Трамвай и немного странно [Андрей Стрельцов] (fb2) читать онлайн

Гордость

Сегодня у Мишки Фатеева работа совершенно не ладилась. Всякое дело, за которое он принимался, не спорилось, и, вообще, все валилось из рук. Раньше, бывало, за что ни возьмется – все сделает, да еще ладно так, что частенько слышит в свой адрес: “Золотые руки”. Но сегодня своей неуклюжестью, задумчивостью и забывчивостью за первый час рабочего дня он успел поразить и своих коллег, и свое непосредственное начальство. Еще вчера этаким живчиком бегал по цеху, находя для каждого встречного в зависимости от пола и должности или шутку, или острое словцо, или простое приветствие, а сейчас каждые пять минут застывал, упершись взглядом в бесконечность, и, отвечая на вопрос “что случилось?”, говорил:

– Нет… ничего… все нормально, – а после этих слов оглядывался по сторонам и как бы не узнавал окружающее и окружающих.

А все из-за вчерашнего разговора с женой. Хотя, если подумать, осложняться отношения между ними начали довольно давно.

Где-то месяца два назад Валентина стала регулярно задерживаться на работе из-за постоянных авралов, попадать в автомобильные пробки и прочие не планируемые заранее мелкие, но малоприятные катастрофы. Все это, конечно, случалось и раньше, но отнюдь не с такой завидной частотой и регулярностью. А сейчас, хотя Мишке с работы надо было добираться на полчаса дольше, он каждый день умудрялся приходить домой раньше жены. Не то, чтобы его сильно раздражало отсутствие привычного прямо с порога подсаживанья к столу, на котором его уже ждали горячие щи. Нет, он даже через некоторое время научился себя убеждать, что получает удовольствие, встречая уставшую жену собственноручно приготовленным ужином. Дело было в том, что хоть он и не считал себя ревнивцем, но все-таки эти опоздания и задержки стали его утомлять. В голове начали зарождаться разные неутешительные мысли. И в конце концов, одно дело, когда ты готовишь ужин раз в месяц, ну пусть даже раз в неделю, – это еще терпимо, но каждый день!.. – увольте! И он уже несколько раз намекал об этом Валентине, но тем не менее вчерашний вечер своим началом до зубной боли походил на своих предшественников, как две пары галош сорок пятого размера друг на друга.

Михаил пришел домой с работы, обнаружил, что он объявился первым на пороге семейной обители, вздохнул от огорчения по поводу очередного отсутствия Валентины, переоделся в привычные майку и домашнее трико, нацепил поверх них фартук и занялся ужином. Справедливости ради надо заметить, что приготовление ужина в этот вечер больше напоминало разогревание недоеденного завтрака, а посему не было обычных получасовых уговоров “себя любимого” заняться подготовкой пищи к последующему поглощению. А может, не было их потому, что создание ужина уже вошло в привычку. Кто его знает?! Но только успел он включить плиту, как услышал шебуршание ключа в замочной скважине, быстро поставил кастрюлю на огонь и побежал встречать жену. Открыл дверь, и Валентина просто-таки ввалилась в прихожую.

С ее появлением сразу стало тесно. Мишка всегда чувствовал себя немного подавленным, находясь будучи одетым в домашнее, рядом с по-зимнему наряженной женой. Может быть, потому, что выглядел “крайне непрезентабельно” возле этой дородной, румяной, пышущей здоровьем женщины. Михаил, вообще-то, обладал средней комплекцией среднего мужчины средней полосы России, но Валентина как средняя женщина с тех же пресловутых географических координат была не менее чем в два раза габаритнее своего супруга, а тут еще одежда, которая только усугубляла это различие.

Михаил помог Валентине раздеться и позвал к столу. Ужин проходил несколько необычно. Валентина пристально присматривалась к супругу, словно хотела разглядеть в нем что-то. Она все это время напоминала человека, который хочет вспомнить нечто, неуловимо проскочившее несколько мгновений тому назад у него в голове, и… не может. Не было ставшего в последнее время привычным щебетания о трудоголике-начальнике, о нереальных сроках для выполнения порученной работы, об “идиоте, выдумавшем ненормированный рабочий день”, о транспорте, которого, когда надо “ну никогда не дождешься”, о дорожных и аварийных службах, которым “не судьба” обеспечить движение по улицам города без пробок, без аварий, без сломанных светофоров и без открытых люков. Ничего этого не было. Ужин, можно сказать, прошел в гробовой тишине, поскольку после нескольких безуспешных попыток завести разговор Михаил окончательно сник и уже просто поглощал вчерашний борщ без всяких претензий на светскую беседу. Он явно чувствовал, что что-то не так, но вот что именно – пока понять не мог.

Все так же молча попили чаю с сушками.

И вот, когда ужин был совершенно закончен, к огромному Мишкиному удивлению Валентина взялась мыть посуду, даже не совершая обычных бесплодных попыток принудить к этому действию супруга. И тут он понял, что быть чему-то нехорошему, какой-то пакости. Почему именно пакости, Мишка не мог себе объяснить, но… предчувствия вещь непредсказуемая, и умом не понятно откуда берущаяся.

Вымыв посуду, Валентина пошла в комнату и увлекла за собой мужа, который все это время пребывал тут же на кухне и пытался себя успокоить и хоть как-то избавиться от гнетущего и томящего предчувствия чего-то ужасного.

Придя в комнату, Валентина села на диван, усадила рядом (на расстоянии вытянутой руки) мужа и заявила:

– Михаил, мне сегодня надо тебе о многом сказать. И даже не перебивай меня и не пытайся переубедить. Все уже решено. И давно к тому же решено. Ты ничего не в силах изменить, – Валентина говорила торопливо, но твердо, хотя страх того, как муж отнесется к ее словам, присутствовал во всем: и в манере сидеть, и в мимике, и в том, как она нервно сжимала руки или поправляла прическу. Словом, было видно, что она на самом-то деле боится сказать, но по-другому просто не может.

– Михаил, я полюбила другого.

– Молчи, – она даже попыталась закрыть ему рот рукой, но оборвала себя на середине движения, начав нервно теребить рукава платья. – Он замечательный человек. Ты с ним не знаком. И я наперед знаю все, что ты хочешь сейчас сказать. Тебя волнует, что будет с тобой и что станет с нашей «любовью». Я тебе отвечу. Квартира останется за тобой. И почти вся обстановка тоже. Я перееду к нему. У него трехкомнатная квартира в центре города. С тобой все будет нормально, ты найдешь себе другую. И, может, даже будешь с ней счастлив.

– Ну а любовь? Наша с тобой любовь? Как с ней быть? – спросил Мишка нарочито небрежно, пытаясь за этой манерой скрыть весь ужас того положения, в котором он только что оказался.

– Ну что любовь? – в тоне Валентины сквозило неприкрытое раздражение. – Разве это любовь? Ты эту однокомнатную квартиру называешь «любовь»? Или, может быть, постоянное торчание у кухонной плиты – «любовь»? Или для тебя «любовь» – это необходимость в том, чтобы кто-то стирал и гладил твои рубашки? Это все, по-твоему, «любовь»? Я уже устала от такой «любви»! Я хочу почувствовать себя женщиной! Я детей рожать хочу! А ты мне даже этого дать не хочешь: все чего-то боишься, все на какие-то кризисы в экономике ссылаешься. Я себя в свои 32 года древней старухой чувствую. А ты помнишь, когда дарил мне цветы в последний раз? Или в театр пригласил? Помнишь? Ты сделал так, что теперь вся моя жизнь заключается в этих четырех стенах.

– Еще пол и потолок забыла, – встрял с попыткой поерничать Михаил.

– Молчи! – уже откровенно закричала Валентина.

– Молчи, а то я тебе глаза выцарапаю! Ты и сейчас не хочешь меня понять. Ты даже теперь не желаешь изменить нашу жизнь, чтобы в ней снова появилась настоящая любовь. Ведь ты меня любил. Во всяком случае, пока мы не поженились. Ну, с полгода, может, после этого. А что потом стало? Я сделалась домохозяйкой. Все мои лучшие годы были проведены у плиты!..

– Молчи, или я тебя пришибу! – снова взвилась Валентина, увидев очередную попытку Михаила заговорить. – Я долго молчала. Терпела, ждала и молчала! Но сейчас я выскажу все. Семь лет я была рядом с тобой. Семь лет я ждала, что вот, может быть, завтра ты изменишься и поцелуешь меня, провожая на работу или встречая вечером. Ты даже не в состоянии просто так меня поцеловать. Я от тебя никакого ласкового слова не слышу. Все происходит так, будто после свадьбы я стала твоей вещью, с которой раз в полгода пыль обмахнуть и то много. Ты меня даже ни разу не ревновал. Правильно, как можно ревновать телевизор или шкаф! Ты же меня до их уровня свел.

– Я так больше не могу. Завтра же подам на развод!

Сказав все это, Валентина успокоилась и превратилась из гневной яростной фурии в просто уставшую женщину.

– Хоть скажи, кто он такой? – от чувства необходимости не молчать спросил Мишка.

– Эх, Мишка! – с сожалением произнесла Валентина. – Вместо того, чтобы попытаться меня удержать, ты задаешь какие-то совершенно не важные вопросы. Ну зачем тебе знать, кто он и какой он, если я только что сказала, каким хотела бы видеть тебя?

– А ведь ты его не любишь! Ты ждешь, что я начну тебя отговаривать, просить остаться! – вдруг понял Мишка.

– И что, если не люблю? Стерпится – слюбится. Он – замечательный человек: добрый, ласковый, внимательный. В конце концов он любит меня и видит во мне не вещь, а женщину и человека. А это не так уж и мало.

– Не много же тебе надо!

– Да, немного! Может, и того меньше! Но ты даже и тысячной доли этого не захотел мне дать. А он даст!

– Так уж и даст? А, может, потом догонит и еще поддаст?

– Ох и злой ты, Мишка. Ты же раньше был добрым. А сейчас через свою гордость перешагнуть боишься.

– А может, она у меня да еще совесть чистая и остались?

– Ну хоть бы совесть-то сюда не приплетал! Я ж тебе рогов-то не наставила. Хотя, конечно, могла. Все ждала, когда ты образумишься.

– Вот и спасибочки за признаньице ваше, Валентина свет Анатольевна. Может, мне теперь вам в ноги упасть и благодарить, тапочки целуя, что не изменяли мне?

– Да что с тобой говорить!? – воскликнула в сердцах Валя. – Ты ведь меня слушать не хочешь. Все оскорбления в свой адрес выискиваешь! Гордость свою этим тешишь? Вроде как, вот он я какой хороший и что от них терплю. Мученик! – последнее слово было высказано с такой язвительностью, что Валентине самой сделалось неловко. – Нельзя же так, Мишка! Забудь ты о ней. Попроси меня остаться, и я останусь. И любить тебя все так же буду. Стань хоть на минуту таким, каким был до свадьбы: влюбленным сорванцом, который таскал для меня цветы с клумб.

– Что ж это я тебя уговаривать должен. Ты своей судьбе сама хозяйка. Выбрала себе нового мужа – скатертью дорога. Живите вместе, если так хочется. Я тебе не помеха. Против развода не буду. Все подпишу, что потребуется. Так и знай. Такое мое последнее слово.

– И как я могла жить семь лет вместе с этим человеком?! И любить его… Все! Ни минуты я не задержусь в этом доме. Сейчас же ухожу к Павлу. Вот только позвоню, чтобы встретил. Соберу кое-что и уйду. Не буду я тебя больше обременять.

– Баба с возу – кобыле легче!

– Ну надо же, не удержался, сказал! Уж потерпи еще пять-то минут.

Валентина позвонила куда-то. Перебросилась несколькими фразами с человеком на другом конце провода. Собрала кой-какое свое барахлишко в чемодан и направилась к двери. Все это время Мишкой двигала какая-то ожесточенность. Он никак не мог понять: “Как так? Любит меня, а уходит к другому?” – и поэтому не хотел искать мира.

Уходя, Валентина оглянулась, как бы ожидая, что ее вернут, но столкнувшись с презрительно растерянным взглядом Мишки, только чертыхнулась про себя в его адрес и аккуратно закрыла дверь.

А Мишка остался дома один. Ему все не верилось, что это могло произойти с ним, с Михаилом Федоровичем Фатеевым. Все это как-то не укладывалось в голове. Он сидел и ждал, что вот сейчас Валентина одумается и вернется. И все будет продолжаться по-прежнему.

Но Валентина так и не вернулась.

А сегодня, видя, что с Мишкой творится что-то неладное и что человек находится в таком состоянии, в котором и покалечиться запросто можно, подошел к нему мастер участка и слово за слово выспросил всю Мишкину печаль.

– Ну, что бы я тебе посоветовал… – начал он, теребя свою куцую бороденку, – увидишь ведь ты ее до развода? Так попроси прощения, попроси вернуться. Сам знаешь, что вернется, если так поступишь. Разве это сложно?

– Нет, Митрич, я ее судьбе не помеха. Не буду я за кем-либо бегать и сопли вытирать. Не девчонка, сама знает, чего хочет.

– Глупый ты, Мишка! Глупый и гордый до черезвычайности. А знаешь, когда ты таким стал? Раньше ведь был нормальный мужик, простой, не без прибабахов, но простой. Помнишь, когда тебя в первый раз на доску почета повесили? Сейчас гляжу я на это дело и думаю: поспешили мы тогда. Не созрел ты тогда для почета. Да и до сих пор не созрел. Сразу загордился, зазнался. Уваженья стал к себе требовать чрезмерного, а к другим и обычное забывал проявить. Умней, парень, а то так гордым дураком и помрешь, – сказал это все Митрич, подождал немного, что Мишка ему в ответ скажет, и, ничего не дождавшись, ушел по своим начальственным делам.

“Умней! – думал про себя в это время Михаил. – Уж кто бы говорил, да только не ты, пень трухлявый. Умней! А как надо что-нибудь подсчитать, ты к кому обращаешься? Рацуху двинуть кого просишь? Умней! Много вас умных развелось, специалистов в чужую жизнь вмешиваться и советы ненужные давать! Уж как-нибудь сам разберусь в своей семейной проблеме, без бывших парторгов.”

