История одного стихотворения [Ева Треф] (fb2) читать онлайн

Ева Треф История одного стихотворения

Утро сегодня выдалось волшебным — меня разбудил запах роз. Он струился в комнату из окна. Вроде бы ничего необычного, да вот только дом мой стоит в центре города, а живу я на тринадцатом этаже.

И солнышко так ласково светило сквозь шторы. Не ярко, не настойчиво, а осторожно — только чтобы наполнить комнату радостным жёлтым светом, чтобы согреть кожу, чтобы приласкать.

А потом начался обычный день. Рабочие проблемы, ежедневные сплетни в курилке, оглушающая жара…

И вот я иду домой, нагруженная продуктами и засевшими в голове заботами, понимая, что ещё один день моей жизни пролетел совершенно бездарно. Пробеган. Профукан на суету.

То, что в квартире еще кто-то есть, я заметила не сразу. Почему-то я сначала прошла в комнату, прямо в туфлях и с сумками. Мне показалось, что я опять чувствую сладкий цветочный аромат. Но в комнате было душно и обыкновенно, вот только пульт от телевизора лежал на диване в углу, там, где я его никогда не оставляю, потому что именно там его бывает труднее всего найти.

На кухне что-то звякнуло. Я вздрогнула и едва не выронила сумку с продуктами. Затем раздался звук лёгких шагов и покашливание. От ужаса волосы встали у меня на голове дыбом так решительно, что заколка щёлкнула и отлетела под диван.

Сняв туфли, стараясь не произвести ни малейшего шума, я на цыпочках прокралась в прихожую и осторожно заглянула на кухню.

Он сидел на табуретке боком к столу. Не очень молодой, это было видно сразу, но конкретный возраст было определить было невозможно, вполне могло оказаться, как тридцать, так и пятьдесят. Не очень красивый, сухощавый и жилистый. Одежды как таковой на нем не было, он был завернут в какую-то странную серебристую простыню и подпоясан золотой веревкой. Но вовсе не это было самое удивительное. Самое удивительное было то, что его кожа светилась белым фосфоресцирующим светом.

Пакет с продуктами наконец выскользнул у меня из руки и брякнулся на пол с ужасным стуком. Незнакомец спокойно поднял голову и посмотрел мне прямо в глаз, которым я пялилась на него из-за угла.

— Устала? — спросил он, как будто старый знакомый, не выказав ни страха, ни паники.

— Вы кто? — спросила я. А что я еще могла спросить.

Он встал, вышел в прихожую и равнодушно глянул на рассыпавшиеся по полу продукты.

— Ты понимаешь, у нас много работы, ты не могла бы слегка поторопиться?

Вблизи он производил впечатление еще более нереальное. Весь его облик размазывался, размывался и переливался по краям радужными кольцами, как свет от лампочки, если смотреть на нее прищурившись.

— Ка-ка-кой работы?

— Та-та-кой, — передразнил он и улыбнулся. Улыбка мне понравилась, она была добрая и грустная. — Для начала надо это собрать.

Машинально я присела на корточки, водворила продукты обратно в пакет, потом бочком прошла на кухню и рассовала их по полкам в холодильнике. Потом поставила чайник.

Гость спокойно стоял в проеме двери и сопровождал взглядом все мои действия. Увидев, что я полезла за чашками, он нетерпеливо взмахнул рукой и сказал с оттенком досады:

— Оставь уже наконец! Бери бумагу и ручку!

— Что? — спросила я удивившись.

— Бумагу! Ну, что там у тебя? Блокнот? Тетрадь? Компьютер может быть? Зачем, по-твоему, я жду тебя уже целый божий день?

— Зачем? — спросила я.

Он снисходительно вздохнул и сделал неопределенный жест рукой.

— Неси бумагу.

Я сходила в комнату, вытащила из тумбочки свою распухшую от закладок тетрадь и ручку, и принесла на кухню.

— Садись, — он перешел к окну, присел на подоконник и повелительно указал рукой на табуретку, на которой недавно сидел сам. — Пиши.

Я села, раскрыла тетрадь на чистой странице и нерешительно оглянулась.

