Аметистовая корона [Кэтрин Дюксвилл] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Кэтрин Дюксвилл Аметистовая корона


Испуганная графиня была обворожительна. Сенрен схватил графиню за запястья.

— Почему вы дрожите? — Он лукаво взглянул на нее и усмехнулся. — Скажите мне, графиня Луны, что заставило вас так бояться меня?

Констанция пристально смотрела на него.

— Я прикую вас цепями, как заключенного, — сказала она. Наконец. — Если вы дотронетесь до меня, клянусь, я буду…

Молодой человек быстро стянул с себя рубашку и, бросив ее в дальний угол комнаты, резко придвинулся к графине. Его губы неожиданно оказались на ее губах, пальцы коснулись прекрасных волос женщины.

Констанция издала короткий стон. Боже милостивый! Если бы она не выпила столько вина, возможно, была бы решительнее и настояла бы на своем.

— Мне больно, — прошептала она.

— Простите… Он опустил руку.

Констанция распустила волосы, и переливающаяся черная масса упала ей на плечи.

— О, Констанция, — прошептал молодой человек. — Ты очаровательна. Это какое-то волшебство, почему я хочу тебя так сильно? — Он крепко обнял ее. — Смотри на меня. Скажи, что ты хочешь меня…

Их глаза встретились.

Он повторил:

— Скажи это для меня!

— Я хочу тебя, — прошептала она…

ПРОЛОГ

Как только наездник выехал в полосу света, пробивающуюся через густые листья, он нарочито положил руку на ногу ее дочери.

Констанция задрожала от ужаса. Этот жест был как предупреждение — рыцарь может сделать с ее дочерью все, что угодно, если Констанция не подчинится ему. Материнское сердце охватил страх.

О, Господи, помоги ей, он может задушить ее. Они, вероятно, сошли с ума, если вытворяют такое на ее земле.

Подъехав к мосту, в лучах солнца графиня увидела высокую мужскую фигуру с золотистыми волосами, в рваной одежде и стоптанных башмаках. На мгновенье она потеряла дар, речи, узнав в нем Сенрена, а потом громко закричала. Увидев ее, Сенрен побежал к ней.

Толпа рыцарей на лошадях мчалась ему навстречу. Констанция, уверенная, что они убьют его, кричала как сумасшедшая. Он был один, без оружия, против толпы вооруженных рыцарей. Храбрый жонглер шел на верную смерть ради нее!

Неожиданно ее кобыла споткнулась, и рыцарь на мгновение выпустил вожжи. Графиня спрыгнула с лошади и вместе с истерично орущей дочерью побежала вперед. Рыцари были со всех сторон.

Констанция видела, как Сенрен сдернул одного из рыцарей с лошади и выхватил его меч. Графине хотелось закрыть глаза и не видеть того, что неумолимо должно было случиться, ей хотелось молиться. Но глаза не закрывались, и она, объятая страхом, смотрела, как он дерется, выкрикивая слова на незнакомом ей языке.

Внезапно рыцари спешились и упали в грязь. Они лежали в своих белых туниках лицом вниз. Нанося удары, Сенрен кричал на них, находясь в каком-то диком возбуждении, но рыцари даже не пытались сопротивляться. Жонглер подбежал к рыцарю, в седле которого сидела Ходерн, и вырвал девочку из его рук.

— Чертова свинья! — прокричал он на немецко-саксонском.

Констанция понимала только некоторые слова. Держа Ходерн в руках, он поскакал к графине, которая уже села на свою лошадь и ехала ему навстречу мимо все еще лежащих на земле неподвижных рыцарей.

Обезумевшая от страха Биатрис еще не пришла в себя — она продолжала всхлипывать, ее всю трясло.

Когда они встретились, графиня не могла произнести ни слова. Она только знала, что Сенрен — такой большой, смелый, с золотыми волосами, сияющими сапфировыми глазами, — был рядом.

Сенрен спешился с лошади и пытался поставить Ходерн на ноги, но девочка была слишком напугана, ноги не слушались ее. Молодой человек взял ее на руки, девочка доверчиво обняла его за шею и затихла.

— Констанция, дорогая моя, я, возвращаясь к тебе, — сказал Сенрен. — Я возвращаюсь, Констанция…

ГЛАВА 1

Дождя не было уже почти два месяца, но крепостные не несли большого ущерба — сухая августовская погода была хороша для пшеницы и собранного сена. Но время шло, уже наступил сентябрь, а дождя так и не было. Сухая погода постепенно перешла в засуху, подножный корм стал убогим, и рогатый скот пришлось кормить сеном нового урожая.

Констанция остановила лошадь и оглядела почти погибший огород с чахлой капустой и луком. Да, засуха предвещала трудную зиму.

Вся округа наблюдала прибытие Констанции и ее семьи. Под шелком вуали губы молодой красавицы дрогнули. Она подумала, что король Генри все еще очень почитаем здесь, да и, кроме того, все в Морлаксе знали о ее замужествах и мужьях. Даже песни слагали о ней, о ее красоте — о волосах, темных и мягких, как ночь, о бездонном омуте глаз. «Луна, луна, прекрасная, благородная леди! Ты так молода, так честна, так высоко над нами». Эту песню она слышала только однажды, в Фоксете, на ярмарке шерсти, и думала о ней с отвращением. К счастью, никто из деревенских, приветствовавших Констанцию в Морлаксе, не распевал ее.

Позади всей свиты вместе с нянькой ехала ее маленькая дочь — она плакала от неудобства и скуки.

Здесь, в Морлаксе, последние два года был очень скудный урожай и как следствие — голод и болезни весной. Констанция не могла простить себе, что ее в это время здесь не было.

На перекрестке перед мостом мулы с винными бочками для замка загородили дорогу. Капитан рыцарей — Эверард — поднял лошадь на дыбы и расчистил площадь. Констанция могла следовать дальше.

На некотором расстоянии от замка Морлаксов на лугу вырос фантастический город палаток. Это съехались гости на свадьбу сестры Констанции.

Устранив затруднение на мосту, пятнадцать рыцарей обошли мост и переправились через реку вброд.

Замок был наполнен людьми, съехавшимися на свадьбу, все были в предвкушении грандиозного праздника, все, кроме невесты. Бертрада желала посвятить жизнь Богу, стать невестой Христа — монахиней, а не выходить замуж за простого смертного.

Взгляд Констанции упал на духовника, осматривающего вожжи осла. Отец Бертран не был хорошим наездником. Он — сын купца и более привык работать, чем ездить. «Однако, — подумала Констанция, — он неплохо выглядит для священника». Отец Бертран был третьим ее духовником. Два предыдущих стали преследовать ее после исповеди, стремясь заставить расплачиваться за прегрешения. В результате уже долгое время Констанция не была откровенна с духовниками.

Дорога к замку поднималась достаточно круто. Осенний ветер шелестел листьями на деревьях по обеим сторонам дороги.

Колонна рыцарей, позвякивая шпорами, ехала свободной рысью. Констанция подумала об отце. Сэр Гилберт был бы очень удивлен, если бы увидел этот большой лагерь. По знаменам над палатками она узнала о прибытии нескольких графов и других дворян, включая семью жениха — де Клинтонов. «О, папа, — внезапно подумала она, — хорошо это или нет, но завтра все твои дочери будут замужем».

Подъемный мост около замка соединил обе стороны рва, и управляющий, Пьер де Уэрвил, с судебным приставом приготовились встречать прибывших. Чуть выше них расположились трубачи.

Констанция послала лошадь рысью, сзади слышался пронзительный крик уставшего и раздраженного ребенка. Она сама очень устала и мечтала о горячей воде и хотя бы минуте отдыха. Вместе с тем ей хотелось знать, где управляющий расположил Бертраду и приехавших с ней монахинь. Молодая хозяйка подумала о Старой Башне, где располагались комнаты для отдыха.

Все было подготовлено к встрече, вынесли знамя замка. Констанция же продолжала ехать рысью, она очень устала и хотела избежать церемонии. Рядом с ней на прекрасном, огромном коне ехал рыцарь Эверард. Констанция подняла вуаль и взглянула на него. Эверард — худой и мускулистый гасконец с черными глазами, блестящими из-под забрала шлема, — был в ее свите уже семь лет. Люди воспринимали его как верного пса и никогда не видели его лица. Положив одну руку на бедро, он склонился к ней и прошептал:

— Люди говорят, что приехала ваша сестра, леди Мабел с мужем де Варренсом и его семьей.

Констанция изумилась. Ее сестра была приглашена, но, тем не менее, никто не ожидал увидеть де Варренсов на свадьбе. В семье просто ненавидели мужа Мабел.

Констанция заметила флаг де Клинтонов, такой же старый, как флаг ее семьи. Пурпурный флаг на палатке рядом означал, что прибыл аббат Ботолши.

Толпа выстроилась по обеим сторонам дороги. Констанция приготовилась приветствовать своих людей. Она опять услышала плач дочери и послала Эвсрарда посмотреть, что случилось с ребенком. Он отъехал в тот момент, когда они проезжали под знаменами короля, который должен был лично присутствовать на свадьбе.

Констанция заметила, как чья-то фигура приблизилась к самой дороге, пробираясь сквозь толпу. Она узнала в этом человеке Роберта Гилберта, сына своего казначея. Они встречались в Лондоне годом раньше, когда она только что овдовела. Молодой Гилберт хотел сватать ее, но Констанция умолила короля не выдавать ее замуж три года.

Загремели фанфары, приветствуя леди Морлакс. Эверард проехал вперед с ее дочерью Ходерн. Мать увидела мелькнувшее перед ней ликующее и раскрасневшееся лицо дочери. Процессия въехала на мост, раздались звуки фанфар, лошади встревоженно подняли головы, и это придало процессии еще большую торжественность.

Пьер де Уэрвил встречал процессию под аркой моста, торжественный, как священник, в своей черной тунике. Констанция приготовилась к его сетованиям по поводу столь позднего приезда.

Позади де Уэрвила она увидела нескольких молодых мужчин, в которых узнала братьев жениха. Они вышли вперед приветствовать ее, но Констанция не остановилась. На лицах братьев появились удивление и обида.

Настоятель монастыря ее деревни отец Малчел, подъехав к ней, взял ее лошадь за стремя и хотел что-то сказать, но его слова потонули в звуках фанфар. Отец Малчел выглядел неважно.

Группа детей с цветами подошла приветствовать леди Морлакс. Наклонившись с седла, Констанция взяла букеты. Она обратила внимание на нескольких женщин в передниках, которые пробирались сквозь толпу. В это время святой отец опять начал что-то говорить, и леди Морлакс услышала о каких-то заключенных, доставленных в замок, которых, может быть, не стоило, как говорил отец Малчел, отправлять к судебному епископу в Честер. Она мало, что поняла из этих слов, но обещала разобраться.

Констанция соскочила с лошади так резко, что чуть не потеряла равновесие и невольно схватилась за руку прелата. Женщины, наконец, прорвались сквозь толпу и рыцарей и опустились на колени, желая поцеловать руку леди Морлакс. Констанция подняла их. В прошлом году, когда монастырю зимой пришлось голодать, она послала туда пшеницу, и теперь они хотели поблагодарить ее. А отец Малчел все продолжал говорить, точнее, шептать на ухо:

— Ведьмино ремесло… Ловкость, хитрость… Женщина обвиняется в колдовстве и поклонении старым языческим богам. Ты должна сама увидеть ее.

Святой отец показывал куда-то глазами. Проследив за его взглядом, Констанция увидела телегу, но смогла рассмотреть в ней только высокого светловолосого мужчину.

В эту минуту нянька подала ей дочь. Констанция с явным удовольствием взяла Биатрис на руки и хотела удалиться к себе. Но Пьер де Уэрвил стал говорить, что собравшиеся гости очень интересуются, почему леди Морлакс опаздывает. Молодая женщина хотела рассказать, как сложно было переправляться через реку, как Эверард приказал рыцарям переплыть на другой берег и тащить паром со всей поклажей, но промолчала. Леди Морлакс не привыкла жаловаться.

Появившийся паж предложил чуть подслащенное вино в серебряной чаше. Это добавило ей сил. Встретившись взглядом с одной из монахинь из свиты Бертрады, она передала ребенка снова няньке и вместе с капитаном рыцарей двинулась к башне.

Внутреннюю дверь охранял рыцарь, не узнавший Констанцию в грязной одежде и попытавшийся остановить ее, но другой увидел Эверарда и, поняв, кто перед ним, поспешно опустился на колено. Тут Констанция услышала в башне пронзительный крик и побежала вверх по ступенькам. Одна из девушек еле успевала открывать перед ней двери.

Леди Морлакс ворвалась в комнату наверху. Это была большая комната, в которой для мытья установили оловянную бадью. Она увидела сестру — обнаженную девочку с длинными распущенными волосами, стоявшую посреди комнаты. Она была прекрасна! Острые соски молодой невинной груди, прекрасная осанка, изящная тень волос промежности… Констанция огляделась. Несколько монахинь замерли около стены и молча смотрели на Бертраду. Вдруг Констанция увидела маленький кинжал, блеснувший у груди сестры.

— Я сказала, что лучше убью себя, чем выйду замуж, — кричала она. — Мать Холли, не дайте им взять меня силой! Я поклялась быть невестой Христа в святом ордене женщин, посвященном его вечной славе.

Констанция пристально смотрела на сестру.

— Ты никогда не будешь невестой Христа… — Она повысила голос: — Никогда. Король Генри выбрал тебе жениха. Он ждет внизу.

Глаза Бертрады сверкнули.

— Бог создал меня вовсе не для короля Генри. Почему ты — моя сестра, говоришь мне это?! Кто придумал и узаконил это вульгарное правило, что король может выбирать жениха и вообще решать судьбу, не спрашивая согласия?

Наклонившись к Бсртрадс, леди Морлакс осторожно забрала из ее руки нож, борясь с желанием отшлепать сестру. Глаза Бертрады налились слезами, и она, уткнувшись в грудь сестры, горько разрыдалась.

Одна из девушек вошла в комнату и сообщила, что пришел какой-то рыцарь с посланием к леди Бертрадс. Констанция подумала, что это мог быть только де Клинтон, желавший начать традиционные смотрины невесты сына. Она опять взглянула на молочную кожу сестры, на ее крепкую, высокую грудь, чуть видную сквозь распущенные волосы, и мысленно представила себе молодого и более чем прекрасного жениха. Нет, он не сможет остаться равнодушным к прелестям сестры, он заставит ее забыть монастырское прошлое! Да к тому же его семья рассматривала этот брак как удачный поворот фортуны. Во-первых, отец жениха не был аристократом по рождению, но был способным и амбициозным и всегда хвастал, что смог подняться «из грязи» и стать довольно богатым, а во-вторых, помимо знатного титула и вдобавок к богатству семьи, Бертрада приносила в приданое несколько участков земли в Уэллсе, собственность в Пуатье и Нормандии, которая была подарена ее отцу Гилберту де Джобоургу за службу в армии короля.

Констанция распорядилась предоставить монахиням комнаты, пиво и еду, а также приказала помыть и уложить свою дочь.

— Я приду, как только смогу, — добавила она.

Монахини покинули комнату, слуги принесли еще горячей воды и прибрали в комнате. Наблюдая за этой суетой, Констанция вспоминала свои ощущения, когда ее выдавали замуж за богатого человека, которого она никогда не видела. Три раза она выходила замуж, повинуясь воле короля Генри, и, исключая второго мужа — Одо Ватевил, — не сказала бы, что это было плохо. К тому же, Бертрада была слишком хороша для жизни в монастыре, да и что могут они, наследники Морлакса, сделать? Король наградил отца жениха баронством, его самого сделал рыцарем. К тому же ее пятнадцатилетняя сестра помимо значительных поместий владела частью драгоценностей матери да двумя сотнями серебряных монет в придачу. «Нет, сказала она самой себе, с таким богатством Бертранда не может стать монахиней». Констанция вздохнула и пошла к себе в комнату.

ГЛАВА 2

Служанки с трудом усадили упирающуюся Бертраду в бадью, наполненную горячей водой.

Констанция прилегла в своей комнате. Паж принес ей чашу вина. Сделав несколько глотков, она вспомнила, что не ела с самого утра. Но очень скоро ее мысли вернулись к сестре. Бертрада была в школе монастыря почти пять лет, и аббатисы не могли придумать ничего лучше, чем сделать монахиней юную наследницу Морлакса, которая изрядно обогатила бы их казну. Не новость, что все маленькие девочки в разное время представляют себя монахинями, но обычно это лишь игры, которые постепенно забываются. Но ее младшая сестра вела себя по-другому. Решение быть монахиней было неизменным с самого юного возраста. Констанция думала о средней сестре. Это была добропорядочная леди, но она нуждалась в помощи. И Констанция, как старшая, обязана была ей помочь. Мысли снова возвратились к младшей. Констанция представила ее в красивой одежде, украшенной драгоценностями, во всей своей красе готовой предстать перед матерью и отцом жениха.

В полдень Уилвстан де Клинтон и Бертрада де Джобоург будут обвенчаны в присутствии всех гостей. Епископ Честера, одетый в пурпурное одеяние рыцаря, приехал лично обвенчать их. После венчания будет пир, а потом и спальня.

Констанция закусила губу, подумав о шумных братьях жениха. Они были готовы кричать и подпрыгивать даже в спальне новобрачных.

На ее собственную первую брачную ночь ее принесла с пира пьяная толпа гостей. Помятые ребра и запястья потом сильно болели. Для Бертрады она желала более мягкого обращения. Она отлично понимала, что только своим поведением в кровати жених мог сделать ее счастливой.

В это время Бертрада выскочила из лохани с водой, увернулась от женщин и, голая и мокрая, вбежала в комнату к Констанции.

— Спаси меня, я умоляю тебя! Спаси меня, Констанция!

Бертрада бросилась на колени перед кроватью сестры.

— Я не могу отдать ему мое чистое тело, оно принадлежит только Господу! Мне безразлично, что ты сделаешь, только спаси меня! Ты должна спасти свою сестру! Неужели нет ни одной возможности помочь мне сохранить чистоту?!

Констанция с ужасом представила, что наговорили ее сестре монахини.

— Ступай обратно! Ты знаешь, что я не смогу спасти тебя от приказа короля! Я трижды не могла спасти себя…

Бертрада изумленно смотрела на свою сестру. Констанция убрала ее мокрые волосы с лица, — Пойдем, — добавила она нежно, — я была обвенчана первый раз, когда мне было только четырнадцать, а моему мужу сорок два. Он обращался со мной как с ребенком, нежно и ласково…

Констанция не сказала, что Балдрис де Крез: имел наложницу в своем обозе, когда приехал

Морлакс. Это была крупная женщина со смуглой кожей и дерзкими глазами, дочь крепостной. Сначала де Крези в постели с ней вел себя как огромный зверь. Но когда через девять месяцев Констанция родила ему дочь — Ходерн, — муж охладел к юной супруге.

Констанция внимательно оглядела сестру, стоявшую перед ней на коленях. Бертрада была длинноногой, с острыми, развившимися грудями и узкой талией.

— Помоги мне, — шептала она. — Я не хочу, чтобы он ко мне прикасался.

Констанция нежно провела рукой по мокрым волосам сестры.

— Пойдем… Не бойся… Жених должен сделать это…

Бертрада вытерла глаза.

— Ты даже не пытаешься противиться моей свадьбе? И не сделаешь ничего, потому что боишься разрушить свои надежды!

— Господи! А что тогда будет с нами?! — Констанция встала и поставила чашку на стол. — Последуй моему совету — разреши Уилвстану обладать тобой… Поверь мне — это должно и тебе понравиться…

В дверь постучали. Это была одна из монахинь местного монастыря с посланием о заключенных.

Констанция взяла сестру за подбородок и заглянула в ее глаза. Церковь проповедовала, что более одного раза замуж выходить нельзя, сделать так — значит прегрешить против Бога. Она же была замужем три раза, и это ее грех, не короля Генри, не епископа Честера, а ее собственный. По просьбе Констанции король оказал ей милость — она была свободна три года, но ее сестра вместо сохранения святых клятв и против собственной воли должна быть выдана замуж за рыцаря де Клинтона.

— Миледи, — одна из служанок дотронулась до руки Констанции, — не печальтесь, все будет хорошо…

Женщины подняли Бертраду на ноги и увели в комнату, где стояла бадья с водой. Девушка позволила увести себя и только тихо плакала, пока ей мыли голову.

Одна из служанок принесла мантию, приготовленную Бертраде для смотрин. Она была сшита из серебряной парчи и вышита красной английской шерстью. Парча, вытканная в Морлаксе, была мягкой и воздушной, как шелк. Констанция подняла великолепное одеяние повыше, но сестра отвернула заплаканное лицо.

Пожав плечами, Констанция спустилась по лестнице и вышла на балюстраду.

Двор был все еще наполнен людьми, несмотря на то, что большинство гостей направилось в зал к обеду. Она знала, что должна быть там же, но не могла появиться в таком виде. Святой отец, поддерживаемый монахом, ждал ее около ступенек. — Я побеспокою вас, графиня… И вновь Констанция увидела, как он постарел. Без поддержки монаха отец Малчел выглядел совсем беспомощным. Подошел паж и передал, что де Клинтоны с сыном ждут леди Констанцию в королевских покоях.

Констанция и прелат посмотрели друг другу в глаза. Старик прятал улыбку. С таким богатством де Клинтон мог обладать целым миром, но только не знал, как это сделать.

Констанция тронула прелата за руку и попросила пойти с ней, ей нужна была поддержка.

По дороге отец Малчел рассказал, что монастырь получил двух заключенных: колдунью, которую обвиняют в прославлении старой языческой веры, и жонглера — тоже отступника от святой церкви. Они вели себя так, что принц Уэльский бросил их в тюрьму.

— Жонглер? Что он сделал? — спросила Констанция.

— Чего он только не делал… Они назвали его дьявольским певцом. Мужчины двух уэльских городов долго гонялись за ним, прежде чем схватили. Надо сказать, боролся этот бродячий певец и жонглер, как крестоносец. А когда его бросили в темницу принца, он своими песнями и сказаниями подстрекнул заключенных на бунт. Стража стала его нещадно бить, но бродячий актер только кричал, чтобы не сдавались. Вот тогда-то принц и велел перевести его в наш монастырь. — Прелат перевел дыхание и продолжил: — Он мужчина привлекательный и одерживает победы во всех своих делах. Принц Уэльский не хочет наказывать его на своей территории, где большинство жителей любят его. Но в монастыре он пробыл недолго. Монахи выгнали его за то, что он развращал братьев. Они жаловались на него принцу Даффиту, и теперь принц Уэльский не хочет принимать в нем никакого участия.

Прелат и леди Морлакс оказались перед королевскими покоями. Де Клинтон — высокий мужчина в зеленом бархате — прибыл со своей супругой, одетой в розовое. Они удивленно уставились на грязное платье Констанции.

Прелат подвел итог своим словам, сказав, что певец, скорее всего, сумасшедший — он декламирует и поет совсем не подходящее для ушей правоверных.

Констанция откинула назад волосы и, подойдя к ожидающим их супругам, представила прелата жене де Клинтона, которая наклонилась поцеловать его кольцо, но он отнял руку. Святой отец получил приказ не носить кольцо. Они поднялись в комнату на второй этаж. Это была темная комната, свет падал только через маленькую щель в стене. Уилвстан де Клинтон сидел на ближайшей кровати. Его волосы были непонятного, какого-то солнечного цвета, и падали на хорошо развитые плечи и руки. Его братья, стоящие вокруг него, внезапно замолчали. Уилвстан быстро поставил на пол чашку, которую держал в руках, и встал.

— Миледи, — сказал он и опустился на одно колено.

Констанция дотронулась до плеча Уилвстана и почувствовала теплую и мягкую кожу, крепкие мышцы. Он был только на несколько лет старше ее. Ему — двадцать шесть, ей двадцать два. Братья стали помогать Уилвстану встать с колена, но один из них нечаянно наступил ему на брючину в тот момент, когда он вставал, и получилось, что они практически вытряхнули Уилвстана из штанов. Между ног у него росли черные, очень густые волосы, и среди них выдавалось его мужское достоинство ошеломляющих размеров. Неожиданно оно поднялось почти на половину, так, что стала видна крайняя плоть. «По крайней мере, здесь он достаточно хорош, — подумала Констанция. — Судьба не сделала его холодным».

Его мать, как будто ничего не замечая, говорила с прелатом о покрытии алтаря в ее деревенской церкви, а отец отрешенно смотрел в оконце. Констанция неожиданно для себя рассмеялась. Уилвстан сосредоточенно смотрел на дальнюю стену комнаты, его щеки зарумянились, и Констанция поняла, что он нравится ей все больше.

Уилвстан де Клинтон был хорошо сложен — не такой высокий, как его братья, но очень грациозный. На его смуглой коже было несколько шрамов — он принимал активное участие в военных действиях короля Генри против Франции.

Братья растерянно таращились на Констанцию, его отец продолжал изучать что-то вдали, а мать еще громче объясняла отцу Малчелу превосходство йоркширской вышивки над другими на церковном алтаре. Всеобщее замешательство длилось несколько секунд. Повернувшись к присутствующим спиной, Уилвстан быстро привел себя в порядок и, посмотрев на Констанцию, печально улыбнулся. Она сказала ему тихо, чтобы не слышали окружающие:

— Моя сестра нуждается в большом внимании и нежности…

— Миледи, я клянусь, что заставлю се полюбить себя, чего бы мне это не стоило! Я сделаю это!

«У него хватит любви, — неожиданно для себя подумала Констанция. — Он только увидит Бсртраду, с ее черными вьющимися волосами, узкой талией, длинными ногами, и тогда — если он будет внимательным и нежным, — возможно, случится чудо и сестра почувствует себя счастливой».

— Надеюсь, Бог поможет, — прошептала она. Подойдя к Констанции, де Клинтон поднял

Руку, как если бы хотел сердечно и по-свойски похлопать ее по плечу, но на полпути остановился, решив не делать этого.

— Пойдемте, здесь останется только жених, — проговорил он, откашлявшись.

Отец Малчсл поднял голову и улыбнулся, братья смотрели на дверь. Девушки уже должны были одеть Бертраду и подготовить комнату. И опять в душе шевельнулась тревога — вдруг Бертрада сбежит с крыльца церкви.

Констанция мысленно говорила сестре: «Бог благословил тебя на будущее счастье». Она подняла свои грязные юбки и приготовилась идти. Ее мысли были уже далеко — она представляла, как после смотрин поведет сестру в собственную комнату, покажет приготовленную одежду, ванную комнату. Перспективы были столь многообещающими, что она даже споткнулась на ступеньке. Констанция очнулась от грез и подумала, что этот день, наверное, никогда не кончится. И чем, интересно, она заслужила быть такой голодной, уставшей и в придачу ко всему еще и грязной? Она вспомнила строчку из песни: «Луна, луна, прекрасная, благородная, знатная леди. Такая молодая, такая честная…» Она невольно фыркнула, де Уэрвил испуганно взглянул на нее и взял за руку. Выражение лица Констанции стало снова серьезным.

Спустившись, леди Морлакс увидела фигуру заключенного, которого не смогла рассмотреть раньше. Он растянулся на досках позади колдуньи Ллуд Абардарон. Неожиданно появился шериф Донкастор с толпой приближенных.

Колдунья первой заметила и графиню, и шерифа.

— Подними голову, — шепнула она жонглеру, пока охранники отвернулись, наблюдая за святым отцом, привлекшим всеобщее внимание своим одеянием. — Ты хотел видеть лорда… — еще раз прошипела Ллуд. — Так подними голову и смотри, если сможешь.

Жонглер лег на спину, он был все еще в оцепенении после побоев. Ллуд смотрела на него с состраданием. Он встряхнул головой, это движение ослабило повязку, и на его бледно-желтых волосах показалась кровь. Ллуд наклонилась помочь ему. Не только голова, но и вся рука жонглера были в крови. Ллуд аккуратно поправила повязки и в сердцах осыпала охранников проклятиями за то, что они так сильно избили жонглера, и тут же отругала его самого за упрямство.

Заключенный молчал, его глаза почти совсем заплыли, он снова встряхнул головой и попытался оглядеться.

— Где? — с трудом произнес он. Где лорд?.. Ллуд зашипела на него, остановив на половине фразы:

— Не лорд, а леди, графиня Морлакс… высокая, приятная леди в зеленом платье.

Жонглер разочарованно вздохнул и опустил голову опять на доски. Ллуд помогла ему улечься поудобнее. Молодой человек не сопротивлялся и не благодарил ее, он только тихо стонал. Вся его рубашка пропиталась кровью. Ллуд продолжала ворчать:

— Лежи тихо, не смотри на нее и ничего не говори, а то тебя снова изобьют… ты должен научиться держать язык за зубами.

Жонглер перекатился на спину, его мало, что видящий взгляд устремился в яркое голубое небо. Неожиданно сквозь его опухшие губы послышался смех.

— Что они сделают с тобой, Ллуд, когда возьмут на судебное разбирательство к епископу?

Глаза колдуньи устремились в никуда. Наконец она ответила с чуть заметной обреченностью в голосе, что если она действительно попадет на суд к епископу, то умрет достаточно быстро.

— И что тогда?.. — вновь спросил жонглер, закрывая глаза. — Умереть здесь, на дворе этого дьявольского, сучьего дома или позднее?.. Есть ли в этом какая-то разница? Вот интересный вопрос…

Охранники подошли ближе. Ллуд, забившись в угол, нагнула голову и обхватила колени руками. Жонглер закрыл глаза.

ГЛАВА 3

— Я помню твоего отца очень хорошо, — сказал епископ Честера. — Я и отпевал его… — Епископ держал тарелку вареной говядины с луком. — Наш благословенный король Генри, — да осыплет его Бог вечной мудростью и великой удачей, — не может иметь наследника на его славный и правый путь к трону.

Констанция знала, почему епископ вдруг внезапно вспомнил о ее отце. Отец Констанции имел двух превосходных незаконнорожденных сыновей, которые не могли наследовать Морлакс, и трех законных дочерей, являющихся наследницами. Их король Генри своей властью выдавал замуж за своих лучших подданных. Бертрада была третьей и последней незамужней наследницей, и теперь пришла и ее очередь выйти замуж, хотя и против собственной воли.

Молодой слуга держал тарелку мяса с яичницей-болтуньей для Констанции, стараясь держаться подальше от пса епископа, спящего на подстилке. Он остерегался, что тот может кинуться на него, несмотря на ошейник, за который был привязан. Констанция приказала передать говядину на стол де Клинтонов. Слуга с облегчением отошел от опасного, на его взгляд, места. Леди Морлакс слышала, как Джулиан — один из ее сводных братьев, — разговаривал с посланником короля о венчании Бертрады.

Констанция выпила маленький глоток вина, наблюдая за ними. Более чем двенадцать лет назад Кларсс, ее отец и другие уэльские дворяне составили заговор в пользу короля Генри, с целью посадить его на трон, что они успешно и сделали. Великий принц произвел Гилберта де Джобоурга в графы. И сейчас, находясь под властью короля Генри, Кларенсы и Гилберты были несказанно богаты и всемогущи.

Джулиан, казалось, создан быть морлакским лордом. Но, к сожалению, это было невозможно для бастарда, хотя отец и наделил его поместьями и землей. Джулиан владел обширными угодьями в Несклайфе и казался удовлетворенным.

Один из приглашенных дворян, оттолкнув слугу, стал наливать вино Констанции. Потеряв равновесие, слуга взмахнул рукой, и оно плеснулось на юбку Констанции.

Вскрикнув, графиня стряхнула с себя вино, другой слуга подал ей салфетку, но она отмахнулась и отослала их обоих прочь. Епископ накрыл ее руку своей. — Моя леди Констанция, — его щеки покраснели, и, когда он говорил, волна перегара ударила ей в лицо, — Бог дал королю Генри прекрасных подданных, подобных твоему отцу, поддержавших его в тот роковой день…

Констанция раздраженно вздохнула, но ничего не ответила. Епископ Честера, когда пил, всегда повторял эту старую историю, как будто она никогда се не слышала. Историю про то, как Гилберт де Джобоург и ее дед заслужили вечное благоволение короля Генри, приведя в исполнение заговор, в результате которого тот занял трон.

Констанция незаметно высвободила свою руку из-под руки епископа. Несмотря на то, что в суете подготовки Бертрады к церемонии бракосочетания у нее, было, мало времени на собственный туалет, леди Морлакс замечательно выглядела. На ней было бархатное платье, рукава которого были украшены вставками из красного шелка. Шейный платок темно-красного шелка проходил сквозь золотой круг, усыпанный янтарем. Волосы, уложенные петлей и украшенные золотыми бусинками, свисали ниже вуали. Констанция знала, что выглядит великолепно. Женщины за дворянскими столами изучали се наряд на протяжении всей трапезы. Подобные фасоны платья и вуали были новыми в Англии, и Констанция была уверена, что дамы запомнили все досконально.


За столами, стоящими ниже, сидели дворяне и высокопоставленные церковники. Позади делегации от ордена святого Ботолши сидели два духовника Констанции, а за ними монахи другого ордена в их отличительных одеждах, больше походящих на лохмотья. Прелата Малчела среди них не было. Атмосфера от такого количества приглашенных раскалилась, постоянная толпа народа то приходила, то уходила.

Епископ рядом с Констанцией продолжал нудно рассказывать до боли знакомую историю о том, как принц Генри захватил трон, принадлежащий старшему брату, после его убийства в Новом лесу. И затем три дня спустя младший брат короля — принц Генри — короновался как король Англии.

