченных в префронтальную, дополнительную моторную и заднетеменную сеть, а в 12 месяцев повышенные эффекты наблюдались в областях, вовлеченных в первичную моторную сеть, в то время как различия в заднем отделе становились менее устойчивыми. В сочетании с существующей литературой по взрослым, которая указывала на меньший размер мозолистого тела, эти данные предполагают, что чрезмерный рост аксонов с последующим атипичным зависимым от опыта их исчезновением может способствовать симптоматике РАС. Хотя эти различия в толщине мозолистого тела и морфологии белого вещества интригуют, их трудно интерпретировать, поскольку у младенцев с BP-РАС лишь наблюдалась тенденция к увеличению толщины по сравнению с младенцами ВР без РАС (р = 0,07), в то время как младенцы ВР без РАС и младенцы HP были неразличимы.

Также могут существовать ранние функциональные различия в мозолистом теле у младенцев с BP-РАС. В одном исследовании изучалась связь между зрительной ориентацией в возрасте 7 месяцев и развитием белого вещества в валике мозолистого тела (Elison et al., 2013). Учитывая его связи со стриарной и экстрастриарной зрительной корой, валик играет решающую роль в эффективной и гибкой зрительной ориентации у взрослых (Niogi, Mukherjee, Ghajar, & McCandliss, 2010). Было обнаружено, что эта связь между развитием белого вещества в валике и зрительной ориентацией была опосредована статусом группы. Иными словами, хотя существовали значимая взаимосвязь между радиальной диффузией в валике мозолистого тела и зрительной ориентацией у детей с HP, это соотношение не было значимым для младенцев с BP-РАС. Таким образом, по-видимому, не существует функциональной связи между развитием белого вещества и зрительно-ориентирующим поведением у детей с BP-РАС, что может объяснять уже наблюдаемые в этом возрасте зафиксированные дефициты зрительной ориентации. Недавнее исследование показало, что в отличие от результатов, полученных у детей и взрослых, речевая продукция в возрасте 24 месяцев варьировалась как функция развития валика (Swanson et al., 2017). Взятые вместе, эти данные о белом веществе мозолистого тела позволяют предположить, что связь между структурой белого вещества и функцией мозолистого тела является динамическим процессом (Johnson, 2000) и что функциональные различия в трактах белого вещества у младенцев с BP-РАС требуют дальнейшего изучения.

Таким образом, исследования с использованием диффузного тензорного изображения продемонстрировали четкие и ранние различия в развитии белого вещества у младенцев с BP-РАС. Эти данные свидетельствуют о чрезмерном раннем аксональном росте с последующей атипичной зависимой от опыта обрезкой (Wolff et al., 2012, 2015), что может привести к наблюдаемой структурной недостаточности всей мозговой сети (Lewis et al., 2014, 2017), а также к атипичному функционированию специфических трактов белого вещества (Elison et al., 2013; Wolff et al., 2015). Примечательно, что эти различия проявляются уже в возрасте 6 месяцев, причем некоторые из наиболее отчетливых различий наблюдаются в структуре или функциях сенсомоторных областей. Это позволяет предположить, что атипичное развитие белого вещества может играть решающую роль в ранней этиологии РАС, приводя к каскадному эффекту, воздействующему на последующее социальное развитие.

Функционирование межнейронных связей

Функциональная МРТ связей (fcMPT) – еще один инструмент визуализации, который использовался для прогнозирования диагностических результатов у младенцев группы ВР. Функциональная связность измеряет временную корреляцию активности по крайней мере между двумя источниками в мозге (Deco, Jirsa, & Mcintosh, 2011). Хотя структура связей, измеренная с помощью диффузионно-взвешенной визуализации, является хорошим предиктором их функционирования, обратное необязательно верно; функциональная связность может наблюдаться между двумя областями, которые анатомически не связаны друг с другом. Интересно, что эти функциональные сети сохраняются, даже когда индивидуумы спят (Mitra et al., 2017), а примитивные сети состояния покоя можно наблюдать уже в возрасте двух недель (Gao et al., 2009). Кроме того, применяя к данным fcMPT методы машинного обучения, исследователи смогли предсказать индивидуальные диагностические результаты для различных синдромов (см. обзор в Emerson et al., 2017). Учитывая, что функциональная связность может быть измерена у спящих младенцев и полезна в определении диагностического статуса для различных синдромов, исследователи проявили интерес к изучению ее ранних показателей у младенцев с ВР-РАС.

Для контингента из 58 шестимесячных младенцев BP Emerson и коллеги (2017) отобрали 230 регионов для создания матриц функциональной связности на основе их значимости для форм поведения, связанных с РАС. Причем эти формы определялись в ходе метаанализа и обширной работы по функциональной топографии областей мозга у взрослых. Для этих областей была сформирована корреляционная матрица, в результате чего было получено 26335 пар областей. Затем эти коэффициенты коррелировали с поведенческими показателями в возрасте 24 месяцев. Из тех пар функциональных областей (ROI), которые были связаны с более поздним поведением и которые также давали статистически значимые групповые различия, примерно 4 % были идентифицированы для машинного обучения. Алгоритм машинного обучения, используя методы перекрестной проверки, правильно предсказал 9 из 11 младенцев, получивших диагноз РАС в возрасте 24 месяцев. Эти результаты свидетельствуют о том, что измененная функциональная связность присутствует с 6 месяцев у младенцев BP-РАС и что эти ранние различия могут играть определенную роль в появлении будущей симптоматики. В дополнение к этим различиям в функционально и пространственно разъединенных сетях мозга, как упоминалось выше, было показано, что небольшая доля функциональных связей соотносится с поведенческими результатами в 24 месяца (на основе оценок по Шкалам коммуникативного и символического поведения, Малленовским шкалам раннего обучения и Шкалам повторяющегося поведения [пересмотренным]). Таким образом, дальнейшее изучение этих сетей может дать более глубокое понимание того, как ранние различия в связности конкретных сетей могут привести к нисходящим поведенческим эффектам. Одна из вовлеченных сетей, которая наиболее сильно коррелировала с баллами в Профиле развития Шкал коммуникативного и символического поведения, связывала дорсальный стриатум с теменной долей и постцентральной извилиной. Это позволяет предположить, что связь между областью обработки вознаграждения и областью, вовлеченной в зрительную ориентацию внимания, может быть связана с РАС на ранних стадиях развития, и что взаимосвязь между обработкой вознаграждения и вниманием у младенцев группы ВР требует дальнейшего изучения.

Резюме исследований по развитию мозга у младенцев группы ВР

Специфические нейронные маркеры раннего возникновения РАС, как увеличение объема экстрааксиальной спинномозговой жидкости (Shen et al., 2017), повышенная фракционная анизотропия (Wolff et al., 2012) и локальные недостаточности сети белого вещества (Lewis al., 2017), наблюдаются уже в возрасте 6 месяцев. Другие же различия, как гиперэкспансия площади поверхности серого вещества и изменение общего объема мозга (Hazlett et al., 2017; Shen et al., 2017), появляются в течение первых двух лет жизни. Маркеры атипичного развития мозга, присутствующие в раннем возрасте, имеют тенденцию к умножению с течением времени, поэтому младенцы BP-РАС постепенно все больше отходят от траектории развития своих сверстников групп HP или ВР без РАС.

Многие из нейронных областей и сетей, рассматриваемых в этих исследованиях, могут быть связаны с областями обработки сенсорной и сенсомоторной информации (Hazlett et al., 2017; Lewis et al., 2017; Wolff et al., 2017). Хотя самые ранние признаки аномального развития мозга предшествуют более поздним симптомам, составляющим определение РАС (Lewis et al., 2017; Shen et al., 2017; Wolff et al., 2012), по мере появления симптомов на втором году жизни развитие мозга становится все более атипичным. Одна интригующая возможность заключается в том, что ранние нарушения в областях обработки сенсомоторной информации приводят к нарушению сенсомоторного опыта и опыта внимания в раннем возрасте, и, развиваясь, эти нарушения могут оказывать каскадный эффект на зависящую от опыта корковую специализацию. В частности, атипичное развитие сенсомоторных сетей может вызвать ранний дефицит внимания, наблюдаемый у младенцев BP-РАС. Это, в свою очередь, может привести к тому, что индивид будет отбирать информацию из окружающей среды атипичным образом, а это – посредством итеративных процессов – наращивает аутистическое поведение, которое закрепляется примерно в возрасте 24 месяцев (Piven et al., 2018).

В заключение следует отметить, что эти данные о раннем развитии мозга имеют как важные клинические последствия, так и последствия для нашего механистического понимания раннего развития РАС. Однако в этой области все еще существуют ограничения, которые следует устранить в ходе дальнейших исследований. Во-первых, нет исследований о развитии мозга у младенцев BP-РАС в возрасте до 6 месяцев. Хотя в период между 6 и 24 месяцами происходит быстрое развитие мозга, данные визуализации свидетельствуют о том, что огромное количество структурных и функциональных изменений происходит до 6 месяцев. Существенные структурные изменения были зарегистрированы в первые 3 месяца жизни (Holland et al., 2014), и есть свидетельства того, что в этот период функциональные сети также становятся более интегрированными, особенно лобно-теменные сети контроля и сети стандартного режима работы мозга (Gao et al., 2015). Учитывая быстрые изменения в развитии мозга, происходящие до 6 месяцев, необходимы визуализационные исследования плода и новорожденных для выяснения потенциальных различий в развитии в этот период быстрых изменений.

Во-вторых, хотя многие лонгитюдные визуализационные исследования обнаружили прогностические ассоциации между развитием мозга и тяжестью аутизма (Emerson et al., 2017; Hazlett et al., 2017; Lewis et al., 2014; Shen et al., 2017), в других исследованиях связь между мозгом и поведением определяется диагностической группой (Elison et al., 2013; Wolff et al., 2017). Следует отметить, что исследования, предсказывающие последующую тяжесть симптомов, в основном были сосредоточены на анализе мозга в целом или на анализе сетей. Те же исследования, которые предполагали различные функциональные связи, изучали отношения между мозгом и поведением среди конкретных ROI, отобранных на основе их гипотетических функций, а также рассматривали более конкретные поведенческие результаты (например, зрительное селективное внимание, ограниченное повторяющееся поведение). Необходима дальнейшая работало выяснению взаимосвязи между атипичным развитием мозга (с изучением как глобальных показателей развития мозга, так и основанных на гипотезах ROI) и симптоматикой.

Наконец, хотя существует много различий в мозге, обнаруживаемых или начинающихся в возрасте 6 месяцев (Emerson et al., 2017; Hazlett et al., 2017; Lewis et al., 2014; Wolff et al., 2015), которые предсказывают будущую тяжесть симптомов, на столь ранней стадии трудно обнаружить специфические для аутизма поведенческие различия. Действительно, это, вероятно, объясняет, почему возможно будет извлечь клиническую пользу из выяснения неврологических различий в этом возрасте. Однако, хотя отдаленная взаимосвязь с выраженностью симптомов имеет решающее значение для валидности конструкта, необходимы дополнительные исследования значений этих мозговых различий на более ранних стадиях развития.

В следующем разделе рассматриваются поведенческие маркеры аутизма на первом году жизни, многие из них подразумевают атипичные процессы внимания и сенсомоторные процессы, которые могут быть обусловлены ранними нейронными различиями, разобранными выше.

Маркеры внимания и поведенческие маркеры аутизма в первые годы жизни

Проспективные лонгитюдные исследования показали различия в развитии мозга уже в возрасте 6 месяцев. В дополнение к этим нейронным различиям в первые два года жизни были также задокументированы различия в поведении (Miller et al., 2017; Nadig et al., 2007; Ozonoff et al., 2010) и во внимании (Bedford et al., 2012; Chawarska, Macari, & Shic, 2013; Elison et al., 2013; Jones & Klin, 2013; Shic, Macari, & Chawarska, 2014; Wass et al., 2015). В следующих разделах будет рассмотрен этот массив литературы, документирующий различия во внимании и поведении у младенцев с BP-РАС в первые два года жизни.

Базовые различия во внимании у младенцев ВР-РАС

В настоящее время появляются данные о том, что у младенцев BP-РАС базовые процессы внимания могут иметь отличия уже в возрасте 6-7 месяцев (Elison et al., 2013; Wass et al., 2015). Например, у детей BP-РАС в возрасте от 6 до 9 месяцев наблюдается снижение средней продолжительности фиксации по сравнению с детьми HP, причем продолжительность фиксации в возрасте от 6 до 9 месяцев предсказывает баллы по ADOS в возрасте 36 месяцев (Wass et al., 2015). Хотя эти результаты вызывают немалый интерес, по средней продолжительности фиксации младенцы ВР без РАС не отличались ни от младенцев HP, ни от младенцев BP-РАС. Это позволяет предположить, что полученные данные не являются специфичными для расстройства. Единственный специфический для расстройства эффект, наблюдаемый в зрительной ориентации в возрасте до 12 месяцев, был обнаружен с помощью задания «различие – сходство», в ходе которого младенцы BP-РАС демонстрировали более длительные латентные периоды в состоянии сходства (считалось, что они таким образом определяют ориентацию внимания), чем младенцы с ВР без РАС или младенцы HP (Elison et al., 2013). Эти результаты свидетельствуют о том, что процессы внимания, позволяющие младенцам гибко распределять внимание и ориентироваться на значимую информацию, могут быть нарушены в раннем возрасте, когда можно наблюдать атипичное развитие мозга в областях, вовлеченных в обработку сенсорной информации, таких как предклинье и средняя затылочная область (Lewis et al., 2017; Wolff et al., 2017; Hazlett et al., 2017). Эти мозговые и поведенческие различия могут влиять на то, как младенцы BP-РАС отбирают информацию из окружающей среды, что, вероятно, оказывает неблагоприятное влияние на развитие нисходящих процессов внимания, а также на процесс развертывания внимания в сложных ситуациях, таких как социальные взаимодействия.

Все растущий объем данных, рассмотренных в следующем разделе, свидетельствует о дефиците ранней визуальной социальной вовлеченности у детей BP-РАС. Визуальная социальная вовлеченность требует гибкого распределения внимания и, как полагают, переходит от более рефлекторных и субкортикально опосредованных механизмов в первые месяцы жизни к механизмам, более зависимым от опыта и кортикально опосредованным (Morton & Johnson, 1991; Simion et al., 2011). Этот переход к механизмам, зависимым от опыта, при котором младенцы начинают волевым образом воспринимать информацию, требует, чтобы эта информация постоянно отбиралась и подкреплялась. Из-за своей сложности социальная информация может быть особенно уязвима к возникающим с течением времени нарушениям точности отбора и подкрепления. Поэтому можно предположить, что описанный выше общий дефицит внимания может нарушить точность этого отбора и может оказывать каскадный эффект, приводящий к дефициту визуальной социальной вовлеченности, наблюдаемому у младенцев и детей младшего возраста с РАС.

Визуальная социальная вовлеченность

В дополнение к описанным выше различиям в навыках внимания айтрекинг-исследования показали, что младенцы ВР-РАС демонстрируют социально специфические дефициты зрительной вовлеченности. В возрасте 6 месяцев младенцы BP-РАС тратят меньше времени на внимание к динамическим визуальным социальным стимулам, чем младенцы HP и младенцы ВР без РАС, а в то время, когда фиксируют на них свое внимание, меньшую его долю уделяют людям и лицам (Chawarska et al., 2013). Эти дефициты устойчивой вовлеченности могут усугубляться с увеличением сложности стимулов. Например, шестимесячные младенцы BP-РАС тратят меньше времени на изучение внутренних черт лиц, чем младенцы группы HP и младенцы ВР без РАС, но только тогда, когда люди говорят (Shic et al., 2014). В одном исследовании изучалось движение взгляда, навык, концептуально связанный с совместным вниманием, путем измерения того, как часто младенцы смотрели на объект, на который ухаживающий взрослый направлял свой взгляд (Bedford et al., 2012). Хотя в возрасте 7 месяцев не было никаких групповых различий, к 13 месяцам младенцы BP-РАС и младенцы с высоким риском других вариантов атипичного развития тратили меньше времени на рассматриваемый объект, чем младенцы ВР без РАС или младенцы HP.

В то время как атипичная визуальная социальная вовлеченность наблюдается к 6 месяцам, этот дефицит может возникать еще раньше. Данные лонгитюдных айтрекинг-исследований в плотной выборке в возрасте 2, 3, 4, 5, 6, 9, 12, 15, 18, и 24 месяцев показали, что, в то время как младенцы BP-РАС и младенцы HP тратили сопоставимое время, глядя на глаза ухаживающего взрослого на экране в возрасте 2 месяцев, их паттерны смотрения начинали разниться в период от 2 до 6 месяцев (Jones & Klin, 2013). В частности, группы продемонстрировали различные траектории в количестве времени, потраченного на взгялд в глаза. В то время как группа HP в период с 2 до 6 месяцев увеличила количество времени, потраченного на взгляд в глаза, группа ВР-РАС уменьшила количество этого времени в период с 2 до 24 месяцев. Эти различия в лонгитюдных траекториях (наиболее заметные в период от 2 до 6 месяцев) привели к тому, что к 24 месяцам группа BP-РАС проводила примерно вдвое меньше времени, сосредотачиваясь на глазах, чем группа HP. Эти траектории были специфичны для расстройств: в то время как траектории группы ВР без РАС совпадали с траекториями группы HP, группа ВР-РАС явно отличалась от младенцев группы HP.

Поведенческие различия у младенцев ВР-РАС

В дополнение к различиям, выявленным в ходе айтрекинг-исследований, сообщалось также о поведенческих различиях в первые годы жизни. К 6 месяцам наиболее сильно затронутая группа младенцев BP-РАС (как было определено по баллам ADOS в возрасте 24 месяцев) продемонстрировала менее развитые навыки общей моторики и навыки визуальной перцепции, оцениваемые по Малленовской шкале раннего обучения, чем младенцы группы HP (Estes et al., 2015). В одном проспективном исследовании (Nadig et al., 2007) изучалась реакция младенцев на собственные имена: считается, что эта ориентирующая реакция на семантически значимый слуховой стимул включает в себя стадию предшествующего вниманию «распознавания», во время которой реакция происходит только в том случае, если субъект считает стимул контекстуально значимым (Tateuchi, Itoh, & Nakada, 2012). Хотя в возрасте 6 месяцев младенцы проявляли сходные реакции на окликание по имени, к 12 месяцам только 86 % младенцев ВР реагировали на свое имя, в то время как на него реагировали все дети HP (Nadig et al., 2007). В последующем исследовании это поведение изучалось в группах разных диагностических исходов в возрасте 6, 9, 12, 15 и 24 месяцев (Miller et al., 2017). Хотя все группы имели сходные и относительно низкие показатели реакции на имя в возрасте 6 месяцев, со временем группы ВР без РАС и HP улучшили их, в отличие от группы BP-РАС. Эти различия в траекториях развития привели к заметным групповым различиям в возрасте 9 месяцев. Критически важно, что хотя социальное поведение становится все более дивергентным в период с 6 до 12 месяцев (Ozonoff et al., 2010), а наиболее сильно затронутые младенцы демонстрируют различия в навыках общей моторики и визуальной перцепции, оцениваемых по Малленовской шкале раннего обучения в возрасте 6 месяцев (Estes et al., 2015), на сегодняшний день единственным специфичным для расстройства и явным поведенческим маркером РАС, обнаруженным ранее 12 месяцев, является снижение реакции на имя.

Резюме данных исследований поведения и айтрекинг-исследований

Лонгитюдные измерения времени, которое младенцы проводят, глядя на глаза (Jones & Klin, 2013) и реагируя на имя (Miller et al., 2017), показывают, что, хотя ранние траектории младенцев BP-РАС и HP могут первоначально совпадать, с течением времени они все больше расходятся. Эти все более расходящиеся траектории в течение первого года жизни дополняют литературу о развитии мозга при РАС, согласно которой предполагаются устойчивые различия в областях обработки сенсорной информации, а также возникающие недостаточности сетей (Hazlett et al., 2017; Lewis et al., 2017; Wolff et al., 2017).

Различия в визуальной вовлеченности у младенцев ВР-РАС можно наблюдать уже в возрасте 6-7 месяцев (Chawarska et al., 2013; Elison et al., 2013; Shic et al., 2014), в то время как самый ранний невизуальный поведенческий маркер (реакция на имя) наблюдается в 9 месяцев (Miller et al., 2017). Интересно, что эти поведенческие различия, как правило, связаны с гибким и эффективным распределением внимания (Elison et al., 2013) или с вниманием к саморелевантной (Miller et al., 2017; Nadig et al., 2007) или социально значимой информации (Bedford et al., 2012; Chawarska et al., 2013; Jones & Klin, 2013; Shic et al., 2014). Иными словами, все эти процессы влияют на то, как младенцы ВР-РАС фильтруют информацию и выбирают, на что обратить внимание. Тем самым эти процессы оказывают воздействие на их ранний опыт мира и последующее зависящее от опыта развитие. Как уже обсуждалось ранее, многие нейронные области и сети, как выяснилось, атипичные у младенцев с ВР-РАС, могут быть связаны с сенсорными и сенсомоторными процессами (Hazlett et al., 2017; Lewis et al., 2017; Wolff et al., 2017). Хотя установление связей между отдельными исследованиями следует проводить осторожно, вполне возможно, что эти ранние нейронные нарушения могут лежать в основе атипичности внимания и обработки сенсорной информации, отмеченных в поведенческих исследованиях младенцев с ВР-РАС. Действительно, необходимы дальнейшие лонгитюдные исследования связи между атипичным развитием мозга в областях сенсорной обработки и последующими атипичными результатами внимания и сенсорной обработки в той же выборке младенцев.

В следующем разделе пойдет речь о литературе, освещающей двусторонние влияния между этими гибкими системами внимания, обучением и памятью у типично развивающихся младенцев. Затем мы представим концептуальную модель, в которой обучение через вознаграждение и маркировка значимости представляют собой интерфейс этих двух систем, и рассмотрим, как эти механизмы могут повлиять на переход от преимущественно стимулируемой/автоматической ориентации к волевому вниманию к саморелевантной информации. Эти модели развития внимания в выборках младенцев низкого риска и типичного развития позволяют рассмотреть последствия для раннего развития РАС более комплексно.

Развитие зрительного избирательного внимания в первые годы жизни

Младенцы живут в визуально шумном мире, и приоритетное внимание к значимой информации, возможно, является самой важной задачей, с которой они сталкиваются в эффективном познании своего окружения (Markant & Arriso, 2013). В первые несколько месяцев жизни младенцы движимы в основном низкоуровневой визуально значимой информацией (например, яркий свет, цвета, движение), но приблизительно в возрасте 4-6 месяцев появляются селективные механизмы зрительного внимания, позволяющие подавлять конкурирующую информацию (Arriso & Scerif, 2015). Эта способность избирательно обращать внимание на релевантную, значимую информацию, одновременно подавляя внимание к потенциально столь же значимым дистракторам, имеет решающее значение для развития обучения и памяти. Примером может служить торможение возврата (Posner & Cohen, 1984), или способность подавлять внимание к локациям, на которые обращалось внимание ранее. Торможение возврата интерпретировали как эффект смещения внимания, который стимулирует визуальное исследование новых мест, а его появление в младенчестве играет решающую роль во внимании и обучении. Одним из примеров этого феномена является более глубокое кодирование объектов девятимесячными младенцами в контексте внимания, основанного на торможении возврата (когда изначально их внимание было смещено от объекта, а затем было достаточно времени, чтобы переключить скрытое внимание обратно на объект), по сравнению с тем, когда их внимание было просто смещено к объекту (Markant & Arriso, 2013). Это позволяет предположить, что, когда младенцы задействуют механизм внимания, требующий его подавления, они глубже кодируют информацию. Кроме того, индивидуальные различия в кодировании объектов в возрасте 4 месяцев можно предсказать по тому, развилось ли у младенцев более зрелое ориентирование на основе торможения возврата (Markant & Arriso, 2016). Эти находки позволяют предположить, что развитие торможения возврата (механизма внимания) действует как катализатор для развития более сложных способностей к кодированию памяти.

Хотя ранние системы внимания влияют на развитие систем памяти, по ходу развития эта связь становится все более двунаправленной. Arriso и Scerif (2015) предлагают иерархическую организацию зрительного развития младенцев, в которой визуальный ввод сначала достигается путем экзогенной ориентации на перцептивно значимую или биологически значимую информацию. Зрительные области затем подают информацию в области более высокого уровня, действуя как катализаторы развития для дальнейшей нисходящей модуляции этих же зрительных путей. Johnson и коллеги (2015) предложили сходные механизмы для объяснения развития РАС. Сенсорная информация на входе вовлекает кору по направлению «сзади наперед», так что на ранних стадиях развития корковая организация зависит от поступления сенсорной информации из таламической области. Таким образом, в первые месяцы жизни существует период корковой специализации, в течение которого кора чувствительна к реорганизации посредством поступления сенсорной информации из таламической области. Однако отбор из окружающей среды, произведенный с низкой точностью, как это может быть в случае с РАС (причем от неточного отбора более всего страдают сложные стимулы, например, социальные), может привести к задержкам в развитии мозга и, в конечном итоге, к атипичным и/или дезорганизованным структуре и функционированию мозга. Кроме того, атипичное кортикальное развитие может наблюдаться первоначально в задних областях (Elison et al., 2013; Hazlett et al., 2017), причем дезорганизация со временем становится более диффузной (Lewis et al., 2017).

Согласно обеим этим гипотезам, раннее атипичное развитие мозга влияет на сенсорный опыт и инициирует каскадные эффекты развития, влияющие на память и нисходящие системы внимания. Этот сенсорный опыт опосредуется механизмами внимания (в частности, экзогенной ориентацией на стимулы, развитием навыков избирательного внимания и, наконец, саморелевантной информацией, смещающей карты значимости индивидуумоов). В случае младенцев BP-РАС ранние атипичные механизмы внимания могут привести к тому что младенцы будут отбирать информацию об окружающей среде атипичным образом, что, в свою очередь, может привести к атипичному опосредованному корой контролю нисходящего внимания. Это, в свою очередь, может повлиять на поиск и отбор информации индивидом на более позднем этапе развития. Иными словами, различия в том, что считается саморелевантным или семантически значимым, являются не только результатом раннего атипичного развития внимания и нервной системы, но также служат для поддержания атипичности в низкоуровневой визуальной обработке стимулов и, следовательно, поддерживают атипичные ориентацию внимания, кодирование памяти и корковую специализацию.

В следующем разделе мы приведем эмпирические данные по младенцам, детям и взрослым, демонстрирующие, что семантически значимая и вознаграждающая информация может повлиять не только на избирательное направление внимания, но и на то, как семантические стимулы становятся перцептивно усиленными. Затем мы разберем, как усиленное или ослабленное восприятие стимула, зависящее от семантической значимости, может поддерживать и усугублять дефицит внимания.

Как семантическая значимость смещает внимание

Стимулы, наделенные семантической значимостью, могут смещать зрительное внимание подобно перцептивно значимой информации. Например, когда взрослые ищут объект в знакомом окружении и, следовательно, знают его местоположение, происходят две вещи: во-первых, их время реакции уменьшается как функция от их предыдущего опыта, и, во-вторых, это уменьшенное время реакции сопряжено с обусловленными событиями потенциалами, отражающими нисходящее корковое усиление восприятия объекта (Summerfield, Rao, Garside, & Nobre, 2011). Другими словами, изменение контекстуальной значимости окружения вследствие предшествующего опыта усиливает визуальное восприятие этого предмета и его запомненное пространственное расположение, эффект, который вызывается как кортикально, так и субкортиально (Green et al., 2017).

Особенно сильным модулятором семантической значимости является, по-видимому, вознаграждение. Давно известно, что релевантные заданию цели искать вознаграждающие стимулы оказывают эндогенный контроль на внимание (Awh, Belopolsky, & Theeuwes, 2012; Hickey, Chelazzi, & Theeuwes, 2010; Theeuwes & Belopolsky, 2012). Однако в последнее время наблюдается смещение акцента на то, как вознаграждение повышает значимость восходящих стимулов (Bourgeois, Chelazzi, & Vuilleumier, 2016; Failing & Theeuwes, 2014). Когдаучастники учатся ассоциировать свойство стимула (напр., красный цвет) с денежным вознаграждением и выполняют задание по выбору цели, в котором элемент, связанный с наградой, присутствует в качестве дистрактора, стимул, ранее связанный с вознаграждением, смещает внимание, несмотря на то, что уже не является релевантным для задания (Awh et al., 2012; Della Libera & Chelazzi, 2009). Эти смещения внимания к вознаграждающим стимулам сопровождаются увеличением амплитуды PI, контралатеральной вознаграждающему стимулу, даже когда цели задания индивидуума диаметрально противоположны вниманию к стимулу (Hickey et al., 2010). Благоприобретенная ассоциация с вознаграждением модулирует активность внутритеменной борозды (Awh et al., 2012; Bisley & Goldberg, 2010), области, которая является неотъемлемой частью дорсальной/лобно-теменной зрительно-селективной сети внимания и задействована в вычислении карт значимости, на основе которых функционирует внимание (Bisley & Goldberg, 2010; Corbetta & Shulman, 2002). Таким образом, задействуя механизмы зрительного избирательного внимания, усвоенная история вознаграждений фактически способна модулировать значимость стимула в качестве сигнала внимания и изменять то, как воспринимается стимул.

Данные fNIRS (Функциональная ближняя инфракрасная спектроскопия) показали, что ожидание зрительного стимула (даже при его отсутствии) модулирует активность в затылочной коре у шестимесячных младенцев (Emberson, Richards, & Aslin, 2015). Это говорит о том, что корковое усиление восприятия семантически значимых стимулов происходит в первый год жизни. Неудивительно, что вознаграждение, по-видимому, является сильным модулятором семантической значимости как у младенцев, так и у взрослых. Пример повышения значимости вознаграждения можно почерпнуть из исследования Tummeltshammer, Mareschal и Kirkham (2014), в котором шести- и восьмимесячных младенцев учили ассоциировать нейтральный стимул с вознаграждающей видеозаписью. Младенцы как в возрасте 6,так и в возрасте 8 месяцев были в состоянии следить за вознаграждающим стимулом при наличии незначимого дистрактора. Однако, при наличии значимого дистрактора (лица), только 8-месячные младенцы могли подавлять к нему внимание. Эти данные свидетельствуют о том, что усиленное вознаграждением внимание присутствует уже в раннем младенчестве и взаимодействует с развитием других механизмов контроля нисходящего внимания. Кроме того, этот паттерн развития позволяет предположить, что усиленное вознаграждением внимание может действовать аналогично экзогенным и вызванным стимулами механизмам внимания и «конкурировать» с механизмами контроля нисходящего внимания, которые созревают на более поздних этапах развития.

Исследование реакции младенцев на имя демонстрирует, что усиленное вознаграждением и усиленное семантикой восприятие происходит в ряде различных стимульных модальностей. Способность обращать внимание на свое имя и воспринимать его при наличии отвлекающего шума развивается в период с 5 до 13 месяцев, причем младенцы становятся все более чувствительными к звуку собственного имени даже при наличии отвлекающего шума (Newman, 2005). Таким образом, в то время как имя ребенка приобретает смысловую значимость уже в возрасте 5 месяцев, способность обращать на него внимание при наличии громких дистракторов развивается в течение первого года жизни. Это изменение в развитии, вероятно, связано с сочетанием усиления навыков подавления дистракторов и тем, что собственное имя со временем приобретает все большее семантическое значение и саморелевантность, поскольку младенцы постоянно слышат его в вознаграждающем и обусловленном социальном контексте.

Семантическая значимость, вознаграждение и аутизм

В этой главе рассматривались данные исследований сиблингов-младенцев, которые продемонстрировали, что на первом году жизни младенцы BP-РАС начинают отклоняться от своих сверстников HP или с типичным развитием как с точки зрения развития мозга, так и с точки зрения поведения. Исследования визуализации мозга показали, что нейронные области и сети связаны с сенсорными и сенсомоторными областями обработки (Hazlett et al., 2017; Lewis et al., 2017; Wolff et al., 2017) и с недостаточностью сетей мозга в этот ранний период жизни (Emerson et al., 2017; Lewis et al., 2017; Wolff et al., 2012). Прошлые исследования поведения включали атипичные общие механизмы внимания в возрасте 7 месяцев (Elison et al., 2013), причем социально специфический дефицит зрительной вовлеченности возникал приблизительно в то же время (Chawarska et al., 2013; Shic et al., 2014) или развивался в течение первых лет жизни (Bedford et al., 2012; Jones & Klin, 2013).

Мы также обобщили данные литературы по младенцам HP без РАС, которые позволяют предположить, что способность придавать привилегированным стимулам семантическую значимость (либо через вознаграждение, либо через постоянное подкрепление) и смещать внимание на эти стимулы является жизненно важным механизмом внимания, который помогает младенцам обращать внимание на приоритетную информацию, отфильтровывая дистракторы. Усиливая перцептивные особенности семантически значимых или вознаграждающих стимулов, повышенное за счет вознаграждения внимание помогает этим стимулам выделяться в шуме.

Понимание того, как работают эти процессы, может стать важным шагом на пути к пониманию раннего развития РАС. Ранние дефициты в обработке стимулов необязательно бывают социально специфичными, но могут существовать в системах, которые придают стимулам семантическую значимость, процессах, которые позволяют младенцам усиливать за счет вознаграждения ориентирование, либо и то и другое разом. Интересным примером этому может послужить исследование, в котором детей-дошкольников обучали распознавать взаимосвязь предмет – вознаграждение для социальных (лицо) и несоциальных (фрактальные изображения) объектов (Wang, DiNicola, Heyman, Hampson & Chawarska, 2018). В то время как дошкольники типичного развития демонстрировали повышенное обусловленное вознаграждением распознавание в социальных – в противовес несоциальным – условиях, дошкольники с РАС демонстрировали сопоставимые результаты в тех и в других условиях, но меньшее обусловленное вознаграждением распознавание в социальных условиях по сравнению с дошкольниками типичного развития. Крайне важно то, что дети младшего возраста с РАС проявляли преимущественное внимание к вознаграждаемому объекту в каждой категории. Это позволяет предположить, что, хотя они способны усвоить взаимосвязь между вознаграждением и объектом, в социальном контексте они показывают худшие результаты.

В настоящее время набирает силу консенсус в отношении того, что дальнейшие исследования механизмов в основе распознавания ценностей могут иметь решающее значение для понимания этиологии РАС (Fitzpatrick, 2018). Обработка социальной информации может быть особенно уязвима к атипичностям или задержкам в этих процессах внимания и вознаграждения. Эта возможность подтверждается данными о том, что снижение активности передней поясной извилины и вентральной части полосатого тела, которое демонстрируют взрослые с РАС во время выполнения заданий, связанных с вознаграждением, усугубляется при выполнении заданий, связанных с социальным вознаграждением, и коррелирует с социальными способностями (обзор см. Dichter, Damiano, & Allen, 2012). Поэтому можно предположить существование сензитивного периода для развития процессов, которые позволяют младенцам придавать стимулам смысловую значимость и ориентироваться на нее, что происходит до перехода к зависимой от опыта обработке социальной информации. Критически важно, что у детей младшего возраста с РАС атипичное внимание, усиленное за счет вознаграждения или значимости, может впоследствии подкрепить ранний атипичный сенсорный опыт, причем эти итеративные процессы приводят к появлению симптоматики РАС. Наглядное представление этой теоретической модели можно видеть на рис. 6.1.

Разумеется, у этой теоретической модели есть свои недостатки. Хотя может существовать связь между массивом работ о нейронных областях и сетях, связанных с областями сенсорной и сенсомоторной обработки информации, и массивом работ о различиях в обработке внимания и вознаграждения у детей с РАС, необходимы дальнейшие, основанные на гипотезах исследования, проверяющие именно эту взаимосвязь. Кроме того, как ясно показывают исследования, документирующие ограниченные интересы у младенцев и детей младшего возраста BP-РАС (Leekam, Prior, & Uljarevic, 2011), в определенных контекстах обработка вознаграждения остается интактной. Хотя это может быть аналогично гипотезам об общем дефиците внимания при РАС, который затем усугубляется в социальных контекстах, когда окружающая среда менее предсказуема (напр., Johnson et al., 2015), необходимо понимание различий в обработке вознаграждения и модулированном вознаграждением внимании при РАС в социальном и несоциальном контекстах. Дополнительную информацию о развитии внимания у младенцев-сиблингов см. в главе 5 данного сборника (Chawarska, Macari, Vernetti, Brunissen).

Рисунок 6.1. Теоретическая модель, представленная в форме диаграммы. Сплошные линии обозначают эмпирические данные, подкрепляющие взаимосвязь, пунктирные линии обозначают гипотетическую связь. Справа приводится список литературы по эмпирическим данным взаимосвязи

Список литературы

Amso, D., & Scerif, G. (2015). The attentive brain: Insights from developmental cognitive neuroscience. Nature Reviews Neuroscience, 16 (10), 606–619.

Awh, E., Belopolsky, A. V., & Theeuwes, J. (2012). Top-down versus bottom-up attentional control: A failed theoretical dichotomy. Trends in Cognitive Sciences, 16 (8), 437–443.

Bedford, R., Elsabbagh, M., Gliga, T., Pickles, A., Senju, A., Charman, T., & Johnson, M. H. (2012). Precursors to social and communication difculties in infants at risk for autism: Gaze following and attentional engagement. Journal of Autism and Developmental Disorders, 42 (10), 2208–2218.

Bisley, J. W., & Goldberg, M. E. (2010). Attention, intention, and priority in the parietal lobe. Annual Review of Neuroscience, 33 (1), 1–21.

Bourgeois, A., Chelazzi, L., & Vuilleumier, P. (2016). How motivation and reward learning modulate selective attention. Progress in Brain Research, 229, 325–342. Chawarska, K., Macari, S., & Shic, F. (2013). Decreased spontaneous attention to social scenes in 6-month-old infants later diagnosed with autism spectrum disorders. Biological Psychiatry, 74 (3), 195–203.

Constantino, J. N., Kennon-McGill, S., Weichselbaum, C., Marrus, N., Haider, A., Glowinski, A. L., Jones, W. (2017). Infant viewing of social scenes is under genetic control and is atypical in autism. Nature, 547 (7663), 340–344.

Corbetta, M., & Shulman, G. L. (2002, March). Control of goal-directed and stimulus-driven attention in the brain. Nature Review, Neuroscience, 3, 201–218.

Deco, G., Jirsa, V. K., & McIntosh, A. R. (2011). Emerging concepts for the dynamical organization of resting-state activity in the brain. Nature Reviews Neuroscience, 12 (1), 43–56.

Della Libera, C., & Chelazzi, L. (2009). Learning to attend and to ignore is a matter of gains and losses. Psychological Science, 20 (6), 778–784.

Dichter, G., Damiano, C., & Allen, J. (2012). Reward circuitry dysfunction in psychiatric and neurodevelopmental disorders and genetic syndromes: Animal models and clinical fndings. Journal of Neurodevelopment Disorders, 4 (1), 19.

Elison, J., Paterson, S., Wolf, J., Reznick, S., Sasson, N. J., Gu, H., Piven, J. (2013). White matter microstructure and atypical visual orienting in 7-montholds at risk for autism. American Journal of Psychiatry, 170 (8), 1–18.

Elsabbagh, M., Mercure, E., Hudry, K., Chandler, S., Pasco, G., Charman. T., BASIS Team. (2012). Infant neural sensitivity to dynamic eye gaze is associated with later emerging autism. Current Biology, 21, 338–342.

Emberson, L. L., Richards, J. E., & Aslin, R. N. (2015). Top-down modulation in the infant brain: Learning-induced expectations rapidly afect the sensory cortex at 6 months. Proceedings of the National Academy of Sciences of the USA, 112 (31), 9585–9590.

Emerson, R. W., Adams, C., Nishino, T., Hazlett, H. C., Wolf, J. J., Zwaigenbaum, Piven, J. (2017, June). Functional neuroimaging of high-risk 6-month-old infants predicts a diagnosis of autism at 24 months of age. Science Translational Medicine, 2882, 1–8.

Estes, A., Zwaigenbaum, L., Gu, H., St. John, T., Paterson, S., Elison, J. T., Piven, J. (2015). Behavioral, cognitive, and adaptive development in infants with autism spectrum disorder in the frst 2 years of life. Journal of Neurodevelopmental Disorders, 7 (1), 1–10.

Failing, M. F., & Theeuwes, J. (2014). Exogenous visual orienting by reward. Journal of Vision, 14 (5), 6.

Finch, K. H., Seery, A. M., Talbott, M. R., Nelson, C. A., & Tager-Flusberg, H. (2017). Lateralization of ERPs to speech and handedness in the early development of autism spectrum disorder. Journal of Neurodevelopmental Disorders, 9, 1–14.

Fitzpatrick, P. (2018). The future of autism research: Dynamic and process-oriented approaches. Journal of the American Academy of Child and Adolescent Psychiatry, 57 (1), 16–17.

Frazier, T. W., & Hardan, A. Y. (2010). A meta-analysis of the corpus callosum in autism. Biological Psychiatry, 66 (10), 935–941.

Gao, W., Alcauter, S., Elton, A., Hernandez-Castillo, C. R., Smith, J. K., Ramirez, J., & Lin, W. (2015). Functional network development during the frst year: Relative sequence and socioeconomic correlations. Cerebral Cortex, 25 (9), 2919–2928.

Gao, W., Zhu, H., Giovanello, K. S., Smith, J. K., Shen, D., Gilmore, J. H., & Lin, W. (2009). Evidence on the emergence of the brain’s default network from 2-week-old to 2-year-old healthy pediatric subjects. Proceedings of the National Academy of Sciences of the USA, 106 (16), 6790–6795.

Green, J. J., Boehler, C. N., Roberts, K. C., Chen, L.-C., Krebs, R. M., Song, A. W., & Woldorf, M. G. (2017). Cortical and subcortical coordination of visual spatial attention revealed by simultaneous EEG – fMRI recording. Journal of Neuroscience, 37 (33), 7803–7810.

Hardan, A. Y., Pabalan, M., Gupta, N., Bansal, R., Melhem, N., Fedorov, S., Minshew, N. (2009). Corpus callosum volume in children with autism. Psychiatry Research, 174 (1), 57–61.

Hazlett, H. C., Gu, H., Munsell, B. C., Kim, S. H., Styner, M., Wolf, J. J., Gu, C. H. (2017). Early brain development in infants at high risk for autism spectrum disorder. Nature, 542 (7641), 348–351.

Hermoye, L., Saint-Martin, C., Cosnard, G., Lee, S., Kim, J., Nassogne, M., Mori, S. (2006). Pediatric difusion tensor imaging: Normal database and observation of the white matter maturation in early childhood. NeuroImage, 29, 493–504.

Hickey, C., Chelazzi, L., & Theeuwes, J. (2010). Reward changes salience in human vision via the anterior cingulate. Journal of Neuroscience, 30 (33), 11096–11103. Holland, D., Chang, L., Ernst, T. M., Curran, M., Buchthal, S. D., Alicata, D., Dale, A. M. (2014). Structural growth trajectories and rates of change in the frst 3 months of infant brain development. JAMA Neurology, 71 (10), 1266–1274.

Johnson, M. H. (2000). Functional brain development in infants: Elements of an interactive specialization framework. Child Development, 71 (1), 75–81.

Johnson, M. H., Jones, E., & Gliga, T. (2015). Brain adaptation and alternative developmental trajectories. Development and Psychopathology, 27 (2), 425–442.

Jones, W., & Klin, A. (2013). Attention to eyes is present but in decline in 2–6-month-old infants later diagnosed with autism. Nature, 504 (7480), 427–431.

Kanner, L. (1943). Autistic disturbances of afective contact. Nervous Child, 2, 217–250.

Klin, A., Shultz, S., & Jones, W. (2015). Social visual engagement in infants and toddlers with autism: Early developmental transitions and a model of pathogenesis. Neuroscience and Biobehavioral Reviews, 50, 189–203.

Lainhart, J. E., Piven, J., Wzorek, M., Landa, R., Santangelo, S. L., Coon, H., & Folstein, S. E. (1997). Macrocephaly in children and adults with autism. Journal of the American Academy of Child and Adolescent Psychiatry, 36 (2), 282–290.

LaMantia, A. S., & Rakic, P. (1990). Axon overproduction and elimination in the corpus callosum of the developing rhesus monkey. Journal of Neuroscience, 10 (7), 2156–2175.

Lavelli, M., & Fogel, A. (2005). Developmental changes in the relationship between the infant’s attention and emotion during early face-to-face communication: The 2-month transition. Developmental Psychology, 41 (1), 265–280.

Leekam, S. R., Prior, M. R., & Uljarevic, M. (2011). Restricted and repetitive behaviors in autism spectrum disorders: A review of research in the last decade. Psychological Bulletin, 137 (4), 562–593.

Levin, A. R., Varcin, K. J., O’Leary, H. M., Tager-Flusberg, H., & Nelson, C. A. (2017). EEG power at 3 months in infants at high familial risk for autism. Journal of Neurodevelopmental Disorders, 9 (34).

Lewis, J. D., Evans, A. C., Pruett, J. R., Botteron, K. N., McKinstry, R. C., Zwaigenbaum, L., Gu, H. (2017). The emergence of network inefciencies in infants with autism spectrum disorder. Biological Psychiatry, 82 (3), 176–185.

Lewis, J. D., Evans, A. C., Pruett, J. R., Botteron, K., Zwaigenbaum, L., Estes, A., Piven, J. (2014). Network inefciencies in autism spectrum disorder at 24 months. Translational Psychiatry, 4 (5), e388.

Markant, J., & Amso, D. (2013). Selective memories: Infants’ encoding is enhanced in selection via suppression. Developmental Science, 16 (6), 926–940.

Markant, J., & Amso, D. (2016). The development of selective attention orienting is an agent of change in learning and memory efcacy.

Infancy, 21 (2), 154–176.

Markant, J. C., & Thomas, K. M. (2013). Postnatal brain development.

In P. D. Zelazo (Ed.), The Oxford handbook of developmental psychology: Vol. 1. Brain and mind (pp. 127–163). Oxford, UK: Oxford University Press.

Messinger, D. S., Young, G. S., Webb, S. J., Ozonof, S., Bryson, S. E., Carter, A., Zwaigenbaum, L. (2015). Early sex differences are not autism-specifc: A Baby Siblings Research Consortium (BSRC) study. Molecular Autism, 6(1), 32.

Miller, M., Iosif, A.-M., Hill, M., Young, G. S., Schwichtenberg, A. J., & Ozonof, S. (2017). Response to name in infants developing autism spectrum disorder: A prospective study. Journal of Pediatrics, 183, 1–7.

Mitra, A., Snyder, A. Z., Tagliazucchi, E., Laufs, H., Elison, J., Emerson, R. W., Raichle, M. (2017). Resting-state fMRI in sleeping infants more closely resembles adult sleep than adult wakefulness. PLOS ONE, 12 (11), 1–19.

Morton, J., & Johnson, M. H. (1991). CONSPEC and CONLERN: A two-process theory of infant face recognition. Psychological Review, 98 (2), 164.

Nadig, A. S., Ozonof, S., Young, G. S., Rozga, A., Sigman, M., & Rogers, S. J. (2007). A prospective study of response to name in infants at risk for autism. Archives of Pediatrics and Adolescent Medicine, 161 (4), 378–383.

Newman, R. S. (2005). The cocktail party efect in infants revisited: Listening to one’s name in noise. Developmental Psychology, 41 (2), 352–362.

Niogi, S., Mukherjee, P., Ghajar, J., & McCandliss, B. (2010). Individual diferences in distinct components of attention are linked to anatomical variations in distinct white matter tracts. Frontiers in Neuroanatomy, 4, 2.

Orekhova, E. V., Elsabbagh, M., Jones, E. J., Dawson, G., Charman, T., Johnson, M. H, & BASIS Team. (2014). EEG hyper-connectivity in highrisk infants is associated with later autism. Journal of Neurodevelopmental Disorders, 6 (1), 40.

Ozonof, S., Iosif, A.-M., Baguio, F., Cook, I. C., Moore Hill, M., Hutman, T., Young, G. S. (2010). A prospective study of the emergence of early behavioral signs of autism. Journal of the American Academy of Child and Adolescent Psychiatry, 49 (3), 256–266.

Ozonof, S., Young, G. S., Carter, A., Messinger, D., Yirmiya, N., Zwaigenbaum, L., Stone, W. L. (2011). Recurrence risk for autism spectrum disorders: A Baby Siblings Research Consortium study. Pediatrics, 12 (3), e488–495.

Panizzon, M. S., Fennema-Notestine, C., Eyler, L. T., Jernigan, T. L., Prom-Wormley, E., Neale, M., Kremen, W. S. (2009). Distinct genetic infuences on cortical surface area and cortical thickness. Cerebral Cortex, 19 (11), 2728–2735.

Piven, J., Arndt, S., Bailey, J., Havercamp, S., Andreasen, N. C., & Palmer, P. (1995). An MRI study of brain size in autism. American Journal of Psychiatry, 152 (8), 1145–1149.

Piven, J., Bailey, J., Ranson, B. J., & Arndt, S. (1997). An MRI study of the corpus callosum in autism. American Journal of Psychiatry, 154 (8), 1051–1056.

Piven, J., Elison, J. T., & Zylka, M. J. (2018). Toward a conceptual framework for early brain and behavior development in autism. Molecular Psychiatry, 23 (1), 165.

Piven, J., Nehme, E., Simon, J., Barta, P., Pearlson, G., & Folstein, S. E. (1992). Magnetic resonance imaging in autism: Measurement of the cerebellum, pons, and fourth ventricle. Biological Psychiatry, 31 (5), 491–504.

Posner, M. I., & Cohen, Y. (1984). Components of visual orienting. Attention and Performance, 32, 531–556.

Prigge, M. B. D., Lange, N., Bigler, E. D., Merkley, T. L., Shannon Neeley, E., Abildskov, T. J., Lainhart, J. E. (2013). Corpus callosum area in children and adults with Autism. Research in Autism Spectrum Disorders, 7 (2), 221–234.

Sadeghi, N., Prastawa, M., Fletcher, P. T., Wolf, J., Gilmore, J. H., & Gerig, G. N. (2013). Regional characterization of longitudinal DTMRI to study white matter maturation of the early developing brain. NeuroImage, 68, 236–247.

Sandin, S., Lichtenstein, P., Kuja-Halkola, R., Larsson, H., Hultman, C. M., & Reichenberg, A. (2014). The familial risk of autism. JAMA, 311 (17), 1770.

Shen, M. D., Kim, S. H., McKinstry, R. C., Gu, H., Hazlett, H. C., Nordahl, C. W., Gu, H. (2017). Increased extra-axial cerebrospinal fuid in high-risk infants who later develop autism. Biological Psychiatry, 82, 186–193.

Shen, M. D., Nordahl, C. W., Young, G. S., Wootton-Gorges, S. L., Lee, A., Liston, S. E. Amaral, D. G. (2013). Early brain enlargement and elevated extra-axial fuid in infants who develop autism spectrum disorder. Brain, 136 (9), 2825–2835.

Shic, F., Macari, S., & Chawarska, K. (2014). Speech disturbs faces scanning in 6-month-olds who develop autism spectrum disorder. Biological Psychiatry, 75 (3), 231–237.

Simion, F., Di Giorgio, E., Leo, I., & Bardi, L. (2011). The processing of social stimuli in early infancy: From faces to biological motion perception. Progress in Brain Research, 189 (April), 173–193.

Stevenson, R., Schroer, R., Skinner, C., Fender, D., & Simensen, R. J. (1997). Autism and macrocephaly. The Lancet, 349 (9067), 1745–1746.

Summerfeld, J. J., Rao, A., Garside, N., & Nobre, A. C. (2011). Biasing perception by spatial long-term memory. Journal of Neuroscience, 31 (42), 14952–14960.

Swanson, M. R., Wolf, J. J., Elison, J. T., Gu, H., Hazlett, H. C., Botteron, K., Gu, H. (2017). Splenium development and early spoken language in human infants. Developmental Science, 20 (2), 1–13.

Tateuchi, T., Itoh, K., & Nakada, T. (2012). Neural mechanisms underlying the orienting response to subject’s own name: An event-related potential study. Psychophysiology, 49 (6), 786–791.

Theeuwes, J., & Belopolsky, A. V. (2012). Reward grabs the eye: Oculomotor capture by rewarding stimuli. Vision Research, 74, 80–85.

Tummeltshammer, K. S., Mareschal, D., & Kirkham, N. Z. (2014). Infants’ selective attention to reliable visual cues in the presence of salient distractors. Child Development, 85 (5), 1981–1984.

Wang, Q., DiNicola, L., Heymann, P., Hampson, M., & Chawarska, K. (2018). Impaired value learning for faces in preschoolers with autism spectrum disorder. Journal of the American Academy of Child and Adolescent Psychiatry, 57 (1), 33–40.

Wass, S. V., Jones, E. J. H., Gliga, T., Smith, T. J., Charman, T., & Johnson, M. H. (2015). Shorter spontaneous fxation durations in infants with later emerging autism. Scientifc Reports, 5 (8284).

Wolf, J. J., Gerig, G., Lewis, J. D., Soda, T., Styner, M. A., Vachet, C., Piven, J. (2015). Altered corpus callosum morphology associated with autism over the frst 2 years of life. Brain, 138 (7), 2046–2058.

Wolf, J. J., Gu, H., Gerig, G., Elison, J. T., Styner, M., Gouttard, S., the IBIS Network. (2012). Diferences in white matter fber tract development present from 6 to 24 months in infants with autism. American Journal of Psychiatry, 169 (6), 589–600.

Wolf, J. J., Swanson, M. R., Elison, J. T., Gerig, G., Pruett, J. R., Styner, M. A., Piven, J. (2017). Neural circuitry at age 6 months associated with later repetitive behavior and sensory responsiveness in autism. Molecular Autism, 8, 8.

Глава 7. Отдаленные последствия у младенцев с риском развития расстройств аутистического спектра

На протяжении десятилетий, прошедших с появления новаторских исследований близнецов и семей исследований Folstein и Rutter (1977, 1988), эмпирические исследования зафиксировали более высокие показатели по ряду различных трудностей у родственников первой степени лиц с расстройством аутистического спектра (РАС) по сравнению с родственниками лиц с дислексией, синдромом Дауна и другими расстройствами (всесторонний обзор см. Sucksmith, Roth, & Hoekstra, 2011). Наиболее примечательно, что примерно у 20 % младших сиблингов детей с РАС впоследствии также развивается РАС (Ozonoff et al., 2011). Однако у членов семьи первой степени также были достоверно задокументированы и более тонкие групповые отличия. Bolton и коллеги (1994) ввели термин «расширенный фенотип аутизма» (РФА) для описания подпороговых (неклинических) отличий, наблюдаемых у членов семьи детей с РАС в областях реципрокного социального взаимодействия, социального познания и прагматической коммуникации. Хотя в науке налицо консенсус относительно существования такого расширенного фенотипа, до сих пор нет единого мнения относительно того, какие домены составляют его, и существуют значимые различия от исследования к исследованию в его проявлениях. Например, одни исследования ограничивают использование термина РФА поведением, качественно сходным с основными доменными симптомами РАС (напр., трудности социальной коммуникации или повторяющееся поведение). В то время как другие включают психиатрические симптомы или диагнозы, которые более распространены у членов семьи индивидуумов с РАС, чем в общей популяции (напр., расстройства настроения и тревожные расстройства, синдром дефицита внимания/гиперактивности [СДВГ]). Таким образом, вопрос о том, что именно составляет РФА, остается открытым. В этой главе мы используем более инклюзивный подход, рассматривая также исследования психиатрических исходов младенцев-сиблингов детей с РАС.

Первоначальные исследования РФА были сосредоточены на родителях и старших сиблингах индивидуумов с РАС. Эти исследования выявили значительно более высокие показатели социальных проблем, дефицита модели психического и других социальных когнитивных способностей, исполнительной дисфункции и повторяющегося поведения у членов семей детей с РАС, чем у членов семей детей с типичным развитием или другими расстройствами (Bailey, Palferman, Heavey & LeCouteur, 1998; Bolton et al., 1994; полный обзор см. Sucksmith et al., 2011). Повышенные показатели проблем психического здоровья, особенно внимания, настроения и симптомов тревожности, также были зафиксированы во многих исследованиях (Howlin, Moss, Savage, Bolton, & Rutter, 2015; Jokiranta-Olkoniemi et al., 2016; O’Neill & Murray, 2016; Shivers, Jackson, & McGregor, 2019). Эти исследования заложили основу для более поздних моделей изучения младенцев-сиблингов, в ходе которых проспективно наблюдали младших сиблингов, оцениваемых в очень раннем возрасте, еще до того, как у родителей возникнут опасения по поводу их развития. Это позволило избежать предубеждений, которые могли привести к завышению уровня неблагоприятных результатов.

За последнее десятилетие такие исследования младенцев-сиблингов детей с РАС получили широкое распространение. Эти исследования были главным образом сосредоточены на выявлении ранних маркеров РАС в надежде, что выявление таких маркеров поможет более ранней и надежной диагностике. Как описано на протяжении данного сборника (напр., в главах 5 и 6) и в других работах (напр., Jones, Gliga, Bedford, Charman, & Johnson, 2014; Szatmari et al., 2016), было собрано немало данных о проявлениях формирующегося РАС у младенцев и детей младшего возраста. Например, исследования младенцев-сиблингов показали, что поведенческие признаки РАС начинают проявляться в конце первого года жизни (напр., Landa & Garrett-Mayer, 2006; Ozonoff et al., 2010). У незатронутых (т. е. без РАС) сиблингов уже в возрасте 12 месяцев начинают проявляться социальные коммуникативные, когнитивные и речевые проблемы, соответствующие РФА (Macari et al., 2012; Ozonoff et al., 2014; Rowberry et al., 2015), и приблизительно у 20-30 % сиблингов без РАС явно демонстрируют такие проблемы развития к 3 годам (Messinger et al., 2013; Ozonoff et al., 2014).

Поскольку лишь в немногих исследованиях за выборкой наблюдали после младшего/дошкольного возраста, трудно определить долгосрочные результаты младенцев, подверженных риску развития РАС. Эта глава отличается от других глав настоящего сборника тем, что мы концентрируемся на периодах развития после младенческого и раннего детского возраста. Также мы включаем в рассмотрение семейные аспекты РАС, опираясь на относительно небольшой объем литературы, посвященной долгосрочным исходам младенцев-сиблингов детей с РАС. В этой главе мы опишем, как каждое отдельное исследование концептуализировало этот «расширенный фенотип», а не навязывало свое собственное определение. В заключение мы выделим важные области будущих исследований.

Почему важны долгосрочные результаты младенцев-сиблингов?

Как описано выше, недавние исследования, сосредоточенные на выборках младенцев-сиблингов, показали, что у значительной части младших сиблингов вместо РАС развиваются уязвимости в различных социальных и поведенческих доменах, а также в доменах развития, о чем свидетельствуют как экспериментальные (напр., задания на внимание в айтрекинг-исследованиях; Elsabbagh et al., 2013), так и стандартизированные инструменты (напр, Малленовские шкалы раннего обучения) (Messinger et al., 2013; Iverson et al., 2019). Тем не менее мало что известно о том, являются ли эти проблемы ограниченными или растянутыми по времени и могут ли возникнуть новые проблемы в среднем детском возрасте и позднее.

Если в DMS-5 (American Psychiatric Association, 2013) обусловлено, что симптомы РАС должны присутствовать «на ранних стадиях развития», почему более поздние стадии развития имеют значение в исследованиях, направленных на документирование начала возникновения РАС? В соответствии с весьма информативной концепцией многофинальности, общий риск может привести к множеству различных результатов в процессе развития (Hinshaw, 2013). Многочисленные популяционные исследования показали, что сиблинги детей с РАС подвержены повышенному риску развития других форм психопатологии, включая СДВГ, расстройства обучения, поведенческие и оппозиционно-вызывающие расстройства, а также расстройства настроения и тревожные расстройства (Jokiranta-Olkoniemi et al., 2016). Более того, новые и возрастающие требования в более поздние периоды развития могут привести к новым проблемам. Таким образом, основная причина для озабоченности результатами после трехлетнего возраста заключается в том, что появление других проблем, с которыми сталкиваются сиблинги высокого риска, может быть не вполне очевидно до тех пор, пока они не достигнут среднего детского возраста и старше. Более полное понимание поздних результатов может помочь выявить дополнительные области, подлежащие скринингу и мониторингу в более раннем возрасте.

Долгосрочные последующие исследования выборок младенцев-сиблингов

Подходы к оценке поздних результатов в выборках младенцев-сиблингов варьировались. Одни исследования фокусируются на простых сравнениях между сиблингами из семей высокого риска (ВР) по РАС (далее группа ВР) и групп низкого риска (HP) (т. е. сиблингами детей с типичным развитием), а другие – на выявлении подгрупп в выборке ВР (напр., тех, которые характеризуются чертами РФА). В какой-то степени это способно привести к неоднородным результатам и данным. Влияние различных методологических стратегий на результаты четко продемонстрировано в недавнем исследовании взрослых сиблингов индивидуумов с РАС (Howlin et al., 2015). В нем было показано, что сиблинги, измеренные как группа, функционировали в среднем диапазоне по большинству доменов. Однако, когда подгруппы были исследованы отдельно, те сиблинги, которые в более раннем возрасте имели черты РФА, продемонстрировали во взрослом возрасте трудности в социальных отношениях и имели значительно более низкие профессиональные достижения. Наиболее поразительным был высокий уровень проблем психического здоровья, включая повышенные симптомы депрессии, тревожности, СДВГ и обсессивно-компульсивного поведения (Howlin et al., 2015). Другой аспект этих исследований, с которым связана методологическая вариативность, касается состава самих выборок. Одни лонгитюдные исследования включают сиблингов, у которых впоследствии развивается РАС (либо объединяя их с другими детьми ВР, либо исследуя их как отдельную группу), в то время как другие исключают диагностированных детей и вместо этого сосредотачиваются на документировании результатов сиблингов без РАС. Таким образом, при оценке литературы по отдаленным результатам выборок младенцев-сиблингов важно иметь в виду применяемый методологический подход, который мы определим в обзоре ниже.

Большинство проведенных на данный момент исследований были сосредоточены на диагностических результатах, тяжести социальных нарушений, а также задержках речевого и когнитивного развития. Однако, учитывая рассмотренную выше литературу, в этой главе также рассматривается психическое функционирование – область, имеющая функциональное значение для периода среднего детства, который, следует признать, меньше представлен в литературе. Все исследования, описанные в этой главе и обобщенные в таблице 7.1, основаны на выборках младенцев-сиблингов, набранных в раннем возрасте и проспективно отслеживаемых с течением времени; большинство из них включают как группу ВР, так и группу сравнения HP без известного риска развития РАС. Поскольку эти выборки были первоначально установлены в младенчестве, в большинстве последующих исследований необязательно совпадают ключевые демографические переменные, приобретенные в более поздний момент времени, поскольку сопоставление было сделано на момент первоначального зачисления в исследование. Кроме того, вместо сопоставления по IQ большинство исследований рассматривало IQ как важную переменную результата.

