Стихотворения из первого сборника [Алджернон Чарлз Суинберн] (fb2) читать онлайн
- Стихотворения из первого сборника (пер. Эдуард Юрьевич Ермаков) 125 Кб, 29с. скачать: (fb2) - (исправленную) читать: (полностью) - (постранично) - Алджернон Чарлз Суинберн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Алджернон Чарлз Суинберн Стихотворения
Стихотворения из первого сборника
Баллада жизни
Во сне обрел я сад цветов и ветра
Где ветви пышные над травами дрожат,
И там стояла Госпожа
В одеждах цвета солнечного лета.
Прекрасная, как яркая луна,
Заставила меня пылать она
И гаснуть, будто пламя под дождем.
Глаза закрыты — скорбь таится в них,
Печальны губы, словно розовый цветник
Прошедших дней, которых не вернем.
Она держала цитру в форме сердца
Из золотых волос чьи струны сплетены
Лютниста, в годы старины
Пленявшего сердца искусством дерзким.
Вот как семь струн именовались:
Была начальной жалость,
Второю — доброта,
Затем довольство, горе, сон и грех
И нежная любовь, что тверже всех,
Греху и злу чета.
Стояли трое рядом с ней, одеты
В парчу и злато с головы до ног;
И первый нацепил венок
Пшеничный, пряча тления приметы:
Кривился рот, лицо заплыло жиром,
А на одежде были дыры
И пятна ржи и пыли,
Скрывал глаза истлевший капюшон:
Собою представлял картину он
Порока — так все знаки говорили.
Вторым был Стыд, с пустым, унылым ликом,
Зелено-серым, будто лист, попавший в пламя;
Со слабыми, дрожащими ногами
Он вечно падает в смущении великом.
В его душе — обид и мук скопленье
И пульса каждое биенье
Рождает боли крик.
Последний — Страх, со Смертью узы вяжет,
Он друг Стыду, и лишь тот слово скажет,
Страх отзовется вмиг.
Чудесно это все — моя душа сказала.
Увидеть проще воздух, солнца луч держать,
Чем думать, чтобы Госпожа
Греху была родней или подругой стала.
Колена преклонив, служили девы ей.
Я умолил одну скорей
Узнать, в чем зрелища причина;
И Страх сказал: Я Жалость, что почила,
А Стыд: Я Горе, что привычным стало,
Сказал Порок: А я — Любви личина.
Но вот рука коснулась струн прекрасных
И песни странные из уст её полились;
Покуда пенье длилось,
Утихли звуки все; по лицам у несчастных,
По восковым щекам слез потекли потоки
От грустного восторга.
И перемена чудная явилась мне тогда:
Налились жизнью губы, щеки стали красны,
Все трое снова свежи и прекрасны,
Как в юные года.
Тут я сказал: «Теперь я вижу ясно —
Жизнь совершенна, всё преображает,
Смерть, грех и горе перед нею тают,
Красе её ресниц становятся подобны,
Иль обиталищу души моей — губам,
Иль белизной сверкающим бокам,
Иль груди, поцелуев раю.
Отныне крепко на её надеюсь милость,
Меня хранит она, что б не случилось —
Я это твердо знаю».
Вперед, баллада, поднеси ей розы
Такие длинные, что горло задевают;
Шипы их не таят в себе угрозы.
Твой плащ певца весь золотом играет,
Так смело выходи пред ней и говори:
«О Боржия, во мне горят твои власы златые,
Как в лихорадке, буен сердца ритм.
Приняв букет огромный, ты
Лобзанья мне дари».
И может быть — всесильна доброта! —
К тебе склонится Госпожа, чиста,
Как под зефиром клонится лоза,
Со смехом целовать тебя в уста,
Баллада, и в закрытые глаза.
Баллада смерти
Склонись, Любовь, излей себя слезами,
Пусть вздохи обручем тугую сдавят грудь,
Веселья край забудь,
Сомкни уста, закрой лицо руками,
Услышь роптанье горести людской;
Из тяжких вздохов сшей себе одежды —
Обтянет плоть наряд,
Укрась обильно болью и бедой,
И пусть страданья, горе без надежды
На рукавах и вороте блестят.
О лютня, ты играешь в землях смерти,
Висишь на дереве холодной, злой страны;
Здесь песни Трёх слышны:
Любовь, Век, Грех в унылой круговерти
Страстей — стенают каждый о своём;
Уста разбитые, смягчите резкий голос,
Хочу молить о ней;
Пусть поцелуй вас обожжёт огнём —
Касанье милой уст пьяней вина казалось,
Милей покоя — истеченье дней.
Любовь, ты знала, как она прекрасна,
Ты знаешь, Век, что лучшей не найти,
Пока рукой с пути
Ты не сметёшь свет солнца ясный,
Луны сиянье не изгонишь прочь.
Припомни, Грех, что стыд она сумела
Без боя покорить;
Лобзаньем Стыд решилась превозмочь,
Свежее розы, губ коснулась смело,
Сама его сумела устыдить.
Венера в эту ночь стоит у изголовья,
Царицы чёрный плащ весь золотом расшит,
Лик взору моему открыт,
Бледны ланиты и печальны брови,
А лоб покрыла смерти белизна.
В кудрях её бурлит волна морская,
Блестит руном златым.
Голубкой раненой глядит она,
Искристой пылью злато опадает,
Агаты, жемчуг обратились в дым.
Пестры одежды цвета нежного сандала —
Изображеньями весь тонкий стан обвит
Великих тайн любви,
Что, как лоза вино, восторг в себя вобрала:
Улыбки девушек и танцы голубей,
Невесты стыд в покоях брачной ночи,
Лобзанья в темноте,
И тех печаль, кто любит всё слабей,
Кому лишь тяжкий бред смежает очи,
Кто сердце сжёг и бродит в пустоте.
А слёзы, что из глаз Венеры пали,
Мне залили лицо, как кровь, и тот поток
Палит огнем, жесток:
Встань, оглянись — уста её сказали,
Всё, что манило благом, красотой —
Всё время унесло от нас навеки,
И та от нас ушла,
Что словно небо пред земной тщетой,
Иль сад цветущий перед голой ветвью —
Ничтожна похвала;
Унесена и та, кому Любовь служила,
А к ложу с поцелуями склонялись короли,
Кладя дары Земли —
Дроблёный нард, что лишь богам курили,
Мёд в сотах и прозрачное вино;
Чей поцелуй преображал дыханье
В благоуханный жар,
Струились кудри белоснежным льном,
Сверкали очи — солнце утром ранним,
Слепили взоры, как огня удар.
Узрел я мою даму в отдаленье —
В короне, мантии, но лишь фантом она,
Красива и бледна,
И сомкнут рот, что вызывал влеченье;
Прекрасны мёртвой синевой виски,
Глаза сокрыли за изгибами ресницы,
Прекрасны, будто свет,
Круги кудрей, но как хрусталь хрупки,
Прекрасно тело, но, подобно багрянице
Заношенной, убито грузом лет.
Увы! Густые кудри слёзы заливают,
И влага глаз моих смочила платья лиф,
Ей шею оросив,
И грудь, что к поцелуям призывает,
Там, где живут два розовых цветка,
Где разделяются они — но разве вы забыли?
Остался аромат,
Увы, лишь сладость сохранят шелка,
И золотые листья стынут в снежной пыли,
Любому сердце грустью омрачат.
Увы! Минули дни, когда Бог совершенством
Тебя дарил, и мне досталось от щедрот:
Душа твоя — добро,
Одежды — милосердье и блаженство,
И высшей милостью сияла грудь,
В дни те, когда Он призирал за нами;
Любовью взор дышал,
А к волосам весь мир мечтал прильнуть,
И добродетель пребывала в тела храме,
Какой не каждого наделена душа.