Весь день кипели в Мишкиной голове подобные мысли и не давали заняться выполнением рабочего плана. А вечером пришел он домой, переоделся, разогрел ужин и вдруг понял, что сегодня будет один и завтра будет один и очень даже может случиться так, что всегда будет один: не с кем будет ему обругать начальство, правительство и обсудить внутреннюю обстановку в стране наряду с внешней политикой.

“Один, – пронеслось в голове у Мишки, – совсем один! Боже, какой дурак! Зачем я… почему все произошло именно так? Что же я наделал! И ни телефона, ни адреса Валюхиного нет.” Только сейчас Михаил осознал в полной мере, насколько ему нужна Валентина. Не как домработница, а как человек, который его любит, который в нем нуждается.

И тут раздался звонок в дверь. Мишка аж подпрыгнул от неожиданности, с неудовольствием подумал: “И кого там черти принесли в десятом-то часу?” и пошел открывать.

На пороге стояла Валентина.

Уж кого-кого, а ее сейчас, после всего произошедшего, Михаил не ожидал увидеть и даже растерялся.

– Может предложишь войти? – спросила Валентина, – Или так через порог и будем разговаривать?

Несмотря на все попытки Валентины выглядеть бодро и несколько небрежную манеру говорить, было заметно, что минувшая ночь не прошла для нее даром: мешки под глазами не скрывала даже тщательно нанесенная косметика.

– Конечно, проходи! – Мишка сделал приглашающий жест и посторонился, давая жене возможность войти в квартиру.

Валентина зашла и осторожно закрыла дверь. Сейчас ее присутствие не вызывало у Мишки потерянности, поскольку всем своим видом (может, и не желая того) Валентина показывала, что он ей очень нужен, очень значим для нее. Они стояли друг против друга и молчали. Михаил смотрел на Валентину и видел в ней все те переживания, которые сам испытал за последние часы. И вдруг он понял, что не даст ей уйти ни сегодня, ни завтра, никогда.

И тут его мысли прервала Валентина:

– Михаил, я вот здесь написала заявление о разводе, может, ознакомишься? – Она протянула Мишке лист бумаги, испещреный таким родным для него почерком.

– Валюш, – произнес, не узнавая своего голоса, Михаил, – знаешь, я о многом передумал за последние часы и хочу тебе сказать, что люблю тебя. Ты мне очень нужна. Возвращайся домой. Пожалуйста.

Валентина с радостным недоверием воззрилась на мужа.

– Валюш, ты пойми, – продолжал он, ободренный взглядом жены, – я ж всегда хотел сделать как лучше. Конечно, иногда выходило, что я перегибал палку, но, клянусь, из чистых побуждений. Хочешь, мы завтра пойдем в театр? Ну прости ты меня!

– Мишка, ты тоже меня прости, я вчера сгоряча наговорила много глупостей: и тебе сделала больно и себе. Эх, Мишка, Мишка, как же мне тебя не простить, ведь я тоже люблю тебя!

У Мишки вызрела новая неожиданная мысль: “Ну ее к чертовой бабушке, всю эту экономию! На двухкомнатную квартиру все одно в ближайшие полтора века не накопить, а годы проходят! А сколько примеров перед глазами: люди вчетвером, впятером живут в однокомнатных и ничего, никто еще не помер. И с нами, поди, ничего ужасающего не случится.”

– Валюш, а давай родим малыша! – бухнул вдруг Мишка.

– Ты что, серьезно? – не поверив своим ушам, спросила Валентина.

– Куда уж серьезнее! Ну что мы его не прокормим, не вырастим? Да мы с тобой горы вместе свернем! Давай, раздевайся, – сказал Михаил и начал стаскивать с жены шубу.

– Что прям так сразу? – опешила от такого натиска Валентина.

– Вообще-то, “раздевайся” я сказал в смысле, что ты ведь сегодня уже никуда не пойдешь. Хотя… а чего нам тянуть? – и тут оба обнаружили, что Валентина до сих пор сжимает в руках заявление о разводе.

– Возьми его, Миш, и порви так, чтобы и памяти о нем никакой не осталось, – сказала Валя, протягивая бумагу мужу.

апрель 1999

Донор

Решил как-то раз Славка Авдеюшкин сторонним приработком семейный бюджет поправить. И дело было, в общем-то, не в том, что денег катастрофически не хватало. Просто так ему захотелось. На принятие решений Славка, надо сказать, парень не скорый, но уж если ему что-то втемяшится, то хоть кол на голове теши – пока по-своему не сделает, никому от него покоя не будет. Так вышло и на этот раз.

А причиной всему был телевизор. Увидел Вячеслав Валентинович как-то репортаж о шахтерах в “Новостях”. Ну те, как водится в таких случаях, о жизни своей нелегкой плачутся, о том, как приходится без зарплаты выкручиваться, рассказывают. А один так прямо и говорит открытым текстом, что сходил давеча сдал кровь и получил за это семьдесят целковых, но вот только посетовал в конце рассказа о своем житье-бытье, что гемоглобина в крови почти не осталось. В следующий раз могут кровь и не принять.

У Славки хоть семья – он да жена, но живут на ее стипендию студенческую, да на его зарплату, что в совокупности чуть меньше прожиточного минимума для одного человека составляет. Вертятся, крутятся, но доходы с расходами в своем бюджете все ж таки согласовать умудряются. А люди-то они молодые: и в кино хочется сходить, и в театр, и одеться помоднее, да и съесть чего-нибудь повкуснее тоже иногда желание возникает (не одной лапшой быстрого приготовления жив человек). А тут выясняется, что можно практически даром семьдесят рублей получить. Ходил Славка, крепился, отбивался от возникшей у него идеи, как только мог (а мог очень разнообразно и порой даже изощренно), но стала она для него, не иначе как навязчивой. Сниться уже начало, что в капиллярах, а тем паче в венах и артериях у него вместо крови деньги текут.

Делать нечего. Стал Славка справки наводить и выяснять что, почем, где и как. Узнал адреса центров, где можно сдать кровь. Выяснил, что для обмена крови на деньги надо только-то, что явиться в любой из них, а там тебя с распростертыми руками обслужат, как дорогого гостя: завтраком накормят, кровь выкачают, деньги вручат, а еще и бумажку дадут, по которой на работе должны отгул предоставить с сохранением заработной платы. Удалось даже выведать, что после некоего количества литров сданной крови человек становится заслуженным донором (или чем-то в этом роде). С присвоением этого звания, оказывается, приобретаются некие льготы, правда, мужики на работе сошлись во мнениях только по поводу двух из них, а именно, возможности покупать хлеб без очереди и входить в общественный транспорт через переднюю дверь.

Славка, надо сказать, хоть и молодой, но относительно льгот и прочих даровых вещей человек ушлый. Раздают на улице газеты прохожим – возьмет обязательно. А ну как окажется в той газетенке информация нужная просто-таки до зарезу? На бесплатных презентациях – завсегдатай. Увидит, что предлагают рекламные проспектики – непременно себе выпросит и лучше если два, а то и больше. Ну уж если товаром каким оделяют, то тут и говорить нечего, Славка всегда в первых рядах. Натура у него такая. Раз дают – бери. Дают бесплатно – тем паче бери. Валяется бесхозным – надо прибрать. Никогда Славка не проходил мимо лежащих на земле денег, копейку и ту всегда подберет. Вдруг в хозяйстве пригодится! Никак нельзя ничего мимо себя пропустить.

Короче говоря, меньше чем через неделю после появления зачатков мыслей о сдаче крови, Вячеслав Валентинович Авдеюшкин решился воплотить свою уже окончательно сформировавшуюся мечту в жизнь. А много ли для этого надо? Только твердость в собственных намерениях и предупреждение начальства от написания на него, Славку, прогула.

Начальника он предупредил. Понимания не встретил, но препятствий ему чинить не стали. А это не так уж и мало.

Твердости тоже хватало. Светланка, правда, отговаривала. Говорила, что денег им и так хватает, что не надо этого делать, что вдруг ему станет плохо – все-таки кровь выкачивают. На все это Славка сказал, что идет туда “не из-за денег, а из-за отгула, из-за узнать об ощущениях во время сдачи крови, из-за помочь кому-нибудь своим проявлением доброй воли, в общем, целиком и полностью из-за личного кромешного альтруизма”. Врал конечно, но Светку свою уговорил не беспокоиться и не противиться уже принятому им решению.

И вот настало завтра. Утром между супругами Авдеюшкиными возник спор: можно ли есть перед актом добровольного донорства или не стоит? Светлана говорила, что поесть необходимо. Вячеслав отвечал: “Еще чего!” Свой отказ, вызванный желанием сэкономить драгоценные продукты питания, он мотивировал возможностью попадания в кровь чужеродных веществ, которые могут впоследствии пагубно отразиться на организме больного. Для большей убедительности, вспомнив школу, и в частности курс химии, даже вставил мудреное словцо “акцептор”. Но убежденности Светланки не поколебал. Она же, обращаясь к факту наличия бесплатного завтрака, отмела все домыслы супруга и заставила его поесть. Не помогли даже славкины упоминания о физиологических процессах и предположение, что “всяческая бяковость с того донорского завтрака в кровь попасть не успеет за малостью временного промежутка”.

Противясь в глубине души происходящему, Славка с удовольствием съел все, что было подано на стол, после чего, поцеловав жену, отправился становиться донором.

Уж чего-чего, а увидеть очередь в пункте приема крови Славка ну никак не ожидал. Люд тут присутствовал весьма разношерстный (от иcтатуированных задохликов, насквозь пропахших алкоголем, до розовощеких обладателей свисающих поверх брючного ремня “авторитетов”), но все сплошь мужики.

Этим неожиданности не пожелали закончиться. Вместо того, чтобы вонзить иглу в славкину вену, заботливо им предоставленную, дама в белом халате, будто бы не заметив его жест доброй воли, проткнула ему безымянный палец, откачала немного крови и попросила обождать, сидя в сторонке. Вскоре выяснилось для чего все это производилось. Происходила элементарная отбраковка предложенного материала. Кому-то говорилось, что в его алкоголе слишком мало плазмы, кому-то, что уровень гемоглобина маловат и надо бы его вначале восстановить до положенного. Одному мужчине посоветовали прийти через неделю, так как два месяца со дня последней сдачи крови еще не истекли. (ДВА МЕСЯЦА! Ужаснулся Славка. Он-то надеялся, что донорством можно заниматься в среднем где-то через неделю!) Остальным были выданы какие-то специальные карточки. Одна из них досталась Славке.

Очередь плавно и явно не спеша (даже вальяжно) от одного кабинета переместилась к другому. Там всех допущенных внесли в компьютерную базу данных. “Вот что значит НТР!” – искренне порадовался за медиков и всю страну Славка. И подумал о том, что раньше компьютер был дорогостоящей забугорной диковинкой, а сейчас – дешевым и очень полезным помощником на разных уровнях бытия человеческого.

Следующим этапом была кормежка. Вопреки ожиданиям хорошего плотного завтрака, Славку ждали кружка бульона из какого-то супового кубика, кусок хлеба, чай с сахаром и сколько угодно крекеров. Нигде не было видно никакого “Кагора”, о котором зажмурив глаза от сладости воспоминаний поговаривали некоторые знатоки донорского дела. Но это-то, пожалуй, к лучшему. Никогда Славка не был любителем алкогольных напитков, хотя, с другой стороны, нахаляву и уксус сладкий.

Далее под присмотром очередной дамы в белом (кто их разберет, кто из них врач, а кто медсестра, на них ведь не написано!) все обрабатывали локтевой сгиб самолично выбранной для предстоящей экзекуции руки специальными ватными тампончиками до тех пор, пока оные больше не изменяли цвет в процессе соприкосновения с кожей потенциального донора.

И вот подошла очередь Славки сдавать кровь. Поскольку дамы в белом, как заправские кумушки, разнесли промеж собой весть, что он сегодня единственный с “первичным приходом”, то в течение всей процедуры Славка находился под их недремлющим оком. Мало ли что может случиться с непривычки!

Процесс лишения крови прошел абсолютно безболезненно и был лишен каких-либо эксцессов со стороны славкиного организма. Тем не менее Славку направили на повторное чаепитие. Все остальные подобного счастья были лишены, поскольку уже давно заматерели на подобных процедурах. Из них хоть всю кровь выкачай – разве что посинеют немножко, а так ничего страшного.

После повторного чаепития Славка направился получать деньги за добросовестно и добровольно им отданные без малого пол-литра крови. Здесь его ждал очередной удар: за все про все ему было выдано всего тридцать рублей! Еще немного потусовавшись в среде доноров Славка выяснил, что всем выдают именно эту сумму, а вовсе не ожидаемые им семьдесят рублей.

Это была настоящая катастрофа: кровь была выкачана в полном объеме, а денег дали гораздо меньше (в разы!), чем ожидалось. Но делать нечего. Не обратно же в вены кровь закачивать.

Так и пошел Славка домой с несколько испорченным настроением.

А на дворе стояло лето. Был теплый день, зеленели свежей листвой деревья, звенели птичьи голоса, плыли в вышине легкие белые облачка. Вспомнился Славке пакет с его кровью. Впервые видел он ее вне себя в таких количествах. Это зрелище завораживало и притягивало взгляд. Тот же самый эффект вызывал в Славке вид трубки, по которой из него вытекала кровь. Но он постарался с самым отсутствующим видом смотреть на стену перед собой и это ему, в конце концов, удалось. Иначе мог под впечатлением и в обморок грохнуться!

И вдруг что-то изменилось в Славке, то ли из-за этих воспоминаний, то ли из-за чего-то другого. “А что,” – подумал он, – “ведь моя кровь может помочь кому-нибудь, может даже жизнь спасти! Не в деньгах счастье, а в их количестве! А оно у меня пусть меньше ожидаемого, но все-таки увеличилось. Так что не надо грустить, а, вовсе даже наоборот, надо радоваться тому, что я совершил, можно даже сказать даром, такое благородное дело! В любом случае я – молодец!”