Симптомы и диагнозы аутизма

В выборке из 37 пятилетних сиблингов ВР и 22 пятилетних сиблингов HP Warren и коллеги (2012) исследовали поведенческие и нейрокогнитивные результаты. Группы не различались по гендерному составу. Двое детей из группы ВР с диагнозом РАС не были включены в анализ. Авторы рассматривали баллы Социального аффекта и Ограниченного и повторяющегося поведения по Графику диагностического наблюдения при аутизме (ADOS) (Lord et al., 2000), a также сообщенные родителями и учителями Общие баллы по Шкале социальной восприимчивости (SRS) (Constantino & Gruber, 2005). Две группы не различались в домене Социального аффекта, но группа ВР демонстрировала значительно более высокие баллы по шкале Ограниченного и повторяющегося поведения. По оценкам родителей и учителей по SRS не было выявлено существенных различий. Поскольку выборка была небольшой, также были рассмотрены размеры эффектов, был обнаружен средний эффект для Общих баллов по SRS, сообщенных родителями. Исходя из этого, авторы решили изучить показатели по подшкале SRS и обнаружили незначительный, но средний эффект для подшкалы Социального познания. В целом, это небольшое начальное исследование позволило предположить, что сиблинги детей с РАС демонстрируют уязвимость в социальном познании и повторяющемся поведении.

Возможно, самое большое последующее исследование в школьном возрасте выборки младенцев-сиблингов включало 139 участников (79 ВР, 60 HP) в возрасте от 5,5 и 9 лет, ни один из которых не имел диагноза РАС (Miller et al., 2016). В этом исследовании был изучен широкий спектр результатов у сиблингов ВР и HP, включая симптомы РАС, когнитивное и речевое функционирование, а также поведенческие/психиатрические симптомы. Клинически подготовленные эксперты идентифицировали приблизительно 38 % участников группы ВР как имеющих «клинические проблемы» по сравнению с 13 % из группы HP. Конкретные результаты, представленные в группе ВР, включали РФА (15,2 %), проблемы СДВГ (12,7 %), речевые проблемы (5,1 %), проблемы с обучением (3,8 %) и проблемы с тревогой или настроением (1,3 %). Эти оценки результатов не были предназначены для сопоставления с диагностическими критериями DSM, а скорее отражали клинические впечатления оценивающих экспертов (Ozonoff et al., 2014). У детей, которые были классифицированы экспертами как имеющие клинические проблемы, имелось – по сообщению родителей (Общий балл по SRS) – значительно больше симптомов РАС, чем у детей ВР и HP типичного развития (Miller et al., 2016). Однако их баллы SRS на групповом уровне все еще находились в среднем диапазоне, что указывает на, вероятно, отсутствие клинической значимости. Результаты этого исследования свидетельствуют о сохраняющейся уязвимости в подгруппе детей школьного возраста и указывают на то, что для этой популяции могут быть полезны повторные скрининг и мониторинг после раннего детства.

Вместо того чтобы рассматривать параметрически измеряемые черты или симптомы, Brian и коллеги (2016) сосредоточились на ключевом вопросе стабильности и изменения диагноза среди младших сиблингов детей с РАС в возрасте от 3 лет до среднего детского возраста (средний возраст 9,5 лет). В общей сложности 67 детей были оценены экспертами, не знавшими их предыдущих диагнозов или результатов. В среднем детском возрасте 17 из 18 детей (94 %), которым диагноз РАС был поставлен в возрасте 3 лет, сохранили этот диагноз, один ребенок больше не соответствовал критериям РАС по DSM. Этот единственный случай с нестабильным диагнозом был выявлен в возрасте 9 лет как имеющий задержки умственного развития и черты РФА (выявленные клиницистом трудности социальной коммуникации, повышенный балл ADOS). Напротив, 6 из 49 детей (12 %), которые не соответствовали критериям РАС по DSM в возрасте 3 лет, получили диагноз РАС в среднем детском возрасте (т. е. ложноотрицательные), и их развитие в более раннем возрасте вызывало в той или иной форме озабоченность. Эти данные указывают на необходимость мониторинга симптомов РАС у младших сиблингов в среднем детском возрасте, даже если они не соответствуют диагностическим критериям как в дошкольный период, и особенно если они демонстрируют другие проблемы развития в более раннем возрасте.

Shephard и коллеги (2017) использовали подход со множеством различных методов, сосредоточившись как на диагностической стабильности, так и на измерениях поведения, включая речь, IQ, адаптивное поведение и симптомы РАС, СДВГ и тревожность. Выборка из 42 сиблингов ВР и 37 сиблингов HP прослеживалась от младенческого возраста до 7 лет. При сравнении показателей ADOS, SRS и Шкал повторяющегося поведения (пересмотренные) (Bodfish, Symons, & Lewis, 1999) трех групп (BP с РАС, ВР без РАС и HP), как и ожидалось, группа ВР с РАС имела значительно более высокие баллы, чем две другие группы, почти по всем этим показателям. Группа ВР без РАС отличалась от группы HP только по баллам в домене Ограниченное и повторяющееся поведение по ADOS-2, продемонстрировав больше симптомов, чем группа сравнения, что согласуется с выводами Warren и коллег (2012). Из 13 детей, которым был поставлен диагноз РАС в возрасте 3 лет, 10 (76,9 %) сохранили свой диагноз в школьном возрасте, но 3 (23,1 %) больше не соответствовали диагностическим критериям РАС. Что касается детей с ВР, которые не получили диагноз РАС в возрасте 3 лет, то 82,8 % по-прежнему не соответствовали критериям, но 5 (17,2 %) получили свой первый диагноз в возрасте 7 лет. Из этих 5 детей 3 продемонстрировали некоторый дефицит социальной коммуникации в 36 месяцев, в то время как другие 2 казались в основном типичными в возрасте 3 лет, как сообщалось в последующем исследовании (Ozonoff et al., 2018). Аналогично выводам Brian и коллег (2016), это исследование демонстрирует необходимость мониторинга симптомов РАС у сиблингов младшего возраста и после трех лет, учитывая частоту ложноотрицательных результатов.

В целом эти исследования показывают, что младшие сиблинги детей с РАС продолжают демонстрировать уязвимость в области социальной коммуникации и повторяющегося поведения в школьном возрасте. Диагностическая стабильность в среднем детском возрасте относительно высока (77-94 % в двух исследованиях) и сопоставима с показателями стабильности у сиблингов в отличном от младенчества возрасте (Blumberg et al., 2016; Rondeau et al., 2011; Woolfenden, Sarkozy, Ridley, & Williams, 2012). Для этой интересной подгруппы возможны различные объяснения: от позднего появления симптомов после 3 лет до длительного периода развития фенотипа или эволюции в течение времени форм поведения, которые являются подпороговыми в дошкольном возрасте, но становятся более разрушительными, когда окружающая среда превышает возможности ребенка (дальнейшее обсуждение см. в Ozonoff et al., 2018). В конечном счете, все эти проспективные лонгитюдные исследования позволяют предположить, что мониторинг младших сиблингов следует продолжать и в школьном возрасте.

Когнитивное и речевое функционирование

В ряде исследований сообщалось о когнитивных и речевых результатах выборок младенцев-сиблингов после дошкольного периода. Первой была опубликована работа Gamliel, Yirmiya, Jafe, Manor и Sigman (2009), которые изучали 37 детей группы ВР и 37 детей группы НР (все без последующего диагноза РАС) с младенчества до 7 лет. Авторы определили категорию РФА на основе проблем, о которых сообщали родители, и/или стандартизированных оценок, отличавшихся не менее чем на 1,5 стандартного отклонения вниз по любому когнитивному, речевому или академическому показателю. Практически вдвое больше (39 % против 16 %) сиблингов группы ВР, чем сиблингов группы НР, соответствовали РФА. Примечательно, что использованное в данном исследовании определение РФА шире, чем в других, описанных в этой главе, и включает также когнитивные задержки и задержки в учебе, что, вероятно, объясняет высокие показатели РФА.

В 2011 году Ben-Yizhak и коллеги опубликовали исследование по последующему наблюдению за частично перекрывающейся выборкой, о которой ранее писали Gamliel и коллеги (2009). Исследование проводилось, когда дети были в возрасте от 9 до 12 лет (n = 35 ВР, n= 42 НР), при этом дети с РАС были исключены из анализа. В этот момент авторы обнаружили свидетельства более низких прагматических речевых навыков в подгруппе ВР, характеризующейся РФА, который определялся иначе, чем в исследовании 2009 г. В частности, в отличие от широкого определения, использованного в предыдущем исследовании, в исследовании 2011 г. включение в подгруппу РФА было связано со специфическим определением баллов по ADOS – ≥ 4 – и не соответствовало критериям задержки речевого развития, задержки общего развития или РАС. Показатели функции прагматической речи, использованные в исследовании 2011 г., были получены из ADOS, который также использовался (частично) для классификации группы с трудностями, связанными с РФА. Эта подгруппа ВР, характеризующаяся трудностями, связанными с РФА, не показала различий в школьных достижениях (оцененных с помощью Теста Широкого диапазона достижений – III (Wilkinson, 1993)) или чтении/общих лингвистических способностях (Ben-Yizhak et al., 2011). Из-за методологических различий трудно определить, как результаты этого исследования соотносятся с предыдущим исследованием (Gamliel et al., 2009), содержащим частично перекрывающуюся выборку. Например, первоначальная подгруппа РФА была гетерогенной, со множеством способов классификации. Т. е. низкие баллы по любому из показателей в исследовании 2009 г. могли привести к тому, что ребенок соответствовал критериям подгруппы РФА. Таким образом, неясно, сколько детей соответствовало критериям «РФА» по каждому отдельно взятому инструменту.

Взяв за основную цель выявление ранних предикторов последующего речевого функционирования, Gillespie-Lynch и коллеги (2015) сообщали о результатах по выборке из 63 сиблингов, набранных в младенческом возрасте (n = 10 с РАС, n = 30 ВР без РАС, n = 23 НР без РАС), в среднем возрасте 7 лет. Используя Перечень детских коммуникативных навыков (2-е издание) (CCC-2) (Bishop, 2006) и Клиническую оценку основных речевых навыков (CELF-4) (Semel, Wiig, & Secord, 2003), они не обнаружили различий в прагматических и структурных речевых показателях между группами ВР без РАС и НР, что согласуется с данными Warren и коллег (2012). Неудивительно, что группа ВР с РАС продемонстрировала более низкие прагматические и структурные речевые показатели по сравнению с двумя другими группами.

Drumm, Bryson, Zwaigenbaum и Brian (2015) оценивали лингвистические способности в небольшой выборке младших сиблингов детей с РАС (n = 18) в возрасте от 8 до 11 лет, ни одному из которых не был поставлен диагноз РАС, путем сравнения их показателей по ряду стандартизированных тестов с нормативными для этих тестов выборками. Показатели у всех этих детей по основному речевому индексу CELF-4, Тесту прагматической речи (TOPL-2) (Phelps-Terasaki & Phelps-Gunn, 2007), проводимой экспертом оценке прагматической речи и Тесту Эффективности чтения слов (TOWRE-2) (Torgesen, Wagner, & Rashotte, 2012), инструменту по чтению одиночных слов были на среднем или более высоком уровне в диапазоне. По подшкалам прагматической речи ССС-2 на основании родительских сообщений эта выборка ВР показала значительно лучшие результаты, чем нормативная выборка. Учитывая, что дефициты прагматической речи, как правило, выявляются путем сравнения навыков прагматической речи детей с их навыками структурной речи, авторы также сравнили показатели TOPL-2 с показателями по CELF-4 и пришли к выводу, что в среднем показатели по TOPL-2 (прагматическая речь) были значительно ниже, чем средние показатели по CELF-4 (структурная речь). Это позволяет предположить, что на групповом уровне эта выборка демонстрировала относительную слабость в прагматической речи, несмотря на то, что в среднем показатели находились в нормативном диапазоне. Эта выборка также показала уязвимость фонетической памяти и фонетической осведомленности по сравнению с нормативными выборками по Комплексному тесту фонетического восприятия обработки (CTOPP-2) (Wagner, Torgesen, Rashotte, & Pearson, 2013). Основным изъяном данного исследования является отсутствие контрольной группы НР для сравнения, что делает необходимым сравнение с нормативными выборками стандартизированных тестов и ограничивает обобщаемость результатов. Примечательно, что инструмент, по которому группа ВР показала лучшие результаты, чем нормативная выборка, был связан с родительским отчетом, в то время как показатели по инструментам, продемонстрировавшим среднее или ниже среднего функционирование, были получены при прямой оценке.

В выборке из 79 детей ВР и 60 детей НР (ни у одного из которых не было РАС) дети, классифицированные оценщиками как имеющие клинические проблемы, показали более низкие навыки рецептивной и экспрессивной речи по шкале CELF-4, но не показали никаких различий по невербальным когнитивным навыкам (измеренным по Шкале дифференцированных способностей [DAS]) по сравнению с детьми с ВР и НР типичного развития, которые не отличались друг от друга (Miller et al., 2016). Как и в случае с некоторыми другими инструментами, несмотря на значительные групповые различия в рецептивной и экспрессивной речи в этой подгруппе ВР, средние групповые показатели все еще находились в пределах среднего диапазона.

Сходные данные в отношении речевого функционирования языка получены в выборке проспективно наблюдаемых сиблингов, включенных в исследование еще в среднем детском возрасте 5,7 года (Tsang, Gillespie-Lynch, & Hutman, 2016). Они были классифицированы в одну из четырех групп: РАС (n = 11); ВР нетипичного развития (n = 12; сопоставимо с определенной экспертом категорией «клиническая обеспокоенность», используемой Miller et al., 2016), ВР типичного развития (n = 24) и НР типичного развития (n = 22). Группы РАС и ВР нетипичного развития продемонстрировали более низкие баллы Базовой речи по CELF-4 в сравнении с группой НР типичного развития, которая не отличалась от группы ВР типичного развития. Это исследование также включало экспериментальные задания на модель психического, в которых был очевиден тот же паттерн. Наконец, у детей не возникало существенных различий между группами по когнитивной и аффективной эмпатии, согласно отчетам родителей.

Чтобы оценить потенциальные различия в глобальном когнитивном функционировании, Warren и коллеги (2012) сравнили 37 пятилетних сиблингов ВР и 22 пятилетних сиблинга HP (все без РАС) по Шкале дифференцированных способностей (2-е издание) (DAS-II) (Elliott, 2007), инструменту измерения интеллекта, охватывающему как вербальное, так и невербальное функционирование. Они обнаружили незначимую тенденцию к снижению общего IQ (балл Глобальных концептуальных способностей) в группе ВР по сравнению с группой HP, но средние баллы в обеих группах находились в пределах среднего диапазона. Они также сравнили группы по совокупности нескольких подшкал исполнительного функционирования из Нейропсихологической оценки развития (NEPSY-II) (Korkman, Kirk, & Kemp, 2007) и обнаружили значительно более низкие баллы в группе ВР по сравнению с группой HP. Последующие сравнения подшкал показали, что это во многом было обусловлено баллами по Слуховому вниманию. Групповые различия по оставшимся подшкалам NEPSY-II были незначительными, хотя в группе ВР наблюдалась тенденция к снижению баллов по подшкалам Подавление наименования и Статуя с эффектом среднего размера. По речевому функционированию группы не различались ни по показателю вербальных способностей, измеренному экспертом по CELF-4, ни по показателю опосредованного родителями инструмента ССС-2. В конечном итоге это исследование продемонстрировало уязвимость в социальном познании и исполнительном функционировании, но неповрежденное речевое функционирование в группе ВР по сравнению с группой HP.

В выборке семилетних сиблингов Shephard и коллеги (2017) не обнаружили существенных различий в оценке Полной шкалы IQ по Сокращенной шкале интеллекта Векслера (WASI–II) (Wechsler, 2011), хотя группа ВР без РАС имела незначительно более низкие баллы, чем группа HP. Как и в результатах исследования Miller и коллег (2016), средние показатели всех групп находились в среднем диапазоне, но,в отличие от исследования Miller, здесь группы не различались по баллам экспрессивной или рецептивной речи CELF-4. Противоречия в полученных данных, вероятно, связаны с различиями в дизайне исследования, поскольку Shephard и коллеги сосредоточились на сравнении групп ВР и HP, тогда как Miller и коллеги рассматривали подгруппу с нарушениями в выборке ВР.

В итоге, учитывая неоднозначные результаты, иногда ограниченные размеры выборки и различия в методах различных исследований, остается неясным, проявляются ли у младших сиблингов детей с РАС когнитивные и речевые проблемы к периоду среднего детского возраста. В целом, основываясь на небольшом количестве источников, можно предположить, что сиблинги группы ВР без РАС, по-видимому, функционируют аналогично сиблингам группы HP в том, что касается интеллектуального функционирования. Существенная вариабельность результатов исследования существует в отношении речевого функционирования, включающего прагматику. Причем исследования, сосредоточенные на выявлении подгрупп с нарушениями (независимо от того, определяются ли они низкими баллами по междоменным стандартизированным тестам или клиническим суждениям оценщика), с наибольшей вероятностью обнаруживают свидетельства групповых различий. В одном исследовании, изучавшем этот домен, были очевидны уязвимости в исполнительном функционировании.

Психическое функционирование и поведенческие проблемы

В нескольких исследованиях проблем психического функционирования и поведения в выборках младенцев-сиблингов использовались широконаправленные инструменты оценки психопатологии, которые измеряют интернализирующие расстройства (напр., тревожность, депрессия), экстернализирующие расстройства (напр., агрессивное/разрушительное поведение) и симптомы, связанные с СДВГ (например, невнимательность/ гиперактивность, импульсивное поведение). В выборке пятилетних сиблингов Warren и коллеги (2012) изучали групповые различия по укрупненному опосредованному родителями инструменту распространенных проблем детского поведения – Перечню «Детское поведение» (CBCL) (Achenbach & Rescorla, 2001) – и не обнаружили различий по подшкале Суммарные проблемы. Они также не обнаружили различий по показателям такого инструмента, как Форма учительского отчета (TRF) (Achenbach & Rescorla, 2001), параллельной версии CBCL, где оценку осуществляет учитель. Авторы не рассматривали баллы Интернализации и Экстернализации или баллы по специфическим, основанным на DSM подшкалам, которые могли бы дать более полезную информацию, чем не так часто используемая шкала Суммарный балл.

Таблица 7.1. Резюме последующих наблюдений в школьном возрасте выборок младенцев-сиблингов

Еще одно последующее исследование детей школьного возраста (Miller et al., 2016) показало, что дети, которые были классифицированы оценщиками как имеющие клинические проблемы, показали повышенные баллы по подшкалам CBCL Отстраненность/Депрессия, Проблемы с вниманием, Агрессивное поведение и Нарушающее правила поведение при сопоставлении с группами сравнения. Как и в случае многих других результатов, представленных в данной главе, Суммарные баллы на групповом уровне все еще находились в среднем диапазоне для всех групп. Это позволяет предположить, что значительные групповые различия необязательно приравниваются к клинически значимым проблемам.

В отличие от этого укрупненного подхода к измерению психопатологии, Shephard и коллеги (2017) использовали более целенаправленный подход, сфокусированный на СДВГ и симптомах тревожности в выборке семилетних детей. Они обнаружили значительные различия в оценках Гиперактивность/Импульсивность и Невнимательность по Комплексной шкале оценки поведения Коннера 3 (Conners, 2008), причем группа ВР с РАС имела более высокие баллы по обеим подшкалам, чем группа НР, но не было никаких различий между группой ВР без РАС и любой из двух других групп. Шкала тревожности у детей Спенс (SCAS) (Spence, 1998) показала, что группа ВР с РАС также имела более высокие баллы, чем группа НР, по нескольким подшкалам тревожности (страх разлуки, обсессивно-компульсивное расстройство, паника/ агорафобия, генерализованное тревожное расстройство, тотальная тревога) и более высокие баллы по шкале паники/агорафобии, чем группа ВР без РАС. В группе ВР без РАС наблюдался более высокий балл страха разлуки, чем в группе НР.

В другой выборке последующего наблюдения за младенцами-сиблингами Miller и коллеги (2018) применили критерии СДВГ по DMS-V к 34 сиблингам группы ВР и 23 сиблингам группы НР, ни одному из которых не был поставлен диагноз РАС, в возрасте от 8 до 10 лет. Они обнаружили, что 42 % (n = 14) выборки ВР полностью соответствовали диагностическим критериям СДВГ к среднему детскому возрасту по сравнению с 13 % (n = 3) группы НР. Хотя нельзя исключить возможность того, что высокие показатели ADHD в этой выборке обусловлены предвзятостью за счет задержки, выборка с такой задержкой продемонстрировала не больше нарушений, чем выборка без нее по любому инструменту оценки в возрасте 36 месяцев, что делает такое объяснение маловероятным. Более того, частота СДВГ в группе HP была аналогична недавним оценкам Центров по контролю и профилактике заболеваний (11 %) (Visser et al., 2014), и двое из трех детей из группы HP, у которых развился СДВГ, имели в семейном анамнезе СДВГ или расстройство обучения, что потенциально увеличивало риск развития у них СДВГ. В конечном счете, учитывая небольшой размер выборки и методы установления, из этого исследования невозможно сделать бесспорные выводы относительно распространенности СДВГ среди младших сиблингов детей с РАС. Однако одно недавнее исследование, основанное на историях болезни, изучало риск повторения и частоту СДВГ среди младших сиблингов детей с диагнозом РАС и обнаружило, что они подвергаются повышенному риску не только РАС, но и СДВГ (Miller et al., 2019) (табл. 7.1).

В целом, несколько исследований проблем психического функционирования и поведения после трехлетнего возраста последовательно сообщают о проблемах с психическим здоровьем и/или поведением у подгруппы младших сиблингов и к тому же подтверждают результаты более ранних исследований, проведенных с выборкой сиблингов возраста, отличного от младенческого (Howlin et al., 2015; Jokiranta-Olkoniemi et al., 2016; O’Neill & Murray, 2016; Shivers et al., 2019). Исследования, использующие укрупненные инструменты, такие как CBCL, обнаружили значительные групповые различия, но баллы, как правило, все еще находились в неклиническом диапазоне, в то время как исследования, использующие инструменты, специфические для психопатологии, выявили более клинически значимые результаты.

Резюме

Относительно немногочисленные публикации работ, посвященных отдаленным последствиям младенцев с риском развития РАС, позволяют предположить, что стабильность диагнозов РАС высока в возрасте от 3 лет до среднего детского возраста в проспективных выборках и сравнима со стабильностью в выборках, не подверженных семейному риску развития РАС (Blumberg et al., 2016; Rondeau et al., 2011; Woolfenden et al., 2012). Хотя стабильность в целом высока, показатели детей, получающих первые диагнозы РАС после 5 лет, выше, чем ожидалось, как было резюмировано в недавнем лонгитюдном исследовании (Ozonoff et al., 2018). Эта совокупность работ также указывает на то, что различные трудности, включающие социальную коммуникацию, речь, некоторые аспекты нейрокогнитивного функционирования (напр., исполнительная функция) и психическое функционирование, могут возникнуть у подгруппы детей с риском развития РАС к тому времени, когда они достигнут возраста 5-12 лет. В совокупности эти работы позволяют предположить, что младшие сиблинги детей с РАС выиграют от мониторинга их поведения и развития и после трехлетнего возраста.

Хотя многие исследования, рассмотренные в этой главе, проводились на относительно небольших выборках и использовали различные методологические подходы, они дают несколько новых идей. В области социальной коммуникации и симптомов аутизма исследования нашли свидетельства РФА у многих сиблингов. Эти исследования дополняют наши знания о преемственности на групповом уровне, становясь между ранними близнецовыми и семейными исследованиями (Bailey et al., 1998; Bolton et al., 1994; Bolton, Pickles, Murphy, & Rutter, 1998; Folstein & Rutter, 1977, 1988) и недавними исследованиями младенцев-сиблингов детей младше 3 лет (напр., Macari et al., 2012; Ozonoff et al., 2014; Rowberry et al., 2015). Для понимания частоты перехода клинических проблем, выявленных в младенчестве, в схожие с РФА уязвимости у детей школьного возраста было проведено слишком мало исследований, посвященных лонгитюдной непрерывности симптомов. В области познания и речи результаты более неоднозначны, причем наилучшие свидетельства трудностей в прагматической коммуникации показаны в исследованиях школьного возраста, однако эти же результаты демонстрируют ограниченную согласованность в прочих аспектах речи и когнитивного функционирования. Наконец, в области психиатрических симптомов, хотя лишь немногие исследования пытались изучить эти домены в последующих исследованиях младенцев-сиблингов в более старшем возрасте, появляются новые свидетельства значимости проблем внимания и уровня активности, поскольку они могут быть одним из наиболее распространенных поздних результатов у сиблингов детей с РАС. Высокая частота диагноза СДВГ (Miller et al., 2018) согласуется с результатами других исследований, демонстрирующих, что, несмотря на принципиально различные поведенческие фенотипы, РАС и СДВГ возникают совместно с частотой выше случайной (Rommeise, Geurts, Franke, Buitelaar, & Hartman, 2011), имеют перекрывающие друг друга генетические основы (Rommeise, Franke, Geurts, Hartman, & Buitelaar, 2010; Ronald, Simonoff, Kuntsi, Asherson, & Plomin, 2008) и передаются в семье (Musser et al., 2014; Miller et al., 2019; так же рецензия Johnson, Gliga, Jones, & Charman, 2015). Эта область заслуживает дальнейшего изучения.

Поскольку методологические подходы в последующих исследованиях различаются, проводить прямые сравнения между ними несколько затруднительно. Тем не менее появился паттерн, позволяющий предположить, что те исследования, которые были сосредоточены на идентификации подгрупп детей в выборках ВР, с большей вероятностью находили групповые различия в когнитивном, речевом, учебном, социальном и психиатрическом функционировании. Таким образом, мы приходим к выводу, что крайне важно изучить подгруппы сиблингов ВР, у которых не развивается РАС, но которые могут демонстрировать атипичное развитие в других доменах и отслеживать развитие младенцев-сиблингов достаточно долго, чтобы пройти через окна риска для всех доменов, идентифицированных как потенциальные зоны уязвимости в ходе предыдущих исследований семей. Одна только сфокусированность на сравнении групповых средних показателей между выборками ВР и HP может замаскировать уязвимость подгрупп детей в этих выборках. Вполне вероятно, что последовательное использование таких подходов в более позднем возрасте, включая разработку алгоритмически определяемых результатов нетипичного развития, как это было сделано в многочисленных исследованиях, ориентированных на данные о результатах в возрасте 36 месяцев, начнет устранять некоторые несоответствия в опубликованных работах. Более того, получив диагностические результаты по целому ряду расстройств (например, расстройства обучения, тревожные расстройства, СДВГ), можно сформировать более специфические подгруппы, которые соответствовали бы диагностическим порогам нарушения. Наконец, изъяном опубликованных работ являлись небольшие выборки, а объем доступных источников пополнился бы от объединения данных разных исследовательских центров, использующих одни и те же инструменты, и последующих наблюдений через фиксированные периоды времени, как было сделано с данными, собранными в более раннем возрасте Консорциумом исследования младенцев-сиблингов.

В конечном счете, опубликованные работы, посвященные долгосрочным последствиям младенцев с риском развития РАС, позволяют предположить, что, по крайней мере, подгруппа этих детей выиграет от продолжения скрининга и мониторинга в школьном возрасте. Однако важно также избегать чрезмерной патологизации. Несмотря на то, что многочисленные исследования сообщали о значительных групповых различиях в различных доменах функционирования, большинство сиблингов группы ВР, по-видимому, укладываются в пределы нормы, и величина межгрупповых различий обычно колеблется от малой до средней, а ее клиническая значимость не ясна. Это подчеркивает тот факт, что групповые различия в средних баллах по отдельным инструментам необязательно приравниваются к нарушению или полностью отражают его (см. Lee, Lahey, Owens, & Hinshaw, 2008), что делает необходимым использование дополнительных подходов к пониманию долгосрочного функционирования в выборках младенцев-сиблингов. Действительно, в центре дискуссий оказывается связь РФА, который не является диагностической категорией и который определяется субклиническими признаками, с функциональными нарушениями. Исследования установили, что существуют групповые различия между сиблингами детей с РАС и без РАС по различным доменам, но неясно, оказывают ли эти различия негативное влияние на повседневную жизнь. Недавние данные о повышенных показателях психопатологии и функциональных нарушений в зрелом возрасте (Howlin et al., 2015; O’Neill & Murray, 2016) свидетельствуют о том, что они действительно оказывают долгосрочное воздействие. Это важно определить, но лишь за немногими выборками следили достаточно долго или с намерением подтвердить актуальные диагнозы (включая соответствие критериям нарушения), а не оценить средние баллы по инструментам, особенно в проспективно собранных выборках. Кроме того, дальнейшее наблюдение за детьми группы ВР с типичным развитием может предоставить уникальную возможность сосредоточиться на выявлении не только ранних предикторов более поздних нарушений, что имеет очевидные последствия для раннего вмешательства (см. главы 4 и 8), но и ранних предикторов и механизмов, лежащих в основе более поздней компетенции, с далеко идущими последствиями для областей развития и клинической науки.

Будущие направления

Внедрение дополнительных измерений функциональных областей, соответствующих этим более поздним периодам развития, включая процессы взаимодействия со сверстниками, проблемы обучения, вместе с более тщательной и углубленной оценкой психиатрических симптомов и диагнозов будет иметь решающее значение. Также крайне важно изучить процессы, лежащие в основе приобретения навыков, – предикторы, медиаторы и результаты, – чтобы определить, полагаются ли младенцы, подверженные риску развития РАС, у которых оно, однако, не развивается, на типичные базовые механизмы развития для достижения «нормативного» функционирования или же на компенсаторные механизмы. Исследователи, изучавшие младенцев-сиблингов на протяжении многих лет, немало почерпнули из возможности объединения данных по младенцам и детям младшего возраста из различных центров с помощью таких организаций, как Консорциум исследований младенцев-сиблингов. По мере того как эти выборки взрослеют, для исследователей становится все более важным опираться, хотя бы отчасти, на общий набор инструментов. Вот почему мы намеренно подчеркиваем инструменты, используемые на протяжении всей этой главы, в надежде, что будущие исследователи младенцев-сиблингов смогут использовать эту информацию при выборе инструментов для своих протоколов, которые позволят напрямую сравнивать и, возможно, интегрировать данные из ранее собранных выборок для решения этих вопросов.

По мере того, как выборки взрослеют, важно также рассматривать другие потенциальные возможности использования огромных объемов данных, отличные от уже упомянутых, связанных с РАС и даже РФА. Такие базы данных позволяют потенциально идентифицировать ранние предикторы более широкого спектра результатов, помимо РАС, учитывая известный повышенный риск возникновения различных проблем у сиблингов группы ВР. Основываясь на рассмотренных выше публикациях, которые иллюстрируют широкий диапазон фенотипических вариаций и повышенные частоты атипичных результатов, характерных для выборок младенцев-сиблингов группы ВР, мы предполагаем, что такие выборки могут быть использованы для изучения раннего возникновения более широкого спектра клинических результатов. Действительно, выборки младенцев-сиблингов могут предоставить беспрецедентную возможность для изучения самых ранних проявлений значимых клинических явлений, затрагивающих детей, которые традиционно получают диагноз не раньше школьного возраста.

Например, как описано выше, мы недавно опубликовали исследование, основанное на наших собственных данных последующего наблюдения за младенцами-сиблингами, которые позволяют предположить, что возможно более раннее выявление риска СДВГ. Это было первое исследование, в котором оценивались проспективно собранные младенческие предикторы верифицированных по DSM-V диагнозов СДВГ в среднем детском возрасте, и первое исследование младенцев-сиблингов с РАС, которое использовало огромное количество лонгитюдных данных, собранных в этих исследованиях, для выявления ранних предикторов других форм психопатологии. Наши результаты показали, что можно обнаружить сигналы СДВГ в раннем возрасте и, как отмечалось ранее, что многие младшие сиблинги детей с РАС соответствуют критериям СДВГ к школьному возрасту. При этом мы подчеркиваем, что дальнейшее наблюдение за выборками младенцев-сиблингов после 3 лет имеет решающее значение (Miller et al., 2018). На данном примере видно, как эти наборы данных, обогащенные широким диапазоном фенотипических вариаций, могут быть использованы далеко за пределами своей изначальной цели изучения РАС, например, для лучшего понимания возникновения других, традиционно диагностируемых позже форм психопатологии, что впоследствии обеспечит основу для будущих проспективных исследований этих расстройств.

И, наконец, проспективное изучение младенцев-сиблингов хорошо подходит для исследования механизмов развития, учитывая зависимость от повторных оценок с течением времени. Будущие исследования должны быть направлены на то, чтобы максимально задействовать данные об этих беспрецедентных выборках детей, за которыми наблюдали с младенчества, стремясь выявить ранние предикторы результатов в школьном возрасте (в том числе определение предикторов компетентности и трудностей на самом раннем этапе жизни), и протестировать теоретически обоснованные модели опосредования, которые могут дать дальнейшее понимание механизмов, лежащих в основе долгосрочных результатов. Например, можно выдвинуть гипотезу, что коммуникативные трудности лежат в основе проявления более высоких уровней психопатологических симптомов или поведенческих проблем у сиблингов группы ВР, когда они вступают в средний детский возраст. Аналогично трудности с исполнительными функциями могут опосредовать более высокий уровень психопатологии в школьном возрасте. Более долгосрочное наблюдение в рамках проектов работы с младенцами-сиблингами может способствовать поиску решения этих важнейших вопросов, которые могут иметь применение далеко за пределами РАС.

Список литературы

Achenbach, T. M., & Rescorla, L. A. (2001). Manual for the ASEBA school-age forms and profles. Burlington: University of Vermont, Research Center for Children, Youth, and Families.

American Psychiatric Association. (2013). Diagnostic and statistical manual of mental disorders (5 th ed.). Arlington, VA: Author.

Bailey, A., Palferman, S., Heavey, L., & LeCouteur, A. (1998). Autism: The phenotype in relatives. Journal of Autism and Developmental Disorders, 28, 369–392.

Ben-Yizhak, N., Yirmiya, N., Seidman, I., Alon, R., Lord, C., & Sigman, M. (2011). Pragmatic language and school related linguistic abilities in siblings of children with autism. Journal of Autism and Developmental Disorders, 41, 750–760.

Bishop, D. V. M. (2006). The Children’s Communication Checklist-2, United States Edition. San Antonio, TX: Harcourt Assessment.

Blumberg, S. J., Zablotsky, B., Avila, R. M., Colpe, L. J., Pringle, B. A., & Kogan, M. D. (2016). Diagnosis lost: Diferences between children who had and who currently have an autism spectrum disorder diagnosis. Autism, 20, 783–795.

Bodfsh, J., Symons, F., & Lewis, M. (1999). The repetitive behavior scale. Morganton, NC: Western Carolina Center.

Bolton, P., Macdonald, H., Pickles, A., Rios, P., Goode, S., Crowson, M., Rutter, M. (1994). A case-control family history study of autism. Journal of Child Psychology and Psychiatry, 35, 877–900.

Bolton, P. F., Pickles, A., Murphy, M., & Rutter, M. (1998). Autism, afective and other psychiatric disorders: Patterns of familial aggregation. Psychological Medicine, 28, 385–395.

Brian, J., Bryson, S. E., Smith, I. M., Roberts, W., Roncadin, C., Szatmari, P., & Zwaigenbaum, L. (2016). Stability and change in autism spectrum disorder from age 3 to middle childhood in a high-risk sibling cohort. Autism, 20, 888–892.

Conners, K. (2008). Conners 3rd Edition (Conners-3). Toronto, Canada: Multi-Health Systems.

Constantino, J. N., & Gruber, C. P. (2005). The Social Responsiveness Scale Manual. Los Angeles: Western Psychological Services.

Drumm, E., Bryson, S., Zwaigenbaum, L., & Brian, J. (2015). Language-related abilities in «unafected» school-aged siblings of children with ASD. Research in Autism Spectrum Disorders, 18, 83–96.

Elliott, C. D. (2007). Diferential Ability Scales (2nd ed.). San Antonio, TX: Harcourt Assessment.

Elsabbagh, M., Fernandes, J., Webb, S. J., Dawson, G., Charman, T., Johnson, M. H., & BASIS Team. (2013). Disengagement of visual attention in infancy is associated with emerging autism in toddlerhood. Biological Psychiatry, 74, 189–194.

Folstein, S. E., & Rutter, M. L. (1977). Infantile autism: A genetic study of 21 twin pairs. Journal of Child Psychology and Psychiatry, 18, 297–321.

Folstein, S. E., & Rutter, M. L. (1988). Autism: Familial aggregation and genetic implications. Journal of Autism and Developmental Disorders, 18, 3–30.

Gamliel, I., Yirmiya, N., Jafe, D. H., Manor, O., & Sigman, M. (2009). Developmental trajectories in siblings of children with autism: Cognition and language from 4 months to 7 years. Journal of Autism and Developmental Disorders, 39, 1131–1144.

Gillespie-Lynch, K., Khalulyan, A., del Rosario, M., McCarthy, B., Gomez, L., Sigman, M., & Hutman, T. (2015). Is early joint attention associated with school-age pragmatic language? Autism, 19, 168–177.

Hinshaw, S. P. (2013). Developmental psychopathology as a scientifc discipline: Rationale, principles, and advances. In T. P. Beauchaine & S. P. Hinshaw, Child and adolescent psychopathology (2nd ed., pp. 3–32). Hoboken, NJ: Wiley.

Howlin, P., Moss, P., Savage, S., Bolton, P., & Rutter, M. (2015). Outcomes in adult life among siblings of individuals with autism. Journal of Autism and Developmental Disorders, 45, 707–718.

Iverson, J. M., Shic, F., Wall, C. A., Chawarska, K., Curtin, S., Estes, A., Young, G. S. (2019). Early motor abilities in infants at heightened versus low risk for ASD: A Baby Siblings Research Consortium (BSRC) study. Journal of Abnormal Psychology, 128, 69–80.

Johnson, M. H., Gliga, T., Jones, E., & Charman, T. (2015). Annual research review: Infant development, autism, and ADHD – early pathways to emerging disorders. Journal of Child Psychology and Psychiatry, 56, 228–247.

Jokiranta-Olkoniemi, E., Cheslack-Postava, K., Sucksdorf, D., Suominen, A., Gyllenberg, D., Chudal, R., Sourander, A. (2016). Risk of psychiatric and neurodevelopmental disorders among siblings of probands with autism spectrum disorders. Journal of the American Medical Association, 73, 622–629.

Jones, E. J. H., Gliga, T., Bedford, R., Charman, T., & Johnson, M. H. (2014). Developmental pathways to autism: A review of prospective studies of infants at risk. Neuroscience and Biobehavioral Reviews, 39, 1–33.

Korkman, M., Kirk, U., & Kemp, S. (2007). The NEPSY-II. San Antonio, TX: Harcourt.

Landa, R., & Garrett-Mayer, E. (2006). Development in infants with autism spectrum disorders: A prospective study. Journal of Child Psychology and Psychiatry, 47, 629–638.

Lee, S. S., Lahey, B. B., Owens, E. B., & Hinshaw, S. P. (2008). Few preschool boys and girls with ADHD are well-adjusted during adolescence. Journal of Abnormal Child Psychology, 36, 373–383.

Lord, C., Risi, S., Lambrecht, L., Cook, E., Leventhal, B., DiLavore, P., Rutter, M. (2000). The Autism Diagnostic Observation Schedule-Generic: A standard measure of social and communication defcits associated with spectrum of autism. Journal of Autism and Developmental Disorders, 18, 505–524.

Macari, S. L., Campbell, D., Gengoux, G. W., Saulnier, C. A., Klin, A. J., & Chawarska, K. (2012). Predicting developmental status from 12 to 24 months in infants at risk for autism spectrum disorder: A preliminary report. Journal of Autism and Developmental Disorders, 42, 2636–2647.

Messinger, D., Young, G. S., Ozonof, S., Dobkins, K., Carter, A., Zwaigenbaum, L., Sigman, M. (2013). Beyond autism: A Baby Siblings Research Consortium study of high-risk children at three years of age. Journal of the American Academy of Child and Adolescent Psychiatry, 52, 300–308.

Miller, M., Iosif, A. M., Young, G. S., Hill, M., & Ozonof, S. (2018). Early detection of ADHD: Insights from infant siblings of children with autism.

Journal of Clinical Child and Adolescent Psychology, 47 (5), 737–744.

Miller, M., Iosif, A. M., Young, G. S., Hill, M., Phelps-Hanzel, E., Hutman, T., Ozonof, S. (2016). School-age outcomes of infants at risk for autism spectrum disorder. Autism Research, 9, 632–642.

Miller, M., Musser, E. D., Young, G. S., Olson, B., Steiner, R. D., & Nigg, J. T. (2019). Sibling recurrence risk and cross-aggregation of attention-defcit/hyperactivity disorder and autism spectrum disorder. JAMA Pediatrics, 173, 147–152.

Musser, E. D., Hawkey, E., Kachan-Liu, S. S., Lees, P., Roullet, J. B., Goddard, K., Nigg, J. T. (2014). Shared familial transmission of autism spectrum and attention defcit/hyperactivity disorders. Journal of Child Psychology and Psychiatry, 55, 819–827.

O’Neill, L. P., & Murray, L. E. (2016). Anxiety and depression symptomatology in adult siblings of individuals with diferent developmental disability diagnoses. Research in Developmental Disabilities, 52, 116–125.

Ozonof, S., Iosif, A. M., Baguio, F., Cook, I. C., Hill, M. M., Hutman, T., Young, G. S. (2010). A prospective study of the emergence of early behavioral signs of autism. Journal of the American Academy of Child and Adolescent Psychiatry, 49, 256–266.

Ozonoff, S., Young, G. S., Belding, A., Hill, M., Hill, A., Hutman, T., Iosif, A. M. (2014). The broader autism phenotype in infancy: When does it emerge? Journal of the American Academy of Child and Adolescent Psychiatry, 53, 398–407.

Ozonof, S., Young, G. S., Brian, J., Charman, T., Shephard, E., Solish, A., & Zwaigenbaum, L. (2018). Diagnosis of autism spectrum disorder after age 5 in children evaluated longitudinally since infancy. Journal of the American Academy of Child and Adolescent Psychiatry, 57, 849–857.

Ozonof, S., Young, G. S., Carter, A., Messinger, D., Yirmiya, N., Zwaigenbaum, L., Stone, W. L. (2011). Recurrence risk for autism spectrum disorders: A Baby Siblings Research Consortium study. Pediatrics, 128, e488-e495.

Phelps-Terasaki, D., & Phelps-Gunn, T. (2007). Test of pragmatic language, 2nd edition. East Moline, IL: Linguisystems.

Rommelse, N. N., Franke, B., Geurts, H. M., Hartman, C. A., & Buitelaar, J. K. (2010). Shared heritability of attention-defcit/hyperactivity disorder and autism spectrum disorder. European Child and Adolescent Psychiatry, 19, 281–295.

Rommelse, N. N., Geurts, H. M., Franke, B., Buitelaar, J. K., & Hartman, C. A. (2011). A review on cognitive and brain endophenotypes that may be common in autism spectrum disorder and attention-defcit/hyperactivity disorder and facilitate the search for pleiotropic genes. Neuroscience and Biobehavioral Reviews, 35, 1363–1396.

Ronald, A., Simonof, E., Kuntsi, J., Asherson, P., & Plomin, R. (2008). Evidence for overlapping genetic infuences on autistic and ADHD behaviours in a community twin sample. Journal of Child Psychology and Psychiatry, 49, 535–542.

Rondeau, E., Klein, L. S., Masse, A., Bodeau, N., Cohen, D., & Guile, J. M. (2011). Is pervasive developmental disorder not otherwise specifed less stable than autistic disorder?: A meta-analysis. Journal of Autism and Developmental Disorders, 41, 1267–1276.

Rowberry, J., Macari, S., Chen, G., Campbell, D., Leventhal, J. M., Weitzman, C., & Chawarska, K. (2015). Screening for autism spectrum disorders in 12-month-old high-risk siblings by parental report. Journal of Autism and Developmental Disorders, 45, 221–229.

Semel, E., Wiig, E. H., & Secord, W. (2003). Clinical evaluation of language fundamentals (4 th ed.). San Antonio, TX: Psychological Corporation.

Shephard, E., Milosavljevic, B., Pasco, G., Jones, E. J. H., Gliga, T., Happe, F., BASIS Team. (2017). Mid-childhood outcomes of infant siblings at familial high risk of autism spectrum disorder. Autism Research, 10, 546–557.

Shivers, C. M., Jackson, J. B., & McGregor, C. M. (2019). Functioning among typically developing siblings of individuals with autism spectrum disorder: A meta-analysis. Clinical Child and Family Psychology Review, 22 (2), 172–196.

Spence, S. H. (1998). A measure of anxiety symptoms among children. Behaviour Research and Therapy, 36, 545–566.

Sucksmith, E., Roth, I., & Hoekstra, R. A. (2011). Autistic traits below the clinical threshold: Re-examining the broader autism phenotype in the 21st century. Neuropsychology Review, 21, 360–389.

Szatmari, P., Chawarska, K., Dawson, G., Georgiades, S., Landa, R., Lord, C., Halladay, A. (2016). Prospective longitudinal studies of infant siblings of children with autism: Lessons learned and future directions.

Journal of the American Academy of Child and Adolescent Psychiatry, 55, 179–187.

Torgesen, J. K., Wagner, R. K., & Rashotte, C. A. (2012). Test of word reading efciency, 2nd edition. Austin, TX: PRO-ED.

Tsang, T., Gillespie-Lynch, K., & Hutman, T. (2016). Theory of mind indexes the broader autism phenotype in siblings of children with autism at school age. Autism Research and Treatment. [Epub ahead of print]

Visser, S. N., Danielson, M. L., Bitsko, R. H., Holbrook, J. R., Kogan, M. D., Ghandour, R. M., Blumburg, S. J. (2014). Trends in the parent-report of health care provider-diagnosed and medicated attention-defcit/hyperactivity disorder in the United States, 2003–2011. Journal of the American Academy of Child and Adolescent Psychiatry, 53, 34–46.

Wagner, R., Torgesen, J., Rashotte, C., & Pearson, N. A. (2013). Comprehensive test of phonological processing (2 nd ed.). Austin, TX: PRO-ED.

Warren, Z. E., Foss-Feig, J. H., Malesa, E. E., Lee, E. B., Taylor, J. L., Newsom, C. R… Stone, W. L. (2012). Neurocognitive and behavioral outcomes of younger siblings of children with autism spectrum disorder at age fve. Journal of Autism and Developmental Disorders, 42, 409–418.

Wechsler, D. (2011). WASI–II: Wechsler Abbreviated Scale of Intelligence. New York: Psychological Corporation.

Wilkinson, G. (1993). The Wide Range Achievement Test (WRAT-III) (3 rd ed.). Wilmington, DE: Wide Range.

Woolfenden, S., Sarkozy, V., Ridley, G., & Williams, K. (2012). A systematic review of the diagnostic stability of autism spectrum disorder.

Research in Autism Spectrum Disorders, 6, 345–354.

Глава 8. Вмешательство на продромальных стадиях расстройства аутистического спектра

Упреждающее вмешательство

«Появление превентивной психиатрии», объявленное Tom Insel более десяти лет назад (Insel, 2007), имело целью сместить фокус вмешательства с реактивного на упреждающий. Insel сетовал на отсутствие амбиций у многих терапевтических практик в области психического здоровья и продвигал идею, что вмешательство на ранних стадиях развивающегося заболевания может дать наилучшую надежду на замедление его перехода в хроническое и инвалидизирующее течение. В качестве примера он приводил ишемическую болезнь сердца, при которой риск прогнозируется на основе семейного анамнеза и липидного профиля, в этом случае раннее выявление и превентивное лечение значительно снизили смертность. Позже он пошел дальше в контексте расстройств развития, предложив сместить фокус лечения с нынешнего кластера синдромов, определяемых поведением, на ранние траектории нервно-психического развития. Тем самым он предложил ключевой вывод о том, что, как правило, при расстройствах нервно-психического развития и работы мозга определяющие их в настоящее время поведенческие симптомы являются лишь поздними проявлениями лежащих в основе процессов нервно-психического развития и прочих (Insel, 2014a). Те же идеи лежат в основе запуска Проекта доменных критериев Национальных институтов медицинских исследований (RDoC) (www.nimh.nih.gov/research-priorities/rdoc/index.shtml), основным целевым направлением которого было создание организационной парадигмы для выявления и понимания механизмов развития, лежащих в основе поведенческих результатов (Insel, 2014b).

Insel, возможно, и провозгласил появление этих идей, но сами они имеют давние корни в представлениях о профилактике как в рамках психического здоровья (Mrazek & Haggerty, 1994), так и в биомедицине, где поиск механизмов-прекурсоров в значительной степени нашел свое выражение в терминах «биомаркеров». Frank и Hargreaves (Frank and Hargreaves, 2003) предложили простую и полезную классификацию биомаркеров: естественные анамнестические маркеры риска последующего развития расстройств из лонгитюдных обсервационных исследований; лечебные биомаркеры, отражающие биологический эффект вмешательства, соотносящийся с результатом; и, что наиболее важно, суррогатные конечные точки, которые настолько тесно связаны с результирующим расстройством, что их изменение при вмешательстве может подменить собой изменение самого нисходящего результата и, таким образом, упростить и сократить пробное тестирование (Prentice, 1989). В данной главе примеры каждого из этих биомаркеров разобраны применительно к нарушениям развития. В свою очередь Модель континуума медицинской помощи Института медицины (Mrazek & Haggerty, 1994; см. таблицу 8.1) выделяет три вида профилактического вмешательства: универсальное, селективное и по показаниям. В то время как показатели распространенности аутизма исключают возможность «универсальной» профилактики (по крайней мере, в нашем нынешнем состоянии этиологического понимания), вмешательства как селективное, основанное на выявлении известных групп «риска», так и по показаниям, основанное на выявлении ранних признаков расстройства, не только осуществимы, но и весьма актуальны.

Insel (2007) исходил из того, что в случае расстройства нервно-психического развития, такого как аутизм, термин «профилактика» может иметь нежелательные коннотации (болезненное отношение к этой идее будет обсуждаться ниже). Вместо этого он предложил термин «упреждающее вмешательство» для определения ранней реакции на состояние риска или продромального симптома, ориентированного на оптимизацию ранних продромальных траекторий, а не на «предотвращение» заболевания. По этой причине я ввел этот термин в данной главе.

Возможности в продромальный период аутизма

Продромальный период аутизма можно определить как период развития, предшествующий консолидации ранних симптомов в диагностируемый поведенческий фенотип расстройства аутистического спектра (РАС). Временные рамки продромального периода варьируются от ребенка к ребенку, но обычно длятся по крайней мере до 18-24 месяцев. Иными словами, считается, что РАС не поддается достоверной диагностике по крайней мере до этого срока. Для выявления случаев в продромальный период можно задействовать селективные стратегии или стратегии по показаниям. Более десяти лет проспективных исследований младенцев-сиблингов с повышенной вероятностью развития аутизма, обусловленной семейными факторами (стратегия селективной идентификации), и работы по выявлению ранней атипичности в общей популяции (стратегия по показателям) дали достаточно данных по вопросам, затронутым в предыдущем разделе. При помощи исследования механизмов возникновения они начали кардинально менять наш подход к психопатологии аутизма. Значительный прогресс был достигнут в выявлении естественных анамнестических маркеров риска в первый год или два жизни и демонстрации того, как они могут действовать совместно, формируя продромальные траектории, приводящие к возникновению РАС на 2-3-м году жизни и позднее (Johnson, Gliga, Jones, & Charman, 2015; Szatmari et al., 2016). Идентификация таких ранних маркеров и траекторий, естественно, приводит к обоснованию упреждающего вмешательства, нацеленного на эти ранние маркеры и процессы, чтобы, теоретически, смягчить или даже предотвратить рискованные результаты. В контексте расстройств нервно-психического развития, таких как аутизм, есть дополнительная надежда, что вмешательству на этих ранних стадиях расстройства может способствовать потенциальная пластичность ранних социальных сетей мозга и ее хорошая реакция на измененные входные данные и опыт. Более того, хорошо разработанные экспериментальные тесты профилактических вмешательств могут внести отличный вклад в саму науку о развитии, предоставляя уникальный способ прояснить суть «биомаркеров лечения» и причинно-следственных связей между сложными феноменами развития (Green & Dunn, 2008; Howe, Reiss, Yuh, 2002). Лонгитюдные обсервационные модели сами по себе с трудом определяют четкие причинно-следственные взаимосвязи помимо ассоциаций, в то время как наблюдение нисходящих эффектов развития под действием изменения чувствительного к вмешательству биомаркера может подтвердить истинно причинные зависимости. Идентификация таких целевых конечных маркеров, связанных с поздним аутизмом, поможет ускорить принятие идеи Insel о замене поведенческого определения синдрома моделированием траектории развития.

Таблица 8.1. Определения универсального, селективного и «по показаниям» профилактического вмешательства

• Универсальная профилактика определяется как мероприятия, которые направлены на широкие слои общества или на целую группу населения, которая не была идентифицирована на основе повышенного риска.

• Селективная профилактика направлена на отдельных лиц или подгруппы населения, у которых риск развития психического расстройства значительно выше среднего, о чем свидетельствуют биологические, психологические или социальные факторы риска.

• Профилактика «по показаниям» нацелена на людей из группы высокого риска, которые идентифицированы как имеющие минимальные, но обнаруживаемые признаки или симптомы, предвещающие психическое расстройство, или биологические маркеры, указывающие на предрасположенность к психическому расстройству, но которые не соответствуют диагностическим критериям расстройства на данный момент.

Примечание. По материалам Hosman, Jane-Llopis, & Saxena (2004, печатается по Mrazek & Haggerty, 1994).

Эти возможности вмешательства в продромальный период аутизма, хотя и весьма привлекательны, в настоящее время не имеют существенного обоснования научными данными. Мы еще не знаем, действительно ли упреждающее вмешательство такого рода может дать больше пользы по сравнению с реактивным вмешательством в диагностированных случаях. Таким образом, учитывая, что в результате накопления научных данных в нашей области возникает впечатление, что происходит сдвиг в сторону принятия идей Insel, эта глава представляет собой своевременный обзор развития самой науки об упреждающем вмешательстве. До какой степени подходы к продромальному вмешательству, которые уже были протестированы, отражают понимание современной науки о развитии? Насколько успешными были эти подходы? И был ли достигнут какой-либо прогресс в идентификации маркеров, реагирующих на лечение, и что они, в свою очередь, могут привнести в фундаментальную науку о развитии?

Этические соображения

Ощущение неподдельного прогресса в этой области сопровождалось определенным противодействием со стороны некоторых членов аутистического сообщества. Иногда утверждается, что фенотип аутизма является составной частью идентичности, что приводит к оспариванию любого вмешательства, которое влияет на процессы развития (что, собственно, и подразумевает упреждающее вмешательство). Существуют и другие потенциальные спорные моменты, общие для любой превентивной программы в области здравоохранения: например, точность любого процесса скрининга или идентификации, или потенциальное негативное влияние идентификации или лечения на тех, кто идентифицирован, но у кого может не развиться расстройство. Эта глава завершится некоторыми соображениями, которые я выскажу со своей точки зрения как ученого-клинициста, аргументами в пользу зарождающегося и необходимого диалога между интервенционистами, этиками и членами аутистического сообщества.

Природа упреждающего вмешательства

Чтобы извлечь выгоду из шанса понимания продромального периода при аутизме, упреждающие вмешательства в духе, описанном выше, должны быть действительно развивающими. То есть в своей теоретической концепции они должны быть основаны на естественных анамнестических маркерах повышенного риска аутизма или связанных с ними процессах развития, выявленных в рамках науки о развитии, и нацелены на воздействие на них. Их успех будет определяться, прежде всего, их влиянием на продромальные траектории риска и процессы, а во-вторых, что особенно важно, их долгосрочным нисходящим воздействием на поведенческие симптомы аутизма и развитие адаптации. Потенциальная сложность кумулятивных профилей риска в продромальный период аутизма связана с малой вероятностью того, что удастся найти «суррогатную конечную точку лечения», скорее целью станет модификация конкретных траекторий риска относительно фенотипического исхода. В дальнейшем мы увидим доказательства наличия в продромальном периоде аутизма ряда биомаркеров «естественного анамнеза», хотя до сих пор неясно, как они могут взаимодействовать друг с другом, создавая кумулятивный риск. Мы также увидим доказательства существования «биомаркеров, восприимчивых к лечению». Мы пока еще далеки от идентификации чего-либо, что могло бы быть «суррогатной конечной точкой». Пока еще не существует вмешательства, которое продемонстрировало бы способность влиять на возникновение поведенческого синдрома на категориальном уровне, хотя есть одно вмешательство, которое следует обсудить, преуспевшее в изменении траекторий симптомов продромального аутизма, по-видимому, устойчивым образом.

Подходы, не связанные с развитием

Альтернативные подходы к вмешательству могут быть, по существу, тем, что я бы назвал «не связанными с развитием». То есть просто применение в продормальный период методов вмешательства, разработанных для использования с детьми старшего возраста, у которых диагностирован аутизм. Эти подходы не будут следовать логике науки о развитии, описанной выше, но они, разумеется, все равно могут оказаться эффективными (в медицине многие вмешательства были случайными и не были разработаны на основе предшествующей теории). Однако, чтобы быть убедительными, они все равно должны быть протестированы, как описано выше, с использованием строгого анализа нисходящих эффектов.

Цели лечения: маркеры естественного анализа в рамках Матрицы RDoC

Призыв использовать домены RDoC в качестве замены определения поведенческого синдрома – это скорее мечта, чем нечто жизнеспособное при современном состоянии науки (Peterson, 2015). Тем не менее появляется эмпирическая база из исследований младенцев группы высокого риска (ВР), а также теоретическая – на основе обширной работы в области нейротипичного развития, которая дает рациональные цели для продромального вмешательства до появления поведенческих симптомов. Далее кратко излагается характер этих целей в контексте существующих в настоящее время доменов RDoC.

Социальное внимание младенца

Очевидно, что конструкт социальной коммуникации в матрице RDoC скорее всего является ядром продромального РАС. Один из самых ранних наборов маркеров естественного анамнеза для более поздних РАС касается элементов социальной перцепции. Таким образом, в ряде независимых исследований младенцы-сиблинги (сиблинги BP-РАС) из группы риска, у которых позже развивается РАС, в возрасте 3 лет, демонстрируют признаки измененной обработки визуальной социальной информации по сравнению с сиблингами из группы риска, у которых РАС не развивается. Уже в возрасте 6 месяцев они демонстрируют измененную регуляцию внимания к сложным социальным сценам и меньшее внимание к лицам (Chawarska, Macari, & Shic, 2013; Shic, Macari, & Chawarska, 2014). Они также демонстрируют меньшую дифференциацию зрительных, связанных с событием потенциалов (ERP), в ответ на различение прямого и отведенного взгляда (Elsabbagh et al., 2015). Позднее сиблинги BP-РАС демонстрируют нарушение непрерывного следования взглядом с сокращением устойчивого взгляда на предметы-стимулы (Bedford et al., 2012), и при изучении в естественном, происходящем в реальном времени диадическом взаимодействии, а не в условиях эксперимента, демонстрируют меньше младенческого позитивного аффекта и младенческой внимательности к родителям в ходе детско-родительского взаимодействия (Wang et al., 2013). Следовательно, эти и другие подобные данные в последние месяцы первого года жизни ребенка позволяют предположить эскалацию атипичностей в социальной перцепции на взаимосвязанных нейрофизиологических и поведенческих уровнях, которые затем как будто непрерывно переходят в возникающие социальные атипичности в естественных условиях. Среди прочего по времени их возникновение совпадает с наблюдаемыми в этот период структурными изменениями мозга (Hazlett et al., 2017).

Взаимодействие родителей и младенца

Проект RDoC также подчеркивает динамический характер социальной коммуникации и показывает, как она отличается от других когнитивных систем тем, что особенно подразумевает взаимодействие с представителями своего биологического вида. Далее он подчеркивает, что лежащие в основе субстраты сложны, поскольку включают рецептивные и экспрессивные аспекты. Многие исследования в области нейротипичного развития предполагают, что аспекты родительского поведения могут влиять как на социальное коммуникативное обучение, так и на развитие исполнительной функции (Johnson et al., 2015). Тем самым это в принципе может иметь отношение к ключевым аспектам синдрома аутизма. Например, социально-прагматическая модель раннего детского общения в случае нейротипичного развития подчеркивает возникновение ранних основ социальной, а также коммуникативной компетенции в переживании ребенком родительской сонастройки и реципрокности (Sameroff, 2009; Tomasello, 2008), усиленных сигналов родительского внимания (Walton & Ingersoll, 2015)или соответствующих развитию обусловленных ситуацией отзывов и реципрокной социальной вовлеченности (Siller, Hutman, & Sigman, 2013) во время раннего социального взаимодействия родителей и младенца. Встает важный эмпирический вопрос о том, могут ли такие результаты быть релевантными в контексте «атипичного» развития при аутизме.

В одном недавнем систематическом обзоре (Wan, Green, & Scott, 2019) приводится 15 исследований естественной динамики взаимодействия родителей и детей у младенцев группы повышенного риска РАС по сравнению с контрольной группой низкого риска (HP). Общие результаты заключаются в том, что траектории детско-родительского взаимодействия у младенцев, у которых впоследствии развивается РАС, действительно демонстрируют проявляющиеся отличия от траекторий нейротипичного развития в последние месяцы первого года жизни ребенка. Наиболее убедительными общими доказательствами, связанными с последующим РАС, являются ранние задержки в превербальной младенческой диадической коммуникации, включая использование жестов, долингвистическую вокализацию и координацию вокализации и жестов. Эти зеркальные траектории, описанные в более подробной литературе по ВР, основаны на структурированном тестировании под руководством экспериментатора, могут быть более чувствительными индикаторами, чем обычно наблюдаемое раннее социальное поведение. Важно отметить, что сами по себе диадические реакции родителей, как правило, не дифференцируют результаты по РАС, хотя в обзоре действительно выявляется различие между ситуацией, когда родители создают позитивный «социальный каркас» для своих младенцев, и более «директивным» стилем, который может тормозить раннюю социально-коммуникативную реакцию.

Однако независимо от дифференциации результатов по РАС некоторые проспективные исследования выявили ранние групповые различия в стиле взаимодействия со стороны родителей между диадами ВР и контрольными группами НР, и они могут сыграть свою роль при рассмотрении целей продромального вмешательства. Wan и коллеги (2012) обнаружили сниженную родительскую отзывчивость и повышенную директивность в возрасте 7 месяцев в группе риска (n = 45) по сравнению с контрольными группами НР (n = 47). Причем первые результаты показали, что изменения в реакции родителей были связаны с атипичностями в вызванных событием потенциалах к динамическому взгляду у их младенцев (Elsabbagh et al., 2015). Это позволяет предположить, что реципрокный эффект может быть связан с нервно-психическим развитием. Harker, Ibañez, Nguyen, Messinger и Stone (Nguyen, Messinger, & Stone, 2016) сообщают об аналогичном росте родительской директивности в возрасте 9 месяцев. Wan и коллеги (2013) обнаружили, что в возрасте 13 месяцев сравнительно сниженная родительская отзывчивость и повышенная директивность сохранялись, но уже с изменениями во внимании младенца к родителям, разделенном аффекте и взаимности. Именно эти изменения в диадическом поведении младенцев предсказали результирующий РАС в возрасте 3 лет (Wan et al., 2013). Steiner, Gengoux, Smith и Chawarska (2018) сообщали, что родители двенадцатимесячных сиблингов ВР (n = 27) продемонстрировали более высокие реакции «требования синхронности» по сравнению с контрольной группой НР (n = 14), реакции, связанные с родительским восприятием аффективного поведения младенца. Однако в крупном проспективном исследовании 152 младенцев с использованием модели результата, аналогичной представленной Wan и коллегами (2013), Schwichtenberg, Kellerman, Young, Miller и Ozonof (2019) не смогли воспроизвести эти результаты. При этом не было обнаружено различий в детско-родительском взаимодействии между младенцами групп ВР и НР в возрасте 6, 9 или 12 месяцев, также не было выявлено прогностических результатов для диагноза РАС. Хотя многие аспекты этой проспективной модели были схожи с теми, которые были представлены в исследовании Wan и коллег, обсервационный протокол детско-родительского взаимодействия был несколько иным по направленности и методу. Он основывался на трехминутном наблюдении за социальным поведением во время свободной игры с подсчетом событий, а не на шестиминутном наблюдении с использованием глобальной рейтинговой системы оценки, сосредоточенной на качестве взаимодействия (Wan, Brooks, Green, Abel, & Elmadih, 2016). Такие различия в задействованных инструментах оценки могут быть важны для репликации результатов исследований, и дальнейшая работа только выиграет от конвергенции инструментов измерения детско-родительского взаимодействия как в обсервационных, так и в интервенционных исследованиях. (Подсчет событий и глобальная рейтинговая система дополняют друг друга. Wan и коллеги [2019] обнаружили, что глобальные рейтинги, как правило, более чувствительны к эффектам; при этом потенциальное смещение оценок должно быть нейтрализовано за счет строгой «слепой» оценки в форме исследований.)