Теперь, баллада, собери ей маки,
Плоды шиповника бесцветные, сухие,
Земли холодной злаки,
И ноготки, и зелья колдовские,
Траву, что высохла и не была пожата;
Букет печали ты прижми к груди рукой,
Лик Смерти отыщи, пока не гаснет свет,
Скажи: «Хозяин раньше был Любви слугой,
Теперь тебе служенья дал обет».
Склонись пред ней, вздыхая, о баллада,
Не оборачиваясь, ей иди навстречу,
Да не случится так:
Ко мне однажды ты войдешь под вечер,
А за тобою — Смерти мрак.
Сад Прозерпины[1]
Здесь, за глухим порогом,
Не слышен волн прибой,
Здесь места нет тревогам,
Всегда царит покой;
А там орда людская
Кишит, поля взрыхляя,
И жаждет урожая
С надеждой и тоской.
О, род людской! Постыли
Мне смех людской и стон;
В бесплодности усилий
Жнет, чтобы сеять, он.
К чему ловить мгновенья,
Низать их в дни, как звенья,
Не верю я в свершенья,
Я верую лишь в сон.
Здесь жизнь — в соседстве смерти,
В тенетах тишины,
Там, в буйной круговерти,
Игрушки волн — челны
Плывут, ища удачи…
А здесь, здесь все иначе:
Здесь, в заводи стоячей,
Ни ветра, ни волны.
Здесь, где цветов и злаков
Не выбьется росток,
Растет лес мертвых маков,
Безжизненных осок;
И Прозерпина в чащах
Тех трав, дурман таящих,
Для непробудно спящих
Готовит сонный сок.
И в травах бессемянных —
Бескровные тела
Уснувших, безымянных,
Которым нет числа;
Над тишью безутешной
Ни синевы безгрешной,
Ни черноты кромешной,
Лишь призрачная мгла.
Смерть разожмет все руки,
Все охладит сердца,
Но нет ни вечной муки,
Ни райского венца;
Без гнева, без участья
Листву сорвет ненастье,
Не может быть у счастья
Счастливого конца.
В венке из листьев палых
Она стоит у врат,
От уст ее усталых
Стремится нежный хлад;
И все, все без изъятья,
Все смертные, как братья,
В бессмертные объятья
Текут к ней — стар и млад.
Встречает к ней идущих
Всех — с лаской на челе,
Забыв о вешних кущах,
О матери — земле;
Всяк, кто рожден, увянет,
В провал времен он канет,
И перед ней предстанет
Здесь, в сумеречной мгле.
Любовь, ломая крылья,
Спешит уйти сюда;
Здесь — тщетные усилья,
Пропащие года;
Лист, умерщвленный градом,
Бутон, сраженный хладом,
Мечты и сны — все рядом,
Застыли навсегда.
Веселье, грусть — все бренно,
Зачем свой жребий клясть?
Лишь времени нетленна
Безвременная власть;
Чувств призрачна безбрежность,
Признаем неизбежность:
Оскудевает нежность,
И остывает страсть.
Зачем с бесплодным пылом
В судьбе искать изъян?
Спасибо высшим силам,
Хоть отдых — не обман:
В свой срок сомкнем мы веки,
В свой срок уснем навеки,
В свой срок должны все реки
Излиться в океан.
Созвездий мириады
Сюда не льют лучи,
Молчат здесь водопады,
Не пенятся ключи;
Ни радости беспечной,
Ни скорби быстротечной —
Один лишь сон — сон вечный
Ждет в вечной той ночи.
Гимн Прозерпине (после принятия Римом Христианской веры)
Vicisti, Galilæe[2]
В этой жизни успел убедиться — остывает горячая страсть;
Назови меня другом, царица, и яви, о богиня, власть.
Ты сильнее, чем день или утро, больше горя и счастья времен;
Прозерпина, даруешь нам мудро не печаль и не счастье, а сон.
Сладки танцы голубки, и сладок дух вина от лозы молодой;
Но твоим дарам люди рады, не любви и не пене хмельной.
Трижды славен бог Аполлон, его кудри и струны из золота,
Нам идти за ним горько — он чудным ликом прекрасен, но холоден.
Я от пенья устал, и венок раздирает мне лоб; на воле
Отдохнуть хочу, одинок, от молитв, от восторга и боли. 10
Боги дали дыханье на час; о них больше узнать не суметь,
Как любовь, они мучают нас, и они же прекрасны как смерть.
Вас, казнили, о Боги, и вымели вон, и тронов лишили навек,
Говорят, что мир освобожден, и не будет страдать человек!
В Граде новые Боги, в цветах, ими порваны ваши плети,
Состраданье в Божьих сердцах, и в жалость тела их одеты.
Но, по мне, новизна бесплодна, пошлых дней тщета неприкрыта,
Сколько было героев свободных, тех, чья слава ныне забыта!
Это схватка упорных бойцов: само Время и Боги в борьбе,
Из Любви иссохших сосцов жизни сок забирают себе. 20
Примиритесь, звенит мой голос, да, вы все, отдохните чуть,
От Любви отойдите голой, да ее не иссякнет грудь.
Ты выцедишь всё, Галилеянин? Ведь нет тебе дела до них —
До шествий в лаврах с пэанами, до нимф веселых лесных,
Чьи груди пуха нежней и колеблются в такт дыханью;
До милой Любви гостей, их предсмертного ликованья?
О стопы крылатых часов, вы единой бряцаете лирой,
Вы огонь среди моря ветров, и цветочной одеты порфирой!
Разве царство иное, и лучшее, ты сможешь создать без усилья?
Нет, всякая жизнь — дело случая, у живого непрочные крылья. 30
Немного спустя все умрём, и жизнь сменит ночи тень,
Второй раз сюда не придем, и встретит не нас новый день.
Печали и горести ждут, суждено много слез нам пролить,
Зачем предназначен нам труд, и горя все тянется нить?
Ты победил, Бог страны Галилеской, ты серым окрасил мир;
Напились мы вод Летейских, и смерть нам сготовила пир.
Юный лавр бросил вызов зиме, и любовь сладка молодая;
Но сожжёт её горечь измен, и не пережить лавру мая.
Уснём ли спокойно в конце? Охвачен мир смерти холодом,
Вера древних в страданья венце, веяньем новым расколота. 40
О безбрежное море — судьба, в нем душа утвердилась скалой;
Но ее оглушает борьба, ослепляет взор пенный прибой.
Лишены губы крови живой, переломлены розги и дыбы!
В смутном нимбе стоит святой, перед ним Богов мертвых глыбы!
Их предали в сердец глубине, хотя каждый колени сгибал,
И молитв не осталось во мне — созерцаю эпохи финал.
Утонченности дни ушли, все восторги, печали отброшены
Повседневность, все пеной залив, разъедает подробности прошлого.
За высокой оградой земли, от всех скрывшей к морю проход,
Волны кружат, крушат корабли, смелых гибель в злой бездне ждет. 50
Там, могучий, с огромным телом, морями одет как крылами,
Непостижным нам занят делом, полн вещей, незнаемых нами,
Ощетинен оружьем рогов, и клыков ядовитых, и бивней — секир,
Средь грядущего ярых ветров, слепоглазый, вздыбился мир.
Пред волной расступается бездна, и спасается в страхе шторм,
В пустоте грохот ног железных, гром проглочен ужасным ртом.
По бокам ветры севера; соль — от слёз всех людских племён,
Разрушения пламя и боль, перемен звук, биенье времен:
Тех, что муку несут день за днем, век трудись — все остаток велик,
Мир омыт нашей крови дождем, и терзает людей его клык. 60
И паром он дышит, плюёт, в гласе духов стенанья слышны,
И шум, как кошмаров полет, корни глубже морей глубины;
И эфир пускается в пляс, выше звезд вознеслось его темя
И трясеньем всю землю сотряс, обнаженным сделалось время.
