Мой роман со Стивеном Кингом. Тайные откровения [Лю Ив] (fb2) читать онлайн
- Мой роман со Стивеном Кингом. Тайные откровения 3.15 Мб, 187с. скачать: (fb2) читать: (полностью) - (постранично) - Лю Ив
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Все имена и события вымышлены. Любые совпадения случайны.
Ну и ладно, да ну и пусть,
где-то складно, а где-то грусть
Где-то снежный лежит покров,
в романе нежный – живой улов
В романе строчки: огнём – во мрак,
под грудь заточкой, и – сам дурак…
Духовным крупом дымит орган,
над падшим трупом отзвучал наган
И в сердце бубен – не удержать,
из строчек – крови – не избежать
И льётся лавой моё нутро,
без всякой славы – смертям назло
Пою и плачу, из строк мой дом…
Роман дурачит? Иначе – влом!
Иначе горе стоит стеной,
а память – в своре – гонится за мной
Идут по следу, горят стога…
А с ними беды – в черепах рога
В кровавых пятнах повержен в снег,
когда-то демон – станет человек
Бои в романе – бои во мне
Да не обманет стражник в глубине
Знакомство
Мне повезло, мне просто очень-очень повезло. Я всегда надеялась, что когда-то это случится, и постоянно присматривалась, не попадётся ли… не подвернётся ли случай. Изредка – на ловца выходил… – собственно не зверь, конечно, но зверушка. А что делать со зверушкой? – Надолго такого не хватит. И я снова уходила – на поиски кого-то или чего-то настоящего… Образно говоря, он появился из ниоткуда. Независимый, уравновешенный, почти безмятежный, погружённый в какие-то свои миры… Где он постоянно витал? Что манило его туда? Что вкушал, предпочитая уединяться? Кто ждал его там, заставляя отрекаться от разнообразия общественных устремлений? Кто или что управляло новым героем? – Эти вопросы взволновали моё любопытство и неожиданно вызвали чувство, напоминающее юную влюблённость. Я нашла героя! И могу кому-то молиться, целовать его следы на песке моих воображений… Приподнимать на него смущённый взгляд, то ли кокетничая, то ли стесняясь того, что мне этого хочется. Мне просто хочется на него смотреть! Я постоянно сдерживаю себя, чтобы не пялиться, млея словно муха на солнышке. Он не возражает, будто и не замечает. Вернее сказать, он бы конечно заметил, если бы я позволила себе пялиться. Но нет, я только хочу. Взглядываю очень коротко, мельком – схвачу малую бусинку впечатления, и скорее в норку. Осмысляю, исследую – любуюсь, чувствуя прикасание к собственному пленению. Я у него в плену – увлечена его таинственной невовлечённостью.* * *
– Не хотите ли пройтись? Здесь так спокойно, вам здесь нравится? – незнакомый мужчина остановился рядом со мной и с явным интересом наблюдал мою реакцию. Это был высокий мужчина, одетый по-джентльменски. Лёгкое стильное пальто указывало на не безразличное отношение к своему гардеробу. Тёмно-русые волосы. Светло-серый шарф… Художественная личность, – прозвучала внутри первая оценка. И внимание усилилось… Взрослый – он одновременно напомнил мальчишку вроде студента… Мужчина вне возраста – символический землянин без определённых признаков, присущих возрастной категории. Одним словом – вполне себе странный тип, загадочный призрак посреди примитивных особей скучающей Европы… Понятно, это моментально пробудило интерес. – А куда вы предлагаете пройтись?
Мы находились посреди Люксембургского сада. Ухоженные дорожки, красиво подстриженные кустарники, газоны, цветы. Очень романтичное местечко в Париже. Самое настоящее гнёздышко для культурных свиданий. Более чем просто удачное – историческое! И в совершенстве соответствующее внешности незнакомца, включая догадку о его темпераменте. Как будто этот молодой человек явился на дорожках Люксембургского сада в виде его законного обитателя из прошлых веков – естественного гостя тех времён, когда в Париже царил Золотой век Искусства и придворных интриг. Мне сразу захотелось осмотреть себя: достаточно ли хорошо одета для данного пришельца из «Золотого века»… И таки да! Каждый день в Париже для меня начинался с очень тщательного выбора юбочки, блузки, шарфика или жакета. Мой излюбленный стиль того времени представлял из себя образ некой потерянной во времени принцессы. Причём принцессы самодеятельной, непонятно откуда сбежавшей – с какого такого бала… Дизайнер одежды по образованию, я очень внимательно соблюдала соответствие своего внутреннего идеала внешнему виду. По ходу – своим видом я просто сигналила правильному человеку. Но ловились всегда не правильные.
Пребывая в Париже, я частенько бродила по интересным местам города. Примерно четыре месяца прожила с целью разведать, можно ли там сделать карьеру в мире Моды. На том этапе жизни это виделось светочем в окошке – лунной дорожкой в мечту… Однако делать карьеру во Франции оказалось слишком трудно: молодые дизайнеры, урождённые французы с прекрасными манерами речи и те стремились за карьерой в Нью-Йорк или Лос Анжелес. Так я и обитала – в недалёком закутке Парижа. В трёх остановках на местной электричке, зато самостоятельно и бесплатно. А однажды, опоздав на последнюю электричку, пошла по рельсам вдоль путей. Помнится, между остановками на путях засветилась группа ремонтных рабочих в неоновых костюмах. Все дружно прекратили работать и, опираясь на лопаты, пялились на пешую путешественницу – французский рабочий класс, однако… Признав во мне иностранку, да ещё «потерянную принцессу» – они сочли уместным поделиться (по-английски, что порадовало) оригинальным соображением: –– Ночью опасно ходить одной… (Видно подумали, вдруг принцесса не в курсе)… На что я сочла уместным охладить их французскую надежду на первенство: – По части опасности ходить ночью одной, друзья мои – Москва, откуда я родом, оставляет Париж позади так, как Бугатти – русские Жигули! – после чего вполне гордая за отечество прошла мимо раскрывших рот великих французских любовников. Москвичка это вам не француженка, дорогие эстеты от культуры – с нашим братом такой флирт не катит. Провинциальный и сентиментальный Париж! Обольстить москвичку-художницу ему не удалось. Правда, в те времена Париж ещё не был оккупирован полчищами арабской саранчи: искатели манны небесной в наивных европейских горизонтах ещё не сделали Париж большим центром по части криминала и ночных происшествий. И по железнодорожным путям можно было шагать безопасно и еженощно… Примерно двадцать минут, не более, лишь бы не опоздать на метро, чтобы добраться до нужной станции электрички. Последний состав подземки отходил из центра примерно в одиннадцать вечера. И как раз благодаря этому беспределу французской столицы, я и обрела такое удачное жильё: познакомившись с новым дружком, русским студентом Сорбонны именно в одиннадцать вечера в метро. Мы оба опоздали на последний поезд. Весьма рассеянный и немного, на мой взгляд, туповатый для такого престижного университета – зная меня не более недели, студент предложил разместиться в квартире своего французского друга Пьера. Тот ежегодно на несколько месяцев выезжал не то на море, не то в горы, оставляя студенту ключи. Мне полагалось кормить кота, поливать цветы, экономить электроэнергию и газ, а также пользоваться телефоном только в самых крайних случаях, чтобы счета не повисли на незадачливого студента. Это условие он оговорил очень серьёзно, – тоже москвич, – мы друг друга отлично поняли. – Опоздали мы с тобой, дружище, однако! Метро закрыто, и поезда не ходЮт, – С такими словами я подколола незнакомого парня, в котором со ста метров безошибочно распознала нашего совкового мудилу… – Париж, друг мой! Здесь нам не там! – радостно на чисто московском наречии добавила, убедившись что не одна такая опоздавшая бедолага. Студент тоже хотел добраться домой… как я до гостиницы. Но не успел… Как и я… Братья по несчастью, мы задружились на почве общеисторического презрения Московитов к Французам. Уважая их культур-мультур, самих их как-нибудь поприличнее зауважать нам одинаково не удалось. Учусь в Сорбонне – на русскую девушку такая фраза воздействует магически. Потому и задружились. Позже мы пару раз виделись в Москве. Нетипичный паренёк, с умственными загогулинами. Но, вероятно, студентам так и положено.
А корпус того университета – обалденное по своей архитектуре строение! – или вернее моя очарованность одной скульптурной композицией, изображающей любовную сцену из жизни Богов – тоже сыграли тогда в Париже не малую роль! Из-за рассказа о впечатлении, произведённом великолепными скульптурами, расположенными поверх колонн по окружности здания – в меня влюбился настоящий француз. Я даже заметила момент, когда это случилось. Примерно за двадцать минут, пока мы пили кофе, а я рассказывала… Влюбился вполне серьёзно – так, что задумал даже пожениться. Правда, видимо, в силу каких-то торжественных семейных устоев – в кровать за ради проверки на совместимость характеров – он меня почему-то не позвал. А сама я, чтобы навязаться вопреки благородным традициям, таким желанием не воспылала. И потому – несмотря на существенную культурную программу француза, весьма обогатившую мои познания Парижа, я всё же не помогла ему на себе жениться… И если несколько походов по злачно-знаменитым местам всё же не сильно меня задели, то посещение русско-французской семьи друзей француза… вероятно, с целью наглядной агитации преимуществ французского образа жизни – реально не только понравилось очень-очень, но и расстроило – тоже очень. В потрясающе-шикарной с высокими потолками и лепниной вокруг люстры квартире – женой в семье оказалась замечательно-удачно вышедшая замуж душечка из Питера, а мужем – французский интеллектуал и голубчик – художник! К тому же обожающий дочку жены от питерского студента-долбоёба. А питерский долбоёб – бывший муж новоявленной француженки получил отлуп (развод, значит) по причине мужской несостоятельности, потому что не желал от жизни иного, кроме лежать на диване в нестиранных носках, упиваясь бесконечным чтением… Так вот, семейка друзей моего претендента в женихи понравилась мне гораздо больше, чем он сам. Кстати, художника тоже звали Пьер… Походу они там в основном все Пьеры. Так мне показалось. А русский студент Сорбонны – Игорь. А как звали несостоявшегося жениха-француза я забыла. Но хорошо запомнила, что угощали нас во французско-русской семье вином и блинчиками с вареньем. И пекли блинчики тут же посередине круглого стола на специальной электрической плитке. Муж наливал тесто в формочки прямо во время общения – половником из стеклянной кастрюльки. А когда все блинчики были приготовлены и съедены, то варить кофе на кухню отправилась жена, а муж-француз тогда держал на коленях приёмную дочку, называя её русским словом доча, и объяснял, что тесто замесила жена, блинчики выпекал он, а теперь жена сварит кофе, а он пойдёт мыть посуду. Так у них заведено: домашние дела делятся на двоих. Мне досталось только завидовать, ведь мой идеал претворял в жизнь кто-то другой. Свидетельствуя о том, как «с другим танцует девушка моя» – пришлось переживать молча. И пока француз провожал меня до гостиницы, я сделалась совсем печальной. Можно понять, ведь и я тоже хотела такого художника! Француз это заметил и упрекнул за то, что ничего не чувствую, пока он держит меня за руку. Вот же – это озадачило! Действительно, с чего бы это? Вероятно, осмелившись взять за руку «ея Величество Принцессу», француз рассчитывал, что романтичная барышня впадёт в экстаз… а меня это никак не возбудило. Напротив, оказавшись в состоянии зависти, когда кто-то другой танцевал мою мечту, я вообще сделалась скорее раздражительной, а уж никак не льстивой. Такая вот печаль.
Ко времени описываемой встречи с Таинственным Незнакомцем на аллеях парка я постигала суть Франции примерно около трёх месяцев, или даже немногим больше. Проникалась, так сказать, французской знаменитой «любвеобильностью». – Подумать только, это оказалось мифом. Настоящий парижанин реально холоден и удивительно скучен, но усиленно изображает столичного денди и любовника… Как-нибудь в другой раз я поведаю, в чём их особый шик: – преподать влюблённых-себя на публику, будто особое блюдо знаменитого ресторана, с этикеткой «изготовлено в Париже, знаменитому бренду верить наслово»! «Только у нас» и нигде больше? – Ну-ну… И всё за ради поддержания штанишек древнего мифа о Французах-Великих Любовниках?! Можно сказать – это лямки, поддерживающие веру в себя… При том, что французы (парижане во всяком случае), похоже, плодятся строго с помощью братьев своих меньших – в виде молодых, но юрких арабов, отжигающих на просторах Великой Европейский Цивилизации свои танцы – будущих хозяев той «цивилизации»…
Но вот этот – встреченный в Люксембургском саду – мужчина не был французом. Он оказался американцем. Странновато для американца одетым на европейский лад. Мне попался совсем не типичный молодой человек.
– Ну для начала мы прогуляемся по саду, – ответил он на мой вопрос, – а потом, вероятно – поедем ко мне? Или вы пригласите меня к себе? Как вам такая идея? – Он смотрел прямо мне в глаза, почти не моргая. С поразившим меня спокойствием и нетипичной откровенностью. Я даже на пару минут выскользнула из себя, произвела нечто вроде небольшого кульбита в пустоту над головой… и даже вроде бы – сделав попытку не понять, что это он сейчас такое предложил… Вроде бы: ты, парень, офонарел так подкатывать? Кто же, мать твою, так делает? Тебя чего, не учили, как нужно правильно ловить зазевавшуюся туристку?
Но сама-то я, конечно, воспитанная девушка, потому всю эту лавину зашкаливающего возмущения его нахальством я затолкала поглубже внутрь, чтобы никак оно оттуда не выстрелило… И внешне ухмыльнулась, однако отслеживая, чтобы ухмылка таки не выдала мою весьма проницательную осведомлённость – про разного рода типчиков, стреляющих по паркам не только сигаретку, но и одиноко гуляющих дамочек, дабы провести с теми весёлую ночку.
В общем так или иначе, но я сделала вид, что не замечаю его странноватого предложения. В наших культурных лабиринтах Московской Богемы было принято сначала задурить дамочке голову, а уж потом – невзначай напоив подружку каким-нибудь подвернувшимся под руку пойлом – затаскивать в постель. А порой и проще: повалить где-нибудь между мольбертами, подрамниками и столиком с закусками. Так, пьяные в хлам, мы традиционно предавались молодости с её главными ценностями: общаться, общаться, и ещё раз общаться… Американец явно недооценил моей традиционности.
– А собственно чем плоха идея? Мы вполне можем начать её осуществление, куда двинемся: направо или налево? – Я соорудила милую наивную улыбочку покладистой малышки. Он незаметно хмыкнул и выбрал налево. Мы двинулись по дорожке в сторону замка… – А вы, однако, кто? Парижанин? – О, нет. Я американец, приехал по делам. Меня зовут Стивен. А вас, милая леди? – он был вкрадчив, чисто умудрённый шпион из восточной сказки, и интеллигентен – сродни дипломату – также восточного розлива! И только глаза: чуточку меня пробуравили, – как если бы чёрный муравейка заполз куда-то под куртку… и куснул. Но, может, вернее было бы сказать – протиснулся в голову? И там кольнул-торкнулся во что-то нераспознаваемое? А это «что-то» сразу отозвалось.
Это был мой парень! Я сразу почувствовала его несанкционированное вторжение. И мгновенно – автоматически подумала: вот так же без спросу, вежливо, ласково, и неожиданно – он в меня всадит свой инструмент, по самую рукоятку… пока я ничего и не заподозрю… Это ж надо, чего деется! Куда это он сейчас торкнулся? Что это вообще за дела?
– Сразу на ум приходит Стивен Кинг, – заворковала я как ни в чём не бывало, снова натянув наивный прикид – а я Людмила: русская художница и возможно будущая писательница, тут временно. Приехала по путёвке, да задержалась. Туристической недели – для Парижа оказалось слишком мало. Теперь вот уже третий месяц исследую парижские закоулки. А как вы тут оказались? – По делам личного свойства, выдалось время – вот прогуливался, увидел вас, решил, что мы можем объединить усилия по исследованию парижских парков. А так да – вы правильно сказали, моя фамилия и вправду Кинг. Досталась по отцовской линии, он когда-то себе сам изменил фамилию. В те годы это позволялось. Такая фамилия его возвышала. Отец не был сильно успешен, и многого не мог себе простить. Даже фамилию. Но это не важно. Вы хотите зайти внутрь дворца? – Нет, я там уже была. Расскажите что-нибудь о себе? – Чтобы вы снова ухмыльнулись? – Он опять меня обезоружил. Это было ужасно! Стоять напротив незнакомого по-сути мужчины – как будто голая. Сразу расхотелось шутить. Казалось, он начал то, что по моим подозрениям собирался сделать гораздо позже, в закрытом месте, наедине… Он меня раздевал.
Сильное желание отпихнуть его откровенность и одновременно удивление охватили меня! Ведь я сама практиковала нечто подобное: говорила людям в лицо то, что они вообще-то довольно усердно скрывали! И не только от посторонних, но и от самих себя… И это же – он проделал со мной? Вот так просто – без ужимок, фальшивых кривляний, прикидов под юмор? На меня напал ступор… ступор девочки, тайно ошарашенной и уверенной, что её поймали, не спрячешься – будет видеть насквозь… я застыла на мгновение, показавшееся, как пишут в романах, вечностью.
– Да нет, конечно, с чего вы взяли, что я ухмылялась? Вместо ответа он тоже ухмыльнулся. Я увидела самою себя его глазами. Да и чёрт с ним! – В эту минуту я и поняла, что плотно сижу на крючке. И теперь, куда бы он ни позвал – просто пойду, кусая губы и упрекая себя, а потом оправдывая какой-нибудь быстро подвернувшейся для самозащиты идеей. Но, собственно, а что мне было терять? Разве люди путешествуют по городам и весям не для того, чтобы заводить романы? Или мне предложили некую «грязную пилюлю» вместо жемчужного ожерелья на рождество? Ничего нового, просто форма предложения чуточку прямолинейна.
– Так вы что, в самом деле полагаете, что нам будет не плохо провести вместе время? Раз вы меня так хорошо понимаете? Как по вашему я отнеслась к сделанному вами предложению? – и я вернула традиционно-нахальную ухмылочку туда, где она жила уже много лет – прописанная на моей физиономии. Это была моя естественная форма лица. Обычно эту деталь – не знаю уж, как удачно, но я всегда распрямляла на время общения с посторонними. – Я так понимаю, вы решили, что я пошутил. И не ошиблись, я и вправду пошутил. Ухмылка сползла с моего лица, как смытые грибным дождём румяна! Он пошутил… Вот же чего деется! А я уже поймалась. И теперь бери, что называется, ежа без варежки: буду висеть аки лапша на вилке потрошителя перед тем, как он меня слопает.
– Да похоже это уже без разницы… Я кажется в вас влюбилась… – диафрагма внутри моих лёгких заметно опустилась, живот и плечи расслабились, всё тело как-то странновато поникло… как если бы ощутило себя жертвой сложившихся обстоятельств. – Не его жертвой, нет, конечно… он-то оказывается «пошутил»… А я нет. Я попала. Вот так мы и познакомились.
Встреча в США
Почти так оно и случилось. Он что-то изредка шептал, ласковый и бережный, я млела в паутине его касаний, и внезапно: устремлённо и остро – одним движением! И мгновенная пауза… Конечно, он овладел мною, когда я уже давным-давно изнывала в ожидании… уже много-много раз телодвижениями самого недвусмысленного рода как бы прозрачно намекала, мол, пора! «Уже падают листья и осень в смертельном бреду»… Но всё равно он сделал по-своему… и опять неожиданно, когда я умаялась «намекать»… Чортов американец! Вся моя бабская сущность беспомощно заголосила: – куда! Куда ты блять… Назад, вперёд… Где ты! – Бёдра забились, стремясь вверх… И не находили желанного продолжения, нужной позиции, и всё искали, искали, но всё напрасно – он выжидал… В конце концов, снова и снова останавливаясь – применяя скромную технику выжидания… – когда я уже совсем не хотела ждать! Технику такую же простенькую, как железным ломом по балде – он меня измотал так, что в конце нашего приятного знакомства я полностью утеряла всякие силы и лежала бездыханная, точно мокрая простыня… а он всё ещё изучал меня, блуждая ладонью по поверхности тела – будто бы исследуя некое насекомое, откликающееся вздрагивающими сполохами нервной энергии на каждое его прикосновение…* * *
Во второй раз мы встретились уже в Америке. Спустя два года. Я позвонила сама. После переезда в США. Сначала я приобрела вид на жительство, а потом только позвонила. Он пригласил в гости. Чего я ожидала от встречи? Да, вроде ничего. Загадочный мужчина приглашает русскую девушку, урождённую москвичку навестить его в хрен знает какой глуши американских джунглей на неопределённый срок? И что тут такого неожиданного? Для чего-то ведь я позвонила? Не для того ведь, чтобы сообщить о погоде в Москве или поздравить с Днем Независимости? Соответственно, он и поступил вполне благородно – позвал девушку в гости, даже и предложил отправить билет и заказать такси.
Тут неплохо бы пояснить, какого рода опыт хранился к тому времени в библиотечке переживаний той «девушки». Давайте назовём её гг. Или мисс Лю Лю? Право же, мне будет много удобнее рассказывать некоторые, скажем лирические, детали как бы – про мисс Лю Лю. Поверьте, это заметно облегчит мне победу над некоторой стеснительностью.
Так вот… про мисс Лю Лю… Припоминается такой случай. Однажды Лю Лю гостила у приятеля в Дели, у другана… Нормального, даже более чем – современного бизнес-мэна, индуса и совершеннейшего умницы, – на улицах таких не встретить, это уж, поверьте наслово! Мы познакомились на заре моей юности на ВДНХ, где он представлял для тогдашнего рынка СССР продукцию текстильного искусства своей компании. Меня, помнится, очаровали выставочные образцы: полупрозрачные девичьи блузочки, расшитые белым по белому и удивительно напоминающие о Джульетте, испуганной и прекрасной, под балконом которой пылает страстью Ромео… Выразив своё восхищение, – а это происходило невольно и непременно, стоило меня чему-то задеть: слова восторженных похвал вылетали из меня словно задорное чириканье канарейки – (причём, наравне с восхищённым чириканием – в случае негативных оценок частенько впивались и коготки, и клюв той «канарейки», – такая отличительная личная особенность ГГ). Я воспылала восторгом в похвалах нежнейшим белоснежным блузочкам и тем обрела многолетнего друга в лице молодого индийского парня, позже вышедшего на международный уровень своих творческих проектов.
И вот, во время одного из визитов в Дели – индийский друг со приятели отправили меня на автобусную экскурсию в Тадж Махал… Купили поездку, о чём и сообщили вечером накануне достопримечательного паломничества. В результате чего – одно воскресненько-утречко-раненько началось со стука в дверь и на пороге посыльного от хозяйки гостинички, доставившего добрую весть: водитель внизу – ждёт чтобы отвезти к автобусу. Следовало быстро вскочить, за минуту умыться, причёсываться, разумеется, не следовало, ополоснуться под душем, после чего мчаться вниз с-вещами-навыход. Но беда того утра состояла в том, что как раз вечером, перед сном, я – белая женщина, европейка – в компании высокородных мэн-индусов из среды бизнеса выше среднего порядка – нажралась в модном баре фешенебельной гостиницы так, что даже не представляла, как, блять, встану… и смогу ли ехать… – Бедняжка Лю Лю… – в автобусе… – до Тадж Махала! – Не менее трёх-четырёх часов нескончаемой тряски с чувствами сильно-покалеченной груши! – не обблевавши не только всех туристов благородного автобуса, но и самою дорогу до той жемчужины мировой цивилизации! Такая это была беда.
– Нет, пожалуйста: виски – для леди, а джентльменам пиво! – Здоровый, живой и быстрый кивок и одновременно – потешный взгляд в сторону леди… Тонкий юмор. Задорное её удовольствие… Весёлый хохот всей честной компании, ведь европейская леди довольна… – её правильно поняли, а болвану-официанту указали на его неопытность… Умильно-сконфуженное – не табло – таблеточка: физиономия официанта… Рокировка – подобострастным манером сыгранная поверх круглой поляны из новомодного стекла – пивную бутылочку подменяют широким стаканом виски… Столик на пять персон… Лунные сонаты светильников с зеленоватыми лампами… Мерцающие позолотой изогнутые ножки диванов… Пухлые – обтянутые бархатом с ямочками – мягкие, зазывающие тела диванов и кресел… Ирреальность и полумрак – на границе Цивилизации и сказок Шахерезады… Запах восточных курений и Хейнекен (стекло бутылок перекликается с цветом ламп, не правда ли?) в его неизменных зелёных 0,33 л. ёмкостях по одиннадцать долларов за штуку. На танц-поле ленивые необязательные движения… Музыка и шум снаружи, и застывшая лава одиночества внутри.
Компания бывших однокашников, а ныне неслабо преуспевающих перспективных молодых людей, принадлежащих древней культуре Востока. Субботний вечер… В компании четырёх мужчин одна дама. Непривычного вида, – одетая явно по какой-то неизвестной моде – иностранка. Это Лю Лю.
Все непринуждённо болтают, Лю Лю рассказывает про Россию и Индию, увиденную её глазами. Всех радуют смешные суждения леди.
* * *
Еле-еле я всё же взяла себя в руки. Умылась и дотащилась до машины. Упала лицом и животом на заднее сиденье. И мучительно ждала, когда подействуют таблетки от головной боли… Пока средство передвижения скакало по раздолбанным проездам – особенно резвясь на кочках, доставляя бедолагу Лю Лю куда следует в соответствии с туристическим меню. В автобусе я тоже увалилась поверх двух сидений и силилась уснуть, подсунув под щёку тонкий шарф. Иногда поднимала голову и таращилась в окно во время коротких остановок, нужно же было всё-таки хоть капельку прочувстовать Индию, а не только личную тошноту и головную боль? К автобусу всенепременно подбегали изобретательно-юркие обезьяны, а порядочные туристы бодро спускались из своей кондиционно-оборудованной кареты и выдавали обезьянкам по банану, – которые и покупали, к слову сказать – тут же у местных челночников, давно приучивших обезьян правильно забирать бананы и оттаскивать их напарнику продавца. Чтобы позже их снова продали по очередному кругу. А обезьянкам, надо полагать, выдавали в обмен на банан дозу какого-нибудь вещества, получше возлюбленного макаками, чем голимая жёлтая ежедневность… – к тому же как не сложно догадаться – доступная любому обезьяну в неограниченных количествах: под кронами сотен растущих повсюду пальм. Ибо бананов в Индии – что привычных мух посреди городских помоек. А продавали их, надо полагать, за доллар штуку. Часа примерно через два с половиной наш паровоз-вперёд прилетел на территорию «привала», чтобы туристы могли обогатить Индию, позавтракав в комфортной атмосфере замечательно декорированного ресторана. Там Лю Лю и задружилась со своим спасителем. Египтянин, доктор наук и преподаватель университета путешествовал один. И отпаивал бедняжку-русскую пьянчужку минералкой и рюмкой какого-то напитка, прикупленного по своей инициативе. Но в целом это недурно помогло, и голубка Лю Лю смогла, наконец, осуществить излюбленную миссионерскую роль: разговаривать, увлекая в свои сети доверчивого египтянина. А позже, когда все добрались до обожаемой туристическими агентами Мекки – фотографироваться на фоне белоснежного Тадж Махала, жемчужины архитектурного наследия – уже с видом умело скроенного счастья на лице, хотя и неслабо тронутого виноватостью – вместо невольной гримасы жестокого похмелья.
По возвращению в Дели египтянин пригласил вместе поужинать в ресторане его гостиницы. Но предварительно – немного подождать… И вот я ожидала в кресле в его номере, усиленно – словно кобру – заклиная офигенно нетипичное и по форме, и по факту смущение, пока египтянин неспешно постелил коврик, опустился на него коленями – лицом к Востоку – и примерно двадцать минут молился своему египетскому Богу. Вероятно, в соответствии с мусульманскими порядками. Это было поразительно! Мне было так неловко, как будто мужчина при мне рассматривает собственные трусы на предмет, насколько они попачкались во время недавнего испражнения. Конечно, никакие «трусы» душечки египтянина совсем не были попачканными, он просто сиял душевной чистотой и наивной верой в Добро. Боже, это был такой человек! Чтобы обидеть такого!? – Это нужно быть просто конченой мерзавкой! Или слепой дурой.
Мы хорошо пообщались за ужином, красиво и очень трогательно. К концу ужина египтянин ненадолго отлучился и, вернувшись, сообщил, что заказал мне билет на самолёт – до того города (к сожалению забыла название), куда сам выезжает поездом рано утром. Он подал мне конверт с двумя хрустящими купюрами от Бенджамина Франклина, объясняя данный жест стоимостью обратного билета, чтобы я – крошка Лю Лю – могла себя чувствовать свободной, если захочу улететь обратно в любой момент. А заказанный билет следовало забрать в администрации отеля – днём, когда сам он будет уже в дороге. И если за следующий день я решу не лететь, то ничего страшного – просто пропадёт билет. А сам он к тому времени доберётся поездом, примет душ и поедет в аэропорт, чтобы меня там подобрать. Если же москвички в самолёте не окажется, он вернётся в гостиницу, догадавшись что голубка Лю Лю на риск не решилась.
Надо ли говорить, что я полетела? – Конечно, полетела! И не ошиблась. Это оказалось одним из самых замечательных приключений. Роман, хотя и совсем короткий. И немного печальный, потому что мой Пьеро влюбился… Если бы у него было чуточку побольше времени, чем те три с половиной дня, что мы провели вместе, он бы – возможно – сумел рассмотреть мою природную сучность… и может тогда ему не было бы так тяжело расставаться… Мы оба – наивные сердцем хомячки – верили, что встретимся ещё, но свидеться нам больше не удалось… Одна из печальных историй. Из-за неё у душечки Лю Лю всё ещё временами щемит сердце. Я бы так хотела послать далёкому Пьеро весточку, как-то дать ему знать, что никогда его не забывала. Все последующие годы мне жаль, что я так и не сумела найти возможность, чтобы посетить Египет, «адреса друга» для этого оказалось недостаточно. Сам-то египтянин был женат, наивный и чистый доктор неведомых наук неизвестного университета, вероятно, впервые изменивший жене. Душка, святая душа-человек.
Боже, я так погрузилась в далёкие дали, убаюканная волнами нежности, что вполне рискую утерять нить главного рассказа…
В общем, после приглашения парижским любовничком, имея такую натуру – естественно было побыстрее паковать сумку и отправляться, куда пригласили. В глубинку, посреди затерянных широт северо-американского континента. В городок под названием Ранвей. Билет и заказ такси вскорости подтвердились по электронной почте. Нью-Йоркские проблемы отодвинуты на обочину. Память о прошлой жизни вытеснена из зоны восприятия. Бывшая москвичка нацелилась на крутой вираж, смело на грани безумия, и нарочно не рассматривая каких-либо вполне вероятных последствий, кроме положительных. Такова уж природа этой завсегда одетой по неизвестной моде душечки Лю Лю.
* * *
Когда я вышла из такси, Стивен задумчиво смотрел на меня, стоя в проёме входной двери. Не бросился навстречу, не подбежал, вырывая сумку из услужливых рук таксиста. Не вскричал, изображая бурную радость, не засуетился вокруг желанной гостьи… Нет. Ничего такого он не сделал. Просто задумчиво относительно-приветливо наблюдал как я выхожу, стою в ожидании, смотрю на него, потом забираю сумку из багажника… И после со стучащим сердцем иду ему навстречу… Пока он ждёт, когда я подойду.
Ну что ж… Посмотрим… Относительно небольшой дом. Относительно – это, конечно, в сравнении с рядом расположенными! Но относительно моей двухкомнатной конуры в Москве или снимаемой комнаты в Нью-Йорке, домик оказался высоким классом роскошного жилья, а никак не дачной кибиткой, какие при социализме было принято строить под Москвой. Строили, в основном, своими руками, используя где-то как-то добытый по случаю строительный материал. Забивали – предварительно распрямлённые – ржавые гвозди, повторно реинкарнируя их к жизни; пользовались для строительства раздобытыми вдоль узкоколейки шпалами или досками – потыренными, например, после снесённого в деревне магазина. Обычно в деревнях всегда был какой-нибудь магазин, где всё продаваемое добро лежало рядом на одной полке. К примеру, рейтузы рядом с баранками и банками рыбных консервов, выложенных пирамидкой. Или духи для деревенских красавиц, а рядом по соседству бочки с селедкой, из которых селёдку доставали заранее, и выкладывали на прилавок на специальном подносике – сразу кучку селёдок из примерно десяти-пятнадцати гладких черно-серых толстеньких рыбин, с синеватым отливом на брюшках… Когда магазин снесли, то мы-дети помогали дачникам растаскивать доски по личным участкам, а потом из них строили… Наши доски пошли на веранду и сарайчик.
А на кухне, ещё не достроенной, – помню, – стоял открыто вырытый погреб: большая коричнево-рыжая дыра в земляном полу, метра два-три в диаметре, ну и примерно столько же в глубину… После дождя туда напрыгало много лягушек. Особенно привлекали внимание две большие зелёные и одна супер-большая чёрная жаба. Прямо таки гигантская – чугунная-как-сковородка, и пупырчатая. И всё зыркала, вращая фарами глаз. Помнится, я прицельно метила камушком ей в макушку, после чего пуляла в панцирную плоскость лягушачьей головы и всё никак не могла попасть. Яма по-оценке девочки-дошкольницы казалась реально глубоченной, и попасть в даже крупную лягушку, если не имеешь достаточной тренировки, всё же трудновато. Но я всё же попала! Это было восхитительно! И запомнилось на всю жизнь. Жаба – от удара увесистым камушком по бедной головёшке – как-то неуклюже дёрнулась… неожиданно, как бы сдаваясь, вытащила из-под брюшка кверху передние лапы, ощупала ими – точно как если бы человек руками! – Макушку, и даже по бокам уши, если у лягушек есть уши… – мне было искренне жаль, так она очень жалобно ощупывала голову… А потом бедняга сложила передние лапы поверх головы – крест-накрест – точно как наши солдаты в фильмах про войну, зарываясь в землю, покрывали голову руками, защищаясь от грохота немецких снарядов. И затихла. И так и лежала, вообще больше не шевелясь… После этого я уже камушки в них не кидала. А жабу запомнила: такая чёрная и страшная и одновременно – отчаянно-трогательная в своей беззащитности. Из-за невозможности выпрыгнуть из ямы, уставшие после многих попыток, лягушки и лягушата просто лежали на дне и легонько подквакивали, – совсем вяло, нисколько не жизнерадостно в сравнении с собратьями из близкого болотца.
Да уж… дом бывшего любовничка совсем не походил на привычные подмосковные скворечники… Европейский стандарт, – промелькнула быстрая мыслишка. – И американская свобода… – ухмыльнулся внутренний сарказм, имея в виду величину участка вокруг дома…
Участок показался реально большим. Кроме газонов вокруг дома, позади начинался настоящий лес, ну и кустарники, конечно, цветов не много и деревья. – Разумеется, всё стриженное, как положено: – Хорошим мальчикам под полубокс, – в привычной манере заценил внутренний голос.
Первое, что бросилось в глаза: рядом с калиткой, вернее – коваными чугунными воротами под два метра в высоту – позеленевшая в патине скульптура прыгающей вверх лягушки. И рядом ещё две скульптуры летучих мышей, – тоже металлические, только без патины – чёрные… Лягушка снова напомнила давнишнюю из детства жабу… – Подсознание сопоставляет, вспоминает, вычисляет. Умная машина в человеческой голове… – констатировала я и заулыбалась навстречу Стивену. Следовало быстро выбрать линию поведения. При явно не оформленных в традиционные отношениях, требовалось срочно войти в какую-то роль, а какую – на ум не приходило.
– Добро пожаловать в мою крепость! – Провозгласил будущий повелитель с ласковым выражением лица, подбадривая замедлившиеся было шаги гостьи. Вот же неразгаданный принц, – странновато-тоскливая мыслишка неуклюже дрыгнулась во время приветствия, но зависла, не поддержанная хозяйкой, и я продолжила движение к дверному проёму, волоча за собой сумку на колёсиках.
* * *
Дом и его обстановка меня одновременно озадачили и смутили. Озадачило присутствие вещей – явно женских, причём вовсе не спрятанных где-нибудь на чердаке, чтобы любовница не заподозрила неладного. В одной из комнат, например, совершенно преспокойно стоял большой шкаф с женской одеждой. На вопрос, чья это одежда Стивен просто сообщил о наличии у него взрослой дочери. Ну чего в самом деле особенного? Дочка гостит у разведённого с матерью папашки? Что называется: не волнуйся Лю Лю, всё под контролем! А попутно – наличие других вещей, в другой комнате второго этажа, уже мужских, но не Стивена. Кого-то ещё… Самое время было бы его порасспросить, не проживает ли с ним случайно ещё сын, брат или отец, но может даже любовник, почему нет? Разумеется, тоже взрослый, но может всего лишь частый гость? Уж не знаю, как такой интимный вопрос воспринял бы загадочный принц… с моей-то ехидной манерой ничему не верить, но всенепременно на всякий случай подтрунивать, прозрачно насмехаясь: как-же, как-же! Само-собой! Конечно! Очень тебя понимаю! – излучая при этом недвусмысленный намёк, вроде «ну и насмешил, глупышка»!
Но хвала Аллаху – Стивен просто проигнорировал мой интерес по поводу странноватого присутствия в доме вещичек какого-то, вероятно, дружка: либо дочкиного, либо самого Стивена. И ещё, хорошо бы добавить, что я реально допускала среди прочего подозрение о проживании любовничка в доме с другим мужчиной. Вот кто он? – Это конечно требовало ответа. Отец, брат, сослуживец? Партнёр… по танцам – например, в постели? Почему нет? Не по шахматам же?
Однако со времени нашей единственной встречи прошло два года, надо было срочно корректировать устаревшие файлы из памяти влюблённой когда-то дурышки. – Кто этот парень сейчас? – На данный вопрос мне следовало найти ответ, и желательно найти его срочно. Очень хотелось его определить, поставить на полку опознанных объектов. Не важно положительных или отрицательных, лишь бы не эта жгучая неизвестность. Хотя, правды ради, надо признать: неизвестность эта сильненно возбуждала. Вот прямо реально сильно. Так что порой находиться рядом и без тайной мыслишки «вот бы он меня потрогал» становилось вполне затруднительно. Но традиционно-воспитанную барышню такие мыслишки как-то неуютно пугают. Будто бы они ограничивали мою божественную свободу. Но я-то – дитя богемы! Мне свобода дороже самого дорогого бутерброда! А тут такое недоразумение: прямо, хочется его и всё тут! Не до сантиментов… Уж… Вот оно как обернулось-то! Опять вспыхнуло – то самое влечение.
Так уж наверно он насладился! Когда почувствовал снова моё падение в заворожённость! По типу куклы Барби. Вроде бы, только зыркни на бедолажку точечным попаданием… и – клади её на спину, она будет только глазами моргать, а ещё вернее – сразу закроет их (от испуга из-за собственной реакции на таинственного незнакомца)! И затихнет ведь! – позабыв мгновенно! – о том, как положено обольщать мужичка, разыгрывая из себя секс-бомбу…
Сказать честно, на самом деле я давно уже приметила: стоит лишь нечаянно влюбиться, и всё – пропала моя душечка и бабская привлекательность. Покатился поезд моих умений в этом деле под откос моих печалей! Телесные ощущения тогда делаются настолько тонкими и чувственными, что содержишь их яко священную чашу Грааля, лишь бы не расплескать! – Сразу затихаешь: ни тебе игры в любофь, ни активности во имя поразить своими умениями… ничего… просто лежишь и кайфуешь, а уж чего там твой возлюбленный – пусть хоть пальцем коснётся до бровей или поцелует коленку – кайф по телу разливается так, что не дай Бог шевельнуться неосторожно – всю магию можно загубить! И тогда ищи её – лови… Оно, конечно, мужичок при таком раскладе – если сам дубина бесчувственная и ничего не понял, то – уж наверно примет влюблённую дурочку за «бревно в постели»! Ничего иного ему ведь в глупую голову не придёт. Любовь-то как известно – зла… и, конечно, можно влюбиться в совсем даже бесчувственного козла… со мной такое почти невозможно, но, однако, было! – Пришлось оплакивать своё такое попадалово, да и разлюбить… и я над этим работала целых две недели… – ничего же при таком случае не поделать? – Насильно мил не будешь… – Вот же – боюсь я его что ли? – Прошелестело в голове. Дурацкую мысль пришлось срочно отбросить и начать выстраивать общение. Взрослая дамочка всё же! Нельзя себя так распускать…
* * *
Но, разумеется, всё обошлось. Через два дня мы уже охотились на уток. Не знаю, какое у дружка было для этого разрешение. Для охоты в Соединённых Штатах необходимо иметь лайсенс. Только одним прекрасным вечером Стивен притащил два ружья, патроны и высокие резиновые сапоги, а следующим утречком мы выехали на фиг знает какое озеро, и там я стреляла по утке. Вернее, по двум. Не попала ни разу. А он застрелил… Не подумайте, комара или оленя… Но и не утку! А какую-то птичку, вроде воробья, или наподобие того. Подобрал, положил в сумку, якобы для собаки. На том охота и закончилась. Мне показалось, что загадочному принцу до этих уток было совсем наплевать. Никакого такого возбуждения они, захлопав крыльями и тяжело взлетая с водной поверхности – таки не вызвали. Мне-то подстрелить толстенькую уточку уж конечно очень хотелось! Но не повезло. А ему? Выстрелил пару раз – без особого энтузиазма… А больше ничего не заметила. Не было в его поведении никакого адреналина… ничего, свойственного рыбакам или охотникам. Даже не расстроился ни разу. Надо мной легонько подтрунивал, но не более того. Когда же мне повезёт разгадать его тайну? Глаза, если в них заглянуть – утонешь быстрее подстреленной утки! Та хоть барахтаться наверно будет. А мне нет, даже побарахтаться не удалось: так и ушла туда – в глубину, как в нефтяную скважину всосало… Такие дела… Что я там нашла – на дне его карих с искорками, напоминающих о сказках Тысячи и одной ночи,глаз? Какие слои природных ископаемых? Что манило туда? – Ничего не понимая, мне порой становилось странно-неуютно, словно под воздействием… чего именно? Может наркотика? Но увы – хотелось туда, хоть тресни! Тонуть так тонуть, прощай жизнь – прощай память и здравый смысл! Но каков мерзавец! Только взглянет на бедняжку Лю Лю и всё – та уже на спине-лапки кверху, и молчит!
В целом, мне не было ни скучно, ни опасно, мы отлично ладили. От моих вопросов он уходил грамотно – ровно так как надо, чтобы дамочка не засунула его в элегантную от дорогого дизайнера сумочку, что прочитанную бульварную книжонку. А что оказалось ещё привлекательнее прочего? – Любовничек оказался писателем. Романист! – Это ж какая находка для начинающей звёздочки, ведь я собиралась всерьёз заняться писательством? Для маленькой Лю Лю, до поры не засветившейся на небосклоне всемирной славы… или пускай бы маленькой занозы среди прочих в читательской памяти файлов…
– Стивен Кинг, – украл он что ли имя известного романиста всех времён и народов? – А как хочешь, так и считай… И это ответ? Но кто так отвечает на серьёзные вопросы? Да и к чёрту! Какое мне дело? Это меня совсем не касается!
– Стивен? Ты сюжеты сам сочиняешь, или вспоминаешь из юности? – А мне всё равно. Всё вперемешку. Грешки детства или мечтания юности, какая в сущности разница, где правда, а где вымысел? Кого это когда волновало? – он помешивал коктейль в бокале и отпивал через соломинку. А за спиной на полках стояли тома книг, много-много книг. Все аккуратно оформлены, почти новые, разных авторов. Трудно представить чтобы Стивен их читал, слишком уж выглядят серьёзно. Не похоже, что он любит вдумываться и морщить лоб над какой-нибудь идеей классических поучений. Хотя идеи он узнавал нараз. Стоило только намекнуть – сразу подхватывал суть – с лёту, что называется. Не грузился, но откуда-то обо всём-всём знал.