Констанция наклонилась вперед и посмотрела на сестру и ее жениха. Бертрада и Уилвстан сидели по другую сторону от епископа Честера. Родители жениха — на их стороне. Менестрели за главным столом весь вечер пели песни и декламировали поэмы, посвященные доблести жениха и несравненной красоте невесты. Довольная тем, что они не были вульгарны, Констанция обратила на это внимание Пьера де Уэрвила. После окончания выступления менестрелей гости выпили за здоровье молодых. Бертрада ничего не пила, бледная, она сидела рядом с женихом. Посмотрев на нее, Констанция поняла, что сестра была вся в своих мыслях, она о чем-то размышляла. Уилвстан же сидел, развалясь на скамейке, и разговаривал через плечо со своими братьями.

«Они, наконец, обвенчаны», — сказала Констанция самой себе. Но внутренний голос не давал ей успокоиться, твердя, что еще многое может случиться. Каждый знал историю молодого Десмонда Уолтера, который в свою первую брачную ночь прочел своей молодой жене проповедь об отказе от мира и всего мирского, о жизни только ради прославления Господа, и читал с таким пылом, что убедил ее в первичности духовного перед телесным. В первый же день их супружеской жизни они ушли в монастырь, он — в мужской, она — в женский. Констанция тяжело вздохнула, она не представляла, что будет делать, если Бертрада совершит подобное.

Трясущимися руками она подняла бокал. Капельдинер предложил пройти в другой зал для танцев. Констанция посмотрела на толпу. Вдоль стен праздничного холла стояли рыцари Эвсрарда. Ее сестра Мабел и де Варренс были на полпути к танцевальному холлу. Эта семья обдала такой властью в Англии, как они в Нормандии. Констанция страстно желала поговорить с сестрой. Она очень не хотела отдавать ее замуж в эту семью, где оскорбление женщин было нормальным явлением. Но замужество Мабел, как и ее самой, и Бертрады, было приказом короля Генри, а приказы короля, как известно не оспариваются. Этот брак крепко соединил Англию и Нормандию и принес де Варренсам несколько недостающих земель на границе. Но до Констанции доходили слухи, что муж бил Мабел, а однажды даже чуть не покалечил и нет никакой гарантии, что это не повторится. Даже сейчас, когда Мабел носит ребенка, никто не обращает внимания на се положение. Де Варренс повернулся, и Констанция, поймав его взгляд, стала смотреть в другую сторону.

Леди Морлакс вновь увидела своего брата по отцу, Джулиана, который пробирался к высокому столу. На нем был короткий рыцарский плащ голубого цвета, что подчеркивало необыкновенный цвет его волос — они казались еще краснее. Поклонившись родителям жениха, он склонился над столом поцеловать невесту — свою сестру. Бертрада взглянула на него, как бы ища в нем поддержку.

Глаза Джулиана встретились с глазами жениха. Они осторожно пожали друг другу руки. Джулиан что-то сказал жениху и покинул стол, Уилвстан де Клинтон вышел за ним. Уходя, Джулиан сердечно поприветствовал графа Честера и епископа.

Констанция была в диком напряжении. Ей никогда не приходило в голову, что жених и невеста не любят друг друга. Остановившись перед ней, Джулиан поцеловал ее в щеку и тихонько прошептал на ухо, что выскочка сделал прекрасную партию.

— Тшш-ш, — одернула его Констанция. — Я верю, что де Клинтон будет очень осторожен и заботлив с ней.

— Осторожность — не то, что требуется сегодня Бертраде, не в ней она нуждается, — фыркнул Джулиан.

Он взял бокал Констанции и выпил вино.

— Сестра смирилась со своей судьбой?

Констанция еще раз взглянула на стол Бертрады — та сидела, понурив голову. Леди Морлакс тяжело вздохнула.

Она видела, как Джулиан двигался в противоположном толпе направлении, идя за женихом. С Бертрады соскользнула красная накидка. Констанция взяла девушку за руку и немного повернула — так, чтобы де Клинтоны видели великолепие невинного тела сестры. Де Клинтон холодно посмотрел на Бертраду, его жена, зная о мечте девушки постричься в монахини, сделала печальное лицо. Но ничего уже нельзя было изменить, поздно.

Жених положил руку на плечо Джулиана, он мог толкнуть его, и тот бы упал. Констанция видела, что брат совсем пьян. Но мысль свою он не потерял. Джулиан сказал Уилвстану, что его сестра, венчаясь с ним, считает себя святой, приносящей жертву. Епископ слышал разговор и улыбался, наблюдая за ними. А Джулиан продолжал говорить:

— Де Клинтон всю оставшуюся жизнь будет наблюдать страдания святой…

Констанция стукнула бокалом по столу, ее брат изумленно заморгал, почувствовав все негодование, которое вложила она в свое предупреждение.

— Но не все же могут так выполнять свои обязанности, как ты, — постельная принадлежность, прислуживающая всякому, кому король Генри соблаговолит тебя отдать!

Это была последняя капля, Констанция велела брату выметаться. Он откинул назад свою красивую голову и разразился громким смехом. Констанция опять подумала, что самоуверенного де Клинтона несомненно, ожидают большие трудности в общении с Бертрадой… Но если он будет достаточно искусен с ней, то сможет пробить стену между ними и станет для набожной Бертрады вторым пришествием.

Де Клинтон выдворил Джулиана, но слова, брата сильно задели Констанцию…

ГЛАВА 4

Глава церкви в Морлаксе имел силу Верховного суда. Нарушения законов церкви не было, но аббат монастыря святого Ботолши и епископ Честера требовали присутствия нормандских монахов и говорили о превосходстве их монастырей. — Мы осмотрительны и скромны, — говорил выступающий. — Долгие годы у нас не было прецедентов церковного суда…

Следующим выступал отец Малчел. Оглядывая присутствующих, Констанция невольно подумала о великолепных одеждах аббата монастыря святого Ботолши и лохмотьях его монахов. Их привычки и манера поведения были продиктованы бедностью.

— Глава церкви одобрил наше решение не задерживать здесь арестованных, — между тем говорил выступающий. — Вспомните — мы не арестовывали этих людей, их привели к нам, и мы отвечаем за них и их действия, пока не решим, что же предпринять. Женщина должна заплатить за то, что старалась заставить народ Уэльса поклоняться старым языческим богам.

Молодой монах, который поддерживал Малчела, как бы в знак подтверждения, кивнул головой.

— Эта женщина… Виновна? — спросила Констанция.

Она услышала странный ответ:

— Виновна или нет, какая разница? Мы не можем держать ее здесь.

Она не поняла.

— Что же вы хотите делать?

— Пойдем… — старый человек взял ее за руку.

Они пошли по направлению к телеге, где находились заключенные. Женщина с черными волосами повернула к ним голову и посмотрела на них темными как уголь глазами, блестевшими на бледном лице. Она была не молода, но выглядела хорошо.

Констанция смотрела на нее и ничего не говорила. Она не знала, что можно ожидать от этой женщины. Здесь ее внимание привлекло какое-то движение внутри телеги. Эверард дал команду своим рыцарям прийти в боевую готовность, но арестованный, приподнявшись на колени, лишь схватился за шею, перевязанную какими-то лохмотьями. Это был человек мощного телосложения. Глядя на него, было трудно поверить в его немощность, но, взглянув на другую сторону его лица, Констанция увидела, что оно сильно покалечено. К тому же из раны все еще сочилась кровь, и густые волосы на его могучей груди были пропитаны кровью.

Констанция пристально рассматривала его.

Молодой монах нарушил молчание:

— Деревенские болтают, что он жонглер… Бог знает, откуда они это взяли, но еще они говорят, что он поклоняется дьяволу. В одной деревне его побили камнями, а в другой он вызвал полный восторг у жителей.

Избитое лицо арестованного выглядело ужасно, и леди Морлакс подумала, что этот огромный человек действительно может оказаться злодеем.

— Миледи, будьте осторожны, — предупредил ее Эверард. — Он сумасшедший!

В звуке голоса Эверарда заключенный услышал скрытый вызов — и это в тот момент, когда он не мог двигаться так же быстро и ловко, как раньше! Когда, даже накинув веревку на его шею, преследователи с трудом смогли скрутить его, даже сейчас — будучи в ловушке, — он испугал Эверарда, схватившись за край телеги рукой с давно уже не стрижеными ногтями.

— Кнут, — распорядился капитан.

Один из рыцарей бросил ему кнут, который упал на траву у ног Эверарда, похожий на змею. Эверард поднял кнут и стал ожесточенно хлестать жонглера. Кровь хлынула из ран, не успевших зарубцеваться, и ручьем стекала вниз. Капитан на миг остановился, но только лишь для того, чтобы через секунду с новой силой обрушиться на жонглера. Этот большой, сильный человек не мог больше сдерживаться и ревел от боли, как раненное животное, и вместе с тем изрыгал проклятия своему мучителю. Рыцари кричали капитану, чтобы он был осторожен, — так страшен был жонглер в эти минуты.

— Матерь Божья! — воскликнула Констанция, не в силах больше выносить это ужасающее зрелище. Она поняла, что капитан не остановится и в своем рвении забьет жонглера до смерти. Выступив на шаг вперед, она приказала оставить побежденного.

Остановленный капитан повернулся и посмотрел на нее горящими глазами.

— Миледи, мы схватили это животное, иначе он, не задумываясь, убил бы нас! Он сумасшедший!

Последнее слово капитан прокричал на французском языке.

Жонглер схватился за веревку на шее обеими руками и, устремив свирепый взгляд своих пронзительно-синих глаз на Эверарда, разразился долгой тирадой на незнакомом наречии.

Это было очень похоже на латинский язык, но латынь была непонятна для Констанции, и молодой монах, стоявший рядом с ней, тоже не понимал речь жонглера.

— Святой Георгий, сохрани нас! — заволновался старый человек, стоявший недалеко от Констанции. — Мы уже давно не слышали такой плавной, правильной латинской речи. Но, Бог мой, что он говорит!

Старик заволновался еще больше и стал говорить что-то оченьбыстро и невнятно, да к тому же вдруг сильно покраснел. В его бормотании можно было разобрать только отдельные слова: «безнравственно… бедствия… богохульничать… зло…»

— Что он говорит?

— Ах, дорогая леди, это совсем не для ваших ушей! Негодяй совсем не думает, что он говорит… вы не должны слышать это!

— Вы! — Жонглер попытался встать, опираясь на руки, закованные в наручники, что удалось ему с большим трудом. — Да, вы! — он говорил по-французски с иностранным выговором. — Король Генри уже нашел, кого заставить желать вас? Что же такая задержка? Имеет ли ваш Драгоценный нормандский дворянин богатство? Или неудачи преследуют его такой прекрасной осенью?..

У Констанции от изумления открылся рот.

— И он говорит на совершенном латинском языке?!

Преподобный скривил губы.

— Таковы эти менестрели — бродяги и ученые… Они выходят из школ после изучения латыни и греческого и набираются всякой ерунды. Это просто настоящее бедствие! Они считают, что могут прекрасно думать самостоятельно. Все это провокации, и приносят лишь один вред!

Огромный человек злобно взглянул на графиню, его лицо выглядело одна большая рана.

— Что вы будете делать сегодня вечером для деревенских, для слуг, графиня?

Констанция нахмурила брови. Она пристально смотрела на заключенного и внимательно его изучала. Когда-то он был хорошо одет — его рубашка, помимо того, что обшита золотом, еще вышита золотыми нитками; плотные чулки были неровной вязки, но связаны из хорошей шерсти, они плотно облегали его бедра и ноги, подчеркивая недюжее мужское достоинство, которое произвело на нее большое впечатление.

Интересно, кто же он? Может, монах-расстрига? Нет, не монах. Она вспомнила многих знакомых молодых ирландцев, которые раньше исповедовали ее, он не был похож ни на одного из них. Тогда, может быть, он раньше был рыцарем?

Возможно, но среди рыцарей не так много хорошо образованных, она наверняка услышала бы о нем ранее. О странствующих же певцах и циркачах графиня не имела никакого представления. Она не обращала на них никогда внимания. Кто же он? Это была загадка.

Жонглер опустил голову, когда проверяли, надежно ли он привязан. Он наблюдал за Констанцией.

— Ах, леди, — неожиданно мягко произнес он, — если вы позволяете многим разделять ваше ложе, может, я…

Он явно наслаждался замешательством, которое вызвали его слова.

— Может, вам больше понравится заниматься этим со мной, чем с вашими погаными рыцарями? — Он повернулся к ней искалеченной стороной лица, его волосы развевались. — Все говорили, что лучшего не пробовали…

Графиня опешила от подобной наглости. Эверард, стоявший рядом, дрожал от гнева. Констанция, почувствовав состояние рыцаря, коснулась его руки.

Старый прелат сказал, что, вероятно, жонглер действительно сумасшедший и они не могут отдать его на суд епископа в Честер.

Констанция еле заметно усмехнулась. Жонглер безошибочно почувствовал ее настроение. Епископ Честера, несомненно, приговорит его к сожжению на костре как еретика, а ей этого почему-то не хотелось. Ей казалось, что нет никакой необходимости уничтожать этого сумасшедшего. Она стояла достаточно близко, чтобы видеть капли крови, падающие на грудь жонглера с каждым его вдохом, но не достаточно, чтобы он мог схватить ее или просто дотронуться до нее. Констанция вдруг ощутила ранее не испытанное чувство. Когда она в очередной раз посмотрела ни этого мужчину, к ее горлу подкатил ком, и она ощутила непонятное волнение в груди. Судорожно вздохнув, Констанция отогнала наваждение и уже по-другому посмотрела на него. Ее взгляд с подбородка соскользнул на шею несчастного, которую он неестественно изогнул, приспосабливаясь к веревке. Неожиданно их взгляды встретились. Она заметила, какого необычного цвета были его глаза — серые с желтыми крапинками, нет, скорее не крапинками, а пятнышками золотого на сером. Это сочетание необычайно гармонировало с золотыми волосами и таким же оттенком кожи. Констанция опять почувствовала, как теряет ощущение действительности. Она тонула в его взгляде, в этих дьявольских глазах, но самое интересное — ей не хотелось возвращаться в мир реальности. Леди Морлакс чуть заметно вздрогнула, когда за ее спиной опять раздался голос старого прелата:

— Прикажите доставить арестованных в ваше поместье в Баскборне? Там вы можете лично решить судьбу жонглера и ведьмы… решить так, как вы посчитаете правильным.

Внезапно арестованный откинул назад голову и запел. Зазвучавшая мелодия была необыкновенно мелодична и волнующа, но, к сожалению, Констанция опять не поняла ни слова. Она повернулась к прелату, но тот только покачал головой.

— Мы плохо понимаем его язык, но что поймем, постараемся вам перевести.

Надо быть действительно сумасшедшим, чтобы петь в такой ситуации, и жонглер, вероятно, не остановится… «Он опять попытается напасть на Эверарда, — подумала Констанция, — хотя, скорее всего, это не принесет никакого результата.

Старый прелат перевел ей, что он и теперь призывал в своей песне к неповиновению, но Констанция слушала его невнимательно. Она думала, брать или не брать пленников с собой.

Констанцию окликнули, ее мысли вернулись к действительности. Она увидела женщину, прижавшуюся к дальней стенке колымаги, но не она беспокоила Констанцию, а то, хорошо ли привязан жонглер, надежны ли веревки. Она вопросительно взглянула на Эверарда, но он неправильно истолковал ее взгляд и решил, что она не решается сама принять решение.

— Графиня, даже не думайте о том, чтобы взять его с собой. Вы не слышали и половины его песен и не знаете всех его «подвигов».

— Мы больше не дадим ему возможности петь свои песни, а если вы не можете заставить его замолчать, то вставьте ему в рот кляп.

. Молодой человек перестал петь так же неожиданно, как начал. Он уставился на Констанцию, его глаза метали молнии.

— Сука! Ты даешь такое распоряжение! Мне кляп?!

В неописуемой ярости арестованный огромными сильными руками ухватился за край колымаги, пытаясь дотянуться до Констанции, но это ему не удалось. Тогда он прохрипел, что Бог создал нас свободными, и никто не имеет права лишать свободы, тем более не имеет права затыкать рот кляпом! Два рыцаря оттолкнули его от края колымаги, он пытался еще что-то сказать, но уже не мог, так сильно веревка впилась ему в горло. Повернувшись к Констанции, жонглер немного отдышался и снова закричал:

— Мы будем петь для вас песни! Я клянусь в этом, а также клянусь, что сделаю все возможное, чтобы уничтожить твоего рыцаря его же собственным хлыстом!

Констанция пришла в ужас от такой вспышки ярости, она подумала, что подвергнет Эверарда большей опасности, если прикажет ему сопровождать жонглера на всем пути до ее поместья.

«Он действительно сумасшедший», — решила Констанция, но помимо этого она поймала себя на мысли, что думает совершенно о другом. Она чувствовала, что он будет неотразим в постели. Констанция твердо решила его отослать с глаз епископа. Она убеждала себя, что делает это только потому, что считает, что нет никакого резона наказывать, кого бы то ни было за его безумство.

Приняв решение, Констанция направилась прочь от этого жонглера, который не переставал кричать свои безумные слова вслед уходящей толпе. Монахи подошли ближе к колымаге проверить, надежно ли привязаны заключенные. Уже становилось темно, и им не хотелось возвращаться для проверки еще раз. Свадебный пир должен был продолжаться всю ночь.

— Теперь мы должны найти мою сестру Мабел, — сказала Констанция. — Я не видела ее с тех пор, как она забеременела.

Графиня не знала, где искать де Варренсов, и обратилась за помощью к Эверарду. Леди Морлакс прекрасно знала, что он был сердит на нее за то, что она прислушалась к мнению старого Малчела в отношении арестованных, а не к его.

В толпе людей они увидели Маредуда, одного из самых уважаемых людей в стране. В связи с бракосочетанием он одел фамильные драгоценности. Старик схватил Констанцию за руку.

— Девушка, как быстро вы выросли! Стали совсем взрослой! Все заботитесь о семейных делах? — Его большие руки обнимали Констанцию за талию, он пытался поцеловать ее. — Маредуд никогда не забывал вас, дочь его старого друга. Мы качали вас на коленях, когда вы были совсем маленькой…

Старик привычно шлепнул ее по заду. Взгляд Эверарда, который наблюдал за этой сценой, сделался жестким. Констанция с трудом освободилась из рук Маредуда.

— Мы ищем мою сестру Мабел с мужем. Они должны быть где-то здесь… Боюсь, что не найду другой возможности поговорить с ней.

Маредуд внимательно посмотрел на нее и тяжело вздохнул.

— Встретиться с сестрой — это хорошо, — сказал он с деланным безразличием в голосе. — Моя жена говорила сегодня с Мабел, но вы не найдете ее здесь. Де Варренсы уехали вскоре после венчания.

Констанция расстроилась. Де Варренс не желал их встречи. Он привез ее сестру в Морлакс, чтобы продемонстрировать свою власть над Мабел.

— Мы были слишком нелюбезны с ним… Теперь он ни за что не позволит Мабел встретиться с нами. Это его месть за наше отношение к нему, — сказала Констанция упавшим голосом.

— Теперь, девушка, — сказал старый Маредуд, — вы делаете то, что ваш отец, упокой Господи его душу, делал. Народ должен видеть, что вы неплохая ему замена и сможете защитить честь своего семейства. Но одна женщина никогда не справится со всеми делами Гилберта де Джобоурга… — Старик взглянул на Эверарда и добавил: — Вы хорошо дали понять де Варренсу, что отношение окружающих к нему справедливо.

Когда Констанция увидела, как де Варренс обращается с ее сестрой, она послала вечером группу рыцарей в лес, где он охотился. Эверард хорошо разбирался в делах подобного рода: его рыцари задержали рыцарей мужа Мабел, в то время как капитан лично разговаривал с ним. Но Хуберт де Варрен все же не был наказан подобающим образом за грубое отношение к жене.

— Не беспокойся, — загрохотал Маредуд, де Варренсу хорошо дали понять, что его пощадили лишь только потому, что Мабел носит ребенка. Этот грубиян отлично понял, каковы мс гут быть последствия, если он не угомонится.

Констанция невольно подумала о том, как не просто женщине быть во главе такого большого семейства. Слова старого друга отца немного успокоили графиню. Но скоро ли Хуберт де Варен, простит и сживется с мыслью, что вынужден себя сдерживать?

Внезапно Констанция почувствовала себя очень утомленной, она хотела встретиться со своими дочерьми, которые с нетерпением ждали ее прихода. Графиня отпустила Эверарда, однако не забыла ему напомнить о заключенных. Ночи были холодные, и надо было позаботиться, чтобы у них было, чем укрыться. Капитан пристально посмотрел на нее, но ничего не ответил на ее замечание.

Поместье Морлаксов было недалеко от северо-восточных границ. Оно было не очень большим, и сейчас практически все было занято приехавшими на свадьбу. Констанция обеспокоено подумала о гостях — удобно ли им, хватило ли соломенных тюфяков? Мысли о хозяйстве заставили ее опять отодвинуть встречу с детьми. В большом зале она увидела пожилую баронессу, терпеливо поджидавшую ее.

— Ваши комнаты готовы, — сказала ей Констанция.

Баронесса улыбнулась.

— Это была прекрасная свадьба. Ваш отец может гордиться вами.

— К сожалению, мы немного опоздали, задержались в пути из-за плохой дороги.

— Неважно. Вы очень похожи на вашего дедушку. Я была знакома с ним и прекрасно помню его до сих пор.

Баронесса вздохнула и поправила плед.

— Да… Но теперь вы должны выйти замуж, чтобы соответствовать статусу ваших сестер, хотя епископ и противится этому, говоря в проповедях, что выходить замуж надо только один раз, и проклиная тех, кто венчается дважды.

Констанция знала взгляды церкви на этот вопрос, знала слишком хорошо. Она ответила баронессе, что имеет разрешение от короля Генри не выходить замуж в течение трех лет, король лично оказал ей эту милость.

Острые глаза баронессы смотрели скептически.

— Ха, даже наш деревенский священник против этого. Но он слишком далек от короля, чтобы тот прислушался к его мнению.

Она с неожиданной для ее лет силой сжала руку Констанции.

— Послушайте, милая, нет неразрешимых проблем! Попросите короля Генри найти вам мужа как можно скорее. Здесь называют вас графиней Луны. Своей красотой вы очень похожи на свою бабушку, так же, как характером на деда. Послушайте меня, ваша бабушка посоветовала бы вам то же самое.

Констанция терпеливо выслушала баронессу, хотя валилась с ног от усталости. Когда старая женщина, наконец, закончила свою речь, она поблагодарила ее за заботу и, пожелав спокойной ночи, отправилась в свои покои.


В комнате было тепло, и Констанция почувствовала себя лучше. Она, наконец, могла расслабиться.

Служанки и кормилицы расположились на полу вблизи огня, они встали при появлении Констанции, хотя она никогда не требовала это го. Девушки подошли помочь ей раздеться, но она сначала подошла к своему ложу, на котором, как котята, свернулись ее дочери. Девочек недавно вымыли, и их еще не причесанные волосы в беспорядке разметались по подушке. Взгляд Констанции остановился на старшей. Дочь удивительно была похожа на отца — Балдриса де Крези — тот же длинный нос, тот же серьезный взгляд.

Констанция перевела взгляд на вторую дочку, пригладила ей волосы. Она не любила вспоминать второго мужа, ненавидя все, что было с ним связано. По-другому она вспоминала молодого Уильяма — своего третьего мужа, которому она родила Биатрис. Это была большая печаль Уильяма. Констанция вспомнила, как он заботился о ней во время беременности, как оберегал, как ждал наследника, а ожидаемый наследник оказался девочкой… Констанция смотрела на своих детей и думала, что она была вдовой дважды, а это не самый лучший вариант для мужа. Думая об Уильяме, она всегда вспоминала, какой он был смелый, а порой просто отчаянный. Король Генри всегда использовал его в самом пекле сражений против Франции. И, в конце концов, Уильям погиб в одной из битв. Биатрис тогда исполнился только месяц… Тут Констанция очнулась от воспоминаний и тряхнула головой. Завтра будет новый день, и он принесет еще больше забот и волнений, чем этот.

Раздевшись, она расчесала свои прекрасные черные волосы. Констанция вспомнила слова старой баронессы. Да, она действительно очень похожа на бабушку; такие же черные волосы, бледная кожа, серебристые глаза.

В ночной рубашке Констанция подошла к окну и открыла ставни. Из окна пахнуло холодным и свежим воздухом. Этот замок Морлаксов имел большие и широкие окна, в отличие от других. Несмотря на холодный ветер, она села на подоконник и выглянула из окна.

Констанция попыталась отвлечься и ни о чем не думать. Лунный свет заливал ее, постепенно заполняя ее мысли, она погрузилась в фантазии и стала походить на привидение, которые, как говорят, уже давно поселились в этом старом замке Морлаксов и стали его неотъемлемой частью. Ничто не мешало ей, она размышляла… Мысли леди Морлакс опять вернулись к сестре и де Клинтону. Она представила его член, который увидела неожиданно для себя и нашла его достаточно крепким и твердым. Констанция невольно представила себе узкие бедра сестры, ее невинное тело и то, с каким пылом это тело может откликаться на ласки. Наверняка де Клинтон будет неутомим всю ночь, в отличие от де Крези, которому требовалась почти вся ночь, чтобы кончить один только раз. Де Клинтон откроет Бертраде всю радость любви… Мысли Констанции становились все бессвязнее и смелее. Она смутилась от промелькнувших в сознании откровенных картин. Интересно, почему люди так жадно интересуются всем происходящим между женщиной и мужчиной? Она сама Бог ей судья — никогда не находила в этом никакого удовлетворения.

Неожиданно Констанция вспомнила жонглера. Его необычно белое тело помимо воли вызывало восхищение. Хотя этот заключенный был далеко от нее, молодая женщина почувствовала необычайное возбуждение, страстное желание при одном воспоминании о большом и набухшем члене, так очевидно выделявшемся в штанах заключенного. Констанция почувствовала внизу живота жжение. Она невольно представила, как он, такой огромный, будет двигаться в ней…

Констанция наклонилась вперед и, пытаясь успокоиться, подставила лицо порыву ветра. В эту минуту проснулась и заплакала Биатрис. Констанция спрыгнула с подоконника и подошла к дочери. Сейчас в ней уже ничто не напоминало женщину, которая минуту назад еле справлялась со своим желанием, это была только мать.

ГЛАВА 5

Пятно крови, которое оставляет девственница на своем первом любовном ложе, достаточно важно для семейства жениха и невесты. Этот результат физического единения сразу объявляется. Где-то в полночь четыре брата де Клинтона ворвались в банкетный зал с этим известием.

Глядя на сестру, Констанция предположила, что все прошло благополучно. Бертрада сидела на своем брачном ложе с довольным видом, раскрасневшаяся, немного смущенная в окружении гостей жениха. Ее одежда была из красной шерсти, ее прекрасные волосы, перехваченные венком с лентами, которые выткали в деревне Морлаксов специально для нее, ниспадали, закрывая руки и шею. Уилвстан, ее молодой муж, сидел рядом с ней на стуле с бокалом вина. На его губах была довольная улыбка.

Констанция знала, что друзья Уилвстана, собравшиеся вокруг брачного ложа, еще не совсем протрезвели после ночного гуляния. Да и улыбка невесты была утомленной. Было заметно, что утро ей понравилось меньше. Сводный брат — Джулиан — наклонился и шепотом спросил, как жених? Сделал ли он ночь чудесной? Бертрада ничего не ответила, только румянец на ее щеках стал заметнее.

Констанция отозвала брата и попросила его передать де Уэрвилу, чтобы тот разместил музыкантов на ступеньках замка, снаружи музыка не будет слышна так громко. У многих, как и у нее нестерпимо болела голова.

«Действительно, этой ночью Уилвстан сотворил чудо», — сказала она себе. Ведь еще только вчера Бертрада грозила покончить с собой.

Солнечные лучи играли в бокале с вином, который Констанция держала в руке. Молодая женщина огляделась. Де Уэрвил приказал слугам приготовить вино и еду, но никто из гостей еще не был готов продолжить пир. Де Клинтоны беседовали с другой знатной парой относительно дочери короля Генри, которая еще в двенадцать лет была выдана замуж за немецкого императора, и о том, что английский трон до сих пор не имел преемника. Два красивых молодых человека усиленно делали вид, что не замечают взглядов, которые время от времени кидает на них мать молодых девушек, с которыми они танцевали во время пира. Джулиан окликнул ее. Констанция очнулась и вернулась к действительности.

Она провела беспокойную ночь, несколько раз просыпалась, как бы убеждая себя, что Бертрада действительно обвенчалась, что она теперь замужняя женщина. И наутро Констанция одна из первых вошла в комнату молодых. Здесь она опять вспомнила свое первое утро после замужества, когда она еще не совсем протрезвела после вечернего пира. Сейчас все было по-другому, она порадовалась за сестру, за то, что у нее все сложилось удачно, и за ее мужа, который совершил чудо и разбудил в Бертраде женщину, заставив ее преодолеть в себе равнодушие.

Еще Констанция вспомнила о том, как она хотела есть, когда наутро проснулась, и распорядилась, чтобы молодым подали завтрак в комнату. Бертрада была необычайно тиха после своей первой брачной ночи. Посмотрев на нее еще раз, Констанция перестала волноваться, и тут только она заметила, что простыня с пятнами крови не была убрана. Она быстро прикрыла ее покрывалом.

«Еще вчера, — опять подумала Констанция, — сестра говорила о служении Господу, о том грандиозном счастье, которое ожидает ее, если она станет невестой Христа, а сейчас уже все по-другому…» И тут Джулиан, как бы подтверждая ее мысли, зашептал на ухо, но так громко, что все окружающие услышали его слова и обернулись. Он сказал, что сегодня его младшая сестра действительно стала женой. Бертрада тоже услышала слова брата и, не обращая внимания на окружающих, посмотрела на мужа долгим, нежным взглядом.

— Конечно, кто-то из ее духовных сестер может впасть в транс, найдя ее наутро в таком настроении, вопреки всем их рассказам и предупреждениям, — говорил меж тем Джулиан на ухо сестре. — Но все-таки это чудо совершилось не без благословения неба.

Констанция засмеялась.

— Не богохульствуйте, — сказала она брату. Но графиня и сама понимала, что Джулиан не

далек от истины — Бог действительно видел, какие надежды все возлагали на жениха, как она молилась, чтобы он был на высоте.

На ступеньках замка стали появляться просители, воспользовавшиеся приездом хозяйки. Среди них Констанция увидела и своего управляющего. Несмотря на то, что сейчас было не до хозяйственных дел, он все-таки решил поговорить о сделке с крупным рогатым скотом.

— Никогда не было, чтобы такое количество людей приходило к хозяину! Во всяком случае, на моей памяти такого не случалось, — сказал Пьер де Уэрвил.

Констанция напомнила ему о прошении ткачей и сказала, что поручила капитану Эверарду разобраться с этим вопросом. Управляющий объяснил ей, что деревенские будут разговаривать насчет этого дела только с хозяйкой, и вновь вернулся к вопросу о крупном рогатом скоте. В поместье была засуха, и поголовье скота из-за отсутствия корма значительно сократилось. Поэтому сейчас просто необходимо купить несколько десятков голов.

Констанция заметила про себя, что Пьер де Уэрвил говорит с ней, как когда-то говорил с ее отцом. Она сказала ему, что не имеет ничего против его предложения, пусть делает как считает правильным. Стоя на ступеньках замка, она неожиданно услышала громкую музыку, доносившуюся из внутренних покоев, и поспешила закончить разговор о сделке.

Когда управляющий ушел, на ступеньках появились Роберт Гилберт и Магнус де Босаде.

— Леди, — Роберт поднес ее руку к губам и поцеловал.

Посланец короля улыбнулся, сверкнув ослепительно белыми зубами.

— Магнус, даже если она будет все отрицать, мы явились свидетелями, как нелегко управлять самой всем этим поместьем, не так ли? Для этого требуется недюжий ум и интеллект, не правда ли?

Магнус преданно смотрел на графиню ясными глазами.

— Леди, — сказал Роберт Гилберт, — мы ваши слуги и добровольно бросаем себя к вашим ногам. В этот момент Констанция подумала об их огромном влиянии в Англии и Нормандии, благодаря чрезвычайному богатству, которое они всячески стремились приумножить.

— Милорд… — и Констанция сказала, что не желает видеть их у себя в ногах и что их пыл, быть может, угаснет, как только они узнают, что путешествовать она собирается в сопровождении сотни рыцарей.

Лицо Магнуса так изменилось, что Констанция не смогла сдержать улыбку. Она была довольна, что упомянула про рыцарей. Самой богатой наследнице небезопасно путешествовать — какой-нибудь энергичный дворянин мог ее похитить и насильно отвести под венец прежде, чем король Генри, находящийся сейчас во Франции, узнает о случившемся.

Роберт Гилберт задумчиво молчал. Констанция спросила насчет кузин, которых было у него немало и, если верить слухам, не все законные. Она слышала, что кто-то из девушек их семейства вышли замуж очень далеко — в Данию.

Магнус заговорил о своей матери, потом сообщил о какой-то научной работе отца для короля, но Констанция слушала его невнимательно, ее взгляд был рассеянным. Она вновь подумала о сестре. Подозвав слугу, графиня отправила его за бокалом вина. Неожиданно молодая хозяйка вспомнила толпу женщин, собравшихся этим утром вокруг кровати сестры, которые, глядя на ее раскрасневшееся лицо, многозначительно усмехались, вспомнился ей и граф с графиней, появившиеся в окружении своих разодетых в меха сыновей и дочерей.