Обуздаешь ли бездну уздой; чтобы высечь море, есть плети?
Иль скуёшь её цепью стальной, ту, что старше, чем Боги эти?
Вы — огонь; но не вечны дороги, пронесетесь в забвение полное,
Посмотрите, вы смертны, о Боги, пожираемы времени волнами!
В тьме времён под конец позабытые, в глуби лет, в переменах вещей,
Уснут Боги, как люди убитые, а мир новых найдёт королей. 70
Пусть ноги жрецов твоих гордых по предков ступают путям,
Пусть прежние Боги мертвы, а казненный Богом стал нам,
Пусть разрушил ты трон Кифереи,[3] и обрушил на нас камнепад —
Но не вечен ты, царь Галилеи, мертвецом к мертвецам сойдешь в ад.
Доброты одеяньем восторжен певец, воспевает твою Деву — Мать,
Но похищен ее лучезарный венец, чужой трон ты сумел занять.
Да, когда-то молились иной, но сменилась царица — так говорят.
Не такой, не поддельно — святой была Мать, что в ракушке родили моря!
Облаченной в желаний гармонию, сиянием с пеной сравнима,
Подвижней, чем быстрый огонь — о богиня, о матерь Рима. 80
Явилась твоя девой бледной, горя — злобы сестрой, а наша
С ароматом и блеском победным, водопадом цветов украшена,
Вода белая с розами красными, вся серебряный блеск и пламя,
Святит землю ее имя властное, и молитва легка в древнем храме.
Явилась твоя слез потоками, средь рабов рабыней, а наша
Попирая мир легкими стопами, царицей в морей пенной чаше.
Взволновались чудесные воды, и ликуют ветра торопливые,
Розы ярче, и зеленей всходы, синью светят проливы бурливые.
По какому знаменью ушли, о владыки? Лучше бы вы навеки остались,
Из вас каждый был трижды великим, но одна всех прекрасней казалась. 90
Когда все в ничто обратится, лишь к тебе я смогу припасть:
Назови меня другом, царица, и яви, о богиня, власть.
Моя мать, ты Землей зачата, ты корона рожденья и цвет;
Почитай меня своим братом — под землей мой окончится след.
Крепка твоя власть над ночью, твой взор — двойная луна,
Там где сны слаще радостей прочих, слаще звуков всех тишина,
Там где мак прекраснее розы любой, и алая роза белеет,
А ветер, насыщенный сонной пыльцой, молчанье нарушить не смеет,
Там, где духи лепечут во сне, вдалеке от могучих Богов,
Там, в потухших звезд глубине, теряются звуки всех слов, 100
В слабом свете Богини лица, под не знающим солнца небом,
Дай душе средь иных упокоиться, всё забыв, что было и не было.
Боги мощь твою не превзойдут — ход времен им сдержать не суметь,
Их дары — только спячка и труд, ты даешь, Прозерпина, смерть.
Я в молчанье у ног твоих проведу много лет. Ясный знак —
Мне, как предкам моим, суждено тут навеки уснуть. Будет так!
Хрупок утлый сосуд времен, коим мерят наш жизненный путь,
Духу тягостен плоти плен, он течет из сердца, как ртуть.
Уплываю с земных берегов, не издать больше смех или стон;
Смерть сильнее небесных Богов, а сущность смерти есть сон. 110
Итиль[4]
Сестра моя, ласточка, быстрая птица,
Вновь твое сердце полно весной?
Тысячи лет пролетели, сгорели,
Как же ты можешь опять веселиться,
Как сердце полнишь песен волной?
Что ты споешь, когда дунут метели?
Сестра моя, ласточка, чистая птица,
Когда улетаешь зимою на юг,
В южные страны, с собою зовя,
Старое горе с тобою ли мчится?
Песнь оборвав, клюв смыкаешь ли вдруг?
Ты все простила прежде, чем я?
Летучая ласточка, птица — сестрица,
К солнцу и югу долог твой путь,
Я же борюсь с сердца старой враждою,
В дуплах и гнездах дано мне гнездиться —
Серое тельце, огнем полна грудь —
Песни в ночи мои полны тоскою.
Я соловей, все весенние ночи,
Сестра моя, ласточка, неба жилица,
В разгаре весеннем, всю ночь напролет
В сумрак одет, темнотой оторочен,
Пою до тех пор, пока дикие птицы
Не закричат, видя солнца восход.
Сестра моя, ласточка, легкая птица,
Весенний пир — всякому духу отрада,
Но разве нет в сердце твоем пустоты?
Туда, где паришь, не явлюсь, о черница:
У смерти есть память, у жизни пощада,
И я бы простила, но вспомнишь ли ты?
Сестра моя, ласточка, нежная птица,
Еще в твоем сердце достаточно сил?
Живо оно? Иль давно опочило?
К Лету — царю так легко всем стремиться,
Но не будет Весне твой рассказ страшный мил.
Прошлое горе… Иль ты все забыла?
Сестра моя, ласточка, в небе зарница…
Сердце мое янтарем каменеет,
Над головой вечно волны шумят,
Но пасть тебе или мне возродиться,
Если во мне станет сердце добрее,
Если ты вспомнишь, сестрица, меня.
Лучик небесный, сестра моя — птица,
Сердец разделение нас разлучило,
Твое так легко, словно лист октября,
Моё же несется, как злая орлица,
К морю Фракийцев, где убили Итиля,
Желанием мести вечно горя.
Сестра моя, ласточка, черная птица!
Песню — прошу я — прерви хоть на миг.
Мокры и трубы и застрехи крыш…
К детскому лику могу ль возвратиться,
План — паутину, труп, смолкнувший крик
Вспомнить смогу ли, коль ты простишь?
Вечно в уме твоем, ласточка, будет
Тот, кто в злой день зря пытался укрыться,
Первенца кровь до сих пор вопиет:
«Кто все простил? Кто меня не забудет?»
Ты уж простила, о летняя птица…
Пусть мир прейдет — не забуду я. Нет!
Песня времен спокойствия. 1852 г.[5]
По песку ударяет кулак,
По ветру морскому и соли:
Удар — решимости знак —
Как смерть, тверда будет воля.
Ветер звенит как сталь,
Высоко взлетает пена;
Воды плещут и мчатся вдаль,
Приливов, отливов смены.
Возносится желтый утес,
В расщелинах треплется колос.
Ударь, чтоб день бурю принес,
Пусть над палубой слышится голос.
Здесь морю неведомы узы,
А ветер кричит от счастья.
Коль трое в свободном союзе —
На трёх меньше в полчищах власти.
В песках отмеряем шаг,
От сыска укрывшись в море.
Пусть весь мир захватил себе враг —
Короли, мы несем вам горе!
Вы на мир набросили узы,
Вы Бога купили лестью,
Коль трое в свободном союзе —
На трёх меньше в полчищах власти!
Поцелуй, что крапивы злей,
Лоснятся разбойников рожи;
Там кровь на руках королей,
Рты попов запятнаны ложью.
Разве ветру наденете узы,
Намордник — на моря пасти?
Коль трое в свободном союзе —
На трёх меньше в полчищах власти.
Поднимем же старый наш флаг,
Красный, по ветру вейся!
Пусть сомкнутся ряды для атак,
Пусть вождей будет десять, не двести!
Если ад одолжит нам сеть,
И галера[6] крякнет под Папой —
Бонапарта отродью — смерть![7]
Отдадим его в виселиц лапы.
Коль правитель свой давит народ
А пастух гонит волка на стадо,
Коли Вера свиней пасёт,
И Стыда страшиться не надо —
Поднимай алый флаг — крепче узел!
Над пеной пусть венчает снасти!
