На задворках чужого разума [Ника Митина] (fb2) читать онлайн

Ника Митина На задворках чужого разума

Часть 1. Погружение

Глава 1. Приятно познакомиться

Врач

Я бросил беглый взгляд на электронные часы, стоявшие возле лампы на самом краю своего рабочего стола. Пять минут до прихода очередной пациентки. В ожидании я открыл ежедневник и задумчиво просмотрел таблицу записей на ближайшие дни. Что и говорить, мне удалось многого добиться – почти все «окна» уже были забиты: большая часть из них – это, конечно, клиенты моей частной практики, но есть и несколько пациентов, которых мне подкинул благотворительный фонд – с ним я сотрудничаю уже довольно продолжительное время. Представители этой организации связались со мной после серии моих появлений в довольно рейтинговых шоу и предложили стать частью их очередного проекта – проводить психотерапию с малоимущими людьми, которым требуется помощь такого рода.

Да, пожалуй, мою жизнь, да и карьеру, вполне можно было бы назвать состоявшейся. Комментарии и интервью для СМИ сделали меня медийной личностью, пациентов я выбирал себе сам – если кто-то из потенциальных клиентов меня настораживал или чем-то вызывал подозрение, то в крайне вежливой форме я объяснял им, что не смогу их вести. Да, конечно, понимаю вас, но ваша проблема – не совсем мой профиль. Подобный случай не совсем входит в картину моих профессиональных интересов, но я с удовольствием порекомендую вам специалиста, который рад будет этим заняться. Да, я вполне мог выбирать для себя только те случаи, которые вызывали у меня неподдельный научный интерес – мое финансовое положение и «подушка безопасности» позволяли заниматься тем, чем я захочу. При договоренности с фондом я тоже очертил круг расстройств, с которыми был бы готов работать, тем более, что для этой работы я выделил всего несколько часов в неделю. Никто не был против – конечно, никаких проблем. Мы понимаем, вы человек занятой. К тому же мы уже договорились с рядом таких же известных специалистов, так что особых проблем в распределении пациентов между коллегами мы не видим. Да, приятно, когда ценят твое время и твой профессионализм.

Все в моей жизни стабильно и радостно. Но есть одна тайна, которая могла бы разрушить весь этот годами выстраиваемый и такой надежный механизм. Впрочем, посвящен в нее лишь я один – а потому едва ли кто-то когда-то сможет мне навредить. Да, это не представляется быть возможным. А потому нет ни единой причины для малейшей тревоги.

Девушка Н.

Я яростно засигналила стоящим впереди меня автомобилям. Я знала, что это абсолютно бесполезно – мы стояли в дикой пробке уже не первый час, и едва ли противный и безжалостный звук клаксона мог бы что-то изменить. Однако мои нервы уже не выдерживали: мне хотелось выругаться матом, заорать, взять биту и расколотить чьи-нибудь стекла – ну, хотя бы, вон той омерзительной девки с наращенными, как у коровы, ресницами, из БМВ в соседней полосе.

Она была из тех, кого принято называть емким словом автоледи – понятием, которое я терпеть не могу из-за нескрываемого в коннотации сексизма и налета презрения к женщинам за рулем, но впрочем, не стану отрицать, есть у нас категория девиц и баб неимоверной тупости, которым это обозначение как нельзя к лицу. А о тупости девушки из соседнего ряда, как по мне, говорило буквально все: не отягощенный интеллектом (зато сильно отягощенный ресницами-гусеницами) взгляд, опасно острые и длинные ногти (хотя это слабо сказано, я бы, скорее, назвала это когтями хищного зверя) багрово-красного цвета, губы-вареники и в целом некий флер вырождения на лице. Когда я лишь кидала взгляд направо, мое нутро буквально начинало источать яд, все бурлило и кипело, хотя, признаться, я сама не могла внятно объяснить почему. Однако же подобное чувство агрессии, раздражения и неприятия всех и вся вокруг сопровождало меня уже довольно продолжительное время.

Я попыталась отвлечься, несколько раз глубоко вдохнула, это помогло на пару минут, но потом раздражение вернулось и начало разгораться. Я стала прокручивать в голове все текущие проблемы: завтра мне нужно очень рано встать, так как я должна буду встретить в аэропорту важных партнеров компании, в которой работаю – эта организация занимается разработкой различного софта, а я являюсь помощником руководителя, и в мои обязанности входит взаимодействие с очень большим количеством людей. Так что завтра на мне встреча гостей. После аэропорта мне предстоит проводить их в гостиницу, проследить, чтобы они успешно заселились, а потом доставить на мега-важное совещание. И хотя времени было еще много, едва проснувшись сегодня утром, я завела на завтра будильник ровно на 3:50 и постоянно проговаривала про себя порядок действий, которые мне нужно будет совершить.

При каждом повторном прокручивании этих мыслей я все больше взвинчивалась, необъяснимая тревога распирала изнутри грудную клетку, и мне казалось, что если я не выдохну, то просто подорвусь. Сердце било в набат, и это слишком уж учащенное сердцебиение вызывало крайне неприятные ощущения, отчего я раздражалась еще сильнее.

Господи, да сколько же можно тут стоять! Семь вечера. Мне ведь по сути просыпаться уже совсем скоро. Я снова яростно засигналила, вкладывая в омерзительный звук весь свой непонятно откуда взявший гнев.

Девушка М.

Итак, у меня есть 500 рублей. Надо так много, так много всего надо. Даже не знаю. Чему бы отдать приоритет. Так много надо, даже мысли путаются. Нужно собраться. Что ж. Главное ведь еда, так? Может, крупу какую. Пачку возьму, так и надолго довольно уже хватит, на неделю можно растянуть уж точно. Хлеб… Да, наверное, хлеб. А дальше там посмотрим. Лучше бы все не тратить, пусть бы осталось что-то. Я вышла из дома. В тонком плаще в октябре было уже холодно. На секунду я застыла. Перед глазами все плыло. Потрясла головой, поплотнее запахнула плащ. Дошла кое-как до магазина. Встала перед полками. Так, цены, цены. Схватила упаковку гречки и батон нарезного. Попыталась сложить в уме цифры, не получалось. Сумма постоянно ускользала. Никак. Ладно. Вроде же мало взяла, ну точно не больше той суммы, что у меня есть. Не может быть, чтоб вышло больше. Перед кассой сильно нервничала. Нет, все нормально. Пронесло, хватило. Вне себя от внезапно нахлынувшего облегчения заспешила домой. Дверь открыла мать. Я отчего-то неловко, бочком протиснулась внутрь.

– Где продукты-то? – подкашливая, спросила она.

– Продукты… – эхом откликнулась я. Больше ничего сказать не получалось. Отчего-то собрать мысли было очень тяжело и даже в какой-то мере лениво. Я вроде понимала слова, которые мне говорят, но собираться во внятную мысль они никак не хотели.

– Продукты. Ты же ходила за чем? – спросила мать, и она странно как-то при этом смотрела. Продукты, продукты. Да, я же была только что в магазине. Я оглядела свои руки. В них ничего не было. В недоумении я машинально сунула их в карманы. Денег не было тоже. Хотя я точно помнила – я же потратила не все.

– Я их забыла, – медленно вышли слова из моего рта.

– Опять, – мрачно констатировала мать.

Опять? Ну да, такое уже было. Вот только вчера. И я ведь это помню. Да что же это.

Глава 2. Что с вами не так?

Девушка Н.

Наконец-то. Трясущимися от злости руками я закрыла машину и нажала на кнопку брелока сигнализации. Полдевятого. Итак, сейчас я в магазин, потом домой, там сразу все разложу в холодильник и по шкафчикам, разденусь, приму душ. Это где-то минут 40. Что ж, тогда минут 20 можно будет потратить на чай и просмотр какой-нибудь фигни с мужем, а потом сразу спать.

Торопясь, я влетела в магазин, быстро покидала все необходимое в корзину и вышла к кассе. Черт бы побрал, работает опять только одна, а передо мной шесть человек. Минута. Пять. Восемь. Какая-то старуха долго копошится в кошельке в поисках мелочи. Я начинаю нетерпеливо притопывать ногой – время расходуется не по плану. Следующий покупатель. При оплате завис терминал. Я начинаю дергаться сильнее. Да откройте чертову вторую, третью, десятую кассу, хочется закричать мне.

Картина явственно рисуется у меня в мозгу: вот я начинаю заводиться и скандалить. Медлительная надменная кассирша не торопясь проплывает к рабочему месту и гундит что-то про порядок очереди. Я взрываюсь, начинаю орать, что не могу больше ждать и это невозможно, раскидываю всякие мелочи с прилавка по полу и разбиваю акционный товар. Смазливые подростки, пришедшие за очередным новомодным в их среде энергетиком, начинают снимать меня на видео. Ролик утекает в сеть. Меня узнают на улице, увольняют с работы, показывают в новостях в сводке о городских сумасшедших. Да уж, отличная картинка, ничего не скажешь. Только страх, что подобный сценарий может воплотиться в жизнь, сдерживает меня от того, чтобы прилюдно излить свою агрессию.

Мысленно я посылаю проклятие всем и каждому вокруг, но внешне стараюсь проявлять раздражение минимально. Время течет мучительно медленно, но всему, к счастью, приходит конец. Чертыхаясь про себя, я бегу к подъезду, вызываю лифт – и наконец-то я дома! Входя в квартиру и устало захлопнув за собой дверь, я швырнула ключи на столик в прихожей. Связка шлепнулась мимо, на коврик с уличной обувью. Не выдержав всех этих идиотских, но очень досадных мелких неприятностей, я разразилась грязной руганью. На шум из комнаты высунулась голова моего мужа.

– Что случилось? – спросил он, осторожно оглядывая меня. Почему-то этот вопрос вызвал у меня новый прилив раздражения, и я довольно агрессивно ответила:

– Ключи долбанные упали, сам что ли не видишь.

– Понятно, – сдержанно ответил муж, продолжая сверлить меня взглядом. Я разулась, сняла куртку, кончиками пальцев подцепила ключи и пошла споласкивать их мыльной водой: заступать на коврик для уличной обуви было табу, так как он грязный. Ронять что-либо тоже было табу – даже и в первую очередь для меня. От нарушения мною же установленного правила меня внутри просто распирало от злости, но я выполнила свое же предписание аккуратно и дотошно – и все это время за мной молчаливо наблюдал муж.

– Чего тебе? – окрысилась я, но он только качнул головой. Продолжая вполголоса чертыхаться, я разделась и прошлепала в душ. Лишь когда мне на голову обрушился мощный поток горячей воды, сжатая пружина внутри меня чуть-чуть ослабла. Я только начала понемногу расслабляться, как откуда ни возьмись вновь возникла необъяснимая тревога – удовольствие от душа улетучилось, я спешно намылилась, смыла с себя пену и вышла. Вытерлась, надела домашнюю пижаму и вышла из ванной.

Муж, демонстративно повернувшись ко мне спиной, втыкал в телефон. Наверное, зря я рассчитывала на приятный остаток вечера под телек. Надо сказать, со второй половиной отношения у меня уже давно натянутые. В глубине души я точно знаю, почему, но я не хочу в этом признаваться даже себе. Слишком больно. Ну и ладно, значит, пораньше лягу спать. Я бросила взгляд на часы. 21:32. Ну что же, я могу поспать больше пяти часов. Закрыв глаза, я попыталась заставить себя спать. Но тревога внутри подкатывала куда-то к горлу, и у меня не получалось. Прошел час. Два. Пришел муж, улегся рядом. Засопел. Быстро заснул как, мне бы так. Три часа. Спать осталось совсем ничего, я начала злиться сама на себя, ведь буду себя просто отвратительно чувствовать. И только когда до пробуждения мне оставалось полтора часа, мой измученный организм наконец-то отрубился. В назначенное время я вскочила от звука будильника и отключила его. Глянула за окно – там была такая же черная и пугающая темнота, как и у меня в душе.

Девушка М.

– Эй! Я к тебе обращаюсь! – до меня долетали, как из-за очень толстого одеяла, раздраженные слова матери. Я медленно повернула голову в сторону доносившихся звуков. С трудом получилось сконцентрироваться на словах.

– Совсем идиоткой стала, – вконец обозлившись, распалилась мать. Я испустила очень долгий выдох. В последнее время я стала очень рассеянной. Не так давно меня снова выгнали с работы, а может, уже давно, у меня появились проблемы с восприятием времени. Вот вскоре после этого я стала – странной что ли. Появились провалы в памяти. Я уже несколько раз забывала покупки в магазине, но разве я виновата? Бог видит, я это делала не специально. Но со мной что-то происходило, но в то же время это что-то ускользало от меня. И я не могла понять, что не так.

– Нет, это просто невозможно! – мать уже практически выла. Я поняла, что опять отключилась на несколько секунд от происходящего. Я несколько раз лениво моргнула. Было так неохота выслушивать очередные упреки. И так нехорошо.

– Ты слышишь, что я говорю? Так больше нельзя, тебе надо к врачу, – раздраженно говорила мать.

– К врачу, – гулким эхом повторила я. К какому врачу?

– У тебя крыша едет. Надо что-то делать, – продолжила мать, но тут же отвлеклась на ток-шоу по телевизору, которое возобновилось после рекламы. Там какой-то умный дядька что-то вещал про проблемы сумасшедших. Мне лень было слушать. Я была целиком в себе.

– Вот бы нам к нему, – донесся до меня голос матери.

– А? Ты мне? – рассеянно спросила я. Она только вздохнула и потянулась за листом бумаги – зачем-то ей понадобилось записать цифры, возникшие на экране.

Врач

Сегодня по расписанию у меня был день, посвященный работе с фондом. Я пришел в их офис и зашел в небольшое помещение, которое мне предоставляли для работы с подопечными организации. Оно выглядело куда более скромно, чем мой личный кабинет: простой, самый дешевый стол из популярного шведского магазина, к нему подходящий по стилю и цвету стул. Старенький и часто перегревающийся ноутбук – на нем я сохранял статистическую информацию о количестве пациентов фонда, которых консультировал, а также о частоте их посещений.

Рядом с ноутбуком лежали несколько чистых листочков А4 и пара пластиковых ручек. В моем личном кабинете у меня есть хорошо спрятанный сейф, в котором я храню рецептурные бланки, здесь же оставлять их в безопасности негде, поэтому их, а также печати я приношу с собой, чтобы иметь возможность выписать нужные лекарства страждущим.

Напротив моего стола расположилось скромненькое, но вполне удобное креслице, обитое мягкой тканью. В целом, мне кажется, обстановка была не вполне удобная для открытых бесед, несколько напоминала казенную и не способствовала полноценному расслаблению пациентов. Я уже поделился своими мыслями на этот счет с сотрудниками фонда, и они обещали подумать, из каких средств можно поменять мебель. А может быть, и вовсе получится привлечь для этого какого-нибудь спонсора – производителя, либо крупного магазина мебели.

Сегодня я провел две консультации, после чего ко мне постучался один из секретарей. Я оторвал взгляд от ежедневника и вопросительно посмотрел на него.

– Пока в приемах перерыв, но пришла женщина, хочет, чтобы наш фонд взялся вести ее дочь. И конкретно – вы. По краткой информации похоже, что пациентка входит в зону ваших интересов. Поговорите с ней?

– Почему нет, – я пожал плечами. В конце концов, не зря же я здесь сижу. Секретарь кивнул и скрылся по ту сторону двери. Вскоре раздался стук – не дожидаясь ответа, в кабинет опасливо протиснулась женщина средних лет, но при этом, судя по ее виду, явно не очень следившая за собой – об этом говорили сальные, неухоженные волосы, помада кирпично-красного оттенка, которая лишь подчеркивала довольно грубые черты лица посетительницы, и обломанные, не очень чистые ногти на руках. Я поприветствовал ее кивком головы и жестом указал на кресло перед собой. Незнакомка уселась и с ходу начала.

– Я вас в передаче недавно видела. Вы говорили, что сотрудничаете с фондом, помощь бесплатно оказываете. Дочь бы мою кто-то посмотрел, – последнюю фразу собеседница произнесла как-то неуверенно.

– Чем вас беспокоит дочь? – вежливо спросил я.

– Она не от мира сего стала. Забывает все. Несколько раз приходила из магазина без денег и продуктов – там все оставляла. Хорошо хоть камеры сейчас везде, потом вместе возвращались, доказывали, что наше оставлено. Говорю с ней – а она как будто не здесь, отзывается не сразу, да и будто не понимает, что я говорю, – гостья вела рассказ долго, перечисляя тревожные симптомы в поведении дочери. Вот оно! То, что мне надо в данный период времени для моего эксперимента. Но подробности обдумаю позже, сейчас не время. Я жестом прервал поток фраз и сказал:

– Ну что же, у меня, кажется, есть свободные места. Пойдемте, подумаем вместе с администраторами, на какой день можно назначить вам прием. Обязательно приводите дочь – конечно, с ваших слов делать выводы еще очень рано, но боюсь, что ситуация может быть серьезной.

Девушка Н.

Две недели выдались просто адскими. Было несколько крупных конференций с зарубежными гостями, что означало – невероятно ранние подъемы, встречи партнеров в аэропортах, а еще ужасное, просто невозможное нервное напряжение. Сегодня день тоже выдался не из лучших. Раз пятнадцать я выходила в туалет помыть руки – меня это немного успокаивало. Я уже рассчитывала вскоре закончить и валить домой, но тут босс вручил мне в руки папку с каким-то важным контрактом и велел срочно заехать в отель к одному из откомандированных в столицу региональных сотрудников – этот остолоп забыл поставить во время совещания подпись на одной из страниц, а завтра рано утром ему вылетать. Я выразила свое недовольство, но отправилась по указанному адресу. Так как мужик был не гостем, а просто служащим одного из наших филиалов, то его проживание оплачивал, собственно, сам филиал, так что гостиница, где он проживал, была средняя – это еще, мягко говоря.

Я спокойно прошла к лифтам – никто даже не поинтересовался, куда я иду. Нажала кнопку нужного этажа и быстро прошла в нужное мне крыло. Довольно скоро отыскала номер мужчины и постучалась. Никто не открывал. В нетерпении стала отстукивать ногой по полу. Еще несколько раз интенсивно постучала – результат нулевой. В раздражении я стала дергать ручку двери, неожиданно та открылась – надо же, в этой шараге даже не электронные ключи, а хозяин, видимо, забыл запереться изнутри.

Я осторожно переступила порог. В нос ударила омерзительная вонь, и я машинально натянула ворот куртки на нос. Я позвала жильца по имени, никто мне не ответил. Решив пройти чуть дальше, я переступила порог комнаты и встала, как вкопанная. Мужчина лежал рядом с кроватью в луже рвоты – кажется, собственной. Я облокотилась на косяк, как тут тело внезапно вздрогнуло – открыло налитый краснотой глаз, вперившийся прямо в меня, и вдруг свирепо зарычало.

Тут же в моей голове возникли картинки из прошлого, меня начало мелко-мелко колотить, а в ушах зазвенело. Лоб мгновенно покрылся испариной, а сердцебиение ощущалось в самом горле. Тело швырнуло в меня валяющуюся рядом бутылку из-под какого-то горячительного, только я не смогла понять – было ли это сейчас, или это мое прошлое снова достало меня – даже здесь, в настоящем. Я уронила папку с документами и начала бег – опять этот вечный бег, но Боже, куда же я все-таки бегу?

Глава 3. Анамнез

Психопат

Я не испытывал эмпатии к людям с самого детства. Сначала я сам этого не осознавал: как все дети, я подражал взрослым, своим родным. В том числе, их проявлениям чувств. Но пришло время, и я понял: я имитирую эти чувства, но я их на самом деле вовсе не испытываю. Однако, имея весьма острый ум, даже в детстве на уровне какого-то подсознания я сразу догадался, что обнародовать обнаруженный факт не стоит. Подтверждение этой мысли я получил после одного досадного прокола, о котором не люблю вспоминать. Но неприятная ситуация научила меня не открываться окружающим.

Я не испытывал никакой приязни ни к кому, но со временем я стал превосходно разбираться в механизмах возникновения и развития чувств. Я умело их изображал, а также я мастерски начал манипулировать другими, пользуясь их слабостями. Ведь чувства – ни что иное как слабость.

С каждым новым годом другие стали вызывать во мне не просто индифферентность. Презрение – вот что я чувствовал по отношению ко всем вокруг. Глупые люди, страдающие от глупых надуманных проблем. Но как мне это было на руку и как помогло в жизни! Как просто управлять безвольными марионетками, которые постоянно готовы пустить слезу или размазаться из-за абсолютно не существующих и выдуманных трудностей. Смешно, но именно эти бесхребетные существа сами позволили мне построить сытую и размеренную жизнь. Впрочем, как и всем остальным, кто понял жизнь. Миром могут властвовать лишь бесчувственные.

Но еще задолго до того, как эти слюнтяи невольно помогли мне стать тем, кем я стал, у меня появился новый интерес. Меня невольно будоражила мысль: что будет, если по моей вине кого-то из этих людишек не станет? Однако физическая расправа никак меня не привлекала. Это грубо, это пошло. Нет, я придумал кое-что другое. Нечто более леденящее душу.

Соблазн появился у меня лет в пятнадцать, а с ним и идея. И первой жертвой стала безумно влюбленная в меня девушка. Поначалу я ей подыграл, ответил на ее неловкие попытки объясниться и быть рядом. Я говорил то, что она хотела услышать от меня, а сам смеялся. Как же я смеялся внутри себя! Она была счастлива, но недолго. А через не самый долгий промежуток времени ее не стало совсем.

Девушка Н.

Я сидела на полу в каком-то закутке, а перед глазами у меня пробегали отрывки из памяти, которые я пыталась прогнать вон, закопать, выбросить – что угодно, лишь бы никогда снова не возвращаться к этому. Долгое время у меня получалось отлично, но теперь прошлое вырвалось наружу и не отпускало меня.

…Мне восемь, и в меня летит табуретка, которую в белой горячке швырнул отчим. Я уворачиваюсь, но кончик деревянной ножки все равно по касательной проходит по руке, и на ней остается заноза – табуретка старая, самодельная, не доведенная до ума. Я плачу, бегу к входной двери, распахиваю ее и выскакиваю в подъезд, а оттуда – на мороз, в одном лишь только домашнем платьице.

…Мне одиннадцать. У меня день рождения, и я надела свою лучшую праздничную блузку, а к ней – юбку в складочку. Я жду друзей и молю Бога, чтобы хоть раз в жизни все прошло нормально. Вечер – такая сборная солянка, вместе и мои приятели, и их родители. Все идет нормально, я даже чувствую себя счастливой, но в разгар невероятного, по моим детским представлениям, пиршества, отчим напивается и внезапно начинает грязно ругаться. Как апофеоз – он возвращается из туалета, забыв надеть штаны. И нижнее белье. Такого позора я никогда больше в жизни не испытывала. Дети – жестоки, в подростковый период особенно. Кажется, после этого я растеряла всех своих немногочисленных друзей.

…Мне семнадцать. Дождавшись, пока отчим накидается до отключки, я беру заранее собранную сумку со своими весьма скромными пожитками и выскальзываю в раннее-раннее утро. Я говорю себе – я не вернусь больше никогда, я ни за что больше не переступлю этот порог.

…Мне девятнадцать. И данное самой себе слово приходится нарушить. С трудом мои контакты разыскала бывшая соседка и настоятельно попросила приехать – отчим перестал выходить из квартиры, а по этажу распространялся ужасный запах. Я говорила, что меня ничего больше не связывает с тем местом, но она начала меня стыдить, и внезапно во мне разгорелось невероятное чувство вины. И я приехала. Отперла дверь ключом, который почему-то так и не смогла выбросить, вошла внутрь, а по пятам за мной шел вызванный той же соседкой участковый.

Перед дверью в комнату отчима я закрыла глаза и несколько раз глубоко вдохнула, чуть не скончавшись от омерзительной вони. Я так не хотела переступать порог и открывать веки, но я это сделала. Перед моим взором было раздутое тело полуголого отчима, который лежал в луже собственной рвоты. Эта картина была настолько омерзительна, что поверьте, я никогда не хотела бы видеть ее вновь.

Но вот сейчас в моем настоящем спустя уже лет восемь после этого она возникла как наяву и никак не хотела исчезать. Я рыдала, я просила – не знаю даже, кого – чтобы это прошло. Но это никак не проходило. Вокруг бродили люди, мне что-то говорили, но я не слышала – в ушах стоял гул, как и в тот день, уже много, по моим меркам, лет назад.

Девушка М.

Мать куда-то ушла. Я посидела некоторое время на диване. Потом решила приготовить к ее приходу обед – и так все время орет на меня, хоть немного подмажусь к ней. Вытащила из холодильника продукты и приступила. Периодически я немного залипала и отвлекалась.

Наверное, именно поэтому пока занималась делами, потеряла счет времени. Тут пришла мать. Скинула с себя куртку и зарулила в кухню.

– Я обед сделала, – ровным тоном сообщила я.

– Запах странный, – вместо благодарности мать сморщилась. Подошла к плите, открыла кастрюлю. И встала, как вкопанная.

– Что готовила-то? – отмерев, спросила мать.

– Суп, – безмятежно ответила я.

– Суп… Да тут плавают хлопья овсянки, неочищенная луковица и полусырое мясо, – сдавленно произнесла она. Некоторое время нерешительно переминалась с ноги на ногу и сказала:

– Я записала тебя к врачу. К хорошему. На следующей неделе пойдем.

– Ага, – индифферентно ответила я. Мне было неинтересно. Надо же, напортачила с супом, как же так. Я пожала плечами и ушла в комнату. И тут это впервые началось. Я услышала голос. Он звал меня и что-то шептал. Я пока не могла разобрать, что шепчет мне голос, но от этого шепота по всему телу шли мурашки.

Психопат

Мы встречались всего восемь месяцев. Через два месяца я начал то, что задумал. Я внезапно исчезал. На несколько дней, иногда даже на неделю. Она звонила, звонила безостановочно. Когда я появлялся, она плакала и кричала, что так нельзя. Я приводил железобетонные доводы, мол, она не права – и в итоге она сама начинала верить, что закатила истерику на пустом месте. О ссорах я мастерски рассказывал общим знакомым: сокрушенно говорил, что моя девушка очень ревнивая и несдержанная.

При этом я продолжал намеренно доводить ее до точки кипения, а когда ее гнев вырывался наружу, я умудрялся обернуть его на нее же. Все вокруг – даже она сама! – стали принимать ее за истеричку и неврастеничку. Самое смешное – так вскоре стали думать и ее родители, и они даже просили меня о помощи. Побудь с ней рядом, наставь на путь истинный. С жаром пятнадцатилетнего влюбленного я уверял их, что всегда буду рядом с ней, ведь не смогу без нее жить. Но, какая ирония, жить не смогла она.

Однажды утром – это был выходной день – я сидел на кухне и пил кофе, наслаждаясь насыщенным вкусом и ароматом напитка. Родителей в этот момент дома не было, так что я мог полноценно посвятить это утреннее время себе. Но мое уединение прервал настойчивый, тревожный звонок. Со мной связался ее отец и сообщил, что она в больнице. Пыталась выброситься из окна, но после падения еще дышала. Я, как подобает любому на моем месте, сорвался в больницу. Там, увидев лица ее родителей, я сразу понял: мой проект увенчался успехом. А ведь в те годы самоубийства были чем-то из ряда вон выходящим, редким явлением. Я испытал ликование, восторг, адреналин, но внешне мое лицо отображало замершую скорбь.

Боже, меня потом еще и жалели. Очень долго жалели – я и из этого почерпнул много полезного. Жалость – прекрасная вещь, люди готовы многое простить и немало дать тем, кого они жалеют. А еще я понял, что причинение такой боли – единственное, что вызывает во мне эмоции. Очень темные, очень дрянные. Но невероятно манящие. Мне нужна была новая жертва.

Глава 4. Перекресток

Девушка Н.

Не знаю, как долго я так просидела. Из закутка, в котором я пряталась, меня вывела уборщица. Провела в какую-то каморку, привела в чувство горячим чаем – в каком-то ступоре я сообщила ей контакты мужа, она позвонила ему, и через час мы уже вместе ехали домой. Всю дорогу я тупо молчала, хотя внутри у меня все бурлило: мне было страшно и больно, скелеты, которые я так долго и упорно пыталась спрятать в шкафу, вывалились оттуда и придавили меня своей тяжестью.

При всем этом мне было дико стыдно: я ведь убежала, так и не выполнив поручений. Того хуже – я оставила папку с документами в номере у этого дегенерата. Я никогда еще так не проваливалась. Очевидно, меня ждут неприятности на работе. Конечно, я обрисую ситуацию по-своему. Скажу, что испугалась угрозы, исходящей от пьяного человека. В конце концов, документы можно будет отправить ему экспресс-почтой, а подписанные вернуть таким же способом обратно. Да, это потеря времени, и меня за это ждет головомойка. Но я уверена, этому типу его выходка обойдется гораздо дороже, могут даже уволить и поставить на его место более ответственного человека. Так что вряд ли для меня разбор полетов будет таким уж страшным.

Но меня больше пугало другое. Моя реакция на ситуацию. Впервые в жизни я потеряла контроль над собой. К тому же при абсолютно посторонних людях – что подумает обо мне та уборщица, которая привела в чувство? Кто еще видел мой приступ – постояльцы, сотрудники? Сохранят ли в тайне или разболтают, и обо мне пойдут слухи? Не радовало и то, что вытаскивать меня пришлось супругу – и так отношения у нас натянуты дальше некуда. Все это угнетало меня, и я ехала домой, боясь произнести хоть слово.

Муж тоже молчал. В абсолютной тишине мы поднялись в квартиру, машинально по очереди сходили в душ и тупо уселись на диване. Молчание угнетало. Наконец, он его нарушил:

– Так больше нельзя. С тобой уже давно просто невозможно жить, а сегодняшний срыв – показатель того, что тебе сносит крышу. С этим нужно что-то делать.

– Что же? – у меня нет сил что-то объяснять. Я никогда не рассказывала мужу подробности о своем детстве, он знал, что эта тема мне неприятна и не расспрашивал, за что я была благодарна. Но у любой медали есть обратная сторона: теперь я не смогу ничего объяснить, он не поймет.

– Я не знаю. Может, позаниматься с профессионалом. Твои истерики невыносимы. Ты портишь жизнь себе и мне. Что-то нужно менять. Твои бесконечные придирки не дают мне жить, а теперь твои тараканы мешают тебе работать. Кстати, может, объяснишь все-таки, из-за чего ты закатила скандал? – поинтересовался муж.

– Это не скандал, – устало отозвалась я. – А впрочем, ты все равно не поймешь.

– Ну что ж, как хочешь. Не пойму – это правда, я очень давно тебя не понимаю. В общем, тебе надо подумать, и очень серьезно, – с этими словами он ушел в другую комнату. Меня внезапно заполнила ярость. Вспышка гнева разгорелась и никак не хотела затухать. Я схватила с журнального столика керамическую кружку и что есть мочи швырнула ее об пол. Ненавижу. Как же я ненавижу свою жизнь.

Психопат

Через некоторое время после ее смерти мне стало скучно. Я начал размышлять, что бы нового придумать, кем бы еще поиграть. В какой-то момент в голове промелькнула мысль, что это, наверное, ненормально, но желания что-то исправлять и идти наперекор своим потребностям у меня не было. Напротив, во мне появился интерес исследователя.

Не только к процессу манипулирования людьми, но и к себе. Я захотел разобраться в том, что отличало меня от остальных. Но не потому что я желал быть на них похожим, ни в коем случае. Как раз наоборот – я должен был стать абсолютно неуязвимым, самым сильным, самым умным.

Самое смешное, что никто и не подозревал, какого демона они вводят в свое окружение. Меня считали чуть ли не идеальным. Хотя, конечно, так на самом деле и есть, но ведь обычные люди не могут в полной мере оценить того, кто над ними возвышается.

Так вот, вернемся к моим пристрастиям. Я начал искать новую жертву. И вышло это довольно легко. Происшествие с первым экземпляром случилось как раз в последний год обучения в школе. Я уехал поступать в столицу, это было разумным и правильным, с какой стороны ни посмотри. Простаки из моего окружения подбадривали меня и одобрительно кивали головой – мол, молодец, не стоит себя хоронить вслед за глупой девочкой с нестабильной психикой.

Не скажу, что поступление было легким, но заявляю откровенно: у меня выдающийся интеллект и хорошая память, с учебой особых трудностей никогда не было, и я поступил. Мне дали место в общежитии, и – о, да! – там-то я и встретил новую жертву. Нас поселили в комнаты по три человека, и с одним из соседей я сдружился. Точнее, это он так думал.

Я всегда общаюсь с людьми максимально вежливо и корректно, а потому многие считают меня доброжелательным и даже дружелюбным. На деле это просто личина, маска. Поначалу я просто думал вести себя сдержанно, так как кто знает, какие знакомства и когда могут понадобиться. Но в процессе общения с моим новым – для краткости все-таки буду называть его другом – я понял, что он отличный кандидат на роль жертвы.

Он был мятущийся, вечно во всем сомневающийся, погрязший в страхах и тревогах нюня и нытик. Ужасы, через которые когда-то прошли члены его семьи, впитались в него с молоком матери. История вообще-то интересная: он был из семьи диссидентов, которых впоследствии реабилитировали, но близкие этих людей знали, почем фунт лиха. Он, разумеется, появился на свет уже позже, когда гайки не были закручены так плотно, но в его окружении царили параноидальные нравы полного недоверия всему и вся. И, развиваясь в такой атмосфере, юноша вырос пугливым, нервным – в общем, с покалеченной с детства психикой и в ожидании появления неких мифических врагов.

По складу личности он подходил просто идеально. Но в этот раз я решил сильно не спешить. В первый раз все получилось как-то спешно, но то была лишь проба пера. Я даже не успел насладиться своим величием, провести тонкую и изящную игру. Но в этот раз я планировал сделать по-другому. Итак, я снова вышел на свою молчаливую охоту.

Врач

Я смотрел на пациентку, которую в рамках благотворительной программы привела ее мать. Та поначалу хотела остаться в кабинете, но я попросил ее выйти. Мы договорились, что она будет сопровождать девушку на приемы, и если появится такая необходимость, я приглашу ее поучаствовать в сеансе. Сейчас же я хотел поговорить с самой страждущей, тем более, ее мать в общих чертах объяснила мне суть дела, и я уже примерно предполагал, что именно передо мной.

Девушка выглядела рассеянно. Она была такой же некрасивой, неухоженной и невзрачной, как и ее мать, разница между ними была лишь в возрасте. Пациентка смотрела какими-то бесцветными и блеклыми глазами в мою сторону, но абсолютно сквозь меня. На вопросы отвечала несколько заторможено, и казалось, ее не интересует вовсе, что происходит вокруг, зачем она здесь, почему ее о чем-то спрашивают: она была вся в себе. Но отвечала послушно.

– Ваша мама говорила мне, что в последнее время у вас проблемы с памятью. Не могли бы вы описать ваши ощущения на этот счет – как проявляются провалы, когда возникают, как вы осознаете, что забыли о чем-то, что чувствуете в этот момент?

– Да, такое стало часто. Я что-то сделаю, а потом оказывается – надо не так, – безмятежно ответила она.

– Например? – мягко уточнил я.

– Забыла, как варить суп. Что класть и когда. Такая гадость вышла, – без особых эмоций сообщила пациентка.

– Вас это обеспокоило?

– Сначала да. Но потом они мне все объяснили, – все так же медленно ответила она. Они? Какие они? Я повторил этот вопрос вслух.

– Они друзья, – тихонько сказала девушка. В ее серых блеклых глазах читалось, что она все еще где-то очень далеко отсюда – скорее всего, она там уже навсегда.

