Гром над городом [Ольга Владимировна Голотвина] (fb2) читать онлайн

Гром над городом

Пролог

ПРОЛОГ

295 год Железных Времен, город Аршми́р

Вечер сорокового дня Цветущего месяца

Здание театра было тихим, темным и пустым.

Не пылали масляные лампы в люстре над безлюдным зрительным залом. Не летели со сцены монологи королей, полководцев, прекрасных дам. Не гремели им навстречу рукоплескания зрителей. По коридорам за сценой не бродили актеры, обмениваясь свежими сплетнями. С балкончиков, выходящих на Каретную улицу, не звенели призывные голоса: «К нам, добрые жители Аршми́ра! К нам! Сегодня мы покажем вам трагедию, о которой будет говорить весь город!»

Театр молчал. Сегодня в этих стенах не было спектакля. Однако трагедия зрела в его темном чреве, чтобы действительно заставить город Аршмир говорить о себе.

Причина, по которой сегодня театр опустел, была простой и безобидной: с утра плотники меняли подгнившие доски сцены, а заодно обновляли и ступени деревянных лестниц, и перила балконов. К вечеру работяги собрали инструменты и разошлись, чтобы утром вернуться и закончить то, что начали.

Театр, оставленный людьми, выглядел не просто странно, а даже жутковато. Словно в дрессированном медведе, изо дня в день пляшущем на городских улицах, вдруг проснулся хищник, готовый заломать любого, кто подвернется под лапу.

Да, угрюмое здание было готово к тому, чтобы целиком, от низкого крыльца до плоской крыши, стать большой сценой, на которой вот-вот разыграется кровавая драма. Не хватало лишь зрителей.

А зрители уже стояли у высокой дубовой двери, совершенно не представляя, что́ им предстоит увидеть и пережить. «Золотая молодежь», юноши и девушки из самых знатных и богатых семей города, а с ними несколько «людей театра». Веселая компания прекрасно провела день и разбрелась бы по домам, если бы не каприз одной из красавиц. Кто-то упомянул о сундуке с париками и головными уборами – так почему бы их все не примерить? Прямо сейчас! Другие девушки поддержали забавницу – и компания повернула к театру.

Им пришлось уговаривать и тормошить одного из «людей театра» – лысого человечка с кустистыми бровями, который нигде, даже на прогулке (на которую его затащили весельчаки) не расставался со связкой ключей. Наконец он неохотно сдался, сказав:

– Ох, влетит мне завтра от Рауша́рни...

– Вали всё на нас, Би́ки! – весело посоветовала красивая темноволосая девушка.

Человечек повернул в замке ключ и отворил высокую дверь. За нею открылся короткий широкий коридор с двумя табуретами. Обычно там сидел сторож, не пропускавший в театр посторонних, а перед началом спектакля – еще и человек, взимавший плату за вход в зал. Но сейчас там не было никого.

Черноволосая красавица первой перепорхнула через порог – и, ойкнув, застыла.

Молодые люди, заядлые театралы, много раз бывали в зрительном зале, но никогда не видели его неосвещенным. В вечернем свете, падавшем из-за их спин с улицы, помещение казалось храмом неведомого божества, скамьи – рядами коленопреклоненных фанатиков, а сцена – алтарем.

Но Бики, человечек с головой, похожей на яйцо, разбил недоброе очарование полумрака. Он взял из железной подставки у входа тонкий сосновый факел, обернутый промасленной ветошью. Пошарив в нише за подставкой, вытащил кожаный кисет с кремнем и огнивом. И вскоре пламя заплясало на конце факела, отшвырнув прочь темноту.

– Кто последний войдет – пусть изволит прикрыть за собой обе двери на засовы, – попросил лысый человечек. – Не хватало еще, чтобы в театр забрались бродяги.

Когда тяжелая дверь отрезала молодых людей от улицы, театр словно оскалился им навстречу. Сквозняки принялись трепать пламя, тени заметались вокруг гостей, будто злобные твари, каждый миг меняющие форму. Казалось, факел держит на расстоянии свору злобных демонов – но сейчас он погаснет, и тогда...

Кто-то из девушек испуганно пискнул.

Но лысый человечек, сунув факел мелкому востроносому юнцу, лязгнул ключом в скважине и распахнул перед гостями черный провал двери.

«Золотая молодежь» струйкой втянулась в коридор – и с облегчением обнаружила, что черным он выглядел только из зрительного зала. В противоположном конце его виднелось окно, забранное изящной решеткой. Ставни, снятые плотниками, лежали на полу, и неяркого света хватало, чтобы коридор не казался проходом в пещеру чудовища.

– А я здесь был! – радостно вспомнил один из знатных гостей. – Вот эта дверь – в гримерку Раушарни, да? Я приходил поздравить его с успехом «Бескрылой птицы».

При упоминании грозного Раушарни лысый человечек съежился и неохотно ответил:

– Да, это его гримерка. А вон та дверь – комнатушка, где сундук с париками. Только недолго, ладно? Не то Раушарни уволит меня ко всем демонам.

– А зеркало там есть? – поинтересовалась черноволосая красавица.

– А света хватит? – подхватила ее хрупкая рыженькая подружка.

Лысый человечек, возясь со связкой ключей, не успел ответить. Его опередил востроносый, вихрастый юнец, держащий факел:

– Зеркало есть. А для света, если факела мало, можно будет открыть дверь на балкончик, посветлее будет.

– Да что такое? – перебил его раздраженный голос лысого человечка. – Ключ в скважину не вставляется!

– Ты, наверное, ключи перепутал! – хмыкнул один из гостей.

– Перепутал?! Я?! – Человечек нагнулся, прильнул глазом к скважине. – Вот оно что! Там изнутри ключ торчит... А второй ключ – только у Раушарни.

– Так Раушарни изнутри заперся? – удивился высокий, плечистый молодой человек. – В пустом театре? Зачем ему это?

Лысый ключеносец отступил вглубь коридора. Он явно проклинал себя за то, что согласился на всю эту затею. А плечистый гость грохнул в дверь кулаком:

– Раушарни! Звезда театра! Гордость Аршмира! Изволь отворить своим верным поклонникам!

– Не надо бы, а? – робко вякнул ключеносец.

Не обратив внимания на его тихий протест, плечистый гость замолотил в дверь руками и ногами – так, что эхо пошло насмешливо гулять по пустому зданию.

– Даже если бы он спал, то проснулся бы, – потирая отшибленный кулак, проворчал плечистый.

– Может, пьян? – предположил кто-то.

Но светловолосая актриса возразила:

– Кто и когда видел, чтобы Раушарни этак напивался?.. Ой, а вдруг ему там стало плохо... или еще что...

– Так надо выломать дверь! – загорелся плечистый.

– Не надо ломать, – вмешался востроносый юнец с факелом. – Если кто-нибудь даст мне заколку для волос, я поверну и вытолкну ключ.

Заколка тут же нашлась. Юнец передал факел тому, кто оказался ближе, опустился на колени перед дверью, немного повозился у скважины – и все услышали, как в полной тишине по ту сторону двери упал на пол ключ.

– Открыто, – сказал юнец, поднимаясь с колен.

Плечистый гость потянул дверь. Она распахнулась.

Кто-то из девушек взвизгнул.

На полу небольшой комнатушки лицом вверх лежал человек с запекшейся кровью на лбу и на виске.

Нет, это был не великий трагик Раушарни. Но застывшее лицо знали все столпившиеся в коридоре люди, разом онемевшие от ужаса и горя.

Первым опомнился плечистый. Упал на колени перед лежащим, тронул «жилу жизни» на шее. А когда поднялся на ноги, лицо его даже в свете фонаря было бледным.

Но заговорил он твердо и энергично, как говорят люди, привыкшие приказывать:

– Ты – бегом за стражей. Ты – за лекарем на всякий случай... хотя какой уж теперь случай... Ты и ты – встаньте у главного входа, чтоб никто не вышел... если кто-то еще в театре. Вы оба – к черному ходу, там караульте. А ты уведи женщин. Это зрелище не для их глаз.

И все подчинились, испытывая нечто вроде облегчения: хоть понятно в этом ужасе, что надо делать!..

* * *

Юнец, который недавно открыл дверь в каморку, и лысый ключеносец сидели на табуретах в коридоре между главным входом и дверью в зрительный зал и негромко переговаривались.

– А кого мы сторожим? – нервничал лысый.

– Убийцу.

– Как – убийцу?! Какой еще убийца?.. Ми́рвик, ты чего бренчишь?! Да кто бы посмел... Должно быть, господин сам... ну, упал и головой ударился...

– А то! Два раза! Сначала лбом, потом виском!

– Но дверь-то изнутри была заперта! Даже ключ изнутри в скважине торчал!

– Это да...

– Слушай, там две двери, вторая на балкончик ведет...

– Так вторая дверь изнутри на засов закрыта – не видел, что ли?

– Я от страха не посмотрел...

– А я посмотрел. Точно была закрыта.

– Может, душегуб в сундуке спрятался?

– Сундук доверху набит, а больше в каморке и спрятаться негде...

Оба вскинулись, заслышав приближающиеся за дверью шаги.

– Здесь был кто-нибудь? – спросил, выйдя в коридор из зрительного зала, плечистый «командир». Он был взволнован.

– Никого! – хором ответили оба «стража».

– Непонятные дела творятся, – зло сказал плечистый. – Я решил пройтись по коридорам, посмотреть, нет ли в здании посторонних людей. Прошелся, вернулся – а трупа нет...

– Как – нет? – выдохнул лысый человечек.

– А вот так. Сундук стоит, а тела нет.

– Так сундук бы надо отпереть, посмотреть... – подсказал вихрастый юноша.

– Так я и пришел за ключами... Пошли, Бики! – приказал он лысому. И уже через плечо бросил юноше: – А ты стой здесь – и ни с места!

Востроносый Мирвик остался на крыльце. Он встретил и доставленного в театр лекаря (причем сообщил ему, что труп исчез), и командира городской стражи, примчавшегося в сопровождении троих «крабов» (этих он тоже обрадовал последней новостью). А потом просто сидел и слушал голоса из ожившего здания.

Вскоре вернулся лысый человечек, уселся рядом с юношей на крыльцо.

– Допросили и отпустили, – сказал он в ответ на вопросительный взгляд приятеля. – Да, сундук я им открыл. Он доверху полон париками и шляпами, там и мышь бы не спряталась. Но они, конечно, все перерыли... И про вторую дверь ты верно сказал, она закрыта на засов. И другие тоже это заметили, подтвердили стражникам.

– А гости наши где?

– Одни пошли провожать барышень по домам, другие бродят по театру и путаются под ногами у стражи. Вроде как помогают искать тело.

– Это еще не поиски! Поиски впереди! Мало того что убит знатный господин, так еще и вторая беда! Тело не будет предано честному погребальному огню. Соображаешь, что это значит?

Человечек побелел, мелко закивал головой:

– Теперь стражники весь город переворошат...

Мирвик ответил с внезапной запальчивостью:

– Стражники? Это «крабы»-то паршивые? Да им только драки по кабакам разнимать! Вот увидишь: уже сегодня, на ночь глядя, пошлют весточку в особый десяток, к господину Ларшу...

* * *

Портовый город Аршмир, прозванный «столицей воров» и «веселым городом», похож на книгу. В ней записано много историй – увлекательных и страшных, забавных и трагических. Истории перемешиваются, наслаиваются, запутывают друг друга или, наоборот, разъясняют темные, загадочные страницы. И весь текст, где-то испачканный кровью, где-то залитый вином, превращается в одну историю без начала и конца.

Мы раскрыли книгу Аршмира на середине одной из глав – и увидели ночной театр и молодого человека с кровавыми пятнами на лбу и виске. Если бы перелистали ее на несколько страниц-ночей вперед – увидели бы иную картину: догорающий дом на окраине, суетящихся вокруг людей... и огромного тигра в темном соседнем переулке. Тигр глядит на отсветы пламени в ночном небе, не обращая внимания на паническое тявканье бродячих псов в отдалении... А заглянуть еще немного вдаль – и содрогнется от ужаса Аршмир, и лягут в развалинах целые улицы...

Впрочем, не стоит подсматривать вперед. Лучше наоборот, перелистать назад страницы незримой аршмирской летописи и попробовать разыскать начало той цепи невероятных событий, что потрясла много видевший портовый город.

1 (1)

1

(Утро тридцать седьмого дня Цветущего месяца)

– Особый десяток?

Джанхаша́р Могучий Бык, командир городской стражи, с недоверием глядел на стоящего перед ним парнишку лет шестнадцати-семнадцати, веснушчатого, с неровно обкромсанными рыжеватыми волосами и смешно торчащими в стороны ушами.

Парнишка упорно глядел в пол. Робел.

С виду-то почтенный Джанхашар не выглядел грозным. Ну, не дали ему боги ни роста, ни стати! Но нравом своим был он известен на весь Аршмир. Ни у стражников, ни у прочих горожан не возникало желания похихикать над несовпадением имени и внешнего вида этого человека. А парнишка так и вовсе струсил.

– Как зовут? – Голос командира стражи был суров.

– Сверчком прозвали, господин мой. Из Отребья.

– Кто дал тебе эту записку?

– Незнакомый господин. Велел пойти в Дом Стражи, отдать бумагу вашей милости. И еще сказал, что для меня найдется работа. Меня как раз хозяин выгнал.

– Что за хозяин и за какую провинность выгнал?

– Господин Тагиби́ Большое Жало, что держит постоялый двор у Западных ворот. А выгнал за то, что сую нос не в свое дело.

– У Западных ворот? Это не там ли вчера шум поднялся из-за кражи?

– Там. Меня потому и выгнали... ой... Пусть господин не думает худого, к самой-то краже я никаким боком, ни в мыслях даже... Просто язык распустил, когда не спрашивали.

* * *

На постоялом дворе Сверчок с осени работал за еду, кров и хозяйские обноски. Хозяин, сволочь жирная, был скуп на кормежку и щедр на тумаки. Парнишка мечтал о том, как наступит весна, кончатся шторма, в Новый порт вернутся корабли. И тогда пусть Тагиби сам метет двор и колет дрова! Уж грузчиком-то в порту Сверчок пристроится!

Вот и весна в разгаре, давно пора уходить, да Сверчок тянул с этим. Одолела робость. Сорвешься этак с места, а будет ли другое лучше?

Ну и дотянул... Не сам ушел – вышвырнули, как нашкодившего щенка.

Заявился позавчера вечером постоялец. Сказал, что зовут его Кине́с Деревянная Ограда из Семейства Рита́чи. Пошептался с хозяином. На следующий день стало известно, о чем шептались. Оказывается, Кинес служил приказчиком в столичной ювелирной лавке. И вез с собой ларчик с ценной вещицей. У властителя замка неподалеку от Аршмира выходит замуж дочь, вот к свадьбе ей и едет заказанный подарочек. Большой охраны Кинесу не дали, был с ним лишь один наемник, да и тот в пути чего-то съел, брюхом расхворался. Отлежаться бы ему... А ларчик надо запереть до утра.

Хозяин выделил чулан – небольшой, без окон. А возле запертого чулана, в темном коридорчике, на всякий случай посадили сторожа, старого Нурта́ла. Хозяин заверил гостя, что место надежное. Еще и тем хорошо, что перед коридорчиком в сенях пол старый, скрипучий. Если кто подойти вздумает – поднимется шум на весь дом.

Не было шума. На рассвете дядька Нуртал доложил хозяину, что ночь прошла спокойно. И пошел домой, к семье.

Тагиби отпер дверь в чулан, Кинес взял свой ларчик – и встревожился: легкий вроде... Открыл ключиком, что на шее висел... а ларец-то пустой!

Конечно, шум да гам, стражу кликнули. Стражники явились быстро, да не обычные «крабы», что по городу дозором ходят, а парни из особого десятка, которых в городе успели прозвать «лисами»: преступников хватают, словно мышей. Послали за старым Нурталом, принялись допрашивать. Старик одно твердит: всю ночь в коридоре пробыл, даже по нужде не выходил, а если малость и вздремнул, то сидя на пороге, прислонясь спиной к двери. Никто бы в чулан не вошел!

Кинес разорался: дескать, сторож и спер драгоценность, больше некому. А пока домой ходил – успел спрятать добычу! Надо, мол, старика на пытку ставить, враз во всем сознается!

«Лисы» меж собой переглядываются, с приказчиком не спорят.

Слуги побросали дела, толпятся вокруг, любопытствуют. И Сверчок тут же крутится. Жалко ему дядьку Нуртала. Хороший старик, не вредный. Вот Сверчок возьми да скажи: мол, уж кто-кто, а Нуртал точно не мог украсть.

Вроде и негромко сказал, а «лисы» услышали. Один из них – круглолицый, похожий на лавочника, а не на стражника – взмахом руки подозвал паренька:

– Ну-ка, цыпленок конопатый, поди сюда! И почему это ты уверен, что сторож не замешан в краже?

Сверчок не сробел, принялся объяснять:

– Так ему же факела не оставили, дядьке Нурталу. В коридоре темно, чулан без окон. Это каким же мастером надо быть, чтоб во мраке два замка, на двери и на ларце, сначала отпереть, а потом снова запереть как было? Да не ключом, откуда у дядьки Нуртала ключ! Такие умельцы не на постоялых дворах за медяки работают, а с золотых блюд лопают.

– Ишь, какой разговорчивый! – усмехнулся другой «лис» – смуглый до черноты нарраба́нец. – А если он запасся свечой? Свечу в рукаве легко спрятать.

– И свечу, и кремень с огнивом, – согласился Сверчок. – А только два замка отпереть, а потом снова запереть, да при этом ни на пороге, ни в чулане не наляпать свечным салом или воском... ну, не бывает так, вот хоть сами попробуйте!

Рассмеялись стражники. Круглолицый сказал:

– Вот ведь цыпленок, а соображает!

А наррабанец обернулся к старому Нурталу:

– Ступай, отец, пока домой. Понадобишься – кликнем.

Довольный Сверчок отправился подметать конюшню. Но на дворе его догнал вышедший следом хозяин. Оттаскал за ухо так, что оно вспухло, а потом велел убираться. Ему, Тагиби, не нужны слуги, которые суют нос в чужие дела.

Ну, парнишке собираться не надо, всего добра – штаны да рубаха, что на нем... Побрел к воротам. И тут его окликнул какой-то господин. Велел подождать – мол, даст поручение и заплатит. Сверчок ждал, пока господин потребовал у Тагиби чернил и бумагу. Написал записку, дал Сверчку медяк и сказал:

– Беги, паренек, в Дом Стражи, к почтенному Джанхашару. И не горюй, что тебя выгнали с постоялого двора. В Аршмире найдется работа для того, кто сует нос в чужие дела.

В тот день Сверчок не мог доставить бумагу: командир стражи был в отъезде. Сегодня утром он вернулся – и парнишка поспешил к нему с запиской.

* * *

– Читать умеешь? – строго спросил Джанхашар.

– Нет, господин.

– Кому-нибудь грамотному записку показывал?

– Да как можно!..

– Стало быть, не знаешь, что в записке говорится про тебя?

Сверчок от изумления и ужаса потерял дар речи. Шагнул назад, ткнул пальцем себя в грудь – мол, неужто про меня?..

– Тот, кто писал эту бумагу, – Ларш Ночная Волна из Клана Спрута, командир особого десятка стражи. Ему угодно, чтобы я дал тебе место в его десятке. Вот уж не знаю, что он в тебе такого углядел... Конечно, со свечным салом ты верно сообразил, но... А скажи-ка мне, Сверчок из Отребья: ты господина Ларша до этого встречал?

– Никогда, господин, – взволнованно просипел Сверчок.

– Тогда опиши его мне.

– Что-что господин приказывает сделать?

– Расскажи, каков он из себя и во что одет. Чем больше расскажешь, тем лучше. Постарайся. Если справишься – будет тебе работа.

Сверчку казалось, что он видит причудливый сон. Разве ж бывает наяву, чтобы человек, обмирая от ужаса, словно со стороны слушал свой внезапно окрепший голос:

– Ростом Спрут изволит быть выше меня – аккурат головой вон до того сучка на дверном косяке. Волосы черные, длинные, аж до лопаток, головной повязкой или лентой не скреплены, чистые да ухоженные. Лоб высокий, брови темные, густые, через правую бровь маленький шрам, давний уже. Глаза зеленые. Ушей из-под волос не видать. Нос прямой, ровный, скулы высокие. Подбородок широкий и немножко вперед выдается. Бороды и усов нету. Зубы белые, ровные, выбитых не видать. Загар легкий, весенний, а сама-то кожа светлая – там, где у рубахи разошлись завязки. Рубаха...

– Стой. Ты что, так можешь – с головы до ног?.. До сапог?

– Да, господин. Сапоги коричневые, хорошей кожи, шиты сапожником Круде́ном с Двухколодезной улицы. Во всем Аршмире только он такие каблуки ставит.

– Ты по сапогам можешь определить, какой сапожник их шил?

В голосе Джанхашара звучало удивление. Сверчку очень хотелось кивнуть: мол, могу. Но честность взяла верх.

– Нет, господин мой. Узнаю только работу Крудена. Я мальчишкой у него зиму в слугах прожил. Надеялся, что в ученики возьмет.

– Почему не взял?

– Ему сосед своего сынишку пристроил в обучение. За плату. А меня выставили, потому что ученик, как водится, стал прислуживать по дому.

– Спрута ты подробно описал. А ведь наверняка не пялился на него долго...

– Да как можно? Если на господ таращиться, можно по уху схлопотать.

– Как же ты его так запомнил?

– Не знаю, – виновато вздохнул Сверчок. – Просто вижу, как стоит он у порога, рукой волосы поправляет...

Не объяснять же, что все слуги на постоялых дворах усваивают эту хитрость – без лишних взглядов рассмотреть постояльца и оценить, что он за человек: богач, раздающий прислуге монетки, или проходимец, который сопрет хозяйский подсвечник.

– Память, стало быть, хороша, – пригладил усы Джанхашар. – Язык недурно подвешен... Под судом был?

– Храни Безликие, ни разу!

– Молод ты для службы, но в остальном годишься в «лисы». Получишь перевязь стражника. – Джанхашар критически оглядел парня. – Не вздумай надевать ее на эти лохмотья, стражу позорить. Я выдам тебе немного денег в счет будущего жалованья. Сразу же купи одежду поприличнее.

Две серебряные монеты покатились по столу.

Сверчок с недоверчивым изумлением взглянул на Джанхашара: мол, все это мне?

Командир кивнул.

Покрытая цыпками рука юнца сцапала монеты. Сверчок замер, наслаждаясь их прохладной тяжестью. До сих пор он ни разу в жизни не прикасался к серебру.

А Джанхашар крикнул в приоткрытую дверь:

– Эй, Вишу́р!

Вошел старый слуга, поклонился господину.

– Нет ли кого-нибудь из «лисов»? – спросил Джанхашар.

Слуга почтительно ответил:

– А́лки только что пришел, господин мой.

– Пусть идет сюда.

Слуга вновь поклонился и вышел.

Чуть ли не сразу дверь снова отворилась, вошел молодой парень со светлыми, почти белыми волосами, тоже поклонился командиру:

– Прислан к моему господину от нашего десятника. Он велел сообщить про убийство на Каретной улице. Торговца Саукри́ша Старую Ель из Рода Унку́р на рассвете нашли зарезанным. Вдова тут же послала за высокородным Ларшем...

– Не в Дом Стражи, стало быть, послала, а сразу к Ларшу?

– Так ей, господин мой, лестно, что Сын Клана с ее бедой будет разбираться. А уж десятник меня первым делом сюда отправил, потому как знает, кто в страже главный.

– Ладно, ладно... Раз высокородный Ларш уже взялся за дело, так пусть его и продолжает. А ты возвращайся на Каретную. Но будет тебе еще приказ: забери с собой вот это огородное пугало. С сегодняшнего дня Сверчок из Отребья служит в особом десятке. Покажи ему, где получить перевязь. Да по пути пусть приоденется.

* * *

А в это время на приморской Креветочной улице произошло событие, заинтересовавшее разве что ближайших соседей: торговец Вилира́т Острый Гвоздь вовремя не открыл свою лавочку «Заморские диковины», хотя обычно распахивал дверь аккурат после первого светлого звона[1].

Но и соседи не особо встревожились: лавочника они видели вчера вечером. Был он, как всегда, приветлив, обходителен и по виду вполне здоров. Заспался человек допоздна – ну и что? Не ломиться же из-за этого в дом! Вот если к обеду лавку на откроет – тогда и постучаться можно: мол, соседушка, не случилось ли беды?

Никто не подозревал, что лавочник просто боялся отворить дверь.

Он сидел на кровати, глядя перед собой, и напряженно думал: как же быть? Бежать? Но за домом наверняка следят. Далеко уйти ему не дадут.

У него болело под левой лопаткой – там, куда ночью уткнулась острая сталь.

А ведь еще вчера всё было так хорошо!

С утра Вилират закупил у знакомых купцов, прибывших из Наррабана, два ящика безделушек, которыми аршмирские хозяйки с удовольствием обставляют свои комнаты. А еще ворох украшений из бисера и полудрагоценных камней. Весь день разбирал это добро, кое-что в тот же день сплавил зашедшим в лавку бабам – прекрасное начало!

А вечером – вообще подарок судьбы: жена башмачника, аппетитная толстушка, намекнула, что муж уехал к родне в деревню, там и заночует, а она, мол, боится спать одна.

Вилират – не дурак, он пригласил пышную красотку в гости. Хорошая была ночь. Кажется, последняя радость, которую дала ему жизнь.

Среди ночи Вилират вышел во двор облегчиться. И уже возвращался в дом, как спину ему укололо лезвие.

– Не двигаться! – сказал сзади страшный шепот. – Лицом к стене – и не оборачиваться! И тихо, чтоб твоя баба не услышала!

Вилират повиновался. В первый миг у него мелькнула мысль: грабят! Но тут же сообразил: кто станет грабить голого человека?

И тут же ужасный шепот убрал все сомнения и надежды:

– Ты думал, тварь, что можешь безнаказанно красть у Главы Круга?

До сих пор Вилирату было просто страшно. Но после этих слов страх сменился давящим тяжелым отчаянием. Берни́ди! Что трепыхаться, если до него добрались Семь Островов?

Он судорожно втянул в себя последний, как тогда казалось, глоток воздуха. Но вместо удара услышал странные слова:

– Хочешь, мокрица, загладить свою вину?

Он не ответил. Мысли в голове хромали и спотыкались, сталкивались друг с другом. Загладить? На Берниди за воровство у своих – смерть. А Глава Круга – не просто свой. Он – «капитан над капитанами».

– Отвечай словами через рот. И тихо, – потребовал сзади незримый враг. – Если не хочешь – я...

– Хочу, – вытолкнул из себя ответ Вилират. И тут же испугался: а вдруг бернидиец не расслышал его придушенный писк?

Но тот расслышал.

– Ты останешься в живых, урод, если точно выполнишь мой приказ. Да или нет?

– Да.

– На днях к тебе придет человек. Скажет: «Старый, очень старый долг». С посланным не болтай лишнего, он знает только то, что ему велено передать. Запомнил? «Старый, очень старый долг».

– Да.

– Посланник передаст тебе некую вещь. Ты придумаешь для этой вещи прошлое. Может, купил у заморского купца. Может, получил в наследство от родственника. Сам сочинишь. Главное, чтоб было не подкопаться. Понял?

– Да... – Вилират пришел в себя. Он зачем-то нужен, его не убьют! Или убьют, но не сейчас, не сейчас...

– Эту вещь ты должен продать человеку, чье имя назовет тот же посланник. Как ты это сделаешь, не имеет значение. Но сделаешь, если хочешь жить.

– Сделаю.

Жить Вилират хотел.

– А в награду – небывалая милость Семи Островов. У тебя будет несколько дней, чтобы спастись. В первый же день не беги, это будет выглядеть подозрительно. Но через два-три дня можешь исчезнуть. Это ясно?

– Да.

В милость Берниди Вилират не верил. Но слушал и запоминал.

– Не вздумай перед побегом продавать дом, это может тебя выдать. Бросай дом и товары. А вот деньги, полученные за ту вещь, можешь оставить себе, крыса... Стой неподвижно, считай до сорока и помни, что тебя держит на прицеле лучник. Досчитаешь до сорока – ползи к себе, таракан.

Шепот смолк. Вилират сосчитал даже не до сорока, а до пятидесяти, а потом ввалился в дом.

О чем он говорил с толстой дурой – не помнит, совсем забыл. Кажется, она ушла рассерженной. А он оделся. Потом прямо в одежде лег, пытаясь уснуть. Потом встал и ходил по комнате. И вспоминал, вспоминал...

Берниди! Семь Островов! Проклятый пиратский архипелаг! Сейчас-то они именуют себя мирными мореплавателями – понимают, что у Великого Грайана флот сильнее. Но пиратствуют, сволочи, втихомолку. Кому это и знать, как не Вилирату! Он как раз к ним в лапы и угодил.

Он плыл тогда на шхуне «Мотылек» – хотел попытать счастья на Про́клятых островах, недавно завоеванных Грайаном.

Попытал, нечего сказать! «Мотылька» захватила «Лучница» капитана Шинваша. Взяли груз, а команду побросали за борт. И Вилирату бы кормить рыбок, но в той драке убили кока «Лучницы». И когда капитан Шинваш спросил пленников: «Эй, хамса, кто умеет стряпать?» – Вилират заорал: «Я! Я повар!»

И ведь почти не соврал! Отец был поваром, учил сына, хотел передать ему свое ремесло. Эх, слушать бы юному дурню отца, да чего уж теперь!..

И остался Вилират на камбузе «Лучницы», ходил с пиратами в два рейда. В сраженьях побывал. Убивал. Был ранен. И всё думал: как бы смыться? Доля в добыче была недурна, но клинок в грудь или удавка на шею – не тот конец, какой он выбрал бы для себя. Хотелось мирной жизни, спокойствия, добрых соседей. И наживы, ради которой не рискуешь своей шкурой.

Случай предоставился, когда по Вайаниди, самому большому из Семи Островов, прошел слух, что Тагио́р Большой Хищник, Глава Круга, решил тряхнуть стариной и в последний раз сходить в набег. Берёт новый, только что со стапелей, корабль, еще безымянный. Цель – Крумир, небольшой прибрежный город в Силуране. Чем Крумир ценен, что за добычу выцелил старый пиратский главарь – это Вилират пропустил мимо ушей. На этот раз он не думал о добыче. Он хотел бежать.

Узнал, кто идет коком на корабле Тагиора. Подпоил бедолагу в кабаке... а чего подсыпал в кружку – то его дело. Убедился, что винцо отшибло у кока память: даже имени своего не помнит. Поспешил предложить себя на его место. И ушел в набег.

Всё у него получилось! Всё! Пока остальные пираты жгли Крумир и резали силуранцев, Вилират подался в бега. Смешался с беженцами-горожанами.

А самым замечательным подарком судьбы (как он тогда думал) оказалось то, что перед самой высадкой на силуранский берег он залез в каюту к Тагиору. Незапертую, да! Эти тупые бернидийцы и в мыслях не держат воровать у своих! Даже у пьяного вдрызг матроса карманы не обчистят!

Но Вилират в их игры не играет. Вилират нашел в сундучке капитана мешочек с драгоценными камнями и прихватил с собой.

Как перебрался из Силурана в Великий Грайан, как добрел до Аршмира – долгая история. Мешочек с камнями по пути изрядно похудел, продавать добычу пришлось кому попало, за часть цены. Но оставшегося хватило и на домик, и на лавку при нем, и на то, чтобы завести свое дело, встать на ноги...

А теперь всё летит в Бездну!..

И тут до Вилирата дошло, что он забыл отпереть лавку. А ведь был уже первый звон! А если мерзким бернидийцам, что за ним следят, это покажется подозрительным?

Торговец быстро привел одежду в порядок и отправился притворяться спокойным, дружелюбным, в меру преуспевающим аршмирцем.

[1] В крупных городах время отбивают колокольным звоном 12 раз в сутки. Отсюда единица времени «звон» – 2 часа. Время делят на «темное» и «светлое». Первый светлый звон – приблизительно 8-00, первый темный звон – 20-00.

1 (2)

* * *

Большеротый, голубоглазый Алки Полевое Дерево сразу понравился Сверчку, хоть слегка и зазнавался. Но юнец и так с восхищением смотрел на своего спутника. Кто же в Аршмире не знал про особый десяток, который, по слухам, любого убийцу или грабителя мог со дна моря достать? То, что он, Сверчок, теперь служит в этом самом десятке, парнишка до конца еще не осознал.

Узнав, что Сверчок познакомился с будущим командиром на постоялом дворе у Тагиби, стражник хмыкнул:

– Слыхал. Это где рубиновый браслет сманили. Так это ты перед нашими парнями умничал? Ты не думай, Гиже́р и Да́ххи и без тебя видели, что сторож не виноват.

– Да я и не думаю...

– Они, между прочим, еще вчера во всем разобрались. Приказчик сознался, что браслет сам украл, а свалить хотел на сторожа...

Алки выспросил у Сверчка подробности беседы с Джанхашаром – и развеселился.

– Ой, не могу! Он решил, что ты годишься в «лисы»! Да ты стал «лисом», когда наш десятник написал записку! Особый десяток вроде как числится при городской страже, а на деле подчиняется Хранителю города. И людей в десяток подбирает сам господин Ларш. Могучему Быку это не нравится. Вот он и старается показать, что, как в былые времена, он в страже самый главный. И мы ему в этом подыгрываем. Раз ты теперь наш, запомни правило: Ларша с Джанхашаром не ссорить! Усвоил?

– Я?! Храни Безликие, да зачем мне это надо – таких важных господ ссорить?..

– Бывают дела, когда «лисам» не справиться, приходится звать на помощь «крабов». Тут и важно хорошее отношение Джанхашара. Конечно, напрямую не пошлет ко всем демонам племянника Хранителя, но втихаря сможет навредить, если захочет.

– Так Ларш и впрямь племянник Хранителя города?

– Причем любимый. Он с малых лет сиротой остался, дядя его вырастил.

– Но как же вышло, что такой знатный господин оказался в страже?

– Клан Спрута, все как один – моряки. Дядюшка хотел и племянника определить на корабль. А тот уперся: не желаю, мол, в море. Говорит: дай мне, дядя, любую должность на суше, а на корабль я не пойду. А Хранитель говорит: ах так? Любую? Может, еще и в «крабы» пойдешь? А племянник тоже заупрямился: и пойду!.. О, гляди: лавка старьевщика! Давай поищем для тебя что-нибудь пристойное...

Старьевщик вытряхнул перед покупателями ворох одежды, немного поношенной, но приличной, и пообещал, что если не подойдет, то жена бесплатно подошьет по фигуре.

Подшивать не понадобилось. Сверчок выбрал прочные темно-коричневые штаны, светло-коричневую рубаху, отделанную по вороту оранжевой тесьмой, и удобные, крепкие башмаки. За всю эту роскошь пришлось отдать немного меди и прежнюю одежду Сверчка. Торговец разменял одну из серебрушек, и Сверчок высыпал оставшиеся деньги в кошелек, привязанный шнурком к поясу. Кошелек тут же купил, в лавке.

Тут бы Сверчку радоваться: и принарядился, и деньги в кошельке звенят! Но отдаться простому, спокойному удовольствию мешало потрясение от услышанного.

Сын Клана – в рядовых «крабах»?!

Как и все в Грайа́не, Сверчок знал легенду о Первых Магах. Часто слушал сказителей, что плели рассказ об Огненных Временах, кровавых и жестоких, полных войн. И о том, как двенадцать наемников из разбитого отряда, уходя от погони, наткнулись на волшебный источник, который дал им чародейную силу. Каждый из двенадцати, отринув прежнее имя, назвался именем зверя или птицы; каждого ждала великая судьба; потомки каждого стали высшей знатью страны. Не всякий из потомков получил во владение дар волшебства, но у всех он в крови – и может проснуться в любом поколении...

Сверчок надел черно-синюю перевязь. Черный и синий – цвета Клана Спрута, знак уважения к Хранителю города.

– Алки, – негромко спросил Сверчок, выходя из лавки, – а вам не страшно было... ну, когда в стражу зачислили Спрута?

– Не просто в стражу! – хохотнул Алки. – В мой десяток! Он неполный был, десяток-то. Четверо, да командир – пятый, вот новичка к нам и послали.

– И вы не боялись с ним разговаривать?

– Может,и побоялись бы, – честно ответил Алки, – если б знали, кто он такой. Но у него одежда была без знаков Клана. А в страже принято называть друг друга попросту, по именам. А из Семейства или из Рода – не говорим.

– Из Рода? В «крабах»... извини, в страже... и сыновья Рода служат?

– Бывает и такое. Кто обеднел, например, может пойти в наемники или к нам... Вот мы новичка и встретили попросту. По плечам хлопали, в кабачок потащили – обмывать знакомство...

– С ума сойти! – ахнул Сверчок со страхом и восхищением.

– Ларш оказался отличным парнем, – небрежно продолжал Алки. – В первый же день попал в серьезную переделку и хорошо себя показал. И потом не чванился, учился нашему делу. И заметил он, что стражники не боятся хватать воров и убийц – но только если знают, кто украл или убил. А если не знают? Вот сейчас мы идем в дом, где хозяина зарезали – а кто зарезал? Сидел господин в своем кабинете, попивал вишневую наливочку – а кто-то его ножом ударил. Кто? Убийца же на стенке не расписался!

– Если попивал наливку, – робко уточнил Сверчок, – то убил кто-то из своих. Если бы в дом залез чужак-ворюга, господин бы вскочил и поднял шум.

– Это само собой, – махнул рукой Алки. – Или родственник, или слуга. В доме народу много. Но я не о том... В Аршмире много преступлений остается нераскрытыми – а все потому, что никто не умеет их раскрывать.

– А вы... особый десяток... умеете?

– Мы учимся. Но ты слушай дальше. Ларшу тогда удалось узнать, что злодеи замыслили... ну, что они замыслили – про то тебе знать незачем, но только беда была бы не только для Аршмира, но и для всего Великого Грайана...

У Сверчка мелькнуло подозрение, что Алки и сам не знает, о каком именно злодеянии дознался Спрут. Но перебивать стражника не стал.

– Ларш все их планы разгадал, все их замыслы распутал, со всеми злодеями расправился. Призвал его к себе Хранитель Аршмира и говорит: «За такой твой подвиг, дорогой племянник, проси у меня все, чего душа пожелает. В страже тебе оставаться незачем, будешь служить при моем дворце, а захочешь, так в столицу поедешь, к королевскому двору». А Ларш отвечает: «Не хочу я ехать к королевскому двору, а хочу остаться в страже. Дай мне, дядя, под начало десяток. Я сам подберу в него самых смышленых, самых глазастых, самых ловких. И чтоб подчинялись только мне. А чтоб люди не равняли их с «крабами», плати, дядя, каждому из них столько, сколько в дворцовой страже получает десятник!»

– Храни Безликие!.. – вырвалось у Сверчка.

– Ну, понял, куда тебя судьба привела? – сурово спросил Алки.

– Ой, понял!

– Вот и не подведи господина Ларша.

– А тебя он сразу в свой десяток взял?

– Сразу. Мы как раз без десятника остались. Хороший у нас был десятник, Аштве́р Зимнее Оружие из Семейства Джайку́р. Но ему в драке мерзавцы крепко шарахнули по голове. Лекарь поставил Аштвера на ноги, но до конца не вылечил. У него с тех пор голова болит – не все время, а так, накатывает. Надо улицы патрулировать, а он наземь садится, за голову держится и стонет. Вот и пришлось Аштверу со стражей распрощаться. У него было кое-что скоплено, так что они с женой держат пекарню у Старого Порта... А нас, всех четверых, Спрут позвал в десяток, какого раньше не было. Один из нас отказался. Стар я, говорит, новым пляскам обучаться. Деньги хорошие, но как их отработаешь? Где, говорит, я вора или убийцу возьму – из воздуха достану? А трое рискнули – Гижер, Даххи и я. Сначала была не работа, а позорище. Чайки над нами смеялись. А сейчас вроде получается. Даже «лисами» нас в городе прозвали... О, пришли!

Сверчок взглянул на каменный дом, стараясь не трусить. До сих пор он в этакие хоромы если и входил, то только через черный ход, что для прислуги. А сейчас Алки уверенно вел его к парадному крыльцу, где над дверью в знак траура уже приколочена была большая еловая лапа.

Навстречу им на ступени вышли двое: круглолицый стражник, которого Сверчок видел вчера на постоялом дворе, и худощавая, высокая барышня лет двадцати, в сером платье с белым кружевным воротником. Перекинула через плечо косу, не до конца заплетенную, играет черными прядями.

– Алки, где тебя так долго демоны носили? – спросил круглолицый стражник.

– Джанхашар велел захватить с собой новичка и представить его нашей шайке.

– Да это же вчерашний цыпленок! – узнал парнишку стражник. – Который нас с Даххи уму-разуму учил!

– Сверчок из Отребья, – поспешил представиться парнишка. Цыпленком его назвали уже второй раз. А если уж ты Отребье и не имеешь имени, то любое словцо может приклеиться и стать кличкой. Сверчок все-таки получше звучит, чем Цыпленок.

– А я – Гижер Новая Битва, – добродушно отозвался стражник. – Так ты в нашем десятке служить будешь?

– Ави́та Светлая Земля, – строго назвала себя барышня. – Тебя кто взял к нам – Ларш или Джанхашар?

– Господин Ларш, – ответил Сверчок, слегка расширив глаза – больше он ничем не выдал изумления при слове «нам». Неужели эта девушка служит в особом десятке?

– Где командир? – спросил Алки деловито.

– Пошел о чем-то с Фагри́мом посекретничать, – хмыкнула Авита. – А нам велел собрать всех домашних в одной комнате.

– Вот как полезно иметь командиром Сына Клана, – ухмыльнулся Гижер. – Попробовал бы я велеть всем этим господам собраться в одной комнате! Они бы меня послали ко всем демонам. А то и по уху бы я словил. Все-таки Дети Рода!

Сверчок понимающе кивнул. Еще бы! Когда-то Роды были единственной знатью. Тогда мир был проще: Род – знать, Семейство – простолюдины, а Отребье безымянное... этих вроде как и на свете нет. А как появились Двенадцать Магов – так их потомки встали выше всех. Но Роды до сих пор кичатся благородной кровью.

– А зачем собирать? – заинтересовался Алки. – Вы без меня что-то интересное нашли?

– Авита нашла, – сообщил Гижер. – Помнишь, в кабинете, где Саукриша убили, полка с бокалами наррабанского стекла? Один бокал хозяин снял для себя, остальные в ряд стоят. Вот Авита и углядела, что один из них не так на солнце просвечивает, как другие.

– На полке от него был розоватый блик, – уточнила девушка.

– Что значит глаз художницы! – оценил Гижер. – И заметила она на дне бокала засохшую красную жидкость.

– Кровь? – ужаснулся Сверчок.

– Нет, наливка, – хихикнула Авита. – Понимаешь, она густая. Всегда немного на стекле остается. Кто-то пил с хозяином в ту ночь. И хотел это скрыть. Отмыть бокал от липкой наливки ему было негде.

– Или ей, – уточнил Гижер.

– Или ей, – не стала спорить барышня. – Пришлось поставить бокал на полку прямо так... Я заглянула в остальные бокалы – там не было пыли. И служанка подтвердила: мол, каждый день она протирает все бокалы.

– Это значит, – тут же схватил суть Алки, – что слуги ни при чем. Не стал бы слуга с хозяином вдвоем пить наливочку из дорогого бокала.

– Или ни при чем слуги-мужчины, – не удержался Сверчок. – С хорошенькой-то служаночкой чего ж не выпить?

– Толковое замечание, – одобрила Авита. – Но в доме нет хорошеньких служаночек. Похоже, об этом позаботилась супруга хозяина. Обе горничные и кухарка весьма немолоды и не блещут красотой.

Слова «толковое замечание» окрылили Сверчка, и он рискнул высказать еще одну догадку:

– А если хозяин пил с кем-то из родни, а потом собутыльник ушел, а кто-то из слуг явился и зарезал господина?

Но за это предположение новичок не удостоился похвалы. «Лисы» поглядели на него с насмешкой. Гижер объяснил:

– Родичу незачем ставить на полку бокал. Оставил бы на столе, чтоб прислуга убрала и вымыла. А если бокал на полку поставил убийца-слуга... зачем слуге скрывать, что хозяин с кем-то выпивал? Нет, парень, не сомневайся: убил кто-то из господ.

– Вдова, – начала перечислять Авита, загибая пальцы. – Сын от первого брака. Невестка, жена этого сына. Племянник покойной жены, он в доме вроде управителя. И младший брат покойногогосподина... Фагрим уверяет, что такую рану могла нанести хоть мужская, хоть женская рука. Чиркнуть острием по горлу – много силы не надо. И умения, кстати, тоже.

– Пятеро подозреваемых, – вздохнул Гижер. – И в тот вечер все разбрелись поодиночке. Племянник играл на скрипке, пока спать не лег. Но его комната в левом крыле, в стороне от комнат остальных, поэтому никто не слышал, как он... это... музицировал. Вдова раньше легла спать – опять-таки этого никто не видел. Служанку она отпустила, сказала, что разденется сама...

– Это было у нее в привычках? – вскинулась Авита. – Часто она раздевается без служанки?

– Часто ли – про это я не спросил, – покачал головой Гижер. – Зато служанка говорит, что иногда на госпожу накатывает: не может никого видеть. Любые голоса царапают ей уши, голова болит. Вчера вечером на нее такое и нашло. Потому и служанке велела уйти... Сын убитого и его супруга заявили, что тоже ушли спать пораньше. Вместе. Я было обрадовался: двоих можно не брать в расчет! Но служанка невестки мне по секрету шепнула, что они врут. Они в тот вечер поссорились, а потому спать ушли по разным спальням. А как зашла речь об убийстве, так друг друга выгораживают.

– Помирились, стало быть, – ухмыльнулся Алки. – А младший брат господина?

– Говорит, захотел подышать свежим воздухом. Вышел с заднего крыльца и вернулся так же, чтоб никого не беспокоить. Дверь отпер старый слуга. И впустил господина, и выпустил. А только я им обоим так просто верить бы не стал. Слуга вырастил хозяйского сына, нянчился с ним. Думаете, не соврет, чтоб его выгородить?

Тут из-за угла дома вышел человек, которого Сверчок совершенно не ожидал здесь увидеть. Востроносый, белобрысый, вихрастый юнец, года на три-четыре старше Сверчка, подошел к компании «лис» и, отряхивая ладони, сказал веско:

– И замок черного хода я тоже посмотрел. Никаких следов взлома. Если открывали, то только ключом.

– Ми́рвик! – ахнул Сверчок. – Ты-то что здесь делаешь?

С юнца слетела деловитость. Он заулыбался во весь рот:

– Я-то замки проверяю, попросили меня. Ты же знаешь, чем я раньше кормился! А ты как сюда попал? Служишь в этом доме?

Сегодняшний день был полон чудес! Конечно, Сверчок знал, что его приятель Мирвик Городской Воробей с детства был вором. Причем вором потомственным: и отец, и дед его этим промышляли. Допустим, судьба его сделала немыслимый поворот: Мирвик пристроился работать в театре – сначала метельщиком, а теперь даже играет небольшие роли! И все равно... этак небрежно сказать при стражниках о своем прошлом?..

– Служить-то я служу, – ответил Сверчок с достоинством, – да только не в этом доме, а в особом десятке!

И шагнул из-за плеча Гижера в сторону. До сих пор его прикрывала плотная фигура стражника, Мирвик не видел черно-синей перевязи Сверчка.

Мирвик присвистнул:

– Надо же! И как тебя угораздило влипнуть?

– Влипнуть?! – возмутился Сверчок. – Да ты просто завидуешь, метла театральная!

– Кто, я? Да меня господин Ларш с прошлого лета в «лисы» зовет. А то! Мы с господином Ларшем распутали тайну двух убийств, мне от Хранителя города вышла награда! Но я от театра – никуда! Разве что могу, если попросят, дать «лисам» умный совет.

До сих пор «лисы» ухмылялись, слушая беседу старых знакомых. Но такого нахальства со стороны Мирвика Алки не выдержал.

– Не хочу никому угрожать, – сказал он заботливо, – но если один актеришка не заткнется, он у меня полмесяца не сможет на сцену выйти. Никаким гримом битую морду не замажет.

– Понял, – быстро ответил Мирвик, которого жизнь научила не злить стражников.

– Спрут, – бросил Гижер.

Все разом подобрались, обернулись к подходящему десятнику.

Ларш был одет куда наряднее, чем вчера на постоялом дворе. Рубашка отделана дорогим кружевом, расшитый пояс украшен золотыми кисточками. Но главное – воротник рубашки был скреплен большой эмалевой брошью, изображающей спрута. И на рукавах золотой нитью вышиты спруты.

Клановые знаки, святыня Великого Грайана! Если бы простой человек осмелился украсить свою одежду изображением кланового животного или птицы, его ждала бы позорная казнь.

Ларш поднял руку, приветствуя стражников. Те в ответ склонили головы – как заметил Сверчок, с уважением, но без подобострастия.

– А, Мирвик, и ты тут, – сказал Спрут приветливо. – Что с замками?

– Никаких царапин, – солидно ответил Мирвик. – Я заодно поглядел ставни первого этажа. А то! Если бы ножом снаружи, через щель, поднимали внутренний засов, остались бы следы.

– Ага, ага, – покивал Ларш. – Ну спасибо, ступай. Если в театре увидишь Арриза́ра, Лейча́ра или Зиннибра́на, передай, что, может, сегодня выберусь с ними повеселиться... Кстати, а правда ли, что тебе в новом спектакле снова дали роль со словами?

– А то! Играю лекаря, у меня три строки! – гордо вскинул голову Мирвик.

– Только не начинай сейчас декламировать, великий актер!.. Ну, до вечера!

Проводив взглядом уходящего парня, Ларш обернулся к своим стражникам и заметил Сверчка.

– Ты уже и перевязь получил? Отлично! «Лисы», поучите новичка уму-разуму!

– Поучим, – кивнул Алки.

Дверь отворилась, на крыльцо вышел наррабанец – тот, что говорил вчера с Сверчком на постоялом дворе. Он степенно поклонился Ларшу:

– Господин мой, эти, из Рода Ункур, собраны в той комнате, что расписана лилиями. Ну, где дверь на веранду.

– Даххи, ты им не говорил про находку Авиты, про наливку во втором бокале?

– Ничего не говорил. Я их просто вместе собрал.

– Правильно. Возмущались?

– Еще как. Грозились Джанхашару на меня пожаловаться. А вдова, госпожа Нурфи́на, обещала дойти до Хранителя города.

– Ничего-ничего. Им полезно поволноваться. Сейчас я с ними потолкую.

Спрут вошел в дом. Авита задумчиво глянула на закрывшуюся за ним дверь:

– А ведь он не зря этак нарядился, со знаками Клана. Хочет, чтоб те пятеро еще больше перетрусили.

– Сейчас-то они если трусят, то виду не показывают, – отозвался Даххи. – Только друг на друга злобно поглядывают.

– Хотела бы я послушать, о чем Спрут будет с ними толковать, – негромко сказала Авита.

– И я бы не отказался, – кивнул Гижер. – Печенкой чую: десятник чего-то задумал.

– А это можно, – прищурился Даххи. – Там из комнаты – две двери. Одна в дом, другая на веранду. Можно обойти особняк и выйти на веранду. Дверь открывается тихо, пол не скрипит...

– А давайте! – загорелся Алки.

1 (3)

* * *

Сверчка томила смесь жгучего любопытства со страхом. Он впервые был в таком богатом доме. Веранда, с ее коврами, двумя мягкими диванами и большими бело-синими вазами прямо на полу, казалась парнишке дворцовыми покоями. А ведь он еще и проник сюда тайком... правда, не один, а вместе с «лисами»-сыщиками, но все-таки...

Но гораздо больше, чем роскошь вокруг, волновали его голоса, доносившиеся из-за портьеры. Каждый голос был загадкой, за каждым стоял незнакомец. Возможно, убийца...

– Он был изумительным человеком!.. Благородным!.. Щедрым!.. – то ли говорил, то ли рыдал женский голос, низкий и красивый. – Весь дом боготворил его! Не представляю себе, кто смог... кто посмел...

– Насчет щедрости – да, не спорю, – ответил невидимый для «лис» Ларш. – А насчет благородства рискну усомниться. Не так уж это благородно – бить женщину. А мне говорили, что почтенный Саукриш порой поднимал руку на тебя, госпожа Нурфина.

Женский голос захлебнулся от возмущения:

– Что-о? Да кто посмел сказать такое?! Слуги? Перепорю мерзавцев!

– Почему обязательно слуги? – добродушно возразил Ларш. – Мои люди поговорили с соседями...

– Сплетники! Гнусные сплетники! Да мы с супругом... душа в душу... как два голубка в гнезде! Да я теперь никогда не утешусь!

– Нурфина, дорогая, – вмешался другой женский голос – высокий, звонкий, – зачем же так преувеличивать? Конечно, об ушедших в Бездну плохо не говорят... но если захочешь утешиться, вспомни сцены ревности, которые тебе устраивал твой покойный голубок. При всех, даже при слугах!

«Невестка!» – догадался Сверчок.

– Змея! – с достоинством ответила Нурфина. – Ядовитая ехидна! Завистница! Ревность – знак горячей любви. Уж тебя-то, Лаи́ви, твой вялый муженек никогда так ревновать не будет. Хоть и надо бы.

– Так – уж точно не будет, – признала Лаиви. – Никогда не забуду, как ты прибежала ко мне за примочкой. С во-от таким знаком любви под глазом!

– А ну, сейчас же прекратите обе! – негромко, но властно произнес хрипловатый мужской голос. – Что подумает о нашей семье высокородный Спрут?

– Виакри́ш, младший брат, – очень тихо, над самым ухом шепнул Сверчку Гижер. И парнишка обрадовался: значит, «лис» уже признал его своим, помогает разобраться в этой семейке.

Тот же хрипловатый голос, уже обретший для Сверчка имя, продолжал:

– Мы дружная, спокойная, очень крепкая семья. Мелкие размолвки не в счет, ведь они бывают в любом доме. Но Саукриш был центром семьи, нашей прочной связью, нашим, не побоюсь этого слова, солнцем...

– То-то ты с этим «солнцем» в торговых вопросах крепко разошелся... – негромко, мягко прошелестело из дальнего угла.

Все этот ехидный шелест услышали – и Ларш тоже.

– Что ты имеешь в виду, почтенный Фарипра́н? – тут же переспросил Спрут.

«Племянник, – подумал Сверчок. – В его имени нет частички от имени Саукриша, а значит, не сын».

– Я просто вспомнил, – чуть громче, но так же мягко объяснил Фарипран, – как наш дорогой Саукриш недавно сказал, что он не может договориться с родным братом. Очень, мол, серьезные у них вышли размолвки, по важным вопросам. И что, видимо, придется делить торговое дело пополам.

– Как – пополам? – ахнул Виакриш. – Что за вздор – дробить торговлю? Это верный путь к разорению! Вечно ты, Фарипран, все путаешь и лезешь в чужие дела... да-да, в чужие!

– Что ты хочешь этим сказать? – возмутился Фарипран.

– Только то, что сказал. Ты не из Рода Ункур, ты всего лишь племянник покойной госпожи! Ты перестал быть нашим родственником в тот миг, как скончалась первая супруга моего брата. И теперь, уж не обижайся на правду, ты для нас посторонний человек.

– А в доме, отцовской милостью, что-то вроде старшего слуги, – добавил молчавший до сих пор солидный басок. – Так что, будь любезен, придержи язык, не влезай в семейную беседу.

«Ага, это сын, только его я еще не слышал, – сообразил Сверчок. – Муж Лаиви. Вот я со всеми и познакомился».

– Не спорю. – Голос племянника остался мягким. – Хотя уж тебе-то, Кришне́с, я все равно родня, двоюродный брат со стороны матери, но... пусть будет так! Однако покойный дядюшка Саукриш был добр и милостив ко мне. Мне горько при мысли, что я беспечно предавался музицированию на любимой флейте в тот миг, когда его жестоко убивали... Но и то сказать, я заслужил его милость. Я не шляюсь по игорным домам, не трачу деньги на потаскух. Меня-то ему за что бранить? Меня-то ему за что обещать из дому выставить?

– Это ты на что намекаешь? – некрасиво взвизгнула Лаиви.

– Намекаю на благородство твоего тестя, почтенная. И на его долготерпение.

– Саукриш никогда не выгнал бы Кришнеса из дому! Он не поступил бы так с единственным сыном!

– А я твоего мужа и не называл, Лаиви, ты сама о нем заговорила.

«Вот это семейка! – восхитился Сверчок. – Как они еще друг друга не сожрали!»

Тем временем Виакриш, младший брат покойного, снова попытался призвать родственников к молчанию:

– Как новый глава семьи я требую, чтобы вы все немедленно...

– Новый глава семьи? – тут же пробасил Кришнес. – Именно ты, дядюшка? А не старший сын покойного – глава семьи? Не его главный наследник?

– Главный наследник? – хмыкнул Виакриш. – Мы с братом как приняли от твоего деда торговое дело, так его и вели. А ты только швырял деньги на все четыре ветра. Саукриш не раз мне говорил, что боги наказали его и бестолковым сыном, и глупой невесткой, которая не может удержать мужа от попоек. Кстати, даже внуков Саукришу она до сих пор не родила.

– Мерзавец! – завизжала Лаиви.

– Мерзавец или нет, а только говорю правду. В чем я солгал? Может быть, Кришнес старательно ведет торговые дела, а ты нянчишь детей? О да, тогда вы оба достойны наследства!

– Вы оба так уверенно говорите о наследстве, как будто уже кувшин разбили, – промурлыкала Нурфина. – А ведь покойный, если изволите припомнить, был женат... и очень щедр к супруге...

– Кстати, о кувшине... – начал Ларш.

Родственнички разом заткнулись. Наверняка насторожили уши.

– Кувшин-то еще цел, – спокойно продолжил Спрут. – Я только что был в храме Того, Кто Гасит и Зажигает Огни Жизней. Стоит себе кувшин с завещанием, горлышко воском залито, на воске храмовая печать, всё как полагается. А только быть бы кувшину сегодня разбитым, даже останься почтенный Саукриш в живых.

Родственники выжидательно молчали.

– Вчера жрец получил записку от господина Саукриша. Мол, приду в храм завтра, собираюсь изменить завещание. Что интересно, записку принес не один из здешних слуг, а мальчишка-беспризорник, которому за доставку дали медяк. Думается мне, почтенный Саукриш не хотел беспокоить дорогих родственников такими пустяками.

– Изменить завещание? – с недоумением переспросил Виакриш.

– А новое завещание... оно найдено? – осторожно поинтересовалась вдова.

– При обыске в кабинете мои люди не нашли никаких записей о наследстве, – ответил Ларш. – Только переписка по торговым делам. Может быть, покойный хотел составить новое завещание прямо в храме. А может, бумага приготовлена, но лежит не в кабинете, а где-то в комнатах?

«Наверное, после разговора всей семьей кинутся искать, – подумал Сверчок. – Всю мебель переломают, полы поднимут!..»

– Но меня сегодня волнует не только это, – продолжал Спрут. – Да, конечно, я буду искать и завещание, и нож, и руку, которая этот нож держала. Но гораздо важнее для меня – найти настоящего убийцу.

По комнате пролетел шорох. Они там что, с кресел повскакивали?

– А скажите-ка мне, почтенные господа из Рода Ункур, – с неожиданной вкрадчивостью продолжил Ларш, – где вы покупаете вишневую наливку? Я говорю о том кувшине, из которого в свой последний час наливал себе Саукриш.

Общее недоуменное молчание прервал голос вдовы:

– Закупками для дома занимается Фарипран.

– Занимаюсь, – подтвердил племянник. – Но эта наливка не покупная. Ее прислали дяде из поместья на Юндаузарне, в низовьях.

– Верно, – вмешался Виакриш. – Поместье унаследовали от отца мы с братом. Пополам. То есть доходы с него – пополам, а распоряжается там управляющий.

– Этот управляющий – наррабанец?

– Нет, но при чем тут... – растерялся племянник.

– А есть в поместье другие наррабанцы – слуги, рабы?

– Высокородному господину угодно вести какой-то странный разговор... – снова влез Виакриш с явным раздраженьем в голосе.

– Высокородный господин, – отрезал Ларш, – задал простой вопрос. И до сих пор ждет ответа.

– Этой зимой я был в поместье, проверял счета, – отозвался племянник. – Ни одного наррабанца я там не видел.

– А в доме есть слуги-наррабанцы?

– Нет, но...

– Где хранился кувшин с наливкой?

– В кладовой.

– Горлышко было запечатано?

– Залито воском, но не запечатано. Зачем?

– Хозяин открыл кувшин первым?

– Муж взял кувшин к себе в кабинет нераспечатанным, – припомнила Нурфина. – Сам снял с полки в кладовой и унес. Уже там открыл.

– Давно?

– Только вчера... а в чем, собственно, дело?

– В наливке, почтенная госпожа, в наливке. Там был яд.

Родственники хором охнули, но больше не произнесли ни слова. Спрут беспрепятственно продолжил:

– Яд очень редкий, наррабанский. Называется «хрохти». Аршмирские лекари его не знают. Хорошо, что мой помощник Фагрим Дальние Ворота обучался лекарскому делу у наррабанца. Тот ему рассказал и про яд, и про средство от него. Зелье страшное. Действует медленно. Пары глотков достаточно, чтобы убить человека. Фагрим по моему приказанию вскрыл господина Саукриша – и говорит, что...

– Вы посмели разрезать моего супруга?! – перебила его Нурфина. – Почтенного человека, Сына Рода...

– Чтобы найти убийцу, госпожа, я и не на то пойду. Если тебе угодно, изволь жаловаться Хранителю. Или королю... Так вот, Фагрим утверждает, что внутренние органы уже изменили цвет. Дня через два они начали бы разлезаться, как старая ветошь, а потом превратились бы в кашу.

Послышался шум упавшего тела. Мужчины и Нурфина принялись звать слуг.

– Мне жаль, что госпожа Лаиви потеряла сознание, – извиняющимся тоном сказал Ларш. – Конечно, такие разговоры не для женских ушей. Я только хотел сказать, что убийц в этом деле двое. И я найду обоих.

* * *

– Подслушивали? – добродушно бросил десятник «лисам», обступившим его во дворе.

– Конечно, – с достоинством отозвалась Авита. – А иначе откуда бы мы узнали про яд в наливке? Господин нам не соизволил сказать.

– Может, мне в поместье съездить? – деловито предложил Гижер. – Разнюхаю, нет ли у кого из тамошних слуг обиды на хозяина.

– Не могли там отравить наливку! – возразил Алки. – Они же не знали, кто ее выпьет – хозяин, брат, жена...

– А может, вообще бы соседям кувшин подарили, – поддержал его наррабанец Даххи. – Нет уж, яд добавили в наливку здесь, в Аршмире. А снова залить крышку воском – пустяки.

– Да никто ничего не добавлял! – махнул рукой десятник. – Не было там никакого яда.

«Лисы» онемели.

– Я солгал, – хладнокровно пояснил Спрут. – Никто из домашних не знает про второй бокал. Знает лишь тот, кто пил с Саукришем. Убийца. Вот пускай он и призадумается: какого цвета у него сейчас потроха и когда они превратятся в кашу? Я договорился с Фагримом. Мы все сейчас уйдем, а он явится для поисков завещания. Вряд ли что-то найдет, хотя может и повезти. Но мне гораздо интереснее, не сунется ли кто-нибудь из «осиротевшей семьи» к нему выспрашивать про яд под названием «хрохти» и противоядие от него...

Десятник обернулся к Даххи и продолжил:

– Ты будешь искать завещание вместе с Фагримом. Родственники тоже наверняка кинутся искать – не препятствуйте, но по возможности приглядывайте, чтоб, найдя, не уничтожили документ. Работайте все время в разных помещениях, порознь, чтоб тому, кто захочет побеседовать про яд, было вольготнее. Ты родом из Наррабана, к тебе тоже могут подкатиться насчет заморских ядов. Если заведут такой разговор, отвечай туманно, однако намекни, что про противоядие ты слыхал. На всякий случай – вдруг моя ловушка не сработает! – поболтай потом со слугами про вчерашний вечер.

– Слушаюсь, командир! – отозвался ухмыляющийся Даххи. – Сделаем!

– Остальным незачем тратить тут время. Ступайте в Дом Стражи, работы у нас много. Если почтенный Джанхашар спросит про убийство торговца, отвечайте браво, но без подробностей. Мол, роем землю, обнюхиваем следы, вопрошаем все пролетающие мимо ветры и вообще очень-очень стараемся. Про наррабанский яд никому ни слова.

Все закивали: мол, понятно!

– Алки, – обернулся Спрут к беловолосому стражнику, – что щебечут твои «птички» про позавчерашнее ограбление на Нешумной?

– Кое-что щебечут, – неохотно отозвался тот. – Но надо еще проверить. Хозяину «Пьяной белки» попробовали дать на продажу нарукавный браслет. Из серебряной проволоки, в форме вьюнка, с серебряными листьями, с цветками-сапфирами. Трактирщик не взял браслет.

– Почему не взял?

– В том-то и дело... Трактирщик мальцом учился у ювелира. Уж за что его ювелир выгнал из учеников – про то не знаю, но наука ему крепко запомнилась, сам так говорит. Трактирщик сказал, что это не сапфир, а подделка из синего наррабанского стекла. Дешевка! А у нас-то в описи украденного числится нарукавный браслет с цветами-сапфирами, причем именно в форме вьюнка! И с листьями, да!

– Не тот? Жаль. А кто предложил-то на продажу?

– Трактирщик говорит: незнакомая баба. Дескать, покойный муж ей подарил.

– Так. Ладно, будем разбираться... Авита, по пути в Дом Стражи возьми побольше бумаги и тушь. Там ждет толпа натурщиков для твоих занятий изящным искусством.

– Да, командир, – кивнула девушка. – Возьму.

Сверчок не понял насчет изящного искусства. Но момент для вопросов был неподходящий: глаза Ларша остановились на парнишке. Десятник спросил:

– Как тебе наш балаган? Уживешься?

– Постараюсь, господин мой, – учтиво склонил голову Сверчок.

– Деньги на первое время нужны?

– Господин Джанхашар изволил выдать.

– Хорошо. Тебе есть где жить? Или сказать командиру, чтобы определил тебя в казарму для стражников?

Сверчок хотел с благодарностью согласиться, но тут вмешался Гижер:

– В казарме вонь и шум, да и «крабы» наших недолюбливают. Завидуют, что у нас жалованье больше. А когда я последний раз навещал Аштвера, его жена сказала, что они хотят кому-нибудь сдать комнату. У них дочка заневестилась, так отец с матерью приданое собирают, каждый медяк считают.

– Хорошая мысль, – серьезно отозвался десятник. – Сверчок, ты меч в руках когда-нибудь держал?

– Я... ой, нет!