Свадьба закончилась, и гости оставляли Морлакс. Большинство отправлялись после всенощной. Она сама собиралась к себе в Баскборн завтра утром. Но прежде было необходимо закончить дела в этом замке, наградить камергеров и слуг, хорошо поработавших во время свадьбы. Да помимо этого оставался нерешенным вопрос с ткачами, надо ответить на их прошение.

Констанция уже почти свыклась с мыслью, что Бертрада замужем. Нужно было еще послать гонца к королю Генри с уведомлением о происшедшем.

Она взяла кусок хлеба с сыром со стола, стоявшего недалеко от нее, в этот момент Po6ерт Гилберт вновь появился перед ней, желая выяснить, была ли она на последнем балу при дворе. Посмотрев на него, Констанция подумала, что он очень красив, молод, богат, свободен и, определенно, очень хорош для жениха, даже если и придется ждать три года. Она улыбнулась и сказала, что не была на этом балу.

Графиня Морлакс встретила делегацию ткачей в большом зале. Их пришло так много, что весь зал оказался заполнен. Констанция встала на небольшое возвышение, желая всех видеть и чтобы все видели ее. Накануне они с Пьером де Уэрвилом обсудили прошение ткачей. Большинство из чих пришли с юга, они были честны и открыты. Поселившись в Морлаксе еще во времена се отца, они ткали из местной шерсти сукно, которое затем продавалось в Лондоне с большой прибылью для хозяев замка. У них была репутация людей, ведущих замкнутый образ жизни. Констанция спросила, кто будет говорить. Камергер указал на старого, но крепкого, коренастого человека, который тут же выступил вперед и назвал свое имя — Торгюн.

Вопрос касался разногласий, возникших между ткачами и мельником, который отказывался молоть их зерно. Мельник тоже вышел вперед и представился, его звали Кундар Харефуд. Констанция посмотрела на ноги ткачей — они были обернуты в кожу и почему-то напоминали ей лапы зайцев. Просители пристально смотрели на нее. Констанция стала внимательно слушать говоривших.

Разногласия быстро устранили. Писец зачитал очень подробное решение, касающееся мельника. Отныне Кундар Харефуд за дополнительную плату — ему выделили землю — был обязан перерабатывать зерно ткачей. Проблема была столь ничтожна, что Констанция спросила пришедших, есть ли у них еще какие-нибудь к ней вопросы.

В зал неожиданно вошел Джулиан и стал слушать, улыбаясь сестре.

Разговор затрагивал интересы всех присутствующих. Ткачи просили разрешения покупать зерно в замке, а не ездить за ним в город. Она подумала, что ткачи — ее подданные и она обязана заботиться о них. В городе за зерно в преддверии зимы берут втридорога, и ее люди останутся нищими, покупая там. Здесь же она может продавать его по разумным ценам, сама, не оставаясь в накладе и не разоряя их. Еще одна проблема была разрешена. Пока писец писал решение, Констанция внимательно рассматривала стоявших перед ней.

Ткачи-ремесленники всегда жили обособленно, предпочитая даже молиться не со всеми вместе, а в своих домах. В течение последнего года были некоторые трения с местным священником, а епископ Честера составил специальную бумагу, где обязывал все население поместья Морлаксов совершать обряды только в местной церкви, но это приказание никак не повлияло на поведение ткачей.

Также было известно, что девушки ткачей очень поздно выходили замуж, иногда даже в двадцать лет. А кормящие матери не разрешали посторонним видеться с ними, пока новорожденный не будет отлучен от груди.

Констанция вдруг вспомнила, что в прошении был, затронут, помимо хозяйственного, еще один вопрос. Она на момент задумалась, а потом сказала, что у них была и другая просьба. Гул пронесся среди пришедших. Лидер ткачей — Торгюн — опять вышел вперед.

— Это касается рыцарей, миледи… Графиня вопросительно на него взглянула.

— Не всех, только тех, которые в гарнизоне… Рыцари замка под командованием констебля Лодгсприза не были так дисциплинированны, как рыцари под командованием Эверарда. Констанция взглянула на констебля — он уверял, что нет никакой проблемы. Но ткач не согласился и не промолчал.

— Нет, миледи, проблема есть, — сказал ткач, запустив пальцы в свою длинную густую бороду. — Проблема есть, но только что мы можем сделать? Мы же не вынуждаем наших девушек выходить замуж…

Потрясенный, камергер уставился на ткача. Писец перестал писать и тоже удивленно смотрел на него. Де Уэрвил приказал говорившему замолчать.

— Леди Констанция желает знать характер дела и причину нашего недовольства.

Это было сказано таким тоном, что Констанция не смогла сдержать улыбку. Ткач молча смотрел на нее, он и не думал сказать что-то обидное, но окружающие невольно сразу вспомнили обстоятельства ее собственного замужества.

— Так что же вы хотите сообщить? — спросила она.

Ткач заколебался, позади него молодые женщины не поднимая глаз, смотрели в пол. Их платки были повязаны таким образом, что лица можно было увидеть только мельком, но большей частью они были высокие и хорошо сложены. Если вам требовалась сильная и здоровая жена, то вряд ли можно найти лучше. Взгляд ткача встретился со взглядом Констанции. Торгюн продолжил:

— Мы молим Бога, чтобы этого не происходило… Но даже если молодой рыцарь приближается к нашей девушке с предложением выйти замуж, это не наш способ выдавать дочерей. Хотя любая наша девушка желает выйти замуж…

Несмотря на то, что говорил он довольно путано, Констанция поняла его. Рыцари, которые служили при замке, не были достаточно богаты, чтобы жениться. Их лошади и одежда также не подходили для зажиточных ткачей. И если им все же приходилось выдавать за них дочерей, они делали это скрепя сердце.

Графиня спросила говорившего, много ли девушек отказывались выходить замуж, но он ничего не ответил.

Констанция внимательно оглядела собравшихся, не зная, что ответить. С одной стороны, было бесполезно запрещать рыцарям общаться с девушками — против природы ничего не сделаешь. Да и достаточно редко они говорили о женитьбе. Возможно, это был только предлог, чтобы заполучить согласие девушки… Но с другой стороны, как хозяйка поместья, она обязана прийти к какому-то решению. Немного подумав, Констанция приняла решение.

— Я прикажу констеблю строго следить за выполнением моего приказа. Отныне никакой рыцарь не сможет даже заговорить с вашими дочерьми, если они не получат вашего на это одобрения — какой-либо знак о вашем на то согласии.

— Миледи, — не успокаивался Торгюн, — но девушкам угрожают! Если рыцарь приходит в дом, а она не разговаривает с ним…

Констанция пристально посмотрела на говорившего, и он замолчал.

— Никакой женщине отныне угрожать не будут, теперь рыцари станут дисциплинированы. Это говорю я — графиня Морлакс.

Такое решение, казалось, удовлетворило ткачей, и они, поняв, что разговор закончен, стали выходить из зала. Камергер подошел к ней, чтобы обсудить меры, которые должны быть предприняты в отношении нарушителей приказа графини. Получается, что отцы должны давать разрешение на изнасилование своих дочерей? И если что-то случится без их ведома, последствия могут быть ужасны. Никого не удивит, если начнут находить рыцарей, утонувших или сломавших себе шею при таинственных обстоятельствах.

— Да, у тебя будет немало проблем с этим вопросом, — сказал Джулиан сестре.

Она пристально посмотрела на него.

— Рыцари гарнизона при замке не станут делать предложение девушкам ткачей, они бедны как церковные мыши. Это только предлог, чтобы заговорить.

Джулиан улыбнулся.

— Так или иначе, но ты приняла решение. — Он осмотрелся вокруг. — Где наш сторож?

— Вероятно, он на конюшне готовит лошадей к завтрашнему отъезду…

Джулиан обнял сестру и поцеловал в лоб.

— Завтра мы будем уже в Несклайфе…

Но Констанция была погружена в хозяйственные дела и заговорила о проблемах, связанных с засухой.

— Многие здесь небогаты, и мы должны что-то сделать с этой проклятой засухой. Деревенские поговаривают насчет пруда.

Джулиан только пожал плечами.

— Думаю, что кто-то просто забыл разверзнуть небеса…

Констанция ничего не ответила, и Джулиан оставил ее.

Внебрачный сын ее отца очень сильно походил на Гилберта де Джобоурга: та же осанка, те же волосы, которые от солнца стали красно-бурыми. Она не хотела обсуждать с ним хозяйственные дела. В его представлении проблемы ткачей были надуманны. Но графиня-то прекрасно знала, насколько все это серьезно.

Когда она шла через двор, пыль поднималась из-под ее ног — дождя не было уже больше месяца. Констанция увидела, что колымагу с заключенными передвинули к двери кухни. Опущенные плечи золотоволосого жонглера не предвещали ничего хорошего. Она подошла к рыцарю, сторожившему заключенных. Рыцарь, сидевший на корточках с другой стороны колымаги, вскочил на ноги, ожидая распоряжений.

Констанция молча смотрела на заключенного, который выглядел очень плохо. Его борода была

всклокочена, кровь запеклась на губах и вокруг рта, сухим языком он пытался облизать потрескавшиеся губы. Кто-то опять связал его руки за спиной. Из колымаги невыносимо пахло мочой… Констанция поморщилась.

— Почему заключенным не дают воду? Их страдания не должны игнорироваться. Почему здесь такое зловоние? Почему ты здесь один, где другой охранник? — накинулась она на рыцаря.

Молодой рыцарь с веснушками по всему лицу, которые от жары и страха стали еще заметнее, промямлил что-то относительно другого охранника и сказал, что от сэра Эверарда поступил приказ не давать заключенным ни воду, ни еду, что жонглер ругался и проклинал его, кричал, что он все равно убьет его.

— Прежде чем мы снова скрутили его, — продолжал рыцарь, — ему дали воду, но он выплеснул ее.

Рыцарь посмотрел на заключенного, и Констанция увидела страх в его взгляде.

— Это, правда, миледи, — добавил он, — весь народ говорит, что жонглер — это сам дьявол.

Жонглер уже не выглядел так свирепо — губы его потрескались, кровь запеклась пятнами на лице… Женщина, которая была арестована вместе с ним, не меньше его нуждалась в воде. Констанция слышала, как рыцарь говорил ей, пока она рассматривала заключенных, что женщина — ведьма, это видно по ее глазам, и она может наслать порчу.

Констанция выслушала все, что ей сказал рыцарь, и приказала принести заключенным воду.

— Даже лошадям смывают кровь и пот после езды, а это люди, — сказала она. — Я не могу позволить так с ними обращаться!

Ссутулившись, рыцарь побежал выполнять приказание графини.

Констанция подошла ближе к колымаге, чтобы лучше рассмотреть заключенного. Если бы не ужасные раны на его лице, он был бы красивым мужчиной, красивее Роберта Гилберта. Она увидела, что в колымаге все было перевернуто вверх дном. Интересно, как он мог все это перевернуть со связанными за спиной руками и ограниченной свободой в движениях?

— Подойдите, — сказала она женщине. — Вы можете помочь мне…

Но женщина не сдвинулась с места. Констанция пристально и с изумлением посмотрела на нее

— Вы не хотите помочь мне?

В ответ черноволосая женщина только молча повернулась к ней спиной, и графиня увидела, что ее руки также связаны. У Констанции вырвался вздох раздражения. Заключенный был мятежником, и рыцари боялись его силы, поэтому и связали. Но связать женщину! Этого она понять не могла.

Молодой рыцарь возвратился с водой, хлебом и чашкой. Констанция сначала хотела приказать развязать заключенных, но, посмотрев в глаза жонглера, решила не делать этого.

— Дайте ему воды, — сказала графиня.

В ее словах явственно слышалось какое-то непонятное для рыцаря волнение. Молодой Джези — так звали рыцаря — налил воды в чашку и поднес к губам заключенного.

Рыцарь осторожно дотронулся краем чашки до губ жонглера, но ничего не случилось. Арестованный неподвижно стоял на коленях у края колымаги и пристально смотрел на графиню. Его

взгляд был недоброжелательным. Констанция взяла чашку из рук рыцаря, и сама поднесла ее к губам жонглера. Он выпил, но последний глоток воды выплюнул прямо ей в лицо. Это было полной неожиданностью для Констанции, и в первую минуту она только моргала глазами, опешив от такой наглости. Рыцарь с глухим ворчанием ударил его хлыстом и отбросил в угол колымаги. Констанция была настолько изумлена поведением заключенного, что лишь молча вытерла рукавом платья лицо. Женщина упала на колени и замерла от страха.

Глаза заключенного молча следили за Констанцией, а она внимательно смотрела на человека, которому только что помогла и который так отблагодарил ее. Жонглер открыл рот, чтобы что-то сказать, но графиня вдруг очнулась и с неожиданной для самой себя злостью схватила хлеб и с силой заткнула его в рот жонглера.

Констанция посмотрела на рыцаря, с недоумением наблюдавшего за ее действиями. Она не хотела делать ничего подобного, это был какой-то порыв, какое-то затмение. Она сама не знала, что делает. Но, как ни странно, графиня почувствовала удовлетворение от своей вспышки. Она вдруг ощутила, что это лучшее, что она сделала за сегодняшний день.

Встав на колени, жонглер пытался выплюнуть хлеб, но Констанция довольно далеко запихнула кусок, и выплюнуть его было достаточно трудно.

Солнце уже садилось, подул освежающий северный ветер, Констанция подошла ближе к кухне. Она видела зеленые и белые одежды ее домочадцев, которые возились на конюшне с ее лошадьми, чтобы подготовить их к завтрашнему отъезду. Она искала среди них Эверарда, но не находила его. Стараясь не испачкать ноги, она направилась к замку.

Графиня внезапно почувствовала себя старой и уставшей женщиной. Но, поймав себя на этой мысли, Констанция постаралась встряхнуться и сказала себе, что она еще молода и у нее все впереди.

Молодая женщина посмотрела на старую башню и увидела свет в окне молодых. Она подумала, что уже завтра Бертрада с де Клинтоном покинут замок. «Теперь мы все замужем, — сказала она, мысленно обращаясь к отцу. — Да, отец, теперь мы все замужем». Констанция вспомнила Роберта Гилберта и решила, что ожидание длиной в три года не достаточно продолжительно. Она подумала, что завтра тоже покинет Морлакс и отправится к себе в Баскборн.

Чуть позже, когда уже практически стемнело, две тени неслышно встретились под стеной замка, сверху их никак нельзя было рассмотреть. Одна из этих теней стала говорить другой, что от выпитого во время свадьбы его умственные способности никуда не годятся.

— Мы едва можем говорить, не то, что соображать…

Другая тень в это время наблюдала за колымагой и видела, как рыцарь опять поднял кнут на заключенного. Эта тень сказала, как бы рассуждая, сама с собой:

— Завтра она поедет на восток в Врексхам, а потом в Ходд через Кидскровский лес. Сотня рыцарей, конечно, не будет ее сопровождать, так же, как и домочадцы, но колымага с заключенными отправится вместе с ней… Это точно.

Один из говоривших проворчал, что у них будут проблемы при прохождении переправы, такие же, как и раньше… Он немного помолчал и спросил:

— А как же сторож?

— С ней, как всегда, — ответила другая тень.

Подошедшие в этот момент к колымаге выглядели так же, как и треть вновь прибывших рыцарей, которые приветствовали графиню салютом около палаточного городка. Рыцари подошли ближе и молча вытащили женщину в черной шали с разметавшимися по плечам волосами.

После продолжительного молчания одна из теней повторила:

— Кидскровский лес…

Они вновь помолчали, наблюдая, как два рыцаря и заключенная исчезли, завернув за здание кухни.

Другая тень задумчиво ответила:

— Да, лес…

И обе тени неслышно растворились в окутавшей землю темноте.

Жонглер постарался расположить свое большое тело так, чтобы оковы не тянули голову к земле, и взглянул на небо. Туч было немного, и он смотрел на звезды — такие яркие и такие холодные. Он глубоко дышал, чувствуя ломоту во всех костях. Жонглер долго обходился без рубашки, а те лохмотья, которые были на нем, совершенно не держали тепло. Одеяло ему, конечно, после того, что он вытворил, не принесли.

Где-то в тени позади кухни, куда ушли рыцари и заключенная, слышался невыносимый крик страдания и боли. Заключенный старался не слушать его. Эта женщина ничем не заслужила подобного обращения.

Оковы причиняли Сенрену невыносимую боль, и он тщетно пытался собраться с мыслями. Только одна мысль была в его избитой голове — Бог заставит гнить их души.

Сенрен закрыл глаза, и тут раздался пронзительный крик, разорвавший темноту ночи. В воспаленной памяти жонглера неожиданно всплыли строчки старой латинской песни… Он закрыл глаза и запел, запел во всю мощь своих легких. Молодой человек пел о Судьбе, о том, что именно она направляет человека, и никто не знает своей Судьбы и не может изменить ее.

Вскоре он услышал топот. Открыв глаза, жонглер увидел в темноте толпу рыцарей, бежавших к нему со всех ног. Прежде чем он смог встать, они были уже рядом с колымагой. Семь рыцарей прибежали на крик одного побежденного человека…

Занявшись знакомой работой, они быстро сняли кандалы с его рук и ног и вытащили его из колымаги. Они ударили его сзади по голове. Жонглер, упав на колени, спросил, что они собираются делать с ним, но никто ему не ответил.

Он опять услышал пронзительный крик, еще более громкий, чем в первый раз. Пятки жонглера волочились по земле, когда рыцари потащили его куда-то за кухню. В темноте Сенрен пытался вырваться, но связанные руки мешали ему это сделать. К тому же его крепко держали с двух сторон…

Сенрен не прекращал брыкаться, но его силы были уже не те, — ночной холод, отсутствие воды и пищи сделали свое дело. Он уже не мог сопротивляться так, как раньше. Когда его бросили на землю, он даже не смог удержаться на ногах и ткнулся носом в землю. Повернув голову, он увидел рыцаря в шлеме, который шел по направлению к ним. Сенрен подумал, что с двумя он, пожалуй, и смог бы справиться… Он лежал на голой земле и пытался собраться с силами.

Жонглер смотрел, как полдюжины рыцарей выстроились в шеренгу. «Бог мой, что они собираются делать?» — спрашивал он сам себя.

— Мадам… — и один из нормандцев начал что-то говорить другому.

Сенрен лежал близко и попытался разобрать, о чем они говорят. Внезапно он услышал непонятно откуда доносившиеся низкие голоса женщин. И тут неожиданно для всех пошел дождь — сначала слабый, но с каждой минутой становившийся все сильнее и сильнее. Его лохмотья сразу намокли, и жонглер в очередной раз попытался встать. Ему удалось опереться на плечо, но связанные руки сильно мешали.

— Хвала графине Луны! — кричали меж тем рыцари.

ГЛАВА 6

Через несколько миль окружающий пейзаж резко изменился. Хотя здесь и собрали неплохой урожай зерна, земля тоже пострадала от засухи. Многие поля оставались нераспаханными. Все вокруг было темно-коричневым, только по берегам реки кое-где зеленела трава.

Через полмили капитан рыцарей решил сделать небольшой привал. Время приближалось к полудню, и солнце было высоко. Он наблюдал, как его сержант разместил рыцарей: впереди пятьдесят и сзади пятьдесят. Хотя они находились всельской местности, где некому было наблюдать за ними, Эверард требовал соблюдать осторожность, на всякий непредвиденный случай. Все его подчиненные привыкли к железной дисциплине. На свадьбе в замке Эверард не уставал говорить о беспрекословном подчинении своих рыцарей.

Капитан проехал на своем жеребце около телеги с домашней челядью и багажом. Он, как и любой военный, ненавидел обозы, увеличивающие время пути, но понимал, что для благородной леди были необходимы и челядь, и багаж. К тому же в обозе ехали несколько поваров, и рыцари могли надеяться на хороший обед, а не только на сухой паек в седле.

Эверард, подняв жеребца на дыбы, осмотрел Местность и невдалеке заметил англичан. Лица, закрытые стальными шлемами, делали их похожими друг на друга. Они проехали мимо. Английские бойцы были отважными, храбрыми, закаленными и хорошо подготовленными. Он прекрасно знал это.

Хотя все знали, что был договор не нападать на нормандцев, англичане смотрели на них как на завоевателей, и только при одном появлении нормандцев у них закипала кровь. Внешне все это хорошо скрывалось, но внутренне англичане были непоколебимы и преданы своей старой Англии.

По безрассудной жадности нормандцы вербовали англичан для работы на своих рыцарей. За одну и ту же работу им можно было платить гораздо меньше. И только благодаря силе духа, почти через шестьдесят лет после покорения, они не стали действительно ничтожны и сохранили свою непоколебимую гордость.

Глаза Эверарда нашли графиню. Он с трудом заставлял себя не думать о ней и не называть ее по имени.

Констанция ехала верхом на своей кобыле в первой шеренге рыцарей. Все они — от самого молодого и неопытного до самого старого и закаленного в боях — готовы были броситься на ее защиту при первом намеке на опасность. Капитан это прекрасно знал и понимал, но не переставал волноваться. Графиня к тому же была не одна, он видел головку семилетней Ходерн, ехавшей вместе с матерью. Никакими уговорами он не смог заставить пересесть ее к любой другой женщине. Капитан опять взглянул на графиню — она была прекрасна! Эверард видел, как она откинула свои прекрасные темные волосы, и они заструились у нее по плечам, ниспадая вниз на малиновое платье… Когда графиня сняла шейный платок, он увидел ее длинную, изящную шею, гордый подбородок, как бы выточенный из слоновой кости. Он смотрел на ее висок, зная, как бьется на нем жилка. В те драгоценные минуты, когда они были вместе, он видел, как се разгоряченная кровь заставляла сильней пульсировать эту жилку на виске…

Шесть лет назад ее первый муж де Крези дал Эверарду это место, и он возглавил его рыцарей в замке. Это была слишком беспокойная для гасконца должность, и он не согласился бы прийти в замок Морлаксов, если бы не увидел ее. В то время ей было пятнадцать и она была беременна своим первым ребенком, но уже тогда ее красота бросалась в глаза, а, став матерью, она должна была расцвести. Де Крези умер, преследуя Роберта де Клито, отпрыска старого нормандского рода, и вскоре король выдал ее замуж за де Ватевила, одного из своих противников. Красавица жена должна была примирить их, как никто лучше.

Эверард не мог смириться с этим браком. Бог видит — он никак не мог отвести от нее это несчастье. Ночами в казарме он думал об убийстве, представляя, как всадит нож в де Ватевила. Но потом он подумал о том, что случится, если его поймают… Какова будет плата за это убийство? Для него это не имело никакого значения, но если обнаружится, что он сделал это из любви к ней, позор покроет имя графини. Это единственное, что заставило его отказаться от намеченного плана.

А тем временем по замку уже пошли сплетни. Но он делал вид, что ничего не слышит, ничего не понимает, и только наблюдает за развитием событий. Де Ватевил умер на поле боя прежде, чем Эверард решился уничтожить его. Следующий же муж практически не беспокоил Констанцию. Он был поглощен своими привычками, но она решила родить наследника.

Эверард судорожно сглотнул — воспоминания были мучительны… Видя графиню, он невольно представлял ее в своих руках, думал о ее поцелуях, о ее губах, таких нежных и мягких…

Она была его леди! Несмотря на то, что графиня имела толпу слуг для ухаживания и защиты, она не могла обойтись без него. Он стал частью ее, и она действительно была его леди. Капитан был большим тридцатидвухлетним теленком, который тянулся к ней, как к луне. Она не могла быть его, и все-таки она была его. «О, леди Луна, честная леди Луна, выше всех нас…» — припомнил он слова песни. Скверная песенка, но он любил Констанцию, любил до сумасшествия.

Эверард, увидел, как Констанция озабоченно нахмурила брови. Услышав, как арестованный в телеге взревел от боли, графиня послала девушку узнать, в чем дело.

Бормоча себе под нос проклятия, капитан посмотрел на подъехавшего рыцаря.

— Посмотрите, что теперь из себя представляет этот непобедимый разбойник… Теперь он уже не сможет грабить и совершать набеги! Вы победили его…

Эверард, с суженными от ненависти глазами, подъехал к колымаге с арестованными и увидел, как его рыцари толстым концом хлыста стали избивать жонглера, стараясь угодить непременно ему в голову. Сенрен уже не мог кричать, он только стонал.

Констанция тоже увидела эту сцену и закричала от ужаса.

— Почему рыцари так грубо обращаются с жонглером? Что сделал им этот несчастный?! — обратилась она к Эверарду.

Колдунья Ллуд подползла ближе к Сенрену. У нее было больше свободы движений, чем у жонглера, поскольку ее запястья привязали к цепочке, продетой через перекладину.

Жонглер, не поднимая головы, рычал от собственного бессилия, от того, что он ничего не может сделать с этими людьми, с их проклятым хлыстом.

Констанция подошла ближе к колымаге с арестованными. Она внимательно оглядела жонглера. В грубой, залитой кровью одежде, старых штанах, босой, он был все равно красив — его сапфировые глаза горели от гнева, золотые волосы разметались по плечам… Графиня неожиданно подумала, что не знает никого прекраснее его, но она ничего не может сделать, чтобы помочь ему.

Женщина велела дать несчастным воды. Увидев мокрую рубашку на жонглере, графиня приказала принести ему другую.

— Эта крепче и теплее, чем та, которая на вас, — сказала она молодому человеку. — Завтра будет холодно… Думаю, вы останетесь довочьны ею.

Сенрен поднял голову и изумленно посмотрел на нее.

— Вы знаете, какая погода будет завтра? Знаете, что поднимется холодный ветер?

Мило улыбнувшись, Констанция объяснила, что во время засухи постоянно дул ветер с южной стороны, а сейчас она заметила тучи на западе, к осени они всегда приходят оттуда через горы Уэльса и приносят с собой резкое похолодание. Да и стаи птиц уже полетели в более теплые края…

Она заметила даже сову, которая обычно боится солнечного света.

Графиня еще сказала, что в этой местности тучи не всегда говорят о том, что пойдет дождь, но рогатый скот всегда знает, будет буря или нет… Да и овцы, и свиньи становятся беспокойны перед ней. И если посмотреть на деревья…

Но Сенрен больше не слушал ее. Поднявшись на колени, он посмотрел на графиню Морлакс. Он наблюдал, как она садилась в седло, и поймал взгляд Констанции, направленный к нему.

Ллуд успела заметить выражение лица жонглера и попыталась его предупредить:

— Если вы будете так смотреть на нее, это принесет вам только одни сложности… и не только теперь, но и в будущем тоже.

— Пусть пошлет подальше свою заботу! Нас этим не купишь!

Ллуд закрыла глаза и подумала: «Неудивительно, что они считают его сумасшедшим, если он может так смотреть и говорить одновременно».


Путь путешественников проходил по берегу реки, и часто приходилось наклоняться, чтобы проехать под деревьями с длинными ветками, еще покрытыми листьями.

Посмотрев на иву, под которой как раз проезжала их колымага, Ллуд сказала, что кто-то скоро обратит внимание, что звезды хранят знатную леди. «Ольха, ива, боярышник, рябина, береза и еще есть шестое и седьмое дерево, но никто не знает, какие это деревья, это колдовской секрет, — добавила она хитро. — Ива вообще любимое дерево ведьм».

Несмотря на толчки, жонглер отдыхал, положа руки под голову. Он не слушал, что бормотала как бы про себя Ллуд. А она нетерпеливо дернула головой.

— Ох, да скоро понедельник, день Луны. В этот день ива имеет большую силу… — Она многозначительно улыбнулась. — Леди Морлакс… — Ллуд рассматривала ее профиль, — красивая девушка — бледная кожа, лучистые глаза, сияющие, подобно звездам…

Сенрен поднял глаза и посмотрел на Ллуд. Он не знал способов, которые могут навести порчу, но он прекрасно знал, что это действительно возможно и может быть опасно. Ллуд подняла свои связанные руки.

— Посмотри на нее! Графиня Морлакс действительно под покровительством луны, только глупцы могут отрицать это. Указательный палец, большой и самый мощный, средний палец принадлежит Рождеству, это может быть не видно снаружи, но если его поместить в огонь в ночь с двенадцатого на тринадцатое вместе с ивой… — прошептала Ллуд на ухо Сенрену, — с ним ничего не случится… А четвертый палец под покровительством солнца, мать-береза хранит его…

Сенрен внимательно посмотрел на нее. Ллуд, похоже, искренне верила во все эти языческие россказни. Он успокоился — женщина просто бормотала и не могла принести никакого вреда Констанции.

Но Ллуд не унималась. Она ударила по ладони пальцем.

— Наша мать была жрицей, и ее мать тоже! Прежде чем многие из нас появились на этот свет! И хотя ваша христианская вера не видит ничего, мы скажем, что леди Констанция должна быть жрицей Луны и ива для нее священное дерево. Луна управляет благородной леди, она находится под покровительством старых богов. Рот Сенрена скривился.

— Не существует никаких старых богов, Ллуд… Бог один, и не нужно ничего говорить графине.

Ллуд подобрала свои волосы и пристально посмотрела на него.

— Нет, — сказала она, — мы не станем ничего говорить ей. Она все равно не поверит, что это правда. Но не говорите потом, что я не предупреждала.

Сенрен мрачно добавил:

— Мы все глупцы, что верим, будто Христос, который умер на кресте, единственный Бог. — Он постарался изменить тему: — Почему ты считаешь, что ива — священное дерево для Морлаксов?

Ллуд посмотрела на жонглера недоверчиво. Она не могла решить, что стоит ему говорить, а что нет. Было много божественного в священных знаках, которые ему следовало бы указать, чтобы он понял, что все произошедшее с ним — и то, что он оказался пленником графини, леди Луны, — всё это уже было предопределено свыше. Пристально смотря на Сенрена, Ллуд прошептала:

— Мы не глупцы, чтобы верить, будто Бог один… Пусть говорят что угодно, это не заставит нас поверить, это не сделает нас глупцами…

Глаза Сенрена блеснули, и он прошептал:

— Может, ты и вправду ведьма, женщина, но я уже ни во что не верю.

— Не веришь ни во что?.. Как же тогда жить, если нет веры?

Жонглер ничего не ответил. Приподняв голову, он наблюдал, как их колымагу разворачивают и устанавливают под деревьями на берегу реки. Рыцари распрягали их лошадей и искали место более пологого спуска, чтобы набрать воды и приготовить пищу. Был уже полдень, время привала… Сенрен задумчиво сказал женщине:

— Подобно философам, я верю в смерть. — Он немного помолчал и добавил чуть изменившимся голосом: — Я достаточно повидал смертей на своем веку, чтобы поверить…

Ллуд смотрела на него и не понимала, о чем он говорит. Она не была обучена таким премудростям, она просто верила богам, которым ее научили верить еще в детстве. Ллуд опустилась на дно телеги, закрыла глаза и подумала, что с детства верила во многих богов и ее можно было скорее убить, чем заставить поверить в других.


Путешественники сделали привал на берегу реки. Отец Бертран, который путешествовал вместе с ними, благословил пищу и вместе со своим слугой отошел от лагеря, чтобы после обеда посидеть на берегу реки. Констанция вместе с дочерьми и девушками тоже расположилась невдалеке. Они сидели на одеяле и слушали, как журчит вода в реке, перекатываясь с камня на камень, как стрекочет саранча в пожухшей траве. Биатрис гонялась за маленькими белыми бабочками, которых было в изобилии, а Констанция читала Ходерн из большой красивой книжки с картинками. У девочки возникали бесконечные вопросы. Почему на картинке нарисованы голуби, что делают эти голуби? Почему змея называют искусителем и почему он синий? Разве змеи бывают синими?

Вскоре Биатрис надоело бегать за бабочками и она с двумя своими няньками задремала на одеяле рядом с Констанцией.

Когда они проснулись, рыцари уже свернули лагерь и строились в шеренги, чтобы продолжить путь. В повозку с заключенными опять впрягли отдохнувших лошадей. Спереди и сзади разместилась охрана. Все были готовы выступать. Воздух был горячий и гнетущий, тучи нависали низко над землей и уже почти закрыли солнце.

Вдоль берега реки располагались поля, заполненные людьми. Народ подчистую выбирал последние колосья, оставшиеся после сбора урожая деревенскими. На них были одеты плохо напоминающие рубашки лохмотья. Они с интересом всматривались в проезжающих. Ходерн вся извертелась в седле, стараясь лучше их рассмотреть.

— Кто эти люди, мама? — спросила она у Констанции.

— Несчастные люди, — ответила она. Некоторые из женщин были вместе с детьми, они играли в сторонке. Несколько женщин подошли ближе к ним. Констанция молча выслушала их. Ходерн нагнулась вперед. Улыбающаяся, в зеленом платье с лентой в льняных волосах, она была похожа на ангела среди этих босых, коричневых людей с угрюмыми лицами.

— Чего они хотят? Почему они оставили своих детей? Они хотят, чтобы их благословили? — забросала она вопросами мать. Та не отвечала.

Ходерн подняла руку, но Констанция быстро опустила ее вниз. Она искала глазами Эверарда. Капитан подъехал рысью на своем жеребце и приготовился принять приказание.

Графиня приказала дать людям половину хлеба и четверть сыра.

— Миледи, — раздался голос Эверарда, — а что, если нам не хватит до конца поездки? Путь не близкий…

Констанция не стала отвечать на заданный вопрос, и Эверард, пришпорив коня, поехал прочь.

— Мама, — опять раздался голос Ходерн, — почему мы отдаем им нашу пищу?

Констанция строго посмотрела на дочь.

— Дорогая, — сказала она, — ты задаешь сегодня слишком много вопросов.