– Какого рода друзья? Как вы с ними общаетесь? – уточнил я.

– Они у меня в голове, – без всякого удивления констатировала пациентка. Что ж, примерно чего-то такого я мог ожидать. Тут она уточнила:

– Сначала мне казалось, он один. Но потом я расслышала – их несколько.

– Эти друзья – что они обычно вам говорят? Как они вас успокоили?

– Они сказали – это все неважно. Важно совсем другое.

– Важно – что?

– Я другая. Я избранная. Какая разница, с чем там не получился суп. У меня есть предназначение.

– И какое же, они сообщили? – поинтересовался я, попутно делая пометку в ежедневнике и протягивая руку за рецептом. Впервые за время нашей беседы ответом мне стало молчание.

Девушка Н.

Я нашла специалиста. Приемы у него стоят недешево, но меня так напугало то, что со мной произошло, что я готова была отдать любые деньги. После того случая я не могла больше спокойно спать: меня мучили кошмары, как только голова касалась подушки, в ней тут же всплывали образы покойного отчима, причем картинка с каждым разом становилась все хуже, чем в реальности, намного более гипертрофированной. Я просыпалась и боялась даже попытаться заснуть снова; ночь стала моим мучением.

Я абсолютно истощилась и за пару недель даже похудела на пять килограммов. Я привыкла к гадкому ощущению, когда сердце бьет в набат в постоянном тревожном предчувствии чего-то страшного. Когда я уже не могла сопротивляться усталости, я проваливалась в беспокойный сон – он ничуть не помогал восполнить силы, наоборот. Мне стало казаться, что жизнь кончилась. Я записалась на первый в жизни прием к врачу-психиатру, я нашла довольно известного специалиста с хорошей репутацией, который лечил не только медикаментозно, но в комплексе с психотерапией.

На встречу я шла, как на заклание. Я знала: мне сейчас придется расковырять уже покрывшуюся коркой болячку, и мне будет плохо. За пять минут до назначенного часа я стояла у кабинета. Вскоре дверь открылась, я увидела человека возрастом, наверное, в районе пятидесяти лет. Он поприветствовал меня кивком головы и жестом пригласил войти внутрь. Лицо его показалось мне вполне располагающим для приватной беседы, и пружина в моей груди немного ослабла. Я зашла в помещение и бегло осмотрелась.

Стол, за ним офисное кресло. На столе компьютер, лампа, часы, ежедневник, несколько ручек – весьма изящных, тонких, я бы подумала, скорее, что они принадлежат женщине, а не мужчине. Поблизости от стола стоят друг напротив друга два удобных кожаных кресла: очевидно, одно для врача, второе – для клиента. Вдоль стены расположен стеллаж с книгами – труды известных психиатров, а также, как я смогла заметить, несколько книг самого владельца кабинета. На другой стене висят копии диплома, каких-то сертификатов и благодарностей.

В целом, обстановка комфортная. Я села на краешек кресла: не люблю разваливаться в незнакомых местах, как у себя дома. Хотя я знаю, что это все специально для наибольшего удобства клиента, но мне так лучше. Врач, взяв со стола ручку и ежедневник, сел напротив меня.

– Я вас слушаю, что привело вас ко мне?

– У меня проблемы, – неуверенно начала я. Как-то глупо все это говорить вслух, мне вдруг на секунду показалось, что я принимаю участие в какой-то абсурдной пьесе, зачем я вообще сюда пришла? Как в плохом кино все происходит. Но врач поощрил меня кивком и заявил:

– Не стесняйтесь, рассказывайте. Излагайте, как получается, дальше я начну уточнять детали, которые будут важны.

– Хорошо, – я набрала побольше воздуха и стала довольно путано рассказывать о случившемся. Аналитик периодически кивал и иногда делал пометки в своем ежедневнике. Когда я замолчала, он начал беседу.

– Эти воспоминания – флешбэки – бывали ли у вас раньше в каких-то стрессовых ситуациях?

– Вроде нет, – неуверенно ответила я, пытаясь припомнить. – Нет, не бывали.

– Вы очень подробно описали некоторые моменты из жизни с вашим отчимом. А какие отношения у вас были с другими родственниками?

– У меня больше никого не было, – с тоской в голосе ответила я. Врач слегка повел бровями и спросил:

– Как вышло, что из родных у вас остался только отчим?

– Ну, – мне было очень нелегко. Я крайне не хотела вспоминать эту часть своей биографии, – мой отец бросил мать еще до моего рождения, он не признал меня. Она вскоре вышла замуж за отчима, тот официально меня удочерил. А потом она умерла, я была совсем маленькой. Несчастный случай, авария. Бабушек-дедушек тоже не было, они умерли до моего появления на свет. И дальше я жила с отчимом. Пока не ушла из дома.

– Как он к вам относился? Он всегда пил?

– Сколько я себя помню, – горько усмехнулась я, – ну то есть он не пил постоянно и беспробудно. Но это, тем не менее, было регулярно. Когда он был трезвым, он все обязанности родителя выполнял. Но я его стеснялась и ненавидела. Потому что он не мог быть нормальным. Он не мог не пить ну хотя бы неделю.

– Он вас обижал в пьяном состоянии? Я имею в виду намеренно – бил ли, было ли в семье насилие – физическое или, может быть, моральное? – спросил аналитик. И в таком духе прошел весь час консультации. Под конец беседы мне было сказано, когда прийти вновь: по словам врача, теперь мне предстояло делать очень кропотливую работу. С его помощью.

Глава 5. Время действовать

Психопат

Я медленно и очень аккуратно нащупывал болезненные точки своего глуповатого приятеля. Со стороны мы были обычные закадычные друзья по университету. Ходили в развлекательные заведения, насколько это было возможно для студентов, готовились к сессиям. Иногда устраивали совместные свидания с девушками. Я не спешил. Я растягивал удовольствие.

Параллельно я, конечно же, обдумывал свое будущее. Удовольствия удовольствиями, но надо как-то закрепляться в городе, и делать это пока я учусь, чтобы потом было проще. Путь я выбрал самый простой – решил найти какую-нибудь одинокую старушку, втереться к ней в доверие и убедить завещать мне квартиру. Оставался один вопрос, где бы найти такой клад. Впрочем, озарение пришло быстро. Я устроился волонтером в организацию, которая как раз помогала одиноким старикам. Помогать стал и я. Порой меня буквально тошнило, когда я оказывался рядом с очередным немощным созданием, за которым должен был ухаживать, но я терпел. У меня был четкий план, и я понимал, ради чего делаю все это.

За свои труды я был вознагражден. Как-то раз меня попросили помочь сухонькой и невероятно древней старушке, которая, к большому моему удивлению, была вполне себе в уме и здравии, но вот физический труд давался ей уже очень сложно. Я вошел в ее квартиру и понял – это то, что надо. Украдкой я навел справки и понял, что она на этом свете абсолютно одна. Всего лишь за пару посещений я очаровал ее окончательно и бесповоротно, и она уже стала просить, чтобы на подмогу ей отправляли именно меня. Я в красках описывал ей свою жизнь, говоря о трудностях и невзгодах, с которыми мне пришлось столкнуться. Рассказал я ей и о своей покойной девушке, естественно, умолчав, что я приложил руку к ее смерти. Бабушка охала и страшно за меня переживала, подбадривала, пыталась, как ей казалось, отвлечь меня от тягостных воспоминаний.

А через некоторое время с помощью юриста она составила завещание. В мою пользу. Все складывалось отлично. Соседи знали меня и начали считать кем-то вроде внука старушки, а я и рад был поддерживать сложившуюся так удачно репутацию. Не гнушался помогать и остальным жильцам дома, чтобы все знали: я несчастный и очень одинокий молодой человек, который так любитлюдей и так добр к окружающим. Свой образ я старательно лепил на протяжении нескольких лет. И когда это мнение окончательно закрепилось, я понял, что здесь пора приступать ко второй части моего плана. Мне уже порядком надоело жить в общежитии с соседями без всякого личного пространства. Пора было поторопить события.

Девушка М.

В последнее время я разговариваю только с ними. Этот врач, к которому меня упорно таскает мать, прописал какие-то таблетки. Они не заглушают голоса. Хотя мать на это надеялась.

Я же убедилась. Ничто не может их заглушить. Я избрана. Это лучшее доказательство. Это то, что они постоянно мне говорят. Они велели ждать указаний, и я жду. Я почти перестала выходить из дома, даже в магазин. Зачем. Все равно по дороге все забуду. Да и вообще зачем эти привычные обряды. Я даже зубы чистить перестала, какое там дело до зубов, если я особенная. Я бы и в душ не ходила, но мать периодически заставляет. Она стала меня раздражать, сильно. И врач этот, кстати, тоже. Но я не буду на них отвлекаться.

Моя жизнь была нелепа и бессмысленна. Я работала на самой непыльной и ненапряжной работе, но даже оттуда меня прогнали. Я была никем. Меня ни разу никто не любил. У меня не было денег. Не было красоты. Не было таланта. Теперь я важна. Все еще увидят. Обязательно увидят.

Девушка Н.

Я снова сидела на приеме у психиатра. Понемногу начинала привыкать. После первого раза мне было очень плохо. Я пришла домой совершенно без сил и очень долго плакала навзрыд. Я так старательно прятала свои воспоминания в недра своей черной души, я хотела сделать вид, что этого не было. Я пыталась обмануть себя и свой разум, пыталась притвориться, что со мной такого не было, я чиста, и этих грязных и беспросветных эпизодов в моей жизни не было. Я отрицала очевидное.

После нескольких сеансов эта буря немного улеглась. И сегодня я решила упомянуть об этом. Я сказала:

– А знаете, после первого посещения мне было очень плохо. Мне пришлось признать, что моя жизнь не такая, какой я всегда хотела ее слепить. Что в ней были те вещи, которые я хотела забыть и даже полностью отрицала их существование.

– А в какой момент вы стали их отрицать? И почему именно так хотели не просто пойти дальше, а именно полностью вычеркнуть эти эпизоды из вашей жизни? – склонив голову, спросил врач. Я помялась, но решила быть честной. В конце концов, помощь нужна мне. Много ли будет толку, если я стану врать – только запутаюсь еще больше и застряну в этой трясине безнадеги.

– Когда мне было лет 10-11 я начала стыдиться отчима. Я начала уже что-то понимать, и мне приходилось краснеть за него. Кроме того, если в детстве еще какие-то друзья у меня были, с каждым годом их становилось все меньше – ведь подростки жестоки, они начали издеваться надо мной. Я перестала подпускать кого-то близко. Мне было очень неприятно дома, и не хотелось переживать все это еще и в школе.

– Вы сказали про 10-11 лет. А до этого момента – как вы относились к отчиму? – поинтересовался аналитик.

– Ну, – я немного смешалась, – когда он напивался, становился неприятным человеком. Я даже постепенно стала понимать, в какие моменты стоит убежать на улицу и как долго нужно гулять, чтобы он не докапывался до меня. Но вообще-то тогда я не испытывала к нему ненависти. Мне было очень обидно в те моменты. Но когда он трезвел, всегда раскаивался. И вел себя… ну, как отец, – вконец стушевавшись, заявила я. Мне показалось, что на лице врача я увидела удовлетворение, но может, просто показалось. Он сказал:

– А теперь давайте вернемся к тем чувствам, что вы испытали после первого сеанса. Что это были за чувства?

– Мне было больно. Я испытывала тревогу, ненависть, страх. И стыд, – последнее слово я сказала очень тихо.

– Чего же вы стыдились?

– Что я его забыла. Что выкинула из памяти, как никчемного и гадкого человека. Который испортил мне всю жизнь.

– Но отчего бы вам стыдиться, если он действительно испортил? – подкинул вопрос врач.

– Потому что все на самом деле не так, – из моего рта вылетела эта фраза, и мне показалось, что она придавила меня мертвым грузом.

Психопат

В ложке – лекарство, в чашке – яд. Древний постулат, который слышали даже школьники. Правда, травить я никого не собирался, вовсе нет. Но я всегда был любознательным и понимал, что некоторые весьма популярные и безрецептурные лекарства могут при определенных условиях ухудшить здоровье человека. Значительно.

А удивит ли кого-то, что старый и немощный человек стал чувствовать себя хуже? Полагаю, нет. Это ведь такой закономерный и естественный процесс. Вот только мне немного надо было его ускорить. Я начал подсыпать моей подопечной некоторые доступные к покупке в обычной аптеке и весьма популярные препараты, которые сильно ухудшали ее самочувствие.

У нее начались довольно сильные боли – то голова, то в груди что-то беспокоит, то отказываются худо-бедно работать и другие части тела. Она мне жаловалась, а я ее утешал и успокаивал, внутренне ликуя. Кстати, жаловалась она многим знакомым – бабушка была довольно разговорчивая, постоянно висела на телефоне, общалась с соседями, главным образом, а еще с другими представителями волонтерской организации, которые приходили к ней до меня.

Когда я встречался с соседками на подъездной лестнице, они шепотом справлялись о здоровье приятельницы, качали удрученно головами и безмолвно вздыхали – мол, близится ее конец. В волонтерском центре, где люди искренне полагали, что я привязался к старушке и переживаю, меня постоянно приятельски-участливо похлопывали по плечу, как бы говоря этим жестом – не унывай, мы с тобой.

Я же вел свою игру. Читал старушке по вечерам Библию, и мы долго беседовали на тему – а есть ли что-то за чертой. А однажды как бы случайно я в разговоре подвел тему под разговор об эвтаназии. В том ключе, что это благо, но оно почему-то во многих странах запрещено, хотя это единственный вариант обрести покой для тяжело больных. Я не мог не заметить, как в процессе беседы в уставших глазах моей собеседницы зажегся какой-то огонек. Я перевел разговор.

Но с того дня неоднократно у нас случались похожие разговоры, где мы рассуждали о том, возможно ли попасть в рай после эвтаназии. Я горячо отстаивал точку зрения, что человек не создан был для страданий, что всевышний милостив и всепрощающ.

Я действительно думаю, что человек не создан для страданий – я уж точно. В остальном же – полагаю, нет ни рая, ни ада, и подобные беседы для меня – пустая софистика. Но для моей подопечной это были беседы утешения. Ей становилось все хуже и хуже, она почти не вставала с кровати, но разум ее был ясен.

И вот однажды я с еще одним волонтером привез ей продуктов, необходимые лекарства – мы принесли несколько коробок круп с запасом, дотащили их до нужного этажа. Я, отдуваясь, открыл дверь – у меня давно был ключ, так как подопечная моя уже ходила с очень большим трудом. На мое приветствие из коридора она не отозвалась. Мы с другим волонтером переглянулись и пошли искать старушку.

Она находилась в кресле на кухне – наверное, ей было трудно добраться туда из спальни самой. С первого взгляда как живая, но тело ее уже остывало. Рядом стояла пустая бутылочка из-под сердечных капель, а подле нее лежала записка. В ней она кратко благодарила меня за то, что скрасил ей последние дни. Напоминание, что квартиру она завещала мне. Уверения, что жизнь ее была прекрасна, но больше боли она не вынесет, и потому ей пора уходить.

Глава 5. Приходите на сеанс

Врач

Эта девушка вновь сидела передо мной, наладить с ней какой-то контакт было довольно трудно, но тем и интересно. Я провел с ней уже несколько сессий и выяснилось, что она страдает слуховыми галлюцинациями, а также бредовыми идеями о своем особом предназначении. Причем она так и не могла ответить на вопрос, в чем оно заключается – по ее словам выходило, что голоса ей заявили: она – мессия, но что именно сокровенного в ее предназначении, пока не объяснили.

Свидетелем того, как некие они, которых она считала друзьями, снова приходят к ней, я уже несколько раз стал лично. Глаза ее в этот момент стекленели, она будто бы отключалась, а когда снова возвращалась в реальность, просила повторить заданный мною вопрос. Я с первого же ее посещения выписал ей ряд медикаментов, кстати, надо бы уточнить у ее матери, принимает ли ее дочь все по предписанию. В процессе бесед с ней я пытался понять, может ли она и ее «предназначение» представлять какую-то угрозу для окружающих. Еще после первой нашей беседы я предупредил ее мать о серьезности психического расстройства. Она долго охала, ахала и просила об одном – лишь бы не госпитализировали.

Пока необходимости такой и не было, ситуацию можно было бы купировать лекарствами, но предугадать, как будет развиваться течение болезни – я же не всемогущий, именно это я сказал ее матери. На данный момент девушка продолжала слышать голоса, кстати, рассказывать о них она стала с неохотой.

Завершив с ней очередную сессию, я решил поговорить с ее матерью. По моему приглашению та зашла в кабинет и, закрыв за собой дверь, с надеждой спросила:

– Ну что? Она близится к излечению? – на это я ответил тяжелым вздохом и сказал:

– В случае подобного расстройства невозможно полностью излечиться, может наступить ремиссия. Но вы должны понимать, что ситуация довольно серьезная, кстати, ваша дочь пьет назначенные препараты?

– Конечно, я внимательно за этим слежу, – заверила меня собеседница.

– Хорошо, пропускать приемы или вообще отказываться от лекарств в ее ситуации ни в коем случае нельзя. Иначе последствия могут быть самые неприятные – как для вас, так и для нее.

Девушка Н.

Вина, чертово чувство вины и стыда! А ведь раньше были только ненависть и отчаяние. Когда я впервые начала это ощущать? Наверное, когда начала полностью понимать, что происходит. Когда у меня стали появляться какие-то осознанные мечты и планы на жизнь, еще в подростковом возрасте.

Я хотела быть своей в коллективе других детей. Я хотела тоже шушукаться по углам с подружками и делиться секретами о том, какой мальчик мне нравится. Хотела ходить к друзьям и звать их в гости к себе, но ни то, ни другое было просто невозможно.

Мои одноклассники мной брезговали. После того самого злопамятного дня рождения я стала посмешищем и изгоем. Даже спустя несколько лет я слышала едкие подколы о том, что в моей квартире принято ходить без штанов после посещения туалета. Даже на уроках я сидела за партой одна. Мне хотелось кричать и плакать, хотелось доказать, что это не так, что я не грязная и не мерзкая, что я обычный подросток, как и все. В итоге я была одинока. Те, с кем я так хотела дружить, от меня отвернулись. А те, кто был бы не против, не подходили мне – они были в основном тоже из семей алкоголиков, но в отличие от меня у них не было желания вырваться, а общаться с будущими копиями моего отчима и связывать свою жизнь с таким сбродом мне не хотелось.

Сброд. Все чаще в своих мыслях отчима и подобных ему я называла этим словом. Я стала запираться в своей комнате. Часами я наводила там чистоту, а потом принимала бесконечные ванные – так хотя бы перед собой я подчеркивала, что я не такая, как полностью забивший на свой внешний вид и опрятность отчим. Я лучше. Я не стану, как он.

Я долго ждала случая убежать. Еще в старших классах я начала подрабатывать при любой возможности и копила деньги. В итоге, когда подходящий момент настал, я ушла. Мне хватило на съем малюсенькой комнатки у, кстати, тоже не особо чистой и не всегда трезвой бабки. Но я ушла, потому что это был мой первый шаг к ответственности за свою жизнь.

Потом было очень трудно. Я училась, но постоянно работала. Спустя время сняла уже квартирку – маленькую такую, но теперь без соседей. Я ликовала. Но одновременно меня терзало чувство вины. Ни разу я не дала знать о себе отчиму. Ни разу не навестила его. Я ненавидела его, хотя знала, что он, несмотря на все его недостатки, считал меня своей дочерью. Он меня полностью обеспечивал: хотя дома он предпочитал проводить время с бутылкой, на работу все годы ходил исправно, зарплату получал, кормил и одевал меня. Никаких излишеств у нас не было, но я никогда не голодала и оборванкой не ходила. В минуты трезвости отчим даже пытался интересоваться моей жизнью, и вот за это я ненавидела еще сильнее.

Позже, уже после его смерти, я узнала, что именно спустя некоторое время после моего побега он сильно сдал. Перестал ходить на работу, перебиваясь небольшими периодическими подработками. Пить стал беспробудно, и в конце концов это завершилось вполне закономерно.

Квартиру после его смерти унаследовала я – у отчима никаких родных кроме меня не было. Я не хотела лишний раз даже заходить туда и поторопилась ее продать. От сделки я получила приличную сумму, которая стала солидным первоначальным взносом на ипотеку – хоть мы и жили в панельке в спальном районе, но в пешей доступности было метро, сам по себе район обжитой и довольно приятный, так что продажа оказалась выгодной. Я приобрела себе квартиру побольше, чем была у нас. Через пару лет я стала очень хорошо зарабатывать и быстро закрыла кредит.

Странно получилось. Человек, которого я так не любила, позволил мне еще в старших классах не нуждаться ни в чем – так, что я смогла скопить на побег. А позже и обеспечил меня жильем. Я не хотела об этом думать, но такие мысли возникали. И изнутри меня жгло чувство вины и стыда.

Потом, мне казалось, я научилась не вспоминать. Но периодически внутри снова словно возникал раскаленный прут, который проворачивался и ворошил все мое нутро, заставляя испытывать страх и тревогу. А потом весь этот ужас вырвался наружу и превратил мою такую стабильную и правильную, выверенную по минутам жизнь в хаос.

Психопат

Все складывалось просто великолепно. Я получил прекрасную трехкомнатную квартиру в центре Москвы и переехал туда из общежития. Квартира была весьма убитая, конечно, но потенциал у нее имелся. Поначалу я просто отмыл все комнаты и не торопясь в течение года переклеивал обои на вариант посвежее. Своей работой я остался удовлетворен, решив, что пока этого хватит. Потом, когда я начну хорошо зарабатывать, я превращу это жилище в идеальное обиталище. Пока же сойдет.

Параллельно я продолжал игру со своим другом. Очень тонко и незаметно я дергал за ниточки, которые все ближе подводили его к краю. Как человек мятущийся и неуверенный в себе, он часто обращался ко мне с советом. Почему-то он так слепо верил в то, что я ему говорил. Даже странно. Его подозрительность порой доходила до паранойи, но мне он доверял. Может, дело было в той спокойной уверенности, которую я излучал. Я никогда не нервничал. Все поводы для нервов создаем мы сами. Это истина, которую я усвоил еще в детстве. Если ты умен, ты не будешь страдать и не будешь нервничать. Все эти эмоциональные всплески для людей нестабильных.

В этот раз мне было интересно, насколько долго я смогу вести игру со своей жертвой. Мы уже близились к завершению учебы, взрослели, но я хотел растянуть свой эксперимент на как можно более долгое время. Тем более, я понимал, что вскоре у меня появится просто огромное поле для поиска и других жертв. Я предвкушал, как буду манипулировать сразу несколькими живыми марионетками одновременно, придумывать для каждой из них свой сценарий, в котором ниточки для них постепенно будут обрываться, пока, наконец, мои жертвы тряпичными куклами не рухнут в бездну.

Однажды в кругу моих так называемых приятелей мы обсуждали тему суицида. Не помню точно, о чем шла речь, но постепенно русло пришло к криминальной составляющей – собеседники с умным видом стали рассуждать о доведении до самоубийства и о том, что это абсолютно точно должно квалифицироваться как преступление, ведь в таких случаях реально собрать доказательства вины.

Я больше слушал, но внутри себя я несдержанно хохотал. Какие же вы глупцы. Какие же глупцы те, кто намеренно преследует жертву, угрожает, применяет такое мощное психологическое насилие, что об этом знают все вокруг. Эти остолопы прилюдно унижают будущих самоубийц, оставляют в качестве улик записки с угрозами – сами себя на блюдечке подают правоохранительным органам.

Нет, это все дилетанты. А вот те, кто знает сущность человека, не попадутся никогда. Никто не докажет причастность другого к смерти индивида, который и сам постоянно ныл, был всем недоволен и вечно ходил с кислой рожей, а потом самоубился. Но, возможно, не всем под силу познать это. Возможно, сверхчеловеком на этой земле являюсь только я. А потому – я в этом абсолютно уверен! – мне не грозит ничего. Никто никогда не узнает. Никогда. Никто.

Девушка Н.

Вот так каждый раз. Каждый сеанс я начинаю чувствовать себя некомфортно. Я думала, что привыкну, но никак не могла – когда я обсуждала детство, отчима, мои проблемы, мне становилось очень гадко – хотелось сорваться и куда-то убежать, но вот досада, мои мысли ведь все равно будут со мной. Я надеялась, что моя терапия с врачом и те медикаменты, который он прописал, мне помогут, но пока что дело шло туго и со скрипом. После срыва в гостинице флешбэки стали моими частыми спутниками, и я была разочарована – я ожидала прогресса после первой же встречи, но его не было.

– Итак, мы остановились на том, что вы испытываете вину и стыд, от того что бросили отчима и ни разу так и не навестили его, – начал психоаналитик.

– Да нет, не бросала, я убежала от того, что ненавидела, – в отчаянии сказала я.

– Называйте, как хотите, – пожал плечами врач. – Но так уж ненавидели?

– То есть? – я как-то даже осеклась на этом вопросе.

– Вы испытываете чувство вины и стыд. Перед тем, кого ненавидели всей душой? Вряд ли, – немного нетерпеливо ответил врач, – Получается, вы его любили? Он ведь заменил вам и отца, и мать по сути.

– Я, – от возмущения у меня перехватило дыхание, – нет! Ну, может быть, в детстве – дети ведь быстро привязываются. А потом, нет. Нет, хотя я не знаю, как это правильно описать. Мне сложно.

– Что ж, пока оставим это. У меня есть и другой вопрос. Вы делились своими переживаниями с кем-то из друзей, с мужем, может быть?

– Нет, нет, что вы. Я старалась максимально абстрагироваться от прошлого, не иметь ничего общего с теми воспоминаниями.

– Даже с мужем не говорили про свое детство? Вы ему не доверяете?

– Да нет, не в этом дело, – вопрос мне не понравился. И я ведь вроде назвала причину, по которой ни с кем это не обсуждала.

– А в чем же тогда?

– Я просто не хочу это обсуждать. Ни с кем.

– Но для чего тогда нужны близкие? Тот же муж? Просто сосед для разделения бытовых проблем? – мне показалось, что во взгляде врача я прочла издевку. Я вспыхнула.

– Я сама поставила эту стену, я не то что с мужем, я сама с собой эту тему не хотела просто в уме проговорить. Да, наверное, в итоге я оказалась неправа – я испортила жизнь себе, я постоянно чувствую тревогу, я почти на грани развода, потому что это мешает уже всему, что я делаю, в том числе и моим личным отношениям. Но при чем тут мой муж, я ведь сейчас вообще не о нем!

– Конечно. Муж ни при чем, – с легкой иронией ответил мой собеседник. Наша встреча продолжалась еще почти час и напоминала бесконечную пикировку. Под конец разговора врач снисходительно улыбнулся и попросил не обижаться и не воспринимать это как оскорбление – по его словам, это всего лишь часть необходимой мне терапии.

Однако я была выжата, как лимон. Я вышла на холодную улицу, и впервые спустя несколько месяцев занятий подумала: а не сделаю ли я себе хуже? Правильно ли идет лечение и идет ли оно вообще? И что такое, черт возьми, сейчас было?

Девушка М.

Я снова сидела у этого врача. Беседы с ним меня не напрягали, но и не нравились мне. Но не сегодня. Сегодня я получила от него подтверждение, что я действительно являюсь избранной. Я поняла, почему же он так часто спрашивает меня об этих голосах.

Сегодня он снова завел о них разговор. Он задал вопрос, не было ли у меня с голосами новых контактов. Я ответила:

– Они каждый день говорят со мной.

– Что они говорили в последний раз?

– Что скоро мне все объяснят. Что я избрана. Я не как остальные.

– Они пока не сказали о вашем предназначении?

– Нет. Скоро, – повторила я. Тут произошло что-то удивительное. Врач понизил голос и сказал, перейдя на «ты»:

– Тогда тебе открою его я. Я тоже их слышу. Они велели говорить с тобой, но это должно остаться тайной. Непосвященные не должны знать секрет.

– Вы их слышите, – впервые наш разговор вызвал у меня интерес.

– Конечно, – шепотом ответил он, – Ты – мессия, а я твой наставник. Я сообщу тебе, что именно тебе предстоит сделать и когда.

– Я избрана. Я знала, – я интенсивно закивала головой. В мозгу у меня звучало эхо голосов, которые одобрительно подтверждали эту мысль. Я была счастлива.

Психопат

Мы окончили институт и продолжали общаться. Прошло еще пару лет, прежде чем я решил довести замысел до конца: этот проект надо завершить, потому что потом мне могут представиться новые интересные случаи, причем несколько сразу. Но об этом позже.

Мы получили специальность, и признаюсь честно, моему другу она совсем не подходила. Как можно делать то, в чем сам ты терпишь полное фиаско? Это понимал и он сам, кстати, данный факт во многом повлиял на дальнейшее развитие его многолетней депрессии и тревожности.

Я незримым духом участвовал во всем, что с ним происходило. Следил за его личной жизнью, поспособствовал тому, чтобы она развалилась, едва начавшись. Его бывшая супруга оказалась куда более волевым и сильным человеком, она ушла бы от него и так, но я посодействовал своими «ценными» советами тому, чтобы разрыв был громким и скандальным.

Я рекомендовал ему ограничивать любые порывы жены, приводя довольно веские аргументы. Я вливал ему в голову мысль, что супруга – лишь продолжение мужа, она не должна быть ни индивидуальной, ни самостоятельной. Так как его вторая половина была кардинально противоположным описанному мною типажом, после наших бесед взвинченный приятель затевал ссору, отношения портились. Дальше я участливо его выслушивал, и однажды посоветовал – ни больше, ни меньше – начать наказывать супругу. Материально, морально. Но не физически, нет. К чему-то незаконному я, естественно, не призывал.

Кончилось все ожидаемо. Они расстались по-плохому, и она обобрала его до нитки – девица оказалась юридически подкованной, а потому в браке вынудила мужа-растяпу продать старую квартиру и купить новую – но уже в общую собственность. Во время развода он пришел в ужас от одной идеи размена жилплощади, абсолютно не хотел в этом участвовать и в итоге в результате весьма невыгодных для него манипуляций попал в коммуналку, где три соседа из четырех были алкоголиками, а еще один – наркоманом. С работой же у него не ладилось давно, и это было весьма критично в его ситуации.

Он и сам в таких условиях начал выпивать и стремительно опускаться на дно. И однажды я пришел к нему в его убогий клоповник, а он распивал при мне какой-то очередной суррогат и плакался пьяными слезами. Я брезгливо наблюдал за ним некоторое время, а потом начал атаку. Я четко и внятно сказал ему, что он сам во всем виноват, что лишь из-за него самого он превратился в ничтожество. Он громко и совершенно по-бабски зарыдал, после чего я ушел.

И тут у меня неожиданно случился прокол. Я надеялся прийти утром, когда он протрезвеет, снова. Он будет с похмелья, мучимый чувством стыда, а уж там, думал я, подтолкну его к нужным решениям.

Но он умер раньше. После моего ухода он продолжил заливаться жидкостью неизвестного происхождения, которая, как выяснилось позже, содержала метил. Можно ли это считать самоубийством? Я пришел к выводу, что нет. Ведь он пил, не надеясь умереть, нет. Он пил, надеясь, что все забудется, а потом он, как по мановению волшебной палочки, проснется трезвым, а все его проблемы решатся.

Так что произошедшее для себя я квалифицировал как несчастный случай. И это меня злило, потому что впервые я провалился. Может быть, я слишком уж затянул с выполнением своего плана? Стоит об этом подумать.

Но сильно расстраиваться я не стал. Я получил отличную профессию! Мало того, что при определенном упорстве она могла принести неплохой доход, тем более все стремительно менялось, деньги решали все, Россия взяла моду во всем следовать Западу, богатые ее представители уж точно, и я мог бы получить очень хороший доход. Но было и еще кое-что. Моя специальность могла бы подкинуть мне экземпляры для моих опытов. Только вот действовать нужно очень осторожно.

Глава 6. Откроем карты

Девушка Н.

После последнего сеанса мне было очень плохо – настолько, что в голове билась мысль, что покончить со всем этим можно лишь суицидом. Я очень долго плакала, закрывшись в комнате, задернув шторы и погасив свет. Я снова казалось себе грязной замарашкой из низшей касты неприкасаемых – на самом деле такая каста есть в любом обществе.

Но появилось новое чувство. Жалость. Жалость к отчиму. Я ни разу не попыталась ему помочь и хоть как-то отплатить за добро. Я не задумывалась о том, что вообще-то легко могла бы загреметь в приют, и я была бы лишена даже того невысокого старта, который у меня все же был. Я ни разу с сознательного возраста даже слова доброго ему не сказала, а когда его не стало, я решила все возникшие в связи с этим проблемы, но сама даже не пошла на похороны.

И мне снова было дико стыдно. От осознания того, какая я на самом деле тварь, я вновь чувствовала себя грязной. Меня пробивали флешбэки, и я порой с трудом себе напоминала, что это в прошлом, а я здесь. Лечение мне не помогало: врач говорил, что якобы лекарства должны были купировать приступы, но ничего такого не было. Как только в мозгу возникали картинки из прошлого, пульс учащался, выступала испарина, а сердце, казалось, выскочит из груди – так сильно оно заходилось. Сами же воспоминания стали всплывать из памяти регулярно и неконтролируемо – малейшая ассоциация с чем-то из моего травматичного опыта, и перед глазами возникали обрывки прошлого.

Я стала сомневаться в компетентности психиатра. В то же время во мне было внутреннее недоумение: это был действительно признанный специалист, он участвовал в благотворительности, он часто выступал в медиа с заявлениями о недопустимости стигматизации людей, которым требуется помощь такого рода. Он говорил довольно умные вещи и вообще производил впечатление абсолютного профессионала. Везде, кроме наших личных встреч.

Но неужели шарлатана бы стали звать в довольно серьезные программы и проекты? Вот, кстати, прямо сейчас он выступает в очередном ток-шоу, которое я включила фоном во время завтрака. Я сделала погромче и быстро поняла, что ведущие обсуждают с экспертами тему суицида. Вот в очередной раз слово дали моему психоаналитику, который начал рассуждать о том, что проблема эта крайне актуальная, и что многих можно было бы спасти, обратись они вовремя к профессионалу.

– К сожалению, эта проблема для меня не только профессиональная, но и личная. За мою жизнь два очень близких мне человека закончили жизнь самоубийством, и в том числе эти трагедии заставили меня уже потом, во время врачебной практики обратить внимание на пациентов с суицидальными наклонностями, потому что здесь я могу говорить не только как врач, но и как обычный человек – это просто ужасно, когда кто-то из любимых людей решает таким образом закончить свои страдания, и это можно и нужно предотвращать, – с горячностью говорил он.

Но мне почудилось, что на лице его мелькнула тень того превосходства, которое иногда появлялось во время наших с ним бесед. Мне это почему-то очень не понравилось, и сердце забилось быстрее. Тревожная пружина внутри меня снова сжалась.

Психопат

С момента смерти моего друга прошло уже много лет. За этот период у меня было еще несколько жертв – их было мало, потому что я не хотел, чтобы подобные трагедии вокруг одного человека привлекли чье-то внимание и вызвали вопросы. Я действовал аккуратно, умел выжидать момент. Я ведь не какой-то сумасшедший маньяк, который не может совладать со своими пагубными страстями и совершающий ошибки в угоду зависимости. Нет, это не про меня.

Осечек, как с приятелем, у меня больше не случалось, но я все мечтал попробовать манипулировать двумя жертвами одновременно. Я думал, что моя работа это мне позволит, но ждать подходящего случая пришлось очень долго. К этому моменту я уже успел стать очень обеспеченным и весьма уважаемым человеком. И пока не было случая воплотить свою давнюю мечту в жизнь, я занимался другими весьма интересными вещами.