– Вот и поговори с Аштвером. Предложи денег сверх платы за комнату. Пусть научит тебя владеть мечом, а заодно драться без оружия. Аштвер вообще молодчина, бывший наш десятник, он много тебе может рассказать полезного... Гижер, проводи парнишку до пекарни, а заодно загляни в «Плясунью-селедку». Мне одна птичка нащебетала, что видели там Гвоздодера. Помнишь, в Хмуром месяце мы его в рудник отправили?

– Помню, как не помнить... но ему же еще три года в цепях грехи замаливать! – с сомнением отозвался Гижер.

– Вот и я про то же. Если моя птичка не сфальшивила, то Гвоздодер сорвался с цепи.

– И сразу – обратно в Аршмир? Вот дурень дурной! Других городов, что ли, не нашлось в Великом Грайане? – изумился Даххи.

– Дурень или не дурень, а помнишь тот сломанный замок на Нешумной улице? Алки тогда еще сказал: «Прямо работа Гвоздодера!»

– Верно, – кивнул Алки. – Прямо как будто он сам рядышком на стене расписался, до того приметно «разговорил немого»!

– Вот-вот. Так что зайди, Гижер, в «Плясунью-селедку». Да еще и у Аштвера поинтересуйся, не слышал ли он чего...

1 (4)

* * *

– Не желаю быть королевой! – твердо сказала изящная златовласая красавица. – И не умоляйте. Не буду.

Отречение от трона не произвело большого впечатленья на присутствующих.

Осанистый седой мужчина с резкими, орлиными чертами лица ответил, как отрезал:

– Нет, Джале́на, принцессой тебе не бывать! Хочешь – будешь королевой, не хочешь – бери опахало и становись у трона, прислужницы нам тоже нужны.

– Да? – издевательски вопросила женщина. – И кто же тогда наденет корону? Бари́лла? Не дождетесь. Она тоже не захочет быть матерью взрослой принцессы. Раушарни, да посмотри на меня! Посмотри! Неужели я дозрела до роли почтенной матроны? Ты мне еще горб нацепи! И определи в злобные старые колдуньи!

– Барилла скажет то же самое... – вздохнул толстый, румяный комик Пузо.

Раушарни Огненный Голос, главный актер аршмирского театра, управляющий им на деньги Хранителя города, озадаченно потер лоб. Он хорошо знал упрямый и капризный характер первых актрис, их хищную манеру делить роли. И понимал, что спектакль, может, и не на грани срыва, но все же некоторая опасность ему угрожает.

– Когда ты отдал роль принцессы Миле́сте, – подпустила слезу в голос Джалена, – я кротко промолчала. Кто я такая, чтобы спорить с великим Раушарни? Но ты хочешь, чтобы я сыграла ее мать! Сколько ей лет? Сорок? Больше?

Когда прозвучали слова «я кротко промолчала», комик Пузо насмешливо хмыкнул.

Раушарни поднялся из-за стола, стоявшего прямо на сцене, и рявкнул за кулисы:

– А ну, Мирвика сюда!

Почти сразу на сцену вылетел вихрастый юноша с метлой в руке.

– Раушарни, – заговорил он горячо, – если ты про то, что я за ламповым маслом еще не сбегал, так не до того было, клянусь Безликими! Тут Заре́нги прятался от своего квартирного хозяина, этот гад в театр явился долг требовать. А я хозяину мозги в узел завязывал, чего только не бренчал – тот, бедняга, забыл, зачем в театр явился. А то! Он уже ушел, только натоптал в коридоре, я хотел подмести, а потом сразу за ламповым маслом...

– Мирвик, – кротко сказал Раушарни, – мне-то незачем мозги в узел завязывать. Положи метлу и слушай.

Мирвик, театральный слуга, поэт и актер на маленькие роли, охотно положил метлу.

– Джалена играет королеву. Но не хочет быть госпожой солидного возраста. Нужен небольшой монолог о том, что королева – вторая жена и мачеха принцессы. Сумеешь?

– А то! – гордо откликнулся Мирвик.

Он сосредоточился, помолчал, глядя мимо Раушарни, и негромко произнес:

Пусть не носила я тебя под сердцем,

Ты все же дорога́ мне, как родная.

Что значит «мачеха»? Чужое слово!

Пусть матерью твоей назваться мне

Мешает то, что я немногим старше –

Ну что ж, я буду старшею сестрой

И от житейских бурь тебя укрою...

– Ну, хоть что-то, – вздохнула Джалена. – А нельзя указать, что мы ровесницы?

– Так, мое терпенье лопнуло! – пророкотал Раушарни. – Мирвик, сходи за Бариллой. Пусть учит роль королевы. А Джалена у нас станет дочерью опального вельможи. Будет проклинать злосчастную судьбу. Это в любом возрасте можно.

– Это где девять строк, что ли? – взвилась Джалена. – Лучше сразу укладывайте меня на погребальный костер!.. Мирвик, пошли! Продиктуешь мне этот кусочек, где «не носила я тебя под сердцем».

– Мирвик, подожди, ты мне нужен! – ворвалась на сцену осанистая женщина с длинными черными волосами. – Раушарни, хорошо, что я тебя застала. Хоть ты и не дал мне корону, но я на тебя не в обиде...

– Еще бы ты была в обиде, Барилла, – поднял бровь великий актер. – Забыла, что ты пыталась устроить в прошлом году? Змея всегда змеею остается, хоть и меняет кожу каждый год. Хоть изумрудом спинка отливает, хоть серебром скользит узор изящный, но в жале неизменно прежний яд!

Барилла на миг смутилась. Цитатой из давней роли Раушарни напомнил ей прошлогоднюю попытку его отравить. Но тут же актриса взяла себя в руки и продолжила страстно:

– Я довольна ролью, которую ты мне дал! Это яркая, красивая роль, и я ее сыграю так, что все наши жалкие гусыни обзавидуются!

Раздался грохот. Все оглянулись на комика, рухнувшего со стула. Упал он с клоунской сноровкой – шумно, эффектно, смешно. Не вставая, возопил:

– Друзья мои, послышалось ли мне? Барилла довольна ролью?! Раушарни, выгляни за дверь: может, по улицам медведи ходят? Или луна с солнцем рядышком на небе стоят? Или бежит казначей Хранителя, несет нам, актерам, тройное жалованье?

Джалена захихикала.

Раушарни согнал с лица улыбку, спросил строго:

– Пузо, кончай дурачиться. Барилла, если ты довольна ролью, то в чем дело? Иди и учи ее.

– Все девять строк, – негромко подсказала Джалена.

Барилла покосилась на нее, но слова свои адресовала Раушарни:

– Так и я про девять строк! Подумай, это же потрясающая сцена! Я выйду бледная, с горящими глазами... я поведаю о том, как чудовищно поступили с моим несчастным отцом за его честность, за преданность королю...

Глаза женщины распахнулись, взор стал безумным, вытянутая вперед красивая рука задрожала.

– А хорошо, – тихо сказал комик, поднимаясь на ноги.

– Вот так и на сцене выдай, – кивнул Раушарни.

– Я-то выдам, – быстро вернув себе обычный (только раздраженный) вид, сказала актриса. – Но когда выдавать-то? Произнесла девять строк – и стражники выволакивают меня из тронного зала... Пусть Мирвик допишет мой монолог, чтоб подлиннее был.

– А стражники будут стоять столбами и слушать, как ты без передышки клянешь правителя? – поинтересовалась Джалена.

Барилла метнула на нее злой взгляд:

– Когда я начну монолог, и стражники, и зрители забудут о времени.

– Но я-то не забуду о времени! – перебил ее Раушарни. – Прикажешь до рассвета спектакль затянуть со всеми вставками?

– Зачем – до рассвета? – не растерялась Барилла. – Немножко подсократить роль королевы. Она все равно просто кукла на троне.

– Кукла? – взвилась Джалена. – Да твою истеричку убрать – вообще никто не заметит! И чего это ты моей ролью распоряжаешься?

– О, Мирвик! – взлетел над сценой нежный голосок. – А я тебя ищу, ищу...

Из-за кулис шагнула третья девушка. Пышные светлые волосы ореолом окружали ее головку, темные глаза смотрели прямо и серьезно.

Барилла и Джалена разом замолчали: явилась их общая соперница. Милеста Нежная Лилия, появившись в театре в прошлом году, разом оттеснила на задний план признанных театральных красавиц. Вот и сейчас ей досталась роль, на которую облизывалась каждая актриса из труппы.

– И ты ищешь Мирвика, Милеста? – холодно спросила Барилла. – Текста тебе мало? Что тебе надо дописать? Монолог? Сцену? Может быть, целый акт?

– Я хотела предупредить Мирвика, чтобы он не попадался на глаза Бики, – спокойно ответила Милеста. – Бики опять измыслил какой-то жуткий головной убор. Говорит, такое носили лекари в Огненные Времена, чтобы отпугивать болезни. Он теперь ищет лекаря, то есть Мирвика, чтобы примерить это безобразие. Мирвик, предупреждаю: к моему смертному одру в таком виде даже не подходи! Ты еще рта не успеешь открыть, а зрители уже начнут смеяться!

– А-а, – понимающе кивнула Барилла.

А Джалена добавила озабоченно:

– Может, как-нибудь отвлечь Бики и выкрасть эту штуковину?

Бики Жалящее Дерево был на все руки мастером – и декоратор, и бутафор, подчас плотник, иногда и костюмер. Работал за гроши, был ценим за усердие. Но порой его фантазия начинала бить бурным ключом, тогда Бики изобретал какую-нибудь невероятную часть одежды и всеми силами старался навязать актерам свое творенье.

– Что там за шляпа, – со страхом спросил Мирвик, – если ею болезни отпугивали?

– Не трусь! – покровительственно заявил Раушарни. – Не дадим в обиду ни тебя, ни спектакль. Помните, в прошлом году Бики соорудил колпак королевы для «Двух наследников»?

– Да уж! Помирать буду – не забуду! – скривилась Барилла.

– На тот колпак кто-то удачно сел, – с удовольствием вспомнила Джалена.

– Вот! И с лекарской шляпой что-нибудь произойдет!

– Да услышат тебя Безликие! – вздохнул Мирвик.

В зал вошел стройный, светловолосый Заренги, герой-любовник, и почти с порога окликнул Раушарни:

– О правитель сцены, нельзя ли мне на представлении надеть ту золотую цепь – ну, которая из глины? Уж очень там рубин хорош!

– Какая золотая цепь, какой рубин? – удивился Раушарни. – Тебя же недруги разорили! Ты же голодаешь!

– И слуге не платишь, – вставил Пузо. – Там трогательное место: я говорю, что хоть не вижу жалованья, но готов тебе служить за твою высокую душу и благородное сердце. Представь: я все это произношу, а у тебя на шее – золотая цепь с рубином! Зрители будут ржать!

– А пускай малость поржут, – хладнокровно отозвался Заренги, ловко вспрыгивая на сцену. – Ты комик, тебе их смешить надобно. А Мирвик мне... а, Мирвик, ты здесь? Сочини-ка мне монолог, где я жалуюсь, что ушли все мои богатства, осталась только цепь, память о прадеде. И хоть я, мол, голодаю, но цепь не продам. И если, мол, с голоду помру, меня с этой цепью на костер уложат.

Мирвик снова сосредоточился, взгляд уплыл куда-то в зал... но ни одна строка из нового монолога не родилась на свет, потому что Раушарни топнул ногой и рявкнул:

– А ну, прекратить! Может, Мирвик вам новую пьесу напишет, а? Такую, чтоб вы могли пофорсить как следует! Заренги, никакой тебе цепи! Иди роль учи!

– Тоже мне роль... – капризно сказал Заренги. – Не столько принцессе про любовь говорить, сколько на жизнь жаловаться! Нищета, папаша арестован, сестрица в тронном зале скандал учинила и тоже в тюрягу угодила...

– Не ной, – ухмыльнулся Пузо. – В жизни и тебя бы в темницу посадили, а в пьесе ты с принцессой любовь крутишь.

– А не хочешь играть, – веско сказал Раушарни, – так замена в два счета найдется.

Заренги тут же заткнулся. Он знал, кто метит на его роль.

– Раушарни, – спросила Милеста, – а правду говорят, что обезьяна, которую в пьесе дарят королю, будет живая?

– Врут, – откликнулся старый актер. – Где я вам возьму живую? Запихнем кого-нибудь в одежду вроде шкуры, Бики обещал сделать маску.

– Жаль, – огорчилась девушка. – Живая, в клетке, лучше бы смотрелась.

– А если попросить кузена-старшего? – задумчиво протянула Барилла.

Никто не спросил, кого она имела в виду. Весь театр знал кузена-старшего и кузена-младшего. Конечно, так двоюродных братьев называли за глаза. Сыновья Клана Лебедя, украшение аршмирской золотой молодежи, были заядлыми театралами, не пропускали ни одного спектакля и часто устраивали веселые пирушки для актеров. Вернее, устраивал кузен-старший, Шерка́т Крылатое Копье, поскольку был гораздо богаче своего юного родственника. Зато Арриза́р Сапфировый Берег, весельчак и выдумщик, был душой любого пира, а порой затевал проказы, о которых потом говорил весь Аршмир.

– А почему кузена-старшего? – заинтересовалась Джалена. – У него есть обезьяна?

– А ты не знаешь? – удивился Заренги. – Весь город говорит, что Хранитель пожелал украсить город зверинцем. И чтоб не хуже, чем в Тайвера́не.

– Ну, про зверинец-то давно разговоры идут... – хмыкнула Джалена.

– Так то разговоры. А сейчас Хранитель дал денег и поручил Шеркату купить животных.

– Северных зверей решили не привозить, они в нашем климате сдохнут, – сообщил Раушарни таким тоном, словно Хранитель Аршмира советовался с ним, как тратить деньги. – Будут тигры, львы, верблюды. И... да, обезьяны тоже могут быть. Надо спросить кузена-старшего. Живая обезьяна... а что, она бы из зала смотрелась.

– Ты хоть знаешь, сколько стоит крупная обезьяна? – поинтересовалась Джалена. – Не мелкая кривляка, забава для знатных дам, а такая, чтоб грозно выглядела? Не забывай, по пьесе в эту зверюгу вселяется Хозяйка Зла!

– При чем здесь деньги? – не понял Раушарни. – Мы же не собираемся покупать эту тварь. Попросим господина, чтоб одолжил обезьяну на время.

– Ах, попросите? – насмешливо пропела Джалена. – Попросить можно что угодно, а вот получить... А вот нечего было вчера над господином смеяться! Теперь у него морской воды на берегу не допро́ситесь.

– Смеяться? – поднял бровь Раушарни. – Над Сыном Клана?

– Не то чтобы смеяться... – сбавила тон Джалена. – Но когда вчера кузены затеяли розыгрыш, наши театральные дурни могли бы не срывать их затею. Подыграли бы, сделали вид, что поверили – вот господа и довольны!

– Что? – холодно спросил Заренги. – Опять дурацкий розыгрыш?

Все, даже метельщик Мирвик, опустили глаза. Кузены из Клана Лебедя любили розыгрыши. Последней их жертвой был Заренги, которому они устроили фальшивое приглашение из столицы – в королевский театр. Заренги поверил, хвастался по всему Аршмиру, что его слава докатилась, мол, до Тайверана. Даже собрал актеров на прощальную пирушку – на ней и узнал, что приглашение было шуткой.

– Опять, – кивнул Раушарни. – Приходит ко мне господин Шеркат и говорит, что в Аршмир приехала его молочная сестра, дочь кормилицы. Он, мол, хочет замолвить словцо за девушку, которая мечтает стать актрисой. Девушка знает много монологов из пьес, к тому же недурно поет. Нам сейчас ни к чему новые актрисы, но разве Лебедя пошлешь ко всем демонам? Договорились, что я после спектакля задержусь и посмотрю его молочную сестрицу. Со мной при этом разговоре были Пузо и Барилла, они тоже решили взглянуть.

– И он, чтоб над вами посмеяться, привел страшную старуху? – предположил Заренги. – С горбом и в бородавках?

– Если бы!.. Нет, он кузена-младшего в женское платье вырядил. На голову парик, на ноги туфельки. И грим... Да хоть бы они сообразили позвать на помощь кого-нибудь из актеров, чтоб поучил их грим накладывать!

– И походка не женская! – подхватила Барилла. – А ведь понимает, что у женщин и шаг короче мужского, и бедра при ходьбе двигаются иначе! Он это пробовал изображать!

– Семенил, как цыпленок, – подтвердил комик. – И вилял бедрами, словно шлюха на промысле.

– Это ладно, главное – грим, – гнул свою линию Раушарни. – У Лебедя скулы резковаты, их надо слегка затемнить – тогда б издали, со сцены, мы б его за девицу могли принять... ну, пока бы он не прошелся и не запел. Актер-то он так себе... Вот старший кузен... этот, если бы поработал над собой, мог бы стать гордостью любой сцены.

– Ты бы не болтал лишнего, – заботливо шепнула ему Милеста. – Еще донесет кто господину Шеркату... Одно дело, если сами господа забавляются. А другое дело, если их за спиной с актерской братией равняют.

– Ну и довольны теперь? – обрушилась Джалена на хихикающих актеров. – Не хватило вам смекалки! Покивали бы: мол, какая милая девочка, какая способная! Было бы у Детей Клана хорошее настроение, можно было бы сейчас не то что обезьяну – слона просить!

– Да брось! – хмыкнул Раушарни. – Первый, что ли, у кузенов розыгрыш сорвался? С чего это господин Шеркат должен на такую ерунду обижаться?

– На что-что-что я должен обижаться? – послышался из зрительного зала веселый голос. – Кто тут меня обижает, а я и не знаю?

Кузены-Лебеди возникли из полумрака неслышно, как два призрака. Поднялись на сцену, с веселой улыбкой приветствуя актеров.

Родственники были совсем не схожи. Невысокий, хрупкий, изящный Арризар и впрямь мог бы сыграть роль прелестной девушки: тонкий прямой нос, красиво изогнутые губы, голубые глаза в обрамлении длинных ресниц, высокий лоб под волнистыми светлыми волосами... Вот разве что скулы были резковато очерчены, это Раушарни верно подметил, да еще твердая, энергичная, твердая линия подбородка придавала лицу мужественность.

Шеркат был крепок, плечист, высок. Загорелое лицо тонуло в густой бороде – впрочем, аккуратно подстриженной. Волосы были темнее, чем у двоюродного брата, а серые глаза под кустистыми бровями могли стать опасными и суровыми, как вода подо льдом... но не сейчас. В этот миг Шеркат явно радовался хорошему вечеру и приятной компании.

Третьим с кузенами-Лебедями вошел скромно одетый человек средних лет, невысокий, с тонким умным лицом. В руках он держал бархатный мешочек. Он приветливо, с интонациями старого знакомого, поздоровался с присутствующими... но тут его внимание привлек лежащий на столе сборник пьес, переплетенный в кожу. В глазах вошедшего вспыхнул огонек. Он положил свой мешочек на одну из скамей, устремился на сцену и принялся изучать сборник. Ни Лебеди, ни люди театра не обратили на эту выходку внимания. Здесь этого чудаковатого человека знали все.

Шеркат хотел было продолжить шутливо-грозные расспросы, но тут общим вниманием завладел его двоюродный брат. С легким восклицанием он тоже устремился к столу, за которым сидел Раушарни, но даже не глянул на сборник пьес, а тронул тонкими пальцами небольшой глиняный кувшинчик:

– Что это? Твоя вода с вином, как всегда?

– Была вода с вином, – хохотнул Раушарни. – А что будет теперь – не знаю.

Арризар обеими руками обхватил горлышко кувшина.

– Прошу господина подождать, – быстро сказал Заренги. – Ставлю три медяка против одного, что на этот раз будет вино. Неразбавленное.

– Три против одного? – заинтересовалась Барилла. – Согласна. Ставлю на воду.

– Медяк на кисель, – тут же влезла Джалена. – Клюквенный.

– У господина ни разу не получался кисель, – вскинул красивую бровь Раушарни.

– А сейчас получится, – топнула ножкой Джалена. – Просто я люблю кисель.

– Постараюсь, – улыбнулся актрисе Арризар.

А человек, рассматривавший сборник пьес, не оторвался от своего занятия, даже не повел глазом на Лебедя и спорящих актеров.

Арризар посерьезнел. Обеими ладонями погладил круглые бока кувшинчика, скользнул пальцами по горлышку. Закрыл глаза. На лбу показались капельки пота.

Актеры пристально глядели, как Лебедь, открыв глаза, поднял кувшинчик к лицу, снял крышку, глянул внутрь.

– Молоко! – объявил он. Принюхался и добавил увереннее: – Кислое.

– И как только у господина это получается?! – восторженно отозвался Раушарни.

– Вот уж чудо! – подхватила Джалена.

А Мирвик в тот миг, когда все смотрели на Арризара и кувшинчик, случайно вскинул взгляд на лицо Шерката – и удивился тому, как бледен был кузен-старший, как впился он пальцами правой руки в кисть левой.

– Тоже мне чудо, – хмыкнул Арризар. – Никогда сам не знаю, во что превратится жидкость. Хочу грушевый взвар – получаю воду, хочу воду – получаю вонючую мочу... да-да, и такое один раз было. Так что грош цена моему колдовству...

– Это истинная магия, – строго перебил его Шеркат. – Наследие предков. Гордись, что волшебный дар не просто струится в твоих жилах, а пробивается наружу!

– Была бы еще от него польза, – с неожиданной серьезностью ответил Арризар.

– И все же это священная магия, – вздохнул Шеркат.– У меня этого нет, а я с детства мечтал...

Он оборвал фразу, только сейчас осознав, что на него устремлены все глаза. Улыбнулся. Мирвику эта улыбка показалась фальшивой, натянутой.

Видимо, чтобы отогнать неприятные мысли, Шеркат бесцеремонно взял со скамьи бархатный мешочек, положенный туда его спутником, вытащил оттуда толстую книгу (как заметил любопытный Мирвик, наррабанскую) и принялся ее небрежно листать.

Актеры негромко переговаривались о своих делах. Арризар, улыбаясь, шушукался с Милестой.

– Раушарни, – тихо сказал метельщик, – если никому не надо роль с конца в начало переписать, то я пойду? Мне еще за ламповым маслом бежать...

– Что?.. А, да, беги...

Мирвик шагнул было к выходу, но его остановил пронзительный вопль за спиной. Метельщик обернулся.

Господин, который только что на сцене вертел в руках сборник пьес, разглядывая кожаный переплет, теперь гневно указывал в зал, на сидящего с книгой Шерката. И неразборчиво что-то орал.

Актеры не встревожились, Мирвик – тоже. Господин, часто приходивший в театр вместе с Арризаром, считался большим чудаком, способным еще и не на такие выходки. Даже имя его порой путали, говорили чаще: «Ну тот, сосед Арризара, который по ошибке хлебнул чернил...» Или еще что-нибудь в этом роде.

– Обрати внимание на жест, – посоветовал Раушарни Барилле. – Выразительный такой. Если на сценеэтак укажешь на злого советника – публика сдохнет от восторга.

– Не учи меня играть, – огрызнулась Барилла. Но глаз со сцены не сводила. Наверное, все-таки запоминала.

Положив сборник пьес на стол, «сосед Арризара» спрыгнул со сцены, подбежал к Шеркату и выхватил у него из рук книгу.

– Это преступление! – страшным голосом произнес он. – Так листать редкий экземпляр!..

– Это?! – сделал большие глаза Шеркат. – Почтенный Ги́кфи, скажи это кому-нибудь другому, а я знаю наррабанский язык. Это «Тропа благочестия и добродетели». Такая книга в Наррабане есть в любой приличной семье. По ней обучают девочек. А потом женщина всю жизнь ее перечитывает. Тоже мне редкость!

– При всем моем уважении к Клану Лебедя, Шеркат, я вынужден сказать, что ты невежда, – гневно сообщил Гикфи, дрожащими руками укладывая свое сокровище в мешочек. – Переписчик этого экземпляра – А́йсу из Го́рга-до. Книги его работы известны тем, что в букве «тхай» он не ставил поперечную черточку, а в букве «лау» вертикальная черта такой же длины, как и в букве «ми».

– Мой учитель наррабанского письма за такое бил меня по пальцам! – воскликнул Шеркат. – Это же затрудняет чтение...

– Эту книгу и не надо читать! Ей надо поклоняться! Это редкость!

– Ты хочешь сказать, что косорукий переписчик, изуродовавший текст, повысил ценность книги?

– Да!

– Сколько ты отдал за нее книготорговцу?

– Много! – голос Гикфи дрогнул. – Полтора золотых!

Кто-то из актеров присвистнул.

Шеркат обернулся к актерам так, чтобы Гикфи не видел его лица, и подмигнул, предлагая полюбоваться забавным зрелищем. Но в голосе его не было насмешки, только доброжелательность:

– Друг мой Гикфи, я ценю твою страсть собирателя редких книг. Я знаю, ты не очень богат и бережешь каждый медяк. Хочешь, я куплю у тебя «Тропу» за три золотых? Ты сможешь пополнить свое собрание двумя редкостями.

– Нет, – сразу, не раздумывая отозвался Гикфи.

– А за пять золотых? Это большие деньги!

– Я не продаю свои книги, – замотал головой Гикфи. – Любой купленной книге я говорю: «Ты попала домой!» В моей жизни бывали трудные времена, я голодал, но не продал ни одной!

– Шесть золотых! – Шеркат снова подмигнул актерам.

– Даже если ты скажешь «десять», это ничего не изменит.

– Правда? А пятнадцать?

Гикфи прижал к груди бархатный мешочек со своим сокровищем и шагнул назад, словно его собирались грабить:

– Не отдам!

– Нет так нет, – развел руками Шеркат.

Актеры сдержали облегченные вздохи: эта сцена не показалась им забавной.

Но тут распахнулась дверь, в театр в сопровождении старика-сторожа вошел никому не знакомый молодой мужчина.

Сторож указал незнакомцу на Гикфи, получил монетку, поклонился и ушел.

Незнакомец обвел всех глазами. Он был светлокож, но резкие, ястребиные черты лица и темные глаза наводили на мысль о Наррабане. А когда он заговорил, гортанные, чуть с придыханием звуки развеяли все сомнения в его происхождении.

– Прошу простить, господа, что незваным вторгаюсь в вашу компанию. Мое имя Ра́йши-дэр, я из Нарра-до. Мне сказали, что знатный и достойный господин, которого я ищу, вместе со своим соседом пришел сюда. Почтеннейший Гикфи Новая Душа из Рода Ташку́д! В твоем собрании есть книга, которую я хотел бы купить, и...

Он не договорил. Лицо Гикфи исказилось дикой гримасой. Он вскинул руку со скрюченными пальцами, словно хотел выцарапать собеседнику глаза, взвизгнул, затопал ногами – и бросился к выходу, провожаемый общим хохотом.

– Я обидел этого господина? – озадаченно спросил наррабанец.

– Почтенный Райши-дэр, – весело ответил Лебедь-старший, – ты не сказал ничего оскорбительного. Просто у нашего доброго приятеля Гикфи есть свои странности...

– А я его все-таки догоню и успокою, – перебил кузена Арризар. – Шеркат, вечером после театра зайди ко мне, сыграем в кости и поболтаем.

И Лебедь-младший поспешно покинул театр. А его двоюродный брат продолжил объяснять гостю случившееся:

– Видишь ли, почтенный, наш Гикфи собирает редкие книги и никогда, ни при каких обстоятельствах не расстается со своими приобретениями.

– Неужели? – огорчился Райши-дэр. – А я из Наррабана приехал ради той книги.

– Мне жаль, почтенный, но ты напрасно проделал путь через море. Я только что шутки ради предложил за его последнюю покупку в десять раз больше, чем заплатил он сам. И Гикфи отказался! Причем с негодованием!

И тут Раушарни спросил негромко:

– А что бы сделал мой господин, согласись Гикфи на эту цену?

По лицу Шерката пробежала тень.

– Это была бы неприятность, – признал он. – Но мелкая. Заплатил бы, да.

– Хорошо быть богатым! – завистливо вздохнул Заренги.

– А ты, почтенный Райши-дэр, – вновь обратился Шеркат к наррабанскому гостю, – раз уж попал в нашу дружную компанию, – оставайся с нами, раздели наш веселый вечер.

– Охотно приму предложение, – улыбнулся Райши-дэр.

Тут Мирвик хлопнул себя по лбу и поспешно влез в разговор:

– Пусть простят меня господа, что перебиваю, но высокородный Ларш из Клана Спрута велел передать, что постарается вечером выбраться и повеселиться с вами.

– Замечательно! – вскинулся Раушарни. – Его же на пирушки не вытащишь! Занят!

– Стражник! – тяжело уронил Шеркат. – Как только Хранитель ему позволил эту причуду? Сын Клана – в городской страже... немыслимо!

– Хранитель его в стражу и запихнул, – ухмыльнулся сплетник Заренги. – Для воспитания, чтоб дядю слушался. А Ларшу понравилось...

Шеркат только рукой махнул.

– Господин мой, – поинтересовалась у Лебедя Милеста, – а правду ли говорят, что в Аршмире будет замечательный зверинец? И что твоей милости поручено его создать?

– Правда, – криво усмехнулся Шеркат. – Именно мне высокородный Ульфанш навязал эту головную боль.

– Говорят, навязал вместе с хорошей суммой денег, – уважительно сказал Заренги.

– А ты знаешь, какие там расходы? – мрачно ответил Шеркат. – Ладно, землю мне дали бесплатно. Ладно, клетки и вольеры устроить – невелик расход. А вот сами звери... да провоз их из-за моря... да они, сволочи, еще и сдохнуть могут по дороге...

– А обезьяны там будут? – нежно улыбнулась Милеста. – Я так люблю обезьян!

– Я просто обожаю обезьян! – вскинула голову Барилла. – Особенно больших!

– Они такие очаровательные! – умильно поддержала ее Джалена.

– Так, девочки, – проницательно глянул на актрис Шеркат. – А ну выкладывайте: что вы затеяли и при чем тут обезьяны?

1 (5)

* * *

Яблоневая улица была оазисом тишины и спокойствия в неугомонном Аршмире. Да, она располагалась неподалеку от Старого Порта, туда долетал запах чешуи и рыбьих потрохов с Рыбной площади. Да, люди богатые и респектабельные не стали бы селиться на этой окраине. Но все же здесь было чисто, славно и уютно. А во дворе у пекаря Аштвера еще и пахло свежим хлебом, только что вынутым из печи. Пахло так, что у Сверчка закружилась голова. Бедняга вспомнил, что последний раз он ел вчера.

Навстречу гостям с крыльца сошел сам хозяин.

Сверчку приходилось видеть Аштвера прежде, когда тот еще был десятником «крабов». И теперь парнишка молча дивился тому, как изменился этот жилистый, по-наррабански смуглый человек. Плечи, некогда сильные, гордо развернутые, ссутулились, а в курчавых волосах и короткой бородке, где раньше лишь пробивалась седина, теперь белый цвет почти вытеснил черноту. Но темные глаза были, как и прежде, пронзительными и насмешливыми.

– Гижер заявился! – громогласно обрадовался он. – Краб, отрастивший лисий хвост! Проходи, посидим, вина выпьем... А это что за герой с тобой? Перевязь носит, а я его не знаю... Новичок?

– Ну да, новичок. А посидеть с тобой я бы посидел, да некогда, – степенно откликнулся Гижер. – Спешу в «Плясунью-селедку». Говорят, там видели Гвоздодера.

– Да неужто ему надоело в руднике тачку катать?

– Похоже на то. Был на Нешумной взлом, певичку одну обнесли – как есть работа Гвоздодера! Еще бы ему имечко свое на стене написать, тогда б и вовсе не было сомнений.

Аштвер помолодел на глазах: плечи расправились, глаза засветились.

– И он в моих краях появился? Что ж, сам дурак. Ко мне люди ходят за выпечкой, разговаривают в моем дворе меж собой. И в кабачки я захожу. Буду держать уши настороже.

– Спасибо, Аштвер.

– Не за что. Всегда рад помочь страже.

– Что-что? – донесся от крыльца недовольный звонкий голос. – Чем ты рад помочь страже, супруг дорогой?

На крыльцо вышла женщина – статная, красивая, белокожая. Волосы были повязаны косынкой, но светлые пряди у висков выбивались из-под голубой ткани.

– Аштвер, ты же мне слово дал, что в опасные дела больше не полезешь! Я в прошлом году по всем храмам жертвы принесла от радости, что ты из стражи ушел. Тебе же голову пробили! Мало? Хочешь дочку сиротой оставить?

– Не шуми, почтенная Вайсу́ла, – поклонился хозяйке Гижер. – Ни на что худое твоего мужа не подбиваю. Вы оба поможете страже, если сдадите комнату нашему новому «лису».

Сметливый Сверчок тоже поклонился женщине:

– Не откажи, госпожа Вайсула! Я постоялец смирный, не пьянчуга, не буян...

– Еще такому цыпленку буянить! – усмехнулась хозяйка. – Молод еще...

«Ну вот, опять цыпленок, – вздохнул про себя парнишка. – Как сговорились все...»

– Зовут тебя как, смирный постоялец? – уже добрее улыбнулась Вайсула.

– Сверчок из Отребья, госпожа!

– Ну, Сверчок, комната у нас хорошая. Хоть и чердачная, а теплая. Сквозь нее идет труба из пекарни, зимой ты этому порадуешься. И вход отдельный, тоже удобно. У тебя служба беспокойная, уходить будешь рано, приходить поздно, ну и не потревожишь никого, там лесенка. Ключ у тебя будет свой, только чтоб девок не водить!

– Храни Безликие, госпожа, как можно! – Сверчок уже понял, кто в этом доме главный, и старался поладить с Вайсулой.

Комната и впрямь оказалась чистой и уютной – мало того что кровать есть, так еще и стол со стулом! Плата для стражника особого десятка была вполне по карману, хотя еще вчера для Сверчка это были огромные деньги – три серебрушки в месяц. К тому же за эти деньги Вайсула обещала еще и кормить постояльца – если он окажется дома, когда семья сядет за стол. Отдельно стряпать для него хозяйка не бралась, у нее и других дел хватало.

– Да, – предупредила она постояльца, – будешь за моей дочкой ухлестывать – ухват об тебя обломаю. У меня девочка тихая, скромная, нечего ей голову дурить!

Сверчок согласился и с этим условием. Его покорность так растрогала женщину. что она дала ему кружку молока и еще горячую булочку: до ужина-то далеко!

Гижер оставил парнишку обживаться на новом месте, а сам отправился в «Плясунью-селедку». Перед уходом велел Сверчку сегодня же сбегать в арсенал стражи и получить меч. Тут же и с Аштвером уговорились, что за дополнительные пять медяков в месяц тот покажет новичку, с какого конца у меча клинок, а с какого – рукоять.

* * *

Остаток дня был для Сверчка хлопотным и утомительным. Сбегал в Арсенал, получил меч в ножнах, вернулся на Яблоневую улицу, выяснил, что меч ему всучили тупой и с прескверным балансом (Аштвер обозвал паренька недотепой и пожалел, что сам не пошел вместе с ним), до ужина тренировался с хозяином (и узнал, что ему, неумехе безрукому, и такой меч слишком хорош, а начинать учиться нужно на палках).

Ужинали вчетвером: хозяйская дочка (полненькая, беленькая ровесница Сверчка) ела не поднимая глаз. На столе была рыбная похлебка с кореньями и свежий хлеб, а после – пирог со сливами и медом. Это была самая роскошная трапеза в голодной жизни Сверчка, и мысль, что теперь так лопать можно будет каждый день, грела душу.

– У нас тут, конечно, не Каретная улица, – вела хозяйка учтивую беседу, – но и не гнилая трущоба. Улочка тихая, спокойная, а соседи – такими не всякий похвастаться может! Глянь-ка в окно! Видишь, во-он там, над деревьями острая крыша, вроде как башенка? Так перед этим домом, поближе к нам – другой, приземистый такой, поэтому его за ветвями не видно. Его снимает не абы кто, а сам Арризар Сапфировый Берег из Клана Лебедя, вот!

– А потому снимает, – посмеиваясь, уточнил ее муж, – что нету денег на дом получше. Только и есть добра, что плащ с вышитым лебедем да одна-единственная серебряная застежка, других и украшений нет. Каждый месяц получает какие-то гроши, за полмесяца их проедает, а потом сидит голодный.

– А вот и нет! – обиделась Вайсула за соседа. – А вот и не сидит голодный! О нем двоюродный брат заботится, он-то богатый... А вот этот самый дом, вроде башенки, крайний на улице, – там тоже знатный человек живет. Гикфи Новая Душа из Рода Ташкуд. Образованный человек, книги собирает...

– А сам впроголодь живет, – закончил за нее Аштвер. – У кого деньги есть, те на нашей окраине селиться не станут.

Вайсула фыркнула, но спорить не стала. Слишком уютно было в комнате, слишком хорош был пирог с сочной сладкой начинкой, слишком звонко пели под окном цикады. Не хотелось ссориться.

А Сверчка разморило от сытной еды и усталости. Сегодня выдался незабываемый день. Один из тех дней, что меняют судьбу. И надо бы о многом поразмыслить... но хотелось только доползти до кровати и приклонить голову к подушке.

Кровать у Сверчка теперь была – деревянный топчан. Подушка тоже имелась: Вайсула одолжила на первое время. Больше не имелось ничего. Но в такую теплую погоду одеяло и ни к чему. А если привык спать под забором, то собственная комната – предел роскоши. Если ночью пойдет дождь, тебе на это плевать, у тебя потолок над головой.

Едва Сверчок лег, как глаза сами собой сомкнулись, а в мыслях разноцветным ворохом завертелось увиденное за день, зазвучали голоса, все смешалось, спуталось, закачало паренька на волнах сна...

* * *

А в это время вдали от Яблоневой улицы, ночным Косым переулком двигались две тени: одна повыше, другая пониже. Оба тащили предмет, который был высокому по пояс, а низенькому почти по плечо.

– Тяжелая, – пропыхтел низенький – мальчишка лет одиннадцати-двенадцати. – Ты же говорил, Гвоздодер, что не сманиваешь большие ядрышки. Только такие, что за пазуху...

– Цыц, ублюдок, – прошипел взрослый мужчина. – Учу тебя, дурака, учу... Пока с добычи не вернешься, нельзя подельников называть ни по именам, ни по кличкам. Примета плохая.

– Не буду больше, – виновато отозвался мальчишка.

– Не были бы руки заняты, врезал бы я тебе, гаденыш... А сманил я эту дуру здоровенную, потому что больше ничего не нашел. А с пустыми руками возвращаться тошно.

Некоторое время оба шли молча. Потом Гвоздодер не выдержал, выплеснул обиду:

– Так хорошо сначала всё нарисовалось! Стоит пустая скорлупа, верно? Запертая! Кто-то там тайком что-то прячет, верно? Ясно же, что не охапку соломы!.. Ну да, большая дура! Зато, небось, за нее можно хороший урожай взять!

– Ты ж говорил, что большие штуки трудно кому-нибудь сосватать.

– Мне так вообще никак... А вот королева кому-нибудь да сосватает. Загребет себе половину урожая, ведьма старая, а то и больше. А все ж не с пустыми руками...

– Куда мы сейчас, в «Плясунью-селедку»?

– Не, там хозяин уже спит. А хоть бы и не спит, незачем светить перед ним крупную добычу. Отнесем к моей бабе. Она мне дверь отопрет хоть днем, хоть ночью. И штуку эту припрячет, пока я с королевой договорюсь. Ты, Головастик, шагу-то прибавь! Не напороться бы на «крабов»!

Мальчишка про себя отметил, что Гвоздодер, вопреки примете, назвал его по кличке. Но, разумеется, не стал об этом говорить. Жалобно пискнул совсем другое:

– Да куда прибавить-то? Она тяжелая! И ручки неудобные!

– Урою гаденыша, – рассердился Гвоздодер. – Своими хваталками срублю, еще только хрюкни...

Головастик испуганно замолчал и постарался идти быстрее.

* * *

Сверчок проснулся, как от толчка, и резко сел на кровати.

В распахнутое окно глядела луна. Ее свет, словно коврик, лег к босым ногам парня.

Не так уж долго он проспал. Да, успело стемнеть, но до настоящего мрака далеко.

Что же его разбудило?

Услышанная во сне фраза! Вернее, две фразы, не совпадающие друг с другом!

«Я знаю, кто солгал! – с восторгом и ужасом подумал Сверчок. – Я знаю, кто убил торговца Саукриша!»

Ждать до утра, чтобы поделиться с особым десятком своей блистательной догадкой?

Ну уж нет!

Надевая башмаки, Сверчок лихорадочно соображал: в Доме Стражи обязательно кто-нибудь дежурит. Узнать у стражника, где живет господин Ларш... ой, нет, Сына Клана будить страшно! Пусть скажут, как найти Гижера. Или Даххи. Он поднимет с постели любого из «лис» и скажет: «Скорее! Убийцу надо схватить, пока он не сбежал из города!»

Меч вместе с перевязью парнишка не взял. Первого занятия хватило, чтобы понять: пока для него это – просто тяжесть у пояса.

Как хорошо, что из комнаты отдельный выход! Правда, Вайсула забыла дать ему ключ, но Сверчок бросил дверь отпертой. Да, Аршмир – воровская столица, но что тут украсть? Подушку? Он, стражник особого десятка, купит новую подушку! Как хорошо быть богатым!

Сверчок проворно спустился по узкой и крутой лесенке во двор, вышел за калитку, аккуратно закрыв ее за собой, и пошел по темной улице.

Заборы тут были высокие, но парень вспомнил услышанный за ужином рассказ и сообразил: ага, вот тут живет Сын Клана Лебедя. (Да как же такое может быть, что такой знатный – и бедный?!) А дальше виднеется среди ветвей крыша невысокой башенки – там живет этот... ну, Сын Рода, который книжки собирает. Этот дом будет крайний – значит, за ним можно по ступеням спуститься к Рыбной площади...

И тут за поворотом послышались голоса. Слов парнишка не разобрал: один мужчина о чем-то спросил, второй негромко ответил.

Сверчок замер. Встреча была опасной.

Бездомный и безымянный парнишка из Отребья всю жизнь помнил: если не будешь осторожен, тебя схватят и продадут контрабандистам. И быть тебе рабом где-нибудь за морем. Да, рабу подчас живется сытнее, чем бродяге, но на это плевать! Сверчок знал: есть те, кто еще ниже его. И не собирался падать до их уровня.

Это утешало – что ему еще есть куда падать...

Поэтому сейчас Сверчок насторожился. И тут же обожгла мысль: а кошелек?! У него же на поясе привязан кошелек с деньгами! Да в этом городе за медяк зарежут!

Мысли эти промелькнули в голове молниеносно, и так же быстро было принято решение: избежать встречи! Бежать назад глупо, лучше перелезть через забор и отсидеться в чужом саду, пока эти... не пройдут мимо. А что забор высокий, так аршмирского беспризорника этим не удивишь и не испугаешь.

С проворством обезьяны парнишка вскарабкался на забор и собирался уже спрыгнуть в сад, как вдруг увидел в лунном свете крыльцо – и темную фигуру на нем.

Плохо! Хозяин или поздний гость... Не услышал бы шум!

Сверчок замешкался на заборе, скользнул взглядом по темной стене дома со светящимся высоким окном... и едва не заорал от ужаса.

Храни Безликие! В окне был виден угол комнаты, стол с высокой горящей свечой, раскрытая книга... и человек, да, человек, лежащий лицом в луже крови.

Страшен был не только вид этого человека, наверняка мертвого, страшно было все вместе, вся картина, которую окинул взгляд... стол, свеча, книга, мертвец...

Сверчок дернулся – и не удержал равновесия, полетел с забора назад, на улицу.

Шмякнуться ему не дали сильные руки: подхватили, поставили на ноги.

– И кто у нас тут по чужим заборам лазает? – поинтересовался довольный мужской голос. – Воруем, а? Парни, удачно у нас ночка началась!

Сверчок затравленно огляделся.

Трое. В черно-синих перевязях – стражники. Один держит факел. Двое других, увы, держат его, Сверчка.

– Там человек мертвый! – взвыл парнишка. – Убитый! Весь в крови!

Стражники перестали ухмыляться.

– Мертвый? – переспросил тот, что с факелом. – За что ты его, малец? Он тебя застал, когда ты в комнате шарил?

– Да я сам стражник! – истово выдохнул Сверчок, мысленно проклиная себя за то, что не надел перевязь.

Мужчины заржали:

– Ой, не могу! Скажи еще: из нашего десятка!

– Нет, из особого! – гордо заявил Сверчок. И получил увесистую затрещину.

– Скромнее ври, щенок. «Лис» мы наперечет знаем.

Затрещина помогла парнишке прийти в себя. Он не стал доказывать, что не врет. Сказал поспешно:

– На крыльце человек. Я видел. Наверное, это убийца.

Стражники уняли хохот. Тот, что с факелом, кивнул напарникам:

– Гляньте-ка.

И свободной от факела рукой взял Сверчка за ворот рубахи. Пленник и не думал сопротивляться. Оба молча глядели вслед уходящим к калитке стражникам.

Калитка не была заперта. Две черные фигуры исчезли за нею – и вскоре вернулись, но уже втроем. Ни криков, ни звуков драки из сада не доносилось. Значит, загадочный незнакомец пошел за стражей без сопротивления.

Стражник осветил лицо худого человека с впалыми щеками и большим выпуклым лбом. Редкие светлые волосы облепили голову, словно прилизанные. Свет факела, отражаясь в больших глазах, придавал лицу лихорадочное, взволнованное выражение. Но голос звучал спокойно:

– В чем дело, десятник?

– Ну, – разочарованно протянул стражник с факелом, оказавшийся десятником, – какой же это убийца, если это Фагрим? – И продолжил, обращаясь уже к приведенному из-за калитки человеку. – Фагрим, вот этот сопляк говорит, что он «лис».

Фагрим скользнул безразличным взглядом по лицу Сверчка:

– Нет, я не знаю этого юношу.

– Ясно! – голос десятника стал похож на рычание. – Парни, берите сопляка, оттащим в «холодную». И не худо будет ему малость навешать по бокам... за сопротивление при аресте.

Сильные лапы стражников резко вывернули руки Сверчку. Парнишка взвизгнул от боли – и крикнул, вовремя вспомнив недавние разговоры:

– А господин Фагрим сегодня искал завещание! В особняке торговца Саукриша! Которого зарезали!

– А ну заткнись! – прорычал десятник и так тряхнул Сверчка, что тот от боли едва не потерял сознание.

– Погодите! – Из голоса Фагрима исчезло равнодушие. – Что ты сказал, юноша?

– Что ты искал завещание! Вместе с наррабанцем Даххи! Да пустите же, пни горелые! – почти прорыдал Сверчок. – Говорю же, я «лис», только первый день в десятке!

– Это легко проверить, – кивнул Фагрим. Голос у него был хрипловатый, негромкий. – Сегодня вечером были такие дела, что кто-нибудь из наших наверняка еще сидит в Доме Стражи.

– А что случилось-то? – заинтересовался «краб». – Мы за Старой дорогой ходили обходом. Только возвращаемся. Ничего не слыхали.

– В «Плясунье-селедке» накрыли теплую компанию. Окрестные разбойники чего-то не поделили с городским ворьем, явились разбираться. Так что хоть кто-то из наших да толкует сейчас с арестованными. Вот пусть и скажут, знают ли они этого молодого человека... Но почему ты, десятник, произнес слово «убийца»?

– Точно! – хлопнул десятник себя по лбу. – Этот... этот же говорил, что в комнате – мертвый человек. Эй, Ку́дни, сходи проверь!

– Я схожу вместе с Кудни, – твердо добавил Фагрим. – Если и впрямь убийство, разбираться-то нам! Я только что стучал, мне не открыли.

«Краб» и «лис» вновь исчезли за калиткой. Второй стражник выпустил руки пленника, но на всякий случай держал его за воротник.

Сверчок словно окаменел. Мысли мешались в голове. Все происходящее казалось сном, нелепым и страшным.

Стражники вернулись быстро.

– Да, почтенный Гикфи мертв, – сообщил Фагрим. – Там, оказывается, не заперто. Я ничего не трогал, господин Ларш сам захочет посмотреть.

– Ваше «лисье» дело, – с уважением сказал десятник и кивнул второму стражнику: – Сгоняй домой к господину Ларшу, ты знаешь, где он живет.

Тот поклонился и исчез во тьме.

– Еще бы дверь покараулить, – мягко, без команды сказал Фагрим.

– Кудни, ступай дом стеречь, – приказал десятник стражнику, – пока «лисы» не прибудут.

– Я тоже с ним останусь, – решил Фагрим. – Все равно возвращаться...

1 (6)

* * *

Всю недолгую дорогу до Дома Стражи десятник и его пленник не обмолвились ни словечком. «Краб» крепко вцепился в парнишку, а левой рукой держал факел, освещая дорогу. Он мрачно глядел перед собой. А Сверчка не оставлял пережитый ужас. Перед глазами упорно стояли окно, свеча и мертвое лицо на залитой кровью столешнице.

Дом Стражи обычно походил на крепость: мрачный, трехэтажный, обнесенный железной грозной решеткой. Но сейчас, освещенный и шумный, он почти прогнал страх, который когтил душу парнишки среди темных улиц.

Сверчок встрепенулся, оживился, огляделся. Он не ожидал, что ночью здесь будет так много народу.

Впрочем, десятник тоже был слегка удивлен.

– Эк они нынче разбегались, – протянул он. – Ночью-то пусто всегда... Эй, стой! – ухватил он за локоть проходящего мимо по двору стражника. – Господин Ларш здесь или ушел?

– Спрут наверху. Он изловленных разбойников допрашивает по одному, а потом передает Авите.

– Авита тоже здесь?

– Ага. Она домой одна идти не хочет, на улице уже темно. Договорилась с Гижером, что он ее проводит, как освободится. Им по дороге. А пока она рисует, чего время зря терять-то?

«И Гижер здесь! И Авита! – возликовал про себя Сверчок. – Ну, теперь-то мне точно не ночевать в «холодной»... Только что же Авита здесь рисует?»

А десятник не удивился насчет рисования, не стал переспрашивать. Только неодобрительно хмыкнул:

– Вот неугомонные! Не могли завтра допросить всю эту шваль?

– Говорят, при арестах что-то срочное всплыло, да по нашей, по «крабьей» части. Вроде как еще кого-то срочно ловить придется. Вот и задержали еще и наших на всякий случай...

– Нет от этих бешеных «лис» покоя ни днем, ни ночью... – вздохнул десятник. – Ладно, щенок, пошли!

Ведя рядом с собой пленника, он прошел через двор, миновал дежурного стражника у входа, перебросился с ним парой негромких слов. Сверчок не слушал. Ему вдруг стало страшно. Ни разу в жизни ему не довелось увидеть Дом Стражи изнутри, уберегли Безликие, только в кабинете Джанхашара побывал – а тот отдельно, в пристройке... А теперь, как шагнул через порог, так стало холодно в животе.

Вслед за десятником Сверчок поднялся по широкой, но низкой, в три ступеньки, лестнице, и прошел по темному коридору. Десятник без стука распахнул дверь в небольшую комнату, освещенную сразу тремя светильниками, и остановился на пороге.

В комнате за круглым столиком сидела Авита. Перед нею были разложены листы бумаги, стояла подставка для кистей, кружка с водой и какая-то белая штуковина с жирным черным пятном на ней.

У стены стоял верзила бродяжьего вида – тощий, в рванине, с одним ухом и редкими кривыми зубами. Зубы можно было разглядеть, потому что верзила ухмылялся во весь рот – но как-то невесело.

Рядом с верзилой стоял стражник и через стол подглядывал за тем, как Авита сосредоточенно водила кистью по бумаге.

Подняв глаза на вошедшего десятника и не заметив за его широким плечом Сверчка, Авита оторвалась от рисования и воскликнула:

– А, Сарта́н! Очень хорошо, что ты сюда заглянул. Я уже сама собиралась тебя искать. Нам необходимо поговорить.

– Верить ли мне своим ушам, умереть ли мне от счастья? – игриво отозвался десятник Сартан.

– Изволь оставить свои шуточки! Я зачем рисую этих бедолаг? – Авита кивнула на бродягу у стены. – Для своего удовольствия, что ли? Или, может, по заказу Королевской картинной галереи в Тайверане? Я рисую, чтобы их по этому рисунку можно было узнать! А в каком виде мне приводят тех, кого хватает седьмой десяток? Ваших задержанных не признали бы даже их родные мамаши! Подбитые глаза, распухшие губы, ссадины по всей физиономии... Прикажешь мне их так и рисовать?

– О краса стражи, отныне и впредь мы будем дарить каждому задержанному букет цветов! И на руках приносить злоумышленников к тебе!

– Мне кажется, Сартан, твои «крабы» задержанных вот именно на руках и носят – причем вверх ногами, а голова тащится по мостовой...

– Так я как раз о задержанных и говорю, – перебил барышню десятник. – Вот этого сопляка рисовать не приходилось?

И вытолкнул пред очи художницы своего пленника.

– А, Сверчок... – рассеянно кивнула парнишке Авита. – Сартан, ты от разговора не уходи! Мне что, жаловаться Джанхашару? Зачем бить задержанных именно по лицу? У них других мест нету, чтобы стукнуть?

– Авита! – рассердился десятник. – Этот мальчишка говорит, что он из «лис». А мы взяли его возле дома, где совершено убийство!

Авита сразу посерьезнела:

– Убийство? Где?.. И – да, это мальчик из нашего десятка.

Сверчок не обиделся за «мальчика». Он вывернулся из-под руки опешившего стражника и гордо объяснил:

– Убийство на Яблоневой улице. В доме почтенного Гикфи... дом еще такой, вроде башенки, а хозяин – Сын Рода, только Род я запамятовал...

– Из Рода Ташкуд, я его знаю, – побледнела Авита. – Да неужели Гикфи убит?

– Или он, или другой кто, но в его доме, – уточнил Сверчок. – Я-то этого господина не знаю. И лицо убитого не разглядел.

– Сартан, – попросила Авита учтиво и серьезно, – не сочти за труд, поднимись наверх. Спрут у себя в кабинете уже, наверное, закончил допросы. Расскажи ему об убийстве... Постой! Остался ли кто-нибудь на месте преступления?

– Мой парень и ваш Фагрим.

– А, тогда все в порядке.

– Еще одного я послал к Спруту домой, я ж не знал, что господин здесь... – Десятник повернулся, чтобы уйти, и через плечо примирительно бросил Сверчку: – Ты, паренек, зла на меня не держи...

Парнишка учтиво кивнул в ответ. Он и не собирался заводить врагов в страже.

Авита глазами указала Сверчку на краешек своей скамьи:

– Посиди пока, отдохни, а я продолжу... Мотыль, улыбайся! Я твои зубы еще не зарисовала.

Стражник у стены показал бродяге кулак:

– Улыбайся барышне, собака, не то зубы вышибу, нечего будет и рисовать!

Мотыль покорно оскалился.

Проворно создавая портрет незадачливого Мотыля, девушка ни слова не спросила про убийство. Рассказывала про то, что рисует с натуры каждого, кого приводят в Дом Стражи, а на обороте рисунка записывает дату и причину ареста, а если кто второй раз попался – вторую дату.... Незнакомый предмет, назначением которого поинтересовался любознательный Сверчок, оказался фарфоровой тушечницей, на которой художница, понемногу подливая воду, растирала плитку наррабанской черной туши.

Когда парнишка глянул на рисунок, он едва не ахнул: до того похоже глянул на него с листа бумаги Мотыль. Даже видно было, что оскал его – не улыбка. Хоть и растянул губы, а в глазах радости нет. И другие рисунки, которые Авита позволила проглядеть, тоже были удивительно живыми.

– Взяли троих незнакомых, – объяснила художница. – Вероятно, пришли из лесу. Еще двое – старые «приятели», там только на обороте новую пометку сделать. А Мотыль с прошлого раза крепко изменился: ему ухо где-то в драке оторвали и два зуба выбили. Придется нарисовать его заново и подшить новый рисунок к старому, чтобы путаницы не было.

Мирная беседа помогла Сверчку успокоиться. И когда в комнату вошел Спрут в сопровождении Гижера, парнишка толково и быстро изложил свои вечерние приключения. Слушали его только «лисы» – перед самым приходом Ларша Авита закончила портрет, незнакомый стражник увел бродягу.

– Принял, стало быть, «крабов» за грабителей? – хмыкнул Ларш. – А чего тебя на ночь глядя понесло в Дом Стражи?

Сверчок на миг озадаченно замолчал: пережитое потрясение заставило его забыть о своей гениальной догадке. Но тут же он вскинул голову и азартно заявил:

– Я знаю, кто убил торговца Саукриша. Племянник, вот!

Авита и Гижер переглянулись. Ларш приподнял бровь:

– Вот как? И почему же ты считаешь, что его убил именно господин Фарипран?

– Он же путается в своем рассказе! То одно говорит, то другое! Вон Гижеру он сказал, что во время убийства был у себя в комнате и играл на скрипке. Так, Гижер?

– Так, – откликнулся «лис».

– А когда господин Ларш изволил разговаривать со всей семьей сразу, Фарипран сказал, что предавался му-зи-рованию...

– Музицированию, – поправила его Авита.

– Во-во, этому самому и предавался. На флейте, вот! На флейте, а не на скрипке! А раз путается и врет, то он и убил! – Сверчок обвел победным взглядом всех троих.

Но тут же радость угасла, потому что Авита глядела на него с явной жалостью, а Гижер – с насмешкой.

– А тебе не пришло в голову, – мягко спросила Авита, – что человек мог просто ошибиться от волнения?

– А если даже не от волнения, – подхватил Гижер, – если даже впрямь во вранье запутался, то что ты этим докажешь? Он покажет тебе скрипку и флейту и скажет, что сначала побренчал на скрипке, а потом подудел на флейте. Ну да, в один вечер. А что, запрещено?

Сверчок увял. Он почувствовал себя законченным дураком. Конечно, его напрасно взяли в особый десяток. В первый день так опозорился! Выгонят же...

На плечо ему легла ладонь десятника.

– Да ладно вам, Гижер, Авита! Вы лучше о другом подумайте. Парень среди ночи вспомнил неувязку в словах подозреваемого. И что – повернулся на другой бок и уснул? Нет, он из постели вылез и побежал в Дом Стражи! Умение со временем придет, никуда не денется, а старание уже есть.

Сверчок приободрился. Похоже, его все-таки не собирались пока выгонять из «лис».

– А дело уже закрыто, – продолжал Ларш. – Саукриша зарезал племянник, тут ты прав. Он уже и признался... Ладно, «лисенок», пойдем на Яблоневую улицу, поглядим, кого ты там по пути убил.

– Никого я не убивал!.. – клятвенно вскинул руки к груди Сверчок.

– Да шучу, шучу... Авита, Гижер, вы уж с нами не ходите. Вам тащиться до Яблоневой улицы, потом обратно до своих домов – так и ночь пройдет, даже вздремнуть не успеете. А Сверчок живет в двух шагах оттуда, ему проще. – Ларш устало потер глаза руками. – Сейчас, только фонарь возьму...

* * *

– Сработала наша ловушка, – рассказывал по пути десятник. – Пока семья вовсю переворачивала дом в поисках завещания, Фарипран пристал, словно лесной клещ, к нашему лекарю: мол, что там за яд такой? И мучился ли перед смертью бедный дядюшка? И сколько той проклятой наливки надо выпить, чтоб уж точно помереть? И можно ли было спасти дядюшку, если б знать заранее?.. Тут Даххи и Фагрим взяли его за жабры. Вежливо так привели в Дом Стражи, заперли не в «холодной», не в клетке с ворьем всяким, а в комнате наверху. И сказали: мол, с тобой, почтенный, разговор будет серьезный, но не сейчас, а дня через два. Сейчас у нас других забот хватает. Не беспокойся, кормить тебя будем хорошо, в комнату кровать поставим, а если надо что-то из вещей, ты только скажи, сразу принесем из твоего дома. Даже, если прикажешь, флейту со скрипкой доставим, чтоб музицировать. А он кричит: я болен, мне к лекарю надо! Даххи с Фагримом и тут не спорят: конечно, есть у нас хороший лекарь, приведем хоть сейчас, а чем ты болен?

Сверчок злорадно хихикнул. Он уже ощущал это дело как свое собственное и радовался тому, что убийца себя выдал.

– Вот тут-то он и разбился вдребезги, – продолжал десятник. – Признался, что пил с дядей «отравленную» настойку. А тем временем «дружная семья» вошла в азарт, принялась срывать ковры, вытряхивать землю из растений в горшках и ломать мебель. И в потайном ящике комода нашла-таки новое завещание, которое Саукриш собирался отнести в храм на сохранение.

– Он лишил племянника наследства? – догадался Сверчок.

– Вот именно, да еще и собирался вышвырнуть из дому на все четыре стороны. Фарипран вел хозяйство – и крепко обворовывал дядюшку. Саукриш узнал об этом, посчитал убытки, рассердился и составил суровое завещание, в котором не оставлял племяннику – не родному к тому же, а племяннику покойной жены! – ни медяка. А вечером позвал Фарипрана к себе. Выпили они по бокалу наливочки и повели разговор, который закончился не совсем так, как ожидал Саукриш... Впрочем, это уже дело прошлое, с Фарипраном пусть судьи разбираются, а вот что стряслось в доме почтенного Гикфи?

* * *

Подойдя к дому-башенке на Яблоневой улице, Ларш и Сверчок издали увидели, что калитка распахнута настежь.

– Это что, так и было? – строго спросил Ларш.

– При мне стражники калитку прикрыли, – взволнованно, но твердо ответил Сверчок.

Оба «лиса» переглянулись и разом прибавили шагу.

Входная дверь тоже была распахнута. На пороге лежал стражник Кудни. Фагрима рядом не было. Из дома не доносилось ни звука.

Ларш нагнулся над стражником, явно привычным движением потрогал Жилу Жизни. Выпрямился, тихо сказал:

– Живой... Остаешься тут – и чтоб никого из дому не выпускать!

И шагнул за порог, светя себе фонарем.

Сверчок никогда не боялся темноты, но сейчас на него обрушился страх. Каждый шорох в маленьком садике казался ему тихими шагами убийцы.

Вновь перед глазами четко встала недавняя ужасная картина: освещенный свечой стол, раскрытая книга, рядом с нею – лужа крови... и человек, лежащий лицом в этой луже. Как и тогда, парнишка четко понимал: этот человек не просто оглушен, а именно мертв! Вернулось даже короткое жуткое ощущение: вот-вот мертвец поднимет голову и неживым взором встретится со взглядом Сверчка...

Повернувшись спиной к дверному косяку, чтобы никто не набросился сзади, юноша присел на корточки и осторожно коснулся головы стражника. Тот пошевелился, застонал. Страх сразу стал не таким гнетущим. Сверчок напомнил себе, что он здесь не один. Да, «краб» был беспомощным, но он был жив, спасибо Безликим! И уже этот его стон давал какую-то надежду. Сверчок разом стал не возможной жертвой, а защитником того, кто не может защититься сам.

В этот момент в темной, словно бездонной, глубине дома послышались негромкие голоса, а потом парнишка с облегчением увидел мерцающий отсвет фонаря – и поспешил подняться на ноги.

Появился Ларш. За ним шел Фагрим, левой рукой потирая затылок и болезненно морщась. В правой руке он держал горящую свечу.

– Он застонал, – кивнул Сверчок на стражника. – Вроде как в себя приходит. Чем бы помочь?

– В саду я видел колодец, – сказал Фагрим. – Вот нам, за деревьями. Ты не хочешь принести воды и плеснуть ему на голову?

Сверчок кинулся выполнять поручение. К счастью, луна вышла из-за облака. В ее свете колодец отыскался быстро.

Вытаскивая ведро, молодой «лис» дивился странным словам: «Ты не хочешь принести воды...» Вроде как Фагрим тут ни при чем, вроде как Сверчок один ухаживает за «крабом», что лежит с разбитой головой... И еще... господин Ларш называл Фагрима лекарем, а тот даже не склонился над стражником, не прикоснулся к нему.

Выплеснутая на Кудни вода привела беднягу в чувство. Тот поднялся на ноги, узнал Ларша и довольно связно объяснил, что стоял на крыльце и смотрел на калитку: не войдет ли в нее кто? И... и всё. Больше он ничего не помнит.

– Башка трещит, – сообщил стражник. – Похоже, по ней крепко вдарили. Ну да плевать, котелок у меня крепкий, сколько раз по нему перепадало...

– Раз котелок крепкий, – рассудил Ларш, – то садись на пороге. Мы поглядим кое-что в доме, а потом отведем тебя в Дом Стражи... ты ведь в казарме живешь?

– В казарме, господин.

– Вот и хорошо. Я предупрежу твоего десятника, чтоб завтра тебе дал отлежаться. А пока сиди тут.

– Да я и постоять могу... Что я, калека, что ли?

– Сиди, тебе сказано! – сердито бросил Спрут. – А если вдруг появится кто-то – ори громче... Сверчок, а ты иди с нами. Будем вместе разбираться с убийством. Дверь за собою не закрывай.

Парнишка – уже без страха, даже с гордостью! – пошел за старшими «лисами» в темную тесную прихожую, а оттуда – в комнату, которую до того видел через окно.

1 (7)

* * *

Мертвец все так же лежал лицом на столе, но вид его уже не казался Сверчку страшным. Вот с улицы, из освещенного окна – это было жутко, да...

– А теперь рассказывай, как дело было, – потребовал Ларш у Фагрима.

– Стражник остался на крыльце, а я вошел в дом...

– Стоп. Рассказывай с самого начала. С чего ты заявился сюда на ночь глядя? Полагаю, ты тут не первый раз, если с ходу сказал, где хозяин держит свечи и огниво.

– Держал, – со вздохом поправил десятника Фагрим. – Теперь уже – держал. Потому что этот человек с разбитой головой и есть почтенный Гикфи.

Ларш кивнул:

– Я его тоже знал, встречал два-три раза в театре... Но я перебил тебя. Продолжай.

– Я... ну да, я тут не впервые. Часто приходил сюда, причем всегда по вечерам, так было удобно хозяину. Гикфи в шутку называл себя «филином». Он читал до утра, а потом спал до полудня, а то и дольше. Так я с утра к нему не заходил, боялся побеспокоить.

– Вы были друзьями?

– Нет. Я платил за право читать его книги – очень осторожно и под его присмотром. В библиотеке Гикфи есть интереснейшие трактаты по медицине. Продавать их он оказался наотрез, а вот читать позволял, хоть и с неохотой. За плату, ведь он был небогат. Каждый раз требовал, чтобы я перед чтением мыл руки с мылом и вытирал чистой холстиной. А потом садился рядом и следил, чтоб я бережно переворачивал страницы. Сегодня я должен был читать работу Тонги из Нарра-до «О кровообращении».

– Это она? – кивнул Ларш на стол, где лежала раскрытая книга. Переплет ее чуть намок от крови.