Она сама была матерью и прекрасно знала, как эти женщины боятся за своих детей, ведь впереди зима, и по всем приметам, зима суровая. Видит Бог, она сделала для них все, что было в ее силах.

Ходерн, не переставая, крутилась в седле. Констанция подозвала одну из девушек и передала ей ребенка. Теперь они ехали рядом.

Графиня посмотрела на детей этих несчастных женщин и невольно взглянула на свою так незаметно выросшую дочь.

Люди столпились на краю дороги, где рыцари стали раздавать им хлеб и сыр. Когда последний из бездомных отошел с куском хлеба, они поехали дальше. Люди опять принялись собирать колосья в маленькие корзины, чтобы их удобнее было таскать по полю за собой, а потом складывали в заранее приготовленные кожаные мешки.

Ходерн все не унималась, ей обязательно надо было знать, почему мать отдала их еду этим нищим, ведь это были не их люди. Констанция сказала:

— Это люди Божьи, и мы должны помогать им, как своим собственным.

Ходерн опять открыла рот, чтобы задать очередной вопрос. Мать прижала палец к губам, и девочка замолчала. Графиня знала, что ненадолго. С каждым днем Ходерн становилась похожа на своего отца, Балдриса дс Крези… Похожа и внешне, и по характеру. Ее муж тоже задавал бесконечные вопросы: «Почему суп такой острый? Почему еда приготовлена так, а не по-другому? Чистое ли сегодня белье? Экономно ли она тратит деньги?» — и еще много других вопросов, очень сложных для четырнадцатилетней женщины, выросшей без матери.

Констанция в который раз подумала: «Почему Бог дал мне тогда дочь, а не сына?» Она не могла ответить на свой вопрос, дети — это воля Божья, но она очень хотела, чтобы де Крези хоть немного пообщался со своей дочерью и поотве-чал на ее бесконечные вопросы!

Несмотря на то, что, дочь была полная ей противоположность, графиня любила ее. Она нагнулась и поцеловала ее в прекрасные коричневые волосы. Ее волновала судьба детей. Хотя многие говорили, что их обучение — это бесполезная трата времени и денег, Констанция была иного мнения. Она прекрасно знала, что большинство рыцарей неграмотны, не умеют ни читать, ни, тем более, писать, а Ходерн со временем придется вести домашнее хозяйство. Ее отец понимал это и постарался обучить Констанцию. Она начала учебу, когда была ненамного старше Ходерн. Сам отец не знал грамоту, но дочь выучил, и теперь Констанция была очень благодарна ему.

Бесконечные вопросы Ходерн говорили о любознательности девочки, и графиня знала, что ей необходимо хорошее образование. Женский монастырь не годился для нее. Когда она посетила его, приехав к сестре, то пришла в ярость, услышав, какие глупости внушаются там детям. А о дисциплине и говорить не приходилось — самому епископу пришлось приехать и приструнить учащихся.

Она твердо решила, что не будет выбирать женский монастырь для своей дочери. Девочка должна видеть, знать и не бояться жизни, как частенько говорил ее отец.

Констанция с материнской нежностью и теплотой поправила волосы дочери, которые разметались по плечам.

Она подумала, как было бы хорошо, если бы у девочек был отец. А у нее хороший муж, настоящий муж — честный и верный, с которым она могла бы посоветоваться насчет будущего девочек. Но пока она одна, и только ей решать, какими им быть. На взгляд графини, молодой девушке мало быть красивой, надо еще быть и практичной. Красивая и практичная девушка станет красивой и практичной женой, такая жена будет многим желанна, и тогда она сможет выбрать богатого, красивого мужчину. И все повторится в их детях, такова жизнь…

Ходерн унаследовала и от нее много хорошего. Ведь она была и ее ребенком. Тут Констанция вспомнила, что через три года она должна снова выйти замуж, так велел король Генри, и она не питала никаких иллюзий по этому поводу. Графиня только хотела хорошо обеспечить своих сирот-дочерей. Было бы замечательно, если бы ее будущий муж стал им отцом, а ей настоящим, преданным другом. Но она понимала, как это не просто… После трех замужеств она знала это как никто другой.

Графиня решила, что самое лучшее, что она может сделать для Ходерн, это отправить ее на обучение к тетке, сестре отца. Она подумала, что без монастыря все-таки не обойтись, но все же это несколько другое. Несмотря на то, что после неудачного замужества тетка приняла постриг, Констанция помнила ее как очень доброго, понимающего человека, и, что немаловажно, очень интеллектуального она поможет Ходсрн развить все, что в ней заложено. «Да, я сделаю именно так», — окончательно решила Констанция.

Постепенно путешественники приближались к лесу. Графиня почувствовала запах чего-то горелого. Она забыла, что сегодня языческий праздник и все язычники, — а в этой области их довольно много — на вершине холма будут жечь костры, гулять всю ночь, пьянствовать, а потом станут любить друг друга, устроив настоящую оргию. Христианская церковь выступала против такого обычая, но безуспешно. В этой местности больше, чем везде, чтили языческие традиции и следовали им до мелочей.

Солнце садилось, Констанция посмотрела вокруг, первые ряды рыцарей входили в густой лес. Эверард говорил, что нежелательно разбивать лагерь вдали от городов в сельской местности. Теперь графиня понимала, что он, как всегда, был прав. В поддень она настояла на более долгом привале, заметив, что люди и лошади устали от длинного перехода. Сейчас они бы уже выходили из Кидскровского леса.

Эверард пустил своего жеребца рысью, надеясь, что они достигнут леса прежде, чем сядет солнце. Это все же лучше, чем ночевать в открытом поле. Но сначала он осмотрел колымагу с арестованными. Когда Эверард заглянул в нее, жонглер опять начал ругаться.

Капитан подъехал ближе и нагнулся. Он ударил жонглера по голове так сильно, что сбил его с ног, тот упал на дно колымаги. Удовлетворенный результатом, Эверард поскакал вперед.

Золотоволосый жонглер отлетел на пол, и если бы не одежда, которую ему прислала Констанция, он ушибся бы гораздо сильнее. Сенрен осмотрел себя и с удовлетворением заметил, что практически не пострадал.

ГЛАВА 7

К заходу солнца рыцари уже разбили и обустроили лагерь. Теперь они огораживали место для ночевки лошадей. Начинался дождь, на небе запламенели молнии, раздались раскаты грома, постепенно дождь усиливался. Все суетились, стараясь как можно лучше укрыться от непогоды на ночь.

Констанция в своей палатке слушала завывание ветра, стук капель дождя о стенки. Она волновалась за своих людей, за лошадей, за то, как они перенесут надвигающуюся бурю.

Один из рыцарей заглянул к ней с сообщением. Констанция в это время как раз зажгла маленький фонарь и приготовилась чмтать отчеты морлакского управляющего, в то время как Ходерн и Биатрис спокойно заснули под небольшим пологом.

Рыцарь колебался. Констанция не могла запомнить всех своих рыцарей по именам, но этого звали Гервайз. Наконец он решился заговорить.

— Здесь есть нарушение… — негромко проговорил он.

Графиня одобряюще ему кивнула. Они отчетливо слышали шум, доносившийся с праздника огня, который начался после заката солнца и, как они знали, будет продолжаться с песнями и оргиями до самого утра.

Констанция очень хотела очутиться сейчас за пределами этого леса — деревья могли привлечь молнию. Но она прекрасно понимала, что лагерь, разбитый в лесу, все же лучше, чем на холме. Она не могла ничем помочь рыцарям, сопровождавшим ее на свадьбу сестры и теперь возвращавшимися вместе с ней обратно.

— Не все в порядке с лошадьми, миледи, — проговорил рыцарь. — Из-за сильного ветра некоторые отвязались. Сэр Эверард очень тревожится о вас и послал меня посмотреть, в безопасности ли вы.

— С нами все в порядке, — быстро ответила графиня, невольно вздрогнув оттого, что дождь вдруг резко забарабанил по палатке. Констанция боялась, как бы не проснулись дети, они могли сильно испугаться. — С нами все в порядке, — повторила она, — мы в безопасности… Если, конечно, палатка выдержит такой ветер, но будем надеяться на лучшее.

Рыцарь успокоил ее:

— Мы натянули дополнительные веревки и крепче привязали ее к деревьям, она должна выдержать, миледи.

Они услышали доносившиеся снаружи крики. Рыцарь повернулся, чтобы выйти из палатки графини, но перед выходом остановился и сказал, что они будут снаружи и станут сообщать ей обо всем происходящем. Его мысли опять вернулись к непривязанным лошадям, и он пробормотал себе под нос:

— Если мы так и не сможем привязать лошадей, то утром вряд ли найдем их в Кидскровском лесу.

Рыцарь вышел. Дождь все усиливался. Констанция подняла свечу в деревянной плошке и подошла к дочерям. Они спали позади ее тюфяка, рядом с ними расположились девушки. Молодая женщина поправила девочкам одеяла и тихонько отошла, закрыв полог. Графиня чуть приоткрыла вход в палатку и выглянула наружу. Порыв ветра со страшной силой налетел на нее, резкий свет молнии прорезал небо, она поспешно вернулась вовнутрь.

Благодаря Богу и всем святым они имели крышу над головой. Рыцари делали возможное и невозможное, чтобы сохранить ее покой и безопасность. Она подумала о бездомных. Что же они сейчас делают? Как спасаются от такой бури? Возможно, что тоже в лесу, но лес затоплен водой, и у них нет ничего, чем можно было бы укрыться.

Она снова вернулась к отчетам, но читать уже не могла… Графиня думала о лошадях. Если их не удастся привязать, они кинутся врассыпную, и наутро придется разыскивать их по всему лесу. А Констанция не хотела даже думать ни о какой дополнительной стоянке в лесу, она отчаянно хотела скорее выбраться отсюда.

Она сидела, подперев голову руками, и просматривала отчет управляющего за прошедший год. Еще его дед служил им во времена ее деда, его отец служил под началом Гилберта де Джобоурга, но отец не сказал ей, что за человек его сын, которого она теперь выбрала для управления замком и всем поместьем. Однако кто еще мог справиться с присмотром за таким огромным хозяйством? Она не знала другого человека… Но с другой стороны, годовые доходы с Морлакса уменьшались с каждым годом, и в этом году они получили урожай меньший, чем ожидали. И меньше шерсти. На свадьбе она заключила договор с руководителями Уэльса о поставке зерна, но если год будет опять неурожайный, то ей снова придется посылать зерно из ее замка в Баскборн.

Под потоком воды, обрушившимся на палатку, она провисла, и кое-где вода стала просачиваться. Капля упала на счета, Констанция вздрогнула и вдруг внезапно вспомнила про заключенных. Она совсем забыла о них в этой суматохе.

Жонглер и женщина были прикованы к колымаге, и если никто о них не позаботился, они до сих пор находятся в ней, ничем не защищенные от бури. Она подумала, что никогда не простит себе, если с ними что-нибудь случится прежде, чем она доставит их в Баскборн, где они будут в безопасности. Констанция вспомнила золотые волосы жонглера и его крики.

Графиня собралась с духом и решила сама пойти и посмотреть, что происходит с заключенными. Она вышла из палатки и осмотрелась. В это время опять блеснула молния, и она заметила рыцарей, движущихся между деревьями, среди них был и Гервайз. Потом снова стало темно и ничего не видно в двух шагах.

Она отступила к палатке, ее руки и лицо в один момент стали совсем мокрые. Обычно Констанция не боялась бури, но сегодня она была на редкость сильная — земля, казалось, ходила ходуном.

По крайней мере, дождь помешал языческому празднику, и теперь уже не было слышно гама празднующих, раздавались только крики ее людей, которые пытались поймать и привязать лошадей.

Графиня вернулась в палатку, желание пойти и посмотреть, что с заключенными, почти пропало. Подумав, что едгчственно безопасное место — ее ложе, она взяла фонарь, но вдруг кто-то схватил ее за талию. Это было столь неожиданно, что Констанция только молча смотрела и не могла произнести ни слова.

Подняв глаза, Констанция увидела, что это золотоволосый жонглер, о котором она так беспокоилась. Его руки были без кандалов, хотя оковы оставили свои отметины на руках. Ярко-синие глаза жадно смотрели на губы графини. Поймав взгляд Констанции, он быстро отвел глаза и усмехнулся.

— Графиня, — сказал Сенрен, — я пришел, чтобы сообщить о своем уходе. Было бы невежливо уйти, не попрощавшись с вами.

Констанция постепенно приходила в себя от потрясения, испытанного ею при виде жонглера. Она полагала, что он должен немедленно покинуть ее палатку, но что могла сделать слабая женщина? Кричать было бесполезно, сквозь такую бурю ее никто бы не услышал, а крик мог разбудить и напугать детей и девушек.

Графиня усилием воли заставила свои губы двигаться. Единственное слово, сорвавшееся с них было:

— Почему?

— Почему? — Он подошел к ней, такой большой и сильный. — Почему я хочу поблагодарить вас? — переспросил он с неожиданной хрипотой в голосе, — за все те удовольствия, которые вы доставили нам, когда мы были в вашей власти?

Матерь Божья, графиня слышала, как бьется сердце, ей казалось, что оно сейчас выскочит из груди. Она вспомнила, что сняла крест, когда переодевалась, ее взгляд упал на него. Ее нательный крест лежал среди заостренных перьев, которые она приготовила для письма.

Сенрен перехватил ее руку, и Констанция мгновенно очутилась на полу, даже не поняв, как это произошло.

В своей одежде крепостного, в грубой рубашке, босиком, он нагнулся над ней. Золотые волосы, золотистая в пламени свечи кожа, казавшиеся кобальтовыми глаза, борода… Перед ней стоял дикарь — такой желанный и такой опасный.

— Прежде чем я уйду, — сказал он, — вы должны позволить дать что-то взамен вашего гостеприимства…

Графиня прекрасно понимала, что он имел в виду. Ее мысли были только о детях и девушках, они не должны проснуться и увидеть все, что неизбежно должно было произойти. Одна мысль о том, что они могут проснуться, приводила графиню в ужас.

Силы и смелость покинули Констанцию. Но она опять усилием воли заставила себя осознать происходящее. Графиня сняла руку жонглера со своего подбородка.

— Вы многим рискуете, — наконец проговорила Констанция. — Полагаю, что, когда обнаружится ваш уход, рыцари кинутся искать вас. Мои люди могут уничтожить вас…

Он наклонил свою красивую голову и, уже не скрывая восхищения, разглядывал Констанцию.

— Храбрая леди, какая причина заставит сейчас рыцарей вспомнить обо мне среди такой суеты? Такой причины нет, сейчас никому до меня нет дела…

Он медленно сел рядом с ней.

— Вы же знаете, что доброта вернется добротой… Так чего же вы боитесь?..

Графиня глубоко вздохнула, пытаясь унять дрожь и привести дыхание в норму. Она вспомнила об Эверарде. Он, конечно, опять пришлет к ней Гервайза сообщить, как идут дела, и проверить, все ли нормально с ее палаткой. Она подумала, что он может найти время и заглянуть сам, чтобы удостовериться, что все в порядке и ничего не случилось.

Внезапно из глубины палатки раздался сонный голос Ходерн:

— Мама, мама, что происходит?

Жонглер наблюдал за ней. Констанция, стараясь быть как можно спокойнее, ответила:

— Ничего, дорогая, это буря, засыпай… Внезапно Констанция почувствовала его тело рядом с собой, пальцы Сенрена не бездействовали, они расшнуровывали ее платье.

Холодные пальцы жонглера коснулись тела Констанции. Крик, готовый сорваться с ее губ, замер в горле. Она попробовала освободиться, но он одной рукой сжал ее руки, а другой аккуратно снимал платье. Она почувствовала руки Сенрена на своей груди.

— Что вы делаете?

Ее зубы были так плотно сжаты, что она едва могла говорить.

— Может, вам нужны мои драгоценности? Уберите свои руки! Я сниму все мои кольца. Возьмите их…

Он посмотрел ей прямо в глаза.

— Леди Констанция, вы не должны платить за то, что другие сделали со мной…

Она вздрогнула от его голоса. В это время пальцы жонглера продолжали ласкать ее грудь.

— Находясь в этой жалкой колымаге, я много раз представлял себе, какова будет награда за мое, ставшее ужасным, лицо, за избитое тело… У меня было много времени… Когда он произносил эти слова, его пальцы играли с соском Констанции. Они слегка касались его, потом он медленно пропускал сосок сквозь пальцы.

— Вы же тоже хотите этого. Я чувствую, хотите. Зачем же скрывать свои чувства?

Констанция сделала слабую попытку освободиться.

— У меня есть не только кольца. Я везу с собой золото и…

Губы жонглера жадно приникли к губам графини, а его сильные руки в это время проникли к ней под юбку. Сначала он стал поглаживать ее колени, поднимаясь, все выше и выше. Нетерпеливо скинув с нее мешавшую юбку, он продолжал ласкать.

Констанция лежала почти, не дыша, поскольку его склоненная голова и рот мешали нормальному дыханию. Она почти задыхалась. Наконец он оторвался от ее губ.

— Дорогая графиня, я дал себе слово, что заставлю вас кричать, что услышу ваш крик. И я сдержу свое слово, обязательно сдержу!

У нее перехватило дыхание, она глядела в его глаза, похожие на голубые камни. Теперь, когда графиня убедилась в намерениях жонглера, она не могла сдержать дрожи.

— Пожалуйста, не причиняйте нам вреда! Мои дети…

Вокруг рта молодого человека образовались жесткие складки. Он ничего не сказал, но его язык опять вошел в ее рот и стал искать ее язык. Против воли она повиновалась ему.

— Леди, — наконец проговорил он, — даже всего этого будет недостаточно, чтобы вы признали мое превосходство… Он опять просунул руку под ее оставшуюся одежду и снял ее. Теперь Констанция лежала обнаженная в его объятиях, он мог делать с ней все, что хотел.

— Не сомневайтесь, все будет прекрасно… — говорил Сенрен.

Графиня почувствовала его руку между своими ногами.

— Я заставлю вас рыдать! Заставлю визжать! Через несколько минут, она почувствовала, что теряет над собой контроль. Ее ноги сами сплелись вокруг него.

Сенрен шептал ей на ухо:

— Дорогая графиня, это не то, что я хочу…

Она ощутила, как холодный порыв ветра задул за полог палатки, услышала громкий раскат грома, слышала, как капли дождя с новой силой застучали о крышу. Но все это она осознавала как бы помимо себя, ласки Сенрена становились все откровеннее, своей мягкой рукой он проник в ее плоть.

Констанция пробовала молиться, но никакие слова не шли ей на ум. То, что с ней случилось, было невероятно. Жонглер ласкал ее там, где хотел и как хотел, он получал несказанное удовольствие, чувствуя ее плоть изнутри. И она ничего не могла сделать, чтобы остановить его. Пальцы Сенрена нащупали маленькую горошину между ее ногами, и он принялся играть с ней. Он нажимал на клитор, и она возбуждалась все сильнее, уже крик стоял у нее в горле.

Он остановился, но только для того, чтобы снова начать терзать ее, на сей раз языком. Констанция чувствовала, как его язык проникает в нее, чувствовала, как в ее груди что-то нарастает, будто все внутренности поднимаются кверху. Он опять стал целовать ее в губы, поцелуи были сильные и долгие, вдруг она почувствовала между своими полными грудями что-то теплое и жесткое. Он задвигал членом, не переставая ласкать ее. Констанция посмотрела в его глаза и увидела, как они изменились — их как будто заволокло дымкой, жонглер тяжело и часто задышал. Он сказал хрипло, что никогда не чувствовал ничего подобного. Изумленная она смотрела на него, она тоже раньше ни с кем из мужчин не испытывала таких чувств. С того момента, как его руки коснулись ее тела, она стала беспомощной и теперь, когда его рот стал мягко посасывать уже ноющий сосок, была готова разрыдаться.

Графиня уже ни о чем не могла думать, она видела только его огромный член. Когда его руки скользили по се телу, она змеей извивалась под ними, ее бедра все теснее прижимались к нему. Сенрен поднял голову, и она видела его горящие глаза, он был похож на дьявола, заставив Констанцию делать вес это против ее воли. Жонглер разжег в ней дикое желание и все еще продолжал возбуждать. Он настойчиво сосал ее соски, а рукой ласкал заповедную ложбинку между ног, стараясь не касаться клитора, продлевая тем самым ее сладостное мучение. Он чувствовал, что крик уже готов сорваться с губ графини каждую минуту, и он, не останавливаясь, продолжал эту сладкую пытку. И тут Констанция не выдержала, крик вырвался из се груди, она пыталась унять его, но единственное, что ей удалось, это чуть приглушить его.

Господи! Это было то, чего он добивался. Жонглер сказал, что она будет кричать, будет умолять его, и она умоляла, все се тело просило, умоляло его. Констанция положила руки на его бедра, стараясь направить член в свою плоть, но он не давал ей сделать этого. Жонглеру было мало ее мучений, он поддерживал в ней жуткий накал страсти, но не позволял кончить. Констанция чувствовала его разгоряченное тело, совсем рядом… Он снова начал страстно целовать ее, его язык неистовствовал, руки мяли полные, нежные груди с разбухшими сосками… Графиня стонала, а он шептал ей в ухо:

— Стони, умоляй, я этого так хотел! Сейчас мне хорошо, очень хорошо!

Он провел щекой по ее шее, она почувствовала его щетину, это возбудило се до крайности, она уже не помнила себя от желания… Его рука опять проникла в нее. Констанция стонала, не переставая, она с силой прижалась к нему бедрами, а руками схватила его за ягодицы, и Сенрен с размаха вошел в нее. Она чувствовала его большой член в своем теле, это было несказанное блаженство… Он прошептал сквозь сжатые зубы, что не хочет причинять ей вред, что… Она слышала, как из его груди вырвался стон. О, Господи! Его движения становились все неистовее, все сильнее, он двигался в ее теле, одновременно целуя се лицо, глаза, губы… Ее тело было в огне, она корчилась под ним, подлаживаясь под его ритм.

Теперь уже стонал и сам жонглер. Она смутно понимала, что их крики и стоны могут разбудить детей, особенно Ходерн, но ничего не могла с собой поделать.

Ощущая его в своем теле, двигаясь в одном с ним ритме, она очень скоро стала переживать доселе невсданный экстаз. Он был до того силен, что у нее стал побаливать низ живота, но боль была приятной. В момент оргазма рыдающая графиня была необычайно прекрасна. Она запустила руки в его волосы, и ему передалось ее напряжение. Сенрен не выдержал, и Констанция почувствовала, как сначала напрягся, а потом запульсировал в ней его член. Жонглер забился в конвульсиях, и теплая густая жидкость стала извергаться в ее лоно. В тот же самый миг для Констанции взорвался мир, она издала пронзительный крик, а Сенрен застонал и в изнеможении упал рядом с ней.

— Мама!

Констанция очнулась и попыталась восстановить дыхание. Сенрен пристально смотрел на нее, она была похожа на испуганного ангела. В темноте она пыталась подняться, но неожиданно ощутила страшную дрожь в ногах.

— Мама! Что это? — опять раздался голос Ходерн.

О, Господи! Сенрен тоже постепенно приходил в себя.

— Мама, был такой страшный шум…

— Это все буря, — ответила ей Констанция. Жонглер поднялся на ноги и стал одеваться.

Графине казалось, что он делает все ужасно медленно. Наконец она услышала, как хлопнул полог палатки, и жонглер растворился в темноте. Графиня старалась собраться с силами и подняться на ноги. Ходерн вышла из своего закутка.

— Мама, что ты делаешь на полу?

Констанция ответила, что раздевалась, когда вспомнила, что куда-то девались перья, и стала их искать. Действительно, нащупав на полу несколько перьев и сделав над собой нечеловеческое усилие, графиня поднялась на ноги. Ее тело еще не остыло, она чувствовала ноющую боль во всех членах, слезы еще не высохли на глазах.

Констанция сказала дочери, что все нормально и надо идти спать.

— Как только мы проверим, все ли нормально с хозяйкой, мы тотчас отправимся спать… — Констанция неожиданно услышала взволнованный голос Эверарда. И капитан с Гервайзом тихо вошли в ее палатку.

— Миледи, вы где? — позвал он.

Эверард посмотрел себе под ноги и увидел, что перья и чернильница валяются на полу.

— Что случилось? — удивленно спросил он. Констанция не собиралась сообщать миру, что здесь произошло. Она не могла показаться Эверарду — посмотрев на лицо графини, он бы все понял. Ноги отказывались держать ее, и она пододвинула к себе стул.

— Мы раздеты, — сказала она рыцарям.

Констанция могла видеть лицо Эверарда, в то время как он не мог видеть ее. На его лице промелькнуло сомнение.

— Почему вы удивляетесь, что здесь необычного? — спросила она.

— Убежал заключенный, — ответил рыцарь.

Его глаза быстро обшарили небольшое пространство, но ничего подозрительного он не заметил. Но Эверард не был удовлетворен осмотром.

— Лошади порвали привязи… В бурю невозможно собрать их, мы попытаемся найти их после…

Констанция указала Ходерн на постель, девочка легла.

— Невозможно? — переспросила графиня.

Эверард с силой сжал меч.

— Мы не единственные в этом лесу! Мы видели их достаточно ясно и хорошо рассмотрели.

Констанция слушала Эверарда без всякого внимания, ее тело еще не отошло от недавнего происшествия. Такое с ней случилось впервые.

Это была тайна, которая может существовать только между мужчиной и женщиной. Когда она закрывала глаза, то перед ней всплывало лицо жонглера, как будто он склонялся над ней. Ощущения были слишком свежи, она еще чувствовала его в своем лоне.

— О, Боже!

Графиня резко очнулась и вернулась к деиствительности. Она не должна вызвать у Эверарда и этого молодого рыцаря никаких подозрений.

— Мы должны найти этого трубадура, — сказал Эверард, — и заключить его в темницу! Это лучшее, что мы можем сделать!

Констанция ничего не ответила.

ГЛАВА 8

На следующее утро, когда рыцари свертывали лагерь и готовились выйти из Кидскровского леса, все говорили только о побеге заключенного. Говорили, что он выбрался еще до потопа и, поймав лошадь, быстро ускакал. Другие рыцари кричали, что это дело рук разбойников и людей вне закона, что сам он никогда бы не освободился.

После побега жонглера Эверард дал распоряжение сотне рыцарей усилить наружное наблюдение, чтобы предотвратить внезапное нападение на случай, если жонглер действительно был не один. Он также приказал разыскать лошадей, которые порвали привязи и разбежались. Эверард осмотрел оковы, оставшиеся в колымаге, и понял, что цепи порвали специальными инструментами. Следовательно, этот побег не был случаен. Нервы Констанции были на пределе, она не хотела ни с кем разговаривать и никого слушать. Удивительно, но ни Эверард, ни сержант рыцарей не стали обсуждать с ней, почему кому-то вообще пришло в голову освобождать жонглера. Домочадцы графини тоже разбились на группы и обсуждали побег Сенрена. Их предположения были одно нелепее другого. Констанции хотелось положить конец всем этим сплетням, но она боялась навести на себя подозрение. С какой стати леди Констанция могла интересоваться и тем более защищать сумасшедшего? Единственое, что она могла сделать для жонглера, так это приказать Эвсрарду выезжать как можно скорее. Констанция выбрала место в середине колонны, где она имела больше возможности слушать и меньше говорить. Она не могла ни с кем поделиться произошедшим, а ей так хотелось выговориться. Прислушиваясь к разговорам окружающих, графиня очень боялась, что кто-то, несмотря на страшную бурю, мог услышать их в палатке. Эта история быстро бы облетела всех и обросла бы невероятными подробностями. В этом случае Констанции грозил жуткий скандал, ведь она была достаточно известная женщина. К тому же сам король дал ей разрешение не выходить замуж в течение трех лет, а церковь каждый день проповедовала, что страстные плотские утехи и даже просто желания — большой грех. Если бы эта история стала достоянием общественности, то все бы сказали, что именно она пригласила жонглера к себе, и она не смогла бы доказать обратное.

Констанция осторожно оглядела окружающих ее рыцарей. Никто не разглядывал ее, все вели себя как обычно, она не заметила ни одного подозрительного взгляда. Только Эверард время от времени смотрел на нее пристально. Графиня никак не могла понять, что его настораживало.

Наконец Констанция приказала няньке привести дочь. Она посадила Биатрис к себе в седло. Нянька дала девочке ее любимые медовые пирожные, и та с удовольствием уплетала их. Она хотела непременно поделиться с матерью и стала запихивать кусок пирожного ей в рот. Тотчас же щеки и рот Констанции оказались в меду.

— Милая, я не хочу, — сказала графиня, вытираясь. Потом она нагнулась к дочери и стала целовать ее волосы, пряча лицо от окружающих. Господи! Лицо могло выдать ее, на нем еще былиследы ночного изнасилования. Она и подумать боялась, что кто-то мог предположить произошедшее. Мир должен знать ее только как гордую женщину, не подвластную никаким низменным чувствам. Но на самом деле она была обыкновенной земной женщиной, и, как всякая женщина, она не могла спокойно относиться к падению своего тела. Никогда прежде такого не было.

Она лихорадочно думала, что жонглер пришел к ней ночью в палатку, чтобы отомстить. И самое обидное, ему это удалось! Констанция горела от своего бессилия что-либо изменить.

Месть! Было так просто отомстить ей за все побои рыцарей и Эверарда. В этот момент они никак не могли защитить ее. Как он смел, так обращаться с ней?! Он, верно, сумасшедший, только у такого получилось бы, несмотря на сотню рыцарей охраны, забраться к ней в палатку и без всякого согласия овладеть ею. Да как овладеть! Констанция непроизвольно вздрогнула, вспомнив его руки, его тело…

— Пожалуйста, мама! Попробуй! — настаивала Биатрис. Она пыталась просунуть кусок пирожного между губ матери. Графиня опять вся измазалась в меду.

Констанция всмотрелась в лицо дочери. Она смотрела на нее, но мысли опять возвращались к ночному происшествию. Она вспомнила слова жонглера: «Я заставлю вас кричать, графиня! Вы будете просить, умолять меня!»

Она чувствовала его поцелуи на своих губах, и низ живота еще давал о себе знать. Ей было больно вспоминать, что он действительно заставил ее кричать от страсти, что похоть оказалась сильнее сознания. Матерь Божья! Она должна все это забыть, должна!

Но она не могла забыть его необыкновенную красоту, это золотистое в свете фонаря тело, мощную грудь. Как можно забыть его, подобно сказочной птице склонившегося над ней, забыть картину, открывшуюся ее взору, когда он снял свои грубые брюки. Поистине это незабываемо, настолько завораживающее было зрелище. А его насмешливые и в то же время мягкие слова… Констанция почувствовала, что помимо воли снова возбуждается. Она гневно сжала губы.

Она сердилась на себя еще и за то, что не стала кричать, — возможно, она бы привлекла внимание рыцарей. С другой стороны, это было бесполезно — в такую бурю никто бы не услышал се криков, тем более что рыцари в это время занимались лошадьми. Она только разбудила бы детей и девушек. Графиню привела в ужас одна только мысль, что они все — а не только Ходерн, которая была еще мала, чтобы понять случившееся, — могли проснуться. Что бы она сказала им?

Она говорила себе, что все произошло не по се воле, что она не виновата. Жонглер стал для нее змеем-искусителем, хорошо осведомленным о женском теле. Это был просто порыв… Она глупая, невинная женщина, но все же она не должна была так легко поддаться соблазну. Да еще биться в экстазе, подобно молодой девице, впервые вступающей в связь с мужчиной! «Но так действительно было в первый раз…» — попыталась оправдать себя графиня.

Когда она думала обо всем этом, ее губы шевелились, она как бы разговаривала сама с собой.

— Мама! — неожиданно раздался голосок Биатрис. — Посмотри, Эверард подъехал.

Капитан, по всей видимости, уже давно ехал на своей лошади за Констанцией. Она вздрогнула, капитан удивленно посмотрел на нее.

— Вы не заболели? — наконец спросил он. Графиня промолчала. Ничего не сказав, Эверард дотронулся до шлема и отъехал.

Леди Морлакс позвала няньку Биатрис и передала ей дочь. Повернув лошадь, графиня поехала сзади отца Бертрана и его клерка.

Вскоре Констанция вновь предалась воспоминаниям. Ей захотелось плакать от собственной беспомощности. Она утешала себя — как и тысячи других женщин, — что все будет хорошо, никто ничего не узнает и это не повторится.


После бури похолодало. День был ясный, воздух прозрачный. Констанция почувствовала, что замерзла, и накинула замшевый плащ на меху куницы с капюшоном.

Дороги развезло, лошади шли по колено забрызганные грязью. Конечно, одного дождя было мало, чтобы остановить засуху, но если бы дождь пришел позже, то озимые выгорели бы полностью.

Констанция поменяла положение, после бурной ночи она быстро устала. Ее мысли опять и опять возвращались к ночным событиям. Ей было мучительно больно вспоминать, но она ничего не могла с собой поделать. Она опять и опять переживала произошедшее.

Временами ее охватывал ужас — неизвестный сын бродяги, сумасшедший и она! Она — графиня Морлакс! Которой даже сам король не посмел отказать в просьбе.

Паника охватила ее: а что, если король обо всем узнает? Он упрячет ее в монастырь, упрячет навсегда! И это будет еще не самое худшее, что он сможет придумать. Но тут же графиня одергивала себя, говоря себе, что все осталось в тайне. Все, что случилось между ней и Сенреном, останется только между ними, никто не сможет проникнуть в их тайну! Господь не оставит се! Если это действительно грех, то только на небе знают об этом, и если она будет гореть в аду, то не завтра.

