Рассказы о юных героях [Валерий Михайлович Воскобойников] (fb2) читать онлайн

Рассказы о юных героях

© Воскобойников В.М., 2022

© Надеждина Н.А., наследники, 2022

© Никольский Б.Н., наследники, 2022

© Пустовит А.В., иллюстрации, 2022

© Оформление, вступительная статья.

ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2022 Machaon®

Когда героями становятся дети

Большая беда затрагивает всех. И взрослых, и детей. Такой большой бедой для нашей страны стала война 1941–1945 годов. Потом её назовут Великой Отечественной. Отечество — от слова «отец». Это земля наших предков — отцов. Это Родина, которую защищают тоже наши отцы.

Так было всегда. На защиту Отечества вставали взрослые. Детей на войну не брали. Хотя и в прежние времена бывали дети-герои. Но массового героизма, который проявили вчерашние школьники во время Великой Отечественной, история ещё не знала.

Ребята, не достигшие совершеннолетия, рвались на фронт. Они прибавляли себе лишние годы, пробирались в воинские эшелоны, шли к партизанам. Но и военачальники, и командиры партизанских отрядов не сразу давали ребятам ответственные поручения. А только тогда, когда убеждались: дети способны сделать то, чего не смогут взрослые.

Лару Михеенко сначала не хотели брать в партизанский отряд. Командир бригады сразу сказал ей, что «в четырнадцать лет в партизаны не берут». Помог случай. Некого было послать в разведку, потому что «все девушки-разведчицы на заданиях, а парню не пройти. В военное время каждый мужчина на счету. Чужого узнают сразу». Лара вместе с подругой успешно выполнила задание и стала полноправным членом отряда.

Отказали в военкомате и четырнадцатилетнему Володе Дубинину.

«— Детей не берём! — непреклонно отвечали ему. — Ты давай в школе учись и помогай взрослым».

Но мальчик стал незаменим для партизан, которые скрывались в керченских каменоломнях. Когда фашисты зацементировали выходы из каменоломен, пролезать сквозь малозаметные щели мог только худенький, юркий Володя Дубинин. «Ночью он выбирался через узкое отверстие на поверхность и неслышно проползал за спинами часовых под колючей проволокой, которой обнесли территорию каменоломен. А потом, чутко прислушиваясь, чтобы не попасться фашистскому патрулю, шёл по тёмным городским улицам к партизанскому связному, оставшемуся в городе. Узнав от него новости, он так же, с большой осторожностью, возвращался назад».

А ещё ребята уходили в партизаны потому, что их вынуждала к этому сама война.

Что делать Саше Бородулину, который не в силах терпеть в своём посёлке оккупантов, не хочет по приказу вражеского солдата подносить ему воду? Родители поняли чувства сына. Не стали удерживать.

«— Я ухожу, — сказал он отцу.

Отец долго молчал. Он был болен. Лицо осунулось, морщинистое, совсем старое.

— Ну что ж, иди, — сказал наконец отец и тяжело, хрипло закашлял.

На мать Саша не смотрел — он боялся, что она начнёт плакать. Скажет: „Куда тебе к партизанам, мал ещё…“ Но мать только наклонила его голову, прижала к себе».

И Саша стал настоящим партизаном. Война не делает скидки на возраст, и если ты воюешь плечом к плечу со своими взрослыми товарищами, то должен мужественно переносить и всё, что выпало на их долю. Вот как воевал Саша Бородулин и что ему пришлось пережить: «Вместе с партизанами ходил он в разведку. Не раз отправлялся на самые опасные задания. Немало вражеских машин и вражеских солдат было на его счету.

Голодал вместе с партизанами — бывало, по нескольку дней не видел хлеба. И ночевал нередко прямо в снегу под открытым небом.

Он никогда не ныл, не жаловался. И за это его любили в отряде».

О героях и героических поступках написано много. Тем не менее на вопросы, что такое героизм, кто может быть героем, что им движет и как героями становятся, каждый ищет ответы сам. И находит их. Но не в рассуждениях и поучениях и даже не в романах, повестях, сказках или былинах, а в рассказах о реальных людях и совершённых ими подвигах.

В этой книге рассказывается только о девяти юных героях. На самом деле ребят, ставших разведчиками, связными, помогавших взрослым укрывать раненых, спасать военнопленных, уничтожать вражескую технику, оружейные и продовольственные склады и даже участвовать в боевых действиях, было гораздо больше. Тысячи… сотни тысяч…

При огромных человеческих потерях невозможно подсчитать, сколько детских жизней унесла страшная Великая Отечественная война. Ещё немало славных имён предстоит открыть и сделать достоянием благодарной памяти потомков.

Жизнь юных героев, которым посвящены эти рассказы, трагически оборвалась. Все они погибли, совершив свой последний подвиг.

Может сложиться впечатление, что юными героями Великой Отечественной войны стали только те ребята, кто пожертвовал своей жизнью. На самом деле это не так. Очень многие мальчики и девочки, выполнявшие не менее важные и опасные задания, остались в живых. И от этого их героизм не стал меньше. Ведь они тоже не щадили себя и сделали всё возможное, чтобы приблизить долгожданный победный день 9 Мая. День, который мы будем помнить и чтить всегда.

Дмитрий Рогожкин, журналист и писатель

Валерий Воскобойников Володя Дубинин

О начале войны отец Володи Дубинина, моряк Никифор Степанович, сообщил ночью. Ещё спокойно спала наша страна, и даже пограничники не догадывались, что очень скоро на них обрушатся тысячи артиллерийских снарядов и пойдут в атаку танковые армии. А по ночному звёздному небу над старинным городом Керчью уже летела армада немецких бомбардировщиков. Их тяжёлый гул разбудил отца Володи. Быстро одевшись, он вышел на улицу и понял: фашистские самолёты летят бомбить Севастополь. Там, в Севастопольской бухте, стояли корабли Черноморского военного флота. Они первые, пока ещё страна спала, отражали атаки врага. Этот гул разбудил и Володю.

— Похоже, началась война, — тревожно сказал отец. — Если так, я снова ухожу на военный флот.

* * *

День 22 июня 1941 года был воскресным, солнечным, и люди отдыхали, радуясь хорошей погоде. Радость оборвалась в полдень, когда по радио из Москвы объявили о начале войны. Эту войну стали называть Великой Отечественной. А ещё она была народной, потому что весь народ поднялся на защиту своей страны.

Володе не исполнилось и четырнадцати лет, но он твёрдо решил, что обязательно отправится с отцом на фронт.

— Успеешь ещё, навоюешься, — отвечал отец, когда Володя стал уговаривать его взять с собой юнгой на военный корабль.

Спустя несколько дней Никифор Степанович, попрощавшись с женой и детьми, отправился защищать родную страну.

Едва отец скрылся из виду, Володя пошёл в военкомат, откуда призывались молодые парни, и стал проситься на фронт.

— Детей не берём! — непреклонно отвечали ему. — Ты давай в школе учись и помогай взрослым.

* * *

У Володи был двоюродный брат, Ваня Гриценко, с которым он был очень дружен. Ваня жил на окраине Керчи, издавна называвшейся Старым Карантином. Там под землёй добывали камень-ракушечник для постройки домов. Люди рассказывали, что за многие годы в этих местах выработано множество подземных коридоров. Однажды, ещё до войны, играя с Ваней, Володя неожиданно провалился в один из таких коридоров. Охваченный любопытством, он двинулся по нему, до тех пор пока не стало совсем темно. На улице в это время светило жаркое солнце, а под землёй воздух был сырым и холодным. Сверху его испуганно звал двоюродный брат, и Володя дальше идти не решился. Возвращаясь, мальчик увидел на каменной стене выцарапанные слова, среди которых различил две фамилии: Дубинин и Гриценко.

Через неделю братья, вооружившись верёвками и фонарями, спустились в каменоломню. Разобрав наконец надпись на стене, они прочитали: «Здесь в 1919 году жили и воевали за Советскую власть красные партизаны Старокарантинского отряда Никифор Дубинин и Иван Гриценко».

— Это же наши отцы! — удивились ребята.

Они, конечно, знали, что их отцы воевали во время Гражданской войны, и на уроках истории им рассказывали, что в Старом Карантине скрывались партизаны, но теперь получалось, братья сами неожиданно попали в то военное время. Тогда они ещё и представить себе не могли, что очень скоро война жестоко ворвётся в их жизнь.

* * *

Сначала многим казалось, что война идёт где-то далеко. И когда военные моряки в первые же недели перегородили Керченский пролив специальными сетями, чтобы не пропустить вражеские подводные лодки в Азовское море, некоторые говорили: «Да какие там лодки! Мы скоро этих фашистов погоним назад!» Но война быстро приблизилась к родным домам. 12 сентября вражеские дивизии подошли к Крыму. Наши бойцы яростно сопротивлялись, но силы были неравные. Фашистские самолёты постоянно бомбили город. И вот настал день, когда враги, прорвав оборону, устремились к Керчи и Севастополю.

Володя переживал, что ничем не может помочь нашим бойцам. В очередной раз он пришёл в военкомат проситься на фронт и снова получил отказ. «Хочешь помогать фронту — организуй ребят, и собирайте пустые бутылки», — был ответ. Сначала Володя даже обиделся, подумал, что над ним подшучивают. Но ему объяснили, что в бутылки эти зальют горючую смесь, и, когда солдат в бою бросит такую бутылку во вражеский танк, тот немедленно загорится.

Володя рассказал одноклассникам о задании, и все вместе они собрали несколько огромных мешков, заполненных пустыми бутылками. А ещё, как Тимур из книги Гайдара, мальчик собрал ребят, и они помогали семьям погибших на фронте.

И всё-таки Володя по-прежнему считал, что его место — на войне. Он мечтал совершить подвиг: подбить фашистский танк, захватить в плен вражеского генерала или кого-нибудь спасти. На уроках он только об этом и думал.

Но скоро и уроков не стало: во время очередной воздушной тревоги фашисты разбомбили родную школу. Узнав об этом, Володя бросился к школе и вместо неё увидел лишь груды кирпичей и битые окна. Посреди руин стояла его пожилая учительница и, растерянная, прижимала к себе глобус и классный журнал — единственное, что удалось спасти. Заметив подошедшего Володю, она проговорила дрожащим голосом:

— Нет у нас больше школы, Володенька…

И недавняя мирная жизнь казалась теперь такой далёкой, словно была вовсе не его жизнью, а кого-то другого. Словно не он смастерил модель самолёта «на резиновом ходу», который на соревнованиях авиамоделистов улетел дальше всех. Словно не его в прошлое лето наградили путёвкой в знаменитый пионерский лагерь «Артек»…

Володя снова и снова ходил в военкомат, и ему снова и снова отказывали.

Но однажды произошло важное событие. Володя узнал, что его дядя, Иван Захарович Гриценко, которому уходящий на войну отец поручил приглядывать за своим сыном, вместе с товарищами организовывает в заброшенных каменоломнях партизанский отряд. Случилось это так. Придя раз в Старый Карантин, Володя увидел, как к главному входу каменоломни подъезжали машины и телеги с ящиками, мешками и бочками. Всё это загружали в клеть — шахтёрский лифт — и спешно спускали под землю. Володя сразу понял, кто эти люди и что здесь происходит, хотя и двоюродный брат, Ваня Гриценко, и его отец держали всё в секрете. Володя бросился к Ивану Захаровичу и стал так настойчиво проситься в партизаны, что дядя сдался и уговорил командира отряда взять его. Фашисты были уже совсем близко, и партизаны со дня на день должны были уйти в керченские катакомбы.

Володину маму и его старшую сестру Иван Гриценко перевёз в свой дом на окраину города, где их никто не знал. Он сделал это не случайно: если город захватят фашисты, соседи не смогут им рассказать, что Никифор Степанович, Володин отец, ушёл командиром на военный корабль.

Как это грустно — всё делать в последний раз! В последний раз Володя подошёл к дому, в котором родился и вырос. В последний раз посмотрел на то место, где недавно стояла его школа, а теперь высились груды кирпичей и где в последний раз разговаривал со своей учительницей, которая во время бомбёжки успела спасти глобус и классный журнал. Только к чему они теперь!

Рано утром 7 ноября партизаны спустились в каменоломни. Их было полсотни человек. И никто из них не знал, когда они вернутся, да и вернутся ли…

* * *

В подземных лабиринтах было пронизывающе холодно и сыро. В первые дни привыкнуть к тяжелейшим условиям такой жизни оказалось нелегко. Но все старались не подавать виду, занимались обустройством штаба, который помещался в конце одного из коридоров, спальных мест, складов снаряжения и продуктов, кухни-столовой. Володя с Ваней наравне со взрослыми подчинялись правилам строгой боевой дисциплины.

Засыпая каждый вечер, Володя неизменно задавал себе один и тот же вопрос: что происходит там, наверху? «Вдруг фашистов уже прогнали и партизаны напрасно прячутся под землёй?» — думал он. Через три дня Володя не удержался, пришёл к командиру отряда в штаб и попросил, чтобы его отправили в разведку. Но командир, беспокоясь о юном партизане, решил послать мужчин. А Володя с Ваней были приставлены к повару — чистили картошку и мыли после еды миски. А ещё — занимались стрелковой подготовкой: учились метко стрелять из винтовки и автомата.

Неожиданно в их отряде случилось пополнение. Бойцы, защищавшие город и попавшие в окружение, бились до последнего, а когда кончились боеприпасы, ушли в катакомбы. Здесь их встретили партизаны, охранявшие выходы.

Через час Володя с шахтёрской лампой в руках как опытный местный житель вёл моряков по тёмным галереям подземелья.

* * *

Первые вылазки разведчиков показали: фашисты захватили весь город. Нашлись предатели, которые сообщили захватчикам, где укрылись партизаны. Поэтому с первых дней все входы в подземные галереи враги стали огораживать колючей проволокой, а жителям запретили к ним приближаться.

Не хотел командир отправлять детей в разведку, считал, что это слишком опасно, но другого выхода не было.

Володя с братом выбрались из дальней галереи наверх. Привыкшие за долгое время к темноте глаза нестерпимо резало от дневного света. Потребовалось около получаса, чтобы ребята снова могли ясно видеть. И тогда они заметили невдалеке два новых строения, к которым тянулись провода. У входа одного из них стоял часовой, время от времени подъезжали фашисты на мотоциклах.

— Ты сиди здесь и не высовывайся, а я подползу ближе, рассмотрю, что там, — сказал Володя.

— Не надо, вдруг застрелят! — взволнованно произнёс Ваня.

— А мне вон та лошадь поможет, — кивнул в сторону Володя.

И в самом деле недалеко от них щипал траву, пробивавшуюся из-под камней, старый, понурый мерин. Видимо, спасаясь от фашистов, люди бросили его. И теперь несчастная лошадь с подбитой ногой, оставшись без хозяина, неспешно бродила по окрестностям. Володя выпрямился, подошёл к хромому мерину, взял его за уздечку и смело повёл к выкрашенным зелёной краской фашистским строениям. Проехавший мимо солдат-мотоциклист оторопело взглянул на мальчика. Часовой тоже не понимал, зачем этот русский подросток ведёт к нему хромую лошадь.

Перед войной не зря в школе учили немецкий язык. И, когда часовой злобно закричал, направив на приблизившегося Володю автомат, тот смиренно попросил по-немецки:

— Господин солдат, помогите лошади!

Солдат убрал автомат, но снова зло скомандовал:

— Назад! Назад!

Однако Володя уже успел рассмотреть строение и понял, что здесь находятся фашистский штаб и склад оружия. Он повернул было несчастного мерина назад, но рядом остановился на мотоцикле молодой офицер. Он улыбался, и Володя подумал, что офицер решил помочь лошади. Но фашист неожиданно вынул из кобуры пистолет, прицелился и, продолжая довольно улыбаться, выстрелил в голову раненому мерину. Лошадь покачнулась, взглянула на офицера будто с немым укором и повалилась на землю. Офицер рассмеялся и, развернувшись на каблуках, неспешной походкой направился в штаб.

Володя вернулся к тому месту, где оставался его брат, и юные разведчики, уйдя за скалы, спустились в каменоломни.

— Спасибо, ребята, за ценные данные, — поблагодарил командир, — ночью дадим первый бой.

* * *

В ту же ночь партизаны вышли из катакомб, разгромили немецкие штаб и склад, уничтожили фашистов и, обвешанные трофейным оружием, вернулись в подземелье. Так началась война партизан с фашистами.

Враги вывесили на улицах города приказы, в которых немецкое командование запрещало движение ночью по городским улицам без письменного разрешения, а по загородным дорогам — и днём; потребовало заделать все входы в каменоломни из жилых домов. За нарушение приказа грозил расстрел.

Фашисты через громкоговорители призывали партизан выйти из подземелья и сдаться. Однако не сдался никто. Тогда в город вошла большая немецкая воинская часть и атаковала катакомбы, но в тёмных коридорах из-за каждого угла немцев встречали дружным огнём. В битве участвовали все. Володя, подменив тяжело раненного бойца, стрелял по врагам короткими очередями из автомата. Атака была отбита. С тех пор по ночам боевые группы партизан совершали вылазки и громили фашистов.

Тогда враги решили забетонировать все входы и выходы из катакомб и заминировать окружающее пространство. А ещё поставить звукоуловители, которые усиливали каждый шорох.

И тут снова понадобился Володя Дубинин. Выходы были зацементированы, но оставались небольшие щели. Если прежде группа юных разведчиков, которой командовал Володя, выходила в полном составе, то теперь в эти щели мог пролезть только сам Володя — маленький, худенький, юркий. Ночью он выбирался через узкое отверстие на поверхность и неслышно проползал за спинами часовых под колючей проволокой, которой обнесли территорию каменоломен. А потом, чутко прислушиваясь, чтобы не попасться фашистскому патрулю, шёл по тёмным городским улицам к партизанскому связному, оставшемуся в городе. Узнав от него новости, он так же, с большой осторожностью, возвращался назад.

* * *

Однажды Володя, не удержавшись, подобрался к дому, где жила семья Гриценко. На улицах уже стемнело, и в окне тускло горел свет. Мальчик подтянулся к окну и увидел в комнате свою мать. Она даже не догадывалась, что здесь, совсем рядом, находится её сын и сейчас глядит на неё. У Володи защипало в глазах, и ему захотелось войти в дом и сказать с гордостью: «А вот и я! Командир отряда юных партизанских разведчиков!» Только делать этого было нельзя. И он, крадучись, с опаской оглядываясь, отправился назад. А когда послышались шаги патруля, Володя, припав к земле, спрятался под чьими-то воротами и лежал затаив дыхание, пока патруль, пройдя мимо ворот, не растворился в темноте.

Юный партизан собирался спуститься в катакомбы знакомым путём, но оказалось, что фашисты уже замуровали лаз. А он во что бы то ни стало должен вернуться в отряд и сообщить нечто важное! Дело в том, что Володя, возвращаясь, разглядел при свете луны трубы и шланги, которые немцы протянули от моря ко входам и выходам каменоломен. «Нас хотят затопить!» — догадался мальчик. Царапая ладони в кровь, он долго ползал между камней в поисках хода, всякий раз прижимаясь к земле и замирая, когда поблизости слышались шаги часовых. Наконец ему повезло: он обнаружил едва заметную щель, в которую с трудом и протиснулся.

Оказавшись под землёй, Володя первым делом поспешил в штаб. Он бежал по тёмным коридорам, натыкаясь на острые каменные углы. Командир отряда, выслушав мальчика, немедленно собрал партизан.

— В верхних этажах строим преграды воде! — скомандовал он.

И партизаны при тусклом свете лампадок, не зная усталости, возводили из камня-ракушечника стены поперёк галерей. И когда фашисты стали закачивать воду в катакомбы, работа была почти завершена: стоя по колено в ледяной воде, партизаны заделывали последние отверстия в подземных плотинах. И каждый с благодарностью думал о Володе, успевшем, рискуя своей жизнью, предупредить об опасности.

— За спасение отряда представлю тебя к ордену, — пообещал командир.

* * *

Прошло пятьдесят дней и пятьдесят ночей с того момента, как отряд ушёл в каменоломни. Немало фашистов за это время нашли свою могилу на земле, которую пытались поработить. Среди немцев ходили слухи о том, что под землёй в районе города Керчи действуют целые партизанские дивизии.

Фашистам не удалось затопить партизан в каменном мешке. Но случилась другая беда: враги взорвали цистерну с питьевой водой. И теперь каждый получал строго ограниченную норму питья. Было принято решение выйти из каменоломен и соединиться с теми, кто воевал в поросших лесом горах. Для этого требовалось пробить коридор в месте, которое враги не обнаружили бы. А ещё установить связь с другими отрядами. И это мог сделать только один партизан — Володя Дубинин.

— Сначала внимательно осмотри местность, где мы будем выходить, — наставлял новый командир отряда, заменивший геройски погибшего, — потом постарайся связаться с партизанами, которые укрылись в Аджимушкайских каменоломнях, на другой стороне Керчи. Сегодня новогодняя ночь, и немцы наверняка будут праздновать, отвлекутся. Но ты, Володя, будь осторожен. На тебя только и надежда.

* * *

Володя выбрался сквозь единственную оставшуюся лазейку и удивился: как-то подозрительно тихо. Светила луна, и он пытался разглядеть часовых, но их нигде не было видно. «Празднуют…» — с ненавистью подумал Володя. Осторожно огибая прикопанные мины, он пролез под колючей проволокой, вышел на городскую улицу и, услышав шаги, затаился в темноте. Шаги приближались. Вдруг из своего укрытия Володя увидел идущих по улице краснофлотцев. Он не поверил своим глазам! Но при свете луны мальчик хорошо их разглядел: это действительно были российские моряки. Задыхаясь от счастья, он бросился к ним навстречу и, путаясь от радости в словах, твердил только одно:

— Наши?! Вы правда наши?! Вы город освободили?!

— Откуда ты такой чумазый? — удивился могучий старшина. — Фашистов вчера ещё прогнали!

И Володя по-военному отдал ему честь и доложил о партизанском отряде, скрывающемся в катакомбах. А потом заторопился назад, чтобы поскорее принести своим радостную весть.

* * *

Володе хотелось бежать как можно быстрей, однако в темноте приходилось двигаться осторожно: повсюду среди камней были прикопаны мины. Хорошо, что он знал эти места как свои пять пальцев. А уж по подземным галереям он мчался со всех ног. И скоро партизаны, ошеломлённые радостной вестью, не скрывая счастливых слёз, обнимались и кричали «ура».

