Притворись, что любишь меня (ЛП) [В. Мартинез] (fb2) читать онлайн

Перевод: Анастасия Мауль

Редактура: Алина Семенова

Обложка: Алина Семенова

Вычитка: Ленчик Lisi4ka Кулажко

Оформление: Ленчик Lisi4ka Кулажко

Эта история о мафии — откровенный роман о похищении с насилием и сомнительным согласием. Он короткий и провокационный, с потрясающим поворотом. Декадентский мрак этой истории позволяет нам погрузиться в фантазии. Пожалуйста, перед прочтением учтите эти триггеры.

Входная дверь скрипит, открываясь медленно и аккуратно. Слабый звук тут же заглушается громкой музыкой, смехом и звоном фишек, падающих на покерный стол. Помещение заполнено сигарным дымом и брутальными мужчинами с застывшими искренними улыбками на лицах, когда они играют на украденные деньги. Полдюжины из них прячутся в задней части современного дома.

В комнату входят четверо мужчин, одетые во все черное, в кожаных перчатках, но без масок. Перед ними стоит детская кроватка, рядом с ней на камине — стоит колонка, из которой доносится колыбельная, призванная убаюкать младенца. Малыш держит в пухлых маленьких ручках погремушку, широко раскрытые глазки смотрят, но не видят, как мужчины осторожными шагами идут по коридору. Пол скрипит в знак протеста, но, как и входная дверь, еле слышно. Ни один из мужчин в доме не ждал от сегодняшнего вечера ничего, кроме выпивки и возможности сделать ставку во время ежемесячной игры в покер.

Успокаивающий припев колыбельной прерывает стаккато выстрелов, прорезающих тишину ночи. Со стороны лестницы у входа в дом раздаются шаги, женщина торопится вниз, переполненная тихим ужасом матери. К ее крикам присоединяются другие, но хаос длится лишь мгновение. Одна размытая тень, одна казнь, проведенная планомерно и спланированная годами.

Колыбельная не прекращается, когда один из нападавших хватает женщину за талию. Ребенок не видит, как его мать борется в объятиях неизвестного мужчины в попытке дотянуться до него. Женщина умоляет и молится, но ее сил хватает лишь на то, чтобы беспомощно биться в руках того, кто более подготовлен и гораздо сильнее ее.

Сладкая мелодия ужасно противоречит тишине, наступившей после звона пуль о кафельный пол. Вокруг покерного стола лежат тела мужчин, кровь напитывает их сшитые на заказ костюмы и когда-то белоснежные рубашки на пуговицах.

Мертвую тишину дома нарушает лишь колыбельная, которую младенец слышал еще до своего рождения. Шаги уже не так осторожны, когда музыка внезапно смолкает, и мужчины расходятся. Женщину уносят, несмотря на ее отчаянные попытки добраться до своего ребенка.

К кроватке подходит мужчина и хватается за перила грубыми, мозолистыми руками. Младенец, завернутый в одеяло, но умудрившийся каким-то образом освободить маленькие ручки, смотрит в темные глаза. Грубый голос что-то шепчет мужчине у кроватки, но тот лишь кивает в ответ. Он убил столько людей, скольким не жал руку.

Мужчина осторожно берет ребенка на руки и прижимает к своей груди.

— Тише, малыш.

С трудом выравниваю дыхание, когда очередной крик прорывается через горло. Слезы застилают глаза, обжигая их, когда бью кулаками по багажнику. Меня похитили, я в ловушке, и больше мне ничто не подвластно. Ужас, грозящий поглотить меня, берет верх.

— Мой ребенок! — снова кричу, умоляя не обращающих на меня внимание мужчин. — Пожалуйста! — умоляю я их.

Они не слушают. Даже когда меня охватывает паника, а адреналин бьет по венам, я слишком хорошо понимаю, что они меня не слушают.

Я знаю, чего он хочет.

Мое колотящееся сердце замедляется и меня охватывает холод, когда слышу стук по стальной крышке надо мной.

— Тише, ты же не хочешь разбудить ребенка, — говорит мужчина, его голос доносится сквозь металлический корпус багажника.

— Пожалуйста, — шепчу я так тихо, что не уверена, что хоть одна душа может услышать.

Приказ прозвучал окончательно, но с оттенком сочувствия, хотя я могу и ошибаться. Возможно, я только воображаю подобие милосердия.

— Слушайся меня и все будет хорошо.

Два дня назад

Шаги моего брата хрустят по снегу. Флетчер молчит, но я более чем уверен, что знаю, что он хочет сказать. Пронизывающий ветер развевает мой черный галстук на ветру, когда смотрю на высеченные камни. Два человека, которые не должны были умирать, будут лежать здесь вечно.

— Что это?

Мне едва удается задать этот вопрос после того, как проглатываю тяжелый комок в горле. Это все ради них, ради моей жены и сына, которых я потерял много лет назад, и все же мне кажется, что я их предал.

— Я могу что-нибудь сделать? — спрашивает мой брат позади меня так тихо, что резкий ветер почти заглушает его слова.

Поворачиваюсь к нему лицом. Брат стоит в угольно-черном костюме, скрестив руки на груди. На его лице застывает маска раскаяния всякий раз, когда мы оказываемся здесь.

— Прошло шесть лет, — говорю я правду, которую он уже знает.

Он только кивает, а затем прочищает горло, совершая необходимые шаги, чтобы сократить между нами расстояние. Он сглатывает так сильно, что это слышно, прежде чем сказать:

— В пятницу вечером. Все готово.

Когда передо мной стоит брат, а позади — прошлое, я слишком хорошо понимаю, что то, что собираюсь сделать — жестоко и непростительно. Но тот ублюдок забрал моих жену и ребенка… это справедливый обмен.

— Ты уверен в этом? — спрашивает брат.

У меня нет ответа; все, что я знаю — это то, что мне нужно, чтобы это произошло. Нужно больше, чем воздух.