Она прислушалась к разговору святого отца с его молодым помощником. По словам Уэланда, жонглер и ведьма выбрались сегодня ночью из колымаги только потому, что был их праздник. Все языческие демоны пришли им на помощь. Графиня понимала, что Уэланд еще молод, чтобы до конца разбираться в догматах церкви, но не настолько же, чтобы нести такую чушь. Отец Бертран не выдержал и фыркнул. — Это были не демоны… Это люди, которые пришли под прикрытием бури и воспользовались тем, что рыцари занимались лошадьми. Именно они освободили заключенных, а никакие не демоны, молодой человек! А что касается женщины, то, что она могла наколдовать со своим поклонением камням и деревьям? Не они же, в самом деле, пришли им на помощь. Но Уэланд не сдавался:

— Демоны пришли на праздничную церемонию поклонения огню, а она и лунатик поклонялись языческим богам.

Отец Бертран снова фыркнул.

— Он никакой не лунатик и не сумасшедший. Мы знали его еще в Париже, в Нотр-Даме…

— Вы знали его? — Уэланд открыл от удивления рот. — Вы знали его и ничего никому не сказали?

Отец Бертран, с трудом сдерживая смех, поинтересовался:

— А зачем? Сенрен не был похож на всех студентов… Он обладал невероятной красотой. Молодой человек и сейчас достаточно красив, но тогда его красота просто поражала. Одно время Сенрен был любимцем нашего наставника, незабвенного Питера Абеларда… Кое-кто даже думал, что они любовники, но Питер никогда не увлекался мальчиками. Когда он перестал быть целомудренным, об этом узнали все в Нотр-Даме. Это являлось грубым нарушением правил…

— Монах потерял невинность? — удивился Уэланд.

Отец Бертран внимательно посмотрел на него. «Неужели он действительно такой наивный? — подумал святой отец. — Впрочем, он так молод, а молодость всегда наивна».

— А кто такой Питер Абелард? Почему о нем вспоминают с таким восхищением? — спросил Уэланд у отца Бертрана.

Святой отец пристально посмотрел на молодого человека. Уж не ослышался ли он? Ничего не знать о Питере Абеларде? В это было трудно поверить.

— Дорогой мой, я совсем забыл, что здесь, в этой грубой стране, столь отличной от Парижа, — ничего не известно про великих людей нашего времени.

— Мы слышали о нем, — стал оправдываться Уэланд, но не знали, что у него такая репутация…

Некоторое время они ехали молча. Наконец святой отец заговорил:

— Кто такой Абелард? Это бог от философии! Когда мы были студентами в Париже, его слава самого знаменитого магистра Нотр-Дама была огромна. Ему тогда только исполнилось тридцать лет. Это был высокий, черноволосый, с прекрасным натренированным телом мужчина, в самом расцвете умственных и физических сил. Он был сыном какого-то высокопоставленного рыцаря и тоже должен был стать рыцарем, но его больше привлекала наука, и он ушел из семьи и посвятил себя ей.

— Мы слышали о нем, — опять начал оправдываться Уэланд, — но мы не знали, что он философ.

Отец Бертран уже не слушал его, он весь ушел в воспоминания своей молодости.

— Мы старались запомнить каждое его слово. Студенты на его лекциях, как вороны, облепливали подоконники, с задних рядов свешивались в проходы, боясь пропустить хоть звук. Бог свидетель, он зачаровывал слушателей. У самого главного преподавателя и даже у директора колледжа не было такой тишины на лекциях, как у него. Некоторые теперь называют его гением, и он действительно был гениален! Он проповедовал идеи Аристотеля, рассуждал о способах приближения к Богу вместо слепой веры… И церковники вынудили его сжечь свою книгу.

Святой отец замолчал, его взгляд устремился в прошлое.

— Заповеди этой книги стали догмами. Никому не приходило в голову опровергать их или даже просто подвергать сомнению. Книга стала известна и в женском, очень престижном, монастыре. Туда принимались девушки только из знатных семейств. Монахини позволяли им всякие вольности, недозволенные в других монастырях. Девушки могли, например, держать любимых животных и даже птиц…

Взгляд отца Бертрана заскользил по окружающим полям.

— Монахи превозносили Сенрена, помимо красоты, обладающего феноменальной памятью. К семнадцати годам он в совершенстве овладел греческим и латынью, свободно читал и переводил Овидия и других стихотворцев. Абелард был всем для Сенрена, он поклонялся ему, как поклоняются Богу, и Питер всегда выделял его из своих учеников. Он был гордостью колледжа.

Кто-то из ехавших рядом рыцарей, уловив последнюю фразу, заинтересовался и переспросил, правильно ли он понял, что сбежавший заключенный жонглер был когда-то студентом в Париже вместе со святым отцом?

Констанция, погруженная в свои мысли наконец, очнулась и поняла, что ее новый духовник знал раньше Сенрена.

Леди Морлакс направила свою кобылу ближе к группе, образовавшейся вокруг отца Бертрана. Она не могла даже предположить, что французский монах знал человека, пришедшего к ней этой ночью. Она не могла поверить в это. Графиня не могла вступить в разговор, боясь даже малейшего подозрения, но вся обратилась в слух.

— Мы не сомневались, что Сенрен не от мира сего, — продолжал говорить святой отец. — Мы все любили Питера Абеларда, но он обожал его до потери памяти. Однажды ночью… — здесь голос отца Бертрана понизился, и Констанция не смогла расслышать, что же случилось той ночью. — Мы думали, что Сенрен сойдет с ума от горя. Он и еще другой фаворит Абеларда хотели несмотря ни на что найти Питера, живым или мертвым.

Констанция благодарила всемогущего Бога — ее духовник действительно знал жонглера. Имя Питера Абеларда также было ей знакомо. Она слышала о нем, еще, будучи совсем юной девушкой, когда жила в монастыре. «Интересно, — подумала она, — что скажет ее сестра Бертрада, когда узнает, что жонглер был учеником знаменитого философа?»

Руки Констанции дрожали — сказалось напряжение последних суток.

В заключение истории о жонглере отец Бертран сказал:

— Когда Сенрен оставил Париж, то это был уже совсем другой человек. Он перестал верить в Бога… Даже проклял его, после всего, что случилось с Питером Абелардом. Что же еще добавить? Сенрен был истинным поклонником Абеларда. Он готов был сгореть за него. Они были люди, так сказать, из одного теста — без слов понимающие мысли друг друга. Мы приходили в бешенство оттого, что Сенрен, который был младше нас, так хорошо понимал учителя. Мы и предположить не могли, что с ним могут произойти такие перемены.

— Вы не защищаете его? — спросил один из рыцарей отца Бертрана.

Святой отец удивленно посмотрел на него.

— Как можно проклинать Бога? Как можно так ненавидеть? Это непростительно даже для сумасшедшего. Но Бог прощает своим детям даже такие грехи, и я не сомневаюсь, что ангел все равно будет защищать душу Сенрена, где бы эта душа ни витала.

И присутствующие стали обсуждать, как можно искупить свои грехи… Потом их разговор опять вернулся к Питеру Абеларду, к его методу изучения философии.

— Вы знаете теорию Питера? — спросил отец Бертран. — Это довольно интересная теория. Его концепцию обсуждали не только в Нотр-Даме, но и в других монастырях. Она вызвала много споров, кто-то поддерживал ее, кто-то был ярым противником. Теория Абсларда многих поставила в тупик. Обучая своих студентов, он основывался не на фактах, не на различных понятиях, а на определенном восприятии вещей.

— Это интересно, — заинтересовался его молодой коллега.

— Интересно?! Это просто великолепно! Абелард создал новую школу, свою школу. Он излагал проблему, а студенты обсуждали ее и посредством вопросов и ответов приходили к определенному мнению. Это было их собственное мнение, и они могли аргументировать его. Студенты любили его занятия, на них никогда не было скучно, и даже его лекции заставляли думать. Они не были занудными, он часто обращался к слушателям…

Констанция немного расслабилась, поняв, что разговор перешел исключительно на научную тему. Они говорили о философии и совсем не вспоминали о жонглере. Но графиня была настороже, на тот случай, если они вдруг вернутся к старому разговору. Вступить в их научный разговор она не могла — было неприличным женщине вмешиваться в разговор о церковных делах. Она знала, что отец Бертран в таком случае просто перестанет рассказывать.

Голова леди Морлакс раскалывалась, а путь еще предстоял неблизкий. Прежде чем они достигнут имения, пройдет еще несколько дней. Но, по крайней мере, им больше не придется останавливаться на ночлег на краю дороги или в лесу. Констанция уже сказала Эверарду, что отныне они будут ночевать только в гостиных дворах и имениях.

Графиня говорила себе, что пора прекратить это глупое преследование, что она устала. Но, Господи, как она хотела быть своей в этой мужской компании!

Одна из ее девушек, Ума, подъехала к графине.

— Миледи! — Ума немного запыхалась. — Вы должны дать себе небольшой отдых, нельзя столько времени находиться в седле.

Констанция потерла глаза кончиком пальцев и вытерла предательскую слезу — уже давно никто не проявлял такую заботу о ней. Повернув свою лошадь, она поехала по направлению к карете, в которой ехали ее дочери с няньками.

А в это время несколько человек стояли в тени деревьев Кидскровского леса. Они были на лошадях и стояли полукругом. Всадники живо обсуждали волнующий всех их вопрос.

— Это значит, что они потеряли его? — сказал первый. — Говорили, что они будут искать до тех пор, пока не найдут… Что же в таком случае делать нам? Они ведь заплатили…

Другой всадник выглядел несколько взволнованным, перья на его шлеме обвисли. Он продолжал начищать свою саблю, которая и так уже сверкала на солнце.

— Они сказали, что потеряли его в бурю, когда он сбежал из своей колымаги, — вступил в разговор еще один всадник. — Но надеются все же поймать его…

— Если уж они упустили его и он сбежал, то вряд ли кто сумеет найти его и задержать. Он слишком умен для того, чтобы снова попасться.

Рыцарь, увенчанный шлемом с белыми перьями, продолжал молча слушать болтовню всадников. Он выглядел необыкновенно красивым в своей белой тунике, со сверкающей, переливающейся в лучах солнца саблей.

— Шпионы… — презрительно сказал он, и в гортанном нормандском говоре послышался французский акцент.

Он вынул из-за пазухи сумку и какое-то время осматривал собравшихся взглядом синих глаз, а потом бросил сумку к их ногам.

— Найдите его! — сказал он.

Один из всадников поднял сумку и достал кошелек. Он открыл его, и золотые монеты посыпались на ладонь.

— Достаточно ли этого?

— Да, вполне. Больше, чем достаточно. Рыцарь наблюдал, как всадники развернулись и двинулись в путь. Один из них повесил сумку с золотыми на бедро.

— Хорошо, — вздохнул он, — с чего же мы начнем?

ГЛАВА 9

Было холодно в сыром, непротопленном зале. В нем долгое время не топили совсем и теперь, когда приехала хозяйка, огонь разгорался с трудом. Постепенно становилось теплее. Констанция еще стояла в своей влажной накидке из овчины. Накидка тоже согревалась в тепле, и от нее шел тяжелый сырой запах.

Из-за тусклого освещения зал был погружен в полумрак. Бараний жир плавился в плошках, но света давал мало, только коптил и отвратительно пах.

Нескончаемый поток людей шел приветствовать Констанцию, возвратившуюся после столь продолжительного отсутствия. Наибольшее количество присутствующих говорило на местном диалекте Восточной Англии.

Констанция закончила принимать приветствия и выпила бокал вина. Это подкрепило ее силы. Графиня хотела переодеться с дороги. Обычно в своем поместье она носила шерстяную тунику и частенько накидку из кожи с подкладкой из теплого меха кролика. Такая же повязка из шерсти покрывала ее волосы. По одежде тех, кто только пришел, можно было понять, что еще идет снег. В комнате радом кто-то надсадно кашлял, этот частый сухой кашель напомнил ей, что переодеться нужно как можно скорее, чтобы не простудиться.

Окружающие слушали, что же скажет Констанция на просьбу о браке между дочерью кузнеца из ее деревни и молодым охотником из графства Рептона. Охотник нервно говорил, что англичане не могут распространить здесь крепостное право.

Констанция, выслушав его, потерла замерзшие руки. Уэланд, отрываясь от письма, отогревал руки между коленями, иначе он не смог бы писать вообще.

Вообще-то не существовало специального термина, чтобы назвать то явление, которое в Нормандии называли крепостным правом. В стране, в которой располагалось имение Баскборн, это явление было несколько другим, оно опиралось на иные законы. И охотник, имея это в виду, правильно говорил, что по их законам нельзя считать человека полностью крепостным. Хотя, с другой стороны, его нельзя считать и полностью свободным, в то время как в других графствах были законы, по которым можно было считать его совершенно независимым.

Крепостное право в Нормандии отличалось от крепостного права в Англии, но, тем не менее, это было рабство и крепостной мог обзавестись семьей только с благословения хозяина.


Констанция внимательно посмотрела на дочь кузнеца и нашла, что девушка очень хороша. На ней была длинная накидка, похожая на накидку Констанции. Затем взглянула на молодого охотника, нормандского крепостного. Это был высокий и широкоплечий человек. Интересно, где же они могли встретиться?

Судебный пристав между тем говорил, что шериф Рептон не дает его крепостному разрешения на свадьбу. Судебный пристав пригласил священника из деревни шерифа, чтобы засвидетельствовать, что охотник является членом семьи, которая полностью принадлежит шерифу.

В то время как судебный пристав все это говорил, Констанция поймала взгляд, который молодой охотник бросил на дочь кузнеца. Этот взгляд невольно взволновал ее.

Из всего сказанного она могла сделать вывод, что не имелось никакой возможности с ее стороны соединить молодых людей. Даже если она и захотела бы это сделать, она не могла выкупить охотника, он принадлежал семье, и даже шериф не мог продать его отдельно.

Однако уже упоминалось, что шериф мог дать разрешение на свадьбу, и тогда дочь кузнеца становилась также крепостной.

Но чтобы дочь свободного человека стала крепостной? Такого еще не было. Вся деревня будет против, деревенские очень волновались относительно решения этого вопроса. Они не хотели, чтобы дочь кузнеца уходила в другое графство, тем более что там она станет крепостной. Все как один были против того, чтобы человек, рожденный свободным, стал вдруг крепостным.

В глазах деревенских крепостное право ничем не отличалось от рабства, и они всем сердцем ненавидели английские законы.

Бонастре наклонился к Констанции.

— Миледи, не существует никакого способа, чтобы охотник женился на дочери кузнеца. Он должен жениться на крепостной девушке, которую ему выберет шериф.

Графиня с сожалением посмотрела на девушку, она уже поняла, что та ждала ребенка, и от этой мысли леди Морлакс стало совсем не по себе. Она поймала себя на мысли, что думает не об этой несчастной, а о себе.

Констанция пыталась подавить тревогу, которая снова поднялась у нее в груди. Каждое утро она прислушивалась к себе, надеясь почувствовать и понять, что ошиблась и визит жонглера в ту памятную ночь не оставил следов, но с каждым днем надежда угасала. Месячных не было в ноябре, а теперь уже декабрь, и никаких намеков на то, что они все же придут. Она пыталась обмануть себя, надеялась, что это результат длительного переезда, но тревога не оставляла ее. И вот теперь, глядя на эту беременную девушку, Констанция вновь забеспокоилась.


Она могла обманывать себя, но природу не обманешь. Ее тело уже готовилось к тому, чтобы снова стать матерью. Груди набухли и иногда побаливали, месячных не было почти два месяца. Все это говорило о беременности и ни о чем другом.

Были женщины, с которыми она могла посоветоваться, хотя бы даже со своей старой нянькой, которая была с ней с первой минуты появления на свет. Но она не могла заставить себя говорить об этом сумасшедшем, который почти изнасиловал ее на пути из замка Морлакс, и о том, что она теперь беременна. Произнести все это вслух было выше ее сил.

Теперь многие жаловались на ее характер. Она стала поднимать крик по самому ничтожному поводу. А к ночи так уставала, что просто падала на кровать. Но даже во сне ее преследовали разные видения — вот она в темнице, куда ее заточил король Генри, где полно крыс. Воображение рисовало перед ней картины одну ужаснее другой. Вот она тянет руку через отверстие в двери, но никто не разговаривает с ней, мир совсем забыл о ней. Она никого не видит, только одиночество и стыд, все разрушающее одиночество… Она разрыдалась во сне и проснулась вся в слезах.

Днями и ночами она молила Бога, чтобы король отправил ее в монастырь замаливать грех. И опять дрожь страха охватывала ее. Не так важна ее дальнейшая судьба… Хуже всего, что она расстанется со своими дорогими детьми…

Каждый день ей снился один и тот же сон — она с детьми убегает на корабле в Данию или Испанию, и всякий раз, как только парус установлен, появлялись рыцари короля Генри и забирали кричащих Биатрис и Ходерн из ее рук. Она всегда просыпалась на этом месте. Внутри Констанции поднималась ярость против жонглера, она представляла, как могла удушить его тогда веревкой от крестика, но тут же вспоминала, что сняла крест. В ту ночь креста на ней не было… Графиня понимала, что скоро ее тайну узнают все, но она уже так устала, что только хотела отплатить ему за то, что он с ней сделал.

Но самое удивительное было то, что время от времени Констанция предавалась совсем другим мечтам. Иногда страх отступал и она погружалась в мечты, хотя и испытывала чувство вины за свои мысли. Графиня вспоминала горячие объятия жонглера, его ненасытность.

Один раз ей даже пригрезилось, что она танцует перед ним. При этих мыслях ее опять охватывало невыносимое желание, и мечты становились все откровеннее.

Вот Сенрен, обнаженный, лежит на диване… она берет в свои руки его достоинство и начинает ласкать головку, наблюдая одновременно за его большим золотым телом, которое ничем не накрыто… Он не выдерживает, срывает с нее одежды и тоже начинает ласкать, а затем входит в нее. Очнувшись, Констанция осознает двусмысленность своего положения, но еще некоторое время она ощущает возбуждение, чувствует, как помимо ее воли промежность помнит его необыкновенные руки.

До ночи с жонглером в ее мечты никогда не приходил ни один мужчина, не говоря уж о том, что ей никогда не снились эротические сны, даже когда она была замужем. Леди Морлакс не переставала удивляться знанию жонглером женщин, он знал все их секретные места. Она опять вспомнила, как Сенрен, подстроившись под ее ритм, с силой двигался в ее теле, как он опустил ее руки на свой пенис и она, когда он выходил из нее, ласкала его. И так продолжалось до тех пор, пока он вдруг не изогнулся и она не почувствовала, как теплый поток хлынул в ее лоно. Сенрен же в этот момент приник к се грудям и стал сосать их, как сосут младенцы, сильно и нежно. Она…


— Миледи!

Графиня с трудом очнулась от своих грез. Зал наполнился кричащими людьми. Молодой охотник стоял между двумя людьми шерифа, кузнец сдерживал свою дочь, которая стояла с протянутыми к охотнику руками.

— Она заявляет, что несмотря ни на что пойдет с охотником, — тихо проговорил на ухо графине Бонастре. — Шериф Рептон обещал, что разрешит им пожениться и будет щедр, если они отдадут своего первенца вам…

Констанция оглядела зал, она еще не совсем отошла от своих похотливых фантазий, но прекрасно понимала, о чем идет речь. Графиня подумала о девушке, согласной отдать собствснного ребенка. Она бы ни за что на свете не отдала Ходсрн кому бы то, ни было.

Графиня подняла руку. Этот жест заставил всех замолчать.

— Крепостной… О, Боже! — Она так отвлеклась, что забыла его имя. — Где вы были рождены? На нормандской земле?

Судебный пристав ответил за него:

— В Каунтасе, миледи.

Констанция продолжала:

— Я не понимаю… Здесь, насколько я знаю, другие законы. Почему этот молодой человек является составной частью чего-то неделимого? Почему он так привязан к своей семье?

Судебный пристав нахмурился, этот закон действительно был отменен, крепостной — это крепостной, безо всяких семейств.

Охотник стал кричать, что, по английскому закону хозяин не обладает правом привязать крепостного к его семейству.

Ни один из присутствующих здесь — включая и Констанцию — не знал всех подробностей закона. Тем более что одни подчинялись английским законам, а другие — законам Нормандии. В гуще народа, где находился охотник, началось непонятное оживление. Рыцари Эвсрарда на всякий случай пришли в боевую готовность.

Судебный пристав, приглашенный, чтобы проконсультировать людей шерифа, некоторое время молчал. В это время Констанция тихо спросила Бонастре:

— Что же они решат? Рыцарь покачал головой.

— Если охотник встретил девушку не на земле шерифа, то он может отстоять свое право на нее. Констанция окончательно запуталась в этих тонкостях.

Пристав, наконец, заговорил:

— Крепостной Ральф должен возвратиться к Рептону и больше не приходить на вашу землю. Он будет женат на другой девушке.

Услышав такие слова, лица крепостного и девушки, выбранной для него, мучительно напряглись. Констанция, осмыслив сказанное приставом, нахмурилась. Ей совсем не пришлось по душе такое решение. Она громко заявила:

— Получается, что нормандский крепостной является крепостным и на английской земле. Так я вас поняла?

Пристав хотел прервать ее, но Констанция продолжила:

— Тогда я предлагаю другое: пусть молодой человек остается здесь до тех пор, пока английский закон не найдет способ решить данный вопрос для крепостного по нормандским законам.

Графиня знала, что судебный пристав был человеком шерифа, платившим налог королю как должностное лицо. Зная ее щепетильность в подобных вопросах, они надеялись обставить графиню в ее собственном доме, получив выкуп за охотника, а также за его жену, которая тоже станет крепостной.

— Тогда никакой свадьбы! — заявил пристав. В зале чувствовалось напряжение, что же она скажет на этот раз?

— Наш великолепный король Генри, — начала она размеренно и четко, — является ярым сторонником закона и любит разбираться в подобных загадках… мы оставим решение этого интересного вопроса — когда нормандский крепостной перестает быть крепостным на английской земле — для него… Пусть сам король решит его. Пристав открыл было рот, но Констанция не дала ему возможности говорить.

— Король Генри всегда стремился к научным дискуссиям о буквах закона. Так пусть же наш мудрый король подискутирует на эту тему с вашим лордом шерифом.

Судебный пристав начинал сердиться — дело обернулось неожиданным образом. Он решил все же взять происходящее в свои руки.

— В таком случае девушке тогда не жить с Ральфом до этого разговора. Поскольку шериф должен решить — останется она свободной или станет крепостной после замужества.

Констанция не хотела позволить шерифу Рептону что-то решать. А пристав хорошо знал, что его лорд не хотел брать решение вопроса на свою ответственность, а тем более обсуждать его с английским королем. У него в прошлом был печальный опыт с отцом сегодняшнего короля. Генри же вырос еще более непредсказуемым, чем его отец.

— Думаю, королю доставит большое удовольствие поспорить о том, будет ли дочь кузнеца свободна или нет.

— Да, наш лорд тоже желает этого… — поспешил заявить судебный пристав.

В дальнем углу послышались чьи-то стоны.

— Но это такой незначительный вопрос, — добавил он быстро, — что шериф, сам очень занятый человек, не хочет отвлекать короля от более важных дел.

Наступила пауза, в течение которой люди шерифа что-то шептали на ухо судебному приставу.

Под этот шумок Бонастре тихонько сказал Констанции:

— Миледи, он хорошо играет… Готовьтесь, сейчас он сделает новый ход…

Пристав выступил вперед.

— Леди Констанция, — начал он, — мы посоветовались и пришли к следующим выводам. Для нашего шерифа лорда Рептона одна из главных задач — сохранение мира между ним и его дорогими и уважаемыми соседями, что он не раз доказывал прежде. Он и впредь желает поддерживать с вами самые дружеские отношения, а сейчас желает знать вашу волю относительно этого случая.

— Возможно, король действительно занят, чтобы решать загадку относительно свадьбы свободной английской женщины и нормандского крепостного, а также их детей… — неторопливо согласилась Констанция, — но для шерифа и меня это достаточно важный вопрос.

Леди Морлакс опустилась на поставленный для нее стул. Она видела, как охотник опять взглянул на дочь кузнеца, а та в свою очередь со скрытым триумфом посмотрела на отца. Бертран в это время записывал слова пристава.

— Шериф Рептон дает согласие на брак крепостного Ральфа и свободной дочери кузнеца, которая после замужества остается свободной женщиной, и также разрешает охотнику жить на территории его будущей супруги.

Констанция, выслушав его, не ощутила радости победы. Она не сделала ничего особенного, только соединила двух любящих людей. Но шериф Рептон теперь подумает несколько раз, прежде чем спорить с ней.

Следующий вопрос касался земельных наделов в деревне Констанции. Эта проблема вызывала вечные споры между деревенскими. Внимание леди Морлакс было рассеянным. Она не очень удивилась, когда увидела посыльного управляющего из замка Морлакс.

Графиня кивнула головой, разрешив посыльному подойти. Он передал ей просьбу управляющего относительно дополнительных средств. Пьер де Уэрвил просил послать эти средства в замок как можно скорее.

— Глупец, — не выдержал Бонастре. — Вы были там несколько недель назад, и все было нормально. Что же случилось, что пришлось срочно отправлять к вам гонца?! — возмутился он.

Констанция предчувствовала, что все так и будет.

Она не хотела возвращаться в Морлакс до Рожества, поскольку привыкла встречать этот милый праздник здесь. Но выбора не было. Это могло быть единственным предлогом освобождения управляющего, а он был из старого английского рода, такого же старого, как и ее. Она не могла не считаться с этим.

Графиня жестом подозвала Эверарда. Когда он подошел, она рассказала ему о посыльном и подвергла сомнению сообщение относительно нужд замка. Капитан передал ей список, привезенный посыльным.

Эверард сообщил Констанции, что такое большое количество провизии, которое запросил управляющий, потребует не меньше сотни рыцарей для доставки, помимо этого еще надо запастись продовольствием для длительного путешествия. Констанция подумала, что можно что-то взять из резерва. Она внимательно слушала, когда Уэланд на протяжении пяти минут читал вслух список, присланный управляющим. Леди Морлакес проговорила:

— Матерь Божья, неужели он думает, что мы действительно можем доставить все это!

Многозначительно взглянув на Уэланда, Констанция встала и пошла к двери, оставив Эверарда и Бонастре разбираться с вопросами о земельных наделах.

Снаружи дверь охраняли рыцари, в своих овчинных накидках они напоминали статуи. Рыцари вынули сабли из ножен, салютом приветствуя графиню.

Проблемы с земельными наделами были нескончаемы, и их решение всегда отнимало много времени. На сей раз, Констанция решила не заниматься этими делами лично. Эверард и Бонастре справятся с этим не хуже ее. Констанция направилась на кухню.

Выйдя на свежий воздух, она увидела, что пошел снег, и как зачарованная стояла и смотрела на белые хлопья, кружившиеся в воздухе. Просунув руку под одежду, она дотронулась до живота. «Вероятно, у меня будет мальчик, сын», — неожиданно подумала она. Графиня вспомнила сумасшедшего жонглера, его тело… Вспомнила, как он ласкал ее груди, как у него горели глаза, когда он смотрел на нее.

Констанция удивленно подумала, что надо было произойти такому невероятному происшествию, чтобы она родила сына. Вероятно, он будет красив…

Леди Морлакс с трудом пришла в себя. Идя через двор, она думала, что сошла с ума, раз такие мысли приходят ей в голову. Как можно думать о ребенке в ее положении, когда даже страшно представить, что будет, если король все узнает. И она постаралась отвлечься и заняться хозяйственными делами.

Графиня планировала поехать в замок Морлакс приблизительно через четыре дня после Рождества. Эверарду не потребуется много времени, чтобы собрать пятьдесят рыцарей, больше она не хотела брать для путешествия.


Сообщение от королевского курьера Констанция принимала на ступеньках замка. Она отправила одну из девушек приготовить для официального приема большой зал, а сама читала грамоту, которую поднес ей королевский курьер.

«Его величество Роберт Модест Генри Семнадцатый, Божьей волей король Англии, повелевает Констанции графине Морлакс присоединиться к королю Генри и его семейству в Винчестере, чтобы наблюдать открытие сезона».

Констанция, прочитав послание-приказ, молча смотрела на курьера, не в силах вымолвить ни слова.

Леди Морлакс предчувствовала недоброе…

ГЛАВА 10

— Вы выбрали не самое удачное время для визита. Если бы вы не были моей любимой племянницей, я бы вас не приняла, — сказала аббатиса монастыря святой Хильды.

— Но мы послали вперед посыльного, чтобы сообщить о своем приезде, — оправдывалась Констанция. — И мы привезли провизию для челяди и полсотни сопровождающих нас рыцарей.

Констанция натянула вожжи и спрыгнула на землю. Весь двор монастыря был заполнен телегами и лошадьми. Она была одета значительно богаче всех остальных и привлекала внимание монашек, которые, не скрывая интереса, смотрели на нее.

— Где твоя дочь? — спросила тетя.

Констанция чувствовала себя довольно неуютно, впервые за многие годы ей пришлось путешествовать без Эверарда. Он уехал в Морлакс, и большинство рыцарей поехали с ним.

Приехавшие с Констанцией старались подойти поближе, чтобы лучше рассмотреть аббатису — женщину в темном одеянии. Ее сопровождала монашка, несущая маленькую беленькую собачку.

Внимательно осмотрев прибывших, аббатиса распорядилась:

— Пусть твои рыцари разбивают лагерь за стенами монастыря, там же сделают загон для лошадсй. У нас нет свободного места… Завтра прибывает епископ для церемонии.

Констанция выглядела довольно бледной в своем капюшоне из черного бархата. Она вопросительно посмотрела на тетку.

Аббатиса раздраженно и нетерпеливо пояснила:

— Диана Долорес графиня Мервик желает официальной церемонии, так называемого «Вдовьего колпака». И завтра прибудет со всем двором.

На протяжении этого объяснения графиня внимательно наблюдала за теткой. Констанция с трудом сдержала смех.

Аббатиса снова огляделась.

— Нет, мы ничего не имеем против завтрашней церемонии, но…

Она подала Констанции руку для поцелуя.

Тем временем слуги разбирали вещи графини, а рыцари распрягали лошадей и отводили их за границу монастыря.

— Графиня Мервик обеспечит нас средствами для погашения всех долгов, — продолжала аббатиса, — и помимо этого останется на провизию в течение года. Пойдем, дорогая, я покажу твою комнату.

Пройдя через двор, они вошли в деревянную дверь и поднялись наверх. Обстановка в комнате была очень скромной.

Леди Морлакс осмотрелась. В комнате стояли деревянная кровать, стол, стул. В дальней стене — большое закрытое окно, через которое она сможет получать пищу, после того, как формально будет включена в состав тех, кто получает еду из сострадания.

Эта комната о многом напомнила Констанции.

Аббатиса сказала, что монастырь стал очень популярным, особенно среди людей, живших на юге. Здесь теперь принимают только тех, кто сообщает о визите за шесть месяцев.

Услышав это, Констанция не выдержала и рассмеялась.

— Замолчи, — остановила ее тетка, — ты ведешь себя в высшей степени неприлично! Я не сказала ничего смешного, наши сестры и монахи не шуты!

Констанция посмотрела на окна. Ее взгляду предстал холм, на котором среди голых зимних деревьев был расположен женский монастырь святой Хильды и святого Дунстана, где монахи заботились о прокаженных. Это было одно из немногих духовных заведений, оставшихся в Англии. В Нормандии духовенство не одобряло монастыри в старом англо-саксонском стиле, когда монахини и монахи жили в отдельных замках, но недалеко друг от друга и часто работали бок о бок.

Они вышли из кельи и прошли через немноголюдную часть замка. К ним приблизился новый отшельник и бросился целовать руку Констанции, неожиданно разрыдавшейся.

Аббатиса, наблюдавшая за ней, молча пожала плечами. Она снова вернулась к вопросу о приезде леди Мервик:

— Мы посчитали все деньги, которые есть. Наше положение нельзя назвать хорошим…

Констанция в знак того, что слушает, качала головой — Этот визит доставит нам много беспокойства, но леди Диана, прежде чем утомит всех святых своими просьбами, принесет нам достаточно средств для наших нужд.

Они прошли через двор монастыря святой Хильды и поднялись в зал, где горел маленький камин, вокруг которого были расставлены стулья. Присев, Констанция сбросила капюшон, волосы в тепле стали понемногу подсыхать, распространяя вокруг себя приятный аромат.

— Мы приехали, чтобы договориться относительно образования моей старшей дочери, — начала Констанция.

Аббатиса внимательно посмотрела на свою племянницу, и Констанция вдруг увидела в ее ярких глазах отражение прошлого. Лицо тоже изменилось, но какие-то тени прошлой жизни пробежали по нему. Графиня вспомнила старую историю, о том, как сестра ее отца в молодости сходила с ума по одному рыцарю, но он ушел в поход, а ее выдали замуж за богатого французского дворянина, сказав, что ее возлюбленный погиб. Через некоторое время она узнала, что он жив, вскоре у нее умер недавно родившийся ребенок, и бедная женщина, не перенеся всех этих несчастий, ушла в монастырь.

— Насколько я знаю, твоя дочь еще слишком молода, чтобы начинать обучение, — сказала аббатиса. — Мы принимаем только девушек, достигших двенадцати лет, и никак не раньше.

— Биатрис моложе, но я хочу, чтобы мои дети начали обучение как можно раньше. Пусть их научат правилам поведения в обществе, достойным манерам, музыке, вышиванию, обучат латинскому языку… Немного греческому и еврейскому… Я совсем не знаю этих языков. К тому же вы помните, что я вообще не сильна в науках, кроме как в арифметике. С ней у меня никогда проблем не было.