октябрь 1998

Жизнь по Гераклиту

“Все течет, все изменяется. В одну реку нельзя войти дважды. Так сказал Ге…” Выключил радио, взглянул на часы. Пора. Допил чай. Проверил: ключи, бумажник, галстук – на месте. Портфель… Захлопнул дверь и – к остановке.

По аллейке навстречу идет молодой человек. Увидел издали:

– Атлант! Вот те крест: настоящий Атлант! Полжизни в спортзале!

А как подошел ближе – игла в сердце: “Он!” Как уверенно идет! Какой красавец! Только странный какой-то? Что-то… И вдруг толчок в плечо и резкое: “Подонок!”

Ошалев, обернулся – молодой человек удаляется как ни в чем ни бывало.

– Что ж это он? Откуда ж он?.. Мать, с-сучка, рассказала…Все не имется ей. Стерва!.. А он… Сын… За что?

Мысли путались, вертелись темными, колючими клубочками. Было неприятно, хотелось сосредоточиться на чем-то одном и… Постепенно одна выбилась из стаи и начала пульсировать. Толчок – боль, толчок – боль: “За что? За что? За что?..”

Втерся в автобус. (Как всегда битком.) Портфель под мышкой. В мозгу буравчик: “За что? За что? За…”

– Гражданин, оплотим проезд!

“Оплóтим! Дура!” – Буравчик затих и больше не жужжал.

***

Читал лекции, задавал вопросы… День промигнул незаметно. Домой пошел позднее, чем обычно.

Уже зажигались фонари, и на асфальте под ними расплывались светлые пятна.

В проеме входной двери мальчишка-студент. Тренированная фигура… Снова игла. Вспомнил утреннее и больше уже не мог переключиться на что-то иное. Все думал, думал… И к остановке шел – думал, и в автобусе…

Из забытья вывела “шпилька”, воткнувшаяся в ногу.

– Черт-те!.. Будьте внимательней! Что вы, как!..

Дернулась. Глаза усталые, загнанные (кто же тебя заездил, лошадка?):

– Сам-то хорош! Расшаперился со своим портфелем!

Не ожидал! Глаза опустил – дырка. На чулке. Видно, тоже кто-то… Вот и остервенилась.

– Простите. Я не хотел вас обидеть.

– Да, я… сама… хороша, – покраснела, как подросток, а у глаз уже лучики– гусиные лапки. – Вы меня простите. Устала.

***

Вышли из автобуса.

– Разрешите вас проводить.

– Пожалуйста. Только… А, впрочем, что тут – провожайте.

***

Долго шли молча. Старательно переступал трещинки на асфальте. Раньше, ребенком, любил играть так сам с собой. Привычка осталась. Шел и смотрел под ноги.

Тротуар наполовину в темноте. Ее левая нога в прорванном чулке на свету, а правая – в темноте.

Идет по границе света и тени. Как по канату… Засмеялся. Удивленные глаза – вверх…

– ?

– Скажите, кто вы?

– Я? Учительница.

– Нет, не то. Как вас зовут?

– Татьяна.

– “Татьяна, милая Татьяна!..”

В лошадьих глазах удивление сменилось интересом:

– “Евгений Онегин”. Вы литератор?

– Нет, философ.

– По призванию или по профессии?

– По жизни. Разрешите представиться: Константин.

– Славное имя. Constanta – постоянный.

– Вы физик?

– Нет, что вы! Историк. Вернее, историчка.

Снова замолчали. Под ногами шелест листвы. Трещинок больше нет: они под листьями. Под ноги смотреть незачем. Смотрит на нее. Она задумалась, голову опустила, так что глаз не видно.

– Вы замужем?

Снова дернулась. Взглянула – обожгла (У! Какой холод. Видимо, нет.):

– А вам зачем знать?

– Да я так… Извините, Таня…

– Николаевна!

– Татьяна Николаевна. Вы…

– Ну вот. Я пришла. Прощайте.

– Простите.

Быстро процокала к двери подъеза (Лошадь и есть.). Побрел, не спеша, домой. Ни о чем не думал. Усталость какая-то не давала думать. Дома разделся, поставил чайник, закурил.

***

Курил, по привычке стоя у форточки, хотя уже давным-давно жил один и скандалов по поводу сигарет не имел.

С первой женой расстались много лет назад. Стервой была. И дурой. Дурой. И стервой. Со второй жили так… Как жили, так и перестали жить… Естественно… “Разошлись, как в море корабли” … С тех пор зарекся. Был роман с одной студенткой-соплюшкой, да черт ее!..

Раздавил окурок. Выключил чайник. Ложась спать, вдруг вспомнил об утренней встрече: “А может, и не знает он меня. Так просто злость сорвал на постороннем. Скорее всего, не знает. Ведь когда уходил, ему и года не было, а она сама предложила забыть о сыне. Предложила!.. Если бы! Орала как… “Вообще забудь о нас. Сгинь, паршивец!”

А может, и знает он… Но я же не виноват!

***

Утром в автобусе:

– Здравствуйте! (Вчерашняя лошадь.)

– А, это вы? Здравствуйте. На работу?

– Да, вот. Вы тоже?

– А куда ж еще?

– Странно, раньше я вас не видела.

– Просто не знали.

“Миллион, миллион, миллион алых роз… Следующая – “Некрасова,” – водитель выключил радио и объявил остановку.

– Ой, мне пора!

– Давайте вечером в семь…

– Нет, занята сегодня!

– Завтра. У вашего дома. Я буду…

– Хорошо! Выходите? (Уже другому с портфелем.)

Проследил глазами:

– Хорошо пошла. Интересная дамочка. А вот бы…

– Что вы сказали? – второй с портфелем насторожился.

– Выхожу я на следующей!

– А…

***

Встретились. Вечер, и фонари уже горят. Настороженная. Глаза блестят. Подкрашены.

– Ну и куда же пойдем?

– Сам не знаю. Глупо как-то себя чувствую. Мальчишка!

– Так пойдемте ко мне, чай пить!

– Ну… пойдем… те.

– Только этаж седьмой, а лифт…

– Это ничего! Но мы никого не побеспокоим? Как ваш… ваши домашние к незванноу гостю отнесутся?

– Никак: я одна…

***

Поднимались долго. Она впереди, он за ней. Невольно оценивал: “Фигурка что надо, старовата только и руки длинны, но ничего… А вот бы…”

– Ну вот и пришли!

Дверь открыла. К выключателю. Руку перехватил. Прижал к стене.

– Что вы? Что вы делаете, Конс… Пусти…

Рот зажал. В охапку. На пол. Молчит, только глазищи дикие, огромные…

***

Закурил у форточки на кухне. Руки дрожат. Прислушался – всхлипывает в ванной.

Пришла. Волосы у лба влажные. В теплом халате. В глаза не глядит.

– Давайте же пить чай, Кон… Костя.

Раздавил окурок. К ней. В ноги.

– Прости… те. Прости меня. Сам не знаю. Я не…

Говорить не мог, голову поднять – боялся. На колени опустилась рядом, по щеке погладила:

– Давай… те… пить… чай…

Понял, что простила, пожалела. От сердца отлегло.

***

Чай пили долго. И молча. О чем говорить после такого! И вдруг она:

– Расскажи о себе.

– Да что рассказывать?

– Все. Все, что хочешь.

Начал полушутя:

– Родился в семье врача, но врачом быть никогда не хотел: боялся трупов и лягушек. Трупов лягушек…

Постепенно посерьезнел. Говорил, говорил, говорил. Душу на ладошку выкладывал.

А она все смотрела, смотрела. Молча. Даже не кивала. Замерла. Пила глазами.

– Потом женился. И любил ее очень. Очень сильно любил. Сначала. Гуляли недолго – сразу в загс. Первые дни – мед. Только потом как-то оказалось, что разные мы с ней люди. У меня свои интересы, у нее – свои. Дом – работа – дом – работа – дом… Все осточертело! Начались ссоры, придирки. Потом сын родился. Олег. Тут вообще пошло-поехало. Она как с цепи сорвалась. Все не так, все не эдак. Я начал себя ловить на том, что на чужих баб заглядываюсь, домой идти не хочу. Пару раз не пошел… Сам себе стал противен. Одна отдушина – Олежка! Да только ведь его от нее не оторвешь! Чувствовал, что стреножен навеки. Не стерпел однажды, взмолился: отпусти! Она: “Отпускаю. Только чтоб тебя, паршивца, больше и духу не было. И про Олега забудь! Понял?” Ну я и забыл…

Взглянул на нее. Смотрит все так же пристально. Ни ресничкой не дрогнула, но в глазах что-то новое.

Говорил долго. И про недавнего “подонка” рассказал. Все–все…

Глаза поднял. Она потупилась, чаинки в чашке разглядывает, ложечкой играет. Почувствовала взгляд, покраснела, как подросток.

– Что же молчишь?

– Молчу? А что сказать? Иди… те. Поздно уже. Поздно.

– Ну, я завтра…

– Нет!

– А?..

– Ни к чему.

– Прос… Прощай… те, Татьяна…

– Прости… те.

***

Вышел, спустился, закурил. Поздно. Под фонарями размыты светлые круги. Улицы опустели. Из освещенных окон – звуки: “Миллион, миллион, миллион… Начинаем вечерний выпуск… Иди ты к дьяволу!… Мама, ма… Свою жизнь для тебя превра… В одну реку нельзя войти дважды. Так сказал…”

Окурок упал на асфальт.

июнь 2000

Капля

Льет дождь. Целый день льет дождь. Окно затянуто густой сеткой капель. Сквозь нее видны ветви мокрых понурых тополей и окна дома напротив. Изображение расплывается и причудливо преломляется. Линии превратились в волны, зигзаги, и концы их размазаны на границе стекла и оконной рамы. Мир искажен дождем.

Сергей постоял у окна, затем отошел к письменному столу. На столе – чертеж. Последний чертеж к дипломному проекту, только что испорченный нечаянно упавшей на лист каплей туши.

– Перечерчивай!

Приготовил новый лист. Прижал непослушные уголки стопками книг, заточил карандаш…

Звонок…

– Да, слушаю!

– Здравствуй… я… приехала, – трубка выплеснула очевидно заранее приготовленную фразу и замолкла. Отчетливо стал слышен вечный телефонный прибой.

– Хорошо, – Сергей не знал, что ей сказать.

– Ты рад?

– Рад.

– Я… приду?

– Нет! То есть я бы с радостью, но… Давай встретимся не у меня, а…

– В парке у фонтана?! – голос в трубке заметно оживился. – Через час.

– Да. Давай там. Через час.

– До встречи?

– До… – фразу Сергея прервали короткие гудки. Очевидно, незнакомая собеседница поспешила в парк.

Он представил, как сейчас она бежит по мокрому асфальту, как постукивают-позвякивают металлические набойки на каблучках, как она то и дело поглядывает на часики, спотыкается, торопится…

– Повезло же какому-то… – протянул мечтательно, положил трубку и вновь направился к письменному столу. Но чертежом заниматься уже не хотелось. Шум ливня за окном навевал сон. Сергей растянулся на диване (руки в замок и за голову), неожиданно рассмеялся:

– Дуреха влюбленная! Промокнет до нитки, – закрыл глаза и незаметно заснул.

Разбудил его дробный торопливый стук в дверь. Вскочил, полусонный, бросился открывать. В дверном проеме огромный мокрый зонт, за ним – шуршание.

– Вы к кому?

Зонт закрылся. Оказалось, что его держит в руках совершенно незнакомая девица. Смешная мокрая курица.

– Здрасьте! Новиков Станислав здесь живет?

– Нет. Здесь живет Сергей Новиков.

– О-ой!.. Так значит я… О-ой!..

– Ошиблись. С кем не бывает? До свидания, – Сергей начал закрывать дверь.

– Постойте, а где же Стасик?

– Откуда ж мне знать?!

– Так ведь я ему звонила и…

– Ну?!

– Говорила с ним, встречу назначила…

– Ну?!

Тут за спиной Сергея зазвонил телефон. Он поднял трубку, но связь прервалась и раздались короткие гудки. Повернувшись к двери, Сергей увидел на лице девицы сложную смесь различных выражений: раздумье, сомнение, надежда, разочарование…

– Ну?!

– Скажите, это я вам звонила, да? Часа два назад? Да?

– Да, мне звонили, но я не знаю, вы ли. Кто-то ошибся номером.

– Значит, ошиблась… – посетительница сделала неповторимый жест руками (как-то по-особенному развела их и уронила: что ж…) и сразу стало понятно: она на грани отчаяния.

– Простите, я пойду, – раскрыла зонт и начала медленно спускаться по лестнице к лифту.

– Странная какая-то, – Сергей пожал плечами, закрыл дверь, вернулся в комнату.

На столе лежал готовый к работе чистый лист, отточенный карандаш. Собравшись с духом, Сергей начал чертить.

Работа была почти закончена, когда вновь раздался телефонный звонок. Подняв трубку, Сергей услышал:

– Простите, но это снова я. Я вас, конечно, отвлекаю?

– Нет, что вы! – чертеж удался, и Сергей был теперь в благодушном настроении.

– Я вдруг подумала, что адрес-то ваш…

– Простите, о чем вы подумали?

– Видите ли, мы с ним переписывались. Я отправляла письма на адрес почтового отделения. Недавно решили встретиться. Он дал мне адрес… Мне проще приехать: я это город знаю, я… А он работает… Я приехала, хотела позвонить: неловко как-то без предупреждения. В справочном дали номер, и вот…

– Вы думаете я вас разыгрываю? Нет! Я не Стасик. Простите! – Сергей едва сдержал раздражение.

– Да нет, я не думаю, – трубка замолчала. – Только как же он так…

Сергей не знал, что сказать. Ее молчание было таким же красноречивым, как тот неповторимый жест (по-особенному развела руки и уронила их: что ж…). Телефонный прибой напоминал шум льющего за окном дождя. Помехи, словно густая сетка, разделили Сергея и ту, что была на другом конце провода. “Как же так, как же так, как же так,” – пульсировало в висках и пальцах, сжимающих трубку телефона. Незаметно пульсация стала звуковой: связь прервалась и раздались короткие гудки. Она ушла.