– А зачем тебе скульптуры лягушки и летучих мышей? – люблю неожиданные вопросы, чтобы замешкался и не знал, чего ответить. – Как зачем? Это же мои основные герои книг. Я их просто люблю.
Любит он… (представьте вместо меня плачущий смайлик)… а я-то хочу, чтобы любил меня… А тут лягушка. – Конкуренция, однако… поди её устрани. Это тебе не соседской девчонке юбку закидать глиной… Любовь у него. А кто я? Так себе – непонятно кто. Обидно. Но ничего не поделаешь. Я сама-то сколько любила? Или мало кому сердечную рану нанесла? Надеюсь, хотя бы сама не изранюсь… Лягушек он любит, не зря по Парижу шлялся… – А ты лягушек в Париже ел? Пауков на востоке, скорпионов, змей, собак, черепах? Ел? – Ел. – А меня мама учила не есть всех подряд, она даже против нутрий и кроликов ужасно возражала. Говорила, если пальцы с когтями, то таких не едят. В итоге я крабов люблю (у них пальцев-то нету), а лягушек – ну, нафиг… И пауков ел? – Нет, пауков пока не доводилось.
– А ты людей убивал? – Пауза затягивалась, Стивен не отвечал. Холодно засосало под ложечкой. – А почему ты спрашиваешь? – Признёс он, наконец, и посмотрел на меня в упор с какой-то новой улыбкой. Мне показалось, что так он ещё не улыбался. Похоже: я изучала его – так же, как он меня, когда занимался сексом… – Только искала, хладнокровно исследуя, не точку G – вожделенную икону из энциклопедий и поисковиков наподобие «тайного Пути к дамскому счастью», а как раз – его «болевые точки»… Найду ли? Есть они у него? У всех есть, где-то же ведь запрятаны? За столько времени ни одной не нашла. Просто не могу поверить.
Почему я спрашивала? Да откуда мне знать! Вот просто интуитивно спросила. Но почему он не ответил – в обычной манере: просто и откровенно? Неужели мне таки повезло найти его иголку Кащееву? Во мне мгновенно вспыхнуло удивление.
– Да просто случайно пришло в голову. Не знаю, как ответила бы сама, если бы убивала. Это ведь вообще-то… как бы сказать – незаконно… Поэтому глупо ждать честного ответа. Мне несколько раз снилось, что убивали меня. Вот так прямо – дуло в лицо и… – бабах, выхлоп и горячая струя энергии в лоб. Запах пороха… И через совсем небольшую паузу – я снова жива. Только уже точно знала, что умерла после выстрела, но – снова жива. Возродилась. И это было вообще не больно, и не страшно. Только очень сильно удивительно! И одновременно – поражающая мысль: и это всё??! И сразу ответ-осознание: – да, всё! Тот сон был таким реалистичным… И позже уже казалось: я пережила это наяву. И вскорости воплотилась снова. Меня убили молодой. Но не осталось даже обиды, как будто тот парень был прав. Я отказалась его обслужить, хотя могла бы, ведь я никуда не спешила… Но закрыла дверь. Во сне я работала вроде бы продавцом. Не помню точно где – может на почте или что-то вроде того. Он подошёл, когда я запирала офис. И попросил продать ему что-то, якобы «очень нужно, неужели жалко задержаться всего на пять минут»? А я холодно ответила, мол, рабочее время вышло, приходи завтра. Совсем по-американски. Тогда он вынул пистолет, навёл на моё лицо дуло – прямо между глаз, и просто выстрелил. Последнее, что я увидела – чёрную дырку ствола в 30 сантиметрах от лица… в диаметре примерно с небольшую вишню… и сразу выстрел. И я умерла, за гранью сознания сожалея о том, что глупо не согласилась с его просьбой. Мне это ничего не стоило, а ему нужно. Почему я тогда его не послушала? Это был чёрный парень. Молодой, не бандит. Вообще-то я вполне доброжелательно отношусь к просьбам, но тогда отнеслась формально и безразлично. Прямо робот по имени «магазин закрыт, приходите завтра»…
– Но может если не ты сам, то хотя бы тебя убивали?
За окном шелестели деревья, от одного из них по траве проскакала белка. Коктейль в бокалах переливался на солнце рубиновыми отблесками. В составе коктейля ощущался горьковатый привкус полыни. Это Кампари. Люблю Кампари, с ним связаны добрые чувства. Чирикали птички и стрекотали цикады. Мы оба погрузились в воспоминания. Стивен, понятно, в свои, я в свои. Ветерок приятно обдувал лицо. – Где ты, Стивен? О чём ты вспоминаешь? – Я вспоминаю, как убил странствующего бездомного. Повисла нехорошая пауза. Стивен оставался, как обычно, спокоен и невозмутим.
В самом деле, ну чего особенного? Ну попался на дороге странствующий бездомный… ну наверно чем-то помешал… а не надо было. Вот как я во сне – ответила грубо, формально, совсем не человечно. Оно и понятно – схлопотала пулю в лоб. В другой жизни буду аккуратнее с людьми, бережнее к собратьям… лояльнее, внимательнее – это же хороший урок, или как?
– Ну да, урок. Урок это всегда хорошо. – Стивен едва заметно шевельнул плечами – ласковый и безмятежный, давая понять о закономерной разумности в устройстве вселенной… а мне снова захотелось, чтобы он меня ласкал. Подумать только: он рассказал, что спокойно убил человека, а мне всё равно – моё тело изнывает, скучая по его телу. Убил бездомного… а может и не одного, но только сказал про одного. Может он запомнил этого, потому что тот «ощупывал голову руками» когда принц безмятежно выстрелил ему в лоб? Ощупывал так же, как лягушка в моём погребе далёкого детства. И потому запомнилось?
В груди зябко поежилось что-то неведомое. Интересно, а вдруг он убьет меня? А что? Вот так же спокойно как подстрелил птичку? Стивен будто читал мои мысли и соглашался. Так ласково, так замечательно – от его взгляда у меня плавилось в голове. Не не только. Похоже, у меня вот-вот намокнут трусы. Однако, ломать это дремотное состояние совсем не хотелось. Я просунула руку через шорты и проверила, не нужно ли срочно бежать в ванную, чтобы привести себя в порядок. Но нет, такого уровня увлажнения ещё не наступило. Я извинилась взглядом и отхлебнула значительный глоток коктейля. Через край бокала, без трубочки. Трубочка эта дурацкая… В Москве – юные студенты-художники – мы пили спирт, в парке, частично поливая им дорожку и поджигая, чтобы продемонстрировать зевакам, какой крепости напиток мы изволили заглотить без закуски, а лишь занюхивая воздухом, или рукавом… а вино или коньяк запросто лакали из горлышка! А тут – трубочки, мать их… Какие нежности…
Мне припомнилась Россия, Москва в доперестроечные времена. Боже мой, как же мы кутили… Конечно, ничего криминального, но приключения ловились нашими задницами регулярно и в больших количествах. А теперь я в Америке, сижу со знаменитым писателем, – он же знаменит? – Уж, наверно, если отгрохал себе такой дом?!! До чего же лениво было задавать насущные вопросы! Я просто ничего не хотела знать. Какая, к чёрту, разница! Замуж он меня не позовёт, а тогда какое мне дело до его биографии и прочих деталей быта? Ну, про дочку рассказал же… Чего сам захочет – расскажет. А чего не захочет – мне без разницы. Конечно, самосохранения ради, нужно бы вызнать, но до чего же лениво… – вот хоть стреляйте, а спрашивать не буду. – Не буду! И не уговаривайте! И я снова значительно отпила из бокала, после чего коктейля оставалось совсем немного, на дне.
Стивен следил за моими мыслями. Зачем с ним вообще разговаривать, если он читает по излучениям из моей многострадальной бошки? Он меня читал – как книгу, которую сам же и пишет. Я чувствовала как он влияет, он чувствовал как я реагирую. Отличная парочка!
А где-то садится человек в пирогу и думает: поеду, нарву бананов… – медленно, словно засыпающая осенью муха, проплыла гениальная фраза из кинофильма Неоконченная пьеса для механического пианино.
Да уж, а где-то люди, там у них дела, суета, заботы. А тут – сидим мы двое – за ночь облобызавшие друг дружку с ног до макушки, и подумываем: Я: А не убьёт ли он меня? Он: Интересно, как она себя поведёт, если я начну причинять ей реальную боль?
Ну действительно, не плохо бы подготовиться заранее. Только ведь бесполезно! Он же всенепременно выберет момент, когда я расслаблюсь, и неожиданно… – что сделает? Ударит ножом? Выстрелит из ружья? Но его всё-таки внезапно не вытащишь, обязательно увижу… Хотя если уложить в постели лицом вниз, то пожалуй и можно… Да, из ружья было бы удобно. Но кровать прострелит, а может и пол. И вообще: не похоже, что Стивен большой любитель выскребать из-под кроватей кровь и разбрызганные мозги, а её, уж наверно, натечёт… Весь матрас на помойку… Нет, в кровати он стрелять не будет. И ножом резать тоже. Тогда яд? – Нет, яд не позволит наблюдать перемены в глазах. Вряд ли – яды не его стихия… Вывести в парк? Или на озеро… Прижать посильнее, обнимая, и… быстро, резко, глубоко… и смотреть, смотреть, смотреть… – в глаза, на грудь, снова в глаза… а я буду медленно уходить. Так медленно, как только смогу. Чтобы он насладился – увидел, рассмотрел то, что хочет увидеть. Вот как я: хочу его увидеть! Так и он – вполне имеет шанс…
– Может нам пора поесть чего-нибудь? – я тихонько возвращалась из внутренних видений о том, как возлюбленному Принцу Стивену будет удобно меня прирезать… – Может поедем куда-то? Или можно приготовить дома. Мы же вроде вчера покупали? Можно по быстрому соорудить, например, омлет? – Мой голос нисколько не изменился, привычно и буднично он звучал ровно так, как надо. Спросить про еду мне не показалось лениво. Не странно ли, отчего так?
– Просто про еду спрашивать привычно, а про необычные вещи нет. Не волнуйся об этом, это нормально, – читал он мысли, легко и непринуждённо…
– Ты что, подсыпал что-то в коктейль? – у меня странно кружилась голова. Подумала, было, встать, но сразу отказалась – лениво. Зря я предложила что-то приготовить – надеюсь откажется, ведь я не смогу стоять? А может даже и встать с кресла… Его глаза, искорки… так приятно… моя сонливость… Ах, до чего же мне хочется погружаться в омут его тайны…
Забинтованные ноги
– И сколько я спала? – Тщательно щурясь пробуробила я сонно, но обиженно, ни к кому не обращаясь и при этом продолжая дремать. Голос хрипловатый. В теле тяжесть, в затылке блуждающая боль. Ноги казались чужими и опухшими. Потрогав их под одеялом, я обнаружила что они аккуратно забинтованы. Где я? В гостях… у… парижского любовника… прилетела… хорошо… несколько дней… мы разговаривали… я стреляла уток… пила текилу… и? – горький… как на юге… Спрашивала… что-то ещё… и теперь? – лежу в спальне… – живая… Стивен? – Одна. И сразу – недоумение.... Почему одна? Почему заснула? Похоже я заболела… как будто знобит…За окном темно. В комнате тоже. В ногах что-то дернулось, где-то отдалось, сердце неприятно заныло. Поранилась что ли где-то? Что с ногами-то? Интересно, где Стивен? Может ушёл? В бар? К тайному любовнику? Или где-то поблизости – замышляет что-нибудь… но скорее всего сидит в кабинете и работает. Или читает письма поклонниц. А может занят колдовскими экспериментами? А может мне пришили чужие ноги? Вот как в фильме «О счастливчик»? Согласился паренёк на эксперимент в мутной больничке, обещали заплатить – позарился, а среди ночи, непосредственно перед операцией, проснулся случайно, а сосед по палате странно хрипит и пускает из носа пузыри. А ещё дёргается телом… Вроде как будто чего-то с ним не так… Паренёк главный герой тогда подкрался к кровати соседа, да и простыню-то, укрывающую тушку – откинул! А там – с пришитой головой соседа – дёргается эпилептическим манером волосатая туша свино-борова! – Лежит на боку, вздрагивает и мелко-мелко сучит четырьмя копытцами… Герой – с перепугу – аж с третьего этажа выпрыгнул: – сквозь стекло. Не иначе, каскадёра нанимали… Да. Сквозь стекло… – навылет…
А в Москве? На четвёртом этаже… по комнате мечется великовозрастный детина, выпить хочет, ломает его со всей дури… пока мать детины побежала на своих инвалидных ногах за водкой… А сам-то… ловит кого-то в воздухе. Руками схватывает: одной, другой, потом снова… И снова. Чёртиков, наверно, как описано в медицинских признаках белой горячки… Так, хватая попеременно обеими руками воздух, дошёл до окна, да, похоже, большого чёрта увидал! Да и – сквозь стекло – навылет… – рукой… что тот каратист на показательном выступлении… Ясно дело – стекло вдребезги, двойное – оба слоя пробил: «стукнул раз – специалист, видно по нему»! И сразу вдруг повыше запястья на руке – фонтанчик… поднимается и опадает! Поднимается и опадает. – В ритме… Алый фонтанчик… а хотелось бы потемнее. И не густой, а хотелось бы – погуще… Разлетается брызгами на полу и по ковру – слишком широко, но всё равно словно в замедленной съёмке… А мужичок-то, детина, сразу проснулся – вмиг вылечился от горячки! И руку свою протягивает – суёт… и скулит жалостливо – подвывает… жалко так… Крови уже по всему ковру много – вписывается в орнамент – совокупляется в современном дизайне от потерянного поколения… Нет, конечно – я так резво, как герой кинофильма, не подпрыгнула. Напротив: медленно, но откуда-то очень чётко припомнила, где искать жгут, резиновую трубку для отсасывания воды из аквариума. Достала, удивляясь, что припомнила верно. Перетянула руку повыше локтя. И набрала скорую. А потом спокойно села рассматривать, насколько изменился вид ворсистой поверхности ковра. Поверхность стала какой-то будто не красивой: алый цвет втянулся между ворсинками, и в целом – всё вместе сделалось почти чёрным. Сначала-то красный хорошо контрастировал с зелёным и синим, но не долго. Пока мать детины принесла, наконец, спасительную бутылку, её дитятку уже увезли на скорой. Ну а позже? Да он замёрз на улице. Насмерть. Зимой следующего года. Руку-то ему зашили, а голову… – вот кому бы очень пригодилась другая голова – какого-нибудь, к примеру – пришили бы голову орла? Или чью бы ему надо? Может, моржа? Или древнего мудреца? Чтобы не привела его замерзать – в отравленном бессилии – посреди безразличной к страданиям загубленных в каменных джунглях детей столицы.
Сквозь стекло – навылет… Не буду смотреть на ноги, всё равно ничего не видно.
Америка. Стивен Кинг. Принц. Утку не подстрелила. Не попала. Москва. Четвёртый этаж. А я видела тело, выпавшее из окна примерно с девятого. Мимо окон вниз летело, а подол платья развивался и вихрился. Случайный взгляд примагнитился, и остановилась, и смотрела. И тело тупо шлёпнулось на козырёк над подъездом. Тогда его уже видно не было, и я пошла дальше. Я возвращалась с кладбища, где навещала похороненную маму.
Нормально там на могилке, специфически очень тихо. Но мамы там нет. Она скорее во сне придёт, чем отзовётся из-под земли на кладбище… Хотя по правде сказать, она за все годы только два раза снилась. Один раз – специально, приснилась чтобы предупредить. В какой-то избе с бревенчатыми стенами мама сидела за дощатым столом, вероятно от времени сильно почерневшим, очень большим – на пол-комнаты… Мама посмотрела на меня, входящую в избу, и строго произнесла: «не надо тебе с ним быть». Обычно покойнили во снах не разговаривают. Понимаете? – Не надо… – так и сказала. И всё. Без объяснений.. А я как раз уже была! С питерским парнем. Мы ехали на его дорогом почти новеньком джипе. В сторону «туда». Она приснилась днём на стоянке, когда мы, остановившись отдохнуть, задремали на пару часиков. И мама предупредила. Я дружку рассказывать не стала. Чего хорошего услышать, что мёртвая мама не велела мне с ним дружить? Зачем ему знать? Ещё обидится, мол, родственники не уважают.
Но зря я не послушала маму. Надо было услышать, пускай бы хотя бы и без объяснений… Дружок меня – по дороге в сторону «обратно» – разбил. Сильно разбил. Почти что вдребезги… А сам… не пристёгнутый был – сквозь стекло, навылет – через лобовое: сначала вперёд, а потом вниз – с моста на перекрёстнную трассу скоростной магистрали… строго на разделительную полосу. Наверно там тоже расплылось алое пятно: сначала яркое и контрастное, а потом почернело – впиталось междугородной трассой.
А на кладбище мама точно не задержалась. Её там нет. Надеюсь, хоть кто-то там иногда есть, появляется, чтобы высвободить зарастающий травой крест. Хотя кому там быть? Одни умерли, другая уехала.
А дружок – приходил, – в больницу приходил… после смерти… В чёрном доверху застёгнутом сюртуке, похожем на традиционно-еврейский прикид. Как если бы умер и оделся достойно, только пейсы отрастить не успел. А при жизни дружок причёской напоминал вокалиста из «Песняров», была когда-то такая популярная группа в СССР… Бывший художник, он трудился декоратором, оформлял богатеям дома и рестораны. Когда-то питерский диссидент… Вошёл с двумя чемоданчиками-дипломатами. Постоял у кровати молча. Без обид – совсем спокойный. Несмотря, что мы перед обратной дорогой серьёзно поссорились. Не хотела я с ним возвращаться, улететь хотела самолётом, но не сложилось – билет найти не сумела, не было. Пока он рулил в дороге, я четыре раза просила: давай остановимся и поспим в машине… Большая у него была машина: джип Land Rover… – не захотел… мужчина же! Сильно был упёртый: хотел в гостиницу, а уснул за рулём. Ну и в больнице – открыл свой дипломат, да как-то так… боль моя: из живота – в его дипломат сама и втянулась, как в фильмах про аномальные явления – поползла мутным туманом и струйкой забралась в чемодан. После чего он закрыл крышку и застегнул. А другой дипломат – открыл. И на освободившееся от боли место – на пустое – из дипломата ко мне в живот струёй загрузился золотистый искрящийся свет и заполнил пустоту. Это он хорошо сделал: пустоту всегда следует заполнить чем-то светлым, чтобы туда не заползло чёрное. Когда золотистый свет перекочевал в меня, гость закрыл второй дипломат, постоял ещё немного около постели, как бы прощаясь, и ушёл. И никогда больше не приходил, ни в видениях, ни во снах. Я знаю, что он простил. Мне тоже пришлось простить. Всё таки выжила же? Хотя и трудно. А вот мама в больнице не выжила. Домой её привезли уже мёртвую. И дружка к жене тоже вернули мёртвым.
Не хорошо как-то в доме любовника так долго вспоминать покойников. Не правильно. Но на самом деле, когда же их ещё и вспоминать? Не на пирушке же? Дорогие друзья, а не поговорить ли нам о моём дяде – святом человечке, мамином брате, скончавшемся во время международного телефонного разговора? Со мной. О дяде, уморившем себя голодом из-за дороговизны девяностых. Может когда-то в романе про них всех написать? – В знак памяти?
Я ещё ни одного романа Стивена не прочитала. Не предложил. А сама как-то не захотела спрашивать. Всё же загадочность на меня воздействует мистически, а вдруг узнаю что-то такое, и оно всё испортит? Но что именно? – Вот же беда, гадаю только. Но читать всё равно не буду. Нет. Изучать литературное наследие Загадочного Принца? Лучше бы, может, пусть – во мне наследие оставил? А чего? Я бы родила малютку. Маленькую беленькую Лю Лю-копию, было бы здорово!
Помню, иду с мамой за руку, а волосы у меня были такие белые – чисто ангелочек-альбинос! И постоянно вокруг восхищались: «ах вот же, какая милая девочка! А кто же ей волосики покрасил? ». Я верила, что выгляжу будто раскрашенная кисточкой. Позже даже упросила маму купить и мне кисточки и краски, чтобы раскрашивать волосы других милых девочек. Так и стала художницей. Хорошо было бы получить от Стивена такое наследие. Конечно, если он меня всё же не зарежет.
Вот же размечталась… Одним прекрасным вечером: войдёт в комнату тот второй, который здесь живёт кроме Стивена. Улыбнётся, по типу «ах вот же какая милая девочка, а ну-ка давай, дружище Стивен, посмотрим, что у неё внутри? ». И вдвоём – нависнут надо мной, связанной или спелёнутой, аки куколка от бабочки-шелкопряда, – в точности так, как нависли те любопытные путешественники: на трассе, когда набежали, увидев измятый и перевёрнутый колёсами кверху джип и рядом девчушку, свернувшуюся калачиком на полотенчике для мытья окон… Колёса наверно ещё крутились, зависая с моста над пустотой… Хороший джип – не взорвался, несмотря на газовый баллон, для ремонтных работ хранящийся в багажнике другана. Бедная Лю Лю, когда почувствовала их взгляды и открыла глаза… – свысока на неё пялились сразу несколько лиц: в круг, будто лепестки подсолнуха – примерно восемь-десять голодных до зрелищ – втырились, излучая рентгены любопытства. Их занимал общий вопрос: неужели им повезло увидеть мёртвую девочку? Как в кино! Увидеть совсем ещё тёплый труп – такое завсегда бодрит. Лю Лю стало отвратительно гадко, и она снова закрыла глаза. Непреодолимо хотелось спать. Спать, спать, спать… – Если захотят посмотреть, что у меня внутри – может я так же – просто внезапно засну?
И тогда буду видеть сны… как Стивен заходит в больничную палату… с двумя чемоданчиками, в один из которых заберёт мою боль, а из другого заполнит пустоту чем-то золотисто-светлым… А в следующей жизни я влюблюсь в человека с двумя чемоданчиками в руках, и он будет вызывать во мне неразгаданные таинственно-мистические чувства, и я пойду за ним на край света… а там он скинет меня с обрыва, выхватив у меня дамскую сумочку, где хранились все мои многими унижениями накопленные на новую жизнь денежки… Примерно так, как в Ялте… когда баллон слезоточивого газа в лицо, а сумку – в руки…
И хорошо, если я всё-таки не разобьюсь и не утону… так же как героиня из «Ночи Кабирии»… А после я пойду куда глаза глядят и встречу свою любовь… где-нибудь посреди прекрасного сада, среди роз, щебета птичек и неспешно прогуливающихся дам. Я буду идти в лёгких туфельках и под зонтиком… но вдруг появится незнакомый принц и попросит меня отдать ему зонтик, а когда я откажу… – я же откажу? Ну а как иначе, если не могу просто выполнить то, что просят? Всегда мне нужно знать, чем вызвана просьба, оправдана ли? И если просьба не понятная, даже если и совсем невинная – я в конечно откажу. И тогда – он выстрелит мне в лицо…
А может не так. Может, Стивен с напарником придут с двумя ружьями и маленькой окровавленной птичкой. Одним ружьём Стивен сделает отверстие в куколке от бабочки-шелкопряда и вложит туда птичку, а другим… его дружок пошевелит в отверстии мёртвую птичку, а потом они будут обсуждать, кто из них вернее застрелит утку… И пусть кто-то из двоих решит, кого из нас принять на роль утки: птичку у меня в животе или меня – глупую и доверчивую Лю Лю.
Скоро рассвет. Может утром закатить Стивену истерику? Только вряд ли получится. Оставь надежду всяк сюда входящий. При его постоянно добродушном выражении лица и беспрецедентной невозмутимости? Мне даже не представить такого. Вдруг истерично закричать? В его присутствии? Невозможно. Вероятно, именно поэтому мне лезут в голову абсолютные нелепицы, одна другой фантастичнее.
За окном протяжно завыл чей-то пёс. И следом захлопала крыльями тяжело взлетающая птица. – Утка, конечно, кто же ещё… – вздохнула я… Вставать не хотелось. Самочувствие всё ещё было не здоровым.
– Интересно, это я его так люблю? Лю лю…лю лю? Стивена? Или чего я делаю? – Подумала я, удивляясь тому, что не задавала себе этого вопроса. Это как бы подразумевалось само собой. Ни разу после того первого признания ещё в Париже, когда отчаянно-повинно сообщила ему, что втрескалась по уши. Практически через полчаса после обмена первыми приветствиями… Странно, однако, спросив себя, я не почувствовала негодования или глупости такого вопроса. Напротив, он меня заинтересовал. По всему выходило, что я совсем не уверена, что люблю его? В его власти надо мной – не сомневалась, а вот любовь это или нечто иное – это ещё следовало распознать. А если спросить иначе: обожаю ли я его? Да, разумеется. Беспощадно обожаю. Мистически! Рабски? – Ну, не знаю… Наверно всё же нет. Если кривая выведет куда-нибудь не туда, то откуда ни возьмись заявится мой вечный партнёр и голубчик сарказм. И засмеёт меня же, издеваясь самым порочным образом. Сарказм мой вечный напарник в бесконечных блужданиях по лабиринтам и ухабам бытия. С ним мы всегда придумаем, как увернуться от ударов судьбы. То есть, судьба-то своё дело знает и лупит-мало не покажется, но его величество мистер Сарказм внутри девочки Лю Лю – смеётся, тайно не веря ни Богу, ни чёрту, ни обещаниям «вечного блаженства» и прочего мусора для ловли буратин.
Буратин всегда ловят на липовые прутики, привесив к ним блестящий бриллиантовым блаженством крючок. А чего – недурно вышло: Блестящий Бриллиантовым Блаженством Крючок? Прямо можно так и записать: чтобы заловить для себя трудящегося бесплатно буратину – требуется закупиться достаточным количеством БэБэБэКов. Коротко и доходчиво? Ну нет, только не для буратин! Этим – лишь бы впереди светило «блаженство» (имеется в виду что угодно из разрекламированных ценностей для буратин)… Клюют-то буратины, конечно, на крючок, но – чувствуя не крючок, а запах будущего блаженства, излучаемый собственными извилинами мозга. На самом деле, весь род человеческий живёт за счёт буратин, в частности только и держится: на бабском буратино-подобии… Как хошь её лупи, но подвесь необходимый ей же самой БэББэК, чтобы она постоянно глотала то, чего изволят ей вложить.
По правде сказать, похоже, я просто не знаю, что такое эта их человеческая «любовь». Любое описываемое влюблёнными чувство я легко признаю не любовью, а совершенно иными штучками. Например мои штучки? Можно их традиционно назвать любовью? – Ни секунды не сомневаюсь! Но – если не пугаться неделикатности – следует признать, что я вожделею любовника. Вожделение это специально-точное название того, что со мной происходит. Зависимость, заинтересованность, пристрастие к ласкам, комфортность в присутствии, уважение сродни поклонению – это всё есть точные названия моих чувств. Но практически любое из этого – даже не совокупность, а единственное – люди традиционно переиначивают – в единое название: Любовь. Одна на всех, мы за ценой не постоим! Для каждой эмоции или чувства, разных по своей сути вещей – простенько и доступно (для буратин, вероятно, так и надо) существует – одно общеизвестное испокон веков название: О, да это любовь, детка, раздвинь скорее ножки! Ну а зачем мне это? Переиначивать вслед за общественной бестолковостью? Но может многие люди не знают названия вещей или не различают собственных чувств в их многообразии?
Да, собственно, какое это имеет значение, люблю ли я любовника? Если бы не любила, то меня с ним и не было. Если уж данный вопрос кому-то и важен, так только мужьям и жёнам. Если не спишь – не хочешь, значит и не любишь. Просто, как математика младшего класса. Но всё это совершенно не важно. А что важно? Важно распознать, кто мы по отношению друг к другу. Словами песни Высоцкого: «назад пятьсот, пятьсот вперёд, и кто там после разберёт, что он забыл, кто я ему и кто он мне»… Так и я, вернее мы вместе с бедняжкой Лю Лю – маемся по жизни, и всё стараемся рассмотреть «кто я ему, и кто он мне». А остальное – всё так… рябь на дороге познания.
В лесу
. Внимательно рассматривая вокруг себя, Стивен передвигался, образно говоря, на ощупь, не торопясь. Примерно так ходят по лесу бывалые грибники. Он любил лес. Замедляя шаги, отодвигал с прохода ветки, перешагивал через упавшие стволы, прислушивался к звукам леса, останавливаясь: вглядывался в лесных пичужек или с особым пристрастием – в изредка попадавшихся больших пауков. Не крохотных – привычно висящих на ниточках сотканной паутины, а крупных наподобие Argiope aurantia, паука-крестовика или Dolomedes tenebrosus, темного паука-охотника. Отдельные особи таких видов достигают размеров с человеческую ладонь и не плетут сетей, но подстерегают добычу на вертикальных поверхностях: например, прячутся в трещинах коры деревьев. Хищные обитатели леса, всегда таинственные и опасные – серьёзные пауки в наше время сделались домашними питомцами для целых отрядов их поклонников: пауков разводят в неволе, изучают их повадки, выводят в стерильных условиях специальный для них корм. Стивен с удовольствием и сам разводил бы подобных паучат, если бы ещё в юности не выбрал писательскую деятельность. К паукам он питал явную симпатию. Казалось, рассматривая лесных обитателей, Стивен далал главное, ради чего родился. Он с детства интересовался живой природой. И ходить по лесу откровенно любил.Основное воспитание Стивену досталось от деда. По отцовской линии. Одно время родители его сильно ссорились и отправляли сына подальше, чтобы не травмировать психику мальчика. Но позже мальчик привык и уже сам предпочитал подолгу проживать у деда, и даже перевёлся учиться в местной школе того городишки, откуда когда-то уехал его отец. – Во всяком случае, он совсем не горел желанием оставаться при родителях во время их многочисленных выяснений. Наподобие тех, кто на что рассчитывал, когда сочетался законным браком со своей половинкой. Ребёнку было очевидно, что родители не совсем понимали, зачем им родившийся мальчик. Свои отношения они выясняли без учёта интересов сына. А раз так, он не хотел им мешать. И когда родители, наконец, развелись – это никак не отразилось на ребёнке. Он этого практически не заметил, поскольку задолго до того отделился от обоих, улизнув из положения между двух огней. Возможно, благодаря этому факту Стивен очень быстро повзрослел. По-сути он всю жизнь был предоставлен сам себе. И это не сильно волновало, а даже и устраивало – никто не лез в душу и не пытал расспросами вроде таких: «а кем ты хочешь стать, мальчик?». В его классе все хотели стать президентами, адвокатами, владельцами банка или компьютерными гениями. Однако становились примерно теми, кого желали иметь их родители. Например, зубными техниками, владельцами каких-либо офисов, мастерских или наподобие того. Но, конечно – кто-то боролся за звание адвоката или доктора. В основном, чтобы сотрудничать – надо полагать: не неграми, а, конечно же – уважаемыми гражданами, имена которых упоминались бы, например, на страницах Форбса. А иначе, что за карьера? Иначе это и не карьера, а позор для именитых родителей. Один стыд за напрасно профуканные инвестиции! Неудачное воспитание родителями собственного благополучия. Провал в деле уважения сограждан.
А кем хотел стать сам Стивен? – Хвала везению, мало кому приходило в голову спросить об этом. Мальчик в тех редких случаях так смотрел на спросившего, что у того неприятно шевелилось внутри. Или даже по спине бегали мурашки. При этом Стивен всего только и делал, что игнорировал вопрос, будто и не слышит. Только почему-то спросившему сразу-сразу делалось понятно, что мальчик отлично услышал вопрос – потому и смотрит. Но по тому же и переспрашивать его уже совсем не хотелось, а лучше хотелось – побыстрее смыться. И уже через пару месяцев после появления нового мальчика в стенах старой школы – не только одноклассники, но и учителя не заговаривали со Стивеном ни о чём, кроме заданных упражнений или задачек. Также у него никогда не спрашивали списать контрольную. Каждый из его одноклассников лучше бы прыгнул в речку с моста, чем согласился предстать перед лицом Стивена Кинга после подобной просьбы. Стивен легко выполнял задания, но в отношения с одноклассниками не вступал. Ни в каком виде, ни в одну из групп за все годы учёбы. Вот такой вот «одинокий грибник» порой прогуливался по неведомому лесу.
На людях Стивен бывал редко. Хотя, являясь действующим членом Общества Филателистов, порой ужинал в клубном ресторане – часто в компании дамы. Международный Клуб Филателистов – старинный, закрытый от посторонних глаз клуб, где встречались сливки общества от культуры, а также прочие многоимущие господа со своими гостями. Вход по членским пропускам или по письменному – именному – приглашению: на специальной гостевой карточке с гербом клуба.
В общении Кинг никогда не был многословен, но всегда внимателен, причём к каждому участнику беседы – равно. Будто все они – фигурки на шахматной доске. И играя партию, Стивену следовало хорошенечко проанализировать позицию каждой пешки, слона или офицера. К тому же: сам не курящий – в курилке Стивен выглядел более чем естественно, не выделяясь на фоне завсегдатаев с сигарами. Такой он обладал особенностью: делаться незаметным, когда наблюдал, и появляться как бы из ниоткуда, когда решал вступить в дискуссию. Однако, вступал крайне редко. И даже вступая в диалог – у собеседников не терялось ощущение, что Кинга (в клубе его чаще звали по фамилии) с ними нет, настолько безмятежно он высказывал самые нетипичные мысли, порой – оглушающе-неприемлемые для той прослойки общества, где он это произносил. Поражающее спокойствие не позволяло слушателям возразить ему вслух. И практически всегда любой из них предпочитал лучше промолчать, чем навлечь внимание Кинга на себя лично, рискуя, как бы тот не высказал ненароком чего-нибудь про него самого. Вот так же спокойно выдаст нечто, а члены сообщества (немного позже) примутся сообща смаковать, обсасывая детали… в сочетании с разной степенью домыслов – от признания правды до всевозможных интерпретаций по типу фиглярств и сарказмов, скрытых глумлений или уничтожающих в своей безжалостности острот.
По факту, Кинга не решались оспаривать, сообразуясь с его манерой высказываться. Произнося самые нецензурные в культурном обществе суждения, он представлялся в виде инопланетного наблюдателя за земной цивилизацией. Наблюдателем, сообщающим сведения о начинающемся сражении – в газете для инопланетян, но при этом: глядя в глаза каждому землянину, пока тот начищает свои стрелы, готовясь к тому сражению. Собеседники просто не в состоянии были ему возразить, и молчали совсем не потому что соглашались. С ним редко кто соглашался.
В тот день Стивен Кинг встал затемно. И теперь шёл в своё тайное убежище. Запарковался, как обычно, на частной стоянке, чтобы остаток пути завершить ритуальным пешим ходом через лес. Примерно час на весь путь по тропе, но Стивен выделял на проход два. Поскольку любил двигаться медленно, совершая, как он называл – общение с лесом: прежде чем занять «лесной домик» под покровом этого леса. Мистический ритуальный обряд. И не то чтобы к «домику в лесу» – коттеджу, построенному несколько лет назад в заповедной чаще, его частной собственности размером около десяти акров – не было подъездной дорожки, – конечно же была! Но сам Стивен пользовался подъездной дорожкой для автомобиля только после того, как совершит ритуал. И совершал его каждый раз, если собирался пригласить в дом гостей или гостью. Таково правило. Вот и теперь Стивен шел для того, чтобы подготовить дом для принятия гостьи.
«Тайное убежище» это частный кусочек леса, с протекающей на участке рядом с коттеджем – вроде широкого ручья – небольшой речкой, берущей начало из подземных источников… С родниковой водой, постоянно холодной даже летом. В сезон против течения на нерест шла форель. Там, где рыба прорывалась вверх, как бы выпрыгивая внутри небольшого среди булыжников водопадика – её можно было поймать руками. Только уж держи крепко, чтобы не выскользнула. Но можно также изловчиться и – проткнуть рыбину шампуром для шашлыков, а ещё лучше поддеть широким специальным сачком. И поймать в сезон нереста за полчаса примерно три-четыре рыбки – плёвое дело. А вообще, прогуливаться по чужой частной собственности в США не принято. Как и собирать грибы… Делать запасы продуктов питания в Америке полагается строго в магазинах, предварительно проверив ценник на предмет совместимости со своей кредитной картой. Так что, встретить посторонних на частном участке, даже лесном, явление совсем не популярное. Разве что – ниже по течению речушки имелось всё же местечко, где местные из соседнего городишки человеческие детёныши ловили-таки рыбу, воровали, что называется… но в силу мелкого роста самих воришек – их никто не вылавливал и собаками не травили. А самому Стивену охотиться на своём участке никто не запрещал, лишь бы имелся лайсенс. И лайсенс у него был.
После леса
Звонок телефона разбудил Лю Лю. Она вынужденно открыла глаза, осмотрелась и прислушалась, телефон дребезжал в дальней комнате или кабинете Стивена. Однако совсем не в привычках Лю Лю бежать к телефону, который звонил не ей. А позвонить ей было явно некому. Голубка не только никому не сообщала номер телефона Стивена, но и о его существовании в принципе. Это была её тайна. – Пусть сам отвечает на звонок, – решила Лю Лю и стала вспомнилось то, что случилось накануне, и чем они со Стивеном занимались. Невольно припомнилось недавнее удивление, и рука самопроизвольно быстрым движением отбросила одеяло. Никаких бинтов не было.– Инте-Рес-сСсно… – произнесла она вслух… Скинула ноги на пол, нашарила мыском тапок, надела, нащупала второй и, надевая, встала с постели. Но постояв с минуту в нерешительности, снова села. Снова забралась с ногами и устроилась поудобнее, облокотившись на спинку кровати.
Они со Стивеном спали как придётся, иногда она засыпала в его постели, но проснувшись ночью – уходила в выделенную ей собственную спальню. Иногда он увлекал Лю Лю на её территорию, где и занимались любовью, а потом уходил к себе. Сам Принц в её постели обычно не оставался. Она не возражала, потому что тоже привыкла спать в собственной кровати, и сама всю жизнь делала то же самое – спать предпочитала вернуться домой. Лю Лю вообще разделяла теорию о том, что ночь существует для сна. И хотя исключения допустимы, а иногда вполне приветствуются (это зависит от индивидуального на каждый день расклада), но в целом – всё же разумно придерживаться здоровой самостоятельности в личной постели.
Собственно, как вы вероятно заметили, мне с какого-то момента стало удобнее вести рассказ от лица всезнающего автора, как если бы пусть кто-то посторонний расскажет про мою Лю Лю, или про Стивена… Как-то это всё же не совсем женственно рассказывать про любовника за его спиной, тем более беспристрастно… По крайней мере, если он однажды прочтёт, то, надеюсь, не обидится… Хотя опять же – такое зрелище, как обиженный Стивен – хотела бы я увидеть хоть одним глазком! Но это точно не про него. Скорее уж мне самой так удобнее… от лица автора, для себя. Потому что сама-то я – душечка Лю Лю – обижаться пока не разучилась. И отлично себе дуюсь, хотя и не слишком часто. И стесняюсь, испытываю внутренние барьеры, которые – не хочется переступать, опираясь на силу воли… Приходится прощать себя… за ради великодушия по отношению ко всем нам: живым существам, заблудшим и страдающим своими маленькими личными несовершенствами. Подумайте сами, зачем же при таком положении, изворачиваться, наступая на горло собственной песне, если можно просто объясниться? – Ведь именно для этого все умеют формулировать свои мысли и чувства? Так я и поступаю, описывая, почему изъясняюсь то от первого лица (всё-таки это рассказ обо мне), но одновременно – от всевидящего и всезнающего ока автора… Потому что так мне удобнее излагать о прошлом.
* * *
Когда Лю Лю всё же встала и прошла по комнатам, то Стивена дома не нашла. Вероятно, куда-то ушёл. Он иногда уходил. В супермаркет ездил. Встретиться с кем-то по делам – три раза. В лес уходил тоже два раза. Сидел в рабочем кабинете, мягко попросив не заходить к нему, пока не выйдет сам. Ну и мало ли куда мог отлучиться ещё? Лю Лю это не тревожило и не пугало. Она умела обходиться без общения. Для этого в наши времена у всех есть интернет. Голубка всегда находила, что написать в эту Чортову дыру, засасывающую бедных хомо-киндеров – вернее то, что от них остаётся после трудовых оргий на дядю Сэма. Или на какого-то другого Дядю, ведь даже если некто-везунчик-горбунчик трудится на личном предприятии, то в роли Дяди выступает тогда его Господин Бизнес!
Мы все трудимся за ради создания и поддержания работающего предприятия, доставляющего нам – в ответ за заботу – средства к существованию. Разница лишь в том, что одни Дяди выдают денюжки мешками и вагонами, а другие – ровно столько, чтобы не порвать китайского производства кошелёк горбунчика. И кошелёк Лю Лю – был как раз одним из таких! – Какие заводят трудяги… А то, что она, по причине личной везучести, горбилась на фоне представителей Богемы и их законных привилегий, так это сути дела не меняло.
Вот на кого трудился её парижский любовник? – Лю Лю очень хотелось разнюхать. Такая лазутчица, – любила внедряться в чужие души, всё там переворошить, встряхнуть – по возможности чтобы пыль столбом! А потом с ликующим восторгом наблюдать: – ага, шевелится! Душа зашевелилась! – Живая! И главное, нет бы, тогда оставить в покое, да и шагать себе лесом, так нет – отнюдь! Иногда, бывало, присасывалась… чуточку погреться… Но иногда, конечно,оставляла в покое, и шла, – не так чтобы уж совсем лесом, но прощалась, извинялась и уходила. Хотя чаще – уходила, не прощаясь. За что впоследствии, повзрослев – стала испытывать чувство вины. И лишь пару раз захотела, было, построить счастье в одной отдельно взятой ячейке пчелиного сообщества… Но увы – не смогла – не сладилось… Избранник отказался сотрудничать во имя общего счастья. Мне, – сообщил, – такого счастья не надо… лучше согласен на развод.
А всё чего? До длинно-капающей с клыков слюны – любил её бывший член семьи подлизываться к авторитетным в обществе альфа-самцам и их подружкам. В помощниках авторитетов себя сильно уважал. Прямо такой делался душка! И анекдоты травил – все довольны, по плечу ему хлопают… Среди ночи пошлют в аэропорт – проводить начальственного сынка, чтобы тому счастье принести: все верили, ежели Андрюху послать в провожатые (чтобы стоял у барьера и посылал нужные флюиды в тот угол, где могли зашмонать личным досмотром жлобовидного сыночка), тогда таможню пройдут без проблем, и заныканные под двойным дном чемодана зеленоглазые Владельцы-Душ-Человеческих отлично перекочуют – шо те пузатые аэробусы, в нужном направлении – подальше от любопытных глаз закона. Да так оно и пошло… и поехало… Пока Лю Лю кормила грудью малыша… пока болела, не в силах облобызать голодным взглядом продовольственные прилавки… или стоять у раковины, зачищая замызганную морковку… пока малыш ползал по полу… И вместе они: Лю Лю с маленьким ЛюЛюнчиком – частенько ожидали какого-нибудь подаяния на бедность (хотя бы поесть… в их общей немощи)… Или, раз уж иного не добыть – хотя бы немножко сострадания… Ведь друзья друзьями, но и так называемой семье нужно же было что-то кушать… хотя бы пару раз в сутки. А малышу требовалось готовить, – он ведь жевать тапки, как домашний кот у пустого холодильника, не умел.