Дрожь не прекращается. Я не смогла бы остановить ее, даже если бы попыталась. Еще одна волна пробегает по мне, когда холод камеры скользит по едва прикрытой коже. Непроизвольно вздрагиваю, когда поджимаю колени к груди и смотрю на вентиляционное отверстие, через которое доносятся тихие обещания того, что меня ждет. Я слышу всех мужчин, слышу все, что они говорят, и что они должны оставить меня в покое.

Он сказал, что никто меня не тронет. Что нужно оставить меня здесь, пока он не будет готов.

Мужчины не задают вопросов, но знают, что я здесь, в подвале, притаилась в углу своей камеры. Из носика в шлакоблочной стене за моей спиной тихо капает вода, что является относительным постоянством, и время от времени включается отопление. Громкий щелчок сигнализирует о его начале, но тепло не для камеры, а для верхнего этажа.

Хлопчатобумажная ночная рубашка, в которой я была, когда меня похитили, порвалась и истончилась. Я замерзла и в одиночестве ждала того же человека, что и мужчины наверху: Коннора Уолша.

Одно его имя творит ужасные вещи с моим сердцем. Оно подпрыгивает и замирает на месте. Грубая щетина на твердом подбородке, жесткие линии скул и глубина темно-янтарного взгляда лишь усиливают его доминирующую ауру. Он — искалеченный человек, которому больше нечего терять. Такие мужчины, как он, опасны. Именно так говорил мой муж. Он знал это слишком хорошо, и теперь он мертв, оставив мою судьбу в руках человека, жаждущего мести.

Безошибочный звук ключа, поворачивающегося в замке на лестничной площадке, вызывает во мне шок и новую волну ужаса. Первый шаг по узкой деревянной лестнице кажется нерешительным, как будто тот, кто делает его, не уверен стоит ли делать его. Царапая ладони о гравий пола, я пытаюсь отползти назад как можно дальше, но каменная стена за моей спиной непреклонна.

Шаг. Еще один. Он явно не торопится.

Сначала в поле зрения попадают его черные джинсы, затем черная рубашка на пуговицах с закатанными до предплечий рукавами. Рубашка плотно облегает широкие плечи, а глаза… они приковывают меня к месту.

Коннор — крепкий мужчина; я знаю его почти всю свою жизнь. Или знаю его по разговорам о нем, что велись шепотом. В нашем маленьком захудалом городке с коррупцией на каждом углу, две враждующие семьи управляли делами на протяжении десятилетий. Семья моего мужа — мафия, созданная его отцом, и семья Уолш.

Теперь есть только Коннор Уолш.

Его тяжелые шаги останавливаются за решетчатой дверью камеры. Комната, в которой я нахожусь, так похожа на тюрьму, что на мгновение я думаю о Конноре, как о своем надзирателе. Напряжение между нами нарастает, и, хотя он находится в нескольких шагах от меня, меня окутывает его тепло. Мышцы на его шее натянулись, когда он сглотнул, его взгляд блуждает по моему телу, оценивая каждый дюйм по мере того, как опускается ниже.

Слишком много времени проходит в почти полной тишине, пока страх не берет надо мной верх, вынуждая меня умолять его.

— Мой ребенок…

— Ты будешь делать то, что я скажу. — Его тон низкий, слова звучат спокойно и жутко. Я никогда не слышала от него подобного, это парализует меня. — Ты слышала меня? — спрашивает Коннор и наклоняет голову, словно желая, чтобы я бросила ему вызов.

Но я не сделаю подобного.

— Все, что угодно. Я сделаю все, что ты мне скажешь, — говорю я торопливо.

— Хорошо.

— Мой малыш? — Я едва могу вымолвить эти слова. Ему всего месяц. Мой малыш.

— С ним все в порядке. — Коннору хватает порядочности отвести взгляд. — О нем позаботились, и ты скоро будешь с ним.

Надежда растет вместе с желанием добраться до моего ребенка.

— Иди сюда, — приказывает Коннор, и я подчиняюсь без колебаний.

Не зная, встать мне или ползти, я ползу, поднимая разорванную ночную рубашку и сжимая ткань в кулаке. Пол не щадит костяшки моих пальцев, но мне все равно.

Только когда добираюсь до решетки, он говорит мне:

— Ты могла бы просто подойти.

Щеки вспыхивают смущением, и в тот момент, когда я поднимаю на него глаза, чтобы сказать, что не знаю, чего он хочет, Коннор просовывает руку между прутьями решетки и его сильные пальцы обхватывают мое горло.

Инстинктивно тянусь к его рукам и тут же жалею об этом.

Его хватка не жесткая, просто крепкая, но не настолько, чтобы пробудить во мне необходимость бороться. Медленно, неохотно, я опускаю руки. Все это время его янтарный взгляд пылает и не отпускает меня.

— Встань, — приказывает он, и я поступаю как велено.

По телу пробегает холодок, соски твердеют; тонкая ткань не способна скрыть этого факта. Глядя на вены на его руках, я пытаюсь скрыть стыд от того, что на меня накатывает.

— Ты знаешь, чего я хочу от тебя, не так ли? — спрашивает Коннор, тяжело дыша и не скрывая своего желания.

Я пытаюсь кивнуть, не поднимая глаз, но его хватка крепнет, заставляя меня встретиться с ним взглядом.

— Да, — отвечаю я шепотом.

Сердце колотится, от его взгляда по телу проносится волна жара. Точно так же он смотрел на меня много лет назад, до войны, до кровопролития, до того, как он стал тем, кем является сегодня. Много лет назад, когда мы были безрассудны и жизнь еще не научила нас, насколько суровой она может быть.

Коннор ослабляет хватку на моей шее ровно настолько, чтобы провести большим пальцем по моей нижней губе, побуждая открыть рот.

— Соси, — бормочет он, и я слушаюсь.

Шероховатость его кожи умоляет меня провести по ней зубами, и я делаю это. Я всасываю его вкус, прижимаясь языком к пальцу и даю ему именно то, что, я знаю, он хочет. Только когда закрываю глаза, Коннор отстраняется, оставляя меня стоять там, с решеткой между нами и дисбалансом власти, отдающим меня в его милость.

Он тянется в карман за ключом и поигрывает им между большим и указательным пальцами, словно раздумывая.