— А поужинать? Я вообще-то не обедала сегодня. Может быть, чаю попьем сначала, познакомимся…

Он удивленно взглянул на меня. Я смутилась. Что-то я сейчас сказала неправильное, правда я не знала что именно, но его разочарование было для меня неприятным. Быстро взяв ручку, я сосредоточенно уставилась на клетчатый лист.

— Пишу, — сказала я, еще не до конца справившись со смущением. — Что?

Он хохотнул:

— Это уж тебе лучше знать.

Я страшно удивилась:

— Но я не знаю совершенно!.. У меня был кошмарный день, я вся взмокла в транспорте, не ела, потому что жара… Я хотела придти, принять душ…

— Ну, так я тогда пошел? — спросил он не дослушав.

— Нет! — завопила я, совершенно неожиданно для себя. Мне вдруг очень четко стала понятна совершенная невозможность того, чтобы он ушел. Это было немыслимо, это было катастрофично. Я поспешно написала первую пришедшую на ум фразу:

"Я прочь любовь гоню"

За спиной раздалось удовлетворенное хмыканье.

— Вот как? — спросил он.

Я оглянулась — он снова сидел на подоконнике и слегка улыбался.

— А почему?

Мысли скрипели у меня в голове, пытаясь выдавить из себя хоть что-нибудь стоящее.

"Я прочь гоню любовь за острый страх потери", — написала я и почувствовала, как капелька пота скатилась на кончик носа.

— Дальше.

Я не знала. Ну, то есть, по логике вещей, сейчас должна была бы быть строчка с рифмой на слово "потери", но где ее взять? И вообще, что рифмуется с "потери"? Двери, звери, Мэри…

— Что за узость мышления? — раздалось из-за плеча. — Шире! Какие двери? При чем тут двери? Что ты вообще хочешь сказать?

Я пожала плечами и тут же в испуге оглянулась. Он ковырял что-то на оконном косяке.

"Не веря" — подумала я: "Я не люблю любить, потому что не верю в прочность и долговечность любви. Поэтому страх потери сильнее счастья, он причиняет боль, гораздо более сильную, чем радость обретения. Вот так, если препарировать".

— Уже лучше, — удовлетворенно ободрил меня гость. — Думай, думай!

Я задумалась. Желанное, да!.. Всеми желанное… Кроме мня… Только как это объяснить? Ну кто поверит в то, что вот она, любовь, на пороге, а я… Ох, как все это сложно!

"Любовь гоню… сама себе не верю,

Стучится в двери, только не хочу –

Рефреном счастью острый страх потери.

Мне этот крест снести не по плечу".

Да! Именно. Сердце заколотилось, подтверждая правду написанных слов. За спиной ни звука. В ужасе поворачиваюсь на табуретке. Гость по-прежнему на подоконнике. Чистит ногти правой руки ногтем указательного пальца левой. Ну ничего себе! Гость удивленно взглянул, недоуменно пожал плечами и продолжил чистку ногтей.

— Правильно?

— А ты как считаешь?

Блин. Помощничек. Я как-то по другому себе это представляла.

— А ты вообще смотришь на мир сквозь очки иллюзии… — опять ответил он на мои мысли. — Но, надо сказать, что это был главный повод. Если бы дела обстояли иначе, то и меня бы здесь не было.

Розовые очки… Да, мне все это говорят — ты смотришь сквозь розовые очки. А через какие смотреть, через черные что ли? Только, по-моему, я все же разучилась через них смотреть…

«Уже тонула я, до тла сгорая,

Я умирала, выжила едва.

Жива я, но теперь совсем другая –

Все чувства переплавлены в слова».

— Тебя носом ткнуть, или сама догадаешься?

Слезинка скатывается по носу, я ее смахиваю и смотрю на страницу. Тонула сгорая… Да, не фонтан… Тупизм. Как сказать по-другому? Десять минут в голове вообще сплошная пустота.

— Ну вот сейчас не грех и чайку хлебнуть, — говорит он.

— Что?

Встаю, наливаю себе чаю. Чайник уже слегка остыл, но в жару сильно горячего и не хочется. Потом спохватываюсь, наливаю вторую чашку. Ставлю на подоконник. Гость учтиво кивает. Голову дам на отсечение, что пить не будет, но кивает. Ладно. Не важно это все.