Мой доход позволил мне исполнить другую заветную цель – кардинально изменить дизайн моей квартиры. Она располагалась в историческом центре столицы, и старенький ремонт совсем не шел тому величественному дому, в котором располагалось мое жилье. Я поменял все. Начал с уже давно прогнившей, еще советской проводки. Я нанял специалистов, которые полностью переделали все под мой вкус, а интерьером занимался профессиональный дизайнер. Вместо простеньких фанерных предметов мебели я заказал себе самые дорогие и качественные вещи, выполненные из дуба. На полу стелились пушистые ковры – не то турецкое уродство, которое висело на стенах и болталось на полу у половины семей, а невероятно мягкие и приятные на ощупь покрытия.

На кухне я поставил небольшой гарнитур – я особо не готовлю сам – зато один из первых, наверное, в нашей стране сделал у себя в квартире барную стойку. Я не любитель много выпивать, но я визуал: мне нравится картинка с рядом тщательно отобранных и стильных бутылок на столешнице, а также изящные бокалы, подвешенные над стойкой за ножки. Если иногда я все же решаю вечером употребить бокальчик чего-то крепкого или не очень, я всегда делаю красивую сервировку, чтобы можно было наслаждаться не только вкусом дорогого спиртного, но и видом.

Во всех комнатах у меня висят плазмы, а вот никакие музыкальные системы я покупать не стал: я абсолютно равнодушен к музыке. Зато в одном из помещений я устроил библиотеку и наполнил ее множеством разных книг. Каждый уголок моего дома был для чего-то: для приемов пищи, для чтения, для отдыха с газетой или журналом. И, конечно, спальня – для сна.

Там я поставил огромную кровать, на которой возлежал самый лучший и удобный ортопедический матрас. Белье я использовал только шелковое – какое это приятное ощущение, когда ты ложишься в прохладную постель и соприкасаешься с нежной тканью, которая постепенно нагревается от тепла тела и – в отличие от всяких других материалов – никогда не вызывает никакого раздражения на коже. И все это было только в моем распоряжении.

Семью я заводить не стал. Я мог бы сделать это ради развлечения и играть свою роль отменно – я даже подумывал одно время, что это было бы забавно, но в итоге я не стал разбазаривать на это свое время. Пришлось бы постоянно носить маску, не снимая ее ни на миг, а этого я не хотел. К тому же я пришел к выводу, что глупые люди непосредственно рядом со мной меня бы раздражали, а еще пришлось бы тщательно прятать свои трофеи.

Трофеи. О, это отдельная тема для разговора. Я любил оставлять что-нибудь на память о тех шалостях, которые себе позволял. У меня были трофеи от каждой жертвы. От первой моей девушки у меня остался ее браслет – я попросил убитых горем родителей отдать мне его вроде бы в память о моей любви, на самом деле – в память о моем первом успешном опыте. От старушки мне досталась аж целая квартира, от приятеля я не взял ничего, так как в тот раз я все-таки проиграл. От остальных жертв были мелкие безделушки, для постороннего человека не имевшие никакой ценности. Но получить их мне удалось лишь благодаря своей хитрости, потому что с последующими жертвами тесных связей я не имел – как и доступа к их вещам. Но я позаботился о том, чтобы у меня остались трофеи.

А еще был дневник. Не то что дневник в обычном понимании этого слова. Просто небольшой блокнот в кожаной обложке, где был список. Номер жертвы, ее имя и первая буква фамилии. Дата начала эксперимента и его окончание. И кратко суть «операции»: описание, каким образом я подталкивал жертву к финалу и какие методы использовал для давления.

Дневник и трофеи я хранил в небольшом органайзере, а его – в одном из ящиков прикроватной тумбы. Я не боялся, что кто-то найдет свидетельства моих преступлений: у меня никто не бывал, а намеренно заподозрить меня в чем-то нереально.

Я часто пересматривал свои трофеи и записи в дневнике. Я был уверен, что через некоторое время в списке появятся еще два имени, а даты смерти у них будут рядом. В идеале, конечно, я бы хотел поставить максимально чистый эксперимент и выполнить его филигранно: сделать одну дату финала для обоих экземпляров. Но я все же сомневался, что так получится. Все-таки я не использую физическое устранение.

Но тем сложнее задача. Впрочем, с одной из жертв мне будет совсем легко, в этом я уверен. А вот вторую абсолютно точно надо «разогреть» до нужной кондиции. Впрочем, для такого специалиста, как я, это не станет проблемой. Ведь я знаю все о самых дальних уголках психики. Не зря же я не стал ограничиваться своими экспериментами на уровне дилетанта. Я получил профильное образование, я был внимателен во время практики, я погружался в глубины абсолютно разных личностей и в итоге научился проникать в самую суть любого человека. На свое образование я потратил очень много лет.

Я стал успешным и популярным врачом-психиатром. У меня не было отбоя от пациентов и многим из них я действительно помог, без ложной скромности скажу – спас жизнь. Но вовсе не из великодушия. Во-первых, мне нужна была репутация, чтобы люди ко мне приходили. Во-вторых, это отличный заработок – особенно высоким он стал, когда я заделался врачом частной практики, слава капитализму. В-третьих, я понимал, что случаи суицида среди моих пациентов должны были быть крайне редкими, чтобы их можно было списать на статистику и запущенность случая.

Конечно же, у меня все отлично получалось. Мой расчет полностью оправдался.

Девушка М.

Я была в эйфории. Все внутри меня пело. Он сказал мне, что совсем скоро откроет мне мое предназначение. Голоса уже обозначили ему время, когда он должен это сделать.

Они звучали в моей голове все ярче и говорили – скоро, скоро, скоро. Я не догадывалась, что именно будет скоро. Но это было так торжественно и радостно, что я понимала – что бы мне ни сказали в итоге сделать, у этого будет особый смысл. Его могут не увидеть другие, но это будет принципиально для самого существования мира.

Мать от меня немного отвязалась. Она думает, что я становлюсь нормальной. Я больше не забывала вещи, не готовила невнятную еду. Но на самом деле я просто ничего уже не делала. Я в основном лежала и ела, когда она звала. Она считает, так на меня действуют лекарства. Нет. Просто все вокруг неважно. Потому что я в радостном ожидании. Скоро что-то будет.

Часть 2. Глубина

Глава 1. Все из детства

Сережка

Мне было пятнадцать лет, когда я влюбился в свою будущую жену. Она была моей соседкой по дому – ее квартира находилась в подъезде через один от моего. До подросткового возраста я не обращал на нее внимания, а потом вдруг однажды столкнулся с ней во дворе и внезапно осознал: девушки прекраснее на свете нет.

Она шла по улице, и ее светло-русые, слегка волнистые волосы поблескивали в лучах солнца. Простенькое летнее платьице легкой тканью струилось вокруг стройной фигурки – оно было довольно скромное, ниже колена, полностью открытыми были только руки – тонкие, грациозные, изящные. В этих самых руках она несла продукты из магазина и делала это с таким достоинством, словно бы шла не по обычному спальному району, а на прием к королеве. Лицо ее выражало некоторую задумчивость, но в то же время было таким одухотворенным, таким мечтательным – и это украшало ее неимоверно. На длинных и прямых ногах были босоножки на плоской подошве, и я на некоторое время завис, словно завороженный, глядя, как она неспешно шагает к дому.

Я никак не мог наглядеться на эту прекрасную картину, меня внезапно и мгновенно захлестнули неизведанные до того момента чувства. Наверное, это и есть та самая любовь с первого взгляда. И хотя я и раньше был с этой девушкой знаком, часто пересекался с ней во дворе, но почему-то не замечал. А тут поднял взгляд, присмотрелся – и пропал. В этот момент я понял, что сделаю все, чтобы она вышла за меня замуж.

До этого я ни разу ни за кем не ухаживал: пару раз я целовался с местными девчонками, но это было просто из любопытства, я ни разу не влюблялся. За советом, как покорить даму сердца, я пошел к старенькой бабушке – меня, сколько я себя помню, воспитывала она. Я так никогда и не узнал, что было с моими родителями – бросили ли они меня или умерли, но жил я всегда с бабулей. Как только я пытался поднять эту тему, ба смотрела на меня бесконечно грустными глазами и говорила:

– Сереженька, у нас с тобой есть только мы сами. Не спрашивай, как и почему так вышло. Живем же неплохо, разве не так? – и я соглашался. В итоге я пришел к выводу, что мои родители от меня отказались, как, впрочем, и от бабушки. Ведь стала бы она скрывать, если они были достойными люди? А умерли они или нет, после того как вычеркнули нас из жизни – да важно ли это? Я решил, что нет.

По советам бабушки я начал трепетно ухаживать за соседкой. Цветы, записочки со стихами о любви, надписи с признаниями мелом на асфальте перед ее окнами – я не стеснялся, что о моих чувствах стало известно всему двору. Однако, увы, ее взаимности я в тот момент не добился. Она была старше на два года и отнеслась ко мне по-доброму, но скорее, как к младшему брату. Тогда отношений у нас не случилось, хотя я очень ждал. Но только ей исполнилось восемнадцать, она вышла замуж. Не за меня.

Я пережил удар стойко. Встречался с другими девушками, но они были не для меня. Я быстро с ними расходился, потому что так и не разлюбил ее. Я не навязывался ей, но продолжал следить за ее судьбой. А судьба у нее была печальная. Едва выйдя замуж, она забеременела. Но супруг внезапно понял, что ребенка он не хочет, да и с женитьбой поторопился. Он был редкий подлец – подал на развод и заявил, что если она не сделает аборт, ребенка он не признает. А она была гордая: ушла к родителям и закрыла дверь в прошлое навсегда. Мы снова стали общаться, и она с горечью говорила, что и не будет требовать признания отцовства – мол, такой подонок им с ребенком не нужен. Я готов был прямо в тот момент просить ее руки и умолять быть отцом ее ребенку – но я знал, что еще рано и получу отказ. Нужно было немного подождать. К тому же мне еще не было восемнадцати. И я снова ждал.

Сначала мы полноценно возобновили дружбу. Потом в нашем общении наконец-то появился какой-то флер романтики. Я видел, как она подолгу с нежностью и грустью рассматривала меня, думая, что я не замечаю. Мы становились друг другу все ближе, я понимал, что совсем скоро наши отношения перейдут к тому этапу, которого я так долго ждал. Так и получилось.

А потом случилась беда. Она просто ушла в магазин – дома ее не было буквально минут сорок, и в этот момент в квартире случился страшный пожар. В огне погибли ее еще очень молодые родители. Она осталась без близких и без жилья – и это на последнем месяце беременности. Она была в таком состоянии, словно и сама сгорела там же.

Мы с бабушкой сразу же поселили ее к себе, и с этого момента было все решено. Я сказал ей, что готов быть с ней всегда, что ее ребенок станет моим, что теперь мы – ее семья. Она приняла все это с благодарностью, и начался новый этап в нашей теперь совместной жизни. И хоть к этому привела трагедия и невероятная боль для моей любимой женщины, теперь я был счастлив. Вскоре она родила дочь, которую решено было символично назвать Надеждой. Едва мне исполнилось восемнадцать, мы расписались, а девочку я тут же официально признал своей. Но мое счастье было очень хрупким и скоро разбилось.

Только прошла наша довольно скромная свадьба, как не стало моей бабушки. Она была уже очень пожилым человеком, и я понимал, что когда-то она уйдет. Но она умерла, и вместе с ней куда-то потерялась часть моей души, где я мог хоть немного еще быть ребенком. Мне пришлось быстро повзрослеть, времени на долгое горе у меня не было: нужно было содержать жену и ребенка. Я получал среднее профессиональное образование и одновременно работал по сменам: свободного времени не было совсем, но я не жаловался и не роптал, потому что точно знал, зачем все это.

К тому же вскоре появились хорошие новости: моя любимая снова забеременела, и я робко опять начал верить, что жизнь еще может наладиться. Но лучше бы эта надежда у меня не появлялась. Ровно через неделю после радостного известия я в свой выходной сидел дома и нянчил Наденьку: жена отлучилась, чтобы съездить в женскую консультацию. В автобус, в котором она ехала, врезался в грузовик. Было много пострадавших, но погиб только один пассажир – моя жена.

Я не мог поверить в это. Не хотел смириться с тем, что счастье, которого я так долго ждал, о котором постоянно молил, утекло сквозь пальцы. Вторая потеря за такое короткое время стала для меня фатальной.

Из родных людей осталась только моя дочь – я никогда не называл ее падчерицей, потому что это сухое бесчувственное слово, которое не передает моего отношения к ней. Она – единственная частичка, оставшаяся у меня от последнего близкого мне в этой жизни человека. Я понимал, что должен воспитать и уберечь ее – ради моей любимой женщины, которая ушла, оставив мне ребенка. И хоть я осознавал весь груз ответственности, в тот день я не выдержал и впервые в своей жизни напился до беспамятства.

Александра

Мой сын пугал меня с самого детства. Он никогда не был открыто агрессивным и не отличался в быту какими-то паталогическими склонностями, но даже в самые ранние времена он иногда смотрел таким взглядом, что по моей коже невольно пробегал холодок. В такие моменты я обычно винила себя: я думала, что малыш каким-то нутром чуял, что я не особо-то и была привязана к нему, и после таких ситуаций я удваивала усердие, чтобы стать хорошей матерью.

Я росла в благополучной и крепкой семье, мой муж тоже. Мы оба привыкли к теплым отношениям между родными людьми, а потому собирались создать здоровую атмосферу и в своей новообразованной ячейке общества тоже. Мы поженились сразу после окончания университета, и в первый же год брака я забеременела. В положенный срок родила здорового мальчика и начала его воспитывать. Поначалу младенец не вызвал у меня никаких эмоций. Я думала, что просто надо привыкнуть, но прошло полгода, и я осознала: все манипуляции с ребенком я делаю машинально, я кормлю и пеленаю его, вывожу на прогулку, но радости от этого не испытываю. Более того, до меня дошло, что так теперь будет всю жизнь – мое существование посвящено отныне ему. Эта мысль меня расстроила, но ябыла слишком совестлива и ответственна, чтобы попытаться сбросить свои обязанности на кого-то еще.

Я просто приняла это и продолжила привычный уклад, не испытывая к сыну ни сильных эмоций, ни особой привязанности. Но это не мешало мне должным образом заботиться о нем: ребенок был всегда накормлен, чист, я даже играла с ним по первому его требованию, правда, без особого энтузиазма, а также обнимала и прижимала к себе – потому что так делают все матери, а еще потому что я не хотела, чтобы он почувствовал, понял, что не очень много значит для меня.

Сын меня не раздражал, но на него уходило много сил и времени. Зато когда в гости приезжали родители – мои или мужа – я могла отдохнуть. Они с радостью занимались несколько часов подряд внуком, а я в эти мгновенья ускользала в свою комнату, забиралась с ногами на застеленную пледом кровать и читала книги. В эти моменты я было абсолютно счастлива. И особая их ценность была в том, что выпадали они мне не часто, но потому и эмоции были куда ярче.

Сын – кстати, мы назвали его Андреем – с раннего детства демонстрировал зачатки выдающегося интеллекта. Он развивался не просто по возрасту, но даже явно обгонял среднестатистических детей. Он рано начал ходить и говорить, а еще на удивление очень грамотно для ребенка выражал свои мысли.

Впрочем, это лукавство. Мне кажется, лет с четырех-пяти он вообще старался свои мысли вслух не выражать. Он был молчалив, но как-то зловеще молчалив. Казалось, что в его маленькой кудрявой головке бродят совсем недетские размышления. Иногда я ловила на себе его взгляд, и меня пробирала дрожь. В эти моменты мне казалось, что он меня ненавидит, и мою голову пронзала тревожная мысль – меня раскрыли! Он знает! Знает, что на самом деле я его не люблю!

После этого я начинала усиленно порхать вокруг ребенка, пытаясь загладить вину, которую чувствовала перед ним. Я добросовестно играла в скучные и нелепые для меня игры, водила малыша в парк, покупала ему там сладкую вату и мороженое, пытаясь прогнать из памяти тот зловещий взгляд, стараясь не зацикливаться на нем и уговаривая саму себя, что мне просто почудилось. И в то же время сын меня пугал. Страх этот был неоформленный, но потому очень сильно беспокоил – ведь что мог бы мне сделать маленький ребенок? Понятно же, что ничего. Но какое-то смутное предчувствие тревожило меня. И оно укрепилось после одного жуткого случая.

Я гуляла с сыном по скверу. Было лето, и мы не спеша шли вдоль тротуара, отгороженного чугунным заборчиком от дороги. Вдруг раздался визг тормозов – на дорогу совершенно неожиданно выбежала девчушка лет восьми, и ее тут же сбила не успевшая остановиться легковушка. Удар, крик, сдавленные возгласы прохожих. Вокруг девочки моментально образовалась толпа, люди взволнованно галдели и размахивали руками. Под несчастной стала расползаться лужица крови, становившаяся все внушительнее в своих размерах. Пострадавшую обступили люди, кто-то побежал в ближайший магазин – позвонить по телефону в Скорую.

Водитель, сбивший девочку, уселся прямо посреди дороги и схватился руками за голову: он не был виноват, школьница перебегала проезжую часть в неположенном месте, но несчастный мужик был в шоке от того, что наехал на ребенка. Он остекленевшими глазами смотрел на пострадавшую, в неестественной позе лежавшую прямо перед ним на пыльном асфальте. Словно безумный, автолюбитель безмолвно шевелил губами – похоже, от потрясения у него пропала способность говорить.

И тут я услышала смех. Веселый, заливистый, словно колокольчик. Я перевела глаза на сына и с ужасом поняла, что смеется он. На его лице было выражение восторга – такой обычно появляется на детских мордочках, когда им дарят вожделенный подарок – котенка или щенка, а может, какую-то очень долгожданную игрушку.

Меня бросило в жар. Я густо покраснела, тут же схватила сына в охапку и унеслась в ближайший двор. Мои щеки пылали от ужаса и позора – один Бог знает, что подумают другие люди обо мне, раз я так воспитала ребенка, который смеется во время страшного происшествия! В подворотне я поставила сына на ноги и стала легонько хлопать ладонью по щекам, приговаривая:

– Ты что, ты что? Да что с тобой не так? Как можно смеяться при виде чужого несчастья? – я запыхалась и перевела дух. Сын не расплакался от пощечин, более того, в его глазах мелькнул проблеск понимания и что-то очень темное, что вновь заставило меня испугаться. Какая мысль посетила его в тот момент, какой вывод он сделал? Предположения меня пугали. В том числе и своей абсурдностью. Он ведь еще совсем ребенок. Однако сын сдержанно кивнул и по-взрослому произнес:

– Я понял. Извини, больше так не буду.

– Дома мы еще раз об этом поговорим, – подчеркнуто строго произнесла я, стараясь казаться куда спокойнее, чем была на самом деле. В реальности же я чувствовала себя абсолютно растерянной и испуганной. Прогулка была испорчена, так что вполне естественно, я решила ее завершить.

Я повела ребенка в сторону дома и задумалась: как привить ему сострадание? И где мы с мужем ошиблись? Я не была уверена, что дети до конца понимают трагизм подобных ситуаций, но что-то мне подсказывало, что чада моих знакомых, увидев похожее происшествие, расплакались бы, закричали – и именно такой должна быть нормальная реакция. Что же все-таки не так с моим сыном? Весь путь до подъезда мы проделали в гробовом молчании.

Люся

Я с детства мечтала выйти замуж. Еще будучи ребенком, я знала, как сложится моя судьба. Я найду себе мужа, он будет работать, а я воспитывать детей – двоих или троих. Буду вести дом, готовить вкусную еду, а вечерами развлекать уставшего мужа беседами.

Почему такой сценарий выстроился в моей голове? Не знаю даже. Может оттого, что, несчастливая в браке, моя мать с завидной постоянностью приговаривала: «Эх, вышла бы замуж удачно, не пришлось бы горбатиться на заводе. И чего поторопилась, выскочила за первого попавшегося, вот дура». Причитания родительницы помогли оформиться в моей голове видению идеальной семьи. И я мечтала только о ней.

В юности, кстати, я была недурна собой. У меня были правильные черты лица и красивые волосы. Впрочем, едва начав учиться в старших классах, я стала красить их в пергидрольный блонд – мне казалось, что такой неестественный для моего типажа цвет делает меня привлекательной, сразу заставляет обращать внимание. Глаза я густо подводила черным карандашом, подчеркивая верхнее и нижнее веки. Помада – только алая, правда, ее я красила лишь в свободное от школы время, там такой вид был бы перебором. Я решила не усугублять ситуацию с педагогами – и так была не лучшей из учеников.

Учеба никогда не была мне интересна. Я кое-как окончила школу и решила не продолжать образование – оно мне было не нужно. Я временно пристроилась работать продавцом в магазин – до тех только пор, разумеется, пока не встречу своего принца. Кстати, кандидаты были, но я их только отметала, потому что они совсем не подходили на роль жениха. Ну уж нет, думала я. Уже в 20 лет крепко зашибающий Вася или страшный, как смертный грех, Коля мне не подойдут. Отсеяла я и Гришу, который лапотно «гэкал» и имел целую роту родственников-деревенщин, а также Мишу, который, по моим меркам, слишком мало получал. Ничего, подбадривала я себя, вот сейчас годик-два поработаю на непыльном месте, познакомлюсь с кем-нибудь, построю семью и вздохну спокойно.

Но ведь нет ничего более постоянного, чем временное, верно? Все вышло не так, как я себе когда-то рисовала. Оказалось, что принцы не особо жаждут выбирать себе в принцессы девушку из небогатой семьи и без высшего образования (да и со средним тоже сильно хромающим) – с теми, на кого я засматривалась, я обычно не могла дольше пятнадцати минут поддержать разговор. Мне были чужды их интересы, я не знала писателей, книги которых они читали, в моих знаниях было слишком много пробелов, эрудиции не хватало. Объектам моего воздыхания быстро становилось скучно, и они даже и не рассматривали меня как девушку, которая могла бы стать потенциальной возлюбленной.

Так прошло несколько лет. Моя мать начала высказывать недовольство мной – она надеялась, что я уеду из квартиры, и хотя бы от одного докучающего и раздражающего человека рядом она избавится. А я вот все оставалась. И с каждым днем выслушивала по этому поводу все больше упреков. Отец давно отстранился от семейных баталий и просто не вмешивался, когда мать снова начинала меня пилить – не его, ну так и славно, зачем влезать и переключать внимание на себя. На меня навалилась хандра, и я смирилась с тем, что нужно опустить планку.

Однако уже было поздно. Парни, которые оказывали мне знаки внимания, теперь были заняты, у некоторых даже успели родиться дети. Я только удивлялась. Ну надо же, Вася, женившись, завязал со спиртным, стал вполне приличным человеком, семьянином – все в дом! Коля, хоть и был некрасив, а вот поди же, нашел себе вполне миловидную жену, и сынишки-погодки получились у него вполне симпатичными – пошли в маму.

Гриша продолжал жутко «гэкать», зато его родня помогала супруге парня, причем не только непосредственно в быту – приготовить, с детьми посидеть – но и материально, подсовывая периодически молодой семье приятно похрустывающие купюры. Миша, перебивавшийся раньше с хлеба на воду, стал настоящим работягой, отличным сантехником, которого с руками отрывали люди: непьющий и трудоспособный парень имел не только постоянную работу на окладе, но и множество «шабашек», с которых в итоге получалась сумма, даже превышающая официальную зарплату.

Я же осталась одна, а «товарный вид» постепенно стал теряться: волосы от агрессивной краски стали тонкими, секлись и пушились. На лице от постоянного нахмуренного вида уже в 25 появились первые довольно заметные заломы. Впрочем, пытаясь себя хоть как-то приукрасить, я продолжала использовать любимый черный карандаш и алую помаду – для меня эти косметические продукты с детства и до сих пор казались атрибутами красивой женщины.

Познакомиться с кем-то еще как-то не получалось. И потекли долго тянущиеся еще несколько лет довольно унылой жизни. Я даже привыкла к придиркам матери, к нелюбимой работе и отсутствию каких-то перспектив.

Мне приближалось к тридцати, когда я все-таки встретила мужчину. Я не влюбилась в него, он был довольно средненьким внешне, ему уже и вовсе подкатывало к сорока годам, и, как и я, он не был особо успешен – трудился библиотекарем, ну разве это работа для мужчины? Зато у него была своя квартира, в которой он проживал один. Из родни у него имелась только мама, но она уже давно на постоянной основе проживала в интернате, так как была не в ладах с головой.

Ни принца, ни короля я уже и не искала, а это, очевидно, был последний мой вариант. Мы расписались, и я не стала тянуть – сразу забеременела. Впрочем, как выяснилось позже, мечту о нескольких детях я тоже осуществить не могла. Роды прошли тяжело, были осложнения, и в результате оказалось, что родить еще раз я не смогу. У меня была теперь одна-единственная дочь, которую я назвала именем, что выбрала для девочки еще в детстве – Марина.

Глава 2. Благими намерениями

Сережка

Итак, я остался с маленькой Наденькой. Сразу же пришлось решать вопрос, кто будет за ней присматривать, когда у меня рабочие смены. Но проблема решилась быстро, на выручку мне пришла соседка-пенсионерка, которая меня жалела и согласилась нянчить дочку за чисто символическую плату. Когда же я был дома, я всецело отдавал себя этой малышке, потому что иначе меня начинала разъедать изнутри пустота и тоска. Было сложно: девочка оказалась очень похожа на свою маму, все в ней напоминало мне о погибшей жене, с которой я так мало времени успел побыть вместе.

А когда дочка засыпала, тоска внутри меня поднимала голову вновь. Я оставался один на один с собой, и мне было так тяжело и больно, что порой становилось трудно дышать – грудь как будто стягивали цепи, и воздух в легкие попадал с большим трудом. В такие моменты я позволял себе слабость. Я доставал водку – у меня она была самая дешевая, потому что я экономил, стараясь по максимуму дать все необходимое Наденьке, а себя ограничивал – и делал глоток. Когда горькая, невкусная жидкость попадала в желудок, мне становилось словно бы теплее. Стеснение в груди проходило, меня отпускало, и я ложился спать.

Во снах я видел жену. И сбивающий ее автобус. Хоть авария произошла не на моих глазах, в сновидениях эта картина была столь четкой, словно я был на самом деле очевидцем ДТП. Я просыпался и делал еще глоток губительного зелья, чтобы забыться, вырубиться, чтобы спать без снов. Утром я заставлял выталкивать себя на работу, а в выходные – заниматься с дочерью.

Я гулял с ней, кормил ее, читал сказки и пел песенки – впрочем, тут мой запас был довольно скуден. Через некоторое время я решил, что дочку нужно отдать в садик, чтобы она общалась с другими детьми. Она быстро забыла маму, так как была еще очень маленькая, хотя иногда вспоминала что-то связанное с ней и капризничала. Но как же проще в этом плане детям! Я забыть не мог никак. Да и не хотел я забывать любовь всей моей жизни.

Когда у меня выпадали выходные на те дни, что Наденька ходила в садик, я пил. Я отводил ее, возвращался домой, предусмотрительно заводил будильник на половину пятого, употреблял и ложился спать. Вскакивал от звонка в назначенное время, тащил себя под ледяной душ, который помогал прийти в чувство, вернуться снова в реальность – и бежал за дочкой в сад. Воспитатели поглядывали на меня косо, но они знали о моей ситуации и не читали мне нотаций.

К тому же к дочке я относился трепетно и ответственно: она всегда была одета, как куколка, сыта – я сам мог не есть сутками, но она питание непременно получала по расписанию. Вот только с прическами справляться я так и не научился, поэтому на голове у нее всегда были два кривеньких хвостика – как я ни старался, сделать их красивее у меня не получалось.

Так прошло несколько лет. И только по прошествии длительного времени я стал осознавать, что у меня проблемы с алкоголем. Большие.

Александра

После того случая я и муж провели с сыном серьезную воспитательную беседу. Кажется, он внял нашим нравоучениям – по крайней мере, такое впечатление создавалось со стороны. Однако я стала еще больше подсознательно бояться собственного ребенка. Мне мерещилось, будто внутри у него скрыто что-то жуткое. И я стала за ним наблюдать.

Но никаких странных или подозрительных действий, либо реакций я за ним больше не замечала. Он рос, взрослел, и я чувствовала, что сын становится все более далеким от нас. С каждым прошедшим годом он все реже высказывал, что было у него на уме, а все семейные разговоры обычно касались каких-то нейтральных или бытовых тем.

И даже если мы говорили о школе или его друзьях, его высказывания всегда были какими-то подчеркнуто правильными. Он избегал оценочных суждений, а если мы все же настаивали на том, чтобы узнать, что он думает по тому или иному поводу, он отвечал до зубовного скрежета правильно – если под тем, что правильно, иметь в виду нормы этики и морали. Вокруг все нам завидовали, считая, что мы воспитываем сущего ангела.

А меня это все больше беспокоило. Я думала, что ребенок – любой нормальный ребенок – не может всегда поступать абсолютно правильно. Ни драки, ни ссоры со сверстниками. Ни единого плохого или грубого слова. Ни разу он не жаловался на сверстников, не плакал от обиды, не просил помощи или совета. Ни разу не вышел из себя, не пробовал бунтовать или шокировать взрослых, привлечь их внимание. Он был, что называется, себе на уме.

Иногда я слишком зацикливалась на этом, а после начинала корить уже себя. Мне в голову приходили мысли, что, возможно, у меня паранойя – ведь я подозревала в своем ребенке чуть ли не злобного гения. Иногда думала, что в той ситуации с аварией мы повели себя неправильно: не стали разбираться в причинах такого поведения сына, а просто прочли ему длинную нудную лекцию о человечности и сострадании. Может быть, прояви мы тогда больше интереса к его чувствам и мотивации, сейчас он не скрывал бы свои мысли и ощущения? У меня не было ответа на этот вопрос.

Я знала только, что Андрей находил подход к любому человеку, и с кем бы он ни познакомился, люди неизбежно испытывали по отношению к нему симпатию. Я продолжала наблюдать. Но подтверждение своим смутным тревогам я нашла только тогда, когда у сына начался переходный возраст. И он стал пугать меня еще сильнее. А точнее, вызывать ужас.

Люся

Я спокойно воспитывала Марину, а муж работал. Со своими родителями я практически не общалась – мать была лишь рада, а отцу, кажется, вообще было все равно. Редко я ездила вместе с супругом навещать его маму. Та выглядела удручающе и пребывала, если говорить честно, в овощном состоянии. Я даже не понимала, зачем именно мы к ней ездим – она все равно ничего не соображала, находясь где-то не здесь.

Наша жизнь протекала очень тихо и мирно. Марина росла довольно спокойной и неприхотливой девочкой. Правда, и тут мои мечты не совсем оправдались: я всегда мечтала, что мои дети будут красивые, умные, первые во всем. У дочери же не было ни красоты, ни особого рвения к учебе.

Она уродилась какой-то блеклой: ее нельзя было назвать уродливой, но все в ее лице было невыразительным. Тонкие, почти незаметные брови, глаза бледно-голубого цвета, какого-то выцветшего – такие обычно бывают у стариков. Слишком узкий нос, слишком маленький и тонкий рот. Даже волосы были жиденькие – ей-то с такой шевелюрой точно нельзя будет никогда обесцвечиваться, а то совсем не из чего прически будет делать. Впрочем, обычно она ходила с тонюсеньким хвостиком. Фигура тоже была не ахти – девочка была субтильной, походила на болезненную, хотя каких-то проблем со здоровьем у нее не было.

С детства я внушала ей, что надо быть более активной, и раз уж природа не дала привлекательной внешности, выделиться нужно чем-то другим. Дочь покорно слушала, но не уверена, что она понимала меня.

А я боялась, что судьба ее в итоге повторит мою. Что, надеясь на принца, она упустит возможности и останется ни с чем. Мне, как я считала, еще повезло: я все-таки встретила мужчину, который согласился разделить со мной жизнь. Но и этого могло не быть.

Я пробовала таскать Марину на разные кружки и секции – гимнастика, танцы, рисование, пение. Но нигде она не проявила себя, и всегда, абсолютно всегда преподаватели советовали забрать ребенка и поискать для нее какое-то другое хобби.

А ей, кажется, и без хобби было хорошо. Что говорить, дочь у меня вышла какая-то вялая и аморфная, мне казалось, что интереса к жизни в ней не было даже в самые ранние годы, когда малыши обычно с восторгом исследуют окружающий мир. А Марине мир был не нужен, она была такая вещь в себе.

У нее никогда особо не было друзей. Когда пришла пора пойти в школу, там она нашла очень похожую на нее саму подружку. Та тоже была молчалива, неприхотлива и неинтересна внешне. Даже их совместное времяпровождение казалось мне странным: они почти не разговаривали, тихо причесывали кукол или читали какие-то детские книжки.

А я все думала, как же растормошить свою дочь и сделать ее чуть менее отстраненной от всего на свете.

Сережка

После каждой попойки я испытывал огромное раскаяние. Первое время я просто засыпал, а через несколько лет подобной жизни начал распускать руки. На самое дорогое, что у меня есть – на мою Наденьку. Я животное. Я недостоин быть ее отцом.

Сначала она просто прощала меня с недоумением щенка, которого пнул злой прохожий – доверчиво смотрела своими широко раскрытыми глазами, в которых застывал немой вопрос – за что? А когда, протрезвев, я приходил к ней и прижимал к себе, она, забыв про обиды, крепко обхватывала меня своими ручонками, и между нами устанавливался мир. Но он уже был очень шаток.

Однажды я швырнул в нее табуреткой. Я был сильно пьян, а она что-то от меня хотела. Я упивался своими страданиями и воспоминаниями о любимой женщине – и мне казалось, в состоянии делирия я даже видел в этот момент ее рядом, мог дотронуться.

Но рядом была только дочь, что-то упорно мне говорившая. Я посмотрел в ее глаза и почувствовал ярость. Она постепенно приближалась к подростковому возрасту и с каждым годом все сильнее становилась похожей на свою маму. В тот момент мне невыносимо было смотреть в ее глаза – словно я глядел в глаза покойницы, и меня затопила невероятная агрессия и гнев. Я любил Наденьку, но она же была самой большой моей болью, потому что не давала зажить той ране, которая образовалась после смерти жены. Она, конечно, и не знала о моих страданиях и о том, какие противоречивые чувства меня обуревают при виде нее. Она тормошила и тормошила меня, и я взревел:

– Уйди, достала! – и с этими словами швырнул в ни в чем не повинного ребенка подвернувшуюся под руку табуретку. Она заревела и куда-то убежала, а я продолжил наливаться горьким пойлом. Потом отрубился. Когда пришел в себя, мне потребовалось время, чтобы вспомнить, что вообще произошло. Я прошелся по квартире в поисках Наденьки, но ее там не было. В этот момент я сильно испугался, у меня началась паника. Мороз на улице, она еще маленькая, куда могла уйти? Что могло с ней стрястись на недружелюбной и холодной улице? Перед глазами стали возникать картины одна страшнее другой. Она потерялась и замерзла. Ее обидели чужие злые люди. Она попала под машину и уже мертва, как и ее мать.

Эти мысли кружились в тяжелой после перепоя голове. Губы мои начали трястись, я расплакался, прямо как не держащая себя в руках истеричка. Побежал в свою комнату и упал на колени перед портретом погибшей жены. Она безмолвно смотрела на меня, и мне казалось, что она меня укоряет. Я закричал:

– Прости меня, прости! Я не хотел так поступать, ты же знаешь, на самом деле я люблю ее, я бы никогда не сделал ей вреда. Никогда, – я захлебывался солеными слезами, меня захлестнуло отчаяние. Я взвыл от нестерпимой душевной боли и, повторяя имя дочери, стал колотить кулаком по стене. Не знаю, сколько так просидел, но стук в моих ушах стал раздваиваться. Через пару минут я понял, что кто-то интенсивно стучит мне в дверь.