Коль трое в свободном союзе —
На трёх меньше в полчищах власти!
Взгромоздился над миром колосс,
В Вене муки, и муки в Кайенне.[8]
Пусть же ветер коснётся волос,
Пусть лицо омочит моря пена.
Пусть море разрушит шлюзы,
Ураганы и бури — на счастье.
Коль трое в свободном союзе —
На трёх меньше союзников власти!
Песня времен восстания. 1860 г.[9]
Правитель в страхе затих, и прелат лицо своё скрыл,
Потому что песня живых звенит над рядами могил.
Зряч слепой, и слышит глухой, и кривой распрямиться смог;
Грозным ревом стихии морской раздается стук дружных ног.
Буйный ветер доносит смех, шум свершений этого дня;
Отвечай, священник, за грех; правитель, пади как сорняк!
Вот блевотой кровавой покрыл золотые одежды поп:
Это вора стыд заклеймил, краска совести мажет лоб.
Онемели и жалко дрожат — жаль потерянных ценных вещей:
Как попу свой дворец удержать? Где былая власть королей?
Страх силен, тоска велика, от возмездия не уйти.
Как могучих течений река, ярость наций закрыла пути.
По коврам ступали ногой, всюду роскошь, сияние злата;
Одеяний старинный покрой, и сладки духов ароматы.
В волосах больше нет венца, стал царь жалок, как инвалид;
Наг и сир, ожидает конца, желчью совести рот залит.
Ты намерен народ свой судить, о заведомый Главный Мудрец?
Как же ложь тебе повторить, коль слюне ядовитой конец?
Помиришься ли с Богом ты, или крюк тот вонзит тебе в бок?
Темны воды, приливы круты, и тебе ль удержать поток?
Представай перед Богом, вождь, и похвастайся перед ним:
«После засухи, мол, будет дождь, и росою сменится дым».
Ноги сломаны у стариков, прежней силы теперь уже нет.
Знака ждут они сотни веков, а не видят в небе комет.
Бормотанье их слышим везде, наполняет всю землю крик,
Стыд во взоре и страх в бороде, и дрожанье виновных рук.
Гнев для сильных седлает коней, злоба их мишурой оплела,
Ведь от звона упавших цепей стала кожа как мел бела.
Слышат крики восстанья вдали — черным горем разбиты сердца;
Кости треснули, тело болит, и не краше они мертвеца.
Ни один не остался цел, жадно воздух глотают рты,
Смертный мрак их собой одел, и греховные души пусты.
Ветер вяжет движения ног, о разгроме к ним вести пришли.
Как трясут бумаги листок — так стряхнут их с края земли.
Наточен, отточен клинок, и пушек разверзлось жерло,
Стал зрелым зеленый росток, и время для жатвы пришло.
Ты пожато, о время слов, и ветер дыханием стал:
Мертвые слышат тот зов, что в пропасти смертной вскричал.
Когда мрачный сокрыт лик луны, и невидимы звезд пути,
Корни неба обнажены, всюду блики — солнце, свети!
Там, где в море шквал бушевал, там стала гладью вода:
Это Бог знаменья нам дал, и дрожит от них пустота.
Там, где в ножнах томился меч, ржа царила, клинок покрыв,
Крик раздался — его не пресечь, человека горяч призыв:
«Двусторонний меч вонзи в плоть, пусть металл обагряет кровь;
В небе веет крылами Господь над скелетами мертвецов».
В саду[10] (Напев Прованса)
Дай мне вздохнуть. Позволь побыть одной.
Пусть я продрогну от росы ночной.
Спят яблони, но их листва цветет,
Как лепестки, зажженные луной.
О боже, боже, скоро день взойдет.
Прохладе трав доверься, как во сне,
Целуя нежно губы, щеки мне…
К тебе клонюсь… Так летний небосвод
К закату клонится, томясь в огне.
О боже, боже, скоро день взойдет.
Пусть дольше длится наслажденья час,
Когда сознанье покидает нас.
Почувствуй, как слабеет пульса взлет,
Прильни ко мне, не размыкая глаз.
О боже, боже, скоро день взойдет.
Лишь наслажденья гибельный покой
Не отнимай совсем, любимый мой.
Июньской розой поцелуй цветет,
Но даже он не радует порой.
О боже, боже, скоро день взойдет.
Люби, пока не вздрогнул луч зари,
Над полнолуньем сердца воспарив.
Люби… Ведь скоро огненный восход,
Рассеет тени, сумрак покорив.
О боже, боже, скоро день взойдет.
Но стынет кровь моя, как полынья,
Коль рвется жизнь из чаши бытия,
Ее поток лишь к смерти потечет.
Убив любовь, мы гибнем, знаю я.
О боже, боже, скоро день взойдет.
Убей меня, коль суждено убить.
Дом создан. Камень незачем дробить.
И снова сок лоза не разольет.
Рисунок выткан… Пусть же рвется нить.
О боже, боже, скоро день взойдет.
Убей, ведь мне погибнуть суждено,
Не отдавай другим твое вино,
И вырви наслажденье из тенет
Глубокой боли, жалящей давно.
О боже, боже, скоро день взойдет.
Мечом иль поцелуем нежным. Да…
Прерви биенье жизни навсегда.
Любовь? Любила я. А жизнь не в счет.
Лишь наслажденья сном душа горда.
О боже, боже, скоро день взойдет.
Любимый мой, любовь и смерть, как сон.
Сильнее смерти нежности полон.
Целуй, пусть поцелуй меня убьет.
Любовь и смерть соединяет он.
О боже, боже, скоро день взойдет.
Посмертие Подражание народным стихам
Четыре доски тяжелы как свинец.
Лишь гроб узнал, что сделал мертвец.
Первым проклятье сошло с языка
Могильной земле, что чертовски суха
Второе проклятье в голове родилось
Божьей работе, коей сгинуть пришлось.
Третье проклятье — холодным рукам,
Которые лента сплела на века.
Затем проклятье ногам он послал
Которые крепко саван связал.
«Владел я и золотом и серебром
И имя моё поминали добром,
В алых одеждах ходил и зелёных,
Макушку мою венчала корона;
Но недоступен стал мне мой мёд,
Теперь червями заполнен рот,
Уж не украсит волос мне венец,
Теперь я ничтожен, как нищий слепец,
Мышцы мои были толсты, сильны,
Теперь я как свечка саженной длины,
При жизни бока мои жиром заплыли,
Теперь же сухи, словно кучка пыли»,
Проговорила одна из досок:
«Что лучше — хлеб или мяса кусок?»
И вторая ответила ей:
«Мёд или вина пить веселей?»
Проговорила третья доска:
«Красное злато стоит ли волоска?»
Четвёртая верный нашла ответ:
«Все вещи равны, в них ценности нет».
Громко мертвец их вопрошал:
«Зеленую землю огонь запятнал?
Изрубили моих сыновей топором,
Пошло тело жены зверям на корм?
Дочку изжарили на сковороде,
Строят виселицу для верных людей?»
Доски ему отвечали хором:
«Разум твой переполнен вздором,
У твоей жены золотая кровать,
Жемчужною нитью блестят кружева,
Твои сыновья одеты в шелка,
И мягок и бел плаща рукав,
Новая юбка у дочки твоей,
Голубая тесьма полюбилась ей,
Перчатки и кольца носят слуги твои,
Такие подарки достойны любви».
Снова мертвец у них вопросил:
«Какие дары нам Бог посулил?».
Четыре доски отвечают скорей:
«Плоть, что накормит адских червей!»
Стихотворения из сборников «Предрассветные песни» и «DIRAE»
Стража в ночи
1. Стражник, что там в ночи?
— Буря, и ливень, и гром,
Тьма обступила кругом,
Стражи огни не видны,
Дым от пожарищ горчит.
