Бронзовая Жница [Ирина Орлова] (fb2) читать онлайн

Бронзовая Жница

Пролог

Далеко может улететь путник на спине дракона; но ещё дальше — завоеватель. Потомки легендарной диатрис Ландраго́ры Астрага́л, прозванной Рыжей Моргемо́ной, возродили некогда угасшее искусство драконьего лёта. Будто стая воробьёв, многочисленные принцы и принцессы ринулись расширять границы королевства Рэйки — и создавать новые державы.

Королей, что жили бок о бок с драконами и иногда даже седлали их, называли диатрами. Спустя три поколения после Моргемоны в Рэйке правили всё те же Астрагалы; в соседней Гангрии — Гиадри́нги; а в Маяте — Нуори́нги. Страны разнились в деталях, как дети одной матери. Но в общей сути все они чтили заветы доа, драконьих всадников.

Драконий лёт был сложным и зачастую смертельным искусством, однако статус доа возвышал лорда над собратьями-вассалами, а короля-диатра — над соседями. Невзирая на непредсказуемость огненных хищников, многие желали рискнуть жизнью и заключить лётный брак с драконом.

На то и сетовали лорды, что не принадлежали к династии доа и не смели даже приблизиться к летучим чудовищам. «Лучше бы доа думали чуть меньше о своих лётных супругах — и чуть больше о законах, пошлинах и бунтах на своих землях», — говаривали они.

Рэйка и впрямь переживала не лучшие времена. Но всё же она оставалась древнейшим королевством с очень крепкими дворянскими родами. Она раскинулась далеко за пределы одних лишь мангровых лесов и великой дождевой реки.

Самая северная её провинция именовалась Альта́рой и находилась достаточно высоко в горах, поросших лиственницами и тисами. Перебравшиеся сюда подданные рэйкской короны сильно изменили свои привычки: их женщины стали носить не сари, а закрытые платья, чтобы защититься от холодных ветров; их пастухи переключились с коров на горных коз; и даже язык их изменился, из гиррита превратившись в похожее наречие, гирру.

Сама природа поделила Альтару на тёплую и холодную часть. Тёплая была в предгорьях, а холодная — на плато, которое имело звучное название Долина Смерти. Марпринц Альтар, умирая, распределил меж детьми так: сыну и наследнику Касса́ту достались тёплые предгорья, а дочери Вельве́ле и её мужу — холодное плато.

Так делили в Рэйке всегда. Сыну доставался первый титул и лучшая часть земли; дочери могло не достаться ничего, но Долина Смерти и была этим «ничего». На гирре её называли Бреза, что означало «пустое место».

Для хозяев этого «пустого места» марпринц Кассат учредил особый титул маргот, из-за особенностей произношения нигде в Рэйке не встречавшийся. Этот титул подчёркивал, что речь идёт о его родичах, что находятся в его подданстве. И носителем этого титула стал, следуя традиции, мужчина — муж Вельвелы — Минора́й.

Маргот Минорай Тарцева́ль был гордым владельцем дракона, которого получил как приданое. Дракона звали Скара, или «смерть» со сциита, за его чёрную чешую и поистине непредсказуемый характер. При всей своей отваге Минорай так и не сумел оседлать его и стать доа.

— Но если б Скара хоть когда-нибудь, чёрт возьми, палил своим огнём не моих крестьян, а вражеские крепости, он бы сделал нас правителями Альтары! — уверял Минорай.

Маргаса Вельвела эти разговоры не любила. Старшая дочь Альтара и седовласая внучка Рыжей Моргемоны, она тяготела к жарким солнечным берегам Рэйки. Брезу она считала холодным адом. Хотя сама ввечеру часто сидела на террасе с видом на горные лощины в одной ночной рубашке. На самом деле Бреза ничуть не была морозной; в горах её ни разу не видели снега. Так леди Вельвела просто показывала характер.

Ходили слухи, что она не выносит своего мужа из-за того, что тот укладывает её на родильное ложе с разницей едва ли не в год. Вельвела беременела семнадцать раз. Она родила Минораю шесть сыновей и двух дочерей, плодовитая, подобно самой Моргемоне. Она смиренно исполняла свой материнский долг. Хотя дети были ей утомительны: она куда охотнее разговаривала со своим ручным вороном.

Минорай же со всем рвением старался принести своей малоизвестной фамилии славу. Он выворачивался, как мог, привлекая в Долину Смерти людей, пытаясь вести стройки и наводить в необжитом краю лоск лордской жизни.

Всё было сравнительно благополучно в семье Тарцевалей до одного определённого дня: когда Минорай попытался познакомить старшего сына, Моргала, с драконом. Моргалу было двенадцать лет.

Скара сожрал Моргала и откусил руку Минораю, когда тот пытался помочь сыну. На этом Вельвела, убитая горем, прокричала:

— Раз дракон, которым ты одержим, тебе дороже детей, рожай их себе сам!

Минорай был шокирован не меньше супруги.

«Всякий дракон заключает лётный брак лишь с тем человеком, с которым чем-то близок. Но их логика мало похожа на нашу. Понять, что движет Скарой, мне так и не удалось, хотя я знал его с младых зубов».

Воспоминания о гибели Моргала в длинной чёрной пасти Скары не давали ему спать. Несколько лунаров он промучился, ища возможность сделать смерть сына не напрасной. В конце концов он действительно стал похож на одержимого.

«Драконы не понимают слов людей, но улавливают их смысл», — припомнил Минорай и отправился к Скаре. Лорд был полон горя и гнева.

Скара спал в уютной пещере, обжитой прямо подле Покоя — замка Тарцевалей. Угольно-чёрный дракон размером с покойский двор свернулся калачиком на сухой земле. Косматая грива, как у дикого коня, ниспадала на пол и шуршала от каждого вздоха хищника.

— Эй, Скара! — резко обратился к нему Минорай. Он даже не трудился произносить слова сциита — наречия, что учили все драконьи лорды, чтобы улучшить взаимопонимание с огненными хищниками. — Проснись! Я получил тебя в приданое от самого Альтара вместе с рукой его дочери за верную службу и храбрость, что спасла ему жизнь. Эту пещеру для тебя выбили мои строители. Эти земли для тебя освободила моя власть. Эти люди, которых ты сжигаешь и треплешь прямо посреди улиц нашего города Брезара, стоят мне похоронных пошлин схаалитским жрецам. И ты хочешь сказать, что ты не ценишь нашего союза? Даже после того, как с детства был подле меня, как пел при мне свои первые драконьи песни и произносил своё имя мне одному?

Неизвестно, чего пытался добиться тоскующий отец. Рыжие глаза Скары открылись, и он, подумав мгновение, повернулся к лорду не глазом, а носом. И выдохнул на него огнём.

Минорай скончался спустя несколько дней в своей постели. Его смерть была ужасна и мучительна: весь обожжённый, он корчился и умолял Бога Смерти Схаала явиться за ним поскорее. Но тот словно забыл дорогу в Брезу. И смерть настигла его ни позже, ни раньше — лишь когда он уже сам готов был вспороть себе горло.

Вдова Вельвела горевать не стала. Она вздохнула с облегчением, решив, что теперь её дети будут в безопасности; в своё время она лихорадочно думала, куда пристроить сыновей и дочерей так, чтобы никто не оставался в Покое. Старшую из всех, юную Вальсаю, она уже успела оторвать от сердца и отправила на воспитание к Гиадрингам, правителям Гангрии, где её приняли охотно, зная о крепкой крови матери, и впоследствии она была обручена с принцем-диатрином. Мальчиков же, ежели им было уже по возрасту, она пыталась устроить оруженосцами к рыцарям, что служили в Арракисе, владениях её брата. Лишь бы подальше от Скары.

Юный Морле́й остался наследником Минорая, и Вельвела была решительно настроена на то, чтобы он никогда не полез к Скаре в пасть.

— Из всех драконов, доставшихся от Рыжей Моргемоны моему батюшке Альтару, Скара был худшим, — сказала она марготской гвардии. — Никто не желал седлать его. Мой брат Кассат получил себе мудрых, вдумчивых драконов — Хкаурата для себя и Наали для своего сына. А этого спихнули мне как приданое. Этот бешеный зверь больше никому не должен причинить вреда.

Хитрая женщина проследила, когда дракон уснул, и велела копейщикам Тарцевалей прокрасться в пещеру и убить его, проткнув глаза и тонкую кожу над грудью. Приказ был отдан тем же вечером.

Напряжённая, леди Вельвела наблюдала за отрядом, который вошёл в пещеру Скары, с верхнего этажа донжона. Сперва всё было тихо. А затем она услышала полный боли рык — и ночь озарилась огнём.

Ослеплённый, истекающий чёрной кровью Скара вырвался из пещеры. Солдаты разлетелись в стороны от его когтистых лап и бешено оскаленных зубов. Он был жив; он взмыл в небо и немедля напал на Покой. Слепой дракон бился в каменные стены, лапами рушил башни и непрерывно поливал огнём бойницы и укрепления. Он прекрасно знал, кто отдал этот приказ.

В ту ночь под полыхающими завалами погибли ещё два сына Минорая, Мааль и Морлей. Но леди Вельвела чудом уцелела, выпрыгнув на крышу конюшни из горящей крепости. А Скара, разрушив почти весь замок, со стоном уполз обратно в пещеру — умирать.

Леди Вельвела едва не тронулась умом после случившегося. Но сердобольные дети утешали её. Маленький Вельг, пересидевший драконий налёт в подвале со своим братом Врангом, убедил мать, что она не виновата. А потом из Арракиса прибыла няня со старшим из оставшихся сыном Мора́ем и совсем крошечной дочкой, Мальтарой.

Малышка Мальта́ра очень любила Морая, поэтому она часто напрашивалась в его поездки. А сам Морай очень любил мечи и уличные драки. В Арракисе он уже в семь лет умудрился повздорить с оруженосцем марпринца Кассата и подлым тычком в живот убил его, хотя тот был в возрасте двенадцати лет. Он сделал это, по его словам, чтобы впечатлить дядю и показать ему, что всякий из династии доа, династии Гагнаров, будет по определению более могуч, чем простой человек. После этого Кассат ужаснулся и отослал его обратно в Брезу; и не напрасно. Вельвела сама боялась этого ребёнка.

Когда Морай увидел дымящийся город, руины Покоя и засилье ворон, он задал только один вопрос:

— Я надеюсь, мать получила по заслугам за то, что разгневала Скару?

Бессердечие Морая было известно всем Тарцевалям с самого детства. Он унаследовал удивительные очень светло-рыжие, почти белые волосы отца. Словно густой туман на пожухлых кронах или облако на буром закате. У него было симпатичное лицо и пытливые серые глаза. Они темнели, когда он злился, и светлели, когда улыбался. Он был невероятно хорош собою по моде Рэйки — длинные локоны, чистое лицо, высокий рост и широкие плечи — всё то были кровные признаки настоящей голубой крови. Словно монарх, он никогда не стриг своих развевающихся волос, продолжая династию «длинноволосых диатров», коими называли Астрагалов со времён Моргемоны — и его пушистые пряди, разделённые посередине пробором, красиво ниспадали на плечи и на спину.

Нынешние правители были крайне щепетильны в этом вопросе. Они заставляли стричься всех своих придворных не диатрийской крови; лишь посвящённым рыцарям дозволялось отращивать волосы — и только до плеч, не более. В то время как сами короли своей длинной гривой заявляли о своей принадлежности к династии Гагнаров.

Так неосознанно делал и Морай — этот маленький белокурый ангел с самого детства имел нрав задиристый и протестующий, что постепенно превратился в характер неукротимого злого чёрта.

Он безо всякого повода обижал братьев и сестёр, подсовывал лошадям осиные гнёзда и с любопытством смотрел на кровожадные охоты Скары в черте города. Маргаса Вельвела не знала, что и думать о Морае. С детства она велела няне почаще водить его в триконх, городскую церковь, чтобы он молился всем Троим: Аану, Богу-Человеку; Схаалу, Богу Горя с головой козла; и Разгалу, Богу-Зверю в виде дракона-змея. Но Морай бурчал молитвы с полнейшим презрением и зачастую коверкал имена богов.

Однако теперь ему суждено было носить титул лорда Тарцеваля, маргота Брезы. И он с самых семи лет пользовался этим без зазрения совести. Он велел казнить любых своих обидчиков, выкалывать глаза всяким завистникам и грозил младшим братьям тем, что так будет и с ними. Даже регент, добродушный нобель Куолли, не мог вразумить его — и с каждым годом возражал ему всё тише, чтобы не стать жертвой его самодурства. Может, маргаса Вельвела и смогла бы приструнить маленького мерзавца. Но её моральных сил едва хватало на то, чтобы просто просыпаться по утрам. И к делам своего сына она стала равнодушна.

— Наиграется — и перестанет, — рассеянно говорила она даже собственным детям, когда те жаловались на Морая.

Одно достоинство было у юного лорда: он был весьма смел.

Когда Мораю было десять, он велел вскрыть заваленную пещеру Скары. И самолично отправился туда. Он знал, какая судьба постигла его отца и старшего брата Моргала; но, сжимая кулаки, шёл вперёд.

«Я тебя не боюсь», — думал он. — «Всё равно в этой Брезе тоска смертная, из развлечений — только пьяный шут по пятницам и нытьё маменьки на поминальных субботах».

Он прошёл по хрустящим костям погибших солдат и приблизился к чёрной чешуе почившего дракона. Тронул её рукой.

И обнаружил, что она горячая.

— Эй! — крикнул Морай, обернувшись к выходу из пещеры. — Разве драконы не коченеют, как люди, когда померли?

Эхо повторило и погасило его слова. Он сам запретил рыцарям следовать за ним, а те — нарочно или нечаянно — не услышали его возгласа. Может, они надеялись, что юный лорд Тарцеваль навернётся на камнях и тем закончит своё правление.

Морай пожал плечами и с удовольствием повёл рукой по жёсткой чешуе. Скара был не самым крупным драконом, но у него были сильные лапы, крепкая шкура и густая грива от затылка до кончика хвоста.

«Лохматый — словно создан для земель далеко от солнечных берегов Рэйки».

Каждое касание наполняло его странной любовью.

«Какой ты громадный и чёрный — прямо как моя душа, если верить словам священника».

Он довёл рукой до самых век Скары и обнаружил, что тот был ослеплён не полностью. Один глаз вытек, но второй, весь обложенный корками, остался на месте.

И глаз этот двинулся под ладонью мальчишки.

Морай вздрогнул, но не отпрыгнул. А воскликнул радостно:

— Да он жив!

Дракон проснулся от трёхлетнего сна. Он исхудал, но сумел восстановить нанесённые ему раны. И медленно, треща запекшейся кровью, поднял голову. Рыжий глаз едва-едва мелькнул из-под плёнки. Он ничего толком не видел.

Но, втянув ноздрями воздух, он сразу же понял, что рядом с ним человек. Голодный дракон издал нетерпеливый вздох… и поднялся, не навредив Мораю. Он выскользнул из пещеры и тут же захрустел бронёй ожидавших снаружи рыцарей. Морай успел увидеть лишь его мелькнувший косматый хвост.

— Эй, погоди! — обрадовался молодой лорд и побежал к выходу из пещеры вслед за Скарой. Он хотел вновь коснуться чёрной чешуи, погладить огромную морду, прикоснуться к воплощённому огню. Но Скара отмахнулся от него порванными крылами и залёг у пещеры.

Морай возвратился в Покой без сопровождения и немедля велел забить для Скары коз, кабарг и яков.

— Если мама узнает, что дракон проснулся, она же умрёт от страха, — пролепетала юная Мальтара, смотря в окно. Окна теперь были большие: на месте разрушенного замка, в руинах могучих стен воздвигли сухой, удобный для жизни особняк. Он куда лучше топился камином дождливыми зимами.

— Ну и чёрт с ней, — пожал плечами Морай вновь и тут же велел экономке передать его требование городскому камергеру. А после смотрел, как Скара съедает поднесённые ему туши яков и самих подносителей. Юный лорд нетерпеливо потирал руки и улыбался.

Маргаса Вельвела действительно едва не околела от таких новостей.

— Мы немедленно уезжаем отсюда к моему брату в Арракис! — выкрикнула она.

Морай сверкнул на неё серыми глазами и сказал:

— Мама, я здесь маргот. И я решаю за Тарцевалей. Мы никуда не едем.

Впервые в Вельвеле проснулась былая гордость дочери самого Альтара и внучки Рыжей Моргемоны. Она схватила Морая и как следует отлупила его, заявив, что он не дорос ещё даже до оруженосца, а уже смеет так себя вести. И в тот же день велела собираться, чтобы покинуть проклятое место рядом с логовом Скары.

Но Вельвела и не подозревала, насколько хитёр её сын. Ночью он украл с кухни разделанную тушу кабарги и ею поманил Скару за собой. И привёл его к единственной дороге, что вела из Брезы в Арракис. Усталый дракон разлёгся прямо поперёк колеи.

Отъезд стал невозможен.

Вельвела сперва хваталась за сердце и умоляла чуть ли не прорубить новый тракт через скалы и заросли. Но всякий понимал, что здесь ничем не помочь. Она смирилась и отвергла желание уехать. В конце концов, угроза стала не столь явной: Скара был медлительным, как сонная муха, и больше не реял грозным вороном над Брезой. Он лишь хромал на слабых лапах.

Так Морай, Вранг, Вельг и Мальтара стали расти недружной толпой. Брезар приходил в запустение — никому не хотелось попасться вялому, но всё же прожорливому дракону, которого маргот совсем ни в чём не ограничивал. И Морай, когда ему исполнилось четырнадцать, нашёл выход: он банально запретил переезжать из Брезы в Арракис.

— Но, маргот, законы Альтары не позволяют этого, — дрожа от страха, говорили ему сановники.

Морай молча указывал им глазами на пещеру Скары. Туда отправлялись все, кто смели ему возражать.

Нужные законы сразу возникли. Но Брезе от этого стало только хуже. Торговцы приезжали всё реже, боясь попасть в списки местных жителей и получить запрет на выезд. А в эпидемию брюшного тифа лордство даже не желали посещать врачи, хотя их зазывали, собирая деньги целыми кварталами.

Морая прозвали Мором.

— Проклятый Мор, — шептались горожане и крестьяне. — Загубит всех нас и кости скормит своему поганому Скаре.

В городском магистрате нашлись смелые, кто решили избавиться от малолетнего тирана. Они обманом уговорили младшего из братьев, одиннадцатилетнего Вельга, подсунуть Мораю отравленные яства. Но Морай, занятый чтением Кодекса Доа, к сладостям был равнодушен. Его слишком увлекали запечатлённые на бумаге законы древних Гагнаров о том, как человек может общаться с драконом. Он отмахнулся и сказал:

— Оставь себе свою дрянь.

Вельг недолго думая угостился финиками в шоколаде и околел.

Так Морай понял, что у него есть враги. Он созвал отцовских солдат и среди них выбрал лишь тех, кто нравился ему: жестоких, действующих без промедления и сомнения на любой его приказ. Он велел им надеть чёрные плащи и нарёк их воинами Мора.

— Пусть вас немного, — сказал Морай, — но драконы тоже не живут большими стаями.

И он велел воинам Мора похитить детей и жён сановников. Отсылая тем по пальцу или по уху их домочадцев, он отсчитывал часы, требуя выдать тех, кто начал против него заговор.

Выданные стали кормом для Скары.

После этого Морай нанял себе дегустаторов, телохранителей и соглядатаев. Политические огрехи жестокого юноши сглаживали его верные воины и страх перед Скарой. А его влияние делалось всё сильнее. Нобель Куолли, председатель торговых гильдий города, что ранее наставлял юного маргота, с завидным упорством искал в нём лучшие качества и продолжал поддерживать его, хотя его помощь была всё меньше нужна Мораю.

Момент, когда молодого лорда Тарцеваля ещё можно было прикончить, оказался упущен. Словно злобный Скара в своей пещере, он крепко засел в Покое, и когти его впились в Брезу, как в загнанную добычу.

Теперь уже и сама Вельвела понимала, что вырастила чудовище. Она пришла к Мораю, когда тому было шестнадцать, и сказала ему надломленным голосом:

— Сынок…

— «Маргот», — поправил её Морай, вертя в руках надушенный розовым маслом платок, что ему подсунула в карман одна из куртизанок. В борделе, «Синице», он побывал впервые — но уже успел распробовать вкус порока.

— Сынок, Схаал не примет тебя в своё царство, как принял твоего отца и твоих братьев, — заговорила Вельвела, что стала очень набожной после всего случившегося. — Он отвергнет тебя у самых врат за то, что ты так жесток к людям и к своей семье.

— Разве я жесток? — притворно изумился Морай и поднял свои тёмные брови. — Ведь ты до сих пор жива, хотя покусилась на Скару. И на меня.

Вельвела бледнела, но не отступала:

— Вся Бреза ненавидит тебя, сын мой. Ты не платишь семьям, у которых Скара забрал родича, и науськиваешь его охотиться не на стада, а на горожан и селян. Лишь редкие нобели, что привыкли брать из твоих рук кровавые деньги, остались на плаву в этой топи. Никто не хочет больше жить здесь. Когда-то в долине и в предгорьях обитали тысячи людей; сейчас едва ли наберётся семь сотен. Чего ты добиваешься?

«Действительно», — подумал Морай. — «Чего я добиваюсь?»

Так Морай впервые взялся за ум — в своём роде — и нашёл выход из положения. Он объявил в Брезе амнистию преступникам Альтары. И за считанные месяцы в Брезаре стало очень многолюдно. Беглецы из Арракиса и других провинций всех трёх королевств наводнили долину. Марпринц Кассат Астралинг был возмущён подобным решением своего племянника, но Морай откупился парой-тройкой политических преступников и пообещал принять меры, а сам, как всегда, сделал по-своему.

— Мне всё равно, кто вы такие и сколько крови прольёте на улицах Брезара, — говорил он убийцам, ворам, насильникам и мошенникам. — Главное — не смейте кусать руку, что открыла для вас эту дверь.

Для безмятежной долины настали тёмные дни. Некогда симпатичные домики с побелкой и рыжей черепицей обросли дощатыми общежитиями, притонами и чёрт знает чем. По площадям рассекали подводы контрабандистов, а в переулках и там и тут вороны глодали жертв пьяных драк. В Брезе больше не шили и не пели; теперь это место славилось своими женщинами лёгкого поведения, алкоголем и самыми опасными в Альтаре улицами.

Морай правил в этом хаосе так, словно для этого был и создан. Он потрясающе легко находил язык с любыми мерзавцами — язык угроз и милостей, кнута и пряника. Гвардия Мора значительно выросла, и при дворе появились многочисленные палачи и мастера пыток. Сам Морай избирал то одного, то другого головореза своим наставником в ратном деле. Дошло до того, что все они были столь порочны и столь далеки от каких-либо клятв, что некому было провести акколаду и посвятить Морая в рыцари. Отчего он надел на себя шпоры сам, провозгласив себя «Безакколадным».

В конце концов, во всём происходящем беззаконии маргот нащупал золотую жилу: работорговлю. Запрещённая в воцерковленной Рэйке практика стала процветать, и, грабя собратьев-вассалов, а иногда и соседнее королевство Маят, Морай без зазрения совести угонял людей и продавал их за границу в Цсолтигу и Барракию.

Во всей этой преисподней последний живой брат Морая, Вранг, что был младше него на три года, грезил лишь о побеге из Брезы. Как ни странно, сестра Мальтара не поддерживала его в этом.

— Наш брат жесток, но, пока мы с ним, никто не тронет нас, — убеждала его Мальтара. Она наблюдала за делами брата и незаметно училась у него. — Сестра Вальсая уехала, но в далёком детстве, не по своей воле. Поэтому с ней он общается по переписке. Однако если же ты уедешь к дяде в Арракис, ты представляешь, как он возненавидит тебя? Он назовёт тебя предателем.

— Ты ошибаешься, думая, что никто не тронет нас, — Вранг качал головой. Он был чем-то похож на Морая внешне, но имел более мягкие черты и куда больше сутулился. У него были не снежно-русые, а серо-чёрные волосы, будто вороная седина. И глаза у него были голубые, скорее даже синие; но в них таилась затравленность дворовой собаки. — Он сам — точно тронет. Помнишь, как дрался он со старшими, Морлеем и Маалем? Он кричал им, что когда-нибудь станет лордом, наймёт палача и велит ему переломать пальцы всем нам. Он затаил зло на семью.

— Я бы тоже так кричала. Морай был младше них, они вечно отнимали у него и еду, и игрушки. Мы, бывало, не ели два или три дня, если он не утаскивал что-нибудь с кухни. Мать просто сидела и смотрела в небо, не разговаривая ни с кем, кроме своего поганого ворона, а отец даже не знал всех нас по именам. Морай же иногда делился со мной. И с тобой тоже.

— «Иногда», — фыркнул Вранг.

— Думай, что хочешь, но Морай всё делает верно, — сказала Мальтара. — Он суровый правитель, но с ним мы в безопасности.

— В такой безопасности, что мать велела заколотить окна в своей комнате и открывает дверь одной-единственной служанке. Морай угрожал ей расправой, если она посмеет сказать ещё хоть одно нелестное слово в его адрес, и Боги знают, он не шутит. А мы? Мы словно в детстве ждём последней очереди на еду. Только когда его шлюхи и его головорезы наедятся и напьются, нам остаются объедки.

Мальтара нахмурила свои брови, что были в пару тонов темнее волос — но всё же не так, как у Морая. И сказала твёрдо:

— Ты говоришь как трус, Вранг. Ты замышляешь что-то против него.

«Она слишком верна ему», — отчаянно подумал Вранг. — «Если я продолжу давить, она всё расскажет Мораю. Негодяю, который и не знает, что у него такая преданная сестра».

Он посмотрел на Мальтару: ей было десять, и она была не слишком хороша собой. Небольшого роста, с круглым лицом и широким носом. Единственной её красой были снежно-русые волосы Тарцевалей; в остальном же она не дотягивала до истинного великолепия кантагаровой крови, что всегда подразумевала рослость, поджарость, прямые черты лица и ясный взгляд.

— Я бы забрал тебя с собой в Арракис, — тихо сказал Вранг и провёл рукой по её пушистым прядям. — Ты бы просыпалась поутру не от пьяных криков, а от пения птиц. И кузен Каскар мог бы стать твои женихом.

Но в серо-голубых глазах девицы засело упрямство.

— Нет, я никуда не хочу, — твёрдо сказала Мальтара.

Поэтому Вранг оставил свои затеи до тех пор, пока не подвернулся случай. Долго ждать не пришлось. В Брезу явилась армия законников марпринца. Командующий, не слезая с лошади, крикнул перед Покоем, что желает видеть Морая. Морай высунулся к нему с балкона в окружении куртизанок и ответил, что это желание невзаимно. После он свистнул — и из пещеры вылез оскаленный Скара.

Ещё никто в истории доа не разговаривал с драконами свистом, как с гончими псами. Потому законники даже и не поняли, что это было подобие команды. Команды жечь и кромсать. Им пришлось бежать, теряя солдат; и Вранг рискнул, но всё же убежал вместе с ними.

Обнаружив пропажу брата, Морай рассердился. Теперь ему было ясно: скоро придётся иметь дело с дядей Кассатом, его сувереном, и двумя драконами Астралингов. Поэтому он пошёл к Скаре — не как к своему давнему соседу, а как к дракону, с которым он хотел заключить лётный брак.

В этот день вся Бреза замерла. Мало кто желал марготу успеха. Но, ко всеобщему ужасу, Морай выехал из пещеры на холке Скары — и дракон, будто получив от всадника жизненных сил, тут же взмыл в небо на продырявленных крыльях.

Морай сидел у него в основании шеи, пятками упираясь в шипы верхней части его груди, и руки его были крепко намотаны на драконью гриву. Он мигом постиг всю тонкость лётного брака: куда он смотрел, туда Скара и летел. Куда он хотел, туда Скара и палил. Они понимали друг друга без слов и даже без мыслей. Обмен импульсами желаний происходил мгновенно, и в небе они становились нераздельным целым. Таково было древнее искусство лёта: истинный потомок Кантагара мог постичь его настолько, чтобы в действительности породниться с пламенным зверем душой и разумом.

Драконы не понимали слов — но понимали намерения. Малейшая оскорбительная мысль в голове — и доа мог оказаться в зубах собственного лётного супруга. Дракона нельзя было сделать безопасным — выдрессировать или вырастить рядом с юным лордом. С ним можно было лишь заключить союз, коий неспроста равняли с брачным, поскольку это было взрослое, судьбоносное и сложное решение, которое мало кого оставляло в живых.

Доа должен был быть храбр, но не дерзок; хитёр, но не намерен добиваться результата уловками; спокоен, но не скрытен. Словом, это всегда был человек особого склада, серьёзной подготовки и несравненного везения, буквально герой из легенд.

И таким героем оказался маргот.

Отпраздновав свой полёт пожаром в собственном городе, Морай пошёл отмечать это контрабандным бренди. Теперь всякий понимал, какого наездника Скара ждал столько лет. Такого же жестокого, непредсказуемого и бесстыжего.

Но таков, во многом, стал теперь и народ Долины Смерти. Безбашенные головорезы пили за здоровье маргота, и Брезар шумел всю следующую неделю. В иные времена радостная весть разлетелась бы по всей Рэйке, знаменуя пополнение в рядах доа. Однако теперь радости не последовало.

Людей стало много, они роптали на своих господ. В остальной части королевства было неспокойно. То в одном марлордстве, то в другом вспыхивали восстания против местной знати.

— Мы для ваших драконьих дуэлей — лишь сухая солома под ногами! — кричали они. — Вы сражаетесь — мы горим! Вы побеждаете — мы проигрываем!

Иные находили подкрепление своим словам в Писании. И говорилось там, что люди — возлюбленные дети Троих, и нет иных существ, которым позволено охотиться на человека, как на зверя.

Сложные времена начались для драконьих правителей. Всякий огненный зверь с лёгкостью спалил бы толпу мятежных простолюдин, но сами лорды всё ещё были людьми. И далеко не всегда им удавалось избежать расправы — подловленными на охоте, в поездке, на празднике.

То ли дело — Бреза! Честных людей в ней осталось настолько мало, что они не знали даже, сколько богов в Триаде, а Схаалом считали самого Скару. В долине бурлили не восстания, а кровожадные стычки криминальных авторитетов. Вопрос человеколюбия не вставал здесь даже у слезливых вдов.

У Морая появлялись странные поклонники, что прибывали ко двору. Одним из таких был глухой на одно ухо шут Гугу. Разбойники маргота даже на порог его пускать не собирались, но Морай неожиданно заинтересовался странным гостем и сказал, что примет его.

Гугу в потрёпанном шутовском колпаке, который носил, не снимая, вместе со вшами, пал ниц перед юным марготом и протянул ему странный бесформенный кусок металла, замотанный в платок.

— Прекрасный маргот, владыка порока и ненависти! — проблеял шут. И разбойники Морая засмеялись, звеня, как сбруей, своими ножами и кинжалами. — Прими этот дар себе — проклятая сталь!

Глаза Морая загорелись. Проклятая сталь была редкостью в бывшей Рэйке. Её можно было найти на местах битв с участием драконов. Пламя огненных хищников превращало рыцарские доспехи в месиво вместе с их плотью; если пропорция стали к останкам была довольна велика, из получившегося слитка можно было заново что-нибудь выковать. Такое оружие, по слухам, обладало душами убитых людей. Оттого оно было опасно даже для собственного владельца.

Церковь давно уже запретила само использование клинков из проклятой стали. Местный жрец попытался сказать Мораю об этом, но тот велел бросить его в темницу.

— Прекрасный дар, Гугу! — заключил Морай. — За это станешь ты городским канцлером и будешь ведать над законами — всяко лучше, чем нынешние идиоты!

Так Гугу превратил брезарский муниципалитет в богадельню, а Морай обзавёлся особым мечом с волнистым лезвием. Такие на западе называли фламбергами.

«Но своё имя он получит только в бою», — сразу решил молодой маргот.

Мораю исполнилось восемнадцать, и он в кои-то веки задумался о перспективах своей семейной жизни и статуса своего рода среди прочих.

Хвойная тисовая ветвь и три красных ягоды служили гербом Тарцевалей. Изображали его так: три красных точки на растительном узоре мятного цвета. Этот знак делал Тарцевалей правителями Брезы, сплошь засаженной тисами. Но Мораю он стал казаться скучным. И впоследствии он велел сменить городские штандарты на свой личный герб.

Впрочем, не гербом единым ковалось величие семьи. Настоящему лорду требовалась жена, чтобы произвести детей. И не какая-нибудь, а достаточно знатная, чтобы укрепить его положение.

Поэтому одним дождливым днём Морай сел в гриву Скары и направил его в предгорья, в торговый город Арракис на тёплой половине Альтары. Там он приземлился прямо перед дворцом марпринца — Скабиозой — ничуть не смутившись тому, что из-за него в городе была поднята тревога.

Передние лапы Скары придавили ирисы, что цвели под стенами дворца. Дракон шумно вздохнул — и все охотничьи соколы скабиозского птичника рванулись кто куда.

— Доброго утра, Ваше Высочество, — Морай ловко соскочил на мощёный серым камнем двор и поклонился марпринцу Кассату. — Я прибыл на своём драконе в Скабиозу, чтобы показать вам, как густа кровь доа в моих жилах. Я хотел бы просить руки вашей дочери и моей кузины; правнучка Рыжей Моргемоны, она, несомненно, подарила бы мне детей, которые тоже смогли бы оседлать драконов.

— Это утро было добрым до вашего визита, племянник, — отвечал ему степенный Кассат. Он вышел вперёд, не боясь ни вздорного вассала, ни его дракона. — Моя дочь Ланита уже обещана вашему брату, Врангу, который из вашего семейства был единственным, кто выказал верность моей власти. А вас же, маргот, я не трону, коль вы явились без войска; но я требую вас сейчас же объясниться передо мной за многолетнее укрывательство преступников, омерзительную работорговлю, нападение на иных подданных Рэйки и прочее многократное нарушение всех законов Астралингов в этой земле.

И Вранг также сошёл по ступеням скабиозского дворца. Он теперь был, словно воспитанник Астралингов, одет в их бело-голубые цвета. И смотрел на брата свысока.

— Слишком долго ты жил и думал, что на тебя не найдётся управы, — с нескрываемым злорадством произнёс Вранг. — Тебе пора ответить за то, во что ты превратил вотчину нашего рода; за то, что внушил матери и Мальтаре. Ты не заслуживаешь ни Брезы, ни фамилии отца.

Перед марпринцем Морай ещё готов был поюлить; но самодовольный брат и его в высшей степени вызывающие речи вывели его из себя.

— Я так понимаю, ты невеста, которая обручена с кузеном Каскаром? — прошипел маргот, доставая меч из ножен. — И что-то ещё попискиваешь о фамилии отца из-за чужой юбки?

— Чужой? — Вранг не приближался, оставаясь далеко за спиной Кассата, но говорил всё более дерзко. — Может, ты забыл, что марпринц Кассат — наш дядя, и его дети — наши родичи.

Кассат поддержал его слова высокомерным взглядом. Гвардия обступила двор Скабиозы, и они оба — марпринц и его воспитанник — чувствовали себя под защитой чести и правоты.

И зря. Морай вдруг свистнул; Скара взвился, а затем окатил стражу алым пламенем. Вранг мигом ускользнул за двери. Кассат скакнул в сторону от огненного потока. Но Морай, взбесившись, уже не собирался останавливаться. Он понёсся к дяде с мечом наголо и подсёк его, когда тот кинулся прочь.

— Что ж ты делаешь, бесчестная сволочь?! — вскричал уже немолодой марпринц, шлёпнувшись на мостовую. Он был безоружен, его люди горели огнём, и Скара, рыча, кругом охаживал двор.

Морай остановился над ним и на мгновение задумался, стоило ли ему столь спонтанно начинать войну с Астралингами.

«Я стоял у Скабиозы, склонив голову перед дядюшкой, и смиренно просил руки кузины Ланиты. Он при всех дал понять, что не считает меня законным наследником из-за какой-то чепухи про чёрный люд, что ему не нравится в моих краях. И кто из доа посмеет отказать другому по такому поводу?».

На сем его рассуждение завершилось. Он занёс меч над марпринцем — и отсёк ему голову.

— Нарекаю тебя Судьболом, — произнёс он испачканной в крови проклятой стали.

Но обагрить меч кровью нахального брата он не успел. Топот марпринцевой гвардии уже гремел во дворце. Морай, отбившись от самых спорых рыцарей, с такой яростью прорубил дорогу обратно к Скаре, что никто и не поверил бы, что это был его первый настоящий бой. Головорезы обучили его далеко не рыцарским боевым уловкам, а длительные тренировки встроили их в разум Морая так, будто они всегда там были. Морай убил по меньшей мере десятерых, после чего взобрался в чёрную гриву своего дракона и улетел. Скабиоза осталась пылать.

Наследником Кассата был Каска́р Астралинг, старший брат Ланиты и кузен Морая и Вранга. Он был поздним ребёнком Кассата, и оттого приходился ровесником Врангу. Темноволосый, с глазами цвета дубового корня; красивый, как истинный дворянин, в своей рослости и стати; он был сметлив и полон праведного гнева. И не ждал ни мгновения после случившегося.

Он оседлал своего зелёного дракона Наали и поманил за собой отцовского Хкаруата, что рвал и метал после смерти своего всадника; созвал альтарскую армию; и отправился в Брезу, чтобы покончить с изменником Мораем.

Войско Мора было меньше войска марпринца. Оно управлялось не командирами и генералами, а разрозненными атаманами и разбойничьими авторитетами. У них не было толковых орудий и тяжёлой конницы; но в горах и в городе они оказались в преимуществе, поскольку отлично знали местность и задыхались от жадности, надеясь обобрать тела множества знатных рыцарей.

Скара и Морай были в воздушном бою яростны и безрассудны. Но у одного дракона было мало шансов против двух. Небесная схватка закончилась неожиданно быстро: Наали выбил Морая со спины Скары. Тем не менее, тот не разбился о мостовую, а рухнул аккурат в навозную кучу, чем и спасся. Весь в дерьме, Морай тут же вскочил на ноги, утёр рукавом меч и с остервенением побежал в гущу боя.

Бурый Хкаруат нагнал Морая в городе. От его пламени занялись все дощатые притоны, бары и бордели. Брезар стал задыхаться в дыму.

Хкаруат испытывал к Мораю особую ненависть. Он не пожелал изжарить его с воздуха и сел перед марготом, чтобы заживо сожрать его и отомстить за своего лётного супруга.

Дракон ринулся на маргота и распахнул свою громадную пасть. Но Морай быстрее молнии взмахнул мечом — и отрезал ему язык. Хкаруат взвился от боли. Он вспорол мощёную площадь своими когтями и с рёвом сделал пламенный вдох — а Морай подскочил и вонзил меч прямо в его открывшееся для удара дыхало, участок тонкой кожи над его грудью.

Это был первый раз в истории, когда пеший воин одолел дракона. Смерть Хкаруата потрясла воинов марпринца. Флаги с белым цветком на голубом фоне стали опускаться, знаменуя отступление Астралингов.

— Сам Схаал управлял рукой этого нечестивца, — роптали солдаты. — Он в ближнем бою один на один убил дракона!

Мор, Безакколадный, Драконорез — список его прозвищ стал ещё длиннее.

Последствия проигранной битвы ознаменовали неспокойные времена. Обручённый с Ланитой Вранг был спешно с нею поженен, чтобы закрепить претензию Астралингов на Брезу. А марпринц Каскар стал созывать союзников. «Если мы сейчас не придушим этого змея», — говорил он, — «Он ввергнет весь мир во тьму».

Морай же пришёл в восторг от самого себя. Он чувствовал себя непобедимым. Он даже сделался добрее к собственным головорезам-придворным, а барышни лёгкого поведения стали называть его «ласковым господином». Всё потому, что Морай наконец вкусил доброй битвы — и понял, что это по нему.

Следующие девять лет эта война не прекращалась. Марпринц Каскар заключил брак с девицей из рода Хаур, и удвоенная сила обрушилась на Брезу. Но орды беглых преступников пополняли войска Морая снова и снова. А слава Драконореза влекла к нему даже законопослушных граждан, что считали его странным знамением богов. Таким стал, например, генерал с фамилией Шабака — он прибыл, ошеломлённый преданиями о Драконорезе, и так и остался при дворе маргота.

— Ты знаешь, генерал, что твоя фамилия на гирре звучит как… Шабака? — смеялся Морай. — Помесь шакала и собаки…

Генерал сам был отцом непоседливого юноши и потому не обиделся. Между ними зародилась крепкая дружба.

Брезар стал пересечением множества дорог, откуда каждодневно в город прибывали всё новые и новые искатели лёгкой жизни в котле беззакония. Пять трактов пролегли в Долину Смерти, как вены — к чёрному сердцу северной провинции.

Храбрость Морая сделала его лучшим бойцом из лучших. Он хитро планировал свои битвы и всегда непосредственно принимал в них участие. Прямо на Скаре он влетал в ряды противника, а, когда калечный дракон уставал реять над войском, спешивался и вступал в бой с превосходящими силами врага, сколько бы их ни было. Двое, трое, пятеро, десятеро… Судьболом напивался чужими жизнями снова и снова, и кровь Морая кипела жарче, чем у Скары.

Некоторые даже говорили, что, если б не ярость и жизнелюбие Морая, Скара давно бы почил. Может, в этом была доля правды.

В коротких промежутках между баталиями Морай живо интересовался всем вокруг. Он увлёкся искусством охотников и псарей и велел им сыскать самых быстрых и самых жестоких гьеналов — гиеновых псов-падальщиков, что населяли Долину Смерти — чтобы собрать из них свору. Но ему не хватало терпения, чтобы самому заниматься с ними. Оттого в городе появилось много злобных бездомных хищников; они скрестились с местными псами, выдавая огромных горбатых гибридов с рыжей, серой и пёстрой шкурой.

За девять лет войны Морай отточил навыки командира, дуэлянта и правителя. Полнейшее беззаконие было поставлено на службу Мораю не без помощи шута Гугу: тот изобретал всё новые и новые безумства, вроде запрета на владение собаками и на ношение белого с голубым, чтобы запугивать и смущать людей всё больше. Правда, потом шут Гугу умер, ударившись головой о раму входной двери. И тогда пост городского канцлера в рамках новой традиции перешёл к новому шуту с куда более ёмким именем — Дурик.

Дурик подхватил идиотства предшественника и стал исполнять их с удивительной самоотдачей. Он приходил к марготу и спрашивал:

— Чего вы желаете в этом году, о великий? Чтобы люди вас боялись? Или чтобы читали за вас тосты? Чтобы называли своих детей в вашу честь или страшились произнести ваше имя?

— Пускай боятся, — неизменно отвечал Морай.

И Дурик изобретал законы. Каждую псину в городе он провозгласил марготской и запретил под страхом отсечения руки причинять ей вред. Стаи разрастались, разнося блох и смерть зазевавшимся горожанам. Потом установил, что всякий, не будучи солдатом в марготской армии, должен перед марготом кланяться реверансом, как женщина. А после ввёл налог на продажу голубого джина, потому что «голубой — цвет врагов Астралингов». Продажу без уплаты налога Дурик нарёк изменой и за то карал смертным приговором.

Тирания набирала масштабы. Всё происходящее новыми витками жестокости не только подавляло мирных жителей Брезы, но и вредило всем сопредельным регионам, поощряя контрабанду и преступления. Шут Дурик оказался отличным законотворцем Морая; и к нему в его делах присоединился беглый лорд-братоубийца Исмирот Хаур. В обмен на укрывательство от закона Исмирот помогал Мораю в делах внешних и внутренних. И, если верить слухам, отплачивал ему также весьма непристойными способами — за что снискал ещё больше презрения.

Так или иначе, определённый уклад был сформирован.

Морая боялись, но и воспевали. За времясвоего правления он захватил всё плато целиком, включая имевшуюся там небольшую маятскую провинцию Брит. Он буквально отрезал Брит от подданства соседнего короля — и завалил все горные тракты, что вели туда из Маята. Так он стал единоличным правителем всей Долины Смерти, холодной части Альтары. И продолжил расширяться за пределы своего плоскогорья: он захватывал форты и заставы, грозил торговым путям и расширял паутину своих разбойничьих ставок.

Со стороны рэйкской короны не поступало никаких угроз и приказов вздорному лорду. Монарх словно нарочно не поминал ни Каскара, ни Морая; и придворные догадывались, почему.

Старый диатр Лео́нгель Астрагал сидел на троне вот уже шестьдесят лет. И за всё это время он сумел произвести лишь одного наследника — слабого здоровьем и крайне неспособного принца-диатрина. В случае смерти кронпринца осталось бы много кандидатов на престол, но лишь двое имели бы серьёзный вес — Каскар и Морай. Они приходились диатру двоюродными племянниками, являлись доа и имели личные титулы. И оттого в глазах монарха они были неиллюзорной угрозой его и без того слабому сыну.

Может, именно поэтому диатр Леонгель не хотел уделять им хоть какого-либо внимания. Чтобы о них забыли в высшем свете. Эти двое гордецов были так увлечены войной, что не появлялись на знаменательных событиях короны. А Морай даже ни разу не был в столице Рэйки, в Мелино́е. Их почти не знали при дворе, и они утрачивали возможность обрести политический вес как кандидаты на трон.

По той же причине диатр также не поддерживал никого из них. Он дальновидно ждал, когда Каскар и Морай загрызут друг друга, чем оставят его без волнений за будущее своего нескладного сына на троне.

И всё же об «альтарских кандидатах» знали. Особенно о Морае ходили всё новые и новые толки. К нему стягивались ищущие славы воины и отпетые сорвиголовы; к нему съезжались торговцы диковинками — и контрабандисты; рабовладельцы — и алхимики, кои нигде больше не могли найти такого изобилия запрещённых ингредиентов. Бреза становилась всё ужаснее — и всё могучее.

Однако на каждого нового поклонника Морай обретал по три новых врага. Даже среди законопреступников он оказался противником Пустынного Змея Тайпана, разбойничьего короля из северных провинций Маята. Чем дальше простиралось влияние Морая, тем чаще его люди натыкались на банды Тайпана, и потому война Беззаколадного стала идти сразу на много фронтов: с сюзереном, с соседними лордами, с чужеземцами и с другими разбойниками.

Морай так и не нашёл кандидатку для брака. Но зато умело выдал замуж свою сестру Мальтару за одного из своих соратников — беглого братоубийцу Исмирота Хаура. Против её воли и в результате свершившегося насилия; но то было не редкостью ни среди простых людей, ни среди дворян.

Слёзы сестры не волновали Морая. Его мысли были заняты лишь очередной битвой с Астралингами. Его головорезы ждали крови, Скара ревел в нетерпении, и волнистая сталь Судьболома манила к себе.

Он велел поднимать своё собственное знамя — драконий рыжий глаз на чёрном фоне — и рвался за новой кровью. Мечи Мора блокировали торговые пути Рэйки, Гангрии и Маята, взымали мзду на крупных трактах, грабили мелкие города и всё плотнее смыкали кольцо вокруг Арракиса — главного врага своего нечестивого предводителя.

Мораю было двадцать восемь лет, и вся Рэйка знала его — и его Город Душегубов.

1. Дом культуры

В «Доме культуры» с самого обеда был переполох.

— Мечи Мора разбили целую ставку маятских солдат! — разносила повсюду Эйра Болтливая. Она сновала меж распахнутыми дверьми и бархатными красными шторами; перепрыгивала через свёрнутые ковры, которые горничная только принесла с заднего двора и ещё не успела расстелить по лакированным полам.

Остальные девушки поднимали головы от зеркал, прекращали причёсываться и запудривать прыщики. У каждой была своя комната с умывальником, но в «Доме культуры» куртизанки жили дружно и в часы закрытия собирались во внутренней гостиной, чтобы поболтать, сидя на подушках.

— Уже вечером генерал Шабака, быть может, вернётся в Брезу, а маргот Морай наверняка уже в городе! — возбуждённо продолжала Эйра Болтливая. Она перескакивала через длинные ноги других девушек, чтобы добраться до собственной комнаты.

— Угомоните её кто-нибудь, — проворчала Эйра Угрюмая, которая никак не могла достать соринку из глаза. Она крючилась перед напольным зеркалом и так, и эдак, и Эйра Трепетная подставляла ей плошку с водой то с одной, то с другой стороны, очень переживая за процесс.

— Большая часть солдат пойдёт всё равно в «Синицу», — вздохнула Эйра Рыжая, которая подбирала тафтяной халат такого же благородного холодного оттенка, как и её локоны. Рыжие ценились особо за сходство с легендарной Моргемоной, волосы которой барды называли «сотканным из пламени молодого дракона».

— В «Синице» девушкам вообще не платят, они там все за еду работают, — пробормотала Эйра Трепетная и всё-таки помогла подруге вытащить соринку. Та, ругаясь, прямо голышом пошла через остальных до своего будуара.

— Не все, а почти все, — поправила её Эйра Болтливая. Она остановилась у окон подле входных дверей и покрутилась у занавесок.

Людная улица грохотала повозками, свистела бичами и галдела множеством голосов. Мечей Мора было ещё не видно; их чёрные плащи любая узнала бы издалека.

Жестокие, но богатые головорезы маргота были желанными гостями в любом борделе.

— Потому что некоторые работают там с возможностью бывать у лорда в особняке, — продолжила Эйра Болтливая, накручивая жёсткие кудрявые локоны на палец. Русая, большеглазая, это была одна из самых молодых девушек «Дома», но уже казалась его неотъемлемой частью. — Это стоит дороже любых рьотов, бронзовых или даже серебряных.

— …сказала Болтливая, хотя за нас дают по золотому, — фыркнула Эйра Ехидная.

Из-под бархатного полога выскользнула Эйра Чёрная. Словно пантера, она аккуратно прошла половину гостиной, чтобы дойти до кухни, но остановилась, прислушиваясь к остальным.

— Маргот в этот раз придёт к нам, вот увидите! — заверяла Эйра Болтливая.

— И потом отдаст всех, кого выбрал, своим командирам, — сетовала Эйра Угрюмая — черноволосая, с удивительными раскосыми глазами, которые в народе называли лисьими. — Сам он предпочитает девок из «Синицы».

— Да почему!

— Он сам когда-то помогал тамошней маман набрать побольше куртизанок. Видимо, привык.

— Это дурная привычка!

— Скажи ему об этом, — усмехнулась Эйра Смешливая. — Жница, ты бывала у маргота — намекни Болтливой, что она от него без языка может вернуться с такими советами!

Эйру Чёрную в «Доме» называли Бронзовой Жницей. У каждой было красивое поэтическое прозвище, вроде Пылкой Пантеры или Сладкоязыкого Соловья. Но темнокожей девушке её кличка действительно подходила.

Это была чёрная женщина в чёрном, с чёрными волосами. Высокая и могучая, будто воительница со старинных гобеленов. В Брезе встречалось немало чернокожих беженцев из Цсолтиги: пустынная страна бедствовала от мечей лихих чужеземцев и заморозков, и многие приезжали в Рэйку. Но у них были характерные широкие носы и губы, а лицо Жницы было очень утончённое, можно даже сказать — аристократическое.

«Жница Схаала», — думали о ней те, кто видели её на улице. — «Жрица Бога Горя, идущая проводить погребальные ритуалы».

Эйра Чёрная была черна с ног до головы, но лучи солнца бурыми отблесками скользили и по волосам, и по коже. Она была целиком одного и того же оттенка, словно отлитая из бронзы статуя.

Только в тёмных глазах золотинка была ярче, чем везде.

— Маргот и разговорчивых к себе приглашает, — сказала Эйра Чёрная. — Под настроение. Но те, что в «Синице», куда больше нашего умеют — так он говорит.

— Я с одной из них подралась, — гордо сказала Эйра Злая и вздёрнула курносый нос. — Она убеждала меня, что можно раскрыть рот до такой степени широко, что…

— Хватит! — прервал их споры звучный голос хозяйки.

Эйра Почтенная вышла в гостиную. Это была женщина сорока лет, видавшая в своей жизни расцветы и упадки Брезы, но не утратившая любви к людям и к своим работницам. Она ласково называла их «дочками», не отдавала их мужчинам с дурной репутацией на дом и каждую пыталась к двадцати годам пристроить состоятельному покровителю.

Всех девушек называли Эйрами, потому что у большинства проституток не было имён; а Эйра было привычным сокращением имени любой простолюдинки, кое имело в себе букву «р». В своём роде Эйра переставала быть Эйрой лишь тогда, когда обретала некий статус или уважение. Так было и с Почтенной — всю жизнь она откликалась на «Эйру», но звали её на самом деле Грация. И вряд ли кто-то стал бы уважительно называть по имени бордель-маман.

Грация была действительно весьма изящна. Каждый её шаг походил на кошачий, а каждая улыбка озаряла её лицо светом и столь манящей многозначительностью, что годы стирались в один миг.

Грация коснулась веером края своих волос в сеточке и сказала назидательно:

— Я который раз говорю вам, дочки, не сравнивать «Дом» с «Синицей».

— Но они правда умеют больше, — вздохнула Эйра Печальная, тусклая романтичная девушка, что когда-то мечтала быть артисткой — как и многие здесь. — Мне от слухов про их трюки жутко делается.

— А в Гангрии в борделях дрессированных обезьян держат, — осадила её Грация. Девушки поубирали ноги с её пути, чтобы она могла спокойно пройти в центр гостиной. — И это ничего не значит. Мужчины вырастают. В восемнадцать маргот развлекался со всеми двумя дюжинами работниц «Синицы» и с парнями из «Сокола», после — стал довольствоваться четырьмя девушками, а теперь и к нам захаживает. Потому что…?

И она посмотрела на своих полураздетых воспитанниц внимательным зелёным взглядом. Но ни одна не ответила.

— …потому что — вспоминайте уже мои уроки! — взрослому мужчине ваше тело интересно куда меньше, чем на заре молодости. Мужчину надо, во-первых, пожалеть…

— Пожалеть, — оскалилась Эйра Печальная. — Его-то, маргота, пожалеть.

Морай угнал в рабство её единственных родичей из окрестностей Таффеита, родителей разорвала его свора, а она, спасаясь, прыгнула через канаву и напоролась на сук. У неё остался длинный шрам на внутренней стороне бедра. Она ненавидела лорда Тарцеваля всей душой.

— Жестокие люди заслуживают лишь одной жалости — что они не поняли, как жить в этом мире, — согласилась Эйра Чёрная рассудительно.

Эйра Ехидная развела руками и с усмешкой посмотрела на неё.

— Тш-ш! Жница сейчас прочитает нам проповедь!

Жница рассмеялась. Хотя и не слишком искренне.

Девушки попадали в «Дом» по-разному. Это сейчас сюда стремились, и женщины предлагали Грации своих дочерей ради их лучшей жизни. А раньше Грация не брезговала практиками любой маман: она заманивала к себе одиноких путниц, выкупала молодых девушек у торговцев людьми и даже, говорят, занималась шантажом.

Нельзя было судить со всей уверенностью, но сейчас, похоже, Грация раскаивалась за эти методы. Она не любила упоминать о том, что некоторых купила с рук — как и Жницу.

Первая хозяйка приобрела Жницу у настоятеля схаалитского приюта. Как часто бывало в Рэйке, сироты росли под присмотром церкви. Из всех трёх богов Схаал покровительствовал самым убогим, больным и ненужным. Поэтому их там не учили ни читать, ни писать; и после монастыря никому не нужные люди в чёрных обносках знали лишь несколько погребальных ритуалов — а также складно попрошайничали во имя Владыки Смерти. Обучение завершалось жреческой клятвой, которую давали примерно в возрасте пятнадцати лет.

Но со Жницей вышло иначе. Когда она подросла, её и её ровесниц от десяти до двенадцати лет настоятель распродал по борделям.

Жница долго ходила по рукам. За необычную красоту девушки платили сравнительно дорого, и ей удалось избежать падения на самое дно — она попадала в постели лишь весьма состоятельных ростовщиков, рыцарей или служащих. Но никто не хотел иметь с ней дело слишком долго.

«Схаал словно ходит за ней рогатой тенью», — подмечали её коллеги по искусству любви. — «Она говорит сама с собой по ночам и вечно лезет копать сырую землю».

Принеся прибыль одному публичному дому, она быстро оказывалась неинтересна из-за своей молчаливости. А после начинала смущать своих хозяек своими странными привычками. В конце концов они спрашивали её, откуда она, и девушка отвечала честно: «Из схаалитского монастыря».

Тогда маман бледнели и сбагривали её куда подальше. Среди них почему-то встречались крайне суеверные, набожные женщины, которые не хотели видеть у себя воспитанницу Бога Горя, что, по слухам, приманивало в дом смерть. И, в сущности, оскорбляло самого Бога Горя.

Но госпожа Грация не считала, что после стольких лет в работе Жница ещё может считаться жрицей Схаала. Она охотно купила девушку за пятнадцать золотых рьотов и очень гордилась ею. Она предложила её марготу в первый же лунар и даже получила за это определённое снисхождение с его стороны; но задумчивая чёрная куртизанка не заинтересовала лорда настолько, чтобы сделать её одной из своих фавориток. И Грация тоже стала задумываться о том, не задарма ли она держит Жницу.

Однако та придавала «Дому» некий шарм загадочности и сразу притягивала взгляд тех, кто приходил впервые. О «Чёрной Эйре из Дома» часто упоминали эстеты среди разбойников и вольные художники.

По крайней мере один раз она была интересна любому, кому была по карману ночь за один золотой рьот. Но её глубокий взгляд пробирал до жути, и гости в следующий раз предпочитали ей кого-нибудь поразговорчивее и повеселее.

«Не могла бы ты быть попроще с мужчинами?» — как бы невзначай спрашивала Грация у девушки. — «Они же пугливые, им кажется, ты смотришь им в душу. И они не хотят приходить за тобой повторно».

«Но по крайней мере первый раз они же приходят», — резонно возражала Жница.

Словом, она уже столько лет была в этом ремесле, что от проповедей в её памяти остались только бессмысленные обрывки. Лишь горьковатое напоминание о том, что боги даже собственных воспитанников не защищают от подобной судьбы.

— Мессы не будет, — она развела руками перед остальными Эйрами. — Вместо этого всем положено по сочному апельсину.

— Эй! — Грация стукнула её веером по лбу. Она была воспитаннице ростом по плечо, но её авторитет не позволял смотреть на неё свысока. — Ничего вам не положено. Уже час до открытия остался, а вы ещё все в неглиже и половина не причёсаны.

— Так что там после пожалеть-то было? — высунулась из своей комнаты Эйра Хитрая, чтобы потянуть время.

Грация попалась на крючок и пустилась во вдохновлённые наставления:

— После пожалеть — послушать их истории о том, как они воевали, сколько врагов победили… и не восхищаться, как учат в «Синице»! — строго добавила она. — Восхищение слишком наигранно. Сперва выслушайте как следует. Задавайте вопросы. Интерес — это лучший восторг. Откровенно говоря, парни из «Сокола» чуть ли не просят продемонстрировать приёмы, которыми гость побеждал своих врагов, и выводят шуточную дуэль на уровень должной близости… но вы, милочки, никогда так не делайте! Мне хватило той потасовки, что устроила Злая, когда гость попросил его отлупить, но не знал, на что она способна.

«Грация когда-то обреталась при дворе маргота Минорая», — вспомнила Эйра-Жница. — «Она знает придворные манеры. Леди учат развлекать мужчин разговорами, и она подсмотрела это у них».

— Слушайте, запоминайте и лишь потом выбирайте из всего услышанного то, чем мужчина бахвалился больше всего. Тогда напомните ему об этом — и похвалите.

— Очень умно! — обрадовалась Эйра Болтливая. — Я так и сделаю, когда попаду к марготу.

«Если он сюда вообще заглянет», — подумала Эйра-Жница.

Грация похлопала в ладоши. Девушки повставали с мест и замельтешили. Каждая заскакивала в свою комнату, находила там свои тафтяные мерцающие одежды, накидывала их — и выбегала снова, к зеркалу, чтобы примерить поверх пелерины, накидки или какие-нибудь тяжёлые украшения из речного жемчуга и пирита.

Эйра тоже собралась уходить, чтобы облачиться в слитное чёрное платье, что не имело глубокого декольте, но столь скульптурно облегало её высокую фигуру, что сидело на ней лучше всего. Но её тёмную руку схватила Печальная.

— Жница, — сказала она тихонько и повернулась к ней боком. — Серёжка зацепилась за ворот… поможешь?

Эйра молча кивнула и взяла край её серёжки с какой-то стекляшкой внутри. Мало кто из куртизанок, даже имея при себе настоящие золотые цепочки, надевал их ради клиентов. Мужчины имели свойство рвать на девушках украшения в порыве страсти.

Пока Эйра возилась, Печальная сказала ей тихо:

— У меня есть толстый браслет из пирита, «кошачьего золота»… но совершенно нет настроения его надевать. А тебе к чёрной коже пойдёт: у него холодный червонный оттенок, как и у тебя по вечерам. Хочешь?

— Хочу, — улыбнулась Эйра. Её белые зубы ярко сверкнули из-под кофейного цвета губ. — Люблю пирит. Он замещает кости в останках людей и животных. Превращает мертвецов в золото. Представляешь?

Печальная широко распахнула глаза. Посмотрела на неё с испугом. И спешно передала ей свой браслет. Тяжёлый и холодный, он прелестно сел на руку Эйры.

«Такое носят чёрные женщины Цсолтиги», — любовно подумала Эйра. — «Это немного роднит меня с родиной предков, пустынной и далёкой».

Не замечая впечатления, которое произвели на Печальную её слова, Эйра отправилась в свою комнату. После реставрации годовой давности та была сделана под неё. Окно перекрашено в витраж с песками и голубым небом над рыжими барханами. Ковёр под ногами был тоже привезён из Цсолтиги, а в качестве характерного для той страны украшения был подсвечник из человеческого черепа.

Разумеется, Эйра убедила госпожу Грацию, что это череп обезьяны, и она купила его на рынке.

Комната была небольшой, но здесь имелось всё, что могло потребоваться. Умывальник, кадка с тёплой и холодной водой. Широкий подоконник и фигурная решётка на окне. Маленькое зеркальце, чтобы быстро привести себя в порядок. И обширная постель, застеленная хлопковым бельём.

«Работа как работа», — подумала Эйра и принялась причёсывать свои блестящие тяжёлые локоны гребнем. Резной, красивый, он был подарен ей госпожой Грацией после того, как маргот впервые пригласил её к себе. — «Но удовлетворение чужих удовольствий до дивного банально. В поиске наслаждений люди одинаковы. Совсем другое — забота о чужих последних просьбах. У каждого своя…»

Деликатный стук прервал её мысли.

— Да? — неспешно откликнулась Эйра.

Внутрь вошла Грация. Она уже сменила наряд и теперь была в солнечно-рыжих цветах. Прикрыв за собой дверь, она подошла ближе и дежурно спросила, презентуя себя:

— Как тебе?

— Как всегда, великолепно, Почтенная.

— Был бы этот цвет чуть потемнее, получилась бы рыжина драконьего глаза со знамён маргота, — поправляя её пряди своей умелой рукой, заговорила хозяйка. — Но это уже неприлично. Вешать портреты знатных персон в таких заведениях, как наше, запрещено; а надевать их цвета и подавно…

Эйра подняла на неё глаза вопросительно. Она словно напоминала: она не мужчина, ей не нужны присказки и велеречивые беседы.

— Я помню, ты просила меня зайти насчёт личной просьбы, — Грация перешла к делу. — Куда ты опять собираешься на ночь глядя?

«На своё настоящее дело», — подумала Эйра, но лишь застенчиво улыбнулась в ответ.

— Вы же знаете, Почтенная, я ни к кому не захаживаю. Мне просто нужно бывать за городом, дышать свежим воздухом…

— С лопатой, которую ты забираешь с заднего двора.

Эйра потупила взгляд, а Грация сказала хмуро:

— Ладно, я и без того знаю, что ты никак не отступишься. Из монастыря тебя забрали до того, как ты принесла клятвы Богу Горя. Но ты словно рождена для него. Вся чёрная, тянет тебя куда-то на кладбища и в темноту…

— Но ведь вы довольны мной? Вы ведь позволяете другим уходить, если они не потребовались? Если я тоже не потребуюсь, отпустите и меня?

Грация склонилась к ней, и её напудренное лицо появилось рядом в зеркальце.

— Я не о том волнуюсь, душечка, — сказала она тихонько. — Схаал бережёт тебя. Ночь за ночью выходить живой с улиц Брезара — это поистине божье чудо… Но что с тобой будет вскоре, в ближайшие годы? Видишь?

Она показала девушке карточку. Та знала, что на ней написана её кличка и ещё что-то, но она не умела читать. Поэтому она вопросительно посмотрела на Грацию.

— Это твой возраст, деточка. Я клянусь добрым именем Грации каждому мужчине, что захаживает к нам, что все мои дочурки не старше двадцати. А тебе уже вот — двадцать три!…

«Меня продавали несколько раз и при каждой сделке списывали возраст. То, что у тебя там указано, и без того сильно приукрашено».

— …И хотя твоя кожа упруга и красива, тебе ещё долго можно будет списывать возраст, но ведь не вечно, — продолжала маман. — Кому ты станешь спутницей, кого очаруешь на всю жизнь? Неужели уйдёшь от меня не в руки мужчины, а на свои могилы?

— Я не пропаду, Почтенная.

— Я не позволю тебе потонуть в этом городе бешеных людей и злых собак. Я каждой подыскиваю достойного спонсора, а иногда даже и мужа. И тебя знаю уже четыре года — ты мне стала как родная. Тебя даже маргот у себя принимал. Тебе следует вернуться к этой мысли. У него при дворе люди не великой чести — бывшие каторжники и висельники — но среди них есть и достойные люди, вроде генерала Шабаки. Тебе бы вновь побывать в Покое, да хоть кого-нибудь заинтересовать собою, душечка, ведь годы-то уходят, а красота вянет, как цветок под палящим солнцем.

«Почтенная вроде неглупая женщина и понимает, что мужчины не горят желанием обо мне позаботиться. Я хоть и красива, но черна, и меня не выдать за приличного человека, ведь я никак не сойду за уроженку Рэйки. Она просто очищает свою совесть, вынося мне это наставление, как последнее предупреждение…»

Эйра поймала свой карий взгляд в зеркале.

«…хорошо бы все облегчали свою совесть перед тем, как умрут. Мне было бы легче работать».

— Я поняла вас, Почтенная. Я постараюсь… а если не получится, то всё равно не дам себя в обиду, я обещаю.

«Меня ждут тенистые кладбища и выгребные ямы, куда мечи Мора скидывают безымянные тела. Тернистые тропы и закрытые ворота. То, для чего я живу».

— Вот и славно, — кивнула ей Грация. Но в её голосе не было удовлетворённости.

Они обе понимали, что этот разговор не имел смысла по содержанию — он лишь символизировал собой начало конца её карьеры.

Впрочем, намёки тому были уже давно. С возрастом всякая куртизанка должна была найти себе покровителя — или превращалась в столь низкого пошиба горничную, что не сумела бы остаться служить даже в том борделе, где работала. Некоторые отправлялись в кабаки и трактиры, но Эйра знала, что это верная смерть. Слишком много повидала мёртвых женщин с болезнями порока и нищеты.

— Позволь тебе намекнуть, — заметила маман перед тем, как уйти. — Ты говоришь, что никому не пришлась по душе при дворе маргота, но разве они не разделяли тебя вдвоём с сэром Лионаем? Когда он в следующий раз будет в наших краях, напомни благородному рыцарю о себе.

«О да», — усмехнулась Эйра, вспоминая ту ночь. Ей было хорошо до безумия. Особенно после того, как упомянутый сэр Лионай забыл, кто из них с Эйрой шлюха, и сам ринулся развлекать маргота. Эйра тогда взялась пить красное вино с острова Лавиль и наблюдать за ними двумя, как барыня.

Лионай был благосклонен к ней, но всё же молодость и авантюризм делали его не особенно готовым к женитьбе.

— Я учту, Почтенная, — отозвалась она и поднялась на ноги.

Времени оставалось мало. Эйра отринула раздумья и побыстрее надела тяжёлые серьги из пирита. Полюбовалась тем, как красиво они сочетаются с браслетом Печальной. Нанесла на волосы ароматное розовое масло. И встала, оправив на себе сплошное чёрное платье.

К означенному часу, к пяти вечера, все девушки были уже готовы. Они расположились в гостиной на коврах и подушках. Болтливая туго завила себе волосы, а Угрюмая, напротив, зачесала их на свой затянутый бельмом глаз. Печальная расположилась поодаль, кося на блюдо с виноградом, а Рыжая пересказывала городские сплетни о пёстрых псах Морая, горбатых и гривастых гьеналах.

— Они залезают на деревья, так уже не в первый раз говорят, — утверждала она. Её платье держалось на тончайших лямках и в свете свеч переливалось золотом и серебром, хотя это была довольно дешёвая тафта.

— Когда ты так томно обмахиваешься веером со страусиными перьями, тебе кто угодно поверит, — фыркнула Хитрая. — Да только не я. Собаки бывают всякие, и деревья тоже. Если огромная псина запрыгнет на тисовый куст, получится, ты не врёшь!

Эйра расположилась подле Трепетной, прислонившись спиной к декоративной колонне, и заметила:

— Я вспомнила, как однажды мужчина, застигнутый в спальне с парнем из «Сокола», выпрыгнул на дерево под своим окном. И напоролся на сук… самым ценным.

— Какой ужас! — охнула Трепетная. — Он хотя бы выжил?

— Конечно, нет.

«Иначе бы я об этом не узнала».

— Ну Жница! — простонала Печальная и закрыла уши. — Что ни скажешь, кто-нибудь обязательно умрёт!

Посреди девушек, пестрящих украшениями, в воздушной тафте и даже в шелках, Эйра была словно оставленной одной из них тенью. Она не махала веером, не тянулась к фруктам, не болтала ногами и не болтала без умолку. Она едва заметно улыбалась, почти не вступая в разговоры, и поглощала искрящий свет «Дома культуры» своей чернотой.

— Да она тут не причём, — фыркнула кудрявая Смешливая. — Вы слышали хоть, к примеру, сказки, что рассказывают деткам в Долине Смерти? Я вам расскажу.

— Началось, — протянула Унылая, но Любопытная зашикала на неё.

— Давным-давно, когда хоронили здесь лишь знатных доа, потомков самого Кантагара из рода Гагнаров, — с усмешкой заговорила Смешливая, — жил здесь такой, как наша Жница, Жнец… ха-ха, он не был чёрным, наверное! Но так его называли.

«Знаю про таких», — подумала Эйра. — «В монастыре учили, что Жнецами Схаал нарекает лишь своих вернейших слуг. И что к себе он их принимает ещё живыми, не вынуждая их проходить агонию и страх смерти. И что память о них вечно славит Бога Горя».

— Жнец следил за могилами и жил тут совсем один; но у него была верная собака, вернее, не собака, а что-то вроде гиены. Это такая горбатая псина, какие водятся на равнинах к северу отсюда. Он звал её нежно: Шакаль! Ибо она ела лишь падаль, как и положено, ну, всем… кто Схаалу поклоняется, — и Смешливая стрельнула глазами в Эйру, но тут же замахала рукой, давая понять, что это не издевательство. — Сплелась Шакаль с местными волками и холодной зимой родила десяток горбатых щенков. Жнец замерзал и чах от голода; и она тоже; и подумали они оба, не съесть ли им этих щенков?

— Фу, чёрт возьми, — Впечатлительная отсела от них подальше.

— Но Шакаль любила своих щенков, хоть была и псиной страшной. Поэтому она обратилась к своему хозяину, как во всех этих легендах, и сказала ему: лучше съешь моё сердце, оно горячее и большое! Как мать, я лучше отдам себя, чем щенков.

— Теперь я тоже фу, — сказала Болтливая сердито. — И он съел?

— Конечно! Схаалиты же вечно едят всякую дрянь! Ну, он разделил горячие внутренности Шакали вместе со щенками, и те выросли. И стали главарями местных волчьих стай. Оттого и народились по всей Долине Смерти гьеналы — огромные горбатые гривастые метисы странных расцветок, что нынче стали отдельным местным видом. А Шакаль, кстати, и без внутренностей отлично зажила. Она стала сопровождать хозяина, как ни в чём не бывало, с дыркой в груди! И даже когда он умер, она продолжила наблюдать за своими потомками в Долине Смерти. В ночь чёрной луны, что бывает раз в лунар, говорят, можно услышать, как она поёт песни своей гнилой гортанью…

— Фу, кошмар! — на разные голоса возмутились куртизанки.

«Не буду говорить, что это очень милая история», — подумала Эйра. — «Мне нравится».

— Пять часов меж тем уже минуло, а никого всё нет, — заметила Внимательная. — Хотя дверную ручку дёргали не раз. Может, Почтенная забыла отпереть?

— Не забыла, — ответила Болтливая, продолжая поправлять свои тугие кудри перед большим зеркалом гостиной. — Она наверняка велела Чаркату никого не пускать, пока не покажутся солдаты.

— То есть она нас торопила напрасно, нам ещё до вечера ждать? — буркнула Угрюмая.

Стоило ей это сказать, цепочка на двери вдруг зазвенела и громыхнула. Дверь распахнулась. Каждая куртизанка, как по команде, повернулась своим самым выгодным ракурсом. И с отточенной непринуждённостью принялась заниматься тем, чем привыкла: Ехидная обмахивалась веером, Болтливая вертелась перед зеркалом, Печальная смотрела в окно, и остальные из трёх десятков девушек также заняли свои позиции.

Но теперь каждая делала это с подтекстом чистейшего эротизма.

Громыхнули сапоги. Внутрь вошло двое солдат в чешуйчатой броне. Чёрные плащи притащили с улицы пыль и грязь. Гости без промедления ступили на ковёр и разошлись в стороны, пропуская вперёд маргота.

И хотя он время от времени появлялся здесь, он всё равно заставлял девушек вздрагивать, как с непривычки. Он был будто прямиком из боя: на чешуйках гибкой брони виднелись корки грязи, от него разило потом. Плечистый воин, покрытый густой сетью шрамов, он был хорош собой и притягателен — как бывает притягателен взгляд удава для кролика.

Молочно-белые волосы — бледные, как лунный камень, и с таким же отсветом холодного и рыжего — были растрёпаны по его плечам. Он, вероятно, только соскочил со спины своего жуткого дракона Скары. Тёмно-серые глаза были посажены глубоко и оттого смотрели на весь мир будто из тени.

Однако подвижный рот тут же изобразил улыбку.

— Дамы, — вкрадчиво молвил он. И всё застыло. Так красив был этот человек; всё лучшее от истинного носителя голубой крови было в нём. И рост, и размах плеч, и гордый профиль, и длинная королевская грива. Такими рисовали принцев на афишах бродячих театров.

Потому что по виду принца зритель должен был понимать, что он миловиден, а следовательно, он положительный персонаж.

Госпожа Грация появилась, как чёрт из табакерки. Она тут же устремилась вперёд и присела в глубоком реверансе, как и все её воспитанницы.

— Могучий маргот, — с неприкрытым восхищением произнесла она. — Честь для нас видеть вас сразу после новостей о победе.

— Почтенная Эйра, — Морай сделал витиеватый жест рукой, в шутку приветствуя маман будто знатную леди. — Всё такая же почтенная.

«Он в хорошем настроении, аж улыбается с порога», — подумала Эйра-Жница. — «Только кровь и звон мечей могут ублажить его по-настоящему».

Она поймала пытливые взгляды двух его солдат. Те явно были из его гарнизона в Покое, драки не видели, а потому их снедали скука и похоть.

Но при марготе они не смели даже шевельнуться без его приказа.

— Решил сегодня зайти к тебе, — продолжил Морай и, шаркая опалёнными огнём сапогами, прошёлся по ковру. Он посматривал то на одну, то на другую девушку, но ни на ком не задерживался взглядом.

— Вы не пожалеете о своём решении. Сегодня любая из моих дочек пребывает в радости от ваших успехов и подарит вам множество улыбок!

— Угм… — согласно произнёс Морай. Секунда, две; больше ему не требовалось, чтобы решить. Он махнул пальцем Угрюмой и Печальной и тут же развернулся обратно к выходу.

«Некоторые богатеи любят отдыхать в стенах “Дома культуры”, с вином и угощениями, но маргот всегда зовёт девушек на ночь в Покой, свой особняк на развалинах старого замка», — Эйра проводила их взглядом и улыбнулась сама себе. — «Словно дракон, он всегда тащит добычу в своё логово. Далеко не каждый из тех, кто наделён кровью доа, способен заключить лётный брак с драконом; и далеко не каждый, кто способен, сумеет применить все свои знания, чтобы сделать это и остаться в живых, не рассердив чуткого зверя. История знает: из сотен кандидатов остаётся один преуспевший. И зачастую это бывает странный человек, больше родственный огненным хищникам, чем людям. Не внешне, не даже характером, а чем-то… глубоко внутри».

Поскольку это был единственный драконий всадник, которого ей когда-либо доводилось видеть — и касаться — о доа у неё сложилось странное, но манящее впечатление.

Во всех трёх королевствах остались считанные единицы таких доа. То были в основном лишь короли старой закалки: диатр Рэйки, диатр Маята, диатр Гангрии… и маргот с его кузеном марпринцем. Из всех Эйра видела лишь одного Морая и не могла судить, возникает ли от остальных доа такое же ощущение внутри.

«Но мне и не нужно знать других. Я вообще создана не для этого; у меня есть надежда на свободный вечер, а значит, я смогу заняться тем, что мне действительно важно».

Дверь за ними закрылась, и Болтливая тут же всплеснула руками с отчаянным видом:

— Ну и почему он взял Печальную, почему не меня?! Она же ненавидит его!

— Она держится молодцом, — цыкнула на неё Грация.

— Но во мне-то что не так? — Болтливая кинулась к Эйре Чёрной, вертясь перед ней, будто перед зеркалом, и поправляя корсаж на упругой груди. — Ну ты, Жница, ты скажи — как ты к нему попала?

Эйра усмехнулась:

— Легко. Он увидел и сказал: «Ого, чёрная! Дайте её сюда». А второй раз он сказал своему другу, сэру Лионаю: «Помнишь, я говорил тебе про чёрную? Дайте её нам!» Вот и всё. Сделай так же — мигом всё получится.

— Как? Стать чёрной? Я что, метиска какая-нибудь, чтоб у меня такое вышло? — с искреннем возмущением воскликнула Болтливая. Эйра посуровела, а Грация отвесила болтушке подзатыльник:

— Все на места, остальных посетителей никто не отменял!

Девушки послушались её и вновь расположились кто как в гостиной. Но Эйра несколько обиделась.

«Я правда метиска, но никто этого не знает», — подумала она. — «Когда-то в приюте мне сказали пару слов о том, откуда я взялась. Моя мать была чёрной проституткой, а отец — местным проходимцем не шибкого достатка, который только такую и мог себе позволить. Его кровь придала мне черты, которые делают меня экзотикой, а не обычной куртизанкой из Цсолтиги».

Теперь дверь скрипела без остановки. Внутрь заглядывали какие-то горожане, обвешанные саблями разбойники и просто любопытные. Но от гостиной их скрывала плотная штора, и потому к девушкам попадали лишь те, кого охранник Чаркат — мрачный лысый громила — пропускал.

Эта штора прятала не только продажных жриц любви от жадных взглядов. Но и улицу от самих жриц.

«Дом Культуры» был первым поворотом с площади перед городским храмом, триконхом, в переулке Роз. И от входа можно было видеть то, что творилось на этой площади.

Словно в насмешку над милостью богов, маргот велел привязывать приговорённых к разного рода наказаниям людей к столбам напротив храмовых ступеней. Наказания редко проводились по принятому в королевстве протоколу. Привязанных не бил палкой палач и не позорил какой-нибудь крикун. Никто не оглашал провинностей этих людей и никто не приводил в действие приговор как таковой. За рядом столбов следила лишь пара мечей Мора. Они не позволяли никому отвязывать наказанных или подавать им воды и еды. Но одновременно не отгоняли тех, кто желал поглумиться над ними. А также крыс, собак и вороньё.

Про некоторых маргот словно забывал. У пары столбов давно уже остались обглоданные гьеналами скелеты. Лишь некоторым было уготовано совершенно определённое наказание.

«Не выходите на улицу», — в такие моменты говаривала Грация сурово. Потому что площади Божьей Милости было не миновать, а увидеть там можно было то, от чего кровь стыла в жилах.

Четыре года назад, когда Эйру только привезли в «Дом», на этой площади произошло жуткое событие. У одного из столбов оказалась девушка, дочь нобеля Куолли. Тот слыл давним сторонником маргота. И его дочь, Халиса, уже второй год служила кравчей при марготе, она подносила ему еду и вино. По слухам, маргот не раз воспользовался ей как женщиной, но так и не попросил её руки невзирая на намёки нобеля Куолли.

Достаточно было одного визита нобеля Куолли в соседнее королевство, в Маят, чтобы маргот моментально усомнился в его верности.

«Нобель Куолли мечтает, чтобы его дочь стала моей женой», — процитировал маргота городской герольд. — «Я не беру себе кого попало. Убедитесь, мои верные подданные, что она будет мне достойной супругой».

Прекрасная Халиса скончалась от усилий нескольких сотен душегубов, что испробовали её. Убитому горем отцу позволили забрать её тело лишь тогда, когда в ней уже поселились мухи.

Подобных случаев было не счесть.

Конюха, что плохо затянул подпругу на коне маргота, привязали с надетым на спину седлом. Всякий мог посидеть на его хребте и постучать пятками по его бокам. После этого конюх надорвался, но всё же остался жив; чего не сказать о старом кастеляне, что в срок не организовал починку сквозящих дыр в особняке.

«Дед не смог найти подходящих кирпичей, чтобы довершить постройку», — провозгласили герольды. — «Помогите ему».

Не было и дня, чтобы с площади Божьей Милости не доносились мольбы и стоны привязанных. И хотя куртизанки вообще нечасто выходили за пределы «Дома Культуры» на злачные улицы, иногда они специально оставались внутри, все до одной, лишь бы не застать какой-нибудь подобной экзекуции.

Страшна была не казнь. Страшно было осознание того, что палачи в Брезе — это сами брезийцы, ибо никто не терзал приговорённых, кроме самих горожан. Убийцы и миряне дышали одним воздухом на одних и тех же улицах. Безопасность обитала лишь где-то в стенах домов, защищённых покровительством нобелей, атаманов или богатых купцов — и больше нигде.

Поэтому они ожидали внутри и никогда не показывались даже на пороге, как бывало в заведениях подешевле.

За некоторыми приходили гонцы, что передавали Грации деньги и записку от хозяев. Другие являлись за определённой Эйрой лично. А третьи выбирали прямо на месте. Один такой, явно новый в городе, сразу заинтересовался Эйрой-Жницей. Он подошёл к ней, звеня золотом в карманах, и спросил с усмешкой:

— Ты та самая Чёрная Эйра из Дома, не правда ли?

— Ага, — ответила Эйра и закинула одну свою длинную ногу на другую. Хорошо, что она сидела: иначе посетитель бы понял, что она на голову выше него.

— Почему же ты такая чёрная? Чернокожие обычно другого цвета — скорее тёмно-коричневого. Может ты крашеная? Однажды я купил в свой особняк дорогих кур цемани, они тоже были чёрные целиком, будто выточенные из граба. Пара оказалась крашенными, и пришлось их пустить на суп.

— Ого, — искренне улыбнулась Эйра.

— Да, — разговорчивый визитёр сел рядом с ней на бархатное кресло и напустил на себя учёный вид. — Кстати, курица после отрубания головы ещё чуть ли не минуту носится по двору, знала о таком?

Совсем осчастливленная Эйра с восторгом поддержала:

— О да! А человек в редких случаях ещё тридцать секунд после гильотины способен жить. Шевелит губами, гримасы делает. А вы знали, что сознание может остаться в теле даже тогда, когда оно выглядит мёртвым? Тогда людей хоронят заживо, и…

Словом, с этим гостем у неё не сложилось. Госпожа Грация даже не стала ей грозить из-за штор; все знали, что, если при Жнице заговорить о смерти, она перехватит инициативу. Этого было не исправить ни уговорами, ни наказаниями.

Поняв, что опять не срослось, Эйра вздохнула и взяла бумажный веер с чёрными лебедями. Стала им обмахиваться.

Ей с каждого золотого, уплаченного за ночь, доставался четвертак. И хотя маман обеспечивала «дочек» всем необходимым, что-нибудь вкусное или особенно красивое купить они могли только с личных денег. Некоторые откладывали на приданое, другие посылали родственникам, а Эйра Чёрная покупала себе свечи из особого жира и разные специфические побрякушки.

А ещё кожаные перчатки. Госпожа Грация слишком ругалась, если обнаруживала мозоли у неё на руках.

Вскоре гостиная опустела. Все три десятка девушек «Дома» разошлись по рукам на грядущую ночь, некоторые увели мужчин за собой в комнаты «Дома»; только Эйра и Трепетная остались в холле. Это заставило Эйру напрячься: ведь маман могла велеть ей дежурить всю ночь. Но потом она услышала, как Трепетная и Грация шепчутся между собой, и успокоилась.

— Он сказал — завтра вечером пришлёт за мной! — счастливая, шептала Трепетная и тёрла свои веснушки на носу, чтобы не заплакать от радости. — Завтра я уже буду невестой, дорогая Почтенная!

— Жалко, что он так небогат, — качала головой Грация, но улыбалась.

— О, я буду богатой сама, дорогая Почтенная! Позвольте мне сегодня заработать столько, сколько только получится!

Госпожа Грация кинула взгляд на Жницу, что сидела с невинным лицом, и вздохнула:

— Ладно. Пускай всякий, кто придёт, сегодня будет твой. Потому что кое-кто опять собрался на ночь глядя выгуливать свои чёрные ляхи.

— Уже все, кто можно, прошли через «Дом», — заверила Жница и поднялась, откинув веер на блюдо с фруктами. — Полночь не за горами. Если кто и явится, пускай Трепетная заработает.

— Спасибо, дорогая, — заулыбалась Трепетная, хотя мыслями она была совсем с другим мужчиной.

— Ладно, ладно, иди… только чтоб вернулась целая! — велела Грация, и Эйра радостно припустила к себе в комнату — переодеваться из платья в бесформенную чёрную рясу, менять сандалии на ботинки и украшения — на рабочие перчатки.

2. Загробные прошения

Раздолбанная множеством колёс дорога уводила на край города, где было страшно появляться даже вездесущим торговцам дурманами — за ярмарки, за рынки рабов и за дворы, где проводились драки насмерть. Здесь каркали одни лишь вороны. Из-под гнилых частоколов выглядывали чьи-то мутные зенки, у редких складов ошивались стерегущие своё добро головорезы, и ни одного праздного прохожего не затерялось посреди ободранных тисов. Тисы эти пострадали много лет назад, во время эпидемии тифа — их обдирали на обереги от болезней. И эта привычка закрепилась у многих местных жителей.

«Тис — прекрасное дерево», — думала Эйра, неспешно шагая по горкам дороги с лопатой под мышкой. — «Отварами из него лечат смертельные хвори, но ягоды его ядовиты. Он украшает врата Схаала в царство мёртвых и служит материалом для гробов со времён далёкой древности. Долина Смерти неспроста, нося такое имя, вся покрыта тисами».

Какая-то отбившаяся горбатая псина, что шарилась в объедках, зарычала на Эйру. Но та не обратила внимания.

«Гьеналы не смеют тронуть жрицу Бога Горя. Говорят, впрочем, чтослужителей Бога-Зверя Разгала они тоже обходят стороной из-за некой взаимной солидарности. Лишь ааниты, служители Бога-Человека, не могут положиться на своего покровителя в чём-то подобном. Уж коли прославлять человеческую натуру, то до конца; видать, странствуя по дорогам, они вооружаются мечами или огненным порошком».

Она сошла с дороги в тисовые заросли. Неприметная тропа повела её мимо разведённого местными босяками костра. Оборванцы с почерневшими зубами и потускневшими глазами почти не замечали девушку.

Но те, кто замечали, обращали внимание на чёрную рясу и на лопату.

«Схаалитка», — понимали они. И хотя рты их наполнялись слюной при виде ухоженной, неспешно идущей женщины — совершенно одной, за чертой города — они даже не попытались окликнуть её.

Не почтение двигало ими, а смутное нежелание попасть в неприятности.

«В Брезе все давно уже позабыли, что боги наказывают тех, кто смеет поднять руку на жрецов. Не потому, что люди утратили веру. А потому что боги и не наказывают. Но у меня есть лопата и сильные руки. Дурак тот, кто думает, что опытная куртизанка слаба телом».

И всё же она старалась не думать о взглядах, устремлённых ей вслед. Эти люди, похоже, ещё помнили родительские заветы о том, что жрецов не стоит обижать. Но ещё несколько лет — и нравы распустятся окончательно.

«Надеюсь, к этому моменту я найду себе какое-нибудь отдалённое кладбище и буду жить подле него. Служа Схаалу в спокойствии и уверенности. Может, он дарует мне долгие годы, а может даже наречёт меня своей Жницей. Смешно, что меня так уже прозывают. В этом есть и святотатство, и ирония, ведь всякий из Жнецов проходил через горе и унижение, чтобы приобщиться к своему богу».

Эйра поднырнула под кроны тисов и наконец попала на городской погост. Это место с каждым годом становилось всё более удручающим. Схаалиты не ухаживали за могилами. Покойников зачастую бросали прямо при входе, и те превращались в омерзительную кишащую насекомыми кучу, от которой разило так, что Эйра привычно зажала нос.

Стая ворон с громким карканьем поднялась в небо. Под ногами хрустела сухая трава и выступившие из земли кости. Кое-где торчали, будто протянутые вверх руки, таблички и покосившиеся камни. Но чаще встречались безымянные холмы и просто обглоданные падальщиками скелеты.

Окружённое тисами, кладбище было словно изолировано от города. Деревья оберегали Брезу от болезни, удерживая эту язву в колыбели своих хвойных ветвей. Но дышать здесь было очень тяжело.

Впрочем, Эйра привыкла. Ей было непросто лишь первые пару минут.

Она ориентировалась по редким кустикам белой примулы или цветных люпинов. Но кто-то сорвал люпины с чужой могилы и сиренево-розовый букет кинул на другую, и тогда она едва не заплутала.

«Если б я умела читать, я бы запомнила путь по табличкам», — в очередной раз посетовала она.

Но учиться ей было некогда — она даже спать успевала лишь едва.

Наконец она нашла знакомый холмик. Табличка заросла мхом; но Эйра узнала бы её из тысячи. Она остановилась, достала из тряпичной сумки несколько листьев змееголовника и растёрла их у себя под носом.

Вдохнула потусторонний, чуть сладковатый запах. Прикрыла глаза. Ощутила, как холодок наполняет её ноздри.

И расслышала шелест. То были призрачные, едва различимые голоса, шаги и вздохи, что слышались здесь повсюду.

«Они смотрят на меня, но пока понимают, что накидываться на меня рано», — усмехнулась Эйра и села рядом с холмиком. Зажгла серую свечу и поставила её рядом с собой в траву. Бледное пламя подёргивалось в правую сторону.

«Вправо — означает людей. Влево — всё остальное», — каждый раз напоминала она себе.

Этому не учили схаалитские жрецы в монастыре. Но об этом судачили другие, как она, воспитанники.

«Мы не раз пытались выяснить, кто воет за окном. Свечное пламя дёргалось вправо. И одна из старших сказала, значит, это человеческая душа, а не дух и не савайма. Бояться нечего».

Она не знала, часть ли это схаалитского учения, или это просто их монастырская байка. Но серая свеча не раз помогала ей. Она всякому бы посоветовала держать такую свечу — проводник и ключ к мёртвым — если бы та была сделана из свиного жира, а не из человеческого, из-за чего покупать её приходилось далеко не на обычном рынке.

— Роза? — спросила Эйра тихонько.

Шёпот тут же стал громче.

«Она пришла говорить!»

«Она может слышать».

«Последняя схаалитка во всей Брезе, да убережёт её Схаал!»

— Тихо, — цыкнула Эйра вбок незримым болтунам. И сосредоточилась, воскрешая в памяти образ подруги. — Роза. Я к тебе.

Тут же холодный ветерок тронул её шею. Словно пальцы взволнованного клиента, неприятное касание прошлось по загривку. Но знакомый голос отчётливо прозвучал над ухом:

«Жница. Это ты», — он перебивался и дрожал, но Эйра знала: это не из-за трудностей связи с неупокоенными. А из-за того, что Роза всегда только плакала после своей смерти. — «Я думала, ты назовёшь меня “Певица”. Я уже забыла, что Роза — это моё имя».

— Почтенная сказала, что оно у тебя было, — отозвалась Эйра вслух. Ей казалось, что Роза в своём лиловом платье сидит рядом, хотя это была игра её воображения: на кладбище живой была она одна.

«Я и сама знала», — призналась Роза. — «Но мне не хотелось выделяться перед вами. Быть Эйрами проще».

Эйра-Жница улыбнулась и извлекла из сумки длинный шерстяной платок. Сшитый с заботой, украшенный узорами из бегущих лошадей и летящих птиц, он хранился у госпожи Грации в сундуке. Эйре было непросто утянуть его.

«О-о, мамин платок! Наконец-то!» — нежно пропел голос призрака. — «Я знаю, Почтенная сохранила его на память обо мне. Но это мой платок. Мама оставила его мне перед смертью. И мне без него здесь так… холодно».

— Поэтому я и принесла, — улыбнулась Эйра и положила его на холмик. — Так пойдёт?

Ветерок колыхнул заросли кладбищенских сорняков. Мёртвая девушка тяжело вздохнула трепетом далёких звёзд.

«Нет… мне холодно, Жница. Дай его мне. Закутай меня в него. Пожалуйста».

Эйра прикрыла глаза на мгновение — она напрасно хотела этого избежать. И взялась за лопату.

— Вообще-то за раскапывание могил вешают, — заметила она иронично, принявшись откидывать комья земли в сторону.

«Вообще-то в Городе Душегубов вешают всех подряд, ещё и надругавшись перед этим», — блёкло отозвалась Роза-Певица.

Её убили, когда она возвращалась поутру от одного из мужчин. Тот не сопроводил её назад в «Дом», и девушку прямо на улице растерзал отряд наёмников. На то, что от неё осталось, было трудно смотреть даже Жнице.

«Мои эмоции не должны помешать ей обрести покой», — напоминала себе чёрная куртизанка и сильными руками продолжала копать. К счастью, это заняло совсем немного времени.

То ли дело старые могилы! Приходилось зарываться в землю с головой. Нынче было полностью иначе. Даже с неплохим вознаграждением от госпожи Грации могильщики поленились углубить захоронение более одного метра. Эйра даже не успела утомиться: лезвие лопаты через считанные минуты упёрлось в дверь, которая служила гробу крышкой.

«Какой стыд — лежать в подобном коробе», — тихонько вздохнула Роза.

— Всяко лучше, чем прямо на улице, — ответила Эйра.

Она набралась смелости и открыла гроб.

За пару лунаров жуки и черви уже съели всё, что оставалось от некогда прелестной Розы. Даже одежда продержалась на ней дольше плоти. Белое хлопковое платье лишь слегка измаралось в земле.

Эйра вздохнула и присела рядом с платком, готовая завернуть в неё костяные плечи бывшей певицы. Но та вдруг выпалила прямо над ухом:

«Стой!»

— Да?

«Как только ты это сделаешь, моё желание исполнится. И мне станет хорошо. Я смогу уйти. Верно?

— Верно.

«Тогда постой. Постой мгновение», — голос Розы на мгновение растворился среди многих других голосов. Те подступали, становились всё громче и начинали вторить ей. — «Многие здесь не смогли уйти. Ты ведь поможешь им?»

— Я занимаюсь этим вот уже сколько лет, в Брезе и на других кладбищах, и всегда делаю так много, как успею, — вздохнула Эйра, стоя в покрытых землёй ботинках на краю ящика. — Ты же знаешь.

«Теперь-то я поняла, но… послушай».

«Послушай», — многоголосым эхом повторили другие.

«Не всякий сможет уйти, удовольствовавшись платком или заверением в любви от матушки. Но сотни и тысячи вздохнут спокойно, когда всего один человек…».

«Всего один человек умрёт!» — если первое эхо было подобно бризу, то теперешний возглас множества душ ударил в уши, будто гром. Эйра вздрогнула.

— Я уже говорила вам! — перекрикивая голоса в своей голове, рявкнула она. — Не требуйте от меня невозможного! Те, кто не желают упокоиться из-за своего каприза, будут мною изгнаны, и к Схаалу явятся в кандалах!

«Но Жница», — тихо произнесла Роза. — «Ты знаешь сама: твоя проповедь безразлична растерзанным его беззаконием, замученным его попустительством, околевших от его развлечений. Они останутся здесь долгие годы до тех пор, пока он топчет эту землю».

— Это их выбор, — твёрдо ответила Эйра. — Месть держит душу на земле, как прикованная к ноге гиря. Чтобы уйти, они не должны прощать. Они должны смириться. Этому учит Схаал.

Однако её слова были заглушены рёвом. Поток разгневанных душ обрушился на девушку, и она, зажав уши, сжалась в комок, словно пыталась спрятаться от воющего шторма в стенках могилы.

Бесполезно. Перед глазами поплыло, голова пошла кругом. Покрывшись холодным потом, Эйра нащупала в кармане свой самодельный амулет — связку железных ключей на бузинной ветке — и стиснула его в кулаке.

— Прочь от меня! — выдохнула Эйра и так пошатнулась, что едва не упала в объятия к Розе.

Но это заставило стаю озверевших призраков расступиться. Их нельзя было увидеть, но Эйра чувствовала их: слышала их шаги, прерывистые стоны и крики проклятий.

Для любого смотревшего со стороны это выглядело бы не более, чем безумие отдельной схаалитки, что говорит сама с собой.

Столько боли и злобы завихрилось на кладбище, что сердце Эйры тоже сжалось. Она оперлась о край могилы и произнесла тихо:

— Рано или поздно умрут все. Если им так хочется, чтобы Морай сгинул, пускай просто дождутся.

Отбросив рокочущий вой мертвецов на задворки своего разума, она склонилась к Розе. Она не испытывала и ноты брезгливости — привыкла.

— Обрети покой под покровом милостивого Схаала, дорогая Роза-Певица, — произнесла Эйра тихо, но настойчиво. Перед глазами всё ещё искрило.

«Я не могу уйти», — тихо изрёк голос Розы. — «Не могу, пока ты не сделаешь, что они все просят. Потому что прошу вместе с ними».

Эйра нахмурилась. Она уже встречала таких. Присоединяясь к хору безымянных душ, они сливались с ними и перенимали их желания.

Но никогда ещё она встречала столь сильное единое желание у стольких сразу, как здесь, в Долине Смерти.

«Я схаалитка, а не наёмный убийца», — подумала она мрачно. — «Пусть бы даже весь мир умолял меня убить маргота, это Схаалу решать — когда настанет его час».

— Это не ты говоришь, Роза, — промолвила она. — Это говорят остальные, и ты повторяешь за ними. Ты в шаге от собственной свободы, так почему ты…

«Я не могу, Жница!» — всхлипнула Роза, и её плач стал громче, соединяясь с эхом множества других. — «Я не могу уйти, пока знаю, что это чудовище ещё коптит небо!»

— И что ты хочешь от меня? Что вы все хотите от меня? — крепче сжимая амулет с ключами, прошипела Эйра.

Ключи задрожали, накаляясь. Буря усиливалась и стягивалась к ней. Сотни неспокойных душ наполняли воздух, и, хотя их не было видно, Эйра чувствовала, что стало труднее дышать. Она вылезла из могилы обратно на росистую траву.

«Он должен умереть», — говорили, перебивая друг друга, множество голосов. — «Как угодно. Но он должен».

Эйра перехватила ключи за бузинную веточку. Их трясло, как листья осины. И они звенели друг о друга, шевелясь на её глазах.

«Они могут сломать мой амулет», — поёжилась чёрная куртизанка. — «И тогда они разорвут меня, не контролируя свой гнев. Души — не люди. Лишь их яркий отголосок, который отчасти наделён их разумом».

Её локоны затрепетали, подол рясы зашуршал. Призраки становились столь сильны, что она буквально ощущала, как их ледяные пальцы проходят сквозь пряди, разбирают ей волосы, будто руки жутких любовников.

Она вздрогнула и отряхнула плечи. Всё внутри умоляло бросить это место, уйти; если они не желают упокоиться из-за подобной прихоти, таков их удел! Но в груди теплилась любовь Бога Горя ко всем заблудшим детям. Чёрный, как она. Униженный, как она. Стоящий в холодной горной ночи один посреди кладбища, обласканный лишь руками мёртвых — он был с нею, и она была с ним.

«Нет, я не буду давать им обещаний, которые не собираюсь исполнять», — успокоив сердце, сказала себе Эйра. — «Но не позволю этому визжащему вихрю гнева увлечь с собой Розу. Она должна найти покой».

Сделать это можно было единственным способом — шагнуть одной ногой в царство бурлящих, как весенний паводок, гневных душ. И обрубить связь, что удерживала её здесь.

Как это делать, Эйра знала от одного старого схаалита, что обитал в монастыре. Дети обычно боялись его; но, приняв на грудь дешёвого пойла, он иногда рассказывал им жуткие истории. Особенно про «кадаврики». Так его и прозвали — Кадаврик.

«Астрагалы, Мадреяры, Гиадринги…» — рассказывал, блестя масляными глазами, старый Кадаврик. — «Когда-то все они были Гагнарами, династией самого Кантагара, первого доа. Не всем доставалось драконов — иные занимались колдовством. Вот однажды и Лехой Гагнар, отец королевы Лорны, задумал в мир мёртвых сходить — к дракону, что был обещан ему, но погиб. Он желал узнать его, невзирая на разлучившую их смерть. Взял Лехой десяток спелых кадавриков…»

Дети смеялись, не понимая, о чём он говорит. Эйра поняла уже потом: речь шла о грибах, что вырастали прямо в разложившихся на свежем воздухе телах. Чёрные, похожие на обычные чернушки, с масляной шляпкой и разводами-кругами, они иногда покрывали мёртвых, как пупырчатое покрывало.

«…и отвар из них сделал, с листом папоротника и стеблем хвоща, на воде новолунной, что лунар от чёрной до чёрной луны простояла в нехоженом месте…»

Эйра извлекла из своей сумки небольшую фляжку. Она знала этот мерзкий, вяжущий и одновременно горький вкус. Нужно было выпить немного, всего глоток. Ей редко выпадала возможность приготовить новую порцию. Она никогда не тратила эту субстанцию, которую назвала «поганым зельем», попусту.

«…пошёл Лехой в мир теней, и увидел там мертвецов всяких множество. Рванулись они к нему, протянув свои корявые руки, ибо редчайшее лакомство для них — заплутавший в мире мёртвых живой. Он умаляет их муки и насыщает их вечный голод. Сгинул Лехой, испугавшись и поддавшись им, и навсегда пропал, сожранный теми, кто упокоиться не сумел. Остались от него в мире живых одни косточки, и душа искрошилась в пыль… а должен был он повторять главную фразу, единственную фразу, что уцелеть позволит».

Эйра глубоко вздохнула, ощущая, как грибной дурман расходится по крови. Перед глазами всё поплыло. Она слышала призраков — и теперь ощущала их всё чутче. Похрустывали ветки вокруг, шуршала трава, скользили незримые ткани по папоротникам. Бледные тени проступали из тумана.

«Надо не забыть перо», — вспомнила она и, чуть пошатнувшись, присела к своей тряпичной сумке. В одной руке она всё ещё сжимала амулет.

В плоском кармашке она отыскала птичьи перья. Разные.

Враново было для тех, кому надлежало отрешиться от мирского.

Орлиное для тех, кому не хватало мужества уйти.

Совиное для тех, кому недоставало мудрости.

Стервятника — тому, от кого осталось столь мало, что лишь крохи можно было выслать обратно Богу Горя.

Ласточкино — кому нужно было больше смирения.

От ласточки у Эйры было целое сушёное крыло, а вот от орла одно только перо вставало в длину всей сумки. Но для этого случая она взяла рябое маховое перо кукушки.

«Розе не подойдёт совиное. Это не вопрос мудрости; она должна обрести независимость, и ей нужна кукушка».

И тут холодные руки тронули её живот, грудь, ноги. Ледяные пальцы коснулись её запястий, потянулись к перу. Эйра пошатнулась, до сих пор непривычная к переходам. Холодный пот выступил у неё на лбу. Бледные силуэты делались всё чётче. Тисы расплылись серым туманом, могила подруги превратилась в зияющий провал, и мир танцующих теней разлился по кладбищу.

Она шагнула к ним одной ногой — в их шаткое, сотканное из боли и страхов царство.

И дёрнулась, когда перед ней раззявилась пасть одного из них — чёрная, с чёрными точками глаз, оно будто попыталось укусить её за лицо.