– Нет, – подойдя ближе, ответил Фагрим. Он глянул в книгу через голову мертвеца, ни до чего не дотрагиваясь. – Тоже наррабанская, но тут не медицина... что-то про хорошие манеры... А! Вот! Глянь на этот листок! Гикфи начал описывать свое приобретение. Дата покупки: сегодняшнее число... теперь уже вчерашнее. Название: «Тропа благочестия и добродетели». Язык: наррабанский. Автор неизвестен... дальше не написано. Вообще-то он еще указывает имя переписчика, количество страниц, есть ли пятна и повреждения. А на обороте – у кого куплено и за какую сумму. У него на каждую книгу заведен такой листок. В отдельном ящике лежат.

– Значит, не успел дописать... – прикинул Ларш. – Кто-то тихо подошел, ударил его по голове – и он умер прямо за столом.

– Нет, – задумчиво возразил Фагрим. – То есть умер-то он за столом, это да. Но пусть мой господин посмотрит вот на это...

Фагрим осторожно раскрыл сжатый кулак мертвеца и вынул оттуда скомканный обрывок бумаги.

– Да, его ударили по голове. Но он обернулся, дрался с кем-то...

– Да, и балахон у ворота надорван, – подошел ближе Ларш. – Точно, дрался.

– От таких ударов не всегда умирают сразу, – продолжил Фагрим. –Вероятно, он от волнения не сразу понял, какую опасную рану получил. Я думаю, убийца бросился наутек – и только тогда бедняга Гикфи почувствовал боль, слабость и головокружение. Чтобы не упасть, он сел на стул. А встать не смог.

Ларш уже оглядывал пол, опустив пониже свечу.

– Точно! Вот брызги крови, у книжной полки...

– На столе беспорядок, – добавил Фагрим. – Опрокинута чаша с песком, которым он собирался промокать чернила. Думаю, он бился в агонии – и рассыпал песок.

– Нет, – подал голос от двери Сверчок, до сих пор почтительно молчавший. – Не было этого.

Оба «лиса» разом обернулись к нему.

– Чего не было? – требовательно спросил командир.

– На столе было что-то не так. Я смотрел с забора, видел...

– Долго ли ты смотрел-то... – недоверчиво начал Фагрим.

Но десятник перебил его:

– Начальник стражи сказал, что ты, Сверчок, обладаешь редкой памятью и внимательностью к мелочам. Джанхашару расписал меня с ног до головы, хоть и видел вскользь. Не забыл даже, какие у меня каблуки на сапогах... Так что соберись и подумай: что было не так, когда ты заглянул в окно?

Сверчок серьезно кивнул. Выпал случай доказать, что он годится в особый десяток. Сердце билось взволнованно, перед глазами стоял четко освещенный квадрат окна.

– Свеча горела.

– Это как раз понятно, – хмыкнул Фагрим.

– Понятно, но важно, – кивнул Ларш. – Какой был огарок свечи? Большой, маленький? Покажи на моей свечке.

– Вот такой, – провел Сверчок пальцем по воску.

– Маленький... Какие свечи у Гикфи – мы знаем. Можно прикинуть время между моментом, когда Гикфи зажег свечу, и мигом, когда ты заглянул в окно.

Фагрим тут же подметил неточность в словах командира:

– Это если свечку зажег Гикфи. Если не убийца ее зажег, отыскивая что-нибудь.

– Это верно, – признал свою промашку Ларш. – Остальное на столе все так и было?

– Нет. Чаша не была опрокинута. А на углу лежала еще одна книга, поменьше, черная.

– Еще одна? – встрепенулся Фагрим. – Мальчик, ты не путаешь?

От волнения Сверчок не заметил даже, что его (не в первый раз уже) назвали «мальчиком». Он только упрямо замотал головой.

А Ларш присел на корточки, посветил себе и коротко хохотнул:

– Да вот она! Со стола упала.

Поднял книгу, положил ее на стол. Держа свечу в левой руке, правой раскрыл книгу с небрежностью, которая привела бы в ужас хозяина, будь тот жив.

– Вот и нашлась работа, что интересовала тебя, Фагрим! «Вогра» с наррабанского – «кровь», а «вогратоу» – «течение крови». Значит, Гикфи ждал тебя?

– Кровообращение, да... Извини, Сверчок, что не сразу тебе поверил...

– Погоди! – перебил Фагрима командир. – Посвети-ка! Там еще что-то было, под столом...

Когда Ларш разогнулся, в руках у него был какой-то предмет. К Ларшу тут же шагнул Фагрим и заслонил находку от Сверчка. Парнишка хотел сунуться поближе (интересно же!), но командир через плечо бросил строго:

– Сверчок, когда ты в окно глядел, с чернильницей всё было так же, как сейчас?

– Так же, – уверенно кивнул паренек.

– Она не была накрыта крышкой?

– Да как она могла быть накрыта, если из нее вот так же перо торчало?

Оба старших «лиса» переглянулись. Затем Ларш сказал:

– Вот у нас и орудие убийства.

И положил на стол массивную крышку от чернильницы. Полукруглую, бронзовую, в виде шлема.

– И пятно на ней подходящее, – кивнул Фагрим. Нагнулся над мертвецом, развел в стороны волосы на его затылке. – Да, этим и нанесен удар, могу ручаться.

– Значит, Гикфи сидел и писал, как раз перо макнул в чернила, – прикинул Ларш. – Крышка лежала рядом на столе. Убийца подошел сзади, схватил крышку, ударил...

– Стало быть, заранее убивать не собирался, – продолжил его мысль Фагрим. – Не то принес бы с собой оружие.

– Ладно, с этим ясно. Дальше рассказывай!

Фагрим чуть помешкал, собираясь с мыслями:

– Да... я предупредил Гикфи еще утром, что зайду вечером, попозже... Но стыд мне и позор, что я трупом занялся, а на стол не поглядел. Выходит, там потом кто-то похозяйничал...

– Вот давай насчет «похозяйничал», – строго оборвал его Ларш. – Ты еще не досказал свою историю...

– Да, верно... Я стучал, мне не открыли... да, дверь не была заперта, но она тугая, а толкнуть посильнее я не догадался. Тут появились стражники. Один двинул дверь плечом – она отворилась. Стражники вошли, я вслед за ними. Гикфи уже был мертв, мы не смогли бы ему помочь.

– Дом осмотрели?

– Нет. Он невелик: вот этот рабочий кабинет, за дверью – спальня, мы туда только заглянули, не осматривали. Промашка, да...

– Еще какая промашка, – сурово отозвался Спрут. – Продолжай.

– Есть еще пристройка-кухня – вон та дверь, в углу. Но она заперта. И вход в пристройку со двора тоже заперт. Гикфи давно не пользуется кухней, ест в трактире «Черепаха в колпаке», там дешево кормят. А верхний ярус в виде башенки – это книгохранилище. Туда вела вообще-то лестница, короткая такая. Но дом старый, лестница прогнила и однажды рухнула вместе со столбом-опорой. Гикфи пустил ее на дрова и стал копить деньги на новую лестницу. Но у него не получается. Как скопит немного, так покупает новые книги... – Фагрим запнулся и виновато поправился: – То есть покупал... я все про него как про живого...

– Дальше, – строго сказал Ларш.

– Гикфи поднимался на второй ярус по лестнице-стремянке. Вот она, – кивнул Фагрим на стоящую у стены лестницу. – А вон в потолке люк, он всегда открыт. Мы со стражником остались охранять дом. «Краб» вышел на крыльцо, а я как раз хотел осмотреть спальню. Но тут мне послышался шорох наверху, в книгохранилище. Я взял свечу – там же, в шкафчике, я знал, где у хозяина свечи. Зажег свечу от той, что горела на столе. По стремянке взобрался наверх и пошел меж полок с книгами. Тут моя свеча вдруг погасла – то ли сквозняком потянуло, то ли я ее качнул неловко... Я поспешил назад к люку. В темноте чуть в него не провалился, потому что свеча внизу тоже погасла. Я решил спуститься вниз в темноте, взять в шкафчике кремень, огниво и трутницу. Сел на край люка... да, свою свечу обронил, она где-нибудь там и валяется. Свесил ноги, стал нашаривать стремянку – а ее нет... Сейчас-то понимаю, что кто-то ее тихо передвинул. Я не удержался, сорвался вниз, ударился головой... наверное, как раз о стремянку и ударился. Потерял сознание. Очнулся – слышу твой голос...

– Ясно, – сухо отозвался Ларш. – Из твоего рассказа выходит, что убийца был в доме. Спрятался, надо полагать, в спальне. И вы с «крабом» его упустили.

Фагрим отвел глаза:

– Выходит, так. Осёл я, а не «лис». Преступник дождался, пока я полезу наверх, задул свечу, сдвинул стремянку, оглушил стражника...

– Нет. Свеча догорела сама. Убийца что-то искал – зачем бы ему делать это в темноте? Он опрокинул чашу с песком, уронил книгу... а ты, Фагрим, ничего наверху не слышал?

– Не слышал. Если моему господину угодно проверить, он может сам подняться наверх, а я тут что-нибудь уроню. Наверх звуки не очень-то долетают. Потолок каменный, толстый, а я зашел за полки с книгами.

– А что этот гад искал-то? – не удержался Сверчок. Юноша не усомнился, что замечательный командир особого десятка сумеет ответить на этот вопрос.

И Ларш оправдал его ожидания.

– Думаю, он искал вот это. – Десятник кивнул на клочок бумаги, вынутый из кулака убитого.

Фагрим аккуратно развернул бумагу. Ларш светил ему, стараясь не капнуть на находку свечным салом. Сверчок остро пожалел, что не умеет читать.

Впрочем, тут же оказалось, что все трое в равном положении.

– По-наррабански написано, – вздохнул Фагрим. – Я знаю язык, но тут оборвано поперек строк.

– И почерк беглый, неразборчивый... – вздохнул Спрут. – Ладно, возьмем его в Дом Стражи. Там света побольше, а для Даххи это родной язык, он прочитает... Ну-ка, Сверчок, беги на улицу и попробуй поймать стражников, там парни из седьмого десятка должны бродить по прибрежным улицам. Найдешь – веди их сюда, а мы с Фагримом пока осмотрим дом.

* * *

Сверчку повезло. Спустившись к морю, он услышал, как в начале Сырого переулка «крабы» переругиваются с двумя дюжими забулдыгами, которые не желали идти спать и собирались выбить ставни какой-то «рыжей стерве». Выслушав Сверчка, стражники сказали забулдыгам: «Попадетесь нам еще», оставили «рыжую стерву» с ее ставнями на произвол судьбы и поспешили на Яблоневую улицу. Там один из «крабов» повел пострадавшего товарища по десятку к лекарю, (хотя Кудни уверял, что сам дойдет, у него «котелок крепкий»). Ларш настоял на том, чтобы с ними отправился и Фагрим: все-таки ударился головой о стремянку! Второго стражника, приведенного Сверчком, оставили сторожить дом и мертвеца. А десятник, взяв с собой «лиса»-новичка, решил заглянуть к соседям убитого Гикфи.

* * *

– Они сейчас спят, – боязливо сказал Сверчок, стоя у калитки. – Как это можно – взять да разбудить Сына Клана?

– Ты уже знаешь, кто тут живет? – одобрительно улыбнулся Ларш.

– Рассказала хозяйка, у которой комнату снимаю.

– А, понятно... Но ты не робей. Я с этими ребятами столько вина выпил, столько вечеров в этом доме провел, часто и ночевать оставался...

И Спрут грохнул кулаком в дверь.

Стучать пришлось недолго. Отворил слуга-наррабанец – и согнулся в поклоне, узнав позднего посетителя.

– Тархи, хозяин спит? – спросил Ларш.

– И хозяин спит, господин мой, и гости его спят.

– Гости?

– У хозяина заночевал его двоюродный брат. И их новый друг из Наррабана. Имени при мне не называли, но сразу видно, что вельможа.

– Так. А ты что-нибудь слышал на дворе у твоего соседа, господина Гикфи?

Слуга чуть замешкался. Но ответил твердо:

– А я тоже спал, господин мой. Как хозяин и гости закончили игру в «радугу», так я игральную доску унес, сел у себя в каморке – может, позовут? И не заметил, как сидя уснул. А потом проснулся, глянул – все спят уже. Я проверил, не осталось ли свечей, чтоб не было пожару. Да и тоже лег.

– Ясно. Буди хозяина.

– Из-за чего шум? – послышался из комнаты голос. – Ларш, это ты? Заходи тихо, у нас все спят.

В коридор вышел высокий загорелый бородач без камзола, босой, в мятой рубахе и штанах.

– Сейчас не будут спать, – пообещал десятник. – В соседнем доме беда случилась.

– Что за беда?

– Ты Гикфи когда последний раз видел, Шеркат?

– Сегодня... то есть вчера вечером уже, а что?

Ларш молчал, но смотрел так, что Шеркат недоуменно продолжил:

– Вечером, в театре. Он новую книжку купил. Я шутки ради предложил ее мне продать, так он обиделся и убежал. Так что случилось-то?

– Его убили.

– Как – убили? – послышался сверху звонкий, совсем не сонный голос. Заскрипели ступеньки. В коридор откуда-то сбоку спустился хрупкий миловидный юноша, тоже босой и одетый так же, как Шеркат – с той разницей, что поверх рубахи на его плечи был наброшен плащ, скрепленный у горла круглой серебряной застежкой. При виде этого плаща Сверчок согнулся в низком поклоне: плащ был расшит лебедями – знаками Клана.

– Здравствуй, Арризар, – улыбнулся юноше Ларш. – А чего ты на чердак влез?

– Гость у меня, Райши-дэр из Нарра-до. Мы в «радугу» поиграли, а потом спать улеглись. Не гнать же гостя на улицу! Он остановился в Наррабанских хоромах, это далеко, а мы еще и выпили. Я ему хотел кровать уступить, но он сказал, что ему на ковре привычнее. Мы ему выделили ковер и подушку. Шеркат лег на кровать, а я – наверх, на чердак, там топчан стоит. Летом там еще и лучше, прохладнее. – Он улыбнулся – и тут же посерьезнел, даже побледнел: – Я дурак. Бренчу всякий вздор, а Гикфи убили. Как же так, а?

– Ты что-нибудь слышал с чердака? – вопросом на вопрос ответил Спрут.

– Нет, я крепко сплю.

– Это у нас фамильное, – хмыкнул Шеркат. – Я тоже крепко сплю. И тоже ничего не слышал.

Их голоса разбудили гостя. Райши-дэр высунул голову в коридор, учтиво поздоровался по-наррабански, но тут же спохватился и перешел на грайанский язык. При виде черно-синей перевязи стражника он глянул было на Ларша высокомерно. Но услышал слова «Сын Клана Спрута» и поклонился со всем почтением.

Как тут же выяснилось, Райши-дэр тоже спал и ничего не слышал. Но когда при нем произнесли имя убитого – выругался на родном языке и спросил, остались ли у покойного наследники.

Оказалось, Райши-дэр приехал в Аршмир по прихоти своей возлюбленной Сайти-шиу. Та сказала: «Если хочешь назвать меня женой – найди и привези мне наш семейный талисман: книгу, которую отец завещал двум своим дочерям». Осиротевшие сестры остались почти без денег, поэтому старшая сестра продала книгу. Судьба наказала ее за это: сестра вскоре умерла. А младшую взяла в дом троюродная тетка, полюбила как родную и теперь дает за нею богатое приданое. Но Сайти-шиу не желает идти замуж без книги, на которой лежит отцовское благословение. Влюбленный Райши-дэр пошел по следу книги, почти настиг ее в Аршмире. Узнал, что книгу только сегодня – ах, уже вчера! – купил почтенный собиратель Гикфи. Наррабанец нашел его в театре, заговорил о сделке, но этот необычный человек затопал ногами и в гневе убежал. А теперь он мертв, ах, какая беда, какая беда... Нет, Райши-дэр ничего не слышал. А убийца был грабителем? Он унес из дома жертвы какие-нибудь книги?

– Будем разбираться, – вздохнул Ларш. – А что за книга-то?

– Большая, толстая, переплет из телячьей кожи, на нем вытиснена роза в рамке из танцующих кобр. Кобра, да будет известно моему господину, у нас в Наррабане есть символ охраны женской чести. У книги есть примета: оттиск перстня на внутренней стороне переплета. Автор неизвестен, переписчик – Айсу из Горга-до. Называется книга «Тропа благочестия и добродетели».

* * *

Когда стражники вышли из дома Арризара, уже начало светать.

– Ступай домой и спи, – распорядился десятник. – Свободный день не дам, но разрешу опоздать.

– Я лучше сейчас – в Дом Стражи! – затрепыхался Сверчок. – Ужас как хочется узнать, что написано на том клочке бумаги! Который был в кулаке у мертвеца!

– А мы все равно до обеда не узнаем, я Даххи вчера с поручением отправил, к обеду вернется. Иди к себе и постарайся урвать хоть немного сна! Это приказ.

* * *

И впрямь уже светало.

Солнце еще не поднялось над аршмирским портом, но тьма редела, становилась серой, а небо побелело. Над морем стояла тишина, лишь слышны были всплески весел рыбачьей лодки – а саму лодку не видно было в темном море.

Не кричали чайки, спали на черной воде. И, возвышаясь над волнами, спали корабли. Добрались до порта, можно отдохнуть...

На борту одного из кораблей мирно дремал вахтенный матрос. Он не слышал, как по якорной цепи ловко спускалась гибкая фигурка.

Девчонка-подросток, совершенно голая и такая темная, что сливалась с темным бортом, была укутана, как плащом, длинными черными волосами. В зубах она держала большой узел из оранжевой ткани, и это было единственное цветное пятно, которое могло бы ее выдать.

Но никто – ни с берега, ни с корабля – не заметил, как девочка бесшумно скользнула в воду и, не выпуская из зубов узла, поплыла к ближнему мысу, подернутому дымкой тумана.

2 (1)

2

Утро тридцать восьмого дня Цветущего месяца

Конечно, в такую беспокойную ночь толком не выспишься, но Сверчку было не привыкать, его и на постоялом дворе не баловали. Опустил голову на подушку – провалился в глубокий сон.

А как заорал петух во дворе, так и вскинулся Сверчок на кровати. Разом оделся (перевязь не забыл!), сбежал по лестнице, умылся у бочки с дождевой водой.

Добрая Вайсула окликнула его из окна:

– Перекусить-то зайди, пока не убежал в свой окаянный Дом Стражи!

Хоть и спешил Сверчок, хоть и хотел показать командиру свое усердие, но когда ж это он от еды отказывался?!

– Вот и доченька моя, Жайла, с утра пораньше вскочила да умчалась. Нашла на Тополиной улице мастерицу-вышивальщицу, та ее будет по утрам рукоделью учить. Завтрака не дождалась, теперь только в обед толком поест...

Оказалось, что Аштвер занят у печи. Потому настоящего завтрака еще нет – без хозяина всерьез не накрывают. Но кружка молока, только что принесенного молочницей, и вчерашняя, чуть подсохшая лепешка, на которую хозяйка горкой насыпала соленый творог... да во имя всех богов, что еще надо человеку для счастья?!

А потом – бегом на работу... ах, как замечательно, если есть работа, да не случайная, подхваченная на день-другой, а постоянная, да еще с королевской, сказочной, небывалой оплатой! По дороге можно хозяйским взглядом окидывать окна открытых уже лавочек и прикидывать: вот шляпу нужно купить... и одеяло с подушкой... и пару рубашек... А та лавка чья – столяра? Надо пару табуретов купить, вдруг Алки в гости завернет... или Гижер... А там что?.. Нет, занавеску на окно – это пока не надо, это потом!

Как же здо́рово знать, что ты можешь купить всё, на что упадет взгляд... ладно, не всё, ювелирную лавку пробегаем, да и зачем Сверчку побрякушки? Что́ он – девчонка? А вот хороший нож обязательно купит!..

У самого Дома Стражи, почти в воротах, Сверчок увидел знакомую физиономию.

– Привет, Кудни! А чего ты здесь? Тебе же господин Ларш разрешил отлежаться!

– Пусть медведь в берлоге отлеживается. Подумаешь, по тыкве получил! Меня по ней чем только не били, а всё цела.

– Ты бы хоть лекарю показался.

– Других хлопот у меня нету! Бесплатный лекарь, который стражу пользует, живет за Бурым спуском. И я туда потащусь? Эх, дали бы мне просто лишний свободный день, я бы в кабаке посидел, а так...

– Погоди, я думал, что «крабов» пользует Фагрим...

Лицо Кудни исказилось. Стражник сделал ладонями жест, отвращающий беду.

– Кто, «лекарь мертвых»? Иди в болото, щенок, мне еще жизнь не надоела!

До этих слов Сверчок едва не приплясывал на месте от волнения: хотелось сорваться с места и бежать к Дому Стражи. Но надо же было расспросить знакомого о здоровье!.. А вот тут парнишка остановился, охваченный любопытством.

– «Лекарь мертвых»? С чего ты его так назвал?

– А его все так называют. Не в глаза, конечно.

– Ой, а почему так?

Кудни приосанился. Ему самому явно хотелось рассказать новому человеку то, что и так знала вся стража.

– Он ведь не из здешних, Фагрим-то. Недавно сюда перебрался, этак с год назад, а до этого жил в Шеджимире... или где-то в тех краях, не помню уже. Говорят, его учил ремеслу лекарь-наррабанец, который чем-то прогневал своего Светоча – и удрал из своего Наррабана к нам. Фагрим, говорят, всё врачебное искусство превзошел и лечил людей на радость всему городу... Шеджимиру, стало быть.

Сверчок незаметно окинул взглядом двор, по которому слонялись несколько «крабов» – ожидали, когда их вызовет командир.

Кудни, похоже, настроился на долгий рассказ. Нет чтоб в двух словах рассказать, в чем там было дело!

– Как-то позвали Фагрима к роженице. Трудные были роды, долгие, – неспешно, со вкусом повествовал стражник. – Возится Фагрим, спасает бабу и ребенка. А тут в дом врывается старуха и кричит, что ее сына в лесу волки порвали. Его, мол, едва живого домой принесли – беги, лекарь, спасай!

Кудни увлекся, начал изображать голосом и обезумевшую от боли старуху, и родственников роженицы, которые старались унять чужую женщину, вытащить ее из комнаты, чтобы не отвлекала лекаря.

– Фагрим тогда спас и ребенка, и бабу. И сразу пошел за старухой к ее сыну. А только как раз перед их приходом бедняга помер. Старуху-мать с трудом оторвали от покойника. А когда оттащили – она налетела на лекаря, пыталась ему глаза выцарапать. И проклинала его страшными проклятьями. Звала и Безликих, и Хозяйку Зла, и Богиню-Мать, что хозяйничала еще до Безликих. И всех их молила, чтоб у мерзавца-лекаря отныне все больные помирали. Вот до кого он дотронется, тот чтоб и не выжил!

Сверчок понимал, что Кудни пересказывает то, что услышал не из первых уст, наверняка еще и от себя сочиняет на ходу. Но не перебивал. Во-первых, было интересно. Во-вторых, он знал таких увлекающихся людей. Спросишь его: «Ты-то откуда это знаешь – сам видел?» Так он разобидится: «Я вру, да?!» Может и по уху съездить.

– Фагрим поначалу это всерьез не принял. Мало ли чего полоумная бабка в гневе наговорит! А только так оно и пошло: кого ни возьмется лечить, тому конец. Даже когда он здоровенному грузчику вправил вывихнутую руку, тот на радостях пошел в кабак, нажрался, споткнулся на пороге, упал – и хрясь тыквой о камень! Насмерть!

– Но тут уж лекарь вовсе ни при чем! – возмутился Сверчок.

– А ты это людям скажи... Никто в Шеджимире больше не хотел лечиться у Фагрима. И сам он с это проклятье поверил. Сказал, что больше ни к одному больному не притронется. Уехал куда глаза глядят – а они глядели как раз в сторону Аршмира. Да только дурная слава за ним следом притащилась.

Юноша вспомнил, как Фагрим, не прикоснувшись к разбитой голове стражника, спросил: «Ты не хочешь принести воды?» Вроде не сам лечил, вроде поинтересовался, что собирается делать Сверчок.

– Он мусорщиком работал за еду, – продолжал сплетничать Кудни, – он вместе с рабами-труповозами сжигал тела бродяг и нищих. Уж не знаю, как ваш десятник с ним познакомился, но взял он Фагрима в десяток – трупы осматривать да резать. Говорят, большая от него польза, от Фагрима-то. Ежели кого отравили, ни за что ему не докажут, что бедняга от сердечной болезни помер.

– Ага, понятно, – затараторил Сверчок, – спасибо, дядюшка Кудни, что рассказали, чего я не знал. А теперь побегу, а то мне на дежурство!

Кудни вслед обозвал его торопыгой.

Сверчок взбежал по лестнице на второй этаж, спросил встретившегося в коридоре стражника: которая тут дверь – к господину Ларшу?

Стражник кивком указал на обшарпанную дверь, такую хлипкую, что и плевком выбьешь. Сверчок отворил ее, вошел – и был встречен грозным рыком командира:

– Вазу не разбей!

* * *

Как эта ваза Ларшу опостылела – и сказать нельзя!

А ведь всего лишь сегодня на рассвете Алки и Даххи за ручки принесли это чудовище в Дом Стражи. Одна из «птичек» напела, что у Гвоздодера приют на Совиной улице, у одной вдовушки. Вдовушка вроде как вяжет на продажу всякие чулки-носки, а на самом деле сводничеством занимается, но это пока не доказано.

Нагрянули парни к вдовушке, да опоздали. На столе две немытые тарелки, постель на двоих постелена, а вдова в комнате одна.

Баба оказалась не из робких, подняла визг. Что, сейчас за немытую тарелку арестовывают?.. Да, был у нее полюбовник – и кому какое дело? Неужто всякая порядочная женщина обязана представлять в Дом Стражи список своих полюбовников? Нету такого закона! Имя она не назовет: он женатый человек, у него детишки, так чего ему семью ломать?

Алки и Даххи того визга не убоялись, учинили обыск – и в сарае, в сене, нашли большую вазу и серебряный браслет-вьюнок.

Хозяйка и глазом не моргнула. Заявила, что этот хлам ей подбросили соседи, желая опорочить ее доброе вдовье имя. Эти соседи – редкостные гады, она про соседей такого насказать может...

Алки и Даххи слушать про соседей не стали, а доставили вдову и находки в Дом Стражи. Причем пришлось кликнуть проходящих мимо патрульных: вдова идти отказалась наотрез.

Горластую бабу заперли в «холодную», а над вазой призадумались, ибо это чудо не числилось ни в одном из списков украденного.

Высокая такая, Ларшу по пояс. Из голубоватого стекла, в форме яйца, окованного серебряными драконами. И ручки тоже в виде драконьих морд. Недешевая, должно быть, вещь. Хоть драконы и тоненькие, серебра немного, а все-таки не медь!

Пришел командир стражи, присвистнул при виде вазы и сказал, что надо бы это чудище показать ювелиру: вдруг вещь известная?

Стражники с неохотой ухватились за серебряные ручки. Но Джанхашар тут же изменил свой приказ: эти балбесы непременно грохнут вазу по пути, а потому следует доставить ювелира сюда!

Доставили, чуть ли не из постели выдернули. Почтенный старик сначала перепугался, а потом понял, что это не арест, и разгневался, принялся грозить жалобой Хранителю Аршмира, а то и королю. Но когда его учтиво встретил Ларш в одежде со знаками Клана Спрута, ювелир унялся. (Да, он слышал, что в страже служит племянник Хранителя, но лично знаком не был... такая честь, такая честь...)

А когда ювелир заметил вазу, тут же забыл обиду. Лупу в руки – и давай порхать вокруг стола, на который для него водрузили эту громадину. Отогнал от окна стражников, заслонявших свет. А потом велел принести небольшой факел (это днем-то!) и принялся глядеть сквозь стекло на огонь со всех сторон вазы.

Когда вволю напорхался – сообщил, что это произведение искусства сделано весьма занятно. Серебряная оковка – это не оковка, это, собственно, ваза и есть. В эти серебряные трубки заливается вода и вставляются цветы на длинных ножках. Но это не уникально, такие вазы делают, хоть и редко. Неповторимость – в голубом «яйце», оплетенном трубочками. Нет-нет, это не стекло, это чистый горный хрусталь, редкая голубоватая разновидность. Причем внутри прозрачного «яйца» есть постороннее вкрапление. Если вглядеться, пятно похоже на крошечного дракона. Удивительная игра природы! Умный мастер подогнал к пятнышку весь облик вазы – и правильно сделал. Получилась вещь, достойная короля!

Командир стражи мрачнел с каждым словом ювелира, а потом поинтересовался, сколько эта штуковина стоит. Перед словом «штуковина» Джанхашар сделал маленькую паузу. Видимо, на язык просилось другое слово.

Ювелир отказался назвать точную цифру: мол, сначала ему надо порыться в каталогах, поискать мастера, работающего в сходной манере либо работавшего в старые времена. Разве что примерную, очень примерную стоимость...

Примерная стоимость ошеломила Алки и Даххи, которые еще не ушли из комнаты. Алки негромко сообщил: если бы он знал раньше, что этот горшок такой дорогой, то не попер бы его через весь город. Вообще не прикоснулся бы. Там, в сарае, и бросил бы ко всем демонам.

Ювелир забрал расписку, по которой позже получит из городской казны плату за консультацию страже, и ушел.

А Ларш прикинул: Алки-то прав! Случись что с вазой – ведь не расплатишься без дядиной помощи! А потому он учтиво попросил Джанхашара забрать эту ценность, ведь только уважаемый командир стражи может обеспечить ей достойную сохранность.

Уважаемый командир твердо заявил, что с послезавтрашнего дня будет в отъезде, дела призывают его в иные места. Запереть вазу в его кабинете нельзя: а вдруг отыщется владелец и надо будет опознать вещь? А потому ваза останется здесь, в кабинете десятника, и пусть высокородный господин Ларш не забывает, уходя, запирать за собой дверь.

Все попытки Ларша отбиться от ответственности оказались тщетными, и десятник смирился. Вазу поставили в угол кабинета, подальше от стола, и Ларш рычал на входящих, чтоб не разгрохали ценную вещь!

Когда в кабинете появился Сверчок, там уже были Авита и Даххи. Десятник как раз разворачивал на столе перед Даххи тот загадочный клочок бумаги, что вчера вынули из кулака убитого. Авита с равнодушным видом сидела на подоконнике и что-то рисовала палочкой на восковой дощечке.

Сверчок осторожно обогнул вазу и хотел пристроиться в углу, но десятник приветливо ему кивнул:

– Давай сюда, ты тоже «лис»... Даххи, смотри, я тут разобрал только «зверь» и «друг»...

– Еще вот здесь – «к голой коже», – кивнул Даххи. – И вот здесь: «человек». А перед словом «друг» что-то непонятное... обрывок какого-то слова... да я же не книжник!

– Меня пустите! – вдруг загорелась Авита. – Меня наррабанец воспитывал, я умею... ой!

– Что там у тебя? – обернулся к ней Ларш.

– Да рукав порвала, тут железяка острая торчит. Покажи бумагу... Ага! Действительно, «сул» – «человек». И строкой ниже «вурр» – «зверь». А тут не просто «друга». Перед этим еще обрывок слова «таккех», что означает – без чего-то нельзя. То есть «нельзя без друга».

– А верно, – подтвердил Даххи, с уважением глядя на художницу. – Кому-то нельзя без друга. Или без надежного человека. Так и так можно перевести. А на обороте почти все понятно. Почерк неразборчивый, зато писано в другом направлении, поперек тех строк, что на обороте. И потому почти уцелели две длинные фразы. Одна – «нельзя отнять или украсть». Другая – «можно купить, унаследовать, получить в дар»...

– Ладно, – решил десятник. – Это мы обдумаем, а сейчас работать надо. Гвоздодера ловить... Да! – хлопнул он себя по лбу. – Я же, болван, ювелиру не показал тот браслет! Который с сапфирами! Который вместе с вазой нашелся!

– А чего его показывать? – не понял Даххи. – Его же видел хозяин «Пьяной белки». Сказал, что подделка.

– Во-первых, трактирщик – не ювелир, хоть и учился чему-то в юности. Для меня его слова – не доказательство. Во-вторых, там мог быть другой браслет, да и другая баба могла его принести. Кстати, ступай-ка в «Пьяную белку», приведи трактирщика, пусть опознает вдовушку.

– Не опознает, – угрюмо возразил Даххи. – Одно дело – тайком почирикать со стражей, а совсем другое – прилюдно опознать того, кто вещь принес. В «Пьяную белку» никто ходить не будет. Еще и трактир спалят.

– Да? – сдвинул брови Ларш. – Это я не подумал... Ладно. Авита, ты уже зарисовала вдовушку?

– Да, сразу, как только ее привели.

– Даххи, сходи в трактир, покажешь рисунок хозяину. А для тебя, Авита, другое дело есть. Пойдешь к этому ювелиру, браслет на проверку отнесешь.

– У меня рукав порван, куда я пойду? – возмутилась Авита.

– Покажи... Крепко порвала! Что там за железка торчит, на окне?

– Это от внутренней решетки осталось, – отозвался Даххи. – Кусок петли. Решетка была двойная, но изнутри проржавела. Кто-то из наших, из стражи, решетку выломал и спер. Кузнецу продал, наверное. Давно это было. А внешняя решетка крепкая, хорошая.

– Да чтоб меня скормили акулам! – восхищенно воскликнул Ларш. – В Доме Стражи стражник спер решетку! И вынес со второго этажа! И никто его не остановил! Да что у нас за стража-то, любимые дети Хозяйки Зла! С такими стражниками и преступников никаких не нужно!

– Это же Аршмир! – поясняюще откликнулся Даххи.

Ларш глубоко вздохнул. Да, он слышал поговорку: «Кто ни разу в жизни не украл, тот не аршмирец».

– Ладно, – примирительно бросил он и обернулся к Авите. – Вот браслет. Бегом к ювелиру.

– Да почему я-то? Я художница. Вот Сверчка пошли!

Сверчок приосанился, явно готовый хоть сейчас бежать, куда пошлют. Но Ларш сурово возразил:

– Ювелир на нас обижен. Сверчка он попросту выгонит. А кого не выгонит? Или Сына Клана, или красивую женщину. То есть или меня, или тебя. А если я сам буду бегать по городу, то какой мне интерес командиром быть?

Слова «красивую женщину» несколько умиротворили Авиту (как и рассчитывал десятник). Она хмуро кивнула:

– Ладно, заверну рукав повыше...

Уже обернулась к двери, но тут Ларш добавил небрежно:

– А на обратном пути забеги на Нешумную улицу. Дом с красными воротами, на них нарисованы морские коньки. Флигель во дворе снимает певичка Нуро́са Черная Лиса из Семейства Тагини. Это там была кража, во флигеле. Покажешь ей браслет, пусть опознает. Если это подделка, то до опознания не говори ей об этом, а то вдруг откажется! Скажет: мой был с настоящими сапфирами, а этот вижу в первый раз. У нее в списке краденого значится как раз сапфировый браслет.

– Может, заодно еще куда сходить прикажешь? – ехидно поинтересовалась Авита. – Куда-нибудь подальше – за Бурый спуск, а? Или вообще до Змеиной балки пробежаться?

– Не в этот раз, – хладнокровно отпарировал Ларш. – Понимаю, тебе всё бы гулять, но в Доме Стражи тебя ждет работа, так что с Нешумной улицы – быстро сюда!

Авита оскорбленно вскинула голову, прошипела сквозь зубы что-то по-наррабански и гордо вышла за порог.

Сверчок хихикнул. Парнишка плохо знал наррабанский, но выражения, которые употребила Авита, ему доводилось слышать от матросов.

2 (2)

* * *

Мертвяга имел все основания гордиться собой.

Он, Мертвяга, да еще Айбиш Белоглазый охраняют самого страшного человека в городе!

Ну хорошо, хорошо, одного из самых страшных. И у воров есть свой главарь, и у наемных убийц. И другие серьезные люди есть в Аршмире, с ними в здравом уме ссориться не станешь.

Но только Вьямру Юркую Кошку, королеву скупщиков краденого, аршмирцы называют Хозяйкой Зла. Не дочерью, не любимой служанкой зловредной богини, а самой Серой Старухой. И не потому что собою она – седая старушонка. Нет, Хозяйка Зла может принимать любые обличья – является людям хоть мужчиной, хоть женщиной, хоть зверем... Другие есть причины произносить имя Вьямры шепотом и делать ладонями знак, отвращающий беду.

Мертвяга усмехнулся при мысли, что даже у такой бессердечной особы, как Вьямра, есть свой страх.

Старуха перебирается из дома в дом, не проводя больше двух-трех ночей под одной крышей. Раньше Мертвяга думал: это для того, чтобы враги ее не выследили. И удивлялся: разве не лучше завести дом-крепость с высоким забором и свирепыми громадными псами, привезенными из Ксуранга? Но как-то в кабаке услышал сплетню: мол, обидела Вьямра какого-то чародея. Тот на нее наложил заклятье: мол, если приживется она в доме, проведет под его кровлей больше трех ночей – тут ей и смерть придет...

Правда или нет, но теперь время от времени приходят доверенные люди, допустим, к портному или гончару и говорят: сегодня, мол, ждите гостью. Тот портной или гончар вопросов не задает. Тут же зовет жену, скликает детишек и перебирается к родне – погостить пару дней. А дом ненадолго оставляет Вьямре...

Потому и шагает сейчас Мертвяга по Малой Вороньей улочке – менять Айбиша на посту.

Нашел нужную калитку, постучал условным стуком, дождался ответного свиста (не оклика, а именно свиста) и вошел. Кивнул тощему юнцу, что откинул изнутри засов и сейчас вновь запирал калитку. Поискал взглядом: кто охраняет снаружи? А, Правая Перчатка. Или Левая, кто их разберет. С виду обычная девица, вроде рыночной торговки. Но Мертвяга знал: бывшая наемница, чужого человека в узел завяжет. Они с сестрой-близнецом хорошо работают в паре. И если сейчас он видит только одну из сестер, значит, вторая целится в него из арбалета – вероятно, с чердака.

Перчатки знают свое дело, но ближе всех к хозяйке все-таки Мертвяга. Ну да, Айбиш тоже... Они оба сильны, как звери, и за Вьямру кого угодно порвут в клочья. Но Мертвяга-то знает, кого хозяйка ценит больше. Айбиш может разговаривать, а Мертвяга – немой. И даже неграмотный, во! А слышит в оба уха. Вьямра умная, она понимает, что он не охранник, а мечта!

Мертвяга поднялся на крыльцо, постучал условным стуком, предупреждая Айбиша, и вошел в захламленную темную прихожую. Откинул длинную занавеску, шагнул в комнату.

Айбиш поднялся со скамьи, глазами показал на дверь в соседнюю комнату, сказал тихо:

– Она не одна.

Мертвяга кивнул.

Айбиш, ничего больше не объясняя, повернулся и исчез за длинной занавеской.

Мертвяга выждал, когда хлопнет входная дверь. Осторожно отодвинул занавеску. Убедился, что Айбиш действительно ушел, а не задержался почему-то в прихожей.

Только после этого Мертвяга занялся любимым делом – смертельно опасным, почти бесполезным, но таким заманчивым.

Подслушивать...

Нет, он не стал бы продавать кому-то секреты Вьямры, даже если бы и мог. Зачем укорачивать себе жизнь? И дело было даже не в обычном любопытстве. Мертвяге нравилось знать хоть что-то о запутанных делах королевы скупщиков краденого. Это приподнимало его над остальными – хотя бы в собственных мыслях. Вроде он не просто охранник, а подручный, доверенный человек.

Но этот разговор слегка разочаровал Мертвягу. Обычное дело, кто-то по уши в долгах, а просит еще денег... ага, ведь Вьямра – еще и ростовщица!

Мертвяга слышал только голос хозяйки. Гость говорил так тихо, что не понять было, мужчина это или женщина.

Охранник хотел уже бросить подслушивание. Знал он эти разговоры. Должник может как угодно умолять и чем угодно угрожать: Вьямра бессердечна и бесстрашна.

Но тут прозвучала занятная фраза:

– Магия? Ох, не люблю иметь дело с магией. От нее одни неприятности.

Мертвяга навострил уши.

Вьямра выслушала тихий ответ гостя и, похоже, все-таки заинтересовалась:

– Допустим, это так. Но мне-то какая от этого польза?

Гость так и не повысил голос, хотя, судя по ответам хозяйки, в чем-то убеждал старуху.

И тут раздались странные клохчущие звуки. Задыхается она, что ли? Мертвяга уже хотел ворваться в комнату – спасать! – но в последний миг до него дошло: Вьямра смеялась.

– Случай сделать доброе дело? – сказала она наконец, выговаривая каждое слово с явным удовольствием. – А вот это зря сказано! Гадость я могу сделать и бесплатно, от широкой души. А за добрые дела дорого беру!

И вновь заквохтала.

Мертвяга знал старуху много лет, и на его памяти она смеялась третий раз. Про прежние два раза ему не хотелось вспоминать.

– Что ж, – сказала Вьямра, прекратив кудахтать. – Это действительно забавно. То есть я могу и спрятать от закона тех, кто попросит у меня защиты, и наказать тех, кто передо мной провинится? Да еще как наказать-то, хуже смерти... Что ж, на это дело я дала бы денег. Но пока у нас пустой разговор. Нужно добыть клочок записи, так? Что ж, могу помочь советом. Я знаю подходящего человека. Сейчас кликну одного прохвоста, пусть тебя с ним сведет...

Мертвяге показалось, что голос хозяйки изменился. Встает?

Охранник метнулся к скамье и устремил взгляд перед собой. Вроде как и не шевелился с того момента, как сменил Айбиша...

Дверь приоткрылась, старуха выглянула в комнату.

– Айбиш... а, это уже ты, Мертвяга! Беги в «Хромую кобылу». Там наверняка ошиваются или Крылан, или Беззубый. Кого первого увидишь – бери за руку и волоки ко мне. Оба знают, чей ты человек, пойдут без объяснений.

Мертвяга выразительно кивнул на дверь.

– Этому гостю я нужна живая, – ухмыльнулась старуха. – А если еще кто заявится – Перчатки вдвоем управятся. Беги!..

Охранник быстро добрался до кабака «Хромая кобыла», вытащил из-за недопитой кружки мелкого воришку Крылана (тот был еще достаточно трезв, чтобы сообразить с кем имеет дело, и не трепыхаться).

Когда Мертвяга, ведя за собой Крылана, вернулся во временное хозяйкино пристанище, дверь во вторую комнату была раскрыта настежь. Вьямра сидела в кресле и мирно вязала. Неизвестный гость ушел.

А какие приказания дала старуха Крылану – того охранник не расслышал. И сожалел об этом. Это было самой большой его страстью – заглядывать в жестокие и опасные тайны Вьямры, понимая, что когда-нибудь за это придется поплатиться жизнью.

* * *

Из Дома Стражи Авита вышла в ярости. Но вскоре заставила себя успокоиться и замедлить шаг.

«Да посмотри же ты на себя со стороны! Несешься, как от волчьей стаи, да еще, наверное, глазами на прохожих сверкаешь!»

Авита очень старалась следить за своим поведением. Ей было трудно, но она старалась. Раз уж выпала трудная юность, наложившая отпечаток на характер... И ей еще повезло, могла бы с ума сойти!

Надо было тогда ей, пятнадцатилетней доверчивой глупышке, получше прятать от людей свой пробудившийся магический дар. Знала же, что в Великом Грайане истинной, чистой магией считается лишь та, которой владеют Дети Кланов. А прочие, кому не повезло научиться творить чары, людям очень не нравятся. Их называют Ночными Колдунами, гонят из деревень, а кое-где, как доводилось слышать Авите, даже забивают камнями насмерть.

Конечно, дядя и тетя, воспитывавшие сироту-племянницу, не забили ее камнями, узнав, что девчонка понемногу колдует. Они всего-навсего заперли ее в комнате. На четыре года.

Четыре года в четырех стенах. Четыре года – оконная решетка с кусочком сада за нею. Четыре года – ни одного человеческого лица, кроме слуги-наррабанца...

Если Авита не удавилась полосами разорванной простыни, то спасибо этому наррабанцу. Его звали Гэри. Авита не знает, как он угодил в рабство и попал в Грайан, этот образованный умница и талантливый художник. Он не дал юной пленнице сойти с ума. Приносил ей книги, обучал наррабанскому языку и рисованию. Заставлял танцевать по комнате, напевая песенки, потому что если сидеть целыми днями, глядя в окно, превратишься в рыхлую кадушку. А главное, убедил Авиту, что плен рано или поздно кончится, надо готовить себя к дню, когда окажешься на свободе.

Гэри оказался прав. Авите удалось бежать, она добралась до Аршмира. Но четыре года взаперти не прошли бесследно. Нет, она не сошла с ума... кажется. Но сама знает про свои резкие перепады настроения. Веселость вмиг сменяется тоской, любопытство – скукой, вспышка злости – умиротворением.

Парни из особого десятка уже привыкли к странному норову художницы, но сама она мечтает себя переделать. Пока это получается плохо...

За этими невеселыми мыслями Авита и не заметила, как дошла до Каретной улицы, до дома ювелира.

Старый мастер принял гостью хоть и без особой радости, но вежливо. Осмотрел браслет и сообщил, что стебель вьюнка – да, серебряная проволока, но листья – из посеребренной меди, а цветы – из синего наррабанского стекла. По материалу – дешевка, по работе... хм-мм, сделано весьма недурно и смотрится как ценная вещь.

Авита про себя вновь ругнула командира, который послал ее узнавать то, что и так известно. Но ругнула без прежней злости.

От Каретной до Нешумной было не так уж далеко. К концу пути Авита пришла в хорошее настроение и даже была довольна, что немного прогулялась в такую славную погоду.

Небольшой флигель, тонущий в зелени, понравился Авите с первого взгляда. Наверное, потому и к певичке Нуросе, встретившей ее на пороге, она отнеслась благожелательно.

Девица была хороша собой: стройная, с отличной фигурой, каштановыми волосами и выразительными карими глазами. И одета со вкусом, и не обвешана побрякушками, как это обычно делают певички. Небольшие серьги-рыбки из черной эмали на тонких золотых цепочках, вот и всё...

Нуроса не стала нести всякий вздор про женщин в страже, не стала задавать глупые вопросы о том, как Авите работается с «крабами» и «лисами». Она сразу признала браслет и немного огорчилась, узнав, что его нельзя забрать, пока не поймают похитителя.

– А точно это твой браслет? – придирчиво переспросила Авита. Она села, положила перед собой на столик лист бумаги и отцепила от пояса переносную маленькую чернильницу: надо же записать,что хозяйка опознала украденную вещь и получить подпись Нуросы.

– Конечно! – фыркнула Нуроса. – Я его в руки сейчас не брала, верно? А и так скажу, что там одна из внутренних застежек слегка погнута.

– Кстати, – оторвалась Авита от записи, – а зачем внутри застежки? Это же браслет!

– Для ткани, для чего же еще? – удивилась Нуроса.

– Для какой ткани?

– Так это же не простой браслет, а нарукавный! Ты что, не видела такие никогда?

– Не приходилось.

– Их надевают, чтоб рукав присобрать. Чтоб ткань лежала красивыми складками. Да я сейчас покажу!

Она взяла со стола браслет и без предупреждения потянула вниз подвернутый рукав Авиты. И сразу воскликнула:

– Ой, у тебя рукав разорван!

– Разорван, – не стала отрицать Авита. – А наш десятник даже не отпустил меня переодеться, представляешь?

– Все мужчины – тираны, дорогая. Знаешь что, снимай-ка кофту! Я сейчас ее так зашью, что сама не найдешь, где было порвано!

Это было сказано так просто и дружески, что Авита согласилась.

Нуроса быстро принесла для гостьи на подносе кувшин с лимонной водой, тарелку орехового печенья и стеклянную чашку.

Пока Авита с удовольствием грызла печенье, Нуроса занялась кофтой. Молодая женщина и впрямь оказалась мастерицей: игла так и летала над тканью.

– А хозяева дома не подавали жалобу на воров, – вспомнила Авита. – Ты же только флигель снимаешь, верно?

– А хозяева здесь не живут, – объяснила Нуроса. – Они на несколько лет уехали в столицу. В доме ценностей не оставили, только мебель. Заперли двери, и всё. Мне сдал флигель их управляющий, я недавно приехала в Аршмир. Когда обнаружилось, что меня обокрали, я на всякий случай дала знать управляющему. Он прошелся под окнами, проверил ставни, подергал замки на дверях, сказал, что все в порядке, и ушел.

И тут Авите пришла в голову неожиданная мысль.

– Погоди-ка, – положила она надкушенное печенье на тарелку, – раз браслет не просто для красоты... раз он нарукавный... Их же должно быть два! Никто же не будет подворачивать один рукав, а второй держать спущенным! Но в списке украденного – только один браслет! А второй, парный, вор не заметил?

Нуроса заметно смутилась. Опустила шитье на колени.

– Парный, да... Авита, здесь деликатное дело. Этот браслет у меня забыл гость. К сожалению, не любовник – он был у меня с компанией друзей. Видишь ли, у певицы должен быть широкий круг знакомых. Я потому и целый флигель сняла, а не комнатку в чьем-то доме, хоть это было бы дешевле... Я, как только нашла браслет, сразу же написала его хозяину трогательное, веселое, изящное письмо о том, как один браслет тоскует по другому. Думала, он снова придет в гости, я верну ему потерю...

Взгляд Нуросы на миг стал мечтательным, но тут же это выражение сменилось злой досадой:

– А тут эта кража! Сразу! Как же не вовремя! Мерзкий ворюга и мои украшения уволок... кстати, они нашлись?

– Нет, только браслет.

– Хорошо, хоть его разыскали. Мне очень нужно вернуть браслет владельцу. Так нужно, что я отдала бы за него все свои побрякушки. Прямо ворохом бы отдала! – Нуроса смущенно улыбнулась. – Впрочем, он и один сто́ит – как весь мой ворох...

Авита отпила из чашки лимонную воду и мягко возразила:

– Почему же? Браслетик-то недорогой...

– Ах, недорогой он тебе? – фыркнула Нуроса. – Ты что, в бриллиантах ходишь с головы до ног, богачка? Глянь, какие сапфиры здоровенные!

Она скусила нитку ровными белыми зубами и перебросила кофточку Авите. Та быстро ее надела. Рукав и впрямь был зашит мастерски: просто появилась еле заметная складочка.

– Спасибо, отменно зашила... Бумагу-то подпиши, что ты опознала украденную у тебя вещь.

Нуроса пробежалась глазами по бумаге, взяла со стола перо и аккуратно вывела свое имя.

– А только браслет все-таки недорогой, – сказала Авита, помахивая в воздухе листком, чтобы просохли чернила. – Синее стекло и посеребренная медь.

(Она поймала себя на очередной смене настроения: симпатия к Нуросе начала сменяться раздражением. А так нельзя. Нуроса – славная девушка и ничем ее, Авиту, не обидела!)

Нуроса как раз принялась убирать в шкатулку нитки и иглу. От слов Авиты она вздрогнула, укололась до крови, ойкнула:

– Не может быть!

– Я к тебе прямо от ювелира. Он делал оценку вещи.

– Всё равно не может быть! Зачем такому богатому человеку таскать на себе медяшки?

Авита уже цепляла к поясу чернильницу, собираясь уходить. Но вопрос потрясенной певички ее заинтересовал.

– Зачем?.. Я вижу три ответа. Или вещица хоть и дешевая, но изящная и красивая. Или она подарена богачу дорогим человеком. Или...

– Что – «или»?

– Или хозяин браслета вовсе не так богат, как хочет казаться.

– Ну это вряд ли... – усомнилась Нуроса. – Наверное, браслеты ему просто нравятся. Вон какие милые вьюнки.

Авита двинулась к дверям – и заметила, что певица идет за нею следом.

– Да не нужно меня провожать, – дружелюбно сказала Авита.

– А я тебя и не провожаю. – Нуроса сняла с гвоздика на стене ключ. – Сейчас дверь запру и тоже уйду. – И не удержалась, похвасталась: – В театр иду. Раушарни ставит новый спектакль – «Дары из-за моря». И хочет, чтоб на пиру у короля я спела гостям.

2 (3)

* * *

Пусть рухнет небо на главу тирана –

Иль подо мной разверзнется земля,

Чтоб мне не видеть...

Голос Бариллы оборвался. Гневная красавица, только что на сцене метавшая из очей молнии, принялась в недоумении озираться – и стала похожа на гусыню.

– Где стража?! – воскликнула она. – Какие демоны унесли стражу?

– Стража здесь! – браво гаркнул из зрительного зала Ларш. Он выбрал немного свободного времени и пришел смотреть репетицию – не переодевшись, с черно-синей перевязью на груди.

Рядом захохотали избранные зрители, допущенные на репетицию: оба «кузена-лебедя», бойкая красотка Арчели из Клана Акулы, ее брат Зиннибран и веселый, отчаянный Лейчар из Клана Волка, знаменитый на весь Аршмир тем, что, когда полгода назад при нем обидели старого Раушарни, он вызвал обидчика (тоже Сына Клана) на поединок и вышиб у него из рук меч. Тут же, в зале, сидел и Райши-дэр – его притащили сюда «кузены-лебеди», которые успели привязаться к приезжему.

– Вам «хи-хи», а я серьезно! – топнула ножкой Барилла. – Последнюю строку я должна произнести уже в лапах стражников. Они мне руки крутят, а я кричу: «Чтоб мне не видеть черного злодейства!»

– Так давай помогу! – нарочито хрипло и грубовато продолжал Ларш веселить приятелей. – Я в «крабах» начинал, я и один управлюсь! Раушарни, только прикажи! Так Бариллу скручу, что и не пикнет!

Не обращая внимания на шутку знатного господина, Раушарни приподнялся с деревянного трона и гневно воскликнул:

– Эй, стража!

Из-за «мраморной» колонны высунулась растрепанная голова Мирвика:

– Королевская стража отошла пивка выпить. Жарко же!

– Жарко им! – разгневался Раушарни. – Вот я за них возьмусь, им не так будет жарко! Выгоню их ко всем демонам и найму других. Что, в Аршмире нет бродяг, которые пойдут в театр на роли без слов? Да с радостью и с песнями пойдут, пылая трепетом священного восторга!

– Давайте продолжим! – возмутилась Джалена, сидя на втором троне, рядом со своим «царственным супругом». – Из-за двух пьянчуг прервем репетицию, да? Барилла, не капризничай!

Хлопнула дверь. По проходу меж скамьями промчались незадачливые «стражники», на ходу восклицая:

– Раушарни, мы идем! Мы уже тут, король! Вот мы ее сейчас!..

Может быть, они и не «пылали трепетом священного восторга» (как гласили строки какой-то роли, процитированной Раушарни), но перепуганы были порядком.

Оба взлетели на сцену и вцепились в Бариллу.

– Не так, болваны! – взвизгнула актриса. – Ты мне на подол наступил, скотина! А ты заслоняешь меня от зрителей!

Тут снова хлопнула входная дверь.

– Кого несет? – грозно вопросил Раушарни. – Почему охранник пускает посторонних?

– Я не посторонняя! – прозвучал из полутьмы певучий голос. – Ты не узнал меня, почтенный повелитель сцены?

Зрительный зал был почти не освещен. В люстре, похожей на тележное колесо, не горела ни одна свеча. Светильники заливали скупым мерцанием только сцену и первые ряды скамей, а окон не было вообще. Поэтому понятно, что Раушарни увидел лишь женскую фигурку. Но голос признал – и просиял.

– Да это же певица, которая будет петь в нашем спектакле! Я представлю тебя труппе, красавица, только попозже. А пока садись на скамью. У нас тут драматический момент, его надо старательно проболтать. Усердие ведет нас к совершенству не только в ремесле, но и в искусстве!

При последней фразе Раушарни девушка удивленно приподняла брови. Видно, не привыкла к манере старого актера вставлять в речь стихотворные строки.

Ларш залюбовался незнакомкой. Она подошла к самой сцене, теперь можно было разглядеть и пышную грудь, которую не очень скрывал вырез платья, и тонкую талию, и длинные каштановые волосы, схваченные красной лентой и переброшенные через плечо на грудь.

Барилла явно тоже оценила стать певицы – и нахмурилась.

– Да пусти меня, идиот, я же сейчас не вырываюсь, – цыкнула она на стражника. – Раушарни, а нам обязательно нужны песни в спектакле?

– На пиру песня нужна, – твердо отозвался актер.

Певица оглянулась на полутемный зал, села на скамью рядом с Ларшем. Взглянула на соседа – и только сейчас разглядела на темном камзоле черно-синюю перевязь.

Встрепенулась. Шарахнулась в сторону.

– Ты арестована, – тихо и весело сказал Ларш и потянулся к изящной ручке певицы.

Та отдернула руку и зло прошипела:

– Что мне вменяется в вину?

– Красота, – объяснил Ларш. – И дивный голос.

Чуть успокоилась. Сказала свысока:

– Не люблю наглых шуток, «краб».

Женщина нравилась Ларшу всё больше и больше.

– Это не «краб», – перегнувшись через колени Ларша, сообщил певице Лейчар. – Это «лис». А еще Спрут, вот такой зверинец в черно-синей перевязи. И еще он племянник Хранителя города.

– А эта шутка еще глупее! – отрезала женщина.

Ларш был бы не прочь немного разыграть красавицу, но после слов Лейчара какой уж тут розыгрыш... Ларш вытащил из-за ворота рубахи цепочку с фигуркой спрута и покачал перед глазами незнакомки.

Как же они распахнулись, эти восхитительные темные глаза!

Впрочем, красотка быстро пришла в себя. И, к счастью, не стала лебезить.

– У вас удивительная стража, – сказала она ровно. – Сегодня ко мне приходила стражница – молодая женщина с прекрасными манерами и с правильной речью, достойной Дочери Рода.

– Авита и есть Дочь Рода, – уточнил Ларш, с удовольствием заметив, что женщине всё труднее скрывать изумление.

– Я знаю, что обедневшие женщины из Семейств порой идут в наемницы, – чуть помолчав, сказала певица. – Но что делает в страже знатная девушка?

– Рисует.

– Что-что?

– Авита – художница из моего десятка. Просто сегодня я случайно дал ей другое поручение.

Озадаченная женщина хотела что-то сказать, но тут Раушарни, приподнявшись на троне, грозно крикнул:

– Убрать ее!

Оба «стражника» поволокли Бариллу за кулисы. Актриса упиралась и кричала:

– Злодей! Злодей!

Такой надрыв, такое отчаяние были в этом голосе, что зрители на несколько мгновений забыли обо всем, кроме происходящего на сцене.

Но вот Барилла вернулась и принялась объяснять «чурбанам и недотепам», как надо правильно ее утаскивать. Чары рассеялись, и певица вернулась к беседе:

– Я давно не удивлялась так, как сегодня.

– А я могу назвать твое имя, красавица, – улыбнулся Ларш. – Нуроса Черная Лиса, так? Именно к тебе я сегодня посылал Авиту...

Он не договорил. Личико красавицы вдруг стало растерянным, рот некрасиво приоткрылся. Глядя мимо Ларша на сцену, она громко ойкнула.

Ларш тоже глянул на сцену – и обомлел.

Из-за кулис выглядывало нелепое существо. Большая голова, несуразно длинный нос, черная борода, похожая на крашеную мочалку...

Раушарни поднялся с трона.

Барилла оборвала выговор, который делала «страже», и взвизгнула так, что вздрогнули зрители. Один из «стражников» потрясенно ругнулся соленым морским словечком.

Существо убедилось, что привлекло общее внимание. Оно приосанилось и гордо продекламировало:

Я лекарь опытный, болезням грозный враг,

Но здесь, у этого одра, бессилен:

Ведь дева гаснет, не желая жить...

Существу не дали договорить.

Барилла, узнав голос, гневно взвыла:

– Бики, сволочь! Это и есть наряд врача?

– Ужас! – подхватила «королева» Джалена.

С другой стороны из-за кулис выбежала Милеста и воскликнула:

– Бики, я знаю, ты хочешь только хорошего. Но неужели такое чучело подойдет к постели больной принцессы? Да я по-настоящему умру!

Из-за спины Милесты высунулся Мирвик:

– Раушарни, я это не надену, хоть ты меня гони из театра!

– Почему мне всегда подрезают крылья? – с истинно драматическим пафосом воззвал Бики в зрительный зал. – Почему мои самые интересные задумки подвергаются осмеянию и злобному гонению? Неужели я обречен всю жизнь лишь вязать опахала из крашеных куриных перьев и строгать деревянные мечи? Едва я отпускаю свое воображение в полет, на меня сразу начинают кричать всей труппой!

Раушарни, обернувшись к зрителям, развел руками:

– Видели, господа мои? В нашей похлебке чего только не варится!

Зрители хохотали.

Барилла, на время забыв свою вражду с Милестой, зарычала на Бики:

– Пожалеть тебя, бедного? Еще раз увижу эту маску – заставлю тебя ее разжевать и съесть!

– Она из зала хорошо смотрится! – попытался Бики отстоять свое творение.

– Уйди, говорю! – топнула ногой Барилла.

Крепко топнула. От души.

Раздался громкий треск, подгнившие доски проломились. Оба стражника вместе с Бариллой провалились под сцену.

Смех в зале вспыхнул с новой силой. Хохотала и «королева» Джалена, радуясь неприятности, случившейся с соперницей. Милеста испуганно вскрикнула. А Ларш и Лейчар бросились к сцене – помогать артистам выбраться.

– Осторожнее – крикнул Раушарни. – Все враз не подходите – вдруг тоже провалитесь!

Ларш и Лейчар, осторожно приблизившись к пролому, глянули вниз.

Не так уж там и было глубоко, но «стражники» и Барилла барахтались, мешая друг другу встать. Ноги «стражников» запутались в пышном платье актрисы, кто-то прижал локтем ее волосы...

– Эй, вы там живы? – тревожно позвал Раушарни.

Ответом был такой всплеск брани из трех глоток, что все наверху успокоились: пострадавшие живы!

Одного за другим пострадавших вытащили на сцену. Бики имел неосторожность нагнуться над проломом слишком низко, и Барилла вместо протянутой ей руки ухватилась за длинный нос маски. Случайно или нарочно – это осталось неизвестным, но маска слетела с лысой головы Бики и бесславно погибла под ногами «стражников».

Пострадавшие, отойдя подальше от пролома, уселись на краю сцены. Они были в грязи и в царапинах, но ничего себе не переломали.

– Больно? – посочувствовала Милеста Барилле. – Вот, возьми мой платок, сейчас принесу из коридора кувшин с водой. Надо промыть царапины.

– Актер всегда должен быть готов к провалу, – возмущенно заявила Барилла, – но не к такому же!.. Раушарни, скаредная душа, чего с ремонтом тянешь?

– Денег нет, – хмуро отозвался тот. – Но теперь придется просить Хранителя. На этой сцене уже играть опасно, даже если Бики заделает дыру.

– Я с тобой пойду к дяде, – хмуро пообещал Ларш. – Прямо сейчас и пойдем... Джалена, Милеста... где Милеста?.. А, воду принесла? Обе наряжайтесь, пойдете с нами. При красивых дамах Хранителю будет неудобно отказать.

– А я? – вскинулась Барилла.

– А ты царапины промой, – хмыкнул Раушарни. – У тебя вид, как будто тебя крепко любил наррабанский леопард.

Джалена показала Барилле язык.

– Я быстро переоденусь, – сказала Милеста, водя мокрым платочком по шее Бариллы. – Только быстренько помогу... у нее сзади шея ободрана, ей не видно...

Ларш услышал, как Джалена тихо сказала Мирвику:

– Барилла нашу «принцессу» сожрать готова, а та ей царапины промывает...

– Так она ко всем добрая... – пожал плечами Мирвик.

– Во-во, ко всем и всегда... отзывчивая, сердечная... что-то мне немного страшно от ее постоянной доброты...

– Господин мой, – промурлыкал из-за плеча Ларша низкий чувственный голос, – нельзя ли и мне пойти с вами?

Ларш в недоумении оглянулся: просьба была странной, даже бестактной.

Нуроса, чуть склонив голову набок, глядела в его лицо со спокойной, ласковой уверенностью, что ее просьба будет исполнена.

– Зачем? – буркнул Ларш.

– Будет ли у меня другой случай увидеть Хранителя Аршмира? Я слышала, что господин Ульфанш Серебряный Корабль – удивительный человек: отважный, решительный, с героическим прошлым.

«А еще ты наверняка слышала, что Ульфанш – первый аршмирский бабник, – зло подумал Ларш, – и это тебя заинтересовало куда больше его героического прошлого».

– Пожалуйста! Мне бы хоть одним глазком... хоть на несколько мгновений...

«Угу. На несколько мгновений. А тебе больше и не надо. Посмотришь, как на меня сейчас. Качнешь вот так головкой, чтоб закачались на цепочках серьги-рыбки. И вздохнешь, как сейчас. Чтоб грудь так же колыхнулась...»

– Ладно, – кивнул Ларш. – Пойдем.

Только что он чувствовал себя птицеловом, который боится спугнуть красивую птицу. А теперь ощутил себя незавидной добычей, с которой охотник не стал связываться, надеясь на более ценный трофей.

«Но ты не воображай себя гордой завоевательницей, красотка, – подумал он злорадно. – Дядю Ульфанша легко заполучить, но невозможно удержать!»

А «королева» Джалена, сойдя со сцены, просительно взглянула в глаза Шеркату:

– Не пойдут ли господин со своим кузеном к Хранителю вместе с бедными актерами? Мы для высокородного Ульфанша – пыль, господин Ларш – племянник, свой человек, дядя с ним не церемонится. А вот Сыновья Клана Лебедя...

– Понял, – перебил ее Шеркат. – Не хочется мне тащиться во дворец, но твою просьбу, красавица, я исполню. Но учти: за тобой будет должок, попозже ты мне его вернешь...

* * *

Беспризорник Головастик понимал, что ему надо удирать из Аршмира. Но тянул с этим правильным, спасительным делом.

Родной город превратился в ловушку. Но оставался родным.

Когда-то здесь жил веселый малыш из Отребья, сын служанки из таверны. И плевать ему было, что не знает отца, ему и с мамой было хорошо. Он бегал с другими мальцами по улицам, играл в «чаек и ворон», в «три камешка», в «вертелочку», барахтался на мелководье, был чумазым, полуголодным и счастливым. Немного подрос – стал зарабатывать по мелочи: помогал покупателям на рынке донести домой корзинки с покупками. Медяк к медяку – всё маме помощь...

А потом мама заболела и умерла. И тут же вылезли какие-то паршивые сволочи, размахивая долговыми расписками.

Сейчас-то Головастик взрослый, ему двенадцать лет. Он понимает, что было это паршивое мошенничество. У мамы сроду таких громадных деньжищ не было, какие значились в тех расписках. Но тогда-то ему и семи не было, совсем мелюзга! Что он соображал? Что мог сделать? Да его и спрашивать никто не стал. Просто продали в рабство в счет долга.