В следующие дни партизаны, вышедшие на поверхность, стали самыми дорогими жителями Керчи. Их узнавали мгновенно — по копоти на лицах, которую было не так-то просто отмыть. Каждый прохожий почтительно с ними здоровался, а школьники рассказывали друг другу об отважном партизанском разведчике Володе Дубинине, которого скоро должны наградить орденом.

Только мать отнеслась к сыну не как к герою. Она посадила Володю в большое корыто с горячей водой и хорошенько отмыла его от копоти и грязи. А Володе не терпелось поскорей вырваться из дома: он обещал сапёрам показать места, где фашисты заложили мины.

— Сынок, может, не пойдёшь? — робко спросила мать. — Навоевался уже! Хватит.

— Кто же, если не я, им поможет?! — горячился он. — Без меня там не обойтись.

Это были последние слова, которые мать услышала от своего сына. Быстро собравшись, Володя выскочил из дома. А мать словно чувствовала надвигавшуюся беду. И когда раздался страшный взрыв, вновь взбудораживший Керчь, а спустя некоторое время в дом вошёл командир и за ним — несколько партизан с потемневшими от горя лицами, она мгновенно всё поняла.

Разведчик Володя Дубинин вместе с одним из сапёров подорвался на мине 4 января 1942 года.

Юный герой был посмертно награждён орденом Красного Знамени.

В центре Керчи высится гора Митридат, названная в честь правителя Митридата Великого, жившего до новой эры. Памятью же о более близких к нам временах стала улица, идущая от горы и названная в честь Володи Дубинина. На этой улице ему стоит памятник. Есть и другое памятное место в Керчи — партизанская могила неподалёку от каменоломен. На ней среди имён яростно сражавшихся с врагами и погибших партизан значится имя юного разведчика-героя. Здесь всегда лежат свежие цветы.

Валерий Воскобойников Марат Казей

Это трагическое событие случилось за год до великой Победы — 11 мая 1944 года. Два человека — мужчина и мальчик — вошли в деревню, когда только начало светать. Фамилия мужчины — Ларин. Он был начальником разведки партизанского отряда. Имя мальчика, Марата Казея, партизанского разведчика, в окрестных деревнях знали многие. Враги называли его «неуловимым» и обещали награду тому, кто его выдаст. Марат носил на ремне две гранаты, а на груди — автомат. Когда его сестра Ариадна, тоже партизанка, спросила, почему он носит две гранаты, Марат ответил: «Одну — для фашистов, другую — для себя, если отбиваться будет нечем». Он не знал тогда, что предрекает свою гибель.

Ларин и Марат возвращались с трудного задания и решили хотя бы немного отдохнуть у хороших знакомых в деревне, где не было немцев. Отдыха не получилось. Внезапно деревню окружили больше сотни фашистов и полицаев.

Ларин погиб сразу, едва выбежал из дома. Марату удалось перескочить через забор и броситься к лесу. Но и там его ждали фашисты. Тогда он залёг в кустах и начал отстреливаться. Жители видели, как немцы забирают Марата в «кольцо», как после его выстрелов кто-то из врагов падал на не просохшую после зимы землю и больше уже не поднимался.

— Сдавайся! Мы сохраним тебе жизнь! — кричали фашисты мальчишке.

Неожиданно выстрелы из кустов прекратились. Марат поднялся. Осмелев, враги стали подступать к нему со всех сторон. Когда они приблизились, раздался взрыв. Марат уже не слышал автоматных очередей из леса, не видел, как ему на помощь спешит базировавшийся неподалёку партизанский отряд, — не желая сдаваться, разведчик подорвал себя и окруживших его врагов.

При том взрыве погибли двадцать девять фашистов. В отместку немецкий офицер приказал запереть жителей деревни в большом сарае и сжечь заживо вместе с детьми. О подвигах погибшего юного героя Марата Казея скоро узнала вся наша страна. В деревне, где он родился и рос, после войны создали музей, в котором рассказывают о его короткой, но такой яркой жизни. Именем Марата назвали большой боевой корабль. Именно корабль, потому что мальчишка мечтал после войны выучиться на моряка и стать капитаном. Этого не случилось. Мы можем сегодня лишь приблизиться к могиле Марата и, возложив цветы, поклониться ему.

* * *

Когда Марат родился, отец, Иван Георгиевич, объявил, что назовёт его в честь корабля, на котором он во время Гражданской войны служил механиком, — «Марат». В их деревне никого прежде не называли таким необычным именем. Правда, многое из того, что делали родители Марата, было необычным. Даже их знакомство и свадьба. Однажды моряк Иван Казей прибыл на побывку в свою деревню. А деревня эта славилась тем, что многие жители её носили фамилию «Казей». Но одна половина Казеев с давних лет враждовала с другой. И даже танцевать парни приглашали девушек только из своей половины. Вечером на танцы под гармошку позвали и моряка. И вдруг шестнадцатилетняя Анна из враждебной половины прошла через весь зал с букетиком полевых цветов и вручила их моряку. Все в зале мгновенно умолкли и стали затаив дыхание ждать, что будет дальше. А дальше моряк пригласил её на танец.

Уже к концу отпуска Иван пришёл к родителям девушки и объявил, что они с Аней решили пожениться. Но его прогнали с порога.

— Только посмей за него замуж податься! — грозили ей родственники.

— Кто угодно, только не из враждебного стана! — твердила ему родня.

Поэтому невесте никто не готовил свадебного платья: она сама сшила его из дешёвого белого материала. А демобилизовавшийся моряк вместо праздничной одежды, которой у него и не было, надел свою морскую форму.

Шли годы. У Ивана и Анны подрастали дети, старшие помогали воспитывать младших. В семье царили мир и покой. Поэтому в деревне их считали счастливыми.

* * *

А потом случилось несчастье.

Для всей нашей страны те годы были одновременно и великими и трагическими. Великими — потому что страна начала строить громадные заводы, перегораживала реки плотинами и возводила могучие электростанции. А трагические — потому что хороших людей, которые любили свою страну и честно работали изо всех сил, могли в любой момент отправить в тюрьму по глупому и лживому доносу злобного человека. Так случилось и с отцом Марата. Его арестовали прямо на работе. Один завистливый, злой человек, который потом при фашистах стал предателем, объявил, что отец Марата специально ломал тракторы, чтобы на них нельзя было пахать землю. И суд, поверив этой клевете, отправил Ивана Казея в тюрьму. Маму, Анну Александровну, выгнали с работы, из института, а потом тоже арестовали. Маленьких детей разобрали родственники. Старшая сестра и пятилетний Марат отправились к бабушке Зосе. Потом, уже после войны, новый суд признал отца Марата ни в чём не повинным. Да только отца в живых уже не было. Маму выпустили из тюрьмы за несколько недель до начала войны.

* * *

Их деревня называлась Станьково. Она находилась в Белоруссии, совсем близко от границы, поэтому фашисты заняли её в первые дни войны. А первые бомбы упали за несколько часов до объявления о войне по радио. Рядом был военный городок, и фашистские самолёты целились именно в него. Вечером эти же самолёты прилетели снова и разбомбили грузовики, в которых мирные люди спешно покидали свои дома.

Фронт приближался быстро. Фашисты обосновались в бывшем военном городке. Но ещё несколько дней наши бойцы выходили из леса, ни о чём не догадываясь.

Марату в то время было двенадцать лет, а его сестре Ариадне — шестнадцать. Их избушка стояла на краю деревни, они частенько перехватывали выходивших из леса бойцов Красной армии и прятали в своём доме. Мама с раннего утра варила в русской печи в больших чугунках суп и картошку. Не евшие несколько дней бойцы набрасывались на еду, а затем, немного отдохнув, шли дальше, в сторону фронта, чтобы присоединиться к своим. Некоторые солдаты были ранены, и мама вместе с деревенским фельдшером делала им перевязки. А потом, когда фашисты стали проверять у всех документы, мама выдала раненого командира, в то время остановившегося у них, за своего мужа, будто только что вернувшегося из ссылки. И Марат с Ариадной это подтвердили.

Скоро по деревням поползли слухи о том, что в округе действуют партизаны: то вражескую машину подорвут, то казнят предателей… Немного окрепнув, командир стал вместе с мамой ходить в лес как бы за грибами. Вернувшись, они каждый раз доставали со дна корзины, из-под грибов, листовку с полученными по радио из Москвы последними известиями о том, как наши части отражают атаки врага. Марат с сестрой старательно переписывали всё на тетрадные листки и по ночам развешивали на столбах и деревьях. Откуда у мамы появляются эти листки, Марат только догадывался.

Так могло бы продолжаться долго, если бы не человек, оклеветавший когда-то их отца. Он свободно говорил по-немецки, и фашисты сделали его своим главным помощником. Этот доносчик и сообщил им о маме Марата и раненом командире. Из города были вызваны гестаповцы, которые установили за ними слежку и вскоре схватили на выходе из леса. Обнаружив в корзине с грибами листовку, они поволокли их в деревню, а в доме, где оставались в тот момент Марат с сестрой, устроили обыск. Гестаповский офицер, руководивший обыском, говорил по-русски. Он требовал, чтобы дети рассказали всё, что знают. Офицер жестоко избивал их, пытаясь добиться признания, но Марат и Ариадна стойко молчали.

Маму вместе с командиром гестаповцы увезли в Минск. Марат с сестрой несколько месяцев жили в тревожном ожидании, надеясь, что маму всё-таки отпустят.

Анну Александровну Казей фашисты повесили на центральной улице Минска, объявив партизанкой-подпольщицей.

Однажды ночью в окно тихо постучали. Это был человек из их деревни, который несколько недель назад исчез.

— Задание от партизан, — сказал он, когда ребята впустили его в дом. — Попробуйте пробраться в немецкий гарнизон. Там, где был клуб, есть кинобудка. В ней хранился линолеум. Партизанам нужен небольшой кусок, чтобы делать печати для поддельных документов. Сможете раздобыть?

Утром Марат с Ариадной набрали мешок яблок из своего сада и отправились продавать в военный городок, где теперь разместились фашисты. Ариадна намеренно громко торговалась с вражескими солдатами, отвлекая их внимание на себя, а Марат, играючи подбрасывая в руках два яблока и насвистывая, незаметно юркнул в дверь пустого клуба. Там он добежал до кинобудки, мигом отрезал кусок линолеума, спрятал его под рубашкой и так же незаметно вышел на улицу.

Первое серьёзное задание партизан было выполнено.

* * *

Марат уже давно догадывался, что один из его родственников подумывает уйти к партизанам, и однажды незаметно пошёл следом за ним. На всех лесных тропинках вокруг отряда стояли часовые, которые, проверив, пропустили родственника. А Марат сумел пробраться так, что его никто не заметил. И когда он неожиданно появился в командирской землянке, все были удивлены.

— Если этот парнишка сумел незаметно пройти к нам, значит, из него выйдет хороший разведчик, — сказал командир отряда. И не ошибся. Скоро Марат стал незаменимым.

Юный разведчик носил два вида одежды. У партизан были свои портной и сапожник. Они сшили двенадцатилетнему мальчику военную форму и сапоги. Их Марат носил в отряде и надевал, уходя на боевые задания. Тогда-то на ремне, стягивавшем шинель, и подвешивал две гранаты.

Но были и другие задания. Часто ему удавалось проникнуть туда, куда не могли пройти взрослые. В то время между разорёнными войной деревнями ходило немало нищих детей. Немцы особого внимания на них не обращали. Отправляясь в разведку, Марат, если того требовало задание, мгновенно преображался в такого нищего. И вместо юного партизана становился маленьким голодным бродяжкой-попрошайкой — в стоптанных лаптях с онучами, намотанными кое-как на ноги почти до колен, в заплатанном ватнике.

В таком виде Марат ходил по селениям, высматривал и запоминал, где размещались гарнизоны, штаб, склады оружия. Наткнувшись на вражеских офицеров, он жалобным голосом выпрашивал у них подаяние. Когда же те злобно гнали его прочь, робко сжавшись, отходил. А потом, вернувшись в отряд и переодевшись в военную форму, вместе со взрослыми уходил в ночные рейды, чтобы уничтожить те самые фашистские штабы и гарнизоны, которые примечал днём.

Ещё в первый день, когда командир отряда сомневался, доверить ли ему автомат, Марат так быстро и лихо разобрал и собрал это боевое оружие, что тот поразился увиденному.

— У меня же сестра Ариадна — ворошиловский стрелок, до войны научилась стрелять, вот и я у неё… — объяснил он.

Подобрали Марату и лошадку для конных атак — низенькую, худенькую, с провисшей спиной. И он стеснялся её совсем не боевого вида.

* * *

Однажды в штабной землянке обсуждали, как остановить электростанцию, которая освещала в Минске все учреждения гитлеровцев. Электростанция работала на торфе, а его заготавливал большой завод в Мелешове. Марат присутствовал на этом совещании.

— Остановим завод — не будет света у фашистов, — сказал командир отряда. — Только как это сделать? Завод охраняется мощным гарнизоном. В открытом бою нам его не одолеть.

— Для начала уничтожим гитлеровского шефа-комиссара и его охрану, — предложил начальник разведки. — Он часто ездит в Минск. Подловим его на шоссе. Узнать бы, когда он поедет в очередной раз… Давайте мы отправимся вдвоём с Маратом!

— Попробуйте, — отозвался командир отряда. — Марат, ты согласен с таким планом?

— Не согласен, товарищ командир. Лучше мне идти одному.

— Опасно, Марат. Там охрана лютая.

— Поэтому я и пойду один. Взрослых обязательно схватят. А с меня что им взять? Вы не бойтесь, товарищ командир. Увидите, я всё сделаю незаметно для немцев, они даже не догадаются. Я же не зря в свободное время учу немецкий.

На рассвете Марат переоделся в свои лохмотья, основательно выпачкался и с холщовой сумой отправился в разведку.

Весь день в отряде с тревогой ждали его возвращения. И вот наконец он появился. Усталый, но довольный.

— Всё в порядке, товарищ командир! Я немцам песни пел. Вот, даже полсумы хлебных объедков насобирал.

— А с заданием-то что?

— Завтра утром шеф-комиссар с охраной едет в Минск. Возвращается в шесть-семь вечера. Успеем подготовить им встречу!

Назавтра группа партизан поджидала на месте, удобном для засады. Марат был с ними.

В семь часов вечера показались машины шеф-комиссара с охраной. Завязался бой. Двух немцев партизаны взяли в плен, а шеф-комиссар и остальные были уничтожены. Партизаны прибыли в отряд на машине, с оружием, боеприпасами и продуктами.

В следующий раз Марат отправился в разведку верхом, но не один, вместе с опытным, уже немолодым разведчиком. Однако разведка эта кончилась плохо. Задание было выполнено, но на обратном пути, вблизи леса, они наткнулись на вражеский патруль. Разведчика убили, а Марату удалось, отстреливаясь, скрыться. Коня убитого разведчика, Орлика, которого он привёл в отряд, решили передать Марату.

Спустя две недели Марат, возвращаясь с очередного задания, увидел идущую по шоссе легковую машину. На этот раз он был в своей партизанской форме и при полном вооружении. Спрятавшись в кустах у канавы, он открыл по машине огонь и убил шофёра. В машине остался сидеть пассажир, до смерти перепуганный немецкий майор. Марат разоружил его и привёл в лагерь. Оказалось, юный разведчик доставил очень важного пленного: майор вёз из Минска секретнейшие документы — план карательной операции против партизан. Все документы вместе с майором тут же переправили на Большую землю.

Скоро о смелом, ловком мальчишке с автоматом и двумя гранатами на ремне по многим селениям разошлись легенды. Вместе с партизанами он взрывал поезда, отыскивал в лесу радиостанции, сбрасываемые с самолёта, выручал арестованных, которых гитлеровцы собирались казнить…

Фашисты в деревнях развесили объявления, обещая награду тому, кто поможет поймать его.

* * *

Орлика партизаны считали конём трудноуправляемым. Но Марата он полюбил сразу и слушался его абсолютно во всём. Однажды вдвоём они спасли партизан.

Это случилось зимой, когда уже некоторые деревни были полностью освобождены от гитлеровцев. Деревни эти называли партизанскими. В одной такой, Румок, разместился штаб партизанской бригады. Отряды партизан приходили в деревню помочь её жителям по хозяйству — наготовить дров, починить утварь, поправить домишки, а заодно и в баньке помыться.

Неожиданно большие силы гитлеровцев окружили селение. Нужно было немедленно сообщить в отряд имени Фурманова, который стоял поблизости в лесу, чтобы он ударил в тыл немцам. Однако другого пути, кроме как через обстреливаемое поле, не существовало. Партизаны как могли отбивались от наступающих фашистов, но было понятно, что боеприпасов им хватит ненадолго.

Первого из партизан, который попробовал проскочить на коне через поле, гитлеровцы убили сразу. Второму удалось добраться до середины, когда его настигла вражеская пуля. И тогда командир бригады, Баранов, сам решил прорваться сквозь немецкое окружение. Но его остановил Марат:

— Товарищ командир, вы слишком большой… и заметный, они вас убьют, а я на Орлике проскочу.

Он так просил Баранова, что тот сдался и отпустил Марата, вручив ему записку для командира фурмановцев.

Марат вскочил на Орлика и, слившись с ним, галопом помчался через поле. Фашисты будто только его и ждали: сразу ударили изо всех стволов. Но конь продолжал лететь в сторону леса.

Партизаны, затаив дыхание, ждали. Вдруг на мгновение им показалось, что конь споткнулся. Но нет, Орлик выправился и вынес отважного мальчишку из-под обстрела.

Отряд Фурманова пришёл на помощь вовремя. А следом подоспела и вся бригада, и теперь уже сами гитлеровцы оказались в окружении.

* * *

Когда 11 мая 1944 года Марат погиб, партизаны долго не могли в это поверить. Трудно было поверить в гибель брата и его сестре Ариадне. В то время она уже находилась в госпитале на Большой земле. Зимой часть её отряда попала в окружение, и бойцы, укрываясь от врага, пролежали около суток в лютый мороз на снегу. Ариадна сильно промёрзла и ног своих уже не чувствовала. Ещё несколько дней, не думая о себе, она спасала других. В результате девушка лишилась ног. Но она не отчаялась и заставила себя научиться ходить на протезах так, что никто и не догадывался о её инвалидности. После войны Ариадна Ивановна закончила педагогический институт и стала одной из лучших учительниц Белоруссии, Героем Социалистического Труда. Она и создала в родной деревне Станьково музей своего брата — погибшего в 14 лет Героя Советского Союза Марата Ивановича Казея, собрав бережно хранившиеся фотографии, документы и приказы партизанских командиров.

Валерий Воскобойников Нина Куковерова

На ней была поношенная шубейка с наспех вкривь и вкось поставленными заплатами, на голове — тёмный платок, повязанный крест-накрест поверх шубейки; через плечо висела такая же затасканная котомка.

«Чем хуже одета, тем лучше, — сказал довольный Батов, оглядывая девочку, когда она вышла из землянки. — Вот так правильно будет. Не переживай, дочка, победим — тогда и принарядишься!»

Ей нельзя было выделяться. Наоборот — полагалось быть похожей на сотни нищих, детей и взрослых, которые бродили тогда по захваченной фашистами русской земле от деревни к деревне и вымаливали хотя бычёрствую корку или промёрзшую картофелину. И пока ей везло. Патрулям, которые изредка останавливали эту худенькую девочку-бродяжку, она говорила, что идёт в дальнюю деревню к тётке. Ей верили, отпускали.

И никто не догадывался, что она и есть знаменитая партизанская разведчица Нина Куковерова, та, с чьей помощью уничтожено несколько фашистских гарнизонов, обосновавшихся в больших селениях.

* * *

Этой деревушке со странным для русского уха названием была уже тысяча лет. На картах она обозначалась непонятным словом «Нечеперть», что с карельского переводилось как «красивая девушка». За многие годы у деревни сменилось немало владельцев. Царь Пётр Великий, например, однажды наградил ею князя Василия Владимировича Долгорукого за доблесть, проявленную в битве под Полтавой. Но ещё при их жизни деревня перешла к другим хозяевам. К началу XX века в ней было 29 крестьянских хозяйств и школа с библиотекой. Располагалась же эта деревня на большом красивом холме в десяти километрах от железной дороги, между станциями Тосно и Шапки, среди лугов, лесов и болот. Под холмом текла речка Войтоловка с родниковой водой, поэтому местные жители не рыли колодцев, а черпали воду прямо из реки.

Сюда-то в эту деревню и ездила каждое лето, как только начинались каникулы в школе, тринадцатилетняя девочка Нина Куковерова из Ленинграда вместе с мамой и младшими сестрёнкой да братишкой.

— Даже запах здесь особый — медово-травяной, лесной, — любила повторять мама, сидя на сене, которым выстилали телегу, — самый полезный для здоровья.

Старая лошадь с провисшей спиной тащила телегу вместе с пассажирами и их багажом не спеша. Мама всё нахваливала местный климат, а Нине хотелось соскочить с воза и пробежаться босиком по лугам среди васильков и ромашек.

Домик, где они жили, стоял на краю деревни. Потому и узнала о начале войны их семья первой — от почтальонки. Через несколько дней все здоровые мужчины деревни ушли на фронт. Ушёл и отец Нины. А ещё через несколько недель к ним снова зашла почтальонка. Она не улыбалась, смотрела строго и, молча протянув тоненький конверт, тяжело вздохнула. А потом обняла Нину. Они уже знали, что значат такие конверты. «Ваш муж геройски погиб в бою за высоту…» — всего несколько страшных слов.

До этого они, как и многие жители, были уверены, что фашистов быстро прогонят и снова наступит мирная жизнь. Потому и не собирались в Ленинград. Да и возвращаться с многочисленными вещами и малыми детьми было не так-то просто. А когда 28 августа мимо деревенских домов с грохотом проехали фашистские мотоциклисты, речи о том, чтобы вернуться домой, быть уже не могло: дороги к родному городу перерезали враги.

— Надо нам партизанский отряд организовывать! — решительно сказала Нина матери.