Констанция никогда не сожалела о недостатках своего образования, полученного в женском монастыре. Ей хватало полученных знаний, тем более что по меркам того времени она была достаточно образована. Но сейчас появилось большое количество наук, и ее дочери непременно должны были в них разбираться. И хотя ей совсем не хотелось отправлять их в монастырь, другого места для получения образования просто не было.

Тетка окинула племянницу пристальным взглядом.

— Почему король направил тебе послание? — спросила она.

Констанция прямо взглянула на аббатису.

— Прошло достаточно много времени с тех пор, как король видел меня. В нашу последнюю встречу он…

— Да, я знаю о разрешении короля… Не надо повторять.

В это время в зал вошла молодая девушка и принесла для них чашки с крепким бульоном, который должен был подкрепить их. Аббатиса молча приняла поднос и подала одну чашку Констанции. Графиня поставила ее перед собой и принялась ложкой помешивать горячий бульон.

— Скажите, тетя, что вы знаете о монахине Хелоизе? А о Питере Абеларде?

Тетка немного помолчала.

— Имеет ли этот вопрос отношение к посланию короля Генри? — наконец спросила она.

Констанция отодвинула чашку с бульоном. Ее лицо покраснело, она чувствовала себя подобно послушнице монастыря при разговоре с настоятельницей.

— Возможно, — ответила графиня.

От аббатисы не укрылось се смущение.

— Мы можем рассказать тебе относительно Хелоизы вес, что знаем… Хслоиза одна из монахинь монастыря матери Холли. Там ходит достаточно сплетен на этот счет.

— Я не спрашиваю ни о чем секретном… Расскажите мне правду! — воскликнула Констанция.

— Сейчас уже нет никаких ужасных секретов. Проблемой был сам брак, — угрюмо проговорила аббатиса.

— Брак?! Но она не была замужем, она…

Здесь аббатиса встала и подошла к огню погреть замерзшие руки. Протянув их над огнем, она с силой сжала пальцы.

— Позже расскажешь, почему тебя заинтересовала эта история… — Отойдя от камина, она прошлась по залу. — Хелоиза — племянница епископа Фулберта, хотя немногие верили в это. Фулберт был настоящим духовником… Я знала его, прежде чем оставила Францию. Мы все слышали, что Хелоиза — его незаконнорожденная дочь. Имя матери было Херсинг, но о ней никогда и нигде не упоминалось. Коллеги Фулберта никогда ничего не отрицали, но и не подтверждали. Девочка была само очарование с необыкновенными врожденными способностями. Она была гордостью Фулберта. Способность необычайно быстро постигать все то, чему ее обучают, развитая память привлекли к ней внимание Абеларда, он пришел к Фулберту и стал просить, чтобы девочка стала его ученицей.

— Какая высокая честь для студентов монастыря, — прошептала Констанция.

— О! Фулберт не только согласился, он настаивал на этом. Хелоиза была гордостью и его, и всего Парижа, всей Франции. О ней говорили как о каком-то чуде. Молодая Хелоиза Фулберт производила просто триумф при своем появлении… все годы обучения она была гордостью учителей, и ей всегда требовались только самые лучшие наставники. Вот тогда-то у нас и появился молодой знаменитый ученый-философ, магистр монастыря Нотр-Дам, духовное лицо… Я говорю о Питере Абеларде. Кто-то называл его привлекательным, кто-то просто невыносимым человеком. Он разрушил все стереотипы преподавания, существовавшие в те годы. Своим остроумием Питер вытеснил старого, нудного, унылого преподавателя философии в Нотр-Даме и занял его место. Он поднял престиж Нотр-Дама над всемимонастырскими школами и колледжами Франции, Италии и Германии. Фулберт перевел Хелоизу из другого монастыря к Абеларду, чтобы они могли чаще общаться. Несомненно, это была идея Абеларда…

Аббатиса вновь сжала руки.

— Матерь Божья, никто и не думал, что Фулберт так легко может быть введен в заблуждение.

Констанция внимательно наблюдала за движениями аббатисы.

— Да, ты можешь спросить, неужели никто ничего не замечал? Замечали, но молчали… мы знали многих сестер, которые обучали девушку в монастыре. Они называли ее действительно чудом и предрекали ей будущее ученой, первой в Европе женщины-ученой! Но время шло, и неизбежное случилось. Абелард и Хелоиза полюбили друг друга, они просто сходили с ума друг от друга. Мы слышали, как Питер говорил, что всепоглощающая страсть завладела им, что он — жертва этой страсти, она выше его. Они занимались любовью, тогда как все думали, что он обучает ее. Абелард совсем потерял рассудок. Он пренебрег званием учителя и не оправдал тех денег, которые были заплачены за обучение Хелоизы. Сплетни и разговоры пошли по Парижу. А он писал любовные стихи и песни, которые читал весь город. Абелард приходил на занятия, измученный бессонницей и находясь в каком-то оцепенении. Ученики стали подсмеиваться над своим учителем. Им было забавно наблюдать, как страсть захватила Абеларда. И, конечно же, так не могло долго продолжаться, слухи дошли до ушей Фулберта, и он застал их…

В зал вошла девушка и забрала чашки. Аббатиса замолчала. Когда девушка ушла, она продолжила:

— Был ужасный шум. Абелард был широко известен, Хелоиза тоже, к тому же она уже была беременна. Они оставили Париж. Некоторые утверждали, что он похитил ее, что она не хотела ехать с ним, но как бы то ни было, они уехали. Чтобы Хелоизу не узнали, он переодел ее в платье монахини и привез к своей сестре и ее мужу в Британию, там и родился их сын. Они прожили шесть лет.

Наступила тишина.

— А что произошло потом? — спросила Констанция.

Аббатиса вздохнула.

— Питер Абелард был талантливым оратором. Многие школы хотели, чтобы он стал их преподавателем. За ним следовали везде, где бы он ни появлялся. И тогда Абелард и Хелоиза оставили ребенка сестре Абеларда и вернулись в Париж. Остальное мы знаем только от монахинь монастыря. Епископ Фулберт требовал свадьбы, чтобы как-то ослабить позор. Он не был доволен странным положением Хелоизы: ни вдова, ни жена. Некоторые говорят, что таково было желание Абеларда. Ты только представь, что была за ситуация — официальная любовница никак не могла быть предусмотрена правилами монастыря Нотр-Дам. Далеко не всякая церковь могла смириться с существованием у одного из монахов жены де-факто.

Констанция потерла лоб. Она подумала, что эта история сложна и запутанна. Даже не во всяком сне, такое может присниться.

— Хелоиза, храбрая, знатная молодая женщина, — продолжила после небольшой передышки аббатиса, — тоже выступала против брака. Она говорила, что ее и как человека, и как хозяйку устраивает это положение. Для нее имеет значение только любовь Абеларда, а их официальный брак мог разрушить его положение в церкви. Но Абелард не мог позволить себе спекулировать чувствами Хелоизы, да и Фулберт не переставал требовать свадьбы. Тогда Абелард пошел на компромисс. Он сказал, что согласен пойти под венец, но тайно. Об их свадьбе практически никто не должен был знать.

Констанция удивленно взглянула на тетку.

— Тайное венчание? Что за бредовая идея? Хелоизе пришлось оставить ребенка, что сделала бы не всякая замужняя женщина, жить с ним в Париже в грехе, да еще венчаться втайне! Я даже не знаю, что сказать!

— Это еще не все, дорогая. Абелард настоял, чтобы после тайного венчания Хелоиза осталась в монастыре, одеваясь как послушница.

В это время раздались звонки к молитве. Все монахини должны были оставить дела и преклонить колени. Но аббатиса не стала прерываться.

— Я сказала, что, вероятно, они там сошли с ума. Этот секрет с венчанием был достоянием всего Парижа, а тем временем Хелоиза продолжала не только одеваться, но и жить как послушница на территории ее родного монастыря, где она когда-то училась в школе. А самое неприятное то, что Абелард действительно любил ее и частенько наведывался из Парижа. Он не мог долго обходиться без нее. Однажды, не найдя другого места, он овладел ею прямо в трапезной монастыря, когда монахини собрались в большом зале на мессу. И все сделали вид, что ничего не случилось. Почему сестры ничего не предпринимали, чтобы как-то изменить положение? Это было невозможно. Хелоиза делала все, что говорил ей Абелард, а все уроки и наставления дяди остались позади. И когда история секретного венчания стала притчей во языцех всего города, Париж удивился, услышав о жизни Хелоизы в монастыре как настоящей послушницы.

— Почему… — начала Констанция, но в это время одна из монахинь подошла к двери и посмотрела на аббатису.

Та кивнула и встала.

— Ты читаешь по-гречески? Нет? Я так и думала. Греческие мудрецы говорили, что если боги хотят кого-то убить, то сначала лишают его разума. Фулберт чем дальше, тем больше убеждался, что Питер Абелард решил оставить свою жену. По какой другой причине он держал ее в монастыре как послушницу? Этот вопрос не выходил у него из головы. Представь себе гнев Фулберта — его красивая, умная Хелоиза, призванная блистать в свете, которую он лелеял с самого детства, вдруг оказалась в такой ситуации. Абелард практически сломал некогда неприступную Хелоизу, которая осталась в стороне от мира, в женском монастыре.

И однажды слуга Абеларда, подкупленный Фулбертом, открыл ночью дверь и Фулберт со своими слугами вошли к нему. Он застал Абеларда спящим. В общем, они кастрировали его…

Аббатиса взяла руку Констанции и попыталась поднять племянницу со стула, но та не в силах была шевельнуться. Она только ошеломленно, широко открыв глаза, смотрела на тетку.

— Матерь Божья! Сохрани и помилуй нас, грешных, да что случилось с ними потом?

Констанция с трудом поднялась, аббатиса подтолкнула ее к двери.

— Я позже расскажу тебе остальное… Сейчас мне надо идти.

ГЛАВА 11

Констанции не спалось. В ее постели было холодно, как в могиле. Даже теплая накидка, принесенная из телеги и накинутая поверх одеяла, не согревала.

Вечером к ней пришел сильно замерзший сержант Карсефор. Он просил разрешения группе рыцарей расположиться лагерем вдеревне. Констанция согласилась, прекрасно понимая, почему рыцари просят об этом. Если они расположатся рядом с деревней, а не под стенами монастыря, их будут лучше принимать.

После всех дневных волнений Констанция, еле переставляя ноги, добралась до своей постели, а теперь никак не могла уснуть. Она лежала, слушая звуки суеты, говорившие о прибытии леди Дианы со своей свитой. Когда все вроде успокоились, начали шептаться и хихикать ученицы церковной школы. Констанция подумала, что, вероятно, это те молодые девушки, которые так смиренно вели себя днем.

Часы пробили полночь. Она должна была уже давно заснуть, но, несмотря навес попытки, ей это никак не удавалось. Силы покидали се, она была в изнеможении. Постоянное беспокойство вызывал се будущий ребенок, ребенок жонглера, которого она носила. Беспокоила ее и предстоящая поездка в Винчестер. Она вспомнила, что тетка ей рассказала о Хелоизе и Абеларде. «Бог мой, — думала она, раскачиваясь в своей постели и уже согревшись, — разве кто-нибудь мог предположить такую трагедию?» Когда аббатиса рассказывала, Констанция думала о Хелоизе и ее ребенке. Питер Абелард ее практически не волновал. Она не осмелилась спросить, упоминал ли кто-нибудь имя студента Питера — Сенрена. История, рассказанная теткой, помогла ей понять то, что она не расслышала тогда от отца Бертрана.

Когда обнаружили, что Абелард подвергся нападению в своей постели, весь Париж поднялся, горя негодованием и гневом. Слуга, предавший Абеларда, был кастрирован студентами. Фулберт, так называемый дядя Хелоизы, спрятался от них в храме.

Даже теперь, когда первые впечатления улеглись, Констанция не могла сдержать дрожь. Из того, что ранее говорил отец Бертран, было ясно, что Сенрен являлся одним из этих яростных мстителей.

Никто не мог справиться с разъяренной толпой студентов, готовых на все ради мести. Казалось, что даже сам Питер Абелард сейчас не смог бы с ними сладить. В своем страдании он находил какое-то непонятное удовольствие, он даже чувствовал возбуждение.

Шум, произведенный студентами, заполнил весь Париж, они продолжали буйствовать и устраивать беспорядки. Друзья, пришедшие к Абеларду, утешили и поддержали его. Погруженный в отчаяние, Абелард надеялся, что Хелоиза, узнав о том, что с ним произошло, сразу примчится из монастыря. Но за последнее время он причинил ей слишком много страданий, и Хелоиза не пришла. Это для Абеларда было большим ударом, да и все произошедшее с ним казалось невероятным, дурным сном.

Казалось, что от бывшего идола Нотр-Дамской школы уже ничего не осталось. По всем законам он должен был удалиться в монастырь святого Дениза. Но Абелард не собирался погружаться в свои страдания и уходить из мира. Его друзья считали, что отход от традиций — примета настоящего времени и Абелард решил не хоронить себя в монастыре, закрытом от мира, а принять святой обет и поселиться как монах в монастыре Аргенулы, где жила его тайная жена.

Абелард несколько дней убеждал ее, и, в конце концов, Хелоиза согласилась. Она решила принять постриг. Когда се старые преподаватели узнали об этом, они пытались отговорить ее, но не смогли.

Молодую, наделенную необыкновенной красотой, которая не померкла даже после стольких испытаний, и колоссальным умом Хелоизу убеждали не уходить от мира, но желание Абеларда пересилило. Хелоиза сказала, что она станет монахиней не из-за любви к Богу, а из-за любви к своему мужу, из-за любви к Питеру Абеларду. «Он был для нее Богом», — сказала Констанции тетка. Аббатиса монастыря предупредила Хелоизу, что такие слова приведут к тому, что прекрасная девушка будет гореть в аду.

Красавица, несмотря на свое решение, все никак не хотела уходить в монастырь. Абелард настаивал, чтобы она стала действительно послушницей до того, как он сам даст святой обет. Если он сам не мог обладать ею, то желал, чтобы никто другой уже никогда не мог иметь ее. Хелоиза все еще не переставала любить Питера Абеларда, но он ревновал и не доверял ей. Он наблюдал всю церемонию принятия Хелоизы в послушницы, и только после этого сам дал святой обет и разрешил уговорить себя поселиться в монастыре святого Дениза. Констанция была удивлена.

— Почему, имея влиятельных друзей, Абелард поселились с Хелоизой в разных монастырях? Почему он согласился на это?

В ответ на ее вопрос тетка подняла брови и переспросила:

— Ты спрашиваешь почему? Во-первых, многие из влиятельных людей не желают брать на себя ответственность, а во-вторых, Хелоиза явилась как бы причиной падения Абеларда. Ты не знакома с теорией старых церковников — святого Джерома, святого Августина, святого Паула, что во всех грехах мужчины виновата искусительница-женщина, ее грешное, гнусное тело. К тому же у Абеларда, помимо друзей, было немало врагов. Многие видели в нем уж если не еретика, то, по крайней мере, человека, не поддающегося контролю и угрожающего основам святой церкви.

— И это действительно так?

Аббатиса внимательно посмотрела на племянницу.

— Я не думаю, что одному человеку под силу такое, да и, на мой взгляд, Абелард совершенно ни о чем таком не думал. Но, тем не менее, его последний трактат был сожжен и теперь он создавал немало проблем в монастыре святого Дениза, где его приняли достаточно тепло.

Питеру не потребовалось много времени, чтобы восстановить свои физические силы, но его ум страдал от бездействия. Он стал спорить с властью в монастыре. Абелард проанализировал состояние монастыря, и историк Беде подтвердил его подозрения — аббат монастыря святого Дениза не имел права так называться и тем более пользоваться всеобщей верой и поклонением. А чуть позже Абелард публично заявил, что и сам аббат, и его монахи живут грязной, похабной жизнью.

Слова Питера не произвели ожидаемого им эффекта. Аббат Алус не стал опровергать его обвинений. «Это правда, — сказал он, — но люди, которые долго вместе живут в монастырях, оторванные от мира, действительно часто и физически живут вместе. Это не новость. И монастырь святого Дениза не исключение, но совершенно незачем об этом говорить вслух».

Монахи святого Дениза увидели в Абеларде бесчестного человека и перестали общаться с ним. Возможно, даже из-за этого случая… Это было пять лет назад. Питер Абелард оставил монастырь святого Дениза после того, как все монастырские на общем совете обвинили его в извращенности и испорченности, хотя ничего не было доказано. Он возвратился к преподавательской деятельности.

Большое количество студентов в Париже надеялись на его возвращение, а некоторые, услышав, что он возвращается, приехали в город в надежде на то, что Питер откроет свою школу.

Богатые, знатные друзья дали Абеларду немного денег, и на востоке, недалеко от Бургундии, Питер со своими учениками разбил лагерь и стал обучать молодых людей красноречию.

— А что же Хелоиза? — спросила Констанция. Взгляд тетки устремился вдаль.

— Когда она должна была давать святой обет, то попросила в последний раз увидеть своего ребенка и расплакалась. Хелоиза стала послушницей Аргенского монастыря, но не смирилась с судьбой, продолжая любить Питера.

Констанция сидела на постели без сна. В коридоре опять стало шумно. По шаркающим шагам она поняла, что это старые монахини — аббатиса собирала их на утреннюю молитву. Значит, было уже три часа утра, а Констанция так и не заснула ни на минуту.

Она думала о женщинах, молящихся в часовне в середине ночи, о Хелоизе. Неожиданно для себя Констанция расплакалась. Сначала тихо, а потом все сильнее и сильнее, наконец, она просто зарыдала. Она рыдала от долго скрываемой боли, страданий, страха, от всего того, что с ней случилось. Она рыдала, не останавливаясь и так горько, как плачут только дети. Она плакала о судьбе Хелоизы, о ее ребенке, о своем еще не родившемся сыне. Она плакала даже о Сснрене, который теперь скитался где-то, потеряв всякую веру в Бога. Ей просто хотелось кричать от горя, которое вырвалось наружу и затопило ее всю. Сквозь слезы она снова вспомнила о ребенке, которого носила, эта мысль обожгла ее, и слезы с новой силой покатились из глаз.

Долгое время Констанция не могла остановиться, слезы градом катились из ее прекрасных глаз. Но, наконец, обессилев от рыданий, она, тихонько всхлипывая, вытерла лицо и теперь сидела на кровати в полном изнеможении.

Внезапно у нее появилось предчувствие, что что-то должно произойти. Откинув одеяло, она посмотрела на белье и увидела красные пятна. Месячные все же пришли. Все се страхи оказались беспочвенными. Она поправила одеяло и легла.

Наутро глаза графини были опухшими и выглядела она не лучшим образом. Было заметно, что Констанция провела бессонную ночь. Как обычно в такие дни, она чувствовала вялость во всем теле. Ей понадобилось приложить все усилия, чтобы дойти до часовни монастыря, тело вообще отказывалось повиноваться. После молитвы она с теткой пошла к лошадям. Ее слуги уже грузили багаж, пар от их дыхания и дыхания лошадей клубился в воздухе. Рыцари пришли из деревни, где ночевали, и стали готовить лошадей к дальней дороге. Туман окутывал землю.

Из женского монастыря слышалось пение. Пели ученицы монастырской школы. Констанция больше не видела вчерашнего отшельника, не встретила она и никого из прибывших ночью. В монастыре было тихо и спокойно, все занимались своими обычными делами.


— Идите дальше, — сказала нищим аббатиса. — Собирайтесь скорее, я же сказала, что, к сожалению, ничего не смогу для вас сделать…

Констанция увидала, как к одному из слуг подошел нищий и стал что-то просить, но слуга только отмахнулся от него.

— Что он хочет? — спросила Констанция у тетки.

Аббатиса сердито ответила:

— Мы не можем подавать сейчас, проклятая засуха! У нас хватает средств, чтобы еле-еле прокормить тех, кто сейчас проживает в монастыре. Бог мой, какое жестокое время, впору самим просить подаяние!

Констанция подумала о своих дочерях. Она поинтересовалась у тетки насчет Ходерн.

— Мы могли бы взять ее только на кухню, — сказала тетка.

— Хорошо, пусть будет сначала кухня, — согласилась Констанция. — Я буду присылать вам деньги для ее обучения.

Тетка повернулась к ней. — Ха! Будешь присылать деньги на ее обучение! Ты знаешь, сколько у нас девушек, за которых не платят и на которых приходится тратиться монастырю? Последние годы были такими сложными для нас, а монастырь переполнен девушками, которых приходится принимать. Не умирать же им с голоду в нашем лесу!

— Хорошо, — упорно продолжала настаивать Констанция, — в таком случае я обеспечу постоянным годовым доходом пятерых из этих несчастных. Так, чтобы хватило им на одежду и пропитание.

Констанция сказала это столь категорично, что сложно было найти следующий предлог для отказа. Она повернулась и пошла к своей лошади.

— Дай слово, что не передумаешь, — проговорила аббатиса ей вслед.

Но Констанция, оскорбленная таким поведением родной тетки, даже не обернулась.

Аббатиса подошла к лошади племянницы совсем близко, боясь, что кто-нибудь услышит их разговор.

— А теперь, дорогая, расскажи все-таки, что за проблемы заставили тебя интересоваться Питером Абелардом и его женой? — понизив голос, спросила аббатиса.

Констанция побледнела.

— Не было никакой проблемы, просто любопытство, — быстро овладев собой, проговорила, она.

Тетка нахмурила брови.

— Когда мы, женщины, пытаемся что-то скрыть, мы можем это сделать, но есть одна вещь, которую скрыть не удается практически никогда. Женщина не может спокойно говорить о человеке… Король дал тебе отсрочку на три года, и ты постоянно всем напоминаешь об этом… Старая женщина замолчала и пристально посмотрела на племянницу.

Констанция резко отклонилась в седле и толкнула лошадь. От неожиданности лошадь фыркнула, но с места не сдвинулась, аббатиса крепко держала ее за стремя.

— Я сказала, что не существует никакой проблемы, простой интерес. Кроме того, какое это имеет значение? Я никогда не встречусь с Питером Абелардом. — быстро ответила графиня.

Констанция пришпорила свою кобылу и поехала вперед, рыцари уже собрались и готовы были продолжить поход. Они попрощались с монастырскими. Констанция, в свою очередь, нагнулась к тетке для благословения, поцеловала ее в холодную щеку, и они отправились дальше. Уже совсем рассвело, из-за туч показалось солнце. «К полудню день будет совсем зимний», — подумала Констанция.


Путешественники направились на юг. Рыцари после ночной пирушки в деревне ехали медленно. Сержант с дюжиной рыцарей проехал и вперед и назад по всей колонне, проверяя, все ли нормально. Проезжая мимо леди Морлакс, он, сверкнув глазами, пристально посмотрел на нее, но ничего, не спросил. По виду графини он понял, что у нее не было никакого желания разговаривать.

Графиня действительно не хотела ни с кем раз говаривать, поэтому-то и не поехала в карете со своими девушками, а предпочла остаться в седле.

Они медленно продвигались вперед. В низинах лежал густой туман. Внезапно тишину прорезал стук копыт и послышалось звяканье доспехов.

На пути колонны появились странные рыцари. Некоторые из сопровождающих Констанцию попытались объехать их, другие остановились и с интересом разглядывали. Странные рыцари молча стояли посередине дороги. На них были стальные шлемы изумительной работы. У каждого в руках пика с белым пером.

Девушки зевали и не понимали причину остановки. Некоторые из них вылезли из кареты и широко раскрытыми глазами уставились на дорогу, пытаясь хоть что-нибудь рассмотреть сквозь плотный туман.

Незнакомые рыцари проехали вперед вдоль колонны, кроме их главного, который носил шлем, украшенный пером. Его глаза медленно осмотрели Констанцию и уставились куда-то вдаль.

Рыцари, похожие на привидения, исчезли также быстро, как и появились, так ничего и не сказав — и туман поглотил их.

Сержант на своем великолепном рысаке быстро подъехал к Констанции. Неожиданно он разразилась смехом. Карсефор вопросительно посмотрел на нее.

— Матерь Божья, неужели они действительн реальны? — сквозь смех проговорила она.

— Германцы… — проговорил сержант, посмотрев им вслед. — Они люди императора или я ничего не понимающая свинья. Но что он здесь делают?

Констанция перестала смеяться и зевнула.

— Благодарите Бога и дьявола, что они ищут не нас.

Она ударила свою кобылу пяткой и поехала вперед. Если солнце не уйдет за тучи, то к полудню воздух прогреется. И тогда можно будет разбить лагерь и сделать привал. Она чувствовала себя неуютно в эти дни, тем более после бессонной ночи. Констанция поймала себя на мысли, что с грустью думает о том, что у нее не будет этого ребенка. Теперь, когда страх прошел, она чувствовала себя, как будто потеряла что-то очень дорогое.

«Возможно, они разобьют лагерь даже раньше, чем в полдень», — подумала Констанция и снова зевнула. Она очень устала.


Небольшая группа людей беспорядочно стояла перед большим залом Харефордовского замка. Некоторые держались поодиночке. Солнце садилось. Становилось холоднее.

Высокий человек, с длинными волосами, в зеленой рубашке, играл медной монетой, пытаясь согреть пальцы. Заметив, что за ним наблюдают, он быстрым движением спрятал монету в кулак. Недалеко от акробата стоял карлик, он качал головой и ругался.

Тьери де Унерс наблюдал, как монета исчезала и снова появлялась в натренированных пальцах. «Хорошо подготовлен, довольно опытен», — восхищенно подумал он.

— Фокус с монетой просто прекрасен, он вам очень удается, но послушайте совета — не пытайтесь проделать его при Харефорде. Граф терпеть не может фокусников, в отличие от графини. Она достаточно стара, вы наверняка понравитесь ей своей молодостью, — проговорил он:

Высокий человек внимательно посмотрел на него.

— Де Унерс? — спросил он через несколью секунд.

Тьери пристально вгляделся в лицо молодого человека. Из открытой двери в комнату попадало недостаточно света, и было очень плохо видно

— Я узнаю этот голос! — не веря своим глазам, наконец, воскликнул Тьери. — Бог судья! Сенрен?! Неужели это действительно ты? Святой Георгий храни тебя! Что ты здесь делаешь? Давно из Парижа?

— Я могу задать тебе тот же вопрос, — сказал Сенрен. — Человек, которого разыскивают, вдруг находится здесь, в этом Богом забытом замке.

Тьери несколько раз прошелся по комнате. Его длинное серое платье развевалось во все стороны

— Здесь, в Англии, странные вкусы. Они вечно чего-то хотят, даже если совсем стары. А я? действительно изменился. Юпитер и Аврора, сначала на латинском, в Нормандии на французском. Любовь мелкопоместного дворянства к драматическим штучкам просто потрясающа. И конце концов, на англо-саксонском.

— Да, выглядишь ты преуспевающе, — заключил Сенрен.

Глаза Тьери пробежались по причудливой одежде Сенрена — шелк соседствовал с грубой шерстью, цвета плохо гармонировали друг с другом.

— Что ты делаешь сегодня вечером, помимо фокусов? — спросил приятеля Тьери.

— Моя одежда — дар уэльского друга, а что касается того, что делать сегодня вечером… если этот зал свободен, мы будем петь песни. Те, кто явятся уже пьяными, захотят выпить еще, а те, кто придет трезвый, не сможет не выпить. Это не так уж трудно, мы представляем, как Овидий…

Тьери только пожал плечами. Немного поколебавшись, он все же спросил:

— Ты знаешь, что Питер Абелард открывает школу? Она называется Параклеты. К нему идут сотни студентов, Абелард никогда не был так популярен, как сейчас, несмотря на неприязнь Бернарда Клавикса и других. Ты, наверное, не видел его с той ночи?

Синие глаза Сенрена загорелись.

— Я видел его перед тем, как оставил Париж. Он тогда ничего не сказал нам. Тьери, а как она? Что ты знаешь о ней? Как ее дела? — спросил Сенрен изменившимся голосом.

Но договорить им не дали — открылась дверь и вошел акробат. Тьери видел, как изменилось лицо Сенрена, как блеснули, а потом затуманились его глаза… Он не стал мучить старого приятеля и быстро прошептал, что она — послушница Аргенского монастыря, что все еще необыкновенно красива и любит Питера.

— А он, как говорят, не хочет говорить об этом и не желает даже встретиться с ней. — Тьери взял Сенрена за рукав, чтобы никто не мог услышать его слов: — Мы не могли поверить… Ты исчез так внезапно, даже не попрощавшись… ты был самой светлой звездой среди нас, после Питера мы боготворили только тебя. Ты…

Глаза Сенрена сверкнули.

— Мы все были сумасшедшими.

Тьери вздрогнул.

— Многие верят в это. Но не те, кто знал тебя в Нотр-Даме.

Сенрен достал другую монету. Теперь он пропускал уже две монеты сквозь пальцы.

— Но мы действительно были сумасшедшим! А теперь нас называют лунатиками, — по-волчьи оскалившись, сказал Сенрен.

Де Унерс задумчиво смотрел на Сенрена.

— Ах, этот Париж!

Он очнулся от воспоминаний и, улыбнувшись обратился к приятелю:

— Слушай, после праздника в Харефорде ты должен остаться с нами. Все трубадуры, клоуны и комедианты собираются со всей земли Божьей и идут к королю Генри на Рождество. Ты достаточно силен и ловок, чтобы заработать там большие деньги под маской шута. Ведь ты можешь изобразить глупого шута?

Они направились к двери. Сенрен убрал монеты в карман.

— Тьери, какой ты наивный! Ты же прекрасно знаешь, что я еще не сошел с ума, — проговорил Сенрен. — Что может быть проще, чем изобразить глупца-шута, но это не для меня. Да, кстати, а где двор короля открывает сезон в этом году?

Тьери направился к входу в восточный зал Харефорда.

— Мы еще поговорим с тобой, но чуть позже. В этом году король едет в Винчестер.

ГЛАВА 12

Эверард стоял в луче солнечного света с большой кружкой вина в руке, когда к нему подошел один из его рыцарей и сказал, кривя губы, что здесь что-то не так.

Эверард кивнул и снова поднес к губам кружку. Рыцаря звали Хорлфом, у него была хорошая реакция и верный глаз, но он не всегда понимал, в какой момент говорить, а когда лучше всего помолчать. Рыцари прибыли в замок Морлаксов вчера вечером, и Эверард с утра хотел заняться проверкой документации, которую должен был вести управляющий, но дело осложнилось, так как клерк недобросовестно отнесся к хранению бумаг. «К тому же, — подумал Эверард, — он мог специально их уничтожить». В настоящее время Эверард был не в духе, не зная, как ему поступить.

Зерно, которое они ранее прислали из Баскборна, было в мешках и еще раньше осмотрено Эвсрардом. Слуга объяснил, что это для рогатого скота. Это не было новостью для Эвсрарда. Знал он и о сделке, заключенной Констанцией. Согласно его подсчетам, голов тридцать, а возможно, и все пятьдесят вполне обеспечены на зиму. «Почему же тогда такая паника? — спрашивал он себя. — От незнания, или здесь кроется какая-то другая причина? Возможно, здесь какой-то обман, мошенничество…»

Уже наступал вечер, в это время года всегд темнело быстро. Клерк не проявлял признаков волнения. Он не испугался и когда Эверард захотел посмотреть документы. Это был прилежный и в то же время наивный работник, который временами не совсем хорошо понимал, что от него требуют.

В другом обозе, который прибыл из Баскборна, тоже все было в полном порядке, все бирки на местах. Они много переправляли из замка в Уэльсе в этом году, такого не наблюдалось при жизни отца Констанции. Но самое удивительно что при таких затратах управляющий нигде в документах не указывал прибыль.

Эверард задумался. Люди ничего не сказали, когда графиня спрашивала о нуждах. Они только попросили ее обеспечить замок средствами на зиму. Надо быть слепым, глухим или просто глупцом, чтобы не заподозрить что-то неладное. Хорлф был прав — Эверард прекрасно понимал это, — но что он должен сейчас предпринять?

Капитан направился к коровнику.

Эверард попросил старого человека в медвежьей шкуре выбрать для него хорошую корову.

— Корову? — переспросил тот. — Какую хотите корову?

— Какую-нибудь из тех. — Эверард указал нескольких животных, которые стояли в дальнем конце. — Телку, готовую к отелу.

Слуга внимательно следил за действиями Эверарда. Он подошел к нему и улыбнулся.

— Сэр Эверард чего-то желает? — спросил он

— Корову, — ответил старый человек. Почесав затылок, он поднял глаза на капитана

— Вы требуете ее в дар? — спросил он.

Конечно, в дар, — не дав Эверарду открыть рот, проговорил слуга, свирепо посмотрев на старика. — Вы же не откажетесь, сэр, принять этот дар, не так ли?

Я оплачу! — сказал капитан. — Сколько стоит телка, готовая к отелу? — спросил он, обращаясь к старику.

Тот немного помолчал и назвал цену:

— Два серебряных пенни, сэр, два и еще половина, и мы выберем самую лучшую.

— Достаточно одного!

Вечер опустился на поместье. Старик страдальчески улыбнулся.

— Нет! Никакого дара мне не надо, или вы не понимаете? Сэр, как далеко вы направляетесь? — спросил Эверарда старик. — Если далеко, потребуется длинная веревка, я найду ее для вас.

— Да, — ответил Эверард, — мне нужна будет длинная веревка.

