До завтра [Мария Эджуорт] (fb2) читать постранично


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

До завтра (Повѣсть Англiйской Писательницы Г-жи Эджевортъ.)


Давно уже я вознамерился писать историю своей жизни, но до сих пор еще не начинал, все откладывая до завтра; теперь непременно хочу приняться. И так уже много потеряно откладыванием до завтра, что надлежало сего дня сделать.


Отец мой был человек ученый. В то самое время, когда я выходил на поприще жизни сей, он читал «Биографический словарь». На статье о Великом Василии пришли сказать ему о моем рождении. Отец мой воскликнул громогласно: «Василий Епископ Кесарийский, феолог и моралист, отличился полемическими сочинениями! Сын мой будет называться Василием; надеюсь, что он пойдет по следам сего великого мужа, будет писателем, а может быть, еще и епископом». При крещении назвали меня Василием. Приятные надежды моего родителя оправданы в младенческие лета мои многими признаками талантов; правду сказать, можно было видеть их равно во всех моих товарищах; однако ж батюшка видел их только во мне одном и заключил, что должно употреблять отличное старание о моем воспитании. Он не жалел на то никаких издержек. Я, слышав много раз, что для меня готовится славная участь, начал было прилежно заниматься науками, но скоро узнал, что выхваляемые дарования мои много препятствовали успехам. Мне все казалось, что еще довольно останется времени научиться; полагаясь на будущее достоинство свое, я беспрестанно откладывал вперед и мало заботился об учении. Привычка откладывать до завтра осталась во мне навсегда; она родилась от излишнего самонадеяния и часто доводила меня до посрамления.

Определившись в публичные училища, я следовал примеру ленивцев и, при всем даровании своем, чаще всех товарищей получал выговоры за уроки. Вместе с летами усиливалась во мне привычка к лености, оттого, что слушал необдуманные разговоры, а особливо мнения моего родителя. Один раз побранивши меня за леность, он сказал своему приятелю: «Остряки все таковы. Здесь видите третье издание превосходной книги; поверите ли, что сочинитель ее в молодые лета был сущим ленивцем и все откладывал до завтра, точно как мой повеса? А теперь как прославился! Он сам часто признавался мне, что сколько раз ни предпринимал над чем-нибудь прилежно потрудиться, никогда не мог успеть, как хотелось, что всегда ожидал вдохновения и писал, не делая себе ни малейшего принуждения. Почти все люди, одаренные выспренним гением, бывают ленивы».

Я старался употреблять в свою пользу подобные разговоры и соединил в голове своей понятие о гении с понятием о лености, так что сей предрассудок навсегда остался во мне, несмотря на все опыты зрелого возраста. Я лишился награды в академии, потому что не успел в надлежащее время переписать стихов, мною сочиненных; награждение досталось одному тупому невежде, который, кроме прилежания, не имел никаких отличных качеств. Все говорили, что стихи мои были гораздо лучше стихов моего совместника; такая неудача опечалила батюшку, которой, видя, что всему причиною собственная его потачка, захотел вдруг переменить обхождение со мною. Он написал трактат на семи листах о пагубных следствиях откладывания. «Пока не выучишь всего этого наизусть, — сказал мне батюшка, — до тех пор не дам тебе ни есть, ни пить».

Я в самом деле выучил длинное сочинение, которое стоило моему отцу великих трудов, однако ж не мог исправиться; чувствовал вину свою, но не имел довольно твердости переменить поведение.

Скоро потом я пропустил случай устроить себе состояние. Открылось место, которое могло б быть для меня весьма прибыточным. Оно зависело от одного знакомого мне лорда. Полагаясь на общую молву о моих дарованиях, он поручил мне написать речь, которую должен был произнести в парламенте. Я уже выдумал основу и расположение; но по несчастной привычке своей, не принимался писать, откладывая от одного дня до другого. Приближался срок, а речь все еще была не готова. Накануне пришли ко мне приятели, с которыми надлежало заняться. Я начинал беспокоиться; но надеясь на свой талант, подумал себе, что часа в два успею все сделать. Гости мои просидели долго; оставшись один, я почувствовал великую слабость и никак не мог собраться с мыслями. Решился пораньше встать — но по несчастию, проспал долго. В девятом часу пришел от лорда слуга за обещанною речью. Не можно описать моего замешательства. Я сел было подле столика, но мысли мои были в крайней расстройке. Слуга уже с полчаса дожидался, а я насилу еще написал две строчки, очень посредственные. Посланный то и дело напоминал, что ему приказано скорее возвратиться; от нетерпеливой докуки его увеличивалось мое замешательство. Наконец, видя совершенную невозможность сочинить речь в столь короткое время, я написал к лорду записку, в которой донес ему, что внезапная головная боль помешала мне исполнить данное обещание. На ту пору в самом деле голова у меня болела — от досады и беспокойства. Я проклинал свою