— Сиди уж! — горестно отмахнулась мама. — Посмотри на себя — тоже мне партизанка…

Но уже к вечеру у Нины появилось первое важное дело — почти партизанское. Спускаясь с ведром к речке, она вдруг услышала, как с другого берега её окликнули:

— Девочка, немцы в деревне есть? — Из кустов показался боец с перевязанной головой.

— Были немцы, но утром уехали на мотоциклах.

— Мы из окружения выходим, два дня не ели… Нас пятеро… Поесть бы что-нибудь… Хлеба или картошки…

— Сейчас, я быстро!

Зачерпнув воды, Нина побежала к дому.

— Мама, там наши, из окружения выходят, голодные! — выпалила она, едва переступив порог дома.

Мама всё поняла. Вывалила из чугунка варёную, ещё тёплую картошку, испечённый недавно хлеб и сложила еду в холщовую сумку.

Когда Нина вернулась к речке, тот же боец негромко свистнул, и из кустов вышли четверо. Дождей давно не было, поэтому речка в этом месте разлилась нешироко, и солдаты легко перебрались на другой берег.

Вскоре с едой было покончено, и Нина вывела красноармейцев на дорогу.

Всю следующую неделю она помогала воинам, выходившим из окружения.

Спустя два месяца в деревню снова пришли немцы — уже не фронтовые, а тыловые. Однажды немецкий офицер ворвался в дом, где жила семья Нины, и стал кричать на маму. Переводчик-поляк, коверкая русские слова, объяснил: господин офицер очень рассердился, узнав, что они из Ленинграда, и требует объяснить, как они здесь оказались. При этом офицер несколько раз зло выкрикивал: «Партизанен! Партизанен!» А Нина с мамой и в самом деле помогали партизанам.

В первый раз это случилось в конце сентября. Уже стемнело, когда в дверь тихо постучали. В их деревне двери никто не запирал — не от кого было. А если уж немцы приедут, так их, во-первых, сразу узнаешь по шуму мотора, а во-вторых, если запрёшься, ещё хуже будет — дверь выломают.

В этот раз открыла мама. Вошли трое мужчин: двое молодых и один пожилой, высокий с тяжёлым кулем. Молодые были в военной одежде, а на пожилом — обычный пиджак.

— Куковеровы? — спросил пожилой. — Может, и хорошо, что в Ленинград не уехали… Окружён он фашистами. Блокада называется. Слыхали?

— Да откуда же тут услышишь? Ни газет, ни радио! — всплеснула руками мама.

— Это плохо, что нет наших газет, — покачал он головой и положил огромную, как лопата, ладонь на плечо Нине. — Тебя ведь, девочка, Ниной зовут?

Нина в ответ лишь молча кивнула.

— Ты бы вышла, постояла у дверей на всякий случай. Если что, стукнешь два раза, чтоб мы успели укрыться.

Она послушно вышла на улицу. Нина сразу поняла, что к ним пришли настоящие партизаны. Получалось, что деревенские не обманывали, когда на днях рассказывали, будто на лесной дороге к Шапкам какие-то люди обстреляли немецкий грузовик с продуктами. Фашистов убили, а продукты забрали себе. Тогда-то Нина и подумала про партизан.

Скоро дверь приоткрылась, и пожилой позвал её в дом.

— Давай, Нина, договоримся. Про нас — никому. Мы будем иногда приходить к вам. Ваш дом с краю, на отшибе. Если в деревне немцы — ты вешаешь на плетень стираное. Если нет — плетень свободен. Не перепутаешь?

Нина в ответ согласно кивнула.

— Ну, мы пошли. — И все трое исчезли в темноте. А мама в тот вечер тесто поставила не в кастрюле, а в ведре, щедро насыпав муку из принесённого мужчинами куля.

И Нина снова обо всём догадалась. У партизан в лесу печки нет, а хлеб им необходим, вот они с мамой и будут выполнять партизанское задание. С тех пор они пекли хлебы и, закутав их в чистые тряпки, прятали от лишних глаз. А несколько раз в неделю тихий стук в окно звучал условным сигналом.

Вскоре принесённая мука кончилась, но ещё до этого партизаны ушли на другое, более дальнее место, которое было не так приметно.

Однажды немцы снова пришли к ним в дом. Нина успела вывесить бельё на забор, таким образом сообщая об этом партизанам.

Офицер опять говорил что-то по-немецки, повторяя лишь одно понятное Нине слово: «Партизанен».

— Господин офицер предупреждает, что тех, кто будет помогать партизанам, ждёт смертная казнь, — объяснил переводчик.

А наутро тот же офицер приказал солдатам погнать семью ленинградцев в соседнюю деревню, где собирали всех неместных. Так их и гоняли несколько месяцев из деревни в деревню.

В декабре, когда Нине исполнилось четырнадцать лет, немцы объявили, что скоро отправят её вместе с другими приезжими, парнями и девушками, на работы в Германию.

Тогда-то Нина и решила уйти к партизанам.

— Ступай, доченька, только береги себя. А мы уж здесь как-нибудь управимся… — заплакала мама.

— Отомщу за отца! — твёрдо сказала ей Нина на прощание.

* * *

Командира отряда партизаны между собой звали Батей, да и фамилия у него была созвучная — Батов. Он был очень похож на отца Нины — такой же высокий, широкоплечий, степенный. Когда разговаривал, внимательно смотрел в лицо. Батов подробно расспросил её о прошлой жизни, семье. А когда узнал, что отец Нины погиб в первые недели войны, произнёс сурово, неожиданно ласково погладив её по голове:

— Мы вместе отомстим за наших…

Уже потом ей рассказали солдаты, что под фашистскими бомбами у него погибла вся семья.

В отряде Нина училась многому: стрелять из пистолета и автомата, отвоёванных у врагов, по тайным знакам находить тропинки, ведущие к партизанской базе…

Первое задание было простым, хотя и опасным. Впрочем, любое задание могло кончиться для Нины гибелью. Для неё подобрали заплатанную шубейку, истоптанные валенки и старый платок — в такой одежде она выглядела обычной деревенской девчонкой. Ей поручалось передать в деревне «верному человеку» пачку листовок. До конца леса Нину провожали два пожилых партизана.

— Ну, дочка, дальше ступай сама, и не трусь, главное — держись уверенно, отвечай, что идёшь к своей бабушке. — И они ещё раз повторили название деревни, в которой, по легенде, жила её бабушка.

Нина вышла на дорогу и направилась в сторону селения. А когда её остановили у развилки два немецких солдата, она, невинно глядя им в лицо, произнесла немецкое слово «гроссмутер» — «бабушка». Только заикалась чуть-чуть. Так бывало с ней от волнения. Вдруг рядом с солдатами затормозила машина, и они, махнув рукой, — мол, проходи, — полезли в кузов.

А дальше, как ей и сказал Батов, Нина пришла в третий дом от начала деревни, где её ждали. Тем самым «верным человеком» оказался мальчишка примерно её возраста, разве что на год старше. Он взял пачку листовок и, пробежав глазами первую, спрятал их за печь. Потом налил в зелёную эмалированную кружку кипятку и протянул Нине:

— Согрейся! Правда, заварки у меня нет, давно кончилась, и сахару тоже. Сам пустую воду пью. Скажи там своим, что сегодня, едва стемнеет, всё расклеим. А часть, как всегда, отнесу в соседнюю деревню. И ещё передай, что наш здешний полицай, Клим, начал лютовать. Смотри сама ему не попадись, когда пойдёшь назад, а то устроит допрос, он всех местных знает, — напутствовал мальчишка.

— А давай мы поговорим с ним! Скажем, чтоб к партизанам переходил. Ему же лучше будет!

— Ты что?! — испуганно воскликнул «верный человек». — Сразу на допрос к немцу отправит. А сестрёнка моя на кого останется?.. Ты, если очень хочешь с ним поговорить, соседку возьми с собой, Райку. Она его племянница.

— Тогда пойду к Райке, — сказала Нина, прощаясь.

В соседнем доме дверь открылась сразу, словно её ждали. На порог вышла девочка, одетая, будто собиралась идти куда. Лет ей тоже было примерно как Нине.

— Ты Рая? — спросила Нина.

— Ну, Рая. Тебе чего надо-то?

— Я от партизан. Пойдём к этому, твоему дяде Климу, скажем, чтоб он к партизанам переходил, — решила сразу приступить к делу Нина.

Рая секунду подумала и согласилась:

— А чего? И пойдём!

…Изба Клима стояла неподалёку. Дверь оказалась незапертой. Девочки вошли и увидели за столом хозяина. Он был слегка пьян.

— Ты чего пришла? — недовольно буркнул Клим, исподлобья глядя на Раю. — Да ещё подругу с собой привела…

— Я от партизан, — объявила Нина, выступив вперёд. — Дядя Клим, переходите к партизанам.

— Чего-чего?! — изумлённо уставился он на неё. — От каких таких партизан? А ну марш из избы! Выдумали тоже! Сейчас вот пойду к господину унтер-офицеру да доложу про вас. Чтоб и слова такого я больше не слышал! — со злостью стукнул он кулаком по столу. — «Партизаны»… Не посмотрю, что племяшка, тебе и пигалице твоей плетей задам! — И он, шатаясь, начал подниматься.

— Пошли скорей. — Рая дёрнула Нину за рукав. — А то и правда плетей задаст.

Девочки выскочили на улицу.

— Клим у нас совсем пропащий, — стала объяснять Рая на улице. — Его вся родня ругает. За выпивку кого угодно продаст.

— Зря я тебя впутала, — смущённо сказала Нина. — Не надо было…

— А ты в самом деле от партизан? Честно-честно?

— Честно.

— Здорово! Ты вот что: если какое от них будет поручение — сразу ко мне. Я тоже хочу партизанам помогать. У нас тут уже кое-кто листовки развешивает, — сказала она, понизив голос. — А я настоящего дела хочу.

На этом задание было исполнено. Нине оставалось только вернуться в отряд. Но и это прошло благополучно, никто ей по дороге не попался.

С тех пор почти каждый день Нина уходила на задания. И они с каждым днём становились всё сложнее и опаснее. В одних деревнях она собирала одежду для партизан, ведь у тех бойцов, которые не сумели пробиться из вражеского окружения, ничего, кроме летней формы, не было. В другие — несла последние сводки о боях за Родину, которые принимал партизанский радист во время сеанса связи. Несмотря на суровые морозы, ежедневно она проходила, от деревни к деревне, по пятнадцать-двадцать километров. И лишь только выполнив ответственное задание, Нина возвращалась в отряд и, промёрзшая, садилась у раскалённой железной печки. В землянке тускло горела масляная лампадка. Но к этому свету девочка уже привыкла. Привыкла она и спать на жёсткой скамье у стены, которую сложили из тонких брёвнышек, чтобы хоть как-то уберечься от холодной земли. Одеялом служила всё та же заплатанная шубейка. Её подруга и соседка по землянке Катя, ухаживающая за ранеными, приносила ей в солдатском котелке кашу с крохотными кусочками тушёнки, макароны или жидкий суп. Всё это готовил повар из отвоёванных у фашистов продуктов. А сведения о том, где враги устроили очередной склад продуктов, оружия, вместе с другими добывала Нина.

* * *

— Нина, на важное задание придётся пойти тебе, — однажды озабоченно сказал ей Батов. — В деревню Горы прибыл большой карательный отряд. День-два они будут готовиться, а потом их направят на нас. А мы должны опередить. У нас там был свой человек, но его кто-то выдал. Тебе нужно пройти по деревне и понять, где у них штаб, где какое вооружение, машины, в каких домах квартируют офицеры. Больше нам послать некого.

— Когда надо выходить? — спросила Нина.

— Прямо сейчас, — ответил Батов. — Чтобы вернуться до вечера. Перекуси что-нибудь, и в дорогу. Тебя проводят.

Было раннее зимнее утро, ещё не рассвело. Где-то вдали выли волки, которых в лесах появилось великое множество. Волков с привычных мест прогнала война. Их истребляли и фашисты и партизаны. А Нина, когда её никто не провожал, шла на задание с заряженным пистолетом — на случай, если придётся защищаться от волков. На краю леса она прятала пистолет в дупло.

* * *

Из леса на дорогу Нина вышла, когда уже рассвело. Село Горы возвышалось над местностью, а между дорогой и домами было поле, заросшее редким кустарником. Прежде она в этом селе не бывала и, пока шла к нему по наезженной грузовиками снежной колее, внимательно всматривалась в каждый дом. Ей важно было понять, в каком из них находится штаб.

Неожиданно прямо на неё вышла огромная собака. Нина сначала испугалась, приняв её за волка — шкура собаки была такой же тёмно-серой. Нина замерла. Пёс тоже напрягся, словно готовясь к прыжку. «А вдруг это всё-таки волк!» Пистолет, который ей выдал Батов, лежал в дупле у края леса. Да если бы он и был при ней, стрелять она всё равно бы не стала — на звук выстрела могли прибежать фашисты и схватить её. «Если волк, он бы напал сразу», — была следующая мысль.

— Собачка, собачка, пусти меня, миленькая, я своя, — проговорила ласково Нина.

Пёс в ответ тихо, но угрожающе зарычал. Нина сделал шаг в сторону, и пёс, оскалившись, зарычал громче.

Собак она боялась всегда. Раньше при встрече с ними словно каменела, с ужасом и трепетом пережидая, пока они принюхивались к ней, тыкаясь в ноги своими влажными носами. Но сейчас, на задании, когда от неё, быть может, зависела жизнь отряда, бояться было нельзя. Пересилив страх, она медленно, но уверенно сделала ещё шаг в сторону, а потом так же уверенно пошла к деревне.

Оглянувшись через несколько шагов, собаки она уже не увидела.

На деревенской улице немцев было немало. Судя по всему, здесь расположилась большая воинская часть. У ближнего дома двое солдат пилили бревно, положенное на козлы, а третий, неумело махая топором, пытался расколоть большую колоду. «Папа мой раскалывал такие одним ударом», — подумала Нина и вдруг почувствовала, что вот-вот расплачется. Только этого ещё не хватало! Справиться со слезами помогла внезапно обогнавшая её легковая машина, которая, проехав немного, остановилась около большого дома с железной крышей. Скорее всего, до войны это была школа, а теперь в ней, вероятно, расположился немецкий штаб, потому что офицер, выскочив из машины, быстро вошёл именно в этот дом. У другого дома, за плетнём, Нина заметила несколько металлических бочек, прикрытых брезентом. Здесь наверняка был склад горючего. Из открытых дверей следующего дома долетали запахи вкусной еды. «Офицерская столовая!» Только Нина подумала об этом, как на крыльцо вышел солдат с двумя курицами в руке и, держа их за лапы, стал ощипывать. Нина двинулась дальше. Мимо неё проехала ещё машина, на этот раз грузовая. Кузов её был аккуратно закрыт брезентом. Машина остановилась у одного из домов. Как ни старалась, Нина так и не смогла разглядеть, что за груз был в кузове.

И тогда она решилась — постучала в дверь дома, который стоял ближе всех к этой машине. В приоткрытую дверь выглянула старушка:

— Бабулечка, пустите, пожалуйста, погреться. Совсем замёрзла, — жалобным голосом произнесла Нина.

— Проходи, — чуть помедлив, отозвалась старушка. — Куда и откуда идёшь-то?

Нина вошла в сени, аккуратно сбив снег с валенок, и назвала в ответ два селения, расположенных с разных сторон от деревни Горы.

— Слыхала про такие, — кивнула старушка. — К родным идёшь, что ли?

— К тётке, маминой сестре.

— Ну-ну, сейчас все куда-нибудь идут. Моя внучка тоже, может, ко мне придёт… Кормить-то мне тебя нечем, не обессудь… Так что погрейся у печи да ступай дальше.

Едва старушка вышла в сени, Нина бросилась к окну. Машина стояла на прежнем месте. Из её кузова солдаты выгружали ящики — в таких обычно перевозили снаряды — и перетаскивали их в большой, построенный из свежих досок сарай. В приоткрытую дверь сарая виднелась какая-то труба.

«Да ведь это миномёт! — догадалась Нина. — А в ящиках, наверное, мины!»

Старушка, погромыхав чем-то в сенях, вошла в комнату и протянула Нине пряник:

— На вот, возьми. Ещё до войны куплен. Для внучки берегу. Затвердел, но ничего, понемногу сгрызёшь.

Нина, поблагодарив старушку, направилась к двери. Задание было выполнено — пора возвращаться в отряд.

— Ежели назад пойдёшь, заходи погреться, а то, может, и переночуешь, — предложила ей старушка на прощание. — У меня старик-учитель квартировал, так на прошлой неделе немцы его увезли в город на допросы. Боюсь, что уж и не вернётся. Теперь одна тут…

* * *

Недалеко от дороги, в лесу, её дожидались сопровождающие. Дальше, по своим же следам, они шли быстрее и вернулись в отряд, когда только-только стемнело.

— Ну, дочка, рассказывай! — сказал Батов и положил перед нею лист бумаги и карандаш.

Нина нарисовала расположение деревенских домов. Отметила немецкий штаб, занявший школу, дом, около которого в сарай переносили из машины мины.

— Здесь офицеры живут, — показала на плане она, — а вот здесь за забором бочки с бензином.

— Молодец, дочка! — нахваливал её Батов. — Иди поешь, часа три поспи, пока все соберутся, и выходим. Ты будешь при мне.

Ровно через три часа её разбудили. Отряд был готов. Все при оружии, на двух санях — пулемёты. Нина шла по уже знакомому пути. Где-то не так далеко снова выли волки. Стареющая луна, похожая на расплывшуюся букву «с», ярко освещала им путь.

— Ишь как светит, — с досадой проговорил Батов. — Но другой ночи ждать нельзя, немцы уже завтра могут выступить.

Партизаны старались двигаться бесшумно, но снег всё же предательски скрипел под их ногами. К концу пути Нина устала, но держалась стойко. Наконец они вышли из леса, и на холме показалась деревня. Свет горел лишь в одном окне. Дома были едва различимы, а потом, когда луну закрыла туча, и вовсе пропали.

— Где окно, там штаб, — сказала Нина.

Батов кивнул.

— Обходим с тыла. Каждая группа к своему объекту, — коротко отдал он приказы.

И партизаны быстро исчезли в темноте.

«Повезло, что луна не светит», — с радостью подумала Нина.

Вместе с Батовым они залегли между двумя пулемётчиками.

— Мне бы из пулемёта пострелять, — прошептала Нина с надеждой.

— Успеешь ещё, настреляешься, — будто бы строго ответил командир, но Нина почувствовала в его голосе улыбку.

— Ну что они так долго! — через несколько минут прошептала она нетерпеливо.

Луна снова вышла из-за тучи и осветила деревню. Вдруг в одном из домов скрипнула дверь, и на крыльцо вышел немец.

В следующее мгновение раздался взрыв, а затем вспыхнуло яркое пламя.

— Начали, — довольно сказал Батов.

Заполыхал штаб, следом склад, куда днём переносили в ящиках мины. Снаряды, до которых добрался огонь, стали рваться со страшным грохотом. Полураздетые, из домов выскакивали немцы. Один из них, видимо, командир, выкрикивал какие-то команды, но его мало кто слушал. С двух сторон от Нины били короткими очередями два пулемёта. А за деревней слышалась автоматная стрельба — партизаны уничтожали пытающихся скрыться фашистов.

* * *

— Ну что же, — сказал Батов, поднимаясь, — пора заканчивать. Жаль только, штаб мы спалили. Эх, могли бы документы заполучить! Не подумал…

Он поднял к небу ракетницу и выстрелил. Ракета, прочертив в темноте линию, ослепительно-ярко вспыхнула. Это был сигнал к сбору.

— Товарищ командир, там, может, продукты какие… с собой бы взять… — предложил один из пулемётчиков.

— Оставим жителям. Их немцы и так обобрали до нитки, — покачал головой Батов.

Скоро собрались все.

— Товарищ командир, погибших нет, один раненый! — доложил заместитель Батова.

— Всего лишь царапина! — смутившись, оправдывался боец. — Через неделю заживёт.

— А я так и не выстрелила. Даже из пистолета, — с горечью пожаловалась Нина.

Через несколько дней она снова понесла листовки в дальние деревни. Потом был ещё один удачный для партизан бой. И ещё один, в котором наконец стреляла и Нина — во вражеского офицера, с вытаращенными глазами бежавшего прямо на неё.

Со временем слухи об отважной девочке-партизанке стали расходиться по деревням. Быть может, первой рассказала о ней та старушка, которая угостила Нину затвердевшим пряником и только потом поняла, что за гостья посетила её дом перед уничтожением фашистской воинской части. Кто знает…

Нину выдал предатель, и фашисты схватили её на очередном задании. При ней была пачка листовок.

Фашисты требовали от Нины одного — указать место партизанской базы. Её долго пытали и, не добившись ни слова, казнили.

* * *

Страна не забыла о девочке-партизанке. Нина Куковерова была посмертно награждена орденом Отечественной войны I степени. Такой почётной наградой отмечались только самые заслуженные воины. Награду переслали матери Нины, Александре Степановне. В честь юной героини назвали теплоход. А в деревне Нечеперть, куда несколько лет подряд до Великой Отечественной войны приезжала школьница Нина и где она в первые месяцы боёв помогала нашим воинам и партизанам, установили памятную доску.

Борис Никольский Саша Бородулин

Когда Саша был маленьким, он очень любил поезда. Любил смотреть, как пробегают они мимо посёлка. Мелькают коричневые товарные вагоны, пузатые цистерны, длинные низкие платформы. Мелькают зелёные пассажирские вагоны. И кто-нибудь вдруг весело помашет Саше рукой. И Саша помашет тоже.

Он научился отличать товарные поезда от пассажирских по звуку. Паровоз пыхтит ещё где-то далеко — над лесом поднимается белое облачко дыма, а мальчишки на полустанке уже спорят:

— Пассажирский!

— Нет, товарный!

— Нет, пассажирский!

— Нет, товарный!

Потом Саша научился отличать гружёный товарный состав от порожнего — тоже по звуку.

«Быть Сашке машинистом, не иначе», — говорил отец.

Когда началась война, бегать к железной дороге, смотреть поезда стало ещё интереснее.

Как-то прошёл состав с пушками. В другой раз в теплушках ехали наши бойцы. Вагоны были замаскированы зелёными ветками.

— Ура! — кричали ребята и махали бойцам руками.

Теперь поезда ходили без расписания.