— Вы мертвы! — крикнула Эйра и подобралась. Стылые касания мучили её своей бесцеремонностью. Они лезли за ворот, под рясу, в рукава, в уши и глаза. Такой беспомощности она не испытывала даже тогда, когда её вызывали сразу пятерым, а то и десятерым мужчинам.

Но у неё было, чем сохранить свой разум.

— Вы мертвы! Я жива! — изрекла она самые главные слова Кадаврика. И постаралась не жмуриться, с вызовом встречая жуткие неживые лица. — Вы здесь чужие — это мой мир, не ваш! Вы бессильны!

И мертвенный холод их касаний и тычков, жадных, сальных, не только руками, но и языками, делался менее ощутимым. Эйре стало легче. Она сконцентрировалась на том, зачем пришла. И среди роящегося множества распознала молочно-белый силуэт знакомой девушки. Та печально застыла у надгробного камня.

«Жница», — зашептала ей Роза. — «Жница, они просят тебя. И я прошу тебя».

— Тебе пора к Схаалу, — ответила Эйра и занесла ногу, чтобы сделать к ней шаг; но вовремя спохватилась. Очертания погоста расплылись и танцевали, будто с перепоя. Однако она ещё помнила, что перед ней яма.

«Я не могу уйти!» — отчаянно отзывалась девушка. — «Я испытываю… необходимость. Необходимость того, чтобы он умер!»

Эйра сфокусировала своё непослушное внимание на ней. И медленно подняла над головой перо.

Кадаврик рассказывал, что за чертой жизни можно отыскать бледное, ни на что не похожее подобие того, кто не сумел покинуть провал между мирами. И что отпустить его можно особой вещью, что когда-то принадлежала живому.

«Вещь эта будет ножом, что обрежет пуповину, отпустив духа из кровавого чрева мира в чистую, истинную жизнь посмертия за чертой Схаала; выбирай её с умом».

Эйра за много лет приноровилась делать это своими инструментами — перьями — соотнося их с неупокоенной душой с помощью собственной логики.

— Именем Схаала, — проговорила Эйра, дыша мелко-мелко, чтобы не раскрыть рот — ей не хотелось ощутить на языке холодные касания. Пальцы крепко сжимали очин пера. — Я приказываю тебе, Роза, отправляться в чертоги вечного покоя.

«Но я…» — голос её потонул в вихре рычащих, скребущихся в живое тело душ. Они стали хватать Эйру за шею, тянуть волосы, визжать и завывать, беснуясь и ударяясь о неё, как волны.

Она стояла крепко, пускай её и пошатывало иногда бурей чужих страстей.

— Схаал направляет мою руку! — продолжала она громче. — И рукой моей освобождает тебя, Роза, от желаний иных душ!

Взмах пером вверх рассёк призрак девушки. Та дрогнула и съёжилась, как от удара. Студёные касания мертвецов стали проникать и в нос, и в уши, и в глаза, и Эйра зажмурилась на мгновение; предстояло призвать Схаала в третий раз, чтобы изгнать её.

Но это не потребовалось. Отделившись от воли толпы, Роза вдруг стала бледнеть и рассеиваться.

«Прощай, Жница», — дрожа, отозвался голос девушки. — «Помни меня».

— Помню, — выдохнула Эйра и нежно посмотрела на неё сквозь густой шевелящийся туман чужих душ.

Протяжный, полный облегчения вздох летним ветром взъерошил её волосы. Этот звук был знаком Эйре. Словно последний выдох блаженно умирающего, что долго терзался болезнью, он звенел в душе и отдавался в самое сердце.

«Она нашла в себе силы уйти сама», — поняла Эйра с облегчением. И тут же, спрятав перо, сделала три ритуальных шага назад.

Один, второй, третий.

— Мёртвое к мёртвому, — прошептала она. — Живое к живому.

В глазах кольнуло. Туман множества душ ослабел, мешаясь с обычным туманом. И хотя всё казалось таким же шатким и призрачным, как и до этого, Эйра знала: она вышла.

Все эти слова, за исключением фразы Кадаврика, она изобретала сама. Подбирая наиболее ёмкие, сильные выражения без двойного смысла. То же самое и с перьями; сперва она пробовала с костями, но с перьями оказалось лучше. Птицы явно имели с Богом Горя особые отношения.

Эйра продышалась, потёрла веки; но безуспешно. Она смирилась, что после такого её всякий раз мутит ещё долго. Хорошо хоть она не ужинала.

Дело само себя бы не сделало; поэтому она спустилась в могилу вновь. Захлопнула крышку. И принялась закапывать.

Как бы она ни относилась к смерти, грустно было расставаться с теми, кого она знала. Но она подбадривала себя тем, что Схаал соединяет всех, кто нужен друг другу. Никто не остаётся брошенным.

Даже больной, безногий, забытый, сумасшедший, — Бог Горя утешит каждого.

«Если только они найдут в себе силы прийти к нему и оставить жизнь позади».

Это была лишь одна неглубокая могила, но руки Эйры уже устали — не говоря уж о разуме. Она смахнула пот со лба и прихлопала землю лопатой. А к ней уже стали тянуться новые робкие просители.

«Жрица, прошу, закопай и меня».

«Жрица, присыпь мои кости землёй хоть немного».

«Вороны утащили мой череп… ты можешь вернуть его мне? И я уйду, клянусь».

— Да, да… — бормотала Эйра в ответ. Она бросила последний взгляд на холмик, оставшийся от Розы. После чего закинула на плечо свою сумку и побрела по кладбищу, пошатываясь, со своей лопатой наперевес.

«Кадаврики удивительные грибы, но после них хочется лечь и спать, а не горбатиться дальше».

Она останавливалась, чтобы забросать землёй оголённые кости, закопать брошенные тела, поправить тяжеленные могильные камни и иногда растроганно положить цветочек тому, кто этого очень просил. Некоторым требовалось очень мало для того, чтобы уйти. И она всякий раз думала: «Вот ещё один сумел освободиться, и второй; это такая малость, не переломлюсь. Нас всегда учили так: увидел — помоги». За несколько часов такой работы всё тело гудело, голова совсем шла кругом, и Эйра невольно представляла, как госпожа Грация отчитывает её за мышцы.

Но она не могла оставаться в стороне.

«Я никогда не слышала о таких, как я, кто разговаривал бы с мёртвыми. Если я единственная, кто может их вызволить, я никогда не уйду на покой».

Хотя некоторые покойники были так же противны и капризны, как и люди. Один требовал положить к нему в гроб десять золотых рьотов, другой заявлял, что хочет поцелуя. Посреди других, куда более логичных просьб, Эйра только плевала в сторону их могил.

— Прожили целую жизнь и сдохли уже, а всё никак не возьмут в толк, что им ничего не должны, — шипела она, когда брюзгливые призраки осыпали её ругательствами и нет-нет да и умудрялись её с того света больно дёрнуть за волосы. Чем более пылкой, яркой была душа, тем больше у неё было шансов воздействовать на материальный мир.

Но амулет с железными ключами и бузиной всегда был при Эйре. Железо отсекало её от настырного хора голосов, а бузина не давала им ворваться к ней в голову или вцепиться ей в шею, чтобы пожрать её, как когда-то короля Лехоя.

«Когда будет поменьше тел, которые нужно закопать, я как-нибудь соберусь и изгоню всех этих шутов гороховых», — думала она. — «Я никогда не изгоняла нескольких сразу, но учить меня некому; пока не попробую сама, не узнаю, как оно бывает».

Целую ночь чёрная Жница провела на кладбище. Как обычно, она не могла уйти раньше. Сколько бы она ни старалась, бесхозные мертвецы не убывали. Будто городские бандиты пытались обогнать её усилия и с каждым днём вышвыривали сюда ещё больше и больше тел.

Убитые чужими руками куда чаще не могли расстаться с миром, чем умершие своей смертью. Они требовали то утешения, то мести, то молили передать последние слова, то тихонько просили хотя бы закопать их по-человечески.

И это не считая тех, кто валялся прямо на улицах. На кладбище они хотя бы были собраны все воедино, и не было лишних глаз. Эйра могла и свечу зажечь, и амулетом побряцать, и поговорить с ними вслух. А на улице это привлекло бы весьма нежелательное внимание.

«Если в городе узнают, что Чёрная Эйра сперва копается с покойниками, а потом этими руками ласкает клиентов, весь “Дом культуры” подожгут: люди ещё не забыли всплески трупных болезней».

Однако, сколь она ни старалась сделать всё, что от неё зависело, некоторые призраки, сперва упросив просто закопать их, после этого заводили ту же песню — и требовали покончить с марготом. Тут уж Эйра ничего поделать не могла.

«Бреза будто подчиняет их, увлекая их этой мыслью, когда они на самом пороге царства Бога Горя. Но некоторым, кто достаточно самостоятелен, удаётся избежать этого».

Когда под ногой оказывалась неожиданная кочка, будто подножка, Эйра тоже разражалась громкой бранью.

— Идиоты! — рявкала она на неупокоенных. — Если я не могу всем помочь, не значит, что надо на меня бросаться!

«Шлюха!» — слышалось возмущение со стороны захоронений бывших схаалитов.

— Мерзавцы, — Эйра не оставалась в долгу. — Всю жизнь носили чёрное и клянчили во имя Бога Горя, а сами же его заветы не послушали и не приняли смерть с радостью и смирением.

«Не проповедуй нам, грязная куртизанка! Не смей поминать его имя!»

Эйра фыркнула и закатила глаза. «Каждый раз, проходя мимо этих, не миную скандала».

«Чтоб тебе спалось дурно и мошки кусали!»

— А вам сырых могил и отхожее место над головой, а не надгробия!

Когда на небе появилась бледная заря, усталая Эйра побрела домой. Однако уже у самого выхода с кладбища, проходя мимо привычной кучи, которая пугала даже её, девушка остановилась: к ней обратился очень тихий, но отчётливо слышный голос.

Как только она переставала чуять запах змееголовника под носом, голоса эти обычно стихали сами собой; но этот, словно блеск последней звезды на рассвете, дотянулся до неё.

«Милая жрица, умоляю тебя, отыщи…»

— Кого? — она остановилась, опершись о черенок.

«Меня… нет, отыщи…»

Эйра терпеливо слушала. Недавно умершие всегда с трудом находили слова, словно на том свете им приходилось учиться говорить заново.

«Моего сына отыщи… меня они не… а его гьеналы… утащили…»

— Куда примерно утащили? — спросила Эйра.

«В лес у Лордских Склепов, в предгорьях… найди, пожалуйста…»

— И что сделать?

Голос вспыхнул всхлипом, но удержался и облёкся в слова.

«Похорони. Отпусти к Схаалу. И я уйду…»

Призраки звучали все похоже — призрачно, неосязаемо, и было не понять, мужчина говорит или женщина, если не знать наверняка. Но Эйре было неважно.

— Хорошо, — вздохнула она. — Я сделаю. Проверю Лордские Склепы следующей ночью.

Но она уже не услышала ответа. Голоса иссякли.

«Действие змееголовника закончилось».

Сил не было, но всё же она решилась обойти жуткий навал мёртвых тел и отыскала те, что уже срослись с землёй. На них влажно блестели те самые грибы кадаврики.

Она вздохнула и сорвала несколько. На вкус они были отвратительны, как подошва от сапога. Но они росли из мёртвой плоти. А значит, это был подарок Бога Горя. Эйра собрала десяток; поворошила остальные, чтобы те осыпались и проросли вновь; и отправилась обратно вверх по тропе.

Обошла, задумчиво рассмотрев, огромные собачьи следы в грязи. Даже приложила руку к одному из них и убедилась, что отпечаток лапы больше её обеих ладоней.

«Гьеналы — горбатые псы-падальщики, бродят тут и выискивают среди тел что-нибудь себе по вкусу», — подумала она. — «Метисы с обычными собаками бегают по городу, но в лесу встречаются огромные экземпляры. Какого размера этот? С лошадь высотой? Жуть».

Хорошо, что дикие гьеналы, непривычные к людям, довольствовались оленьей падалью и не приближались к черте Брезара. В Брезе жили мускусные кабарги — маленькие олени с забавно торчащими вниз клыками. Их было много, как и грызунов, и горных козлов, и даже яков; и, покуда люди не истребили всех травоядных в долине, гьеналы не должны были проявлять слишком ярый интерес к местным жителям.

У поворота дороги она обернулась, чтобы амулетом из ключей и бузины прочертить линию меж собой и кладбищем.

— Ухожу, отгоняя протянутые ваши руки, разрывая с вами всякую связь и оставляя вас позади, — произнесла она. Этому её тоже не учили, но для собственного успокоения она привыкла разделять свою мирскую жизнь и кладбищенскую.

После чего побрела назад в «Дом культуры».

На тёмных улицах было неспокойно. И, когда она шла, за ней увязался какой-то странный тип, что, пошатываясь, следовал за ней от угла к углу.

Эйре это было знакомо. Она сжала рукоять своего орудия — костяного кинжала, старинного подарка, что держала в рукаве во время своих походов — и не боялась, что он догонит её.

Мужчинам от неё было надо одно. Дождавшись, когда они, охваченные похотью, полезут ей под подол рясы, она была готова нанести удар. Это было буднично настолько, что даже не сохранялось в памяти.

Она вернулась уже тогда, когда многие из девушек давно спали. Некоторые, впрочем, оставались у мужчин до утра, поэтому они явились бы позже. Эйра спрятала лопату на заднем дворе, у уборной, потом нагрела себе воды на огне и отмылась в общей ванной. Она тёрла себя мочалкой так сильно, что, иногда заставая её за этим делом, Ехидная смеялась, что она сотрёт с себя всю свою черноту.

Но если чему Эйру и научил схаалитский монастырь, так это тому, что всякий, кто желает жить долго, должен после всяких дел с мертвецами как следует намылиться и руки вытереть джином, иначе это ничем хорошим не закончится.

На следующий день ей пришлось поработать. Сразу после обеда её выбрали своим развлечением двое солдат из банды Зверобоя, известного сторонника Морая. Зверобой прославился тем, что когда-то на охоте у лорда Д’Алонсо помог ему загнать кабана. Но в последний момент нечаянно ударил копьём не по кабану, а по самому лорду. Тот скончался, и Зверобой пустился в бега. Он зарабатывал грабежом и жестоко убивал тех, кто противился ему; за голову его платили целых три тысячи золотых рьотов.

Кто знает, сколько он продержался бы в бегах, не найди он приют в Брезе. В ней он вскоре прославился как бесстрашный воин и стреляный налётчик, который обрёл множество подобных себе сторонников. За минувшие походы они награбили немало золота в плодородных землях Маята, вокруг Арракиса и Хараана.

Поэтому гости Эйры были щедры. Но сколь они ни бахвалились своими победами и не рассказывали Эйре, что таких, как она, девушек, хватали в Маяте прямо на улицах, Эйра лишь молча улыбалась им в ответ — и им не хотелось продолжать о мирском, тянуло на что-то высокое.

— А вот когда мы истоки великой реки Тиванды проходили, — рассказывал один, усатый рыцарь, что одной рукой прижимал её к себе за талию, а второй поднимал кубок. — Там мы видели горы Сакраала.

— Это где? — спросила Эйра с медоточивой улыбкой, которая почему-то пугала мужчин.

Может, они чувствовали, что этот мёд полон яда.

— Река Тиванда — это крупнейшая река Рэйки, что через дождевые леса ведёт к самому южному морю, — сказал второй важно. Он сидел, голый, и на его плечах были видны едва затянувшиеся шрамы. — За семьдесят лиг от моря находится Мелиной — столица, где восседает диатр с короной на своей седой башке. А выше по течению — истоки, в том числе Слезливая, река, что проистекает из нашей Долины Смерти.

— Где горы Сакраала, — уточнила свой вопрос Эйра с нежной иронией в голосе. Она умела быть снисходительной.

— А-а, ну да, — подхватил первый, с усами. — Горы Сакраала ещё лиг пятьдесят от Мелиноя вверх по течению. Огромные — поднимаются в самые облака! — и там спит Сакраал. Он сын Мив-Шар, лётного супруга королевы Лорны. Подумать только, вот была королева! Лорна, дура, распустила всех драконов, чуть не погубила всю Рэйку; а Моргемона толковее оказалась и развела их как следует.

Второго, однако, больше интересовали не женщины у власти, а непосредственно крылатые хищники:

— Сакраал с драконом Моргемоны, Мордепалом, завёл обширное потомство. Но, когда Мордепал убился в драке с Ксахром, Сакраал впал в уныние и залёг в горах. Он и сам как гора — огромен, золотая шкура выцвела на солнце, и он стал белоснежным.

— Драконы удивительны, — поддержал первый. — Их пламя смертельно, но их слюна, по слухам, затягивает раны пуще чего бы то ни было. Это поняли учёные. Сейчас скажу, как: нанося друг другу раны в стычках, драконы делают его зубами или когтями. И мать-природа позаботилась о том, чтобы самые тяжёлые раны — от укусов — заживали на них быстро благодаря слюне! Будь их больше, из их слюны бы делали удивительные лекарства…

— Это поэзия, — вдохновлённо сказала Эйра. — То, что несёт ужасную смерть, даёт и удивительную жизнь.

— Они могли бы как раз спящего Сакраала на предмет слюны изучить, — проворчал второй. — Но… Никто повторять подвиги марпринца Альфира не желает. Никто не знает, жив Сакраал иль мёртв, впал ли в спячку, как когда-то; или подошёл его срок.

— Даже драконы смертны, — прошептала Эйра с неизменной улыбкой. — Они главенствуют в мире живых, но уходят за черту так же, как мы, и как букашки на траве.

Покидая «Дом», её гости бормотали:

— Чёрная и жуткая, как будто Схали с бабской головой.

«Схали — так называют Схаала на гиррите или просто по-старинке».

После некоторых обслуженных гостей работа замедлилась: куртизанки собрались в холле чтобы проводить Трепетную в брак. Та собрала всё, что у неё было — весь скарб девушки поместился в небольшую сумку — и облачилась в обычное платье с накидкой, как нормальная горожанка.

Она поцеловалась со всеми подругами напоследок и смахнула замерцавшую в углу глаза слезу.

— Спасибо вам за всё, — сказала Трепетная искренне. — И вам, Почтенная. Только благодаря вам я буду действительно жить.

— Я забочусь обо всех, кого воспитала, — серьёзно ответила Грация и тоже поцеловала её в щёку, оставив на ней красный след от помады. — В добрый путь, дорогая. Тебя точно встречают?

— Да, тот мужчина за окном, это посыльный Шада. Вы видели его вчера.

— Счастливо тебе, Трепетная, — с доброй завистью сказала Болтливая. — Если я поселюсь у маргота, приезжай! Ты будешь знать меня как «маргаса Болтливая»!

— Обязательно! — рассмеялась Трепетная. Жница поцеловалась с ней тоже, и, погладив её по тонкому плечу, сказала ей:

— Будь счастлива, Трепетная. Новая жизнь — это прекрасная и долгожданная гибель для старой.

Та посмотрела на неё боязливо, но сумела улыбнуться всем остальным девушкам и ушла, помахав им рукой напоследок.

— Ну-с, — вздохнула Грация и посмотрела на завистливую Угрюмую, задумчивую Хитрую, хмурую Злую и остальных. — Теперь её комната на втором этаже свободна.

— А можно её мне? — спросила Ехидная.

— Нельзя, тебе если дать высокую кровать, у тебя с неё все вечно падают. Нет, нам нужна новая дочка. Разумеется, спешить мы не будем. Но, если кто из вас знает девочку, что мечтает попасть в «Дом», приглашайте. Посмотрю.

Некоторые отвели взгляд, однако Жница лишь пожала плечами.

«За городом такие девочки едят листья с деревьев и ловят крыс. Любая из них предпочла бы одеваться в тафту и поутру пить кофе, как мы. Тело смертно и всё равно порочно, а голод многих преследует и на том свете».

— Ну всё, хватит толпиться, — велела им Грация.

И Эйра, выждав момент, вновь бросилась за ней, чтобы отпроситься на ночь.

Грация выслушала её, стоя у декоративной колонны и водя по лакированному дереву своим тонким пальцем.

— Угу, угу, — недовольно произнесла маман. — Я слышала, как ты возвращаешься на заре и грохочешь вёдрами. Потом спишь до обеда. Ты в своих отлучках проводишь едва ли не больше времени, чем на работе. Сегодня я тебя не отпущу.

Но Эйра привыкла к её возражениям.

— А если часа в два ночи? Ну когда совсем последний подпитый толстосум завалится внутрь, и Чаркат его пропустит лишь потому, что никто не пришёл больше?

— Ночью, бывает, к нам приходят самые многочисленные и щедрые гости.

— Редко, Почтенная. Уж точно никто из них не придёт, скажем, часа в четыре утра, когда уже занимается заря.

— Нет, Жница, хватит! Сегодня ты работаешь, и, более того, если я ещё раз увижу, что кто-то от тебя уходит с озадаченным лицом, я твой четвертак снова себе оставлю. Держи себя в руках, поняла?

Эйра вздохнула и смирилась, что ничего с этим не поделать.

Она пыталась, как от неё требовалось, быть не молчаливой и задумчивой, а загадочной и соблазнительной. Увлекала мужчину в полумрак своей спальни, медленно раздевалась, гибким ужом прижималась к его телу…

Но потом, подняв глаза, всё равно видела в лице гостя настороженность, а не вожделение.

«Почтенная права, мне сложновато работать, когда я думаю о мертвецах. Гости это будто чувствуют, или выражение у меня делается слишком уж отсутствующее».

К счастью, за десять лет своего ремесла она научилась исправлять подобные оплошности. Её поцелуи были мягкими, но очень чувственными; а руки с длинными чёрными пальцами творили чудеса ещё до того, как она приступала к делу.

Но ночь сменялась днём, томные вздохи — шумом улицы, нежные касания — шарканьем ботинок. Уже к следующему вечеру Эйра вновь добилась возможности уйти. Всё благодаря тому, что на её долю выпало неожиданно много желающих, и она и устала, и славно потрудилась. Госпожа Грация отпустила её охотнее обычного.

Теперь путь Эйры лежал не на городское кладбище, а к так называемым Лордским Склепам. Это тоже был погост, но для бывшей знати. Он располагался ближе к Покою, особняку маргота, и давно зарос тисами. Пройдя Лордские Склепы насквозь, можно было выйти на тропу, по которой маргот ездил в пещеру к Скаре. Но Эйра, естественно, не собиралась умирать раньше времени и потому пришла к тисовой роще со стороны города.

Ночь укутывала покосившиеся статуи и склеп с проваленной крышей. Могил было совсем немного: здесь перестали хоронить с тех пор, как Морай принял правление. Зато и попасть сюда было легко. Иные лорды ограждали своё кладбище от черни не менее тщательно, чем своё жилище; но маргот, напротив, установил стену Покоя так, чтобы отделить себя от погоста. Словно провёл ту самую черту, что проводила и сама Эйра, когда покидала кладбище.

Однако здесь было совсем не так пусто. Меж деревьев сновали пёстрые псы и полосатые гьеналы. Похожие друг на друга, одни более горбатые, другие менее, они были чем-то средним меж шакалами и гиенами. Они скалились на девушку из-за оградок; брели следом, морща носы и показывая клыки; и постоянно пробегали перед ней, взъерошив короткую шерсть на загривках. Их пестрота хорошо маскировала их среди тисовых иголок.

— Именем Бога Горя, исчезните, — цыкнула на них Эйра. Она изредка бывала в Лордских Склепах и раньше тоже обращала внимание, что здесь можно встретить чуть ли не всю свору маргота. — Кыш отсюда!

Псы хрюкали, утробно рычали и продолжали сжимать вокруг неё кольцо. Но не решались нападать. У них не было должного вожака; хотя огромные следы, не меньше человеческой стопы, виднелись и тут.

«Главное — не показывать страха», — напоминала себе Жница. — «Схаал не позволит им».

Она поставила свою сумку на один из могильных камней. Разожгла свечку. И стала следить, как та ведёт огоньком вправо и вперёд.

— Сын тоскующей души, ответь мне, — произнесла Эйра и вновь растёрла под носом листья змееголовника. Прохладный сладковатый запах проник в нос. — Я пришла тебя искать.

Она скосила глаза на огонёк свечи. Тот подрагивал, указывая всё то же направление: вперёд и вправо.

И она пошла.

От света гьеналы разбежались дальше. Круг стал шире. Они мелькали в полумраке, будто стая хищных серебристых рыб. Эйра двигалась медленно, обходя ограды и кусты могильных роз, чтобы не ничего не пропустить. Она смотрела то на огонь, то себе под ноги, на росистую траву.

Тихие шепотки доносились до её разума. Не все здесь спали спокойно. Кто-то почивал, вероятно, не под украшенными гравировкой надгробиями, а под мшистыми буераками, выкинутый сюда из особняка.

«Сегодня я не буду вас слушать, у меня дело», — думала Эйра и делала шажок за шажком.

Пока не нашла обрывок хлопкового рукава на одной из оградок. За ней, чуть дальше, в траве лежала обглоданная псами кость. Те столпились, обнюхивая её, но Эйра топнула и разогнала их.

Пламя остановилось.

Кость была совсем маленькая, с половину руки Эйры. Было уже даже не понять, предплечье это или вообще нога.

Жница посмурнела. Но, надев перчатку, взяла кость в руку. Никто не обращался к ней, не плакал над ухом.

«Дети часто уходят быстрее родителей. Они спокойнее это воспринимают», — грустно подумала Эйра.

Тисы обступили её, она шла всё дальше и дальше. Даже гьеналы стали реже урчать за спиной. Они словно потеряли к ней интерес. Или, напротив, отвлеклись на что-то; в отдалении слышался громкий хруст ветвей, будто там ходил заплутавший як или что-то не менее огромное.

Эйра была сосредоточена на своём деле и не думала об этом.

Она нашла ещё одну длинную кость в корнях, сняла иссохшую кисть с одной из оград, вытащила череп из лужи и наконец отыскала раздробленные рёбра под розовым кустом. Они были не больше собачьих на вид. Но пламя свечи умерило свою пляску, и Эйра поняла, что на этом её поиски завершены.

«Бедняга», — подумала Эйра грустно. И злобно топнула на псов, что попытались приблизиться.

Хотя им тоже нечего было есть в проклятом Городе Душегубов, кроме друг друга и отбившихся от родителей детей, всё равно ей стало горько.

«Я похороню тебя, как нас учили».

Она выкопала довольно глубокую могилу рядом с этим розовым кустом. Сложила на носовом платке всё, что осталось, и уложила это на дно. А затем, скрестив пальцы на верхушке черенка, уткнулась в них лбом и зашептала:

— После многих дней забвения лишь ты, Владыка Горя, Покровитель Нищих, Ведающий Забытых, помнишь имя этого человека. Не явится к тебе род его, пока не обретут покой его останки. Прими его в объятия сырой земли и распахни пред ним врата царства своего, куда приемлешь ты и богатого и бедного одинаково…

Она дрогнула, перевела дух и вновь сосредоточилась на получившейся ямке:

— ……презренный и калечный тобою поставлены в один ряд со знатными и славными, ибо не забываешь ты никого — так не забудь и этого человека, и впиши его имя в свои книги с тысячами страниц чернилами вечными, как вековечное время.

Затем сделала жест дугой, завершая свою молитву, и с минуту постояла над кучкой земли. Знакомый ветерок взъерошил еётёмные пряди — то был вздох освобождения скорбевшей по ребёнку души.

Всё получилось. Эйра задула свечу.

И тогда, в темноте, она увидела у розовых кустов маргота Морая.

3. Роль лопаты в истории

Эйра застыла, затаив дыхание. К счастью, он не заметил её. Одетый в домашнего вида расшитый сюртук и распашной плащ с прорезями для рук, он прошёлся вдоль высаженных у оградки цветов. Мыском сапога пнул какую-то кочку. Его светлые волосы в прохладном полумраке казались белыми.

Он сделал пару шагов вперёд, вернулся к кочке. Маргот явно что-то высматривал у себя под ногами.

Эйра опустила взгляд, чтобы не сверкать белками глаз, и аккуратно шагнула назад. Задержала дыхание. Бесшумно взяла лопату… но та предательски шаркнула лезвием о землю.

Морай тут же обернулся, будто горный ирбис на шорох. И поймал её взгляд.

Он застыл на мгновение — и Эйра знала, почему, ведь в темноте было не разглядеть ни её лица, ни рук, лишь глаза — но потом сощурился и приметил её.

«Бежать уже поздно», — поняла Эйра и напустила на себя спокойный вид.

— Эй, это же ты — Чёрная Эйра, — с натянутым удивлением произнёс маргот. Он покосился на кочку, глазами запоминая место, и приблизился к девушке. Посмотрел на её лопату и на холмик у неё под ногами. — Ты что забыла в лесу, так далеко от своего притона?

Эйра посмотрела в его глубоко посаженные глаза. От них делалось неприятно, как от взгляда дикого зверя. Даже если этот дикий зверь — обычный уж, всё равно его действия внушали напряжение от возможной непредсказуемости.

Хотя он вроде ничего и не делал, лишь спрашивал её совершенно будничным тоном.

— Я похоронила тут детские кости, маргот, — сказала она, поклонившись без особого изящества — ряса и измазанные в глине ботинки не позволяли сделать должный реверанс.

Морай поднял одну бровь и смерил её долгим взглядом.

«У него брови такие тёмные в контрасте с волосами», — подумалось Эйре. — «При свете луны он ещё более породист и красив на вид».

— Родила и удавила? — равнодушно поинтересовался маргот. У него был мелодичный мягкий голос, звучащий негромко, почти приватно, как шелест ветвей. — Или на стороне растила?

— Да не мой это, чей-то ещё.

«Мои все лежат по всей Рэйке. Один в Морских Вратах, другой в Лонсе, два в окрестностях Арау, четвёртый в Хараане, пятый в Благонте и шестой в Астре».

— И что, это твоё увлечение — чужие кости закапывать?

Он сощурил один глаз и обошёл её полукругом с некоторым подозрением.

«Если поймает на лжи, велит отрезать язык», — живо припомнила Эйра. Она застала это омерзительное кровавое зрелище, полное брани и криков, когда бывала в Покое в первый раз. — «Правда может навредить Почтенной, но язык мне, боюсь, дороже».

— Я не имела никакого умысла, маргот. Я выросла в схаалитском монастыре, — не выдавая своей тревоги, ответила Эйра. Она не знала, как продолжить, но маргот неожиданно фыркнул и усмехнулся.

— Понятно. Ты не просто шлюха с лопатой, ты ещё и жрица.

«Это было обидно».

— Иди сюда. Я как раз забыл, что мне будет нужна лопата.

«Это очень странная ночь», — призналась себе Эйра и неуверенно последовала за марготом до кочки.

Он, шаркая сапогами, прошёлся вдоль ограды и указал ей на место, которое его заинтересовало.

— Копай тут, — велел он.

Эйра нехотя подчинилась. В каждом её движении была безнадёжность: после подобного позора ей следовало самой покинуть «Дом культуры», чтобы не нагнать тень ни на Грацию, ни на остальных.

Влажная земля была тяжёлой, но Эйре это дело давалось без труда. Только мысли были всё мрачнее и мрачнее.

«Я скопила мало денег, всё тратила на свои травки да свечи. Куда теперь денусь?»

Она украдкой покосилась на маргота, но его непроницаемые глаза были сокрыты тенью.

«Кого он решил здесь откопать?» — гадала Эйра до тех пор, пока лезвие лопаты не чиркнуло о дерево.

Привычный звук.

— Да, это оно, — Морай подошёл ближе и взглянул в небольшую яму. — Открывай.

Эйра откинула ещё пару горстей земли. Здесь, на пятачке меж розовых кустов, мог быть припрятан целый гроб; но, как оказалось, это был небольшой ящик. Одетой в перчатку рукой она отыскала крючок— и подняла крышку.

Внутри оказалось несколько неинтересного вида вещей. Пара деревянных игрушек — рыцарей, лошадей и солдат; какой-то платок; и добротного вида книжка в кожаном переплёте.

«Это что, детский тайник?» — не поняла Эйра. Но отстранилась сразу же, давая марготу склониться и заглянуть в содержимое.

Лицо лорда Тарцеваля скривилось, выражая недовольство. Он что-то прошипел себе под нос. Отмахнул рукой все фигурки, влез пальцами под книгу.

И тут же довольно заулыбался. Эйра с удивлением наблюдала за его выразительным лицом.

«Вроде обычный человек, но в глазах время будто остановилось».

— Вот оно, — и он выпрямился, держа в руке крупный острый зуб хищника. Возможно даже дракона. Впрочем, он сразу же сунул его в карман. Эйра не успела толком ничего рассмотреть; как только Морай обернулся, она сразу же опустила взгляд.

— Закапывай, — велел он и шагнул в сторону крепостных стен.

Но тут хруст ветвей в тисовой чаще стал совсем оглушительным. Морай остановился и прислушался; шум стих. Тогда он обернулся и смерил девушку снисходительным взглядом.

— Схаалитка, — бросил он, но в его устах это было насмешкой. — Там гьеналы ходят, они огромные бывают, каких ты не видала. Сожрут тебя.

— Ни гьеналы, ни волки, ни собаки не едят странствующих жрецов, — пробормотала Эйра и стала закидывать ящик землёй.

— Ещё как едят.

И ушёл как ни в чём не бывало.

«А мне показалось, что он предложит выделить сопровождение», — подумала девушка и пожала плечами. — «Нет, это действительно странная ночь».

Она прилежно закидывала землёй таинственный схрон и старалась не замечать, что пальцы легонько подрагивали.

«Это, всё-таки, довольно неожиданно. Такая встреча посреди ночи необычна и одновременна столь поэтична», — подумала она и посмотрела вслед ушедшему лорду. — «Всякий, кто стал доа, в какой-то момент умер. Потому что был всецело готов умереть, приблизившись к дракону, и потому что родился заново, если был принят им».

А смерть была для неё понятием священным, притягательным, и она чутко ощущала её след в тени маргота.

Но приятные размышления быстро сошли на нет. Она закончила, ей нужно было возвращаться. И её путь назад был не так лёгок, как раньше. Она шла без причины усталая и понурая.

«Мне пора покидать “Дом”, иначе в высшем свете узнают, что Почтенная держит у себя погребальную жрицу — настоящую, а не притворную для удовлетворения чьих-то фетишей. Одно дело — слухи, а другое — слово, что может прозвучать из уст маргота. Схаалиты в понимании многих — разносчики болезней и несчастий. Повсюду так — а в Брезе и подавно. Вот только куда мне деться и как…?»

Летучие мыши сновали над головой. Свежий эфирный запах тисов немного успокаивал нервы. Это была приятная ночь середины тёплого лунара йимена. Но впервые Эйра почувствовала себя по-настоящему уставшей.

«”Дом” стал для меня первым настоящим домом за столько лет перепродаж. Но четыре года пролетели как один, и, похоже, это конец моей шлюшьей сытой жизни — я поработала во многих борделях, куда мне нет обратного пути. И к тому же вышла из возраста».

Она нажала на ручку двери и задумалась.

«И всё-таки что это был за ящик? Детский тайник — возможно. Но откуда у ребёнка драконий зуб? Это настоящий артефакт для любого семейства».

Частично она знала ответ. Когда от человека ничего не оставалось, Схаалу преподносили его личные вещи и закапывали их вместо тела на кладбище.

Вздохнув, Эйра шагнула под пропитанный нежными ароматами полог «Дома» и, как обычно, отправилась в ванную. Хриплый вой уличных гьеналов летел ей вслед.

Весь следующий день она не находила себе места. Ей нужно было открыться Грации и рассказать о том, что она встретила маргота в столь неприглядном виде, и попросить совета; или же попытаться просто найти для себя пути отступления и поставить её перед фактом ухода.

Лишь бы не сделать хуже «Дому».

Только теперь Эйра в полной мере осознала, насколько неприкаянна безмужняя девушка. Грация заботилась о них. Её воспитанницы имели некую — не репутацию, но ценность — и её дом был для них тихой гаванью. Сама по себе одинокая женщина без родственников просто пропала бы, как пропадают люди каждый день в лабиринтах густонаселённых городов.

Идти просто некуда — только буквально на улицу. Эйра была готова, если б знала, что ей найдётся кладбище.

В монастыре их учили так: схаалиты могут странствовать по миру, питаться за счёт милостыни и ночевать, когда тепло, у дорог; а когда холодно — под кровом у неравнодушных людей в обмен на молитву и благословление. Но в Брезе всё было совершенно иначе. Сапог маргота попрал всё священство. И если люди ещё и молились Аану, Богу-Человеку, лишь бы молиться хоть кому-то; то остальные жрецы вообще пропали с улиц. Любой растрёпанный разгалит или схаалит был таким же нищим, как и остальные, без единой привилегии. Его скорее бы убили за пару ношеных ботинок, деревянный фетиш Разгала или козлиный череп — в Брезе было не принято проявлять милость к попрошайкам.

«Может, мне надо уехать в Арракис, ближайшее владение, где царят совсем другие законы», — думала Эйра. — «Не обратно в монастырь же — слишком далеко, он в Гангрии. Но… сколько же денег мне понадобится, чтобы обезопасить себя? Найти кров, пока не отыщу себе кладбище? Ведь никто не пожелает марать съёмные комнаты проституткой».

Пока она томилась своими думами, время шло. Они с девушками завтракали гречневой кашей и запивали её водой. Каждая ждала, пока в стакане растворится зелёный кристалл.

Этот кристалл имел звучное прозвище «прогонка» и по всей Рэйке служил девушкам лёгкого поведения для предотвращения беременности. Его делали из того, что выпаривалось из смеси багульника, зигаденуса и желчецвета. Некоторым и он не помогал, даже если они пили его утром и вечером; но многим подходил. Однако далеко не всякая желала принимать его. Регулярное употребление «прогонки» старило кожу в считанные лунары. Поэтому многие на свой страх и риск избегали её, и Эйра была одной из них.

«Там, где смерть, не может быть новой жизни», — считала она. Ей бояться было нечего; она рожала уже шесть раз, и каждый раз ребёнок появлялся на свет мёртвым. — «Это всё дети от нашего брака с тёмным супругом».

Роды не портили её фигуру и не оставляли растяжек. Она всегда была рада помочь выкормить детей других девушек, но её опасались, считая, что в ней есть либо болезнь, либо некая дурнота, из-за чего она рожает одних мертвецов. И обращались к ней лишь тогда, когда не было иного выбора.

Эйра старалась не вспоминать о своих отпрысках. Хотя у каждого было имя, она доверяла их Схаалу. И запрещала своему сердцу испытывать боль.

«Там вам не страшно и не тягостно, вы не презираемы и не гонимы. Вы чада самого Бога Горя, и он ласков с вами».

По крайней мере здесь, в «Доме культуры», она понесла лишь единожды — и то положение её завершилось ранее половины срока, так что на это обратила внимание лишь маман. Она дала ей после этого семь дней отгула.

Пустая гречка давно уже приелась. Обычно Грация позволяла к ней хотя бы капусту, но не сегодня. Однако куртизанки «Дома», как и всегда, были объединены оптимизмом и скрашивали друг другу невкусный завтрак. Эйра одна добавляла туда варёные кадаврики, которые подруги давно перестали утаскивать у неё, называя их гадостью.

И хорошо они не знали, откуда в действительности эти чёрные маслянистые грибы.

Покончив с трапезой, девушки повторяли ежедневный протокол. Вновь подняться, отправиться одеваться, причесаться, помочь друг другу с завязками и застёжками, нанести на волосы розовое и лавандовое масло…

«Я так долго думала, что у меня должны были появиться морщины на лбу, а я всё ещё не пришла ни к какому решению».

В послеобеденный час, после открытия, Чаркат впустил к ним компанию из трёх человек. Те завели беседу с Задумчивой и Кокетливой. А потом произошло то, чего никто не ожидал. Внутрь попытался попасть какой-то взволнованный мужчина, но Чаркат грубо отпихнул его от входа.

— Пошёл прочь, пустой кошель! У нас не богадельня! — послышался жуткий рык сторожа.

На шум выбежала Грация. Она ускользнула под полог и позволила незнакомцу ступить на порог. Они о чём-то тихо заговорили.

Разумеется, все Эйры, позабыв даже о гостях, подвинулись ближе и навострили уши.

— Да это я, я, я Шад! — молодой человек дышал тяжело, как после бега. — Мирая, то есть… Трепетная, как вы её называете. Она должна была приехать ко мне вчера вечером! Я думал, она задерживается, или решила напоследок провести ночь с кем-нибудь, но…

— Нет-нет, она уехала именно вечером, я отпустила её с миром, — упавшим голосом проговорила Грация. — Где вы договорились встретиться?

— В трактире на перегонной станции, у «Такелажника». Я ждал её у порога в означенный час!

— А проводник? То был точно такой мужчина, посланный вами, в длинном плаще, руки большими пальцами за пояс заткнуты?

— Да-да, совершенно верно! Это мой торговый посредник в Брезе из конторы Мавлюда; я давно его знаю, но теперь и его не могу найти тоже. Его адрес мне неизвестен, мы всегда общались с ним в «Такелажнике»…

— Боже, Боже, добрый Аан, храни бедную девочку! — голос Грации натянулся и приобрёл непритворные истерические нотки.

Сердце всех девушек упало.

Каждая знала, что такое — уйти с неизвестным мужчине в Брезе на ночь глядя. Эйра стиснула зубы и горестно опустила взгляд. Узор дорогого ковра зарябил перед глазами.

«Хоть бы этот проводник просто решил воспользоваться ею. Хоть бы он привёл её в их несчастный трактир, хоть бы не отдал каким-нибудь ублюдкам и не убил…»

Редкой девушке так везло, чтобы из борделя попасть замуж; неужели Трепетной не суждено было наконец зажить счастливо после такой работы!

Эйра закусила губу, хотя привыкла выносить плохие новости стойко. Болтливая вдруг расплакалась и убежала прочь из холла, а Упрямая с большим трудом вернула к себе внимание гостей.

«Мавлюд, под эгидой которого служит этот “проводник”, — это один из известнейших брезарских купцов. Вернее, он был купцом когда-то; теперь это хозяин многих городских складов, покровитель контрабанды и тот, кто зарабатывает большие деньги на выкупах, наркотиках и разного рода услугах. И со всего этого, конечно, отстёгивает марготу».

Грация порекомендовала Шаду нескольких людей, к которым обращалась, когда ей надо было кого-то отыскать. И отпустила его с тяжёлым сердцем. Однако она рассердилась на «дочек» за то, что те подслушали, и шлёпнула каждую веером, велев возвращаться к работе.

Когда стемнело, Эйра твёрдо решила, что сегодня совсем не в состоянии миловаться с мужчинами. Она поднялась на верхний этаж, в обитые розовым бархатом покои Грации, и взмолилась:

— Позвольте мне сейчас пойти и поискать Трепетную, Почтенная! Вы же знаете, я на улицах незаметна, как чёрная тень. Почти каждую ночь я ухожу и возвращаюсь невредимой.

«Схаал бережёт меня, когда я иду на благое дело; хочется верить, что он не оставит меня и тогда, когда я шагну во мрак улиц без лопаты».

Грация сидела, опустив голову, на изящном бархатном кресле с загнутыми ножками. Всё в её комнате было отделано со вкусом, но слегка старомодно — с тяжёлым балдахином и яркой вышивкой на настенных коврах. Всем девушкам нравилась эта богатая, просторная комната с окнами на сравнительно тихий задний двор.

Вот только посреди всех этих красот сама Грация была надломлена и пуста.

— Как ты её найдёшь? — еле слышно пошевелила губами маман. — Будешь лазать по канавам, куда выкидывают убитых?

«Легко!»

— Или заглядывать на нижние этажи притонов, где женщин держат привязанными, а то и бездыханными?

«Это уже нелегко».

— Или станешь допытываться у головорезов разных мастей, не видели ли они прелестную девушку с веснушками, уведённую кем-то из людей Мавлюда, пока тебя саму не утащат?

«Этим следовало бы заняться самому Шаду, раз он мужчина».

Эйра понурилась, но всё же напрягла сцепленные пальцы и сдвинула брови.

— Почтенная, сегодня работа не пойдёт, — сказала она честно. — Я отпугну больше гостей, чем привлеку. Но я знаю этот город. Я привыкла к вонючим переулкам Брезы. Я в них как рыба в воде. Я хочу ходить и искать, чтобы знать, что я сделала всё, что смогла.

«Я возьму свою свечу и попытаюсь хотя бы понять, жива она или мертва».

Но Грация не отвечала ей. Сильная предприимчивая маман неожиданно превратилась в старую не по годам женщину, измученную когда-то «прогонкой», которая бессильно посмотрела на свой сундук.

— Представляешь, я положила заколку, которую она оставила мне на память, к остальным вещам от моих девочек, — прошелестела она. — А там платка Певицы нет. Могла я его куда-то деть? Или…

Эйра положила руку ей на тёплое плечо и легонько сжала.

— Певице он нужнее, Почтенная. Может, она мёрзла. И забрала его.

Тяжёлый взгляд Грации поднялся на неё. Маман хорошо знала, как жестока жизнь. Но жила лишь потому, что, как и всякая, хранила в себе надежду.

— Думаешь, так? — спросила она с неожиданным доверием. Не как у воспитанницы, а как у жрицы.

Эйра едва заметно кивнула.

— Думаю, так. Она уже счастлива и спокойна.

Грация вздохнула и прошептала едва слышно:

— Ничего, может, когда-нибудь… если верно говорят ааниты… если не врут ааниты, Бог-Человек позаботится о нас — тех, кто жив ещё; он не позволит человеку больше существовать, как зверю, и поможет навести порядок в нашем ужасном краю… Они несут радостную весть о том, что скоро закон и справедливость воцарятся во всей Рэйке, надо только дождаться…

После мгновения слабости она взяла себя в руки. Поднялась. И посмотрела на Эйру-Жницу снизу вверх:

— Ладно. Но тебя я никуда не отпущу. Сегодня работаешь.

— Но Почтенная! — взмолилась Эйра.

— Ничего не хочу знать! — она вышла из комнаты, жестом веля ей пойти за собой. В её глазах мелькнуло сожаление. Она словно хотела сказать: «Понимаю, что тебе будет тяжело. Но лучше уж работай и займи свои мысли чужим удовольствием, а не ставь себя под угрозу сразу после того, как такое случилось с Трепетной».

Понурая Эйра побрела за ней следом. Длинный тафтяной подол скользил за нею чёрной змеёй. Они обе сошли по ступеням. Эйра приготовилась напустить на себя непринуждённый вид, ибо слышала мужские голоса в холле.

Но вместо этого они с Грацией наткнулись на взволнованную Любопытную.

— Шница! — выпалила шепелявая девушка. У неё не было двух передних зубов, и потому говорила она, прикрываясь веером из павлиньих перьев. — Там… иди, ответь.

Они с маман посмотрели на полог у входа и увидели одного из мечей Мора. В массивных наплечниках, чешуйчатой броне и драном плаще он стоял, не сводя глаз с девушек «Дома», что вились вокруг прочих гостей.

Эйра замешкалась и в недоумении посмотрела на Грацию. Но та тут же больно пихнула её в поясницу и рявкнула шёпотом:

— Пошла сейчас же!

Эйра спешно оправила подол на бёдрах и вышла к марготскому стражу. Тот сразу поймал её взгляд. У него были жутковатые бездушные глаза исполнителя, в которых не было ничего, кроме цели.

— Чёрная Эйра — в Покой, — бросил он.

Та от неожиданности совсем растерялась. И обернулась вновь — но Грация уже подбежала к ней с вечерним плащом и сапожками. Непослушными руками Эйра стала облачаться. А остальные девушки, не будучи занятыми, таращились на неё с потаённым страхом.

«Это Рияз, один из старых мечей лорда Тарцеваля».

В конце концов, одно дело, когда маргот является сам и с улыбкой выбирает себе спутницу на ночь, но другое — когда присылает Рияза, который, словно обвинительный вердикт, называет кличку девушки.

И всё же Эйра верила, что это будет просто работа.

— М-маргот спрашивал только меня, или, может, он хотел нескольких? — спросила она у воина снизу вверх, пока шнуровала сапожки.

Тот ничего не ответил. Эйра покосилась на Болтливую, словно передавая ей слова «я пыталась», но та почему-то спряталась за колонной.

Эйре ничего не оставалось, кроме как выйти вслед за мечом Мора, завернувшись в тёмно-синий плащ.

О мечах Мора ходили легенды. Если в Брезе любая девушка мечтала стать проституткой, чтобы иметь сравнительно чистую и не слишком опасную работу, то каждый юноша надеялся рано или поздно попасть в мечи Мора. Туда не брали с улицы: всякий должен был заслужить боевой опыт в регулярной армии генерала Шабаки, или в одной из банд вроде Зверобоя, или карателем у сенешаля Шакурха, или вооружённым эскортом товаров Мавлюда, или где-то вне Брезы… и только после этого представлялся шанс податься в мечи Мора.

Сэр Рияз был негласным предводителем этой закрытой гвардии. Он сам решал, когда проводить приём новых бойцов. И зачастую ходил по рынку рабов, выискивая себе подходящих крепких мужчин. Среди кандидатов он выбирал достойнейших путём поединка на мечах, метательном оружии и копьях. Матёрый, весь покрытый шрамами, Рияз знал тысячи тактик; и тысячи изобретал по ходу любого боя. Впечатлить его было непросто.

Но иногда маргот Морай сам зачислял в гвардию. Он приходил на отборочные поединки и лично орудовал мечом. За нанесённую себе царапину он мог в ярости убить кандидата, а мог с одобрительным свистом принять его сразу в Персты Мора — высший эшелон своей мрачной стражи, насчитывавший две дюжины воинов.

При отборе он руководствовался своей слегка нечеловеческой чуйкой, поэтому Персты оказались формированием, не знавшим поражений и не имевших инцидентов неверности — что случалось с любыми солдатами Брезы, поскольку никто не мог обучить беглых каторжников или прирождённых бандитов понятию чести.

Только страх и жесточайшие расправы над дезертирами вкупе с военными успехами маргота удерживали на плаву эту гигантскую структуру разношёрстных разбойников, отъявленных рецидивистов, обычных рядовых и отборных гвардейцев. И подрастало поколение, которое почитало такую службу за честь — а не только лишь за тёплое местечко. Поэтому войско маргота крепло и обрастало ещё большими легендами. А горожанам оставалось лишь со страхом и почтением взирать на его солдат.

Рияз сел на коня. И быстрым шагом отправил его вверх по улице. Эйра последовала за ним, время от времени уворачиваясь от хлёсткого хвоста.

Теперь, в таком виде, она привлекала внимание. Кто-то посвистывал ей вслед, а кто-то, напротив, бросал презрительные взгляды и задевал плечом — в густой толпе брезарских улиц сложно было пройти и ни на кого не натолкнуться. Но никто не смел схватить куртизанку за руку или за край плаща. Все видели, что она идёт за мечом Мора.

Эта дорога была ей знакома. Они миновали площадь Божьей Милости, где толпа терзала уличного проповедника, что явился в этот проклятый город нести слова о любви Бога-Человека Аана к детям своим; прошли под стенами укреплений; и наконец покинули облака пыли, ступив на мощёный двор.

Покой был местом необычным. Богатый трёхэтажный особняк с парой башенок возвышался над хозяйскими постройками, словно аристократ — над сгорбленными крестьянами. Все знали, что там, внутри, есть каменные подвалы и часть этажа, что осталась ещё от замка, разрушенного когда-то Скарой.

У этого дома был тревожный дух — невзирая на его внешний достаток. Конечно, вывешенные для острастки скелеты дезертиров должны были играть главную роль в этом зрелище; но к костям в Брезе все привыкли. Недаром то была Долина Смерти. Скорее, было чувство, что здесь достигает пика всё плохое, что есть в людях; что здесь нет никакой надежды и никакого будущего.

Поэтому убранство двора и дома ощущалось недовершённым, будто отделка была ещё в самом разгаре. Словно те, кто тут обитали, были в гостях и смущались в должной степени разместить свой скарб.

И всё равно здесь было людно. У крыльца вместо фонтана или подъездной дороги толпились мечи Мора, которые на повышенных тонах что-то выясняли друг с другом о плохо поделенных деньгах.

— Эти проповедники, что вдруг попёрли, как грибы после дождя во всей Рэйке в том году, добрались и до нас; и они слишком богаты для жрецов! — рычал один. — Тот, которого мы забили на дороге, имел при себе кошель о трёх золотых, и он не один такой был — им кто-то даёт денег, чтобы они тащились к нам со своими проповедями!

— Чушь собачья! — оправдывался другой. — У него было при себе всего пара медяков!

— Не ври, чёрт возьми! Мы видели, какой кошель ты у него вытащил!

— И Исмирот говорил, что им платит иерархат, я помню!

— А тем, кто идёт в самые тёмные края, вроде наших, платят больше… так что гони долю, чёрт бы тебя побрал! Ни один жрец не пришёл бы в Брезу бесплатно!

«В последнее время очень часто слышно об аанитах», — припомнила Эйра. — «Жрецы Бога-Человека находят отклик в сердцах даже жестоких людей. Они говорят о том, что все мы братья под этим небом, и что Аан милостив к тем, кто справедлив к другим».

Чуть в стороне всхрапывали брошенные осёдланными кони, которые искали травинки в вытоптанных клумбах.

Рияз спешился. Он повёл её вдоль фундамента, из-под которого пробивались сорные цветы. У самых ступеней они миновали столб — к нему был привязан сидячий человек.

Лицо человека было изрезано ударами плети. Мухи облепили его гримасу боли. Увидев Эйру, он неожиданно взмолился:

— Госпожа… прекрасная, добрая госпожа… прошу, скажите им… пусть они пощадят меня… пожалуйста…

— Нечего было канючить, — рявкнул ему один из солдат.

Эйра крепче переплела свои пальцы и отвела взгляд.

«Не смотри», — сказала она себе. — «Ты знаешь, все там будут».

Дюжина мечей Мора, грохоча сапогами, отошла от дверей и раскрыла их для девушки и её проводника.

Она помнила дорогу, но не смела даже догнать молчаливого солдата.

Особняк принадлежал Мораю с самой своей постройки. Его вид многое говорил о нраве владельца. В холле лежали пыльные ковры, на которых бледнели следы кованых сапог и даже копыт. Вдоль стен стояли не вазоны, а стойки с мечами. Весь первый этаж походил на казарму, сквозь которую наверх не проник бы ни один недоброжелатель. Здесь ходили тяжёлые рыцари Мора, лёгкие воины в чешуйчатой броне и незаметные соглядатаи. Из кухонных помещений доносился манящий запах жареного.

У лестницы был привязан горбатый пёс-гьенал ростом человеку по пояс. Светло-серый с полосками на задней части туловища. При виде всякого подходящего он вскакивал и натужно скалил зубы. Но Рияз замахнулся на него, и зверь сел.

На втором этаже было совсем иначе. Тихо, почти безжизненно. Лакированный паркет тускло отсвечивал в свете редких факелов. Ни гобеленов, ни статуй, ни картин. Только сундуки-кассоны с награбленным; ящики; и затянутые паутиной трофеи.

Эта пустота тоже была знакома Эйре. Она знала, что там, дальше, в торцевой части особняка, начинаются покои маргота.

Свет пролился в коридор, и оттуда им навстречу вышла леди Мальтара. Она была одета в штаны и удлинённую куртку. Несимпатичная девушка с застывшим лицом и неухоженными волосами, она шагала быстро и с потаённой злобой смотрела на всё вокруг.

— Берегись, шлюха, — процедила леди, проходя мимо неё. Эйра чуть склонила голову, но она была настолько выше Мальтары, что ей пришлось бы слишком долго присаживаться в реверансе, пожелай она доподлинно выразить своё почтение. — Брат в дурном настроении. Скажешь не то слово — придушит.

Мальтаре было двадцать два года, но она до сих пор казалась юной нетронутой девицей. Может, из-за чуть округлого лица, а может — из-за невысокого роста.

Но это впечатление было обманчиво. Мальтара слыла известной сторонницей Морая. Она следила за всем, что происходило в Брезаре, молчаливо и внимательно. Ей подчинялись некоторые соглядатаи, её дегустаторы пробовали приобретённую пищу, и, по слухам, она была не менее жестока, чем её брат. Она была знатоком ядов и странных искусств, кои называли колдовством или, если сложнее, гипнозом.

— Я буду молчалива, миледи, — без особого трепета ответила Эйра.

«Мы в “Доме” выглядим куда довольнее и ухоженнее, чем леди знатного рода в особняке собственной семьи. Аан, должно быть, послал бедной девушке суровое испытание в этой жизни».

Та ничего не ответила. Но Эйра не стала об этом задумываться. Она собрала волю в кулак и, когда меч Мора приоткрыл перед ней тяжёлую арочную дверь, вошла внутрь.

В гостиной маргота почти ничего не поменялось. Эйра помнила обтянутые бархатом тёмно-синие стены, акантовые узоры из переплетённых листьев, мебель из тёмного орешника и довольно скупые для столь богатого правителя украшения оконных рам или дверных проёмов. Иногда Эйра бывала у местной мелкой знати, и там всякая дверная ручка или всякий ящик комода были испещрены узорами — не в пример тому, что она видела здесь.

Маргот был привержен не красоте, а простору. В других его комнатах стены были завешены коврами-шпалерами с драконьими мотивами, а в гостиной в глаза больше всего бросался стол с кувшином и кубками. И всё.

«Холостяцкая прагматичность», — усмехнулась про себя девушка. Она бросила последний взгляд на проводника, и тот закрыл за ней дверь. Тогда она заблаговременно расстегнула на себе плащ. И, придерживая его руками на плечах, сделала пару робких шагов в сторону опочивальни маргота.

— Я здесь, — прозвучал его голос из-за спины.

Эйра, выдерживая должную своей фигуре грацию, развернулась и подошла к другой комнате — кабинету. На одной половине кабинета темнели деревянные панели с нишами, а на другой — обычные ковры. Сам маргот сидел не за письменным столом, а рядом, но глазами косил на оставленные там карты и письма.

Он был одет в вечерний упленд, длинный, подпоясанный, с висячими от плеч рукавами. И хотя Эйра представляла его в чёрном и рыжем, его геральдических цветах, одежды маргота были нейтрально буро-багровыми. Просматривался лишь драконий узор.

Будучи не из боя, он имел вид более умиротворённый. Его длинные волосы ниспадали по плечам двумя серебристо-палевыми водопадами. Но глаза оставались спрятаны в тени, как и всегда. В красоте своей он таил опасность правителя непримиримого и жёсткого.

«Теперь главное — не думать о Трепетной. Хотя бы полчаса… а потом…»

Эйра сразу же присела в реверансе. И заставила свою дежурную улыбку стать более настоящей.

«…может, я могла бы попросить его помочь, если он будет мной доволен?»

— Ты всегда молчишь? — поинтересовался маргот и откинулся в кресле. Он смерил взглядом её фигуру; складки тёмного платья характерно натягивались на груди и на бёдрах при каждом вдохе или шаге.

«Хотя те, кто о чём-то просят его, заканчивают у столба рядом с крыльцом».

— Не вправе тревожить ваше дурное настроение, маргот, — нейтрально, но с лёгким дружелюбием произнесла Эйра.

Она знала, что нельзя медлить и ждать какого-либо приглашения. Поэтому шагнула ближе и отпустила свой плащ, чтобы тот соскользнул на пол.

— Моё дурное настроение? — скептически переспросил маргот.

Эйра села перед ним на паркет и рукой провела по его колену. Хотя её разум непрерывно работал, чтобы поддерживать разговор, она должна была не забывать, зачем пришла.

— Я ничего не понимаю в делах мужчин, — элегантно вывернулась она. — Но, мне кажется, всякий, кто читает деловые письма на ночь, будет в дурном расположении духа.

«Надо заканчивать эту неловкую беседу», — подумала она и провела рукой по его штанам до их завязки.

Она не могла знать, но на столе лежало письмо от диатрис Вальсаи — старшей сестры Морая, которая была королевой при хвором диатре Гангрии. Из года в год брат и сестра продолжали общаться — поверхностно, формально, но всё же никогда не прерывая этой нити.

Морай коснулся чёрного подбородка девушки своей шершавой рукой. И усмехнулся:

— Схаалитка. Ты же должна стоять на коленях перед своим богом, а не перед тем, что у меня между ног.

«Ну, началось. Удачный момент, чтобы сказать это так, как нас учили».

— Для меня это и есть… — слова застряли в горле, и она поморщилась.

«Я на такое не способна. Видит небо, ни словом, ни мыслью я не предам Схаала».

Маргот усмехнулся. Его пальцы пощекотали её под челюстью.

— Вовремя остановилась. За такую жалкую пошлость не грех было бы вырвать язык.

«Поэтому я предпочитаю молчать», — подумала Эйра хмуро, когда маргот отстранил её и взглядом указал на свою спальню.

4. Дела мужчин

Здесь всё было Эйре сравнительно привычно. Широкая постель с изголовьем в стенной нише, смятые на полу ковры и синие бархатные стены с орнаментом. Проходя мимо окон, маргот распахнул звенящие створки, и внутрь хлынул запах звёздной тисовой ночи.

«Долина Смерти хороша, когда мрак скрывает её пороки, и луна серебрит кроны могильных деревьев».

Эйра заметила и здесь графин с вином, что стоял на комоде. Она задержалась у него и предложила:

— Маргот не желает выпить?

— Перед завтрашним полётом? — фыркнул тот и стянул с себя упленд, который затем кинул на пол. После чего через голову снял подвеску с драконьим зубом — тем самым, что Эйра выкопала для него минувшей ночью. — Мне уже не шестнадцать.

«У любого мужчины есть два состояния — когда он гордится тем, что вечно молод и горяч; и когда в двадцать восемь воображает себя завершающим жизненный путь старым волком».

Она улыбнулась, льстя его остроумию. И подошла ближе. По отрывистому движению его рук она разгадала, что он желает раздеться сам.

«Хитрая рассказывала, что маргот всегда позволял ей разбираться с завязками рубашки и снимать с него одежду; но однажды, когда она попыталась сделать это, очень рассердился. Он вряд ли запоминает нас настолько хорошо, чтобы держать в уме, с кем и что ему нравится».

— Завтра… снова в бой? — деликатно поинтересовалась она и тоже распустила шнуровку сзади своего платья.

Тот коротко кивнул. Но его глубоко посаженные глаза потемнели напряжёнными думами, и Эйра поняла, что это не та тема, которую стоит поднимать.

Свет единственной свечи прыгал по стенам. Лорд разоблачился, оставшись совершенно нагим. Тени залегли под буграми его шрамов: тонкие — под линиями порезов, широкие — под тупыми рытвинами от шипов собственного дракона.

«Если верить слухам, маргот держится за гриву Скары одной рукой. А другой сжимает меч и целится в противников. Это единственный человек от южных берегов до северных гор, кто действительно сражается в воздухе и смеет вмешиваться в драконью дуэль, чего никогда не делали доа до него».

Платье Эйры тоже соскользнуло на пол. Она задержалась в позе бронзовой статуэтки, позволяя марготу изучить взглядом её грудь и длинный живот. Свет свечи был для чёрной Жницы лучшим украшением. Единый оттенок приглушённого золота мерцал на её матовой коже и скользил по густым волосам, выхватывая в её тёмном силуэте выгодные акценты и точки.

Лорд улыбнулся ей — как он это обычно делал, левой стороной рта — и коленом опёрся о край кровати. Эйра тоже присела на постель и придвинулась к нему, коснувшись низа его живота.

Иногда ей было непросто сократить дистанцию с мужчиной. Особенно если она видела в глазах явное презрение. Или чувствовала, что с ней будут жестоки, а ей придётся сглаживать это и надеяться, что Почтенная не ошиблась — и она уйдёт от нанимателя живой.

Однако маргот, хоть и настораживал необходимостью держать себя в руках, с девушками был сравнительно добр. Он не говорил с ними по душам и не держал в уме их имён, но склонности к садизму не имел.

Хотя и Чуткая, и Печальная считали его движения до больного резкими, Эйра не могла согласиться с этим. Для неё было в самый раз.

Поэтому она заставила себя отринуть тревожные мысли и прильнула к шершавому от шрамов телу маргота. Одной рукой она сразу скользнула ему в пах, другой обвила за спину, а губами прижалась к его шее.

«У него необычный запах», — блаженствуя оттого, что он приобнял её за талию, думала Эйра. — «Из всех мужчин этот пахнет тем же, чем и остальные, но вдобавок к этому ещё немного — чем-то чужим, неземным. Огненной смертью. Драконом».

От этой мысли тепло разлилось у неё в животе.

«Нечеловеческое, неестественное, даже отвратительное… домены моего бога».

Она подалась вперёд и прижалась своей наготой к его, от ног до плеч. Он притянул её к себе, держа руку поперёк лопаток, и запрокинул голову, принимая ласки её прохладных губ на шее и умелых пальцев внизу. Эйра увлеклась. Она с напором целовала его, почти кусая, и чувствовала всё больше желания. Она так разошлась, что на какое-то время позабыла, кто перед ней — так ей хотелось просто впиться в его плечо, подобно голодному гьеналу.

За считанные пару минут Морай разгорячился в её руках и сам оттолкнул её на подушки. Эйра смутилась на мгновение, вспомнив, с кем имеет дело.

— Надо же, сколько страсти, — прозвучал над ней его насмешливый голос. Он развернул её к себе спиной; Эйра выгнулась в привычной позе на четвереньках, но маргот вдруг просунул ей под шею ладонь и потянул её наверх. Она послушно поднялась вертикально и упёрлась ягодицами в его бёдра.

«Я и впрямь схожу с ума от этого запаха дракона», — призналась Эйра себе. — «Но он, распалённый, тоже не станет обращать внимание, если я вдруг забудусь».

Эта мысль успокоила её, и она воспользовалась моментом, чтобы губами коснуться его указательного пальца.

— Девушки тоже испытывают страсть, особенно к плечистым рыцарям, — выдохнула она и по его подсказке совсем откинулась назад, лопатками к его груди.

— Мелочно, — фыркнул он ей в ухо. Эйра трепетно вздохнула, когда он проник в неё и стиснул её ягодицу одной рукой.

Она развела колени пошире — для лучшего равновесия. Удовольствие поднималось в груди. Маргот обхватил ладонями её пышную грудь и стал двигаться. Первые звучные вздохи сорвались с её губ.

— Каюсь, — выдохнула она, своими пальцами скользя по его могучим рукам. — Доа, драконьи всадники. Восхищают меня.

Маргот ответил ей невнятным фырканьем и локтем обвил её шею, заставляя её выгнуться ещё сильнее — и откинуть голову ему на плечо.

— Чем? — спросил он. Жаркое дыхание опалило ей ухо, и Эйра поняла, что млеет. В его отрывистых движениях она ловила не боль, а усладу, и стоны рвались из груди сами, не навязанные профессией.

Ответ её был честным, подслащенным обожанием:

— Вы… седлаете саму смерть! — и от этого жар охватил её до самых пальцев ног. Как ей нравилась эта мысль!

Она моргнула, ища в себе силы оставаться в холодном разуме.

«Я начинаю получать слишком много удовольствия от работы», — попрекнула она себя. — «Жрицам не пристало предаваться похоти, но у меня нет выбора… и всё же я не должна позволять себе так вовлекаться».

Но ничего не могла поделать. Движения маргота стали резче, он стиснул её крепче, и его дыхание блаженно согревало ей шею.

— Я и сейчас седлаю саму смерть, — прошипел он и сомкнул зубы на её чёрной коже. Эйра содрогнулась от наслаждения, но в голове чуть прояснилось.

Она поймала дыхание и выпалила:

— Поэтому вы позвали меня? Решили, что я действительно схаалитка?

Он вдруг схватил её рукой между ног и, не отстраняясь, придвинул ближе к своему паху. Жар прилил к низу живота.

— Да, — приглушённо рыкнул он ей в шею. А затем вдруг толкнул её грудью, вынуждая её упасть локтями на подушки; и надавил ей между лопаток, склоняясь над ней, будто хотел удержать её, не дать ей вырваться.

Как, наверное, он делал с пленными девушками.

— Я всегда мечтал трахнуть жрицу, — проговорил он, вжимая её в подушки всё сильнее. — Я хотел поставить её перед собой на колени и оскорбить её бога тем, как она отрекается от него. Вместо завета невинности и сдержанности грязно стонет…

— Ах, — вырвалось у Эйры невольно. Она возмутилась дурному мужскому самолюбию, но была бессильна. Каждый толчок его бёдер выбивал из неё дух. Ей хотелось, действительно, лишь стонать. Пока он, накрутив её волосы на руку, будто драконью гриву, склонялся всё ниже; упирался локтем в её крепкую спину и, заставляя её изгибаться всё сильнее, выбивал из неё вздох за вздохом.

Если она и могла о чём-то думать, всё улетучилось.

Она забыла, отдавалась ли она процессу хоть раз так беззаветно. Она зачастую доверяла своим нанимателям и позволяла им всё, что те хотели; маргота она опасалась, как и любой, чисто по-человечески.

Однако в постели она полагалась на него больше, чем на себя. Это было не свойственно её ремеслу, но она втайне стремилась поручить обоюдное удовольствие марготу — словно хотела, чтобы это была не работа, а занятие любовью.

«Ты не можешь унизить Бога Униженных, что бы ни сделал со мной», — твердила она себе. — «Но твои причуды насчёт Схаала отвратительны и… восхитительны».

Блаженство захлестнуло её с головой, сосредоточилось между ног и в голове. В пальцах закололо. И она, едва дыша, провалилась в омут наслаждения. На верху блаженства тело обессилело и разомлело. Она стала столь податлива, что марготу оставалось лишь доделать своё дело и кончить, а затем облокотиться на неё сверху.

Капли пота с его лба падали ей на спину. Но Эйре было так хорошо, что она забыла даже положенные по учению маман благодарные взгляды и кокетливое хлопанье ресницами: она просто уткнулась ничком в подушку и, ловя ртом воздух, никак не могла перестать улыбаться.

«Я позорная жрица, а проститутка ещё хуже», — думала она, и почему-то смех щекотал ей грудь.

Широкая ладонь маргота прошлась по её влажной спине, обвела ягодицу и добралась до бедра. А затем возвратилась на плечо. Он склонился к ней, и, касаясь губами лопатки, молвил негромко:

— Я считал Почтенную простоватой. Насобирать неумелых девок и красиво одеть их, чтобы продавать втридорога пресыщенной высшей власти… это было наивно с её стороны, когда в городе есть «Синица». Но теперь, перепробовав вас всех, я наконец понял…

Она буквально услышала его усмешку.

— …эта старая профура очень хитра. Ваша сравнительная неумелость — часть этой игры. Одна изображает жертву моих псов, другая — беззаветно влюблённую в меня дурочку, а ты вообще схаалитка… на любой вкус, даже самый искушённый, вот что я могу сказать.

Эйра замерла, пытаясь это осознать. А маргот лёг на неё сверху, придавив её локтями к подушкам.

— И самый шарм в том, что это не игра. Она выбирает вас по судьбам. Это я понимаю, — искусство.

Эйра издала протяжный вздох и отогнала от себя подобные мысли. «Если я сейчас об этом задумаюсь, это уронит мой дух и сильно попортит лорду ночь».

Поэтому она проговорила, измождённая, но ублажённая:

— Маргот хотел унизить меня, но немногим ранее сравнил со своим драконом.

Тот усмехнулся и соскользнул с неё набок. Эйра наконец подняла голову и посмотрела на него из-под густых двурядных ресниц, какие бывали у редких красавиц Цсолтиги.

— Не тебя, — ответил он и поднял безмятежный взгляд к потолку. — Схаала. Ведь всякий жрец отрекается от себя и становится лишь перстом своего бога. Но видишь ли, что: жрецы Аана мало отличаются от безземельной знати. Умытые, грамотные, получающие жалованье. Жрецы Разгала склонны к пьянству, бродяжничеству и мотовству, что тоже заложено в человеческой природе. Но вы, схаалиты… ваше призвание — болезнь и разложение, вы копаетесь в земле, а не в податях, и вам мило не прекрасное, а мерзкое. Поэтому из всех богов Схаал наиболее откровенен. Он, как бог, для того и нужен, чтобы обратить внимание смертных на что-то такое, от чего они привыкли отворачиваться. Поэтому он один мне видится достойным внимания. И ответ его одного был бы мне любопытен, если б он соизволил проявиться, когда его жрица стонала подо мной.

«Я не спешу отрекаться от жречества, говоря ему, что так и не доросла до клятвы в монастыре», — подумала Эйра. — «Потому что я считаю себя перстом Схаала, что бы мне ни приходилось делать».

— Не хочу расстроить ожидания маргота, но Молчаливый Бог не склонен интересоваться подобным, — усмехнулась она.

— Ещё увидим, — оборонил тот и указал ей глазами на графин. — Выпьем. Возьми себе тоже.

Бёдра глухо заныли, возражая против всякого движения. Но Эйра пересилила себя и села на ещё застеленной постели, чтобы после встать и пройтись до комода. Она знала, что маргот услаждается её видом, и потому не спешила.

Когда они оба расположились, прислонившись к подушкам, и пригубили золотистого белого вина, лорд помолчал, глядя прямо перед собой. Эйра тоже находилась во власти неги и привычно помалкивала. Вино ещё сильнее расслабляло мышцы, и ей было хорошо — и не хотелось ничего.

Обычно на этом всё и заканчивалось. Ещё не доходя даже до вина. Она просто раскланивалась, уходила, и один из мечей Мора отводил её обратно в «Дом». Но сейчас лорд не подавал ей никаких знаков.

Он сделал один глоток и, устало моргнув, перевёл на неё взгляд. Едва заметная кривая улыбка украшала его лицо.

— Так расскажи мне, схаалитка, — велел он. — О твоей работе.

— Вы же знаете о моей работе.

— О твоём увлечении, — резко исправил он, не намеренный кокетничать.

Эйра не стала испытывать его терпение и честно поведала:

— Я люблю помогать мертвецам. Закапывать никому не нужные брошенные тела, читать над ними молитвы. Когда Почтенная отпускает меня, я занимаюсь этим по ночам. Но, клянусь, я делаю это в перчатках, и…

Он отмахнулся и перебил:

— Хорошо, так ты единственная схаалитка в Брезе. У тебя на одном городском кладбище должно быть мертвецов невпроворот. Зачем ходила в Лордские Склепы?

«Одно дело — служить Схаалу на кладбищах, но другое дело — говорить с мёртвыми. Это в глазах и людей, и церкви запрещённое колдовство, нарушение их священного покоя в посмертии и чернокнижие. Но мне необязательно врать».

— Меня попросила мать этого ребёнка, — прямо ответила Эйра, не упоминая, что мать была тоже мертва. — Она сказала, что его в тот лес утащили псы. И попросила упокоить его.

— И часто тебя о таком просят?

Она опустила глаза.

— Ну, в общем, прямо или косвенно… получается, что да.

— Косвенно — это как?

Она отпила ещё, чтобы взять маленькую паузу. Но решила, что может себе позволить рассказать:

— Однажды я нашла у дороги убитого молодого человека. С него была снята богатая одежда… — она опустила другие неприглядные подробности того, что произошло с горемычным путником. Голодные до похоти разбойники превратили в пошлость даже его смерть. — …но на рубахе имелся нательный карман. И в нём было два обручальных кольца, и на одном из них выточено имя «Коди». Я забрала их оттуда, закопав тело…

«…конечно, я не сама сумела прочитать это имя — мне помогла Умная. И не сама додумалась полезть к мертвецу в карман — это он сам умолял меня…»

— …и — это заняло у меня много времени, но я нашла в «Такелажнике» кухарку по имени Коди. Она узнала эти кольца и расплакалась, сказав, что ждала своего возлюбленного уже который день, а он так и не явился. Она не знала, сделает он ей предложение или нет, но эти кольца стали доказательством его серьёзных намерений.

— Какая прелесть, — ехидно улыбнулся маргот. — Но она всё равно осталась кухаркой.

— Нет, — Эйра мотнула головой.

— Она стала шлюхой?

— Дайте расскажу.

Он приник к своему кубку, видимо, позабыв, что завтра собирался в полёт. Кажется, чёрной Жнице удалось увлечь его своей историей.

— Она сразу приняла меня за схаалитку. И стала умолять меня провести схаалитскую свадьбу.

— О, — маргот почесал щёку своим перстнем. — Когда женятся с мертвецом? Этот ритуал не признают официальным браком. Но те, кто чтят Схаала, верят в такое.

— Именно. Я не слишком хорошо помнила церемониал, но она так умоляла меня, что я согласилась. Одной ночью трактирщик отпустил её, а Почтенная — меня, и мы вместе отправились на то место. Я откопала тело жениха и отрезала ему голову.

«Хотя в этот момент он выл у меня в ухе, обвиняя меня в оскорблении своей гордости».

— И я провела бракосочетание прямо там. Она поцеловала его и забрала его с собой, собравшись обварить голову и оставить череп своего супруга…

— Феерично.

— …а семья жениха неожиданно прониклась случившимся и забрала Коди к себе. Они оказались набожными людьми и восприняли венчание всерьёз, невзирая на то, что брак был заключён не Ааном, а Схаалом. Теперь Коди живёт в их хозяйстве вниз по тракту, ведущему в Гангрию.

«И, кстати, я могла бы остановиться у неё, если бы собралась в Арракис».

— Смешно, — Морай выпил ещё, теперь его глаза блестели живее обычного. — Мне нравится.

— Нравится, — Эйра тоже улыбнулась. — Хотели бы жениться на мёртвой девушке?

— Нет, не хотел бы. Ещё ни одна девушка не сумела родить от меня, а значит, жениться мне ни к чему. Но сам ритуал мне по душе.

«Тот, кто несёт смерть, не может нести жизнь», — повторила свою привычную мантру Эйра. — «Говорят, лишь одна девушка понесла от маргота — сестра нобеля Шакурха, сенешаля Тарцевалей. Шакурх и по сей день верно служит марготу, а та девушка, Шакара, промучилась в родах десять дней и родила, если верить слухам, существо с толстой огрубелой кожей мертвенного цвета. Морай был в бою и не знал о случившемся; и лекарь забрал тело к себе на изучение. Он провёл ножом по его животу, и на пол хлынула кипящая чёрная кровь».

Того лекаря маргот велел свежевать. Леди Шакара не выжила. Но по сей день, как говорили, Морай был склонен в подпитии поминать своё жуткое дитя, говоря, что это было существо драконьей крови — и оно могло быть живым невзирая на то, как выглядело. И на то, что ни одно существо, кроме самого дракона, не может жить с раскалённой до бурления кровью.

Впрочем, не время было предаваться воспоминаниям о странных слухах.

— Схаал очень добр к людям, — сказала она. — Его ритуалы — доказательство его человеколюбия. Он связывает даже тех, кого разлучила смерть. Стоит только попросить.

Она неожиданно притихла и задумалась.

«Моё время в Покое подходит к концу, а я весело болтаю с марготом вместо того, чтобы попытаться найти Трепетную».

— Ну и с кем тебя разлучила смерть? — заметив перемену в её лице, спросил Морай.

— Ни с кем. Извините.

— Ты можешь сказать.

— Это не смерть… она ещё может быть жива, — неловко ответила Эйра. — Ничего особенного. Не стоит ваших ушей, маргот.

Но тот неожиданно скривил губы в недовольстве:

— Говори, шлюха.

— М-моя подруга, — дрогнув, пояснила Эйра. Они всегда называли друг друга «подругами». — Она ушла вчера вечером. Собиралась выйти замуж, долго копила на приданое. Но не дошла до своего жениха, даже невзирая на то, что он выделил ей сопровождение.

Видя, что маргот выжидательно молчит, Эйра собрала всю свою храбрость в кулак и быстро выпалила:

— Она очень дорога мне и Почтенной. Если бы было можно хоть что-нибудь…

Но он прервал её коротким жестом. Наклоном указательного пальца показал в сторону небольшого кошеля на тумбе. Там было, должно быть, штук пять золотых рьотов.

Эйру словно обожгло холодом.

«Это компенсация за смерть для Почтенной, как обычно».

Он смотрел на неё так выразительно, что Эйра поспешила вылезти из постели и поклониться напоследок.

— Вы очень добры, маргот, — пробормотала она. — Спасибо. Доброй ночи.

Она забрала кошель и, выйдя в гостиную, спешно оделась. Сердце колотилось, словно ища выход из клетки томительной тоски.

«Бедная Трепетная!» — горько думала она. — «Никто не будет тебя искать. Ты не дождалась царства справедливости для людей, которое пророчат жрецы Аана. Эти золотые — всё, что от тебя осталось».

Меч Мора стоял у лестницы, готовый сопроводить её. Вместе они двинулись прочь. Когда они сходили с крыльца, Эйра украдкой посмотрела на столб, где раньше был привязан попрошайка.

У столба белели лишь начисто обглоданные гьеналами кости.

Ночь была темна, и гул неспящего Города Душегубов душил черную куртизанку своим равнодушием и жестокостью. Но, шагая следом за конём, она твердила себе: «Все там будут. Схаал не забудет никого. Даже того, от кого не осталось ничего. Мир — лишь игра, в которой люди жестоки понарошку. Потому что истина лежит за пределами жизни».

И всё равно ей было тяжело об этом думать.

Жестокость бывала разная. Теперь, когда она представила, что Грация продавала не только их тела, но и их судьбы и их души, ей почему-то стало тошно. Она прижимала к груди мешочек и боролась с гнусным желанием убежать с ним куда глаза глядят.

Её останавливало лишь то, что она отдавала себе отчёт: это обычная истерика. Такое с ней бывало, если мужчина унизил её, отлупил по лицу или заставил делать что-то омерзительное. Ей сразу хотелось бросить всё и умчаться к своим могилам.

Но каждый раз она напоминала себе: ходить по делам Схаала — это одно. Присматривать за ней в повседневной жизни Молчаливый Бог не станет. И она превратится в жертву бродячих головорезов или собачьих стай.

«Терпи, Эйра», — говорила она себе. — «И думай. Схаал раз за разом показывает мне, что порочен путь, которым я иду. Нужно что-то менять, нужно на что-то решаться».

Вновь она ступила на порог «Дома», нажала на резную ручку… и спрятала пару золотых рьотов из кошеля к себе в карман.

***

Маргот Морай Тарцеваль той ночью спал недолго. Кровь бурлила в его венах, и ему вновь и вновь вспоминался их вчерашний военный сбор. На нём обсуждались события, которые затрагивали судьбу трёх диатрийских корон, а значит, влияли на судьбу всего Дората — континента, почти полностью покорённого с помощью драконов.

Сколько поколений люди седлали драконов, такого, как теперь, Дорат ещё не видывал.

— Конгломерату быть, — доложился посыльный из разведки, смекалистый парень по имени Кинай. Он был уникален тем, что сделал свою карьеру из «Сокола» — ещё год назад он появлялся в Покое лишь для того, чтобы ублажить Морая и Исмирота, а теперь уже сновал по всему городу и собирал от брезийских атаманов свежайшие сведения. По крайней мере, он всегда мог за них расплатиться благодаря тому, чему научился в «Соколе». — Не далее как вчера, 16 йимена 1036 года от разделения королевств, было подписано соглашение. Диатр Рэйки преклонился перед Иерофантом, как и диатр Гангрии, и диатр Маята. Трое королей согласились — а значит, согласятся и все их вассалы.

«Согласятся, но не сразу», — прикинул Морай. — «Астралинги наверняка упрутся. Кузен Каскар, как и я, внук самого Альтара, и мы в этом королевстве ещё имеем право возражать хоть диатру, хоть Иерофанту. По праву доа».

Кинай продолжал:

— Много лет восстания полыхали по всем королевствам. Погибло множество знати и даже один дракон. Остервеневшая чернь совсем потеряла страх, невзирая на то, как жестока смерть в драконьем огне. Именно Иерофант взял на себя риск управиться с толпой, и он какое-то время успешно успокаивал народы всех трёх королевств, — велеречиво рассказывал Кинай. Это было не лишне: не все собравшиеся вообще интересовались подобной мелочью, как волеизъявление крестьян. — Но его усилия были тщетны. Драконьи лорды не сдерживали огненных хищников, и словами было не заглушить много лет копившуюся ярость народных масс. Чуть не погибнув от рук толпы сам, Иерофант заявил, что узрел глубину бедняцких мук. И отныне наложил запрет лордам владеть драконами — приманивать их к себе и науськивать их в бой с помощью трещоток. Теперь они будет обитать там, где пожелают, и вероятно, они станут выбирать более дикие места. Лётные браки, он, конечно, разорвать не вправе. Но всех приученных к людскому мясу драконов приказал незамедлительно умертвить — будь то драконы с доа или без.

— Они сделали это с двумя диатрийскими драконами, — добавила Мальтара своим натянутым, как расстроенная струна, неприятным голосом.

«Из тринадцати оставшихся в мире драконов теперь живо максимум одиннадцать. И нет ни одной известной кладки — они словно знают, что им нет смысла награждать людей своим потомством. С души, мать его, воротит», — сжимал кулаки Морай.

Кинай говорил дальше.

— Марпринц Каскар, как представитель рода длинноволосых диатров, имеет право поторговаться с Иерофантом и диатром Леонгелем. Главный аргумент Иерофанта Эверетта, конечно, в том, что его могучее Воинство Веры, тысяча отборных мечей и три тысячи добровольцев, будут помогать присягнувшим лордам против народных восстаний — если не словом, то клинком.

— Восстания, — скривился тогда Исмирот Хаур и выдохнул в воздух облако табачного дыма. В Долине Смерти он жил припеваючи; совсем не так, как ему довелось бы, если б его заставили принять постриг и стать одним из упомянутых Воинов Веры за убийство брата. — Каким местом правят все эти дебилы, что у них при живых драконах ещё и восстания бывают?

«Каскар старается властвовать мудро, что в его понимании означает угождать всяким идиотам», — припомнил Морай. — «В его случае помощь Иерофанта поможет подавить не крестьянский мятеж — а мой».

— Не знаю, — цыкнула Мальтара на Исмирота. Хоть она и была его женой, на сборах они всегда располагались по разные стороны стола. — Но вооружённая толпа — могучая сила. Один дракон — лиловый Мелисс из столичного гнездовья — был ими умерщвлён. Затыкан вилами в полусне. И хотя он окатил огнём сотни людей, прежде чем испустил дух, они одолели его.

«Я показал множеству людей, что дракона можно убить не скрытно, а один на один, своим же собственным примером», — с ненавистью думал Морай. Он сидел на своём резном стуле, закинув правую стопу на колено, и хранил молчание. Но от этих разговоров у него начинал подёргиваться глаз. — «Ещё давно, до королевы Лорны Гагнар, лорды-доа плели интриги друг против друга и подсылали к драконам особых убийц, чьё искусство утрачено. Однако то были интриги высшей власти. Безродной грязи никто не давал право подниматься на высших хищников».

Он безмолвно глядел на табачный дым Исмирота и продолжал слушать. Но когда Кинай добавил:

— Конечно, казнить драконов — не кабаргу резать. Среди своих воинов Иерофант Эверетт отобрал особых, что имеют кровь доа в венах и знают, как владеть собственной мыслью. Очевидно, они держат свой разум абсолютно пустым, приближаясь к дракону; и настолько мастеровиты, что огненные звери не могут загодя понять их намерения…

— ЧУМА! — вдруг рявкнул Морай и ударил по столу. Подскочили все фишки на тактической карте.

«Лучше б Кинай этим ртом делал свою шлюшью работу, а не озвучивал столь дурные вести!»

Все замерли, и никто не смел взглянуть в озверевшие глаза маргота.

Так и закончилось это собрание. Морай не вынес ни единого решения. Он ознакомился с прочими посланиями и удалялся к себе. И непрерывно представлял себе, как чахнет, гаснет главная сила Рэйки, Маята и Гангрии — драконы — и чувствовал захлёстывающий его гнев.

Корона поставила своих грязных подданных превыше величественных лётных собратьев. К этому всё шло последние годы; но он, выращенный под боком у Скары, просто не мог понять ни единого объяснения этому. Если бы даже вся Бреза восстала на него, он велел бы Скаре летать и палить по Долине Смерти до тех пор, пока в пепел не обратилась бы последняя старушка и последняя колыбель.

Потому что люди должны были склоняться. Потому что не козёл указывал ирбису, кто кем кормится.

«С каких пор потомки доа должны лизать сапоги крестьянам?» — ворочался Морай. Ни чернокожая куртизанка, ни пара глотков вина не могли успокоить его в должной степени. — «Элементарно. Иерофант Эверетт — не доа. Он дядя диатру Леонгелю — не по крови Моргемоны, а по крови её шлюховатого супруга. Но амбиций ему не занимать. Народные толпы — вот его драконы. Грязные, убогие, тупорылые драконы. Он травит ими дворян, а те, идиоты, после этого каются и подписывают его позорные бумажки… Хитрый ублюдок».

Бреза, останься она единственной супротив Конгломерата, имела соотношение сил примерно один к семи.

«И это ещё не всякая провинция, вроде Альтары, подтвердила солидарность с Иерофантом. Потом это будет… один к десяти. А если диатр Гангрии, как всегда, увернётся и не полностью примет условия, он всё равно слишком хорошо сидит на двух стульях, чтобы меня поддерживать. Вальсая не окажет мне такую услугу; она не имеет влияния на ретивого короля».

Перевернувшись на спину, он раскинул руки и уставился в потолок иронично.

— И что? — фыркнул он тихонько. — Будете забрасывать меня народными толпами? Иерофант же запретил вам науськивать драконов на людей, не правда ли? Вы больше не будете призывать их на бой, и в небе останусь я один. Со Скарой.

При одной мысли о калечном чёрном драконе Мораю делалось теплее. Это был его друг, его союзник, его истинный брат.

«Он спит на своей любимой куче черепов и костей. Люди — его добыча. И моя добыча. Тот, кто посмеет отнимать у него священное право на охоту, покусится и на мою власть».

Ему не давало покоя ощущение, что он чего-то не понимает. Кто мог послать своих драконов на смерть ради людей? Тот, кто ставит людей превыше всего?

«У диатра Леонгеля было три дракона. Дряхлый старик уже давно не притрагивался к своему лётному супругу, багровому Мендебалу. А его сопливый сын, принц-диатрин, уже в возрасте восемнадцати лет, но ещё даже не пытался заключить лётный брак. С таким стариком-отцом вообще странно, кто будет подавать ему пример. Леонгель убил обоих драконов кроме Мендебала. Кажется, я помню, что этому предшествовало… они оба вылетели палить по городским улицам в день святого Энгеля, и сгорели тысячи. Королеву-диатрис закидали камнями. И вместо того, чтобы покарать тех, кто посмел лишить его жены, Леонгель раскаялся перед низкородной швалью. У него, возможно, есть свои причины окромя излишней набожности, но всё равно это сущий бред».

Морай стал загибать пальцы. У диатра остался лишь Мендебал — один палец.

«Однако в его подданстве было ещё четыре дракона. Они прикормлены доахарами на острове Тис, но они бесхозны. Никто не седлает их за невозможностью найти контакт, как обычно. Один уже улетел на восток — в день образования Конгломерата. Ещё один — это тот самый, что был забит чернью, когда прилетел поживиться человечиной в госпиталь города Лонс. Всего выходит…»

Два пальца.

«У Хауров, с которыми кузен Каскар породнился через брак, есть подрастающий красный дракон. Они умеют обращаться с драконами, но никто из них за всю историю так и не решился стать доа. И от этого их выводок дичает — кроме младшего, Рубрала. Он ещё довольно молод, но, видно, готов жить подле людей. Возможно, когда-нибудь его оседлают».

Ещё палец.

«Диатр Гангрии, хитрый жук, и по сей день имеет сразу четырёх драконов. Он когда-то был лётным супругом самого Ксахра. У него есть лишь дочь — моя племянница Ламандра, которую родила Вальсая. Завидная шестилетняя невеста для всякого, кто мечтает приобщиться к драконам; но они весьма нелюдимы и сожрали уже не одного доахара. Впрочем, диатр не будет их за это убивать. За преступления против людей он обещал принимать меры, однако ж ничто не помешает ему скрывать от Иерофанта любые инциденты».

Четыре пальца.

«Диатр Маята лишился своего дракона, Мвеная, буквально накануне подписания. Тот взбесился и улетел, оставив своего бывшего лётного супруга калекой. И правильно сделал. Теперь он на пути на восток — туда, куда улетают все драконы».

Ни одного пальца.

«Сколько ещё? Ах, Наали, дракон кузена Каскара. Это наследство марпринца Альтара, нашего общего деда. А если точнее — его брата-близнеца Альфира. Альфир седлал Хкару; а когда Хкара сжёг его, его доа стал Альтар. Он же и передал Астралингам кладку Хкары, откуда вылупились Наали и Хкаруат. Если так подумать, ведь даже дети самой Моргемоны умирали от гнева лётных супругов… что уж и говорить про тех, кто совсем отдалился от драконьих всадников в своём роду, как мой батенька Минорай. Он умер как идиот».

Два пальца — он неосознанно прибавил туда Скару. Они с Наали не были братьями, но ощущались столь давними врагами, что были неразделимы.

«Получается, осталось десять драконов, живущих при драконьих лордах», — заключил Морай. — «Ещё двое, Мвенай из Маята и Каду с Дорга летают над мангровыми кущами Дората, пока не улетят совсем — в восточные ржавые горы. И последний — Сакраал, вечно спящая в горах легенда. После смерти своей пары, Мордепала, Сакраал, гигантский белый зверь, залёг в своих горах, как и когда-то… и его больше не видели, но нет-нет да и упомянут, что слышали его гулкий рык в скалах».

Сей нехитрый подсчёт оставил его в странном опустошении. Когда он только рос, о драконах говорили всюду. Яркая кровь Моргемоны оставила след в диатрах и диатринах, марлордах и марпринцах, марготах и иных потомках. Они не боялись рисковать и шли к дракону в пасть, ожидая милости или смерти; но потом всё стало чахнуть вновь. Потомки всего двух стай, драконы были не так многочисленны, как во времена расцвета Рэ-ей, а характером были куда более несносны. И разлетались, не желая принимать внимание людей, кто куда. А потом дичали и исчезали из истории — может, засыпали навсегда, а может, улетали на восток.

И знать тоже перестала идти на риск.

«Они готовы всю жизнь влачиться по земле, чем хоть раз подставить свою голову».

Так слабые люди привели в упадок драконьи страны. И тем самым сделали сильнее чернь. Это было унылое, жалкое угасание когда-то великих доа — на вилах у крестьян.

Впрочем, дурные новости из столицы постепенно заместились размышлениями о завтрашнем дне. Мораю предстояла выходка дерзкая даже по его меркам.

«Марпринц Каскар и его зелёный дракон Наали подошли к моему рубежу у Таффеита. Если не дать им бой там, они поднимутся в долину за шесть часов. Принять вызов я всегда успею; однако у меня есть один весьма любопытный шанс переломить ход всей войны. Если мне не соврали, и леди Ланита, сестра Каскара, сейчас отправляется в Хараан… да ещё и по тайной дороге, на которую намекнул наш информатор… я перехвачу её».

Тактика тактикой, но возможность за долгие годы наконец вывести брата на прямую конфронтацию кружила Мораю голову. Короне были не интересны их внутренние разборки, и поэтому их противостояние затянулось, оставляя право победы сильнейшему.

«И этим сильнейшим буду я. Я со Скарой».

Морай вспомнил о Чёрной Эйре и усмехнулся.

«Это и есть твой бог, жрица. Скара означает “смерть” со сциита. Это чёрный бог Брезы, а я его Иерофант. А может и наоборот».

Что его ждало на тайной дороге, ведущей через заставу Трёх Лигнимов, — не знали, впрочем, даже боги. Посадить с собой на дракона полк головорезов он не мог. Может, им предстояло быть вдвоём против сотен копейщиков и арбалетчиков; но Морай не боялся.

Он этим жил.

Так и не поспав, Морай встал ещё до рассвета. Он надел свою лёгкую лётную броню, состоящую из чешуек чёрной дублёной кожи и украшенную крыльями летучих лисиц. И натянул на волосы повязку из шёлка.

Длинные «крылья» брони по бокам ног защищали его от когтей вражеских драконов, а перепонки летучих лисиц покрывали плечи и спину скорее для красоты, чем для практического смысла. Когда-то он также надевал на руки перчатки — до тех пор, пока не шлёпнулся в кучу навоза и соломы под нос к дракону Хкаруату.

«Если б я тогда знал, что держаться за гриву стоит исключительно голыми руками, то моего известного подвига бы не вышло».

Свой легендарный Судьболом он вложил в ножны за спиной — и был готов. Паж распахнул перед ним дверь, и он ступил в полумрак особняка, направляясь вниз.

Пёс у лестницы заскулил и спрятался от него под ступени. Гогот игравших в кости солдат поутих. Лишь сестра Мальтара поднялась ему навстречу.

Она была одета в штаны и мужскую накидку через одно плечо. Чтобы выглядеть, как военный адъютант, ей не хватало только срезать волосы — но она явно во всём повторяла за братом.

— Всё готово, маргот, — поклонилась она. — Посланник Иерофанта на площади. Нобель Шакурх следит. Люди, хворост, поленья — на месте.

— Сейчас глянем, — ответил ей Морай. Он махнул рукой мечам Мора, и те приветственно загудели в ответ. А сам зашагал на выход.

Стоило ему выйти на улицу, как под ногами захрустели свежие кости. Он покосился на столб, куда привязывали живых игрушек для его своры, и фыркнул:

— Напомни псарям, чтоб убирали за собой.

Он мог сказать это хоть в пустоту — Мальтара всё равно бы услышала. Она семенила за ним, как незримая тень.

— Конечно, — сказала она.

Конюшие подали им лошадей. Оба ездили на вороных с рыжей сбруей — их можно было отличить издалека. Скакуны были ещё сонные, а у Морая не было шпор; но он с такой силой стиснул бока своего жеребца, что тот жалобно вздрогнул и с места сорвался в галоп.

Мальтара помчалась за ним.

На рассвете людей было меньше обычного. Но публика и не требовалась. Зритель, по сути, был только один. Посланник от Иерофанта Эверетта, жрец в белых мантиях с раздавленным, как слива, от побоев лицом, он был посажен на площади перед главным триконхом Брезара, связанный по рукам и ногам.

Горожане всё равно вылезали из своих нор, общежитий и публичных домов. Они падали ниц при виде Тарцевалей и украдкой ползли за ними вслед.

У белых стен триконха, храма трёх богов, были выложены целые стога соломы и тисовых ветвей. На площади собралась дюжина мечей Мора и добрая сотня рядовых.

Двустворчатые двери триконха дрожали и дёргались.

— Умоляю! — кричали оттуда на разные голоса. — Мы не поддерживаем решение Эверетта! Мы никогда не посмели бы вставать поперёк пути доа!

Морай натянул поводья и остановил коня рядом со столичным жрецом. Тот в ужасе поднял на него глаза.

— Итак, посланник, — произнёс Морай. — Там, внутри, все аанитские жрецы Брезы. Они и впрямь не виноваты… были. Пока не послушали твою проповедь о том, что люди должны быть дружны против чудовищ. Которую ты зачитал им вместо того, чтобы прибыть сразу к моему двору. О том, что настанет царство справедливости, и Аан не позволит больше драконьим лордам истязать честных людей.

— Маргот, я прошу вас, это какое-то недора… — заговорил посланник. Подле него стоял нобель Шакурх, старый сторонник Морая — смуглый мужчина с остановившимся взглядом и длинной окладистой бородой. Шакурх исполнял все поручения до того, как они были озвучены; поэтому он сразу же пнул жреца в бок, и тот замолк.

Морай довершил:

— И раз уж ты осквернил их умы своими речами, дорога им только одна.

Мальтара подъехала ближе и шепнула:

— Почему не позовёшь на эту казнь Скару, брат?

— Потому что они сами не желают умереть в зубах дракона. Поджигайте!

5. Охота двух драконов

Пламя трещало и ревело, огромным факелом вспыхнув посреди Брезара. Морай оставил сестру проследить за тем, чтобы триконх сгорел дотла, а столичный жрец смотрел на это неотрывно до тех пор, пока не развеется последнее облако дыма.

Остальные привязанные на площади Божьей Милости сделались невольными свидетелями происходящего. Огонь отпугивал псов и ворон, и наказанные, прижимаясь лбами к мостовой при виде Морая, молились, чтобы пламя играло как можно дольше.

Морай притормозил рядом с тремя людьми у крайних столбов. К его неудовольствию, они были ещё живы.

Нобель Куолли доставлял ему неприятности. Бежавший в Маят после публичной расправы над своей дочерью, он стал одним из злейших врагов Морая. Когда-то это был регент, председатель торговых гильдий, что поддерживал его и Мальтару, не осуждал вздорные решения маргота и был терпелив, как святой.

И глядел так выразительно, как будто Морай не понимал, зачем он подлизывается.

«Хотел подсунуть мне дочь, которую сам же в малолетстве испортил, а потом так смертельно обиделся на то, что я не оценил».

Четыре года назад Куолли уехал в Маят, ища там новые связи — или, по слухам, жениха для дочери Халисы, которую доселе упорно предлагал Мораю. Морай воспринял это как оскорбление и измену. С лёгкой руки он отдал Халису на растерзание собственному городу.

Куолли уехал, но его сильные связи в городе и за его пределами остались. Он заслужил влияние среди вооружённых контрабандистов и различных банд; и поэтому так или иначе он пересекался с делами Мавлюда и самого Морая. Куолли намеренно саботировал множество сделок. Приходя обсудить добычу, брезарские контрабандисты нарывались на засаду, умирали и дарили своё золото предприимчивым людям Куолли. Так на несостоявшихся переговорах был убит старший сын Мавлюда: его смуглую голову засунули в ящик и выслали отцу.

Мавлюд рвал и метал. Но люди Куолли хорошо заметали следы.

Дошло до того, что розовый джин, однажды поданный к столу Морая, имел на себе бумажку: «За Халису». Морай велел выпороть в кровь кравчего и наказал Мальтару — и сам взялся отсекать вездесущие руки Куолли. Он объявил расправу над каждым, кто посмел чем-то посодействовать контрабандистам Куолли. Покупка чего-либо из в лавках его сбытчиков тоже считалась содействием.

Трое, привязанные на площади, были из тех, что взяли с рук старинные украшения. Лавочник позже был признан доверенным Куолли и обезглавлен лично марготом, а эти трое за неразборчивость оказались привязаны на площади.

Морая не волновало, как покупатель должен был узнать, кто привёз в город товар.

«Любой, кто отоварился чем-то из-под полы людей Куолли, поддерживает моего врага в моём же городе», — объявил Морай лунаром ранее. С тех пор люди стали бояться городских лавочек ещё больше, а столбы на площади достигли сотни штук.

Морай дёрнул бровью, возвращая себя с небес на землю. Треск пылающего триконха дивной музыкой звучал над ухом. Марготу хотелось, чтобы и нобель оказался в этом огне.

«Он мечтал о внуках голубой крови, но получит только снятую с себя голубую кожу».

Ещё раз смерив взглядом троих, маргот щёлкнул пальцами и подозвал к себе ближайшего гвардейца с алебардой. Затем указательным пальцем рассёк силуэты привязанных поперёк. Тот понял и развернулся к осуждённым, готовый исполнить свою роль палача и кормильца крыс. А сам маргот пришпорил скакуна и помчал по скалистой дороге мимо Лордских Склепов вверх, к пещере Скары.

Жеребец заблаговременно начал всхрапывать и пританцовывать, не желая приближаться к логову чудовища. Но Морай вытащил Судьболом и плашмя ударил его по крупу. Тогда тот рванулся вперёд, будто ужаленный.

От Покоя до обиталища Скары галопом было от силы минут десять. Розовое солнце серебрилось в тисовых иголках, рассветная роса блестела на траве. Вместе с новым днём начиналось новое завоевание.

Душа Морая пела вместе с жаворонками.

Он спрыгнул с коня незадолго до того, как показалась дыра в горе, потому что та пугала скакуна чуть ли не до обмороков. Маргот пнул его напоследок, и тот помчался обратно в Покой — только подковы сверкали.

А сам Морай быстро зашагал к мрачному зеву пещеры.

Когда его отец, Минорай, обосновался в этой долине, он первым делом велел подыскать подходящую пещеру рядом с замком и расширить её для растущего дракона. Этот грот стал наилучшим вариантом. В него не попадал свет, а эхо шагов терялось в покрове из множества людских останков.

Морай шагнул во мрак. Этот спуск он знал наизусть; он прошёл бы здесь хоть с завязанными глазами, обойдя каждую ямку и рытвину. Под сапогами захрустели первые косточки. Из грота пахнуло дымом; и внутри заворочалось, загудело его самое родное существо.

Не скрывая счастливой улыбки, маргот пошёл на звук. Крыло свистнуло над ним. Блеснул в полумраке красно-рыжий глаз. И Морай, ловко балансируя на сплющенных останках и черепах, взобрался выше по куче.

Если б кто увидел его сейчас — не узнал бы. Его лицо сияло несказанным счастьем.

— Скар-р-ра! — воскликнул он. Раскинув руки, он подошёл к драконьей морде и обнял её.

Тот выдохнул горячим воздухом ему в ноги. Клокочущий гул зазвучал где-то глубоко в груди зверя — огромного, как марпринцева карета, но по драконьим меркам сравнительно скромного.