Но чего вспоминать – кто старое помянет, тому глаз вон… Лю Лю к тому времени ещё не знала, что к концу своей сознательно избранной «карьеры», её Бывший будет наблюдать Высоту Полёта когда-то друзей строго на экране телевизора. Поскольку все они делали свою жизнь – умеючи, и в соответствии с личными способностями. А с ним – лишь весело проводили отдых, да использовали на посылках, так ничего толком и не подарив за долголетнюю дружбу… кроме, разве, возможности гордиться близостью к Альфа-самцам девяностых. Он и гордился, и ради этого спустил в унитаз пару десятилетий своих после-университетских лет, пока дружбаны сколачивали свои состояния. Так её Бывший всего и нажил, что болезнь печени, да должность сторожа при чужом хозяйстве. Да и ту – выпрашивал, всего на два-три раза в году. И все равно потерял. Потому что больной уже не выглядел так, как положено (при любой, вообще, должности) у новорусского князька. По ходу он, вероятно, не знал, что – в высоких кругах больших денег – друзей попросту нет. А остаются лишь связи. А связи, которые тянут назад – традиционно в тех кругах принято отбрасывать, что ящерица хвост, ежели его прижимают.
Отброшенный Бывший всё ещё надеялся на будущие лавры, когда Лю Лю покинула родину, обосновавшись в стране, где доллар парит над головами – ближе Солнца и Луны – неизменной иконой: Святым Угодником в квадрате идолопоклонства! – Внеземным разумом на галерах Дяди Сэма!
* * *
Лю Лю приготовила кофе и уселась у привезённого с собой компьютера, устроившись за небольшим кухонным столиком на мягких сидушках, как раз для того и предназначенных. Как к ней просочилась совершенно неприличная мыслишка, чтобы зайти в комнату-кабинет Стивена, пока тот отсутствует – она и сама недоумевала… Просто даже открыла удивлённо глаза – такая здравая мыслишка! Нельзя было не воспользоваться «подсказкой друга». Собственный умишко Лю Лю держала за эдакого внутреннего дружка, подсказчика и одновременно проказника, – который, однако частенько засылал вполне себе интересные предложения. И, не откладывая в долгий ящик, душечка поднялась и двинулась – туда – в тайные дебри Парижского Любовника. В его святая святых. Однако, обломилась… кабинет оказался заперт… – Облизнулась кошка на высок виноград… – вздохнула. Пропала такая замечательная идея… И поплелась опять на кухню.
Лаптоп, как обычно, горел Синим Глазом и нисколечко не грел. На привычном месте, в форуме, где она уже несколько лет делилась с согражданами своими открытиями в мире запредельных откровений по поводу душ человеческих – последним свидетельством жизни паскудно висело её сообщение почти месячной давности. И ни одна душа не добавила в пользу общего дела ни единых «пяти копеек». Стоило Лю Лю отлучиться и не кормить чОрную Дыру форумного Глаза, как там сразу начинался Мёртвый сезон и никакого кина. Душечка всерьёз сомневалась: нужно ли вообще кому-то на свете её старание? То самое, ради которого приносятся в жертву простые человеческие прелести: будь то милые сердцу подружки, с которыми можно часами сидеть на телефоне, или флирт на сайте знакомств, или просмотры сериалов, роликов в сети, наслаждение адреналином из компьютерных игр, прогулок к морю – идейно поддерживающих тягу к красивой жизни… Или законное поддержание стерильности в личной среде обитания, наконец? – Уборки собственного жилища? Но может: посещение театра или музеев? Или – чтение книги, расположившись на скамейке прекрасного парка? Ничего этого у Лю Лю не было, а взамен имелся только форум. Он и являлся Владельцем времени верноподданной рабыни Изауры – глупышки и буратины, от имени которой ведётся данное повествование.
Что говорить? Лю Лю лишь ещё разок убедилась, что никому не нужен её форум. Открыла топик, где регулярно располагала авторские песенки… И прочитала: «Посвящение личному форуму» – очередной плач Ярославны, непризнанной души…
А здесь всё так же – пустота и тишь, И ось земная не кружится здесь Заходишь, чувствуя, как будто спишь, А где-то страсти, значит люди есть
Там где-то жизнь, в которой нет меня, Не нужной для вселенской суеты Не нужной, чтобы – запрягать коня, Иль с городом беседовать на «ты»
За мной сюда приятель не спешит, Хотя б и был, хотя бы даже мог А если вдруг случайно согрешит – Сбежит обратно мигом за порог
И вот пою – одна и вопреки, Людской молвы не ведая оков – Соловушка… – От счастья иль тоски, А может просто: чтобы быть средь слов!
Слова – они ведь ниточки туда, Где бальный зал, корнеты-юнкера… Где моё сердце не стучало никогда Так, как стучит в компании пера
Есть я и зал: он там, я – вечно тут А в зале дамы, ни одной из них Не дался мой извечный атрибут: Словами жечь, чтоб голод свой утих
Чтоб для души хоть толику похвал Стяжать, их зарабатывая вслух: Я препарировать готова каждый кал, Надеясь обнаружить Божий Дух
Так что ж пенять? – Да здравствуй, результат! Хвала везению – мой уголок Не растоптали, не сгубили, чуя смрад, Извечный – свой, в глубинах – между ног…
Так пой, неутомимый ангел мой, Соловушка – судьбой одарена… Слова, как пламень – пущенный стрелой – Пусть полетят в иные времена…
Когда же она это написала? Полгода назад? Меньше? Да какое это имело значение? Значение имел тот факт, что на этот раз ей не хотелось рассказывать в форуме о своём приключении, и это было не типично. И песен сочинять тоже давно не хотелось. Хотя правды ради можно бы сообщить, что обычно она ничего и не сочиняла, а просто, почувствовав близкий адреналин – садилась и записывала мысль – в рифме-танца, что называется… Примитивненько, но доходчиво. Она себе не нуждалась таким манером запудрить голову читателя, чтобы тот затерялся между строк, не умея прочесть мыслю. Типа, чтобы уплыл бы в заводь описательных изысков, закружился в эдаких специальных поэтических вывертах… где обычный читатель, шо тот чёрт – скорее ногу сломит, чем сможет разобраться, или – хотя бы уловить, об чём собственно сия лирическая песня, за ради которой так растекается по древу круто-вывернутый поэт… В общем, Лю Лю скорее осуждала поэзию за бессмысленность, чем жаждала часами выковыривать пару строк из очумевшей от нелепости данного занятия бошки. В поэзии голубка уважала её тайную силу: – во время написания рифмованного текста, она изживала свои потребности, желания, тоску, обиды и прочие негативно разрушающие счастье мелочи… – Если опускаться во глубины души, исследуя там собственные чувства, горести и печали, – считала она, – то при помощи сильных точечных названий своих чувств – беды лишались энергетического заряда. Они лишались своей излишней значимости. И беда превращалась лишь в поэтическую строку: – получала новое русло – как бы изнутри наружу, куда авторша отправляла её – по-миру… С Богом, что называется! Прощай, моя былая боль! Мы больше не нужны друг другу!
Так Лю Лю, притулившись на кухне напротив компьютера и глядя в форум – привычно, хотя и бессмысленно – снова блуждала в воспоминаниях… Холодильник рядом – чего ещё и желать русской художнице, привыкшей, что «её место в буфете»? Мы артисты – наше место в буфете. В Москве об этом знали все, и традиция поддерживалась строго. Кухня – наше русское всё!
– Где же Стивен? Писать сокамерникам по форуму совсем не хотелось. Особенно, с учётом, что сами они за месяц не написали для неё ни строчки. А вот чего постоянно хотелось? Снова и снова что-либо вспоминать! И сказать по совести – это однозначно намекало на какую-то особого рода зависимость. Причём, приобретённую недавно, в доме её Парижского любовника. Так, будто она здесь нечаянно этим заразилась. Пойди, выйди в лес – всё прекратится, вернись в дом – воспоминания как по команде – тут как тут! Уже прибежали, и стоят рядами – милые пёсики, виляют хвостиками и ждут, кого из всех выберет их госпожа.
– Так что тут у них – у Лю Лю и Стивена, не у пёсиков – было за последние дни? Ну, собственно, она просыпалась среди ночи и – долго-долго лежала без сна, думала о всяком разном. А ноги её были забинтованы. А теперь нет. Но Стивена не было тогда и нету опять. И где он, Лю Лю не знает и очень хотела бы узнать. Или чтобы пришёл! И пусть – как хочет, но Лю Лю собиралась поговорить… – со всем уважением… но пусть расскажет, что произошло после того, как она уснула вместо ужина… – когда они выпивали в последний раз. – Она не боится Стивена! И спросит, почему были забинтованы ноги.
Кстати, она и не заметила, как давно телефон перестал дрынькать… допотопный какой-то… из-за телефона как раз проснулась. И теперь бормочет чего-то, вообще без остановки? Не вслух, конечно, вслух Лю Лю разговаривала у себя дома, а тут она в гостях… вдруг кто-то подслушивает? И Лю Лю заглянула за штору. А потом прошла в спальню и стала осматривать её на предмет, не спрятана ли где-то скрытая видео-камера – не ведётся ли за ней слежка. Пока искала – во входной двери заворочался ключ, и вскоре Стивен заглянул в комнату. – Привет, соня! – На этот раз он улыбался и глазами, и во весь рот – не так, как обычно: задумчиво, очень доброжелательно, но немного грустно.
– Ну, гос-Сс-поди!!! Где ты бы-ы-л? Обыскалась, заждалась, запечалилась, даже хотела взломать замок в твоём святом тайнике! Думала, зайду туда, а там – труп. То-то тебе досталось бы от меня: ты зачем труп спрятал! Не доверяешь! Ага! Попался! – и Лю Лю весело подбежала поцеловать своего Принца. Он сиял. Лю Лю была счастлива! Обнимаясь, прошли на кухню. На столе стояли пакеты с продуктами, в прихожей – синенький букетик вполне себе дурацких американских лютиков-цветочков. Лю Лю замечательно восхитилась милым жестом Принца. Словно курочка – захлопотала она в поисках вазочки, чтобы не погибли раньше срока. Такие цветочки обычно стояли по пять-шесть дней. Но сама Лю Лю такие не купила бы. Подруга в Нью Йорке приглашала её как-то помочь оформить русскую церковь к празднику, где та подвизалась вместо служки. И они с Лю Лю собирали икэбана-наряды для церкви, предварительно закупив такие же синенькие и сиреневые ромашки в супермаркете в виде нескольких букетов разных сортов. Традиционная продукция американского супермаркета. Понятно, Принц прихватил их на выходе, не глядя, что называется – типа, как если бы взял упаковку жвачки. Ну, чего нормальный ход – девочке будет приятно, а ему пофиг. Подарок из разряда «будешь ехать мимо, захвати мне кофе, а то дома заваривать лениво».
– Душка моя! Ты мой дорогой! Цветочки! Обожаю моего лапушку и властителя! И такие миленькие! – Лю Лю сияла всем видом, втихую обдирая подсохшие у стволов листья, чтобы он не приметил, что цветочки слегонца подвяли. Так как провели на прилавке в ожидании своего буратины как минимум пару-тройку дней, а значит дома простоят совсем не долго, а потом начнут излучать кое-что и активировать чуточку надоедливую мысль, вроде – не пора ли их отправить в иное ведёрко побольшего размера, чем та вазочка, где они испускают дух. Но выбрасывать их, конечно, будет жалко – ведь они подарок любимого?
Лю Лю нашла вазочку, налила воды, сунула туда пообчищенный от непрошенных свидетелей долгого плена подарок и вместе с вазочкой-к груди – поднесла цветочки-к лицу: правда хорошо сочетаются с лицом и халатиком? Они сочетались. Стивен рассмеялся… – Ну, какие попались, ты же поняла, – радовался он её смекалке. Искренне и задушевно. Никакие уловки не работают! Вот же змей! – Промелькнуло в умной головке Лю Лю – так же мимоходом, как желание ответить что-то в оправдание. И сразу следом – прилив нежности. Она его обожала!
– Что делала? – Принц, опустошая пакеты, выставил на стол напитки. Текила, самбука, Кампари, – неминуемо заценила Лю Лю. Понятно, её принц нарочно запасся романтическими напитками, чтобы у русской гостьи был выбор, чего именно вылакать в очередной раз. Грамотно и уважительно. А Стивен, между тем, распределил остальные продукты по типам: в одну сторону для холодильника, в другую для одного шкафчика, в третью – для другого.
На вопрос Лю Лю смутилась: – Чего делала? А чего надо было? – Вопросом на вопрос, замечательная тактика ухода от ответа. – А чего хотела? – Найти тебя. – Нашла? – Нет, опять не повезло. – Но ты же надежды не теряешь? – Нет, не теряю. А ты? – Но я-то тебя уже нашёл. – А чего тогда прячешься? – А куда я прячусь? – Не знаю. – А тогда откуда знаешь, что прячусь? – Так ведь просыпаюсь, а тебя не нахожу. – Это потому что я вышел из дому, а не потому что прятался.
Лю Лю остановилась, перестала нарезать листья салата, и посмотрела на Стивена долгим взглядом: – Стивен, можно я у тебя что-то спрошу? – Конечно, что? – Ты зачем забинтовал мне вчера ноги? – Ты о чём? – О том, что проснулась ночью, тебя не было, я плохо себя чувствовала, тяжесть в ногах, но звать тебя не стала, а когда ощупала ноги, они оказались обе забинтованы. Я даже подумала: может ты приготовился их отрезать, как в фильме «Елена в ящике». Помнишь там главный герой отрезал возлюбленной сначала ноги, потом руки, поочерёдно – пока она не осталась «статуэткой на подоконнике» – без рук и без ног, это его восхищало, поскольку напоминало о древних статуях Великого Рима, какими их находили после раскопок. Я подумала, как буду с тобой ссориться и не смогу. А потом много всего вспоминала и уснула. А когда снова проснулась, то бинтов уже не было. Ты их снял пока я спала? – Нет, дорогая, ты заснула вчера за столом, я отнёс тебя и уложил в кровать. А сам ночью работал, а потом уезжал. Тебе никто ноги не бинтовал. И что – ты видела бинты? – Нет, в комнате было совсем темно. Я их ощупывала, но не смотрела. – А ещё что-нибудь видела? – А должна была? – Если видела, то скажи, а если не хочешь, не говори. Лю Лю усомнилась. Во всём одновременно. И в том что бинтов не было, и в том, что были, что она ничего ночью не видела. И в том, что он отнёс её спать. И даже в том что и вправду заснула за столом. Во всём – включая и то, что она сейчас рассказывает, а не видит ещё один сон.
– Нет, я ничего не видела. Кроме окна. И ещё слышала, как завыл пёс, и утка взлетела, хлопая крыльями – точно, как на охоте, когда я промахнулась. Ты же помнишь про охоту? – спросила Лю Лю, внезапно припомнив утреннюю одежду, когда он недавно пришёл. Походную одежду. Но теперь переоделся. – Конечно помню. – Стивен, а где ты сейчас был? – Не могу сказать, это тайна, а потом заезжал в супермаркет. Тебя это испугало? – Да. Он остановился – перестал возиться с сэндвичами, и серьёзно всмотрелся в Лю Лю. Она покраснела. – Ну хватит, ничего ведь не случилось. Чего ты испугалась? – он подошёл и обнял Лю Лю. Ей захотелось расплакаться… Усилием воли она подавила свою сентиментальность. – Ладно, всё прошло, я тебя ждала. – И я пришёл, и всё будет хорошо. Ведь правда? – Да. Будет хорошо. Я пойду умоюсь, не хочу чтобы ты видел меня такой. Он убрал руки и выпустил свою «птичку». А сама Лю Лю подумала, что он отпустил утку.
Общество внутри Мечты
Прошло несколько дней, отношения между Лю Лю и Стивеном выровнялись, она почти перестала волноваться. Возвращаться в Нью Йорк не было никакой необходимости. Развлечения имели характер эпизодический, но зато слегка разнообразный. Например, они совершили небольшое путешествие на воздушном шаре. Побывали между небом и землёй. Лю Лю обогатилась восторженным ощущением неправдоподобной тишины, когда выключали горелку. Ничего. Ни звука. Ни птиц, ни метро, ни автомобилей. А ещё неожиданная лиричность в процессе подготовки шара. И вишенка на торте: вкус близости незнакомых людей, висящих посреди неба в маленькой корзине. Незабываемые чувства. Ну и две вылазки на природу – пешим маршрутом национального парка, – тоже кое-чего стоили! Порадовали. Эстетика природных красот всегда вдохновляет.И вот, как говорится: однажды вечером, во время ужина Стивен неожиданно предложил: – Я взял на себя смелость и заказал столик в ресторане нашего общества Филателистов, – и сделал заговорщический трюк бровями, – ты же хочешь побывать в здешнем закрытом клубе? Иногда я там обедаю… тебе должно понравиться. – Должно понравиться?! – едва не подпрыгнула словно на пружине, – да я обожаю подобного рода мероприятия! И ты до сих пор не рассказал, что посещаешь закрытые клубы? – На данный период – один – так называемый, клуб Филателистов, – и Стивен зыркнул более загадочно, чем прилично такому скромняге. Едва не подмигнул, во всяком случае посыл был именно такой. – Очень хочу! Это же великолепно! – Познакомлю тебя со сливками американской общественности, влиятельными господами. Кстати, там собираются не последние писатели и художники, в том числе. – И ты пригласишь меня в этот филиал от империи Золотого Миллиарда? – Разумеется, если я заказал столик. Но вообще, это клуб для общения, кормят там так же дорого, как и скупо. Но зато поят частенько за счёт заведения. – Так называемый клуб?!! О, как я тебя обожаю! – Сегодня? Во сколько выходить? – Завтра, к семи тридцати будь готова. – ПожАлуйста! – многозначительное ударение… Лю Лю смутилась, даже и покраснела. Она постоянно жестоко опаздывала. В юности вообще беспощадно, но теперь – хвала Аллаху – много меньше! Однако, упрёк показал, что этот вообще мелкий, но занудный изъян – не только элегантно подмечен, но – котёнка нарочно ткнули мордочкой из расчёта: чтобы больше не дурил. – Ладно, буду стараться, – скуксила специфическое личико, одновременно разочарованное, потому что, оказывается, клуб только завтра…
* * *
В восемь двадцать мы подъехали к кирпичному, хотя и не слишком большому особнячку, корни которого явно уходили в хорошо забытое прошлое. Солидное, излучающее дорогостоящую заботу здание выделялось на фоне остальных – тоже чистеньких, будто бы специально на парад выстроенных особнячков. – Эдакий «Лев Архитектуры» на фоне городка из образцов для подражания.
Почти стерильные гладкие плитки тротуара; урны в стиле «стекла и металла»; подъезд к особнячку с широким разворотом, напоминающим о золочёных каретах и четвёрках лошадей с плюмажем; откуда ни возьмись мальчик в ливрее, принявший от водителя ключ, чтобы отогнать авто на стоянку… – привычным движением сунул чаевые в карман и расторопно уселся за руль… И сразу реакция – ностальгия по Золотому веку, когда дамы ещё не слышали, что такое феминизм, а мужчины дрались на дуэлях за честь своих избранниц. Когда дурацкое равноправие не одурачило ещё – будто сумасшедший клоун, расстрелявший публику, собравшуюся на шоу в надежде хорошенько посмеяться. Это равноправие сделало, на самом деле – великое бесправие, как мужчин перед женщинами, так и женщин перед мужчинами. Все они потеряли личные привилегии и не приобрели равной по важности замены. Чего они добились для женщин? Право открывать рот по вопросам, в которых им не предусмотрено природой копаться? В ущерб естественным радостям: укрываться от жестокой правды жизни за спиной своего мужа… Добившись равноправия, женщины оказались перед жестокой правдой – наедине с собой. Потому что мужчины, утеряв свой тыл – где его ждала беззащитная любимая, тоже оказались перед жестокой реальностью: – мужчинам в тылу тоже стало некому помочь. Все ушли на фронт! И только детки остались под покровом опустевшей крыши. Вот что такое произошло, когда в гости к двадцатому веку пожаловал хромающий на копыто Феминизм. Когда показал свои чёрные рожки, вынудив с собой считаться.
Очень цивилизованно порядочно и под ручку Наши Благородия взошли по трём ступенькам – через вишнёвого цвета массивную дверь с бронзовыми прибамбасами и двумя мраморными колоннами по бокам – в прихожую, затем к гардеробу, – там у меня чинно приняли собственного изготовления элегантную курточку, для таких случаев у меня имеются вполне себе конкурентоспособные достойные вещички… И мы прошествовали в первый парадный зал… Атмосфера – мама дорогая! – Я почувствовала себя в сказке! Наконец-то… сбылась моё страстное желание! Всегда мечтала о подобном подиуме во имя достижения наивысшего экстаза восприятия! Стремилась, можно сказать, душою… – именно в такое общество! Жаждала стать Своей – нужной – среди всех этих суперски-достойных рыцарей! Полных грации и уважения, и уж, конечно, выдающихся! Чтобы меня заметили, наконец, и приняли в свои ряды! – в самые-самые… ведь я слишком давно устала жить невидимкой. В общем, я пребывала на вершине блаженства… Готовая облобызать каждую из бронзовых скульптур, в виде мальчиков – прямо-таки подающих входящим подносы с цветами. Стивен, однако, бросил в мою сторону молние-подобный взгляд, и я моментально отдёрнула руку, автопилотом уже наощупь оценивающую цветы на предмет, натуральные они или искусственные. Оказались натуральные. А могла бы оторвать веточку! Удачно Принц во-время упредил.
Повсюду – вокруг – передвигались благороднейшие господа и дамы, одетые в платья от именитых кутюрье! – Я даже узнавала некоторые, от какого именно дизайнера! Слева – дамочка, одетая от Dolce & Gabbana, – я помню эту коллекцию, вдохновлённую старинным мозаичным искусством! Прикрывая нижнюю часть лица веером, дама строила глазки собеседнику. Правда, платье (когда – на подиуме, во время Недели Моды) на манекенщицах – выглядит всё же лучше, чем на реальной потребительнице. А в центре зала… – Бог мой! Не могу поверить! На тётеньке – платье от Жан Поля Готье, моего любимчика! Да я узнала бы его стиль из тысяч других! И какие манеры! – Казалось, я попала в девятнадцатый век! И снова… Боже мой, что там творилось… С сигаретой в тонких пальчиках с двумя перстнями испускала никотиновые колечки Космическая Русалка, пока её кольчужка от Пако Рабана серебрилась чешуйками, переливаясь в свете хрустальных люстр. Paco Rabanne – на сцене захолустного городишки?! Затерянного посреди Нового Света – континента, обобравшего все иные части Света, дабы создать единого Хомо Сапиенса – всеядного и вездесущего.
В Америке совсем не так много мест, где удаётся лицезреть реально одетых, как в кино, дамочек. Сказать по честному, мне до того не приходилось. А Париж? Да… Париж – столица моды!
Вспомнила себя, обалдевшую… На Елисейских полях… – за столиком обычного кафе – я увидела душку и красавчика Пако Рабана, мэтра галактической Моды всех времён и народов. Героя моих девичьих грёз. Седые волосы, обрамляющие его неземное лицо, будто бы космические облака вокруг инопланетного разума!
Пако сидел один и листал газеты, отпивая кофе из крохотной чашечки. Я же – застыла снаружи от кафе, как приклеенная, не в силах пройти мимо… Но вдруг – двое чёрных сопляков – вообще самых типичных негритосов, ни разу не стесняясь – подвалили к Иконе и начали о чём-то с ним тереть… пока я остолбенело пялилась через стекло! Понимаете? Чёрные писдёныши смогли легко сделать то, что мне – видите ли, неловко? Я испытала возмущение! После их беспрецедентного нахальства – на волне вздувшейся инициативы, обвинив залипшую в ступоре себя-ослицу – я тоже двинулась внутрь. Преодолевая стук набатного колокола в груди, моя Лю Лю – целеустремлённым снарядом зависла над идолом дней своих суровых… Ещё бы… я видела это лицо почти ежедневно – на всякого рода показах моды, записи о которых несколько лет коллекционировала дома на видеокассетах. И сходу – ему об этом доложила! Об обожании его коллекций на моём видеомагнитофоне… Назвав его братом! Душка Пако Рабан – моментально окинув меня взглядом с головы до ног (я едва не рухнула от смущения, судорожно припоминая, как выгляжу). Хвала везению, оказалась одета приемлемо, но всё же – к сожалению, без обычного наворота… На мне была короткая чёрная юбка колокольчиком и свитер, купленный когда-то на закрытой распродаже по талонам: с серебряным люрексом, и поверху собственноручно расшитый сверкающими звёздной пылью бусинами. И перламутровыми пуговицами, – так что мой фасад напоминал эдакое панно: Ночную Вселенную с россыпями звёзд и созвездием Большой медведицы. Во всяком случае, презрения к моему прикиду маэстро не выказал, и я вздохнула с облегчением. Заценил, значит, дизайнер дизайнера. Родственная душа установила контакт. Побыстрее, пока не пробило полночь, и моя карета не превратилась в назойливую тыкву-попрошайку, выказав вступительное восхищение его искусством, я спросила: а где же в Париже Мода? Мы все верим, что Париж – столица моды, а где же она? Спросила, похоже как если бы обвинила мэтра наподобие: «куда ты смотришь, чувак, где мода? ». На что Пако-голубчик едва не обрадовался лично мне, и сказал, что моду можно увидеть на Специальных Приёмах – на улицах её нет.
И вот теперь – в мелком по сравнению с Парижем или Нью-Йорком городке, я попала на такой «специальный приём» и глазела, что называется, во все тяжкие. С неиссякаемым восхищением… Жалко, что тогда в Париже я не смогла вовремя позвонить по номеру, который записала для меня космическая рука Судьбы в лице Пако Рабана. На полях прочитанной газеты – в ответ на просьбу о работе для русской дизайнерши, пожелавшей найти таковую в мире парижской моды – он предложил позвонить ему в офис по записанному номеру.
Уже много лет моя Лю Лю сожалеет, что так и не позвонила, рассуждая из тупого принципа: без портфолио – чем же я докажу, что достойна работать на Пако Рабана? Всю жизнь я была растяпой такого порядка, что лучше бы таким дурам вовсе не рождаться, и ничего не понимала в знаках судьбы. Поэтому – в русле привычек дурышки-многострадальной – пропустила очередной шанс, когда судьба собственноручно вложила его ко мне в ладошку. Однако, на этот раз я не хотела больше быть растяпой.
А мужчины, там – между прочим – были во фраках! Вот так! Не поголовно, но всё таки… И конечно – рояль… – лакированное Удостоверение Качества Благородного Общества! – Не «в кустах», а на видном месте у окна – зашторенного, само собой, наглухо бархатными портьерами… в зале, высотой, наверно, не менее пяти метров, а может и больше… После увиденного рояля я невольно подумала о «ружье» (на стене, – том самом, которое выстрелит в конце спектакля). Но нет, ружья не оказалось. Только светильники, закреплённые в бронзовых лапах – не то орлов, не то грифов, но, уж конечно – не в утячьих перепончатых вёслах. Ну и зеркала, тоже в бронзовых тяжеленных торжественно-прекрасных рамах… А полы, разумеется – в черно-белых квадратах шахматного поля – вероятно, предназначенного пешкам сообщества.
А где же камень? – воскликнул догадливый внутренний голос. Тоже бронзовый – нашёлся, даже два: один традиционный, другой в кубическом оформлении, не менее метра в высоту – оба по сторонам от входа – сразу не приметила… И молот – на стене в рамке – как верный Санчо Панса за спиной идальго Дон Кихота Ламанчского. Общество и вправду имело очень интересные, и вполне себе узнаваемые, древние корни. Филателия у них, не иначе, выражалась в особенных-специфических чертах. И моя Лю Лю сразу навострила нюх, чтобы выведать – пролезть, втиснуться, ну и далее – традиционно… но не буду забегать вперёд…
* * *
Вскоре после короткого ужина меня уже представляли некоторым членам клубного сообщества: – Сэр Дэвид Хокни из Кливленда, штат Огайо, – и протягивает лапку, украшенную золотым перстнем с эмблемой, смахивающей на угольник, посерёдке – выполненой бриллиантовой насыпью по чёрному. Пожимаю руку, вежливо улыбаюсь, слегка склоняя голову: – Очень приятно, Лю Лю из России, художница. Сэр Хокни слегка отклоняется и выдвигает вперёд своего приятеля: – Знакомьтесь, Марк Глимчер, владелец Арт галереи «Pace», имеет много филиалов по всему миру, где продаются работы самых именитых художников. Глимчер с явным превосходством посмотрел мне сначала в лицо, а потом быстро мазанул по мне своей «точкой зрения» – через грудь и по ногам, успешно затянутым в тонкие чёрные колготки. Я знала подобные взгляды наизусть, они постоянно возносили меня во мнении своего владельца хотя бы на одну ступеньку повыше, чем до того. Ноги всё ещё оставались частью моего не до конца утерянного капитала. Раньше были ещё глаза, но теперь почти обанкротились, лишившись своей обезоруживающей наивности. – Может быть когда-то и вы будете удостоены чести выставляться в галерее, сравнимой по уровню с Pace (название на английском), вы сейчас с кем работаете? – подал голос мистер Глимчер. Этот мистер Глимчер вызывал во мне двойственное отношение. Одной стороной он казался безопасен для влюблённой в Стивена душечки, но другой – не знаю почему, но от этого человека в мою сторону ощущалось нечто вроде вызова. Как будто он Маэстро, а я школьница, обязанная ему кланяться и смущённо смотреть в пол. Оставалось только почувствовать на голове две косички-мышиные хвостики с бантами. И тогда можно бы уже расписаться в том, что мы нашли друг друга. Довольно высокий, но не худой, с очень чувственными губами – всеядными, на мой взгляд, губами – явно любитель сексуальных побед, – наверняка богатый, а потому избалованный вниманием… В очках… – не умею определить классность очков, однако, наличие их свидетельствуют о не самом завидном зрении. Волосы в художественном беспорядке – не приглажены. При парадном костюме – это сказало бы о разрешённом себе вольнолюбии. Но если волосы нарочно стильно-художественно обработаны крутым дизайнером, то тогда это уже – добровольная, но всё же – капитуляция перед имиджмейкерами. Ловелас, одновременно доминант… Незримая помесь человека и хищника. Оценить его по личной шкале опыта – не удалось.
– У меня пока нет дилера, я недавно в США, а для серьёзной карьеры нужно время, – я осторожно уходила с тропы личного общения. Вскоре представили следующего члена клуба: – Джеффри Евгенидис, грек, но родился в Детройте, писатель, – улыбается с примесью нагловатости и намёком на невинность, якобы «вот увидите, мы с вами споёмся, ведь мы оба артисты творческого жанра, а значит коллеги». – Рада познакомиться, Лю Лю – недавно из Нью-Йорка… – наблюдаю заученный элегантный жест приложения к ручке. Здесь так принято, слегка фамильярно, возможно, в знак особого отношения к русским, наверно, будет спрашивать про Водку и Сибирь. – Уоррен Стивенс, банкир, позвольте представить моего друга: Джефф Кунс – он тоже художник и будет рад поделиться своими взглядами и стать вашим другом, – и покосился в сторону неподалёку стоящего Стивена. Джефф Кунс – высокий, спортивный, улыбка от уха до уха, самоуверенный – казалось, он, ни минуты не колеблясь, возьмёт откуда ни возьмись материализовавшуюся теннисную ракетку, да и врежет со всего маху – по моей голове, как по капустному кочану! И довольный подачей – пойдёт себе, такой – простой открытый американский парень… – Рада познакомиться, Лю Лю, никогда не видела столько писателей и художников в одном клубе, да ещё увлекающихся общей страстью к филателии, – скроила самое милое табло, какое смогла. Губки лепесточком, глазки – солнышки… Надеюсь, они заценят.
И вот на очереди совсем чудесный дядька: выглядит на пятьдесят с прибабахом, пухлый – как еврейский кошелёк, когда его не видят. С широкой окладистой бородой – смахивающий на русского попа, однако не такой простой, а вооружённый завидной древне-семитской сноровкой, – хотя и в очках – предполагающих-таки не самое завидное различение добра и зла, – не высокого роста, в чёрном с дорогим отливом костюме, при бабочке – не в смокинге! Похоже, что и костюм при такой толщине давался ему с трудом, он бы предпочёл что-нибудь более просторное и художественное, вроде сутаны. Однако в чёрном костюме – он напоминал Раби – на приёме в верхах, среди уважаемых подельников. И, вероятно, это ему нравилось. Потому терпел. – Джордж Ре́ймонд Ри́чард Ма́ртин, родился в Нью Джерси, – наклонился к ручке, – ещё один писатель! – и смотрит блудливо, старый кот, выжидая от меня традиционного ответа. – Лю Лю из Москвы, проживаю в Нью Йорке, очень интересуюсь писателями, – кокетничая слегка томно, забираю обратно ручку, испуская женские флюиды: – Так, вы, многие специально приехали из разных штатов? Будет вечеринка?
– Да, дорогая, у нас тут постоянно – вечеринки! – С этими словами из общей массы гостей выделилась единица предстоящего бала, с очень завидными формами молодая леди – женщина лет тридцати на вид. Подслушала мои последние слова, значит стояла где-то поблизости, сразу не отмеченная. Хорошенькая, стройная, и уж конечно с самым изысканным английским. Мне сделалось обидно, и маленький чёртик внутри, совсем было решивший позабавиться – сдулся… был воздушный шарик, готовый полететь в небо, да вдруг – раз… и повис, увядший тюльпанчик… – не получил поддержки, зато словил щелчок по носу. И остроумная, ведь, – вне всяких сомнений. Нужно быть слепой, чтобы не приметить. И такое пышущее здоровьем озорное лицо… Не иначе, питается по всем правилам глянцевых журналов, занимается йогой, вегетарианка, и уж, конечно – поедает тонны витаминов попеременно с гимнастикой в лежачем положении. – Ги́ллиан Флинн, тоже писательница, – и она широко улыбнулась.
Да у них тут лежбище! Или логово… Внутри у меня заныла подстреленная птичка. Птичка, которую Стивен на охоте сунул в сумку… я уныло почувствовала её у себя в животе.
– А я Лю Лю, приятельница Стивена Кинга, вы ведь знакомы? – Конечно, дорогая, мы давние друзья.
Стивен, в это время уже отошедший от зоны флирта, стоял поодаль, по обыкновению наблюдая за всем и вся. И мне вдруг сделалось холодно. Что-то было не так. Женщины такие штучки сразу распознают. Не так… – констатировала во мне Лю Лю, – и скоро начнёт разъедать… и из меня засочится гной… Моя Лю Лю знала свою особенность: в ней очень быстро появится сарказм и иные проявления обиды. Самозащита всегда работает одинаково.
Но чего я хотела? Приехать к незнакомому в прекрасной форме мужчине: внимательному, уравновешенному и вообще ни разу не бедному… и застать его где? – За разведением ромашек под окном? А чего ему мешает возделывать совсем иного рода огородики? Орошать их, к примеру, с периодичностью хотя бы пары раз в неделю? Кстати, размерчик писательницы вполне вписался бы в ту одежду, которую я обнаружила в его доме, когда приехала. Цепко ты, однако, схватываешь «детали быта», – ухмыльнулась во мне привычная самооценка… И опять цинично и беспощадно стало жаль себя – бедняжку Лю Лю, потому что… снова не везло!
Вот не везёт и всё тут… А счастье было так близко! Немного пригорюнившись, я улизнула из компании и приостановилась у подноса с напитками, позади группы цивилизованно беседующих мужчин. Они обсуждали мужские темы. – А что вы хвалитесь? Наш грозный по всем понятиям Дональд Кук… опозорившись на весь мир тем, что 27 членов экипажа наложили в штаны и подали в отставку после того, как летающая штуковина времён русской революции под названием Су-24, по-сути летающая ведьмина швабра, всего-навсего – оснащённая эдаким зельем, зовущемся «Хибины»… – это такие комплексы радиоэлектронного противодействия… Вы забыли, какой эта штуковина вызвала переполох? Забыли, как высокие генералы Пентагона, истерично вопя – обвинили русских в непрофессиональном поведении? Ещё бы! Русская летающая галоша при помощи тех «Хибин» полностью обезоружила наших славных вояк, и они – по причине отказа жертвовать жизнями при встрече с подобными швабрами – хором подали в отставку! Конечно, какая уж профессиональность, если за сумасшедшие миллиарды долларов, изъятых из вынужденных подношений наших налогоплательщиков, фантастически оборудованный эскадренный миноносец 4-го поколения, снаряжённый крылатыми ракетами «Томагавк», самым опасным оружием большой дальности, с высочайшими боевыми возможностями, из семейства грозных универсальных военных кораблей – вдруг был запуган до полной деморализации какой-то русской баранкой?! – Они называют своё летающее корыто сушкой – это такие русские штуковины к чаю – наподобие донатсов… И после этого вы хотите сказать, что Путин-дурачина просто закидает нас резиновыми мячиками – которые производят его разрушенные, благодаря нашей умной стратегии во имя развала России – заводы? Нашему правительству давно пора бы открыть глаза на то, что мы больше не можем воевать с Россией, как бы того ни хотели! Они нас обскакали, и это факт! – Дорогой сэр Кинли, уверен, мы все хотим Америке только добра, но эти русские постоянно вставляют нам палки в колёса, пора бы уже дать им понять… Этот Путин явно заигрался. Ещё недавно он стоял перед нами, скромно потупя глазки. Но теперь… – ему нужно просто указать – на его место! – И как же вы ему укажете на это место, интересно? Может пошлём ему парочку билетов на Шоу по обвинению законно-избранного американского Президента в преступном сговоре с русскими хакерами? – Ведь шоу, где его самого обвинили в уничтожении Малазийского лайнера в небе над воюющей Украиной, он, похоже, проигнорировал?! Но вдруг нам повезёт, и он займёт, наконец, «своё место» в нашем шоу – вы это хотели предложить, уважаемый сэр Ге́рберт Джордж Уэ́ллс? – Не стоит так утрировать. Мы все не вчера родились и знаем, кто стоит за всеми этими штучками… – Друзья обещают, что скоро наше уважаемое сообщество посетит мистер Джеффри Лоуренс Бьюкс. Уверен, он знает очень много тайн. Кстати, мистер Кинли, а откуда вы добываете данные сведения о русских? Неужели вы связаны с КГБ? – Я просто умею читать по-русски, подобной массовой информации достаточно в средствах так называемого противника. – О! Это просто замечательно! У нас тут сегодня в гостях одна русская леди, кстати, художница из Москвы… и стоит у вас за спиной. Подружка нашего уважаемого Стивена Кинга. Не хотите ли поговорить с ней по-русски? – Не стоит придавать слишком много значения необоснованным опасениям. Разумеется, сэр Кинли просто пошутил. Господа, не хотите ли выкурить по сигаре? Кубинские, доставляют мне прямо с Острова, из правительственных запасов, угощайтесь… – Поддерживаю, не стоит слишком уж опасаться этих загадочных русских, совсем недавно они гордились своими коврами-самолётами, а теперь летают на баранках, ха-ха-ха, – и джентльмен засмеялся собственной шутке. Остальные тоже довольно заулыбались, давая понять, что разделяют мнение и поощряют остроумное замечание. – Вау! В их литературе ещё упоминается о русской печке, на которой Иван-дурак разъезжал в поисках Принцессы…
– Ну а скатерть-самобранка, – улыбаясь саркастически, снова вклинился мистер Кинли, – по-видимому сохранилась и по сей день, ведь несмотря на все наши санкции – они всё ещё не умерли с голоду, и даже не вышли свергать правительство, как бы нам этого ни хотелось… – Но на Украине это всё же удалось. – Конечно, и теперь их везунчики в виде целых полчищ украинских Наташ заполняют европейские бордели… собственно, так же, как и наши, и все остальные притоны мира. – Удачное приобретение «ничего нам не стоившее», не правда ли? – не сдавал рубежей мистер Кинли. – Их Наташи весьма сговорчивы и недурны на вкус. – Пять миллиардов долларов за всего лишь Наташ, которым, кстати, мы тоже платим? – не унимался мистер Кинли. – Не напоминайте о Наташах! А то мне захочется рассказать… – Не стесняйтесь, валяйте, дружище, кто из нас не испробовал хотя бы одну из них? – Но я заказал сразу пять Наташ!!! – Об этом лучше рассказать в узком кругу, ближе к вечеру, когда атмосфера достаточно увлажнится. – Да уж… Эти Наташи теперь повсюду. – Вы так говорите, как будто это плохо. – Ну что вы! Конечно нет, они превосходно отрабатывают честь быть принятыми в свободном цивилизованном обществе… – Честь, которая добывается доблестным трудом особого рода? Ха ха ха… – И каким трудом! Ночами не спят! – Ну, скажем, справедливости ради – в нашем дневном меню тоже есть достаточно заморских продуктов на любой вкус и любых расцветок. Изготовленных в самых экзотических странах. – Разумеется, раньше их завозили на кораблях, заполняя трюмы, вкладывали немалые средства на охрану, кормили, содержали, лечили, наконец. А теперь они едут за свой счёт и не требуют особых капиталовложений. – Мир меняется к лучшему! Да здравствует прогресс, господа! И они подняли бокалы.
Прислушиваться мне немного надоело. И как раз вовремя – подошёл Джеффри Евгенидис, и между нами завязалась лёгкая ни к чему необязывающая беседа. Попутно я поискала глазами Стивена, он стоял с бокалом и рассеянно наблюдал за всеми. Писательница к нему не подошла. Она болтала с сэром Уорреном Стивенсоном, банкиром. Похоже – давно знакомы. – Все они тут что ли… друг с другом того… похоже на то… – подумала я, однако, продолжая беседовать с Джеффри. Делала вид, что интересуюсь его книгами, идеями, режимом творчества. Но без энтузиазма, мне никогда не бывает интересно, о чём пишут другие. Всё равно у них знания, начитанность, а у меня? Кроме интуиции – ничего. Интуиция, юмор и сарказм, – вот и все инструменты для обольщения. И вдруг к нам подошёл Джордж Ма́ртин (остальные титульные имена его не запомнились)… который родился в Нью Джерси. С ним явно стоило пококетничать.
Толстенький, в преклонных годах душка, по жизни, вероятно, даже галстуки не терпит… Джентльмен, и, конечно, ловелас, хоть и стареющий. Внутри у меня сразу ожили женские струнки. Куда девалась печаль!
Моя Лю Лю получила замечательный объект для обожаемого флирта! А какого рода флирт, когда обожаемый? А это когда два джентльмена не могут распознать, с кем же из них дама кокетничает – вернее, кому она отдаст предпочтение. И главное, Стивена они, очевидно, ни разу не опасались. Не похоже, что он хотя бы пальцем шевельнёт за ради моего высвобождения из лап двух бабников.
И по факту, вскоре получилось так, что я мило беседовала с господином Джорджем (из Нью-Джерси); Джеффри Евгенидис в свою очередь, стоя рядом, откликался на беседу отдельными репликами; а за моей спиной – в компанию уже влился галерейщик. Довольно нахальный, но сдержанный – он касался будто бы и не меня, а всего лишь скульптуры в своей галерее. Оттолкнуть его руку – скользящую лёгким движением по изгибам принадлежащей мне «частной статуэтки» – воспринималось, однако, неким оскорбляющим обоих жестом, излишне-грубым. Похоже, галерейщик умел воздействовать, что называется, невербально. В кругах, где моя Лю Лю набиралась знаний, так называлось любое воздействие неразгаданного свойства. Когда оно ощущается, даже и не совсем понятное… или не очень приличное… но интуитивно – всё же не хочется с этим спорить: ведь не названное это пока ещё не оскорбление? Но стоит лишь его осадить, и всё – оно моментально обретёт признание негативного свойства. Потому именно художественно чувствующей дамочке легче согласиться – пока это всё ещё позволительно приписать просто флирту. Например, оправдав собственную пассивность пусть бы и любопытством, якобы пытясь убедиться, реально ли такое воздействие оскорбительно и как далеко зайдёт. И скоро галерейщик – не поверите! – целовал меня в плечо около шеи. И все мы четверо при этом прекрасно говорили об общей современности или наших частных радостях. Например: о собаке Джорджа, о замечательной коллекции картин в галереях Maрка Глимчера или заказанных из Франции новых кустах Жёлтой розы для господина Джеффри Евгенидиса, а так же о его предках, проживавших когда-то в древней Греции. И пока я очень культурно и целомудренно беседовала с двумя джентльменами, то левая рука Марка Глимчера, обвиваясь сзади вокруг моей талии, слегка поглаживала моё бедро, правая отодвигала с плеча пушистый локон волос, а его губы – в промежутках между репликами – прикасались к моему плечу, откуда он предусмотрительно приспустил бретельку вечернего туалета.