Однажды — это случилось на третий или четвёртый день войны — поездов не было особенно долго. Но вот наконец над лесом появилось привычное белое облачко.

«Пассажирский», — определил Саша.

Поезд приближался. И тогда ребята увидели, что стены его вагонов изрешечены пулями. Никто не выглядывал из окон, словно в этом поезде и не было пассажиров. И стёкла в окнах торчали острыми неровными осколками.

Поезд проскочил мимо платформы на полном ходу, даже не притормозил. И ребята долго ещё глядели вслед израненному поезду. Домой они возвращались молча.

* * *

А потом поезда перестали ходить совсем. Говорили, что немцы перерезали дорогу. Но толком никто ничего не знал.

Бои гремели где-то в стороне. По ночам полыхали в небе отблески пожаров. Надсадно завывали самолёты. Немецкие бомбардировщики шли к Ленинграду.

Посёлок, в котором жил Саша, оказался в тылу у немцев.

Сначала немецкие отряды проходили через посёлок не задерживаясь, потом какая-то часть осталась на ночь.

Утром Саша увидел немца.

Немец стоял на дворе и чистил зубы. Он разделся до пояса, снял сапоги. Ноги у него были розовые, распаренные, а вся спина в мелких коричневых родинках.

Немец щурился на солнце и гремел умывальником.

В прошлом году сюда в посёлок приезжали отдыхать двое ленинградцев — инженер и его жена. Инженер рассказывал Саше о новых автомобилях и самолётах. Он показывал Саше, как смастерить трактор из двух катушек и резинки, как сделать модель аэроплана. Он не любил сидеть без дела. Это он прибил во дворе голубой умывальник.

Теперь возле умывальника стоял немец и старательно намыливал лицо.

До сих пор Саша видел фашистов только на плакатах и карикатурах. А сейчас живой вражеский солдат стоял совсем рядом и спокойно мылся.

Неожиданно немец повернул намыленное лицо к дому и что-то сердито закричал.

Саша разобрал одно слово «вассер». Он вспомнил, что «вассер» по-немецки означает «вода».

— Что это он? — беспокойно спросила мать.

— Воды требует, — сказал Саша. И подумал: «Пулю бы тебе сейчас, а не воды».

Немец жестами нетерпеливо показывал, что в умывальник надо налить воды.

Саша не двигался с места. Но мать засуетилась бросилась во двор, ковшом зачерпнула воду из ведра… Она боялась за него, за Сашу…

Саша отвернулся. Он не мог смотреть на это.

Вечером он осторожно пробрался на чердак. Там, в сене, лежала винтовка. Винтовку он подобрал два дня назад в лесу. Винтовка была хорошая, почти новая, только деревянное ложе расщеплено пулей.

Потом он взял мешок и стал собираться.

— Я ухожу, — сказал он отцу.

Отец долго молчал. Он был болен. Лицо осунулось, морщинистое, совсем старое.

— Ну что ж, иди, — сказал отец наконец и тяжело, хрипло закашлялся.

На мать Саша не смотрел — он боялся, что она начнёт плакать. Скажет: «Куда тебе к партизанам, мал ещё…»

Но мать только наклонила его голову, прижала к себе.

— Ладно… Чего уж… — тихо сказал Саша.

На улице было темно. Осторожно задворками он вышел из посёлка. Лес был совсем рядом.

* * *

Найти партизан оказалось не так-то просто. Целых три дня бродил Саша по лесным едва приметным тропинкам. Всё ждал: вот сейчас его окликнет партизанский дозорный. Но лес был тих и безлюден. Только с шорохом опускались на землю жёлтые листья.

И тогда он решил воевать в одиночку.

Весь день он пролежал в кустарнике возле мостика. Наблюдал за дорогой. Дорога была пустынна. Он уже совсем собрался уходить и вдруг далеко за поворотом услышал тарахтенье мотоцикла.

От волнения Сашу начало трясти. Тогда он плотнее прижался к земле. Дрожь не проходила. Неужели он не сможет выстрелить?

Мотоцикл выскочил из-за поворота. Машину подбрасывало на выбоинах. Солдат в тёмных очках и шлеме крепко вцепился в руль.

Перед мостиком немец сбавил скорость, и Саша выстрелил. Выстрела он не услышал. Он только ощутил удар приклада в плечо.

Мотоцикл рванулся вперёд, заваливаясь набок.

Саша вскочил и кинулся на дорогу. Переднее колесо мотоцикла, задранное кверху, всё ещё вращалось. Рядом неподвижно лежал солдат в тёмных очках. Он был мёртв.

Саша торопливо снял автомат с немца, а мотоцикл оттащил в сторону и спрятал в кустах.

Автомат он отнёс в полуразрушенный сарай. Раньше здесь хранили сено. Теперь Саша прятал здесь патроны, продукты, здесь же ночевал.

Как-то ночью по крыше сарая забарабанил дождь. Было холодно. Одежда отсырела. Саша долго ворочался — всё старался согреться. Уснул он уже под утро, и ему приснился замечательный сон.

Будто летят в небе самолёты с красными звёздами на крыльях. Будто бесшумно мчатся к посёлку танки с красными звёздами на башнях и на всех парах несётся по рельсам бронепоезд. Будто идут в атаку наши бойцы.

Он проснулся и долго лежал с закрытыми глазами. Ему очень хотелось заснуть снова и досмотреть сон до конца.

Но что это? Выстрелы звучали наяву.

Саша схватил автомат, выскочил из сарая.

Пригибаясь, прячась в мокрых кустах, Саша выбрался к дороге. Оттуда тянуло дымом.

На дороге горела немецкая машина. Вокруг валялись стреляные автоматные гильзы.

Неожиданно кусты за дорогой шевельнулись.

Саша замер.

Ветки больше не двигались. Саша чувствовал, что человек в кустах следит за ним.

Так прошло несколько минут. Саша не знал, что делать. Выстрелить? А вдруг — свой? Встать? А вдруг — немец?

Наконец из кустов донёсся негромкий оклик:

— Эй, парень! Свой, что ли?

Саша быстро вскочил на ноги. Навстречу ему поднялся высокий, широкоплечий человек в ватнике с немецким автоматом в руках.

— Чуть не пристрелил тебя, — сказал он и усмехнулся. — Откуда ты такой взялся?

— Партизан ищу… — сказал Саша.

— Ишь ты… А мамка тебя ремнём не выдерет?

Саша обиженно промолчал. Он всегда выглядел старше своих лет — рослый, большерукий, широколицый. В отряде он скажет, что ему пошёл шестнадцатый. Наверняка поверят.

— Ишь ты, какой обидчивый, — сказал партизан, — ладно, пошутил я… Гляжу, ты и автоматом обзавёлся?

Наверно, надо было рассказать, как он добыл автомат. Но Саша никогда не отличался особой разговорчивостью.

— Обзавёлся… — только и сказал он.

— Ну что же мне с тобой делать?.. Пошли.

Они долго петляли по лесу. Шагали по тайным партизанским тропам. И Саше даже не верилось: неужели кончились его блуждания по лесу, его одинокие ночёвки в сарае…

* * *

Саша Бородулин стал полноправным бойцом отряда.

Вместе с партизанами ходил он в разведку. Не раз отправлялся на самые опасные задания. Немало вражеских машин и вражеских солдат было на его счету.

Голодал вместе с партизанами — бывало, по нескольку дней не видел хлеба. И ночевал нередко прямо в снегу под открытым небом.

Он никогда не ныл, не жаловался. И за это его любили в отряде.

Но вот для отряда наступили тяжёлые дни. Немцы стремились во что бы то ни стало покончить с партизанами.

Третьи сутки отряд уходил от карателей. Третьи сутки тридцать усталых, измотанных человек вели бой с четырьмя сотнями отборных немецких солдат. Ночью каратели дважды окружали партизан, и дважды отряд вырывался из окружения.

В темноте отряд запутал следы и оторвался от противника.

Но на рассвете вдали снова захлопали выстрелы.

Отряд остановился возле узкой просеки.

Лес здесь был редкий, прозрачный. Надо было поскорее уходить из этого леса.

Партизаны столпились возле командира. Выстрелы всё приближались. Времени оставалось совсем мало.

— Есть только один выход, — сказал командир. — Принять бой. Пять человек останутся прикрывать отход отряда. Добровольцы есть?

— Есть, — сказал Бородулин.

— Есть, — услышал он справа.

— Есть, — раздалось сзади.

Несколько человек шагнули вперёд.

В отряде существовал неписаный закон: добровольцам не отказывают. И всё-таки командир колебался. Он смотрел на Сашу.

— Да вы не бойтесь, — сказал Саша, — я сумею уйти. Мне же проще…

Это было правдой. Он не раз выходил из самых тяжёлых положений. Не зря с прошлой зимы поблёскивал на его гимнастёрке орден Красного Знамени.

Однажды, прошлой зимой, после упорных боёв с карателями, отряд получил приказ командования: перейти линию фронта. Надо было доставить необходимые сведения, надо было подготовиться к новым боям — получить оружие и снаряжение.

К линии фронта пробирались по ночам. Стояли морозы. У многих партизан давно прохудились, порвались валенки — приходилось обматывать ноги тряпками. Так поступал и Саша.

Как-то вечером отряд напоролся на засаду. Завязался бой. Партизаны залегли. Двинуться вперёд не давал вражеский пулемётчик. И чем дольше длился бой, тем опаснее становилось положение партизан. Услышав стрельбу, немцы могли прислать подкрепление.

И тогда Саша и ещё один боец поползли в обход. Они ползли осторожно, не поднимая головы.

Казалось, что снег скрипит слишком громко. Казалось, что луна светит слишком ярко.

Весь отряд, затаившись, ждал.

Через несколько минут вражеский пулемёт замолк.

Партизаны бросились в атаку.

Когда к месту боя прибыло немецкое подкрепление, отряд был уже далеко.

Саша шёл вместе со всеми. И никто не заметил, что он слегка прихрамывает. Только когда линия фронта осталась позади, Саша признался, что ранен.

Он не сказал об этом раньше, боялся задержать отряд. Да, Саша имел полное право быть добровольцем.

— Ладно, — коротко сказал командир, — оставайся.

Он тоже не любил лишних слов.

Пятеро остались одни.

В лесу горьковато пахло мокрой корой и прелыми листьями. Косые солнечные лучи рассекали воздух. Раньше в такую погоду Саша любил ходить с ребятами по грибы.

Среди деревьев невдалеке уже мелькали одинаковые серо-зелёные фигуры. Сухие ветки громко хрустели под тяжёлыми сапогами.

…Вначале они вели бой все впятером, потом их осталось четверо, потом — трое.

Саша перебегал от дерева к дереву и всё стрелял и стрелял короткими очередями. Он давно уже оглох от выстрелов. Горячие гильзы бесшумно падали в мох.

Потом Саша остался один. Справа и слева немцы ещё вели огонь, но им никто уже не отвечал.

Сколько времени прошло?

Саша не знал. Два часа или десять минут? В бою никогда не замечаешь, сколько прошло времени.

«Ещё немного, ещё…» — говорил он себе.

Было жарко. Гимнастёрка липла к спине.

«Сколько же всё-таки времени? Успел отряд уйти или нет? Если бы знать…»

Он перезарядил диск. Немцы были совсем близко. Теперь уже не стоило экономить патроны.

Неожиданно выстрелы стали реже. Немцы окружали его. Они действовали очень осторожно. Может быть, они думали, что он не один.

Пожалуй, ещё можно было попытаться уйти… Спастись…

Но Саша по-прежнему продолжал отстреливаться.

«Задержать их на несколько минут… Ещё только на несколько минут…»

Он знал, как дорога для отряда каждая минута.

Только сейчас он заметил, что ранен. Левый рукав гимнастёрки потемнел от крови. Боли Саша не чувствовал. Он лёг и продолжал стрелять.

Потом наступила короткая передышка. Кольцо замкнулось. Немцы что-то кричали. Наверно, они предлагали сдаваться.

Саша поднял голову и посмотрел на небо. Солнце уже стояло высоко, над самой головой. Значит, он всё же продержался не так уж мало времени…

Он вдруг подумал, что, может быть, в последний раз видит солнце. Пока шёл бой, он совсем не думал об этом.

А теперь наступила тишина. Как это — всё останется, а его не будет?

Хоть бы скорее кончилась эта тишина!

Он вытер рукавом пот со лба, вынул гранату и стал ждать.

Граната его не подведёт. Пусть только они подойдут поближе.

Немцы были уже рядом. Они совсем осмелели. Саша уже видел их сапоги. Один немец наклонился и что-то сказал.

В ответ раздался взрыв…

Отряд уходил всё глубже и глубже в лес. Всё слабее становилась там, позади, далёкая перестрелка. Выстрелы звучали всё реже. А потом их не стало слышно совсем. Двадцать пять человек молчали и продолжали упорно идти вперёд.

* * *

10 ноября 1962 года в Таврическом саду Ленинграда был открыт памятник юным героям, погибшим в дни Великой Отечественной войны. Этот обелиск поставлен и в память отважного пионера Оредежского района Ленинградской области Саши Бородулина.

За выполнение опасных заданий, за проявленное мужество, находчивость, смелость Саша Бородулин зимой 1941 года был награждён орденом Красного Знамени.

Валерий Воскобойников Валя Котик

Некоторые взрослые всю жизнь ведут себя словно дети. Но встречаются и дети, которые с детства живут по-взрослому. Даже когда они ещё совсем маленькие. Таким был и юный герой Валя Котик.

— Не хочу, чтобы меня называли котиком, — сказал Валя родителям, когда ему было пять лет.

— Как же звать тебя? — улыбнулся дядя, живший с Валей в одной избе.

— А так, чтоб не смеялись. По-взрослому.

— Есть такие писатели — Пушкин, Толстой. У них тоже смешные фамилии. И над ними никто не смеётся, их все уважают. За хорошие, умные книги. Так и с тобой. Будет умное дело, будет и уважение. А ещё, — добавил дядя, — чего это ты книжки мои по агрономии с этажерки берёшь?

— Читать хочу научиться, потому и взял.

В выходной дядя съездил на станцию Шепетовка и купил для Вали в тамошнем магазине детские книги. С тех пор Валя только их и разглядывал.

Жили они в маленькой деревушке Хмелёвка. Отец плотничал, мама работала на колхозных полях. Валя вместе со старшим братом Витей тоже без дела не оставались — в огороде грядки пололи, тёлку пасли, ягоды в лесу собирали. На селе и дети всегда при деле.

Однажды трудилась мама на дальнем поле, вдруг видит — Валя идёт к ней с узелком.

— Как же ты в такую даль-то отправился?! — испугалась она.

— Я тебе еду принёс, ты же с собой не взяла.

— Ой спасибо! Какой ты у меня, Валя, заботливый. Да только нам обед привезти обещали… Давай-ка сейчас вместе поедим.

А осенью пошёл Витя в первый класс.

— Я тоже в школу хочу, — объявил Валя.

— Тебе рано, через два года пойдёшь.

Валя чуть не заплакал тогда. И мама купила ему тетрадки, карандаши, ручку, чтобы дома играл в школу. И Валя играл. Усаживался рядом с братом, когда тот делал уроки, и учился писать — сначала палочки, потом буквы. Стихи заучивал.

А после зимних каникул, в один из дней, едва начался урок, Валя вдруг в школу пришёл. С тетрадками. Встал в дверях первого класса и молчит.

— Ты кто? — удивился учитель. — Зачем пришёл? Мы тут учимся, видишь?

— Это Витькин брат! — закричали ребята.

А Валя чуть не заплакал, но пересилил себя и тихо сказал:

— Я тоже учиться хочу.

— Ну, если хочешь, садись на свободное место.

Сел Валя и удивил учителя: оказалось, что он и писать, и читать умеет и стихи знает. А по окончании первого класса даже похвальную грамоту получил.

Потом семья Вали переехала на станцию Шепетовка. И когда мать привела обоих детей в школу, директор растерялся:

— Старшего запишу во второй класс, а младшему ещё и в первый рано.

— Вы проэкзаменуйте его, — предложила мама.

Проэкзаменовал директор Валю и записал сразу во второй класс. А весной торжественно вручил ему ещё одну похвальную грамоту. Так Валя и учился: был лучшим учеником, хотя и младше всех своих одноклассников.

О новостях семейных он рассказывал отцу в письмах. И отец, читая их, чувствовал, как теплеет у него на душе. Два года отец был на войне: сначала освобождал Западную Украину, потом воевал под Ленинградом — участвовал в боях с Финляндией. Когда вернулся, Валя однажды из школы принёс новую похвальную грамоту — за пятый класс. И отец подарил ему велосипед. Велосипеды были тогда редкостью, о них все ребята мечтали. Валя не жадничал: каждому давал покататься. Но через несколько дней, в воскресенье, вышел он из дома с велосипедом и вдруг сразу вернулся.

— Ты чего такой испуганный? — удивился отец. — Или обидел кто?

— Говорят, война началась…

И отец скоро снова ушёл на фронт.

* * *

В первые месяцы войны вражеские армии продвигались быстро. Через Шепетовку, в которой сходилось несколько железных дорог, на поездах эвакуировали в сторону Урала многие заводы. Гитлеровцы решили отправить специально обученных диверсантов, чтобы они взорвали железнодорожные пути и мосты. И тогда наша страна не смогла бы сделать быстро новое оружие, а наши воины не смогли бы остановить фашистские армии.

Гитлеровские генералы и думать не могли, что их замысел сорвёт обыкновенный мальчик Валя Котик. А всё началось с белочки.

Дома у Вали жила ручная белочка. Он подобрал её беспомощным бельчонком в лесу, вылечил и выкормил. Белочка любила спать у него под одеялом, а днём залезать к нему за пазуху, выставляя лишь смешную любопытную мордочку. Когда фашисты стали приближаться, мать сказала:

— Надо нам, ребята, готовиться к эвакуации. Возьмём только самое необходимое, остальное придётся оставить.

Валя понёс белочку в лес. Было ещё лето, и она вполне могла найти для себя пустое дупло, запасти еду на зиму. Вдруг за деревьями он услышал немецкую речь. О чём-то спорили четверо в новенькой милицейской форме. И Валя обо всём догадался. Прячась за кустами, он выбежал из леса, помчался к станции, а там, увидев красноармейцев, закричал:

— В лесу немцы! Их четверо в милицейской форме! Я покажу где.

Командир, прихватив бойцов, отправился следом за Валей. Но углубляться в лес ему не позволил:

— Стой тут. Мы их сами будем брать.

Вскоре раздались выстрелы. Одного «милиционера» убили. Остальные сдались. Как оказалось, все они были немецкими диверсантами.

Через несколько дней мама и оба сына вместе с другими жителями отправились в эвакуацию. Только далеко они не ушли. Гитлеровские танки, прорвав нашу оборону, преградили им путь. И жители вынуждены были вернуться в деревню.

Захватчики с первых дней установили в деревне свой порядок. Особенно лютовалначальник жандармерии обер-лейтенант Кёниг. Он приказал повесить на площади несколько уважаемых людей. Школу превратил в конюшню. На краю Шепетовки сделал концлагерь для пленных воинов, огородив его колючей проволокой, а евреев выгнал из домов и поместил их в гетто, огородив проволокой и его. В гетто попали и три Валиных одноклассника, с которыми он дружил. Их заставляли чистить уборные и собирать шапками навоз.

По улицам маршировали немецкие солдаты, громко звучали немецкие команды. На столбах висели немецкие приказы, подписанные тем же Кёнигом, запрещающие вечером под страхом расстрела выходить из дома без письменного разрешения.

А где-то на фронте воевал Валин отец, и ему уже было не отправить письма.

Однажды над городом пролетал наш самолёт. Вдруг из него что-то посыпалось. Это оказались листовки. Валя собрал несколько десятков и стал расклеивать их на столбах рядом с приказами Кёнига.

В доме Вали поселился Степан Диденко. И мальчик его сразу возненавидел за то, что тот работал на заводе на немцев. «Ещё вежливым, добреньким притворяется!» — со злостью думал Валя. Но скоро и его старший брат с двумя одноклассниками вынуждены были пойти работать на фашистов. «Иначе мы с голоду помрём…» — объяснил брат.

* * *

Как-то вечером Диденко пришёл домой и увидел Валин ботинок с почти отодранной подошвой. Поднял его, чтоб починить, а там — листовки.

— Так это ты расклеиваешь их в городе? — спросил он утром.

— Ну я! — ответил с вызовом Валя. — Я — не как вы, на фашистов не работаю. Я их ненавижу!

— Правильно, что ненавидишь. Только не кричи об этом на каждом углу, ладно? — улыбнулся Диденко. — У меня к тебе поручение: сделай тайник в лесу. За Шепетовкой, где сражалась наша часть, собери патроны и оружие. Только осторожно — это дело опасное. Спрячь всё в тайнике. Сможешь?

— Так вы наш?! — изумился Валя.

— Позже узнаешь… А мне на работу пора.

Целый день Валя готовил тайник в лесу. А когда в выходной пришёл на место сражения, увидел там брата и обоих его одноклассников.

— Так вы тоже?! — удивился он.

— А ты что думал? Только тебя брать не хотели, решили, мал ещё.

Позже Валя узнал, что Диденко был советским офицером, попавшим в плен. Ему удалось в первый же день бежать из концлагеря, и директор лесозавода Остап Горбатюк устроил его на работу, дав фальшивые документы. Они оба — Горбатюк и Диденко — создали в Шепетовке подпольную организацию.

Скоро и Валя стал настоящим подпольщиком: он подсчитывал, сколько у немцев танков, определял, где оружейный склад и где продовольственный. Однажды выкопал ручной пулемёт, зарытый на мясокомбинате, разобрал его, уложил в корзину, прикрыл тряпьём и провёз через всю Шепетовку на велосипеде в лес. Потом Вале поручили и вовсе рискованное дело: шестнадцать военнопленных бежали из лагеря, фашисты искали их с собаками, а он провёл всех в лес и передал учителю из соседнего города, который собирал людей в партизанский отряд. Звали учителя Антон Захарович, и Валя с ним встречался не раз.

По заданию партизан Валя с друзьями закладывали мины на шоссе и подорвали несколько автомобилей. Но однажды мина взорвалась под крестьянской телегой. Крестьянина выбросило в канаву, а лошадь погибла. И тогда им запретили минировать.