Сергей довольно долго не решался сделать то же самое, слушал, слушал… Затем бережно опустил трубку на рычаг. Вернулся к столу.

Дождь за окном шел, не переставая. Шум его заглушал все уличные звуки: гул моторов, шорох шин, голоса людей… Небо было затянуто густой серой пеленой. На почти законченном чертеже красовалась большая нечаянно сорвавшаяся капля туши.

июнь 2000

Лотерея

Предисловие

Неисповедимы пути мысли писательской! Никогда не знаешь, что нового она тебе преподнесет и из чего родится твое очередное произведение. Вот, например, недавно читал журнал. Сначала все шло честь по чести: произведения заглатывались строчка за строчкой, страничка за страничкой до тех пор, пока я потихонечку не подобрался к рассказу Сергея Главаткого “Лотерея”. И все бы ничего, да только с седьмого абзаца сюжет вдруг раздвоился: одну линию развития событий я считывал с листа, а другая проигрывалась у меня в голове, стояла перед глазами и переливалась всеми красками жизни. Скажите, что мне оставалось делать, кроме как выплеснуть на бумагу то, что пронеслось перед моим взором в считанные минуты?

* * *

– Вот мне и исполнилось сорок три года, – именно так думал Крохúн, бесцельно бродя по жарким, пыльным и по-праздничному многолюдным улицам родного города, заткнув кулаками карманы потертых джинсов. Конечно, он думал не только об этом. Были в его мыслях и семья, и работа, и критика действий правительства, и неодобрение жизненной позиции сослуживцев, назревшее в связи с недавними выборами. Много чего успевал он передумать, рассекая своим не лишенной зрелой массивности телом толпы праздно гуляющего народа, но к мысли о возрасте возвращался чаще всего.

– Вот мне и исполнилось сорок три года, – хмыкнул про себя наш герой, смяв при этом попавшую ему на пути стайку веселящейся молодежи. – Веселятся! Правильно, у них еще все впереди. Черные полосы еще только поджидают их на жизненном пути. А у меня давно идет сплошная и беспросветная черная полоса, все хорошее уже в прошлом. Жизнь, можно сказать, прожита и впереди меня ждет череда многочисленных разочарований и горьких страданий, – Крохин, повинуясь многолетней привычке, взметнул руку вверх, дабы поправить челку, но наткнувшись на гладкую загорелую лысину, вспомнил, что его дивные вихры, сводившие с ума женщин, давно там, где и беззаботная молодость. Пригладил несуществующие волосы, чтобы жест не пропал даром, и вдруг резко отдернул пятерню, будто что-то ее жгло. – Вот я уже и лыс, – выражение гадливости пересекло его полные губы, еще сильнее выделяя и без того резко прочерченные морщины в уголках рта. Только сейчас Крохин осознал в полной мере этот давно свершившийся факт.

– Угораздило же меня родиться 9 мая! – Чужое веселье раздражало, пестрое убранство улиц резало глаза, воздух был липким и душным настолько, что приклеивал рубашку к позвоночнику. – Который год я чужой на этом празднике жизни, – горькая усмешка не сходила с губ Крохина. – Да что ж это такое! Невозможно уединиться в собственный день рождения, – возмущение нахлынуло следом за молодым человеком, не сумевшим избежать столкновения с плечом брюзги среднихлет. – У него еще хватает наглости извиняться! Будь я помоложе… уж ты бы выбрал тон повежливей, я б тому поспособствовал, – Крохин продолжал сверлить взглядом быстро удаляющуюся спину своего обидчика. – А сам ведь меня даже и не заметил! Все машинально: врезался машинально, извинился машинально, так же машинально отдавил ногу, сбил машиной, инстинктивно извинился, тут же забыл и дальше помчался по своим делам.

Крохин вдруг понял, что прохожие странно на него поглядывают, и догадался, что бурчит вслух.

– Сволочи! Довели! Сам с собой разговаривать начал! Совсем ничего у меня не осталось. Даже я – уже не я! Толстый и лысый маразматик. Ну что еще может быть омерзительней! Бежать! Бежать без оглядки! Подальше от этих каменных коробок, от груд стекла, металла и пластика, от этих тошнотворных запахов выхлопных газов и разогретого асфальта, пристающего к подошвам, – Крохин резко остановился. Тут же ему в спину врезался паренек на роликах. Не глядя, он наградил его подзатыльником.

– Бежать! – Крохин передразнил самого себя. – А куда? Сегодня даже в лесу полно гуляющих: шашлыки, водочка, песни, веселье. Дома родственники празднуют. Одна половина, наверное, уже мордами в салатах лежит, а вторая у нее требует признания в уважении. Да что это я? От них еще можно сбежать, – злой взгляд уперся в веселые островки полноценно отдыхающих людей. – А от себя куда убежишь? – горькая усмешка не хотела покидать лица. – И главное, ничего уже не изменить. Был бы молодой… А сейчас я человек сформировавшийся – всего, о чем мечтал, достиг. Семья: жена, дети (мальчик и… мальчик), телевизор, газета, ничего не значащая болтовня каждый вечер. Работа: должность, звание (кандидат наук как-никак), зарплата, ежедневная надоевшая до невозможности суета и полное отсутствие новых идей. Шел в науку, чтобы двигать ее вперед и вверх, а на самом деле все силы уходят на то, чтобы оставаться на месте. Надоело. Все приелось, набило оскомину. На десять лет пережил Христа, а толку – кот наплакал: как говорится, ни учения, ни учеников. И… не жизнь, а маниловщина какая-то! Разве что не такая слащавая. До чего же я докатился! Надо бы что-то сделать, но… нет ни сил, ни желания, ни, главное, идей о том, что именно сделать.

– Неужели так и будет все продолжаться? Долгие-долгие годы? – Крохин оторвал испуганный взгляд от пыльного асфальтового полотна, щедро заваленого окурками, банками и бутылками из-под пива и газировки, оберточной бумагой от ход-догов и прочей требухой, лениво перекатываемой не несущим прохлады ветром, потерянно огляделся вокруг и вдруг увидел никак не вяжущуюся с окружающим пейзажем бабуську с лотерейным барабаном на столике.

Бабка как бабка: низенькая, сутуленькая, сухонькая, седовласенькая, в ситцевом коричневых тонов платьице, но что-то влекло к ней Крохина: то ли ее глаза, то ли ее лототрон, который, казалось, выскочил на улицы города из его студенческой юности. Точно такая же восьмигранная призма из прозрачного пластика (или стекла?) стояла, наполненная лотерейными билетами, в книжном магазине по соседству с общежитием и несколько раз Крохин вытянул из него выигрыш на право повторного билета, а один раз аж на два рубля. Это был единственный выигрыш за всю его продолжительную лотерейную жизнь.

– Что, милок, билетик будешь тянуть? – приветливо улыбнулась бабуля.

– Сколько? – спросил Крохин, помимо своей воли начав рыться в кармане в поисках наличных денег.

– Так ведь бесплатно, милок, – эти слова были для него, как удар пыльным мешком из-за угла. Крохин оторвался от пересчета мелочи, лежащей на ладони и воззрился на бабку.

– Так не бывает, – уверенно хмурясь сказал он.

– Бывает, милок, сегодня все бывает. У тебя ведь день рождения. А это, стало быть, подарок. Тяни, милок, не смущайся, тем более что – лотерея-то беспроигрышная.

– Что еще и приз будет? – никак не мог поверить в происходящее Крохин.

– Будет, обязательно будет. У нас без обману.

– Ну… хоть два рубля возьмите, у меня все равно больше нет, только вот… на дорогу… чтоб до дому добраться, – Крохин растерялся окончательно. Никогда и никто не предлагал ему даже самую незначительную мелочевинку бесплатно, всегда требовалось компенсация потраченных моральных и физических усилий. А тут… подарок! Просто так, от впервые им в жизни увиденной бабки, которая, кстати, знает, что у него сегодня день рождения.

– А… – начал было Крохин, но бабуська его прервала в самом начале:

– По глазам увидела, милок. Я деньрожденников по глазам узнаю.

– Давно, значит, работаете, – не нашел, что еще можно сказать Крохин.

– Да давненько уже. А ты не тяни время-то, все равно билетик твоим будет. И подарок вместе с ним.

– А ну, как возьму и уйду? Догонять что ли будете? Подарок в руки пихать? – воззрился Крохин на пугающе уверенную в себе бабку.

– Как же тебе уйти, если я из-за тебя на этой жаре который час парюсь? А и попытался бы, так все одно вернулся. Хочется ведь узнать, что за подарок тебя поджидает? Я бы даже сказала: сюр-приз! – Последнее слово бабка старательно выделила.

– Хочешь ведь сыграть, – старушенция ненавязчиво крутнула барабан, тот легко завертелся, перемешивая с легким шорохом в своем чреве чье-то счастье, а чье-то разочарование.

Крохин прислушался к забытым звукам лототрона, потом – к себе и понял, что без билета с обязательным подарком он отсюда не уйдет, пусть там даже календарик будет или стержень для ручки…

– Хочу, – уверенно сказал Крохин, раскрутил барабан, отодвинул заслонку и вытянул билетик. Оборвав корешок по намеченной линии, начал разворачивать образовавшийся в руках свернутый листок, незаметно для себя облизывая внезапно пересохшие губы. В центре листа стояла огромная, пестро раскрашенная, щедро посыпанная искрящимися блестками, цифра.

– Шестнадцать, – удивленно сказал Крохин. – А что это, собственно, значит?

– Твой подарок, милок! – бабка широко улыбнулась. – Поздравляю!

Крохин хотел спросить еще о чем-то, но тут на него накатила волна…

На Борьку накатила волна веселья. Это же до чего здорово, что завтра он получит паспорт. С предыдущего дня рождения он только и делал, что торопил время: уж очень хотелось поскорее взять в руки эту книжицу с красными корочками, с гербом на обложке и своей собственной физиономией внутри.

– Это дело надо отметить! – Борьке вдруг захотелось, чтобы все знали о предстоящем событии в его жизни. Но… он самолично решил сбежать в центр, дабы окунуться в суету и потоки машин без сопровождения знакомых и, если честно, набивших оскомину лиц: “Последний день неопаспортаченной жизни должен быть особенным!”

– Жизнь полна неожиданностей, – подумал Борька, втягивая полной грудью воздух, наполненный ароматами яблони и сирени, и проводил взглядом шустро обошедшую его девушку с ладной фигуркой, которую выгодно подчеркивали белая блузка и серая юбка. Каблучки белых туфель процокали по борькиной тени и оставили в его душе глубокие отпечатки.

“Вот она, та, которую я искал всю жизнь!” – подумал Борька и кинулся догонять свое счастье.

– Девушка, – начал он, забегая справа и подстраиваясь под ее шаг, – мне вдруг показалось, что нам с вами по пути и я предлагаю себя в попутчики, – девушка, не изменяя ритма движения повернула голову, окинула взглядом личность Бориса, хмыкнула и снова развернулась к одной ей известной цели.

– Девушка, чтоб вы знали: я телепат, ясновидец и пророк… так сказать, – навалившаяся стеснительность смазала заготовленную фразу. Но карие глаза, забавная челка и легкая курносость девушки прошли через борькино сознание, словно сель через горный аул и смели последние преграды к словоизлиянию. Борька неслышно вздохнул и отдался на волю своего языка и сердца, которое вкладывало в него слова.

– Мало того, я очень, можно даже сказать, крайне, как вы уже, наверное, успели заметить, стеснительный ясновидец. Но что поделать! Я только что увидел ваше будущее и просто обязан вам его сообщить, – одна половина Борьки съежилась, подумав, “что он несет?”, а другая, тотчас заняв освободившееся пространство, продолжила веселиться на всю катушку.

Взгляд девушки, брошенный на Борьку, говорил одновременно о заинтригованности и об усталости от многочисленных ухажеров.

– Я вижу, что вы мне не верите! – В борькином голосе начал прорезаться акцент одесского еврея. – Чтоб вы мне-таки поверили, я буду говорить, а вы слушать и слушать внимательно, потому как никто и никогда не расскажет вам беззвозмездно вашего будушего, что я, собственно, собираюсь сделать!

– Так и безвозмездно, – Борис отметил, что голос у его избранницы именно такой, какой он себе и представлял тихими спокойными вечерами и попутно порадовался, что беседа стала превращаться (наконец-то!) из монолога в диалог.

– Конечно! Без-воз-мезд-но! То есть, даром! Как я могу вас обмануть?! Вы же видите, что на плечах у меня красная футболка, в голове весна, а в груди бьется сердце, которое томится в ней вот уже шестнадцать лет и два часа с четвертью.

– И что, там действительно весна? – девушка хитро посмотрела в точку между борькиными бровями.

– Разве я бы смог обмануть столь очаровательную особу, как вы, сударыня! Если хотите, мы бы могли провести трепанацию черепа, чтобы вы таки удостоверились в моей правдивости, но у нас с вами нет на эти пустяки ни минуты лишнего времени. И чтобы вы таки поверили мне за свое будущее, начну издалека, – Борька немного приотстал, пропуская степенную пожилую пару.

– И ты знаешь, когда я родилась? – спросила девушка, как только Борьке удалось снова с ней поравняться.

– Зачем я буду забивать вам голову вашим же рождением! Вы же и без меня все прекрасно знаете. К тому же, это может сказать любой шарлатан. Я же исповедую чисто научный подход и пойду гораздо дальше, – Борька выдержал эффектную паузу, чтобы обозначить важность момента, – я назову ваше имя! Вы – Катерина!

– А вот и нет! Меня зовут Еленой, – засмеялась девушка. – Все последующее словоблудие будет столь же близко к правде? Или ты уже передумал рассказывать мне мое будущее?

– Довольно обидные ваши слова. Я ж только начал и до конца еще далеко. А самое интересное в том, что я не ошибся. Я не могу ошибиться, поскольку читаю все в ваших глазах. Вы самая, что ни на есть натуральная, Катерина. Луч чистого света в пестром царстве! Катюша, я буду тебя так называть, ошибся не я, а ваши родители. Посмотрите вокруг, посмотрите на себя, и вы поймете, что вы такая же Елена, как я Теофраст Бомбаст, и, следовательно, я – прав.