Арка дворца, а за ней
Лорды растленной страны
Топчут ногами детей.
2. Мудрый, что там в ночи?
— Волен и мрачен, я встал
Ночью у моря, и вал
Грозно ревет, мутит ил..
Молнией сбитый, кричит,
Жизнь отдавая, тиран.
Жертвы встают из могил,
Шанс отомстить мертвым дан.
3. Мертвые, что там в ночи?
— Плаха, и меч, и топор,
Пытка и страх, приговор;
Тех, кто сражался до нас,
Валят в ров, как кирпичи.
Но не хотим умолять!
Чтоб свет свободы не гас,
Жизнь мы готовы отдать.
4. Плакальщик, что там в ночи?
— Мы до рассвета всю ночь
Плачем, не в силах помочь.
Кто нам вернет сыновей?
Коршуны, враны, сычи,
Пасти волков, злобных псов,
Нам принесите скорей
Павших за правду сынов.
5. Что там, политик, в ночи?
— Ночь солидарна со мной.
Золото, власть и разбой
Благом сочтут в свете ламп.
Лги, извивайся, ловчи,
Жалко ль бумагу марать?
Минет угроза — словам
Клятвы позволь заболтать.
6. Воин, что там в ночи?
— Будь это ночь или будь
День — одинакова суть.
Верой и правдой служу,
Влага ль глаза омочит,
Тело сожжет ли огонь;
Принцы, попы — не сужу,
Скоро ль вас выметут вон?
7. Что там, учитель, в ночи?
— Ты не найдешь тьмы ночной
В этой юдоли земной —
Только в глазах наших мрак.
Он не страшится свечи —
Надо хоть раз нам взглянуть
В небо — не в тень, не в овраг:
Тьме тогда власть не вернуть.
8. Что там, изгнанник, в ночи?
— Время течет как вода,
Сомнений и смерти года,
Ночью огни слепят взор,
Горьки, ядовиты ключи,
В зыбучих песках я тону…
Но чист воздух моря и гор,
Здесь воли я запах вдохнул.
9. Пленники, что там в ночи?
— Дождь начинается вновь,
Струи красны словно кровь,
Грязью запятнаны мы.
Сезонов здесь не различить,
Ни ночи, ни дня — сумрак тут;
Когда же падут узы тюрьмы,
Когда на царей кончим труд?
10. Христианин, что в ночи?
— Я умолчу, ибо слеп.
Слушаю — вдруг этот склеп
Прошлого песнь огласит,
Свет вновь воскреснет; лучи
Звезды пошлют вниз с небес,
Пламя возжжется, что спит,
Чтоб тверди холод исчез.
11. Что там, священник, в ночи?
— Ночь непроглядна, грозна,
Страха кругом пелена,
Ярость и буйство огня.
Как победить, как помочь?
Прахом полна моя длань.
Если Бог предал меня,
Кому же платить веры дань?
12. Князи, что там в ночи?
— Ночь смрадной пастью своей
Кормит нас, смерти детей.
Траур ее — наш наряд.
Воры, скупцы, палачи
Скачут кругом, жрут из рук.
Там, где пройдем — ляжет ад,
Жизнь погибает от мук.
13. Мученик, что там в ночи?
— Вам еще ночь слепит взгляд?
Мы позабыли, о брат,
Что значит чувствовать тьму.
Там, где мы есть, не рычит
Битва своим красным ртом,
Ветр, что несет вам чуму,
Гаснет; средь звезд мы идем.
14. Англия, что там в ночи?
— Круглый год ночь, крепкий сон,
Радостей мирных сезон.
Не разбудите меня!
Бодрствовать нет уж причин
Той, что спала двести лет.
Сон на страданье менять,
Чести искать — смысла нет.
15. Франция, что там в ночи?
— Ночь — проституции день;
Эй, поцелуй да раздень!
Скурвилась, шлепнулась в грязь.
Щедро дай, не мелочись,
Иль пойду к Черту на дно:
Он мне Спаситель и Князь.
Франции нет уж давно.
16. Италия, что там в ночи?
— Ах, как длинна, как длинна!
Нет луны, песнь не слышна,
Глушь, темнота, пустота.
…Что в высоте там звучит?
Вижу я света следы,
Так не сияет звезда,
Так не стрекочут дрозды…
17. Что там, Германец, в ночи?
— Долго я сладко дремал.
Срок пробужденья настал:
Вновь свет узрели глаза,
Мощь — словно пламя в печи,
Живо в руках мастерство;
Не отступлю я назад,
Силой добьюсь я всего!
18. Что там, Европа, в ночи?
— У неба спроси и морей,
Иль моих малых детей —
Народы, сосущие грудь.
Одной я дарую ключи
К тому, что дарует рассвет.
Сама она выберет путь —
Она, а не я, даст ответ.
19. Свобода, когда минет ночь?
— Не вижу кровавых дождей,
Не вижу чумы и смертей,
И гром не гремит в небесах.
Свет темноту прогнал прочь,
Солнце везде, белизна.
Ночь, износился твой страх,
Ночь, ты уже истреблена.
Король — мертвец[11]
Спускайся в ад. Все будем рады мы;
Легко теперь дышать и разум успокоен —
Ведь нет тебя, и злобный дух не волен
Вернуться в тело — средоточье тьмы,
Но сядет в центре ада, мучаясь стократ.
Из клана тех исчез сильнейший воин,
Что были вкруг тебя. Как Пий сейчас доволен,
Следы поклонов пред тобой с сутаны смыв.
Молитвы, болтовня — длиннее колоколен —
Утихли, раем уж не будет торговать прелат,
Иезуит последний твой навеки стал изгоем —
В нечистой плоти ядовитый гад.
Прижало пальцем время, говоря: «Уволен!
Здесь места нет тебе: спускайся в ад».
Саранча[12]
Приблизься, посмотри. Перед тобой она.
Но, чтоб не задохнулся ты от вони грубой,
Нос поплотней зажми. Смотри, бормочут губы
Молитвы — но не перестала от молитв слюна
Быть ядовитой; держит ключ и чашу для вина —
Ключом откроет ад, из чаши кровь пригубит;
Кривые ляжки обнажает, скалит зубы,
Вся кожа в перхоти — вовеки не отмыть.
Блудницы дряхлой серых щёк ужасен вид,
Но из руки прогнившей примет новый поп
Отвар, что некогда Нерона свёл во гроб.
Об Иисусе и Марии сказки нам твердит,
Привычно, глядя на восход, молитвой занята.
…А говорят, была она невестоюХриста.
Приношение
Ты больше хочешь, дорогая,
Уже я отдал, что имел.
Душа души, имей я больше,
Склонился бы, к ногам слагая
Любовь — расширить твой предел,
И песню, чтоб взлететь повыше.
Отдал бы всё я, что имел,
Чтобы узнать о тебе больше,
Вдыхать, касаться, дорогая,
Мечтой проникнуть в твой предел,
С твоим крылом лететь всё выше,
Под стопы жизнь свою слагая.
Томлюсь любовью я, не больше,
Дай мне любовь лишь, дорогая,
Пусть т о т имеет, что имел;
Дай крылья — обретёт пусть больше,
Я сердце под ноги слагаю,
Жить для тебя — мечты предел.
Пилигримы
В поисках дамы какой мимо проходите вы
С пеньем? Сердца ваши стали от горя мертвы.
Сны вас тревожат иль что? Пенье уныло звучит!
Грустен и радостен вместе песен волнующий звук.
— Нашей возлюбленной всякому зреть не дано;
Нет у ней рук, глаз и губ, не струится руно
Влас золотых, нет лица. Нас лишь любовью дарит.
Краше всего на земле стала для преданных слуг.
Эта Царица вам блага щедрой рукою даёт?