Вероятно, в их клубе было принято нюхнуть чего-нибудь горячительного, иначе непонятно, с какого перепугу они вообще могли додуматься так откровенно веселиться над незнакомой москвичкой, да ещё в присутствии её любовника! – И других членов клуба, между прочим… Потому что вокруг нашего «кружка» находилось совсем не мало свидетелей… обоих полов, молодого и более зрелого возраста. Возможно, чьих-то жён… но не факт…
И что ещё более занимательно, в то время, пока Евгенидис Джеффри и Джордж из Нью Джерси, рассказывая свои истории, а попутно наблюдая за рукой однополчанина, словно сапёра ласкающего мину пониже моей талии… Так вот, пока писатели рассказывали, а «сапёр» оглаживал и легонько целовал плечо легкими касаниями – сама я смотрела на Стивена, который, спокойно подпирая стену на расстоянии, примерно, десяти метров – смотрел – на меня…
И, казалось, время застыло, все были поглощены очень таинственной по сути сценой, потому что как минимум двое или трое не понимали, какую они играют роль… Ну или по крайней мере – мне хотелось так думать… И Стивен в эту компанию не входил. Он-то отлично видел, что происходит. Как обычно, он понимающе мягко улыбался. И на этот раз я не расстроилась. Ни разу. Зачем же…
Но ничего нет на свете вечного, и мадам Гиллиан с роскошной раскрепощённостью – вероятно она тоже нюхнула – подкатила к нашей якобы общей троице, – уж не хочет ли она присоединиться, – мелькнула грязная мыслишка… Но нет, она просто позвала Марка якобы желая его с кем-то познакомить… Ай да и писатели! Вот так вечеринка!
Часть клубчан к тому времени расположились в креслах с сигарами, часть за игорным столом. Дамы обосновались как в курительном салоне, так и в игре… Мне же ни одно из данных развлечений интересным не казалось. Другое дело дразнить Джорджа Ма́ртина! Я так умело раскручивала его на самовосхваление, что толстячок и душка уже доходил до кондиции, чтобы «влюбиться без памяти»… – вот уж с кем совсем не приходилось чувствовать себя уткой!
Но Стивен всё же разрушил нашу идиллическую комедию в стиле «а вот и не догадаешься, что тебя дурят». Он извинился и позвал меня посмотреть библиотеку. Ну и, конечно, овладел мною там же – между столами и полками книг. И мне это замечательно понравилось. Прекрасный клуб, прекрасные традиции. И главное – ничего не надо объяснять, здесь все всё понимали за словами. Иначе сказать: слова, произносимые в этом клубе Филателистов шелестели строго фоном – шумом леса, в котором идёт «незримая», но вполне конкретная жизнь – здесь развлекались за закрытыми шторами: развлекались так, как велит всем нам беспардонная и неувядаемая с возрастом госпожа Похоть. И это замечательно. Разве не прекрасно где-нибудь между портретами великих мужей Америки, изображённых в военных мундирах, при шпагах и в важных позах – оголить сияющую белизною пышную задницу чьей-нибудь жены, например – мэра города? Или жены президента банка, известного во всём мире как наипервейшего среди первых? – Оголить, задрав ей подол на голову, но очень осмотрительно, чтобы не попортить дорогую причёску… Осмотреть широкие масштабы задницы жены великого мужа, ощутить теплоту её трепещущей плоти, провести ладонью поверх участка пониже попы, но выше кружевного края чулок… Продвинуть ладонь туда, где пока ещё тёплые и нежные ляжки плотно прижаты одна к другой… Снова погладить оголённую поверхность – слегка лениво, но по хозяйски легонько хлопнуть по податливой мягкости… наконец, расположить свои полированные но цепко-загребущие лапищи по бокам этого роскошного богатства, и – приступить… – к миссии, молебну, естествоиспытанию или жертвоприношению – делайте свой выбор… И пусть эта дама рассказывает, как она отругала гувернантку несносного внука, или выставила за дверь невоспитанного просителя средств в помощь голодающим детям Африки – пока в её горячее лоно входит по царски щедрый упругий «жезл»… пусть упоминает об удачно сделанной ставке на скачках, о гадании на картах или болезни мужа… и пока она говорит: – жезл входит и выходит, входит и выходит… Разве это не замечательно? Когда всё будет кончено, дама опустит юбку, поправит причёску, пробежав по волосам трепетными пальцами, слегка кокетливо припорошит носик из элегантной пудреницы, и сообщит другу: пойдём, дорогой, ты был великолепен! Впрочем, как всегда.
И вскоре они вернутся в зал, где публика бросит в их сторону самый непринуждённый взгляд – всего на секунду, и вернутся к обсуждению таких важных, эстетически-элегантных тем… Например, про то, что творится на Украине… – Вы слышали? ТерРористы на ВостОке напали на мИрно проеЗжаюСЧие по своИм делам тАнки… они подоЖгли два тАнка просто бутылКАми с керосИном, а еСЧо один закидали граНАтами… Я считаю, что надо помочь украИнскому правительству и проДать им побольше танков, от этого хорошо всем. А главное – мы поможем заСчитить свободу в молодой стране! На этапе её борбы с захваТЧиками… – Иначе, завтра мы будем мирно ужинать, а за окном пролетит русская ракета. – Именно! Вы читали последние новости? Русские заслали в беззащитную страну, где население борется за справедливость, ракету с какой-то рыболовной шлюпки! Это неслыханно! Муж сказал, что теперь нам нужно сдавать в утиль весь военно-морской флот! Будто бы ракеты теперь можно посылать в США прямо из Кремля! Он сказал, что наш военно-морской флот теперь бесполезен – совсем как русские калоши в Африке. Калоши – это их национальная обувь для мокрой погоды. – Представляете уровень угрозы, исходящей из Кремля?
* * *
Лю Лю мирно тянула через трубочку коктейль… Слышать высказывания про Российскую угрозу она уже привыкла. И не реагировала никак. И Стивен её понимал. Они переглянулись и вместе вышли прогуляться на веранду. Пусть дамы перескажут то, что не способны понять. Пусть мужчины согласно покачивают головами: все знают, зачем они здесь. И пока дама рассказывает – мужчины вспоминают, как вздрагивали её большие белые булки, когда их по-хозяйски охаживала мужская ладонь… а между ними входил – если уж не известного рода болт размером с кулак, то как минимум – тоже вполне работоспособный Двигатель Цивилизации… Ну или – карьерного роста, это кому что лучше удаётся. Входил и выходил… Входил и выходил, а она страстно стонала и всё облизывала и подсасывала свой палец. И ещё тихонечко причитала «сладкий» или «Мой»…
В целом, вечеринка прошла замечательно. Лю Лю не сделала ничего осудительного: в споры с местными дамами не вступала, руками салатные листы или креветки не брала, она вообще салат не ела, цветы с местных клумб не обдирала, булавками на подоле или на поясе не светила. – Стивен ей категорически не разрешил надевать юбку, у которой не было на поясе крючка, а вместо него использовалась обычная английская булавка. Булавки эти, вероятно, выпускались строго для россиянок, а в Англии или США у женщин не было такой традиции – всякую оторвавшуюся деталь одежды пристёгивать булавками. Всего один разочек Лю Лю незаметно ускользнула в туалет, чтобы пару раз пукнуть. Но никто этого не приметил, так что всё обошлось как нельзя лучше, выпила она тоже вполне умеренно. На полу, зацепившись туфлёй за ступеньку – не растянулась. С сидящими за соседними столиками мужчинами не заигрывала, с женщинами в туалете откровениями не обменивалась, в горшках с цветами в надежде найти особый камушек – тайно не рыскала. И золочёные рамы ногтем не скоблила. К лакеям – сочувствующим или подмигивающим флюидом – не прилипала. А самое главное, своими «взглядами от Лю Лю» почти ни с кем посторонними не обменивалась. В свои сети не втягивала. А обменялась строго визитными карточками с несколькими клубистами, как это принято в культурных сообществах.
Перед уходом, уже у самой двери на улицу, их окликнул какой-то парень… – не совсем типичного для данного заведения вида. Стивен извинился и отошёл, чтобы переговорить наедине. Лю Лю отметила, что молодой человек выделялся… Вероятно, какой-то работник по обслуживанию заведения. Выходило, что у Стивена имелись какие-то отношения с персоналом? Интересно, о чём они перемолвились? На вопрос, что это за человек и чего хотел, Принц отшутился: – Хотел пригласить нас выпить пива, – однозначно, шуткой он игнорировал вопрос. Но Лю Лю к этому привыкла и в очередной раз не придала значения, во имя сохранения загадочности своего Принца Кинга. В конечном итоге он прав: чем больше женщине мы меньше, тем меньше больше она нам, – как очень верно подметил известный юморист. Лю Лю отлично соглашалась, что ежели бы Стивен больше объяснял, не оставляя слепых пятен таинственности, то вскоре предстал бы простым, как валенок, пусть и самым добрым из всех живущих на земле. И она не вынесла бы его простоты, расценила бы отсутствием загадки. Это просто невозможно допустить, чтобы мужчина оказался распознан. Нельзя. Ни ей, ни ему. Это он хорошо знал. Потому и практиковал подобные шуточки в ответ на ничего не значащие вопросы.
Что она узнала за вечер? Первое: Стивена в клубе очень уважали. И как показалось – побаивались. Второе: похоже, он не ревнив. Третье: у него какая-то связь, как минимум, с одной писательницей, но скорее всего не с одной. Просто других она – либо не заметила, либо они не присутствовали. Четвёртое: в компании он мало пьёт и мало говорит, как, впрочем, и везде. И ещё не сильно приметная деталь: когда он останавливался в каком-то месте, по обыкновению – понаблюдать, то вокруг него очень быстро делалось безлюдно. Даже если в других частях зала продолжало сохраняться определённая теснота, и болтающие исправно кучковались.
Женщина и бандиты
Внутри себя я переживала события вечера, не особенно стремясь обсуждать вслух. Переполненная незнакомых ранее чувств я поудобнее устроилась в пассажирском кресле, для комфортности немного откинув спинку сидения. И настроилась посмаковать детали. В народе так называется мысленное перемалывание произошедшего за вечер. Ах, как он смотрел, ах, как здоровско всё получилось в библиотеке, но каковы товарищи – активисты-филателисты… И каковы нравы – в высшем-то обществе, мать их перемать… Но красиво, даже и не поспоришь! И повсюду так и прёт запахом денег. Настоящего матёрого бабла – не каких-то там жалких крох… порой перепадающих нашему брату-буратине. Откуда же они добывают средства? Печатают, чтобы распределять между собой, не иначе… Видно, есть такой «Материнский клуб», вроде Золотого Горшка, с воткнутой в него верхушкой пирамиды. Оттуда и растут денежные кусты: дочерние предприятия, наподобие общества «филателистов» (кстати, за вечер ни одного раза не слышала упоминания о марках… разве что о валюте, но тоже говорили о фунтах и долларах, про марки – ничего). Стоит за ними, наверняка, какое-то руководство, выдающее разрешение на открытие очередного филиала… Ладно, чёрт с ними… моё дело сторона… А за бабло – завидно до потери пульса. Но надеюсь, что хорошо замаскировалась…И тут вдруг – резко – шины в бетонку! Тормоза – визгом! Автомобиль дёрнулся всем телом! Заюлил, заходил боками, вжался носом в трассу – аки ему врезали под дых… И мгновенная реакция – ноги вперёд, вдавились в то место, где против пассажирского сидения нет тормозной педали: ноги всё равно со всей дури жмут на несуществующий тормоз… Голова – лбом едва не впечаталась в переднее стекло! И сразу – тело пружинно вжалось в спинку сидения, – одновременно, испугавшись, и противодействуя инерции. Дёрнувшись от резкого торможения, авто всё равно продолжал двигаться, колыхаясь…
Из темноты фары высвечивали на дороге женщину, выскочившую непонятно откуда. Как коза, она растопырила ноги в дурацких туфлях на платформе и остолбенело тырилась на нас сквозь лобовое стекло светящимися от ужаса глазами! Тупыми своими зенками! На машину, которая двигалась на неё, – вихляясь и шипя шинами, а от них тут же завоняло резиной! Она даже не убегала с дороги! Загипнотизированно пялилась и стояла как вкопанная! В свете фар она казалась тряпичной дурой. Короткая юбка скособочилась, едва прикрыв задницу, кофточка вытянулась и болталась на ней бесформенной тряпкой, к тому же порванная в нескольких местах, – при том что женщина ещё не попала под машину! Значит где-то её предварительно не слабо потпрепало! Морда измазана помадой и тушью, не разобрать толком, как выглядит. На майке под кофтой кровяные пятна. Волосы в стороны клоками – ей-ей, ворона! И молчит, вперившись гляделками в водителя! Стивен, конечно, сразу как только удалось остановиться – выскочил… Так и сяк вокруг неё бегает, – не похоже на него… пробило значит… Она чего-то невнятно бормочет, но может и внятно, только не похоже… В итоге он зазвал её в машину…
А я не вышла. Если мы её не сбили, чего выходить? Хрен знает, что она тут потеряла на трассе. Кому-то одному всегда лучше оставаться внутри. И я как раз осталась… приклеившись вплотную лбом к стеклу – наблюдала, что происходит. Хотелось, конечно, расслышать, даже окно открыла, но нет… ничего толком не поняла. Вроде её избили, украли, а она сбежала и теперь боится, и хочет, чтобы её оттуда увезли… Но просит по-человечески, без того чтобы падать на колени, трястись от страха, оглядываясь, и умолять. Нет, она просто просит, – без того, чтобы, содрогаясь, биться в конвульсиях страха. Она не рыдала, а канючила и ныла… Ну а я, сразу протрезвев, подумала: а чего она канючит? Стивен уже остановился, ясно, что не бросит – нужно быстро запрыгивать в авто и валить в темпе вальса, чем быстрее – тем лучше, хрен ли тут долго тереть и жаловаться, можно всё объяснить уже в машине… Наконец, она забралась на заднее сидение. Дрожит, спиртным от неё разит на весь салон, будто вместо одеколона облили… Может поджечь хотели? – А где мерзавцы? – спрашиваю. Она машет рукой, – там… Мы уже отъехали, а она машет… Где там? – Мы, как минимум в пяти милях, не меньше… – Ладно, – думаю, – пусть отойдёт, перепуганная, не соображает.
Ну и понятно, ничего толком из неё вытянуть не удалось. Да оно и нафиг надо, – Стивен так или иначе отвёз её в эмердженси, в приёмную местной больницы. Не домой же её? Во-всяком случае, не к нам… Я против. Впрочем, он и не послушал бы… Но, хвала везению, минут через двадцать мы подрулили к госпиталю.
И когда уже сдали эту женщину, то возвращаясь – на стоянке недалеко от входа приметили характерного типа трёх мужичков, с интересом на нас пялившихся. Вроде бы – между прочим, но только «вроде бы»…
– Они же следили за нами, да? – я не знала что и думать. – Непременно, следили. – И поедут за нами? – Ну наверно сейчас увидим. Мы отъехали, мужички проводили нас долгим недобрым взглядом, но следом не поехали. – Значит остались караулить беглянку, – Стивен спокойно рулил в сторону дома, – к сожалению, по номерам вычислить наш адрес не составит им особого труда. Это Америка, детка, здесь всё продаётся. – Как и везде, – и я опять приумолкла. Обсуждать совсем не хотелось. В голову полезли мысли на тему, что ждёт незнакомую дурищу, когда её всё равно вытащат обратно, – думаешь они её заберут из больницы? – Уверен. Но она взрослая, знала… должна была знать, с кем связалась.
* * *
Лю Лю вспомнила юные годы. Травму души. Подмосковье, ночь, трасса, она почти на ходу выскочила из машины и бежит вдоль дороги… злополучное авто преследует не спеша. А когда, наконец, остановилась попутная (добрые люди пожалели её, чтобы подобрать беднягу и подвезти до города) – те, что ехали следом, быстро выскочили с битами в руках… и добрые самаритяне поспешно ретировались, резко ударив по газам для верности. Ничего ужасного ей, молодой дурочке, не сделали, но травма от унижения не заживала очень долго. А может быть уже и не заживёт. Стыдно было в основном за то, что она точно знала, за кого её приняли. Потому что внешне это выглядело только так и никак иначе. Женщина на дороге напомнила ей самою себя – только совсем ещё молодую жалкую дуру.
Под утро
Они постучали под утро. Одновременно в дверь и в окно. Мы моментально проснулись. Стивен поднялся так же спокойно, как всегда. Я вскочила в панике от испуга. Даже представить невозможно, чтобы Стивена избили, или чтобы он стал драться. Это было абсолютно невозможно. Ни в какой роли его нельзя было вообразить в данной ситуации! Однако – совершенно правильно… Герой моего романа сначала исчез из поля зрения, но вполне быстро вернулся. Оказалось, сбегал в гараж и вернулся – с той самой винтовкой, из которой стрелял по уткам. На ходу зарядив, мой герой было встал напротив двери, но быстро передумал и подошёл к окну. Приоткрыл окно, поднёс винтовку к неширокой щели и навёл на стоящего у двери мужичка. Пока я выглядывала из-за его спины, пытаясь быть в курсе событий… Стивен, однако, клюнул упрекающим взглядом, и пришлось отойти от окна вглубь комнаты… Выждав пару минут и не произнеся ни слова, Принц просто выстрелил в воздух. Снаружи раздались крики, ругательства – забегали и засуетились, как минимум, две пары ног. Прогромыхали ещё несколько угроз в сторону нашего окна, после чего хлопнули дверцы машины, взревел мотор и – от нападающих остались лишь картинки в памяти. – Они вернутся, – подытожил Стивен. – И что нам теперь делать? – Не знаю, а сама что думаешь? – А чего тут думать, в полицию надо идти! Я теперь не засну. – Сегодня не вернутся. В полицию не пойдём. У меня лайсенс на ношение оружия. Завтра подготовимся и встретим гостей.– Ты хочешь убить кого-то? – в моём голосе звенело удивление на грани фола. – А ты предпочитаешь, чтобы нас? – Покрыл он мою карту козырем здравомыслия. Мурашки, что называется, забегали у меня по спине. Он собирался хладнокровно расстрелять американских граждан! А мне-то что делать?!! Я русская! Меня запишут в террористки и глазом не моргнут! И, главное – вообще не за что! Попалась Путинская нелегалка, – газеты захлебнутся от восторга! Я не знала, как реагировать.
Измена Стивена
Прислушиваясь и вздрагивая, кое-как Лю Лю дождалась утра. Стивен встал раньше. Залил воды в кофеварку на двоих и ушёл. Вот же таинственный принц… не стал объясняться, не стал дожидаться… даже пока кухонный агрегат нальёт ему кофе… Включил и ушёл. А когда Лю Лю встала, то нашла горячий напиток в кофейнике, очевидно понимая, что Принц-Кинг не позавтракал.Через пару часов, примерно, послышался шум колёс. Он вернулся с длинным коричневым пакетом и выложил на стол два средства обороны – Remington 870, классический американский дробовик, и Compact 9mm Handgun – одно из самых популярных в Соединённых Штатах оружие: фирмы Smith & Wesson, – милый пистолетик, от вида которого у Лю Лю едва не закружилась голова. Во всяком случае, взяв его в руки подержать – образовалось состояние внезапной невесомости, какое бывает в лифте при резком движении вниз… Пониже пулевого отверстия довольно толстенького дула имелась как бы ещё одно закрытое отверстие: большой люк открыт, а маленький закрыт, – усмехнулась голубка неуместной аналогии… – А с каким ружьём мы ходили на охоту? – спросила Лю Лю чтобы как-то опуститься на землю в немыслимой ситуации. – Ты охотилась с Bolt-Action.308 – неплохая винтовка, охотники её очень уважают. – И всё равно не попала, – она отсутствующе смотрела на разложенное на столе богатство и соображала… Вот она, запросто без затей, возьмёт пистолет и разрядит всю обойму в голову ничего дурного не сделавшего ей паренька. Совсем как в арбуз – с двухметрового расстояния. Интересно, что она испытает? Дробовик она не захотела. – Возможно ничего такого не будет, – читая её мысли, произнёс Принц, – однако, подготовиться никогда не помешает. И он с удовольствием начал рассматривать оба «инструмента» для той музыки, которая – очень вероятно – скоро зазвучит: никогда не планируемая, опасная, никому не нужная, и всё из-за незнакомой на трассе женщины! К тому же: та не была ранена, а всего лишь в стрессе и в ссадинах. Но это уже ничего не меняло. Парни такого типа не любят постороннего вмешательства в свои дела. Причём, следовало ожидать, что вернутся они далеко не с пустыми руками.
Одно ясно – если в духе криминальной психологии… Просто взорвать дом или застрелить хозяина через окно не доставит им нужного удовольствия, им обязательно захочется войти внутрь, чтобы посмотреть в лицо оборзевших обидчиков… Или жертв, – это уж как карта ляжет. Но Лю Лю, – без вариантов, – не хотела никаких «карт»! И предложила просто уехать на пару-тройку дней. – Чтобы запалили наше милое гнёздышко? – Казалось, ситуация его забавляет. Или, как минимум, вызывает прилив адреналина. – Но я даже не умею этим пользоваться? – ещё одна попытка со сморщенным жалостливо лобиком сухой горошиной бесполезно звякнула мимо цели…
Принц безмолвно возился то с винтовкой, то с пистолетом, приводя в готовность инструменты для ожидаемой «Встречи на Эльбе»… Или для предстоящего концерта. Он очень стильно выглядел с каждым из орудий самозащиты. Посмотревшись в зеркало, Лю Лю тоже обнаружила вполне себе впечатляющий прикид – что называется, новое лицо автопортрета. И даже попозировала сама себе для поднятия тонуса. – Воистину, если её изловят, то славы русской террористки не избежать! Чем не патриотичный агент 007? – Не хватает только пионерского галстука!
* * *
Следующие три часа Принц учил меня стрелять. Стрелять по мишени оказалось куда интереснее, чем по утке. – Отчасти, потому что мишени ждут, терпеливо и хладнокровно, а не сбегают, хлопая крыльями в унисон с моими ослиными ушами. Стрелять по банкам тоже очень здорово! А самое лучшее впечатление произвело попадание по апельсину! Оранжевому созвездию сочных брызг! Правда с небольшого расстояния. Но человек-то побольше апельсина будет! – Так что дело двигалось совсем не дурно, и вскорости мне уже не страшно было держать пистолет совсем уверенно, а не в виде некоего чёрного холодно-бессердечного, и почему-то постыдного куска жабьей плоти… А чего я стыдилась? Какие-то гадёныши собирались напасть на наше милое гнёздышко, растоптать наше заслуженное долгими годами мучений счастье, и всё это – с никакого хуя? Решительно, я воспылала праведным гневом! Пусть только сунутся, мой Смит энд Вессон покажет им, где раки зимуют! Громом и молнией – в каждую их наглую рожу!
– Сколько их будет? Не меньше трёх? – Думаю, не меньше. Но и не больше! Поскольку такие типы достаточно трусоваты, чтобы совершать реальное нападение. Трое для их цели в самый раз. – И как мы распределим роли? – Я у двери, ты у окна, только потренируемся, чтобы ты не высунулась. Я снаружи проконтролирую, а ты изнутри присмотришь нужную позицию. И запомнишь, идёт? – Идёт.
– Могу предложить мотоциклетный шлем, – и рассмеялся. – Представляю! Надену шлем, солнечные очки, а на шею повешу металлический поднос, видела у тебя в комплекте с ведёрком для шампанского… буду Средневековым Рыцарем, оформленным при помощи подручных средств, по типу «создай рыцаря своими руками»! – По моему отличная идея! – Для этого случая подойдут армейские очки, пуленепробиваемые, у меня в подвале имеются. – Отлично, вернёмся и подготовишь! Может у тебя есть и жилет? И военная форма? – словно девочка-ниндзя я растянула губы от уха до уха, гримасничая показательную улыбку. – Кстати, таки да – у меня есть армейская куртка и брюки. Думаю мы сможем тебя отлично снарядить! Почему бы и нет. И мы отправились домой. Оставалось как следует подкрепиться и, конечно, подготовиться к предстоящему сражению. Мы же нажили приключение на задницу, оставалось вертеться в русле предполагаемого сценария.
* * *
К вечеру, периодически веселясь безмерно, я была наряжена достойно – в духе правильной актрисы, исполняющей главную роль. Брюки армейские защитного пятнистого окраса с неимоверным количеством карманов – закатаны внизу над кроссовками и самодеятельно подвязаны имеющимися для этого на военных штанах хлястиками. Курточка в комплекте – великовата, но зато хороша для динамичных движений, шлем и очки… – для смеху я прикладывала к груди серебряный поднос, – видок производил отличное впечатление! Незабываемое! Немножечко смешное, но только самую чуточку: если не приметить направленный на врага боевой пистолет. А если напротив серебряного подноса – под личным носом – увидеть дуло Compact 9mm Handgun, то смешно, вероятно, и не будет. Кто знает!
Для костюмированного образа, конечно, лучше смотрелся короткоствольный Remington 870 – у него всё же вид более устрашающий – этакая дура с дублирующим якобы вторым стволом, крутая штуковина. Но всё же я предпочла оставить его Стивену. Вместе они смотрелись великолепно! Однако, за ради правды – признаюсь, что поднос я всё же вернула на место: туда, где он хранился вместе с ведёрком для шампанского. Всё же смеяться хорошо в меру.
Но шутки шутками, только примерно в два ночи… колеса подкатили с бархатным шёпотом, никакого визга и шуму. Понятно, что мы не спали. И свет выключили заранее. И ждали совсем не так уж долго…
И вот, рассказываю… Картина. Стивен рядом с дверью, я сбоку от окна – притаилась, ждём… Три минуты. Пять минут, семь – ничего, я начала было думать, что всё обошлось, и чуть было не вздохнула всей грудью, – высвобождая напряжение после всего этого дурацкого кина! И вдруг – выстрел! – В НАШУ сторону… вполне себе глуховатый – совсем не оглушающий… не подумайте… Но… ещё не затих звук… а мои колени – затряслись… что предательский белый флаг на ветру! Я натурально перепугалась так, что и предположить подобного не могла! Сумасшедший звон падающих стёкол совпал с моим необоримым устремлением – юркнуть быстрой ящерицей… – какая к чёрту оборона! – Под кровать!!! И сидеть, вжавшись в пол! А голову обхватить руками! Руками! – Бошку! От страха! Как лягушка! – Какой пистолет? – Он едва не вывалился прямо под ноги! Ещё бы и выстрелил – мне в дрожащую, как студень, массу тела! Такой кошмар! Стыдно – не передать! Стыдобища, – не знаю, как я не намочила военные штанишки… Я не нырнула на пол, чтобы ползком проскользнуть под кровать только потому, что окаменела от страха. Скорее всего испугал не выстрел, а грохот стекла… Ясное дело – в тишине среди напряжения, неожиданно… будто внутри боевика… и главное – очень интересное ощущение: одновременно присутствуешь внутри себя, испытывая страх, но в то же время офигенная какая-то отстранённая внимательность – как бы видишь себя снаружи… Говорят, душа уходит в пятки, а моя – было очень похоже – вылетела, бросив тело… Вылетела, и – тело – не смогло убежать. А она – душа – удивлённо наблюдала, как осыпаются осколки: – медленно, во множестве искрящихся крошек, частично же осколки – некоторые – неправдоподобно застыли в окне, в трещинах, и не падали… Пуля же – просвистела мимо… и вошла в противоположную от окна стену – там висела фотка в рамке… на фотке – вид с горы на озеро и лес… Облака ещё низкие такие – казалось, целуются с водой… Красивая фота – пропала! Стекло из рамки тоже посыпалось, тоже со звоном… Целый бесконечный хрустальный перезвон посреди ночи! А посреди озера на фотографии – дырка… обгоревшая, но совсем не сильно. Но наверно, это мне показалось, потому что – через всю комнату, в темноте – видеть её я бы никак не могла. Но почему-то видела! Я её очень точно видела, и могу нарисовать, где коричневая каёмка обгорелого края была чуточку потолще…
В общем, пока я скукожилась от ужаса, Стивен – обалдеть и не встать! – Открыл входную дверь, и – держа наготове Ремингтон… точно как в кино – не сомневайтесь… Постояв немного в дверях, – примерно так же, как ожидал меня, пока я выходила из такси, когда к нему прилетела… постоял, и двинулся вперёд – медленно – пошёл навстречу в сторону двух темных силуэтов. Где был третий я не видела, может его и не было. Я выглядывала из-за занавески, понимая, что дурацкий шлем мне офигенно мешает. Какие нафиг очки – я уже их стащила, нужно же было рассмотреть, что происходит за окном. И шлем… – подальше в угол.
А там… Стивен подошёл к бандитам, они постояли – минут пять, не больше… Бог знает, о чём они залудили свои разборки! – Ствол в землю, а совсем не в морду говнюкам! Понимаете? И разговор тихий – никакого шума-и-крику! Тихо-тихо… быр-быр, тыр-тыр, чего-то перетёрли. И? …Он вернулся домой. И – Между прочим: возвращаясь – повернулся к ним спиной! Вы такое видели? Я приморозилась к окну, понимая что кина не будет, и не могла поверить своим глазам. Что это было?!! А как обычно: понимай, мама, в силу своего недоумия! Как хочешь! Вы такое видели? Он зашёл домой, вздохнул посвободнее и произнёс: – Я пообещал им неустойку за моральный ущерб.
Ваша Лю Лю остолбенела, отвесив челюсть.
Неустойку… За ущерб… Но, пардон, ущерб-то понёс как раз он сам! Он затратил нервы-деньги-два-ствола, он провёл со мной курсы по прицельной стрельбе из пистолета по апельсину, нарядил меня полной дурой, в конце концов – получил пулю в прекрасную фотографию!
Пулю! Не знаю какого калибра… а каким калибром дрожали мои колени? – кто мне оплатит моральный ущерб за испытанный позор и оглоушивающий всё существо испуг? Где моя доля за моральную травму! Это же как раз совершенно безмерно аморально так меня кинуть! Даже не передать степень этой аморальности! Я уже было, наконец… – под крылом Принца… Принцесса из русской сказки про Золушку Лю Лю, которая поверила Принцу: конечно же – он бросится её спасать… под пули… а Лю Лю будет рыдать над его могилкой, и поклянётся любить вечно… а может даже выроет своими кроличьими лапками около могилки нору и залезет в неё, как крот – чтобы похоронить себя рядом с любимым.
И вот чем это всё кончилось? Голимой взяткой за мою поруганную честь? У меня не было слов. Это был такой жестокий стресс, что я просто потеряла дар речи. Представьте ту чёрную, как тупой башмак полицейского в мой многострадальный живот, печаль потери? Ведь кроме слов, которые всю жизнь сыпятся из меня, что тот горох из рога изобилия – у меня нифига нет! И этот дар я тоже утеряла! Что тот Раджа, у которого нет жены, умеющей превращаться в птичку, но и Золотую Антилопу он тоже упустил! И всё потому, что рыцарь – за нашу общую победу – просто заплатил! Выдал кучку примитивного всё побеждающего бабла!
Ну ладно: наверно, не заплатил пока – якобы… но пообещал занести в их кассу. Не иначе, прямо с утра побежит – поджав хвостик, как вертлявая собачка… Славный пёсик Стивен Кинг понесёт в клювике денюжку… Лучше всего одеть для блезиру ливрею с бабочкой… Я даже не собиралась спрашивать, за какую сумму продали мою веру в человечество… Это была трагедия! Мой Принц не стал за меня драться…
Да и чёрт с ним! Хорошо хотя бы, что я не обмочилась. Представляю, с каким лицом я втихушку застирывала бы его брюки… и где их потом сушить, чтобы он не увидел? Нет уж… лучше пукнуть на весь концертный зал, чем опорочить честь москвички, обоссавшись от страха на виду у пресловутых джентльменов.
Короче, мы парочка ещё та! Чёрт с ним. Ничего не скажу. Пусть не знает, что я про него теперь думаю. Ну и хлыщ! Вот же обманщик! Да пошло оно всё!
– Так что же, всё полностью – обошлось? – для полноты возмущения я так показательно вылупляла глаза, стараясь дать понять о безмерном протесте, чтобы он разглядел всё отчаяние моего положения… – Ты всего лишь договорился, и они послушались!!? – я не знала, как передать русское отношение и даже презрение к такому финалу! – Ну да. Обычное дело. Всегда лучше договориться. Чем будить всю округу, изображая ковбоев из сериала о Золотой лихорадке, – он однозначно не понимал причину моего состояния. – И для этого мы меня нарядили? – Медленно проговаривая каждое слово и продолжая таращить глазищи, вопрошала Лю Лю. – Ну, на самом деле я ожидал, что ты выйдешь на помощь в устрашающем камуфляже, с пистолетом в руках, а я в нужный момент обернусь и – сфоткаю тебя для истории… Правда я забыл пришить пуговицу со шпионской камерой… Это да, раскаиваюсь – недоглядел… – Он улыбался. Понимаете? Улыбался…
Ну что скажешь? Змей меня одурачил, вот и всё! И я ушла к себе в спальню. И заперлась. Но предварительно выкинула в коридор – через порог его курточку, штаны и болтающиеся на резинке вокруг шеи позорные пуленепробиваемые очки… Брюки стянулись заодно с кроссовкой, застрявшей с носком внутри штанины… Застряли? Да и пускай… – пусть сам их оттуда выковыривает! Я закрыла дверь, заперла на собачку… стоя в лифчике, трусах и одном носке. Чортов американец. Я его ненавидела!
У разбитого корыта
Ночью я спала очень плохо. Зябкое забвение и снова осмысление случившегося. И опять мысли повернулись в нехорошую сторону. – Почему он меня не предупредил, что собирается договориться с бандитами? – Зачем он тогда закупил дополнительное оружие, ведь были же два охотничьих ружья? – Что за непонятки? – А вдруг он не тот, за кого себя выдаёт? – Кто я здесь? И какого хрена делаю! И что вообще за бляцкая фигня, однако, происходит?Ловушки, мучители и жертвы… «Да над пропастью – по самому по краю – я коней своих нагайкою стегаю, погоняю»… – песня Высоцкого вспомнилась… русские песни – всегда в помощь. Над многими пропастями ходила моя Лю Лю… по самому по краешку…
Ведь на самом деле я тоже постоянно играла многие роли. Правда, не настолько изошрённо-непонятные, какие – похоже – вскорости сыграет мой загадочный принц. Мои-то были простенькие: раскрутить на откровения, закинуть задушевный крючочек куда-нить пониже печени и вытащить оттуда романтическую беседу – в милом ресторанчике, на берегу какого-нибудь океана, моря, или хотя бы залива, а потом свалить, поблагодарив за красивый вечер. Обычная бабская игра. За исключением одной детали: бабы ищут принца, а я всегда искала всего лишь слушателя. Неважно кого и при каком достатке, важным являлось условие – переносить мои нескончаемые рассказы с выражением, что называется, глубокого сочувствия и понимания. А ещё лучше – способствовать тому, чтобы я изливала душу. А если бы кто-то захотел обворожить меня сам? А не так, чтобы отдалась в знак благодарности, по типу – «она меня за муки полюбила, а я её за состраданье к ним»… Когда ответно – за сострадание – тогда следовало всего лишь много слушать. А если без этого условия? – Тогда нужно было отлично танцевать. Умело двигать попой! В осмысленном ритме, играя положенную роль. Тогда я поймалась бы – обязательно поймалась! А безусловно: пойматься без какой-то причины или цели – мне ещё ни разу не довелось.
А какую роль положено играть принцам? Настоящему принцу? Ну, пусть изображает Казанову, мне нравится Казанова, обходительный, всё-всё понимающий, и конечно, очень умный. Уж Казанова-то знал, что не стоит открыто насмехаться над доверчивой влюблённой дурой! Дуры ещё очень и очень могут пригодиться. Поскольку на дурах вся земля держится. Это дуры рожают, не имея никакой гарантии за будущую поддержку, получат ли её от закутившего с тоски или спьяну мужичка… Дуры терпят всякие выходки, любят несмотря ни на что. Прощают своих оболтусов: больших или малых… Выносят оскорбления, недоверие… Он ей прямо – дулю в морду, а она же дура – не понимает, думает, с ней так любятся…
Эх! Бабская душа потёмки. И сама она в тех потёмках тонет словно муха! Если погрузится вдруг более чем по пояс… Или на крайняк: до солнечного сплетения. А выше уже – всё… Выше – уже другое кино.
Но, однако, и мужички тоже тонут… Либо тонут – особенно русские: на дне стаканов, либо мрут – особенно русские: – молодыми…
Матвейка… Поздравлял меня с праздниками. И особенно-обязательно – с Новым годом. Куда бы запойно-блядствующая маманька ни увезла его, – отдыхать или работать под её крылом… – она была какой-то большой шишкой по культурной части за границей… А Матвейка постоянно транжирил мамашкины денежки, будто бы даже целенаправленно. Частенько с моей помощью. А однажды я обнаружила, что второй год от Матвея нет полуночного поздравления, обычно следующего сразу после боя Курантов. И позвонила его матери, мы были знакомы. И она рассказала, как полтора года назад Матвей умер у неё на руках. Матвею исполнилось немногим более тридцати. С детства страдал сахарным диабетом. Врачи не разрешали парню кутить. Мамашка баловала его, единственного сына и наследника сразу двух родственных ветвей, имеющих кое-что оставить после себя. Еврейские корни… Они умели жить в Советском Союзе… Сама-то я постоянно оговаривала парня, мол – возьмись за ум, учись, получи профессию, мол, «это нужно», «самое важное»… и прочую пургу… А он, может, знал, что умрёт молодым? И зачем ему тогда тратить время на это наше дурацкое «учись»? Он и не учился, мама платила взятки, его продвигали к диплому. И вот Матвейка умер. И тогда стало его как-то неожиданно не хватать. Каждый Новый год, уже много лет.
– А как там эта женщина на трассе, из-за которой начался этот «боевик» в кавычках? – внутри заворочалось так неприятно как будто бы с похмелья, когда вспоминаешь о выпитом… рефлекторные подёргивания в зоне пониже желудка… Похоже, могло и стошнить… – Чего она бормотала, когда везли? – Расспрашивать не хотелось, даже хуже: – хотелось, чтобы она заткнулась и больше не бормотала. – Сострадание? Ну уж нет! Она вызвала резкую неприязнь. Брезгливость и небрежение вкупе с презрительностью. Она… эта женщина… была… – лучше пошла бы она нахрен! Со своими дружками! И Стивена к ним впридачу – тоже туда же… Всё таки, какие же они по-сути гады и сволочи все!
Может мне податься в террористки? Подорву себя где-нибудь поблизости от Белого дома? В Вашингтоне или в Москве? Где лучше? Опять не знаю. Зафигом мне какой-то Белый дом? Я бы лучше пробралась на засекреченное круизное судно…
– Судно? – Больнички… Больничка. Моя Лю Лю школьница младших классов… Брат-школьник средних классов разбил её на такси, которое дал ему покататься мужичок со двора, друживший со всеми мальчишками. Гонял с ними в футбол… Москва, дворы, мальчишки играют в биту, девчонки в классики. Мама зовёт из окна, посреди двора – между панельными домами площадка – там гоняют мяч… На стене, около помойных баков, постоянно греются на солнышке зелёные удивительного цвета мухи. Этот их цвет так запал девочке в душу, что она недоумевала, почему другие не восторгаются мухами с таким цветом тельца и спинки… Глубокий с бензиновыми переливами… этот цвет, говоря нынешним языком – сдвигал ей точку сборки. Лю Лю очень любила наблюдать за мухами на стене. Они казались загадочными инопланетными созданиями, ни в какое сравнение с бабочками. Стрекозы, может, чуточку близко, но Зелёная толстая Муха – Царица в детстве Лю Лю…
А мужичок – друган всех мальчишек двора – насадил полное такси (рабочую свою машину) детишек – ясно дело, и Лю Лю, куда бы без неё… а брата посадил за руль, типа давай – ты же мужик… И не просто куда-нибудь выехали: ближе к лесу, например – нифига! Они – брат за рулём, мужичок рядом поправляет руль – плавно выехали на дорогу с нормальнымдвижением, где обычная жизнь: и пешеходы, и автобусы… И вскорости подросток впилился со всего размаху в столб. Столб набекрень, детишки по больничкам, мужичка под суд. Лю Лю потом всё силилась запомнить, что говорить, когда придут допрашивать: – Спросят, где сидел дядя Костя, что скажешь? – И Лю Лю путалась, что ответить – слева или справа. Нужно было сказать, что дядя Костя сидел слева, чтобы его не посадили. Дети зубрили ответы для милиции старательнее, чем таблицу умножения. Никто не хотел, чтобы дядю Костю посадили. Лю Лю ужасно боялась перепутать, если спросят, где был брат, а где дядя Костя. Тогда её учили произнести фразу «дядя Костя сидел за рулём», и зазубривая фразу, девочка видела в памяти картинку, где дядя Костя с пассажирского сидения тянет руку к рулю, а машина прёт наискосок, пересекая встречную полосу – прямо в фонарный столб. Это было последним, что она помнила, прежде чем оказалась в больничке.
И вот сидит Лю Лю на горшке (в больницах это носит название судно) – около кровати. В палате на десять или больше человек, почти как в классе. А в дверь сначала заглядывает, а потом целиком протискивается мальчишка. И спрашивает, мол, кто тут такая-сякая – её просют в процедурный кабинет… Лю Лю вызывают в кабинет, а она сидит на горшке и окаменела от стыда. Онемела – в натуре, типа – статУя какающей девочки. А он стоит и смотрит. Ему сказали проводить девочку, потому что ей не разрешают ходить одной. И одновременно все в палате смотрят на Лю Лю. А Лю Лю потеряла всякую ориентацию, время остановилось, жизнь кончилась – ничего больше не имело значения. Не знаю, может Лю Лю грохнулась в обморок, не помню, что с ней стало. Но на всю жизнь она получила вечный сон, как она на горшке и не может… ни туда-ни сюда…
Такое дело. Кости мальчишки, наверно, давно истлели, поглощённые наркотическими трипами в компаниях таких же маленьких глупых буратин, а Лю Лю всё продолжает видеть свои до одури опостылевшие сны. Сидит на судне и смотрит…
Так о чём я? О том чтобы податься в террористки? Да. Хорошо бы, например, пробраться на частный корпоративчик, на судно – на круизный лайнер по типу New Titanic, заангажированный богатенькими ублюдками, чтобы на частной вечеринке потешиться массовыми оргиями. А тут я – не ждали? А я прилетела! Как незаметная зелёная мушка… – только с небольшой бомбочкой под крылышком… И? «Под крылом самолёта о чём-то поёт… зелёное море тайги»… Но нет… А вот и нет! Про тайгу я вспоминать не буду. Не дождётесь. Тайга, снег по пояс, и непонятно, как по нему ходят. Ногу-то не вытащить… Ну и пусть… мне пофигу… меня там нет. Нету. Ни там, ни здесь. А где я? Чёрт бы его побрал, этого, мать его, загадочного принца! – Стивен! Кинг! Чёрт… Да и пошли они все…
Буду себя укачивать. Вот, как на кораблике… По пути к Шпицбергену, к русскому городку Баренцбург… на Норвежском острове… Тогда в Москве Лю Лю взяли с собой в команду моржей, и группа товарищей добиралась до острова, чтобы там проплыть рекордную эстафету: сутки в воде без перерыва. А вода там постоянно не выше двух-трёх градусов. Дядька один московский организовал команду, выбивал спонсорские деньги и возил ребят по разным местам – в холодные воды, даже на Байкале побывали – чтобы ставить рекорды, а самому побыть важным Генералом для оловянных солдатиков-моржат. Ну, или моржатиков-солдат – такое ему больше душу грело.