Правда, тут ему повезло. Крепко повезло! Его купил хороший человек, лекарь Ульден Серебряный Ясень. Сначала просто в слуги взял: дом прибирать, кухарке помогать. Потом заметил, что Головастик – малец смышленый и с хорошей памятью. И начал учить лекарскому ремеслу. Заодно и грамоте обучил, и счету – без этого в лекарском деле никак. А еще хозяин обещал, как Головастик станет постарше, дать ему свободу и взять к себе в подручные. Смеялся: «Ты обезьянка шустрая и смекалистая, руки у тебя ловкие. Будет толк!»

А Головастик-то и рад! Научился промывать раны, повязки накладывать, растирать в ступке составные части лекарств... да много чего он уже умел, когда и эта хорошая жизнь оборвалась.

Полгода назад в дом пришли чужие люди. Сказали, что хозяин умер. Наследников у него не осталось, всё добро продали в пользу города... и дом, и мебель, и слуг, да...

Головастик тогда наревелся: жалко было и хозяина, и себя, и обещанной свободы. Но не рабу выбирать свою судьбу.

И мальчишка терпел с угрюмым страхом – пока не узнал, что достался паршивому перекупщику, который собирается отправить партию рабов куда-то за море. Куда именно? Да какая разница! Главное – из Аршмира!

А он не сможет жить на паршивой чужбине! Он там умрет! Сразу! Он аршмирец!

Говорят, все аршмирцы – воры. Вот и Головастик сам себя украл у перекупщика.

Сбежал... а куда дальше-то? Город он знает прекрасно, есть места, где можно спрятаться, переждать розыск. Есть добрые люди, которые к Головастику хорошо относятся. Правда, не все они готовы рискнуть собственной свободой, помогая беглому. Но все же удавалось перехватить то здесь, то там кусок лепешки или вяленую рыбку.

Не пропал – так надо убираться из города и растворяться в далеких краях... Но вот это и оказалось страшнее побега!

Головастик говорил себе, что надо всё как следует обдумать. Как уходить? Лесом? В лесу он пропадет. Берегом, минуя рыбачьи деревни? Там он получит по башке веслом и будет продан контрабандистам. Рыбаки не любят чужих людей и не прочь подзаработать.

Эх, слишком долго думал Головастик. Затянул с уходом. И попался.

Нет, не перекупщику и не страже. Попался здешнему паршивому ворью. Уж они-то знают в городе каждый закуток получше, чем Головастик. И для них человек, за которого некому заступиться и которому некуда податься, настоящая находка.

Извлекли беглого звереныша из щели, куда он забился, и объяснили: могут вернуть его хозяину за вознаграждение. А могут не возвращать – если Головастик эти неполученные денежки отработает.

Вот он и отрабатывает. Когда Гвоздодер обшаривает чужой дом, Головастик «ветер слушает» – караулит, чтобы вора не застала стража или внезапно вернувшиеся хозяева. И другими поручениями его завалили.

Паршивая жизнь.

Бежать отсюда надо, бежать!

Потому и сидел сейчас Головастик на высоком берегу, среди выветренных серых скал, на Ежином мысу. Еще вроде город, а домов уже нет. Спуск к морю не очень крутой, усыпан большущими валунами.

Можно отсюда добраться до порта и наврать морякам с какого-нибудь чужеземного судна, что он сирота и хочет к ним в юнги...

Паршивый выход. Даже если и возьмут – кто им мешает продать Головастика в чужом порту? А хоть бы и не продали... говорят, на борту юнгу не бьет только ленивый.

А можно дойти берегом до городской стены... есть, есть места, где можно выбраться наружу...

Головастик почти решился, даже двинулся берегом по узкой каменистой тропке. Но глянул вниз – и задержался.

Внизу, у самой воды, лежало что-то оранжевое.

Покрывало? Простыня? Какая-то вещь, которую ветер унес с шеста для просушки... Надо подобрать, это любой старьевщик купит. Глупо пускаться в дальний путь без единого медяка.

Мальчишка поймал себя на том, что радуется не только добыче, но и поводу задержаться в Аршмире. Сконфуженно хмыкнул и принялся осторожно, от валуна к валуну, спускаться к воде.

Осторожно выглянул из-за высокого, в человеческий рост, обломка скалы – и чуть не заорал.

На каменном карнизе, у самой воды, лежала женщина. Мертвая. Вместо платья она была завернута в оранжевую простыню. Босые темные ноги вытянулись вдоль карниза, одна рука свесилась к воде. Лица отсюда видно не было, а длинные черные волосы закрывали плечи.

Почему-то самым ужасным мальчику показалось то, что рядом с трупом лежала гирлянда из крупных белых цветов.

«Спокойно! – сам себе сказал Головастик. – Ты что, покойников не видел? Чему тебя учил хозяин Ульден? В мертвом теле нет ничего страшного, оно просто отработало свой срок...»

Не успел мальчишка толком себя успокоить, как рука лежащей женщины пришла в движение. Что-то резко ударило в воду... и вот «покойница» уже встает, а в руках держит острую палку, на которой извивается рыбина. Отсюда не разглядеть, какая.

«Так она рыбачила?!» – завопил про себя Головастик. Страх сразу исчез.

Да не женщина это, а девчонка! Постарше Головастика, лет четырнадцати. Крепенькая такая, темнокожая – должно быть, наррабанка. И да, завернута в рыжую простыню, кажется, в два слоя, и узел на груди, а плечи голые.

Добычливая девица подняла цветочную гирлянду, надела себе на шею. Затем рывком сдернула рыбину с палки и – Головастик своим глазам не поверил! – впилась зубами в чешуйчатую спинку.

«Жрет!.. Сырую!.. Почти живую!..»

Стараясь двигаться тихо, Головастик принялся отступать – наверх, от воды. Ну ее в болото, эту ненормальную девицу! Вдруг она и человека этак цапнет!

Вскарабкался наверх, встал на ноги – и оцепенел от ужаса.

Как же он их не заметил, пока выбирался наверх?

Стоят, гады. Ухмыляются. В упор глядят на беднягу Головастика.

Гвоздодер, сволочь бородатая, щурится из-под кустистых бровей. А рядом Щеголь, красавчик с холеными усами, перебрасывает с ладони на ладонь свой талисман: серебряную фигурку собаки, вытянувшейся в прыжке. И от этой собаки Головастику трудно отвести взгляд. Потому что нож это. Пружинный, выкидной, наррабанской работы. И мальчишка уже видел, как удобно эта фигурка ложится Щеголю в ладонь.

Молчание нарушил Щеголь – ленивым, скучающим голосом:

– Не кажется ли тебе, друг мой Гвоздодер, что это юное существо вознамерилось нас покинуть, забыв о том, что у нас для него имеется ряд поручений?

– Да чтоб я сдох, если оно не так! – хрипло откликнулся Гвоздодер и сплюнул себе под ноги. – Затереться решил, гаденыш!

– И не думал даже! – поспешил Головастик отвести обвинения.

– О да! – промурлыкал Щеголь. – Полагаю, он здесь любовался прибрежным пейзажем!

Гвоздодер бросил на приятеля уважительный взгляд: сам он таких слов сроду не слыхал. И тут же, наливаясь гневом, перенес внимание на Головастика:

– Еще ляпать мне будешь? Что тебе тут делать-то?

– Не ляпаю! – затараторил Головастик. – Я за девчонкой подглядывал, смешная такая...

– За девчонкой? – заинтересовался Щеголь.

– Ну да. Виду заморского, в простыню замотана, на шее венок из цветов. Поймала рыбу острой палкой и жрет живьем.

Теперь заинтересовались оба.

– Где? – отрывисто спросил Гвоздодер.

Обмирая от страха, мальчик кивнул в сторону берега.

– Ну если снова ляпаешь... – Гвоздодер не закончил угрозу. Они со Щеголем еще раз переглянулись и принялись спускаться к берегу.

Головастику бы почувствовать облегчение: бандиты забыли про него, можно сгинуть с глаз! Но вместо радости навалилась тоска.

Он же подставил вместо себя ту странную девчушку!

Головастик понимал, каких мерзавцев натравил на бедняжку. Догадывался, что сейчас будет с нею на берегу, прямо на камнях...

А ноги уже несли его вниз по склону, следом за бандитами. Головастик спускался осторожно, от валуна к валуну, чтобы остаться незамеченным.

Зачем спускался? Да сам не знал. Он же не сможет помочь девчонке. Ничем. Любой из этих гадов его, Головастика, одной рукой прихлопнет.

Снизу донесся хриплый, пытающийся казаться ласковым голос Гвоздодера:

– Ух ты, красоточка какая! Как думаешь, Щеголь, она из Наррабана?

Головастик замер. Прижался к тому самому обломку скалы, из-за которого недавно подглядывал за незнакомкой. Сейчас он не подглядывал. Сжался в комок, молчал и слушал.

– Вряд ли из Наррабана, – ответил дружку Щеголь. – Ни одна наррабанская девушка не выйдет из дому в таком виде... Милая незнакомка, откуда ты? И давно ли ты в наших краях?

В голосе Щеголя, заговорившего с девочкой, было что-то, заставляющее вспомнить о коте, который подкрадывается к птице.

– Нет, добрые люди, я здесь со вчерашнего дня, – спокойно ответил красивый, звучный голос, совсем не детский – вроде бы заговорила взрослая женщина. – А до этого я жила далеко отсюда. Люди со светлой кожей называют наши острова Непролазными, потому что не умеют ходить по нашим лесам.

– Ух ты! – удивился Гвоздодер. – Щеголь, мы слыхали про такие?

– Я слышал. Далеко же тебя занесло, красавица. Ты убежала от кого-нибудь? Не бойся, нам с Гвоздодером сказать можно, мы добрые.

–Убежала? – удивилась девушка. – Конечно, нет! За мной еще никто никогда не гонялся!

Хоть девица и виду была заморского, но говорила по-грайански бойко и чисто, как на родном языке.

– У тебя здесь есть родня, малышка?

– Никого нет.

«Да что она говорит?! – взвыл про себя Головастик. – Нет бы сказать: у меня тут отец и три брата с железными кулаками... случись что – из Бездны моего обидчика достанут и обратно в Бездну загонят!»

– Ах, бедная ты, бездомная, одинокая! – продолжал сокрушаться Щеголь. – Ты от голода ела сырую рыбу? Как же ты будешь жить в Аршмире?

– Да, мне надо найти работу, – согласилась девочка. И добавила по-детски доверчиво: – Я была рада узнать, что вы здесь не совсем дикие. Вы даже додумались до денег. Правда, делаете их не из раковин, а из металла, но все же это деньги, мера справедливости обмена.

Гвоздодер издал звук, похожий на хрюканье.

Щеголь чуть помолчал (должно быть, собирался с мыслями), а потом вернулся к сути дела:

– Да-да, девочка! Тебе повезло: мы с этим добрым дядей поможем тебе найти работу.

– Правда? Какую?

– Простую и денежную. Ты будешь спать с мужчинами, они будут платить за это. А мы с другом позаботимся, чтобы у тебя всегда хватало работы.

Головастик стиснул кулаки. Вот, начинается! Сейчас девчонка заплачет, начнет звать на помощь, кинется бежать...

Но послышался спокойный, удивленный голос:

– У вас странные порядки. Деньги? За это? Когда мужчина и женщина спят вместе, оба получают удовольствие. Но почему-то мужчина за это платит, а женщина – нет. За что у вас обижают мужчин? Или ваши мужчины настолько плохи, что женщины не ласкают их бесплатно?

– Гвоздодер, эта дура над нами издевается! – не выдержал Щеголь. – Ладно, если не хочешь по-хорошему...

Головастик вздрогнул, услыхав короткий металлический стук. Он знал: с таким звуком вылетает лезвие складного ножа Щеголя.

Сейчас она закричит...

Но закричал мужчина. Не закричал даже – завыл!

В этом вое не признать было голос Гвоздодера... но тут сам Гвоздодер с лицом, искаженным от ужаса, пронесся мимо обломка скалы, за которым прятался мальчик. Не заметив Головастика, он принялся карабкаться по склону, а следом за ним уже лез такой же перепуганный Щеголь.

Выбравшись наверх, оба помчались прочь краем обрыва. Щеголь споткнулся и некоторое время бежал на четвереньках, это было нелепо и страшно. Впрочем, он быстро поднялся, рванул со всех ног, и вскоре оба беглеца скрылись из глаз потрясенного Головастика.

– Мальчик! – послышалось сзади. – Эй, мальчик!

О боги, он же высунулся из-за камня! Он выдал себя!

В страхе Головастик обернулся.

Незнакомка вертела в руках талисман Щеголя. Из пасти серебряной собаки торчало лезвие.

– Мальчик, ты не знаешь, как складывается эта штука? Он что-то нажал, вылетело лезвие... а обратно – как?

Не ответив, Головастик вскочил и понесся вверх по склону. Пожалуй, еще шустрее, чем Гвоздодер со Щеголем!

2 (4)

* * *

Все-таки театр в Аршмире любили, любят и любить будут!

Вот рискнула бы в другом городе такая пестрая компания заявиться к Хранителю!

Нет, Детей Кланов приняли бы с должным почтением. А прочих – к Левой Руке Хранителя, он с посетителями разбирается. Кто, мол, таковы и по какому поводу осмелились тревожить господина? А то бы и просто выставили. Даже женщин. Даже, пожалуй, хорошеньких.

А тут – приняли. Провели всей компанией к высокородному Ульфаншу. И тот принял их с улыбкой. Актерская шайка не смутилась и заулыбалась в ответ, ибо была избалована превыше всякой меры.

Впрочем, Раушарни сразу посерьезнел и начал рассказывать о происшествии в театре. Он красиво, сдержанно жестикулировал, украшал речь стихотворными цитатами, играл голосом – и в результате превратил две подломившиеся доски в катастрофу, которая потрясет Аршмир.

Хранитель тоже перестал улыбаться:

– Что, так всё серьезно? Может, ваш Бики просто приколотит пару досок?

– Дядя, – выступил вперед Ларш, – там сплошная труха. И не только сцена сгнила. По лестницам поднимаешься – ступеньки вот-вот хряпнут под ногой. Перила балконов такие, что актеры боятся зазывать зрителей сверху.

Джалена и Милеста, словно сговорившись, в едином порыве подались вперед, вскинули руки к груди, устремили умоляющие взоры на Хранителя.

Нуроса быстро взглянула на одну, на другую – и точно скопировала позу, жест и взгляд. Похоже, девочка была способной не только в пении.

– Жаль, жаль, – вздохнул Ульфанш. – Как это не вовремя! У города именно сейчас сложно с деньгами. Еще и на зверинец столько потрачено... А, почтенный Шеркат, и ты здесь! Очень удачно. Я как раз хотел пригласить тебя во дворец. Что со зверьем-то?

Шеркат всё это время держался позади, стараясь не привлекать к себе внимания. Но пришлось выйти из-за спин и ответить:

– Со зверьем небольшая задержка. Корабль, на котором везли зверей в клетках, крепко потрепало в море. Капитан чинится в Крабовой бухте. Послал мне письмо с верховым: мол, зверей на борту не оставит. Починка может затянуться, а их кормить надо, ухаживать, то да сё... Обещает нанять крестьян с телегами, чтобы доставили живой груз в Аршмир. Даже не соизволил написать, все ли животные добрались до суши, не подох ли кто...

– А сколько времени понадобится, чтобы доставить груз в Аршмир?

– Точно не знаю. Возможно, одни клетки доберутся быстрее, другие – медленнее. С некоторыми животными хлопот больше...

– Понимаю, понимаю, – сочувственно закивал Ульфанш. – Что ж, я могу и подождать. Скажем, два-три дня. А потом... – Он развел руками. – Дело сложное. Может, придется попросить совета у Мудрейшего Клана Лебедя.

Даже Ларш вздрогнул, хотя его это дело совсем не касалось.

Угроза пожаловаться Мудрейшему Клана – это очень серьезно.

Должно быть, на покупку зверей была выделена действительно крупная сумма.

Конечно, Шеркат – богатый человек, это все знают. Но и богатые люди, бывает, остаются без денег на руках – если всё вложено в торговлю или в другое дело, кормящее богача... Сам Ларш в этом не разбирался, но слыхал, что бывает и такое.

А Шеркат встретил угрозу достойно, даже бровью не шевельнул:

– Думаю, трех дней хватит, чтобы доставили если не всех зверей, то хотя бы бо́льшую часть. А так-то у меня всё готово: и клетки сколочены, и вольеры огорожены...

– Вот и славно. А с театром... видимо, придется раскошелиться. Сегодня же прикажу нанять плотников.

Раушарни пышно поблагодарил щедрого Хранителя, девушки восторженно ахали и светились от счастья. А Ульфанш спросил благодушно:

– В театральном цветнике новая роза?

«Только сейчас углядел, да? – с неожиданной злостью подумал Ларш. – Чтоб такую – да не заметить? Вон какая шея – прямо точеная! Вон как волосы завиваются колечками у висков!»

– Да-да, красавица, – продолжил Хранитель. – Я о тебе, не смущайся...

«Ага, так уж она и смущается!» – огорченно подумал Ларш.

– Красавицу зовут Нуроса Черная Лиса, – сообщил Раушарни. – В нашем спектакле она будет услаждать слух гостей на пиру... подобно иволге, что в чаще леса росу на листьях трелями тревожит. – И добавил с веселым намеком: – Хотя Барилла считает, что в этой сцене пение ни к чему.

– Барилла ошибается, – понимающе улыбнулся Хранитель актеру. – Что за пир без песен?

Просители уже прощались, когда Ульфанш вдруг остановил Арризара:

– Прошу тебя, Лебедь... ну разок!..

И показал взглядом на кубок с крышкой, стоящий на круглом столике. Было при этом в суровом Хранителе города что-то от мальчишки, который глазеет на проезжающий цирк: радость и ожидание чуда. В другое время эта просьба могла бы показаться бестактной, все-таки Сын Клана – не фокусник... но не сейчас, когда знать и люди театра закончили веселую беседу.

Арризар улыбнулся в ответ. Подошел к столику:

– Что у тебя там, вино?

– Да, эфросское.

Не открывая крышки, Арризар охватил кубок ладонями.

Актеры зашептались – наверное, делали ставки на то, что на этот раз получится у Лебедя.

А Ларш – словно его кто-то толкнул – искоса, незаметно поглядел на Шерката.

Лебедь-старший был бледен. И глядел куда-то мимо столика, мимо кубка, мимо двоюродного брата...

Арризар осторожно приподнял крышку кубка – и удивился:

– Надо же!.. Чернила! Такое у меня впервые получилось!

* * *

Обратно шли, разбившись на две группы: актеры крутились вокруг Шерката, наперебой объясняя ему, как украсила бы спектакль живая обезьяна. А Ларш с Арризаром немного отстали.

– Мы из-за этого визита к Хранителю бросили Райши-дэра одного, – вздохнул Арризар. – Скучает, бедняга, в чужом городе. Ничего, сейчас мы с Шеркатом измыслим для него что-нибудь веселое.

– Слушай, чем он тебе по сердцу пришелся, этот Райши-дэр? – удивился Ларш. – Мало ли чужеземцев приезжает в Аршмир, ты же не каждого так встречаешь! А с этим нянчишься, как с родным.

Арризар невесело хохотнул:

– Вот-вот, как с родным... Сложись судьба иначе, мы с ним и впрямь были бы родственниками.

– Ого! Это как?

– Он собирается жениться на Сайти-шиу, дочери покойного Баргу-дэра. А я был влюблен в ее старшую сестру Тамри-шиу. Сильно был влюблен. Хотел в жены взять.

– Клан запретил? – спросил Ларш.

Он понимал, какой это был бы отважный, даже отчаянный поступок для Сына Клана – жениться на заморской девице. И не меняло дела то, что к имени ее отца добавлялось слово «дэр», говорящее о знатности. Мало ли в Наррабане этих «дэров»... А Дети Кланов – избранники Богов!

Арризару, похоже, хотелось отвести душу:

– Он был известным ученым, Баргу-дэр. Говорили даже, что чародей. Ему ежегодно шли деньги из казны. Дочек наряжал, как принцесс. Сайти еще малышка была – подросток, олененок... А Тамри... она шла – как танцевала, мне музыка слышалась... нет, не могу объяснить! Видел я красавиц, а такого не чувствовал. Думал – могу свою жизнь ей под ноги бросить...

Арризар с горьким вызовом глянул в лицо сочувственно молчавшему Ларшу:

– Собственно, я это и сделал!

– Это как?

– Мы тогда жили в Нарра-до: Шеркат, я и наш дед. Дед учил нас вести торговлю, хотел после смерти свое богатство оставить нам – пополам. Шеркат старался, перенимал торговую науку. А я крутился вокруг Тамри и сердил этим деда. А тут стряслась беда: умер Баргу-дэр. И тут же выяснилось: все деньги, которые из казны получал, он тратил на какие-то научные опыты. Еще и мало ему было, он заложил дом и влез в долги. Тамри, бедняжка, продала наряды, которые им с сестрой отец дарил, даже книгу семейную продала – ту самую, за которой сейчас Райши-дэр приехал. И все равно получилось, что придется ей сестру продать в рабство. Или самой – в невольницы...

Ларш молчал, чтобы не спугнуть неожиданной откровенности друга. Он уже понял, что приезд наррабанца разбудил в душе Арризара старое горе. Пусть уж выговорится...

– Мне как раз дед дал денег – рассчитаться за товар. А я по пути к торговому партнеру заглянул к моей ласточке. Она разрыдалась у меня на груди. Я не выдержал и отдал ей все дедовы деньги, там много было...

– И дед разгневался?

– Не сразу. Я ему соврал, что меня в переулке ограбили. Приставили к горлу нож и срезали кошель. Своей ласточке я велел молчать о том, откуда деньги взялись. Но дед все же как-то прознал. Вот тогда разъярился – страшно вспомнить! Потребовал, чтоб я первым же кораблем вернулся в Аршмир. Я подчинился, чтоб его хуже не злить, даже с Тамри на прощанье не повидался. Думал: дед позлится, да и простит меня. Тогда и выпрошу разрешение жениться... Да не вышло. В Нарра-до после моего отъезда вспыхнула болезнь... в Наррабане ее называют серым кашлем, а как у нас – не знаю. И умерла моя роза наррабанская. Младшую сестру болезнь не тронула, а Тамри... эх! Через Шерката передала мне, умирая, подарок. Я с этим подарком никогда не расстаюсь. И дешевенький, а для меня дороже королевских сокровищ.

Чуть помолчав и успокоившись, Арризар продолжал:

– Почти тогда же от этой болезни умер и дед. Так и не успели мы помириться. В завещании он все состояние отписал Шеркату, а мне – ежемесячное содержание, только-только не сдохнуть... Ну и ладно! Мне семьей не обзаводиться, детей не кормить – проживу как-нибудь! Только вот Райши-дэр приехал, сердце разбередил... Слушай, Спрут, помог бы ты ему купить эту книгу, а? Пусть она в семью вернется!

– Не обещаю, но попробую, – растроганно кивнул Ларш. – Книга не моя, но погляжу, что тут можно сделать.

* * *

Алки взял Сверчка в напарники, и они весь день промотались по городу. Заходили с заднего двора в кабаки и харчевни, навещали старьевщиков и хозяев постоялых дворов. (Завернули и на тот постоялый двор, где еще недавно работал Сверчок, и бывший хозяин глядел на парнишку с почтением и опаской.)

При себе у «лис» был портрет Гвоздодера, два года назад нарисованный Авитой.

– В Аршмире хватает ворья, своего и заезжего, – сказал Алки напарнику. – Но Гвоздодер уж очень ловко замки ломает, не нужен нам под боком такой мастер. Опять-таки каменоломня... раз поймали тебя, так кирку в лапы – и работай! А он, понимаете ли, бегать вздумал! Будет теперь хвастать: мол, ничего страшного в этой каменоломне нет, захотел – и упорхнул! Молодое дурачье уши развесит и нас бояться перестанет, а вор должен страх иметь! Да и просто обидно нам два раза одну работу делать, ведь мы этого гада уже поймали два года назад.

– Два года назад еще и «лисьего» десятка не было, – попробовал Сверчок поймать напарника на ошибке.

– Тогда был десяток Аштвера, – не дал себя сбить Алки. – Вот мы Гвоздодера и прижали: я, Говорун и Даххи... Говорун в шестом десятке сейчас, не пошел в «лисы». На горячем прихватили ворюгу: он ночью в лавку залез, а занавески плотно не задернул. Мы с улицы заметили, что в окне мелькнул огонек свечи...

– Гижер говорил: если сейчас поймаем Гвоздодера, всему десятку награда выйдет...

– А ты Гижеру скажи: дескать, не спеши рыбку потрошить, рыбка еще в море, а море – за горою... Так, приятель, стойздесь и жди. Дальше я один.

«Опять!» – хотел с досадой воскликнуть Сверчок. Но сдержался, промолчал. Остался подпирать забор в узеньком переулке. Алки свернул за поворот – и был таков.

И ничего не возразишь! Алки не к девчонке пошел, а «птичек слушать». Сверчку уже успели объяснить, что у каждого свои осведомители. Если к полезному человечку водить то одного стражника, то другого, рано или поздно по городу слух пойдет, что этот человечек «поет» для «крабов» и «лис». А полезному человечку такая слава ни к чему. Они осторожные, человечки-то...

Вернулся Алки, чем-то заметно огорченный. Сказал:

– Дело к вечеру. Перекусим по-быстрому – и в Дом Стражи.

Перекусили в харчевне «Петушиный крик», съели по лепешке с рыбной начинкой. Хозяин замахал было руками: мол, что вы, парни, за такой пустяк я с вас денег не возьму... Но Алки молча кинул на стол три медяка и потащил Сверчка за дверь. За дверью сказал:

– С этим гадом расплачивайся. Шепнули мне, что он не только нашему десятнику чирикает, но еще и на нашего брата жалуется, если что не так...

– А что не так? Он же сам предложил...

– Сам, не сам... Да пусть подавится той медью. От осторожности еще никто не помер...

В Доме Стражи оба привычно поднялись на второй этаж, вошли в кабинет и были встречены знакомым окриком:

– Вазу не разбейте!

– Да когда ж ее отсюда заберут... – с досадой бросил Алки.

– И не говори, – вздохнул десятник. – Мне эта ваза уже мерещится – разбитая, в осколках... Ладно, есть что-нибудь про Гвоздодера?

Сверчок, стараясь не привлекать к себе внимания, шмыгнул к окну.

На подоконнике вновь сидела Авита. Сверчок встал рядом, глянул во двор, на высокую поленницу меж стеной и забором. Не то чтобы ему это было интересно... просто парнишка старательно делал вид, что ему совсем, вот совсем не хочется встрять в разговор старших и самому рассказать, что́ они с Алки видели и слышали.

Алки тем временем докладывал командиру, что «Плясунья-селедка» притихла, хозяин разогнал самых подозрительных молодчиков, в кабаке разом опустело, только живущие по соседству пьянчужки заходят, тянут пиво. Для стражи там сделалось скучно. Зато старьевщица Мартышка взяла от матросов с «Золотой чайки» на хранение какие-то вещи на три дня, так не контрабанда ли?

– Надо сказать командиру первого десятка, они в ночь дежурят, – кивнул Ларш. – Пусть зайдут и поинтересуются. Может, проучим таможенников, возьмем их добычу... Еще что?

– У хозяйки трактира «Бездонная бочка» приютился Балабол. Его сейчас брать вроде не за что, но сам он, похоже, думает иначе... К нему прибегал гонец от Вьямры, а моя «птичка» их разговор подслушала.

– Да ну? – удивился Ларш. – Сама Вьямра заинтересовалась этим мелким Балаболом?

– Ну да. Велела передать: мол, стража разбушевалась, как волна штормовая. Переворачивает весь Аршмир. Хватают и тех, кто им нужен, и тех, кто под руку подвернулся. Если Балабол опасается угодить на Судебную площадь, то она, Вьямра, его охотно приютит. Есть, мол, у нее уютное местечко, где стражники ничего не найдут. Приют она даст за небольшие денежки и на любой срок. А если есть у Балабола дружки, которым тоже надо пожить в безопасности, так пусть и им скажет. Места всем хватит.

– Это еще что за дела? – не понял Ларш. – Старая гадина вздумала собрать у себя всю аршмирскую двуногую грязь? Всю нашу добычу?

– За деньги, – уточнила с подоконника Авита.

– Это само собой. Бесплатно она и воробью крошку не бросит... Но где же такое место, в котором можно разместить толпу подонков – а мы их и не увидим?

– Не нравится мне это, – сообщил от порога Гижер. Они с Даххи только что подошли, слушали от порога.

– А кому нравится, кроме Вьямры? – хмыкнул десятник и встал из-за стола. – Ладно, пора расходиться.

– Ой, правда! Мне же в театр надо забежать! – вскочила Авита с подоконника.

– Рукав снова не порви, – поддразнил ее Ларш.

Авита невольно глянула на торчащую из рамы острую железку.

– А что тебе в театре-то надо? – спросил Ларш.

– Я для Милесты нарисовала красивый наряд принцессы. То платье, что ей в театре выдали для роли, слишком простое, Милеста чуть не плакала. А расшить его лентами – будет прелесть что такое. Мы с нею хотели вечером этим заняться.

– Тогда поторопись. Сегодня актеры не будут торчать в театре допоздна. Всё запрут и разойдутся. Сцена-то проломлена.

– Как – проломлена? – ахнула Авита.

Сверчок навострил уши. Как и всякий аршмирец, он живо интересовался всем, что связано с театром.

– От ветхости проломилась прямо у Бариллы под ногами. Но дядя... то есть Хранитель... обещал, что завтра с утра будут плотники.

– Тогда побегу, перехвачу Милесту. Может, мы у нее дома портняжничать будем. Или у меня.

Все вышли в коридор. Ларш снял с пояса связку ключей.

– Как мне эта ваза надоела! – вздохнул он. – Боюсь, что вдруг выйду и забуду запереть дверь. И кто-нибудь это сокровище сопрет.

– Сопрет? Такую здоровенную? В Доме Стражи? – усомнилась Авита.

– Это Аршмир, – объяснил Гижер. – Аршмирцы и не то могут. Видела над входом во дворец Хранителя всадника на вздыбленном коне?

– Видела. Отличная статуя.

– Во. Сам конь стоит на козырьке, над входом. А передние копыта – в воздухе, над входящими. А на копытах – подковы из ярко надраенной меди. Так и сверкают...

– Кто-то пустил слух, – подхватил Даххи, – что Хранитель для пущей важности велел сделать подковы из золота. Угадай, долго ли медяшки продержались на копытах?

– Не может быть! – воскликнула Авита.

– Украли, – подтвердил Ларш. – А здесь даже не дворец...

Он яростно хлопнул дверью.

Раздался нехороший хруст.

Дверь покосилась, просела боком. Нижний ее угол соскользнул с высокого порога. Из косяка сиротливо торчала верхняя петля, расставшаяся с дверью. Засов, на котором болтался не запертый еще замок, треснул пополам.

В наступившей тишине громко присвистнул Кудни из седьмого десятка, подошедший из любопытства.

– Ничего себе, – ошеломленно протянул Ларш. – Это же до утра не починить... Кому-то придется здесь ночевать, так?

Под прицельным взглядом десятника стражники шагнули назад.

– А пускай Авита дверь запрет, – смекнул Алки.

– И правда! – вскинулся Ларш. – Авита, выручай!

– Вообще-то мне платят не за это... – протянула девушка.

– Авита, – назидательно сказал десятник, – кто спорит с начальством, не только усложняет себе жизнь, но и продлевает свои посмертные мучения в Бездне. Это не я сказал, а великий мудрец Санфир.

– Вот пусть бы Санфир дверь и запирал, – негромко пробормотала Авита. Присела у двери, провела ладонью вдоль порога. – Отойди, командир, не мешай.

– Что она делает? – шепотом спросил Сверчок у Кудни.

– Колдует, – шепотом ответил тот.

Сверчок вздрогнул, отступил за спины стражников. Он с детства знал, что магия Детей Кланов – благая и чистая, а все прочие, кто творит чары, – опасные Ночные Колдуны, от которых лучше держаться подальше.

Девушка обвела ладонью весь дверной косяк.

– Всё, – сказала она, – теперь сюда никто не войдет, пока я утром не приду.

Любопытство оказалось сильнее страха, Сверчок не удержался:

– Ой, можно, я попробую?

Все засмеялись – добродушно, не обидно. А десятник кивнул:

– Валяй.

Дверь едва держалась на уцелевшей петле. Казалось, тронь ее – и рухнет.

Сверчок осторожно потянул ручку. Дверь не шевельнулась. Дернул смелее, затем – со всей силы. Дверь не поддалась.

– Вот так, – сказала Авита. – Ладно, я побегу, а то разминусь с Милестой.

И заспешила прочь по коридору, едва не столкнувшись с идущим навстречу Фагримом.

– Командир, – азартно заговорил врач, подойдя поближе, – У меня идея. Помнишь обрывок текста на наррабанском языке? Я вспомнил! Мы же можем кое-что узнать о том, кто его писал! Мой учитель наррабанского языка рассказывал, что жители Нарра-до пишут немного не так, как прочие наррабанцы. Буква «тхи» у них с двойной черточкой, так уж принято, и другие различия есть. Давай сейчас посмотрим!

– Поздно, – отозвался Ларш. – Я оставил бумагу в кабинете, в книге. А дверь... сам глянь!

– Ого! – оценил Фагрим размеры катастрофы. – А заперла дверь наша «лиса-чародейка», да?

– Точно.

– Жаль, но что уж поделать... Отложим до завтра.

3 (1)

3

Утро тридцать девятого дня Цветущего месяца

Утром Сверчок позавтракал разогретой вчерашней похлебкой (отличной, с курятиной, ну и жизнь пошла!) и ринулся было бегом в Дом Стражи – не опоздать бы посмотреть, как Авита будет снимать с двери чары! Но почти у самой калитки его перехватил Аштвер и сказал:

– Передай десятнику: я поймал занятный слух. Гвоздодер повидался со своим дружком Звонарем. Спьяну Гвоздодер проболтался: мол, ему Вьямра пообещала такой уютный уголок, где знай живи и не бойся стражи. А когда про него, про Гвоздодера, забудут и «крабы», и «лисы», можно будет выползти наружу. А Звонарь ответил: мол, не тебе одному она такое посулила... Я бы сам зашел в Дом Стражи и это рассказал, да жену не хочу сердить.

* * *

Возле перекошенной двери столпились стражники. Ждали Авиту. Единственная женщина в страже частенько позволяла себе опоздания, но даже грозный Джанхашар ни разу не разнес ее за это: художница, что с нее взять!

До ее появления Сверчок успел негромко передать десятнику сообщение Аштвера.

Ларш выслушал внимательно, хотел что-то сказать... но тут заявился Вишур, старый слуга командира стражи. Вишур считал себя вторым человеком в страже после Джанхашара, постоянно придирался к парням, делал им выволочки. Особенно зорко следило, не притаскивают ли они в Дом Стражи фляги с пивом или с чем покрепче. Десятников от прочих не отличал (делая исключение только для Сына Клана). Никто не рисковал прикрикнуть на вредного деда: нажалуется Джанхашару!

Вот сейчас он страдальческим взором окинул сломанную дверь и заныл: мол, некоторые калечат казенное добро... а он, Вишур, из-за поганого колдовства не смог вечером войти и подмести комнату...

Ларш не спросил, как старый ворчун попал бы в запертый кабинет. Как и все, он знал: командир доверяет ключи вредному, но действительно честному деду. Пропустив мимо ушей воркотню, Ларш сказал:

– Старина, ты-то мне и нужен. Живо ступай за плотником – и чтоб эта демонская дверь уже сегодня нормально запиралась!

Другому десятнику дед нашел бы что ответить. Но Спруту не нахамишь. Вишур повернулся и ушел за плотником.

А тут, словно ясное солнышко, соизволила явиться Авита. Небрежно со всеми поздоровалась, легонько провела по косяку ладошкой... и с визгом отскочила в сторону: дверь, освобожденная от чар, завалилась в коридор.

Мужчины успели подхватить дверь, прислонили к стене.

Ларш сердито распорядился:

– «Лисы» – ко мне в кабинет, только вазу не разбейте! «Крабы» – брысь по своим делам, а то устроили тут бесплатный цирк... Даххи, что ты говорил про наррабанские буквы?

Он подошел к столу, раскрыл книгу...

– Погодите, а клочок-то где?

«Лисы» удивленно смотрели, как их десятник тщательно, страницу за страницей, перелистывает книгу.

– Да что ж такое? Может, я его не в книгу сунул, а еще куда-то?

– Нет, командир, – робко подал голос Сверчок. – Я запомнил. Ты положил его на ту страницу, где рисунок. Змея такая, с широкой-широкой шеей.

– Кобра с капюшоном, – кивнул Фагрим. – Командир, мы ведь уже убедились, что у парнишки хорошая память.

– А сквозняком выдуть не могло? – предположил Гижер.

– Тут обложка тяжелая, – вздохнул Ларш. – Но поищите, только вазу не разбейте.

Короткие, но тщательные поиски не увенчались успехом.

– А дверь-то была под чарами, – задумчиво протянул Гижер.

– Что ты хочешь сказать? – гневно взвилась Авита. – Что украсть эту бумагу могла только я?

– Или чародей сильнее тебя, – уточнил Даххи.

– Да кому он нужен, этот клочок! – возмутился Алки.

– Убийце, – тихо сказал Фагрим. И все разом замолчали.

Авита была еще бледнее, чем обычно. Глаза ее зло сверкали.

– Вы вот о чем подумайте, – поспешно заговорил Ларш, – вору еще надо было дойти до двери. Это второй этаж. Ночью у входа дежурит стражник. Он не пропустит даже «краба», не узнав, за каким демоном тот приперся ночью. А уж чужого человека не пропустит ни днем, ни...

Ларша перебил красивый женский голос:

– Солнечных лучей и мягкого дождя на кровлю этого дома!

В дверном проеме стояла девочка лет четырнадцати, смуглая, темноволосая. Крепенькие ножки были босы, тело было замотано в оранжевую простыню, а плечи оставались открытыми. На шее красовалась гирлянда из крупных белых цветов, свежих, словно только что сорванных.

– Удачной вам всем охоты и полных животов! – поприветствовала она стражников. – Меня зовут Июми. На Непролазных островах я была богиней раскрытых тайн. Теперь я изгнанница. Мне нужна работа, а я не владею никаким ремеслом, кроме поиска преступников. Возьмите меня к себе!

* * *

Вилират, хозяин лавки «Заморские диковины», устал трястись от страха.

Кровь больше не стучала в висках. Вилират уже не вскидывался на каждый дверной скрип, ожидая, что сейчас войдет дюжий морячина с двумя ножами за поясом.

Лавочник почти успокоился. В конце концов, неведомый головорез не требовал ничего невероятного. Он хочет дать вещь на продажу? Ладно, Вилират продаст. А если вещь ценная и маленькая, так, может, и удерет вместе с нею. Раз сразу не закололи, есть шанс смыться. Хотя... следят ведь за лавкой, сволочи, наверняка следят!..

Заскрипели ступеньки старого крыльца. Вилират не поднялся со стула. Только метнул взгляд на дверь – и приветствовал кивком посетительницу в скромном платье и с платком на голове.

Та, обмахиваясь веером, ответила легким кивком, шагнула к окну, склонилась над прилавком с небольшими украшениями. Ладно, пусть выбирает...

Торговец хотел вновь погрузиться в невеселые мысли. Но тут женщина, не оборачиваясь, сказала четко:

– Старый, очень старый долг.

Вилират не сразу понял ее. Ждал этой фразы, а когда услышал – не узнал. Подумал: о каком долге говорит покупательница? А когда дошло – вскочил со стула.

Женщина повернулась к нему. Лицо ее было закрыто веером. Серый веер с бахромой из мелких раковин. Серое платье. Серый платок, прячущий волосы.

Заговорила тихо, но твердо:

– Господин, не спрашивай меня ни о чем. Я знаю только то, что приказано передать. Люди, которых я не хочу сердить, велели сказать: ты должен как можно скорее добиться приема у Хранителя города. Скажешь, что твой дом ограбили...

– Он пошлет меня в Дом Стражи... – вякнул Вилират.

– Не сбивай, иначе я забуду, что велено передать... Скажешь, что не пошел в Дом Стражи, потому что дело косвенно касается Хранителя и короля. Похищена вещь настолько неповторимая и прекрасная, что ты собирался предложить ее Хранителю для подарка королю. Скоро у короля праздник, и весь город знает, что Хранитель собирается ехать в Тайверан...

Вилират тупо глядел, как покачиваются по краям веера ракушки на ниточках, как подрагивает в такт словам дешевая черная серьга, видная из-за края веера.

– Не допустят меня к Хранителю! – не выдержал он.

– Про это ничего передать не велено. Но если бы эти люди приказали это сделать мне, я совала бы чиновникам любые взятки. Или голосила бы на весь дворец. Но пробилась бы, лишь бы не сердить тех людей.

Вилират тоже не хотел сердить тех людей.

– Ладно. Что за вещь у меня сперли?

– Вазу. Высокую, мне по пояс. Отшлифованное большущее «яйцо» из голубого шеджимирского хрусталя, окованное серебром. Четыре серебряные ручки в виде драконов – полые, в них и ставятся цветы на длинных стеблях. Но главная ценность – «яйцо». Цельный обработанный кусок хрусталя, а внутри – редкая игра природы: посторонние вкрапления образуют что-то вроде маленькой фигурки дракона. Как зародыш в яйце.

– Ух ты... И сколько же стоит такое диво?

– Про это мне ничего не говорили. Зато сказали, что если вазу удастся найти и продать, деньги достанутся тебе. Но поторопись: Хранитель уже собирается в дорогу.

С этими словами незнакомка шагнула к двери и исчезла за порогом, оставив потрясенного Вилирата, в душе которого сражались жадность и страх.

* * *

Особый десяток уставился на босоногое явление. Явление приветливо улыбалось.

Первым опомнился Ларш:

– Июми, да? Не знаю, Июми, в какую игру ты играешь, но ступай домой и скажи маме, чтобы она надрала тебе уши.

– Моя мать – Риати, она была богиней мудрости, письмен и правосудия, – обиженно ответила девочка. – Она никого не драла за уши. Может быть, она пощадила бы даже тебя, дерзкий человек.

Авита захихикала. Остальные с трудом сдерживали улыбки. Только Сверчку было жаль девочку, которой сейчас попадет.

– Господин Ларш из Клана Спрута командует особым десятком, – быстрым шепотом предупредил он девчонку.

– Так ты здесь главный! – обрадовалась девочка, глядя мимо Сверчка на Ларша. – Но почему ты рассердился, вождь? Разве к тебе каждый день приходят богини и предлагают помощь?

– Вот только богинь мне... – начал было Ларш, но осекся. – Погоди! Как ты сюда попала? Дежурный стражник внизу отлучился?

– Ты о том верзиле, что торчит у входа? Он не хотел меня впустить. Пришлось отвести ему глаза.

– Отвести гла... Так. Ладно. По первому и второму этажу ходят стражники. И никто тебя не остановил, не вывел отсюда?

– Если я хочу быть незаметной, меня никто не видит. Когда я плыла сюда на корабле, я не все время сидела в трюме. Выходила подышать морским воздухом, матросы не глядели в мою сторону. В порту я спустилась по якорной цепи, этого тоже никто не заметил.

Авита перестала ухмыляться, шагнула к девочке:

– Погоди, Июми, ты в Аршмире совсем одна? Без родных, без друзей?

Девочка взглянула ей в лицо и ответила серьезно:

– Женщина, ты мне нравишься. Ты умна и смела, у тебя добрые глаза. К тому же я чувствую в тебе особую силу, которой нет в остальных. Ты – бхайта?

– Это как ты ее обозвала? – поинтересовался Даххи.

Авита вспыхнула, обернулась к наррабанцу и отчеканила:

– Разве трудно догадаться? Она сказала, что я колдунья!

– Я еще не слышала этого слова по-грайански, – пояснила Июми. – Почему ты гневаешься, женщина?

– Так, хватит! – рявкнул десятник. – Гневаться тут могу только я! И буду!.. Откуда ты явилась, чудо в простыне?

– Далеко отсюда, на островах, которые вы называете Непролазными, люди поклонялись моей семье. Отец мой – Грух, бог войны и поединков. Он хотел воспитать меня своей помощницей, но старейшины, вожди и жрецы всех островов посовещались и запретили ему это.

– Запретили? – не понял Гижер. – Люди? Богу?

– Ну да, – простодушно ответила Июми. – Они решили, что чужеземцы все равно вязнут в наших лесах и болотах, поэтому нам одного бога войны вполне хватает. А поединков вообще чем меньше, тем лучше. И велели, чтобы я помогала матери. – Она обернулась к Авите и жалобно спросила: – Я понятно объясняю?

– Что ты, милая, ты прекрасно говоришь по-грайански! Как ты выучила наш язык?

– Отряд чужеземцев высадился на наш остров. С ними был Нурфер, он рисовал карту. Нурфер заболел. Чужеземцы побоялись заразиться и бросили его. Наша бхайта... колдунья, да, теперь я знаю это слово... вылечила его, он остался с нами. Я учила его язык.

– Ты выучила его отлично!

– Конечно. Я дочь богини мудрости.

– С этим понятно, – перебил Ларш, которому ничего не было понятно. – А чего тебе не сиделось на островах?

– Мне там сиделось! Мне там хорошо сиделось! Это все Ууруу! – топнула Июми босой ножкой. – Бог подземного огня, отец моего отца, старый глупец! Он слишком полюбил пальмовое вино и спьяну не уследил за вулканами! Залил лавой почти весь Жабий мыс! А с Синих скал люди спасались на лодках, бросив дома. Собрались старейшины, вожди и жрецы со всех островов и решили, что такой бог им не нужен. Ему нельзя доверять, он может наделать еще бо́льших бед. Но ведь богов не изгоняют по одному, только всей семьей – это все знают, верно?

– А... ага, – слабым голосом отозвался Ларш. – Все знают. До единого.

– Вот... – грустно кивнула Июми. – Жрецы разрушили наши плетеные храмы, сломали наши глиняные фигурки, разбили жертвенники и запретили всем произносить наши имена. Мы собрались на мысе Крабового Панциря, простились... я обнимала маму и плакала. А потом мы разошлись в разные стороны, поодиночке, как заведено испокон, как ушли те, кто был до нас. А жрецы уже начали плести новые храмы, лепить новые фигурки и призывать новых богов.

Авита шумно вздохнула. Она явно увлеклась рассказом и сочувствовала девочке.

Но вредный Алки влез с вопросом:

– Разошлись? С острова? Это как – по воде, что ли?

– Да, – просто ответила Июми. – По воде. Море было спокойное, я шла и плакала. Долго шла. Не помню, сколько дней. Но однажды почувствовала, что море прогибается под моей ногой, я проваливаюсь в воду по щиколотку. Я вспомнила слова матери: вдали от родных островов я начну терять божественную силу. Я испугалась, что утону, и послала пролетающую мимо чайку поглядеть сверху, нет ли поблизости суши. Взором чайки я увидела сверху крохотный островок, к которому причалил корабль. Позже я узнала, что моряки запасались там водой. Я поспешила туда, незаметно поднялась на борт, спряталась в трюме и добралась до Аршмира.

– Во складно врет! – умилился Алки. – Даже у меня бы так не вышло!

Июми даже не глянула в его сторону.

– Я закончила свой путь. Хочу остаться в этом городе. Двое незнакомцев предлагали мне работу: спать с мужчинами. Я не поверила – кто станет платить за такие пустяки? Тогда они рассердились, один достал нож... Кстати, добрые люди, не знаете ли, как эта вещь складывается?

Никто не заметил, откуда в руках девочки возник нож с серебряной рукояткой – кажется, она извлекла его из складок своего оранжевого «одеяния». Возник – и лег на стол перед Ларшем.

– Траста гэрр! – выругался Даххи по-наррабански. – Это же талисман Щеголя!

– Где?.. – метнулся к столу Алки. – Точно! Царапалка Щеголя!

– Да, – подтвердила Июми, – эти странные люди называли друг друга Щеголь и Гвоздодер.

Ларш замер, как пес, сделавший охотничью стойку:

– Ты видела Гвоздодера? Где? Когда?

– Вчера. На берегу. Но он убежал. Они оба очень быстро убежали.

«Лисы» переглянулись.

Ларш потер лоб:

– Так, Июми. Ты хочешь вступить в особый десяток. И уверяешь, что обладаешь божественной силой...

– У меня ее все меньше и меньше, – честно предупредила девочка. – А когда-нибудь она и вовсе иссякнет.

– Ладно. Ты умеешь видеть глазами птиц...

– Очень плохо умею. Моя двоюродная сестра, богиня зверей и птиц, делает... то есть делала это изумительно. А у меня – так, на несколько мгновений мелькает перед глазами картинка.

– Жаль, – вздохнул Фагрим, – полезное умение.

– Я всего лишь богиня раскрытия убийств и краж, – развела руками девочка.

– И как ты их раскрывала? – с подозрением спросил Гижер.

– Я? Никак. Раскрывали мои жрецы. Приносили мне в жертву молоко, лепешки... – Июми явно сглотнула голодную слюну. – А я даровала им ясность мысли, зоркость глаза и удачу. На короткое время.

Алки разочарованно присвистнул.

– Нам это не подходит, малышка, – невесело улыбнулся Ларш. – В городе несколько храмов. Найдем куда прийти с пожертвованиями. А вот с тобой что делать?..

– Погоди, командир, – странным голосом перебила его Авита. – Позволь мне кое-что проверить.

Авита была бледна, глаза ее зло сощурились, словно она вот-вот ринется в драку.

– Вы, братцы-«лисы», отвлеклись на интересный рассказ. И забыли, что у нас кое-что пропало. И подозревать можно меня!

– И что? – отозвался Ларш.

– Командир, поэты часто говорят, что незримый дух поэзии дарит им вдохновение. Мне сейчас позарез нужно вдохновение, только сыщицкое. Разреши попробовать!

– Не знаю, что ты затеяла, но валяй...

Все заинтересованно притихли.

Авита серьезно и почтительно поклонилась девочке:

– О могущественная Июми, дочь бога войны и богини мудрости... э-э... чьи благородные имена я обязуюсь выучить! Клянусь, я пожертвую тебе платье и пару башмаков! Помоги мне распутать кражу, что случилась ночью в этой комнате!

– Что тебе известно о краже? Расскажи, – приветливо и спокойно отозвалась Июми и бросила беглый взгляд на пол, на упавший из ее гирлянды белый цветочный лепесток.

– Вечером, когда мы все отсюда уходили, командир положил меж страницами вот этой книги клочок бумаги с надписями. Этот клочок помог бы найти убийцу.

Авита успокоилась, говорила четко и уверенно.

– Дверь сломалась, запереть ее было нельзя. Я по просьбе командира запечатала вход колдовством. Утром я сняла чары, но оказалось, что клочок бумаги исчез из книги. В комнату могла войти только я.

– Но ты не брала этот клочок? – спокойно спросила Июми.

Любому из стражников, кто напрямую задал бы этот вопрос, Авита ответила бы весьма резко, но сейчас сказала просто:

– Нет.

Июми кивнула, принимая ответ, и продолжила:

– Первый вопрос, который нужно себе задать: кому нужен этот клочок?

– Убийце, – не раздумывая, твердо бросила Авита.

– Верно. Или сам залез, или кого-то подослал. Теперь надо выяснить, как он забрался сюда.

– Угу, совсем пустяк, – не выдержал Сверчок.

Стоявший рядом Даххи дал ему подзатыльник: дескать, молчи и слушай.

«Лисы» подобрались, посерьезнели в ожидании чуда.

Авита изменилась на глазах. Ее щеки, обычно бледные, слегка порозовели, глаза заблестели. Она казалась почти счастливой.

– Жаль, что здесь столько человек, – продолжала Июми. – Если были следы, они затоптаны. Кто вышел из комнаты последним?

– Я, – уверенно ответила Авита. – Следом за командиром. Он положил бумагу в книгу и вышел, а я – за ним.

– Хорошо. Вспомни каждую мелочь. Твоя память стала прозрачной, как родниковая вода, а каждое из прошедших мгновений – драгоценным, как жемчужина.

Авита явно не видела и не слышала никого из «лис», уйдя мыслями в прошлое.

Почему-то Ларшу вспомнился Раушарни, произносящий жаркий монолог, и десятник с удивлением подумал: «Она выглядит так, словно охвачена вдохновением!»

– Я сидела здесь же, на подоконнике... – Авита явно говорила сама с собой. – Сказала: «Мне же в театр надо забежать!» И вскочила. Командир снасмешничал: «Рукав снова не порви!» Я утром порвала рукав вот об эту...

Она бросила взгляд на обломок петли, торчащий из рамы... и вдруг воскликнула:

– Здесь кровь!

«Лисы» кинулись к окну.

– Все назад! – свирепо рявкнула Авита. – Не толпитесь тут! Командир, погляди!

Ларш поглядел сам, подозвал Фагрима. Тот подтвердил: да, кровь. Подсохшая, но не старая. Ночью кто-то здесь поранился.

– Да я же видела! – победно заявила Авита. – Я еще подумала: ржавчина на темном железе только с краю. И прикинула, как бы я это нарисовала. А крови не было!

– И сразу вспомнила? – усомнился Гижер.

– Да! – победно воскликнула Авита. – Четко вспомнила! Спасибо, Июми!

– Но что всё это значит? – не сразу сообразил Ларш.

Авита улыбнулась – словно оскалилась. Как волчица перед прыжком.

– Что это значит? – переспросила она. – Это значит, что украл кто-то из своих. Из Дома Стражи.

3 (2)

* * *

В доме портного Ви́кви стоял плач. Очень тихий плач, не вырывавшийся за пределы дома, не долетавший до соседей. Мать и жена портного зажимали себе рты ладонями, чтобы не закричать в голос, и слезы текли по их щекам.

– Вы не ревите, – топтался у порога мелкий, щуплый Викви. – Я же вернусь... меня же не навсегда... меня же не в рабство... Не в рабство, верно? – Он искательно заглянул в глаза стоявшему рядом верзиле.

Тот снисходительно хохотнул:

– Не в рабство. Поработаешь на хозяйку. Она тебе даст отсрочку к уплате долга. Вернешься хоть и не скоро, да живой. И даже целый. А коль начнешь трепыхаться, так мне велено силой тебя не волочь. Просто она твою расписку представит в суд.

– Нет-нет, зачем же, я пойду!.. А вы тут... не ревите... и с соседями не болтайте...

Дверь закрылась за Викви и его недобрыми спутниками.

Мать портного без сил опустилась на пол, закрыла лицо руками.

Сноха села рядом, обняла свекровь.

– Викви там не один, – шепнула в утешение. – Мне подруга на рынке сказала. В округе исчезли несколько человек. И все Вьямре должны. А их семьи молчат. Видно, и нам придется молча ждать.

* * *

– Украл кто-то из Дома Стражи! – уверенно, властно сказала Авита. – А вы, парни, просто не можете об этом ничего не знать. Клянусь Безымянными, я из вас всё вытряхну!

Июми победно улыбнулась.

– Ты рехнулась? – поинтересовался десятник у разошедшейся Авиты. – Парни тут при чем?

– А вот при чем! Вот дверь. Вот стол. На столе – книга. А подоконник – в стороне. Кто-то снял с двери чары, вошел, взял из книги бумагу, потом за каким-то демоном сунулся к подоконнику, с какой-то дури порезался, потом снова вышел через дверь, навел чары... ты веришь в эту ерунду? Я – нет! В окно он вошел! В окно! Еще не знаю, как вошел, но узнаю у этих... у этих стражников! Ладно, мы с тобой тут недавно... еще Сверчок и Фагрим... Но эти три паршивца давно в Доме Стражи! Если сюда можно через окно попасть – они не могут об этом не знать!

– А мы в Доме Стражи каждый угол обнюхали, что ли? – начал Алки воинственно.

Но Даххи решительно его перебил:

– А ну погасни! Тут дело серьезное. Я убийцу покрывать не хочу. Придется рассказывать, даже если накажут.

– А чего – накажут? – испугался Гижер. – Мы ж сами не лазили, только слыхали, что другие так делали...

– Если уж на то пошло, – шагнул вперед Фагрим, – мне тоже про это рассказывал кто-то из «крабов». Но кто именно – не помню.

– Да все знают, – уныло кивнул Алки.

И на ошарашенного Ларша потекли признания в четыре несчастных голоса.

Оказывается, парни, дежурящие ночью на втором этаже, норовят прихватить с собой фляжку чего-нибудь утешительного. Дежурство долгое, скучное, как себя малость не порадовать? Но сукин сын Вишур, слуга Джанхашара, слишком много о себе воображает. Давно уже завел привычку обыскивать стражников перед дежурством. И в морду ему не дашь – хозяину пожалуется. Спрятать заранее флягу в одной из незапертых комнат? Так старый мерзавец по всему этажу подметает, найдет флягу. Даже не станет дознаваться, чья она. Просто конфискует в свою пользу.

История не сохранила имени гения, который обнаружил, что оконная решетка в одной из комнат снимается. Вероятно, это был тот самый стражник, который выломал и спер внутреннюю решетку. А наружную оставил, чтоб в глаза не бросалось...

Так было заложено то, что стражники в шутку назвали «разбойничьей тропой». Комната тогда была ничья, в ней допрашивали потерпевших и свидетелей, ничего ценного тут не хранили. Ее даже запирали не каждый вечер.

– А если и запирали, – разошелся Алки, – то замочек простенький, его гвоздем... – Алки спохватился, поспешно добавил: – То есть мне кто-то рассказывал!

Под окном, от стены до забора – высокая поленница. Вылез из окна, прошел по поленнице – и в кабак, минуя стражника, что дежурит внизу. А потом, с выпивкой и закуской, тем же путем – обратно. Всех-то дел – на заборе подтянуться, а дохляков в стражники не берут.

– И вы молчали? – расстроился десятник. – Я, значит, работаю в комнате, куда любой проходимец с улицы может пешком зайти? А если бы вазу сперли?

– Вазу? – удивилась Июми. – Вот эту? Такую большую? По дровам, через забор?

– Это Аршмир, – тихо объяснил чужеземке Алки.

– Так. Ладно. – Ларш заставил себя успокоиться. – Как украли бумагу – мы поняли. А вот кто украл?

– Авита хотела узнать не это, – мягко отозвалась Июми. – Она сердилась, потому что кто-то вошел через зачарованную ею дверь. Она узнала, что это не так, и успокоилась.

– Нет-нет, я хочу поймать негодяя! – поспешно воскликнула Авита. – Может, нам у всех стражников проверить руки? Если найдем свежий порез...

– Порез? – хохотнул Гижер. – «Лисичка», мы же стражники! Вчера вечером мы с Даххи застукали в харчевне Блоху, давнего подельника Гвоздодера. Хотели с ним потолковать про общих знакомых. А Блоха, дурак, бежать! Мы – за ним! А он все норовит – через заборы! А хозяева те заборы поверху мажут глиной с битыми ракушками, чтоб ворам приятнее было перелезать. Мы с Даххи себе руки так уделали...

– Было такое, – подтвердил Даххи.

– А я вчера волок в «холодную» ту вдовушку, которая с вазой, – напомнил Алки. – Она, стерва, всю дорогу царапалась и кусалась. У меня сейчас руки краси-и-ивые!

– Так что порез – не доказательство, – подытожил Фагрим. – Это актрисы ручки берегут, а не стражники.

Авита на миг огорчилась, но тут же вновь повеселела:

– Ничего, найдем. Мы теперь кого угодно найдем – с этой заморской пичугой!

– Я не пичуга, я богиня, – без обиды поправила ее Июми.

Не обратив внимания на поправку, Авита продолжала:

– Знаете, парни, это такое удивительное чувство! Голова ясная, мысли послушные, память обострилась. Вспоминаю вчерашнее – вижу даже муху, которая ползла по стене.

– А я думал, – усмехнулся Алки, – чудеса – они с громом... или с радугой...

– А тебе что надо, – фыркнула Авита, – радугу – или преступление раскрыть?.. Командир, бери богиню в десяток! Если что, лучше меня выгони, а ее возьми!

– Кого это тут собираются брать в десяток, не спросив меня? – раздался от двери строгий голос командира стражи.

Джанхашар стоял в дверном проеме, а за его спиной, над щуплыми плечами, возвышался ухмыляющийся Кудни из седьмого десятка.

– Сказали мне, что здесь какая-то соплячка себя богиней величает, – продолжил Джанхашар. – Ну да, а я сотворил этот мир, поднял горы из земли и наполнил океан водой!

«Двери-то нет, – с досадой подумал Ларш. – Мы тут, как на сцене...»

Он не успел заступиться за девочку. Джанхашар приказал:

– Кудни, вышвырни этого детеныша за ворота и дай тумака на прощание.

И посторонился, пропуская стражника в комнату.

Кудни, ухмыляясь, шагнул через порог и протянул лапищу к длинной челке девочки.

Июми не завизжала, не отпрянула. Обеими руками ухватила руку стражника, прижала ее к своему лбу и резко наклонилась.

Кудни взвыл и упал на колени. Головы девочки и стражника почти соприкоснулись. И тут Июми, резко повернувшись всем телом, ударила локтем по скуле противника.

Кудни опрокинулся на левый бок и, не вставая, заскулил, ощупывая левой рукой правую кисть.

– Вазу не разбейте! – запоздало рявкнул Ларш.

– Ты мне руку сломала! – рявкнул Кудни, вставая.

– Ваза цела, – ответила десятнику девочка и повернулась к рассвирепевшему противнику. – И твоя рука тоже цела. Но меня нельзя трогать.

– Я тебя сейчас так трону... – начал было тот.

– Кудни, назад! – поспешно прикрикнул на него Ларш.

А девочка шагнула к командиру стражи и твердо взглянула ему в глаза (она была одного роста с Джанхашаром).

– Я Июми, дочь бога войны и поединков! – отчеканила она. – Касаться меня без моего дозволения запрещено великими запретами.

Ларш поспешил вмешаться:

– Почтенный Джанхашар, прошу твоего разрешения зачислить в особый десяток чужестранку по имени Июми. Она только что доказала, что смыслит в сыскном деле. И ты сам видел, что в обиду она себя не даст.

Джанхашар сообразил, что десятник помогает ему выпутаться из нелепой ситуации.

– Ну... может быть, раз высокородный Спрут просит... Тебе сколько лет, свирепая пигалица?

– Никогда не спрашивай у богини, сколько ей лет, – отчеканила неукротимая туземка. – Это тоже запрещено великими запретами!

– Июми, не хами начальству, – одернул ее Ларш. – Почтенный Джанхашар – вождь всего Дома Стражи!

Июми несколько мгновений подумала – и склонила голову:

– Теплых дождей тебе, вождь, полного живота, послушных жен и телесной мощи!

Джанхашар тоже помедлил несколько мгновений. Наверное, прикидывал, считать ли насмешкой пожелание телесной мощи. Наконец неохотно сказал:

– Ладно, Спрут, бери в десяток заморскую диковину. Под твою строжайшую ответственность. Но чтоб я ее больше не видел в этой простыне и босиком! Чтоб она привела себя в человеческий вид!

– Этим займусь я, – вмешалась Авита. – Я ей обещала платье и башмаки. Отпусти нас, командир, мы с ней все купим. Заодно ее и покормлю. Наверняка ведь она голодная!

– Я голодная! – охотно призналась Июми. – Здесь плохая охота. Вся дичь – чья-нибудь домашняя скотина, и хозяева сердятся...

– Вот-вот, поедим, – поспешила перебить ее умница Авита. – И пожить пока сможешь у меня.

– Ступайте, – разрешил Ларш. – Авита, ты ей объясни, что стражнику можно, а чего нельзя.

Девушки умчались.

Джанхашар заворчал было, что «лисы» в последнее время вконец обнаглели. Но тут Вишур привел плотника. Джанхашар начал объяснять, что вот эту дверь надо для начала повесить на место, чтоб можно было ее запирать. А потом, уже без спешки, изготовить на ее место другую, не такую хлипкую.

Ларш, оставленный в покое, призадумался: а не прогневаются ли на него Безликие и Безымянные за то, что он взял на службу чужую богиню?

Пожалуй, не прогневаются. Особенно если зайти в ближайший храм и пожертвовать пару серебряных монет.

Богом больше, богом меньше...

* * *

Крепкие пальцы мужчины бережно сдвинули на столе два обрывка бумаги, соединив их в одно.

Женщина подошла, встала рядом и, приобняв мужчину, склонившегося над столом, глянула на бегущие по бумаге строки, кое-где залитые кровью.

– Жаль, я не знаю наррабанского, – сказала она, чуть поигрывая красивым голосом. Сказала лишь для того, чтобы отвлечь мужчину от задумчивости.

– Я же всё тебе перевел, – ответил мужчина, не оборачиваясь к ней.

– Теперь ты доволен, алмаз мой? – коснулась она губами его виска.

Он распрямился, обернулся, обнял женщину за плечи:

– Нет. Не доволен. Я узнал все, что мне надо знать. Но этого мало.

– Значит, ты все-таки решился?

– Да. Поверь, если бы был другой путь, я бы не решился на...

Он замолчал, подбирая слово вместо того, что шипо́м встало у него в горле. Женщина ждала.

– ...на крайность, – закончил он наконец. – Ты боишься?

– Немного.

– Не бойся. Мне нужна сильная подруга.

– Я боюсь не того, что надо будет сделать. Я боюсь тебя! – Женщина порывисто прижалась к его широкой груди. – Да, я сделаю всё, что ты скажешь, алмаз мой, но я молю Безликих, чтоб ты отказался от этой ужасной затеи!

– Не моли, – горько усмехнулся он, гладя женщину по волосам и плечам. – Это мое самое заветное желание, моя неутоленная страсть, она выжигает меня изнутри. Всегда так было, с детства!

И он так стиснул женщину в объятиях, что она вскрикнула.

– Прости... прости! Я сделал тебе больно?

– Немного, – побледнев, ответила она.

– Не бойся меня. Не бойся, слышишь? Я люблю тебя.

– И еще я тебе нужна. – Женщина глазами показала на лежащую на столе бумагу. – Я не говорю о том, что сделаю завтра, ведь это так немного... ох, что я говорю, сердце кровью обливается... да, немного, если сравнить с тем, что сделаешь ты. Но когда вернешься с добычей... вот тогда тебе действительно понадоблюсь я, и надолго. Ты сам прочел мне то, что написано на бумаге.

– Да, – негромко ответил мужчина. – Там написано: «Не обойтись без надежного человека».

– Но я надежна, алмаз мой! Надежна, как крепостная стена! – Она мягко высвободилась из его объятий. – Но у моей надежности есть цена.

Мужчина глянул на нее неожиданно трезвым, холодным взором. Сел в кресло. Сказал с легкой насмешкой:

– Разговоры о цене, милая, оставим уличным шлюхам. У тебя есть какое-то желание? Скажи мне, а я посмотрю, смогу ли...

– Да! – перебила его женщина с неожиданной страстностью. – У меня тоже есть мечта! Она жжет душу так же, как твоя!