Изучение детско-родительского взаимодействия в продромальной стадии РАС примечательно применением нормативной теории развития к динамике раннего продромального взаимодействия родителей и младенцев. Полученные на сегодня данные подтверждают, что младенческие взаимодействия в рамках детско-родительского взаимодействия являются естественным амнестическим маркером развития РАС впоследствии, также имеются данные о групповых различиях в диадических реакциях родителей. Возможно, существует важное различие между позитивным «социальным каркасом», какой создают родители для своих младенцев, и более «директивным» стилем, что необходимо будет учитывать при измерении. Эти фундаментальные научные знания о продромальном этапе важны, так как целенаправленное воздействие на атипичности детско-родительского взаимодействия (явно или неявно) предоставило теоретическое обоснование и цель для многих социальных коммуникативных вмешательств в продромальный период (см. ниже).

Отвлечение внимания

Изменения в качестве внимания хорошо задокументированы и являются одними из лучших прогностических маркеров в продромальный период. Особо следует отметить снижение уровня отвлечения внимания, формирование так называемого «липкого внимания», тогда как при нормативном развитии скорость и гибкость отвлечения и смещения внимания возрастают в конце первого года жизни. Замедление зрительного отвлечения во второй половине первого года связывается с диагнозом РАС впоследствии (Elison et al., 2013; Elsabbagh et al., 2013; Zwaigenbaum et al., 2015), a также рассматривается в контексте реакции на имя (Johnson et al., 2015). По времени его возникновение совпадает с возникновением детско-родительского взаимодействия и нейрофизиологических пертурбаций, описанных выше. Как и нарушения социальной перцепции, становящиеся поразительными потенциальными связующими звеньями с более поздними нарушениями социальной коммуникации, так и эти трудности внимания могут предполагать возможную гетеротипическую преемственность с более поздними аутистическими ригидностью и негибкостью, а также трудностями в исполнительном функционировании. Таким образом, логично предположить, что ригидность внимания представляет собой еще один естественный анамнестический маркер и логичную цель для дискретных моделей тренировки внимания или, учитывая вклад ухода в развитие исполнительных функций (Cuevas et al., 2014), цель для подхода детско-родительских взаимодействий. Пример последнего мы представим ниже в полевом испытании iBASIS.

Сенсорные процессы и двигательный контроль

Во второй половине первого года жизни младенцы, у которых впоследствии развивается РАС, с большей вероятностью демонстрируют атипичности в индивидуальном взаимодействии с объектами и большую реактивность на сенсорную стимуляцию (Clifford et al., 2013). Трудности в двигательном контроле идентифицируются как самые ранние сигналы, связанные с последующим РАС. Однако они, возможно, менее специфичны как показатель риска, поскольку присутствуют при целом ряде нарушений развития, включая интеллектуальное расстройство (Parlade & Iverson, 2015). Обе эти области являются дальнейшими потенциальными целями лечения, хотя работа в этих областях лечения пока недостаточно развита.

Незатронутые области

Также заслуживают рассмотрения аспекты развития, отмеченные в RDoC, которые систематически не затрагиваются при аутизме. Например, несмотря на то, что система аффективных привязанностей является межличностной социальной системой, и можно было бы априори ожидать, что она будет под сильным влиянием РАС, она оказалась не так сильно затронута. В частности, паттерны привязанности, формально оцениваемые при РАС в раннем детском возрасте, демонстрируют нормальный диапазон стилей привязанности аутичного ребенка к родителям, когда метод установления (например, в процедуре парадигмы «Незнакомая ситуация» или при специфичной для аутизма Q-сортировке) корректируется с учетом специфики аутистического поведения (Koren-Karie, Oppenheim, Dolev, & Yirmiya, 2009; van IJzendoorn et al., 2007). Ряд исследований (Rutgers, Bakermans-Kranenburg, van IJzendoorn, & van Berckelaer-Onnes, 2004) показал, что большая неуверенность привязанности ребенка связана с более выраженными симптомами аутизма и умственной отсталости, но другие исследования этого не обнаружили (Koren-Karie et al., 2009; Willemsen-Swinkels, Bakermans-Kranenburg, Buitelaar, van IJzendoorn, & van Engeland, 2000). Этот разрыв в аутизме между аномалиями, присутствующими в домене социальной коммуникации, но отсутствующими в домене привязанности, сам по себе является удивительным и потенциально высокоинформативным открытием в изучении развития. Этот аспект недостаточно изучен или обсуждается, но может пролить свет на ключевые процессы как привязанности и социального взаимодействия при аутизме, так и в более широком смысле (Green, 2009). Это также подразумевает, что аутизм не является расстройством ранней привязанности, соответственно, нет и логического обоснования ранних методов лечения аутизма, специально нацеленных на процессы привязанности, все это важно отметить в историческом контексте теории аутизма.

Текущие исследования вмешательств на продромальной стадии и их цели

Поиск публикаций проводился на таких ресурсах, как Web of Science, PubMed, PsychNet, Google Schoolar и Wiley Online Library, с использованием поисковых запросов autism, intervention, infancy infants, prodromal, early intervention, randomized controlled trial (RCT), treatment и social intervention. Были использованы также рецензии, обзоры и вторичные источники. Ранние работы представляли собой отчеты о небольших сериях случаев, и их ценность заключается в детальном представлении метода вмешательства и обоснованности разработки инструментов оценки, а не каких-либо выводов об эффективности. Хотя часто считается, что все ранние вмешательства при РАС довольно похожи, на самом деле они часто заметно отличаются по своей теоретической основе и гипотетическому механизму. Поскольку ясность в этом вопросе имеет решающее значение для механистического подхода к науке о вмешательстве, ей посвящен нижеследующий обзор.

В двух работах использовалось обучение основным ответным реакциям (PRT), вмешательство, эффективность которого основана на принципах прикладного анализа поведения (см. также Pizzano and Kasari, гл. 4 настоящего сборника). Обучение основным ответным реакциям нацелено на «ключевые» области, которые, как считается на основе теоретических разработок и задокументированных историй болезней детей более старшего возраста с диагнозом «аутизм», могут влиять на широкие области функционирования в процессе развития (обычно в качестве ключевого фактора выступает социальная мотивация). Поэтому ни в одном из исследований не использовались эксплицитные мишени естественного анамнеза, выявленные в ходе исследований продромальной стадии, что является важным отличием в рамках методов раннего вмешательства. В первом исследовании (Stener, Gengoux, Klin & Chawarska [2013]) использовалось обучение основным ответным реакциям на выборке из троих детей, отобранных из когорты продолжающегося лонгитюдного исследования младенцев-сиблингов (младенцев-сиблингов с семейным риском), причем они были отобраны без учета озабоченностью проблемами развития (т. е. «селективное» вмешательство). Младенцы были отобраны для вмешательства в возрасте 12 месяцев и изучались в рамках параллельного множественного базового дизайна исследования. Вмешательство представляло собой десятичасовые сеансы обучения родителей раз в неделю на протяжении 3 месяцев. Клиницисты моделировали для родителей процедуры с ребенком и давали им возможность практиковаться с конструктивной обратной связью. В ходе вмешательства использовались принципы поведенческого обучения. Они применялись в низкоинтенсивной манере и служили причиной изменения, при этом целью развития было усиление желаемого мотивирующего и социального поведения. Зависимым результатом была функциональная коммуникация ребенка в контексте диадического терапевтического взаимодействия, протоколируемая в соответствии с рабочим определением и измеренная с помощью метода временной выборки при фиксации результатов через каждые десять минут наблюдения на каждом сеансе. Исследование показало, что методы обучения основным ответным реакциям могут быть применены к детям в первые месяцы второго года жизни и что опосредованный родителями подход является приемлемым, так как они успешно продемонстрировали внедрение методов терапии.

Во второй работе (Koegel, Singh, Koegel, Hollingsworth, and Bradshaw [2014]) была представлена серия единичных случаев, отбор в которую велся на основе социальной озабоченности: по сути, наблюдаемых ранних трудностей, связанных с аффективной сферой, социальным интересом, избеганием зрительного контакта или взаимностью. В исследовании приняли участие трое детей. Использовался множественный базовый дизайн исследования с применением адаптированного обучения основным ответным реакциям. На начало терапии дети были в возрасте 4, 7 и 9 месяцев, что делает это вмешательство на продромальной стадии самым ранним из описанных в литературе. Вмешательство осуществлялось через терапевтическое моделирование и обучение родителей. Первоначальное наблюдение за свободной игрой выявило естественные виды деятельности, в которых ребенок был более восприимчив к родителю по сравнению с «нейтральными действиями», которые не вызывали никакой реакции. Затем родителей просили предлагать ребенку только «предпочтительные» действия в течение 5-7 минут с новым стимулом каждые 5 секунд. Следовательно, метод был связан с применением классической парадигмы обусловливания для улучшения реактивности младенцев. Кодирование осуществлялось с помощью слепого метода: десятиминутные акты детско-родительского взаимодействия на каждом сеансе оценивались по шкале элементов (сходной со шкалой Лайкерта), отражающих цель вмешательства. Таким образом, исследования, построенные по такой модели, не защищены от искажения, связанного с «натаскиванием на тест». Результаты позволяют предположить, что родители могут научиться правильно осуществлять вмешательство. Были описаны случаи увеличения младенческой социальной активности у этих отдельных младенцев, наблюдавшиеся в ходе последующего исследования через 2 и 6 месяцев.

Еще сообщения касаются Денверской модели раннего вмешательства (ESDM). Во всех трех исследованиях набор в группу проходил «по показаниям риска» с выявлением младенцев и детей младшего возраста, демонстрирующих ранние атипичности, которые, как предполагается, являются маркерами-прекурсорами РАС, и во всех трех было использовано ориентированное на развитие вмешательство обучения поведению.

Rogers и коллеги (2014) выявили младенцев (n = 7) с шестью специфичными показателями риска в «конце первого года жизни», которые были взяты из исследований в области развития (Bryson, Zwaigenbaum, McDermott, Rombough, & Brian, 2008; Johnson et al., 2015): (1) необычный визуальный осмотр и фиксация; (2) необычные повторяющиеся паттерны изучения объекта; (3) отсутствие актов намеренной коммуникации; (4) отсутствие соответствующего возрасту фонематического развития; (5) отсутствие скоординированных взгляда, аффекта и голоса в реципрокном социальном коммуникативном взаимодействии; и (6) снижение зрительного контакта, социального интереса и вовлеченности. Для каждого ребенка на начальном этапе родитель и специалист согласовывали от пяти до шести измеримых целей обучения и изменения поведения, а также специфические вмешательства для других задержек. Лечение этих симптомов состояло из 12 еженедельных последовательных часовых сеансов в клинике, где терапевт реализовывал программу ESDM с ребенком, а родители проходили тренинг. Терапия включала наблюдение терапевтом за игрой родителя с ребенком, за которой следовал тренинг, обсуждение и работа с письменными материалами. Родителям было предложено ежедневно практиковаться дома в перерыве между сеансами. Терапевтический механизм в рамках ESDM, необходимый для достижения изменений, вытекает из общих принципов прикладного анализа поведения. Это контрастирует с другими вмешательствами, обсуждаемыми ниже, которые нацелены на конкретные предполагаемые этиологические процессы развития, выявленные в исследованиях продромального периода. Младенцы были индивидуально подобраны к членам трех групп сравнения: младенцы группы ВР, у которых развивался аутизм, младенцы группы ВР, у которых не развивался аутизм, и младенцы группы HP, а также еще четверо детей, которые соответствовали критериям приема в группу, но родители которых отказались от вмешательства. В статье не уточняется, как эти семь детей различались по целевым симптомам, но в группе вмешательства было значительно больше симптомов, чем в других группах на начальном этапе. Оказалось затруднительным определить необходимое количество «симптоматических» младенцев в этом возрасте и еще более затруднительным включить семьи в исследование вмешательства. Большинство детей к моменту начала лечения находились на верхней границе возрастного диапазона (то есть более 1 года). Возможно, главным уроком из этой серии случаев является трудность идентификации и набора в программу младенцев первого года жизни с поведенческими симптомами, хотя Коэгелю и его коллегам (2014) это далось проще.

Исследование Rogers и коллег (2012) было связано с рандомизированным контролируемым исследованием версии тренинга для родителей ESDM (p-ESDM). Оно осуществлялось в среднем с 21 месяца в течение периода ожидания перед испытанием программы ESDM, которое проводилось тремя терапевтами в трех различных местах. 98 детей были рандомно распределены в группы p-ESDM или списка ожидания. Включенные дети соответствовали клиническому отсечению по ADOS-T, то есть находились на границе отбора по показаниям и постдиагностического отбора. Вмешательство сочетало в себе моделирование терапевтом и живую обратную связь родителей о процедурах вмешательства, а также руководство-самоучитель для домашней практики. Согласно сообщенным результатам, p-ESDM улучшил сотрудничество родителей с их терапевтом (по оценкам родителей) по сравнению с контрольной группой. Однако не было обнаружено никакого лечебного влияния на детей, включая речь, социализацию или коэффициент развития, и не было никаких данных об изменении эффекта в зависимости от базового уровня социальной ориентации или имитации. В последующем меньшем рандомизированном контролируемом исследовании (n = 45) (Rogers et al., 2019) p-ESDM тестировались в сравнении с «улучшенной» версией: удвоение «дозы» до двух сеансов в неделю с сеансом дома; расширение методов тренинга для родителей, включая видеозапись поведения дома; и мотивационное собеседование для повышения вовлеченности родителей. Результатом усовершенствованной модели действительно стало повышение родительской точности при внедрении модели (хотя с оговоркой, что инструмент для определения этой точности показал сравнительно низкую надежность при внутригрупповой корреляции (0,47). Однако и она не улучшила показатели ребенка по поведению или развитию по сравнению с исходным уровнем. Тем самым, учитывая результаты испытания 2012 г., следует сделать вывод, что эта форма ESDM с тренингом для родителей еще не продемонстрировала доказательств эффективности в отношении результатов родителей или детей.

Kasari и коллеги (2014) провели выборочное упреждающее исследование 66 детей группы ВР (средний возраст 22,37 месяца). Эти дети были определены как подверженные риску развития аутизма с помощью положительного скрининга по Модифицированному чек-листу аутизма у детей младшего возраста (М-СНАТ) и последующего интервью, а также по показателю Шкалы коммуникативного и символического поведения (CSBS) (одно стандартное отклонение ниже среднего). Осуществлялось вмешательство, ориентированное на игру, а также проводилась образовательная программа для родителей с 12 обучающими сеансами на дому (по одному разу неделю в течение 12 недель) по восьми темам. Начальный интерактивный игровой сеанс между родителем и ребенком записывался на видео, которое включало моделируемые терапевтом стратегии и конкретную обратную связь в режиме реального времени. Во второй части сеанса терапевт работал с родителями, используя данные видеозаписи взаимодействия и традиционное обучение с помощью рабочей тетради. Результатом стали игры родителей и детей на основе видеовзаимодействия, Шкала ранних социально-коммуникативных функций (ESCS) и Малленовская шкала раннего обучения (MSEL); при последующем исследовании в 1 год дети оценивались по модулю 1 ADOS. В конечной точке последующего наблюдения отсев составил 20 %. В рамках диады родитель-ребенок уровень отзывчивости родителя был связан с реакцией на игру ребенка и определялся как пропорция от количества раз, когда родитель реагировал на ребенка в течение десятиминутного сеанса игры (реакция кодировалась, если родитель проявлял последующую за действиями ребенка вовлеченность). Это сравнивалось с директивными (т. е. навязчивыми) или игнорирующими реакциями. Анализ проводился на основе процента времени, проведенного родителем в каждой модальности реакции. Исследование показало лечебный эффект в увеличении доли родительской отзывчивости. Однако не было никакого связанного эффект ни на переменные у детей (баллы по речи, совместному вниманию по Малленовской шкале или ESCS), ни на диагностический результат; 27/32 в группе вмешательства и 29/34 в группе невмешательства показали результаты выше порога РАС по ADOS в три года. Во всем контингенте не было никакой связи между отзывчивостью родителей и результатом ребенка по речи и совместному вниманию. Не было также модерации результата по переменным родителей. Таким образом, данное исследование демонстрирует влияние вмешательства на независимо оцененную отзывчивость родителей во время вмешательства.

Carter и коллеги (2011) провели рандомизированное контролируемое исследование по сравнению программы Хейнена «Больше, чем слова», программы группового тренинга родителей и обычного ухода. Была использована выборка по показаниям, в исследовании участвовали 62 ребенка, набранных в среднем в возрасте 20 месяцев и удовлетворяющих критериям риска развития РАС по скрининговому инструменту для аутизма, Скринингу аутизма второго года (STAT) (Stone, Coonrod, & Ousley, 2000) и экспертному заключению. Длившееся 3,5 месяца вмешательство включало восемь групповых сеансов и три индивидуальных сеанса на дому, причем в последнем использовались видеозаписи обратной связи. Результаты были измерены через 5 и 9 месяцев после рандомизации и состояли из записанной на видео процедуры свободной игры родителя и ребенка, оценки развивающей игры и шкал ранней социальной коммуникации, а также измерений когнитивной сферы и уровня развития. Внутренняя валидность исследования была поставлена под угрозу из-за отсутствия по необъясненным причинам большого объема данных (напр., основной инструмент оценки – оценка свободной игры – на начальном этапе не использовался в одной трети случаев в группе вмешательства и одной пятой случаев в контрольной группе, а в первой конечной точке отсутствовал в почти одной пятой в группе вмешательств и в одной третьей случаев в контрольной группе). Впоследствии был использован анализ «частичного намерения лечить». В течение первых 5 месяцев авторы сообщали о влиянии вмешательства на родительскую отзывчивость, опираясь на существенные балловые оценки, доверительный интервал которых, впрочем, был чуть выше нуля: 0,71 (-0,01, 1,44). В 9 месяцев эффект уменьшился. Не наблюдалось влияния на общий результат по переменным ребенка, но в незапланированном вторичном анализе начальные низкие уровни интереса к объекту в игре опосредовали лучший результат по некоторым измерениям, например, совместного внимания и общения.

16 детей в предварительном исследовании, проведенном Baranek и коллегами (2015), были рандомно распределены на группы в соотношении 2:1 (11 в группу активного вмешательства и 5 в контрольную). Авторы использовали Адаптированное обучение восприимчивости в группе (ART), шестимесячное ориентированное на отношения вмешательство на дому, направленное на улучшение отзывчивости родителей и результатов развития ребенка на основе программы обучения восприимчивости. Родителей обучали таким стратегиям реагирования, как следование примеру ребенка, подражание или чередование и выжидание. Вмешательство использовало моделирование и тренинг, чтобы побудить родителей использовать стратегии отзывчивости. Родителей также готовили использовать адаптивные стратегии обучения в повседневной жизни, а также составлялись планы действия семьи. Целевая доза вмешательства предполагала 33 контакта терапевта с семьей, причем наибольшее число контактов выпадало на начальную стадию и с течением времени сходило на нет. Семьи наблюдались на протяжении 20 месяцев, обследование было проведено через 6 месяцев после лечения. Фаза вмешательства была связана со значительными изменениями в стиле родительского взаимодействия в сторону меньшей директивности, а также с повышением сенсорной реактивности и адаптивным поведением ребенка. Однако эти связанные с вмешательством эффекты не наблюдались при обследовании через 6 месяцев после вмешательства.

Проведенное Green и его коллегами (2015, 2017) Вмешательство в рамках Британского исследования аутизма у младенцев-сиблингов (iBASIS) было упреждающим исследование младенцев с семейным риском аутизма. Оно было проведено в рамках лонгитюдного исследования «бейбисибс» Великобритании, Британское исследование аутизма у младенцев-сиблингов (BASIS) (basisnetwork.org). Вмешательство было приурочено к интервалу между оценками в 8 и в 14 месяцев в рамках BASIS, когда, согласно гипотезе науки о развитии, ранние атипичности впервые появляются на когнитивном уровне и на уровне физического развития мозга (Jones, Gliga, Bedford, Charman, & Johnson, 2014; Szatmari et al., 2016), то есть когда детско-родительское взаимодействие занимает центральное место в социальном развитии ребенка, а независимое исследование позволяет предположить раннее возникновение пертурбаций этого взаимодействия в социальной коммуникации. Целью вмешательства являлся как раз этот естественно анамнестический маркер диады родитель – ребенок. Как и раньше, фундаментальное исследование раннего взаимодействия родителей и младенцев, проведенное в рамках BASIS, обнаружило специфические ранние пертурбации в этом взаимодействии, которые сначала были выявлены на уровне группы риска в 8 месяцев, а затем усилились в 14 месяцев (Wan et al., 2012, 2013). Были выявлены доказательства связи проявленных в 7 месяцев эффектов с измененной нейрофизиологией обработки визуальной социальной информации у младенца (Elsabbagh et al., 2015), а также того, что интерактивное поведение младенца, а не родителя предсказывало появление впоследствии РАС. Они подкрепляли гипотезу о том, что эти наблюдаемые интерактивные циклы изначально вызваны атипичным развитием ребенка, но затем могут оказывать обратный эффект, изменяя дальнейшее социальное познание ребенка и усиливая ранее существовавшую уязвимость. Это не означает первичных трудностей воспитания, а скорее указывает на то, что требуемые реакции являются более сложными для родителей младенцев с нетипичным развитием (Slonims & McConachie, 2006). Конкретная цель вмешательства iBASIS состояла в том, чтобы нивелировать такие нарушенные паттерны раннего взаимодействия родителей и детей, исходя из гипотезы о том, что результатом станет положительное воздействие на другие маркеры развития младенца и на возникающие траектории симптомов продромального аутизма.

Опираясь на первоначальное исследование обоснованности с малой выборкой (n = 7) (Green et al., 2013), была протестирована эффективность ограниченного по времени (5 месяцев) опосредованного родителями вмешательства для младенцев в возрасте 8-10 месяцев (средний возраст 8,4 месяца) в семьях с высоким риском аутизма, причем сравнивались проводимое в двух местах и двух группах: рандомизированное контролируемое исследование iBASIS и обычная терапия (n = 54). Конечные результаты 15-месячного лечения (Green et al., 2015) показали широкие доверительные интервалы (CI) размера эффекта (ES) в соответствии со скромным размером выборки. Наблюдалось значительное увеличение недирективности родителей, ближайшей цели опосредуемого родителями вмешательства. У младенцев показатели внимательности к родителям, поведения, связанного с аутизмом, и отвлечения внимания продемонстрировали значение эффекта с доверительными интервалами выше нуля. Последующее наблюдение проводилось в 27 и 39 месяцев (12 месяцев и 24 месяца соответственно после окончания лечения), причем продромальные или возникающие симптомы аутизма измерялись с помощью AOSI и ADOS в качестве основного результата, предварявшего фенотипическую классификацию в 39 месяцев. В отличие от анализа только конечных точек, анализ повторных измерений в ходе вмешательства и периода последующего обследования (Green et al., 2017) выявил значительный эффект лечения на тяжесть формирующихся симптомов аутизма (ES = 0,32; 95 % CI 0,04, 0,60; p = 0,026) (рис. 8.1), а также на недирективность/синхронность родителей (ES = 0,33; 95 % CI 0,04, 0,63; p = 0,013) и внимательность/коммуникативную инициативу у детей (ES = 0,36; 95 % CI 0,04, 0,68; p = 0,015) (рис. 8.1). Не было выявлено эффекта ни на категориальный диагностический результат, ни на формальную речь или другие показатели развития. Тем самым анализ результатов с использованием повторных измерений на протяжении развития выявляет эффекты вмешательства, не наблюдаемые только в конечной точке, и предполагает устойчивый эффект лечения в развитии после окончания лечения.

Рисунок 8.1. Временной профиль лечебных эффектов на симптомы аутизма и взаимодействие ребенок – ухаживающий взрослый («область» = область между кривыми приблизительной оценки). Различие в размере эффекта показано на основе TAU=0. (А) Первичный результат, симптомы аутизма на продормальной стадии (размер негативного эффекта отражает сокращение тяжести симптома в iBASIS-VIPP по сравнению с TAU); (B) диадическое социальное взаимодействие родителей; (C) диадическое социальное взаимодействие ребенка. Печатается по Green et al. (2017) с разрешения автора

В настоящий момент опубликованы данные, измеренные в конечной точке недавнего рандомизированного контролируемого исследования, где было протестировано то же вмешательство с теми же моделью и инструментами измерения результата, но на более крупной выборке «по показаниям» (n = 103, средний возраст 12,39 месяца) (Whitehouse et al., 2019). Паттерн результатов по инструментам AOSI и детско-родительского взаимодействия несколько схож с результатами в конечной точке Green и его коллег (2015) с доверительными интервалами, пересекающими нулевую отметку, в соответствующих точках. Неслепой родительский отчет о коммуникации ребенка (MCDI/VAB) показал положительный эффект лечения. Запланированное последующее исследование с анализом измерений позволит проверить, реплицируются ли в этом контингенте эффекты лечения на возникающие траектории развития, наблюдаемые в работе Green и его коллег (2017).

Watson и коллеги (2017) работали с выборкой «по показаниям» тринадцатимесячных детей, отобранных с помощью разосланного по почте в сообществе скринингового опросника (Список первого года [FYI]), который, согласно другим исследованиям, имел положительную прогностическую ценность 0,31 для последующего диагноза РАС и 0,85 для любого расстройства развития. На протяжении 6 месяцев программа Адаптированное обучение восприимчивости (описано выше в разделе об исследовании Baranek et al., 2015) обеспечивала тренинг для родителей, направленный на модификацию ключевых форм поведения, обозначенных как проблемные у того или иного ребенка. Испытание было проведено тщательно и, как сообщалось, с низким отсевом; при анализе множественных (14) первичных результатов использовались скорректированные уровни значимости. Не было обнаружено никакого влияния вмешательства на результаты тестирования множества. Был выявлен лечебный эффект на восприимчивость родителей, который в отдельном анализе опосредования показал некоторую опосредованность результатов ребенка.

Описательные данные из этих трех рандомизированных контролируемых исследований с контингентом, варьирующимся от малых до крупных выборок, и проведенных на трех континентах (Green et al, 2015; Watson et al, 2017; Whitehouse et al., 2019), приводятся в статье Whitehouse и коллег (2019, дополнительная таблица 11). Они дают полезную возможность предварительно сравнить результаты селективной выборки и выборки «по показаниям» в младенчестве, что важно для будущих исследований в области упреждающего вмешательства. Селективная выборка здесь выявляет младенцев более младшего возраста, чем это возможно в настоящее время в выборке «по показаниям» (средний возраст 8,91 в Green et al. по сравнению с 13,75 и 12,39 месяца в двух контингентах «по показаниям»); также она выявляет более равный гендерный баланс по сравнению с преобладанием мальчиков в клинической постановке диагноза, более высоким баллам по MSEL-T (средний невербальный составной 55,5 по сравнению с 46,3 и 48,8 в выборках «по показаниям»), и в целом эквивалентные признаки аутизма по AOSI, несмотря на младший возраст селективной выборки. Возможно, это и неудивительно, учитывая, откуда были набраны пациенты, тем не менее при интерпретации различных исследований по вмешательству следует учитывать различные форматы составления выборки, одновременно предоставив возможности для большей репрезентативности в исследуемых группах.

Электрофизиологические показатели

ЭЭГ и привычная реакция на социальные стимулы связывалась с лежащей в их основе обработкой социальной информации и социальным вниманием. Они могут быть одними из самых ранних выявленных атипичностей у младенцев группы риска, у которых впоследствии развивается РАС (Johnson et al., 2015; Szatmari et al., 2016). В исследовании Jones, Dawson, Kelly, Estes и Webb (2017) сообщилось о результатах ЭЭГ в рамках рандомизированного контролируемого исследования осуществляемых родителями психосоциальных вмешательств Способствования первым отношениям (PFR). Эти вмешательства были разработаны для облегчения взаимодействия родителей и младенцев и проводились в возрасте от 9 до 11 месяцев по сравнению с контрольной группой обычной терапии. Выборка формировалась селективно из контингента лонгитюдного исследования развития младенцев-сиблингов. Наблюдалось увеличение социального привыкания к лицам по сравнению с предметами, и, в дополнение, на ЭЭГ наблюдалось большее увеличение активности фронтальных тета-волн в 12 и 18 месяцев по сравнению с контрольной группой. Анализируемая выборка была небольшой, с валидизированными данными, доступными от 15 и менее в группе Способствования первым отношениям и 10 и менее в контрольной группе по целому ряду инструментов оценки. Однако это исследование является первым, охватывающим этот возраст, и позволяет предположить, что целенаправленное психосоциальное вмешательство может повлиять на нейрофизиологические маркеры. Поведенческие результаты этого исследования до сих пор не опубликованы, поэтому неясно, как электрофизиологические изменения связаны с поведением.

Резюме рассмотренных исследований по вмешательствам

Мы немало продвинулись в своем понимании продромальной стадии аутизма, но предстоит еще многое сделать, поэтому неудивительно, что научное изучение вмешательств на продормальной стадии только начинается. В этой главе я рассмотрел тринадцать исследований (см. таблицу 8.2), которые можно считать вмешательствами на продромальной стадии (хотя три из них являются пограничными). Четыре небольшие серии случаев, состоящих из трех – семи пациентов, дают начальную информацию о теоретических подходах и осуществимости, и девять рандомизированных контролируемых исследований различных размеров – информацию об эффективности.

У нас нет данных, которые свидетельствовали о большей эффективности селективной выборки по сравнению с выборкой «по показаниям» или по возрасту при вмешательстве. Однако мы видели, что профиль случаев, отобранных с помощью каждого подхода, скорее всего, будет различным, поскольку на данный момент селективная стратегия основана на семейном риске, а стратегия «по показаниям» – на скрининге сообщества или направлениях в клинику. В исследованиях Green и коллег (2015) и Green и коллег (2017) была успешно использована селективная стратегия в контексте исследований развития младенцев-сиблингов. Исследования Watson и коллег (2017) и Whitehouse и коллег (2019) показали, что успешный скрининг сообщества возможен уже в возрасте 12-13 месяцев, но профиль этих случаев, вероятно, будет немного отличаться от контингента селективной выборки. Koegel и коллеги (2014), работая с младенцами младше 12 месяцев, смогли идентифицировать трех очень маленьких детей, по крайней мере, на основе «социальной озабоченности», но в исследовании Rogers и коллег (2012) выяснилось, что набор в группу в рамках сообщества и согласие родителей на вмешательство могут быть проблематичными. Все исследования на втором году жизни проведены на выборках «по показаниям», и поскольку траектории синдромов быстро формируются на втором и третьем году жизни, а мы все больше узнаем о ранней идентификации, различие между парадигмами истинно продромального и раннего реактивного вмешательства становится все более размытым.

Таблица 8.2. Исследования упреждающих вмешательств

ART – Адаптированное обучение восприимчивости в группе

ESCS – Шкала ранних социально-коммуникативных функций

ESDM – Денверская модель раннего вмешательства

ÌBASIS-VIPP – Вмешательство в рамках Британского исследования аутизма у младенцев-сиблингов – видеозаписи обратной связи

ITT – Анализ по назначенному лечению

PFR – Способствование первым отношениям

PRT – Обучение основным ответным реакциям

RCT – Рандомизированное контролируемое исследование

SACS – Наблюдение за социальным вниманием и коммуникацией

STAT – Скрининг аутизма второго года

Проспективные исследования сиблингов группы риска выявили ряд чувствительных к лечению маркеров риска дальнейшего развития аутизма. Из них наиболее явным объектом вмешательства на сегодняшний день были ранние пертурбации во взаимодействии младенец – родитель между сиблингами с аутизмом и их родителями (Wan et al., 2019). Эти пертурбации стали непосредственной целью iBASIS (Green et al., 2015), но также были увязаны с другими аспектами детско-родительского взаимодействия, на которые были направлены исследования Baranek et al. (2015), Kasari et al. (2014) и Carter et al. (2011). Этот маркер риска продемонстрировал, что достоверно реагирует на лечение: все эти исследования (за исключением Carter et al., которое является пограничным) позволяют предположить эффективное изменение детско-родительского взаимодействия в заданном направлении на протяжении периода лечения, а исследование Green и коллег предполагает устойчивые изменения, зафиксированные во время последующего наблюдения. Раннее атипичное поведение в качестве еще одного естественного анамнестического маркера риска дало неоднозначные результаты. Вмешательства, использующие натуралистический опосредованный родителями подход к процессу изменения, продемонстрировали воздействие на поведение ребенка либо на этапе лечения (Baranek et al., 2015), либо во время последующего обследования после окончания лечения (Green et al., 2015, 2017). Однако ранние результаты в конечной точке в исследовании Whitehouse и коллег (2019) не столь убедительны, и вмешательство ESDM, использующее подход обучения поведению для генерации изменений, не показало никакого эффекта (Rogers et al., 2019). Третий маркер риска, указывающий на потенциальное воздействие вмешательства, – отвлечение внимания. Единственное исследование, нацеленное непосредственно на него, продемонстрировало тенденцию эффекта вмешательства, измеренную в возрасте 14 месяцев, в тот момент, когда потенциальная негибкость связана с последующим диагнозом РАС. Этот результат интересен тем, что он представляет собой «междоменный» эффект от сфокусированного на детско-родительское взаимодействие вмешательства (см. раздел «Цели лечения» выше). Последним целевым маркером риска был ЭЭГ и привычные реакции привыкания на социальные стимулы, причем в одном исследовании были найдены предварительные доказательства лечебного воздействия на эти маркеры в селективной выборке высокой вероятности в младенчестве (Jones et al., 2017).

Ни одно исследование до сих пор не было достаточно масштабным, чтобы провести детальный анализ процесса опосредования, который помог бы понять, как вмешательства влияют на динамику раннего развития в продромальный период, и что мы могли бы узнать благодаря им об этом развитии. Кроме того, на данный момент только в одном исследовании проводились систематические измерения при повторном наблюдении. Действительно, наблюдалось общая нехватка измерений нисходящих или независимых результатов развития. Во многих исследованиях об измерениях процесса, тесно связанного с вмешательством, сообщается как о «результате», а значит, невозможно исключить «натаскивание на тест». Поэтому более крупные выборки и усовершенствованные методы имеют огромный потенциал. Ранние данные свидетельствуют о важности последующего наблюдения за развитием после завершения вмешательства и о потенциале анализа возникающих траекторий развития, а не единичных конечных точек. В этом направление, задаваемое полученными данными, перекликается с надеждами Insel на «упреждающий» подход к разработке и проведению вмешательства, с которого мы начали эту главу. Захватывающей перспективой представляется, что мы постепенно будем создавать доказательную базу для достижения этой цели, однако нам предстоит еще много работы.

Что мы можем узнать из исследованийвмешательств про науку о развитии?

Точно так же, как стратегии вмешательства научно основаны на теории развития, так и контролируемые исследования вмешательства, особенно с проверкой механизмов, могут пролить свет на науку о развитии.

1. Поведение взаимодействия родителей, касающееся аутизма, возможно идентифицировать, и оно поддается терапии. В целом диапазоне возрастов, социальных классов, уровней образования и способностей существуют идентифицируемые формы диадического поведения родителей, которые, как было продемонстрировано во время терапии, связаны с функционированием и развитием детского аутизма. Эти формы поведения родителей можно надежно оптимизировать (по крайней мере, в краткосрочной перспективе) с помощью целого ряда методов терапии, начиная от социальной коммуникации развития и заканчивая поведенческим обучением (Green & Garg, 2018). Наиболее часто реплицируемые эффекты достигались в результате терапии, включающей в качестве центрального или частичного компонента видеозаписи обратной связи родителей (Green et al., 2015; Kasari et al., 2014). Поскольку это также встречается в работах, использующих такие видеозаписи при аутизме в более позднем возрасте (напр., Aldred, Green, & Adams, 2004; Green et al., 2010; Pickles et al., 2016; Poslawsky et al., 2014; Rahman et al., 2016) и при не-аутизме (Jufer, Bakermans-Kranenburg, & van IJzendoorn, 2008), они, по-видимому, являются по крайней мере одним из основных эффективных компонентов терапии, предназначенной для воздействия на поведение родителей. Существуют общие данные об ослаблении таких терапевтических эффектов после окончания лечения (Baranek et al., 2015; Carter et al., 2011; Green et al., 2017; Kasari et al., 2014). Однако анализ траектории в последнем исследовании предполагает значительный эффект на отзывчивость родителей в течение двухлетнего периода наблюдения после вмешательства.

2. Специфические изменения в диадическом поведении родителей могут улучшить социальное функционирование ребенка в диаде. Хорошо продуманные исследования по вмешательству неоценимы для демонстрации направлений воздействия в рамках раннего развития взаимодействия. Трансакция между родительским и детским поведением является хорошо задокументированной чертой нейротипичного развития, и научные данные о раннем вмешательстве на продромальном этапе подтверждают, что это также верно и для аутистического развития (Kasari et al., 2014; Baranek et al., 2015; Green et al., 2017; a также показания серии случаев из исследований Koegel et al., 2014 и Steiner et al., 2013). Ни в одном исследовании продромального периода пока не был проведен причинно-следственный анализ направления эффектов. Однако те исследования, которые проводились в случаях подтвержденного диагноза в позднем детском возрасте (Gulsrud, Hellemann, Shire, & Kasari, 2016; Pickles et al., 2016), показали, что целенаправленные изменения в диадическом поведении родителей действительно приводят к изменению социального взаимодействия ребенка в диаде. Это важно для науки о развитии, поскольку позволяет предположить, что аутистическое развитие может иметь общие базовые процессы с нейротипическим развитием.

3. Возможно ли перенести изменение в диадическом социальном функционировании ребенка на другие аспекты развития? Это ключевой вопрос для науки о развитии. Обобщение приобретенных или заученных навыков в присутствии разных людей и в разных контекстах всегда считалось очень трудным для аутичных индивидуумов и ключевым изъяном в их развитии. Эксперименты по вмешательству потенциально могут предложить тщательное изучение того, может ли это произойти и как, хотя большинство представленных на сегодняшний день исследований определяют конечные точки, которые слишком «приблизительны» во времени или контексте и не позволяют сделать подобные выводы (Green & Garg, 2018). Однако исследования все чаще включают результаты, выделяющиеся как по последующим обследованиям после вмешательства, так и по контексту. Одно исследование продромального периода позволяет предположить наличие устойчивых эффектов в течение двух лет после окончания вмешательства и после того времени, когда влияние на саму родительскую синхронность, по-видимому, уменьшается. Аналогичный паттерн был зафиксирован в другом вмешательстве, направленном на социальную коммуникацию, которое было проведено в дошкольный период после постановки диагноза и продолжалось на протяжении 6 лет после окончания лечения (Pickles et al., 2016). Эти результаты позволяют предположить, что улучшение социальной компетентности ребенка может само по себе стать импульсом для дальнейшего развития, относительно независимым от постоянного взаимодействия, хотя механизм, с помощью которого это может произойти, еще не ясен.

Конечные цели и этика

Каковы конечные цели упреждающего вмешательства? Ответ может показаться очевидным: цель профилактики в предотвращении, а предупреждения – в снижении уровня тяжести аутизма. Многие родительские группы и другие члены аутистического сообщества поддержали бы эту точку зрения. Однако другими комментаторами и сторонниками стратегий, ориентированных на взрослых, в аутичном сообществе это может быть воспринято как атака на идентичность, и это должно дать интервенционистам пищу для размышлений. В своей крайней форме этот последний аргумент подразумевает своего рода генетический детерминизм («я родился аутистом и всегда был им с момента зачатия»), который противоречит тому, как мы понимаем развитие личности, идентичности и благополучия в целом. Тем не менее ключевые вопросы, касающиеся этики упреждающего вмешательства, нуждаются в рассмотрении.

Одной из отправных точек могут стать намерение и теоретическая основа вмешательства. Некоторые вмешательства понимаются так, как если бы их целью было «устранить» атипичное поведение и заменить его «нормальным». В этом отношении критике подвергались методы прикладного анализа поведения (ABA) и раннего интенсивного поведенческого вмешательства (EIBI) (Milton, 2014). Однако у отчета о вмешательстве на продромальном этапе, которое основано на современных научных данных о развитии, скорее всего, будет другое намерение и другое теоретическое обоснование. Здесь полезно взглянуть на ранний продромальный период в перспективе. Построение графика появления симптомов аутизма от их самых ранних нейрофизиологических зачатков до идентифицируемых поведенческих траекторий предполагает не «предопределенность» или «детерменированность», а «процесс». Отчет о развитии в контексте взаимодействия, который имплицитно лежит в основе большей части работ по вмешательству, описанных в этой главе, расскажет о появлении положительных результатов развития. Это, например, позитивные социальные отношения, социальная вовлеченность и интеграция, а также эмоциональное и семейное благополучие, выступающие как результат реципрокных процессов между индивидом и окружающей средой, которые часто упрощенно называют «благополучной формой» (goodness of fit) (Sameroff, 2009). Точное значение каждого из этих терминов можно оспаривать. Тем не менее приведенное выше описание развития предполагает, что аутизм следует рассматривать не как буквально атипичный вариант развития, то есть представляющий собой некую «параллельную версию» развития, а, скорее, как форму индивидуального различия, как она понимается в рамках традиции исследований развития. В свою очередь, ситуация аутизма, понимаемая как индивидуальное различие, нуждается в определенном виде продуманной реакции окружения для создания хороших результатов взаимодействия. В продромальный период «среда», о которой идет речь, – это то, что формирует раннее взаимодействие между ребенком и ухаживающим взрослым (точно так же, как позднее среда может представлять собой адаптированное пространство школы или социальное пространство). Таким образом, в продормальный период вмешательства для аутизма такого рода (натуралистические или развивающие вмешательства) принимают форму адаптированной реакции окружающей среды на аутизм, основанной на том, что мы знаем о процессах, лежащих в основе развития аутизма, но с использованием того же обоснования, что и раннее вмешательство в «нейротипичных» контекстах.

Нормативная теория развития приводит нас к убеждению, что оптимизация раннего реципрокного взаимодействия благотворно подействует на целый спектр более поздних результатов, начиная от качества отношений и заканчивая позитивным социальным функционированием, формированием отношений, эмоциональным благополучием и психическим здоровьем. Иными словами, к таким результатам может стремиться упреждающее вмешательство. Парадокс аутизма заключается в том, что успех этих результатов также может повлиять на тяжесть симптомов аутизма, как мы их определяем; и некоторым эти «симптомы» могут показаться совпадающими с аутичной идентичностью. Когда мы измеряем симптомы аутизма с помощью ADOS, измеряем ли мы аутичную идентичность или результаты аутизма? Разумеется, мы предполагаем, что снижение тяжести симптомов аутизма как позитивная цель улучшит аспекты социального функционирования при аутизме. Идея состоит в том, чтобы поддерживать сильные стороны и благополучие, а не бросать вызов идентичности, но здесь нужно признать тонкий парадокс и некоторую сложность с точки зрения вмешательства в ранние процессы развития.

В отношении раннего вмешательства Insel провозглашал четыре постулата «Р» (названия постулатов начинаются в оригинале с лат. Р, но в русском переводе такой аллитерации нет. – Прим. перев.). И они, вероятно, являются ключевыми для достижения прогресса в нашей области: (1) совместность, иными словами, люди обладающие значительным опытом аутизма, должны объединиться с интервенционистами в размышлении о наиболее благоприятных результатах вмешательства; (2) персонализация, иными словами, информированное и осознанное участие в процессе лечения, но также и адаптация предлагаемого вмешательства к потребностям индивидуума; (3) прогностичность, поскольку необходимо прослеживать нисходящие эффекты вмешательства, а в ходе самого вмешательства должно быть продемонстрировано изменение феноменов, теоретически важных не только для науки о развитии, но и для семей и индивидуумов; и (4) упреждение в плане своевременности такого вмешательства в той точке развития, когда оно может принести наибольшую пользу. Однако цель диалога между родителями и семьями, специалистами по этике и интервенционистами не в том, чтобы разработать способ добиться прогресса во вмешательствах по аутизму. Тут ни у кого нет монополии на высшее знание. Маловероятно, что «адвокаты аутизма» говорят от имени многих семей, которым приходится нелегко с детьми с тяжелыми проявлениями аутизма, сторонники вмешательства могут выдвигать предположения, которые нуждаются в проверке. Тот факт, что этот диалог стал еще более актуальным в настоящее время, является свидетельством прогресса, достигнутого в разработке потенциально эффективных вмешательств; этот успех требует диалога, но также может иметь реальные перспективы для результатов развития детей с аутизмом.

Заключение

В заключение следует отметить, что многие различные вмешательства могут сразу же показать ближайшие результаты, связанные с контекстом вмешательства, но отдаленные и нисходящие во времени результаты вмешательства были продемонстрированы реже (хотя этот обзор предполагает, что доказательства в этом отношении появляются). В будущем действительно продромальные интервенционные исследования должны быть более масштабными и более сфокусированными на анализе механизмов и процессов, а также задействовать более ориентированный на конкретные цели подход к тому, что, как известно, является возникающими процессами развития. Они должны опираться на то, что доказало свою успешность в нынешнем поколении ранних исследований, и они должны быть предприимчивыми в решении других задач, предложенных научными данными о развитии. Мы ждем, будут ли предприняты новые биологические вмешательства и будут ли они считаться этически приемлемыми. Ожидаются также более когнитивные подходы типа тренинга, уже по меньшей мере один из этих подходов по отношению к тренировке внимания находится в процессе разработки. Прежде всего, продромальное вмешательство не должно быть связано с унаследованными теориями прошлого. Необходимо, чтобы оно реагировало на появляющиеся результаты фундаментальной науки, приводя к более глубокому пониманию процессов раннего развития и наилучших способов вмешательства в них. Это обнадеживающие признаки того, что может быть достигнуто в будущем.

Важнейшей параллельной задачей является взаимодействие с аутистическим сообществом, активистами, специалистами по этике и другими заинтересованными сторонами в поиске ответов на социальные вопросы о том, что представляет собой желаемый результат раннего вмешательства при аутизме. В будущем, если они хотят успешно продвигать эту область, ученым, занимающимся клиническим вмешательством, необходимо будет сочетать детальные, надежные и усложненные научные данные с глубокой социальной вовлеченностью. Дополнительную информацию о лечении детей раннего возраста с РАС см. Pizzano и Kasari (глава 4 настоящего сборника).

Список литературы

Aldred, C., Green, J., & Adams, C. (2004). A new social communication intervention for children with autism: Pilot randomized controlled treatment study suggesting efectiveness. Journal of Child Psychology and Psychiatry, 45 (8), 1420–1430.

Baranek, G. T., Watson, L. R., Turner-Brown, L., Field, S. H., Crais, E. R., Wakeford, L., Reznick, J. S. (2015). Preliminary efcacy of adapted responsive teaching for infants at risk of autism spectrum disorder in a community sample. Autism Research and Treatment, Article ID 386951.

Barbaro, J., & Dissanayake, C. (2013). Early markers of autism spectrum disorders in infants and toddlers prospectively identifed in the Social Attention and Communication Study. Autism, 17 (1), 64–86.

Bedford, R., Elsabbagh, M., Gliga, T., Pickles, A., Senju, A., Charman, T., BASIS Team. (2012). Precursors to social and communication diffculties in infants at-risk for autism: Gaze following and attentional engagement. Journal of Autism and Developmental Disorders, 42 (10), 2208–2218.

Bryson, S. E., Zwaigenbaum, L., McDermott, C., Rombough, V., & Brian, J. (2008). The Autism Observation Scale for Infants: Scale development and reliability data. Journal of Autism and Developmental Disorders, 38 (4), 731–738.

Carter, A. S., Messinger, D. S., Stone, W. L., Celimli, S., Nahmias, A. S., & Yoder, P. (2011). A randomized controlled trial of Hanen’s «More Than Words» in toddlers with early autism symptoms. Journal of Child Psychology and Psychiatry, 52 (7), 741–752.

Chawarska, K., Macari, S., & Shic, F. (2013). Decreased spontaneous attention to social scenes in 6-month-old infants later diagnosed with autism spectrum disorders. Biological Psychiatry, 74 (3), 195–203.

Cliford, S. M., Hudry, K., Elsabbagh, M., Charman, T., Johnson, M. H., & BASIS Team. (2013). Temperament in the frst 2 years of life in infants at high-risk for autism spectrum disorders. Journal of Autism and Developmental Disorders, 43 (3), 673–686.

Cuevas, K., Deater-Deckard, K., Kim-Spoon, J., Watson, A. J., Morasch, K. C., & Bell, M. A. (2014). What’s mom got to do with it?: Contributions of maternal executive function and caregiving to the development of executive function across early childhood. Developmental Science, 17, 224–238.

Elison, J. T., Paterson, S. J., Wolf, J. J., Reznick, J. S., Sasson, N. J., Gu, H., IBIS Network. (2013). White matter microstructure and atypical visual orienting in 7-month-olds at risk for autism. American Journal of Psychiatry, 170, 899–908.

Elsabbagh, M., Bruno, R., Wan, M. W., Charman, T., Johnson, M. H., Green, J., & BASIS Team. (2015). Infant neural sensitivity to dynamic eye gaze relates to quality of parent-infant interaction at 7-months in infants at risk for autism. Journal of Autism and Developmental Disorders, 45 (2), 283–291.

Elsabbagh, M., Fernandes, J., Webb, S. J., Dawson, G., Charman, T., Johnson, M. H., & BASIS Team. (2013). Disengagement of visual attention in infancy is associated with emerging autism in toddlerhood. Biological Psychiatry, 74 (3), 189–194.

Frank, R., & Hargreaves, R. (2003). Clinical biomarkers in drug discovery and development. Nature Reviews Drug Discovery, 2 (7), 566–580.

Green, J. (2009). Attachment and social impairment in development. ACAMH Occasional Papers No. 29: Attachment: Current Focus and Future Directions, 25–36. Green, J., Charman, T., McConachie, H., Aldred, C., Slonims, V., Howlin, P., PACT Consortium. (2010). Parent-mediated communication-focused treatment in children with autism (PACT): A randomised controlled trial. The Lancet, 375 (9732), 2152–2160.

Green, J., Charman, T., Pickles, A., Wan, M. W., Elsabbagh, M., Slonims, V., BASIS Team. (2015). Parent-mediated intervention versus no intervention for infants at high risk of autism: A parallel, single-blind, randomized trial. The Lancet Psychiatry, 2 (2), 133–140.

Green, J., & Dunn, G. (2008). Using intervention trials in developmental psychiatry to illuminate basic science. British Journal of Psychiatry, 192 (5), 323–325.

Green, J., & Garg, S. (2018). The state of autism intervention science: Process, target psychological and biological mechanisms and future prospects. Journal of Child Psychology and Psychiatry and Allied Disciplines, 59 (4), 424–443.

Green, J., Pickles, A., Pasco, G., Bedford, R., Wan, M. W., Elsabbagh, M., BASIS Team. (2017). Randomised trial of a parent-mediated intervention for infants at high risk for autism: Longitudinal outcomes to age 3 years. Journal of Child Psychology and Psychiatry, 58 (12), 1330–1340.

Green, J., Wan, M. W., Guiraud, J., Holsgrove, S., McNally, J., Slonims, V., BASIS team. (2013). Intervention for infants at risk of developing autism: A case series. Journal of Autism and Developmental Disorders, 43 (11), 2502–2514.

Gulsrud, A. C., Hellemann, G., Shire, S., & Kasari, C. (2016). Isolating active ingredients in a parent-mediated social communication intervention for toddlers with autism spectrum disorder. Journal of Child Psychology and Psychiatry, 57, 606–613.

Harker, C. M., Ibanez, L. V., Nguyen, T. P., Messinger, D. S., & Stone, W. L. (2016) The efect of parenting style on social smiling in infants at high and low risk for ASD. Journal of Autism and Developmental Disorders, 46 (7), 2399–2407.

Hazlett, H. C., Gu, H., Munsell, B. C., Kim, S. H., Styner, M., Wolf, J. J., IBIS

Network. (2017). Early brain development in infants at high risk for autism spectrum disorder. Nature, 542, 348–351.

Hosman, C. M. H., Jane-Llopis, E., & Saxena, S. (Eds.). (2004). Prevention of mental disorders: Efective interventions and policy options: Summary report. Oxford, UK: Oxford University Press.

Howe, G. W., Reiss, D., & Yuh, J. (2002). Can prevention trials test theories of etiology? Development and Psychopathology, 14 (4), 673–694.

Insel, T. R. (2007). The arrival of pre-emptive psychiatry. Early Intervention in Psychiatry, 1 (1), 5–6.

Insel, T. R. (2014a). Mental disorders in childhood: Shifing the focus from behavioral symptoms to neurodevelopmental trajectories. Journal of the American Medical Association, 311 (17), 1727–1728.

Insel, T. R. (2014b). The NIMH Research Domain Criteria (RDoC) project: Precision medicine for psychiatry. American Journal of Psychiatry, 171 (4), 395–397.

Johnson, M. H., Gliga, T., Jones, E., & Charman, T. (2015). Annual Research Review: Infant development, autism, and ADHD-Early pathways to emerging disorders. Journal of Child Psychology and Psychiatry, 56 (3), 228–247.

Jones, E. J. H., Dawson, G., Kelly, J., Estes, A., & Webb, S. J. (2017). Parent-delivered early intervention in infants at risk for ASD: Efects on electrophysiological and habituation measures of social attention. Autism Research, 10, 961–972.

Jones, E. J., Gliga, T., Bedford, R., Charman, T., & Johnson, M. H. (2014). Developmental pathways to autism: A review of prospective studies of infants at risk. Neuroscience and Biobehavioral Reviews, 39, 1–33.

Jufer, F., Bakermans-Kranenburg, M. J., & van IJzendoorn, M. H. (Eds.). (2008). Promoting positive parenting: An attachment-based intervention. New York: Taylor & Francis.

Kasari, C., Siller, M., Huynh, L. N., Shih, W., Swanson, M., Hellemann, G. S., & Sugar, C. A. (2014). Randomized controlled trial of parental responsiveness intervention for toddlers at high risk for autism. Infant Behavior and Development, 37 (4), 711–721.

Koegel, L. K., Singh, A. K., Koegel, R. L., Hollingsworth, J. R., & Bradshaw, J. (2014). Assessing and improving early social engagement in infants. Journal of Positive Behavior Interventions, 16 (2), 69–80.

Koren-Karie, N., Oppenheim, D., Dolev, S., & Yirmiya, N. (2009). Mothers of securely attached children with autism spectrum disorder are more sensitive than mothers of insecurely attached children. Journal of Child Psychology and Psychiatry, 50 (5), 643–650.

Milton, D. (2014). So what exactly are autism interventions intervening with? Good Autism Practice, 15 (2), 6–14.

Mrazek, P. J., & Haggerty, R. J. (Eds.). (1994). Reducing risks for mental disorders: Frontiers for preventive intervention research. Washington, DC: National Academies Press.

Parlade, M. V., & Iverson, J. M. (2015). The development of coordinated communication in infants at heightened risk for autism spectrum disorder. Journal of Autism and Developmental Disorders, 45 (7), 2218–2234.

Peterson, B. S. (2015). Editorial: Research Domain Criteria (RDoC): A new psychiatric nosology whose time has not yet come. Journal of Child Psychology and Psychiatry, 56 (7), 719–722.

Pickles, A., Le Couteur, A., Leadbitter, K., Salomone, E., Cole-Fletcher, R., Tobin, H., Green, J. (2016). Parent-mediated social communication therapy for young children with autism (PACT): Long-term follow-up of a randomized controlled trial. The Lancet, 388 (10059), 2501–2509.

Poslawsky, I. E., Naber, F. B., Bakermans-Kranenburg, M. J., van Daalen, E., van Engeland, H., & van IJzendoorn, M. H. (2014). Video-feedback Intervention to promote Positive Parenting adapted to Autism (VIPPAUTI): A randomized controlled trial. Autism, 19 (5), 588–603.

Prentice, R. L. (1989). Surrogate endpoints in clinical trials: Defnition and operational criteria. Statistics in Medicine, 8 (4), 431–440.

Rahman, A., Divan, G., Hamdani, S. U., Vajaratkar, V., Taylor, C., Leadbitter, K., Green, J. (2016). Efectiveness of the parent-mediated intervention for children with autism spectrum disorder in South Asia in India and Pakistan (PASS): A randomized controlled trial. The Lancet Psychiatry, 3 (2), 128–136.

Rogers, S. J., Estes, A., Lord, C., Vismara, L., Winter, J., Fitzpatrick, A., Dawson, G. (2012). Efects of a brief Early Start Denver Model (ESDM)-based parent intervention on toddlers at risk for autism spectrum disorders: A randomized controlled trial. Journal of the American Academy of Child and Adolescent Psychiatry, 51 (10), 1052–1065.

Rogers, S. J., Estes, A., Vismara, L., Munson, J., Zierhut, C., Greenson, J., Talbott, M. (2019). Enhancing low-intensity coaching in parent implemented Early Start Denver Model intervention for early autism: A randomized comparison treatment trial. Journal of Autism and Developmental Disorders, 49, 632–646.

Rogers, S. J., Vismara, L., Wagner, A. L., McCormick, C., Young, G., & Ozonof, S. (2014). Autism treatment in the frst year of life: A pilot study of infant start, a parent-implemented intervention for symptomatic infants. Journal of Autism and Developmental Disorders, 44 (12), 2981–2995.

Rutgers, A. H., Bakermans-Kranenburg, M. J., van IJzendoorn, M. H., & van Berckelaer-Onnes, I. A. (2004). Autism and attachment: A meta-analytic review. Journal of Child Psychology and Psychiatry, 45 (6), 1123–1134.

Samerof, A. J. (2009). The transactional model. In A. J. Samerof (Ed.), The transactional model of development: How children and contexts shape each other (pp. 3–21). Washington, DC: American Psychological Association.

Schwichtenberg, A. J., Kellerman, A. M., Young, G. S., Miller, M., & Ozonof, S. (2019). Mothers of children with autism spectrum disorders: Play behaviors with infant siblings and social responsiveness. Autism, 23 (4), 821–833.

Shic, F., Macari, S., & Chawarska, K. (2014). Speech disturbs face scanning in 6-month-old infants who develop autism spectrum disorder. Biological Psychiatry, 75 (3), 231–237.

Siller, M., Hutman, T., & Sigman, M. (2013). A parent-mediated intervention to increase responsive parental behaviors and child communication in children with ASD: A randomized clinical trial. Journal of Autism and Developmental Disorders, 43 (3), 540–555.

Slonims, V., & McConachie, H. (2006). Analysis of mother-infant interaction in infants with Down syndrome and typically developing infants. American Journal on Mental Retardation, 111 (4), 273–289.

Steiner, A. M., Gengoux, G. W., Klin, A., & Chawarska, K. (2013). Pivotal response treatment for infants at-risk for autism spectrum disorders: A pilot study. Journal of Autism and Developmental Disorders, 43 (1), 91–102.

Steiner, A. M., Gengoux, G. W., Smith, A., & Chawarska, K. (2018). Parent-child interaction synchrony for infants at-risk for autism spectrum disorder. Journal of Autism and Developmental Disorders, 48, 3562.

Stone, W. L., Coonrod, E. E., & Ousley, O. Y. (2000). Brief report: Screening Tool for Autism in Two-Year-Olds (STAT): Development and preliminary data. Journal of Autism and Developmental Disorders, 30 (6), 607–612.

Szatmari, P., Chawarska, K., Dawson, G., Georgiades, S., Landa, R., Lord, C., Halladay, A. (2016). Prospective longitudinal studies of infant siblings of children with autism: Lessons learned and future directions. Journal of the American Academy of Child and Adolescent Psychiatry, 55 (3), 179–187.

Tomasello, M. (2008). Origins of human communication. Cambridge, MA: MIT Press. van IJzendoorn, M. H., Rutgers, A. H., Bakermans-Kranenburg, M. J., Swinkels, S. H. N., van Daalen, E., Dietz, C., van Engeland, H. (2007). Parental sensitivity and attachment in children with autism spectrum disorder: Comparison with children with mental retardation, with language delays, and with typical development. Child Development, 78 (2), 597–608.

Walton, K. M., & Ingersoll, B. R. (2015). The infuence of maternal language responsiveness on the expressive speech production of children with autism spectrum disorders: A microanalysis of mother-child play interactions. Autism, 19 (4), 421–432.

Wan, M. W., Brooks, A., Green, J., Abel, K., & Elmadih, A. (2016). Psychometrics and validation of a brief rating measure of parent-infant interaction: Manchester Assessment of Caregiver-Infant Interaction. International Journal of Behavioral Development, 41 (4), 542–549.

Wan, M. W., Green, J., Elsabbagh, M., Johnson, M., Charman, T., Plummer, F., & BASIS Team. (2012). Parent-infant interaction in infant siblings at risk of autism. Research in Developmental Disabilities, 33 (3), 924–932.

Wan, M. W., Green, J., Elsabbagh, M., Johnson, M., Charman, T., Plummer, F., & BASIS Team. (2013). Quality of interaction between atrisk infants and caregiver at 12–15 months is associated with 3 year autism outcome. Journal of Child Psychology and Psychi atry, 54 (7), 763–771.

Wan, M. W., Green, J., & Scott, J. (2019). A systematic review of parent-infant interaction in infants at risk of autism. Autism, 23 (4), 811–820.

Watson, L. R., Crais, E. R., Baranek, G. T., Turner-Brown, L., Sideris, J., Wakeford, L., Nowell, S. W. (2017). Parent-mediated intervention for one-year-olds screened as at-risk for autism spectrum disorder:

A randomized controlled trial. Journal of Autism and Developmental Disorders, 47 (11), 3520–3540.

Whitehouse, A., Varcin, K., Alvares, G., Barbaro, J., Bent, C., Boutrus, M., Hudry, K. (2019). Pre-emptive intervention versus treatment as usual for infants showing early behavioural risk signs of autism spectrum disorder: A single-blind, randomized controlled trial. The Lancet Child and Adolescent Health, 3 (9), 605–615.

Willemsen-Swinkels, S. H. N., Bakermans-Kranenburg, M. J., Buitelaar, J. K., van IJzendoorn, M. H., & van Engeland, H. (2000). Insecure and disorganized attachment in children with a pervasive developmental disorder: Relationship with social interaction and heart rate. Journal of Child Psychology and Psychiatry and Allied Disciplines, 41 (6), 759–767.

Zwaigenbaum, L., Bauman, M. L., Stone, W. L., Yirmiya, N., Estes, A., Hansen, R. L., Wetherby, A. (2015). Early identifcation of autism spectrum disorder: Recommendations for practice and research. Pediatrics, 136 (Suppl. 1), S10-S40.