Началась качка, меня мгновенное вырубило в морскую болезнь. В минуту – с пакетом прижатым к груди я уже на верхних нарах – страдаю от качки. Ненавижу страдать! С минуты на минуту начнёт рвать. И припомнила метОду: если чего-то избежать ну нету никакой совсем возможности, но при этом переносить это – нету никакого терпения! То – нужно… – сделать… – что??? – Нужно это…неизбежное… – взять, да и – полюбить! – По-лю-бить! – Когда я об этом подумала, к горлу подступил очередной спазм… пакет мгновенно возле рта… Но нет, хвала везению – пронесло. Полюбить качку? Которая вызывает самые блевотные рефлексы? – КанеШна! А что тут такого особенного? Ну, есть ведь в качке что-то доброе и приятное? Например, когда качают колыбель? Ну да… детки же засыпают и не жалуются? А когда у меня бывает сильный стресс, то я тоже сижу болванчиком и качаюсь из стороны в сторону. Часами. Когда мама неожиданно умерла, то я долго качалась. Очень долго. Я на людях плакать-то не могу. Только качаться…
И сразу – отлично – я припомнила колыбельку, мысленно разместила в неё мою маленькую Лю Лю, и – начала себя укачивать. С помощью морской качки. Это оказалось так замечательно, что когда через час прозвучал гонг на обед, я уже давным-давно наслаждалась качкой, а никак не страдала от неё. Пакет ни разу не пригодился. А половина пассажиров лежали в лёжку – зелёные… что та лягушка – металлическая скульптура в патине около ворот дома Стивена Кинга!
Забыла только, кого я там хотела полюбить? Ну раз забыла, значит не обязательно.
Лю Лю ищет возможность выжить
Полюбить… полюбить… полюбить… – стучало в голове неугомонными ударами. Тупо и бестолково толкалось, будто качели, ударяясь в стену. Только вместо сотрясания от удара, его не было – сиденье «качелей» в голове Лю Лю оказывалось в исходной позиции, и снова летело в стену… и влетало – с одновременным высечением мысли… Ни боли, ни удара, вместо удара – фраза: полюбить. И так снова и снова: качели несут её непосредственно на бетонное сооружение, и «полюбить» вспыхивает как искра. И после вспышки она снова в исходной позиции, некоторое выжидание и – движение в стену…В детстве брат качал Лю Лю на качелях. Тогда они все ещё жили будто бы семья. Маленькой Лю Лю отдавали игрушки, когда она ревела: например, деревянную лошадку – стоило начать на ней качаться, и сестричка бежала, чтобы на лошадку посадили её… Малышку купали в алюминиевом корыте, таскали на руках, сажали где-нибудь в песочнице или в сугробе, пока сами играли в свои мальчишеские игры. Лю Лю тогда не чувствовала себя изгоем, не знала, что не такая как надо, и мама сожалеет, что её родила. Мама боялась греха – и потому появилась Лю Лю. Если бы не побоялась – лежать бы неродившейся девочке в виде кровяного комочка, величиной с птичку или меньше посреди медной урночки в кабинете гинеколога. Пока доктор мыл бы руки, а несостоявшаяся мама приходила в себя от пережитой боли. Вряд ли в те времена абортницам делали обезболивание. Это даже и не сомневайся. Просто, без сантиментов – в кресло, ноги раздвинуть, и – ледяную железяку внутрь… и ковырять, ковырять, подцеплять – за что они там цепляют? Может за ножку, а может за пуповину? А потом вытягивают наружу? Как задушенного верёвкой, а потом утопленного котёнка… – тяни его за верёвочку, он и выплывет. Не знаю, как они там орудуют вслепую… Но мама верила в Бога. И потому родилась Лю Лю. Но оказалась сильно лишней, особенно, когда стал проявляться её характер. Прескверный, надо сказать, характер. Она патологически не могла сделать то, что просили. Например, мама оставила девочку около подъезда… Ничего необычного. Девочке и пяти нет, четыре наверно с хвостиком (или без). Куда денется девочка, если мама забежит домой, потому что забыла авоську для продуктов? Но нет – мама выходит, а девочки и след простыл. – Нету! Ни во дворе, ни за домом, ни в подъезде, ни на дороге даже – нигде нету! Испарилась. А что случилось? А девочке скучно просто стоять, и она решила посмотреть, что там за углом. Там оказался проезд, а дальше дорога. А что через дорогу? А там сквер. А что дальше, за деревьями? Другие дорожки, очень много, а впереди озеро, а в озере утки с очень длинными шеями. Очень белые. И носы-клювы красные, а вокруг чёрненькое. Понятно, что девочка стала, как зачарованная, смотреть на них, плавно скользящих по поверхности воды! А про маму она просто забыла. Да и чего такого важного, чтобы стоять около подъезда? Тут утки – вода, тут много людей – гуляют, дяденьки, тётеньки, а там… просто серая стена, пустая, стой около неё… никакого терпения не хватит.
Но скоро кто-то остановился и стал расспрашивать, как её зовут, где её мама. Девочка так и ответила, мама пошла домой, но скоро вернётся. А как её зовут? Лю Лю. Маму? Маму – Мария. А Папу? Иван. А где они живут? Вон там, – и девочка машет рукой в неопределённом направлении. И скоро Лю Лю уже сидела в отделении милиции, где её как очень отважную девочку окружили такие замечательно внимательные дяди, все в одинаковой форме и очень доброжелательные. Лю Лю с удовольствием рассказывала им всё, что знала про маму и папу. Но адреса она не знала, хотя они очень хотели, чтобы она вспомнила. Лю Лю сидела на стульчике между столами посреди большой комнаты, её окружали ласковые взрослые мужчины, и рассказывая обо всём, что знала, болтая ногами в белых сапожках… сапожки не доставали до пола, и раскачивать ими было замечательно здоровско.
Но вот в комнату вбежала мама, и всё кончилось. Дяденьки сразу переключились на неё, а девочка расстроилась, потому что не всё ещё рассказала и могла бы продолжать, хотела продолжать – пусть бы мама разрешила ей тут ещё посидеть. Было бы даже лучше, чем рассматривать уток. Здесь она купалась, грелась как воробушек во внимании таких красивых и таких добрых дяденек… можно сказать – лучший день в жизни запомнился навсегда.
И подобные истории случались постоянно. Мама искала Лю Лю словно заведённая. А когда дочка подросла – так же постоянно не знала, где она. Уже не искала. И всё время думала, жива ли дочка и где пропадает. Даже про сон подросшей Лю Лю рассказывала. Во сне: идёт мама вдоль берега моря, а на самом деле в жизни мама на море ни разу не была, и видит, что впереди – по песку вытаскивают утопленницу: тянут из воды за косу… А у Лю Лю как раз была коса… Подошла, а сердце так и оборвалось – в утопленнице она узнала свою дочь. Пока дочурка в это время отдыхала где-то в Сочи… Она всегда куда-то устремлялась, а мама ждала весточки. Ну и умерла не старая. Не из-за отсутствующей весточки, конечно, а просто износила сердце. Оно и отказало.
* * *
Лю Лю приоткрыла глаза – она в больнице. Отдельная палата. Никого. Оглядела себя. Лежит в ситцевом халате, в больницах всегда так… трубка к вене, мешок с прозрачной жидкостью, трубка к носу, через ноздрю, вокруг медицинское оборудование. Светло. Кровать приподнята в изголовье, спала полулёжа. На тумбочке пусто. Не так, чтобы что-то болело, но общее состояние нехорошее, и будто бы какое-то странное… и вид – опять – одновременно: изнутри и будто со стороны, из угла палаты. Похоже на изменённое состояние сознания. Примерно так же случилось во время выстрела, когда «душа вылетела к потолку».
Вдруг дверь открылась, в палату зашли двое в медицинских голубых халатах, и начали отключать Лю Лю от трубок. Для носа подали салфетку. Потом усадили на постели, натянули на ноги больничные носки, поверх вторую пару и третью, ноги получились как бы в трикотажных сапожках, только без подошвы. Но на носках, снизу, там специально плотной краской набит орнамент, чтобы не скользить по полу, – внутри больницы пациенты все в таких ходят, вместо тапок… Надели носки, накинули в два слоя белое больничное покрывало, вместо одеял такие выдают, обернули – вроде куколки запеленали и медленно повели из палаты.
Никто ничего не говорил. Лю Лю слушалась и тоже молчала, не задавая необязательных вопросов. Эти двое завели её в лифт, все вместе спустились в холл больницы и вышли, – никто их не задержал и ни разу ни о чём не спросили. Нянечки шли мимо, не обращая внимания на пациентку в покрывале, медсёстры занимались своими делами, одна болтала по телефону, другая за стойкой что-то писала – самая рядовая атмосфера обычного рабочего дня в больнице. Необычным показалось, пожалуй, только одно: её в носках и без одежды вывели из больничного корпуса и усадили в легковой автомобиль, в частный, на середину заднего сиденья, и двое сели по бокам. И никто не обратил внимание, что носки немного промокли, пока она шла до машины. Не сильно, но всё же ощутимо.
Далее куда-то ехали, поворачивали, снова прямо, по трассе, через лес – в целом, довольно долго. Но может потому так показалось, что Лю Лю засыпала, и когда проснулась, то всё ещё были в дороге. А сколько проспала – не знала. Не разговаривали. Но когда довезли и провели в какой-то незнакомый дом, стоящий в лесу в стороне от дороги, то предложили сесть в хорошее кресло, подали воды, а скоро принесли йогурт. Лю Лю спросила: – Вы кто? – Тебе лучше не знать, – один из них неприятно на неё посмотрел, и Лю Лю подумала, что её похитили. – Что вы со мной будете делать? – Тебе лучше не знать, – и опять тот же уже заметно гадкий взгляд. Радужки без зрачков как безличные пуговки, на границе с белками мутноватые, не чёткие, лицо нехорошее, рыхлое и будто нездоровое. Неприятный тип, чего и говорить, но приходилось быть отстранённой, ни на чём не циклиться. Не хотелось оказаться в роли избиваемой, нарываясь самолично. У Лю Лю имелся опыт самосохранения в экстремальных условиях.
Она закрыла глаза. Пусть делают, что хотят, а она хочет спать. И Лю Лю заснула, сидя в кресле с йогуртом в руках. Даже не притронулась, коробочка с йогуртом так и зависла в руке, рискуя вывалиться из ослабевших пальцев. А пластиковая ложечка соскользнула и упала.
– Заснула, – произнесли тем же голосом, гадким. – Так чего, будем приступать? – Подождём Самого. – Пора бы ему уже приехать. – Мастер. Имеет право и задержаться. – Может перенесём пока? На кушетку или куда её? – Да, давай. И вдвоём – один подхватил под мышками, другой за ноги – перетащили в соседнее помещение. – Носки надо снять, промокли, – сказал тот, что держал за щиколотки, – может разденем заодно? – Не надо, пусть сам. Из коридора послышались движения, одновременно кто-то топал ботинками, поднимаясь из подвала, а кто-то отпирал ключом входную дверь.
– Ну как у вас тут дела? – голос Стивена доходил издалека, сквозь пелену сознания. Но может это всего лишь голос, похожий на Стивена? В пелене могут создаваться иллюзии и фантазии. В больнице Стивена не было. Но наверно, всё же его… – Всё в порядке, в соответствии с заданием. Доставлена в лучшем виде. Уже уложили на кушетку, – наверно, про Лю Лю… – Ладно, пойдём посмотрим, – и шаги приблизились. Казалось, они стоят, возвышаясь над ней и наблюдают, как она дышит. Она дышала ровно. Но сознание опять, в который уже раз, как бы вышло наружу, и она увидела сцену внутренним взором, но откуда-то извне. Стивен стоял с тремя мужчинами, двое – в голубых халатах – привезли её сюда, третий в рабочей рубашке, похоже, водитель. Что они намерены делать, она не знала, и это беспокоило. Однако, душечка предпочла выглядеть глубоко спящей и не вмешиваться в ситуацию, не распознав, что происходит. И дополнительно её останавливало убеждение, что никто не собирается что-либо с ней обсуждать, или спрашивать согласия, в противном случае ей ещё в больнице сообщили бы, куда везут. Это было унизительно, но не смертельно. И зародившаяся к этому моменту обида быстро перекинулась на Стивена.
Это он всё задумал. Изначально. Он её поймал на крючок, дуру пропащую. И она ничего не может поделать. Ни сказать, ни закричать, ни шевельнуться. А только безмолвно и мучительно наблюдать, страдая от предчувствия чего-то совсем уж немыслимого.
У её возлюбленного оказалось второе лицо. Или дно. И там, на этом дне, происходило что-то ей неведомое, от чего застыла в закоченевшем безмолвии её душа. Обречённая, она ждала своей участи. Стивен представлялся палачом. Причём настолько родным, что она добровольно примет смерть. Откуда-то она догадывалась, что Стивен просто выполняет долг. Как обычно – избирает путь без шума и драки. Может отдал её вместо выкупа? За женщину на трассе? Он забрал их женщину, и в счёт покрытия ущерба – они затребовали его. И вот её уже передают из рук в руки… Данность, которую невозможно отменить. А то, что Лю Лю ни разу не согласна на такую сделку – не имеет значения. У неё просто нет шанса на что-либо повлиять. Вот организм и экономит ресурсы, не возражает попусту, чтобы втихую выследить, что происходит. Возможно, решение бороться ещё придёт, только позже. Пока поползновений к борьбе точно не возникло. Она не чувствовала возмущения, а только обиду, которую предпочла не показать.
Наверное, вырежут органы. Кому-то из богатеньких филателистов понадобилась печень или лёгкие… Клубная жизнь, клубные гости – блюдо к столу изысканно-благородных джентльменов. – Кто желает почку? – Кому роговицу глаза? Нет? А что насчёт сердца? Наверняка, сердца идут особенно хорошо… Изношенные вдребезги можно заменить на влюбённые и наивные. От Лю Лю скорее всего подойдёт какой-нибудь женской особи – наследнице нефтяных месторождений, или владелице пары небоскрёбов? Была там на вечеринке одна пожилая леди, очень ласково её осмотрела, и побеседовала в такой трепетно-материнской манере… Лю Лю её даже по-своему полюбила. Хотя… Сказать по совести, а кого она сама-дура не полюбила? – Практически всех! – Констатировала она непонятно каким образом. И не думая, вроде бы, однако – категорично. Иным телом что ли? – Откуда-то снаружи, не из думательного аппарата.
* * *
– Пусть спит, чем больше она спит, тем лучше всё пройдёт – произнёс некто голосом Стивена. И Лю Лю согласилась. Спать это самое наилучшее в её положении. – А нам чего делать? – Гадкий снова прогундосил, скверно хрюкая носом, будто втягивал комок собственных соплей, чтобы не сморкаться. – Присматривайте, пока не проснулась. Вот ампула, через четыре часа, если раньше не проснётся, введёте в вену, чтобы спала. Справитесь? – Атож! Будет исполнено, – и снова хрюк носом. – А комнату уже приготовили? – Почти, скоро будет готова, тогда мы перенесём сами? Да? – Да, сами отнесёте, там за дверью – возьмёте носилки. – Конечно. – Не забудьте… Внизу в машине я привёз канцелярские принадлежности – несколько пачек бумаги, папки, скрепки и прочее – нужно всё занести в мой кабинет, положить на столе. Принтер работает, проверяли? – Наверно, работает, а чего с ним сделается. Недавно работал, но конечно, проверим. – Мне нужно, чтобы всё было готово. И для звукозаписи в том числе. И ключи от кабинета передать мне лично. – Слушаюсь, сэр, – по военному чётко гавкнул Гадкий. Двое других либо ушли, либо молчали. – А медицинские препараты в машине, их тоже в кабинет, положить на столе, или в смотровую отнести? –прошамкал напарник Гадкого. – Да, отнести, в шкафчик, и ключи тоже мне. Дружно затопали три пары ног, и – почти неслышно – удалилась пара в кожаной обуви. Темнота, наконец добралась до Лю Лю и расползлась внутри вязкой тишиной.
Стыд
Когда Лю Лю пришла в себя после очередного сна… А надо сказать, что засыпала она регулярно – будто по команде, стоило начаться какому-то действию, в котором она не могла участвовать. А участвовать она не могла уже очень давно. С момента, когда непонятным образом оказалась в больнице. – Кто отвёз, из-за чего, когда? – Ничего этого Лю Лю вспомнить не могла. Она постоянно пребывала либо в заторможенном состоянии, без возможности привычно двигаться, либо и вовсе была связана, завёрнутая в покрывало или откровенно привязана к постели. А теперь ещё добавился сильный страх пошевелиться или что-нибудь сказать. К тому же её преследовали мысли о том, что её украли с целью извлечь органы для продажи. Вроде мафиозные подельники Стивена из общества Филателистов заказали её, чтобы подготовить для кого-то из своих – вероятно, для прямой пересадки органов. Или, может, ещё чего-то выжидали в связи с возникшими техническими трудностями.Лю Лю содержали для неведомой цели, ничего не объясняя, но попутно не отказывали себе в удовольствии поглумиться, – потому что в их мире чего ещё и делать, кроме развлечений? А развлекаться богатенькие подонки умеют, это даже не вопрос. Почему подонки? А кто же они ещё, если в Клубе выглядели порядочными, даже и великодушными добрячками, всего и делов – богатенькими, так что Лю Лю им немало позавидовала и по-своему боготворила… Но вот им представилась возможность безнаказанно выкрасть женщину, которую точно не будут искать, ведь она одинокая иностранка – понятно, не сообщившая никому ни адреса, куда отправилась к любовнику, ни даже города. Не будет же нормальная женщина оповещать своих подружек или родственничков, если задумала навязаться к одинокому мужчине, ничего о нём не зная, всего лишь один раз переспав с ним два года назад, за которые они практически не общались? Нет таких дур. Всегда женщины маскируются во имя приличий. К тому же Лю Лю успела не раз прочирикать о том, что никто не знает, где она находится, потому что – роман её есть тайна велика, и о существовании её Принца никому не известно. Принца или теперь уже Кинга, – так филателисты быстро переиначили… и правильно сделали, потому что Принц к этому времени уже превратился в полновластного Кинга, хотя сама Лю Лю не сразу это поняла. Он уже царствовал над нею. А она марионеткой дрыгалась под воздействием его чарующей… – или, чего уж там – гипнотизирующей – физиономии!
Кинг оказался предателем. Это я вам точно говорю! – Сама – без Лю Лю! Предал меня, и неизвестно почему. Денег ему что ли не хватало? Или чёртовы иллюминаты-масоны-говнюки-кастраты его заставили… Если и так – всё равно скотина! Мог бы мне сказать, я бы согласилась. Ну, хотя… кто знает, может одну почку и отдала бы, а всё вообще – включая роговицы глаз, сердце, матку – может и не отдала бы… Крови бы – пару-тройку литров – наверняка нацедила… Но им же, наверно, всё нужно… группу крови в больнице вызнали, и все дела…
Так вот, когда Лю Лю проснулась… Руки оказались привязанными к кровати. И ноги тоже. Дёрнулась, бесполезно. Комната, никого рядом. Тумбочка, над кроватью дурацкая картинка в раме. Идиоты, наверно, гребут деньги лопатой, а картину навесили – говнище, только и цены, что рама дорогая. Осмотрелась, но ничего личного в комнате не обнаружила. Хотя… – Цветочки на подоконнике в горшке: так себе – зелёная кучка где-то затерявшейся жизни. Так попасть, – Лю Лю не находила слов, чтобы наказать себя, адекватно тому, что натворила. И при этом, вот же чудеса… – не было у неё такой уверенности, что со Стивеном теперь всё – кончено навеки! Не было такого чувства! Унижение, обида, злость на предателя, но – полностью плюс на минус – всё равно не поменялся. Невероятно! – Хотелось ущипнуть себя, потому что в жизни такого не бывает!
* * *
Спустя примерно полчаса, пришли двое в халатах, архангелы, мать их, и начали готовить, вероятно, к очередному издевательству. Они уже давно приспособились: вытащат из постели и ну давай издеваться, насмехаться или и того хуже – причинять сумасшедшее унижение… Лишь бы радоваться от моих мучений. – Готовься, сейчас будем одеваться, – отвязали, сняли ночную рубашку и напялили платье: выше колен, аляпистое с зелёными листиками, дурацкими ромашками, якобы детское… скотины… я выглядела в этом, – ещё и с ярко-красными горошками! – как малолетняя блядь из сиротского дома. Им нравилось… гости же постоянно приезжали. Частенько с женщинами… Специально заблаговременно не кормят, чтобы потом начать кормить перед зрителями.
И как кормить? Недавно привязали к ножке кровати, поставили миску посреди комнаты, а сами, конечно, уселись смотреть шоу… И один толкает миску ногой… мол, давай девочка – ползи к мисочке, тут тебе покушать положили… Я вообще далеко не девочка, сам вид в этом клоунском наряде уже вызывает смех, а тут ещё такой театр – должна изображать собачку и вилять попкой…
Не исполнять приказаний? Чтобы увечий нанесли? Или ради чего? Унижение – это полезно для ослабления гордыни. Поэтому унижаться не грех. А отказаться – по какой причине? Не могу отказаться… Но что происходит во время унижения – врагу не пожелаю! Легче с жизнью расстаться, чем пройти через унижение и не возражать. Внутри всё вопит, бьётся – истерика такая, что не зря они связывают! Руки на себя наложить? – Легко! Но нечем. Всё убирают. И дополнительно привязывают. Знают, сукины дети, что делать… И вот так – привязали, и подают кусок… хороший такой кусок – заливного телячьего языка, на поварской большущей вилке, а я варёный язык с самого детства обожаю, мама варила. Но подают нарочно – так, чтобы не могла дотянуться. И вот – тянусь со всей дури, языка-то хочется, не всё же одной жидкой кашей давиться? А они аж смехом заходятся, ну и суки же… бабы звенят хохотом, две поганые погремушки… Но только зря гадин повеселила, верёвки в запястья впились – едва ли не шрамами набухли, покраснели… но так и не дотянулась. Мне же ещё и ртом положено было брать… Они за окно кусок выбросили. Свежий, такой сочный кусок… Натурально: уважаемый высокородный джентльмен встал, – не поленился, – подошёл, показательно приоткрыл створку окна и выбросил… может там собака съела, поди знай… Плакала… когда они ушли. С тех пор больше ни одного слова им никому не сказала. Не хочу. Обидели. И очень сильно. Стыдно тоже до умопомрачения. За то, что есть хотела. Плевать, что унизительно.
А до этого случая была тоже оргия… Женщин привезли, три штуки. Вот у тех женщин стыда не было как будто бы вообще. Совсем. Это поражало. Одного гостя сосали вдвоём, стоя на четвереньках, пока другой их в задницы ковырял – обоих одновременно двумя руками… Потом третий присоединился, одну задницу у второго себе забрал, ну и тот тоже – тогда уже не пальцем – пристроился… А я у них в роли свидетеля, посаженная голышом в деревянном кресле с высокой спинкой – по типу, вроде Судия на троне, колпачёк атласный на голову натянули для пущей убедительности… И по очереди на меня зыркают. Например, один – сам дрочит, перед тем как задвинуть в напарницу, пока она к нему задом стоит в ожидании, но смотрит не на свою блядину, а на меня… Сцена омерзительная, но – одновременно глаз не оторвать. И стыдно – за всех и всё, и за себя втрое против прочего. Потом три «благородные дамы» развалились на спины в один ряд и – как в синхронном плавании – раздвинули пошире бёдра… и тешатся – мол, вроде выбирай себе вагину, какая тебе лучше приглянется. И, конечно, герой сразу нашёлся и – всё рассматривал – разве что без театрального бинокля на палочке: – тщательно трогал каждую, раздвигая пальцами, потом выбрал одну, а другие отправились остальным предлагаться. И пока он трудился над избранницей, и белая задница его, высвобожденная из брюк, зависших у колен, ритмично поднималась вверх-вниз, то одна из команды оставшаяся невостребованной – подошла вплотную и, ни мало не смущаясь – загнала ему в задний проход два пальца. И, лыбясь гадко в маскарадной манере, начала сосредоточенно массировать анус пальцами вперёд-назад в унисон с его движениями. Такого понятия как стыд, они, наверно никогда не встречали. И потому смотрели на меня с издёвкой, чисто на диковинную зверушку. Пока сама я едва не падала в обморок. И постоянно казалось, что они этим показательным парадом хотят мне что-то то ли доказать, то ли сказать, то ли оспорить… в общем было впечатление, будто весь концерт для меня. Хвала Аллаху, меня не трогали. Одну так уложили, чтобы сзади обрабатывать в два смычка, а спереди свободные две красавицы – старались отобрать у неё изо рта пристроенный сотоварищем член, мол, на тебя одну трёх многовато, дай уже нам хотя бы один, хотя бы в рот… Но потом одна переманила таки – составила достойную конкуренцию: подставила другое отверстие, и мужичок тогда свой жезл из состязающихся в стараниях ртов всё же вынул, да и в конкурирующее отверстие залудил. Ну а голубки нисколько не обиделись, а начали себя сами обслуживать – при помощи резинового изделия. Нормально обошлись. Иногда кто-то рот всё же высвобождал, и – тыча в меня пальцем, восклицал: смотрите, как ей стыдно! – И хохотали. Разумеется те, у кого сосущий орган был свободен. Другие продолжали, как ни в чём не бывало. Я заливалась краской, жаром и потом, головокружение грозило уложить в нокаут, а в животе и пониже происходило такое, что об этом лучше не писать. В довершение всего, в общую кучу втиснулись оба архангела в халатах, сначала в роли зрителей. Но не долго. Поскольку юркие дамочки быстро их самозащиту в виде парочки тесных брючат постягивали и уложили охранников вверх животами – вроде двух шпал – на общий матрас между подушек… Понятно – чтобы мне удобнее было рассматривать с возвышения. Ну и – на поле «бородинского сражения» обе шпалы быстро сомлели в объятиях дорогой помады, которую щедро раздаривали их головкам смелые русалки. После чего охранники полизали русалкам обе розочки и поставили обеих раком. Так мои охранники причастились общества благородных Филателисток. И стали зыркать в мою сторону. На моё счастье, в этом бардаке появился-таки Стивен и забрал оттуда. Донёс до постели, где я как по команде мгновенно заснула. Если он чего и делал, то ничего мне о том неизвестно. Но, проснувшись, я оказалась сухая. Похоже, чтобы избавить от последствий эксперимента, меня всё-таки относили под душ.
А на одной из подобных пирушек, – они тогда шампанским и вином заправлялись, одетые парадно… Правда в масках. И покуривали, стоя парочками и беседуя, точно, как у Филателистов – нечто наподобие прелюдии к вечеринке… а женщина – в таком же платье – похожая на писательницу, с которой у Стивена, вероятно, кое-что было… и вот в один момент, вообще без какой-либо шумихи, повода или хотя бы чего-нибудь… – откуда-то выхватила пистолет и неожиданно резко – выстрелила! Я даже увидела дырку в стволе. Хотя и не слишком так чтобы полностью… Она бабахнула слегка наискосок от меня! И только я успела сообразить о том, что чудом уцелела, потому что она промахнулась, как тут – справа – рухнуло тело какого-то дядьки! Словно мешок. Какое-то время до того он кривлялся, пародируя женщину, и она эффективно устранила раздражитель. Просто, без суеты или глупых выяснений. Архангелы в халатах быстро прибежали и выволокли тело. Оно ещё – тупым валенком – зацепилось за стул, и тот боком брякнулся на пол. Тащили волоком, но – ни пятнышка! Бежевый костюм на трупе совсем не испачкался. Ни единого загрязнения не получил, кроме красного «цветочка» на груди, как если бы дамочка подарила джентльмену красную гвоздичку в петлицу. Не знаю куда запрятали тело, может в подвал… или – куда его с глаз долой, – я не видела.
И продолжили… как ни в чём не бывало. Поднимали тосты и изысканно трындели о политике, погоде, стоимости акций на бирже… причём полегонечку – сначала снимали бабочки или ремни, один отложил в сторонку сверкающие запонки от манжет… а сами знай себе беседуют – цивилизация, однако – высшее общество, не усомнишься! А вскорости уже оратор толкует за американскую субмарину и русскую пропаганду, а сам – хотя в смокинге и рубашке с бабочкой, но уже без брюк и даже без трусов, правда в лаковых туфлях с носками… а в ногах у него сидит на корточках и в босоножках от Коко Шанель дама Высшего Света и полегоньку присасывается к пока ещё висячему синевато-коричневатому дружку, а свободной рукой шарит у себя между ног. Узкая строгая юбка сдвинута вверх на талию, а рука просунута в шёлковые полупрозрачные трусики. И рядом с его блестящими, как рояль, туфлями – скучает её бокал шампанского, разумеется, со следами красной помады.
А вокруг – парочки, все невозмутимо беседуют на темы общества и морали, политики и культуры, не забывая упоминать об утренней цене за нефть – а баррелях, конечно, или падение индекса Доу Джонса.
Сама я обязана была просто стоять среди них в роли подставки для шампанского, или передвигаться по залу с подносом, который постоянно подменяли на свежий с наполненными бокалами. Мне разрешалось стоять в стрингах – такие трусишки, тонкие, врезаются в задницу, – в обычной жизни я такие не ношу, предпочитая традиционные. И выступать без лифчика я тоже отказалась, возражая молча, но супер-упёрто. Выдали вполне красивый. Если хотели, чтобы я держала поднос, а не собственные грудные железы – пришлось уступить.
* * *
Опять очнулась. Меня приковывали к стене. Огляделась, окон не было, – подвал. Пол выложен плиткой, но не холодный. С подогревом. Архангел в халате надевал на запястья наручники, прикованные цепями к кольцам в стене. – Не такие и тяжёлые, подумать только – подделка, – отметила я про себя, точно такие показывают в фильмах. И в который уже раз почувствовала себя внутри кино. Ну что ж – по какой-то причине: я важная птица, потому теперь будут держать в наручниках. И мучают, вероятно, чего-то добиваясь. Чего именно, я по-прежнему не знала.
– Проснулась? Молодец! Будешь теперь сидеть здесь. Пока не подберём тебе другого подходящего местечка. Завтра приедут гости, будем веселиться. Надеюсь тебе понравится, – он однозначно издевался. Я промолчала. Странно – болтливая не просто сильно, но прямо сказать не в меру – я уже давно привычно и без труда молчала. Все диалоги, или вернее – монологи происходили внутри, но не так, как обычно, а как-то отстранённо – не отдельными предложениями, но как будто сразу панорамным охватом: названием картины. А следом, увиденное панорамно – как будто дополнительно проговаривалось, дробясь на предложения. Без понятия, зачем это и для кого. Но проговаривала, разумеется, мысленно. Например, мужчина сказал что-то издевательским голосом, и оно ответилось, откликом внутри – как бы без слов: Не дождёшься. А потом прояснила: Не запугивай. Я боюсь не тебя, а другого, который приезжал чужой. Который бил. От него мурашки по телу. А от тебя только гнусные гадости. – Не холодно тебе, вон маечка задралась, весь живот наружу заголила. Ты уже не детка, наверно стыдно с голым животом перед мужиками? И без трусиков. Не привыкла, наверно, без трусов-то? И снова название панорамы: Не привыкла. А следом: Что ж ты, скотина, снял трусы-то? Нюхаешь их что ли? И майку мерзкую где-то нашли, гады вы все… Но я потерплю. Мне ещё силы нужны… А он снова: – Не идёт тебя спасать твой Гулливер? Ему приказали, он и выполняет, как собачка. Велят тебя бить, так и будет бить, как миленький! А на другое даже не надейся, – как будто обрадованно тянет свою линию Гадкий. В ответ: Дрянь. А вдогонку: Убивать будете, сразу придёт. – Но ты сильно не бойся, убивать тебя пока не будут, для другого подготавливают. А ты сиди пока тут, я поесть принесу, – и ушёл, проверив, хорошо ли закреплены наручники.
Вернулся с какой-то мазнёй-кашей и стал с ложки совать мне в рот: сам суёт, а сам будто радуется, что не могу подтереть вокруг рта, руки-то за спиной, да так и сижу, как свинья, вся в каше. Чувствую кашу на коже, и на подбородке нависло, стекает. Противно, но приходится смиряться. И ем, пока он ложку в рот заносит – нарочно, чтобы измазать, и чтобы в горло попадать ложкой, вдруг вырвет… Стыдно, а терплю. Это ему очень нравилось. Оставалось только свободную руку в штаны запустить… У них тут это дело в порядке вещей.
Так, сама ела и вспоминала одну из сцен, одну среди прочих из этого нескончаемого сюрреалистического кино.
Собрались человек пятнадцать гостей, расселись по стульям, как в театре – в два ряда. Для меня посреди «зрительного зала» огородили небольшую площадку вроде арены-загончика для скота. И всю площадку залили жидкой грязью.
Как-то давно довелось посмотреть фильм, где была сцена с подобным: заполненный жидким месивом ринг, и внутри, по типу борьбы без правил – позорно дрались две женщины. Таскали друг дружку за волосы, били в грудь и валяли в грязи. Тела их блестели, особенно гладкие и скользкие в жидкой глине. Они рвали друг на дружке купальники и бились якобы со спортивным азартом, на самом деле ради потехи зрителей. Вид полуголых, блестящих в коричневой жиже, в свете софитов дерущихся баб вызывал в болельщиках прилив, вероятно, мужских сил. Измазюканные обильно бабские телеса, наверно, пробуждали их древний инстинкт – атрофированную в современности природную функцию возбуждаться от вида женского тела. Атавизм, что называется. Современному мужчине, проживающему в мегаполисах, теперь приходится повсюду сталкиваться с таким количеством обнажённых женских тел, что никакая психика не выдержит, если не установить искусственный запрет на стояк.
Инстинкт самосохранения в современном обществе уже давно спорит с инстинктом размножения, и, похоже, побеждает. Если учитывать рождаемость в зоне «европейских свобод», по сравнению с «дикими племенами» не покорившихся тем «свободам», а также ежегодные цифры по продажам Виагры… Тогда следовало бы смело констатировать, что в современных городах уже давно вовсе не любовь является недостижимой роскошью, а просто элементарный мужской стояк. Озабоченность семейных пар теперь вертится не столько вокруг «любит-не любит», сколько вокруг «встанет-не встанет», и уже полным-полно тех, кто забил на надежду и попросту пьют таблетки…
Государству, во имя сохранения здоровой потенции современного мужчины, давно следовало бы ввести запрет на оголение в общественных местах личных женских тайн. Но нельзя же – будут нарушены права феминисток. Если завтра войдёт в моду, например, тату женской вагины (а оно обязательно войдёт) – крупным планом во всю спину – (это же личная спина, и владельцы точно имеют же право изобразить на ней всё что захотят?). – Ведь личное тело всё ещё якобы «не реклама» и «не пропаганда»? Но, возможно, это как раз получится – экономия на таблетках, если поможет возбудиться личному сексуальному партнёру, потому что на порнографию возбуждаться всё ещё не запрещено. А так же и гомосексуалы смогут – есть шанс – оплодотворить какую-нибудь самочку, если татуировка будет изображать мужской тыл. Можно умело татуировать порнографические картинки в тех местах, которые особенно удобно обозревать во время случки.
И теперь в цивилизованном обществе женское тело, чтобы на него вставал, надо как-то особенно оформить – либо избить хорошенько чтобы оно вопило и визжало всё в синяках… или хотя бы вымазать в грязи, – ведь это ослабит запрет на возбуждение, которое цивилизованный гражданин вынужденно заносит себе в реестр необходимости. При виде стандартного голого тела, во имя самосохранения, мужичок теперь не имеет права возбуждаться, поскольку полуголые бабы, по крайней мере летом, теперь повсюду: насиловать их запрещено, стояк прятать трудно, обнаруживать – позорно, терпеть затруднительно. И куда крестьянину податься? В итоге мужички – автопилотом сами того не ведая, выставляют на собственной подкорке запрет на возбуждение при виде почти оголённых посреди улиц и пляжей, и конечно по барам, бабских сисек и писек. Или при виде пухлой задницы, с чемодан размером, и при этом в шортиках типа «угадай, это я в ночных трусишках или теперь такая мода»… По факту, уже сегодня права мужичков на естественный – богом выданный стояк – задвинуты на задворки цивилизации, а вместо этого в промышленных масштабах им впаривают суррогаты, только разрушающие их мужскую психику. Женщины же – эмансипировались настолько, что приходится гадать, в каких пижамных труселях шествует толстушка, – елозить по такой наивняшке-вкусняшке взглядом, отмечая складку под задницей, или высматривая в щель между штаниной и ляжкой: видна ли, если наклонить голову, поросль вокруг её письки, выбрита она или нет… хочется же заглянуть – ну и можно… если ненароком наклониться – обязательно будет видна складочка между ногой и интимным местом. А там уж до заветной щелочки рукой подать – можно и домыслить… А как насчёт подрагивающих окорочков между сиськами и плечом? У толстушек. На них бы тоже лучше надеть дополнительные лифчики-чашечки, или хотя бы майкой их прикрыть, больно уж они напоминают о сладких складочках под трусами. И всё это богатство – предназначенное, чтобы его мять, что ту подушку, и тискать, тискать, и снова тискать – открыто для всех… Смотри, записывай на подкорку. Воображай, как вложить ей член между складками и кончить прямо за минуту… Но увы – если бы наивный мужичонка всё это не представлял, когда видит её в метро… Тогда бы, может быть – его болтик – всё ещё реагировал бы нужным образом в постели … А так – в транспорте приходится запрещать, чтобы шалунишка ненароком не встал, что та свечка – на глазах той же самой бабы, она-то лишь презрительно ухмыльнётся, да и пойдёт себе, волнуясь чисто каравелла всеми своими женскими достоинствами, а мужичку не только позор, но ещё и до дому – со стояком… или… как там бедолаги справляются, не знаю… Только после таких ежедневных само-экзекуций – остаётся надеяться строго на Виагру… ну или иногда – тех же красоток из метро вспоминать. А таблетки теперь наше всё! А куда деваться!? – Дома своя разденется, а у него же запрет на уровне подкорки, он-то сам про то и нюхом не знает… только чувствует – нету стояка, скучно…
Вот они и скребут по сусекам, где им покажут бабу – то избитую, в синяках и соплях, то в дерьме, которое имитируется жидкой глиной… Тогда она уже не так сильно привычная для глаза и снова возбуждает. Мужик ведь возбуждается от вида, а оголённые дуры против своих же интересов плодят импотентов, воображая что «проявляют свободу выбора». Дуры они дуры и есть…
В том ролике, где две женщины дрались без правил, ползая по уши в грязи, болельщикам разрешалось подбадривать своих фавориток. И, конечно, при таком раскладе – отовсюду выкрики создавали нужную зрителям атмосферу из восклицаний вроде таких: «отсоси у неё, дай ей в рыло, ишь как жопу оттопырила – ой не могу, так и засадил бы, иди ко мне малышка, я тебе дам в рот, если помоешься, беру обеих разом!» – Такие подбадривания…
– Примерно это готовят и мне, – так и подумала, когда увидела загончик залитый грязью. Но на самом деле меня запустили без купальника, но зато – с живой свиньёй напару. Зрителям следовало взять черпачки, специально расположенные на металлическом столике на колёсах. Обычно такие используются для медицинских приборов во время операций. Удобные черпачки – с длинными ручками, чтобы самим не запачкаться… И бочка с грязью. Конечно, всё подготовили к сеансу развлечения. Из ковшиков, по размеру и форме напоминающих церковные чашечки для святой воды после причастия, жертву потехи – меня, значит – следовало обливать по возможности щедрее… И точно так же – невинного напарника-хряка, – это был свинья мужского рода, по задумке режиссёра имитирующий жениха… В общем, нас обильнозалили коричневым и скользким месивом, после чего мне велели, передвигаясь на карачках, всё время толкать свина, якобы собственного жениха, уговаривая его «жениться поскорее». Такой сценарий. А попутно гости бросали «свинкам» подкрепление – вроде свадебного ужина. Свин быстро подбегал и выхватывал подарки из слякоти, а я пробовала поймать рукой, но отлупили прутом и запретили использовать руки. Тогда я придумала хитрый манёвр: опускала рот в грязь и имитировала поиск брошенной «с барского плеча подачки», сама при этом сначала едва не падая в обморок от стыдобищи, но вскорости сообразила, что нахожусь всего лишь на сцене… Актриса. Мне следовало выдержать всё, что происходило, чтобы закалиться на случай, если меня всё же оставят в живых.
Закаливание для будущей жизни – всегда числилось среди моих обязательств, во имя дрессировки – против космического одиночества. С самой юности я знала, что родилась лишняя, не такая, какую хотели бы, меня не любят, а потому – всегда будут использовать в роли мишени или спортивной груши, а значит необходимо закаляться впрок. А сами несчастья – всегда рассматривать с точки зрения трамплина, с которого следует Взлететь – через тернии к звёздам. Я упорно верила в будущую победу, чего бы ни происходило. А со мной – постоянно происходило! Как будто я представляла для жизни интересный экземпляр, забавно реагирующий на разные воздействия.
Ну да, я реагировала… Постепенно начала хитрить. Например, я заметила, что если не испытываю совсем уж запредельного стыда, то мучителям делается со мной скучно. А значит они теряли излишнюю активность и быстро оставляли меня в покое. Тогда я научилась имитировать: изображать то, что давало мне привилегии. И начала играть роли. И оказалось, что это хорошо. Давало возможность чуточку управлять их похотью. Если изобразить стыд ещё сильнее, чем в реальности, то «клиент» (дрочащий на меня во время оргий) кончал много быстрее.
Мне даже подумалось, что если бы у меня не было такого сильного стеснения и стыдливости, то ещё неизвестно – украли бы меня тогда с целью потешиться, или нет. Хотя, возможно, этим качеством я как раз продлевала жизнь, ведь они давно могли бы меня просто убить, а так – предпочитают эксклюзивное развлечение. А значит, чтобы выжить – мне следовало стать им нужной. Вероятно, заслужить доверие? Ведь меня всё ещё не избивали до уродства? И до сих пор обращение поддерживалось крайне гадким, но при этом не опасным для здоровья. С меня не сдирали заживо кожу, не отрубали конечности, как я давно опасалась. Не зажарили на костре. И не скормили собакам. В данной коптильне на медленном огне я почему-то представляла для них ценность – ради особого удовольствия пытать. Возможно, чтобы я потеряла веру в людей? А вера, несмотря ни на что, оказалась неубиваемой. Думаю – она даже более возродилась – чем была до пленения! Нечто вроде мистики! Что-то немыслимое! Что бы ни случалось, я всё равно верила, что выйду туда, куда надо. Одно мешало – я не могла опознать, куда мне надо! И для чего.
Сцены пыток постепенно приобретали иной оттенок. За довольно продолжительное время меня не изнасиловали. Но однажды пришлось-таки оказаться в реально серьёзном положении. Такие вещи я начинала просто чуять, как зверь. Несмотря на то, что – по-видимому – всё ещё, кем-то «там наверху» не было выдано разрешение насиловать пленницу. Но тем не менее, я всё же представляла в этом плане некоторый интерес для гостей. Чувствовала это кожей. К своему удивлению. Команда «фас» могла прозвучать в любой момент. Кто стоял за всем этим – всё это продолжало оставаться за кадром. Часто я подозревала Стивена. Но порой он вёл себя не так, чтобы походить на хозяина, и тогда надежда, что это он сам всё придумал – таяла. Но может это была и не надежда, а напротив страх? То надежда, то страх – они менялись местами день ото дня…
В целом, я настраивалась, чтобы даже если привязана, то всё же как-то защититься самой, – ведь нет никакой гарантии, что «фас» ещё не объявлено? Если бы меня уже списали «с корабля»? – Тогда на мои крики о помощи – только набежит больше участников, чтобы насладиться моим наконец-таки окончательным падением!