– Может, еще что-нибудь из моего прошлого расскажешь, чтобы я не сочла тебя шарлатаном?

– Запросто! После рождения, не сразу конечно, вы попали в детский сад, а потом пошли в школу, где до сих пор и учитесь, – взгляд Бориса требовал подтверждения.

– Ну… в целом верно, но…

– Я же говорил, что вы будете довольны! – быстро перебил Елену Борька. – Я знаю, вы хотите знать даты. Сейчас такое время, что мало кто верит на слово – всем подавай бумагу с гербовой печатью. Хорошо, будут вам даты. Вы пошли в школу… 1 сентября! – речь была закончена таким многозначительным тоном, что Елена весело засмеялась.

– Я вижу весна потихоньку пробирается в ваше сердце. Я также знаю, что вы сейчас спешите на встречу с подругами, но еще немного времени – и вы о них не вспомните. Ваше будущее увлечет вас.

– Послушай, прорицатель, я же до сих пор не знаю, как тебя зовут, – все еще смеясь констатировала Елена.

– Родители нарекли Борисом, но я предпочитаю имя Натаниэль, для друзей – Наан.

– Так вот, Наан, хочешь, я скажу тебе сейчас свой номер телефона, а то вдруг потом передумаю?

– Дача взятки должностному лицу при исполнении, – казенным тоном отчеканил Борис, но телефончик записал.

– И еще… Наан, на счет подруг ты, действительно, угадал, и… мне бы хотелось, чтобы в ближайшие пятнадцать минут, через которые я доберусь к запланированному месту встречи, твое первое пророчество сбылось.

– Катюша, твое будущее чисто, как первый снег и свежо, как весенний листок. Я не угадываю грядущее, я его вижу, – Наан вдруг стал серьезным. – Ты закончишь школу, поступишь в институт, выйдешь замуж, у тебя родится мальчик и… мальчик, достигнешь определенных высот в своей профессиональной деятельности. Твой муж (замечательный человек) будет обладать такими редкими ныне качествами как ум, скромность, заботливость, трудолюбивость и многими другими. Он станет Нобелевским лауреатом, научит людей получать золото из свинца, изобретет антигравитационный двигатель и люди будут парить в небесах подобно птицам, и сделает важные открытия, которые значительно приблизят эру межзвездных полетов. – Незаметно друг для друга Борис и Елена стали замедлять шаг и вскоре вовсе остановились. – Твой муж, Катерина, будет дарить тебе на каждую годовщину свадьбы кастрюлю и сопровождать процесс дарения словами:

Любимая,

я поведу тебя к самому краю Вселенной.

Я подарю тебе эту звезду.

Светом нетленным будет она

Озарять наш путь в бесконечность.

– Я знаю этот мультик, – тихо проговорила Катюша.

– А когда количество кастрюль станет равным ста, вы продадите их с аукциона и купите своему первому прапрапраправнуку квартиру, а на оставшиеся деньги поедете в свадебное путешествие на Канарские острова. В свое первое свадебное путешествие, поскольку жизнь ваша будет настолько насыщена работой, семьей, детьми и внуками просто и с приставками пра– , что раньше на него просто не будет времени. Вы будете жить долго и счастливо и умрете в один день. Во сне.

– И кто же будет моим мужем? Я его знаю? – Катерина потупила взор.

– Катюша, твой будущий муж подойдет к тебе в день своего шестнадцатилетия и прочитает следующее стихотворение:

Ну почему ко мне ты равнодушна,

Ну почему ты смотришь свысока?

Пусть я сейчас не Аполлон наружно,

Зато душой я Крез наверняка!

– Первые две строчки будут идти вразрез с реальным положением дел, но зато последние две – правдивы до безобразия.

– Ты хочешь сказать, что… – Катерина смотрела на Наана как зачарованная.

– Что твой будущий муж – это я.

Наан со всей присущей ему серьезностью смотрел на Катерину. Катерина столь же серьезно смотрела на Наана. Борис с Еленой стояли, взявшись за руки, мешая движению, посреди улицы и глядели друг другу в глаза.

– Еще никто не предлагал мне выйти за него замуж, – засмеявшись сказала Елена.

– Кто-то же должен быть первым. Пусть им буду я. Первым, а заодно и единственным, – стараясь выглядеть серьезным, ответил Борис.

– И ты действительно собираешься совершить все эти открытия и стать Нобелевским лауреатом?

– Ага.

– А зачем тебе это надо?

– А есть ли другой жизненный путь у человека, который с четырех лет мечтал стать академиком? Кое-что в этой жизни предопределено, не все конечно… Человек при рождении равновероятен в своем развитии, все его будущее зависит только от родителей и от окружающей обстановки.

– И ты думаешь, что сможешь достичь всего, что наметил?

– Уже почти достиг. Мне бы только узнать, что за восклицательные знаки стоят в некоторых формулах. Вряд ли они обозначают восторг от простоты записи.

– Ну это просто. Это факториалы.

– И ты знаешь, что они обозначают? – сразу заинтересовался Борька.

– Да. Это…

– К черту математику! – В Борьке снова проснулся Натаниэль. – Я знал, что мы созданы друг для друга! Я включу тебя в соавторы! Но это потом, а сейчас… неужели нам больше не о чем поговорить, кроме как о сухих цифрах? Мне столько всего надо о себе рассказать и столько всего узнать о тебе!

– А как же твой провидческий дар? Ты же говорил, что и так все обо мне знаешь?

– Я ж не провидец, я только учусь. Мне же надо получить подтверждения из первых уст. И желательно с датами. Начнем с меня. Завтра я получу паспорт, – Борька светился от гордости. – И буду иметь возможность каждые пять минут вставать в позу и декламировать, совершая соответствующие жесты: “Я достаю из широких штанин…” И пусть СССР уже давно в прошлом, рожденные в нем будут жить вечно, – Наан ударил себя кулаком в грудь.

Шумели деревья, разговаривали и проходили мимо люди, проносились машины, цвели цветы, развевались флаги, возносились в небо упущенные воздушные шары. Весна навалилась на город, погружая его в свои цвета и ароматы, праздничные хлопоты, веселье и прочую беззаботность.

Борис и Елена            Катерина и Натаниэль

бродили по улицам, взявшись за руки и беспрестанно разговаривая.

Через пять лет Борис Рудольфович защитил докторскую диссертацию, получил кафедру, сбросил семнадцать килограммов живого веса и смирился с лысиной. Он стал больше внимания уделять жене и детям, покупая кому цветы, кому мороженое, вытаскивая их в театры, цирки и прочие зоопарки. Жизнь Бориса Рудольфовича изменилась к лучшему. Он стал уважаемым человеком, справедливым начальником, любимым мужем и отцом.

Еще через пять лет у Бориса Рудольфовича и Елены Александровны родилась первая внучка. Они настояли, чтобы родители назвали ее Екатериной. Деды снова окунулись в молодые годы, пеленки и сюсюканья.

Но все это время Бориса Рудольфовича беспокоила одна мысль. Каждый год, 9 мая он выходил на улицы родного города в поисках той… бабульки, чтобы просто сказать ей спасибо и, если повезет, еще разок вытянуть билетик в этой оказавшейся действительно беспроигрышной лотерее.

Годы шли, но старушка так ни разу больше не встретилась Борису Рудольфовичу. И он уже начал подумывать: “А не было ли все это сном?”

октябрь 1999

Отец

Неожиданный удар плечом в спину, резкое, как удар кнутом, брошенное прямо в лицо – “подонок”, презрение, хлещущее из глаз и уголков рта, удаляющаяся спина, выражающая безразличие. Полнейшее равнодушие окружающих.

Почему? А главное за что?

Неужели он знает? Нет! Этого не может быть! Откуда! Кто бы мог ему рассказать? Я даже не хочу об этом думать. Но как он мог? Ведь я его отец! В конце-концов я просто старше его в два раза!

Почему он не захотел поговорить по душам? Заговорить через столько лет и как! Все эти годы я мечтал о том, что наступит время и мы сможем общаться. Я расскажу ему о себе, о нем, как я его люблю, как я думал о нем, мечтал о встрече… Как таким же весенним вечером, когда уставшее палить солнце спрячется за дома и деревья, подойду к нему и скажу: “Здравствуй, сын!”, обниму, похлопаю по спине…

Почему он так жесток ко мне? Не захотел спросить меня, как случилось так, что… так случилось?

Ну и спросил бы. Ты знаешь, что ответить? Что бы ты ему сказал: дурак был? Молод? Глуп и зелен? Случись сейчас такое – не допустил бы? Чушь! Не сказал бы. А сказал, значит, как был дураком так до сих пор им и остался.

Мы бы могли попытаться найти общий язык.

Что тебе мешает сделать это сейчас?

Сейчас?

Да. Сию минуту.

Это после того как он… после того, что он мне сказал?

Почему бы и нет? Свое отношение к происходящему он высказал, теперь твоя очередь.

Прикажете броситься вдогонку, начать лебезить, унижаться?

Зачем сразу-то унижаться? Сначала попытаться спокойно поговорить.

Ну, допустим, я его догнал. Преодолел эту, предсказывающую скорую грозу, плотную, физически ощутимую стену воздуха. Допустим, он даже остановился, чтобы меня выслушать. Что я ему скажу? Как ты смеешь вести себя так с незнакомым человеком?

Судя по всему, не такой уж ты ему незнакомый.

И я про то! Так что мне спросить? Как ты смеешь так поступать с отцом? Дикость какая-то! Какой я ему отец? Ну неужели эта стерва проболталась? А? Как она посмела! За что они меня так ненавидят?

Хватит причитать. Чем дольше ты тянешь, тем сложнее будет принять решение.

Я не могу! Понимаешь, ты, не могу! Не знаю я, как мне поступить! Что будет правильнее продолжать стоять здесь или догнать его? Я не знаю.

Все ты знаешь, только боишься себе признаться. Тебе кажется, что в такой день, среди цветения природы, среди буйства яблонь и сирени, ты видишь дурной сон. Ты убеждаешь себя, что наполнив легкие ароматами весны, удастся решить проблему, что все забудется или разрешится само собой. Ты ждешь, что кто-то подтолкнет тебя в нужном направлении, в том, которое ты боишься выбрать сам. Боишься так, как бывает всякий раз, стоит возникнут осложнению на твоем пути.

И ничего я не боюсь. Я действительно не знаю, как мне поступить.

Ты знаешь, что тебе необходимо догнать его и все объяснить.

Догнать? Объяснить? Что? Как? Он же не поймет! Он слишком молод, чтобы понять! Он даже не женат еще. Как я смогу ему все объяснить?

Главное начать – слова найдутся. И все он прекрасно поймет. Все ж таки двадцать лет парню.

Нет. Не могу я. Как ты не понимаешь, что не могу я говорить с ним об этом?

А с кем тебе еще об этом говорить? А? Есть кто-то рядом с тобой кроме пары хомяков? Есть кому разделить с тобой вечернюю тоску? Молчишь! И хватит уже малодушничать! Надо же когда-то научиться принимать решения самому и сразу, не сваливать все на других и не ждать пока проблема рассосется сама собой! Ты уже дождался, что он первый начал разговор.

И это ты называешь разговором?

А что это по-твоему? Разговор и есть. Только ты пытаешься от него увильнуть.

Значит ты считаешь, что мне надо было нарушить обязательства? Рассказать ему о себе раньше?

Твое единственное обязательство вырастить сына. Остальное – пыль. И, вообще, я считаю, что не стоило доводить дело до такого состояния. До всего этого!

До этого? Что ты имеешь в виду под “этим”? Развод? То, что ребенка оставили жене? То, что она попросила меня от него отказаться и забыть о его существовании? То, что я на все это согласился? То, что я его так люблю и не смог забыть? Ты считаешь, что мне не стоило ходить к детскому садику, смотреть, как играет и растет мой сын? Ты считаешь, что мне не следовало украдкой провожать его домой из школы? Ты так считаешь?

Именно так я и считаю. Дурак, что согласился на развод. Расходиться из-за пустяка! Подумаешь поссорились. Подумаешь, обвинили тебя во всех смертных грехах. Не со зла ведь, из-за всеобщей усталости и невозможности восстановить силы. Зачем сразу собирать чемоданы и хлопать дверью? Наутро бы помирились. С кем не бывает?

Представь себе, со мной не бывает. Я не собирался выслушивать напрасные обвинения ни тогда, ни тем более сейчас. А то, что она рассказала обо мне сыну, говорит за верность моего поступка. Я ничуть не жалею о разводе и не раскаиваюсь в своем решении…

Тебя только возмущает тот факт, что твой сын узнал, кто его отец.

Не передергивай! Меня подставили! Это ты можешь понять? Сначала отобрали сына, а потом выставили последней скотиной!

Каковой в его глазах ты и являешься. И так будет продолжаться до тех пор, пока ты с ним не поговоришь по душам.

Опять двадцать пять! Сколько можно объяснять, что я понятия не имею о том, как с ним разговаривать!

Ты бы хоть попытался для начала его догнать.

Ну, догнал! А он мне в рожу плюнет! Тогда что? В петлю?

Когда плюнет, тогда будешь утираться и думать! А вдруг он обрадуется тебе? Хватит тянуть, давай, сделай шажок в его сторону. Один маленький шажок. Спугни этих чванливых голубей, которым нет до тебя никакого дела.Разгони воробьев нахально прыгающих у тебя под ногами. Не стой столбом. Заяви о себе, своем существовании. Начни двигаться!

Не указывай мне. Я сам знаю, что делать.

Знаешь, так делай!

Я и делаю. Стою и сам с собой пререкаюсь.

Не тем ты занят как я погляжу!

А не твоего собачьего ума дело! Где ты был, советчик хренов, когда мне нужна была помощь? Почему ты молчал, когда я уходил, хлопнув дверью? Чем ты был занят, когда мне предложили отказаться от сына, а, следовательно, не видеться с ним, не передать ему свою фамилию?