И всё равно это был лучший дракон в мире.

Морай прижался щекой к его горячей чешуе, с нажимом провёл рукой по его широкой переносице, дотянулся до гривы и взъерошил её. Тот помотал головой в ответ и подставил марготу левую сторону своей длинной челюсти.

Тогда Морай с удовольствием почесал его под подбородком. Нижняя челюсть Скары была длиннее и массивнее верхней, как у драконов из рода легендарного Мордепала, и его хватка была очень сильна. Но всё же он был не слишком коренаст и имел довольно длинную шею.

— Мой бедный покусанный Скара, — мурлыкал Морай и безо всякой опаски гладил его по носу, по глазам, по шее, по выставленным вперёд лапам с крючковатыми когтями. — Мой хороший…

Маргот плохо видел в темноте. Но, присмотревшись, отметил, что на его крыльях поверх первой пытается нарасти вторая перепонка. Она появилась у Скары уже после того, как полотно его крыльев навсегда стало дырявым от копий и мечей.

Морай давно уже наблюдал за тем, как она будто взбирается вверх по плечу крыла. Он надеялся, что так Скара сможет перебороть свою досадную для высшего хищника калечность. И станет летать легко, как горный орёл.

— Какое же ты удивительное создание, — восхитился он и вновь прислонился к шее Скары. С каждым касанием к нему он вступал в омут его жара, его эмоций, его неподвластных пониманию человека дум. Таков был лётный брак — бессловесная связь меж человеком и драконом.

Скара отвечал красноречивым урчанием. Морай ощущал его безмятежную лень, от которой тот был склонен к спячке. Но с появлением всадника он начинал предвкушать новую охоту и новую битву. Словно мелкие искры, мысли о грядущем загорались и вспыхивали в сонном мраке его сознания.

— Давай, дружище, — и Морай похлопал его по шее. — Просыпайся. Нас ждут кровь и дым.

Урчание стало звонким рыком. Дракон потряс своей тяжёлой головой, несколько раз моргнул ярким рыжим глазом. И покосился на то, как маргот взбирается на его загривок по передней лапе.

Тот сел в основание его шеи, на место столь привычное, будто специально для него сделанное. Поправил крылья своих поножей, чтобы они легли параллельно драконьим бокам. И крепко упёрся ступнями в тупые шипы, что росли вверху груди Скары.

«Однажды диатрисса Такарна Гиадринг заикнулась о седле», — усмехнулся Морай, припоминая эту историю. — «Царственная дура имела честь быть лётной супругой Лордамина, сына самого Лорда. И решила, что, будучи в положении, она не должна терпеть неровности драконьей чешуи под своей задницей. Может, у неё был и куда более благовидный предлог, но итог один. Такое оскорбление дракон не потерпел даже от своей доа. И растерзал её при попытке снять мерки. Люди будто не понимают, что садятся не на тупоголовую лошадь, а на того, кто равен им — и выше них. Моргемона летала безо всяких сёдел, хотя её Мордепал был шипаст, как ёж, и ничего — родила пятерых».

Он потянулся и прижался грудью к гриве Скары. Тот заворочался, поднимая голову, и всего маргота покачнуло.

Будучи верхом, Морай переставал ощущать себя отдельным существом. Он становился един с лётным супругом в мыслях и чувствах, принимая в себя тягучую лень полусонного дракона и одновременно его разгорающееся любопытство. Сев ровнее, Морай намотал пряди жёсткой чёрной гривы себе на руки. А Скара, раскачивая его влево и вправо, побрёл неровным шагом к зеву пещеры.

«Отлежал себе лапу или снова хромает?» — задумался маргот.

Скара выскользнул из пещеры. Потянулся, как гигантский кот, и показал миру свои острые оскаленные зубы. Все они были у него на месте; драконий зуб, что Морай велел схаалитке выкопать из сокровищ Моргала, принадлежал Мордепалу.

То был легендарный зверь Рыжей Моргемоны и приходился Скаре родителем. Самый поздний из кладки, Скара был меньше и слабее всех, но именно с Мордепалом чаще всего сравнивали его непокорный и непредсказуемый характер.

Зуб Мордепала вылетел во время последней схватки ржавого дракона со его давним недругом, жемчужно-серым Ксахром. Два дракона впились друг в друга — и так и упали в джунгли подле Мелиноя. Этот артефакт маргот Минорай отыскал в бытность столичным рыцарем, и он сохранил его, чтобы подарить своему наследнику Моргалу.

Теперь этот зуб был у законного владельца.

Морай удовлетворённо почесал зверю шею и кривой улыбкой приветствовал кроны тисов, что теперь были вровень с ним. А затем обратил взгляд на юго-запад. Его мысль передалась Скаре, и тот тоже повернул свою угольно-чёрную морду за горы над Брезаром. Он гулко рыкнул себе под нос, раздул грудь широким вдохом. Расправил крылья — огромные, как две ночи — и Морай крепко впился в его гриву.

Дракон присел, оттолкнулся и выпрыгнул в небо. Бешеным первым взмахом он уложил все окрестные деревья. Затем провалился на мгновение вниз — и взмахнул вновь, уверенно набирая высоту. Его нутро разгоралось огнём и силой, и сердце Морая ликовало. Он смотрел вперёд меж его длинных фигурных рогов и видел в полумраке южных небес направление, которого им предстояло держаться — в сторону заставы Трёх Лигнимов.

Брезар промелькнул внизу грязным смрадным муравейником. И сменился тёмно-серебристыми лесами тиса, а после — бурыми скалами. Дырявые крылья Скары несли его не так легко, как других драконов, и усидеть на нём было непросто: он боролся с ветрами и с каждым взмахом бросался вперёд, как маленькая каракка на штормовую волну.

Но ни один доа не знавал иного дракона, кроме своего собственного, а Морай и не хотел знать.

Маргот льнул к его гриве настолько близко, насколько получалось, чтобы та не загораживала ему обзор. И с лёгкостью ловил каждый провал и каждый взлёт. Воздух трепал его повязку на голове, заставлял щуриться; но всякий раз, будучи в небе, Морай не мог перестать улыбаться от невыразимого внутреннего восторга.

Даже если дело его ждало довольно непростое.

«Надо пониже», — подумал он, когда земля резко отдалилась от них — горы превратились в лесистые предгорья. Скара тут же поджал крылья и спикировал к ближайшей реке. Он распахнул перепонки над самой водой; весь поток вспенился и встал дыбом.

Держаться ниже крон корабельных сосен было сложно, но необходимо. Морай чутко следил за поворотами реки: по ней он выбирал дорогу.

«На юго-запад прямо, прямо, пока не пролетим поселение у брода, и тогда вниз по Морскому Тракту. Врангова жёнушка должна быть где-то там, если она действительно покинула Арракис ночью».

Их мысль была едина. Куда смотрел маргот, туда летел и Скара. Стоило ему представить, что им лучше будет взмыть повыше или, напротив, снизиться к самой воде, — дракон делал это, опережая его мысль, будто сам это подумал. Таково было единство разумов в истинном лётном браке.

Рваные перепонки трепетали и свистели на ветру. Морай косил на них глазом, и давняя злость на мать вырастала в душе. Она находила слабый отклик в Скаре и согревала их обоих застарелой пламенной ненавистью.

Странной была судьба Скары. Он был последним из детей Сакраала и Мордепала, кого удалось заполучить человеку. Когда Сакраал уснул вновь, белым снегом украсив горы подле столицы, всякий стал думать — почил он или просто задремал?

Многих доа взволновала судьба оставшейся в пещере Сакраала драконьей кладки. И марпринцы Альтар и Альфир, известные исследователи драконов, отправились в горы, чтобы найти его пещеру. Именно тогда Альтар отыскал пустующую пещеру, где было одно из драконьих гнёзд. Он потрогал все яйца в кладке и нашёл лишь одно, в котором теплилась жизнь: чёрное, как кусок угля.

Он забрал его с собой. Но, сходя с гор, со своим отрядом попал под оползень. Тогда-то Минорай, бывший ещё рыцарем, и спас его от падающих деревьев и комьев земли, успев вытащить его на твёрдую поверхность. Более того, он сберёг и яйцо.

Альтар был очень ему благодарен. И сэр Минорай решился испросить этого дракона себе. «Я знаю, я мелкого рода», — пересказывал он детям их разговор. — «Но, как и с Манаарами, мои предки давным-давно были доа. Кровь Кантагара есть в моих жилах. Я читал Кодекс Доа и мечтаю когда-нибудь оседлать дракона. Раз я спас его, как и вас, можете ли вы даровать мне его?»

Альтар был растерян. Но просьба рыцаря звучала справедливо. Без его помощи ни его, ни нерождённого зверя уже не было бы в живых. «Хорошо», — ответил Альтар. — «Но тогда ты женишься на моей дочери».

Потому что он был рассудителен и не хотел, чтобы дракон покидал пределы его семьи.

Этот брак разрушил мечты Вельвелы, которая готовилась стать невестой диатра Леонгеля и была первой кандидаткой. Но делать было нечего. Альтар держал слово. Став его зятем, Минорай осел в Долине Смерти и на богатое приданое возвёл замок Покой.

Вот только Минорай так и не стал доа. Славное прошлое привело к бесславной смерти.

«То ли судьба пошалила, то ли и впрямь Скара дожидался меня — но не папеньке он предназначался», — ухмылялся маргот.

Скорость драконьего полёта была очень велика. Морай едва не упустил из внимания мелькнувшее внизу поселение. Миг — и они уже пронеслись над соломенными крышами, разогнав колесо водяной мельницы. Внутри Скары засвербила озорная жадность. Но Морай, чуть перенеся вес влево, заставил его принять сторону дороги и ничего не сжечь.

«Рано, побереги силы», — думал он, любовно поглаживая его в спокойные моменты парения.

Он не заметил переполоха внизу и не увидел, как люди, разбегаясь кто куда, загодя бросаются в реку. Он держал в голове только одно. Где-то здесь, меж поворотом и заставой, былтот длинный отрезок нехоженой дороги, куда Морай рассчитал свой прилёт.

И вскоре он засёк цель. Действительно, его благородный брат Вранг решил отослать жену и сына подальше от фронта, где сгущалась гроза. И он наивно полагал, что этот манёвр останется вдали от чужих ушей.

Кто стал бы подозревать придворного шута в Скабиозе в сговоре с другим таким же шутом, только в Брезаре? Дурик был гением не только законотворчества, но и создания поистине ужасающих в своей странности сетей общения. Он многое ведал от придворных скоморохов; и Лопух, служивший при Астралингах, за нескромную сумму согласился сообщать ему о перемещениях семьи марпринца.

Оперативно, как истинный разведчик, Лопух послал Дурику почтовую горлицу с известием об отъезде леди. А тот передал Мораю.

Раньше никто не желал соглашаться на подобные сделки с людьми Беззаколадного, но со временем меняется всё. Морай завоёвывал всё больше авторитета.

И всё же после этого он как никогда ясно осознал, что Дурик делается всё более важным его перстом в Брезе. Это был талантливейший и страннейший человек, и сотрудничество с ним возвышало их обоих.

Сегодня полезность Дурика должна была переломить ход войны.

«Их с Врангом ребёнок, Вранальг, это, по их мнению, законный наследник Тарцевалей и наглая заявка на мой титул. А сама его жена — это его союз с Астралингами. Сегодня он лишится их обоих».

Чёрным вороном Скара выпорхнул над караваном. Вереница двигалась быстро и тихо, но всё же была подкреплена внушительным эскортом. Сотня безупречных рыцарей в голубых и белых плащах сопровождала три походных кареты.

Морай мог зуб дать, что леди Ланита и Вранальг будут в той, что посередине.

«А что если я возьму их живьём?» — осенило его в тот короткий миг, когда он оценивал расстановку сил с высоты полёта. — «Этим я добьюсь всего, чего пожелаю!»

Тогда ему мешал лишь вооружённый отряд из сотни мечей. Но для дракона это была лишь забава. Окинув взглядом стройные ряды, Морай ощутил блаженное предвкушение. Скученная кавалькада — это не утомительная разрозненная засада; это лакомая и лёгкая цель.

Огромная тень пала на конвой. За мгновение никто не успел даже испугаться. Скара раздул грудь и окатил строй латных рыцарей струёй огня.

Ряды всадников полегли, как жжёное сено. Лес разразился криками, каретные кони помчали галопом. За считанные секунды дорога провалилась словно в огненную преисподнюю.

Скара с утробным рёвом пронёсся над процессией и сделал вираж над расположенной вдали заставой, к которой так спешило сопровождение маргасы. Застигнутые врасплох путешественники надеялись укрыться под защитой стенных орудий.

Застава Трёх Лигнимов имела несколько башен, на которых стояли баллисты. Противодраконьи орудия, баллисты-скорпионы, использовались для стрельбы в воздух, а не по стенам; они довольно быстро меняли угол наклона и имели жуткую разрушительную силу даже против драконьей чешуи.

«Нас всегда ждут в Арракисе», — усмехнулся про себя Морай. — «Поставили эти адовы болтомёты даже в такую глушь».

Баллисты Скара знал прекрасно. Дракон с гневным рыком увернулся от снарядов и лапами сорвал одну из баллист с башни, протащил за собой и швырнул механизм на землю. Когда он видел заряженные в боевые машины длинные, как копья, болты, он приходил в бешенство. Его единственный глаз наливался кровью, а грива тряслась от идущего из груди рычания.

Защитники заставы выбегали, вскидывая к плечу арбалеты. Скара не спал: он тут же смёл первый десяток стрелков со стены филигранным взмахом хвоста. А затем набрал высоту и остервенело кинулся на вторую баллисту. И сорвал её с башни ударом могучей лапы.

Морай ненавидел эти болтомёты вместе со Скарой. Ему хотелось рвать и крушить их, кусать натянутые тетивы и ломать болты…

«Его эмоции берут надо мной верх!»

Маргот скрипнул зубами от натуги и потряс головой. Единство дракона и всадника было потрясающе; и всё же всадник не мог всецело отдаться звериному нутру. Морай сделал усилие разумом и переборол Скару: отвлёк его от баллист и завернул обратно к дороге.

«Мы с тобой порезвимся, дружок, но чуть позже. Наша цель там, внизу».

Туча стрел пронзила в воздух. Но они успели ускользнуть. И помчались прямо в лоб конной процессии, стремительно снижаясь к колее.

Скара разогнавшимся в пике тараном влетел в передовых всадников. Он пробил строй латных рыцарей и грудью опрокинул два экипажа. И, не замедляясь, вновь набрал высоту.

За два подлёта сопровождение можно было считать уничтоженным. Мешала лишь близость заставы Трёх Лигнимов.

Морай обернулся вниз через плечо. Все арбалетчики и лучники уже высыпали на стены. В воздухе засвистели болты из баллист, и маргот поморщился, прижимаясь ближе к крепкой шкуре Скары.

Тот сделал петлю в небе и наконец улизнул от укреплений. Он возвращался к раздробленным, рассыпанным остаткам процессии, что пылали на солнце стальными латами.

Эти латы были призваны стать последним пристанищем своих носителей — проклятой сталью.

Ветер взвыл в дырявых перепонках. Дракон налетел вновь и сбил наземь последнюю карету. А затем, круто повернув у дороги, посшибал на тракт добрую дюжину деревьев. Те завалили спасительный путь до заставы и занялись пламенем. Загорелась сама земля.

«Сейчас!»

Они шмыгнули в клубы дыма, прячась от прицелов баллист. Как раз вовремя: силы Скары сдали, и он грузно ухнулся прямо к цветастым каретам. И тут же щёлкнул пастью: ему не терпелось ухватить какую-нибудь из визжащих компаньонок Ланиты.

Дело было за Мораем. Жуткий маргот легко спрыгнул со спины своего чёрного зверя. В облаках пыли и гари, обнажив меч, он побежал к опрокинутым экипажам.

Ему попался упавший с коня рыцарь, что едва успел подняться; Морай чётким ударом снял ему голову. Вокруг мельтешили и другие выжившие — не только солдаты. Но они ему тоже мешали. Одна из компаньонок запуталась под ногами, и Морай отпихнул её грубым ударом сапога.

Рядом гулко клацнули челюсти Скары. Тот вылавливал среди разбегающихся служанок самых лакомых на вид девиц.

«В этом мы похожи», — усмехнулся Морай и ускорился, боясь упустить добычу.

Он ловко вскочил на край завалившегося набок экипажа. Внутри ютилась пара напуганных до полусмерти девушек. Но ни одна из них не была брюнеткой. Чертыхнувшись, маргот перемахнул через крышу; и тут же вступил в бой с двумя рыцарями, что прятались за каретой от драконова взора.

Первого Морай прикончил мгновенно ударом в глаз. Откинув его тело ногой, он без промедления сцепился со вторым. Тот парировал два его тычка. Затем уверенно пошёл в атаку; но маргот змеёй поднырнул под его локоть и левой рукой вонзил кинжал ему в горло.

«Припоминаю, как учил все эти пиратские приёмы», — фыркнул про себя Морай. Он перевёл дух, сморгнул с ресниц чужую кровь, перехватил Судьболом покрепче. И кинулся ко второму экипажу.

Скара, будто его монструозная тень, следовал за ним в отдалении. Он задерживался, чтобы засунуть морду в опрокинутые кареты.

— Где ты, где ты? — будто собаку, подзывал Морай. От дыма щипало в носу. Он налегке пробежал несколько шагов, огляделся; и наконец заприметил свою цель. Несколько рыцарей спасались с дороги под защиту лесной чащи. Собой они укрывали облачённую в платье со шлейфом аристократку.

Каштановые кудри! Это была она.

— Ланита-а! — проорал Морай. Все четверо рыцарей вздрогнули и обернулись, хватаясь за оружие. Сама леди тотчас же припустила наутёк, прочь, в гущу леса.

«Лови её!» — подумал Морай и громко присвистнул. Скара отвлёкся от своей охоты. Он с громким рыком подался вперёд, перемахнул через рыцарей и скрылся в дыму. Морай последовал бы за ним, но ему преградили путь верные гвардейцы Астралингов. Они схлестнулись, скрестив клинки.

Глядя в их ошеломлённые, ожесточённые лица, Морай забавлялся, зная, что они думают.

«Видят во мне демона; если меня не остановить, думают они, весь мир сгорит в огне или что-нибудь в этом духе».

Он ловко парировал сразу два удара, увернулся от третьего и едва не напоролся на четвёртый.

— Чёрт! — только и вырвалось у него, когда меч лихо чиркнул по кожаной броне. К счастью, та от чего-то да защищала.

Кровь взбурлила.

«Ранить? Меня? Многого хотите!» — и с запалом бешеного быка он контратаковал, воткнув меч одному из противников в подмышку. Второго сбил с ног подсечкой, третьему метнул в глаз кинжал, а четвёртый едва не снёс ему голову. В последний миг Морай увернулся — клинок рыцаря лишь сорвал ему наплеч.

«Признаю, одновременно четыре для меня — это уже перебор, если речь о бывалых рыцарях».

Он несколько раз отпрыгнул назад, уворачиваясь. Противник остался один. Но недолго; не успели они закончить поединок, как к нему примчалось на помощь несколько уцелевших товарищей. Их бело-голубые накидки зарябили в дыму. Морай выругался, готовясь вновь принять сложный бой.

Их прервал громкий женский визг.

«Попалась!»

Пара рыцарей обернулись на крик, и он тут же воспользовался этим. Одному рассёк шею, другому выбил меч из руки, и, оббежав их, сам рванулся в сторону воплей.

Воины кинулись за ним. Перегруппировавшиеся, они успели собраться, и теперь их было не меньше двух дюжин. От которых только и оставалось, что делать ноги.

Знакомое урчание донеслось из полумрака крон и дыма. Оно согрело Мораю сердце. Маргот бежал по горящей траве, улыбаясь, и слышал, как его преследуют воины марпринца.

— Стой, поганый Мор! — кричал один.

— У тебя нет чести!

— Душегуб!

— Ублюдок!

Но все ругательства смолкли, когда длинная морда Скары вынырнула из-под сени деревьев. Морай кинулся под его защиту, а тот одним огненным выдохом расплавил рыцарей вместе с бронёй.

В передней лапе угольно-чёрный дракон сжимал леди Тарцеваль. Та едва дышала от страха, как ещё живая мышь в лапах кошки.

— Мой красавец! — со всей душой воскликнул Морай Скаре. Он сунул Судьболом в ножны и быстро склонился к девушке.

Её расшитый платок сполз с волос, глаза закатились, а платье мятного цвета Тарцевалей порвалось на плече. Добыча была взята.

В Морае шевельнулось тёмное возбуждение. Он жадно пробежал глазами по её обнажившейся ключице и трепещущей груди. Сжал двумя пальцами подбородок и склонился к её лицу.

— Ланита, — рявкнул он и потряс её. — Слышишь? Ребёнок где?

Та не отвечала. Она была в полусознании.

— Ланита! — он ударил её по щеке. Но та даже не вздрогнула.

Морай раздосадовано оттолкнул её от себя.

— Зря молчишь, — процедил он. — Я сожгу дотла всю эту дорогу. Если Вранальг где-то тут — это его последние минуты.

Ланита была практически бездыханна.

— Так тому и быть, — бросил Морай. Скара выставил вперёд морщинистую чёрную лапу, и маргот быстро взбежал по ней к нему на холку. Сел в основании гривы. Взялся за жёсткие пропитанные драконьим жиром волосы. И напомнил:

— Держи её крепче. Только не выжми, как тряпку!

Скара издал в ответ переливистый музыкальный рык. Он перехватил Ланиту поудобнее, распахнул крылья и взмыл в небо.

В дыму дышать было тяжело. Они вылетели из серых клубов, чтобы Морай мог глотнуть свежего воздуха над сосновыми кронами. Но затем он, как обещал, возвратил дракона к тракту. И выжег всё: оставшихся солдат, прислугу, компаньонок, лошадей, кареты и все придорожные кусты.

После чего чёрный дракон, тяжело дыша, устремился на восток, к ближайшей крепости под флагом маргота.

Форт Руфаро располагался у подножия брезийских гор. Раньше это была одна из застав Астралингов, но уже два года здесь царила банда Миремба — разбойничьего главаря, чернокожего уроженца пограничья Барракии и Цсолтиги. Скара так устал за несколько часов сегодняшних перелётов, что буквально повалился на двор форта, распугав и гарнизон, и лошадей. Его угольно-чёрная туша, утыканная арбалетными болтами, растеклась по хозяйским постройкам и стенам.

Сам Миремб встретил маргота с блистательной белозубой улыбкой, полной восторга, и потаённым страхом в глазах. Он вышел навстречу, звеня множеством метательных кинжалов на поясе, и склонился в глубоком поклоне вместе со своими командирами.

Большинство были чёрные, как и он. Но Мораю это было только по вкусу. Приёмы пустынных бойцов зачастую давали им преимущество против местных рыцарей, а страх от их беспринципности опережал их кривые мечи.

Он велел сбить с колодца крышу, чтобы Скара мог просунуть туда голову и напиться. Вода ржавела в драконьем нутре, после чего утоляла жажду огненного хищника. Это была странность их природы. Впрочем, именно эта странность помогала им выживать в ржавых горах востока.

Убедившись, что Скара разместился с удобством, Морай перешёл к прочим делам. Сперва он проверил пульс похищенной леди. Та была положена прямо на земляной двор крепости. Сердце билось; Морай удовлетворённо кивнул. Он перекинул свою пленницу через плечо и понёс Ланиту в глубину каменного форта.

Там ей сунули под нос спирт, и она волей-неволей пришла в себя на соломе в окружении множества обвешанных оружием головорезов.

Ланита была красивой женщиной. Нежно-персиковая кожа, мягкие каштановые волосы, выразительные голубые глаза с зеленцой и длинные ресницы. Даже без учёта её расшитого золотом приталенного платья она была весьма хороша…

«…примерно как дорогие шлюхи Брезара», — усмехнулся Морай. Он встал на колено перед дрожащей леди. И огоньки факелов угрожающе сверкнули в его серых очах:

— Ланита, — повторил он голосом, что снился ей в кошмарах. — Отвечай, где твой сын, Вранальг.

Её розовые губы задрожали. Она смотрела в лицо своего похитителя и словно не хотела верить, что это происходит с ней взаправду.

Тогда он протянул к ней руку, пахнущую гарью и дымной драконьей чешуёй, и крепко сжал её челюсть в своих мозолистых пальцах. И проговорил отчётливо:

— От-ве-чай.

Ланита часто заморгала, не смея шевельнуться.

— Я не знаю, — наконец пролепетала она. — Клянусь, я не знаю! Вранг, наверное, решил спрятать его… он не сказал мне!

«Этот Лопух, что докладывался Дурику, вестимо, тугоухий», — скривился Морай. — «Но ничего страшного. Это всё равно прорыв в нашей десятилетней войне».

— Г-где я? — Ланита попыталась вырваться, её тело забила дрожь. — Что вы…?

Рот Морая растянулся в привычной кривой улыбке.

— Теперь ты у меня в гостях, дорогая кузина. И будешь под моим крылом до тех пор, пока мы с Врангом о чём-нибудь не договоримся.

Её лицо побелело, как выступившая из земли кость. Она крепко сжала край своего подола.

«Я переправлю её Пещорным Трактом в Брезар», — решил маргот. — «Но не всё сразу».

Скаре нужно было отдохнуть. Поэтому Морай решил задержаться в Руфаро. Он потребовал известить его о том, как обстоят дела в Таффеите и понял, что вряд ли нападения на перевал стоит ожидать сегодня: судя по последним сведениям, не хватало знамён самых значительных нобелей Астралингов.

Поэтому маргот со спокойной душой послал пару поручений в Брезар и некоторые точки вокруг Долины Смерти — отрядам Зверобоя и карателям Шакурха. Генералу Шабаке, который должен был руководить обороной Таффеита, для надёжности отправил конного гонца. И ввечеру явился к запертой в одной из комнат Ланите.

Сперва он надругался над кузиной. Он не дал ей одеться или уйти, и, когда Миремб и его головорезы стали пить с ним. Ей пришлось остаться сидеть у его ног, страдая от причинённого унижения. До глубокой ночи они услаждались её слезами и портвейном. Миремб не раз спрашивал, нельзя ли ему тоже.

— Говаривают, что все потомки Моргемоны во втором и третьем поколении имеют проблемы с воспроизводством детей, — усмехался наёмник. — Некоторые живут всю жизнь и зачнут разве что одного — в лучшем-то случае. Может, нужна помощь со стороны?

Но Морай непреклонно отвечал:

— Твои руки грязноваты для такой знатной леди.

Он оставался единственной стеной меж обнажённой Ланитой и множеством жадных взглядов. Она едва не расцарапала себя с ног до головы, лишь бы не позволить им видеть себя в подобной непристойности.

Её это пытало сильнее любого насилия. Поэтому в какой-то момент она не выдержала и взмолилась, схватив подол марготской котты:

— Маргот, прошу, оставьте меня, прошу! Я не замышляла ничего против вас, я лишь исполняла долг жены и матери; за что вы таким страшным бесчестием и болью наказываете меня?

Подвыпивший Морай повёл мыском сапога по её плечу и ответил:

— Я глава рода Тарцевалей, а ты, моя невестка и моя двоюродная сестра, подчиняешься мне. Разве не честь для тебя — ублажить меня?

Её глаза раскрылись в ужасе. Куривший рядом Миремб рассмеялся. Но Ланита была до трогательного жалобна. Она обняла сапог Морая, уткнулась лицом в пряжку и стала твердить:

— Я сделаю, что вы захотите, маргот, но только для вас. Прошу, умоляю, не давайте больше этим… этим… этой черни… смотреть на меня.

Морай облокотился щекой на руку, в которой держал кубок, и поглядел на неё с усмешкой. Головорезы сузили круг, пожирая глазами обнажённое тело леди Ланиты. Они знали, что маргота трудно разжалобить; но он понял её мысль куда лучше них.

«В сущности, этим шакалам и правда хватит таращиться на то, что принадлежит мне».

— Ты права, — наконец изрёк он и жестом отогнал вояк. — Парни, беритесь друг за друга. Леди устала от ваших масляных взглядов.

Она расплакалась, обняв его ногу ещё крепче, но он оттолкнул её. И бросил:

— Иди, отоспись. Здесь будет легче, чем в дороге.

— Я велю дать ей кровохлёбки, — услужливо сказал Миремб.

— И придержи подальше своё похотливое зверьё.

После чего отправился спать.

На следующий день он отобрал сопровождение для леди Ланиты и велел увезти её в Брезар. А сам сел на Скару и совершил ещё один недолгий перелёт до городка Астры, ближе к Таффеиту. Там он встретился с посыльным генерала Шабаки и с удивлением узнал, что марпринц Каскар, похоже, не стал выдвигаться к месту сражения — его зелёного дракона Наали не было видно даже с самых высоких наблюдательных пунктов в горах.

«Ну, может, ещё появится», — предположил он. — «Нет нужды мариновать дракона рядом с медленно идущими отрядами. Хотя раньше он предпочитал делать примерно так. Но теперь, вероятно, у него много дел в Арракисе: Рэйка буквально взбесилась, отовсюду повылезали эти жрецы-ааниты, и люди идут за ними против собственных господ».

Было два варианта: либо Каскар узнал о похищении сестры и передумал наступать на Таффеит, либо он уже подписал требования Иерофанта Эверетта и больше не мог выводить дракона на бой с людьми. Ни один из них подтвердить пока не удавалось.

Эту ночь Морай провёл в Астре. А на следующий день долетел до Таффеита. Город в предгорьях был превращён в ершистые укрепления, которые разразились ликующим рёвом при виде тёмного силуэта Скары.

— Мор! Мор! Мор! — скандировали солдаты под чёрными флагами, и горы сотрясались от их голосов.

Генерал Шабака, авантюрист с запада, который не имел беззаконного прошлого, но был покорён подвигами Морая, с самого начала прибыл ко двору с неплохим опытом командования. Теперь же он превратился в маршала Брезы, которому Морай доверял сражения даже тогда, когда сам не собирался в них участвовать.

Статный лысый генерал с пышными усами, держа под мышкой шлем, быстро обрисовал марготу ситуацию.

— Каскар наступает, маргот. И с ними знамёна Хауров.

— Хауров? — вскинул брови Морай. — Семейство Исмирота, где тот умертвил своего братца. Они вряд ли вышли бы всеми полками без поддержки дракона, а их дракон… разве уже подрос?

— Похоже на то.

— Он прибыл?

— Пока нет. Но разведка утверждает, что у переправы видели двух.

— Понятно, — вздохнул Морай и устало вздохнул. А затем спросил:

— Лионай здесь?

Сэр Лионай Шабака, его старый друг и сын генерала Шабаки, был представлен ко двору тогда же, когда и сам генерал прибыл служить Мораю. Лионай был оптимистичным мальчишкой и почитал за честь подносить Мораю его меч, поэтому он в какой-то степени был его оруженосцем.

Однако он был довольно привязчив и уж очень прикипел к марготу. До такой степени, что генерал заподозрил между ними нечто неладное и стал отсылать сына в разные кампании, чтобы тот, во-первых, получил боевой опыт; во-вторых — возмужал; а в-третьих — научился жить без Морая.

Теперь Лионай действительно повзрослел и прекрасно справлялся с ремеслом военного командира, отдавая предпочтение засадным тактикам и стрелковым подразделениям. Приезжая в гости к Мораю, он рассказывал о уже своих собственных оруженосцах и воспитанниках, однако чаще — о подвигах и битвах.

— Здесь, — после некоторой паузы ответил генерал Шабака. — В артиллерийском командовании.

— Зайду поздороваться, — усмехнулся Морай и, игнорируя его тяжёлый взгляд, пошёл по стене.

Таффеит приготовился к обороне. Город, расстелившийся у подножья брезарских гор, уже давно стал ветераном войны Астралингов и Тарцевалей. За годы противостояния было вырыто множество рвов, утыканных кольями, и выставлены десятки оборонительных баллист и требушетов. Жители привычно прятались по домам и подвалам. По улицам грохотали подводы снабжения, подвозящие на стены камни, стрелы, копья и иные боеприпасы.

На горизонте виднелись шатры с голубыми стягами Астралингов и алыми — Хауров. В подзорную трубу Морай и его командиры, включая упомянутого сэра Лионая, изучали содержимое войск. Астралинги славились своими рыцарями; как младший род от самой Моргемоны, они поддерживали чисто королевский подход к военному искусству. Каждый латник являлся с помпой, дорого одетый и закованный в полированную пластинчатую броню.

Разумеется, это не исключало вовлечение ополчения, которое, напротив, было босо, слабо вооружено и совершенно заброшено своими блистательными хозяевами. Скара даже не жёг их с неба, часто принимая их за грязь.

Хауры были более практичны. Они снаряжали меньше рыцарей, но их рядовые солдаты были более организованы. Также Морай разглядел знамя с голубой змеёй на белом фоне.

«Наёмники Конзаны», — подумал он. — «Ныне часть семейства Гиадрингов, они сражаются и в Рэйке за звонкую монету. Деньги не пахнут».

Наёмники были вооружены гибридно, среди них имелись отряды и ближнего, и дальнего боя, и они с лёгкостью менялись между собой, ибо каждый имел при себе и меч, и арбалет.

«Арбалеты опаснее, чем луки. Арбалет вблизи может пробить чешую Скары».

— Их осадные орудия подходят, — заметил сэр Лионай и помог Мораю отыскать подразделение с требушетами.

«Они не торопятся, будто думают, что я так и буду смотреть и передвигать фигуры по доске в ожидании».

— Прекрасно, — сказал Морай и развернулся, собираясь покинуть верх башни. — Я не кавалер, чтоб давать им, как даме, навести марафет. Пускай встречают меня, как есть.

Он задержался глазами на Лионае и махнул ему рукой, подзывая его за собой.

— Но у них множество новых баллист, маргот! — прозвучал им вслед возглас одного из командиров.

Однако Морай и Лионай уже увлеклись разговором, позабыв на пару минут о надвигающейся грозе сражения.

Лионай одевался как рыцарь и именовался сэром, хотя его посвятили при весьма сомнительных обстоятельствах — и всё же более правомерно, чем Морая. Лионай разжился бронёй с позолоченной гравировкой и даже отпустил волосы до плеч — пшеничные, львино-русые, они украшали его довольное лицо. Морай всё никак не мог свыкнуться с тем, что Лионай сравнялся с ним ростом; он даже стал помясистее, не столь поджарый, сколь сам маргот, но зато лоснящийся, как турнирный конь.

— Ещё раз здравствуй, разбойник, — усмехнулся Морай и хлопнул его по плечу. — Отрастил себе патлы, в длинноволосые диатры метишь?

— Маргот, — поклонился Лионай коротко и перехватил его руку. — Вообще-то маменька моего папеньки была из Маанаров, из рода самого ди Леммарта, так что я не так далёк от королевских кровей, как ты думаешь.

Морай хмыкнул, изучая новые шрамы у него на лице. Лионай, по сути, руководил наёмными мечами — подразделениями отца, которые тот выделил ему под управление. Но основной его целью была не звонкая монета, а репутация.

И не всегда она давалась ему легко. О том можно было судить по его сломанному уху.

— Я надеялся, ты будешь здесь, — словно подумав о том же, произнёс Лионай. — Я насилу вернулся из джунглей на берегу Тиванды — нас нанимали Мадреяры, чтобы мы разобрались с людьми Тайпана. Да только не предупредили нас, что там не логово, а целый скрытый в пойме город. Была такая резня, и я уж думал, больше нам не повидаться.

— Какая драма, — усмехнулся Морай. — Я тебя учил. Ты не можешь умереть в бою.

— Ты не поверишь; только этой мыслью я и выжил, — наконец улыбнулся Лионай в ответ и достал из-за пазухи интересную брошь.

Это был янтарь, в котором застыла золотая бабочка-комета: редкая бабочка из мангровых лесов к югу отсюда, у которой крылья внизу заканчивались двумя длинными хвостами.

— Повторял себе то, что ты говорил мне, — пояснил Лионай. — «Если ты учился у меня, в бою ты не сдохнешь». И не сдох, чёрт возьми, даже когда меня взяли в кольцо два десятка головорезов проклятого Пустынного Змея. Я в первый раз взглянул в глаза Схаалу — меня истыкали, как мишень на стрельбище, и до сих пор не знаю, как выкарабкался. Потом понял, что обязан тебе всем за эту фразу. Поэтому вот — трофей.

И он вручил ему брошь.

Морай подкинул её на руке — она была тяжёлая. Кусок янтаря занимал по меньшей мере половину ладони.

— Какова прелесть, — сказал он и вскинул голову, глядя в тёмные глаза Лионая с усмешкой. — Ты знаешь, что трофей — это мечи и щиты, знамёна и артефакты поверженных врагов? Какую наложницу ты убил ради этого «трофея»?

Лионай не обиделся и парировал:

— Я подношу те подарки, что отвечают моему чувству прекрасного, а мечи и щиты у тебя и так есть.

— Ладно, — Морай положил брошь в карман и улыбнулся. — Спасибо.

Неподалёку громыхнула баллиста, которая сошла с опоры, и оба обернулись, чтобы посмотреть, как солдаты с криками заталкивают её на место.

— Битва — наша мать родна, — протянул Лионай задумчиво. — Этот звенящий воздух перед боем — то, для чего мы родились. И всё же такие сражения — то, что вызывает во мне недоумение.

— Из-за чего?

— Из-за драконов, Морай. Огромные звери, короли воздуха, полные противоречий, удивительные существа, что по какой-то причине иногда решают связать свою судьбу с людьми, — он всмотрелся в затянутый облаками горизонт, словно ожидая увидеть там юркого зелёного Наали. — Они имеют вид хладнокровных — чешуйчатые, как ящеры — но их кровь горячее, чем лава в жерле вулкана. У них шесть конечностей с учётом крыльев, а не четыре, как у всех. Они покрыты перепонками — и одновременно гривами, роскошными, как у редких жеребцов. Они с лёгкостью уничтожают города и армии, не ставя людей ни в грош; но с некоторыми заключают союзы, которые превыше всего на свете. И когда они дерутся меж собой ради интересов двух мелких лордов — это то же самое, как когда кто-то подтирается поэмами века Гагнаров.

— «Мелких лордов», — возмутился Морай и уставился на него с вызовом. — Оборзел ты, дорогой мой.

Но Лионай имел до странного лиричное настроение и даже не попытался изобразить извинения. Он продолжал смотреть на Морая глазами ученика, что понял, как владеть мечом, но ещё не понял, для чего проливать им кровь.

Морай положил руку ему на плечо и сказал:

— Драконам безразличны цели войны, — пояснил он. — Они сцепляются ради большего. Каждый — для чего-то своего. Скара обожает добрую драку, подобно Мордепалу; и с куда большим удовольствием пирует телами солдат, а не связанных рабов. Наали — благородная натура, и по своей драконьей морали он желает мстить тем, кто причинил вред его стае, как я. У каждого из драконов есть что-то, что заставляет их гореть внутри — то, зачем они поднимаются в небо. Какие-то из этих целей отзываются нам, людям, и тогда есть шанс на лётный брак. А какие-то — нет, и такие драконы остаются нам непонятны. Но они прекрасно живут и без нас. Это мы, Лионай, меряем свои победы числом поверженных врагов. А они пылают, как огонь, что разгорается ярче, когда его тронет благоприятный ветер. И всё.

Лионай посмотрел на него с недоверием. Но Морай никогда по второму разу не объяснял.

— Я понимаю… — произнёс златокудрый рыцарь и положил ладонь поверх его руки. — …но всё равно я ожидаю массу противоречивых чувств, когда увижу вашу дуэль в небе.

— Любуйся ею, — ответил Морай. — Битва — мать родна не только для нас, но и для Скары. Ты увидишь его в расцвете сил — счастливым; чего ещё хотеть?

Маргот отстранился, раскочегарив себя собственными речами. Он хотел в бой. Лионай воскликнул ему напоследок:

— Командиры правы, берегись их баллист! Мы насчитали сорок болтомётов разных модификаций!

«Знаю», — подумал Морай и присвистнул. Скара, что ожидал его прямо под стеной, отвлёкся от пожирания заплутавшего адъютанта и поднял голову. — «Но мы не загнанная в овраг кабарга, чтобы нас можно было так просто подстрелить».

6. Низкое небо битвы

Ещё на полпути по лестнице Морай ощутил передавшееся ему жгучее нетерпение Скары, зудящее в пальцах. Он заулыбался и взбежал вверх по подставленной лапе дракона. Уселся в основании его гривы — и вновь почувствовал себя живым.

Чешуйчатая махина зарокотала под ним. От этого низкого звука ноги дребезжали по обоим бокам его холки. Скара покачивался, перешагивая через бочки с порохом, и сопел.

Небо ждало их.

— Ну, пора бы смутить наших безупречных врагов, — тепло улыбнулся Морай и погладил Скару по шее. Это прозвучало так нежно, что дракон даже не понял, что это призыв вверх. Но маргот прикрыл глаза, сосредоточился и представил себя высоко над вражескими порядками.

Скара тут же отозвался. Сделав хриплый вздох, он распахнул крылья. Пружиной вскочил на стену. И с неё сорвался, будто снаряд с тетивы, прямо вверх. От крыльев его разлетелись в стороны зазевавшиеся стрелки, и вода во рву реки Слезливой расплескалась по укреплениям.

Воздух взревел в ушах. Морая вдавило спиной в ребро шипов Скары у того на загривке. Маргот намотал руки на гриву и привычным усилием мышц удержался в прямом положении. Он вытягивался вперёд вдоль драконьей шеи, словно всадник на скаковой лошади, и прижимался прямо к гребню гривы, чтобы не бороться с могучим потоком воздуха.

Протяжный лосиный клич исторгся из груди Скары. Дракон знал пестроту военных шатров, вожделел блеск брони и обожал мельтешащих внизу людей. В нём закипало хищное счастье — и оно охватывало и седока.

В общей сложности около двух тысяч солдат оказалось выведено в бой. Внизу мелькали разноцветные плащи, трепались на ветру гербовые стяги, суетились собранные по тревоге подразделения. Скара вороном сделал вираж над пятнистой поляной атакующих; и они с Мораем разглядели драконов.

Наали, как всегда, терпеливо ожидал своего лётного супруга у лазурно-золотого шатра марпринца. Отсюда он казался зелёного цвета кошкой, что тут же взъерошила загривок при виде врага в небе.

Однако подле него был и второй дракон. Морай с любопытством всмотрелся в него: это был крепкий шипастый экземпляр, багряно-красный, с красивой блестящей гривой и зоркими глазами. Он был на вид очень молод. Ни одной дырки на перепонках, любопытные глаза и эмоциональное курлыканье отличали его от видавшего виды, сосредоточенного Наали.

«Какой красавец», — подумал Морай с нежностью. — «Он гораздо крепче Наали, и его чешуя наверняка может выдержать стрельбу из любых луков. Рубрал — дитя Лордамина, гиадрингского дракона, и он другой породы, но с Наали явно довольно близок. Тот не отстраняет его хвостом».

Секунды, потраченные на это любование, утекали, как песок в часах.

— Огонь! — разлетелось по уже собранным подразделениям. Морай спохватился и склонился вбок и вниз, потянулся к земле и пахотным землям в сторонке — и Скара вместе с ним ушёл в крутой вираж.

Залп стрел просвистел мимо.

Ветер прижимал маргота к драконьей шее и давил на голову, как рука суровой няньки. Но Морай держался умело. Перенеся вес на другую ногу, он завернул Скару вольтом. Ловким финтом они выпорхнули прямо к стрелковым порядкам.

Пламенный выдох Скары скосил их. Легко, как пшеницу косой. Люди превращались в пепел мгновенно, вместе с кольчугами и мечами, и страшная сила огня оставляла от них дымящую пустоту.

Уничтожив целый стрелковый отряд, Скара удовлетворённо загудел и взмыл в небо вновь. Новые залпы стрел преследовали его, но он был быстрее.

У Морая защекотало сердце. Разгорелись ладони. Ему хотелось нанести как можно больше ущерба перед тем, как начнётся битва. Он вновь развернул Скару и пронёсся над орудийными расчётами. Струя алого пламени прочертила под ними ровную линию. Лопались механизмы баллист, грохотали, разрушаясь, требушеты — за один пролёт разлетелся по меньшей мере десяток орудий. Хотя марпринц предусмотрительно держал их в разных местах, Морай умело лавировал меж наёмниками Конзаны и, избегая арбалетов, налетал вновь.

Увидев поблизости поле, он пронёсся над ним и поджёг его. Густой дым послужил хорошей завесой. Скару тянуло на орудия, но Морая волновал шатёр марпринца. Лазурная ткань манила его взгляд; там, внутри, Каскар наверняка облачался в лётную броню, и уничтожить его ничего не стоило.

Но как только Скара приблизился, с криком в небо взмыл Наали. Яростный, как мать, защищавшая своё гнездо, зелёный змей взвился и оскалом отпугнул Скару. Тот крутым виражом ушёл вбок и прожёг правую часть фронта рыцарей и пикинёров; Морай оглянулся, чтобы оценить обстановку, и понял, что багровый Рубрал тоже поднялся в небо.

До ушей долетел звук трещоток. Такими пользовались, чтобы злить приведённых на бой драконов.

«Слабаки», — подумал Морай. — «Ни один доа не отдаёт команд подобным убогим способом. Настоящий доа всегда в небе со своим лётным супругом, а не с земли теребит свои флейты и трещотки».

Можно было уходить, но им обоим было мало. Поэтому Морай напрягся, и Скара подобрался, как и он. Вместе они стрелой влетели обратно в клубы дыма. Огненный дождь окатил строевые порядки, взорвал боеприпасы, разнёс коновязи и унёс сотни жизней. Наали преследовал их, но лишь для того, чтобы прогнать от марпринца; в основном он оправдывал прозвище Изумрудного Хранителя и не впадал в слепую ярость, догоняя их.

Тем не менее, наткнуться на него в дыму было бы опасно для меньшего по размеру Скары. Но Скара и Морай бросали себя в битву без остатка. Они дразнили зелёного дракона, проносясь прямо под его хвостом, и умело вылавливали среди отрядов те, что представляли для них лакомую цель: стрелков и осадные орудия.

Так танцевал в небе Скара, Смерть из Брезы. Вместе со своим легендарным и ужасным наездником он услаждался треском пламени и криками разбитых порядков. Один над множеством врагов, он не страшился ничего.

Однако время уходило быстро, как роса с рассветом. Наали скрылся, очевидно, призванный Каскаром. Силы дырявых чёрных крыльев тоже иссякли. Они полетели обратно в Таффеит, оставляя после себя объятый хаосом полевой лагерь противника.

Скара устало снизился к таффеитской площади и просунул голову в колодец, чтобы напиться. А Морай соскочил с него, потирая руки и пылая восторгом.

Его вылеты во вражеский тыл даже доа называли безумными. Но он был неотрывно соединён сознанием со Скарой. Он сливался с ним воедино и всегда знал, как человек, когда им грозит опасность от орудий; и как зверь — как следует улизнуть от чужих взглядов или когтей. Вместе они были непобедимы и великолепны.

Адъютанты подбежали к марготу, и он распорядился:

— Добавьте им конными стрелками! Пусть вся группа Хвоста выйдет за ворота на пару пробегов.

— Генерал Шабака уже выслал их, маргот.

— Что за прелесть этот Шабака! Тогда вина мне, — велел Морай и прижался боком к лапе Скары. Та дрожала от натуги. Но чешуя горела огнём, будто раскалённый вертел.

В бою они жили, маргот и его дракон, и лишь это давало им счастье.

По прикидкам командиров, у них было несколько часов. И за это время Морай успел ополоснуться в ванной своей таффеитской резиденции, принял немного горячительного и вновь возвратился в штаб, а оттуда — на стены. Он едва не пританцовывал на ходу.

Всё складывалось очень удачно. Он был полон сил и не боялся грядущего сражения. И даже его чёрствое сердце нет-нет да и услаждалось, когда, проходя меж солдат, он видел их восторг и слышал:

— Мор! Мор! Мор!

Он ещё при жизни стал легендой, хотя и не мог представить, насколько.

Когда пехота марпринца подошла к городу, лестницы накинулись на стены и началась перестрелка орудий, Морай, ударив по рукам с командованием, вновь поднялся со Скарой в воздух. Он намеревался снова сделать несколько пролётов над вражеским авангардом, чтобы покосить ряды наступающих драконьим огнём.

Однако он столкнулся в небе не только с Наали, но и с молодым Рубралом.

«Участие чужого дракона должно было дорого стоить Каскару», — снисходительно думал маргот. — «Невзирая на то, что помощь в воздухе была частью его брачного договора, Хауры отказывались выводить Рубрала до последнего, пока Каскар не предложил им деньгами. Я не сомневаюсь, что моя шутовская разведка добыла верные сведения — это очень похоже на жадных Хауров».

Предгорья гремели залпами орудий и криками бойцов. Знамёна полоскались на ветру. Силы были неравны, но осаждать город, давний рубеж их фронтов, было куда труднее, чем защищать; и поэтому битва ожидала быть долгой.

Взгляды и бойцов, и спрятавшихся по домам мирных жителей устремлялись в небо. Там сошлись в смертельном вальсе Скара, Наали и красный дракон Рубрал.

Знакомый рёв ветра в ушах взбодрил Морая. Он крепко намотал гриву Скары на левую руку и выхватил из ножен Судьболом. Драконы столкнулись, схлестнулись, взвились; попытались попасть друг по другу когтями или шипами хвостов. И разлетелись. Скара был меньше Наали, но резвее.

Впрочем, Морай знал, что эта резвость крайне недолговечна. Его летучий товарищ быстро выдыхался, и нужно было, как всегда, добиться перевеса в свою пользу как можно быстрее. Особенно с учётом утреннего вылета.

Влажный ветер взъерошивал драконьи гривы. Сделав несколько пролётов друг мимо друга, как всегда перед дуэлью, Скара и Наали наконец понеслись друг на друга, ощерив зубы и когти.

На подлёте Морай без труда разглядел Каскара в желтоватой гриве Наали. Куртуазный рыцарь, двоюродный племянник коронованного диатра, Каскар с каштановыми волнистыми волосами и зоркими орлиными глазами был не совсем типичного вида, но красавцем — и зазнайкой, которому Мораю с детства хотелось разукрасить лицо.

«Тогда, перед твоим отцом, я в семь лет убил его оруженосца — но я сделал это, чтобы показать тебе, что бывает с теми, кто называет меня шавкой младшей линии».

Марпринц хорошо ладил со своим драконом. Однако в небе он был не бойцом, а, как и все доа, лишь направляющим. Он не брал с собой оружие и постоянно прижимался к пропитанным драконьим жиром волосам, чтобы уцелеть в огненном залпе от Скары.

— Трус! — крикнул ему Морай, когда они на огромной скорости промчались мимо друг друга.

Только дурак полагал, что наездник бесполезен в драконьей дуэли. Морай пережил их столько, что уже и сам имел немало мыслей насчёт тактики. Это в Кодексе Доа писали, что драконий всадник должен льнуть к гриве покрепче, чтобы не пострадать, и довериться своему зверю.

Морай разделял со Скарой каждый бой. Его было не сдуть безумной силой воздушных потоков. Он держал голову приподнятой и смотрел, что можно сделать, даже когда режущий ветер выжимал слёзы из глаз.

Реакция требовалась, как на охоте. По цветам и мелькнувшим мордам нужно было со скоростью молнии понимать, кто где находится.

И действовать.

Сойдясь с Наали и Рубралом, Морай велел Скаре взмыть вверх, а потом спикировать вниз, догоняя Наали со спины. Под собственным весом Скара разогнался, как падающий с неба коршун. Ветер едва не вырвал меч из рук. Это был рисковый приём, но Морай не собирался затягивать поединок.

Зелёная спина Наали стремительно приближалась. Скара оскалил зубы, выставил вперёд лапы и камнем пал на него с высоты. Но в последний миг Наали лихо увернулся. И полетел боком, прикрывая собой марпринца. Однако он потерял равновесие и чуть не проехался по земле. Его крыло с грохотом сшибло несколько орудий со стен; из груди исторгся возмущённый клич; но он мастерски вывернулся и ускользнул ближе к таффеитской ратуше, издавая тревожный стрёкот.

«Изумрудный Хранитель потрясающе благороден», — выдохнув, думал Морай. — «Он бережёт всадника пуще себя. Каскар дурак и не стоит его».

Маргот ускользнул в вираже, пронёсся над ревущей линией осады и вновь склонился к шее Скары ниже, побуждая его развить как можно большую скорость.

Морай наседал. Ускользая от неопытного Рубрала, он гнал Наали над городом, и башни мелькали под драконьими лапами, как дорожные камни.

«Кузен долгие годы избегал зубов Скары. Но это не может длиться вечно».

Скара догонял Наали и хлопал пастью. Укус, другой — он хватал зелёного за хвост и лапы, целясь ему в спину. Рубрал не помогал своему союзнику; по молодости он вообще не понимал, что они делают, поэтому Скара просто ударял его хвостом, и тот отлетал в сторону. Дырявые крылья взвизгивали на ветру. Чёрный дракон вновь и вновь, подчиняясь порывам своего доа, взмывал выше в небо, или, напротив, проносился прямо по городским крышам, чтобы неожиданным виражом сбить врага с толку.

Наали был силён, но словно скован, потерян. Подавленность Каскара из-за похищения Ланиты словно отражалась и на нём. Иногда он разгорался яростью, и тогда Скара улепётывал от него, как ласточка от сокола. Но потом будто уставал, отступая выше к горам, в Брезу, и зубы Скары постоянно схлопывались в волоске от его хвоста.

Наконец Морай подгадал момент и умудрился подсечь Наали. Скара мощно ударил противника плечом, крылья сплелись беспорядочным хлопаньем, и Морай, выпрямившись на бешеном ветру, вложил всю силу в один яркий, могучий, сокрушительный удар. Многолетний опыт не дал ему промахнуться. Даже в тянущих потоках ветра, на огромной скорости и в шаткой стойке на драконьем загривке.

Он попал точно в цель: рассёк плечо дракона и ногу Каскара.

— Н-на! — выкрикнул он торжествующе. Кровь брызнула его лицо. Это произошло так быстро, что он успел лишь услышать крик боли марпринца — и тут же их разделило потоком ветра.

Морай приподнялся выше и торжествующе взвыл. А затем обернулся, ища глазами своего соперника.

И тут его окатило огнём.

Маргот едва успел съёжиться изажмуриться. Скара изумлённо рыкнул. Длинная пропитанная жиром грива защитила Морая от пламени. Но спустя мгновение на загривок чёрного дракона обрушились когти молодого Рубрала.

Стоило пролиться крови — тот понял, что это не игра, а угроза его товарищу Наали. Поэтому вся его выносливость и сила обратилась против потрёпанного Скары. Он напал сверху, и Скара вывернулся, спасая Морая от его зубов.

Озверелый дракон наседал. Он был быстрее, и приходилось отбиваться.

Ловким укусом Скара поймал когтистую лапу Рубрала. Но не успел сломать её: красный дракон на лету впился ему в нос, и кипящая чёрная кровь обоих оросила маргота солёным дождём.

— Скотина, — прошипел маргот и смахнул с лица жгучие капли. Боль Скары отдавалась в нём троекратно.

И превращалась в чистую злобу.

Мимо промелькнула лапа Рубрала — он ударил её мечом. Но клинок звонко отлетел от твёрдой чешуи. Подобная царапина лишь раззадорила молодого дракона. И он погнал Скару выше в горы, над реликтовыми тисовыми лесами и можжевеловыми рощами.

Битва за Таффеит позабылась. Морай впадал в панику: отмахаться от красного дракона не вышло так, как он рассчитывал. Рубрал был в бешенстве. Он раз за разом окатывал Скару огнём, заставляя того теряться — и атаковал с неожиданных сторон. Лишь многолетние шипы на лапах и спине Скары уберегали его от всей силы злобных укусов.

Поливать друг друга пламенем для драконов было больше забавой или способом дезориентации — навредить так друг другу они практически не могли. Если только между ними не было большой разницы в возрасте и размерах.

Поэтому драконьи дуэли задействовали точные когти и острые частоколы зубов. Они были способны оставлять ужасные раны; а Морай не мог позволить Скаре получить ещё больше дыр в перепонках.

Как он жалел, что сам не был драконом! Что не мог рвануться в небо и ударом когтей по морде отогнать багрового хищника!

Маргот вертелся и так, и эдак. Он ловил каждое мгновение, когда Рубрал оказывался рядом, и пытался рассечь его лапу или ткнуть ему клинком в нос. Приходилось вытягиваться всё дальше, но это не волновало Морая. Страх высоты был ему чужд.

— Лети прочь! Пошёл к чёрту! — кричал маргот, взмахивая Судьболомом то налево, то направо. — Пристал, как муха в конце лета!

«Мы же одолели Наали! Он наверняка вернётся в полевой лагерь, поняв, что его всадник очень плох. Мы, чёрт возьми, победили в небе, и тут это!»

Скара уворачивался всё медленнее. Он уже не мог кусаться в ответ и тяжело дышал. Он увиливал, как мог; но усталость неумолимо тянула его вниз, к самым кронам. На него накатывало бессилие — и удары когтей Рубрала всё чаще достигали цели.

— Скара, лети, Скара! — умолял Морай, но у того уже не было сил сучить крыльями. Он планировал над лесом, вздрагивая от тычков Рубрала.

«Молодой дракон, может, убивать не станет», — быстро соображал Морай. — «Он ещё наверняка не знает, что такие драки могут быть насмерть».

Но пронзительный свист воздуха в алых крыльях говорил обратное. Рубрал сделал очередной вираж и помчался на них тараном в бок. Его крупная крепкая туша, множество перепонок и сильные мышцы делали его жутким бойцом даже в юном возрасте. Он скалил зубы и метил Скаре в шею.

Морай подскочил и рявкнул:

— Скара! — тот успел чуть отклонить голову, и клыки красного дракона вгрызлись в гриву.

Морай остолбенело уставился на то, как поганый зверь душит его товарища. Его кровь вспыхнула жидким огнём.

— А ну иди сюда! — взревел он и прямо на лету приподнялся.

Разум покинул его, оставив лишь гнев и страх за Скару. Поэтому он, ухватившись за гриву повыше, рванулся вперёд и вонзил меч в десну Рубрала.

Тот дёрнулся с оглушительным визгом; Скара моментально вывернулся из его хватки. И круто рванулся вбок.

Это оказалось неожиданностью. Лихой манёвр сбил Морая с ног, и в спешке схваченная грива выскочила из пальцев. Маргот поскользнулся, царапнул рукой чёрную чешую — и слетел с шеи своего лётного супруга прямо в тисовый лес.

***

Эйра, будучи второй день в гостях у Изингомов, владельцев козьей фермы у Ядвинного Тракта, пыталась хоть чем-то быть полезной. Но Коди, юркая бывшая кухарка и невестка главы семейства, постоянно отстраняла её и от кухонной утвари, и от метлы.

— Ты великая жрица Схаала, — твердила Коди. Большеглазая и пышногрудая, жена мёртвого мужа, она носила не траур, а обычный крузелер замужней женщины — чепец со множеством мелких складок.

После службы на кухне «Такелажника» Коди не боялась любой работы. Она в лицо смеялась тем, кто называл сельское хозяйство непомерным трудом, и говаривала: «Это вы ещё не пытались наготовить жрачку на сотни мужиков и увернуться от рук каждого из них, ходя мимо с бочонком пива или бараньей ногой».

Она постоянно сновала по дому, успевая и сор вынести, и кота погладить, и обед приготовить. Свёкр и свекровь, хоть и носили траур по погибшему сыну, не могли нарадоваться на Коди.

И потому за каждой трапезой говорили Эйре:

— Оставайся у нас столько, сколько хочешь, дорогая.

— Я думаю, мне надо в Арракис, — смущалась бывшая куртизанка.

— Нет-нет, не спеши. Воины Аана принесут в Рэйку долгожданный покой для простых людей, но сопротивление драконьих лордов велико, и прольётся немало крови. А у нас тихая гавань, — говаривал седой фермер Изингом. — Посмотри на наши дрожащие морщинистые руки, схаалитка. Если б не твоё усердие в служении твоему богу, давно бы мы передали хозяйство племяннику, и жили б в собственном доме в углу, как гости. Но ты привела к нам Коди — и теперь мы можем спокойно дожить свою старость.

«Только трудолюбие Коди — её заслуга, а не моя», — думала Эйра и смущённо жевала козий сыр.

— Паладины Аана, конечно, воины в белом, — сказала она осторожно. — Но, если они будут тут, бояться их надлежит не менее обычных солдат.

— У нас столько раз квартировались бандиты Зверобоя, что нам ничего не страшно, — отмахнулся её пожилой собеседник.

— Конец им всем скоро, конец, — с воодушевлением поддерживала его супруга.

— Верно, дорогая. Сами себя изжили уже, — бормотал старик. — Детей у них больше не рождается. Почти. Ну, маргот, конечно, родился как-то; да сам уже продолжить род не может. И другие тоже: Гиадринги, Нуоринги… все прокляты рождением дочерей. А наш диатр-то, ясное солнце? У него вообще один сын, да и тот не рыжий, не статный, и вообще, говорят, не его.

— Иерофант Эверетт сам от крови доа, он младший сын самого ди Леммарта Манаара, — со знанием дела добавляла старушка. — И нашему диатру дядюшка. Но даже он уже понял: нельзя ходить под драконами, как в стародавние времена, когда люди ещё не умели сами высекать огонь.

— Да под лордами, которые детей заделывать разучились!

Эйра слушала их вполуха. У неё на уме была недавняя ситуация, которая произошла, когда она покидала Брезар.

Она уехала из «Дома Культуры» одним днём. Ей до сих пор было немного стыдно за это. Но она сказала Грации, что не может больше быть шлюхой.

— Моё призвание — упокаивать неупокоенных, слушать неуслышанных, вспоминать забытых — а не развлекать жестокосердых мужиков! — выкрикнула она. — И ты об этом знала!

Теперь она думала, что следовало сказать иначе, помягче. Грация не заслужила подобной неблагодарности.

Но всё же без тех слов маргота и без случившегося с Трепетной Эйра, может, ещё долго не решилась бы уйти. А так она заплатила за место в телеге у торговца, что ехал в Кирабо, и, расспросив его об Изингомах, обеспечила себе спокойное путешествие до дома Коди.

О замужестве за мертвецом судачили во всех окрестных деревнях. Это была практика, которую можно было считать оккультной, если б не постоянное напоминание о том, что источник ей — один из Троих. Даже в спокойные времена схаалиты были не в особом почёте; их, может, и не обижали, но уважать их и целовать им руки, как аанитским священникам, в голову не приходило никому.

Тем не менее, всякий знал: час Схаала настанет для каждого. И даже если деяния Бога Горя пугают, о нём надлежит помнить.

«Мне давно следовало покинуть Брезар», — думала Эйра. — «Пускай здесь тоже разбойники за каждым поворотом, но тут куда просторнее, не воняет и не душат тесные стены улиц».

С мужем Коди, которого та ласково называла «Вольк», ей тоже удалось пообщаться. В новолуние, когда грань меж мирами стиралась, Эйра задумала поставить отстояться воды для поганого зелья — далеко, за колодцем — а потом отправилась в хозяйство, чтобы порадовать Коди долгожданным воссоединением с супругом. Она пожевала змееголовника. И, явившись в спальню Коди, села на кровать рядом с его черепом.

«Жрица!» — воскликнул призрачный голос в её разуме. — «Ах, если б я мог ей ответить, как отвечаю тебе! Я бы говорил ей каждый день, как люблю её! Скажи ей за меня: люблю тебя…»

Эйра вздохнула, скрестив пальцы на коленях, и передала трепетно ожидающей Коди:

— Он говорит, что очень любит тебя.

— И я его тоже, скажи ему! — блестя слезами в глазах, воскликнула девушка.

«Бедняжка, если б ты знала», — думала Эйра. — «Это твой Вольк, но не совсем. Лишь та его часть, что удерживает его на этом свете. Он не упокоен — но благодаря тому, что память о тебе держит его здесь, ты всегда будешь для него единственной».

— Он тебя слышит и так, — проворчала она притворно.

И Вольк действительно отзывался мгновенно.

«Она повторяет мне об этом каждый день, а я не могу сказать ей это в ответ!» — жаловался призрачный муж. Его начищенный до белизны череп сиял, как комнатная луна. — «Дорогая, милая жрица, есть ли хоть какая-нибудь возможность ей тоже — хоть иногда! — говорить со мною, как ты?»

Эйра задумалась. Сидя на кровати, укрытой покрывалом в клеточку, и слушая стрёкот полевых кузнечиков, она припомнила день, когда впервые услышала голос мертвеца.

Она знала, как это началось. Но не собиралась никому и никогда открывать это.

— Нет, — сказала она и покачала своей точёной чёрной головой. — Такого нет. Впрочем…

Глаза Коди заблестели надеждой.

— Не знаю, говорят, разгалиты используют такую вещь — «спиритическую доску». Может, её можно где-то купить. Но это для тех, кто читать умеет.

— Ох, — Коди взялась за свою кудрявую голову и покачалась из стороны в сторону. Но это была очень решительная девушка, которая не замечала препятствий. — Тогда я научусь читать! А как это работает?

— Я не уверена, — замялась Эйра. — Она как-то указывает на буквы. То, что хочет сказать призрак, побуквенно выстраивается в слова. Может, если где-то в Брезе ещё осталась какая-нибудь знахарка-разгалитка, она тебе расскажет.

— О, если такая есть, я её из-под земли достану! — воскликнула Коди. — И всё же, коль брак наш Схаалом заключён; неужели милостивый Рогатый никак не дозволяет нам хоть парой слов перекинуться с ушедшими близкими?

Эйра замялась ещё сильнее.

— Не подумай, что я таю от тебя секреты, — неловко сказала она. — В Верестаре говаривали про какие-то лилии или илии; или что-то такое. Про некую вещь чужеземную, которая открывает тебе ход к мёртвым. Но я со всей честностью могу сказать, что ни разу не встречала такого — и сильно сомневаюсь, что оно и впрямь так работает.

— Тогда и ладно, — ничуть не расстроилась Коди. — Мне как угодно сойдёт!

Она схватила череп Волька. И закружилась с ним по комнате, заставив половицы завыть.

— Спасибо тебе, милая Эйра, спасибо! Ты великая жрица Схаала, теперь все брезийские предгорья это знают.

Эйра смущалась и улыбалась. При виде двух любящих сердец её душа пела.

«Схаал милостив ко мне, что дозволяет мне стяжать благодарность не только мёртвых, но и живых».

У Изингомов жрица провела три дня. Она ела досыта и спала до обеда, и ей не позволяли заниматься никакими делами. Она в кои-то веки праздно бродила по окрестным полям, наблюдала за тисовыми козами и разговаривала с крестьянами, которым рассказывала о бесконечной доброте Рогатого Бога.

Те были воодушевлены. Все тайно ожидали, что век обветшалой драконьей династии подходит к концу, и Эйра не могла не согласиться, что это пошло бы на пользу простым людям. Вот только то, что это делалось под эгидой одного лишь Аана, смущало её.

Похоже, тот прославленный Иерофант не слишком почитал остальных из Трёх богов. А это было не менее странно, чем всё остальное в ныне происходящих событиях.

Начиная со второй ночи она стала слышать шёпот, что тянулся из леса. Она расспросила стариков-фермеров, есть ли здесь какое-нибудь кладбище. И те ответили ей:

— Разумеется, жрица. Очень старый погост, он был здесь ещё до маргота Минорая, упокой Схаал его душу… Это могилы с тех времён, когда Рэйка была ещё великой Рэ-ей, и её границы простирались от восточных ржавых гор до западных океанов. Именно здесь нёс свой дозор Жнец из той сказки про Шакаль.

Тогда Эйра расцвела и решила посетить реликтовое место.

В тихий послеобеденный день она собралась в тисовый лес. Козы, что жевали хвойные ветки, бродили меж деревьев. Любая нормальная коза отравилась бы тисами, но эти были особой брезийской породы — и за много поколений они выработали стойкость к тисовому яду.

А ещё у них был характерный чёрный цвет шкуры; похожий на гьеналий горб; и очень странное строение черепа. Если у обычных травоядных зенки располагались по бокам морды, то тисовые козы имели глаза спереди, как у людей или хищников. Это смотрелось поистине жутко. Хотя сами животные имели нрав сравнительно миролюбивый.

«Вы словно стада самого Схаала, что бродят по Долине Смерти и питаются отравленными ветками», — с улыбкой думала Эйра. Козы расступались перед ней. Она шагала в своей замызганной рясе, с лопатой в руке и сумкой на плече.

Хвойный ветерок щекотал её бронзово-чёрное лицо. За пределами вонючего тесного Брезара мир наконец показался ей огромным и дружелюбным. И хотя её предупредили, что в лесах бегают гьеналы, она не задумывалась об этом.

«Главное, чтобы не попался совсем уж гигантский, а то я всё-таки испугаюсь».

Пока что она видела лишь одну-единственную кабаргу. Которая, посмотрев на неё своей смешной мордой лани с грозными тигриными клыками, резво поскакала от неё прочь.

Животные, невзирая на все предупреждения, Эйре проблем не доставляли. Как всегда, страшнейшим зверем оказался человек.

Некто из деревенских последовал за ней в лес.

— Поверь, я всю жизнь тут горбачусь с этими проклятыми козами, я ни разу не пробовал женщины, — хрипло проговорил ей потрёпанный жизнью пастух. Он нагнал её под сенью тисов, схватил за плечо. И Эйра, проявив самообладание, ответила:

— Ну раз так, ты должен заплатить мне.

— За что? За то, что ты сделаешь то, что должна любая женщина? — фыркнул тот и прижал её к игольчатым ветвям. — Ты ходишь тут одна, значит, и без того испробована всеми, кому не лень! Тебе это нравится, и я не стану разоряться на твои удовольствия.

Его липкая рука полезла Эйре под юбку. И, когда он завозился с завязками своих штанов, Эйра одним движением извлекла костяной кинжал из рукава и воткнула ему в глаз.

Она не жалела таких, как он. Всему была своя цена. И если они не платили её, она взималась с них многократно.

«Если бы я задержалась тут, развела костёр…» — подумала она. Но отогнала от себя ленивые мысли об отдыхе. — «Пусть покормятся гьеналы и черви».

Нужно было идти.

Кладбище располагалось в значительном отдалении от Кирабо и других деревень. Эйре пришлось двигаться около трёх часов. И за ней поодаль следовали, хрустя ветками, любопытные гьеналы. Эйра специально не смотрела на них, не желая увидеть какого-нибудь здорового и горбатого.

«Те самые дети Шакали, конечно, всего лишь местная легенда; но я своими глазами видела следы, что больше следов копыт».

Погост находился посреди безмятежного леса. Кузнечики стрекотали, прыгая с камня на камень. Едва различимые очертания статуй ангелов и драконов проклёвывались через мох.

«Какое дивное место!» — подумала Эйра. Она оперлась о лопату и с улыбкой потёрла взмокший лоб.

Здесь пахло зверобоем и душистыми целебными травами. На могилах расцветали примулы, и жизнь с нежностью оплетала символы смерти, словно баюкая давно умерших потомков Рэ-ей.

Эйра испытала благоговейный трепет. Она присела в траву, раскрыла свою тряпичную сумку, достала свечу и змееголовник.

Змееголовник был травой Разгала — Великого Змея, Бога-Зверя, первого дракона. Покровитель бурь, дикой животной воли и всего непредсказуемого и непонятного, это был бог, что давал силу необычным и порой забавным безумцам, а также гадалкам, знахарям и заклинателям змей. Это был самый мирской бог, и оттого столь же мало чтимый, сколь и Схаал. Его можно было видеть всякую ночь на небе: он рассекал ночной свод извивающейся полосой звёзд. Поэтому никто шибко не смущался поминать его.

«Под Разгалом», — говорили влюблённые, подразумевая ночь, в которую встретятся. Или «когда Разгала станет видно» — потому что река из звёзд проступала на небе не ранее полуночи, когда становилось достаточно темно.

Разгала изображали как змея или как дракона. Легенда о его происхождении гласила, что он был первым в первейшей драконьей стае, что когда-либо бороздила просторы Первозданной Тьмы. Он раньше всех выпорхнул в вековечный мрак — и принял на себя его первый удар. Тьма до того глубоко проникла в него, что с тех пор не мог возжечь в себе ни малейшего огонька. Его внутреннее пламя погасло навсегда. Лишь его последующие братья и сёстры, другие драконы, стали теми королями неба, которых нынче так чтили.

Но Разгал оставался среди них мудрейшим и хитрейшим. Дракон без огня, он стал владыкой бурь и штормов, гроз и диких зверей. В какой-то степени его даже считали богом-саваймой, потому что он вобрал в себя Первозданную Тьму — а ту, как известно, населяла лишь жуткая нечисть.

От этого ритуалы Разгала и всё поклонение ему ходило так же близко к оккультным практикам, как и многие схаалитские церемонии. Однако ж они были куда ближе людям, ибо зачастую имели вполне человеческие запросы: чтобы пошёл дождь для хорошего урожая, чтобы умилостивился злобный конь, чтобы не куснула гадюка.

Привычность, утилитарность Разгала была и в том, что он покровительствовал путникам, морякам и травникам. А змееголовник — душистая травка с фиолетовыми цветочками — столь же часто использовалась и для добавления в чай, чтобы придать ему сладковатый запах, сколь и в ритуалах. У неё было простое назначение. Она давала человеку «звёздный нюх», то есть обостряла интуицию.

Раскидывая руны на столе, её нюхали гадалки; охотники, чтобы напасть на след, тоже растирали её под носом; и Эйра делала так же. Она слышала мертвецов и без этого, но лишь самых близких — и весьма тихо — поэтому она привыкла применять змееголовник так же, как и любые другие люди или жрецы, которым требовался обострённый звёздный нюх на ближайшее время.

Здесь, на старом погосте, это была необходимость.

Как правило она общалась с обывателями, многие из которых были младше неё на день своей смерти. Но здесь возлежали люди, почившие около двух веков назад, и эта мысль волновала её.

«Если кто-то из них остался неупокоен, значит, у него наверняка будет сложная просьба, но отказаться будет нельзя».

Она потёрла резные листики змееголовника у себя под носом. Сделала глубокий вдох, позволяя морозному сладковатому запаху проникнуть в грудь.

И услышала тихие голоса.

«Жр-ца», — шептали духи на малознакомом языке. — «Кр-ца стира…»

Эйра осмотрелась. Солнце ткаными лучами озаряло цветущие мхи и стёртые ветром старинные статуи.

«Стр-мая кори…»

«Я их не понимаю!» — расстроилась Эйра. — «В Альтаре говорят не на старом гиррите, как когда-то в Рэйке, а на гирре. Их слова звучат знакомо, но смысл большинства ускользает».

Она вздохнула, взяла незажжённую свечу, лопату и сумку и медленно побрела меж старинных курганов.

— Простите, добрые люди, — заговорила она. — Я жрица необразованная. Гиррита и грамоты не знаю. Я хочу помочь вам, если вы просите об этом… Но, прошу вас, дайте мне знак, который я способна буду понять.

Шепотки стали тише. Они слились с шелестом серебристых крон, спрятались в коврах изумрудного мха.

Заросшее кладбище словно ушло в раздумья. И Эйра тоже не спешила. Она позволяла себе напитаться ласковым солнцем, пением лесных горлиц и взглядами каменных ангелов. Особенно ей нравились надгробия в форме драконьих черепов: они походили на причудливые перевёрнутые лодки.

«Семья Коди так и ждёт, когда Иерофант явится сюда со своим Воинством Веры», — вспоминала Эйра. — «И хотя он несёт имя Аана, хочется верить, что он позаботится о том, чтобы схаалиты и разгалиты тоже почувствовали себя в безопасности. Он запретит кормить драконов местными жителями, и скоро по всей Рэйке жрецы снова станут чтимыми и нужными… если только не окажется, что Схаал и Разгал больше не в почёте у иерархата; тогда нам станет только хуже».

Усмешка коснулась её губ цвета горького шоколада.

«Нам ли привыкать быть за бортом жизни? Даже саваймы и лхамы, их могучие предводители, умирали. Поэтому Схаал был в Первозданной Тьме уже тогда. А Бог-Человек упросил богиню даровать ему защиту от тех страхов, что жили в вечном мраке. Великая Мать послала ему драконов, чтобы озарить непроглядную тьму. Он вступился за людей против оскала смерти, оскала зверей и оскала нечисти. Может, Аан и заслужил верховенство среди Троих, но всё же Иерофанту следует помнить: даже забытая, поруганная и отринутая, смерть будет всегда. И она единственная будет ждать каждого из нас тогда, когда утихнет драконий рёв, повянут цветы и падёт оплот цивилизации. Эпохи, светила, даже боги — смертны; смерть… бессмертна».

Громкий свист прервал её думы. Она замерла и вытянулась по струнке.

«Покойники? Что они хотят этим сказать?» — подумала чёрная девушка и нервно всмотрелась в могильные камни.

Свист повторился откуда-то спереди. А затем вдруг превратился в отчётливую ругань на гирре:

— Поганые ублюдские шавки! Чёрт бы… О-ох… — и стон разлетелся по кладбищу. Свист повторился. И громогласно прозвучал командирский рявк:

— Скара! Скара!

«Это ведь не то, о чём я думаю?» — подобралась Эйра. И стала красться, держа лопату на весу, чтобы не повторять прежних ошибок.

Призрачные голоса стали стягиваться в её разум вновь. Они шелестели, как потревоженные ветром кроны, и делались всё громче, хотя по-прежнему были ей непонятны.

Когда она подошла к источнику шума, их гул сделался до того громким, что голова загудела. Но Эйра умело игнорировала его.

Перед ней раскинулся обрушенный вниз старинный склеп. Он провалился на добрых три метра в глубину вместе с можжевеловыми кустами. Вокруг валялись сломанные тисовые ветки. А на дне, придавленный двумя гривастыми гьеналами и каменной стенкой, барахтался человек.

Весь покрытый чёрно-красной кровью, он изрыгал проклятья и пытался вылезти из-под придавивших его туш, одновременно не выпуская из рук меч.

Эйра охнула от неожиданности и прикрыла рот рукой. А он отреагировал мгновенно: выставил клинок вверх и тут же сощурил один глаз на солнце, чтобы лучше видеть её.

Это был маргот Морай.

Их удивление было взаимным.

— Шлюха с лопатой! — оторопело выдохнул маргот. — Опять!

«Что он тут делает?» — совсем запуталась Эйра, но на всякий случай поклонилась.

— Здесь, в какой-то блохами забытой чаще? — хрипло продолжил маргот и наконец спихнул с себя одно из собачьих тел. Должно быть, он убил хищников, когда те отыскали его и решили спуститься к нему в провал.

Эйра неловко повела руками.

— Так это кладбище, — пробормотала она, но разум её был в смятении.

— Ах, ну конечно. Должно быть, чёртов Рубрал решил, что меня пора хоронить. Напрасно, красный червяк!

— Как вы здесь оказались? — наконец решила спросить Эйра.

Тот кинул на неё полный презрения взгляд.

— Ты глуха или тупа? — спросил он. — Драконы дрались в небе. Я упал. Это хотя бы Бреза?

— Да, это предгорья у Ядвинного Тракта…

«Я слышала какой-то шум наверху, когда шла. Но я думала, это ветер поднялся».

— Вот и славно. Помоги мне вылезти отсюда! Я и так потерял прорву времени, пока пришёл в себя!

Эйра качнулась вбок, начав было думать, как вытащить маргота. Но тут гул в ушах превратился в рёв. Такой сильный, что она сделала шаг в сторону — и упала, не выдержав напора.

«Убий! Убий! Убий!» — голоса объединились в единый жуткий хор, и хор этот гласил понятное на обоих языках слово. Стоило ей посмотреть на Морая, как красное марево застлало глаза. — «Убий, жр’ца! Убий!»

Череп затрещал. Эйра в панике схватилась за виски, повалилась набок, на траву.

«Убий! Убий!» — ревели призраки, словно втаптывая её в землю своими криками.

— А-а! — не выдержав, взвыла жрица. — Замолкните! Уйдите!

Треск в ушах сделался оглушительным. Перед глазами всё поплыло. Такой силы ненависть и ярость накатила на неё из мира неупокоенных, что девушка буквально потонула в ней, как в воронке речного течения.

Даже дышать стало нечем.

— Прочь! — выкрикнула она и наконец нащупала свой амулет с железными ключами на бузинной ветке — и кинула его куда-то в могилы, словно кость бешеной собаке.

Рёв стих мгновенно. До того быстро, что Эйре почудилось на мгновение, что она оглохла — она не слышала вообще ничего.

Но потом сквозь тянущий звон она наконец уловила шелест ветра и брань маргота:

— Схаалитка, чёрт бы тебя побрал! У тебя там припадок? Или гьеналы? Ты слышишь?!

Она сделала несколько глубоких вздохов и приподнялась на локтях. Голова всё ещё кружилась. Отблески солнца на железных ключах расплывались перед глазами.

— Я здесь… — слабо ответила она. — Сейчас…

«Им-то что до этого? Сдохли давным-давно, но всё равно хотят, чтобы маргот умер? Он всё равно когда-нибудь умрёт, причём тут я?!» — от обиды она почувствовала прилив слёз к глазам. — «Я прихожу, чтобы помочь, а они пытаются вырвать из меня разум».

— Отвечай! — гаркнул маргот.

Вдруг его рука показалась над краем провала. Звякнул замаранный в крови меч.

— На! — рявкнул его голос. — Защищайся!

Эйра от изумления села.

«Как он залез так высоко сам, его же придавило стенкой склепа?»

Рука маргота соскользнула обратно вниз, оставив на поверхности Судьболом. Эйра спешно склонилась над провалом.

«Воистину, это не человек, а чёрт», — подумала она, когда увидела, что лорд Тарцеваль умудрился пролезть под угол плиты и тем самым кое-как выбрался на высоту, столь близкую к краю. Всё его тело натянулось вдоль крутого склона и дрожало от боли, покуда плита продолжала придавливать его ступню. Но сам он уже держался за древесные корни почти у самого края.

Увидев Эйру, он сдвинул брови и спросил:

— Да что там было?

«Его не убить ни драконам, ни гьеналам, ни обломкам».

— М-мертвецы, — со всей откровенностью ответила чёрная жрица.

— Я не слышал никаких мертвецов, — выдохнул Морай и соскользнул ещё чуть ниже с комьями скатившейся земли. Он говорил об этом так легко, будто это было обыденностью. — Ты передала им, чтобы убирались в преисподнюю?

Эйра потёрла глаза ладонью.

— Погоди, ты жрица, которая говорит с покойниками? — сдавленно выдохнул маргот. — Чёрт побери!

Но его оживлённая, пускай и сдобренная скрипом потаённой боли речь, проходила мимо ушей Эйры. Она видела, как он цепляется за жизнь; тянется вверх, кинув ей меч, своё единственное оружие; и ощущала, как сама земля тихим эхом шепчет просьбу сотен и тысяч беспокойных душ.

«Здесь, далеко в лесу, он совершенно один, без дракона и армии своих головорезов. Если так подумать, это действительно весьма редкая возможность просто взять и… оставить Брезу без тирании Мора».

Она моргнула и посмотрела на клинок.

«Странное чувство. Я никогда не желала убивать. Но, может, я и впрямь могу взять и изменить судьбу всей провинции…?»

— Не вздумай, — вдруг рявкнул маргот из провала. Эйра вздрогнула и отшатнулась от края. И пробормотала:

— Что такое?

— Не вздумай, — повторил Морай и поймал её взгляд своими очами цвета проклятой стали. — Думаешь, я не знаю этого выражения лица? Смотришь на свои руки, на меч, на меня. Не выйдет, шлюха. Убить меня — это не кости закопать. Я тебя пополам переломаю, только сунься.

Эйра тут же сделала невинное лицо, но про себя отметила: «Он в чём-то прав. Если даже я скину ему на голову тяжёлый камень, у меня такое чувство, что он уцелеет. Потом оторвёт себе придавленную стопу и вылезет. И претворит свои угрозы».

Она вздохнула и покачала головой, сама не зная, зачем говорит это:

— Это не моя мысль, маргот. Это вопль тысячи душ, что я слышу почти каждую ночь.

— Мертвецов-то? — фыркнул Морай и прислонился щекой к земле, устав бороться с силой притяжения. Для него новость о дивном даре жрицы, которым обладали разве что Жнецы из старинных легенд, действительно не отличалась от других новостей. — Они все просят меня прикончить?

— Да. Даже эти, которые мертвы уже пару веков как. Должно быть, радеют за судьбу родной земли, и…

— Тогда они ещё более жалкие, чем я думал.

Эйра неожиданно улыбнулась.

— В общем, люди действительно не дают себе уйти на покой из-за странных капризов, — согласилась она.

— И ты правда их слышишь?

— Да, маргот.

Он задумался, будто представляя, даёт ли это какую-то выгоду. Но думал он недолго и пожал плечами:

— Никудышный дар. Их убивают для того, чтоб они заткнулись, а не наоборот.

Эйра развеселилась от этой мысли, а он рявкнул:

— Слезай уже сюда! Помоги выбраться.

«Я не знаю, почему, но чем дальше, тем более бессмысленными мне кажутся эти призрачные мольбы», — подумала она и послушно соскользнула вниз, туда, где разломанный каменный склеп удерживал маргота в плену. — «Есть люди, которых ненавидят буквально все и которые, кажется, тяготят своим существованием всё человечество; но Морай мог и разбиться от падения, если б это было нужно судьбе. А значит, боги имеют на него свои планы».

7. Дом, милый дом

Одетую в кожаный сапог ногу Морая крепко стиснуло меж каменной плитой и землёй. Стоило Эйре склониться, она поняла: та уже опухла, отчего её ещё труднее выудить.

Она соскользнула по земляному склону; перешагнула через обессиленного маргота сперва один раз, потом второй. Она искала, можно ли чем-то подпереть плиту чуть ниже, чтобы ослабить давление. И в итоге ни к чему не пришла.

— Давайте я попробую приподнять плиту, — предложила Эйра.

Морай усмехнулся, смерив её изящную чёрную фигуру долгим взглядом.

— Вы мне, конечно, тоже постарайтесь помочь, — добавила она. — Я возьмусь вот тут, чуть ниже лодыжки, а вы — вот здесь, где есть выемка. Но главное — потяните ногу наверх.

«Я сильнее, чем кажусь; под рукавами моей рясы — чёрные тугие мышцы».

— Угм, — кивнул он и согнул обе ноги, съезжая чуть пониже к завалу. А затем упёрся в камень вторым сапогом и обеими руками.

«Это ещё более странный день, чем тот, когда я откапывала для него ящик», — подумала Эйра и взялась за край холодной, как лёд, плиты.

— Готовы?

— Да.

Она кивнула и со всей силы навалилась на плиту так, чтобы та приподнялась и стала в провале вертикально. Маргот тоже налёг со всем усилием. Оба зарычали, скрипя зубами, и плита поддалась. Морай выдернул ногу.

— Чёрт! — тут же взвыл он и замер, держа её на весу. У него от боли искры из глаз посыпались.

Эйра, в черноте своей чуть побагровевшая от натуги, шумно выдохнула и взглянула на скорченного маргота.

— Сломана? — спросила она.

— Я ей зацепился за ветку, когда падал, — процедил Морай, покачиваясь из стороны в сторону. — Проклятье… чёртово… р-р…

Но тут его стенания смолкли.

— Скара, — произнёс он одно слово. И выразил им единственное, о чём думал даже теперь. — Помоги вылезти.

Он набрал в грудь воздуха, заставляя себя сосредоточиться на склоне. Эйра кивнула и подобралась ближе. Когда он потянулся наверх, она подставила руки под его ступню, толкнула его вверх, и он вывалился на траву.

Внизу можно было расслышать его полную боли ругань. Эйра перевела дух. Она отряхнула руки и стала искать, за какой корень взяться, чтобы тоже вылезти; но рука маргота, вся покрытая царапинами, вдруг свесилась вниз.

— Давай, — натужно выдохнул он.

Она удивлённо посмотрела на его перекошенное от боли лицо, но не стала спорить. Схватилась за его крепкие пальцы — и он вытянул её наверх.

Маргот лежал в траве рядом со своим мечом. И он, и его оружие были оба испачканы в земле, своей и чужой крови, растрёпаны и, казалось, совсем измучены минувшим боем.

Но, как и в клинке пламенеющей формы, Судьболоме, в марготе всегда тлела искра внутренней силы.

— Так, — выдохнул Морай решительно и сел, вновь взявшись за сапог повреждённой ноги. — Ядвинный Тракт, да? Как далеко до него?

И стал, шипя себе под нос, расшнуровывать голенище. Эйра нерешительно ответила:

— До самого тракта напрямик, наверное, не больше часа. Но сама я пришла из деревни с названием Кирабо, и помню путь только туда. Он занял у меня примерно три часа быстрым шагом.

— Не пойдёт, — бросил Морай. И стиснул зубы. Он медленно стянул с опухшей ноги сапог — от той повеяло жаром, и Эйра поняла, что странно подогнута. — Три часа я никуда не пойду. Один — сойдёт.

— Но здесь пустой участок тракта, если я верно помню, без застав и деревень…

— Замолчи, — рявкнул он. И Эйра притихла, вместе с ним изучая вздувшуюся синюшную плоть.

«Похоже на вывих», — подумала схаалитка.

— Т-так, — дрогнувшим голосом произнёс маргот и сфокусировал взгляд на лодыжке. — У меня такое было… или что-то такое. Сейчас исправлю.

Она уставилась на него с потаённым страхом.

«Стоны мёртвых слушать не страшно; стенания живых пугают куда больше».

— Я знаю, жрецы не хлещут бренди, но, может, у тебя что есть с собой? — спросил её Морай.

— Не думаю, но… а, хотя постойте, — Эйра заглянула в свою сумку.

Давным-давно, в монастыре, их учили, что после мертвецов хорошо бы мыть руки. Но если воды и мыла рядом нет, то сойдёт крепкий алкоголь, которым надо протереть пальцы и ладони.

Обычно Эйра у себя такого не держала, но в доме у Изингомов ей пожаловали небольшую бутылку розового джина. Она вытащила её из сумки и сразу же протянула Мораю.

Он успел ответить ей ироничным взглядом.

«Он не посмеет шутить про пьяницу-схаалитку, когда я оказываю ему такую услугу», — подумала Эйра уверенно.

И она не угадала.

— Комар носа не подточит, а? — оскалился Морай в ухмылке. — Был бы это голубой джин, я бы приговорил тебя к смертной казни.

— Я бы уплатила вам пошлину лично, — не растерялась Эйра.

Он опрокинул гранёную бутыль и выпил несколько глотков. После чего всучил джин обратно Эйре и решительно хрустнул костяшками пальцев.

— Итак, давай, вспоминай, — заговорил Морай то ли сам с собой, то ли с ногой. — Мы с тобой тогда застряли в одной из пещер… няньки дурной было не дозваться до самой ночи, мать вообще забыла, и идти невмочь… тогда я тебя взял вот так, от себя, и…

Он схватился за ступню, наклонился вперёд и со щелчком оттянул её от себя за пальцы и пятку. Эйру передёрнуло, и она зажала уши от его вскрика. Но через мгновение лодыжка щёлкнула вновь и встала, видимо, как надо.

Маргот, дрожа, чуть выпрямился; все его мышцы свело. Он стал беспорядочно рвать траву вокруг себя, осыпая всё на свете такими безбожными ругательствами, что затих весь лес. Он корчился, глядя на свою ногу, и его лицо было красным, как раскалённое железо. Это длилось несколько мучительных минут. Но вскоре пик боли чуть спал, и он, закрыв лицо рукой, повалился набок.

Эйра подхватила его за плечи и положила к себе на колени. У неё почему-то дрожали руки.

«Поклонники маргота всегда говорили о его сильной воле; о том, как он не боится драконов и стойко выносит свои раны. Но я впервые увидела, чтобы человек, который любое лечение предоставляет придворным врачам, сам врачует свои суставы. Не знаю… может, то ему аукнется, и он останется навеки хромым — но вряд ли он будет сожалеть».

Она пригладила его взъерошенные лунные волосы, всё ещё недоумевая.

«Мне даже не хочется презирать его, как я привыкла. Он будто выкован из стали».

— Маргот, возьмите время отдохнуть, — промолвила она, гладя его по замусоренной сухими иголками голове. — Если чужой дракон погнал Скару до Брезара, городские орудия наверняка отвадили его.

— Да-а, но… — простонал маргот и зарылся носом в её подол. — Скара ранен… я ему нужен…

Влажные пятна расплылись по рясе от невольно пролитых слёз.

«Правду глаголят — это маргот питает Скару своей внутренней пылкостью? Разумеется, это больше похоже на сказку; но если он сам в это верит, то эта сказка для него — реальность».

Морай дал себе время — но лишь пару минут. После чего он приподнялся на вытянутых руках. Пошатнувшись, он ткнулся носом в плечо чёрной жрицы и шепнул:

— Спасибо, дорогуша.

Она недоумевающе улыбнулась в ответ и поспешила встать, когда маргот и сам, опираясь на ствол ближайшего дерева, медленно поднялся. Он попробовал наступить на ногу — напрасно. Он тут же одёрнул стопу от земли, будто от горячей сковороды, и зашипел.

— Да как же… ох, ладно, — и он, сунув Судьболом в ножны, со вздохом посмотрел на Эйру. — Помоги. Пойдём к тракту. Там кого-нибудь перехватим.

«А он думал, что сразу сможет ходить как новенький?» — про себя усмехнулась девушка.

Она подставила ему своё широкое плечо и взяла его руку, которую он перекинул ей через шею. Затем подхватила свою сумку и упрямо взяла также и лопату. Оглянулась и мысленно провела линию меж собой и могилами.

«Ухожу, отгоняя протянутые ваши руки, разрывая с вами всякую связь и оставляя вас позади», — произнесла она мысленно.

Теперь они были готовы.

Она потащила маргота через тисовую рощу как раненого. Он частенько шипел и плевался. И она догадывалась, что, вероятно, у него по всей спине горит полученный при падении ушиб. Но, вопреки слухам о том, что раненый маргот превращается в бешеного зверя, он ни разу не выругался на Эйру как таковую.

Час был слишком оптимистичным сроком. Им с таким трудом давался каждый шаг, что Эйра не знала, доберутся ли они до тракта хотя бы до заката. Под кронами уже начала разливаться вечерняя прохлада, а над ухом занудели комары.

Но она привыкла сдерживать внутренние жалобы и продолжала тянуть на себе Морая, думая лишь о том, как бы не сбиться с направления. Пока мох на стволах указывал на север, она забирала восточнее и надеялась, что не ошибается.

— Какая ж ты сильная лошадь, — прохрипел Морай ей в ухо. — Никогда бы не подумал, что шлюха может тащить мужчину в доспехах, пускай и лёгких, уже который час.

— Вы недооцениваете шлюх, — буркнула Эйра.

«Хотя вообще-то я уже сменила профессию, но мне всегда казалось глупым, что куртизанок считают изнеженными дурочками. Каждая из нас за день трудится не меньше бурлаков на великой реке Тиванде».

Она нервно косилась в пространство меж темнеющими стволами деревьев. За ними следовал крупный гьенал. Тихий падальщик был практически незаметен. Но, когда под его лапой щёлкала ветка, воображение рисовало Эйре его поистине ужасающие размеры.

— Что там? — просопел Морай, когда она в очередной раз подняла голову на неприятный звук.

— Надеюсь, кабарга, — пробормотала Эйра в ответ.

— Зря надеешься. Какой-нибудь жирный гьенал. Местные носят их шкуры, чтобы отпугивать их.

Эйра покосилась на раскрасневшееся от усилий лицо маргота.

«Хочет поболтать, чтобы скрасить тягость дороги. Этому Грация меня учила».

— Я не слышала о таком, — кротко молвила она. Ведь она и вправду провела большую часть жизни в больших городах — сперва в Морских Вратах, потом в Хараане, затем в Арау на острове Аратинга, после чего — в Лонсе во владениях семьи Д’Алонсо. И, наконец, в Благонте. Перед тем, как Грация купила её, она работала в городке Астра неподалёку от Таффеита. Дикая природа была ей не слишком близка.

Морай, с трудом делая каждый новый шаг, разъяснил:

— Гьеналы боятся тех, кто демонстрирует их убитых сородичей. В отличие от драконов. Помнится, первый муж Моргемоны подарил ей крамольное одеяние из синей чешуи павшего в бою Рокота. Её лётный супруг, Мордепал, и сам мечтал разорвать Рокота — он был рад его смерти. И всегда считался драконом странного нрава. Он ничуть не смутился её чешуйчатой одёже. Но когда оно досталось в наследство её сыну, диатрину Леонарду, и он единожды облачился в него… Его сжёг собственный дракон.

Эйра широко распахнула глаза.

— Для них это, должно быть, что-то наподобие…

— Да, тому, как если б мы напялили на себя людскую кожу, — фыркнул Морай. — Это поистине идиотский способ умереть — оскорбив собственного лётного супруга. Продемонстрировав вопиющее неуважение всему драконьему роду. Жалким земным букашкам носить шкуру высших хищников…

— Но почему они ничего не сделали Моргемоне?

— О, её Мордепал был на редкость отбитым даже среди своих… а другим ей хватало ума не показываться в таком одеянии. Они наделены нам неизвестной мудростью, но они же не всевидящие.

«Чего только не бывает на свете», — подумала Эйра, которая любила истории — что скрашивали досуг всем простым людям, которым суждено было на драконов смотреть лишь издалека. И надеяться, что те никогда не приблизятся.

— Скара тоже сын Мордепала, правда? — деликатно спросила Эйра.

Морай кивнул.

— Да… — на выдохе протянул он. Но мысли его с этого момента устремились к его дракону, и он не поддержал дальнейший разговор.

Через некоторое время маргот стал иногда наступать на мысок вправленной ноги, и их шаг стал побыстрее. Наконец, за четыре часа они преодолели долгий пролесок и вышли к пустынному Ядвинному Тракту.

Они оба смогли выдохнуть и сесть в придорожной траве.

— Здесь ездят в основном торговцы, крестьяне и местные, — проговорила Эйра, разминая затёкшее плечо. — Не думаю, что кто-то из них покажется ночью.

— Ночью тракты не пустуют, — ответил маргот и выпил ещё розового джина. — Пойди к дороге. Увидишь кого — останови.

Эйра тяжело вздохнула и поплелась ближе к двум колеям. Она села на обочине согбенной бронзовой статуей. И стала неподвижно следить за южной частью пути, надеясь, что вскоре покажется какой-нибудь торговец на телеге, который подбросит их.

К её разочарованию она увидела лишь одинокого всадника. И тот ехал не с юга, а с севера, неспешно похлопывая свою коренастую лошадь по бокам.

Он сперва натянул поводья, увидев чёрную жрицу в полумраке. Это был небедный на вид мужчина, который, вероятно, странствовал по провинциям; а может, собирался к каким-нибудь друзьям на выходные.

Впрочем, он двигался один, без эскорта — наверняка полагал, что уже проехал самые опасные разбойничьи ставки. Или заплатил пошлину.

— Схаалитка, — поднял он шляпу.

Эйра поднялась и неловко сложила руки:

— Добрый господин, прошу, постойте. Это дело чрезвычайной важности; у меня тут раненый маргот…

— Кто? — тот расхохотался. — Странная жрица, ты, наверное, пьяна.

— Я, — хрипло рыкнул Морай и, хромая, вылез из кустов. Тут же лязгнул Судьболом. — Отдавай лошадь.

Всадник оторопел и уставился на него с недоумением.

— М-маргот, это п-правда вы? Но…

Морай не собирался ждать ни мгновения. Он полоснул путника мечом по боку, а когда тот вскрикнул, рывком скинул его из седла. Эйра дёрнулась, испуганно глядя на спешенного всадника; но Морай уже дёрнул её за плечо, к себе. И кое-как взобрался на лошадь.

— Давай сюда, — рявкнул он девушке.

— Но этот человек… тут же гьеналы, и там огромный…

Однако он схватил её за руку и втянул перед собой на седло, перекинув её, будто козью тушу.

Эйра вдруг вспыхнула и взвизгнула:

— Дайте сесть нормально!

Морай расхохотался. Схватив её под грудью, он приподнял её наверх, чтобы она схватилась за его плечо. Так она сумела кое-как расположиться боком на неудобной передней луке седла.

Эйра едва успела сообразить, где верх, а где низ; маргот уже круто развернул коня в сторону Брезара и ударил его по бокам.

Испуганный мерин понёс галопом. Ошалевшее лицо путника, что держался за кровавый порез, скрылось за поворотом.

Эйру жутко подбрасывало. Она совсем не умела сидеть в седле; её трясло и мотало из стороны в сторону. Она нашла только один выход: придвинуться к марготу ближе и держаться за его плечо как можно крепче.

Он приобнимал её одной рукой, но его тёмный взгляд был устремлён на север. Теперь между ним и его целью не стояло ничего.

Когда они проносились мимо Кирабо, Эйра попыталась было попроситься домой к Изингомам. Но лицо маргота было столь ожесточённым и сосредоточенным, что она не решилась настаивать, когда он не ответил.

«Тьфу, опять этот Брезар», — подумала она уныло.

Вскоре конь не выдержал долгого галопа. Сперва он стал тащиться рысью, а потом и вовсе еле живым шагом, сколько бы Морай ни пинал его.

По счастливому случаю, им попался лагерь придорожных разбойников. И хотя это был первый раз в жизни, когда Эйра могла бы назвать встречу с бандитами «счастливой», так оно и вышло: Морай пригнал мерина к их костру и рявкнул:

— А ну встали! Лошадь мне!

Его взъерошенные светлые волосы, серебристые в свете луны, и бешеный взгляд сразу дали головорезам понять, кто вторгся в их сомнительные ночные развлечения. Эйра будто в странном сне смотрела, как они падают ниц, лбами ударяясь о землю, и все, как наказанные дети, лопочут на разные голоса:

— Великий маргот! Великий маргот! Сию же секунду, сию же секунду!

«А когда меня привозили в Брезар вместе с другими проданными девушками, так перед ними рассыпался сам караванщик — чтобы они не полезли смотреть товар, он дорого заплатил им. Но мы были дороже».

Бандиты отвлеклись от двух пойманных ими девушек, а те вообще попрятались за спины насильников, не смея и глаз поднять на лорда Брезы. Не далее чем через минуту чумазый главарь в платке, скрывавшем половину лица, выбежал вперёд. Он вёл под уздцы огромную трофейную кобылу.

— Лучшее для вас, маргот, лучшее! — клятвенно заверял он. — Я, Баако Башколом, вас почитаю превыше всех трёх Богов и превыше собственных родителей! Возьмите мою кобылу в знак моей величайшей преданности!

Морай не обращал внимания на его пламенный восторг. Он спихнул на траву Эйру, а затем, корча гримасу боли, слез с седла сам. И после этого запрыгнул на дарёную кобылу, а разбойники помогли Эйре взобраться следом — на сей раз позади маргота.

— Хорошая лошадь, — снисходительно бросил маргот, и лагерь головорезов взорвался восторженным и восхищённым рёвом. Матёрая серая в яблоках кобыла даже ухом не повела.

Морай пришпорил её — и та, подняв клубы пыли, понесла их в предместья Брезы, уже привычно смрадные и мрачные.

Теперь Эйра вновь не знала, как ей усидеть. Она притиснулась к Мораю сзади, обхватила его за торс, хотя и не без смущения, и попыталась притиснуться так же близко, как и раньше. Но маргот бросил через плечо:

— Не жмись!

И ей пришлось держаться на некотором расстоянии, чтобы не тревожить его ушибы. Она цеплялась за причудливые украшения рукавов в виде больших кожистых крыльев; и подпрыгивала на каждом такте галопа.

«Хоть бы не слететь в грязь», — думала она, косясь на рослых гьеналов, что припустили за одинокой кобылой, будто стая голодных волков.

Бреза приближалась. Каменные стены, обросшие башнями, закрывали небо. Вонь и гвалт, множество огней, босые люди и мусор на колее ознаменовали въезд в городскую черту.

Наперерез им бросилось несколько разбойников в чёрных накидках со звериными черепами на поясе — банда Зверобоя.

— Куда спешишь, дружок? — рыкнул один из них. Но Морай, не доставая меча, сверкнул глазами и проорал:

— Вон с дороги, выродки! — и бандиты бросились врассыпную.

Всё перед глазами Эйры мелькало, как в быстро пролистанной книжке. Телеги, заборы, покосившиеся работные дома, редкие каменные постройки, и толпы, толпы, толпы. Люди в замызганных коттах, люди в складчатых плащах, люди с волами и корзинами, люди на земле и у дверей кабаков…

Кобыла пыталась притормозить, чтобы не сбивать горожан, но Морай лишь крепче сжал её бока.

— Прочь! — рявкал он, и люди шарахались в ужасе. Они знали громовой голос маргота.

Он срезал через центральные улицы, где даже ночью было не протолкнуться. Когда дорогу ему преградил экипаж, запряжённый двумя лошадьми, он вдруг выхватил меч и рассёк их морды, заставив скакунов с визгом рвануться в сторону от него — и освободить ему путь.