Поэтому, когда во время одной из оргий… ко мне начал – вроде бы странновато – ластиться тот самый, из клуба Филателистов… нашёптывая «помнишь, как ты хотела, чтобы я тебя трахнул?» – Разумеется, ничего подобного я никогда и в мыслях не имела, а позволила лишь чуточку себя полапать, из интереса: как поведут себя «филателисты», если им не показать «жало», а всего лишь поиграться… Так вот, когда «запах палёного» подвалил совсем уже близко… внутри у меня началось паническое брожение… боролись сразу две силы: одна – парализующий страх, желание застыть, притаившись. И другая – жестокая активизация процесса выдумывания способа самозащиты. Внутри образовался некий сканер, зверски заскрипевший на пределе мощностей… И это сопровождалось тем, что я задрожала всем телом… мелко, но всё же заметно. Он мог расценить это усилением возбуждения от его слов. Так и произошло, он отреагировал усилением собственного возбуждения. Такое положение могло прервать только внешнее вмешательство кого-либо со стороны. Представитель элитного общества явно не забыл податливую москвичку, разрешившую когда-то себя пощупать… И теперь эта москвичка предстала пленницей для потех и одновременно в зоне досягаемости. Он уверенно продвигался к цели… Вот же подлец! А ещё артистическая личность – галерейщик! Но сама я, хотя и была временно отпущена с привязи, чтобы ходить между гостями с подносом, но всё же не знала правил… И боялась не просто сильно, а очень сильно. Несмотря на многие похождения в молодости и жуткие истории, где приходилось сталкиваться с самыми низкими подонками общества, бандюками или сектантами. Но всё же – ни один чужак не проникал в моё лоно без разрешения. Пытались, не раз, но безуспешно. На краю дозволенного я всю жизнь лавировала как на канате… Получала синяки и ссадины, а так же шрамы: на лихой башке равно, как и на сердце.
Среди богемы: диссидентов и авангардистов, кормившихся с рук так называемых правозащитников, а так же в среде прочих субкультур и ночных улиц – серьёзная угроза жизни нависала надо мной как минимум три раза… И вот случилась она – роковая минута! Я не знала как защититься. Обычно помогала умная голова, умеющая изобрести нужную фразу, и произнести её очень тихо – в самый ответственный момент. Насильник тогда реагировал по закону жанра: огрызался, но уходил. Но в данном плену я сделалась немая! Вот в чём дело! Как отогнать насильника, молча? Если он играет роль Ромео, на самом деле желая просто поживиться?
И тогда я собралась вся целиком – в единый точечный удар… Неприятель сделал, наконец, свой крутой заход – с целью проникнуть сзади… и уже словил первый кайф из-за моей незащищённости от его хищного клюва, а так же – конечно, благодаря излучаемому жертвой страху… – в совокупности с каким-то отчаянным мальчишеским чувством, будто вот он сейчас просто сворует то, что ему не принадлежит, и никто ему помешать не успеет! Но… На пике совокупности этих его чувств… – я обернулась к нему с таким расчётом, чтобы предстать в эту минуту откровенной падалью, дрянью, шлюхой самого низкого пошиба! И при этом – старухой! Он отскочил, как ошпаренный! На только что блудливом лице отразилось состояние ужаса! Какая перемена! – он успел отпрыгнуть, чтобы не испачкаться об такую гадину и дрянь – не замараться, не позволить сей гнусной твари заполучить своего чистенького маменькиного любимчика! Я натурально обалдела! Сработало! Без единого шума! Словно от высоковольтного напряжения его отбросило назад. Очумело вращая глазёнками и шатаясь – несостоявшийся насильник двинул прочь. Похоже, есть даже и у подонков что-то чистое? Я ликовала!
Однако, быстро опомнилась и вернулась в положенную роль… Но позже – ночью долго переживала, пытаясь осмыслить, чего это такое я сделала, и главное – запомнить как!
Сын и брат в Москве
Третий день барабанил по стёклам осенний дождь. Настроение, под стать погоде – намекало… Митя ждал в гости брата матери, тот иногда его навещал, когда приезжал в Москву. В этом году они уже встречались дважды.Внешне очень похожие – дядька и маманька – однако, будто бы постоянно спорили, меряясь разными отношениями к жизни. И отзывались друг о друге с критикой – не всегда внятной, но всё же… Мать сама шила личные наряды и всю молодость одевалась так, что на неё глазели из мимо проезжающих авто – дядькой это осуждалось: молчаливо, но чувствительно. Потому что сам он руководствовался скупым, без излишеств, правилом: пока не износил майку или шорты до третьих дыр – они являлись для него правильной одеждой. О стиле в одежде он, похоже, никогда не слыхал. Но другие её особенности, однозначно, выводили маманькиного брата из себя. Например, дядька постоянно выговаривал за дурное своеволие сестрицы: та высказывалась чрезмерно чётко и обидно для окружающих. Из-за этого приходилось её терпеть, постоянно напрягаясь. Она отличалась категоричной самоуверенностью, совершенно не подобающей женщине в присутствии здоровых мужиков. Не было у неё ни капли пиетета перед мужским началом. Баба по сути – вела себя, как генеральша. Конечно, иногда она бывала права, но только иногда. Когда дело касалось того, чего ни дядька ни Митя сделать сами не могли – например, легко остановить проезжающую машину, чтобы попросить помощи в деле заглохшего посреди дороги мотора их старенького автомобильца… Или чтобы выспросить информацию о интересующем их объекте, потому что без информации они просто не знали, чего делать и куда двигать телом… Или без очереди купить что-то, дабы не тратить пол-дня. Найти вариант покупки авиа билета по сниженной цене. Записаться в очередь на получение бенефитов. Оформить медицинскую страховку или оказаться в числе приглашённых на какое-то мероприятие, сами не имея на то шанса. Даже заполнение анкеты с целью выиграть Гринкарту брат доверил сестрице, не желая рисковать. Так и сказал: ты заполни, тебе лучше везёт. Понимал, что для некоторых целей вернее подрядить сестру, которая всяко разрулит лучше. И она и вправду рулила, договаривалась, добывала информацию, выиграла Гринкарту (право постоянного проживания в США) – и для себя, и для братца. А так же без лоера оформила документы на сына – то есть, выполняла – иногда – некоторые… ну чего уж там – мелочи жизни… Одно злило, зачем она об этом поминала: не давала забыть! Почему не могла заткнуться, не могла дать им – обоим (в этом Митя был солидарен с дядькой) – хоть чуточку уважения за то, что они: «всё же мужики»! И это – по крайней мере – звучит гордо! Но нет, мамашка и сестра в одном лице – постоянно вела себя так, что им обоим хотелось её наказать. Указать на её зашкаливающее чувство превосходства, будто бы она «одна только всё знает» – «самая умная в белом пальто»… Её комариный руль – нюхом – всегда устремлялся в их микроскопические, но очень болезненные прорехи! Мелкие несовершенства… Или в тайные грешки, и кусал… и снова кусал.
В целом: дядька с племянником дружили против мамашки. Но при этом она занимала вообще очень не малое место в их мыслях. Особый раздел касался её творчества. Маманя шила никому не понятные картины и писала никому не нужные рассказы. Иными словами – мама у Мити была слегонца ебанашка, но с повышенным Чувством Превосходства над остальными «муравьишками», – так она довольно противно частенько называла всех уменьшительными именами. Она занималась самопознанием и постоянно всем и вся ставила диагнозы неосознаваемых ими болячек. Причём – в такой манере, что это больше смахивало на либо присасывающихся мёртвой хваткой к горлу пиявок, либо – на клизмы из кипятка. Митя отлично понимал дядьку, потому что материнские «клизмы» достаточно испытал на своей шкуре. Временами Митя и дядя Борис вместе квасили. Дядьку звали Борис, – по-американски с ударением на первом слоге. Он отличался наличием седой бороды. А маманька всю молодость нянчилась с косой почти до колен. Принадлежали оба к прошлому поколению, и – родственно с матерью – Борис тоже был достаточно отмороженным. Иногда Митя находил схожесть Бориса с бобром: волосы цвета ежа – подстрижены коротким бобриком, и – постоянно чего-то жевал… Попеременно – то жевал без всякой меры, наращивая живот, то равно без меры – голодал. Однажды Митя видел его, когда тот голодал уже сорок дней, причём первые пять всухую, без воды… Зрелище не для слабонервных! Дядька к тому времени уже разговаривал строго шёпотом, видать, экономил силы. И называл это Праноедением. А когда они втроём поехали на пляж, то Митя – грешным делом – глянул на лежавшего с закрытыми глазами родственника, да и забеспокоился, шепча матери подозрения… Щёки у дяди Бориса запали, щетина торчком, нос загорбатился и заострился в небо, нижняя челюсть расслабленно отвисла, открыв рот… кадык: что тот штык из-под пожелтевшей кожи! В целом, как есть покойник! И глазные яблоки – под веками, в коричневых чашках глазниц – словно обтянутые кожаной плёнкой варёные желтки… Митя с матерью понимающе переглянулись, и мать растолкала братца, чтобы убедиться, не помер ли тот часом, разморившись на солнышке… Но нет, дядька не помер, а уже вечером начал есть. После сорокадневного голодания – как ни в чём не бывало, – минуя стадию постепенного возвращения в жизнь. В первый же вечер мать у него едва не отняла кусок жареной рыбы… Но тот не отдал, а сообщил, что всё пучком – не стоит волноваться. И через пару дней уже разговаривал нормально, и начал набирать вес. И скоро они с Митей уже напару выпивали винишко из пятилитрового короба… Такой вот мамашкин братан… Весь год ходил в шортах и резиновых шлёпанцах, разве только в особо морозную зиму натягивал брючата и боты. Только в Москве. А когда жил в США, то ни ботинок, ни брюк не носил. Бомжевать любил. В промежутках между рейсами. Трудился он дальнобойщиком. Получил в США права, разрешающие водить траки с гигантскими прицепами, и перегонял фуры по городам Америки и Канады. Отдельные выходные или отгулы проводил, заруливая к кому-нибудь в гости или бомжуя по городам и весям.
Когда Митя навещал мать в Нью-Йорке, то они вместе ездили погостить к Борису в палаточный городок свободных граждан Америки, иными словами – людишек, вкушающих единственную свободу-достояние Соединённых Штатов – свободу от средств к существованию. Кто, если американец и ежели вдруг не желает отчислять Дяде СЭму – могут сосуществовать в штатах строго в виде бомжей. Для иных на этой земле свободы от пашни на дядю Сэма попросту не предусмотрено. Плата за крышу над головой повышена таким образом, чтобы вынудить человека добывать оплату круглый год. В общем, гостили они среди бомжей в живописном местечке на реке. Отлично провели время. Делали шашлыки, плавали на каяке…
Борис собирался заехать, посидеть-выпить, и забрать для матери кое-какие вещи, поскольку протусовавшись в Москве несколько месяцев, собирался возвращаться в штаты работать.
Звонок в дверь прервал мысли о дядьке. – А вот и я! – лёгок на помине – нарисовался на пороге жизнерадостный гость. В красной майке якобы Дед Мороз с позвякивающим стеклянной тарой пластиковым мешком и притаившимися в нём главными подарками души русской. – Добрался? Как там на улице, не сильно тебя промочило? – Да что со мной будет, чай не сахарный – не растаял! – и засуетился, стягивая мокрые шлёпки и намереваясь проходить босиком мокрыми ногами. – Да вот, возьми тапки! – Митя достал домашнюю обувь, но дядя отказался. Упрямый, ему удобнее было высушить ноги об ковёр, но Митя не стал спорить, а пригласил гостя на кухню. Волосы мокрые: привычно – коротким бобриком, бороду подстриг, лицо красное, глаза голубые, майка тоже мокрая, и тоже красная. Майку Борис согласился поменять.
И они расположились за столом, разложив принесённые закуски. В развёрнутой бумаге нарезанный сыр; колбаса; стеклянная банка мелких солёных огурчиков; банка шпрот. Митя рыбу не ест, но дядя, по ходу, позабыл. В отдельном пакете готовые котлеты из кулинарии. И хлеб, конечно, куда в России без хлеба. Митя выставил рюмки и пару бокалов для сока. Сок из Белоруссии, вполне не плохой, и, конечно, бутылка Столичной. Привычно хлопнули по одной. Закусили, расслабляясь и переваривая первый приход. По обычаю налили по второй… – Так когда летишь? – спросил Митя, попутно сооружая бутер с колбасой и сыром поверх неё, втиснув ломтик огурца в серединку. – Через неделю, ты приготовил, чего хотел? – и Борис засопел, тщательно орудуя челюстями. – Да, уже завернул, передашь в этом же пакете, она там сама посмотрит что к чему. Скажешь, что это всё, больше ничего не нашёл. – Ладно, будет сделано в лучшем виде. Чего она, не могла ниток в Нью-Йорке купить? – Говорит, что таких там нету, да и покупать не хочет… Но в пакете не только нитки, ещё всякая фигня… хранилось здесь в общей коробке… Как она там с картинами, не продала пока ничего? – Да где она продаст? Только шьёт и по стенам развешивает, уже хранить скоро негде будет. Она же хочет тысячи, а кто купит за такие деньги? – Это да. Но моё дело маленькое, передать, что просила. А там – пусть сама… Она, прикинь, уверена, что её музейные картины сверх-ценной стоимости будут продаваться после её кончины где-нибудь на аукционах Кристи или Сотбис. Нам, мол, этого не понять. – Куда уж нам! Когда она чего-то другое говорила? Но сама довольна, шьёт и ладно. А нас не касается. – Ну не скажи, она вообще-то собирается у тебя взаймы денег попросить, хочет арендовать галерею. На стокмаркете всё своё просрала, что зарабатывала, теперь хочет просрать последнее… Но может как раз всё получится, кто знает… Картины у неё хорошие. Только никому не нужны. Нет бы – делала, как все. Наляпают на три копейки, и продают влёт. У неё рисунки хорошие, зачем-то взялась шить, а это никому не нужно. – Сам-то полететь не хочешь? – Борис продолжал орудовать челюстями. – Нет, мне не на что. И работать недавно устроился, сейчас не могу. Может летом… Прикинь, она мне один раз вопросик задала… – Только один? – Если бы, – говорит, – тебе предоставился выбор, чтобы твою музыку признали, но с условием, чтобы ты ради этого умер? – Согласился бы стать настоящим музыкантом, но посмертно? Или нет? – Ну и что ты ответил? – А сам как думаешь? – Митя вытаращил глаза. – А чего на такой вопрос ответишь, – пожал плечами Борис. – Так ты музыку не пишешь, картин не вышиваешь, тебе и отвечать не приходится, – усмехнулся цинично племянник. – Так может и ей давно пора завязать! Тогда жила бы себе, мороки не знала. – То-то и оно! Сказать по правде, я уже сто раз ей говорил – лучше бы личную жизнь устроила, нашла бы себе мужа, начала, наконец, жить по человечески, но куда там… Мужики ей типа не нужны, а чего надо – позор один… Увязла в форуме, а они там – как в мышеловке… Дядька промолчал, и Митя продолжил. – Ты её рассказы читал? – Да уж… – Борис подцепил вилкой очередную котлету, достал из банки огурчик, и поднял рюмку. – За Людку, что ли? Шоб ей, наконец, повезло! – Давай! Дружно выпили. Митя закусил, отрезал себе ещё кусок хлеба, прикрыл колбасой и продолжил: – Она ведь много пишет, прикинь? На полном серьёзе. Ты что-нибудь читал? – Да начал, было, один рассказ… – Борис, прикрывая глаза от удовольствия, обсасывал палец и, сосредоточенно расчленяя котлету зубами, на время приумолк… – Я когда дочитал до места, где она матерится… знаешь, как сапожник… она же, ты ведь в курсе? – пишет так, будто ругаются грузчики… или бабы на вокзале… – Точно! Я тоже один рассказец прочитал, до сих пор не знаю, чего это было… Не то чтобы согласиться читать ещё, мне бы позабыть то, что уже прочёл… Не для слабонервных такое чтиво. – Вот и я говорю… – продолжил Борис, – я дальше читать не стал… – Представь, у неё форум, а там почитателей не так уж и мало. Я как-то заходил. Тусуют. Она их уму-разуму учит. И рассказы там выставляет. Считает себя писательницей. И очень довольна. А однажды… блять… не могу поверить! – Чего? – Да она моей девчонке такое написала, что у меня волосы дыбом! Вообще, не предупредила, не посоветовалась, у меня чуть крышу не сорвало! Написала, что у неё не в порядке с головой – типа, по ней психушка плачет, а со мной у неё якобы дружба на фоне моей полной несостоятельности, якобы как только я встану на ноги – моментально её брошу! Прикинь, мы с девчонкой обговариваем, где будем вместе жить, а мать за моей спиной – в точности передаёт то, что наше и никому знать не предназначалось! Ну и между нами такой разгорелся скандал… – сначала девчонка закатила чумовую истерику, типа, караул – тушите свет, а потом с маманькой – едва на всю жизнь не рассорился. Просто чудом обошлось! – А с девчонкой-то помирился? – Ну да, помирились. Мы и без того ссорились почти как по расписанию, два раза в неделю – минимально. Да ты наверно слышал. Вот уж она-то умеет довести до бешенства! Но теперь даже немного лучше стало. Однажды знаешь какая мелькнула мыслишка? Не нарочно ли она такое отколола? Подружка стала заметно меньше доёбываться. Блять, иногда меня и самого бомбит, какого хуя я с ней – весь извёлся… Борис потёр переносицу, повёл глаза к потолку и промямлил: – Мне однажды тоже… – досталось… – такое письмецо накатала по мейлу, шо я едва на стуле удержался. Вот, сказать по честному – я её рассказы читать не хочу, потому что побаиваюсь, а вдруг она там вот так же – выскажет, а мне потом чего делать? Нет уж… Пусть другие читают… – Вот и у меня такое чувство. Она не только сама разденется посреди площади, но и меня заодно оголит так, что не будешь знать, куда спрятаться. И главное – стиль у неё пиздец дерьмовый. Ни разу не литературный. Матерится, словечки использует, будто всю жизнь в подворотне жила. Или даже хуже – сама в подворотнях крыс разводила. – Ну это ты тоже литературным языком заговорил! Яблочко от яблоньки не далеко падает! – и они рассмеялись, по родственному понимая друг дружку. Отсмеявшись, Митя потянулся, чтобы разлить по рюмкам. – За нас! И за маманчу, чтоб сбылась её мечта! Или сколько их у неё – чтобы сбылись! – Да! Вот это верно! Вот за что я тебя люблю! Отличный тост! Может когда-то будем гордиться, мол, сестричку напечатали и денег отвалили… В сети сейчас ненормальных полно. У них там свой шурум-бурум, а у нас свой… Ты наших родственников знаешь? У Светки внучка родилась, твоя троюродная сестра вышла замуж за англичанина и родила дочку. – Мне всё равно, я их и не помню никого, – и Митя, вдруг, ни с того, ни с сего поник, катая пальцем по столу крошку хлеба… – На днях звонил ей, хотел уточнить про нитки, да что-то не ответила. Как-то неприятно. – Чего? Не ответила и ладно. Мне сто раз не отвечала, звони, пиши… Я прилечу – ответит! Как миленькая! А потом догоню, и ещё разок ответит! А чего уточнить-то? – Борис раздухарился, готовый юродствовать в привычной манере… – Да так… не важно. – Меня встречать не нужно, сам доберусь, багажа почти нет, так что никаких проблем… – Борис, а чего ты тут не хочешь остаться? – скучая, племянник жевал огурец. – Тут, понимаешь, у меня образ жизни как будто в болоте. Засасывает социум! То к одному приедешь – там синячат, то к другому – тоже самое… Как замкнутый круг, не могу вырваться. Пока всех навестил, то уже и по второму кругу пора… и так месяц за месяцем. Я уже забыл, когда на природе был. Постоянно то ем, то пью. Хотел по Волге спуститься на каяке до юга, маршрут по карте проработал, но – даже каяк купить негде! По всей Москве не нашёл, где купить каяк. Резиновые лодки есть, а каяки не продают. Хотел на Алтай поехать – давно хочу, не вышло. Там, говорят, собираются люди в коммуну… типа на свободных землях, дом там можно купить за копейки. Приезжают с разных городов, поселяются рядом – с общими интересами… люди: медитация там… созерцание природы… праноедение… В общем, надоела мне такая жизнь, хотел к природе поближе – подальше от социума. – А… Точно. Маманька про тебя рассказывала: хочет, мол, уехать, но не может работу бросить… – Вот! Да! – Ну и чего не полетел? – Так некогда! Пока родственников навещал, уже и похолодало, а тут и возвращаться пора. Когда было лететь-то? – За более чем полгода время не выбрал? Ну, в Америке куда-нибудь отправишься. – Там работать надо, тоже некогда. – А я бы хотел на Гранд Каньон посмотреть. Мы на Ниагарский водопад с матерью ездили… и даже в Калифорнию, в Йосемити – национальный парк такой – ездили на машине… Круто! – Напрокат что ли брали машину? – Ну да. Прямо в аэропорту взяли, неделю куролесили, но до Гранд Каньона так и не доехали, слишком далеко от Сан Франциско. А в Йосемити поднимались в гору, начали с долины, где жара, но постепенно забирались в горы всё выше и выше, а там уже сначала просто снег, а потом вообще сугробы, и метель началась, еле спустились – дорогу в темноте вообще не видно, только фары малый участок до поворота освещали, а позади – чёрная дыра вдогонку, страшно аж жуть. Если бы встречная машина пошла, не знаю, как разъехались бы. – Значит, понравилось? – Ну да. Правда, когда маленький был, вот тогда было круче! Постоянно с ней попадали в какие-то приключения! Такие, что теперь только вспоминать остаётся. Куролесили за милую душу. – Узнаю сестричку! – А ты помнишь, как мы встретили её после Кубы? – Да разве забудешь! Такая радостная, вся светилась, как будто другая вернулась. – А я всё вспоминаю, как мы с ней зажигали то в Италии, то в Греции, когда я мелкий был. Всё смешалось, теперь и не помню, где что… в Праге ездили в церковь – всю из черепов построенную. Представляешь – внутри все стены выложены человеческими костями? И горы черепов пирамидками в нише под стеклом… Теперь-то такого уже не будет. Она тогда чудила… Мужики нас по ресторанам таскали, а она их динамила. И меня просила помогать. Мне лет 10–12 было, велела мороженое есть, а самому подглядывать, и когда мужичок целоваться полезет, – стучи, говорит, в окно… они в красном спортивном авто наподобие Феррари зажигали. Классная такая тачка… Мужичок потом разрешил за рулем посидеть. Ну и… я стучал, конечно. Мама-а-а-а, хочу пи-пии-и! Жених сразу шупальцы откидывал, ребёнок же – при мне ничего такого нельзя. А однажды один перец даже дал подержать настоящий пистолет. Когда я совсем мелким был. Наверно, оказался полицейским под прикрытием. Или бандит. Тоже за границей, на Аль Пачино был похожий… я её потом будил, чтобы на свидание пошла, но она после винища уснула, и не добудился. – Мне об этом не рассказывай. Она мне всё же сестра. А вот мы… да – ездили в Атлантик-сити, там у неё знакомая компания гуляла, ну и нас позвали, вернее её позвали, – резко по звонку мы сорвались, наверно в восемь вечера, если не позже – она меня прихватила. Ну там да, там я увидел как живут американцы. Лучше и не вспоминать. Нам это всё не доступно. – Думаешь, ей доступно? Ей всё даётся нахаляву. А то ты не знаешь. – Точно! Зришь прямо в корень! Тютелька в питютельку! Ладно, давай о чём-нибудь другом погутарим… Как ты тут в Москве, в штаты не хочешь? – Да не знаю, не решил ещё. Может перееду, но не сейчас. Позже. А сам-то как? – Ну как я? Работаю, живу в дороге. Сплю в гостиницах. Иногда в траке, иногда у знакомых, не не надолго. Думаю, бросать работать. Хочу пожить для себя. – А что делать будешь? – Ну что? Всё никак не решу, надо где-то дом купить, а я не могу решить, где именно – в штатах или в России. Думаю ещё полгодика потружусь, а потом уже – отдыхать…
И внезапно они замолчали, каждый погрузившись в свои мысли. Один молодой, другой с седой бородой – оба не нашедшие смысла жизни, но усердно желающие найти что-то большее, чем имеют. И почему-то сравнивая свои жизни с жизнью неугомонной своей матушки или сестрицы. Далась она им зачем-то, будто от неё как-то зависело, найдёт каждый из них в конечном итоге счастье, или нет. Как будто каждый из них, если и ждал какой-то новости в жизни, то именно от неё. От так называемой «генеральши». Без погон, но с гонором. Без средств, но откуда-то постоянно строящей планы невероятного и не понятного им размера. Вроде бы мамашка жила в каком-то своём чокнутом мире, где её не достать, но почему-то уверенная, что сама имеет право достать любого из них. Почему она доставала, а они нет? – такой вопрос каждый мог бы задать, но избегал. Избегал нарочно, чтобы не признаться, что её чокнутый мир что-то такое непонятное ей дал, а они этого не видят и не имеют. А раз так, тогда это какая-то её тайна, и непонятно, как к этой тайне относиться. Презирать не получается, а уважать – нет ни единой уважительной причины! Они бы хотели! Но увы – не могут! Ну нету, совершенно нет у мамки-сеструхи ничего такого – уважаемого в нормальном обществе. Ни звания! Ни высоких покровителей! Ни хотя бы уважаемого чувачка, чтобы – доказал бы своим отношением, что мать – дама достойная, а не чумичка с крышей на пожелтевшей резинке, поехавшей куда-то в непонятном направлении.
– А ты музыку-то пишешь, или завязал? – нарушил молчание Борис. – Завязал. Изредка настроение нападает. Но всегда ненадолго. Ничего написать не успеваю, – и Митя печально усмехнулся. – А где хранишь? – Борис старался интересоваться делами племянника: чисто формально, чтобы поддержать разговор. – В сети, где сейчас все хранят.... – Ты бы сайт себе сделал.Ты же спец – компьютерный гений. – Да нечего там размещать, только обрывки, да и то двухлетней давности. Выпили ещё по рюмке, Митя засопел носом, Борис тоже размяк, даже челюсти перетирали питательное топливо уже без прежнего энтузиазма, а скорее похоже на коров или за ради просто утилизации. Но при этом он косил взглядом на почти пустую бутылку, по видимому, прикидывая, бежать ли под дождём за следующей… – Так ты планируешь сначала к матери, а потом куда? – Митя смотрел в пол, выпитое давало о себе знать. – В Северную Каролину, автобусом… сначала дружка навещу. Потом работать… – Помнишь, как мы с матерью… к тебе на стоянку – у реки… приезжали? Классно потусили… – Да, я тогда ещё неделю после вас на каяке плыл… небось Людка рассказывала? – Рассказывала… Ага! Конечно… Она тоже хотела, да надо было на работу возвращаться. – Да, она говорила, что у неё там с дизайнершей – хозяйкой какая-то мутная история приключилась. Та вроде её уволила… за прогулы, а потом, когда Людка уже начала получать пособие – снова позвала… Так ей удалось всего месячишко, нахаляву получая доллары, отдохнуть. – Останешься? Я спать. И Митя медленно поплёлся к кровати. А Борис продолжил доедать…
Изменение самочувствия
Очередной день клонился к закату. Сидеть на привязи стало привычно, жалость к себе улетучилась как будто её и не было. Эмоции переживаний вообще сделались не обязательными, но лишь внешними гостями, которых можно впустить, а можно и нет. К тому же они и стучались всё реже и реже. И по-факту, Лю Лю довольно часто обнаруживала, что эмоции превратились в некую противоположность. Теперь к ней часто заступали эмоции как раз удовольствия и тишины: когда её не трогали, то появлялось нечто родственное тихому кайфу. А когда прерывали, проделывая с ней какие-либо манипуляции, то отношение к этому походило на безразличие. Вроде того как если бы она стала куклой, с которой играют. То по-доброму, то со злобой. Но это больше не задевало. К счастью, мучители не доставляли нестерпимой физической боли. А если – возможно – всё же доставляли, то, вероятно, предварительно вкалывали что-то обезболивающее, потому что физическую боль она чудесным образом чувствовать перестала. Теперь ни наручники на покрасневшей коже больше не мешали, ни удары прутом по заднице или по плечам… Следы на коже оставались, и удары чувствовала, но боли как таковой – не ощущала. Это удивляло. Но одновременно, как-то до странности, тоже не волновало. – Нету боли? Так это только хорошо! И дни теперь проходили быстро, и как будто «жизнь налаживалась»… Точно как в анекдоте. Мужичок один окончательно дошёл до ручки, и уже всё – решил житуху послать ко всем чертям, на полном серьёзе накинул петлю на шею, стоит на стуле – окидывает последним взглядом жилище, вспоминая, что терять ему больше нечего: с работы давно выгнали, жена ушла, квартиру продала, ему нужно за сутки покинуть помещение, денег нет, жрать нечего… – нет ни единого резона задерживаться, и мужичок прощается навсегда. И тут – взгляд падает на стакан, дно которого розовеет парой капель недопитого… Недолго думая, мужичок спрыгивает со стула, скинув петлю, и выворачивает в рот остаток роскоши былой, открывает холодильник и – видит полу-смятый бычок от сигареты, прикуривает от плиты, затягивается – и? – Опа-на! А жись-то – налаживается! – произносит он, счастливо втягивая дух из спасительного окурка!Так и для Лю Лю – жизнь, похоже, пошла на поправку! Она больше не находила дискомфорта. И казалось: – нашла себя. Наконец-то! Признала своё законное место. Теперь она довольно поглощала втыкаемую в горло кашу – прежнюю размазню, подставляла губы, чтобы их вытерли, когда кормление закончивалось. Подставляла запястья, чтобы надели наручники, сняли наручники. С радостью одевала платье, какое подавали для шоу, следовала приказам, согласно сценарию – её всё устраивало. Стивена она больше не ждала, даже если отмечала проходящего мимо, или когда подходил послушать при помощи медицинского стетоскопа, измерял приборчиком давление и приносил лекарство. Они не разговаривали. Ничего такого больше не задевало, не травмировало, вообще не интересовало. С какого-то момента Лю Лю обрела покой и находила свой тихий кайф всякую минуту, когда могла в него погрузиться. И довольно мало событий этому мешало. Например, если нужно было исполнять приказания, то кайф просто отставлялся в сторонку – вроде зонтика, возвращалась и снова он уж тут как тут. Она по-прежнему могла думать, анализировать или вспоминать события. Только не всегда могла припомнить, когда событие произошло. Время как бы потеряло значимость, перестало восприниматься линейно. Так событие, произошедшее в начале плена могло повторно подняться из памяти по-прежнему свежим и недавним. И наоборот: пару часов назад случившееся не имело ни значения, ни энергетического заряда. Как только событие кончалось – оно попадало в общий мешок подобных, где любое из них существовало наравне с остальными. Но только одни имели большой размер, а другие крошечный. И от неё зависело, какое вспоминать – можно было достать вслепую, что попадётся, и провести часик-другой воспоминаний, но можно доставать уже понравившиеся «файлы» и рассматривать выбранную серию. Лю Лю, казалось, обрела власть избирательного исследования файлов из собственной памяти. И могла развлекаться так часами, потому что времени для развлечений у неё было очень много. Между «процедурами» – не то опытами, не то подготовкой к главному – она продолжала верить, что её, говоря языком образов, кошерно готовят к жертвоприношению. ЛюбЮт – перед тем как… А раз так – её дело наслаждаться последними отпущенными ей денёчками.
– Ну как сегодня себя чувствуем? – подвалил незаметно в голубом халате Гадкий. Лю Лю кивает головой, всем видом показывая, мол, отлично – без проблем. Гадкий, давно привычный как тиканье часов, не вызывает никаких эмоций. И зачем бы они ей сдались эти дурацкие эмоции? От них всю жизнь только головные боли, а радости – с гулькин нос. Она даже начала уже подумывать: а не начать ли снова говорить? Но пока внутри спокойно молчало – пускай тебе… Лю Лю не хотела торопить события. Её, наконец, всё устраивало. Впервые за вообще всю жизнь. Такая метаморфоза.
Гадкий, похоже, это чувствовал и кормил без прежнего энтузиазма. Может даже и удовольствий от её мучений более не испытывал, а может даже и дрочить ему расхотелось. И теперь лишь выполнял свою формальную функцию, а те страсти, чтобы уколоть, завести, причинить боль – ему это… возможно… надоело… Во всяком случае, Лю Лю больше не замечала прежних его пристрастных потуг. И они почти дружески воспринимали устоявшийся порядок, где один представлял «медбрата», а другая – пациентку некой больнички. Пациентку по-прежнему продолжали регулярно подвергать всё тем же процедурам, Но увы – похоже «муха потеряла слух». Однако, вероятным оставался и тот вариант, когда потерю слуха пока ещё не обнаружили. Но тогда значит это будет обнаружено, и исправлено. А пока всё сделалось замечательно.
После кормления Гадкий вытер пленнице вокруг рта грязным полотенцем, похожим на те, которыми вытирают стёкла автомобиля, для чего и хранят их в багажнике. Этим же полотенцем сунул ей в промежность и потыркался, якобы протирая и там тоже, на случай если вдруг – вспотело… Часть каши с полотенца перекинулась на кожу, Лю Лю увидела налипшую мазню и продолжила блаженно на неё пялиться. Её по-прежнему держали в майке без трусов. На груди застывшие несколько белёсых пятен после вчерашнего кормления. Пофигу. Поторкался грязным полотенцем? Да какая разница! И Лю Лю ласково ему улыбнулась.
Халаты разговаривают меж собой
– Ну как она? – Да никак. Ничего… – Гадкий злорадствовал. – Может болеет? – сострадательно наморщил лоб напарник. – Да нет вроде. Сам-то проверяет постоянно, – и состроил физиономию недвусмысленно осуждающую всех разом. Гадкому давным давно опостылела вся эта возня без конца и края. Но всё же помолчав с минуту и оглянувшись, дабы убедиться что никто не подслушивает, продолжил торопливо c заговорческим видом, втянув голову в плечи: – Я знаешь чего подслушал? – Откуда мне знать, чего? – Короче, здешний гостёк – такой, блять, прикинутый, не нам чета… голубая кровь, блять, все дела… – Ну? – Рассказывал другому упырю – из них же… своему, значит… типа пленница наша – ведьмачка! – Да они это уж не впервой навешивают…– Да ты слухай за базаром, не перебивай! В общем, упырёк тот к ней лыжи мастырил, так значит серьёзно уже… в натуре – уже хуёк слюнявил… – ахуеть, говорит… – это упырёк, рассказывает… – чуть, мол, не обосрался! Хотел уже было задвинуть, уже и нутрячок антенной нажучил… и вдруг – вместо неё – вдруг… Оказалась, прикинь – тварь! Вместо бабы – поганая старуха, гнилая и гнойная! Во как! Жаловался несчастный, мол, нихуясе, больше, бля – «не приеду», чтобы здесь от твари дерьмо подцепить, типа нахуй-нахуй… Во как! – Ведьма она, понял?! Бесова дочь!
– А я, знаешь, чего подумал? Может она ума лишилась? – Жалко её, тоже ведь тварь Божья, кто-то её любил, скучает по ней, может? А её тут как скотину держат… – Ты тут подобной тёмной1 грязнухи2 и жалкарика3 больше не дави, ладно? А то как бы тебе самому не пришлось на её месте оказаться… Своих родных пожалей! И меня в свою пургу барлить не впрягай4, скажите – какой звякало-калякало5 нашёлся! – Гадкий явно передумал откровенничать, не желая опускаться в жалостливые ноты сострадания. Напротив, ему требовалось постоянно укреплять себя в решительности, чтобы продолжать исполнять обязанности, возложенные на него. За которые, между прочим, ему платили нехилую сумму – за непыльную в принципе работёнку. Но настроение напарника ему давно не нравилось, потому что жалостливый скромник постепенно начал увиливать, и всю самую грязную работу – сваливать на него. А сам филонил6 где-нибудь в сторонке, бил понты7 или выполнял чисто физическую запарку8. А все прочие паскуды9 и горбоноши10, которые так же входили в обязаловки, а не только блажняки11 – всё это уже не первую неделю приходилось таранить12 на себе. – Не боишься, за такие разговорчики, – добавил, спустя минутку, – схлопотать крюк под ложечку13? Ты же давно обмяк и теперь хрячить14 мне приходится за двоих. – Ну что ты такое говоришь! Ничего я не размяк! Велика беда, чуточку пожалел, что с ней от этого будет! Не боись ты… я же молчу, а задания давай – чего надо, всё будет выполнено в лучшем виде… – и напарник засуетился, будто его ранили… – Ты, Слейви, языкуй15, да в меру, не горчи16 и кончай клеймовать17 виноватых! – Ладно, понял, молчу… Халата звали Слейви, они работали в напарниках уже скоро год. И Гадкий его частенько распекал. Характер у Слейви был чересчур чувствительный, поддавался влиянию. И часто это вредило делу. Но ещё чаще – Гадкому доставалась особо чёрная работа, при том что платили одинаково, и, конечно, это не нравилось. А Слейви косил под дурака, будто не понимая, в чём дело. Ему вроде не жалко – грузи на него, он с радостью потащит. Только поди нагрузи, а он не тащит… а только вид делает, пыхтит, носяру развесит, на лысине волосёшки в испарине взмокнут, глазки голубенькие свинячьи бегают, а воз так и стоит на месте, пока Гадкий сам его не двинет куда следует. Так и трудятся. Один пашет, другой только вид делает. И опять та же херня! Попалась дамочка, за пальцы не кусает – дык он сразу и размяк… слюни распустил, губёшки развесил, небось ночами дрочит втихушку… Вместо того, чтобы днём – ей в харю – выстрелить, как положено, предварительно выжрав банку сметаны, для пущего эффекта! Слюнявый штуцер18 в мурло19 наставить и – пусть облизывается. Гадкий уже давно ждал, когда их отзовут на какой-нибудь другой объект. Надоело ему с дурной вороной нянькаться, да всё никак… не отзывали, привязали – к загрантованной козе20, как сюжет21 к эшафоту22. Сиди теперь… до скончания века.
– Мне просто жалко иногда, плачет она ночами… я мамку вспоминаю, она, когда я уезжал, тоже плакала, как чуяла, что больше не свидимся, – продолжал канючить Слейви… Страшный, как моя тоска, натуральный Квазимода без грима, а туда же – жалостливый. Плюнуть бы ему в рыло…
– Заебал ты своей жалостью. Пойди сними блядь – у ней на сиськах порыдай… – Гадкийне желал поддаваться слабости. – Да при чём тут это? Я про мать… умерла она, понимаешь? Пока я тут «деньги зарабатывал»… – и Слейви угрюмо поднялся, толкнул напарника нехорошим взглядом, и ушёл.
А Гадкий остался, твёрдо намереваясь нажраться после смены, ему оставалось всего два часа дождаться, чтобы свалить из этого дерьмового местечка… Амазонка23 из местного райошника24 давно уже заждалась, когда он исполнит кожаную трубку25 и забалабанит26 в неё чуточку горячих форинтов27
Слейви хочет помочь
– Слушай, девка… – неожиданно тихо прошелестел над ухом Лю Лю голос Слейви. И душечка, растерявшись, забыла сделать правильно-страдальческое лицо и бесконтрольно ему обрадовалась. Нечаянно для себя, потому что Слейви был страшен, что та мораль, которой он служил верой и правдой. А укладывалась эта мораль в очень примитивную установку: он человек маленький, не пристало ему осуждать сильных мира сего, а положено им прислуживать, чтобы заработать на кусок хлеба. Простенькая мораль, без затей. И тот факт, что сильные мира сего двинули его на работу, где кусок хлеба равнялся уже почти что мешку с купюрами – не сильно его изменил. Слейви где-то курковал свои «честно заработанные», почти ничего особенно на себя не тратя. По причине, что ему просто не было надо. Девчонок покупал иногда, а так чтобы разбрасывать вокруг себя купюры в пьяном угаре – он этого просто не понимал. Нелегальный иммигрант. Из бедной семьи. Туповатый, – он не знал, как тешить своё эго, выворачиваясь наружу и изрыгая на окружающих презрение на основе материального превосходства, или злость, вкупе с кровожадностью и местью. Это был мексиканский мучачо, небольшого роста, но крепкий и упорный, очень исполнительный и верный хозяевам, на которых работал, словно хороший пёс – преданно заслуживающий у хозяина похвалы. А лицом напоминал «ошибку природы», очень уж страшненький: губищи пухлые, брови низкие и мохнатые, толстый нос… в общем – служебная собака, а остальное не важно. Выносливый – за то и ценен.Лю Лю с некоторых пор начала чувствовать его расположение. Сначала почти незаметное. Потом усилилось, и уже можно было ловить его неподдельное добродушие. И постепенно его лицо перестало пугать. А однажды голубка заметила, что спокойно рассматривает его, при том, что в былые годы она не могла себя заставить даже на полминуты задержаться на лице с физическими дефектами: уродство там, к примеру, или злобные черты. Не могла смотреть, всегда опускала глаза. Или смотрела мимо: чтобы не видеть, но одновременно не обижая. Есть такой специальный фокус зрения, чтобы глядя – не смотреть… или затуманить взор, если видеть неприятно, либо опасно.
И вдруг, всегда игнорируя лицо одного из архангелов – для внутреннего пользования она давно называла обоих «Архангелы» или «Халаты», а второго отдельно – Гадким. А этого Халата другие называли Слейви, ну а сама она вообще с ним не общалась и не переглядывалась. А теперь обнаружила, что смотрит ему в лицо – без отторжения, смущения или сострадания, просто смотрит и всё, словно на обложку книги. При том, что лицо – страшнее не бывает. Но глаза Халата – маленькие, сильно голубые, что вообще обалдеть нетипично для мексиканских мучач – смотрели просительно. Он явно чего-то хотел. И Лю Лю прислушалась, давая понять о своём внимании. И он заговорил. – Ты хорошая, я знаю. Не обижайся на меня. Нам велено тебя мучить. Работа такая, но я хочу помочь, мой английский плохой, ты понимаешь? Лю Лю кивнула. – Я хочу тебе помочь, но не знаю, чем. Нам нельзя с тобой разговаривать. Лю Лю кивнула опять. – У тебя родные есть? Я принесу листок и ручку… Незаметно повернись к стене и там запиши на листке твой адрес, я заберу… Понимаешь? Адрес напиши, я отправлю весточку твоим родным. Чтобы нашли тебя. И вытащили отсюда. Напишу им, где тебя держат. Или позвоню, через чужую симку, чтобы за тобой приехали. Поняла? Здесь тебе больше нельзя. Всё это он проговорил быстро, скороговоркой, тихо, но так чтобы она могла расслышать. И заодно намекнул, что за ними, возможно, подсматривает глазок видеокамеры.
Лю Лю не знала, что ответить. И невольно кивнула. Во всяком случае он принял это за согласие и вскоре притащил маленький листок бумаги с огрызком карандаша. Однако, после того, как пленница со всеми предосторожностями нацарапала ответ, Слейви обнаружил на нём вместо адреса только одна слово «потом».