— Да, вот какие: кто видел её — не живёт,
Только лишь служит. Страданье и светлая боль,
Труд, пот кровавый и слёзы ему суждены.
Скажет: умри — он умрёт, повинуется вмиг,
Бросит всё то, чего под луною достиг,
Голым по свету пойдёт, вкусит он бедности соль,
Вечно работать и ждать — другие дары не нужны.
Здесь, на земле её дом, иль у небесных ворот?
— Век вопрошает у века, народ окликает народ,
Где же она? Крик напрасен, пошлый ответ не найти;
Ей обиталищем служат чистые души людей.
Коль не содержит её в глубине человеческий дух —
Напрасно искать, напрягая и зренье и слух.
Напрасно молитвою звать, кривы суждений пути,
Пока твоё сердце, ожив, не увидится с ней.
Следом идущие слуги, способны ли вы сожалеть?
Видим на лицах печать, ей вас отметила смерть,
Там иероглифы горестей — огненный знак:
Странствия вечные — жизни печальная суть.
Жизнь не дарит вас обычной любовью своей,
Нет ни покоя, ни сна, ни надёжных друзей.
— Этого нет; только вера украсит нам стяг,
Лик божества, взор зовущий и щедрая грудь.
Вам умереть суждено, не увидев желаемый трон.
— Да, мир изменится, вспыхнет зарёй небосклон,
Солнце прокатится — нам оставаться во мгле,
Мёртвыми; только Царица сойдёт к нам с высот,
Цепи порвёт ветхий мир, рушатся стены тюрьмы,
Смех зазвучит — вот тогда будем довольны и мы.
Нет, не умрём, будем радостно жить на земле,
Жизнь коротка — смерть новой жизнью грядёт.
Люди забудут вас быстро. — Не спорим с тобой,
Примут в себя нас земля или моря грозящий прибой,
Воздухом в небе высоком мы станем и искрой костра,
Частью всего: пустим в душах незримый росток,
Сердце любое забьётся — и мы будем в нём,
Так же, как в жилах кровь мёртвых пылает огнём,
Наши мечты разделявших, но павших вчера.
На их слезах распустился наш юный цветок.
— Рвёте бессмысленно вы с наслаждением связь,
Воздухом будущих лет облачиться стремясь.
Но не срывайте дней нынешних мягкую ткань,
Знайте: любовь прежней жизни навеки уйдёт,
Сгинут и брат и сестра, и отец ваш и мать,
Жизни живой нежный плод не смогли удержать.
— Всё нам заменит она, коей платим великую дань:
Мать, и жену, и весь наш угаснувший род.
— Бились жестоко вы — выигрыш жалок и плох.
Слышите: серые губы покойников прежних эпох,
Мёртвые, в прошлого чёрных тюремных стенах,
В тьме запредельной, в ямах сокрытых гробниц
Полнятся смехом, припомнив, сколь сказано слов
О воскресенье. Напрасно — итог вот каков:
Жизнь не вернулась. Вам ли поднять косный прах?
— Лишь от неё ждём спасения, падая ниц.
Вам же не чужды усталость, отчаянье, лень?
День пожинается ночью, но после придёт новый день,
Часы нашей жизни сжирает бессонный огонь.
Сон! Разве не хочется вам, утомлённым, уснуть?
— Сердце тоскует в груди и ослабли тела,
В снах затеряться возможность приятной была б,
Не поддержи нас иного желанья ладонь:
Кто его знает — не сможет отречься, свернуть.
— В этом желанье опору найдёт человек?
В мире печальном надежды — как тающий снег,
Даже мечты, что позволят рассеять печаль,
Душу разбитую склеить, подняться с колен.
— Нет, не напрасно мы жили, не всуе умрём.
Мир наш мечтой согревается в сердце своём;
Нации сблизятся, люди; сгинет жестокая сталь,
Жизнь процветёт, ветхий мир разорвёт злобы плен.
— Мимо идите, нам дайте по-прежнему жить.
Свету другому, другому рожденью не быть.
Кто сообщит вам, что лучше стал мир, человек?
Как вас найти и позвать, коль наступит веселия час?
— Света надежды достаточно в жизни земной.
Люди приходят, уходят, но вечно живёт род людской.
Сеем в ночи, в смертной тени, и краток наш век;
Будет день жатвы, день пира — там вспомнят и нас.
Стихотворения поздник лет
Последний оракул[13]
I
Годы растут и уходят под солнцем или во мраке,
Эпохи прошли, что не знают тебя и деяний твоих,
Ищет мир света во тьме, не читая давно твои знаки,
Паломник последний ушёл, шум в твоем храме затих.
В храме темно, высох песен волшебный источник,
Помню ужасные, словно кровавые слёзы, слова:
«Скажите царю — разрушен сей дом непорочный,
И ручья говорящего сила почила, мертва.
Нет приюта для Бога нигде, ни дома, ни крыши,
И пророческий лавр больше в руках не цветёт».
Пало сердце царя, безнадёжные вести услышав,
Верный твой друг понял, что скоро умрёт.
Безутешно вниз он склонил лицо,
Признавая стихийных сил произвол,
«Победил ты, — молвил перед концом, —
Галилеянин», и навеки ушёл.
Твой мир, что для нас был открыт,
Где правили Временем руки Харит,
Сейчас заморожен ударом зимы,
Могильным ветром отравлены мы,
Отверстой пропасти слышен стон,
Пришёл век последний земли.
О отец наш, Пэан, Аполлон,
Палач и целитель, внемли!
II
За веком век безмолвны уста, лицо твоё скрыто,
Слепы глаза и робки слова тех, кто тебя любил,
Имя твоё невнятно, древних молитв языки забыты,
Царство чужого Бога ныне твой свет озарил.
Огнь, а не свет, ад вместо неба, псалмы — не пэаны
Полнят чистые души и сладкие губы певцов;
Весь мир повторяет ярости гимн и обмана,
Вместо гармонии Греков — вой Галилеи сынов.
Да, ты уже не тот, кем был ты для древних,
Что поклонялись тебе, славили мир твой и свой;
Им ты доверил сам силою слов сокровенных
Притягивать вниз небеса, делая землю святой.
Знай же — нас тени всегда окружают,
Даже когда кончается ночь,
И, солнца боясь, темнота уползает,
От лика рассвета несётся прочь.
Прошлое может вернуться снова —
Пусть отзвучало последнее слово —
Вновь кровь человека, как зверя,
На алтарь хлынет страха и веры,
Как баран, станет блеять он,
Как свинья, валяться в пыли;
О отец наш, Пэан, Аполлон,
Палач и целитель, внемли!
III
Те, кто тебя возлюбил — иным ожиданьем согреты,
Вождь и отец — нашу тьму озарит солнца свет;
Будет он краше, чем нам обещали пророки, поэты,
В тогах, венках — твои дети, хранящие верно завет.
Одним из Богов мысль глупцов называет тебя,
Того, кто превыше Богов, что прошли и придут,
Сыном Бога и Времени внуком теперь именуют тебя,
Пусть ты древнее, Отец наш, веков и часов и минут.
Не ранее мысль человека Богов, чтоб любить, создала,
Чем песнь началась безмолвной души,
Мечтою и делом земля Небеса сотворить не могла,
Пока не родилось Слово в тиши.
Были слово и жизнь — твои,
И дух человека и прах,
И Боги сгибали колени свои,
Умирая, рождаясь в твоих руках.
Пролетали они, как виденья,
Эпоха иль две — что мгновенья,
Злы, добры — исчезли как снег,
Ты один пребудешь вовек,
Все исчезли, как летний сон,
Как ласточки в небе, прошли,
О отец наш, Пэан, Аполлон,
Палач и целитель, внемли!
IV
Ты свет, ты дыханье, и жизнь, и слово, и лира,
Даёшь ты здоровье и помощь, и смертную сень,
Твои все песни людей, ты пишешь историю мира,
Не знает рассвета, заката сияющий день.