Мой пульс бешено бьется, но прежде, чем успеваю что-то выпросить у этого мужчины, он говорит мне:

— Ты нужна своему ребенку. Уложишь его спать, а потом придешь ко мне. Ясно?

Голоса доносятся через заднюю дверь, когда я иду по дому. Снаружи стоят мой брат и трое наших мужчин. Их сигареты — оранжевые вспышки в темноте. Деревянный пол не скрипит, чтобы возвестить о моем присутствии. Они не слышат, как я приближаюсь к двери.

Я замираю, чтобы прислушаться. Временами их голоса заглушаются шумом мстительного ветра. В целом они ни на что не обращают внимания. Мужчины свободно болтают, не удосуживаясь бросить на окружающий лес более чем беглый взгляд. С другой стороны, их должен беспокоить вовсе не лес. Их должен волновать я. После многих лет работы на меня им следовало бы лучше знать, насколько близко к краю я был. Их невнимательность играет мне на руку, но это все равно расстраивает. Мне никогда не выпадает возможность ослабить бдительность. У большинства людей вообще нет необходимости соблюдать бдительность, даже у мужчин, которые обязаны быть настороже. Они вечно болтают. Человек, умеющий слушать, всегда имеет преимущество. Это качество необходимо для выживания в современном мире. Ты должен следить за тем, что происходит вокруг тебя, даже находясь среди тех, кому доверяешь.

Я никому не доверяю. Меньше всего тем, кто снаружи. Единственный, кто заслуживает моего доверия — мой брат, и он единственный, кто его получает. Все остальные — расходный материал. Всех остальных можно заменить в одно мгновение. Подавляющее большинство людей в мире просто занимают в нем место, пока кто-то не найдет им лучшее применение.

Когда был моложе, я так не думал и больше ценил людей и их жизни. Сейчас же мне плевать на всех. За исключением новой пленницы, моего приза.

Мэделин.

Все во мне кричит о том, чтобы я вернулся к ней. Это тревожно. Я отключил свои эмоции шесть лет назад, как будто нажал на выключатель. Все чувства, кроме ярости, тут же угасли, и я не позволял им вернуться. Потому что невозможно сосредоточиться, если разум занят чувствами и моралью.

— Что вы думаете обо всем этом? — спрашивает Флетчер у мужчин.

Мужчины чувствуют себя в безопасности на заднем дворе. Это ошибка. Прикрытие темнотой — вовсе не прикрытие. То, что они успешно выполнили задание, не означает, что стало безопаснее. В последнее время преданность моих людей была под вопросом, поэтому я намеренно выбрал из них трех самых молодых, новичков. Если они откажутся проявить преданность без раздумий, я не стану требовать ее. Я просто перережу им глотки.

— Она сбежит при первой же возможности, — отвечает первый. Голос принадлежит Мэтью. Затянувшись сигаретой, он добавляет: — У нее такой взгляд. Она готова сбежать.

— Не сбежит, если любит своего ребенка, — замечает мой брат.

Я сглатываю при упоминании о маленьком мальчике. Те эмоции, которые я считал давно умершими, всплывают на поверхность, и я невольно сжимаю кулаки.

— Думаешь, он действительно оставит ее у себя? — спрашивает второй. Натаниэль. Он прикуривает новую сигарету, пламя зажигалки освещает его лицо оранжевым. — Он что, оставит ее себе в качестве… кого? Секс-рабыни?

— Это ненормально, — практически выплевывает Мэтью. — Больше, чем слегка.

— Ты намекаешь на то, что мой брат больной? — спрашивает мой брат в легкой, шутливой манере, но в его тоне чувствуется лезвие бритвы.

Мне не нужно видеть его, чтобы знать, что на его лице ухмылка. Сейчас он кажется очаровательным и расслабленным, но это лишь прикрытие его смертоносной стороны.

— Ты думаешь, я больной? — говорю я, выходя на задний двор. Парни слишком давно в этом бизнесе, чтобы выглядеть по-настоящему удивленными, но первый из них хмурится. Он явно не хотел, чтобы я услышал, как он называет меня больным. Что ж, его оплошность. Третий мужчина молчит и остается неподвижным, скрестив руки на груди и прислонившись к кирпичу дома. Двое других обмениваются смущенными взглядами, как будто их застали с высунутыми членами.

— Она в камере, не так ли? — За вопросом следует очередная затяжка сигареты первого мужчины. — После всех этих криков.

Я бы предпочел оставаться хладнокровным, но эмоции накаляются.

— Она делает то, что я ей велел.

Мэтью ухмыляется.

— Как? Не похоже, что она будет очень сговорчивой.

— Это зависит от того, кто с ней будет справляться. Так что хорошо, что вы, засранцы, не будете иметь с ней дело.

Мэтью беззлобно смеется, подняв руки вверх.

— Я не хочу. Ты провел в подвале слишком много времени. Люди подумают, что ты хочешь ее, а она того не стоит.

— Не стоит?

Мэтью бросил взгляд на своего приятеля. Он ступил на опасную территорию и знает об этом. Настроение улучшается, но выражение моего лица не меняется.

— Не стоит, — говорит он. — Что будет, если она зацепит тебя? Что если она сделает тебя еще психованней, чем ты уже есть?

— Я дам тебе знать, если мне станет плохо, когда я закончу с ней.

Я позволил себе улыбнуться. Пусть наблюдает. Мэтью не видит, как я быстро тянусь к пистолету на поясе. Он слишком занят смехом. Предохранитель был снят с тех пор, как мы взяли ее. Я ждал этого момента. Ждал, когда один из моих ребят переступит черту.

Черт возьми, мне должно быть все равно. Ни один из комментариев не должен был меня задеть. Я не собирался ничего чувствовать к Мэделин. Ни в доме. Ни в камере. Нигде.

Пока не придет время.

Ситуация уже выходит из-под контроля, но мой пистолет — нет.

Я взвожу курок, посылая пулю ему в голову. В моих венах бурлит гнев. Есть вещи, которые никто никогда не должен знать о Мэделин. Есть вещи, которые мне придется держать глубоко запрятанными, пока все не закончится.