Я моментально собрался, предчувствуя самое худшее. Схватил валяющееся на стуле не самое чистое полотенце, утер лицо. Открыл замок. На пороге стояла моя соседка, Олеся. Она с неодобрением и брезгливостью глянула на меня и спросила:

– Зайти можно? Надя у меня.

– Да, заходи, – я посторонился, пропуская знакомую и прикрывая за ней дверь. Мы прошли на кухню, где я сгреб с табуретки несколько пустых бутылок и буркнул, обращаясь к соседке:

– Садись.

– Смотрю, ты уже в состоянии говорить. Надя сейчас спит, она успокоилась. Я ее у подъезда заметила – в такой холод почти голая девчонка на улице была! Ну я и забрала ее к себе. Сереж, я все знаю и понимаю – и потому пока никому ничего не скажу, – я раскрыл было рот, но Олеся жестом показала не перебивать ее и продолжила:

– Пока не поздно, возьмись за ум. Пока ты просто портишь отношения с Надькой, но ты можешь ей навредить. Или себе – представь, что может случиться, когда ты в таком состоянии, ты же помереть так можешь один раз, а едва что – девочка отправится в приют. Ты ведь от этого ее хотел оградить, когда оставил при себе после смерти жены, так что же? Думаешь, она с того света одобряет твое поведение?

– Не трави душу, и без тебя тошно, – прошептал я. На моих глазах вновь выступили слезы.

– Но кто-то же должен тебе сказать. В общем, так: хочешь бухать, бухай, но делай это так, чтобы на ребенке не сказывалось. Запирайся в комнате, уходи к друзьям – не надо только вредить окружающим. В следующий раз я тебе помогать не стану и сообщу куда надо – заберут падчерицу, – припечатала Олеся. Я просипел:

– Она не падчерица, она мне дочь.

– Ну а раз дочь, так и относись к ней соответственно, – фыркнув, закончила разговор Олеся и встала. Брезгливо отряхнув домашний халат и с неодобрением оглядев пейзаж вокруг, она покинула мою квартиру. Позже я забрал Наденьку домой, и мы помирились. Но с тех пор во время общения со мной она была настороженна и порой холодна.

Я выполнил требование Олеси. Больше я ни разу не пытался лезть в драку спьяну, но завязать с алкоголем было выше моих сил. Я все равно напивался, и иногда это было при дочери, а что хуже, даже при ее друзьях. Я старался держаться, честное слово, я старался, но каждый раз я только позорил ее.

Спустя еще несколько лет она возненавидела меня. В минуты трезвости я пытался с ней поговорить, провести вместе время, но она с презрением отвергала меня, запираясь в своей комнате. Я не настаивал, но мне иногда так хотелось просто посидеть с ней рядом и послушать что-то о ее жизни. Но единственная живая частичка, оставшаяся от моей жены, отвернулась от меня окончательно. Что бы я ни старался сделать.

Глава 3. Подросли детки – подросли и бедки

Александра

В пятнадцать лет Андрей стал встречаться с девушкой. Я не имела ничего против нее, но имела против своего сына. Он много лет не давал мне повода думать про него плохо, но все же я не могла воспринимать его нормально. И когда я узнала, что у него появилась возлюбленная, это меня напрягло. Я не была уверена, что мой сын может влюбиться, но не стала ничего говорить: это выглядело бы очень странно, ведь со стороны он выглядел просто идеальным юношей – как внешне, так и по характеру.

Периодически он приводил девушку домой, и они закрывались в его комнате. Я знаю, что муж провел с сыном беседу об интимных отношениях и возможных последствиях. По реакции супруга я поняла, что он остался беседой с Андреем доволен: мне муж сообщил, что наш сын воистину «очень умный и правильный парень с головой на плечах». Но меня волновало даже не возможное начало моим сыном сексуальных отношений.

Я подсознательно опасалась за девушку. И не зря. Однажды я рано пришла домой с работы. Я направлялась в свою спальню, как вдруг услышала плач. Поначалу я удивилась и даже вслух хотела спросить, что происходит, но потом поняла: дома находится сын, причем он не один, видимо, пришел вместе со своей девушкой. Я прикусила язык, чтобы не выдать случайно свое присутствие, но мне очень захотелось выяснить, в чем все-таки дело.

Дверь в его комнату была не до конца закрыта, и он ссорился со своей подружкой – а точнее, она с ним. Сын был холоден, как лед, и несокрушим, как скала. Я, конечно, не слышала начала разговора, но дальнейший диалог заставил меня похолодеть.

– Ты просто истеричка. Это невыносимо, – с металлом в голосе говорил Андрей. – Послушай, никакая любовь не продлится, если девушка не может держать себя в руках. Ты постоянно меня позоришь. Перед друзьями, перед педагогами, перед твоими родителями. Мне порой стыдно просто находиться с тобой рядом. Иногда в подобные моменты мне хочется просто прекратить это все.

– Нет! Нет, пожалуйста, – с истерическими нотками заверещала девушка.

– Успокойся, ты ведешь себя недостойно, – с презрением в голосе ответил ей Андрей. – Можно ли любить такое, как ты? – сын сделал явный акцент на слове «такое». У меня внутри поднялась буря. Какая разница, о чем там вообще шла речь, можно ли так говорить с девушкой? В среднем роде, так уничижительно, вложив столько грязи – словно это вообще не слово, а плевок. А он тем временем продолжал:

– Мне нужна достойная пара, понимаешь. У меня блестящее будущее, а истеричка рядом никак не впишется.

– Ну прости, ну прости меня, я исправлюсь, – зашептала собеседница сына. Я слышала по голосу, что она очень старается сдерживать рыдания.

– Это просто слова, – лениво протянул в ответ ей сын. Буря в моей груди потухла, и там все похолодело. Как возможно такое, что еще по сути ребенок – а взрослым назвать пятнадцатилетнего подростка я не могла – так жестоко пытается манипулировать другим человеком. От его тона буквально кровь стыла в жилах, даже у меня – давно уже взрослой женщины. Что говорить про влюбленную девчонку.

– Я докажу, прости, прости, – вслед за этими словами раздался какой-то странный звук, как будто на пол упал мешок с картошкой. Я не сдержалась и заглянула в комнату сына через щель приоткрытой двери. Увиденное меня буквально шокировало. Девушка буквально валялась в ногах у Андрея, стоя на коленях. Более того – меня даже передернуло! – она хватала его за кисти и униженно целовала их, а сын в этот момент выглядел, как царь, к руке которого припал холоп. У девушки глаза были закрыты, а потому Андрей не скрывал своих эмоций. На его лице была смесь торжества и того же дикого восторга, который я видела лишь однажды – в тот самый день аварии, который уже столько лет не давал мне покоя. Но лишь только девушка дернула головой и подняла глаза на своего мучителя, эти эмоции тут же пропали, сменившись маской холодного безразличия и презрения.

Все еще пребывая в шоке, я на цыпочках вернулась в прихожую. Тихонько отперла замок и специально громко хлопнула дверью о косяк, словно только что пришла. А после этого с шумом начала копаться в своей сумке, чтобы меня гарантированно услышали.

Я машинально совершала эти действия, а сердце мое едва не выпрыгнуло из груди от страха и разочарования. Я произвела на свет чудовище.

Люся

Однажды нас вызвали в интернат, где содержалась мать мужа. Мы приехали, и выяснилось, что она умерла. Мне казалось, это известие супруг должен перенести вполне спокойно, раньше у меня не создавалось впечатление, будто он сильно привязан к этой душевнобольной женщине. Однако что-то в нем сломалось, а вскоре после этого муж стал странно себя вести. Причем это замечала не только я, но и Марина.

Как-то раз она сказала, то отец говорит ей странные вещи. Рассказывает о каких-то заговорах и людях, которые следят за ним. Я поначалу подумала, что кто-то из них шутит: то ли дочь надо мной, то ли муж над дочерью. Кроме того, подобные вещи были слишком сложными для моего понимания, и я просто отмахнулась. Вскоре я сама услышала подобные речи от мужа и списала их на помутнение его разума после смерти матери. К тому же сам он уже был почти пенсионного возраста, может быть, начал немного заговариваться.

Я не думала, что это может быть серьезно, но вскоре поведение супруга стало еще более странным: муж стал уходить по вечерам на таинственные прогулки. Признаться, я даже подумала, что он тайком ходит к другой женщине и раз проследила за ним. Муж бродил по парку неподалеку от дома и постоянно нервно озирался. Пару раз он подходил к прохожим и что-то им говорил. Те слушали, а потом недовольно отмахивались и отходили от него. Так супруг бродил примерно час, потом повернул в сторону дома. Я тоже отправилась обратно, но зашла в магазин и купила кое-что из продуктов – чтобы сделать вид, что выходила из квартиры именно поэтому.

Через некоторое время муж и меня попытался убедить в том, что за ним следят. Я лишь поморщилась и сказала:

– Ради всего святого, кому ты нужен.

– Ты не понимаешь, – бубнил супруг. – Они следят, они не дают мне прохода. Они добьются своего.

– Какая чушь, – я досадливо приподнимала брови, потому что муж мешал мне смотреть телевизор. Лучше бы тоже посидел спокойно и попил чаю, чем нести всякий бред. А он продолжал настойчиво что-то бормотать себе под нос. Впрочем, я быстро переключилась: на экране в сериале разворачивалась настоящая драма, и мне хотелось не пропустить ни секунды. Моя жизнь была кошмарно скучной и размеренной, а потому я всегда рада была поглядеть на красивую картинку, рассказывающую о богатых, роскошных людях, в чьих судьбах постоянно что-то кардинально менялось, а в отношениях кипели страсти. Я же могла с точностью до ста процентов сказать, что произойдет со мной завтра.

А потом вдруг произошло это. Никто до сих пор не знает, что именно случилось, но однажды после прогулки муж пропал. Я забеспокоилась и начала его искать. Потом обратилась в правоохранительные органы. Тело супруга нашли в пруду в его излюбленном парке. Сам ли он свел счеты с жизнью, или стал жертвой лихих людей – осталось загадкой.

И лишь Марина, в силу возраста сильно впечатленная россказнями отца о слежке и угрозах, была уверена: ее папу убили. И никакие аргументы, что у человека, видимо, стало плохо с головой, не могли ее убедить в обратном. Она тут же поверила в исключительность отца – ну что ж, пусть. До этого у нее не было повода думать, что кто-то из ее родителей хоть чем-то выделялся среди остальных. А в смерти отца для нее появился сакральный смысл.

Сережка

Я с нетерпением ждал семнадцатого дня рождения Наденьки. Вскоре после него она должна была окончить школу, и это был особый год и особый возраст. Мне хотелось подарить ей что-то необычное, вложить в подарок всю душу. Я знал, что она меня не жалует совсем и не называет иначе как алкашом и сбродом. Но я также знал, что я такое отношение заслужил целиком и полностью.

Я начал копить на подарок едва ли не с ее шестнадцатилетия. Чтобы хватило на задуманное, я даже продал кое-что из бабушкиного наследства: у нее были серебряные наборы посуды, которые пришлись по душе одному коллекционеру. Я ими все равно не пользовался, Наденьке они тоже не нравились, а потому я решил, что вправе их продать, чтобы купить дочери что-то, что будет ценно для нее, чего она очень хочет.

Я выбрал тоненькую золотую цепочку с красивым кулоном в виде бабочки. В середине украшения был закреплен голубой топаз. Мне казалось, что вещица должна дочери понравиться: обычно девочки такое любят, а я особо никаких безделушек ей никогда не дарил. Я следил, чтобы она была сыта и всегда одета по погоде, но как-то пропустил момент, когда дочь захотела выглядеть красиво – все эти модные вещички, косметика и фенечки были не из моего мира, и я даже не задумывался о том, что девушке ее возраста они нужны.

Однажды, когда дочери не было дома, я зашел в ее комнату и с удивлением обнаружил на полочке возле зеркала несколько тюбиков – кажется, это были помада, тушь и карандаш. Очевидно, она купила их сама: я знал, что с 14 лет Наденька начала подрабатывать в свободное время. Я тоже давал ей небольшие суммы на карманные расходы. Купюры я обычно оставлял на кухне возле телевизора: она не хотела лишний раз со мной общаться даже по делу, а я считал, что не вправе заставлять ее.

Помимо цепочки я выбрал небольшую открытку. Внутри она была пустой, и я решил сам написать ей от себя послание, только так сейчас я мог сказать ей то, что было для меня важно. Я написал: «С днем рождения, доченька! Прости меня за все. Я люблю тебя, хоть ты и не хочешь в это верить. Возьми этот подарок – пусть он сопровождает тебя, хоть так моя любовь будет с тобой. Будь счастлива. И еще раз прости».

Открытку я оставил на том же месте, куда обычно клал деньги. А сверху положил коробочку с подарком, сам ушел на работу. Вечером ни послания, ни украшения на кухне уже не было – значит, заметила. Комната дочери была наглухо закрыта изнутри. Я вздохнул, взял бутылку, зашел в свою комнату и тоже заперся – вместе со своей болью и всеми своими страхами.

Александра

После той омерзительной сцены я долго раздумывала, что же мне делать. С одной стороны, мне не хотелось признаваться сыну, что я подслушивала и подсматривала за ним и его девушкой. С другой, я понимала, что нужно как-то прояснить ситуацию. Я решила немного переждать и стала наблюдать.

Увиденное мне очень не понравилось. Когда несчастная девушка бывала у нас в гостях, я замечала, что сын намеренно раскачивает ее. Он мастерски вынуждал ее выдавать самые низменные реакции, постоянно обзывал истеричкой и унижал. Ни разу, впрочем, он не тронул ее и пальцем. Но постоянно издевался. Порой это были такие мерзкие и низкие колкости, что я еле сдерживалась от того, чтобы не прервать их беседу и не выдать себя.

Я наблюдала где-то пару месяцев, но потом все же решилась. Зашла как-то в комнату к сыну и сказала:

– У меня к тебе серьезный разговор, – на это он удивленно вскинул брови, и немой вопрос застыл в его глазах. Ну да, он ведь родительская радость, умница, о чем к нему может быть серьезный разговор.

– По поводу твоей девушки, – уточнила я.

– Вот как. Но мне кажется, со мной уже проводил беседу отец, и признаюсь, мне кажется, что правильно на эту тему говорить с родителем своего пола, – невозмутимо ответил сын.

– Нет, Андрей, я не про интимную составляющую отношений.

– Тогда что же? – в лице сына появилось нетерпение, я явно отвлекала его от чего-то.

– Я видела, как ты с ней обращаешься – это недопустимо, – выдала я. Брови сына снова взлетели вверх, и он потребовал:

– Поясни.

– Ты издеваешься над ней. Я наблюдала за тем, что ты делаешь. Она ведь не истеричка, это же ты специально расшатываешь ей нервы.

– Следишь, значит, за мной, – недобро прищурил глаза сын.

– Я бы не следила. В первый раз я заметила случайно. И подумала, что мне, может быть, просто показалось. Я не хотела тебя в чем-то обвинять беспочвенно, поэтому я решила немного понаблюдать. И теперь я уверена, я должна сказать тебе: ты должен прекратить. Какое у тебя право так обращаться с девушкой?

– А какое у тебя право за мной шпионить и читать мне нотации? – парировал сын и добавил:

– А потом еще и лезть ко мне с такими параноидальными глупостями.

– Я, во-первых, запрещаю тебе так говорить со мной, а во-вторых, обращаться подобным образом с кем бы то ни было, – менторским тоном сообщила я.

– Ты закончила? Шизофренический бред, – бросил сын. Не дожидаясь моего ответа, он отвернулся к окну, давая понять, что для него разговор окончен. У меня внутри все вскипело от такого поведения – что себе позволяет этот сопляк?

– Я не закончила и не смей отворачиваться, пока я тебе не позволю!

– Ты тоже не совсем психически уравновешена, правда? – со злобной усмешкой спросил сын и продолжил:

– Адекватный человек постеснялся бы озвучить подобное вслух.

– Ты чудовище! Ты ненормальный, психопат! Я с детства, с того самого дня аварии знала, что с тобой что-то не так! – заорала я.

– Вот мы и пришли к сути, – удовлетворенно сказал сын, – ты же просто сама неврастеничка. Ты испугалась какой-то мелочи, реакции несмышленого ребенка и возвела вокруг этого пирамиду из собственных страхов. Что тебе видится в твоих мыслях? Ты связываешь события, где нет причинно-следственной связи. Знаешь, кто обычно так делает? Да ты же нездорова, тебе чудится то, чего нет, – ухмыльнулся сын. Мне внезапно стало страшно, мой голос осип, и я прошептала:

– Да как ты смеешь…

– Знаешь, я спишу пока твои странные домыслы на не слишком высокий интеллект, – сказал сын, явно упиваясь ситуацией. Я увидела на его лице то же выражение, когда он издевался над своей девушкой и осознала: он же и со мной сейчас делает то же самое! Он пытается сломать собственную мать и угрожает мне, попутно оскорбляя!

– Но если ты продолжишь нести бред, мне придется серьезно поговорить с отцом. Может быть, это станет опасным для нашей семьи, – как бы задумчиво произнес Андрей. Я не смогла ничего ответить, мне действительно стало очень страшно. Одновременно я чувствовала себя растерянной. Мне это не кажется? Я действительно боюсь собственного ребенка? Это все правда? Но ведь это же просто катастрофа!

Я отступила назад, и на лице сына появилась улыбка победителя. Невероятно. Что же мне теперь с этим делать?

Люся

После смерти мужа мы жили так же тихо и мирно. Одно лишь только изменилось: Марина стала увлекаться различными теориями заговора. Читала какие-то странные книжки, а позже, когда массово почти повсеместно появился интернет, стала искать единомышленников на разных сайтах. Смерть отца она по-прежнему считала таинственной и подстроенной и общалась с такими же помешанными на всякой чепухе конспирологами.

Я лишь махала на это рукой: чем бы дитя не тешилось, главное – не курит, не пьет, а это все возрастное, пройдет. Дети любят тайны и сказки. Жаль только, что к учебе такой завидной тяги дочь не испытывала. Я постоянно пыталась наставить ее на путь истинный и твердила о важности образования. Однако та относилась к моим доводам индифферентно.

Казалось, она вообще ничего не хотела. Ни учиться, ни работать, ни замуж – обычно в ее возрасте у девочек уже начинаются первые влюбленности, но Марину, кажется, мальчики не интересовали. Больше всего она любила просиживать в интернете на своих любимых форумах или смотреть по ТВ глупые передачи о скором нашествии марсиан или захвате мировой власти масонами. Меня такие увлечения раздражали, но я не особо цеплялась к дочке: не доставляет ребенок хлопот, и ладно.

Кое-как Марина окончила школу. Никуда поступать она не хотела. С трудом с помощью знакомых я подыскала ей место, где она могла бы работать – дочь посадили отвечать на звонки в колл-центре какого-то интернет-магазина. Работа, как мне казалось, несложная – сидишь себе и говоришь по телефону, все не тяжелый физический труд. Но надолго Марина на месте не задержалась. Дочь была рассеяна, допускала промахи в оформлении заказов от клиентов, часто филонила, предпочитая использовать рабочий компьютер для посещения своих излюбленных сайтов.

Понеслась череда перемены рабочих мест. Все руководители теряли терпение по одной и той же причине: им не нравилась сотрудница, внимание которой не было сконцентрировано на деле. Марина к увольнениям относилась абсолютно спокойно, и если бы не мои пинки – новую работу она так и не искала бы.

И я уже смирилась с тем, что моя дочь аморфна и не приспособлена к жизни, как тут из нее полезли странности. Как и в ситуации с ее отцом, я поначалу отмахивалась и пыталась не обращать внимания на тревожные звоночки, но они становились все громче. Когда игнорировать их стало невозможно, мне пришлось признать: очевидно, девочка унаследовала безумие по отцовской линии.

Сережка

Я все хотел поговорить с дочерью, но не решался к ней подойти. Мне внушало надежду то, что она все же приняла мой подарок: пару раз я видел в окно, как она возвращалась из школы, и на шее у нее висела цепочка с кулоном-бабочкой, а топаз весело переливался в лучах уже почти летнего солнышка.

Но дома она все так же, как и прежде, шмыгала в свою комнату, запиралась и выходила наружу только поесть, либо сходить в туалет или ванную. Если я с ней здоровался, она резко бросала свое приветствие в ответ, и в ее интонации я слышал предупреждение не лезть к ней с разговорами. И я не лез.

Я продолжал тихонько пить в своей комнате, не понимая, как мне исправить все, что я натворил. Я стал очень слезлив и часто плакал, рассматривая фотографию жены, стоявшую в рамочке в изголовье моей кровати. Я давно уже не убирался, и в помещении стоял спертый запах, а вокруг было много пустых бутылок. Но меня беспорядок не смущал, он был лишь внешним отражением хаоса, который царил у меня внутри.

Прошло еще время. Однажды после очередного возлияния я завалился спать. В этот вечер я выпил прилично, потому что наутро мне не нужно было на работу. Я проспал аж до часу дня, а когда встал,чувствовал себя изрядно помятым. Во рту был отвратительный привкус, тело ломило, глаза было тяжело разлепить. К тому же стояла невероятная жара. Я огляделся по сторонам. Взгляд упал за окно. А ведь сейчас лето в самом разгаре, уже июль. Ведь Наденька в этом году окончила школу! А я даже не знал ничего о ее успехах, выпускном, собирается ли она поступать в институт – я ровным счетом не знал ничего. Продрав все-таки глаза, я вышел из комнаты. Дверь в спальню дочери была открыта нараспашку. Это странно – даже уходя из дома, она плотно прикрывала ее за собой. Я вошел внутрь и остолбенел.

Дверца шкафа тоже была распахнута нараспашку, а внутри совершенно ничего не было. Я несколько раз моргнул: конечно, у Наденьки в принципе не особо много одежды, но сейчас вешалки вообще были пусты – и полки, между прочим, тоже. Я подбежал к зеркалу, возле которого дочка хранила свои небольшие запасы косметики, но и их там не оказалось. Из вещей Наденьки, казалось, остались лишь старенькие плакаты на стенах с изображениями ее любимых актеров и певцов. Они сиротливо висели на стенах и взирали на меня – такие одинокие в совершенно пустой комнате, где ничего, кроме них, больше не напоминало о хозяине. Впрочем, нет – было еще кое-что.

На небольшом письменном столике, который она использовала, чтобы делать уроки или читать, я увидел клочки какой-то бумаги. Подойдя ближе, я понял, что это обрывки открытки. Той самой, что я недавно оставил ей вместе с подарком. Рядом стояла коробочка от кулона-бабочки, но самого украшения в ней не было.

Я все тут же понял. Она ушла – и скорее всего, навсегда. Зря я столько ждал возможности примирения – она бы не позволила мне наладить с ней отношения. Но я не мог поверить. Заметался по квартире, все надеясь найти хотя бы записку, хотя бы какое-то письмецо с объяснением. Сбегал даже к почтовому ящику, но он был пуст.

Тогда я ринулся в квартиру на первом этаже. Весь подъезд знал, что там живет весьма вредная пенсионерка, которая встает с петухами и весь день смотрит в окно – разглядывает, кто из соседей куда направляется, кого из местных девушек до дома провожают парни, кто с кем целуется, и кто возвращается в родные пенаты лишь под утро. Отлучалась со своего поста она лишь поесть и посмотреть пару любимых сериалов. Все увиденное из окна она потом с радостью доносила до общественности. Особенно гнусная женщина любила стучать родителям на нежничающих у подъезда подростков. Но сейчас наличие такой соседки мне было выгодно.

Я начал трезвонить в ее дверь, для убедительности еще настойчиво и громко заколотил кулаками по обивке. Щелкнул замок, и наружу высунулось морщинистое, похожее на крысиное, личико. Соседка наморщила нос – очевидно, запах от меня исходил не самый приятный, но мне сейчас было плевать – и спросила:

– Чего хулиганишь? Испортишь дверь мне!

– Вы Надю видели? – проигнорировал я вопрос.

– А чего? – в глазах старушенции сразу зажегся интерес. – Никак, случилось чего?

– Мне важно знать: уходила ли она утром и в каком виде, – я в нетерпении потряс головой. На лице бабки появилось выражение торжества как оно есть, и она едко прошипела:

– Ушла она, с сумкой. Еще шести утра не было. Допился, довыкобенивался, так и помрешь теперь в одиночестве, тьфу на вас, алкашей, – сплюнула бабка и хлопнула створкой у меня перед носом. Я зарыдал в голос прямо в подъезде. Она ушла. Я остался абсолютно один в этой жизни. Лучше бы тогда в аварии вместо жены погиб я.

Александра

Я маялась, не знала, как мне быть и панически боялась сына. Теперь я старалась пореже пересекаться с ним, впрочем, это было легко – сам он никогда не стремился общаться с нами. Несколько раз у нас дома я сталкивалась с его девушкой – она выглядела все хуже и хуже. Он будто высасывал из нее все соки своими издевательствами, и она стала напоминать лишь бледную тень себя прежней.

Иногда, впрочем, мне казалось, что я действительно раздула из мухи слона. Что проблемы именно во мне и в моих нервах ни к черту. Что я подозреваю в собственном ребенке чудовище зря. Но когда я уже была доведена почти до грани и готова была поверить, что все придумала сама, случилось это.

Она покончила с собой. Бедняжка скончалась не сразу, и уход ее был сопровожден страданиями. Упав из окна, девочка сломала позвоночник, повредила голову, ноги, руки и внутренние органы. Она была некоторое время в бреду, ей было очень больно – впрочем, это длилось не очень долго, несчастная быстро угасла, едва ее привезли в больницу.

Я помню тот день. Мы с мужем поехали с утра-пораньше на рынок, а Андрей остался дома. Я с супругом пару часов бродила по торговым рядам, выбирая самые вкусные и свежие продукты. Закончив дела, мы, не торопясь, отправились домой. На кухне нас ожидала записка от сына. Довольно сухо он сообщил о том, что его девушка выпала из окна, а он поехал к ней в одну из больниц.

Мы с мужем ужаснулись и сразу отправились вслед за сыном. Она уже была мертва. Но нас ждало и еще одно не менее неприятное известие: оказывается, несчастная девочка скончалась не в результате несчастного случая. Нет, она совершила суицид.

Я была шокирована. Я поняла, что оказалась полностью права в своих подозрениях относительно него. На людях он очень умело изображал горе, а в остальном он продолжал вести себя, как и раньше. Более того, вскоре он вдруг заявил, что поступать поедет в столицу, и планирует жить там в общежитии. Профессию он выбрал – решил стать психиатром. Когда я только открыла рот, желая возразить, запретить, как-то образумить, он перехватил мой взгляд. Андрей словно пронзил меня стрелой, пропитанной ядом. В его глазах было все – молчаливая угроза, ненависть ко мне и понимание своего превосходства. Одним своим взглядом он подавил меня и заставил навечно замолчать и даже не заикаться о его странностях.

В итоге я решила – пусть действительно уезжает, хорошо бы, навсегда. Я хочу вздохнуть спокойно и жить, ничего не боясь. И я стала ждать, когда же он наконец покинет наш дом.

Люся

Марина стала еще более рассеянной, чем была всегда. Она не сразу мне отвечала, когда я к ней обращалась, а еще стала делать вещи, о которых даже стыдно упомянуть. Например, начала забывать смывать после себя в туалете. Несколько раз отправлялась в магазин и приходила без покупок. Денег при этом у нее тоже не оказывалось. Где-то теряла. Я давала ей списки продуктов, но она умудрялась забыть их перед самым выходом, а потом пыталась по памяти что-то вспомнить, приобретала не то, да и даже эти крохи в итоге умудрялась оставлять на кассе. Я решила, что ей нужен врач и вроде мне даже повезло проконсультироваться с хорошим специалистом. Уже после встречи я удостоверилась, что права.

Апофеозом стал суп, который решила приготовить дочь. Там плавал абсолютно случайный набор продуктов, которые не сочетались между собой, причем вся эта масса даже не была приготовлена, а просто доведена до кипения! Тогда я поняла, что Марине абсолютно точно нужно к специалисту.

Удача, что нам удалось попасть к настоящему профессионалу! Мы обратились в благотворительный фонд, и благодаря этому дочь получилось записать к очень известному, именитому специалисту, настоящему профессионалу. Я случайно узнала о такой возможности по телевизору и воспользовалась этим.

Спустя несколько сессий врач после беседы с дочерью сообщил мне, что ситуация очень серьезная, так как дочь слышит голоса. Он сказал, что необходимо принимать лекарства и следить, чтобы Марина их пила. Я пришла в ужас и решила рассказать специалисту об отце и бабушке дочери. Он ответил, что эта информация определенно будет ему полезна и укорил меня, что я не рассказала об этом раньше. Да я ведь и не думала.

Но теперь я верю, что он вылечит дочь. Мужа я проворонила, но с дочерью будет все по-другому. Все как-нибудь исправится. Я так думаю.

Сережка

Я стал пить беспробудно. Раньше от окончательного падения в омут меня удерживала дочь, но теперь у меня не осталось иллюзий, и я точно знаю, что я ей не нужен. Я не пытался искать ее – она достаточно взрослая, чтобы распоряжаться жизнью. В ее возрасте я уже знал, что женюсь на женщине, которая носит под сердцем ребенка не от меня, и работал в поте лица, ожидая совершеннолетия, чтобы мы уже смогли расписаться.

Наденька тоже имеет право на свои решения и свою жизнь. Не ее вина, что я все испортил, так и не сумев оправиться от своих потерь. Но теперь ничего не держало меня в рамках, и я заливал горе огненной водой. Мне все чаще становилось плохо, руки начали перманентно дрожать, меня постоянно мучали изжога и сушняк, начали болеть такие органы, о существованиях которых раньше я даже и не задумывался. Но это не имело никакого значения. Ничего больше не имело значения.

Через некоторое время меня уволили. Раньше на мое несвежее дыхание с перегаром и неопрятный внешний вид закрывали глаза, потому что я не позволял себе приходить пьяным на работу. Теперь же я пустился во все тяжкие, и это окончилось ожидаемо. Я стал искать подработки, в основном грузчиком. Мне платили за каждую разгрузку сразу, и я спускал почти все на алкоголь – ел я уже очень мало, потребности в пище почти не было. Разве что в закуске.

Некоторые и вовсе расплачивались за услуги водкой, некачественной и дешевой, но мне было все равно. Мне всегда было что выпить, и ежедневно я делал это, пытаясь заглушить свои страдания. И лишь два раза в год я пил по счастливым датам – в дни рождения моей любимой женщины и Наденьки.

А сейчас я снова заливаю горе. Я смотрю на портрет моей жены, и ее черты расплываются, а я не понимаю, в реальности это, или то мне чудится. В этот момент почему-то мне наиболее остро хочется оказаться там, где она находится сейчас – где бы это ни было. Я роняю бутылку. Мне нечем дышать, а еще очень тяжело и горячо в груди. Я пытаюсь подняться с кровати, но из-за неловкого движения скатываюсь на пол. Жарко, как же жарко. Я пытаюсь снять с себя стесняющую дыхание одежду, я почти ничего не вижу, скидываю ее наугад. Но облегчение не приходит.

Зато сердце бешено колотится, как будто сейчас пробьет в груди дыру и выскочит наружу. Меня начинает рвать, тело содрогается. Какое-то время эти конвульсии продолжаются, но потихоньку сходят на нет. Силы меня покидают, я не могу двинуть ни одной частью тела. Краешком сознания я понимаю, что то была агония, и это последняя более-менее ясная мысль. В глазах темнеет окончательно, и меня куда-то уносит.

Александра

Он действительно уехал, и это был лучший день моей жизни. Я сразу как-то расправилась и расцвела, и наша с мужем жизнь стала ярче и насыщенней – мы стали ходить в гости, в театры, просто на вечерние прогулки. Из нашей квартиры пропал мой извечный раздражитель, причина моих страхов и тревоги. Все было хорошо.

Теперь я возвращалась домой с радостью, и если вечер у нас с мужем не был занят каким-то культурным мероприятием, я с удовольствием уединялась в спальне с какой-нибудь очередной книжкой. Или же мы садились с чаем перед телевизором и вместе таким образом коротали вечер.

Муж общался с сыном, а я нет. В письмах, которыми они обменивались, я иногда могла черкнуть строчку-другую, но лишь потому, что не хотела оправдываться перед супругом. Сыну же все было понятно, ответы он писал, обращаясь к нам обоим, но я знала, что это тоже притворство.

Ни разу за время учебы он не приехал домой, даже во время каникул. Пару раз мой муж ездил в Москву в командировки и встречался там с сыном, а потом рассказывал мне новости. У меня же начались некоторые проблемы со здоровьем, не фатальные, но дорога была мне в тягость, и это стало отличной причиной, почему я не могла сопровождать супруга.

Андрей устроился в столице и даже каким-то образом получил квартиру. Я не хотела в это вникать – лишь радовалась, что он теперь точно не вернется, раз у него все так удачно сложилось. Наверное, это было малодушно, но мне хотелось вытеснить весь негатив из своей жизни, а значит, из нее надо было вытеснить и всяческое общение с сыном.

Прошло еще какое-то время, мой муж покинул меня – его смерть была неожиданной, ведь нельзя сказать, что он был стар, совсем нет. Но более серьезным испытанием был отнюдь не уход супруга, а понимание, что мне снова предстоит встретиться с Андреем.

Мне пришлось сообщить о смерти мужа сыну, и единственный раз после школы он приехал в родной город на похороны отца. Я со страхом ждала, что он остановится в нашей квартире, однако он приехал без единой вещи и после погребения сразу пошел к выходу с кладбища. Я догнала его, крикнув в спину:

– Ты дома переночуешь?

– Нет, я уезжаю обратным поездом ровно через час, – даже не оборачиваясь ответил сын.

– Что же, даже на поминки не придешь? – спросила я.

– Нет. Я почтил память отца, это все видели, и теперь я могу возвращаться к своим делам. Прощай, – сухо бросил сын.

– Что ж. Прощай, – ответила я. Больше он никогда не появлялся в моей жизни и не беспокоил меня. На кладбище мы виделись в последний раз.

Часть 3. Вынырнут не все

Глава 1. Предчувствия

Надежда

Несмотря на свои подозрения и страхи, я продолжала ходить к тому же специалисту. Хотя лекарства мне не помогали, беседы с ним тоже не особо давали результат. Напротив, я чувствовала себя все более угнетенной. После этих посещений я не только не избавилась от неприятных флешбэков из детства и юности, но и начала страдать от давящего и беспощадного чувства вины. Оно ворочалось внутри меня, как будто разъедая внутренности, не давая ни отдохнуть, ни поработать, ни даже поспать. Все мои мысли были лишь о том, что я во всем виновата, что это я плохая, что я дрянь. Стыд и вина.

Перед отчимом, который как-никак, но все же меня вырастил, и что мог – то мне дал. Кроме того, я стала ощущать вину и перед мужем. Я никогда и не пыталась рассказать ему о своих проблемах, не разрешала лезть в душу, и вот в итоге мы стали почти чужими людьми. Так я еще и измучила его бесконечными придирками и правилами, которые установила из-за своих крупных тараканов в голове. А он и не подозревал о моих переживаниях и о том, что бесконечными идиотскими табу и ритуалами я пыталась отвлечь себя от прошлого. Но так как соблюдать их я заставляла и его, он злился и думал, что я просто взбалмошная истеричка.