Глава 9. Оказание медицинской помощи детям раннего возраста с расстройствами аутистического спектра

Для оказания высококачественной медицинской помощи маленьким детям с расстройствами аутистического спектра (РАС) требуется рассмотреть несколько тем: (1) выявление и диагностика случаев заболевания, (2) осведомленность о потенциально связанных с ними коморбидных заболеваниях и (3) осведомленность о подходах к уходу, которые будут способствовать долгосрочному взаимодействию ребенка с его семьей. Каждый из этих аспектов подробно рассматривается в данной главе. В этом контексте большое значение имеет предотвращение проблем, например, через осознание потенциальных проблем безопасности и постоянных регулярных профилактических визитов. Как уже обсуждалось (Volkmar & Wiesner, 2017), дети с аутизмом/РАС могут иметь дефициты в коммуникации и социальном взаимодействии, что усложняет взаимодействие с медицинскими работниками. Например, если ребенок с минимальными вербальными способностями испытывает боль из-за какой-либо соматической проблемы, он не всегда может эффективно сообщить об этом, что в результате проявляется клинически как раздражительность или какое-то другое изменение в поведении. В других случаях изменения в привычках сна или питания могут сигнализировать о каком-то начинающемся заболевании. Для педиатров и других медицинских работников нарушение понимания и социального взаимодействия у лиц с РАС может осложнить физическое обследование, поскольку пациент может счесть обследование физически и психологически неприятным, что приведет к некомплаентному поведению.

В подходах к оказанию медицинской помощи детям с РАС произошли важные изменения. С появлением электронных медицинских карт некоторые аспекты оказания медицинской помощи были улучшены (напр., с точки зрения доступа к медицинским [но не другим] данным). С другой стороны, возросло само количество посещений врача на одного клинициста, и поэтому такой ускоренный темп оказания медицинской помощи может стать проблемой. Мы обсудим некоторые из изменений, которые могут быть сделаны для облегчения взаимодействия детей и родителей и их удовлетворения, а также роль «медицинского дома» в оптимизации ухода.

Для ребенка с аутизмом особенно важны регулярные профилактические визиты. Они дают ребенку и его семье возможность познакомиться с педиатром или другим лечащим врачом без дополнительной нагрузки в виде приведшего к визиту заболевания. Когда поставщик медицинских услуг принимает активное участие в координации медицинских услуг (как мы обсудим далее), общий уход улучшается и родители меньше полагаются на такие ресурсы, как экстренные визиты или амбулаторные клиники (Lin, Margolis, Yu, & Adirim, 2014). Когда требуется экстренная помощь, отделение неотложной помощи сталкивается с другими проблемами с точки зрения координации и оказания медицинской помощи (см. Volkmar & Wiesner, 2017). Наша все более сложная система здравоохранения создает новые барьеры для семей, такие как поиск специалистов и координация медицинской помощи со школой, а также с программами вмешательства (Volkmar & Wiesner, 2017).

Раннее выявление и диагностика

Как уже говорилось в других разделах данного сборника, в последнее время наблюдается бурный рост исследований природы аутизма у детей раннего возраста, также были представлены новые подходы к его выявлению и лечению. Получение точного диагноза РАС детьми всех возрастов имеет важное значение для получения права на доступ к медицинской помощи и руководства той помощью, которая будет предоставлена. Медицинский работник, оказывающий первичную помощь на постоянной основе, может первым заподозрить наличие РАС или какой-либо другой проблемы, пусть даже окончательный (или, по крайней мере, предварительный) диагноз ставится специалистами. В Соединенных Штатах право на получение услуг может быть установлено для детей в возрасте до 3 лет с предоставлением необходимых услуг до того, как ребенку исполнится 3 года, даже до того, как будет поставлен окончательный диагноз. После достижения трехлетнего возраста ребенок получает право на получение услуг/программ на базе школы. Часто возникает дихотомия между медицинскими/психиатрическими работниками, которые ставят диагноз, и теми, кто осуществляет вмешательство. Это не является уникальным для Соединенных Штатов, на самом деле это сравнительно типично во всем мире.

Крайне важно, чтобы поставщики первичной медицинской помощи искали предупреждающие знаки или «красные флажки» аутизма и внимательно прислушивались к высказываемой родителями озабоченности. Это особенно важно в период, когда ребенку исполняется один год, и вскоре после него. По мере того, как дети достигают 12-месячного возраста, но еще не начинают говорить, количество потенциальных предупреждающих знаков увеличивается (Chawarska, Macari, Volkmar, Kim, & Shic, 2014a). Несмотря на то, что после 3 лет диагностическая стабильность становится гораздо выше (Chawarska et al., 2014а; Lord & Schopler, 1988), право на получение специальных услуг от государственных и других учреждений может основываться и только на риске (Volkmar & Wiesner, 2017). К счастью, возраст первого диагноза со временем снизился, но задержки в диагностике иногда возникают по различным причинам, как гетерогенность во времени начала заболевания и характере симптомов (Volkmar & Wiesner, 2017; Oien et al., 2018).

Скрининг и диагностика

При постановке диагноза аутизма клиницисты обычно полагаются на наблюдение и анамнез. Хотя был разработан ряд руководящих принципов, рейтинговых шкал и контрольных списков, которые способны помочь в этом процессе (Ibanez, Stone, & Coonrod, 2014; Lord, Corsello, & Grzadzinski, 2014; McClure, 2014; Volkmar et al., 2014b), они никогда не должны заменять взвешенное клиническое суждение. Как рассматривалось в главе 1 (Volkmar and Oien, данный сборник), с течением времени произошел ряд изменений в развитии как категориальных, так и количественных подходов к аутизму.

Использование диагностических критериев (например, в нынешнем подходе DSM-V [American Psychiatric Association, 2013]) сопряжено с некоторыми сложностями для процесса ранней идентификации, поскольку в некоторых исследованиях (напр, Barton, Robins, Jashar, Brennan, & Fein, 2013) высказывалась серьезная озабоченность по поводу недостатков этого подхода для более когнитивно способного ребенка младшего возраста (см. также Smith, Reichow, & Volkmar, 2015, о метаанализе, подтверждающем это как общую проблему). Как отмечали Volkmar и Oien в Главе 1 настоящего сборника, возникает некоторый парадокс, что с появлением концепции аутистического спектра в DSM-V фактические критерии больше подходят для более узкого «аутизма Каннера» (Smith et al., 2015).

Также медицинские работники должны быть осведомлены о потенциальных факторах риска развития аутизма, особенно генетических. Очевидно, что наличие одного ребенка с аутизмом существенно повышает риск рецидива для последующих детей – от 10 до 20 % (Ozonoff et al., 2011; Rutter & Thapar, 2014). Существует также предположение, что акушерские и неонатальные осложнения могут увеличить риск – возможно, во взаимодействии с генетической уязвимостью, – но этот вопрос остается несколько спорным (Gardener, Spiegelman, & Buka, 2009). Существуют четкие связи аутизма с несколькими генетическими заболеваниями, такими как синдром Дауна и туберозный склероз, поэтому следует составить подробный семейный анамнез, и, как мы обсудим далее, осведомленность об этих связях может послужить руководством для физического обследования и лабораторных исследований. Некоторые данные свидетельствуют о том, что фактором риска может быть возраст родителей (старше, чем в среднем), особенно возраст отца (Cantor, Yoon, Furr, & Lajonchere, 2007). Несмотря на значительный интерес, накопившийся к настоящему времени, связь аутизма со специфическими факторами окружающей среды остается спорной (Lyall, Schmidt, & Hertz-Picciotto, 2014).

За последние два десятилетия общий популяционный скрининг на аутизм был рекомендован всем детям в возрасте 18 месяцев с последующим наблюдением в течение 24 месяцев (Committee on Practice and Ambulatory Medicine and Bright Futures Steering Committee, 2007; Bright Futures Steering Committee, 2006; Committee on Practice and Ambulatory Medicine Bright Futures Periodicity Schedule Workgroup, 2016; Johnson, Myers, & American Academy of Pediatrics Council on Children with Disabilities, 2007). Однако вопрос о том, следует ли рекомендовать общий популяционный скрининг, остается спорным (Siu et al., 2016). Рекомендация общего популяционного скрининга РАС ставит целью раннее выявление для осуществления ранних вмешательств, в конечном счете улучшающих исход для детей с РАС (Howlin, 2014). Chawarska и ее коллеги (2014а) показали, что родительская озабоченность проявляется в среднем в 15-месячном возрасте ребенка, однако с заметной вариативностью. Это контрастирует с тем, что диагноз в США в среднем ставится в возрасте 4,5 года (Baio, 2014), когда только 43 % детей с РАС проходят оценку к 3 годам. Основной целью скрининга РАС является выявление всех детей, как вызывающих, так и не вызывающих раннюю озабоченность родителей, с целью максимизации возможностей ранней диагностики и вмешательства. Различные инструменты скрининга часто разрабатываются в виде кратких анкет или опросников, заполняемых родителями, причем положительный результат скрининга должен приводить к направлению на оценку, специфичную для аутизма. С точки зрения действенности рекомендуемыми считаются чувствительность (SE) 0,80 и специфичность (SP) выше 0,80 (Ibanez et al., 2014). Положительная прогностическая ценность (ППЦ) и отрицательная прогностическая ценность (ОПЦ) в значительной степени зависят от распространенности расстройства. Таким образом, положительная прогностическая ценность чаще всего выше в клинической выборке высокого риска, чем в общей популяции. Согласно Чичетти и его коллегам, положительная прогностическая чувствительность выше 0,70 рекомендуется как приемлемая (Cicchetti, Volkmar, Klin, & Showalter, 1995). Далее мы рассмотрим различные аспекты скрининга, современные знания о результатах раннего общего популяционного скрининга и последствия для будущих исследований и клинической практики.

Существует различие между скринингом Уровня 1 (т. е. скринингом в неотобранных общих популяциях) и скринингом Уровня 2 (т. е. скринингом детей, чье развитие уже вызывает озабоченность, чтобы отличить детей с возможным диагнозом РАС от детей с другими расстройствами развития) (Ibanez et al., 2014). Скрининговые инструменты Уровня 1 часто предназначены для использования родителями в ходе профилактических посещений педиатра и не ограничиваются скрининговыми инструментами, специфичными для РАС. Инструменты скрининга Уровня 2 часто используются в субспециализированных клиниках для определения того, следует ли направлять ребенка на оценку, специфичную для РАС, и они часто сочетают в себе наблюдения клинициста и отчеты родителей. Наиболее часто используемым инструментом скрининга РАС Уровня 1 у детей раннего возраста является Модифицированный чек-лист аутизма у детей младшего возраста (М-СНАТ) (Ibanez et al., 2014; Robins et al., 2014; Robins, Fein, Barton, & Green, 2001). Этот опросник для родителей, состоящий из 23 пунктов, предназначен для заполнения в условиях получения первичной медицинской помощи (Robins et al., 2001), например, при профилактическом посещении педиатра. В 2014 году М-СНАТ был пересмотрен, и был выпущен M-CHAT-R/F (Robins et al., 2014). M-CHAT-R/F ввел новые отсечки с целью уменьшения положительных результатов (Robins et al., 2014). Однако до сих пор неизвестно, уменьшает ли M-CHAT-R/F вероятность ложно-отрицательных результатов. Он был рекомендован для использования с детьми младшего возраста – 18 месяцев с последующим наблюдением в возрасте 24 месяцев (Committee on Practice and Ambulatory Medicine Bright Futures Steering Committee, 2016; Council on Children with Disabilities, 2006). Среди скрининговых инструментов Уровня 2 доступен широкий спектр инструментов. Наиболее часто используются Рейтинговая шкала детского аутизма (CARS/CARS-2; Schopler, Van Bourgondian, Wellman, & Love, 2010), Опросник социальной коммуникации (SCQ) (Rutter, Baily, & Lord, 2003); Оценка психического статуса при аутизме (AMSE) (Grodberg, Siper, Jamison, Buxbaum, & Kolivzon, 2016; Oien, Siper, Kolevzon, & Grodberg, 2016) и Скрининг аутизма второго года (STAT) (Stone, Coonrod, Turner, & Pozdol, 2004). В то время как большинство инструментов скрининга Уровня 1 предназначены для скрининга РАС детей младшего возраста до 30 месяцев, инструменты скрининга Уровня 2, помимо STAT, часто предназначены для скрининга РАС в более широком возрастном диапазоне детей, уже определенных как подверженные риску развития РАС (Ibanez et al., 2014). Кроме того, инструменты скрининга Уровня 1 в большинстве случаев полагаются на отчеты родителей, в то время как инструменты скрининга Уровня 2 чаще используют наблюдение клинициста.

В настоящее время большинство исследований с использованием общего популяционного скрининга проводится в отобранных популяциях. В дебатах о скрининге в неотобранных выборках общей популяции часто ставится вопрос о том, обладают ли скрининговые инструменты, специфичные для РАС, достаточно высокой специфичностью и положительной прогностической ценностью (McPheeters et al., 2016; U.K.National Screening Committee, 2012). Поскольку большинство исследований проводится с использованием отобранных популяций, в которых пациенты, получившие позитивные результаты при скрининге, приглашаются на клиническую оценку, существует мало информации о пациентах, получивших отрицательные результаты скрининга, но позднее получивших диагноз РАС (Oien et al., 2018). Учитывая значительную гетерогенность на начальной стадии распознаваемых симптомов (Ozonoff et al., 2010) и паттерны экспрессии симптомов (Chawarska, Klin, Paul, & Volkmar, 2007; Chawarska et al., 2014b), симптомы РАС могут распознаваться в разном возрасте из-за различий в социальной потребности. Существует также некоторая неопределенность в отношении того, как родители понимают вопросы и различные варианты оценки, а также в какой степени на ответы влияет форма существующих инструментов скрининга. Однако недавнее исследование, проведенное Macari и ее коллегами (2018), выявило четкое совпадение мнений клиницистов и родителей в оценке симптомов, связанных с аутизмом, по Списку первого года (FYI).

Что касается производительности, то валидационное исследование М-СНАТ (Robins et al., 2001) дало чувствительность 0,97, специфичность 0,95, положительную прогностическую ценность 0,36, отрицательную прогностическую ценность 0,99 до проведения последующего наблюдения. Последующее исследование повысило специфичность до 0,99 и положительную прогностическую ценность до 0,68. Хотя эти цифры казались превосходными, важно отметить, что выборка состояла как из детей младшего возраста с низким риском (неотобранных), так и из детей с высоким риском (отобранных), и только трое детей из неотобранной популяции в конечном итоге получили диагноз РАС. Последующее исследование, проведенное Клейнменом и его коллегами (Kleinman et al., 2008), выявило положительную прогностическую ценность 0,36, что соответствует валидационному исследованию М-СНАТ (Robins et al., 2001). Однако, как и в валидационном исследовании, показатели у детей с низким риском (неотобранных) были низкими (ППЦ 0,11) (Kleinman et al., 2008). Более поздние исследования, проведенные на базе норвежской программы «Когорта матери и ребенка» (МоВа; Magnus et al., 2016), проспективного исследования неотобранной популяции со связями с Норвежским реестром пациентов, выявили положительную прогностическую ценность в 1,5 % для критерия из 23 пунктов и 3,3 % для критерия из шести важнейших пунктов (Stenberg et al., 2014) без последующего наблюдения. Что еще более важно, Stenberg (Stenberg, 2015) показал, что 65,3 % детей, которым позже был поставлен диагноз, в ходе скрининга получили ложноотрицательные результаты, т. е. дети не удовлетворяли критериям отсечения для последующего наблюдения. Кроме того, было выявлено, что М-СНАТ в первую очередь и главным образом идентифицировал детей, которым позднее был поставлен диагноз РАС, с когнитивными и речевыми нарушениями (Stenberg, 2015). Недавнее исследование, проведенное Oien и коллегами, показало, что 76,8 % всех детей, которым позднее был поставлен диагноз РАС, получили отрицательные результаты скрининга по критерию шести важнейших пунктов (ложноотрицательные) (Oien et al., 2018), что подчеркивает необходимость сосредоточить усилия также на детях, получивших отрицательные результаты при скрининге. Последнее также указывало на то, что, даже если эти дети не соответствовали ограничению по специфическим для РАС инструментам М-СНАТ, применение других инструментов оценки развития продемонстрировало значительные задержки развития по сравнению с теми, кто получил истинно отрицательные и истинно положительные результаты. Что касается инструментов скрининга Уровня 2, то большинство вышеупомянутых инструментов (STAT, SCQ, AMSE и CARS/CARS-2) демонстрируют отличные психометрические свойства при применении с детьми, которые, как было установлено в условиях местных сообществ, находятся в группе риска. Хотя опытный клиницист может устранить необходимость в инструментах скрининга Уровня 2, эти инструменты могут предоставить ценную информацию для клинического суждения в узкоспециализированных условиях при направлении детей на специфическую для РАС оценку и могут быть очень полезны при определении сильных сторон и трудностей для отдельных детей.

Хотя идентификация всех детей с более поздним диагнозом РАС может быть невозможна, поскольку паттерны начала заболевания могут отличаться в зависимости от конкретного ребенка, цель должна состоять в том, чтобы идентифицировать всех детей с более поздним диагнозом РАС. В настоящей главе освещаются трудности скрининга среди неотобранных популяций. В то же время следует признать, что скрининг РАС может также принести пользу детям с задержкой развития и другими нарушениями. Однако исследования показали, что большинство детей с более поздним диагнозом РАС пропускаются в возрасте 18 месяцев, что ставит под сомнение эффективность (Siu et al., 2016) и экономическую результативность (Yuen, Carter, Szatmari, & Ungar, 2018) универсального скрининга. Проблема ложноотрицательных результатов не решается путем изменения оценок отсечения текущих инструментов и должна побуждать клиницистов полагаться не только на сам инструмент скрининга, но и на здравое клиническое суждение, озабоченность родителей и наблюдение за этапами развития (Oien et al., 2018). Будущие исследования должны быть направлены на то, чтобы больше узнать о детях, которых пропускают при скрининге в 18 месяцев, и определить, есть ли недостатки в дизайне существующих инструментов скрининга, которые приводят к тому, что они плохо работают в неотобранных общих популяциях в возрасте 18 месяцев. Следует также проверить, есть ли значительное улучшение идентификации в возрасте 24 месяцев, как это рекомендовано Американской академией педиатрии (AAP). Согласно одной гипотезе, использование только одного инструмента для скрининга детей на наличие РАС может быть недостаточным в неотобранных популяциях из-за гетерогенности симптомов, времени и паттерна начала заболевания. Кроме того, дополнительную ценную информацию могут предоставить инструменты, измеряющие этапы развития, например, в сферах социальной коммуникации, моторных и коммуникативных навыков. Важно также отметить, что родители детей 18 или 24 месяцев, не удовлетворяющих критериям реальной озабоченности, могут не распознавать или не понимать формы поведения, на которые нацелены существующие инструменты скрининга, что еще более усложняет этот процесс. Broder-Fingert и коллеги задались вопросом, не пора ли попробовать что-то новое, учитывая, что последние исследования используют проспективные когорты общей популяции (Broder-Fingert, Feinberg, & Silverstein, 2018). Хотя этот вопрос остается без ответа, очевидно, что необходимы дополнительные исследования.

Комплексная диагностическая оценка

Часто первоначальные оценки, следующие за положительными результатами скрининга или озабоченностью родителей/медицинского работника, являются относительно краткими и ограничиваются предоставлением права на получение медицинской помощи и удовлетворение первоначальных потребностей. Практика варьируется от страны к стране, а иногда и внутри страны. За более комплексной оценкой обращаются ради других целей, например, уточнения полного когнитивного профиля ребенка(для выявления сильных и слабых сторон при планировании вмешательства), выявления связанных заболеваний (напр., генетических проблем, припадков), а также устранения любой диагностической неопределенности. Многие симптомы не являются специфичными для РАС, но присутствуют также при других нарушениях развития и у детей со значительными задержками развития. Как отмечают в главе 1 данного сборника Volkmar и Oien, этот окончательный диагноз часто ставится после 3 лет, когда диагностические инструменты становятся более точными и клиническая картина становится более ясной. В Соединенных Штатах именно для детей в возрасте 3 лет образовательные учреждения получают право предоставлять образовательные услуги и могут проводить свои собственные оценки.

В первоначальной оценке подтверждающего диагноза и в последующих оценках принимают участие ряд специалистов различных профилей. Важно, чтобы медицинский работник, оказывающий первичную помощь, был уверен, что результаты оценки включены в план оказания услуг. Иногда специалисты работают индивидуально, хотя командный подход часто наиболее полезен, поскольку он может дать целостную картину состояния развития, диагноза и потребностей во вмешательстве ребенка (Volkmar, Booth, McPartland, & Wiesner, 2014a). Медицинский работник, оказывающий первичную помощь, должен играть активную роль в этом процессе и знать о местных и региональных ресурсах. Медицинские школы на базе университетов, клиники или детские больницы часто имеют такие программы, также могут предоставить нужную информацию некоторые организации родителей.

Как правило, комплексная оценка использует различные компоненты, такие как сбор подробного анамнеза, психологическое тестирование, включая специфические для диагноза инструменты (для установления уровней развития/интеллекта, областей «силы и слабости», а также для решения проблем диагностики), оценку адаптивных навыков (генерализация способностей или реальных контекстов) и коммуникации (не ограниченную только словарным запасом, но с учетом более широкого охвата коммуникативных способностей), а иногда и оценку с точки зрения трудотерапии и/или физиотерапии.

Медицинский работник, оказывающий первичную помощь, играет особую роль в координации медицинских специалистов и оценок – как правило, в области неврологии и генетики. Как отмечают в главе 1 данного сборника Volkmar и Oien, в настоящее время разработан ряд диагностических инструментов, некоторые из которых более специфично ориентированы на детей младшего возраста с аутизмом. Эти инструменты могут быть основаны на структурированной истории от родителей и/или наблюдении/оценке ребенка. Для детей школьного возраста доступны ориентированные на учителя скрининги и инструменты (см. Lord et al., 2014). Хотя эти инструменты могут быть полезны, они не должны заменять информированное клиническое суждение. Для медицинских работников, оказывающих первичную помощь, недостаточно знакомых со стандартизированной оценкой и инструментами, специфичными для аутизма, имеются другие ресурсы (Volkmar & Wiesner, 2017).

Медицинские оценки

После того, как был поднят вопрос о возможном аутизме, важно также провести комплексную медицинскую оценку. Эта оценка должна включать подробную историю развития, с обзором беременности и родов, а также раннего развития и всех дальнейших этапов. Следует отмечать любую историю возможной регрессии или необычного поведения, предполагающего судорожное расстройство. Учитывая, что инструменты скрининга, как известно, выявляют проблемы развития, а не только аутизм, медицинский работник, оказывающий первичную помощь, также должен иметь возможность провести последующее соответствующее тестирование и направлять к специалистам в связи со всеми потенциальными заболеваниями или расстройствами, связанными с положительными результатами скрининга. Доступны руководства и параметры практики, которые подробно освещают необходимые процедуры (McClure, 2014; Volkmar et al., 2014b; Wilson et al., 2014).

К расстройствам, которые часто путают с аутизмом, относятся прочие нарушения развития (например, расстройство речи, умственная отсталость), сенсорные нарушения и потенциально связанные с ними заболевания (например, судорожные расстройства, синдром Дауна и туберозный склероз). Для детей с анамнезом пренатального воздействия наркотиков или алкоголя определение симптомов может быть осложнено, если ребенок получал неоптимальный уход (Volkmar & Wiesner, 2017). Как правило, дети с задержкой развития без аутизма будут иметь социальные способности, которые находятся на одном уровне с общими интеллектуальными навыками. Однако маленькие дети с нарушениями развития речи часто пытаются компенсировать свои речевые трудности при помощи других средств: жестов, знаков или других невербальных средств. При аутизме часто присутствуют стереотипные движения (особенно когда младенцы переходят в фазу младшего возраста и далее), но они также являются общими с более значимыми интеллектуальными нарушениями и, как отдельно взятые диагностические признаки, необязательно являются предикторами аутизма. Поэтому необходима тщательная и комплексная диагностическая оценка.

Важно подчеркнуть, что предоставление услуг не должно откладываться, если имеются четкие цели вмешательства, даже если конкретный диагноз остается неясным. Одни дети, которые имеют черты аутизма в раннем детстве, их перерастают, в то время как другие регрессируют в развитии. Следует отмечать историю регрессии в развитии, которая может побудить к дополнительному тестированию.

Медицинские оценки могут проводиться одновременно с проведением комплексной диагностической оценки. Как отмечалось выше, существуют различные рекомендации, и обычно они определяют необходимость физического обследования, проверки слуха и, в случае задержки развития речи, полной аудиологической оценки (Volkmar & Wiesner, 2017). Во время физического осмотра и изучения анамнеза врач должен быть внимателен к таким признакам, как пристальное смотрение в одну точку или наличие движений, похожих на судорожные, необычных движений и дисморфических особенностей.

Учитывая повышенный риск развития судорожных расстройств (всех типов, но обычно крупных парциальных припадков), врач должен быть осведомлен о любых данных в анамнезе ребенка или наблюдениях, предполагающих потенциальные судороги. Если у пациента есть в анамнезе припадки (крупные парциальные припадки или другие виды припадков), следует получить консультацию невролога. При отсутствии специфических показаний данные «обычной» ЭЭГ будут относительно низкими, хотя неспецифические аномалии ЭЭГ встречаются часто (Volkmar & Wiesner, 2017).

Особенно должна побуждать к тщательной медицинской оценке история потери навыков (Volkmar & Wiesner, 2017). В большой выборке детей с аутизмом родители сообщали о тех или иных аспектах регрессии примерно в 20 % случаев. Однако при дальнейшем обследовании ребенок может часто демонстрировать ранние задержки (Siperstein & Volkmar, 2004). Это усложняет интерпретацию значительной части работы, проделанной по данной теме (где иногда сообщение родителей о регрессии приравнивается к истинной регрессии). Если подумать, то, конечно, понятно, что иногда родители беспокоятся только потому, что навыки не развиваются. В других случаях история болезни ребенка, результаты ЭЭГ или регрессия речи могут наводить на мысль о специфическом диагнозе, как, например, синдром Ландау – Клеффнера (приобретенная афазия с эпилепсией), который может быть верифицирован на ЭЭГ (Deonna & Roulet-Perez, 2010).

На протяжении последнего десятилетия разрабатывались рекомендации по генетическому тестированию, которое перешло от первоначального анализа кариотипа к гораздо более сложным тестам. Ряд рекомендаций представил Американский колледж генетики человека Медицинской школы Гарвардского университета (Schaefer, Mendelsohn, & Professional Practice and Guidelines Committee, 2013), и они периодически обновляются. В современных рекомендациях указывается, что все дети с РАС должны проходить базовое тестирование или «тестирование первой ступени», за которым при необходимости следует более комплексное. В настоящее время положительный результат такого тестирования составляет порядка 10-15 % случаев (Tammimies et al., 2015). Направление на генетическую консультацию должно быть вызвано семейным анамнезом, физическим обследованием (например, конкретные результаты предполагают известный синдром, дисморфические особенности и т. д.), а также историей развития и историей болезни. Возникновение более сложных генетических тестов начало выявлять не распознаваемые ранее взаимосвязи. Генетик должен тщательно обсудить с членами семьи значение положительных результатов для ребенка и/или для сиблингов и будущих беременностей. Может потребоваться МРТ, если показанием к нему служат судороги, регрессия, микроцефалия, макроцефалия или другие соответствующие данные анамнеза или обследования, однако его необязательно делать регулярно. В одном исследовании пациентов с общей задержкой развития, направленных для неврологической оценки, положительный «результат» медицинского тестирования составил более 50 % (Majnemer & Shevell, 1995). Процедуры медицинского освидетельствования обобщены в таблице 9.1.

Таблица 9.1. Процедуры оценки аутизма и первазивных расстройств развития

1. Информация из анамнеза a. раннее развитие и особенности развития b. возраст и характер начала заболевания c. медицинский и семейный анамнез (особенно при аутизме)

2. Психологическое/коммуникативное обследование a. оценка(оценки) интеллектуального уровня (в особенности невербального интеллекта) b. оценка коммуникации (рецептивная и экспрессивная речь, использование невербальной коммуникации, прагматическое использование речи) c. адаптивное поведение (как ребенок взаимодействует с реальным миром) d. оценка социальных и коммуникативных навыков по отношению к невербальным интеллектуальным способностям

3. Психиатрическая экспертиза a. характер социальных отношений (зрительный контакт, поведение привязанности) b. особенности поведения (стереотипия/аутостимуляция, сопротивление к изменениям, необычная чувствительность к окружающей среде и т. д.) c. игровые навыки (нефункциональное использование игровых материалов, уровень развития игровой деятельности) и коммуникация d. могут использоваться различные рейтинговые шкалы, контрольные списки и инструменты, специфичные для аутизма

4. Медицинское обследование a. поиск любых сопутствующих заболеваний (инфекционные, генетические, пре- и перинатальные факторы риска и т. д.)

b. генетическое тестирование (первая ступень, в том числе хромосомного микроматричного анализа и тестирования на синдром ломкой Х-хромосомы) с более специализированным тестированием, если первое даст отрицательные результаты c. проверка слуха (обычно показан и не ограничивается простым трехтоновым скринингом) d. прочие тесты и консультации, показанные при анамнезе и текущем обследовании (напр., ЭЭГ, КТ/МРТ), если налицо необычные признаки (судороги, физические аномалии, микроцефалия, регрессия)

5. Дополнительные консультации a. трудотерапия или физиотерапия по мере необходимости b. респираторная терапия и/или ортопедические специалисты (синдром Ретта)

Примечание. По материалам Volkmar et al. (2014а).

Профилактический уход

Для детей с аутизмом особенно важны регулярные профилактические посещения педиатра. Они помогают ребенку и родителям познакомиться с обстановкой клиники, ее персоналом и процедурами. Как мы покажем ниже, некоторые услуги клиники могут быть очень полезны для ребенка с аутизмом. Эти визиты дают родителям возможность обсудить развитие ребенка, обратную связь и прогресс в лечении, а также любые проблемы, связанные с ребенком. Они не только дают медицинским работникам возможность предоставить родителям важную информацию о ресурсах, но и фокусируют внимание на практических проблемах, характерных для детей с аутизмом. Как будет далее обсуждаться в этой главе, медицинские работники, осуществляющие уход, должны также предусмотреть обсуждение вопросов безопасности детей. Также важен профилактический стоматологический уход, поскольку простые вмешательства (обучение «привыканию» к зубной щетке, использование фторированной воды и т. д.) могут принести огромную пользу (см. Green & Flanagan, 2008; Marshall, Sheller, Williams, Mancl, & Cowan, 2007; Lai, Milano, Roberts, & Hooper, 2012). Был разработан ряд стратегий, помогающих детям переносить визиты к стоматологу (Volkmar & Wiesner, 2017). Доступны несколько превосходных ресурсов для подготовки специалистов первичной медико-санитарной помощи (Kobak et al., 2011; Warren, Stone, & Humberd, 2009).

Вакцинация

Исторически сложилось так, что до появления современных антибиотиков главной причиной детской смертности была инфекция. За прошедшее столетие развитие вакцин от таких болезней, как корь, паротит, дифтерия и столбняк, привело к профилактике этих заболеваний. Статья, впоследствии изъятая из медицинского журнала The Lancet, привела к серьезным опасениям, что, возможно, иммунизация вызывала аутизм или способствовала его возникновению (Wakefield, 1999). Опасения быстро распространились, хотя вскоре стало очевидно, что с этой статьей связаны серьезные проблемы. Многие родители опасались, что прививка от кори или содержащий ртуть препарат тимеросал могут вызвать аутизм, и поэтому показатели иммунизации начали падать. В настоящее время было проведено множество исследований, которые развенчали теорию о том, что вакцины вызывают аутизм. Несмотря на это, многие родители продолжают испытывать беспокойство, и в результате вновь появились инфекционные заболевания, такие как свинка и корь (см. Fombonne & Chakrabarti, 2001; Offit, 2008; Mrozek-Budzyn, Kieltyka, & Majewska, 2010; Institute of Medicine, 2004). К сожалению, усиленное освещение в прессе, сопровождавшее изначальную статью, и последующие сообщения в новостях скорее всего способствовали усилению родительского беспокойства (Smith, Ellenberg, Bell, & Rubin, 2008).

Важно, чтобы медицинские работники, оказывающие первичную помощь, поощряли вакцинацию и информировали родителей о серьезных последствиях отказа от прививок. Более низкие показатели иммунизации повышают риск возвращения эпидемий инфекционных заболеваний, наблюдавшихся в прошлом веке. Важно, чтобы медицинские работники помогали родителям понять реальные (редкие, но реальные) риски иммунизации, а также весьма реальные риски таких заболеваний, как корь.

Безопасность

Как и у детей в целом, случайная травма является основной причиной смерти у детей с аутизмом, хотя, возможно, в два раза чаще, чем в типичной популяции (Shavelle & Strauss, 1998). Такому разрыву может способствовать ряд факторов. У детей с РАС чаще встречаются коморбидные заболевания и проблемы, такие как судороги, которые могут увеличивать риск травматизации (Bilder et al, 2013; Gillberg, Billstedt, Sundh, & Gillberg, 2010). Для развивающегося ребенка с аутизмом способствовать риску также могут проблемы с импульсивностью, недостаток рассудительности и задержки в общении (Volkmar & Wiesner, 2017). Например, маленький ребенок с РАС может быть менее склонен к совместному вниманию и социальным контактам и, следовательно, не узнает о некоторых ситуациях или общих угрозах, как, например, открытое пламя. Точно так же необычная чувствительность и интерес к запаху могут привести к случайному проглатыванию опасных веществ. Проблема усугубляется, когда, как это часто бывает, задержки в моторном развитии еще не проявились. Распространенной причиной смерти оказывается и утопление, поскольку интерес к воде без понимания ее опасности, вероятно, способствует случаям утопления, как и сопутствующие РАС проблемы, такие как судороги.

Медицинские работники, оказывающие первичную помощь, регулярно решают вопросы, связанные с безопасностью детей, во время профилактических визитов. Особенно важно обсуждать эти вопросы с родителями детей с аутизмом и помочь им осознать проблемы безопасности не только дома, но и в обществе: например, когда ребенок становится старше, важно научить его переходить через дорогу (Goldsmith, 2009). Учитывая опасность утопления, рекомендуется привить ребенку навыки плавания. Родители, конечно, также должны знать о местных особенностях, которые могут быть «привлекательными», но опасными для ребенка, таких как стройки, соседский бассейн и недружелюбные собаки (Volkmar & Wiesner, 2017).

Может быть предпринят ряд шагов, включая проверку бытовой безопасности и безопасности дома, ознакомление с информацией о потенциальных опасностях в различных местах и использование аудио- и видеомониторинга. По мере того, как дети становятся более мобильными, могут помочь отслеживающие устройства, в настоящее время они практически могут быть вшиты в одежду ребенка. Это становится особенно полезно для детей с аутизмом по мере того, как они начинают больше двигаться, поскольку многие (возможно, 50 % или более) способны незаметно уйти или броситься бежать (Solomon & Lawlor, 2013). Последнее увеличивает риск случайной травмы и смерти (Anderson et al., 2012). Вопросы безопасности также включают общественные места и территорию школы и вокруг нее: игровые площадки могут быть особенно опасными местами для ребенка, который находится в социальной изоляции и не отдает себе отчета о движениях и действиях других. По мере того, как маленькие дети становятся старше, их следует специально обучать, как вести себя в опасных ситуациях, например, как реагировать на незнакомых людей.

Проблемы еды и кормления

У маленьких детей с РАС могут возникать различные затруднения из-за питания/кормления и связанных с ними желудочно-кишечных проблем (Volkmar & Wiesner, 2017). К числу их могут относиться необычные пищевые предпочтения и чувствительность, а также пика (расстройство, при котором человек испытывает тягу к веществам, не имеющим питательной ценности), последний повышает риск отравления свинцом (Volkmar & Wiesner, 2017). Чаще всего эти проблемы становятся наиболее острыми у детей младшего возраста (Volkmar & Wiesner, 2017). Хотя иногда сообщают о ранних проблемах с грудным вскармливанием, дети с аутизмом редко имеют в анамнезе неудачи в наборе массы (Volkmar & Wiesner, 2017). Иногда с возрастом у детей появляется ярко выраженная чувствительность к определенным вкусам или предпочтения в отношении запахов или даже цвета пищи (Bennetto, Kuschner, & Hyman, 2007). Они могут стать очень избирательными в отношении того, что едят, из-за чего возникают затруднения с питанием (Volkmar & Wiesner, 2017). Иногда эти проблемы впервые возникают уже при введении в рацион твердой пищи (Volkmar & Wiesner, 2017).

Разумеется, даже дети младшего возраста с типичным развитием могут препираться с родителями по поводу еды. К сожалению, некоторые вещи, которые помогают справляться ребенку с типичным развитием (напр., похвала родителей или желание подражать поведению сиблингов), не будут столь успешными для ребенка с аутизмом. Соответственно, эти проблемы значительно усиливаются, когда родители пробуют ввести дополнительные диетические меры, которые могут серьезно ограничить разновидность подаваемой на стол еды.

Решение вопросов, связанных с питанием/кормлением, может быть трудоемким как для родителей, так и для медицинских работников. Часто может помочь содействие специалистов – профессиональных психологов или логопедов. Как обсуждалось ранее (Volkmar & Wiesner, 2017), можно задействовать целый ряд стратегий. Они могут включать в себя очень постепенное введение новых продуктов и попытки работать в рамках пищевых предпочтений ребенка (напр., если ребенок хочет есть гомогенную полужидкую пищу, многие продукты можно пропустить через блендер). По мере того как дети становятся старше, может быть полезно каким-то образом вовлечь их в приготовление пищи.

Иногда наблюдается употребление непищевых продуктов (пика), которое более распространено у детей с задержками развития (Chaidez, Hansen, & Hertz-Picciotto, 2014). Это может принимать форму поедания грязи, хлопьев сухой краски, веревок или даже одежды. Иногда эти предметы только жуют, но иногда их также проглатывают. Серьезной проблемой могут стать потенциальные токсины, и, если наблюдается пика, особое внимание следует уделять, например, уровню свинца. К полезным стратегиям противодействия относятся как поведенческая терапия (Piazza et al., 1998), так и, возможно, фармакологические вмешательства (Lerner, 2008).

В последние годы все больше внимания привлекает вопрос сопутствующих желудочно-кишечных проблем у детей с РАС. Однако некоторые исследования не нашли убедительных данных, свидетельствующих о том, что эти проблемы действительно возросли (напр., Kuddo & Nelson, 2003). Среди желудочно-кишечных симптомов чаще всего сообщают о запорах и/или диарее (Chaidez et al., 2014; Wang, Tancredi, & Thomas, 2011), но у них нет четкой связи с тяжестью аутизма (Chandler et al., 2013). Ограниченные пищевые паттерны снижают социальную (и, следовательно, двигательную) вовлеченность, и свой вклад могут вносить также дополнительные диеты (Volkmar & Wiesner, 2017). Важно на раннем этапе сформировать привычку к здоровому питанию, учитывая, что по мере взросления у детей с РАС, по-видимому, существует значительный риск ожирения (Volkmar & Wiesner, 2017).

Сон и проблемы со сном

Согласно различным оценкам, более половины детей с РАС на той или иной стадии развития испытывают некоторые проблемы со сном, и эти проблемы изменяются в течение развития (Goldman, Richdale, Clemons, & Malow, 2012; Park et al, 2012). У некоторых детей с РАС развиваются проблемы со сном в младшем детском возрасте, включая трудности с засыпанием, потребность спать вместе с родителями, раннее пробуждение и необычные циклы сна – бодрствования (Goldman et al., 2012; Park et al., 2012). Некоторые дети младшего возраста придумывают сложные процедуры/ритуалы, которым нужно следовать. То, что ребенок не спит, может со временем все больше нарушать привычную жизнь родителей (Volkmar & Wiesner, 2017).

К счастью, в настоящее время объем исследований по проблемам сна только растет (резюме см. В Volkmar & Wiesner, 2017). Эта работа показывает, что при ведении подробных записей проблемы со сном встречаются даже чаще, чем сообщают родители.

Родители могут предпринять ряд мер, чтобы помочь практикующему терапевту понять природу проблемы, включая ведение дневника сна в течение нескольких недель для документирования паттернов сна. Родителям рекомендуется сократить время дневного сна, избегать чрезмерно энергичных занятий вечером, поощрять определенные шаблоны или рутины, чтобы приучить ребенка засыпать в начале ночи и т. д. (см. Durand, 2008; Volkmar & Wiesner, 2017). Также доступны фармакологические вмешательства, включая использование безрецептурного мелатонина (см. Volkmar & Wiesner, 2017). Одно исследование показало, что использование мелатонина полезно и препарат хорошо переносится (Malow et al., 2012). Серьезные проблемы со сном могут потребовать помощи специалиста-сомнолога, а иногда и специализированных исследований сна.

Обеспечение успешного посещения врача

Родители и персонал клиники могут приложить усилия, чтобы облегчить ребенку с аутизмом опыт обращения к врачу. Важно, чтобы регулярные профилактические визиты проходили хорошо, чтобы гарантировать, что визиты по болезни также пройдут хорошо. Для того чтобы визиты были успешными, можно использовать различные стратегии, которые включают в себя подготовку ребенка, а также продуманное планирование и механизм визита. Можно использовать книжки с картинками и, для детей постарше, социальные истории о посещениях врача, а также фотографии реального здания, персонала, смотрового кабинета и т. д. Родители должны позаботиться о том, чем и как занять ребенка перед визитом. Сотрудники клиники должны продумать расписание: например, назначить визит на раннее утро или на вторую половину дня, чтобы свести к минимуму время ожидания и дать дополнительное время для визита (расширенный обзор см. Volkmar & Wiesner, 2017). Для медицинского работника часто бывает полезно начинать с относительно спокойного периода разговора с родителями, а затем перейти к проведению наименее инвазивных процедур физического осмотра. Рекомендуется не спешить, проявлять решительность, предсказуемость и постоянство. Также полезно обращаться напрямую к ребенку и употреблять простые слова и, по возможности, заканчивать визит на позитивной ноте (Volkmar & Wiesner, 2017). Некоторые из этих подходов кратко изложены в таблице 9.2.

Таблица 9.2. Успешность медицинских визитов

Подготовка родителей к визиту

• Необходимо провести пренатальный визит к медицинскому работнику.

• Важно подчеркнуть, что крайне важны профилактические посещения.

• Проинформировать родителей о доступных ресурсах и поддержке.

• Облегчить направление к специалисту по результатам положительного скрининга (и последующего наблюдения с родителями).

• Медицинские работники должны играть важную роль в координации информации.

Подготовка ребенка к визиту

• По мере того, как дети становятся старше (но даже в раннем возрасте), могут быть полезны книги с картинками, визуальное расписание или даже различные компьютерные приложения, специализированные для аутизма (например, показ расписания, реального кабинета, фотографий персонала и врача).

График

• Назначайте встречи на раннее утро или вторую половину дня, чтобы свести к минимуму время ожидания.

• Если возможно, оборудуйте тихую (отдельную) зону ожидания.

• Если возможно, держите под рукой персонал, который хорошо знает (или узнал) ребенка.

Занятия

• Если это возможно, родители должны иметь при себе любимые игрушки ребенка.

• По мере того, как дети становятся старше, возможно эффективно использовать телефон/iPad, чтобы занять ребенка, потенциально показывая информацию, которая поможет ребенку ознакомиться с тем, что произойдет.

Осмотр

• Дайте ребенку дополнительное время, чтобы освоиться.

• Употребляйте простые слова по мере того, как дети становятся старше.

• Поощряйте (укрепляйте) сотрудничество и послушание.

• При проведении физического осмотра будьте решительны, предсказуемы, последовательны и внимательны; наиболее инвазивные процедуры оставьте на конец осмотра.

• Постарайтесь закончить на позитивной ноте (как для родителей, так и для ребенка).

Примечание. На основе Volkmar and Wiesner (2017).

Медицинский дом

Медицинские работники, оказывающие первичную помощь, играют все более важную роль в координации медицинских услуг во всех сферах здравоохранения. Для маленьких детей с аутизмом они также могут играть важную роль связующего звена и координировать действия различных поставщиков услуг, работающих с ребенком и семьей. Медицинские работники, оказывающие первичную помощь, также способны оказать помощь при переходе от дошкольных программ к школьным (Volkmar & Wiesner, 2017). В качестве передового практического подхода к здравоохранению все большее признание получает новая модель оказания ухода – медицинский дом. Эта концепция была первоначально разработана в рамках Американской академии педиатрии (2002), чтобы охватить профилактическую помощь, а также уход, оказываемый больным с заболеваниями в острой и хронической стадии. Координация ухода со специалистами и другими медицинскими работниками ориентирована на семью и должна учитывать культурные особенности. Эта модель ухода наиболее эффективна для детей с особыми потребностями: она одновременно улучшает уход за ребенком и повышает удовлетворенность родителей (Brachlow, Ness, McPheeters, & Gurney, 2007; Carbone, Behl, Azor, & Murphy, 2010; Cheak-Zamora & Farmer, 2015; Farmer et al., 2014; Golnik, Scal, Wey, & Gaillard, 2012; Hyman & Johnson, 2012; Knapp et al., 2013). И наоборот, дети, которых мы видим в более традиционных моделях ухода, испытывают большие трудности доступа к специализированному уходу и источникам поддержки родителей.

Модель медицинского дома улучшает здоровье и снижает финансовую нагрузку на родителей (Cheak-Zamora & Farmer, 2015; Golnik et al., 2012). Это также связано с уменьшением использования услуг отделения неотложной помощи (Lin et al., 2014). Функции медицинского дома, которые имеют центральное значение для оказания медицинской помощи детям с РАС, включают в себя скрининг развития для выявления признаков и симптомов на самом раннем этапе; направление для более комплексных оценки и вмешательства; координацию медицинской помощи со специалистами и всеми прочими учреждениями и профессионалами, участвующими в этом процессе; постоянный мониторинг РАС и сопутствующих медицинских проблем; поддержку в приобретении и использовании лекарственных средств; просвещение семей в вопросах обращения за помощью, включая информацию по дополнительным и альтернативным методам лечения; переход к медицинскому и прочему обслуживанию взрослых. Для маленького ребенка с аутизмом медицинский дом может включать индивидуальный план ухода, координацию ухода и доступа (например, к стоматологам), а также учебные материалы и инструменты для родителей (и практикующих врачей), чтобы сделать визиты к врачу более успешными (Golnik et al., 2012; Carbone et al., 2010).

Практические рекомендации и научно обоснованная практика

В медицине и психологии, а также теперь в большей мере и в образовании, все большую роль играют методы лечения, основанные на фактических данных (Reichow & Barton, 2014). Растущий объем работ уже показал, что многие типовые программы и еще большее число конкретных методов обучения/вмешательства основаны на фактических данных (см. National Research Council, 2001; Odom, Boyd, Hall, & Hume, 2014; Paul & Fahim, 2015; Warren et al., 2011). Медицинскому работнику, оказывающему первичную помощь, доступно несколько наборов практических руководств с разными стандартами, предъявляемыми к фактическим данным (Isaksen et al., 2013; McClure, 2014; Volkmar et al., 2014b). В нескольких обзорах также обобщена литература по связанным с этим медицинским вопросам (Coury, 2010; Levy et al., 2010).

В весьма авторитетном первоначальном докладе Национального исследовательского совета об эффективности раннего вмешательства при аутизме (2001) были обобщены имеющиеся на тот момент данные о различных подходах к лечению и отмечены многочисленные сходства и некоторые различия между ними. На этой ранней стадии обычные стандарты включения программ, то есть наличие хотя бы одной рецензируемой статьи в поддержку лечения, теперь будут считаться недостаточными. В разных практических руководствах и обзорах используются различные стандарты для того, что можно считать установленным (т. е. наличие нескольких независимых хорошо контролируемых исследований, несколько мест проведения или один или несколько метаанализов). Важно понимать, насколько важны предварительные решения о выборе исследования при интерпретации результатов и рекомендаций: например, методы лечения, эффективность которых доказана на основе независимого наблюдения, по сравнению с методами лечения, результаты которых основаны в основном или исключительно на отчетах родителей. Из-за того, как сформулированы эти методы лечения, может быть трудно адекватно оценить некоторые из них. Например, существуют тысячи исследований, которые основываются на единичном случае и показывают эффективность прикладного анализа поведения при аутизме, но нет ни одного рандомизированного контролируемого исследования. Иногда оказывается неэтичным проводить строгие исследования, которые показали бы, что лечение работает. Все эти сложности необходимо учитывать при разработке программы лечения ребенка, поскольку результаты оценки переводятся в программу вмешательства (более детальный разбор см. Volkmar et al. [2014a]). В некоторых случаях, например работающей в рамках штата Северная Каролина программы Лечение и образование аутичных детей и детей с ограниченными возможностями общения (TEACCH), отдельные аспекты программы могут рассматриваться как хорошо зарекомендовавшие себя и основанные на фактических данных, при этом, однако, провести двой ные слепые контролируемые исследования невозможно. В некоторых случаях методы лечения могут иметь относительно минимальные подтверждающие доказательства, которые часто называют новыми методами лечения (см. Paul & Fahim, 2015). В других случаях подкрепляющие доказательства основаны на сарафанном радио, Интернете, отчетах об отдельных пациентах и т. д.: такого рода доказательная база рассматривается как минимальная. Некоторые страны, например Австралия, приняли национальные рекомендации по диагностике (Whitehouse, Evans, Eapen, & Wray, 2018), а также более общие рекомендации относительно практики лечения (McClure, 2014).

Родители очень маленьких детей, по-видимому, чаще всего прибегают к использованию дополнительных методов лечения (тех, которые применяются в дополнение к рекомендованным или альтернативным методам лечения; т. е. тем, которые используются вместо таких эффективных методов лечения) (см. Smith, Oakes, & Selver, 2014). Последнее, разумеется, чревато разного рода осложнениями, поскольку родители могут тратить значительное количество своего времени и ресурсов на не обоснованные доказательно методы лечения, в тот момент, когда вмешательство может быть наиболее эффективным. Родители, обращающиеся за информацией в Интернет, натолкнутся на 100 миллионов страниц в Гугле, а если они наберут в строке поиска «аутизм» и «лечение», число ссылок будет равно примерно 30 миллионам. К сожалению, исследования показали, что даже среди 100 лучших веб-сайтов (независимо от поисковика) найдется значительное число предложений лечения, которые имеют весьма слабую эмпирическую основу или вообще не имеют ее (Reichow et al., 2012a; Reichow, Naples, Steinhof, Halpern, & Volkmar, 2012b).

Медицинский работник, оказывающий первичную помощь, может быть важным источником руководства для родителей, когда они оценивают доступные им варианты лечения. Он должен помогать родителям стать информированными потребителями. По самой своей природе неапробированные и неподтвержденные методы лечения имеют мало общего с научными исследованиями (за некоторыми заметными исключениями, такими как облегченная коммуникация). Некоторые ресурсы могут быть полезны в равной мере как медицинским работникам, так и родителям (Levy & Hyman, 2003; Smith et al., 2014; Volkmar & Wiesner, 2017). Следует отметить, что определенные методы лечения могут быть опасны для ребенка, и поэтому практикующие терапевты и прочие медицинские работники должны быть особенно внимательны (Volkmar & Wiesner, 2017).

Выводы

В данной главе мы рассмотрели некоторые проблемы и сложности, связанные с оказанием медицинской помощи детям раннего возраста с РАС. Эта помощь лучше всего может быть оказана в контексте общей модели ухода – медицинского дома, который в настоящее время признан лучшим практическим подходом. Медицинские работники могут играть важную роль в раннем выявлении риска развития аутизма и направлении на дополнительные обследования. Они также могут искать потенциальные сопутствующие заболевания и проблемы и направлять к специалистам в области неврологии, генетики и других областях, согласно клиническим показаниям. Они также выполняют важную функцию, помогая родителям получить первоначальные услуги и обеспечивая, чтобы эти услуги имели высокое качество и доказательную базу. Для детей, страдающих аутизмом, очень важна профилактическая помощь, она включает в себя профилактическое посещение педиатра, иммунизацию, осведомленность о проблемах безопасности и доступную своевременную стоматологическую помощь. И родители, и медицинские работники могут принять ряд мер, чтобы гарантировать успешное посещение врача. Главная цель состоит в том, чтобы установить долгосрочные отношения сотрудничества с родителями и ребенком.

Список литературы

American Academy of Pediatrics. (2002, July). Policy statement: Medical home. Pediatrics, 110 (1), 184–186.

American Psychiatric Association. (2013). Diagnostic and statistical manual of mental disorders (5th ed.). Arlington, VA: Author.

Anderson, C., Law, J. K., Daniels, A., Rice, C., Mandell, D. S., Hagopian, L., & Law, P. A. (2012). Occurrence and family impact of elopement in children with autism spectrum disorders. Pediatrics, 130 (5), 870–877.

Baio, S. (2014). Prevalence of autism spectrum disorder among children aged 8 years – Autism and Developmental Disabilities Monitoring Network, 11 Sites, United States, 2010. Morbidity and Mortality Weekly Report Surveillance Summaries 2010, 63 (No. SS-02), 1–21.

Barton, M. L., Robins, D. L., Jashar, D., Brennan, L., & Fein, D. (2013). Sensitivity and specifcity of proposed DSM-5 criteria for autism spectrum disorder in toddlers. Journal of Autism and Developmental Disorders, 43 (5), 1184–1195.

Bennetto, L., Kuschner, E. S., & Hyman, S. L. (2007). Olfaction and taste processing in autism. Biological Psychiatry, 62 (9), 1015–1021.

Bilder, D., Botts, E. L., Smith, K. R., Pimentel, R., Farley, M., Viskochil, J., Coon, H. (2013). Excess mortality and causes of death in autism spectrum disorders: A follow-up of the 1980s Utah/UCLA autism epidemiologic study. Journal of Autism and Developmental Disorders, 43 (5), 1196–1204.

Brachlow, A. E., Ness, K. K., McPheeters, M. L., & Gurney, J. G. (2007). Comparison of indicators for a primary care medical home between children with autism or asthma and other special health care needs: National Survey of Children’s Health. Archives of Pediatrics and Adolescent Medicine, 61 (4), 399–405.

Broder-Fingert, S., Feinberg, E., & Silverstein, M. (2018). Improving screening for autism spectrum disorder: Is it time for something new? Pediatrics, 141 (6), e20180965.

Cantor, R. M., Yoon, J. L., Furr, J., & Lajonchere, C. M. (2007). Paternal age and autism are associated in a family-based sample. Molecular Psychiatry, 12 (5), 419–421.

Carbone, P. S., Behl, D. D., Azor, V. A., & Murphy, N. A. (2010). The medical home for children with autism spectrum disorders: Parent and pediatrician perspectives. Journal of Autism and Developmental Disorders, 40 (3), 317–324.

Chaidez, V., Hansen, R. L., & Hertz-Picciotto, I. (2014). Gastrointestinal problems in children with autism, developmental delays or typical development. Journal of Autism and Developmental Disorders, 44 (5), 1117–1127.

Chandler, S., Carcani-Rathwell, I., Charman, T., Pickles, A., Loucas, T., Meldrum, D… Baird, G. (2013). Parent-reported gastro-intestinal symptoms in children with autism spectrum disorders. Journal of Autism and Developmental Disorders, 43 (12), 2737–2747.

Chawarska, K., Klin, A., Paul, R., & Volkmar, F. (2007). Autism spectrum disorder in the second year: Stability and change in syndrome expression. Journal of Child Psychology and Psychiatry, 48 (2), 128–138.

Chawarska, K., Macari, S., Volkmar, F. R., Kim, S. H., & Shic, F. (2014a). ASD in infants and toddlers. Handbook of autism and pervasive developmental disorders: Diagnosis, development, and brain mechanisms (4th ed., Vol. 1, pp. 121–147). Hoboken, NJ, Wiley.

Chawarska, K., Shic, F., Macari, S., Campbell, D. J., Brian, J., Landa, R., Bryson, S. (2014bs). 18-month predictors of later outcomes in younger siblings of children with autism spectrum disorder: A Baby Siblings Research Consortium study. Journal of the American Academy of Child and Adolescent Psychiatry, 53 (12), 1317–1327.

Cheak-Zamora, N. C., & Farmer, J. E. (2015). The impact of the medical home on access to care for children with autism spectrum disorders. Journal of Autism and Developmental Disorders, 45 (3), 636–644.

Cicchetti, D. V., Volkmar, F., Klin, A., & Showalter, D. (1995). Diagnosing autism using ICD–10 criteria: A comparison of neural networks and standard multivariate procedures. Child Neuropsychology, 1 (1), 26–37. Committee on Practice and Ambulatory Medicine and Bright Futures Periodicity Schedule Workgroup. (2016). 2016 recommendations for preventive pediatric health care. Pediatrics, 137, e20153908.

Committee on Practice and Ambulatory Medicine and Bright Futures Steering Committee. (2007). Recommendations for preventive pediatric health care, Pediatrics, 120 (6), 1376.

Coury, D. (2010). Medical treatment of autism spectrum disorders. Current Opinion in Neurology, 23 (2), 131–136.

Deonna, T., & Roulet-Perez, E. (2010). Early-onset acquired epileptic aphasia (Landau – Klefner syndrome, LKS) and regressive autistic disorders with epileptic EEG abnormalities: The continuing debate. Brain and Development, 32 (9), 746–752.

Durand, V. M. (2008). When children don’t sleep well: Interventions for pediatric sleep disorders, parent workbook. New York: Oxford University Press.

Farmer, J. E., Clark, M. J., Mayfield, W. A., Cheak-Zamora, N., Marvin, A. R., & Law, P. A. (2014). The relationship between the medical home and unmet needs for children with autism spectrum disorders. Maternal and Child Health Journal, 18 (3), 672–680.

Fombonne, E., & Chakrabarti, S. (2001). No evidence for a new variant of measles-mumps-rubella-induced autism. Pediatrics, 108 (4), E58.

Gardener, H., Spiegelman, D., & Buka, S. L. (2009). Prenatal risk factors for autism: Comprehensive meta-analysis. British Journal of Psychiatry, 195 (1), 7–14.

Gillberg, C., Billstedt, E., Sundh, V., & Gillberg, I. C. (2010). Mortality in autism: A prospective longitudinal community-based study. Journal of Autism and Developmental Disorders, 40 (3), 352–357.

Goldman, S. E., Richdale, A. L., Clemons, T., & Malow, B. A. (2012). Parental sleep concerns in autism spectrum disorders: Variations from childhood to adolescence. Journal of Autism and Developmental Disorders, 42 (4), 531–538.

Goldsmith, T. R. (2009). Using virtual reality enhanced behavioral skills training to teach street-crossing skills to children and adolescents with autism spectrum disorders. Dissertation Abstracts International: Section B: The Sciences and Engineering, 69 (7-B), 4421.

Golnik, A., Scal, P., Wey, A., & Gaillard, P. (2012). Autism-specifc primary care medical home intervention. Journal of Autism and Developmental Disorders 42 (6), 1087–1093.

Green, D., & Flanagan, D. (2008). Understanding the autistic dental patient. General Dentistry, 56 (2), 167–171.

Grodberg, D., Siper, P., Jamison, J., Buxbaum, J. D., & Kolevzon, A. (2016). A simplifed diagnostic observational assessment of autism spectrum disorder in early childhood. Autism Research, 9 (4), 443–449.

Howlin, P. (2014). Outcomes in adults with autism spectrum disorders. Handbook of autism and pervasive developmental disorders, Volume 1: Diagnosis, development, and brain mechanisms (pp. 97-116). Hoboken, NJ: Wiley.

Hyman, S. L., & Johnson, J. K. (2012). Autism and pediatric practice: Toward a medical home. Journal of Autism and Developmental Disorders, 42 (6), 1156–1164.

Ibanez, L. V., Stone, W. L., & Coonrod, E. E. (2014). Screening for autism in young children. Handbook of autism and pervasive developmental disorders: Vol. 2. Assessment, interventions, and policy (pp. 585–608). Hoboken, NJ: Wiley.

Institute of Medicine. (2004). Immunization safety review: Vaccines and autism. Washington DC: National Academies Press.

Isaksen, J., Bryn, V., Diseth, T. H., Heiberg, A., Schjolberg, S., & Skjeldal, O. H. (2013). Children with autism spectrum disorders – the importance of medical investigations. European Journal of Paediatric Neurology, 17 (1), 68–76.

Johnson, C. P., Myers, S. M., & American Academy of Pediatrics Council on Children with Disabilities. (2007). Identifcation and evaluation of children with autism spectrum disorders. Pediatrics, 120 (5), 1183–1215.

Kleinman, J. M., Robins, D. L., Ventola, P. E., Pandey, J., Boorstein, H. C., Esser, E. L., Fein, D. (2008). The Modifed Checklist for Autism in Toddlers: A follow-up study investigating the early detection of autism spectrum disorders. Journal of Autism and Developmental Disorders, 38 (5), 827–839.

Knapp, C., Woodworth, L., Fernandez-Baca, D., Baron-Lee, J., Thompson, L., & Hinojosa, M. (2013). Factors associated with a patient-centered medical home among children with behavioral health conditions. Maternal and Child Health Journal, 17 (9), 1658–1664.

Kobak, K. A., Stone, W. L., Wallace, E., Warren, Z., Swanson, A., & Robson, K. (2011). A web-based tutorial for parents of young children with autism: Results from a pilot study. Telemedicine Journal and E-Health, 17 (10), 804–808.

Kuddo, T., & Nelson, K. B. (2003). How common are gastrointestinal disorders in children with autism? Current Opinion in Pediatrics, 15 (3), 339–343.

Lai, B., Milano, M., Roberts, M. W., & Hooper, S. R. (2012). Unmet dental needs and barriers to dental care among children with autism spectrum disorders. Journal of Autism and Developmental Disorders, 42 (7), 1294–1303.

Lerner, A. J. (2008). Treatment of pica behavior with olanzapine. CNS Spectrums, 13 (1), 19.

Levy, S. E., Giarelli, E., Lee, L. C., Schieve, L. A., Kirby, R. S., Cunnif, C., Rice, C. E. (2010). Autism spectrum disorder and co-occurring developmental, psychiatric, and medical conditions among children in multiple populations of the United States. Journal of Developmental and Behavioral Pediatrics, 31 (4), 267–275.

Levy, S. E., & Hyman, S. L. (2003). Use of complementary and alternative treatments for children with autistic spectrum disorders is increasing. Pediatric Annals, 32 (10), 685–691.

Lin, S. C., Margolis, B., Yu, S. M., & Adirim, T. A. (2014). The role of medical home in emergency department use for children with developmental disabilities in the United States. Pediatric Emergency Care, 30 (8), 534–539.

Lord, C., Corsello, C., & Grzadzinski, R. (2014). Diagnostic instruments in autistic spectrum disorders. In F. R. Volkmar, S. J. Rogers, R. Paul, & K. A. Pelphrey (Eds.), Handbook of autism and pervasive developmental disorders (4th ed., Vol. 2, pp. 609–660). Hoboken, NJ: Wiley.

Lord, C., & Schopler, E. (1988). Intellectual and developmental assessment of autistic children from preschool to school-age: Clinical implications of two follow-up studies. In E. Schopler & G. B. Mesibov (Ed.), Diagnosis and assessment in autism: Current issues in autism (pp. 167–181). New York: Springer Science+Business Media.

Lyall, K., Schmidt, R. J., & Hertz-Picciotto, I. (2014). Environmental factors in the preconception and prenatal periods in relation to risk for ASD. In F. R. Volkmar.

R. Paul, S. J. Rogers, & K. A. Pelphrey (Eds.), Handbook of autism and pervasive developmental disorders: Vol. 1. Diagnosis, development, and brain mechanisms (pp. 424–456). Hoboken, NJ: Wiley.