Эйра едва могла удержаться за спиной маргота. Она цеплялась за него куда сильнее, чем раньше. Но он уже не обращал внимание на эти неудобства.

Они промчались по площади перед триконхом, и Эйра с удивлением обнаружила, что на месте храма трёх богов торчат обугленные столбы. На брусчатом просторе кобыла мчалась вперёд легко, будто летела. И Морай неожиданно крикнул через плечо:

— Эйра, ты славная шлюха! Я пошлю за тобой в «Дом», будь уверена.

Она разомкнула губы, не зная, чем ответить. Она пробормотала невнятное «спасибо», а после Морай вдруг пихнул её плечом, и она упала с лошади на вытоптанную клумбу во дворе Покоя.

Затем маргот круто развернул кобылу и погнал её по дороге к пещере, через Лордские Склепы. Мечи Мора во дворе даже возгласить приветствия не успели — за всадником остались лишь клубы пыли.

Эйра встала с колен. Отряхнула подол своей чёрной рясы и с обидой шмыгнула носом.

«Мне не достаёт храбрости сказать ему, что я больше не шлюха. Я, похоже, и впрямь навеки буду шлюхой, которую так и скидывают с седла».

Растерянная, она сжала лямку своей сумки. Посмотрела на мечей Мора в чёрных плащах. Потопталась на месте. Обвела глазами трёхэтажный особняк-палас, над которым кружили вороны. И решила, что теперь делать нечего — придётся идти в «Дом» и просить о ночлеге.

Но вдруг она увидела, что к ней через весь двор спешит леди Мальтара.

Невысокая, узкоплечая, словно детская кукла, она была, как и тогда, одета в штаны и кафтан. Её светлые волосы цвета жемчуга и лунного камня вспушились на веру, а глаза взволнованно блестели.

— Шлюха, — позвала она. — Что это было? Откуда он привёз тебя?

— Из лесов подле Кирабо, миледи, — Эйра сделала нелепый реверанс в своей измазанной рясе и мужских ботинках. — Маргот упал со спины своего дракона. Мне выпала честь помочь ему.

Глаза Мальтары расширились. Она была взволнована и несчастна.

— Он цел? — было единственным, что она спросила.

— Да, он спешил к Скаре, миледи.

Она покивала, но её серо-голубые глаза увлажнились.

«Кажется, она очень волнуется за брата», — подумала Эйра.

Но Мальтара мгновенно ожесточилась и командирским голосом произнесла:

— Дозорный! Ко мне. Проводи шлюху в «Дом».

Эйра склонила голову, прощаясь, и последовала обратно в город вслед за своим провожатым. У неё страшно болели ягодицы после первой за всю жизнь верховой езды — в том смысле, что на лошади. И она с трудом переставляла ноги. Меч Мора косился на неё с усмешкой, думая, что ей так досталось от маргота.

Но ей было не до шуток.

Она вновь положила руку на резную ручку двери. И нажала.

«Дом» встретил её изумлёнными взглядами множества девочек. Даже Чаркат сперва перегородил ей дорогу, решив, что это какая-то нищенка сунулась внутрь.

Но это была всего лишь она, Чёрная Эйра в грязном балахоне, ботинках и с сумкой.

«Лопата осталась у дороги», — подумала она грустно. Однако «подруг» приветствовала усталой улыбкой.

— Жница! — изумлённо воскликнула Болтливая. Но не стала приближаться к ней, словно побоялась, что куртизанка, ушедшая в схаалитки, уже успела замараться об мертвецов и принесла на себе вшей.

Госпожа Грация не заставила себя долго ждать. Она явилась, шурша двойной юбкой, и недоуменно захлопала глазами при виде девушки. Эйра поклонилась ей.

— Почтенная, я… я прошу прощения, что вновь потревожила вас. Я не стала бы просить вас о крове даже если б меня привели в Брезар крайние обстоятельства, но теперь… это совершенно критические обстоятельства.

Озорная и Любопытная подались вперёд, изучая её жуткий внешний вид, будто у чёрного пугала.

А Эйра довершила:

— Это маргот привёз меня назад.

Какой фурор произвели её слова! Девушки заахали, вскочили, заголосили:

— Боже мой! Боже мой!

Грация сморщилась от их гвалта и поманила Эйру за собой.

— Пошли, побеседуем, душечка, — сказала она. — Только оставь это ужасное барахло при входе!

— Как так вышло? Как? — донимали её все, особенно Болтливая, покуда она переодевалась в дежурное платье цвета фуксии.

— Я расскажу, — заверила Эйра. — Дайте только обсудить это с Почтенной.

«Очень неловко возвращаться после того, что я наговорила».

Блудная «дочь» явилась в бархатную розовую комнату с понурой головой. Она заламывала себе пальцы и кусала губу, но Грация привычно запретила ей:

— Не кусай, попортишь!

После чего они обе помрачнели, рассматривая друг друга.

Лишь когда внизу хлопнула дверь, зазвучали голоса визитёров и елейные смешки ластящихся девушек, Эйра встряхнулась и заговорила:

— Почтенная, я… сказала вам гадостей напоследок, хотя вы были очень добры ко мне. Я такая дура. Наверное, Схаал прислал меня назад, чтобы я извинилась перед вами. Простите меня, — и она низко поклонилась ей.

Обрамлённое кудрями напудренное лицо Грации смягчилось. Она сделала пару взмахов бумажным веером и посмотрела куда-то в сторону — на свой сундук, где хранила вещицы на память от своих «дочек».

От Эйры она оставила тот череп-подсвечник.

— Нет, твой гнев мне понятен, — неожиданно тихо для своего звучного голоса произнесла маман. — Ты была права. Я никогда не выбирала дочек лишь по внешности. Мне хотелось, чтобы вы все были разные… с непохожими судьбами… и я действительно всегда считала, что так вы будете интереснее нашим гостям.

Эйра пожала плечами и покачала головой. Слипшиеся от пыли и пота чёрные волосы сосульками соскальзывали ей на тёмный лоб.

— Я изрекла недостойную чушь, — ответила она. — Вы ведь владеете нашими судьбами по праву. Благодаря вам мы живы, здоровы и накормлены. То, что эти судьбы вам служат, — это закономерный итог вашей заботы.

Однако её слова показались Грации пугающими. Она всё сильнее укреплялась в своей вере в Аана и грядущее царство справедливости, и ей не хотелось, чтобы в будущем её осудили за подобное. Она поджала свои тёмно-алые губы и посмотрела на девушку взволнованно:

— Побойся богов, душечка. Как боюсь я. Думать даже не хочу, что мне принадлежат ваши жизни. Это не в моих руках… Но судьба, впрочем, — нечто сильное. Ты ушла, а она вновь свела тебя с марготом и вернула сюда. Верно?

«Стоило мне отречься от “Дома” и стать на путь жрицы, как он тут же загнал меня на место и в прежнее ремесло», — нахмурилась Эйра. И процедила:

— Верно… «Судьболом».

Она коротко поведала Грации о том, как всё произошло. И та заключила, что после ухода Эйры из «Дома» ей не следует возвращаться к работе — такова политика заведения. Но, раз маргот пришлёт за ней, ей необходимо этого ожидать, и для «Дома» будет хорошо, что он проявляет столько внимания к одной из воспитанниц.

Однако в «Доме» не было принято сидеть без дела. Поэтому она решила, что Эйра позаботится о новой девушке вместо Трепетной, о выразительной рыжей Артистке.

— Девочка мечтала стать актрисой театра, как и я когда-то, пока у неё не заболела мать, — представила её Грация. На лице новенькой была растерянность и решимость, а сама Грация смотрела прямо перед собой, словно вспоминая наивность своих молодых лет. — Ей тринадцать. Она пока не будет обслуживать гостей, но ей предстоит многому научиться. Раз уж ты у нас будешь не в полную ставку, передай ей часть своих знаний и наших порядков, Жница.

И Эйра согласилась на это.

Пока претендентки на её комнату не было, она вновь заселилась в свою украшенную опочивальню с витражными барханами и узорчатыми цсолтигскими коврами. Её точило дурное чувство.

«Надо будет днём отыскать на рынке кого-нибудь, кто едет в Кирабо, и попросить за десяток бронзовых рьотов передать весточку от меня для Коди. Она наверняка сходит с ума, думая, куда я пропала».

Она была такой уставшей, что хотела тотчас же упасть лицом на подушку и уснуть, не замечая сладострастных стонов за стенкой. Но, как только ушёл последний гость, другие Эйры налетели на неё. И вытащили её в гостиную.

Эйре пришлось рассказывать всю историю заново. Однако теперь её прерывали на каждой фразе.

— И он взял свою стопу и сам как дёрнет её! Она щёлкнула и встала на место, и он закричал от боли.

— Боше правый! — ахала Любопытная.

— Ты пожалела его? — сразу спросила Быстрая.

— Конечно, — кивнула Эйра, которая удобно устроилась на подушках рядом с Пройдохой и Артисткой. — Его от исступления повалило набок, но я положила его к себе на колени.

— На этот ужасный подол! — всплеснула руками Болтливая. — Весь в грязи!

— И он был в твоих руках? — допытывалась Внимательная. — Он что-то сказал тебе об этом?

Эйра посмотрела на мерцающую люстру под аркой потолка, припоминая. И протянула:

— Да, он сказал… «Спасибо, дорогуша».

Девушки взорвались аханьем и разнообразными возгласами изумления, восторга и волнения. Эйре пришлось повременить, прежде чем продолжать.

— …потом он поднял меня на лошадь. И мы поскакали обратно в Брезар, — довершила она свою историю.

«Я не собираюсь передавать его слова про “славную шлюху”, они мне противны».

— С ума сойти, — откровенно сказала Злая, почёсывая свой курносый нос. — Ты, похоже, ему по душе. Раз он с тобой разговаривал.

— Тебе повезло, — сокрушённо качала головой Болтливая. — Ты можешь стать его фавориткой.

— У него бывали фаворитки из «Синицы», — заметила Памятливая. — Одна даже жила с ним, будто маргаса. Дирабелла.

— Пару лунаров, — поддакнула Смешливая. — Ей просто нечем было на более долгое время заинтересовать его, и он сбагрил её сенешалю Шакурху, но с тех пор её никто и не видел. Любая из нас продержалась бы дольше.

— Чтобы потом нас вышвырнули, как с лошади, — буркнула Эйра.

«Мне нужна жизнь у кладбищ и погостов, а не в марготской опочивальне. Надеюсь, мне представится возможность это обозначить».

После этого она смогла наконец пойти спать. И поутру вместо того, чтобы готовиться к приёму гостей, как это делали остальные, она занялась Артисткой.

Наедине с ней, когда Эйра искала подходящие её круглому личику причёски, девочка оказалась разговорчивее, чем до этого.

— Жница, ты из далёкой С-солтиги, да? — спрашивала она, вертясь перед зеркалом под расчёской сосредоточенной куртизанки. — Какие у вас там есть сказки?

— Не знаю, моя хорошая, — отвечала Эйра. — Я родилась в селе неподалёку от Морских Врат, в Гангрии; оно называлось Верески. Там рядом был Верестар, схаалитский монастырь. Так что я с детства слушала все те же сказки, что и ты.

— А какие?

— Ну, какие… про Кошачью Диатрис, например.

— Я такой не знаю.

Эйра подняла брови. Натянув её волосы выше на расчёску, она решила, что «львиная грива» Артистке очень подойдёт.

— Да не может быть, — проворчала жрица. — Кошачья Диатрис — это Рыжая Моргемона. Прабабка маргота и бабка нынешнего диатра Рэйки. Она стала первой доа за много лет и возродила искусство лёта для многих родов, в которых ещё теплилась кровь Кантагара. До неё драконов оставалось всего пять, никем не сёдланных; а после они расплодились. И хотя теперь их всё равно не так много, как во времена Гагнаров, она заложила кирпичик в то, чтобы они остались на этом свете. И чтобы кто-то нет-нет да и садился на них, дабы увидеть Рэйку с высоты превыше птичьей.

— Это я слышала, — кивнула Артистка. — Но почему Кошачья Диатрис?

— Ох, — вздохнула Эйра.

И поведала ей историю о рыжей диатрис, что взошла на престол, будучи чародейкой. Она говорила с драконами на одном языке и была лётной супругой опаснейшего дракона Мордепала. Но и на земле у неё были свои драконы — городские коты. На всех островах и побережьях пушистые соглядатаи королевы приносили ей сведения и секреты в обмен на законы, что защищали их, и на вкусные подачки с замковых кухонь. Всякий боялся осудить Рыжую Моргемону вслух: коты были повсюду. Верные солдаты Кошачьей Диатрис несли её волю на земле, верный дракон Мордепал — в небе, а верная шпионская сесть множества хвостов поддерживала её из тени. То была настоящая диатрис-волшебница.

— Ух ты! — заблестели карие глаза Артистки. — Как бы я тоже хотела вот так! Жница, ты знаешь что-нибудь об этом? Говорят, ты ведаешь всякое; может, и колдовать умеешь?

— Нет, дорогая, — вздохнула Эйра. — Колдовство — это плохо.

— Но почему? — расстроилась девочка.

— Так устроено бытие, — изрекла Эйра, повторяя слова Кадаврика. — Когда-то мир был молод, и всего, что взрастила в нём Великая Мать — и Богов, и драконов, лесных духов савайм, и магию — было в изобилии. Но потом мир повзрослел. И стало ясно: любое баловство с колдовством скверно, ибо опасно заигрывать с силами, что царствовали в мире до прихода Троих. Боги защищают нас от этого не просто так. Может, это скучно; но всяко лучше, чем стать кормом для голодных демонов или савайм.

8. Боль ближнего своего

Леди Мальтара не отходила от постели своего брата. Он лежал спиной кверху, а она перемещала по его отёкшей спине мешочек с колотым льдом. Бледный свет сумрачного дня просачивался внутрь. Всё казалось тягучим и болезненным, как в лихорадочном сне.

Морай повернул голову набок и вновь посмотрел в окно. Там, в горах, дремал болезный Скара. Его единственный добрый друг, его судьба и его душа. Когда он примчался к нему минувшей ночью, он обнаружил дракона обессиленно лежащим на груде костей. Тот слабо заурчал при виде своего всадника.

Но его тело было холоднее обычного. Морай тогда ощупал все его раны и убедился, что шея его, хоть и прокушена, но цела. Однако безвольная слабость чёрного дракона страшила маргота.

«Плоть их соткана из чешуи, жара и стали», — вспоминал он строки из Кодекса Доа. — «Лекарства и яды людей им безразличны».

Очередная капля упала со свёртка со льдом ему на поясницу, и он вздрогнул. Но не издал ни звука. Он не отрывал взгляда от окна.

«Я ничего не могу для тебя сделать, Скара…»

Кулаки сжимались от злого бессилия.

«Если б я мог сражаться один, без него, чтобы такого не бывало! Но без доброй битвы он продолжит гаснуть, как тлеющие угли. Лишь на войне он снова становится живым».

Он сморгнул влагу со светлых ресниц и сдавленно вздохнул.

«Скара, ты мне нужен. Держись, Скара».

— Братец, — прозвучал тихий голос над головой. Мальтара тронула его плечо мягкой рукой. — Не волнуйся ты так. Он же дракон, справится.

Ярость взорвалась у него в груди. Он дёрнулся и локтем отпихнул её мешочек со льдом.

— Заткнись, дура! — рявкнул он. — Молчи, если не понимаешь, о чём речь!

Мальтара испуганно затихла и подхватила кулёк. Сестра раздражала его. После того случая, когда они на радостях от захвата Таффеита напились и переспали, она от него вообще не отходила.

А поскольку она в Покое была вроде камергера, занималась снабжением и обеспечением всех живущих в особняке и укреплениях, от неё было в целом никуда не деться.

— Прости, — тихо сказала она. — Но он же гораздо сильнее тебя. Он дракон, а ты человек. Вы всё равно всегда будете разделены…

Он зверски сверкнул на неё своими глубоко посаженными глазами и процедил:

— Мальтара, я уже сказал. Ты дура и ничерта не понимаешь. Если хочешь болтать — уйди.

Она покорно склонила голову и продолжила прикладывать лёд к его спине.

«Одно хорошо», — думал маргот. — «По слухам, Каскар лишился ноги и сейчас тоже не вылезает из постели. Рубрал летает по окрестностям, Наали в бешенстве бросается на своих, и Таффеит устоял. А Ланита завтра будет здесь, и я вышлю Врангу весть об этом. Вот только Скаре… Скаре это не поможет. Ничего нельзя сделать, можно только ждать».

Он закрыл глаза и, казалось, задремал. Пока его не разбудили поцелуи Мальтары — на лопатке и сзади на шее. От этого Морай тяжело вздохнул и уткнулся лбом в свою руку.

— Я так понимаю, когда Исмирот предпочёл спать не с тобой, а с этим проходимцем Кинаем, тебе стало скучно одной? — пробурчал он, не в силах отбиваться.

— Мне без него хорошо, — ответила она тихо. — А без тебя — нет. Зачем тебе шлюхи? Почему не зовёшь меня?

— Потому что ты мне не сдалась.

— Но я твой верный друг с самого детства! Я всегда хотела быть рядом. И я всегда люблю тебя.

Он протяжно вздохнул, вновь спихнул кулёк со льдом и перевернулся на спину. И уставился на неё тяжёлым взглядом.

— Я слишком устал для этого, — сказал он. — Хочешь ублажить меня — давай. Но если ты скажешь ещё хоть одно слово, я велю тебя запереть до конца недели.

«И так голова болит».

Глаза Мальтары вспыхнули. Она с восторгом приникла губами к его животу, пошла ниже… но касания её рук были до того осторожны и боязливы, что Морай не испытал ничего похожего на возбуждение. Он смотрел на неё снисходительно и уныло.

«Когда-то мне казалось, что у неё живой и сильный разум», — думал он, следя за тем, как скользит её язык по шрамам на его коже. — «Но теперь я не понимаю её».

— Ты совсем устал, — сказала она тихо. — Твоя плоть не отзывается мне.

— Ага, — буркнул он.

«Именно это я имел в виду. Твой жалкий вид делает всё ещё хуже, заставляя меня думать об упадке нашего семейства».

— Может, мне позвать тебе шлюху? — услужливо предложила она. — Дирабеллу? Или ту, чёрную, с которой ты приехал?

— Принеси мне портвейна и умолкни, — сказал Морай. — Главной шлюхой станет мой брат. Я погляжу, на что он способен, выпрашивая то, что ему так нужно.

На следующий день Ланиту действительно привезли. Связанную, как порося на убой, её вынесли из повозки в холл к марготу в одном исподнем. И он, перенеся вес на одну ногу, встал над ней. Улыбка украшала его уста.

— Как прошёл путь, миледи? — спросил он у обессиленной растрёпанной пленницы.

— Благодарю, маргот, — хрипло прошептала Ланита в ответ. Её каштановые кудри превратились в слипшиеся верёвки, а на лице застыла вековечная тоска. — Хорошо.

— Вы скромничаете, — усмехнулся Морай и склонился, помогая ей встать. — Пойдёмте, я позабочусь о вас. Парни, ну кто ж так возит знатную леди! Бедняжка совсем замёрзла, не правда ли?

Ланита смотрела на него недоверчиво. Он рассёк верёвки, что связывали её руки, и повёл её за собой, на второй этаж.

От глаз пленницы не укрылось, что маргот выраженно хромает. Он проследил за её взглядом и проговорил:

— Это после очередного падения со Скары, дорогая невестка. Прославившая меня традиция выживать после этого на сей раз заставила меня пострадать.

«А я решил сам вправить себе вывих, и, чёрт бы меня побрал, сделал что-то… не так».

Она молчала. Кровоподтёк под её губой служил красноречивым ответом. Хотя он ничуть не уродовал её стать; голубая кровь была видна и в её росте, и в её узкой талии, и сосудами она просвечивала сквозь тонкую аристократичную кожу.

— Ваш брат держится на драконе куда крепче, — продолжал Морай, приглашая её в свои апартаменты. — Даже когда я отсёк ему ногу, он не упал.

Ланита вздрогнула и замерла. Страх вспыхнул в её зелёно-голубых глазах.

— Ничего-ничего, докладывают, что Каскар жив, — многозначительно улыбаясь, Морай приоткрыл дверь в ванную комнату. Слуги подготовили ему горячей воды, но он дал возможность даме согреться и обмыться. — А вот что насчёт Вранга — непонятно. Так называемый законный маргот не появляется ни на поле боя, ни в вашем обществе… но скоро он узнает о том, что вы в плену, и проявится. Не правда ли?

— Что вы с ним сделаете, если он придёт за мной? — дрожа, прошептала Ланита.

— Вряд ли то же, что и с вами, — усмехнулся Морай. — Я знаю его с самого детства и помню, как он писался в штаны, поэтому у меня на него не встанет.

Ланита в ужасе ускользнула от него и закрыла дверь ванной.

«Безупречная леди — сносит любые невзгоды стойко, словно воин, но делает вид, что пошлости выводят её из равновесия».

Когда Ланита отогрелась в горячей воде, отмылась и облачилась в чистую котту, ей некуда было деться, кроме как выйти обратно в гостиную с бархатными синими стенами, где Морай уже ожидал её. Он предложил ей присесть на диванчике напротив.

Ланита была в одной рубашке — что для леди считалось тем же, что и нагота — и потому продолжала прикрываться руками. Однако она безропотно подчинилась.

— Мне нужно дать Врангу знать, что вы здесь, — обстоятельно объяснил маргот. Он поигрывал своим кинжалом с рукоятью в виде чёрной пасти Скары.

Ланита настороженно посмотрела на него в ответ.

«Какая умница, лишнего не говорит, всегда слушается», — подумал Морай. — «А ведь она могла бы быть моей, если бы старый идиот Кассат выдал её за меня, а не создавал некрасивый прецедент. Он сделал всё, чтобы показать, что поддерживает младшего кандидата на марготский титул. Ради чего?… И этой войне уже десять лет…»

Он лирично улыбнулся. Это было по-своему странно. В детстве Вранг был совсем забитым, запуганным мальчишкой, который и ел-то зачастую лишь тогда, когда Морай с ним делился. Он всегда считал его своей тенью и как-то упустил момент, когда тот вдруг решился сбежать — и превратился в ревностного врага.

«Как время пролетело… но этот старый поединок близится к развязке».

Маргот отвлёкся от воспоминаний и протянул настороженной леди свою ладонь.

— Дайте левую руку, — сказал он. — Мне потребуется ваше обручальное кольцо.

Ланита молча протянула свою кисть, и он сжал ей запястье, растопырив её пальцы нажимом на костяшки.

А затем придавил её пятерню к столу и вонзил кинжал в основание безымянного пальца. Леди в ужасе дёрнулась и взвизгнула. Она рванулась, пытаясь высвободить свою кисть, и кровь забрызгала её рубашку. Но хватка Морая была стальной: он додавил клинком остатки жил и отделил палец от руки.

Дело было сделано за пару секунд. Ланита побелела от боли. Она вся тряслась и хлопала губами, не в силах издать ни одного членораздельного звука.

Однако Морай от своей вседозволенности стал ещё игривее. Он притянул её руку к себе и коснулся губами кровавых дорожек.

— Ну, ну, — проурчал он. — Не больнее же, чем рожать детей, верно? А ведь ты могла бы родить их мне. Эта прелестная ручка осталась бы цела, если б твой отец предложил её правильному жениху.

Точёные черты леди исказились ненавистью. Сине-зелёные глаза вспыхнули. Пережитый страх стал ей нипочём; и она плюнула Мораю в лицо.

Он тут же отбросил от себя её руку. И хотел ударить, но сдержался.

«Она разделяет со мной фамилию. С неё хватит», — решил он и смахнул плевок со щеки. Отнятый палец был достаточным наказанием.

— Иди к моей сестре, Мальтаре, — гаркнул он и указал ей на дверь. — Она тебя устроит до тех пор, как мы получим ответ из Арракиса.

После чего он позвал к себе гонца и передал ему палец Ланиты вместе с кольцом. Тот отправился немедля.

И всё же внутри бушевала никуда не выплеснутая злоба. Ему понравилась храбрость Ланиты сама по себе; но не понравилось, что это его унизило.

Чтобы успокоиться, он походил по кабинету. И нашёл, чем себя занять. Занятием стало письмо с алой печатью в виде гидры, гербом Гиадрингов, — послание от его старшей сестры, диатрис Вальсаи.

«Дорогой брат,

Надеюсь, ты в добром здравии.

Сколь не люблю я обсуждать политику, вижу, тебя она беспокоит в первую очередь. Но я рада ответить на твои вопросы.

Ты совершенно прав, что мой муж — мудрейший из диатров. Он сумел войти в Конгломерат, не карая своих драконов за уже минувшие случаи людоедства. Он хочет сохранить Гангрию сильной и, как ты говоришь, в своём роде ратует за то, что драконы должны быть над людьми. Хотя он, конечно, рассматривает их как важную часть нашей государственной целостности — я бы назвала это так.

Ко двору прибыла его племянница по сестре, леди Лилисса Конзана. У нас ожидается множество утомительных вечеров с потенциальными женихами для неё, ей уже четырнадцать; и Тандр велел всякому иметь в виду, что за неимением второго ребёнка будет рассматривать её как свою, а значит, желающих будет много.

Спасибо, что справлялся о здоровье нашей единственной дочери и радости. Диатрисса Ламандра оправилась от своего падения и вновь наслаждается жизнью принцессы. Я запретила ей приближаться к Драконьей Стене. Но теперь ей шесть лет, и она уже вовсю диктует мне свою волю. Я скажу ей, что дядя Морай поддерживает моё мнение в этом вопросе: девочкам не место рядом с драконами.

Тем более, вскоре она будет знакомиться с диатрином Маята, своим женихом. Мы давно уже ждём его приезда, но всякий раз ему что-то мешает; виной всему, я полагаю, их трудности с Конгломератом и драконом. Ведь их Мвенай большой любитель совсем не звериной охоты.

Что же до тебя, я слышала, что ты не прекращаешь междоусобицу не только с Астралингами, но теперь и с Хаурами. Я неизменно буду повторять, что этот вопрос надлежит решать мирно, но ты неизменно будешь говорить мне, что это дело принципа. Хочу лишь попросить тебя беречь своих родственников. Они такие, какие они есть.

Правда ли, что ты снова упал со Скары? Расскажи поподробнее о своём сказочном везении. Я дам прочитать Ламандре — она, поверь, обожает истории о твоих подвигах. Боюсь, правда, при дворе судачат и о других твоих «подвигах», о коих мне даже думать не хочется. Надеюсь, когда-нибудь ты всё же развеешь эти тёмные слухи о своём «садизме», покровительстве работорговли и прочему вздору. И, будет день, Альтара получит долгожданный мир — и ты приедешь в гости в наш славный город, Морские Врата. Столица Гангрии всегда открыта для тебя.

Целую,

Диатрис Вальсая Гиадринг».

Чтение изящных строк с завитками умиротворяло Моря.

«Вальсая прекрасно знает, что слухи обо мне не лишены оснований, но не хочет об этом думать», — ухмылялся Морай. — «Она рассказывает мне мало полезного, но всё же не лишне бывает узнать о делах гиадрингского двора из первых уст».

Родственники такие, какие они есть. Она, вероятно, имела в виду своё отношение к самому Мораю.

«Жеманная, пугливая женщина, но всё же не хает меня вместе с толпой — это хорошо».

После этого ему пришлось вернуться к делам политическим.

Ввечеру они с Мальтарой, Исмиротом, Кинаем и несколькими другими вновь провели разговор.

— Конгломерат ныне включает три королевства, — зачитал Кинай. — И семь провинций, исключая Альтару и Хараан. Задержка вызвана тем, что они ведут с нами боевые действия, о чём они так и отчитались Иерофанту. Цитирую: «Мятежник использует своего дракона. Если мы откажемся от наших, нам потребуется вся сила Воинства Веры, чтобы компенсировать это».

Он дрогнул, не желая маргота называть «мятежником», но Исмирот кинул на него ободряющий взгляд. Могучий холёный лорд с тёмной гривой волос и его маленький соратник — они смотрелись характерно, как герои то ли сказки, то ли кабацкой байки.

И всё чаще казалось, что общее дело для них значит меньше, чем личное.

«Эти двое готовы миловаться прямо у меня на глазах», — недовольно подумал Морай и стукнул ногтями по столу. Кинай тут же подпрыгнул и смиренно взглянул на маргота. — «Исмирот мне всем обязан, в том числе тем, что не боится связываться с мужчинами. Всё, что я получаю от него, — помощь в управлении, которая уже давно уступает дуриковой. И фамилию для Мальтары. Как-никак, Хауры — дом драконовладельцев, и когда-нибудь это сыграет свою роль. Но в остальном он мне почти бесполезен».

Кинай спешно пригладил свои короткие волосы, как всегда делал, когда нервничал. И продолжил.

— Ответ Иерофанта пока неизвестен, — докладывал соглядатай. — Ещё… есть данные о том, что дракон Мвенай также оставил своего доа, когда тот пытался заманить его на расправу. Мвенай известен тем, что нападал на мирных жителей не только ради прокорма, но и для развлечения. Однако он преданно разделял небо со своим всадником и легко разгадал его намерения. И улетел в нашу сторону. Но, скорее всего, он направляется туда же, куда и другие одичавшие драконы — в восточные горы со ржавой водой.

От подобного рода новостей Морай мрачнел. «Значит, Вальсая не просто так упоминала сложности у маятской четы с их драконом».

— Что Тайпан? — спросил он.

— Никаких новостей, — пробасил Исмирот. Он сделал себе золотые зубы вместо двух выбитых и теперь его улыбка по-особенному вспыхивала в полумраке. — Он блефует. Что бы он ни говорил, он не склонится перед Иерофантом ради помилования — это даже для него уж слишком.

Морай кивнул. Он тоже так думал.

«Король разбойников, Пустынный Змей, Тайпан из Барракии. Ему наши боги ещё смешнее, чем наши лорды».

— Дурик вылечил своё сломанное ребро? — усмехнулся он, припоминая шута из магистрата.

— Думаю, да, — сказала Мальтара. — Но после того, как один из мечей Мора так обошёлся с ним, он не горит желанием появляться вновь.

— Пусть появится, — распорядился Морай. — Тому мечу мы тоже сломали рёбра, хватит ему обижаться. Его участие нам потребуется. Нужно обозначить, какая нынче у нас политика в отношении жрецов.

— Какая? — осторожно уточнила Мальтара.

— Никаких жрецов, — фыркнул маргот. — Дальше. Таффеит?

— Восстанавливает пробитые стены, маргот, — доложил фронтовой адъютант. — Генерал Шабака утверждает, что войска марпринца всё ещё не отошли вглубь Арракиса. Поэтому он пока не будет уезжать. Прикажете ему оставаться?

«Шабака заслужил хорошенько отдохнуть после всего, что он сделал», — подумал Морай. — «Новой битвы не будет. Каскар придёт в ярость, когда получит палец Ланиты; но сейчас он не может подняться в небо. Вранг — тем более. Он вообще не драконий всадник и даже не командир. Они оба скованы по рукам и ногам тем, что Ланита у меня в плену».

— Пускай вернётся, — сказал Морай. — Нам незачем беспокоиться за Таффеит.

Обычно, когда что-либо складывалось столь удачно, Морай был весел. Он пил со своими соратниками, давался в руки Мальтаре и строил радужные планы на будущее кампании. Нынче у него были и другие заманчивые перспективы помимо победы над братом: он мог бы уступить Пустынному Змею Тайпану пару северных портов, заключить с ним союз против Иерофанта, создав свой бандитский Конгломерат против союза праведников…

…но ничто не грело его тёмную душу, когда Скаре было плохо.

На следующий день он вновь приехал к своему чёрному дракону. Прошёлся по хрустящим костям, прижался к негорячей чешуе. Погладил размеренно вздымающийся нос. Уткнулся лбом в его шипастую щёку.

— Мой бедный Скара, — шептал он, будто баюкая дракона. — Хочешь, я принесу тебе какую-нибудь вкусную девчонку? И ты поешь?

Он уже пытался, но больной дракон обычно отказывался от еды. Тем более он отъелся за время их вылазки.

Скара заурчал и устранился, завернулся в клубок. Морай посмотрел на него тоскливо.

«Такое бывало, когда он получал тяжёлые раны. Он прятался, замыкался, не желал есть. Но обычно он пылал жаром, а теперь он будто гаснет…»

При мысли об этом сердце Морая сжималось. Он потёр лоб, беря себя в руки, и ушёл, оставив его одного во мраке драконьего грота.

На душе было тяжело.

«Я на пороге великих побед; но мне тягостно, будто это меня шантажируют пленённой женой», — думал он. — «Ничего не могу сделать. Лишь ждать. Но так ждать невыносимо».

Поэтому после обеда он послал за Чёрной Эйрой.

Она явилась, как всегда, молниеносно. Морай ожидал её в гостиной с кубком, полным белого полусладкого. Дверь клацнула — и он сразу поднял глаза.

Это была она — чёрная Жница Схаала, высокая и плечистая, как воительницы из армий первого доа, если судить по гобеленам. Вот только воительниц тех никогда не изображали чёрными. И оттого она казалась их тёмным отражением с обратной стороны жизни, посланницей Рогатого Бога с бесстрастным лицом и глубоким взглядом.

Морай расплылся в улыбке. Теперь куртизанка была одета куда приятнее глазу: в чёрное, ровно в тон её коже и волосам, платье со шлейфом. Оно всё так же подчёркивало её грудь и живот складками тончайшей ткани. Это была красота, заслуживающая именно таких одежд, а не ряс, замызганных кладбищенской грязью.

— Здравствуй, подруга, — молвил он. Она сразу же склонилась в реверансе и попутно скинула с себя чёрный плащик.

— Рада видеть вас в добром здравии, маргот, — проговорила она, как всегда, на грани искренности и вежливости. От неё пахло розовым маслом, как почти от каждой в «Доме». — Как ваша лодыжка?

Он отмахнулся, не считая это достойным обсуждения. Сам вид чёрной куртизанки почему-то веселил его душу. Морай вспоминал её суровое лицо и сжатую в руках лопату, и ему невольно делалось смешно.

«Мы ехали из того чёртова леса около трёх часов», — приметил он. — «На полном ходу, сменив лошадь. Неужели Почтенная так далеко отпускает своих воспитанниц?»

Однако он отбросил и эти мысли за ненадобностью и встал ей навстречу. Коснулся холодно блестящего браслета у неё на запястье. А затем подцепил дешёвое украшение и скинул на пол:

— Пошли, — и коснулся её спины, ведя её к себе в опочивальню.

Эйра неспешно ступила в обитую синим бархатом спальню. Она не выглядела претенциозной, но всё же каждый шаг её был столь хозяйский и спокойный, будто она умом всегда была где-то в райских кущах — и судьба тела была ей безразлична.

Морай жаждал запустить руку в это спокойствие. Как и прежде, он хотел отбросить авторитет её мрачного бога к своим сапогам. Он сам шагнул к ней, стянул край платья по плечу. Куртизанка предусмотрительно распустила завязки на пояснице, чтобы её наряд не порвался. И маргот без труда обнажил верхнюю часть её тела — а дальше платье само соскользнуло вниз по её крутым бёдрам.

Вид её чёрных форм вновь задержал на себе взгляд Морая. Но они не стоили бы столь дорого без её выдержанного жреческого взора.

«Думает, что тело может выполнять любую работу, лишь бы разум продолжал служить богу», — без труда угадывал Морай. — «Напрасно».

— Снимай, — велел он ей и шагнул ближе. Она послушно взялась за завязки его рубашки, скинула с него накидку и помогла ему разоблачиться.

Чем меньше одежды оставалось на нём, тем ярче горели её глаза. В ней вспыхивало греховное пламя, и она тянулась к нему, вдыхая его запах, будто Скара.

Это раззадоривало Морая. Он позволил ей осыпать себя поцелуями с головы до ног. Затем присел на край укрытой гобеленом кровати — и увлёк куртизанку за собой, не дав ей встать перед ним на колени.

Он надавил ей сверху на лопатки. Эйра послушно прилегла на подушки; и он поднялся над ней. Бронзовые блики скользили по тёмному силуэту. Морай провёл по ним ладонями; и с изумлением ощупал плечи и спину девушки.

— Мышцы, — подтвердил он. — И впрямь как у мой лошади.

Куртизанка скрестила лодыжки и кокетливо изогнулась. Посмотрела на него через плечо своим нахальным тёмным взглядом.

— Хотите, я скажу «иго-го»? — фыркнула она.

— Попробуй, — подыграл Морай.

Эйра не успела притвориться лошадью. Маргот тут же склонился к ней. Отточенным жестом доа намотал её волосы себе на запястье и толкнулся в неё. Она ахнула; а он впился второй рукой в её ягодицу, прижал её к постели и принялся двигаться отрывисто и быстро. Он неустанно наращивал темп, чем вырывал из её груди стоны и крики — и услаждался тем, что она не в силах ёрничать.

Вскоре он склонился ближе к её спине. Оперся локтем ей о лопатки, продолжая держать волосы. Это была его излюбленная поза. В ней он отдавался удовольствию полностью, самозабвенно двигаясь бёдрами. Чем ближе было наслаждение, тем сильнее он тянул куртизанку за волосы. Оттого она изгибалась ещё круче, и ему становилось ещё теснее и приятнее в ней.

Однако сегодняшнее соитие было омрачено тем, что ему постоянно кололо то в шее, то в пояснице. Он входил во вкус, разгонялся — и начинал замечать собственную боль, что возвращала его в реальность.

В реальность, где он упал со Скары, а Скара был всё холоднее.

Морай скалил зубы. Совокупляться с женщиной через боль он умел, но чувство безысходности поднималось изнутри — и оно было сильнее, чем тело.

После нескольких безрезультатных минут маргот недовольно прошипел себе под нос и перевернул девушку на спину. Он согнул одну её ногу в колене, подлез под неё рукой и вновь сжал ягодицу, продолжая двигаться. Капли его пота падали ей на соблазнительную тёмную грудь. Эйра купалась в блаженстве, дыша чувственно и громко.

Однако это было не обоюдно. Морщась, Морай сделал последнюю попытку ускориться; дожать их утеху до итога, который был ему нужен. Но, сделав несколько обессиленных толчков, смирился и прервался. Он замер и локтем оперся о подушку рядом с плечом девушки. И навис над ней, переводя дыхание.

«Проклятье», — только и подумал он. И сразу отстранился, чтобы не ловить удивлённый взгляд куртизанки и не слушать слов притворного сочувствия.

Он отвернулся и сел, упершись ногой в столб балдахина. Облокотился о свои колени локтями и уставился в окно. А потом перевёл взгляд на акантовый узор бархатных стен опочивальни.

Всё было бесполезно, ничего нельзя было сделать.

«Чем бы я ни пытался отвлечься, я не могу скрывать от себя факт того, чтоСкара умирает».

И он положил подбородок на свои запястья, а затем прикрыл глаза.

Без чёрного дракона это была бездна, а не жизнь. Прорва каких-то мрачных, сменяющих друг друга событий. Сухих взглядов, низких дымных облаков, пошлых в своей скуке разговоров. Отвратительная в своей будничности и приземлённости рутина безо всякого смысла.

Хоть в далёком детстве, хоть сейчас. Голубая кровь в жилах превращалась в бесполезный атрибут и повод для раздоров, армия покорных головорезов — в назойливых идиотов, а страшные сказки о Безакколадном — в безнадёжную ерунду, которую не с кем было разделить.

Не Скара умирал — умирал маргот Драконорез. Без него он обречённо превращался из легендарного дерзкого доа в очередного мятежного лорда. Который, впрочем, не хотел от своего мятежа ни денег, ни титула, ничего. Это было противостояние для Скары, для его величия, для его удовольствия и для его жизни, а не для того, за чем привыкли охотиться люди.

А значит, и война теряла смысл.

Всё теряло.

Тёплые руки жрицы тронули его спину, лопатки. Он хотел дёрнуть плечом, отгоняя её; но чёрная куртизанка подсела ближе, и её глубокий взгляд затянул Морая.

В них не было ни сочувствия, ни утешительной солидарной скорби.

Лишь молчаливое воззрение самого Схаала, что смотрел на маргота и говорил ему этими глазами: «Мой час настаёт для любого».

Напряжённые плечи Морая ослабли. Он покорился тянущим его рукам и склонил голову на обнажённую грудь куртизанки. Он слушал биение её сердца и молчал, а она, разбирая его серебрящиеся волосы, щекотала его затылок своими длинными пальцами — и молчала тоже.

Пока не прекратила свою ласку. Морай чуть приподнял голову и обессиленно посмотрел на неё. А жрица произнесла:

— Если бы он не проснулся, маргот? Тогда, много лет назад, когда вы пришли к нему в пещеру?

Морай замер и осунулся, не сводя с неё глаз. От её слов у него в душе образовалась дыра.

А она продолжала.

— Если б он не поднялся тогда для вас и не понёс бы вас в небо, вы не знали бы драконьего лёта. Не познали бы воспетой в преданиях любви драконьего брака.

Морай дрогнул, его губы скривились.

Чёрные руки легли ему на щёки, и жрица довершила:

— Но он сделал это для вас, маргот. Оттянул свою смерть на столько лет, на сколько сумел. Чтобы не оставлять вас до того, как вы успели узнать своё счастье.

Из груди Морая вырвался всхлип. Поддавшись рвущемуся наружу отчаянию, маргот разразился сдавленным плачем, от которого ушибленная спина содрогалась сверху донизу.

Его стиснуло внутри так, как никогда. Даже в далёком детстве, когда в груди щемило обидой и одиночеством, он так не убивался.

Он воспринял слова схаалитки так, будто сам всегда знал их. Каждое было ему как кинжал под ребро — одно, другое, третье. Он принимал их — и шквал боли с каждым из них. Он вспоминал рокот Скары, в котором научился разбирать подобия слов. Натужные взмахи крыльев и ленивый рыжий взгляд.

Чёрный дракон действительно поднимался в небо лишь ради него. Его увечья делали эти полёты мукой, в которой мгновения счастья пролетали быстро, как искры над костром.

Но он — зверь, которому приписывался иной, эгоистический, далёкий от человеческого разум — все эти годы отдавал марготу самого себя.

И теперь Морай плакал, потому что никто не делал для него подобного. Ни один из родителей, ни один из братьев и сестёр; ни единый лизоблюд-головорез и ни один воспевающий его бард не клал всего себя на алтарь перед марготом. Даже сестра, Мальтара, во всей своей верности, хотела лишь расплаты за свои долгие годы преданности. Даже Лионай, который вырос с его наставлениями, покинул его сразу же, как только это стало вредить его карьере — как бы до этого ни божился в своей приверженности.

Но дракон, существо, непостижимое человеком, подарил ему в жизни то, что делало её жизнью — и никак не мог сказать об этом.

И этому приходил конец. А он ничем не мог даже отблагодарить его. Он должен был лишь отпустить его; но сердце от этого рвалось на части.

Он обнаружил себя всего в слезах, упершимся лбом в грудь схаалитки, рвущим собственные волосы. На смену жгучей боли приходило опустошение. И равнодушное бессилие.

Морай, покачиваясь из стороны в сторону, медленно приподнялся и поглядел на куртизанку покрасневшими глазами.

Она едва заметно улыбнулась ему.

— Вы были счастливы, маргот. Вы не упустили шанс, один из бесчисленных сотен, что даётся людям. И взяли у Схаала то, что тот готов был даровать вам за ваше упорство. Этим вы превзошли практически любого человека на этом свете.

Длинные тёмные пальцы мягко прошлись по его щекам. Смахнули слезы сперва с одной, затем со второй.

— Когда меня подкинули в схаалитский приют, — проговорила жрица, — при мне была записка, где было начертано имя, что дала мне мама. С этой бумажкой я росла — и хранила её как зеницу ока. И была среди всех монастырских Эйр той Эйрой, что питала надежду когда-нибудь обрести собственное имя. Но я не могла прочесть, что было на ней написано. И никто не мог. Мы все не умели читать, кроме настоятеля. Но он бы не снизошёл до этого.

Маргот молчал. Его лицо стало холодным, взгляд — безжизненным, но он не отстранялся.

Он ждал, что она скажет дальше.

— С годами бумага делалась совсем ветхой. Надпись стиралась. Вам было десять, когда вы пробудили дракона; мне было десять, когда я отдала эту бумажку старшим. С её помощью они разожгли спасительный огонь. И холодная зима потерпела поражение.

Моргнув, девушка довершила:

— Так я навсегда стала Эйрой.

Морай положил ладонь ей на щёку. Он не знал, кого видит перед собой — жрицу, или самого Схаала, или столь же бессмысленную, потерянную судьбу.

— Это был твой дракон, — осипшим голосом проговорил маргот. — Но ты не разбудила его.

— Я доверила его Схаалу, — ответила Эйра. — Потому что он никогда не забывает ничьих имён.

Маргот горько улыбнулся. Ему захотелось поверить ей. Он уткнулся своим лбом в её лоб. Ладони соскользнули ей на широкие чёрные плечи.

Он закрыл глаза, в горе своём обретя затишье и покой.

9. Семью не выбирают

Той ночью Эйра осталась ночевать у маргота. Лорд спал в её руках, своим дыханием щекоча ей шею. А она сама уснуть не могла; знала, что во сне непременно пошевелится и потому разбудит его.

Схаалитское снисхождение и нежность к потерянным душам сделали эту ночь приятной для неё. Она смотрела на остервенелого тирана в своих руках — и видела беспомощного пред лицом вечности человека. Такого же, как и все.

«Каждый теряет что-то на этом свете», — думала Эйра сонно. — «Каждому есть, за что лить столь горькие слёзы, что бы ни говорили. И каждый рано или поздно останется один — и лишь Схаал будет помнить его и утешать его».

И всё же маргот манил её совсем не жреческими чувствами. Странное восхищение им как доа, оседлавшим Скару, укреплялось в душе Эйры.

«Что-то особенное есть в людях, принятых драконами как всадниках. Что-то не совсем человеческое, интригующее. Возможно, Молчаливый Бог разделяет мои чувства. Они в чём-то не люди; они драконы в человеческой плоти. Он должен судить их иначе».

Однако тёплые чувства Эйра не считала любовью. Любить было роскошью, недоступной куртизанкам и непозволительной жрицам. Она лишь тихонько водила рукой по жемчужным волосам маргота с рыжими проблесками и наслаждалась искрами, что от этого вспыхивали у неё в душе.

«Если бы я не была невестой Схаала, я бы отдала тебе своё сердце», — подумала она. — «И хотя ты не берёг бы его, я лелеяла бы мягкость твоих рук. Каждый раз я прихожу к тебе, и мне на душе было спокойно. Я знаю, что ты, Безакколадный, не причинишь мне вреда. Такое на моей памяти впервые».

Когда Морай проснулся, он сперва, кажется, удивился тому, как жмётся к чёрной куртизанке. Впрочем, его улыбка тут же блеснула в предрассветном полумраке.

— Схаалитка, — молвил он и огладил её шёлковые бёдра. — Хороша. Прекрасна та жрица, что решит стать шлюхой.

— Это не решение, — тихо ответила Эйра.

«Это купля-продажа».

— Неважно, — и он провёл кончиками пальцев по её лбу. Словно представлял, как на чёрном будет смотреться схаалитская татуировка в виде черепа. — Ты здесь, а значит, ты не жрица. Разве не лучше жить так, не слушая бухтение дохлых дураков?

Эйра приподняла бровь. Ей не нравились эти слова.

«Я не раскаиваюсь за то, что кем мне пришлось стать. Схаал знает — это не мой выбор. И всё равно ждёт меня».

Пальцы маргота очертили линию её губ. Он придвинулся ближе. Его горячее после сна тело так и манило к себе.

Эйра вздохнула, отгоняя от себя муки сомнений. Всякое сопротивление таяло в тепле Морая.

«Руки Схаала призрачны и недосягаемы. Он всегда ждёт свою невесту, но никогда не приласкает её. Всю жизнь она проведёт в одиночестве ради того, чтобы воссоединиться со ним после смерти. Бог Горя никогда не даст мне этого наслаждения… которого я так жажду».

Морай надавил ей на плечо, укладывая её на постель под собой, и склонился к её шее. Контекст у этого был лишь один. Эйра поджала ноги, пытаясь совладать с разливающейся по животу негой — но та лишь усилилась, когда маргот прильнул к ней всем телом.

Она твердила себе, что непременно напомнит ему, что встретила его неподалёку от Кирабо не просто так. Там она исполняла свой схаалитский долг. И добавит, что именно к этому будет стремиться, что бы ни происходило. Но после их утренней любви маргот сказал своё слово первым:

— Найди Мальтару и скажи, что я велел забрать твои вещи из «Дома» сюда.

И душа Эйры окончательно погрузилась во мрак.

«Это признание меня фавориткой», — думала она, спешно шагая по второму этажу Покоя и ёжась от холодного сквозняка. — «Маргот не успокоится, пока не сломит меня окончательно. Пока не получит мою любовь и признания в том, что я предаю Схаала ради него. Тогда он вышвырнет меня, как обёртку от конфеты. Ведь для него такое удовольствие — ломать не только жизни, но и судьбы, разлучать людей с их предназначением и даже с их богами».

Шаг её делался быстрее и злее.

«Он может смутить мой разум, очаровать меня, овладеть мною и довести меня до сладостного изнеможения. Но его не было со мной тогда. Холодной зимой много лет тому назад, когда я получила свой дар. Лишь Схаал стоял надо мной. И я никогда не забуду этого и никогда не отрекусь от своего Молчаливого Супруга. Даже если меня отдадут на растерзание палачам, я буду нести волю Бога Горя. И, уступая своё тело, я не уступлю марготу свою душу».

Она встретилась с леди Мальтарой у лестницы. Та сжимала в кулаке какую-то бумажку. Светло-русая, почти беловолосая, невысокая девушка смотрела сосредоточенно и сурово.

— Миледи, — поклонилась ей Эйра. — Маргот велел…

— Понятно, — прервала её Мальтара и спрятала листок в карман. И смерила сухим взглядом чёрное тело куртизанки. От холода грудь Эйры чётче проступала под тканью, и оттого неудачливая жрица казалась себе голой под взором марготской сестры.

Эйра скрестила пальцы внизу живота и поклонилась ещё раз, собираясь уйти. Но Мальтара вдруг сказала:

— Стой.

Эйра подняла на неё вопросительный взгляд.

— Ты хороша, — с нотой зависти произнесла Мальтара. — Но ты знаешь, любая красота наскучивает.

— Вне всякого сомнения, миледи.

— Мой брат давно равнодушен к внешним признакам. Ему надо, чтобы в дополнение к ним шла жизнь девушки. Он будет пользоваться ею, пока не сломает.

— Я понимаю. Но возразить марготу я не вправе.

— Верно, — кивнула Мальтара. — Может, тебе повезёт, и по прошествии его интереса тебя заберёт кто-то из его людей. А может, если ты наскучишь ему в ненужный момент, ты даже умрёшь.

«Что ей надо от меня?» — вяло подумала Эйра. — «То, о чём она говорит, известно любой девушке из “Дома”».

— Такова судьба шлюхи, миледи.

— Да, однако… — Мальтара вдруг натянула странную кривую улыбку на лицо. Этим она стала похожа на Морая. — Я хочу от тебя кое-что, пока ты ещё здесь. Мы договоримся.

«Для втягивания меня в интриги рановато», — подумала Эйра. — «Да и непохожа сестра самого маргота на столь опрометчивую женщину».

— Мне нужны твои услуги, — произнесла Мальтара. И упёрла руки в ремень своего упленда, как мужчина.

«О нет», — погрустнела чёрная куртизанка. — «Почтенная учила нас ублажать женщин, но я была из тех, кто находил подобное смертной тоской».

— Я хочу, чтобы ты научила меня вашим шлюшьим уловкам, — сказала Мальтара. — Ты нравишься марготу в постели. Мне это нужно тоже.

Эйра вздохнула, подавляя чувство уныния. Она не слишком хорошо объясняла подобные вещи, хотя уже имела некоторый опыт — ведь она учила Артистку. Но юная рыжая девочка, новенькая в «Доме», хотя бы не смущала её своим титулом.

— Как будет угодно, — ответила она.

— Хорошо, — Мальтара посмотрела на неё серьёзно. — Взамен я постараюсь позаботиться о твоей участи, когда твоё время у маргота подойдёт к концу. Если мне понравится то, чему ты меня научила.

Эйра поклонилась ей в ответ.

Так она стала жительницей Покоя. Посыльные из «Дома» вернулись с её одеждами и сумкой. Ей отвели комнату в одной анфиладе с марготом, но с отдельным входом. И там было совсем не так уютно, как в её обиталище в «Доме культуры». Комната располагала холодным полом без ковра, жёсткой кушеткой и пронизывающим ветер, что прихватывал за пятки.

Скарб чёрной куртизанки поставили на пол. Эйра присела и вытащила из сумки свой амулет с ключами на бузинной ветке. Коробок спичек. Связку серых свеч. Пучок подсохшего змееголовника. Перья.

«Все мои схаалитские штучки на месте», — подумала она. — «Кроме лопаты, что так и осталась на обочине Ядвинного Тракта».

Марготской фаворитке полагалось, в сущности, весь день ожидать, не потребуется ли она в покоях. Но Эйра слышала по переполоху со двора, что в особняке что-то происходит; ветер доносил до неё непривычно благодушный и громкий голос маргота. И шум множества людей.

«Куртизанка будет томиться, пока ты не закончишь, чтобы встречать тебя с улыбкой и ароматом розового масла на внутренней стороне бёдер», — подумала Эйра. — «Но схаалитка не станет праздно терять время. Я не стану заниматься своим делом открыто, чтобы не навлечь на себя гнев маргота; однако не в моём духе сидеть на месте».

Этот особняк давно требовал внимания говорящей с мёртвыми. Она набрала в руки змееголовника и прихватила свечу. И приготовилась к тому, сколько на неё обрушится проклятий и требований покончить с Мором.

***

Морай продолжал хромать. Его сапог, позвякивая шпорой, шаркал по полу. И оставлял в пыли следы от подошвы.

— Какая же здесь грязища, — недовольно рявкнул он, подходя к дверям. — Мальтара, чёрт возьми.

— Я велю это всё прибрать, — заверила та. Истоптанные ковры проще было выкинуть. И вряд ли имело смысл класть на их место новые — весь первый этаж превратился в казарму мечей Мора. Грязь, накиданный повсюду мусор и даже лошади внутри стали обычным делом. Иногда пробегали под ногами куры.

Но впервые Морая это так озаботило. Виной тому были необычные гости.

Рияз распахнул тяжёлые створки, и они вышли в промозглый день. На дворе сияли холодным светом латы множества рыцарей в голубых плащах. Три дюжины воинов Астралингов сопровождали экипаж, запряженный шестёркой лошадей, и знамя белого цветка колыхалось на горном ветру.

Мечи Мора встречали прибывших шумом и гвалтом. Они улюлюкали, кидали рыцарям под ноги объедки и камни. Кони вздрагивали, но все приехавшие показывали достойную восхищения выдержку.

«Словно герой явился на бой с обезумевшим драконом», — подумал Морай с улыбкой. Ради такого случая он тоже оделся понаряднее. Он выбрал распашной плащ на лисьем меху с капюшоном и пелериной, что мерцала рыжиной и золотом на чёрном бархате. Сапоги с золотой вышивкой и несколько перстней дополняли его властный и праздничный вид.

Из кареты вышел Вранг, и толки поутихли — слишком они были похожи с Мораем. Даже враново-седые волосы и красивые синие глаза младшего лорда не крали это сходство. Его кожа была светла, почти не тронута шрамами долгих боёв. В лазурных одеждах и строгом сером плаще, Вранг был словно холодным отражением своего пламенного брата — выдержан и безупречен.

И, также напротив ему, мрачен как туча.

Рыцари Астралингов расступились перед ним, и Вранг прошёл вперёд, на двор. Его не страшили наставленные на него прицелы арбалетчиков. Он не был закалён кровопролитными боями, но в его походке ощущалась сталь видевшего смерть.

Вранг остановился в пяти шагах от крыльца и поднял глаза на брата и сестру, что возвышались над ним от врат Покоя. Вранг не был здесь все десять лет. Но он видел разруху, что скрывалась за добротными стенами; видел баллисты на башнях и головорезов на каждом углу; свешенные с балконов скелеты и реющих над Покоем ворон.

Он и без того знал, что это место превратилось в преисподнюю на земле. Но теперь у него не было выбора. И это услаждало сердце Морая. Маргот упоенно изучал своего постаревшего, придавленного разлукой брата. И представлял, как сильно ему не хотелось возвращаться на вотчину.

Морай усмехнулся и положил руку на эфес Судьболома. Если бы он пожелал, Вранг уже не уехал бы отсюда. Но его смерть не дала бы ему должного удовлетворения.

Вранг, однако, не склонил головы перед старшим братом и даже не произнёс приветствия. Его синие глаза впились в ухмыляющегося брата.

— Где она? — спросил он загробно гулким голосом.

Морай поднял брови и шагнул вперёд. Он протянул:

— Доброе утро, дорогой брат. Это ты хотел сказать.

— Где. Моя. Жена? — прошипел Вранг и напружинился, сжимая кулаки.

Двор притих. Рыцари Астралингов подтянули поводья и положили руки на рукояти мечей. Арбалетчики сощурились, целясь в широкую грудь Вранга. Даже вороны стихли.

Морай цокнул языком и оскалился:

— Ещё одно слово в таком тоне, и я велю вынести тебе её сердце. Немедленно прояви вежливость.

Глаза Вранга распахнулись шире. В их синеве отразилась тёмная махина Покоя. Он стиснул зубы и посмотрел на Морая; затем — на Мальтару за его спиной. Взгляд сестры был холоден и спокоен.

Вранг не узнавал её. И в то же время знал: она всегда была такой. С возрастом она посуровела и обрела хладнокровие, словно сделалась одной из тех жаб, которых так любила.

И всё так же стояла рядом с Мораем бок о бок.

Вранг зажмурился на мгновение. Но взял себя в руки. Он склонил голову перед Мораем. И произнёс, признавая его правомочность:

— Добрый день, маргот, — слова сорвались с его губ, словно падающие листья. — Извините мою дерзость.

Морай дёрнул плечом в меховой пелерине и ответил:

— Громче, братец.

— Простите мои наглые слова, маргот.

Мальтара свела свои тонкие брови. Она смотрела на брата то ли с презрением, то ли с жалостью.

Мечи Мора заулюлюкали. Но широкая улыбка Морая заставила их притихнуть. Маргот развёл руки в стороны и приветствовал брата с неожиданной теплотой.

— Я тебя прощаю, Вранг, — произнёс он благодушно. — Столько лет мы почти не виделись. Ты мелькал где-то в штабах командования, прячась за спиной кузена. Я уж начал думать, что Каскар твой родной брат, а не я.

Вранг молчал. Он терпел бахвальство Морая — он привык к этому с самого детства.

А Морай никак не мог нарадоваться тому, что его старый враг теперь в его руках. Поэтому улыбка его так и сияла, озаряя весь двор тревожным счастьем маргота.

— Твоя жена дома, — продолжал Морай. — У себя дома. Ведь Покой — вотчина Тарцевалей. Принеся с тобой свадебную клятву, она стала моей невесткой, и поэтому она там, где должна быть — и где должен быть и ты.

Вранг содрогнулся.

— Морай, — не выдержал он. И маргот заулыбался ещё шире, наслаждаясь его смятением. — Ты понимаешь, о чём я. Мы воюем. Она не дома у тебя — она в плену. И ты отрезал ей палец.

Морай закатил глаза, но дал ему договорить.

— Я знаю, ты не отдашь её мне. Марпринц Каскар не пойдёт на мир только из-за неё. Но я — пойду. Война с родичем кормит тебя, и ты можешь продолжать её вечно. Но Ланита не должна пасть жертвой твоего безумия. Забери меня вместо неё, и пусть боги решают судьбу этой войны, лишь бы Ланита была свободна как можно быстрее. Прямо сейчас.

«Он прав, что шантаж Ланитой не принесёт мне главенство над Альтарой», — подумал Морай. — «В целом… Я мог бы поиграть ею в каких-нибудь переговорах с Каскаром; но зачем мне Каскар, когда приехал мой брат?»

— Идёт, — легко согласился маргот. Он не обратил внимания на удивлённый взгляд Мальтары. И велел ей:

— Приведи нашу гостью.

Та послушно развернулась и удалилась. Длительное молчание воцарилось меж Мораем и Врангом. Старший улыбался, а младший глядел с мрачной решимостью.

«Ты будешь полностью мой, я смогу растерзать тебя или помиловать, замучить — или осчастливить», — стучала кровь в руках Морая. — «О, как долго я этого ждал».

Через две минуты девушки возвратились. Мальтара толкнула пленницу в спину. Продрогшая, в одной рубашке, со слипшимися волосами и осунувшимся лицом, Ланита не хотела поднимать глаз.

Но потом увидела родные цвета Астралингов — и просияла.

И бегом кинулась к Врангу. Они обнялись так, что Морай и Мальтара оба задержались взглядом на теплоте и страхе, что сплели их воедино.

Ланита заплакала — но тихо, пряча лицо на плече своего супруга. А тот гладил её по голове и укутывал собой от холодного ветра.

— Вранг, милый, не обменивайся на меня! — сквозь всхлипы звучал голос Ланиты. — Он тебя освежует или сожжёт! Ты ему и нужен — цель его давней безумной мести! Я не нужна — меня пощадит…

Вранг снял с себя тёплый плащ и закутал её, продолжая прижимать к себе так сильно, будто её могло унести ветром.

— Не думай об этом, радость моя, — шептал он, и мрачное решение застыло в его синих глазах. — Всё будет хорошо. Ты вернёшься домой, и я больше не допущу войны до тебя.

— Ты же не выйдешь отсюда живым! — воскликнула Ланита с таким ужасом, что рыцари попрятали глаза. Даже мечи Мора поутихли и наблюдали за ней с отрешённостью.

«Какая драматичная сцена», — подумал Морай с нотой зависти. — «Кто бы мог подумать, что мой сопливый брат станет для кого-то такой ценностью».

— Не думай об этом, — продолжал настаивать Вранг. — Езжай домой, к Вранальгу. Каскару ты тоже нужна. Я справлюсь. Всё будет хорошо.

Морай кашлянул, намекая, что он устал ждать.

Вранг поцеловал Ланиту. Но всё же это выглядело скомкано и как-то не совсем по-настоящему. К тому же, он безо всякого смятения отстранил её от себя:

— Уезжай, милая, уезжай.

Она посмотрела на него с такой любовью и такой мукой, что взгляд её запечатлелся в памяти у всех, кто наблюдал за ними. Она даже не взглянула на своего мучителя; уходя, она смотрела лишь на Вранга, пока её светлая фигура не скрылась за рыцарями.

Морай задумчиво наблюдал, как Ланиту усаживают в карету. И как вооружённый эскорт, кивая напоследок Врангу, разворачивает своих лошадей прочь со двора.

Ему почему-то стало странно от увиденного. Хотя маргот не мог объяснить себе этих чувств; он не раз видел влюблённых и не раз разлучал их. Но из-за того, что участником сцены был его брат, Мораю стало в некоторой степени завидно.

Если Вранг в чём его и превзошёл, так это в семейственности.

Младший брат поднялся к нему на крыльцо. Он покорно склонял голову. Морай посмотрел на него, взвешивая что-то в своём разуме; а затем щёлкнул пальцами и крикнул:

— Эй, вы! — и мечи Мора подняли на него взгляды. — Разойдитесь-ка! Брезар — опасное место, и леди Ланите понадобится сопровождение до границ Долины.

Головорезы кинулись кто куда, зная, чем это чревато.

И Морай прокричал:

— Пса-арь!

Глаза Вранга распахнулись шире от страха. Он посмотрел на Морая в беспомощном ужасе. В глубине двора щёлкнули затворы клеток. Топот множества лап и скрежет когтей зазвучали повсюду. Орава отборных горбатых гьеналов, рыча и лая, помчалась вслед за указом псаря — за каретой Ланиты и её сопровождением.

— Нет, зачем?! — вырвалось у Вранга, и он кинулся к колонне у крыльца. Псы заполняли улицу. Они неслись во весь дух, нагоняя рыцарей Астралингов. Те прикрыли экипаж и обнажили мечи.

Шестёрка белых лошадей припустила во всю мочь, и карета загрохотала по улицам Брезы. Серо-бурая река озверелых хищников настигала их. К ней присоединялись, ведомые стайным чувством, бездомные брезарские псы, и оттого этот поток делался всё шире и сильнее.

Морай насмешливо посмотрел на дрожащие плечи брата.

— Ты настолько не веришь в рыцарей Астралингов, что готов поставить на гьеналов? — хмыкнул маргот.

Но Вранг не отвечал. Он смотрел на поворот к городской площади, за которым скрылся последний голубой плащ рыцарского эскорта. И не отводил глаз. Кровожадные псы маргота продолжали свой бег, попутно нападали на горожан и куриц.

Морай хлопнул его по плечу и чуть сжал его. Он понимал, чего боится Вранг. Не гьеналов — а непредсказуемости. Он не мог знать, доберётся ли Ланита домой. Не отдаст ли маргот ещё один приказ, не помчится ли в погоню на своём драконе. Ему оставалось только вверить честность их обмена тому, кто ничего не знал о чести.

Но Морай не собирался предавать его доверие. Он придвинулся ближе и сказал ему над ухом:

— Вранг. Пошли.

И, отогнав с пути безмолвную Мальтару, повёл Вранга в свой чертог.

Осчастливленный подобным разменом, Морай устроил в своём роде пир в своих покоях. На столе в гостиной благоухали деликатесы — печёное мясо горных оленей в ягодном соусе, креплёное вино, яблочный мармелад и экзотические фрукты с побережья. Морай ел и пил в обществе одного лишь Вранга, а тот сидел, не притрагиваясь ни к чему, и равнодушно наблюдал за братом.

Утомлённый его молчанием, маргот, облизав пальцы от сахарной пудры, наконец унял своё обжорство и посмотрел на него с укоризной.

— Что, тебе не нравится в Покое? — спросил он с притворным участием.

— Нет, — ответил Вранг утомлённо. — Здесь стало ещё хуже. Мама ещё жива?

— Да-а, — протянул Морай неуверенно. — Она не выходит от себя.

— Ты дашь мне её увидеть?

— Она сама тебя не пустит. Никого не пускает, даже Мальтару. Можешь попробовать, — пожал плечами Морай. — Но скорее всего ты увидишь не мать, а безумную замаранную старуху, так что тебе не полегчает.

Вранг посмотрел прямо перед собой безо всякой грусти из-за сказанного. Даже его, прозванная благородной, натура не шибко-то возмутилась подобным речам о матери.

«Мы не так уж непохожи», — подумал Морай. — «Вранг просто всегда боялся показать, что он не настолько праведен, насколько всем хочется. Ему проще быть моей противоположностью, чем собой».

Маргот улыбнулся и подвинул ему тарелку с оленьей вырезкой.

— Поешь, — сказал он. — Дурачок.

— Зачем? — Вранг посмотрел на него из-под полуприкрытых глаз. Он не спал несколько дней кряду, и усталость валила его с ног. — Чтобы меня вырвало, когда ты станешь меня пытать?

Морай задумался. Когда-то давно он воображал, как выбивает обнаглевшему Врангу зубы. И как швыряет его к морщинистым лапам Скары. В конце концов, Вранг опозорил Тарцевалей. Он ушёл к иному семейству за помощью во внутренних проблемах, а Астралинги, не будь дураками, поддержали его как наиболее лояльного наследника своего вассала — в будущем он стал бы их покорным слугой и подарил бы им долгие годы верной службы.

Но это был, по сути, саботаж законного наследника. С возрастом Морай чаще переносил вину на Кассата и Каскара. А к Врангу стал относиться с пренебрежением. Его использовали, как фишку в настольной игре, когда он был ещё весьма юн и глуп. Впоследствии ему осталось лишь понести за это ответственность.

Поэтому Морай не чувствовал прежнего жгучего желания отыграться на нём.

— Я не хочу тебя пытать, — сказал он. — Ты справился с этим сам.

Вранг, однако, тоже многое понимал о своём положении — и тоже знал, о чём наверняка пойдёт разговор. Он вяло усмехнулся и поймал взгляд брата.

— Упорствуешь, да? Ты всегда был упрямее всех. Считаешь меня жалким. Думаешь, моё унижение перед Астралингами стало моим клеймом на всю жизнь. Но не видишь, что век твоей славы подходит к концу.

Морай любопытно поднял брови, призывая его продолжать.

— Каждая шавка знает, что Скара умирает, — произнёс Вранг. — Когда это случится, твой город одним днём падёт перед кузеном Каскаром. Тебя казнят. На этом всё закончится.

Лицо маргота осунулось.

«Кровь не водица», — признал он. — «Вранг не дурак, подобно прочим. Он знает, что не власть и не влияние манят меня. Он помнит, что именно мне дороже всего».

Однако сказать ему было нечего. Он развёл руками и ответил:

— Ну… да.

Его слова потонули в тишине. В глазах Вранга чернильной тьмой расплылась тоска. Младший Тарцеваль стиснул краюху хлеба в руке и кивнул себе под нос. Но затем неожиданная злоба исказила его лицо; он придвинулся ближе и зашипел:

— Это я и ожидал услышать. У тебя нет желаний, нет целей, — процедил он. — Ты не хочешь продолжать род, покрывать славой имя семьи, выстраивать сильную провинцию или там хоть что-нибудь! Что ты делаешь? То рвёшься в небеса, совершая подвиги, достойные песен; то низвергаешься в худшую преисподнюю страстей, творя мерзейшие пытки и преступления. Ты ведёшь себя как животное!

— Как дракон, — с усмешкой поправил его Морай. Вранг закатил глаза, но Морай пригубил ещё алого вина, отчего его зубы стали тёмно-серыми; и продолжил. — Животные движимы примитивными инстинктами. Люди живут на уровне моралей и логик. Драконы берут от обоих лучшее. Они невероятно умны и рассудительны, но они не дают бессмысленным законам вставать поперёк того, что им хочется. Худшее, что ты можешь сделать — это оскорбить дракона. Как Астралинги.

— Ты сам напал на них — на собственных родичей, — процедил Вранг. — Ты не пытался договориться.

— Потому что не надо было, — скривился Морай. — Кассат дал понять, что поддерживает другого наследника. Мне в лицо. Он вёл себя как жалкий бюрократ, как человек; не как доа и не как родич. Не нужно было ждать формальных заявлений. Я поступил так, как следовало.

Они помолчали вновь, пожирая друг друга глазами. Вранг первым отвёл взгляд и откинулся на кресле. Расслабил плечи и покачал головой:

— И что теперь, Морай? Драконы живут, чтобы царствовать на земле и в небе. Они заводят себе пары и растят детей.

— Да, — ответил маргот. — С детьми у меня пока как-то… не выходит.

«Хотя я пытался лишь с теми, кто далёк от драконьей крови. С обычными женщинами нам, доа, сложнее завести потомство».

— У всех в нашем и даже прежнем поколении не выходит, как знаешь, — продолжил он. — Тебе да Вальсае повезло породить хотя бы по одному ребёнку. Вымираем. Но свою стаю я храню. И ты мой первый наследник. Ты со мной одной крови, хочешь ты того или нет, и когда-нибудь Бреза — вся Долина Смерти — может стать твоей.

Вранг фыркнул:

— Даже драконы не воюют с членами собственной стаи. Но ты всю свою жизнь посвятил схватке с кузеном Каскаром.

— Потому что драконы тоже иногда решают, кто из них достоин быть вожаком; или кто имеет больший авторитет, — беспечно пожал плечами Морай. — И они не считают года, которые потратили в этой схватке. Мордепал и Ксахр вообще уничтожили друг друга в небе над Мелиноем — и оба, кажется, умерли в удовольствии. Ибо лишь битву они любили, как и Скара.

Младший Тарцеваль свёл брови и потёр нахмуренный лоб.

— Это ввергает меня в безумие, — наконец признался он. — Ты говоришь как человек, что высоко ставит стаю… семью. Но твоя мать чахнет в добровольном заточении, а твоя сестра совсем потеряла достоинство, влачась за тобой. Не говоря уж о том, что ты сотворил с моей женой — твоей кузиной. Ни один лорд, ценящий своих близких, не допустит подобного.

— Не допустит, боясь осуждения, — ответил маргот. — Но это бессмысленно. Истинная близость семейства не в том, чтобы друг другу говорить нежности и пожимать руки. А в том, чтобы быть бок о бок против всего мира. Я жесток, потому что такова моя натура. Но вы часть моей стаи, а значит, вы будете рядом — любыми; подобными мне — или же жалкими, боящимися. Вот и всё.

Он поднял кубок. Но Вранг не чокнулся с ним. Он отщипнул краюху хлеба и покачал головой:

— Увы, брат. Ты пал жертвой собственной гордости, столь обширной, что хочешь бросить вызов буквально всему — людям, драконам, богам, всему миру. В юности мы были счастливы видеть твою силу и твои амбиции. Я, Мальтара, нобель Куолли, — мы все с замиранием сердца следили за твоим первым полётом на Скаре. Мы принимали твою жестокость как правителя — словно и впрямь твоя стая, что положилась на вожака. Но ты повёл нас не к величию, а к безумию.

— Не возлагай на меня муки своих несбывшихся надежд, — хмыкнул Морай. — Я никогда никем не притворялся. Если ты ждал от меня чего-то необыкновенного, ты обманывал себя сам.

— Что ж, — вздохнул Вранг. — Да будет так.

И он наконец поднял кубок вместе с братом.

«Кровь не водица» — но что действительно скрепляло их? Морай прочёл и Кодекс Доа, и дневники Рыжей Моргемоны, и учения Иерофанта Мсары, который вместе с ней научил людей относиться к драконам не как к своей собственности, а как к чуду, которое обитает в Рэйке рядом с драконьими лордами.

Это учение в своё время дало новое дыхание Рэйке. Оно было очень демократично и дозволяло существование доахаров — людей, что принадлежали к крови доа и умели ладить с драконами. Доахары помогали доа ухаживать за огненными хищниками и находили с ними определённый контакт, хотя никогда не седлали их.

Их существование доказывало широким массам, что кровь не столь важна, если есть все должные человеку качества. Но Морай, много времени проведя за дневниками, не был бы столь уверен. Доа издавна были правителями людей; древний закон Кантагара гласил, что не может бездраконий лорд властвовать над драконьим; а драконий, то есть, прикормивший у себя дракона, но никогда не заключавший лётный брак — не может править доа. В своё время этот логичный, но жёсткий завет породил немало конфликтов.

Изучая династийные древа предшественников, Морай пришёл к выводу, что практически все известные доа и доахары так или иначе происходят от других доа. Властвующие на земле и в небе, драконьи лорды обладали типичной для людских властителей страстью к безнаказанности. Они портили чужих жён и оставляли многочисленных бастардов. Поэтому даже безымянные таланты, в определённый момент ставшие доахарами, скорее всего, имели в жилах кипящую кровь Кантагара. Пускай даже разбавленную и иногда столь слабую, что она не имела значения.

Возникал резонный вопрос: способен ли кто-то без сильной крови Кантагара стать драконьим лордом? Морай думал, что да. При должной осторожности, с молодыми особями и умением угождать им, даже обычный человек сумел бы сосуществовать с драконом. Может, не долго, но теоретически — да.

Способен ли он был бы оседлать дракона? Здесь Морай был уверен, что нет. Только нечто общее, горячее нутро, с которым рождается и дракон, и доа, могло соединить их.

И тут появлялся хрупкий, как осенний лёд, конфликт. Насколько густа должна была быть кровь доа, чтобы не рассеяться, не превратить потенциального драконьего всадника в обычного человека? Учёные былых лет, ещё до Моргемоны, тоже исследовали этот вопрос. Мудрецы прошлого сперва были очень строги на сей счёт. Встречались упоминания родов, где браки заключались лишь между братьями и сёстрами, лишь бы не разбавлять наследие Кантагара. Но они были обречены на вырождение. К порождённым кровосмешением калекам драконы явно относились с не меньшим презрением, чем люди. Хотя сами, впрочем, не имели подобных предрассудков. Чем ещё раз доказывали, что драконам сама природа дозволяет куда больше, чем людям.

Впоследствии знатные рода стали заключать браки либо кузенов, либо, что реже, дядьёв и племянниц, тёток и племянников; этого было достаточно, чтобы с десяток драконьих линий могли постоянно обмениваться потомками.

Однако ни одна из нынешних линий не продолжала род Кантагара напрямую. Лорды-доа вспыхивали, как искры на холоде, нередко из весьма гиблых по происхождению семейств. Давали начало новому роду — и уже через несколько поколений тот приходила в упадок.

Так было ли хоть что-то, что отличало их — людей, что имели некую особую расположенность к тому, чтобы стать доа?

Самым интересным на сей счёт являлось исследование диатрина Альфира, брата-близнеца Альтара. Диатрин Альфир Астрагал имел пристрастие к алхимии и вопросам крови. Он погиб, пытаясь позаимствовать у Хкары — родителя Хкаурата и Наали — слюну для своих исследований.

Но его записи сохранились. В своё время Морай заказал себе дорогую копию и узнал много интересного.

«Внешний и физиологический признак проявления драконьей крови, помимо повышенной температуры тела, можно отследить только при наличии описательных портретов династии», — гласило заключение Альфира. — «В отрыве от семейства таковое исследование возможным не представляется. Итак: драконья кровь отрицательна человеческой крови. Всякому известно, что для здоровья человека внутренняя температура не должна быть постоянно повышена. Но для доа это в своём роде необходимость. Есть наблюдение: чем дольше доа живёт в лётном браке, тем впоследствии горячее становится. И тем чаще наступает смерть в более раннем возрасте, чем у обывателя. Причиной тому — болезни изношенного сердца и другие проблемы, вызванные постоянной горячностью человека».

Он упоминал, что у закоренелых доа чаще рождаются мёртвые и уродливые дети, погибшие от перегрева ещё в утробе. Но эту часть Морай не любил.

«Однако внешние признаки также показывают, что сама кровь доа отрицательна крови человека. Исследования многих генеалогий показывают: в роду часто есть признак внешнего вида, что становится доминирующим. Что особенно заметно среди темноволосых и смуглых, что женятся на светловолосых и бледных. Пример моего собственного семейства показателен: матушка диатрис, именуемая Рыжей Моргемоной, была белокожа и рыжеволоса. Батюшка наш, ди Леммарт Манаар, был смугл и глаза имел золотистые. Его признак проявился во мне и всех братьях и сёстрах, и учёными оный именуется доминантным».

Далее Альфир приводил ещё несколько красноречивых примеров и ссылок на исследования, доказывающих, что на протяжении нескольких поколений более тёмная линия людей так или иначе покорит более светлую.

«Я изучил немало семей, где возникли известные и славные доа, и пришёл к дивному выводу», — продолжал Альфир. — «Моя матушка тому подтверждение. Она произошла из семьи, где смуглая линия её матери проявилась во всех потомках, кроме неё и её брата Тавроса. Из четырёх детей именно те, кто унаследовали бледность и рыжину вопреки доминантному признаку, стали доа — она и Таврос».

То не значило, по его мнению, что именно светлость внешности как-то связана с крепостью крови доа. Важно было другое.

«Когда отрицательная драконья кровь берёт верх, она словно выворачивает наизнанку правило происхождения. Причём это может быть заметно во всех признаках: строении, цвете глаз, кожи, волос; росте и конституции. Она словно достаёт из рода нечто в нём погасшее и подчёркивает это. Как если бы внутри человека многое нарочно сделалось наоборот — ибо он уже не совсем человек. Дети доа, что тоже становятся доа, склонны походить на родителя-доа или на ещё более давних родственников в роду, чьи черты были давно утрачены».

Морай на основании этого рассудил собственную семью. Отец, маргот Минорай, был его внешней копией. Волосы его были цвета лунного камня, а глаза он имел серые. Этим он настолько не походил на своих смуглых родичей, что первое время едва ли не был признан чужекровным.

Леди Вельвела была серо-седая с самой юности и глаза имела синие, в чём являлась отражением своей матери. Вранг был во всём ей подобен.

Так, Мальтара и Морай стали продолжением крови маргота Минорая, а Вранг и Вальсая — продолжением леди Вельвелы. Но ни Минорай, ни Вельвела не были доа. Минорай лишь растил Скару — и стал его жертвой. Хотя, если судить по исследованию Альфира, он имел все шансы стать его лётным супругом.

Так что же не дало ему? У Морая и на этот счёт со временем нашёлся ответ. Скара просто был не его темперамента. Кровожадный и агрессивный, чёрный дракон не подходил увлечённому, добродушному Минораю. То есть, отцу следовало искать другого.

Но поперёк судьбы вставала политика. Ни один драконий лорд не поделился бы с ним крылатым хищником. Что бы ни завещала Моргемона о величии и великолепии драконов, те в первую очередь оставались страшнейшим оружием своих хозяев.

Так что Морай был обречён погибнуть, не узнав лётного брака, хотя, вроде бы, был урождён для этого.

«Что же Вранг?» — думал Минорай. — «Он в мать, а мать — в свою мать, леди Вальгару Хаур. Хауры были доа давным-давно, ещё до королевы Лорны. При Рыжей Моргемоне, когда многим удалось приданым или младшими ветками получить диатрийских драконов, они всё равно так и не решились оседлать их. Это слабый род. Похоже, и Вальсая, и Вранг унаследовали никчёмную человеческую кровь; но всё же Вранг мой единокровный брат, и не мастью единой наследуется дух доа. Он может попытаться».

10. Любовный многоугольник

Пламя потрескивало в камине опочивальни леди Мальтары. Она велела слугам постоянно поддерживать огонь, но всё равно не могла согреться.

Это был второй день пребывания Вранга в Покое. Морай ничего не сказал о своих планах на него. «Подождём ещё дней десять», — обмолвился он со своим близким кругом. — «Пускай Ланита насядет на Каскара, описывая ему ужасы, которые здесь переживает её супруг. Может, Каскар родит какую-нибудь мысль о том, что пора осадить лошадей и закончить этот фарс».

Мальтара сжала свои плечи и угрюмо посмотрела на танцующий за решёткой огонь.

«Каскар скорее умрёт, чем пойдёт на попятную; он принципиален и горд, как настоящий диатр», — подумала она. — «Морай вряд ли всерьёз ожидает этого. Эту войну начал отец марпринца, и она подобна затянувшейся лихорадке, которая может кончиться либо выздоровлением, либо смертью. Для Каскара это дело чести».

Интуиция подсказывала ей, что развязка близка. Но это не радовало молодую леди. Она сжимала в руке письмо и чувствовала тяжесть, что давит изнутри.

Послание гласило:

«Дорогая Мальтара,

Помяни моё слово, с братом он ничего не сделает. Пройдёт несколько дней, и он приголубит его, полагая его за своё дитя, которого у него никогда не будет. Женщине нипочём не занять с ним подобное место. Неспроста он поручил тебе отыскать незаконорождённых родичей, коли таковые есть; увидишь,он попытается наладить контакт даже с ублюдками от вашего папеньки.

Дети многое берут из ранних лет. Он издавна ненавидел свою мать за то, что она не вмешивалась в жестокость, что творилась между детьми. Но когда леди Вельвела отдала приказ убить Скару — отнять у него его мечту — эта ненависть захлестнула его. Она иррациональна и вечна. Он всегда будет холоден и жесток с женщинами, они для него — угроза для Скары, которого он любит превыше всего. Отсюда у него были близкие отношения и с Исмиротом, и с оруженосцем, хотя, очевидно, они были от противного, а не потому, что он в самом деле имеет больной интерес к мужчинам.

Ты говоришь, ни одна шлюха не уходит от него с побоями и слезами на глазах. Здесь я тоже дам тебе ответ. Он полагает их, женщин со дна общества, такими же, как он сам когда-то. Смейся или оскорбляйся, я вижу его солидарность с самыми униженными и самыми позорными слоями общества — и его жестокость к тем, кто был урождён в любви и достатке. Это закоренелая зависть; и хорошо, что она не доходит до сексуальных девиаций в сторону садизма и членовредительства, иначе мне страшно даже думать, что он делал бы с тобой с самого детства.

Ты сама всё это знаешь. Ты думаешь, что, унизившись окончательно, ты сравняешься со шлюхой в его глазах, и он к тебе тоже будет добр. Может, он и пожалеет тебя. Но лишь на смертном одре. Ты для него — Вельвела, что скрывается до поры до времени. Он не знает тебя и не хочет знать. Лишь как диатрис Вальсая, что отправляет ему письма, ты бы устроила его — далекая, позабывшая его лицо, но неизменно вежливая, создающая иллюзию семейственности.

Ты разумна и сильна, дорогая Мальтара. Ты не любишь его. Это такая же рана, нанесённая тебе детством, как у него. Ты хотела его защиты и покровительства — и ты получала их, если была подле него в нужный момент. Ты привыкла, что так и должно быть. Но ты не приученная шавка, ты человек. Ты отдаёшь себе отчёт.

Пойми это до того, как ты увидишь их сближение с Врангом. И до того, как это ранит тебя в самое сердце. Найди в себе силы сорвать эту петлю со своей шеи и приезжай ко мне.

Моя любовь исцелит тебя.

Твой К.»

Мальтара вздохнула и прислонилась к обитой бархатом стене.

Ей всё равно было холодно. В собственной опочивальне, среди красивой трофейной мебели, что сюда натаскал Исмирот. Среди мужских туник и курток, которые она носила вместо платьев.

А ведь она любила платья. Просто Морай не любил.

Эта переписка длилась годами. И Мальтара знала, что выведенные на бумаге слова — чистая правда.

Только вот она не была готова оставить это так легко.

«Я не хочу бежать с поля боя. Я хочу отметиться на нём — не победителем, так тем, кто нанёс наибольшие потери».

Она посмотрела в окно. Бледный день сменялся бархатной, чарующей ночью. Вечер разливался душистыми тисами. Притихли злые холодные ветра.

И всё равно мурашки бегали по запястьям.

На столе лежали ингредиенты для ядов и лекарств. Алхимик Силас, которого Морай купил, как раба, не внушал ей доверия. Она перепроверяла всё, из чего он готовил, и всегда отслеживала состав его отваров и зелий со своим справочником.

Нынче у неё было лирическое настроение. Книга была открыта на легендах алхимии. Философском камне и целительной силе слюны у некоторых драконов.

Но даже занимательное чтиво не могло отвлечь её от мыслей.

«Когда ты отдал меня Исмироту, я смирилась с этим», — думала она. — «Я верила: ты станешь взрослее и поймёшь, какую жертву я принесла тебе. Когда ты отдал на растерзание Халису, мою единственную подругу, я стерпела и это. И со всем усердием демонстрировала верность твоим приказам. Но правда в том, что я делаю это всю жизнь. А подачки из твоих рук мне уже много лет как не нужны».

Пальцы стиснули бумагу. Ей хотелось прижать её к щеке — и одновременно отбросить её прочь.

Слишком много нобель Куолли значил в её жизни. Как единственный заботливый покровитель — и как мерзавец, что был способен на насилие над собственной дочерью.

Может, Морай соврал ей об этом. И на самом деле несчастье приключилось с Халисой не по вине Куолли. А может, если бы Морай не стоял между ней и нобелем с самой юности, и саму Мальтару постигло бы нечто похожее. Потому что он всегда был до опасного близок.

Словом, она не могла быть уверена ни в чём и ни в ком.

«Если я уйду отсюда, я выберу одинокую дорогу», — повторила она себе уже давно принятое решение. — «И сперва займу роль, которая мне даст неуязвимость, а уж потом буду смотреть, кто мне друг, а кто не очень».

Нехотя пальцы вытянулись над огнём. И выпустили письмо. Бумага сгорела, и Мальтара поскребла кочергой по пепелинкам, чтобы не сохранилось ни буквы.

«Если Морай узнает, он с радостью расправится со мной».

У неё было право на три оплошности. Будь то оскорбления или противодействия брату.

Первое она исчерпала тогда, когда пыталась заступиться за Халису и не дать её на расправу брезарцам. Она рыдала и называла Морая изувером. Даже пыталась подраться с ним, но он с лёгкостью отшвырнул её от себя и велел запереть её. За подобное он повесил бы любого из своих соратников; но право крови есть право крови.

Второе ушло примерно тогда же. У неё сдали нервы на одном из их общих сборов, когда купец Мавлюд настаивал, что маргот должен жениться для выгодного союза. «Не должен!» — крикнула она то ли из ревности, то ли из боли за то, что случилось с Халисой. Морай сказал ей, чтоб она заткнулась, но она продолжила надрываться, что ему вообще не следует иметь дело с женщинами, если он не ценит тех, кто любит его, и готов посылать их на ужасную смерть. «То ли дело шлюхи!» — кричала она. — «На шлюхах и женись!»

Это было прилюдное оскорбление и её вторая оплошность. С тех пор она была очень аккуратна.

Однако потом Морай обнаружил, что злосчастный джин с надписью «За Халису» был в партии, что прошла через поверенного Мальтары. Чуть не вскрылась вся её схема, что она все эти годы поддерживала с нобелем Куолли. Мальтара уверила его, что это была ужасная, но случайность; она лично отдала ему на расправу своего поверенного и умолила посчитать это за оплошность, а не за измену.

И суровый брат не отказал ей в этом. Вот только теперь у неё больше не было попустительства с его стороны.

«За следующий промах он будет судить меня. Может, и не столь строго, сколь других, но всё же он уже ничего не спустит мне с рук».

В дверь постучали. Мальтара отвлеклась от своих мыслей и молвила:

— Входи.

Ручка скрипнула. Внутри показалась Чёрная Эйра. Огонь играл на её коже, превращая её в нечто единое с её платьем, будто целиком отлитую из бронзы статую.

При виде неё у Мальтары мурашки бегали по коже. Это была шлюха, вероятно, непростой судьбы; она видела таких. Они с детства отдавали своё тело на службу чужой плоти, но в глазах их замерло нечто, отделяющее их от живых.

И хотя во многих таких женщинах с лёгкостью угадывалось горе, с Эйрой было иначе. Она будто знала то, чего не знали другие. Ей было словно чуждо всё живое. И это лишало её обычных человеческих стремлений и страхов.

Прикрыв за собой дверь, она поклонилась Мальтаре и молвила:

— Вчера вы отослали меня. Но, если я верно поняла, вы ждали меня сегодня.

— Да, — ответила Мальтара. — Вчера у меня появились неотложные дела.

«Появление Вранга внесло некоторые коррективы в мои планы. Я была вынуждена освободить для него ту комнату с решёткой на окне, где я держала пленников для экспериментов. Я упражнялась с ядом жабы аги, и они заблевали все углы… в холоде подземелий им не выжить, а больше комнат Морай мне не выдал. Пришлось от них избавиться».

Но она хотя бы получила любопытные результаты.

— Сегодня я готова, — сказала она, отгоняя мысли о своих разработках. — Иди сюда.

Она подвела Эйру к своей постели — двуспальной, скрипучей, которую когда-то приходилось делить с Исмиротом. И на которой она теперь ночевала одна.

— Садись, — и они вместе расположились на краю постели. Мальтара внимательно изучила лицо своей «преподавательницы».

«Она действительно красива, но вызывает странное отторжение, будто мёртвая среди живых. Непонятно, хочет ли она милости маргота, или же просто пытается выжить — в ней безразличие ко всему».

Мальтара задумчиво провела рукой по красивой чёрной ткани, что покрывала её плечи. Ей думалось, что это шёлк, но оказалось — дешёвая тафта, как у всех проституток.

— Скажи, — молвила она. — Маргот откровенничал с тобой?

— В каком-то смысле, — кивнула Эйра, качнув головой с заплетёнными на затылке косами.

— Это «да» или «нет»?

— Это «да», миледи. Но это откровения обычного человека, которые с лёгкостью можно угадать в каждом.

Мальтара сдвинула брови.

— О чём шла речь?

— О драконе, миледи.

— И часто люди откровенничают с тобой о драконах?

— Ох, я прошу прощения, — улыбнулась она белозубой улыбкой. — Разумеется, это было впервые. Но переживания были такие же, как у всех. Маргот тоскует о близящейся разлуке с драконом. Каждый из живых омрачён лишь одним — смертью. Всегда.

«Она так улыбается, говоря о смерти, будто это её старый друг».

— Мудрые слова, — задумчиво сказала Мальтара. Но затем посмотрела на неё серьёзно. — Ладно. Я не собираюсь допытываться о подробностях. Я не сомневаюсь, что мой брат горевал о Скаре пуще любого из тех, кто близок ему, и сильнее, чем за самого себя. Мне это, признаться, утомительно — его одержимость им двадцать лет как одинакова. И ничего нового ты мне не расскажешь. Мне нужно другое. Если ты устраиваешь его в постели, ты должна рассказать мне, что ты делаешь.

В коридоре зазвучали шаги кого-то из слуг, началась возня, чуть приглушившая их голоса. Как ни странно, куртизанка смутилась. Она потупила взгляд и произнесла:

— Миледи, постараюсь говорить подробно… но, признаюсь, я не использую никаких уловок. Маргот всегда решает сам, как всё будет происходить, и никогда не уступает инициативу. Даже в предварительных ласках.

Мальтара вскинула брови и села, целиком повернувшись к ней.

— Да? — спросила она не без удивления. — Тогда… ладно. Хорошо. Просто покажи мне, как он это делает с тобой. Подробно! Я буду смотреть.

— Он разворачивает меня спиной…

— Покажи на мне!

Куртизанка поджала губы, но подчинилась. Она озвучивала всякое своё действие.

— Кладёт руки мне на грудь…

«У неё очень мягкие руки».

— И прижимается сзади всем телом…

— Погоди, у этого упленда слишком жёсткий крой, я не чувствую тебя как следует, — сказала Мальтара и расстегнула свой ворот. Дыхание чёрной гостьи щекотало ей шею.

Тут дверь открылась безо всякого стука. И внутрь шагнул Морай. Они даже дёрнуться не успели: он сразу же уставился на них обеих.

И сразу всё понял, Мальтара в этом не усомнилась. Она вздёрнула свой острый подбородок и сделала вид, что ничуть не смущена. Эйра опустила взгляд. А Морай, захлопнув дверь, прошаркал внутрь своей хромой ногой.

— Кхм-м, девочки, — протянул он, хищно улыбаясь. — А я-то ищу…

Эйра склонила голову ещё ниже — она не вмешивалась в разговор лордов, но этим жестом будто выражала свои извинения.

— Сестрица пожелала узнать, что такого ты делаешь, что я взял тебя к себе, не правда ли? — обращаясь не к Мальтаре, а к шлюхе, произнёс он.

Та кивнула.

— Ты мог спросить у меня, — процедила Мальтара. Хоть и женщина, она не выносила унижений. — Да, я хотела знать.

— Так и ты могла спросить у меня, — маргот приблизился к постели. — Я покажу.

Сердце Мальтары забилось чаще. Она указала куртизанке взглядом на дверь и расстегнула свой ворот. Маргот встал коленом на постель — и вдруг прижал к себе саму Эйру. Как она и показывала — спиной, схватив её поперёк пышного бюста.

— Смотри внимательно, сестра, — проурчал Морай. И потянул край тафтяного платья, обнажая чёрное плечо Эйры.

Мальтара осунулась и смолкла. Отодвинулась.

«Он издевается надо мной», — подумала она. — «И над ней тоже».

Шлюха мрачно молчала, но не пыталась даже шевельнуться.

— Я не хочу на это смотреть, — заявила Мальтара.

— Но ты будешь. Не отворачивайся, Мальтара. Я просто покажу. Схематически.

Он не раздевал ни себя, ни куртизанку. Он только притянул её лопатками к своей груди. И, обнимая, провёл рукой вниз по её животу.

— Сначала я делаю так, — дыша Эйре в шею, проговорил он. Его рука скользнула ей в пах.

— Я знаю, как люди совокупляются, — сухо сказала Мальтара. — Мне нужно было не это.

Морай фыркнул и поднял брови. Он положил подбородок Эйре на плечо и посмотрел на сестру иронично.

— Нет, тебе было нужно это, — ответил он. — Всё очень просто, когда я этого хочу, а не ты.

Мальтара вспыхнула. И вскочила.

— Я поняла, — сказала она. — Пойду, осмыслю узнанное. Спасибо, братец.

Хлопнула дверь, и они остались одни на её постели. Эйра была готова сгореть со стыда.

Не то чтобы она никогда не попадала в курьёзные ситуации, где, например, муж желал воспользоваться ею на глазах у своей жены. Но сейчас всё в ней категорически возражало.

«Не мне, конечно, судить», — думала она. — «Запретное, отвратительное, нечеловеческое — домены моего бога. Я должна принимать всякое, но почему мне так…»

В глаза бросались колбы и разные травы, разложенные на столе. Очевидно, местная леди была вовлечена в тёмные дела маргота и орудовала разными отварами и зельями. Эйра совсем не разбиралась в траволечении — лишь на уровне тех, кто хоть как-то отличал календулу от астры — но она увидела там пучки дымянки с вытянутыми бело-багровыми бутонами и рыжие звёздочки очного цвета. Такие наборы продавались на ярмарках всегда как «целебное средство для женщин, желающих понести».

Немудрено, что у Эйры было чувство, что она попала клином в некую во всех смыслах семейную драму.

И тут она дрогнула: Морай сжал её плечо, а затем усмехнулся. И похлопал её по спине. Она села рядом, недоумевая.

— Думаешь, она от меня после этого отстанет? — риторически спросил маргот.

«Судя по травам, вряд ли».

— Насчёт этого не знаю, — осторожно произнесла Эйра и подняла лямку обратно к себе на плечо. — Но обиделась она достаточно.

Морай лишь фыркнул в ответ. Сестра явно была для него лишь забавой. Собакой на привязи, которую он мог приголубить, а мог и ударить.

Но не Эйре было рассуждать об этом. Она опустила взгляд на пол; и тут Морай поднялся на ноги.

— Пошли, — велел он.

И Эйра, не задавая вопросов, послушно отправилась вслед за ним. Маргот вёл её в свою анфиладу, однако девушка подметила, что он необычайно часто улыбается.

В лордской гостиной они оказались не одни. У окна стоял златокудрый рыцарь. Он безмятежно наблюдал, как псари дрессируют свору гьеналов, и элегантно потягивал вино из кубка. На лязг двери он обернулся. И Эйра увидела его горделивое, немного курносое лицо с большими карими глазами.

Хотя он был уже старше и плечистее, она узнала его сразу. И с удивлением подняла брови. Он тоже расплылся в широкой белозубой улыбке:

— О-о, Чёрная Эйра! — молвил он и протянул кубок и ей тоже. — Что-то ты была у нас… всего раз, верно? Но тебя не забудешь!

«Ту ночку с ними двумя не изгонишь из памяти!» — подумала Эйра и тут же с удовольствием отпила немного вина. — «Сэр Лионай возмужал с тех пор».

— Рада вас видеть, сэр, — сказала она и даже присела в реверансе.

Морай запер за ними дверь. Затем подошёл, подтолкнул Эйру в спину и проурчал у неё над ухом:

— Скажи, он уже не тот застенчивый юноша?

— Сэр Лионай изменился за годы боёв, — признала Эйра с усмешкой.

— А она всё такая же, — не без удивления заметил Лионай и приблизился к ним. Тяжёлый рыцарский плащ шуршал по полу. — Ни единой новой морщины. Словно отлитая из бронзы статуя. Сколько тебе лет, Жница?

Эйра приоткрыла рот, ища слова, чтобы увернуться от столь неделикатного вопроса — ведь она могла подставить этим Грацию — но Морай вдруг шагнул ей прямо в спину. Он грудью толкнул её на Лионая. Эйра едва не пролила вино на дублет рыцаря. Лионай подхватил её, а Морай уже прижал её сзади, стиснув её меж ними двумя.

Одна рука маргота обвила её за грудь, а второй он схватил разыгравшегося Лионая за плечо и притянул их всех ближе к себе.

— Я застал Эйру в постели с Мальтарой, хотя только пару дней как взял её к себе фавориткой, — жарко выдохнул Морай над чёрным ухом куртизанки. Та изогнулась, довольно ухмыляясь, и почувствовала, что маргот уже весь изнемогает, поскольку он прижимался к ней самым чувствительным образом.

— Надо же, — усмехнулся Лионай и, тоже обняв Эйру за плечи, провёл пальцем у неё под подбородком. — Такая роскошная женщина — и предпочитает общество слабого пола?

Меж их горячих тел в Эйре взыграл восторг. С воссоединением Лионая и Морая она словно вернулась в то беззаботное время, что было у неё тогда, четыре года назад. Ей ещё не приходилось думать о том, как жрице не стать окончательно шлюхой, если она слишком вовлечётся в своё плотское ремесло. Тогда она не пыталась сменить призвание и не слишком корила себя, если ей понравилась ночь с мужчиной.

Она ощутила себя словно обновлённой, позабывшей тревоги прошедших лет. Значение имел лишь короткий миг меж вдохом одного любовника и выдохом второго. Она покачала увенчанной косами головой. И перехватила руку Лионая, которую поднесла к лицу и прижала к своим губам.

— Если вы будете тянуть вместо того, чтобы взять меня, я и вам покажу, кто здесь слабый пол, — прошептала она игриво.

Это возымело мгновенное действие. Оба вскинулись и двинулись вперёд, сжав её между собой ещё крепче. В воздухе стало жарче от их воспламенившихся взглядов. Спутались пальцы, что друг на друге расстёгивали застёжки. Резкая рука Морая дёрнула за лямку эйриного платья; и она перехватила её, чтобы раздеться аккуратнее и поберечь свой рабочий наряд. Тогда руки двух мужчин встретились, прямо через неё одёргивая друг другу ремни и фибулы плащей.

Комната зазвенела расстёгнутыми пряжками и откинутыми сапогами. Эйра тоже обнажилась; она стянула с себя платье только до пояса, но Лионай уже, завороженный её видом, прильнул к её обнажённой груди губами. Она сладострастно ахнула и прижала к себе его голову; а Морай придвинулся сзади, прикусив кожу у неё под ухом.

Их шершавые руки заскользили по шоколадного цвета коже. Каждый поцелуй всё сильнее распалял Эйру. Для них она была не шлюхой; они стремились ублажить её, словно она была диковинной чёрной богиней, и от этого её сердце плясало восторгом.

«Были ли у меня воспоминания лучше, чем с этими двумя?»

Пылко выдохнув, Эйра перестала держать в себе свою страсть. Она приникла к шее Лионая, одновременно успев провести оголённой лодыжкой по ногам Морая. Маргот обогнул их — и сел на диван. Он блаженно вытянул свои вечно ноющие ноги.

— Я не успел сказать тебе, но ты хромаешь, как подбитая кабарга, — усмехнулся ему Лионай. Рыцарь получил свою порцию нежностей от Эйры — и та склонилась к Мораю, чтобы покрыть поцелуями и его плечи.

— А ты петушишься, как… — Морай хотел сказать что-нибудь колкое, но Эйра прервала его. Она склонилась к самому его паху. И поцелуи сменились оральными ласками. Поэтому маргот сумел выжать лишь:

— …ну, как петух.

После чего охнул и запрокинул затылок на диван. Его пальцы разобрали густые Эйрины волосы. Девушка наслаждалась его прерывистым дыханием. Она ловила всякий момент, когда он вздрагивал особенно чувствительно, и её язык умело щекотал его распалённую плоть.

Что-что, а это она умела.

Но Лионай вдруг налёг на неё сзади и вошёл. Он был бесцеремонен, но ретив, и от толчков его бёдер Эйра сбилась с собственного ритма.

Ей стало слишком хорошо. В груди разлилось тепло, ей хотелось лишь фыркать и стонать в сильных руках рыцаря; и Морай будто угадал её желания. Он взял её голову двумя ладонями и поднял на уровень своего лица.

— Иди-ка сюда, — прошептал он. Но Лионай и не думал останавливаться. От его отрывистых движений Эйра теряла самообладание. Очередной толчок едва не сбил её с ног, и она завалилась на Морая.

— Ой, — выпалила она. — Маргот…

— Лионай, чёрт возьми! — проворчал Морай. — Отпусти! Дай сюда.

Маргот притянул Эйру к себе. Та нащупала равновесие и села к нему на колени. Шершавой ладонью он провёл по внутренней стороне её бедра, и она медленно развела ноги; а затем обняла ими прильнувшего к ней сверху Лионая.

— Ты тоже дай, — не растерялся Лионай. Эйра была между ними, будто щит, спасавший их от идеи мужеложества; спиной она прижималась к груди Морая, сидя у него на коленях. Живот же её был открыт Лионаю. И рыцарь не преминул воспользоваться этим. Он просунул руку ей под ноги. И пальцами обхватил своё достоинство так, чтобы щекотать её и ласкать себя.

Морай тем временем гладил Эйру по бокам, одновременно помогая ей удерживаться на себе полулёжа с разведёнными ногами. Но вскоре фыркнул и бросил своему бывшему воспитаннику:

— Ты чего там увлёкся? Дама ждёт.

И они оба взялись за девушку.