Не сиди на диване в уличных джинсах. Не заступай уличными ботинками за пределами коврика. Ставь чашки на полку строго дном вверх и ручками направо. Мой руки после того, как выбросишь что-то в мусорное ведро. Вытирай капли с ванной. Стулья ставь по отношению к обеденному столу ровно перпендикулярно. И прочее, прочее. Все должно быть правильно и чисто, моя жизнь должна быть идеально правильной и чистой, мой мужчина тоже.

После грязи и хаоса, в которых я жила в детстве, я старалась строить свою жизнь абсолютно противоположным образом. Любое отступление и нарушение мною же возведенных правил будило смутную тревогу, а теперь, в настоящее время, неизменно будоражило в недрах моего мозга воспоминания о самых травматичных событиях. То, чего я избегала, никуда не ушло. Оно копилось во мне, копилось, булькало и бурлило. И подошло к самому краю. И теперь любая малейшая ассоциация с детством и отчимом приводила к переполнению котелка и сносу крыши. А триггером за последние месяцы стало буквально почти все: грязь, бутылки, запах спиртного, запах старой одежды и мебели – и прочее, прочее, прочее. И избегать триггеров было уже невозможно.

И отчим. Сейчас я начала задумываться о нем с позиции уже взрослого человека. И мне было его дико жалко. Он был еще по сути сам ребенком, когда остался с чужой для него девочкой на руках. Я даже не представляю, насколько это сложно. Он мог бы отдать меня в детдом, у него еще вся жизнь была впереди.

Никто не мешал ему снова жениться, завести все-таки семью, может быть, своих детей. Кто знает, вероятно, другая женщина смогла бы пробудить в нем желание жить? Может быть, он не скатился бы и не стал запойным пьяницей. Жил бы спокойной жизнью, как многие его ровесники. Впрочем, угадать, как сложилась бы его жизнь, брось он меня, конечно, невозможно. Но он оставил. И воспитывал. Как мог. Но как же я все-таки ненавижу его за то, что он пил!

Однако мне и стыдно тоже. Он по сути физического вреда мне не причинял, не считая эпизода с брошенной сгоряча табуреткой. Но вот позор, которым он меня покрыл, был куда больнее любого физического удара. Я была изгоем. В то время как мне было необходимо общаться со сверстниками, иметь друзей, быть такой, как все остальные дети.

Порой я мечтала о том, что сейчас выйду на улицу, и ребята во дворе примут меня в компанию, не станут смеяться, сделают своей. Я моделировала в голове диалоги с теми, с кем отчаянно хотела дружить. Я настолько долго об этом размышляла и представляла себе подобные ситуации, что порой они начинали казаться мне вполне реальными. Впрочем, каждый раз приходилось возвращать себя с небес на землю и напоминать, что отчим – наверное, все же невольно – лишил меня такой роскоши. И этого простить не могла.

А ведь он не раз пытался как-то смягчить наши отношения, но я уже не хотела. Лет с одиннадцати – как раз с того пресловутого дня рождения – я просто перестала с ним разговаривать. Я никогда не обращалась к нему. А если он пытался заговорить, отвечала односложно и грубо. Даже карманные деньги я никогда не просила, он оставлял мне их сам. Причем с моим взрослением сумма росла – незначительно, конечно, но он понимал, что подростку нужно больше. Продукты он покупал исправно, а я научилась готовить рано, так что с питанием у меня проблем не было.

А еще его подарок. Я долго плакала, получив в день семнадцатилетия кулон и открытку. Я так и не даровала ему прощения, о котором он осмелился попросить и вообще изодрала письмецо в клочья, чтобы не позволить поднять голову какой-то привязанности из детства. Но украшение-бабочку я забрала, правда, очень давно не ношу. Но кулон лежит в одной из шкатулок, где я храню драгоценности. Правда, в той, где находятся вещички, которые я вряд ли снова надену.

Итого – мне ничего не помогает. Ни беседы, ни лекарства. Мне только очень плохо и гадко – гадко, от самой себя. С чего бы я вообще решила, что могу жить правильно и стать идеалом? Не смогу. Я застряла в страхах и ужасах прошлого. И иногда мне кажется, что прекратить эти страдания можно лишь радикально – моей смертью. Да и заслуживаю ли я вообще жизни? Наверное, нет.

Врач-психопат

Полагаю, мой эксперимент должен получиться. Я нашел двух пациенток, с которыми захотел попробовать реализовать давнюю идею – доводить до ручки двух людей параллельно. С одной из них это будет сделать крайне просто, особенно, после того как ее мать рассказала мне об истории кончины ее отца. Тут я уже придумал тактику.

Со второй будет посложнее, но тем любопытнее. Вообще при выборе жертв среди пациентов я руководствуюсь правилом: самое важное – чтобы никто не узнал. Поэтому нужны люди, которые по той или иной причине не станут никому рассказывать о содержании бесед с психоаналитиком.

Кроме того, это должны быть субъекты, которые не станут интересоваться, а что именно им прописал врач. И значит, они должны безоговорочно доверять врачу, то есть либо быть глупыми, либо кристально честными и правильными – настолько, чтобы считать непозволительным засомневаться в назначенном профессионалом лечении.

А сомневаться стоит. Ведь этим двоим я назначил препараты, которые не только не решают их проблемы, но напротив, обостряют тревожность, усиливают психомоторное возбуждение, не купируют ни галлюцинации в одном случае, ни флешбэки – в другом. Как наивно даже не пробить название препарата в интернете и не посмотреть, что же все-таки назначил добрый доктор.

Понятно, что одна пациентка об этом и не задумывается. А ее мать так глупа, что водить ее за нос вовсе не представляет трудности. А вторую пациентку я доводил до такой кондиции, чтобы ее мысли были заняты совсем другими проблемами, и она даже не задумалась о подобной проверке.

Я уверен в себе и успехе своего очередного проекта.

Марина

Голоса вели себя все более активно. Значит, скоро. Я снова пришла на прием к Андрею Владимировичу. Может, он скажет мне, наконец. У меня уже нет терпения ждать.

– Марина, здравствуй, – поприветствовал меня врач. Я кивнула. Он подсел ко мне поближе и заговорчески сказал:

– Совсем скоро пора.

– Когда? – я несколько оживилась.

– Мне тут рассказали о твоем отце, – многозначительно начал собеседник, и внутри у меня поднялось торжество. Я всегда знала, с его смертью что-то не так. Я уточнила:

– Они рассказали?

– Они, они, – утвердительно кивнул врач. – Его смерть – первая в цепочке, которая приведет к перерождению мира. Второй должна быть твоя, третьей – моя.

– Вот как, – закивала я. Голоса в голове тоже оживились и одобрительно загудели. Значит, он говорит правду.

– Твой отец покончил с собой. Это не было убийство, так было нужно. Теперь должна ты, – заявил Андрей Владимирович. – Готова ли ты исполнить свое предназначение?

– Готова, – я вновь яростно закивала, громкость голосов все нарастала.

– Что ж, тогда нужно назначить дату.

– Скоро годовщина смерти отца, – ляпнула я, – думаю, это не совпадение. Но как мне надо сделать? Как он?

– Прислушивайся, они тебе подскажут, – весело блеснул глазами врач. Я торжественно кивнула. В моей картине мира все встало на свои места. Голоса звучали звонко и ясно, словно бы оркестр сопровождал меня перед главным выходом. Последним выходом.

Надежда

Я пришла на очередной сеанс с чувством тревоги и пугающим предчувствием. С каждым разом я все яснее осознавала, что мне не нравится мой врач, но не могла понять: что-то не так с ним, или это мои нервы окончательно сдают, отчего я становлюсь параноидально настороженной.

Встреча была угнетающей. Психоаналитик на меня давил. Я все яснее понимала, что он мне не помогал, не направлял к способам решения моей проблемы, не подталкивал к правильным мыслям и решениям. Он только ухудшал мое состояние. Вместо беседы у нас с ним по сути происходил ожесточенный спор.

– Милая моя, вы же просто взбалмошная барышня. Вы предали единственного человека, который вам помогал на протяжении долгих лет, вы пользовались благами, которые он вам давал, а потом его бросили. А лишь он умер – за счет оставленного вам наследства значительно улучшили свою жизнь. Вы что же, хотите меня убедить, что это вы психологически травмированы? – снисходительно говорил мой собеседник. В этот момент я практически начала его ненавидеть. Можно ли так говорить с пациентом? А он, не подозревая о моих мыслях, продолжал:

– Это ваш отчим был глубоко несчастным и серьезно психологически травмированным человеком. Это ему нужна была помощь. Кстати, вы ведь сами говорили про его робкие попытки наладить отношения – но вы не протянули ему руку помощи, уже будучи взрослой девушкой. Да-да, в пятнадцать-шестнадцать лет вы могли бы уже повзрослеть и начать его понимать. Всего-то и нужно было, что протянуть ему руку помощи, выразить сочувствие, поддержку. Но вы его добили. Это из-за вас он в итоге окончательно разочаровался в жизни и решил спиться, став алкоголиком, – на этих словах я хотела возразить, что алкоголиком он стал, когда я еще пешком под стол ходила, но врач, очевидно, понял, что я собиралась сказать, и не дал мне даже рта раскрыть.

– Полноте, полноте. Не был он настоящим алкоголиком до последних лет своей жизни. Вы, милая, не жили с человеком, у которого есть реальная пагубная зависимость. Знаете, что такое жизнь с такими индивидами? На столе крошки хлеба нет, потому что глава семейства все пропивает. Постоянные побои и больницы – потому что травмы после каждого запоя становятся все серьезные. Долги перед соседями, перед криминальными личностями, которые потом ходят и выбивают деньги у несчастных родственников алкоголика. Стыдно смотреть в глаза знакомым и придумывать оправдания, что синяки появились из-за случайного падения, а вовсе не из-за того, что пьяный родственничек съездил разок-другой по физиономии. А у вас что? Проблема не в этом. Проблема в том, что вы просто личность истеричного склада характера, избалованная, не приспособленная даже к малым лишениям в жизни. Вы всегда будете чем-то недовольны, потому что у вас такой характер. И от малейшей неприятности вы так и будете каждый раз получать психологическую травму, – вещал собеседник.

Из моих глаз брызнули слезы. Сейчас вслух он повторил те мысли, которые возникали в моей голове, когда меня начинало мучить чувство вины. Но обычно в моих самокопаниях все-таки побеждал разум: ведь были же прецеденты, которые очерняли отчима и его поведение. И потом, каждый человек имеет право на чувства, на любые, и я имею! А он сейчас просто обесценил все мои переживания!

– Вот, вы сейчас плачете. А что такого я вам сказал, чтобы плакать? Совершенно ничего обидного, – пожал плечами психоаналитик. И продолжил:

– С таким отвратительным характером, как у вас, только на серьезных препаратах и жить постоянно. Для вас все – стресс, кто бы и что с вами не делал.

– Я так не хочу, – сквозь слезы ответила я. Ответом мне был красноречивый вздох и предложение выбрать следующую дату для записи. Я решила повременить и подумать. Вслух я сказала, что у меня сейчас очень много работы, а потому я выберу дату позже и позвоню, чтобы записаться. На этом мы и расстались.

Я вышла из кабинета, спустилась на улицу и села в машину. Проехав пару кварталов, я припарковала машину и стала переваривать услышанное. Он сказал, что таким, как я, только всю жизнь на лекарствах. Неужели это правда? И какой в этом толк – все равно никакого эффекта я не вижу. Значит ли это, что без них мне будет еще хуже? Что если бы не они, то болталась бы я уже в петле или мое тело в виде не очень аккуратной лепешки лежало бы под окном дома? Что я вообще пока еще тяну эту жизнь только на лекарствах?

Боже, лекарства! Меня как током ударило. Я ведь даже не удосужилась прочитать в интернете информацию о тех медикаментах, которые он мне прописал. Зачем их назначают, и о побочных эффектах неплохо было бы узнать. Кстати, может быть у меня как раз вылезли какие-то побочки, именно поэтому лечение течет так вяло? Вероятно, мне просто не подходят препараты?

Ругая саму себя на все лады за недальновидность, я достала смартфон и вбила в поисковую строку название препаратов, коих было два. Я читала инструкцию по применению и холодела. Вот почему нет результата. Его не может быть. Эти лекарства в моем случае лишь усилят тревогу и депрессивное состояние. Они вообще не назначаются при том расстройстве, от которого страдаю я. При моей проблеме они могут лишь значительно усугубить ситуацию. Как же так?

Зачем он это сделал? Ошибся? Сам страдает какими-то проблемами и потому назначает неверное лечение? Что это вообще такое? Поначалу я склонна была полагать, что это какая-то случайность, может быть, он что-то напутал. Но мысли перешли к нашим сеансам психотерапии, которые напоминали, скорее, ожесточенные бои. И ведь меня интуитивно тоже напрягал такой подход, но почему-то совестно было сомневаться в действиях профессионального врача, а потому я гнала нехорошие мысли прочь.

Я завела машину и в шоковом состоянии поехала домой. Переступив порог, зашла прямиком в душ. Горячая вода распалила меня и придала мне решимости. Я знаю, что мне делать. Мне нужно поговорить с мужем. Переодевшись, я стремительно прошла в комнату и села рядом с супругом и выпалила:

– Мне надо с тобой поговорить.

– Я слушаю тебя, – оторвавшись от книги, сообщил муж.

– Разговор будет долгим и трудным для меня, – предупредила я. И начала говорить. Про то, чего никогда ему не рассказывала. Про свое детство. Про отчима. Про переживания. Про их последствия. Про то, почему тот эпизод в гостинице стал триггером и выпустил всю мою боль наружу. Про врача. Про унижение на приемах. Про неверно выписанные таблетки.

На протяжении всего разговора муж внимательно слушал. Выражение его лица сменялось то жалостью, то ужасом, то удивлением. По окончании моего спича он лишь спросил:

– Но почему же ты раньше не рассказывала и не просила о помощи? – хороший вопрос. Я лишь в бессилии пожала плечами и прошептала:

– Мне нужен совет со стороны. Я хочу понять. Действительно ли мой отчим был полностью нормальным, а я тварь? Скажи, это так?

– Это не так, – резко ответил муж, – если я правильно понял твой рассказ, ему досталось, конечно, и мне его тоже жаль. Но он не вел себя нормально. Мне тяжело судить, я осознаю, что каждый может сломаться. И тут нет виноватых. Ему было некому помочь, он невольно и, наверное, сам того не желая, поломал жизнь и тебе. Мне кажется, это очевидно даже непрофессионалу. А специалист должен помочь, но никак не доламывать волю пациента.

– То есть полагаешь, с врачом что-то не так? – я немного воспряла духом.

– Определенно, специалиста тебе надо сменить. А таблетки эти перестать пить, раз они только усугубляют твою проблему.

– Спасибо, – устало ответила я. И впервые за долгое время поняла, что моя тревога несколько улеглась. Я нащупала верное направление и могу пока хотя бы перестать делать самой себе хуже.

Врач-психопат

Я был доволен. У одной из жертв исход уже очень близко. Вторую я прилично раскачал. Тут главное не переборщить, чтобы она не поняла, что что-то не так. Но насколько я мог судить, она настолько погрязла в чувстве вины, что едва ли должна услышать за ним голос разума.

Между тем, у меня есть и более насущные проблемы. Через неделю мне предстоит командировка – меня пригласили на международный форум, где наша страна и ряд дружественных государств будут обмениваться опытом по самым разным направлениям. Одно из них – психиатрия и оказание подобной помощи в рамках благотворительности. Мне предстоит выступить с рядом лекций, но вот беда: на этот период выпадает дата, когда первая жертва должна прийти к финалу. Что ж, думаю, я узнаю об этом. У ее матери есть номер моего личного мобильного – я запугал ее серьезностью заболевания и попросил звонить в экстренных ситуациях. Смерть ее дочери определенно будет таковой.

Что ж, в таком случае нужно взять с собой в командировку мой дневничок. Скоро-скоро в нем появится еще одно свидетельство моего величия и всемогущества.

Марина

Я готовилась к своей миссии. Настроение у меня было благостное. Жизнь обрела сакральный смысл. Это должно было произойти совсем скоро, и я коротала время до назначенного дня. Больше меня ничего не интересовало.

Немного раздражала мать. Она все тормошила меня, пыталась то заставить есть, когда не хотелось, то выгнать в душ – а для чего мне душ, у меня есть миссия, она глобальна, а душ мне не нужен. Мне хорошо и так, скоро я приведу в действие свой план.

Голоса звучали в моей голове теперь часто и очень торжественно. Они тоже пророчили мне скорый финал. Я все спрашивала их, как мне лучше сделать, и они дали ответ.

Я готова.

Надежда

Нового психотерапевта я пока не нашла, да и, если честно, пока не представилось возможности нормально поискать. Мне предстояло ехать в командировку в отдаленный регион нашей страны – на международный форум, в котором принимала участие и наша компания. Мне нужно было присутствовать не некоторых совещаниях, впрочем, сама поездка должна была занять всего пару-тройку дней, а потом назад.

Я собрала чемодан, попрощалась с мужем и поехала в аэропорт. Перелет был длинным и утомительным, к тому же смена часовых поясов. Слава Богу, в пункт назначения я прилетела вечером по местному времени, как раз накануне открытия форума и переговоров – можно было хотя бы отоспаться. Прибыв в гостиницу, я первым делом отправилась в душ, а потом, заведя будильник, сразу же бухнулась в кровать.

На следующий день в назначенное время я была на месте и ждала открытия форума. Компания, где я работаю, должна была продвигать тут свой софт, искать партнеров – мы надеялись договориться о сотрудничестве с зарубежными брендами. Я тоже должна была выступить с небольшой речью – грубо говоря, прорекламировать один из наших проектов.

А вообще какие только специалисты сюда не слетелись – здесь собирались проводить различные конференции по международному сотрудничеству в самых разных сферах: в рекламе, в торговле, в медицине, в бизнесе – проще сказать, какие темы обсуждать не планировалось.

Конференция, на которой должна была присутствовать я, планировалась после 12 дня в зале в восточном крыле здания. Перед совещанием тут шла какая-то встреча, посвященная благотворительности. Я пришла несколько раньше и решила краешком уха послушать, о чем говорят на этом мероприятии. Аккуратно и очень тихо отворив дверь, я вошла внутрь помещения и присела на краешек кресла, расположенного в углу комнаты возле столика, где можно было взять кофе или чай и перекусить. В самом его центре стоял стол для переговоров, все места были заняты. Возле каждого участника стоял стакан с водой и микрофон, так что любой спикер мог выступать прямо со своего места, а чтобы видно говорящего человека было всем, его изображение транслировалось на экраны, развешанные по всему периметру помещения.

К своему удивлению, среди участников брифинга я увидела своего бывшего врача. Он тоже был в числе выступающих. Впрочем, к чему удивление – я ведь наслышана, что он частенько выступает на подобных мероприятиях. Мне вдруг захотелось выйти в центр зала и закричать, что он самозванец, рассказать всем присутствующим о том, что он сотворил со мной. Но я справилась со своим праведным гневом и стала тихонько ждать, пока встреча закончится. Я находилась в тени, и едва ли этот неприятный мне человек мог бы меня заметить. А если он захочет подойти сюда, чтобы выпить кофе по окончании беседы, я успею выскользнуть за дверь.

Впрочем, он куда-то торопился. Лишь только брифинг завершился, врач стал споро собирать бумаги, разложенные на его месте. К нему подошел кто-то из коллег, и они живо стали что-то обсуждать. При этом Андрей Владимирович ни на секунду не собирался задерживаться: он сложил материалы в свой кожаный портфель и направился к противоположному выходу из зала, продолжая увлекательный, судя по его заинтересованности, разговор с собеседником. На самом выходе из бокового кармашка его портфеля упала какая-то небольшая книжица. Я огляделась по сторонам и вздохнула. Все уже успели выйти. Придется поднять и потом все-таки разыскать его, чтобы вернуть потерю.

Я подошла к двери и подняла вещицу. Оказалось, что это небольшой кожаный ежедневник. Внезапно сзади раздался громкий хлопок – это зашла уборщица, чтобы прибраться в помещении перед следующим мероприятием – и я от неожиданности выронила блокнот. Он раскрылся на одном из разворотов. Я хотела было снова поднять ежедневник и закрыть его, но взгляд зацепился за мое имя.

Не утерпев, я начала читать, и тревога, жившая во мне, снова подняла голову. Я стала судорожно перелистывать листы назад – заполненных было немного, но то, что я узнала, было чудовищным. В ушах зашумело, появился странный звон. Я машинально убрала книжицу в сумку. Невозможно. Неужели я все верно поняла? Как такое возможно?

Врач-психопат

Я был в ярости. Я рвал и метал. Я не мог потерять свой ежедневник! Как это получилось, а главное – где? Так вышло, что я направился на форум прямиком из аэропорта, так что возможности оставить блокнот, например, в сейфе, у меня не было. И основная моя головная боль – гадать, выпал ли он еще в самолете, в воздушной гавани, или уже в здании, где проводился форум.

Самое страшное, я не представлял, как мне отыскать пропажу. Я даже возвращался во все залы, где успел побывать за день и незаметно попробовал их обыскать, но ничего не вышло. Спрашивать, не нашел ли кто-то ежедневник, нельзя – вдруг человек прочитал содержимое.

Впрочем, мой острый ум сразу же мне подсказал, что риски минимальные. Нигде не указано, кто владелец дневника. Жертвы указаны там лишь по именам и начальной букве фамилии, вряд ли кто-то сможет их идентифицировать. Так что грозит ли мне что-то – нет, полагаю, что не грозит. Но есть вещь, которая меня просто бесит.

Теперь на какое-то время мне придется затаиться, перестать вести свои игры. Мало ли. Лучше перестраховаться. Но как же это злит, ведь выпал такой шанс совершить давно уже задуманное! Тем более одна из жертв вот-вот придет к финалу.

Но что поделать. Записи я восстановлю. Заведу новый дневник и пропишу там все. И новое имя там появится, но вероятнее всего, лишь одно. Я не успел довести вторую жертву до нужной кондиции. Придется изменить схему ее лечения, а также и психотерапевтическую тактику. Придется ей действительно помогать. Старания псу под хвост! Как все не вовремя.

Марина

Этот день и час настал. Чтобы все было торжественно, я даже по своему желанию приняла душ и надела свою лучшую одежду. У меня ее в принципе не так и много, но кое-что есть – я достала единственное нарядное красное платье. Обычно я в нем отмечала Новый год. Сегодня тоже в какой-то степени для меня начинается новый этап. Уже не здесь. Также я решила слегка подкраситься. Обычно я не использую косметику, да и нет ее у меня. Впрочем, позаимствовать ее можно у матери, вот та любит яркий макияж.

Из скрипучего шкафчика в ванной я достала черный карандаш для глаз и ярко-красную помаду. Накрасила свои тонкие губы, которые пламенной полосой заалели на моем лице. С карандашом возиться пришлось дольше: линия получалась неаккуратной и неровной. В итоге я чуть-чуть размазала ее пальцем, чтобы края были не очень четкие. Так не слишком бросается в глаза, что криво.

Еще раз заглянув в шкафчик, я выудила полузасохшую тушь и провела пару раз кистью по ресницам. После этого отошла чуть подальше от зеркала и оценила результат. Тушь легла слегка комками, но выглядела я необычно и празднично. Пойдет. Для особого случая – особый вид.

Мать крайне удивилась, увидев, что я так вырядилась. Она спросила:

– Чего вдруг решила достать платье? И Бог ты мой, лицо-то как разрисовала!

– У меня праздник, – ответила я.

– И какой же? – с опаской поинтересовалась мать.

– У меня теперь новая жизнь, – торжественно ответила я. Мать сразу просветлела. Думает, я «излечилась». Да я и не больна, но не объяснять же всем подряд. Она не входит в число избранных и посвященных в тайну. Пусть думает, как хочет, это неважно.

А она тем временем собралась в магазин. Отлично. Самое время. Как только дверь за матерью захлопнулась, я достала единственные свои туфли на выход – на каблуке и с камушками, имитирующими жемчужины, на мыске. Втиснулась в них. Неудобно, непривычно, узкий нос натирает мизинцы. Хотя мне и не ходить в них, так что какая разница по сути. Ну что же, я при полном параде. Я готова к тому, чтобы сделать переход. Он поможет изменить мир. Я не знаю, как именно, но голоса сказали – я пойму, как только окажусь там, за чертой.

Я вышла на захламленный всякой дрянью балкон. Отодвинула дырявый таз, переставила в угол старый стул, который мать так и не выкинула, а зачем-то продолжала хранить, и настежь распахнула окно. Придвинула к каркасу невысокую табуретку и взобралась на нее. Взглянула вниз. Высоко. Получится.

Я перегнулась через парапет и полетела вниз. Больно. Темно.

Глава 2. Противостояние

Надежда

– Ты понимаешь, что это означает? – обращаясь к мужу, я нервно ходила по комнате. Я вернулась из командировки, и одному Богу известно, как я вообще прожила эти несколько дней в другом городе, не сорвавшись домой. Они тянулись для меня просто бесконечно, и в день вылета я чуть ли не бегом выскочила из гостиницы и впрыгнула на улице в такси. Во время полета я никак не могла ни на что отвлечься, мне хотелось, чтобы самолет летел быстрее, часы в небе казались мне неделями.

Но наконец я очутилась дома. Это был выходной, и мой супруг находился дома. Сбросив в прихожей уличную обувь, я влетела в квартиру и начала мельтешить по кухне. Я выпалила все, что узнала, лихорадочно комментируя произошедшее своими выводами. Я была слишком сильно возбуждена. Так сильно, что даже мои флешбэки отошли на второй план. Сейчас, кажется, мне угрожала куда более реальная опасность, нужно было мобилизовать силы.

– Это просто невероятно, – ответил муж. Вот уже примерно час он слушал мою сбивчивую речь и изучал вместе со мной те несколько страничек со скудными, но такими шокирующими записями. Сначала я пыталась сама себя убедить, что все надумала. Ведь там было лишь мое имя и первая буква фамилии. Но то, что было описано в этой адской книжонке как «тактика», слишком походило на все, что проделывал со мной психиатр. Да он сам псих!

– Ты думаешь, это все пациенты? – поинтересовался муж. Я замотала головой и сказала:

– Нет. Девушка под первым номером покончила с собой, когда у него еще молоко на губах не обсохло. Это точно не пациентка. Да и второй с третьим номера тоже вряд ли были пациентами, не сходится по годам.

– Да, действительно, – согласился муж, – и что же это получается? Он специально получил такую профессию, где можно изводить пациентов?

– Он ненормальный, – простонала я. Как же мне могло снова так «повезти» в жизни?

– И что ты собираешься делать? – спросил муж.

– Я в растерянности, – призналась я, – нельзя же просто так это все оставить и сделать вид, что я ничего не знаю. Ведь он же продолжит.

– Да уж. Еще и сам записывал доказательства своих преступлений, – покачал головой муж. И предложил:

– Слушай, помнишь Стаса?

– Какого? Твоего одноклассника? – спросила я.

– Ну да, мы иногда продолжаем общаться. Он же работает в Следственном комитете. Может быть, мне с ним посоветоваться. Ну что вообще делать нужно, куда обратиться.

– Давай, – согласилась я. Мне было абсолютно непонятно, как вести себя дальше. У кого просить помощи, к кому обращаться.

– Договорюсь о встрече, сначала один с ним поговорю. А потом, наверное, надо будет и тебе к нам присоединиться, – закончил муж и, взяв телефон, вышел в другую комнату – видимо, звонить приятелю. Хоть бы он что-то подсказал. Потому что сейчас в моей душе борются противоречия: ужас, сомнения, тревожное возбуждение – и никакое из этих чувств не является хорошим советчиком разуму.

Врач-психопат

Как жаль, что придется сворачивать план со второй жертвой. Первая уже пришла к финалу: как я и предполагал, мне позвонила ее мать и сообщила о самоубийстве дочери. Она была скорее удивлена, чем подавлена. Меня обвинять в том, что я не помог, даже не пыталась. Впрочем, я и ее морально готовил: рассказывал, насколько тяжелое заболевание у ее дочери и сколь может быть непредсказуемо ее поведение.

До этого я старался выбирать жертв таким образом, чтобы их близкие не знали о походах к психоаналитику. И так как в принципе проводил свои эксперименты я не то чтобы очень часто, это мне вполне удавалось. Никаких проблем не возникало. Впрочем, на этот раз мать пациентки мне нисколечко не мешала. После первого же общения с ней я понял,что она крайне неумная женщина. Едва ли сможет меня в чем-то заподозрить. Мой нынешний телефонный разговор с ней только подтвердил эту мысль: она даже и не собиралась разбираться в том, что произошло. Ее устроили мои объяснения и высказанные слова о сожалении и глубоких соболезнованиях.

Да вообще никто никогда бы меня не мог в чем-то заподозрить: настолько я был любезен и правилен в поведении. Само совершенство – другого такого человека нет и быть не может.

Потеря дневничка с каждым днем беспокоила меня все меньше. Если кто-то его и найдет, то никак не свяжет со мной. Так что можно не волноваться. Что же касается свидетельств моих экспериментов – я уже завел новую книжицу и скрупулезно переписал всех жертв туда. Включая одну новую.

Как все-таки досадно, что из-за столь мелкого прокола придется отложить в сторону выполнение моего давнего плана. Но я умен и потому понимаю: лучше на год-два залечь на дно. Просто на всякий случай. Перестраховаться всегда как-то надежнее. Пусть будет так.

Максим

Мы сидели втроем у нас на кухне: я, моя жена и мой школьный приятель Стас. До этого я уже встречался с ним приватно и вкратце пересказал суть дела. Сегодня он пришел к нам домой, задал уточняющие вопросы жене, и мы решали, что делать с той, мягко говоря, нестандартной ситуацией, в которую попала Надя.

– Дело в том, – объяснял Стас, – что пока нет ни одного прямого доказательства. Записи в ежедневнике не указывают на конкретных людей, имя и первая буква фамилии – это слишком пространно, да может быть, она и не к фамилии относится. А, например, к прозвищам, которые он давал этим людям. Далее – нет указания, что это действительно его дневник. Да, можно провести экспертизу и доказать, что почерк в записях – именно его. Но, в конце концов, ничто не мешает ему сказать, что это просто его выдумка. Заметки к художественному роману, который он хочет написать, например.

– А неверная схема лечения? Он ведь профессионал со стажем и репутацией, не мог так ошибиться, – нервно произнесла жена. Я ободряюще сжал ее ладонь. Она мельком с благодарностью взглянула на меня и вновь перевела взор на Стаса.

– Ну тут разве что халатность можно ему вменить, но не попытку довести пациентку до суицида, – терпеливо ответил Стас. И продолжил:

– Нужно, во-первых, провести подготовительную работу. Я попробую по своим каналам узнать что-то о людях из его окружения с подобными именами и первыми буквами фамилий. Но с пациентами будет трудновато: все-таки у него частная практика, а сведения о клиентах являются врачебной тайной. Но я попробую что-то придумать.

– А что делать мне? Я просто в растерянности, – воскликнула жена.

– Во-первых, не подавать виду, что тебе о нем что-то такое известно. Я бы посоветовал продолжать к нему ходить. Если он действительно избрал тебя в качестве своеобразной жертвы, то может что-то заподозрить, когда перестанешь к нему ходить.

– Слишком дорого выйдет, – хмыкнула жена. Стас понимающе ей кивнул и предложил иной путь:

– Тогда сообщи ему, что тебе необходимо надолго уехать. По рабочим делам, к примеру. И веди себя так, как будто тебе реально нужна его помощь: спрашивай, будет ли он на связи, если что, сможет ли ответить тебе на вопросы. В общем, делай вид, что тебя крайне угнетает ситуация, по которой придется временно прервать визиты.

– Хорошо, я поняла, – согласилась жена. И добавила:

– А специалиста мне придется искать другого.

– Это пожалуйста, но главное не пересекайся пока с этим мутным типом. И еще. У тебя сохранились какие-то рецепты на те медикаменты, что он выписывал?

– Да, – оживилась жена и затараторила:

– Я после крайней встречи как раз начала его подозревать. И стала искать, от чего на самом деле эти таблетки. Узнала – ну и, само собой, не стала покупать. А новый бланк-то он мне уже выдал на встрече.

– Это отлично, рецепты будут доказательством неверно назначенного лечения. В остальном у меня есть пара идей. Если все получится, то нужно будет пойти на довольно рискованный шаг, – заметил Стас. Я немного напрягся и спросил:

– Что ты имеешь в виду? Рискованный для кого?

– Для всего дела, – уклончиво ответил приятель.

– Ну-ка не темни, – попросил я. И Стас сдался:

– Думаю, придется ловить на живца. Признание выбивать.

Люся

Я была опустошена. Мои детские мечты оказались хрупкими, как фарфоровая кукла, и в итоге разбились. Все, чего я хотела, воплотилось в жизнь с массой «но». Однако и этого я в итоге лишилась. Безумие поглотило всю мою семью.

Мать с отцом я давно за близких людей и не считала. Я исправно звонила им по праздникам, поздравляла и дежурно справлялась о здоровье. Они так же дежурно отвечали, и на этом наши беседы заканчивались. Им никогда не был интересен мой муж и моя дочь.

Меня это не сильно огорчало. Жизнь в целом была не так уж и плоха. И порой я даже радовалась, что все ж успела запрыгнуть в уходящий поезд: и муж есть, пусть немного вялый и рассеянный, но все-таки мужчина в доме! Есть ребенок, да, не самый смышленый и красивый, ну да и пусть. Есть крыша над головой. Не нужно больше работать. А что еще надо.

Сначала ушел муж. После его гибели пришлось вернуться на работу и тащить на себе дочь. А теперь вот и дочери нет, ничего больше нет, я совсем одна. Похоронила я ее буквально недавно – девяти дней еще не прошло. После смерти дочери стало совсем пусто. Я бродила по улицам в свободное от работы время (а такого у меня теперь появилось очень много), тупо смотря перед собой. Не понимая, что мне делать теперь, для чего я в принципе жила и живу, куда себя деть.

В одну из таких прогулок, когда я уже была возле своего подъезда и стала копаться в сумке в поисках ключа, ко мне подошел молодой человек самого обычного вида – в джинсах и кожаной куртке. Он окликнул меня:

– Людмила Матвеевна! Можно вас на пару слов?

– А вы кто? – бесстрастно спросила я. В общем-то мне было все равно, но парень вытащил удостоверение и представился. Надо же. Полиция. Я спросила:

– Какие ко мне могут быть вопросы?

– Понимаю, вам может быть тяжело, но это по поводу вашей дочери – серьезно начал парень.

– Так после этого ко мне уже приходили, – вяло ответила я, – дело открывать не стали, самоубийство ведь.

– Да, верно. Но ваша дочь была подопечной фонда, который оказывает помощь психологического характера, и мы сейчас проверяем его деятельность. В рамках расследования хотели бы задать пару вопросов о ее лечении – ну, сами понимаете, чтобы понять, есть ли в этом вина фонда.

– Они ни при чем, – возразила я и добавила:

– У меня претензий нет. Дочь была больна, как, по-видимому, когда-то ее отец. Сложное заболевание.

– Мы ни в чем никого и не обвиняем, – успокаивающе ответил мой собеседник, – Но проверить данные должны.

– Ну что ж, – вздохнула я, – пойдемте со мной в дом, не здесь же говорить.

– Пойдемте, – согласился полицейский. Мы вместе поднялись, я провела его на кухню. Предложила чаю, но собеседник вежливо отказался. А вот я себе налила. Села за стол напротив полицейского и равнодушно вперилась в него взглядом. Молодой человек стал задавать вопросы – как часто дочь посещала фонд, кто ее лечил. Были ли у меня или у нее какие-то проблемы с сотрудниками фонда, с ее лечащим врачом. Мои ответы он старательно записывал, а под конец беседы спросил:

– Не остались ли у вас рецепты на препараты, которые назначали вашей дочери?