Старик, пожав плечами, куда-то отправился. Через несколько минут он появился с двумя телками и длинной веревкой. Обе телки были на редкость хороши. Эверард выбрал одну из них, с белым пятном, и приказал привязать ее к своей лошади. Корова, готовая к отелу, не стоила и одного пенни. После засухи было довольно сложно прокормить ее, да еще с теленком.

Он был капитаном графини и привык ко, всякого рода, подаркам и подношениям, но принять корову в виде подарка было слишком даже для него.

Снова мысли Эверарда вернулись к работе. Он опять подумал о тех средствах, которые графиня выделяла на замок, подумал о сделке, заключенной ею, о зерне, доставленном из Баскборна.

— Что же все-таки происходит?» — снова и снова спрашивал он себя.

Эверард вывел корову из главных ворот замка и направился вниз по холму. Но корова остановилась и не хотела двигаться дальше. Когда капитан стал тянуть за веревку, она упала, и ему пришлось ждать некоторое время, пока животное не поднялось. Эверард знал, что из замка внимательно наблюдают за ним, он имел репутацию жесткого человека, и многие боялись его. Теперь они, несомненно, наслаждались зрелищем, когда капитан не мог совладать с коровой.


Эверард направился в деревню. Он привел животное к мосту на реке. Мальчишки, удившие рыбу, смотрели на него широко открытыми глазами. «Потребуется много времени, чтобы научиться обращаться с коровой», — подумал капитан. Он с трудом заставил животное перейти через реку, подгоняя его дубовой веткой, сорванной по пути. Эверард шел в дальний конец деревни. Завидев его, жители поспешно расходились по домам.

Минутой позже одна из дверей открылась и на пороге появилась женщина в переднике. Заметив капитана, она спросила, что ему нужно.

Эверард объяснил причину своего прихода.

— Нет, никогда! — закричала женщина. Она была высокой и статной.

— Да, — сказал Эверард и стал снимать веревку, к которой была привязана корова, со своей руки. — Разрешите мне войти. Я хочу рассмотреть их.

Эверард вошел. Посередине комнаты стоял ткач, широко расставив ноги и упрямо глядя на капитана.

Сэр, уже достаточно поздно. Вы знаете, что мы не отпускаем наших девушек к рыцарям? — спросил он.

Эверард молча подошел к женщине и отдал веревку от коровы. Не глядя на мужа, она взяла веревку.

В это время из другой двери появились три девушки и остановились позади матери. Эверард знал, что они слышали весь разговор. Девушки были такие же высокие, как их мать, и, хотя их головы были покрыты, он мог рассмотреть пряди светло-коричневых волос, выбившихся из-под косынок. Молодые девушки стояли, скромно потупив глаза.

Они прекрасно поняли, что он от них хочет, почему привел корову и о чем был торг. Никакого насилия, никаких неприятностей, только договор.

— Сэр, — проговорил ткач, — вы же были тогда в замке и слышали, что мы не даем наших девушек на развлечение рыцарям. Сэр, пожалуйста…

Эверард пошел к двери. Но жена ткача, оттолкнув мужа в сторону, бросилась за капитаном.

— Сэр, не уходите! Вы получите все, что хотите!

Капитан вошел в другую комнату, девушки уже были там. Они скромно стояли все вместе около стенки. Мать закрыла рот рукой и подавила стон, вырвавшийся у нее.

Эверард прежде видел их всех в деревне. Он подумал о длинноногой девушке, стоявшей между сестер. Она почувствовала это и взглянула на него. Это было то, что он искал. Капитан любил такую форму лица, рта, влажные коричневые глаза. Пальцы девушки затрепетали. Мать вскрикнула и начала плакать, отец пытался остановить его.

Подняв руку, Эверард положил ее девушке на плечо. Другие подошли к отцу и матери. Капитан обнял девушку и подошел с ней к женщине.

— Нам нужна комната, — сказал он.

Мать, продолжая тихо плакать, повела рыцаря на чердак. Комната была удобной, но маленькой с низким потолком, и капитану пришлось наклонить голову, чтобы не удариться.

Здесь было довольно чисто, без блох и других насекомых, постель — большая, застеленная белым бельем. Эверард удивился тонкости белья, но вспомнил, что это семья ткачей, а одежда и белье — их ремесло.

Он подошел к постели и осмотрел ее. Она оказалась превосходной — с веревочными пружинами, в меру мягкая. Капитан сел и стал снимать доспехи, потом шлем. Его волосы были влажными от пота, он разворошил их. Две женщины, стоявшие перед ним, наблюдали за каждым движением.

Эверард встал, отстегнул меч и положил его на пол рядом с кроватью. Мать что-то сказала на саксонском диалекте и вышла из комнаты. Он уже заканчивал раздеваться, когда она вернулась, неся таз с водой и полотенце.

Капитан понял, что они хотят, — он и сам мечтал помыться.

Поставив таз на пол, рыцарь сбросил одежду и начал мыться. От его тела распространялся запах пота.

Он мыл в паху, когда вошла девушка. Босая, под белым покрывалом, накинутом на облегающую рубашку, сквозь которую просвечивали ее маленькие, налитые груди, округлые бедра. Повязки на голове не было, и волосы цвета темного меда свободно падали ей на плечи. Эверард невольно засмотрелся на нее. Быстро закончив мыться, он наскоро вытерся и подошел к ней. Он снял покрывало, потом рубашку… Теперь девушка стояла перед ним совсем обнаженная. Рыцарь жестом указал ей на ложе. Она села, готовая к тому, что сейчас произойдет. Рыцарь положил ее на кровать и встал на колени рядом с ней, внимательно рассматривая ее тело.

Она оказалась даже лучше, чем он предполагал. Мягкая, гладкая кожа, длинные коричневые волосы, налитые груди с розовыми сосками, узкая талия, гибкие, совершенные ноги. Ее руки покорно лежали вдоль тела.

Эверард почувствовал, что хочет ее, хочет сразу всю.

— Вы уже были с кем-то? Кто-то владел вами прежде? — спросил он.

Девушка пристально смотрела на него, смотрела так, как будто не понимала, о чем он спрашивает. Капитан повторил свой вопрос на саксонском диалекте. Она отрицательно покачала головой, ее длинные волосы при этом зашевелились на обнаженных плечах и груди.

Эверард был очень доволен, хотя и не настаивал на том, чтобы девушка была девственницей. Осознание этого факта усиливало его желание. Он чувствовал, как напрягся его член.

Рыцарь взял девушку на руки и поставил на колени, так, чтобы ее локти были на ложе. Длинные волосы упали вперед, и обнажилась нежная кожа шеи. Он слышал ее дыхание — быстрое и испуганное. Ее позвоночник прогнулся, зад был соблазнительно выпуклый и мягкий. Поместив руку ей в промежность, мягкую и пушистую, он стал осторожно и нежно ласкать девушку, чувствуя под своими пальцами ее упругое и сухое лоно. Вот он стал осторожно входить в нее — сначала один палец, потом другой, он ласкал ее уже изнутри… Девушка шумно задышала. Почувствовав, как внутри у нее все увлажнилось, Эверард вынул руку.

Его собственное тело уже горело как в огне. Пах сводила судорога, в головке бешено колотился пульс, вся кожа была огненной. Он аккуратно, но в то же время с силой проник в девственную плоть девушки, — почувствовав, как прошел сквозь барьер, созданный самой природой.

— Констанция, дорогая! Не все тебе причинять мне вред, — хрипло проговорил он.

Он держал бедра девушки в своих руках и двигался в ней. Она была вся напряжена, даже плечи замерли в одном положении. Девушка чувствовала жуткую боль, но эта боль не походила ни на какую другую, это была сладостная боль.

Наконец девушка вздрогнула и тяжело задышала. Эверард остановился, она старалась заглушить пронзительный крик, рвущийся из горла.

Эверард вышел из нее и закрыл глаза. Он чувствовал, что теряет над собой контроль. Капитан не понимал, что с ним происходит. Господи! Она просто воспламенила его!

Под ним находилось се тело — мягкое, податливое, — тогда как его было мощным и мускулистым. Прижав ноги к бедрам девушки, он снова вошел в нее.

Он пробовал не думать о дочери ткача, находившейся под ним, но не мог. Перед глазами вставала только что увиденная и так поразившая его картина ее красивого тела, темных волос, ее хрустальные глаза…

— Констанция, любовь моя!

Продолжая двигаться в ее теле, он чувствовал, как она плотно сжимается вокруг него. Эверард стиснул зубы и продолжал двигаться, не убыстряя темпа. Медово-темные волосы, длинные, красивые ноги… Девушка тяжело дышала под ним.

Он тянул как можно дольше, но не выдержал и забился в конвульсиях, сильнейший оргазм потряс его тело. Он потерял ощущение реальности…


Придя в себя, Эверард опустился на кровать. Девушка легла рядом. Она повернулась на бок, и он увидел на белых простынях красное пятно. Бесчувственный болван! Жесткий как камень! Какие же страдания он ей причинил! Он хотел убежать от своей любви, скрыться от воспоминаний о Констанции! Именно в ней была причина всего, что он сделал. Но эта длинноволосая дочь ткача опьянила его, заставив забыть обо всем на свете!

Девушка стала гладить его между ног. Он знал, что выглядит мужественно — боец, рыцарь со шрамами на теле. С черными волосами и оливковой кожей…

Неожиданно в его памяти всплыло, что она только слабо вскрикнула, когда он вошел в нее. Он вспомнил, как она тогда выгнулась и замерла. Эверард окинул девушку внимательным взглядом.

Говорят, что женщина сама выбирает того, кто овладеет ею… Неужели это правда?

Она вздохнула, когда он нагнулся над ней. В течение нескольких секунд она, не отрываясь смотрела в его глаза. С животным стоном он, наконец, прижался губами к ее маленькому рту и стал страстно целовать. Ее губы имели какой-то удивительный, очень приятный вкус, она вся дрожала, чувствовалось, как возбуждение бежало по ее жилам.

Благодарение Господу! Возможно, она была лучшая из всех, которыми он когда-либо овладел. Эверард смотрел в ее раскрасневшееся лицо с тяжелыми веками. Наконец он нашел женщину, с которой забудет Констанцию! Он встретил другую Констанцию…

Девушка, раскинувшись, лежала под ним, пятно цвета темного золота выделялось у нее между ног.

Ее тело было гибкое, мягкое, огненное… Он приоткрыл ей рот кончиком языка, и язык опять оказался в ее — таком необыкновенно сладком — рту. Он увидел, как ее широко распахнутые глаза закрылись, и она застонала.

Она возбуждала его своей мягкостью и женственностью, а этот стон просто воспламенил Эверарда. Он раздвинул ей ноги и снова вошел в нее. Девушка стала нежно гладить его шею, волосы, он двигался все быстрее, чувствуя, как ее бедра двигаются в такт ему, слыша, как она стонет от удовольствия.

Эверард стонал тоже, в своем безумии не думая, что их могут услышать. Он еще и еще проникал в нее… Девушка крепко обняла рыцаря, и он почувствовал, как она вдруг сильно вздрогнула и, изогнувшись, громко закричала. По телу девушки пробежала судорога. Смутно осознав, что девушка достигла точки наивысшего блаженства, он ласково поцеловал ее и тут же ощутил, как огненные волны одна за другой накатываются на него, и второй раз за это время он забился в конвульсиях. Его тело пылало, он запутался в ее волосах и тоже закричал от пронзительно-сладкой боли.

Эверард без сил упал на девушку. Кто-то подошел к двери. Рыцарь потянулся за мечом, но шаги стихли, и он расслабленно опустился на ложе, рядом с девушкой.

Девушка нежно стала поглаживать его, ее рука скользила по его влажной коже, робко опускаясь все ниже и ниже. Поглаживая бедро, она коснулась его члена. Эверард чуть слышно вздохнул и нежно провел рукой по ее длинным волосам. Они были влажными и рассыпались по всей постели. Рыцарь наклонился над девушкой. Она открыла глаза, и их взгляды встретились. Несколько мгновений они смотрели друг на друга не отрываясь. Его дыхание еще было быстрым. Он начал ей что-то говорить, но в это время опять, послышались шаги, и дверь открылась.

Эверард быстро перекатился на край постели и схватил саблю. В дверях стояла мать девушки, она принесла хлеба и вина.

Девушка быстро скользнула под одеяло, мать протянула Эверарду еду. Он принял поднос, а жена ткача не отрываясь смотрела на дочь. Они о чем-то тихо поговорили. Эверард вдруг почувствовал сильный голод. Он сел на кровати и, отломив кусочек хлеба, бросил его в рот. Все складывалось как нельзя лучше…

Мать девушки пристально посмотрела на рыцаря и сказала, что девушку зовут Эммой.

Девушка внимательно рассматривала Эверарда. Рыцарь был большой и мускулистый. Раскинувшись на кровати, он наблюдал за ней. Вот девушка отломила хлеб и с аппетитом стала его есть.

«Эмма», — мысленно повторил Эверард. Он смотрел, как она откусывает хлеб маленькими кусочками, как быстро жует его, чувствуя ее бедро рядом со своим. И внезапно снова захотел ее, так же горячо и страстно, как и раньше. Его тело требовало снова почувствовать ее, услышать ее стон, крик… Капитан почувствовал, как его член снова становится упругим и жестким.

Эвсрард поставил поднос на пол и посмотрел на жену ткача, которая все еще стояла у двери. Она вышла из комнаты.

Наклонившись, он стал ласкать ее груди, живот… Очень скоро рыцарь услышал, как участилось дыхание девушки… Они любили друг друга с такой силой, как будто не виделись целую вечность. Наконец, обессиленные, они упали на ложе.

Было уже довольно поздно, когда Эмма позволила ему покинуть ее. Остальное семейство ждало его ухода, тихо перешептываясь. Они вышли в сад.

Его верный Фаундер стоял под деревом и дремал. Силуэт коня отчетливо выделялся в лунном свете.

Эмма потянула рыцаря за руку и нежно поцеловала. Она была такая мягкая и теплая…

Эвсрард вспомнил о кольце, которое носил много лет, не снимая. С трудом, помогая себе зубами, он снял кольцо и отдал девушке. Эмма взялаего и, улыбаясь, стала рассматривать в лунном свете. Потом вновь поцеловала его.

Капитан даже не мог представить, что сможет так восхищаться дочерью простого ткача. Эмма была такой теплой и гибкой, что доставляла удовольствие одним своим присутствием. Он еле сдержался, чтобы не овладеть ею прямо здесь, под дубом. Молодой человек понимал, что у нее внутри все болело, но сознание этого только еще больше возбуждало его.

— Когда вы возвратитесь? — неожиданно спросила она.

Капитан внимательно посмотрел на нее. Странно, до сих пор он хотел только забыть свою любовь, но теперь он понял, что хочет вернуться, очень хочет… Его группа рыцарей возвращается в Баскборн рано утром, и, нет никакой возможности отложить отъезд…

— Скоро, — прошептал он, наклоняясь к ее губам.

Сев на лошадь, Эверард отправился в замок. За много лет у него выработалась привычка после прощания с друзьями и возлюбленными уезжать быстро и не оборачиваться, это было дурной приметой. Но сейчас он изменил своим правилам и несколько раз оглянулся на Эмму. Она стояла перед домом и казалась такой маленькой, беззащитной в своем белом платье в неярком свете луны. Приставив руку к глазам, чтобы лучше видеть, она смотрела ему вслед.

Господи! Он влюбился. Поймав себя на этой мысли, рыцарь улыбнулся и стал подсчитывать, как скоро он сможет возвратиться в Морлакс.


Эверард не поил свою лошадь с полудня. Он оглядел берег реки, ища более пологий спуск. Его конь, почуяв воду, перепрыгнул через кустарник, росший на берегу, в темноте не заметив там дуба. Рыцарь не успел нагнуться, и от сильнейшего удара вылетел из седла. Пролетев расстояние от кустарника до реки, он упал в воду, пытаясь схватиться за вожжи, но Фаундер, испугавшись, поднялся на дыбы и тихо заржал.

Неожиданно Эверард услышал голоса каких-то людей, продирающихся через кустарник. Подбежав к нему, они попытались поставить его на ноги, но ноги не держали капитана, и он упал на колени лицом вниз. Люди стали жестоко бить рыцаря. Вскоре он почувствовал между ребер пронзительную боль, кровь застлала ему глаза… Он уже почти ничего не осознавал, когда снимали его доспехи, шлем, короткий рыцарский меч. Капитана связали и потащили куда-то вниз. Челюсть Эверарда нестерпимо болела, он застонал. Тряска по камням еще сильнее разбередила боль в искалеченном теле, и он потерял сознание.

Очнулся Эверард в каком-то саду. Он был свободен, веревка валялась на земле рядом с ним. С трудом, приподнявшись, он осмотрелся и понял, что находится в саду ткача. Вокруг было тихо и темно. Он подумал об Эмме, попытался произнести ее имя, но ни одного звука не вырвалось из поврежденного горла.

Холод проник через оставшуюся одежду. Это немного облегчило страдания, притупив боль. Эверард посмотрел на небо и увидел луну. Поврежденная челюсть не оставила никакой надежды на спасение, он не мог позвать на помощь. На таком холоде к утру, он замерзнет. Кровь понемногу просачивалась в рот и мешала дышать, капитан задыхался.

Рыцарь понял, что умирает…

ГЛАВА 13

Сотни английских дворян собрались в большом зале для торжественных церемоний в Винчестере, где должна была состояться церемония клятвопринесения. Констанция вместе со своими вассалами: Уильямом де Крези и новым рыцарем Эрнаутом Гамелином, которые должны были принести клятву верности ей, стояли в стороне. Они молча наблюдали, как дворяне соперничали друг с другом, чтобы занять ближайшее место к монарху. Король Генри будет здесь совсем недолго.

Констанция не хотела привлечь внимание короля, ей это не требовалось. Она внимательно оглядывала прибывших с надеждой увидеть де Варренсов, ей очень хотелось повидаться с сестрой Мабел. Графиня надеялась встретить также и другую свою сестру — Бертраду, совсем недавно вышедшую замуж. Она не видела Бертраду с самой свадьбы. Де Клинтоны были не слишком важными персонами, но справедливости ради король не мог не пригласить на Рождество дочь де Джобоурга.

Прибыв в город, первым делом Констанция послала отца Бертрана узнать, приехали ли де Варренсы и здесь ли ее сестра. Возвратившись, он сказал, что де Варренсы остановились у графа Харефорда, но никто не мог сказать ему, приехала с ними Мабел или нет. Духовник предположил, что положение леди Мабел не самое лучшее для путешествий.

«Это так», — сказала Констанция сама себе, но все же очень надеялась, что Мабел приедет.


Наступил день Рождества. В полдень все собрались к традиционной торжественной мессе. Король посетил часовню святого Свина и проверил, как идет строительство. Стройка началась более сорока лет назад, еще при епископе Колкене и продолжалась до настоящего времени. После сегодняшнего посещения король не сомневался, что строительство будет продолжаться еще сорок лет. Церковь была заполнена канониками, священниками, монахами. Порядки здесь были установлены еще старым епископом и поддерживались неукоснительно. Теперешний епископ Роджер Салисбури сделал обход вместе с королем.

Золото и серебро, драгоценная вышивка на одеждах, мантиях, — все это переливалось и сверкало на алтаре и вокруг во время торжественного богослужения.

Роджер Салисбури распоряжался от имени короля, когда тот находился в Нормандии, но об этом не принято было говорить.

Существовал ожесточенный раскол, противоречие между английской церковью и французской, этот раскол достался в «наследство» королю Генри, когда он занял трон.

После смерти французского архиепископа король Уильям задержал назначение его преемника, чтобы не тратить лишние средства, и подвергся большому осуждению за такую политику. Ему пришлось назначить на пост архиепископа аббата Анселма. Но этого было недостаточно — во Франции архиепископ назначался папой римским, а не королем.

Еще раньше герцог Нормандский назначал собственных церковников вплоть до самых высоких должностей. Многие из них были больше бойцами, чем церковниками, имели любовниц и детей. Вновь назначенный архиепископ был очень законопослушным человеком. Человеком, исполняющим все догмы, все законы церкви, и говорящим, что его должен назначить не король, а папа. Но такая формальность осложнялась тем, что в тот момент сложилась парадоксальная ситуация — существовало два папы: Сити Второй и Клемент Третий. Последнего назначил своей волей Святой Римский император Генри Четвертый. Анселм же — вскоре после своего назначения — получил уведомление из рук законного кардинала. Борьба между французами и королем Уильямом продолжалась до насильственной смерти последнего на охоте в Новом лесу.

Анселм возвратился в Англию только для переговоров с новым королем Генри. Генри обратился за разъяснениями по этой проблеме в Рим. Оттуда пришел ответ, что действительно король не вправе назначать архиепископов. Борьба разгорелась с новой силой. Прошло немало переговоров, прежде чем стороны достигли компромисса, и хотя король Генри был большой мастер на них, но и ему пришлось капитулировать. Назначением на должность будет ведать церковь, а королю остается наблюдать выборы на этот пост и принимать все почести от кандидатов. Но это решение было формальным. Король продолжал распоряжаться должностями, как и прежде. А епископ Роджер Салисбури если и пользовался своим правом, то весьма незаметно. Он был достаточно умным человеком, чтобы не понимать, что Рим — далеко, а король — рядом.


После праздничной мессы традиционная рождественская процессия проследовала через церковь. С королем приехали его сестры, последние из девяти дочерей старого Конгюэра. Это были уже старые женщины — Аделаида, графиня Блоиз, с ее знаменитым красавцем сыном, Констанция, графиня Британи, Сесилия, аббатиса в Каине. Другие умерли несколько лет назад.

День был поистине зимний: яркое солнце и легкий морозец. Великолепный двор в золоте и шелках так и сверкал на солнце. Перед королем ехали два рыцаря с кожаными мешками, они щедрой рукой направо и налево разбрасывали деньги. Правда, скупой король приказал насыпать в мешки только медные монеты и фартинги. Король Уильям обычно разбрасывал серебро в народ, не устраивал свалки из-за меди. Но картина от этого не становилась менее величественной.

Констанция ехала позади короля и его сестер. Ее сопровождали вассалы: де Крези и рыцарь Га-мелин, а также рыцари ее замка. Графиня была одета в двойную красную шелковую юбку, по подолу расшитую золотом. Ее волосы обвили золотыми цепочками и подвязали красными лентами, открыв прекрасную длинную шею. Со всех сторон раздавались радостные приветственные крики в адрес прекрасной графини Морлакс.

В большом зале раздался шелест, и все головы, как одна, обратились в одну сторону — вошел король. Король — коренастый мужчина, одетый со всем блеском, — проследовал к своему месту. Его сопровождали внебрачный сын, Роберт Глоустер, Роджер, епископ Салисбури. Их окружала целая армия клерков и придворных. Среди всех присутствующих епископ был самой важной после короля персоной. Король занял место на резном стуле, покрытом шкурой леопарда. Глядя на него, Констанция подумала, что король выглядит утомленным. Из-под горностаевой мантии хорошо были видны драгоценная шпага и ножны, помимо всего этого на голове Генри красовалась старая конгюэровская корона, украшенная сапфирами, уложенными в ромбы. Клерки, с их длинными предписаниями, свернутыми в рулоны, расположились вокруг короля. Они сделались очень популярны в царствование Генри и выглядели ужасно важными.

Констанция услышала в толпе сзади себя чей-то тяжелый вздох. Она тоже чувствовала себя несколько уставшей. Полдень уже давно прошел, и графиня была голодна. Менее знатные дворяне после мессы могли что-то купить поесть, пойти на скачки или еще куда-нибудь развлечься — в Винчестере на Рождество всегда было весело. Но двор короля должен был давать клятву верности, и Констанции предстояло пробыть в большом зале еще несколько часов. Церемония могла затянуться до ночи. Каждый, кто давал эту клятву, вставал на колени перед королем Генри, который пожимал протянутые руки, и дворянин клялся не пожалеть своей жизни ради короля и всей Англии. Констанция, как женщина, дочь графа и наследница Морлакс, понимала всю значимость церемонии.

— Миледи, не хотите ли выпить бокал вина? — услышала она голос де Крези. Она с удовольствисм выпила бы сейчас вина, но в такой давке вряд ли это было возможно. Тем не менее, она кивнула, и де Крези исчез в толпе.

В зале установили стол. Король слушал Роберта Глоустера и других своих незаконных сыновей, нагнувшихся к нему с двух сторон. Вассал Гамелин сказал на ухо Констанции, что король мог бы использовать своих сыновей лучше.

— Страна может последовать, примеру прекрасного рыцаря, графа Роберта Глоустера, и поднимет тем самым престиж высокомерного короля…

Констанция знала большинство незаконных детей короля. Они были разного возраста — от самых маленьких до юношей, которые уже принесли ему внуков. Из них всех Роберт Глоустер пользовался особым уважением среди дворян. Это был очень способный и подающий большие надежды юноша.

Но люди говорили, что это дьявольская месть — король, имеющий столько прекрасных сыновей, не имел законного наследника английскому трону, ведь его отец — Большой Конкюэр, — был простым бастардом. Такое в истории не могло повториться.

Констанция покачала головой. Опасно говорить о несчастье короля, но как будто дьявол действительно проклял старое семейство Конкюэров. Двое из родственников короля: принц Ричард и король Уильям, а также его племянник, другой Ричард, погибли во время охоты в Новом лесу. Законный сын короля Генри, наследник английского трона, утонул три года назад.

Король тогда был во Франции, семнадцатилетний принц находился с ним. Король подарил наследнику корабль и он с надежным спутником поплыл на нем, но поднялся сильнейший шторм, и вся подвыпившая команда погрузилась на дно вместе с кораблем. Только одному моряку удалось уцелеть. Он и рассказал королю о случившемся несчастье.

С тех пор король Генри часто пребывял в меланхолии. Весь двор знал об этих приступах и страшился их.

Де Крези возвратился к Констанции с бокалом вина в руке. Она стояла, наблюдая за дворянами, которые выстроились в одну линию и ждали, пока клерки разложат их бумаги и станут вызывать для принятия клятвы верности.

В Винчестере у Джобоургов имелся дом, где Констанция, ее рыцари и слуги могли остановиться с комфортом. Графиня была очень благодарна хозяевам этого дома, старинным знакомым ее семьи, за гостеприимство. Сопровождающие короля не позаботились приготовить для благородной леди и ее свиты достаточное количество спальных мест или хотя бы тюфяков, так что проблем с ночевкой могло быть много. Прием пищи тоже не был организован — при совместных трапезах неразбериха была ужасная. Каждый вечер устраивались банкеты, на которых присутствовало неимоверное количество самого разного народа.

Король Генри в молодости был достаточно известен своими похождениями. Про них до сих пор ходили сплетни, да и самой Констанции пришлось столкнуться с похотью короля. Генри чуть не лишил ее девственности перед свадьбой. Король, как ястреб, погнался за ней по лесу и, столкнув с лошади, напал на нее. Констанции чудом удалось увернуться, а тут подъехали охотники и Генри сделал вид, что ничего не произошло.

Слуги и клерки освободили место вокруг короля, и Констанция увидела всех вместе: графа Честера, Клареса, Роберта Мелуса и его друга Уильяма — самого богатого человека в Англии и Нормандии. С Кларесом был его племянник Роберт Гилберт, посланник короля на свадьбе Бертрады.

Констанция повернула голову и увидела через проход между рядами, как жена и дочери графа Эссекса разговаривали с молодым человеком в темном платье. Этим Рождеством в Винчестере было модно принимать ученых и поэтов, которые расхаживали с рулонами поэм и стихов.

Констанция отклонила приглашения многих дворян посетить их дом и послушать выступления приглашенных ученых и трубадуров. Она предпочла остаться в кругу своей семьи. Пальцы Констанции теребили цепочки на шее. Она вспомнила Рождество у себя в Баскборне. Это было простое, но живое празднество, когда собиралось все население имения, даже пастухи с дальних пастбищ. Разбивался лагерь, зажигались костры, которые не гасли день и ночь, песни и пляски продолжались все Рождество. В канун Рождества в господском саду накрывался большой стол и закатывался грандиозный пир. Вот где было настоящее веселье! Как жаль, что в этом году се не будет на этом пире, она надеялась, что управляющий и его жена позаботятся обо всем сами. Констанции так хотелось в Баскборн!

Двор короля в рождественскую ночь был очень разношерстный, к тому же почти все вели себя весьма бесстыдно. Даже, говорят, изнасиловали совсем молодую дочь какого-то дворянина, но по приказу короля об этом запрещено было говорить.

Наконец началась церемония принятия присяги на верность. Один из клерков стал называть имена дворян, которые должны были принести клятву. Самые богатые и знатные люди Англии разоделись ради такого торжественного случая в шелка и парчу. Их одежды были расшиты драгоценными камнями, платья спускались до самого пола, и длинные шлейфы тянулись на многие метры. Констанция вытянула шею, чтобы лучше рассмотреть графа Честера, одного из самых знатных и могущественных дворян. Это был человек плотного телосложения, одетый с необыкновенной роскошью. Рядом с ним она увидела графа Харефорда, одного из близких друзей короля. За ними расположился граф Норфолк.

Но сестер на балу графиня не увидела, король пригласил только ее. Это показалось графине подозрительным, она начала немного нервничать. Вскоре к ней подошел Роберт Гилберт и попросил ее принять участие в праздничной церемонии. Она не могла отказать — весь высший свет сопровождал Генри.

Пока она рассматривала присутствующих, ее разыскал брат. Констанция была искренне рада видеть Джулиана.

Джулиан по-братски поцеловал сестру.

— Король Генри в последнее время стал приближать молодых… Мы всю ночь кутили и выпили огромное количество вина… — Потом он сообщил сестре, что хочет купить жеребца, но Хьюго Лэси просит за него непомерно много.

Констанция подняла глаза на брата. Сейчас, как никогда, он был похож на своего отца Гилберта де Джобоурга. Этот стремительный молодой человек был очень красив.

Джулиан сообщил сестре еще одну новость — он намеревается просить короля назначить его на должность шерифа Врексема.

— Констанция, — сказал он, — мы хотим присягнуть тебе. Совершенно ясно, что от епископа Салисбури нам нет никакого прока. Посмотри, с каким хищным видом он сидит рядом с королем… Право, он похож на церковную крысу …

Несколько мгновений графиня молчала. «Джулиан неисправим, — с беспокойством думала Констанция. — И как всегда, у него проблемы с деньгами». Брат как будто прочел ее мысли.

— Удача не так благосклонна ко мне, как к тебе, дорогая моя сестра, — с грустью сказал он. — Говорят, что ты становишься богаче день ото дня…

Она ничего не успела ответить брату, когда к ним подошел один из клерков короля и пригласил ее к нему. Подобрав шелковые юбки, Констанция пошла за ним, стараясь не испачкаться, — в зале сильно затоптали полы. На прощанье Констанция успела все же шепнуть Джулиану, что если представится возможность, то она поговорит с королем по поводу его назначения.

Пробираясь сквозь толпу дворян, толпившихся в ожидании вызова, графиня заметила, как граф Честер покраснел и нервно закусил губу. Норфолк был поглощен разговором с епископом Салисбури.

Наконец клерк назвал имя Констанции, она услышала все свои титулы: графиня Морлакс, Баскборн и Суссекс, Йорк, Лондон и Винчестер…

Графиня опустилась на колени перед королем Генри. Среди яркого красного шелка своих юбок Констанция представляла собой прелестное зрелище. Король прошел вперед и протянул ей руки для пожатия.

Графиня пристально посмотрела в лицо короля. Генри недавно исполнилось пятьдесят три. Он был еще достаточно энергичен, хотя согнутые плечи говорили, как много он познал в этой жизни и как во многом успел разочароваться.

— Приносящая радость… — сказал король, обращаясь к Констанции. — Дочь Гилберта, такая сладкая и красивая. Скажите, епископ Салисбури, не правда ли, она прелестна?

Епископ внимательно посмотрел на Констанцию, как будто только что увидел. Выдержав паузу, он проговорил, что ее поклонники наверняка думают так же и с нетерпением ждут решения короля относительно ее будущего.

Констанция не могла отойти от короля — он не выпускал ее рук. Она чувствовала на себе пристальные взгляды. Король не мог нарушить слово, уже данное им, успокаивала себя графиня.

Генри пристально посмотрел в глаза Констанции.

— Вы должны каждый день молить Господа, и тогда все ваши страстные желания исполнятся, — сказал король и, понизив голос, добавил: — Вы должны принести клятву императрице…

Констанция поклонилась королю Генри и уже приготовилась встать на колени, но король не разрешил ей этого сделать.

Не успела графиня сделать несколько шагов, как к ней подошел клерк. Он сообщил графине, что король оказывает ей большую честь и желает продолжать праздновать Рождество и принимать гостей в ее присутствии.

«Боже! — подумала графиня. — Почему племянник Кларе был там?»

Клерк настойчиво следовал за ней и продолжал повторять, что король непременно желает ее присутствия на праздновании третьего дня Рождества.

— Это честь, миледи, — повторил клерк, подавая ей список необходимого.

— Я осознаю эту честь, — наконец ответила леди Морлакс.

Сердце Констанции сжалось, она почувствовала тошноту. «Нет, король не может взять назад слово…» — пыталась успокоить себя несчастная женщина.

Неожиданно подошел Гилберт.

— Леди Констанция, нам сообщили, что вы устроите королю дальнейшее празднование Рождества.