Новые Боги родились, и пали старые Боги
Пока твоё Солнце свершало суточный ход,
С востока на запад прошли — позабыты дороги,
Различны они, но конец одинаковый ждёт.
Путь к смерти один, хоть по-разному каждый возник,
Душа, их создавшая, каждому сыщет приют,
Бог за Богом уйдут, позабудем деянья и лики,
Но бессмертна душа, что им слово и облик даёт.
Разве изгнано солнце с неба?
У людей право отнято петь?
Песня — словно дрожжи для хлеба,
Чтобы в венах кровь разогреть.
Холодна и уныла эпоха,
Слёзы горьки, дела наши плохи;
Небеса силой Солнца держались,
От Тебя жизнь и свет нарождались,
А теперь немоты воцарится закон,
Слух и зренье от нас увели?
О отец наш, Пэан, Аполлон,
Палач и целитель, внемли!
V
Взбунтовавшись, время коварно тебя сразило,
Тьма упала на род людской, когда он отпал от тебя,
За закатом в тени ты сидишь, сиянье завесой закрыло,
Пока взоры душ не поднимутся к небу, любя.
Пока не вернулись зренье и слух к слепым и глухим,
Их души не смогут восславить света и жизни лучи,
Для их взора звёзды, что меркнут пред взором твоим,
Горят словно солнце в мёртвой и грешной ночи.
Время вновь поднялось со злыми словами угрозы,
Перемены наносят удар, никому их сдержать не суметь,
Одетые в тучи и звёзды, чьи утром расплавились грёзы,
Где Те, кому править дозволили Грех или Смерть?
Сражены они и разбиты, они потерпели крах,
Те, что целый мир сотрясали силой,
Не проснётся, не возродится усопших прах,
Пусть весь мир зарыдает у края могилы.
Будто пёс, что встал на добычи след,
Затравило их время, спасения нет.
От погони, как волки, уносят ноги,
Разбежались, устали, потеряли дорогу.
Ушли от охоты, прорвали заслон,
Под крики и рёв сокрылись вдали,
О отец наш, Пэан, Аполлон,
Палач и целитель, внемли!
VI
День за днём твоя тень горит в небесах благодарных:
Даже солнце — лишь светлая тень лица твоего.
Царь! Под твоею стопой стал свод небес лучезарным,
О Бог! Дух земли, покорён, славит тебя одного.
От тебя — речь людская, та, что богов порождает,
От твоей души — мысль, что творит и уносит их,
Твоя воля в людей свет и горенье вселяет,
Этот свет берегут или гасят в душах своих.
Пусть же вспомнят имя твоё, как помнили прежде,
К болезни явись, целитель, на зло напади, о палач,
Открой же глаза — Бог, царь и поэт — дай место надежде,
Песней изгнать все беды земные умоляет наш плач.
Ибо царство твоё не прошло,
Не ослабло Божьих сил напряженье,
По их воле солнце с небес не ушло,
Не удастся изгнать им из мира пенье.
Твоё пенье и свет возомнили своим,
Милосердно жизнь ты даруешь им.
В благодарность за речи чудесный дар
Обращаем к тебе молитв наших жар,
Поднимая нас, освети небосклон,
Ответ на моленья пошли,
О отец наш, Пэан, Аполлон,
Палач и целитель, внемли!
Заброшенный сад
На ладони горы, пред вершиной седою
На прибрежном уступе, ветрам моря открыт,
Будто остров наземный, обнесен скал стеною,
Призрак сада простору воды предстоит.
Разрослись там кусты, дикий терн окружает
Запустелых гряд ложа, где, бесцветно — легки,
Сорняки, что все лето могильники роз покрывают
Ныне сухи.
Каменистое поле грустно тянется к югу,
К обнаженным обрывам оскудевшей земли;
Если звуки шагов или голос послышатся вдруг,
То не явится ль гостю призрак в серой пыли?
Так давно тропы здесь без людей пребывают,
Что решившийся комлей и сучьев хаос превозмочь
Не найдет жизни здесь — только ветры стенают
День и ночь.
Темный, узкий проход, засорен и завален,
Вверх крадется, змеясь, между ям и корней
На унылую пустошь, где век бушевали
Злые ветры, оставив лишь терны на ней.
Годы милуют терн, уничтожив все розы,
Ветры вымели землю, но торчат камни в ряд;
Сорняки, что поломаны ветром, и грозы
Здесь царят.
Нет цветов и нет ног, чтоб примять их,
Как покойника сердце, сухи семена,
Соловья не услышать здесь в тернах нагих,
И зачем ему петь — роза временем унесена.
Над лугами поют только птицы морские,
Без присмотра трава и растет и цветет,
Только солнца лучи иль дожди проливные
Круглый год.
Лучи солнца сжигают и ливень треплет
Печальный бутон, не успевший расцвесть;
Один лишь ветер здесь правит свирепо,
Где жизнь бесплодна так же, как смерть.
Были когда — то и смех, и слезы,
И пара влюбленных, пришедших в сад,
Смотрела на море, укрывшись в розах,
Сто лет назад.
Сердце к сердцу стояли и вниз глядели.
Он шептал: «Вот пена морская, цветы зимы.
Высохнут розы, но пена цветет и в метели…
Кто слабо любит — умрет — но не мы!»
Тот же ветер дул, те же волны белели
И цветы были сорваны, но не посажены вновь.
Голос смолк, и в глазах, что горели,
Угасла любовь.
Иль всю жизнь любили, потом уснули?
В день один умерли — кто знает, когда?
И любви, что бездонна, тленье, как розы, коснулось,
Лишь алые водоросли колышет вода…
Ужели мертвые друг друга во тьме не забыли?
Вправду любовь, как могила, сильна?
Бесстрастны они, как на кладбище травы или
Моря волна.
Все пришли к одному, и люди и розы,
Их не помнят утесы и моря вода,
Их дыханье ветра унесли, смыли летние росы,
Теплый воздух манит, но они не вернутся сюда.
Их дыханье грядущего дня не согреет,
И люди, и розы ушли за земной окоем,
Как они, ни радость, ни скорбь сохранить не умея,
Мы уснём.
Здесь смерти уже не осталось дела,
Переменам не быть здесь до конца перемен,
И не выпустит их никогда могила —
Кто ушел, живых не оставив взамен.
Живы камни и терн, пока солнце светит,
Пока льются дожди, но придет их черед.
Тогда вздуются волны и в море их ветер
Унесет.
Тогда гладь забурлит, обрушатся скалы,
Тогда луг и террасы зев глубин поглотит,
Тогда, в грозную бурю, прилив небывалый
Смоет поле, покинутый сад разорит.
А сейчас, несмотря на триумф свой страшный,
Отведав плодов своего колдовства,
Словно бог, на своем алтаре себя заклавший,
Смерть мертва.
Из цикла «Столетие рондели»[14]
В гавани
I
Доброй ночи, прощай, — скажем жизни, отметившей нас
Знаком скорби и плача о жизни, ушедшей за край;
Ветер нежный рассветный, в воды грусти сметающий нас,
Доброй ночи, прощай.
Время траура, осень бесцветная, вечно рыдай;
Ослепил, одурачил всех день, отправляющий нас
В рабство мраку, презревшему солнечный рай.
Где родилось и умерло горе, нам ничто не опасно сейчас:
Воду Леты мы пьём, лотос щедрый даёт урожай.
Скажем грёзам утешным, скажем страху, что мучает нас:
Доброй ночи, прощай.
II
Средь морей встали вы, вдалеке от портов,
Буря здесь не опасна, вал не рвёт якорей…
Что за звук нарастает под шёпот ветров
Средь морей?