– Вот как? И что же это?

Она склонилась к нему, что-то зашептала на ухо.

На лице мужчины любопытство сменилось изумлением, но тут же – яростью.

– Ты сошла с ума! – рявкнул он, вскочив из кресла и оттолкнув ее. – Знаешь ведь, что это... это немыслимо!

От толчка женщина не устояла на ногах. Даже не пытаясь подняться с пола, она сказала нежно:

– Какой ты горячий, какой вспыльчивый...

– Дура!

– Но подумай: все можно сделать тайно! И никто не узнает, алмаз мой...

Эти слова разом заставили мужчину успокоиться. Он отвернулся к окну и некоторое время глядел в щель меж приоткрытыми ставнями.

Наконец, не оборачиваясь к женщине, ровно ответил:

– Тайно? Да, пожалуй... это можно...

* * *

Над высокими, в человеческий рост, зарослями бурьяна летел негромкий мальчишеский голос:

– Пилюля! Эй, Пилюля! Ты где? Сюда, Пилюля!

Но не шуршал бурьян, не бежала на зов беспризорника Головастика мелкая собачка, рыжая и лохматая.

Маленький дом с распахнутыми дверями был пуст. Дворик зарос дикой травой. До сих пор на дом не нашлось покупателя, а утварь растащили соседи, до последней миски. Даже полки из стен выдрали.

А когда-то это был самый лучший, самый уютный дом на свете. Им заправляла вольноотпущенница Ворчунья, старая, но добрая. На кухне хлопотала кухарка-наррабанка, хозяин звал ее Пышечкой. Какие яблочные оладьи она пекла! А по дому скакала, заливаясь лаем, общая любимица, ласковая малышка Пилюля.

Какая радость воцарялась в домике, когда после трудового дня возвращался усталый хозяин! Он ходил по всему Аршмиру от одного больного к другому или отбывал положенные всем городским лекарям часы в больнице для бедных. А дома, едва поев, шел в пристройку, в лабораторию. Хозяин мечтал создать Снадобье Всеисцеляющее.

А еще он учил Головастика читать и писать.

Где они сейчас, две замечательные, четко переписанные, с красивыми картинками книги, по которым Головастик складывал первые слова? Мальчик видел их как наяву: «Лекарственные травы» и «Ядовитые растения».

Хозяин хотел дать Головастику вольную и сделать его лекарем – а ведь это самое лучшее на свете ремесло!

Но Безликие решили иначе...

После смерти хозяина Ворчунья показала судебным приставам свою вольную грамоту и ушла. Куда ушла – про то Головастик не знает.

Кухарке-наррабанке повезло. Ее купила богатая семья, кухарка у них неплохо прижилась. Когда Головастик уже был в бегах, он иногда тайком навещал старуюзнакомую – и ему всегда перепадал вкусный кусочек. Но этого нельзя было делать часто. Вдруг господа дознаются, что их стряпуха помогает беглому!

А рыженькая Пилюля так и осталась здесь, возле пустого дома. Охраняла, что ли? Чем она жила – Головастик не знал. Может, ловила мышей. А может, соседи подбрасывали ей объедки. Пару раз Головастик, проходя по улице, видел ее издали. Но всегда спешил уйти незамеченным. Еще узнает, привяжется... Куда ему – с собакой? Сам как дворняга бродячая...

Но сейчас мальчуган сам искал старую подружку.

Головастик все-таки решился уйти из Аршмира. Совсем. Навсегда. И тут ему стало ясно: надо забрать с собой Пилюлю. Последнее, что осталось от хорошей жизни. Если уйдет один, память о прошлом будет слабеть, а потом пропадет. Головастик сам себе не сумеет доказать, что когда-то у него был учитель, был дом...

А с Пилюлей – ого-го! Вдвоем они не пропадут. Да, уходить страшно, но это сейчас, а потом будет не до страха, потому что придется заботиться о малышке...

– Пилюля, где ты? Сюда, ко мне!..

Нет ее. Не отзывается. Убежала? Или кто-нибудь пришиб?

Головастик, понурый и несчастный, вышел за калитку, чуть не столкнулся с прохожим, поднял глаза...

И тут же молча рванул прочь со всех ног!

Самая опасная встреча, какая только могла случиться!

Мальчик нарвался на слугу своего нового хозяина, перекупщика. Как раз этот долговязый мерзавец и приглядывал за господским двуногим добром.

Сзади бухали тяжелые шаги. Надсмотрщик гнался молча, не кричал: «Держи его!» Это понятно: за поимку беглого положена награда, с помощниками пришлось бы делиться.

Почти обезумев от ужаса, мальчик несся, как заяц от пса. Но даже в таком смятении он, свернув за угол, увидел широкую, почти оторванную доску забора. Словно по чьей-то подсказке, он юркнул в щель, ободрав плечо и руку. И тут же мимо протопали шаги.

Головастик быстро огляделся.

Он попал на задний двор большого дома. То ли чей-то особняк, то ли гостиница. И двор, с колодцем и какими-то постройками, был сейчас пуст.

Надо спрятаться. Надсмотрщик поймет, что беглеца нет впереди, и вернется.

Перевернуть на себя вон то корыто? Нет, под ним не спрячешься, маленькое... Тогда сарай?

Отодвинув засов, мальчик скользнул в полутьму, зарылся в кучу пустых мешков, притих, стараясь выровнять дыхание. Сердце билось не в груди, а в горле.

За тонкой стенкой сарая послышался свист. Кто-то ходил рядом.

Надсмотрщик? Нет, тот не стал бы безмятежно свистеть на чужом дворе. Наверное, кто-то из здешних слуг.

Издали донесся женский голос:

– Эй, ты где?.. Иди есть, каша стынет!

– Сейчас, – отозвался мужчина за стеной. – Только сарай запру, кто-то оставил дверь открытой.

Хлопнула дверь. Стукнул засов. Темноту прореза́ли только узкие полоски света из щелей.

Головастик оказался в ловушке.

4 (1)

4

Утро сорокового дня Цветущего месяца

Утро пришло в Аршмир – раннее, юное, трудовое.

Рыбачьи лодки возвращались с ночного лова.

Пекарь Аштвер растопил свою печь.

Плотники под пристальным надзором Бики входили в пустой театр, озираясь так, словно были здесь впервые. Вроде и не раз сидели на этих скамьях... но чтоб в безлюдье, да чтоб на сцену подняться...

А Головастик проснулся оттого, что рыжая Пилюля ласково вылизывала ему лицо...

Увы, приснилось. Это солнечный лучик просочился сквозь щель сарая и плясал на веках мальчика.

Головастик разом вспомнил все, что с ним произошло. Вспомнил и то, как весь вечер искал хоть одну плохо прибитую доску, чтоб отодрать ее и вырваться на свободу.

Он и сейчас бы продолжил поиски – а что делать? Но у него уже не было на это времени.

Шагов за стеной мальчик не услышал. А вот засов стукнул отчетливо и грозно.

В проеме распахнувшейся двери встал мужчина.

Головастик ринулся вперед, но был перехвачен сильной рукой за волосы.

Мальчишка взвыл от боли, но все же попытался вырваться, ударил противника пяткой по ноге. Увы, что он мог, босой, сделать обутому в сапоги врагу?

Мужчина швырнул его обратно в сарай и вновь захлопнул дверь.

– Посиди пока там, крысенок, – насмешливо сказал он. – А я пока разузнаю: может, ты хоть кому-то сгодишься...

Головастик в отчаянии кинулся на дверь, затряс ее...

Бесполезно. Это был прочный, крепкий сарай.

* * *

Аштви́нна Зимняя Сказка, любящая супруга Хранителя Аршмира и добрейшая тетушка Ларша, редко бывала в ярости.

Само слово «ярость» не подходило к ней – круглолицей, добродушной, такой уютной...

Да и на что ей было злиться? На постоянные измены мужа? Бросьте! Ульфанш легко увлекается смазливыми девчонками – и так же легко их оставляет. Возвращается к жене. Причем возвращается ласковым, виноватым, внимательным к желаниям Аштвинны.

Или ей злиться на супруг городских богачей и знати, которые прозвали Аштвинну «домашней курицей»? Ну да, вокруг нее не крутятся ежедневно портнихи и ювелиры, примеряя на нее всё новые наряды и украшения. А зачем ей это? Сама Аштвинна равнодушна к тряпкам и побрякушкам, а стараться ради аршмирских дам – много чести для них.

Так бы и жить Аштвинне – мирно, спокойно, без глубоких переживаний, завернувшись в тихий домашний распорядок, словно в теплую шаль.

Так нет же! Есть в городе особа, которая ухитряется вывести супругу Хранителя из себя.

Арритиса Сапфировая Тропа, жена владельца аршмирских верфей!

Вот она – настоящая соперница Аштвинны!

Не в любви, нет – куда уж ей, рыжей карлице... И не в нарядах, к ним Арритиса тоже равнодушна.

Нет, обе дамы – благотворительницы. Как выразился местный поэт, «высокие души и щедрые руки». Объединил, понимаете ли, обеих дам в одной восторженной оде! Это он сглупил. Обе «высокие души» оскорбились и порознь устроили поэту много гадостей.

Да, обе богаты. И обе щедры. И обе любят не скромную благотворительность, а такое швыряние денег, чтобы весь город об этом говорил долго и на все голоса. Скажем, устроила Арритиса в честь заезжей столичной поэтессы прием для городской знати на борту корабля. Аштвинна на это ответила покупкой занавеса для театра – а бархатный занавес, расшитый серебром и украшенный серебряными кистями, стоит таких денег, что зрители до сих пор встречают рукоплесканиями супругу Хранителя, когда она появляется в своей ложе.

Сейчас вроде бы «рыжая кукла» притихла, дала возможность Аштвинне спокойно уйти в хозяйственные заботы.

И вдруг...

Конечно, Аштвинна знала, что в столице будет большое празднество. Тридцатый день рождения короля Джангилара, круглая дата, расцвет зрелости! Еще бы Аштвинне этого не знать! Сама ведь мужа в дорогу собирает, не перекладывает это важное дело на рабынь. Ульфанш звал жену с собой – отказалась. Не любит она дальние поездки и чужие праздники.

А тут вдруг узнала, что владелец верфей тоже едет в столицу. И Арритиса верещит на весь Аршмир: какой бы подарок подобрать для государя? Чтоб не просто дорогой был, дорогих вещиц ему и так надарят. Надо что-то редкое найти, неповторимое, да желательно бы с изображением дракона – король-то из Клана Дракона, так чтоб в подарке был намек! Дело нешуточное, на кону честь Аршмира!

Вот эти-то слова – про честь Аршмира – больно задели Аштвинну. Чего это рыжая кукла встает за честь города? Это дело супруги Хранителя!

До сих пор Аштвинне было безразлично, что там муж подарит королю. Какой-нибудь драгоценный кинжал... или меч... или что там мужчины дарят друг другу?

Но теперь она не могла успокоиться. Нельзя было позволить, чтобы Арритиса и ее муженек обошли Ульфанша.

А потому Аштвинна, принарядившись, собралась с визитами по подругам. Хоть одна да проболтается, что вредная карлица замыслила поднести Дракону.

Спускаясь по лестнице, Аштвинна стала свидетельницей неприятной сценки.

Два дворцовых стражника теснили к выходу прилично одетого человека, похожего на средней руки лавочника, а секретарь Хранителя шел следом и устало говорил:

– Во-первых, как вам уж было сказано, просители посещают дворец через другую дверь, боковую...

– Я там был! – вырываясь из рук стражников, кричал посетитель. – Меня там и слушать не стали! Мне к самому Хранителю...

– Во-вторых, вам уже объяснили, что с вашим делом нужно в Дом Стражи...

– Но это касается короля!.. – прокричал шумный посетитель – и тут его вытолкали за двери.

Если бы не слова «касается короля», Аштвинна выбросила бы эту встречу из головы. Но тут – заинтересовалась. Жестом подозвала секретаря:

– Что за человек, о чем он просит?

– Вздорный тип, госпожа моя. У него украли какую-то ценную вещь, так он второй день пытается пробиться напрямик к Хранителю.

– А почему он поминает короля?

– Вбил себе в голову, что украденная вещь достойна лишь государя. Он, мол, собирался предложить ее Хранителю для подарка Дракону, так она неповторима и прекрасна.

– В подарок? Дракону? – Аштвинна выпрямилась во весь свой невеликий росточек, сверкнула глазами. – Догнать! Вернуть! Привести ко мне! Немедленно!

* * *

– Это вы, барышни, правильно сделали, что ко мне в лавку зашли, – добродушно приговаривал старый сапожник. – Если юная госпожа хочет ходить по городу в одной простыне – да пускай ходит, беды в том нету. А вот босиком – это другое, это нельзя, я вам как сапожник говорю... Ну вот! Совсем другая ножка стала!

– Да! – с опаской откликнулась Июми. – Совсем другая нога, как будто не моя! Как в этом ходить? Подошва не гнется...

– Гнется! – перебил ее сапожник. – Это же не крестьянская долбленка!

– И эта штука под пяткой...

– Это каблук, – объяснила Авита. – Невысокий. Привыкай. В Аршмире босиком не ходят даже рабы.

– Это точно! – подтвердил сапожник.

От распахнутой двери за этой сценой наблюдала Милеста. Актриса случайно встретила на улице Авиту и ее странную спутницу, заинтересовалась, выслушала быстрые объяснения Авиты и предложила «бедной девочке» свою помощь. От рассказа об изгнанной богине Милеста просто отмахнулась: ребенок про себя еще и не такое может сочинить. Девочка? Девочка. Чужеземка? Еще какая! Родные есть? Нету. Ну и всё, нужно ее одеть, обуть и накормить, а не слушать сказки про островных богов и богинь.

И сейчас Милеста вмешалась с толковым советом:

– А нет ли у вас, уважаемый, обуви на наррабанский манер? Они там носят башмачки – подметка кожаная, верх бархатный.

– Таких у меня нет, – развел руками сапожник. – Зато есть другая наррабанская штучка. Подметка тоже кожаная – гнется, барышни, еще как гнется! Каблука почитай что нет – плоский такой. А верх сплетен из кожаных ремней, и что хорошо – его можно затянуть на любую ножку, хоть на большую, хоть на маленькую. Ну-ка, где они у меня... Мне танцовщица из Наррабанских Хором принесла свою пару в починку. Я починить-то починил, а сам такие же сшил, просто из интереса... Вот!

Он опустился на колено и принялся зашнуровывать на ножке Июми необычную обувь.

Милеста, глядя в раскрытую на улицу дверь, негромко сказала Авите:

– О, глянь-ка, Нуроса мимо идет.

– Где? – заинтересовалась Авита. И добавила с неожиданной даже для себя злостью: – Ишь, как вырядилась!

Июми без особого интереса тоже бросила взгляд на улицу.

– Глянь-ка, разве плохо? – спросил сапожник, поднявшись.

Девочка неловко прошлась по лавке:

– Как будто кто-то держит меня за ноги... Но удобнее, чем те, другие. Спасибо тебе, мастер. И вам спасибо, старшие сестры.

– Вот и славно! – обрадовалась Авита, развязывая кошелек. – Пойдем ко мне, подгоним ей платье по фигуре... Да, еще в мелочную лавку надо зайти.

– Зачем?

– Я для Июми на случай ветреной погоды купила накидку...

– Ой, покажи... Красивая! С меховой оторочкой! Ну ты расщедрилась!

– Кончай смущать девочку...

Июми чуть усмехнулась: она и не думала смущаться.

Авита продолжала:

– Чего ж не купить, если у «лис» отличное жалование, а мне еще торговец зерном заплатил за портрет внучки... Только накидка без завязок, к ней брошка-застежка нужна. Знаешь, такие, дугой изогнутые...

– Ой, не люблю их, они всегда расстегиваются, когда не надо. Лучше купи такую, с крючочками, что за ткань цепляются. Вот как у Арризара. Видела? Серебряная, на ней еще кошка нарисована.

– Видела. Но там не кошка, а человечек.

– Какой еще человечек? Кошка. И хвост трубой.

– Человечек. И ничего у него не трубой.

– А давай поспорим! – загорелась Милеста. – На моток наррабанского кружева, а?

– С кем споришь? Я художница, у меня глаз верный.

– Боишься?

– Кто, я? Принято! На моток кружева! Июми, ты свидетель! И пошли уже ко мне домой, а то у нас девочка голодная! Закажем в соседней харчевне большой-пребольшой пирог, чтоб на всех хватило.

– Но раз ты покупала для Июми вещи, то пирог заказываю я! И не спорь!

Авита и Милеста чувствовали себя девочками, которым подарили замечательную живую куклу – ее можно было наряжать, причесывать и кормить!

А Июми глядела на них добродушным, снисходительным взглядом: «Какие милые дикарочки, как трогательно они мне поклоняются!»

* * *

– Это она? – спросил Ларш.

Райши-дэр не ответил. Он бережно, вдумчиво перелистывал тяжелый том – страницу за страницей.

Ларш пригласил наррабанца в свой кабинет, чтобы тот опознал книгу, найденную на столе убитого. И теперь десятник незаметно наблюдал за своим гостем. Ларш мог поклясться, что тот узнал книгу сразу, да и мудрено было бы не узнать по таким приметам. Не только переплет с вытисненной розой, но и оттиск перстня, и почерк переписчика...

«Так что ж ты ее так перелистываешь? – думал Ларш. – Уж не ищешь ли ты листок бумаги, исписанный с двух сторон? Спросишь ты меня о нем или нет?»

Не спросил. Аккуратно положил том на стол.

– Да, Ларш-дэр, это та самая книга, что принадлежала семье моей невесты. Помоги мне вернуть моей красавице память об отце!

– Когда в Аршмире умирает человек, не оставив наследников, его имущество отходит городу. Поговорю с дядей. Может быть, он позволит... Чего тебе?

Вопрос был задан стражнику, возникшему на пороге кабинета. Кроме черно-синей перевязи, у парня была еще золотистая нарукавная нашивка дворцовой стражи.

– Высокородный господин, – поклонился стражник, – Хранитель Аршмира просит тебя пожаловать во дворец... как можно скорее.

– Уже иду, – кивнул Ларш. – Почтенный Райши-дэр, спустимся вместе, чтобы тебя не остановил дежурный стражник у входа.

Всю дорогу до ворот оба молчали. Ларш думал: «Ты искал листок – значит ли это, что не ты его похитил? Или медленное перелистывание книги – это спектакль, разыгранный для меня?»

* * *

А Головастик из одной ловушки попал в другую.

Обнаруживший его мужчина вскоре вернулся. Цепкими лапами ухватил мальчика так, что не вывернешься. Хмуро предупредил:

– Будешь верещать – задавлю.

Отволок к дому, приоткрыл невысокую железную дверцу и зашвырнул туда маленького пленника так, что тот кубарем скатился по лестнице. Правда, лестница была невысока, четыре ступеньки всего.

– Сиди пока тут, – послышался сверху голос. – Потом принесу пожрать.

Дверь захлопнулась.

Головастик, подавив отчаяние, принялся соображать.

Зачем этот гад его запер? Судя по одежде, это простой слуга. Наверное, в подвал он притащил Головастика по хозяйскому приказу. Вот только зачем хозяину нужен пойманный в сарае беспризорник? Сдал бы стражникам, и все дела...

Что это все-таки за дом, особняк или гостиница? Если гостиница, то хозяин может вести дела и с ворьем, и с контрабандистами, увозящими пойманных бедолаг в рабство в чужие края.

А если хозяин дома – богатый господин, то... зачем ему беспризорный мальчуган? Страшно подумать.

Вот и не надо об этом думать. Незачем. Надо сообразить, как выкрутиться.

Подвал маленький, спрятаться негде – это Головастик установил быстро. Оставалось одно: ждать у самой двери. Гад обещал принести пожрать, так? Как откроет дверь – кинуться мимо него на свободу. И не зевать! Попытка будет только одна.

И эту попытку Головастик провалил.

Гад пришел довольно быстро. Но, видно, ожидал побега – встретил метнувшегося мимо него мальчишку ударом ноги.

Головастик снова скатился по лестнице и взвыл от боли.

Гад поставил на верхнюю ступеньку небольшой кувшинчик, сказал угрюмо:

– Еще и платят люди за такую дрянь...

И захлопнул дверь.

Головастик тихо поскуливал во мраке, пока боль не стала слабее. Потом вернулся к лестнице, на ощупь нашел кувшинчик. Лепешку съел, почти не чувствуя вкуса. В кувшинчике оказалась вода. Головастик выпил половину, остальное приберег: кто знает, сколько придется тут сидеть!

И принялся ждать, вспоминая, чтобы не разреветься вконец, домик на Кошачьей улице, и яблочные оладушки доброй стряпухи, и острую мордочку рыженькой Пилюли, и голос хозяина, рассказывающего, как делать примочку от ушибов.

Наконец Головастика сморило. Во сне он улыбался.

* * *

У входа во дворец Ларша обогнала девушка в темном дешевом платьице. Проходя мимо, ловко сунула ему в ладонь записку. Даже шага не замедлила.

Читать записку на глазах у прохожих Ларш не стал, вошел в подъезд. Развернул бумажку уже на лестнице – и охнул от досады.

Одна из его «птичек», хозяйка припортовой лавчонки, писала, что Гвоздодер прячется у ее соседа, старьевщика, на чердаке. Но будет он там только до темноты, ночью упорхнет.

Сейчас бы бежать и хватать этого мерзавца, который Ларшу уже во сне являться начал!

Но Хранитель не стал бы вызывать племянника из Дома Стражи по пустякам. Скорее всего, у него было дело важнее, чем поимка беглого каторжника.

Так. Ладно. Надо поскорее разобраться со здешними делами – и бежать в порт на поиски Гвоздодера.

* * *

– Мне бы сейчас не только с тобой разговаривать, – вздохнул Ульфанш, привычно трогая на пальце перстень с зеленым камнем – знак власти Хранителя. – Мне бы еще и Джанхашара вызвать, да у него много дел в округе. То он тут, а то снова в отъезде. Там тоже дела серьезные. А этот сотник, который его заменяет... он, может, и не дурак, но язык держит не на привязи. Я ему не доверяю.

Ларш положил руки на подлокотники кресла и промолчал. Не стал заступаться за сотника. Тот действительно крепко подвел их зимой, когда из столицы пришел приказ – изловить удирающего через Аршмир отравителя. Болтливый сотник сорвал все дело. Если бы не заступничество Джанхашара, вылетел бы сотник из стражи.

– С Джанхашаром поговорю, когда он вернется, – продолжил Хранитель. – А ты пока прикинь, кому из «лис» можно доверить новости, которые я узнал только сегодня. Разрешаю и «крабов» запрячь в дело, кто поумнее.

– Так что за новости?

– Сегодня прилетел почтовый голубь из Тайверана. А они там, в столице, получили сведения с Берниди.

Ларш подобрался. Берниди – это серьезно. Это не аршмирские жулики. Бернидийцы пакостят с размахом.

– Ты же понимаешь, мой мальчик, что на Семи Островах есть наши люди, которые смотрят и слушают. Один из них прислал сообщение. Кто-то из советников Тагиора спьяну проболтался, что в Аршмир отправлен человек для особых поручений. Очень ловкий, очень опасный человек по кличке Шепот. Он так прозван потому, что никто не слышал его голоса. Своим подручным он отдает приказы только шепотом – из-за ширмы или из соседней комнаты. Зачем этот Шепот к нам отправлен – про то советник не сказал, но заявил, что будет много грохота и что грайанцы такую встряску ввек не забудут. Шепот, мол, был когда-то в Наррабане, кому-то мстил за пиратское братство, да так, что об этом и рассказывать жутко.

– Плохо дело, – вздыхает Ларш. – Но хоть что-то про этого шпиона известно? Хоть какая-то зацепка?

– Нет.

– А как тогда прикажешь ловить бернидийца в портовом городе? Про силуранцев знаем, что сильные, крепкие, неразговорчивые. Про наррабанцев – что смуглые, черноволосые, вспыльчивые. Хумсарцы – чернокожие. А бернидийцы... на их пиратских островах какие только бродяги не сошлись! Со всех земель набежали!

– Единственное, за что сейчас можно зацепиться, это за время. Получается, что этот Шепот у нас недавно. Но даже это точно не подсчитать...

– Вот-вот, надежная примета! Да в портовом городе таких... недавно приехавших... – начал было Ларш.

И осекся.

Что-то шевельнулось в памяти... как-то иначе зазвучала дядина фраза: «Шепот у нас недавно...»

Но тут вновь заговорил Ульфанш:

– На «крабов» у меня надежды нет. Если кто и схватит бернидийца, то это вы, «лисы». Когда вернется Джанхашар, велю ему, чтоб оказывал тебе любую помощь, какую потребуешь... Но у меня к тебе есть еще одно дело.

– Я слушаю.

– Ты знаешь, я на днях собираюсь в Тайверан, на королевский праздник. Уже договорился с ювелиром насчет подарка королю. Но только что ко мне пришла Аштвинна и привела какого-то ограбленного купчишку. У него украли большой ценности вазу. И купчишка, и моя жена говорят, что лучшего подарка королю и придумать нельзя. Вот, взгляни, купчишка записал приметы вазы.

Ларш взял листок бумаги, пробежал глазами по строчкам – и постарался задавить улыбку, которая так и растягивала губы.

– Ты сумеешь найти вазу до моего отъезда? Я могу тебе чем-нибудь помочь? – озабоченно спросил Ульфанш.

«Дай двух сильных дворцовых стражников, чтобы донесли эту дуру до твоего кабинета», – чуть не брякнул Ларш.

Но вовремя вспомнил про записку, полученную у входа во дворец.

Ваза – не Гвоздодер, никуда не убежит.

– У меня уже есть сведения об этой вещи, дядя, – серьезно сказал Ларш. – Уверен, скоро я смогу доставить ее тебе.

4 (2)

* * *

По пути из Дома Стражи Ларш встретил очаровательную троицу. Милеста, Авита и Июми, веселые и нарядные, болтали на ходу и не замечали, как оглядываются на них прохожие. Или замечали, но виду не показывали, потому что им это нравилось.

Июми выглядела почти обычной аршмирской горожаночкой – с заплетенными в косу волосами, в коричневом с красной отделкой платье, из-под подола которого видны плетеные кожаные башмачки. Почти – потому что на шее у нее по-прежнему висела гирлянда из крупных белых цветов. Цветы были так же свежи, как и утром, даже с капельками росы на лепестках. Ларш невольно подумал: а ведь такие не растут в аршмирских окрестностях! Да и в цветниках у знакомых богатых горожан он что-то не видел подобной роскоши.

Поравнявшись с Ларшем, Авита заговорила весело:

– Посмотри-ка на Июми, командир! Скажешь, не красавица?

– Красавица, – с удовольствием подтвердил Ларш. И поймал себя на мысли: ему так приятно, словно при нем похвалили младшую сестренку.

И вдруг шевельнулась неприятная мысль: не забыть бы на днях зайти с Июми в храм! Пусть малышка принесет жертвы Безликим. И заодно посоветоваться с жрецом. Не было бы у девочки неприятностей из-за того, что она себя называет богиней...

Тут же, словно прочитав его мысли, Авита сказала:

– Мы только что зашли в храм Того, Кто Зажигает и Гасит Огни Человеческих Жизней. Показали Июми, как в Грайане приносят жертвы богам. Она всё сделала правильно, как я ей сказала: дала жрецу монету, бросила в огонь несколько зерен, брызнула вином...

– Богиней себя не величала? – Ларш тревожно взглянул на девочку.

Та не слушала их разговор, восхищенно заглядевшись на маляра, который выводил узор на высокой стене каменного здания, сидя на спущенной с крыши деревянной перекладине. На смуглой мордашке девочки ясно читалось: «Этот город полон чудес!»

Милеста хихикнула:

– А как же! Всё жрецу выложила: и про свою божественную семью, и про изгнание...

– Ну и что? – сердито ответила Авита. – Жрец ведь не рассердился! Такой умный, добрый старик... Он сказал, что мы ничего не знаем об обычаях Непролазных островов и о том, кто у них величает себя богами. Но если бы Безликие не хотели впустить девочку в город, они не дали бы ей сойти с корабля. А раз впустили – стало быть, не гневаются и будут ее беречь, кем бы она себя ни называла. Пусть только соблюдает здешние порядки и не забывает приносить жертвы в храмах.

– Мудро! – отозвался Ларш с облегчением.

Июми надоело глазеть на маляра. Она обернулась к Ларшу и сообщила:

– Храм очень большой и красивый! И картинки на стенах, и огонь в чаше... но почему там всё каменное? Если вы захотите изгнать своих богов, трудно будет ломать такие большие дома и строить заново.

– Июми, – строго сказал Ларш, – мы не меняем своих богов с Темных Времен. Это... не то два, не то полтора тысячелетия... точно не знаю.

Июми посерьёзнела:

– Так долго... Понимаю. У вас очень умные и осторожные боги. Они не ссорятся с людьми.

Ларш поперхнулся, кашлянул, а Милеста поспешно затараторила:

– Ой, как хорошо, что я не забыла! Меня же Шеркат просил передать приглашение на прогулку! Шеркат посылал слугу в Дом Стражи, но тот не застал высокородного господина. А Шеркат будет так рад, если высокородный господин присоединится к нашей компании! Там и актеры будут, и знатные господа со своими сестрами. И новую певичку позвали! И того наррабанца! Только Барилла не придет, она вся в царапинах, провалилась же под сцену! И Раушарни не будет. Он сказал, что ему постыл нелепый смех и праздное веселье. Хотя все знают... – Милеста заговорщически понизила голос, – у него спину разломило. Возраст! Но он в этом ни за что не признается.

Ларш глянул в хорошенькое личико актрисы, в ее сияющие глаза... и вдруг ему остро захотелось послать ко всем демонам работу – на время, только на время! – и отдохнуть среди таких вот веселых, милых женщин. И среди молодых людей, которые равны ему по происхождению. Сколько можно перерывать аршмирские трущобы в поисках беглого каторжника? Ведь можно отдать «лисам» приказ, они сами справятся...

– Нет, – с сожалением сказал он после короткой паузы, – не получится, красавица. У меня сегодня облава.

– Вот... – огорчилась Милеста. – Всё у господина работа да работа... А там так славно будет, на борту корабля...

Сожаление тут же исчезло из души Ларша. Хоть он и был Спрутом, плоть от плоти отчаянного Морского Клана, но корабли ненавидел всей душой. Мучительно было осознавать, что под ногами, под слоем досок – страшная глубина.

– Нет, это без меня. Сейчас пойду в Дом Стражи, узнаю, куда разбрелись мои «лисы»...

– Я двоих наших только что видела, – сообщила Авита. – За поворотом, в «Жареной утке». Алки и этот новый мальчик, Сверчок. Они пообедать зашли.

– А, хорошо, я их там и подхвачу.

– Господин, – жалобно взмолилась актриса, – ты хоть Авиту с нами отпусти!

– Авиту отпущу. На облаве она ни к чему, а рисовать сегодня некого. Можете и Июми заодно прихватить.

– Нет, – с неожиданной серьезностью вмешалась девочка. – Простите, старшие сестры, но я не пойду на ваш праздник... Возьми меня на охоту, вождь. Мне нужно учиться ремеслу.

Ларш не миг растерялся. Девочку – на облаву?

Но тут же вспомнил недавнее: стражник Кудни стоит на коленях, поскуливает, баюкает левой рукой правую...

– Ребенка? К бандитам? – возмутилась Милеста.

– Этот ребенок любого бандита в три узла завяжет... Ладно, дитя бога войны, пойдем на охоту!

* * *

Собравшуюся на берегу веселую компанию изумило то, что Арризар решил не присоединяться к морской прогулке. Прийти – пришел, даже Райши-дэра с собой привел. Сказал кузену:

– Шеркат, прими нашего друга наррабанца как замену мне!

– Райши-дэру я всегда рад, но почему ты-то нас бросаешь? Этак все начнут от меня разбегаться – в городе решат, что я разорился!

– Свидание! – ухмыльнулся Арризар. – Свидание, которое я не променяю ни на какие прогулки, даже в таком восхитительном обществе.

И он торжественно обвел рукой собравшуюся на берегу группу.

– А! – заулыбался Шеркат. – Свидание – это единственная отговорка, которую я принимаю!

– А мы не принимаем! – дурашливо возмутилась Милеста. – Свидание – и не с кем-то из наших, театральных? Труппа оскорблена!

– А может, все-таки с кем-то из наших, – ехидно шепнула ей Джалена. – Кое-кто ведь не явился на пикник, царапины свои залечивает...

– Думаешь? – усомнилась Милеста. – У нее же был такой несчастный вид!

– Она актриса, и недурная. Какую хочешь роль сыграет...

Арризар тем временем приветливо здоровался со всеми. Из труппы здесь были все главные актеры, не хватало только Раушарни и Бариллы. Зато был Бики, нахохлившийся и недовольный. Как объяснила Авите Милеста, расшалившаяся Джалена потащила беднягу за собой, остальные актеры весело ее поддержали – и театральный бутафор с неохотой подчинился. А вот поэт Мирвик навязался безо всякого приглашения, но его приняли с радостью. Мирвика в театре любили.

Из «золотой аршмирской молодежи» на морскую прогулку пришли подружки Арче́ли и Гира́нни, а также брат Арчели Зиннибран и его друг Лейчар, не сводивший глаз с Арчели.

– Вот и Ларш не смог прийти, опять кого-то ловит, морда лисья, – огорченно сказал Лейчар Арризару. – И ты нас бросаешь... Впрочем, не спорю, свидание – важнейшее из дел. – И вновь бросил взгляд на черноволосую красотку Арчели.

Тем временем Милеста тихо, но задорно говорила Авите:

– Ты проиграла! Проиграла! С тебя моток кружева! Он мне сейчас руку поцеловал, так я всё разглядела! Я же говорила! Кошка там, кошка! И хвост у нее трубой! И никаких человечков!

– Значит, у него две похожие застежки, – сдвинула брови Авита. – А вот я сейчас его самого спрошу!

– Да ты что, неудобно, – растерялась Милеста.

Авита только фыркнула. Она решительно подошла к Арризару, поймала его взгляд, поклонилась.

– Чем могу служить тебе, волшебница кисти и красок? – приветливо обратился Арризар к художнице.

– Не мог бы Лебедь разрешить наш с Милестой небольшой спор? – вежливо спросила девушка. И кратко, четко изложила суть спора.

– Нет, застежка у меня одна, – ответил Арризар.

Милеста просияла и скорчила Авите торжествующую гримаску.

– Но крючки на ней так устроены, – продолжил Арризар, – что бляху можно прикреплять к ткани хоть одной стороной наружу, хоть другой. На одной стороне выгравирован человечек, на другой – кошка. Так что выиграли вы обе. Чтоб рассудить по справедливости, завтра я подарю каждой из вас по мотку кружева... наррабанского, да? Вы ведь так спорили? Нет-нет, не отказывайтесь, красавицы, доставьте мне такое удовольствие!

Тут подошла большая корабельная шлюпка. Под смех мужчин и взвизгивание женщин гости начали в нее усаживаться. Все сразу не могли разместиться, за один раз на борт не перебрались, но Арризар не ушел, пока вся компания не оказалась на борту корабля. А потом, когда матросы уже выбирали якорь, стоял и смотрел вслед друзьям, подняв руку в прощальном приветствии.

* * *

В харчевне «Жареная утка» Ларш застал Алки, Сверчка и усатого «краба», имя которого не вспомнил. Стражники уже заканчивали обед, и Ларш тут же приказал им – всем троим – отправляться на поимку Гвоздодера.

Усатый стражник мог бы отговориться тем, что он из другого десятка и Ларшу не подчиняется. Но на Сына Клана не очень-то огрызнешься. К тому же неплохо было бы вместе со знаменитыми «лисами» изловить беглого каторжника и потом долго хвастаться перед приятелями. Поэтому усач ни словечком не возразил Ларшу и только покосился с недоумением на Июми, скромно поджидавшую мужчин у порога харчевни.

Позже, когда маленький отряд двинулся к порту, усач тихо спросил у Алки:

– А эта... чего с нами тащится?

– Июми? Она со вчерашнего дня у нас в десятке.

– Дитё?!

– Богиня.

Усач ничего не понял (у этих «лис» вечно всё не по-людски), но предпочел заткнуться.

* * *

Облава, увы, не задалась. Перед самым появлением стражников Гвоздодер покинул убежище.

– Как почуял, мерзавец! – зло буркнул Алки.

Старьевщик и его жена, упав перед Ларшем на колени, выли в голос и уверяли, что на несколько дней сдали чердак незнакомому человеку – а куда он сейчас подался, того они знать не знают.

Что делать? Тащить обоих в допросную? Под пытками они, пожалуй, оговорят всех соседей, отсюда до городской стены, да что с того толку? Гвоздодер – сволочь осторожная. Если сменил берлогу, то почти наверняка не сказал прежним укрывателям, куда уходит.

Мрачные стражники вышли на улицу – и тут их чуть не сшибли с ног трое парней, которые несли длинную лестницу. Пытаясь пропустить стражников, парни засуетились и перегородили лестницей узкую улочку. Зеваки хохотали.

Ларш готов был наорать на дурней, но тут один из парней – сын той торговки, что нащебетала про Гвоздодера! – быстрым шепотом произнес:

– Мать велела сказать: у травницы коряга.

Наорать на него Ларш все-таки наорал, для зевак старался. Но сделал в памяти зарубку: поскорее и пощедрее рассчитаться с умницей торговкой.

Когда стражники отошли за поворот, Ларш негромко спросил:

– Кто знает, где дом травницы? У нее сейчас коряга.

Усач и Алки заверили, что травницу знают и к ее дому проведут в два счета. Сверчок помалкивал, а Июми застенчиво спросила:

– Вождь, зачем этой женщине, травнице, коряга? И почему это беспокоит нас?

– Называй меня «десятник». Или «командир». А корягами у нас в Аршмире называют лесных разбойников. И очень их не любят, потому что в городе своего ворья хватает.

– Десятник или командир, а зачем тогда злодей из леса пришел в город?

– Может, захотел сбыть добычу. Или договориться о чем-то с городскими бандитами. Вот поймаем, так сам расскажет... Что встали, парни? Этот дом?

– Этот самый, командир.

– Сверчок, ты встань под окном, чтоб никто не выпрыгнул. Алки, останешься у двери. Мы идем в дом.

Усатый стражник на ходу небрежно приказал Июми:

– Жди тут, малявка, и не суйся внутрь!

– Ты мне не вождь, а я тебе не малявка, – буркнула вредная девчонка. И упрямо двинулась к крыльцу.

Алки попытался задержать ее. Июми сначала заспорила с ним, потом просто прошмыгнула мимо и вошла в дверь.

Спор немного задержал девочку, поэтому в комнате она очутилась уже в самый разгар действий.

Из большущих, широких, как веники, связок трав, которыми был увешан весь потолок, вырастал огромный – головой под потолок – громила с искаженным яростью лицом. В правой руке он держал топор. У Ларша и усача были выхвачены мечи. Одно движение – и начнется бой! Еще Июми увидела в углу женщину, та прижалась к стене и походила бы на груду ветоши, если бы не всхлипывала потихоньку.

Не останавливаясь, Июми пошла к разбойнику. За ее спиной охнул усатый стражник.

Глаза разбойника сверкнули злобной радостью. Он протянул левую лапищу, схватил девочку, рванул к себе:

– С дороги – или я ее...

Он не договорил.

Июми не сопротивлялась грубому рывку – но вскинула колено и ударила им бандита в пах. Рывок был мощным – и удар вышел сильным. И очень точным, как будто разбойник сам ударил себя ее коленом.

Разбойник выпустил девочку, согнулся. Июми встретила его приблизившееся лицо кулаком в нос – и шагнула в сторону, чтобы не мешать мужчинам работать.

Ларш и усач отобрали у разбойника топор, повалили его на пол.

– Лицом вниз надо, чтоб кровью не захлебнулся, – деловито сказал усатый. – Эк ему малявка нос расквасила...

– Июми – дочь бога войны, – весело объяснил ему Ларш. – Ее нельзя трогать без разрешения. Запрещено великими запретами... А чем вязать-то будем? Эй, баба, у тебя веревка есть?

Женщина, всхлипнув, доползла до стоящего в углу широкого сундука, сбросила с него прямо на пол одеяло и подушку, приподняла крышку и, пошуровав внутри, добыла моток веревки.

– Тихо! – вдруг воскликнула Июми. – Все – тихо!

Все замерли. Даже травница прекратила тихий плач.

– Здесь кто-то дышит! – объявила девочка.

– Так мы и дышим, – не понял усатый стражник.

– Здесь есть кто-то еще! – объявила Июми.

Ларш с тревогой огляделся, затем перевел глаза на девочку. Сейчас в ней было что-то звериное: злой огонь в глазах, приподнятая над зубами верхняя губка.

– Наверху! – подняла палец Июми.

И тут же пучки трав разлетелись в стороны, открыв широкую полку под потолком. И с нее глядел с ненавистью Щеголь. В руках бандита было по ножу. Он понял, что его убежище раскрыто, и готов был с боем пробиться на свободу – или умереть.

Но тут Июми, еще заметнее оскалившись, зарычала.

Это был жуткий, низкий, басовый звук. Голос чудовища-людоеда, которого не знали здешние края.

Ненависть на лице бандита сменилась ужасом. Он выронил оба ножа, вжался в стену и пронзительно завизжал:

– Уберите ее!.. Прогоните ее!.. Я не хочу... я не...

– Что ты сделала? – требовательно спросил Ларш. – Почему Щеголь так испугался?

– Я же рассказывала тебе, десятник или командир: этот нехороший человек и его друг угрожали мне ножами. Мне пришлось навести на них страшный морок. Сейчас я ему об этом напомнила.

– Морок, да? И ты каждого можешь так пугнуть?

– Могу. Но когда я трачу частицы своей божественной сути, с моей гирлянды падают лепестки. – Июми взглядом показала на лежащий у ее ног белый лепесток. – Когда все осыплются, я стану простой смертной. На Непролазных островах мою силу питала родная земля, а здесь... – В голосе девочки зазвенела горечь. – Учи меня ремеслу, десятник или командир! Учи – или я пропаду!

– Да уж постараюсь, – озадаченно пробормотал Ларш. – Эй, Алки! Заходи в дом! Сверчок, на всякий случай побудь снаружи. Парни, придется сломать полку, Щеголь по-хорошему не слезет, вон он как в нее вцепился...

4 (3)

* * *

Морская прогулка подходила к концу. Веселая компания, разделившись на маленькие группки, вяло доедала угощение с расстеленной прямо на палубе скатерти. Гости расселись на наррабанский лад, на высоких подушках, и лениво болтали. Никому уже не хотелось стоять у борта и любоваться проплывающим мимо берегом.

Герой-любовник Заренги и «воин» Афтан пили вино и вполголоса вспоминали какой-то давний спектакль.

Милеста, Джалена и Авита, сидя рядышком, сплетничали о своих спутниках.

– Арчели и Лейчар сидят рядышком и никого вокруг не видят и не слышат, – хмыкнула Джалена.

– Да там давно все ясно, – улыбнулась Милеста. – Мне Зиннибран говорил, что его родители к старому Чара́гри, отцу Лейчара, два раза в гости приходили. И у себя принимали Чарагри в гостях. Уже приданое пересчитали, о свадебных издержках договорились. Прикинули, кто что подарит молодым...

– А Заренги окосел, с вином перестарался, – кивнула Джалена на первого красавца труппы.

– А Бики словно не понимает, как он сюда попал! – фыркнула Авита. – Такой смешной, хоть рисуй его!

Бедный работяга Бики и в самом деле уныло жевал лепешку с медом, время от времени поднимаясь с подушки и глядя через борт. Наверно, прикидывал, долго ли до возвращения в порт.

– А Мирвик и Пузо учат Зиннибрана и Гиранни играть в «три камешка», – хихикнула Милеста. – На деньги. Спорим, я знаю, кто кого обыграет!

– Ничего, – улыбнулась Авита. – Не разорятся Гиранни и Зиннибран с той меди. А Мирвик и Пузо – люди небогатые, для них и медяки – деньги.

– Хорошо, что Бариллы сегодня с нами нет, – ехидно сказала Джалена. – Она бы сейчас монологи начала читать, внимание на себя бы перетянула.

– А давай ты что-нибудь прочти, – повела плечиком Милеста. – Кто ж тебе-то запрещает?

Джалена чуть подумала, но все-таки не стала ничего декламировать. Взяла засахаренную грушу, розовым язычком слизала глазурь и сказала уже не ехидно, а злобно:

– Ничего-ничего, вместо Бариллы у нас Нуроса есть. Вот ведь кошка, а? Сразу вычислила, кто тут богаче всех, и перед Шеркатом завертелась! Вон, гляньте, как Шеркат и Райши-дэр ее по очереди виноградом кормят!

– Да, она... не очень застенчивая, – вынуждена была признать Милеста. – Но, по-моему, она больше внимания уделяет Райши-дэру. И как быстро она с ним поладила!

– Ну, с Райши-дэром они давно знакомы, – рассеянно бросила Авита, думая о том, что зря она отправилась на эту прогулку. Парни вернутся с облавы, приволокут добычу, надо будет рисовать портреты...

– Знакомы? Нуроса и Райши-дэр? С чего ты взяла? – хищной птицей вскинулась Джалена.

– И правда, – заинтересовалась и Милеста. – Райши-дэр только на днях приехал в Аршмир, да и Нуроса тут, говорят, недавно. Откуда ты знаешь?..

Авита очнулась от мыслей о работе и с удивлением повторила про себя свою последнюю фразу. И правда, с чего она это брякнула?

– Знать я этого не могу, – медленно сказала она. – Могу только догадываться. Когда разливали вино по чашам, Райши-дэр сказал слуге: «Нуроса не любит эфросское...»

– Она могла это сегодня ему сказать, просто мы не слышали, – возразила Милеста.

– Могла. Но есть еще одна странность. Мы все сейчас сидим на подушках, как наррабанцы... нет, не как наррабанцы, а кому как удобно. А правильно, подвернув под себя левую ногу и согнув правую... кто сидит? Райши-дэр, Шеркат и Нуроса!

– Еще ты сидишь, – указала Милеста.

– Да, верно. Меня вырастил слуга-наррабанец, он меня обучал наррабанским хорошим манерам.

– Не похожа Нуроса на наррабанку, – засомневалась Джалена. – У нее и волосы не черные, а каштановые.

– А ей пошли бы черные, прямые, – прикинула Милеста. – Ох, девочки, как же нас прическа меняет!

– Верно, – кивнула Джалена. – Вот у нас в театральной кладовой стоит сундук с париками. Жаль, ты, Авита, не видела. Каждый – просто волшебство! Наденешь – и ты другая женщина!

– Авита видела, – возразила Милеста. – Когда нам декорации подправляла... Помнишь, Авита, мы вместе мерили? Тебе так пошел рыжий цвет!

– Было такое, – с удовольствием припомнила Авита.

Джалена прямо загорелась, закричала на всю палубу:

– Гиранни! Гиранни, да оставь ты эти камни! Как думаешь, тебе пошли бы длинные черные косы?

Гиранни растерянно поднесла руки к своим рыжеватым кудрям:

– Я... не знаю. А почему ты спрашиваешь?

– Да Милеста вспомнила про сундук с париками, что стоит в гримерке. Целый сундук, доверху! И каждый парик так лицо меняет – не узнать!

От внезапного шума проснулся захмелевший Заренги, захлопал глазами.

Громкая беседа отвлекла и Арчели от разговора с женихом:

– Ох, как интересно! Я бы примерила!

– Забавная идея, я бы не отказалась, – заулыбалась и Нуроса.

– Я тоже хочу, – вздохнула Гиранни, – но в театре всегда полно народу. Неловкобудет перед зеркалом вертеться, людей смешить.

– А сегодня в театре никого нет, – вспомнила Джалена. – Плотники вечером уйдут, а мы как раз вечером вернемся в город.

– Ух ты, – удивился комик Пузо, – прямо набег задумали!

– Эй, барышни, – удивился Мирвик, – а ничего, что театр будет заперт?

– Эй, поэт с метлой, – передразнила его Джалена, – а ничего, что с нами Бики? А у Бики все ключи!

– Ну как нарочно Безликие всё устроили, – восхищенно протянула Гиранни.

И вся компания дружно напала на растерявшегося Бики. Его называли нежными словами, взывали к его доброму сердцу, подкупали деньгами и обещали прикрыть от гнева Раушарни, если тот узнает об этой невинной проказе, хотя с чего бы ему узнать?

Бедняга трепыхался, пытался возражать, но видно было, что его сопротивление долго не продержится.

* * *

В набег на пустой театр отправилась вся компания.

Кроме Авиты. Прямо в порту «лиса» заявила, что ей надо в Дом Стражи. Наскоро со всеми распрощавшись, она исчезла. Да еще «воин» Афтан, сам чувствуя, что перебрал, отстал от прочих.

Может быть, остальные мужчины тоже охотно отказались бы от затеи с париками, но девушки запричитали в пять жалобных голосов – и в результате оказались у дубовой двери театра. И Бики уже звенел ключами, приговаривая, как ему влетит завтра от Раушарни.

Здание театра, пустое и мрачное, быстро сбило всей компании веселое настроение.

Бики взял из стоявшей у входа железной подставки факел и выбил искру на промасленную ветошь. Все пошли сквозь полумрак, в котором метались тени. Даже комик Пузо притих, а с Заренги слетел хмель.

Впрочем, когда через боковую дверь они вошли в коридор, темнота отступила: в конце коридора было зарешеченное окно, а на улице еще не совсем стемнело. Тревога сменилась облегчением. Молодежь с удовольствием узнавала знакомые двери в гримерки главных артистов труппы. Арчели и Гиранни наперебой выясняли, есть ли в кладовой зеркало и хватит ли там света. Мирвик заверил их, что зеркало есть, а если не хватит света, можно открыть дверь на балкончик.

Тут выяснилось, что ключ не влезает в скважину.

«Пришельцы» захлопотали у двери – и выяснили, что в скважине изнутри торчит второй ключ.

Актеры тут же сообщили «золотой молодежи», что второй ключ есть только у Раушарни.

Мысль о том, что грозный трагик зачем-то заперся в каморке, порядком напугала актеров. Даже при свете факелов было видно, как побледнели актрисы, а красавчик Заренги спрятался за широкую спину комика.

А Шеркат – ему-то чего бояться? – грохнул в дверь кулаком и во все горло потребовал, чтобы Раушарни отворил дверь и впустил гостей. Не получил ответа – и поднял такой шум, что эхо раскатилось по всему театру.

Из-за двери никто не отозвался.

Зиннибран предположил, что Раушарни пьян. Но Милеста напомнила, что «хозяин театра» никогда не позволял себе так напиваться. А если ему вдруг стало плохо? И нужна помощь?

Шеркат собрался ломать дверь. Но Мирвик сказал, что, если ему дадут заколку для волос, он повернет и вытолкнет ключ.

Гиранни тут же вытащила из прически заколку, а Милеста не сумела сдержать нервный смешок: весь театр знал про воровское прошлое Мирвика.

Стоя на коленях у двери, Мирвик умело и точно провернул заколку в скважине – и за дверью стукнул об пол упавший ключ.

Шеркат распахнул дверь – и застыл на пороге.

Всем взорам предстал лежащий на полу Арризар, «младший кузен-Лебедь». Застывший взор его был устремлен вверх, на лбу и виске запеклась кровь.

Шеркат шагнул через порог, рухнул на колени возле тела брата, тронул шею, ища «жилу жизни».

Когда он поднялся на ноги и обернулся, все отшатнулись – таким страшным, исказившимся от горя было его лицо.

Но голову Шеркат не потерял. Тут же принялся распоряжаться хриплым, но твердым голосом. Отправил Заренги за стражей, а комика послал за лекарем: хоть помощь уже и не нужна, но осмотр положено сделать. Зиннибрану поручил женщин: их надо было увести на улицу и успокоить. Мирвику и Бики велел встать у главного входа, никого не впускать и не выпускать. Лейчара и Райши-дэра попросил покараулить у черного входа.

Все беспрекословно подчинились простым и понятным распоряжениям, которые к тому же отдавал ближайший родственник несчастного Арризара.

Только Лейчар, прежде чем идти к черному ходу, спросил:

– Но дверь была закрыта изнутри! А на балконной двери был задвинут засов, тоже изнутри, я сам видел! Как такое могло случиться?

– Я тоже видел, что засов задвинут, – угрюмо кивнул Шеркат. – А как такое могло случиться – это пусть выясняет стража. И пусть только посмеют не разобраться, клянусь памятью Первого Лебедя!

* * *

Уже темнело, когда «лисы» вернулись с облавы.

Их усатого соратника-«краба» еще во дворе перехватил командир третьего десятка и с ходу облаял беднягу: где, мол, его демоны весь день носят? Ларш успокоил гневного десятника, объяснил, что увел его подчиненного – нужна была срочная помощь. Десятник успокоился, глянул на связанную добычу и вместе с Ларшем посетовал на то, что лесные разбойники обнаглели: лезут в город, хотя в Аршмире и без них сволочей предостаточно.

А тут и Авита подоспела. Тоже глянула на добычу, еще не запертую в клетки, всплеснула руками – и давай браниться! Почему, мол, у пойманного разбойника расквашен нос? Как теперь ей, Авите, прикажете эту корягу рисовать – с распухшим носом, да? А потом нос заживет, рисунок будет непохож... Если уж парням так хочется кого-нибудь отлупить, так били бы Щеголя, его портрет давно лежит у Авиты в папке, а с новым «гостем» так зачем?

Ларш с ухмылочкой сообщил, что он тут ни при чем. Разбойника разукрасила ее драгоценная Июми, с нее и спрос.

Авита тут же уняла гнев и заботливо спросила Июми: не обижали ли ее, бедную, эти грубияны и мужланы.

Июми ответила, что день прошел отменно, она отлично повеселилась, а на обратном пути ее угостили пирожками. И сразу начала выспрашивать: о каких рисунках шла речь? Старшая сестра умеет рисовать? Значит, она – жрица? Ведь рисунок – это священная вещь, особенно если на стене пещеры...

Ларш пообещал, что завтра Июми сама увидит, как делаются рисунки для стражников. Именно завтра, потому что сейчас Алки отведет этих красавчиков в подвал, пусть их запрут в клетки. В холодке за ночь нос у лесной коряги, может, и придет в порядок... А потом все, кто тут есть, выслушают важную новость. Если Фагрим в подвале, пусть Алки и его позовет.

Алки увел разбойника и Щеголя и проворно вернулся с Фагримом:

– Даххи и Гижер обходят своих «птичек».

– Ладно, им отдельно расскажу, – кивнул Ларш. И подробно рассказал «лисам» про бернидийского лазутчика по кличке Шепот.

Те выслушали внимательно, а затем дружно сошлись на том, что какие-то демоны устроили им очередную занозу в заднице. Найти в портовом городе бернидийца – что в мешке с пшеницей отыскать ржаное зернышко.

– Сам знаю, – вздохнул Ларш, – а только искать как-то надо... Ладно, дело к вечеру, расходитесь по домам.

– Я только приберусь в подвале, – кивнул Фагрим.

– А я поймаю одного... из пятого десятка, – зло ухмыльнулся Алки. – Он мне серебрушку должен. А потом домой.

– Командир, – спросила Авита, – ты сейчас к себе, наверх?

– Да. Надо сделать запись про сегодняшнюю облаву.

– Мы обе поднимемся с тобой. Там лежат мои папки. Пока ты будешь делать запись, я покажу Июми портреты преступников.

– Правильно, и Сверчку заодно покажи. Думаю, ему будет интересно глянуть, какую ты собрала галерею бандитских рож.

Сверчок, до этого скромно стоявший в сторонке, радостно закивал: да, ему было интересно!

Втроем поднялись на второй этаж (по дороге взяли у дежурного свечу и там же ее зажгли).

Ларш про себя тихо порадовался новой двери, снял с пояса ключи, отомкнул замок и пропустил женщин вперед, в кабинет, с привычным напутствием:

– Вазу не разбейте!

– А где она? – вежливо спросила Июми.

Ларш сначала не понял вопроса. А когда понял – ураганом ворвался в кабинет.

Угол, где до этого стояла ваза, был пуст.

«Лисы» растерянно огляделись.

В окно падал вечерний свет, к тому же Сверчок держал горящую свечу, так что всё в кабинете было видно вполне отчетливо.

– Неужели украли? – охнула Авита. – Да что за город такой?

– Опять – в окно? – тихонько спросил Сверчок.

Ларш шагнул к окну.

– Посвети-ка вот сюда... Видишь? Я после того случая решетку к железной петле привязал цепочкой. Видишь узел? Как бы они снаружи, с поленницы, его развязали? А главное, как бы снова завязали, когда наружу с вазой выбрались?

Сверчок старательно светил куда указано, а у Ларша в голове бушевал вихрь. Одно дело – клочок бумаги, другое – большая, тяжелая ваза, ее по поленнице не уволочешь... Ох, что же дяде-то сказать, дядя ему голову оторвет...

Так. Спокойно. Не могли через окно – значит, унесли через дверь. Подумаешь, замок! Что, в Аршмире никто не умеет работать с отмычками? А вот как вынесли-то? Со второго этажа, мимо дежурного, мимо стражников во дворе...

Не была бы Июми с ним на облаве – решил бы, что это она отвела глаза страже.

Ладно. Первое, что надо сделать, это поговорить с дежурным. И со слугой Вишуром поговорить: он подметал кабинет, видел ли вазу? Потом...

Но никакого «потом» не было.

В комнату ворвался запыхавшийся «краб» и заорал:

– Господин Джанхашар велит «лисам» всё бросать и бежать в театр. Беда случилась! Сына Клана убили! Лебедя, во!

Горестно охнула Авита.

Ларша оставили мысли о вазе. Какая, к демонам, ваза...

Как будто кто-то другой распорядился голосом Ларша:

– Сверчок, перехвати Алки и Фагрима, пока они домой не ушли. Потом разыщи Даххи и Гижера. они, должно быть, по домам разошлись. И бегом в театр! Авита, Июми – вы со мной!

Только на улице навалилось горе. Бестолковый «краб» не сообщил, кого из Лебедей убили. Кроме приятелей-кузенов, в Аршмире жила еще небольшая семья из ветви Правого Крыла. Но про них Ларш даже не вспомнил. Он почему-то без сомнений решил, что убили Шерката.

Ларш шел под начинающимся мелким дождиком и думал: «Да как же так?.. Эх, Шеркат, Шеркат... такой компанейский, такой славный парень...»

Когда из театральной двери навстречу «лисам» вышел Шеркат с факелом, Ларш задохнулся от облегчения: все-таки ошибка?..

Но взглянул Шеркату в лицо – и понял: ошибки нет.

– Найди его, Спрут, – тихо и страшно сказал «кузен-старший». – Найди этого гада, который Арризара... – Шеркат выдохнул воздух и добавил что-то непонятное: – И тело найди, нельзя же Лебедю – без погребального костра!

– Что?..

– Да, – несчастным голосом подтвердил Джанхашар, подойдя и встав рядом. – Тут не только убийство. Тут еще и тело пропало.

* * *

А в это время в Доме Стражи, в каморке под лестницей, старый слуга Вишур занимался любимым делом. Чистил серебро.

Вишур вообще любил чистоту и порядок. Когда-то он был старшим слугой в доме господина Джанхашара. В доме каждая вещь лежала на своем месте, каждая пылинка немедленно смахивалась тряпкой, а слуги ходили на цыпочках. Но вторая жена Джанхашара, капризная дура, назвала Вишура невыносимым занудой, отравляющим жизнь всем домашним, и потребовала, чтобы муж его немедленно выставил. Джанхашар, спасибо ему, забрал старого слугу в Дом Стражи, и теперь Вишур воевал с бестолковыми «крабами» и наглыми «лисами».

Жаль только, что в Доме Стражи нет серебра. А Вишур действительно любил его чистить. Как блестели у него когда-то ложки, как сверкали подсвечники, как сияла супница... эх!

А сегодня Вишур, отворив хозяйским ключом дверь в кабинет десятника «лисов», зашел туда, чтобы подмести пол. И увидел вазу.

Такая красавица – и так запущена! Драконьи гибкие тела потускнели, потемнели...

Начистить! Немедленно! Но не разводить же здесь, в кабинете, меловую кашицу для чистки, не рассиживаться же здесь с суконкой...

Вишур вышел в коридор, поймал двоих «крабов» и велел отнести вазу к нему в каморку. «Крабы» пытались вякать: у них, мол, смена закончилась, они идут домой... Но Вишур был непреклонен. Отнесут вазу – и пусть катятся домой, он их не задерживает.

Дверь в кабинет Вишур запер. Десятник сейчас на облаве. Проболтается там до утра, а с утра пораньше ваза вернется в кабинет.

Вишур с нежностью тер оскаленную драконью пасть суконкой с белой кашицей.

Вдруг раздался хруст. Драконья голова под пальцами слуги сдвинулась, повернулась. Теперь серебряное чудище смотрело не вверх, а вниз.

Старик оцепенел с открытым ртом. Он сломал дорогую вещь!

Опомнившись, он принялся ощупывать клыкастую голову, пытаясь вернуть ее в прежнее положение. Вредный ящер отказывался вновь глядеть в потолок каморки.

В панике Вишур зашарил по остальным трем фигуркам драконов, чтобы понять: что же он нажал-то?

Одна из фигурок – противоположная той, что сломалась – тоже с хрустом опустила голову вниз. Остальные две не подчинились старику.

Вишур с трудом поднялся. Достал из сундучка, стоявшего в углу, глиняный кувшинчик. Сделал из него несколько больших глотков – для успокоения и подкрепления.

Сверху вниз глянул на вазу.

А что, даже красиво. Две головы смотрят в небо, две – в землю. Так и было. Он, Вишур, здесь ни при чем. Утром отнесет вазу наверх, и все будет нормально. Вот только поспит немного здесь, в углу, на ложе из старого хозяйского плаща...

И Вишур задул фитилек глиняного светильника.

5 (1)

5

Утро первого дня поворотного месяца

Рассвет застал весь особый десяток в театре. «Лисы» изо всех сил скрывали охватившую их панику. Тихая была паника, без воплей, без причитаний: «Ой, что теперь с нами будет?!»

Все знали: в Ветви Белого Пера оставались лишь двое – Шеркат и Арризар. А теперь остался один Шеркат. И за жизнь Арризара, за драгоценную кровь Лебедя с особого десятка спросят со всей строгостью.

Но даже не это было самым страшным. Исчез труп! Но если тело не предать погребальному костру, душа не попадет в Бездну, в очистительный огонь, не сможет воскреснуть в новорожденном младенце. Ничего страшнее этого ни один грайанец себе и представить не может.

Так что поймать убийцу важно, но еще важнее найти труп.

Джанхашар понимал это не хуже прочих, а потому поспешил уйти, чтобы впоследствии можно было бы свалить вину за неудачу на Ларша. (А что ему сделают-то, Спруту?) Конечно, перед уходом он произнес короткую вдохновляющую речь и спросил, нужна ли помощь.

Помощь Ларш принял: попросил командира оставить ему тех двух «крабов», что пришли с ним. Пусть помогут обыскать театр.

Пока «крабы» и «лисы» обшаривали театр, заставляя беднягу Бики отпирать все гримерки и кладовые, дверь за дверью, Ларш допрашивал очевидцев. Начал с Арчели и Гиранни: знатных барышень наверняка уже хватились родители. Скандала не будет: девушек сопровождали Зиннибран и Лейчар, но все же не стоило чересчур волновать их родню.

Допрос за допросом... Ларшу казалось, что его оплетает темное безумие. Все твердили ему, что дверь в кладовую была заперта, изнутри торчал ключ. Мирвик заколкой повернул этот ключ и открыл дверь. На полу лежал труп. Больше в кладовой никого не было. Да, была вторая дверь, на маленький балкончик (как объяснил Мирвик, чтобы проветривать наряды от нафталина). Трое – Шеркат, Лейчар и Мирвик – твердо заявили, что дверь была закрыта изнутри на засов. Остальные от ужаса и смятения засов не разглядели.

Ларш с надеждой вспомнил про окно в конце коридора, но тут же убедился, что оно надежно зарешечено.

Ларш отпустил очевидцев по домам (Шерката пришлось уговаривать уйти) и еще раз осмотрел кладовую. Да, тут не спрячешься. Негде. И сундук этот демонский весь перерыли...

На улице уже светлело, когда «лисы» и «крабы» доложили, что обшарили весь театр, заглянули во все комнаты, под каждую распроклятую скамью в зале, даже люстру спустили – не засел ли на ней кто-то в полумраке? По совету Мирвика слазали под сцену, поднялись в маленькую комнатушку наверху, куда в спектаклях на веревках поднимают всяких «летающих колдунов». Из-за ремонта занавес был снят и скатан в два рулона, так они раскатали: вдруг убийца в бархат замотался и ждет, когда они уйдут?

Надо было отдавать приказы. Разумные. А Ларш вдруг почувствовал себя мальчишкой среди взрослых. И полгода расследований, что были уже за плечами, показались детскими играми.

Огляделся. Увидел стоящую на пороге Июми – и до боли захотелось сделать то же, что сделала вчера Авита: пожертвовать маленькой богине сладкий пирог или красивую шаль. И враз, чудом разгадаются все загадки и раскроются все тайны.

Но тут Июми задумчиво произнесла:

– У нас если бхайта... ну, колдунья... прикажет – мертвец и встанет, и по воздуху полетит, и сквозь стену пройдет, и задушит кого велено. А ваши колдуньи так умеют?

Ларша даже шатнуло. Чуть не осрамился перед подчиненными, чуть не начал какой-то глупый обряд...

Не удержался, рыкнул на девчонку:

– Уйди сейчас же! На улицу!

Удивилась, но подчинилась без единого слова.

Стражники тоже удивились, но никто не успел и сло́ва сказать. Ларш сурово вопросил:

– Всё обыскали? А на крыше были?

«Лисы» и «крабы» смущенно запереглядывались. Алки присвистнул. Про крышу никто и не подумал – да и с какой бы стати?

Мирвик сообщил, что на крышу можно попасть из той самой каморки наверху, над сценой. Там есть маленькая железная дверца, запертая на замок.

Отобрав у Бики всю связку ключей, Ларш двинулся наверх по узенькой, очень крутой лесенке. Идти во весь рост было нельзя, пришлось нагнуться. Следом за ним шел Алки.

Замок приржавел, прирос к петлям. Единственный ключ, который к нему подошел по размеру, тут же застрял в скважине и отказался поворачиваться.

– Командир, может, ну его, а? – спросил Алки. – Видно же, что его с Огненных Времен никто не открывал!

– Поговори мне! – прикрикнул Ларш. – Как хочешь, так и открывай!

И тут снизу донесся – ни с кем не спутаешь! – голос Июми:

– Командир, я выполнила твой приказ! Искала снаружи! За домом, в высокой кусачей траве, лежит мертвый человек! Это его мы ищем?

Ларш тут же застучал каблуками вниз по крутым ступенькам, через плечо крикнув Алки:

– Крышу все равно осмотри!..