* * *
Он, вероятно, понял, что пленнице нужно время, хотел оставить клочок от листка, но прятать-то особенно негде… Он вернётся позже, или завтра. По всему выходило, что какая-то необычная суета его встревожила. Халатам, видать, тоже не говорили про финальную цель. Одно было ясно, что от таких господ хорошего не жди, и бедолажку Лю Лю со дня на день просто пустят в расход.
Лю Лю пришлось всерьёз задуматься о предложении Халата. Одной стороной – было не похоже, чтобы он врал. Но другой – его и самого легко могли казнить. Верить кому бы то ни было не приходилось. С учётом положения, где никто себе не хозяин. Активировать некое действие могли в любой момент. Но пока их бдительность мирно посапывала… Растревожить улей ради такого эфемерного шанса? 1. Весточку он – отправит или нет? 2. Кто-то её получит, или нет? Кто защитники? Сыну что ли посылать в Москву? 3. И когда дойдёт? – …это же нужно время! А тут уже засуетились. 4. Сыну придётся по дурацкой наводке лететь в США? 5. А где гарантия, что его сюда кто-то пустит? Уж наверно дом охраняется, и в частную собственность тайно не пролезть? 6. С автоматами Калашникова что ли, игра в детектив или что? Выкрадать мамку? 7. А мамке уже всё нравится, ничего не хочет менять. И напротив – хочет, чтобы всё разрешилось само: «пусть жизнь накажет, пусть жизнь рассудит! » – Какой резон избегать этого?
Стивен всё ещё не отказался окончательно, навещает. И не важно, что он больше не любит, не спасает, секса меж ними нет, а напротив – он подставляет под всевозможные унижения, но это для её же пользы. Чтобы эго растворилось. Простительно. И это хорошо, Лю Лю уже почти без эго, так что ничего плохого больше не происходит. Зачем бежать – вот вопрос, на который следовало ответить со всей ответственностью и очень срочно. И она решила дождаться ночи, чтобы как следует проникнуться – прощупать, что называется, вопрос на засыпку и реальность возможного. И опять, уже традиционно, она снова почувствовала обессиленность, и – снова заснула, с мыслью, чтобы после сна получить ответ. «Ну чего возиться, пусть жизнь рассудит»!
Сон, Стивен обещает спасение
Снилась поляна, такая зелёная! Такую сочно-зелёную траву мы в СССР видели только в кино, в новостях, когда показывали Заграницу. Да и то – когда обзавелись японскими телевизорами, после перестройки… Все тогда поголовно начали гоняться за аппаратурой от японских или германских производителей. Деньги у населения накопленные были, а вот вещички приходилось покупать у спекулянтов…Такая приснилась поляна, точно как в японском телевизоре. Зелёная-зелёная трава – я на пригорке, в местечке очень похожем на Централ Парк. А с пригорка – чуть вниз – сцена. Обычно такие устанавливают для концертов: площадка – с микрофонами, усилителями и прочим. По всей поляне сидят люди – поодиночке или группами, но широко так, рассредоточенно, расстояния между кучками большие. И на сцене какой-то проповедник, видать, гуру – толкает речь. Серьёзную. Я уселась, собралась вникать… И вдруг вокруг – народ как-то сам-собою зашевелился-заволновался, и смотрю, не успела ещё к теме прислушаться, а уже вокруг сидящие злобно в мою сторону зыркают! Отовсюду! И – как один – начинают поднимать в мою сторону указующий перст! Медленно соображаю, что это они на меня восстают, вот прямо нашли ведьму! – Жилистые пальцы, когтистые, злые… И уже через минуту – в руках у кого-то вилы, у другого топор, поднимаются – Зомби из могил… – в замедленной съёмке – вставай орда огромная! Сектанты учуяли чужую… В дикой панике мчалась я оттуда: с пригорка – через поле размером с кинотеатр – со всех ног! И слышала за спиной толпу с косами, вилами и топорами! – Вся кодла, будто сделавшись сразу нечистой силой с грозными упырями… – мужики, руки заскорузлые с венами толщиной в палец! – Когти… Страшный ужос! А впереди – мерцает красным мелкий значок: «выход»! Табличка в точности такая, как над выходом из кинотеатра… И я – пулей через проход: пронеслась, вихрем и дверь захлопнула! – едва за косу не ухватили! Коса у меня была тогда длинная… И главное, я ведь только села на траву, ни слова ни кому, ни взгляда, ни мыслишки… – как они нюхом учуяли, что к ним «забралась чужая»? – попала в самую гущу злобствующих чёрных сектантов. И испытала один из самых диких ночных кошмаров… Вырвалась, а они там за дверью застряли, бесновались. Наружу не могли выйти. Сбежала от жутиков… и дальше двинулась… сначала очень быстро, почти бегом и дыша паровозом, потом помедленнее, остывая от пережитого ужаса… потом, глядь, а я уже иду с сыном, ему лет примерно тринадцать, и мы идём по снегу – будто уже в России, значит… И нам, вроде, надо пересечь границу, мы в России шагаем за границу пешим ходом, вроде бы куда-то в Европу, может в Чехию или Германию… И идём уже по рельсам, а потом опять по снегу. И уже вроде бы ночь… Похоже на то, как мы с маленьким сыном однажды реально переходили границу. Сейчас он взрослый, но снится всегда маленьким… И вот мы идём, тревожно как-то, но сын отважно шагает… – он маленьким во всех поездках сначала всегда канючил, требуя удобств, а потом, достигая признания своих трудностей и внимания от меня, делался отважным и в трудных ситуациях уже молчал… такая особенность характера… Вдруг – бабах – я проваливаюсь в яму, под снегом не заметила… и уже смотрю, а я почти по грудь вроде бы в колодце – вернее грудь выше поверхности, но и только – остальное в яме… И сын засуетился, начал за руки вытягивать, хлопочет, маленький ещё – нету столько сил, чтобы за руку вытянуть… толкает за плечо, просит, зовёт… едва не плачет… надо бы вылезти – во что бы то ни стало, а – не могу, под ногами опоры нету… не могу выбраться из ямы…
И проснулась. Состояние – будто и вправду в яме, сына жалко, едва не плачу… А тут – Стивен трясёт за руку! – Проснись! Мне нужно тебе что-то сказать! Люся! Проснись, это я!
Прихожу в себя: лежу в постели… они меня не всегда на ночь на полу оставляли, иногда отводили в постель. Там тоже цепью за ногу привязывали: можно постоять, сделать пару шагов или посидеть. Или лежать. Спальных принадлежностей не густо, только матрас да простыня накрыться, но мне нормально – в подушках-то я никогда сильно не нуждалась…
В общем, пробудилась, смотрю – Стивен меня толкает. Торопит, мол, давай уже быстрее просыпайся, поговорить надо. Где это видано, он со мной вообще почти не разговаривал, более пары слов за всё время не сказал. Ну, мерил, там, давление, слушал не загибается ли сердце, нет ли хрипов в лёгких… Понятно, кому нужен больной донор… А так чтобы разговаривать – не было такого! А тут прямо – смотрите, какой добрый дяденька!
– Я не сплю, – ответила на автопилоте, позабыв что не разговариваю. Не сразу и догадалась, что заговорила. – Ага, ты снова разговариваешь? Отлично, – моментально отреагировал на изменение климата. – Вашими молитвами, – съязвила я. Но почти сразу приметила, как потеплело на сердце. Я снова видела своего Стивена. Он меня не забыл. Может – кто знает, вдруг он полюбит меня опять… Отмоет, причешет… Даже если отсюда не заберёт, то хотя бы здесь будет иногда любить. А вдруг? Похоже, я оживала…
– Lyusiya! – Он меня называл Люся, так на английском легче… А у меня – от его «Lyusiya» сразу сердце… – шального зайку… – так и заволокло… Торкнулось, встрепенулось… – поплыло… Невесомостью – под колёса межпланетного транспорта… Заныло, застучало в набат – Боже ж мой! Я всё ещё его любила!
Вот же что творилось! Не могла поверить! Только что избежала сектантского топора от самого Диавола! Потом провалилась в яму и сын, мой родной мальчик – едва не свалился туда же, вызволяя бляцкую мать, и вот теперь – мой Белый Ангел, Стивен – Принц – трясёт меня за руку, умоляя проснуться и выслушать?! Во весь рост во мне проснулось – заколосилось Васильковое поле детства!
– Да, что случилось-то? Ты чего такой взъерошенный, что произошло? – Мой голос был мягче теплого воска… мягче топлёного молока только что извлечённого из коровьей груди… в душе – васильки тянули свои синие мордочки кверху: качались, зачарованные – заполняя блаженством изношенное сердце… – Мне нужно тебе что-то сказать… – Принц тоже был другим. Не таким, как раньше. Более человечным что ли… Не таким инопланетным, а тревожным – не припомню, чтобы когда-либо видела Кинга тревожным.
– Что? – я шептала. Может он хочет сообщить что-то тайное, тогда лучше бы нас не услышали посторонние. – Я видел, как Слейви хотел тебе помочь сбежать. У меня похолодело внутри. – Не бойся, я не выдам. Я тоже буду помогать. Ты же догадалась, что я здесь не хозяин? И не могу открыто тебя увести. Мы оба в плену. Нас заказали, и теперь очень скоро будет беда. Я хочу тебя спасти. Мне припомнилось, как он уже «спас», когда предложил выкуп. – Так ты что, не заплатил выкуп что ли? Что там произошло, кто меня в больницу-то отвёз? – я снова вспоминала давно, казалось бы, забытое. Эти вопросы давным-давно уже не прокручивались в голове. И это, вроде бы, уже не интересовало, я обрела покой. И тут появился Кинг и – активировал всё обратно? Во всяком случае, было очень похоже, что я просыпалась, и память возвращалась совместно с тревогами и опасением. Я опять не знала: со мной Стивен или против. – Кто я ему и кто он мне?
Боже мой! Я, кажется, летела в пропасть! Подхватит меня Стивен или нет? Все ощущения вдруг обострились до предела. Я даже почувствовала запах осенней прелой листвы снаружи! Через стены, окна, двери! У меня появился нюх, как у собаки! Или совы? Я его видела в темноте будто днём! Он волновался! Впервые я видела взволнованного Стивена!
Гос-с-с-поди! У меня голова закружилась, я едва не упала в обморок! А хотела – в его объятия! Хотела в объятия! Невообразимо! Этого просто не может быть!
Очумевшая в плену, недавно ползавшая на карачках наперегонки со свиньёй и сующая собственный рот в слякотную жижу, вымазанная в дерьме и многократно обрызганная поганой спермой гадкого урода… Плакавшая ночами, размазывая сопли, которые нечем вытереть, о собственную майку или матрас… Готовая прыгать на задних лапках, чтобы мне позволили урвать зубами кусочек обгрызенной курицы, – я хотела его объятий? И это не сон? Объятий короля – Кинга! Грязная униженная обезьянка?
И меня прорвало… Я зарыдала, как ребёнок. Но – не вслух, – нет… Содрогалось – конвульсивно и почти предсмертно – проснувшееся моё нутро! А из глаз ручьём полилось горячее горе… Умирая от невообразимых эмоций, рыдало моё глупое тупое сердце! Никому не нужное – оно всё ещё жило… и плакало от счастья. А вдруг он снова меня полюбит!
Бабское сердце, это настоящая половая тряпка! Тряпка, об которую можно вытирать самые позорно-грязные башмаки! Или сапожищи!
Стивен был в идеально чистых кожаных ботинках. Правда, не в парадных, а обычных, пригодных для прогулок. Может даже в тех самых, в каких был, когда мы познакомились в Париже. Когда я впервые признала попадание… Сколько веков прошло с тех пор… Сколько веков? И вот я снова его любила. Снова обожала Принца…
Он обнимал… плечи, спину… и плотнее прижимал к себе. Кружилась голова, за гранью сознания я качалась на волнах некоего неизвестного чувства, внутри собственного кокона меня грело солнце и пробуждало к жизни. Мои щёки прижимались к его груди, приласкиваясь – поочерёдно, то одна, то другая, хотелось целовать его грудь, лизать, как собачка лижет руку хозяина… Но не осмелилась. Не могла себе позволить. Вдруг он побрезгует… Побрезгует павшей, обесчещенной и униженной, утерявшей себя… Я боялась проявить желание и только плавилась воском от его близости. Но он не брезговал, он целовал. Лицо, мокрые от слёз глаза, руки, пальцы, ладошки.. Целовал шею, потом грудь, потом живот… ласкал и целовал, снова ласкал и целовал… А потом я уже не различала – всё тело сделалось одной пещеристой зоной оголённых нервов. Я стала – тело внимающее ласку – так, как влагалище внимает мужское начало. Будто бы моя вагина расположилось наружно, поверх кожи – то есть физические ощущения не внутри, хотя и там тоже, но и снаружи, и – касание любой точки тела – наслаждало так, будто сотворило из меня сплошную женскую штучку… которую исследует мужской орган… прикасаясь легонечко, на что она трепещет от восторга и безграничного неслыханного наслаждения.
Что это было – я просто не поняла! Это было какое-то чумовое соитие. Позаботиться ещё и о его удовольствии мне даже на память не пришло. Меня не было. На месте его ласк оказалась Лю Лю-вагина, и я просто утонула в ощущениях, словно никогда и не жила.
А когда вернулась на землю, не знаю, через сколько времени, то Стивен сидел на кровати рядом. Не лежал, хотя он точно ложился, я могла в этом поклясться – по крайне мере на меня, но, вероятно, пока я была в забытьи – успел подняться, натянуть брюки и сесть рядом. С лежащей пластом Lyusiей, мало-помалу возвращавшейся из неслыханного триппа. Вероятно, я впала в ещё одно изменённое состояние сознания, вернее состояние чувствования…
Но постепенно самочувствие восстановилось, чтобы соображать, и Стивен вернулся к прерванному разговору. – Lyusiya, – снова проговорил космический пришелец, – мы со Слейви подготовим всё к твоему побегу. Ты же хочешь отсюда убежать? У тебя сын, ты должна бежать. Даже если не ради меня, я не уверен, сможем ли мы выбраться вместе… Во всяком случае, я тебя разыщу, когда выберусь. Ты только возвращайся домой, обязательно свяжись с сыном, ты ему нужна… Твоя повесть нужна твоему сыну.
Боже мой! – Стивен вспомнил про моего сына, мы почти никогда не говорили о детях, с чего он вдруг озаботился. Мой сын уже взрослый, мамочка ему больше не нужна. Я никогда не была хорошей матерью. Скорее уж подружка, чем мать. Он знал тысячи моих секретов, моих слабостей или тревог – возможно, не знал силы, а слабости – даже и больше, чем их осталось с возрастом. Сын воспринимал меня такою, какой я была когда-то, когда мы путешествовали вместе. Симпатяжка-беленькая коза – скакала по романтическим встречам, шо тот кузнечик по зелёной травке. Выросший без отцовской любви – мальчик всегда хотел, чтобы хотя бы мать нашла своего Мужчину. Чтобы кузнечик остановился под каком-нибудь кустиком, в благостном теньке – отдыхать, вкушая наконец-то покойное мирное счастье. Но я хотела любить, а не отдыхать. Или хотя бы какого-то материального комфорта жизни, чтобы не нуждаться в пахоте за ради крыши над головой, а отдаваться творчеству, которое заменило бы мне человеческую любовь. Однако, ничего из этого мне Боженька не послал. Вероятно, опоздавшую к роздаче бабского счастьям – мою протянутую ладошку попросту не приметили.
И вот теперь этот непонятный американец произносил Lyusiya, а меня плющило в экстазе! И этот самый американец – хочет вернуть меня сыну? Который только стал бы счастлив, если бы чокнутую мамашку прибрал, наконец, долгожданный принц?
В общем, мне ничего иного не оставалось, кроме того, чтобы слушать и повиноваться. – И чего мне нужно делать? – Ты будешь так же выполнять всё, что велят. – Буду! – киваю утвердительно. – Скоро намечается очередная сцена, только на этот раз более серьёзная, чем все прежние. Всё будет очень по-настоящему. Ты должна ко всему быть готова. – Буду, – киваю ещё раз.
– И будешь ждать сигнала! Сцена только для тебя одной! Ты знаешь, я всегда тебя любил, и сейчас люблю, мне необходимо, чтобы ты выжила. Я тебя найду. Но – возможно, мы убежим вместе. Во всяком случае, если всё пойдёт по плану. Мы убежим вместе. Неподалёку от дома нас будет ждать автомобиль. Слейви за рулём. Преследователей мы обезопасим, они не смогут пуститься в погоню. – Так они найдут нас после, разве нет? Помнишь, нас же нашли после госпиталя, разузнали адрес и нашли? Когда женщину с трассы отвезли в больницу? Ты же помнишь? Это же не было во сне? – Разумеется помню, конечно, не во сне. Но слушай ещё раз внимательно. Сын сможет помочь тебе вернуться, если ты сама сделаешь усилие. Держи своё внимание открытым. Постарайся, чтобы всё прошло хорошо. – Но он же не знает, где я. – Проси помощи. Это главное. Проси настойчиво. Придётся снова начать говорить! – Я уже начала. Ты разбудил. А как ты считаешь, будут меня убивать или нет? – Не будут. Если всё правильно сделаешь. – И сын прилетит? Ты его вызвал? – Это всё решим потом. – А как же он сможет помочь, если он в Москве, а я тут? – Не важно. Мы же не в пятнадцатом веке – самолёты летают, но дело не в этом. Важен твой настрой и решительность. – Мой настрой постоянно меняется. Когда вспоминаю, что ты меня обманул… с женщиной из клуба… то настрой делается противоположный, она же здесь была, писательница, с которой у тебя роман? – Роман у меня только с тобой. А с писательницей партнёрские отношения. – Ладно, меня не касается. Если ты хочешь, чтобы я не умирала, то я согласна. А если хочешь, чтобы умерла – тоже соглашусь. Я не хочу руководить судьбой с помощью эго. А хочу только, чтобы ты меня любил. Если я нужна, то выбираю выжить. Если нет – пусть убивают, я всё равно последние дни перестала чувствовать боль. – А наслаждение очень даже чувствовала! – и он просиял, а я покраснела. – Как никогда в жизни! – вырвалось из меня невольно. – Не знаю, как такое получилось, какое-то немыслимое состояние. А что так было заметно? – Не то слово! Я тоже такого ни разу не встречал. Никогда. Даже с тобой, ты такая ещё не была. Я едва с ума не сошёл! – А я сошла…
И я опять засветилась счастьем. Да уж, мы по-прежнему были парочка ещё та!
Ожидание последнего акта
Суета перед началом спектакля начала затихать, гостей уже пригласили в приготовленный зал. Ещё час назад машины подкатывали к крыльцу, и два специально нанятых парня отгоняли их на парковку. В импровизированной гардеробной у гостей принимали пальто, куртки и зонты. Дамы застревали в туалетной комнате, чтобы поправить причёски, припудрить носики и подправить призывные, словно алые флаги, губки. А также декольтированные груди. Слейви слышал, что дамы пудрят не только лицо, но и шею, и грудь, выступающие из платья, и даже руки. Крахмалят шмары бюсты, поддерживают искусство, – вертелась на языке дурацкая песенка.Все гости заходили в масках. У кого-то едва прикрывающая глазки, у других на пол-лица. Ничего так – маскарадик в преддверии зимы. Первый день декабря. Возможно, последнее развлечение в уходящем сезоне. Если не считать Кристмаса, конечно. Но в Америке предновогодние праздники – приписывают году начинающемуся, а не проходящему, чуточку раньше календарного. Так что суета вокруг пленницы, возможно, задумана, в виде – прощального концерта. – И когда начнётся? – спросил он у Гадкого. – Да погоди ты. Сцена готова, публика уже расселась, просили ждать. – Думаешь, её убьют на сцене, ради концерта? – Отъебись, никто её не убьёт! – Так они тебе и сказали! – не унимался Слейви.
– Прикинь, я уже некоторых узнаю – по кольцам уже двух опознал, – Гадкий излучал гордость собой. – Да у них, у некоторых кольца одинаковые! Брешешь что ли? – Э нет, дурилка! Я в телевизоре их видел, там камера крупным планом на минутку остановилась на руках. А кольца, даже когда одинаковые – на пальцах выглядят разно, у моей сестры муж ювелир, как-то на семейном ужине рассказывал, с тех пор я присматриваюсь, чтобы различать. Этот ювелир про символические знаки на кольцах даже книгу дома держит! Но, конечно, я в его кабинете не бывал, а только то, что он нам сам рассказывал, то и запомнил. – И что, ты здесь признал целых двух из телевизора? – Покажу после, один – из самых что ни есть важных денежных мешков Соединённых Штатов! Помнишь, на «свадьбе свиней», это он в окно мясо выкидывал. А другого – забыл фамилию… не то политик, не то скульптор… – В нашем захолустье? Не поверю. – Да и хуй тебе в стык, не поверит он… – и Гадкий заткнулся, невольно обидевшись. Не часто он высказывал что-то культурное, да ещё искренне, можно сказать, семейное! А тут напарничек – изъявил, видите ли – право на «личное мнение», порчь28 деревенская – дурашлёп29! Дьявол припудренный30! – Человек, поди, двадцать-тридцать будет? – Примирительно пробуробил Слейви. – Я не считал, а тебе-то что? – Дык, кто напитки-то разносить будет, не мы что ли? – Забеспокоился, растопыривая синие глазки Слейви. – Так они тебе с такой харей и доверят! Насмешил! Уже двух беленьких мальчиков заказали, – обрадованно ожил Гадкий. – А Самого видел? Как он? Она же вроде его протеже, неужели отдаст на растерзание? – А когда он сопротивлялся? Такой же как мы, только рангом чуть выше, – и Гадкий довольно ухмыльнулся. – Ну, не знаю… – Суки, все под масками заезжают… – Атож… – Согласился Слейви. – Скорее бы уж началось, нам же ещё притаранить терпилу и накинуть аркан… Когда уже маякнут31, наконец… Надоело тут сидеть, как крысы под лестницей! Слейви посмотрел на напарника долгим взглядом и изменившимся голосом спросил: – Хесос, а ты не боишься, что нас после всего в расход пустят? – Типун тебе на язык! – Так-то я тоже считаю, мы ж подписали бумагу, не будут же всех в расход, кто для них тогда всю грязную работу будет делать? Наверно уж рабочие руки всегда нужны. А мы служим исправно, так за что же нас? Думаю, не сольют. – А я так считаю, на всё воля Божья! Если бы она безвинная была, то сюда не попала бы. Но ведьма она, точно тебе говорю! – А какая её вина? Ты что-нибудь слышал? – Да чёрт их Богу душу разберёт! Чего-нибудь натворила, шаболда! Ты в глаза ей смотрел? – Глаза как глаза, а что с ними не так? – Ведьма! Не сомневайся! На меня однажды так зыркнула, аж по спине холодком шибануло! Ну её. Сидит молча, только зыркает! Хочешь честно скажу? Я её боюсь. – Да, ты прав, – поддакнул для верности Слейви, – какая-то фигня с ней точно есть. Мне постоянно кажется, что хотя она и молчит, то всё равно разговаривает. – Причём не как-нибудь, а грубо! И даже нахально! А может и по-фене! Шалава ещё та! Подальше бы от неё. Но вот – не получается, тянет к себе. И одновременно будто метлой лупит! – А ночью плачет. И так, знаешь, жалко её. Мучают они, она терпит, а сама плачет. Может и не ведьма, поди разбери… – Ладно, кончай базарить – вон наш главный идёт.
– Думаешь, что главный всё же он? Чего-то он такой мутный. Иногда на главного точно не похож. – Ну это да, согласен. Тёмный32 марцефаль33! Стоит за ним кто-то. Только никто из наших не видели его. Не знаем, кто хозяин. Может сегодня приедет? – Ага, и табличку на груди повесит, мол, так и знайте «я Заглавный», – усмехнулся невесело Слейви… – И не жди. Они свои делишки завсегда тайно обтяпывают. Вряд ли мы его когда-либо узнаем, после всего, что тут было… – Да уж! Як картинка Франклина не нарисуется! – загоготал Гадкий, – но нам до лампочки, лишь бы нам хрусты перепадали… Не ссы – всё будет в ажуре!
Последний акт
Сцена осветилась, подобно залу в кинотеатре… Откуда-то сверху замаскированные лампочки равномерно и постепенно озарили приспособленную под зал комнату. Полы паркетные, блестящие, всё по высшему разряду. Меня расположили в глубине комнаты, где потемнее, и высветили лучом.Натурально, поработал какой-то постановщик, всё по высшему разряду. Усадили напротив входной двери – прямо на полу, на паркете зеркальной чистоты. На частных показах мод так же устраивают. Шоу, где стулья для зрителей на одном уровне с дорожкой для моделей. Но поскольку меня определили на полу, то сидящие – получаются, выше, а когда показ мод – наоборот: модели выше зрителей. По ходу пьесы мне положено было сидеть лицом ко входу. (Или выходу – расценивай на выбор). Одежду нацепили вроде мешковинообразной – этакую хламиду из искусственно состаренного мешка с художественно исполненными дырками… Эстетика, мать их, дизайн… – налицо усилия оформителя. Прикрепили сзади цепочкой к некоему сооружению, наподобие аналоя – высокого пьедестала, священники во время чтения библии используют такие на службе.
Атмосфера показалась более приподнятой, чем обычно – своего рода торжественной. И подумалось, может меня хотят казнить публично? В целом – да, было похоже на подготовку жертвоприношения.
Тут хорошо бы сделать отступление и рассказать, с каким настроем я оказалась перед началом экзекуции. После свидания со Стивеном я внезапно ожила, и запланированное было намерение давалось уже с трудом – вернее, почти не давалось. Настрой на то, чтобы всё шло своим чередом – немножко так испарился. Накануне я много вспоминала о сыне. Очень много. Почти всю ночь не спала. Мне откуда-то начало казаться, что сын снова маленький и ждёт меня домой.
Как когда-то в Москве… С иностранными парнями-студентами мы отмечали получение дипломов и всю ночь пили – интеллигентно, но почти до утра. А под утро зарулили к дружку (на пару с однокурсником они снимали комнату), чтобы хотя бы часик-другой поспать. Но не успели… В дверь начали ломиться! Наверняка караулили… И ломились в точности по-киношному – очень дико, на весь подъезд грохотали ногами в железную дверь, очевидно, желая её выбить. Хозяин от ужаса дрожал, что тот осиновый лист. Пребывая под гипнозом страха – в панике и очень глупо – он своими руками открыл дверь. Ввалились несколько бандитских рыл. Всех нас, полуголых и вусмерть перепуганных – мордой в пол – пистолеты в затылок… Якобы милиция. Только предъявы никакой! Нарушения-то нету! Угрожая оружием, избили и хозяина, и обоих студентов… а меня, издеваясь, тупо стращали: вали дура отседа, пока отпускаем. Но я дура была совсем отмороженная и бросать друзей в беде не хотела, а хотела в отделение милиции – писать заяву. Вот тогда-то они и пригрозили, мол, у тебя там сын – один, не кормленный… Этим напоминанием и сломали. Я уехала домой, а насколько сильно избили другана так и не узнала, может и не сильно. Так выгоняли потенциально мешающих. Поскольку хозяин сдавал жильё… Чтобы без ненужных свидетелей отобрать у одинокого дедусика-пьянчужки квартиру. Такое было время в Москве. Бандиты под видом милиции (или совместно с милицией) орудовали почти открыто, никто им возразить не мог. Тот случай, непосредственно перед отъездом в США, я крепко запомнила. И вот – сценарий повторялся уже в Америке – в благородном обществе Свободы и уважения к правам человека! Смешно, конечно, если бы не было так грустно!
Сын снова один, а мать – по обычаю – где-то что-то выясняет, без всякого такого чувства долга! И хотя теперь мальчик уже взрослый… Но во сне я видела его ребёнком. И он хотел меня вытащить из ямы, но не мог. Не вытащил!
И сейчас мне предстоял спектакль, а я не знала, чем это кончится. Прежняя послушность чуточку сбежала, но я старалась её возродить. Чувствовала, что надо бы избежать судьбы, но одновременно – если уж суждено, пусть оно случится побыстрее. На самом деле, всё что нужно, я уже выполнила, уникального смысла в моей жизни уже не было, так что терять, казалось, особенно нечего. Если бы я чувствовала, что кому-то нужна – другое дело, но увы – данная вера утерялась у меня слишком давно. Стивен меня лишь приободрил, но всё же – кардинально – ничего не изменилось. Нельзя сказать, чтобы я горела огнём по самосохранению. Этого не было.
Молилась. Накануне, перед началом действа. Установила внутри некое «море покоя»… Или пусть объясняют, что здесь, и ради чего, или мне без разницы – пусть воюют с мумией, а я – отстранилась. Буду качаться на волнах внутренней тишины – так же, как по пути на Шпицберген. Полюблю то, чего не могу избежать. Чего мне терять? А не смогу, так хоть попробую. Главная задача, вопреки советам Стивена – самоустраниться. Вот чего я намеревалась достичь. Решила довериться жизни, и если она таки кончается – если кончится, то и пускай. Не хотела участвовать в спектакле – не быть на этот раз актрисой.
Только вот незадача: одно дело установить внутри себя «море тишины», находясь в тишине, и – совсем иное, если из тишины вытащили на сцену, и вероятность оказаться жертвой сатанистов дышит прямо в лицо. Так что по факту и я наравне со зрителями тоже ждала спектакля, не зная роли уготованной главной героине. И помолившись послать мне силы, чтобы пройти через данное испытание в полезном для закаливания русле, стала ждать. А попутно, как это ни странно – верила, что в ответственную минуту Стивен меня спасёт. Такое вот двойственное состояние: веря, что всё обойдётся – искренне настраивала себя на смирение.
Скоро начало казаться, что в воздухе появилось нечто… не то чтобы аромат… хотя аромат, конечно, тоже… вроде восточных или церковных благовоний… Но и что-то дополнительно кроме того… будто подали – может газ? Или наркотик? Реакции как бы замедлились, объекты обрели плавность движений, формы и границы предметов сделались как бы качающимися. Получилось какое-то расстройство восприятия. И в довершение всего подошёл медработник – на этот раз в белом халате и синих резиновых перчатках… – чтобы от меня не получить инфекцию, – подумала вяло, – и вколол что-то прозрачное… После этого сделалось дурно. И вырвало. Но поскольку утром не кормили – изрыгнулась только беловатая сыворотка с горьким вкусом желчи. Кто-то из-за спины вытер мне рот и паркет.
Вот-вот начнётся действие. За спиной что-то происходило. Позади меня угадывалось некое движение… – рассматривать я не могла… Когда недавно усаживали, то вроде бы ничего кроме стойки-пьедестала позади меня не было, но, похоже, незаметно туда что-то подтащили… – реквизит? Но не важно.
Может скоро архангелы подкатят типа гильотину? И – Барабанный бой, рядом с головой тазик для приёма донорской крови… Всё стерильно, гильотина на колёсиках и сияет металлическими пластинами. Отдельная корзинка для головы, а для шеи – в точности как для ног в кресле гинеколога: удобная «подставка» с отводным канальчиком для крови, и ремни для удержания тела, чтобы не свалилось, но из горла вытекало, наподобие бурдюка с вином… Если ещё запустить веселящий газ и специальную музыку… А можно раздать гостям вещества с галлюциногенными добавками…
Зал, казалось, увеличился в размерах. Через дверь – к месту моей дислокации подкатили медицинский столик… я его уже знала, они его не раз использовали… Что на столике, мне с пола видно не было, да и пофигу… Я ощущала себя в большом помещении, высоком – не меньше собора или храма – с такой же атмосферой. Торкнулась было мыслишка, будто это только личное впечатление, но улетучилась. Окутанная соборным запахом сотен свеч, я почти как жабрами лишь чувствовала невнятно происходящее… и уже ничего ни о ком не знала. Зрителей я тогда уже не видела. Началось сильное беспокойство. Внимание сместилось куда-то, скособочилось… Опознавать внешние события сделалось как-то совсем трудновато. Сознание мутилось, задуманное «качание на волнах» оказалось позабытым, любой настрой или наставления напрочь выветрились из памяти. Я с большим трудом преодолевала состояние тошноты и дикой слабости, которая навалилась вдруг – так же неожиданно, как и неодолимо.
Тело дрожало, исходя жаром, как будто под кожей жгли костры. Держать на плечах голову сделалось непосильно, и она свесилась набок. Сама я в это время сидела на полу, протянув вперёд ноги, – сгорбившись: под меня подоткнули подушки, чтобы не завалилась, – и напоминала тряпичную куклу сложившуюся почти пополам. Кстати, перед сеансом на меня насильно натянули белые тапки – из тонкой кожи, похожие на балетные, только без специальных мысков, из светлой замши, – эти тапки и маячили перед лицом. Только казалось – до них метров пять, не меньше… развалились ёлочкой, подошвами внутрь и кверху: самостоятельные две белые зверушки… Язык высох: комок соломы… но изо рта начала вытекать слюна. Потянулись слюнные нити… шевелить языком ещё получалось, будто бы в колоколе, но влагу из слюны не получить… И она стекала из уголка рта на шею, через ключицу перетекала на плечо… Пока голова висела на сторону. А плавающий мозг готовился отлететь подальше. В целом из-за того, что мне сделалось экстремально дурно… Руки тоже повисли особенно безвольно, плечи, позвоночник – всё утеряло устойчивость. Не помню, но возможно опорожнился и мочевой пузырь… хотя как будто специально предусмотрев подобное, меня перед началом спектакля отводили в туалет.
В помещении что-то происходило, боковое зрение всё ещё отмечало какие-то движения, но опознать что-либо сделалось почти немыслимо. Да и не важно… Может там снаружи шёл какой-то обряд? Сектанты делали свою «чёрную мессу»? Решительно казалось, что зал ожил, шевелилось всё – двигались не только зрители: в разных направлениях, ко мне и от меня – все будто хором, но и стулья и пол. Длинные тени – чёрные, как в фильмах ужасов – плыли не то по стенам, не то по моей голове. Так, если бы, проходя куда-то за моей спиной, чтобы испить там из специальной чаши человеческой крови – нужно было бы по пути коснуться жертвенной головы, свисающей с плеч… Чередой, словно очередь в мавзолей – проходя, они прикасались ладонью к моим волосам и двигались дальше. Но и стены тоже шевелились. И воздух, если он вообще там был. Потому что не припомню, чтобы я дышала…
В целом – боковым зрением – я видела общую, кишащую движением массу из людей, предметов, стульев или отдельных фрагментов… Мелькнул мужской золотой перстень с символикой… Из-под не то газовой вуали, не то головного шарфа – ухо с серёжкой… немного сморщенное, наверно, старушкино… серёжка с синим огранённым камнем, немного прозрачным, величиной с крупную фасоль – в обрамлении мелких бриллиантов… в платине… Ещё пару раз видела великолепный маникюр. Так же на одной руке вместо ногтя – острый вроде звериного коготь – мутно коричневатый, возможно, из-за грибка. Без маникюра, значит мужской.
Не знаю, сколько времени я боролась с состоянием дурноты, но всё равно – всё поплыло, голова пошла кругом, чувства двинулись в пропасть… и я потеряла сознание.
* * *
Кто там и когда собирался меня о чём-то спрашивать – не знаю, никого не видела… и не слышала… Может и спрашивали… Ничего не помню.
* * *
Очнулась, свернувшись калачиком, лёжа щекой на полу. Вообще не жарко. Каменный пол – не паркет, вернее – природная каменная поверхность… Подёргала рукой – звякнула цепь, потрогала щиколотки – тоже без изменений: кожаные жёсткие браслеты, поверх которых металлическая цепь. Потянула – прикреплено к чему-то сильно устойчивому, на реквизит не похоже, хотя цепи по прежнему не слишком тяжёлые, но литые. Огляделась: прикована к скале, рядом – пещера. Вероятно, убежище, где можно прятаться от непогоды. Здесь воздух явно был. Всё говорило о том, что я находилась на скальном выступе, вероятно, в горах. Боже, Стивен меня всё таки спас? Вынес из плена? Но тогда где он сам? Опять его нет? Всё повторялось… Я снова была одна. – Но почему всё ещё прикована? И где я? – Да уж… вопросы эти… Точно слепни. Оживали после спячки. Того и гляди начнут кусать. Я приподнялась и села, озираясь и стараясь как следует рассмотреть всё вокруг. Следовало не гадать, бесполезно расходуя энергию, а собирать информацию при помощи всё ещё имеющихся чувств – так называемых «ворот восприятия». Первые ворота – зрение. Что я вижу? Позади, похоже, пещера. Время? Не распознаю. Сумеречно. Неба не видно, до края обрыва далеко. Вряд ли цепи позволят добраться. Впереди? Площадка примерно метров двадцать-тридцать. Или сорок? А дальше… Ага видно… Хотя и темновато – там проход. Наверно между скалами? Не широкий, на пещеру не похоже… Возможно выход с этой площадки? Очень вероятно… У меня кружится голова. Опять подступает ощущение невесомости и плохое самочувствие…
Вот, рассмотрела: перед «выходом», между скал что-то легонько светится. Сосредоточившись, соображаю: вроде бы похоже на костёр! Да, похоже на маленький совсем костерок. Вот же! – Да там Стивен! О Боже! Неужели, он ждёт меня? Захотела крикнуть, но не смогла. Не смогла издать звук. Попробовала снова – звука не было. Либо нету, либо я оглохла. Прислушалась. Нет, звуков не было вообще никаких. Хотя, откуда бы им взяться, если вокруг нет ни одной живой души. Хлопнула ладошкой по камню – цепочки звякнули, услышала. Значит не оглохла. И значит всё ещё хуже, потому что не могу закричать. А как тогда позвать Сивена? И я стала пробовать звенеть цепью. Сначала стучать, потом – сильнее! Со всех сил стала колотить цепью о камень, собрав её звенья кучкой… Устала. Сама-то громыхание слышала, но до другого конца площадки слишком далеко. Наверно не слышно. И сидел он так странно спокойно! Вообще не искал меня. Или не видел. Это у него костёр, хотя и не большой, а у меня ничего: сижу почти в темноте… Чем же с такого расстояния привлечь внимание? Только бы не рухнуть в обморок. Он обещал меня спасти, говорил, что мне нужно к сыну. Он обязательно будет меня искать. И найдёт, конечно, нужно только терпеливо ждать. Я могу ждать. Может бросить тапок? Но это же не ракета, дальше пары метров не долетит, всё равно что забросить носовой платок. Белый тапок, но слишком маленький, чтобы рассмотреть в потёмках с такого расстояния. Если уж не видит меня, я всё же не дюймовочка, куда больше несчастного тапочка… Правда, похоже, такая же несчастная. А всего пару дней назад – была счастливая. Потом со Стивеном супер-счастливая, а теперь – вроде бы и не в плену, но совсем несчастная… если он меня не найдёт. И опять начала колотить цепями по камню, и пыталась кричать…
Огонёк его костра как будто усилился. Теперь лучше различалась фигура и немного лицо. Как всегда безмятежное, он неспешно подбрасывал прутики в пламя. Сидит себе – спокойный как удав, отдыхает… Вокруг никого… мы в условиях дикой природы, позади него – темнеет проход между скалами. А между нами – пропасть тишины! Горизонтальнаяпустыня неземной поверхности? А он сидит, легонько подкидывая веточки в огонь? И где только взял… и что мне делать с такой информацией? Как с ней поступить? Чего именно можно извлечь? Пока я вглядывалась… усиливая и без того уже предельное напряжение, да ещё пребывая в состояние заторможенности и бессилия – по всему – опять впала в психическую изменёнку. И однозначно – какую-то совсем уж мрачную… И только лицо Стивена по прежнему манило освещённое огоньком…
Но внезапно – опять, словно по мановению волшебной палочки – так беспощадно захотелось к нему, что я неконтролируемо резко дёрнулась, не рассчитав возможность, и ударилась коленками об камень… отметила следы крови, и – он поднял в мою сторону лицо… Неужели сейчас? – Я здесь! – Рвалось навстречу моё естество! Что тот волк из песни Высоцкого: «я рвусь из сил, из всех сухожилий»… Вставала, прыгала, трясла и стучала цепями, махала руками… Но увы – он всё равно меня не замечал, однозначно – ничего не увидел и снова уставился на огонь. Паникуя, я разозлилась и заорала – внутренне, но наружно только тужась и не издавая ни звука – визжала как резаная свинья, готова была отгрызть собственную лапу! Хотя пришлось бы грызть все четыре… А я? Разве на такое способна? Нет – не способна…
И вдруг… Мгновенным озарением – воровской заточкой под грудь: – он ждёт не меня!
Откуда такая мысль? Из какого перепуганного угла души? Из какой такой замаскированной трясины душевной?! А между тем, на полотне памяти уже поплыло: Стивен стоит в дверном проёме и не трогается с места. И около такси – Лю Лю «привязанная к своей сумке», а он – не идёт ко мне, но всего лишь стоит и смотрит! И картина эта оказалась настолько ясной – как будто среди ночи случился день. И у меня больше не стало на эту тему вопроса. Столько времени я хотела докопаться до ответа, кто я ему, и кто он мне… А тут просто и наглядно: – Я всего лишь девчонка, которая навязалась к нему в гости, он и согласился. Всего и делов – он говорил то, что мне хотелось услышать. А ему без разницы. Так же без разницы, как было купить дурацкие синие ромашки. Взял, какие попались. Его просто всё устраивает. Примерно так, как всего пару дней назад всё устраивало меня…
Сначала внутри – всё резко остановилось и опало… Потом из ниоткуда вспомнила о сыне. И уже совсем иначе – снова всё внутри вздёрнулось, изо всех сил бешено и с отчаянием я колотила цепями то о камень, то выцарапывала цепь из креплений в скале, то пыталась вытянуть руки из наручников, освободить ступни, снова со всей дури стучать оковами о камень, пробуя раскурочить… Злость перемежалась с отчаянием… Он продолжал сидеть у костра и пялиться в огонь… Набухли травмированные запястья, из-под ногтей на пальцах сочилась кровь, на щиколотках тоже всё опухло, и обручи сидели уже заметно плотнее. Может мне задушить себя цепью? Но что проку, если не могу издать ни звука. Наверно мне ампутировали из горла какую-то запчасть. И вдруг опять – ощутила, как страстно хочу к нему. Пожаловаться на него же. Нужен же человеку кто-то? Пусть бы погладил по волосам, пожалел. Кошерно…
И он будто услышал – поднялся и стал всматриваться, пока я звенела кандалами, прыгала и кричала, беспомощным карпом с пламенными щеками открывая рот… Он смотрел, но без толку – не видел! Как я не могла закричать, похоже, так же он не мог увидеть. Под сердцем горел пожар: рвалась к нему, спрятаться на груди – пусть бы что угодно… Да и чёрт с ним, пускай бы зарезал – только бы кошерно, любя! Я страстно устремлялась на ту сторону пустыни – чтобы всё стало как прежде! Ни мыслишки упрёка за всё, что он наделал, когда предал меня – всё оказалось позабыто и похоронено! Как страшный сон! Но теперь – пылало только одно испепеляющее страстное чувство: – хочу к нему!
Костёр около него заметно усилился! Воображение рисовало, что мои кости и тело вытягиваются. Словно в фильме Мастер и Маргарита… Внезапно охватило жаром, душно, отступила чуть назад… не рухнуть бы в обморок… Опять начала тянуть из скалы цепи, и откуда-то казалось, словно они и вправду тянутся, делаясь мягкими… Похоже мозг сдавал свои позиции. Усиленно толкаясь, напрягая челюсти и плечи – я делала усилие за усилием, представляя как растягивается самоё тело и приближается туда – через площадку – к огню… И в этот момент… – за спиной Стивена произошло движение…
Сами собой… словно тренькнул и оборвался неведомой струны нерв… а онемевшая скрипка ещё не поняла, в чём дело… Так я застыла, опять обнаруживая собственное зрение изменившимся… За спиной Стивена из темноты вышел… – из секты Филателистов – художник… Как его звали? Кунс… Скунс… Гадина. Я не могла поверить глазам… Даже в этой ирреальности Скунс был более чем реален, он опять задорно растянул в улыбке свой акулий рот – простой американский парень… И главное – видно его было отлично! Как днём! И Стивен – тоже видел его! А меня нет. Встал, в ответ на приветствие пожал руку… Что??! Ещё?!! Кого-кого они приветствуют? И из того же пролома к ним вышли Банкир и Галерейщик… Марк Климчер в роли Фауста?!!