«Сладостное забвение», — подумала Эйра и запрокинула голову Мораю на плечо. Сдавленный вздох вырвался из её груди, когда они вдвоём проникли в неё. Она вся изогнулась и содрогнулась, ощущая всё чутко, во всех деталях; руки обоих тут же сжали её крепче. Морай обнял её поперёк живота и груди, а Лионай надавил внизу живота, вызывая в ней ещё больше неги.

Закусив губу, Эйра желала прочувствовать каждый миг. Всякое прикосновение было ей упоительно. Медленное движение внутри заставляло молить о большем, но она лишь сжимала плечи прижавшегося сверху Лионая и сдерживала внутренний порыв.

Ей хотелось больше, чем стонать. Ей хотелось сказать, что она любит их, любит за этот момент и за предыдущий раз.

— М-м, — выдохнула она и невольно повела плечом, прижимаясь крепче к груди Морая. Он прильнул щекой к её шее, и от этого она ощутила внутреннее тепло. — Мор-р…

Однако ж она прервала себя, чтобы не оскорбить одного из мужчин, назвав имя другого.

Златокудрый рыцарь хотел что-то ответить ей, но Морай не дал ему начать полемику. Он толкнулся бёдрами, отчего и Лионай, бывший с ним вплотную внутри Эйры, тоже сладостно вздохнул и повторил за ним спустя несколько долгих мгновений.

Эйра отдалась их рукам. Она расслабила напрягшийся живот, чтобы они могли распробовать её на пару, как когда-то. Но всё равно спиной она льнула к Мораю, лопатками ощущала бугры его шрамов на светлой коже, и голова сама тянулась повернуться, склониться к нему и зарыться носом в его волосы.

Ей было хорошо с ним, одним или с кем-то ещё, главное — в его руках — она испытывала счастье доверять, что старательно подавляла и скрывала за животной страстью. Но каждый её пылкий вздох, каждый стон и судорога становились всё более откровенными. И всё больше и в разуме, и в теле было сентиментального, ищущего близости не только плотской, но душевной.

Если б не то ошеломительное удовольствие, что она испытывала с ними двумя, она бы погубила себя излишними мыслями о своих чувствах. Но каждое их синхронное движение всё дальше отгоняло её переживания. Она хватала воздух ртом, её губы ловил Лионай; руки Морая сжимали её всё крепче, не давая отстраниться даже на чуть-чуть, чтобы перевести дух; и вдвоём они истязали её тело удовольствием, а её сердце колотилось, как у скаковой лошади.

Тела разгорячились. Под руками любовников скользили капли пота. Дыхание всех троих стало прерывистым и шумным. Ощутив приближение эйфории, Эйра содрогнулась и полностью откинулась назад, на Морая. Оба мужчины стиснули её, целуя ей шею и грудь, и их стараниями она провалилась в омут наслаждения с головой. В ушах зазвенело, она вся задрожала; движения обоих стали ещё резче; и, словно соревнуясь, кто кого уработает первым, они оба упёрлись лбами в ей плечо.

В конце концов она услышала и их стоны. И всё в ней, подёрнутое дурманом блаженства, отозвалось улыбкой.

Им понадобилось несколько минут, чтобы отдышаться. И нехотя они распались — влажные, измученные и исступлённые.

Лионай отошёл, чтобы взять полотенца из ванной комнаты. Эйра соскользнула на диван и присела рядом с Мораем. Она всмотрелась в его лицо. Ей казалось, ему должно быть больно; вряд ли ушиб всей спины мог пройти столь быстро, не оставив последствий. Но Морай лишь усмехнулся и потрепал её по щеке.

Тогда она села рядом, и маргот чуть вытянул ноги, а затем прислонился к её боку. И положил голову ей на плечо. Он был истомлён негой и ему, очевидно, хотелось ласки. Эйра стала гладить его по голове, но мысль её потерялась, ища концы того, где она оборвалась перед их любовью на троих.

— Не думай, — вновь, будто читая её разум, прошептал Морай. — Куртизанкам это крайне вредно.

И хотя он не сказал ничего особенного, Эйра неожиданно ощутила укол тоски. Она поджала губы. Слишком открыты и искренни были её чувства после полученного наслаждения. И ей стало грустно оттого, что, невзирая на все свои решения и усилия, она остаётся шлюхой. Что, собственно, было и без того очевидно для обнажённой девушки, что гладила не менее обнажённого мужчину посреди раскиданных в порыве страсти диванных подушек.

«Толку было терзаться выбором, уходить из “Дома” и проделывать путь до самого Кирабо, чтобы вновь оказаться тут?»

Лионай вышел с полотенцами из ванной комнаты и с удивлением посмотрел на них. Он застал именно тот миг печали, что невольно проявился на лице девушки.

— Эй, чернушка, — сказал он и подошёл, кинув Мораю полотенце прямо на голову, так что тот завозился и зафыркал. — Что случилось? Тебе не понравилось?

— Да разразит меня гром, если мне не понравилось, — отшутилась Эйра. — Я лишь расчувствовалась, сэр.

Лионай сел по другую сторону от неё. Он с нажимом провёл полотенцем по её тёмному телу, собирая капли влаги. И, склонившись, посмотрел на неё внимательно.

— Нет, я видел, ты расстроена, — сказал он. — Терпеть не могу расстроенных лиц у себя в постели. Чем тебя порадовать? Принести тебе клыки кабарги с охоты?

— Ты не у себя в постели, — буркнул Морай из-за плеча Эйры. — И она не твой оруженосец.

— Ты мне больше не учитель — не командуй, — усмехнулся Лионай в ответ и вернулся глазами к Эйре. И тоже прислонился к её плечу, но из позиции чуть выше. Он приподнял к себе её подбородок рукой, покрытой полотенцем, и повторил вопрос:

— Скажи, что не так, Чёрная Эйра. Будь это даже какой-то пустяк; я желаю знать.

Эйра свела брови. Светлое, открытое лицо рыцаря располагало к себе. Но она не имела иллюзий; при марготе не стоило показывать хоть какое-либо недовольство.

Поэтому она улыбнулась рыцарю, но взглядом дала понять, что отвечать не будет.

— Морай, ты сказал, что она фаворитка, а не просто явилась сюда из борделя в честь моего приезда, — молвил Лионай, отпустив её. Он откинулся рядом с ней на спинку дивана и закинул ногу на ногу, в наготе своей кажущийся голубым в вечернем свете.

Пора было зажигать свечи в канделябрах. Но тьма была слишком приветлива и мягка, чтобы прощаться с ней.

— Да, — проурчал полусонный Морай, вновь улегшийся к Эйре на плечо. — После того случая, как я упал на погост в лесу… однако ж я тогда не спросил у тебя, Эйра, — и его светлые глаза задумчиво блеснули в темноте, — как ты оказалась столь далеко от Брезара в тот день?

— Вы знаете, что, когда при мне лопата, я занята своим увлечением, — деликатно ответила Эйра, стараясь не держать его взгляд.

— Да, но твоим ходом тебе по меньшей мере день пути туда. Хочешь сказать, Почтенная тебе это позволила?

Эйра сжала губы в тонкую линию. И Морай, приподнявшись выше, выдохнул ей в шею очевидную догадку:

— Ты уматывала из города.

Она опустила взгляд. Но Морай вдруг приподнялся, опираясь локтем выше на спинку дивана, и поцеловал её под самым ухом. Приязненно, чувствительно и недвусмысленно.

— Хотела закапывать мертвецов подальше от меня, Жница?

«Молчание — золото», — думала Эйра. И не зря. Вмешательство Лионая выручило её:

— Так она что, схаалитка? — догадался рыцарь. — А тогда, в первый раз?

— Всегда была, — отвечал Морай, продолжая касаться губами её тёмной кожи то в основании челюсти, то на шее. — У нашей подруги особый дар, и к мертвецам её тянет, как настоящего падальщика.

— Жреческая клятва вынуждает тебя? — с сочувствием спросил Лионай.

Эйра уставилась на свои колени, что казались иссиня-чёрными в вечернем полумраке. И ответила, не глядя ни на кого из них:

— Нет, не вынуждает. Это моё призвание, и я люблю это дело.

«Я отдана Схаалу вся с самого детства. И все дети, что родились от моей крови, принадлежат ему. Это брак не меньшей силы, чем лётный».

Лионай изумлённо вскинул брови, а Морай рассмеялся, щекоча дыханием следы поцелуев у неё под ухом.

— Дорогуша мечтает спать в гробу, а не на перине. И получать ласки от покрытых козлиной шерстью рук Схаала, а не от наших.

— Но это же не может быть правдой, — не выдержал Лионай. — Хвать ржать, Морай. Эйра, у тебя есть кто-то? Пытаешься уйти из Брезы? Я тебя с собой заберу, только скажи честно, куда тебе нужно и к кому.

Смех Морая стал громче. Маргот прижался боком к Эйре, пальцем водя вдоль её ключицы. Ласка сглаживала насмешку, но Эйре всё равно было невесело.

— Нет, господа, — отвечала она откровенно, но тихо. — Никого у меня нет и никуда мне не надо. Всё, чего я хочу, — это быть свободной, идти путём служения и нести с собой свою лопату. Здесь же, как вы знаете, одинокой жрице выжить очень сложно. Я могла бы запятнать репутацию заведения Почтенной, если бы все стали знать меня, как хранителя кладбища. Поэтому я и хотела уйти.

Лионай хлопал глазами, недоумевая, а Морай продолжал гладить её, благодушно улыбаясь.

— Если б я не знал Морая, — наконец сказал Лионай, — что помешан на Скаре, я бы подумал, что это глупая ложь. Но…

— Это не ложь, — сказал Морай. — Я ручаюсь за её слова.

«Одержимый одержимого видит издалека».

— Так в чём проблема не расстраивать её? — вдруг спросил Лионай и оперся локтями о свои колени, чтобы посмотреть на Морая не через формы чёрной Эйры, а сбоку. — Дай ей лопату. И пусть занимается своими делами в Брезе. Обеспечь ей протекцию и сделаешь одну козлопоклонницу счастливее хотя бы на то время, что она не у тебя в постели.

Эйра украдкой посмотрела на Морая и увидела в его глазах искреннее удивление.

Если б Лионай ему этого не сказал, маргот вообще никогда в жизни не задумался бы над тем, чтобы кого-то сделать счастливее.

— Болван, — неожиданно фыркнул Лионай и кинул в Морая подушку. Тот тут же выпрямился и технично швырнул её обратно. Тогда белокурый рыцарь перелез через Эйру и накинулся на маргота, прижал его к дивану. — У тебя нет души!

— А у тебя нет разума!

Морай забарахтался и скинул Лионая на пол. А затем сам спрыгнул на него сверху и утянул за собой ещё пару подушек. Они принялись мутузиться, как щенки гьеналов.

— У тебя тут даже напольных подушек нет! Воистину, правду глаголит гиррит; Бреза — «пустое место»!

— Сказал дуролом с фамилией «Шабака»!

Наблюдая за их дракой, Эйра усмехнулась и налила себе вина.

«В тот раз было так же; правда, по юности маргот и его оруженосец явно позволяли себе большее. Переросли, образумились? Главное, чтобы не набили друг другу морды…»

Чтобы этого не произошло, следовало оставить им как можно меньше вина — а это она могла взять на себя.

11. Как разозлить дракона

При всём всплеске сомнений, что испытывала Эйра из-за случившегося минувшим днём, итоги ей понравились. Морай не стал давать ей никакого формального разрешения на жреческое ремесло; но и не запретил ей делать то, что она станет делать, когда вручил ей подарок.

Подарком была обычная новая лопата. Но ей такой страсть как не хватало. Росистым утром она шагала по Лордским Склепам и несла при себе целый мешок останков.

Этого добра она насобирала в Покое всего за день. Кости валялись под ящиками, в собачьих мисках, в клумбах и почему-то под лестницей. Не все они были неупокоенными; но многие. Они выли и причитали на каждом шагу.

«Не хочу в общую могилу!»

«Закопай отдельно, прошу!»

«А мне нравится в Лордских Склепах, буду лежать как дворянин».

Эйра сопела, таща мешок по мокрой траве, и хмурилась. И бурчала себе под нос:

— Маргот сведёт меня с ума. Я не собираюсь поддаваться на эти милости и нежности доброго господина, как влюблённая шлюха…

«Ты и есть шлюха!»

— Кто это сказал? — гаркнула она и остановилась, тряханув мешок.

«Это не мы! Это не мы!»

«Это со Склепов кто-то каркнул».

— Смотрите у меня. Выкину на полдороге, и пусть об вас псы спотыкаются, — пригрозила Эйра и подошла ближе к розовым кустам. Затем откинула мешок, не слушая бурчания мертвецов над ухом, и продолжила шипеть себе под нос:

— По крайней мере он косвенно позволил мне заниматься тем, что я хочу, хотя я в такой ситуации выгляжу, как дура…

«Точно, дура!»

Она поставила мысок на лопату и грозно осмотрелась меж каменных надгробий.

— Кто бы ты ни был, я тебя найду, раскопаю и добавлю мечам Мора в суп, — заявила она.

Тогда стало тихо. На несколько мгновений. Она вонзила лопату в землю — и вдруг её хлестнуло по лицу веткой тиса. Наотмашь, будто банным веником. В полнейшем утреннем штиле.

Эйра взвилась и крикнула:

— Да кто ты такой?!

Жаворонки примолкли от её вопля. Над могилами залегла осторожная туманная тишина.

Эйра фыркнула и стала копать. Успокаивающий лязг стали о землю выравнивал чувства.

В Покое обитал один или несколько призраков, что имели довольно большую власть над местом. Такое бывало с владельцами старинных домов. Такие призраки ничего не говорили, но швырялись и подставляли незримые подножки. Странные звуки в подвале, испуганный скулёж сторожевых псов и неожиданные пробуждения посреди ночи были делом их рук.

Призраки — а не неупокоенные — были для Эйры отдельной категорией «оставшихся», которую она выделила сама. Неупокоенные искали способ упокоиться, но им не позволяло нечто крайне важное — их посмертное желание, невыполненная просьба или несвершённая клятва. Некоторые желания были, как известно, омерзительно мелочны. Но, если человеку какой-нибудь каприз был до невероятного важен, с этим было ничего не поделать — душа оставалась так же, как и у тех, у кого был на то весомый повод.

Призраки же задерживались, не ища покоя. Они нарочно цеплялись за мирское — и каждый по своей причине. Некоторые служили хранителями старинных мест — такие бывали в фамильных замках или триконхах. Другие следовали за своими живыми потомками и берегли род. А третьи ненавидели мир, отвергали богов и всё на свете и просто желали вредить, пугать и реять вблизи того места, где умерли — или где жили.

Эйра до конца не знала, где проходит тонкая грань меж теми и другими. Но ей это было и неважно. Она не интересовалась судьбами злокозненных призраков — ей и без того хватало тех, кому её помощь была важна и нужна.

Однако иногда эти призраки мешались. Раз ей случалось изгонять такого из борделя в Лонсе, тайком от маман. Та потом ругалась, почему соль рассыпана по полу. Зато с проституток перестали неожиданно сдёргиваться полупрозрачные ткани, а «прогонка» в стакане больше не превращалась в кусок сушёной грязи.

Сопя, Эйра налегала на лопату. Физическая нагрузка помогала отогнать смурные мысли. Она выкопала весьма глубокую яму, чтобы впоследствии кости не выступили на поверхность; и уложила их там вместе с мешком.

— После многих дней забвения лишь ты, Владыка Горя, Покровитель Нищих, Ведающий Забытых, помнишь имя всех этих людей, — заговорила она, опершись о черенок. — Не явятся к тебе рода их, пока не обретут покой их останки. Прими их в объятия сырой земли и распахни пред ними врата царства своего, куда приемлешь ты и богатого и бедного одинаково. Презренный и калечный тобою поставлены в один ряд со знатными и славными, ибо не забываешь ты никого — так не забудь и этих людей, и впиши их имена в свои книги с тысячами страниц чернилами вечными, как вековечное время.

Сразу множество вздохов, похожих на весенний ветер, разлетелось по округе. Они взъерошили тяжёлые волосы Эйры. И зажгли улыбку на её лице.

«Помогая вам, я делаю лучше миру. Я служу во имя добрейшего из богов — милостивого Схаала, презренного, но прощающего».

Она перевела дух и стала закапывать. И тут до её ушей долетел смутно знакомый звук — высокий, похожий на отголосок пения, что переходило в мучительный стон. Музыкальный плач превращался то в птичью трель, то в жабье рокотание, то в легато уличной певицы. Он разнёсся над долиной и заставил Эйру замедлиться.

«Что это может быть?» — подумала она. — «Что-нибудь мёртвое… или живое?»

Пока она трудилась, этот звук повторился ещё раз. Протяжённостью больше минуты, он заворожил её и задержал работу.

«Это точно не вой гьеналов. Кажется, это дракон», — догадалась Эйра. — «Скара редко поёт, и в Брезаре его за шумом почти не слышно. Но здесь…»

Она уже заканчивала с ямой, когда услышала топот копыт у дороги. Маргот гнал своего вороного к драконьему логову. Они невольно встретились взглядами, и лорд лихо завернул коня на кладбище. Тот перемахнул через пару оградок, посбивал могильные люпины и встал перед Эйрой.

— Ты здесь? Со своими схаалитскими штуками? — выдохнул маргот и перебрал натянутые поводья.

Эйра нерешительно кивнула, сторонясь его ретивого жеребца, чтобы не тот отдавил ей ноги.

— Тогда поедешь со мной, — велел Морай и протянул ей руку.

Эйра округлила глаза от удивления. Но она прекрасно помнила, сколько секунд маргот дал на сомнения тому одинокому страннику вдали от Кирабо. Поэтому она немедля взялась за его горячую ладонь. И он втянул её к себе на седло вместе с сумкой.

Тут же он пришпорил коня. Тот с утробным хрюканьем помчал их в предгорья.

Эйра не могла скрыть обуявший её ужас. Она даже не хваталась за плечи Морая, чтобы её не подбрасывало в седле.

«Это не шутка, он везёт меня к своему дракону», — стучало в голове. Она не смела сказать ни слова на протяжении всего пути. Но, когда вверху дороги показался чёрный зев пещеры, её словно пробудили от сна.

— М-маргот, я же… зачем я там? — пролепетала она.

Ответ был прост.

— Ты же хотела быть жрицей, да? Я дам тебе такой шанс. Скара зовёт меня, — рвущимся голосом изрёк Морай. — Если это его последний час, ты будешь там, чтобы помочь ему уйти.

«Все самые странные дни в моей жизни устроены этим человеком».

Эйра потеряла дар речи и даже возразить не смогла. Конь заартачился, и Морай, спешив куртизанку, лихо спрыгнул сам. Он схватил её под локоть и потащил за собой. Его прерывистое дыхание потонуло в спешном топоте сапог.

Пещера поглотила их. Эйра поёжилась от запаха копоти и пыли. Драконий грот был подобен старинному склепу. Он полнился костями — Эйра замерла, когда одна из них хрустнула под ногой.

Из подвижного мрака тут же прозвучал гулкий низкий рокот. В нём угадывалась злость.

— Не любит, когда чужие наступают на его сокровища, — шепнул Морай ей в ухо. И тут же бросил её. Он побежал в темноту навстречу своему лётному супругу. Его сапоги заскрипели и защёлкали по жуткому насту, и этот звук позволил Эйре понять, где именно они вошли — и куда следует деться.

Она отступила в тень и слилась с ней. Глаза чуть привыкли. Стало видно полотнище множества черепов и костей. И тускло блестящего чешуйчатого зверя, что возлежал на этом, будто кот на подушке.

Благоговейный трепет охватил Эйру. Она успела рассмотреть очертания огромных дырявых крыльев, длинную гривастую шею, когтистые лапы и величественную морду.

И тут в её разуме зазвучали стоны и вопли множества мертвецов. Шум стал нарастать, как нежданный шторм. В ушах загудело, и она спешно сунула руку в сумку в поисках своего амулета.

«Убей! Убей его! Убей!» — сливаясь в бесформенный жуткий звук, скандировали голоса. Зазвенело в черепе. Голова закружилась; и Эйра, едва стоя на ногах, полезла рукой глубже за свечи и змееголовник.

«Да где же…» — думала она отчаянно.

Звучный рык стал громче. Громадная тень шевельнулась под сводами грота.

— Тихо! — услышала она шипение маргота. — Не возись, ты его бесишь!

«Меня сейчас убьют либо эти озверевшие души, либо дракон, которого я даже не вижу толком», — подумала Эйра в смятении.

Наконец она нащупала связку ключей на бузинной веточке. Она стиснула их в кулаке — и рёв притих, стал похож на шум далёкого горного ветра в ушах.

Расплывающаяся тьма перед глазами вновь собралась в фигуры. Она видела: дракон положил морду рядом с лапами, и серебряный блик проскользнул по его густой гриве. Частое дыхание едва заметно приподнимало и опускало дугу его шипастой спины. Он словно расползался по куче костей огромным чёрным облаком, теряя остатки жизни на своей постели, как больной.

Это было тяжёлое зрелище. И величественное. Угольно-чёрный Скара возлежал с полуприкрытым рыжим глазом. И маргот, ростом ему до половины плеча, прижимался к его шипастой щеке и лихорадочно гладил тускнеющую чешую. Он шептал ему что-то — то ли на гирре, то ли на сциите — и со щемящей нежностью ловил блеклый взгляд своего любимого чудовища.

Эйра знать не знала, что делать. Отпускать драконьи души она не умела. Да и молиться вслух явно не стоило. Эйра даже дыхание удерживала. И чем тише делалось в пещере, тем темнее будто бы становилось.

Однако голоса мертвецов здесь были настойчивее, чем где-либо. Она всё равно слышала их. Стоило убрать пальцы с железных ключей, как они стали нарастать.

«Проклятая жрица, сделай это!»

«Убей! Убей!»

«Здесь его смерть! Здесь!»

Эйра вновь стиснула их в своей руке. Но ключ громко звякнул о ключ. Плёнка на глазу дракона очистилась и соскользнула в уголок его рыжего ока. Скара тотчас отыскал раздражавшую его незнакомку; его узкий зрачок превратился в тонкую линию.

В былые времена ничто живое не смело приблизиться к этой пещере. А теперь внутри оказался чужак. Вот только сил наказать его уже не было; Скара издал идущий из груди длинный хриплый рокот и чуть оскалил зубы.

Морай обернулся к Эйре. Его глаза блеснули в полумраке.

— Ты его злишь, — протянул маргот. Звучный голос эхом отлетел от стен.

Эйра понимающе кивнула. Она уже занесла ногу, чтобы поспешить прочь, когда Морай повторил:

— Ты же его злишь! Подойди ближе! Наступи на кости.

Схаалитка замерла. Стиснула сумку, словно свой щит. И в страхе уставилась на маргота. Всё в ней застыло, но не от страха смерти; а от мысли о том, что именно Морай всё-таки станет её причиной.

«Я ведь совсем немногим ранее убеждала себя, что не стоит полагаться на его доброту ко мне. И уже почему-то положилась».

— Иди сюда! — громко повторил Морай. Он выхватил один из метательныхножей и приподнял его на уровень своих глаз.

Он целился.

— Или я разбужу его твоей кровью, — процедил маргот.

Сердце Эйры ожесточилось. Она чуть разжала амулет в своей руке, чтобы неупокоенные смогли вместе с ней предаться ругани и возмущению. А затем и вовсе оставила ключи лежать на земле вместе с сумкой.

«Мерзавец».

«Он вообще ничего не видит на этом свете, кроме дракона!»

«Надо было прикончить его до того, как он решил сделать это с тобой».

Но Эйра сдвинула брови и шагнула вперёд, ощутив под стопой белёные осколки. «Если мне суждено умереть, то в зубах дракона — это будет великая честь», — решила она. — «А Морай пускай плачет потом не мне, а в подушку».

Черепа, позвонки и суставы захрустели под её медленными шагами. Скара дёрнул своими перепонками на затылке, растопырил когти. Зарычал громче, отчего задребезжала вся его жуткая перина. А на устах маргота расцвела улыбка.

Морай пихнул дракона рукой в нос и воскликнул:

— Возмутительно, правда же, Скара? И ты будешь просто на это смотреть?

Эйра едва заставляла себя передвигать ноги. Огромная чешуйчатая смерть ворочалась перед ней. И ярость этой смерти была столь сильна, что ощущалась даже кожей.

«Любой дракон с лёгкостью убивает человека — ему вовсе не обязательно делать огненный выдох, он может просто раздавить меня лапой. Но Скара настолько слаб, что он не способен даже на это».

Тем не менее, чёрные когти взрыли груду мрачных драконьих сокровищ. Скара, скалясь, потянулся ей навстречу. Его брюхо поползло по куче. И клекочущий рык зазвучал в ушах девушки.

Морда длиной в целую козу поднялась над ней. Единственный рыжий глаз, полный бессильной злобы, сверкнул наверху. Эйра уставилась на него, не в силах пошевелиться — ошеломлённая, покорная, восхищённая и до смерти напуганная. Но тут раздался топот сапог маргота:

— Убегай! — выкрикнул Морай, догоняя морду своего дракона.

И Эйра очнулась. Страх пронзил всё ещё существо. Она кинулась прочь, едва не навернувшись на чьей-то круглой черепушке.

«Полегче, жрица!» — возмутился неизвестный неупокоенный.

Но теперь даже призраки стихли. Потому что грот заполнялся гулом: обиженным, злым рычанием умирающего дракона, над которым посмела издеваться хозяйская шлюха.

Однако он не дышал огнём ей вслед и полз так медленно, что она успевала бежать — прочь, к выходу из пещеры, со всех ног. Скара подтягивался вслед за ней, скаля свои жёлтые зубы — частые и острые, как у рыбы, с редкими мощными клыками.

— Давай, догоняй, давай! — подзуживал Морай. Он тоже во всю прыть бежал подле своего зверя.

У Эйры от сочетания драконьего хрипа и восторженного тона маргота совсем кружилась голова. Она насилу вырвалась из пещеры. И оперлась о свои колени, чтобы перевести дыхание; но шорох чешуи по земле заставил её дрогнуть и кинуться прочь, к ближайшим акациям.

Она шмыгнула под кусты. И сквозь мелкие трепещущие листочки увидела, как длинная змеиная шея показалась на свету.

Скара, Смерть из Брезы, вылезал из своей пещеры, побеждая собственную слабость искрящейся внутри злобой. Его передние лапы оперлись о выжженную землю. Рыжий глаз сощурился на встающее солнце.

Маргот выбежал следом. Пышные волосы маргота растрепались на ветру, но лицо сияло неподдельным счастьем. Серые глаза просветлели. То, как он смотрел на своего дракона, было не сравнить ни с чем. Ни один любовник так не глядел на свою возлюбленную; ни одно дитя так не радовалось своей матери; ни одна собака так ни приветствовала долгожданного хозяина.

Это была любовь превыше человеческой, любовь настоящего лётного брака.

Но даже она была бессильна отвадить смерть. Увидев солнце, Скара словно вспомнил, что уже прощался с ним. Из его груди издался протяжный ноющий рёв, как у лося. Он, растопырил лапы и покачался стоймя. Словно удостоверялся, что сил в нём больше не осталось. А затем склонил свою величественную голову и повернул её вновь к зеву пещеры.

— Стой! — воскликнул маргот и упёрся плечом в его нос, не давая ему сунуть морду обратно внутрь. Его сапоги со скрипом проехались по земле. Но он устоял под натиском шипастого носа.

Который, впрочем, и натиском-то не был — Скара обращался со своим лётным супругом осторожнее, чем мать с новорожденным.

— Стой, — продолжал Морай. — Посмотри — вон, какое солнце. Вон как далеко оно светит на восток, на Арракис и Маят, в земли Астралингов, Тайпана и Куолли! Сколько у нас там врагов! Как ты можешь спать, когда они торжествуют там в мире и покое?

Ответом ему был лишь протяжный усталый вздох, что взъерошил его светлые волосы. Даже со стороны было видно: Скара мудр и терпелив, но его силам пришёл конец. И как бы он ни хотел порадовать Морая — что драконам вообще было несвойственно — он уже не мог ничего сделать.

Однако маргот упрямо оттолкнул его морду.

— Вылези, развернись на улице, — уговаривал он. — Давай. Хоть немного разомни свои закостеневшие лапы.

Эйра таилась под кустами, не смея шевельнуться, и смотрела, как огромный зверь медленно выбирается на свет всей своей тушей. Как струятся его матовые чешуйки и трепещут огромные крылья. Она не могла оторвать от него глаз. И даже не заметила, как Морай трусцой подбежал к её кустам.

Она уставилась на него с потаённым страхом. И не зря: подбежав, маргот тут же схватил её за предплечье, поднял на ноги и потянул за собой.

— Нет! — взвизгнула она испуганно, не в силах перестать таращиться на перемещение громадных драконьих лап.

Ей стало так страшно, что она уже не сдерживалась. Она с недюжинной силой вырвалась из хватки маргота и бросилась прочь, к зарослям тиса; но Морай ловко подсёк её ногой и поймал прямо на лету в свои руки.

Над ней возникло его радостное лицо.

Такое радостное, что безумное.

— Куда? — прошипел он, улыбаясь. Держа её на руках, как невесту, он прямо с ней побежал обратно к Скаре, что уже ступил на порог своей пещеры.

Эйра брыкалась и кусалась, не помня себя. Но Морай не обращал внимания. Он крепко держал её и, тяжело дыша, мчался прямо к дракону.

— Скара! — крикнул он. Чёрный зверь остановился. — Погоди!

Тот повернулся слепой стороной. И маргот, как налётчик на дороге, вдруг взбежал по его лапе наверх. Одной рукой хватаясь за гриву, он лихо влез дракону аккурат на холку, а Эйру при этом крепко держал второй рукой.

Драконий загривок пошатнулся под ними. По всему телу задребезжал возмущённый рык зверя. Эйра окончательно впала в замешательство. Она замерла, таращась на то, как серебрится густая грива у неё перед глазами. И перестала дышать.

А Морай как ни в чём не бывало уселся в основание шеи Скары, крепко упёр ноги в рогатые наросты вверху его груди. И, держа Эйру при себе, как рыцарь принцессу, цепко схватился за жёсткие тёмно-серые пряди.

Посаженная боком, Эйра ягодицами ощущала, как пламя ненависти раскаляет чешую. Дракон буквально вскипятился.

— Рхр-р-рар! — вырвалось из него будто ругательство. Скара дёрнулся вперёд, и всё перед глазами Эйры кувырнулось. Её руки онемели, впившись в плечи маргота.

Но тот лишь смеялся и присвистывал. Он держался на качающемся туловище огненного хищника как влитой.

— Давай, Скара, сбрось нас! В самом деле, раньше ты всегда хватал девушек своими лапами, а теперь я втащил её к тебе на загривок… как никто и никогда, чёрт возьми, не делал!

Цепляясь за сумасбродного лорда, как за свою последнюю надежду, Эйра с ужасом осознала его слова.

«Ни один доа, даже самый дружный со своим драконом, никогда не смел посадить на него кого-то ещё. Любой дракон за подобное оскорбление испепелил бы и своего всадника, и второго седока, и был бы прав. Драконы — не кони!»

Но Скара был так слаб, что лишь выл и рычал, будто раненый олень. Его передняя лапа взметнулась над ними. Словно чёрная морщинистая длань Схаала, она протянулась над марготом и его куртизанкой. Скара зацепил плащ Морая, прошёлся ребром своих длинных пальцев по его ногам и так и не нащупал Эйру.

Та совсем зажмурилась, не смея сделать ни единого вздоха.

Когда у Скары ничего не вышло, он раскочегарился ещё пуще. Он поднялся на всех четырёх лапах, растопырил огромные крылья. И теперь уже второй лапой попытался зацепить Эйру на своём загривке.

Но Морай прижимал её к себе и уворачивался, смеясь. Он подставлял тупым когтям дракона самого себя. А тот, узнавая его наощупь, не собирался вредить ему. И разочарованно взвыл.

«Так ты платишь мне за нашу многолетнюю дружбу?» — слышалось в неразборчивом драконьем рёве. У Эйры аж уши заложило.

«Это самый дивный дракон от восточных гор до западных океанов», — стучало у неё в висках. — «Ни один из никогда не жалел доа за столь неслыханную дерзость. Он просто… он просто…»

Сглотнув, она вновь зажмурилась — Скара очередной раз пытался отыскать её. Он разворачивался к ним зрячим глазом, изгибался и шаркал тупыми когтями по собственной чешуе в поисках нежеланной всадницы.

«…он просто любит Морая так же сильно, как и тот его».

— Ну-ну, не получается? — притворно восклицал Морай. Скара, клекоча, злобно рычал в ответ. — Скара, чёрт возьми! Ты вьёшься на земле, как собака с жестянками, привязанными к хвосту! Поднимись в воздух — я непременно выроню её!

Возмущённый рёв был ему ответом.

Эйра застыла, совсем обессиленная своим ужасом. Ей было страшно не за себя; она ощущала лишь некое опустошение при мысли о том, в чём участвует.

Величайшее создание под небесами — дракон — был опозорен при её участии. Он умирал, но Морай не давал ему даже умереть спокойно. А тот из любви своей не давал ему заслуженный отпор.

«Это ужасно», — думала она, даже не осознавая, что дракон повернулся к склону холма и растопырил крылья. — «Мораю достался единственный из драконьего рода, кто столь ласков и снисходителен к нему, и тот отвечает ему вот так. У меня такое чувство, будто я оскверняю святыню».

И тут её резко швырнуло на Морая, вдавило в его грудь. Дракон рванулся в небо. Огромные крылья хлопнули с обеих сторон от неё. На мгновение хищник провалился в кроны тисов; но тут же снова взмыл вверх.

Ветер взревел в ушах. Потоки воздуха с жутким свистом проносились через дыры в драконьих крыльях. Чёрная грива дракона и чёрные волосы Эйры взметнулись в едином порыве, и тисовый лес внизу, в долине, превратился в мшистую поляну далеко под ногами.

Встав на крыло, Скара разинул свою длинную пасть и издал протяжный высокий визг, похожий на птичий крик. Его возглас ощутимо пробежал по всему его нутру, задрожал в раскалённых чешуйках. Леденящий холод небес уступил драконьему жару, и, крепко прижатая к марготу, Эйра не замерзала; если не считать кончиков пальцев.

А сам Морай сиял, как начищенный щит. Улыбка полнейшего счастья озаряла его лицо и делала его прекрасным. Он цеплялся одной рукой за гриву, а второй — держал при себе подругу. И поглаживал её по плечу. То ли эта нежность предназначалась Скаре, то ли это была своеобразная благодарность за соучастие; Эйра в любом случае чувствовала в груди лишь жуткую пустоту.

И одновременно созерцала, не отрываясь. Она смотрела, как вздымаются и подрагивают на ветру полупрозрачные тёмно-серые крылья. Как покачивается рогатая голова Скары. И как чёрный змей вьётся в небе — кажется, пытаясь их сбросить — но делая это столь неохотно, что было очевидно: он не станет всерьёз скидывать Морая.

Всё в ней замирало при каждом снижении и каждом взлёте. Это казалось удивительным сном. Она, куртизанка, всего пару раз в жизни сидевшая даже на лошади, оказалась в небе на спине дракона — подобно великим королям древности. Среди тех и то далеко не каждый удостоился подобной чести.

Она приоткрывала рот и вновь смыкала губы, ни находя слов. Глаза слезились то ли от ветра, то ли от трепета, охватившего её.

«Мы в небе, на такой высоте над землёй, что город отсюда — словно детская поделка», — стучало у неё в ушах. — «Брезар такой маленький, будто через его стены можно перешагнуть, не поднимая подола».

Она судорожно вздохнула и уткнулась носом в плечо маргота. Тот прижал её к себе покрепче и погладил поласковее.

— Не жмурься, — перекрикивая ветер, воскликнул тот ей прямо в ухо. — Проглядишь всё!

Эйра чуть приоткрыла глаза. Но увидела, как проносятся рядом обрывки облаков, и сомкнула веки вновь.

Осознание происходящего было выше её сил. Она жила всю жизнь на земле, схаалиткой и шлюхой. Более земными созданиями, чем она, были разве что черви. Она не могла взаправду поверить в то, что мчится по небу на спине наивысшего хищника.

— Эйра, ну перестань! — громко сказал маргот. Он боднул её лбом, отстраняя её голову от своего плеча. А затем носом поддел её подбородок, чтобы она распрямилась.

Эйра открыла глаза. Она смотрела отчаянно и растерянно.

Тогда он прижал её плечи к себе покрепче. И пробудил её поцелуем — коротким, сухим, пронизанным тонкими иглами ветра. А затем лукаво заулыбался.

Мысль о том, что маргот романтически поцеловал шлюху, которых не целовали даже самые пропащие клиенты, ошеломила Эйру едва ли не сильнее дракона. Безусловно, у неё был Лионай — но так он всегда слыл не слишком высоких принципов — однако с Мораем это было для неё впервые.

Она захлопала глазами. Но больше не сумела поймать его самодовольный взгляд — Морай всем своим существом вновь слился со Скарой, и его пыл и дерзость питали дракона, будто спичка — гаснущий пергамент.

Тогда Эйра завертела головой. Изумление прогнало испуг. Она смотрела на то, как мелькают внизу покрытые лесами горы, как тонкими ручейками проносятся тракты и как бегают, будто муравьи, по этим дорогам торговцы и путники, разбойники и бродяги.

Они с Мораем были словно на вершине мира, как сами боги!

Сердце её забилось. Она тоже заулыбалась. И стала восхищённо изучать глазами Брезу. Она прожила здесь четыре года, меся грязь на злачных улицах, но никогда не поднимала головы от земли.

А теперь видела всё сверху!

Восторженно вздохнув, она перевела взор в небо. И вдруг воскликнула, подняв руку:

— Там звёзды! Их видно! Даже Разгала!

— Ага, — ответил Морай благодушно. — С такой высоты они видны всегда, хоть утром, хоть в полдень!

«Как это удивительно!» — подумала Эйра восторженно. — «И прекрасно!»

Мир ещё никогда не был таким близким, приятным и волнующим. Из поприща вечной боли, давящей несправедливости и смирения со своей участью он превратился в сказочное полотно под драконьими лапами.

Драконы летали высоко. Так высоко, что ни ругань горожан, ни стенания вечно страдающих неупокоенных не долетали досюда.

Здесь не было места ничему людскому; и Эйра упивалась этим, впервые обретя свободу от оков человеческой судьбы.

Она засмеялась от радости и, восторженная, поймала взгляд маргота своими сияющими глазами. На мгновение её посетила одна крамольная мысль; но она тут же испугалась её сама.

Однако Морай прочёл её и влёт угадал эту задумку.

— Не бойся, — уверенно сказал он. — Давай, Эйра.

Она взглянула на него с сомнением. Но сила дракона словно питала и её. Поэтому она сама потянулась к нему и тронула своими губами его бахвалистую улыбку. Мимолётно, будто касание упавшего листа, она вновь соприкоснулась с ним как возлюбленная, а не как куртизанка.

Он не дал ей отстраниться. Рукой, что крепко держал её за плечи, он перехватил её затылок и прижал к себе. Поймал своими губами её; и обнял, локтем поддерживая её в районе лопаток.

Ветер свистел в ушах. Они целовались высоко над Брезой — выше, чем птицы.

Здесь некому было судить.

Их крамольное, ни на что не похожее единение в небесах над Альтарой вдруг прервал клич, что разлетелся под нежно-голубым куполом утреннего неба. Дрожь пробежала по телу Скары. Он исторг ответный зов: соловьиную трель, переходящую в протяжный высокий писк.

Морай и Эйра оторвались друг на друга. Маргот взволнованно уставился на проплывающие мимо горы.

Музыкальный зов повторился. И вскоре показался его источник — с гор к ним летел другой дракон.

Он был побольше Скары. Тяжёлый, весь покрытый шипами, он имел не такую густую гриву, но зато более протяжённые перепонки, что встречались не только за затылком, но и на лапах. Он был дивного зелёно-рубинового цвета. Брюхо и лапы болотной зеленью переходили в багряно-красный чепрак, и краснота была словно рассыпана по нему, делая пёстрыми бока, морду, грудь и даже крылья.

Ещё мгновение назад он был далеко. Но небо свело их за считанные секунды. Эйра охнула, когда второй дракон с рёвом пронёсся над ними. На миг, как ей показалось, она поймала жёлто-зелёный взгляд — и он показался ей изумлённым.

«Даже дракон недоумевает, какой дурак среди сородичей поднимает в небо двоих».

Изумлённый свист чужого дракона перерос в клекочущую трель и слился с гулким гудением Скары. Они вступили в дивный, ни на что не похожий диалог. Их полёты переплелись в небе над горами, подобно мелодии, что связала их разговор.

Морай напряжённо всматривался в дракона. В Рэйке их осталось не так много. Все принадлежали диатрам и, в редких случаях, как в Альтаре, — потомкам Рыжей Моргемоны.

В чешуе этого, зелёной с красным, он видел обломки болтов и стрел. И начинал догадываться.

— Это Мвенай! — наконец узнал он. И дракон ответил ему утвердительным клёкотом. — Мвенай, которого седлала младшая дочь Рыжей Моргемоны, Лисандра, и которого её тупорылые потомки в Маяте хотели изничтожить за страсть к человеческой плоти.

Эйра вновь не смела и пошевелиться, наблюдая, как Мвенай реет то под ними, то над ними, словно изучая, почему сородич столь медлителен и странен.

— О Великий Схаал, — прошептала Эйра взволнованно. Треплющиеся на ветру волосы загораживали ей вид, но она не смела поднять руку, чтобы придержать их. — Это тоже… самец? Они не подерутся между собой?

— Пф, — усмехнулся Морай, не сводя глаз с их странного спутника. — Драконы обоеполы. И когда они гнездятся, никого к себе не подпускают. Так что определить, кто из них мать, а кто отец, не удаётся почти никогда. Их роли переменчивы, и некоторые свидетельствуют, что им не всегда нужна пара для продолжения потомства…

Однако он смолк, перестав отвлекаться. Скара лениво скользил в потоках ветра, и Мвенай возникал то там, то тут — над ними и сбоку. Морай сосредоточился и стал ловить каждый звук их велеречивой непостижимой беседы.

Красно-зелёный хищник будто заводил разговор. Он первым подавал голос и был громче Скары. Он был болтлив и словно тянул его куда-то, вдохновлёнными трелями и доверительным рокотом что-то объясняя чёрному дракону.

Морай знал сциит — то, что называли драконьим языком — из книг. Человек был бессилен воспроизвести и понять все драконьи звуки, но некоторые понятия и подобия слов учёные мужи заносили в справочники. Морай ломал голову, пытаясь различить в речах Мвеная хоть что-то знакомое.

Однако практики у него было мало: Скара за всю свою жизнь почти не общался при нём с другими драконами. Он рос в одиночестве. Оттого гирра ему была в своём роде куда привычнее. Поэтому маргот быстро плюнул на это.

Его лётный супруг улавливал посыл — и это было главное.

— Скара! — прижавшись к гриве крепче, крикнул он в чёрную шею. — Скара, сородич потерял свой дом! Призови его к нам, Скара, в нашу Долину Смерти — там он будет охотиться на людей, сколько пожелает! Давай!

И он чуть привстал на шипах, словно призывая дракона склониться, полететь вглубь долины. Он доносил свою речь своей мыслью, своим намерением, своим усилием — и Скара транслировал её, урча и рокоча Мвенаю в ответ.

Чёрные крыла наклонились и понесли Скару ближе к родной пещере. Его неожиданный спутник следовал, клекоча и иногда будто цокая языком. Они сделали несколько виражей, снижаясь. И, к восторгу маргота, Мвенай решил рассмотреть предложение — он не стал улетать прочь, куда, видимо, собирался — как иные драконы, что навсегда уходили в скалы ржавых вод. Он опустился в дальнем краю Брезы, среди безлюдных лесистых гор.

А сам Скара с протяжным тяжёлым вздохом сел на пороге своего грота. И сразу же зарычал, так что его шея задребезжала.

Он словно говорил: «А теперь поди прочь, мерзавец».

— Уже уходим, — хмыкнул Морай. Он прижал к себе Эйру и вместе с ней соскользнул по лапе чёрного дракона.

Встав ногами на твёрдую землю, Эйра с трудом удержала равновесие. Ноги не гнулись. И всё казалось до жути странным, слишком материальным. Однако она спешно отшатнулась от драконьих когтей и стала смотреть, как Скара, припадая к земле, уползает внутрь. Словно змея.

Его хриплое и мучительное дыхание говорило красноречивее прочего. Злоба дала всплеск его силам; но, как только эмоции угасли, он едва шевелился. И чешуя, крошась, сыпалась с его боков. Он с таким трудом тащил себя обратно в своё логово, что у Эйры сжималось сердце.

Хотя, если бы не его слабость, она никогда не побывала бы в небе.

Но этому была высокая, непозволительная цена. Эйра прижала руки к груди и с раскаянием смотрела, как хвост ускользает в полумрак драконьего логова.

Маргот же упёр руки в бока. Он улыбался, хоть и не без грусти в просветлевших светлых глазах.

— Ничего, ещё полетает, — с напускной уверенностью сказал он. — Ему просто надо хорошенько разозлиться.

Эйра поджала губы и посмотрела на него с нескрываемым сомнением.

— Маргот… — произнесла она тихо. — Но ведь ради этого вы так унизили его. Вы нарушили законы, которые писались не просто так…

— Да, — ответил Морай без сомнений. — Я вечно что-то нарушаю.

— Он был сердит по праву. И если б я не успела выбежать из пещеры…

Морай усмехнулся и коснулся её подбородка. Здесь, на твёрдой земле, это ощущалось иначе. Здесь неловкость была куда сильнее. Но Эйра нашла в себе силы посмотреть в его гордое лицо.

— Если бы ты не успела, это бы стоило тебе жизни, — признал он. — Но ты успела. И взяла тот шанс, что давал тебе Схаал, чтобы оседлать дракона.

«Ты хорошо запомнил ту ночь», — подумала Эйра и поморгала, скрывая смущение.

Ей надо было что-то сказать. Она приоткрыла губы в поисках нужных слов — благодарности или восхищения — но пальцы маргота, задержавшиеся под её челюстью, надавили вверх и закрыли ей рот.

— Ты вытащила меня из-под земли, — сказал он с беспечностью безумца. — Я поднял тебя в небо.

Она коснулась его руки своими чёрными пальцами и кивнула. Он чуть сжал её ладонь и улыбнулся:

— Иди домой, Эйра, — сказал он. — Я пойду, поговорю с ворчуном. Заберу сумку, которую ты там оставила.

Эйра кивнула и, чувствуя себя, как в тумане, задумчиво побрела вниз по дороге. Через десяток шагов она обернулась. Посмотрела, как спешно маргот вбегает в пещеру, и представила, как он жмётся к горячей чешуе Скары, прося прощения. Игриво. Или искренне.

«Если доа и его дракон должны быть похожи», — подумала Эйра. — «Значит ли это, что где-то в душе этого человека живёт такой же силы самоотдача и любовь, терпение и даже благородство?»

Ноги сами понесли её вниз по дороге, к Лордским Склепам. И чужие мысли отвечали ей в разуме:

«Дерзкая шлюха!»

«Вы посмотрите, куртизанка! На драконе!»

«Да ты даже не корм для него!»

— Идите к чёрту, — усмехнулась Эйра и пошла обратно в Покой — только лопату захватила, столь развесёлая, что даже бегающие вокруг горбатые псы-гьеналы смущали её не больше, чем бабочки-лимонницы.

12. Петухи дерутся, перья летят

Мальтара смотрела, как её брат Вранг осторожно приближается к торцевой двери по скрипящим половицам. Смрад от нечистот заполнил весь этот отрезок, и ей давно было тошно приходить сюда. Но она должна была следить за Врангом — она была его тюремщиком.

А Вранг пожелал повидать мать.

Мальтара стояла, скрестив руки на груди, в мужском кафтане с вышитым на груди морским змеем, и скептически наблюдала за действиями брата.

Тот подошёл почти неслышно. Перевёл дыхание. Но как только он занёс руку, чтобы постучать, изнутри вдруг раздался остервенелый визг:

— Пошёл прочь! Прочь!! Прочь!!!

Они оба подпрыгнули от неожиданности. Хотя Мальтара знала, что так и будет, она никак не могла привыкнуть к неожиданным всплескам таких воплей. И без того бледный Вранг стал ещё белее.

«А ведь он больше нас подобен матери», — подумала Мальтара. — «У него тоже враново-седые волосы, как у неё… были».

На что была похожа маргаса Вельвела теперь, Мальтара понятия не имела. Одна и та же горничная приносила ей еду и просовывала тарелку под дверь, а потом забирала её, полупустую. И всё.

— Убирайся! Убирайся! — визжала та изнутри, из-за семи замков, будто озверелая кошка.

— Но мама, это я, Вранг! — воскликнул молодой Тарцеваль удручённо. — Я приехал из Арракиса!

— Вот и убирайся в свою… — и она весьма остроязыко переделала «Арракис» в нечто созвучное с пятой точкой.

Вранг отшатнулся в недоумении. И уставился на сестру. Та лишь пожала плечами.

«Я тебя предупреждала».

Возражать леди-матери он не стал. Он покачал головой, смущённо поправил ворот своего сине-серого упленда и молча поплёлся обратно за Мальтарой. Они пошли в небольшую гостиную второго этажа.

Здесь было редкое для Покоя уютное место. По углам стояли трофейные канделябры, окна прикрывали богатые расшитые шторы. Удобные кресла за сосновым столом располагали к долгой трапезе.

Мальтара сама следила за обустройством этой гостиной. Она долго выверяла, как сочтётся охровый цвет с медной фурнитурой и лично испробовала все эти кресла.

Она просто хотела, чтобы Морай обедал с нею здесь, а не у себя. Чтобы не показывать слишком явно своих желаний, постоянно приходя в его покои.

Но в основном это место служило для их своеобразных военных советов.

Безмолвные слуги уже подали им ужин — свинину и жареную спаржу. Мальтара хотела сесть, но вдруг рука брата легла ей на плечо.

Она обернулась и встретилась с его синими, как два лесных озера, глазами.

— Сестра, — сказал он негромко, но выразительно. — Так странно. Ты так изменилась. Столько лет прошло — целая вечность. Но это всё ещё ты. Я думал, какой ты стала… а теперь ты мой надзиратель.

— Да, — рассеянно ответила Мальтара. Она не слишком скучала по Врангу.

«Ты всегда был велеречив, но нерешителен. Ты уехал один и женился, завёл семью; не схвати Морай твою супругу, ты никогда и не попытался бы увидеть меня».

Впрочем, ей сложно было его в этом винить. Она и не ждала этого от него.

— Ты несчастна здесь? — спросил Вранг и сжал её плечо чуть сильнее. — Одеваешься, как мужчина. Замужем за… убийцей. В твоих глазах нет ничего. Они лишь отражают всё вокруг, словно зеркало.

Мальтара посмотрела на него, не зная, что сказать.

— А ты — счастлив? — произнесла она негромко. — Ланита, невеста Морая, стала твоей невестой. Живёшь теперь вдалеке, враждуя с собственным родом, как собака на цепи у чужого дома. И каждый день боишься, что твой сын попадёт в руки твоему брату.

Вранг моргнул и улыбнулся. Улыбка у него совсем не походила на ту, что у Морая — она была не косая, а ровная, и в ней почему-то всегда проглядывалась грусть.

— Я ценю свою семью, — сказал он честно. — До рождения Вранальга я не понимал, но теперь я полюбил ещё и силу, которую даёт власть. Быть сильным, стоя во главе семейства, — подлинное счастье.

По его улыбке и по тихим, но вдумчивым словам Мальтара подтвердила свои догадки.

«Благодаря тому, что у тебя родился сын, Мораю стало неинтересно убивать именно тебя», — подумала она. — «Ты в этой войне не цель. Марпринц Каскар так и не обзавёлся наследниками. Если он погибнет после нанесённой Мораем раны, то между братьями воцарится мир, и Вранг с Ланитой станут жить в Арракисе, склонившись перед Мораем. А если умрёт Морай, они станут подданными марпринца, правящими Брезой. А если умрут оба… Вранг станет марпринцем всей Альтары. И он это знает — прагматично и спокойно, загородившийся собственным ребёнком. Если это вообще его ребёнок; то, что наше поколение доа проклято бездетностью, видно не только по нашей семье, но и по Гиадрингам, и по Астрагалам».

Её глаза распахнулись шире. Она вдруг дёрнула плечом, скидывая его руку. И посмотрела на него с нескрываемой злобой.

— Ты жалкий червяк, Вранг, — прошипела она. — Вспомни: Морай лезет на кухню и достаёт оттуда колбасу. Он делит её между нами, и ты ходишь за ним и подбираешь шкурки. Когда его колотят, ты просто ждёшь, когда он встанет и снова пойдёт!

Вранг даже не изумился. Он словно смирился со своей ролью падальщика. Он улыбнулся — и эта улыбка вдруг стала косой, как у Морая.

— Мальтара-Мальтара… — вздохнул он. — И что теперь? Кто-то вершит историю. Но кто-то живёт, пожиная её плоды. Я не герой, но и не живодёр. И я никогда не желал силы и славы ценой такой жестокости, как у Морая. Но раз мне суждено было стать его тенью, я стал. И за годы унижения я когда-нибудь получу то, ради чего так долго ждал и ради чего скрывался.

— Ты не жесток, — согласилась Мальтара. — Ты жалок. Очень понравишься священникам, когда придёт твоя пора принять правление там или тут — никто более них не ценит лживую кротость и наигранное раскаяние. Но у покрытых кровью сапог Морая ты так и останешься не шпорой, а тряпкой.

Вранг вскинул свои пепельно-серые брови и оскалился.

— Может, я и тряпка, но всё же не подстилка, как ты, — парировал он. — Причём последняя за всеми прочими подстилками.

Мальтара оскалилась в ответ:

— Драконы не ограничиваются мужьями и жёнами. Коли пожелают, они могут жить вдвоём, а пожелают — вдесятером, с лидером в семействе или без него, скрещиваясь и с собственными детьми, и братьями; становясь и мужчинами, и женщинами в зависимости от обстоятельств. Меня не смущает любая роль.

Но тут грохнули входные двери первого этажа, и привычные толки мечей Мора стихли.

Бодро заскрипели ступени. И на этаже возник Морай, пахнущий гарью, чешуёй и пылью. Его волосы были растрёпаны после полёта. А глаза блестели счастьем.

— Брат, сестра, — с необычайным дружелюбием произнёс он и развёл руки, приветствуя их. — И еда. Как вовремя! Отобедаем вместе. Есть стойкий повод!

Мальтара коротко кивнула лакею, чтоб тот поднёс выпивки. И вместе с братьями присела за стол. Она знала, что утром Морай сопроводил своего друга Лионая, который отправился в Брит, и ожидала, что он будет угрюм; особенно с учётом здоровья Скары. Но всё оказалось куда лучше.

Маргот же хлопнул руками по столу и с широкой улыбкой посмотрел на них обоих:

— Скара сегодня поднимался в небо!

— Добрые новости, — слабо улыбнулась Мальтара.

Вранг молчал, выжидательно глядя на брата. В его присутствии становился ниже ростом и сутулился, сам того не замечая.

— Нам удалось заставить его сделать немало кругов над Брезой, — продолжал Морай и буквально выхватил кубок с вином у лакея. — И, когда мы были в небе, он…

— Нам? — вдруг перебил его Вранг.

Мальтара тоже обратила внимание на это странное слово, но решила, что Морай просто говорит о себе и Скаре одновременно, как у него это бывало.

Однако он поднял свои тёмные, отдающие рыжиной брови. И усмехнулся:

— Нам. Мне и Чёрной Эйре.

Мальтара остолбенела. Вранг непонимающе спросил:

— Ты… про эту свою шлюху? Как она могла помочь тебе с драконом?

— Она села на него со мной! — Морай поднял кубок, и, не чокнувшись ни с кем, залпом выпил один.

Шок одинаково возник на лицах Мальтары и Вранга.

«Он никогда не прекратит вытворять нечто ужасное и дикое», — думала Мальтара. — «Он посадил на дракона куртизанку! Вот уж воистину — это то, что за все века существования Рэйки сумел претворить только он, Мор, Беззаколадный, Драконорез. Он словно создан, чтобы ломать устройство этого мира».

Вранг был ошеломлён.

— Н-но… как? — дрогнув, спросил он. И тут его голос обрёл возмущённый окрас. — Ты… ты хоть понимаешь, что ты натворил? Как ты унизил весь род такой выходкой? Как ты опустил собственного дракона, брат?!

— Пха! — Морай был в таком хорошем настроении, что дозволял любой тон. Лакей плеснул ему ещё, и он выпил так же лихо, как и до этого. — Я опустил не только собственного дракона, но и чужого! Одичавший Мвенай послушался моего зова и снизился в Брезе!

За столом повисло потрясённое молчание. Морай поднял кубок вновь, но на сей раз он требовательно посмотрел на брата и сестру.

— Выпейте же со мной, — сказал маргот. — Когда война закончится, этот дракон станет твоим, брат.

Мальтара замерла. Стук кубков друг о друга прозвучал для неё глухо, как сквозь толщу воды. Рука задрожала. И она, посмотрев на Морая огромными глазами, ощутила, как ей сдавило горло.

— Н-но… — вдруг попыталась сказать она.

Морай, как всегда, даже ухом не повёл. И тогда она вмешалась громче:

— Но брат! Ты… ты говоришь это врагу! Он твой пленник!

— Он моя родная кровь, — ответил Морай и посмотрел на неё свысока. — Как и твоя. Чего тебе неймётся, Мальтара?

— Но ведь я… это я… — задыхаясь от отчаяния, заговорила она. — Это ведь я всегда была с тобой!

Вранг склонился к ней и проговорил:

— Тише, тише; пускай говорит, что угодно. Ты сама знаешь, я никогда не заключу лётный брак; это просто…

— Нет, это непросто! — Мальтара в бешенстве вскочила на ноги и посмотрела на них обоих, вся трясясь. — Я ведь… это ведь я всё это время была твоим верным соратником! Это я не предавала тебя даже в мыслях!

«Даже когда ты этого заслуживал».

Кровь пульсировала в висках. Но на лице Морая усиливалось раздражение — ничего общего со смущением или неловкостью, которые должны были возникнуть после такого неприкрытого издевательства.

Над её вкладом. Над её стараниями.

Над ней.

«И это всё, что я для тебя значу?!» — бесновалось в груди.

— Ты, видать, забыла, что женская кровь драконов раздражает? — спросил он. — Какой идиот отдаст право на лётный брак женщине вперёд мужчины?

— Идиот, который в третьем поколении потомок Рыжей Моргемоны — женщины, что оседлала дракона тогда, когда все мужчины этого страшились! — взвизгнула Мальтара. — И тот же самый идиот, который на дракона скорее посадит шлюху, чем свою сестру!

Будто молнией, её поразило страхом. Морай со звоном отпихнул от себя посуду и вскочил. Вранг попытался перехватить его, успокоить; но маргот уже ринулся к ней.

«У меня больше не было права на оплошности!»

Мальтара кинулась прочь. Однако громкий крик брата лишил её всякой надежды:

— Рияз! Взять её! Мальтару!

Она пыталась бежать, но стальные руки Перстов Мора поймали её в свою клетку. Здесь от них было никуда не деться. Даже зная секретные выходы, Мальтара не успела бы добраться ни до одного из них.

Гвардейцы схватили её, извивающуюся. Ей подсекли ноги. Один из солдат коленом встал ей на спину, чтобы она не смогла вывернуться. Её пригнули к запылённым половицам.

Морай, шаркая хромой ногой, медленно приблизился. Острие кинжала блеснуло в его руках.

Мальтара знала, что бывает с теми, кто сказал марготу нечто столь нелестное, при этом не имея у него никакого права на снисхождение. Её трясло, как в лихорадке, и она смотрела на брата сквозь заливавший глаза холодный пот.

И не сопротивлялась. Она знала, что сама виновата.

«Я сошла с ума. И я поплачусь. Какая же я дура…»

Вранг пытался остановить Морая, но одного тычка в живот ему стало достаточно, чтобы устраниться и скрыться за ящиками марготских трофеев.

А Морай наклонился к сестре. Его глаза были тёмные, как два оникса, что поглощали свет.

— Держите ей челюсть, — оборонил он.

— Ты-ы-ы… — заплакала Мальтара, но так и не нашлась, что сказать. Солдаты Мора в чёрной чешуйчатой броне беспрекословно подчинились. Крепкие пальцы стиснули подбородок и шею, разжали ей рот — и Морай, надев сухую перчатку, вытянул её язык под лезвие кинжала.

Она зажмурилась, не противясь. Боль пронзила её. Рот наполнился горячей солёной кровью. Но она нашла в себе силы открыть глаза — и не увидела ни куска в его руках.

— Будешь теперь, как змея, с раздвоенным, — усмехнулся Морай. — Шипящий родич дракона, что вечно плюётся ядом.

***

Обтерев руки о штаны, а кинжал — о штору, Морай отправился на конюшню. Лакей услужливо подал ему жеребца. Но, окинув уздечку быстрым взглядом, маргот заметил перекрученный щёчный ремень.

— Если у тебя такие кривые руки, учись пользоваться ногами, — рявкнул Морай на лакея. Он был на взводе из-за Мальтары, но не позволил себе выместить на ней всю ярость.

«Она моя сестра, пускай и идиотка».

Зато лакей ему дорог не был. Он велел Риязу отсечь нерадивому слуге кисти на заднем дворе. Пока гвардия волокла его, захлёбывающегося слезами и криками, Морай сам перестегнул ремень.

От каждого его прикосновения конь вздрагивал и всхрапывал, кося чёрным оком. Морая раздражало и это. Но, когда донёсся звучный удар топора, что претворял приговор лакею, ему полегчало.

«Что ни говори, ярость находит выход лишь в чужой крови».

Наученный горьким опытом, жеребец сдерживал свой страх и лишь прижимал уши. Морай вывел его на двор, запрыгнул в седло, и, не спуская стремян, так поскакал до магистрата — это было недалеко.

«У моего меча есть имя, но у коня — нет», — думал Морай, проезжая по опалённой площади Божьей Милости. — «Я даже не уверен, один ли это конь, или конюхи чередуют их для меня».

Когда он подъехал к магистрату, из распахнутых дверей выбежала добрая дюжина серых гусей. Маргот спешился. Одна из дьявольских птиц вдруг разинула на него пасть и зашипела, намереваясь укусить его за штанину.

Морай пнул гуся, но зря: его и без того больная ступня чуть не хрустнула о тяжеленную тушу. И тут, как по команде, вся стая набросилась на него. Воздух наполнился грозными гусиными криками.

— Идиоты! Кыш! Кыш! — завизжал их хозяин, городской канцлер Дурик. Стая тут же бросилась врассыпную, оставив маргота всего в перьях.

Дурик выбежал к нему и упал перед ним ниц. Бубенчики зазвенели на его шутовском колпаке.

— Маргот, великий маргот! Право слово, вопреки моему указу, гуси не распознают первых лиц Альтары! Всех их на плаху, всех!

Он бился головой о мостовую, покуда другие канцелярские выглядывали из дверей и испуганно прятались, стоило им заметить лорда Тарцеваля.

Рука Морая сама сомкнулась на рукояти меча, но… пальцы расслабились, и он усмехнулся.

— Может, и распознают, — проворчал маргот. — Просто имеют мятежные политические взгляды.

— Тогда — на виселицу!

— Да брось, вставай уже, — и Морай пихнул его сапогом, чтобы Дурик вскочил.

Дурик был дурачком с детства. С малых лет он носил звенящие бубенцами разноцветные одежды. Когда он заступил на службу к марготу, ему было всего лет тринадцать. Теперь же он стал закоренелым комедиантом и законотворцем, что, впрочем, было одним и тем же.

У него были маленькие крысиные глазки, маленький нос, но огромный лягушачий рот. И он никогда не улыбался. Не было человека в городе серьёзнее, чем канцлер Дурик.

Он кинул зверский взгляд на гогочущую серую стаю, что рассыпалась по площади. Будто дрессировщик на своих диких львов.

— Зачем тебе в магистрате гуси? — не выдержал Морай.

— Они сторожат, — со знанием дела ответил Дурик. — Враги государства вечно лезут в мои секретные документы и законопроекты! Прикармливают собак, подкупают сторожей! Но гуси… их боятся все.

И он, кланяясь на каждом шагу, устремился вверх по крыльцу. Перед марготом распахнулись ворота магистрата.

Старинное здание, построенное в первый же год правления маргота Минорая, уцелело после многочисленных пожаров благодаря тому, что было воздвигнуто из каменных кирпичей. Внутри имелась недурная отделка с паркетом и дубовыми балюстрадами, что разграничивали рабочие пространства канцеляристов. Но нынче весь пол был уделан перьями и птичьим помётом, а в воздухе стоял запах жжёной карамели.

Все писари и служащие вскакивали и падали лбами прямо в испачканный паркет.

— Прогресс твоих усилий налицо, — признал Морай и осмотрелся. В тяжёлых золотых рамах повсюду висели его собственные портреты, где он был изображён с сияющими, будто рыжая луна, длинными волосами, и светлыми глазами. На всяком портрете позади него имелся чёрный силуэт дракона, и на многих он держал в руке свой легендарный Судьболом.

Правда, размещение правительственного лика в таком балагане можно было считать в своём роде оскорблением. Как в борделях.

— Спасибо, добрый маргот, — проговорил Дурик, качая головой. — Право слово, сколько добрых слов я слышу от вас всякий раз. Столько не говорил мне никто, меня вырастили сущие звери; но даже зверю можно привить понимание; а человека не научить доброте, если внутри у него птичий помёт. Я-то знаю и зверей, и людей…

«Не помню, откуда именно он взялся», — нахмурил лоб Морай. — «Но у меня служит смолоду. Прибежал откуда-то с побережья; то ли убил кого, то ли ложно его обвинили, то ли вовсе из дома по малолетству выперли, но кукуха у него поехала. Однако нет-нет да и проскакивает у него что-то про то, что он рос чуть ли не в мангровом лесу в семействе гамадрилов».

Морай не успел об этом спросить, потому что Дурик на цыпочках проскакал к двери в зал заседаний и открыл её — и оттуда пышным салютом выскочило два разноцветных петуха.

— Ай-ай! — взвизгнул шут и едва отбился от них. — А это — настоящие драконы! Не признают хозяев и презирают людей! Я назвал их Мордепал и Сакраал!

— Как родителей Скары? — усмехнулся Морай. — И что охраняют петухи?

— Ничего, маргот! Я просто не могу их выгнать!

Один петух, золотой, как диатрийская корона, явно дрался хуже, чем второй — зеленовато-серый с рыжей головой. Однако они оба имели огромные острые шпоры. Дурик, жертвуя собой, раскидал их и поманил маргота внутрь.

Дверь отделила их от приёмного холла. В зале заседаний было сравнительно спокойно.

«Я ни разу не сидел за этой кафедрой, подобно отцу», — думал Морай, шагая вслед за шутом. — «Иногда он брал с собой Моргала. А потом… нужда в городском совете отпала сама собой».

На стенах характерно бледнели квадраты от снятых портретов. Нобель Куолли и иная брезарская знать, что вышла из фавора, потеряла своё право висеть среди ликов местной власти.

«Висеть им будет можно только на эшафоте».

Из зала Дурик привёл маргота в свои помещения: то был кабинет с выходом в архив. Кабинет запирался на три замка, но любой открывался обычным сдёргиванием вниз.

— Дело в том, что закрытые замки взламываются, маргот, — продолжал глаголить шут. — Но открытые ковыряют до бесконечности, так и не поняв, что они открыты!

«Его рассуждения прелестны», — подумал Морай и шагнул за ним в сравнительно приятное место, где запах карамели был сильнее всего — это она тлела на углях.

— Гуси воняют, ты перебиваешь запах карамелью? — спросил он и сел на мягкое кресло уканцлерского бюро.

— Нет, маргот, я просто очень люблю сладкие ароматы, — отозвался Дурик и встал подле него, почтительно склонив голову.

Морай вздохнул, припоминая, что за день сегодня вышел. Скара поднялся в небо вместе с ним и с Эйрой, а Мальтара наконец сорвалась, показав свои истинные амбиции.

«От неё следует ждать бед», — подумал маргот. — «И хотя я не знаю, каких, я ограничу её от своих дел».

Присутствие брата тоже занимало разум маргота. «Когда я докажу ему свои намерения насчёт Мвеная, он должен будет принять мою сторону. Мы прикончим кузена Каскара и овладеем Альтарой».

— Великий маргот, несомненно, желает знать, кто покушается на архивы и тайны магистрата! — утвердительно воскликнул Дурик.

— Да-да, кому там неймётся? — не ожидая ничего примечательного, спросил Морай.

«В прошлый раз Дурик поднял тревогу из-за муравейника под своим окном, полагая их за шпионов».

Однако ответ оказался неожиданным.

— Монашки, великий маргот! Эти голубки Аана, одетые в белые чепцы и белые фартуки! Они явились, хлопая своими коварными женскими глазками, и стали убеждать, что их прислал жрец из городского триконха. Он, дескать, хотел узнать, не приходили ли какие-то распоряжения из столицы, от Иерофанта… они говорили это — и тем временем шуровали в моих записях!

— Я сжёг всех монашек, жрецов и священников Аана дней десять тому назад.

— Да, да, маргот, это произошло до этого; но вот что важно, — и Дурик поднял кверху указательный палец, — монашки знали, что искать! Они, нижайше боюсь сказать об этом, маргот; но они отыскали среди не шибко примечательных архивов указ, коий был подписан вами. О том, что в Брезе священство не имеет никаких прав и влияния, и лишь ваша милостивая власть может властью называться. Я совершенно точно помню этот документ с вашей чёрной печатью; я хранил его среди прочих, но они… они украли его, маргот.

Лицо Морая скривилось. Впрочем, он знал, что для устранения бардака в магистрате следовало держать тут не Дурика, а кого-нибудь другого.

А Дурик был слишком хорош.

Маргот постучал пальцами по подлокотнику, недовольный.

«Ясно как день, что им это было нужно, чтобы отправить в столицу, Иерофанту Эверетту. Жрецы давно жаловались на меня Иерархам, и мне следовало раньше сжечь их. Теперь Иерофант имеет документальное подтверждение тому, что меня необходимо прижать к ногтю. Но что с того? Он и без этого нашёл бы повод. Хотя я полагал, что он сделает это после нытья кузена Каскара, а не по собственной инициативе. Потому что, ежели он сам решил за меня взяться, вскоре меня ждёт война со всем Конгломератом».

— Неважно, — наконец решил Морай. — Я подпишу новый такой документ.

— Разумно, великий маргот, разумно.

— И моя позиция остаётся прежней. Жрецы, коли такие возникнут, — мои подданные. Всякий, кто будет проповедовать высшую надо мною власть, кроме власти венценосного двоюродного дядюшки, должен быть уничтожен.

«Дракон властвует над стаей сородичей — это меня устраивает. Проходимец в белой рясе, что указывает огненному хищнику — это уже другое».

— Безусловно, маргот!

— Однако странствующие проповедники так или иначе забредают в Брезу, а люди слишком привыкли молиться богам, — продолжал Морай. — Спалить триконх было хорошей мыслью, но мне нужно больше хороших мыслей, Дурик.

— Их есть у меня! — тут же закивал шут. Он кинулся к свиткам и свёрткам, откуда стал доставать разные, начертанные своим корявым почерком, указы. — Вот, смотрите, маргот, это то, что я надумал, а вот… выписки из одной старинной книги.

Морай вытянул шею, свысока глядя на захламлённый пергаментом стол.

— Из книги? Зачем это?

— Есть там одна мысль, маргот, — Дурик опёрся о край стола и блестящими маленькими глазками уставился на лорда Тарцеваля. — Вы верно сказали, люди продолжают молиться богам. Но каким богам?

— Трём… Аану, Разгалу, Схаалу.

— А чего хочет Иерофант, маргот?

— Хочет, чтобы Аан возглавил троицу, — пожал плечами Морай. — Людей, по его словам, стало гораздо больше, чем когда-либо было драконов. Они должны править миром, и они должны быть любимцами богов. Иначе говоря, он прибирает власть к своим рукам, изобретая парадигмы, которые толпы хотят слышать. И получает поддержку со стороны черни — а то и со стороны бездраконьих лордов, коих расплодилось великое множество.

— Верно, маргот! Но что можем противопоставить этому мы, думал я? — Дурик, прошёлся по комнате, высоко поднимая колени и потирая свой острый подбородок. — Провозгласим ли мы владычество великого маргота над богами? Глупая чернь разве готова принять то, что не помещается в их умишки? Нет, думал я! Не готова! Ведь они привыкли к богам! Но можем ли мы продолжать говорить о марготе, как о единственной власти в Брезе, если послушаемся Иерофанта? Нет, опять нет, думал я!

И он остановился, всплеснув руками. Морай наблюдал за его представлением с интересом: он любил рассуждения Дурика и находил его умнейшим из законников.

— И тогда я, великий маргот, обратился к старинным манускриптам! Что было здесь много лет назад, думал я? И нашёл! Ещё до Рыжей Моргемоны, во времена королевы Лорны, именовалась Бреза Долиной Смерти, — и он указал на выписку, которую сделал из книги. — Это прочитал я, ибо грамоте научился давненько! Сам! Курица по зёрнышку, слово по буковке…

— Ну что там? — нетерпеливо спросил Морай. — Про Долину Смерти я и сам знаю. Здесь три века тому назад хоронили высшую знать, и здесь, на месте Брезы, было подобие схаалитского монастыря. Они превратили Долину в своеобразную святыню, которая была заброшена, когда Рэ-ей пришла в упадок. Старинные погосты до сих пор легко найти за пределами города.

«Я и сам там побывал».

— Вот именно, гениальный, мудрый маргот! — подхватил Дурик. Однако, невзирая на экспрессию, колпак сидел на нём так крепко, что ни прядки не выбивалось наружу. Он никогда не снимал свой головной убор. — И подумал я: коль Иерофант под благовидным предлогом, прикрываясь именем Божьим, стяжает влияние и власть… чего бы и великому марготу не сделать так же? Само место располагает — Долина Смерти! Назовётся маргот воином Схаала, и дракона своего, Скару, воплощённым гневом Молчаливого Бога наречёт… и не сможет Иерофант возмутиться — ведь не ересь это, а старинная вотчина одного из Троих!

— Признаться, я думал об этом, — протянул Морай. — Но заунывные речи о том, что Бог Горя привечает всех бедных и больных, превратили бы Брезу в чумной отшиб, населённый калеками и безумцами. Сама философия Схаала слишком невыгодна в политическом плане.

— Да, но ведь и философия Аана не приемлет стремления к власти и славе, интриг и козней, — рассудил Дурик. — А Иерофант и его Иерархи только этим и занимаются. Маргот, несомненно, не пойдёт против законов смысла и разума, если просто разыграет с ними их же карту. И, назвав одно, будет делать немного другое.

«Раньше я был чересчур горд, чтобы хитрить и прикрываться именем одного из богов», — признался себе Морай. — «Но раньше я и не обращал внимания на то, насколько церковники подняли голову в остальных провинциях. Дурик говорит дельные вещи. Схаал мне уже не так чужд после знакомства с Чёрной Эйрой. Можно сказать, он моя любовница».

— И всё же одно мне не нравится, — сказал Морай. — Моя мысль проста. Как доа, я по определению превыше людей.

— Несомненно, маргот.

— Драконы не подчиняются богам. Как и боги, они порождены Великой Матерью. Я не хочу унижать своё имя, своего дракона и честь своего рода, прилюдно преклоняясь перед богом попрошаек и безумцев.

— Совершенно верно! — закивал Дурик, и бубенчики зазвенели на его колпаке. — Но вот что я подумал… если мне будет дозволено…

— Давай, Дурик. Шуты — вот те, кто говорят правду владыкам.

— …когда Скара умрёт, — почти шёпотом произнёс тот, — вы станете хранителем его косточек. И назовётесь Жнецом, столь великим, что стережёт останки не только людей, но и драконов. Защитником святыни. Каким когда-то был тот самый Жнец, что бдел над здешним погостом и по легенде слыл хозяином Шакали. Понимаете?

На мгновение Морай ощутил всплеск интереса. Мысль казалась очень дельной. Это дало бы ему некоторый иммунитет от обвинений со стороны церкви — и делать для этого не надо было ровным счётом ничего.

Но всё разбивалось об один простой аргумент.

— После смерти Скары мне это всё будет не нужно, — оборонил маргот и посмотрел прямо перед собой. — Поэтому посей такую мысль — но не увлекайся.

Дурик моментально склонил голову, а Морай встал с кресла. У двери он обернулся. Скинул с плеча гусиный пух и молвил:

— Дурик… я доволен тобой. Проси у меня чего пожелаешь.

— О-о, маргот, — тот расплылся в восторженной улыбке. — Я попрошу. Можно я издам закон, запрещающий слову «дурак» быть дурным?

— Издавай, что угодно. Это не просьба. Это твоя работа.

— Тогда я попрошу у вас что-нибудь ещё! Я подумаю, — с кокетством сказал шут.

Морай улыбнулся и кивнул ему напоследок, а затем отправился обратно в Покой.

13. Женщины при дворе

Вечером этого долгого дня маргот наконец прискакал назад в Покой. Миновал присевших в реверансе — как того требовал указ Дурика — соглядатаев; спрыгнул с седла; кинул поводья конюшонку и сразу же шагнул в холл.

Здесь стало почище. На полу лежали новые ковры; стены неожиданно разукрасились парой гобеленов с драконами; а левое крыло перекрыли от вояк и кур с целью обустройства.

«Указания Мальтары выполняются несмотря на то, что сейчас она отлёживается», — подумал Морай. Однако он уже забыл думать о том, как разрезал ей язык. У него было положительное настроение. По пути к лестнице он шёл и беспечно насвистывал себе под нос. Рабы, что вносили в уборку последние штрихи, при виде маргота буквально исчезли по углам, словно напуганные светом тараканы.

Все эти рабы были дорогие, умелые; некоторые местные, а иные — из-за границы, например, смуглые кудрявые барракиты или уроженцы Цсолтиги с тёмно-коричневой кожей. Морай, впрочем, воспринимал рабов и слуг одинаково. С той лишь разницей, что рабов для службы можно было выбрать — лучших из лучших со всего мира — а слуги были ограничены по большей части местными, и толку от них часто бывало куда меньше.

Чтобы привести Покой в порядок, Морай прикупил себе дюжину именно рабов — потому что, сколько бы ни было слуг, они и вполовину не достигали тех же результатов.

«Еда подстёгивает пуще жалованья; то понятно и мне, и им».

Перед лестницей его остановил один из лакеев в чёрной накидке. Поклонившись на женский манер, он промолвил:

— Маргот, если вам будет угодно, уделите просителю минуту вашего времени…

Морай замедлился на полушаге и увидел невысокую, как старушка, госпожу Грацию — хозяйку «Дома культуры». Престарелая куртизанка выглядела куда старше своих лет из-за «прогонки», которую пила в молодости. Вид её ухудшала неумеренность в белилах и подведённые слишком красным губы. Но в остальном её образ был, как всегда, закончен и красив: багровое бархатное платье, волосы в сеточке и ожерелья, спадающие в квадрат декольте.

А ещё от неё пахло розовым маслом. Морай поморщился, чувствуя, что ему разонравился этот аромат: слишком он прискучил и слишком ассоциировался с публичным домом.

— Славный маргот, — прощебетала бордель-маман. Отведя в сторону свой бумажный веер, она присела в глубоком реверансе.

— А-а, Почтенная, — ответил ей Морай и упёр руки в бока, изучая её взглядом. — Как поживаешь?

— Чудесно, чудесно, — с неизменной светской улыбкой ответствовала Грация. — Надеюсь, и маргот чувствует себя хорошо? Я вижу, вы хромаете…

— Это мелочи для того, кто упал с дракона. Чем обязан, Почтенная? Компенсация?

— Ох, слава …провидению, — запнулась она, обходя упоминание богов, — совсем не тот случай. Я лишь хотела узнать: я полагаю, наша Бронзовая Жница ещё у вас, ведь так?

— Эйра? Да, — кивнул Морай.

«Надеюсь, она уже ждёт меня. Я доставил ей сегодня массу впечатлений, а теперь несу известия, которые исполнят её мрачное сердце восторгом».

Ему хотелось увидеть улыбку на её экзотически прекрасном тёмном лице.

— Я к вам с нижайшей просьбой насчёт неё… — чуть склонилась Грация. — Могла бы я увидеть её на считанные пару минут?

— Нет.

Он не раздумывал ни секунды; это слово само сорвалось с его губ.

Маман растерялась. Она перебрала руками и пролепетала:

— Уверяю, я хотела всего лишь…

— Неважно, чего ты хотела. Просто нет, — прервал её Морай. А затем приветливо улыбнулся, сглаживая свой отказ. — Думаю, у тебя и так полно дел с твоими шлюхами.

— Конечно, маргот, я тружусь денно и нощно, заботясь о них… — она поддерживала разговор, невзирая на свою растерянность.

— Я знаю. Ты учишь их не только тридцати позам в постели, но ещё и всем этим намёкам глазами, кокетливым улыбкам и словам вежливости. Ты ведь была шлюхой моего отца, маргота Минорая, вот и привыкла вести себя, как придворная дама, верно?

Грация, кажется, совсем испугалась. Они никогда не говорили об этом; но Морай немногим ранее узнал это от Мальтары, когда они изучали, кто имел отношение к делам отца. Маман поклонилась вновь, скрывая своё смущённое лицо веером.

— Я сожалею, маргот, что вам довелось услышать такую грязную правду, — признала она.

— Я знаю не только это, — Морай по привычке положил руку на навершие меча в виде шипастого кончика драконьего хвоста. — Ты рожала от него. У тебя было двое. Девчонка, которая умерла, и парень, которого ты отправила куда-то в Арракис. И которому отсылаешь деньги, заработанные с борделя.

На лице Грации появился неподдельный страх. Но Морай ободряюще улыбнулся:

— Этот человек — мой брат, как и Вранг. Кровь доа объединяет нас. Пускай он и незаконорожденный, но я хочу знать его.

«Чем чёрт не шутит, я в небе одинок, как Скара; а против нас целая прорва приземлённых, никогда не знавших полёта церковников. Если бы доа на моей стороне стало больше — драконы нашлись бы. Мы бы их приманили, отбили, украли».

Он знал, что подсластить не вышло. Потому что его репутация опережала его. Одна мысль о том, что её единственный сын может быть найден марготом, испугала Грацию так, что она не сумела это скрыть даже своими светскими навыками.

— Маргот, б-будьте милостивы, — дрожа от страха, прошептала маман. — Прошу… прошу, не спрашивайте меня…

Она знала, сколько постулатов Брезы нарушала. Особенно с учётом того, что в Долине Смерти любой закон имел обратную силу на усмотрение маргота. Из Брезы нельзя было уезжать; но она сумела окольными путями переправить сына. Брезу нельзя было предавать; но она зарабатывала деньги здесь, а отсылала их в другую провинцию. Сотрудничать с врагами Брезы было запрещено; но её сын жил в Арракисе. Представляя своего незаконного брата, Морай слёту мог предположить, что он воин.

Возможно, один из тех, с которым он скрещивал мечи в многочисленных битвах.

Сейчас страх Грации не играл ему на руку. И он не знал, как успокоить его, чтобы добиться желаемого. Поэтому он сказал как можно мягче:

— Я не желаю зла ни ему, ни тебе. Хотя ты понимаешь, что мне понадобится дюжая снисходительность, чтобы простить тебе подобное укрывательство; всё равно я хочу знать, кто он. И я рассчитываю на твоё сотрудничество.

— Маргот, я скажу вам всё, клянусь, — вновь склонилась она. — Но вы… вы не сможете его узнать. Он давно служит при марпринце Каскаре.

Морай поднял брови. И пожал плечами:

— Ничего. Меня интересуют его имя, его жизнь, его взгляды.

— Я расскажу вам, если вы дадите мне время. Немного времени. Хорошо, маргот? Я обещаю, что не скроюсь и ничего не утаю.

Он смерил дрожащую женщину долгим взглядом. Посмотрел на её крепко стиснутые пальцы.

— Договорились, — сказал он наконец. Грация присела в долгом прощальном реверансе, а сам он развернулся и пошёл к охраняемой собакой лестнице.

«Когда один дракон погибает, его стая продолжает полёт», — думал он. — «Я не хочу жить без Скары. Но я не дам малохольным Астралингам, Иерархам и прочим жалким псам разорить достояние Драконореза, которое, быть может, будет, кому сохранить».

Он не заметил, что, уходя, маман нарочно уронила на ковёр в холле одно из своих тонких медных колечек.

***

Вранг оказался предоставлен сам себе после того, как наказали Мальтару. Никто не следил за ним. Его потряхивало, у него дрожали руки, и перед глазами всё расплывалось туманом.

«А если б они так прижали к полу не Мальтару, а Ланиту», — думал он, — «Я бы сделал хоть что-нибудь?»

Смятение, в которое он был погружён, не давало ему ответ.

Шаркая, подобно брату, он побрёл, куда глаза глядят, под дубовыми сводами Покоя. Он и не думал бежать. Хотя сейчас, казалось бы, мог попытаться.

Он знал, что мечи Мора всё равно обнаружат пропажу при вечернем обходе — и его настигнут. Ему было, по существу, просто лень что-то предпринимать. При дворе марпринца он так или иначе был лишь бессловесным украшением.

«Тогда, много лет назад, я сбежал от собственной судьбы ради мнимой безопасности. Но я не обрёл чувство защищённости, пока Ланита не родила ребёнка. Пока он есть, наш союз с Астралингами подтверждён, и Мораю нет нужды убивать меня».

Он жалкой тенью брёл по дому, где всё принадлежало брату. О нём напоминал каждый завиток потёртой резьбы на дверях, что изображал драконьи шеи и крылья. Каждый канделябр, похожий на скрещенные копья; и каждая картина с батальной сценой, приваленная к лакированной панели стены.

Всё здесь было таким, как и сам Морай: беспорядочное, разбросанное, но наполненное доверху трофейными и семейными богатствами. Даже если они валялись по углам, их было много; если б кто взялся всё почистить, прибрать, красиво расставить и развесить, вышло бы поистине королевское жилище.

«Но даже любовь была бессильна это исправить. Морай, если не врут слухи, по молодости любил Шакару, сестру нобеля Шакурха, и она умерла, родив ему уродца; но, пока она жила здесь, она так и не решилась хоть что-то изменить в этом беспорядке. Равно как и в самом Морае».

Ноги сами принесли его к каменной стене: остаткам замка внутри нового особняка. Замшелый камень отмерял хранилища и погреба. Старая скрипучая дверь вела в прошлое, в остатки былой крепости — туда, где родились все дети Тарцевалей.

Дыхание Вранга замедлилось. Он потянул за ручку двери — и увидел внутри полумрак, полный хлама. В подвалах былого замка хранили трофеи сомнительной ценности, разного рода припасы и съестное. Под ногами прошмыгнула кошка: здесь им было много работы по охоте на крыс. В воздухе пахло сыростью, мхом и плесенью.

Сердце неприятно замедлилось.

Вранг пошёл тише, словно боясь пробудить призраков прошлого. Отсюда был спуск в двухэтажный погреб, куда он и направился. Волнение нарастало внутри.

«Я думал, со временем мне будет проще это вспоминать, но напрасно».

Он взял факел со стены и шагнул во мрак. Этажом ниже было совсем холодно и промозгло. Здесь не стали бы хранить даже никому не нужное барахло; после того, как Скара разрушил замок, сюда стала протекать роса и дождевая вода, что попортила бы любой скарб. Это место служило напоминанием о том, каким был Покой когда-то.

Даже обломки — обрушенные сваи и расколотые каменные плиты — так и остались лежать в большей части подземной залы.

Вздохнув, Вранг поднял факел выше… и подпрыгнул от неожиданности. Шевеление в темноте испугало его, как ребёнка.

— Чёрт побери! — выдохнул он, пытаясь разобрать, что там такое ворочается в кромешном мраке. Он отскочил назад по ступеням, всмотрелся; и выдохнул. На него поглядела жуткая чёрная женщина.

Она была чёрная буквально целиком: её руки, её одежды, её волосы и глаза. Золотые блики огня плясали на её изумлённом лице.

«Жница Схаала! Пришла за мёртвыми!» — подумал Вранг боязливо. Полумистические слуги Бога Горя, по слухам, были последним, что видел человек перед смертью.

Лишь когда незнакомка почтительно поклонилась, он понял, что это не сверхъестественное существо — а обычная погребальная жрица.

— Схаалитка? — скрывая свой непристойный испуг, вымолвил младший Тарцеваль. И неровным шагом сошёл на земляной пол. — Или, постой… Чёрная Эйра? Шлюха маргота…?

Он посмотрел на откинутые в сторону обломки гнилых балок и тяжёлые камни. И ужас вновь пробежал мурашками у него по спине.

«Что она делает? Почему именно здесь?»

Вранг подошёл ближе, не глядя на неё. Одна и та же мысль стучала у него в голове.

«Ладно. Она найдёт кости. И не более того. Кости не умеют разговаривать».

— Господин, — приветствовала почтительно склонившаяся Эйра. Она даже не знала, кто перед ней. — Да, это я. Чёрная Эйра.

— Что ты здесь делаешь? — Вранг неумело скрывал нервозность в голосе. И прошёл мимо неё, освещая поле работ: утопшие в земле камни и почерневшую древесину.

«Они там, глубоко, под завалом. Она не может знать, что они там».

— Я выполняю небольшую схаалитскую работу, — поделилась девушка. Но в её голосе был такой энтузиазм, что Вранг окончательно впал в недоумение. — Я хороню мертвецов. Им это нужно — многим. Во имя милосердного Рогатого Бога.

И она отвернулась. А затем стала руками в перчатках оттаскивать в сторону гнилые балки и откатывать камни.

Кровь застучала в ушах Вранга.

— С чего ты решила, что под этими завалами есть чьи-то останки? — спросил он.

— Эм… ни с чего, господин, — беспечно отвечала то ли жрица, то ли шлюха, натужно расчищая себе дорогу. — Обычно меня ведёт чутьё. Но если я там ничего не найду, ничего страшного!

«Кто-то подсказал ей? Но зачем? Там можно долго искать, и никто так и не довёл это до конца. Они умерли, придавленные камнями», — недоумевал Вранг. Он ходил вокруг завала то справа налево, то слева направо, не сводя глаз со странной труженицы. — «Чтобы докопаться, ей придётся потратить много времени. Однако она весьма сильна для проститутки».

— Так ты шлюха или схаалитка? — уточнил он, наблюдая за её стараниями. Мышцы бугрились под чёрной рясой, на тёмном лбу выступил пот, но она самозабвенно ворочала тяжести.

— Я… — протянула Эйра. И вздохнула, не найдя нужных слов.

— Морай принудил тебя стать его куртизанкой, хотя ты была жрицей, я прав? — хорошо зная богохульную натуру брата, спросил Вранг.

— Нет-нет, не он… меня заставили задолго до него, — отозвалась та. — Но Бог Горя не отворачивается от таких, как я. Он знает, что в глубине души я верна ему.

— Ты выглядишь счастливой.

— Да, милорд, я очень люблю эту работу.

«”Милорд” — она всё-таки поняла, кто я. Из-за того, что мы с Мораем похожи чертами лица».

— Ты любишь не работу, а маргота, — утвердительно сказал Вранг. — Я прав?

Она на мгновение отвлеклась от камня, который поддевала ломом. И посмотрела на Вранга с удивительным для столь презренного существа снисхождением.

— Что вы, милорд. Истинная жрица любит лишь своего бога. Схаал — мой тёмный жених, ждущий меня за чертой смерти. Но, как он любит всех несмышлёных смертных, так и я разделяю его чувства к людям.

— И в особенности — к Мораю.

Эйра сощурила глаза. У неё были удивительные ресницы — густые, в два ряда. И Вранг наконец добился от неё многозначительной, совсем не богобоязненной ухмылки:

— Конечно, милорд, — прошептала она. — Как и вся Бреза, я пылаю любовью к этому человеку.

Вранг высоко поднял свои седые брови, а она продолжала, с напором и вдохновением:

— Весь город замирает, когда он поднимается в небо. Всяк шепчет его имя куда более трепетно, чем имя любого из богов. Его ждут, ему поклоняются, ему рукоплещут. Вся Бреза знает: маргот велик. Его правление написано на холсте густой драконьей кровью. И он, не скрывая своей натуры, сияет над Долиной Смерти как звезда под названием Сердце.

— Чума, — выдохнул Вранг и покачал головой. — Это сумасшествие. Ты влюблена в него, пока он добр с тобой, это понятно. С женщинами он какое-то время ласков. Но город, полный ублюдков, бандитов, головорезов и их жертв, не может любить в Морае ничего, кроме вседозволенности, что он им даёт.

— Вы правы и неправы одновременно, милорд, — молвила схаалитка. — Он словно гребень волны, вожак в драконьей стае, искра вверху языка пламени. Он ведёт людей вперёд, объединяя их порочным, отвратительным, неприемлемым…

Её уста растянулись в улыбке.

— …доменами моего бога.

«Ах вот оно что», — изумился Вранг. — «Это превращается в культ».

— Не слышал, чтобы Схаал одобрял насилие, отрубание голов и рук, отрезание языков и гонения по любому поводу, — иронично заметил лорд Тарцеваль.

Ответом ему было простое и невозмутимое:

— Тело смертно, милорд. Всё равно его пожрут черви. Схаалу не интересны беды плоти — он ждёт лишь душу.

И, оставив Вранга в недоумении наблюдать за её занятием, Эйра вновь вытянула ломом крупный камень из завала.

Внизу тускло блеснула ручка двери. Вранг замер, узнав её — эта дверь запирала нижний этаж башни, который и обвалился сюда при нападении Скары.

Значит, уже близко. Он не мог поверить, что одна женщина сумела оттащить столько камней и обломков самостоятельно. Когда убитая горем Вельвела велела дюжине крепких слуг расчистить завалы, они потратили здесь недели и месяцы. И в конечном итоге закончили свой труд с приходом сезона дождей.

Но эта Эйра словно знала, где искать.

«Это безумие и бред», — подумал он о её словах и поджал губы. — «Подобные речи о Морае уже выше всякого добра и зла. Он желает уподобиться богам, а эта женщина, именуясь жрицей, даёт ему опасный повод поверить в себя до такой степени».

Он смотрел, как Эйра подцепила ломом последнюю преграду к нутру опавшей башни. Как приподняла её, упёрла лом в зазор меж двумя камнями у себя за спиной. И спустилась ниже в углубление, в тень камней. Там она одними руками стала поднимать полотнище кованой двери.

Сердце громче громыхнуло в груди. Вранг шагнул вперёд. Скрытый в тенях, что сопровождали его с самого детства, он не медлил ни мгновения. И навалился плечом на одну из глыб. Увесистый обломок перевалил через гребень завала — и рухнул на дверь тогда, когда схаалитка уже оказалась под ней обеими ногами.

До его ушей долетел испуганный взвизг; девушка несколько секунд боролась с навалившейся на дверь тяжестью. Благодаря лому она даже успела немного вылезти на поверхность. Но потом хруст переломившейся двери отдался громким треском, и крики стихли. А сам Вранг подхватил факел и быстро вышел прочь, оставляя под завалом марготову шлюху-схаалитку.

***

Эйра с дрожью выдохнула, но было уже легче. Когда её уложили на постель, тепло пуховой перины успокоило зажатые мышцы, и можно было больше не хватать ртом воздух. Однако боль внизу живота буквально разрывала. Она отдавала в поясницу, стреляла в пах и усиливалась даже тогда, когда девушка просто пыталась пошевелить рукой.

Бархатные стены марготской спальни мерцали золотом акантов. Сам маргот, скинув с себя упленд с длинными рукавами, пребывал в одной рубашке. Как только он отвлёкся от арсенала, оставленным здесь придворным врачом, он сразу же подошёл к постели. И склонился, изучая эйрино лицо.

— Отпустило хоть немного? — спросил он. — Я велел Силасу, алхимику, намешать тебе макового сока с кровохлёбкой так, чтоб отнялись все чувства.

— Поэтому я выпила не больше чайной ложки, маргот.

Он сердито вздохнул.

— Чего ради?

— А зачем? Тело смертно, — прошептала Эйра. — Боль временна.

Маргот прикрыл веки и потёр себе между глазами большим и указательным пальцем. А затем поглядел на Эйру напряжённо. Он склонился вновь, задрал её рубашку и стал изучать взглядом чёрный живот.

Эйра наблюдала за ним с благодарной улыбкой. Мечи Мора отыскали её сразу после происшествия — должно быть, он не застал её у себя и отдал приказ найти свою куртизанку.

«У меня смутное чувство, что этот второй лорд попытался убить меня», — думала она. — «Но я не могу знать наверняка. Да и мне всё равно. Если Схаал пожелает, я умру и так. А если я живу, значит, нет смысла мутить воду».

— По крайней мере, крови на простыне нет, — протянул Морай. — И надо было тебе туда полезть! Это развалины башни, которыми придавило братьев Мааля и Морлея, когда на замок налетел Скара.

«Думаю, они меня туда и притянули», — подумалось ей, однако вслух Эйра лишь вздохнула. И Морай легонько пощекотал её, привлекая внимание.

— Полагаю, ты и правда отделалась тем, что надорвала живот. Хотя на твоём месте мало кому бы так повезло. У тебя такое уже было?

— Чтобы я — да надорвалась? Нет, — тихо ответила Эйра, не переставая улыбаться. — Я сама удивилась. Столько лет я тягала гробы, ящики и могильные камни, и…

— Но удержать целую глыбу на кованой двери не смог бы даже рыцарь, — буркнул Морай. — Если ты и впрямь оказалась под чем-то подобным, тебе невероятно повезло, что у тебя хватило сил отпихнуть такую тяжесть и вылезти.

— Как видите, мышцы меня не подводят.

Его шероховатая рука мягко коснулась живота. Эйра не дрогнула, продолжая выдерживать тяжёлый взгляд.

— Может, ты понесла от меня? — напряжённо произнёс он. — Вот и ослабела.

«В его устах звучит беспокойство, но в глазах потаённое желание. Желание всех доа этого поколения, что лишены плодородности по странному совпадению с тем, что драконы тоже уходят на восток».

— Маргот, — с чувством произнесла Эйра и свела брови, улыбаясь. — Напрасны ваши надежды. Дети не решают проблемы, а создают их. Не скрашивают одиночество, а усиливают его. Не дают смысл, а забирают. Не укрепляют защиту семьи, а делают её уязвимее.

Морай убрал руку и отошёл к комоду.

— Да, — бросил он, не оборачиваясь. — Хотя с последним поспорил бы мой брат. Рождение сына дало ему политическую неуязвимость.

— Но для вас это не орудие в войне, а тайная мечта.

Она не стала бы спорить с подобным желанием. Когда она оказалась в тягости впервые, ей едва исполнилось тринадцать; но ей почему-то казалось, что ребёнок станет для неё счастьем. Единственным близким ей человеком. Недовольные крики тогдашней маман из Морских Врат не смущали её. Она жила ожиданием, любовью и надеждой.

И испытала невыразимую муку, когда поняла, что её дитя бездыханно.

«Это лишь укрепило меня в верности тёмному супругу. Мне пришлось довериться ему тогда — и потом, и вновь… до тех пор, пока я не стала воспринимать это спокойно и стойко».

Морай задержался у комода, на котором стояли бинты, плошка с розовой водой и другие принадлежности. Когда Эйру принесли, он полагал, что придётся её вытаскивать с того света; поэтому велел подать сюда всё необходимое и призвать всех покойских лекарей.

Но худшее не оправдалось, и он прогнал всю прислугу, включая придворного врача и алхимика Силаса, чтобы самому поухаживать за Жницей.

— Да, — повторил он. — Но мне достаточно и одной сбывшейся мечты.

После чего возвратился к Эйре. Он засучил рукава до локтей, покрытых ожогами и шрамами. И протянул:

— Ладно, нужно повязку. Потом, может быть, холод. Или нет…

— Может спросить у придворного врача? — ехидно пробурчала Эйра.

— Может, — рассеянно отозвался маргот.

Шаркая хромой ногой, он вновь прошёл до плошки с розовой водой и сполоснул в ней испачканные в саже кисти. Эйра дышала едва ощутимо, чтобы не потревожить мышцы. И наблюдала за ним.

«Похоже, ему нравится делать что-то для меня. Он не может помочь дракону, но человек — другое дело. Ухаживая за мной, он выражает то, что хочет дать Скаре».

Морай вдруг поморщился и раздражённо спихнул плошку на пол. Та со звоном упала, и вода разлилась по ковру.

— Как мне осточертел, опротивел этот розовый запах борделя, — процедил маргот. — К кому из вас ни сунься, все одинаково воняете этими приторными розами.

Эйра подняла брови.

— Но ведь от женщины должно пахнуть цветами, разве не так говорят поэты?

— Не от всех одинаковыми. И вообще не розами, — сказал Морай и обернулся к ней. — Не двигайся, я буду бинтовать. Сейчас только…

И он прошёл к одному из своих шкафов. Приоткрыл дверь, чем-то щёлкнул внутри — и Эйра с изумлением увидела проблеск света.

«У него там фальшпанель! Выход на улицу. Должно быть, в один из тех уголков особняка, зажатый между башенками — там, где всё скрыто разросшимся плющом».

Свет исчез, как и сам маргот. И в спальню шмыгнул взволнованный паж. Он убрал намоченный ковёр и плошку, и Эйра сказала ему тихо:

— Принеси лимонной воды вместо розовой.

— Хорошо, госпожа, — едва слышно прошептал мальчишка в ответ и скрылся.

«Госпожа», — Эйра почувствовала отторжение и одновременно интригу в этом слове. — «Я никогда не мечтала властвовать над кем-то, но есть нечто приятное в столь почтительном обращении».

Паж вернулся с новой плошкой и бесшумно ретировался. Как и все слуги в Покое, он был невидим и неслышен. Яства будто бы возникали на трапезных столах сами собой; измаранное постельное бельё освежалось за день словно без постороннего участия; и с ночными горшками происходило такое же чудо. Госпожа Грация как-то упоминала, что такова выучка наилучших слуг. А за слуг в Покое отвечала Мальтара.

«Я слышала, маргот наказал её за что-то», — продолжала раздумывать Эйра. — «Не знаю, на что он способен с собственной сестрой, но мне сложно представить его жестоким к ней».

Тихий скрип потайной лестницы пробудил её от задумчивости. И она увидела Морая с пучком цветов в руках. Цветы были тонкие, бледные, с крошечными светло-сиреневыми цветочками о четырёх длинненьких лепестках. Словно колесо, если бы у колеса было две перекладины, и они были бы перекрещены под прямым углом.

Эйра подняла брови, недоумевая. Морай подошёл, серьёзный на вид, и присел на одно колено рядом с постелью. А букет положил девушке на грудь, на хлопковую рубашку.

Ноздрей её коснулся нежный, как шёлк, очень сладкий аромат. Он сразу напомнил ей о конфетах, которые им однажды принесла Грация — в пудре. Сахарный и одновременно очень свежий запах был изумительно чистым и ярким, и Эйра с изумлением поднесла цветы поближе к носу.

— Что это? — прошептала она. — Мне кажется, я видела их не раз возле кладбищ, но никогда не думала, что они так пахнут…

— Маттиола двурогая, — без намёка на улыбку произнёс Морай. Странная серьёзность была в его глазах. — Или левкой. Мелкие цветочки, которые легко придавить ногами. Но они не закрываются на ночь. И с наступлением темноты благоухают так, как ни одна роза; надо лишь склониться к ним, чтобы распробовать этот дух.

Она поймала его взгляд. Прочитала в нём то, о чём думала. И прошептала тихонько:

— Чудесные…

А затем слабой рукой вытащила один из букета и заправила марготу за ухо, в его светлые волосы с едва заметной рыжиной. Его взгляд не изменился. Он словно держал её взором, содержа в себе какую-то мысль.

И тогда она впервые заметила красноватый оттенок его радужек. Его глаза были не полностью серые — в них был рубиновый отблеск, заметный лишь вблизи, вокруг зрачка. И чем ближе он склонялся, тем лучше она это видела.

— Морай, — прошептала она, впервые обратившись к нему по имени. — У тебя же алые глаза… почти как у Скары.

Он моргнул и наконец улыбнулся, как всегда, криво — на левый бок. Ни он, ни она не обратили внимание на переход на «ты».

— Заметила? — спросил он. — Я тоже понял это не сразу. Однажды братья бросили меня у горного озера и ускакали. Меня не искали два дня, и я всё это время провёл у воды. Так долго смотрел сам в себя, что нашёл этот цвет в своих глазах. С тех пор он будто стал ещё ярче.

Эйра мягко положила руку ему на щёку. Он опустил веки и склонил голову к её ключице. Тогда она обняла его за шею, и он сжал её плечо в ответ.

Они молчали. Но это была певучая, сладостная тишина. Стрёкот кузнечиков и шелест штор украшали её пуще ангельского пения.