Macari, S. L., Wu, G. C., Powell, K. K., Fontenelle, S., Macris, D. M., & Chawarska, K. (2018). Do parents and clinicians agree on ratings of autism-related behaviors at 12 months of age?: A study of infants at high and low risk for ASD. Journal of Autism and Developmental Disorders, 48 (4), 1069–1080.

Magnus, P., Birke, C., Vejrup, K., Haugan, A., Alsaker, E., Daltveit, A. K., Stoltenberg, C. (2016). Cohort profle update: The Norwegian Mother and Child Cohort Study (MoBa). International Journal of Epidemiology, 45 (2), 382–388.

Majnemer, A., & Shevell, M. I. (1995). Diagnostic yield of the neurologic assessment of the developmentally delayed child [see Comments]. Journal of Pediatrics, 127 (2), 193–199.

Malow, B. A., Adkins, K. W., McGrew, S. G., Wang,L., Goldman, S. E., Fawkes, D., & Burnette, C. (2012). Melatonin for sleep in children with autism: A controlled trial examining dose, tolerability, and outcomes: Erratum. Journal of Autism and Developmental Disorders, 42 (8), 1738.

Marshall, J., Sheller, B., Williams, B. J., Mancl, L., & Cowan, C. (2007). Cooperation predictors for dental patients with autism. Pediatric Dentistry, 29 (5), 369–376.

McClure, I. (2014). Developing and implementing practice guidelines. In F. R. Volkmar, R. Paul, S. J. Rogers, & K. A. Pelphrey (Eds.), Handbook of autism and pervasive developmental disorders: Vol. 2. Assessment, interventions, and policy (4th ed., pp. 1014–1035). Hoboken, NJ: Wiley.

McPheeters, M. L., Weitlauf, A., Vehorn, A., Taylor, C., Sathe, N. A., Krishnaswami, S., Warren, Z. E. (2016). Screening for autism spectrum disorder in young children. Rockville, MD: Agency for Healthcare Research and Quality.

Mrozek-Budzyn, D., Kieltyka, A., & Majewska, R. (2010). Lack of association between measles-mumps-rubella vaccination and autism in children: A case-control study. Pediatric Infectious Disease Journal, 29 (5), 397–400.

National Research Council. (2001). Educating young children with autism. Washington, DC: National Academy Press.

Odom, S. L., Boyd, B. A., Hall, L. J., & Hume, K. A. (2014). Comprehensive treatment models for children and youth with autism spectrum disorders. In F. R. Volkmar, R. Paul, S. J. Rogers, & K. A. Pelphrey (Eds.), Handbook of autism and pervasive developmental disorders: Vol. 2. Assessment, interventions, and policy (4th ed., pp. 770–787). Hoboken, NJ: Wiley.

Oft, P. (2008). Autism’s false prophets: Bad science, risky medicine, and the search for a cure. New York: Columbia University Press.

Oien, R. A., Schjolberg, S., Volkmar, F. R., Shic, F., Cicchetti, D. V., Nordahl-Hansen, A., Chawarska, K. (2018). Clinical features of children with autism who passed 18-month screening. Pediatrics, 141 (6), e20173596.

Oien, R. A., Siper, P., Kolevzon, A., & Grodberg, D. (2016). Detecting autism spectrum disorder in children with ADHD and social disability. Journal of Attention Disorders. [Epub ahead of print]

Ozonof, S., Iosif, A. M., Baguio, F., Cook, I. C., Hill, M. M., Hutman, T., Young, G. S. (2010). A prospective study of the emergence of early behavioral signs of autism. Journal of the American Academy of Child and Adolescent Psychiatry, 49 (3), 256–266.

Ozonof, S., Young, G. S., Carter, A., Messinger, D., Yirmiya, N., Zwaigenbaum, L., Stone, W. L. (2011). Recurrence risk for autism spectrum disorders: A baby siblings research consortium study. Pediatrics, 128 (3), e488-e495.

Park, S., Cho, S.-C., Cho, I. H., Kim, B.-N., Kim, J.-W., Shin, M.-S., Yoo, H. J. (2012). Sleep problems and their correlates and comorbid psychopathology of children with autism spectrum disorders. Research in Autism Spectrum Disorders, 6 (3), 1068–1072.

Paul, R., & Fahim, D. (2015). Let’s talk: Navigating communication services and supports for your young child with autism. Baltimore, MD: Brookes.

Piazza, C. C., Fisher, W. W., Hanley, G. P., LeBlanc, L. A., Worsdell, A. S., Lindauer, S. E., & Keeney, K. M. (1998). Treatment of pica through multiple analyses of its reinforcing functions. Journal of Applied Behavior Analysis, 31 (2), 165–189.

Reichow, B., & Barton, E. E. (2014). Evidence-based psychosocial interventions for individuals with autism spectrum disorders. In F. R. Volkmar, R. Paul, S. J. Rogers, & K. A. Pelphrey (Eds.), Handbook of autism and pervasive developmental disorders: Vol. 2. Assessment, interventions, and policy (4th ed., pp. 969–992). Hoboken, NJ: Wiley.

Reichow, B., Halpern, J. I., Steinhof, T. B., Letsinger, N., Naples, A., & Volkmar, F. R. (2012a). Characteristics and quality of autism websites. Journal of Autism and Developmental Disorders, 42 (6), 1263–1274.

Reichow, B., Naples, A., Steinhof, T., Halpern, J., & Volkmar, F. R. (2012b). Brief report: Consistency of search engine rankings for autism websites. Journal of Autism and Developmental Disorders, 42 (6), 1275–1279.

Robins, D. L., Casagrande, K., Barton, M., Chen, C.-M.-A., Dumont-Mathieu, T., & Fein, D. (2014). Validation of the Modifed Checklist for Autism in Toddlers, revised with follow-up (M – CHAT-R/F). Pediatrics, 133 (1), 37–45.

Robins, D. L., Fein, D., Barton, M. L., & Green, J. A. (2001). The Modifed Checklist for Autism in Toddlers: An initial study investigating the early detection of autism and pervasive developmental disorders. Journal of Autism and Developmental Disorders, 31 (2), 131–144.

Rutter, M., Bailey, A., & Lord, C. (2003). The Social Communication Questionnaire: Manual. Los Angeles: Western Psychological Services.

Rutter, M., & Thapar, A. (2014). Genetics of autism spectrum disorders. In F. R. Volkmar, R. Paul, S. J. Rogers, & K. A. Pelphrey (Eds.), Handbook of autism and pervasive developmental disorders: Vol. 1. Diagnosis, development, and brain mechanisms (pp. 411–423). Hoboken, NJ: Wiley.

Schaefer, G. B., Mendelsohn, N. J., & Professional Practice and Guidelines Committee. (2013). Clinical genetics evaluation in identifying the etiology of autism spectrum disorders: 2013 guideline revisions. [Erratum appears in Genetics in Medicine, 2013, 15 (8), 669.] Genetics in Medicine, 15 (5), 399–407.

Schopler, E., Van Bourgondian, M. E., Wellman, G. J., & Love, S. R. (2010). The Childhood Autism Rating Scale (2nd ed.) (CARS2). Los Angeles: Western Psychological Services.

Shavelle, R. M., & Strauss, D. (1998). Comparative mortality of persons with autism in California, 1980–1996. Journal of Insurance Medicine (Seattle), 30 (4), 220–225.

Siu, A. L., U. S. Preventive Services Task Force (USPSTF), Bibbins-Domingo, K., Grossman, D. C., Baumann, L. C., Davidson, K. W., Pignone, M. P. (2016). Screening for autism spectrum disorder in young children: U. S. Preventive Services Task Force recommendation statement. Journal of the American Medical Association, 315 (7), 691–696.

Siperstein, R., & Volkmar, F. (2004). Brief report: Parental reporting of regression in children with pervasive developmental disorders. Journal of Autism and Developmental Disorders, 34(6), 731–734.

Smith, I. C., Reichow, B., & Volkmar, F. R. (2015). The efects of DSM-5 criteria on number of individuals diagnosed with autism spectrum disorder: A systematic review. Journal of Autism and Developmental Disorders, 45 (8), 2541–2552.

Smith, M. J., Ellenberg, S. S., Bell, L. M., & Rubin, D. M. (2008). Media coverage of the measles-mumps-rubella vaccine and autism controversy and its relationship to MMR immunization rates in the United States. Pediatrics, 121 (4), e836-e843.

Smith, T., Oakes, L., & Selver, K. (2014). Alternative treatments. In F. R. Volkmar, R. Paul, S. J. Rogers, & K. A. Pelphrey (Eds.), Handbook of autism and pervasive developmental disorders: Vol. 2. Assessment, interventions, and policy (4th ed., pp. 1051–1069). Hoboken, NJ: Wiley.

Solomon, O., & Lawlor, M. C. (2013).“And I look down and he is gone”: Narrating autism, elopement and wandering in Los Angeles. Social Science and Medicine, 94, 106–114.

Stenberg, N. (2015). Early features and identifcation of autism spectrum disorder (C. Stoltenberg, Ed.). Oslo: Faculty of Social Sciences, University of Oslo.

Stenberg, N., Bresnahan, M., Gunnes, N., Hirtz, D., Hornig, M., Lie, K. K., & Schjolberg, S. (2014). Identifying children with autism spectrum disorder at 18 months in a general population sample. Paediatric and Perinatal Epidemiology, 28 (3), 255–262.

Stone, W. L., Coonrod, E. E., Turner, L. M., & Pozdol, S. L. (2004). Psychometric properties of the STAT for early autism screening. Journal of Autism and Developmental Disorders, 34 (6), 691–701.

Tammimies, K., Marshall, C. R., Walker, S., Kaur, G., Thiruvahindrapuram, B., Lionel, A. C., Fernandez, B. A. (2015). Molecular diagnostic yield of chromosomal microarray analysis and whole-exome sequencing in children with autism spectrum disorder. JAMA, 314 (9), 895–903.

U. K. National Screening Committee. (2012, November 13). Screening for autistic spectrum disorders in children under the age of fve: Policy position statement and summary. Retrieved July 3, 2017, from https://legacyscreening.phe.org.uk/autism.

Volkmar, F. R., Booth, L. L., McPartland, J. C., & Wiesner, L. A. (2014a). Clinical evaluation in multidisciplinary settings. In F. R. Volkmar, R. Paul, S. J. Rogers, & K. A. Pelphrey (Eds.), Handbook of autism and pervasive developmental disorders: Assessment, interventions, and policy (4th ed., Vol. 2, pp. 661–672). Hoboken, NJ: Wiley.

Volkmar, F., Siegel, M., Woodbury-Smith, M., King, B., McCracken, J., State, M., & American Academy of Child and Adolescent Psychiatry Committee on Quality Issues. (2014b). Practice parameter for the assessment and treatment of children and adolescents with autism spectrum disorder. Journal of the American Academy of Child and Adolescent Psychiatry, 53 (2), 237–257.

Volkmar, F. R., & Wiesner, L. (2017). Essential clinical guide to understanding and treating autism. Hoboken, NJ, Wiley.

Wakefeld, A. J. (1999). MMR vaccination and autism. The Lancet, 354 (9182), 949–950.

Wang, L. W., Tancredi, D. J., & Thomas, D. W. (2011). The prevalence of gastrointestinal problems in children across the United States with autism spectrum disorders from families with multiple affected members. Journal of Developmental and Behavioral Pediatrics, 32 (5), 351–360.

Warren, Z., McPheeters, M. L., Sathe, N., Foss-Feig, J. H., Glasser, A., & Veenstra-VanderWeele, J. (2011). A systematic review of early intensive intervention for autism spectrum disorders. Pediatrics, 127 (5), e1303-e1311.

Warren, Z., Stone, W., & Humberd, Q. (2009). A training model for the diagnosis of autism in community pediatric practice. Journal of Developmental and Behavioral Pediatrics, 30 (5), 442–446.

Whitehouse, A. J. O., Evans, K., Eapen, V., & Wray, J. (2018). A national guideline for the assessment and diagnosis of autism spectrum disorders in Australia. Brisbane, Australia: Cooperative Research Centre for Living with Autism.

Wilson, C., Roberts, G., Gillan, N., Ohlsen, C., Robertson, D., & Zinkstok, J. (2014). The NICE guideline on recognition, referral, diagnosis and management of adults on the autism spectrum. Advances in Mental Health and Intellectual Disabilities, 8 (1), 3-14.

Yuen, Т., Carter, M. Т., Szatmari, P., & Ungar, W. J. (2018). Cost-effectiveness of universal or high-risk screening compared to surveillance monitoring in autism spectrum disorder. Journal of Autism and Developmental Disorders, 48 (9), 2968-2979.

Глава 10. Развитие технологий для удовлетворения потребностей младенцев и детей младшего возраста, подверженных риску развития расстройства аутистического спектра

Технологии проникли в нашу повседневную жизнь. Растущие миниатюризация и мощность компьютеров и средств связи превратили то, что когда-то относилось к области научной фантастики, в повседневную реальность. В этой главе мы рассмотрим все более разнообразные роли, которые технологии могут играть в жизни младенцев и детей младшего возраста с высоким риском развития расстройства аутистического спектра (РАС). В особенности мы сосредоточимся на том, какими новыми способами повседневные технологии способствовали и будут способствовать впредь позитивным изменениям в поведении и фенотипировании, а в конечном счете и влиять на жизнь^[2].

Эта глава разделена на несколько частей. Во-первых, мы обсудим физические и когнитивные характеристики раннего типичного развития в возрасте от 6 до 36 месяцев с учетом ограничений, которые эти характеристики накладывают на технологии. Мы сравним эти типичные траектории развития с атипичными траекториями и фенотипическими проявлениями, связанными с РАС. С учетом понимания этих способностей и возможностей мы рассмотрим методы, с помощью которых технический прогресс способствовал новым инициативам в области цифрового фенотипирования, и как эти инициативы, в свою очередь, способствуют прогрессу в скрининге, диагностике и учете индивидуальных вариаций. Далее мы рассмотрим, как технологии дополняют традиционные области терапии и какую уникальную роль это усиление может играть в терапиях, разработанных для РАС. Наконец, мы обсудим, как сближение междисциплинарных достижений – в области инженерии, компьютерных наук, науки о развитии, медицины и психологии – проложит путь для все возрастающей способности повседневных технологий вносить вклад в понимание аутизма, а также в определение и достижение оптимальных результатов.

Физические характеристики с точки зрения технологий

К технологиям, которые в последние годы получили все большее распространение благодаря своему потенциалу для диагностических и терапевтических целей, относятся носимые устройства сбора данных, напр., трекеры активности (Burton et al., 2013; Reinertsen & Cliford, 2018; Tahmasian, Khazaie, Golshani, & Avis, 2013), умные очки (Firouzian, Asghar, Tervonen, Pulli, & Yamamoto, 2015; Liu, Salisbury, Vahabzadeh, & Sahin, 2017); постоянно включенные системы видео- и аудиозаписи (Doherty et al., 2013; Dykstra et al., 2013); очки для айтрекинга (Kim et al., 2014; Vidal, Turner, Bulling, & Gellersen, 2012); системы дополненной и виртуальной реальности (Freeman et al., 2017; Turner & Casey, 2014); интерактивные устройства, например, планшеты и смартфоны (Bakker, Kazantzis, Rickwood, & Rickard, 2016); интерактивные компьютерные игры (Horn-Moyer, Moyer, Messer, & Messer, 2014); пассивные носители информации, например, обучающие пособия и видеозаписи, которые можно смотреть на портативных устройствах, как те, которые описаны в работах Golan et al., 2010, и Popple et al., 2016.

Многие из этих технологий изначально разрабатывались с учетом интересов детей старшего возраста или взрослых пользователей. В последнее время наметилась тенденция к применению этих технологий в исследованиях популяций более младшего возраста. Однако прежде чем такие технологии могут быть надлежащим образом использованы в популяциях младенцев и детей младшего возраста, необходимо предпринять определенные шаги с учетом особенностей развития (Lueder & Rice, 2007). К этим мерам относится разработка систем, учитывающих физические размеры, вес, силу и двигательные навыки ребенка, а также уникальные характеристики детей с РАС на раннем этапе развития. Эти характеристики значительно меняются в ходе раннего развития, причем дополнительные индивидуальные различия возникают за счет биологических факторов (напр., пол, генетика) и факторов среды (напр., питание, семейная динамика).

Размер и морфология

При проектировании оборудования следует учитывать размер и форму. В качестве примеров можно привести устройства, которые надеваются на голову ребенка, такие как очки для айтрекинга или умные очки. Помимо прочих факторов, физические размеры головы будут варьироваться в зависимости от возраста и пола ребенка (таблица 10.1). Наличие такой вариативности требует от разработчиков технических устройств, носимых младенцами и детьми младшего возраста, включать в качестве ключевого аспекта проектирования гибкость в приспособлении к значительному числу вариантов физической формы.

Таблица 10.1. Физические характеристики младенцев и детей младшего возраста типичного развития

Примечание: Данные для младенцев и детей младшего возраста в диапазоне 5-95-го перцентиля 2 недели в месяцах (адаптировано по Kuczmarski et al., 2000). Взрослые в диапазоне 10-90-го перцентиля в 18 лет (рост и вес: McDowell, Fryar, Ogden, & Flegal, 2008; окружность головы: Rollins, Collins, & Holden, 2010).

Для детей с риском развития расстройства аутистического спектра (РАС) или для детей, у которых в конечном счете развивается это расстройство, степень этой вариативности может быть намного больше. Например, дети с микроцефалией и макроцефалией находятся в группе повышенного риска по РАС (Fombonne, Roge, Claverie, Courtiy, & Fremolle, 1999), причем некоторые дети, у которых развивается РАС (особенно те, у которых есть генетическое заболевание, такое как мутации фосфатазы и гомолога тензина [гена PTEN]), могут иметь до 8 стандартных отклонений за рамками нормативного размера головы (Butler et al., 2005). Девиации размера не ограничиваются только головой: предыдущие исследования показали, что дети с РАС в среднем крупнее по всем параметрам тела по сравнению с контрольными группами (Campbell, Chang, & Chawarska, 2014; Chawarska et al., 2011). Как следствие, технологические устройства, которые не приспособлены к экстремальным вариациям, рискуют исключить из исследования или применения ключевые группы, подверженные повышенному риску развития РАС, физический размер которых может варьироваться в пределах 99 процентиля.

Адаптация к физической форме не ограничивается, однако, только вариациями размера. Например, Miles и коллеги (2005) исследовали повышенную распространенность дисморфологии лица при РАС, отметив широкую вариабельность, которая потенциально может рассматриваться как естественная подгруппа в спектре аутизма. Наличие значительной дисморфологии у некоторых лиц с РАС подчеркивает необходимость гибкости в априорных предположениях о взаимоотношении отдельных физических черт (напр., расстояние между глазами относительно общего размера головы при рассмотрении технологий на основе очков), а также диапазоном их вариативности.

Сила и мускулатура

Вслед за вопросом «Подходит ли устройство?» следует спросить: «Можно ли его носить?» Достаточное физическое развитие, на которое также оказывают влияние двигательные координационные навыки, является ключевым аспектом носимости, управляемости и удобства использования устройства для младенцев и детей младшего возраста. Обычно двухмесячные младенцы качают вверх-вниз головой, когда их держат в положении сидя, но к 4 месяцам, когда их сажают, это покачивание исчезает (Gerber, Wilks, & Erdie-Lalena, 2010). Более того, сила сжатия при захвате удваивается с первого года после рождения ко второму и утраивается к третьему (Taguchi, Endo, Kurita, & Tamura, 2017), что радикально меняет способность как удерживать объекты в окружающей среде, так и манипулировать ими.

Предположения о достаточной силе детей с РАС необязательно совпадают с теми, каких ожидают от их типично развивающихся сверстников. Хотя исследований по этой теме, особенно по младенцам, немного, имеющиеся на настоящий момент данные свидетельствуют о том, что дети более старшего возраста с РАС демонстрируют слабую силу захвата по сравнению с детьми типичного развития (Kern et al., 2013), причем слабость силы захвата связана с повышенной тяжестью симптомов аутизма (Kern et al., 2011). Снижение силы при РАС может ограничивать возможности и удобство использования некоторых устройств.

Снижение физической силы также может играть определенную роль в двигательных трудностях, наблюдаемых у младенцев-сиблингов детей с РАС уже в шестимесячном возрасте (Iverson et al., 2019). Исследования показали, что у этих младенцев-сиблингов (которые сами подвергаются большему риску развития РАС) постуральный контроль в положении сидя или стоя развивается позже, чем у младенцев с низким риском развития РАС (Nickel, Thatcher, Keller, Wozniak, & Iverson, 2013). Кроме того, у младенцев, которым позднее ставят диагноз РАС, наблюдается еще более обедненный репертуар двигательных навыков (Nickel et al., 2013). Сходным образом младенцы-сиблинги и младенцы, которым позднее был поставлен диагноз РАС, с большей вероятностью демонстрировали запрокидывание головы при перемещении из лежачего положения в сидячее (Flanagan, Landa, Bhat, & Bauman, 2012).

Отклонение от прототипических ожиданий физической силы является еще одним фактором при разработке устройств для младенцев и детей младшего возраста с РАС или с риском его развития. Данные о снижении мышечной силы в этой популяции на ранней стадии развития свидетельствуют о том, что наиболее уместными могут быть легкие, удобные в обращении конструкции. Достижения в области миниатюризации, портативности и возможности выгружать данные по беспроводной связи делают такие разработки все более осуществимыми и могут способствовать уменьшению неравенства в доступе к приложениям.

Физические способности и двигательные навыки

При типичном развитии по мере того, как увеличиваются физические размеры и сила ребенка, дети достигают значимых результатов в моторном развитии, как показано в таблице 10.2 (American Academy of Pediatrics, 2014, 2017). Конкретные сроки и даже порядок достижения этих вех сильно варьируются (Vereijken, 2010; Vereijken & Adolph, 1999). Помимо межиндивидуальной гетерогенности приобретение двигательных навыков в процессе развития у отдельного человека зависит от формы, функции, частоты и значимости по мере взросления. Эта вариативность значима с точки зрения развития, поскольку сигнализирует о нейрофизиологической и физиологической целостности и взрослении (Hadders-Algra, 2010; Piek, 2002; Shic & Scassellati, 2007; Thelen, 1995).

Таблица 10.2. Пороги физических способностей при типичном развитии

У детей с РАС дефициты проявляются уже в возрасте 6-12 месяцев в навыках как крупной, так и мелкой моторики (по сравнению с ожиданиями хронологического возраста) и продолжают усугубляться по мере взросления (Iverson et al., 2019; Lloyd, MacDonald, & Lord, 2013). Хотя наличие проблем с моторикой в раннем детском возрасте не является специфичным для РАС (Hill, 2001; Shevell, Majnemer, Rosenbaum, & Abrahamowicz, 2001), некоторые данные свидетельствуют о том, что ко второму дню рождения двигательные дефициты могут быть особенно выражены даже по сравнению с детьми младшего возраста с атипичным развитием без РАС (Maison, Mahan, Fodstad, Hess, & Neal, 2010). Репертуар двигательных навыков и движений может быть ограниченным и/или менее утонченным или скоординированным по сравнению со сверстниками, подобранными по хронологическому возрасту (Esposito, Venuti, Apicella, & Muratori, 2011; Hadders-Algra, 2008). Было продемонстрировано, что ранние двигательные дефициты оказывают влияние на развивающиеся позднее социальные и коммуникативные способности при РАС (Bhat, Galloway, & Landa, 2012; Hellendoornet al., 2015; Iverson, 2010; LeBarton, & Iverson, 2013; Leonard, Bedford, Pickles, Hill, и Team, 2015), потенциально из-за их, казалось бы, взаимосвязанной природы (Bhat, Landa, & Galloway, 2011). Хотя при разработке устройств важно учитывать адаптацию к задержкам или дефицитам двигательных навыков, не менее важно интерпретировать результаты, полученные с этих устройств (которые, вероятно, продемонстрируют социальные, адаптивные или коммуникативные дефициты), принимая во внимание реципрокное влияние доменов моторики и социальной коммуникации.

Повторяющееся поведение

Возникновение повторяющихся моторных и самостимулирующих форм поведения (напр., раскачивание всем телом, резкие взмахи рукой, повторяющиеся манипуляции с предметами, напр., кручение или переворачивание) обычно при типичном развитии и может считаться уместным в период от 1 до 4 лет (Leekam et al., 2007; Lewis, 2013; Singer, 2009; Subki et al., 2017; Thelen, 1980), поскольку сходит на нет по мере того, как дети взрослеют (Evans et al., 1997). Исследования позволяют предположить, что наличие более крупных ритмических стереотипных движений (стереотипий) связано со сниженной вестибулярной стимуляцией (напр., раскачивание и подбрасывание ухаживающим взрослым) у младенцев в течение первого года жизни (Thelen, 1980). По-видимому, существует общая связь между отсутствием сенсорной или психосоциальной стимуляции от окружающей среды и стереотипным поведением, о чем свидетельствует увеличение частоты стереотипов у слепых детей (Troster, Brambring, & Beelmann, 1991) и детей с анамнезом ухода в медицинском учреждении в раннем детстве (Bos, Zeanah, Smyke, Fox, & Nelson, 2010). Интересно, что стереотипии, такие как ритмическое покачивание всем телом у глухих детей старшего возраста, также встречаются чаще (Bachara & Phelan, 1980), но, по-видимому, связаны с наличием других коморбидных заболеваний, таких как нарушение зрения, неспособность к обучению или аутизм (Murdoch, 1996).

По сравнению с типично развивающимися детьми и детьми с умственной отсталостью дети с РАС демонстрируют повышенный уровень повторяющегося сенсомоторного поведения в период раннего детского возраста от 18 до 24 месяцев (Barber, Wetherby, & Chambers, 2012; Lewis & Kim, 2009; Morgan, Wetherby, & Barber, 2008; Watt, Wetherby, Barber, & Morgan, 2008). Специфические паттерны повторяющегося стереотипного поведения при РАС, отмеченные Barber и коллегами (2012), включают в себя повышенную частоту растирания собственного тела, напряжение пальцев, сенсорное лизание и манипуляции с объектами, которые включают кручение, перекатывание, перемещение, сжатие и размахивание, а также снижение частоты ударения телом о поверхности. Был выдвинут ряд теорий (обзор см. в Turner, 1999) и среди прочего предположение, что эти модели поведения служат либо для уменьшения чрезмерного возбуждения и поддержания сенсорного гомеостатического равновесия (Hutt, Hutt, Lee, & Ounsted, 1964), либо для обеспечения перцептивно самоподкрепляющейся сенсорной стимуляции (Lovaas, 1987). Более того, повышенная частота повторяющихся форм поведения и атипичное изучение предметов присутствуют в возрасте уже 12 месяцев у младенцев, которые имеют сиблингов с РАС и у которых в конечном итоге также развивается РАС (Ozonoff et al., 2008; Wolff et al., 2014).

Поскольку ограниченное повторяющееся и стереотипное поведение является основной характерной чертой РАС (American Psychiatric Association, 2013), его целенаправленное измерение и количественная оценка с помощью технических устройств (напр., видеокамеры и компьютерного зрения, портативная актиграфия [отслеживание движения]) представляют интерес сами по себе (обсуждаются в последующих разделах). Однако повышенная частота этих форм поведения при РАС и их первичное проявление в типичном развитии должны особо учитываться при разработке устройств и интерпретации данных интерактивного и пассивного мониторинга. Во-первых, известно, что движения тела влияют на различные технические модальности измерения, в частности (но не ограничиваясь ими) на те, которые происходят в электрической или магнитной форме (например, измерение электрической активности кожи, электроэнцефалография, магнитно-резонансная томография) Brunner et al., 1996; Friston, Williams, Howard, Frackowiak, & Turner, 1996; Gwin, Gramann, Makeig, & Ferris, 2010; Power, Barnes, Snyder, Schlaggar, & Petersen, 2012). В случае потенциально затронутых модальностей измерения идентификация, категоризация и классификация повторяющихся действий как отдельного состояния для обнаружения артефактов или алгоритмической компенсации могли бы помочь предотвратить неоправданное усиление групповых различий между группой РАС и контрольными группами (из-за различной выраженности ограниченного повторяющегося поведения, которое усиливается и ослабевает в процессе развития ребенка). Во-вторых, распространенность ограниченного повторяющегося поведения в ранний период развития позволяет предположить, что технологические устройства, сконструированные для интерактивного взаимодействия с младенцами и детьми младшего возраста, должны быть разработаны с учетом устойчивости к неожиданным манипуляциям и неумелому обращению. В-третьих, сценарии, разработанные для тестирования или использования технологических устройств, должны учитывать потенциальное нарушение работы и самого сценария за счет ограниченного повторяющегося поведения. Иными словами, не только сами устройства должны быть физически устойчивы к манипуляциям, но и протоколы, предназначенные для использования технологий, должны быть устойчивы к отклонениям, связанным с гетерогенностью ограниченного повторяющегося поведения в разных типах развития, разных группах и у отдельных людей. Например, при измерении когнитивной производительности в задаче построения предметов по числу отдельных физических действий, предпринятых для достижения цели, ограниченное повторяющееся поведение не должно определяться так же, как ошибочное размещение предметов; исследование, изучающее управление виртуальными объектами с помощью движений рук, может прибегнуть к временному сглаживанию траекторий объектов для смягчения подергиваний, вызванных повторяющимся моторным поведением, а протоколы с фиксированными ограничениями по времени на фазы эксперимента могут учесть необходимость большей гибкости для участников со значительным ограниченным повторяющимся поведением.

Вместе с вариациями в форме, силе и координации, этот раздел еще раз подчеркивает нашу общую идею, что разработка технологических устройств для младенцев и детей младшего возраста должна учитывать чрезвычайно широкий диапазон способностей, размеров и характеристик ребенка. Надлежащее рассмотрение этой вариативности поможет гарантировать, что люди, находящиеся на крайних концах кривой Гаусса, не останутся в стороне от исследований и разработок технологических устройств для младенцев и детей младшего возраста с РАС.

Когнитивные/перцептивные характеристики

Развитие сенсорных систем

Развитие сенсорных систем, по сравнению с развитием профилей сенсорной чувствительности (следующий раздел), является еще одним доменом развития младенцев и детей младшего возраста, который необходимо учитывать при разработке технического оборудования и исследований, связанных с проектированием и разработкой технических устройств.

У младенцев типичного развития первичные сенсорные системы, включая зрение, слух и осязание, быстро созревают в первые несколько лет жизни. Например, контрастная чувствительность зрения увеличивается в 4-10 раз в течение первого года жизни, чему, вероятно, способствуют созревание фовеальной (центральной) части сетчатки, миграция колбочек и кортикально управляемая пространственно-временная обработка сигналов (Wilson, 1988; Yuodelis & Hendrickson, 1986). Контрастная чувствительность и восприимчивость к высокочастотным временным мерцаниям продолжают повышаться до уровней взрослого человека к 6-7 годам (Ellemberg, Lewis, Hong Liu, & Maurer, 1999). Сходным образом чувствительность в распознавании цветов повышается в 30 раз в период от трехмесячного возраста, когда большинство младенцев типичного развития демонстрируют наличие цветового зрения (Brown, 1990), до подросткового возраста, причем пороги распознавания снижаются в два раза при каждом удвоении возраста (Knoblauch, Vital-Durand, & Barbur, 2001).

По сравнению с системами зрения, базовые слуховые сенсорные системы уже хорошо развиты на момент рождения, причем существуют свидетельства пренатального программирования систем обработки аудиоинформации, включая восприимчивость новорожденного к голосу матери (Hepper, Scott, & Shahidullah, 1993; Spence & DeCasper, 1987) и родному языку (Mehler et al., 1988; Moon, Kooper, & Fifer, 1993). Как отмечает Werner (2007), развитие слуха на раннем этапе можно разделить на три стадии: (1) созревание нейронного кодирования звука постнатально до шестимесячного возраста, в течение которого пороги обнаружения особенно высоких звуков быстро снижаются (напр., см. Tharpe & Ashmead, 2001), достижение компетенции, сходной со взрослой, при решении некоторых задач (Olsho, Koch, & Halpin, 1987); (2) усиление способности выделять акустические сигналы (напр., способность обнаруживать тоны в шуме, см. Leibold & Werner, 2006) и выявлять и использовать при принятии решений новые сигналы (как свидетельствует обучение детей распознаванию низкочастотных тонов) (Soderquist & Moore, 1970; Zaltz, Ari-Even Roth, Karni, & Kishon-Rabin, 2018) начиная примерно с 6 месяцев постнатального периода и до раннего школьного возраста; и (3) увеличение гибкости в использовании акустической информации начиная с раннего школьного возраста и на протяжении подросткового возраста (напр., избирательное использование множественных аудиосигналов; см. Hazan & Barrett, 2000).

Однако считается, что первым из сенсорных систем развивается осязание, есть сообщения о реакции эмбрионов на легкие поглаживания лица уже с возраста 6 недель гестации (Montagu, 1986). Кожная сенсорная система, которая включает в себя тактильные ощущения, восприятия боли, тепла, зуд и, возможно, ассоциативные или аффективные ощущения, быстро развивается внутриутробно и в раннем постнатальном периоде (McGlone & Reilly, 2010), с мультисенсорной способностью пространственной и временной ориентации, доступной при рождении (Filippetti, Johnson, Lloyd-Fox, Dragovic, & Farroni, 2013; Filippetti, Orioli, Johnson, & Farroni, 2015); независимая от позы тактильная реакция развивается в период между 6,5 и 10 месяцами (Bremner, Mareschal, Lloyd-Fox, & Spence, 2008); и осознание собственного тела становится все более выраженным на протяжении раннего детского возраста (Brownell, Zerwas, & Ramani, 2007).

Согласно исследованиям, высокое преобладание атипичных нарушений в работе сенсорной системы наблюдается при РАС на протяжении всей жизни. Например, из недавних обзоров следует, что по сравнению с общей популяцией индивидуумы с РАС имеют более высокие показатели офтальмологических и зрительных нарушений (например, косоглазие) (Butchart et al., 2017; Ikeda, Davitt, Ultmann, Maxim, & Cruz, 2013). Интересно, что с точки зрения психофизической оценки несколько исследований также сообщали о большей способности визуальной дискриминации в определенных задачах и популяционных контекстах при РАС (Bertone, Mottron, Jelenic, & Faubert, 2003, 2005; о перспективах см. Mottron, Dawson, Soulieres, Hubert, & Burack 2006; обзор см. Simmons et al., 2009). Точно так же при РАС распространены нарушения слуха, включая его потерю (Hitoglou, Ververi, Antoniadis, & Zafeiriou, 2010; O’Connor, 2012; Rosenhall, Nordin, Sandstrom, Ahlsen, & Gillberg, 1999; Rydzewska et al., 2018). Как и в случае со зрением, у некоторых индивидуумов с РАС были зарегистрированы островки повышенной производительности при выполнении заданий на слуховое восприятие (Bonnel et al., 2003). По сравнению с нарушениями зрения или слуха, нарушения, связанные с осязанием, при РАС гораздо менее изучены. Первоначальные сообщения, в большинстве основанные на единичных клинических наблюдениях или на наблюдениях родителей, предполагали наличие паттернов гипочувствительности к боли при РАС, но неопровержимых доказательств этого и сопутствующих моделей усиления опиоидов при РАС не хватает (Allely, 2013; Moore, 2015; Whiteley & Shattock, 2002). Недавние исследования позволяют предположить, что наблюдаемая гипочувствительность к боли может быть объединена с атипичной экспрессией боли при РАС (Allely, 2013; Nader, Oberlander, Chambers, & Craig, 2004). Однако параллельно множественные исследования выявили атипичные тактильные или соматосенсорные нейрофизиологические профили при РАС и индивидуумов, имеющих черты, ассоциируемые и укладывающиеся (как нейрофизиологически, так и психофизиологически) в модели дефицита, особенно в областях, связанных с аффективным осязанием (Cassio et al., 2008, 2012; Kaiser et al., 2016; Puts, Wodka, Tommerdahl, Mostofsky, & Edden, 2014; Voos, Pelphrey, & Kaiser, 2013).

Эти результаты имеют значения для разработки технологических устройств. Даже при типичном развитии быстрое созревание способности, связанной с ощущениями, как в рамках конкретных сенсорных модальностей, так и совместно в ряде модальностей, влияет на восприятие и предполагаемую значимость получаемых сигналов, особенно в раннем возрасте. Эти процессы созревания являются контекстно-специфичными, причем физическое созревание сенсорных способностей (напр., остроты зрения) выступает в качестве основы, на которой строятся более высокие когнитивные навыки (напр., распознавание объектов). Для младенцев и детей младшего возраста с повышенным риском развития РАС повышенная распространенность фундаментальных дефицитов сенсорной системы является дополнительным осложнением: представления о доступности технологий и устройств для этих детей является проблемой, выходящей за рамки типичных проблем того или иного уровня развития.

Сенсорно-поведенческие профили

Сенсорные профили (которые в модели Данна (Dunn) [2014] могут включать гипореактивность, гиперреактивность, чувствительность и поиск ощущений) долгое время рассматривались как аспект характеристик темперамента ребенка (Carey, 1970; Colombo & Fagen, 2014; Fullard, McDevitt, & Carey, 1984; Thomas & Chess, 1968; Thomas, Chess, Birch, Hertzig, & Korn, 1963). Системные взаимосвязи между сенсорными профилями, результатами развития и клинически значимыми фенотипами стали предметом постоянных и активных исследований сенсорной чувствительности и реакций в младенчестве и раннем детском возрасте (Carey, 1972; Dunn & Daniels, 2002; Nakagawa, Sukigara, Miyachi, & Nakai, 2016; O’Boyle & Rothbart, 1996). Как и следовало ожидать от особенностей, связанных с темпераментом ребенка, значительные различия в сенсорных профилях очевидны даже в типичных популяциях. Однако необычная природа некоторых специфических форм чувствительности повышает полезность сенсорного профилирования для понимания или прогнозирования клинических состояний, таких как тревожность, депрессия, СДВГ и РАС (Dunn & Bennett, 2002; Engel-Yeger et al, 2016; Ermer & Dunn, 1998; Green & Ben-Sasson, 2010; Robertson & Baron-Cohen, 2017). При РАС сенсорные профили могут быть весьма гетерогенными, и недавние исследования подчеркивают возможное существование сенсорных подтипов в пределах спектра (см. обзор DeBoth & Reynolds, 2017; при типичном развитии Little, Dean, Tomchek, & Dunn, 2017). В опубликованных работах отмечается целый ряд воздействующих сенсорных систем (например, осязание, вкус, звуки), а также расширенная вариабельность как клинической значимости нарушений (от тяжелых до незначительных и отсутствующих), так и представления сенсорного профиля (напр., более высокую распространенность как гипореактивности, так и гиперреактивности; о современной точке зрения на единую номенклатуру и профайлинг см. Schaaf & Lane, 2015).

Сенсорные проблемы более распространены у детей младшего возраста с РАС, чем у детей младшего возраста с другими нарушениями развития, а также детей типичного развития (Rogers, Hepburn, & Wehner, 2003). Недавние исследования показали, что дети младшего возраста с РАС, по сравнению с подобранным по хронологическому возрасту и с подобранными по уровню интеллектуального развития сверстниками типичного развития, демонстрируют более низкую осведомленность и большее стремление к избеганию, но также и более высокую чувствительность к ощущениям. Это указывает на экстремальный профиль сенсорной модуляции у детей младшего возраста с РАС (Ben-Sasson et al., 2007). Кластерный анализ подгрупп 170 детей младшего возраста с РАС выявил несколько кластеров сенсорного поведения, причем примерно половина детей принадлежала к кластеру с более высокими частотами как гипо, так и гиперреактивности с более низким поиском ощущений, из двух групп приблизительно равной пропорции одна демонстрировала низкие уровни сенсорных симптомов, а другая – высокие (Ben-Sasson et al., 2008). У двухгодовалых детей с РАС сенсорная гиперреактивность предсказывает симптомы коморбидной тревожности спустя один год (Green, Ben-Sasson, Soto, & Carter, 2012). Что касается детей еще более раннего возраста, то проспективные исследования выявили атипичное визуальное поведение по отношению к объектам (например, всматривание) в возрасте между 12 и 18 месяцами у тех младенцев, которым позднее был поставлен диагноз РАС (Ozonoff et al., 2008; Zwaigenbaum et al., 2005, 2009), а также потенциальное торможение развития более эффективных и гибких визуально ориентированных форм поведения (Elsabbagh et al., 2013).

Результаты этих исследований подчеркивают высокую распространенность сенсорных проблем у младенцев и детей младшего возраста с РАС, а также ее неоднородность в рамках спектра. По этой причине при разработке и внедрении технологических систем и устройств важно учитывать характеристики темперамента каждого отдельного ребенка и, более конкретно, его сенсорную чувствительность, отсутствие чувствительности и реципрокное поведение. Это может подразумевать необходимость предусмотреть более длительные периоды акклиматизации или длительную десенсибилизацию, а также другие поведенческие техники, обычно применяемые в различных областях – от стоматологии (Hernandez & Ikkanda, 2011; Luscre & Center, 1996) до MPT (Nordahl et al., 2016), включая позитивную похвалу, визуальное расписание, предоставление выбора и использование предпочитаемых подкреплений. Эти технологические системы могут также включать повышенную гибкость в отношении специфических сенсорных свойств интерактивных технологий, чтобы наилучшим образом адаптироваться к потребностям конкретного ребенка (например, сменная внешняя оболочка устройства ради различных тактильных свойств, регулировка яркости, частоты обновления или визуальных качеств видеомониторов, настраиваемые фильтры или выбор звуков и шумов). Кроме того, высокая частота сенсорных проблем, с которыми сталкиваются дети с РАС, подчеркивает полезность сенсорного профилирования до использования технологии, а также разработки протоколов внедрения, гибко адаптирующихся к широкому спектру сенсорных реакций (включая отторжение). Наконец, важно отметить, что у детей младшего возраста с РАС также часто встречается сенсорная гипореактивность. Хотя гипореактивность к сенсорным сигналам социального или коммуникативного происхождения совпадает с фундаментальными дефицитами социального взаимодействия при РАС, может также наблюдаться гипореактивность и к другим ощущениям от окружающей среды, таким как громкие звуки и яркие или мигающие огни. По этой причине было бы полезно, если бы сигналы для направления внимания на конкретные атрибуты технологического устройства (например, кнопки, которые полагается нажимать) имели мультимодальный характер (например, синхронизированное со звуками мигание лампочек), а интерпретация использования устройства в дополнение к основным социальным симптомам аутизма должна учитывать гипер- и гипосенсорный аспекты.

Когнитивное развитие^[3]

Когнитивное развитие, охватывающее внимание, память и процессы речи, определяет, каким образом младенцы и дети младшего возраста конструируют и организуют взаимодействие со своим окружением. Многие когнитивные навыки, в особенности речь, усваиваются через повторяющиеся, эмоционально нагруженные социальные взаимодействия с ухаживающими взрослыми. Поэтому неудивительно, что нормативное достижение порогов когнитивного развития у многих детей с РАС задерживается. У некоторых эта задержка появляется уже в возрасте 6 месяцев (Estes et al., 2015). Исследования позволяют предположить, что системы неврологического развития, способствующие когнитивному развитию, включая устойчивое внимание, когнитивную гибкость, исполнительное функционирование и системы социального вознаграждения, у детей с РАС атипичны (O’Hearn, Asato, Ordaz, & Luna, 2008). Задержка достижения порогов когнитивного развития (см. таблицу 10.3) служит первым поводом для обеспокоенности родителей, а когнитивные дефициты являются одним из наиболее коморбидных черт РАС (Barbaro & Dissanayake, 2012; Zwaigenbaum, Bryson, & Garon, 2013). Задержки речи встречаются приблизительно у 60 % детей с РАС (May et al., 2018), и примерно у 44 % детей с РАС также диагностируется умственная отсталость (Baio, 2012). Синдром дефицита внимания/гиперактивности (СДВГ) также является высоко коморбидным, причем частота двойных диагнозов СДВГ и РАС колеблется от 50 до 83 % (May et al., 2018).

Таблица 10.3. Пороги когнитивных способностей применительно к оценке при помощи технологий и вмешательству

Хотя многие дети с РАС демонстрируют атипичное когнитивное функционирование, остается значительная доля больных РАС, у которых эти способности в относительной сохранности (современную точку зрения см. Нарре, 1999; Mottron et al., 2006). В основе этой фенотипической гетерогенности могут лежать еще более изменчивые биологические и нейронные пути, ведущие как к дефициту, так и к типичному функционированию (Нарре, Ronald, & Plomin, 2006). Технология способна не только помочь уловить ключевые элементы высоковариабельных когнитивных профилей у младенцев и детей младшего возраста с РАС, но и связать поведенческий фенотип с конкретными нейронными основаниями. Более того, когнитивные различия создают уникальные проблемы при традиционных методах оценки и лечения, которые технология, возможно, в состоянии преодолеть. Например, задачи классической теории мышления требуют сильных восприимчивых языковых навыков, но творческое использование технологий может оценить тот же самый конструкт при отсутствии речи (Senju, Southgate, White, & Frith, 2009). Тем не менее необходимо рассмотреть, как эти когнитивные различия могут сдерживать применение технологии и интерпретацию результатов.

Использование технологических устройств детьми с РАС без учета когнитивных различий может привести к непреднамеренной предвзятости. Рассмотрим использование айтрекинга с детьми с РАС. Вербальные и невербальные сигналы «смотреть на экран» или «не двигаться» могут быть менее эффективными в случае детей с коммуникативными проблемами. Зрительные и слуховые аспекты экспериментальных и калибровочных стимулов могут в той или иной мере отвлекать младенцев с колебаниями регуляции внимания и контроля импульсов. Другие технологии опираются на имитацию (напр., «нажми эту кнопку, как я») и стратегии социального вознаграждения, которые могут быть менее эффективными для детей с РАС. Поскольку многие из этих навыков естественно устойчивы у детей типичного развития, исследователи могут даже не осознавать, в какой степени предлагаемые ими процедуры зависят от этих способностей, и, следовательно, спутать выполнение задания с его пониманием.

Кроме того, дети с РАС и когнитивными дефицитами слишком часто исключаются из участия в исследованиях, основанных на технологиях. Оборудование и процедуры обычно оказываются для детей с РАС слишком новыми, что может представлять сложности для детей с когнитивной негибкостью и нарушенными речевыми навыками. Многие основанные на технологиях операции являются длительными, и участники немало времени вынуждены ждать, пока закончатся процедуры настройки и калибровки. Дефицит интеллекта, речи и внимания делает это ожидание чрезвычайно сложным, а иногда и невозможным.

С другой стороны, устройства способны предоставить детям с РАС новый способ организации и конструирования своего мира, более соответствующий их когнитивному стилю. Как таковой, технический прогресс открывает огромные возможности для лечения конкретных дефицитов.

Технологические методы дополнения скрининга и фенотипирования^[4]

Разработка систем, способствующих раннему выявлению симптомов аутизма и отслеживанию проявлений детей с РАС, была и остается важной областью совместной клинической и исследовательской деятельности. Цифровые или технологические платформы предлагают множество возможностей для изучения ранних признаков аутизма и отслеживания прогрессирования заболевания. В широком смысле цифровые системы, используемые в фенотипировании младенцев и детей младшего возраста, можно разделить на две категории: те, которые получают информацию из вторичного источника (напр., родительские опросники), и те, которые получают данные измерений непосредственно от детей (напр., основанные на видеозаписях заметки о поведении).

Преимущества перевода традиционных системскрининга в цифровой формат

Инструменты скрининга, используемые для выявления самых ранних признаков риска развития (в младенчестве и раннем детстве), опираются преимущественно на данные родительских отчетов. Одним из наиболее простых применений технологии в раннем скрининге является перевод традиционных опросов и интервью на бумаге в цифровой формат. Несмотря на свою прямолинейность, использование цифрового формата дает ряд преимуществ, как было подчеркнуто Harrington, Bai и Perkins (2013) в статье, описывающей внедрение электронной версии широко используемого Модифицированного чеклиста аутизма у детей младшего возраста (М-СНАТ) (Robins, Fein, Barton, & Green, 2001).

Во-первых, подсчет очков может быть автоматизирован, а не осуществляться вручную. В исследовании Harrington 17 % чеклистов на бумаге были подсчитаны неправильно, и одна треть этих ошибок привела к ошибочной оценке риска аутизма.

Во-вторых, цифровой формат дает возможность упорядочить вопросы путем последовательного предоставления выбора и ветвления. Например, в более позднем M-CHAT-R/F (пересмотренном с последующим наблюдением) первоначальная группа из 20 вопросов, задаваемых родителям, классифицирует детей младшего возраста по трем группам риска: низкий, средний и высокий. У детей младшего возраста в группе низкого риска вероятностно предполагается отрицательный результат по РАС, а те, кто относится к категории высокого риска, немедленно получают рекомендации по направлению на формальную диагностику и услуги раннего вмешательства. Однако категория среднего риска требует более тщательного изучения. Традиционно проводится собеседование с ухаживающими взрослыми для дальнейшего выяснения степени риска ребенка. Это интервью включает в себя предписанный набор вопросов, с дополнительными вопросами, зависящими от предыдущих ответов. Хотя такой метод очень эффективен, когда им руководит обученный оценщик, он требует специального дополнительного персонала для проведения интервью. Это приводит к задержке, и временами значительной, учитывая, что родители, возможно, покинули место скрининга к тому времени, когда баллы оказались подсчитаны. Это может привести к потере данных, если невозможно связаться с ухаживающими взрослыми для последующего интервью. Использование цифровой логики ветвления по ходу автоматизированного подсчета баллов может эффективно ставить дополнительные вопросы по мере необходимости, что приводит к уменьшению задействованных человеческих ресурсов (особенно при дополнительном интервью), более упорядоченному опыту для ухаживающих взрослых и более своевременному и эффективному получению результатов скрининга клиницистами.

В-третьих, цифровые системы могут обеспечить более быстрое включение данных в электронные медицинские карты с предложениями и рекомендациями относительно доступа к услугам, когда это необходимо. Campbell и коллеги (2017) показали, что внедрение цифрового формата M-CHAT-R / F увеличило точность электронной медицинской документации с 54 до 92 %, а проведение соответствующих последующих мероприятий на основе результатов скрининга – с 25 до 85 %. Сходным образом Bauer, Sturm, Carroll и Downs (2013) сообщают об эксперименте по добавлению модуля аутизма в компьютерную систему поддержки принятия решений в педиатрических клиниках сообщества, в результате которого 70 % сотрудников сообщили, что автоматизация помогла в соблюдении рекомендаций по скринингу и уходу.

Наконец, цифровые системы обладают способностью включать в себя другие методы поощрения участия в процессе скрининга и мотивации его использования. Например, система «Детские шаги» (Kientz, Arriaga, & Abowd, 2009) использовала метафору цифровой детской книги и позволяла вести сентиментальные дневниковые записи наряду с заметками скрининга по Опроснику по возрасту и стадии развития (Squires et al., 2009) для мотивации родительской вовлеченности и снижения тревоги у родителей. Системы на базе технологий могут также создавать напоминания и использовать гибкие форматы, чтобы обеспечить более широкий охват этих родительских скрининговых инструментов.

Повышение доступности за счет мобильных технологий

Кроме того, широкое распространение мобильных технологий, особенно мобильных телефонов, в повседневной жизни обеспечивает все большую доступность скрининга развития непосредственно для ухаживающих взрослых. Например, оценки доступности сотовых телефонов для населения колеблются от 44 до 91 % в странах Африки к югу от Сахары (GSM Association, 2018; Pew Research Center, 2018). Это может также сделать более доступными опросники и обзоры скрининга развития даже там, где на местном уровне трудно получить экспертную оценку клинициста или доступ к валидизированным инструментам скрининга (Durkin et al., 2015). Например, Brooks, Haynes, Smith, McFadden и Robins (2016) продемонстрировали, что веб-скрининг аутизма повышает уровень участия и последующего наблюдения в недостаточно обеспеченных ресурсами городских клиниках, обслуживающих преимущественно национальные меньшинства.

Существует множество стратегий использования мобильных технологий для обращения к труднодоступным группам населения, включая интерактивное голосовое реагирование (напр., заранее записанные аудиоопросы, данные которых собираются с помощью нажатия кнопок на панели набора номера), голосовые вызовы, текстовые сообщения и кастомизированные мобильные приложения (Firchow & MacGinty, 2017). Возросшая доступность, обеспечиваемая мобильными технологиями, может проявляться как в развитии вширь, охватывая все большее количество сообществ, так и вглубь, совершенствуя методы сбора информации. Например, Suh, Porter, Racadio, Sung и Kientz (2017) использовали основанный на SMS-сообщениях подход для лонгитюдной оценки риска развития в течение длительных периодов времени. Плотный, лонгитюдный трекинг поведения способен помочь при достижении целей мониторинга развития, а также повысить показатели объективности и стабильности производных данных.

Использование возможностей мультимедийной презентации и сбора данных технологиями мобильных устройств

Новые мобильные устройства, особенно смартфоны и планшеты, получают все большее распространение во всем мире (Pew Research Center Global Attitudes and Trends, 2016) и предлагают целый ряд возможностей, которые потенциально увеличат возможности, в том числе применения, систем раннего скрининга развития. Например, в нескольких докладах (Macari et al., 2018; Mamun et al., 2016; Marrus et al., 2015, 2018; Shic et al., 2018; Wilkinson et al., 2018) освещался скрининг с использованием видеопримеров и анимации для разъяснения вопросов ухаживающим взрослым. Janvier и коллеги (2016) разработали скрининговую систему Проверки развития, которая использует изображения поведения для прояснения вопросов, связанных с развитием. Этот инструмент не требует цифрового формата, но, как и традиционные инструменты скрининга, основанные на тексте, может быть адаптирован в цифровом виде для большей гибкости. В сходном ключе Bardhan и коллеги (2016) описали систему для смартфонов, которая дополнила вопросы М-СНАТ графической презентацией в цифровом формате для сбора данных и направления на получение услуг.

Помимо этого мультимедийные возможности современных мобильных устройств распространяются не только на презентацию мультимедийного контента, но и на сбор данных. В самой простой форме смартфонные системы с возможностями сбора видеоданных обеспечивают легкодоступное средство записи раннего развития поведения детей – подход, успешно используемый в многочисленных ретроспективных исследованиях поведения младенцев и детей младшего возраста для понимания самых ранних проявлений аутизма (Baranek, 1999; Osterling & Dawson, 1994; Roche et al., 2018; Werner, Dawson, Osterling, & Dinno, 2000; Wilson et al., 2017; обсуждение см. в Baranek et al., 2005; Costanzo et al., 2015; Zwaigenbaum et al., 2007). Подходы телемедицины также полезны и предлагают специалистам по развитию возможность наблюдать, комментировать и интерактивно направлять исследование ключевых форм поведения, имеющих отношение к выявлению ранних симптомов аутизма (Buttross, Curtis, Lucas, & Annett, 2018). Современные приложения позволяют продвинуться еще дальше, сочетая сбор видеоданных с автоматически направляемыми исследованиями поведения, которые проводят родители, чтобы дать возможность еще больше структурировать оценку поведения детей (Каппе, Carpenter, & Warren, 2018; Sarkar et al., 2018).

Машинное обучение и компьютерное зрение

Скрининг развития и фенотипическое профилирование также выигрывают от достижений в области компьютерной аналитики, которые уже оказали влияние на многие аспекты общества и экономики. Особое место среди этих достижений занимает внедрение методов машинного обучения, которые используют датацентричные подходы к повышению эффективности, автоматизации и производительности инструментов в цифровом формате (Abbas, Garberson, Glover, & Walls, 2018; Ben-Sasson, Robins & Yom-Tov, 2018; Thabtah, 2018, 2019; Thabtah, Kamalov & Rajab, 2018). Кроме того, методы сбора данных были использованы для получения дополнительной ясности в отношении природы профилей ранних симптомов аутизма, как было показано на примере методов кластеризации, применяемых для данных поведения и обследований у младенцев-сиблингов группы высокого риска детей с РАС (Bussu et al., 2018; Chawarska et al., 2014; Rowberry et al., 2015).

Достижения в области сбора данных и машинного обучения в области применения фенотипирования младенцев и детей младшего возраста с высоким риском развития РАС обычно следуют аналогичным исследованиям в области характеризации симптомов аутизма у детей более старшего возраста (Abbas et al., 2018; Bone et al., 2016; Wall, 2013; Wall, Kosmicki, DeLuca, Harstad, & Fusaro, 2012). Точно так же они сопровождаются аналогичными и важными соображениями и предостережениями относительно их внедрения и использования, в частности осторожностью, с которой следует собирать, анализировать и интерпретировать массивы данных (Bone et al., 2015).

Помимо изучения данных поведения и обследований, методы машинного обучения также используются (1) для изучения патологий и отличий неврологических реакций (ЭЭГ, МЭГ, МРТ) и биологических реакций (отслеживание взора, частота сердечных сокращений, моторика и т. д.) у младенцев с высоким риском аутизма по сравнению с младенцами типичного развития за счет моделирования и стратификации раннего развития мозга и раннего биологического развития (Crippa et al., 2015; Emerson et al., 2017; Hazlett et al., 2017) и (2) для изучения аномальных паттернов использования мобильных, видео- и игровых платформ как средство стратификации детей с высоким риском развития аутизма в противовес их сверстникам (Anzulewicz, Sobota, & Delafield-Butt, 2016; Atyabi et al., 2017; Li et al., 2018).

Методы компьютерного зрения в сочетании с подходами машинного обучения, которые предоставляют нам цифровые платформы, также занимают все более заметное место в фенотипировании детей с РАС в ранний период развития. Они предлагают возможность обойти трудоемкий процесс обучения оценщиков ручному кодированию поведения, наблюдаемого с помощью потоков мультимедийных данных (например, голоса детей и поведенческие реакции на задание), а также повысить объективность за счет извлечения количественных показателей выполнения заданий. Эти методы были рассмотрены в ряде исследований (Campbell et al., 2018; Fusaro et al., 2014; Hashemi et al., 2012, 2015, 2018; Tariq et al., 2018), включая исследования, в которых презентация стимулов посредством планшетов сочеталась с цифровой записью и кодированием аффективных реакций лица младенцев с РАС (Campbell et al., 2018) и исследование, где было осуществлено автоматическое обнаружение зрительного контакта у детей с РАС в «живых» поведенческих взаимодействиях (Chong et al., 2017; Edmunds et al., 2017; Rehg, Rozga, Abowd, & Goodwin, 2014; Rehg, 2011; Ye et al., 2012, 2015).

Другие сенсорные технологии

Хотя значительная часть развития технологий, связанных с цифровым фенотипированием поведения при РАС, сосредоточена на смартфонах и мобильных устройствах, таких как планшеты, налицо также стремительный прогресс других сенсорных и интерактивных технологий. К ним относятся системы айтрекинга, носимые устройства (трекеры движения, мониторы электродермальный активности, мониторы сна), системы анализа голоса и тактильные системы (подробный разбор использования этих устройств при РАС на протяжении всей жизни см. Cabibihan et al., 2017). В этом разделе кратко излагаются основные темы, относящиеся к каждой из этих технологий.

Айтрекинг

Айтрекинг стал важным инструментом в исследовании ранних признаков атипичного зрительного социального познания и внимания у индивидуумов с РАС (обзоры см. Chita-Tegmark, 2016; Frazier et al., 2017). Хотя только незначительная часть айтрекинг-исследований при РАС фокусируется на младенцах и детях младшего возраста, эта работа уже принесла большое количество открытий. Например, мы знаем, что дети младшего возраста с РАС меньше фокусируются на лицах партнеров по взаимодействию, чем дети младшего возраста типичного развития (Chawarska, Macari, & Shic, 2012; Chawarska & Shic, 2009; Shic, Bradshaw, Klin, Scassellati, & Chawarska, 2011). Они также демонстрируют визуальные паттерны сканирования, которые отличаются от паттернов детей младшего возраста типичного развития во время заданий на инициацию совместного внимания, но не демонстрируют существенных отличий в реакции на такие задания (Billed et al., 2016). В более широком смысле младенцы и дети младшего возраста с РАС демонстрируют пониженное визуальное предпочтение социальной информации по сравнению с несоциальной информацией (Klin, Lin, Gorrindo, Ramsay, & Jones, 2009; Pierce et al., 2015). Недавняя работа, использующая парадигму случайного взгляда в айтрекинге (т. е. использование айтрекинга для автоматического и адаптивного изменения визуальных входных данных каждого участника), также показала нетипичность в получении и реагировании на ценность социальной информации (Vernetti, Senju, Charman, Johnson, & Gliga, 2018; Wang, DiNicola, Heymann, Hampson, & Chawarska, 2017). Применение компьютерных и статистических методов дополнительно выявило детализированную структуру атипичного внимания при РАС (Campbell, Shic, Macari, & Chawarska, 2014; Chawarska, Ye, Shic, & Chen, 2015; Wang, Campbell, Macari, Chawarska, & Shic, 2018), что говорит о необходимости разработки более оптимизированных систем для раннего выявления РАС и прогнозирования результатов лечения (Murias et al., 2018).

Результаты, полученные в ходе исследований младенцев-сиблингов детей с РАС, которые сами подвержены высокому риску развития РАС, оказались столь же многообещающими. Приблизительно в шестимесячном возрасте младенцы-сиблинги, которым позднее ставят диагноз РАС, демонстрируют сниженное внимание к лицам (Chawarska, Macari, & Shic, 2013), неустойчивые паттерны сканирования при взгляде на говорящее лицо (Shic, Macari, & Chawarska, 2014) и атипичные профили отвлечения внимания (Elison et al., 2013). Эти младенцы группы высокого риска, у которых развивается РАС, также демонстрируют атипичные траектории развития сканирования лица в раннем младенчестве и в младшем детском возрасте (Jones & Klin, 2013), нюансированные трудности в совместном внимании в возрасте 13 месяцев (Bedford et al., 2012) и, что удивительно, повышенную эффективность визуального поиска в возрасте 9 месяцев (Gliga et al., 2015).

Хотя исследования все еще продолжаются (соображения о будущих направлениях и рекомендации для полевых испытаний см. Shic, 2016), эти результаты подчеркивают перспективность айтрекинга для выявления и понимания самых ранних проявлений атипичного социального внимания у младенцев и детей младшего возраста, которым позже будет поставлен клинический диагноз РАС. Айтрекинг – это чрезвычайно гибкая технология, не инвазивная, к тому же она хорошо переносится очень маленькими детьми (обсуждение см. Karatekin, 2007; Shic, 2013a). Хотя айтрекинг относится к только зарождающимся технологиям, он также имеет немалый потенциал для разработки систем, которые помогают тренировать социальное внимание, а также проводить его мониторинг (Powell, Wass, Erichsen, & Leekam, 2016; Vernetti et al., 2018; Wang et al., 2015, 2017; Wass, Porayska-Pomsta, & Johnson, 2011).