— А давайте устроим засаду на шоссе, — предложил Валя друзьям.

И они засели в кустах у дороги. Ждать пришлось долго. Наконец вдалеке показалась легковая машина, а следом — две грузовые с солдатами.

— Уж больно их много, — засомневались ребята. — А ну как поймают нас?

Они легли за кустами. Машины приближались, и вдруг за стеклом легковой Валя увидел самого Кёнига, начальника жандармерии. Вот так удача!

Через несколько секунд трое мальчишек выскочили на дорогу, что-то швырнули под легковую машину и тут же скрылись в кустах. А ещё через мгновение раздались три мощных взрыва, и изуродованная дымящая легковая машина опрокинулась набок. На неё тут же наскочил грузовик с солдатами, не успевший затормозить. Солдаты выпустили по кустам несколько очередей из автоматов, но углубляться в лес не решились.

После убийства начальника жандармерии гитлеровцы ещё больше озверели и стали хватать всех, кто попадался под руку. Однако подросткам вместе со взрослыми подпольщиками тем не менее удалось захватить продовольственный склад, уничтожив охрану, поджечь нефтебазу, а через неделю и склад стройматериалов.

Но среди подпольщиков появился предатель. Он-то и выдал самого Горбатюка, которого сразу арестовали. Партизаны решили во что бы то ни стало спасти своего товарища и стали готовить ему побег. Только не успели — Горбатюк умер во время пыток.

— Надо уходить, — сказал Диденко, — иначе завтра нас всех арестуют.

Он повёл подпольщиков вместе с их семьями через леса в Белоруссию. Там в селе Дубницком была база большого партизанского соединения под командованием Антона Захаровича — того самого учителя, которому Валя передал бежавших военнопленных. У партизан был даже аэродром, и через несколько дней за женщинами и детьми прилетел самолёт. Однако Валя лететь отказался.

— Как тебя зовут? — спросил командир отряда. — Я так и не успел запомнить твоё имя.

— Котик… Валентин Александрович, — отозвался Валя.

— А лет тебе сколько?

— Четырнадцать… будет.

— Почему же ты, дорогой мой Валентин Александрович, не хочешь лететь? Тебе учиться надо. А тут война. Война — дело не женское и не детское. Это — мужское дело.

— Не мужское, а всенародное, — возразил Валя.

— Ладно, ступай в отряд, — улыбнулся командир.

* * *

Один из партизанских отрядов под командованием Ивана Алексеевича Музалёва отправился в далёкий рейд по лесам. Младше Вали в отряде не было никого. «Отчаянный парень», — говорили о нём партизаны. У него получалось многое: брать в плен «языков», взрывать мосты, закладывать мины под рельсы. Как-то раз, уйдя в разведку, Валя заметил кабель, торчащий из-под земли. Он перерубил его, а концы засыпал землёй. Потом уже выяснили, что это был очень важный для гитлеровцев кабель: он соединял рейхминистра восточных земель Розенберга со ставкой Гитлера в Варшаве.

Однажды отряд наткнулся на карателей. Завязался бой. Валя Котик, припав к земле рядом с командиром отряда, бил по врагам из автомата короткими очередями и вдруг заметил фашиста, который подбирался к командиру.

— Дядя Ваня! Сзади!.. — крикнул Валя и заслонил собой Музалёва.

Тот успел обернуться, и выстрелы прозвучали одновременно. Фашист был убит, но и Валя, сражённый немецкой пулей, упал.

Несколько месяцев он лежал в домике лесничего, превращённом в партизанский госпиталь, а потом снова вернулся в отряд и узнал, что его наградили медалью «Партизану Отечественной войны».

* * *

11 февраля 1944 года Шепетовка была освобождена от фашистов. В этот день партизанскому разведчику Вале Котику исполнилось четырнадцать лет.

— Какой подарок тебе сделали! — смеялся командир отряда Иван Музалёв. — Я вот что скажу: возвращайся-ка ты, Валентин, домой. Считай, что война для тебя закончилась. И ты вернулся с победой.

— Возьмём Изяслав, и вернусь, — твёрдо ответил Валя.

Помочь в освобождении от фашистов города Изяслава партизан просило командование армией.

Город освобождали через пять дней. С одной его стороны подошли партизаны, с другой — танковая часть. Партизаны подобрались раньше и в ожидании сигнала залегли в снег.

«Освободим город, и поеду домой. Может, уже и мама вернулась. Восстановим школу, стану учиться как зверь, чтоб ребят догнать…» Мысли в те минуты бежали у Вали одна за другой.

А потом раздался грохот, и партизаны бросились в атаку. Валя стрелял короткими очередями, перебегая от одного дома к другому. Всё шло по плану, и вот уже у фашистов отбили оружейный склад.

— Котик! — скомандовал Мозалёв и назвал фамилии ещё нескольких партизан. — Вы остаётесь охранять склад. Остальные — за мной!

Возможно, командир хотел поберечь юного партизана в последнем для него бою. Но случилось иначе.

Валя стоял на своём посту, прислушиваясь к грохоту взрывов и свисту пролетающих мимо пуль. И вдруг почувствовал удар в живот. Тело его как-то сразу обмякло, ноги стали ватными, и он осел на землю. А на белом маскировочном халате стало расползаться кровавое пятно. Санитары подхватили Валю и бережно отнесли к телеге. Последнее, что он увидел, — проходящие мимо танки с красными звёздами на башне.

Юного разведчика Валю Котика похоронили в Шепетовке, в саду перед школой, в которой он учился. Ему посмертно присвоено звание Героя Советского Союза. А в Шепетовском парке и в Москве на ВВЦ в честь отважного мальчика, защищавшего наравне со взрослыми Родину, установлены памятники.

Надежда Надеждина Лара Михеенко

Всё, что написано в этой книжке, правда. Жила в городе Ленинграде, в рабочем районе на Выборгской стороне, пионерка Лара Михеенко. О ней и будет рассказ.

Она любила одуванчики — самые простые цветы городского пустыря. Тяжело болея скарлатиной, Лара сказала матери:

— Мама, чего ты плачешь? Боишься, что я умру? А я стану пуховочкой одуванчика и буду летать по всему свету, к тебе прилечу, и ты вспомнишь меня.

Она любила и лепестки одуванчиков, яркие, как солнце. В ней самой было солнце. Казалось, что золотистые искры вспыхивают в её карих глазах, в кудрявых каштановых волосах.

Чуткая, отзывчивая, она всегда была готова прийти на помощь. Одно время семья Михеенко жила за городом в Лахте. Как-то зимой мать Лары, Татьяна Андреевна, должна была поздно вернуться, а встретить её было некому, отец уехал в дом отдыха. Мама пожаловалась, что боится, и четырёхлетняя Лара запомнила её слова.

Малышка пристала к бабушке:

— Покажи, где будут стрелки часиков, когда вернётся мама?

Бабушка показала на цифру 12. Пришло время ложиться спать: бабушка уснула, но девочка не закрывала глаз. Когда стрелки приблизились к двенадцати, она встала, напялила на себя шубку, обмоталась бабушкиным платком и, петляя между сугробами, пошла ночью на станцию встречать маму.

— Мама! Ты сказала, что боишься, а я не боюсь!

Ко всему живому она относилась по-доброму. Ставила возле крыльца для беспризорных кошек блюдечко с молоком.

Однажды она пришла домой, покусанная неизвестной собакой.

— Придётся делать прививки! — заволновалась мама. — Как это случилось? До сих пор ни одна собака не трогала тебя.

— Но это была больная собака, — ответила малышка. — Я хотела отвести её в аптеку, чтоб ей перевязали раненый хвост.

Лара была озорная, весёлая, быстрая. Как рыба, плавала в море, как белка, лазила по деревьям, бегала с мальчишками наперегонки. Вместе с подружкой Лидой Тёткиной записалась в балетный кружок. Хотела стать балериной и ещё историком. Книги читала запоем.

После того как Лара записалась в три библиотеки, маме пришлось писать библиотекарям записки:

«Прошу вас больше не выдавать книг моей дочери, ученице 106-й школы Ларисе Михеенко. Ей дня мало, читает по ночам».

Иногда мать или отец брали её с собой в кино. Однажды они смотрели фильм из времён Гражданской войны. В избушку к леснику врываются белогвардейцы и требуют, чтоб он стал их проводником. А он, бросая гранату, взрывает врагов и себя. Когда полотно экрана застлал дым взрыва, на весь зал раздался голос Лары:

— Правильно! Я бы тоже сделала так!

* * *

В своём пионерском отряде она была звеньевой. Ребята сдружились, даже в школу ходили все вместе, гурьбой. Чуть ли не каждый день в комнате у Михеенко слышались детские голоса — то Лара занимается с кем-нибудь из троечников, то учит подружек танцевать и играть на гитаре, то советуется с мальчишками, как лучше провести военную игру.

К лету всё затихало. Бабушка с Ларой уезжали отдыхать.

Только один раз они разлучились: военное училище, в столовой которого работала мама, уехало в лагерь под Лугу. Мама взяла Лару с собой, и без бабушки девочка заскучала: и ест плохо, и спит плохо, и гулять ей не хочется.

В одно прекрасное утро Лара исчезла, оставив маме на подушке записку:

«Дорогая мамочка! Не ругай меня, что сбежала. Я уехала за бабушкой. Очень люблю жить, а без бабушки я умру».

Лара особенно нежно любила свою бабушку, любила слушать её рассказы про старину, любила ходить с ней в лес и на луг. Бабушка лечилась сама целебными травами и каждую травку знала по имени.

— Гляди, лапушка, это коровяк. Он — от кашля, череда — от золотухи, сушеница — от заморочения головы. А вот зверобой от девяноста болезней спасает, всем травам он царь!

* * *

Летом 1941 года бабушка с внучкой поехали к родным в деревню Печенево. Тогда это была Калининская, а теперь Псковская область, Пустошкинский район. Здесь, в Печеневе, их и застала война.

В самом начале войны в Ленинград ещё успело дойти письмо:

«Мамочка, дорогая! Очень тебя люблю и скучаю, но дорогу разбомбило, проехать нельзя. Я бы могла пешком, но бабушка не дойдёт. А я не оставлю бабушку».

Больше писем от Лары не было. В это же лето Пустошкинский район заняли гитлеровские войска.

И потянулись один за другим годы неволи, нищеты и горя. Нет горя горше, чем горе народа, горе миллионов людей.

Девочка видела, как по просёлочным дорогам брели, точно тени, беженцы из сожжённых немцами деревень.

У девочки сжималось сердце, но она ничем не могла им помочь — у неё самой лицо было прозрачным от голода.

Девочка слышала плач деревенских девушек, которых разлучали с родными, увозили в рабство на чужбину.

Девочка видела, как повели на казнь учителя из деревни Тимонова Синицына Николая Максимовича и его дочку, тоже учительницу. Они не сдали немцам радиоприёмник и продолжали слушать Москву. Синицыных расстреляли на окраине Пустошки, где уже было расстреляно много советских людей.

«Разве можно это забыть? Разве можно это простить? Нет, нет и нет!» — так думала и Лара, и её печеневские подружки, Рая Михеенко и Фрося Кондруненко.

Весной 1943 года на деревенской сходке прочитали список, кому из девушек явиться в лагерь в Пустошку для отправки в Германию. Все три подружки были в списке. На сборы полагался один день.

* * *

Последний вечер Лара с бабушкой долго не ложились спать. Они сидели на дворе перед банькой, в которой жили, тесно прижавшись друг к другу. Бабушка крепко держала внучку за руку, словно боялась, что, если она выпустит Ларину руку, девочку тут же уведут. Лицо бабушки было мокро от слёз.

Лара не плакала, но её правый глаз стал чуть-чуть косить. Так бывало всегда, когда девочка волновалась.

— Дай погляжу на тебя в последний раз, лапушка!

— Не надо так говорить. Я не хочу, чтоб в последний раз. Ты знаешь, как я тебя люблю.

Когда совсем стемнело, они вернулись в свою избушку и там говорили друг другу ласковые и грустные слова. Наконец бабушка уснула. Девочка осторожно подошла к спящей и прошептала:

— Прощай, милая бабушка! Я не виновата, что тебя оставляю. Это враги разлучили нас. Они не угонят меня в Германию. Пионерка не будет служить фашистам! Я ухожу воевать.

В темноте смутно белел платок, которым бабушка повязывала на ночь голову. Девочка покивала этому платку и бесшумно вылезла в окно.

Так в одну весеннюю ночь из деревни Печенево исчезли три девочки. Они решили стать партизанами, как и Петя, Фросин брат.

На рассвете беглянки встретили в лесу приятеля Пети, знакомого парня, он стал их проводником. Озеро Язно как бы служило границей: по одну сторону озера — земля, захваченная фашистами, по другую сторону — партизанский край.

* * *

В запрятавшейся среди лесов деревне Кривицы стоял штаб 6-й Калининской бригады майора Рындина. Трёх девочек — двух беленьких и одну темноволосую — привели в штабную избу.

Как огорчилась Лара, услышав от командира бригады, что в четырнадцать лет в партизаны не берут.

Но он отказал и её подружкам, хотя Рае было шестнадцать, а Фросе пятнадцать лет. Он не верил, что девочки смогут работать разведчицами: возможно, что местность они знают, но силёнок не хватит, слишком тощие, а партизанский разведчик всё время находится в пути.

Тут в штабную избу вошли ещё двое мужчин, и девочки были забыты. Стоя в сторонке, они внимательно прислушивались к разговору, который вели между собой комбриг одного из отрядов Карпенко и начальник разведки Котляров.

Они говорили о деревне Орехово, куда немцы согнали крестьянский скот. Карпенко брался отбить у грабителей их добычу, но для этого ему нужно было знать, где в Орехове расположены немецкие орудия, где расставлены часовые. А послать в разведку, как доложил Котляров, было некого: все девушки-разведчицы на заданиях, а парню не пройти. В военное время каждый мужчина на счету. Чужого узнают сразу.

— Так у меня же есть тётя в Орехове!

Это сказала Рая. И все головы повернулись к ней.

— Одной не справиться, — сказал Котляров, — надо идти вдвоём. А если вас спросят, почему сейчас вы решили навестить свою тётю? Что вы на это ответите?

— Скажем, что за семенами, — быстро нашлась Лара. — Сейчас все на огородах садят, и мы хотим садить.

«Хоть ты всех моложе, а смышлёная!» — подумал Котляров. Он посмотрел на командира бригады, и тот кивнул головой.

Заходило солнце, когда начальник разведки на коне подъехал к озеру Язно. Переправу день и ночь охраняли часовые. На плот мог попасть только тот, кто знает пароль. Может, девочки забыли пароль? Может, девочек задержали? Почему их нет?

Котляров раздвинул ветки ивняка и увидел, что по озеру движется плот. Позади перевозчика, ёжась от ветра, стояли Рая и Лара. Разведчицы вернулись! Котляров встретил их у причала.

Они прошли по берегу несколько шагов и остановились. Рая высыпала из платка огромные семена: свёклу, бобы, горох… А Лара провела по песку прутиком длинную черту.

Котляров нахмурился: их в штабе ждут, а они играются…

Но рядом с первой чертой Лара провела вторую, получилась дорожка. Котляров понял: дорожка — это деревенская улица, а квадратики по обе её стороны — это дома.

— Горошина будет часовой. — Лара положила горошину в конце дорожки. — И ещё здесь и здесь стоят часовые. Тыквенное семечко будет пушка. Она вот за этим лесом. А бобы — пулемёты. Видите, где я их кладу?

Начальник разведки вынул из полевой сумки карандаш и бумагу и стал перерисовывать план.

В этот весенний вечер решилась судьба Лары и её подружек. Партизаны приняли их в свою боевую семью.

* * *

С этого вечера домом для Лары стала изба разведчиков, где спали по-походному, не раздеваясь, чтоб вскочить сразу же, как только позовут.

В этом доме надо забыть детские капризные слова: «не хочу!», «не могу!», «не буду!». Здесь знают одно слово: «нужно». Нужно для Родины. Для победы над врагом.

Нужно разведать расположение орудий в деревне Могильное. Три девочки стучатся в дверь избы:

— Добрая тётенька! Пустите переночевать беженцев…

Вечером «беженки» носятся по деревне, играя в салки с хозяйскими детьми. Одна из «беженок», кудрявая, темноглазая, всё норовит прошмыгнуть мимо замаскированных орудий.

— Тю-тю! — прикрикивает на неё немецкий часовой.

— Тю-тю! — весело отвечает хитрая девочка.

И часовой отворачивается. Ну и дурочка! Решила, что он тоже хочет играть. А ведь девочка нарочно прикинулась дурочкой, чтоб оставить часового в дураках.

Нужно разведать, какие немецкие поезда и с каким грузом приходят на станцию Пустошка. За поездами из окошка своего дома наблюдает старик Гультяев, незаметно ведёт подсчёт.

Но Гультяеву не верится, что партизаны могли прислать к нему в качестве связного девочку. Старик молчит, угрюмо перебирая слесарный инструмент. И вдруг девочка, наклонившись, тоже начинает рыться в ящике.

— Это рашпиль, это сверло. А где у нас штангенциркуль?

— Да откуда ты это слово знаешь: «штанген»?

— От папы. Он был слесарем на заводе «Красная заря» в Ленинграде. Моего папу убили в финскую войну.

— Голубушка! Чего же ты сразу не сказала, что ты наша рабочая косточка, слесарева дочь?

Нужно разведать, какие немецкие машины движутся по большаку Идрица — Пустошка. И девочка нанимается в няньки в деревне Луги, поближе к большаку. Семья Антона Кравцова довольна нянькой: уж такая усердная, уж такая учёная! Песни поёт, сказки сказывает, не ленится гулять с малышом в поле. Говорит: «Там воздух чище, а ребёнку нужен кислород!»

Если бы видели Кравцовы, что делает в поле их учёная нянька! Лёжа в густой траве, она незаметно зарисовывает оленей и тигров — опознавательные знаки немецких машин.

Кем только не приходилось быть девочке: и беженкой, и нянькой, и пастушкой, и даже кукушкой, которая, сидя на дереве, подаёт партизанам сигнал. Если на дороге показался мотоциклист — «кукушка» кукует протяжно и медленно, если подвода — «кукушка» кукует отрывисто, скороговоркой. Сколько раз повторит своё «ку-ку!» партизанская кукушка, столько движется по дороге машин или подвод.

* * *

Очень часто девочке приходилось быть нищенкой. В то время много голодных ребят просило под окнами:

— Подайте хлебушка, добрые люди! Подайте сироте!

Эти же слова повторяла кареглазая нищенка в деревне Сельцы перед домом Ивана Сморыги. Для партизан это был свой человек. Чтоб добыть нужные партизанам сведения, он поддерживал знакомство с полицаями.

И сейчас два немецких изрядно выпивших солдата и два полицая сидели у него за столом. Пожилой полицай первым заметил нищенку.

— Иван! К тебе гостья. Да какая хорошенькая!

Сморыга быстро взглянул в окно.

— Ты что смеёшься надо мной? Это же нищенка, попрошайка. Надо поскорей её отправить, как бы не украла чего.

Сморыга вышел на крыльцо и бросил в Ларину сумку несколько хлебных корок. Нищенка поклонилась.

— Спасибо, дяденька! Дай бог тебе здоровья.

Глаза девочки блеснули. Она успела расслышать шёпот Сморыги:

«Приходи вечером, сейчас ко мне нельзя».

Вечером в дверь раздался условный стук. Маленькая нищенка проскользнула в избу и уселась у печки.

— Была в Чернецове? — спросил Сморыга.

— Была, дядя Ваня. Как немцы запоганили школу, устроили там казарму! Я всё высмотрела: где у них стоит пулемёт, на какую сторону выходят двери и окна. А вот когда сменяются часовые, я не смогла проследить.

— Часовые заступают на пост вечером в восемь часов, — сказал Сморыга, — и меняются через два часа. Немец проболтался спьяну.

Через два дня отряд Карпенко, проводником которого были Лара и дядя Ваня Сморыга, незаметно окружил чернецовскую школу. Застигнутый врасплох, немецкий гарнизон был уничтожен. Пятнадцать полицаев сдались и перешли на сторону партизан.

Пожилой полицай долго ещё потом вспоминал хорошенькую нищенку.

— Вот это девчонка! И смела, и хитра!

…И в Усть-Долыссах появилась кудрявая девочка-нищенка.

— Беги! — кричали мальчишки, увидев, что нищенку задержали два полицая. — Они тебя не догонят, беги!

Но она не убежала и покорно последовала за полицаями. Никто не видел, как в укромном месте полицаи передали нищенке пачку писем.

— Какие вы молодцы, Коля и Вася! — сказала девочка.

Ведь она знала, что Коля Шарковский и Вася Новак нарочно поступили в полицаи, чтоб помогать партизанам. Письма, которые они похитили из немецкой полевой почты, девочка спрятала на дно нищенской сумы под корками хлеба и доставила их в партизанский штаб.

Каждая воинская часть имеет свой номер полевой почты. По номерам на конвертах, которые принесла Лара, нашему командованию стало известно, что две венгерские дивизии переброшены с Карельского фронта в псковские леса…

Много длинных дорог прошла за свою партизанскую жизнь девочка, много опасных дорог. Где-то на перепутье кончилось её детство: пионерку Лару Михеенко приняли в комсомол.

И опять дороги, дороги, дороги… Опять шагают по дорожной пыли маленькие ноги, загрубевшие от долгой ходьбы босиком.

В конце лета Лару перевели в 21-ю бригаду.

Ей было поручено заминировать просёлочные дороги между Идрицей и Пустошкой.

Лара могла быть довольна: на расставленных ею минах подорвалось пять немецких автомашин.

В характеристике, данной командиром 21-й бригады капитаном Археменковым на разведчицу партизанского отряда № 3 Ларису Михеенко, говорится, что она участвовала в подрыве поездов на станции Железница, что за операцию по разведке и взрыву железнодорожного моста через реку Дрисса, так называемого Савкиного моста, Лариса была представлена к правительственной награде.

Осенним днём вместе с новой подругой Валей Лара пришла в деревню Игнатово. Здесь она знала дом, где можно было отдохнуть с дороги. Сюда же зашли два вооружённых автоматами партизана — Николай и Геннадий. Хозяйка всех пригласила за стол.

— Встретим наступающий праздник. Ведь сегодня четвёртое ноября.