Ах, вот оно как… Вот оно как… Вот как… Сознание кружилось, оплывало свечой… в голове отсвечивали сполохи мысли… Тошнота, в мозгу мутилось и квакало… Полюбить… полюбить… полюбить… Они уходят? Догнать… Обязательно догнать… И… Полюбить… полюбить… Полю… полюбить… по…лю-бить… по-лю-бить… по лю… Лю…любить… Лю… бить… бить… ить… п… ить…
Затихающее эхо ещё аукалось, раскачивая маятник последней мысли, а на внутреннем экране медленно завихрялось снежное поле, и мальчик, мой сын – тянул к матери руку, а мать – силой опального ранее намерения вдруг поднялась и двинулась – навстречу, наружу – из западни…
А следом на грани сознания, на пределе… прежде чем упасть в самый крепкий среди прежних сон… краешком неведомого доселе чувства – уголком неведомого привычным воротам восприятия – вдруг высветилось: Пока Стивен уходил со своими дружками-филателистами, пока они, приобняв друг дружку за плечи, двинулись в темноту между скал… – слева от меня, рядом с каменистым выступом… – стоял и наблюдал за всеми нами другой Стивен.
– Их двое, – проплыло последнее – заключительный аккорд, последний звук затухающего сознания. И всё заполнило чёрное-чёрное беспамятство.
Лю Лю ищет брат
Прилетев в аэропорт Кеннеди, Борис в который уже раз опять позвонил сестре. Попросил паренька-попутчика набрать номер, слабо надеясь, быть может сеструха именно его игнорирует. Но нет… Звонки в трубке звучали долго и заунывно. И Борис, отчаявшись дозвониться, пошёл к метро. Примерно за час доберётся, а там уж будет видно… Наверно придётся караулить, выжидая когда пропавшая вернётся. Ну или на месте что-то предпринять… Вещей у него было не много, а значит можно передвигаться налегке, и Борис начал прикидывать, что будет делать, если всё же не застанет сестру. Можно повторно созвониться с друганом из Каролины и завтра сесть на автобус, не задерживаясь в Бруклине. Только вещи от Мити через кого-то передать. Надо лишь вспомнить, кому бы это можно поручить.* * *
На стук в дверь откликнудось только собственное сердце. Неприятно ёкнуло в грудине. Сеструхи не было. Сначала Борис устойчиво сидел на лестнице и ждал, сам толком не веря, есть ли в этом какой-то смысл. Но так или иначе, а идти ему было всё равно некуда. А перекантоваться хотя бы пару дней надо. Дружку он, конечно, позвонит, как только доберётся до интернета. Постепенно собственное положение начало злить. Опять богемная мадам изволила куда-то свалить, никого ни о чём не предупредив, а ему расхлёбывай! Но и Борис, однако, тоже не так прост. Когда останавливался в последний раз, то позабыл вернуть от её халупы ключ. Позабыл, конечно, искренне, но зато – очень удачно! И Борис начал активно атаковать чемодан с целью найти припрятанный ключ. Оставалось убедиться, что замок не меняли. Тут-то как раз и поднялось довольно сильное волнение, а вдруг сестра съехала – тогда он собирался проникнуть в чужое жилище, а Борис – по сути законопослушный гражданин и вполне себе трусоватый, и нарушать закон, рискуя получить по тыкве, желанием вовсе не горел. Даже и к сестре заходить без спроса – и то получалось как-то вроде бы неприлично, он уж лучше переночевал бы у кого-то ещё, но вот беда – пришло ему на память совсем даже очень нехорошее воспоминание.
Дело было в Москве, в давние совсем времена. Был у них родственник. Немного дружили, хотя тот был значительно старше. Служил при Доме Моды, выкройки рисовал якобы у Славы Зайцева, но Борис, конечно, не проверял. Похвальбушка несусветный, за это его Борис недолюбливал и не уважал… Кому же понравится, чтобы ему садились на уши, постоянно укоряя и ставя себя в пример? Конечно, это доставало. В общем, дружили они формально, когда родственник сам в гости наведывался, а тот, надо отдать должное, приезжал часто. Матушка его приглашала, вот и подкатывал – поесть, попить. Тогда семейство частенько собиралось за общим столом. Матушка всех кормила, а главное – поила, все квасили без малейших ограничений. Считалось, что маманя – аки дойная корова, у которой «всегда припрятано». Она охраняла ликёро-водочный завод, ну и понятно – все несуны оставляли мзду. Хочешь пронести в сумке халявного трёхзвёздочного пойла – выложи долю сторожу. Обычная бодяга – весь СССР так жил. Несуны тащили всё, что можно и нельзя. Ну и тем, кто их должен не пущать – тоже нормально перепадало. А если бы кто не стал бы брать – то «на выход, с вещами», система чужаков отторгала. Не брать было нельзя. Хочешь работать – вертись как положено, и начальству отстёгивай. А была у матушки напарница, в смену которой вывезли пару грузовиков по поддельной накладной. Ей привычно дали пол-литру, таксу за пронос сумки, но вывезли – пару цистерн. Разумеется, сторожиха не знала, иначе испугалась бы на такое пойти, мелкие сошки – они пугливые. И вот началось следствие, сменщицу начали тягать на допросы, та с перепугу жаловалась матушке, мол, боюсь очень, вдруг посадят. И следом же стала она сильно плохо себя чувствовать. И ещё покойного мужа во сне видеть. Ну и всё такое не хорошее. В итоге, от стресса, из-за сильного перепуга у практически не виноватой тётки активировался рак, и умерла примерно через три-пять месяцев. Ещё следствие не кончилось, а напарницу уже схоронили. Вот какие бывают дела. Так вот – про родственника… Соседи его почувствовали запашец из квартирки, где тот проживал – один, бездетный и не женатый… А когда милиция вскрыла квартиру – родственничек лежал убитый, в голом виде свисая с кровати, да ещё и ограбленный… Причём следователь сообщил, что убитый имел перед смертью половой акт с мужчиной. Так и сказали: смерть во время ограбления в результате неразборчивых сексуальных связей. Осторожным, мол, надо быть, и не приглашать домой мало знакомых мужчин.
И теперь Борис, сказать по-правде, охрененно боялся застать подобную картину. И даже тщательно принюхивался, не пасёт ли из-за двери определённым душком. Но душком вроде не воняло. К тому же, братец всё же дождался соседа и осмелился спросить за сестру. Сосед сообщил, что она не съезжала, но где – неизвестно, не видели её уже порядка двух месяцев, И даже хозяйка, сдающая им жильё – общая на всех, поскольку сдавала весь двухэтажный частный дом, поделив его на отдельные комнаты-студии – так вот, хозяйка уже дважды спрашивала, где жиличка, и грозилась идти в полицию, ежели та не занесёт задолженность. По всему выходило, что сеструха: либо сбежала, не заплатив, либо по какой-то иной причине не только не живёт в данном помещении примерно месяца два или более, но и не платит.
Когда ключ запросто открыл дверь, которую не пришлось взламывать, Борис сильно обрадовался: трупа внутри не оказалось. Вздохнув с облегчением, он устало опустился на единственный стул. А передохнув, стал исследовать комнату. Сестра жила, образно выражаясь «на коробках»: из мебели только полупустой шкаф, комод с одеждой и стол со стулом. В шкафу Борис обнаружил большой пакет с документами. В основном с иммиграционными анкетами и прочими подобными бумагами. Но зато на столе, поскольку у сестрицы, видать, была беда с памятью – открыто лежал себе блокнотец, в котором довольно быстро и была обнаружена искомая информация. Страницы блокнота пестрели множеством записанных столбиком заданий, частично вычеркнутыми. Планы дел по десять-двадцать пунктов на странице. И на предпоследней среди прочего как раз вычеркнутая запись гласила: «Распечатать билет к Парижскому любовнику».
Оставалось раздобыть информацию о дате вылета и названии пункта назначения. И Борис стал ждать, когда в Москве наступит утро, чтобы созвонившись с племянником, донести успокоительное известие.
На следующий день они с племянником уже разработали дальнейший план поиска пропавшей. Имея доступ к электронной почте матери и проверив полученную примерно два месяца назад почту, Митя быстро определил, куда именно отправилась мать и когда. И даже написал письмо на адрес пришедшего уведомления брони, но бесполезно – ему попросту ничего не ответили. Борису следовало, не откладывая, идти в полицию и заявить о пропаже сестры. Предварительно выдав им информацию о том, что сестра намеревалась летом вылететь в городок Ранвей и там воспользоваться заказанным заранее такси. Адреса доставки пропавшей они не нашли, но решили попросить полицию расследовать, куда в конечном итоге подевалась сестра. Всё это Борису предстояло исполнить в ближайшее время.
Пробуждение в больнице
Свет казался невыносимым и, решительно, заставлял открыть глаза. Не хотелось. Но слишком мешал, и надо было удостовериться, что это такое. Оказалось – опять больничная палата. И чересчур светлый день. Но ничего больше. И никакого чувства, кроме любопытства. Оглядела палату. Свет уже не казался таким навязчивым. Однако, всё же был чрезмерно сияющим – непривычным. Подумать только, я снова попала в больницу. – Занятно, однако… – вяло скользнуло замечание. И ничего из последних ужасов нет. И сразу мысль: только не надо думать, что всё приснилось! – Так ухмыльнулась во мне первая мыслишка. Мягко так пощекотала словно пёрышком… – Жива? Выздоравливаю? – раскрывала глазёнки непробиваемая надежда, – подумать только, надежда всё ещё со мной… – Неубиваемая… – ухмыльнулся краешком сарказм. Конечно, было бы замечательно, если бы всё приснилось. И даже очень было бы это превосходно… Но… И я стала исследовать свою оболочку. На животе следов не оказалось, ни дырки, ни швов. Как, собственно, и прежнего животика… Похудела. Это хорошо. На запястьях – синеватые с жёлтым следы, сильные покраснения, но уже не воспалённые, возможно заживут… Вены исколоты, вокруг всё в подкожных синяках. Частично синяки свежие, частично пожелтевшие. Вывод? Кололи долго. В разных местах. Чего-то не припомню, чтобы меня так много кололи. На левом предплечье медицинским скотчем закреплена «розетка» для капельницы – что-то вводилось в постоянном режиме… – из подвешенного мешка с прозрачным раствором. Такие «розетки» устанавливаются, если пациенту лекарство вводится долгое время, например, в течение нескольких недель. Память понемногу возвращалась. Не отчётливо и не совсем полностью, но – с глубоким подозрением…На столике лежала упаковка салфеток, резиновые перчатки и металлическое корытце. Кругом очень чисто. – Стерильно, – опять усмехнулся дружок-сарказм, – не бросил, значит, дружище… – Русские своих не бросают! Будем погибать молодым! – Вместе, что называется… И свободной рукой я повторно погладила живот, – относительно безразлично, что удивило: не обнаружив изъятия органов, могла бы и поболее обрадоваться? Интересный, однако, получался расклад… Полулениво шептались мыслишки, не затрагивая основной айсберг спокойствия. – Наверно, лучше ещё поспать… Но пока я постаралась заснуть – заворочались-таки обрывки воспоминаний, не слишком чёткие, но всё же… Мутные – показались первые картинки.
Через какое-то время я услышала звук от двери и снова открыла глаза: в неё – по странности бочком – протискивался Стивен Кинг. – И здесь нашёл, – так же бочком и безлико протиснулась очередная мыслишка, – когда же он отстанет.
По совести сказать, меня это и не обрадовало, и не огорчило. Ну узнаю брата Кинга, и что? А ничего. Совсем ничего, обычное дело, что тут такого необычного? Наверно должно было бы зашелестеть море эмоций? Или чего мне положено испытать из-за того, что живая, и что Стивен изволил меня навестить? – Очнулась, – заговорил он первым. Мне бы спросить, сколько я в больнице, что произошло, а мне не интересно. – Очнулась, – всего и ответила. И подумала: я живая, он живой, а чего ещё спрашивать и не знаю. Но всё же помолчав, спросила: – А где все? – Не надо об этом, у тебя была остановка сердца, тебе нельзя волноваться.
О! Наконец-то! Мне «нельзя волноваться»? Положительно, этот парень мне послан свыше: инопланетный разум меня не забывает! Он разбудит и самые мёртвые эмоции. Из гроба достанет и посадит в виде правильной матрёшки, чтобы не волновалась! – Поправишься, всё позади, – он был непривычно мягок. – Ну, раз ты так считаешь, то я, пожалуй, посплю… – и отвернулась, на другой бок
* * *
– Ты чего, сидел здесь, пока я спала, или уходил и вернулся? – Сидел здесь. И возвращаюсь. – Иногда мне этого уже не хочется. – А мне всегда хочется вернуться. – Очень мило с твоей стороны. – Ты злишься? – С чего бы? Ты снова со мной, чего же ещё желать, – и опять я сделала попытку повернуться спиной. Он перетащил стул на другую сторону кровати. – Всё позади. Не думай больше об этом. – Конечно. – Ты привыкнешь. – Разумеется. – Это только сначала… Всё будет хорошо, вот увидишь! – Американское зомбирование? Не бойтесь, детки, мы вас спасём? – я опять усмехнулась. С одной разницей… Я не чувствовала соответствующую фразе угрюмость. Обалдеть, моё сознание произносило привычно-саркастические фразы, но внутри спокойное равновесие – фразы оказались чисто формальными, не наполненными эмоциями. Как если бы их произносил роботоподобный ум, а я всего лишь разрешала, но не участвовала. Стивен пропустил «мяч»… Опа-на… что-то новенькое! Интерес-с-сно. И мне захотелось с этим поиграть. – Ты ещё раз хочешь меня обмануть? Не надо, я же понимаю… – произнося это я вслушивалась в то, что чувствую. Судя по фразе, это должен быть упрёк? Но я не упрекала. Меня это устраивало. Он обманывает, а мне без разницы. Не обманывает – точно так же. – Я не обманываю, – он отвечал, как положено. Я реагировала, соответствуя, и спросила дальше: – А чего ты хочешь? – Хочу, чтобы ты поправилась. – Чтобы вернуться к дружкам-сектантам? – опять спокойствие. Но тут никак не должно быть спокойствия? На таких вопросах невольно должно подняться отношение к дружкам и самому Стивену Кингу – подлому изменнику? Я сканировала у себя внутри. Почки на месте, сердце на месте, селезёнки и печёнки – всё на месте! Возмущения – нет! Куда делось возмущение? Кто украл протест? Кто своровал моё личное отношение к предателю Принцу-Кингу? – Ты что, украл мои чувства? Он рассмеялся! Подумать только, я не могла извлечь эмоций, а он запросто расхохотался! Без какой-либо причины, без вообще… без ничего. И тогда я обнаружила, как улыбаюсь в ответ. Не изнутри почувствовала улыбку, а снаружи – отметила, как растянулись мои губы, и только потом поняла, что улыбаюсь. Внутренняя реакция запоздала за внешней. Тело жило в своём режиме, не нуждаясь в моём согласии. Оно самовольно обрадовалось от его смеха.
В общем, трудно описать словами… Я оказалась на территории, которую не принято описывать. Для этого просто не придумано названий. Огляделась внутри себя и поняла – он прав. Скоро я поправлюсь, это уже ощутимо. И очень похоже, что реагировать буду иначе, чем раньше. Что-то во мне очевидно изменилось. И это – вот не поверите! – веселило! Он засмеялся совершенно законно! Это было единственно правдивой реакцией. И, похоже, я тоже очень быстро приближусь, чтобы его поддержать.
Представила, сидим мы где-нибудь на приёме в ложе Филателистов и хохочем в два голоса! Ну, если не психушка, то исключение за неуважение к суду – нам тогда стопудово обеспечено! – Значит, ты не уйдёшь со своими дружками? – я заметно развеселилась. – Так нету никаких дружков. – А как же дамочка, с которой ты водил шуры-муры? – Чего-чего? Да я и слов-то таких не знаю! Он дурачился в ответ на мои дурашливые претензии. А меня радовало. Сделалось так легко как никогда.
– Мне это только кажется, что я стала другого веса? Я не чувствую привычной тяжести. – Ты очень сильно похудела. Теперь почти как птенчик. – Я? И вдруг – птенчик? Скажешь тоже… – Ну да. Потеряла не менее тридцати килограмм, может и больше… – Да? Это потому что меня морили голодом. Но, сказать, по правде, я есть не хочу. – Не хочешь… Вернётся аппетит – захочешь. – Вернётся? – Обязательно.
Нянечка принесла обед. – Вам, наконец, разрешили кушать. Не много, у вас строгая диета, но всё же…
Поставила на столик больничную еду. На подносе один пластиковый контейнер размером с кофейную чашку, внутри какая-то белая жидкая смесь. Заглянув в контейнер, я сделала специальное лицо: к ушам растянутый ротик, ямочки на щёчках, глазки неваляшки… Стивен посмотрел, слегка склонив голову, и мы одновременно рассмеялись. Он поднялся и отнёс поднос с контейнером на тумбочку, ближе к двери, чтобы медсестра забрала.
* * *
– Стивен? – Да? – А чем я болею? – Болела? – Душевной болезнью. – А это как? – Это когда душа стремится к чему-то, но распознать, к чему именно, не может. Ей тогда нужна помощь. – Моя душа стремилась? – Ну да, а ты будто не знаешь? – Ну ладно. И ты помогал? Что ты делал? – Следовал за тобой и охранял… Иногда нужно исправлять прошлое, а чтобы его исправить – нужно его увидеть. Чтобы увидеть – следует вспоминать. Для воспоминаний нужен партнёр, своего рода наблюдатель, чтобы не случилось непоправимого. – И оно в итоге не случилось? – Нет. – А почему тогда мне кажется, что кое-что непоправимое случилось? – я улыбалась загадочным образом, и он опять рассмеялся. – Потому что ты пока не привыкла к улучшению самочувствия, это поправится, – он тоже улыбался не менее загадочно. – И каким образом ты охранял? – У меня есть навык. – Какой навык? – не унималась я. – Например, гипноз – привлечение мыслей, внимания, направление в полезное русло действий, ты разве никогда сыну не внушала чего-нибудь невербально? – Ну это я… Я много кому внушала, всякого разного. Но это всё для себя. Чтобы удовлетворить свои амбиции или жажду, или достичь целей. А ты для чего? – Разница не велика. Для себя. Такая моя суть. Я писатель, и пишу наш роман. Совместно с тобой. И хочу, чтобы он закончился самым добрым образом. Чтобы все герои стали счастливы, и жили долго, и умерли в один день. Разве не достойная причина? – Я тебе не рассказывала. Мне, однажды, повиделось такое… Про писательское дело… – если автор… если в роман не вложена его собственная жизнь, тогда это всего лишь мыльный пузырик, воздушный шарик… – унесёт его вверх (потому что раздувают таких Сильные Мира сего, пузатые дядьки – для своих прибылей, вложив в виде инвестиций: пару чеканных монет). Но потом – лопнет в высоте такой шарик и упадёт жалким ошмётком порвавшейся резинки, ничего ни для кого не сделав доброго. И знаешь, я написала роман, где моя героиня погибает по собственному выбору – героиней была я сама… Она так замечательно обтяпала самоубийство, чтобы оно выглядело загадочно-детективным. И велось расследование, людей вызывали на допросы, все мучились, стараясь разгадать, кто виноват. А виноватыми были те, кто иначе не мог приметить моё творчество. Им не хватало крови, жертвы, живого мяса. И героиня им это мясо сознательно отдала – своё, ножом с чужими отпечатками пальцев в живот… извольте получить плату, членский взнос – берите, ради прибыли. Написала я такую книгу – почти полностью, осталось только последнюю заключительную часть дописать, парадное шествие после полученной оплаты кровью… Но увы – роман пропал, украли вместе с компьютером. Даже копии не сохранилось. Никто его не увидел и не прочёл, но самой мне очень заметно полегчало. Пока писала, открыла для себя то, что все эти «Сильные мира сего» – ни разу не достойны жертвы. И другие – потребители развлечений – только и всего. И чтобы подлизаться к ним за ради достижения признания – тоже оно того не стоит. В процессе изобретения пути к славе, я осудила собственную героиню. Дура она. Повелась на поводу у зависти к внешнему успеху, потому и погибла. И даже если кому-то и доказала, что достойна внимания (обычно, кто платит кровью – имеют шанс, если всё обтяпать по уму, вспомним Марину Цветаеву) – всё равно такое внимание «не стоит туалетной бумаги», чтобы вытереться после прочтения. Я тогда записала стих, так и называется «Память человеческая не стоит туалетной бумаги». – Ты же согласен с такой трактовкой? – высказав это я ждала, что ответит Кинг. Но он ничего не ответил. Взял мою ладошку и два раза поцеловал. Молча. «Всё тот же взгляд, всё тот же жест, и спать пора, но никак не уснуть»… – Меня опять за муки полюбляли, а я его за состраданье к ним. Мы снова оставались «парочка ещё та»…
* * *
– А когда я погружалась в воспоминания, ты же знаешь? Как заведённая… Это были твои проделки? – Конечно. – А когда меня мучили и пытали, где ты был? – С тобой. – Ты шутишь… Ну ладно… Я всё равно рада что мы с тобой встретились, помнишь как это было? Случайная встреча в Париже, такая романтичная, и куда оно всё повернулось… – Почему случайная? Я всегда знал, что мы встретимся. Это было неизбежно. – Ты теперь всегда будешь загадками разговаривать? Но на самом деле это и вправду не важно. Я, наконец, счастлива. Просто рада, что ты не ушёл. Но если уйдёшь, то не буду хватать тебя за рукав. – Не так уж и «не важно», дорогая. Встретить своего человека, конечно, важно. И я не уйду. А загадки кончатся, очень скоро… – Опять загадка? Ну и ладно. – Нет, не загадка. – Да неужели? А как же тот факт, что я видела тебя во время оргии, видела как ты смотрел на писательницу и на меня. И как на тебя смотрел твой дружок. – Это был не я. Нас всегда было двое. Это его вещи ты видела дома. Мы близнецы. – Что? – Всё так, в последний раз ты меня увидела. Увидела. А раньше ни разу. – Что ты хочешь этим сказать? Я чего-то опять захотела спать… – Спи. Когда ты проснёшься, то вспомнишь… я всегда был с вами. Или с тобой…
* * *
Сон снова стал беспокойным. Будто окутало прозрачным саваном. Я ощутила себя в невесомости, парящей в чужеродном пространстве теней и недомолвок. Люди, наполнявшие мой сон, не были друзьями, но – заговорщиками, исподволь наблюдающими за воздействием на меня впрыснутого подкожно зелья. Словно зелёная мушка, застывшая в паутине, я ждала исхода, понимая, что любое движение лишь быстрее привлечёт хозяина паутины. Потому я следила за сценой, не шевелясь. Снова находясь в плену – слышала обрывки разговоров, наблюдала свои чувства и ощущения. Мне снова было стыдно. Стивен держал за руку обнажённую гостью. Следом, приобняв за талию свою даму и оглаживая её бедро, присоединился Марк Глимчер… Глумливо играючи, облизал палец и провёл им по губам Стивена… потом по губам своей подруги. А женщина Стивена стала гладить ягодицы Глимчера. Его эрегированный член – средненький, похожий на белый гриб с плотной ножкой бочонком и небольшой головкой – отреагировал короткими рывками вверх. Подруга Глимчера подошла вплотную к Стивену, и начала тереться о его бедро сбоку. Стивен повернул её спиной, и женщина завела руку назад, стараясь ощупать вздыбленный слегка изогнутый кверху орган Принца… Я отвела взгляд. Раньше я этого не видела, мне даже показалось, что женщина эта со Стивеном – именно её мы подобрали на трассе – та самая, из-за которой началась вся катавасия. Удивительно, во сне мне открывались детали, ранее – когда всё было наяву – не замечаемые! Это до странности напоминало некий перепросмотр случившегося, а совсем не сон. И в процессе такого «перепросмотра» я точно знала, что так оно и было всё в точности. Просто по какой-то неведомой причине это ускользало от внимания. Гости были в масках, но – в нарисованных на лицах красками, а не реально надетых. И это тоже почему-то не попало в зону внимания. Гости оказались раскрашенные «девочки и мальчики»… И ещё это чувство: как будто бы видеть этого мне не нужно. В сновидении я явно прочувствовала, как корректирую собственное зрение, не проникаясь отдельными деталями, будто не замечая их. Но вот получила возможность перепросмотра, а оказывается в памяти сохранено много-много больше и несколько иначе, чем я будто бы видела в реале. Лица участников не вызвали интереса. Пирсинг у женщины видела, как выступали острые колени – помню, мурашки на телах – помню, пот на лбу и над верхней губой – запомнила, а лиц нет. Только ранее знакомые угадала. Но у писательницы я ведь пирсинг видеть не могла, так что – может это и не была писательница, а кто-то ещё. Глимчера узнала. Но обнажённый он тоже довольно сильно изменился – появилось заметно больше сладострастия, как если бы у него открылись рожки, и с этими рожками он стал сильно игрив. И все они нисколько не стеснялись. Подумать только.
А мой Стивен Кинг, тот же самый, только – одетым дубликатом – стоял в сторонке… в точности как на вечеринке у филателистов. Один в один одиноко наблюдал… И Скунса, конечно, признала. В видении он расхаживал в обычной манере – довольный самовлюблённый фонарь. И всё подтягивал кверху член. Снизу подхватит и подтянет. Потом подержит в руке и опять… за яички подхватит в ладонь и подтянет. Такое движение – снова и снова… Как бы оно его, вероятно, как-то поддерживало в общем хоре блудливого действа.
Странно, раньше они были просто гостями, а теперь в сновидении перепросмотра – с разрисованными лицами – якобы сняли маски. Мерзкие, но мне – не было мерзко. Это больше не касалось. Подумать только. Пока они меня терзали, я не видела лиц. А теперь вижу и узнаю, но не чувствую ни злобы, ни обиды – ничего. Как будто смотрю на сказку, зная чем она закончилась. И в таком случае – мне не жаль ни себя, ни жертву-героиню, ни иных участников – ничего не чувствую. – Неужели мне следовало всего лишь увидеть, вернее – опознать их под масками, чтобы больше не чувствовать мучений или неприязни?
– Опознать не только их, но и себя – ту, которая чувствовала, – донеслось как будто бы из соседней комнаты. Я открыла глаза. Проснулась, услышав голос Стивена.
Мы всё ещё находились в той же больнице, в палате ставшей уже привычной. Окна здесь располагались высоко у потолка, в них кроме края неба ничего не было видно. Причём небо светилось ярко-белым. Не голубым. Трудно описать, наподобие искристого облака. Так бывает в жидком лаке для ногтей с перламутровым блеском. Облака – вернее небо – светилось воздушным сиянием: газом с перламутровым отливом. Больше ничего в окне не различалось.
– А знаешь, ты был прав, я увидела и Стивена, и тебя одновременно – ты как обычно наблюдал, прислонившись к стене. Ты был одет во что-то совсем светлое, наверно в больничную пижаму. Он улыбнулся, немного смущённо. Удивительно, это был другой Стивен – не тот загадочный мачо, а просто мой друг. Я улыбнулась в ответ, чувствуя заполняющую грудь нежность. И снова продолжила спать.
Последние приготовления
– Стивен? – Что такое? – А когда меня выпишут? – Совсем скоро, может даже завтра. – Подумать только! Как быстро прошло время. Я совсем поправилась? – Ну да. Не хочешь выписываться? – Хочу конечно. – Тогда в чём дело? – Ну не знаю… И куда мы поедем? – Мы не поедем, а полетим. – Даже? И куда? Ты уверен что нам будет лучше вместе? Не сбросишь балласт где-то посередине пути? У меня ведь даже ни документов нет, ни средств, полностью зависима. – Не бойся! Мы теперь связаны кровными узами! – А как же близнец? – А что с ним? Он остаётся, мы улетаем. Его дело расхлёбывать то, что натворил. Каждому своё… – Помню… Надпись на воротах Бухенвальда? – Не советую шутить на такие темы. – А я всегда шутила. – К счастью всё обошлось. Теперь нас ждёт иная жизнь. – Согласна! – Так ты готова? Куда полетим? – мне же заказывать билеты. – А домой не поедем? – Нет, всё что нужно купим в дороге. Куда ты хочешь? – Говорят, очень хорошо в Новой Зеландии, ты там бывал? – В Австралии бывал. – Можно и в Австралию. А если не понравится – махнём в Новую Зеландию? – Отлично! Или в Папуа – Новую Гвинею, или на Аляску! – Я любила холод, купалась зимой. Но на Аляску не хочу. Хочу туда, где много травы… Обожаю траву! Чтобы как в Централ парке в Нью-Йорке, ты же знаешь? – Конечно. Там водятся колибри. – О! Ты видел! Такие крохотные – чуть больше шмеля… Тушки зависают вертикально, крылышки стрекочут, а клюв – горизонтально длинный такой – в серединку цветка! Завораживает… Видела… – Решено! Полетим туда, где водятся колибри. Завтра выберу город… – Да, выбери сам. Туда и полетим. И по поводу выписки сам договорись, не хочу ни с кем разговаривать. – Разумеется. И билеты закажу. Все кредитки при мне. Будем просто отдыхать и ничего не делать. – А ты правда веришь, что всё было не зря? – Разумеется, если так великолепно кончилось! А ты ещё сомневаешься? – А как же сын? Ты же про сына упоминал. И твоя дочка? – Не волнуйся, на твоём сыне всё отразится самым наилучшим образом. При всех стараниях ты не смогла бы дать ему больше. А дочь – она тоже взрослая. Выбрала идти по стопам своей матери. Для неё всё впереди, и в моей помощи они обе не нуждаются. Самым лучезарным образом Кинг светился поддержкой. – А как же роман? Кто-то ведь собирался дописать роман? – Если окажется не дописан, – и его лукавая недосказанность снова меня порадовала. Кто бы мог подумать, что жизнь поднесёт мне, наконец-то, так долго ожидаемый подарок! – Наш общий роман… – я мечтательно млела… – Общий, дорогая… именно – общий…* * *
– Какой пустой аэропорт. А где люди? – В самолёте будут, здесь всегда пусто. – А мне однажды уже встречалось такое. Летела в Петербург с пересадкой в Хельсинки, вот там точно так же – на целом переходе между гейтами было совершенно пусто – в той зоне не было даже киосков, только такой же пустой туалет. Днём, но нигде ни души. Пока шла от кафе до посадки и даже остановилась помедитировать на полчасика в каком-то зале ожидания – людей нигде не было вообще. И настенных часов. И пока присела в пустом зале ожидания незнакомого аэропорта, то испытала сильное потрясение и опоздала на посадку. Мне повиделось будто планета опустела, и точно как в аэропорту, мне будет пусто в Петербурге, хотя на самом деле меня туда пригласили. И сделалось так одиноко, будто я одна во всей Вселенной и некому быть нужной. Даже плакала. Потом меня всё же посадили, потому что самолёт ещё не улетел, но багаж уже сняли, и после перелёта пришлось ждать сумку два дня… – Сегодня не опоздаем. У нас не менее получаса в запасе. – И мы вправду будем счастливы? – Конечно, мы уже счастливы. – Подтверждено космической печатью? – Разумеется! И он извлёк из кармана коробочку с колечком из серебристого металла, в точности нужного размера. Я обрадованно подставила палец.
– Больше не одинока. Пойдём сядем вон там, напротив экрана? – О`k!
С экрана для ожидающих посадки пассажиров передавали новости дня. – В Ранвее, недалеко от города, среди скалистых пород Национального Парка было обнаружено тело женщины. У трупа были извлечены внутренние органы. Возбуждено уголовное дело, начато расследование. Полиция подозревает убийство в связи с оккультным ритуалом жертвоприношения и разыскивает родственников пострадавшей, а так же возможных свидетелей происшествия. Дополнительно сообщалось, что женщина была одета в некое рубище, а на теле имелись следы пыток и уколов. У населения просили любую информацию, которая могла бы помочь следствию. После сообщения ведущая перешла к сводке погоды.
– Подумать только, на её месте могла бы быть я… так же – нашли бы где-то, с вырезанными органами. Именно этого я и боялась. – Но, к счастью ты жива. – Благодаря тебе. Полиция ищет родственников или свидетелей происшествия… – Найдут, конечно… – По моему, это ты меня спас. – Тебе лучше немного поспать, ты всё же ещё очень слаба. – В самолёте, обязательно посплю. – Так ты уверен, что это не про меня? Раз мы всё ещё живы – ты же живой? – Ты слишком впечатлительна. – Да ты прав.
Сын и брат в NY
Вылет рейса задержали на два часа. Потому и приземлились тоже с опозданием. Нью-Йорк встречал привычной суетой, очередью на паспортном контроле и неприятно резанувшим недружественным отношением к представителю России. В довершение к прочим неприятностям в дороге Митя случайно уронил лаптоп и всерьёз опасался за свой драгоценный Apple MacBook. На беду, это решительно увеличивало степень раздражения. Нервировало почти всё, включая пасмурную погоду. Для Нью-Йорка моросящее серое небо вообще явление не частое. Но и тут не повезло – ещё сквозь иллюминатор Митя приметил нечто невнятное между снегом и дождём и почувствовал совсем беспросветную тоску осунувшегося дня. На выходе в зале ожидания – ярким пятном – нервно пульсировала всё та же бессменная красная майка дяди Бориса. И конечно – седая борода, шорты и кроксы. Борис усиленно изображал жизнерадостность, и Мите моментально захотелось улететь обратно. – Как долетел? – он приобнял племянника за плечи. – Нормально, спасибо, что встретил. При такой погоде… – Мите совсем не хотелось ничего говорить. – Да всё нормально. Пошли, вещей нет? – Нет, какие вещи, всё здесь, – и племянник потряс ручной спортивной сумкой.В AirTrain он снова пустынно посмотрел на Бориса: – Так ты думаешь, что это не она? – Ну что ты заладил! Поедем, как договорились, там всё и увидим. – И Борис напряженно застыл, отворачиваясь и занимая позу стойкого одеревеневшего ожидания. Как себя вести с племянником в подобной ситуации, он не знал. Они вроде дружили, но всё же разница в возрасте и менталитете сказывалась. Митя был парнем современным, интеллектуалом с образованием, а Борис зато старше, повидал жизнь, ну и опять же – тракер в Америке… Для московских маменькиных сынков это звание уважаемое.
Борис встретил племянника в аэропорту, тот прилетел из Москвы, чтобы вместе выехать в городок Ранвей, – тот самый, куда отправилась к любовнику его мать, да неожиданно пропала. Пришлось срочно вызывать Митю и даже купить ему билет, потому что полицейские гады, на самом деле ничего толком не зная, выдали ему очень скотским манером вообще резко поганую новость. Через пару дней после заявки о пропаже сеструхи эти собаки неожиданно навестили его дома, чтобы сообщить о том, что недалеко от Ранвея найдена женщина, по описанию похожая на разыскиваемую. Только нашли не совсем «женщину», а труп. И попросили его срочно вылететь на место для опознания. Уверенности у них не было, так что рекомендовали не волноваться раньше времени. Мол, такое случается часто – обычная формальность, в 99 случаях из ста – оказываются другие люди, и всякое такое бла-бла… Дорогу обещали оплатить. Борис в таких делах совершенно не разбирался и отнюдь не жаждал. К тому же его английский по-прежнему оставался весьма скудным. Потому он просто позвонил племяннику и попросил прилететь как можно скорее.
* * *
Вечер брат и сын коротали в комнатке пропавшей: выпивали, вспоминали, и конечно разговор постоянно возвращался к думам о «генеральше». – Так ты всё же думаешь, что это не она? – Митя потерянно упёрся локтями в край стола, ему очень хотелось положить голову на ладони, но терпел – боялся, что локти дрогнут, соскользнут, и он упадёт носом в стол. А там посуда, рюмки, выпивка и закуски…
– Полиция её даже искать не начала! А ты раньше времени гонишь… Потому что у них другой работы – видите ли – слишком много. Понял? Пока волноваться рано! – Борис утешал племянника как мог, хотя и сам нуждался в утешении не меньше. Он просто не верил, что такое возможно. Сестра уже столько раз попадала в разные передряги и всегда находилась – то в больнице, то в милиции. Матушка ему рассказывала, что сестрица имела такую вечную привычку – пропадать месяцами! Да и сам он отлично это знал. – Ну если сами из полиции сказали не паниковать раньше времени, подумай ты головой, – продолжил Борис, – ну чего ты снова заводишь?
Митя вяло взял стакан и выпил. Наутро им предстояло вылететь в Ранвей. И уже там на месте связаться с полицией и начать поиск.
В дверь постучали. Борис открыл, на пороге стояла хозяйка квартиры. Поинтересовалась, кто такие. Они представились. Хозяйка запросила денег, Борис пообещал выплатить задолженность за квартиру, оставил задаток, и она ушла. Судьба жилички её не сильно волновала. Лишь бы плата поступала вовремя. Упрекнула за задержку. Остальное её не касалось.
В небе
Полулёжа в кресле, удобно устроившись и укрывшись покрывалом, в самолёте было замечательно покойно и счастливо. Под веками – в который уже раз начала проступать картинка… Теперь это стало самым обычным делом. Стоило мне настроить мысли на любую тему или припомнить какого-то человека, как тут же появлялись картинки. Под закрытыми веками получалось объёмное кино, и живые картины событий, где я же была участницей. Например, однажды я оказалась на площади рядом с собором Святого Петра в Риме. На той самой площади, где обретается несметное количество голубей. Кажется, нигде нет такого раздолья для милых сизокрылых пташек, по ходу, способных похоронить под своими испражнениями все статуи древнего города, если те постоянно не отмывать усиленно. Там на площади я подошла к группе студентов, чтобы послушать, чем нынче живёт молодёжь. Они меня не заметили, тогда, пробравшись в центр группы, я начала у них на глазах подниматься в воздух: стоя солдатиком прямо перед носом нескольких человек! – Вверх метра примерно на два-три, потом вниз, вставая на камнем выложенную площадь, потом снова вверх – солдатиком! И такнесколько раз. Бесполезно – меня никто не увидел. В другой раз я летала по городу, заглядывая в окна. Там меня однажды всё же увидела какая-то женщина. Примерно на девятом этаже. – Не удивилась совсем. Я осмотрела её снаружи и полетела себе дальше. Женщина сидела в кресле и ничего не делала. Довольно старая, но всё равно удивило: как можно среди дня вообще ничего не делать? И даже будто оно ей и не надо, и это постоянно. Такой образ жизни. Ковры на полу, ковры на стенах, а она в деревянном старом кресле, укрытая пледом, на веранде напротив окна, сидела с открытыми глазами и смотрела вперёд. И увидела моё лицо – на высоте девятого этажа – разве её это не должно было удивить? Но нет, несмотря что единственная увидела, в отличие от остальных… Обычно меня летающую никогда не видят. Можно хоть кувыркаться у потолка…И вот на этот раз – после привычного закрытия глаз, под веками опять начала формироваться живая картинка. Сначала образовалось очень объёмное просторное пустое и светлое пространство… А потом начала проступать картина…
– Стивен? – Что? – Мне знаешь, что сейчас приснилось? – Не знаю. Что? – Кладбище. Свежая вырытая могила. Промозглая и слякотная погода, прелые листья, чёрная мокрая земля… Могильщики медленно и старательно погружали в могилу гроб. На специальных лентах вручную, сами не слишком твёрдо стоя на земле… А рядом у края двое. Родственники. Один постарше, угрюмый с седой бородой и в красной майке, а другой молодой – лицо не бритое, заплаканное, одет в коричневое пальто… Точно такое пальто есть у Мити. А старший – похож на брата. И тоже в кроксах на босу ногу, при том, что там вроде холодно, носы красные у обоих. И глаза у молодого. Они оба смотрели, как в могилу опускают гроб, простой такой – совсем без загогулин и без полировки… тёмно-синий… И знаешь, молодой – держал в руках фотографию, похожую на меня… и один цветок. А тот, что похож на брата, стоял с пустыми руками и молчал, отстранённо ождая, когда рабочие закончат. А потом молодой как будто пошутил: он поднял лицо и произнёс «она всегда говорила, что на её похоронах будет только один человек». И тот, что с бородой, сказал: – А оказалось двое. И молодой заплакал.
– Ведь это не про Митю? – Конечно нет, дорогая, это же всего лишь сон…
Я снова блаженно закрыла глаза, и очень сильно захотелось спать.
Послесловие
Осень стояла особенно ясная. Дни солнечные и тёплые, начало сентября – настоящее Бабье лето, короткий период «второй молодости года» перед наступающей зимой. С девчонкой Митя уже полгода как расстался, на неё начали нападать необузданные психические срывы, и родители отправили её в лечебницу. Митя снова жил одиноко в прежней московской квартирке, малогабаритной, но в хорошем районе и недалеко от метро. И работа ему попалась вполне достойная. В целом жаловаться было не на что, кроме беспричинной печали – заедала она Митю не часто, но запойно на неделю-две примерно каждые три месяца. Сожалел он жёстко, но сам не зная о чём.В день, когда в дверь его квартирки раздался таинственный звонок, Митя как раз страдал такой печалью и лечился абсолютным уединением и беспрерывным просмотром фильмов или сериалов. А так же таблетками от головной боли, давления, и прочими.
Когда Митя открыл дверь, то увидел посыльного с заказной бандеролью. На упаковке значилось Митино имя и фамилия, а так же его адрес. В строке отправителя – печатное агентство. Расписавшись в получении, Митя с волнением вскрыл посылку. Неизвестный отправитель из неизвестного агентства переслал ему рукопись, полученную по почте из США. В прилагаемом письме на его имя сообщалось, что агентство уведомляет Митю о печати книги и просит его согласия на экранизацию. Повесть была получена с подтверждением всех необходимых формальностей и полномочий, в соответствии с которыми Митя числится единственным наследником и правообладателем, а сторона, передавшая наследие, а так же представлявшая его интересы – пожелала остаться инкогнито. Копии документов на право владения рукописью прилагались. Забрать оригиналы и расписаться Митю приглашали через неделю в приёмной редакции. Дополнительно в отдельном конверте лежал авторский экземпляр книги, название которой гласило: Мой роман со Стивеном Кингом. Тайные откровения.
С фотографии на обложке на него смотрело лицо матери. На вид значительно помолодевшая с тех пор, как полтора года назад они виделись в последний раз, мать стояла в паре с незнакомым мужчиной, умиротворённая и счастливая. Прижимая к груди книгу, Митя застыл, откровенно ошарашенный, и вдруг произнёс: – А я ждал… И лицо его обрело такое выражение, какое много лет мечтала увидеть его мать.
Несколько лет назад она рассказывала сыну, какими однажды, находясь на излечении, увидела их обоих в видении. Некоторое время она верила, что это было в реальности, а не галлюцинация. И называла это беспричинной любовью, которой прежде до того никогда не ощущала. Рассказывала про такое между ними чувство… И когда мать описывала это чувство, то он просто слушал. А теперь – внезапно и абсолютно точно – осознал, что испытывает тоже самое чувство! – Которое она когда-то описала. И это его настолько удивило – как будто он вдруг родился в иную реальность.
Конец книги.
Январь 2020. Нью Йорк. Автор: Лю Ив
В оформлении обложки использована фотография художественной работы автора: «Юность в круге Кармы». Работа размещена на сайте www.KenazArt.com
Последние комментарии
40 секунд назад
4 минут 57 секунд назад
9 минут 50 секунд назад
1 час 42 минут назад
1 час 44 минут назад
1 час 54 минут назад