На щеку попадают брызги крови, когда тело Мэтью падает с глухим стуком. Я занимаюсь своим делом достаточно долго, чтобы распознать звук удара мертвого тела о землю.

Я жду.

Наблюдаю за ним.

Мэтью не шевелится, лишь кровь вытекает из его раны.

Я провожу тыльной стороной ладони по крови на щеке. Остальные мужчины молчат. Медленно тлеют забытые ими сигареты. Никто не двигается. Второй парень стоял достаточно близко, чтобы на него попала кровь, но наверняка сказать невозможно из-за темной одежды и темноты ночи. Его лицо застыло.

— Не против убрать это за мной, брат?

Флетчер, похоже, нисколько не встревожен смертью одного из членов нашей команды. Его губы кривятся — не совсем в улыбке, не совсем в печали. Больше похоже на принятие. Как будто он ожидал этого. Все они должны были ожидать этого от меня. Я был таким человеком уже шесть лет и не собираюсь меняться из-за того, что Мэделин сидит в камере.

— Вовсе нет, босс.

Я поправляю рукава, пока мой брат подходит к телу, наклоняется и щупает пульс. В этом нет необходимости. Мужчина мертв.

— Кому-нибудь есть что сказать в отношении моей будущей жены, прежде чем я уйду?

Я не собирался реагировать на то, что говорили парни, но мое колотящееся сердце не получило записки с этим сообщением. Больной. Будь я проклят. Это был простой ничего не значивший дерьмовый комментарий, но я ощутил его, словно пулю, пробившую плоть. Гнев, плещущийся во мне последние шесть лет жив и здоров. Неважно, что я щелкнул выключателем. Все вернулось в одно мгновение.

Никому из них нечего сказать. Единственное, что нас окружает — тишина и угроза неминуемой смерти, если они посмеют произнести еще хоть слово.

Третий мужчина сдувает пепел со своей сигареты. Он отступает на полшага от тела, оставляя моему брату место, чтобы перевернуть мертвеца на спину.

— Тащите тачку, — приказывает брат.

Все начинают двигать. Ребятам предстоит вырыть яму на краю леса, опустить туда тело и закопать. В знак протеста не произносится ни слова. Теперь, когда я высказал свою точку зрения, у нас не должно быть дальнейших конфликтов.

Я был терпелив. Я был дотошен. Я планировал. Теперь, когда Мэделин у меня, я собираюсь использовать ее в своих интересах и для собственного удовольствия. Если меня от этого тошнит, пусть будет так.

Пришло время насладиться плодами мести.

Положив ладонь с шершавой кожей мне на плечо, он открывает дверь спальни.

Ребенок спит. Спокойно и на таком расстоянии, что я услышу, если он проснется.

Это цена, которую я заплачу за ту жизнь, которую веду, и за те желания, которые у меня были с тех пор, как узнала, что значит существовать в этом мире.

В камине высотой до потолка уже зажжен огонь. Простота и мужественность этой комнаты неоспоримы. Задняя стена оклеена серыми фактурными обоями, а темно-зеленые тона в сочетании с черным и серым дополняют доминирующую атмосферу. Широкая массивная кровать, у подножья лежит пуфик из кожи теплого коричневого цвета.

Коннор всегда казался мне суровым человеком. Безжалостным и грозным. В жизни бы не подумала, что его личная комната будет такой уютной и элегантной. Однако суровые линии и темнота определенно соответствуют его образу.

Тяжело вздохнув, опускаю на себя взгляд и инстинктивно прикрываю грудь. Моя рваная ночная рубашка в этой обстановке кажется дешевой и неуместной. Колени грязные, и, хотя в самой комнате тепло, я чувствую себя замерзшей и в ловушке.

— Это нужно снять, — шепчет Коннор позади меня, овевая теплым дыханием мое ухо.

Его легкое прикосновение к моим обнаженным плечам, когда он спускает бретельки ночной рубашки, заставляет меня непроизвольно вздрогнуть. Рубашка сползает, посылая по телу толпу мурашек, но все было бы элегантней, будь она шелковой. Когда ткань задерживается на моих широких бедрах, Коннор обеими руками толкает ее вниз, по пути цепляя трусики и стягивая их вместе с тканью. Соски напрягаются, когда остаюсь обнаженной, мне с трудом удается сделать вдох, глядя прямо перед собой на ревущий огонь. Пламя лижет бревна и шипит, пока Коннор не торопится, едва касаясь меня, едва прикасаясь ко мне, но обнажая меня именно так, как хочет.

Мое тело уже не такое, как раньше, и когда он скользит рукой по моему животу, закрываю глаза от беспокойства, но его удовлетворенное ворчание вызывает во мне новые ощущения. Коннор покусывает мочку моего уха, и я с трудом выдыхаю. Когда дыхание учащается, он опускает руку ниже, прижимаясь грудью к моей спине. Его пальцы скользят вниз к моему чувствительному клитору. Коннор не торопится, играя со мной, пока мое тело не выгибается вперед. Он тут же прижимает меня к себе и цокает.

— Ты будешь стоять спокойно, пока я играю с тобой, — говорит он мне с ноткой предупреждения в голосе.

Его затвердевший член прижимается к моему заду, требуя, чтобы я взяла его. Моя рука, словно действуя сама по себе, хватает его за запястье, когда Коннор опускает руку еще ниже. Мужчина замирает и воздух в комнате густеет. Я едва могу дышать, осознавая, что сделала. Я остановила его, я сознательно ослушалась.

— Я не… — начинаю говорить с трудом. — После рождения ребенка, — добавляю, выталкивая из себя оправдание.

Я не прикасалась к себе, и меня не трогали.

Моя грудь хаотично поднимается и опускается, я не знаю, как отреагирует Коннор. Внезапно он покидает меня, и я поворачиваюсь только тогда, когда звук поднимаемых простыней и одеяла становится громче, чем пульс, бьющийся в ушах.