Парни, улыбаясь, ответили, что надеются встретить праздник вместе с Советской армией на освобождённой от врагов земле.

— Наши войска уже близко, — сказал Геннадий. — Понятно, мы, мужчины, пойдём до Берлина, а вы, девчата, вернётесь домой.

— Домой! — как эхо, повторила Лара и, смутившись, отвернулась к окну.

Ещё раньше её хотели отправить на Большую землю на самолёте, но она не соглашалась; пока самолёт не улетел, пряталась в лесу. Но теперь, когда партизаны соединяются с Советской Армией, она согласна. Сперва в Печенево за бабушкой, а потом вместе с бабушкой в Ленинград!

Она увидит маму, друзей, увидит родной, бесконечно любимый город и скажет ему: «Ленинград, я тоже тебя защищала! А сейчас я вернулась домой!»

Она снова будет учиться. Как хорошо!

Но за окном на улице мелькнули солдатские каски.

— Немцы! — крикнула девочка. — Сюда идут немцы!

Загремели выстрелы. Во время перестрелки оба партизана были убиты. Лара взяла автомат и стреляла по фашистам из окна. А когда кончились патроны, она попросила Валю:

— У тебя есть граната. Дай её мне.

Едва Лара успела спрятать под куртку гранату, как немцы ворвались в избу. Хозяйка пыталась спасти девочек, говорила, что это её дочки, что они не виноваты: стреляли парни, которых она пустила в дом, потому что они ей самой угрожали оружием.

Но с немцами был один человек — предатель.

— Партизанка, — сказал он, показывая на Лару.

Её повели обыскивать в другую избу. Там никого не было, кроме лежавшей на печи старухи.

«Надо бросить гранату так, чтоб не убило бабушку, а только их и меня», — подумала Лара и отошла в угол к окну.

— Ну, показывай, что у тебя в карманах! — приказал девочке немецкий офицер.

— Гляди! — размахнувшись, девочка швырнула гранату.

Но граната не взорвалась.

Фашисты расстреляли партизанку Лару.

* * *

Сейчас на месте её расстрела, на окраине Пустошки, поставлен обелиск. А в городе на Неве в музее хранится орден Отечественной войны I степени, которым Советское правительство наградило посмертно Ларису Михеенко за мужество и отвагу. Её имя присвоено кораблю.

Сотни ребят хотят быть похожими на Лару.

Будь таким же и ты!

Валерий Воскобойников Витя Коробков

Этого мальчика часто видели на берегу моря. Он появлялся в часы, когда люди уходили с пляжей. С альбомом для рисования и цветными карандашами или акварельными красками он усаживался на морской гальке — там, куда не могли дотянуться накатывающиеся на берег волны, и рисовал низкое оранжевое солнце, спустившееся к горизонту, проплывающие мимо белые корабли, играющих в волнах дельфинов. Некоторые жители Феодосии знали имя мальчика — Витя Коробков. А ещё знали, что мечтает он стать художником и часами простаивает около картин знаменитого живописца Ивана Константиновича Айвазовского. Айвазовский, как и Витя, был жителем черноморского города Феодосии. Всю жизнь он рисовал морские пейзажи, волны и корабли, и картинами этими гордятся многие музеи мира. А благодарные жители Феодосии построили в своём городе для его работ большую картинную галерею и поставили ему памятник.

Хотя Вите Коробкову было двенадцать лет, художник Николай Степанович Барсамов, который заведовал этим музеем, разговаривал с ним уважительно и, рассказывая про Витю друзьям, повторял: «Всем бы иметь такого ученика!»

Сегодня рисунки Вити Коробкова можно увидеть в городском краеведческом музее. Рядом с ними — большая фотография юного героя, а также рассказ о его короткой жизни, которую оборвала фашистская пуля за несколько недель до освобождения Феодосии.

* * *

Витина школа началась для родителей неожиданно.

— Рано тебе ещё, на следующий год пойдёшь, — говорили родители в августе и не догадывались, что у сына был свой план.

Рано утром первого сентября отец, Михаил Иванович, ушёл на работу в типографию. Мама, Виктория Карповна, работала во вторую смену и с утра отправилась на рынок.

— На улицу не выходи! — сказала она, закрывая калитку.

Но едва мама зашла за угол, Витя схватил портфельчик, в котором лежал зачитанный букварь, и помчался в направлении школы. По дороге он встретил ребят со своей улицы, они тоже шли учиться в первый раз. С ними Витя вошёл в класс и сел за парту на свободное место. Когда прозвенел звонок, появилась учительница с классным журналом и стала вызывать учеников по именам и фамилиям.

— Ты кто? — удивлённо взглянула она на Витю, не обнаружив мальчика в списке. — Как тебя зовут?

— Это Витька с нашей улицы! Он с нами пришёл! — закричали ребята. — Мы ему говорили, что нельзя, а он — идёт.

— Что же мне с тобой делать?! — испугалась учительница. — Тебя ведь родители наверняка ищут.

— Не ищут, я им записку оставил, — объяснил Витя.

— Как! Разве ты умеешь писать?

— Он и читать умеет! Весь букварь прочитал, мы проверяли! — подтвердили ребята.

Так Витя Коробков стал школьником. На перемене учительница сходила к директору, и тот разрешил вписать мальчика в классный журнал.

А через два месяца, увидев, что Витя отлично знает всё, чему учат детей в первом классе, учительница снова сходила к директору и перевела его во второй.

* * *

Когда Вите исполнилось двенадцать лет, с ним произошли радостные события. Во-первых, Николай Степанович показал его рисунки в художественной школе.

— С первого сентября начнёшь там заниматься, — сказал учитель Вите, — тебя ждут.

Во-вторых, он закончил шестой класс на одни пятёрки. А в-третьих, на последней линейке объявили, что Витя за свои успехи награждается путёвкой в «Артек». Лагерь «Артек» располагался на берегу Чёрного моря недалеко от курортных городов Ялты и Гурзуфа, и попасть в него мечтали многие дети страны. Только отправляли туда самых лучших. Дорога до «Артека» была такая: сначала несколько часов на поезде из Феодосии в Симферополь, а оттуда — на автобусе по извилистым крымским дорогам через горный перевал. Витя смотрел в окно на цветущие деревья, горы, поросшие кустами, голубое море далеко внизу и вместе с ребятами радостно распевал песни про пионерские костры и картошку-объеденье. В те счастливые часы никто из них не знал, что совсем скоро, через две недели, начнётся Великая Отечественная война.

Когда по радио объявили о том, что Германия напала на нашу страну, ребята к этой новости отнеслись несерьёзно. Мало ли каких врагов уже побеждали. И немцев побьют!

Витя тоже не очень переживал. Он пользовался каждой свободной минуткой, чтобы зарисовать всё, что видел вокруг: и море, и гору, которая походила на медведя, улёгшегося головой к волнам, и портреты ребят, вожатых… Но через несколько дней за детьми стали приезжать родители и срочно забирать их из лагеря. Потом Витя встретил плачущую девочку из младшего отряда: она получила письмо от отца, который ушёл на фронт.

— Ушёл, а я с ним не попрощалась!

— Скоро вернётся, поздороваешься! — весело утешил её мальчик.

— А вдруг… а вдруг… — И она выговорила, заплакав ещё сильнее: — Вдруг он не вернётся?!

И Витя тогда в первый раз ощутил в душе тревогу: ведь на войне и в самом деле убивают!

Прошло ещё несколько дней, и лагерь закрыли. Ребят повезли по уже знакомой горной дороге на вокзал в Симферополь.

Витя смотрел в окно поезда и удивлялся, как всё изменилось. Навстречу паровоз тащил платформы, на которых стояли прикрытые брезентом пушки. Их охраняли военные с винтовками. Потом прошёл поезд с красноармейцами. И сама Феодосия изменилась тоже.

* * *

К дому Витя подошёл в тот момент, когда с работы вернулся отец.

— Не взяли в ополчение… — сказал он сердито. И передразнил: — «Мы туберкулёзников не берём!»

Эта болезнь лёгких началась у отца давно, и в сырую, холодную погоду ему становилось плохо.

Через несколько дней на Феодосию упали первые бомбы. Фашистские самолёты пытались разбомбить порт, но зенитки им дали отпор. Несколько самолётов, чтобы не попасть под их обстрел, сбросили бомбы куда придётся. Одна из таких бомб обрушила на улице дом в то мгновение, когда мама, Виктория Карповна, находилась рядом. На неё обвалилась целая стена. В ужасе Витя кинулся голыми руками разбирать завал: отбрасывал обломки кирпичей, громадные куски штукатурки. На помощь подбежали красноармейцы. Маму освободили, но она не могла встать — у неё были сломаны ноги, и её увезли в больницу.

Теперь хозяйством ведал Витя. Отец по-прежнему каждый день уходил на работу в типографию, а мальчик покупал продукты, готовил обед и навещал маму. Вечером с отцом они с тревогой слушали «последние известия». Фронт подходил всё ближе к Крыму. Но Витя не верил, что фашистам удастся прорваться к городу.

Тем временем в галерее Айвазовского спешно упаковали картины в большие деревянные ящики, а потом, аккуратно погрузив их на машины, увезли к поезду.

— Не грусти, — сказал на прощание художник Николай Степанович, — картины надо беречь. Это очень ценное народное достояние. Но мы скоро вернёмся и ещё с тобой порисуем!

Спустя две недели рано утром на улицах послышались выстрелы, пулемётные очереди, а мимо дома проехали танки со свастикой на башнях. Стрельба в городе не смолкала почти весь день. Фашисты обыскивали дома в надежде обнаружить красноармейцев. А к вечеру на набережной уже возвышались сколоченные на скорую руку виселицы. Так началась первая оккупация. Фашисты наводили свои жестокие порядки. На столбах развесили объявления с приказами: ходить по городу разрешалось с восьми утра до восьми вечера; ко многим объектам было запрещено приближаться; за любое нарушение — расстрел. Люди боялись выходить на улицы без особых причин.

К счастью, оккупация длилась недолго. Однажды штормовой ночью к Феодосии подошли наши корабли с десантом. И моряки, прогнав фашистов, освободили город.

— Родные вы наши, спасители! — радовались жители, обнимая десантников.

Витя, празднуя вместе со всеми, бегал по улицам, когда один из десантников — по виду командир — попросил его показать, где помещался фашистский штаб, комендатура и полицейская часть. Самих фашистов там уже не было: успели сбежать.

Зато в спешке они оставили папки с ценными документами, которые десантники под руководством командира аккуратно сложили в мешок.

Однако скоро фашисты опять перешли в наступление и ворвались в город. Эта оккупация длилась два года. Снова на площади и набережной появились виселицы, на столбах — немецкие приказы, а дома жителей постоянно обыскивали фашисты и предатели-полицаи: они искали партизан.

* * *

— Всё! Работа моя закончена, — сказал однажды отец, вернувшись с работы. И оказался не прав.

Следом явился немецкий офицер с переводчиком. Офицер, войдя, у дверей старательно вытер ноги и сообщил, что отец должен завтра с утра быть в типографии. А если он не подчинится этому приказу, то германское командование его расстреляет или повесит.

— На фашистов идёшь работать? — спросил Витя угрюмо, когда Михаил Иванович, громко, надсадно кашляя, одевался. Погода стояла сырая, холодная, и отец плохо себя чувствовал.

— Тебе этого не понять, — глухо отозвался он.

— Люди в партизаны уходят, а ты!.. — запальчиво воскликнул мальчик.

— Очень-то не болтай, — строго ответил отец. — Вырастешь — поймёшь…

— Чего тут понимать! Я вчера написал на тетрадных листках «Смерть фашистским захватчикам!» и наклеил их поверх приказов. Вот, только одна листовка осталась… А ты работать на них… — И Витя вытащил листовку собственного изготовления.

Отец рассмотрел её, а потом разорвал на клочки и, бросив в печку, поджёг.

— Чтобы никакой самодеятельности! — сурово посмотрел он на сына. — Понял? Всё надо делать с умом!

А через несколько дней, когда Витя, побродив по улицам, вернулся домой, у них сидел гость. Рядом с ним на полу лежал вещевой мешок, из которого торчали инструменты.

— Это печник из деревни, — объяснил отец. — Сейчас, после бомбёжек, многим надо печи чинить. Если кто будет спрашивать, так и отвечай.

Вите лицо гостя показалось знакомым.

— Мой сын — отчаянный парень. — Отец повернулся к печнику. — Хорошо знает город, может рассказать, где что находится. Школы-то больше нет, вот он и слоняется по улицам.

— Это хорошо, что отчаянный. Только к отчаянию ум необходим, и осторожность тоже иногда пригодится, — тогда всё будет в порядке, — проговорил гость, отпивая из зелёной эмалированной кружки горячий чай. — Давай рассказывай, — он с улыбкой взглянул на Витю, — где тут у них военные и гражданские объекты.

И тут Витя вспомнил, где встречал раньше гостя. Это тот самый десантник, командир, которому он однажды уже показывал расположение фашистских объектов.

— А я вас знаю! — обрадованно сообщил он. — Я вас по городу водил, когда вы нас освободили.

— Та-ак! — рассмеялся печник. — Старый знакомый! Нежданная встреча. Думаю, ты человек сознательный, соображаешь, что к чему, — одним лишним словом можно погубить и себя, и других.

Витя лишь кивнул в ответ.

— Ладно, рассказывай, где тут у них что.

Это был разведчик Николай Александрович Козлов.

С того дня Витя не просто ходил по улицам Феодосии, а подмечал каждую подробность в жизни фашистов — где разместились офицеры, куда поставили пушки, какую военную технику привезли на поезде. Козлову нужны были бланки для пропусков. Витя и тут помог. Однажды он подобрал чей-то унесённый ветром бланк, принёс отцу, а тот в типографии напечатал, сколько было нужно подпольщикам.

Скоро Витя стал связным в городской подпольной организации. Он был небольшого роста, и фашисты редко обращали на него внимание. Подпольщики не могли встречаться друг у друга на квартирах: фашисты бы их быстро выследили. А Витя спокойно передавал сведения от одного к другому. И в результате удалось устроить побег из концлагеря целой группе военнопленных и отвести их к партизанам.

Но случилась беда: фашисты заслали к подпольщикам предателя, и в городе начались аресты. Витю с отцом тоже в любой момент могли арестовать. К этому времени Виктория Карповна уже выздоровела и её отправили в деревню, а Витя с отцом ушли к партизанам. Так он стал разведчиком партизанской бригады.

* * *

Привыкнуть к новой жизни было непросто. Это летом в хорошую погоду можно ночевать под каждым кустом. А осенью и зимой спать в землянке холодно и сыро. С едой у партизан тоже возникали сложности. Случались дни, когда её и вовсе не было. Но главное — кругом располагались вражеские гарнизоны, фашисты могли в любой момент взять бригаду в кольцо, обстреливая из миномётов, и вырваться из окружения, унося раненых, было бы очень трудно. Поэтому необходимо постоянно знать о том, что делается у фашистов.

Витя думал, что как только его возьмут в отряд, так сразу и отправят на задание — подрывать вражеские машины. Но вместо этого командир приставил его к опытному партизану — уже не молодому, но крепкому бойцу. И тот стал учить мальчика простым вещам: разжигать костёр так, чтобы не было дыма, потом, погасив, маскировать остатки старыми листьями; стрелять из пистолета и автомата. Вместе они ходили на первое задание Вити в партизанскую деревню, неоккупированную фашистами, а заодно дед помогал изучать местные дороги, показывал тайные партизанские тропы.

— Местность у нас пречудесная, — повторял он, — горы, овраги, обрывы. Врагам нелегко сориентироваться, а партизану здесь каждый куст — брат.

Наконец настал день, когда Витя получил первое самостоятельное задание. Оно казалось пустяковым: пройти по деревне Бараколь, как будто гуляя, всё внимательно рассмотреть и запомнить.

— Только чтобы никто не догадался, что ты — разведчик. Веди себя просто, естественно. И помни — дело наше опасное, — напутствуя, сказал ему командир партизанской бригады.

До окраины леса Витю проводили два партизана. А к деревне подошёл он уже один. Откуда-то вкусно пахло кухней. «Фашистам варят обед», — догадался Витя. Неподалёку от кухни он заметил нескольких деревенских мальчишек. Сбившись в кучку, они, изголодавшиеся, жадно принюхивались. Вите повезло: в первом же заросшем сорняками пустом дворе он увидел заржавевший обруч от бочки и покатил его, как бы играя, по улице, весело напевая:

— Тётя Поля из Бараколя пирожки печёт, пирожки печёт!

Сам же в это время примечал дома, охраняемые часовыми, где жили фашисты, где во дворе располагалась лёгкая пушка, где стоял обитый железом сарай, из открытой двери которого виднелось оружие. У сарая прохаживался ещё один часовой. Посередине села в большом доме находилась, судя по всему, комендатура: к этому дому как раз подъехала военная машина, из неё выскочил офицер и спешно вошёл в здание.

Витя продолжал катить по улице свой обруч и, зазевавшись, чуть не наскочил на белобрысого фашиста.

— Господин, я хочу есть, — не растерявшись, тут же выпалил Витя по-немецки. — Дайте, пожалуйста, хлебушка.

Но немец, отпрянув, злобно выкрикнул непонятное слово, и Витя покатил обруч дальше. Однако через минуту он почувствовал чей-то взгляд: его догонял тот самый белобрысый военный. И тогда Витя решился. Он бросился к первому попавшемуся дому и как был, с обручем, вбежал на крыльцо. Хозяйка дома — пожилая женщина — удивлённо уставилась на него. Едва мальчикуспел проговорить: «Тётя! Тётя!», как следом за ним появился белобрысый.

— Ах ты негодник! Опять по улице болтался! — хлопнула его вдруг по спине женщина. — Сколько раз говорила, чтоб обруч от бочки не смел брать! Сейчас же садись есть, не то каша остынет!.. И вы, господин, садитесь с нами, если не брезгуете.

Фашист, ничего не ответив, молча кивнул и пошёл к дверям.

— Ты кто? — когда за немцем закрылась дверь, негромко спросила женщина, и в самом деле придвигая ему миску с кашей. — Вижу, что не наш. Разве не знаешь, что они всех чужих хватают?.. Родных, что ли, ищешь? Хорошо, в мой дом заскочил, а то сейчас тебя бы уже допрашивали. Если спросят, отвечай, что племянник мой.

Так удачно закончилось первое задание юного партизана.

Вернувшись в отряд, Витя нарисовал подробный план улицы и отметил на нём, где что находится.

Той же ночью партизаны разгромили фашистский гарнизон, квартировавший в деревне, и вернулись с трофеями — два пулемёта, автоматы и боеприпасы к ним. Во время операции Витя был рядом с командиром бригады.

— Молодец, точный план нарисовал! — похвалил его командир. — По нему и действовали.

Скоро Витя стал настоящим разведчиком. Ходил вместе с группой закладывать мины на шоссе, брал «языков», добывал ценные разведывательные данные, которые тут же партизаны передавали по рации в штаб фронта, а там, получив эту важную информацию, немедленно посылали самолёты бомбить фашистские склады оружия, скопления танков.

Красная армия наступала, уже части её прорвались в Крым, и всем было ясно, что Крым скоро снова станет свободным. Наши самолёты сбрасывали партизанам не только боеприпасы и продукты, но и газеты. Витю отправляли со свежими выпусками в партизанские деревни. И когда люди читали новости о победах Красной армии, о том, что конец оккупации близок, лица их светлели.

Однажды Витю с отцом вызвал командир бригады.

— В Феодосии снова прошли аресты, а нам надо срочно установить связь с городским подпольем, — сообщил он. — Дело опасное, но, кроме вас, послать некого. Запомните адреса и будьте осторожны: они, возможно, уже провалены.

* * *

Отец и сын вошли в город до наступления темноты. В их доме было холодно, сыро, но печь решили не топить, чтобы не привлекать внимания. Витя стал разбирать свои альбомы с рисунками. Отец сразу лёг, накрывшись одеялами. Ему нездоровилось. Утром они должны были проверить явки — адреса, которые дал командир, — и восстановить связь с подпольщиками. Но ещё не забрезжил рассвет, как вдруг на лестнице послышались топот, громкие голоса, и через минуту раздался грубый стук в дверь. Полицаи ворвались сразу, едва отец приоткрыл её. Ничего не объясняя, они приступили к обыску: ругаясь, распарывали подушки, перетряхивали и сбрасывали на пол постели, топтали Витины альбомы. Закончив, полицаи под дулами автоматов вывели Витю с отцом из дома и увезли. Больше отец и сын уже друг друга не видели.

Витю поместили в тёмную узкую камеру-одиночку. Опустившись на пол, он вдруг ощутил рукой что-то липкое. Кровь. Пока ещё чужая.

А потом были допросы, где Витю хлестали плёткой, били по лицу, угрожали, уговаривали, обещали отпустить, если он сообщит имена подпольщиков и адреса, где находятся сейчас партизаны.

— Только назови имена, и тебя сразу же освободят! — говорил следователь.

Витя на все вопросы твёрдо отвечал: «Ничего и никого не знаю», и его снова принимались избивать. Затем юного партизана перевезли в город Старый Крым, в центральную тюрьму, поместив в большой камере, которая была заполнена арестованными. Но только до субботы. По субботам людей вызывали по списку, и гестаповцы с автоматами уводили их. Навсегда. Это называлось «отправить на луну». Так сказал ему новый знакомый, Валя Ковтун. Ему было столько же лет, сколько и Вите, и он тоже был из Феодосии.

— Подобрал как-то нашу листовку, и это увидел полицай… Эх, давно надо было к партизанам… — рассказывал он.

Витю и тут вызывали на допросы, требуя одно и то же:

— Ты партизан? Назови имена, и мы тебя отпустим!

И он снова и снова отвечал:

— Нет. Не скажу. Не знаю.

В камеру Витя каждый раз возвращался избитым. Но, отлежавшись, рисовал в блокноте, подаренном ему вместе с карандашом одним из арестантов, карикатуры на фашистских солдат. Эти рисунки, передаваемые друг другу, заключённые с удовольствием рассматривали и дружно над ними смеялись, нахваливая юного художника.

Однажды Витя узнал от товарищей, что отец сидел в соседней камере и его недавно «отправили на луну». Помрачнев, он отошёл в дальний угол и, не удержавшись, разрыдался.