"Себя за дезертирство ненавижу", — вот хорошая строчка. "Но сквозь презрение к себе… понимание… как сказать понимание одним словом? И чтобы слово это было двухсложным с ударением на второй слог… Бред! При чем тут ударение! Как сказать, что презираю себя, но понимаю… чего я понимаю… ничего я не понимаю!

Встаю. Начинаю ходить по кухне. Гость следит за мной глазами.

— Ну подскажи! Любовь гоню… Сама себе не верю — стучится в двери, только не хочу! Я не люблю любить за острый страх потери, за то, что ноша мне не по плечу. Себя за дезертирство ненавижу! Но крест тяжелый, чую не снести! Прости, любовь, не приближайся, вижу, мне реку боли вновь не перейти?

— Снести-перейти, ненавижу-вижу… Шедевр, шедевр!

— А как?

— Как-то по-другому.

— Но крест тяжелый, чую — не снесу, прости, любовь, не подбирайся ближе, я не люблю, когда ты на носу…

На меня нападает приступ хохота. Я не знаю, что тут смешного, но мне дико смешно, я сотрясаюсь всем телом и вытираю выступившие слезы.

— Прости пожалуйста, я сейчас соберусь!

— Ничего, ничего, бывает. Ты успокойся. Зачем такие эмоции, ты ведь стихотворение пишешь, а не судьбу свою решаешь. Ничего важного, только рифмы…

Смех переворачивается в горле, и я поперхиваюсь.

— Рифмы?! Да ты вообще понимаешь, о чем я? Ты знаешь как это, когда… Что ты понимаешь вообще! Ты когда-нибудь распадался на до состояния пыли на полу? До одного единственного чувства — отчаяния? И единственного желания — не просыпаться, когда все-таки удается уснуть?

— Ты не хочешь этой муки снова, я понимаю.

— Ничего ты не понимаешь! Да разве бы я не хотела! Но как?! Да я бы отдала все на свете, только бы забыть эту горечь. Она жжет. Ты пришел, чтобы сочинять стихи, а для меня это не просто стихи, понимаешь?!

Он подошел, наклонился и глянул в глаза так близко, что радуга заискрилась по периметру зрачков.

— Я и хочу понять! Расскажи мне! Расскажи, а не просто перебирай словосочетания!

Больше я уже ничего не вижу, только лист бумаги и буквы, что на нем… появляются, пишутся, не знаю… Фраза, зачеркнуто, фраза, зачеркнуто, зачеркнуто, зачёркнуто…

Закрывшись, замерев, застыв за дверью,

Скрутив надежду в узел, я молчу.

Не верю… не тебе, себе не верю –

Не сдюжу, не смогу, не по плечу,

Я не хочу! С таким трудом замыто,

Застирано в корыте дней пятно

Любви, так безалаберно разбитой,

Залившей болью жизни полотно.

Из «недоступна» сочинила крепость,

Неподходи-ветвями оплела…

Да, это страх. Не говори — нелепость.

Нелепость выживать, когда дотла.

Я жизнь сейчас совсем не счастьем мерю,

А сном без слез и днями без потерь.

Закрыта дверь. Зачем стоишь за дверью?..

Уйди… Или смети меж нами дверь!

Я поднимаю мокрые глаза.

— Ну что же, — говорит он, поднимаясь с табуретки — Я пошёл.

— Подожди! — я не знаю, что я хочу спросить, мне просто нужно, чтобы он еще чуть-чуть задержался. — Скажи, то что мы сейчас… Это гениально?

— Ты считаешь себя гениальной?

— Нет, но… Твоя помощь…

Он отмахивается:

— Я только помог вылить то, что имелось.

Открытое окно, он выходит, как в дверь, мое сердце замирает — тринадцатый этаж, но гость испаряется бледнеющим туманом, пахнет ночью и розами, и еле слышные слова из темноты:

— Прости, я смотрел твой телевизор, надо же мне было чем-то заняться…

День был пробеган мною, потрачен на суету, но на самом излёте его удалось спасти. На столе лежит листок бумаги с моим стихотворением. Да, конечно же оно не гениальное. Но оно моё. Моё настоящее искреннее слово, что камешком упало в океан вечности.