Да, в зарослях крапивы, между задней стеной здания и высоким забором соседнего дома, лежал мертвый Арризар.

* * *

– Все верно, – вздохнул Фагрим. – Первый удар, в висок, был смертельным. А в лоб – это убийца сразу же добавил. Видно, не понял, что уже убил. Кровь почти вся впиталась в плащ, ее не так много было.

Нагое тело Арризара лежало на большом столе с железной столешницей. Стол этот полгода назад специально заказали кузнецу. Тот, помнится, всё дознавался: к чему на столе по краю желоб, к чему в углу желобок-сток? А когда ему честно сказали: «Кровь сливать», – решил, что с ним шутят...

Стол стоял в холодном подвале Дома Стражи, под тремя большими светильниками. У стола зябко кутались в плащи Ларш и Фагрим.

– Он не защищался, – уверенно говорил Фагрим. – На руках никаких следов драки. Костяшки пальцев не сбиты, под ногтями нет ни чужой крови, ни частиц кожи, я в лупу смотрел.

– Думаешь, его кто-то... знакомый? От кого он не ждал беды?

– Скорее всего. Или опоили чем-то, и он не понимал, что с ним делают. Жаль, не могу вскрыть его желудок.

– И не думай даже! Это тебе не бродяга с улицы. Осматривай как следует, тело сегодня же надо отдать Шеркату.

– Шеркат уже знает про находку?

– Конечно. Я сам ему и сказал, зашел по дороге в Дом Стражи. Выпросил немного времени для осмотра тела.

– Как он держится?

– Спокойно. У него отличная выдержка. Главный-то удар он уже перенес – там, в театре... Еще что-то ты нашел?

– Да, есть одна странность. На лице у Арризара – следы какого-то жира. Под засохшей кровью.

– Жир? Что еще за жир?

– Есть у меня одно соображение... Надо достать образец и сравнить, но я уже сейчас почти уверен...

– Говори.

– Это театральный грим.

– Что-о?

– Да. Сын Клана мазал лицо театральным гримом.

– Погоди-ка... Мирвик рассказывал, что кузены-Лебеди любили розыгрыши. Арризар однажды в девицу переоделся. И гримировался, да... Значит, в миг убийства он был в гриме?

– Нет. Грим до убийства был стерт с лица, оставалось совсем чуть-чуть. Он, наверное, не заметил...

Сверху послышались голоса:

– Десятник, можно?

По каменной лесенке в подвал спустился Алки, за его спиной держался Мирвик.

– Ну, командир, с крышей – это ты здорово придумал, – бодро сообщил Алки. – Сломали мы замок, вылезли на крышу, поползали по птичьему помету, еле отчистились потом...

– И что? – оборвал его Ларш, которому было не до шуток.

Алки понял это, посерьезнел:

– На краю крыши нашли вот это. Зацепилось за острый край обломанной черепицы. У покойного Лебедя как раз такой плащ, верно? И было это над самыми зарослями крапивы, над тем закутком!

На ладони Алки лежала длинная нитка.

Фагрим подхватил ее, нагнулся к плащу Арризара:

– Точно! Один цвет!

Ларшу захотелось застонать, еле сдержался. Все еще больше запутывалось.

– Мирвик, – спросил он с надеждой, – на крышу есть другой выход?

– Нет, только через ту дверцу, где замок приржавел.

– А следы на крыше были, на птичьем помете?

– Может, и были, да ночью дождик прошел, размыло.

– Так. А чего ты сюда заявился? На Дом Стражи изнутри поглазеть?

– Я с новостью, – обиженно откликнулся Мирвик.

– С новостью? Ну давай, добивай меня.

– Утром явились плотники, так один скандалит. Говорит, что вчера они осмотрели весь театр, составляли список, что надо менять. Перила, ступеньки, скамьи. Сегодня приходят – а перила балкончика сломаны. А вечером еще были целы.

– Балкончика?! – рявкнул Ларш.

– А то! Балкончика, на который можно выйти из кладовой.

Ларш ладонями стиснул виски:

– Послушай... если встать на эти перила, можно дотянуться до края крыши?

Мирвик помолчал, припоминая.

– Нет, – сказал он твердо. – Крыша хоть и близко, а все-таки немного не дотянуться. У меня глаз верный, воровской... А что там ваша девчонка говорила про трупы, которые летают?

Возможно, Мирвик получил бы от Ларша по уху. Но тут без стука вошел Шеркат, спустился по лестнице. Коротко поклонился Ларшу, остальных просто не заметил. За Лебедем вошли двое слуг, остановились на ступеньках.

На господине был темный плащ, расшитый узором в виде серебряных еловых веточек. Ель – траурное дерево. Такую одежду надевали лишь тогда, когда в доме горе.

Шеркат, склонившись над железным столом, долго и пристально вглядывался в мертвое лицо двоюродного брата. Все почтительно молчали. Алки и Мирвик вжались в стену и постарались стать незаметными.

Наконец Шеркат обернулся к Ларшу:

– Вот я и остался в своей Ветви один. В Ветви Белого Пера. Ты же меня понимаешь...

На стоящего рядом с Ларшем Фагрима он даже не глянул. Фагрим для него сейчас не существовал. Равный говорил с равным, Лебедь – со Спрутом.

Ларш кивнул. Он вполне понимал Шерката.

– В Погребальной балке все готово, – продолжал Лебедь. – У брата будет богатый погребальный костер. Вот только надо переодеть Арризара в хорошую, дорогую одежду. Раньше он запрещал мне покупать для него вещи, но теперь-то не возразит...

Лицо Шерката разорвала горькая, жесткая улыбка:

– Он гордый был. Понимаешь, Ларш, гордый. Что на пирушках я за двоих платил – то ерунда, кто из родни с этим считается? А кроме этого – ни-ни! Смеялся: хватит, мол, того, что я твой единственный наследник. А вот как дело обернулось: мне от него наследство принимать! Вон оно лежит, наследство-то: грошовая серебрушка да окровавленный плащ!

Шеркат бережно поднял и сложил плащ, на котором болталась застежка. Выговорил глухо, истово:

– Я, Шеркат Крылатое Копье из Клана Лебедя, Ветвь Белого Пера, принимаю наследство от двоюродного брата своего, Арризара. Никогда не прикажу стирать этот плащ, пусть эта кровь будет памятью мне о родном человеке.

И кивнул слугам:

– Берите. Да осторожно.

Слуги поспешно спустились с лестницы, с почтением подняли тело Арризара и понесли вверх по ступеням. За ними двинулся Шеркат со свертком окровавленной ткани в руках.

* * *

Оставив мертвецкую, Ларш поднялся на второй этаж. Хотел у себя в кабинете, в тишине, обдумать окружавшие его тайны.

Но это ему не удалось.

Дверь его кабинета была распахнута настежь. Двое «крабов» под командой старого слуги заносили туда огромную вазу.

– Вишур!!! – рявкнул Ларш так страшно, что стражники едва не выронили свою драгоценную ношу.

Под взглядом высокородного господина старик съежился и забормотал:

– Ну не успел я с утречка, не успел... проспал, виноват, потом замотался... Ох, что ты на меня так страшно смотришь?.. Не тут же было с мелом и суконкой грязь разводить? И кто же почистит серебро, как не я!

* * *

Этой ночью лавочнику Вилирату снился ужасный сон.

Вилират стоял на утесе. Внизу море било в острые скалы, похожие на зубы дракона. В спину, под лопатку, упирался острый клинок – как тогда, наяву. И тот же мерзкий шепот: «Шагни вперед, иначе убью тебя!»

Проснулся Вилират сам не свой. Вышел умыться у бочки с дождевой водой. Через невысокий забор его окликнул сосед. Вилират попытался поддержать разговор, но, видимо, отвечал невпопад, потому что собеседник пристально в него вгляделся и спросил:

– Да ты здоров ли, приятель?

Вилират его заверил, что у него все расчудесно.

Спровадив назойливого болтуна, он заставил себя успокоиться и поразмыслить.

Сон был вещий. Это каким надо быть доверчивым идиотом, чтобы дать завести себя на край пропасти! Проклятая ваза, судя по описанию, сто́ит больших денег. Если бы такая вещь действительно принадлежала Вилирату, уж он бы не постеснялся, уж он заломил бы цену! И ему позволят забрать такие деньжищи? Да еще дадут пару дней, чтоб смыться? Ага, как же!

Надо бежать. Скорее. Бросив дом и все добро. Жаль неимоверно... но если лиса попадает в капкан, она отгрызает лапу и ковыляет прочь на трех. Живая.

Немного деньжат припасено на черный день. Вот он и настал – черный. Теперь найти человека в порту, чтоб вывез тайком из Аршмира.

Запер лавку, вышел со двора... а тут, как рыбаки говорят, прямо в сеть идет косяк! Из лавки соседа-сапожника вышел одноглазый Дамикур. Должно быть, приходил заказать высокие рыбачьи бахилы.

Нет, Дамикур не рыбак, он плотник – чинит на пару с сыном чужие прохудившиеся лодки. И своя лодочка у него имеется. Кто же в припортовой округе не рыбачит, хотя бы для себя, не на продажу?

Вот только про одноглазого Дамикура как-то шепнули Вилирату, что улов у него без чешуи. И что этот улов он не показывает таможенникам...

– Дамикур! – приветливо завопил Вилират на всю улицу (если кто-то за ним следит – пусть слышит). – Приятель! А за мной же должок, пора вернуть! Денежки – они счет уважают. Ты меня выручил серебришком, я тебе его честь по чести верну, и с приплатой!

Дамикур остановился у калитки сапожника. Одноглазая рожа его хранила невозмутимое выражение. Конечно, плотник не понял, о каком серебришке врет малознакомый чудак. Но ведь он не с Дамикура денег требует, а сам кошельком размахивает. Напутал чего-то? Или впрямь Дамикур ему спьяну денег дал да забыл? Так или не так, глупо сразу отказываться...

На это Вилират и рассчитывал.

– Не на улице же деньги считать? – продолжил он. – Пойдем в кабачок, сведем счеты, заодно выпьем по глоточку... Пойдем-пойдем, я угощаю!

* * *

Айбиш Белоглазый не совался в дела Вьямры. Сроду не был любопытным. Его дело – охранять, а чем хозяйка занята – что ему до того?

Но даже Айбиш выпучил глаза, когда охранница, караулившая снаружи, условным стуком постучала в дверь, отворила ее – и посторонилась, пропуская двоих ремесленников с какими-то решетками.

– Здесь, что ли, собираем? – деловито спросил старший из ремесленников, оглядывая комнатку.

Вьямра отворила свою дверь, встала на пороге:

– Нет, сюда заходите.

Ремесленники, с опаской оглядываясь на Айбиша, пронесли решетки в комнату Вьямры. Тут же оттуда послышался железный лязг.

Некоторое время Айбиш сидел на скамье, глядя перед собой. Потом не выдержал, встал.

Он же охранник! Он обязан убедиться, что хозяйку не приложили чем-нибудь железным по седой башке!..

Жива. Цела. Сидит в уголочке и строго смотрит, как работяги склепывают одну решетку с другой. Клетка у них получается. Да большая, чуть у́же дверного проема! Не для комнатных птичек.

Вьямра подняла глаза на Айбиша, махнула рукой:

– Ступай, тут без тебя всё ладно.

Ладно так ладно, Айбишу-то что? С Вьямрой нельзя быть навязчивым, даже в заботе. Вдруг решит ведьма старая, что ты замыслил худое, да и ткнет тебя вязальной спицей. А чем она смазывает кончики тех спиц – то Айбиш знает. Видел случайно.

Потому и не совался к Вьямре. Дождался, пока ремесленники ушли. Посидел еще. перекусил принесенной с собой лепешкой.

А потом охранница впустила к Айбишу еще двоих. Сказала из-за их спин, через порог:

– Этих хозяйка ждет.

И затворила дверь.

Один из гостей – в просторном плаще с капюшоном, накинутом на голову так, что лица не видать. Не поймешь даже, мужчина или женщина. За руку держит мальчишку – тощего, в лохмотьях. Мальчишка бледен от ужаса. Попытался было вырваться, но старший гость так вывернул его кисть, что мальчишка вскрикнул.

Айбиш не удивился. На службе у Вьямры всякого повидал. Конечно, не стал жалеть ребенка, которого вряд ли ждало что-то хорошее. Всех жалеть – жалелки не хватит.

Старший гость уверенно прошел в комнату Вьямры, таща за собой мальчугана.

Некоторое время из-за двери слышались тихие, неразборчивые голоса. А потом послышался лязг железа и гневный возглас Вьямры:

– Лезь в клетку, гаденыш, не то глаза выдавлю!

Айбиш ухмыльнулся. Вьямра слов на ветер не бросает, лучше бы мелкому послушаться!

И тут из комнаты послышался вопль. Не только Айбиш его услышал, но и охранницы во дворе.

Пронзительный.

Жуткий.

Нечеловеческий.

5 (2)

* * *

Полынная улица – захолустье, окраина, застроенная бедными домишками. И Храм Того, Кто Покрывает Землю Травой, тоже самый скромный из храмов. Вернее было бы сказать «самый бедный», но разве можно так говорить о храме?

А можно ли назвать бедняком жреца? Наверное, нельзя. Лучше сказать, что Стаураш Верхний Костер живет скромно, не гоняясь за мирскими благами... да что за ними гоняться, все равно не догонишь!

В других храмах аршмирцы каждый день приносят жертву за жертвой: платят деньги – кто больше, кто меньше – и получают право брызнуть вином на жертвенник, бросить в огонь несколько зерен пшеницы. К тому же в храмах свершаются обряды – от бракосочетания до составления завещания, от основания торговых товариществ до выдачи в долг крупных сумм. Все это заносится жрецами в книги, а копии некоторых важных документов запечатываются в маленькие кувшинчики и оставляются на хранение в храме. И за все это жрецы получают деньги!

А бедняга Стаураш живет впроголодь. Женятся тут нечасто, в долг дают понемногу и без записи, просто при свидетелях-соседях. Раз в несколько дней забежит горожанка, попросит благословить посевы лука и редиски в ящиках на плоской крыше, даст за это медяк... Спасибо добрым соседкам – не дают старому жрецу умереть с голоду. Кто угостит сладкой кашей, кто принесет кусок пирога...

Но вчера – о, вчера был особый день! Впервые на край жертвенника легло серебро, горсть серебра! Впервые в углу храма, в специальной нише, встал на хранение кувшинчик, запечатанный храмовой печатью. И в книге появилась новая запись – одна из немногих.

Правда, требуется сохранение тайны... Ну что ж! Каждый человек имеет право на тайну, если это не идет вразрез с законом!

Но Стаураша до сих пор тревожит воспоминание о ледяном взгляде, который метнул на него один из вчерашних посетителей. Взгляд этот словно говорил: «Будешь болтать – убью!»

Ничего. Старый жрец не станет судачить о чужих делах.

Зато теперь он может купить себе новую одежду. Теплую, чтоб и зимой не мерзнуть в своей комнатушке при храме...

* * *

Плотники закончили чинить сцену утром, и Раушарни, бдительно следивший за их работой, тут же погнал Мирвика сзывать актеров на репетицию.

Сошлись быстро, но толковой репетиции не получилось. Обсуждали ночное происшествие.

Раушарни начал было отчитывать Бики, пустившего посторонних среди ночи в театр. Но Милеста и Джалена с двух сторон насели на грозного «хозяина театра»: мол, это была затея знатных барышень – а разве с ними поспоришь?

А Пузо веско заявил трагику:

– Ты бы лучше поблагодарил Бики. Если бы не он, пришел бы ты утром, открыл дверь своим ключом – а там труп. И доказывал бы потом в Доме Стражи, что не ты убил Лебедя. Кто бы стал слушать твои рассказы про кладовку, запертую со всех сторон?

Раушарни побледнел: воображение у него было богатое, представил...

– А я-то какой дурак! – сожалел Афтан. – Не захотел тащиться в театр, раскланялся со всеми на пристани! Такое небывалое дело пропустил! Сейчас бы в кабаках мне наливали задарма, лишь бы я рассказал про такое приключение.

– А и скажи, что был с нами, – посоветовал ему Заренги. – В кабаке – не в Доме Стражи, там можно врать безнаказанно.

– И верно, – протянул Афтан. – Скажу, что был с вами. А ты меня не выдавай!

Актеры захихикали над хитрым «воином». И никто не заметил, как на одной из скамей вздохнула Авита.

Да, «лиса»-художница тоже была здесь. Десятник отпустил ее в театр разобраться с костюмами актеров... вернее, не отпустил, а сам послал, приказав, чтоб держала глаза и уши начеку. Мало ли кто о чем проболтается! Приход Авиты никого в театре не удивил, она здесь была уже своя. Сразу оценила, что на Нуросе наряд неподходящий. Во времена, о которых идет речь в пьесе, женщины так не носили покрывала. Но это не беда, можно покрывало спустить сзади до талии, концы закрепить нитками на плечах – и все будет как надо!

И теперь, укладывая материю на плече Нуросы красивыми складками, Авита сокрушалась: вот почему она вчера пошла в эту жуткую кладовую? Звали ведь дуру! Обязательно заметила бы важную деталь для разгадки тайны! Она же «лиса»! У нее же глаз художницы! Или хотя бы запомнила всё в подробностях. Не то что эти дурехи, которые пищали и путались в показаниях. Всё бы выложила Ларшу. Как бы он был доволен!

Кстати, с чего бы ее мысли все время возвращаются к Ларшу?

Да ни с чего! Командир хороший, вот и всё. Умный, смелый, краси... тьфу! Это тут еще при чем?

Кстати, Милеста шепнула, что Ларш заглядывается на Нуросу. Вот на эту певичку, которой она, Авита, сейчас закрепляет складки покрывала на платье. Чтоб певичка выглядела еще красивее!

Ну и пусть! Ей, Авите, что за печаль? Она «лиса» из особого десятка, она служит под командой Ларша, и нет ей никакого дела до его флирта со смазливой девицей.

Но почему тогда хочется всадить Нуросе иглу в круглое плечо?

А Нуроса, не чувствуя опасности, промурлыкала:

– Как не вовремя все это случилось! Я хотела рассказать Шеркату, что его браслет нашелся. А теперь ему не до браслета... и, увы, не до меня.

– Так браслет-вьюнок принадлежит Шеркату? – удивилась Авита.

– Ну да...

Тем временем добрая Милеста сказала:

– До чего же Шерката жалко! Они с Арризаром были не как двоюродные, а как родные братья!

– Он хорошо держится, спокойно, – отозвалась Авита, радуясь, что ее отвлекли от непонятных и неприятных мыслей. – Я утром встретила десятника, он ходил известить Шерката, что нашли тело его кузена. Говорит, Шеркат в трауре, но не хнычет.

– Мужчине стыдно хныкать, – раздался от входа ровный голос, которого никто не ожидал здесь услышать.

Все ахнули и разом обернулись.

Да, Шеркат был уже в трауре: плащ расшит серебряными еловыми веточками. Пожалуй, спал с лица, побледнел. Но в остальном – прежний «кузен-Лебедь».

Он прошел меж рядов скамей, взмахом ладони остановил тех, кто попытался с ним заговорить:

– Никаких соболезнований, никаких утешений. Раушарни, хоть одна цитата из трагической роли – и я за себя не ручаюсь. Я сейчас иду распоряжаться похоронами. И не стал бы, конечно, сюда заходить. Однако по дороге со мной случилось мелкое, но странное событие.

Все послушно молчали, скрывая любопытство.

– Меня остановил незнакомец в темном плаще с капюшоном. Он поклонился так низко, что я не видел его лица, и спросил, не угодно ли мне купить обезьяну. Всем, мол, известно, что я по просьбе Хранителя создаю зверинец, а он привез из Наррабана обезьяну и рад бы ее продать. Я не стал бы его слушать, мне сейчас не до покупок. Но вспомнил вашу просьбу и, не торгуясь, дал ему ту цену, какую он назвал.

Он повернулся к входу и повысил голос:

– Эй, заноси!

Двое грузчиков, распахнув дверь, занесли в зал большую клетку, получили от Шерката немного мелочи, поклонились и ушли.

Актеры во все глаза разглядывали сидящую в клетке крупную печальную обезьяну.

– Хороша! – воскликнула Барилла.

– Из зала будет хорошо смотреться, – кивнул Раушарни.

– Ой, ей тесно в этой клетке, – пожалела зверя Милеста.

– Не ей, а ему, – поправил Шеркат. – Это самец. И в зверинце его ждет более просторная клетка. Я же его вам не дарю, только одалживаю для спектакля... Нет-нет, не благодарите! И руки целовать не нужно!.. Раушарни, я же сказал: никаких речей! Лучше покормите его. Лепешек дайте, яблок. И вообще поберегите его, животное не из дешевых. А я пойду, меня ждут в Погребальной балке.

Уже у выхода Шеркат обернулся:

– Да, забыл... Продавец уверял, что животное обучено повторять за людьми разные движения и позы. Я не проверял, правда это или вранье. Сами разберетесь.

Едва за щедрым Лебедем закрылась дверь, как вся труппа кинулась к клетке с ласковыми словами и восторженными причитаниями.

– А ну разойдись! – прикрикнул на актеров Раушарни и встал перед клеткой. – Так ты чему-то научен, о неразумное созданье, игра и прихоть тех богов безликих, что сотворили тварей и людей? А если я – вот так?

И торжественно сложил руки крест-накрест на груди. Обезьяна подняла на актера умные, темные, несчастные глаза. И под благоговейное шушуканье труппы сложила темные лапы крест-накрест на волосатой груди.

* * *

Вьямра глянула острыми, как шильца, желтыми глазами на стоящих перед нею охранников.

Ее лучшие люди. Мертвяга. Айбиш. Сестры-близнецы Перчатки.

– Знаете уже, что Хлыст с Припортового района объявил мне войну? Не нравится гаду, что я с разбойниками дело имею.

Все четверо кивнули: знаем, мол.

Вьямра ждала. Значит, кивком не отделаешься.

Айбиш солидно отозвался за всех:

– Хлыст, конечно, суровая морда. Однако и нам не привыкать держать осаду. Надо собрать всех твоих людей.

– Дом нужен другой, – добавила Левая Перчатка. – В этом какая осада?

– В этом – не осада, – согласилась Вьямра. – Но на этот раз я решила не драться, а зарыться в нору и переждать беду.

– В Аршмире Хлыст любую нору раскопает, – с сомнением протянула Правая Перчатка. – Мы от него не спрячемся.

– Мы? – хохотнула Вьямра. – Нет уж. Вы уйдете на время из города.

– И куда, хозяйка?

– В лес. Я вам расскажу, как выйти на шайку атамана по кличке Бронзовый. Я с ним и впрямь вела дела. Время от времени по одному или по двое будете наведываться в город. Я вам попозже расскажу, как получать мои указания. А потом будете возвращаться в лес.

– Может, и ты с нами, госпожа? – спросил Айбиш.

– Мне нельзя. Пока Бронзовый знает, что я в городе и могу других своих людей на него поднять, вы у него будете дорогими гостями. Но если я сама, как распоследняя дура, суну голову волку в пасть...

Никому Вьямра не объясняла свои поступки. Только этим четверым – иногда.

И только этим четверым позволено было, уже получив приказ, задавать вопросы.

– Да разве есть в Аршмире закуток, куда не сунул бы нос Хлыст? – спросила Правая Перчатка.

– Дворец Хранителя? – предположила ее сестра.

Вьямра милостиво улыбнулась... ну, это ей показалось, что милостиво. Жутковатая получилась гримаса.

– Хорошо мыслишь, девочка. Но не угадала. И незачем тебе угадывать. Ближе к делу сама всё вам выложу. Вы присмотрите, чтобы со мной поступили честно. А сейчас скажу одно: связалась я на старости лет с тем, от чего всю жизнь старалась держаться подальше. И если сейчас всё удачно повернется, перед смертью я себе скажу: за долгую жизнь, Вьямра, ты такого попробовала, чем и герои старых сказок похвастаться не могли!

* * *

Обезьяна оказалась не такой уж послушной. Пару раз повторила движения Раушарни – и повернулась к актерам спиной, уткнулась взглядом в возвышающиеся возле клетки свежие доски сцены.

Кто-то сообразил, что животное голодно. Мирвик смотался на улицу и остановил разносчика-лепешечника.

Запах лепешек немного ободрил обезьяну, она слопала всё, что ей дали.

Раушарни прикрикнул на актеров:

– Оставьте зверюгу в покое и работайте. Афтан, Заренги, Пузо – на сцену! Пройдете сцену заговора. Мирвик, прикинь, как бы изменить пьесу, чтобы выигрышнее подать обезьяну. Остальным учить роли!

– Нуроса, мы же еще не закончили, – позвала Авита. – Иди, на спине покрывало складками закреплю. А то болтается, как хвост.

Все вернулись к своим делам. На сцене заговорщики доказывали друг другу, что король безумен. Рядом с Авитой Джалена, стараясь не подглядывать в список роли, старательно бубнила:

– Сей брак ужасный – гибель для принцессы! Как мог король-отец жестокосердый избрать такого... такого... э-э... избрать...

Нуроса, заскучав, начала негромко напевать:

То ли беден, то ли жаден мой дружок –

Всё не купит он мне вышитый платок.

Поразмыслю, поразмыслю – прочь пойду

Да другого себе милого найду.

Слово «поразмыслю» она выпевала тягуче, с удовольствием, словно леденец сосала. Шло ей это слово, шла ей эта уличная песенка.

«Бессердечная она, – горько думала Авита. – Такая никому на шею от чистого сердца не бросится. Сначала поразмыслит...»

Джалена оторвалась от списка роли и сказала негромко, с неожиданной злобой:

– Надеюсь, напиру у короля ты будешь петь не эти... потягушки портовой шлюшки?

Нуроса отозвалась с презрительной ленцой:

– Что бы я ни пела, ты будешь помалкивать и слушать.

– Да без твоего скулежа спектакль будет только краше!

– Давай, давай, еще порычи из ревности!

– Что?!

– Думаешь, не заметно? Вчера на корабле ты за ним такими глазищами следила...

– Нуроса, не вертись, а то уколю! – сухо перебила ее Авита.

Могла бы вспыхнуть шумная ссора. Но тут раздался вскрик Бариллы:

– Ай! Кровь!

Актриса стояла у клетки и дрожащей рукой указывала на обезьяну.

Раушарни прикрикнул на «заговорщиков», которые прекратили диалог, и поспешно подошел к клетке:

– И верно. Кровь на лапе...

– А то!.. И во второй лапе гвоздь, – подсказал Мирвик, подойдя следом. – Этот дурной зверь из досок гвоздь вытащил. Из сцены. И поранился.

Он протянул руку, чтобы взять гвоздь. Обезьяна оскалилась.

– Ой, укусит! – пискнула сзади Милеста.

– Я тебя лепешками кормил, а ты меня кусать будешь? – укоризненно сказал Мирвик. – Дай сюда... хороший мальчик... вот так!

И смело забрал гвоздь у обезьяны.

– Плохо дело, – вздохнул Раушарни. – Зверь не наш. И дорогой. А мы не уследили...

– Может, сказать господину Шеркату? – опасливо вякнул Заренги.

– Дурень, – откликнулась Джалена. – Как раз сейчас ему до обезьяны, да?

– Лекаря позвать? – неуверенно предложил Пузо.

– Какой лекарь пойдет к обезьяне? – фыркнула Барилла.

– Да мы, может, зря паникуем, – рассудил Афтан. – Кто в заморских лесах к обезьянам при каждой ранке зовет лекарей? Может, он себе ранку залижет – и само заживет...

– Может... – уныло согласился Раушарни.

– А если не заживет, – сообразил Мирвик, – я завтра попрошу Фагрима из особого десятка, я с ним знаком. А то!.. Пусть подскажет, чем лапу намазать.

* * *

– Какое чудо! – восхищалась супруга Хранителя. – Какой оригинальный замысел и какое изящное исполнение! Эту вещь не подаришь случайному человеку. Только Дракону! Какой ты умница, Ларш, что разыскал ее!

Ларш учтиво улыбнулся.

Знала бы тетушка, как надоело ему это «чудо»!

Заполучив вазу после пропажи, он даже толком не наорал на дурака Вишура, не до того было – хотелось скорее сбросить с плеч хоть малую часть навалившегося бремени. Отдать вазу и забыть о ней!

Он тут же приказал Гижеру, Алки и Даххи, чтоб несли хрустально-серебряное чудовище во дворец. Двое чтоб несли, а третий чтоб разгонял перед ними прохожих, чтоб не толкнули, не разбили! И сам с ними отправился...

– И эти прожилки в хрустале! – ахала Аштвинна. – Действительно, словно дракончик в яйце! Ничего подобного рыжая кукла королю не поднесет... Ульфанш, я не намерена выпускать вазу из рук. Она останется во дворце. Этот Вилират наверняка заломит хорошую цену, но ты все равно заплати. Кстати, странно, что такую дорогую вещь продает мелкий лавочник.

– Я заплачу, – кивнул Хранитель. – Но ты права, это действительно странно.

Восхищение сменилось на лице тетушки легкой тревогой:

– Ларш, а ты не можешь узнать побольше о лавочнике Вилирате с Креветочной улицы? Очень нехорошо, если окажется, что наш подарок королю украден у какого-нибудь богача.

– Дорогая, Ларш очень занят.

– Это ужасное убийство Лебедя, да?

– И многое другое, дорогая. – Хранитель бросил над плечом жены вопросительный взгляд, а Ларш в ответ развел руками: нет, про бернидийца по кличке Шепот не знаю ничего, да и об остальном тоже...

Аштвинна вздохнула и вернулась к созерцанию вазы. Весь ее вид говорил: ах, мужчины, я же не спорю, я покоряюсь... Умная женщина знала: главное – не оставить за собой последнее слово, а добиться своего. Наверняка ее просьба будет выполнена.

И действительно: едва выйдя за дворцовый порог, Ларш приказал Алки узнать побольше о лавочнике Вилирате с Креветочной улицы. Главное – говорил ли он соседям о недавно полученном наследстве, а также о краже. А если повезет, то узнать, приносили ли в его дом ящик размером с эту хрустальную дуру, которую никто в Доме Стражи не хотел бы увидеть еще раз.

* * *

Ближе к вечеру плотники, завершив починку перил и ступенек, занялись скамьями в зрительном зале. Раушарни велел актерам расходиться по домам, предварительно унеся клетку с обезьяной в коридор и оставив животному воды и яблок.

Остались только Мирвик и Бики. Мирвик – чтобы подмести сцену, на которой натоптали репетирующие «заговорщики». Бики – чтобы запереть театр, когда все уйдут.

– Скамьи в порядке, – сообщил наконец Бики старший из плотников. Всё, в театре наши руки больше не нужны.

– А вот вашим актерам бы руки обломать, – проворчал его подручный, стоя у высокой, ему по грудь, сцены. – Мы только-только доски поставили, выстругали как надо, а они по этим доскам – царапать.

– Где поцарапали? – заинтересовался Мирвик и, бросив метлу, спрыгнул со сцены в зал.

На доске было коряво выцарапано: «ПОМОГ»... И палочка от незаконченной буквы.

* * *

– Открой окно... Шире!

В распахнутое окно ударил ночной ветер, принес запах мокрой тополиной листвы. В эту ночь, как и в прошлую, шел дождь.

– Прошу тебя, не делай этого!

– Ты? Просишь? Ты уже просила, и очень многого. Твоя просьба была немыслимо дерзкой, но я исполнил ее. Больше ни о чем ты просить не можешь. Просто будешь делать то, что я скажу.

– Да, алмаз мой. Сделаю. Но я боюсь.

– Боишься? Меня? Или – за меня?

– За тебя, алмаз мой. То, что ты задумал, так опасно...

– Опасно, сам знаю. Но это меня не остановит. Я мечтал об этом всегда... с детства! Сколько себя помню, меня изнутри жгла жажда. И я люто, на разрыв сердца завидовал тем, кто в любой миг мог утолить эту жажду. И сейчас я могу... могу... Только посмей меня подвести!

– Не подведу, даже не думай. Просто я хотела тебе сказать...

– Потом. Все потом. Я не могу больше ждать... Вурр!

Порыв ветра загасил свечу.

Женщина вскрикнула.

Комнату наполнило низкое, тяжелое рычание.

6 (1)

6

Утро второго дня поворотного месяца

Густой, белесый, словно овсяный кисель, навис над Аршмиром рассвет.

Дождь еще накрапывал, тучи словно не пускали солнце на небо, а Ларша разбудил рассыльный Дома Стражи с горькой вестью: ночью на Ящеричной улице был пожар – и погиб один из «лисов». Не сгорел. Убит.

Ларш гаркнул рассыльному, чтоб возвращался в Дом Стражи с приказом: всех «лис», пришедших на дежурство, гнать на Ящеричную. И велел слуге, чтоб помог одеться.

И вот уже командир особого десятка стоит возле маленького бревенчатого домика с распахнутыми настежь ставнями и выбитой дверью. А командир пожарных ему докладывает:

– Пожар не перекинулся на другие дома, дождь упас. Дом выгорел изнутри, а как огонь наружу вырвался, так его дождем и прибило. Когда мы приехали, дождь уже кончился. Вышибли дверь, загасили огонь. Пожар начался изнутри, это точно: мы видели опрокинутую лампу.

– А ставни?

– Ставни так и были – нараспашку.

– Тело так и лежало – или вы его вытащили?

– Вытащили. В дыму не разобрали, что мертвый, поскорее выволокли за порог. А как глянули – ой-ёй, тут не нам разбираться, тут в стражу надо!

Ларш кивнул пожарному и склонился над трупом.

Гижер. Старина Гижер, один из первых стражников, с кем год назад познакомился Ларш. Помнится, только встретились – и сразу пришлось брать банду контрабандистов.

Гижер. Спокойный, немного насмешливый. Гижер, учивший наивного Сына Клана мелким хитростям жизни стражника...

Сейчас Гижер лежал на мокрой траве, его горло и грудь были страшно разорваны.

Фагрим, стоявший на коленях рядом с трупом, поднял глаза на командира:

– Не пойму, чем его так... Сказал бы, что собаки порвали, да не бывает у собак таких клычищ. Даже у охранных пород, что из Ксуранга привозят. Я таких псов видал, там клыки серьезные, но все же не то. Такие зубищи разве что у медведя, так медведи в здешних лесах не водятся. И медведь не перегрыз бы горло. Я дважды видел охотников, которых заломал медведь, там другое...

Рядом с плечом Ларша возникла серьезная мордашка Июми:

– Вождь, это сделал харру, хозяин ночи!

– Кто-кто?

– Харру, страшный и могучий. Он входит ночью в хижины и забирает детей. Может унести женщину.

– Девочка, твои демоны остались на Непролазных островах, – невесело улыбнулся Ларш.

– Если ты не привезла парочку с собой, – мрачно пошутил Алки. Он и Даххи только что подошли, осматривались.

– Никого я не привозила, – обиделась Июми и отошла.

– Не смейся над девочкой, – быстро и тихо сказала Авита, которая до этого стояла в стороне и не вмешивалась в разговор.

– Раз уж я не верю в заморских демонов, – вздохнул Фагрим, – то предположу медвежий капкан. Знаете, такой, с острыми зубьями и с тугой пружиной. Правда, не понимаю, почему убийца выбрал такое странное оружие и как он...

Лекаря перебил пронзительный крик Июми:

– Я же говорила! Харру! Харру! Вот его нога!

Девочка стояла на коленях у забора, отогнув руками высокие лопухи.

Ларш с досадой поморщился.

– Что ты там нашла, малышка? – снисходительно поинтересовался Даххи.

Неспешно подошел. Нагнулся. Вгляделся. И застыл в неудобной позе.

Наконец, не разгибаясь, повернул голову к Ларшу и потрясенно воззвал:

– Командир, ты глянь: я рехнулся или как?.. Чтоб меня демоны сожрали... это же тигр, командир, это тигр! Лопухи прикрыли след от дождя, его не размыло!

Ларш подошел, склонился над отпечатком лапы неведомого зверя.

«Храни нас Безликие! Если у него такие следы, то сам он какой?!»

– У меня в Наррабане отец охотником был, – возбужденно рассказывал Даххи. – Он мне, еще малышу, следы показывал... Большой тигр, самец!

От волнения Ларш задал нелепый вопрос:

– С чего ты взял, что самец?

Вместо Даххи ответила Июми:

– У жены харру след не такой вытянутый. И пальцы не так четко оттиснуты.

Подошла Авита. Глянула на след, спросила негромко:

– В зверинце тигры есть?

Ларш в эту минуту тоже подумал про зверинец. Кивнул:

– Если не оттуда взялся тигр, то уж и не знаю. Сегодня же наведаюсь туда. – Он оглядел свое «воинство». – А где Сверчок?

– У него свободный день, – напомнил Алки.

– Да, верно. Надо бы его выдернуть на службу. Потом отгуляет. Нам сейчас нужен каждый человек. «Лис» погиб, свой...

Все разом кивнули. Да, последние дни обрушили на них много серьезных дел, но свой... Гижер, «лис»...

– Фагрим, доставь тело к себе в подвал и осмотри толком. Мы уже знаем, что твой капкан ходит на четырех лапах. Авита и Июми, осмотрите дом изнутри. Алки, Даххи – опросите соседей. А я – к дяде. Попрошу его нагрянуть к Шеркату, пусть отопрет ворота зверинца. Меня-то он может не послушать. Скажет: траур у него. А Хранителя уважит...

Ларш уже отошел довольно далеко от Ящеричной улицы, как вдруг остановился, словно забыв дорогу.

В памяти всплыла картина: Щеголь, обезумев от ярости, выставил перед собой два ножа. А Июми, по-звериному оскалившись, рычит на него – грозно, жутко... Да, она тогда так зарычала, что у Ларша что-то словно оборвалось внутри.

И слова Июми про то, как она смотрела глазами чайки. «Моя двоюродная сестра – богиня зверей и птиц...»

И совсем уж не по делу на это воспоминание наслоились слова дяди:

«Бернидийский шпион... по прозванию Шепот... недавно в Аршмире...»

Вот бред! До чего Ларш дошел – начал подозревать ребенка!

* * *

Слухи летали по Аршмиру на крыльях ветра.

– Слышали? В городе появился свирепый тигр!

– Ха, удивил! По городу бродит стая тигров! Я запретил жене и дочери выходить за ворота. На рынок теща сходит, ничего с ней не случится.

– Да, наверное, стая. У мясника с Западной улицы исчезло пять бараньих туш. Приказчик клянется, что видел за углом сарая полосатый хвост! Во!

– А погреб что, не был заперт?

– Заперт наверняка был. Но тигры – они ж такие, они проходят сквозь стены!

– Сосед дорогой, а ты не врешь... что сквозь стены?

– Ой, не могу, кто еще меня на вранье ловить будет! Ты в этих тиграх разбираешься? С рук их кормишь, да? А мне вот один наррабанец сказывал: тигры понимают человеческую речь и сами говорят по-человечески. Только по-наррабански.

– После которой кружки вина он тебе это сказывал?

– Надо же, еще недоверчивый! А почему тогда на рынке масло подорожало, а? Наверняка тут без тигров не обошлось!

– А я служанку за покупками отправил. Вернулась, бедняжка, вся в слезах. Говорит, из проулка вывернулся тигр, расхохотался человечьим голосом, хвать кошелек – и был таков!

– Сейчас всё на тигров валят. Вон у старосты рыбного ряда дочка забрюхатела – скажешь, тоже от тигра?

– А что? От этих тигров всего можно ждать!

– А вот вы мне скажите, люди добрые: куда, так-перетак, смотрит Хранитель?!

* * *

Хранитель смотрел на вольер, по которому кружили две изящные антилопы.

– Увы, почтенный Ульфанш, – развел руками Шеркат, – тигра у меня пока нет. Я заказывал, но его еще не доставили от Крабовой бухты. Бестолковый капитан, застрявший в этой бухте, даже не известил меня, кто из зверей добрался до суши живым. Если тигр в пути погиб, я закажу нового за свой счет. И оплачу дорогу.

Хранитель кивнул.

Нет, он не нагрянул в зверинец с проверкой, как просил его Ларш. Разве можно так унизить Лебедя перед городом? Да, осмотреть зверинец необходимо, племянник прав: это самое вероятное место, где может обнаружиться тигр. (О Безликие, только тигра в Аршмире не хватало, всё остальное здесь уже есть!) Но это должен быть вполне благопристойный визит в сопровождении небольшой свиты. Жена, племянник, секретарь с супругой, командир дворцовой стражи с дочерью. И певица Нуроса, которой в этой компании совершенно не место... но она так трогательно, так мило попросила показать ей зверей! Пришлось обратиться за помощью к племяннику – пусть скажет, что это он пригласил певичку. Конечно, никого это не обманет, но приличия будут соблюдены.

– Из тех, что уже доставлены из Наррабана, самые интересные – крокодил и хумсарский бородатый буйвол, – продолжает Шеркат. – Сейчас покажу. Кстати, я по дешевке купил у здешних охотников пару лис и волков – пусть дети любуются. И еще мне привезли медведя. Если судить по запрошенной цене, из самого Силурана притащили. Впрочем, цену удалось сбить, медведь тоже в зверинце.

Внезапно за дощатым забором послышался громкий, пронзительный, визгливый хохот. Дикий, навзрыд. Так мог бы смеяться безумец.

Все вздрогнули, а десятилетняя дочь командира дворцовой стражи бросилась к отцу, спряталась под его плащом.

– Это гиена! – весело объяснил Шеркат. – Не бойся, девочка, это просто голос у нее такой! Ее тоже покажу: пятнистая, злющая! И совсем молоденькую привезли, долго у нас проживет.

Ларш про себя отметил, что Нуроса, заслышав хохот гиены, в страхе – наверняка притворном! – прижалась к плечу Хранителя. Постыдилась бы, здесь его супруга!

Ларш сам не знал, чего больше в его злом чувстве: обиды за любимую тетушку или ревности...

Ладно. Ларш сейчас на работе. Его дело разузнать, есть ли здесь тигр (или был ли он здесь).

Ларш оглядел все постройки зверинца. Заглянул даже в загончик, где держали отловленных бродячих собак – на корм хищникам.

Увидел и клетку, предназначенную для тигра.

– Или тигр, или лев – обязательно будет красивый, крупный зверь, – мечтательно улыбнулся Шеркат. – Жемчужина зверинца! Все-таки надеюсь, что из Крабовой бухты везут сюда красавца.

Когда зрители повернули к выходу из зверинца, Ларш задержался, осматривая забор и ворота. Отменный забор и превосходные ворота, хоть осаду держи! Обезьяна, может, их бы и форсировала, а тигр – никогда! К тому же, уныло напомнил себе Ларш, зверинец далеко от Ящеричной улицы.

Догоняя свою компанию, Ларш увидел, что дядюшка Ульфанш с Нуросой отстали от других. Тетушка не оборачивается, воркует с дочуркой командира дворцовой стражи.

До Ларша донесся голос Нуросы:

– Так мой господин едет в Тайверан?

– Да, и скоро.

– А госпожа супруга будет сопровождать Спрута?

– Нет. Аштвинна не любит столицу.

– Как же господину будет одиноко в пути... – лукаво протянула Нуроса.

Ларшу захотелось прибавить шагу, догнать нахалку и влепить ей крепкий подзатыльник. Совсем нет совести! Хорошо еще, что дядя не предложил ей прямо здесь совместную поездку!

Нахалка продолжала напевать:

– А мой господин уже приготовил подарок? Ах, мне так интересно: что дарят королям? Я, наверное, умру, не увидев подобной красоты. Ах, одним бы глазком взглянуть...

– Я думаю, это можно устроить... – добродушно отозвался Ульфанш.

Тут Ларш не выдержал. Догнал парочку и бойко заговорил о каких-то пустяках, не обращая внимания на дядюшкины нахмуренные брови.

Нет, правда, надо же соображать!.. Положим, Нуроса вазу не украдет, ей ее и не поднять. Но ведь может она быть наводчицей у вора? Может, а?..

* * *

Посланный из Дома Стражи не застал Сверчка дома.

Нет, Сверчок не умчался развлекаться. В такой тревожный день он сам, без напоминания, пришел бы к «лисам», к Ларшу.

Но сначала он мирно завтракал, ни о чем не подозревая. Аштвер уже вышел из-за стола, а Сверчок еще доедал жареную рыбу.

В это время к Вайсуле забежала подруга и принялась увлеченно пересказывать свежие сплетни. Женщины стояли за порогом кухни, дверь была распахнута, Сверчок прекрасно слышал каждое слово.

Он ел и думал: «Тигры какие-то... Вранье, небось. Стражника какого-то сожрали... Вот это точно вранье... А если не сожрали, а просто убили кого-то из стражи?.. Я его знаю?.. Надо бежать в Дом Стражи, со всех ног бежать! Узнать, правда ли...»

Тревожные мысли не помешали пареньку доесть всё, что было положено на тарелку. Жизнь, проведенная впроголодь, жестко приучила беспризорника Сверчка: никогда не оставляй еду, если уж она попала к тебе в руки!

Соседка ушла. Озабоченная Вайсула вернулась в кухню:

– Звери по городу бегают! Страхи-то какие! В такой день дома надо сидеть. А моя-то Жайла, доченька бедная, опять к своей мастерице ушла, недавно совсем! Пойду скажу Аштверу, чтоб догнал нашу ягодку и привел домой, а с выпечкой уж сама похлопочу.

Она заглянула в соседнюю дверь, в соседнее помещение, где пекарь должен был возиться с тестом. И горестно охнула.

Сверчок встал, глянул из-за ее плеча.

Аштвер сидел у стены на корточках, обеими руками сжимая голову. Лицо было землисто-черным, глаза глядели в пол.

– Опять! – горестно воскликнула Вайсула. – Опять у него началось!.. Я помогу, я умею... А ты, Сверчок, сделай доброе дело, приведи Жайлу домой. Тополиная улица, дом с синей крышей, мастерица Чилита Смеющееся Утро.

И склонилась над мужем, не дожидаясь согласия Сверчка.

А тот и не думал отказываться. Живешь у людей, которые к тебе хорошо относятся, вкусно кормят... и не помочь им в таком пустяке?

Сверчок надел перевязь и, мгновение поколебавшись, нацепил меч. Да, он толком не научился держать оружие в руках, зато выглядел настоящим стражником... почти.

До Тополиной улицы парнишка добрался без приключений, заметив лишь, что прохожих вокруг куда меньше, чем обычно. Город почти опустел. Все, кто встретился Сверчку, были заняты неотложными делами: например, встретилась молочница с тележкой, в которую был запряжен козел. Молочница уже развезла свой товар и с пустыми кувшинами возвращалась к себе на окраину, настороженно поглядывая по сторонам. И прочие аршмирцы выглядели встревоженно. Похоже, опасались, что на них из переулка набросится стая тигров... или кто там завелся в городе, пока Сверчок спал...

Дом под синей крышей и мастерицу Чилиту юный стражник нашел быстро. Но Чилита, тощая и раздражительная, заявила, что никакой Жайлы тут нет и сегодня не было.

Сверчок сообщил, что подождет Жайлу здесь. И заметил, как его слова смутили женщину, как отвела она глаза.

Ой, что-то здесь не так...

Сверчок напустил на себя суровый вид, приосанился и велел Чилите не вилять и выкладывать всё как есть.

Суровый вид мальчишке не очень удался, но вместе с черно-синей перевязью и мечом у пояса – получилось неплохо. Чилита заметно встревожилась, стала суетливо перебирать в руках шаль и, наконец, созналась во всем.

Оказывается, не то два, не то три дня назад Жайла притащила ей, Чилите, большой пирог с грушами и подбила ее, Чилиту, на обман. Уговорила, если понадобится, подтвердить ее родителям, что Жайла обучается вышиванию. Это ненадолго. Может, на месяц. А потом Жайла скажет отцу, что способностей к вышиванию у нее нет совсем.

– А на самом деле – что? – грозно оскалился Сверчок.

Оказалось, что Жайла берет совсем другие уроки. За Белым ручьем, у самого побережья, живет девица, прозванная Кривлякой. Актриска на мелкие роли без слов. Говорят, недурная плясунья. У этой Кривляки Жайла со вчерашнего дня учится танцевать. Хочет тоже выступать в театре.

Сверчок озадаченно присвистнул.

Понятно, почему Жайла врала матери. Прознай госпожа Вайсула про ее планы, она бы дочери такие танцы устроила!.. Конечно, в Аршмире любят театр, но любят из зрительного зала. А чтоб дочка зажиточного пекаря на сцене дрыгала ногами...

Вообще-то Сверчка это не касалось. Может, он и не стал бы выдавать дуреху Жайлу. Но Белый ручей...

Знал Сверчок аршмирские окраины. Забреди туда и вправду тигр – тамошние жители тигра съедят. Возможно, даже живьем.

Белый ручей – место малолюдное. Выше по ручью – маленькие прачечные, ниже – дворы, где сжигают мусор. Жилых домов почти нет.

Даххи рассказывал, что именно на берегу Белого ручья Аштверу, тогда еще десятнику «крабов», проломили голову обломком весла. Из-за этого Аштверу пришлось оставить службу.

Дочке, наверное, такие вещи не рассказывали. Зачем деточку пугать? Пусть ласковый домашний котенок растет, ничего не зная о голодных бродячих псах... Вернее, почти ничего не зная. Наверняка остерегали от недобрых людей, совсем-то от зла ребенка не спрячешь! Но девочка росла, зная, что за нее всегда заступятся папа, мама, стража и соседи...

Может, эта Кривляка и впрямь всего-навсего актриса, которая решила подзаработать уроками. Не сводня. Не пособница работорговцев. Просто танцовщица.

И все же надо поспешить, чтобы перехватить бедняжку Жайлу. Очень уж это плохое место – Белый ручей!

* * *

Когда Ларш направлялся к Дому Стражи, на Тополиной улице его окликнул Райши-дэр:

– Высокородный Спрут, а я как раз шел к тебе! По примете моей страны, такая встреча на пути сулит удачу!

– Книга? – догадался Ларш. – Ты, почтенный, переживаешь за судьбу книги?

Райши-дэр смущенно улыбнулся и поклонился.

– Я говорил с Хранителем, – доброжелательно сказал Ларш. – Книга, перешедшая в казну, может быть тебе продана – но лишь тогда, когда дело будет закрыто.

И тут Ларша ударило в сердце острое чувство вины. Вспомнилось: стол, оплывшая свеча, лужа крови возле мертвого лица Гикфи – тихого, безобидного любителя книг...

Да, с того времени на Ларша обрушилось много тяжелых событий: убийство Сына Клана, гибель одного из «лисов», бродящий по городу тигр... ох, и бернидийский шпион, чтоб ему сдохнуть от дурной болезни! Но разве это повод, чтобы забыть еще об одном убийстве?

– Скорее бы, – вздохнул Райши-дэр. – Нет-нет, прошу понять меня правильно, я не тороплю. Просто хочется домой. Там меня ждет невеста. Меня – и свадебный подарок.

– А каково будет твоей невесте читать книгу с пятнами крови на страницах?

– Насколько я знаю Сайти, – усмехнулся Райши-дэр, – она не станет читать эту книгу. Положит ее в драгоценный ларец, запрет на замочек и будет строго следить, чтобы прислуга стирала с ларца пыль. Для Сайти важно, чтобы книга вернулась в дом, а с нею – отцовское благословение.

– Но тебя, почтенный, интересовало не только благословение покойного тестя? – напрямую спросил Ларш. – Что ты искал меж страницами?

– Вы нашли эту запись? – вскинулся наррабанец,

Ларш выжидающе молчал.

– Ладно, – решился Райши-дэр. – Если бумага потеряна, я ее никогда не увижу. Если найдена, тем более не увижу... Дело в том, что я был учеником Баргу-дэра. Удивительный был человек! Механик с золотыми руками, создатель дивных вещей, украшающих дворец Светоча. Фонтан, из чаши которого выглядывают золотые рыбки – и снова прячутся на дно. Над парковым ручейком – хрустальный мостик, рядом с ним – маленький домик. Два раза в день из домика выходит прекрасная кукла с хаэти... это музыкальный инструмент. Поднимается на мостик, играет простую, но милую мелодию, спускается с мостика и возвращается в домик... Кстати, механизм приводится в движение ручьем, он быстрый и глубокий.

Райши-дэр улыбнулся воспоминаниям, но тут же посерьезнел:

– Баргу-дэр был не только ученым, но и чародеем. Этому он меня не учил. Незадолго до смерти он сказал, что создал волшебную вещь, которую оставит в наследство дочерям. Он зарисовал эту вещь и на том же листе составил запись: как с нею обращаться. Сказал, что вложит бумагу в «Тропу благочестия и добродетели». Девочки будут ее читать – и найдут отцовский подарок...

Он замолчал. Ларш не стал его торопить: было о чем подумать. Описание волшебного предмета?

– Вскоре после этого разговора, – продолжил наррабанец, – учитель послал меня с важным поручением в дальний город Ритхи-до. Не буду утомлять тебя, господин мой, подробностями. Скажу лишь: пока меня не было, всё и случилось – и смерть учителя, и разорение семьи, и продажа семейной книги.

Он виновато улыбнулся, развел руками:

– Да, была у меня шальная надежда: вдруг бумага до сих пор лежит меж страниц? Но приехал я все-таки за книгой для Сайти, тут я не солгал. Она надеется, что, если книга вернется в дом, дух Тамри простит сестру за невольное предательство.

– Предательство?

– Ну какое там предательство, просто детская ошибка... Лебеди, двоюродные братья, приходили к Баргу-дэру обычно вдвоем. Тамри шепнула сестренке, что полюбила одного из них, но не сказала – кого. Сайти решила, что Шерката. Он казался ей красивее, чем его кузен... ах, бедный господин Арризар, я был потрясен, узнав о его гибели, да будет добр к нему иной мир... Но я о дочерях Баргу-дэра. Хлынули беды: сиротство, разорение. Тамри сказала сестре, что ее любимый дал денег, чтобы расплатиться с долгами. Но об этом знают только три человека: он сам, Тамри и теперь Сайти. Об этом нельзя говорить никому, даже птице на ветке, иначе добрый чужеземец поплатится за свой милосердный поступок. Сайти пообещала молчать, она молила богов за чужеземца. А потом к осиротевшим девушкам пришел Шеркат, принес для Тамри записку от Арризара. Тамри переодевалась на женской половине, не смогла сразу выйти к мужчине и велела младшей сестре занять гостя учтивой беседой. Сайти от всего своего признательного сердечка поцеловала гостю руку и стала благодарить за деньги, которые их спасли... Потом Тамри оттаскала сестру за ухо так, что оно распухло. Но сказанное было не вернуть, молния уже ударила.

– Какая молния? – не понял Ларш.

Райши-дэр взглянул на собеседника с искренним недоумением:

– Какая? Шеркат рассказал деду, что Арризар отдал семейные деньги девушке-наррабанке и этим сорвал серьезную сделку. Дед разгневался и лишил Арризара наследства.

Ларш споткнулся на ходу.

Он что, ослышался? Что сейчас сказал этот наррабанец?

– Когда я приехал в Аршмир и встретился с кузенами-Лебедями, – спокойно продолжил Райши-дэр, – я был удивлен добрыми, дружескими отношениями меж ними. Полагаю, младший не знал, что старший оставил его без денег. А я ничего ему не сказал – зачем мне ссорить родственников?.. О, вот и Дом Стражи. А я уже узнал всё, что хотел, и мне уже не надо отвлекать моего господина от дел. Низко кланяюсь и умоляю дать мне знать, когда расследование убийства будет закончено.

6 (2)

* * *

«Лисы», вернувшиеся с Ящеричной улицы, дожидались своего десятника во дворе Дома Стражи. С ними не было Фагрима: он, как доложили Ларшу, занят в подвале с телом Гижера.

(Тут все разом вздохнули: разве знали они еще вчера, что нынче их товарищ будет лежать на столе под ножом Фагрима?)

– Кому что удалось узнать? – спросил Ларш.

– Да, лампа перевернута, с нее и пожар начался, – сообщила Авита. – Дверь выбили пожарные, до того она была заперта изнутри на засов. Тело лежало у открытого окна, туда заливал дождь, потому труп не сгорел в головешку. А комната изнутри порядком выгорела. Но кое-что мы с Июми углядели. Там стол из прочного, плохо горящего дерева, уж не знаю какого...

– И у нас такое не растет, – огорченно развела руками Июми.

– Не в названии дело, – азартно отмахнулась Авита, – а в том, что что обгоревшая столешница с тремя ножками лежала почти под окном, а четвертая ножка – отдельно. Я спросила пожарных, они стол не ломали.

– Окно! – почти простонала Июми. – Старшая сестра, скажи про подоконник!

– Скажу, конечно... На подоконнике глубокие царапины. Всё сходится: большой, тяжелый зверь прыгнул на подоконник, процарапал его когтями. Спрыгнул в комнату, своим весом сломал стол. Гижер пытался проскочить к окну и бежать, но зверь...

– Харру! – перебила ее Июми. И тут же поправилась: – Ой, тигр, тигр!

На пару секунд Ларш закрыл глаза. Прикусил губу, чтобы не выругаться. Он уже любил этого тигра большой и чистой любовью. Хорошо бы заполучить его шкуру к себе в кабинет. На пол.

– А у меня ничего, – вздохнул Алки. – Мы с Даххи поделили улицу, опросили соседей. Могли бы не опрашивать. Глухая ночь, дождь бил по ставням, все спали. Что они могут нам сообщить? Сны свои расскажут?

Ларш кивнул и без надежды, для порядка спросил:

– А у тебя что, Даххи?

– А у меня свидетель, – скромно отозвался наррабанец.

Это был поистине театральный эффект, сразивший публику.

Ларш вскинул голову. Июми и Авита ахнули. Алки обиженно взвыл:

– И даже не намекнул, верблюд наррабанский! Всю дорогу молчал! Свидетель! Ночью, в дождь...

– Зато теперь говорю... – усмехнулся Даххи. – Свидетель ничего не видел, но кое-что слышал... По соседству с Гижером живет резчик по дереву. Я к нему зашел. Мол, соседа вашего убили, так не видали ль вы чего? Резчик с женой заахали, стали сокрушаться. Но ничего не видели, спали всю ночь. А ученик резчика, совсем юнец, пришел, когда уже заперли дверь. Чтоб никого не тревожить, влез на сеновал и проспал там до утра. Тоже ничего не видел и не слышал... Только, смотрю, больно уж бледен паренек, глаза отводит. Я ему сделал незаметно знак: мол, выйди за мной... Завел его за дом, приткнул к забору и говорю напрямик: «Не тебе, щенок, дурачить «лиса». Или говоришь всё здесь, где хозяева тебя не слышат, или идем в Дом Стражи, там из тебя все тайны вытряхнут, как труху из мешка!» Он и сломался...

– Что он сказал? – не выдержала Авита.

– Хозяева у него строгие. Мальчишка приходится им роднёй, вот они по-родственному и держат его на крепкой привязи. А он нашел себе вдовушку, норовит к ней удрать. Прошлой ночью он у нее задержался. Для хозяев придумал отговорку про сеновал. По пути домой его прихватило дождем, он надеялся, что на сеновале одежда высохнет. Чтоб его не услышал старый, глуховатый, но горластый пес, мальчишка решил пройти с заднего двора. Это удобнее сделать из соседского двора, там забор ниже. Парнишка влез на соседский двор, хотел уже перебраться к себе... вот тут и началось что-то непонятное.

Теперь уже не выдержал Ларш:

– Да говори толком!

– Мальчишка стоял за углом дома, под дождем. И вдруг почувствовал такой страх, что у него ноги отнялись. Ему показалось, что за углом – что-то большое и очень опасное. Почему показалось, объяснить не смог. То ли тяжелое дыхание, то ли еще что – толком не сказал. Зато точно запомнил: сквозь шум дождя послышался стук, словно чем-то костяным по дереву. Да не просто так, а ритм был: тук, тук, тук-тук-тук... Тишина, только дождь... и снова: тук, тук, тук-тук-тук...

Даххи выбил по забору ритм.

– А потом голос Гижера: «Это ты, господин?» Вместо ответа – тот же стук. Гижер говорит: «Сейчас, сейчас». И другой уже стук, деревянный – как ставни открылись. И – крик Гижера! Как услышал мальчишка этот крик, его оторопь враз прошла. Он промчался через двор, перемахнул невысокий заборчик и вскарабкался на сеновал. Я так думаю, юнцу крупно повезло, что его не заметили.

– Похоже, повезло, – кивнул Ларш. – Но что получается? Под окном у Гижера стоял некий господин с ручным тигром? Или тигр, который умеет стучаться в ставни условным стуком?

– Тигры еще и не то умеют, – убежденно сказала Июми. – Охотники говорят, что тигр может заманивать их в чащу человеческим голосом.

– Вообще-то наши охотники, наррабанские, говорят то же самое, – неохотно подтвердил Даххи.

– Конечно! – хмыкнула Авита. – Охотники же самый правдивый народ на свете!

– Мне плевать, умеют ли говорить тигры в заморских землях, – с тихой ненавистью сказал Ларш. – Но когда я доберусь до здешнего тигра, он, гад, у меня продиктует писцу все свои похождения! И подпишется!

* * *

Ларш поручил Даххи и Алки сходить в порт и поговорить с капитанами кораблей, которые могли привезти в трюме тигра. А что? Выгрузили зверя на берег (в закрытой досками клетке, чтоб не собрать толпу зевак), заперли в сарае, а тварь возьми да сбеги. Теперь виноватые молчат чтоб не попасть под наказание. Так что идти надо двоим. Один задает капитанам вопросы, другой на берегу толкует с портовым людом о погрузке-выгрузке.

Даххи ушел, но Алки вернулся от порога:

– Уж прости, командир. За ночными делами я забыл о твоем вчерашнем задании. Не доложил, что удалось узнать.

Ларш тоже за ночными делами забыл, что же такое он вчера приказал Алки. Но вслух этого не сказал. Молча ждал доклада.

– Этот лавочник, Вилират Острый Гвоздь, в Аршмире недавно. Торгует вроде успешно. Очень мне повезло со стариком в доме напротив. У него ноги не ходят, он весь день сидит у окна, пялится на улицу. Говорит, к Вилирату часто заходили люди чужеземного или моряцкого вида, приносили ящики и коробки – это понятно, тот скупает заморские безделушки. Про наследство соседям не хвалился. А вот сейчас, командир, скажу самое интересное. Живет неподалеку одноглазый Дамикур, плотник...

– Который в контрабанде подозревается? Помню.

– Во-во, он самый... Вчера Вилират с этим Дамикуром сидел в кабачке «Веселая встреча». У меня там водится птичка. Та птичка слышала не всю беседу – так, кое-что. Но показалось птичке, что Вилират готовит побег – то ли себе, то ли кому другому. Вот такие услышались слова: «Все равно куда, лишь бы скорее». А чуть позже – слова Дамикура: «Нет, сегодня никак не выйдет». Еще деньги перешли из рук в руки, но про те деньги Вилират орал на весь кабак, что возвращает долг. А больше, командир, я ничего не знаю.

И Алки поспешил выполнять новый приказ, оставив Ларша в недоумении.

Конечно, сказанные слова могли относиться к чему угодно. Например, к торговым делам (хоть бы и контрабандным). Но если Вилират и впрямь затеял побег...

– Человек продает дорогую вещь, – сказал он вслух. – Вещь уже у покупателя. Еще не торговались, цену не назначили. А торговец готов сорваться в бега? Как можно скорее?

– А кто покупатель? – спросила Авита, которая не знала, о чем идет речь.

– В том-то и дело, что Хранитель. Помнишь гадскую вазу? Ее Вилират продает.

– А если ваза проклята? – вопросила Июми таким голосом, словно рассказывала страшную сказку. – На моих островах человек, который хочет навредить соседу, подбрасывает ему еду или одежду, которую прокляла колдунья.

Ларш хотел рявкнуть на Июми, но сдержался. Кто их знает, колдунов... не островных, а здешних, грайанских...

– Вот что, – сказал он, – поговорю с этим странным лавочником. Июми, пойдем со мной, тебе не мешает получше узнать город. Авита, у тебя много работы с портретами?

– Совсем нет.

– Тогда пойдешь с нами. Глянешь глазом художницы – вдруг этот Вилират нам где-нибудь встречался...

* * *

Когда Фагрим выбрался из подвала, наверху его ждал Мирвик.

В другое время «лекарь мертвых» приветливо встретил бы парня, которого «лисы» считали почти своим. Но сейчас он был угнетен тем, что пришлось вскрывать изорванное тело старого приятеля, с которым вместе и работали, и гуляли по кабачкам.

Потому Фагрим хмуро спросил:

– Тебя кто сюда пустил?

– Я сказал «крабам», что у меня дело к особому десятку, – невозмутимо отозвался Мирвик.

– Соврал?

– Не совсем. Дело и впрямь есть. К тебе. Понимаешь, дали нам... театру, то есть... обезьяну. На время.

– Обезьяну? Для спектакля?

– А то! Для «Даров из-за моря». Зверюга дорогая, случись с нею что – не расплатимся. А она, понимаешь, лапу наколола. И вокруг ранки такое красное напухло. А мы не знаем, как быть и что делать. Если заболеет или, храни Безликие, сдохнет... что хозяину скажем?

– А ко мне зачем прибежал?

– Полечил бы ты ей лапу, а?

– Сдурел? Знаешь ведь, я давно никого не лечу.

– Так то ж не человек, то обезьяна! На них разве проклятье действует?

– Тем более! Что я понимаю в обезьянах?

– А кто в них понимает? Выручай, Фагрим!

– Других врачей в Аршмире нет?

– Другой врач меня с лестницы спустит, если я его к обезьяне позову. А ты... говорил мне один дружок: мол, Фагрим, когда мусорщиком работал, еду, заработанную за день, делил со старым псом, что к нему прибился. А как обзавелся работой и жильем, того пса к себе взял. Ты ведь жалеешь зверье, Фагрим!

«Лекарь мертвых» смутился:

– Да... тут ты меня поддел. Животных я и впрямь люблю, они проще и чище людей, а хвостатый дурень Лопух – мой лучший друг. Но не боишься ли, Мирвик, что проклятие все-таки подействует и обезьяна сдохнет? Не пришлось бы театру за нее платить!

Это Мирвику явно не приходило в голову. Парень тяжело вздохнул и повернулся, чтобы уйти.

– Постой? – окликнул его Фагрим. – Обезьяна кусачая?

– Нет, – обернулся Мирвик. – Еду берет из рук.

– Подожди здесь. Я руки вымою, куртку накину, возьму куртку с мазями, холст для перевязки. Посмотрим на твою зверушку. Если что, ты ей лапу намажешь и перевяжешь. Вроде ты ее лечишь, а не я.

* * *

Вилират после вчерашнего разговора с контрабандистом извелся ожиданием. Измучился. Истомился.

Дамикур сказал: «Не раньше завтрашнего вечера, а вернее – послезавтра». Задаток взял и исчез.