— Ничего, скоро наши придут. Мы сразу подадимся в армию и за всё отомстим! — утешал его Валя. — А потом ты станешь знаменитым художником, и мы будем гордиться, что сидели с тобой в одной камере.

4 марта 1944 года Вите исполнилось пятнадцать лет. В тот день матери удалось передать сыну посылку: несколько кукурузных лепёшек и большую жирную селёдку. Этот подарок он разделил между товарищами.

А через пять дней гестаповцы снова начали выкликать по фамилии тех, кого должны были «отправить на луну».

— Коробков Виктор! — вдруг громко произнёс гестаповец.

Витя поднялся.

— Этого не может быть, это ошибка! — закричал Валя. — Витя, не ходи!

Но Витя спокойно обратился к другу:

— Если останешься жив, найди маму и передай: я умер за Родину.

Вскоре послышался шум мотора: заключённых увозили на расстрел.

Перед расстрелом им завязали глаза. Но Витя сорвал повязку и крикнул, гордо, с презрением глядя в лица фашистов:

— Стреляйте! Мы вас всё равно победим!

* * *

1 июня 1959 года, в Международный день защиты детей, в городе Феодосии торжественно открыли памятник юному герою-разведчику Вите Коробкову. На открытии присутствовала седая женщина. Это была Виктория Карповна Коробкова — мама Вити.

Валерий Воскобойников Лёня Голиков

13 августа 1942 года фашистский генерал Рихард фон Виртц из последних сил убегал от русских партизан по большой поляне к лесу. Оглянувшись, он увидел невозможное: за ним с автоматом в руках вместо бородатых мужиков гнался мальчишка в потрёпанной одежде. Приостановившись, генерал дважды выстрелил в него из пистолета, но мальчишка успел упасть на землю, и пули пролетели мимо. Злобно выкрикнув что-то, он тоже выстрелил из автомата вдогонку.

Генерал желал одного: добежать до леса, чтобы укрыться за деревьями. Тяжёлый кожаный портфель с документами мешал ему. И, отбросив его, он помчался быстрее, давя сапогами низкие стебли с ягодами черники. До леса оставалось совсем чуть-чуть, когда автоматная пуля больно толкнула его в плечо, а вторая ударила по ноге. Он упал, ткнувшись лицом в сухой жёсткий мох, и, когда подошёл юный партизан, притворился мёртвым. Партизан, пнув его ногой в бок, крикнул кому-то: «Дохлый!»

Ещё несколько минут назад, уютно устроившись в машине на заднем сиденье, генерал рассуждал со своим адъютантом о России. Он был на большом совещании в Кёнигсберге и ехал в штаб своего корпуса в город Лугу.

— Россия — необъятная страна с упрямым народом, — говорил генерал молодому обер-лейтенанту, сидевшему за рулём, — её никому не удавалось покорить. Вот и сейчас: вся Европа, видя превосходство наших сил, сразу подчинилась нам, приняла наш порядок, и лишь Россия продолжает сопротивляться. Мы находимся в тылу, а ночью опасаемся ездить по дорогам, потому что леса кишат партизанами. Порой мне даже хочется встретить главаря этих партизан и объяснить ему, что сопротивление бессмысленно, губительно для них самих же. Нам не обязательно это делать, но придётся истребить всё местное население, включая детей, если они по-прежнему будут сопротивляться…

Перед мостиком через лесную речушку машина притормозила, и как раз на этих словах из-за кучи камней, возвышавшейся над канавой, показалась чья-то рука и швырнула в машину гранату. Раздался оглушительный взрыв, машина резко дёрнулась и встала.

— Партизаны! — с ужасом закричал молоденький адъютант.

Он первым выскочил из автомобиля и помчался к мостику, но был сражён автоматной очередью. Генералу фон Виртцу повезло: пока партизаны стреляли по адъютанту, он, подхватив портфель с документами, успел покинуть машину, перепрыгнул через канаву и бросился к лесу.

* * *

С врагами было покончено. Партизан Лёня Голиков повесил автомат на грудь, подобрал генеральский пистолет, портфель и пошёл к подбитой машине. Там его ждал другой партизан, Александр Петров. Вдвоём они вытащили из машины тяжеленный кожаный чемодан и два немецких автомата.

Из ближней деревни Варница, что располагалась за небольшим лесом, уже несколько минут доносились сигналы тревоги — кто-то, услышав взрыв гранаты и автоматную стрельбу, бил по подвешенной на столбе латунной металлической гильзе от артиллерийского снаряда, так, словно ударяли в колокол. А едва удары стихли, послышался рокот мотоциклетных моторов. В деревне располагался гарнизон фашистов.

— Бежим! — сказал Петров. — Сейчас они будут здесь!

Разведчики спешно оттащили чемодан в заросли кустов и скрылись в лесной чаще.

Лёня, пройдя немного по тропинке вслед за Александром, остановился.

— Ты иди в отряд, а я подожду тут, пока они не уедут. Надо взглянуть, что в чемодане…

* * *

В последний раз он ел вечером — жидкую пшённую кашу. До рассвета их группа — шесть разведчиков — покинула отряд и отправилась к большой просёлочной дороге, чтобы заранее занять боевую позицию. Рано утром гарнизон фашистов должен был переехать из одного селения в другое.

Всё прошло по намеченному плану. Грузовик, который перевозил немцев, был слышен издалека. Когда он поравнялся с затаившимися партизанами, с обеих сторон в него полетели гранаты. Оставшихся в живых фашистов добили из автоматов. Забрав из кузова оружие и несколько мешков с продуктами, партизаны отправились назад, и лишь двое — Лёня Голиков и Александр Петров — ушли на большое шоссе, по которому прежде, до войны, колесили машины из Пскова в Ленинград. Теперь Ленинград был окружён вражескими войсками, а из Пскова в Лугу ездили фашистские автомобили.

Ждать, пока немцы прицепляли подбитую машину к своему грузовику, пока переносили тела убитых и осматривали ближнюю территорию, Лёне пришлось долго. Да ещё фашистам померещилось движение в придорожных кустах, и они затеяли пальбу. Лёня боялся, что они дойдут и до спрятанного чемодана, но фашисты были опытными, без приказа углубляться далеко в лес не стали. Наконец, что-то обсудив, они запрыгнули в кузов грузовика, и вскоре машина исчезла из виду.

Всё же Лёня приближался к чемодану осторожно, с опаской озираясь по сторонам: несколько фашистов могли остаться и в засаде.

Генеральский чемодан открылся сразу. Лёня почему-то решил, что он набит шоколадными плитками или банками с мясной тушёнкой. И представлял, как обрадует партизан, когда притащит этот груз в отряд. Но вместо тушёнки в чемодане было огромное количество кальсон, три генеральских мундира и только несколько пачек сухарей да соли. Лёня надел белый парадный генеральский мундир, покрыл голову генеральской фуражкой и прихватил сухари с солью. Чемодан оставил в кустах. По пути в отряд он не удержался и один сухарь решил съесть — откусывал по крохотному кусочку и каждый подолгу сосал. Лёня давно привык к полуголодной партизанской жизни и знал, как уговаривать голод.

* * *

Это перепуганному генералу Лёня показался ребёнком. На самом деле он был уже опытным разведчиком. Правда, поначалу его часто принимали за маленького. Даже в прежней, мирной, жизни, когда на уроке физкультуры класс выстраивали по росту, в шеренге он занимал последнее место. Но стоило кому-нибудь с ним побороться, как Лёня одерживал верх. Он и бегал быстрее многих, и плавал, и тяжести поднимал, и легко отжимался на турнике. Но главное, в любой незнакомой компании ребята, которые сначала считали его едва ли не малышом, скоро начинали прислушиваться к его разумным словам и невольно ему подчинялись.

И всё же мундир фашистского генерала, который Лёня надел, свисал с его плеч и доставал до колен. Однако, не растерявшись, он засучил рукава и так, с двумя автоматами на груди и портфелем под мышкой, появился у костра, где его бывший школьный учитель Василий Григорьевич как раз с беспокойством спрашивал о нём — уже стемнело, а самый молодой разведчик не возвращался. Когда же Лёня неожиданно вышел из темноты в таком наряде, все расхохотались.

— А в портфеле у тебя что? — спросил Василий Григорьевич.

— Всякие бумаги генеральские, чертежи, схемы.

Учитель, взяв портфель, достал несколько бумаг и, повернув к свету костра, стал рассматривать.

— Ого! — сказал он через несколько минут. — Бумаги-то серьёзные!

Он спешно унёс их к штабной землянке, и скоро радист уже передавал содержание генеральских бумаг в Москву. Как оказалось, в них были секретные чертежи новой немецкой мины и ещё более секретные схемы немецких минных полей вдоль линии фронта.

На следующий день командир партизанской бригады получил радиограмму из Москвы: партизана, который уничтожил фашистского генерала, а самое главное — сумел добыть ценнейшие секретные документы, полагалось представить к званию Героя Советского Союза. Такие документы даже опытным разведчикам редко удавалось раздобыть. Так Лёня Голиков получил самую почётную воинскую награду.

Он не знал тогда, что весть об этой награде напечатают газеты уже после его гибели. Не знал и ещё одной подробности. Её обнародовали историки уже в наши дни: генерал Рихард фон Виртц, удачно притворившийся мёртвым, ожил, как только фашистские солдаты понесли его вместе с убитым адъютантом в машину. Спустя несколько месяцев, выйдя из немецкого госпиталя, он командовал дивизией, а в последние недели войны ему снова повезло — он сумел удачно сдаться в плен американцам. Только безрадостно доживали свою жизнь гитлеровские вояки, вернувшиеся с войны. Их стыдились, презирали собственные дети и внуки, узнав о тех страшных преступлениях, которые их отцы совершали на русской земле.

* * *

А жизнь у Лёни Голикова начиналась так. Был у него отец, Александр Иванович. И едва сходил с реки лёд, отец отправлялся сплавлять по рекам плоты, связанные из стволов могучих деревьев. На плотах ставили шалаш, подвешивали фонарь, на малом огне варили уху и долгие месяцы плавали так вдоль русских северных берегов. Ещё была мать, Екатерина Алексеевна, вечно занятая то по хозяйству, то работой в колхозе. Были и две старшие сестры, корова по имени Ласточка, овцы да куры, которыми командовал голосистый петух Аполлон. Жили они в деревне Лукино на высоком берегу реки Полы, нёсшей свои воды в знаменитое озеро Ильмень.

Школа стояла в соседнем селе Парфино — туда из деревни ребята ходили вместе, весёлой толпой. Жизнь сельского ребёнка всегда отличалась от городского. Лёне полагалось и дрова наколоть, и воду наносить из колодца, и вместе с сёстрами за овцами с коровой ухаживать, если мать была занята. Но мальчишка всегда находил время посидеть с приятелями на высоком берегу реки и полюбоваться на закатное солнце, спокойное течение реки и дивную природу с разноцветными лугами, полями, окаймлёнными лесом.

Размеренная жизнь оборвалась, когда Лёне было двенадцать лет. Отец тяжело заболел, едва поднимался с постели и однажды, серьёзно смотря в глаза сыну, сказал:

— Детство твоё, Леонид, закончилось. Теперь ты будешь в семье главным кормильцем. — И устроил Лёню на сплавпункт помощником крановщика.

К тому времени мальчик успел кончить пять классов.

Когда Лёня пришёл прощаться со школой, учитель Василий Григорьевич с грустью сказал:

— Жалко мне расставаться с таким умным учеником. Ты, Лёня, приходи ко мне, я тебе буду давать хорошие книги, чтобы ты мхом не порос.

И Лёня, как только появлялось свободное время, всегда шёл к нему.

* * *

А потом началась война. С этого дня, 22 июня 1941 года, жизнь всех людей переменилась, она как бы разделилась на две части: до войны и теперь. Правда, сначала к новости о войне Лёнька отнёсся легко, даже обрадовался: «Наконец-то эти фашисты на нас напали, и наша доблестная Красная армия их быстро разобьёт, а потом на всей земле будет справедливая и красивая жизнь».

Но получилось иначе. С каждым днём всё мрачнее становились лица людей. Уже не стало в деревнях молодых парней — они ушли на войну. Почтальонша принесла первые похоронки — сообщения от командиров, что их сын или муж геройски погиб в бою. И громко рыдали те, кто получил эти печальные вести. А ещё каждый день с неба доносился тяжёлый гул вражеских самолётов — пролетая над деревней, они направлялись бомбить города.

И наконец к ним приблизился фронт. Тогда-то взрослые — в основном старики и женщины, — собравшись, решили переселиться вместе с домашней скотиной в лес, чтобы не погибнуть под снарядами и бомбами. Лёня тоже вместе со всеми сначала ставил шалаши, потом копал землянки. В землянках сделали топчаны из толстых веток, накрыли их сеном. Из ветвей и сучьев соорудили крышу. И эта лесная жизнь Лёне нравилась. Лето стояло солнечное, тёплое, в лесу поспевали ягоды, пошли первые грибы. Беспокоило одно: война подошла к ним вплотную. Где-то недалеко грохотали пушки, рвались снаряды, слышался рокот танковых моторов. Только чьи это были пушки и танки — наши или фашистские, — деревенские, прятавшиеся в лесу, не знали.

И Лёня решил отправиться в разведку — взглянуть, что происходит с их родной деревней. Тут-то, с высокого берега реки, он и увидел впервые вражеских солдат. Озираясь, они вышли из-за деревьев на поляну. И только Лёня подумал: «Как же так, фашисты идут себе спокойно по нашей земле и никто в них не стреляет!» — как вдруг совсем рядом ударила пулемётная очередь. Несколько фашистов рухнули, остальные успели спрятаться за деревьями. Стрелял наш пулемётчик, укрывавшийся в неглубоком окопе.

— Здорово вы их отогнали! Больше не сунутся! — крикнул Лёня, приблизившись к бойцу.

— Откуда ты тут взялся? — удивился пулемётчик. — Вроде бы в деревне никого, все как вымерли.

— В лесу попрятались. А я проведать пришёл. Знал бы, молока вам принёс. Или картошки…

— Ты мне лучше попить принеси, весь день тут под солнцем…

— Я-то принесу, только в чём?

— Да хоть в кепке, что ли.

Лёня быстро спустился по обрыву к реке, зачерпнул кепкой прохладную воду и поспешил наверх.

По дороге почти вся вода из кепки вытекла, пулемётчику досталось совсем немного. Он с жадностью выпил и попросил ещё. Не успел Лёня принести вторую кепку, как позади них раздался взрыв.

— Плохо дело, из миномёта бьют, — сказал пулемётчик.

Следующий взрыв был впереди.

— В «вилку» нас берут… Быстро уходим!

Пулемётчик спешно взвалил на себя пулемёт, Лёня подхватил ленту, и они, пригибаясь, побежали. Третья мина взорвалась в окопе, в котором только что сидел боец.

— Надо догонять роту, — объявил пулемётчик. — Нам было приказано до полудня держаться тут, а скоро уж вечер. Ты прости, что ухожу. Сам понимаешь, я в одиночку всю фашистскую армию не сдержу. Вот соберёмся с силами — вернёмся. А к тебе просьба — за кустами мой друг… Убитый… Похороните его. У него там пулемёт с боезапасом — спрячь. Прости… — повторил пулемётчик, горестно махнув рукой, подхватил пулемёт и заторопился вниз, к реке.

Лёня, пригибаясь, подобрался к кустам, где рядом со вторым пулемётом лежал убитый боец. Он лежал на спине, словно смотрел в небо, и лицо его было удивительно спокойным. Ветер слегка шевелил его волосы. Лёня подобрал валявшуюся рядом пилотку, стряхнул с неё мусор и надел на себя. В деревню он не пошёл, а решил скорее вернуться к своим в лес.

Солнце уже закатывалось, когда Лёня собрал троих приятелей, и, захватив лопаты, они отправились хоронить погибшего воина. При свете луны ребята выкопали могилу, устроили над ней небольшой холмик, а потом перетащили пулемёт с лентами в лес и спрятали в кустах.

На другой день они сделали яму для пулемёта, аккуратно завернув его в рогожу и замаскировав это место сухими сучьями.

* * *

А ещё через несколько дней в их лесной лагерь заявились фашисты с автоматами. Один из них, коверкая русский язык, переводил слова своего начальника:

— Вся житель идёт быстро-быстро назад в деревню, — объявил он. — Кто живёт в лес, тот есть партизан. Партизан мы быстро-быстро вешать.

Фашисты обходили землянки и шалаши. Женщины и старики угрюмо слушали их.

— Германское государство уважать мирный крестьян, — продолжал переводчик. — Не мирный крестьян есть партизан. Партизан мы вешать, — повторил он.

И тут вдруг начальник остановил взгляд на Лёне. Точнее, на пилотке с красной звёздочкой, какие носили тогда солдаты. Неожиданно подскочив к Лёне, он сорвал с его головы пилотку и больно отхлестал ею Лёню по щекам. Лёня невольно сжал кулаки. Его никто из взрослых, даже отец и мать, никогда не били. Одно дело — шутя бороться с приятелями, другое — вот так терпеть унижение перед всем народом.

— Лёнюшка, Лёнюшка! — простонала мать умоляюще. — Смирись!

А начальник уже топтал его пилотку с красной звездой и что-то зло кричал переводчику.

— Такой человек есть наш враг, — объявил переводчик. — Такой человек мы вешать. Сегодня не вешать. Завтра вешать. — И переводчик с размаху ударил Лёню по щеке.

Фашисты ушли, а лесное население стало собираться назад в деревню.

* * *

Семьи вернулись в свои дома. Но в них уже обосновались незваные постояльцы — фашистские солдаты. В Лёнином доме жил крупный, мясистый ефрейтор. Он каждое утро требовал, чтобы Лёня приносил из колодца ведро свежей воды, которой тот, повизгивая, обливался. А мать должна была готовить ему еду и стирать кальсоны с рубахой. Ещё этот ефрейтор любил подшутить над Лёней. Проходя мимо, каждый раз больно щёлкал его пальцами по лбу и радостно смеялся. В соседнем селе, в Парфино, где находилась школа, фашисты были злее. В первый же день они повесили двух учителей. А офицер, остановив посреди улицы Лёниного одноклассника, спросил, пионер ли он. Одноклассник утвердительно кивнул. Офицер вытащил пистолет и застрелил его.

Однажды учитель Василий Григорьевич — тот самый, которого Лёня особенно уважал и брал у него умные книги, — неожиданно исчез. А через несколько недель школа, где разместились гитлеровские солдаты вместе с офицером, неожиданно среди ночи заполыхала. Полуодетые фашисты в панике выскакивали на улицу и тут же попадали под пулемётные очереди. «Это они, партизаны!» — ликуя, передавали друг другу новость сельские жители. Но с того момента и фашисты в Лёниной деревне словно озверели. А когда ефрейтор, которому показалось, что мать Лёни не так погладила ему выстиранную в реке рубаху, ударил её, мальчик решил как можно быстрей отыскать партизан и уйти к ним в отряд, чтобы продолжить борьбу с ненавистными захватчиками. Он слышал, как люди шёпотом рассказывали: то в одном селении, то в другом партизаны уничтожали фашистские гарнизоны, взрывали на дорогах автомашины, казнили предателей… Но Лёне никак не удавалось разыскать их.

* * *

Однажды, когда выпал ранний снег, партизаны сами нашли его. Незнакомый человек вышел из леса на дорогу, остановил его приятеля, расспросил, откуда он, есть ли в деревне немцы, и попросил достать сена для лошадей. Только в одиночку приятелю было не справиться с таким заданием. И он рассказал Лёне. Лёня позвал ещё двоих друзей.

На лугах стояли стога скошенного сена. Ребята в назначенный день, не таясь от немцев, запрягли двух лошадей в сани и отправились к стогам. Их остановил ефрейтор, но, когда Лёня с невинным видом объяснил ему, куда они едут, тот, равнодушно махнув рукой, отвернулся. Они нагрузили сено на сани и повезли к оговорённому месту.

Партизаны не подвели. Сначала из-за деревьев показался тот самый незнакомец. Поздоровавшись с ребятами, он дважды свистнул. Из леса вышли ещё двое. Одним из них был учитель, Василий Григорьевич!

— Я был уверен, Леонид, что без тебя это дело не обойдётся! — обрадовался учитель.

Мужчины повернули лошадей в лес, и сани с ценным грузом отправились в отряд партизан.

— В деревню сено тоже отвезите, чтобы немцы ничего не заподозрили, — велел им Василий Григорьевич.

По дороге Лёня упрашивал учителя взять его в партизаны.

— Да куда ж я тебя возьму, безоружного, — попробовал тот отшутиться.

— Я не безоружный! — запротестовал Лёня. — У меня пулемёт запрятан с лентами, а ещё я подобрал с поля боя две винтовки!

Василий Григорьевич сдался. Так Лёня Голиков появился в партизанском отряде.

Сначала он помогал повару, чистил картошку. Потом стал разведчиком. В заношенной, рваной одежде, с потрёпанной сумой, Лёня ходил по сёлам и просил милостыню, тайком высматривая, где обосновались фашисты, какое у них оружие и откуда лучше их атаковать. Он научился ставить и маскировать мины, подрывать железнодорожные мосты, по которым фашисты везли на фронт танки и пушки. Вот что написал командир партизанского отряда в наградном листе Лёни: «Участвовал в 27 боевых операциях. Истребил 78 немецких солдат и офицеров, взорвал 2 железнодорожных и 12 шоссейных мостов, подорвал 9 автомашин с боеприпасами».

* * *

Герой Советского Союза, юный партизан Лёня Голиков погиб в неравном бою с фашистами у села Острая Лука, что находится в Псковской области. В его честь во многих российских городах стоят памятники, а именем этого бесстрашного мальчика названы улицы.

Если вы однажды поедете по шоссе из Пскова в Лугу, то недалеко от деревни Варницы вы увидите знак с надписью: «Здесь в августе 1942 г. совершил легендарный подвиг партизан ЛЁНЯ ГОЛИКОВ. Герой Советского Союза».

Валерий Воскобойников Зина Портнова

Ещё вчера у Зины Портновой была счастливая жизнь. Вместе с младшей сестрёнкой Галкой, тётей Ирой и её двумя сыновьями она ехала на поезде в белорусскую деревню к бабушке. Весело распевая песни, они смотрели в окно на проносившиеся мимо леса, поля и речки.