В почти безмолвной комнате единственное, о чем могу думать — о жестокости моего ныне покойного мужа. В голове вспыхивают воспоминания о событиях, когда мне отказывали в удовлетворении моих потребностей. Воспоминания о моем брате и его напрасной гибели. Каждый мрачный момент в мгновение ока проносится перед глазами. Горло сжимается, и сила, о которой я думала, что у меня есть, превращается лишь в видимость.

Я наблюдаю, как темные тени играют на теле Коннора, когда он стягивает рубашку через голову и роняет ее на пол. Затем он хватается за ремень и снимает его с такой силой, что у меня возникает искушение сделать шаг назад. Однако Коннор просто бросает его и ремень падает на пол с громким стуком. За ремнем следуют джинсы, и спустя одно быстрое движение его член выскакивает наружу. Через мгновение этот разрушенный мужчина стоит передо мной полностью обнаженный и ждет.

— Ложись на кровать, — командует Коннор, и я исполняю приказ, мгновенно подчиняясь.

Все во мне находится в состоянии войны: каждое желание, каждая потребность, каждая мысль и воспоминание.

Кровать тихо стонет, когда я забираюсь на нее и ложусь на роскошные простыни. Опускаю голову на подушку, взгляд тут же находит крутящийся вентилятор. Коннор неторопливо ползет по кровати, но его прикосновение все равно пугает меня и возвращает в настоящее, когда он спрашивает:

— О чем ты думаешь?

Мой ответ мгновенный и покорный.

— О чем бы ты хотел, чтобы я думала?

Скользнув меж моих ног, Коннор раздвигает мои бедра и накрывает своим твердым телом. Он прижимается к моей груди теплой кожей и ласкает мои изгибы. Склонив голову, мужчина тут же находит мои губы и скользит языком в рот.

Прошло столько времени с тех пор, как меня так целовали. Сильно и страстно. С тех пор, как я стонала от поцелуя. Его язык гладит мой, его пальцы удерживая впиваются в плоть моих бедер. Такое ощущение, что Коннор везде и сразу. Поглощает меня и требует внимания не меньше, чем желания.

Когда он разрывает поцелуй, я, затаив дыхание, смотрю на него, завороженная темно-медовым взглядом.

— Ты не будешь думать ни о чем, кроме того, как сильно нуждаешься в том, чтобы я взял тебя.

В свете огня видна четкая линия его ключиц и напряженные мышцы, когда я раздвигаю губы, чтобы ответить. Не издаю не звука, потому что Коннор заставил меня замолчать очередным поцелуем.

Этот мужчина требователен и жесток, но нежность его руки, скользящей между моих бедер, так противоречит его образу. Он сосредоточен на моем клиторе, пока я не начинаю извиваться под ним не в силах оставаться неподвижной. Каждое нервное окончание загорается, в животе взрывается салют, и я кричу от удовольствия, когда оргазм прокатывается по моему телу. Он настигает меня быстро и неожиданно, заглушая все мысли и сомнения.

Коннор отстраняется от меня, как только я кончила, и мне не требуется много времени, чтобы понять, почему. Он берет с тумбочки бутылочку, и я смотрю, как он обмазывает свой член смазкой, поглаживая его, прежде чем налить еще средства на руку. И только тогда его пальцы снова опускаются ниже, распределяя смазку у моего входа.

Опустившись на колени между моими бедрами, Коннор проводит головкой по моим складочкам, забавляясь со мной, прежде чем слегка надавить. Дыхание сбивается, я упираюсь в его грудь рукой, как будто могу его остановить. Сфокусировав на мне потемневший взгляд, Коннор говорит мне шепотом:

— Я погублю тебя для всех остальных, но намерен сделать это так, чтобы ты наслаждалась каждым моментом.

С этими словами он вдавливается глубже, растягивая и заставляя меня сложить губы в букву О. Ощущение вторжения на мгновение обжигает, пока его член полностью не оказывается внутри меня. Коннор замирает, давая мне время привыкнуть. Я впиваюсь в его плечи короткими ногтями, поднимаю ноги и упираясь пятками в его мускулистую задницу, как будто могу его удержать. Как будто это спасет меня от слишком сильных ощущений.

Пока смотрю на него широко раскрытыми глазами и пытаюсь отдышаться, Коннор целует и покусывает мою шею, медленно начиная двигаться. Его губы снова находят мои, и я целую и прижимаюсь к нему, переполненная благодарностью и облегчением. Тело покалывает от каждого движения. С каждым движением бедер он касается моего клитора, и вскоре я начинаю подмахивать бедрами, желая ощутить его глубже.

В тот момент, когда мое тело инстинктивно принимает его, Коннор улыбается мне в губы.

— Ты моя послушная маленькая шлюшка, не так ли?

Я поднимаю на него взгляд и в этот момент он грубо входит в меня. Откидываю голову с придушенным стоном.

— Твоя киска создана для того, чтобы я ее трахал, — говорит он мне, двигая бедрами.

Коннор прижимается ко мне, находя левой рукой мою шею. Он крепко хватает меня за горло и яростно вбивается в мое лоно, не останавливаясь и вызывая ощущения, которых я никогда раньше не испытывала. Кровать бьется о стену при каждом сильном толчке.

— Кончай на мой член, ты же хочешь, — стонет Коннор в ложбинку моей шеи. Мои соски, твердые как камешки, касаются его груди, и всего этого становится слишком много. — Кончи для меня, моя послушная маленькая шлюшка.

И я кончаю. Не стесняясь, я полностью раскрываюсь для него. Его стон удовлетворения только продлевает мое удовольствие.

Оргазм все еще бушует во мне, когда Коннор снова целует меня, овладевая моим освобождением и трахая глубже и сильнее.

— Вот так, моя хорошая девочка. Ты чертовски идеальна.

Коннор переворачивает меня на живот, берет за волосы и дергает на себя, заставляя поднять голову. Он трахает меня сзади, растягивая удовольствие и останавливаясь на мгновение, чтобы не кончить.

— Я собираюсь наслаждаться каждым дюймом тебя и сделать тебя полностью своей.

Она с ужасом смотрит на мужчин.