Я наблюдал, как фальшивая гордость, подкрепленная возможностью обойтись без выплаты алиментов перебарывает все остальное.

Так по-твоему я жмот?!

Жмот. И скупердяй. Каких свет не видывал. Променял сына на деньги. Ты ноль без палочки! Тебя нет в этом мире. Исчезни ты из него, что изменится? Бесконечный поток машин так и будет течь в одном ему известном направлении, люди будут совершать глупости, подвиги и заниматься ежедневной рутиной. Птицы – есть, размножаться и справлять естественный потребности на головы граждан и памятников. Яблони не завянут от того, что тебя не станет.Ты не нужен им. Ты не существуешь в их мире. Ты сам не хочешь в нем существовать, вторгнуться в их жизнь. На секунду ты проблеснул в жизни своего сына, но тебе на все наплевать, и ты не хочешь задержаться в ней хотя бы еще на пять минут.

Да… Да как ты смеешь! Он для меня важнее всего!

Смею, потому что деньги для тебя всегда были важнее всего. Вспомни. Та ссора тоже была из-за денег. А что ты хотел? Ребенки до года растут как на дрожжах. Каждый месяц нужно что-нибудь покупать:ползунки, подгузники, распашонки и прочие чепчики. А ты хотел, чтобы появление на свет твоего сына не отразилось ни на твоем личном времени, ни на финансах? Тебе не удалось за полгода отложить ни копейки? Велика беда! Зато какое чудо росло на твоих глазах! А после развода? Ты помнишь свою первую мысль? “Наконец-то все будет по-прежнему!” И вздох облегчения. Сколько времени ты не вспоминал о сыне после того вздоха? Минуту? Час? Месяц? Четыре года! Да и потом тебе было достаточно увидеть его на несколько минут раз в неделю! Для подпитки уязвленного самолюбия. Любящий папаша! Ты хоть раз попытался миром уладить проблему? Нет! Ты упивался своим несчастьем и холил свою гордость! Несчастный гордец! Ты хоть раз попытался помочь материально или хоть как-нибудь своему сыну? Тебе это и в голову не пришло! Он, видите ли, должен быть тебе обязан по гроб жизни только за то, что ты его зачал! Кто ты для него после этого? Пробирка из банка спермы? Может ты думаешь, что твои редкие подглядывания за ним заменили ему столь необходимое общество отца? И если ты сию же минуту не пойдешь за сыном, то значит правильно он тебя назвал. Ну что же ты? Действуй! Покажи кто ты есть на самом деле!

Я… я… не могу! ЗА ЧТО ВСЕ МЕНЯ ТАК НЕНАВИДЯТ, ГОСПОДИ?!

Черное облако выхлопа поглотило краски цветения, ароматы весны, наполнило легкие, породило глубокий, надсадный кашель.

На автобусной остановке люди с недоумением оглядывались на стоящего на коленях и рыдающего мужчину лет сорока.

май 2000

Предмет обстановки

Решили как-то на предприятии отправить Олега Копылова в командировку – опыт перенимать. А что такое командировка для человека, недавно женившегося и уже привыкшего ко всем радостям и удобствам семейного очага? Сплошное огорчение! Как высказался по поводу предстоящей поездки сам Олег: “Тут тебе и любимая супруга далеко, и круг общения новый, и задачи надо выполнять непривычные в непривычной обстановке. Раньше был сам с усам, а теперь тебя начнут воспитывать да новым опытом напитывать. А по прибытии назад на родное предприятие еще и экзамен какой-нибудь наверняка учинят. Начнут выспрашивать, чему научился.” А Олег, хоть и является человеком с десятилеткой за плечами и в ПТУ “положенный срок оттрубил”, но никак свыкнуться не может с тем, что кто-то спрашивает у него о том, что сам прекрасно знает и что ему, Олегу, скорее всего никогда не понадобится.

Но, как говорится, земля не нами вращается. И пришлось Олегу попрощаться с милой Оксанкой и уехать от нее на две недели аж в Нижний Тагил. А для человека, живущего с самого рождения в Шадринске и никуда до сих пор не выезжавшего, эта поездка является поистине героическим подвигом. Хотя бы только потому, что ехать пришлось пусть в соседнюю, но все же другую область.

И вот едет Олег в поезде, подорожничек, женой заботливо собранный, уплетает за обе щеки и радуется. Радуется тому, что, как это ни странно в той самой тьму-таракани, Нижний Тагил именуемой, у его жены родственники живут. Они хотя, как говорится, пятая вода на киселе – троюродный брат с женой, о которых супруга только пару раз слышала, но ни разу воочию не лицезрела. Ну да ничего страшного: раз есть родственники, то он, Олег Кондратьевич у них и поселится. И телефон у них есть, и созвониться удалось, и никто приему гостя не воспротивился, что по крайней мере одно неудобство из всех предстоящих снимает – исчезают проблемы с питанием и ближайшие две недели, вдали от дома проводимые, не грозят исключительно столовским харчеванием. А это не так уж и мало, поскольку Олег поесть всегда любил и даже, в преддверии поездки, извел всех домочадцев разговорами на тему своего питания.

Добрался Олег до Нижнего Тагила сытый и выспавшийся, а потому добрый и снисходительный к окружающим. Даже бабке, которая окованным железом углом чемодана ему в ногу врезалась, помог этот сундук тяжеленный вынести из вагона и до трамвайной остановки проводил, всю дорогу удивляясь выносливости с виду хрупких божьих одуванчиков.

Вышли они на привокзальную площадь. Видит Олег две линии трамвайных, а в какую ему сторону ехать – ни малейшего представления не имеет. Ну он, естесственно, к облаготетельствованной им бабке обратился:

– А что, бабуль, не подскажешь, в какую мне сторону ехать? – и адресочек требуемый назвал.

И получил ответ, который счел до безобразия невежливым по отношению к нему, как к гостю города:

– Да ты что, мила-а-ай! Я вот знаю, как к себе-то доехать, а остального-то всего столько, что и не упомнишь! Не скажу я тебе, в какую сторону ехать, мила-а-ай, ой, не скажу, – однако, увидев подходящий к остановке трамвай, бабка быстро закончила сокрушаться и со словами:

– Да ты людей-то поспрашáй! Оне-то, чай, подскажут! – подхватила свой чемоданище, втиснулась в битком набитый трамвай, в который бы и здоровый мужик не смог забраться, уселась к окошечку и укатила, оставив Олега одного решать свои проблемы.

– М-да! – почесал Олег затылок от такого, прямо скажем, неожиданного развития событий, покашлял от непривычного воздуха и пошел спрашивать окружающих.

Первой ему попалась на глаза немолодая уже дамочка кубических габаритов в старом, выцветшем, когда-то, вероятно, синем плаще. Слушая ее минуты три, Олег понял, что ехать надо, по-видимому, налево. Налево, так налево. Олег встал на нужной стороне и начал ждать трамвай.

А натура у него деятельная, просто так ждать не может, поэтому он возьми и спроси у стоящего рядом мужика средних лет по имени Вова (если верить татуировке на правой руке), в ту ли сторону он нацелился ехать. Выяснилось, что не в ту. Жить становилось все интереснее… Третий спрошенный – плюгавенький мужичонка с шикарными усами, как у Тараса Бульбы в школьном учебнике, – ответил, что он о таком адресе первый раз в жизни слышит и вообще им на заводе уж полгода как зарплату задерживают. Так за пять с небольшим минут Олег получил полный анкетный набор ответов (налево, направо и понятия не имею), но легче ему жить от этого не стало. Постоял он, покрутил своей курчавой головушкой по сторонам, подумал и решил: в какую его сторону следующий опрошенный направит – туда ему и ехать. Там разберемся!

Этим, решающим опрошенным, оказалась усталая женщина средних лет, в кои бабе надо становиться ягодкой опять. Она не только сказала, в каком направлении надо ехать Олегу, да еще и подсказала, на какой остановке ему лучше выйти. И ведь оказалась права (как впоследствии выяснилось)!

Вышел Олег, где подсказали, огляделся, осмотрелся, определился и уже через 10 минут стоял перед дверью квартиры на четвертом этаже типичной хрущевки, и давил на кнопку звонка.

Резкий, и как показалось Олегу, въедливый трезвон, раздавшийся за дверью, очень сильно контрастировал с внешностью, появившейся через некоторое время на пороге женщиной.

Она катастрофически не соответствовала олеговым представлениям о горожанке, поскольку именно такой он представлял себе крестьянку начала или хотя бы середины прошлого века. Встретить эту краснощекую, русоволосую, круглолицую, курносую, дородную и пышущую здоровьем даму в городской квартире было для него такой неожиданностью, что на некоторое время он потерял дар речи и долго изумленно ее рассматривал.

Наконец, поймав на себе ее заинтересованный взгляд, он смутился и представился:

– Я – Олег Копылов. Вам звонили по моему поводу. Мы договаривались, что… – тут он немного замялся, не зная, как деликатнее высказать то, из-за чего находится здесь, а не устраивается в гостиницу или общежитие.

– Ты поживешь у нас две недели, – явно веселясь закончила за него хозяйка и со смехом вовлекла его в квартиру. – Проходи, не стесняйся. Вот какой муж, оказывается, у Оксанки. – Сказала она и, нимало не смущаясь, начала поворачивать Олега в разные стороны, чтобы лучше рассмотреть, а затем крикнула, – Лешка, иди, познакомся с родственником!

Из комнаты на призывы жены вырулил (другое слово сложно подобрать к подобной манере появляться) Лешка – тот самый троюродный брат. Он тоже поразил Олега своим внешним видом и полнейшим отсутствием сходства с собственной женой. Если у нее были аккуратная прическа и макияж и одета она была довольно прилежно в черную юбку, в пеструю коричневатых тонов блузку и симпатичные тапочки на каблуке с симпатичными помпончиками, то муж предстал одетым в едва ли не рваное трико синего цвета и майку. На ногах у него красовались тапки, которые, создавалось именно такое впечатление, достались ему от деда, если не от прадеда. Справедливости ради следует отметить, что все было чистым.

Различия наблюдались не только в одежде. Жена – крепкая, ядреная женщина ростом с Олега, а стало быть около метра семидесяти пяти, но только раза в два шире. Муж – что называется, верста коломенская: высокий, худощавый, жилистый и нескладный. Рядом с ним Георгий Бурков показался бы Вячеславом Невинным.

Начали знакомиться. Новообретенных родственников звали Алексей Михайлович и Елена Вадимовна. Впрочем, решили обходиться просто именами. “Чего уж там церемониться, все ж свои,” – объяснила Елена и попросила Олега обращаться к ней в случае надобности без стеснения и признаков ложной скромности.

Вечер провели за чаем с сушками и вспоминанием общих родственников. Под конец вечера Олегу объяснили, как ему лучше добираться до нового места работы и показали, где он будет спать.

Несмотря на то, что Олег спал почти всю дорогу, едва его голова коснулась подушки, практически в ту же минуту уснул. Только и успел с сожалением подумать, что вода здесь совершенно невкусная, противная и даже тошнотворная. Еще успел задаться вопросом: “А как здесь с молоком? Коровы-то хоть у них правильные или на такой воде и молоко вкуса соответствующего?” И, уже начиная мирно посапывать носом, уверился в истинности наставлений мужиков с работы, которые говорили, что к воде придется долго привыкать, так как такой, какая у них в Шадринске, больше нигде нет. Кое-кто в шутку советовал даже канистру с родной водицей прихватить. Шутки шутками, а хорошо бы сейчас испить привычной с детства воды, вспомнить дом. Про “обнять и поцеловать жену” лучше не вспоминать, и без этого жизнь далеко не сахар. Тоскливо быть одному. Родственники не в счет.

Утро встретило Олега туманом. “День будет теплый и безоблачный, а это не так уж и плохо для начала,” – подумал он и начал собираться на работу. Умывшись, побрившись и позавтракав с хозяевами, он отправился в путь. Природа приветствовала его появление на проходной завода дождем, который благополучно шел весь день и даже проводил Олега обратно к приютившему его дому. В цехе встретили нашего командировочного с распростертыми объятиями, только немного посетовали, что такого ценного работника направили к ним всего на две недели. Моментально прикрепили к нему наставника и указали рабочее место, объяснив вкратце план работ и направив на инструктаж по всевозможным видам безопасности.

Трудовые будни начались. Утром Олег шел на работу, вечером – домой. Работать было интересно и поучительно. Время пролетало очень быстро. Не успеешь приняться за дело – уже обед, а там не замечаешь, как пора и домой направляться.

Дома все было не менее интересно. С каждым днем росло и усиливалось непонимание Олегом ситуации, сложившейся в общении мужа и жены Шевалёвых. И было от чего этому происходить. С первого же взгляда на эту семью было видно, что Елена является хозяйкой в доме, заправляет бюджетом, хозяйством и не подпускает мужа ни к чему, что причислила к области своей компетенции, то есть вообще ни к чему. Казалось бы, ну и что? Очень часто встречающаяся ситуация. Но поразительно было даже не то, что муж проводил почти все свое время, лежа на диване и смотря телевизор при помощи пульта дистанционного управления (длинной палки, позволявшей ему, не поднимаясь с насиженного места, переключать каналы, регулировать громкость и другие параметры настройки), а то, что стоило ему, например, спросить жену о том, где находятся его тапки, как вся работа в доме прекращалась и тапки доставлялись к этому сибариту, после чего жена возвращалась к прерванному занятию. Стоит ли говорить, что все виды текущего и капитального ремонта Елена производила без какой-либо помощи со стороны мужа. Самым интригующим в этой ситуации было то, что все довольствовались своей ролью и никто не претендовал на какие-либо изменения.

Когда подошла пора уезжать в родной Шадринск, Олег все-таки решился, подошел к Елене и задал ей давно терзавший его вопрос, суть которого сводилась к следующему: “Как так?”