Носимые устройства

Для младенцев и детей младшего возраста, которые позже получают диагноз РАС, использование носимых устройств может быть затруднено из-за проблем с сенсорным вводом, уникальными сенсорными потребностями и нарушениями речи – все это способно повлиять на соблюдение требований. Однако несколько недавних исследований выявили потенциал таких устройств. Например, мониторы электродермальной активности кожи (также известные как детекторы проводимости кожи или детекторы кожно-гальванической реакции) использовались у малышей с РАС для выявления взаимосвязи междуувеличением электродермальной реакции на механические игрушки и учащением повторяющегося поведения (Prince et al., 2017). Для выявления атипичных паттернов сна у детей более старшего возраста с РАС использовалась актиграфия (Wiggs & Stores, 2004), но имеется мало информации о ее применении у детей младшего возраста и младенцев с РАС или с риском развития РАС. Сообщалось об использовании похожих устройств и методов для отслеживания повторяющегося поведения у младенцев и детей младшего возраста, а также у детей более старшего возраста (Min, Tewfìk, Kim, & Menard, 2009; Tapia, Intille, Lopez, & Larson, 2006). По мере того, как будут совершенствоваться миниатюризация устройств и алгоритмов программного обеспечения, мы скорее всего столкнемся с распространением носимых технологий в ранние периоды развития РАС. В идеале многие устройства и приложения, описанные в этой главе, выиграют от этого прогресса, равно как и от фактора носимости. Последний может увеличить их распространенность и повлиять на способность генерировать большие, непрерывные массивы данных, описывающие паттерны, относящиеся к клиническому фенотипу и, возможно, переопределяющие его.

Системы анализа голоса

Относительно недавняя разработка в области практичных систем анализа голоса, состоящая из компактных цифровых записывающих устройств и программного обеспечения для автоматизированного анализа, значительно продвинула исследования в области развития речи (Oller et al., 2010). Эта технология позволяет обрабатывать тысячи часов аудиозаписей, включая производимые ребенком вокализации и акустическую среду ребенка, которые собираются в естественных условиях (т. е. дома или в школе). Интерес к развитию речи и овладению языком побудил многих исследователей младенческого и раннего возраста взять на вооружение такие системы устройств и программного обеспечения, как «Анализ языковой среды» (LENA). Записывающие устройства LENA – маленькие и беспроводные – могут быть закреплены непосредственно на одежде ребенка, причем аудиозапись ведется на протяжении всего дня дома и в других естественных условиях. Программное обеспечение LENA непрерывно обрабатывает поток аудиозаписей и сегментированных вокализаций, которые могут быть классифицированы по тому, кто говорит (напр., взрослая женщина, ребенок), и использоваться для определения частотности слов взрослого, вокализаций ребенка, а также смены говорящего в разговоре (Xu, Yapanel, & Gray, 2009). Кроме того, были разработаны такие инструменты, как Автоматическая оценка вокализации (AVA), для анализа детских вокализаций и определения уровня экспрессивной речи, представленного стандартным баллом, который коррелирует с клиническими оценками речи (Richards et al., 2017).

Технология LENA показала большой потенциал для клинической практики в отношении раннего скрининга, выявления языковых нарушений и реакции на лечение. Она имеет высокую надежность и валидность (Woynaroski et al., 2017; Xu et al., 2009; Yoder, Oller, Richards, Gray, & Gilkerson, 2013) и может собирать и анализировать огромные массивы акустических данных, присутствующих в среде, в которой ребенок учится речи. Эти особенности могут позволить более эффективно и нюансированно оценивать детскую речь, чем некоторые стандартизированные клинические оценки, которые чаще всего используются на практике. При помощи LENA исследователи установили, что дети с РАС отличаются от детей типичного развития по своей акустической среде и использованию речи. Смена говорящего в разговоре случается реже и занимает меньше времени у детей с РАС, чем у детей типичного развития (Warren et al., 2009). Кроме того, дети с РАС производят меньше вокализаций, которые к тому же менее обусловлены контекстом, а также произносят меньше канонических слогов (Oller et al., 2010; Warlaumont, Richards, Gilkerson, & Oller, 2014; Warren et al., 2009). Развивая результаты этого исследования, Harbison и коллеги (2018) недавно предложили использовать измерения детской реципрокности в качестве предиктора реакции на лечение в клинической практике у детей с РАС. Найдя новое применение технологии LENA, Pawar и коллеги (2017) разработали детектор смеха, который позволяет оценить аффект у детей более старшего возраста с РАС. Эти системы также могут быть использованы для выявления обедненной речевой среды, которая может оказывать особенно значительное влияние на развитие речи у младенцев и детей младшего возраста с РАС или подверженных риску РАС, и которая может оказаться неоценимой для руководства вмешательствами в развитие речи (Gilkerson et al., 2017).

Потенциальные недостатки внедрения цифрового фенотипирования

Важно отметить, что существуют потенциальные недостатки, связанные с внедрением цифрового фенотипирования. В качестве примера рассмотрим случай раннего скрининга РАС, который является одним из наиболее разработанных подходов цифрового фенотипирования, используемых у младенцев и детей младшего возраста, которым ставится диагноз РАС.

Во-первых, цифровые устройства, используемые при скрининге (как правило, мобильные телефоны или планшеты), сами по себе влекут за собой дополнительные расходы (по сравнению с ручкой и бумагой). Необходимо позаботиться о том, чтобы эти устройства не были потеряны намеренно или непреднамеренно. Они также подвержены поломке и неправильному функционированию, как того не происходит с бумагой.

Во-вторых, хотя сама постановка вопросов может быть достаточно эффективной, необходимо развивать окружающую инфраструктуру для поддержания работы электронных систем опроса, включая (1) защищенные каналы связи для передачи данных; (2) надежную блокировку данных, содержащихся в устройстве (в случае потери устройства); (3) ежедневное техническое обслуживание устройства, включая обеспечение того, чтобы устройство было заряжено и правильно функционировало; (4) создание служб по копированию, хранению и организации собранных данных, равно как и распространению информации по соответствующим каналам коммуникации (напр., сообщение результатов врачам); (5) создание систем и приложений отслеживания для защиты от потери данных и сопоставления ответов на опросы с историями болезни детей; (6) учет многочисленных вариантов поломок и адекватных решений для ихустранения (например, поломка инфраструктуры беспроводной связи; лица, осуществляющие уход, ухаживающие взрослые неполностью заполняют устройство или позволяют ему отключиться из-за чрезмерной задержки; родители вводят неверную или несоответствующую идентификационную информацию в истории болезни детей). У многих подобных подвохов возможны аналоги в традиционных бумажных методиках, но в данном случае проблемы обостряются из-за веры пользователей и персонала, использующих электронные системы скрининга, в их безотказность.

В-третьих, неясно, действительно ли электронные и бумажные методы, используемые при скрининге, дают одинаковые результаты. Хотя кажется, как, например, в исследовании Harrington и коллег (2013), что цифровые системы всецело приняты и иногда даже пользуются большим предпочтением по сравнению с традиционными бумажными, в настоящий момент не хватает информации о расхождениях в психометрических свойствах между этими двумя реализациями одного и того же инструмента. Также существует мало исследований, описывающих эффекты различных методов подачи вопросов (напр., один вопрос за раз по сравнению со списком вопросов; использование полос прокрутки и навигационных кнопок; вопросы удобства использования, связанные с размерами окошек для проставления галочек и баллов, чувствительность выбора; или другие параметры пользовательского интерфейса) и их влияние на психометрические свойства или удобство пользования цифровых систем скрининга.

Наконец, ясно, что, хотя процесс интервью и способность учитывать «ответы в свободной форме» (например, помечать, когда смысл вопроса отвечающему непонятен) могут допускать вариативность респондентов, которая может быть сложной для структурированного анализа, они также позволяют побуждать к двустороннему обсуждению, которое может обогатить процесс скрининга или диагностики так, как не способны полностью автоматизированные системы.

Те же трудности возникают и при использовании других цифровых методов фенотипирования, которые для достижения практической полезности должны будут решить многие сходные проблемы инфраструктуры, стоимости и психометрической оценки, которым подвергаются традиционные инструменты. Области потенциальной уязвимости потребуют дополнительных исследований для дальнейшего разбора и понимания, причем потребуется рассматривать их ограниченность с учетом потенциальных преимуществ, которые способны дать системы фенотипирования в цифровом формате.

Технологические методы, дополняющие лечение и мониторинг^[5]

Существует значительный объем данных, свидетельствующих о том, что раннее вмешательство улучшает результаты развития у индивидуумов с РАС (Zwaigenbaum et al., 2015). Также предпринимаются постоянные усилия по снижению возраста достоверной диагностики для улучшения раннего доступа к услугам вмешательства (Koegel, Koegel, Ashbaugh, & Bradshaw, 2014). Благодаря достижениям последнего десятилетия РАС может быть надежно диагностирован у младенцев уже в возрасте 24 месяцев (Guthrie, Swineford, Nottke, & Wetherby, 2013; Ozonoff et al., 2015), особенно в популяциях, направляемых в клиники (Chawarska, Klin, Paul, & Volkmar, 2007). Тем не менее к этому возрасту многие дети с РАС упускают бесчисленные возможности обучения, и многие уже значительно отстают от своих сверстников в прохождении ключевых социальных и речевых порогов. Многие из этих ранних основополагающих порогов, таких как совместное внимание, подражание, использование жестов и овладение речью, служат каркасом для развития более поздних, более сложных навыков. Младенцы и дети младшего возраста, которые не получают раннего вмешательства, могут упустить критически важные временные периоды для оттачивания этих базовых навыков, что может помешать своевременному развитию продвинутых адаптивных способностей, таких как исполнительное функционирование, регуляция эмоций, социальные и академические навыки. Наиболее эмпирически обоснованные стратегии лечения младенцев и детей младшего возраста с РАС или с риском развития РАС подпадают под категорию естественных вмешательств в поведенческое развитие (NDBI) (Bradshaw, Steiner, Gengoux, & Koegel, 2015; Schreibman et al., 2015). Исследования технологических подходов к раннему вмешательству в младенческом и раннем детском возрасте все еще ведутся, но эта область способна привести к творческим решениям проблем ранних дефицитов.

Технология может предоставить средства для дополненного лечения или сделать его более доступным. Например, тренинг нашептывания (Ottley & Hanline, 2014; Ottley, 2016) использовался для обеспечения обратной связи в режиме реального времени для оптимизации предоставления лечения и обучения как родителей, так и профессионалов. Технология телемедицины была использована для обучения родителей младенцев и детей младшего возраста с РАС стратегиям вмешательства (Vismara et al., 2018).

Полученные из сети Интернет учебные материалы использовались для пополнения знаний или при обучении родителей и поставщиков услуг (Hamad, Serna, Morrison, & Fleming, 2010; Jang et al., 2012; Kobak, Stone, Wallace, et al., 2011) с применением техник, которые также применялись для ранней идентификации (Kobak, Stone, Ousley, & Swanson, 2011; Koegel et al., 2005). Однако большинство исследований в области основанных на технологиях вмешательств, включая интерактивные компьютерные игры, компьютерное обучение и социальных роботов, охватывают главным образом детей школьного возраста, подростков и взрослых (Bolte, Golan, Goodwin, Zwaigenbaum, 2010). Помимо подходов телемедицины, направленных на расширение сферы применения поведенческих вмешательств или повышения их доступности, налицо значительная нехватка исследований, посвященных использованию технологических вмешательств для младенцев и детей младшего возраста. Следующие разделы посвящены технологиям, разработанным в первую очередь для детей более старшего возраста с РАС, с акцентом на то, как некоторые из этих технологий могут быть распространены или в настоящее время распространяются на детей более младшего возраста.

Интерактивные игры и компьютерное обучение

Развивающие игры и погружение в игру имеют долгую историю в специальном образовании. Исследования были сосредоточены в основном на восстановлении навыков и дополнениях к традиционному вмешательству у детей старшего возраста (Horne-Moyer et al., 2014; Noor, Shahbodin, & Pee, 2012; Rego, Moreira, & Reis, 2010; Ritterfeld, Cody, & Vorderer, 2009; Whyte, Smyth, & Scherf, 2014). Эти области часто используют внутренние показатели эффективности в игре для отслеживания траектории развития навыков в конкретном контексте каждой игры (Shute, Ventura, Bauer, & Zapata-Rivera, 2009). Менее изученным, но весьма ценным является использование игровых платформ для извлечения показателей, связанных с клиническим фенотипом. Несколько исследований показали взаимосвязь между паттернами игры и связанными с аутизмом профилями у взрослых и детей старшего возраста (Anzulewicz et al., 2016; Li et al., 2018; Tanaka et al., 2010; Weng et al., 2015; Wolf et al., 2008). Однако из-за относительно незрелых перцептивно-когнитивно-моторных способностей младенцев и детей младшего возраста (с РАС или без РАС) использование интерактивных цифровых игровых систем для воздействия или мониторинга значимых отношений с клинически значимыми профилями остается относительно неисследованной областью. Anzulewicz и коллеги (2016) показали, что паттерны игры и жестов во время действий по цифровому «разделению» (когда ребенок-пользователь должен был разделить фрукт на кусочки, а затем дать кусочки цифровым персонажам) и цифрового обведения/раскрашивания могут быть объединены с методами машинного обучения, чтобы дифференцированно классифицировать детей с РАС, отличая их от детей типичного развития, уже в возрасте 3 лет с точностью 93 %.

Недавнее крупномасштабное исследование (с участием n = 366 младенцев и детей младшего возраста типичного развития) показало, что использование ребенком младшего возраста сенсорных интерфейсов (особенно полосы прокрутки) связано достижением порога развития мелкой моторики (Bedford, Saez de Urabain, Cheung, Karmiloff-Smith, & Smith, 2016). Учитывая продемонстрированную связь между развитием мелкой моторики в младенчестве и более поздней тяжестью аутизма у младенцев с высоким риском развития РАС (Iverson et al., 2019), исследования типичного развития, такие как работа Bedford и коллег (2016), подчеркивают потенциальное применение при изучении профилей развития у детей с РАС.

Сходным образом налицо недостаток сведений об использовании подходов видеоигр для опосредования или поведенческого вмешательства у младенцев или детей младшего возраста, которые в конечном итоге получают диагноз РАС. Однако исследования оценили применение этих систем у дошкольников (напр., примеры и обсуждение разновидностей игр для детей очень раннего возраста с РАС см. Fletcher-Watson, Pain, Hammond, Humphry, & McConachie, 2016), было собрано достаточно информации об использовании игр на протяжении всей жизни при РАС (Boyd et al, 2017; Mehl-Schneider & Steinmetz, 2014; Ploog, Scharf, Nelson, & Brooks, 2013; Shic, 2013b; Whyte et al., 2014). Даже исключая тему РАС, работ в этом раннем возрастном диапазоне существует мало (Jurdi, Montaner, Garcia-Sanjuan, Jaen, & Nacher, 2018), хотя уже были даны некоторые предварительные рекомендации по разработке медицинских игр для детей младшего возраста (Hoiseth, Giannakos, Alsos, Jaccheri, & Asheim, 2013). В то же время в последние годы возросли масштабы разработки и оценки исследований игр и компьютерных обучающих систем для ранних периодов развития РАС. Например, в одном недавнем исследовании описана мультимониторинговая система, предназначенная для обучения навыкам социального внимания детей младшего возраста с РАС (конкретно реакции на имя) (Zheng et al., 2015). Несколько исследований дали положительные результаты при использовании компьютерных методов обучения. Например, Moore и Calvert (2000) описали повышение внимания и сохранение словарного запаса у детей с РАС в возрасте уже 3 лет при использовании компьютерных инструкций по сравнению с инструкциями учителей. Другие платформы предоставляют возможности для обучения, дополняя образовательную деятельность терапевта или педагога в компьютерном формате. Например, Herrera и коллеги (2012) описывают видеоигру с отслеживанием тела на основе Kinect (бесконтактный сенсорный игровой контроллер компании Microsoft, изначально разработанный для игровых приставок, и позднее для персональных компьютеров. – Прим. перев.), которая позволяет обучать навыкам совместных действий и чередования в игре, a Simmons, Paul и Shic (2016) описывают систему визуализации для обучения просодическим аспектам речи детей с РАС. Начато еще значительное число исследований для рассмотрения того, как более традиционные методы моделирования поведения, такие как видеомоделирование (Bellini & Akullian, 2007; Charlop-Christy, Le, & Freeman, 2000; Ganz, Earles-Vollrath, & Cook, 2011), могут быть усилены за счет возможностей мультимедийных и портативных устройствав (Cihak, Fahrenkrog, Ayres, & Smith, 2010; Popple et al., 2016). Наконец, многообещающие результаты показывают целесообразность и потенциальные преимущества для младенцев и детей младшего возраста типичного развития при обучении с помощью телеконференций (Myers, LeWitt, Gallo, & Maselli, 2017), особенно в ситуациях совместного просмотра, когда родитель моделирует реакции, которые желательно получить от ребенка (Strouse, Troseth, O’Doherty, & Saylor, 2018).

Роботы и умные игрушки

С быстрым развитием в последние годы технологий и искусственного интеллекта исследователи также начали изучать, как роботы, возможно, будут способствовать терапии при РАС. Все растущий объем исследований в области социально-вспомогательной робототехники (SAR), которая направлена на оказание помощи особым группам населения роботами, разработанными специально для социальных взаимодействий. Потенциальные вмешательства для лиц с расстройствами аутистического спектра были выделены как перспективная область приложения SAR (Scassellati, Admomi, & Mataric, 2012) по ряду причин (Cabibihan, Javed, Ang & Aljunied; Scassellati, 2005). Во-первых, социальные роботы-помощники могут быть разработаны для облегчения социальных взаимодействий – а эта область представляет особую проблему для детей с РАС. Во-вторых, особенности социальных роботов хорошо подходят для сильных сторон и предпочтений детей с РАС: эти дети, как правило, проявляют предпочтения (и сильные стороны в понимании) физических и систематических явлений (Auyeung et al., 2009; Dawson, Soulieres, Gernsbacher, & Mottron, 2007; Turner-Brown, Lam, Holtzclaw, Dichter, & Bodfish, 2011), но могут испытывать дискомфорт от сложности и непредсказуемости социального мира (Bellini, 2006). Роботы предлагают уникальное сочетание объектной простоты и предсказуемого поведения и человекоподобного социального поведения (Thill, Pop, Belpaeme, Ziemke, & Vanderborght, 2012). В результате дети с РАС могут чувствовать себя более комфортно, взаимодействуя с ними (Kim et al., 2015), что может способствовать уменьшению исходных или постоянных барьеров на пути к принятию всех аспектов вмешательства.

Социальные интерактивные роботы-помощники могут быть разработаны для сообщения, выражения и восприятия эмоций, способствования социальным взаимодействиям, интерпретации естественных подсказок и помощи детям в развитии социальных компетенций (Fong, Nourbakhsh, & Dautenhahn, 2003). Сегодня социальные роботы-помощники используются в качестве инструментов для обучения навыкам детей с аутизмом, подчеркивания социальных возможностей (обсуждение социальных возможностей и их роли при РАС см. Valenti & Gold, 1991; Loveland, 1991), поощрения игры и получения желаемого поведения. Роботы могут быть использованы для создания интересных, привлекательных и значимых социальных сценариев для облегчения взаимодействия с другими детьми. Робот в интерактивном контексте может принимать множество ролей: (1) инструмент диагностики и сбора данных, (2) компаньон в играх, (3) агент, вызывающий определенное поведение, (4) посредник в социальных взаимодействиях, (5) одна из сторон в социальном взаимодействии и (6) личный терапевт (Cabibihan et al., 2013). Эти роли можно сгруппировать в два основных применения социальной робототехники при аутизме: инструмент диагностики и средство терапии.

Роботы как инструмент диагностики

В то время как большая часть работ по изучению полезности социально-вспомогательной робототехники в исследованиях аутизма была сосредоточена на усилиях по созданию систем вмешательства, были также достигнуты значительные успехи в разработке и внедрении систем фенотипирования и диагностической оценки, встроенные в роботизированные платформы (о соответствующих методах см. в разделе «Технологические методы дополнения скрининга и фенотипирования» ранее в этой главе). В робототехнике сенсорика и действие работают совместно: без соответствующих систем оценки показателей детей невозможно по-настоящему автоматизировать роботов, стремящихся в конечном счете к социальной терапевтической или образовательной цели. Подход «Волшебник страны Оз» (WoZ) (Riek, 2012), при котором наблюдатель дистанционно управляет реакциями робота, позволяет избежать нагрузки по разработке и развертыванию соответствующих устройств обнаружения и слежения, но недотягивает до возможностей робототехники по достижению практических, дополняющих мер терапии, поскольку остается человеческий фактор. Если требуется, чтобы человек напрямую вмешивался в реакции робота в режиме реального времени, то в конечном итоге нет экономии усилий терапевта. Тем не менее важно отметить, что даже без автоматизированных методов контроля и оценки можно извлечь некоторую выгоду из использования роботов в качестве инструмента для дополнения процесса диагностики. Например, возможно запрограммировать сложные действия, которые будут запущены удаленно наблюдателем-человеком, в результате мы получим сочетание преимуществ телемедицины с протекающими по заданному сценарию, заранее запрограммированным поведенческим зондированием при помощи робота. Устранение из диагностического процесса посредника-человека или уменьшение его присутствия может также позволить заглянуть в процесс развития навыков в отсутствие контаминирующих факторов, связанных с различиями в социальных склонностях или понимании. Это последнее свойство роботизированных презентации и взаимодействия может дать преимущества, аналогичные тем, которые наблюдаются в тестах IQ, где индивидуумы с РАС, как выяснилось, выполняют на более высоком уровне невербальные тесты на подвижный интеллект по сравнению со стандартными тестами IQ, опосредованными через речь (Dawson et al., 2007). Эти аспекты согласуются с преимуществами, описанными в предыдущем разделе касательно комфорта и мотивации детей с РАС, что потенциально приводит к созданию высокоэффективных методов вычленения и количественной оценки поведенческих профилей детей. Однако следует отметить, что реакции детей с РАС в таких случаях необязательно отражают то, что можно было бы ожидать в сопоставимых сценариях взаимодействий между людьми.

В исследовании Scassellati (2005) было выявлено множество количественных показателей социальной реакции, включая показатели внимания, отслеживания положения, аудиопредпочтения и просодические качества речи, которые, будучи встроены в роботизированные платформы, способны дополнить и расширить процесс диагностики для индивидуумов с РАС. Хотя большинство систем, использующих такие показатели, работают с учетом ассоциированной терапевтической цели, были предприняты некоторые усилия по использованию этих мер непосредственно для выявления детских клинически значимых аспектов. Было показано, что у детей младшего и дошкольного возраста с РАС (Boccanfuso et al., 2016) и без РАС (Boccanfuso et al., 2015) паттерны взаимодействия с недорогим, имеющимся в широкой продаже роботизированным мячом, запрограммированным на имитацию стилизованного эмоционального поведения, связаны со способностью к развитию. Zheng и коллеги (2015) описали автоматизированную роботизированную систему, пригодную для использования с детьми младшего возраста, которая могла автоматически оценивать реакции детей младшего возраста на пробы совместного внимания и, в свою очередь, реагировать на них, используя ступенчатую иерархию подсказок. Аналогичная работа, проделанная той же группой позднее, показала, что положение головы в условиях взаимодействия человека и робота может предсказывать поведенчески оцениваемые навыки реакции на совместное внимание у детей двух с половиной лет (Nie et al., 2018). Kumazaki и коллеги (2019) описали воспроизведение проб «золотого стандарта» для оценки поведения аутистов (График диагностического наблюдения при аутизме (ADOS) (Lord et al., 2012) с использованием робота для детей 5-6 лет, отметив при этом, что участники более младшего возраста часто боялись роботов. При тщательном изменении конструкции отдельных компонентов роботов такая работа могла бы предвещать появление роботизированных инструментов фенотипирования следующего поколения для использования в гораздо более молодых популяциях.

Роботы как терапевтическое средство

Ведутся серьезные дискуссии о роли роботов в терапии детей с такими нарушениями развития, как РАС (Begum, Sema, & Yanco, 2016; Diehl et al., 2014; Diehl, Schmitt, Villano, & Crowell, 2012; Pennisi et al., 2016; Rabbitt, Kazdin, & Scassellati, 2015; Scassellati et al., 2012). Как и в случае с исследованиями в области выявления и фенотипирования, большая часть исследований роботизации проводилась с детьми школьного возраста или старше. Как и ожидалось, большая часть этой работы была сосредоточена на стратегиях устранения дефицита навыков, которые, как известно, в плане развития или поведения связаны с социальными способностями. Например, в нескольких исследованиях были изучены роботизированные системы, предназначенные для поощрения имитации (Duquette, Michaud, & Mercier, 2008; Fujimoto, Matsumoto, De Silva, Kobayashi, & Higashi, 2011; Zheng et al., 2014) или навыков совместного внимания (Boccanfuso et al., 2017; Kozima, Nakagawa, & Yasuda, 2007; Nagai, Asada, & Hosoda, 2002; Scassellati, 1999; Scassellati et al., 2018; Warren et al., 2013; Zheng et al., 2013; et al., 2015). В последнее время внимание сместилось от системы WoZ к системам, имеющим большую автономность. Недавние исследования показали, что у детей раннего и младшего возраста повторные пробы совместного внимания, осуществляемые роботом автономно четыре раза напротяжении месяца, приводили к улучшению навыков совместного внимания, при этом не было никаких признаков снижения внимания к роботу во время повторных сеансов (Zheng et al., 2018). Scassellati и коллеги (2018) продемонстрировали улучшение социальных навыков у детей старшего возраста с РАС после месячного вмешательства на дому, в ходе которого игры, связанные с социальными навыками, ежедневно проводились или облегчались автономным социальным роботом-помощником. Результаты показали улучшение навыков совместного внимания у детей в ходе проб, проведенных оценщиком-человеком, что позволяет предположить генерализацию обучения. Это исследование примечательно тем, что оно, по крайней мере, частично достигает того, что долгое время считалось необходимым шагом к использованию роботов в качестве практического инструмента для расширения и дополнения терапии: более долгосрочного, устойчивого, удаленного и автономного взаимодействия с детьми с РАС, которое достигло генерализируемых улучшений.

Несколько недавних исследований также показали, что в дополнение к социальным навыкам роботизированные системы или протоколы влияют на другие домены, которые, как известно, часто бывают затронуты у индивидуумов с РАС. Например, Pennisi и коллеги (2016) в своем обзоре роботов в исследованиях аутизма нашли позитивное подкрепление идее о том, что роботы могут предоставить терапевтам и учителям новые средства общения с людьми с РАС во время сеансов поддержки. Они сообщили, что участники с РАС продемонстрировали помимо социального поведения по отношению к роботам снижение повторяющегося и стереотипного поведения (напр., Michaud et al., 2007) и увеличение спонтанного использования речи в сеансах с роботом по сравнению с сеансами с человеком, проводящим эксперимент (напр., Kim et al., 2013). Srinivasan и коллеги (2015а) показали, что лонгитюдное использование робота в моторно-игровой деятельности было связано с улучшением координации тела у детей с РАС. Однако другие отчеты, основанные на перекрывающихся данных этого исследования, сообщали о снижении положительного аффекта по отношению к роботу с течением времени (Srinivasan, Park, Neelly, & Bhat, 2015b). Также было отмечено снижение социального смотрения по сравнению с основанным на ритме вмешательстве (Srinivasan, Eigsti, Neelly, & Bhat, 2016). Последние исследования подчеркивают важность контекста при одновременном проектировании роботизированных платформ и протоколов лечения. Как и в случае лечения в целом, тщательный мониторинг и внимание к показателям соответствующих функциональных достижений имеют важное значение для надлежащего внедрения и терапевтической цели улучшения для конкретного индивидуума.

Хотя работа с роботами в рамках исследований аутизма быстро продвигается к достижению цели дополнения и расширения диагностической или терапевтической клинической практики, последние данные, полученные в этой области, пока не подкрепляют необходимость широкого внедрения. Большинство исследований «роботов для РАС» включают небольшое число участников (n < 10) и сосредоточены на инженерных или теоретических аспектах взаимодействия человека и робота. Однако изучение накопленных знаний о применении роботов для людей с РАС выявляют некоторый потенциал. Учитывая все больший успех маломасштабных исследований, в ближайшие годы, вероятно, следует ожидать более строгих свидетельств эффективности роботизированных вмешательств при РАС. Однако результаты, представленные Srinivasan и коллегами (2015b, 2016), которые сравнивали вмешательство на основе роботов с другими новыми видами вмешательства, а также с контрольной группой, служат предостережением, что результаты с роботами необязательно однородно положительные. Их находки подчеркивают, что контекст протокола робота может быть столь же важным и потенциально более важным, чем сама его платформа. Будущим исследованиям предстоит устранить пробелы в знаниях о полезности роботизированной диагностики и терапии, разбирая вопросы о том, для кого именно эти (иногда дорогостоящие) технологии будут представлять наибольшую ценность и какую форму эта ценность примет.

Умные игрушки, проблемы приватности и пробелы в знаниях

В какой-то степени роботы можно рассматривать как специфического представителя более широкого класса умных игрушек. Умные игрушки – это объекты, предназначенные, как правило, для детей, которые используют вычислительные мощности для сбора данных, обработки информации и/или модификации уже имеющихся свойств и возможностей, доступных пользователям (Cagiltay, Kara, & Aydin, 2014; D’Hooge, Dalton, Shwe, Lieberman, & O’Malley, 2000; Goldstein, Buckingham, & Brougere, 2004). Умные игрушки позволяют создать двустороннее взаимодействие между ребенком и умной игрушкой – процесс, который может увеличить вовлеченность и улучшить обучение (Cagiltay et al., 2014). Были созданы разновидности умных игрушек, предназначенных для раннего выявления и фенотипирования нарушений развития и/или двигательных трудностей (Campolo et al., 2006; Escobedo, Ibarra, Hernandez, Alvelais, & Tentori, 2014; Garcia, Ruiz, Rivera, Vadillo, & Duboy, 2017; Westeyn et al., 2012). Недавние исследования дополнительно изучили их полезность в контексте вмешательств (Ekin, Cagiltay, & Karasu, 2018; Escobedo et al., 2014).

Тем не менее, эти новые возможности требуют дополнительных размышлений. Цифровые системы, которые собирают или агрегируют данные, ставят уникальные и фундаментальные вопросы, касающиеся конфиденциальности детей и семей (Hung, Iqbal, Huang, Melaisi, & Pang, 2016; Rafferty et al., 2017; Taylor & Michael, 2016). В качестве примера Ramalho (2017) в своей статье иллюстрирует проблемы конфиденциальности, связанные с умными игрушками в нашей повседневной жизни с помощью событий, происходивших с некогда популярной детской игрушкой «Ферби», которые он использует как расширенную метафору социального соучастия в разрушении барьеров между публичным и частным в цифровую эпоху. Некогда ряд секретных служб американского правительства запретили «Ферби» в офисах из опасений, что она будет записывать звук (на самом деле у «Ферби» не было возможностей звукозаписи). Тем не менее остается подозрение, что некоторые игрушки «Ферби» были модифицированы и превращены в подслушивающие устройства. Кроме того, более современные разновидности «Ферби» (например, Furby Connect), а также другие популярные игрушки, подключенные к Интернету, также могут создавать проблемы безопасности, поскольку допускают перехват контроля (Frenkel, 2018). В некоторых случаях родительские соглашения об использовании этих игрушек слишком легко позволяют родителям игнорировать «мелкий шрифт» там, где речь идет об обмене информацией, что позволяет сделать публичными взаимодействия ребенка с игрушкой, которые сам ребенок считает приватными (Jones & Meurer, 2016). В случае детей с РАС возникает риск раскрытия приватной медицинской информации, а также риск «неудач в социальных сетях», которые могут усугубить трудности в социальных отношениях со сверстниками.

Еще одной проблемой является нереалистичное ожидание, что ухаживающие взрослые в полной мере понимают потенциально сложную природу умных игрушек и других адаптивных инструментов для детей. Если возможности и потенциальные опасности, связанные со стандартной игрушкой, а также циклы ее игры часто понятны с первого взгляда, возможности, функции и реакции, которые может взять на себя умная игрушка, могут быть столь же сложными, как и ее программное обеспечение. Кроме того, оставленные без внимания технические аспекты, такие как производительность в условиях низкого заряда батареи, короткие замыкания проводов и другие технические неполадки, умножают неопределенность в прогнозах о производительности в течение срока службы. Для инструментов, предназначенных для младенцев и детей младшего возраста, особенно для тех, у кого есть проблемы с развитием, такие как РАС, должны быть созданы соответствующие системы мониторинга, которые гарантировали бы, что качество функциональности умной игрушки и ее использование соответствуют ожиданиям ухаживающего взрослого. Эта проблема обретает особенно большое значение, когда терапевтический результат зависит от использования умной игрушки, поскольку неисправность устройства рискует направить развитие ребенка по менее оптимальной траектории – умственной, образовательной или терапевтической.

Наконец, поскольку умные игрушки и цифровые интерактивные системы появились сравнительно недавно, мало что известно об оптимальных стратегиях, которые принесли бы наибольшую пользу в развитии как для типичных, так и для атипичных популяций. Arnott, Palaiologou и Gray (2018) в предисловии к специальному выпуску, посвященному новой экосреде цифровых устройств, умных игрушек и игр, отмечают, что исследования должны выйти за рамки вопроса о том, должны ли цифровые системы быть включены в жизнь детей (поскольку это уже происходит и будет происходить еще интенсивнее), и перейти к более глубокому пониманию качества технологического опыта в цифровой игре. Fleer (2016) рассматривает эпистемологические вопросы, касающиеся природы и сути цифровой игры, и приходит к выводу, что цифровая игра существует как нечто большее, чем то, что очерчивает традиционное определение. Развивая концепцию игры Льва Выготского, Fleer утверждает, что цифровая игра характеризуется четырьмя аспектами: (1) воображаемыми цифровыми ситуациями, (2) цифровым разговором в этих ситуациях, (3) трансформацией цифровых элементов для создания новых цифровых ситуаций, придающих цифровой игре новый смысл, и (4) «пористыми границами между цифровой игрой и социальными ситуациями игры „понарошку“» (р. 79). Этот четвертый элемент описывает двунаправленные взаимодействия и переплетения между виртуальными и физическими воображаемыми «в реальном мире» игровыми ситуациями. Поскольку мы продолжаем рассматривать проблемы, связанные с созданием технологий, поддерживающих жизнь детей с РАС в их самые ранние периоды развития, необходимо будет согласовать и, возможно, расширить возникающие философские построения с классическими точками зрения на дефициты социального воображения при РАС (Wing, Gould, & Gillberg, 2011). Эта работа, возможно, позволит создать более мощные модели, которые могут быть использованы для концептуализации оптимального распределения технических средств для обогащения долгосрочных траекторий качества жизни индивидуумов с РАС, берущих свое начало в наиболее критические периоды раннего развития.

Устройства альтернативной и дополняющей коммуникации и генерирующие речь устройства

У значительной – 25 % – доли детей, получивших диагноз РАС, так и не развивается функциональная вербальная коммуникация (Eigsti, de Marchena, Schuh, & Kelley, 2011; Rose, Trembath, Keen, & Paynter, 2016). Таких детей часто называют минимально вербальными или невербальными. Минимально вербальные дети не могут использовать речь функционально в различных условиях, мало используют разговорную речь или демонстрируют эхолалию (Tager-Flusberg & Kasari, 2013). Системы альтернативной и дополненной коммуникации (ААС) часто используются в раннем вмешательстве для устранения этих дефицитов речи. Основная функция ААС заключается в том, чтобы служить дополнением или заменой вербальной речи (Beukelman & Mirenda, 2013; Schlosser & Sigafoos, 2006). Хотя существует огромное число потенциальных модальностей ААС (т. е., форм, с помощью которых они могут опосредовать коммуникацию, напр., невербальные жесты и выражения, символьные карты, представляющие концепции, и цифровые системы, переводящие паттерны прикосновения в речь), здесь мы рассмотрим два основных типа систем альтернативной коммуникации: без помощи извне и с помощью извне. Системы альтернативной и дополненной коммуникации без помощи извне полагаются на физическое общение пользователя: например, с помощью языка жестов или других жестов рук. Напротив, системы альтернативной и дополненной коммуникации с помощью извне прибегают к символическим репрезентациям, таким как изображения или символы, в качестве основного носителя коммуникации и нуждаются во внешнем оборудовании. Системы ААС с помощью извне включают в себя Коммуникационную систему обмена изображениями (PECS) или устройства, генерирующие речь (SGD; напр., GoTalk). SGD применяются уже на протяжении нескольких десятилетий. Первоначальная технология использовала символы, которые воспроизводили оцифрованную речь. Несмотря на свою эффективность, ранние системы часто были громоздкими, дорогими и труднодоступными. В последнее время интеграция систем SGD в смартфоны и планшеты значительно повысила их доступность и удобство. Успехи в разработке вариантов, использующих отслеживание глаз, а не физическое прикосновение, еще больше облегчили доступ для людей с нарушениями моторики (Sharma & Abrol, 2013). В новейших передовых исследованиях изучалось прямое картирование активности зон мозга для коммуникации (Lazarou, Nikolopoulos, Petrantonakis, Kompatsiaris, & Tsolaki, 2018).

Однако постоянная цифровизация и миниатюризация таких устройств-помощников также создает уникальные проблемы для некоторых групп населения. Для людей с двигательными нарушениями или атипичностью использование смартфонов и планшетов может быть более сложным, чем выделение специальных кнопок с конкретной физической формой и учетом конкретных особенностей дизайна (Chen, Savage, Chourasia, Wiegmann, & Sesto, 2013). Кроме того, цифровые приложения и более физические, ручные системы могут быть не столь взаимозаменяемыми, как это часто предполагается. Например, индивидуальный переход от ручного устройства ААС к системе, основанной на цифровом приложении, или наоборот, может вызвать значительные проблемы. Кроме того, есть недостатки в том, чтобы полагаться в коммуникации исключительно на цифровое устройство, поскольку в целом ряде условий (например, на открытом воздухе, где устройство подвергается воздействию окружающей среды, в очень холодном климате, где пользователь должен носить перчатки или варежки, или во время занятий в тренажерном зале или уроков плавания в бассейне, где дорогое устройство может быть повреждено) оно может быть неуместно или может недостаточно хорошо функционировать. Когда это возможно, желательно, чтобы пользователи были обучены использованию нескольких систем коммуникации, чтобы коммуникация оставалась возможной даже в ситуациях, когда использование того или иного конкретного устройства непрактично или недоступно.

Тем не менее растущий объем исследований показывает действенные эффекты и растущую поддержку систем ААС с помощью извне (Ganz et al., 2011; Logan, Iacono, & Trembath, 2017). Комфортное использование систем ААС и SGD часто требует применения метода обучения отдельными блоками. Это включает в себя обучение минимально вербальных индивидуумов просить те или иные объекты, как правило, предлагая им желаемые награды (напр., любимые блюда, сладости или игрушки) (Lancioni et al., 2007; Schlosser & Sigafoos, 2006). Однако все большее число исследований теперь свидетельствует в пользу применения более естественных моделей. Исследования продемонстрировали, что когда ребенок проявляет предпочтение той или иной модальности (например, SGD или PECS), ее применение значительно улучшает результаты вмешательства ААС (van der Meer, Sigafoos, O’Reilly, & Lancioni, 2011). Так сложилось, что единственным изъяном исследований эффектов систем ААС было то, что в большинстве случаев они проводились в виде экспериментов с дизайном единичного случая, что затрудняло получение статистических данных относительно эффектов вмешательств (Ganz et al., 2011; Logan et al., 2017). Сравнительно недавнее и комплексное исследование было проведено Kasari и ее коллегами (2014). В этом исследовании 61 минимально вербальный ребенок с аутизмом в возрасте от 5 до 8 лет получил 6 месяцев NDBI (совместное внимание, символическая игра, вовлеченность, регуляция [JASPER]). Участники были рандомно распределены на группы, одна из которых получала лечение, дополненное ААС с SGD, другая – только традиционное вмешательство. Исследовательская группа обнаружила, что добавление ААС повышает эффективность вмешательства. Однако это одно из очень немногих исследований, использующих более эмпирическую статистическую модель на более крупной выборке для изучения дополнительных преимуществ систем ААС с помощью извне. Для дальнейшего изучения эффективности различных модальностей необходимы более тщательно продуманные исследования. Недавние рекомендации позволяют предположить, что исследования, изучающие вмешательства с использованием систем ААС с помощью извне, должны учитывать случайные коммуникации и использование этих систем в ситуациях, способствующих спонтанным социальным коммуникациям и взаимодействию, с особым акцентом на естественное подкрепление для обеспечения социальной коммуникации в разных видах деятельности (Logan et al., 2017).

Как и в случае с другими категориями основанных на технологии вмешательств, мало что известно об эффективности SGD и других цифровых ААС у младенцев и детей младшего возраста с риском развития аутизма. Однако в обзоре, проведенном Branson и Demchak (2009) по 12 исследованиям с участием 190 участников в возрасте от 16 до 36 месяцев, отмечается, что существует мало информации о минимальном возрасте для использования ААС, хотя возраст, по-видимому, влияет на выбор типа системы (с помощью извне или без помощи извне). Этот обзор показал, что PECS на основе символов немногим более эффективен, чем язык жестов, но подчеркнул большую важность последовательного и адекватного использования ААС семьями. Кроме того, в обзоре содержалось предостережение о том, что следует рассмотреть несколько различных модальностей ААС, чтобы ребенок не упускал возможностей для коммуникативного обучения. Хотя многие выводы этого обзора сегодня так же верны, как и десять лет назад, когда он был написан, он предшествовал взрывному распространению мобильных технологий, поддерживающих приложения ААС, и поэтому, возможно, было бы полезно его пересмотреть.

Дополнительные удобства использования приложений ААС с поддержкой SGD и PECS на смартфонах и планшетах делают эти системы все более популярными. Кроме того, стоимость таких систем резко снизилась с момента появления мобильных устройств на базе планшетов, таких как iPad. Для скачивания доступно множество приложений для коммуникации и ААС. Среди наиболее популярных приложений – Proloquógo, TouchChat HD, iPrompts, и I Cap Speak (App Annie, 2017). Однако масштабы и разнообразие вариантов выбора создают большую проблему: отсутствие эмпирических исследований эффективности каждого приложения делает пользователей уязвимыми, поскольку их могут ввести в заблуждение необоснованные обещания или их может ждать разочарование из-за отсутствия результатов. В AppStore компании Apple эти приложения обычно находятся в разделе «Образование», который не требует одобрения Управления по социальному надзору за качеством пищевых продуктов и медикаментов США. Однако системы ААС устройства часто помещаются в ту же категорию, что и медицинские устройства (Centers for Medicare and Medicaid Services, 2015). Это может привести к тому, что пользователи будут изначально доверять имеющимся системам, а также испытывать (потенциально ненужную) потребность в доступе к этим системам, чтобы обеспечить лучшие и самые последние достижения технологий для своих детей. Огромную важность имеет обеспечение доступности этих приложений, поскольку они представляют собой финансово доступный вариант как для школ, так и для ухаживающих взрослых. Тем не менее в центре внимания разработчиков и исследователей должны быть более генерализированные исследования их эффективности, чтобы гарантировать, что заинтересованные стороны не будут введены в заблуждение в поисках более эффективных способов коммуникации. Более того, Davidoff (2017) предостерегает относительно использования экранов и технологий в поддержке коммуникативного вмешательства: «Опасность приложений для коммуникации и игр заключается в том, что они больше сфокусированы на технологии, чем на ребенке и коммуникативном взаимодействии» (стр. 51). До сих пор по большей части неизвестно, насколько технологические приложения будут эффективны по сравнению с другими, более традиционными модальностями ААС, особенно если на развитие этих традиционных методов будут отданы те же усилия, инновации, энтузиазм и ресурсы, что и выделяемые на разработку.

Негативное воздействие технологий на детей

Хотя разработка технологических инструментов для оказания помощи в жизни самых маленьких детей, страдающих РАС, является одновременно захватывающей и весьма перспективной, важно понимать, что существуют компромиссы и потенциальные недостатки в их использовании. Например, споры (и рекомендации педиатров), связанные с использованием электронных экранов младенцами и детьми младшего возраста, иллюстрируют, почему, несмотря на их многочисленные преимущества и высокий потенциал для улучшения жизни, следует проявлять осторожность при включении технологий в повседневную жизнь младенцев и детей младшего возраста с РАС или с риском развития РАС.

В 2016 г. Американская академия педиатрии выпустила серию рекомендаций по использованию экранных медиа для младенцев и малышей (Council on Communications and Media, 2016). Среди них содержалась рекомендация о том, что младенцы в возрасте до 18 месяцев не должны подвергаться воздействию традиционных экранных средств массовой информации за вычетом звонков по видеосвязи. Эта рекомендация была основана на опасении, что экранное время может заменить ценное обучение лицом к лицу, а также физическую активность и изучение окружающего ребенка мира. В этих рекомендациях не упоминались какие-либо опасения из-за проблем с физическим здоровьем, помимо утраченного времени, которое могло бы быть проведено за действиями и упражнениями, способными укрепить мускулатуру ребенка.

Потребление контента средств массовой информации становится неизбежным фактом жизни, даже Американская академия педиатрии (AAP) признает, что время от времени оно необходимо. AAP рекомендует подготовить «медиаплан» для детей старше 18 месяцев, чтобы установить основные правила использования средств массовой информации, и исследования предоставили дополнительные рекомендации, которые следует включить в этот план, чтобы обеспечить наилучший возможный результат воздействия средств массовой информации. Влияние средств массовой информации и проблемы, связанные с объемом потребляемого детьми контента, были в центре внимания многих исследований (обзор для младенческого возраста см. Christakis, 2009; обширный метаанализ для подростков см. Orben & Przybylski, 2019). С одной стороны, исследователи обнаружили, что в возрасте до 3 лет экранные средства массовой информации, контент которых потребляется пассивно, являются не более эффективным инструментом обучения, чем личное взаимодействие (Anderson & Pempek, 2005; Barr & Hayne, 1999; Troseth & DeLoache, 1998). Однако существуют характеристики, которые позволяют использовать средства массовой информации так, что это приводит к лучшим результатам в имитации, обучении и сохранении навыков (Kirkorian, Wartella, & Anderson, 2008). К этим факторам относится повторение: если разрешить детям просмотреть один и тот же контент несколько раз, это будет способствовать лучшему обучению и большему усвоению (Anderson et al., 2000; Barr, Muentener, Garcia, Fujimoto, & Chavez, 2007; Lauricella, Pempek, Barr, & Calvert, 2010; Skouteris & Kelly, 2006). В ходе использования средств массовой информации рекомендуется интерактивность, которая среди прочего подразумевает разговор с ребенком о содержании, сюжете и персонажах, а также рассуждения о чувствах персонажей и общих темах (Guernsey, 2012; Lauricella et al., 2010). Отчасти это позволяет улучшить личное взаимодействие, так что использование средств массовой информации на самом деле не подменяет собой ценные возможности обучения. Оно также позволяет расширить словарный запас и моделировать рефлексию, эмпатию и логическое мышление. Однако важно помнить, что некоторые исследования показывают, что интерактивность значительно менее эффективна, чем немедийные, ориентированные только на человека демонстрации и взаимодействия (напр., Moser et al., 2015). Последний фактор для улучшения результата благодаря использованию медиа, пожалуй, самый очевидный: позволить ребенку взаимодействовать только с теми средствами массовой информации, которые показывают соответствующий возрасту контент (Zimmerman & Christakis, 2005).

В настоящее время нет исследований, которые утверждали бы, что рекомендации AAP и другие общие рекомендации, касающиеся использования экранных медиа младенцами и детьми младшего возраста с РАС, должны быть менее строгими, чем рекомендации для их сверстников типичного развития. Действительно, есть некоторые основания полагать, что дети с РАС на протяжении всей жизни страдают от чрезмерного использования экранных медиа (Mazurek, Shattuck, Wagner, & Cooper, 2012; Mazurek & Wenstrup, 2012; See & Navarro, 2018; Shane & Albert, 2008). По этой причине в случае младенцев, подверженных риску развития РАС, и детей младшего возраста с РАС желательна дополнительная осторожность (о точке зрения на детей с РАС см. Westby, 2018). Однако важно отметить, что описания чрезмерного использования экранных медиа при РАС не относятся к технологическим системам, разработанным для того, чтобы приносить терапевтическую пользу (непосредственно или через мониторинг поведения). Они также необязательно относятся к цифровым системам, специально разработанным для сохранения преимуществ традиционных игрушек (Hiniker, Lee, Kientz, & Radesky, 2018). Кроме того, неясно, отражает ли чрезмерное использование экрана причинно-следственную связь с присущими этому заболеванию социальными проблемами. Это означает, что из-за более ограниченного участия в деятельности, связанной с непосредственным взаимодействием со сверстниками (Ratcliff, Hong, & Hilton, 2018), использование экранных медиа заполняет возникающую пустоту. Еще предстоит прояснить, особенно для самых юных индивидуумов с РАС, какую роль чрезмерное использование экранных медиа играет в нагнетании устойчивых социальных трудностей индивидуумов с РАС, а также каковы его потенциальные положительные аспекты (например, социальные взаимодействия через многопользовательские игры, темы для обсуждения со сверстниками в реальном мире, управление стрессом) (Anderson, 2016; Bishop-Fitzpatrick, DaWalt, Greenberg, & Mailick, 2017; Ng, 2017; Ringland, Wolf, Faucett, Dombrowski, & Hayes, 2016; Stone, Mills, & Saggers, 2019; о дополнительных точках зрения см. Ferguson, 2018).

Иными словами, для младенцев и детей младшего возраста с РАС и без РАС рекомендуется тщательный мониторинг и контроль потребления контента медиа (интерактивного или нет). Те же самые предостережения применимы к любой технологии, включая мониторинг, инструменты образования и вмешательства. Как и в случае медикаментов, очень важна доза. Следует позаботиться о том, чтобы использование технологий не перешло порог эффективности и не вошло в область злоупотребления. Руководящие принципы для таких рекомендаций еще только предстоит разработать, но, учитывая гетерогенность спектра аутизма, они, вероятно, будут весьма персонализированными.

Резюме и обсуждение

В этой главе был дан краткий обзор быстро развивающейся сферы технологических устройств и приложений, предназначенных для младенцев и детей младшего возраста с РАС или с риском развития РАС. Существует немало проблем в разработке инструментов для этого возрастного диапазона, наиболее существенной из которых является сама природа развития: младенцы и дети младшего возраста претерпевают быстрые и обширные физические и когнитивные изменения в первые месяцы и годы жизни. Физические изменения включают морфологическое, опорно-двигательное и нервное развитие. Это происходит одновременно с приобретением двигательных навыков и улучшением и усовершенствованием сенсорной системы, что влияет на способность использовать устройства и манипулировать ими. Также происходят глубокие когнитивные изменения по мере того, как дети учатся понимать причину и следствие, развивают самосознание и осознают свое физическое существование, создают речевые схемы, непрерывно обогащаемые окружающей средой, вовлекаются в совместное внимание и избирательно учатся у других через наблюдение и начинают постигать концепцию того, что у других есть своя точка зрения и что она может отличаться от их собственной, – и все это в течение первых 3 лет жизни. По самой своей сути это огромное накопление навыков и знаний создает весьма разнообразные профили конкретных детей по мере того, как они продвигаются по своей собственной траектории развития.

Тем не менее, несмотря на эту вариативность в развитии, при типичном развитии дети достигают порогов в конкретном возрасте. Для детей с РАС прохождение этих порогов в ожидаемые моменты хронологического развития не гарантировано. Профили развития варьируются, причем задержки происходят гетерогенно по времени и по различным навыкам. Одновременно на втором году жизни у многих индивидуумов с РАС начинают отчетливо проявляться первые положительные поведенческие показатели РАС. К таким сигналам относятся повышенная выраженность атипичного поведения, включая выраженное повторяющееся поведение, гипо- или гиперсенсорная чувствительность, а также регрессия или отсутствие развития двигательных, социально-когнитивных или коммуникативных навыков. Разработка универсальных технологий, способных удовлетворить потребности всех индивидуумов в спектре, невозможна с практической точки зрения. Тем самым первым шагом в технологическом развитии должно стать рассмотрение того, для каких детей и для какой цели предназначена технология.

Последние достижения в области миниатюризации и снижения затрат на разработку аппаратного и программного обеспечения сделали возможным ускоренный прогресс в развитии технологий для самых молодых индивидуумов, страдающих РАС. Отчасти эти усилия включают перевод предшествующих физических конкретизированных систем, таких как ранний скрининг РАС, в доступные цифровые форматы. Но помимо прямого перевода более ранних методов, прогресс технологий также предлагает новые формы презентации, такие как мультимедийная экспрессия, новые методы проведения экспериментальных проб, методы компьютерного зрения и синтез подачи и сбора данных с использованием машинного обучения и других передовых аналитических методов. Эти подходы могут обеспечить новые способы генерирования, валидации и итерирования при разработке новых биомаркеров РАС.

К цифровым биомаркерам для младенцев и малышей

Биомаркеры психических заболеваний отражают поддающиеся количественной оценке показатели, связанные с биологическим механизмом, лежащим в основе патологических процессов, которые могут служить основой для принятия решений и планирования лечения. Мобильные медицинские приложения были объявлены многообещающей платформой, с помощью которой биомаркеры различных форм (напр., физиологические, когнитивные или поведенческие) могут быть собраны и интегрированы в комплексные истории болезни, отражающие состояние индивидуума и прогнозы на будущее, как для детей с РАС (Tryfona, Oatley, Calderon, & Thorne, 2016), так и для области психиатрии в целом (Adams et al., 2017). Эти цифровые биомаркеры могут работать совместно с классическими методами лечения, а также с более современным программным обеспечением и аппаратными технологическими решениями и дополняются множеством других потенциальных поведенческих, нейроповеденческих и физиологических биомаркеров, полученных с помощью айтрекинга, носимых датчиков и систем анализа голоса. Ключевыми вопросами здесь выступают: что представляет собой биомаркер и с какой целью может быть эффективно использован тот или иной конкретный биомаркер. Не менее важным является рассмотрение потребности (т. е. конкретной проблемы, для решения которой предназначен биомаркер) и, возвращаясь назад, вопрос о том, как мы можем согласовать современное состояние наших знаний о различных видах технологических решений для оптимизации уже существующих или создания новых парадигм и новых модальностей, которые могут служить биомаркерами для этой конкретной потребности.

Биомаркерные технологии могут заполнить компонент мониторинга гибкой, адаптируемой и персонализируемой терапии. Одним из величайших преимуществ усовершенствованной за счет технологий терапии является способность быстро адаптироваться к обучению участников, и эта адаптация требует адекватного восприятия и количественных инструментов, на которых будут основываться решения. Тем самым наше обсуждение усовершенствованных технологий терапии перемежается дискуссиями, касающимися мониторинга и диагностики в рамках различных классов рассматриваемых технологических систем. Этот подход подчеркивает, насколько взаимосвязанными могут быть мониторинг и лечение при рассмотрении технологий для поддержки индивидуумов с РАС. В то же время важно отметить, что эти отношения не являются симметричными: хотя каждое адаптивное лечение нуждается в объекте для адаптации (т. е. в некоем инструменте, который оно использует для принятия решения), биомаркеры и связанные с ними инструменты и метрические показатели не предполагают конкретных вмешательств. Скорее, связанные с маркерами задачи и технологии могут быть более широкими подходами к вопросам развития или клиническим вопросам, касающимся индивидуума. Как таковые они могут быть использованы для стратификации выборок на более однородные подгруппы, а также для выбора вмешательств и принятия решений. Тем не менее мы утверждаем, что более тесная увязка систем мониторинга с терапией может обеспечить более оптимальные прогнозы для данной терапии, так же как разработка биомаркеров для конкретных целей предоставляет дополнительные возможности для оптимизации этих целей. По мере развития этой области можно надеяться, что будет достигнуто более глубокое концептуальное понимание соответствующих клинических осей, связанных с РАС, и того, как они соотносятся с модальностями конкретных биомаркеров, что послужит основой для разработки и адаптации конкретных технологических инструментов в конкретных обстоятельствах.

Оценка рисков и недостатков технологии

Несмотря на огромные возможности усовершенствованных за счет технологий систем фенотипирования или лечения, мы также подчеркнули в нашем обсуждении некоторые потенциальные недостатки этих систем. При рассмотрении цифрового фенотипирования мы отметили, что цифровая инфраструктура может быть дорогостоящей. По нашему опыту, цифровое решение не всегда является самым простым, самым экономичным или самым элегантным. Создание практичных, удобных в использовании технологических инструментов для поддержки индивидуумов с РАС требует приверженности к открытому общению и потенциально конфликтующих целей многих заинтересованных сторон, включая инженеров, врачей, предпринимателей и сообщество РАС в целом (Brosnan, Parsons, Good, & Yuill, 2016; Kim, Paul, Shic, & Scassellati, 2012; Shic et al., 2015). Тем не менее проектирование прототипов систем является необходимостью для создания более оптимальных, тонко настроенных последующих итераций. Таким образом, решение приступить к разработке цифровой платформы должно представлять собой тщательное рассмотрение долгосрочного видения технологии как результата и преимуществ, которые такой цифровой или технологический формат обеспечит по сравнению с более простыми, ручными подходами. В нашем обсуждении умных игрушек мы высказали опасения, что цифровые реализации страдают от ряда уникальных проблем, таких как проблемы безопасности и конфиденциальности, с которыми ручные методы не сталкиваются или сталкиваются иначе (например, возможность потери ноутбука, содержащего базу данных клинических фенотипов пациентов, по сравнению с потерей содержимого целого шкафа папок). Мы также обсудили, как сложность смартсистем (включая умные игрушки, роботов и другие адаптивные технологии) может затруднить оценку и принятие решений ухаживающими взрослыми, и подчеркнули необходимость более мощных аналитических и концептуальных рамок, чтобы придать этому процессу большую ясность. Сходным образом на протяжении всей этой главы, особенно в разделе, посвященном ААС и SGD, мы подчеркивали пробелы в научных знаниях, неопределенность в отношении оптимальной формы и функции, а также относительную нехватку информации о младенцах и детях младшего возраста, получающих диагноз РАС. Наконец, мы обсудили потенциальное негативное воздействие технологий на детей и, основываясь на склонности к чрезмерному использованию экранных носителей детьми старшего возраста с РАС, призвали к осторожности и тщательному мониторингу технологических систем при использовании младенцами и детьми младшего возраста.

Заключительные замечания

Несмотря на эти ограничения, широкое поле применения технологий в фенотипировании и новых методах лечения все же представляется чрезвычайно перспективным. Технологии развиваются быстро – возможно, настолько быстро, что опережают нашу способность строго анализировать их традиционным способом. По мере перехода к следующему поколению технологических инноваций может возникнуть необходимость в применении гибридных подходов к оценке, сочетающих новые аналитические инструменты и инструменты сбора данных с большими выборками и традиционными статистическими подходами. Такие подходы (напр., Atyabi et al., 2017) могут сочетать в себе точки зрения из множества областей, таких как наука о данных, инженерия, психология, психиатрия, патология речи, медицина развития и специальное образование, чтобы создать новые методы не только для практических целей (таких как оптимизация лечения), но и для понимания – и переопределения – нашей фундаментальной концептуализации природы РАС.

Благодарности

Мы благодарим Джея Мартини, Тони Цанга, Миньхэня Кси и Кэт рин Райли за их полезные рецензии и редактирование этой главы. Эта работа стала возможной благодаря финансированию, ресурсам и знаниям, предоставленным Национальным институтом здравоохранения (гранты K01 MH104739, R21 MH102572 и R21 MH103550); Национальным научным фондом, Отделением вычислительной техники № 1139078 (Социальная роботехника и кибернетические открытия и инновации № 0835767); и сотрудникам Центра изучения детства Йельского университета. В данной главе изложены мнения авторов, которые никак не отражают и могут отличаться от мнений любого из предоставивших финансирование агентств.

Список литературы

Abbas, H., Garberson, F., Glover, E., & Wall, D. P. (2018). Machine learning approach for early detection of autism by combining questionnaire and home video screening. Journal of the American Medical Informatics Association, 25(8), 1000–1007.

Adams, Z., McClure, E. A., Gray, K. M., Danielson, C. K., Treiber, F. A., &

Ruggiero, K. J. (2017). Mobile devices for the remote acquisition of physiological and behavioral biomarkers in psychiatric clinical research. Journal of Psychiatric Research, 85, 1–14.

Allely, C. S. (2013). Pain sensitivity and observer perception of pain in individuals with autistic spectrum disorder. Scientifc World Journal, 2013, Article ID 916178. American Academy of Pediatrics. (2014). Caring for your baby and young child: Birth to age 5 (6th ed., rev.). New York: Bantam. American Academy of Pediatrics. (2017). Bright futures: Guidelines for health supervision of infants, children, and adolescents (4th ed.). Elk Grove Village, IL: Author. American Psychiatric Association. (2013). Diagnostic and statistical manual of mental disorders (5th ed.). Arlington, VA: Author.

Anderson, D. R., Bryant, J., Wilder, A., Santomero, A., Williams, M., & Crawley, A. M. (2000). Researching Blue’s Clues: Viewing behavior and impact. Media Psychology, 2(2), 179–194.

Anderson, D. R., & Pempek, T. A. (2005). Television and very young children. American Behavioral Scientist, 48(5), 505–522.

Anderson, K. (2016). The Board Game Club; The ASHA leader. Retrieved from https://leader.pubs.asha.org/doi/abs/10.1044/leader. HYTT.21092016.40.

Anzulewicz, A., Sobota, K., & Delafeld-Butt, J. T. (2016). Toward the autism motor signature: Gesture patterns during smart tablet gameplay identify children with autism. Scientifc Reports, 6, 31107.

App Annie. (2017). Retrieved January 23, 2019, from www.appannie.com/en.

Arnott, L., Palaiologou, I., & Gray, C. (2018). Digital devices, Internetenabled toys and digital games: The changing nature of young children’s learning ecologies, experiences and pedagogies. British Journal of Educational Technology, 49(5), 803–806.

Atyabi, A., Li, B., Ahn, Y. A., Kim, M., Barney, E., & Shic, F. (2017). An exploratory analysis targeting diagnostic classifcation of AAC app usage patterns. In 2017 International Joint Conference on Neural Networks (pp. 1633–1640). Hofman Estates, IL: International Neural Networks Society.

Auyeung, B., Wheelwright, S., Allison, C., Atkinson, M., Samarawickrema, N., & Baron-Cohen, S. (2009). The Children’s Empathy Quotient and Systemizing Quotient: Sex diferences in typical development and in autism spectrum conditions. Journal of Autism and Developmental Disorders, 39(11), 1509–1521.

Bachara, G. H., & Phelan, W. J. (1980). Rhythmic movement in deaf children. Perceptual and Motor Skills, 50(3, Pt. 1), 933–934.

Baio, J. (2012). Prevalence of autism spectrum disorders: Autism and Developmental Disabilities Monitoring Network, 14 sites, United States, 2008. Morbidity and Mortality Weekly Report, 61(SS03), 1–19.

Bakker, D., Kazantzis, N., Rickwood, D., & Rickard, N. (2016). Mental health smartphone apps: Review and evidence-blased recommendations for future developments. JMIR Mental Health, 3(1), e7.

Baranek, G. T. (1999). Autism during infancy: A retrospective video analysis of sensory motor and social behaviors at 9–12 months of age. Journal of Autism and Developmental Disorders, 29(3), 213–224.

Baranek, G. T, Barnett, C. R., Adams, E. M., Wolcott, N. A., Watson, L. R., & Crais, E. R. (2005). Object play in infants with autism: Methodological issues in retrospective video analysis. American Journal of Occupational Therapy, 59(1), 20–30.

Barbaro, J., & Dissanayake, C. (2012). Early markers of autism spectrum disorders in infants and toddlers prospectively identifed in the Social Attention and Communication Study. Autism, 17(1), 64–86.

Barber, A. B., Wetherby, A. M., & Chambers, N. W. (2012). Brief report: Repetitive behaviors in young children with autism spectrum disorder and developmentally similar peers: A follow up to Watt et al. (2008). Journal of Autism and Developmental Disorders, 42(9), 2006–2012.