Когда Морай отстранился, на его лице было спокойствие и благодушие. Он поднялся на ноги вновь, прихватил бинты и возвратился к краю постели.

— Отложи цветы, руки прямо, — скомандовал он и стал говорить, будто сам с собой. — Сначала бинт, потом лёд… или там… разберутся. Силас будет тебе овсяный отвар делать для заживления… О лопате забудь.

Эйра распахнула глаза шире и прошептала:

— Н-но… тот же Силас сказал, что с силой моих мышц я вскоре встану на ноги…

— Вскоре — это несколько лунаров, не меньше, — Морай пальцами проскользнул по низу её живота, выискивая место для бинтования. — А до тех пор за тебя будут копать какие-нибудь дуболомы.

— Это какие дуболомы будут слушаться шлюху?

Маргот то ли нарочно, то ли нечаянно немного надавил под пупком, и Эйра закусила губу. А он поймал её взгляд и лукаво изрёк:

— Шлюху, которую я назначил своей придворной схаалиткой, будут слушаться все слуги Покоя.

14. Братская любовь

Холодный ветер с гор, долетая в Арракис, ерошил охристые кроны лигнимов. Лигнимы были вечно рыжими деревьями. Они казались пожухлыми и в сезон дождей, и в нынешний четвёртый лунар лета. Но на солнце вспыхивали янтарём.

Лигнимы покачивались от горного ветра. Чёрные стволы и ветви тянулись к небу. Оранжевые листья сыпались на землю.

Этот лесной пейзаж напоминал леди Ланите цветущий красно-оранжевый мох. Она стояла на балконе белостенной Скабиозы — дворца Астралингов. Леди возвратилась из плена три недели тому назад. Но теперь каждый день подолгу смотрела из своих покоев на леса, горы и тёмные замки облаков.

Раньше это помогало ей прийти в себя. Но только не теперь. Нынче с рассвета картину испортили штандарты, что взмыли над центральными улицами города.

На штандартах красовался символ меча. Яркий контур на белом фоне. То было Воинство Веры Аана, прибывшее из столицы под началом воинственного Иерарха Сафара. Пехотинцы в белых накидках маршировали по площадям Арракиса, стяжая ликование горожан, и отправлялись за город. Там раскинулся их полевой лагерь — аккурат у Тисового Тракта.

Вскоре они двинутся в Брезу вместе с войсками марпринца.

Леди Ланита зажмурилась и провела ладонью по холодным мраморным перилам. Лёгкие серьги с золотыми цепочками пощекотали шею.

Сколько бы она ни воображала, её безымянного пальца на правой руке больше не было. Теперь она носила платья-котты с длинными кружевными рукавами — чтобы прятать изувеченную кисть.

«Я не буду горевать по отрубленному пальцу», — решительно подумала Ланита. — «На кону куда большее».

Звонкая музыкальная трель разлетелась над предгорьями. Леди открыла глаза. Улыбка расцвела на её лице, когда она увидела светло-зелёного Наали и багрового Рубрала. Два дракона вились под сводом облаков, переплетаясь, как пальцы влюблённых, и от их пения ликовала душа.

«Рубрал утешил ярость Наали. Тот перестал нападать на всех вокруг после случившегося с Каскаром. Поддержка члена стаи исцеляет его…»

Но тягостное волнение омрачало эту радость.

«Каскар сейчас общается с Иерархом Сафаром. Если они договорятся, Воинство Веры присоединится к нашим мечам. Вранга освободят из лап Мора… или на этом его жизнь прервётся, как прерываются тысячи других жизней в хаосе осад и штурмов. И…»

Это была крамольная мысль, но Ланита всё же позволила себе подумать.

«Тогда я была бы свободна от него».

Но она тут же прижала ладони к лицу и покачала головой.

«Вранг явился за мной, чтобы вызволить меня из жуткого плена; по сути, он пожертвовал собой. Кем я буду, если стану желать подобного? Неблагодарной мерзавкой! Я не должна этого хотеть, не должна!»

Вранг был мужем, каких редко встретишь в Рэйке. Он с юношества помогал ей и взял её в жёны, невзирая на слухи о ней и её поклоннике.

И почему всё в ней противилось этому союзу? Даже её тело будто бы отвергало Вранга; она вздрагивала, когда он касался её, и ненавидела супружеский долг.

«Это несправедливо к нему», — твердила себе Ланита. — «Он был добр со мной всегда. Ни один муж не позволил бы того, что позволил Вранг».

После безуспешного года попыток зачать с ним ребёнка, она считала себя пустоцветной. И он был так ласков с ней, что взял вину на себя.

«Если бы твоим мужчиной был не я», — сказал он тогда, — «Быть может, ты смогла бы иметь детей».

Это были слова со многими смыслами. И Ланита трактовала их так, как хотела. Она имела дерзость возобновить отношения со своим кавалером юных лет. Она знала, что Вранг осведомлён об этом; но не каялась ему и всё отрицала. До тех пор, пока не вошла в положение.

И даже тогда Вранг, святейший человек, не произнёс ни единого слова осуждения. Похоже, он был рад, что у неё получилось. Пускай его отцовство было под большим сомнением.

«И после этого я смею желать ему смерти в стане Мора… чтобы мне самой легче жилось, не иначе! Мерзавка!» — в ужасе подумала Ланита и запустила пальцы себе в волосы. — «Даже Миссару не следует знать, что творится в моей голове…»

Сэр Мисса́р Линн появлялся всегда, когда она о нём вспоминала. Вот и сейчас его шаги прошелестели по тончайшим тканым коврам. Он возник рядом. Знакомые серые с красным глаза, зачёсанные назад тёмные пряди и преданный взгляд.

Миссар был до того ладен собою, как истинная голубая кровь, высок и плечист, силён и поджар. Но Ланита не прижалась к нему, потому что от него опять пахло драконами — копотью и чем-то животным, мускусным.

— Смотри, — улыбнулся ей Миссар и кивнул на небо. Одной рукой он держал под мышкой шлем, а большой палец второй зацепил за пояс. Запал радости подогревал его. Он остановился рядом с леди, но его ноги пружинили сами по себе, будто хотели пуститься в пляс. — Их нежности мне очень непросто дались.

Ланита вновь взглянула на полет Рубрала и Наали. И кивнула.

«Хорошо, что он не заметил моих тёмных дум».

Пурпурный плащ Миссара был подпалён, и кнут, коий был его личным гербом, почти стёрся на парчовой ткани. Он явно только недавно возвратился из Гротов — пещер в лесистых предгорьях, где квартировались огненные хищники.

Сэр Миссар был доахаром, помощником доа. Сей чин был учрежден Рыжей Моргемоной.

«Драконов мало», — гласило утверждение Моргемоны. — «Но людей с кровью доа в жилах предостаточно. Они не должны пропадать вдали от потенциальных лётных супругов. Пускай же всякий, происходящий от Кантагара, первого доа, при желании станет доахаром — рыцарем, стерегущим драконов, ассистирующим драконьим лордам и всадникам, готовым присматривать за огненными хищниками и ухаживать за ними в отсутствие их доа».

Многие драконьи лорды не любили практику доахаров. Они боялись, что ушлые помощники сами полезут седлать крылатых хищников. Однако со временем доахары стали появляться всё чаще — чем меньше было лордов-доа, тем больше знати нанимало к себе храбрецов с драконьей кровью в жилах.

Сэр Миссар появился при дворе Астралингов давным-давно, ещё в детстве. Его происхождение было неизвестно. Но случай за случаем не раз доказывал, что он наверняка является потомком от доа. Он понимал драконов с полуслова, успешно подражал сцииту и в конце концов заслуженно стал доахаром при Наали.

А когда Каскар слёг, и из-за заражения крови врачи отняли ему ногу, Миссар стал единственным человеком, что мог подойти к Наали. Зелёный дракон был в бешенстве. Он сотрясал небеса пронзительными воплями и злым рыком; но Миссар день за днём кормил его и говорил с ним, успокаивая его и подзывая к нему Рубрала.

Семейство Хауров давно требовало Рубрала обратно. Но Миссар так изящно свёл их с Наали, что теперь они стали неразлучны. К добру или к худу, у Хауров не было толковых доахаров, и потому они не могли уговорить Рубрала вернуться.

Наали и Рубрал вместе поселились в Гротах вблизи Скабиозы. Тем самым Миссар оказал беднеющему роду Астралингов неоценимую услугу.

— Ты молодец, — признала Ланита и прикрыла глаза, когда он провёл своей натруженной рукой по её щеке. — Когда брат женился на леди Инайе Хаур, с её родителями не раз было оговорено, что Рубрал должен помочь в нашей войне. Десять — нет, уже одиннадцать! — лет они уворачивались и ершились, что он ещё недостаточно подрос. И лишь теперь, когда Каскар заплатил им, мы увидели, что Рубрал вымахал пуще Наали. Они водили нас за нос… и мы тоже немного слукавим. Пускай полетают тут вместе.

«Если сейчас Иерарх Сафар не потребует иного», — добавила она про себя понуро.

— Кто из них будет отцом, кто матерью будущих детей, — присвистнул доахар с усмешкой, — как всегда, неизвестно. Может, они вообще меняются ролями. Если бы люди так умели, и мужчинам приходилось бы испытывать муки родов, представляешь, сколь сильно они уважали бы своих жён?

«Вы с Врангом оба были у моей постели, когда я разрешалась от бремени, и страх за меня в ваших глазах был одинаковым», — вспомнила Ланита и улыбнулась.

Миссар взял её руку, чтобы поцеловать. И замер. Его взгляд наткнулся на едва зажившую рану вместо безымянного пальца. Он сдвинул свои тёмные брови и поджал губы.

— Драконорез… — прошипел он. — Если б я тогда был с тобой, а не с Вранальгом. За твой палец я отрежу ему два.

Ланита вздохнула и посмотрела на него устало. Ветер с гор вновь взъерошил ей кудри. Холодное дыхание Долины Смерти словно напоминало, что враг в Брезе не дремлет.

«Но этот враг ни разу не вёл переговоры о том, чтобы разменять своих драконов на мечи церковников».

— Вчера вечером, перед приездом Иерарха, ты обмолвился, что мать прислала тебе письмо из Брезара, — негромко заговорила Ланита. Она скосила глаза на вазоны с жёлто-белыми пучками цветущей чампы, что стояли на балконе. Словно боялась, что где-нибудь затаился лакей, который станет их подслушивать.

«Ведь как-то же они узнали о моей поездке».

Но всё было тихо.

— Да, — кивнул Миссар и мягко взял её пострадавшую руку, погладив ладонь большим пальцем. — Она говорит, маргот проведал о нашем родстве.

Ланита вздрогнула. Эта новость испугала её, хотя она не знала, что в этом такого.

Некоторые подмечали, что Миссар и маргот имеют неуловимое сходство. Но Миссар нарочно носил более короткие волосы, супротив рыцарской моде; часто отпускал щетину; и всем своим видом показывал, что не имеет с Мораем ничегошеньки общего. Со временем это помогло отвадить ненужные толки.

Они действительно были очень различны внутренне. А впечатления от человека, как известно, лишь первое время основаны на внешности. Спустя время наружность перестаёт иметь значение.

«Но если кто и держит это в уме, то Вранг. Он наблюдателен и ни с чем не перепутает черты своего семейства. Что ж… Возможно, это в некоторой степени утешает его, ведь если Вранальг не его сын, то он ему племянник».

— И что… что, ты думаешь, он сделает теперь? — пробормотала Ланита. — Даже если Мор разгласит это, Каскар знает, что ты наш верный рыцарь. Ты с детства с нами, всегда. И никто не подвергнет твою преданность сомнению просто поэтому.

«Покойный маргот Минорай, видать, тоже был не шибких правил человек. У него могут быть и другие побочные дети. Как будто собственных восьмерых ему было мало».

— Мать под угрозой поведала ему обо мне. Вот его слова, которые она записала, — Миссар достал бумажку из-за пазухи и развернул её.

«Сэр Миссар Линн, я наслышан о тебе. Я помню тебя и в бою, и в штабе. Храбрости тебе не занимать, мастерства тоже. Твоё имя покрыто славой далеко за пределами Арракиса. Ты от крови доа, как и я, и доахар. Но не это роднит нас. Если тебе чужды заветы новых Троих, то приезжай в Брезу. Это последнее место, где тебе останется работа, когда твой марпринц подпишет соглашение с Иерофантом. И последнее место, откуда никогда не изгонят драконов — быть может, среди них будет и твой».

Ланита нахмурилась.

— Какая самонадеянность, — поддержал её угрюмую реакцию Миссар. — Этот человек творит такие зверства, покрывает ублюдков и торгует людьми, но зато, поглядите, уважает Кодекс Доа! И то, быть может, лишь на словах. Он думает, что мне захочется смотреть на его полудохлого Скару. Если где и будет последний оплот драконов в Рэйке, то это здесь, в Арракисе. Наали и Рубрал будут гнездоваться вместе, и у них, быть может, вылупятся детёныши…

— Я бы не была столь уверена, — прошептала Ланита. — Если Каскар не выкарабкается из этого ужасного жара, то Наали придётся уйти — отселиться дальше в горы, ведь нам не дозволят прикармливать его. А Рубрала призовут Хауры. И, признаться…

Миссар поймал её взгляд. И она довершила:

— Признаться, мне от этого больно. Если Наали и Рубрал не успеют завести потомство, Вранальг никогда не станет доа. Кипящая кровь дракона в его жилах будет стыть с каждым годом — и твоя тоже. Иерофант делает это всё ради безопасности людей, но… — она сжала кулачок и поднесла его к губам, задумавшись. — …но неужели нужно разлучать драконов и знатные рода, что веками привыкли жить вместе бок о бок?

— Не знаю, — буркнул Миссар и дёрнул плечом. — Действительно, требования Иерофанта… суровы. Он хочет, чтобы любой дракон, когда-либо вкушавший человечину, был предан казни. Я понимаю, для чего это. Хотя душа моя противится этому, он во многом прав. Тысячи людей живут в Рэйке, но лишь десятки знают драконов как тех, с кем можно сблизиться; а не как тех, кто сожрёт их. Цена нашего союза с королями неба слишком высока — и платим её не мы, а множество простых селян и горожан.

Он вздохнул, поигрывая бровями. Миссар был человеком дела, не склонным сотрясать воздух попусту. Но иногда даже ему требовалось высказаться о происходящем.

— Однако… — вздохнул он. — От нас улетают и те драконы, что не охотятся на людей. Для них оскорбительна сама попытка их контролировать. И формально Иерофант не разлучает драконьих лордов с их драконами — но, запретив подавать им пищу, он рассчитывает расселить их подальше от городов и сёл. А драконы без доа только этим и привержены своим лордам. Когда их перестают кормить, они воспринимают это как обиду и улетают; но не в дикие земли, а, похоже, навсегда. На восток.

Он смолк. Ланита прекрасно знала, как ему дороги крылатые хищники. Как и всякий приближённый к ним, он буквально жил ими. В нём не прекращалась внутренняя борьба: тяга к справедливости против жгучего желания когда-нибудь и самому приобщиться к искусству лёта.

Миссар потряс головой. И заявил:

— Однако ничто из этого не поставит меня на сторону Мора. Не драконы важны ему — а лишь его собственное благополучие. Он мне не брат и не сват. После того, как он обесчестил, измучил и искалечил тебя, пускай катится в преисподнюю, где ему самое место.

«Я понимаю, как Миссар гневается за меня», — подумала Ланита и погладила его одетую в кожаный наруч руку. — «Но мой собственный гнев давно утих. Я хочу лишь одного — чтобы эта война закончилась нашей победой. Однако не ценой нашей связи с драконами… если есть хоть малейшая возможность не расставаться с ними».

Она вспомнила пляску теней по углам форта. Пьяный смех и сапог маргота, который обхватила руками, умоляя о милости.

Это был страшный человек. Если верить сказкам, именно такие монстры после смерти не имели шанса упокоиться под подолом у Схаала. Собственная злоба и мерзость могла превратить их в чудовище. Если верить сказкам, так и появлялись демоны. Искажённые, истерзанные самим своим существованием, ненавидящие весь мир духи.

Но, отвергнув человеческое, Морай имел такую силу, которую невозможно было забыть. В его взгляде Ланита увидела волю самого рока, что-то первобытное, жуткое и величественное. И с тех пор это не давало ей покоя.

Он был словно дракон среди людей.

«Если б его дело было правое, разве сделали бы его боги таким ублюдком?» — думала она. — «Однако мне непросто быть меж двух огней. Я презираю Мора, но и с деяниями Иерофанта согласиться не могу. Я не делаюсь от этого той, кто сочувствует ему. Я прежде всего на стороне брата Каскара — и моего сына. Драконы — часть нашей жизни; и оттого, что наши имена не вписаны в летописи так ярко, как имена Морая и Скары, не значит, что мы ничего не стоим».

— А помнишь того человека, — заговорила она, — странника из Брезы, что пятого дня явился в Арракис, проповедуя, что Иерофант Эверетт — ставленник демонов, который нарочито изгоняет из Рэйки драконов? И когда они улетят, нас захватит Империя Барракия…

— Да, как только Мор понял, что его будут давить именем Аана, он решил быстренько вывернуться на религиозном поприще нужным боком. И обозвал себя посланником Схаала в Долине Смерти. Это он подсылает таких балаболов, будь уверена.

— Того человека сожгли на площади. Но ведь он был не один такой; не только лишь безумцы так считают. Ещё задолго до того, как Эверетта избрали Иерофантом, такое бывало… Помнишь известного купца Мавлюда? Он тоже ушёл в Брезу.

— Да, потому что пошлины платить не хотел и вообще торговал чем-то сомнительным.

— Но перед уходом он сказал брату, а я слышала: «Диатр слаб, драконья кровь меркнет. Церковники подбираются к трону, и, вот увидите, вы будете сами отдавать им своих драконов на убой». И ведь… он прав оказался. Тогда восстания только начинались.

Миссар протяжно вздохнул и потёр наморщенный лоб. И посмотрел на неё тяжёлым серым взглядом:

— К чему ты клонишь, лилия моя? — хрипло спросил он.

Ланита поджала губы. Коснулась его покрытой щетиной щеки, подумала сама: «Действительно, к чему я клоню?»

— Я просто боюсь, что мы совершаем ошибку, — произнесла она тихо. — Как бы сильно мне ни хотелось верить, что мы не допустим падения нашего семейства, но… я боюсь, что всё к этому идёт.

«Без драконов мы станем одними из многих лордов. Но будем уступать им во всём: наша казна пуста, наши солдаты измотаны, наши границы размыты. У Каскара нет наследника. Судьба нашего дома ведёт в туман».

Это были тяжёлые мысли. Но они могли разделить их друг с другом. Они коснулись друг друга, затем обнялись…

…и их прервал стук в дверь. За которым последовал неуверенный возглас:

— Маменька?

Ланита и Миссар тут же отшатнулись каждый в свою сторону. Доахар сделал вид, что изучает полёт драконов с балкона. А леди поспешила к двери.

— Заходи, милый! — молвила она.

«Вранальгу скоро исполнится девять, но он умён не по годам и, боюсь, быстро поймёт, что Миссар не должен здесь быть», — подумала она с раскаянием. — «Но они хорошие друзья».

Мальчик ждал её за порогом. Он держал под мышкой толстую книгу сказок, которую ему подарил Каскар. Яркую, красочную, вобравшую в себя множество прекрасных и жутких, интересных и даже исторически правдивых историй всего Дората.

Вранальг обожал читать. Он уже с двух лет выхватывал у матери страницы и пытался сам водить пальцем по строчкам.

Это был очень талантливый и добрый мальчик. Но не слишком везучий.

Каждый раз, как Ланита смотрела на Вранальга, сердце её сжималось от жалости. Он родился серо-седой, в своего деда Кассата — или во Вранга, как посмотреть. Однако не только волосы его были пепельного цвета. Кожа тоже имела подобный неживой оттенок. Виной тому была его хворость и слабость.

Вранальг пережил лёгочную болезнь. От этого он навсегда остался хриплым — и потому говорил и смеялся довольно тихо. А врождённый порок изуродовал его и без того острые, жёсткие черты родимым пятном. Их было много у него и на спине, и на руках. Но хуже всего это смотрелось на лице. Оно было почти пополам поделено тёмной, похожей на синяк отметкой. Из-за неё правый глаз казался скорее синим, а другой, на светлой коже, зелёным.

Каскар добродушно подшучивал, что у мальчика один зелёный глаз — от мамы, а второй, синий, от папы. Но Ланиту не волновал их цвет. Главное, чтоб они не были жёлтыми, как в очередной лихорадке. Вранальг дался ей с огромным трудом, она родила его в четырнадцать, и поэтому ей казалось, что именно из-за её юности он оказался таким слабым и неприглядным.

Однако это было ещё не всё. Малыш унаследовал чешуйчатку — благородную болезнь династии Гагнаров, которой болел и его дед, марпринц Кассат. Свободная от пятен кожа была покрыта мелкими чешуйками подсохшей кожи. Они проявлялись ярче, когда Вранальг болел или нервничал, и могли полностью пропадать на всё остальное время.

Чешуйчатка была неизлечима и проявлялась во всех носителях драконьей крови. Будто так их тело пыталось чуть приобщиться к огненным хищникам. Известно, что ею болели и диатр Гангрии, и принцесса Маята, и ныне царствующий диатр Леонгель. И под конец жизни она могла оказать ужасное влияние на слабеющее тело, начав прорастать прямо во внутренние органы. Однако некрасивый вид этой чисто королевской болезни был компенсирован поэтическим флёром.

«Человек, украшенный чешуёй с рождения, обладает сильнейшим потенциалом приобщиться к дракону», — досадливо цитировала их Ланита. — «Но ни Моргемона не болела этим, ни даже Мор. Чем невинное дитя заслужило такое?»

Тем не менее, мальчик не сутулился, как Вранг, и в последнее время рос ввысь. Вранальг не замечал своих некрасивых тёмно-пурпурных пятен и чешуек. Он живо интересовался и драконами, и чтением.

И политикой.

Это было дитя войны «альтарских кандидатов», и интересы у него были соответствующие. Он любил расспрашивать Каскара о его поединках с Мораем и уже не раз приходил на плац, прося научить его сражаться.

«Я покончу с Мором!» — едва ли не каждый день говорил Вранальг с тех пор, как увидел, какой из Брезы вернулась его мама. Однако раненый Каскар больше не мог приобщать мальчика к фехтованию. Теперь этим занимался Миссар. Доахар любовно поучал юного лорда и занимал его тренировками.

Ланита волновалась, хотя ему доверяли только деревянный меч. Ей было спокойнее, когда он сидел за книгами. До тех, правда, пор, пока эти книги не порождали у него прорву весьма непростых вопросов.

— Маменька, вы не поверите! — воодушевлённо произнёс мальчик. — С приездом Иерарха Сафара мне наконец сделалось яснее, что происходит. Почему драконов отваживают от лордских владений, а Аан наречён высшим среди Троих. Все стали молиться богам куда усерднее. Потому что боятся савайм!

«Иногда он кажется мне слишком умным, чтобы верить в сказки про злых духов, таящихся в тени», — подумалось Ланите. — «Вранальг и впрямь неглупый мальчик. Но он слишком серьёзно воспринимает предания и сказки».

— С чего ты взял, милый? — спросила она, скрывая свою рассеянность.

— Потому что они есть! Если бы они ушли из мира, драконы бы тоже ушли. Во всяком случае, они же здесь, чтобы защищать нас от них, разве нет?

Ланита вздохнула. И натянуто улыбнулась:

— Послушай, я, кажется, сказала тебе следить, не выйдет ли Иерарх Сафар из комнаты дяди Каскара. Ты следил?

— Да, маменька, клянусь! Именно тогда я и подумал! Я смотрел на дверь и размышлял… почему нам велят расставаться с драконами? Потому что в них больше нет нужды? Или, напротив, Иерофанта Эверетта науськивает какой-нибудь… — и он заговорщески прошептал. — …савайма?

«Вот и началось! Собственный сын додумался до ереси».

— Демоны боятся молитв и священников, — твёрдо сказала Ланита. — Они никогда не заодно, поверь мне.

Вранальг крепко задумался.

— Хорошо, ты права, — сказал он. — Тогда всё вот как. Знаешь, такой, как Мор, заключив лётный брак, сам стал демоном. В его руках могущество, но в его душе живёт зло. Драконий всадник должен быть в первую очередь человеком. Потому что он управляет силой, что способна уничтожать — или защищать. Она не должна быть в руках изувера. А он — такая мерзость, что душа его давно превратилась в кромешный мрак, взяв от дракона самое хаотическое, самое звериное, самое ужасное. Что с таким станет, когда он умрёт… Не иначе как породится демон!

«Его фантазия никогда не иссякнет».

— Не думай о Море, мой хороший, — нежно молвила Ланита и спрятала изувеченную руку в рукав. — Лучше скажи мне: Иерарх уже вышел?

— Да, маменька.

Ланита взволновалась. Она погладила его по плечу и проговорила:

— Прости, но давай поговорим позже? — она напряглась, думая о том, что произошло за закрытыми дверями. — А пока, думаю, сэр Миссар с радостью потолкует с тобой о драконах и демонах…

«Мне нужно узнать, о чём они договорились, и как можно быстрее».

— Хорошо, — не расстроился Вранальг. Его увлечение уже начинало казаться Ланите жутковатым. Мальчик был столь дотошен, что любую сказку примерял на реальность, и его любопытство было всё труднее удовлетворять.

«Как бы странно это ни звучало, но всем известно, что Вранг тоже увлекался чтением. Быть может, боги милосердны ко мне, и Вранальг истинно его сын — вот только даже Вранг не интересовался настолько эфемерными материями».

Уходя, она слышала, как Вранальг насел уже на доахара:

— Сэр Миссар, а вы возьмёте меня посмотреть на Наали ещё разок?

— Взял бы, милорд, но посмотрите в небо — Наали пока не хочет возвращаться в Гроты, — ласково отвечал доахар.

— А точно возьмёте? Дядя Каскар говорит, что детям нельзя приближаться к драконам ни при каких обстоятельствах…

— Вам, разумеется, можно, ведь вы очень благоразумный молодой человек и будете меня слушаться. И сохраните этот маленький секрет…

— Несомненно, я сохраню, сэр Миссар! Только если вы сохраните мой. У меня дивная мысль. Вот послушайте: когда Сакраал ещё поднимался в небо, а не возлежал вечной статуей в горах, этому предшествовал такой же период спячки. И тогда его тоже считали мёртвым.

— Истинно так, — воодушевлённо согласился Миссар. — Вы очень увлечены историей знаковых драконьих фигур и славно постарались.

Вранальг коротко кивнул и продолжил:

— Сакраала пробудил Мордепал, который стал его парой. Он возжёг его своим пламенем; такое уже случалось в истории, когда один из драконов, яркий, могучий и пылкий, был способен передать часть своего тепла сородичу. И тем самым он заставлял его проснуться.

— Это редкий феномен большой любви между ними. А может, магия, — согласился Миссар.

— Но вот что я подумал: со Скарой ведь было так же. Он был в болезненной, смертельной спячке; и когда Мор явился к нему…

— О-о, милорд, не думаю, что это может быть возможно между человеком и драконом. Человек себя-то согреть не способен — не то что крылатого зверя. И не думаю, что стоит приписывать врагу такое могущество.

— Однако, сколь бы мерзок он ни был, никто не будет отрицать — между ними есть необыкновенная связь! Если бы дракона можно было пробудить, запалив вокруг него пламя, это одно; но ведь им требуется другое. Намерение, сила… любовь? О понимании меж Скарой и Мором ходят легенды, и…

— И всё же легендам следует утихать, когда речь о том, чтобы превозносить преступника, — скрипнул зубами Миссар. Он не понимал, что Вранальга интересует совсем не Мор — а природа его лётного брака.

— Но как по-вашему — неужели совсем невозможно, чтобы человек, перестав быть человеком по натуре своей, стал бы настолько подобен дракону, чтобы…?

«Маленький, но такой упорный», — подумала Ланита с нежностью и некоторым смущением. Она отошла к дверному проёму, чтобы не подслушивать их беседу. — «Будущая надежда Рэйки. Может, диатр Леонгель когда-нибудь предложит нам обручить с ним свою дочь».

Диатр Леонгель запомнился ей на всю жизнь. В детстве Ланита бывала в Мелиное. Город средь мангровых лесов на великой реке Тиванде был прекрасен. Но его правитель уже и десять лет назад казался слишком старым.

У него было тяжёлое, оплывшее лицо; тёмно-серая борода; затуманенный взгляд; и съехавшая набок старинная корона из серебра и золота, изображающая переплетённых драконов. Он выглядел пожухлым деревом среди цветущих придворных под высокими сводами королевского дворца.

Ему было тяжело ходить, и однажды, когда он споткнулся, юная Ланита поддержала его, ибо оказалась рядом. Старый диатр потрепал её по волосам и улыбнулся. За это её приметили при дворе и назвали Голубкой из Арракиса.

Она могла бы стать невестой его тогда ещё совсем маленького сына. Теперь она была бы принцессой-диатриссой…

…но отец решил иначе.

Да что отец — сама жизнь решила иначе. Она стала женой Вранга, чтобы подтвердить его претензию на Брезу. Она была вынуждена принимать его милость и быть ему благодарной за то, что он позволял ей быть с Миссаром.

Она поклялась ему у алтаря, одетая в белое, как положено Голубке из Арракиса. И она была леди, а значит, держала свои клятвы.

Даже если она ненавидела то, что он появился в её жизни, она с супружеской кротостью демонстрировала лишь любовь. И надеялась верить в неё и сама. Она убеждала себя хотя бы политическими причинами: ведь если не он, марготом будет считаться Морай.

Но нынче было не время думать об этом. Пускай Мор жил в мыслях всех жителей Арракиса уже более десяти лет, и даже Вранальг вырос с его именем на устах; нынче решалось другое. Будущее.

Ланита миновала свои покои. Прошла по освещённому люстрами коридору. И шагнула в опочивальню своего брата Каскара.

Марпринц возлежал на огромной постели под балдахином.

«Альтарский кандидат» был уже совсем не тем славным марпринцем, что когда-то. Лицо у него было уже не белое, а скорее серое. Весь покрытый капельками пота, он тяжело дышал. День за днём он боролся за жизнь, но, как утверждали врачи, злая болезнь даже после отнятия ноги не покидала его тело. В воздухе пахло спиртом и куркумой.

Ланита боялась худшего. Но острый, как у орла, карий взгляд брата немного успокоил её.

При виде леди доктора спешно удалились и оставили их наедине. Ланита увидела на прикроватной тумбочке перо, воск для печатей и пузырёк с иссиня-чёрными дубовыми чернилами. На дне виднелся мутный осадок — их даже не встряхнули перед использованием.

— Ты подписал? — спросила она у Каскара вперёд всяких приветствий.

Он утвердительно моргнул. Ланита, тяжело вздохнув, села подле него на перину. И погладила его по влажной бледной руке.

— Инайя не приходила? — поинтересовалась она сочувственно.

Каскар поморщился, будто у него заболела голова от такого вопроса. И сдавленно прошипел:

— Нет, и слава Аану… ну её к чёрту… Если это правда, что она со своей компаньонкой спит, то пускай и убирается… к ней.

«Леди Инайя жила в атмосфере домогательств от старшего брата, Исмирота, и младшего — Ганнара. В борьбе за неё Исмирот убил Ганнара, за что был осуждён на служение в Воинстве Веры — но бежал к Мору, где живёт припеваючи уже много лет. А Инайя с тех пор не выносит мужчин… даже моего куртуазного брата. Это союз лишь ради того, чтобы иметь военную поддержку и хоть как-то удерживать границу с возросшей армией Мора».

— Ну ладно, не сердись, — прошептала Ланита и вновь погладила его по руке. Её прекрасный брат с его гордым профилем, орлиным носом и волевым взглядом сейчас был бессилен, как попавший в капкан зверь.

Когда он вернулся из боя с раной поперёк бедра, никто не мог и подумать, что это закончится так. Гнилью, болью, жаром и мукой. «Воистину, лишь Судьболом из проклятой стали способен на подобное».

Меч Мора был окутан множеством легенд. Хотя Каскар говорил о нём просто: волнистая кромка клинка режет лучше, чем прямая. При этом каждый её изгиб оставляет в ране лепестки плоти, которые, задержавшись внутри, начинают тухнуть прямо в ране. Это безбожное оружие было запрещено церковью.

— Так что, — осторожно молвила Ланита, — о чём говорилось в соглашении с Иерофантом?

— О том, о чём ты думаешь, дорогая сестра, — печально улыбнулся Каскар. — Они предоставили нам добрую треть Воинства Веры под командованием Иерарха Сафара и покровительство против народных волнений. А мы расстаёмся с Наали и, как следствие, с Рубралом.

Сине-зелёные глаза Ланиты увлажнились. Она поджала губы и стиснула его руку.

— Не плачь, милая Ланита, — зашептал марпринц. — Но я уже не сяду в гриву Наали, увы. А вы должны остаться с покровительством Иерофанта и защитой против проклятого Мора. Век драконов уходит… и даже если Вранальг оседлал бы Наали после меня, он остался бы один против… скольких? Не нужно держаться за то, что погибает, Ланита.

Она прижала его руку к своему лбу, пряча от него свои слёзы.

«Я не знаю, почему, но думать о том, как Наали улетит от нас, издав прощальную трель, мне едва ли не больнее, чем думать о том, каково сейчас брату. То ли я черства; то ли я от крови доа, что драконы волнуют меня больше людей».

Она вспомнила день, когда Каскар отправился заключать лётный брак с Наали. Это было незадолго до смерти отца. Словно чувствуя, как сгущаются тучи в Брезе, Каскар без дозволения Кассата пошёл в Гроты, где гнездились Наали и бурый Хкаруат. Оба длинные, изогнутые, как змеи, они любили скользить меж золотистых лигнимов и охотились на забавных кабарг.

Каскар волновался и не возражал тому, чтобы Ланита последовала за ним. Но неподалёку от логова она всё же остановилась, не смея приблизиться. И Наали зелёным удавом выскользнул из пещеры. Он словно почуял, что юный Астралинг явился именно к нему.

«Таа-рэу», — приветствовал его Каскар чётким, многократно отрепетированным изречением сциита. И Наали задержал на нём долгий взгляд.

А после вдруг посмотрел в сторону. И через рыжие кроны лигнимов поймал голубыми глазами Ланиту. Та замерла, затаив дыхание. Взор дракона проник в её разум, подавил её, внушил ей благоговейный страх и желание пасть ниц… но через мгновение оставил её и возвратился к Каскару.

Ланита едва не лишилась чувств. Тогда она поняла, какой несгибаемой волей должен обладать тот человек, что решится заключить лётный брак. Как крепок и спокоен должен быть его разум, чтобы не впасть в ужас от величия, к которому он прикасается…

…и как уравновешено должно быть его сознание, чтобы не вместить ни единой нотки ни гордости, ни страха. И то, и другое станет мгновенной смертью в пламени оскорблённого огненного хищника.

С тех пор Ланита преклонялась перед своим братом. Она по-доброму завидовала ему и восхищалась им. И навсегда запомнила его первый полёт на Наали — благородном и умном драконе, не чета мрачному апатичному Хкаруату.

Поэтому она даже думать не хотела о том, что такое чудо, как дракон — и как человек-доа — исчезает из её жизни.

— Скоро всё разрешится… — забормотала она, теребя края своих расшитых орнаментами рукавов. — Как только нам прилетит подтверждение о смерти Скары, войска отправятся в мятежную провинцию, и… возможно, сэр Миссар призовёт Наали на бой, если Его Преосвященство Сафар позволит …

Каскар пристально посмотрел на сестру.

— Осторожнее будь с этим доахаром, — хрипло молвил он. — Вид у него больно недобрый, честно скажу; всё время напоминает мне кого-то. Да и на тебя глядит чересчур масляно. Талант он от самого Разгала, но… при всех его заслугах, что-то тёмное и подлое таится в нём.

«Каскар слишком благороден, чтобы знать хоть какой-нибудь из наших секретов», — подумала Ланита. — «И вряд ли он когда-нибудь примет Миссара, человека неизвестной крови и скрытых амбиций».

Она покивала:

— Конечно. И в мыслях не было.

— Вот и славно. Что ж, иди… и молись, чтобы Скара поскорее сдох. Я жажду… я мечтаю дожить до момента, когда Мор будет казнён прямо на площади собственного Брезара.

***

Работящие рабы Покоя раскопали две новых могилы в Лордских Склепах. Ямы получились славные и глубокие. Моросил мелкий дождик. Всё пространство меж деревьями заполнилось дымкой тумана. Всхрапывало несколько лошадей; особенно нервничал упряжной, запряженный в двуколку, на которой привезли Эйру.

Сама Эйра по истечении трёх недель была вполне бодра, но маргот не позволял ей заниматься ничем, кроме разного рода безделья. Она перепробовала угощения в Покое за первые же два дня и после вновь стала рваться на своё погребальное дело.

И всё-таки довела до ума то, что у неё не получилось до этого.

Она, Вранг и Морай прибыли в Лордские Склепы к месту последнего покоя маргота Минорая и юного Вельга. Вранг молча смотрел на гранитные стены, а Морай прошёлся вдоль отцовского склепа, словно хотел что-то сказать.

Но не стал.

Затем посмотрел на небольшой надгробный камень Вельга.

— Эх, парень умер ни за что, — протянул маргот, покачиваясь с мысков на пятки. Он припоминал вечно голодного Вельга, что был младше Вранга на год; жадность сгубила его, когда он съел те отравленные финики в шоколаде.

День был пасмурный — в самый раз для похорон.

Раздробленные останки двух старших братьев, Морлея и Мааля, были разложены каждый по собственному сундуку с надписью. Покойская прислуга поместила эти сундуки в могилы.

Эйра безмятежно улыбалась. Одетая в утеплённое чёрное платье с нарядным плащом, она явно наслаждалась своим официальным назначением в жрицы. И хотя она от этого не перестала ночевать с марготом, эти недели ради её выздоровления были целомудренны как никогда.

Глядя на неё, Морай забывал лица других шлюх. Каждый раз, засматриваясь на её чёрный силуэт, он тонул в непроглядной тьме её глаз. И терял свою мысль.

Только хмурый синий взгляд Вранга мог отвлечь его.

— Ну что? — спросил Морай у брата и бросил земли на одну могилу, затем на вторую.

Тот не шелохнулся. Он прятал руки в перчатках и стоял, как намокший синий ворон, не сводя глаз с двух проломов в земле.

Морай пытливо поймал его взор, и Вранг встряхнулся. Что-то тёмное плутало в его мыслях и отражалось на лице. Словно смакуя свои думы, Вранг протянул:

— Они не сумели выбраться из башни, когда налетел дракон. Что-то искали в ящиках — наверняка опять какую-нибудь гадость, чтобы нам подкинуть. Как кувшин лягушачьей икры, что вывалили нам на постель.

— Да, дверь то ли завалило, то ли заклинило — они не смогли убежать, когда Скара стал ломать крышу и башни. Их раздавило там к чёртовой матери, — согласился Морай. — Они хотели что-то сказать, Эйра?

Жрица покачала головой.

— Я просто знала, что они там. Так бывает, — негромко ответила она. Она слегка лукавила; конечно, два юных голоса плевались и выли, требуя покончить с марготом.

«Прирежь этого сопляка и свору его отродий!» — вопили они. — «Его и всё его семейство! Отрави! Удуши! Удави!»

Но это стало слишком обыденным, чтобы быть упомянутым. Эйра действовала обычным протоколом и воссоединяла семьи на кладбище, как и всегда.

Морай кивнул и вновь посмотрел на Вранга.

— Ну?

Тот ответил ему острым синим взглядом. Он продолжал стоять неподвижно на краю прямоугольной ямы.

— А помнишь, — сказал он, — как они тебя вдвоём били ногами? Хотя оба были старше.

«Какой у него вдруг стал ожесточённый вид», — позабавился про себя Морай.

— Да, — сказал он, не смущаясь того, что на них таращатся рабы. Молчаливые, сильные, они предназначались лишь для самых тяжёлых покойских дел — у них были отрезаны языки, поэтому при них можно было говорить о чём угодно. — Помню.

— А как привязали нас с тобой к столбу и под нами огонь развели? Сырая была погода, не то занялось бы.

— Ага, — скучающе подтвердил Морай.

— Как выбили тебе зубы, когда ты матери ходил на них жаловаться?

— Да помню я, помню, — фыркнул маргот. — Получше твоего, ведь тебя это всё почти не касалось.

— Так и что теперь?

— Что? — Морай склонился к обеим могилам. — Ну, два лоших ублюдка. Что ж их теперь, не хоронить? Земля им пухом, мразям. Закапывайте уже.

Рабы взялись забрасывать ямы землёй. Морай подошёл к Эйре и Врангу и сказал жрице:

— Останешься тут, мы заедем с тобой на обратном пути. Идёт, Эйра?

— Конечно, маргот, — неизменно спокойным тоном произнесла Жница. Тогда Морай указал Врангу на сёдланных лошадей и велел:

— Пошли, есть дело.

Он привязал к своему седлу поводья порожнякового коня; дождался, пока Вранг сядет на своего; и так они вдвоём отправились вверх по дороге.

Третий конь не знал дороги к логову Скары, но, повторяя за собратьями, стал взволнованно всхрапывать, стоило им только приблизиться к выжженной земле.

— Подождёшь здесь, я загляну к нему ненадолго, — бросил Морай.

Он проведал Скару — он делал это каждый день. Скользнул во тьму грота, нащупал его тёплый бок, прошёлся вдоль шеи до самой морды и прижался к его щеке. Он гладил его всюду, докуда дотягивались руки.

Скара отвечал рокочущим дыханием.

«Он теплее, чем был в тот день полёта», — отмечал Морай. — «Но очень сонный. Наверное, из-за похолодания».

После этого он вновь вышел на свет, сел на коня и вместе с молчаливым Врангом поехал дальше в тисовый лес. Они держались предгорий.

Путь длился около получаса, пока Морай не отыскал подходящую прогалину с пнём посередине. Тогда он привязал верховых лошадей под кронами, в отдалении; а третьего — к этому пню, оставив его на виду.

И достал драконью флейту.

Он не пользовался ею для Скары решительно никогда. Чёрный дракон прекрасно понимал свист и звуки его голоса — а то и его мысли.

Но другой дракон — другое дело.

— Вранг, — обратился он к брату. — Подойди. Я покажу тебе нового жителя Брезы — я наблюдал за ним утром в подзорную трубу.

Вранг взволновался. Он приблизился и, следя за его указательным пальцем, отыскал тот разлом в скалах, о котором говорил Морай.

— Красно-зелёный Мвенай, дитя Сакраала и Мордепала, поселился там, — тепло улыбаясь, сказал Морай. — Единокровный брат Скары. Как и ты мне. Это дракон вдумчивый и нелюдимый. Тебе подойдёт.

Брат взглянул на него с потаённым страхом. Он нервно поправил свой плащ и пробормотал:

— Но, послушай, Морай… я ведь… знаешь, я тоже читал Кодекс Доа, но про себя понял ясно: я об этом не мечтаю.

— Тебе нечего страшиться, — настаивал маргот. — Вы просто познакомитесь. С почтительного расстояния. Как только он подаст признаки недовольства, мы сразу ретируемся.

И он сыграл на флейте несложную пронзительную мелодию, тройку высоких нот. Ветер разнёс их по мохнатым тисам.

Вранг невольно отошёл ему за плечо. Морай остался стоять, дожидаясь.

Флейтами пользовались испокон веков. Ими можно было призвать дракона и даже успокоить его гнев. Мелодии были, как правило, очень просты. И многие драконьи лорды предпочитали этот способ непосредственно лёту. Потому что флейтист мог держаться в отдалении и рисковал гораздо меньше всадника.

Впрочем, не всякие драконы склонны были отзываться флейте. Лишь те, что привыкли к людям и проявляли снисхождение к жалкому подражанию их пересвистов.

Мвенай больше полувека жил в Маяте. Он явно понимал, что зов обращён к нему. Поэтому долго ждать не пришлось. Через мгновение лордам прилетел ответ — тот же высокий резкий звук, но исторгнутый уже драконом.

Кони взволновались, захрапели. Особенно тот, что был оставлен у пня. Морай сощурился, всматриваясь вдаль. Лесистые предгорья шевельнулись. И исторгли из себя огромного огненного хищника.

Морай тут же сделал несколько шагов назад. Он закрывал собой Вранга и одновременно не сводил глаз с тени, что стремительно снижалась к ним.

Этим промозглым днём шипастый Мвенай был счастлив получить угощение. Он с довольным рёвом спикировал на прогалину и смёл коня вместе с пнём, а затем, давясь визжащим скакуном, стал хищно урчать. Его лапы взрыли землю, его многочисленные перепонки растопырились; и он не обращал внимание на двух людей, что восхищённо глядели на него от линии деревьев.

Морай и Вранг придерживались тени тисов. Морай выждал несколько долгих мгновений. Хищник вгрызся в добычу, и теперь она занимала его достаточно, чтобы в случае чего спасти им жизнь.

Вранг совсем спрятался за него. Маргот же пошёл вперёд, разведя руки.

— Мвенай! — позвал он, и дракон издал в ответ короткий рык, не отвлекаясь от трапезы. — Хороша закуска, верно? Здесь, в Долине Смерти, тебе рады!

И он невольно засмеялся, счастливый оттого, что видит великолепного зверя в такой близи.

Тот грозно сверкнул жёлто-зелёным глазом. Морай не стал подходить ближе; он схватил Вранга за плащ на плече и вытянул его вперёд. И прошипел ему на ухо:

— Давай, говори!

Тот едва сумел совладать с собой. Он сглотнул и произнёс приветствие на сциите, которое знали все драконьи лорды и доа, с которым входили в обиталище дракона и без которого никогда не начинали общение:

— Таа-рэу, Мвенай.

Их взгляды пересеклись. Но лишь на мгновение; дракон тут же гневно взревел и ударил колотушкой хвоста по земле. Вся прогалина дрогнула под ногами. Морай дёрнул брата назад и воскликнул:

— Сци, Мвенай! Сци!

Это был возглас спокойствия — то немногое, что Морай помнил из сциита.

Мвенай зарычал ещё громче. Вся его морда была перемазана в тёплой лошадиной крови. Сперва он смотрел на визитёров боком, как птица — так глядели драконы, готовые общаться.

Но потом он повернулся к ним прямо, в анфас. Так глядели драконы, собиравшиеся жечь.

Морай и Вранг мигом кинулись прочь. Залп огня с рёвом прокатился вслед за ними. Пламя разбилось о мокрые тисы — и не настигло двух Тарцевалей. Но те всё равно упали в траву и прижались к земле.

К счастью для них, Мвеная не интересовала их судьба. Разогнав назойливых наблюдателей, он спокойно угощался подношением. Морай с Врангом слушали, как трещат лошадиные мышцы и кости в его зубах.

Трапеза длилась недолго. Несколько минут дракон булькал, урчал и клекотал. Но затем земля содрогнулась — и он выпрыгнул в небо. Дождевые капли слетели со всех окрестных деревьев. Лордов окатило ледяной водой.

— Мда, — присвистнул Морай и сел, ухмыляясь. Иголки и травинки застряли в его волосах, а всё лицо перемазалось грязью.

Вранг не разделял его авантюризма. Он выпрямился, скинул с себя комья мха и украдкой выглянул на поляну.

Мвенай не доел — сырые остатки поблёскивали рядом с пнём.

— Он д-даже не поджарил лошадь, — стуча зубами, будто от холода, пробормотал Вранг.

— Они не жарят свою еду, — хмыкнул Морай. Он тоже встал и с любопытством осмотрел на прогалине следы, примятые огромными лапами. — Как ты себе это представляешь? Их огонь всё живое превращает в пепел. Если они и могут дыхнуть послабее, всё равно половина тебя успеет обуглиться, а половина останется сырой.

Вранг сглотнул и кивнул. По нему было видно, что он совершенно не горел желанием узнавать на практике описанное в Кодексе Доа.

Они покинули место встречи в молчании. Возвратились к своим едва живым от страха скакунам. Отвязали их — и помчались обратно в сторону Брезара.

«Он прилетел и не изжарил нас обоих сразу же!» — ликовал Морай. — «Врангу следует быть поинициативнее, если он будет общаться с ним. Думаю, у него есть шанс. А даже если и нет, умереть в зубах дракона — честь».

Как раз недалеко от Лордских Склепов их скакуны выбились из сил, и братья решили спешиться. Они шагали по мокрой траве, сбивая росу сапогами, и вели за собой лошадей. Морай посмеивался, хотя и хромал; а Вранг, ступая ровно, выглядел очень подавленным.

— Ну, первое знакомство прошло удачно — мы оба живы, — оптимистично заявил маргот. — Потом будет второе, и ты выйдешь вперёд. Он привыкнет! И, возможно, однажды позволит тебе прикоснуться к нему.

Он ковылял так быстро, что не сразу заметил: брат остановился. Тогда маргот обернулся и с недоумением нашёл его глазами на тропе. А Вранг, не подходя, сухо сказал:

— Морай. Чего ты добиваешься? Я твой пленник уже почти целый лунар. И за всё это время ты проявляешь ко мне дружелюбие, будто хочешь возрождения братских чувств. Чего ради? Мы не станем союзниками после случившегося.

Морай развернулся на пятках и подошёл к нему. И пихнул его в плечо — точь-в-точь как в детстве после очередной удачной авантюры. И такая же улыбка заиграла на его лице.

— Не станем, — подтвердил он. — Но это не изменит нашего родства. Ты, как и я, сын маргота Минорая; и ты можешь стать доа. Я хочу, чтобы ты им стал. Мвенай будет отличным лётным супругом для тебя.

Однако он не нашёл в синих глазах Вранга ни намёка на воодушевление. Ни гордости, ни амбиций драконьего лорда, ни тёмного желания наконец получить истинную силу. Младший брат смотрел отрешённо и непоколебимо. И впервые из его уст прозвучало мрачное, но как никогда твёрдое заявление:

— Нет, Морай. Нашего родства, конечно, ничто не изменит. И ничто не изменит тех дней, когда ты был моим героем, единственным из братьев, кто был для меня, Вельга и Мальтары спасителем от старших. Но после этого ты превратился в моего тюремщика. В мой позор. Приковал меня к Астралингам. Лишил меня всего. И этого тоже уже ничто не изменит. Не предлагай мне своих благ, не мани меня драконом и не играй со мной в добродушие. Я не забываю и не прощаю.

Морай замер. Он посмотрел на брата с недоумением и на мгновение даже ощутил обиду в глубине души.

Но потом тут же принял невозмутимый вид. Он мыслил совсем иначе и смотрел лишь в будущее.

— Это не имеет значения, — сказал он. — Хочешь ты или не хочешь — стая будет продолжать полёт. И ты, её часть, рано или поздно — со мной или без меня — распахнёшь свои крылья.

15. Старые друзья хуже новых

Следующим днём Эйра, отправляясь поутру в Лордские Склепы, задержалась в холле. Чутьё заставило её проверить, что за бугорок образован ковром прихожей. И это оказалось маленькое колечко — медное, со стёклышком, будто драгоценным камнем — украшение Почтенной.

Тут же в голову Эйры закралось несколько неприятных мыслей.

«Если Почтенная была здесь, и Морай не сказал мне об этом, то значит, он не хотел, чтобы я знала. Поэтому спрашивать его я не стану. Навряд ли ему понравится, что я поеду в “Дом культуры”. Но, пока он занят со своими авторитетами от местной контрабанды, он не будет интересоваться, куда я собралась. В конце концов, я целыми днями где-то снаружи».

Поэтому Эйра привычно позвала одного из мечейМора, чтобы он сопроводил её. И поехала в свою прежнюю обитель в чепце с вуалью, чтобы чуть скрыть лицо.

Теперь её тёмные одежды были с мехом и бархатом. Длинная накидка на уличном платье имела подбивку из чёрной лисицы, а руки украшали перчатки из кожи пантеры. Довершали картину дорогие сапожки и множество нижних юбок; обласканная марготом куртизанка одевалась, как знатная леди. И передвигалась на двуколке.

Однако она не придавала значения этим прелестям достатка. Разум её был весь устремлён в её ремесло. Она только в вопросе бижутерии отметила своему покровителю, что предпочитает пирит — за его особые природные свойства — и поэтому продолжала носить браслет от Печальной, невзирая на его неподобающую дешевизну. Тогда Морай подарил ей ещё и тяжёлые серьги из «кошачьего золота».

Словом, Эйра совершенно искренне не подозревала, какой фурор произведёт её появление в «Доме». Она сошла с двуколки и, придерживая свой чёрный бархатный подол, постучалась. То был послеобеденный час, когда полуголые куртизанки ещё только переодевались.

Внутри раздалась возня, и ей открыла Злая. Она обомлела.

— Великая Матерь! — выдохнула курносая Злая и отшатнулась назад, к остальным. — Жница! Это ты?!

«Вообще-то не узнать меня сложно», — подумала Эйра со смешком и дружелюбно улыбнулась сбежавшимся отовсюду девушкам.

— Доброго дня, подруги, я очень извиняюсь, что явилась во внеурочный час…

«…да ещё и в таком помпезном виде, о котором я только сейчас подумала, и теперь мне стыдно…»

— …но мне надо видеть Почтенную.

— Шница, щёрт побери! — выпалила Любопытная. — А ну сядь! Дай посмотреть, что это на тебе?

— Лисица! Горная, чёрная! — ахала Впечатлительная.

— Ты же одета как маргаса, дорогуша! — восклицала Милая.

Они тянули её за руки и за края пелерины, склонялись к сапогам и рассматривали её всю, как вешалку в ателье. Эйра сгорала от смущения. Особенно её стесняли пристальный взгляд юной Артистки и слёзы в уголках глаз Болтливой.

Тогда она всплеснула руками и вскочила. И воскликнула:

— Девочки, милые, да мне же это всё… для удобства было дано! Я даже не думала, что это что-то столь ценное… держите! Вот вам перчатки, вот вам серёжки… Вот вам мой чепец и заколка! А вот нижняя юбка… А ты, Болтливая, умоляю, не плачь — держи мою накидку!

— Не нужна мне твоя накидка, — всхлипнула Болтливая, стискивая в кулаках свои пшеничного цвета кудри. — Мне маргот был нужен, а он тебя теперь любит…

— Да нет же, я при нём просто работаю, — отвечала Эйра.

— Да не оправдывайся ты, — проворчала Угрюмая. — И отдавай накидку мне. Болтливая, правда, не реви уже — ни одна фаворитка не вечна. Надо просто успеть получить от этого всё.

— Да я с этой поганой прогонкой уже через полгода в старуху превращусь! — разрыдалась Болтливая. Она отказывалась принимать утешения смущённой Жницы и других девушек.

Тогда Эйра, покачав головой, вручила Артистке последнее — свой тряпичный ридикюль — в нём она всё равно ничего не возила. Денег у неё при себе не было — лишь то колечко Почтенной, что она сжимала в ладони.

Рыжая девушка приняла её подарок с благодарностью, но всё равно смотрела на неё как-то странно. Может, у неё изменилось мнение о карьере куртизанки после подобного.

На шум наконец появилась Грация. Обычно она возникала, как чёртик из коробочки. Но теперь она была какая-то странная: медлительная, напряжённая. Одетая в необычайно тусклый для неё серо-мятный цвет.

— Ах, Бронзовая Жница прибыла, — произнесла она, прижимая веер к губам. — И какова… Смотрите, девочки, смотрите! Будете, как она. А приближённые маргота случаем не справлялись о твоих сестрицах, Жница?

«Как-то не было повода помогать в организации оргий», — подумала Эйра. — «Если не считать сэра Лионая, но у нас на троих нечто в своём роде личное».

— Как придётся к слову, обязательно посоветую позвать всех подруг, — заверила она.

И посмотрела на Грацию внимательно. А та — на неё.

Через минуту они уже закрылись в розовой бархатной комнате маман, куда переполох с первого этажа доносился глухо, как из оврага.

Эйра не узнавала свою прежнюю хозяйку. Госпожа Грация нервно поджимала губы и едва ли не кусала ногти — что запрещала своим воспитанницам столь строго, что могла на три дня лишить завтрака, если заметит подобное.

Она села на своё кресло. Эйра, оставшись стоять перед ней, почтительно кивнула.

— Почтенная, даже ваша обходительность не скрывает вашей тревоги, — заметила Жница и потёрла свои чёрные пальцы, что остались теперь без перчаток. — Вам нужна моя помощь, ведь так?

— Да, душечка, — вздохнула Грация и начала усиленно обмахиваться своим бумажным веером. — Такое началось… впрочем, я-то тебя совсем по-другому вопросу… По такому, с которым, знаешь, к кому-то ещё не обратишься…

Эйра терпеливо ждала.

— Что у нас приключилось-то, когда тебя не было! — наконец всплеснула она руками.

«Она прячет какую-то мысль, что-то лично очень важное для неё. Но я не буду допытываться», — решила Эйра.

— Что приключилось, Почтенная?

— Несчастье, душечка! — в голосе маман наконец прорезались обида и возмущение, и она помахала руками у себя перед носом, будто прогоняя дурные воспоминания. — Шад, жених Трепетной, помнишь его?

— Помню.

— Несчастный, весь порог нам слезами облил. Бегал тут, бегал, приходил каждый день. Со своими людьми искал её, даже нанял в городе доверенных лиц; да всё без толку. Приходил он; ну а дочки, конечно, утешали его. Он остался раз с Печальной, два… а потом сказал: «Женюсь тогда на ней!» — и увёз её, представляешь? Всего за неделю взял да переменил свою идею!

«Бедная Печальная», — изумилась Эйра. — «Тягостно ей будет жить как замена другой девушке. Да только это всяко лучше, чем судьба одинокой поношенной куртизанки. Пришлось ей принять этот шанс вопреки памяти подруги».

— Да только с тех пор странное началось, — продолжала Грация. — Как раз лунар йимен на овмен сменился, и в новолуние, в ночь, вдруг свечи все у нас погасли. Гости перепугались, и раздался девичий плач. У каждого из пришедших мужчин денег пропало — в сумме пять золотых рьотов, душечка…

«Это размер компенсации».

— Пришлось мне из своего кармана выплачивать да представление разыгрывать, что ничего страшного не случилось. Но сердце у меня стало не на месте. Всякая из дочек поняла, что это была Трепетная. Рассердилась, что жених её так быстро позабыл.

— Полагаю, вы правы, — пробормотала Эйра. — И после этого вы пришли за мной?

— Да, душечка, — ответила Грация и утёрла уголок глаза краем платка. — Да только маргот сразу дал понять, что ты больше не одна из дочек. Не дал мне даже увидеться с тобой.

— Экий он, — усмехнулась схаалитка. Ей должно было стать от этого приятно, как и любой девушке, которой стал покровительствовать столь властный человек. Но её это скорее смущало, чем радовало.

«Ему предстоит помнить, что мой истинный возлюбленный — Схаал, и это никогда не изменится».

— Всё правильно, чернушка моя, — сказала Грация и посмотрела на неё улыбкой, хотя её глаза блестели влагой. — Ты должна пользоваться каждым мгновением при дворе маргота. Завести среди его командиров или нобелей кавалера и обеспечить себе будущее после того, как пройдёт твоё время.

«Хорошо, что Почтенная не знает, чем я действительно занимаюсь».

— Что ж, — молвила Эйра и скрестила пальцы внизу живота. — Если Трепетная и впрямь ходит где-то по «Дому», я могу попробовать пообщаться с нею. Но не думаете ли вы, Почтенная, что, забрав компенсацию, она ушла к Схаалу?

— Не ушла она, душечка, не ушла! — и Грация прижала веер ко лбу. Она сама не верила в то, что рассказывала. — Буквально недавно вот что было: приходит гость во внеурочное время. У нас в полдень-то закрыто! А он пришёл, и говорит — вполне себе открыто. Только ожидает его лишь одна-единственная девушка. Красивая, разодетая как невеста. И манит его рукой. Пойдём, говорит, туда, где никого нет. Он вышел с нею на задний двор, и там, говорит, лес… какой лес-то у нас на дворе, там ведь уборная, сама знаешь! И отвела его к усыпанным ягодами можжевельникам. Хочешь, говорит, меня — приходи сюда в то же время через неделю, не в «Дом».

«А вот это уже жуть», — подумала Эйра.

— И он пришёл? — спросила она.

— Нет, неделя-то вот только сегодня и минула. Но он явился к нам вчера, спрашивая, предусмотрено ли у нас что, если дождливый день будет — не хочет он мокрым с куртизанкой в лесу развлекаться. Так мы и узнали. И отговорили его.

«Плохо дело», — размышляла Жница и переступила с ноги на ногу. — «Кто неупокоенного видит, тому недолго осталось. Схаал уже дышит у него за плечом. Но и Трепетная, очевидно, не оставила наш мир. Бедняжка».

— Значит, лес, можжевельники… — протянула она. — Мне бы съездить за моей сумкой.

«Но меч Мора успеет доложиться марготу, что мы были у “Дома”, и Морай может запретить мне».

— Нет, не съезжу, — рассуждала Эйра вслух. — Мне хватит змееголовника. И особых свеч. Не думаю, что Трепетная нападёт на меня, поэтому обойдусь без амулета.

Госпожа Грация побледнела и посмотрела на неё в ужасе. Слово «нападёт» она восприняла весьма буквально. Но быстро кивнула.

— Денег у меня при себе нет, Почтенная. Одолжите немного?

— Бери безвозмездно, душечка, — проговорила маман и стала копаться в своём тряпичном ридикюле. — Маргот дал мне за тебя пять золотых. И ещё немного сверху…

Эйре стало не по себе. Но она кивнула, отгоняя дурные мысли о похоронной компенсации.

«Маргот с Почтенной имеют давний уговор на сей счёт».

— Хорошо, Почтенная. Вы правильно решили, что стоит дать мне знать. Молчаливый Бог действует моими руками, и он убаюкает всех, даже самых безутешных невест.

Она приняла деньги из её рук, одолжила у неё перчатки и спички и отправилась в Чёртов Переулок.

«Спички! Когда я жила в монастыре, одна из девочек рассказывала, что спичек не бывает ни в Цсолтиге, ни в Барракии. Смесь серы и киновари, которая разжигает спичку о наждачную бумагу, была придумана в Рэйке — незадолго до рождения Рыжей Моргемоны. Потому что учёные умы Рэйки издревле наблюдали за драконами, пытались воспроизвести их огненное дыхание и всегда выискивали всё новые и новые способы что-нибудь поджечь. Но подобное почему-то пугает людей в чужих краях. Впрочем, в Цсолтиге даже не поклоняются Троим — их боги мрачны и самобытны, и, молвят, демоны сильны в том пустынном краю».

Она могла думать о чём угодно, ведь теперь ей не приходилось топить ноги в нечистотах и прятать взгляд от странных дельцов — её вёз меч Мора. Хотя он не раз намекнул ей, что маргот обо всём узнает.

— Он и без того осведомлён, что его шлюха схаалитка, — заверила солдата Эйра. Теперь она чувствовала себя вправе потрудиться для Трепетной — и не собиралась юлить и оправдываться, когда речь шла о её призвании.

Они остановились. Эйра сошла с двуколки так, чтобы миновать вонючую грязь и попасть сразу на порог лавки старьёвщика.

Милый старик, будто вросший в шкуру красного волка, которую носил, с виду торговал подержанным барахлом. Дырявые ботинки, побитые зеркала, прохудившиеся фляги и съеденные молью простыни всё равно были нужны в перенаселённом, постоянно растущем Брезаре. Но на деле, увидев знакомую Чёрную Эйру, старый хрыч тут же приоткрыл свой подпол. И полез туда, где у него хранились яды, пугающего происхождения вытяжки, кости, заспиртованные конечности и множество других подобных мерзостей. Он без лишних слов вынес девушке змееголовника и серых свеч.

— От змееголовника пахнет чем-то другим, чуть ли не трупным ядом, — нахмурилась Эйра. — Принеси мне тот, который ты ни с чем рядом не хранил.

— Ну я ж не травник, дорогуша, — ухмыльнулся дед. Прозвище у него было характерное: Секрет. — Я предприниматель.

— Отыщи, у тебя точно есть, — настояла Эйра.

Секрет заворчал, но снова слез в подпол. А Эйра осмотрелась в его лавке и нашла нечто любопытное на одной из полок: сушёный свёрток, будто высохший опарыш — с калач размером. Когда старик вылез обратно, держа в руке новый пучок травы, она спросила:

— Что это за… личинка какого-то жука?

— Э, — фыркнул Секрет. — Чёрная и не знаешь? Ильмия из Источника Истины.

Эйра с недоумением поглядела на заурядное существо. Она таких выкапывала иногда из земли — ну или, по крайней мере, похожих. Однако в свёрнутом виде ни одна из них не была так огромна, как целая ладонь.

— Я никогда не была на родине матери, — скрывая странную неловкость от этой мысли, ответила Эйра. — И про Источник Истины не слышала.

— Это место вблизи туманных гор — родник, что, по местному поверью, исторгается из горла какого-то их бога, — разъяснил Секрет. — Лечит болезни души.

«Болезнь души — любая болезнь, от которой нет лекарств».

— Стало быть, в нём купаются прокажённые и чумные, жаберные и чахоточные?

— Полная река больных, — подтвердил старик и облокотился на край своей стойки. — Как говорит мой поставщик, во всяком случае. Сам я в такой дали не был — поди ж доберись туда теперь, когда по всей Цсолтиге бушуют разбойники да барракийцы. Чтобы доехать до Источника, говорят, не один день в пустыне провести нужно, и сдохнуть по пути немудрено. Но мне дюжину ильмий привезли специально. Есть умельцы, что вытащат этих скользких крошек из Источника, покуда местные жрецы не видят, и высушат их, и привезут к нам. Эти ильмии всю жизнь в живой воде плавали… Больным талисманом служат, а то и призраков к себе приманивают — оставленные за чертой души так и тянутся к капельке истинно живого.

Эйра видела, что старик не шибко верит в то, что ей рассказывает. Но внутри кольнуло осторожным любопытством.

«Цсолтига — край моих предков, жестокого солнца и опасных хищников. Земля вуду и магии души. Не их ли наследие сделало меня столь способной к служению Богу Горя?»

— Не думаю, что призракам есть дело до сушёной личинки, — с напускным равнодушием заметила она. — Но я бы взяла, авось будет иметь какой-то толк.

— Ты цену-то не сбивай! — заявил Секрет. — На ильмий всегда покупатели находятся, да с тугими кошельками. Даже богатые плачут, когда у них помрёт кто. И иногда приходят взять целый десяток — чтобы живого спасти, либо чтобы у мёртвого секрет наследства выведать.

«Так вот что это за народные способы общаться с неупокоенными, о которых судачили в Астре и на Аратинге», — дошло до Эйры. — «Однако ж такую ильмию не раздобудешь на рынке, особенно где отслеживают контрабанду. Поэтому мне ни разу не довелось попробовать».

— Ладно, говори цену, — вздохнула девушка. Разве она могла устоять?

— Пять золотых, дорогуша.

«Да это цена целой шлюшьей жизни!» — возмутилась про себя Эйра. Однако ей ли было считать деньги, коль они давались ей даром? Поэтому она сжала губы, но отсчитала пять золотых монет и оставила их на стойке. Тогда Секрет сунул ей сушёную ильмию, ребристую и светло-серую, похожую то ли на свёрнутую пиявку, то ли и впрямь на личинку. У существа было два мутных глаза, посаженных спереди, как у брезарских коз. И выглядело оно и впрямь как-то потусторонне, мистически.

Как и всё, что так или иначе долетало в Рэйку из Цсолтиги.

«Если эта ильмия и впрямь работает, я могу передать её Коди. Но мне не хочется подвергать подругу опасности. Чаровство Цсолтиги сильно, однако непредсказуемо. Хорошо бы сперва испытать самой; но как, если я и без того слышу мёртвых?…»

Своё приобретение Эйра положила вместе с пучком травы на сиденье двуколки. И откинулась на спинку.

Она решила оставить мысли об ильмии на потом.

— Едем за город, — велела она мечу Мора. — Туда, где можжевельники.

— Это где собирают можжевеловые ягоды для джина?

«Ягоды!» — вспомнила Эйра. То была немаловажная деталь картины, описанной гостем борделя.

— Да, туда, — попросила она. — Я думаю, это место, которое мне нужно.

Им предстояло полчаса по ухабистой дороге, и конь постоянно фыркал, натыкаясь на мёртвое вороньё под ногами.

«Птиц скосила какая-то болезнь, их на каждой улице валяется столько, будто градом посбивало».

— Жрица? — её неприветный попутчик вдруг подал голос. Она подняла на него глаза и ответила вопросительным взглядом. — Я за тобой второй день эскортом хожу. И вижу, что ты говоришь сама с собой, всё чьи-то кости складываешь-перекладываешь. Ты что же делаешь — колдуешь?

— Вовсе нет, сэр. Я лишь исполняю то, для чего живу в этом мире. Помогаю тем, кого никто не слышит, кроме меня.

Солдат покосился на неё недоверчиво. И пробормотал:

— Это же какое-то жуткое чаровство. Даже у мёртвых тайны для маргота вытрясаешь? Он нынче уже и такой мерзости, как чернокнижие, благоволит?

— О нет, уверяю вас, маргота мёртвые совсем не интересуют.

«Хотя это и странно, но он никогда не просил меня о подобном. Он отправляет людей на смерть так, будто это черта, которая навсегда отделяет его от них — и забывает о них».

Её вооружённый возница продолжал качать головой. Он не очень понимал, что она делает. Но он выполнял приказ Морая и возил Эйру туда, куда та просила, и копал для неё ямы.

За городом дышалось легче. Тепло земли, устланной покрывалом иголок, поднималось до самых крон. Они объехали несколько можжевеловых рощ, где трудились собиратели фиолетовых шишкоягод. Но безрезультатно. Лишь затем, когда они остановились передохнуть у одной из тисовых опушек, Эйра решила вылезти и пройтись — и интуиция защекотала её нутро.

Она убедилась, что сопровождающий не видит её, и разожгла свою свечу.

— Несчастное любящее сердце, Мирая, Трепетная, — произнесла она шёпотом прямо в огонёк свечи. — Я пришла тебя искать. Ответь мне.

«Можно было бы взять с собой ильмию», — подумалось ей. — «Но лучше уж я оставлю эту штуку на потом. Нынче я без амулета, и нужно быть настороже, чтобы не сделать лишнего».

Крошечное пламя, вздрагивая от её дыхания, потянулось вперёд. Эйра сощурилась. И приметила можжевельники, до которых ещё не добрались сборщики: их ветки были усыпаны тёмными ягодами.

Это было тихое, практически могильное место. Она поджала губы и осмотрелась, боясь — и одновременно ожидая — увидеть то, зачем явилась. Затем набралась смелости и потёрла листья змееголовника у себя под носом.

И услышала.

«Жница, ты пришла. Ну хоть кто-то», — прозвенел одинокий обиженный голосок.

— Трепетная, — тихо произнесла Эйра и поджала губы. Ком встал в горле от этой встречи.

Ведь если б она была жива, они бы не говорили здесь.

«Да, видишь, я уже и не думала. Что за издевательство! Я сижу тут, под дверью “Такелажника”, и хоть бы кто… А Шад так вообще… ты слышала? Ты слышала, он Печальную увёз вместо меня? Как будто меня и нет».

Эйра часто заморгала, страшась того, что слышит. Трепетная не понимала до конца своего положения; это было тяжелее всего.

Она медленно пошла вдоль можжевельников, сквозь игольчатые лапы ища тело пропавшей девушки.

Хотя ей очень не хотелось его найти.

«Я жду и жду. Хотя чего жду? По-моему, это уже просто издевательство, скажи, Жница?»

— Да, дорогая, — отвечала Эйра. — Он ветреный, тебя не стоит. Ты найдёшь себе куда лучше. Настоящего рыцаря.

«Да о чём ты, Жница… хотя, говорят, тебя маргот у себя привечает. И как он, правда со шлюхами ласков?»

«Странно», — задумалась Эйра. — «Трепетная уехала ещё до того, как меня позвали к Мораю. И не могла знать решение Шада. Значит, она ждёт здесь, будто это крыльцо “Такелажника” и слушает то, что долетает до неё… и не понимает, что с ней. Времени для покойников нет, потребностей тоже; всё в их мире делается размазанным и относительным, и она воспринимает лишь то, что хочет. Или к чему привыкла».

— Он — да, — признала она.

«Жестокий человек. И великий. И… вот ещё что…» — её голос стал стихать. Эйра потёрла зубчатый листок змееголовника под носом и воскликнула взволнованно:

— Трепетная! Трепетная?

«Да-да. Я подумала… я подумала… ты, конечно, права. Грустно, но надо бросать о нём переживать», — и трава прошелестела рядом, словно призрак девушки подошёл к ней. На мгновение показалось, что щёку лизнул холодок её руки.

— Точно, — согласилась Эйра. И взмолилась про себя: «Хоть бы этого ей хватило, чтобы уйти. Хоть бы не пришлось объяснять!» — Ну его к чёрту, дорогая. Он не заслуживает того, чтобы о нём вспоминать.

«Да! Да!» — восторженно отозвался её звенящий голос. — «Ты права. Хватит мучиться по тому, кому нет до тебя дела».

— Точно!

«Мучиться приходится из-за того, кто мучает. Я-то уйду, но ты, Жница, помни. Есть один человек, который должен умереть».

Эйра застыла.

«Маргот. Убей маргота, Эйра, и я уйду».

«Да что с ней?!» — ужаснулась Эйра и отскочила от можжевеловых кустов.

— Ты с тиса рухнула, Трепетная? — выпалила она. — Ну тебе-то чего сдался маргот?!

«Убей его, Жница, убей! Только так! Только это поможет!» — голос Трепетной в считанные секунды усилился, превратился в раскаты грома в её черепе. Хор незнакомцев, прежде едва слышных, присоединился к ней. Они усиливали друг друга, ревели в голове, разрывая Эйре сознание.

И у неё не было при себе амулета из железных ключей и бузины. Она не могла выпить поганого зелья и пером отсечь Трепетную от этого поветрия.

Она бросилась наутёк, отмахиваясь от них, от роя кровожадных мух.

— Хватит! Отстаньте! — кричала она на бегу. — Уйдите!

В голове звенело. Она споткнулась о корягу и упала на тисовый перегной. Шум стал невыносимым. Крики долбились ей в виски, проламывали путь в её разум, терзали её, как когтями. Пытались пожрать, как короля Лехоя.

Её руку схватила чужая рука — не призрачная, живая. Эйра вскинула голову — и увидела своего возницу, меча Мора.

— Жрица, да у тебя припадок! — воскликнул он и помог ей сесть.

Голова раскалывалась надвое, но теперь это была просто боль. Не крики, а лишь отдалённый звон.

«Мертвецы всегда отступают перед живыми», — подумала она, стискивая руку своего провожатого. — «Это наш мир, не их».

— Д-да… — прошептала она и нервно покивала.

— Не носись так, тебе надо беречь свои неокрепшие мышцы.

— Да, да…

— Поедем обратно в Покой, отдохнёшь, выпьешь немного джину…

Она посмотрела в его напряжённое лицо и неожиданно улыбнулась.

— Кажется, я узнала вас, — вымолвила она. — Ваш шрам поперёк глаза. Не вы ли служили у Зверобоя и про Сакраала рассказывали?

Солдат смутился. Он помог ей встать.

— Да, я… помню тебя по «Дому культуры», — пробурчал он в усы.

«Но теперь он постесняется говорить о том, как покупал меня, ведь я шлюха маргота».

— Ах, то-то мне казалось знакомым ваше лицо.

— А про тебя вечно слухи ходили, — заметил солдат. — Что Чёрная Эйра не в себе немного. Я думал, это тебе, знаешь, для флёра… загадочности. А ты и правда.

Она махнула рукой и обворожительно улыбнулась в ответ. Сейчас это наконец было искренне.

— Я и правда, — признала она. — Поедем отсюда. Спасибо за помощь, сэр…

— Сэр Бакс, жрица.

— Очень приятно.

Он не смог ответить взаимностью — кто стал гордиться бы знакомством со схаалиткой или же шлюхой? — но помог ей дойти до двуколки. Эйра на всякий случай обернулась и провела привычную черту.

— Ухожу, отгоняя протянутые ваши руки, разрывая с вами всякую связь и оставляя вас позади, — прошептала она себе под нос.

После этого она села на привычное место в двуколке, и провожатый повёз её обратно в Покой.

По пути Эйра с некоторым волнением касалась своего живота. Она уже ходила без бинтов, но всё равно не хотела повторения случившегося. Морай очень характерно описал ей, что будет, если она не соблюдёт время восстановления и это превратится в хроническую проблему при поднятии любой тяжести; а ей нельзя было отказываться от тяжестей.

Но то, что она услышала от Трепетной, напугало её куда больше.

«Я привыкла к тому, как толпы набрасываются на меня с проклятиями и требованиями, и желают только одного — смерти жестокого маргота», — вспоминала она. — «Роза-Певица тоже надеялась на это; она не раз заговаривала о том, что уличная преступность — это попущение Морая. Когда она примкнула к остальным неупокоенным в этом желании, это не показалось мне слишком уж странным. Но пора признать правду. Это уже не первый раз, когда требование доносится из уст души, совершенно не знавшей Морая и даже не упоминавшей его при жизни. Будь это Трепетная, она пожелала бы смерти кому угодно — хоть Шаду, хоть Печальной, хоть Почтенной — но марготу? Да ещё и с такой яростью? Мне начинает думаться, что это была не она. Что всё это — не они».

Эйра хотела прикусить себе палец, но по привычке одёрнула себя сама, будто боясь хлопка веером Почтенной по макушке. И сама себе покачала головой.

«Голоса сливаются в единый хор, и устами забытых глаголит сам Схаал — вот что я помню из учений в монастыре», — признала она. — «Неужели так Бог Горя передаёт мне свою волю?»

На душе стало неспокойно. Она привыкла думать, что это всё каприз множества мстительных душ, коих было немало среди жителей Брезы. Устремляясь в едином порыве, они притягивали к себе остальных, как бурный весенник поток. Но если всё было иначе? И то была воля Схаала?

Однако ж если это было требованием её бессмертного жениха, то почему они выбрали для этого её? Потому ли, что она одна слышит?

«А может, меня не просто так привело к марготу — всё, лишь бы я сумела сделать это?» — осенило её. — «Я могла исполнить эту мольбу ещё там, на погосте у Кирабо. Но я думала, они просто многого хотят; однако теперь… теперь, кажется, я поняла».

Эйра скрестила пальцы и нервно уставилась прямо перед собой.

«Если это так, и таково твоё желание, Бог Горя, я выполню его. Но… я должна быть уверена».

***

В обустроенной Мальтарой гостиной второго этажа проводилось необычное собрание. Как правило Морай общался со своими соглядатаями да командирами, но сегодня у него вышел почти что великий совет, как у коронованного диатра. За столом сидели практически одни знатные лица.

Председатель торговых гильдий и главный контрабандист Брезы, господин Мавлюд из Арракиса. Он был полноват, но юрок, и у него были большие блестящие глаза и бакенбарды. Он постоянно потягивал свой правый ус и хитро прищуривал левый глаз, в котором носил монокль.

Сенешаль и нобель Шакурх Натра, следящий за порядком в городе и контролирующий исполнение марготских законов. Молчаливый, он был невысокого роста, но столь крепок и непоколебим, что всякий побаивался его. Особливо потому, что в качестве украшения он носил цепи, символизирующие его власть над палачами и стражами порядка.

Генерал Шабака с широкими плечами и высоко поднятым подбородком. Престарелый, но очень мудрый нобель, на самом деле он носил имя Арчибальд, но все знали его по гирритской фамилии, что на гирре звучала аккурат как название зверя.

Бандит Зверобой, возглавлявший собственную банду численностью в семь сотен отборных головорезов. Он носил тигриную шкуру через плечо, косматый, будто дикий зверь, и характерно ковырялся ножом между больными зубами. Этот человек был хорош в бою, но ещё лучше — в управлении. Он как никто понимал, чего хочет чернь, чего она боится и чего жаждет.

Сэр Исмирот Хаур — которого, на самом деле, лишили шпор и право называться сэром за убийство брата Ганнара. Он ростом не уступал Зверобою, но лицо у него было куда более лукавое. И для этого собрания разоделся он формально, в расшитый алыми звёздами пурпуэн, подобный кафтану с пышными плечами; и пригладил к затылку вечно топорщившиеся тёмные волосы. Раньше они с Мораем на таких сборищах стреляли глазами друг в дружку, развлекаясь своей запретной связью. Но, как и со всеми любовными интересами Морая, связь эта вскоре распалась сама собой.

И, наконец, главный участник действа — Дурик, шут в звенящем бубенцами колпаке. И в наряде, шитом разноцветными — красными, жёлтыми, фиолетовыми и голубыми — ромбами. Он покачивался на своём стуле, но глядел всё так же серьёзно своим хищным лицом со впалыми щеками.

Морай был одет по-домашнему, в янтарно-рыжую котту и распашной плащ с оторочкой. Он смотрел на свой совет любовно, почти с умилением. Ещё издавна он прозвал этот сбор Сходбищем — примерно как тот особый вид конной стычки «все против всех» на городских праздниках. Праздники были для Брезы явлением редким, но всякое случалось на веку Города Душегубов.

— Итак, господа, — неспешно произнёс маргот. — Моё решение вы знаете. Мы встаём в оппозицию Иерофанту его же методой — прикрываясь именем одного из богов. И я, пускай и не уверен, сколько ещё Скара будет жить, я буду действовать без оглядки на это. Поэтому, для поддержки этой линии, мне нужна невеста.

Он обвёл их взглядами. Мавлюд характерно фыркнул — он был один из тех, кто женитьбу предлагал много и часто, пока ему не надоело года два тому назад. А Морай продолжил:

— Как известно, королевство Гангрия вошло в Конгломерат лишь на неполных условиях. Иерофант им как кость в горле. Они ценят своё право доа и весьма принципиальны. Но и лорды помельче есть такого же пошиба. Дочери, сёстры таких лордов — вот кто мне нужны.

И он хлопнул по столу обеими руками, а затем уставился первым на Зверобоя.

— У тебя не спрашивать?

— Э, да, — рыкнул Зверобой в ответ. — Я бы женился на Леди Лезвие из Маята. Говорят, она взламывает любые замки и ножи метает метко, как никто. Но вам не это нужно, маргот; а я в ледях ничего не понимаю.

«Я слышал о ней, и, по-моему, она ещё и работает на нобеля Куолли».

Он перевёл взгляд на Исмирота.

— В Рэйке осталось лишь одно семейство, что ещё скрипит вокруг да около договора — это моя родня, Хауры, — сверкнув золотыми зубами, произнёс он. — Я так понял, Астралинги придержали у себя Рубрала, сведя его с Наали. Поэтому мой батенька, лорд Исма, протестует. Боится подписывать нечто подобное, не вернув дракона на насест нашей высокой башни. Вдруг ему запретят приманить его назад? Ну, это лирика; вот Каскар помрёт, и моя сестра Инайя освободится.

— Что ты улыбаешься-то так? — скривился Морай. — Давно весь двор знает, что твоя Инайя — это Кинай. К тому же ты женат на Мальтаре.

— Да, но я хочу видеть лицо сестрицы, когда она окажется здесь!

— Ну, семейка у тебя такие же уроды, как и ты, — буркнул маргот, и Зверобой с Исмиротом разразились хохотом. — Нет, не внешне — я женился бы хоть на козе, но чтобы толк от брака был. А с Хаурами дело иметь — без штанов останешься. Вон как Каскар извивался, чтобы добиться обещанной поддержки в воздухе.

— Это верно, — согласился Исмирот и принялся подкидывать монетку медного рьота, чем привлёк взгляды всех остальных. — Маменька, леди Лима из Нуорингов, за него все хитрости выдумывает. Она ж родилась принцессой Маята: голова на месте. Он наглый, она изобретательная.

— Экий Исмирот прилежный сын, как родню поминает! — воскликнул Дурик. — Чудесный человек, золотой с ног до зубов!

Морай стукнул ладонью по столу ещё раз. Лакей, не поняв, что он так привлекает внимание участников Сходбища, налил им всем вина. Но маргот не стал его за это наказывать.

«На трезвую голову сватов не посылают».

— Мавлюд, твой голос.

Контрабандист крякнул и поправил монокль двумя своими пухлыми пальцами.

— Выбирайте дочь Тайпана Элапиду. Знаю, с Пустынным Змеем не заключишь формального союза; но девушка она горячая и о драконах мечтала всю жизнь, а он ради неё на многое пойдёт. Завоюйте её сердце, дав ей посмотреть хоть на Скару, хоть на Мвеная — и все мечи Тайпана, быть может, будут ваши, а это создаст консолидированную силу, которой испугается даже Рэйка.

«Слишком оптимистичен», — подумал Морай. — «Конгломерат даже без учёта Гангрии и драконов — это три тысячи рыцарей и десять тысяч ополчения. Даже самой большой разбойничьей банде с пиратами и кораблями придётся ходить тенью за такой силой».

— Да толку мне от черни, — отмахнулся Морай. — Мне нужен род с кипящей кровью Кантагара в жилах.

— Зачем, маргот, зачем? — нахмурил свои густые брови Мавлюд. — Ну вот на кой чёрт? Драконы — как красная тряпка для быка этим церковникам. Захотите прикармливать Мвеная — делайте это сами, а женщина с драконьими амбициями для вас конкурент, не союзник.

Морай молча перевёл взгляд на Шакурха. Он посмотрел в холодные тёмные глаза сенешаля, вспоминая его сестру, леди Шакару Натра — прекрасную брюнетку с белой, как снег, кожей, и птичьим голоском.

Она хотела родить ему ребёнка, но смерть лишила её этого желания. В памяти маргота её лицо сохранилось смазанным удушающей, болезненной тьмой.

Им нечего было обсуждать в области невест — Шакурх родился и вырос в Брезе и сам также не был женат. Морай в своё время пожаловал ему Дирабеллу, его излюбленную мастерицу из «Синицы», но та очень быстро исчезла из Покоя. Похоже, Шакурх предпочитал одиночество.

Тогда Морай взглянул на генерала Шабаку.

Тот медленно произнёс:

— В Рэйке есть род Манааров — потомки ди Леммарта и его второй жены, Авроры. Знатные, гордые. Из их семьи вышел нынешний Иерофант. Знаю, не в вашем духе идти мириться с таким противником, но вариант для вас, как я думаю, интересный.

«Как всегда, лаконичен и полезен».

— Благодарю, генерал.

— Моя очередь! Моя! — воскликнул Дурик и вскочил на стол с кубком вина. — Итак, я предлагаю великому марготу не размениваться на чепуху и жениться сразу на диатриссе Ланашае Астрагал — принцессе и дочери диатра Рэйки!

— У короля разве есть кто-то, кроме хилого сынка? — изумился Морай.

— Да, великий маргот! Не далее как вчера диатр презентовал свою дочку, диатриссу Ланашаю, которой семь лет. Всё это время она жила там, где и родилась, на острове Дорг, под присмотром аанитских монашек. Её скрывали от общественности, боясь за её здоровье. А может, это просто рыжее дитя священника и фрейлины, которое подсунули диатру, лишь бы у него хоть что-то было, кроме сына, про которого все знают, что он явно не от его крови и наверняка даже не от его жены — но что я такое говорю!

Морай вздохнул и выпил. Помолвку можно было заключать с невестой даже тогда, когда та лежала в колыбели; вот только кандидатов на детскую ручку диатриссы и без того было предостаточно. Среди них он не стал бы последним; но уж больно разнились их взгляды с венценосным двоюродным дядей, что убил собственных драконов.

«Если я сунусь в диатрийскую семью, меня мигом начнёт прижимать Иерофант. К тому же, чтобы поддерживать свои права, придётся постоянно бывать при дворе. А я не могу — у меня тут Скара».

— Да всем понятно, что это дочь не диатра; а может, и не диатрис — а какой-то ещё женщины, — фыркнул он. — Если он за все шестьдесят лет на троне дал жизнь лишь одному отпрыску, хилому, как паук на морозе, он к своим сединам не сумел бы зачать ребёнка. Ему помогли.

И тут его осенило.

— А зачем я и правда буду размениваться? — произнёс он, смакуя крепость красного вина на губах.

Ему ответили напряжённые взгляды. Никто не удивился бы, если бы он собрался жениться на принце.

Но то был не тот случай.

— Гангрия, — вдумчиво сказал Морай, глядя прямо перед собой. — Вот королевство, что не желает идти на поводу у Иерофанта. Сестрица Вальсая замужем за диатром, и я им не чужой. У них есть кандидатка: Ламандра Гиадринг.

— Ваша племянница? — пробормотал Мавлюд.

— Она самая. Она ещё мала, — рассудил Морай. — И сестрица вряд ли будет в восторге от моей кандидатуры. Но у них четыре несёдланных дракона. Я стал бы им не только женихом, но и доахаром, который помог бы совладать с этой — практически — стаей.

«А Скара наконец познакомился бы вблизи со своими сородичами. Может, они дадут ему волю к жизни, которую не могу дать я. И тот огонь, которого во мне нет — потому что я был столь неудачлив, что родился человеком».

Генерал Шабака поставил локти на стол.

— Не забывайте, что ваша племянница с рождения обещана юному диатрину из Маята, — заметил он. — А правитель Маята — наш давний противник и дурной сосед.

— Принц никогда не седлал дракона, — скривился Морай. — Как и его отец. Диатр, диатрин — это титулования для королей-драконов, а не для таких, как они. Просто король и просто принц.

— Формально это всё ещё высший титул в королевствах…

Но Морай махнул рукой.

— Это соперничество решаемо.

Он посмотрел прямо перед собой, изобретая стратегию будущих действий.

— Маяту пора перестать грозить нам с запада. Слишком много чести для королевства без единого дракона. Пусть узнают своё место, — распорядился Морай. — Зверобой, всю банду бросишь на дороги. Закошмарь жалких корольков до белого каления.

— Вот это разговор пошёл, а то я уж заснул было!

— Шабака, пятую часть городских мечей веди в Таффеит — укрепляем наш последний рубеж. Каскар станет ставить палки в колёса передвижению наших людей, если мы не будем хорошо контролировать предгорья.

— Слушаюсь, маргот.

— Мавлюд, экономическая блокада Маята. Да-да, я знаю, у тебя там тёща! Пускай гоняет тебе свои эфирные масла морем, но больше чтоб никаких дельцов оттуда.

— Да после нобеля Куолли, который там обосновался, никто и так не рискует, — проворчал Мавлюд. — От моего дела толку будет мало. Но я всегда могу контрафакта с их каналов перегнать в порты Гангрии. Могу хоть всю дрянь, что мне некому сбывать, подкидывать им от имени маятских посредников, пока они не озвереют.

— Блестяще, — хлопнул его по плечу Морай. — Исмирот, я послал бы тебя свататься, да опять тебя во владениях Хауров за решётку посадят.

— Это точно, маргот.

«Хотя, возможно, они уже одумались и решили, что им стоит приголубить единственного наследника своих богатств и драконов», — подумал Морай. Однако это были лишь догадки.

— Шакурх, поедешь ты. Я подумаю, что поднести диатрам. Ты немногословен, но им это и не понадобится; уверен, они знают моё имя благодаря сестрице Вальсае.

Тот молча кивнул.

— Ты, Исмирот, вернись к переговорам с наёмниками. Если кто-нибудь опять отделился от Тайпана, мне понадобятся все.

— Как скажете, маргот.

— Ну а ты… тебе заданий нет, Дурик. Ты, как всегда, на высоте.

Шут благодарно покивал. И когда собрание было закончено, он попросил маргота задержаться. Глаза его странно блестели, и он, поманив Морая, прошептал ему в ухо:

— Маргот, я должен сообщить вам своё наблюдение. Я ведь не придворный соглядатай, я шут — что есть куда большее.

Морай кивнул, склоняясь к нему, и проводил глазами покинувших гостиную соратников.

— Я хотел сказать: присматривайте за Мальтарой. Она не желает вам зла, но уж очень хитра, и замышляет что-то… наши люди видели её посыльных на разных трактах.

— Может, собирается уехать отсюда? — равнодушно пожал плечами Морай.

— Может, маргот; но что-то… что-то она наверняка задумала, помяните моё шутовское слово.

— Пущай играется, — ответил Морай. — Мне нет до неё дела.

Они пересеклись взглядами и долго глядели друг на друга. У Дурика были тёмные, практически чёрные глаза, отчего они казались мышиными. Свет отражался в них двумя яркими точками.

У него также были веснушки — едва заметные, они выстраивались в интересного вида ряды поперёк щёк и носа. Морай поймал себя на мысли, что никогда не видел его без шутовского колпака.

«Он сросся со своей профессией».

— Это всё, что ты хотел сказать? — наконец уточнил Морай.

— Да, славный маргот, — замедленно, смакуя каждое слово, произнёс шут. — Разве что…

— Ну?

Дурик пожевал губами и вновь посмотрел на сюзерена. Пылко, едва удерживаясь. Как мальчишка, который, играя в прятки, ждёт, когда соперник взмолится о пощаде и попросит его вылезти из укрытия. Потаённо, игриво; скрывая секрет своего успеха до тех пор, пока не услышит капитуляцию.

— Вы не боитесь, что после смерти вас ждёт нечто… страшное? — неожиданно спросил шут. — Участь чего-то невообразимого… лишённого самого себя… и навеки прикованного к тёмной стороне мира.

— После смерти мне будет уже всё равно, — ответил Морай. — А каяться мне всяко без нужды. Чего это ты вдруг? Учился чтению и дошёл до сказок?

Дурик неопределённо повёл плечом.

— Лишь любопытствую, за что нижайше извиняюсь, мой добрый маргот, — привычно заюлил он и склонился.

— Не валяй дурака, — ответил Морай, пребывавший в сравнительно благодушном настроении, чтобы наказывать Дурика за подобные мысли. — Не знаю, какова участь драконов в загробном бытие. Но, будь уверен, я и в жизни, и в смерти последую не за богами и не за грехами, а единственно за Скарой — даже если для этого мне самому придётся отрастить крылья.

Дурик поклонился вновь, так глубоко, что спрятал своё лицо. И пропищал от пола:

— Несомненно, великий маргот, несомненно!

На сем Морай пошёл прочь. Однако их разговор оставил шута в счастливейшем настроении. Уже уходя, Морай расслышал, как тот бормочет какую-то считалочку:

— Бороться со смертью, увы, бесполезно

Но к кроткому слову и боги любезны

Природный закон обойдут их персты

За кровную плату мучительной мзды

Покроется пеплом златая корона

И сгинут для Рэйки все божьи законы

Но ты не увидишь, молчанье храня

Пока чешуя не коснётся тебя.

16. Печали любви

Вторую половину дня Морай вновь провёл у Скары. Он обнаружил у пещеры тяжёлые следы другого дракона и про себя понадеялся, что Мвенай мог бы поддержать слабеющего зверя. Впрочем, вряд ли они успели познакомиться как следует. До тесных отношений им было далеко; да и вряд ли меж столь разными личностями установилось бы понимание.

Маргот сошёл в полумрак грота и сходу прижался к угольно-чёрному плечу зверя. Тот ответил слабым урчанием. Но его сухая чешуя была холоднее пальцев маргота.

«Плохо дело», — расстроился Морай и прошёлся, проводя рукой по гриве, до самой морды дракона. И погладил его по шипастой щеке.

Сколько рабов он ему купил, чтобы тот поел? И сколько раз он отказывался, и приходилось отдавать их своим псарям на дрессировку? Скара воротил нос от всего: от людей, от лошадей, от коз и даже от речных сомов. Всё, чем люди когда-либо угощали драконов, Морай перебрал — и безуспешно.

— Скара, ну зачем ты поддаёшься? — пробормотал он и прикрыл глаза одновременно со своим лётным супругом. Единое чувство тоски и безысходности стянуло их. — Да, тебе хочется на покой, ты устал. Столько лет ты летал ради меня. Превозмогал калечность и боль. Но что там, за той чертой? Люди придумали себе Бога Горя, чтобы надеяться на спокойствие и благодать за пределами жизни. Мол, Схаал тебя встретит, приголубит и утешит; и рассудит, как с тобой быть; и новая жизнь забрезжит перед глазами, и ангелы Аана сопроводят тебя в утробу очередной женщине. Если, конечно, Схаал не решат, что ты не заслужил, и не утопит тебя вПервозданной Тьме. А что придумали доа?

Он вздохнул и потёрся лбом о его чешую.

— Ничего, — признал он. — Ничегошеньки. Доа обычно умирают раньше своих лётных супругов. Вашему роду привычно это горе — если это горе — а людям оно незнакомо. Может, это нарочно так? Потому что невыносимо жить, зная, что больше никогда не воссоединишься со своим драконом? Потому что смерть — не иллюзия, она отсекает, как клинок — голову, и обратного хода нет.

Тихий клёкот прошелестел из приоткрытой чёрной пасти. Солидарность — и грусть — и неизбежность были в нём.

Морай подавил порывистый вдох. Он не мог позволить себе слёзы. По крайней мере, пока был трезв.

— Скара, счастье моё, — прошептал он, водя пальцами по носу дракона. — Я знаю, как я жесток. Я терзаю тебя, лишь бы не расставаться. Что лучше — мука жизни, на которую я обрекаю тебя, или окончательная разлука? Забвение тебе… и мне…

Воздух, что Скара выдыхал из ноздрей, был почти холодным.

— Считай меня слабаком, — выпалил Морай и вновь крепко прижался к его щеке. — Или садистом. Я не верю в милость богов. Я не смогу полагаться на них и надеяться, что мы ещё когда-нибудь встретимся. Поэтому я не отпущу тебя. Не могу, как жрецы, сделать одухотворённое лицо и позволить тебе уйти. Понимаешь?! — выкрикнул он куда-то в полуприкрытый рыжий глаз.

И отскочил, слушая лихорадочный стук своего сердца.

— Понимаешь, Скара? — отчаянно возгласил маргот. — Я свою боль превыше твоей ставлю! Кто я после этого? Разве заслуживаю тебя? Прогневайся, Скара! Убей меня, окажи мне великую честь! И после этого — уходи сам. Прошу тебя!

Тот приподнял голову. Посмотрел на Морая с нежностью и звериной тоской. А затем коснулся его мордой, как делал, ласкаясь; он даже не пытался показать зубы.

— Скара! — простонал Морай и стукнул его кулаком по носу. — Скара, я тебе умереть не дам! Ты мучаешь и себя и меня — пока я жив! Как мне оскорбить тебя, чтобы ты сделал это?

И он стукнул его ещё раз.

— Мне наведаться в Ландриль, диатрийский дворец, и позаимствовать у них одёжу из чешуи Рокота, чтобы ты взбесился? Или ты, подобно Мордепалу, лишь посмеёшься?

Но тот лишь моргнул и издал тихий рокот, чем-то похожий на мурлыканье.

Морай в отчаянии налетел на него, стал дёргать его за гриву. Но дракон был непоколебим и не собирался причинять ему ни малейшего вреда, как бы Морай ни бесновался.

Тогда ему ничего не оставалось. Обессиленный своей тоской, он напоследок огладил Скару всего, от ноздрей до кончика хвоста. После чего, понурый, ушёл. Возвращался он теперь пешком — конь его слишком привык убегать, довезя его в один конец, и Морай всякий раз забывал привязать его.

«Раньше я приезжал, чтобы поднять Скару в небо. Сейчас я каждый раз ухожу своими ногами. Будь проклят укус Рубрала, после которого здоровье Скары подорвалось окончательно».

Долина Смерти потонула в шелесте кузнечиков. И хотя ночи были прохладны, лунар овмен всё равно был летним лунаром. Мрак душисто пах маттиолами и опавшими тисовыми иголками, и Морай брёл, косясь на Лордские Склепы.

Кладбище было местом, где частенько можно было встретить Эйру. Однако на сей раз её там не было.

«Легко жить, когда вся твоя душа увлечена чем-то одним», — размышлял он, вспоминая её полный загробной мудрости взгляд. — «Мне было ничего не надо, когда у меня был Скара. Но мне придётся разлучиться с ним. А если б тебе пришлось разлучиться со своим богом, жрица — ты пережила бы это?»

Он дошёл до Покоя привычной тропой. Мечи Мора склонялись перед ним, звеня шпорами, и лакеи подбегали к нему с разными посланиями. Он слушал их вполуха.

— Маргот, важное известие, — пробормотал один из них, Кинай, что склонился перед ним в глубоком поклоне. — После продолжительной болезни, измученный опухолями жаберки и проросшей внутрь чешуйчатки, скончался диатр Гангрии, супруг вашей сестры…

Морай поднял брови. Вальсая всегда избегала писать о состоянии диатра, следуя давней примете о том, что, не будучи упомянутой, болезнь делается слабее.

Похоже, примета не помогла Тандру Гиадрингу.

— Интересно, — протянул он. «На троне Гангрии осталась она и её дочь — та самая, к которой я послал сватов». — Что ещё?

— Помолвка маятского диатрина с диатриссой откладывается и откладывается, маргот. Пошёл слух, что он интересуется больше дочерью нашего суверена — недавно представленной Ланашаей — чем диатриссой Ламандрой. Гангрия за считанные дни потеряла большую часть своего влияния из-за того, что Рэйка разбила их флот. Но уговор не разорван, и, возможно, слухи врут…

«Маяту выгоднее союз с диатром Леонгелем, потому что они надеются, что он прижучит меня на правах сюзерена, и я больше не смогу им вредить. А ещё потому что он становится сильнее Гангрии. Логично», — подумал Морай. — «Тем лучше. Эта девочка станет моей невестой, потому что мне родство с Гиадрингами нужнее — у них осталась целая драконья стая. Должен быть способ встряхнуть моего верного Скару».

Он выслушал все новости, раздал несколько поручений прямо со двора конюшни, где его застигли гонцы, и после этого несколько умиротворился. Поэтому он решил пройтись вокруг Покоя, изучая, как исполняются его поручения по утеплению особняка и дрессировкам собак. И, гуляя, он приметил Эйру на заднем дворе. Её чёрная фигура, подобно собирающему души Жнецу Схаала, медленно двигалась по вытоптанной лошадьми траве. Морай взбодрился и ускорил шаг.

Эйра так увлечённо всматривалась куда-то в верхние этажи и башенки Покоя, держа в руках пучок ароматного змееголовника, что совсем не обратила внимания на него — не обернулась, не поклонилась и не поздоровалась. Морай подкрался — и обхватил её руками сзади, притянул к себе и положил ей подбородок на плечо.

Она даже не вздрогнула.

— Маргот, — проурчала она и сделала упоённый вдох. — Вы от дракона.

— Да, — отозвался Морай и зарылся носом в её густые чёрные волосы. Эта грива напоминала ему гриву Скары — но была гораздо мягче.

И она нежно пахла маттиолами. Маргот прикрыл глаза и обнял девушку покрепче, прямо посреди поросшего сорняками двора ластясь к ней.

Она огладила его руки, затем повернулась чуть боком и дотянулась до его волос. От этого он таял. Когда его гладили по голове, он ощущал что-то, чего никогда не знал — но очень хотел узнать. Он часто позволял это шлюхам, но с Эйрой отдавался этому полностью. Поэтому её ласки невольно пробуждали в нём разные чувства.

Чёрная жрица читала эти чувства по малейшим изменениям в его дыхании на своей шее.

— Тоскуешь, — прошептала она и прикрыла глаза. Крепче прижала к себе его голову.

Он молча, но согласно выдохнул и тоже теснее прильнул к ней. Её касания становились всё более чувствительными, словно она играла на арфе, мягко дотрагиваясь до самых разных струн его души.

Эйра словно наслаждалась его слабостью, его печалью. Улыбка играла на её устах.

— Морай… дивная ты душа. Дракон — это и есть единственное, что делает тебя человеком.

Тот усмехнулся с горькой иронией.

— Молвят, доа, что большую часть жизнь провёл в тесном лётном браке, перенимает от дракона многое — и в душе, и в теле, — процитировал он. — От таких даже женщина понесёт, но чрево её затвердеет изнутри, будто скорлупа, и она родит убожество, что пыталось стать драконом.

«И погибнет от этого в муках, потому что не может человек породить нечто подобное и не принести себя в жертву», — мельком вспоминая лицо леди Шакары, подумал он.

Когда он купил ко двору алхимика Силаса, тот рассказал ему об этом. Силас знал многое из учёных книг. К необычным и мерзким случаям он имел личную приязнь. Слишком крепкая связь с драконом действительно изменяла человека и отдаляла его от людей. Похоже, недаром в Кодексе Доа не раз подчёркивалось, что необходимость оставаться именно человеком — это необходимость, чтобы не утратить самого себя.

И, видимо, чтобы не появлялось на свет неживых уродов с кипящей кровью в венах. Морай волей-неволей учил историю и знал, что Рыжая Моргемона, великая доа, родила пятерых детей, хотя её муж тоже был драконьим всадником. Но, видимо, она не давала себе раствориться в своём Мордепале.

А он не следил за этим. Потому что не видел нужды.

«Одни тают в своей любви, другие отдаются целиком своему делу, а я лишь привержен всецело драконьему браку. Это мой выбор».