– Ты уж не обижайся, Олежка, но ведь сам спросил, – начала отвечать Елена. – Просто в моем понимании муж должен работать и, соответственно, зарабатывать. Там, на работе, он хозяин, а здесь – дома – я. И мы об этом еще перед свадьбой договорились. Дома муж нужен для престижа, здесь он просто предмет обстановки. Лежит он на диване и прекрасно, пусть лежит. Пусть лежит и меня не беспокоит. Там ему самое место. А если муж начинает шастать по дому, чего-то искать – значит что-то не в порядке, значит ему некомфортно. Мужик – он же лучший барометр порядка в доме. Ведь если дома царит хаос и неразбериха, то он сначала по дому рыщет, а затем за его стенами будет себе уют искать! А зачем это надо? Так вот, пока он лежит на диване и смотрит телевизор, я спокойна. И я всегда буду стараться, чтобы после работы Лешка шел домой, а не бежал в пивнушку к друзьям. Вот так-то!

– А насчет небрежности лешкиной одежды, ты меня лучше не спрашивай, – продолжала свои объяснения Елена. – Уж сколько я с ним билась! В итоге решила оставить все, как есть. Ты себе представить не можешь, какие труды надо приложить к тому, чтобы уговорить Лешку перебраться во что-нибудь новое. Если уж он себе какую-то одежку облюбовал, то пока она совсем не рассыплется, его из нее не вытащишь.

Выслушал ее Олег, а потом всю дорогу до дома думал над этим ответом. Вторую его часть он очень даже хорошо понимал. Сам был подвержен любви к старым привычным вещам. Но взаимоотношения между Алексеем и Еленой не переставали его поражать и удивлять.

С одной стороны, было бы действительно здорово вот так лежать на диване, уткнувшись ногами в телевизор, а носом в газету. Ничего от тебя не просят, не требуют, только получку приноси своевременно. Но, с другой стороны, совесть ведь замучит всю заботу о доме повесить на хрупкие плечи жены. Елена, конечно, ядреная дама, а Оксанка у меня хоть ладненькая, крепенькая и спортивного телосложения, все же девчушка еще. Хочется ей помочь, пусть даже в самой малости. Как говорится, пустячок – а приятно.

Да даже когда Ксюшка окрепнет и “возмужает”, все равно ей будет приятно получать помощь от своего мужа, а не иметь его исключительно в качестве предмета обстановки.

Сделав для себя эти выводы, Олег стал мечтать о том, как приедет домой, обнимет свою любимую жену и преподнесет эту, как ему уже стало казаться, забавную ситуацию в виде веселого анекдота, а затем, насмеявшись вдоволь, они отправятся на кухню, чтобы традиционно вместе готовить ужин.

Утро следующего дня встретило Олега глубоким, ясным, синим небом.

октябрь 1998

Признание

Этот день наверняка был бы таким же, как и все предыдущие за вот уже три года, которые Вадька работал в лаборатории. Обычные разговоры с сослуживцами, беседы с шефом, рутинные обязанности. Ничего, что могло бы всколыхнуть размеренное выживание в условиях развивающихся рыночных отношений. Но сегодня…

Сначала к Жорке забежала жена, затем объявилась Васькина супруга. А если учесть, что Светлана Сергеевна, жена босса, работает вместе с ним в одной лаборатории, которая насчитывает всего шесть человек, то женское внимание к этому практически мужскому коллективу было, можно сказать, чрезмерным.

То ли этот факт, то ли еще что-то, но Андрюха, весельчак и балагур, задал Вадьке следующий вопрос:

– Слушай, а у тебя жена красивая?

Вадька сначала опешил от такого не к месту заданного вопроса, поскольку только что обсуждались внешнеполитические проблемы нашей многострадальной родины, но, оправившись, выдал бодрым голосом:

– Всяко!

– А почему ты нас с ней не познакомишь? Сколько лет ты, говоришь, женат?

– Год и семь.

– Ну вот, видишь! Почти два года женат, а с супругой до сих пор познакомить не удосужился. Нехорошо.

Вадька, веселясь внутри, начал объяснять с виноватым видом, что ей ехать в этот угол города совсем не с руки, что забот у нее здесь нет никаких… Но Андрюха выдал очередное огорошивающее:

– А мужа проведать? Чем не главная забота и первая обязанность любящей жены? Ты ей как-нибудь намекни, что скучаешь. Она приедет, и ты нас с ней познакомишь. Ход конем – и двух зайцев как не бывало! Я ведь только твою супругу не знаю. У остальных у всех видел, а с Жоркой мы, вообще, дружим семьями. Да и, правду сказать, никто из наших твою жену не видел.

– И зачем вам это надо?

– Как?! Интересно ведь!

– Вот уж интересы: с чужими женами знакомиться.

– Ну не говори! А, может, ты боишься, что мы ее отобъем? Вообще-то, я бы мог… Но не буду. Не волнуйся.

– А с чего вы взяли, что я волнуюсь. Она ж у меня не отбиваемая.

– Это ты так думаешь. А у меня по этой части опыт, можно сказать, агромадный. И я тебе скажу, что любую жену можно подбить уйти на сторону, надо только подход подобрать соответствующий. Вот возьмем меня. Жена с детьми уехала в Канаду. Сам я пока здесь кантуюсь. Кое-что надо доделать, вопросики наболевшие решить и все такое прочее. Вот все порешу и махну к ней, в загнивающую буржуазию. Очень уж достало здесь процветать, хочется и погнить немножко. А пока мне что, без бабы с глузду сдвинуться?

Тут все, каждый сам про себя, молча обдумали этот вопрос, запивая его крепким чаем и пыхтя в потолок сигаретным дымом. Вадька, как единственный некурящий в этой среде, даже успел сформулировать свои мысли: “Вот уж великая беда – несколько недель без жены. Тяжело, согласен, но вполне терпимо.” А тут и Андрюха продолжил своисловоизлияния.

– Конечно, знакомиться на улице – это последнее дело, но если видишь, что она являет собой именно то, что тебе сейчас надо и просто-таки цепляет тебя за живое… то почему бы и нет. У меня еще ни разу осечек не было. И я, действительно, считаю, что уговорить можно любую. Главное, знать, как это сделать.

– Ну и как? – спросил тридцатипятилетний Жорка, самый старый из присутствующих.

– Тебе-то зачем? – ответил Андрюха, – У тебя ж Татьяна рядом. Жена красавица, двое детей, что еще надо? Это у меня проблемы, с кем на пару простыню согревать.

– Самое главное, предупредить, чтоб не влюблялись, а также сказать, что мне ухаживать некогда и денег на все подобного рода беспокойства нет. Это сразу вызывает в женщине интерес к тебе, а дальше – дело техники.

– Самое интересное, что они не считают, что изменяют своим мужьям. Я тут одну недавно спрашиваю: “И муж у тебя есть, и зарабатывает хорошо, и о тебе беспокоится и заботится. А ты сейчас тут черт-те чем со мной занимаешься. И как это понимать?” А она, не поверите, говорит: “Это точно, что я с тобой черт-те чем занимаюсь, а мужа своего я люблю.” Вот и пойми эту загадочную женскую душу.

– А тебе, Жорка, я скажу, что ты за свою жену держись. Это ж какое счастье! И выпить есть с кем, и закусить, и поговорить, и отоспаться. А у меня ж одни проблемы. Хоть с портретом на бутылке чокайся, если не хочешь себя алкоголиком считать. Тут еще 8 марта на носу. Всех своих женщин поздравлять – никаких денег не хватит, не поздравлять вообще – обидятся, поздравлять выборочно – а кто возьмется избранных определять? Сплошная головная боль.

Сказал это Андрюха, вздохнул тяжело и вдруг выдал без какого-либо видимого перехода:

– Вадька, а у тебя жена с физтеха?

– Чего бы это вдруг? – ответил Вадим, с неудовольствием думая: “Какого черта он докопался до моей жены? Мало ему своих подруг, что ли?”

– Ну ты же физтех.

– Нет, она у меня со стройфака. С ПГС’а, – и, видя непонимание собеседников, расшифровал, – с кафедры промышленного и гражданского строительства.

– Ну ладно, это даже хорошо, это обнадеживает. А то была бы с физтеха, все уговоры познакомить коту под хвост. Физтешки – они ж, как правило, ужас какие страшненькие. Я бы даже сказал: страх какие ужасненькие. У нас девчонку назвать “физтешкой” – означало обидеть несказанно. Самое приличное, что можно было получить в ответ: “Сам урод.” А еще мы развлекались, разглядывая абитуриенток. Смотришь, оцениваешь: “Эта красивая, эта тоже ничего, ну а эта – на физтех.” Так что… То, что твоя жена со стройфака, – это нам очень даже ничего, очень даже подойдет. Да не меняйся ты так в лице, я ж шучу. Просто хочется познакомиться. Без последствий.

Слушая все эти россказни, Вадим вдруг поймал себя на мысли, что действительно боится, что Андрюха мог бы сговорить его жену на измену. И так ему стало стыдно за себя, за свое недоверие к супруге, что он начал злиться на то, что эта тема никак не зачахнет, а вовсе даже наоборот, развивается.

– Вот ты тут много чего наговорил, – решил высказаться в очередной раз Жорка, – и что жена у меня есть, и что не надобны мне все твои премудрости по охмурению женского пола, а сам-то молодежь – смену нашу – чему учишь? При живой жене налево ходить?

– Ну, ты-то должен понимать, что у меня особые обстоятельства! Но тем не менее, я хоть, конечно, сволочь еще та, но, прошу заметить, семей не разбиваю и своей жене, если все честь по чести говорить, не изменяю. Просто пар выпускаю на сторону. А уеду к ней, снова буду примерным мужем и отцом. А куда деваться?

– Ты – примерный муж!? – включился в беседу, молчавший до сих пор, Василий, – А кто нам не так давно доказывал, жена еще твоя тут была, а не в Канаде, что для крепости семьи просто-таки необходима любовница.

– Ты, Вась Васич, меня не путай. Жена она что? Она ведь за долгие годы совместной жизни и надоесть может. Каждый день одно и то же! И вот, чтобы муж совсем из семьи не ушел, как раз и нужна любовница, которая вносит своим существованием столь нехватающее разнообразие и тем самым, выходит, укрепляет супружеские взаимоотношения.

– Андрюха, ну ты явно перегибаешь! Вот ты… ты, к примеру, каждый день хлеб ешь и ведь не надоедает. Так почему же жена должна приесться?

– Тут ты, Василий, конечно, прав. Хлеб – он каждый день на столе, но согласись, что сдобную булочку тоже частенько хочется!

И не известно сколько еще бы продолжалась эта беседа, если бы после робкого стука в дверь не заглянуло очаровательное женское личико и не спросило:

– Могу я увидеть Вадима Григорьева?

Вадька, да и все остальные тоже, опешил от такого явления и подошел к своей жене (а это была она) со словами:

– Привет. Ты как здесь очутилась? – а сам с неудовольствием подумал: “Вот ведь угораздило! Днем бы раньше – никаких проблем.”

– Привет. Ты мне ключи от дома не дашь? А то я, похоже, свои забыла взять.

– Ну, Катюха, ты даешь! Конечно, дам, – с этими словами Вадим быстро выудил из своего кармана связку ключей и столь же быстро передал ее супруге. После чего развернулся к парням вполоборота и, понимая, что не представить супругу было бы верхом неприличия и бестактности, после столь упорных напрашиваний о знакомстве, сказал:

– Прошу любить и жаловать, моя жена Катерина.

Ему понравилось, какое впечатление это известие и Катюха сама по себе произвели на сослуживцев.

– Здравствуйте, – сказала Катя в сторону тесной кучки беседующих, а затем Вадиму, – Ну, я побежала.

– А то, может, чайку? – вдогонку предложил Андрюха.

– Нет, спасибо. Мне некогда, – ответила Катерина. Сказала: “До свиданья.” И убежала.

“Все-таки она у меня прелесть!” – подумал Вадька и неожиданно понял, каким был идиотом, давая ревности возможность разгореться в себе. До него вдруг дошло, что его жена – это его жена и пока он является чем-то большим, чем просто мужчина, с которым можно получить сексуальную разрядку, пока у них есть общие интересы, заботы и хлопоты, она никогда ему не изменит, какие бы Андрюхи ей ни повстречались.

– Мда, Вадька! Одобряю! Смотри, не обижай ее и не гоняйся за каждой юбкой, как я. От добра добра не ищут, – высказался за всех Андрюха.

март 1999

Хозяин

Померла у Витьки Новоселова жена. Болела долго и тяжело и от чего только ни лечилась! Все перепробовала: и в больницу районную ходила, и у бабки Дарьи, – местной знахарки, бывала. (Все лекари, как сговорились, то одну болезнь найдут, то другую, то третью – ни разу не повторились в постановке диагноза.) Разуверившись в этом, стала по книжкам разным всевозможные системы оздоровительные выучивать и к себе применять. Закончилось вся эта эпопея с лечением тем, что она сначала голодала, а после много и разнообразно питалась – все без толку. Хуже не хуже, а лучше точно не становилось. В конце концов, решившись на крайний, в ее понимании, шаг, Верка поехала в область. Уж очень ее стали боли донимать и прочая безрезультатность лечения.

Приехала Верка в областную больницу, там ее осмотрели и тотчас предложили лечь на операцию. Да поздно все это было сделано. С раком шутки плохи. Даже крепкий бабий организм, сызмальства взращенный на здоровой деревенской жизни, не смог эту заразу одолеть. Не дождалась Верка операции, так в больнице и померла.

Схоронил Витька жену. Погоревал, пожил вдовцом, положенный по всем приличиям срок, но жизнь-то продолжается. Мужик он крепкий, хозяйственный, на днях сорок третью годовщину отпраздновал, опять-таки пятистенок, скотина разнообразная и многочисленная – все есть, что надо и чему положено быть. Только вот жены нет.

Да не долго все так оставалось. Обычно, если перед Витькой вставал вопрос, то он его без всяческих проволочек и промедлений старался решить. А тут проблема определялась четко: нужно найти жену. Правда, где ж ее искать? “Да хоть в своей деревне! Зачем далеко ходить,” – практически моментально определился Витька. Одно смущало: одиноких баб подходящего возраста не было, а пигалиц молодых, которые только в клуб на дискотеки бегать горазды, или же старых перечниц, из которых песок уж давно сыпется, хоть их выбор был достаточно богат, Витьке и даром, как говорится, “не нать”. Хозяйка ему требовалась! Чтоб за домом пригляд был да за скотиной уход и чтоб ему было с кем ночь скоротать.