И нельзя побежать к нему, нельзя поторопить. Надо помнить про бернидийскую слежку. Пришлось открыть утром лавку и что-то невпопад отвечать единственному покупателю. Вилират ничего не ел со вчерашней встречи с Дамикуром – ему не шли в голову мысли о еде. Он то начинал суетливую уборку в лавке, то пытался проверить записи за прошлый месяц, но все дела бросал на середине.

Когда дверь без стука распахнулась и на пороге встал стражник с черно-синей перевязью на груди, вся пытка последних дней ударила Вилирату в голову и на миг лишила рассудка.

Лавочник сделал самое глупое, что можно было в такой ситуации: завизжал и ринулся в окно.

Ну как – «ринулся»? Сунулся в окно – и застрял, зацепившись за что-то курткой.

Тут же стражник ухватил его за пояс и рывком вернул обратно в комнату. Вторым рывком развернул его лицом к себе.

За короткие мгновения неудавшегося побега в комнате прибавилось народу. За плечами стражника стояли две девицы. Но Вилират их заметил краем глаза. Внимание бедняги принадлежало ужасному стражнику.

– Ларш Ночная Волна, – сурово представился тот. – Командир особого десятка. Будем признаваться?

До этого момента он держал Вилирата за ворот рубахи. Сейчас выпустил – и лавочник мешком опустился на пол. Нет, это не было попыткой пасть на колени. Просто ноги стали непослушными.

Стражник Ларш приподнял Вилирата и подтолкнул в сторону скамьи. Тот плюхнулся на скамью и, не дожидаясь вторичного вопроса, начал каяться. На глазах у пришедших рассыпался на мелкие осколочки...

На мелкие осколочки? Э, нет! Все-таки не до конца Вилират обезумел от ужаса, крупицы здравого смысла сохранились в затравленной душе. Про пиратское прошлое не сказал ничего. Слово «Берниди» не прозвучало ни разу.

Жил-был скромный лавочник, честно торговал заморскими безделушками. Как-то ночью вышел по нужде в собственный двор. А там его подкараулили лиходеи, напали со спины, приставили под лопатку клинок и угрозами заставили ввязаться в непонятное дело.

Вилират не соврал ни словечком. Кое-что недоговорил, это верно...

Вошедшие слушали с каменными лицами. Когда лавочник выдохся и замолк, младшая из девиц твердо сказала:

– Этот человек говорит правду.

– А почему они выбрали именно тебя? – въедливо спросила старшая девица. – Вот так подошли к первому попавшемуся аршмирцу...

Вилират молча дернул плечом: мол, мне-то откуда знать?

Десятника заинтересовало другое:

– Говоришь, не видел того, кто тыкал в тебя железом? И голоса не слышал, только шепот?

– Шепот...

Десятник обернулся к своим спутницам:

– Ох, «лисички», чует мое сердце: здесь наследили Семь Островов. Этот шпион по кличке Шепот... Ладно. Обопремся пока на то, что героический лавочник говорит правду. Ведь если бы он был сообщником злодеев, не стал бы удирать, пока дело не доделано.

– А какое дело? – учтиво спросила младшая. – Я не понимаю.

– Я тоже не понимаю, вот и будем разбираться. Ниточка у нас пока одна: женщина, что приходила в лавку с поручением. Как она выглядела?

Тут возникла серьезная трудность. Вилират готов был помочь страже, но он действительно забыл, как выглядит проклятая баба. Бормотал лишь: «Такая серая... такая в сером...»

Старшая из девиц вытащила из мешочка у пояса навощенную дощечку и начала выспрашивать Вилирата: какие у той женщины были брови, какой нос? Вилират таращил глаза, честно стараясь вспомнить. Но память со страху отшибло. Перед взором плыло серое пятно.

И тут стражник Ларш поступил необычно и непонятно: поклонился второй своей спутнице (девчушке с гирляндой из белых цветов на шее) и почтительно сказал:

– О богиня Июми, я пожертвую тебе большой пирог с грушами. Молю тебя: верни память этому недотепе, дабы раскрыли мы тайну и распутали преступление!

– Он сейчас всё-всё вспомнит! – ласково пропела девчушка и шагнула к скамье.

Отупевший от ужаса Вилират яснее всего видел в этот миг не стражника, не странную девчушку, а белый лепесток, упавший из еегирлянды.

Едва лепесток коснулся пола, Вилиратом овладело странное состояние. Ужас не исчез, но отдалился, словно что-то страшное происходило с кем-то другим. А серое расплывчатое пятно обрело четкость и превратилось в женщину. И Вилират взахлеб принялся рассказывать, как она вошла, как склонилась над прилавком, как от самого порога поигрывала веером, прикрывая лицо.

Вскочив со скамьи, лавочник ладонью показал рост своей недавной гостью. Обеими руками обрисовал «хорошую такую» фигуру. Описал серое платье с дешевенькими кружевами, темные поношенные туфли, выглядывавшие из-под длинного подола. Упомянул серый, без рисунка платок, скрывавший волосы. Рассказал о выцветшем, едва различимом узоре из рыбок на веере и о бахроме с нанизанными ракушками, колыхавшейся по краям этого веера.

– Молодая или старая? – спросил стражник.

– Молодая. Походка легкая, голос певучий.

– А лицо ты совсем не видел? – В голосе стражника было разочарование.

– Нет. Только ушко мелькнуло.

Старшая девица снова схватилась за навощенную дощечку:

– Ушко? Большое, маленькое, проколота ли мочка?

– Маленькое ушко. И сережка в нем.

– Какая?

– Черная рыбка на цепочке.

– Черная рыб... – Голос девицы осекся, но тут же зазвенел так яростно, что все обернулись к ней. – Черная эмаль? Золотая цепочка?

– Да.

– Авита, – с надеждой спросил стражник, – ты видела на ком-то такие серьги?

– Видела! И ты видел, командир! Только глазел не на уши, а на... другие места. Такие серьги носит Нуроса!

– Нуроса-то тут при чем? – не понял стражник.

– При серьгах! При фигуре! При певучем голосе! И она сама мне говорила, что в Аршмире она недавно!

– Ты думаешь...

И Вилират увидел, как резко побледнел командир особого десятка.

Впрочем, Ларш быстро пришел в себя:

– Сегодня Нуроса собиралась посмотреть на подарок для короля, дядя Ульфанш ей это обещал. Надо ее там перехватить. Этого... торговца берем с собой. Если по дороге встретим «крабов», прикажем отвести его в Дом Стражи... И быстро, девочки, быстро!

* * *

Ох, Белый ручей! Ох, каменный лес, нагромождение высоких валунов! Скверное место. Вроде часть города, окраина как окраина – а хуже дикой чащи.

«Крабы» сюда поодиночке не суются, да и с обходом-то появляются редко. А ведь в донесениях в Дом Стражи Белый ручей упоминается редко. Где драки, шум и буйство? В кабаках Нового порта. Где гнезда контрабандистов? На рыбачьих улочках, ближе к Старому порту. Где воры сбывают добычу? Это уже от моря подальше, за Бурым спуском и в других местах. А Белый ручей – так, тихая окраина. Прачки там, мусорщики... Оттуда жалобы не долетают до Дома Стражи. Если творятся там злые дела, то творятся тихо да сноровисто, концы там же и прячутся...

Но Сверчок не мучил себя мыслями о недоброй окраине, по которой сейчас шел, потому что, спускаясь по тропке, углядел внизу, у самого ручья, фигурку в голубеньком платьице и с голубеньким платочком на голове.

И пусть Сверчка сожрут акулы, если это не Жайла!

От радости парень чуть не заорал сверху: «Жайла, стой!» Но вовремя спохватился. Незачем тревожить здешнюю тишину. Тут даже эхо – и то подлое.

Сверчок поспешно принялся спускаться по крутой, узкой, ненадежной тропке. То и дело приходилось наклоняться, опираться о камни. Парнишке еще и меч мешал.

Смотреть приходилось, конечно, только под ноги. А потому, оказавшись на ровной площадке и бросив взгляд вниз, сверчок увидел уже совсем другую картину.

Девушку в голубом платье обступили трое дюжих парней.

Откуда они взялись – это Сверчка не интересовало. Важнее то, что парни были вооружены. У одного за поясом меч, у двоих на груди перевязи с метательными ножами.

Ветер не донес до Сверчка даже обрывка тихого разговора. Но видно было, что разговор этот девушке не нравится. Она дважды оглянулась, словно ища помощи, а потом вскинула ладони ко рту, явно желая сдержать вскрик. Парни стояли с добродушными рожами, но Сверчок знал цену этому добродушию.

Парни с двух сторон подхватили девушку под руки и повели куда-то. Жайла попыталась вырваться, но третий парень легко взмахнул рукой перед ее лицом. То ли платочек поправил, то ли ножом перед глазами блеснул... Жест этот испугал девушку. Смирилась, пошла...

Сверчок стоял за валунами, его не заметили – и хвала Безликим! Какой из него спаситель? На перевязь стражника тут всем плевать... Меч? А Сверчок умеет им орудовать? А те три лба, похоже, носят оружие не для красоты.

Вернуться? Сказать Вайсуле, что не догнал ее дочь?.. Да-да, и такая мысль у Сверчка мелькнула – и исчезла. Подлецом паренек не был.

А вот бежать за «крабами» – эта мысль была поярче, но и ее Сверчок прогнал. Пока найдешь стражу, эти гады уведут девушку и спрячут так, что весь особый десяток не сыщет.

Что же делать?

А то, что Сверчок делает сейчас. Тихо перебегать от валуна к валуну, красться следом за гадами, стараясь как можно дольше остаться незамеченным. Вот уж это бывший беспризорник умел хорошо!

Следить, преследовать, следовать след в след... вдруг удастся понять, куда ведут девушку... и если уж вмешаться, то по-умному, пользуясь тем, что эти верзилы не ждут нападения...

* * *

Ларш, Июми и Авита не добрались до дворца.

Дойдя до Кошачьей улицы, Ларш издали увидел выходящего из Кривого переулка дядиного секретаря, которого сопровождал дворцовый стражник.

В другое время Ларш не обратил внимания на секретаря. Спешит куда-то – и пусть спешит. Ларш и имя-то его все время забывал. Но сейчас встревоженное, огорченное лицо секретаря Ларшу очень не понравилось.

Взмахом руки он подозвал секретаря к себе и пожелал немедленно узнать, что случилось во дворце.

Секретарь нацепил безмятежную улыбочку и сообщил, что во дворце всё чудесно и прекрасно. Прозвучало это неубедительно, подозрения Ларша всколыхнулись с новой силой. Молодой Спрут пообещал тут же, не сходя с места, вытряхнуть из секретаря всю правду, если тот не пожелает выложить ее по-хорошему.

Дворцовый стражник, остановившись в двух шагах, даже не подумал вмешаться в неприятную беседу. Это Ларш не помнил их с секретарем имен, а они-то его имя помнили прекрасно. И понимали, что с ними может сделать любимый племянник Хранителя.

Поэтому секретарь с неохотой поведал, что недавно во дворец пришла певица Нуроса и сообщила, что сегодня утром хранитель пригласил ее, чтобы показать подарок, предназначенный для короля. Секретарь певицу прежде видел, заметил впечатление, которое она произвела на Хранителя, а потому в словах девицы не усомнился. Любезно сообщил ей, что Хранитель только что покинул дворец по срочному делу.

Девица огорчилась и спросила секретаря, нельзя ли ей все-таки хоть одним глазком взглянуть на подарок. Секретарь решил, что беды в том не будет.

(Тут Ларш горько усмехнулся: он знал, как Нуроса умеет упрашивать!)

Секретарь провел певицу в зал, где хранилась ваза. К его удивлению, при взгляде на подарок Нуроса резко побледнела, скомкала приятный разговор, который вела с секретарем, и заторопилась прочь. Секретарь с недоумением вернулся к своим делам.

Вскоре к нему подошел дворцовый управитель и поинтересовался, чем секретарь обидел или испугал гостью: та почти выбежала из дворца, на ней лица не было!

Секретарь рассказал управителю о визите Нуросы. Оба встревожились: а не украла ли чего-нибудь девица-певица? Конечно, ваза стоит там же, где стояла, но что-нибудь мелкое по пути в зал Нуроса вполне могла утянуть.

Договорились, что управитель немедленно осмотрит всё в зале – не пропало ли чего? А секретарь, прихватив для солидности стражника, догонит Нуросу и поговорит о ее поспешном уходе. Адрес возможной пассии Хранителя секретарь уже знал.

На Нешумной улице секретарь обнаружил запертый флигель, в котором жила Нуроса, а также любопытную и глазастую соседку. От соседки узнал, что Нуроса недавно прибежала домой, пробыла в доме недолго – выскочила, заперла дверь, куда-то умчалась...

Ларш отпустил секретаря и стражника и обернулся к своим спутницам:

– Что, «лисаньки», похоже, мы ее проворонили?

– Похоже, – кивнула Авита. – Шепот она или не Шепот, а в бега ударилась... – И добавила небрежно, думая о другом: – Интересно, она тот фальшивый браслет вернула Шеркату? Или взяла с собою, чтобы продать как настоящий?

– При чем тут Шеркат? – не понял Ларш.

– Ну как же, это же его браслет. Забыл, когда был в гостях у Нуросы.

Не до браслета было сейчас Ларшу. Но все же слова Авиты царапнули его, потому что напомнили разговор с Райши-дэром.

Вот как? Шеркат когда-то донес на кузена, чтобы заполучить дедово наследство. Видно, не пошли ему эти деньги впрок, раз он носит фальшивые драгоценности...

Но тут же Ларш забыл о Шеркате. Были дела важнее.

– Наверное, надо известить стражу на всех городских воротах, чтоб не выпустили беглянку, – сказал он без особой уверенности. – Хотя есть столько мест, где и без ворот можно выскользнуть из города...

– Жаль, я никогда не видела эту женщину, – вздохнула Июми. – А то я могла бы попробовать ее найти.

– Да? – заинтересовался Ларш. – Как?

– Как нашла в море корабль. Глазами птиц. У меня это плохо получается, забирает много сил, но все-таки вижу... Впрочем, я же ее не видела.

– Видела! – воскликнула Авита. – Видела! Позавчера! Вспоминай: мы с Милестой водили тебя по лавкам. Уже купили тебе платье, хотели заказать в харчевне пирог. У сапожника сидели.

– Помню.

– По улице мимо лавки прошла молодая женщина. Синее платье, жемчужное ожерелье... вряд ли настоящее, очень крупный жемчуг. На плечах платок, расшитый серебром. Милеста сказала тихонько: «Смотри, Нуроса идет...»

– А ты ответила: «Вырядилась-то как!» – ответила Июми.

– Точно. Это я потому сказала, что обычно она одевается скромнее. Но в тот день нарядилась для прогулки на корабле.

– У нее был платок с блестящими кистями, – уверенно сказала Июми. – Я помню эту женщину и хочу такой платок.

– Куплю, – горячо пообещал Ларш. – Куплю, только найди ее!

– Дайте мне руки, – попросила Июми. – У меня голова закружится, могу упасть.

Ларш и Авита подхватили девочку под локти, не обращая внимания на удивленные взгляды прохожих.

Июми закрыла глаза. Ее смуглые щеки стали серыми – от них отхлынула кровь. С цветочной гирлянды на ее груди один за другим стали осыпаться белые лепестки.

И тут же вороны, сидевшие на крышах и карнизах, разом взмыли ввысь, с криками закружились в небе.

Июми прикусила верхнюю губку.

Галдящая стая разрасталась, к ней присоединялись новые птицы. Время от времени то одна, то другая ворона снижалась, словно стараясь получше разглядеть прохожих.

– Я ее вижу, – с усилием выговорила Июми. – Она в зеленом платье. И без платка. Она идет по улице. Но я не знаю, где это...

– Там есть приметные дома? – спросила Авита.

Июми просияла, щеки ее вновь разрумянились:

– Есть! Возле одного дома – две красивые куклы! Большие! У них длинные волосы! У одной золотые, заплетены в косы и такими кольцами подняты к вискам, а у другой...

– Капитанская улица, – перебила ее Авита. – Лавка цирюльника. Куклы с образцами причесок.

– Знаю короткую дорогу на Капитанскую! – повеселел Ларш. – Мы ее догоним! Скорее, девочки!

– Я хочу платок с блестящими кистями! – напомнила Июми, приходя в себя.

– Будет тебе платок!

6 (3)

* * *

Чего ожидал Сверчок? Что преследование приведет его в воровской притон? Или к пещере, где укрывают товар контрабандисты?

Вот чего он точно не ожидал, так это выйти к зверинцу.

Высокий частокол из заостренных бревен – ну правильно, чтоб выдержал, если из клетки вырвется дикий бык. Или этот... как его... носорог. Прочные ворота и не менее прочная калитка, приветливо распахнувшаяся перед девушкой и ее похитителями.

Сверчок, распластавшись на земле, выглядывал из-за коряги. О да, когда было нужно, он становился незаметным не хуже Июми, будь она хоть трижды богиня!

Ага, сразу калитку отворили! И не спросили, кого принесло! Одна здесь шайка!

Вот теперь бы с чистым сердцем и бежать на поиски «крабов». Караульным стражникам зверинец без разговоров распахнет ворота, пусть попробует не распахнуть!

Сверчок дернулся было вскочить... и остался на месте, сраженный ужасной мыслью.

Зверинец, да? А если охранники воруют людей на корм для хищников? Сверчок слышал, что в городе исчезают люди. Может, охрана присвоила деньги на корм зверей, а кормит их человечиной?

Нет, никуда бежать нельзя. А вдруг, пока он ищет «крабов», бедняжку Жайлу разделают и скормят всяким волкам-медведям?

Сверчок осторожно, чтоб не заметили от калитки, подобрался к частоколу и пошел вдоль него, ища место, чтобы перелезть, и попутно дивясь, какое большое место огородили под зверинец – уместилась бы маленькая деревушка!

Из-за забора доносились мычание, низкий рев и непонятные звуки – словно безумец заходился в хохоте. Сверчок поежился.

А это что? Ручей, глубокий такой... выбегает из-под частокола... ну-ка, ну-ка...

Сверчок упал на колени, глядя на черные столбы и бегущую меж ними воду, такую же черную. Понятно: ручей бежит через зверинец, из него воду берут. А дыра хорошая, глубокая... не подлезть ли?

Ого! Поперек дыры в дно заколочен толстый железный прут!

А если его расшатать?

Нет, хорошо заколочен. От души!

А если руками вокруг него дно разрыть?

Угу. Такую плотную глину? Эх, лопату бы!

Лопаты нет. Зато есть меч. Тот, с плохим балансом. И плевать, что он казенный...

Поглядел бы почтенный Аштвер, как его ученик ковыряет клинком мокрую глину!

А хоть бы и посмотрел – не сказал бы худого слова! Это же его, Аштвера, дочка там, за забором, в плену!

А проклятый прут подался... поехал вбок... опрокинулся на дно!

Теперь можно, окунувшись с головой, проползти против течения в дыру в частоколе!

* * *

По пути Июми дважды поднимала в небо птичьи стаи, уточняя путь беглянки. Каждый раз с ее цветочной гирлянды летели наземь лепестки.

Погоня настигла Нуросу за Старым портом, возле крошечной рыбачьей деревушки – и не скажешь, что это часть города.

Мужчин не видно было, а старухи, что чинили сети на порогах своих жилищ, при виде бегущего стражника скрылись в домах и захлопнули двери.

Нуроса не сразу заметила преследователей. Шла быстрым шагом, не глядя по сторонам и не спрашивая дорогу у рыбачек. Знала, куда идет. Наверняка у нее где-то было приготовлено убежище или средство, чтобы покинуть Аршмир.

Но вот, словно почувствовав опасность, оглянулась – и пустилась бегом.

Преследователи бросились за нею. Ларш быстро сокращал расстояние между собой и беглянкой. Легконогая Июми почти поспевала за командиром. Авита сразу отстала.

Ларш догнал Нуросу и протянул руку, чтобы схватить ее за плечо. Но женщина с грацией танцовщицы упала на одно колено, пригнулась – и Ларш, споткнувшись о живую преграду, полетел плашмя на каменистый берег, ободрав руки и лицо.

Нуроса легко вскочила на ноги и ринулась вперед, почти не сбившись с ритма бега.

И ушла бы, ушла! Но Июми, наклонившись на бегу, подхватила круглый камень-голыш и метнула его – сильно, точно! – в голову беглянки.

Нуроса замедлила бег, словно раздумывала, куда свернуть. Вскинула руки к голове. Пошатнулась.

Тут ее и догнал поднявшийся Ларш.

Пока десятник заламывал руки вырывающейся Нуросе, Июми гордо говорила подоспевшей Авите:

– Какая хорошая охота! Ловко я ее, старшая сестра? На моих островах так дети бьют птиц... камнями. У меня это всегда получалось!

Обе «лисы» подошли к десятнику. Нуроса уже не сопротивлялась, повисла на руках мужчины. Но Ларш не спешил ее выпустить. Не доверял.

– Надо уходить, – выдохнула Нуроса. – Нельзя здесь оставаться!

Не таких слов Ларш ожидал от пленницы.

– Конечно, – кивнул он. – Что нам тут делать, на берегу? Сейчас вернемся в Дом Стражи, и ты нам расскажешь...

– Какой Дом Стражи, глупец? – перебила его Нуроса. – Скоро твоего Дома Стражи не станет. Сегодня последний день Аршмира. Ночью на развалинах города не останется ни одного живого человека. Только трупы.

– Что ты мелешь? – не понял Ларш. – Рехнулась?

Июми заглянула в полные отчаяния глаза Нуросы и сказала серьезно:

– Эта женщина не безумна. И она не лжет.

– Не лгу! – истово выдохнула Нуроса. – Я хочу жить! Слушайте, вы, трое! Я делаю вам царский подарок – жизнь. Я всё вам расскажу. Вы поймете, что из города надо бежать. А вы меня за это отпу́стите. У меня здесь спрятана лодка, и мы можем вчетвером...

– Еще я с лазутчиками не торговался! – возмутился Ларш. – Ведь ты – Шепот?

– Да, чтоб ты сдох, да! Какое это имеет значение? Город обречен! Помнишь вазу? Серебряные ручки – это рычажки. Кто-то их повернул, обозначил время, когда пробудится яйцо. Очень скоро... сегодня... из яйца вырвется сила, с которой не совладает никакая армия. И эта сила не успокоится, пока не смешает Аршмир в кровавый щебень.

Конечно, эта дрянь несла какой-то бред, но ей удалось встревожить Ларша. Да и спутницы его побледнели.

– Что за сила? – не удержался Ларш.

– Дитя воздуха, сила воздуха... Ученый умник, который делал вазу, сказал: воздушная элементаль. Вихрь без разума, с единственным чувством – яростью. Должен был уничтожить Тайверан, а вышло – Аршмир. Я видела однажды издали, как бушует такая тварь. Только та была огненная. Потом я ходила по спекшимся руинам, по пеплу...

Ларш встревожился окончательно. Врет Нуроса или не врет, а надо что-то делать. Например, утопить проклятую вазу в море. И пусть дядя потом Ларша хоть убьет...

Но спешить во дворец, волоча за собой отбивающуюся бабу...

Десятник огляделся – и увидел на краю деревушки покосившуюся хибару, явно нежилую.

– Авита, – спросил он, – ты можешь поработать над этой развалюхой?

– Да, командир! – отозвалась девушка с готовностью. Видимо, ее испугал рассказ Нуросы – и она рада была получить точный приказ и хоть что-то сделать.

– Какая хибара?! – Нуроса рванулась из рук Ларша. – Вы что, не поняли? Нашим жизням конец – вашим и моей!

– Июми, – обернулся Ларш к девочке, – обеги все дома и предупреди рыбачек, чтоб никто не совался к этой хижине, если не хотят иметь дело со стражей.

– С какой стражей, дурак? – прорычала Нуроса. – И страже конец, и рыбакам, и тебе!

Ларш не ответил. Июми умчалась выполнять приказ, а Ларш поволок отбивающуюся пленницу к кособокой хибаре.

Авита уже успела приладить на единственное окошко покосившиеся ставни. Ларш знал, что теперь эти ставни не выбить даже тараном.

Нуроса отбивалась, кусалась. Ларш втолкнул ее в хижину и держал снаружи дверь, пока Авита водила ладонями по косяку и порогу.

– Хорошо, – кивнул Ларш. – Теперь быстрее – во дворец. Может, еще успеем.

Трое из особого десятка поспешили прочь. Вслед им из хибары неслись завывания:

– Мертвецы! Вы все уже мертвецы!

«Врет, – успокаивал себя Ларш. – Врет, сука, придумала страшную сказку!»

* * *

А в это время во дворце лучи солнца, пролившись сквозь витражное окно, коснулись хрустального яйца. Скользнули вглубь, в голубой холодок.

Там, внутри, сдвинулись с места колкие веточки-трещинки. Словно зародыш дракона шевельнулся в яйце.

* * *

Сверчок лежал на плоской крыше сарая. Снизу, сквозь щели, пахло сеном. Парнишка забыл о том, что его могут увидеть, так он был увлечен зрелищем, что разворачивалось в нескольких шагах от сарая, словно на крыше театра.

У клетки с распахнутой дверцей стоял спиной к Сверчку широкоплечий господин в дорогом плаще. Рядом с ним – женщина, лицо закрыто вуалью. Верзила (судя по всему, охранник зверинца) докладывал господину:

– Мы тут прихватили одну девчушку, я ее запер пока в сторожке. Совсем молоденькая. И вроде как ее не скоро хватятся.

– Хорошо, – кивнул господин. – Может, выйдет что-то интересное, а то получаются сплошь шелудивые псы. Но я устал. Тащи сюда девчонку – и хватит с меня на сегодня, буду отдыхать.

– А мне прикажешь ждать? – послышался откуда-то слева возмущенный визгливый голос. – Может, велишь и меня в той сторожке запереть, а?

К клетке вышла старушонка – мелкая, с растрепанными седыми космами.

Сверчок, забыв об опасности, подался вперед.

Эту старуху он случайно видел один раз, уже давно. Но сейчас не усомнился, что это она. Вьямра Юркая Кошка не из тех, кого можно с кем-то спутать.

Старуху сопровождали двое – должно быть, наемники-телохранители.

– Ох, прости, – смутился господин. – Я не ждал тебя сегодня.

– А чего тянуть? – хмыкнула старуха. – Я готова.

– Госпожа моя, – негромко сказал один из телохранителей, – еще не поздно отказаться. Что мы тебе, убежище не найдем?

Второй молча, но выразительно закивал.

– Убежище! – хмыкнула Вьямра. – Я – травленая зверюга. В каких только норах не приходилось отлеживаться, в каких только берлогах... А на старости лет узнаю́: есть тропа, по которой я не ходила. Думаешь, глупо? Пожалуй, глупо. Но я столько лет прожила умной да хитрой, что можно и глупость сделать. Очень хочется мне этого колдовства отведать. Если повернусь и уйду – поступлю умно. И до конца жизни буду себя этим попрекать. А много ли мне той жизни осталось?

– А! – В голосе господина прозвучало уважение. – Вот и я так же изводился, пока не попробовал.

– Ты проверил это на себе? – обернулась к нему Вьямра.

– Да.

– Это больно?

– Да. Но вытерпеть можно.

– Ну так чего тянем? – Вьямра, пригнувшись, шагнула в распахнутую дверцу клетки и встала у решетки. – Раздеваться надо?

– Нет, только ворот развяжи.

Вьямра распутала завязки рубахи у ворота, обнажила ключицу. Сказала с неожиданной угрозой:

– Мои люди приглядят, чтоб все было честно. Не только эти двое. И другие.

– Я помню, – спокойно ответил господин.

Шагнул к клетке, что-то приложил к плечу старухи и четко произнес:

– Вурр!

Сверчок, вконец забыв об осторожности (и вообще обо всем на свете), подался вперед, вцепился в край крыши. Никто его не видел: все глядели на то, что происходит в клетке.

Старуха отступила на шаг от решетки. Не по возрасту гибким движением опустилась на четвереньки. Вскинула голову. Фигура ее стала текучей, меняла очертания. Одежда превращалась в клочковатую бурую шерсть. Миг – и в клетке животное, какого Сверчок никогда не видел. Короткие задние лапы, длинные и кривые передние – казалось, что тварь присела и сгорбилась. На мощной шее и хребте – жесткая грива, по шкуре – пятна. А морда... Сверчок прикусил губу, чтоб не вскрикнуть от отвращения.

Тварь оскалила мерзкую пасть и залилась жуткими отрывистыми звуками, похожими на хохот.

Издали ей ответил такой же хохочущий лай.

Господин поспешно задвинул дверцу клетки и задвинул засов.

– Вторая гиена в моем зверинце, – сказал он.

Тварь злобно зарычала.

Наверное, Сверчок в этот миг охнул. Или еще как-то выдал себя. Господин обернулся – и его жесткий взгляд встретился с потрясенным взглядом парнишки.

* * *

В пустом зале солнечные зайчики перестали играть в голубом хрустале вазы: солнце скрылось за тучей.

Но хрусталь продолжал сиять, светиться, словно впитал в себя солнечные лучи.

Некому было в эти мгновения любоваться новой красотой того, что перестало быть вазой.

С легким щелчком сами собой раздвинулись четыре серебряные ручки, освобождая голубое яйцо.

По хрусталю побежали трещины. С тихим звоном брызнули на мраморный пол мелкие осколки.

Уже не из хрусталя, а из света, ставшего нестерпимо ярким, возникла маленькая фигурка дракона. Возникла – и взмыла в воздух.

С каждым всплеском полупрозрачных перепончатых крыльев дракон рос. Вот он уже стал таким большим, что не помещался в зале.

Лениво, небрежно дракон хлестнул хвостом по стене. Стена с грохотом обрушилась, в проломе перед чудовищем возникли двор, ограда – и небо.

Дракон, вытянувшись, легко просочился в пролом и взмыл ввысь, по пути добавив хвостом по дворцовому куполу. Под грохот, под крики людей дракон ринулся навстречу ветру, принял его в себя, сделал собой – и стал огромен.

Бело-голубой, полупрозрачный, сын ветра и неба был страшен и прекрасен. Очертания его текли и менялись, но это непостоянное обличье дышало страшной мощью и жаждой разрушения.

Дракон не спешил. Он знал, что размечет эти дома внизу. Люди интересовали его меньше. Несколько этих жалких существ уже корчились внизу, раздавленные обломками. Такие непрочные, такие слабые... Ломать стены и крыши было куда забавнее.

Дракону нравилась эта игра. Он поднялся повыше. Солнце, выглянувшее из-за тучи, поспешило вновь спрятаться: оно ничего не видит, оно здесь ни при чем... Небо наливалось предгрозовой темнотой.

Дракон нырнул в чернеющую тучу – и вынырнул, напоенный новой силой. Хлопнул крыльями – сорвавшаяся в них молния ударила в раненый дворец.

Гром прокатился над Аршмиром.

Эта игра тоже понравилась воздушному чудовищу. Но дракон все равно не спешил. Он зорко оглядывал сплетение улиц внизу, суетящихся в панике людей, зеленые шапки небольших садов, корабли у пристани.

Дракону захотелось сделать круг над городом – заключить в незримую границу то, что будет уничтожено.

Он вытянулся по ветру, заскользил от дворца. О да, он вернется сюда, вернется, но сперва для развлечения погоняет людишек по окраинам!

Тут его внимание привлек высокий дом неподалеку от дворца – и дракон ненадолго отвлекся от забавы.

Конечно, он не знал, что такое театр.

Просто ему не понравилась крыша.

* * *

– Ну и где твоя обезьяна? – Фагрим обвел глазами зрительный зал.

На сцене двое актеров негромко спорили о чем-то, то и дело указывая на стол, на котором лежали свиток и блестящая корона.

Еще две актрисы болтали на первой скамье, у самой сцены. Они без интереса оглянулись на вошедших и вернулись к своему разговору.

Фагрим не знал здесь никого. Он редко бывал в театре, а когда бывал – видел на сцене королей, героев и злодеев, а не актеров и актрис. Без грима он не узнал бы даже великого Раушарни, о котором в Аршмире болтали даже дети.

– Нам налево, – подсказал Мирвик, поправляя на плече сумку с бинтами и мазями. – В коридор.

Из двери в коридор им навстречу вышел человек с объемистым брюхом и глазами запойного пьяницы.

– Это кто с тобой, Мирвик? – поинтересовался он хрипло.

– Лекаря веду, Пузо, – откликнулся Мирвик. – Обезьяшке лапу поглядеть.

Пузо уважительно кивнул и посторонился, пропуская Мирвика и гостя.

Коридор оказался довольно длинным и заканчивался широким зарешеченным окном. Ставни были распахнуты, а под окном стояла клетка с обезьяной.

– Эй, красавчик! – окликнул зверя Мирвик. – А кому я принес яблоко? Смотри, какое хорошее яблоко!

Обезьяна подняла на людей маленькие, темные, очень печальные глаза. Вяло взяла из руки Мирвика угощение – и положила на пол клетки.

– Ишь ты, – растерянно пробормотал Мирвик, – совсем парнишка сдал...

Лицо Фагрима, обычно неулыбчивое и словно рассеянное, вдруг просияло лаской и теплом. «Лекарь мертвых» действительно любил животных.

– Больно, паренек? – заговорил он негромко и мягко. – Попробуем тебе помочь. Мирвик, поверни его лапку к свету.

– А ты не хочешь проверить, действует ли на зверей...

– Не хочу, – поспешно перебил его Фагрим. – Не хочу, чтобы из-за моей дурости сдох такой славный зверь. Поверни его лапку... я не лечу, я только смотрю, смотреть никому не запрещается... Ага, вижу, невелика ссадина. Нужная мазь у меня найдется. Но не хочешь ли ты сначала промыть ему лапку?

Мирвик знал, чего стоят слова «не хочешь ли?» в устах Фагрима. Он отозвался:

– Да легко. Вот тут, на полочке, стоит кувшин для... Погоди, чего люди так на улице разорались? Не пожар ли рядом?

И тут здание, от фундамента до крыши, сотряс короткий мощный удар.

– Землетрясение? – не столько испугался, сколько удивился Мирвик.

– Тогда на улицу надо, – вскочил на ноги Фагрим.

Оба выбежали из коридора в зрительный зал. Там было уже больше народу – и все охвачены смятением.

Второй удар. По потолку зазмеилась трещина.

Актеры с криками бросились к выходу.

– Это не землетрясение, – растерянно сказал Фагрим. – Это сверху кто-то лупит...

– Да какая разница? Бежим! – крикнул Мирвик.

Фагрим вдруг повернулся к двери в коридор.

– Ты беги, – бросил он через плечо. – Я клетку открою, выпущу обезьяну. Рухнет потолок, завалит...

– Рехнулся? – завопил Мирвик.

Но Фагрим уже исчез в коридоре.

Мирвик с тоской глянул на распахнутую дверь на улицу – и вернулся в коридор.

Фагрим стоял на коленях, распутывая веревку, которой был обмотан засов. Перепуганная обезьяна подпрыгивала и верещала.

– Брось, бежим! – крикнул Мирвик, вцепившись в плечо Фагрима.

– Сейчас, – не оборачиваясь, ответил тот. – Вот, готово!

В этот миг и обрушился потолок.

* * *

Сверчок понял, что пропадает. Если кого тут скормят хищникам, так это его.

Он попробовал привести врагов в смятение.

– Стража Аршмира! – прокричал он, приподнявшись на крыше так, чтобы видна была черно-синяя перевязь на груди. – Парни, они здесь, все! Заходи справа!

Может быть, этот фокус удался бы у Алки или Даххи. Но кого мог напугать Сверчок – исцарапанный, перепачканный парнишка в мокрой одежде и без меча?

– Взять его! – сухо приказал господин.

Трое верзил – теперь Сверчок видел всех троих – двинулись к сараю.

– Мертвяга, пособим им! – азартно крикнул один из наемников Вьямры.

Сверчок не стал ждать, пока все пятеро окружат сарай. Спрыгнул с другой стороны и бросился наутек.

Бегал парнишка шустро, но его преследователи знали этот лабиринт из клеток и сараев, а Сверчок – не знал. Дал загнать себя в тупик между решеткой, по которой не вскарабкаться наверх, и какими-то фанерными щитами.

И в этот тупик уже шагнул первый из преследователей.

Сверчок зачерпнул горсть песка, швырнул охраннику в рожу. Пока тот с черной бранью протирал глаза, Сверчок поднырнул под его локоть, вырвался из тупика...

И угодил прямо в лапы второму охраннику.

Тот молча и злобно выкрутил парнишке руки назад и так встряхнул, что у Сверчка потемнело в глазах.

– Полегче, – предупредил третий охранник приятеля. – Господин велел только поймать. Ему покалеченные звери ни к чему.

Сверчок боролся с накатившим головокружением – и сумел прийти в себя, когда его поставили перед господином.

Парнишка не пялился по сторонам. Лицо господина он уже видел и запомнил. Теперь он глядел вниз и ловил момент, когда можно будет вырваться. Его держали за шиворот, руки были свободны. Но Сверчок не трепыхался. Понимал, что при первом резком движении охранник снова его скрутит.

– И что ты здесь делаешь... стражник? – произнес господин насмешливо.

– Выполняю приказ своего десятника, Ларша Ночной Волны из Клана Спрута! – по возможности браво отчеканил Сверчок.

Пусть колдун думает, что Спрут знает, где найти Сверчка, если тот пропадет.

– Вот как? – с недоверием протянул господин. – Я чем-то заинтересовал особый десяток? Какой именно приказ отдал тебе Спрут?

– Следить и ждать смены. – Отвечая, Сверчок прикинул, в какой стороне калитка.

– Что ж, когда подойдет смена, она не найдет тебя. А здесь всё будет тихо и спокойно, и я...

Господин не договорил.

С неба обрушился, приближаясь, тяжелый рев.

Сверчок почувствовал, как разжалась рука охранника. Только это сейчас имело значение. На небо он не глянул. Зайцем шмыгнул мимо господина и женщины – к воротам!

Остолбеневшие от ужаса охранники не сразу поняли, что добыча уходит.

Сверчок вылетел к воротам – ура, не ошибся! – вцепился в засов калитки и только тогда глянул вверх.

Могучей бело-голубой волной, страшным потоком над зверинцем проплывал дракон.

Сверчка спасло то, что он никогда не цепенел от страха.

Сейчас душа визжала щенячьим визгом, а руки сами выдергивали засов из пазов.

– Догнать! – загремело за спиной.

Калитка распахнулась. Сверчок кинулся наутек. Новый страх почти заставил забыть о старом, и парнишка бежал так, как еще не бегал за всю жизнь. Валуны? Коряги? Мелкие ручейки? Не было ничего, что прервало бы этот отчаянный бег!

* * *

Сейчас Фагриму безразлично было, кто разнес здание театра. Не было важно и то, что он оказался в ловушке из просевших стен и обломков потолка, а над головой синело небо в проломе крыши.

Значение имело только одно: рядом на груде обломков полусидел-полулежал потерявший сознание Мирвик. По его шее из-под волос стекала тонкая струйка крови.

Бывший лекарь (нет, лекари не бывают бывшими!) понимал: если не перевязать пострадавшего, он умрет от потери крови. А если перевязать... тоже умрет.

– У меня в сумке есть всё для перевязки, – истово говорил Фагрим. – Но мое прикосновение – смерть для больного!

Он сам не понимал, к кому обращается: к бесчувственному Мирвику или к обезьяне, прижавшейся к его ногам.

Сам Фагрим был цел, хоть и осыпан с головы до ног штукатуркой. А вот Мирвик, Мирвик...

– Мне говорили, что я суеверен, – в тоске бросал слова Фагрим. – Но я знаю, сколько весит проклятье матери, произнесенное рядом с мертвым сыном. Я помню, как на моих руках умирали люди, которым я хотел и, казалось, мог помочь. И сейчас... обычная перевязка... а Мирвик так и так обречен!

Обезьяна полезла в сумку.

Фагрим опомнился и шлепнул ее по лапе:

– Не трогай!

Обезьяна не обратила внимания на шлепок и перебралась поближе к Мирвику. В обеих лапах она держала вытащенную из сумки «двуглавую змею» – полосу чистого холста, оба конца которой были скатаны в рулончики.

Фагрим двинулся ближе, чтобы помешать обезьяне причинить раненому вред. Но замер, потрясенно поняв, что делает животное.

Обезьяна приложила среднюю часть холщовой ленты ко лбу Мирвика, оба конца завела за затылок и там перехлестнула. Затем один конец повела от затылка ко лбу человека, а второй – тоже ко лбу, но вокруг головы. Поменяла концы в левой и правой лапе – и снова перехлестнула их.

На глазах у онемевшего Фагрима рождалась «наррабанская шапка» – лучшая из всех повязок для поврежденной головы.

Работа шла медленно. Обезьяна явно знала, что надо делать, но толстые, грубые пальцы с трудом справлялись с тонкой работой.

Обезьяна рычала, показывая клыки. Витки холста выходили кривыми, но всё же, оборот за оборотом, на голове Мирвика возникала повязка-шапочка, остановившая кровь.

Фагрим, вскинув руки к груди, молча благодарил всех богов подряд за ниспосланное чудо.

6 (4)

* * *

Дворец полыхал.

Когда Ларш, обогнавший своих спутниц, вылетел на дворцовую площадь, он увидел груду развалин, в которых с трудом угадывались очертания дворца, и две цепочки рабов и стражников, передававших от колодца ведра с водой и кое-как выливавших эту воду в пламя. Не было никого из соседних домов, только свои. Ларш без объяснений понял: соседи то ли попрятались, то ли сбежали. Пожарных тоже не было.

Руководил попытками потушить огонь командир дворцовой стражи. Сорванным голосом орал он на рабов. Те слушались, но боязливо бросали взгляды в небо.

– Где дядя и тетя? – спросил Ларш командира стражи.

Тот с тоскливым, почти безумным взором кивнул на догорающий дворец.

Ларш охнул. Кинулся к дверям, в голову цепочки. Выхватил у ближайшего раба ведро воды, вылил на себя. Выхватил второе ведро – и с ним кинулся к двери.

Глотая дым, взбежал по лестнице. Куда дальше по галерее – направо или налево?

Справа в дыму возник человек. Он ступал тяжело и, кажется, не понимал, куда идет. На плече у него было что-то вроде большого мешка, а одежда горела.

Ларш опрокинул ведро воды на человека (дядя, это дядя!) и крикнул:

– Сюда! Вниз! По ступенькам!

Вместе они вывалились из дверей. За их спинами рушились горящие потолочные балки. Ларш остановился, жадно глотая воздух, а Ульфанш, сойдя с крыльца, упал на колени, бережно снял с плеча вынесенную из огня женщину, обожженной рукой бережно убрал с ее лица волосы:

– Аштвинна! Очнись, Аштвинна!

– Воды! – заорал Ларш на рабов.

Жену Хранителя привели в чувство. Она глянула на склонившегося над нею мужа и тихо сказала:

– У тебя руки обгорели. Больно?

* * *

Авита, издали увидела, как командир, вылив на себя ведро воды, кинулся в валящий из дверей дым. Метнулась туда, к крыльцу... но, пока добежала, Ларш уже вернулся, а с ним какой-то измазанный сажей, в прогоревшей одежде мужчина, несущий на плече женщину.

Авита остановилась, вскинув руки к груди. Нет, не от бега задохнулась она.

В этот неподходящий миг – такой опасный, такой трагический! – девушка вдруг осознала то, чего до сих пор не понимала. Или скрывала от самой себя.

Спросили бы ее еще сегодня утром: кто для тебя Ларш? Она бы с чистым сердцем ответила: отличный командир и вообще хороший человек.

Но сейчас, когда на ее глазах Ларш бросился в горящий дом и вышел оттуда, Авита сказала себе: «Если он умрет, умру и я».

Что это означало для нее, что меняло в ее судьбе – Авита не успела понять, потому что над Аршмиром снова прокатился тяжелый громовой раскат. В темно-сером небе вновь заструилась яркая, прозрачно-синяя полоса.

Дракон, облетев город, вернулся к разрушенному дворцу и завис над ним.

Нет, он не был неподвижен. Он струился, он извивался, он сворачивался в клубок и вновь распрямлялся. Да, играл. Но это была жуткая игра.

Рабы кинулись врассыпную, побросав ведра. Командир дворцовой стражи с бранью побежал за ними – то ли хотел вернуть их, то ли воспользовался случаем удрать.

Ларш обернулся к Ульфаншу:

– Давай перенесем тетю к забору, к кустам, а то мы тут как на блюде...

И замолчал, поняв, что Ульфанш без сознания.

Ларш нагнулся, чтобы взять на руки тетю.

Авита глядела не на них – в небо.

Если прозрачная дрянь кинется на Ларша, она, Авита, ничем не сможет ему помочь. Своей жалкой магией она умеет только запирать двери.

А дракон кинется. Вон спину выгнул, словно кот. Острой мордой целится в беззащитных людей посреди двора.

Двери...

Запирать...

Авита кинулась между Ларшем и нацелившимся чудовищем.

Ярко, словно наяву, представила дверь – большую, широкую, из дубовых досок. Зашарила руками по незримому для других косяку. «Никто не войдет, пока я не позволю!»

С ревом чудовище обрушилось с небес – и врезалось в дверь. Невидимую. Несокрушимую.

По обе стороны от двери вскипели вихри.

Удар был так силен, что воздушную тварь отшвырнуло на развалины – и дракон начал яростно их домолачивать. Он не попытался обогнуть препятствие. Ничего он не понял, сын воздуха с ветром вместо мозга.

«Оказывается, я и так умею?» – изумилась Авита. И обернулась к Ларшу:

– Не двигайся, стой здесь. Я заперла дверь, он не войдет.

* * *

Июми прижала руки к груди, не сводя взгляда с беснующейся в сером небе голубой волны.

Надо уходить. Надо прятаться. Авита прикрыла друзей, но второй раз она это вряд ли сделает. Старшая сестра – слабая колдунья.

Родные острова, дающие силу, остались далеко. На чужбине Июми беспомощна, как перевернутая черепаха. Ей не защитить Аршмир, где она так хотела поставить свою новую хижину!

Воздушная змея не успокоится, пока в городе есть хоть один целый дом. Это Июми подняла сразу, едва взглянула на летучую гадину. Ее сделал сильный колдун. Тварь будет ломать всё, до чего дотянется. И убивать.

Накрыть город щитом, как Авита накрыла семью вождя? Нет. Июми умрет. Или разом выжжет божественную силу. Это, наверное, еще страшнее.

Бежать, бежать... спрятаться... но куда?

На плечо Июми легла рука. Девочка обернулась – и сразу вспомнила стоящего рядом старика. Жрец из каменного храма, куда ее водила Авита. Добрый человек, необидно улыбавшийся рассказу Июми о ее прошлом.

– Не стой тут, девочка, – сказал жрец тревожно. – Пойдем, я тебя спрячу. В храме есть подвал, там уже несколько человек.

Тут он вспомнил Июми. Коротко, нервно засмеялся:

– Пойдем, маленькая. Тут дело для настоящих богов.

Кровь прилила к щекам Июми.

Она приняла решение – и низко поклонилась жрецу:

– Ты прав, мудрый старик. Это дело для настоящих богов.

– Вот и хорошо, маленькая, вот и пойдем скорее, пока дракон нас не заметил.

– Драко-он? – Июми покатала на языке впервые услышанное слово. – Ах, дракон! А у меня он спросил дозволения явиться в Аршмир? А я ему разрешила ломать дома? Это мой город, я тут живу, и не нужен мне тут никакой дракон!

Выдернула из прически заколку – косы разлетелись по плечам. Подумала, что надо бы разуться, да некогда. Этот дракон уже сюда смотрит...

И закружилась, заплясала, топая ножками по булыжнику двора, напевая во весь голос:

– Тан-тон-тоу-томи! Тан-тон-тоу-томи!..

Жрец отшатнулся от обезумевшего ребенка. Затем все-таки шагнул к девочке, чтобы увести ее за собой... и вновь отшатнулся, увидев, что танцует она по воздуху, поднимаясь всё выше и выше.

И сама становилась всё больше и больше, росла над землей.

Вскоре весь Аршмир, от Каретной улицы до окраин, выбежав из домов или высовываясь из окон, глядел в небо. Там в страшной пляске кружились две фигуры: побелевший от ярости вихрь-дракон и гигантская женщина с вьющимися вокруг головы черными змеями-косами. Дракон бил противницу в голову и в грудь мощными, таранными ударами, а та хлестала его цветочной гирляндой. Каждый удар гирлянды отбрасывал дракона в сторону, сминал и смешивал воздушные слои его тела.

Грохотал гром. Сквозь его раскаты до горожан доносилась боевая песня воительницы.

Но вот дракон взмыл выше, завис над головой противницы и забил крыльями. Облака послушно хлынули к нему, влились в его тело. Дракон увеличился, стал грознее и страшнее – и сверху упал на врага!

Женщина отпрянула в сторону и подставила дракону свою гирлянду. Змей влетел в гирлянду, как в ошейник, и воительница стала душить врага цветочной удавкой.

Белые лепестки падали с неба и таяли, словно летом пошел снег.

Извернувшись, дракон обвил врага хвостом и стиснул кольцами.

Песня оборвалась. Но воительница, не пытаясь вырваться, изо всех сил сжимала ошейник,давила врага.

Все внизу, от детей до стариков, поняли, что настал миг, решающий, кому погибнуть.

Дракон задрожал, по телу пошла рябь, очертания расплылись. Он медленно опускался вниз, а та, кого он держал в смертельных объятиях, становилась всё меньше. Оба теряли силы, но готовы были умереть, не выпустив врага. Это тоже понял весь город.

Почти над самой дворцовой площадью дракон растаял, хлестнув на прощание ветром по Каретной улице. На булыжник мостовой неуклюже плюхнулась девочка в разорванном платье, с растрепанными волосами.

Ларш и Авита бросились к Июми. Лицо и шея девочки были в синяках, в прорехи платья виднелись кровоподтеки. Она вцепилась в куртку Ларша, словно ища защиты.

– Вождь! – прорыдала она. – Вождь, я больше не богиня! Совсем-совсем не богиня!

И бессильно повисла у него на руках.

* * *

Потрясенный Аршмир еще не очнулся от пережитого ужаса, а жизнь продолжалась. Как-то сама по себе.

Приведя в сознание Июми и оставив ее на Авиту, Ларш обошел уцелевшие соседские дома. Где-то его сразу впустили, где-то нет – тогда он обещал высадить дверь. Взывал к добрососедским чувствам, угрожал от имени Хранителя... Словом, довольно быстро вся улица, хозяева и слуги вместе, вышла разбирать развалины – дворец, театр, еще три дома, по которым вскользь хлестнул драконий хвост. Везде могли остаться уцелевшие люди. И мертвецы, которым нужен погребальный костер.

Вернулся командир дворцовой стражи, пригнав пятерых рабов из числа разбежавшихся. Вернулось несколько его подчиненных, удравших при виде дракона и теперь боящихся уже гнева Хранителя.

Пришедший в себя Ульфанш никому из беглецов не сказал худого слова. Не каждый день воздушный дракон громит город. Хранитель просто начал распоряжаться разборкой развалин, предварительно убедившись, что его жену удобно устроили в одном из уцелевших домов и что к ней вызван лекарь.

Улучив удобный момент, Ларш рассказал о поимке Нуросы.

Хранитель скрипнул зубами:

– Эту тварь нужно скорее пересадить за надежную решетку... Ларш, здесь хватит людей. Ступай в Дом Стражи. Жаль, что не вернулся Джанхашар. Для стражи сейчас будет много работы. Под шумок могут начаться грабежи. Всякая шваль начнет громить лавки и валить это дело на дракона.

Подошли Авита и Июми. Хранитель низко поклонился девочке:

– Моя госпожа спасла город. Когда всё уляжется, я прикажу возвести в твою честь храм и...

– Нет! – перебила его Июми. – Нет, великий вождь. Не надо храма. Я больше не богиня. Богиня сгорела там, в небе. Погибла. Я ничего больше не могу и не умею. Но я буду учиться, клянусь тайными именами отца и матери! Пожалуйста, прикажи Ларшу не прогонять меня из десятка!

– Да я вроде и не собирался, – удивился Ларш.

– Но я же больше не богиня...

– Так и я не бог, и все в десятке – не боги. И ничего, справляемся... Так, девочки, за работу. Мы с Июми идем в дом Стражи. А ты, Авита... дядя, дай ей двоих твоих стражников, дело срочное... Авита, бери стражников и быстро веди их на берег. Выпусти Нуросу из той хибары и доставь в Дом Стражи. Да свяжите ее чем-нибудь, чтоб не сбежала!

* * *

Ларш вел Июми по перепуганному, потрясенному, но уцелевшему городу.

Навстречу им тек людской поток. Аршмирцы шли на Каретную: кто-то спешил помочь, кто-то – поглазеть, а кто-то – помародерствовать.

Возбужденные люди не узнавали богиню-воительницу в девочке, на которую Ларш накинул свой обгоревший плащ. Только какой-то зевака узнал – вылупился, загородил путь, хотел что-то спросить. Но Ларш вызверился на него хуже дракона. Зевака так и отлетел с дороги!

Девочка, не замечая никого, всё глядела на Ларша снизу вверх невыносимо жалобным взглядом подобранного щенка: «Ты же не выбросишь меня, правда?»

А вот в Доме Стражи им не удалось пройти в кабинет Ларша незаметно.

Во дворе собралась толпа – возбужденная, галдящая. Но все разом смолкли, когда в ворота вошли Ларш и Июми. Уж «крабы»-то знали в лицо новую «лисичку» с далеких островов – если не все, то многие. И узнали поднебесную воительницу, и назвали ее имя тем, кто с Июми не был знаком.

В тишине Ларш и Июми шли через двор. Уже у дверей их остановил десятник Сартан. Спросил то ли с восторгом, то ли с возмущением (даже голос дрожал):

– Но ведь это не она была, да? Ведь не может быть, чтобы – она...

И тут Июми преобразилась. Куда только делся несчастный, измученный вид! Голову подняла высоко, капюшон плаща Ларша сдвинула на плечи, окинула Сартана королевским взором и вопросила:

– Уж не думал ли ты, воин, что «лисы» позволят какому-то залетному чудищу разрушить город?

Прошла мимо опешившего Сартана, небрежно кивнула дежурному у входа и исчезла в дверях.

Ларш ухмыльнулся Сартану – мол, знай наших! – и поспешил вслед за девочкой, радостно думая, что божественная сущность в ней, может, и выгорела, а вот характер вполне уцелел.

В своем кабинете Ларш поставил рядом оба стула, притащил еще три из соседней комнаты, накрыл их своим плащом, снятым с плеч Июми, и приказал девочке немедленно лечь и уснуть.

Июми запротестовала: она, мол, совсем не хочет спать!

– Это приказ! – сурово прикрикнул Ларш. – Не уснешь – так лежи и отдыхай. И не спорь с десятником!

Июми послушно скинула башмачки, закуталась в пахнущий дымом плащ.

От двери Ларш оглянулся. Июми уже спала, по-детски подложив руку под щеку.

Ларш спустился во двор и сказал так, чтоб слышали все:

– Июми уснула. Если какой-нибудь гад загорланит на втором этаже и разбудит девочку, он у меня сам сегодня от боли уснуть не сможет!

– Да что мы, не понимаем? – отозвались стражники.

Ларш быстро нашел сотника, который замещал Джанхашара. Может, сотник и был чересчур болтлив, из-за чего ему не доверял Хранитель, но в опасной ситуации, как выяснилось, повел себя неплохо. Во время налета дракона прекратил панику в Доме Стражи, а когда беда миновала, велел вызвать всех «крабов», у кого сегодня свободный день. Не время отдыхать!

– И до чего же молодцы парни, – блестя глазами, рассказывал сотник, – почти все прибежали сами, не пришлось за ними посылать!

Сотник как раз делил толпу на патрульные группы и приказывал, кому куда идти.

Ларш не стал соваться под руку человеку, который делал свою работу. У него своих дел хватало.

Из «лис» тут были Алки и Даххи. Вскоре подоспела Авита. Вместе с нею два дворцовых стражника привели угрюмую, перепачканную, исцарапанную Нуросу.

– Она из хижины подкоп рыла! – весело доложила Авита. – Уже руку наружу просунуть могла, когда мы подоспели. А по дороге два раза пыталась удрать, да парни не сплоховали.

Велев «крабам» запереть пленницу в «холодную», Ларш сказал «лисам»:

– Одно хорошо: если по городу и впрямь тигр бегает, то сейчас он забился в какую-нибудь щель, лежит и дрожит. Дракон свирепее любого тигра, а наша Июми с драконов по три шкуры...

Он не закончил фразу: в ворота вошел Сверчок. У парнишки был такой вид, словно он только что вырвался из лап того самого тигра, о котором говорил Ларш.

– Командир, – хрипло вымолвил Сверчок, подойдя ближе. – Командир, я такое видел...

– Если ты про дракона...

– Нет! – Сверчок перебил Сына Клана, явно не думая, что поступает неучтиво. – Не про дракона! Командир, надо ловить злодеев, пока не поздно! И спасать дочку Аштвера!

* * *

Нагрянувшие в зверинец «лисы» застали там лишь старого сторожа да горбатого служителя, засыпавшего сено в кормушки горных коз. И у сторожа, и у служителя вид был тупой до придурковатости. Ларша это не смутило. Он привык к тому, что любой обитатель бедняцкой окраины, с которым заговаривал стражник, тут же терял всякие признаки разумности, глядел себе под ноги и выдавливал из себя слова по одному – и то если на него рявкнуть.

Сторож и служитель сообщили сведения невероятной ценности: ничего, мол, они не знают и не ведают. Горбун приставлен скотину кормить – он и кормит. Сторож при калитке состоит – так он при ней и сидит неотлучно. На скамеечке. Только по ночам уходит спать в сторожку.

В этом месте увлекательного рассказа вмешался Сверчок: мол, когда он убегал, старика у калитки не было.

Сторож только руками развел. Да, был грех, отлучился от калитки. Как увидел в небесах чудище, так удрал и зарылся в ворох пустых мешков. Нету такого закону, чтоб сторожей драконами травить.

Тут оживился горбун и безо всякого понукания сообщил: мол, он тоже спрятался при виде дракона. Только в сарае, в сене. Сарай может показать.

Ларш отказался смотреть сарай и спросил, кто еще состоит при зверинце.

Оказалось, есть еще охранники, сегодня не то трое было, не то четверо... нет, точно сторож сказать не может, потому как счету не обучен, а был бы обучен, так сказал бы. Да и какая разница, если все разбежались?

Ларш не выразил желания обучать деда счету. Он уныло огляделся. Было ясно, что среди клеток и вольеров разного размера и каких-то деревянных строеньиц можно спрятать хоть наррабанского слона. Полновесный обыск малыми «лисьими» силами проводить глупо. Надо припугнуть пленников и заставить их поработать на стражу.

Ларш засунул ладони за пояс, развернул плечи пошире и с грозным видом заявил:

– В зверинце, дед, творились черные злодейства. Я, десятник особого отряда, обязан предоставить Хранителю виноватых. А раз все разбежались, то черными злодеями назначаю вас обоих.

Все «лисы», даже Авита, мрачно закивали: мол, извини, дедуля, работа есть работа...

– А мы-то при чем? – взвыл горбун.

– Об этом, дядя, ты палача поспрашивай, – сочувственно посоветовал ему Алки.

Старик и горбун рухнули на колени и запричитали.

Ларш мрачно глядел поверх голов «злодеев».

Наконец дед осторожно спросил горбуна:

– Слышь, Ошметок, а черные злодейства – это не про ту девицу, что парни сегодня привели?

Горбун Ошметок так же осторожно ответил, что сам-то он ничего не видал, но девица вполне тянет на злодейство. Только они со сторожем тут ни при чем.

– Где она? – вопросил десятник.

– В моей сторожке заперли, гады этакие!

– Показывай! Даххи, ты с ним. Остальные остаются здесь.

Очень быстро Даххи привел зареванную Жайлу. Она уже плакать не могла, только всхлипывала. Увидев Сверчка – знакомое лицо! – девушка кинулась к нему, вцепилась в куртку, спрятала лицо на груди. Плечи ее затряслись. Сверчок стоял в растерянности, боясь пошевелиться.

– Вроде в порядке, – сказал Даххи, – только перепугана очень.

– Сверчок говорил, тут есть ручей, – сказал Ларш Авите, – отведи туда девчонку, пусть умоется.

Жайла обернулась на знакомый голос, узнала и Ларша, который бывал у ее отца, и начала успокаиваться.

Обняв Жайлу за плечи, Авита ласково увела ее в ту сторону, куда махнул рукой Сверчок.

Ларш снова обратился к пленникам:

– Кроме охранников и девицы – кто еще сегодня был в зверинце?

– Да никого. Только господин Шеркат со своей дамой да их гости, вот и всё.

Ларш тяжело вздохнул.

Да, он ждал, что прозвучит это имя. Понимал: не обойдется. Придется заняться Сыном Клана, причем последним в своей ветви. Понимал и другое: Клан Лебедя может расценить действия Ларша как козни Клана Спрута. Выползет из тьмы древний призрак клановой вражды.

По дороге сюда Авита по просьбе Ларша на ходу достала из мешочка на поясе навощенную дощечку и, быстро набросав портрет Шерката, показала Сверчку. Тот подтвердил: да, тот самый господин из зверинца.

И что теперь делать? Арестовывать Сына Клана? Обвинять в убийстве – нет, в двух, если не в трех! – и в гнусном чародействе? Да по всей стране такое начнется... Кланы возмутятся, сцепятся друг против друга, начнут объединяться во временные союзы против общих противников...

А ведь еще придется говорить с Мудрейшим Клана Лебедя о смерти Арризара Сапфирового Берега! И как ни крути, что ни скажи – всё подольет масла в завтрашний костер... Сможет ли король потушить тот костер? А если да, то какой ценой? Сколько крови прольется?

– Куда они делись, господин и дама? – спросил Ларш пленников.

– Так мы к тому времени уже попрятались, – робко напомнил сторож.

Ларш ничего другого и не ожидал: не знаем, не видели, от рождения слепые и глухие... Сведения так просто не добудешь, их надо вытаскивать.

И тут горбун внезапно сказал:

– Когда я в сене прятался, господин с дамой мимо сарая прошли. И он ей что-то сказал про Устричную Отмель.

За спиной десятника присвистнул Алки.

Устричная Отмель – так называлась деревенька под Аршмиром. Вроде бы жители там и впрямь собирали устриц. Но многие знали, что это гнездо контрабандистов. Если там кому-то дали убежище или лодку – о том не дознаешься. Даже под пыткой деревенские будут молчать, а кто проболтается – того потом свои убьют.

Так. Ладно. Деревенские-то ничего не скажут, а почему горбун сейчас разговорился? Никто же не знает, что он там слышал в своем сарае, так молчал бы себе... А не заплатили ли ему, чтоб навел стражу на ложный след?

– Если господин и впрямь ушел через Устричную Отмель, то один, – задумчиво произнес Алки.

– Да? – резко обернулся к нему десятник. – Почему?

– Я хоть и не в таможенной службе деньги получаю, но кое-что знаю о контрабандистах. Парни из той деревушки за хорошие деньги что угодно вывезут из Аршмира. Или ввезут, лишь бы заказчик не скупился. Надо будет – за море переправят статую с Фонтанной площади. Но не женщину. Никакую. Ни старую, ни молодую, ни красавицу, ни уродину. Даже младенца в пеленках не возьмут, если девчонка. Такой уж на Устричную Отмель положен запрет. Говорят, какой-то лесной колдун им так велел.

Ларш не успел ответить. Над зверинцем прокатился густой раскатистый рев. Тут же откликнулись пронзительные крики неведомых птиц, вопли обезьян, верещание каких-то зверушек.

– Кто это? – выдохнул Ларш.

– А тигр, – безмятежно отозвался сторож. – Сердится.

– Тигр?!

– Ну да, – подтвердил горбун. – Сегодня и доставили.

Ларш сдержался, не выругался.

От ручья вернулись Авита и Жайла. Спасенная девушка выглядела получше, даже пыталась улыбнуться.

Ларш прикинул, что ей уже можно, пожалуй, задать пару вопросов.

Жайла отвечала хоть и подрагивающим голосом, но разумно и связно. Да, ее силой привели сюда трое мужчин. Нет, вот этих, что стоят здесь на коленях, не было среди той троицы. Нет, ей не причинили вреда, только заперли... а нельзя ли маме с папой об этом не говорить?

– Нельзя, – строго сказал Ларш. – Ты соврала родителям – и попала в беду. Ничего не поняла, второй раз хочешь соврать? Сядь пока вон там, на бревно. Потом отведем тебя домой... А вы, «лисы», идите-ка сюда. Есть о чем поговорить.

Говорили о даме, сопровождавшей Шерката. Дружно решили, что она и есть «надежный человек, без которого нельзя», как было написано на украденном обрывке бумаги. Правда, Сверчок уточнил, что колдовской обряд Шеркат проводил сам, дама только стояла и смотрела. Алки возразил, что они не знают точно, как должен проходить обряд. Может, надежному человеку как раз нужно стоять и смотреть.

Остался пустяк – найти эту женщину...

– Скорее всего, любовница, – рассуждал Даххи. – Надо же целиком ей довериться!

– Довериться можно не только любовнице, – хмыкнул Алки. – Верной может быть, скажем, старая кормилица, для которой он как сын.

– Нет, та молодая, – замотал головой Сверчок. – Держалась прямо. И платье слишком нарядное для старухи.

– Ты и платье разглядел? – вскинулась Авита. – И молчишь, балбес... Какое оно?

– Красивое. По подолу зеленые стебли вверх, а на них то ли искры, то ли мелкие цветки.

– Оранжевые?

– Да.

– Модная материя, из нее многие горожанки платья шьют. Ты прав, не для старух...

– Все-таки любовница, – стоял на своем Даххи.

– А если любовница, – прищурилась Авита, – то это Джалена.

– Джалена? – изумился Ларш. – С чего ты взяла? Он с нею в компаниях почти не разговаривает...

– А если бы ты был преступником, стал бы свою сообщницу перед всеми светить?

Ларш озадаченно примолк.

Авита продолжала всё увереннее:

– Мне кажется, умный преступник, если ему для дела нужна женщина, выберет не ту, которую любит, а ту, которая его любит. Так надежнее. А Джалена его любит.

– Почему ты так думаешь?

– Она его ревнует, это заметно. На морской прогулке Нуроса крутилась вокруг Шерката. Джалену это ужасно злило. Не веришь мне – спроси Милесту, она тоже заметила. А потом, в театре, Джалена ни с того ни с сего затеяла с Нуросой ссору. А та ее поддразнила: мол, ревнуешь! Это было заметно, этого не спрячешь, я знаю, каково...

Авита вдруг замолчала, побледнела еще больше, чем обычно. Ларш не обратил на это внимания, он привык к резким перепадам ее настроения. Не понял, не уловил, что рядом с ним плеснула самым краешком ее сердечная тайна.

– Джалена, значит... – протянул он. – Интересно, есть ли у нее такое платье, со стеблями?

Авита коротко кивнула: мол, есть. У девушки был такой вид, словно ей до смерти надоел этот разговор.