И вдруг всё оборвалось.

В небе появились три самолёта. Сначала никто на них не обратил внимания: мало ли самолётов по небу летает. Лётчиков уважали, знали — они герои и людям плохого не сделают. Но, когда самолёты снизились, Зина с удивлением разглядела на их крыльях не звёзды, а кресты — фашистские знаки.

— Немецкие… — недоумённо сказал пожилой пассажир. — В гости летят, что ли?

Но это оказались совсем не гости.

Вдруг раздался страшный грохот: самолёты бомбили поезд. А в поезде ехали мирные люди, и среди них было много детей. Паровоз, истошно загудев, прибавил ход.

— Что же это такое?! — негромко, с ужасом спросила тётя Ира.

— Вот так, — глухо произнёс тот же пожилой пассажир. — Ехали отдыхать, а получается, что приехали на войну.

Другие пассажиры растерянно молчали.

— Доедем до Минска, там разберёмся, — попытался кто-то успокоить всех.

Но, когда поезд подошёл к вокзалу в Минске, люди поняли: в городе творится что-то страшное. Вокруг грохотали взрывы, рушились и горели дома, и воздух пронизывал отчаянный вой сирены. А в соседнем поезде полыхали вагоны.

* * *

— Надо быстрее в Ленинград возвращаться! — решительно сказала тётя Ира, когда воздушный налёт закончился.

На вокзале была страшная неразбериха. Зина стояла с детьми у кучки вещей, а тётя Ира среди толпы растерянных людей металась от кассы к кассе. И всё же, меняя поезда, они сумели добраться до Витебска. Тут выяснилось, что в Ленинград поезда больше не ходят. Вокзал был забит отчаявшимися уехать пассажирами: одни выстраивались в очереди к закрытым кассам, другие сидели прямо на полу.

Они перенесли вещи в садик у вокзала и сели на скамейку. Тётя Ира, закрыв лицо руками, тихо простонала:

— Что же делать?.. Что делать-то теперь?!

— Пойдём пешком? — нерешительно спросила Зина.

Одна бы она и в самом деле пошла. Но с семилетней Галкой, с двоюродными братишками — девяти и одиннадцати лет разве уйдёшь далеко!

И всё-таки они пошли. Правда, не в Ленинград. Тётя Ира, взглянув на неё, решительно произнесла:

— Идём в деревню к бабушке. Поездов больше не будет, дорога разрушена. Потихоньку дойдём. Не умирать же нам здесь! А там, может, лошадь какая найдётся…

И, взвалив на себя поклажу, они поплелись по шоссе вместе с толпой таких же растерянных пассажиров. Ночевали в деревнях у незнакомых людей. Наконец на четвёртый день показались родные места: посёлок Оболь, с небольшим кирпичным вокзалом и высокой круглой, тоже кирпичной башней водокачки, а дальше над рекой, за мостом, на пригорке — бабушкина деревня Зуя.

Так оборвалось их счастливое лето. Кроме бабушки Евфросиньи Ивановны в избушке жил старший брат тёти Иры — дядя Ваня с маленькой дочкой, которые тоже застряли в деревне. Дня через два они надумали было отправиться пешком в Ленинград, но увидели своих, деревенских, что вышли раньше и теперь уныло возвращавшихся.

— Нет пути, фашист все дороги перерезал.

«Ничего, скоро Красная армия их погонит назад!» — успокаивала себя Зина. Но прошло ещё несколько дней, и в деревне появились первые фашисты. К ним в избу зашёл солдат. Громко стуча запылёнными подкованными сапогами, небритый, взглянув на испуганных детей, он прямо от дверей направился к кухонным полкам. Увидел глиняную миску с варёными яйцами, выгреб их и отправил в свою зелёную матерчатую сумку. Туда же он сунул хлеб, утром испечённый бабушкой, а потом так же молча вышел на улицу и пустился догонять своих.

Фашистский гарнизон обосновался в Оболи. Офицеры и солдаты заняли лучшие дома, выгнав из них жителей, а новые порядки в деревнях стали наводить их прихвостни полицаи — свои, деревенские парни, прятавшиеся от мобилизации в Красную армию. Для устрашения населения на площади у вокзала повесили сразу нескольких уважаемых людей.

Полицаи ходили по домам и переписывали взрослых жителей. Зину тоже внесли в этот список. А дядя Ваня выставил им свои изуродованные ладони и, помрачнев, сказал:

— У меня и лёгкие больные…

— Всем прийти в комендатуру! — объявили полицаи. — Кто не будет работать здесь, отправится в Германию. Там из вас людей сделают! — грозили они.

— Надо было сказать, что тебе только двенадцать! — переживая за племянницу, воскликнула тётя Ира, едва полицаи ушли.

— Ни за что не буду на фашистов работать! — Зина даже зарыдала. Она и представить не могла, что скажет потом подругам, учителям, когда врагов прогонят и она вернётся в Ленинград.

— Я тоже не стану на них работать, — поддержала её тётя Ира. — Ещё этого не хватало! Эх, была бы у меня винтовка, да чтобы без детей…

— С врагами можно сражаться по-разному… — загадочно произнёс дядя Ваня.

И только бабушка молчала. Она по-прежнему поднималась раньше всех, доила корову, ласково разговаривая с ней и упрашивая не махать хвостом. Потом, процедив через марлю из подойника в крынки парное молоко, варила картошку, пекла хлеб и трудилась по хозяйству.

Почти каждый день фашистские солдаты с автоматами гнали по деревне пленных красноармейцев — измождённых, раненых, с посеревшими от пыли бинтами на головах и руках. Как-то раз один из красноармейцев приостановился и попросил у Зины воды. Пока она наполняла кружку, раздался выстрел. Девочка, вздрогнув, подняла голову: фашист уже догонял остальных, а убитый им красноармеец лежал у плетня.

* * *

За деревней было большое колхозное поле, засаженное картошкой. Фашисты объявили, что весь урожай с поля увезут в Германию. Трогать картошку запретили. И всё-таки деревенские в сумерках подкапывали её, выбирая клубни покрупнее. Бабушкины запасы подходили к концу — едоков-то в доме стало много, — и тётя Ира с мальчишками несколько раз ходили за картошкой. То же делала и Зина. Однажды, возвращаясь с поля, она услышала из кустов мужской голос:

— Девочка, а девочка!

Зина, вскрикнув от неожиданности, остановилась.

— Мы свои, не бойся! Скажи, где через вашу реку можно незаметно перебраться? — На голове человека была пилотка с красной звёздочкой. — Нас тут много, выходим из окружения, с нами раненые… Родители у тебя кто — колхозники?

— Я из Ленинграда. Мы к бабушке приехали и застряли… — Зина успокоилась, увидев красноармейца.

— Так и я оттуда же! — обрадовался красноармеец. — Мои родители живут у Нарвских ворот.

— По мосту вам нельзя, его охраняют. Броды есть, только сейчас, после дождей, вода поднялась, но я найду место.

— Найди, и в девять вечера, как стемнеет, здесь встретимся. Договорились?

Отнеся собранную картошку домой, Зина задами пошла к реке и скоро поняла: зря она пообещала красноармейцам найти брод. Вода стояла так высоко, что перебраться на другой берег можно было лишь вплавь.

Она прошла вдоль берега с полкилометра и вдруг наткнулась на большую гору сложенных брёвен. Это были распиленные стволы берёз и сосен. Немцы в скором времени собирались их увезти в Оболь. Зина попробовала приподнять одно бревно, но не смогла его даже с места сдвинуть.

И тут она вспомнила про троюродного брата Илью, который жил в соседней деревне и был старше её на два года. К счастью, Илья оказался дома. Она позвала его на улицу, словно бы прогуляться, и, взяв честное слово, всё рассказала.

— Нам и двоим это не под силу, — сказал Илья, когда они пришли на берег. — Я соседских ребят позову, они парни верные. А ещё верёвок надо крепких.

Лил мелкий бесконечный дождь, когда Зина привела всю компанию к брёвнам. Ребята были в толстых плащах и не так промокли, как она.

— Костерок бы запалить, да ведь нельзя, немцы заметят, — с сожалением сказал Илья.

И они принялись за дело. Перетащили одно бревно, к нему, рядом, — другое. Связали их накрепко верёвкой, притащили третье…

— Могучий получился у нас плот, — сказали ребята, любуясь на свою работу. — Настоящий дредноут. ^[1]

Было совсем темно, лунный свет едва пробивался сквозь тучи, но Зина всё-таки разглядела время на часах, подаренных родителями в честь окончания седьмого класса. Пора было двигаться к картофельному полю, где в кустах её поджидал красноармеец.

Бойцов оказалось несколько человек, и в одном Зина угадала командира. Она привела их к реке.

— Добрый плот получился, — похвалил ребят командир. — Скажи, чтоб остальные подтягивались, — приказал он одному бойцу. — А мы пока перенесём плот на воду и приготовимся к переправе.

Скоро группами, человек по восемь-десять, бойцы стали переправляться на другой берег. Раненых осторожно перетаскивали на плот на носилках.

— Ребятишки местные помогли, товарищ комдив, — проговорил командир, склонившись к носилкам, на которых, укрытый шинелью, лежал пожилой военный.

— Мы скоро вернёмся, но и вы тут тоже действуйте, — сказал командир, пожимая на прощание ребятам руки, и последним ступил на плот. — Врагам спуску не давайте!

* * *

Скоро Зина, Илья, двое его соседей, которые помогли переправить наших бойцов, и ещё человек пятнадцать из ближних деревень создали подпольную группу «Юные мстители». Главной они избрали девушку постарше — Евфросинью Зенькову, которую все называли Фрузой.

— Ты и в школе у нас всегда была главной, — говорили ребята, голосуя за неё единогласно.

Тогда они ещё не догадывались, что Фруза уже была настоящей партизанской связной.

Илья сумел починить старый радиоприёмник. Он прятал его на чердаке в сене. Ребята собирались по нескольку человек, слушали передачи из Москвы о том, как страна сражается с врагами, и старались записать самое главное. А потом переписывали на тетрадные листки и развешивали их на столбах и домах рядом с фашистскими приказами, пугающими расстрелом за помощь партизанам. Ходили по двое. Один закреплял листовку, другой следил, чтобы не попасться на глаза полицаям.

— Эх, настоящее бы дело, — говорил временами кто-нибудь из ребят, — а то, подумаешь, листовки…

Зато дядя Ваня сказал как-то раз дома:

— И у нас партизаны появились, молодцы, спасибо им! Мы хоть правду узнаем про дела на фронте. А то немцы чего только не врут: и что Ленинград пал, и что в Москву вошли.

Зине от таких его слов стало радостно на душе. Ведь это дядя и про неё говорит!

И ленинградская жизнь казалась уже совсем далёкой, как будто не Зина недавно заканчивала седьмой класс, ходила с подругами в Эрмитаж; как будто не у неё папа и мама работали на заводе. Она постоянно думала о родителях, вот только не было никакой возможности связаться с ними.

Дядю Ваню немцы взяли на работу кладовщиком. Ему, с отмороженными во время войны с Финляндией пальцами, отправка в Германию не грозила. Поработав несколько недель, дядя Ваня договорился, чтобы и тётю Иру вместе с родственницей тоже приняли на работу к немцам — официантками в офицерскую столовую.

— Теперь уж вас точно в Германию не угонят! — радовался он.

А Зина переживала, что скажут ребята про её родственников, работавших на фашистов. Но, когда поделилась своими тревогами с Фрузой, та ответила:

— Правильно сделали! Я всем ребятам советую устраиваться на работу к немцам. Так мы будем ближе к ним. А там посмотрим, чем мы можем им навредить посильнее.

Тётя Ира поселилась в длинном одноэтажном бараке при столовой вместе со своими ребятами. Зина по-прежнему жила у бабушки. С продуктами было совсем плохо, а тут ещё приходилось их с сестрёнкой кормить. И девочку это беспокоило.

Однажды тётя Ира сказала:

— Я договорилась, тебя тоже в столовую берут — чистить картошку и овощи. Только придётся переехать в барак. Там есть одна пустая маленькая комнатка, как раз для вас с Галкой. И бабушке станет легче. А у тебя всегда будет тарелка с супом. Еду с собой уносить нельзя, зато очистки картофельные можно. Из них будешь Галке оладьи делать. Так и прокормитесь, пока наши не победят.

Первый день Зина отработала с трудом. Толстый усатый повар-немец постоянно на неё кричал, подгоняя, и она едва успевала чистить картошку с морковкой. Такую груду овощей Зина никогда в жизни не чистила. После рабочего дня она с трудом доплелась до своей комнаты в бараке и, не слушая разговоров сестрёнки, бухнулась в постель. Лишь позже, немного отдохнув, Зина смогла встать и накормить Галку.

Через несколько дней стало легче. Руки сами привыкли делать работу. Каждый день в назначенный час столовую заполняли немецкие военные. Обеды им разносили тётя Ира с родственницей.

Однажды вечером в барак тёти Иры ворвались гестаповцы, перевернули в комнатах всё вверх дном, а потом, погрузив женщин в машину, увезли на допрос.

— Арестовали их за связь с партизанами, — объяснила ей Фруза, когда они встретились в назначенный вечерний час по дороге в деревню к бабушке. — Слушали разговоры офицеров во время еды и передавали связному. Кто-то на них донёс.

Вскоре из Германии привезли двух немок — официанток.

Сыновья тёти Иры теперь жили с Зиной, их тоже нужно было кормить. Правда, мальчишки сами научились делать из очисток, которые она приносила, оладьи.

— А дядя Ваня больше не работает, — сказали однажды мальчишки. Они каждый день ходили за молоком к бабушке в деревню. — Он болеет.

Зина после работы, отнеся в барак очистки, поспешила к бабушке.

— Совсем мне плохо, племянница моя, — сказал дядя Ваня, с трудом поднимаясь с постели, и сразу закашлялся. Потом вытер рот платком, на котором Зина увидела кровь. — Боюсь, до победы не доживу. — А когда бабушка пошла к корове, тихо проговорил: — Переживаю за Иру. Ведь это я связал её с партизанами… Ты-то меня небось в предатели записала, помню, как смотрела, когда я на работу устроился. А меня ведь партизаны направили. Так-то… Да, не убереглась моя сестра, расстреляли их…

* * *

— Хочу отомстить фашистам! — сжав кулаки, сказала Зина, когда снова встретилась с Фрузой. — Пусть мне партизаны дадут мину, и я взорву их в столовой во время обеда.

— Так нельзя. У партизан есть другой план. Только не знаю, решишься ли ты… Нужно фашистов отравить.

— Я готова, — ответила Зина, смело глядя в глаза Фрузе.

И через несколько дней она получила небольшой мешочек с порошком.

— Он безвкусный. Сыпанёшь незаметно в котёл — и быстро уходи.

* * *

Только не так-то просто было высыпать ядовитый порошок в котёл с супом. Возле плиты постоянно находились два повара. Зину же к готовящейся еде и вовсе не подпускали — её дело было чистить овощи. Но в этот раз овощей требовалось немного, повара готовили суп с вермишелью, макароны с гуляшом, а её поставили подменить заболевшую посудомойку. Главный повар о чём-то разговаривал с офицерами в столовой.

— Медхен, ^[2] принеси дрова! — скомандовал ей помощник повара.

Зина быстро набрала охапку берёзовых дров и опустила их на пол у плиты. Помощник повара нагнулся, чтобы покидать поленья в топку. Этих мгновений Зине было достаточно, чтобы высыпать порошок в котёл с готовящимся супом.

Через два дня на кладбище за Оболью с духовым оркестром хоронили свыше ста фашистских офицеров. Накануне гестаповец долго допрашивал поваров. Они клялись, что никто посторонний к котлам с едой не подходил. Гестаповец подозвал и девочку с косичками, протянул ей кастрюлю с остатками ядовитого супа и сунул ложку, А сам стал внимательно следить за её лицом. «Если съем, то, скорей всего, умру. А если откажусь, они меня расстреляют. Только сначала пытать будут…» — мелькнуло в голове Зины, Но она спокойно и уверенно взяла ложку, зачерпнула суп и проглотила его.

— Медхен капут! — не выдержал помощник повара.

— Гут, — сказал гестаповец, — иди домой. Завтра, если останешься жива, снова будет допрос.

До бабушкиного дома Зина едва добрела. По дороге её несколько раз вырвало. Вместе с ней шла и ни о чём не догадывающаяся сестрёнка. Зина ничего не рассказала Галке о случае в столовой: незачем ей знать, мала ещё.

— У нас дядя Ваня умер, — сказала Галка. — Его вчера похоронили.

— Я тоже могу умереть… Если тут упаду… — с трудом выговорила Зина перепуганной сестрёнке. — Беги одна к бабушке, мне совсем плохо.

Дома бабушка уложила её в постель, но прежде заставила выпить полтора литра сыворотки.

Промучившись всю ночь, Зина решила не ждать нового допроса, а уйти к партизанам. Она знала лишь направление, которого надо держаться в лесу, и отправилась вместе с Галкой. Но по дороге потеряла сознание. К счастью, группа партизан, возвращавшихся с задания, обнаружила девочек на тропе: Зину, лежащую в беспамятстве под деревом, и сестрёнку, которая сидела рядом с ней.

Так Зина оказалась в партизанском отряде. Больше недели она пролежала у партизан в лазарете. И все эти дни у её постели дежурила маленькая Галка. Там их и нашла Фруза и рассказала о Зине командиру отряда. Зина стала партизанской разведчицей. Повзрослевшей Гале тоже нашлось дело: её оставили в лазарете помощницей санитарки.

* * *

В отряде Зину учили многому: ориентироваться в лесу, метко стрелять из пистолета и автомата, правильно устанавливать мину, читать тайные партизанские знаки. Сначала она ходила на задания в группе, потом её стали посылать и одну.

Всё это время «юные мстители» — те самые сельские старшеклассники, с которыми Зина создавала подпольную организацию, — продолжали расклеивать листовки, обрезать телефонные провода фашистов, уничтожали немецких офицеров, особенно отметившихся жестокостью. Однажды им даже удалось взорвать водокачку на железной дороге. Два года фашисты были уверены, что всё это — диверсии партизан, охотились за ними, но безуспешно. Фашисты не догадывались, что это дело рук недавних школьников, спокойно разгуливающих по деревне. И только когда объявился предатель, многих подпольщиков арестовали и увезли в город на допросы.

Вскоре Зина получила очередное заданием обойти несколько деревень и узнать, кто из «юных мстителей» уцелел. При ней была справка с печатью, почти как настоящая, которую она смело могла показывать любому патрулю. Правда, называлась Зина в этой справке Козловой. Она обошла деревни, установила связь с ребятами, до которых фашисты не сумели добраться, и уже возвращалась назад, когда её остановил очередной полицейский патруль и один из местных парней-полицаев узнал девочку.

— Никакая она не Козлова, а Портнова. Зинаида Портнова, — объявил он остальным.

Так Зина оказалась в полиции Оболи. Там её опознали ещё несколько человек. Скрывать настоящее имя теперь было глупо, и на допросе, который проводил сам начальник полиции, Зина призналась, что её фамилия Портнова, что после того, как она съела ядовитый суп, долго болела, что никаких партизан не знает, а справку дала ей знакомая, потому что других документов у неё нет.

Начальник полиции готов был ей поверить, но тут Зину потребовало к себе гестапо. Начальник гестапо вспомнил, что так и не выяснилось, кто отравил немецких офицеров. Два немца-повара этого сделать не могли, немки-официантки — тоже. Оставалась одна-единственная работница — Зинаида Портнова. Но, когда её привели на допрос, гестаповец удивился. Он представлял себе женщину, а перед ним стояла худенькая девочка с косичками.

Офицер предложил ей конфеты, налил чаю и вкрадчиво стал уговаривать рассказать правду, уверяя, что сразу же отпустит её на свободу. Но девочка молчала. Тогда, чтобы напугать её, гестаповец вынул из кобуры пистолет и положил его на стол. Неожиданно с улицы послышался шум, и он, нахмурившись, подошёл к окну. А когда вновь повернулся к юной партизанке, увидел наведённый на себя пистолет. В следующее мгновение раздался выстрел, и начальник гестапо повалился на пол.

Зина рванулась к двери. Но там уже стоял другой офицер, услышавший выстрел в кабинете своего начальника. Она, не колеблясь, выстрелила и в него.

Выскочив из здания, Зина бросилась к реке. Она бежала изо всех сил, но уже через несколько секунд поняла: фашистские солдаты гонятся за ней.

Раздались выстрелы. До реки оставалось всего несколько метров, когда очередная пуля настигла её.

…Избитую юную партизанку, словно опасную преступницу, повезли под серьёзной охраной в гестапо города Полоцк. Больше месяца Зину допрашивали, жестоко пытая, требовали выдать имена подпольщиков и партизанских связных. Но она стойко молчала.

Однажды заключённые увидели, как худенькая, измождённая девочка, которую повели на очередной допрос, вдруг бросилась под въехавший в тюремный двор автомобиль. Машина успела вовремя остановиться, и девочку вытащили из-под колёс.

10 января 1944 года Зину Портнову фашисты вывели на расстрел…

* * *

А очень скоро наши войска вместе с партизанами освободили белорусскую землю.

Страна узнала о подвиге юной партизанки и посмертно присвоила ей звание Героя Советского Союза с награждением медалью «Золотая Звезда» — высшим знаком отличия, которого удостаиваются самые отважные воины — защитники Отечества. Сегодня имя партизанской разведчицы Зины Портновой носит улица её родного города — Ленинграда (ныне Санкт-Петербург).

Примечания

1

Дредно́ут — крупный быстроходный броненосец с мощным вооружением; предшественник современного линейного корабля.

(обратно)

2

Ме́дхен (нем. Mädchen) — девочка, девушка; также обращение к домашней работнице, прислуге.

(обратно)

Оглавление

Когда героями становятся дети

Валерий Воскобойников Володя Дубинин

Валерий Воскобойников Марат Казей

Валерий Воскобойников Нина Куковерова

Борис Никольский Саша Бородулин

Валерий Воскобойников Валя Котик

Надежда Надеждина Лара Михеенко

Валерий Воскобойников Витя Коробков

Валерий Воскобойников Лёня Голиков

Валерий Воскобойников Зина Портнова

*** Примечания ***