– Есть один, – кивнула я, – не успела в последний раз ей купить.

– Могу ли я его забрать? – спросил полицейский. Он называл свое имя, но я пропустила мимо ушей. Антон что ли? Переспрашивать неудобно как-то. Вслух я сказала:

– Забирайте, мне без надобности, а ей уже тем более, – и пошла искать бумажку. После передала ее в руки собеседнику. Он кивнул и поблагодарил меня. Встал, собираясь уходить. На прощание сказал:

– Я был бы признателен, если бы вы пока никому не говорили о нашей встрече. Скорее всего, проблем нет, но до конца проверки лучше информацию о нашем разговоре не афишировать. Я вам сообщу, когда мы закончим.

– Без проблем, – ответила я. Да с кем мне это обсуждать. Больше не с кем и незачем.

Надежда

Стас снова сидел на нашей кухне. Он привлек некоторых хороших знакомых из числа полицейских, чтобы навести кое-какие справки. И они даже неплохо продвинулись, но полученная информация заставляла похолодеть.

– Что я могу сказать, – вещал Стас, – поговорил тут оперативник, мой хороший знакомый, с матерью одной из пациенток. Имя которой совпадает с записью в дневничке. С тем, которое рядом с твоим там стоит. Нам повезло вообще узнать такую инфу – врач наш наблюдал ее через благотворительный фонд, в котором есть не в меру болтливые сотрудники. Не спрашивай, как, но мы получили контакты матери этой девушки. Поговорили с ней. Рецептик попросили на медикаменты.

– Ну и что? – в нетерпении воскликнула я. Мне было сложно даже усидеть на месте, нервное возбуждение было слишком велико.

– Мать какая-то странная у нее. Даже точного диагноза дочери назвать не может, но судя по рассказанному, у девушки была шизофрения. Так вот. Наш добрый доктор и ей выписал медикаменты, действие которых прямо противоположно действию тех лекарств, которые ей по идее показаны. Мы опросили нескольких психиатров, и они нам рассказали, что те таблетки, которые принимала несчастная, при шизофрении не только не помогут, но могут даже ухудшить ее состояние – они действуют возбуждающе, бредовые мысли не блокируют, да вообще никак бы в ее случае не помогли.

– Получается, он все же специально, – протянула я. Хоть с этой мыслью я прожила уже продолжительное время, она никак не хотела укладываться у меня в голове. Как же так. Именитый врач, эксперт множества ток-шоу. Светило отечественной психиатрии, гость стольких международных конференций! Невероятно!

– Похоже на то. Но и это еще не все.

– Да выкладывай уже все, – обреченно вздохнула я. Сидящий рядом муж ободряюще приобнял меня за плечи и подлил чаю.

– По ряду имен мы ничего не нарыли, предполагаю, это пациенты его частной практики. Но есть два имени, за которые мы зацепились. Первое – подружка его юности, еще из города, где он родился. Покончила с собой в последний год обучения в школе. Второе – старенькая бабушка. Которая отписала ему свою квартиру в Москве. Тоже покончила с собой. Если бы не твой рассказ и все эти звоночки, я подумал бы, что бред. Но эти зацепки не дают мне покоя. Если все так, как мы думаем, то мы столкнулись просто с монстром каким-то, – подвел итог Стас, – первую жертву он довел до суицида еще подростком, получается. Потом намеренно пошел учиться на психиатра и стал хладнокровно доводить пациентов.

– Невероятно. Что же теперь? – спросила я.

– Тебе надо написать заявление, но этого мало, – с сожалением констатировал Стас, – у нас есть только догадки и косвенные подтверждения этих догадок. А нужно знать наверняка.

– Ну и как мы этого добьемся? – протянула я, – едва ли он вот так просто во всем сознается.

– Едва ли. Придется колоть. Возможно, даже несколько нарушая закон, – тяжко вздохнул Стас. И начал выкладывать нам свою идею.

Врач-психопат

Вроде бы все улеглось. По удачному стечению обстоятельств пациентка, которая тоже должна была стать жертвой, надолго уехала в командировку. Мы договорились, что при малейших трудностях она будет мне писать, а если будет острая необходимость, я смогу провести с ней сессию в онлайн-формате.

Несколько раз она связывалась со мной в мессенджерах и задавала некоторые вопросы. Я отменил ей прием назначенных ранее лекарств, при этом наплел абсолютную ахинею, но она ведь не профессионал, ее мое объяснение устроило. Я же выдал такую версию: улучшения у нее не наблюдалось, поэтому схему лечения нужно изменить. Но до назначения новых препаратов необходимо, чтобы прошло некоторое время, дабы не возникло всяких нежелательных эффектов.

Я давно уяснил, что во вранье главное – быть уверенным. Уверенность в словах заставляет в них верить и других, и когда ты добился от собеседника готовности принять за истину все твои слова, дальше можно говорить что угодно. Абсолютную чушь, ерунду – этого никто и не заметит. Главное – изредка сыпать логичными, на первый взгляд, аргументами. В общем-то, истина не новая и давно известная, но глупые люди ею не пользуются.

Я перестал опасаться. Снова почувствовал себя свободно и вольготно. Что ж, через год попробую найти новых испытуемых для своего эксперимента. Заново попробую довести до финала сразу двоих человек. И сделаю так, чтобы у обоих день исхода совпадал. Это будет сложно, но тем и интересней. Я уверен, что справлюсь.

Кстати, любопытно. Про себя я всегда называл это экспериментами, но ни разу ни один человек еще не смог устоять – все выбранные жертвы ломались и становились послушными марионетками в моих руках. С каждым разом я все больше убеждался в своей исключительности и понимал, что нет в этом мире мне равного. Остальные люди глупы и пусты, так что мне их не жалко. В какой-то мере я санитар – помогаю вселенной побыстрее избавиться от самых слабых особей.

Иногда я задумывался, есть ли подобные мне на этой планете. Вероятно, что если и есть – нас очень мало. Тех, кто с самого начала понял всю суть. По крайней мере, за всю свою жизнь я не встречал ни одного похожего на меня индивида. Порой мне казалось, что новый знакомый не так уж и глуп. Но стоило углубиться в собеседника, как я разочаровывался и понимал: нет, это снова просто еще одна овца из стада.

Впрочем, у меня не было потребности искать родственную душу. В жизни я больше всего всегда ценил комфорт и деньги, которые позволяют его иметь. Я жил в свое удовольствие каждую минуту всех прожитых лет – уверен, никто из глупых людей с их животными инстинктами и страхами не мог бы от чистого сердца признаться в том же.

Я же продолжал свою насыщенную удовольствиями жизнь. Судите сами: я мог вкусно есть ежедневно, а иногда, если возникало такое желание – и выпить. И не популярный, но отвратительный на вкус ром, который продается в любом супермаркете, и особенно любим среди только что выпустившихся из школы юнцов. И не акционную водку по желтому ценнику. А то, что я захочу.

Для отпуска я мог выбрать любую локацию. Вообще любую. Мой доход это позволял. И потому я уже успел побывать в невероятном количестве мест – их список впечатляет. Это и все те милые и дорогие моей душе маленькие европейские страны, и шумные города США – впрочем, и в тихих южных штатах, где жизнь течет размеренно и неспешно, я тоже был. Это и разнообразные морские курорты – начиная от изъезженной уже всеми россиянами Турцией, заканчивая элитными отелями на Мальдивах и Бали.

Но что отличало мой отдых всегда, куда бы я ни отправился – это неизменный комфорт. Палатки, отвратительные грязные туристические рюкзаки, горы, лес, отсутствие туалета и насекомые – это не для меня. Важной частью моего отдыха всегда был какой-нибудь отель высокого класса с безукоризненным сервисом, чистым бельем и превосходным питанием.

Я очень люблю после пляжа или прогулок по местным достопримечательностям зайти в номер, набрать ванну с ароматной пеной или маслами и лечь в нее. Многие люди предпочитают в такие моменты почитать книжку или выпить бокал вина, но я просто закрываю глаза, лежа в приятно пахнущей воде и расслабляюсь. Так я могу провести где-то час. Ну а после освежающей процедуры так приятно лечь на безукоризненно чистые и выглаженные отельные простыни, заказать в номер изысканный ужин и продолжать свой отдых в абсолютном комфорте. Немногие могут позволить себе подобную роскошь.

Также мне не приходилось экономить и на одежде с обувью. Любые желаемые бренды, фасоны, модели – в любых количествах. Ведь все свои деньги я тратил лишь на себя. Единолично. Полностью. Мне не надо было потакать капризам глупой жены или раскошеливаться на гнусных детей. Я жил для себя, один. Я жил в кайф.

Так чего ради портить себе ежедневные удовольствия мнимыми тревогами. Риск, что кто-то меня заподозрит, свелся к нулю. И в данном случае почему бы не отпраздновать это со своим самым любимым человеком – собой?

По дороге домой я зашел за продуктами и купил себе к ужину свежайшего лосося, которого планировал запечь в духовке с розмарином. И никакого лимона – ненавижу, когда прекрасный вкус красной рыбы портят каким-то дурацким кислым лимонным соком. На гарнир я приготовлю себе салат, а чтобы ужин получился по-настоящему приятным, к нему я захватил бутылочку белого сухого.

В подъезде я уже подошел было к лифту, но вспомнил, что должны были прийти счета за коммуналку. Я вернулся к почтовым ящикам и открыл свою ячейку. Внутри действительно лежала платежка, множество рекламных объявлений, а также конверт. Я поднес его поближе к свету. На плотной белой бумаге было написаны мои фамилия, имя и отчество, а рядом слово «конфиденциально». Интересно. Но таинственное письмо пока что подождет.

Я сгреб почту и последовал к своей квартире. Дома, не торопясь, разделся, принял душ и разобрал покупки. Подготовил рыбу к запеканию и положил в духовку. Нарезал ингредиенты для салата, откупорил вино и наполнил бокал. Вытащил все необходимое для сервировки стола – белоснежную, как в большинстве любимых мною хороших ресторанах, тарелку. Вилку, нож, тканевую салфетку – как я упоминал, мне очень важна визуальная составляющая моей жизни, так что всякие там бумажные салфетки, как в каком-нибудь фастфуде, я с презрением отвергал, на моем столе им было не место. В ожидании главного блюда, решил ознакомиться с письмом. С удобством расположившись в кресле и пригубив вино, приступил к делу.

Я аккуратно канцелярским ножом вскрыл конверт и достал бумагу. Внутри был листок всего с несколькими строчками. Я прочитал их и обомлел. Перевел взгляд на начало послания и снова его перечитал. Впервые в жизни меня затрясло от нервов. Бокал выпал из рук. А я продолжал пялиться на гадкие строчки. Это возмутительно, этого быть не может! Невероятно, невозможно!

Я моргнул раз, второй. Бросил письмо на стол и побежал в ванную. Умылся. Вытер лицо. Вернулся на кухню и сел за стол. Вновь поднял листок, но ничего не изменилось. На меня безжалостно смотрели те же строки.

«Твой блокнот у меня. Я все знаю. Скоро тебе придет конец».

Глава 3. Кто кого

Максим

Мы готовились к разоблачению этого психопата. Идея была простой на словах, но сама ее схема выглядела довольно шаткой. Выходило, что нужно расшатать нервы человека, у которого они, кажется, как железные канаты. Его нужно было довести до такого состояния, что при триггере, которым выступит моя жена, у него должно сорвать тормоза, чтобы он признался.

В чем суть: после долгих консультаций с разного рода профессионалами было решено пощекотать нервишки нашему Доктору Зло (именно так между собой мы начали именовать этого сумасшедшего). Ему будут приходить анонимки – без явных угроз или шантажа, просто сообщения о том, что некто знает о его грязных делишках. Письма будут доставлять в разной форме, но регулярно и нудно. А когда психа доведут до нужной кондиции пространными намеками, к нему должна будет прийти моя жена. С микрофонами и диктофоном под одеждой. И она продемонстрирует ему злополучный ежедневник и должна будет вынудить признаться во всем.

В этом плане много «но». Беспокоят они всех, и есть риск, что все пойдет не так, как предполагается. Во-первых, может быть, он настолько бесчувственный и жестокий, что не теряет контроль над собой никогда. И плевать ему будет на все эти анонимки. В таком случае, стоит Наде прийти к нему, она себя выдаст. Псих в итоге не признается, но моя жена будет в опасности и станет очень уязвимой. А ведь у нее и так проблемы, хотя теперь она нашла нормального психотерапевта, к которому сейчас ходит – и даже есть первые результаты. Но все может пойти псу под хвост.

Есть и другое «но». Предположим, он испугается. И при виде доказательства своих прегрешений дойдет до ручки. Тогда и тут моя жена – снова в опасности! Кто знает, что придет ему в голову в момент сильной тревоги и возбуждения? Конечно, рядом в этот момент будут оперативники, а я буду неподалеку – насколько мне разрешат. Но успеют ли спецы подбежать, спасти ее, если, скажем, этому ненормальному придет в голову схватить нож и воткнуть его в Надю?

Как ни крути – моя жена будет в опасности. Да и сама идея с анонимками ходит по грани закона. И мне все это очень не нравится, меня это напрягает. Хотя сама Надя согласилась выступить в роли такой своеобразной приманки. И меня восхищает ее мужество. Недавно я совсем с новой стороны узнал человека, с которым живу рядом уже продолжительное время. И для меня многое встало на свои места.

Я не могу ее потерять. Этого не будет.

Врач-психопат

Я никогда не думал, что кто-то может начать манипулировать мною так же, как я раньше манипулировал своими жертвами. Кто-то узнал мой секрет. И что пугало меня больше всего, этот некто ничего не требовал. Он не просил денег, не угрожал. Пока. Он просто сообщал мне, что не я один теперь являюсь хранителем своих тайн.

После первой анонимки я судорожно пытался придумать, как мне выследить негодяя, который смеет играть со мной. Но подлец оказался мастером. Порой его идеи меня даже восхищали. И тем пугали еще сильнее. Но бывало, что незнакомец меня очень злил.

Когда на следующий день после первой анонимки, все еще шокированный, я пришел на работу, на двери кабинета меня ждал приклеенный конверт. Подписанный все тем же аккуратным, словно бы слова выводил школьник, почерком. Я схватил послание, резво открыл дверь и впрыгнул внутрь помещения. Разорвал конверт и прочитал содержимое. Всего одна строчка. «Все тайное становится явным». Я закипел. Нет, это уже похоже на плохой детектив. Что за пафос, что за штампы?

Я вышел из кабинета и закрыл дверь на ключ. Решительно направился в комнатку охранника. Для своей частной практики я арендую помещение в одном из бизнес-центров. Здесь же повсюду камеры наблюдения. Вот мы тебя и вычислим, загадочный незнакомец. Поборов перед комнатой охраны свой гнев, навесив на лицо приветливую улыбку, я зашел внутрь и поздоровался с сидящим внутри мужчиной. Рассказал ему практически правдивую историю: мол, пришло письмо с дурацким розыгрышем, хочу узнать, не причастен ли к нему кто-то из моих пациентов, ведь они могут и не шутить – мало ли что придет на ум психически нестабильному человеку.

Однако меня ждал удар. Охранник удрученно ответил, что ему очень жаль и он рад бы мне помочь, но не сможет. По странному стечению обстоятельств, именно накануне поздно вечером система фиксации поломалась. И пока что специалисты разбирались, в чем причина и что с этим делать. Мне не понравилось такое совпадение, точнее, я был уверен, что это вовсе не совпадение. Но как? Кто же этот таинственный враг и каковы пределы его возможностей?

С той поры я потерял покой. Анонимки сыпались отовсюду. Я получал неприятные, словно насмехающиеся надо мной послания в мессенджерах. Все они были отправлены с разных и не знакомых мне номеров. Конечно же, установить их отправителя, обратившись к законным представителям власти, я не мог. Ведь как я объясню – а что же известно таинственному мистеру Х? Я не смогу этого объяснить.

Письма продолжали приходить и вместе с почтой. Без каких-либо обратных данных. Я сделал вывод, что неизвестный сам приходил в мой подъезд и бросал их в ящик – потому что конверты явно не были отправлены почтой. Либо он сам, либо их приносил курьер. Пару раз я даже устраивал внеплановые выходные, чтобы отследить нужного мне человека. Я созванивался с пациентами и переносил их приемы, сославшись на болезнь. Я был в каком-то мрачном предвкушении поимки этого дурака, который решил поиграть в манипулятора. Но он, похоже, сам следил за мной. Ни разу в те дни, когда я оставался дома, никто не появлялся возле моего почтового ящика. Я пробовал выходить, словно бы иду на работу, а возвращаться внезапно, в непривычное для меня время. Тщетно.

У меня уже почти развилась паранойя. Ведь если он не следит за мной постоянно, почему мои уловки не имеют успеха? Получается, все-таки следит? Невероятно!

Окончательно меня добил такой случай. В один из воскресных вечеров я сидел дома. Из-за всей этой ситуации я пребывал в изрядном раздражении и не мог уже, как прежде, полноценно растворяться в привычных для меня удовольствиях. Из-за повышенного уровня возбужденности я слегка подпалил ужин и недовольно ковырял вилкой и ножом пересушившийся стейк. Как раз в тот момент, когда я пытался разделаться с испорченной пищей, раздался звонок в дверь. Я встал с дивана, энергично прошел в прихожую, посмотрел в глазок и спросил:

– Кто?

– Курьер, доставка цветов для вас.

– Ошибка, я ничего не заказывал, – процедил я сквозь зубы, не открывая дверь. Но тут доставщик назвал мои адрес и ФИО. Я приоткрыл створку. Курьер широко улыбнулся и сказал:

– Да вы не бойтесь, все уже оплачено. Сюрприз кто-то вам сделал, наверное.

– И с каких это пор мужчинам дарят цветы? – недовольно осведомился я.

– Еще как дарят, – уверенно заявил парень, – знаете, сколько всяких композиций специально для мужчин составляют? Не только из цветов. У нас девушка даже из пива и воблы как-то заказала букет для мужа, на день рождения ему такой презент преподнесла!

– Хорошо, – раздраженно ответил я и добавил, – лишние подробности меня не интересуют. Но имейте в виду, если надо что-то подписывать, я не буду этого делать.

– Да нет, в принципе мы обычно подписи не требуем, – с ноткой сомнения протянул курьер. Я решил оборвать этот глупый диалог, вырвал из его рук композицию из довольно причудливых цветов и захлопнул дверь. Вернулся в комнату и стал рассматривать нежданный подарок.

Дурные предчувствия у меня появились еще во время звонка. Я не ждал гостей – я никогда никого не ждал, так что я понимал, что это отнюдь не совпадение в череде последних событий. И вот теперь я рассматривал маленькую аккуратную коробку, в которой гнездились незнакомые мне цветы цвета баклажан. На самой упаковке виднелся логотип магазина, откуда был сделан заказ. Его название мне ни о чем не сказало. Впрочем, я и цветы очень редко кому дарил в своей жизни, такое было в основном в школе: по наущению моей старомодной матушки я таскал веники учителям на праздники. Это сейчас дети могут взбунтоваться и отказаться одаривать никчемных педагогов. Я такого права, будучи учеником, не имел. Впрочем, пару раз уже в университете я по собственной инициативе дарил букеты кое-кому из преподавателей – из чисто практических соображений. Им такое почему-то крайне нравилось, вызывало благосклонность к студенту, к тому же такому блестящему. Но впрочем, что сейчас об этом вспоминать.

Из глубины бокса торчала открытка. Я достал ее и раскрыл. Меня затрясло от гнева, едва я прочитал ядовитые строки. «Нужно быть трусом, чтобы вынуждать людей покончить с собой. Даже у маньяков-убийц храбрости куда больше. Ты не находишь? Подумай».

Этого я вытерпеть уже не мог. Какая-то мелкая пакость смеет называть меня трусом! А сам шантажист при этом строчит анонимки! С меня хватит. Я решительно вытащил из кармана домашней толстовки смартфон и вбил в поиске название магазина, откуда доставили мерзкий подарок. Увидел номер для связи и набрал его. Мне тут же ответил менеджер. Я с ходу назвал свой адрес и потребовал контакты того, кто сделал заказ, приправляя свой спич угрозами и криками:

– Вы вообще проверяете, что и кому отправляете? Это возмутительно! Мне пришло письмо с угрозами в вашем букете!

– Прошу прощения. У нас автоматическая система заполнения на сайте. Покупатель выбирает адрес и время доставки, а также оплачивает заказ онлайн. Пожелания по тексту в открытке могут быть любыми, мы их просто распечатываем, обычно не прочитывая.

– Это безобразие, – возмущенно гаркнул я, – мало ли что взбредет в голову написать в этой чертовой открытке! Немедленно сообщите мне телефонный номер клиента!

– Одну минуту, – пристыженно залепетал менеджер. После недолгой паузы он назвал мне… мой собственный номер телефона! Я просто вскипел:

– Вы издеваетесь? Это точно не контакты отправителя, это мой номер!

– Так указано в информации о заказе, – возразил менеджер, – впрочем, тут написано звонить только в самом крайнем случае, если дверь никто не будет открывать. Но вы открыли сразу, никто и не звонил.

– Просто невероятно, – рыкнул я, – как был оплачен заказ?

– Электронным кошельком. Больше никакой информации вам сообщить не могу, – дежурно вежливым тоном сообщил собеседник. Я бросил трубку.

Меня колотило, но уже не только от гнева. Мне стало… страшно? Никогда в жизни мне не было страшно. Я всегда считал тех, кто способен на испуг, слабаками. Я над ними насмехался и считал таких индивидов не достойными жизни. Я должен взять себя в руки. Я не могу стать одним из них. Не могу.

Надежда

Время для меня тянулось очень медленно. Я жила в ожидании момента, когда же все, наконец, закончится. Это напрягало: я ведь и до того имела серьезные проблемы со своей нестабильной психикой, и данная ситуация мою жизнь не улучшала, мягко говоря. Впрочем, я хотя бы нашла нормального специалиста, который начал меня вести. В этот раз я была осторожнее и, естественно, я не стала посвящать врача в то, что мой предыдущий психиатр пытался довести меня до суицида.

Во-первых, это излишне, особенно, пока дело не завершено. Во-вторых, чего доброго, еще подумает, что я параноик с манией преследования. А этого мне не надо, мне нужно решить мои проблемы. В общем, я была честна с врачом во всем, кроме последних событий в моей жизни. И новые сеансы позволили мне понять, что действительно в общении с предыдущим «специалистом» все было не так. Методика его бесед со мной. Медикаменты. Теперь я наглядно видела разницу и все больше убеждалась, что столкнулась с опасным психопатом-манипулятором.

Пока я решала свои проблемы, параллельно меня готовили к предстоящему разоблачению. Оперативников (и меня тоже) консультировали психиатры, которые составили примерный портрет этого маньяка. Они предположили, что этот человек считает себя всемогущим и его слабое место – именно его эго. И чтобы довести его до крайней степени нервного напряжения, нужно низвергнуть его представления о том, что сам он является сверхчеловеком.

Именно этим сейчас занимались оперативники, а меня инструктировали, как вести беседу с этим ненормальным – ведь, как ни крути, успех придуманной операции во многом будет зависеть именно от меня. Мне тоже нужно будет выложиться по полной и грамотно сыграть свою роль – иначе полный провал. Который может стоить жизни если не мне, то другим его пациентам, которые появятся после меня.

Что ж, я готова. У меня будет единственный шанс, и я его использую.

Врач-психопат

Я оказался не самым умным на этой земле, и под закат лет мой мир стал разрушаться. Я никогда и нигде не давал слабину, я выверял свои планы с точностью до малейших деталей, и всегда все получалось. Но теперь в мой плавный распорядок вторгся некто, и я начал терять свое хладнокровие.

Анонимки продолжали сыпаться полторы недели подряд. А потом внезапно наступило затишье. День, два. Я был в напряженном ожидании. Не может этот подонок так быстро сдаться, ведь зачем-то он мне это все писал. Три дня, четыре. Пять.

Почему прекратилось? В голову начали закрадываться заманчивые мысли о том, что мне повезло. Может быть, этот недоделанный шантажист попал под машину или выпал из окна. А может статься, что какой-нибудь наркоман, желая получить денег на дозу, огрел его битой по голове в темном подъезде, и мой мучитель потерял память, так что, увы и ах, третировать меня он больше не сможет.

Но меня мучала мысль о том, что пусть бы даже это и так – я не смогу проконтролировать, правдивы ли мои догадки. А значит, мрачное ожидание так и останется моим спутникомсов. Ведь меня невозможно выбивал из колеи тот факт, что некто взял русло моей жизни под свое управление и с наглостью и беспардонностью начал его менять. Абсолютно всегда это была лишь моя прерогатива – манипулировать и распоряжаться чужими судьбами. Я не мог себе позволить стать марионеткой неизвестно кого!

В то же время меня не могла не восхищать смелость и внутренняя сила таинственного человека. Получается, впервые в жизни я столкнулся с кем-то, равным себе? Кто может также хладнокровно мучить человека и упиваться его страданиями. Кто не знает жалости. И – я гнал от себя эту мысль – но мне невольно то и дело приходило в голову, что я хотел бы познакомиться с тем, кто затеял со мной игру в кошки-мышки. Как бы хотелось хоть раз пообщаться с человеком, который отличается от серой массы. Который для меня – родственная душа, получается?

Однако в затишье прошло шесть дней – и ни малейшей весточки от анонима. Но не зря я ожидал бури после штиля: по истечении семи дней все-таки послания посыпались вновь. И кровь от них холодела, хотя мне казалось, что в моих жилах она всегда была ледяной, но получается, что не совсем.

Случилось это буднично. Я вышел за хлебом буквально на двадцать минут. Придя обратно, на коврике возле своей входной двери я обнаружил письмо. В нетерпении открыл его прямо там, не переступая порог квартиры. И мир завращался вокруг.

На плотном листке бумаги было всего несколько слов. Год. Имя моей девушки, что стала самой первой жертвой. Но что самое страшное – была ее фамилия. Полностью. А ведь даже в своих записях я указывал только первую букву. Таинственный незнакомец не просто меня пугал. Он действительно знал обо мне все.

Люся

Я нервно комкала в руках носовой платок. Я сидела на кухне и ждала, пока ко мне придет оперативник. Тот самый, что заглядывал в мою квартиру некоторое время назад и забрал рецепт на лекарства, которые выписывали моей несчастной больной дочери. В прошлый раз, уже выходя за порог квартиры, он оставил мне свои контакты – сказал, что на всякий случай. Признаться, я думала, что такой случай никогда не наступит. Да и до сих пор я сомневалась в том, что не зря попросила его прийти и поговорить со мной.

Я переживала свое горе тихо и в одиночестве. Иногда перекидывалась парой слов с соседками. Я не стала скрывать от них, что Марина была больна – раз человек вышел в окно, понятно же, что какие-то проблемы у него были. А мою дочь, а точнее то, что от нее осталось на дорожке возле дома под нашим окном, лицезрели многие соседи. Да и мне пришлось тоже это увидеть. Она умерла сразу после падения. Когда я возвращалась домой, я заметила толпу людей недалеко от нашего подъезда. Жильцы, Скорая, полиция. Лишь только я подошла ближе, меня заметила соседка и ринулась ко мне, заламывая руки и бессвязно причитая.

В потоке ее фраз я разобрала лишь «Марина» и «убилась». Оттолкнув от себя находившуюся в истерике женщину, я подбежала к оцепленному пятачку земли. Кто-то преградил мне путь, но я уже успела увидеть тело своей дочери – оно теперь выглядело очень нелепо, было как-то неестественно изломанно. Мои руки разжались, из них вывалились пакеты с покупками. Сама я медленно осела на асфальт. Кто-то сказал стоявшим вплотную ко мне полицейским: «Это мать». Дальше все было как в тумане. Меня опрашивали, к нам в дом приходили сотрудники правоохранительных органов, ритуального агентства, и кто еще только не заходил. Потом прошли похороны. Туман в моей голове постепенно развеивался, уступая место скорби.

Конечно же, соседки спрашивали меня, что же все-таки случилось. И я не стала скрывать, рассказала о нашей беде. Они всплескивали руками, картинно удивлялись, качали головой и все, как одна, говорили – надо же, никогда бы не подумали, что у девочки было такое серьезное заболевание.

Через какое-то время одна из соседок пришла ко мне с деликатным вопросом. У ее дальней родственницы где-то на периферии была проблема, похожая на Маринину. И она хотела узнать, как я действовала, когда моя дочь начала странно себя вести – куда повела, как потом лечили, дорого ли это.

Я простодушно рассказала все, как есть. Что не захотела тащить дочь в психоневрологический диспансер. Что консультации с врачом – мне просто повезло – проходили за счет фонда. И, наконец, я даже озвучила название препаратов, которые покупала для Марины. И честно призналась, что нам это все не помогло – случай был тяжелый.

Соседка меня поблагодарила. Она ушла, а мне стало даже легче. Может быть, я хоть так смогу кому-то помочь, раз не смогла даже своей дочери. Через некоторое время я и думать забыла о той беседе. Я продолжала свою серенькую жизнь, как внезапно та же соседка пришла ко мне и абсолютно огорошила. Оказывается, родственники все же отвели свою сумасшедшую к врачу. И очень подробно побеседовали с ним. Высказали все свои опасения и привели в пример меня – мол, у знакомой-то вон как вышло. Лечили ее дочь, лечили, даже такие-то и такие-то таблетки она принимала, но не помогло.

И тут произошло невероятное. Врач сказал, что должно быть собеседники что-то путают. Что названными препаратами это заболевание не просто не лечат – оно может даже дополнительно усугубить ситуацию. И именно эти слова и передала мне соседка. Я лишь пожала плечами, попыталась как-то закруглить разговор, хотя моя собеседница настойчиво мне советовала подать в суд на психиатра за неправильное лечение. Я еле выпроводила ее за дверь.

Впервые за долгое время я решила сесть за компьютер дочери. Я его не любила, плохо умела им пользоваться, но какие-то базовые вещи, конечно, сделать могла. Я зашла в поисковик и вбила там название препарата. Сначала стала читать инструкцию, которая вылезла среди прочего в выдаче. Но она была написана слишком сложным для меня языком. Тогда я решила поискать отзывы тех, кто принимал этот препарат.

Там было проще. Люди более простым языком объясняли, для чего им этот препарат, как они его принимали и вообще при каких болезнях его назначают.

У меня волосы встали дыбом. Слова соседки подтверждались. И мое сердце бешено заколотилось. Мне казалось неправильным и некрасивым подозревать в чем-то врача, который на общественных началах взялся за лечение моей дочери. Но, хоть я и не обладала каким-то невероятным интеллектом, я все же понимала, что не мог профессионал с таким большим стажем так сильно ошибиться.

И в то же время мне было дико неудобно просто за мои мысли. Человек помог нам совершенно бескорыстно. При этом в отличие от многих врачей, которые работают в государственных психоневрологических диспансерах и интернатах – а мне приходилось общаться с персоналом, когда мой муж навещал свою безумную мать, и приятного в таком общении было мало – так вот, в отличие от этих людей он был добр, терпелив и вежлив. Он спокойно отвечал на любые мои вопросы о состоянии дочери, а еще всегда говорил так уверенно, что никакого сомнения в правильности диагноза и лечения не могло и возникнуть.

Я долго решалась, но в итоге все же позвонила оперативнику. Робко сказала ему, что хотела бы поговорить, но в приватной обстановке – и призналась, что тема довольно деликатная, и я не знаю даже, с чего начать. Впрочем, молодой человек на том конце провода не стал мучать меня вопросами, согласился на встречу, и мы обговорили ее дату и время.

И вот теперь я ждала, когда же он придет. Сердце билось все сильнее, я сомневалась, правильно ли я поступаю. Периодически мне казалось, что я просто очень глупа и сама не разобралась в произошедшем, а потому только стану посмешищем в глазах полицейского.

Но, наконец, раздался звонок в дверь. Я отперла створку и впустила оперативника.

– Добрый день, – поздоровался парень и, услышав ответное приветствие, принялся разуваться. Я пригласила его в кухню и предложила свежезаваренный чай. Пытаясь себя чем-то занять перед его приходом, я еще и испекла пирог, хотя обычно не утруждала себя подобными занятиями, а уж после смерти Марины и подавно.

Оперативник устроился за столом и вопросительно посмотрел на меня. Но вот начать разговор у меня все никак не получался. Я нервничала и постоянно что-то теребила в руках: то кухонное полотенце, то ложку для сахара, то прихватку для кастрюли. Впрочем, мой собеседник это заметил, а потому доверительным тоном начал сам:

– Вы хотели со мной поговорить. Вас что-то беспокоит?

– По правде сказать, да, – собралась с духом я, – понимаете, моей дочери выписывали неверные медикаменты! Я только недавно узнала, но мне кажется, ее неправильно лечили!

– Давайте по порядку, с самого начала и как можно более подробно, – ответил оперативник и уверенным жестом достал из рюкзака, который был у него при себе, ручку и ежедневник. В его голосе не было ни капли сомнения в моих словах, и я вдруг воспряла духом. И начала говорить.

Надежда

Меня переполняло нервное возбуждение. Кажется, дело сдвинулось с мертвой точки! Мать еще одной девушки – той самой, после которой в списке суицидников должна была следовать я – тоже сообщила оперативнику, который работал по моему делу, что ее дочери назначили неправильное лечение. Значит, это не паранойя, не выдумки. Все действительно так.

Во мне боролись разные эмоции. Торжество от правоты. Страх – как только наступало осознание, насколько близка я была к краю пропасти, мне становилось просто жутко. Ведь при всем том, что в моральном плане я себя чувствовала хуже некуда, на самом деле я хотела получить помощь, а не закончить жизнь вместе со страданиями. Да, в самые тяжелые и безысходные минуты, признаюсь, у меня мелькали подобные мысли, но я их гнала. А этот психопат гнал меня обратно – навстречу к ним. И такое поведение человека, который должен был давать клятву Гиппократа или какую там давали клятву в годы его учебы, было за гранью добра и зла.

А ведь после того, как я нашла нормального специалиста, мне стало легче. И хотя я по сути только начинала разбираться со своими проблемами (ведь предыдущий «специалист» мне ни на йоту не помог, если не сказать, только ухудшил мое состояние), я уже ощущала поддержку и видела протянутую руку помощи.

Но другая девушка ожидаемой помощи не дождалась, и у меня мороз бежал по коже, когда я задумывалась об этом. Он использовал ее, поиздевался над и так не защищенной и больной пациенткой, вынудил свести счеты с жизнью. Можно ли быть такой хладнокровной тварью?

Мысли роились в голове, не желая покидать ее. И сейчас я молила об одном. Скорей бы закончилась вся эта тягомотина с психопатом. И я могла бы нормально заняться собой и своими проблемами. А эту страшную страницу своей жизни все-таки закрыть.

Глава 4. Кто не спрятался, я не виноват

Врач-психопат

Анонимки продолжали сыпаться. И ведь по сути это все началось не так уж давно, но из-за обилия писем казалось, что длится сия эпопея невероятно долгое время.

Я как-то сник. Я стал подозрительным и дерганым – какая горькая ирония, я ведь был уверен всю свою жизнь, что нет ничего на этом свете, что могло бы пошатнуть мою веру в себя и любовь к себе.Это единственное, что у меня было – но эти чувства были настолько цельными и казались такими правильными, что их невозможно было поколебить. В этом была моя сила – я любил лишь себя, я заботился лишь о себе, мне никто кроме себя самого не был дорог, я никого не любил, а потому меня не за что было брать, нечем подцепить на крючок.