По крайней мере, так это выглядит с моей точки зрения. Ее ранее робкие взгляды сменились взглядом с широко распахнутыми глазами. Ее грудь быстро вздымается и опускается. Мэделин правда нервничает или притворяется? Или она просто чувствует последствия того, что мы делали вместе?

Черт знает, что я чувствую. Она идеальна. Я уже знал, что с ней так и будет, но прошлая ночь была о*уенно прекрасной.

Когда Мэделин привела себя в порядок, настолько презентабельный, насколько возможно в данных обстоятельствах, я привел ее на кухню. Она почти не спала. На ней только моя футболка и длинные пижамные штаны. Ее волосы расчесаны, но ее хрупкость и тонкие черты лица полностью обнажены. На долю секунды гордость за нее тухнет, учитывая ее страх. Но она чертовски совершенна, и она моя. Вся моя. Навсегда.

Мэделин — единственное благо, которое можно извлечь из хаоса и войны. Как я мог не быть одержим ею?

Мне приходится прижаться к ней, когда веду ее на кухню. Комната современная, как и все поместье, с чистыми линиями, почти все поверхности из гранита и камня. Я представляю, что Мэделин изменит в ней. Насколько понимаю, это ее право — делать так, как ей хочется и как ей нужно.

Ее изящная рука сжимается в кулак, комкая ткань моей футболки, когда мы входим в комнату. Ее босые ноги мягко, почти бесшумно ступают по холодному кафельному полу.

Мужчины расположились вокруг стола. Похоже, никто из них не спал этой ночью. Всегда есть риск возмездия. Никто не будет в безопасности в течение недель, месяцев, а может быть, и дольше. Пока не будет уничтожен последний враг.

Мой брат наблюдает за нашим приближением, в его глазах нет ни малейшего проблеска узнавания. Так будет лучше для всех. Он единственный, кто знает ее, единственный, кому известна вся история. Так и останется.

— Мэделин, это мой брат.

Я подвожу ее к нему в первую очередь. Мэделин дрожит как лист, когда он протягивает ей руку для пожатия.

— Привет, Мэделин, — говорит он легко, с тем очарованием, которым он славится.

Несмотря на его доброту, она все еще колеблется и сначала смотрит на меня, прежде чем пожать его руку.

— Привет, — произносит она. Я едва слышу слова, пока они ведут светскую беседу.

Мэделин позволяет мне знакомить ее со всеми мужчинами. Она хорошая актриса. Она уже много лет знает, кто эти мужчины. Знает их в лицо. И они знают ее. Они знают слишком много.

Мне не нравится, как мужчины смотрят на нее, смотрят слишком долго и оценивающе. У меня чешется рука сжать кулак, чтобы выразить свой гнев за их непристойное поведение. Но я не могу. Мне приходится делать вид, что я не чувствую, как внутри поднимается гнев каждый раз, когда один из них смотрит на ее тело, а не на лицо. Я должен притворяться, что мною движет только месть. Что Мэделин моя пленница, что это было спланировано так, как известно этим мужчинам. Что мы не использовали их, что не было никаких скрытых мотивов.

До кухни доносится плач ребенка. Он тихий. У этого малыша самый спокойный плач.

Мэделин реагирует мгновенно, напрягается и смотрит через плечо, в сторону коридора, где находится ее ребенок. Она прикусывает губу, но не делает ни шагу в сторону звука.

— Иди, — говорю я ей.

Она колеблется, смотрит на меня широко раскрытыми глазами.

— Ты собираешься заставить меня повторять? — спрашиваю я негромко, с намеком на игривость, хотя Мэделин не подает виду, что уловила ее.

Она смотрит мне в глаза, и, клянусь, я вижу в них настоящий страх. Она боится их? Или меня? Должен признать, мне нравится страх в ее глазах. Даже если меня от этого тошнит, то так тому и быть.

Я беру ее за подбородок и притягиваю к себе, чтобы поцеловать. Приходится притворяться, что мне это не нравится. Что это лишь часть работы. Но целовать и касаться ее кожи чертовски приятно. Ее пульс бьется прямо на поверхности и что-то еще мелькает в ее глазах. Желание. Мэделин не может скрыть его от меня, как бы хорошо ни притворялась перед другими мужчинами.

Хорошо, что у меня есть практика в следовании плану. Мне хочется утащить ее обратно в свою спальню, но этот маленький спектакль важен для дальнейшего. Мужчины должны увидеть нас вместе. Они должны увидеть, как я контролирую ее и как она подчиняется. Не должно быть никаких сомнений в том, что происходит между мной и Мэделин.

Месть. Собственность.

Ничего другого. Сейчас есть только одна правда: она моя.

— Что я тебе сказал?

Мэделин раздвинула губы.

— Что я должна делать все, что ты скажешь.

Хочу сказать ей, что она должна сделать больше. Что она должна поцеловать меня, прямо здесь, прямо сейчас. Заставить меня поверить. Но если она меня поцелует я утрачу способность говорить, а мне есть что сказать. Ребенок снова плачет. Теперь в его голосе больше отчаяния. Голодный он или одинокий, трудно сказать. Я не подаю виду, что тоже реагирую на шум. Такой человек, как я, никогда не должен хотеть утешить плачущего ребенка. И уж точно не того, которого все считают чужим ребенком.

— Что еще? — спрашиваю я ее. — Что еще я тебе сказал? Есть только две вещи, которые имеют значение. Ты будешь делать то, что я говорю… и что еще?

— Что я — твоя.

Фраза «Я твоя» звучит так сладко из ее уст. Неважно, что мы находимся в комнате, полной убийц. Неважно, что я самый опасный из всех.

— Ты думаешь то, что принадлежит мне, колеблется в моем собственном доме?

Мэделин качает головой, сильнее вжимаясь лицом в мою руку.

Это будет ад — отпустить ее. Я продолжаю думать, что смогу сделать это с легкостью. За эти годы я пережил много трудных вещей. Держать себя в руках — моя жизнь. Я от начала до конца спланировал эту операцию. Все было сделано мной. Притвориться, что Мэделин просто пленница, которая выйдет за меня против своей воли — было простой вещью в моем плане.