— Надо полагать, если человек становится драконом… то и дракон человеком? — задумчиво изрекла Эйра.

Он приоткрыл глаза и улыбнулся, а затем коснулся губами её шеи.

— Да. В той же пропорции, в какой человек силён в сравнении с силой дракона. На одну тысячную.

— Я не понимаю цифр, маргот. Но я вижу, что вы гаснете вместе, — и её пальцы вновь расчесали пушистые волосы Морая. — Это печальная и удивительная картина. Словно свет, что ускользает с улицы в поздний час, и его последние лучи золотят оконную раму и уличный фонарь.

— Ты в любой туше, что бурлит опарышами, отыщешь то, чем воспоёшь своего бога, — пробурчал Морай. — Но опарыши эти жрут меня. Изнутри это не отличается красотой. Это мука.

Она вдруг улыбнулась ещё шире и обернулась к нему лицом. Обняла его за шею обеими руками. Морай всё никак не мог привыкнуть к тому, что она сияла всякий раз, когда он упоминал смерть.

— Да, Морай, — отвечала она безмятежно. — Но чувства — это то, что отличает живого от мёртвого. Если мёртвый не упокоился — он не чувствует. Он лишь зацикливается на том, что не даёт ему уйти. И пережёвывает эмоцию снова и снова, принеся её из жизни. Истинная способность чувствовать как радость, так и боль во всех красках — привилегия живых, которой стоит наслаждаться. О которой молят и просят утомлённые вечным покоем души. У Схаала тоскующих нет. Но и живых тоже.

Её большие пальцы погладили его по обе стороны от носа, и она склонила голову к своему плечу, любуясь им.

«Тоскующих нет», — повторил Морай мысленно. — «Смерть подводит черту. Обрубает затянувшиеся узлы. Делает легче тогда, когда становится невыносимо. Она права».

Он уткнулся лбом в её лоб и вновь почувствовал себя спокойно.

— Ты и есть мой Схаал, — промолвил он.

И чувства всколыхнулись в ней. Что более нежное он мог сказать ей, чем это? Морай без труда уловил трепетный блеск в её глазах.

Живая жрица прежде всего всё равно оставалась женщиной. Как бы она ни воспевала смерть, он отчётливо видел: в жизни ей есть, чего хотеть.

Поэтому он погладил её по овалу прекрасного чёрного лица, провёл по ключицам.

— Холодная, — прошептал он. — Почему не носишь накидку с мехом, что я тебе подарил?

Она отвела взгляд, и он сдвинул брови.

«Сэр Бакс докладывал мне».

— Раздала другим шлюхам, — с недовольством протянул Морай. — Это неуважение.

— Нет, Морай, — с волнением, но непоколебимо ответила схаалитка и посмотрела на него тёмными, как два новолуния, глазами. — Я просто не понимаю одежду. Она может быть удобной, может быть красивой, но для меня она…

— …да-да, лишь временное укрытие бренного тела, — проворчал маргот и притянул к себе её лицо. — Я велю для тебя сделать плащ из вороньих перьев, и будешь ходить вот такая… и убеждать меня, что тебя это ничуть не смущает.

Она была так невозмутима, что он засмеялся и поцеловал её. А затем притянул к себе её бёдра, чтобы она ощутила сквозь одежду его нарастающее возбуждение.

— Думаю, если ты дашь мне слово, что разгорячишься слишком сильно, мы наконец возляжем вместе снова, — шепнул он.

— И зачем, если мне нельзя будет даже напрячь живот? — протянула Эйра. — Почему не позовёшь ту, которая может? Я могу посоветовать одну девушку, она бы с…

— Не хочу, — он вновь поцеловал её. И с упоением провёл руками по контуру её талии. Едва удержался от щекотки.

— Значит, ты будешь стараться, а я буду получать удовольствие, — подвела черту схаалитка. — Получается, кто из нас…

— Полегче, — осадил её Морай. — Ну не до такой же степени.

Она смолкла, а он усмехнулся и вновь погладил её по щеке. Он хотел сказать «пошли», но заметил, что девушка отвлеклась и вновь перевела взгляд куда-то вверх особняка.

Под серым небом, в котором реяли вороны, Покой казался цитаделью мрака, невзирая на красивую отделку. Как бы Морай ни корпел над своим жилищем, с каждым годом оно всё больше походило на логово Скары. Удобное, устойчивое, утеплённое, но внутри — необжитое, полное хлама и свидетельств минувших побед.

— Можно только один вопрос? — как бы невзначай поинтересовалась Эйра.

«Знаю я твои вопросы».

— Только один.

— А что вон там? Вон та комната, за окном, которое закрыто ставнями?

Он проследил за её пальцем и ответил:

— Это покои моей матери. Она живёт там взаперти.

— Уверен?

— Уверен; она не выходит. Погоди; уверен ли я, что она живёт? — Морай сдвинул свои крутые брови. — Ну, я иногда слышу её вопли, когда Мальтара или кто-нибудь ещё пытается приблизиться к её двери.

И тут ему стало любопытно. Он был слишком циничен в отношении богов и потустороннего, чтобы бояться; но возможность посмотреть на жрицу в работе заинтересовала его.

— Думаешь, это призрак орёт? Давай проверим.

«Она моя куртизанка, но я уже забыл, когда в последний раз с ней спал. Что ни день, то какие-то фокусы».

Однако он решил, что они вернутся к этому чуть позже — сразу после того, как выяснят, что там с леди Вельвелой. «Это же не повредит моему страстному запалу», — думал он.

И напрасно.

Когда они явились в вонючий тупик, на них из-за двери сразу же обрушились визг и ругань. Эйра, не поморщившись, уверенно подошла и поскреблась внутрь.

— Нужно открыть, — сказала она.

— Исчезните! Уйдите прочь!! — верещала затворница, будто одержимая.

Морай подошёл, посмотрел в щель. Увидел засов. Он просунул кинжал и поддел его; но дверь не поддалась, ибо была заперта ещё и на замок.

А то и парочку.

— Подожди, — велел он Эйре. — Отойди. Мать, замолкни!

И плечом ломанулся в дверь. Та была довольно крепка, но всё же не чета тем новым и красивым, что имелись в центральном крыле. Она состояла из сбитых между собой досок. Поэтому Морай подобрался, выдохнул — и с треском вынес часть досок внутрь.

Ему в лицо тут же кинулся ворон матери, Краль. С громкими воплями:

— Ублюдки! Грабят! Насилуют!! — чёрная птица полетела прочь по коридору.

А внутри, в вони и многолетней грязи, обнаружился истлевший и подчищенный пернатым хищником скелет. От него даже не несло разложением: вся вонь исходила от гор птичьего помёта по углам и стульям.

Впрочем, окно было приоткрыто изнутри, и Краль явно умудрялся вылетать через щель внизу ставен. Возвращался лишь потому, что здесь горничная каждый день приносила еду и просовывала её под дверь.

Даже Мораю при виде истлевшего трупа стало неприятно.

«Значит, всё это время орал ворон; непонятно даже, как давно она умерла и отчего», — подумал он в некоторой растерянности.

Он отвёл взгляд и хмуро посмотрел на свою подругу.

— Ну и как? — спросил он. — Старая кошелка говорит тебе что-нибудь?

— Угу… — протянула Эйра и потёрла лоб. — Так, надо бы мою сумку…

— Что говорит-то?

Эйра кинула на него быстрый взгляд.

— Убить меня просит? — угадал Морай. — Передай ей, что надо было раньше это делать! Когда она ещё не превратилась в засранные птицей кости. И брось это! Слуги соберут то, что от неё осталось; не ты.

Он протянул руку, чтобы увлечь её прочь, в свою бархатную спальню, подальше от этой мерзости. Но Эйра ловко вывернулась и посмотрела на него серьёзно.

— Морай, — прошептала она. — Здесь есть нечто непростое… закономерное. Я должна взять свои принадлежности и провести небольшой ритуал.

Маргот смерил взглядом покрытые грязью останки и буркнул:

— Ладно, дорогуша. Проводи. Но я буду смотреть. Я хочу видеть, на что это похоже.

И он вышел, чтобы велеть принести её сумку.

Эйра не просто так ощущала дрожь во всём теле. Душа вилась вокруг неё, кричала и стонала пуще ворона, и она чувствовала, что шагнула в сильнейший поток… желаний? Просьб? Слов?

Ей не давало покоя то, что устами мертвецов сам Схаал мог доносить ей свою волю. И сейчас она твёрдо вознамерилась прояснить это для себя. Когда ей принесли сумку, она сосредоточилась на том, что привыкла делать. Зажгла свечу из человеческого жира и поставила её на стол; вооружилась амулетом; ещё растёрла под носом змееголовника, чтобы прохладный сладковатый запах проник в разум; и на всякий случай подумала, какое ей может потребоваться перо.

Стервятника — для изгнания того, что лежало столь долго, что уже ничего не осталось? Враново — уйти от мирского? Она не могла знать заранее.

«Если придётся пить поганое зелье, надо будет решить», — подумала она и скосила глаз на Морая. Тот прислонился к косяку двери и скрестил руки на груди. Он смотрел на неё с интересом; для него это было лишь представление.

Но Эйре это не мешало.

«Раньше у меня никогда не было зрителей, но это неважно».

Она сосредоточилась на омерзительно обляпанных останках. Взглянула в пустые глазницы. Вызвала из своего разума собирательный образ маргасы-матери, что жила здесь когда-то и провела последние дни в тягостном одиночестве.

Cреди шепотов и шелестов загробного мира она распознала её голос.

«Жрица…» — он был слабым и столь печальным, что похолодело в сердце. — «Жрица…»

Огонёк свечи повело вправо и вправо. Дымок коснулся ноздрей Эйры. Она прикрыла глаза, чтобы меньше таращиться на отвратительное убранство тесной комнатушки.

— Я здесь, маргаса, — произнесла она отчётливо. — Я слышу вас.

Шуршание пальцев Морая по дереву она тоже услышала. Но пока он не женился, титул маргасы так и оставался у его матери — ему нечего было возразить.

«Жрица, ты помогла моим мальчикам…» — исчезая, надрываясь и возвращаясь вновь, проговорила почившая дама. Незримая, она почти совсем не ощущалась в комнате. Её голос едва можно было отличить от поющего кузнечиками бриза. — «Достала их из-под завала, чего мы так и не сделали…»

«Услать их прочь было трудно», — вспомнила Эйра. — «Они накинулись на меня вдвоём, визжа и требуя убить не только Морая, но и Вранга с Мальтарой. Мне пришлось изгонять их пером ворона».

— Это мой долг, маргаса, — произнесла она мягко. — Я помогу и вам. Скажите, что вас держит.

Повисла тишина. Шуршание тисов за окном с минуту держало Эйру в напряжении. Но ответ всё же раздался.

«Да, я хочу сказать… поза… позаботься о…»

Эйра покосилась себе через плечо. Морай продолжал внимательно наблюдать за ней своими просветлевшими глазами, в которых угадывалась рубиновая краснота.

«Позаботься в Крале, моём вороне».

Эйра удивлённо подняла брови.

— Хорошо, — ответила она, скрывая своё смятение. Она ожидала услышать имя Мальтары или даже Морая. — И… вы уйдёте?

«Нет, есть ещё кое-что…», — прозвучало почти перед самым лицом, отчётливее, ощутимее. Эйра приготовилась. — «Есть… это же Мор… Морай с тобою, да? Да… ох, жрица… помню про него, что у него зубы резались… по четыре… у остальных, понимаешь, постепенно, а у него сразу по четыре, и он от боли головой об пол бился… и… и…»

Эйра подобралась и сжала края своих рукавов. Мельком посмотрела на свечу.

Та вдруг дёрнулась влево.

«…и этого было мало. Он должен был убиться, убиться до конца!» — и робкий шёпот превратился взвизг, от которого жрица вздрогнула. — «Он умрёт — и я уйду! Он умрёт — так надо!»

Она выкрикнула эти слова ей в лицо, взъерошив ей волосы ледяным ветром. Эйра отпрянула назад. И лопатками упёрлась в мягкие руки маргота.

— Я здесь, — прозвучал над ухом его натянутый как струна голос.

«Здесь», — повторила себе Эйра, ощущая, как вихрь разгневанных душ нарастает. — «Это наш мир. Вы уже мертвы».

Сердце заколотилось. Хотелось уйти отсюда в тёплую постель.

Но свеча подрагивала, уводя огонь влево, и Эйра понимала: это не души. Это говорит нечто большее среди них.

Говорит сам Схаал.

Она зажмурилась и прижала ладони к лицу. Так стало только хуже. Рёв усиливался, грозя вновь зазвенеть у неё в черепе. И она поняла, что надо действовать.

Она вытащила амулет из железных ключей на бузинной палочке. Ключи были её спасением уже столько лет! Железо — металл, что расчёркивал призрачные связи. Раньше она носила при себе просто так. Но потом добавила бузинную веточку, полагаясь лишь на слух о том, что бузина служит защитой от тёмных намерений. Поскольку на неё удалось нанизать сразу несколько ключей, амулет стал ещё сильнее.

Но когда он дрожал, как сейчас, и накалялся в её руках, она начинала опасаться, что когда-нибудь он не выдержит.

— Прочь! — выкрикнула она, взмахнув связкой ключей. И самые громкие голоса оборвались сию же секунду. Но кровь стучала в висках, и жрица не собиралась отступаться.

Было у неё основное правило, главный нерушимый принцип всякого схаалита.

Увидел — помоги.

Если она уже узнала о душе, извлекла её из общего потока, она должна была разрешить её судьбу — точно так же, как и всякий схаалит, что увидел кости на обочине, должен был предать их земле.

Эйра сжала зубы и села к сумке, стараясь не слушать гул в ушах.

— Нужно чего-нибудь? — прозвучал голос маргота, рассеиваясь, будто свет в мороси дождя.

— Н-нет, — неловко ответила Эйра. — Просто я должна сделать то, после чего буду немного… невменяемая.

Его тёмные глаза блеснули неприятием; Эйра понимала, что у него были планы на её тело этим вечером. Но она не хотела его обнадёживать. От поганого зелья слишком тошнило, чтобы давать нанимателю ложные надежды.

— Что ж, надеюсь, это зрелище будет того стоить, — оборонил Морай. И Эйра тотчас же присела к своей сумке. Откупорила флягу, отпила вонючего настоя из кадавриков и, пока разум ещё не затуманился радужными разводами, поискала в руке нужное перо.

Враново — так она решила.

«Освобождение от мирского, наверное, ей подойдёт. А ещё она любит воронов».

Знакомое марево смазало всё, что было вокруг: столбики изголовья, покрытую помётом поверхность стола, светящий холодом квадрат окна… Эйра пошатнулась, но устояла. Души замельтешили перед глазами болезными рваными облаками.

Она сделала решительный вздох и сосредоточилась на голосе маргасы, на её словах, на всём, что с нею было связано; она буквально вытащила её бледный образ из толпы.

— Именем Схаала, — молвила Эйра, подрагивая от тычков незримых рук. — Я приказываю тебя, маргаса, отправляться в чертоги вечного покоя.

«Я тебе не по зубам, грязная шлюха!» — взвизгнула знатная дама, и под дых вонзился холод чужой хватки. Мертвецы цеплялись за Эйру, кусали, лизали её уши и пальцы; хватались за волосы и лезли в глаза, как мошки.

— Это наш мир, — твёрдо сказала Эйра. — Не ваш. Вы мертвы. И ты тоже.

Ей было омерзительно от поползновений чужих культей, от смрада заброшенной каморки, от шатающегося перед глазами пространства. Но она знала, что может с этим справиться.

— Схаал направляет мою руку! — продолжала она громче. — И рукой моей освобождает тебя, маргаса, от твоей привязанности к миру живых!

Она взмахнула пером, рассекая дух сгорбленной дамы — но та лишь озверела и кинулась ей прямо в лицо. Эйра ощутила, как призрачные пальцы сомкнулись на шее, и как зубы щёлкнули, пытаясь откусить ей нос.

«Не то перо!»

Она пошатнулась и чуть не упала. Разум лихорадочно искал, какое перо подошло бы вместо вранового. Она влезла в сумку; но новый вал мертвецов насел на неё и сбил её с ног. Эйра упала.

Но горячие руки маргота вновь подхватили её.

— Перо… — забормотала она, как в бреду, барахтаясь в его хватке.

А затем подняла глаза — и в ужасе отпрянула.

Морай горел с ног до головы звёздным огнём — белым и чёрным одновременно. Он пылал ярко, как факел, и все руки и оскаленные рты мертвецов, что тянулись к нему, обжигались об это пламя — и ускользали, поверженные.

Он был неприступен этим сотням и тысячам, хотя они алкали пожрать его. И это было величественное и потрясающее зрелище…

…до тех пор, пока Эйра не поняла. Эти души роятся и рвутся к нему руками существа куда большего. Уходя далеко ввысь звёздных бездн, тёмный титан смерти Схаал, увенчанный рогами, хотел забрать его.

И не мог.

Не мог — потому что Морай стал больше драконом, чем человеком, и оттого перестал быть ему подвластен.

Сердце Эйры пропустило удар. Перед глазами помутнело. Укусы на руках стали реальнее.

И тут охваченный огнём маргот склонился к ней ближе, закрывая собой Бога Горя. И встряхнул её:

— Эйра, в строй! — рявкнул он.

Глаза его блеснули и оказались драконьими, красно-рыжими, как у Скары.

Его жар взбодрил Эйру. Он отсёк её от мертвенного холода множества неупокоенных. Она кивнула. Отыскала равновесие и отмахнулась от тянущихся к ней жадных духов:

— Прочь! Я жива — вы мертвы! Ох… маргот, пожалуйста… крыло ласточки, пожалуйста! В сумке…

Через мгновение Морай чертыхнулся, нечаянно схватив сушёную личинку-ильмию. Он брезгливо выкинул её. И сразу после этого небольшое сухое крыло оказалось в эйриной ладони. Она стиснула его и повторила:

— И рукой моей освобождает тебя, маргаса, от… твоей гордости, что не даёт тебе покинуть живых!

Лицо с провалами рта и глаз покорёжилось, дёрнулось, исказилось; призрак отпрянул. А Эйра потянулась вверх. Подталкивая её под плечи, Морай помог ей подняться. И она произнесла заключительную фразу изгнания:

— Схаал забирает тебя — такова его воля, воплощённая мной!

И тут же крик, полный мучительной боли, зазвенел в ушах. Душу разорвало на тысячи обрывков, что растворились в пространстве, ушли в землю; а сама Эйра на негнущихся ногах сделала три шага назад.

— Живое к живому, — прошептала она, и призраки стали рассеиваться. — Мёртвое к мёртвому…

Крик маргасы ещё звенел в ушах, но Эйра поняла, что она вышла из царства теней. Очертания комнаты стали чётче, и ощущения рук Морая на плечах — теплее.

— Всё? — прозвучал над ухом его напряжённый голос.

— Да, — выдохнула Эйра, подрагивая.

Маргот перехватил её руки и поднёс ей к лицу её собственные запястья, на которых отпечатались раны, нанесённые зубами призраков.

— Они возникли сами собой, — произнёс он. — Это…

— Это были… — хотела было ответить Эйра, но осеклась.

Она вспомнила тёмный столп, коим над миром нависал Схаал. И поняла, что её опасения подтвердились.

Её плечи задрожали, и она заплакала. Морай сразу же обнял её и позволил ей прижаться к его груди, чтобы она нашла в нём опору своим шатким ногам и чувствам.

— Ну-ну, жрица, коли б я знал, что твоя работа так непроста, я смотрел бы на тебя иначе, — проговорил он ей ласково. — Но ты одолела мою мать, и это было жутко и потрясающе. Словно чёрная Жница, ты стояла одна против незримой толпы, и ветер иного мира развевал твои тёмные волосы.

Она не могла разделить его восторг.

«Чёрная Жница!» — повторила она про себя не в силах сдержать рыдания. — «Лишь милостью Схаала мне дана такая сила! И такая ответственность. Я служу ему и буду служить всегда; и это значит, что я должна отдать ему тебя, Морай».

Теперь нельзя было отмахнуться. Нельзя было списать всё на собственные фантазии. Она видела божественного супруга своими собственными глазами, и он красноречиво указывал ей на маргота.

Он жаждал забрать его из мира живых.

«Я всегда служу тебе, Схаал», — подумала она и зарылась носом в плечо Морая.

***

На следующий день к могилам Мааля и Морлея добавилось захоронение леди Вельвелы. На похоронах присутствовало на одного человека больше — присутствовала также и леди Мальтара. Девушка осунулась и смотрела отсутствующим взглядом.

Никто не ершился. Каждый из детей Тарцевалей кинул по горсти земли. После чего Морай отправился к Скаре, Вранг — под домашний арест, а чёрная жрица принялась зачитывать заунывную упокойную песнь.

Мальтара продолжала мёрзнуть. Это был первый день секмена, шестого лунара осени, и во всей Рэйке ночи делались чуть холоднее. Кавалеры одалживали плащи своим леди, звёздные ночи становились длиннее, а лошади уже не так охотно лезли в горные ручьи. Это было ещё лето — но не для неё.

«Скоро совсем зуб на зуб попадать перестанет», — подумала она. — «Смолкнут кузнечики. Гьеналы будут выть ещё тоскливее. И ядовитые лягушки, тисовые древолазы, впадут в спячку на время сезона дождей…»

Возвращаясь с кладбища, она обернулась. Теперь у отцовского склепа и последнего покоя Вельга было уже три свежих насыпи.

«С появлением этой жрицы в сборе оказалась вся семья».

Мальтара улыбнулась этой мысли. Поправила свой ворот и посмотрела на махину Покоя.

«Их по ту сторону больше, чем тех, кто остался по эту».

Отдалённый рёв разлетелся над лесами. Мальтара сбавила шаг и сощурилась. Нет, это был не Скара; в небе, далеко-далеко, она разглядела красно-зелёного Мвеная.

Хотела бы она когда-нибудь стать доа? Не каждому человеку с кровью Кантагара было суждено заключить лётный брак. И не каждому дракону тоже. Но Мвенай был так близок ей. Преданный собственным лётным супругом, униженный, изгнанный, он казался потерянным — и никому не показывал этого.

Хотя то же самое можно было сказать о Вранге.

Брат был необычайно молчалив на похоронах. Мальтаре больше не доверяли письма, но она знала, что леди Ланита забрасывает маргота посланиями и умоляет дать Врангу право на перо и пергамент.

Морай оставался, как всегда, жесток и выкидывал эти письма в огонь. Но Мальтара больше не чувствовала внутри ни ярой поддержки, ни осуждения.

Ничего.

Кроме желания получить своё. Расплату за долгие годы службы. За отданную молодость, за растоптанное доверие.

И за узы их родства, что Мальтара всё равно неизменно ставила выше всего прочего.

Она знала, что делать. И шаг её был твёрд. Леди Тарцеваль собиралась претворить сегодня всё задуманное.

Сегодня был тот самый день.

Она отправилась по нижнему этажу вдоль комнат. Когда она подошла к Перстам Мора в чёрной чешуйчатой броне, те по привычке выпрямились перед ней.

— Хощу… зайти… к Врангу, — сказала она неуверенно. Разделённый надвое язык почти зажил, но слова всё равно давались ей с трудом. Она потопала сапогами по пыльному ковру, чтобы стрясти грязь, и вопросительно взглянула на охрану.

— Конечно, миледи, — отвечал ей один из гвардейцев.

«Всё-таки не отнял у меня право проходить через них», — подумала Мальтара.

Злилась ли она на Морая? Тосковала? Точила зубы? С того дня внутри залегла бесстрастная пустота.

Она шагнула в жилище, ставшее брату темницей.

Единственным развлечением Вранга взаперти, в небольшой каморке с видом на конюшню, было чтение. Он стряхивал пыль с давно никому не нужных книг, читал историю и географические заметки, Кодекс Доа и биографии.

Взглянув в его лицо, Мальтара увидела отражение себя самой. Безразличие, уныние и бессмысленность. Однако, когда за ней закрылась дверь, он слегка оттаял и поднял брови.

— Сестра? — молвил он негромко. — Как ты?

— Хршо, — не слишком охотно выговорила Мальтара. Вранг потемнел лицом, сочувствуя. Но она не верила ему ни тогда, ни теперь. — Пршла сказать, что мой черёд.

— Черёд чего?

— Уходить отсюда.

Глаза Вранга распахнулись шире. Он выдохнул, не веря своему счастью, и улыбнулся:

— Мальтара! — он поднялся с запылённого кресла, на котором сидел, и шагнул к ней. Но обнять не решился. — Какая же ты молодец! Как хорошо было бы, если бы ты поняла это раньше.

«Если бы да кабы», — подумала та. Она почти не улыбнулась ему в ответ и продолжила:

— В Арракис. Еду. Окольными путями, конечно.

— Отправься к кузену! Уверяю, он примет тебя…

— Вряд ли, — она дёрнула плечом. — Но я передам от тебя, что скажш.

Вранг тут же встрепенулся и заходил туда-сюда. Два шага вдоль кушетки, три по диагонали комнаты. Для Мальтары главное было, чтобы он не отводил глаз.

Она держала его взгляд, и ему было всё тяжелее отвлечься.

«Я твой друг», — говорила Мальтара мысленно. — «Я делаю, как ты хотел. Значит, я твой друг. Значит, ты можешь говорить со мной честно…»

— Скажи им, что со мной всё в порядке. Что я люблю их, — произнёс он задумчиво. — И что я скучаю. Что Морай, похоже, хочет склонить меня на свою сторону, раз пытается знакомить с драконом… — он притих, опасаясь, что зашёл на скользкий лёд. Но Мальтара ничего не выразила на своём лице. — И что они могут это иметь в виду при переговорах. Он не причинит мне вреда, я думаю. Пусть рассчитывают на меня. И пусть приветят тебя! Ты служила ему много лет, но некому было помочь тебе вылезти из этой ямы. Ты не виновата.

«Ты не прав», — невольно подумала Мальтара. Она не разрывала с ним глазного контакта. И продолжала твердить про себя. — «Однако ты так не считаешь. Ты считаешь, что я жертва обстоятельств. Ты считаешь, что я безобидна…»

Морай считал её искусство бесполезным, но Мальтара никогда не пренебрегала им. Она словно вела с собеседником двойной диалог: вслух она говорила одно, а мысленно внушала ему то, что ей требовалось.

Это её ещё ни разу не подводило. И хотя Вранг был добродушен лишь на вид, а в душе — недоверчив, как дикий гьенал — она знала, что добьётся своего.

Она покивала и улыбнулась:

— Однако я не хчу оставаться в Альтаре, — сказала она. — Пережду и впрёд. Меня манят другие земли. Я хчу покинуть эти края… хчу увидеть море и горы легендрного Сакраала… хчу жить, а не прислуживать одной из сторон этой войны. Денег у меня хвт. Спрвждение есть.

— А если вскоре я стану марготом? Или даже марпринцем? Ты вернёшься?

Она ответила ему долгим взглядом.

«Похоже, всё сработало».

— Псмтрим… — ответила она. Они поцеловались в щёки на прощание. Уже у двери она остановилась и достала из кармана небольшой свёрток. В нём было деревянное колечко. Она положила его на перчатку и протянула брату:

— Взьми. Носи на память обо мне.

— Я смогу передать его тебе с посыльным, чтобы ты знала, что это от меня? — взволнованно спросил Вранг, надевая его на указательный палец.

Мальтара кивнула.

«Отдыхай, Вранг, спи», — подумала она.

Он улыбнулся ей напоследок — и она ушла.

«Любящий семьянин, заботливый брат, достойный наследник», — ухмылялась Мальтара про себя. — «Это не про Морая, но и не про тебя; жалкий, мстительный, хитрый Вранг».

После этого она, не теряя времени, отправилась в покои маргота.

Только вернувшийся от Скары, Морай был у себя. Шлюха ещё не успела прийти к нему с кладбища, поэтому он был предоставлен сам себе и доносам с маятского фронта. Он что-то насвистывал себе под нос; но вид у него был мрачен.

Когда Мальтара с его дозволения вошла, он посмотрел на неё тяжёлым взглядом. Она сделала один шаг, второй, подходя к нему; он не отстранился. Тогда она приблизилась и прижалась к его боку. Спрятала лицо у него на плече.

Он похлопал её по спине, а второй рукой опрокинул кубок.

— Брат… — прошептала Мальтара. Она долго воображала себе этот разговор. Но, когда час настал, слова не шли на язык. Поэтому она сглотнула и дала себе полминуты на то, чтобы собраться. Пока его сердце стучало у неё над ухом.

«Наш Бешеный Дракон из Брезы, наш Безакколадный и наш единственный герой минувших лет», — думала она. — «Что бы ты ни сделал, я не смогу тебя ненавидеть. Таково моё проклятье».

Она коснулась его белых с едва заметной краснотой волос. Полюбовалась тем, как голубые и рыжие блики играют на разных прядах. Поскребла кончиками пальцев по его богато расшитому вороту.

— Ну чего тебе? — наконец спросил он и взъерошил ей копну. — Я знаю, тебе было больно. И я был зол. Но ты всё равно здесь. Мы стая.

— Угум… — кивнула Мальтара. Слёзы засеребрились у неё в глазах. Она никак не могла начать.

— Грустишь по матери?

Она вяло пожала плечами.

— Тогда чего тебе надо? Приласкаться? Я и сегодня не в духе, сестра. Скаре плохо.

«”Не в духе” для меня. Твоя Чёрная Эйра утешает тебя, как бы ты ни был зол или расстроен, и об этом наслышан весь Покой. Но она не знает, сколь быстро проходит твоя любовь, ведь любишь ты только драконов. Ты сам стал одним из них, и люди для тебя — корм».

Она подняла на него глаза. Две слезы скользили по бледным щекам.

— Брат, — молвила она тихо. И он наконец удостоил её взглядом. — Брат, прст знай… Я на твоей стрне. Всегда. Что бы ты ни… и что бы я ни…

— М-м, — равнодушно хмыкнул тот в ответ. Он взял её подбородок и коснулся губами её лба. — Молодец, Мальтара.

Однако она вырвалась, схватила его за шею и перехватила поцелуй губами.

«Я уйду, но напоследок я заберу всё, чего хочу».

— Ай-ай, — зафыркал Морай, чуть не пролив вино. Он отставил кубок, а она толкнула его в грудь, чтобы он сел на кресло. И, не позволяя ему отвлечься от поцелуя, распустила завязки его штанов и расстегнула ремень.

И себе тоже.

— Ты очумела, — усмехнулся маргот, когда она скользнула холодными руками вниз его живота. Однако он положил локти на подлокотники и смотрел на неё безо всякого возмущения.

— Ты меня обидел, — ответила Мальтара, распаляя его своими не слишком умелыми, но уверенными касаниями. — Я хощу…

— Чтобы я попросил прощения?

— Тебя.

— Ох, — Морай вытянул ноги и посмотрел на неё из-под полуприкрытых тёмно-серых глаз. Дьявольская краснота мерцала в их глубине. — Ну ты…

Однако его тело отвечало её стараниям. Мальтара тоже усмехнулась, довольная собой — и без промедления воспользовалась этим, села на него и издала полный удовлетворения вздох.

Морай взял со стола кубок недопитого вина и глотнул ещё. Но она не давала ему отвлечься. Она заставляла его смотреть на себя, пока двигалась вверх и вниз, и сожалела лишь, что не может раздеться и так же впечатлять его пышным бюстом и округлыми бёдрами, как Чёрная Эйра. С фигурой Мальтаре не повезло, она была поджара и сложена как юноша.

Впрочем, она доподлинно знала, что услугами мужского борделя, «Сокола», Морай тоже для разнообразия пользовался. Раньше; когда он был ещё бездумен и не в меру любопытен. Поэтому каждый раз она отгоняла от себя сомнения.

«Красота скоротечна; верность не имеет срока».

Она заставила его тяжело дышать, вынудила его положить руки ей на бёдра, довела его до блаженства…

И в момент благостного забытья он выпалил:

— Ах, Эйра!

Тогда она остановилась и провела пальцем по его шее, снимая капли пота. Посмотрела на него исподлобья. Натянуто и оскорблённо.

— Эйрой называют любую, у которой «р» в имени есть, — отдышавшись, проворчал Морай.

— Угум, — ответила она. — Только не снатных леди.

— Да какая разн…

— Н-нкакой, — буркнула Мальтара. Она не позволила своему возмущению испортить этот момент.

Последний момент, момент прощания. После которого они навсегда расстанутся. После которого он займёт центральное место в её галерее.

Галерее воспоминаний.

Она поняла, что не способна противостоять своей убийственной любви к нему. Поняла, что нобель Куолли был прав. Но не собиралась переходить на сторону мятежного дворянина; равно как не собиралась и оставаться у ног маргота.

Пора было заканчивать. Пора было брать жизнь в свои руки.

Пора оторвать от себя пиявку безответной любовной муки. И забрать себе лишь то, что может принести будущую радость.

Мальтара склонилась к брату, чтобы вновь поцеловать его.

А затем слезла и потянула к себе полотенце, что тот всегда держал неподалёку. Сам же маргот, не меняя своего разваленного положения в кресле, издал долгий вздох и выпил ещё.

— Сходи в мою ванную, — предложил он. — Фурия.

Равнодушный и прагматичный, как и всегда.

Всегда с ней.

— Схошу в свою, — качнула головой Мальтара. — Пока, Морай.

Он пожал плечами в ответ, а она, застегнувшись до конца, ушла.

«Пусть всё завершится сегодня», — подумала она, подводя черту.

17. День конца

После этого Морай прилёг вздремнуть; и весьма рассердился, когда его разбудили. Впрочем, это был Рияз.

— Маргот, — поклонился он. — Пленник настаивал на том, чтобы увидеть вас.

— Пускай заходит, — пробурчал Морай и завязал штаны.

В его опочивальню влетел Вранг под конвоем из двух других Перстов Мора. Он был странно бледен и весь обливался потом, так что маргот почуял неладное и быстро сел.

— Морай, — выпалил младший лорд. — Мальтара! Где она?

— Не знаю, — Морай взглядом послал Рияза на поиски. — Что с тобой?

— Эт-то… — Вранг будто задыхался. У него покраснели зенки, и Морай встал, опасливо глядя на него. Брат нащупал у себя в кармане платок. Он продемонстрировал марготу завёрнутое в него обычное деревянное кольцо. Морай склонился над ним, не притрагиваясь, и быстро спросил:

— Это она тебе дала?

— Да.

— Надел?

— Да, на вот этот палец…

Внешне на руке ничего не отражалось, кроме небольшого покраснения, но она уже отнялась ниже локтя. Морай сходу понял, что это.

«Яд тисовых лягушек. Сперва вызывает усталость, а затем, когда достаточное количество проникает в кровь и добирается до сердца, приходит агония. Любимое орудие Мальтары».

— Давно? — сразу спросил он, не давая растерянному Врангу никаких объяснений.

— Наверное, час назад… может, меньше…

«Она пришла ко мне после него. Этим уменьшила свой срок на отход. Ради того, чтобы со мной переспать?» — скривился Морай. — «Это в её духе. Она дальновидная, но никогда не упустит возможности выразить свои чувства».

— Ладно. Час, особенно если ты лежал, ещё может быть твоим спасением, — сказал маргот. — Снимай рубаху! И на стол.

— Ч-что? — испугался Вранг. Но Персты Мора своё дело знали и уже вцепились в него, сдирая с него одежду, а затем опрокинули его на стол в гостиной.

Морай смахнул упавшие на лицо пряди. Сонливость как рукой сняло. Он ринулся к украшенной богатой резьбой стойке, где у него хранился Судьболом. Вынул меч — и вышел с ним в гостиную.

— Силаса позовите! — рявкнул он в воздух незримым слугам. А сам обеими руками взялся за рукоять меча; гвардейцы без труда сделали то, что от них требовалось, оттянув руку Вранга в сторону от его бока. А один догадался обрывком рубашки замотать затянуть мышцы на уровне подмышки.

Вранг весь дрожал, в ужасе распахнув глаза.

— Б-брат, — выдохнул он, ловя его взгляд. — Брат, постой, я прошу, это же… врачи же… противоядие…

— Если доберётся до сердца, бесполезно, — сказал Морай, примериваясь, где лучше отнять. Он провёл клинком по его взмокшему предплечью, затем дальше локтя, к самому плечу… Не то чтобы он знал доподлинно, как следовало действовать, но времени на консультации не было.

«А Силас слишком туго думает».

— Морай, нет! Пожалуйста! — Вранга задёргался в жалких попытках вырваться. — Не надо! Может, мне поможет противоядие, я не хочу… нет, нет, нет!

«Без правой руки тебе будет неудобно», —признал Морай. — «Но лорду без брата — то же самое, что и без руки».

Поэтому он без лишних переживаний примерился, занёс меч и отсёк злосчастную руку почти у самого основания. Вместе со столом.

Брызнул целый фонтан крови. Лязг, хруст, крик и грохот разлетелись по комнате. Морай резко выпрямился, встряхнув кисти. Конечность была отделена; Вранг разразился воем. Гвардейцы вытащили его из обломков стола.

Тут и Силас подоспел. Юркий старик с лысиной и пышными бакенбардами, он без лишних слов кинулся бинтовать обрубок. Он туго затянул плоть, и его усилиями удалось быстро унять кровь. После чего он заткнул Вранга, дав ему выпить макового сока с травами. Тот остался сидеть, покачиваясь, прямо на полу.

Брат что-то бормотал себе под нос. Но лихая смесь из кровохлёбки, дурмана и макового сока смазывала его слова и мысли. Он словно погрузился в сон наяву.

Хотя Морай по себе знал, что боль это не умаляет. Просто она доходит до разума не столь остро.

Силас не обладал ни каплей эмпатии. Он всмотрелся в огромные зрачки Вранга и сразу же выпрямился, полагая свою работу сделанной. И спросил:

— Что лечим-то, маргот?

— Тисовую лягушку, древолаза, — бросил Морай. На побелевшего Вранга тяжело было смотреть. — И если у тебя есть лекарство от идиотии, тоже дай ему.

«Знал ведь, что Мальтара ему завидует, и принял подарок. Ну не дурак ли? Или просто до сих пор считает её той наивной малявкой, какой она была много лет назад?»

Ярость захлестнула маргота. Он крепко стиснул меч, покрытый кровью брата. И развернулся к двери.

«Я догоню тебя, собака», — только и успел подумать он; Рияз уже объявился у на пороге.

— Она отбыла, маргот, — сказал он быстро. — Дозорные дают противоречивые указания. Похоже, у неё есть двойники. Ваш брат что-то говорил про Арракис…

«Она тебе наврала», — напряжённо соображал Морай. — «В Арракис сейчас ни один дурень не побежит — там всё кругом истыкано заставами и дозорными. Ты пошла бы Пещорным или Ядвинным трактом; и ты знаешь, что я бы так подумал. А значит, ты запутала следы и поехала в Маят».

— Разошлите соколов, — велел он. — На мои границы. Никому не давать проезда до моего особого распоряжения.

«У тебя было меньше часа, куда ты денешься? Действительно, только в сторону Маята. Потому что Маятова дорога идёт кущами и скалами, там можно спрятаться и переждать. А может даже найти какой-нибудь скрытый путь через горы, который я ещё не стерегу».

— Выслать за ней всех моих ищеек, — продолжал он. — Но на сторону Маята — с задержкой.

«Я настигну её сам — с небес».

Он помчался, как гончая, напавшая на след. Лестница, конь, седло, галоп, дорога; кусты мелькали перед глазами, давило пасмурное небо.

«Какова шлюха!» — кипел маргот. — «Впрочем, только шлюх таким сравнением оскорблять!»

Она не могла не знать, что он разглядит её почерк.

«Хочет, чтобы я усвоил, что её ревность смертельна. Не к шлюхам она ревнует; к брату. Ибо ревность её не женская, а родственная. Но она не вправе рушить мои планы своей дуростью!»

Привычным рывком он соскочил с седла и побежал в тёмный зев пещеры. Соскользнул вниз по стёртым камням, захрустел сапогами по костям и кинулся вглубь грота. Угольно-чёрная махина ожидала его на груде останков. Он прокричал:

— Скара, вставай!

Его гневом можно было поднять в воздух хоть сотню драконов.

Он налетел на спавшего зверя и боднул его плечом в щёку. Затем хлопнул по носу ладонью… и замер.

Скара был холодным, как мрамор.

Кровь громыхнула в ушах. Морай дрогнул и сделал шаг назад. Дыхание сбилось, перед глазами поплыло. Болезненное марево смазало всё: прикрытое драконье око, серебрящуюся гриву, тупые шипы.

Он содрогнулся всем телом и вновь кинулся вперёд. Упрямо положил руку на чешую.

И опять тот же мертвенный холод обжёг его.

— Скара, — вырвалось у него из груди, как мяуканье у потерявшего мать котёнка. Он задрожал и упёрся обеими руками в драконий нос, словно надеялся согреть его. — Скара!

Но, даже замерев, даже остановив дыхание и замедлив сердце, он не слышал ничего. Ни самого слабого сопения, ни отзвуков кипящей крови в сосудах. В гроте царила гробовая тишина.

— Скара, — прошептал Морай в пустоту. И прижался всем телом к навсегда уснувшему дракону, позабыв всё, с чем явился сюда.

Ибо всё утратило смысл, даже он сам. Он словно иссяк в тот же миг.

Почил много лет мучившийся Скара; и маргот Драконорез своей душой умер вместе с ним.

Таково было величие и страх лётного брака. Взаимная жизнь. Взаимная смерть. Сила драконьего жара могла склонить чашу весов в пользу исцеления, когда умирал человек. Страсть Морая долгие годы делала то же самое для Скары. Но канат оборвался — и концами ударил по обоим.

Они стали слишком близки. Они стали друг другом. И поэтому дальнейшая жизнь маргота была невозможна, словно нечем стало дышать.

Много часов, до самой ночи, никто не видел Морая. Никто не слышал, чтобы взревело небо, и чёрный дракон поднялся в погоню; никто не заметил жуткой тени в небесах. Поэтому соглядатаи Астралингов уже считали минуты, когда отправят в Арракис знаменательную весть.

Ждать пришлось до полуночи.

Тогда в Покое увидели, как маргот, пошатываясь, один бредёт вниз по тропе. Сей же час множество почтовых соколов покинуло город. Морай смотрел на этот рой — и знал, что это значит.

Но был безразличен.

В Покое его ожидали многие. Напряжённый Шакурх, тяжело смотрящий генерал Шабака, задумчивый Дурик, запыхавшийся с дороги Мавлюд.

— Объявляем боеготовность, маргот? — быстро произнёс генерал Шабака, что держал в руках сразу несколько свёртков для отправки на границу.

Морай смерил его и всех остальных равнодушным взглядом. И, ничего не ответив, пошёл к себе.

Однако его не собирались оставлять в покое так просто. Когда он брёл по коридору, за его спиной раздался скрип ступеней. Грузный купец Мавлюд догнал его.

— Маргот, — обратился он. — Ваш лётный супруг оставил этот мир. Но при его помощи вы выстроили это всё! Целая Долина Смерти — ваше царство, ваше королевство! Ваш кузен на ладан дышит, вот-вот сдохнет; и тогда — вы владыка всей Альтары! Да вас сам диатр одарит титулом марпринца! Вы станете вторым в очереди наследования Проклятого трона! Ну если вам всё равно на это всё, и на свою жизнь, ну хоть по инерции, хоть как-то… попробуйте дожать, и вы увидите, что оно того стоит.

Морай поднял на него глаза. Он был растерян и половину слов пропустил мимо ушей.

Ответил он коротко:

— Беги, Мавлюд. И все остальные, на кого зуб у Астралингов, тоже пускай бегут. Кузен будет здесь уже утром.

Тот сжал кулаки. И выпалил:

— Что ж вы, даёте приказ тысячам своих бойцов сдаться?! Тех, кто поверил в вас, и тех, кто всю жизнь сражался за вас? Тех, кого без вас предадут суду?

— Да, — оборонил Морай и хлопнул дверью, удалившись к себе.

Ему никого было не нужно. Он вышел на балкон с видом на задний двор, оперся о перила и скрестил лодыжки. Холодный горный ветер щекотал покрытое шрамами лицо. На воздухе дышалось легче, и россыпь сияющих звёзд впервые привлекла взор маргота.

«Как красиво», — подумал он почему-то.

В тот день, когда его забыли у горных озёр, и он бродил один, он тоже смотрел на звёзды. Ему было шесть лет. Его с лёгкостью мог отыскать и сожрать горный ирбис. А может, стая горбатых гьеналов.

Но никто не тронул его, а он и не знал, какая опасность ему грозила. Он беспечно созерцал небо и представлял себя там.

«С тобой, Скара, я обрёл жизнь, а без тебя её не было. И не будет».

Имели ли смысл эти звёзды теперь, когда к ним нельзя подняться? Может быть. А может быть и нет.

«Может, я и правда слабак, что не способен жить дальше без него», — вяло подумал Морай. — «Может, я должен превозмочь это. Но мне не для чего. Вот и всё».

Скрипнула дверь. Даже не оборачиваясь, он знал, что пришла она — его Чёрная Эйра. Она приблизилась и остановилась рядом.

Он повернулся к ней и улыбнулся. Она улыбнулась в ответ.

— Какие яркие звёзды, — прошептала жрица и тоже оперлась о перила. — Разгал раскинулся небесной рекой во всей своей красе — вечный ночной дракон. И такой волнующий холод. В этой тьме величие смерти бесконечно.

— Да, — негромко оборонил Морай. И положил голову ей на плечо.

Она стала гладить его по волосам, ничего не говоря.

Молчание разлилось по Долине Смерти. Стрекотали кузнечики. Изредка им вторил хриплый вой гьеналов. Чёрный ворон Краль реял неподалёку, но даже его бранная глотка сегодня не исторгала ничего нового.

Было так тихо и так спокойно. Конец настал.

Морай дрогнул и потёрся щекой о плечо жрицы. И прошептал:

— Скажи, Эйра… что есть в этом мире, ради чего можно было бы остаться?

— Ничего, Морай, — изрекла она. — Всё временно и бренно. То, ради чего ты есть, ты придумываешь себе сам. Или придумывают за тебя. Но в действительности не нужно ничего. И бессмысленно всё.

— Хм, — тихонько хмыкнул маргот и притянул её к себе. Обнял, зарылся носом в чёрные волосы. Она тоже обвила руками его шею. Покачиваясь, словно в танце, которого никто из них не знал, они стояли на ветру и слушали музыку ночи.

В тепле её рук Морай неожиданно ослаб. Он больше не хотел бороться и решать, бросать вызов суверенам и богам. Он отпустил свою судьбу. Перестал желать ею управлять, передал её в чёрные руки жрицы.

— Эйра, — шепнул он ей в плечо. — Утром здесь будут Астралинги. Меня возьмут под стражу, и не далее как на закате кузен покончит со мной.

Её пальцы продолжали приглаживать белые пряди.

— Да, Морай.

— Но сейчас, с тобой, я не столь уверен, — молвил он и закрыл глаза, наслаждаясь её лаской. — Ведь я ещё мог бы защититься — или бежать. Мне ничего на свете не надо, и я ничего не хочу. Однако, раз жизнь — столь редкий дар… Я не стану распоряжаться ею столь огульно. Поэтому я прошу совета. Жить ли мне, Эйра?

Жрица обняла его крепче. Щека прижалась к щеке. Они согревали друг друга, и сердца их бились одновременно.

Она сделала трепетный вдох и стиснула его в своих руках, будто сокровище. Отзвучало несколько пустых секунд.

— Тебе пора умереть, Морай, — прошептала она.

И последний луч надежды, что освещал тёмное дно его души, погас. Он кивнул и спрятал лицо в её волосах.

«Ты права», — подумал он. — «И честна. За это я тебя и люблю».

Он погладил её по спине, успокаивая её порывистые вздохи.

— Не плачь, — молвил он ей на ухо. — Ты же знаешь…

— Д-да, — справляясь с собой, отвечала Эйра. Но слёзы всё же побежали у неё по щекам. — У Схаала никто не мучится и не терзается. Когда ты явишься к нему, всё будет хорошо.

Они прижались друг к другу вновь, маргот и схаалитка. Всё труднее им было согреться на ночном ветру.

Где-то там, в городе, начался переполох. Убегали, бросая свои посты, беглые дворяне и разыскиваемые преступники. Работорговцы, кляня слабость Морая всем на свете, распускали свой товар. Словно раздавленный муравейник, шумела и суетилась Бреза, оставляя лишь растерянных солдат и замирающих от страха простолюдин.

Но здесь, на балконе, было тихо.

Замёрзнув совсем, они всё-таки пошли обратно в спальню. Морай откупорил белого вина и разлил его по кубкам. Они выпили — и им стало легче. Сидя рядом под одним одеялом, они находили особый шарм в том, чтобы отдыхать вот так, пока пылал, кажется, весь мир.

«Я могла бы любить тебя», — говорил её тёмный взгляд.

«И я мог бы любить тебя тоже», — отвечали его алые глаза.

Но оба они были отданы истинной любви. Он жил лишь памятью о своём лётном супруге; а она сквозь тернии всех сомнений всё равно оставалась верна только тёмному жениху.

Иногда они говорили ни о чём. И это ничего приобретало поистине забавные формы.

— Знаешь, я вспоминал, как ты изгоняла мою мать, — протянул Морай, раз за разом рассматривая один и тот же узор на стене. — Ты была как настоящая колдунья.

— Это не колдовство, — покачала головой Эйра. — Это служба.

— И всё же эта сила, неподвластная смертным. Я не привык верить сказкам о Моргемоне, но теперь это не кажется мне пустым брёхом. Её прозывали Кошачьей Диатрис за то, что по всей Рэйке бегали кошки, что приносили ей доносы и чужие секреты. Так она правила крепко и справедливо. Пускай в её годы всякий боялся лишний раз даже рот открыть. Это была королева-ведьма.

Эйра ответила ему белозубой улыбкой.

— Нам тоже в монастыре иногда рассказывали сказки о волшбе былых времён, — припомнила она.

Он кивнул и повесил голову. Уставился на свои колени, провёл пальцем по складкам одеяла.

— Иногда я думаю, на что действительно способны живые, — молвил он. — Кто-то сворачивает шею, упав с крыльца. А кто-то падает с дракона и остаётся жив. Быть может, со смертью так же? Что кому-то — конец всего, то кому-то — ерунда. Лишь небольшой шаг.

— Смерть магии неподвластна, — улыбнулась Эйра. — Смерть однозначна и непреодолима. И прекрасна, когда доверяешь ей. Не только себя. Но также и тех, кого любишь больше жизни.

«Если б ты знала, как я хотел бы ей доверять. Чтобы знать, что Скаре теперь хорошо».

— Многим драконьим лордам нынче приходится полагаться на приказы богов, — промолвил он. — Не получая в ответ ничего. Расставаясь с лётными супругами просто потому, что им так велели. Не надеясь, что то, во что они верят, правда.

— Значит, так нужно, Морай.

— Без них остаётся лишь тупая, болезненная, унылая простота бытия, — оборонил маргот. — Мне даже жаль тех, кто будет в ней жить. Хорошо, что не я.

Лишь на мгновение он всё же допустил сомнение насчёт того, что будет с ним дальше.

— Интересно будет узнать, — вздохнул он и расслабленно прислонился лопатками к изголовью кровати, — что там, «за чертой». Что Схаал убаюкает всех, кого примет, я допускаю… но что будет с теми, кого он отвергнет? Пускай даже это редчайшее явление, и ты уверена, что за всю историю человечества такое случалось единицы раз?

«Не лишним будет приготовиться к тому, что я войду в летописи не только, как Драконорез, но и как тот редкий гений, что пополнит число этих единиц».

— Ругательство, подразумевающее, что Схаал тебя не примет, призвано низвергнуть тебя до уровня нищих, — пространно объяснила Эйра. — Обречь душу на вечные скитания в неутолимом голоде и непроходящем холоде. Сделать её бедняком духовного мира, бесприютного и отвергнутого.

— А что насчёт преисподней? — хмыкнул Морай. — Черти, демоны и диманты, которых мы поминаем всякий раз, когда стукнемся коленом о кровать?

Эйра пожала плечами. Она не разделяла его беспечности. Его лицо было задумчиво и печально.

— Демоны… кто знает. Может, их роль в том, чтобы вносить смуту в людские жизни. Может, они существуют для того, чтобы на том свете наказывать тех, кто того заслуживает. А может, ими становятся сами наказанные.

— То есть, мы вполне ещё можем увидеться?

Она так грустно улыбнулась ему, что Морай понял: ответить ей нечего. То ли она хотела этим сказать, что это будет уже не та встреча, какой она ему представляется.

То ли знала о его будущей судьбе что-то большее, чем он сам.

«Наверняка Схаал уже поведал ей, как истерзает меня», — решил Морай. — «Она просто не хочет меня стращать, ведь её пылкое сердце склонно сострадать».

Он не стал настаивать. Всё равно эти толки не имели смысла.

Несколько часов они просто были друг с другом. Далёкий вой гьеналов долетал до них. Сон не шёл.

— У меня к тебе одна просьба, — прошептал Морай. — Как будет светать, прошу, пойди к Скаре.

«Я не хочу, чтобы она оказалась здесь, когда сюда явится Каскар».

— Морай, — вздохнула Эйра и потёрлась носом о его щёку. — Я не вправе отпускать драконьи души.

— Я знаю, — молвил он. — Но всё равно, вдруг ему хоть что-то нужно. Пожалуйста. Я уверен, ты разберёшь в его урчании то, что ты называешь… последними просьбами.

Она расплылась в улыбке и с нежностью посмотрела на него.

— Хорошо. Я это сделаю.

Они сидели вместе до рассвета. И потом, когда небеса огласил торжествующий рёв Наали, Морай встрепенулся, поднялся и вытащил Эйру из кровати.

— Тебе пора, — сказал он, держа её за плечи.

Её глаза влажно заблестели, и он поцеловал их. А затем — её губы цвета чёрного кофе. После чего он взял тугой кошель золотых рьотов и вручил ей.

— Пусть будет твоё, — сказал он. — Каскару меньше достанется, а ты всегда употребишь на благое дело.

— Спасибо, но мне не нужно…

— Нужно. Купишь ещё лопату, — пошутил он с грустной улыбкой. — Ну же, иди.

— Я ещё приду к тебе, Морай, — дрожа мелкой дрожью, прошептала жрица и погладила его по обветреной щеке. — Я ещё приду.

— Хорошо. Только иди, — попросил Морай и поцеловал её ещё раз. Тогда она, собравшись с духом, покинула его покои.

Он остался один дожидаться кузена.

***

Эйра знала, что ей больше не доведётся жить в Покое. Поэтому она собрала все свои пожитки в сумку; надела на себя много слоёв подаренной марготом одежды, сверху накинув обещанный им плащ из врановых перьев; и ушла из особняка.

Сердце её болело. Мокрые от слёз щёки замерзали в утреннем бризе. Она стискивала букет ароматных маттиол и постоянно прижимала их к своему носу.

«Я сделала это для тебя, мой тёмный супруг», — повторяла она, нетвёрдо шагая по светлеющему лесу мимо Лордских Склепов. — «Я могла сказать ему, чтобы он жил; но сказала, что он должен уйти. Я сделала это. Сделала ради тебя…»

Неслышный плач душил её. И идти было тяжело. Даже несмотря на то, что речь шла, в сущности, о святом — о последнем желании Морая — она не имела сил приступить к исполнению сразу же. Она задержалась на лесной тропе и села прямо у дороги, пытаясь успокоить себя.

«Хоть бы не дрожали плечи», — думала она. — «Я плачу так, как может плакать влюблённая женщина, что стала палачом своему избраннику. Но ведь мой избранник лишь ты, Схаал».

Слёзы от этого не делались слабее. Всхлипывая, она сидела и слушала, как трещат кузнечики слева и справа от неё.

Один из кузнечиков зашуршал по тысячелистнику, что был прямо у неё под ногами. Эйра, поддавшись детскому рефлексу, схлопнула обе руки вокруг него — и поймала стрекотуна.

Тот смолк. Девушка чувствовала, как он плутает по её ладоням и ищет выход.

— Скоро наступят холода, — прошептала она. — И ты погибнешь. Но, пока ты живёшь, ты стрекочешь. Не зная, какой из дней станет для тебя последним.

Величие и спокойствие смерти немного утешили жрицу. Она раскрыла ладони — и кузнечик стрелой вылетел в придорожную траву.

«Мы всем там будем», — напомнила она себе и неловко поднялась на ноги. — «Трое правят миром мудро. Аан ведает над живыми, королями и воинами; Разгал — над зверьми и бурями; а Схаал — над теми, чей час настал. В царстве Троих нет места чудесам, но в предопределённости есть прекрасная, погибельная правда. И я принимаю её с любовью, как принимала всегда».

Она вновь прижала к носу пучок маттиол. И застыла, услышав шорох в кустах. Невидимые гьеналы приближались, присматриваясь к ней. Падальщики наблюдали.

«Кто там?» — думала она. — «Дети Шакали, гривастые псы цвета серебристых тисовых веток? Вы кровь Долины Смерти, что всегда бежит по её венам. Мы с вами ходим по одной и той же тьме».

Осознание того, что её могут попробовать на зуб, заставило Эйру подняться. Она поднялась и побрела вверх по тропе.

«Здесь холодно», — думалось ей. — «Но где-то там, в моих родных краях, нынче светит солнце. Люди идут исцелять свои тела и души, окунаясь в священный Источник… и их чужеземный бог дарует им то, что они просят. Бывают ли другие боги? Бывают ли боги милосерднее?»

Она поёжилась и постаралась унять свои сомнения. Здесь им было не место.

Вступить в жилище даже мёртвого дракона было испытанием храбрости. Но Эйра поборола своё благоговение и упрямо пересекла участок выжженой земли перед зевом пещеры. Мрак грота поглотил её.

Первая косточка хрустнула под сапогом. Эйра замерла. Звук разлетелся и отразился от стен, и ей показалась, что тьма ожила.

Но нет — когда глаза чуть привыкли, она увидела лишь чёрную махину. Мёртвый Скара был неподвижен.

Тогда жрица поставила сумку рядом с тем местом, где начинались кости, и разожгла свою колдовскую свечу.

В полном штиле пламя горело ровно. Потрескивал фитиль. Она смотрела на него и думала — что ей спросить?

«Как ты теперь?» — неловко подумала она. — «Вряд ли он ответит мне. Драконья душа покидает тело очень медленно, и сейчас он меж жизнью и смертью. Схаал не может забрать его к себе — но всё равно пребывает рядом, чтобы отделить его от мира смертных».

Вдруг огонёк дёрнулся влево. И мимолётно обрисовал круг — против часовой стрелки.

И снова влево.

Эйра подобралась.

«Драконья душа — очевидно, не то, что людская», — объяснила она себе. — «Поэтому огонёк идёт влево».

Она огляделась. Сюда едва долетал свет блеклого утра. Вязкий мрак заполнял грот, и её дыхание возвращалось ей взволнованным эхом.

Может это означало присутствие не дракона. А чего-то большего.

«Смерть Морая — здесь. Смерть — здесь».

Она проделала долгий путь и пришла к этому.

Эйра с дрожью в коленях опустилась на землю. Склонила голову перед кучей костей. Её дыхание сбилось, но разум наконец прояснился.

Тёмный супруг ожидал её возле поверженного зверя. Высокая коса в руках его замерла, готовясь пожать драконью душу.

Оставалось лишь узреть его лицо.

Эйра сунула руку в сумку, вытащила пару листьев змееголовника. Потёрла их перед носом. Ни единого призрачного голоса не потревожило её разум; вокруг расползалась лишь звенящая тишина.

Огонёк потянул вперёд. И вновь дёрнулся влево.

«Зовёт меня туда, к венцу этого монумента из костей», — подумала она и без колебаний вытряхнула себе в рот последние капли поганого зелья.

Пламя всё стлалось и стлалось, зовя её наверх, к Скаре.

Действие кадавриков оказалось мгновенным; мир теней словно ждал её. Быстро, как никогда до этого, множество душ прорезалось сквозь темноту. Они блуждали дырчатым туманом, заполняя всю пещеру; но не нападали на неё. Шелест зазвучал в ушах. Образы расплылись. Но Эйра отчётливо видела вытянутые молочно-белые фигуры, сквозь которые просвечивала туша Скары. И жуткие огоньки в месте глаз.

Она занесла ногу над костями — и увидела, что те шевелятся. Из-под раздавленных белых осколков полезли могильные жуки. Закопошились черви, что доселе казались костями. Морок то был или правда — не имело значения.

Шаг, ещё шаг — и костей уже не осталось под подошвами. Вся груда оказалась соткана из шевелящихся трупных насекомых. Эйра ступала по ним наверх, склоняя голову. Только таким ковром могла быть устлана дорога к Королю Разложения и Владыке Мёртвых.

Наверху гудела беспросветная тьма. Теперь это был уже не Скара — а провал в первозданный мрак, что из драконов оставлял после себя всякий в ткани бытия. Смерть подобного существа потрясала мироздание. И возвеличивала смерть.

В этом провале, как пастырь в кромешной ночи, стоял тот, кто был ей роднее живых.

Ноги вязли в кишащей массе насекомых. Но Эйра не сдавалась. Не смея поднимать взора, она упорно месила сапогами безмолвных слуг Бога Горя.

И не брезговала ими, ибо была одной из них.

Наконец она достигла верха живой груды. И припала на колени перед мраком. Она слышала гудение и потрескивание из непроглядной темноты. И, потянувшись к ней рукой, она…

…дотронулась до самой себя.

То был холодный день. Десять лет от роду. Скребущий внутри голод. По пять пальцев на руках, в отличие от многих других, у кого они обмёрзли.

Бумажка с именем сгорела, и надеяться было не на что. Жизни в мышцах осталось так мало, что чёрная воспитанница схаалитов была тонкая, как ткань её сутаны.

Холод измучил её. Колючий ветер блуждал по каменным стенам монастыря. По огромным, пустым коридорам, в которых не задерживалось ни капли тепла. Весь мир поник и съёжился от ночных заморозков.

Но у Эйры хотя бы была «сестрица»; раз не будет имени, то будет сестрица, вот как она думала. И отправилась искать свою подругу по холодным коридорам монастыря.

Та девочка была уверена, что они с Эйрой дочки одного и того же дельца. Он брал их матерей к себе вдвоём, и они понесли от него обе. И пока мать «сестрицы» была жива, она утверждала, что девочки — чёрная и белая — друг другу родня по отцу.

Эйра не знала, так это или нет. Но «сестрицу» она называла Эйрой Голодной. Та никак не могла наесться и тощала на глазах. В тот ледяной день она ушла в свой угол, села на солому, закуталась в мешок и умерла. Такой Эйра и нашла её.

И Эйра села перед ней. Такая слабость одолевала её, что кружилась голова.

Теперь она осталась и без сестрицы.

Тогда она подумала: «Мы же едим голубей и крыс. Мы сами состоим из мяса. Если бы я могла… если бы я могла…»

Но она не могла. Нельзя было поступать вот так.

«Нет. Даже в худшие годы честные люди умирают, но не едят своих. Так не должно быть», — подумала она и заплакала от голода средь холодных стен.

Если бы она могла, как бы она наелась!

И тут холодный вздох ветра коснулся её косы. Она поёжилась; и увидела, как жуки, мокрицы и червяки ползут по полу. Наводняют его, как блестящий грязный поток.

Она сглотнула и протянула к ним руку. Но была так слаба, что не сумела поймать даже неповоротливого жучилу.

И неожиданно голос, умноженный многократным эхом, проблеял над ухом:

— Моё мерзкое дитя-я-я… я дозволяю тебе-е-е. Насыться ею. Вкуси смерть; вкуси меня.

Эйра обернулась и увидела тьму. Тьму, которой не было конца и края, из которой струились потоки пожирателей трупов.

Они стекались к телу Голодной. Жадные, алчущие. Как она.

И Эйра потянулась тоже. Она отрешилась от людей, как всякий, кто разделил трапезу со Схаалом. Стала падальщиком, навозным жуком под копытами Покровителя Забытых.

Смерть дала ей жизнь.

Она понесла радостную весть о милости Схаала остальным своим подругам. «Он разрешает! Он разрешает!» — говорила она. Вместе с другими девочками из женского крыла они пережили зиму, вкушая плоть умерших.

Больше они не голодали. И не боялись погибнуть, потому что знали: их смерть послужит остальным, и сам тёмный супруг доволен ими.

Узнав об этом, настоятель изловил всех, кто был замечен в каннибализме. И распродал их как шлюх. Но Эйра всё же успела спросить у нескольких — слышали ли они то же, что и она? Говорил ли с ними козлоголовый Бог Горя?

Ей отвечали отрицательно. А потом судьба развела их по разным борделям и притонам; узнать, получили ли они такой же дар, стало невозможно.

Но Эйра не осталась одна.

Теперь она никогда не была одна.

Холодный ветер дунул в лицо, и Эйра отпрянула от тьмы в гроте Скары. Она дрожала, слёзы капали с её век; но на лице была счастливая улыбка.

Бог Горя коснулся её из самого Скары. Смерть стяжала всех — и бедных, и богатых. И людей, и драконов. Безразличный к могуществу, равнодушный к титулам, презрительный к роскоши; он был королём падальщиков и нищих, червей и безумцев.

Смрадное дыхание бездны щекотало лицо Эйры. Он смотрел прямо на неё. Незримый, он был перед нею, давая ей великую честь быть с ним здесь.

И в касании этой тьмы Эйра ощущала всё. Счастье и спокойствие. Благословение и нежность.

Всё, что он хотел ей сказать.

Гул крови в ушах смешался с голосами духов.

«Ты верна», — шептали мертвецы. — «Ты тёмная сестра».

«Жница мрачного супруга».

«Великая жрица».

Она всегда была с ним. Почитая мёртвых, исполняя их пожелания, вкушая их плоть и поросль, что выросла из тел. Поэтому и он всегда был с нею.

Этот союз был для неё превыше всего. Какой бы выбор ни стоял — она всегда выбрала бы Бога Горя. Сколько бы ни было сомнений и слёз.

И он давал ей понять, что знает это. Уверенность и сила наполняли её с каждым касанием бездны.

Пускай его объятия не согрели бы её холодной ночью. Пускай он никогда бы не прошептал ей на ухо слова влюблённости. Пускай он не сочетался бы с нею при жизни. Она знала, что под его покровом не будет ни страха, ни боли. И была ему благодарна за это — и за всё.

Столь беззаветная, преданная, жертвенная любовь могла быть незаметна для людей. Но Схаал всё знал.

Я принял твою лепту, гласила его мысль — внутри и снаружи, звеня в крови и пылью рассеиваясь по сознанию.

Я люблю тебя.

Ком встал в горле. Слёзы намочили ресницы. Эйра дрогнула, не смея даже помыслить о том, что это не чудится её разуму — а и впрямь произносится устами Рогатого Бога.

Я забираю то, что тебе дорого, по воле моей. Но за любовь твою дарую тебе назад то, что пожелаешь. Того, кого пожелаешь.

Эйра затаила дыхание. Всмотрелась в гудящий полумрак.

«Кого пожелаешь?» — застыло в мыслях. — «Взамен. Добрый бог желает, чтобы я была утешена. Я не могу попросить Морая, ведь его душа нужна ему. Но он предлагает мне взять другого…»

Голову вскружило. Насколько сильно было величие Схаала? Неужели он мог вернуть ей кого-то, с кем она рассталась?

Мать? Или одного из сыновей, что родились, так и не сделав ни вздоха?

Подругу и сестру, Голодную? Или…

Эйра сжала себе виски и опустила взгляд под ноги.

Разве нужно было просить о тех, с кем она уже попрощалась? Тех, кого уже отпустила под его подол? Образы зрели в памяти, вырастали и беспорядочно сменялись, превращаясь в грязь минувших лет.

Она уже оплакала их. Уже отпустила.

Теперь её сердце рвалось бы из-за Морая, но она не могла попросить Морая.

Тогда в груди громыхнуло, и она произнесла:

— Милостивый Схаал… оставь Скару. Прошу.

Величественного, мудрого, несравненного зверя — который полжизни промучился болью минувших ран ради своей любви.

— Он… — дрогнув, добавила Эйра, — …заслужил жизнь. Я ведаю, то воля богов, что драконы отправляются на восток. Но ты велик, мой тёмный супруг. Сделай так, как желается тебе; лишь позволь ему остаться, чтобы он и дальше мог охотиться и парить, озарять небеса криком и созерцать рассветы.

«Так я буду знать, что хоть какая-то часть Морая осталась на свете. И как бы ни была ужасна его судьба после смерти, его возлюбленный дракон будет жить; и я буду любить его тоже. Любить здесь, ведь там, за чертой, они никогда не смогут быть вместе».

Несколько минут девушка слушала тишину. Шепотки и гул исчезли. Так, словно она оглохла. Но Эйра терпеливо молчала, пока не прозвучал ответ.

Пламя иссякает в мире. Не может его быть больше. Только меньше.

«Он не принял мою просьбу», — поняла она и смиренно склонила голову. — «Драконы должны уйти».

Однако ты моя возлюбленная невеста, — беззвучные слова перебили её мысли. — И любовью твоей жертва твоя сильна. Оставь это пламя мне — мои персты погасят его, но возвратят жизнь.

Лишь помни, нить должна быть разорвана.

Прикоснувшись к ней в последний раз, мрак рассеялся. Грот опустел. Гудевшая доселе темнота оставила после себя лишь череп козла. Без нижней челюсти и без части затылка; череп был словно маска, что носили когда-то высшие жрецы Схаала.

В те времена, когда их ещё не смели равнять с одними лишь бедняками. Когда-то, когда они владели колдовством плоти и крови; стращали даже королей. Когда Жнец и его Шакаль ходили по стылым предгорьям.

Эйра содрогнулась от восторга и взяла череп в обе руки. Её мутило; но, расплываясь перед глазами, её новая регалия дарила ей счастье пуще диатрийской короны. Она подняла взгляд и упёрлась им в матовую чешую Скары.

Она была здесь, в гроте, на костях, у тела мёртвого дракона. Она чувствовала, что Рогатый Бог удерживает его.

Теперь оставалось лишь добиться того, чтобы Морай ушёл за черту. Тогда Схаал взмахнул бы длинным рукавом — и душа возвратилась бы в дракона.

Дракона без пламени.

Мурашки побежали по коже. О чём она попросила? Зачем? Опущенные веки Скары страшили её и манили. Она не могла забыть великолепия полёта и величайшего уважения к нему.

Но стоило ли ей вмешиваться в легендарный лётный брак Морая и Скары?

С другой стороны, имел ли этот брак смысл там, где расторгалось всё?

«Морай сам говорил, что мир без драконов опустеет. И пускай так угодно богам, ради меня Схаал пошёл на уступку. Он сохранит Скару в таком виде, чтобы ему не требовалось уходить».

От этого что-то расцвело в груди девушки. Она надела маску из козлиного черепа, ощущая невиданную доселе силу.

Она будет служить. Уйдёт далеко, в свои родные земли, и будет там славить Схаала, попирая чужих богов. И при этом душа её будет петь, осознавая, что где-то всё ещё летает Скара.

Дракон и человек.

— Да будет так, — прошептала она.

Сегодня она обрела статус Жницы — живой служащей мёртвого, избранницы Бога Горя.

18. Эшафот

Под домашним арестом Морай откровенно скучал. Он просто сидел в своей же комнате; под окнами и под дверьми его стерегли рыцари Астралингов. Прибывший Каскар был принесён на деревянном кресле. У него не хватило сил даже для того, чтобы как следует вмазать кузену по лицу.

— Сроку тебе до вечера! — простонал измученный лихорадкой марпринц. — Разберёмся, что тут у тебя — и сдохнешь на площади Божьей Милости!

Каждое слово давалось ему с трудом. Каштановые кудри слиплись в чёрные сосульки, глаза запали, язык путался в зубах.

«Каскару не откажешь в упрямстве. Он может уломать даже Схаала подождать ещё немного, лишь бы успеть запечатлеть свою победу — и отомстить за отца».

— Жду-не дождусь, — усмехнулся Морай в ответ.

В холле звенели шпоры и мельтешили адъютанты. Весь Покой наполнился суетой вражеского командования.

Морай поймал взгляд одного из сопровождающих Каскара. Это был доахар, сэр Миссар Линн; Морай узнал его. Будто в зеркало посмотрел: тот был старше, но в нём за тёмными прядями волос и тяжёлой челюстью угадывалась стать и ретивость настоящего Тарцеваля.

И в глубине глаз, наверное, тоже была такая же краснота.

— Марпринц, умоляю, дозвольте мне обкарнать этому демону пальцы, — хрипло произнёс доахар. Он весь пылал тёмным огнём ненависти.

Куртуазный Каскар поиграл желваками и брезгливо посмотрел на Морая. Тот был поставлен на колени гвардейцами. То и дело рыцари норовили ткнуть его в спину, чтобы он клюнул носом пыльный ковёр. Всякий мечтал отыграться на Безакколадном.

Но прославленная честь Астралингов не позволяла им такого удовольствия.

— Нет, Вранг потребовал не причинять ему вреда до казни, — процедил Каскар. — И мне пришлось согласиться, ведь сам он тоже плох. Все мы, чёрт возьми, тут смотрим в зеркало, а видим Схаала.

Морай расхохотался, но генерал Астралингов отвесил ему смачную пощёчину, и он примолк, прикусив язык.

После этого маргот, собственно, был заточён в собственной спальне. Его стерегли не столько для того, чтобы он не смог сбежать; сколько для того, чтобы к нему не ворвался кто-нибудь из рыцарей и не прикончил его. Целое поколение альтарских воинов выросло на желании отомстить ему за убитого отца или угнанную в рабство мать.

Иногда он смотрел в окно. Там происходило много интересного. Суетились латники, командиры подсчитывали добычу, разведчики выискивали тайные ходы. Один раз показалась и леди Ланита; прекрасная леди пробежала по вытоптанной земле. Её допустили в Покой лишь после того, как воины Астралингов тщательно осмотрели каждый уголок.

На ходу она обернулась и что-то приказала личной гвардии. Те покивали. А после отправились убивать свору Морая.

Слушать визги гьеналов ему стало тяжело. Он сел на постель и задумался.

Рёв Наали восторгом и горечью звучал над Долиной Смерти, будто искажённый эхом гром. Эта бойня была лишь первой ласточкой. Основные войска марпринца продолжали прибывать, и вместе с ними — законники и тюремщики, а также белое Воинство Веры. Они вступали в схватки с зазевавшимися головорезами, разоряли ставки разбойничьих авторитетов и склады, освобождали рабов — и предавали мечу всякого, кто переходил им путь.

Воины Астралингов блокировали тракты, не позволяя никому уйти, а Воинство Веры с удивительным для церковников хладнокровием проливало реки крови. Разумеется, никто не разбирался досконально, кто из местных был беглым каторжником, а кто уже родился здесь.

Война вообще не знавала понятия справедливости.

«Даже странно как-то куковать тут нетронутым, когда там такая резня», — думал он. — «Мавлюд, полагаю, сбежал. Исмирот тоже должен был получить новость и не возвращаться в Брезу. А вот куда ускользнула Мальтара… ну, она девица хитрая, не пропадёт».

Он вздохнул и посмотрел на недопитое вино.

«Хорошо хоть это у меня осталось. Скучен день до вечера, коли делать нечего».

В некоторой мере его развлекло появление доахара Миссара. Рыцаря допустили внутрь. Тот, звеня латными сапогами, прошагал в гостиную маргота. И со жгучей злобой смерил Морая взглядом. Можно было представить, как он негодовал, видя вольготно разлёгшегося на диване тирана с кубком в руке.

— Я получил твоё послание, мятежник, — процедил доахар. — И прочитал его. И выкинул.

— А, — поднял брови Морай. — Кстати, надеюсь, ты позаботился о том, чтобы обитель разврата твоей маменьки не пострадала от этих бешеных паладинов.

— Это не твоё дело! — рявкнул Миссар и рукой сбил бутылку вина, так что та упала и разбилась, лишив Морая возможности продолжать распитие. — Бордели есть в любом городе и не интересуют их! Они уничтожают притоны, контрабандистов, подпольные рынки рабов и оружия, которые ты тут развёл!

— Как мило с их стороны, — усмехнулся маргот, поигрывая кубком в руке. — Они так делают только там, где не подписали с ними уговор, а в остальных провинциях им всё нравится.

Миссар шагнул вперёд, источая ненависть.

— Я не почесать языком к тебя явился, ублюдок.

— Я слушаю, доахар.

«Забавный рыцарь. Прежде я думал, что, не пожелай Вранг быть моим наследником, подошёл бы отцовский бастард. Но теперь я вижу, что напрасно. Этот слишком пропитался Астралингами».

Миссар оскалился и продолжил:

— Я мог бы понять тебя, как человек с кипящей кровью Кантагара в жилах. Но твой дракон сделал тебя чудовищем. Или ты его; не знаю. То, что ты сотворил с Ланитой, тебе не простят ни люди, ни боги, и будешь ты навеки проклят. И за дело. Ты моральный урод и садист, которому не место на земле.

— Я не слышу твоё бухтение за визгом собак, которых ваши рыцари доблестно крошат в мясо!

— Не пытайся выставить нас жестокими! Это ты начал. Это ты нагнал сюда преступников, уродов, негодяев со всей Рэйки и окрестностей. Это ты напал на марпринца Кассата без объявления войны. Это ты с младых лет услаждался зрелищем пыток своих придворных и подданных. И это ты обесчестил Ланиту.

— Ты так часто поминаешь её, что у меня закрадываются сомнения, — проурчал Морай.

— Напрасно. Она лишь доказательство тому, на какие зверства ты способен с беспомощным, вверенным тебе человеком.

— Не сомневаюсь, она хорошо отыгралась за случившееся на привязанных гьеналах.

Лязгнул клинок. Доахар выхватил его из ножен и рявкнул:

— Клянусь честью, я мечтаю отрезать тебе твой гнилой язык, Морай!

— Ты путаешь, — потешался Морай. — Ты хочешь отрезать мне не язык, а пальцы. За Ланиту. Она твоя любовница, верно?

— Она твоя кузина, — произнёс Миссар отчётливо. — И моя. Ты позор своей семьи. И всего нашего рода. Надеюсь, Каскар воздаст тебе самой жуткой казнью.

На сем он ушёл. Мораю оставалось только пожать плечами. Примерно так он себе и представлял себе их единственный разговор; жаль, что им не довелось познакомиться раньше.

«Любовь проходит, чувства женщин остывают», — подумал он. — «Но потакание церковным крысам останется в твоей судьбе навсегда, Миссар. Когда прокричит последний дракон, ни Ланита, ни любая другая красавица не смягчат твоё сердце — сердце, которое отдано лишь крылатым хищникам».

К счастью, солнце уже склонялось к закату. И Морай уже не рассчитывал на какие-либо удовольствия в последние часы к своей жизни; но тут дверь отворилась вновь.

На пороге появилась его Чёрная Эйра в причудливом козлином черепе, что носили схаалитские жрецы. Рыцари допустили её к марготу лишь тогда, когда она трижды поклялась, что пришла отпустить ему душу перед казнью; и когда Вранг прислал посыльного с дозволением на эту встречу.

Вранг проявлял на удивление много заботы о заключённом под стражу брате. Видимо, хотел воздать ему за спасение перед казнью.

Морай расплылся в улыбке и встал, чтобы приветствовать подругу поцелуем. И она с удовольствием ответила ему. Она пришла не просто так; в её руках было мясо с огня, нанизанное на вертел. Совсем немного, невнятного запаха, но хорошо поджаренное.

— Решила, что я проголодался, дорогая? — улыбнулся маргот.

— Не совсем, — произнесла она необычно внушительным для себя голосом. Он пытливо всмотрелся в её глаза, видневшиеся из глазниц козлиного черепа.

Внутреннее спокойствие и некая глубокая мысль словно охватили её целиком. В ней ощущалось величие, что сквозило в каждом взгляде и каждом жесте.

Он ясно ощутил: близость его смерти породнила её со Схаалом ещё сильнее.

Морай склонил голову набок. Он коснулся её плеча и проводил её к себе на диван, где они расположились рядом друг с другом. Наслаждаясь её присутствием, он стал гладить её по колену.

— Решила меня отравить? — нежно спросил он, заглянув к ней в глаза со всей теплотой, какую можно было вложить в эту фразу. — Ты ведь серьёзно относишься к клятвам, и ты пообещала при входе сюда, что не сделаешь этого.

— Нет, милый, — прошептала Эйра. — Я не хочу тебя отравить. Я хочу… я хочу облегчить твою участь.

Он скосил глаза на угощение.

— Схаал будет суров к тебе, — дрогнувшим голосом произнесла она. — Ты ведь и сам знаешь.

— Знаю.

— Я хочу, чтобы он отнёсся к тебе иначе. Чтобы принял тебя как своего. Чтобы у тебя… у тебя… — она замялась, блуждая глазами. — Был шанс вступить в его царство, обрести покой.

У Морая закрались некоторые сомнения. Он сощурился и всмотрелся в её скрытое черепом лицо.

— И для этого я должен…?

Она подняла вертел и торжественно презентовала ему, будто кузнец — свежевыкованный меч.

— Ты должен успеть отречься от людского, — заговорила Эйра внушительно, мерцая своими тёмными глазами из костяных глазниц. — Ты должен умилостивить Схаала, иначе он может не принять тебя. И ты останешься потерян между мирами, куда даже я, быть может, не дойду за тобой. Разлучённый не только со Скарой, но и с великим круговоротом Смерти и Жизни. Прошу… — она набрала в грудь воздуха. И неожиданно её мрачное лицо озарилось многозначительной улыбкой. — Сделай это.

«Стать ближе к Схаалу можно лишь отрешившись от всего человеческого, став для людей мерзким, как мерзко для них всё сгнившее и мёртвое…»

Морай распахнул глаза и уставился на угощение, которое заманчиво блестело у него под носом. Куски были маленькие ижилистые, прямо как…

Рука человека.

Кровь застыла у него в жилах. Но тут же он усмехнулся Эйре в ответ, ошеломлённый и весьма впечатлённый.

— Ты… так значит, вот то, с чего ты начинала, — промолвил он. — Вкусила плоть своего родича.

Её долгий взгляд отвечал согласием.

Поражённый, Морай выдохнул, неловко ухмыльнулся и потёр лоб. И заметил:

— Эта рука… Полагаю, ты достала её у Силаса… однако же… она была отравлена, если что. Не думаю, что яд древолазов ещё живёт в жареной плоти, но…

Он смолк сам по себе, поняв, что Эйре безразличны его рассуждения. Она уже была здесь, перед ним, добыв ему то, что приобщало его к Схаалу — и к ней. Она ждала, что он скажет.

Морай опустил взгляд на омерзительное кушанье. Он не испытывал от этого тошноты. Мало ли было людей, что в безумии или голоде бросались жрать друг друга. Церковь жестоко карала подобное, ибо Аан запрещал даже помыслить о том, чтобы отведать человеческого мяса. А особенно — родного брата.

Но не таков был маргот, чтобы его это смущало. Всю жизнь он ломал законы, мирские или церковные, здравого смысла или даже собственного тела. Изучив глазами яство из вранговой плоти, он вновь взглянул на Эйру.

И улыбнулся:

— Из симпатии к тебе, дорогая, я съел бы даже пригоршню опарышей, — промолвил он мягко. — Но именно к тебе. Схаал меня не интересует.

Она вздрогнула. Её чёрные пальцы стиснули оба конца вертела.

— Ты предстанешь перед ним этим же вечером, — прошептала она. — Ты вступаешь туда, где не поможет ни меч, ни крепкое слово. Полностью отдашься на милость Владыки Забытых. Ты не можешь отвергать его тогда, когда ты уже одной ногой перед ним.

Морай крепче сжал её колено и любовно пригладил складки дорогого уличного платья, что успел пожаловать ей перед всеми этими событиями.

И которое она носила под плащом из врановых перьев.

— Могу, — улыбнулся он. — И буду. Не служат драконы ни Схаалу, ни другим богам — не стану и я. И если мне суждено мучиться и терзаться остаток веков, я на это пойду. Но не опорочу память Скары. Я знаю, ты хочешь позаботиться обо мне, дорогая… Но не нужно.

Она часто заморгала и разочарованно поднесла вертел обратно к себе.

— Уп-прямый… — прошептала она, едва сдерживая слёзы. — Твоя любовь погубит твою душу…

— Пусть так, милая, пусть так. И пусть другие доа склоняются перед богами, но я не стану. Я не хочу. Когда мы летали под облаками, мы сами были богами. Скара ушёл, не молясь и не боясь. И я уйду так же.

Эйра затаила дыхание, словно хотела что-то сказать. Но затем нахмурилась и качнула головой. Она не стала бы проявлять снисхождение к тому, кто не собирался склоняться перед её тёмным супругом.

Хотя и очень хотела.

Аромат мяса отвлёк её от внутренних метаний. Сама того не заметив, она задумчиво повела носом.

«Для схаалитки это изысканное блюдо», — подумал Морай. — «Но вряд ли ей удавалось есть его достаточно часто».

Эйра приступила к трапезе одна. Он наблюдал на ней с восхищением.

«Человек способен пасть так низко, что в конце концов заставит сомневаться всех стоящих выше, кто из них на самом деле занимает истинную высоту».

Она довольно быстро покончила с тем, что оставалось от вранговой руки, и отложила вертел на стол. А затем утёрла рот рукавом, не давая забыть, что она принадлежит к низшему сословию.

— Ты время от времени делала это, пока жила в Брезе, правда? — спросил Морай. — Ты никогда не даёшь Схаалу позабыть, сколь ты верна ему.

— Да, — отвечала Эйра. — Давно, ещё в Морских Вратах, я поняла, что это нетрудно. На меня на улице напал насильник, а у меня был мой амулет с ключами. Я дождалась, когда он задерёт мне юбки, и воткнула ключ ему в глаз. А потом придушила. И съела. Такое случалось со мною часто, поэтому я всегда любила ходить ночью одна. Я знала: Схаал либо встретит меня в своих чертогах, либо даст мне отбиться. И до сих пор моя вера в это никогда не подводила меня.

Морай был поражён и не мог отвести от неё глаз, пока она рассказывала.

— Когда меня начинали подозревать в подобном, то перепродавали в другие бордели, — продолжала Эйра. — Я ходила по рукам. И я никогда не зарилась на тех, кто честно платил за доступ к моему телу. Всему положена своя цена. Однако мужчины привыкли получать своё бесплатно, и, чем крупнее были города, где я жила, тем больше мне удавалось есть. Я обзавелась кинжалом, — она извлекла небольшой костяной клинок из рукава. — Его подарил мне один странник, что присоединился к моей трапезе у обочины. И стало ещё легче. Я забыла про голод, и даже самые тяжёлые дни и ночи работы были не в силах истощить меня.

Вздохнув, она довершила с улыбкой:

— «Дом культуры» оказался местом действительно культурным, где было сложно пожарить что-то для себя без чужих глаз — одно помещение… паркет на полу, откуда было бы слишком трудоёмко вымывать кровь… И строгий надзор Почтенной. Я несколько ограничила свои аппетиты. Однако мне нужно было хоть как-то поддерживать свой дар. И я нашла выход. Я воздавала славу Схаалу, поедая кадаврики, что вырастают на телах — и до сих пор это та лазейка, что позволяет мне приобщаться к царству теней.

Морай покачал головой, теряясь в противоречивых ощущениях, и огладил её по плечу.

Он нигде не слышал, чтобы Схаал в действительности покровительствовал людоедству. То, что направляло Эйру в этом, было её личной интерпретацией. И она верила в неё, как он верил в свои силы.

Во многом они были непохожи, ведь Морай отрицал человеческое так, как это делал дракон: свысока, из позиции силы и славы. А она отстояла по другую сторону, на глубине самой глубокой могилы, в самом позорном бесславии.

Но оба они были не сами по себе. Его питал лётный брак; а её — вера в её понимание Бога Горя.

Его дракон умер. А её Схаал; мог бы он в какой-то момент отвергнуть её? Или оказался куда более надёжным супругом?

Морай не знал, но никогда ещё он не был так обескуражен женщиной, и никогда доселе ему не хотелось припасть к её ногам. Он склонил свою увенчанную светлой гривой голову и прижался к груди Эйры. Но она не обняла его.

— Я пришла отпустить тебе грехи, маргот, — произнесла она торжественно. — И при входе поклялась, что сделаю это.

— О, конечно, — с наигранной податливостью проурчал Морай. Он заставил себя отстраниться от её тёплого живота и встать. Преклонять колени, читать молитвы, посыпать голову пеплом — после таких откровений он готов был сыграть во что угодно со своей великолепной чёрной жрицей.

Эйра смерила его долгим взглядом. Она сидела на диване величественно, как маргаса. Или как коронованная диатрис. И её тёмное точёное лицо выражало осуждение и высокомерие.

— Ты полон грехов, — вынесла она вердикт.

«Как ей к лицу это величие».

— М-м, — согласно отозвался Морай.

— Каждая часть одежды на тебе — это грех.

Он поднял брови. И расплылся в широкой ухмылке.

«Если такова изначальная вера в Схаала, я должен был оставить их жрецов вместо аанитских. Жаль только, что мне попадались формалисты, а не истинные адепты».

— Начнём с плаща, — провозгласила Эйра. — Это твоя гордыня.

Он расстегнул фибулы и послушно скинул украшенный драконьей вышивкой плащ на пол.

— Потом этот пояс с пустыми ножнами. Твоя бессмысленная жестокость.

Звякнул ремень, упавший на паркет вместе с кошельком.

— Твои перчатки. Вездесущие руки, жадность и ненасытность.

Лайковые перчатки упали сверху на всё остальное.

— Твоя… рубашка? — протянула она.

— Это котта, — подсказал Морай. — Что она?

— Это твоя самоуверенность и эгоизм. Снимай.

Он распустил завязки у шеи и скинул с себя расшитую золотой нитью янтарно-рыжую котту.

— Сапоги — это твоё неверие. Ты ходишь по земле так, словно будешь вечно топтать её.

Сапоги со шпорами тоже были отставлены в сторону. Холодный бриз пощекотал обнажённый торс Морая, но тот лишь продолжил разоблачаться с ещё большим усердием.

— Твои штаны — твоё вероломство, — продолжала отчитывать Эйра, словно госпожа — провинившегося слугу. Она весьма подобающе расположилась, закинув ногу на ногу. — Ты обманываешь даже тех, кто всегда был верен тебе.

«Если бы Иерофант был такой женщиной, я бы, пожалуй, вступил в Конгломерат».

Морай послушно стянул их и остался в одних кальсонах.

«Если сюда заглянут рыцари, она навсегда будет лишена статуса жрицы в Брезе», — мимолётом подумал он. — «Но ни одно формальное поругание не заставит её отрешиться от служения».

— Это твоё неглиже… — протянула она с усмешкой. — Твой страх. Твоя слабость. И твоя ничтожность перед истинными силами этого мира. Всё, что ты скрываешь. Снимай.

И он с удовольствием послушался. Эта игра распалила его, и поэтому он был весьма возбуждён, невзирая на прохладный ветер с улицы.

Эйра взяла его кубок и допила остатки вина. А затем закинула ногу на ногу и покачала сапогом.

— Теперь искупляй, — прошептала она. — Ты знаешь, что делать.

«О, я знаю».

Он подошёл и присел на одно колено. Положил её лодыжку на своё бедро и расшнуровал сапожок. Затем второй. Откинул их в сторону и приподнялся, снимая с неё накидку. После стянул перчатки, расстегнул пояс. И остановился, рассматривая козлиный череп.

— Ты… если б я стал диатром Рэйки, ты была бы моей Верховной Жрицей, — промолвил он, не скрывая своего восхищения. — И после битв мы пировали бы телами убитых врагов.

— Не знаю, как Рэйка, но меня манят мысли о моей пустынной родине, — прошептала Эйра. — И отправлюсь туда, если всё сложится. А ты… разве хотел когда-нибудь занять трон?

Морай усмехнулся и потёрся носом о белёсую переносицу козлиного черепа.

— На самом деле, я думал об этом. Даже сватов послал к племяннице, чтобы заручиться… впрочем… это уже бессмысленно. Пускай в это играются Вранг и Каскар, дорогая. Там наверняка будет на что посмотреть.

После он снял с её головы череп. Расцеловал тёмное лицо. А затем приподнял её под ягодицы, стянул с неё несколько слоёв рубашек и оставил её обнажённой. Тёмная кожа покрылась мурашками, и он сразу же приник к ней губами — и стал касаться ключиц, шеи, груди и живота.

— Помни про лопату, — прошептал он, целуя её ближе к промежности.

— М-м? Что? — наслаждаясь его ласками, уточнила она.

— Лопата, не орудуй ей, — фыркнул Морай. — Воздержись ещё пару лунаров.

Она вздохнула с нотой возмущения.

«Нашёл время», — означал этот тон. Или: «Я давно уже не соблюдаю предписания врача».

Маргот усмехнулся. Но, глядя в её скульптурное лицо, он расхотел иронизировать. И прильнул к ней.

Их тела соединились в последний раз, и это было прекрасно, как последняя трель вечернего соловья перед казнью.

***

На закате стих весь город. На площади Божьей Милости, перед чёрным пятном, оставшимся от триконха, хотели выставить эшафот; но сделать это так и не успели из-за разразившихся беспорядков. Поэтому Морая с подводы высадили прямиком на брусчатку.

Рыцари Астралингов в голубых плащах и Воинство Веры в белых образовали массивное оцепление. Множество людей, особенно оборванцев, ломилось посмотреть на происходящее. Зеваки толпились на крышах и балконах, печных трубах и стенках.

Но Морая от галдящего сброда отделяло пять рядов тяжёлой конной стражи, и потому зрелище из его убийства вышло бы неважное.

Хотя сам он представлял из себя то ещё зрелище. Он надел свой лучший наряд, ярко-рыжий, украшенный золотой нитью. И поверх этого облачился в сюрко — просторный плащ-нарамник с его гербом, что обычно надевался на доспехи. Сюрко было чёрное с ярким драконьим глазом на груди.

В таких сюрко рыцари выезжали на турниры и оруженосцы опускались на колени перед акколадой. Морай ожидал казни примерно с таким же рвением.

Вдоль выжженой линии фундамента расположились новые хозяева Брезы. Весь белый, покрытый холодным потом Каскар пребывал практически в бреду. Он с трудом держался вертикально на принесённом для него резном стуле. Однако он был облачён торжественно. В кольчугу, наплечники и тоже сюрко. Его герб был вышит со всем тщанием: серебрящийся белый цветок, похожий на астрагал, что распустился на голубом просторе небес. В руках Каскар сжимал длинный фамильный меч, Честный. На гиррите он носил имя Нобилард.

Рядом с ним стояла Ланита; она тоже носила одеяние для праздника. То было васильковое платье с золотым колье. Она постоянно касалась руки брата, если тот впадал в забытье.

Подле Ланиты застыл Вранг. Он тоже был плох и бледен, но явно принял немало кровохлёбки с маковым соком. У него были очень большие зрачки. Однако боль была подавлена, поэтому он ровно держался на ногах; и плащом на одно плечо умело скрывал отсутствующую руку. Зуб Мордепала уже висел у него на груди, не дожидаясь официального перехода наследства от брата.

За Врангом виднелся его — или не его — сын Вранальг. Поджарый, если не сказать худосочный, мальчик имел некрасивое родимое пятно на половину бледного лица. У него были ломкие седые волосы. Но всё же очень ясный, цепкий взгляд. Он смотрел на Морая с ненавистью и одновременно — с некоторым волнением.

«Он вырос в течение этой войны», — подумалось Мораю. — «Я для него омерзительная, но легенда. Может, именно поэтому он упросил папеньку взять его с собой в захваченный город».

Дальше стоял Иерарх Сафар, жрец в пышных белых одеждах, что благословлял город двумя поднятыми перстами.

— Полнолуние — час Разгала, — проповедовал он. — Новолуние — час Схаала. Половина луны, как чаши весов, — час Аана! Сегодня его ночь, ночь правосудия и справедливости.

А за ним были командиры, рыцари, советники — в блистающих одеждах и латах.

Доахар Миссар стоял дальше них всех с флейтой. Он следил за Наали — огромным змеистым драконом, что возлежал на выжженной части площади и издавал то рычащие, то посвистывающие звуки. Доахар следил, чтобы Наали не рассердился на галдящих горожан и иногда играл успокаивающие, понижающие ноту мелодии. Но Наали не был дураком. Он сразу поймал Морая взглядом зорких голубых глаз, и, торжествуя, оскалил полную острых зубов пасть.

Гвардеец толкнул Морая в спину. У него были связаны запястья, но свободны ноги. Поэтому он невозмутимо прошагал к ожидавшей его знати. И остановился перед кузеном Каскаром, послушно склонив голову.

«Ты покончишь со мной, но вряд ли восторжествуешь», — подумал он. — «Ты и сам уже стоишь подле Схаала».

— Морай, — прохрипел Каскар и вздёрнул свой орлиный нос. Каждое слово едва-едва прорывалось сквозь сипящее горло. — Твой город так же невыносим, как и ты. Мы даже не сумели воздвигнуть тебе эшафот. Здешняя чернь остервенелая, как нигде.

Морай пожал плечами и усмехнулся.

— Не могу поверить, что вижу тебя связанным и покорным, — продолжал Каскар. Его голос смягчился искренним облегчением. И радостью. — Именно так всё и должно было закончиться.

Они посмотрели друг на друга. Во взгляде кузена промелькнуло подобие сожаления.

Каскар знал, что его путь тоже подходит к концу. Но за столько лет он перестал жить за пределами их кровного противостояния. Он так привык к их вражде, что признавал — расставаться с Мораем в какой-то степени огорчительно. Больше не будет их дуэлей в небе и яростных поединков в поле.

Не будет и повода держать при себе Наали.

Драконов не будет тоже.

Всё кончилось.

Маргот не разделял этой грусти. Война уже не имела для него никакого смысла, и он не думал о ней.

Он украдкой осмотрелся и увидел, что неподалёку, подле рыцарей, стоит его Чёрная Эйра. Должно быть, она допросилась попасть в оцепление на правах единственной схаалитки Брезы.

Она держала свой козий череп в руках и смотрела на него с ободряющей улыбкой. Но он догадывался, какая боль застыла в её тёмных глазах.

«Не грусти за меня, жрица», — подумал он с теплотой. — «У тебя своя дорога».

Кроме неё он видел много знакомых лиц. Но то были лишь его многочисленные враги, нажитые за эти годы. Они с нетерпением ждали экзекуции.

«Я тоже хочу лишь одного: подвести черту».

Морай перестал оглядываться и вновь повернулся к Каскару. Тот продолжил свою речь.

— Ты… сдался, — произнёс марпринц. И улыбнулся. — Мы дошли до Покоя, не встретив сопротивления от твоей организованной армии. Я отплачу тебе милостью за милость. Я хотел повесить тебя, как последнего бандита; но теперь, в согласии с мнением семьи, сестры и зятя, я дарую тебе смерть, достойную доа.

Хриплый рык, перетекая в стрёкот, разлетелся над площадью. Морай восхищённо захлопал глазами.

— О, спасибо, дорогой кузен! — с искренней признательностью молвил он.

— Не благодари, — поморщился Каскар. — Наали и я много лет мечтали об этом дне. Я — с того дня, когда ты вероломно убил моего отца. Он — с тех пор, как здесь, на этой площади, ты зарубил Хкаурата.

Он перевёл дух. И довершил:

— Ты погубил дракона; будет честно, что дракон погубит тебя. Ступай, Безакколадный.

Морай бодро кивнул. И медленно зашагал вперёд. Туда, где змеился, поводя длинной шеей, терпеливый Наали.

Приговорённый посмотрел на Ланиту — и та ответила ему рассеянным, тяжёлым взглядом.

На Вранга — и увидел тёмную, таящую зло тень на его лице, что мешалась с болью.

На Иерарха Сафара — и сощурился от белизны его одежд и белизны его гордости, коя не позволяла ему даже взглянуть на преступника.

Морай двинулся дальше, и командиры плевали ему вслед. Тень Наали приближалась. Но, когда между ними осталось не более десяти шагов, на площадь обрушился оглушительный рёв.

Толпа бесновалась. В гвардию летели камни и тухлые овощи, на улицах поднимались чёрно-рыжие знамёна. И, изумляя Морая с каждой секундой всё сильнее, загремело одно-единственное слово:

— Мор! Мор! Мор!

Оно неслось с окраин и ударялось о щиты рыцарей. Те поднимали коней на дыбы, орудовали пиками и мечами, но презренные жители Брезы не останавливались.

— Мор! Мор! Мор! — грохотали тысячи голосов, как один. Штормовыми валами крики накатывали на вооружённый эскорт, эхом гремели по улицам, сотрясали брусчатку.

На последнем отрезке пути в драконью пасть маргота сопровождал Миссар. Он шёл рядом, как надзиратель, и потому теперь он стал его невольным последним собеседником.

— Позорные люди, — скривился доахар. — Ублюдки на стороне ублюдка.

«В ваших глазах — да», — не мог не согласиться Морай. — «Но я-то знаю, что им не за что меня любить. И всё равно они здесь».

— Великий! — кричали одни.

— Оседлавший смерть!

— Побеждающий чудовище, подобно Аану!

— Созывающий отвергнутых, подобно Схаалу!

— Яростный и непримиримый, подобно Разгалу!

— Истинный доа! Истинный владыка!

— Последний славный доа Рэйки!

— Мор! Мор!

Морай расплылся в улыбке. Восторг тронул его сердце.

«Я стал для вас больше, чем правителем. Вы поклоняетесь мне. Искренни вы, или же Дурик так постарался, мне это льстит».

Однако он вздохнул и покачал головой.

«Это уже не имеет смысла».

И взглянул на Миссара.

— Давай, — распорядился он, будто сам был здесь палачом.

Доахар отошёл в сторону. Он знал: никаких побуждений и слов сциита для Наали не потребуется.

На этом моменте народный рёв охватил всю Брезу. К вооружённому эскорту прибывало подкрепление, и на улицах лилась кровь, превращая казнь Морая в массовую резню.

Как и было ему к лицу.

Он сделал свой последний вздох и шагнул прямо к морде Наали. С носа дракона свисали причудливые длинные усы. Золотились в сумерках многочисленные перепонки, блестели огромные лазурные глаза. Это был прекрасный зверь — и прекрасная смерть.

— Вперёд, старый враг, — произнёс Морай. — Вот мы и сочтёмся.

Наали оскалился и издал протяжный клекочущий рык, который горячим воздухом взъерошил волосы Морая. Тот приготовился к огненной вспышке.

Но Наали не удостоил его своего пламени. Зелёный дракон тряхнул своей охристой гривой, разинул пасть — и схватил маргота зубами. Хрустнули кости; Наали потряс его высоко над землёй, попытался прожевать и вскорости выплюнул его изувеченное тело обратно на брусчатку. И отвернулся, этим показывая всё, что хочет сказать о человеке с прозвищем «Драконорез».

Миссар склонился над растерзанным марготом, держа наготове меч; но тот был уже мёртв.

19. Не одни похороны

Тем же вечером скончался отмучившийся марпринц Каскар Астралинг. Леди Ланита и юный Вранальг проводили его к Схаалу, до последнего вздоха пребывая у его мокрой от пота постели. Иерарх Сафар отпустил душу благородного марпринца — и вознёс молитвы Богу Горя самостоятельно, не позвав схаалитку. Однако та и без этого больше не появилась в особняке.

Беспорядки переросли в настоящий мятеж, и до самого утра кровь текла по улицам Брезы. Лишь когда Вранг объявил о том, что принимает наследство за братом и по праву Тарцеваля становится хозяином города, волнение поутихло. То ли людей успокоило, что это брат Мора; то ли предопределённость подавила их бунтарский дух; но до полудня мечи напились крови и вернулись в ножны. Сотни трупов остались на улицах кормом для ошалевших от счастья бездомных псов.

Тело марпринца Каскара было помещено в гроб и в холод погреба. Отбыть сразу чета Тарцевалей не могла. Предстояло решить множество вопросов, и они планировали сделать это за несколько дней.

Во-первых, доахар Миссар отпустил Наали. Тот огласил всю Брезу обиженным кличем, но покинул семейство, с которым жил с рождения, и улетел. Однако не на восток; насколько Миссар мог судить, зелёный дракон отправился к Хаурам. И Миссар тогда подумал мрачно, что плоды его трудов — сведения Наали и Рубрала — достанутся тем, кто не принимал в этом никакого участия. Особенно если они дадут потомство в окрестностях Хараана на радость своим ушлым хозяевам.

Во-вторых, новый маргот Вранг Тарцеваль отправил прошение короне с просьбой передать Тарцевалям титул марпринца за неимением кого-либо из рода Астралингов, кроме Ланиты, которая уже была его женой. Таким образом Вранг мог приблизиться к обществу старого диатра Леонгеля.

В-третьих, Вранг и Ланита взялись наводить порядок в Брезе. Для этого Вранг решил сперва зачистить всех тех, кто был верен Мораю. Законники под руководством сенешаля Астралингов вызывали на ковёр одного за другим мелких нобелей, канцеляристов и влиятельных лиц города.