Bardhan, S., Mridha, G. M. M. M., Ahmed, E., Ullah, M. A., Ahmed, H. U., Akhter, S….. Mamun, K. A. A. (2016). Autism Barta – A smart device based automated autism screening tool for Bangladesh. In 5th International Conference on Informatics, Electronics and Vision (ICIEV) (pp. 602–607).

Barr, R., & Hayne, H. (1999). Developmental changes in imitation from television during Infancy. Child Development, 70(5), 1067–1081.

Barr, R., Muentener, P., Garcia, A., Fujimoto, M., & Chávez, V. (2007). The efect of repetition on imitation from television during infancy. Developmental Psychobiology, 49(2), 196–207.

Bauer, N. S., Sturm, L. A., Carroll, A. E., & Downs, S. M. (2013). Computer decision support to improve autism screening and care in community pediatric clinics. Infants and Young Children, 26(4), 306.

Bedford, R., Elsabbagh, M., Gliga, T., Pickles, A., Senju, A., Charman, T., & Johnson, M. H. (2012). Precursors to social and communication difculties in infants at-risk for autism: Gaze following and attentional engagement. Journal of Autism and Developmental Disorders, 42(10), 2208–2218.

Bedford, R., Saez de Urabain, I. R., Cheung, C. H. M., Karmilof-Smith, A., & Smith, T. J. (2016). Toddlers’ fne motor milestone achievement is associated with early touchscreen scrolling. Frontiers in Psychology, 7, 1108.

Begum, M., Serna, R. W., & Yanco, H. A. (2016). Are robots ready to deliver autism interventions?: A comprehensive review. International Journal of Social Robotics, 8(2), 157–181.

Bellini, S. (2006). The development of social anxiety in adolescents with autism spectrum disorders. Focus on Autism and Other Developmental Disabilities, 21(3), 138–145.

Bellini, S., & Akullian, J. (2007). A meta-analysis of video modeling and video self-modeling interventions for children and adolescents with autism spectrum disorders. Exceptional Children, 73(3), 264–287.

Ben-Sasson, A., Cermak, S. A., Orsmond, G. I., Tager-Flusberg, H., Carter, A. S., Kadlec, M. B., & Dunn, W. (2007). Extreme sensory modulation behaviors in toddlers with autism spectrum disorders. American Journal of Occupational Therapy, 61(5), 584–592.

Ben-Sasson, A., Cermak, S. A., Orsmond, G. I., Tager-Flusberg, H., Kadlec, M. B., & Carter, A. S. (2008). Sensory clusters of toddlers with autism spectrum disorders: Diferences in afective symptoms. Journal of Child Psychology and Psychiatry, 49(8), 817–825.

Ben-Sasson, A., Robins, D. L., & Yom-Tov, E. (2018). Risk assessment for parents who suspect their child has autism spectrum disorder: Machine learning approach. Journal of Medical Internet Research, 20(4), e134.

Bertone, A., Mottron, L., Jelenic, P., & Faubert, J. (2003). Motion perception in autism: A “complex” issue. Journal of Cognitive Neuroscience, 15(2), 218–225.

Bertone, A., Mottron, L., Jelenic, P., & Faubert, J. (2005). Enhanced and diminished visuo-spatial informationprocessing in autism depends on stimulus complexity. Brain, 128(10), 2430–2441.

Beukelman, D. R., & Mirenda, P. (2013). Augmentative and alternative communication: Supporting children and adults with complex communication needs. Baltimore: Brookes.

Bhat, A. N., Galloway, J. C., & Landa, R. J. (2012). Relation between early motor delay and later communication delay in infants at risk for autism. Infant Behavior and Development, 35(4), 838–846.

Bhat, A. N., Landa, R. J., & Galloway, J. C. (2011). Current perspectives on motor functioning in infants, children, and adults with autism spectrum disorders. Physical Therapy, 91(7), 1116–1129.

Billeci, L., Narzisi, A., Campatelli, G., Crifaci, G., Calderoni, S., Gagliano, A….. Comminiello, V. (2016). Disentangling the initiation from the response in joint attention: An eye-tracking study in toddlers with autism spectrum disorders. Translational Psychiatry, 6(5), e808.

Bishop-Fitzpatrick, L., DaWalt, L. S., Greenberg, J. S., & Mailick, M. R. (2017). Participation in recreational activities bufers the impact of perceived stress on quality of life in adults with autism spectrum disorder. Autism Research, 10(5), 973–982.

Boccanfuso, L., Barney, E., Foster, C., Ahn, Y. A., Chawarska, K., Scassellati, B., & Shic, F. (2016). Emotional robot to examine diferences in play patterns and afective response of children with and without ASD. In the Eleventh ACM/IEEE International Conference on Human Robot Interaction (pp. 19–26). Piscataway, NJ: IEEE Press.

Boccanfuso, L., Kim, E. S., Snider, J. C., Wang, Q., Wall, C. A., DiNicola, L., Shic, F. (2015). Autonomously detecting interaction with an afective robot to explore connection to developmental ability. In 2015 International Conference on Afective Computing and Intelligent Interaction (ACII) (pp. 1–7).

Boccanfuso, L., Scarborough, S., Abramson, R. K., Hall, A. V., Wright, H. H., & O’Kane, J. M. (2017). A low-cost socially assistive robot and robotassisted intervention for children with autism spectrum disorder: Field trials and lessons learned. Autonomous Robots, 41(3), 637–655.

Bölte, S., Golan, O., Goodwin, M. S., & Zwaigenbaum, L. (2010). What can innovative technologies do for autism spectrum disorders? Autism, 14(3), 155–159.

Bone, D., Bishop, S. L., Black, M. P., Goodwin, M. S., Lord, C., & Narayanan, S. S. (2016). Use of machine learning to improve autism screening and diagnostic instruments: Efectiveness, efciency, and multi-instrument fusion. Journal of Child Psychology and Psychiatry, 57(8), 927–937.

Bone, D., Goodwin, M. S., Black, M. P., Lee, C.-C., Audhkhasi, K., & Narayanan, S. (2015). Applying machine learning to facilitate autism diagnostics: Pitfalls and promises. Journal of Autism and Developmental Disorders, 45(5), 1121–1136.

Bonnel, A., Mottron, L., Peretz, I., Trudel, M., Gallun, E., & Bonnel, A. M. (2003). Enhanced pitch sensitivity in individuals with autism: A signal detection analysis. Journal of Cognitive Neuroscience, 15(2), 226–235.

Bos, K. J., Zeanah, C. H., Smyke, A. T., Fox, N. A., & Nelson, C. A. (2010). Stereotypies in children with a history of early institutional care. Archives of Pediatrics and Adolescent Medicine, 164(5), 406–411.

Boyd, L. E., Ringland, K. E., Faucett, H., Hiniker, A., Klein, K., Patel, K., & Hayes, G. R. (2017). Evaluating an iPad game to address overselectivity in preliterate AAC users with minimal verbal behavior. In Proceedings of the 19th International ACM SIGACCESS Conference on Computers and Accessibility (pp. 240–249). New York: ACM.

Bradshaw, J., Steiner, A. M., Gengoux, G., & Koegel, L. K. (2015). Feasibility and efectiveness of very early intervention for infants atrisk for autism spectrum disorder: A systematic review. Journal of Autism and Developmental Disorders, 45(3), 778–794.

Branson, D., & Demchak, M. (2009). The use of augmentative and alternative communication methods with infants and toddlers with disabilities: A research review. Augmentative and Alternative Communication, 25(4), 274–286.

Bremner, A. J., Mareschal, D., Lloyd-Fox, S., & Spence, C. (2008). Spatial localization of touch in the frst year of life: Early infuence of a visual spatial code and the development of remapping across changes in limb position. Journal of Experimental Psychology: General, 137(1), 149–162.

Brooks, B. A., Haynes, K., Smith, J., McFadden, T., & Robins, D. L. (2016). Implementation of web-based autism screening in an urban clinic. Clinical Pediatrics, 55(10), 927–934.

Brosnan, M., Parsons, S., Good, J., & Yuill, N. (2016). How can participatory design inform the design and development of innovative technologies for autistic communities? Journal of Assistive Technologies, 10(2), 115–120.

Brown, A. M. (1990). Development of visual sensitivity to light and color vision in human infants: A critical review. Vision Research, 30(8), 1159–1188.

Brownell, C. A., Zerwas, S., & Ramani, G. B. (2007). “So big”: The development of body self-awareness in toddlers. Child Development, 78(5), 1426–1440.

Brunner, D., Vasko, R., Detka, C., Monahan, J., Reynolds, C. R., & Kupfer, D. (1996). Muscle artifacts in the sleep EEG: Automated detection and efect on all-night EEG power spectra. Journal of Sleep Research, 5(3), 155–164.

Burton, C., McKinstry, B., Szentágotai Tătar, A., Serrano-Blanco, A., Pagliari, C., & Wolters, M. (2013). Activity monitoring in patients with depression: A systematic review. Journal of Afective Disorders, 145(1), 21–28.

Bussu, G., Jones, E. J. H., Charman, T., Johnson, M. H., Buitelaar, J. K., Baron-Cohen, S….. BASIS Team. (2018). Prediction of autism at 3 years from behavioural and developmental measures in highrisk infants: A longitudinal cross-domain classifer analysis. Journal of Autism and Developmental Disorders, 48(7), 2418–2433.

Butchart, M., Long, J. J., Brown, M., McMillan, A., Bain, J., & Karatzias, T. (2017). Autism and visual impairment: A review of the literature. Review Journal of Autism and Developmental Disorders, 4(2), 118–131.

Butler, M. G., Dasouki, M. J., Zhou, X.-P., Talebizadeh, Z., Brown, M., Takahashi, T. N., Eng, C. (2005). Subset of individuals with autism spectrum disorders and extreme macrocephaly associated with germline PTEN tumour suppressor gene mutations. Journal of Medical Genetics, 42(4), 318–321.

Buttross, S., Curtis, J., Lucas, A., & Annett, R. (2018). Forging a new path to early discovery: Parterning childcare centers with telemedicine for developmental screening: Pediatrics, 141(1 Meeting Abstract), 50.

Cabibihan, J.-J., Javed, H., Aldosari, M., Frazier, T. W., & Elbashir, H. (2017). Sensing technologies for autism spectrum disorder screening and intervention. Sensors (Basel), 17(1), 46.

Cabibihan, J.-J., Javed, H., Ang, M., & Aljunied, S. M. (2013). Why robots?: A survey on the roles and benefts of social robots in the therapy of children with autism. International Journal of Social Robotics, 5(4), 593–618.

Cagiltay, K., Kara, N., & Aydin, C. C. (2014). Smart toy based learning. In J. M. Spector, M. D. Merrill, J. Elen, & M. J. Bishop (Eds.), Handbook of research on educational communications and technology (pp. 703–711). New York: Springer. Campbell, D. J., Chang, J., & Chawarska, K. (2014). Early generalized overgrowth in autism spectrum disorder: Prevalence rates, gender efects, and clinical outcomes.

Journal of the American Academy of Child and Adolescent Psychiatry, 53(10), 1063–1073.

Campbell, D. J., Shic, F., Macari, S., & Chawarska, K. (2014). Gaze response to dyadic bids at 2 years related to outcomes at 3 years in autism spectrum disorders: A subtyping analysis. Journal of Autism and Developmental Disorders, 44(2), 431–442.

Campbell, K., Carpenter, K. L. H., Espinosa, S., Hashemi, J., Qiu, Q., Tepper, M….. Dawson, G. (2017). Use of a digital modifed checklist for autism in toddlers – Revised with follow-up to improve quality of screening for autism. Journal of Pediatrics, 183, 133–139.

Campbell, K., Carpenter, K. L., Hashemi, J., Espinosa, S., Marsan, S., Borg, J. S….. Dawson, G. (2018). Computer vision analysis captures atypical attention in toddlers with autism. Autism, 23(3), 619–628.

Campolo, D., Molteni, M., Guglielmelli, E., Keller, F., Laschi, C., & Dario, P. (2006). Towards development of biomechatronic tools for early diagnosis of neurodevelopmental disorders. In 2006 International Conference of the IEEE Engineering in Medicine and Biology Society (pp. 3242–3245).

Carey, W. B. (1970). A simplifed method for measuring infant temperament. Journal of Pediatrics, 77(2), 188–194.

Carey, W. B. (1972). Clinical applications of infant temperament measurements. Journal of Pediatrics, 81(4), 823–828.

Cascio, C., McGlone, F., Folger, S., Tannan, V., Baranek, G., Pelphrey, K. A., & Essick, G. (2008). Tactile perception in adults with autism: A multidimensional psychophysical study. Journal of Autism and Developmental Disorders, 38(1), 127–137. Cascio, C. J., Moana-Filho, E. J., Guest, S., Nebel, M. B., Weisner, J., Baranek, G. T., & Essick, G. K. (2012). Perceptual and neural response to afective tactile texture stimulation in adults with autism spectrum disorders. Autism Research, 5(4), 231–244.

Centers for Medicare and Medicaid Services. (2015). National Coverage Determination (NCD) for speech generating devices (50.1). Retrieved January 14, 2019.

Charlop-Christy, M. H., Le, L., & Freeman, K. A. (2000). A comparison of video modeling with in vivo modeling for teaching children with autism. Journal of Autism and Developmental Disorders, 30(6), 537–552.

Chawarska, K., Campbell, D., Chen, L., Shic, F., Klin, A., & Chang, J. (2011). Early generalized overgrowth in boys with autism. Archives of General Psychiatry, 68(10), 1021–1031.

Chawarska, K., Klin, A., Paul, R., & Volkmar, F. (2007). Autism spectrum disorder in the second year: Stability and change in syndrome expression. Journal of Child Psychology and Psychiatry, 48(2), 128–138.

Chawarska, K., Macari, S., & Shic, F. (2012). Context modulates attention to social scenes in toddlers with autism. Journal of Child Psychology and Psychiatry, and Allied Disciplines, 53(8), 903–913.

Chawarska, K., Macari, S., & Shic, F. (2013). Decreased spontaneous attention to social scenes in 6-month-old infants later diagnosed with autism spectrum disorders. Biological Psychiatry, 74(3), 195–203.

Chawarska, K., & Shic, F. (2009). Looking but not seeing: Atypical visual scanning and recognition of faces in 2- and 4-year-old children with autism spectrum disorder. Journal of Autism and Developmental Disorders, 39(12), 1663–1672.

Chawarska, K., Shic, F., Macari, S., Campbell, D. J., Brian, J., Landa, R….. Bryson, S. (2014). 18-month predictors of later outcomes in younger siblings of children with autism spectrum disorder: A Baby Siblings Research Consortium study. Journal of the American Academy of Child and Adolescent Psychiatry, 53(12), 1317–1327.

Chawarska, K., Ye, S., Shic, F., & Chen, L. (2015). Multilevel diferences in spontaneous social attention in toddlers with autism spectrum disorder. Child Development, 87(2), 543–557.

Chen, K. B., Savage, A. B., Chourasia, A. O., Wiegmann, D. A., & Sesto, M. E. (2013). Touch screen performance by individuals with and without motor control disabilities. Applied Ergonomics, 44(2), 297–302.

Chita-Tegmark, M. (2016). Social attention in ASD: A review and meta-analysis of eye-tracking studies. Research in Developmental Disabilities, 48, 79–93.

Chong, E., Chanda, K., Ye, Z., Southerland, A., Ruiz, N., Jones, R. M….. Rehg, J. M. (2017). Detecting gaze towards eyes in natural social interactions and its use in child assessment. Proceedings of the ACM on Interactive, Mobile, Wearable Ubiquitous Technology, 1(3), 43:1–43:20.

Christakis, D. A. (2009). The efects of infant media usage: What do we know and what should we learn? Acta Paediatrica, 98(1), 8–16.

Cihak, D., Fahrenkrog, C., Ayres, K. M., & Smith, C. (2010). The use of video modeling via a video iPod and a system of least prompts to improve transitional behaviors for students with autism spectrum disorders in the general education class-room. Journal of Positive Behavior Interventions, 12(2), 103–115.

Colombo, J., & Fagen, J. (2014). Individual diferences in infancy: Reliability, stability, and prediction. New York: Psychology Press.

Costanzo, V., Chericoni, N., Amendola, F. A., Casula, L., Muratori, F., Scattoni, M. L., & Apicella, F. (2015). Early detection of autism spectrum disorders: From retrospective home video studies to prospective “high risk” sibling studies. Neuroscience and Biobehavioral Reviews, 55, 627–635.

Council on Communications and Media. (2016). Media and young minds. Pediatrics, 138(5), e20162591.

Crippa, A., Salvatore, C., Perego, P., Forti, S., Nobile, M., Molteni, M., & Castiglioni, I. (2015). Use of machine learning to identify children with autism and their motor abnormalities. Journal of Autism and Developmental Disorders, 45(7), 2146–2156.

Davidof, B. E. (2017). AAC with energy – Earlier. The ASHA Leader. Retrieved from https://leader.pubs.asha.org/doi/abs/10.1044/leader. FTR2.22012017.48.

Dawson, M., Soulieres, I., Gernsbacher, M. A., & Mottron, L. (2007). The level and nature of autistic intelligence. Psychological Science, 18(8), 657–662.

DeBoth, K. K., & Reynolds, S. (2017). A systematic review of sensorybased autism subtypes. Research in Autism Spectrum Disorders, 36, 44–56.

D’Hooge, H., Dalton, L., Shwe, H., Lieberman, D., & O’Malley, C. (2000). Smart toys: Brave new world? In CHI ‘00 Extended Abstracts on Human Factors in Computing Systems (pp. 247–248). New York: ACM.

Diehl, J. J., Crowell, C. R., Villano, M., Wier, K., Tang, K., & Riek, L. D. (2014). Clinical applications of robots in autism spectrum disorder diagnosis and treatment. In V. B. Patel, V. R. Preedy, & C. R. Martin (Eds.), Comprehensive guide to autism (pp. 411–422). New York: Springer.

Diehl, J. J., Schmitt, L. M., Villano, M., & Crowell, C. R. (2012). The clinical use of robots for individuals with autism spectrum disorders: A critical review. Research in Autism Spectrum Disorders, 6(1), 249–262.

Doherty, A. R., Hodges, S. E., King, A. C., Smeaton, A. F., Berry, E., Moulin, C. J. A….. Foster, C. (2013). Wearable cameras in health: The state of the art and future possibilities. American Journal of Preventive Medicine, 44(3), 320–323.

Dunn, W. (2014). Child Sensory Profle-2: User’s manual. Bloomington, MN: Pearson.

Dunn, W., & Bennett, D. (2002). Patterns of sensory processing in children with attention defcit hyperactivity disorder. OTJR: Occupation, Participation and Health, 22(1), 4–15.

Dunn, W., & Daniels, D. B. (2002). Initial development of the infant/ toddler sensory profle. Journal of Early Intervention, 25(1), 27–41.

Duquette, A., Michaud, F., & Mercier, H. (2008). Exploring the use of a mobile robot as an imitation agent with children with low-functioning autism. Autonomous Robots, 24(2), 147–157.

Durkin, M. S., Elsabbagh, M., Barbaro, J., Gladstone, M., Happe, F., Hoekstra, R. A., Shih, A. (2015). Autism screening and diagnosis in low resource settings: Challenges and opportunities to enhance research and services worldwide. Autism Research, 8(5), 473–476.

Dykstra, J. R., Sabatos-DeVito, M. G., Irvin, D. W., Boyd, B. A., Hume, K. A., & Odom, S. L. (2013). Using the Language ENvironment Analysis (LENA) system in preschool classrooms with children with autism spectrum disorders. Autism, 17(5), 582–594.

Edmunds, S. R., Rozga, A., Li, Y., Karp, E. A., Ibañez, L. V., Rehg, J. M., & Stone, W. L. (2017). Brief report: Using a point-of-view camera to measure eye gaze in young children with autism spectrum disorder during naturalistic social interactions: A pilot study. Journal of Autism and Developmental Disorders, 47(3), 898–904.

Eigsti, I.-M., de Marchena, A. B., Schuh, J. M., & Kelley, E. (2011). Language acquisition in autism spectrum disorders: A developmental review. Research in Autism Spectrum Disorders, 5(2), 681–691.

Ekin, C. C., Cagiltay, K., & Karasu, N. (2018). Efectiveness of smart toy applications in teaching children with intellectual disability. Journal of Systems Architecture, 89, 41–48.

Elison, J. T., Paterson, S. J., Wolf, J. J., Reznick, J. S., Sasson, N. J., Gu, H….. Piven, J. (2013). White matter microstructure and atypical visual orienting in 7-month-olds at risk for autism. American Journal of Psychiatry, 170(8), 899–908.

Ellemberg, D., Lewis, T. L., Hong Liu, C., & Maurer, D. (1999). Development of spatial and temporal vision during childhood. Vision Research, 39(14), 2325–2333.

Elsabbagh, M., Fernandes, J., Jane Webb, S., Dawson, G., Charman, T., & Johnson, M. H. (2013). Disengagement of visual attention in infancy is associated with emerging autism in toddlerhood. Biological Psychiatry, 74(3), 189–194.

Emerson, R. W., Adams, C., Nishino, T., Hazlett, H. C., Wolf, J. J., Zwaigenbaum, L., Piven, J. (2017). Functional neuroimaging of high-risk 6-month-old infants predicts a diagnosis of autism at 24 months of age. Science Translational Medicine, 9(393), eaag2882.

Engel-Yeger, B., Muzio, C., Rinosi, G., Solano, P., Geofroy, P. A., Pompili, M….. Serafni, G. (2016). Extreme sensory processing patterns and their relation with clinical conditions among individuals with major afective disorders. Psychiatry Research, 236, 112–118.

Ermer, J., & Dunn, W. (1998). The sensory profle: A discriminant analysis of children with and without disabilities. American Journal of Occupational Therapy, 52(4), 283–290.

Escobedo, L., Ibarra, C., Hernandez, J., Alvelais, M., & Tentori, M. (2014). Smart objects to support the discrimination training of children with autism. Personal Ubiquitous Computing, 18(6), 1485–1497.

Esposito, G., Venuti, P., Apicella, F., & Muratori, F. (2011). Analysis of unsupported gait in toddlers with autism. Brain and Development, 33(5), 367–373.

Estes, A., Munson, J., Rogers, S. J., Greenson, J., Winter, J., & Dawson, G. (2015). Long-term outcomes of early intervention in 6-year-old children with autism spectrum disorder. Journal of the American Academy of Child and Adolescent Psychiatry, 54(7), 580–587.

Evans, D. W., Leckman, J. F., Carter, A., Reznick, J. S., Henshaw, D., King, R. A., & Pauls, D. (1997). Ritual, habit, and perfectionism: The prevalence and development of compulsive-like behavior in normal young children. Child Development, 68(1), 58–68.

Ferguson, C. J. (2018). Children should not be protected from using interactive screens. In C. J. Ferguson (Ed.), Video game infuences on aggression, cognition, and attention (pp. 83–91). Cham, Switzerland: Springer International.

Filippetti, M. L., Johnson, M. H., Lloyd-Fox, S., Dragovic, D., & Farroni, T. (2013). Body perception in newborns. Current Biology, 23(23), 2413–2416.

Filippetti, M. L., Orioli, G., Johnson, M. H., & Farroni, T. (2015). Newborn body perception: Sensitivity to spatial congruency. Infancy, 20(4), 455–465.

Firchow, P., & Mac Ginty, R. (2017). Including hard-to-access populations using mobile phone surveys and participatory indicators. Sociological Methods and Research, 49(1), 133–160.

Firouzian, A., Asghar, Z., Tervonen, J., Pulli, P., & Yamamoto, G. (2015). Conceptual design and implementation of indicator-based smart glasses: A navigational device for remote assistance of senior citizens sufering from memory loss. In 2015 9th International Symposium on Medical Information and Communication Technology (ISMICT) (pp. 153–156).

Flanagan, J. E., Landa, R., Bhat, A., & Bauman, M. (2012). Head lag in infants at risk for autism: A preliminary study. American Journal of Occupational Therapy, 66(5), 577–585.

Fleer, M. (2016). Theorising digital play: A cultural-historical conceptualisation of children’s engagement in imaginary digital situations. International Research in Early Childhood Education, 7(2), 75–90.

Fletcher-Watson, S., Pain, H., Hammond, S., Humphry, A., & McConachie, H. (2016). Designing for young children with autism spectrum disorder: A case study of an iPad app. International Journal of ChildComputer Interaction, 7, 1–14.

Fombonne, E., Rogé, B., Claverie, J., Courty, S., & Frémolle, J. (1999). Microcephaly and macrocephaly in autism. Journal of Autism and Developmental Disorders, 29(2), 113–119.

Fong, T., Nourbakhsh, I., & Dautenhahn, K. (2003). A survey of socially interactive robots. Robotics and Autonomous Systems, 42(3–4), 143–166.

Frazier, T. W., Strauss, M., Klingemier, E. W., Zetzer, E. E., Hardan, A. Y., Eng, C., & Youngstrom, E. A. (2017). A meta-analysis of gaze diferences to social and nonsocial information between individuals with and without autism. Journal of the American Academy of Child and Adolescent Psychiatry, 56(7), 546–555.

Freeman, D., Reeve, S., Robinson, A., Ehlers, A., Clark, D., Spanlang, B., & Slater, M. (2017). Virtual reality in the assessment, understanding, and treatment of mental health disorders. Psychological Medicine, 47(14), 2393–2400.

Frenkel, S. (2018, January 2). A cute toy just brought a hacker into your home. The New York Times. Retrieved from www.nytimes.com/2017/12/21/technology/connected-toys-hacking.html.

Friston, K. J., Williams, S., Howard, R., Frackowiak, R. S. J., & Turner, R. (1996). Movement-related efects in fMRI time-series. Magnetic Resonance in Medicine, 35(3), 346–355.

Fujimoto, I., Matsumoto, T., De Silva, P. R. S., Kobayashi, M., & Higashi, M. (2011). Mimicking and evaluating human motion to improve the imitation skill of children with autism through a robot. International Journal of Social Robotics, 3(4), 349–357.

Fullard, W., McDevitt, S. C., & Carey, W. B. (1984). Assessing temperament in one-to three-year-old children. Journal of Pediatric Psychology, 9(2), 205–217.

Fusaro, V. A., Daniels, J., Duda, M., DeLuca, T. F., D’Angelo, O., Tamburello, J….. Wall, D. P. (2014). The potential of accelerating early detection of autism through content analysis of youtube videos. PLOS ONE, 9(4), e93533.

Ganz, J. B., Earles-Vollrath, T. L., & Cook, K. E. (2011). Video modeling. Teaching Exceptional Children, 43(6), 8–19.

García, M. A. G., Ruiz, M. L. M., Rivera, D., Vadillo, L., & Duboy, M. A. V. (2017). A smart toy to enhance the decision-making process at children’s psychomotor delay screenings: A pilot study. Journal of Medical Internet Research, 19(5), e171.

Gerber, R. J., Wilks, T., & Erdie-Lalena, C. (2010). Developmental milestones: Motor development. Pediatrics in Review, 31(7), 267–277.

Gilkerson, J., Richards, J. A., Warren, S. F., Montgomery, J. K., Greenwood, C. R., Oller, D. K., Paul, T. D. (2017). Mapping the early language environment using all-day recordings and automated analysis. American Journal of Speech-Language Pathology, 26(2), 248–265.

Gliga, T., Bedford, R., Charman, T., Johnson, M. H., Baron-Cohen, S., Bolton, P….. Tucker, L. (2015). Enhanced visual search in infancy predicts emerging autism symptoms. Current Biology, 25(13), 1727–1730.

Golan, O., Ashwin, E., Granader, Y., McClintock, S., Day, K., Leggett, V., & Baron-Cohen, S. (2010). Enhancing emotion recognition in children with autism spectrum conditions: An intervention using animated vehicles with real emotional faces. Journal of Autism and Developmental Disorders, 40(3), 269–279.

Goldstein, J., Buckingham, D., & Brougere, G. (2004). Toys, games, and media. New York: Routledge.

Green, S. A., & Ben-Sasson, A. (2010). Anxiety disorders and sensory over-responsivity in children with autism spectrum disorders: Is there a causal relationship? Journal of Autism and Developmental Disorders, 40(12), 1495–1504.

Green, S. A., Ben-Sasson, A., Soto, T. W., & Carter, A. S. (2012). Anxiety and sensory over-responsivity in toddlers with autism spectrum disorders: Bidirectional efects across time. Journal of Autism and Developmental Disorders, 42(6), 1112–1119.

GSM Association. (2018). The mobile economy – Sub-Saharan Africa 2018. Retrieved from www.gsma.com/mobileeconomy/sub-saharan-africa.

Guernsey, L. (2012). Screen time: How electronic media – from baby videos to educational sofware – afects your young child. New York: Basic Books.

Guthrie, W., Swineford, L. B., Nottke, C., & Wetherby, A. M. (2013). Early diagnosis of autism spectrum disorder: Stability and change in clinical diagnosis and symptom presentation. Journal of Child Psychology and Psychiatry, 54(5), 582–590.

Gwin, J. T., Gramann, K., Makeig, S., & Ferris, D. P. (2010). Removal of movement artifact from high-density EEG recorded during walking and running. Journal of Neurophysiology, 103(6), 3526–3534.

Hadders-Algra, M. (2008). Reduced variability in motor behaviour: An indicator of impaired cerebral connectivity? Early Human Development, 84(12), 787–789.

Hadders-Algra, M. (2010). Variation and cariability: Key words in human motor development. Physical Therapy, 90(12), 1823–1837.

Hamad, C. D., Serna, R. W., Morrison, L., & Fleming, R. (2010). Extending the reach of early intervention training for practitioners: A preliminary investigation of an online curriculum for teaching behavioral intervention knowledge in autism to families and service providers. Infants and Young Children, 23(3), 195–208.

Happé, F. (1999). Autism: Cognitive defcit or cognitive style? Trends in Cognitive Sciences, 3(6), 216–222.

Happé, F., Ronald, A., & Plomin, R. (2006). Time to give up on a single explanation for autism. Nature Neuroscience, 9(10), 1218.

Harbison, A. L., Woynaroski, T. G., Tapp, J., Wade, J. W., Warlaumont, A. S., & Yoder, P. J. (2018). A new measure of child vocal reciprocity in children with autism spectrum disorder. Autism Research, 11(6), 903–915.

Harrington, J. W., Bai, R., & Perkins, A. M. (2013). Screening children for autism in an urban clinic using an electronic M – CHAT. Clinical Pediatrics, 52(1), 35–41.

Hashemi, J., Campbell, K., Carpenter, K., Harris, A., Qiu, Q., Tepper, M….. Sapiro, G. (2015). A scalable app for measuring autism risk behaviors in young children: A technical validity and feasibility study. In Proceedings of the 5th EAI International Conference on Wireless Mobile Communication and Healthcare (pp. 23–27). Brussels, Belgium: Institute for Computer Sciences, Social-Informatics and Telecommunications Engineering.

Hashemi, J., Dawson, G., Carpenter, K. L. H., Campbell, K., Qiu, Q., Espinosa, S….. Sapiro, G. (2018). Computer vision analysis for quantifcation of autism risk behaviors. IEEE Transactions on Afective Computing, pp. 1–12.

Hashemi, J., Spina, T. V., Tepper, M., Esler, A., Morellas, V., Papanikolopoulos, N., & Sapiro, G. (2012). Computer vision tools for the non-invasive assessment of autism-related behavioral markers. ArXiv:1210.7014 [Cs.CV]. Retrieved from http://arxiv.org/abs/1210.7014.

Hazan, V., & Barrett, S. (2000). The development of phonemic categorization in children aged 6–12. Journal of Phonetics, 28(4), 377–396.

Hazlett, H. C., Gu, H., Munsell, B. C., Kim, S. H., Styner, M., Wolf, J. J., the IBIS Network. (2017). Early brain development in infants at high risk for autism spectrum disorder. Nature, 542(7641), 348–351.

Hellendoorn, A., Wijnroks, L., van Daalen, E., Dietz, C., Buitelaar, J. K., & Leseman, P. (2015). Motor functioning, exploration, visuospatial cognition and language development in preschool children with autism. Research in Developmental Disabilities, 39, 32–42.

Hepper, P. G., Scott, D., & Shahidullah, S. (1993). Newborn and fetal response to maternal voice. Journal of Reproductive and Infant Psychology, 11(3), 147–153.

Hernandez, P., & Ikkanda, Z. (2011). Applied behavior analysis: Behavior management of children with autism spectrum disorders in dental environments. Journal of the American Dental Association, 142(3), 281–287.

Herrera, G., Casas, X., Sevilla, J., Rosa, L., Pardo, C., Plaza, J., Le Groux, S. (2012). Pictogram room: Natural interaction technologies to aid in the development of children with autism. Annuary of Clinical and Health Psychology, 8, 39–44.

Hill, E. L. (2001). Non-specifc nature of specifc language impairment: A review of the literature with regard to concomitant motor impairments. International Journal of Language and Communication Disorders, 36(2), 149–171.

Hiniker, A., Lee, B., Kientz, J. A., & Radesky, J. S. (2018). Let’s play!: Digital and analog play between preschoolers and parents. In Proceedings of the 2018 CHI Conference on Human Factors in Computing Systems (pp. 1–659). New York: ACM.

Hitoglou, M., Ververi, A., Antoniadis, A., & Zafeiriou, D. I. (2010). Childhood autism and auditory system abnormalities. Pediatric Neurology, 42(5), 309–314.

Høiseth, M., Giannakos, M. N., Alsos, O. A., Jaccheri, L., & Asheim, J. (2013). Designing healthcare games and applications for toddlers. In Proceedings of the 12th International Conference on Interaction Design and Children (pp. 137–146). New York: ACM.

Horne-Moyer, H. L., Moyer, B. H., Messer, D. C., & Messer, E. S. (2014). The use of electronic games in therapy: A review with clinical implications. Current Psychiatry Reports, 16(12), 520.

Hung, P. C. K., Iqbal, F., Huang, S.-C., Melaisi, M., & Pang, K. (2016). A glance of child’s play privacy in smart toys. In X. Sun, A. Liu, H.-C. Chao, & E. Bertino (Eds.), Cloud Computing and Security (pp. 217–231). Cham, Switzerland: Springer International.

Hutt, C., Hutt, S. J., Lee, D., & Ounsted, C. (1964). Arousal and childhood autism. Nature, 204(4961), 908–909.

Ikeda, J., Davitt, B. V., Ultmann, M., Maxim, R., & Cruz, O. A. (2013). Brief report: Incidence of ophthalmologic disorders in children with autism. Journal of Autism and Developmental Disorders, 43(6), 1447–1451.

Iverson, J. M. (2010). Developing language in a developing body: The relationship between motor development and language development. Journal of Child Language, 37(2), 229–261.

Iverson, J., Shic, F., Wall, C. A., Chawarska, K., Curtin, S., Estes, A., Young, G. (2019). Early motor abilities in infants at heightened vs. low risk for ASD: A Baby Siblings Research Consortium (BSRC) study. Journal of Abnormal Psychology, 128(1), 69–80.

Jang, J., Dixon, D. R., Tarbox, J., Granpeesheh, D., Kornack, J., & de Nocker, Y. (2012). Randomized trial of an eLearning program for training fami ly members of children with autism in the principles and procedures of applied behavior analysis. Research in Autism Spectrum Disorders, 6(2), 852–856.

Janvier, Y. M., Harris, J. F., Cofeld, C. N., Louis, B., Xie, M., Cidav, Z., & Mandell, D. S. (2016). Screening for autism spectrum disorder in underserved communities: Early childcare providers as reporters. Autism, 20(3), 364–373.

Jones, M. L., & Meurer, K. (2016). Can (and should) Hello Barbie keep a secret? In 2016 IEEE International Symposium on Ethics in Engineering, Science and Technology (ETHICS) (pp. 1–6).

Jones, W., & Klin, A. (2013). Attention to eyes is present but in decline in 2–6-month-old infants later diagnosed with autism. Nature, 504(7480), 427–431.

Jurdi, S., Montaner, J., Garcia-Sanjuan, F., Jaen, J., & Nacher, V. (2018). A systematic review of game technologies for pediatric patients. Computers in Biology and Medicine, 97, 89–112.

Kaiser, M. D., Yang, D. Y.-J., Voos, A. C., Bennett, R. H., Gordon, I., Pretzsch, C….. Pelphrey, K. A. (2016). Brain mechanisms for processing afective (and nonafective) touch are atypical in autism. Cerebral Cortex, 26(6), 2705–2714.

Kanne, S. M., Carpenter, L. A., & Warren, Z. (2018). Screening in toddlers and preschoolers at risk for autism spectrum disorder: Evaluating a novel mobile-health screening tool. Autism Research, 11(7), 1038–1049.

Karatekin, C. (2007). Eye tracking studies of normative and atypical development. Developmental Review, 27(3), 283–348.

Kasari, C., Kaiser, A., Goods, K., Nietfeld, J., Mathy, P., Landa, R….. Almirall, D. (2014). Communication interventions for minimally verbal children with autism: A sequential multiple assignment randomized trial. Journal of the American Academy of Child and Adolescent Psychiatry, 53(6), 635–646.

Kern, J. K., Geier, D. A., Adams, J. B., Troutman, M. R., Davis, G., King, P. G., & Geier, M. R. (2011). Autism severity and muscle strength: A correlation analysis. Research in Autism Spectrum Disorders, 5(3), 1011–1015.

Kern, J. K., Geier, D. A., Adams, J. B., Troutman, M. R., Davis, G. A., King, P. G., & Geier, M. R. (2013). Handgrip strength in autism spectrum disorder compared with controls. Journal of Strength and Conditioning Research, 27(8), 2277–2281.

Kientz, J. A., Arriaga, R. I., & Abowd, G. D. (2009). Baby Steps: Evaluation of a system to support record-k eeping for parents of young children. In Proceedings of the SIGCHI Conference on Human Factors in Computing Systems (pp. 1713–1722). New York: ACM.

Kientz, J. A., Goodwin, M. S., Hayes, G. R., & Abowd, G. D. (2013). Interactive technologies for autism. Synthesis Lectures on Assistive, Rehabilitative, and Health-Preserving Technologies, 2(2), 1–177.

Kim, E. S., Berkovits, L. D., Bernier, E. P., Leyzberg, D., Shic, F., Paul, R., & Scassellati, B. (2013). Social robots as embedded reinforcers of social behavior in children with autism. Journal of Autism and Developmental Disorders, 43(5), 1038–1049.

Kim, E. S., Daniell, C. M., Makar, C., Elia, J., Scassellati, B., & Shic, F. (2015). Potential clinical impact of positive afect in robot interactions for autism intervention. In 2015 International Conference on Affective Computing and Intelligent Interaction (ACII) (pp. 8–13).

Kim, E. S., Naples, A., Gearty, G. V., Wang, Q., Wallace, S., Wall, C….. Shic, F. (2014). Development of an untethered, mobile, low-cost headmounted eye tracker. In Proceedings of the Symposium on Eye Tracking Research and Applications (pp. 247–250). New York: ACM.

Kim, E. S., Paul, R., Shic, F., & Scassellati, B. (2012). Bridging the research gap: Making HRI useful to individuals with autism. Journal of Human-Robot Interaction, 1(1), 26–54.

Kirkorian, H. L., Wartella, E. A., & Anderson, D. R. (2008). Media and young children’s learning. The Future of Children, 18(1), 39–61.

Klin, A., Lin, D., Gorrindo, P., Ramsay, G., & Jones, W. (2009). Two-yearolds with autism orient to non-social contingencies rather than biological motion. Nature, 459(7244), 257–261.

Knoblauch, K., Vital-Durand, F., & Barbur, J. L. (2001). Variation of chromatic sensitivity across the life span. Vision Research, 41(1), 23–36.

Kobak, K. A., Stone, W. L., Ousley, O. Y., & Swanson, A. (2011). Web-based training in early autism screening: Results from a pilot study. Telemedicine and E-Health, 17(8), 640–644.

Kobak, K. A., Stone, W. L., Wallace, E., Warren, Z., Swanson, A., & Robson, K. (2011). A web-based tutorial for parents of young children with autism: Results from a pilot study. Telemedicine and E-Health, 17(10), 804–808.

Koegel, L. K., Koegel, R. L., Ashbaugh, K., & Bradshaw, J. (2014). The importance of early identifcation and intervention for children with or at risk for autism spectrum disorders. International Journal of Speech-Language Pathology, 16(1), 50–56.

Koegel, L. K., Koegel, R. L., Nefdt, N., Fredeen, R., Klein, E. F., & Bruinsma, Y. E. M. (2005). First S. T.E.P: A model for the early identifcation of children with autism spectrum disorders. Journal of Positive Behavior Interventions, 7(4), 247–252.

Kozima, H., Nakagawa, C., & Yasuda, Y. (2007). Children – robot interaction: A pilot study in autism therapy. Progress in Brain Research, 164, 385–400.

Kuczmarski, R. J., Ogden, C. L., Grummer-Strawn, L. M., Flegal, K. M., Guo, S. S., Wei, R., Johnson, C. L. (2000). CDC growth charts: United States (No. 314; Advance Data from Vital and Health Statistics, pp. 1–27). Washington, DC: National Center for Health Statistics.

Kumazaki, H., Muramatsu, T., Yoshikawa, Y., Yoshimura, Y., Ikeda, T., Hasegawa, C., Kikuchi, M. (2019). Brief report: A novel system to evaluate autism spectrum disorders using two humanoid robots. Journal of Autism and Developmental Disorders, 49(4), 1709–1716.

Lancioni, G. E., O’Reilly, M. F., Cuvo, A. J., Singh, N. N., Sigafoos, J., & Didden, R. (2007). PECS and VOCAs to enable students with developmental disabilities to make requests: An overview of the literature. Research in Developmental Disabilities, 28(5), 468–488.

Lauricella, A. R., Pempek, T. A., Barr, R., & Calvert, S. L. (2010). Contingent computer interactions for young children’s object retrieval success. Journal of Applied Developmental Psychology, 31(5), 362–369.

Lazarou, I., Nikolopoulos, S., Petrantonakis, P. C., Kompatsiaris, I., & Tsolaki, M. (2018). EEG-based brain-computer interfaces for communication and rehabilitation of people with motor impairment: A novel approach of the 21st century. Frontiers in Human Neuroscience, 12, 14.

LeBarton, E. S., & Iverson, J. M. (2013). Fine motor skill predicts expressive language in infant siblings of children with autism. Developmental Science, 16(6), 815–827. Leekam, S., Tandos, J., McConachie, H., Meins, E., Parkinson, K., Wright, C….. Couteur, A. L. (2007). Repetitive behaviours in typically developing 2-year-olds. Journal of Child Psychology and Psychiatry, 48(11), 1131–1138.

Leibold, L. J., & Werner, L. A. (2006). Efect of masker-frequency variability on the detection performance of infants and adults. Journal of the Acoustical Society of America, 119(6), 3960–3970.

Leonard, H. C., Bedford, R., Pickles, A., Hill, E. L., & Team, B. (2015). Predicting the rate of language development from early motor skills in at-risk infants who develop autism spectrum disorder. Research in Autism Spectrum Disorders, 13, 15–24.

Lewis, M. (2013). Stereotyped movement disorder. In F. R. Volkmar (Ed.), Encyclopedia of autism spectrum disorders (pp. 2997–3003). New York: Springer.

Lewis, M., & Kim, S.-J. (2009). The pathophysiology of restricted repetitive behavior. Journal of Neurodevelopmental Disorders, 1(2), 114.

Li, B., Atyabi, A., Kim, M., Barney, E., Ahn, A. Y., Luo, Y….. Shic, F. (2018). Social infuences on executive functioning in autism: Design of a mobile gaming platform. In Proceedings of the 2018 CHI Conference on Human Factors in Computing Systems (pp. 1–443:13). New York: ACM.

Little, L. M., Dean, E., Tomchek, S. D., & Dunn, W. (2017). Classifying sensory profles of children in the general population. Child Care, Health and Development, 43(1), 81–88.

Liu, R., Salisbury, J. P., Vahabzadeh, A., & Sahin, N. T. (2017). Feasibility of an autism-focused augmented reality smartglasses system for social communication and behavioral coaching. Frontiers in Pediatrics, 5, 145.

Lloyd, M., MacDonald, M., & Lord, C. (2013). Motor skills of toddlers with autism spectrum disorders. Autism, 17(2), 133–146.

Logan, K., Iacono, T., & Trembath, D. (2017). A systematic review of research into aided AAC to increase social-communication functions in children with autism spectrum disorder. Augmentative and Alternative Communication, 33(1), 51–64. Lord, C., Rutter, M., DiLavore, P. C., Risi, S., Gotham, K., & Bishop, S. L. (2012). Autism Diagnostic Observation Schedule, 2nd ed. (ADOS-2) Manual (Part 1): Modules 1–4. Torrance, CA: Western Psychological Services.

Lovaas, O. I. (1987). Behavioral treatment and normal educational and intellectual functioning in young autistic children. Journal of Consulting and Clinical Psychology, 55(1), 3–9.

Loveland, K. A. (1991). Social afordances and interaction: II. Autism and the afordances of the human environment. Ecological Psychology, 3(2), 99–119.

Lueder, R., & Rice, V. J. B. (2007). Ergonomics for children: Designing products and places for toddler to teens. Boca Raton: CRC Press.

Luscre, D. M., & Center, D. B. (1996). Procedures for reducing dental fear in children with autism. Journal of Autism and Developmental Disorders, 26(5), 547–556.

Macari, S., Chawarska, K., Kim, E. S., Wall, C., Wilkinson, M., Barney, E….. Shic, F. (2018, May). A multimedia screening system to predict ASD symptoms in diverse community settings: Preliminary convergent and concurrent validity. Abstract presented at the 2018 International Society for Autism Research (INSAR 2018), Rotterdam, the Netherlands.

Mamun, K. A. A., Bardhan, S., Ullah, M. A., Anagnostou, E., Brian, J., Akhter, S., & Rabbani, M. G. (2016). Smart autism – A mobile, interactive and integrated framework for screening and confrmation of autism. In 2016 38th Annual International Conference of the IEEE Engineering in Medicine and Biology Society (EMBC) (pp. 5989–5992).

Marrus, N., Glowinski, A. L., Jacob, T., Klin, A., Jones, W., Drain, C. E….. Constantino, J. N. (2015). Rapid video-referenced ratings of reciprocal social behavior in toddlers: A twin study. Journal of Child Psychology and Psychiatry, 56(12), 1338–1346.

Marrus, N., Kennon-McGill, S., Harris, B., Zhang, Y., Glowinski, A. L., & Constantino, J. N. (2018). Use of a video scoring anchor for rapid serial assessment of social communication in toddlers. Journal of Visualized Experiments, 133, 57041.

Matson, J. L., Mahan, S., Fodstad, J. C., Hess, J. A., & Neal, D. (2010). Motor skill abilities in toddlers with autistic disorder, pervasive developmental disorder-not otherwise specifed, and atypical development. Research in Autism Spectrum Disorders, 4(3), 444–449.

May, T., Brignell, A., Hawi, Z., Brereton, A., Tonge, B., Bellgrove, M. A., & Rinehart, N. J. (2018). Trends in the overlap of autism spectrum disorder and attention defcit hyperactivity disorder: Prevalence, clinical management, language and genetics. Current Developmental Disorders Reports, 5(1), 49–57.

Mazurek, M. O., Shattuck, P. T., Wagner, M., & Cooper, B. P. (2012). Prevalence and correlates of screen-based media use among youths with autism spectrum disorders. Journal of Autism and Developmental Disorders, 42(8), 1757–1767.

Mazurek, M. O., & Wenstrup, C. (2012). Television, video game and social media use among children with ASD and typically developing siblings. Journal of Autism and Developmental Disorders, 43(6), 1258–1271.

McDowell, M. A., Fryar, C. D., Ogden, C. L., & Flegal, K. M. (2008). Anthropometric reference data for children and adults: United States, 2003–2006. National Health Statistics Reports, 10, 5.

McGlone, F., & Reilly, D. (2010). The cutaneous sensory system. Neuroscience and Biobehavioral Reviews, 34(2), 148–159.

Mehl-Schneider, T., & Steinmetz, S. (2014). Video games as a form of therapeutic intervention for children with autism spectrum disorders. In N. R. Silton (Ed.), Video games as a form of therapeutic intervention for children with autism spectrum disorders. IGI Global. Retrieved from www.igi-global.com/chapter/video-gamesas-a-form-of-therapeutic- intervention-for-children-with-autismspectrum-disorders/99569.

Mehler, J., Jusczyk, P., Lambertz, G., Halsted, N., Bertoncini, J., & AmielTison, C. (1988). A precursor of language acquisition in young infants. Cognition, 29(2), 143–178.

Michaud, F., Salter, T., Duquette, A., Mercier, H., Lauria, M., Larouche, H., & Larose, F. (2007). Assistive technologies and child-robot interaction. 2007 AAAI Spring Symposium Series Papers: Multidisciplinary Collaboration for Socially Assistive Robotics (pp. 1–5).

Miles, J. H., Takahashi, T. N., Bagby, S., Sahota, P. K., Vaslow, D. F., Wang, C. H….. Farmer, J. E. (2005). Essential versus complex autism: Defnition of fundamental prognostic subtypes. American Journal of Medical Genetics Part A, 135A(2), 171–180.

Min, C. H., Tewfk, A. H., Kim, Y., & Menard, R. (2009). Optimal sensor location for body sensor network to detect self-stimulatory behaviors of children with autism spectrum disorder. Conference Proceedings at the IEEE Engineering in Medicine and Biology Society, 2009, 3489–3492.

Montagu, A. (1986). Touching: The human signifcance of the skin (3rd ed.). New York: William Morrow Paperbacks.

Moon, C., Cooper, R. P., & Fifer, W. P. (1993). Two-day-olds prefer their native language. Infant Behavior and Development, 16(4), 495–500.

Moore, D. J. (2015). Acute pain experience in individuals with autism spectrum disorders: A review. Autism, 19(4), 387–399.

Moore, M., & Calvert, S. (2000). Brief report: Vocabulary acquisition for children with autism: Teacher or computer instruction. Journal of Autism and Developmental Disorders, 30(4), 359–362.

Morgan, L., Wetherby, A. M., & Barber, A. (2008). Repetitive and stereotyped movements in children with autism spectrum disorders late in the second year of life. Journal of Child Psychology and Psychiatry, and Allied Disciplines, 49(8), 826–837.

Moser, A., Zimmermann, L., Dickerson, K., Grenell, A., Barr, R., & Gerhardstein, P. (2015). They can interact, but can they learn?: Toddlers’ transfer learning from touchscreens and television. Journal of Experimental Child Psychology, 137, 137–155.

Mottron, L., Dawson, M., Soulieres, I., Hubert, B., & Burack, J. (2006). Enhanced perceptual functioning in autism: An update, and eight principles of autistic perception. Journal of Autism and Developmental Disorders, 36(1), 27–43.

Murdoch, H. (1996). Stereotyped behaviors in deaf and hard of hearing children. American Annals of the Deaf, 141(5), 379–386.

Murias, M., Major, S., Davlantis, K., Franz, L., Harris, A., Rardin, B….. Dawson, G. (2018). Validation of eye-tracking measures of social attention as a potential biomarker for autism clinical trials. Autism Research, 11(1), 166–174.

Myers, L. J., LeWitt, R. B., Gallo, R. E., & Maselli, N. M. (2017). Baby FaceTime: Can toddlers learn from online video chat? Developmental Science, 20(4), e12430.

Nader, R., Oberlander, T. F., Chambers, C. T., & Craig, K. D. (2004). Expression of pain in children with autism. Clinical Journal of Pain, 20(2), 88.

Nagai, Y., Asada, M., & Hosoda, K. (2002). Developmental learning model for joint attention. Proceedings of the IEEE/RSJ International Conference on Intelligent Robots and Systems, 1, 932–937.

Nakagawa, A., Sukigara, M., Miyachi, T., & Nakai, A. (2016). Relations between temperament, sensory processing, and motor coordination in 3-year-old children. Frontiers in Psychology, 7, 623.

Ng, L. E. (2017). Technology as an extension of the self: Socialising through technology for young people with autism. In A. Marcus & W. Wang (Eds.), Design, user experience, and usability: Understanding users and contexts (pp. 393–402). Cham, Switzerland: Springer International.

Nickel, L. R., Thatcher, A. R., Keller, F., Wozniak, R. H., & Iverson, J. M. (2013). Posture development in infants at heightened versus low risk for autism spectrum disorders. Infancy, 18(5), 639–661.

Nie, G., Zheng, Z., Johnson, J., Swanson, A. R., Weitlauf, A. S., Warren, Z. E., & Sarkar, N. (2018). Predicting response to joint attention performance in human – human interaction based on human – robot interaction for young children with autism spectrum disorder. In 2018 27th IEEE International Symposium on Robot and Human Interactive Communication (RO-MAN) (pp. 1–4).

Noor, H. A. M., Shahbodin, F., & Pee, N. C. (2012). Serious game for autism children: Review of literature. World Academy of Science, Engineering and Technology: International Journal of Social, Behavioral, Educational, Economic, Business and Industrial Engineering, 6(4), 554–559.

Nordahl, C. W., Mello, M., Shen, A. M., Shen, M. D., Vismara, L. A., Li, D….. Amaral, D. G. (2016). Methods for acquiring MRI data in children with autism spectrum disorder and intellectual impairment without the use of sedation. Journal of Neurodevelopmental Disorders, 8(1), 20.

O’boyle, C. G., & Rothbart, M. K. (1996). Assessment of distress to sensory stimulation in early infancy through parent report. Journal of Reproductive and Infant Psychology, 14(2), 121–132.

O’Connor, K. (2012). Auditory processing in autism spectrum disorder: A review. Neuroscience and Biobehavioral Reviews, 36(2), 836–854.

O’Hearn, K., Asato, M., Ordaz, S., & Luna, B. (2008). Neurodevelopment and executive function in autism. Development and Psychopathology, 20(4), 1103–1132.

Oller, D. K., Niyogi, P., Gray, S., Richards, J. A., Gilkerson, J., Xu, D., Warren, S. F. (2010). Automated vocal analysis of naturalistic recordings from children with autism, language delay, and typical development. Proceedings of the National Academy of Sciences, 107(30), 13354–13359.

Olsho, L. W., Koch, E. G., & Halpin, C. F. (1987). Level and age efects in infant frequency discrimination. Journal of the Acoustical Society of America, 82(2), 454–464.

Orben, A., & Przybylski, A. K. (2019). The association between adolescent well-being and digital technology use. Nature Human Behaviour, 3, 173–182.

Osterling, J., & Dawson, G. (1994). Early recognition of children with autism: A study of frst birthday home videotapes. Journal of Autism and Developmental Disorders, 24(3), 247–257.

Ottley, J. R. (2016). Real-time coaching with bug-in-ear technology: A practical approach to support families in their child’s development. Young Exceptional Children, 19(3), 32–46.

Ottley, J. R., & Hanline, M. F. (2014). Bug-in-ear coaching: Impacts on early childhood educators’ practices and associations with toddlers’ expressive communication. Journal of Early Intervention, 36(2), 90–110.

Ozonof, S., Macari, S., Young, G. S., Goldring, S., Thompson, M., & Rogers, S. J. (2008). Atypical object exploration at 12 months of age is associated with autism in a prospective sample. Autism, 12(5), 457–471.

Ozonof, S., Young, G. S., Landa, R. J., Brian, J., Bryson, S., Charman, T., Iosif, A.-M. (2015). Diagnostic stability in young children at risk for autism spectrum disorder: A Baby Siblings Research Consortium study. Journal of Child Psychology and Psychiatry, 56(9), 988–998.

Pawar, R., Albin, A., Gupta, U., Rao, H., Carberry, C., Hamo, A., Clements, M. A. (2017). Automatic analysis of LENA recordings for language assessment in children aged fve to fourteen years with application to individuals with autism. In 2017 IEEE EMBS International Conference on Biomedical Health Informatics (BHI) (pp. 245–248).

Pennisi, P., Tonacci, A., Tartarisco, G., Billeci, L., Ruta, L., Gangemi, S., & Pioggia, G. (2016). Autism and social robotics: A systematic review. Autism Research, 9(2), 165–183.

Pew Research Center. (2018). Basic mobile phones more common than smartphones in sub-Saharan Africa. Retrieved from www.pewglobal.org/2018/10/09/majorities-in-sub-saharan-africa-own-mobile-phones-but-smartphone-adoption-is-modest.

Pew Research Center Global Attitudes and Trends. (2016). Smartphone ownership and internet usage continues to climb in emerging economies. Retrieved from www.pewglobal.org/2016/02/22/smartphone-ownership-and-internet-usage-continues-to-climbin-emerging- economies.

Piek, J. P. (2002). The role of variability in early motor development. Infant Behavior and Development, 25(4), 452–465.

Pierce, K., Marinero, S., Hazin, R., McKenna, B., Barnes, C. C., & Malige, A. (2015). Eye tracking reveals abnormal visual preference for geometric images as an early biomarker of an autism spectrum disorder subtype associated with increased symptom severity. Biological Psychiatry, 79(8), 657–666.

Ploog, B. O., Scharf, A., Nelson, D., & Brooks, P. J. (2013). Use of computerassisted technologies (CAT) to enhance social, communicative, and language development in children with autism spectrum disorders. Journal of Autism and Developmental Disorders, 43(2), 301–322.

Popple, B., Wall, C., Flink, L., Powell, K., Discepolo, K., Keck, D….. Shic, F. (2016). Brief report: Remotely delivered video modeling for improving oral hygiene in children with ASD: A pilot study. Journal of Autism and Developmental Disorders, 46(8), 2791–2796.

Powell, G., Wass, S. V., Erichsen, J. T., & Leekam, S. R. (2016). First evidence of the feasibility of gaze-contingent attention training for school children with autism. Autism, 20(8), 927–937.

Power, J. D., Barnes, K. A., Snyder, A. Z., Schlaggar, B. L., & Petersen, S. E. (2012). Spurious but systematic correlations in functional connectivity MRI networks arise from subject motion. NeuroImage, 59(3), 2142–2154.

Prince, E. B., Kim, E. S., Wall, C. A., Gisin, E., Goodwin, M. S., Simmons, E. S….. Shic, F. (2017). The relationship between autism symptoms and arousal level in toddlers with autism spectrum disorder, as measured by electrodermal activity. Autism: International Journal of Research and Practice, 21(4), 504–508.

Puts, N. A. J., Wodka, E. L., Tommerdahl, M., Mostofsky, S. H., & Edden, R. A. E. (2014). Impaired tactile processing in children with autism spectrum disorder. Journal of Neurophysiology, 111(9), 1803–1811.

Rabbitt, S. M., Kazdin, A. E., & Scassellati, B. (2015). Integrating socially assistive robotics into mental healthcare interventions: Applications and recommendations for expanded use. Clinical Psychology Review, 35, 35–46.

Raferty, L., Hung, P. C. K., Fantinato, M., Peres, S. M., Iqbal, F., Kuo, S.-Y., & Huang, S.-C. (2017). Towards a privacy rule conceptual model for smart toys. In J. K. T. Tang & P. C. K. Hung (Eds.), Computing in smart toys (pp. 85–102). Cham, Switzerland: Springer International.

Ramalho, M. I. (2017). The private is public or Furbies are us. E-Cadernos Ces (27).

Ratclif, K., Hong, I., & Hilton, C. (2018). Leisure participation patterns for school age youth with autism spectrum disorders: Findings from the 2016 National Survey of Children’s Health. Journal of Autism and Developmental Disorders, 48(11), 3783–3793.

Rego, P., Moreira, P. M., & Reis, L. P. (2010). Serious games for rehabilitation: A survey and a classifcation towards a taxonomy. Paper presented at 5th Iberian Conference on Information Systems and Technologies (CISTI), Santiago de Compostela, Spain.

Rehg, J. M. (2011). Behavior imaging: Using computer vision to study autism. Twelfh IAPR Conference on Machine Vision Applications (MVA2011), 11, 14–21.

Rehg, J. M., Rozga, A., Abowd, G. D., & Goodwin, M. S. (2014). Behavioral imaging and autism. IEEE Pervasive Computing, 13(2), 84–87. Reinertsen, E., & Cliford, G. D. (2018). A review of physiological and behavioral monitoring with digital sensors for neuropsychiatric illnesses. Physiological Measurement, 39(5), 05TR01.

Richards, J. A., Xu, D., Gilkerson, J., Yapanel, U., Gray, S., & Paul, T. (2017). Auto mated assessment of child vocalization development using LENA. Journal of Speech, Language, and Hearing Research, 60(7), 2047–2063.

Riek, L. D. (2012). Wizard of Oz studies in HRI: A systematic review and new reporting guidelines. Journal of Human-Robot Interaction, 1(1), 119–136.

Ringland, K. E., Wolf, C. T., Faucett, H., Dombrowski, L., & Hayes, G. R. (2016). “Will I always be not social?”: Re-conceptualizing sociality in the context of a minecraf community for autism. In Proceedings of the 2016 CHI Conference on Human Factors in Computing Systems (pp. 1256–1269). New York: ACM.

Ritterfeld, U., Cody, M., & Vorderer, P. (2009). Serious games: Mechanisms and efects. New York: Routledge.

Robertson, C. E., & Baron-Cohen, S. (2017). Sensory perception in autism. Nature Reviews Neuroscience, 18(11), 671–684.

Robins, D. L., Fein, D., Barton, M. L., & Green, J. A. (2001). The Modifed Checklist for Autism in Toddlers: An initial study investigating the early detection of autism and pervasive developmental disorders. Journal of Autism and Developmental Disorders, 31(2), 131–144.

Roche, L., Zhang, D., Bartl-Pokorny, K. D., Pokorny, F. B., Schuller, B. W., Esposito, G., Marschik, P. B. (2018). Early vocal development in autism spectrum disorder, Rett syndrome, and fragile x syndrome: Insights from studies using retrospective video analysis. Advances in Neurodevelopmental Disorders, 2(1), 49–61.

Rogers, S. J., Hepburn, S., & Wehner, E. (2003). Parent reports of sensory symptoms in toddlers with autism and those with other developmental disorders. Journal of Autism and Developmental Disorders, 33(6), 631–642.

Rollins, J. D., Collins, J. S., & Holden, K. R. (2010). United States head circumference growth reference charts: Birth to 21 years. Journal of Pediatrics, 156(6), 907–913.

Rose, V., Trembath, D., Keen, D., & Paynter, J. (2016). The proportion of minimally verbal children with autism spectrum disorder in a community-based early intervention programme. Journal of Intellectual Disability Research, 60(5), 464–477.

Rosenhall, U., Nordin, V., Sandström, M., Ahlsén, G., & Gillberg, C. (1999). Autism and hearing loss. Journal of Autism and Developmental Disorders, 29(5), 349–357.

Rowberry, J., Macari, S., Chen, G., Campbell, D., Leventhal, J. M., Weitzman, C., & Chawarska, K. (2015). Screening for autism spectrum disorders in 12-month-old high-risk siblings by parental report. Journal of Autism and Developmental Disorders, 45(1), 221–229.

Rydzewska, E., Hughes-McCormack, L. A., Gillberg, C., Henderson, A., MacIntyre, C., Rintoul, J., & Cooper, S.-A. (2018). Prevalence of longterm health conditions in adults with autism: Observational study of a whole country population. BMJ Open, 8(8), e023945.

Sarkar, A., Wade, J., Swanson, A., Weitlauf, A., Warren, Z., & Sarkar, N. (2018). A data-driven mobile application for efcient, engaging, and accurate screening of ASD in toddlers. In M. Antona & C. Stephanidis (Eds.), Universal access in human-computer interaction. methods, technologies, and users (pp. 560–570). Cham, Switzerland: Springer International.

Scassellati, B. (1999). Imitation and mechanisms of joint attention: A developmental structure for building social skills on a humanoid robot. Computation for Metaphors, Analogy and Agents, 1562, 176–195.