Плохо Витьке одному жить. Сразу порушились все приобретенные за годы женатой жизни привычки, исчезла куда-то прежняя размеренность бытия. Времени стало катастрофически не хватать. А о том, что в доме стало как-то пусто и непривычно, и говорить нечего.

Стало быть, вопрос о новой хозяйке Витькиного хозяйства возопил о себе с такой силой, что требовалось хоть что-нибудь, но немедленно предпринять. Оставалось решить: кого выбрать? И стал Витька выбирать.

“Таньку Сидельникову? Уж больно любит на завалинке сидеть и подсолнечник лущить, а как болтлива – первая сорока на деревне. Нет, Таньку отметаем бесповоротно.

Анфиску Трепачеву? Слишком неопрятная. Всегда ходит в каких-то отрепьях. Муж, поговаривают, ее бьет. Значит, есть за что. Так, Анфиска нам тоже не подходит.

Машку Сарматову? Нет! В гроб буду ложиться, а ее не позову. Сколько в школьные годы в нее денег вбухал? Страшно вспомнить: и пряники приносил, и газировкой поил, и леденцами всевозможными угощал, и в клуб водил… А она? Когда выйти за себя замуж предложил, кого выбрала? Сашку-косого? Характер у него лучше и любит он тебя? Туда вам и дорога! Вот с ним пусть и живет по гроб жизни! А для меня она умерла. Не могла сразу сказать, что мол тебе, Витенька, ничего не светит, так что не ходи, даром снег не топчи, у порога попусту не околачивайся. Ни от одного гостинца ведь не отказалась, все принимала и с улыбочкой благодарила. А что мне ее благодарность? Из спасибо шапку не сошьешь. Все ж с одной целью делалось! А она косого предпочла! Тьфу!

Кто там у нас еще есть? Варька Аничкина да Ленка Шемякина. Не, супротив Варьки Ленка, что воробей подле павлина: и хозяйка поплоше, и фигурой не удалась, да еще и с норовом. Не в тех я годах, чтобы бабу под себя переделывать, да и она не в тех, чтобы этой перестройке поддаться.

Значит, что? Значит остается у нас только Варька Аничкина? А что, баба дельная, хозяйство свое содержит в порядке, да и на фигуру не дурна – что еще надо? Володька, правда, у нее под каблуком, но его туда только ленивая бы не задвинула, а меня туда и калачом не заманишь. На что Верка-покойница оборотистая баба была, а и та не задвинула.”

Так рассуждал Витька, выбирая себе новую жену. А раз выбрал – значит надо ее в известность поставить и в свой дом уже хозяйкой доставить. И как только кандидатура на место жены и хозяйки была определена, Витька принялся за дело со всей ответственностью. Никаких сомнений в том, что Варька – замужняя женщина – может не согласиться на его предложение, у него даже не возникало. Он считал свое дело правым и, следовательно, никаких непреодолимых препятствий к осуществлению замысла быть не могло.

Сходил Витька в баню. Надел до того лишь трижды надеванную (на ситцевую да на серебряную свадьбы и на похороны жены) косоворотку синего атласа, сшитую Веркой на годовщину свадьбы и, улучив момент, когда Володька Аничкин по авральной надобности (надо ли говорить, кто эту надобность спровоцировал?) убыл в контору колхоза, пошел к Варьке разговоры о своем и ее будущем разговаривать.

Пришел Витька к Аничкиным в дом. Варька сразу засуетилась, стала гостя привечать да потчевать, посетовала, что Володьку в контору так не кстати позвали. В общем, развила бурную деятельность, щедро перемежаемую словесным потоком о разных женских проблемах. Не смог Витька со своим степенным нравом это долго выдерживать:

– Да ты сядь, Варвара, не суетись. У меня до тебя разговор есть.

– Так ведь если разговор-то, тем более хоть самоварчик да надо поставить, – возразила Варька и продолжила свою хозяйскую деятельность, изредка бросая заинтересованный взгляд на Витьку. Надо же! Мужик, а пришел к ней с важным делом. И не кто-нибудь, а сам Витька Новоселов! (Кстати, самое время сказать, что Витьку в деревне хоть и не очень чтобы очень любили, но уж точно уважали: за хватку хозяйскую, за степенность, добротность и добросовестность во всех им начинаемых делах. Знали, что его работу проверять и контролировать – только попусту время тратить.)

Дождался Виктор, когда Варвара на стол накроет, и приступил к тому, зачем, собственно, пришел. Рассказал, что жена его Верка умерла, оставив его одного и хозяйство на произвол судьбы. Поведал, что хорошо было бы, если Варька согласится перебраться к нему в дом, чтобы за скотиной и за ним самим догляд женский был. Расписал все неудобства, возникшие из-за отсутствия в доме женской руки. В общем, проявил себя многословным и убедительным оратором, чего за ним в деревне никогда не наблюдали.

Сначала Варька отказала. Сказала, что у нее уже и муж есть и хозяйство тоже имеется и не маленькое. Да Витька-то – мужик видный, симпатичный даже, если не считать излишней мясистости сломанного во время бурной юности носа, а в своей косоворотке и вовсе первый парень на деревне – своими убедительными речами доказал как дважды два, что не жизнь у нее с Володькой, а сплошное мучение, что он ее держит за прислугу и домработницу вместе взятых, а он – Витька то бишь – обещает ее – Варьку – на руках носить и пылинки сдувать, потому как очень он истосковался без женских рук в доме, а о женской ласке и говорить нечего – захирел совсем без нее.

Слово за слово и через полчаса после начала разговора и через трехлитровый самовар отменного душистого чая, на травах настоянного, Варвара пошла собирать свои пожитки, которые ей Витька самолично помог перетащить к себе в дом. Володьке же была написана Варькой записка с путаным объяснением причин такого ее поступка.

Так вот и начал жить Витька с новой женой. Сам с утра в колхоз на работу, Варька по дому хозяйничает, со скотиной возится. И обед для нового мужа приготовит и ужином попотчует. Одним словом, жизнь у Витьки вернулась в прежнее размеренное русло. День живут, два. Все у них хорошо: и скотина сытая, и в доме чистота и порядок, и новый муж в накладе не остается.

Третий день совместной жизни Виктора и Варвары начался как обычно. И в середине его ничто не предвещало каких-либо неожиданных событий. Но вот только сели новоиспеченные муж и жена ужинать, глядь – к ним гость. И никто иной, как Володька – бывший Варькин муж. (По сути бывший, а “по пачпорту”, самый что ни на есть настоящий и законный супруг). Другой, может, и в драку бы полез, не посмотрев, что Витька первый кулачный боец в деревне, но Володька со своим метром шестьюдесятью и бесподобными робостью и застенчивостью, за которые получил в деревне прозвище “Мякиш”, только едва через порог переступил. Снял кепчонку, поклонился хозяевам. Стоит мнет ее в руках и сам мнется. И в избу не проходит и уходить, вроде бы, не собирается.

Но, как говорится, гость в дом – Бог в дом. И Витька, как всякий радушный и хлебосольный хозяин пригласил Володьку с ними поужинать.

– Да нет, Вить, – все также стоя у дверей и теребя шапку сказал Володька, – мне бы с Варварой переговорить.

– Да проходи, не стесняйся. И перестань картуз в руках вертухать, а то не ровен час развалится он у тебя, еще придется на новый тратиться, – широко и добродушно Витька рассмеялся своей шутке.

Тут и Варька с кастрюлей щей подошла. Увидала Володьку – смутилась, зашлась румянцем, а сама на Виктора смотрит, ждет, что тот скажет.

– Ну что молчишь, вот Варька-то. Поговорить хотел? Так начинай, не тяни. Или может вы посекретничать хотите? Может мне вас тут вдвоем оставить? – нехорошо прищурился Витька на молчащего гостя.

– Да нет… чего уж там… – засмущался вконец Володька и вдруг выдал, – Варь, пойдем домой, возвращайся, а?

– Так ведь дома она, – усмехнувшись заметил Витька, – или ты так не считаешь? – и снова нехорошо прищурился.

– Так-то оно, конечно, так, но… – окончательно растерялся Володька. И вдруг даже для самого себя неожиданно начал сбивчиво, стараясь смотреть исключительно на Варвару, но постоянно косясь в сторону Виктора, говорить о том, что в доме беспорядок, что скотина просто-таки пропадает, что огород зарос сорняком, что, в конце концов, он сам уже три дня как не евши.

Витька выслушал эту тираду с чувством собственного превосходства и с полным отсутствием какого-либо сочувствия. На Варьку же исповедь бывшего мужа произвела иное действие. Она вдруг поняла, что все то, что она исправила в Витькином хозяйстве, перешло в совсем недавно их с Володькой общий дом, что вся та неразбериха и запустение, с которыми она так скоро расправилась здесь, царят теперь там. В сердце ее появилось сомнение в правильности своего поступка и она, стараясь хоть как-то исправить сложившееся положение, сказала, обращаясь к Виктору:

– Вить, а давай он к нам переберется и скотину сюда перегоним. Что ему одному там мыкаться. У тебя ж дом вон какой большой, всем места хватит.

Такого поворота событий Витька ну никак не ожидал. Он как сидел, откинувшись к стене со скрещенными на груди руками, так и застыл в этой позе. Не застыло только лицо. На нем за те несколько секунд, которые потребовались для выхода из случившегося ступора, самодовольство сменилось удивлением, переросшим в огорчение, которое в свою очередь, превратилось в задумчивость. Когда же на лице Виктора появилась решительность, он начал говорить:

– Так, – сказал Витька, поднимаясь из-за стола, – вы что, оба совсем рехнулись? Вы мне решили из моего дома богадельню устроить, собес и… еще черт знает что? И все это под одной крышей? – все больше распалялся Виктор. – Вон оба отсюда!

– Вить… – начала было говорить, растерявшись от такой реакции Виктора, Варвара, но была тут же прервана громовым:

– Вон! И чтобы духу вашего в этом доме не было!

январь 1999

Трамвай и немножко странно

Я не хочу писать любовные романы.

Неизвестный автор

I

“Как странно – все в мире удваивается. “Ты” и “я”, верх и низ, перед и зад, десница и шуя… Мир, выражаясь по-научному, анби… амби… валентен. Да, да, да! А еще в нем царит хаос. Мир есть хаос. Весь мир. Дырка на пятке – хаос. Набойка слетела – хаос. Все, все – хаос!” – сделав такое заключение (мысленное, конечно!), Машенька встревоженно огляделась – не сказала ли она чего вслух. Но, кажется, никто из трясущихся рядом с ней пассажиров трамвая N25 не обращает на нее внимания.

Машеньке тридцать лет (это она скрывает), у нее был муж (и это скрывает), он ее бросил (об этом тоже знать никто не должен) … “Сам дурак! – вспомнив муженька, Машенька только усмехнулась. – Тоже мне, нашелся умник…”

Муж не понял тонкой Машенькиной натуры, не оценил ее порывов, ушел, хлопнув дверью и прорычав на прощанье: “Дура!” Он не оценил того, что Машенька особенная, и особенностей у нее много. Например, она любит мечтать… О разном.

В детстве Машенька мечтала о котенке с розовым носиком, в отрочестве – о мальчике с голубыми глазами, в юности… К тридцати годам Машенькины мечты изменились, в грезах ее перестали фигурировать конкретные лица и предметы (фи, как пошло!), – и грезы приобрели характер более отвлеченный, возвышенный. Так, например, мысли о хаосе родились в Машенькином мозгу не случайно. Дело в том, что Долина по радио нынче пела:

Половинка моя, половинка моя…

Вот Машенька и замечталась о том, что неплохо бы и ей встретить свою половинку. “Ведь должен же он где-то быть. Мир, хоть и хаос, но анби… амби… валентен!”

К сожалению, дальнейшие машенькины рассуждения останутся для нас загадкой, так как на следующей остановке она выйдет, увлекая за собой свою уже надрезанную кем-то сумочку, аромат духов и, естественно мечты…

II

На задней площадке, уцепившись правой рукой за поручень, а левой за портфель, ехал некто Алферов.

Некто Алферов страстно не любил свою фамилию, потому что, с кем бы он ни знакомился, слышал всегда один и тот же вопрос: “А вы случайно не родственник той, той самой, которая актриса?” И каждый раз он отвечал, грустно усмехнувшись: “Нет. Я не родственник. Однофамилец.” Спросивший же каждый раз сильно удивлялся: “Странно, а я думал…”

“Странно. Как все сегодня странно. Странно. Как все сегодня странно. Странно. Как все сегодня странно,” – заезженная пластинка вертелась в утомленном мозгу Алферова под стук трамвайных колес. Больше он ни о чем не думал, так как сильно устал на работе.

Остановка Алферова еще не скоро, выйдет он, несомненно, наступив кому-нибудь на пальцы и буркнув под нос: “Извиняюсь.”

III

В этом же трамвае ехала творческая личность лет сорока. Она была неопределившейся и неустоявшейся (немного поэт, немного философ, немного…), имела улыбку чеширского кота, заношенный пиджак, металлические коронки и стоптанные ботинки. Личность ни о чем не думала, а просто глазела в окно, хотела курить и бубнила себе под нос несколько строк из страшно знакомого стихотворения:

Знаете, что, скрипка?

Мы ужасно похожи:

Я вот тоже…

ору…

Автора личность вспомнить не могла, да и не хотела, кажется. Да если бы и хотела…

Где творческая личность выйдет, нам неизвестно. (Известно ли это ей?)

IV

Еще в трамвае ехало много разных лиц, но писать о них как-то уже не хочется.

Пусть себе катятся!

август 2000

Оглавление

Гордость

Донор

Жизнь по Гераклиту

Капля

Лотерея

Отец

Предмет обстановки

Признание

Хозяин

Трамвай и немножко странно