Но, как выяснилось, в этом же была моя слабость. И крючок подходящий у кого-то нашелся. Теперь мой секрет был раскрыт, а моя жизнь полностью зависела от таинственного незнакомца, который не желал раскрываться, ничего не требовал, но постоянно заявлял: мне известно все.

Я стал с подозрением вглядываться во всех своих знакомых и собеседников. В каждом из них мне стала чудиться потенциальная угроза, я ощущал страх. А еще острое разочарование. В себе. Как я мог так глупо проколоться? Великий не допустил бы такую ошибку. И кроме того, я ведь считал всех вокруг всего лишь глупыми людишками. И кто же тогда я, если кто-то из этих индивидов оказался хитрее и изощреннее?

В новых анонимках продолжали приходить имена моих жертв. Постороннему человеку эти записки ровным счетом ничего бы не сказали. Просто дата, да чье-то имя – подумаешь, важная информация. Но ведь я-то знал. И я понимал, что и он все знает.

Как-то вечером я получил новое и еще более пугающее сообщение. Оно пришло с очередного незнакомого номера в одном из мессенджеров. Короткие пара фраз. «Совсем скоро мы с тобой встретимся. Я жду. А ты?»

Кстати, на подобные послания я поначалу даже пытался отвечать. Если они приходили через электронные сервисы, я неизменно старался вступить в диалог: спрашивал, кто со мной говорит и что он имеет в виду, пробовал даже писать угрозы обратиться в полицию в ответ на эти пугающие письма, но ни разу мне никто не ответил. Я пробивал в интернете номера, с которых приходили анонимки. Обычно я либо не находил вообще ничего, либо получалось, что сообщения мне шлют с номеров, которые принадлежат довольно известным компаниям. Из чего я сделал неутешительный вывод, что мой противник знаком с IP-телефонией. Получается, он не только жесток, умен и коварен, но еще и отлично технически подкован.

Так кто же ты? И чего ты все-таки от меня хочешь?

Люся

Всю свою жизнь, сколько помню, я была безынициативной. Когда у меня что-то не получалось, я покорно с этим смирялась и плыла дальше по течению. Сложные отношения с родителями, несбывшиеся мечты, спонтанное и не самое удачное замужество, рождение довольно своеобразного ребенка, болезнь и смерть мужа, потом недуг и гибель дочери. Я старалась ко всем невзгодам относиться философски, полагая, что это мой крест. Но сейчас впервые за долгие, очень долгие годы я испытывала злость и обиду.

Как такое могло произойти? Пожалуй, такого человека, как я, легко было обмануть. И, признаюсь, обманывали меня не раз. Еще в период самой первой моей работы накалывали с премией и зарплатой, не доплачивали; потом, бывало, обсчитывали в магазинах, а я замечала это уже дома; коммунальщики требовали оплаты за услуги, которые мне были не нужны. Но от такого рода обмана я теряла только деньги.

А этот ужасный человек, этот оборотень в медицинском халате обманул меня так жестоко, что результатом этой лжи стала оборвавшаяся жизнь моей дочери. Вернуть Марину я уже не могла, но мне так хотелось хоть какой-то справедливости. Мне так хотелось, чтобы этого гада наказали по закону и упрятали в тюрьму.

Ведь он издевался над слабыми, над теми, кому остро нужна была помощь. Оперативник, с которым я общалась, дал мне понять, что моя дочь была не единственной такой. И что информация, которую я сообщила, не стала открытием, но весьма полезна для дела. Меня попросили никоим образом не контактировать с этим нелюдем, и я, как всегда, подчинилась более сильным.

Хотя в минуты злости и отчаяния мне безумно хотелось встретиться лицом к лицу с мучителем моей дочери. Посмотреть ему в глаза, выругаться, задать вопрос – почему, за что он так с ней поступил? Ведь он же врач, он должен спасать. Мне страстно желалось плюнуть ему в лицо, расквасить нос, сделать больно любым способом. Но я держала себя в руках, потому что об этом меня попросили полицейские.

Им я почему-то доверяла. Мне хотелось надеяться, что они смогут наказать этого наглеца, который смеет еще выступать по разным телеканалам и что-то говорить о помощи и сострадании. В моей голове не укладывалось, как с таким хладнокровием можно вербовать себе единомышленников, находить пациентов, а потом так методично и жестоко изводить их.

Хоть бы возмездие нашло его. Пожалуйста.

Врач-психопат

Вся моя жизнь слилась в одну сплошную анонимку. Намеки о скорой встрече продолжали тревожить мою раньше такую стабильную жизнь. Я прошел все стадии, и в итоге смирился с тем, что в жизни мне встретился соперник куда умнее меня. И я знал, что я сделаю при встрече с ним.

Я был уверен, что это мужчина. Женщина, по моему глубокому убеждению, не могла бы так искусно шифроваться и играть со мной в кошки-мышки. Они сами эмоционально очень нестабильны. Их настроение подчиняется исключительно их гормонам – многие мои коллеги бы поспорили со мной, но какое мне до их мнения дело. Нет, женщина раскрылась бы при первом же скачке настроения из-за ПМС, а я имею дело с очень сильным соперником.

Я продолжал вести приемы, но они меня больше не интересовали. Я лишился былого азарта и даже не думал о возобновлении экспериментов, пусть даже спустя длительное время. Я вообще стал бояться загадывать что-то на долгие месяцы вперед. Раньше я спокойно планировал свою жизнь, так как зависел только от себя: сам выбирал дни для работы, отдыхал, когда хотел, делал запланированные покупки. Но теперь я не знал, что будет завтра. Я чуял, что скоро мне предстоит увидеть моего мучителя, злобного манипулятора. Я ждал. И ожидание было томительно. Оно пробуждало во мне некую одержимость, стало моей идеей фикс. Едва я пробуждался утром, как внутри что-то переворачивалось, а в голове мелькала мысль – быть может, сегодня?

Но день X никак не наступал, и нервы мои сдавали. Я готов был подчиниться. Я уже понял, кто выиграет этот бой. Но лучше бы побыстрее все это прошло.

Надежда

Я плохо спала ночью, а утром меня прямо потряхивало от нервного возбуждения. Настал нужный момент. Я записалась на прием к этому психу, и сегодня должен быть решающий раунд, от которого зависит многое: либо я справлюсь, и тогда все решится. Либо я поставлю свою жизнь под серьезную угрозу, и тогда мое будущее будет покрыто густым туманом, больше похожим на смог.

Перед походом на сеанс меня инструктировали оперативники и психиатры. Врачи – о том, как мне вести беседу, какие крючки использовать в своих словах и жестах, а оперативники – по техническим моментам. Под одежду мне приклеили небольшое записывающее устройство с микрофоном. Не знаю точно, как оно работает, но также в режиме реального времени мой разговор с Доктором Зло должны будут слышать сотрудники правоохранительных органов. Некоторые из оперативников будут находиться прямо возле кабинета – они должны подстраховать меня. А также, если все пойдет по плану, им дадут отмашку о задержании психопата. Рядом останется и мой муж.

До офиса этого маньяка мы поехали с ним вместе. Всю дорогу молчали, но он крепко сжимал мою руку, и это вселяло уверенность, хотя стоило мне лишь представить, как все это будет происходить, она куда-то улетучивалась. Мало того, что мне придется играть совсем не подходящую мне роль, так ее еще и нужно сыграть идеально с первого раза. Как тут не нервничать.

Наконец, мы добрались до нужного адреса. Машина, тихо шурша покрышками об асфальт, мягко остановилась. Я перевела дыхание, отстегнула ремень безопасности и закрыла глаза. Почувствовала, как муж легонько тронул меня за руку и тихо сказал:

– Пора. Я буду рядом. Удачи, – последнее слово он попытался сказать уверенно и бодро, но я все равно расслышала в его речи спектр самых разных эмоций – волнения, напряжения, неуверенности, которую он попытался спрятать за бравадой, а еще страха. Почему-то осознание, что он боится за меня, вселило в меня некое тепло, а кроме того – отчаянную решимость – я не могу провалиться, потому что в случае неудачи будет плохо не только мне. Я справлюсь. Мысленно кивнув самой себе, я открыла дверцу автомобиля и вышла из салона. Каблуки отстукивали по твердому покрытию тротуара, и мне казалось, что это идет обратный отсчет.

Возле здания, где психопат арендовал свой кабинет, я встретила оперативников. Собравшись с духом, я потрясла головой, словно бы отгоняя навязчивые и тревожные мысли, и сказала:

– Я готова, – и вместе мы зашли в подъезд.

От возмездия нашего Доктора Зло отделяло всего десять этажей.

Врач-психопат

Сегодня у меня двенадцать пациентов, но подобный поток стал раздражать. Раньше я был бы недоволен, будь их меньше, ведь это мой заработок, мой шанс на роскошную жизнь. Но в последнее время все в этом мире потеряло свой лоск. Деликатесы стали безвкусными. Одежда и вовсе перестала представлять какую-то ценность. Еще не так давно я хотел сменить машину: смотрел различные варианты и марки, продумывал, какого цвета должен быть автомобиль, из какого материала взять чехлы в салон, какая комплектация будет мне необходима для максимально комфортных поездок, но и эта блажь ушла. Мир посерел и стал холодным, недружелюбным ко мне.

Да еще и приходилось отвлекаться на мелкие бытовые неурядицы, обращать внимание на которые мне совсем не хотелось. Сегодня, например, в моем кабинете сломался кондиционер, а я не выношу духоту. Пришлось пообщаться об этом с собственником помещения, он обещал исправить неприятность к концу недели, так что мне пришлось сидеть с раскрытым окном, однако, ветра почти не было, и лишь иногда спасительное дуновение долетало до меня, большую же часть времени приходилось сидеть, словно в парилке, и это неудобство не добавляло хорошего настроения.

Внутри меня осталось одно ожидание, переросшее в одержимость. Я машинально слушал пациентов, даже что-то им отвечал, но мне было не до них. Особенно, не хотелось видеть одну. Которая должна была стать следующей жертвой, но по моему же собственному недосмотру, она участи избежала, а чьим-то экземпляром для опытов стал уже я.

Время бежало очень медленно. Ровно в 13-00 она постучала в дверь, и я, болезненно поморщившись, крикнул:

– Войдите.

– Здравствуйте, Андрей Владимирович, – ровным голосом сказала она. Что-то выглядит слишком спокойной. Хотя, быть может, ее просто перестало сильно штормить после того, как я отменил неправильно назначенные медикаменты, и крыша немного вернулась на место. Впрочем, меня причины ее благостного состояния совсем не волновали и были неинтересны.

– Добрый день, – стараясь звучать не слишком равнодушно, ответил я, – ну как дела, что расскажете?

– Сегодня я хочу обсудить одну особую для меня тему, – начала пациентка, – я обнаружила в себе новую слабость.

– Какого рода слабость вы имеете в виду?

– Очень ненормальную, – с довольно непонятной интонацией пропела собеседница, – поначалу она меня сильно испугала.

– Вот как? – Боже, да этих невротиков пугает буквально все, даже их собственная тень. Очень раздражала манера пациентки говорить по частям, не может она сразу уже все из себя выдавить. И так очень в тягость ее вести и разговаривать с ней, она еще и кота за хвост тянуть вздумала!

– Именно, – кивнула она, – но потом я почувствовала, что этот изъян дает мне власть. И мне понравилось.

– Вы можете не стесняться и говорить вполне конкретно, – часть ее фразы я пропустил, задумавшись о своей проблеме, но она снова начала меня раздражать. Как жаль, что я не успел в ее отношении довести свой план до конца. Впрочем, просьбу говорить прямо она проигнорировала и задумчиво уставилась куда-то вдаль.

– А знаете, доктор, я хотела задать вопрос – можно? – внезапно нарушила молчание она.

– Ну разумеется, – я развел руками, пытаясь сделать жест более доброжелательным, нежели нетерпимым.

– Ведь наверняка у вас бывали пациенты-манипуляторы. Которым нравилось играть чужими жизнями, которым нравилось морально калечить людей, – вкрадчиво протянула пациентка. Тут я несколько напрягся и, наверное, слишком резко спросил:

– С чем связан этот вопрос?

– С тем, что я открыла в себе нечто темное и доселе неведанное, – невозмутимо ответила она.

– Быть может, вы все-таки поделитесь со мной, наконец, что же это такое неизведанное, – с изрядной долей нетерпения и раздражения спросил я, разглядывая свою посетительницу во все глаза. Она в ответ насмешливо приподняла бровь и скривила рот. Задумалась – или сделала вид, что задумалась. Пауза, как мне казалось, затянулась. Но наконец, она ее нарушила:

– Нет, думаю, что делиться – именно делиться – я с вами не захочу. Но я бы хотела, чтобы со мной поделились вы.

– И чем же должен поделиться я, – процедил я сквозь зубы, а лоб мой покрылся неприятной испариной. Диалог стал мне неприятным, она взяла в руки инициативу и вела разговор в то русло, которое было нужно ей, а у меня контроля больше не было. В голову стали закрадываться первые подозрения. Да неужели? Я снова ошибся в своих суждениях? Да нет, это же невозможно. Невероятно. Не может быть.

– Скажите, доктор, – снова начала она, – вы действительно думали, что вашу топорную работу никто не заметит?

– Что? О чем речь, я не понимаю вас, – эта фраза вылетела из моего рта, словно во сне. Я все еще не мог поверить, что она говорит именно о том самом, что какая-то девчонка смогла бы разгадать мою тайну и взять под контроль мою жизнь. Быть может, она просто догадалась почитать про препараты, которые я выписал, и теперь имеет претензии именно к качеству лечения? Тогда я еще смогу как-то разобраться.

– Ну-ну, не стоит пытаться меня переиграть, это не получится, – самодовольно ухмыльнувшись, заявила она, – вы все понимаете. Но неужели думали, что такой шлейф из смертей не станет следом и не выдаст вас с потрохами? Как наивно. Вы просто упали в моих глазах, – с презрением бросила она.

Внутри у меня что-то упало. Невозможно. Все-таки она. Просто не может быть. Нет-нет-нет! Не она.

– Давайте сыграем с вами в игру, доктор, – протянула пациентка, – я буду называть вам имена, а вы скажете с чем они у вас ассоциируются.

– Имена, – в растерянности прошептал я. И тут произошло просто невероятное. Моя мучительница раскрыла свою сумочку и вытащила оттуда небольшую книжицу. Конечно, я узнал ее сразу же. Это же дневник со списком моих жертв. Не открывая его, она начала перечислять имена. В хронологическом порядке. Конечно же, она уже изучила содержимое. Да что там – судя по текстам приходивших мне анонимок, ей пришлось проделать кропотливую работу, ведь она выяснила даже фамилии людей из списка. Как это все могла выяснить какая-то девчонка? Как у нее получилось вообще додуматься? Невероятно! Я опять безбожно ошибся. Мало того, что я проиграл более умному манипулятору – я проиграл женщине. Этот факт особенно огорчил меня, дестабилизировал. Я вынужден признать поражение.

– И что же ты хочешь, – надтреснутым голосом сказал я, отбросив церемонное и вежливое «вы».

– Всего лишь нескольких ответов, которые утолят мой интерес. И желание моего темного «я» поглубже проникнуть в самые гадкие стороны чужих жизней, – полушепотом заявила моя собеседница.

– Еще недавно я думал, что я сам дьявол во плоти. Но, похоже, моя карта бита – нашелся более темный человек, – вымолвил я.

– Более темный? Я? Но по моей вине пока что никто не умер, – почти весело возразила моя визави.

– Пока что – хорошее замечание, – усмехнулся я и пояснил свою мысль, – ты хуже меня, потому что знаешь мой секрет. Но вместо того, чтобы испугаться и бежать распространять эту информацию по свету и просить помощи, ты наслаждаешься этим знанием. И еще доведением до отчаяния другого человека. Меня.

– Только слабые так себя повели бы, а я поняла, что я сильна. Кроме того, у вас должок передо мной, доктор – ведь я тоже есть в этом списке. Так что для начала я требую несколько ответов – в качестве искупления вашей вины.

– Ну и каких? Спрашивай, – прикрыв глаза, разрешил я.

– Эти люди в списке. Они все – только ради удовольствия? – сузив глаза, спросила я.

– Почти. Кроме Тамары И. Она – сугубо по делу.

– Вот как? И по какому же?

– Отписала мне квартиру, – я махнул рукой в такт словам.

– То есть чистый расчет. Как неизящно, доктор, – поморщилась собеседница, – я-то думала, вы просто злой гений. А тут такая банальщина. Квартирный вопрос, извечна тема. И ради этого вы избавились от старушки…

– Она единственная такая, – словно бы оправдался я, – все остальные – просто пешки в моих руках. Мне нравилось ощущать себя шахматистом, а их – фигурами на досках. Поворот – куда поведет моя рука. А захочу – и фигура вовсе исчезнет с доски.

– Какие метафоры, – фыркнула девушка в кресле. Она сидела ровно и уверенно, словно королевская особа. Теперь она хозяйка положения и знает это.

– Но они верны, – потухшим голосом заметил я, – ведь эти люди кончали с собой по одному лишь моему желанию. Это я руководил их жизнями. Это я делал за них выбор. А они оказались слабы, они лишь марионетки в моих уверенных руках. И они заслужили смерть. Впрочем, – с горечью подвел я итог, – теперь и я оказался марионеткой в чужих руках. Some of them want to use you, some of them want to get used by you, some of them want to abuse you, some of them want to be abused¹.

– Занятная трактовка, – снисходительно дала свою оценку она, – но не думаю, что вы всерьез хотели, чтобы кто-то взялся за вас. Ведь только вы можете быть искусным манипулятором, – в ее голосе звучала неприкрытая издевка и яд, а еще меня раздражало ее подчеркнутое «вы», которое она продолжала использовать, даже раскрыв карты. Теперь она говорила со мной, как с душевно больным, но козырей в рукаве, чтобы ответить, у меня больше не было. Впрочем, я давно решил, какой шаг должен следовать после знакомства с моим мучителем. Я долго размышлял над этим, когда читал многочисленные анонимки, мое мнение менялось самым разным образом, но когда я понял, что в этом турнире проиграл, стало ясно, что исход ситуации довольно ясный. И он наступит совсем уже скоро. Но если у нее еще остались вопросы, почему бы и не ответить перед этим мгновением. Я спросил:

– Любопытство удовлетворено или есть еще что-то?

– Есть, есть, – протянула она, – а каково это – быть слабым? Внезапно понять, что ты на самом деле не великий комбинатор, а просто ничтожный и не очень умный преступник?

– О, ты поймешь. Это деморализует, это низвергает тебя в бездну. Но любой манипулятор рано или поздно поплатится – и ты тоже, – пообещал я. Встал и в возбуждении несколько раз прошелся от одного угла кабинета до другого. Пожалуй, пора.

Надежда

Я изо всех сил старалась не выходить из образа и вести себя так, как планировалось. Специалисты рассказали мне, что исходя из проведенного ими анализа, самое страшное и больное для этого человека – быть таким, как остальные или даже хуже. Ничтожнее. И я старалась давить на эти точки.

Я даже одежду подобрала специальную под этот случай. Обычно на приемы сюда я ходила в максимально удобной одежде. Мне было очень некомфортно в этом кабинете морально, и хотя бы за счет уютных свитеров и приятных к телу мягких штанов я пыталась компенсировать общее неудобство. Сегодня же на мне надето платье, которое наиболее выгодно подчеркивало все преимущества фигуры. Поверх – стильный пиджак, который не только дополнял мой образ, но и позволял спрятать под ним необходимую аппаратуру.

На ногах были изящные босоножки на шпильке с тоненькими ремешками – такие, как правило, я ношу только вечером и по особым случаям. На лице макияж – чуть более яркий и выразительный, чем обычно, но не настолько, чтобы это выглядело пошло и неуместно: графичные черные стрелки, которые всегда придавали мне уверенности, тушь, конечно, идеальный тон лица и помада благородного темно-коричневого оттенка.

Моя спина вытянулась как по струночке – наверное, это выглядело эффектно, но правда в том, что от нервного напряжения я никак не могла расслабиться, а потому и сидела, словно проглотила кол. К тому же, платье буквально прилипло к моей спине, благо, этого не было заметно, так как ткань была черного цвета, да и я сидела лицом к своему собеседнику. Поначалу разговор шел нормально, но тут этот Доктор Зло вдруг стал вышагивать из стороны в сторону, и это меня напрягало и пугало. Кто знает, что он решит сделать в следующую секунду. Вдруг решит напасть с ножом? Или попытается задушить каким-нибудь подручным предметом – например, брендовым черным ремнем, которым этот престарелый пижон подпоясал свои брюки? Я думаю, он вполне способен на это.

Но пока он просто подошел к раскрытому окну и вдохнул воздух с улицы, прикрыв глаза. Выглядело это так, словно он на что-то решался. Ситуация все сильнее меня нервировала, я боялась сорваться и все в итоге испортить. Впрочем, мне кажется, он сказал достаточно, чтобы обвинить его, но так ли это на самом деле? В голове хаотично роились мысли. А следующие события произошли буквально в считанные мгновения.

Я уже готова была крикнуть о помощи, чтобы внутрь ворвались поджидавшие за дверью оперативники. Но в эту же секунду произошло то, чего я никак не ожидала. Этот психопат, безжалостно истреблявший людей, жестоко и планомерно доводивший их до самоубийства и упивавшийся своей властью, внезапно приподнял левую ногу. Шаг – одна его ступня оказалась на подоконнике, еще шаг – вторая приземлилась там же. Неоформленная мысль мелькнула в моем мозгу, я резко привстала над креслом, а изо рта вырвалось невнятное восклицание. И ровно в этот же момент он вышел в окно, а дверь вышибли оперативники. Они, готовые спасать меня из лап изверга, растерянно оглядели кабинет. Я, все еще потрясенная, не в силах сказать ни слова, указала им на окно. Парни выглянули на улицу, один из них присвистнул.

Дальше началась какая-то суматоха. С меня снимали аппаратуру, потом передали в руки мужу. После длительного нервного напряжения у меня начался отходняк, меня колотило, как при ознобе, а в ушах что-то шумело. Мне казалось, я слишком вжилась в роль, я переиграла и вынудила другого человека покончить с собой. Я заняла место этого же психопата, чем я лучше? И что теперь со мной будет? Что?

Глава 5. Буря все равно кончится

Максим

Все прошло не гладко, но безопасно для Нади, а потому, я считаю – вполне сносно. Плохо, что ей придется прорабатывать у специалиста еще одну новую травму: теперь она винит себя в том, что мы действовали недостаточно аккуратно, слишком переборщили с анонимками, а она сама – при личном разговоре. Впрочем, я не считаю, что виновата она, или Стас, или какой-то из оперативников, которые участвовали в этой операции. Ведь они уличали хладнокровного и жестокого убийцу, а его поступок, пожалуй – просто настигшая его наконец-то карма. Но я понимаю, что чувству вины так легко этого не объяснить, и оно не исчезнет, а потому моей жене предстоит еще не один сеанс – теперь уже у нормального врача, который поможет (уже помогает) ей разобраться с ее старой и новой болью.

Для Стаса и ребят, которые участвовали в этом деле, все обернулось чередой разбирательств и многих неприятных бесед и моментов – все же история с анонимками, если дотошно следовать букве закона, сама смахивает на доведение до самоубийства. Впрочем, дело против сотрудников в итоге возбуждать не стали, но все причастные в течение довольно короткого периода ушли из правоохранительных органов. Без работы они не остались, но по мне это несправедливо: как ни крути, эти люди избавили мир от опасного маньяка-психопата. И кто знает, скольких жертв удалось избежать после смерти этого монстра.

Что хуже, информация в наш век цифровизации утекла в медиа. К тому же этот психиатр был довольно известной персоной, так что СМИ с радостью начали выпускать огромные материалы об изверге-психиатре. Выходили один за другим ток-шоу, блогеры выпускали видео с рассказом об этой истории, газеты пестрили кричащими заголовками. Кто-то, увы, слил им инфу и о Наде, так что ей пришлось еще и выдерживать натиск зачастую не очень корректных в своих вопросах и просьбах журналистов.

Сколько раз ей звонили – в лучшем случае с просьбой дать комментарий, а чаще постоянно донимали приглашениями на всякие шоу. Участвовать в них она неизменно отказывалась, но звонки не прекращались, были очень навязчивыми и дополнительно трепали нервы, так что в итоге Наде пришлось еще и сменить номер, что было крайне неудобно – у жены очень много нужных рабочих контактов, пришлось оповещать их всех о смене номера. В итоге парочка каких-то ушлых журналистов все же раздобыла и новый номер супруги: менять его снова она не стала, просто занесла особо неугомонных в черных список. Также на некоторое время ей пришлось закрыть соцсети.

Это все стало еще одним огромным испытанием, но мы справимся, это точно. Потому что любые бури и ураганы все равно когда-нибудь затихают.

Люся

Я не могу сказать, что я была рада – теперь я вообще почти не ощущаю позитивных эмоций. Но внутри себя я чувствовала мрачную удовлетворенность. Нельзя сказать, что полностью восторжествовала справедливость – ведь, как выяснилось, этот нечеловек уничтожил почти с десяток людей – но все-таки он отправился вслед за своими жертвами. Надеюсь, он вечно будет гореть в аду. В самом буквальном смысле.

Сразу же после смерти этого подонка в прессе началось что-то невероятное. Журналистов трудно винить – такой сюжет нарочно не придумаешь. Ушлые репортеры, несмотря на врачебную тайну и тайну следствия, откопали-таки информацию о некоторых пациентах изверга, в том числе и про мою несчастную дочь, которая стала его жертвой. Мне тут же начали названивать представители различных газет и телекомпаний – все они хотели записать со мной интервью, приглашали на ток-шоу.

Я всегда соглашалась. И преследовала нескольких целей. Главным образом, мне хотелось оправдаться, сделать это вслух при большом скоплении людей – так, мне казалось, что я чуточку искупаю свою вину. Я раз за разом рассказывала о том, как не заметила, что мою дочь медленно убивают – говорила, что признаю и свою ответственность за произошедшее, именно поэтому в итоге я и обратилась за помощью к оперативнику, который ко мне приходил. Кстати, насколько мне стало известным, ему пришлось уволиться вместе с еще многими людьми, непосредственно принимавшими участие в этом деле – в том числе из-за огласки и невероятного общественного резонанса.

Раз за разом мне также приходилось выслушивать от абсолютно разных людей неприглядные слова. Конечно, были и те, кто за меня заступался – обычно мои защитники говорили, что человеку, далекому от психиатрии и столкнувшемуся с подобным, сложно самому разобраться в том, что происходит. Но в основном люди меня обвиняли – особенно, когда узнавали, что муж и свекровь имели определенные проблемы.

Мне говорили, что я плохая мать, которая совсем не интересовалась дочерью и лишь формально выполняла свои обязанности. Что еще в детстве, зная о плохой наследственности, я должна была заниматься психическим здоровьем Марины. Что я пропустила все странности, не обратила на них внимание вовремя. Что уже после начала сессий я как минимум должна была посмотреть, какие лекарства этот психопат прописал моей девочке, хотя бы прочесть инструкцию к ним. Что я своими руками поспособствовала смерти дочери и что теперь мне не должно быть покоя и прощения ни этом, ни в каком-либо другом мире.

Я эти обвинения принимаю. Я не спорю с ними, и это такое мое публичное покаяние. Мне нечего возразить на высказанные вслух людьми аргументы, но было бы – все равно я б не стала. Я находила даже некоторое извращенное удовольствие в том, что меня костерят и ругают на разные лады. Потому что, как ни крути, это все заслуженно, как бы ни хотелось мне оправдаться перед самой собой или перед другими людьми.

И есть еще один тоже важный момент. За участие в этих шоу очень неплохо платят. Я человек не требовательный в быту, довольствуюсь малым. Денег, которые я получила от эфиров, хватит мне надолго. Я не трачу их бездумно, не покупаю ничего роскошного. Многие ставят мне в вину и это: мол, хожу и пиарюсь на смерти дочери, получаю за это деньги.

Да, получаю. Марину, увы, не вернешь. И мне ее не хватает. Она была больна, она доставляла много хлопот. И все же была мне не чужой. Но ее не воскресить, она навечно ушла куда-то в другое измерение, а я пока еще здесь, на этой грешной земле. И мне нужно на что-то жить. Мои обычные доходы – весьма скромные. И пока есть возможность подзаработать – почему бы и нет? Покойникам уже все равно, у них свой путь в другом из миров. Надеюсь, что хотя бы в лучшем, и там она обрела разум, а с ним и счастье.

Мой же путь зачем-то пока продолжается. И раз я живу, то незачем отказываться от возможности жить лучше.

Часть 4. Сделай глубокий вдох

Глава 1. Работа над ошибками

Надежда

Прошло изрядное количество времени с той поры. Я продолжала работать над своими травмами с уже нормальным психотерапевтом. Помимо сеансов, я также лечилась и медикаментами, но уже теми, что действительно мне помогали.

За все это время я многое осознала. Я перестала блокировать воспоминания – не могу сказать, что страх от некоторых из них прошел, и периодически в голове все еще всплывали флешбэки с самыми неприятными картинками из моей жизни. Но когда я сняла этот блок, то с удивлением для самой себя обнаружила, что в моей памяти есть весьма теплые и приятные душе моменты. В том числе, связанные с отчимом.

Вот смутно пробивается воспоминание, где я еще совсем маленькая – наверное, мне всего-то года четыре. Обрывками я помню один из выходных дней – я не знаю точно, когда это было, но в памяти всплывает ласковое солнышко и его отблески на крупных мясистых листьях кустов и деревьев. Чьи-то сильные руки (и хоть лицо в воспоминаниях размыто, я отчетливо понимаю, что это руки моего отчима) сажают меня на качели и начинают аккуратно раскачивать. Я смеюсь, в лицо мне дует теплый ветер, и я ощущаю абсолютное счастье в этот момент.

Потом мозг переносит меня к уже другим событиям. Мы в нашей квартире, и я собираюсь идти в первый класс. Отчим долго пытается повязать мне огромные белые банты, которые он приобрел специально к празднику. У него никак не получается сделать это красиво, он расстраивается. Но не унывает и тут же бежит за помощью к соседке – к счастью, она дома, тоже готовит ребенка к торжественной линейке. Та в два счета справляется с задачей, и вот уже на моей голове красуются два пышных хвоста, которые венчают огромные и похожие на безе банты.

В голове звучит голос отчима, он говорит: «Наденька, какая же ты красавица, уже совсем взрослая – идешь в школу». И когда мозг воспроизводит его слова, у меня щемит сердце – он говорит это с гордостью, но в то же время в голосе слышатся нотки грусти и тоски, и теперь я знаю, почему. В детстве и я не задумывалась о том, чего ему стоило меня воспитывать и как он пережил гибель жены в еще довольно юном возрасте. А в более поздние годы я и вовсе не рефлексировала на эту тему – была слишком занята тем, чтобы запрятать память о нем как можно глубже и никогда не трогать эту тему.

Я помню и все деньги, которые он оставлял на столике для меня. Он боялся заговорить со мной, стеснялся сам себя. Он все сильнее погрязал в пучине своих вредных привычек, но не забывал обо мне никогда. Я же ни разу не сказала даже сухого «спасибо».

И, конечно, я помню кулон. Я уже упомянула, что он валяется в шкатулке среди старых украшений, которые я больше никогда не надену. Он оставил мне его вместе с открыткой. Я помню, сначала я рассмотрела украшение. Подарок меня удивил, но понравился – он был очень нежный и симпатичный, вполне подходящей девушке моего тогдашнего возраста. После я прочитала открытку – слова, написанные в ней, отозвались во мне болью. Помню, я потом долго плакала. Запихнула открытку в ящик

письменного стола и все рыдала, рыдала. Когда успокоилась, надела кулончик на тоненькой цепочке на шею.

Перед побегом из дома я всерьез раздумывала, брать ли украшение с собой. Мне было неловко сбегать с таким подарком, который был довольно дорогим для отчима. Я понимала, что он потратил много денег. Я вертела бабочку в руках, но не решилась ее оставить. У меня почти не было украшений, а драгоценных – так и вообще не было, только бижутерия. Я достала открытку и еще раз прочитала написанное. А потом в порыве эмоций порвала ее, запихнула кулон в карман джинсов, схватила сумку и ушла навсегда – пока мне хватало решимости.

Сегодня мне снова нужна была решимость для еще одного дела. Копаясь в своем прошлом, я смогла все-таки понять своего отчима. Теперь мне нужно его простить. И я шла по пути к этому прощению.

Я вытащила шкатулку со своими старыми побрякушками из потайного отделения шкафа. Открыла ее и стала перебирать нехитрые девичьи украшения. Пара колец из агата, серьги из меди, давно покрывшиеся коррозией и оставляющие на пальцах неприятный запах после прикосновения к ним. Пластмассовые браслеты, нитка из пластиковых бусин, имитирующих жемчуг. Фенечки из бисера и несколько чокеров – из искусственной кожи, замши и какого-то ажурного материала, от которого жутко чесалась шея. И, наконец, тоненькая золотая цепочка с кулоном-бабочкой. Я отряхнула украшение от пыли и подошла к окну, чтобы лучше его рассмотреть. Голубой топаз нисколечко не померк и по-прежнему весело переливался в лучах солнца. Я встала перед зеркалом и приложила кулон на ложбинку в груди. После этого завела руки за голову и застегнула цепочку.

Бабочка вернулась на свое место. Как иронично. Интересно, закладывал ли отчим какой-то особый смысл в этот подарок? Или презентовал мне символ перерождения случайно?

Стас

Дело обернулось большим скандалом и стало последним в моей карьере в силовых структурах. Но я не жалею. Ничего не случается просто так. Как там говорится – что ни делается, все к лучшему. В моем случае получилось именно так.

Я давно уже думал уйти куда-нибудь – в органах мне становилось тесно. А эта резонансная история придала мне ускорения. Я стал членом президиума одной из правозащитных организаций, а еще к тому же вскоре будет написана моя первая книга.

Мысль создать роман, основанный на реальных событиях, грела меня уже давно. И хоть я получил юридическое, а не литературное образование, меня всегда привлекала идея издать собственное произведение, я периодически пописывал что-то в стол, но это было просто баловство в свободное время. Я и не думал всерьез становиться писателем, но это дело дало новый толчок.

Во время расследования мы отрабатывали различные контакты подозреваемого, в том числе семью. Впрочем, семьи как таковой у него не было: свою он не завел, а из родителей жива была лишь мать. Она находилась уже в очень почтенном возрасте и проживала в другом городе. Этот случай так захватил меня, что я сам решил с ней встретиться. Я боялся быть неосторожным и напугать уже довольно пожилую женщину. Но если честно, некоторый страх перед ней я испытывал сам.

Я приехал к ней домой и старался сделать визит максимально неофициальным, по крайней мере на тот момент. Как только она услышала, что это касается ее сына, на лице у собеседницы возникла горькая усмешка. Она прошептала:

– Я всегда знала, что он рано или поздно в чем-то проколется.

– Что вы имеете в виду? – тут же отреагировал я. Она равнодушно пожала плечами и сказала:

– Он очень непростой человек. А что, собственно, интересует вас?

– Непростой – это как? – спросил я, избегая ответа на ее вопрос.

– Он жестокий. Это критично при его профессии, – совершенно спокойно отметила женщина. Я уже на этом этапе начал что-то подозревать. Я еще не задал ни одного наводящего вопроса сам, как она начала выдавать то, что я, собственно, и хотел узнать.

– Почему вы считаете его жестоким? В чем это проявляется? – я задавал вопросы, а сам при этом внимательно наблюдал за матерью нашего, как мы его окрестили между собой, Доктора Зло. Мне было странно, что она не удивилась, что человек из органов пришел расспрашивать ее о сыне. Она не высказала никакого беспокойства, более того – она даже говорила вполне охотно. Почему это так? Я внимательно смотрел в лицо своей собеседницы, задавая следующий вопрос:

– Вы продолжаете общаться с сыном?