— Ты — мать. И моя игрушка для траха. Ты выйдешь за меня замуж и будешь любить меня так, как я того пожелаю. — Я произношу эти слова жестоким, насмешливым тоном, который должно быть причинял ей боль, но я сказал правду. Мэделин выйдет за меня замуж. Она останется моей игрушкой. И она — мать.

Ребенок снова плачет, и мои пальцы сжимаются, несмотря на весь контроль. Звук призван привлечь внимание, но я не могу поддаться, не могу взять ребенка из кроватки и утешить его. Только не под взглядами этих мужчин.

— Разве ты не любишь меня? — говорю я дразнящим тоном.

Мэделин вздрагивает, и меня снова охватывает смятение. Она вздрагивает, потому что не верит мне или потому что боится реальности? Сейчас не время выяснять причину, но, черт возьми, как бы мне этого хотелось.

— Я люблю тебя, — говорит она тихо.

Я притягиваю ее к себе для жестокого поцелуя.

Я просто не смог удержаться. Мне хотелось поцеловать ее быстро, но как только ощущаю вкус ее губ, не могу удержаться от поглощения их сладости. Мэделин не отстраняется от моей грубости и вместо этого поддается ей. Она послушна, заставляя меня желать, чтобы она оставалась здесь, со мной.

Мы ходим по острию ножа. Пока не доведем ситуацию до конца, все будет так же неопределенно, как и сейчас. Случиться может все что угодно. Это единственное, чему меня научила жизнь. Все не заканчивается только потому, что ты хочешь этого. Все заканчивается только тогда, когда устранена последняя угроза. Но до этого еще далеко. Очень далеко.

Я отстраняюсь от нее, и Мэделин пошатывается. Мне требуется вся сила воли, чтобы не подхватить ее под руку и поддержать. Когда Мэделин медленно выпрямляется, ее дыхание сбивчивое и учащенное.

— А сейчас иди, — приказываю я.

Ребенок плачет и плачет уверенно. Мэделин быстро уходит, не оглядываясь. Не удивительно. Ей не хочется, чтобы на нее смотрели другие мужчины. Ей, итак, было достаточно тяжело находиться на кухне со всеми ними. И все же, я бы почувствовал некоторое удовлетворение, оглянись она на меня. Но это неважно. Именно я приказал ей уйти без шанса на колебания, чтобы проверить, смотрю ли я. Я достаточно ясно дал это понять, когда говорил с ней. Я все еще чувствую на кончиках пальцев тепло ее кожи, когда Мэделин покачала головой. Нереально как быстро эта женщина становится моей одержимостью. Слегка вытираю ладонь о штаны, лишь бы избавится от этого ощущения, потому что не могу позволить, чтобы оно отвлекало меня. Но покалывание в месте соприкосновения наших тел так и остается на моей руке. Больше всего на свете мне хочется последовать за ней, но вместо этого я представляю, как Мэделин входит в детскую комнату и все напряжение спадает с нее при виде своего ребенка. Она хорошая мать и конечно же прошептала бы что-нибудь малышу, когда войдет, чтобы он знал, что она здесь.

Я оказался прав. Плач стихает. Должно быть, сейчас Мэделин держит его на руках и убаюкивает.

Будь мы другими людьми, я был бы там с ней. Я чувствую больше сожаления по этому поводу, чем следовало бы. Подобные чувства почти непреодолимы, учитывая, как упорно я старался подавлять их все эти годы. Не важно. Я не позволю им вмешаться. Мы с Мэделин доведем дело до конца независимо от того, пойдет ли все по плану или разлетится на куски.

Я обернулся к мужчинам, собравшимся за столом. Если они и заметили изменения в моем к ней отношении, то не подают вида. Это радует.

— Пора двигаться дальше, — говорю я им. — Есть какие-нибудь новости? Кто-нибудь что-нибудь слышал?

Он наполняет меня с каждым толчком. Каждое движение сильное и жестокое, но приносит только удовольствие. Подложив мне под бедра подушку, Коннор трахает меня глубоко и грубо. По коже струится холодный пот. Я измучена, восхитительно использована, и все мое существо истощено и насыщено.

Когда он полностью погружается в меня, то грубо щиплет соски, а волосы на его лобке терзают мой клитор. Коннор мастер играть со мной, лишать меня удовольствия, пока не будет готов дать его мне.

Так продолжалось уже много лет. Перед глазами вспыхивает воспоминание о нашем первом разе у кирпичной стены переулка, когда он говорит мне кончить, как хорошей маленькой шлюшке, которой я и являюсь. Точно так же, Коннор сделал и тогда.

И я повинуюсь, покорно отдаваясь мужчине, которого втайне любила много лет.

Коннор отдается удовольствию, я ощущаю ритмичные сокращения его члена, и клянусь, что могу снова кончить от одного этого ощущения. Мужчина обнимает меня, быстро целует, а затем слезает, оставляя меня ждать влажную тряпку, которой он оботрет меня. Он нежен, когда делает это. Меня всегда приводило в восторг то, как этот мужчина может быть таким жестоким и одержимым убийством и местью, но все же в темноте ночи, наедине со мной, Коннор открывается передо мной с той стороны, которую никтодругой не видит. Хотя, полагаю, что веду себя так же. Я двуличная женщина, вышедшая замуж за мужчину только для того, чтобы отомстить ему за убийство брата.

Кровать скрипит, когда Коннор вытирает меня между бедер. Наручники, прикрепленные к столбику кровати, звенят.

— Хочешь воспользоваться ими? — задаю вопрос только потому, что наручники висели там с тех пор, как я приехала, и он ни разу не упомянул о них.

— Нет, они висят там на случай, если они войдут, — просто заявляет Коннор, хотя меня охватывает ужас.

Никто не должен знать, что я была крысой. Никто не должен знать, что мы планировали это годами. Так много зависит от нашего обмана.

— Ты скажешь, что я надеваю их на тебя ночью, — говорит мне Коннор, бросая ткань в корзину для белья, а затем забираясь обратно в постель, натягивая на нас простыни и одеяло.