– Тогда проще, – зло ухмыльнулся Алки. – Есть подозреваемая – будем работать. Прежде всего допрашиваем слуг Шерката. Джалену им для опознания!

– Живьем или на портрете? – уточнил Даххи.

– На портрете, – решил Ларш. – Авита, нарисуй.

Девушка опять кивнула.

– Ладно. Мы пока уходим, – распорядился Ларш. – Вернемся уже хорошим отрядом и перевернем тут всё как надо. Этих, – показал он на сторожа и служителя, – запрем, допустим, в сторожке. Авита, поработай над дверью. И над калиткой.

– А над теми местами, где ручей под стеной бежит, можно поработать? – уважительно спросил Авиту Сверчок.

– Сделаю, – коротко отозвалась Авита.

6 (5)

* * *

– Джалена, глупо запираться. Слуги из особняка Шерката подтвердили, что именно ты приходила по вечерам к их господину.

– Да? – спокойно, учтиво спросила Джалена. – И что?

Они сидели в комнатке Джалены – чистенькой, прибранной, пахнущей сушеными розовыми лепестками. Кружевные салфетки на комоде, кружевная скатерть на столе, кружевные занавески на окне... И сама хозяйка комнаты, сидящая в широком кресле, казалась кружевной: изящной, изысканной и такой непрочной, что тронь неосторожно – и порвется. Золотые волосы убраны в домашнюю прическу – широкую мягкую косу. Голубые глаза смотрят доброжелательно, с легким интересом, словно Ларш рассказывал Джалене городские новости, а не пытался доказать ее участие в серьезных преступлениях.

У окна, чуть откинув кружевную занавеску, стояла Авита. Она глядела на улицу и, казалось, не интересовалась беседой десятника с подозреваемой.

– Я актриса, – мягко сказала Джалена. – У меня нет мужа, которого разгневало бы мое поведение. Почему я не могу навестить мужчину, который мне нравится?

– И стать для него надежным человеком, без которого не обойтись, – сказал Ларш задумчиво – вроде бы не собеседнице, а самому себе.

И успел заметить, как взгляд женщины из безмятежного стал острым, тревожным. Актриса на миг вышла из роли.

Но тут же Джалена улыбнулась:

– Ты так странно произнес эту фразу, Спрут... словно сказитель начал старинную сказку!

– А что? Пожалуй, и расскажу тебе сказку, только не старинную. Жили-были двое сыновей Клана Лебедя, двоюродные братья, назовем их Старший и Младший, последние в своей Ветви...

– И были они дружны и неразлучны, как гром с молнией, как клинок с рукоятью, как правое и левое птичьи крылья, – подхватила актриса голосом доброй бабушки, которая рассказывает внукам древнюю легенду.

– Дружны? Я бы так не сказал. Оба были наследниками богатого деда. Младший совершил проступок, Старший донес на него деду – и получил наследство целиком.

Джалена растерялась, захлопала длинными ресницами. Об этой истории она, похоже, не знала.

– Полученное наследство не пошло доносчику впрок, – продолжил Ларш. – Он разорился и попал в сети к ростовщикам.

– Вынужден был продать фамильные драгоценности и носил дешевые подделки, – промурлыкала от окна Авита.

Джалена перестала улыбаться. Сидела собранная, серьезная, положив руки на колени.

– При этом Старший, которого в городе считали богачом, люто завидовал Младшему: у Младшего был Дар. Смешной, бесполезный, годный лишь на то, чтобы развлекать друзей на пирушке... но это было настоящее волшебство. Оно струится в крови у каждого из нас, Детей Кланов, но у некоторых счастливцев пробуждается. Я понимаю Старшего, очень понимаю. Я видел его глаза в тот момент, когда Младший...

Ларш резко оборвал фразу.

Авита отвернулась от окна, встревоженно глянула на своего десятника.

Джалена удивленно приподняла брови.

Но Ларш уже взял себя в руки:

– Зависть, да... Старший отдал бы дом и остатки состояния за возможность творить чары. И когда такая возможность ему предоставилась, он ее не упустил.

Джалена окончательно перестала играть в равнодушие, ловила каждое слово.

– Наррабанский чародей создал серебряную застежку и наполнил ее волшебной силой: застежка позволяла своему владельцу превращать людей в животных. Наррабанец описал эту вещь на листе бумаги и вложил листок в книгу своей старшей дочери. Хотел сделать девочке подарок. Увы, вскоре чародей умер, книгу семья по бедности продала, а серебряную застежку дочь чародея подарила Младшему, потому что любила его.

Ларш рассказывал неспешно, добавляя мелкие черточки в ясный уже для него рисунок.

– Как попала в Аршмир книга с вложенным в нее листком – не имеет значения. Важно, что купил ее страстный собиратель книг Гикфи. Если бы он сразу отнес покупку домой, это спасло бы ему жизнь. Но по пути ему встретились Старший и Младший. Они неплохо относились к старому чудаку, их развлекали его забавные манеры. Кузены потащили его за собой в театр. А что было дальше, ты ведь помнишь, Джалена...

– Но ведь господин рассказывает сказку? – с издевательской вежливостью откликнулась женщина.

– Сказку, – грустно усмехнулся Ларш. – И есть в этой сказке королева. Как и во всех сказках, она красавица. А что корона у нее деревянная, желтой краской выкрашенная, так это сказке не помеха... Так вот, в театре Шеркат забавы ради полистал книгу, купленную старым собирателем, и заметил в ней листок.

Впервые Ларш назвал вслух имя, которое витало в воздухе.

У Джалены даже ресницы не дрогнули. Она выжидательно молчала.

– Он успел прочесть лишь самое начало, но узнал волшебный предмет...

– На листе был рисунок застежки, – уточнила от окна Авита.

Ларш кивнул. Он-то знал про рисунок от Райши-дэра ­– а Авита догадалась.

Джалена метнула взгляд на Авиту, потом на Ларша – но тут же опустила глаза. Протянула тонкую белую руку к стоящей на столе чаше с сушеными розовыми лепестками. Зачерпнула пригоршню, принялась пересыпать лепестки меж пальцев.

– Гикфи отобрал книгу, – продолжил Ларш. – Я расспрашивал актеров об этой сцене, знаю подробности. Шеркат устроил торг за книгу, дойдя до пятнадцати золотых. Все вокруг сочли это шуткой, но Шеркат торговался всерьез. Гикфи ушел, унося книгу – и душу Шерката. Душу Сына Клана, истомившуюся по волшебству.

Джалена оставила игру с сухими лепестками, подалась вперед.

– Убийство, – вздохнул Ларш. – Шеркат в ту ночь гостил у своего кузена, с ними был гость из Наррабана. Арризар и Райши-дэр, подвыпив, легли спать. Шеркат незаметно покинул дом – и так же незаметно вернулся... Возможно, сначала хотел просто похитить листок из книги, но это не получилось. Пришлось драться с хозяином дома – и ударить его по голове тяжелой крышкой от чернильницы.

– Можно... без подробностей? – тихо попросила Джалена.

– Можно... Сразу убийце уйти не удалось: нагрянули стражники. Двое остались охранять дом. Шеркат улучил минуту и ушел, оглушив «краба». Но он не увидел ночью, что часть бесценного листка осталась в пальцах убитого. Ему пришлось добывать этот клочок отдельно... но это другая история.

– Такая же увлекательная, как эта? – улыбнулась Джалена.

– Нет, гораздо скучнее. А вот история второго убийства будет интереснее.

– Я только не понимаю, зачем высокородный господин рассказывает это именно мне. Неужели из-за того, что я... бывала в гостях у Шерката?

– Нет. Рассказываю для того, чтобы ты поняла: поймаем мы Шерката или нет, его сообщница у нас в руках. И ответит за двоих.

– Сообщница? Уж не хочет ли мой господин сказать, что я держала Гикфи за руки, пока Шеркат бил его по голове?

– Разумеется, к первому убийству ты, Джалена, отношения не имеешь. Считай, что я репетирую речь перед судом. А вот к убийству Арризара ты причастна.

– Что за вздор! Когда его убивали, я была на корабле! И Шеркат тоже! И ты, Авита, была с нами, подтверди же!

– Я была, – отозвалась Авита. – Но там был еще и Бики, робкий человечек, которого не тянет в шумные компании. Как получилось, что он оказался на корабле?

– Да при чем тут Бики? – ахнула Джалена.

– При ключах. Бики с ключами не расстается. Без него весь замысел полетел бы в Бездну. Шеркат его не приглашал, это было бы странно. А Джалена, как мне рассказали, расшалилась и утащила Бики за собой, хоть он и не хотел ни на какую прогулку.

– Я не помню... может быть... всего лишь шалость...

– А потом ты, ухватившись за первую подходящую реплику о прическах, напомнила всем про сундук с париками! Ты не дала этому разговору угаснуть! Благодаря тебе все девушки загорелись желанием сегодня же устроить примерку.

– Что за вздор...

– А потом, – перехватил Ларш нить рассказа, – был пустой театр, запертая изнутри кладовая, труп на полу и прочие страхи. И никто в потрясении не сообразил, что к лежащему на полу человеку подходил и прикасался только один человек – Шеркат!

– Что ты хочешь сказать?

– Хочу сказать, что кузены-Лебеди на весь Аршмир известны своими дурацкими розыгрышами! Последний розыгрыш им не удался – тот, где Арризар нарядился девицей, помнишь? Мне Мирвик рассказывал: дело провалилось из-за неудачного грима. Кузенов-Лебедей это обидело. Они затеяли новый розыгрыш, и уж там-то грим должен был сыграть главную роль. Не верю, что у Шерката в театре была армия пособников. Наверняка именно ты, голубушка, научила Арризара гримировать себя под покойника. Не сама загримировала, он же приходил на пристань вас проводить. Но научила – ты... Ключ у Бики, чтобы снять слепок и сделать копию, тоже ты заранее добыла, да?

Джалена молчала, резко побледнев.

– Запертая изнутри комната, труп в свете факелов... да, вся компания была потрясена, а ты сыграла потрясение. Я помню показания, в том числе и твои: Шеркат вошел в комнату, потрогал Жилу Жизни – и начал распоряжаться. Кого отправил за лекарем, кого за стражей, кого расставил караулить выходы... и вскоре остался с Арризаром вдвоем. Тут-то «труп» и ожил.

– Я не давала таких показаний!

– Конечно, нет. Это я уже сам дознался... Кузены быстро отодвинули засов второй двери и вышли на балкончик. Да, одному человеку не выбраться с балкончика на крышу, но двое это сделали. Один встал на перила и уперся руками в стену, второй по его плечам влез на крышу и подал кузену руку. Оба молодые, крепкие, ловкие. Пока всё шло по плану розыгрыша. Шеркат стер грим с лица Арризара – сам Младший не смог бы так аккуратно сделать это без зеркала. Чуть-чуть грима осталось, наш лекарь его нашел. А дальше кончился розыгрыш и началось убийство. Шеркат ударил Арризара в висок. Чем – не знаю, у него было с собой что-то... удобное. Удар убил младшего Лебедя сразу, наш лекарь за это ручается...

– Я же просила – без подробностей!

– Шеркат приложил к разбитому виску Арризара его плащ, кровь впиталась в ткань, на крыше не осталось следов...

– Умоляю... не надо...

– Нет, ты слушай! Шеркат ударил мертвого кузена еще и по лбу – там, где недавно был «кровавый» грим, и сбросил тело с крыши в густую крапиву, чтоб его не сразу нашли, не определили, что Арризар убит только что. А потом твой сообщник спрыгнул с крыши на балкончик – не совсем удачно, сломал перила, но с балкона не сорвался. Вернулся в кладовую, вновь закрыл изнутри дверь на балкон и пошел кричать про исчезнувший труп.

– Мой сообщник? – серьезно переспросила Джалена. – Я могла бы сказать, что всё это – одни слова. Подумаешь, я позвала на прогулку бутафора! А в разговоре о париках участвовали все женщины в компании, и Авита тоже. Но я не буду мешать следствию. Я честно скажу: да, я приняла небольшое участие в розыгрыше. Именно в розыгрыше. Я понятия не имела, что это выльется в злодейство!

Ее руки, словно птицы взлетели к груди, пальцы сплелись в горьком, трагическом жесте.

– У Бариллы эта поза выходит лучше, – холодно сказала Авита.

Джалена даже не бросила на нее взгляда. Она не отрывала глаз от Ларша.

– Я бы тебе посочувствовал, – вздохнул Ларш. – Но я знаю, что было дальше, когда Шеркат унаследовал волшебную застежку. Знаю о «надежном человеке, без которого нельзя». Знаю о женщине, которая сопровождала Шерката во время колдовских обрядов.

– Колдовских обрядов?.. – изумилась Джалена. – А, тот мальчик, что сидел на крыше сарая... Ну так он и подтвердит, что я не плела заклинания и не плясала чародейные пляски. Я стояла, онемев от ужаса, потому что впервые увидела это... это... у меня и слов-то нет! Шеркат проводил обряд сам. Да и зачем я ему нужна в колдовстве?

– Зачем? – хмыкнул Ларш.

Ответа на этот вопрос он не знал... вернее, не знал до этого мгновения. А сейчас его озарило. До чего же всё просто! Последний осколок лег в готовую мозаику.

– Наверняка Шеркат не только превращал людей в животных. Он и сам мог превратиться в зверя. Я бы на его месте не удержался. Это же верх магической власти – измениться самому. Но вот превращается чародей в волка, жабу, суслика... а обратно – как? Ни одна тварь не сумеет произнести волшебное слово. Если только она не попугай... Поэтому Баргу-дэр и предусмотрел участие в деле надежного человека. Друга, жены, любовницы, верного слуги. Того, с кем хозяин застежки делит свою волшебную власть. Кто вернет ему человеческий облик. Так, Джалена?

– Это очень интересно, – улыбнулась Джалена. – Но что из этого мой господин может доказать перед судом?

– Доказывает палач, – развел руками Ларш. – Ты уверена, что выдержишь пытки?

Авита нахмурилась, хотела что-то сказать, но промолчала.

Лицо Джалены стало строгим:

– Если бы мне это сказал кто-то другой, я бы испугалась.

– А я чем лучше других?

– Ты – Спрут. И стоишь на скользком льду. Одно неверное движение – и разразится война между Спрутами и Лебедями. Как в Огненные Времена. Ты этого хочешь?

Ларш вздрогнул, вспомнив свои недавние размышления в зверинце. Чтобы скрыть смятение, он грубовато хохотнул:

– Война? Из-за тебя?

– Из-за амулета. Не забывай, он принадлежит Клану Лебедя. И его можно только купить, получить в дар или унаследовать. Если ты устроишь обыск и найдешь амулет, попробуй его взять! Он станет куском серебра. Застежкой. А я сегодня, сразу после... после гибели дракона, ужас какой... написала письмо Мудрейшему Клана Лебедя. У меня заранее на примете был надежный гонец. Я дала ему денег – и он уже скачет в Тайверан!

Ларш чуть не охнул. Предусмотрительная, стерва!

– Что ж, не буду сам хвататься за амулет и другим не велю. Но ты, стало быть, признаешь, что была сообщницей Шерката?

– В таких узких границах – признаю.

– Джалена, – не удержалась Авита, – это всё равно подсудное дело! Знать о преступлении – и не донести...

Ларш прикусил губу. Жалеет Авита Джалену. Предупреждает.

Джалена бросила на Авиту быстрый удивленный взгляд. Видимо, не ожидала сочувствия. А затем веско ответила Ларшу.

– Я знаю закон, интересовалась заранее. Я не обязана доносить на Шерката.

– Это еще почему?

– Жена не обязана доносить на мужа.

– Же... Что-о?! Ты рехнулась?

– Я могу назвать храм, где мы свершили свадебный обряд, и жреца, который этот обряд проводил. Полынная улица, Стаураш Верхний Костер. Всё было тайно, но законно. Наши имена занесены в книгу. Наши локоны – мой и Шерката – запечатаны в кувшине вместе с копией записи.

– Джалена, ты не понимаешь... Мудрейший Клана не призна́ет этот брак, будь он хоть трижды заключен в храме. Какая-то актриса – и Лебедь...

– Я не «какая-то актриса», а Дочь Рода! Разорившегося, но древнего!

Ларш озадаченно замолчал: сказанное меняло дело. Наконец спросил неуверенно:

– И ты можешь это доказать?

– Могу.

Джалена поднялась из кресла. Сейчас это была не хорошенькая легкомысленная актерка. Перед Ларшем стояла сильная, волевая женщина, которой было за что сражаться.

– Никто не позволит тебе пытать жену Лебедя, которая носит его ребенка – возможно, последнего в Ветви! – Джалена охраняющим жестом положила руку себе на живот.

Ларш онемел от потрясения.

Негромко, почтительно вмешалась Авита:

– Прости, но ты же знаешь... если отец не даст ребенку имени, дитя вырастет Отребьем, даже если родители состояли в законном браке.

– Да, – кивнула Джалена. – Но в особых случаях... например, если супруг умирает до рождения ребенка или пропадает без вести при обстоятельствах непреодолимой силы... например, кораблекрушение... имя ребенку может дать кто-нибудь из родни, а судьи, рассмотрев обстоятельства, могут не препятствовать этому.

– Кодекс Санфира, свиток двадцать шестой, – удивилась Авита. – Ты и впрямь читала законы?

– Ну и что? Ты их тоже читала!

– Я служу в страже, а ты... ты что, заранее ожидала, что Шеркат пропадет «при обстоятельствах непреодолимой силы»?

Джалена бросила на Авиту злой взгляд. Но к Ларшу обратилась неожиданно мягко:

– Спрут, тебе надо не только распутать убийство. Тебе надо подумать о людях, которых Шеркат превратил в зверей.

– Пополнял зверинец? Скрывал растрату денег, полученных от Хранителя?

Вопрос был лишним, ответ на него был и так ясен. Ларш тянул время, собираясь с мыслями, догадываясь, о чем сейчас пойдет разговор.

– Конечно. В зверинце не только преступники, которые укрываются от стражи. Там люди, так отрабатывающие долги... в звериной шкуре. И случайные пойманные бедолаги. Никто, кроме меня, не вернет им человеческий облик. Я не могу сделать человека зверем, а наоборот – пожалуйста. Я спасу этих людей. Но тогда я – верная супруга, мало знавшая о том, как муж изучал попавший к нему в руки магический предмет.

– Изучал? – не выдержал Ларш. – Разве не он в процессе изучения магического предмета загрыз моего стражника? Я всё понимаю, сам не хочу войны Кланов, тебя готов прикрыть за помощь в деле... но смерть Гижера ему, зверюге, с лап не сойдет!

– Гижера? – зло улыбнулась Джалена. – Тот стражник? Да ты, десятник, скажи спасибо Шеркату, что он тебя от предателя избавил! Кто, по-твоему, выкрал у тебя тот клочок... недостающий?

В гневе Ларш шагнул к Джалене. И ударил бы ее – но Авита горестно воскликнула:

– Условный стук!

Ларш понял ее сразу – и словно споткнулся. Ярость разом угасла.

Он тоже вспомнил рассказ Даххи про свидетеля, ночью пробиравшегося к себе домой через соседский двор. «Сквозь шум дождя послышался стук, словно чем-то костяным по дереву. Да не просто так, а ритм был: тук, тук, тук-тук-тук... Тишина, только дождь... и снова: тук, тук, тук-тук-тук...»

Убийца вызывал условным стуком своего сообщника... вернее, бывшего сообщника, который стал ненужным – и слишком много знал...

Джалена, испугавшись порыва Спрута, шарахнулась за кресло. Поняв, что гроза миновала, поспешила объяснить:

– Гижер работал на старую Вьямру. Предупреждал про облавы... подробно не знаю, обрывками слышала от Шерката. А когда понадобилось украсть клочок бумаги, Вьямра посоветовала...

– Ладно, – перебил ее Ларш. – С этим ясно.

Собственный голос показался ему чужим.

«Какой я «лис»? Я баран тупой! В своем десятке не увидеть предателя! Но... если не верить своим, то как же тогда работать?»

– Ладно, – тяжело бросил он. – Что ты предлагаешь?

– Помощь. Превращение зверей в людей. А за это я буду не сообщница, а свидетельница. Я понимаю, всё решают судьи, но они же слушают, что говоришь им ты! Ну что, условия сделки приняты?

– И талисман выдашь?

– Конечно. Он вот в этой чаше, под розовыми лепестками. Только не трогай его, а то силу потеряет.

– Условия приняты.

* * *

Уже темнело. Слуги держали наготове факелы, но еще не зажигали их.

В воздухе стоял острый звериный запах. В клетках на все голоса выли, ревели и верещали волки и обезьяны, олени и гиены. Птицы пытались взлететь, бились о решетку, кричали. Обитатели зверинца чуяли, что рядом вершится что-то непостижимое и опасное.

«Крабы» подошли к очередной клетке. Они уже точно знали, что кому делать.

(Кроме «крабов», были здесь все «лисы» во главе с десятником, только Фагрим куда-то пропал во время сегодняшних событий. Но «лисы» в дело не вмешивались, стояли и молча смотрели...)

Двое крепких «крабов» держали наготове сеть. Еще двое, тоже очень сильные парни, были вооружены чем-то вроде больших ухватов.

Никто не ухмылялся, не сыпал шуточками. И не только потому, что за их спинами стояли Хранитель города и только что вернувшийся в Аршмир, потрясенный происходящим командир стражи.

Нет, эти парни уже стали свидетелями (да что там свидетелями – участниками!) настоящего чуда.

Только что поваленный ими наземь, опутанный сетью самец косули превратился в человека. Да-да, склонилась над ним дама под вуалью, приложила к шкуре блестящий кругляш, что-то шепнула... никто и глазом не успел моргнуть, а в сети уже человек барахтается. Господин Ларш помог бедняге встать, но тот норовил упасть на четвереньки и издавал странные звуки, вроде хриплого лая. Но вскоре опамятовался, робко сказал, что зовут его Викви Воробьиный Хвост из Семейства Сурал, он портной с Суконной улицы, а здесь отрабатывает долг ростовщице... Беднягу заперли в сарай и велели пока там сидеть. Позже, мол, удостоверят личность и отпустят.

Зато потом ни барсук, ни енот ни в кого не превратились, знай рычали да визжали. Хранитель даже спросил: может, с мелкими зверями не возиться? Брать тех, кто размером с человека? Но дама объяснила, что размер значения не имеет, человек может превратиться хоть в мышь – если у него в душе есть что-то общее именно с мышью.

Ведись такие разговоры и творись такие дела хотя бы вчера, «крабы» от потрясения всё из рук бы роняли. Но после налета дракона на Аршмир, после сражения богини с чудовищем в небесах (вон она, богиня-то, стоит среди «лис», глазами восхищенно сверкает!) превращение зверей в людей – это удивительно... занятно... любопытно... словом, ничего такого, чтобы в обморок падать.

На этот раз задача была сложнее. Не какой-нибудь барсук, а бородатый лесной бык, зверь сильный и серьезный. Маленькие глазки налиты кровью, лобастая башка с крепкими рогами угрожающе опущена.

– Такого валить замаешься, – опасливо протянул кто-то из «крабов».

– Не будем валить, – принял решение Ларш. – Прижмем рогатинами к забору рядом с входом в загон. Голову держите, у него таранный удар! Джалена, быстро талисман к шкуре, говоришь положенное – и бегом из клетки. Любоваться будешь через решетку, снаружи. Ты и ты – держите наготове факелы, но подальше, чтоб быка зря не пугать. Если зверь не превратится в человека, сразу бегите с факелами, чтобы дать остальным выйти из загона.

Стражники молча кивали. Они знали: «лисий» десятник пойдет с ними в загон. Даме Джалене, чтобы чары сработали, надо приложить серебряный кругляш прямо к шкуре и тихо, близко к зверю шепнуть заклинание. Потому и десятник Ларш рядом, чтобы защитить Джалену, если зверюга вывернется.

«Крабы» подозревали, что десятник лезет вплотную к зверю еще и ради проверки: а что там дама бормочет?

«Лисы» ничего не предполагали. Они точно знали: да, проверяет...

Лязгнул засов. Все по эту сторону решетки невольно вздрогнули, а Хранитель подумал, что не зря он обещал щедрое вознаграждение добровольцам.

Стражники накинули на морду быку разрезанный по швам мешок. Пока ошарашенный бык тряс головой, пытаясь сбросить зацепившуюся за рог тряпку, «крабы» кинули ему под ноги сеть, дернули ее вверх – стреножили зверя.

– Быстро! – рыкнул Ларш на Джалену.

Та храбро сунулась к облезлому бурому боку, приложила к нему серебряный кругляш, что-то быстро и тихо сказала – и отпрыгнула назад.

«Крабы» тоже подались назад – сейчас могучий бык освободится от сети на ногах и ринется в бой! К стражникам спешили двое с факелами. Но их помощь не понадобилась.

Бурая туша стала вдруг уменьшаться, оседать, словно сугроб под жаркими лучами... и вот в загоне стоит на четвереньках человек с бородой, старается выпростать руки из сети.

– Гвоздодер! – ахнул Ларш. – Да чтоб мне в Бездне гореть до золы, это же Гвоздодер! Я за ним бегаю, как за богатой невестой, а он тут мычать учится! Парни, вяжи этого безрогого. На каторге без него тоскливо и скучно.

Гвоздодер попробовал трепыхаться, но руки и ноги плохо его слушались. Стражники связали его легко, с шутками.

– Уже что-то, – весело сказал Ларш, подойдя к дяде.

Хранитель довольно кивнул и взмахом руки подозвал горбатого служителя:

– Кто дальше?

– Две гиены в соседних клетках.

– Когда я посещал зверинец, гиена была одна.

– Две, господин мой, две. Молодая и старая.

Подошла Джалена. Привстав на цыпочки, что-то сказала на ухо Ларшу. Тот бросил на нее острый взгляд, что-то шепнул дяде. Затем подозвал Сверчка. Хранитель негромко расспросил о чем-то парнишку.

Если до стоявшего рядом служителя и долетело слово «Вьямра», то он и бровью не повел. Разглядывал воробьев, что таскали уцелевшие зернышки из пустой кормушки.

– Ладно, – принял решение Хранитель. – Вяжите молодую.

Молодая гиена вовсю сопротивлялась, уже в сети едва на цапнула Джалену, под чарами отстояла свой природный звериный облик и, будучи возвращенной в клетку, гневно облаяла всех вокруг.

– Тащить старую? – спросил один из «крабов».

– Не надо пока, – распорядился Хранитель. – Пусть в клетке посидит. Дальше кто?

– Волк с волчицей в одной клетке, – доложил служитель.

– Давай волков, – кивнул Хранитель.

– Ну нет, – вмешался Ларш. – Волки никуда не убегут. Тут вроде тигр обретается?

– Обретается, – охотно подтвердил служитель. – Сегодня рано утречком доставлен.

– При тебе доставили?

– Нет, я пришел аккурат перед тем, как дракон прилетел. До меня дежурили Кнут и какие-то двоеновые, даже имен не знаю. Такие бездельники, даже воду не у всех зверей поменяли.

– Где они сейчас? – строго спросил Ларш.

– Так с самого переполоха я их и не видел.

– Ладно, показывай тигра...

Тигр был роскошен и огромен. В сгущающихся сумерках он казался живым костром. Он метался по клетке и бил себя хвостом по бокам. Людей он встретил грозным ревом и хищным оскалом.

– Клетка ему мала, – заботливо сказа горбун. – Надо бы такого красавца куда попросторнее.

– Если всё будет так, как я ожидаю, – негромко сказал Ларш, – мы его сегодня же пересадим в другое место.

«Крабы» тем временем решали, как им вязать такого зверя. Это даже не бык, этот стражника сожрет и добавки попросит.

Но с тигром всё получилось просто. Мощный хищник забился от факелов в угол клетки – как раз туда, куда перед этим палками пропихнули сеть. И вскоре лежал, спутанный сетью и придавленный за шею рогатиной.

Джалена и Ларш склонились над зверем, и только Ларш услышал, что шепнула Джалена прямо в горячий звериный бок.

И тут же Ларш рывком поднял Джалену, толкнул ее к выходу из клетки, крикнул:

– Всё, уходим!

Люди высыпались наружу, лязгнули засовом.

Зверь некоторое время не двигался, словно ожидая чего-то. А потом взревел, вцепился клыками в сеть, принялся ее рвать.

– Не повредил бы себя, – вздохнул Хранитель. – Самый красивый зверь, гордость будущего зверинца. Надо бы его и впрямь перевести в клетку попросторнее, да жаль снова заматывать... О, гляньте, как он сеть в клочья разносит!

– Да не надо заматывать! – радостно подсказал горбун. – У меня порошок есть. Добавлю ему в воду. Попьет и уснет, как возле мамашиного брюха.

– Что ж ты сразу не сказал? – удивился Ульфанш. – Может, нам крупных зверей усыплять? Меньше возни с ними будет.

– А на усыпленное животное подействуют чары? – спросила Джалена. – Я не знаю.

– Верно, увы, – неохотно согласился Хранитель. – Не будем рисковать.

В клетке взревел тигр.

Джалена сжалась, словно ожидая удара, но не обернулась.

– Продолжим, – приказал Хранитель. – Кто на очереди? Волк с волчицей?

– Нет, – послышалось из-за спин стражников. – Пожалуйста, волки потом...

Все обернулись на голос.

К ним незаметно подошел человек в одежде, испачканной побелкой. На руках он нес обезьяну, доверчиво обхватившую его за шею.

«Лисы» радостно бросились к нему.

– Фагрим! – воскликнул Ларш. – Нашелся! Да где ж ты был?

Не отвечая, Фагрим подошел к Хранителю, умоляюще взглянул ему в лицо:

– Господин мой, в Доме Стражи сказали, что ты в зверинце... и «лисы» тоже тут... Неужели правда, что здесь расколдовывают людей, превращенных в животных?

– Вот болтуны! – сердито обернулся Ларш к «лисам». – Узнать об этом «крабы» могли только от вас! И теперь весь Дом Стражи треплется! А завтра будет – весь город!

«Лисы» тут же приняли невиннейший вид. На их физиономиях явственно читалось: кто, мы?! Да никогда! Мы по-грайански и разговаривать-то не умеем! Мы вообще от рождения глухонемые! Весь десяток!

– Если это правда, – с чувством произнес Фагрим, – умоляю помочь этой обезьяне. Потому что это не обезьяна! Это совершенно точно человек!

Обезьяна заверещала с явно утвердительной интонацией.

Эпилог (1)

ЭПИЛОГ

Двенадцатый день Щедрого месяца

– Я зашел поблагодарить высокородного господина за помощь. Мне удалось выкупить «Тропу благочестия и добродетели», теперь ничто не препятствует моей свадьбе. С отливом «Крыло чайки» уйдет в Наррабан. Мои вещи уже на борту.

Райши-дэр старательно улыбался, но вид у него был нерадостный. Наррабанец похудел, побледнел, что совсем не удивительно: всё лето бедняга провел в постели, тяжело выздоравливал. В день, который аршмирцы не забудут никогда, Райши-дэр гостил у знакомого на Каретной улице, неподалеку от дворца Хранителя. Дракон, пролетая над Каретной, хлестнул хвостом по дому. Хозяев, гостей и слуг пришлось вытаскивать из-под обломков. У Райши-дэра было несколько переломов, которые долго не давали ему встать на ноги. Вдобавок какая-то кость плохо срослась, ее пришлось сломать и заново срастить, чтобы наррабанец не остался калекой. Лишь теперь, к концу лета, он смог собраться в путь – на родину.

Ларш учтиво пожелал гостю счастливого пути. Он понимал, что Райши-дэру нужна была не только книга, но что об этом говорить зря? Листок с записью Баргу-дэра так и не был найден, а волшебную застежку твердо присвоил себе Клан Лебедя.

Перед уходом гость, помявшись, спросил:

– Я хотел бы узнать про Нуросу. Правда ли, что она уехала в Тайверан вместе с Хранителем Аршмира?

– Да.

– И не вернулась оттуда? Осталась в столице?

– Да.

– Ясно. Должно быть, нашла себе придворного вельможу.

Ларш промолчал. Он не лгал Райши-дэру. Просто не стал уточнять, что Нуроса поехала в столицу в железной клетке.

– У нее талант покорять богатых мужчин, – печально вздохнул Райши-дэр.

– Вы ведь были раньше знакомы, не так ли?

– Да, в Ритхи-до... Не дошло ли до моего господина название этого городка?

Ларш сдвинул брови, припоминая:

– Не тот ли это город, который был полностью разрушен извержением вулкана?

– Тот самый. Это был небольшой город с прекрасным будущим. Светоч приказал, чтобы на его верфях строились корабли, много кораблей, могучий флот... В Ритхи-до меня послал мой учитель Баргу-дэр. Для его механических затей понадобился редкий минерал «пряжа горных духов». Ученые называют его асбестом. Его добывают в горах, в потаенном руднике, и добыча распродана на пару лет вперед. Не буду занимать твое время рассказом о том, какие аргументы припас я для торговцев из Ритхи-до. Скажу лишь, что мое пребывание в городке затянулось: пришлось ждать возвращения из дальней поездки нужного человека. В Ритхи-до я познакомился с Нуросой. Она пела в дорожном приюте... по-вашему, в гостинице. И я полюбил ее...

Ларш вспомнил, как Авита уверяла его, что Нуроса и Райши-дэр были прежде знакомы – а потому, мол, надо проверить, не сообщники ли они. Она на морской прогулке подметила наррабанские привычки Нуросы и то, что Райши-дэр знает, какие вина любит певица... Умница, художница, верный глаз!

Авита отличная «лиса», с такой работать и работать. Но этим летом что-то изменилось в их отношениях. Исчезла простота. Раньше с Авитой можно было болтать, как с младшей сестренкой, а теперь она взвешивает каждое слово. Порой Ларш ловит ее странные взгляды – словно она хочет что-то сказать ему, но не решается...

Пожалуй, виноват ее неровный характер. Всё из-за того, что бедняжка просидела четыре года под замком у этих мерзавцев, ее родичей...

– Мне удалось, – продолжал Райши-дэр, – узнать, что некий богач имеет долю в руднике. Он проводил время в загородном имении и не намеревался вскоре вернуться в город. Я направился к нему сам – и это спасло мне жизнь. Издали, с горного склона видел я багрово-черное зарево над побережьем. А потом, возвратившись, увидел страшное зрелище. Города не было. Каменные дома выгорели изнутри, торчали руинами, черные на черной земле. Сгорели корабли на верфях и лодки рыбаков. Из жителей не спасся никто... Оплакивая свою любимую, я вернулся в Нарра-до. Там меня ждал новый удар: разорение и смерть Баргу-дэра, кончина его старшей дочери. От потрясения я свалился в лихорадке. Вы́ходила меня Сайти-шиу: тетушка, у которой она жила, позволила ей взять меня в дом. Выздоравливая, я понял, как выросла и похорошела моя спасительница, и новая любовь вытеснила память о погибшей.

Райши-дэр смущенно улыбнулся, виновато взглянул на Ларша:

– Прошу господина простить меня, я разболтался. Закончу коротко. Встретив здесь Нуросу, я был удивлен. Она объяснила, что тоже, на свое счастье, покинула город перед его гибелью, и дала мне понять, что наши прежние отношения ушли в прошлое. Впрочем, она держалась со мною приветливо. А я с радостью понял, что Сайти-шиу даже издали держит мое сердце в маленьких ручках...

Райши-дэр распрощался с Ларшем и отправился в порт, на «Крыло чайки»...

А Ларш невидящими глазами смотрел в окно и вспоминал берег моря, извивающуюся в его руках перепуганную Нуросу и ее быстрые, сбивчивые, полные смятения слова:

«Я видела однажды издали, как бушует такая тварь. Только та была огненная. Потом я ходила по спекшимся руинам, по пеплу...»

Огненная элементаль, да?

Ритхи-до. Городок с большим будущим. На его верфях Светоч приказал создать могучий флот. Флот, который крепко прижал бы хвост бернидийским пиратам!

Ай да Шепот, бернидийская лазутчица! Не зря на празднике король тихо сказал дяде Ульфаншу, что самый лучший подарок приехал в Тайверан в железной клетке!

* * *

– А потом влюбленные бежали из-под родительского крова, – вещал Мирвик обступившей его труппе. – Знакомый актер укрыл их в пустом театре. Они хотели переждать погоню и кинуться в ноги Хранителю, чтобы заступился и спас их от произвола жестокосердых родственников. Но тут появился воздушный дракон и начал громить театр. Здесь самая душераздирающая сцена: она, упав на колени, молит Безликих – не за себя, за любимого. А он, вскинув руки, собой закрывает любимую от падающих камней.

Актеры, собравшиеся в доме Раушарни, слушали сосредоточенно, строго. Излагалась фабула новой пьесы «Воздушный дракон», которую взялся целиком написать театральный метельщик.

– Не забудь в финале вставить появление Хранителя города, – потребовал Раушарни. – Пусть скажет, что восстановит театр краше прежнего.

– Так он же этого не говорил... – растерялся Мирвик.

Актеры с жалостью посмотрели на поэта.

– Тебе что, слишком рано повязку с башки сняли? – процедил красавчик Заренги. – Сильно же тебя каменюкой шарахнуло!

– Но он же действительно не дал ни гроша на новый театр! – попытался Мирвик постоять за правду. – И жалованье нам временно платить перестал, раз театра нету.

– Хочешь, чтоб и дальше не платил? – поинтересовался комик Пузо.

Труппе пришлось туго этим летом. Хранитель сказал, что на восстановление театра он не даст ни медяка из казны. Во всяком случае, сейчас. И жалование актерам пока платить не станет. Ему еще дворец заново возводить. Они с женой сами бездомные, арендуют чужой особняк...

Вот тут-то и выяснилось, как сильно город Аршмир любит свой театр!

Каменщики заявили, что на старом фундаменте, с учетом уцелевших стен, поднимут здание за полцены... Дворец? А что – дворец? Дворец пострадал гораздо сильнее, там куда дольше растаскивать обломки, на это мастерства не надо. Может, там этим летом даже не придется всерьез строить. Так что мастера пока займутся театром. Но работа работой, а на материалы-то деньги нужны...

Горожане устроили сбор в пользу театра. Руководила сбором жена владельца верфей Арритиса, она и сама внесла хорошую сумму.

Когда жена Хранителя Аштвинна, тогда еще лежавшая в постели из-за ожогов, узнала о щедрости «рыжей куклы», она вынула из ушей серьги и потребовала, чтобы муж их продал и все деньги отдал на театр. Хранитель, ни в чем не перечивший своей драгоценной супруге, в точности выполнил ее волю.

Пока собирались деньги, аршмирцы быстро расчистили уцелевшую часть здания от обломков. Сходились большой толпой, работали весело, с прибаутками, с песнями. А хозяйки из окрестных домов пекли пирожки и угощали тех, кто помогает вернуть городу театр.

(Ходили по Аршмиру непроверенные слухи, что на руинах дворца расчистку нарочно замедляли – чтоб у каменщиков было больше времени на театр.)

А как всё лето жили актеры – без жалования?

Да весело жили! Решили, что они ничем не хуже бродячих артистов, которые добывают себе пропитание на площадях. Да, раньше они смотрели сверху вниз на всех этих «бродяг с их жалкими фургонами». Но теперь сами вышли на площади – да со смехом, да с веселыми прибаутками! Выступали на сколоченном наскоро помосте, разыгрывали короткие смешные сценки, для которых не нужны декорации, а то и попросту пели и плясали. Больших денег не собирали, но и не голодали. (Тем более что жители несли своим любимцам, кроме денег, и еду.)

Теперь прорехи в здании заделаны, каменщиков в театре сменили плотники и маляры (которые тоже, чтобы не ударить в грязь лицом, взяли только половину своей обычной платы). Труппа надеялась вскоре вернуться к прежней жизни и прежнему жалованью.

Вот как тут не воззвать к щедрости Хранителя! А новоиспеченный драматург этого не понимает. Балбес этот Мирвик, хоть и поэт!

Общими усилиями растолковали Мирвику его ошибку.

– Ладно, – кивнул Раушарни, – с этим разобрались, а вот как будем изображать воздушного дракона? Бики, что скажешь?

Авита, до сих пор не вмешивавшаяся в беседу актеров, негромко сказала:

– Я тут кое-что придумала...

Все разом замолчали. Художницу труппа уважала.

– Можно взять длинную полосу голубой ткани, лучше полупрозрачной... надо посмотреть, какая ткань лучше смотрится из зала. Один конец полосы закрепить наверху, за край щита-декорации. А второй шевелить с помощью веревки или палочки, пусть дракон извивается.

– Можно даже оба конца шевелить! – загорелся Бики.

Они с Авитой тут же принялись чертить на восковой дощечке схему: как закрепить ткань, как «оживить» дракона. Бики предлагал нарисовать на ткани клыкастую морду. Авита возражала.

– А кто будет играть главную героиню? – с намеком спросила Милеста.

– По-моему, это ясно, – тем же тоном отозвалась Барилла.

– Хорошо сыграла бы Джалена, – вздохнул Раушарни. – Но ее с нами нет. Навек друзей покинула веселых, нас больше не обрадуют, увы, улыбка, свет очей и нежный голос...

– Да, Джалене с нами больше не выступать, – Барилла даже не пыталась изобразить огорчение. – Она теперь птица другого полета.

– Авита, – спросила Милеста, – ты не знаешь, что Мудрейший Клана Лебедя решил насчет Джалены?

– Знаю, – кивнула Авита. – Он к нам в Дом Стражи приходил ругаться, что мы преследуем и мучаем благородную женщину. Как будто мы виноваты, что следствие на все лето растянулось и нужны ее показания! Такой горластый старик... ох, прошу прощения, что я так о Сыне Клана! Он как получил письмо Джалены, так и приехал в Аршмир, да еще привез двух законоведов, один другого ученее. Признали, что Джалена – законная супруга Лебедя. Пока муж не вернется, она живет в его доме. Ее нерожденное дитя уже признали ребенком Клана и продолжателем Ветви Белого Пера.

– Ну и повезло Джалене, – ахнула Милеста.

– Повезло, – с явной завистью повторила Барилла.

– Хватит болтать, вы... невезучие! – оборвал беседу девушек Раушарни. – Вернемся к пьесе. Какого демона Мирвик вставил сцену, где героиня разговаривает с попугаем? Где я вам попугая возьму?

– А кому ей о своей любви рассказывать? – взвился Мирвик. – Отражению в зеркале? А тут так трогательно... птичка...

– Пускай служанке рассказывает, как во всех пьесах делается, – предложил «любовник» Заренги.

– Служанке? – хмыкнул Раушарни. – Это только если роль без слов. Настоящих-то актрис у нас осталось две. Одна играет возлюбленную героя, другая – бернидийскую лазутчицу...

Обе актрисы разом ахнули и изобразили подступающий обморок. Играть лазутчицу не хотела ни одна из них. Раз сыграешь, два раза... и не заметишь, как застрянешь на амплуа злодеек.

– С попугаем было бы лучше! – продолжал гнуть своё поэт. – А то!.. У кого еще есть в пьесе попугай? – Мирвик обернулся к Авите. – Слушай, а попроси своего Ларша, пусть он с Хранителем поговорит! Может, в зверинце есть попугай?

Лицо Авиты стало замкнутым и злым.

– «Своего Ларша»? – передразнила она Мирвика. – С каких это пор он мой? И почему это я должна его о чем-то просить? Тебе надо, ты и проси... Кстати, мне пора бежать. Засиделась я тут, а у меня дел полно!

Она выхватила из рук растерявшегося Бики восковую дощечку и вышла из комнаты, причем видно было, что собиралась хлопнуть дверью, но в последний миг удержалась.

– С чего это она вдруг? – не понял Мирвик. – Я что-то ляпнул, да?

Барилла ухмыльнулась:

– Да пусть меня закидают гнилыми яблоками, если она не влюбилась!

* * *

Эпилог (2)

* * *

– Я не понимаю, племянник, чем ты недоволен. – Ульфанш покачал в бокале алое эфросское вино. – Король изволил прислать награду за события Первотравного месяца. Конечно, столичная канцелярия раскачалась только к осени, но только в сказках так бывает, что посмотрел король на героя великого и сказал: жалую я тебя за подвиги ведром бриллиантов и новыми сапогами со своего плеча. И сразу герою всё выдали... А в жизни чиновники и дольше могли ковыряться. Но все-таки прислали курьера с наградами!

- Нет-нет, дядя, с деньгами все в порядке, – улыбнулся Ларш. – «Лисы» довольны, не ожидали такой щедрости.

– Вот! А тебе – золотой браслет с надписью «Королевская благодарность». Ты же понимаешь, что это не простая безделушка!

– Понимаю. Так в браслете и дело! Дядя, я не заслужил награду!

– Да ну? С чего бы это?

– Я вел себя как последний идиот! Я проворонил бернидийского лазутчика!

– Правда? А кого же тогда я в клетке отвез в Тайверан?

– Ну... это вышло случайно...

– Скажи это нашему дворнику, а я читал отчеты. Ты сначала вышел на след пособника Нуросы, через него добрался до самой негодяйки.

– У меня в кабинете долго стояло оружие, которое позже разнесло полгорода!

– Оно должно было уничтожить столицу, короля и весь цвет знати, собравшийся на праздник. А уничтожило мой дворец, театр и три дома на Каретной – неплохой размен, а? Между прочим, мне показалось, что король так и воспринял эти события – как наше с тобой самопожертвование. Мы вызвали беду на себя, закрыли собой короля!

«Тебе так показалось? – ехидно подумал Ларш. – Да я уверен, дядя, что ты именно так и преподнес эту историю королю!»

– Если я что-то и сделал толком, – сказал он вслух, – так это распутал убийство Арризара и дело о превращении людей в животных. Да, Сверчок случайно увидел превращение Вьямры в гиену. Но к этому времени я уже знал, кто преступник.

– Кстати, – выпрямился в кресле Ульфанш, – может, зря мы ее оставили гиеной?

– Не зря. Если кто и заслужил клетку в зоопарке, то это старая стерва.

– Главный смотритель зверинца утром доложил мне: ночью в зверинец проникли два человека. Набросили на забор веревки с крючьями перелезли. Сторож побоялся поднять шум, но проследил за незваными гостями. Говорит, они подошли к клетке с гиеной и о чем-то говорили с нею. И тварь им вроде как отвечала... ну, тявкала в ответ.

– Вот как? – заинтересовался Ларш. – Наверное, заранее договорились с нею об условных знаках.

– Возможно. А потом тихо ушли.

– Понятно. Вьямра многим мешала – но многим была и нужна. Она слишком много знает об изнанке города. Надо предупредить Клан Лебедя: не вздумали бы люди Вьямры выкрасть Джалену вместе с талисманом.

– Предупредим. Но там хорошая охрана. Клан Лебедя над нею трясется. Она же и хранительница талисмана, и мать будущего наследника Ветви... Мне доносят: она живет тихо, скромно, во всем слушается Мудрейшего. Но раз или два в месяц ходит в зверинец, причем вечером, когда народ уже расходится.

– Да, я знаю, сегодня собирается... Дядя, мне кажется, она набивает себе цену. Говорит всем, что только она может прикасаться к талисману, в чужих руках он потеряет силу. А ведь та покойная наррабанка подарила застежку Арризару не из рук в руки, передала через Шерката. Шеркат тогда был еще посторонним человеком – а талисман в его руках не утратил силу... Впрочем, это уже дело Клана Лебедя. А свое дело мы, дядя, закрыли, подвязали лист к листу и печать поставили... Хотя в этой истории только один настоящий герой. Вернее, героиня.

– Июми? Ты прав! Вот уж кто прославился! Король сказал: не у каждого монарха в подданных есть богиня, хотя бы и бывшая. При мне приказал придворному ювелиру сделать для нее ожерелье в виде гирлянды из белых цветов. Когда я ей вручал королевский подарок, она заплакала от умиления.

– Вот-вот, дядя, так и королю напиши: мол, заплакала от умиления. Хотя на самом деле бедняжка расплакалась, вспомнив свою волшебную гирлянду.

– И в городе ее все уважают, на руках носить готовы. Жрецы посовещались и спросили, не хочет ли она для себя храм. Отказалась наотрез: я, мол, больше не богиня.

– Знаю. Она мне рассказала. Даже в лицах изобразила.

– Она тебе всё рассказывает? У вас хорошие отношения?

В голосе дяди Ларшу почудились странные нотки. Но он решил, что это ему показалось, и ответил весело:

– Ну да. И советуется со мной во всем. Недавно прибежала, бухнулась на колени и запричитала: «Вождь, не вели мне выходить замуж!» Оказывается, у них на островах судьбой девушек-сирот распоряжается вождь. А ей какой-то козел намекнул на женитьбу. С ума спятил, она же совсем ребенок! Узнаю, кто это был, обломаю все рога с копытами!

– Вот как... – задумчиво протянул Ульфанш. – Что ж, во-первых, она выглядит ребенком, но сколько ей лет – мы не знаем...

– Спрашивать запрещено великими запретами! – всё еще весело уточнил Ларш.

– А как взрослеют богини Непролазных островов? Может, Июми старше нас?

Ларш озадаченно хмыкнул.

– Не знаю... Но сейчас-то она – не богиня! Умная девочка, легко всему учится, но все равно – ребенок!

– Допустим. Во-вторых, этому... э-э... козлу ты ничего не обломаешь. Разве что на Поединке Чести.

– Ты знаешь, кто это был?

– Не знаю, но... Ларш, ты утонул в своих сыщицких делах и не знаешь, что творится в лучших домах Аршмира.

– И что там творится?

– Не знаю, кто пустил в свет эту идею, но... Кстати, Ларш, ты сам-то не думал о женитьбе? Не сейчас, а через два-три года. Июми бы подросла...

– Дядя, давай оставим шуточки, а?

– Шуточки? Много по Аршмиру ходит богинь? Да, она потеряла силу, но кровь-то осталась прежней! Мы оба – Дети Клана. Мы знаем, что такое наследственность. У нас нет Дара, но он струится в крови и может проснуться в детях и внуках. Это священно! Почему мы редко берем в жены Дочерей Рода? Это разбавляет нашу драгоценную кровь. А тут – богиня! Настоящая! Весь город видел, как она победила дракона! Сейчас по всему Аршмиру, по всем Кланам отцы говорят сыновьям то же, что я тебе.

– Но, дядя...

– Не перебивай меня! Июми скоро станет самой желанной невестой в Аршмире, причем только для Кланов. Дети Рода к ней свататься не станут, для них от чародейства одни неприятности. А Кланы... Твой козел просто поторопился. Напугал девочку. Ему бы почаще с ней встречаться, разговаривать, чтоб она к нему привыкла. А у кого для этого больше всего возможностей? У тебя. Ты с ней в одном десятке.

Ларш хотел огрызнуться, но внезапно мелькнувшая мысль заставила его промолчать. Он встал и взволнованно прошелся по комнате:

– Вот оно что... А я-то думал... Это же всё объясняет!

– Что объясняет?

– Ко мне на днях подошли четверо знакомых Сыновей Кланов... то есть не вчетвером подошли, порознь. И все четверо просили, чтобы я взял их в свой десяток. Рядовыми «лисами», дядя! Я-то думал, это розыгрыш. Сговорились надо мною подшутить. Но для этой забавы они неплохо подготовились. Сыпали словечками из «воровского щебета». Зиннибран заявил, например, что его бывший слуга собирается открыть трактир, так что у него, считай, есть уже одна «птичка».

– Кто-кто?

– Осведомитель... Зиннибран мне приятель, так я его по-дружески прижал: мол, откуда такие познания? Он говорит: от Мирвика. Если помнишь, это парнишка из театра, он раньше был вором...

– Да помню я твоего Мирвика!

– Вот я к нему и бросился: что, мол, за дела творятся? Оказалось, этот прохвост неплохо зарабатывает: составил словарик «щебета» и продает копии. Семерым уже продал! Семерым, дядя! Значит, ко мне еще трое явятся!

– Да, твой десяток стал модной темой разговоров. Думаю, дело тут не только в Июми. Философы называют это переоценкой ценностей. Ты стал знаменит, получил королевскую награду. Служить у тебя стало престижно.

– Престижно, вот как? – кровожадно оскалился Ларш. – Ладно! Пусть приходят! Все семеро! Я им такие испытания устрою! С «лисами» посоветуюсь, такое придумаем – «золотым мальчикам» мало не покажется! Сейчас, навскидку, мне придумалась только слежка из навозной кучи за каким-нибудь крестьянским двором или ночная погоня за преступником... найму кого-нибудь быстроногого...

– А тебе приходилось так следить... из навозной кучи? – с интересом спросил Хранитель.

– Мне – нет. А вот им придется! Я им покажу Июми! Я им такую женитьбу устрою – забудут, откуда у них женилка растет!

– У тебя не только Июми, – задумчиво протянул Хранитель. – У тебя еще и Авита.

Ларш оборвал свой гневный монолог, почувствовав себя лошадью, которую осадили на полном скаку:

– Авита здесь при чем?

– При том же. Разговаривал я с одним почтенным старцем, у него два взрослых внука. Старец мне сказал: кого мы представляем себе при словах «Ночная Колдунья»? Девку из Отребья, которая бродит от деревни к деревне, и отовсюду ее гоняют, чтоб порчу не навела... А тут – Дочь Рода, воспитанная девушка с бесспорным и весьма полезным Даром. Чем, говорит, не жена для любого из моих внуков? Что сама себе на жизнь зарабатывает – это, конечно, минус, но ведь после свадьбы это прекратится...

– После свадьбы? – глухо повторил Ларш.

Только что он был полон веселой, азартной злости на балбесов, которые вздумали крутиться вокруг Июми. Так почему же мысль о возможном замужестве Авиты родила в душе тоску? Почему неведомые женихи показались на мишенью для насмешек, а врагами, с которыми придется драться всерьез?

Ларш отогнал это непонятное чувство и хмуро пообещал:

– Я им всем покажу престижную службу!

* * *

– Уж такое место хорошее – Кошачья улица! Да тихое! Да спокойное! Да домик славный! Я недавно бегал, смотрел – не продано еще...

– Если такой хороший дом, то что ж его с прошлого года никто не купил? – спросил Фагрим с усмешкой.

Головастик не ответил. Сделал вид, что заинтересовался сидевшей на земле вороной – отбежал, чтобы ее спугнуть.

Фагрим вздохнул.

Собственный дом был его давней мечтой. Когда он приехал в Аршмир, чужак с проклятьем за душой и без ремесла в руках, он работал вместе с мусорщиками, а ночью спал на голой земле, обнимая для тепла единственного друга – тощего рыжего пса по кличке Лопух. О чем и мечтать такому бедолаге, как не о крыше над головой?

Когда Фагрим стал «лисом» – снял комнату... вернее, снял четыре, одну за другой. Домовладельцы словно сговорились: невзлюбили Лопуха. Говорят, пустобрех. Ну да, глуховат пес от старости. Как померещится бедняге, что воры лезут в дом, так и поднимает шум. И что же теперь – вышвырнуть его из-за этого, что ли? Пришлось перебираться от одного хозяина к другому.

Фагрим отказывал себе во всем, откладывал каждый медяк, чтобы купить дом. Маленький. Скромный. Лишь бы зажить своим хозяйством, в своих четырех стенах. Хорошо бы еще Лопух дожил до такого счастья, повалялся на солнце на собственном дворике, погавкал на прохожих из-за своего забора...

И вдруг такой удар по кошельку!

Головастик. Умный такой мальчуган, в прошлом учился лекарскому делу...

Никогда не забудет Фагрим, какое потрясение испытал, когда на его глазах обезьяна принялась бинтовать голову Мирвика! И когда потом, в зверинце, при свете факелов, обезьяна превратилась в перепуганного мальчишку!

Головастик тогда помог закрыть прореху в расследовании. Рассказал: Гвоздодер следил за живущей во флигеле женщиной, которую собирался обокрасть. Приметил, что женщина, умело вскрыв замок, спрятала в пустом хозяйском доме что-то большое. Любопытный Гвоздодер тоже залез в пустой дом и украл «что-то», оказавшееся вазой.

Ладно, с этим понятно, а с Головастиком что делать? Он же беглый, его надо вернуть господину! Да еще с ворами спутался... А Фагриму уж до того стало жаль запутавшегося мальчишку! Ведь не отпетый ворюга, лекарем стать мечтал...

Фагрим поклонился Ларшу: выручи, десятник! Я, дескать, с радостью выкуплю парнишку, но хватит ли моих сбережений? А воровские приключения Головастика... много ли он успел натворить-то? Жаль губить ребенка!

Ларш, лучший в мире десятник, посмеялся и все уладил.

Джанхашару он сообщил, что Головастик крутился среди ворья по его, Ларша, приказу. Добывал сведения. Не преступник он, а осведомитель.

А к владельцу Головастика Ларш заявился этаким грозным стражником и с ходу на этого господина наорал. Мол, помнит ли такой-сякой работорговец, что за проступки раба отвечает хозяин? По его такому-сякому разгильдяйству мальчишка-раб удрал из-под надзора и натворил таких-сяких дел! Сейчас, мол, «лисы» с этими делами разбираются, а как разберутся – выкатят такому-сякому хозяину претензии за всё сразу!

И ушел, оставив перепуганного работорговца поразмыслить о невеселых его делах.

А Фагрим в тот же вечер навестил хозяина и предложил ему продать Головастика. Хозяин обрадовался, что беду на чужие плечи спихивает, и продал мальчика задешево.

А недавно повезло: на особый десяток дождем пролилась королевская милость. Большие деньги! Добавить к остаткам сбережений – и можно уже купить небольшой домик...

– Да вот же, вот! Пришли! – Головастик приплясывал у калитки.

Домик и впрямь выглядел славно, хотя наверняка нуждался в ремонте. Но всё же – почему его до сих пор не купили?

Над забором показалась голова любопытствующего соседа:

– С чем в наши края пожаловали, люди добрые? Уж не дом ли присматриваете?

– Пока просто глядим, а там видно будет.

– С прошлого года многие глядели, а никто кошелек не развязал, – хохотнул сосед.

– А не скажешь ли, добрый человек, почему так?

Сосед преисполнился важности:

– Жил тут лекарь Ульден, но погиб, да странно так! Толком никто ничего не знает, но рассказывают страшное. И все сходятся на том, что дом этот проклят.

Тут соседа кто-то окликнул, тот наскоро простился и поспешил на зов.

– Ты про такое слыхал? – строго спросил Фагрим Головастика.

Тот кивнул с несчастным видом.

И вдруг Фагрим расхохотался, да так весело и легко, как не смеялся уже несколько лет.

Головастик вскинул на него изумленный взгляд.

– Дом про-оклят, – сквозь хохот проговорил Фагрим. – И я про-оклят. Самое жилье для меня! Подходящее! Показывай дом, хитрец!

Как и подозревал Фагрим – разор и запустение. Даже ставни с окон сорваны. Наверняка соседи постарались.

– А вот пристройка, – потянул его за рукав Головастик. – У прежнего хозяина тут лаборатория была.

– Лаборатория – это хорошо. Это и я бы не отказался...

Про себя Фагрим прикидывал: расходы на ремонт будут не маленькие, но домик, возможно, удастся купить дешево, так на так и выйдет. Если человек умирает без наследников, дом отходит городу. Надо попросить десятника поговорить с Хранителем, они же родственники.

– А здесь – кухня! Я буду стряпать, меня кухарка учила! И на рынке покупать учила так, чтоб дешево!

«Дешево – это хорошо, – вздохнул про себя Фагрим. – Ты, малыш, и не представляешь себе, как нам придется на всем экономить. Вольную я тебе дам, но много ли тебе с нее будет радости? Отребье, пустое место. Далеко не пойдешь. Будешь для аптекарей в ступке зелья растирать, если повезет. А я хочу сделать из тебя лекаря. Но тут кличка не годится, нужно имя. Лекарь Головастик... смешно! Значит, как ни крути, придется мне тебя усыновлять. А это очень дорогая процедура. Да еще, помимо законных платежей, придется в разные лапы деньги совать... И это еще хорошо, что я из Семейства, а не из Рода. Был бы я знатен, с меня бы чиновники вообще сто шкур спустили. Чтоб знатный человек усыновлял мальчишку из Отребья, да как такое можно... Но все равно придется крепко раскошелиться. Ничего. Мне не привыкать гонять медяки по ладони. Во мне умер целитель – в тебе, малыш, он возродится».

Тут в бурьяне что-то зашуршало.

Головастик обернулся, вскрикнул, упал на колени, протянул перед собой руки.

Из бурьяна, дрожа от волнения, выглядывала маленькая остромордая собачка. Рыжая шерсть всклокочена, вся в репьях. Дернулась было бежать прочь... застыла... и с пронзительным визгом кинулась к Головастику, прыгнула на протянутые руки, принялась истово вылизывать мальчику лицо.

По щекам парнишки текли слезы, собачонка слизывала их.

– Пилюля, – бормотал мальчуган, – Пилюля моя... хорошая... нашлась, нашлась...

Наконец он опомнился, обернулся к новому хозяину, выдохнул умоляюще:

– Это Пилюля... она моя... можно мне ее... оставить?

Фагрим улыбнулся:

– Только если ты уверен, что это лохматое чудовище не растерзает в клочья моего Лопуха.

Пилюля счастливо тявкнула.

* * *

Легкие сумерки нависли над зверинцем. Тропинки меж клетками и вольерами опустели, зеваки разошлись по домам. Кто увлекся и забыл о времени, тому без обиды напомнили охранники: мол, пора тебе, добрый человек, на выход, на свой медяк ты уже насмотрелся на зверей, ворота закрываются...

А вот молодую, красивую, богато одетую даму никто не гнал. Она приходила в зверинец не впервые – и платила не медью, а серебром. Главный смотритель велел охранникам даму не торопить. Не хочет она в толпе толкаться, угодно ей вдоль клеток в одиночестве походить – пускай. Платит же! А насмотрится на зверушек – отпереть ей калитку без худого слова.

Сейчас дама стояла напротив просторного вольера с тигром, отделенного от тропинки с зеваками железным барьером. Днем тут ходит охранник, приглядывает, чтоб озорники не лезли к прутьям ограды и не швыряли в тигра всякой дрянью. Гордость зверинца, грозный красавец...

Сейчас тигр не ходил по вольеру, не ревел, не хлестал себя хвостом по бокам. Лежал, не сводя глаз с женщины. Она тоже глядела на него в упор. Отороченная мехом накидка распахнулась, не скрывая большой живот женщины.

Женщина говорила ровно и ласково:

– Не тревожься за меня, алмаз мой. У меня всё хорошо. И с твоим ребенком тоже будет всё в порядке. Зря ты так гневался в начале лета, когда узнал, что я открыла тайну нашего брака. Сам посуди: если бы я тогда промолчала, сейчас я была бы нищенкой. Или умерла бы с голоду. Разве с животом я смогла бы по-прежнему зарабатывать себе на жизнь? А ведь я по-прежнему нужна тебе, верно?

Верхняя губа тигра сморщилась, словно он хотел зарычать, но сдержался.

– Ты правильно понял меня тогда, – мягко, убедительно (и уже не в первый раз) сказала женщина. – Когда я нагнулась над тобой в клетке... Я вместо «сул» – «человек» шепнула «флул» – «дождись». Тихо, чтоб не услышал Ларш. Но ты расслышал, ты понял... Жди, алмаз мой! Я найду случай выручить тебя.

«Ларш наверняка слышал, – подумала женщина. – Но промолчал. И ему, и всем другим ты нужен – тигром. Если бы тогда я вернула тебе человеческий облик, все были бы в смятении. Ты же не бродяга, убивший прохожего! Как судить – тебя? Как казнить – тебя? Был бы скандал на весь Великий Грайан! Ты никому не нужен человеком – ни Клану, ни Хранителю, ни королю. А я... для меня ты был опасен. Я точно знаю: ты убил бы меня, как только перестал бы во мне нуждаться...»

– Твои родственники очень добры ко мне, – продолжала женщина. – Ты почти не оставил мне денег, но они позаботились о том, чтобы я могла достойно жить в твоем доме. На днях снова приезжал Мудрейший, не побоялся дальней дороги из столицы, чтобы проверить, всё ли у меня в порядке. Он так трогательно, хотя и строго говорил со мною о том, какая это честь – носить твоего ребенка. И как я должна не только поступками, и мыслями быть достойна этой чести.

«А потом, за ужином, – продолжила она про себя, – старик рассказал мне кое-что еще. Вроде без намека, вроде поддерживая застольную беседу... Оказывается, в Огненные Времена были два мага, умевшие превращать людей в зверей. И эти маги в своих трудах писали, что человеку опасно слишком долго носить звериную шкуру: он может потерять разум. Жаль, в тех трудах не сказано, сколько это – слишком долго».

– Надо выждать, пока меня перестанут подозревать, а потом я устрою тебе побег...

«Да, это тоже бы всех устроило – если бы ты вернулся сумасшедшим. Какой спрос с безумца, какой суд над ним? А я... о, какой заботливой, какой терпеливой супругой стала бы я для несчастного больного...»

– Не теряй надежды, алмаз мой. Я еще приду с хорошими вестями. Я люблю тебя.

«О да, я не лгу. Я люблю тебя. Самый страшный удар – тот, который наносит любовь. От него нет спасения...»

* * *

Ларш издали увидел, как открывается калитка, выпуская наружу изящную фигурку в голубом платье и отороченной мехом накидке.

Наверняка в зверинце всё в порядке. Но он всё же зайдет и убедится, что тигр в клетке.

У всех свои резоны для того, чтобы зверь оставался за решеткой. У короля, у дяди, у Клана Лебедя... наверняка и у женщины, что неспешно идет сейчас навстречу.

Но у Ларша есть и свои соображения. Своя месть.

Дождливая ночь... Условный стук когтистой лапы по ставням...

Да, изменник в десятке – это ужасно. Останься мерзавец жив, Ларш бы его выгнал.

Но разве забудешь первые дни в страже, когда опытный «краб» учил желторотого новичка тонкостям службы? Разве уйдет из памяти прошлогодний бой в пещере контрабандистов, где дрались бок о бок, прикрывая друг друга?

Да и потом, уже в особом десятке... есть что вспомнить, есть!

Пусть продажная шкура, а всё равно «лис». Свой. Ларш никому не даст безнаказанно убить своего. По закону, не по закону, а убийца пожалеет, что разинул пасть на особый десяток!..

Женщина тем временем поравнялась с Ларшем. Он учтиво и холодно поклонился ей и получил в ответ такой же холодный кивок.

Каждый пошел своей дорогой. Они не обменялись ни словом – а зачем? Им нечего было сказать друг другу.

Но думали оба об одном и том же.

О предательстве.

КОНЕЦ

Оглавление

Пролог

1 (1)

1 (2)

1 (3)

1 (4)

1 (5)

1 (6)

1 (7)

2 (1)

2 (2)

2 (3)

2 (4)

3 (1)

3 (2)

4 (1)

4 (2)

4 (3)

5 (1)

5 (2)

6 (1)

6 (2)

6 (3)

6 (4)

6 (5)

Эпилог (1)

Эпилог (2)