Нота вечно звенит, то слабей, то сильней:
Предсказанья во мраке, плач глухих голосов,
Вдаль умчится, вернётся, звучит всё мрачней.
Слышишь — крылья разрезали ночи покров,
Догоняет вас прошлое, смерти мертвей.
Радость разве жива, скорбь не сбила оков
Средь морей?
Путь ветра
О ветра путях кто же сможет узнать,
Его проследить в пустоте, в облаках,
Кто ласточки сердцу сумел рассказать
О ветра путях?
Не смогут осилить надежда и страх
Волн пенных, что вечно спешат разрушать,
Времён, обращающих сущее в прах.
Так жизнь и любовь, страшась ночи отдать
Надежды и думы, в закатных лучах
Плывут в водах времени — вечно блуждать
На ветра путях.
«Если б знать»
Если б знать, когда жизнь вилась в тёплых ветрах,
Сквозь зарю звонким светом летела в росинках сверкать,
Что однажды скорбь выплачет сердце в жестоких словах:
«Если б знать».
Ни смешливые розы, что манят себя целовать,
Ни улыбки морей, волны греющих в солнца лучах,
Не склонили души зла предвестья ловить и читать.
Ныне холоден ветер, душа заблудилась в мольбах
Безнадёжных — не слушают уши, на сердце печать;
Дух мой тяжко вздыхает, как ветер на ложных стезях:
«Если б знать».
Время и жизнь
I
Времени имя — печаль, так твоё сердце сказало,
Жизни погибшее сердце, падая в пламя;
Быть ему там, пока в памяти вновь не восстало
Времени имя.
Опоясано мраком, хромое, слепое время
Явью и призрачным сном мучить тебя не устало,
Травит и гонит, вины наложило бремя.
Мимо стремятся минуты то робко, то смело,
Видят утраты кровавые знаки над нами,
Линии горя сложили на облаке белом
Времени имя.
II
Нет, но покой — мой миру целебный дар,
Так может время, голос возвысив свой,
Вымолвить: что же, рождаю лишь горя жар?
Нет, но покой.
Запад с востоком унылы, мир удручён суетой,
Тяжко и медленно катится солнечный шар,
Дюжина грузных часов — скуден ход жизни земной.
Глаз, что дрожит, повседневности видя кошмар,
Отдыха радость отыщет, благословлённый мной —
То не безумств этой жизни повторный разгар,
Нет, но покой.
Умерший друг
I
Прочь верное сердце ушло с земли;
Молим — прощанье отсрочь;
Надежды и счастье с тобою ушли
Прочь?
Дня разлетаются клочья,
Темно и вблизи и вдали,
Твой облик вернуть не смочь;
В чистой душе искры солнца цвели,
Зачем же уходишь в ночь;
От всех, кто любил, тебя увели
Прочь?
II
Друг многих прошлых лет,
Как горе посмело слуг
Послать, чтоб стереть слова след:
«Друг?»
Как слёзы сомкнули круг,
И боли исхода нет,
Молитвы застыли средь вьюг?
Во тьме твой не гаснет свет,
Но день кончается вдруг.
Услышишь далёкий привет,
О друг?
III
Благ в жизни и смерти ты был,
Пошли нам радости знак;
Желают все те, кто любил,
Благ.
Случай — жестокий враг
Нам горем надежду убил,
Обьятья разжались — всё так;
Но памяти хватит сил
Узреть сквозь слёзы и мрак
Того, кто друзей не забыл,
Благ.
IV
Прям, добр ты был без прикрас,
Верен своим друзьям.
Печален памяти глас,
Прям.
Крикливым был чужд площадям,
Открыт лишь лучшим из нас —
И не было счёта дарам!
Всё старит катящийся час,
Не всё превратится в хлам:
Любовь и доверье ты спас,
Прям.
V
Был ты неподвластен земле,
В душе воплотил неба пыл.
Добр к тем, кто блуждал во мгле,
Был.
Как вышло, что мрак победил?
Мчат годы подобно стреле,
И сон тебе веки смежил.
Любовь, его помни, жалей!
Звон гулкий, шум смерти крыл…
Едва ли кто чище, мудрей
Был!
VI
Как жизни смириться, забыть,
Что ты ушёл в смертный мрак?
Крах веры, надежды простить
Как?
Не поможет дурманный мак
О друге память убить:
Твой лик — вечной памяти знак.
Любовь продолжает жить,
Пусть взял тебя древний Враг.
К свиданью путь новый открыть
Как?
VII
Покой хочет жизнь обрести,
А музыка — стать тишиной,
Как птицы, что ищут в пути
Покой.
Бог песен, любимый тобой,
Дал смерти ноту вплести,
Расстроенной звякнув струной.
У мёртвых царя ты гостишь,
Но песней печали ночной,
Приветом Любви прилетит
Покой.
Две прелюдии
Лоэнгрин
Любовь — суть тайная вещей,
Медвяная роса богов,
Дождём струит небес ручей
Любовь.
Любовь — звон вышних голосов;
Тебя мы чувствуем верней,
Когда нет облачных оков.
Услышим крики лебедей —
То дух любви среди миров,
И эхо вторит всё звончей:
Любовь!
Тристан и Изольда
О Рок, сын мрачной глубины,
Когда в сердцах веселья ток,
Судьбы предвестья не слышны,
О Рок!
Рок, порождаешь бед клубок,
Сквозь тучи глянешь с вышины,
Всегда нежданно и не в срок,
Могилы мёртвых холодны,
Моря бездонны, мост зари высок —
Не пред тобой они сильны,
О Рок!
К коту
Статный, гордый друг, приди,
Снизойди,
Посиди со мною рядом,
Погляди веселым взглядом
За любовь вознаграждая,
На страницу, что читаю.
Шерсть роскошна и нежна,
Вся черна,
Шёлка блеск, прекрасный цвет,
Словно ночью в тучах свет;
Я рукой касаюсь нежно —
Платишь ласкою небрежной.
Шавки всех оближут тут,
Коль вбегут;
У тебя ж повадки тоньше —
О любви мне скажешь больше
Мягкой лапой прикасаясь,
Подольститься не стараясь.
В кресло нынче сесть я рад,
Глядя в сад.
Там чудесное сиянье,
Туч могучих колыханье,
В лес, на пустошь и в цветник,
На аллеи день проник.
Солнца луч ночь пробудил,
Сна лишил,
Свет всё вмиг преображает
Он в глазах твоих сверкает,
Радуясь, я думать склонен,
Что ты зрелищем доволен.
Как в творенья час, цветёт
Небосвод,
Над землёю раскрываясь,
Отразиться в ней стараясь;
Спят и звёзды, и луна,
Песня солнца всем слышна.
Что ты хочешь мне сказать,
Как узнать?
Но живём с тобой мы дружно,
И нам лишних слов не нужно,
Чувствуя любовь такую,
Души свяжем напрямую.
Предок твой в чащобе жил —
Не тужил:
Мчался, будто бы на крыльях,
Хищник яростный и сильный;
Мать красива и вольна,
Словно ветер иль волна.
Горд, свободен, как они
В эти дни
Предаётся сын их лени,
Он приручен, но не пленник,
Нет над ним ограничений,
Лишь к хозяину влеченье.
Свет любви прогонит пусть
Сон и грусть,
С зорькой вместе он сияет,
Ложь в сердцах искореняет,
Ведь дана душа и зверю —
Так святой Ассизец верил.[15]
Сны, мечты; но ждёт всех нас
Счастья час,
И таким друзьям надёжным
Вдруг увидеть станет можно
Царство света и чудес
В сердце праведных небес.
Последние комментарии
5 часов 8 минут назад
6 часов 15 минут назад
7 часов 13 минут назад
7 часов 27 минут назад
16 часов 38 минут назад
16 часов 39 минут назад