Я могу только кивнуть, поскольку слова ускользают от меня. Я не знаю, что думают его люди или что они говорят друг другу. Я не знаю, достаточно ли хорошо играю свою роль.

Слова пронизаны страхом, когда я спрашиваю:

— Как думаешь, они знают?

— Знает только мой брат и больше никто. Никто никогда не сможет заподозрить, что ты была крысой, даже если я точно скажу тебе, что делать. Мои ребята никогда тебе не поверят.

— Я знаю, но они что-нибудь сказали? — спрашиваю я, поворачиваясь на бок и глядя в глаза мужчине, в которого влюбилась еще до того, как он заметил меня.

Много лет назад, до того, как мой брат умер, а я исчезла. До того, как Коннор встретил женщину, которая подарила ему его первого сына. До трагедии. До того, как жизнь потребовала от нас заплатить по счетам. Тогда я хотела только его и думала, что это будет легко.

— Ты снова так на меня смотришь. — Коннор сбивает меня с мысли нежным шепотом, он обхватывает рукой мой подбородок, заставляя смотреть на него.

Мой красивый жестокий защитник смотрит на меня сверху вниз.

— Я знаю, что использовал тебя. И знаю, что ты влюбилась в меня раньше, чем я в тебя.

— Я так сильно любила тебя, что была готова выйти замуж за врага. — Мое сердце болит от осознания того, что я натворила.

— Ты тоже хотела отомстить, — напоминает он мне, и я киваю в знак согласия.

Я хотела убить только одного, но Коннор убедил меня уничтожить всех. Каждого из них.

— Когда ты влюбился в меня?

— Всегда тебя любил. — Его ответ прост и уверен, без колебаний. — Но когда я успел в тебя влюбиться? Когда я… почувствовал собственичество по отношению к тебе?

— Когда я забеременела?

Я задаю ему вопрос, который задавала себе почти год. Все изменилось, когда я сказала Коннору, что беременна.

— До этого, — признается он, — Я не мог смириться с тем, что он прикасается к тебе.

Я помню наш спор. Коннор не хотел, чтобы я возвращалась. Но мы были так близки к осуществлению наших планов, мне хотелось больше отомстить, чем защитить себя.

— Он мог узнать, что ребенок не его.

— Мы были осторожны… — начинаю я, и все мысли и тревоги проносятся в моей голове. — Если бы Нолан был не от тебя…

— Он — мой. — Ответ Коннора звучит окончательно. — Это все, что имеет значение. Никто никогда не причинит ему вреда.

Горло сжимается, потому что единственное чего хочу я — чтобы мой сын был в безопасности. Поскольку вражда между семьями закончилась кровопролитием, он должен быть в безопасности.

— Я сделаю все, чтобы он был в безопасности.

— Что, если они узнают?

Мое единственное беспокойство. Единственное, что сейчас мешает мне спокойно спать.

— Мы с Флетчером убьем их всех, прежде чем позволим чему-либо случиться с тобой или нашим сыном.

Тревога не покидает меня.

— Я просто хочу, чтобы все закончилось, — шепчу я, мой взгляд падает на его грудь.

Коннор берет меня за руку и подносит костяшки моих пальцев к своим губам, целуя их.

— Я слишком многого от тебя требовал, — произносит он с сожалением.

— Что сделано, то сделано.

Эти слова мы говорили друг другу многие годы, когда все глубже погружались в объятия друг друга, все больше и больше увлекаясь планированием казни, чтобы искупить грехи прошлого.

Сейчас же я просто благодарна, что мне больше не придется спать с врагом.

— Ты сделала все, что я тебе сказал. Ты — моя хорошая девочка. — Коннор целует меня в лоб, и гордость и утешение от его похвалы почти убаюкивают меня.

— Я люблю тебя. Не только за то, что ты для меня делаешь, но и потому, что я тебя знаю.

Его рука скользит по моим изгибам, когда Коннор говорит мне, что тоже любит меня.

— Однако ты не ответил на мой вопрос… Когда ты влюбился в меня? — Я не знаю, почему мне так сильно нужно знать ответ на этот вопрос. — Примерно в то время, когда я сказала тебе, что беременна от тебя?

— Я любил тебя и до этого… ты же знаешь.

— Знаю, просто… — Мне нужно успокоить дыхание, прежде чем выпустить ту боль, что прячется внутри. — Но… ты хотел все прекратить… хотел, чтобы я убежала от него и была с тобой, потому что узнал о моей беременности… Я боялась сказать тебе, потому что знала, что ты не чувствуешь ко мне того, что я чувствую к тебе, но в тот день что-то изменилось.

Коннор слабо улыбается и смотрит на вращающийся вентилятор, говоря:

— Я никогда не забуду тот день.

Прежде чем успеваю надавить на него снова, он продолжает:

— Я влюбился в тебя, когда ты пришла ко мне с предложением. Медленно, не сразу. Когда ты сказала мне, что знаешь, что я чувствую.

Его слова звучат сдавленно, и я вспоминаю этот момент. Когда я встретила его у надгробий его жены и ребенка. Мой покойный муж отнял у нас любовь, которой нам всегда будет не хватать, но мы с Коннором нашли друг друга, и больше он этого не отнимет.

Коннор притягивает меня ближе.

— Я влюбился в тебя, когда в душе понял, что ты нужна мне для существования. Я не знаю, как еще это описать. Без тебя я просто не хотел жить.

Тишина окружает нас, когда я осознаю глубину нашей связи.

— Но это наш секрет, — напоминает он мне.

— Я знаю.

Его голос звучит обнадеживающе, когда Коннор говорит мне:

— Ты хорошо сыграешь свою роль, ты уже играла ее.

— Я буду притворяться столько, сколько ты захочешь. Я сделаю все, что ты захочешь. Пока ты любишь меня.

Его хватка на мне усиливается, и он притягивает меня так близко, как только возможно. Коннор — мой спаситель, хотя все остальные считают его моим врагом. Я могу только надеяться, что он разделяет мои чувства.

— Скажи еще раз, что любишь меня, — шепчу я ему в губы.

— Я люблю тебя.

— Я тоже тебя люблю.

Конец