– Нет, – отвечает она, и в этот момент нервно облизывает сухие губы, а в глазах ее мелькает какой-то отблеск – кажется, тревога или страх.

– Почему же?

– Мы с сыном разные люди. Наши дороги разошлись давно. Мы виделись на похоронах моего мужа, а больше с того времени ни разу не общались, – вот тут она похоже разнервничалась не на шутку.

– У вас был конфликт? – в лоб спрашиваю я.

– У нас с сыном всегда были очень сложные отношения. Он никогда меня не любил. Он никого никогда не любил, – выпаливает женщина. Ее сухие, морщинистые руки нервно теребят край шали, в которой она кутается, несмотря на довольно комфортную температуру в комнате.

– Послушайте, Александра Романовна, – мягко говорю я, – мне очень нужно, чтобы вы рассказали, в чем была проблема в ваших отношениях с сыном. Возможно, это поможет мне в моем деле. Вы упомянули о жестокости сына. Он пугал вас? Вы боялись его?

– Я боялась его с тех пор, как он родился, – прошептала она, продолжая ритмично теребить шаль, – а после смерти его девушки я была в ужасе и хотела, чтобы он уехал и оставил нас с его отцом навсегда, – призналась моя собеседница. Ну ничего себе! Она знает! Она явно что-то знает!

– Александра Романовна, он причастен к смерти этой девушки?

– Она совершила суицид, – торопливо ответила женщина, отводя в сторону глаза.

– Это я знаю, – негромко прокомментировал я, – нет никаких сомнений, что в окно в тот роковой день она шагнула сама, но что вам известно об обстоятельствах самоубийства? Или, быть может, о каких-то предшествующих событиях?

– Он всегда был с ней груб, – глубоко вздохнув, ответила она, – он ее изводил и издевался над ней.

– Понимаю, – все также тихо сказал я, – но у меня вопрос. Насколько я понял, ваш сын напрягал вас с момента появления. Почему вы никому не рассказали о его поведении после того случая? Ведь наверняка правоохранительные органы проводили проверку?

– Я пыталась поговорить с сыном, – как бы оправдываясь ответила она, – но он поднял меня на смех. Он разбил все мои доводы, и я испугалась.

– Чего вы испугались, Александра Романовна?

– Он угрожал, – нервно сглотнула она, – он сказал, что я больна, что у меня паранойя. И я стала сомневаться. В самой себе.

– Интересно, – протянул я, – то есть была веская причина, по которой вы лишь обрадовались отъезду сына. А вы следили за его дальнейшей жизнью?

– Нет. Муж переписывался с ним, иногда созванивался. Я искала отговорки, чтобы этого не делать. Потом я единожды виделась с ним, как я уже говорила, на похоронах супруга. А потом он уехал и пропал. Чему я была лишь рада, – сухо заявила женщина.

– Но вы его подозревали в том, что он довел до самоубийства свою девушку. А вы не боялись, что он сделает это с кем-то еще, Александра Романовна?

– Да. Я боялась, что он сделает это со мной, – резко ответила она, глядя мне прямо в глаза. Крыть мне больше было нечем. Для себя я информацию получил: этот человек действительно мог просто по складу своего характера совершить подобные преступления. Я распрощался с его матерью и вышел из ее дома, меня захватило какое-то странное чувство, я пытался поставить себя на ее место и понять, что она испытывает; я хотел разобраться, как я отношусь к ней после такого признания. Как ребенок может запугать так, что мать закроет глаза и не захочет пойти по одному из очевидных путей: отстоять ребенка и попытаться заняться его психикой, его проблемами, либо, раз уже она его не любит и не питает к нему привязанности, воззвать к справедливости и заявить о своих подозрениях и спасти, быть может, дальнейших жертв этого монстра?

Я силился понять, и в этот момент мне пришло в голову, что из этого дела вышел бы интересный роман. Тогда это была просто внезапно возникшая в мозгу мысль, но потом события вдруг развернулись так, что мне пришлось кардинально изменить свою жизнь.

Когда после невероятного по масштабам скандала я оказался на улице, мне пришлось решать, что делать. Так как постоянно эту тему освещали в медиа, а в прессе мелькали наши имена, на меня обратили внимание. История многих тронула до глубины души, и меня пригласили вступить в организацию, которая занимается правами людей с психическими расстройствами. Параллельно я решил, что может быть, время пришло, и начал писать роман.

Жизнь непредсказуема. Быть может, для меня это только начало.

Александра

Мой сын наконец-то освободил меня. Правда, и этим доставил немало хлопот – еще когда ко мне пришел тот молодой человек, я поняла, что это не кончится так просто и быстро. Я чувствовала, что одним визитом, раз уж мой сын заинтересовал правоохранительные органы, не закончится. Но все оказалось куда печальнее, чем я предполагала.

Его смерть и его грехи привлекли слишком большое внимание. Увы, и ко мне. Не все мои приятели нормально отреагировали на подобные известия о сыне своей знакомой. Многие стали смотреть косо на меня. Впрочем, были и те, кто посчитал, что я не в ответе за зверства, которые творил мой ребенок, но их, к сожалению, оказалось меньшинство.

Мой сын был моим крестом всю свою жизнь – он останется им и после своей смерти. Если бы я была моложе, наверное, можно было бы рассчитывать, что со временем все забудется, и люди станут ко мне добрее. Но вряд ли этого времени у меня осталось много – в конце концов, даже мой сын уже был в, мягко говоря, очень зрелом возрасте, чего же говорить про меня. Наверное, я действительно в чем-то виновата, раз даже после смерти он не дает мне просто спокойно жить.

Но в то же время я смогла вздохнуть спокойно. Да, мы с ним не виделись очень много лет, но я всегда боялась. На подкорке моего сознания навечно поселился страх, там прочно засела тревога, и я абсолютно точно знала, с чем она связана. Всю сознательную жизнь я до ужаса боялась, и кого – стыдно сказать! – своего же ребенка. Но я также продолжала чувствовать свою вину перед ним. За то, что не хотела его. За то, что так и не смогла полюбить, когда он все-таки появился на свет. За то, что дала слабину и при первых проявлениях его темного нутра предпочла сделать вид, что ничего страшного не произошло, и не стала пытаться как-то исправить его.

Я чувствовала вину и перед ней. Перед его первой девушкой, которая, на свое несчастье, так влюбилась в него. Могла ли я ее спасти? Наверное, если бы приложила хоть чуточку усилий, то могла бы. Я же спасовала после первого же разговора с Андреем. Я испугалась – за себя. Я боялась,что он исполнит угрозу и выставит меня сумасшедшей, и это в тот момент, когда оставалось совсем немного времени до поры, когда сын должен был покинуть родительский дом – а значит, до моей долгожданной свободы. Я убедила себя, что попыталась повлиять на ситуацию, но в глубине души я знала, что даже и не начинала предпринимать реальных действий.

Но сейчас я не буду врать сама себе и признаюсь честно: я виновата и перед другими его жертвами. Ведь если бы тогда я пресекла такое поведение на корню, нашла бы специалиста, да в конце концов, просто запихнула сына в психушку – этого всего не было бы. Мне страшно даже от подобных мыслей, но я уже не могу от них убежать.

Жалко ли мне сына? Екает ли у меня от осознания того, что его больше нет? Есть ли у меня хоть какие-то светлые воспоминания, связанные с ним? Нет. На все вопросы – нет. Я произвела на свет сущего демона, и поделом ему, что жизнь его так бесславно кончилась. Жаль, что перед уходом он по сути лишил жизни стольких людей. Но больше всего мне по-прежнему жаль себя. Свою потерянную жизнь.

Ту девочку, которая вышла замуж и сразу же родила ребенка, потому что так вроде бы надо. Ту молодую женщину, которая украдкой устраивалась с ногами на кровати с книжкой в редкие минуты, свободные от членов ее семьи. Ту себя, что все лучшие годы тряслась от страха, тщательно скрывала его причины от мужа и мечтала избавиться поскорее от пугающего и ненавистного сына.

Лучшие годы. Молодость. Все было зря. Если бы можно было предугадать, переиграть эту жизнь. Я ни за что бы не вышла так рано замуж. Я не стала бы рожать детей – скорее всего, вообще. Я наслаждалась бы одиночеством и чтением по вечерам, ходила бы по театрам и литературным клубам. Я была бы… счастлива?

Я не знаю. Но абсолютно точно одно. Теперь до самой смерти мне придется жить с призраками моего прошлого и пожинать плоды тех неверных выборов, которые я делала. А точнее, не делала.

Эти призраки уже кружат надо мной. И я никуда от них не денусь.

Максим

Наступило лето, и с самого начала оно выдалось очень теплым. Мы с Надей прогуливались по парку на берегу небольшого пруда – мы очень давно вот так не выбирались просто побродить. Я украдкой рассматривал свою жену, отмечая, что сеансы с нормальным врачом пошли ей на пользу. Она перестала напоминать узника концлагеря – к ней почти вернулся прежний вес, который она стала стремительно терять в самый тяжелый период ее нервного расстройства. На щеках появился румянец, а из глаз ушло затравленное выражение. Конечно, ей еще предстоит работа, но изменения уже очевидны.

Мы взяли по стакану ледяного кофе и присели на траву возле озера. Надя задумчиво смотрела куда-то вдаль и рассеянно теребила кулон-бабочку, который в последнее время носила не снимая. Я помолчал некоторое время, но жена, казалось, пребывала где-то глубоко в своих мыслях, и я спросил ее:

– О чем ты думаешь?

– Вспомнила кое-что, – неторопливо ответила она. Я вопросительно взглянул на нее. Надя продолжила:

– Такое солнце, лучи так красиво отражаются в воде. И у меня возникло дежа вю, словно я такое уже видела. А потом я поняла – действительно очень похожая картинка была. В детстве. Ты знаешь, пока я совсем не перестала разговаривать с отчимом, пока была довольно маленькая еще, он периодически летом водил меня на речку. Он ни разу не возил меня никуда на отдых, потому что денег было маловато для этого. Но вот на речку куда-то в Подмосковье мы выезжали. И я помню такой восторг, такое счастье – когда с брызгами прямо влетаешь в эту воду, а на лице ощущаешь лучи солнца, что кожу даже немного пощипывает. И я помню в этот момент ощущение чистого и неподдельного счастья. А ведь я очень много лет блокировала вообще любые воспоминания из детства. Я запрещала себе вспоминать хоть что-то из того периода. Но, получается, я лишала себя возможности заново ощутить многие счастливые моменты. Я даже и не догадывалась, что в моей памяти их так много, – с грустью резюмировала жена.

Я беру ее за руку и легонько сжимаю кисть в своей ладони. Я не буду ничего отвечать – потому что сейчас этого и не требуется. Я не хочу мешать ей вспоминать счастливые моменты и заново проживать их.

Я-то знаю, что ассоциации приводят не только к плохим моментам в жизни. Нельзя себя ограничивать и избегать того, что может напомнить тебе о плохом. Потому что с каждым разом в список этих вещей будет попадать все больше пунктов. И в итоге ты запретишь себе радоваться – во-первых, в настоящем, потому что будешь бояться, что за ассоциациями вдруг наступит триггер. Во-вторых, в прошлом – потому что так обесцениваешь все прекрасное, что в твоей жизни уже происходило.

Я хочу, чтобы она не боялась этих ассоциаций. Чтобы подобно настоящему моменту, они приводили ее и к приятным и памятным вещам.

Мы неспешно допиваем кофе. Надя начинает задумчиво крутить в руках уже пустой стакан. Мне кажется, что она хочет мне что-то сказать. И действительно, спустя непродолжительное время как бы нерешительно она говорит:

– Мне нужно будет еще сделать одну вещь. Я думаю, она поможет мне прийти в себя и найти уже гармонию в своей жизни.

– Поделишься? – спрашиваю я. Она мотает головой:

– Потом, не сейчас. Хочу сначала сделать, но мне страшно. Страшно, что могу отреагировать не так, как рассчитываю.

– Ничего не бойся. Это все только у тебя в голове. Что бы там ни случилось, ничто не может вернуть тебя в самые страшные дни в твоей жизни. Это все в прошлом, а сейчас я с тобой.

– Я знаю, – тихо отвечает Надя.

Теперь уже она легонько сжимает мою ладонь. В умиротворенном молчании мы продолжаем смотреть на отблески солнца поверх зеленой глади пруда.

Глава 2. На круги своя

Надежда

Я приехала в один из довольно типичных спальных районов города. Он, пожалуй, ничем особо не отличается от своих собратьев – высокие панельки чередуются с небольшими двориками с горками и качелями, да лавочками в тени деревьев возле подъездов. Тут коротают часы бабушки-пенсионерки, неподалеку на детской площадке резвятся их внуки, а в тени деревьев чуть подальше кучкуются ребята постарше. Они шушукаются, периодически взрываются смехом, а кое-кто украдкой целуется, пока взоры бдительных старушек направлены на малышей. В общем, довольно типичное и безобидное, даже спокойное местечко. Однако уже много лет я сюда носа не казала и всячески избегала этого места.

Именно здесь прошло мое детство. Я жила в одной из этих панелек до того самого дня, когда я сбежала из дома. В последний раз я была здесь, когда показывала доставшуюся мне в наследство квартиру покупателям – потом, даже после подписания договора купли-продажи я уже не смогла заставить себя зайти внутрь, ключи я передавала на нейтральной территории. Слишком травматичными для меня оказались воспоминания: конечно, перед продажей я тщательно вылизала всю квартиру, но никто не знает, каких трудов мне это стоило. Мне было очень страшно. То и дело в моей памяти возникала жуткая картина, которую я увидела после смерти отчима, и мне казалось, что его тело вновь здесь, и я вроде бы даже чувствовала тот ужасный запах разложения – сколько бы ни проветривала комнаты.

Но сегодня я пришла сюда, чтобы пробудить другие воспоминания. К которым, я думаю, я была готова. В основном, конечно, они все относятся к моему раннему детству, когда я еще не умела злиться и ненавидеть. В последнее время, когда я сняла тот блок, который стоял у меня в голове, они стали всплывать в мозгу, и я поняла, что, как ни странно, они мне дороги.

Я шла к небольшому скверу – зеленому островку среди бетонных джунглей, где часто гуляла с отчимом еще в дошкольном возрасте. Он несколько изменился: лавки поставили поновее, горки и качели тоже установили другие – жуткого вырвиглазного цвета, который диссонировал со спокойными зелено-коричневыми тонами кустов и деревьев, обрамляющих сквер. Но в целом, место было узнаваемым, и – по крайней мере – оно осталось.

На месте остался и небольшой фонтан, по кромке которого я любила ходить. Я приблизилась к сооружению, и меня оросило водой из-за порыва ветра. Память услужливо ожила.

…Мне пять. Стоит невероятно для этих краев мягкое и теплое лето. Отчим за руку переводит меня через дорогу, и мы заходим на территорию сквера. Я в нетерпении выдергиваю свою ладонь из руки отчима и бегу к фонтану. Встаю на край постамента и протягиваю руку к воде. Слышу позади ласковый голос отчима: «Наденька, не упади». Но я не боюсь упасть. Внезапно налетает легкий и теплый летний ветерок, а брызги от фонтана летят прямо мне в лицо. Я смеюсь, мне приятно и хорошо – сама того не понимая, я испытываю чуть ли не самое настоящее и безусловное счастье за всю свою жизнь.

Я стою и завороженно смотрю на воду очень долго, но отчим мне не мешает и не дергает меня. Он расположился неподалеку от меня на лавочке и, похоже, тоже наслаждается солнцем и теплом, не спуская при этом с меня внимательного взгляда. Я оборачиваюсь и протягиваю к нему руку. Он, улыбаясь, подходит и спрашивает:

– И сегодня будешь загадывать?

– Да, – в подтверждение своих слов я энергично киваю головой. Это наша традиция – во время прогулок здесь я кидаю монетку в фонтан и загадываю желание. Вот и сейчас он роется в карманах и вытаскивает металлический кругляшок. Мои желания просты, как у любого пятилетнего ребенка – сейчас мне очень хочется мороженого, я загадываю именно его и что есть мочи кидаю монетку в фонтан. Открываю глаза и смотрю, куда она приземлилась. Это удается легко – в воде монеток очень мало. В моей душе начинает шевелиться сомнение, я снова поворачиваюсь к отчиму и спрашиваю:

– Почему так мало монеток? Там от меня одной уже должна быть гора!

– Раз монетка исчезла – желание уже исполнилось, – с добродушной улыбкой уверенно отвечает отчим. Я секунду раздумываю и киваю – похоже на правду, мои предыдущие желания и впрямь сбылись. Отчим берет меня за руку, и мы неторопливо идем вдоль сквера, как вдруг он тормозит возле ларька с мороженым и спрашивает меня:

– Какое будешь?

– Эскимо, – в полном восторге отвечаю я, думая про себя о том, как скоро исполнилось мое пожелание. Отчим расплачивается с миловидной женщиной-продавцом, берет у нее два мороженых и протягивает одно из них мне. Я в момент разделываюсь с хрустящей фольгой и накидываюсь на угощение. Отчим смеется и говорит:

– Аккуратнее, не подавись.

– Спасибо, Сережа, – невнятно шепелявлю я в ответ. Отчима я всегда – ну, пока мы еще разговаривали – называла по имени. Он смеется в ответ, и мы продолжаем свою неспешную прогулку…

Я возвращаюсь в реальность и понимаю, что от этих воспоминаний у меня щемит сердце. Сейчас ведь я уже осознаю, что моему отчиму в тот момент было чуть за двадцать – сам почти еще ребенок. Просто раньше детей заставляли очень быстро взрослеть и брать на себя груз ответственности в виде жены, ребенка, а лучше – не одного. Ему же в качестве груза и вовсе досталась падчерица. Как, наверное, это было тяжело. И я невольно начинаю жалеть того еще весьма молодого юношу, которого так рано сломала жизнь.

Я продолжаю свою прогулку. Я иду к небольшой беседке на детской площадке неподалеку от своего бывшего дома. Рядом резвятся разновозрастные дети. Погода чудесная, и они заняты всякими интересными активностями – кто гоняет мяч, кто скатывается с горки, еще кучка более взрослых ребят сидит на трубах и о чем-то шепчется, периодически начиная гомерически смеяться. Беседка пуста – неудивительно, в ней чаще прячутся от дождя или от нещадно палящего солнца, но сегодня нет ни того, ни другого. Я захожу внутрь беседке и устраиваюсь на скамеечке. Мой взгляд падает на девочку, которая держит в руке мел, в памяти снова оживают картины.

…Мне что-то около шести или семи лет. Я сижу на скамейке возле дома и хлюпаю носом – девочки со двора не захотели играть со мной в классики, потому что я случайно сломала мелок, которым мы расчерчивали квадраты, за что была с позором изгнана. Я так глубоко ушла в себя от обиды, что не заметила подошедшего ко мне отчима, который как раз возвращался с работы. Он смотрит меня настороженным взглядом и спрашивает:

– Что случилось?

– Со мной никто не хочет играть, – с обидой выпаливаю я и начинаю свой возмущенный спич. Разобравшись в чем дело, Сережа успокаивается (это явно видно по его разгладившемуся лицу) и говорит мне:

– Подумаешь, печаль. Давай я с тобой поиграю в классики.

– У меня нет мела, – надувшись, отвечаю я.

– Не проблема, – обнадеживает отчим. После этого он проходится вокруг дома и вскоре возвращается – с куском откуда-то отвалившейся извести в руке. Я с любопытством наблюдаю за ним. Он аккуратно расчерчивает известкой поле для классиков и весело восклицает:

– Можем начинать!

Вдоволь напрыгавшись, мы идем домой ужинать…

Я возвращаюсь в реальность, но мне чудится, будто я прямо сейчас чувствую запах той жареной курицы, которую Сережа приготовил в тот вечер, когда после классиков мы вернулись домой. В моем сердце теплится какое-то доселе неизведанное чувство, которому я не могу найти точное определение. Оно похоже на радость – будто бы я только что встретила и обняла горячо любимого человека. Но также в нем есть и какая-то скорбь, щемящая тоска и ощущение, словно что-то важное я пропускаю, а точнее – оно ускользает из моих рук, просыпается между пальцев.

Я еще довольно долго гуляю по местам, которые так любила раньше. Во мне вспыхивают разные воспоминания. Да, среди них есть и неприятные тоже. Но я наконец-то дала путь и тем моментам, которые на самом деле были мне дороги и пробуждали внутри тепло и светлую грусть по ним.

Мне нужно будет сделать еще кое-что. Пока я не совсем к этому готова, но уже знаю, что должна, что мне необходимо. Но не все сразу. Моя сегодняшняя прогулка и так стала своеобразным подвигом и важной вехой в моем лечении.

Стас

Я действительно начал писать книгу. У меня было много информации из дела, в принципе она не была закрытой, но я все же решил сделать роман художественным и изменить имена главных героев. К тому же меня об этом попросила Надя – она крайне не хотела каким-то образом получать известность за счет образа жертвы. Но надо отметить, она и не стала центром истории, повествование я решил вести от лица оперативника.

Впрочем, я решил еще провести несколько бесед с некоторыми людьми сам. Например, с матерью второй девушки, Марины. Она, кстати, с радостью согласилась и даже расстроилась, когда я сказал, что не буду указывать настоящих имен, а лишь использую эту историю как базу, на которой будет основан мой роман. Меня это даже несколько покоробило: казалось, что ей-то очень даже нравится пиариться на смерти собственной дочерью.

Я пришел к ней домой по предварительной договоренности. Квартирка была, чего греха таить, невзрачная, не очень чистая и вообще довольно унылая. Никаких миленьких украшений и аксессуаров, которые обычно встречаются в жилищах женщин ее возраста. Ни тебе фото родных в рамочках, ни каких-то симпатичных подушечек или даже горшков с цветами. Абсолютно ничего. От обшарпанных стен веяло каким-то холодом, находиться тут было не очень приятно. Мысленно я даже пожалел уже почивших супруга и дочь хозяйки – если так было всегда, то это даже теплым словом дом назвать нельзя.

Собеседница, впрочем, сразу же предложила мне чаю. Чашку она мне протянула чистую, но с многочисленными сколами, обычно гостям такие не подают. Хотя и ее кружка тоже явно была старой – новыми вещами обитатели этой малометражки себя уж точно не баловали. На стол хозяйка поставила принесенный мною творожный торт – посреди скудного убранства на старой и липкой клеенке он смотрелся странно и даже неуместно. Все вокруг говорило о том, что гости в этом доме не бывали, однако, моему приезду женщина обрадовалась чрезвычайно.

– Вы знаете, – начала она, – меня сейчас очень многие осуждают. Говорят, мол, зарабатываю на смерти дочери, совсем не жаль мне ее. Но это не так! Мне нужны деньги, но сами видите, я не шикую – так, на самое необходимое хватает. А говорю я, хожу везде, потому что мне так легче. Когда я все это произношу вслух. Я же и вину свою не отрицаю. Но когда делюсь ею с кем-то, вроде не так уж тяжело становится.

– Понимаю, – я слегка кивнул, отхлебнув безвкусный час. Я не верил в искренность сказанных слов, вот только так и не понял, перед кем лукавит эта женщина – передо мной или перед самой собой.

– Вот, – с удовлетворением отметила она, – вы понимаете, а многие просто осуждают. Завидуют, быть может, – пожала она плечами и спросила, – так что именно вы хотели у меня узнать?

– Хотел подробнее узнать о вашей дочери, о том, какая она. Чем жила, что любила, какой у нее был характер.

– Я с удовольствием расскажу, но у меня есть к вам небольшая просьба, – решительно заявила она.

– Какая же? – заинтересовался я.

– Укажите меня в качестве консультанта на титульной странице, – выпалила собеседница, а глаза ее при этом алчно заблестели.

– Вы же понимаете, – аккуратно начал я, – что нет никакой гарантии, что моя книга вообще кого-то заинтересует. Совсем не факт, что ее будут публиковать, может быть, она навеки останется написанной «в стол».

– Да неважно, – она махнула рукой, – не выйдет, так не выйдет, а если опубликуют, все мне в радость.

– Ну что же, почему бы нет, – аккуратно ответил я, а сам мысленно присвистнул. Вот так вот значит. Не денег на дочери срубить, ну так хотя бы славы, если получится. Я и так не особо испытывал симпатию к данной женщине перед встречей, а сейчас и вовсе очень остро почувствовал неприязнь, но постарался это не афишировать.

– Ну тогда задавайте вопросы, мне так легче будет рассказывать, – скомандовала она.

– Какой Марина была в детстве? Что любила?

– Да она с детства ничем особо не интересовалась, – призналась горе-мать, – ну я пыталась ее к чему-то приобщить, но как-то не срослось. Подружка у нее была такая же тихая, как она, все время вместе проводили. Больше и друзей-то не было. Вообще я рано поняла, что дочь-то у меня получилась не очень, но что ж поделать, какая есть, своя все-таки, – разоткровенничалась женщина.

– А вас не настораживало ее поведение? До взрослого возраста не думали дочь показать специалисту?

– Так нет. Ну странная девка немножко, в своем мире. Ну так плохого ничего не делала же.

– Насколько я знаю, проблемы были и у ее отца, и у бабушки, – стараясь быть максимально вежливым, заметил я, – вы не думали, что ее странности могут быть опасными?

– Ой, да ну. С отцом-то ее беда приключилась, когда она уже подростком была. А бабка – ну так та старая была, мозги все уже ссохлись, какое там удивление, сплошь и рядом такое, – уверенно заявила собеседница. Однако. Похоже, она действительно верит в то, что говорит. А ведь по факту просто проглядела момент, когда можно было предотвратить наихудший вариант развития событий. Неужели она действительно настолько проста, как валенок? Неужели в ее мире это реально нормально – ну странности и странности; ну болезнь и болезнь – полечим; ну не получилось – и не получилось, хоть заработаю теперь под старость лет на ток-шоу. Неужели такое и впрямь бывает?

– Историю про ее отца я знаю, а что все-таки было с бабушкой, почему ее госпитализировали в спецучреждение?

– Да я и не знаю-то. Муж сказал, что мать в интернате живет, с головой плохо у нее. Ну а мне-то что, не со мной живет – и ладно, мы же ездили, навещали, а что за тараканы там в ее голове были – да на что мне это знать, – удивленно ответила женщина. Я вздохнул. Не дай Боже иметь такую жену. Ведь ей совсем плевать было на проблемы мужа. Зачем она вообще вышла замуж? Хотя, судя по всему, ответ на это прост. Хотела пересесть на чью-то шею. Чтобы подтвердить свою догадку, я спросил:

– А сам муж ни разу не упоминал? Или у вас были не очень доверительные отношения? Он не делился проблемами матери?

– Да к чему мне ее проблемы, он меня не грузил. Нормальный муж был, работал, содержал меня и ребенка, а мне что еще надо. Вот потом только оказалось, что больной он был, жаль, конечно, – посетовала она. Причем кажется, больше ее расстраивало не то, что супруг съехал с катушек и впоследствии погиб, а то, что исчез человек, на плечи которого можно было переложить все бытовые заботы. М-да.

– А как вы все-таки решили обратиться к специалисту? – уточнил я.

– Так у Маринки совсем крыша поехала, – горестно вздохнув, ответила мать несчастной девушки, – такую дичь творила, что и сказать стыдно. Ну вот из более-менее приемлемого – деньги она теряла, покупки, причем такое часто повторяться стало. Ну и еще были моменты, да не хочу я про них прям уж говорить подробно, тем более, вы мужчина, – нехотя признала она. Надо же. То есть все-таки какие-то чувства у нее все же есть, прям уж позорить дочь она не готова, надо же. В моей голове проносились роем мысли, а рассказчица продолжала:

– Я поначалу орала на нее, а потом поняла, что там с головой не лады. Ну и решила что-то сделать. И как раз вот увидела передачу, с этим уродом. Обрадовалась даже: бесплатно такой профессионал нас вести будет! А оно вон как в итоге вышло, – с очередным тяжким вздохом завершила спич моя собеседница. И в глазах ее в этот момент появилась тоска.

Все-таки удивительные существа – люди. Поначалу я думал, что матери было совсем плевать на дочь. Но нет. Сейчас на ее лице появилась неподдельная скорбь. Так она Марину все-таки любила? Наверное, по-своему – да. И все же это не помешало ей после смерти девушки зарабатывать легкие деньги. Как все это может уживаться в одном человеке?

Словно бы в ответ на мои размышления женщина сообщила:

– Я любила дочь. У меня были неудачные родители, я хотела стать лучшей матерью, чем была моя. Я старалась. Марина всегда была одета, обута, сыта. И когда болезнь пришла – я все сделала, что в силах моих было. Но раз не получилось… Я ведь еще жива. И мне надо как-то и дальше жить. Да, чего объяснять, – она снова с досадой махнула рукой. Я некоторое время еще поговорил с ней, а после, отставив блюдце с так и не съеденным и уже слегка заветревшимся тортом, отчалил.

Я шел по улице в глубоких раздумьях. Часто мы слышим надоевший постулат о том, что главное в семейных отношениях – это любовь. Но мы забываем о том, что каждый вкладывает в это слово абсолютно разный смысл. И что некоторые люди действительно считают любовью просто обеспечение своим детям материальной базы. А дальше – ничего.

И если подразумевается такая любовь, как в семье бедной Марины – то, наверное, лучше бы ее не было вообще. Я теперь искренне верю, что мать девушки действительно в своем понимании ее любит. А еще теперь я знаю: как это ни удивительно, но оказывается, любовь вполне может соседствовать и уживаться с черствостью, равнодушием. Как иронично.

Люся

Я продолжала свою неспешно текущую жизнь. Мои дни были похожи друг на друга, но нельзя сказать, что этим надоедали. Хотя, конечно, мне бывало грустно – все же большую часть моей жизни кто-то постоянно находился рядом, а быть совсем одна я не привыкла.

Где-то раз в месяц я выбиралась на кладбище. Дочь я похоронила рядом с супругом. Раньше к нему на могилу я приезжала нечасто, но теперь мне нечем особо было занять свое время, а потому я периодически наведывалась к последнему пристанищу своих родных. Решила их проведать и сегодня.

Я не спеша шла вдоль рядом покосившихся заборчиков и крестов. Сначала остановилась у могилы свекрови – она похоронена чуть ближе ко входу, чем муж и дочь. Оставила возле скромного деревянного креста две свежих красных гвоздики – рядом с уже увядшими цветами. Пойду обратно, старые нужно будет забрать и выкинуть.

Я двинулась вглубь кладбища и вскоре оказалась уже на участке, где покоились останки мужа и Марины. По два красных цветка в момент опустились и на их могилы. Я присела на корточки – лавочки здесь не было, да и вообще, пространства свободного было мало. Я не знаю, есть ли что-то за чертой, но всегда рассказываю им, как у меня дела. Вдруг услышат? Я стала медленно перечислять прошедшие с последнего визита события:

– Все уже поутихло, больше меня никуда не зовут. Недавно вот убили очень известного бизнесмена, так что все шоу переключились на эту тему. Я вернулась к обычной жизни. Только вот недавно парень приходил, из этих, погонных. Правда, он сказал, что ушел из органов, ну да это неважно. Он книгу решил писать о том, что произошло, но без реальных имен. А я попросила – пусть мое имя тогда укажет в самом начале, что я ему помогала. Он пообещал, хотя не уверен, что роман опубликуют. Ну там видно будет.

А так особо ничего интересного у меня не происходит. Живу потихоньку – да и слава Богу. Одной тоскливо, правда. Я вот уж думаю – может быть, кошку себе завести? Все не так печально дни коротать. Наверное, тебе бы понравилась кошка, – задумчиво сказала я, обращаясь к дочери. После притихла. Рассказывать-то мне в сущности было нечего, но просто необходимо было это делать.

Я выпрямилась и еще некоторое время постояла возле могил. Потом подобрала засохшие цветы и двинулась обратно к могиле свекрови, чтобы забрать мусор и оттуда. Внезапно краем глаза я уцепилась за девушку, стоявшую возле одного из крестов. Он тоже был очень скромный – простой деревянный, без всяких излишеств. Даже таблички с данными о покойнике на нем не было – присмотревшись, я поняла, что все это было вырезано на самом кресте. Сама же девушка показалась мне знакомой.

Через пару секунд я поняла. Это ведь та самая, которую тоже хотел убить чертов психопат. Но довести ее до самоубийства у него в итоге не вышло. Я видела ее мельком на каком-то канале: она принципиально не общалась с прессой, но как-то журналисты выследили ее и сняли на улице, впрочем, разговаривать с репортерами она все равно отказалась.

Девушка была вся в себе. Казалось, она не замечала ничего вокруг, да и на меня, внезапно остановившуюся и начавшую откровенно ее рассматривать, она так и не обратила внимания. Впрочем, оно мне и не к чему.

Я подивилась совпадению и такой случайной встрече. И продолжила свой путь. Когда-нибудь я тоже окажусь здесь. Но пока, забрав засохшие гвоздики с могилы свекрови, я двинулась к автобусной остановке.

Надежда

Спустя еще продолжительное время я решилась кое-что сделать. В глубине своего сознания я понимала, еще во время периодов, когда меня так сильно мучала совесть, и я испытывала чувство вины, что так будет правильно, что мне нужно это сделать. Но я была не готова.

Сейчас, после длительных сеансов с психотерапевтом и комплексного лечения, я осознала, что простила Сережу. Я начала его понимать, мне стало его даже жаль. Я по-прежнему считаю, что детство он мне подпортил, но больше не виню его. Он испортил жизнь и себе – но не потому что плохой был человек, а потому что оказался слабее обстоятельств.

Впервые я решила приехать на кладбище, где он похоронен. Я не занималась траурной процедурой – свалила все на добросердечных соседей. Я не хотела в этом участвовать и практически полностью устранилась тогда. Но где мой отчим нашел свое последнее пристанище, я, конечно, знала.

У охранника на кладбище я попыталась узнать, на каком участке захоронен Сережа. Он не знал, но подсказал ориентир – сказал, в какой части погоста находятся те, кто умер в тот же год, когда и мой отчим. Я поблагодарила мужчину за информацию и пошла в указанном направлении. Много слышала, что кладбища часто как-то негативно влияют на людей, имеют темную ауру, вызывают дрожь и жуть. Сама я в таких местах до сих пор и не бывала, даже на могилу матери не ездила, но сейчас никаких неприятных эмоций я не испытывала. Лишь некоторое волнение, но сам по себе погост тут ни при чем.

Не знаю, сколько бродила я вдоль рядов, вчитываясь в имена тех, кто покоится под этой землей – за временем я не следила. Но в конце концов мой взгляд зацепился за небольшой деревянный крест. На нем стояли знакомые фамилия, имя и отчество. Они были выгравированы прямо на дереве. Тут же – дата рождения и дата смерти. Я вздохнула. Каким молодым он ушел! Еще мальчиком ему пришлось взвалить на себя множество взрослых забот, которые его и сломали. Которые и загнали его в гроб. Чему, между прочим, поспособствовала и я.

Я снова вздохнула. Нельзя больше обвинять себя. Ему я уже никак этим не помогу, а вот себе наврежу основательно. История не имеет сослагательного наклонения. Было так, как было, чего уже теперь стенать.

Я дотронулась до кулона-бабочки, висящего на моей шее. Сегодня день моего перерождения. После этого я присела и положила руку на деревянный крест. И тихо сказала:

– Прости меня, папа.

Примечания

1

Цитата из песни группы Eurythmics Sweet dreams.

(обратно)

Оглавление

*** Примечания ***