— Казнить. Казнить. Казнить, — безо всякого интереса к деталям повторял Вранг снова и снова.

Однако его зубы обломались о генерала Шабаку.

— Я верно служил роду Тарцевалей, — возмутился лысый рыцарь с пышными пшеничными усами. — И не принимаю вашего приговора. Вы путаете верность человеку с верностью долгу, и я не позволю так обойтись со мной.

Вранг сдвинул брови. Он сидел на резном стуле, на котором раньше восседал Морай, и ему было жёстко и неудобно. Но в основном из-за саднящей боли в месте отнятой руки. Однако он не мог показать слабости перед сыном, который тоже присутствовал на вынесении приговоров в обнимку с Нобилардом, мечом Каскара. Мальчику предстояло научиться, как вести дела.

Ланита стояла рядом — всегда. Она поддерживала всякое решение супруга и ревностно отыскивала ему аргументы поддержки. В её сине-зелёных глазах пылало злое пламя. Она была готова наказывать Брезу снова и снова за то, что та отняла дорогих её сердцу отца и брата.

Голубка из Арракиса в душе была настоящим альтарским беркутом.

— Вы служили мятежнику и преступнику, — немного подумав, сказал Вранг генералу.

— Это был законный глава вашего рода, маргот.

— В ваших глазах — да. Но в глазах всей Альтары и нашего суверена — нет. По закону вы отвечаете за то, что служите тому, кого собственный сюзерен признал мятежником. Вы должны были дезертировать и явиться к марпринцу Каскару, а не воевать.

— И как, по-вашему, должен претворяться этот чудовищный закон? — весь раскраснелся генерал. — Я ещё ладно, но люди тёмные, что выросли, служа Мораю, и иной правды не знали? Как будет неразумный простолюдин судить о законности?

— Вы ещё и оспариваете предписания диатрийской короны, генерал? Считаете их несправедливыми?

— Считаю их невыполнимыми, маргот.

Вранг фыркнул.

— Я тоже не всем доволен, но я их знаю, — сказал он. — И исполняю. Казнить!

Генерала увели. Но его полки подняли бунт. Тогда Вранг велел разделаться и с полками — благо, Воинство Веры охотно помогало ему наводить порядок в Городе Душегубов. Уже после он получил протестующее письмо от сына генерала Шабаки, сэра Лионая, но ему ничего не оставалось, кроме как поручить секретарям отослать обратно дежурное: «Приговор уже вынесен именем закона и именем Аана».

Ушлого купца Мавлюда не нашли. Сенешаль Шакурх тоже, судя по всему, отсутствовал в Брезе; из свидетельств слуг удалось выяснить, что он отправился в Гангрию. Бандита Зверобоя убили возле Таффеита вместе с внушительной частью его шайки. Исмирот Хаур же имел все шансы уйти от правосудия, ибо затесался к ополчению из Арракиса. Но до странности точный донос указал на него, и его обнаружили там, где не нашли бы и с собаками — у выгребных ям полураспущенного крестьянского полка. Так что он был передан сразу паладинам Воинства Веры, где его постригли и заставили принести клятвы во искупление совершённых преступлений.

Ну а Дурика, как и прочих, так же швырнули на ковёр перед Врангом.

— Казнить, — размеренно повторил тот.

— Эй-ей! — возмутился шут и вскочил, звеня бубенчиками. — Я вам что, канцлер какой-то, чтоб меня казнить? Я самый что ни на есть потомственный шут!

— Он смешной, — шепнула Ланита.

— Нет, — негромко отозвался Вранг и убрал со взмокшего лба свои враново-седые волосы. — Он был одним из ключевых сторонников Мора в городе, и влияние его было невероятно велико. Его место на виселице.

— Напрасно вы так суровы, маргот, — сдвинул свои густые брови Дурик. — Жестокостью берутся троны и надеваются короны, но удерживаются они уговорами и договорами.

— Не придворный дурак будет меня учить править, — отрезал Вранг. Про себя, впрочем, он посетовал, что за всё время альтарской войны он сам не имел возможности проявить себя как правитель — в отличие от этого лицедея в цветных одеждах.

— Придворный дурак здесь один вы, — с лёгкостью сказал ему Дурик.

— Отрежьте ему язык перед казнью, чтобы приятнее умиралось, — распорядился Вранг.

Однако и тут ему попытались помешать.

— Папенька, это же всего лишь местный комедиант, — неловко вмешался Вранальг. — Он мог многое слышать при дворе, и вместо того, чтобы с ним так…

— О да, послушайте мальчика, послушайте! — просияли чёрные мышиные глаза Дурика. — Настанет день, и голос его будет единственным голосом разума — лучше послушайте сейчас.

Тогда Вранг рассвирепел, ударил сына тростью и рявкнул:

— Убирайся к себе, щенок! А вы — чего стоите? Я же велел увести этого кривляку и отрезать ему язык!

На этом закончилась история законотворчества Дурика. Однако гвардия недооценила шута. По слухам, в сопровождение субтильному паяцу выдали всего одного конвоира; когда тот вёл его по улице к тюрьме, Дурик спросил у него:

— Солдат, ответь осуждённому: видят ли человеческие глаза прямо то, что между ними находится — начало носа?

Солдат свёл глаза, а шут возьми и воткни ему кинжал между них, что выхватил из сапога. И бежал через курятник. Как его упустили — так и осталось загадкой. Но при дворе шептались, что помогла ему нечистая сила.

Четвёртым пунктом были регулярные армии маргота. Их Вранг прибрал к рукам. Он установил своих рыцарей главами подразделений в мечах Мора, а лучших из чёрной гвардии Морая — Перстов Мора — тоже всех отправил на эшафот.

Казалось бы, город должен был опустеть. Но жизнь продолжалась, и прибывший ко двору нобель Куолли занял должность городского канцлера.

— Я всегда поддерживал вас и Мальтару, маргот, — поклонившись, изрёк нобель. Ему приближался пятый десяток, но он был полон сил: темноволосый, с аккуратно стриженной бородой и зоркими глазами.

«Мальтара наворотила дел», — подумал Вранг. Отрезанная рука саднила, призрачной болью и попытками шевельнуться доводя его до безумия. И всё же он силился мыслить здраво. — «Однако у неё могучие союзники. Пока она прячется, словно сточная крыса, где-нибудь в окрестностях Арракиса, союзники эти перейдут ко мне».

Нобель располагал связями со всеми противниками Морая — бандитами и контрабандистами — и Вранг позволил ему закрепиться в городе, чтобы вернуть своё прежнее влияние.

Новый маргот собирался править в рамках закона. Но там, где закон не мог отследить теневой сбыт, лежали большие прибыли — это знал всякий лорд. И брезговать этим не стал бы.

Вместе с Куолли в Брезе торговля возобновилась буквально два дня спустя после казни. Вновь открылись лавки. Зашумели зазывалы, крича: «Лучшее из Маята, никаких наказаний за покупку от Куолли!» И улицы наполнились гружёными воловьими подводами.

Вранг много лет готовился к началу своего правления. У него была задуманная стратегия. Для виду он во всём соглашался с Иерархом Сафаром; а тот, в свою очередь, был его главным защитником в период нестабильности, когда альтарская знать выказывала недовольство. Так Вранг перед ним играл святошу, перед новыми подданными — деспота, а перед самим собой — нового Морая.

Одно их отличало: отношение к драконам. Вранг не собирался перечить законам Конгломерата, идя против церкви ради огненных зверей. Но про красно-зелёного дракона он не забыл.

«Кто будет знать, что держит Мвеная в Долине Смерти — его на то желание или же тайные подачки?» — здраво рассудил он. И потому втайне отослал сэра Миссара в долину — искать, где гнездуется крылатый хищник.

Казна, которую сколотил Морай на работорговле, контрабанде и грабежах, стала настоящим спасением для Альтары. Деньги пошли на строительство, армию и налаживание торговых путей.

Впрочем, пришлось сразу же заложить немалую часть средств в постройку нового триконха и обеспечение жречества жалованьем и компенсациями. К счастью, Иерарх Сафар согласился, что подобного достойны лишь ааниты — кои проливали за Брезу свою кровь — а прочим, схаалитам и разгалитам, так и полагается оставаться странствующими нищими. В парадигме их богов — или просто потому, что ни Сафару, ни Врангу не было выгодно обеспечивать всех.

Вранг вертелся, как уж, меж собственными интересами, интересами новой знати и Иерарха; но у него получалось. Ланита помогала ему во всём.

Одно омрачало его — её чрезвычайное усердие. Она будто чувствовала, что должна бросить всю себя на дела супруга.

Иначе супруг мог перестать закрывать глаза на некоторые её проступки.

«Я потерял брата, и мне больше нечего страшиться» — потирая лоб левой рукой, думал Вранг. — «Она потеряла брата — и страх для неё теперь только начинается. Больше никто не будет защищать её».

От одной этой мысли странная усмешка возникала на лице, и линия рта косила влево.

На третий вечер после казни он сидел за столом, заваленным письмами, и при дрожащем свете свеч пытался выписать хоть пару ответов на запросы и послания.

Его хватило ненадолго. В конце концов он скривил лицо и отшвырнул перо. Правая рука была у него ведущей; теперь он остался с левой, и ему приходилось учиться писать заново.

Он и так ненавидел уроки чистописания, а теперь ещё и это!

«Я буду твоей десницей», — всегда заверяла его Ланита. Но сейчас ему не хотелось видеть её.

Он был у себя дома, в Покое, на вотчине своего рода. Законным главой семьи Тарцевалей. Но как он мог ощутить себя в полной власти? Сколько ни казни сторонников Морая, он не был толком способен сам поставить печать и подпись.

«Я жалок», — понял Вранг. В отличие от брата, он умел это признавать.

Хотя был ли Морай жалким хоть когда-нибудь? Даже поколоченный, брошенный в грязь садистским дуэтом Морлея и Мааля, Мор казался величественным. Драконом, затыканным грязными вилами крестьян.

Мог ли Морай оказаться в такой ситуации? Чтобы жена, которой он не сумел зачать ребёнка, сама писала за него письма в столицу. Чтобы доахаром его служил человек, который, вероятно, стал отцом его сына. Чтобы в городе вместо него орудовали паладины Воинства Веры, и новодельные нобели и гильдейские представители уже начинали дёргать за ниточки, направляя его на путь, который им выгоден…

Вранг скривился и смял письмо.

«У меня нет такого авторитета, обо мне не слагают песни и ко мне не стекаются жаждущие славы мечи со всего Дората. Моя показательная жестокость к сторонникам Морая не слишком помогла мне укрепиться. Но никто не умеет жить в тени так, как я. И из тени наблюдать, когда настанет мой момент встать в полный рост. Морай своим примером доказал: мало быть бесстрашным и притягательным. Нужно ещё понимать, куда ты идёшь. За считанные годы ты, брат, завоевал все окрестные земли, положил лапу на основные торговые тракты и сделал имя Брезы узнаваемым даже за границей. Но какой в том был толк, если ты умер легко, словно тебя здесь ничего не держало?»

А держало ли что-то Вранга? Семья, которая так и не стала семьёй? Или желание править тем, что принадлежало ему по праву?

Месть, вот что было для него слаще всего. Месть и жажда поставить на место всех, кто окунал его в грязь. Морай был вычеркнут из тёмного списка врагов; но туда изо дня в день добавлялись те, кто не верили в него, и те, кто считали его лишь временно сидящим в Покое.

Он собирался подняться так высоко, что больше никого бы из них не осталось. И рука для этого ему была не нужна.

Мрачные думы прервал громкий стук.

— Входи, — бросил он хмуро и оправил на себе тёмно-синий распашной кафтан. Синий был цветом Астралингов и никак не был связан с мятным гербом Тарцевалей.

Но его глазам, тёмно-синим, как зимняя ночь, не шли цвета семьи. Он и в этом был далёк от родичей.

Скрипнула дверь, и внутрь, пригнувшись, проскользнул высокий статный рыцарь, темноволосый Миссар. Вранг не знал достоверно о его родстве с марготом Минораем; но видел это и так. Миссар слишком походил на Морая, пускай и был более грузным, могучим в комплекции. Всё равно у него были глубоко посаженные тёмные глаза и прямой скульптурный нос. И всё его лицо казалось кривым отражением казнённого брата.

— Маргот, — поклонился ему доахар, держа под мышкой шлем. От него пасло лошадиным потом. — Я прибыл из долины.

Вранг смерил его долгим взглядом. Сидя здесь, на резном стуле, где раньше восседал Морай, он чувствовал себя другим человеком.

Человеком, который не понимал, как он допустил, чтобы этот рыцарь спал с его женой, не скрывая этого. Как он дал на это согласие? Неужели страх так изувечил его?

«Тогда это было нужно», — напоминал он себе, сдерживая гримасу гнева. — «Сейчас не нужно. Сейчас я иду дальше».

— Как успехи? — скрывая холодок в голосе, спросил Вранг.

— Успехов нет, — покачал гривастой головой Миссар. Словно верный лохматый пёс, казался неотъемлемой частью стражи, что все эти годы стерегла драконов Астралингов.

И Ланиту.

— Я успел объехать широкий периметр, — продолжал доахар. — И опросил нескольких мечей Мо… гвардейцев. Мне не удалось обнаружить следы Мвеная. Хотя люди свидетельствуют, что его видели буквально дней пять тому назад. То есть, он не должен быть далеко.

— И тогда почему ты здесь? — резко спросил Вранг.

Миссар напрягся и нервно размял шею.

— Я помню, что на четвёртый день вы собирались отбывать, — протянул он. — Тело марпринца Каскара должно быть упокоено в склепе Астралингов в Скабиозе, и я понял, что должен вернуться к моменту отъезда…

— Ты неверно понял, — Вранг рывком отодвинул от себя чернильницу. Иссиня-чёрная жижа расплескалась по столу. — Ты доахар, Миссар. Я послал тебя с заданием отыскать Мвеная; узнать, где его гнездовье; и убедиться, что он останется в Долине. И какого чёрта я вижу тебя здесь?!

Его голос сорвался на гневный крик, и Миссар воззрился на него с изумлением.

«Или ты думал, я буду вечно это терпеть?!» — горели синие глаза Вранга.

— Простите, маргот, — послушно поклонился рыцарь-доахар. Вновь зазвенели его пряжки с драконьими мордами и цепочки, украшавшие его узорчатый ремень — подарок Ланиты. Он не снимал его никогда. — Я неверно истрактовал ваш приказ. Я думал, мне надлежит лишь провести разведку…

— Тебе надлежит отыскать гнездовье Мвеная и сделать всё, чтобы он остался в Долине, — повторил Вранг сквозь зубы. — Не возвращайся, пока не сделаешь это.

— Но… вы же понимаете, что он сейчас за периметром Долины. Возможно, летит на восток. Даже если я позову, дракон может и отказаться следовать за мной, как бы я ни старался. Что мне делать в таком случае?

Вранг сощурился. И проговорил:

— Подумать как следует, на что ты готов ради тех, кто тебе дорог. И попробовать ещё раз, Миссар.

Миссар быстро понял, чем оборачивается это дело. Волосы встали дыбом у него на руках. Он откланялся и поспешил удалиться. Ему срочно надо было увидеть маргасу Ланиту; но он не стал её подставлять, заявляясь к ней напрямик. Поэтому он попросил её явиться на встречу через её камеристку.

Он ждал её на заднем дворе Покоя. Стрёкот кузнечиков накатывал на долину, словно шум моря, и огни города завораживали рыцаря, смотревшего на Брезар сквозь вечернюю дымку.

Ланита пришла быстро, почти мгновенно, завёрнутая и в утеплённый шлафор с вышитыми на нём голубками. Она сразу же подбежала к рыцарю, переступая через побросанные древки копий. И поцеловала его прежде, чем он что-либо успел сказать.

— Я знаю, что ты мастер по отношениям с драконами, — выдохнула она с улыбкой на её прекрасном, вечно девичьем лице. — Но всё равно не понимаю, как это сочетается с тем, что у всякого доа лишь один шанс приблизиться к летучему зверю. Я всегда боюсь, что это будет не твой шанс.

Однако, увидев его обеспокоенное лицо, она тут же посерьёзнела.

— Что случилось? — спросила она.

— Я уеду, — сказал он. — Далеко. Наверное, надолго. И не знаю, когда мне удастся вернуться. И удастся ли. И…

Её сине-зелёные глаза, серые в свете ночи, широко распахнулись.

— …и я начинаю бояться за вас, — выдохнул он и положил руки ей на плечи. — Маргот меняется с каждым днём.

Она неуверенно кивнула, признавая, что это так.

— Он давно мечтал занять место брата, — пробормотала Ланита. — И он… начал занимать его. Это непросто… Его не готовили к правлению. Он должен стать другим для этого. И он это делает.

Непохоже, что она понимала, насколько серьёзна причина для тревоги. Однако Миссар должен был предупредить её.

— У меня есть опасения, — подбирая слова со всем тщанием, проговорил доахар, — что он будет немил с тобой и Вранальгом. В том смысле, что…

— Я понимаю, о чём ты, — не давая ему произнести вслух очевидное, прервала его Ланита. И поджала губы.

— Думаю, вы с ним должны взять некую дистанцию, — продолжил Миссар, поглаживая её плечи. — Под предлогом обучения Вранальга в столице. Или же поехать в Хараан — чтобы обсудить ваши дальнейшие отношения с Хаурами и справиться о Рубрале и Наали. Прошу, подумай об этом.

— Да, это хорошая мысль, милый, но… сперва надо похоронить Каскара.

— Надо, но торопитесь, я молю вас.

— Хорошо, — кивнула Ланита и поцеловала его вновь.

Он боялся, что больше не увидит ни её, ни сына. Он чувствовал, как охотник чувствует зверя, а доахар — дракона, что Вранг в считанном шаге от деяний Мора.

И, чтобы выжить, нужно было предвосхитить этот шаг.

Поэтому он обнял Ланиту крепче, не боясь случайного взгляда дозорных, что могли обнаружить их. И зарылся носом в её волосы, надеясь запомнить их тонкий аромат. Лимонная вода и мятный чай, стираный хлопок и отзвук духов из магнолии…

«Я потерял возможность быть доахаром, расстался с мечтой потомка Кантагара и отпустил Наали. Хоть бы не пришлось отпускать и её».

***

После казни Морая Эйра возвратилась в «Дом культуры». Она старалась улыбаться, но в душе её безостановочно кровоточила рана, нанесённая ей зрелищем убитого маргота. Она повторяла себе снова и снова, что теперь он ничем не терзается и не мучится. Но всё равно вспоминала его пылающую душу и бессильно протянутые к нему персты Бога Горя.

Что если он не нашёл свой путь к вратам Схаала? Или был отвергнут им? Отчего Бог Горя так жаждал получить его душу — и не повредила ли ему просьба оставить Скару?

Госпожа Грация милостиво позволила ей ненадолго задержаться в «Доме». Хотя и подметила, что Эйре следует как можно скорее уехать туда, где её не знают, как куртизанку Морая. Эйра покивала на это и удалилась в свою комнату с цсолтигским убранством, где легла спать прямо посреди дня.

В тот день гости не явились на порог Почтенной. Даже Чаркат стоял не на крыльце, как обычно; а внутри, за дверью. И тревожно таращился в глазок. Снаружи слышались беспрестанная брань, ругань, крики и грохот копыт рыцарских лошадей. Бреза пылала и кровоточила, и все куртизанки попрятались по своим комнатам, подавленные.

Наутро Грация выгнала их всех на завтрак. Она велела им прихорашиваться как обычно. Но в комнату Эйры и Артистки она стучать не стала. И они проснулись в относительном спокойствии: подавленная Бронзовая Жница и юная рыжая девочка.

Артистка наблюдала за тем, как Эйра расчёсывает свои длинные палисандрово-чёрные пряди, блестящие, как норковый мех. И ждала своей очереди на расчёску.

— Жница, — тихонько позвала она девушку. И поставила пуфик рядом с ней, чтобы сесть поближе. — Почему все грустят? Разве все не хотели, чтобы умер маргот? Добрый правитель сделает нашу долину лучше.

— Все боятся, моя хорошая, — отвечала Эйра. Рука привычно потянулась к флакону с розовым маслом. Обычно она наносила это масло на расчёску, чтобы волосы блестели ярче и ароматно пахли. Но одёрнула себя и не стала.

— Чего боятся?

— Боятся того, что будет. Новый правитель может быть милостивым, а может быть и суровым. Узнать сразу не получится. Все будут осторожны и осмотрительны ещё очень долго, прежде чем станет понятно.

— Но ты не боишься. Ты грустишь. Ты плакала ночью.

Эйра вздохнула и улыбнулась. Оросив слезами свою льняную подушку, она выплакала всё то, о чём молчала. И то, о чём не могла даже думать.

Ведь у неё был только один супруг, и другого быть не могло. Поэтому эти муки следовало оставить позади как можно скорее.

— Я буду скучать по нему, — призналась она. Артистка, как рыжий ангел бордельного убранства, смотрела на неё сосредоточенно и располагала к искренности. — Он был правителем, которого следует ненавидеть всякому в Брезе. Но было у него и то, что он ценил превыше всего — его дракон. И с ним он раскрывался, как прекрасный цветок на солнце, и вызывал восхищение. И понимание. Я ведь тоже…

«…привержена тому, что далеко от людского. Но не в вышине,не в небе под звёздами; а в толще земли и на глубине могил».

— …словом, я успела узнать его поближе, а терять тех, кого знаешь, всегда тяжело.

— Тебя пустят попрощаться с ним на похоронах? — невинно спросила Артистка. — Или тебе лучше больше не появляться там?

Эйра не успела ответить «разумеется, не пустят». Дверь скрипнула. Внутрь сунулась украшенная завитушками голова Грации.

— Проснулись? — спросила она и сразу же зашла, неся вперёд тёмно-красный бархатный подол. — Хорошо. Маленькая, оставь-ка нас ненадолго. Иди, поговори с девочками.

Артистка послушно запахнулась в халат и ушла, прикрыв за собой дверь. В комнате, и без того тёмной, тяжёлой от парчовых штор и каштановой мебели, стало ещё темнее от их с Грацией взглядов друг на друга.

— Жница, дорогуша, — произнесла маман и подошла к ней, как всегда, чтобы взглянуть на её лицо через зеркало. — Как ты?

— Хорошо, Почтенная, спасибо, — спокойно ответила Эйра и продолжила расчёсывать свои тяжёлые локоны. — Вы тоже?

— Да, я в порядке.

— Я помню про наш уговор, — сказала Эйра. — Я сегодня же соберу вещи и…

— Нет-нет, напротив, останься хоть ненадолго, — Грация положила свою маленькую ручку с аккуратными ногтями ей на плечо, покрытое лишь нижней рубашкой. — Пока не уляжется. Сегодня на улицах творилось что-то…

Она поёжилось.

— Ужасное? — спросила Эйра.

— Необходимое, — покачала головой маман. — И тем не менее, сейчас шастать по городу опасно. Нужно дать Воинству Веры время. Они наведут порядок, и скоро ты, как жрица, сможешь спокойно уйти.

Эйра слабо усмехнулась. «Почтенная всегда верила в то, что настанет время справедливости. Может, она и дождалась».

Однако воодушевление Грации явно имело и какие-то скрытые причины, о которых она не могла знать. Маман бодро постучала пальцами по её гладкой шоколадной коже и продолжила:

— А то, что случилось с Мораем… ты понимаешь, душечка. Ты привязалась к нему, я вижу. Харизматичный был чёрт, жёсткий, но притягательный. С этим никто не поспорит. И всё же ты должна понимать: это не дело. Великий правитель не должен быть драконом. Он должен быть одним из нас, человеком, что будет понимать нас, а не только взирать на нас с неба и снижаться для того лишь, чтобы нами потрапезничать.

— Вы правы, Почтенная, — медленно кивнула Эйра. — Но с ним ушло из мира что-то неуловимо важное. Словно… волшебное.

«Если Схаал будет милостив, Скара проснётся вновь. Однако он будет лишён того огня, что делает драконов драконами. Это лишь маленькая толика того чуда, которым являются крылатые хищники».

Грация хмыкнула.

— И да, и нет, — сказала она. — Какое нам дело до волшебства? Тысячи и десятки тысяч людей несчастны под пятой драконьих лордов. Будь они хоть трижды доа и колдунами, нам от этого будет лишь хуже. Иерофант Эверетт, да благословит его Аан, наконец услышал нашу мольбу. Он уврачует многолетние раны страны. Нужно, чтоб был закон, и чтоб он исполнялся. Трое — и есть этот закон. Аан в вершине. Разгал и Схаал по бокам его. Это мир, в котором сможешь жить ты, я, мы, все. Мир, в котором человек важен. Ты должна это понимать, душечка.

— И я понимаю, — склонила голову Эйру.

«Но судьбы живых мне чужды. Я всё-таки схаалитка. Кроме того… Я летала на драконе и, будь я на месте любого доа, я бы тоже никогда и ни за что не променяла святость и величие лётного брака на возню с людьми. Наверное».

— И всё же ты расстроена, — вздохнула Грация и взяла её волосы в свои руки. Эйра невольно вздрогнула; пальцы маман были холодными, и на мгновение схаалитке показалось, что это неупокоенные пытаются утянуть её в свою тень.

— Я хочу видеть могилу, в которой он лежит, — честно ответила она. Грация стала заплетать ей корону из кос. — Я уеду, но мне будет больно, если я не попрощаюсь.

— Не дай Бог ты будешь её раскапывать, милочка.

Эйра едва слышно фыркнула. И неискренне ответила:

— Да что вы, Почтенная. Мне просто нужно навестить его перед отъездом.

— Думаю, его похоронили если не вчера, то сегодня. Ты можешь попробовать ввечеру, но лучше всё-таки завтра. Ладно?

Эйра кивнула.

— Вот и славно, душечка. А куда ты поедешь?

— Сперва до Морских Врат, — уклончиво сказала девушка. И скосила глаза на витраж своего окна, где силуэты пустынных барханов под синим небом манили и завораживали её.

Туда, откуда родом её предки. Может быть, к Источнику Истины, который врачует души.

А может, просто туда, где её дожидаются тоскующие призраки умерших. В жарких землях Цсолтиги, испытавшей столько мук от болезней и налётчиков, неупокоенные исчислялись тысячами.

«Меня ждёт множество дел во славу Бога Горя».

— Это будет долгий путь, — изумилась Грация. — Долгий — значит, опасный. Множество дорог, множество недобрых людей…

— Мне хватит денег на ночлеги, — деликатно обходя тот факт, что маргот оставил ей в наследство тяжёлый кошель золота, сказала она. Она не собиралась жадничать и имела намерение отплатить Грации за доброту; но потом, позже. Когда определилась бы, сколько готова отдать. — А к долгим дорогам я привыкла. Те недели, что я проведу в пути, станут для меня исцелением временем.

20. Эйра опять копает

Этот день для Эйры был по-своему приятным. После разговора с Грацией она вышла, потягиваясь, в холл, где все девушки привычно расположились с расчёсками, тканями, украшениями и своими длинными ногами, вытянутыми по коврам.

— Так значит, этот маргот женат, да? — сосредоточенно расспрашивала Болтливая Любопытную. — Он на него похож ведь?

— Похош, похош, милочка, — подводя бледные брови углём, кивала Любопытная.

— Похож, хоть и женат… Но жена — не затвор открытым дверям! Женятся лорды не по любви, а для политических союзов, — разглагольствовала Болтливая, и её звонкий голос эхом отражался от стен. — Он добрее будет, чем Мор, а значит, наверняка с ним будет легче договориться.

— Все расступитесь, Болтливая выходит на новую охоту, — проворчала курносая Злая, которая до треска затягивала корсаж — чтобы бюст смотрелся как можно округлее.

— Мы тебе уступаем, — фыркнула Смешливая. — Дерзай! А я лучше погляжу, каково его новое правительство. Эй, Жница! Жница? Ну чего, сегодня-то ты хоть расскажешь, как оно у тебя было там?

Чтобы не смущать их богатствами подаренных марготом одежд, Эйра вышла к ним в привычном тафтяном платье. Разве что накинула на плечи расшитую верблюдами шаль. Она заулыбалась девушкам и присела на одну из подушек рядом с Артисткой.

— Я расскажу, только не забывайте расчёсываться, — сказала она. — А то Грация меня выкинет на улицу за расхолаживание ваших умов.

— Ишь, — пробурчала Унылая. — Работать не будешь и хвастаешься…

— У меня своя работа, — честно сказала им Эйра. — Я схаалитка. Закапываю мертвецов. Везде, где нахожу.

Толки стихли, и большинство девушек уставилось на неё.

— Вы думали, до этого я шутила? — развела руками Эйра. — Я этим по ночам и занималась. Потом отмывалась и руки обтирала джином, не волнуйтесь.

Но куртизанок, очевидно, удивило не это. Первой ответила Скептическая, что жевала кусочек яблока:

— Так ты что… правда именно это любишь?

— Ты разве не хотела бы просто перебраться в другой бордель? — поддержала Удивлённая. — За тебя дорого дадут. Везде найдёшь желающих, пусть даже тебе будет двадцать пять.

«Да мне давно уж больше».

— И репутация у тебя уше ого-го среди пощитателей Мора, — добавила Любопытная.

Эйра покачала головой и улыбнулась ещё шире:

— Нет-нет, я правда хочу заниматься только этим. Это моё призвание.

— Ну ты даёшь, — сказала юная Артистка изумлённо.

— Да ты всегда была с прибабахом, — усмехнулась Болтливая. — Вот вечно так, когда ты чего-то сильно хочешь, ни за что не получишь. А когда тебе этого не надо — пожалуйста! Фаворитка маргота, которая с ним по лесам рассекает. Мда! — и досадливо развела руками.

— Расскаши уже, что там было у тебя с ним, — насела на неё Любопытная, как только подвела свои брови.

И Эйра, наблюдая за тем, как девушки неспешно собираются, поведала им недолгую, но насыщенную историю их отношений с марготом. Особенно нежным ей представлялся тот эпизод, когда она надорвалась, а он заботился о ней. Куртизанки слушали её завороженно. Их не интересовало, при каких обстоятельствах Эйра пострадала, но каждый жест Морая они смаковали в деталях.

Разумеется, полёт на спине Скары Эйра упоминать не стала. Этот эпизод был до того сказочным, что превратил бы всю её историю в полнейший фарс. Ей и самой не верилось, что это было на самом деле.

И что ещё была надежда на то, что чёрный дракон вновь поднимется в небо.

Описывать самую последнюю встречу с марготом ей тоже было не с руки: предательски дрожала губа. Поэтому она остановилась на предпоследней. Когда они говорили обо всём, просто сидя рядом и прижимаясь друг к другу.

— Как поразительно… и прекрасно, — глаза Болтливой были на мокром месте. Она всплеснула руками и уткнулась лбом в эйрино плечо, оставляя на нём белёсый пудровый след. — Жница, ну как же так! У вас же была любовь! Почему вы не сбежали?!

Эйра поджала губы и горестно усмехнулась.

«Это я сказала ему остаться», — засвербило в сердце. — «Это я остановила его, уговорила на смерть».

Но она сделала по воле Схаала — и она не позволяла себе это забывать.

— Не знаю, — отговорилась она самым незамысловатым способом. — Наверное, он не мог.

Так или иначе, её рассказ сплотил всех слушательниц. Пошли разговоры о том, как добиться подобного. Девушки вдохновились и одновременно весьма впечатлились.

— Просто делаем вид, что мы любим что-то ещё, кроме него, — подвела черту Задумчивая. — И его сердце в кармане. Вроде несложно.

— А если я не справлюсь любить что-то ещё, кроме него? — взволнованно рассуждала Болтливая.

Тут внутрь сунулся лысый Чаркат.

— Девки, одна минута! — рявкнул он. — Важный гость!

Куртизанки тут же подскочили и бросились кто куда — довершать незаконченные причёски, рассаживаться на диванчики и подушки. Эйра и Артистка ускользнули на кухню.

Из-под лестницы они увидели, что внутрь шагнул высокий статный мужчина. Он выглядел вполне свежо: у него была чёрная борода без единого седого волоска, умный тёмный взгляд и ладные густые волосы. Это был эдакий немолодой, знающий, чего хочет, дворянин — и его знатная кровь чувствовалась в том, как он возвышался над девушками простого происхождения своим ростом и прямой спиной.

Обычно таких вожделели куда больше, чем молодых. Они были не столь ретивы, зато с ними было куда приятнее, и они могли оставить пару серебряных девушке в подарок.

— Кто это? — прошептала Артистка в ухо Эйре. Та пожала плечами; ей было безразлично. Она ускользнула к себе за дверь, держась в тени задней части холла, чтобы не попасться гостю на глаза. Артистка же осталась смотреть.

Торопливые шаги Грации проскрипели по лестнице. И Эйра услышала её изумлённый, пусть и слегка наигранный, восторг:

— О-о, нобель Куолли! Поверить не могу, что снова вижу вас. А вы ничуть не состарились на вид! Годы делают вас всё краше…

— А вы-то, Почтенная, как раз напротив, — отвечал ей бархатистый гудящий голос гостя. — Помнится, когда вы в Покое появлялись, то уже казались обтрёпанной. А нынче и вовсе вам впору внуков нянчить…

— Ах, как вы нелюбезны, нобель! И как это в вашем духе!

— Вы слишком старая, прожжённая куртизанка. Вас не обидеть такими мелочами, — и его шаги прошаркали внутрь. — Доброго дня, девушки. Что-то они все у тебя… это из-за вашей прогонки, быть может?

— Да что вы, нобель, ну разве можно! Все мои девочки младше двадцати, зуб даю!

— Да? И которая самая младшая?

Эйра решила переодеть тафтяное платье и сменить его на обычное платье-роб, длинное по силуэту и по фигуре, чёрное; с чёрным же пояском и золотистыми нашивками на нём. Ей не хотелось, проходя мимо, сойти за одну из куртизанок. Слишком уж её отвращал тон, которым говорил знатный гость.

Её от переодевания отвлекло то, что диалог переместился куда ближе к её двери.

— Ну… нобель, я прошу простить, но она не готова. Мы только учим её, и она ещё не работает.

— Я заплачу тебе двадцать золотых рьотов, — спокойно произнёс тот. — За одну ночь с ней. Что скажешь?

Во всём «Доме культуры» повисла звенящая тишина. Эйра оправила на себе платье и подумала: «Даже меня целиком купили за пятнадцать. Это большая сумма. Однако это не в принципах Почтенной».

— Знаете… — прозвучал голос маман. — Если б я вас не знала, я бы очень резко отказала вам, нобель. С тех пор ваши вкусы делаются всё более…

— Но вы меня знаете, — прервал её гость.

— Да… ну что ж. Хорошо. Двадцать золотых рьотов — достойная цена.

Зазвенели монеты. Эйра распахнула дверь. Она лицом к лицу столкнулась с холёным нобелем, одетым в ажурный меховой плащ с прорезями для рукавов. Поглядела на Грацию и на взволнованную рыжую Артистку.

— Почтенная, верните гостю деньги, — твёрдо сказала Эйра и притянула к себе девочку.

«Мне было двенадцать, когда меня впервые уложили под мужчину. Но я была уже безразлична ко всему и отдала бы свою плоть даже опарышам, покуда душа была бы в руках тёмного суженого. Артистка же — юный цветущий разум. Она не заслужила такой участи в руках бывалого любителя девочек».

Нобель поднял брови, рассматривая её, а Эйра продолжила:

— Она моя воспитанница. Простите, нобель, но я как раз раздумывала, не взять ли мне её в ученицы. И я решила.

Она думала, он спросит, кто она такая. Или возмутится. Но вместо этого он молча принял обратно деньги и бросил:

— Почтенная, я сейчас в своей резиденции, доме с багровой крышей на Мшистой улице. Моё сопровождение снаружи. Выберите мне уж кого-нибудь и пришлите; не то я обращусь в «Сокола».

На сем он ушёл. Возмущённая Грация сперва напустилась на Эйру; но та позвала её к себе и отсыпала ей добрых две трети своего кошеля.

— Пусть девочка станет артисткой, а не шлюхой, — сказала Эйра. — И в следующий раз вы не станете торговать такой детской душой, Почтенная, коли так ждёте царство справедливости.

Грация была вся красная. Она смотрела на Эйру возмущённо и покорно одновременно.

— Я знаю нобеля Куолли с молодости, — сказала она. — Он издавна имел подобные пристрастия. Но никого не обижал, поверь мне. Его резиденция на Мшистой всегда была безопасна, а девушки его вырастали в достатке и ласке.

— Пока не становились шестнадцатилетними старухами со сломанными жизнями, — ответила Эйра.

И хотя Грация не спорила с ней, а сама Эйра не чувствовала ни злобы, ни радости от успешного заступничества, им всё равно захотелось разойтись в разные углы. Эйра вышла на задний двор. Оперлась о старую-добрую лопату, приваленную к криво сколоченному уличному туалету.

И поймала взгляд, смотревший на неё.

Взгляд ворона.

Она удивлённо подняла брови. И спросила, не зная, зачем:

— Это ты?

— Я, — крякнул он ей в ответ своим пронзительным, осмысленным голосом. Влага прошедшего дождя серебрилась по контурам его перьев. — Я. Это я, Краль. Меня так зовут — Краль.

Эйра усмехнулась и припомнила, что из всего, что маргаса могла пожелать перед уходом к Схаалу, она выбрала «позаботиться о вороне».

«Воистину, мать она была плодородная, как Рыжая Моргемона, но вовсе не столь вовлечённая в своих отпрысков. Наверное, она мечтала совсем о другом муже и других детях».

— Тебя зовут Краль, потому что ты крадёшь? — спросила Эйра, улыбаясь. Если бы она сладила с птицей, они могли бы стать спутниками. Возможно, ворон мог поддержать разговор на многие темы, раз уж почившая дама предпочитала его общество любому другому.

— Я Кр-раль, меня так зовут, — повторил ворон. Он перелетел через двор и сел на черенок лопаты, на которую опиралась Эйра.

— Приятно познакомиться, — отозвалась Эйра. — Ты стал бы мне хорошим другом в странствиях. Слышал когда-нибудь про Цсолтигу?

— Не слышал, — ответил ворон и поглядел на неё умными глазами-бусинами. В которых отражалась синева дождевых туч и проглянувшая с неба луна.

Их прервала Артистка. Она выбежала на ступеньку крыльца. Взъерошенная и рыжая, как уличная кошка, она нашла глазами Эйру и воскликнула:

— Жница! Ты… ты же не возьмёшь меня с собой мертвецов закапывать? Правда? Я не хочу! Что ты сказала Почтенной?

Краль громогласно каркнул, и девочка вздрогнула. А Эйра ответила, несколько сбитая с мысли:

— Нет-нет, я лишь дала ей за тебя денег. Чтобы ты могла стать артисткой в каком-нибудь театре, не проституткой.

— Просто так дала? — недоверчиво допытывалась Артистка. — Ты точно не утащишь меня с собой? Я не пойду, Жница!

Эйра вздохнула. После нежностей с Мораем она уже и позабыла, что не все воспринимают её ремесло столь спокойно и с интересом.

Для таких, как Артистка, схаалиты были лишь злыми тёмными демонами, что могли заразить её безумством и навсегда увлечь за собой на грязные дороги в поисках незахороненных костей. Само их появление могло быть не к добру — не говоря уж об их услугах.

— Просто так дала, — сказала она. — Не бойся. Мне их тоже дали просто так, а мне деньги не нужны. Тебе пригодятся больше.

Такой ответ пришёлся Артистке по душе, но всё равно она ушла, бормоча:

— Я не испугалась… и пошла бы с ним… в моём возрасте принцесс замуж выдают… Диатриссе Ланашае семь — а её сватают уже…

— Дур-рочка, — каркнул Краль ей вслед и взлетел на крышу «Дома культуры». Эйра вынесла ему немного вяленого мяса с кухни за старания; но мясо им и самим было в роскошь, поэтому порция вышла скромной. После этого она отправилась спать — и слушала, как сопит бессонная Артистка.

На следующий день она решила, что отправится в путь с грядущим рассветом. А этот вечер посвятит Лордским Склепам. Она долго выбирала, что надеть из своих чёрных платьев, будто собиралась на свидание. Артистка и Грация с самого утра отсутствовали; похоже, маман всерьёз пошла пристраивать её каким-нибудь меценатам. Поэтому галдежу в «Доме культуры» никто не препятствовал.

— Я ходила вместо неё в резиденцию с багровой крышей на Мшистой, такой особняк ни с чем не спутаешь, — докладывала Маленькая. — Но мужик привередливый. Ему и впрямь только крошечных подавай — бюст ему не нравится, за каждую морщинку неделю отчитывает.

— Козлище, — буркнула Ехидная. — Хорошо, что он не тронул Артистку. А откуда у тебя столько денег, Жница? Маргот дал?

— Да. Теперь их стало куда меньше, — вздохнула Эйра. — Но я всё равно не оставлю вас без подарков. Все эти украшения и пояса с золотой окантовкой мне в пути не понадобятся. Одежда схаалитки — ряса да тёплый плащ, перчатки и вымазанные глиной сапоги. Всё остальное будет ваше.

Глаза некоторых девушек заблестели. Но Злая вдруг подошла и чувственно хлопнула её по плечу.

— Знаешь, я долго думала и поняла: в этом есть смысл, — сказала она. — Отсюда мы уходим лишь в чьи-то руки, на содержание или замуж. Но что если и впрямь пойти самой? Я не вынесу праведных толстосумов. Хочу настоящих мужиков, как были у маргота — прибиться что ль к какой разбойничьей шайке?

— Хочешь, так шевелись, — хмыкнула Внимательная. — В ближайший лунар паладины окончательно всех разгонят.

— Паладины эти скоро тут тоже будут, — усмехнулась Болтливая. — Как гости, в смысле! Не как куртизанки же…

Девушки рассмеялись, но во многих взглядах Эйра видела задумчивость.

«У вас у всех есть то, зачем вы пришли в этот бренный мир. И нынче прекрасная возможность для вас понять, зачем».

В шестом часу вечера Грация и Артистка вернулись; девушки приступили к работе; а Эйра, укрывшись глухим чёрным плащом, взялась за свою сумку, чтобы проверить, всё ли для её дела на месте.

Амулет из ключей, поганое зелье, перья, змееголовник…

«А где эта странная личинка?» — подумала она. — «Неужели выронила… где я в последний раз доставала своё добро? В логове у Скары?»

По спине пробежали мурашки, и она подумала, что даже в тот миг большого волнения вряд ли выронила бы целую ильмию. Тем более, в сумке для неё хватало места.

«Ладно… посмотрим, погонит ли меня жадность в драконье гнездо».

Она оделась, взяла лопату и пошла в Лордские Склепы.

По улицам гуляла звенящая пустота. Возникало чувство, что был введён комендантский час. Нет-нет да и промелькнёт кто в переулке — но скрытно, тайно. Эйра решила не играть с судьбой и на всякий случай тоже придерживалась глухих теней. Она обходила каждое зарево от уличного фонаря и пережидала стук копыт каждого всадника.

Её терпение было безгранично — ничто теперь не торопило Жницу.

За час осторожного пути она смогла выйти из городских кварталов в пригород. Контраст между ними был разительный. Освещённый фонарями задумчивый Брезар сменялся удушливой тьмой густого тисового леса.

«Так происходило всегда, и так всегда и будет происходить. Из пылающих золотом чертогов я буду уходить в кромешный мрак».

Перехватив лопату поудобнее, она устремилась вперёд. Морось заполнила воздух. Мелкая влажная пыль скрадывала оставшиеся позади огни и прятала её шаги.

Тяжело ей давалась дорога по развезённым копытами тропам. Повсюду лежали забитые бродячие псы. Раньше они раздражали Жницу; но вид множества покрытых кровью меховых тушек вызывал тоску.

Схаал приходил за каждым по отдельности. Он был в своём праве забирать одного или многих; но лишь он. Насильственная же смерть всегда оставляла чувство незавершённости и сожаления.

Она свернула с хоженых патрулями троп и углубилась в лес. Ожерелья из паутинок, покрытых дождевыми каплями, повисли меж ветвей. И с каждым шагом становилось всё труднее держать путь к последнему пристанищу маргота. Ноги не желали передвигаться. Взгляд сам терялся в кустах, будто позабыв дорогу.

Но она раз за разом успокаивала дрожь измученного сердца и возвращалась к нужной тропе.

Она кралась меж можжевеловых кустов, когда услышала голоса дозорных. Из-за ветвей показались патрульные Воинства Веры. В белых плащах и богатых пластинчатых латах, они неспешно брели по дороге, ведущей от Лордских Склепов. И вели свои толки.

«Они наверняка следят за кладбищем хотя бы вполглаза», — подумала Эйра. — «Но я не замышляю ничего плохого. Я лишь должна попрощаться с Долиной Смерти… и с тем, кто был её душой».

Она убедилась, что рыцари удалились, и перебежками добралась до погоста.

Было тихо. Редкие капли, спадая с тисовых иголок, постукивали о каменные монументы. Бархатная синяя тьма обволакивала всё — склеп маргота Минорая; розовый куст, под которым покоились сокровища Моргала; могилы Мааля и Морлея; надгробный камень Вельга; холмик Вельвелы; и последнюю насыпь. На ней остались следы огромных гьеналовых лап — размером с тарелку.

На негнущихся ногах Эйра приблизилась. Воткнула рядом лопату и оперлась на неё. Не поставили ни таблички, ни плиты; через годы этот холм сравнялся бы с землёй, стирая память о том, кто покоится здесь.

«Нельзя плакать. Я не плачу по нему, ибо у меня есть лишь один возлюбленный. За меня плачет дождь на моих щеках».

Содрогнувшись, она сжала зубы. Она не могла видеть безмолвную груду земли вместо того тёплого, подарившего ей любовь человека, которого она обожала во всей его открытости, порочности и беспринципности. Он был ярок, как звезда по имени Сердце, что раньше луны поднималась над горизонтом. Без него потускнела не только Бреза.

И Эйра не могла отпустить его, не прикоснувшись к нему в последний раз.

«Я жрица, но и человек; у меня может быть моё желание и моя маленькая слабость, как и у любой души», — подумала она и остервенело схватилась за лопату. — «Я никого этим желанием не утруждаю, кроме собственных мышц».

Взмах за взмахом она отбрасывала в сторону мокрую землю. Никогда она не копала так быстро. Почти двухметровая могила далась ей за считанные десятки минут, и она раскопала её целиком огромной ямой, чтобы ничто не помешало ей открыть крышку дубового гроба.

Руки её дрожали. Морось мешалась со слезами, но всё в ней тянулось вниз. Она разорвала аанитские печати, что держали крышку, и откинула её.

И села на колени чуть сбоку от своего возлюбленного, глядя на него с болью и нежностью.

Он лежал, будто заснувший после долгой изнуряющей битвы. Одетый по похоронной традиции в чёрный кафтан с бархатным плащом, он имел право лишь на один элемент гербового цвета; то была янтарная брошь у него на груди. Красивая; в ней была заточена бабочка-комета с длинными хвостами внизу крыльев. Руки его были сложены на груди и на рукояти его проклятого меча — Судьболома. Гарда в виде расправленных драконьих крыльев переходила к эфесу-хвосту, а в основе волнистого клинка виднелось нечто вроде гравировки, что изображала драконью морду. Меч его и то был драконом.

На лице застыло выражение пережитой боли. Оно чуть расслабилось, онемело. Но всё равно угадывалось то, что он пережил в свой последний миг.

Высокий, плечистый, полубог среди людей и дракон среди доа. Его отдающие краснотой светлые волосы теперь словно отражали пролитую кровь. Эйра потянулась к ним и не сдержала своих рыданий.

Это был безжалостный маргот, рабовладелец и тиран. Но с нею он был ласков, как не был ласков ни один медоточивый гость; и с ним она нашла мимолётное счастье, которым так боялась забыться, чтобы потом не мучиться разлукой.

Но мука эта всё равно настигла её.

Она присела к нему ближе, склонилась. Взяла руками его лицо. С нежностью провела большими пальцами по щекам, смакуя каждый шрам и каждую неровность. А затем, содрогаясь от всхлипов, уткнулась лбом в его лоб. И прошептала в его губы:

— Морай, милый Морай, надеюсь, ты нашёл счастье и покой за чертой. Конечно, там нет драконов; но горя тоже нет…

Она сжала челюсти и подавила рвущиеся из груди стенания. Любовно запустила руки в его волосы. Здесь, в уютном мраке могилы, они были одни. Как в лордской опочивальне. Она чувствовала себя под его защитой, в тепле вечно горящего огня его души, и ей хотелось остаться здесь навсегда — гладя его и с обожанием поправляя на нём плащ и брошь.

Капли дождя падали сверху. Они шевелили выбившиеся светлые волосы и почти белые ресницы. Эйра с горестной улыбкой наблюдала за этим; так казалось, будто он спит и ему снится сон.

Алкая ласки, что он мог бы ей дать в полудрёме, она вновь уткнулась лбом в его лоб и улыбнулась. Сделала длинный прерывистый выдох.

«Не плачь», — сказала она себе. — «Не плачь. Морай был нужен Схаалу — его дух теперь наверняка в его руках. Тёмный бог милостив, и даже самые прожжённые чёрные души приходят к нему…»

Если желают.

Желал ли Морай?

Эйра не хотела знать ответ. Она зажмурилась сильнее, сжала зубы; и вдруг её окатило холодным потоком воды. Это ветви, раздвинувшись, стряхнули с себя дождевые капли — прямиком в могилу. Вода прогремела по откинутой крышке и согнутой спине схаалитки.

Девушка спешно отскочила от тела маргота.

«Ещё не хватало, чтобы меня застали с трупом!» — испугалась она.

Но её уже увидели — из черноты леса на неё глядел единственный красно-рыжий глаз с узким змеиным зрачком.

Скара, Смерть из Брезы, пришёл к захоронению своего лётного супруга. Его шипастое тело, блестящее от множества дождевых капель, нависло над могилой. И стало холодно и тошно от его мучительного взгляда, от его скрипнувших зубов и врывшихся в землю острых когтей.

Он понял с поистине человеческой ясностью, злостью и болью, что смерть разлучила их.

Морда с тяжёлой челюстью нависла сверху, перекрыла дождевое небо. Эйра сжалась, беззащитная и безвольная перед огромным хищником. Кем она была ему? Если не врагом, то уж точно не другом. Скара знавал только Морая; иные люди служили ему лишь пищей.

«Я вмешалась в ход его судьбы», — стучало в висках. — «Но я сделала это потому, что ты прав был, Морай; если не останется на свете ни одного дракона, и все улетят на восток… то не мир уже будет, а лишь его тусклая, лишённая смысла тень».

Эйра зажмурилась и закрыла лицо руками. Она не выдерживала драконьего взгляда. То умели лишь доа, что многие годы готовились очищать и закалять свою волю, подавлять свой страх и спокойно стоять напротив высшего хищника. Она же, в конце концов, была всего лишь женщиной. И её ужас, её раскаяние хлестали из неё, несдерживаемые и нескрываемые. Добыча в ловушке четырёх могильных стен.

Она буквально слышала, как шуршат чешуйки. Шея, змеясь, спускалась ниже. Холодное смрадное дыхание шевелило волосы на её макушке. Эйра сжималась всё сильнее, пока наконец не слилась с землёй.

— Тс-с-с… — прозвучало прямо перед лицом. Плечи Эйры вздрогнули, и она невольно убрала от себя руки.

Нос дракона повис прямо перед ней. Широко расставленные ноздри двигались, испуская вонючий воздух. Но морда была повёрнута чуть боком — так, чтобы единственный левый глаз смотрел на неё.

Они встретились вновь. И снова сердце Эйры подпрыгнуло. Драконий взор словно прикоснулся к её оголённому разуму, неспособному защититься или увернуться.

Она почувствовала горе. И решимость. И озорство.

Она увидела ветер и тёмное небо, шелест крыл и скрежет по печным трубам.

Эйра дрогнула и чуть выпрямилась. Скара излучал не опасность; он ждал её. Осмысленно. Спокойно. По-человечески скрывая от себя собственную утрату.

«Схаал вернул тебя», — наконец сказала себе Эйра. — «Он вернул тебя, лишив тебя огня. Он велик; он желает, чтобы ты жил. Ты будешь жить… Его волей. Как я».

Чувство родства потянуло её вперёд. Их общая потеря, их общее существование — всё разделилось до и после того, кто объединил их.

Не лётный брак, нет. Какой мог быть лётный брак у Эйры, что не имела в себе крови доа? Как о том помыслил бы Скара, навеки связанный с Мораем? Но через почившего маргота они обрели нечто общее, чего доселе никогда не случалось в истории лётных браков.

Словно бы сочетались через кого-то третьего.

«Сэр Лионай оценил бы», — подумалось ей.

Не ведая страха, как к старому другу, Эйра потянулась и коснулась жёсткой чешуи на его носу. Влага и холод отступили. Огня в Скаре, может, и не было; но тепло огромного живого существа тут же заискрилось под подушечками пальцев.

Могучая сила взбурлила под его шипастой шкурой. Скара чуть боднулся в ответ; и после отстранился, уходя глазами от схаалитки и от мёртвого маргота. Над могилой просвистел его украшенный гривой хвост. Заскрипела земля под драконьими лапами, и Эйра поняла, что нужно вылезти.

Она обернулась к Мораю. Сердце сжалось, когда она поняла, что теперь прощается навсегда. Мертвец намок под дождём, его волосы потемнели, а ворот кафтана смялся. Но Эйра не посмела приникнуть к нему в последний раз и хоть ненадолго забыться; нетерпение Скары витало в воздухе. Поэтому девушка лишь спешно пригнулась, поцеловала ледяной мокрый лоб, а после этого выбралась из гроба и закрыла его.

Она вылезла в полумрак кладбища и вновь застыла в невольном волнении. Огромный зверь скользил перед ней, над ней, вокруг неё — шелестела трава, шуршали когти, и ночь будто бы ожила.

Ночь эта ждала грозы.

Эйра неуверенно качнулась вперёд. Скара поймал её намерение, это неловкое, но внутренне страстное желание сближения. И переступил так, чтобы стать к ней полубоком. Его длинная шея поднесла голову ближе; они снова встретились глазами. Но на сей раз от этого соединения вспыхнул восторг.

«Небо. Ты — моё небо», — подумала Эйра и сделала ещё шаг. Лапа Скары придвинулась к ней в ответ. Он прилёг на один локоть, всеми остальными тремя лапами оставшись стоймя.

Он приглашал её на себя. Как доа, как всадника, как супруга — которым она не была.

И всё равно она заслужила такую честь.

«Да славится Схаал», — подумала девушка и вздрогнула, когда её ладонь вновь ощутила прикосновение к чёрной чешуе. — «Он способен из мёртвых поднять живого, а из безродной шлюхи сделать драконью наездницу. Пусть суть иная, но ничто не будет прежним с этого момента; в драконе нет пламени, во всаднице нет кипящей крови доа. Наступила иная эпоха».

Она прикрыла глаза и воскресила в памяти то утро, когда Морай, подхватив её, обернул вокруг руки прядь драконьей гривы, подтянулся вверх и запрыгнул на гребень Скары. И, доверившись ему через веху минувших дней, повторила его движения. Шорох ботинок, шелест ткани, тяжесть сумки протянулись вдоль драконьего плеча — и она воссела на загривке Скары.

Кроны невысоких тисов сравнялись с ней. Небо стало ближе. Под ногами разлилось едва ощутимое тепло крылатого зверя. И дырявые крылья распахнулись над лесом.

Эйра спохватилась и крепко накрутила серебрящиеся мокрые пряди на руки. Равновесие потерялось, зверь покачнулся и зашевелился. Полуночный дождь затаил дыхание. Сердце замерло — и взлетело.

21. Смрадный ветер перемен

— Мор-рай! Опять Мор-рай замыслил что-то! Опять! МАМА!! — верещала несносная птица так, что сдавали нервы.

Криков в Покое и так было слишком много. Настолько, что впору было переименовать его в Скандал. Сперва Вранальг слушал, как отец орёт на мать за то, что та спросила, далеко ли был выслан сэр Миссар. Затем поджал губы при звуке громкой пощёчины — маргот Вранг был на них весьма щедр. А рука его — единственная — тяжела.

После кричала уже леди Ланита — на свою камеристку. Кружева на её платьях поникли и смялись в сырости дрянного долинного жилища, и это послужило поводом наказать прислугу. Хотя все понимали, что причина негодования Голубки из Арракиса совсем не в этом.

Сам же Вранальг, наследник рода Тарцевалей, сидел в комнате, которую ему отвели. И медленно водил точильным камнем по Нобиларду. Двуручный меч-монтанте был выше самого мальчика, да и в заточке не особо-то нуждался. Но Вранальгу хотелось обнимать его, как руку дяди Каскара — и делать хоть что-то.

Сэр Миссар уехал, марпринц Каскар умер, и Вранальг чувствовал себя одиноко. Как чувствует себя любой лордский сын, неожиданно оставшийся без няньки и понявший, как он далёк от родителей.

«Мама отмщена», — думал он и косился через мутное окно туда, где за пеленой дождя должно было быть кладбище. Капли грохотали по крыше; сырость заползала внутрь; начинало пахнуть плесенью и травами. Должно быть, раньше в этой комнате жил алхимик.

Или леди Мальтара, известная мастерица в делах ядов и травительных смесей. Вранальг сдвинул свои серебристо-голубые брови, вспоминая о том, что это она повинна в муках Вранга.

«Теперь отец терзается так, что ему еле помогает даже маковый сок. И его боль ещё долго будет выражаться в гневе».

На столе, где засохли пятна от едких жидкостей и травяных растворов, теперь лежали книги Вранальга. Хорошо, что мама разрешила привезти их; ведь здесь, в этом мрачном краю, ему не позволяли выходить даже с этажа — боялись покушений. Или чего-то ещё.

Словно Долина Смерти сама по себе была зверем, который мог проснуться ото сна в любой момент.

Вранальг только и мог, что читать. О богах и о Первозданной Тьме, из которой они вышли. О демонах, что остались роиться в тенях и проявляться в самом мрачном, что только есть в мире. О небесных защитниках, ангелах, которые являлись на помощь людям волей Аана. О городских и лесных легендах, о драконах и истории доратских мифов, о религиозных законах… и о светских тоже.

Долина Смерти серебрилась от влаги. Тёмная ночь подсвечивалась кронами тисов, и то и дело взгляд мальчика возвращался к окну.

Там. Под землёй. Этот человек умер — умер вместе со своим драконом.

— Ты был чудовищем, Безакколадный, — прошептали губы сами собой. — Но история запомнит тебя и твоего Скару. Вы были неразлучны, и своей страстью ты давал ему силу. Наверное, я любил бы своего дракона так же сильно, если бы хоть когда-нибудь мне довелось бы заключить лётный брак. Но разве сумел бы я так обойтись с собственными подданными, чтобы угодить ему? Разве позволил бы себе стать бы таким жестоким? Нет… Драконы не ценят людских законов, милосердия и порядка. Но мы всё-таки не драконы.

— Мор-р-рай! — вновь возопил кружащий над особняком ворон.

Камень неприятно чиркнул по клинку. Вранальг поспешно отвёл его в сторону, боясь попортить фамильный меч сгинувших Астралингов.

Но мысль, которая сбила его, всё равно прозвучала в голове.

«Однако ты им был».

Тут же в груди разлилась злость. Как можно! Он сделал такое с его матерью!

Впрочем, судя по её вчерашним крикам, недавно отец сделал с ней то же.

Вранальг вскочил и прошёлся туда-сюда по комнате. Звякнули пряжки сапог. Сложная мысль, не слишком доступная для его возраста, сделала все размышления вязкими.

Он никак не мог поймать её за хвост. Но было в ней что-то о том, что любое насилие плохо, женился ты на женщине или нет.

И что куда хуже казаться хорошим и быть плохим, чем просто быть плохим.

Но не мог же он сравнивать отца и Морая так, чтобы последний был в выгодном свете? Это же было противоестественно. Даже грешно, как сказал бы Иерарх Сафар. А богам виднее, что можно думать, а что нет.

Запутавшись, Вранальг резко сменил одно рассуждение на другое. В неясном порыве он кинулся к окну и выпалил сам себе:

— Нет, ну не верю я, что так это и закончилось! Разве есть на свете что-то, что может разлучить Мора и его дракона? Пусть даже смерть, всё равно не верю!

Он прижался носом к окну. От пылкого дыхания тут же запотело пятно на окне. Волнуясь, сам не зная о чём, Вранальг зажмурился…

…а когда открыл глаза, он увидел Скару, Смерть из Брезы, что на дырявых крыльях поднимался с кладбища.

Там, наверху, холод помножился на дождь. Схаалитка поднималась всё выше и выше в небо — невидимая на Скаре и неотделимая от него, будто необычный завиток чёрной гривы. Множество крыш под её взглядом делалось всё меньше. Словно камушки на речном берегу, блестящие от влаги.

В животе искрами вспыхивали восторги и страхи. Она держалась так крепко, как могла. Жёсткие пряди до красноты натянулись на пальцах. Без Морая, в одиночку, каждый взмах крыльями внушал страх.

Как высоко она была! Она, червь, роющий землю! Ей хотелось извиваться и сжиматься, стремясь вернуться назад, на взмокшую от ливня твердь.

Но снова и снова решимость Жницы наполняла её руки.

Она избранница добрейшего бога. Она — могильный ворон, парящий в небе. И крик её — крик дракона.

Ветер трепал волосы и смешивал их с гривой. Они со Скарой соединились в единую чёрную тень, блистающую в огнях города ослепительной чернотой. С утробным рёвом дракон пронёсся над Брезаром. Чёрным коршуном обвёл весь контур построек. Поведя крылом, скользнул ниже — и вынырнул вновь, размяв лапы прямо над магистратом.

В этом краю не осталось триконха, чтобы бить в колокол. Поэтому стали бить в вёдра. Вспыхивали новые и новые огни. Они стягивались воедино; и в единственном глазу зверя отражались созвездием ужаса.

Угольные крыла вновь и вновь выскальзывали из тучи и исчезали в них. Парящий владыка Долины Смерти лениво реял то над крышами, то в вышине. Дождь барабанил по его чешуе и соскальзывал с длинных пальцев. Но дракон торжественно улыбался длинной зубастой пастью. И сверху Эйре казалось, что улыбка косится налево.

Сильные руки помогали девушке держаться на спине Скары. И всё же это было очень непросто. Ботинки постоянно соскальзывали с намокших роговых отростков, мокрая грива лезла в глаза, и гудящий ветер поддавал то слева, то сбоку, а то и сверху, постоянно держа в напряжении.

Но она старалась. Меж ними не было бессловесного единения; однако была некая общая идея.

И они оба услаждались ей, пугая город чёрной тенью.

«Смотрите, как велик Схаал», — бушевало в Эйре. — «Ликуйте, ибо он обращает смерть. И бойтесь, ибо его великолепие колоссально!»

Она не могла видеть, но догадывалась, какой внизу был переполох. Будто кошка сунула лапу в полное птенцов гнездо. Строились паладины, носились адъютанты, сбегались в подвалы горожане и знать. Вздымались к небу баллисты-скорпионы и вздёргивались по команде арбалеты.

Город блестел и морщился от дождя, грязь текла по брусчатым улицам, и рокот небесных вод просеивался через дырявые крылья.

Но взгляд зверя был безмятежен. Он видел врагов под своими лапами, свешивал длинную шею и всматривался в знамёна.

И не делал ничего.

Зачем ему была нужна битва, если он бился все эти годы для Морая? Если ради его восторга и жадности разносил орудия и сжигал форты? Если ради его блестящих глаз и тёплых рук исполнял любые поручения, словно оруженосец?

Они ловили желания друг друга ещё до того, как те возникали в уме. Пока Морай думал, что кровавыми битвами делает Скару счастливым, Скара думал то же самое про него. И оттого он раскрывал свою широкую грудь и расправлял крылья над тисами, чтобы выпрыгивать в небо вновь и вновь — не потому что хотел драки, а потому что хотел сделать своего супруга счастливым.

Лишь это разжигало в нём огонь. Но сколько дней Морай был несчастен, думая о судьбе Скары? Сколько дней этот костёр медленно гас, осознавая, что не может разгореться вновь — потому что Скара был бессилен бороться со Схаалом?

В конце концов дракон больше не мог делать то, ради чего жил. Он умер. Умер и Морай.

А что теперь?

Тишина, шипение и щёлканье внутри. Совсем не похожее на огонь.

Теперь он был равнодушен и даже спокоен.

А там, внизу, некому было сказать об этом. Некому — кроме мальчика, который выбежал из особняка, взял привязанную у крыльца лошадь какого-то гонца и поскакал прямиком в ставку Воинства Веры.

— Не стреляйте по нему! Не стреляйте! — кричал юный Вранальг паладинским командующим. — Он не будет нападать. Он прощается!

Сэра Миссара не было в городе, а единственный лорд-потомок Моргемоны, Вранг, был далёк от понимания огненных хищников. Но его сын — а может, пасынок — кожей ощущал печаль и разочарование чёрного зверя.

— Если бы он желал атаковать, он бы уже налетел — и, скорее всего, на Покой! — убеждал он колеблющихся генералов. — Прошу, подумайте!

Стрелки за баллистами-скорпионами держались наготове. Прицелы скользили вслед за Скарой, словно деревья за ветром.

Кто не желал уронить наземь Смерть из Брезы? Чёрного, как огромная летучая мышь, ужасного монстра?

Но Иерарх Сафар, подняв к небу посох с двузначным символом Аана, нашёл то ли в тучах, то ли в себе некий знак. И намерение его склонилось к мирному.

— Пусть будет так, — молвил седой Иерарх, покуда паладины следили, чтобы лордский наследник больше не смел никуда убегать хотя бы из штаба. — Этому чудовищу всё равно придётся покинуть мир. И теперь, без своего всадника, он это сделает. Ежели мы начнём его обстреливать, он непременно ответит. И хотя дождь сгладит разрушительные последствия битвы с драконом, нам это дорого встанет. Пускай уходит.

О том же там, наверху, думала и Эйра.Мокрый ветер стаскивал её с драконьего гребня, и она всякий раз подтягивалась обратно к основанию его шеи.

«Если Скара вступит в драку, я непременно упаду», — понимала она. — «Я не Морай и удержаться на нём столь же мастерски не сумею».

Слышал он её мысли — или думал свои — но глухой рокот вновь прозвучал из-под его рёбер. Хлопанье замедлилось. Скара поднял крылья и развернул их вперёд; задние лапы подвёл под себя; весь свой вес перенёс вниз — и приземлился.

Его когти проскрежетали по багровой черепице дома на Мшистой улице. И хвост лениво прошёлся вокруг печной трубы. Скара поднял голову и покосился на огни на узких улицах. Эйра видела в его глазу их пестрящий блеск.

Белые знамёна Воинства Веры реяли над городом. В Покое восседал Вранг. Это был, вроде бы, Брезар; но по сути своей уже совсем другой город.

Здесь им было нечего искать.

Скара разинул пасть, удлинился всем телом и, заставив Эйру всю сжаться на его спине, потянулся. Из его горла исторглись мутно-розовые облака тумана. Потянуло кислинкой. Эйра зажала нос; а Скара, напротив, повёл мордой в получившемся мареве.

Словно пробовал на вкус то, что осталось ему вместо драконьего огня. Газовый туман, что был тяжелее воздуха — и лепестками бледных облаков оседал на влажную крышу.

Обиженный рык прогудел изнутри зверя. Дыхнув ещё разок, Скара поморщился чешуйчатым носом и разогнал мглу крыльями. Затем склонился вниз, будто заглядывая рыжим глазом в окна. Покачался на лапах, снова выпрямился. В последний раз он обвёл взором линию крыш — и соскользнул с них в дождевое небо.

На сем, как полагала Эйра, их парадный пролёт и закончится. Ей настанет пора отправляться на родину, а Скаре — лететь туда, куда ему вздумается. Может, к сородичам; а может, в неосвоенные густые леса Дората, на север.

Дракон снизился вновь на кладбище. Он сунул голову в могилу, завозился; затем отстранился и зашёл сбоку, с длинной стороны. Он обхватил гроб с телом Морая обеими лапами и неожиданно умело вытащил его. После чего вновь раскрыл крыла.

Эйра кашлянула, сморгнув с ресниц капли воды, и попыталась соскользнуть вбок, чтобы слезть. Но Скара неожиданно поднял лапу и сделал такое движение, будто смахивал муху с плеча.

Или закрывал ей дорогу на землю.

— С-скара? — стуча зубами от холода, спросила Эйра. Она не знала, что это значит, но боялась пойти против воли дракона.

В ответ он лишь посмотрел на неё через плечо рыжим глазом. И словно пригвоздил её к себе. Эйра попыталась объясниться перед ним, как перед марготом; но так и не сумела подобрать слов. Скара ухватил покрепче гроб и вместе с ним вновь ринулся в небо.

Куда он собирался лететь? Все драконы отправлялись на восток. Он же взял курс на запад. Не в бесплодные ржавые горы, а в жаркие поймы и пустыни.

Знал ли он волю своей нынешней всадницы, или просто действовал супротив судьбе; но на сем Смерть из Брезы оставила Долину, навсегда покинув горное плато. Лишь гьеналы выли Скаре вслед.

И как прояснилась часть неба, неполная луна высветила среди горбатых псов самого большого — легендарную Шакаль. Мать стаи без сердца. Она провожала пустыми глазницами не только дракона, что стал подобным ей существом; но и Жницу — которая оставила свой пост в Брезе.

Только она, пожалуй, и знала, что Скара покинул горы осёдланным, а не одиноким. Потому что остальные не сумели бы разглядеть на чёрном гребне столь же чёрную женщину.

Дружный вой и лай стаи возвестили начало иного века, которого Шакаль так долго ждала. Она стерегла эти края многие года после смерти своего Жнеца. Теперь же Схаал возвестил новую Жницу и новую эпоху — а значит, её пост был окончен.

Она легла на мокрой траве под луной и умерла.

***

Эта ночь запомнилась Врангу как один из самых мрачных кошмаров. И хотя ничего не произошло — оживший дракон лишь посидел на крыше на Мшистой улице, а после улетел вместе с гробом своего лётного супруга — нынешнего маргота всё ещё била дрожь, когда он вспоминал о том, как созерцал силуэт чёрного зверя в подзорную трубу.

«Он словно насмехался надо мной с высоты», — чудилось марготу. Его паранойя росла, его боль не прекращалась; и каждое утро голова от макового сока буквально раскалывалась на куски. — «Ненавижу. Морай даже с того света будет преследовать меня».

Иерарх Сафар всё утро песочил его, требуя от него покаяться и принести богатые жертвы аанитскому жречеству, потому что случившееся не иначе как являлось угрозой сил небесных. Ланита скрывалась от него и тайком вздыхала в окно, должно быть, по Миссару. Несносный Вранальг был жестоко наказан, когда снова что-то сказал о лётном браке Скары.

А нынче Вранг горбатился на резном стуле и скрипел зубами, слушая очередные донесения.

— …нобель Куолли, таким образом, едва не погиб ночью…

— …утверждают, что у него произошло сердечное обострение, но алхимик посчитал, что…

В висках звенело.

— Не троньте его кабинет, — прорычал Вранг и стянул пальцами кожу у себя на лбу. Ему хотелось сорвать с себя скальпель и вышвырнуть его, чтобы в обнажённую голову задуло сквозняком.

И перестало так болеть.

— Я сам решу, кто займётся его делами, пока он в постели. Потом…

Он не мог никому позволить знать о происках Куолли — никому, кроме себя.

— Будет сделано, маргот. Дальше… Желаете принять письмо из столицы?

«Наверное, это ответ диатрийской канцелярии насчёт титула» — встрепенулся Вранг и велел почтарю явиться. Он не дал ему зачитать письмо и взял его сам. Но изящные буквы двоились и мутились перед глазами, и в конце концов маргот озверел и отшвырнул свиток.

— Потом! — рявкнул он. — Всё потом!

И пошёл, куда ноги понесли. Пытаясь вылезти из своего тела, из своей шкуры, из своих ноющих от сырости суставов и стонущей от злости души.

Сам того не поняв, он вновь очутился там, где оказывался в Покое всегда.

В месте, где умерли Мааль и Морлей.

Теперь в холодном погребе стоял запечатанный гроб Каскара. Куртуазный марпринц никак не мог дождаться своего погребения. Прошло четыре дня с его смерти; а его предстояло ещё везти до самого Арракиса.

Вранг задержался глазами на гробе и медленно присел рядом на обломок старой башни. Капли звонко падали в скопившиеся на полу лужи. Мысли о кузене неожиданно уняли его муки.

Даровали ему удовлетворение.

— Хорошо твоё ложе? — прошептал Вранг и сощурил свой синий глаз, изучая в полумраке очертания резного гроба — самого пристойного, что удалось добыть в столь короткий срок в этом ужасном городе. — А ты ведь мог бы жить. Если бы ты обходился со мною достойно, кузен.

Вранг прикрыл глаза. Улыбка натянулась на его лице. Он помнил каждый раз, когда подкидывал по крошке чемерицы в его лечебные варева. И в день, когда казнили Морая, покрошил в его кубок вороний глаз. Последний удар и без того болезному телу.

— Ты ведь думал, я буду вечно презренной тенью, — почти ласково продолжал Вранг и провёл рукой по крышке гроба. — Но раз такого великого доа загубила какая-то жалкая «болезнь», то кто теперь презренен?…

Никто же не узнает, что это была не совсем лихорадка. И уж точно не «проклятье» Судьболома.

Вранг хмыкнул и покачал головой.

Так же, как никто не узнал, что это он запер Мааля и Морлея.

«Вы заслужили свою участь, ублюдки».

Маргот поёрзал на холодном камне, представляя, как двух малолетних садистов раздавило этими обломками. И что, что это были его братья?

«Не бывает кровной связи, которая может оправдать такое».

Всё противоречивое, что он испытывал также и к Мораю, всколыхнулось в душе. Вранг умел убивать: планировать, потом выжидать, а потом изящно претворять свой план. Он сделал это не раз, не два и не десять за свою жизнь. Целями его становились самые разные недоброжелатели. Но к Мораю оказалось подобраться труднее всего.

Вернее — не труднее, а рискованнее.

Рождение Вранальга сильно помогло ему сместить гнев с себя на своего наследника. При живом сыне он мог быть уверен, что Морай не станет противиться своей казни исключительно потому, что некому продолжать род Тарцевалей. На такую глупость он вполне был способен.

Но хотел ли Вранг в самом деле его смерти?

«Что ж, теперь рассуждать уже поздно».

Ладонь прошлась по шершавой поверхности дерева.

«Когда-то я отчаянно желал стать марготом вместо Морая, это правда. Именно поэтому я…»

— А помнишь? — обратился он к гробу с тихой усмешкой. — Тогда, когда Кассат вышел побеседовать с Мораем. Это я нагрубил брату, и поэтому он бросился на марпринца, как бешеная собака. А я всё это время высоко на ступеньках стоял. И потому не пострадал. Ты как-то забыл об этом, Каскар… или в глубине души помнил, а потому так не любил меня?

Он задумался. И улыбнулся вдруг ещё шире:

— А когда я впервые появился у вас… Я сразу понял, что твоя сестрица имеет что-то нечистое с Миссаром. Это стало моим козырем; ведь не так-то просто добиться девушки, которую собираются сватать принцу-диатрину. Но и меня не обойдёшь… Я наврал ей, что отец подозревает о её любовном интересе; и это может загубить её репутацию на корню, о принце не будет и речи; но, если она выйдет замуж за меня, то сможет дальше жить в Арракисе с Миссаром, а я буду ей позволять… и далее по тексту. Она сделала всю работу за меня. И убедила Кассата, что наш с ней брак не только даст нам преимущество в войне, но также будет мил её сердцу. Вот только теперь и она медленно стала прозревать, понимая… всё это время вам следовало не презирать меня, а бояться.

Кап, кап.

— Да, кузен? — упиваясь собой, своим одиночеством и своей головной болью, прошипел Вранг. И поцеловал крышку гроба. — Я буду скучать по твоему чванливому благородству. И всякий раз, когда я буду оставаться наедине с Ланитой, смотри на это из-под схааловой юбки и скрипи зубами.

А что Вранальг? На мгновение Вранг задумался, колеблясь. Внешне мальчик куда больше напоминал его, чем Миссара. Но сложно было об этом судить, ибо его дед, Кассат, также был тонкокостный и седой.

Был то его сын или не его — не знали даже боги. Наблюдая его, Вранг всякий раз решал это для себя по новой. Когда Вранальг умело овладевал мечом или мудрым словом из книги, Вранг видел в нём свою кровь. Когда лез под руку и попадал в неприятности — едва удерживался, чтобы не крикнуть ему «миссаров ублюдыш».

— Ему всё равно живётся куда лучше, чем жилось нам, — фыркнул Вранг себе под нос. — У него есть мать и учителя, няньки, книги, игрушки и угощения. У нас же…

«До сих пор недоумеваю, насколько родителям мы были не нужны», — добавил он уже про себя. — «Отец был одержим желанием превратить Долину Смерти во второй остров Дорг со шпилями и горными укреплениями. А мать нарочно игнорировала весь мир. Всю кухню растаскивали слуги, оставляя нам буквально ничего. А старшие выколачивали из нас то, что мы умудрялись найти или выпросить у нянюшки, будто вообще не имели ни малейшего понятия о чести. И это отпрыски маргота, голубая кровь! Ежели нам жилось так, то чернь, наверное, вообще ела друг друга».

Он поскрёб ногтем по резьбе, изображавшей гьеналов и тисовые ягоды. Каскар всю жизнь бодался с Брезой, а теперь лежал в гробе с геральдикой Долины Смерти.

«Надеюсь, теперь ты тоже чувствуешь себя униженным», — скривился Вранг и выпрямился. Напряжение в голове чуть спало. Выплеснуть свою злость всегда помогало — лучше припарок и таблеток.

Теперь всё будет иначе. Теперь маргот — он.

— И дальше будет только лучше, — произнёс он шёпотом. Белки его глаз взволнованно блестели в темноте. — Возьму мальчишку и отправлюсь в столицу. «Альтарскому кандидату» будут не рады там, где уже есть свой наследник трона. Но я буду верным придворным. Старательным. Таким, что вскоре конкурентов у меня не останется.

Ланиту он решил оставить в Альтаре. Во-первых, потому, что она истребовала себе покой заявлением о своей беременности. А во-вторых, потому, что она вызывала от этого в нём только ярость.

«В-третьих, потому, что, когда она испустит дух, мне будет лучше находиться как можно дальше от неё. Чтобы никому не пришло связать воедино нашу брань и её погибель».

Он вновь побарабанил пальцами по крышке.

«Что же до Мальтары…» — Вранг невольно поморщился от саднящей боли, что прорывалась из обрубка руки прямо в расслабленный лекарствами разум. — «Как же я хочу тоже отрезать ей что-нибудь…»

Однако он покачал головой и сощурился, что-то говоря сам себе.

«Но слишком хорошо знаю её… эмоциональная, глупая без меры — и в то же время верная слуга того, кого любит. Верная и опасная. Я вряд ли стану ей вторым Мораем, но всё же я могу найти способ взять её на крючок. Она мне ещё пригодится…»

И сколько бы ни рвалось наружу воспоминаний о том, как они ютились в промозглом замке-Покое, прижимаясь друг к другу; сколько бы ни звучало аккордов нежности к младшей сестре, которая всегда была так наивна, но так преданна; теперь Вранг не поддавался этим чувствам. Он видел в этих воспоминаниях лишь удобный инструмент будущих давлений.

Которые будут.

А если не сработают — он отпустит поводья, даст волю своей ненависти.

«Никто из тех, кто измучил меня, унизил и навредил мне — никто не выйдет победителем из схватки со мной, Седым Змеем Альтары».

Громкий шорох разогнал его думы. Вранг вздрогнул и выпрямился.

— Папенька? — прозвучал неуверенный голос от лестницы. Вранальг показался в блеклом свете из коридора. Мальчик девяти лет, бледный и седой, с голубым бликом на волосах и огромным родимым пятном на половину лица. Его светлые глаза смотрели настороженно, но повинно — будто он пришёл сдаваться.

Вранг вздохнул и спросил сухо:

— Чего тебе?

«Надеюсь, сопляк не слушал моё бормотание. Обычно я не позволял себе говорить сам с собой, но нынче я слишком свободно себя чувствую, чтобы запрещать себе такие малости. И всё же этот чёртов особняк плохо хранит тайны».

Вранальг поджал губы, поправил ворот своего кафтана и аккуратно спустился. Он поклонился перед отцом и, не поднимая головы, молвил:

— Я хотел извиниться за сказанное. Клянусь, я ничуть не восхищался Мором и никогда не буду. Я о драконах речь вёл и о союзах с ними…

— Брось уже это, — отмахнулся Вранг и отвернулся к гробу.

— Я не буду больше поминать Скару.

— Вообще брось, Вранальг. Последний доа — это старик на троне. Помрёт он — и разразится война меж Гангрией и Рэйкой, где драконы, никем не управляемые, передерутся и переубивают друг друга. А выжившие — улетят. Не будет их больше, драконов, не будет!

Он хотел этого прежде всего для себя.

Он хотел, чтобы миром правили ум и дальновидность, а не эфемерные связи с хищниками и сумасбродство подобных Мораю. И он был не один такой.

Вранальг понурился. А Вранг заявил ему:

— Если думаешь, что ты когда-нибудь сядешь на дракона, то напрасно. Хотя, теоретически, если у тебя получится подойти к диатрийской стае и не положить голову на плаху — это будет неплохо, — Вранг пожал плечом и поморщился от боли, что стрельнула в отрубленную руку. — И всё же — не сильно на это рассчитывай.

— Понимаю, папенька. Диатры хорошо стерегут своих драконов, чтобы никто не завладел ими. Но неужели доа и впрямь переведутся в природе? — спросил мальчик печально.

— Хорошо бы, — покривился Вранг. — Хорошо бы, потому что власть должна принадлежать не сильным, а мудрым.

— Но разве драконы не мудры?

— А те, кто сидят на них?

— Однако Скара…

Вранг не выдержал и резко поднялся на ноги. Вранальг испуганно попятился, а маргот склонился к нему, оскалившись, и прошипел:

— Слушай, дружок. Слушай молча. Слушай, как слушал я всю жизнь. Пока не добьёшься своего права хоть о чём-то говорить и рассуждать. Молчи и впитывай, внимай и обдумывай. И не смей подходить ко мне со своими глупостями. Чтобы говорить со мною о правлении, проживи с моё. Проживи как я, — рычал он, сам не замечая, какой ненавистью искажено его лицо. — Побудь грязью, побудь ничтожеством, побудь ошибкой и наказанием. Право говорить ещё надо заслужить. А до тех пор — молчи. Молчи. И ещё раз молчи.

«Иначе я решу, что и ты мне мешаешь».

Вранальг испугался и поклонился низко-низко, давая отцу долгожданное чувство власти и безнаказанности.

Которому суждено было только расти и расти.

***

Холодный ветер кусал лицо сэра Миссара. Верхом на верном гнедом мерине рыцарь преодолел Брезу и Брит, выехал за пределы Долины Смерти через множественные заставы и отправился по границе Маята в черноту еловых лесов. При нём был внушительный запас пропитания, драконья флейта, огромный короб спичек и фляга с серебряным нутром. С таким набором он мог ехать хоть в ржавые горы.

Он не хотел этого. Но туда, судя по всему, и направлялся Мвенай. Шипастый красно-зелёный дракон реял над лесами, нарочно не торопясь прощаться с родными краями. И потому Миссару удавалось поспевать за ним.

Но если дракон принял решение отправиться туда, где не было жизни — в земли ржавой воды, которую не пересёк ни один даже самый подготовленный путник — это было большим, нежели миграция. Это было возвращение на вотчину предков.

По легенде, первых драконов породила Великая Мать в помощь Богу-Человеку в борьбе со тьмой, что населяла мир. Саваймы, духи, дикие звери точили тогда ещё слабых, неумелых людей. Природа была едина с демонами, природа была жестока и не оставляла шанса. Драконы озарили её своим огнём.

Словно высшая воля послала их на помощь; на помощь именно людям. Ведь при всём своём могуществе они почему-то снижались с небес, чтобы нет-нет да и принять лётный брак со стороны избранного ими человека. И было в этой связи нечто потустороннее. Человек заключал с ними союз, подобно контракту с демоном. Он больше не смел никогда обратиться к другому дракону; и дракон мог сменить множество всадников, но человек был, как жена, верен лишь одному до самой своей смерти. И он платил высокую цену, ведь дракон отрешал его от людей; не всякий легко переносил то, что огненные хищники сжигают их подданных и наводят свои порядки.

Но всё же они не были животными. Мистический узор судьбы сплетал их с людьми, пускай люди были перед ними ничтожны; однако непостижимый драконий разум находил в мелких двуногих нечто, что было ему потребно.

Что-то, что тянулось из глубины времён, когда молоды были даже боги.

На своём одиноком пути Миссар беспрестанно думал и об этом, и о многом другом.

Ланита и Вранальг остались в руках ожесточавшегося маргота, и он должен был исполнить выданное ему поручение как можно быстрее, чтобы вновь оказаться рядом со своей семьёй.

Но его точило смутное сомнение.

«Не должен ли я был просто забрать её и Вранальга и бежать? Не оставил ли я их на расправу?» — терзался он. — «Нет, маргот никогда доселе не был похож на своего брата-изувера; конечно, он не тронет своих близких; но почему моя чуйка доахара так мучает меня страхом?»

Было уже поздно сходить с курса. Он должен был нагнать Мвеная и убедить его вернуться. Но на протяжении всего пути трели его флейты были бесполезны; дракон не реагировал на них. Ни на призывную мелодию, ни на дружескую, ни даже на приказную. Он просто неуклонно продолжал свой путь, неспешно заходя то на один круг, то на другой вблизи приближавшихся скал.

На рубеже ржавых гор Миссар понял, что его поручение убийственно. Он встал на ночлег, набрав в ближайшем роднике ещё чистой воды, и сел у костра думать, что делать.

«Вранг просто избавляется от меня», — понял он. — «Ежели так, я не помогу Ланите, отправившись выполнять его приказ. Но если я вернусь ни с чем, мне не сносить головы. И всё же я, как рыцарь, должен…»

Вдруг заросли папоротника прошуршали где-то сбоку. Миссар вскинул голову и обернулся.

И тут же ощутил холод лезвия на шее. Кто-то обманул его весьма ловким путём, видимо, кинув камень в противоположную сторону.

Доахар привык уворачиваться от драконов, а не от людей. Поэтому он не распознал этот манёвр и попался в ловушку. Он схватил стиснувшие его руки и прошипел:

— Какого…?!

Однако лукавый голос над ухом сам ответил на вопросы:

— Не дёргайся, доахар; я здесь не для того, чтобы покончить с тобой. Я пришёл говорить.

— И как я буду говорить с тем, кого не вижу?

— Как-нибудь, как-нибудь, — непринуждённо просмеялся незнакомец у него над ухом. Это был смешливый, угрожающий и поистине дьявольский голос. — Слушай внимательно, доахар. Дракона к Врангу не приводи. Вообще не ходи за ним. Пускай улетает прочь, как надо.

— Ага! — ругнулся Миссар и дёрнулся, но хватка не шибко могучих рук держала его неожиданно умело, не давая ему вернуть равновесие. — Хорош будет рыцарь, что не исполнил приказа суверена!

«Если я не справлюсь, это будет ещё один повод ему отыграться на Ланите и Вранальге…»

Миссар содрогнулся, понимая, что видит рассуждения нынешнего маргота такими же бесчеловечными, как и у прошлого.

«Нет, я не должен. Маргот Вранг, несомненно, учтёт ошибки брата…»

— Хорош будет рыцарь, который трахал его жену, а теперь думает, что сможет вернуться и жить припеваючи эдакой непристойной семьёй на троих, — издевательски хихикнул незнакомец.

Миссар перестал барахтаться и угрюмо смолк.

Как было сказать если не ему, то своей совести, что тогда, в юности, это выглядело иначе? Тогда это была любовь, а не непристойность. Авантюра, а не преступление. Смысл жизни, а не угроза для неё.

— Откуда ты знаешь? — процедил он и только.

— Я знаю всё дурное, что есть в людях, — промурлыкал незнакомец. — Такова уж моя натура.

— Ты что, священник? — усмехнулся Миссар. И пленитель рассмеялся в ответ. Но ещё одна попытка вырваться была безуспешна: его было не застать врасплох.

— Не пытайся вмешаться в моё задание! — рявкнул рыцарь и с новым усилием оттолкнулся от земли, чтобы вскочить на ноги. Он не верил, что обладатель столь тонких рук и столь высокого голоса может держать в оковах могучего воина.

Словно нечистая сила помогала мерзавцу. Попытки были тщетны. Над ухом Миссара прозвучал протяжный вздох.

— Глупо, очень глупо спорить со мной, — вкрадчиво произнёс незнакомец. — А ещё глупее — в твоём положении. Хочешь угроз — нате, пожалуйста. Если посмеешь продолжить своё задание, пойдёшь за драконом и дальше — я прирежу твоего — ну, если не сынка, то воспитанника. Так тебе яснее?

Миссар рыкнул и рванулся, пытаясь отбиться локтем; но лезвие кинжала без промедления врезалось ему в шею, и кровь щекотно побежала по взмокшей коже.

Кинжал был костяным.

— Чёрт бы тебя побрал, — процедил Миссар. — Кто ты? На кого работаешь?!

В голове метались самые разные варианты. Но Миссар никак не мог взять в толк, что было бы логичнее. Церковь? Или другие драконьи лорды, вроде Хауров?

— Не твоё дело, — безмятежно отозвался незнакомец.

— Чем докажешь, что ты вообще имеешь доступ к…?

У него под носом тут же появилась фигурка деревянного дракона. У Миссара волосы встали дыбом; он выточил её для Вранальга, и мальчик игрался с нею в свободное время у себя в комнате или на террасе.

«Он не шутит», — в ужасе понял доахар. — «Его люди вхожи в Скабиозу…»

— Проклятье… — выдохнул Миссар.

— Видишь? — фыркнул пленитель. Но не учёл, что от этого Миссар взбесится только пуще. Мышцы рыцаря взбугрились, он потянулся вперёд и едва не разорвал крепкую хватку незнакомца.

— Не смей даже тронуть мальчика! — взревел Миссар.

— Ой-ой, забери меня тьма! Не бесись! — простонал незнакомец. — Хорошо. Ты меня уломал. Давай договоримся.

— Мне не о чем с тобою договариваться, кто бы ты ни был!

— Ошибаешься. Послушай. Ещё чуть-чуть послушай, — дипломатично увещевал незнакомец. Миссар смолк, хмурый, и про себя приготовился отсчитать полминуты, чтобы вновь вскочить — когда, увлечённый своими речами, мерзавец всё же ослабит хватку.

— Слушаю.

— Ты всё равно не пойдёшь за драконом в ржавые горы. Там тебе верная смерть, не так ли? Но смертью делу не поможешь. И вернуться ты не сможешь — своим присутствием не себя, так домочадцев подставишь. Поэтому в глубине души ты решил уже, что бежишь. Далеко от Рэйки, бросив свою семью и до конца жизни утешая себя тем, что этим ты хоть как-то умерил гнев лорда по отношению к ним…

Миссар молчал.

— Но одно тебе не даёт уйти: рыцарское благородство. Неужели оставлю их на съедение? — думаешь ты. Но что ты можешь сделать? — резонно возражаю я. И вот решение.

Он вздохнул, и костяное лезвие вновь пощекотало шею доахара.

— Оставь это мне, — ядовито и отчётливо прозвучал шёпот. — Настанет час, когда твой мальчишка встретит смерть лицом к лицу. И тебя рядом не будет. Тогда я помогу ему уйти и доведу его до тебя. Только так ты можешь помочь ему в его судьбе; иные другие способы не приведут ни к чему, кроме твоей бестолковой смерти. А взамен…

Лезвие надавило сильнее.

— Взамен ты поклянёшься, что не станешь пытаться вернуть дракона. И никогда о драконах не погрезишь больше. И забудешь дорогу в Долину Смерти, и в Рэйку.

От таких речей Миссар потерял дар речи. Он начал подозревать, что говорит не с человеком. И хотя рыцарь не был суеверным, смутные сомнения прокрались в его разум. Оттого он не посмел напрямую послать незнакомца туда, куда гьеналы по нужде ходили.

— Только и всего? — с несвойственной ему осторожностью в переговорах уточнил доахар. — Я уеду, оставив поиски дракона… а взамен ты спасёшь мою семью?

— Я сказал тебе, как я сделаю. Я выручу мальчишку Вранальга. А Ланита тебе не жена; не твоё дело и не моя забота. Но, если ты уедешь, Вранг посчитает тебя погибшим, и наверняка сделается милее к супруге… не так ли?

Он сказал это так, будто это заведомо было неправдой.

Но эта неправда так очищала совесть.

«Я ничем не помогу ей, если вернусь», — признал Миссар. — «Только вызову ярость Вранга. Но так у меня есть хоть какой-то шанс…»

— Давай же, сделка с совестью — это не так трудно, — проворчал голос.

Миссар моргнул и протянул:

— Что ж… Договорились. Но…?

Однако больше ничего он спросить не успел. Стоило прозвучать заветному слову, как незнакомец исчез, словно порыв ветра. Доахар развернулся и вскочил — но увидел лишь раскачивающиеся папоротники.

«Убежал, собака!» — подумал рыцарь и нервно провёл рукой по царапине на шее. Верный мерин смотрел на него с потаённой грустью.

Но Миссар понимал, что обратного пути нет.

«Когда-нибудь Вранг всё равно бы избавился от меня», — с тяжестью на сердце сказал себе Миссар. — «А так я, хоть и предам свои шпоры, но сумею что-то сделать. Я отправлюсь на запад; а Ланите постараюсь передать весть, когда устроюсь там. Кто бы ни говорил со мной сейчас, увы, он убедил меня в том, что бесчестие для меня единственно верный путь».

Доахар встал, потёр шею и покачал головой.

«Другого такого шанса подделать свою смерть перед Врангом мне уже не представится. Пусть считает, что я благородный дурак, погибший на задании; дурак, который не понял, зачем его послали за драконом. Я же постараюсь обмануть судьбу — лишь так я могу и впрямь как-то помочь Ланите и Вранальгу».

Эпилог

Скара мчался по небу, как горный орёл. Под его лапами мелькали горы, леса, равнины и реки. Но Эйре казалось, что скоро все эти пейзажи сменятся чернотой.

Когда она упадёт и разобьётся вдребезги, потому что больше не было сил ни держаться, ни умолять.

Она замёрзла вусмерть. Растрескалась кожа на руках и на губах. Холод намокшей одежды вгрызся в хребет. Ледяные ветра в облаках и под облаками вытянули из неё всю жизнь.

Как можно было терпеть такой холод? Раньше пламя дышало из дракона, и в высоте небес можно было согреваться о него. Теперь же он и сам был едва теплее птицы, и, сколько ни прижимайся, этого было недостаточно.

— Скара, прошу же тебя, спустись! — из последних сил шептала Эйра. А перед глазами уже плыло.

Драконья грива была достаточно длинной, чтобы схаалитка сумела притянуть её к себе и обвязать вокруг своей талии. Она помнила рассказы Морая о том, как драконы относятся к упряжи. Впрочем, Скара не обратил на это ни малейшего внимания. Однако это небольшое подспорье стало Эйре спасением. Без него она давно бы впала в забытье от холода и усталости и упала.

Теперь же она была прикована к зверю жёсткими узлами волос — и ей начинало казаться, что лучше б она упала.

Её нарядное чёрное платье превратилось в орудие пыток. Оно резало по коже, как мокрый хлыст. Тянула плечо взмокшая сумка. Каждый миг был невыносим.

— Скара… — задыхаясь, умоляла она.

Но дракон лишь лавировал между горами, заныривал в облака и мчался дальше.

Быть может, новая жизнь придала ему сил, каких у него раньше не было. А может, Эйре лишь казалось, что этот полёт — целая вечность. Крылья грохотали, словно гром. Мышцы крутило и сжимало, вынуждая обнимать драконий загривок.

— Ск-ка… — пыталась выговорить Эйра. Но зубы стучали так громко, что она прикусила губу — и так и не сумела ничего сказать.

Дракон влетел в одно из белых облаков стрелой, как в податливую мишень. Рассветное солнце делало влажную россыпь розовой. Крылья взбивали облачный мех.

Сколько времени прошло? Где они были сейчас? Эйра и без того плохо понимала географию страны, но теперь ей вообще ничего не оставалось, кроме как отдаваться воле своенравного зверя. Вряд ли он хотел измучить её до смерти; скорее, он просто не понимал, насколько хрупки человеческие существа.

Или просто не хотел понимать, ведь дорогих ему людей больше не было вовсе.

Если бы на его спине был доа, он бы сосредоточился на связи с драконом. Представил, как крылья выходят вперёд, а чёрное чешуйчатое тело плавно снижается к земле. Но Эйра чувствовала себя так, будто потеряла вёсла, сидя в лодке. Она не была способна хоть как-то сравниться разумом со Скарой, поймать с ним один и тот же ветер. То, что он вёз её на себе, напоминало то, как он тащил с собой гроб с телом Морая. Он словно прибрал к себе всё, что напоминало ему о почившем марготе — включая его шлюху.

Поэтому она могла даже не пытаться приказывать ему.

«Тем не менее, такого никогда ещё не бывало, чтобы на драконе летал кто-то, кроме его доа», — то и дело напоминала себе девушка, клюя носом в жёсткую, как у жеребца, гриву.

Это было слабое утешение. Сколь бы ни было закалено её тело, пережить пытку водой, холодом и постоянным напряжением ему давалось труднее, чем что бы то ни было до этого.

Но в миг, когда начало казаться, что душа готова отлететь вместе с ветром, лишь бы не терзаться, облако вдруг кончилось. Они вынырнули прямо в коричнево-серые скалы, по которым виднелись тёмные пятна акаций. Скара тут же замедлился, растопырив крылья и выставив вперёд задние лапы. Хвост вильнул перед мордой.

А затем, подвиснув в воздухе, дракон раскачался — и приземлился на один из горных отрогов. Стукнул деревянный гроб.

Спасительная земля! Эйре было всё равно, что вокруг — одни лишь облака да скалы. Дрожащей рукой она попыталась распутать те пряди, что держали её на драконе. И не справилась. Узлы взмокли и взлохматились.

В иные времена Эйра не посмела бы и помыслить о том, чтобы сделать такое. Но сейчас отчаяние было выше всяких сил. Она выхватила костяной кинжал из рукава и отрезала от себя драконью привязь. После чего тюфяком упала с плеча Скары прямо на камень.

Блаженство!

И холод.

Эйра съёжилась. Непослушными пальцами она стала расстёгивать своё ледяное платье, чтобы попытаться согреться без него. Теперь ей было всё равно, стой рядом с ней хоть дракон, хоть сам Схаал — ей было до того плохо, что она едва понимала, что вообще делает.

Кое-как распутав пуговицы, она вылезла из одежды — и упала ничком.

Всё.

Эйра не знала, заснула она, или потеряла сознание, или вообще умерла. Она многого не увидела и не услышала. Например, как только она ничком пала на землю и осталась лежать тёмной линией меж камней, Скара покосился на неё и склонил голову набок, кажется, пытаясь понять, что с ней случилось.

Но потом всё равно повернулся к гробу. Как неразумный пёс, дракон сперва копал деревянное полотно. Затем переворачивал гроб носом. И только потом, примерившись, подцепил крышку когтем и сумел открыть её.

Если тёмная морда Скары могла омрачиться больше, чем уже была мрачна из-за его тёмной масти, то именно это и произошло. Его рыжий глаз потемнел. Тоска и уныние заволокли расфокусированный зрачок.

Но затем взгляд мигом собрался в узкую чёрточку.

«Вставай!» — растопырились его перепонки и взъерошилась влажная грива. Скара напружинился перед телом, оскалил зубы. Заскрипел когтями по камню. Зарычал.

«Вставай!»

Пусть внутри него больше не было огня, но в Морае ведь тоже его когда-то не было. Пламя было не в теле; оно горело в душе. Человека — и дракона, который вертелся перед ним, пытаясь обратить вспять взмах схааловой косы.

«Вставай!»

Скара положил морду прямо на тело. Своей нижней челюстью он надавил на Морая сверху, словно пытаясь согреть его.

«Поднимайся!»

Но Морай почему-то молчал.

Может, с ним случилось то же, что и с женщиной?

Скара раздражённо выдохнул из носа облако багрового тумана. Потряс головой. А затем аккуратно всунул лапу, как руку, в гроб. Поддел маргота под спину. И вытащил его с последнего ложа, после чего устроил на камне неподалёку.

И лёг так, чтобы накрыть крылом и Эйру, и его. Только его он ещё обнял лапой, надеясь почувствовать, как тепло проникает в обледенелые мышцы через его когда-то горячую чешую.

Потом он вставал снова, снова трепал и тряс Морая. Но затем проявлял терпение и ложился обратно.

Неизвестно, какой по счёту был тот раз, который всё-таки разбудил Эйру. Солнце уже пробежало по горизонту, обогрело её и дракона, развеяло тучи и ненадолго показало лесистые горы незнакомых мест. Но, когда она проснулась на камнях совершенно голая, однако живая, она обратила внимание только на то, что было перед ней.

Это был горестный, разъярённый, остервенелый Скара.

Он вертелся в небе, отбивая крыльями по облакам. И рычал, рык свой иногда прерывая тоскливой трелью или грозным гудением. Маленькое и безвольное тело Морая, с которого давно упал Судьболом, трепалось в его когтях. Скара пытался привести товарища в чувство и шнырял с ним туда-сюда. То показывал его солнцу, то прятал в тени. То тряс, как провинившегося ребёнка; то прижимал к своей костистой груди и наворачивал круги. Его тень то и дело пробегала по Эйре.

Девушка сглотнула в пересохшем горле и неуверенно села. Перед Скарой ей не хотелось быть голой, да и платье вроде бы обсохло. Но память о том, как отвратительно было ей в этом облачении, оказалась слишком сильна. Поэтому Эйра отодвинула от себя тряпку точёной чёрной ножкой и неуверенно встала.

Ломило кости. Лихорадило разум. Было дурно до невозможности; и всё же это странное зрелище не давало отвести от себя внимание. Скара мелькал, как соринка в глазу. И Эйра осталась смотреть на него, чуть прикрыв свою грудь рукой.

Наконец дракон сдался. И поддался. Его гневный вопль разорвал горный покой. Он швырнул труп на горный отрог, приземлился и полоснул по нему когтями.

Кровь брызнула в стороны. Терпкий железный запах ещё больше распалил зверя.

«Вставай! Вставай!» — звучало в его злости.

Но ещё удар и ещё не принесли результата. Слетела брошь, разорвался кафтан и разрезалась плоть. Эйра дрогнула. Ей было непросто смотреть на то, во что превращается тело Морая.

— Гр-р-ра! — взвыл Скара и впился зубами в прежнего хозяина. Он раскусил его пополам. Подкинул в воздух нижнюю часть и растрепал её, пожирая, и хрустя костями так громко, что Эйра забывала дышать.

Он поедал Морая у неё на глазах, рядом с ней, и холодной кровью забрызгало лицо и оголённый живот.

Сердце ударило громче. Эйра смотрела, как маргот превращается в ошмётки на острых зубах.

С ужасом…

И пониманием.

Нога сама потянулась шагнуть вперёд. Скара бешено сверкнул глазом и обернулся к ней. Но Эйра не испугалась. Её рот растянулся в сочувствующей улыбке.

— Ты хочешь поглотить его, чтобы он навсегда остался с тобою, — тихо сказала схаалитка. Закатный луч лизнул её глаза, и оттого они блеснули такой же рыжиной.

Скара ничего не ответил. Его хвост медленно проскользнул в воздухе и завернулся на конце. Жёсткая копна волос на кисточке безвольно повисла.

Он словно ждал, что она скажет дальше.

— Понимаю, — оборонила Эйра полушёпотом.

И сделала ещё шаг.

Теперь она осознавала со всей ясностью, что так манило Морая в драконах.

Что так манило его в ней.

Не объяснить было этих чувств; но это и не требовалось. Огненные хищники действовали по наитию. Они не оправдывались перед богами и не искали причин пожирающих их эмоциям.

Оказывается, в этом они соприкоснулись куда ближе, чем Эйра могла подумать.

Её обветренные губы разомкнулись и произнесли:

— Так позволь мне присоединиться, Скара.

Оглавление

Пролог

1. Дом культуры

2. Загробные прошения

3. Роль лопаты в истории

4. Дела мужчин

5. Охота двух драконов

6. Низкое небо битвы

7. Дом, милый дом

8. Боль ближнего своего

9. Семью не выбирают

10. Любовный многоугольник

11. Как разозлить дракона

12. Петухи дерутся, перья летят

13. Женщины при дворе

14. Братская любовь

15. Старые друзья хуже новых

16. Печали любви

17. День конца

18. Эшафот

19. Не одни похороны

20. Эйра опять копает

21. Смрадный ветер перемен

Эпилог