Scassellati, B. (2005). Quantitative metrics of social response for autism diagnosis. In IEEE International Workshop on Robot and Human Interactive Communication, 2005 (pp. 585–590).

Scassellati, B., Admoni, H., & Matari, M. (2012). Robots for use in autism research. Annual Review of Biomedical Engineering, 14(1), 276–294.

Scassellati, B., Boccanfuso, L., Huang, C.-M., Mademtzi, M., Qin, M., Salomons, N….. Shic, F. (2018). Improving social skills in children with ASD using a long-term, in-home social robot. Science Robotics, 3(21), eaat7544.

Schaaf, R. C., & Lane, A. E. (2015). Toward a best-practice protocol for assessment of sensory features in ASD. Journal of Autism and Developmental Disorders, 45(5), 1380–1395.

Schlosser, R. W., & Sigafoos, J. (2006). Augmentative and alternative communication interventions for persons with developmental disabilities: Narrative review of comparative single-subject experimental studies. Research in Developmental Disabilities, 27(1), 1–29.

Schreibman, L., Dawson, G., Stahmer, A. C., Landa, R., Rogers, S. J., McGee, G. G….. Halladay, A. (2015). Naturalistic developmental behavioral interventions: Empirically validated treatments for autism spectrum disorder. Journal of Autism and Developmental Disorders, 45(8), 2411–2428.

See, P. C. S., & Navarro, J. O. (2018). Association of media screening time and high-risk developmental disabilities among toddlers and preschoolers seen in a tertiary hospital’s center for developmental pediatrics from January 2015–December 2015. Pediatrics, 142(1, Meeting Abstract), 781.

Senju, A., Southgate, V., White, S., & Frith, U. (2009). Mindblind eyes: An absence of spontaneous theory of mind in Asperger syndrome. Science, 325(5942), 883–885. Shane, H. C., & Albert, P. D. (2008). Electronic screen media for persons with autism spectrum disorders: Results of a survey. Journal of Autism and Developmental Disorders, 38(8), 1499–1508.

Sharma, A., & Abrol, P. (2013). Research issues in designing improved eye gaze based HCI techniques for augmentative and alternative communication. International Journal of Emerging Technologies in Computational and Applied Sciences, 6(2), 149–153.

Shevell, M. I., Majnemer, A., Rosenbaum, P., & Abrahamowicz, M. (2001). Etiologic determination of childhood developmental delay. Brain and Development, 23(4), 228–235.

Shic, F. (2013a). Eye-tracking. In F. R. Volkmar (Ed.), Encyclopedia of autism spectrum disorders (pp. 1208–1213). New York: Springer.

Shic, F. (2013b). Video games, use of. In F. R. Volkmar (Ed.), Encyclopedia of autism spectrum disorders (pp. 3255–3265). New York: Springer.

Shic, F. (2016). Eye tracking as a behavioral biomarker for psychiatric conditions: The road ahead. Journal of the American Academy of Child and Adolescent Psychiatry, 55(4), 267–268.

Shic, F., Bradshaw, J., Klin, A., Scassellati, B., & Chawarska, K. (2011). Limited activity monitoring in toddlers with autism spectrum disorder. Brain Research, 1380, 246–254.

Shic, F., Chawarska, K., Kim, E. S., Wall, C., Wilkinson, M., Barney, E….. Macari, S. (2018, May). A multimedia screening system to predict later ASD symptoms in diverse community settings: A machinelearning design for infants and toddlers. Abstract presented at the 2018 International Society for Autism Research (INSAR 2018), Rotterdam, the Netherlands.

Shic, F., Macari, S., & Chawarska, K. (2014). Speech disturbs face scanning in 6-month-old infants who develop autism spectrum disorder. Biological Psychiatry, 75(3), 231–237.

Shic, F., & Scassellati, B. (2007). Pitfalls in the modeling of developmental systems. International Journal of Humanoid Robotics, 4(2), 435–454.

Shic, F., Smith, D., Horsburgh, B., Hollander, E., Rehg, J. M., & Goodwin, M. (2015). Catalysts for change: The role of small business funders in the creation and dissemination of innovation. Journal of Autism and Developmental Disorders, 45(12), 3900–3904.

Shute, V. J., Ventura, M., Bauer, M., & Zapata-Rivera, D. (2009). Melding the power of serious games and embedded assessment to monitor and foster learning. Serious Games: Mechanisms and Efects, 2, 295–321.

Simmons, D. R., Robertson, A. E., McKay, L. S., Toal, E., McAleer, P., & Pollick, F. E. (2009). Vision in autism spectrum disorders. Vision Research, 49(22), 2705–2739.

Simmons, E. S., Paul, R., & Shic, F. (2016). Brief report: A mobile application to treat prosodic defcits in autism spectrum disorder and other communication impairments: A pilot study. Journal of Autism and Developmental Disorders, 46(1), 320–327.

Singer, H. S. (2009). Motor stereotypies. Seminars in Pediatric Neurology, 16(2), 77–81.

Skouteris, H., & Kelly, L. (2006). Repeated-viewing and co-viewing of an animated video?: An examination of factors that impact on young children’s comprehension of video content. Australian Journal of Early Childhood, 31(3), 22–30.

Soderquist, D. R., & Moore, M. J. (1970). Efect of training on frequency discrimination in primary school children. Journal of Auditory Research, 10(3), 185–192.

Spence, M. J., & DeCasper, A. J. (1987). Prenatal experience with low-frequency maternal-voice sounds infuence neonatal perception of maternal voice samples. Infant Behavior and Development, 10(2), 133–142.

Squires, J., Bricker, D., Twombly, E., Nickel, R., Cliford, D. J., Murphy, K., Farrell, J. (2009). Ages and Stages Questionnaires®, Third Edition (ASQ-3TM): A parentcompleted child monitoring system (3rd ed.). Baltimore: Brookes.

Srinivasan, S. M., Eigsti, I.-M., Neelly, L., & Bhat, A. N. (2016). The effects of embodied rhythm and robotic interventions on the spontaneous and responsive social attention patterns of children with autism spectrum disorder (ASD): A pilot randomized controlled trial. Research in Autism Spectrum Disorders, 27, 54–72.

Srinivasan, S. M., Kaur, M., Park, I. K., Giford, T. D., Marsh, K. L., & Bhat, A. N. (2015a). The efects of rhythm and robotic interventions on the imitation/praxis, interpersonal synchrony, and motor performance of children with autism spectrum disorder (ASD): A pilot randomized controlled trial. Autism Research and Treatment, 2015, e736516.

Srinivasan, S. M., Park, I. K., Neelly, L. B., & Bhat, A. N. (2015b). A comparison of the efects of rhythm and robotic interventions on repetitive behaviors and afective states of children with autism spectrum disorder (ASD). Research in Autism Spectrum Disorders, 18, 51–63.

Stone, B. G., Mills, K. A., & Saggers, B. (2019). Online multiplayer games for the social interactions of children with autism spectrum disorder: A resource for inclusive education. International Journal of Inclusive Education, 23(2), 209–228.

Strouse, G. A., Troseth, G. L., O’Doherty, K. D., & Saylor, M. M. (2018).

Co-viewing supports toddlers’ word learning from contingent and noncontingent video. Journal of Experimental Child Psychology, 166, 310–326.

Subki, A. H., Alsallum, M. S., Alnefaie, M. N., Alkahtani, A. M., Almagamsi, S. A., Alshehri, Z. S….. Jan, M. M. (2017). Pediatric motor stereotypies:

An updated review. Journal of Pediatric Neurology, 15(4), 151–156.

Suh, H., Porter, J. R., Racadio, R., Sung, Y.-C., & Kientz, J. A. (2017). Baby steps text: Feasibility study of an SMS-based tool for tracking children’s developmental progress. AMIA Annual Symposium Proceedings, 2016, 1997–2006.

Tager-Flusberg, H., & Kasari, C. (2013). Minimally verbal school-aged children with autism spectrum disorder: The neglected end of the spectrum. Autism Research, 6(6), 468–478.

Taguchi, K., Endo, C., Kurita, Y., & Tamura, M. (2017). The grip strength survey in infants (0–2 years old) and study of their development progress. Japan Journal of Human Growth and Development Research, 2017(74), 34–44.

Tahmasian, M., Khazaie, H., Golshani, S., & Avis, K. T. (2013). Clinical application of actigraphy in psychotic disorders: A systematic review. Current Psychiatry Reports, 15(6), 359.

Tanaka, J. W., Wolf, J. M., Klaiman, C., Koenig, K., Cockburn, J., Herlihy, L….. Schultz, R. T. (2010). Using computerized games to teach face recognition skills to children with autism spectrum disorder:

The Let’s Face It! program. Journal of Child Psychology and Psychiatry, 51(8), 944–952.

Tapia, E. M., Intille, S. S., Lopez, L., & Larson, K. (2006). The design of a portable kit of wireless sensors for naturalistic data collection.

In K. P. Fishkin, B. Schiele, P. Nixon, & A. Quigley (Eds.), Pervasive computing (pp. 117–134). Berlin: Springer.

Tariq, Q., Daniels, J., Schwartz, J. N., Washington, P., Kalantarian, H., & Wall, D. P. (2018). Mobile detection of autism through machine learning on home video: A development and prospective validation study. PLOS Medicine, 15(11), e1002705.

Taylor, E., & Michael, K. (2016). Smart toys that are the stuf of nightmares [Editorial]. IEEE Technology and Society Magazine, 35(1), 8–10.

Thabtah, F. (2018). Machine learning in autistic spectrum disorder behavioral research: A review and ways forward. Informatics for Health and Social Care, 44(175), 1–20.

Thabtah, F. (2019). An accessible and efficient autism screening method for behavioural data and predictive analyses. Health Informatics Journal, 25(4), 1739–1755.

Thabtah, F., Kamalov, F., & Rajab, K. (2018). A new computational intelligence approach to detect autistic features for autism screening. International Journal of Medical Informatics, 117, 112–124.

Tharpe, A. M., & Ashmead, D. H. (2001). A longitudinal investigation of infant auditory sensitivity. American Journal of Audiology, 10(2), 104–112.

Thelen, E. (1980). Determinants of amounts of stereotyped behavior in normal human infants. Evolution and Human Behavior, 1(2), 141–150.

Thelen, E. (1995). Motor development: A new synthesis. American Psychologist, 50(2), 79–95.

Thill, S., Pop, C. A., Belpaeme, T., Ziemke, T., & Vanderborght, B. (2012). Robot-assisted therapy for autism spectrum disorders with (partially) autonomous control: Challenges and outlook. Paladyn, 3(4), 209–217.

Thomas, A., & Chess, S. (1968). Temperament and behavior disorders in children. New York: New York University Press.

Thomas, A., Chess, S., Birch, H. G., Hertzig, M. E., & Korn, S. (1963). Behavioral individuality in early childhood. New York: New York University Press.

Troseth, G. L., & DeLoache, J. S. (1998). The medium can obscure the message: Young children’s understanding of video. Child Development, 69(4), 950–965.

Tröster, H., Brambring, M., & Beelmann, A. (1991). Prevalence and situational causes of stereotyped behaviors in blind infants and preschoolers. Journal of Abnormal Child Psychology, 19(5), 569–590.

Tryfona, C., Oatley, G., Calderon, A., & Thorne, S. (2016). M-Health solutions to support the National Health Service in the diagnosis and monitoring of autism spectrum disorders in young children. In M. Antona & C. Stephanidis (Eds.), Universal access in humancomputer interaction users and context diversity (pp. 249–256). Cham, Switzerland: Springer International.

Turner, M. (1999). Annotation: Repetitive behaviour in autism: A review of psychological research. Journal of Child Psychology and Psychiatry and Allied Disciplines, 40(6), 839–849.

Turner, W. A., & Casey, L. M. (2014). Outcomes associated with virtual reality in psychological interventions: Were are we now? Clinical Psychology Review, 34(8), 634–644.

Turner-Brown, L. M., Lam, K. S. L., Holtzclaw, T. N., Dichter, G. S., & Bodfsh, J. W. (2011). Phenomenology and measurement of circumscribed interests in autism spectrum disorders. Autism, 15(4), 437–456.

Valenti, S. S., & Gold, J. M. M. (1991). Social afordances and Interaction: I. Introduction. Ecological Psychology, 3(2), 77.

van der Meer, L., Sigafoos, J., O’Reilly, M. F., & Lancioni, G. E. (2011). Assessing preferences for AAC options in communication interventions for individuals with developmental disabilities: A review of the literature. Research in Developmental Disabilities, 32(5), 1422–1431.

Vereijken, B. (2010). The complexity of childhood development: Variability in perspective. Physical Therapy, 90(12), 1850–1859.

Vereijken, B., & Adolph, K. (1999). Transitions in the development of locomotion. In G. J. P. Savelsbergh, H. L. J. van der Maas, & P. C. L. van Geert (Eds.), Non-linear analyses of developmental processes (pp. 137–149). Amsterdam: Elsevier.

Vernetti, A., Senju, A., Charman, T., Johnson, M. H., & Gliga, T. (2018). Simulating interaction: Using gaze-contingent eye-tracking to measure the reward value of social signals in toddlers with and without autism. Developmental Cognitive Neuroscience, 29, 21–29.

Vidal, M., Turner, J., Bulling, A., & Gellersen, H. (2012). Wearable eye tracking for mental health monitoring. Computer Communications, 35(11), 1306–1311.

Vismara, L. A., McCormick, C. E. B., Wagner, A. L., Monlux, K., Nadhan, A., & Young, G. S. (2018). Telehealth parent training in the Early Start Denver Model: Results from a randomized controlled study. Focus on Autism and Other Developmental Disabilities, 33(2), 67–79.

Voos, A. C., Pelphrey, K. A., & Kaiser, M. D. (2013). Autistic traits are associated with diminished neural response to afective touch. Social Cognitive and Afective Neuroscience, 8(4), 378–386.

Wall, D. (2013). Autworks: A cross-disease analysis application for autism and related disorders. AMIA Summits on Translational Science Proceedings, 2013, 42–43.

Wall, D. P., Kosmicki, J., DeLuca, T. F., Harstad, E., & Fusaro, V. A. (2012). Use of machine learning to shorten observation-based screening and diagnosis of autism. Translational Psychiatry, 2(4), e100.

Wang, Q., Campbell, D. J., Macari, S. L., Chawarska, K., & Shic, F. (2018). Operationalizing atypical gaze in toddlers with autism spectrum disorders: A cohesion-based approach. Molecular Autism, 9,25.

Wang, Q., Celebi, F. M., Flink, L., Greco, G., Wall, C., Prince, E., Shic, F. (2015) Interactive eye tracking for gaze strategy modifcation. In Proceedings of the 14th International Conference on Interaction Design and Children (pp. 247–250). New York: ACM.

Wang, Q., DiNicola, L., Heymann, P., Hampson, M., & Chawarska, K. (2017). Impaired value learning for faces in preschoolers with autism spectrum disorder. Journal of the American Academy of Child and Adolescent Psychiatry, 57(1), 33–40.

Warlaumont, A. S., Richards, J. A., Gilkerson, J., & Oller, D. K. (2014). A social feedback loop for speech development and its reduction in autism. Psychological Science, 25(7), 1314–1324.

Warren, S. F., Gilkerson, J., Richards, J. A., Oller, D. K., Xu, D., Yapanel, U., & G r a y, S. (2009). What automated vocal analysis reveals about the vocal production and language learning environment of young children with autism. Journal of Autism and Developmental Disorders, 40, 555–569.

Warren, Z. E., Zheng, Z., Swanson, A. R., Bekele, E., Zhang, L., Crittendon, J. A….. Sarkar, N. (2013). Can robotic interaction improve joint attention skills? Journal of Autism and Developmental Disorders, 45(11), 3726–3734.

Wass, S., Porayska-Pomsta, K., & Johnson, M. H. (2011). Training attentional control in infancy. Current Biology, 21(18), 1543–1547.

Watt, N., Wetherby, A. M., Barber, A., & Morgan, L. (2008). Repetitive and stereo-typed behaviors in children with autism spectrum disorders in the second year of life. Journal of Autism and Developmental Disorders, 38(8), 1518–1533.

Weng, M., Wall, C. A., Kim, E. S., Whitaker, L., Perlmutter, M., Wang, Q….. Shic, F. (2015). Linking volitional preferences for emotional information to social difculties: A game approach using the microsof kinect. In 2015 International Conference on Afective Computing and Intelligent Interaction (ACII) (pp. 588–594). Xi’an, China.

Werner, E., Dawson, G., Osterling, J., & Dinno, N. (2000). Brief report: Recognition of autism spectrum disorder before one year of age: A retrospective study based on home videotapes. Journal of Autism and Developmental Disorders, 30(2), 157–162.

Werner, L. A. (2007). Issues in human auditory development. Journal of Communication Disorders, 40(4), 275–283.

Westby, C. (2018). Why children with autism are more at risk for the negative efects of screen time. Word of Mouth, 29(5), 9–13.

Westeyn, T. L., Abowd, G. D., Starner, T. E., Johnson, J. M., Presti, P. W., & Weaver, K. A. (2012). Monitoring children’s developmental progress using augmented toys and activity recognition. Personal Ubiquitous Computing, 16(2), 169–191.

Whiteley, P., & Shattock, P. (2002). Biochemical aspects in autism spectrum disorders: Updating the opioid-excess theory and presenting new opportunities for biomedical intervention. Expert Opinion on Therapeutic Targets, 6(2), 175–183.

Whyte, E. M., Smyth, J. M., & Scherf, K. S. (2014). Designing serious game interventions for individuals with autism. Journal of Autism and Developmental Disorders, 45(12), 3820–3831.

Wiggs, L., & Stores, G. (2004). Sleep patterns and sleep disorders in children with autistic spectrum disorders: Insights using parent report and actigraphy. Developmental Medicine and Child Neurology, 46(6), 372–380.

Wilkinson, M., Shic, F., Chawarska, K., Kim, E. S., Wall, C., Barney, E….. Macari, S. (2018, May). Deployment of a multimedia screening tool for asd in a diverse community setting: Feasibility and usability. Abstract presented at the 2018 International Society for Autism Research (INSAR 2018), Rotterdam, the Netherlands. Wilson, H. R. (1988). Development of spatiotemporal mechanisms in infant vision. Vision Research, 28(5), 611–628.

Wilson, K. P., Carter, M. W., Wiener, H. L., DeRamus, M. L., Bulluck, J. C., Watson, L. R., Baranek, G. T. (2017). Object play in infants with autism spectrum disorder: A longitudinal retrospective video analysis. Autism and Developmental Language Impairments, 2, 2–12.

Wing, L., Gould, J., & Gillberg, C. (2011). Autism spectrum disorders in the DSM – V: Better or worse than the DSM – IV? Research in Developmental Disabilities, 32(2), 768–773.

Wolf, J. M., Tanaka, J. W., Klaiman, C., Cockburn, J., Herlihy, L., Brown, C….. Schultz, R. T. (2008). Specifc impairment of face-processing abilities in children with autism spectrum disorder using the “Let’s Face It!” skills battery. Autism Research, 1(6), 329–340.

Wolf, J. J., Botteron, K. N., Dager, S. R., Elison, J. T., Estes, A. M., Gu, H., Piven, J. (2014). Longitudinal patterns of repetitive behavior in toddlers with autism. Journal of Child Psychology and Psychiatry, 55(8), 945–953.

Woynaroski, T., Oller, D. K., Keceli-Kaysili, B., Xu, D., Richards, J. A., Gilkerson, J., Yoder, P. (2017). The stability and validity of automated vocal analysis in preverbal preschoolers with autism spectrum disorder. Autism Research, 10(3), 508–519.

Xu, D., Yapanel, U., & Gray, S. (2009). Reliability of the LENATM language environment analysis system in young children’s natural language home environment. Boulder, CO: LENA Foundation.

Ye, Z., Li, Y., Fathi, A., Han, Y., Rozga, A., Abowd, G. D., & Rehg, J. M. (2012). Detecting eye contact using wearable eye-tracking glasses. In Proceedings of the 2012 ACM Conference on Ubiquitous Computing (pp. 699–704). New York: ACM.

Ye, Z., Li, Y., Liu, Y., Bridges, C., Rozga, A., & Rehg, J. M. (2015). Detecting bids for eye contact using a wearable camera. In 2015 11th IEEE International Conference and Workshops on Automatic Face and Gesture Recognition (FG) (Vol. 1, pp. 1–8).

Yoder, P. J., Oller, D. K., Richards, J. A., Gray, S., & Gilkerson, J. (2013). Stability and validity of an automated measure of vocal development from day-long samples in children with and without autism spectrum disorder. Autism Research, 6(2), 103–107.

Yuodelis, C., & Hendrickson, A. (1986). A qualitative and quantitative analysis of the human fovea during development. Vision Research, 26(6), 847–855.

Zaltz, Y., Ari-Even Roth, D., Karni, A., & Kishon-Rabin, L. (2018). Longterm training-induced gains of an auditory skill in school-age children as compared with adults. Trends in Hearing, 22(2), 1–14.

Zheng, Z., Das, S., Young, E. M., Swanson, A., Warren, Z., & Sarkar, N. (2014). Autonomous robot-mediated imitation learning for children with autism. In 2014 IEEE International Conference on Robotics and Automation (ICRA) (pp. 2707–2712).

Zheng, Z., Fu, Q., Zhao, H., Swanson, A., Weitlauf, A., Warren, Z., & Sarkar, N. (2015). Design of a computer-assisted system for teaching attentional skills to toddlers with ASD. In M. Antona & C. Stephanidis (Eds.), Universal access in human-computer interaction: Access to learning, health and well-being (pp. 721–730). Cham, Switzerland: Springer International.

Zheng, Z., Zhao, H., Swanson, A. R., Weitlauf, A. S., Warren, Z. E., & Sarkar, N. (2018). Design, development, and evaluation of a noninvasive autonomous robot-mediated joint attention intervention system for young children with ASD. IEEE Transactions on Human-Machine Systems, 48(2), 125–135.

Zimmerman, F. J., & Christakis, D. A. (2005). Children’s television viewing and cognitive outcomes: A longitudinal analysis of national data. Archives of Pediatrics and Adolescent Medicine, 159(7), 619–625.

Zwaigenbaum, L., Bauman, M. L., Choueiri, R., Kasari, C., Carter, A., Granpeesheh, D….. Natowicz, M. R. (2015). Early intervention for children with autism spectrum disorder under 3 years of age: Recommendations for practice and research. Pediatrics, 136(Suppl. 1), S60–S81.

Zwaigenbaum, L., Bryson, S., & Garon, N. (2013). Early identifcation of autism spectrum disorders. Behavioural Brain Research, 251, 133–146.

Zwaigenbaum, L., Bryson, S., Lord, C., Rogers, S., Carter, A., Carver, L….. Dobkins, K. (2009). Clinical assessment and management of toddlers with suspected autism spectrum disorder: Insights from studies of high-risk infants. Pediatrics, 123(5), 1383.

Zwaigenbaum, L., Bryson, S., Rogers, T., Roberts, W., Brian, J., & Szatmari, P. (2005). Behavioral manifestations of autism in the frst year of life. International Journal of Developmental Neuroscience, 23(2–3), 143–152.

Zwaigenbaum, L., Thurm, A., Stone, W., Baranek, G., Bryson, S., Iverson, J….. Sigman, M. (2007). Studying the emergence of autism spectrum disorders in high-risk infants: Methodological and practical issues. Journal of Autism and Developmental Disorders, 37(3), 466–480.

Глава 11. Потенциальные проблемы импорта средств скрининга и диагностики расстройств аутистического спектра из стран с высоким уровнем дохода в страны с ограниченными ресурсами

Расстройства аутистического спектра (РАС) – это расстройства нервно-психического развития, связанные с нарушениями социального взаимодействия и коммуникации, а также ограниченными паттернами поведения, интересов и деятельности; эти симптомы обычно проявляются в первые три года жизни (American Psychiatric Association, 2013). В 2010 г. было подсчитано, что в мире существует 52 миллиона человек с РАС (Baxter et al., 2015), а в 2012 году распространенность РАС оценивалась в 1-2% населения планеты (Elsabbagh et al., 2012). Однако мало что известно о РАС в странах с низким и средним уровнем дохода (Baxter et al., 2015; Elsabbagh et al., 2012; Franz, Chambers, von Isenburg, & de Vries, 2017). В систематическом обзоре опубликованных данных Franz и коллеги (2017) подчеркивают большие расхождения в данных, происходящих из бедных ресурсами стран, и данных из Северной Америки и Европы.

Недостаточной информации могут способствовать различные факторы, включая иные приоритеты системы здравоохранения и нехватку ресурсов и опыта (Abubakar, Ssewanyana, de Vries, & Newton, 2016). В этой главе мы сосредоточимся на одном конкретном факторе: отсутствии скрининговых и диагностических инструментов, пригодных для использования в условиях недостаточных ресурсов (УНР); Manji & Hogan, 2014; Varma & Iskandar, 2014). Мы описываем процедуры, которые могут быть использованы для разработки культурно приемлемых инструментов, и проблемы, связанные с разработкой таких инструментов. Мы предлагаем комплексный методологический подход, который может быть использован при разработке и переводе инструментов для обеспечения строгого и культурно-чувствительного метода, поддерживающего как качество, так и точность диагностики. В этой главе не рассматриваются подробно проблемы диагностики младенцев в УНР главным образом потому, что проблемы, возникающие в этих условиях, сходны для разных возрастных групп. Более того, большинство детей получают диагноз и услуги, в том числе связанные со стационированием, в относительно более старшем возрасте по сравнению со средним возрастом постановки диагноза в странах с высоким уровнем дохода. Другая проблема заключается в том, что как в странах с высоким уровнем дохода, так и в странах с низким уровнем ресурсов неофициальные данные свидетельствуют об отсутствии должной координации между системами здравоохранения и образования, что приводит к дальнейшим задержкам в доступе детей к медицинской помощи.

Потенциальные проблемы импорта инструментов

Можно утверждать, что существуют различные хорошо валидизированные инструменты скрининга и диагностики, которые могут быть «импортированы» из стран с высоким уровнем дохода для использования в УНР (см. в главе 2 настоящего сборника подробный разбор инструментов скрининга). Одно из очевидных преимуществ использования хорошо известных инструментов, таких как График диагностического наблюдения при аутизме (ADOS) (Lord et al., 2000) и Диагностическое интервью по аутизму (пересмотренное) (ADI-R) (Rutter, Le Couteur, Lord, & Faggioli, 2005), заключается в том, что эти инструменты могут помочь гармонизировать язык, используемый для диагностики и обсуждения РАС (de Vries, 2016). Однако, как описано ниже, валидность импортированных инструментов может вызывать сомнения (Greenfield, 1997). Сообщалось об аналогичных проблемах в случаях, когда инструменты, разработанные для большинства населения страны (например, инструменты, разработанные для белых семей среднего класса), использовались в группах меньшинств или людей с низким уровнем дохода или низким уровнем грамотности (Kimple, Bartelt, Wysocki, & Steiner, 2014; Janvier, Coffield, Harris, Mandell, & Cidav, 2019).

В настоящем разборе мы используем данные количественных исследований, недавно проведенных на побережье Кении (в Момбасе и Килифи) и в Дар-эс-Саламе, Танзания. В этих исследованиях принял участие в общей сложности 81 человек. На побережье Кении (в основном в Килифи, сельской местности) мы провели углубленные интервью с 30 родителями, которые участвовали в проводившемся тогда контингентном исследовании по валидизации перевода на язык кисуахили Графика диагностического наблюдения при аутизме II (ADOS-2) (Lord et al., 2000) и Опросника социальной коммуникации (SCQ; Rutter, Bailey & Lord, 2003). В Танзании 51 участник (родители, учителя, социальные работники и врачи), проживающие в Дар-эс-Саламе в условиях города, приняли участие в углубленных интервью и дискуссиях в фокус-группах (ДФГ). Выборки из Кении и Танзании отличаются по двум существенным показателям. Во-первых, кенийская выборка состояла в основном из сельских жителей, а танзанийская – из городских. Во-вторых, поскольку в танзанийской выборке присутствовали люди, имевшие профессиональное образование, эта выборка имела более высокий социально-экономический статус (СЭС).

Целью проведенных дискуссий было (1) выявить повседневный опыт детей в связи с заданиями, содержащимися в ADOS-2; и (2) зафиксировать отношение участников к культурной уместности и приемлемости заданий ADOS-2. ADOS-2 используется в качестве примера по двум причинам. Во-первых, этот инструмент был выбран для перевода и адаптации на суахили, поскольку является одним из наиболее широко используемых инструментов наблюдения для оценки РАС; и во-вторых, многие исследователи считают ADOS «золотым стандартом» инструментов наблюдения в диагностике РАС. В таблице 11.1 представлена выборка заданий ADOS, имеющих отношение к теме данной главы. Мы используем эти примеры, признавая, что оценки ADOS не основываются на выполнении одного задания и что несколько заданий в рамках данного инструмента привычны для детей из разных социокультурных контекстов.

Потенциальные подводные камни при импорте инструментов

История психологической/психиатрической оценки, будь то оценка когнитивная, поведенческая, клиническая или оценка личности, находится под сильным влиянием разработки инструментов в западных странах (здесь речь идет главным образом о Северной Америке и Западной Европе). По понятным причинам, тестовые материалы и подходы к оценке в значительной степени зависят от культурных и контекстуальных факторов среды разработчиков тестов (Gopaul-McNicol & Armour-Thomas, 2002).

Таблица 11.1. Выборка заданий из ADOS

Например, при разработке показателей детского нервно-психического развития большинство разработчиков тестов использовали материалы, которые были актуальны для детей в привычных условиях, такие как подъем по лестнице для проверки равновесия и использование ложек и вилок для проверки адаптивного поведения. Хотя использование ложек и вилок является нормальной частью повседневной культуры в западных странах, во многих культурах, особенно в Африке, люди едят руками, в то время как в других странах норма – есть палочками. Таким образом, психометрические инструменты, использующие специфические для той или иной страны обычаи для выявления тех или иных поведенческих паттернов, могут иметь ограниченную валидность в других странах вследствие обычаев, не знакомых индивидуумам из других культурных контекстов.

Внедрение тестов, разработанных в одном контексте, в другой, новый контекст чревато возникновением культурной предвзятости. Под предвзятостью здесь понимается ситуация, когда межиндивидуальные или межкультурные различия и вариации в результатах тестирования возникают из-за факторов, не связанных с исследуемым конструктом (Не & van de Vijver, 2012). van de Vijver и Poortinga (1997) представили таксономию предвзятостей, которая легла в основу нашего разбора. Они утверждали, что существует три возможных источника предвзятости: конструкт, метод и предмет. Мы обсудим каждую из этих форм предвзятости на примерах из нашей практики.

Предвзятость конструкта

Предвзятость конструкта возникает, когда теоретическое обоснование инструмента не в полной мере охватывает весь поведенческий репертуар означенного конструкта (Не & van de Vijver, 2012). Предвзятость конструкта может возникать из-за различных факторов, например, наличия элементов, которые не являются релевантными в новом культурном контексте, или отсутствие элементов, которые были бы релевантны в нем. Например, способность африканского ребенка участвовать в соответствующих возрасту домашних делах, таких как поход в магазин и уход за детьми, считается показателем уровня развития (Gladstone et al., 2010; Kambalametore, Hartley, & Lansdown, 2000), но необязательно воспринимается как таковой в контексте западных стран. Кроме того, культурная предвзятость может возникнуть, если элементы шкалы лишь частично отражают репертуар поведения, релевантный для исследуемого конструкта, подразумевая, что другие аспекты конструкта не оцениваются (Не & van de Vijver, 2012). В других частях света было проведено слишком мало исследований РАС и его поведенческих проявлений, чтобы дать полную оценку степени, в какой предвзятость конструкта, возможно, существует в современных инструментах скрининга и диагностики РАС.

Предвзятость метода

Под предвзятостью метода понимается степень, до которой процедуры, выборки и подходы, используемые для сбора и интерпретации данных, могут поставить под угрозу достоверность результатов испытаний (Abubakar, 2015). Предвзятости метода могут способствовать три аспекта процедуры: характеристики выборки, используемые стимулы и материалы, а также процедуры проведения тестов (Не & van de Vijver, 2012). Характеристики выборки могут влиять на процессы проведения теста и стандартизации. Хороший пример – уровень грамотности и привычка к чтению в выборке. В западных странах уровень грамотности высок. Соответственно, заполнение опросников для скрининга РАС, таких как SCQ, в письменной форме является стандартной процедурой (Rutter et al., 2003). Однако в популяциях с низким уровнем грамотности и отсутствием опыта в заполнении опросников в письменной форме этот подход череват потенциальными проблемами (D’Alonzo, 2011; Kara et al., 2014). О примере подобной проблемы сообщалось в Турции, где попытка внедрить Модифицированный чеклист аутизма у детей младшего возраста (М-СНАТ) в письменной форме привела к высокой доле ложноположительных результатов (Kara et al., 2014). Учитывая эти наблюдения, в таких условиях, как те, в которых мы работаем, и в других аналогичных условиях в Африке, мы в основном проводим тестирования, которые первоначально были разработаны как письменные опросники в формате устных опросов обученными интервьюерами. При переходе от письменной формы к устной нельзя исходить из эквивалентности этих двух форматов. Более ранние исследования показывают, что способ заполнения опросника может существенно повлиять на то, как люди отвечают на вопросы (Bowling, 2005; Li, Ford, Zhao, Tsai, & Balluz, 2012), хотя есть мнение, что эффект относительно невелик (Wettergren, Mattsson, &von Essen, 2011). Например, Bowling отмечает, что форма проведения опроса влияет на качество ответа в силу различных факторов, в том числе уровня требований к когнитивным способностям, предъявляемых респонденту. Он заметил, что харизматичный и опытный интервьюер может помочь респонденту вспомнить больше информации по сравнению с тем, какую респондент предоставил бы при самостоятельном заполнении опросника (Bowling, 2005). Другим фактором является уровень анонимности и конфиденциальности, предоставляемый респондантам при различных форматах опроса, что может повлиять на страхи в связи с оценкой. Когда речь заходит о болезненных темах, формат проведения опроса может стать важным сопутствующим фактором (D’Ancona, 2014; Hanmer, Hays, & Fryback, 2007).

Также выборки респондентов могут различаться по социальному и культурному опыту, даже если имеют общий культурный контекст. Таким образом, следует ожидать значительных различий между сельскими и городскими группами, а также между группами с низким и высоким уровнем СЭС. Эти различия могут быть среди прочего связаны с уровнем грамотности, уровнем жизни и доступностью современных удобств. В Африке воздействие места проживания (сельского и городского) и СЭС на результаты тестов на РАС еще только предстоит изучить. Исследования в Северной Америке указывают, что инструменты скрининга РАС могут работать иначе при применении в малообеспеченных группах населения в сельской местности (Scarpa et al., 2013). Авторы отметили, что М-СНАТ имел непривычно низкий показатель внутренней согласованности для групп с низким уровнем образования и среди представителей этнических меньшинств. Это наблюдение ставит под сомнение валидность М-СНАТ для этих групп (Scarpa et al., 2013).

В контексте оценки аутизма также релевантен ряд других характеристик выборки. Известно, что при использовании инструментов, основанных на отчетах родителей, ожидания, связываемые с развитием ребенка, могут быть обусловлены культурной средой. Исследования показывают, что у родителей из разных культурных контекстов ожидания, связываемые с развитием ребенка, могут различаться (Durgel, van de Vijver, & Yag – murlu, 2013; Pachter & Dworkin, 1997). Дергел и его коллеги (2013), сравнивая голландских, турецко-голландских и турецких матерей, обнаружили, что матери-голландки склонны полагать, что дети приобретают определенные навыки и формы поведения в более раннем возрасте, чем полагают матери турецкого и смешанного турецко-голландского происхождения. Они также обнаружили, что матери с более высоким уровнем образования ожидали более раннего развития. Эти различия в ожиданиях достижения значимых вех и в том, на что способны дети, могут влиять на то, что родители воспринимают как задержку развития.

Незнакомым стимулам и их влиянию на выполнение заданий уделялось немало внимания в кросс-культурных исследованиях. Наблюдения в области познания показывают, что значительную разницу в выполнении заданий в различных культурных группах возможно объяснить незнакомостью либо стимула, либо самого задания. Показатели выполнения по когнитивным инструментам, как правило, выше, если разработчик теста и тестируемый принадлежат к одной культурной среде (Malda, van de Vijver, & Temane, 2010). Однако значимость знакомства со стимулом выходит за рамки когнитивной области. В инструментах скрининга и диагностики РАС нередко встречаются задания и предметы, незнакомые детям в Африке, особенно детям из сельской местности. Например, в ADOS-2 задание «день рождения» используется для выявления навыков социальной коммуникации и изучения функционального или символического использования предметов (Lord et al., 2000). Шаги для постановки задания «день рождения» включают использование куклы в качестве «младенца», у которого день рождения, приготовление игрушечного торта из игрушечного теста, установку игрушечных свечей, задувание свечей, распевание «С днем рожденья тебя» и прочее, впоть до укладывания «ребенка» спать. «Социальное внедрение» основано на способности ребенка следовать процедурам и предвидеть следующие стадии. Чтобы быть в состоянии выполнить задачи на этих следующих стадиях, ребенок должен быть знаком с тем, как протекает празднование дня рождения. В ходе углубленных интервью на побережье Кении мы спрашивали родителей, бывали ли их дети на праздниках по случаю дня рождения. По нашим наблюдениям, большинство (57 %; n = 17/30) детей в кенийской выборке никогда не бывали на таких праздниках, а большинство из тех, кто бывал, не имел большого опыта участия в подобных мероприятиях. Следовательно, можно ожидать, что различные стадии подобной задачи для них совершенно незнакомы. Более ранние исследования в области кросс-культурной оценки когнитивных навыков показывают, что, когда способности детей оцениваются с помощью заданий и стимулирующих предметов, которые им незнакомы, дети скорее всего, будут выдавать худшие результаты. Интересно, что среди родителей, опрошенных в Дар-эс-Саламе, городе в Танзании, 98 % (n = 50/51) дали понять, что их дети знакомы с празднованием дня рождения. Это наблюдение подчеркивает разницу в степени воздействия вестернизации участников эксперимента из городских районов и сельской местности, давая тем самым еще один пример предвзятости выборки. Как отметила в своих комментариях по поводу дней рождения одна группа учителей: «[Праздники по случаю дня рождения] в основном устраивают в городах, а вот в сельской местности они не так часты. В Дар это становится все более распространенным явлением, и такие праздники обожают» (учителя, ФГД). На самом деле, некоторые из участников предположили, что даже если ребенок не бывал на вечеринке по случаю дня рождения, он мог видеть ее по телевизору: «В настоящее время, особенно в городских районах, они [праздники по случаю дня рождения] стали обычным явлением, даже если ребенок никогда не бывал на таком, он может о нем знать, так как мог видеть его по телевизору» (отец или мать ребенка с РАС, углубленное интервью).

Наше количественное исследование показало, что «игра понарошку» была широко распространена и что мы можем легко определить культурно приемлемые примеры для использования в условиях Восточной Африки. Общие задания включали в себя разыгрывание «сцены в классе, где учитель обучает учеников» и «сцены в семье, когда мать готовит еду». Были использованы самые разные предметы, взятые из привычного детям окружения. На рисунке 11.1 изображены некоторые из таких предметов, например, кокосовое волокно, камни и песок, которые были использованы детьми в игре с «приготовлением еды понарошку».

Сходным образом незнакомые предметы могут послужить источником проблем. Например, в ADOS имеется задание, в ходе которого детей просят рассказать и продемонстрировать, как чистить зубы. Для выполнения этого задания предусмотрены фиксированные шаги. Оценивающий говорит детям, чтобы они сделали вид, будто оценщик не знает, как чистить зубы и что они должны его «научить» (Lord et al., 2000). Затем оценщик указывает на зубную щетку и зубную пасту, краны с холодной и горячей водой и стакан. Обучение должно начинаться с самого начала и инструкции: «Скажи и покажи, как надо чистить зубы». По нашим наблюдениям, в выборке с побережья Кении 93 % (п= 28/30) семей вообще не имели раковины, у которой можно чистить зубы. Участвующие семьи чистили зубы в разных местах под открытым небом на территории селения, например под деревом. В Дар-эс-Саламе в домах 49 % (n = 25/51) участников имелась раковина в доме. Поэтому детям, незнакомым с предметами данной фиксированной последовательности, может быть трудно воспроизвести соответствующую сюжетную линию и жесты. Например, у детей в Килифи, где иногда используют в качестве зубной щетки палочку, отрезанную от ветки дерева, или могут чистить зубы под деревом без раковины, оказываются весьма ограниченные возможности для выработки требуемых жестов и речевых оборотов. Использование этого задания сопряжено с риском того, что «социальное внедрение», требующее описательных жестов (основная цель задания), необязательно вызовет типичные жесты, ожидаемые при чистке зубов, тем самым потенциально снижая вероятность увидеть репертуар описательных и/или прочих жестов.

Наличие раковины или праздника по случаю дня рождения в жизни ребенка может быть в значительной степени связано с СЭС. Однако другие задания могут быть более связаны с верованиями родителей и культурными факторами. Например, задание на чтение может быть культурным фактором. Согласно заданию ADOS, ребенок должен рассказать историю, основанную на книжках с картинками. Многие африканские культуры опираются в основном на устные традиции. Поэтому дети могут расти в условиях ограниченного доступа к книгам с картинками или малого знакомства с ними (Holding, Abubakar, van Baar, Obiero, & van de Vijver, 2011). На побережье Кении 83 % (n = 25/30) детей не имели книжек с картинками, а 93 % (n = 28/30) родителей не читали детям сказки. В Дар-эс-Саламе 88 % (n = 42/51) не читали своим детям. Как отмечали некоторые родители, «чтение происходит только в школе. В нашей культуре не принято читать, но мы рассказываем истории из прошлого или о чьем-то опыте или озарении. Дома время заниматься домашними делами» (учитель, ФГД). Для детей, не посещающих школу, и даже для тех, кто учится в школе, где чтение в классе не является ежедневным заданием, психологические оценки, требующие чтения сюжетной линии, могут быть чересчур непривычными и трудными.

Предвзятость на уровне пунктов

Инструмент или шкала могут быть предвзяты из-за проблем на уровне пунктов (опросника) (van de Vijver & Poortinga, 1997). Проблемы могут возникнуть, если перевод пунктов недостаточно точен и не исключает двусмысленных и неприятных формулировок (van de Vijver, & Poortinga, 1997). Даже когда перевод является точным, проблемы возникают скорее всего из-за отсутствия эквивалентных слов или фраз в другом языке. Если слова могут быть переведены, необходимо удостовериться в том, что переводы эквивалентны: то есть, пункты должны подходить концептуально (психологически), а не только буквально (лингвистически) (Holding, Abubakar, & Kitsao-Wekulo, 2008). Например, в SCQ пункт 6 использует термин «ритуалы», который на суахили переводится ритуальным выражением «тамбико», лингвистически эти два слова вполне эквивалентны. Однако термин «тамбико» имеет специфическую культурную коннотацию. В контексте суахили он в значительной степени связан с обрядами и ритуалами, отправляемыми в рамках африканских традиционных религиозных практик. Эти практики иногда имеют негативные коннотации, связанные, среди прочего, с суевериями и колдовством. Поэтому использование этого термина в опроснике может оскорбить родителей или повлиять на их восприятие причин РАС или даже на их отношение к обращению за медицинской помощью. В то время как «тамбико» и ритуалы означают одно и то же буквально, концептуальное значение в этом контексте совершенно различно.

Недавняя публикация в Соединенных Штатах содержит еще один пример диагностической проблемы, которая может возникнуть во время перевода. Исследование, проведенное Kimple и коллегами (2014), показало, что испанская версия М-СНАТ неожиданно имела значительно более высокие показатели скрининга, чем английская версия (23,6 % против 11,3 %). По причинам, которые не совсем ясны, испаноязычные матери ставили баллов в одних пунктах больше, чем в других. Это привело авторов к выводу, что «испанские опросники М-СНАТ чаще выявляют отклонения от нормы, чем опросники на английском языке, даже после перехода на уместный перевод, несмотря на более низкую распространенность аутизма у латиноамериканцев. Свой вклад также могут вносить проблемы с переводом, интерпретацией или культурным пониманием форм поведения» (Kimple et al., 2014, p. 632).

Проблемы, связанные с наличием ресурсов

Проблемы диагностики выходят за рамки проблем, связанных с социокультурными факторами, и включают наличие ресурсов. В странах Африки к югу от Сахары бремя болезней, как инфекционных, так и прочих, чрезвычайно велико. Это означает, что медицинские работники часто перегружены работой и не имеют специальной подготовки и знаний в таких областях, как РАС и другие проблемы детского развития, которые еще не считаются приоритетными (Bakare & Munir, 2011; Igwe, Ahanotu, Bakare, Achor, & Igwe, 2011). He лучше обстоит дело и в секторе образования, где учителя испытывают большую нагрузку и не имеют достаточной подготовки, особенно касательно РАС и других расстройств нервно-психического развития (Abubakar et al., 2016). Учитывая эту нехватку подготовленного персонала, создание междисциплинарной группы для проведения скрининговых и диагностических процедур остается сложной задачей. Прошлые исследования показали, что часть проблем в скрининге и диагностике РАС заключается в низком уровне осведомленности как среди населения в целом, так и среди медицинских работников. Например, Bakare и Munir (2011) отметили, что «в Африке уровень знаний и осведомленности о расстройствах аутистического спектра низок среди населения в целом и работников здравоохранения. Существует необходимость в просвещении населения в целом и непрерывном профессиональном просвещении медицинских работников по вопросам, связанным с расстройствами аутистического спектра. Это оптимизировало бы раннее распознавание и вмешательство и, в свою очередь, улучшило бы прогнозы» (стр. 191). Ситуация еще более усугубляется тем фактом, что многие хорошо валидизированные инструменты скрининга и диагностики РАС отсутствуют в открытом доступе (Durkin et al., 2015). Таким образом, пользователи должны платить за них, а иногда и нести дополнительные расходы на перевод и валидизацию на местных языках. Такое серьезное экономическое бремя может затруднить использование этих инструментов исследователями в странах с низким и средним уровнем дохода (Durkin et al., 2015).

Потенциальные решения

Адаптация существующих инструментов

Что следует сделать, учитывая обрисованный выше набор проблем? Мы предлагаем пятиэтапный подход, который может быть использован для оценки и адаптации или разработки инструментов для скрининга РАС, которые были бы контекстуально релевантными и культурно приемлемыми и обладали бы хорошими психометрическими свойствами. Эти этапы основаны на различных руководствах, опубликованных в области кросс-культурной психологии, а также на четырехэтапном подходе, ранее использованном в Килифи, Кения (Abubakar, 2008). В Килифи такой подход выявил превосходную надежность и валидность разработанных нами инструментов (Abubakar, Holding, van Baar, Newton, & van de Vijver, 2008).

В основе предлагаемой методики лежат три ключевых фактора:

1. Использование смешанных методов, когда на разных этапах разработки тестов используются как качественные, так и количественные стратегии для обеспечения культурной релевантности и диагностической точности.

2. Участие сообщества, что позволяет не только разрабатывать культурно и контекстуально значимые инструменты, но и развивать рабочее партнерство между общинами и учеными (Abubakar, van de Vijver, van Baar, Kitsao-Wekulo, & Holding, 2010).

3. Детальное документирование процесса, поскольку процесс адаптации инструмента и оценки должен быть хорошо задокументирован, чтобы обеспечить тщательную оценку процесса и постоянное совершенствование шкал и процедур.

В следующем разделе мы кратко обсудим каждый из этих шагов (в таблице 11.2 суммируются эти шаги).

Рисунок 11.2. Пятиэтапный подход к адаптации и разработке инструментов для использования в кросс-культурных контекстах

Цель этого этапа заключается в том, чтобы уточнить круг пунктов, необходимых для оценки того или иного конструкта. Этот этап гарантирует, что на ранних стадиях разработки инструментов будут адекватно зафиксированы как научная информация, основанная на фактических данных, так и местные представления и идиомы для обозначени симптомов. Обычно рекомендуется использовать смешанный метод (Abubakar, 2015). Во-первых, необходим тщательный обзор литературы и имеющихся шкал оценки и их положительных и отрицательных сторон. Кроме того, в процессе обзора литературы будет оценено, в какой степени те или иные инструменты были эффективны в других культурных контекстах. Наконец, обширный обзор существующих шкал выделит три основных варианта разработки шкал: (1) выбор одной шкалы и ее адаптация; (2) выбор пунктов из разных шкал и создание новой шкалы; или (3) использование существующих теоретических основ для разработки требуемых шкал с нуля (Abubakar, 2015). Второй вариант предполагает консультации с местными экспертами и общинами. Цель этих консультаций заключается в том, чтобы понять местные представления о проблеме (или отношения, поведение и когнитивные представления о теме), идентифицировать идиомы, используемые для описания проблемы, и оценить, в какой степени существующие инструменты и шкалы могут быть использованы для описания проблемы.

Разработка пунктов может принимать различные формы в зависимости от того, можно ли перевести существующие пункты и/или необходимо разработать новые.

Этот процесс включает в себя перенос пунктов с исходного языка на целевой. Важно отметить, что процесс перевода должен гарантировать, что перевод концептуально схож с оригиналом, грамматически верен на целевом языке и легко читается, а также звучит естественно на целевом языке. Широко используются подходы перевода туда-обратно, но еще в 1970 г. было отмечено, что этот метод череват потенциальными проблемами (Brislin, 1970). Поэтому мы выступаем за использование метода, который сочетает в себе как обратный перевод, так и «обсуждение в комиссии экспертов» или использование нескольких независимых прямых переводов (с последующим рассмотрением на заседании комиссии) для обеспечения его высокой точности. Как правило, при обсуждении в комиссии экспертов группа специалистов, знакомых как с языком оригинала, так и с языком перевода, лингвист и те, кто переводил инструмент, встречаются и обсуждают переводы для их согласования.

Решение о включении новых пунктов должно основываться на пунктах, выявленных в ходе консультаций с местными общинами. Этот процесс должен четко и недвусмысленно задокументировать выбор тестовых заданий. Процесс разработки адекватных пунктов особенно важен, когда речь идет о пунктах, используемых в различных лингвистических и культурных контекстах. Пункты, которые являются короткими, с небольшим числом идиом или отсуствием оных и ограниченным использованием отрицаний, легче переводить.

Цель этого этапа – оценить, в какой степени разработанные и переведенные пункты соответствуют заранее установленным критериям, таким как ясность, возможность применения, легкость понимания и концептуальная ясность. Существуют различные методы предварительного тестирования и пилотажной проверки разработанных пунктов. Такие методы, как когнитивное интервью (Willis, 2005) и использование билингвов в качестве экспертов, могут быть полезны для изучения степени эквивалентности переведенных пунктов и раннего выявления ущербных пунктов.

Этот этап должен гарантировать, что пункты будут собраны в надлежащую шкалу. Процесс разработки шкалы важен для определения таких аспектов, как процедуры подсчета баллов и уточнения процедур применения инструмента. Разработки высококачественных пунктов недостаточно, процедура использования инструмента также должна быть максимально стандартизирована с учетом ограничений среды с нехваткой ресурсов (например, отсутствие тихой комнаты для проведения теста). Такие аспекты, как разработка руководств по использованию и программ обучения, имеют решающее значение для обеспечения качества.

Разработанные материалы, включая пункты элементов, процедуры, стимулы и даже учебные пособия, должны быть проверены в ходе полевых испытаний, чтобы убедиться, что они работают так, как ожидалось. Пилотажное тестирование, когнитивное интервьирование и аналогичные процедуры могут использоваться повторно и многократно, чтобы последовательно оптимизировать изначально сформулированные пункты или процедуры применения (Malda et al., 2008).

В оценке качества разработанных шкал важны как психометрический, так и непсихометрический подходы. Ключевые психометрические аспекты, подлежащие оценке, включают надежность и валидность, особенно клиническую валидность, чувствительность и специфичность. Непсихометрическая оценка желательна, поскольку позволяет идентифицировать и оценивать контекстуальные факторы и их возможное влияние на результаты тестов. Среди непсихометрических подходов, предлагаемых для включения, – наблюдение за тестируемым человеком, обратная связь от участников и наблюдение за поведением участников тестирования, включая время прохождения теста и реакцию участников на материалы и процедуры тестирования.

Разработка инструментов глобального открытого доступа

Первый подход, рассмотренный в данной главе, обеспечивает поэтапное решение проблем идентификации и диагностики в странах с низким и средним уровнем дохода. Однако существует необходимость в более скоординированном и совместном подходе. Частичная адаптация инструментов, как правило, обеспечивает потребности отдельных исследователей в данный конкретный момент, но не затрагивает более широкую повестку. Для решения ряда насущных проблем необходимо работать над созданием инструментов и процедур, которые находились бы в открытом доступе. Деркин и коллеги (2015) в своих комментариях отмечали, что оценка РАС могла бы извлечь большую пользу из движения за разработку программного обеспечения с открытым исходным кодом, что позволило бы достичь значительного прогресса в обеспечении доступа людей из разных регионов мира к статистическим инструментам.

Инструменты с открытым исходным кодом, способные послужить большинству людей, необходимо разрабатывать в культурно децентриролизованном или мультицентричном ключе. В этом контексте разработчики инструментов будут исходить из глобальной перспективы и стремиться к тому, чтобы любой инструмент, который они разрабатывают, можно было использовать в различных культурных контекстах и, что более важно, чтобы этот инструмент могли использовать люди с различными уровнями профессиональной подготовки. Разработка и пилотажные испытания такого инструмента подразумевают участие специалистов и практиков из разных регионов мира, чтобы обеспечить его валидность в различных контекстах.

Выводы

В этой главе мы осветили некоторые проблемы, связанные с импортом инструментов скрининга РАС, разработанных в западных странах, для использования в Африке. Мы сосредоточились на практических шагах и решениях по обеспечению валидности импортированных шкал. Разработка адекватных скрининговых и диагностических инструментов для стран, расположенных южнее Сахары, является важным шагом в обеспечении того, чтобы дети получали раннюю и адекватную диагностику, велась количественная оценка распространения РАС в Африке и создавались службы для детей с РАС и их семей. Значимость этой главы заключается в попытке предложить практические решения для тех, кто хочет разработать шкалы для стран с низким и средним уровнем дохода как для оценки нервно-психических расстройств, так и для других общих показателей здоровья. Хотя большая часть изложенной информации относится именно к аутизму, принципы, лежащие в основе нашего подхода, сочетающего культурную чувствительность с рациональной практикой разработки инструментов, могут быть более широко применены в оценках, проводимых в странах с низким и средним уровнем дохода.

Список литературы

Abubakar, A. (2008). Infant-toddler development in a multiple risk environment in Kenya. Ridderker, the Netherlands: Ridderprint.

Abubakar, A. (2015). Equivalence and transfer problems in cross-cultural research. In J. D. Wright (Ed.), International encyclopedia of the social and behavioral sciences (2nd ed., pp. 929–933). New York: Elsevier.

Abubakar, A., Holding, P., van Baar, A., Newton, C., & van de Vijver, F. J. (2008). Monitoring psychomotor development in a resource limited setting: An evaluation of the Kilif Developmental Inventory.

Annals of Tropical Paediatrics: International Child Health, 28, 217–226.

Abubakar, A., Ssewanyana, D., de Vries, P. J., & Newton, C. R. (2016). Autism spectrum disorders in sub-Saharan Africa. The Lancet Psychiatry, 3 (9), 800–802.

Abubakar, A., van de Vijver, F. J., van Baar, A., Kitsao-Wekulo, P., & Holding, P. (2010). Enhancing psychological assessment in sub-Saharan Africa through participant consultation. In A. Gari & K. Mylonas, From Herodotus’ ethnographic journeys to cross-cultural research (pp. 169–178). Athens: Pedio Books.

American Psychiatric Association. (2013). Diagnostic and statistical manual of mental disorders (5th ed.). Arlington, VA: Author.

Bakare, M. O., & Munir, K. M. (2011). Autism spectrum disorders in Africa. In M. Mohammadi (Ed.), A comprehensive book on autism spectrum disorders (pp. 183–195). London: InTechOpen.

Baxter, A. J., Brugha, T., Erskine, H., Scheurer, R., Vos, T., & Scott, J. (2015). The epidemiology and global burden of autism spectrum disorders. Psychological Medicine, 45, 601–613.

Bowling, A. (2005). Mode of questionnaire administration can have serious efects on data quality. Journal of Public Health, 27, 281–291.

Brislin, R. W. (1970). Back-translation for cross-cultural research. Journal of Cross-Cultural Psychology, 1, 185–216.

D’Alonzo, K. T. (2011). Evaluation and revision of questionnaires for use among low-literacy immigrant Latinos. Revista latino-americana de enfermagem, 19 (5), 1255–1264.

D’Ancona, M. C. (2014). Measuring xenophobia: Social desirability and survey mode efects. Migration Studies, 2 (2), 255–280.

de Vries, P. J. (2016). Thinking globally to meet local needs: Autism spectrum disorders in Africa and other low resource environments. Current Opinion in Neurology, 29 (2), 130–136.

Durgel, E. S., van de Vijver, F. J., & Yagmurlu, B. (2013). Self-reported maternal expectations and child-rearing practices: Disentangling the associations with ethnicity, immigration, and educational background. International Journal of Behavioral Development, 37, 35–43.

Durkin, M. S., Elsabbagh, M., Barbaro, J., Gladstone, M., Happe, F., Hoekstra, R. A… Shih, A. (2015). Autism screening and diagnosis in low resource settings: Challenges and opportunities to enhance research and services worldwide. Autism Research, 8 (5), 473–476.

Elsabbagh, M., Divan, G., Koh, Y. J., Kim, Y. S., Kauchali, S., Marcan, C., Wang, C. (2012). Global prevalence of autism and other pervasive developmental disorders. Autism Research, 5, 160–179.

Franz, L., Chambers, N., von Isenburg, M., & de Vries, P. J. (2017). Autism spectrum disorder in sub-Saharan Africa: A comprehensive scoping review. Autism Research, 10 (5), 723–749.

Gladstone, M., Lancaster, G., Umar, E., Nyirenda, M., Kayira, E., van den Broek, N., & Smyth, R. (2010). Perspectives of normal child development in rural Malawi – a qualitative analysis to create a more culturally appropriate developmental assessment tool. Child: Care, Health and Development, 36, 346–353.

Gopaul-McNicol, S., & Armour-Thomas, E. (2002). Assessment and culture. New York: Academic Press.

Greenfeld, P. M. (1997). You can’t take it with you: Why ability assessments don’t cross cultures. American Psychologist, 52 (10), 1115–1124.

Hanmer, J., Hays, R. D., & Fryback, D. G. (2007). Mode of administration is important in U.S. national estimates of health-related quality of life. Medical Care, 45, 1171–1179.

He, J., & van de Vijver, F. (2012). Bias and equivalence in cross-cultural research. Online Readings in Psychology andCulture, 2, 8.

Holding, P., Abubakar, A., & Kitsao-Wekulo, P. (2008). A systematic approach to test and questionnaire adaptations in an African context. Paper presented at 3 MC conference. Retrieved from http://csdiworkshop.org/v2/index.php/118–2008–3mc-conference/2008-presentations/ session-9.

Holding, P., Abubakar, A., van Baar, A., Obiero, E., & van de Vijver, F. J. R. (2011). Validation of the Infant-Toddler HOME Inventory among households in low income communities at the Kenyan Coast. In Rendering borders obsolete (pp. 194–206). Bremen, Germany: International Association for Cross-Cultural Psychology.

Igwe, M. N., Ahanotu, A. C., Bakare, M. O., Achor, J. U., & Igwe, C. (2011). Assessment of knowledge about childhood autism among paediatric and psychiatric nurses in Ebonyi state, Nigeria. Child and Adolescent Psychiatry and Mental Health, 5 (1), 1.

Janvier, Y. M., Cofeld, C. N., Harris, J. F., Mandell, D. S., & Cidav, Z. (2019). The developmental check-in: Development and initial testing of an autism screening tool targeting young children from underserved communities. Autism, 23 (3), 689–698.

Kambalametore, S., Hartley, S., & Lansdown, R. (2000). An exploration of the Malawian perspective on children’s everyday skills:

Implications for assessment. Disability and Rehabilitation, 22 (17), 802–807.

Kara, B., Mukaddes, N. M., Altinkaya, I., Guntepe, D., Gokcay, G., & Ozmen, M. (2014). Using the Modifed Checklist for Autism in Toddlers in a well-child clinic in Turkey: Adapting the screening method based on culture and setting. Autism, 18, 331–338.

Kimple, K. S., Bartelt, E. A., Wysocki, K. L., & Steiner, M. J. (2014). Performance of the modifed checklist for autism in toddlers in Spanish speaking patients. Clinical Pediatrics, 53 (7), 632–638.

Li, C., Ford, E. S., Zhao, G., Tsai, J., & Balluz, L. S. (2012). A comparison of depression prevalence estimates measured by the Patient Health Questionnaire with two administration modes: Computer-assisted telephone interviewing versus computer-assisted personal interviewing. International Journal of Public Health, 57, 225–233.

Lord, C., Risi, S., Lambrecht, L., Cook, E. H., Jr., Leventhal, B. L., DiLavore, P. C., Rutter, M. (2000). The Autism Diagnostic Observation Schedule Generic: A standard measure of social and communication defcits associated with the spectrum of autism. Journal of Autism and Developmental Disorders, 30, 205–223.

Malda, M., van de Vijver, F. J. R., Srinivasan, K., Transler, C., Sukumar, P., & Rao, K. (2008). Adapting a cognitive test for a diferent culture: An illustration of qualitative procedures. Psychology Science Quarterly, 50, 451–468.

Malda, M., van de Vijver, F. J., & Temane, Q. M. (2010). Rugby versus soccer in South Africa: Content familiarity contributes to cross-cultural diferences in cognitive test scores. Intelligence, 38, 582–595.

Manji, K., & Hogan, M. (2014). Identifying gaps in knowledge, prevalence and care of children with autism spectrum disorder in Tanzania – a qualitative review article. Tanzania Medical Journal, 26, 7–17.

Pachter, L. M., & Dworkin, P. H. (1997). Maternal expectations about normal child development in 4 cultural groups. Archives of Pediatrics and Adolescent Medicine, 151, 1144–1150.

Rutter, M., Bailey, A., & Lord, C. (2003). The Social Communication Questionnaire: Manual. Los Angeles: Western Psychological Services.

Rutter, M., Le Couteur, A., Lord, C., & Faggioli, R. (2005). ADI-R: Autism Diagnostic Interview-Revised: Manual. Florence, Italy: Organizzazioni speciali (OS).

Scarpa, A., Reyes, N. M., Patriquin, M. A., Lorenzi, J., Hassenfeldt, T. A., Desai, V. J., & Kerkering, K. W. (2013). The modifed checklist for autism in toddlers: Reliability in a diverse rural American sample.

Journal of Autism and Developmental Disorders, 43, 2269–2279.

van de Vijver, F. J., & Poortinga, Y. H. (1997). Towards an integrated analy sis of bias in cross-cultural assessment. European Journal of Psychological Assessment, 13, 29.

Varma, A., & Iskandar, J. W. (2014). Challenges in diagnosis of autism and the struggle of using Western screening tools in diferent cultures psychiatrists perspective. Indian Pediatrics, 51, 356–357.

Wettergren, L., Mattsson, E., & von Essen, L. (2011). Mode of administration only has a small efect on data quality and self-reported health status and emotional distress among Swedish adolescents and young adults. Journal of Clinical Nursing, 20, 1568–1577.

Willis, G. B. (2005). Cognitive interviewing: A tool for improving questionnaire design. London: SAGE.