Ничего не ответив, Констанция огляделась вокруг в поисках своих вассалов. Ее дальнейшее присутствие на церемонии принесения присяги верности дочери короля, немецкой императрице, было необходимо. Теперь, когда единственный сын короля, рожденный в браке, был мертв, у него не осталось законных наследников мужского пола. И Матильда, выданная замуж за немецкого императора Священной Римской Империи, должна была сменить его на посту короля. Но идея, когда женщина наследует королевский трон, не была популярна в Англии. Тогда король решил сделать тактический ход и объявить свою дочь королевой Англии, в то время как она являлась императрицей Священной Римской Империи.

Принимая такое авантюрное решение, король думал, что для многих оно слишком сложно, чтобы можно было в нем разобраться. Он не нарушал никаких законов, никаких обычаев, такого история просто еще не знала.

Когда король встал, в переполненном зале раздались звуки фанфар, люди перестали разговаривать. Но вот фанфары отгремели, и в наступившей тишине один из клерков стал вызывать вассалов короля для принесения присяги верности императрице Матильде.

«Это займет много времени», — вздохнула Констанция.

День тянулся медленно, все утомились. Наконец графиня услышала свое имя. Подойдя к королю, она принесла присягу на верность императрице Матильде.


Когда они с де Крези и Гамелином вышли наружу, солнце уже зашло за тучи. На улице было много молодежи, в основном студентов. Им встретился человек, одетый в пеструю одежду рождественского шута, на нем была черная маска, почти полностью скрывавшая лицо. На Рождество по улицам всегда ходило много шутов, поэтому Констанция и се спутники не обратили на этого паяца никакого внимания.

Подойдя к дому, где они остановились, Констанция увидела рыцаря из имения Морлакс и сержанта Карсефора.

— Миледи, плохие новости, — быстро проговорил сержант. — Гизалф только что прибыл из Морлакса, исчез сэр Эверард.

ГЛАВА 14

Эверард исчез, не нашли и его жеребца Фаундера. Оба как сквозь землю провалились.

Констанция не могла поверить словам курьера, прибывшего из Морлакса. Только не Эверард, ставший ее тенью, ее покровителем! Графиня заявила окружавшим ее рыцарям, что Эверард не мог умереть. С ним что-то произошло, но он не умер.

Сержант развел руками.

— Это может показаться грязной игрой, миледи… В последний раз Эверарда видели, когда он взял корову в замке и направился в деревню. Корову потом нашли, она мирно паслась на берегу реки…

Констанция растерялась — это было так не похоже на ее капитана.

Де Крези объяснил подошедшему Роберту Гилберту, что пропал Эверард Сауджон, гасконец, который был капитаном рыцарей леди Морлакс. Услышав слово «был», сказанное о капитане, Констанция вздрогнула, не в силах осознать, что Эверарда больше нет. Графиня прекрасно знала, что у него было много врагов, и еще раз попросила курьера рассказать подробности исчезновения Эверарда.

Рыцарь пересказал ей все, что знал. Искали капитана три дня. Прибывших с Эверардом рыцарей расквартировали в замке вместе с основным гарнизоном. Управляющий замка хотел, чтобы графиня узнала о пропаже капитана как можно раньше, и курьеру потребовалось чуть больше двух дней, чтобы добраться из Морлакса в Винчестер.

Констанция слушала все, что говорил ей курьер, и одновременно в ее голове вертелась мысль, что Эверард жив. Она твердила это как заклятие — Эверард жив, он не мог умереть, это ошибка. С ним могло что-то произойти, но он непобедим, окружающие всегда трепетали перед ним, все боялись его. Возможно, его захватили разбойники и держат, чтобы получить выкуп…

Графиня приказала курьеру передать управляющему в Морлакс, чтобы не останавливали поиски.

Молодой рыцарь, услышав распоряжение леди Морлакс, непроизвольно нахмурился. Он не верил, что эти поиски принесут какой-либо результат. Тяжело вздохнув, он повторил ей, что и деревню, и прилегающую к ней местность уже тщательно обыскали и опросили всех местных жителей, но все как один говорят, что ничего не видели. Единственное, что удалось обнаружить, так это корова…

Леди Морлакс, жестом приказав ему подняться с колен, задумалась. Корова сильно озадачила ее. Что капитан Эверард делал в деревне Морлакс? Может быть, он хотел продать корову кому-то из деревенских? Но зачем? Он никогда не занимался торговлей скотом. Миллион вопросов, на которые не было ответов. «Но все равно он жив», — в конце концов, сказала Констанция сама себе.

Конюх подвел лошадей для де Крези и Гамелина. Люди выходили из зала и присоединялись к ним. Многие хорошо знали Констанцию и ее верного капитана рыцарей и с любопытством прислушивались к разговору. Недалеко от них рождественский шут продолжал завывать.

Под пустячным предлогом Констанция поспешила уйти. Уже было холодно, солнце ушло за тучи. Карсефор и курьер ждали ее.

Она не могла оставить Винчестер до третьего дня Рождества. Ее вассалам Гамелину и де Крези придется самим разобраться с исчезновением Эверарда… Графиня хотела знать об этом происшествии как можно больше. Она не могла сама поехать в Морлакс даже после Рождества, ей необходимо было заехать в Баскборн, где ждала ее дочь… Констанция направилась к своей лошади, Карсефор вручил ей вожжи, Гамелин опустился на одно колено, чтобы Констанции было удобнее садиться. В другое время она обязательно поблагодарила бы за такое внимание, но сейчас все ее мысли были поглощены Эверардом, она даже не заметила, как села в седло.

— Кто сейчас возглавляет наших рыцарей в Морлаксе? — спросила она, нагнувшись с седла.

— Сэр Болинюс, леди, — ответил курьер.

— Хорошо, — машинально проговорила Констанция.

Непредвиденное принесение клятвы верности Матильде, а также неожиданное появление курьера заставили ее забыть о просьбе брата. Графиня так и не поговорила с королем относительно его назначения на должность шерифа Врексхама. Право, это совсем вылетело у нее из головы.

Леди Морлакс приказала отправляться курьеру назад в Морлакс с сообщением, что она вскоре пришлет в замок Джулиана и он поможет искать Эверарда. Капитана обязательно надо отыскать, он не мог умереть, не мог…

Роберт Гилберт подъехал к Констанции, теперь их лошади ехали рядом. Он улыбался.

— Люди подчиняются вам беспрекословно, красивейшая леди, даже с радостью. У вас необыкновенный дар приказывать. Научите нас также командовать, и наши рыцари станут еще храбрее.

Карсефор и другой рыцарь внимательно наблюдали за ними. Констанция молча выслушала язвительное замечание Гилберта и, ничего не сказав, ударила пяткой свою лошадь.

Они проехали по главной площади городка. Казалось, на ней собрались все нищие страны, со всех сторон раздавались крики, мольбы, оскорбления и колкости.

Констанция рассеянно смотрела на окружающих се людей. Вдруг она услышала, как шут призывал поклоняться языческим богам. Голос был очень знакомый, но она не могла вспомнить, где слышала его.

Графиня резко обернулась. Шут был в привычной яркой, пестрой одежде, состоявшей из одних заплат, кисточка его шутовского колпака была непомерно длинной, маска закрывала почти все лицо, он точно повторял все ее движения, как будто следил за ней.

Графиня никак не могла вспомнить, где она слышала этот голос… Обернувшись, она увидела, что шут уходит.

Немного отдохнув, курьер поменял уставшую лошадь и опять отправился в Морлакс с приказом Констанции. Графиня понимала, что капитан не мог уехать, не предупредив ее, не мог исчезнуть, не поговорив и не простившись с ней. Констанция знала, что у Эверарда много недоброжелателей, которые очень хотели бы навредить ему и даже уничтожить. Но она так же прекрасно знала, что они никогда не решатся на это — слишком все боялись его. К тому же все знали, что леди Морлакс ценит его. В ее деревнях никогда не было никаких беспорядков, не говоря уже о бунтах.


Этой ночью Констанция не могла уснуть. Кроме того, что она переволновалась, она еще и переела. Ее желудок нестерпимо болел. Во время празднования Рождества подавали разнообразную пищу, пир продолжался всю ночь и, конечно, это сказалось на ее самочувствии. Боль в желудке, волнение за Эверарда, да еще чужая постель, — все это вывело Констанцию из душевного равновесия. Она безумно захотела домой, к своим вещам, в привычную обстановку.

Ворочаясь без сна, она вспоминала своих дочерей, девушек, кормилиц, которые заботились о них, дом в Баскборне. Она не могла справиться со своим беспокойством, не могла перестать волноваться. Зима — время обострения всех болезней. В голову лезли дурные мысли об оспе, чуме, лихорадках…

Леди Морлакс сидела, облокотившись на подушки, снова и снова вспоминая сегодняшний день. Постепенно она стала дремать, боль в желудке немного утихла. Ей даже приснился сон, даже не сон, а грезы наяву. Она увидела ведьму, которую арестовали вместе с Сенреном, сумасшедшим жонглером.

Резко пробудившись от дремы, Констанция огляделась — комната была темной и пустой. Ее девушки уже, наверное, проснулись и суетились на кухне и в передней. От пола тянуло холодом, несмотря на овечью шкуру, брошенную на пол. Живот снова свело. «Бог мой, — мысли Констанции вновь вернулись к капитану. — Бог мой, где же может быть Эверард?» Ей хотелось завыть от всех этих проблем.

Молодая женщина снова задремала. На сей раз ей приснился жонглер, Сенрен, одетый в наряд шута, пестро, ярко, кричаще. Он пел, танцевал и дразнил ее, называя по имени, на весь Винчестер.

Граф Харсфорд обеспечивал пир короля на второй день Рождества. Были приглашены борцы, акробаты, мимы, балерины, певцы. Они все уместились в большом зале Винчестерского замка. Такие развлечения стали очень популярны в этом году.

Граф с трудом стоял на ногах после целого дня непрекращающегося застолья. Он донимал всех расспросами о язычниках, говоря, что их очень много, что они пришли из Лондона, и еще много разной чепухи.

Констанции предстояло принимать гостей короля Генри на третью ночь Рождества. К тому времени в Винчестере не останется ни одной балерины, ни одного трубадура, способных нормально держаться на ногах. Впрочем, дворяне тоже не составляли исключение.

Ее желудок взбунтовался только при одном виде принесенных блюд: жареный олень, обложенный вареными яйцами, тушеное мясо с овощами, голуби, домашняя птица в соусе… Казалось, блюда никогда не перестанут приносить.

Графиня наблюдала, как носились вспотевшие повара, и пыталась представить, что же будет в Винчестере после Рождества. У нее были свои проблемы с отсутствием достаточного количества еды в поместьях. Сидевший рядом Роберт Гилберт смотрел на медовые яблоки, сливы и жареные орехи, количество еды ошеломляло и одновременно вдохновляло его. Она молча смотрела на яблоки в луже сиропа, а Роберт Гилберт, желая развлечь, прочитал ей поэму. Взмахнув длинными ресницами, Констанция посмотрела на короля. Епископ Салисбури, король Генри и его незаконный сын Роберт Глоустер сидели на некотором возвышении. Время от времени король наклонялся вперед и внимательно смотрел на Констанцию и Роберта Гилберта.

Леди Морлакс не испытывала недостатка внимания к своей персоне. Два барона с севера и несколько рыцарей появились перед ней с бокалами. По старой традиции, она или сидящий рядом с ней Роберт Гилберт должны были предложить им вина.

Дворяне были уже пьяны, они целый день пили вино и пиво. Даже король раскраснелся от выпитого, хотя пил он редко, а уж совсем пьяным его не видел никто. Констанция была очень удивлена, увидев короля в таком виде. Генри стал болтливее, чем обычно, но он не переставал наблюдать за ней. Старый барон Томас Морссхолд пригласил молодого ученого прочитать поэму, как будто специально написанную для Констанции. В поэме воспевались дивные серебряные глаза и черные как ночь волосы.

Она сидела, не глядя на певца, зная, что король не сводит с нее глаз. В последнее время стало модным воспевать высокорожденных леди и петь им по-французски дифирамбы во время принятия пищи. Поскольку графиня действительно была прекрасна, придворные пили за нее с удовольствием. Констанция хотела знать, о чем думал король Генри, глядя на нее и слушая певца. Все присутствующие тоже внимательно слушали выступающего, и лишь Роберт Гилберт промычал что-то нечленораздельное, когда певец закончил свое выступление.

Господи! Еще два с половиной года оставалось до окончания срока, данного королем! Неужели король надумал изменить свое решение и взять слово обратно?! Роберт Гилберт наполнил ее бокал вином, и Констанция осушила его, вино было неразбавленным и очень крепким.

Слуга графа Харефорда освобождал пространство для очередного певца. Поднялась небольшая суматоха, некоторых рыцарей пришлось просить перейти на другое место. Наконец певец запел песню о двух девушках, которые полюбили одного парня. Констанция не слушала, она думала о своем будущем. Она не могла потерять свободу так быстро. Король дал ей три года и не должен нарушать уже раз данное слово!

Констанция подумала о развлечениях на завтрашний день. Она очень боялась, что что-нибудь не понравится королю и у него испортится настроение. Надо сказать, король Генри был мастером по выкачиванию капитала из своих дворян, у него это всегда получалось с большим успехом.

Де Крези уже послал слугу в поместье Саспекс — которое тоже принадлежало Констанции — за продуктами, хлебом и сладостями. Оба се вассала тратили большие суммы на плату артистам, которые уже устали и не так охотно соглашались выступать. Гамелин с большим воодушевлением рассказывал о балеринах, которых ему удалось пригласить. Король должен прийти в восторг от них — они будут исполнять танцы в прозрачных одеждах.

Вокруг певца собиралось все больше народа. Он пел о том, как две девушки влюбились в одного юношу, но девушки были из богатых семей, а юноша — простым пастухом, но высоким и красивым. Пастух решил поозорничать. Расположившись под дубом, он разделся и положил свою шляпу чуть ниже живота, прикрыв ею все, что хотел. Он притворился спящим и стал ждать, что же произойдет дальше.

Гилберт нагнулся к Констанции, и его рука легла ей немного ниже поясницы, это не ускользнуло от внимательного взгляда короля. Заметив это, Констанция немного отклонилась вперед и еле заметным движением локтя оттолкнула руку рыцаря.

Трубадур продолжал петь, подражая женскому голосу:

— Почему бы нам не посмотреть, что под шляпой? — спросила первая девушка.

— Да, конечно, давай посмотрим! — ответила другая.

Девушки осторожно приподняли шляпу и очень изумились при виде того, что скрывалось под ней.

Констанция вновь почувствовала на себе взгляд короля, но, когда повернулась к нему, он уже смотрел в другую сторону, причем так внимательно, как будто там было что-то очень интересное и он не мог оторваться.

А песня продолжалась дальше. Честные девушки в первый раз увидев такое, стали хихикать, думая, что пастух спит и их не слышит. А ему под их ласками стало очень приятно и совсем не трудно было притворяться сладко спящим. Но его член не хотел спать, он встал и стоял всем напоказ. Первая девушка — она была чуть моложе — сняла со своих волос красную ленту и… Здесь арфа сладко запела, а певец перевел дух и продолжил: девушка завязала ленту вокруг… Потом милые проказницы положили шляпу на прежнее место и быстро убежали. Шаловливые плутовки возвратились в городок, со смехом вспоминая эту проделку.

Роберт Гилберт не отставал от графини, теперь он взял ее за руку. Констанция через какое-то время попыталась убрать свою руку, но он только сильнее сжал ее.

Трубадур тем временем подходил к концу своей фривольной песенки. Подняв шляпу и увидев содеянное, молодой пастух решил жениться на молодой выдумщице. Вот с кем ему никогда не будет скучно!

Певец закончил свою песню, и зал взорвался аплодисментами. Всем очень понравилась эта незатейливая песенка. Констанция, наконец, высвободила руку. Граф Харефорд открыл дверь, и все стали выходить из залы.

Короля окружили его рыцари, Роберт Глоустер выделялся среди них своим ростом и могучими плечами. Рыцари намеревались вынести короля, подняв на руки. Внезапно послышался голос рождественского шута, он был слышен повсюду.

Все замолчали, рыцари стояли вокруг короля с приготовленными мечами, они ждали дальнейших распоряжений.

Король молча допивал вино и смотрел на окружающих. Он сделал жест рукой, и рыцари расступились.

Шут, в своем пестром наряде, сшитом из лоскутков, в смешном колпаке с кисточкой, упал в ноги королю, потом вскочил и поклонился с обезьяньей грацией. Окружающие не могли удержаться от смеха, так смешно у него это получилось.

Через минуту шут начал острить по поводу английских и нормандских дворян. Он зло смеялся над дворянами, нарушив неписаное правило. Когда смеха, которого он ожидал, не послышалось, шут стал декламировать стихи на звучной латыни.

Констанция замерла. Она не могла отвести глаз от шута. Узкие бедра, отчетливо видные под костюмом шута, рот, который не закрывала маска, — она прекрасно могла видеть движение губ и его глаза, подобные голубым сапфирам, блестевшие из-под маски. Констанция пристально вглядывалась в эти до боли знакомые черты. Внезапно се охватил смертельный страх, она узнала в этом рождественском шуте своего ночного посетителя. Это был ее сумасшедший жонглер!

Графиня поднесла ко рту бокал с вином и сделала несколько больших глотков. Руки выдавали ее волнение, Констанция никак не могла унять эту предательскую дрожь.

Гилберт внимательно посмотрел на нее, от него не укрылось то впечатление, которое шут произвел на графиню.

— Он пугает вас, миледи? Как раз когда пропал ваш капитан… Дорогая леди Морлакс, не пугайтесь! Все будет хорошо, позвольте только мне быть вашей защитой! Вы позволите, графиня? — Роберт в ожидании смотрел на Констанцию, но она не слышала и половины из того, что он говорил, поглощенная своим сумасшедшим.

Констанция видела перед собой те самые глаза, то самое длинное гибкое тело, слушала тот же голос. Она знала, что под маской рождественского шута скрывается Сснрен, вторгшийся в ее палатку той незабываемой ночью.

«Мать Божья! Сохрани и помилуй! Это он! Действительно он! Я не ошиблась. Он разговаривает с королем Генри! Что заставило его сюда прийти?» — спрашивала графиня у самой себя и ни на один вопрос не находила ответа. Ее руки не переставали дрожать, это было особенно заметно, когда она подносила бокал с вином к губам.

Некоторые из дворян захлопали, услышав в исполнении шута латинский рецитал. Закончив петь, он без устали декламировал Виргилия. Епископ Салисбури с удивлением посмотрел на короля.

— Милорд! Я давно не слышал такого выступления! Он ни разу нигде не ошибся!

— Да, да… — нетерпеливо заметил Генри, разговаривающий в это время с сыном. Король не любил, когда ему мешали.

Маска закончила говорить на латыни и повторила все, что было сказано, на французском, который здесь все прекрасно знали.

Епископ Салисбури, не отрываясь, слушал шута. Время от времени он с восхищением говорил:

— Какой прекрасный перевод… Замечательно выполнен перевод…

— Вы, должно быть, и так все прекрасно поняли, не так ли, сэр? — обратился шут к королю Генри и прежде, чем тот успел что-то ответить, достал из своего огромного кармана монету, пропустил через пальцы, и монета пропала. Вынул он се изо рта епископа.

Шут показал всем монету на вытянутой руке.

— Вот, смотрите! Только фартинг! Из вашего рта льется совсем не чистое золото, к которому мы вес привыкли, а только фартинг! — закричал он, обращаясь к публике.

Генри рассмеялся своим лающим смехом.

— Он ловко выставил вас на смех… Но, надо отдать ему должное, латынь его действительно хороша.

— Нет! Наш король, — раздался голос за маской, — мы никого не высмеиваем! Мы говорим только правду и ничего кроме правды! Правда — это дух сегодняшнего сезона!

Шут снова стал показывать фокусы с монетами, они то исчезали, то снова появлялись в его ловких пальцах.

— Интересно, что сказал бы старый король на то, что здесь происходит?.. Благословил бы он короля Генри на дальнейшее господство? И как бы он отнесся к присяге на верность Матильде? — приговаривал шут себе под нос, но все прекрасно слышали его слова.

Рыцари могли заставить его замолчать очень быстро, достаточно было распорядительного жеста короля. Но король в это время достал кожаный мешок и пытался развязать его. Наконец ему это удалось. Серебряные и золотые монеты посыпались на стол, сверкая между блюдами с едой, хлебом, бокалами с вином. Это было замечательное зрелище!

Граф Харефорд, подняв бокал с вином, тихо проговорил:

— Осторожнее, Генри… Так он может договориться не знаю до чего… Еще вспомнит состояние Англии за последние годы, а вам, сэр, это совсем не выгодно.

Перед королем лежала горка монет. Он внимательно смотрел на них, а шут передразнивал его, повторяя за ним все движения. У него были такие же длинные черные волосы и длинный нос, как у короля, выходило очень похоже. В зале раздался смех, сначала негромко и робко, но потом все смелее и смелее. Наконец весь зал покатывался со смеху.

Король взглянул на одного из своих вассалов, а потом снова на горку денег. Тот быстро понял, чего хочет король, и ударил снизу по столу — монеты посыпались на пол. Глаза короля блестели.

Констанция, открыв рот, наблюдала за происходящим. Она никогда не думала, что снова встретит этого человека, считая, что это была их первая и последняя встреча. Сенрен сейчас был самый опасный для нее человек на земле. Графиня страстно желала его снова, хотя понимала, всю безнравственность своих желаний, понимала как это опасно. Он мог почувствовать свою власть над ней, а если к тому же король Генри узнает что-нибудь о связи шута с самой богатой наследницей Англии, он, не раздумывая, уничтожит их обоих… Констанция чувствовала, что опьянела. Ее щеки пылали, голова кружилась.

Рождественский шут заметил внимательный взгляд Роберта Глоустера, направленный на епископа. Взяв несколько ложек и ножей, шут стал стучать ими. Ему удалось извлечь из этих предметов потрясающие звуки. Все замерли в удивлении и, не отрываясь, смотрели на шута. Только епископ Честера стоял, нахмурив брови.

Констанция чувствовала, как нога Роберта Гилберта с силой прижималась к ней под столом, и слышала, как, повернув свою красивую голову, он что-то прошептал ей на ухо.

Но графиня, не отрывая глаз, смотрела на жонглера, который мог полностью разрушить ее жизнь, если, конечно, смог узнать в этой блестящей, холодной красавице ту ночную страстную графиню. Констанция молила Бога, чтобы он не узнал ее.

В этот момент черная маска повернулась и посмотрела как раз в направлении Констанции. Волна страха мелкими мурашками прокатилась вдоль ее позвоночника.

Выйдя из-за стола, шут остановился напротив короля и высыпал на его стол целую кучу фартингов. Король Генри сталчерпать пригоршнями эти монеты и опять складывать в мешок шута. Все сидевшие рядом с удивлением наблюдали за этой картиной.

— Милорд, — закричал шут. В зале стало тихо, всем было интересно, что же он выкинет на этот раз? — Цезарь Август управлял Римом так же мудро и хорошо, как теперь король Генри управляет Англией и Нормандией. Но все люди знают, что покровительствует и направляет его богиня любви и денег, — говорил шут, направляясь к месту, где сидела Констанция. Подойдя к ней, он поставил мешок с фартингами перед леди Морлакс. — Милорды, давайте оплатим этой знатной леди ее присутствие и вдохновение!

Констанция задохнулась от гнева. Любовь и деньги! Он о ней такого же мнения, как о девице легкого поведения, для которой не существует никаких других ценностей. Графиня с презрением посмотрела на шута, он тоже, не отрываясь, смотрел на нее своими синими глазами сквозь прорези маски. Гилберт не переставая ласкал ее руку, но она не обращала на него никакого внимания. Бросив последний взгляд на Констанцию, шут смешался с толпой и скрылся.

Зал взревел. Один из ее рыцарей схватил кожаный мешок с фартингами и бросил вслед шуту.

Констанция не могла поверить, что шут наконец ушел. Это было подобно сбывшейся сказке! Графиня еще дрожала, тошнота подступала к горлу. Подняв раскрасневшееся лицо она посмотрела на стол короля…

***

Оставшись один, Сснрен направился в таверну, отлично понимая, что студенты не позволят рождественскому шуту уйти просто так. Они помчались за ним в погоню, крик и свист раздавались на всю улицу.

Пройдя главную площадь, Сенрен скинул маску и быстро свернул в аллею. Затаив дыхание, он притаился под деревом. Со всех сторон сыпались проклятия студентов, что шут скрылся и не захотел пировать вместе с ними.

Сенрен угрюмо улыбнулся. Требуется много выдержки, изворотливости и хитрости, чтобы отделаться от подобных преследователей. В каждом городе есть молодежь, которая считает своим долгом напоить всякого, кто пытается высмеять короля и его придворных. Даже если это совсем неостроумные шутки…

До сих пор все складывалось хорошо, подвел итог своим похождениям Сенрен. Это не его идея подшутить над королем, это старая шутка. Ему повезло, что король был в хорошем настроении…

Сенрен поднялся из-под дерева и тихонько свернул на тропинку, в сторону, где лаяли собаки. Остановившись, он стер грим с лица.

— Бог мой! — спрашивал он сам себя, не веря тому, что увидел в зале. — Неужели это та самая графиня?! Она, оказывается, неправдоподобно красива! Вероятно, она главный приз короля…

Когда он увидел, что она не обращает на ухаживания Гилберта ни малейшего внимания и лишь высокомерно пытается убрать руку, он вспомнил ее такой, какой она была тогда в палатке. Ее красивую грудь, такую нежную и теплую под его руками, ее юбки, которые он снял с нее, и открывшуюся узкую талию, красивые длинные ноги, ее руки… Как она хотела показать, что не желает его, и от того становилась еще более соблазнительной.

Вспомнив выражение чудных глаз графини в момент страсти, Сенрен остановился посреди аллеи. Констанция была лед и пламень, мед и отрава. Она была частью того света, который он ненавидел всем своим существом, и одновременно притягивала к себе, как магнит. Ни до нее, ни после он не знал женщины, подобной леди Констанции.

«В ней много хорошего, — сказал он себе. — Она может выйти замуж за глупца. Если женщина умна, этого вполне достаточно».

Неожиданно он повернул снова к главной площади. Было темно и пустынно, только свет луны слабо пробивался из-за туч. Молодой человек насторожился, тренированное ухо различило отдаленный стук копыт. Сенрен отступил в тень. Он постоял несколько минут, и вскоре стук копыт стал слышен отчетливо — новые подковы громко стучали о камни. Вскоре Сенрен увидел необычных всадников. Их было около десяти. В белых туниках, каждый на своей лошади. В этот момент луна показалась из-за туч и ярко их осветила. Впереди ехал рыцарь с белым пером на шлеме. По огромным размерам всадника и лошади, Сенрен понял, что это лучшие королевские рыцари под командованием Сигурда Клессена, большого Крузадсра. Еще он рассмотрел кожаный мешок размером с человеческую голову, привязанный к седлу. Рыцари проехали мимо, едва не задев его в узком проходе. Сенрен стоял неподвижно, не выходя из тени. Теперь он точно знал, что должен оставить Винчестер до восхода солнца. Но прежде он хотел решить еще один неотложный вопрос…

Его интересовал один дом в Винчестере.

ГЛАВА 15

Эверард попытался открыть глаза и не смог. К счастью, слух капитан не потерял — он слышал шарканье ног, звук голосов, вопросы и ответы. Он медленно приходил в себя… Но открыть рот не мог.

Когда он попытался дотронуться до нижней части лица, то обнаружил, что его руки связаны. Эверард смог издать лишь нечленораздельный звук отчаяния. И тут же чей-то голос тихо проговорил ему на ухо:

— Тише…

И потом еще что-то, но он не мог понять, что.

Где он? Капитан быстро понял, что нет смысла бороться. Кто-то связал его и сделал беспомощным. Но поскольку он жив, то не позволит своему телу расслабиться. Эверард продолжал вслушиваться.

Последнее, что он помнил, было то, что несколько человек накинулись на него и беспощадно избили, а потом связали и, протащив по улице, бросили перед домом.

Да, но он не умер. «Я жив, — твердил себе Эвсрард. — Я жив…» Боль пронизывала с головы до пят, но тяга к жизни была сильнее. Он должен жить! Но насколько серьезны его раны и где он сейчас, капитан не знал.

На его голове, спине и плечах было что-то мягкое и теплое.

Он еще немного полежал, вслушиваясь в себя, шум в голове не утихал. Рыцарь был слеп и беспомощен, боль пронизывала его всего, сломанные ребра мешали дышать… Эверард опять попытался что-то сказать, но не смог — скорее всего, была сломана челюсть.

Эверард попытался глубоко вздохнуть, но боль сломанных ребер заставила его вскрикнуть. Он почувствовал запах затхлости. Его большой палец на ноге был почему-то обнажен и упирался во что-то. Когда он попытался двинуться, тот же голос прошептал ему снова:

— Тише…

К лицу рыцаря прикоснулись нежные женские пальцы.

«Заклинаю всеми святыми, объясните мне, что это?» — хотел сказать капитан, но не смог. Тогда он попытался поднять руку и разжать зубы, несмотря на боль. Он понял, что запястье сломано, и был не в силах предпринять что-либо.

Женские пальцы накрыли его рот.

— Тише… Они здесь, в доме. Ищут тебя… — проговорил ему на ухо знакомый голос.

Боже, это ведь Эмма! Дочь ткача, с длинными ногами и мягкими волосами… Внезапно он вспомнил все.

Эверард почувствовал пальцы девушки на своей брови. Его глаза опухли, вот почему он не мог видеть… Эмма охраняла его, боясь, что он стоном привлечет чье-нибудь внимание. Рыцарь понял, что находится в саду ткача.

Семья девушки пыталась спасти его… Он на всю жизнь запомнит это.

Немного расслабившись, Эверард осторожно вздохнул, и опять ужасная боль пронзила его насквозь.

Он вспомнил всех святых, которых знал, и поблагодарил их за то, что был жив, что прекрасная Эмма радом с ним.


Роберт Гилберт разговаривал с Уильямом дс Крези по поводу присяги. Он говорил, что внимательно наблюдал за лицами дворян Англии и Нормандии, приносивших присягу.

Уильям де Крези осторожно заметил, что никто не проигнорировал короля Генри, все принесли ему присягу на верность, никто не отказался присягать и дочери короля, боясь испортить с ним отношения.

Они обсудили решение короля принести присягу дочери как единственной законной наследнице трона, хотя понимали, что все вопросы будет решать Роберт Глоустер, пользовавшийся большим уважением среди дворян. Если бы он являлся законным сыном, никогда бы не возникло вопроса о наследовании трона.

Констанция направлялась в имение Саспекс, ее вассалы ехали вместе с Робертом Гилбертом. Все после праздников были немного навеселе.

Они не переставали обсуждать принесение клятвы верности Матильде. Сама Констанция сомневалась, что это принесет пользу, хотя событие и было торжественно обставлено и самый большой Винчестерский зал подчеркивал необычность происходящего. Солнце уже совсем взошло, прошло немало времени после заутрени в церкви.

Вассал Констанции, Гамелин, фыркнул, когда один из рыцарей восхитился мудрым, на его взгляд, решением короля. Он не выдержал и спросил:

— А что будет после смерти короля? Неужели кто-то будет воспринимать клятву как нечто серьезное? Слишком много будет претендентов на трон, чтобы обращать внимание на клятву, принесенную несколько лет назад.

Эти слова задели рыцарей за живое, и они заговорили все сразу.

— Кого ты подразумеваешь под наследниками трона? Роберта Клито, сына Дуке? — уточнил де Крези.

— Да, он и еще один близкий родственник короля, его родной племянник Кларе. Самый старый среди наследников трона Англии мужского пола и достойный наследник, конечно, Роберт Клито, сын Дуке.

— Нет, только не он, — вспыльчиво заявил один из рыцарей. — Вы знаете, что они настроили короля против его коллеги Уильяма Руфуса и король долго боролся за право быть королем Нормандии. Несколько лет ему потребовалось, чтобы утвердить свое господство там и окончательно сместить его. Многие дворяне и сейчас не перестают интересоваться, почему он не выдал свою дочь за Клито, а послал ее в Римскую Империю…

— Господи! — воскликнул Гамелин. — Он никогда не спорил с королем и тем более не подвергал критике его решения. Может, вы не видите, чего достиг Генри за время своего правления и как он изменил Нормандию и местное дворянство, которое до него не имело понятия о чернилах? Он предоставил епископу Салисбури управлять Англией в свое отсутствие, но разве епископ сделал что-либо без ведома короля? Да, он преследовал Клито в Нормандии, но тот совсем распустил должностных лиц, они не справлялись со своими обязанностями. Король создал там новый большой судебный аппарат, подобрал клерков, при нем появились более четкие и подробные предписания, организовал такие правовые институты, как правосудие, налогообложение. Он поднял из грязи и обучил новых чиновников. Нормандские дворяне теперь не бегут с каждой мелкой просьбой к королю, они знают, что есть к кому обратиться. Наконец, появилась общегосударственная казна, которая стоит отдельно от личных богатств короля и дворян. А что было раньше? Сброд, толпа, хаос! Или я не прав?

Де Крези, выслушав эти бурные речи, закивал головой.

— Да, все это так… Король очень умно навел порядок в Нормандии, он победил самого старшего среди Конгюэров. И Нормандия сейчас почти что Англия по своим порядкам и законам. Но после смерти короля Нормандии, Уильяма Руфуса, Генри поместил сына короля, Роберта, в тюрьму… И пусть его содержат там в хороших условиях, но, тем не менее, он в тюрьме и останется там, пока не умрет…

Устав от этих бесполезных разговоров, графиня догнала сержанта Карсефора.

— Я не знаю, что и думать о пропаже Эверарда… Неужели он мог скрыться, не предупредив меня?

Констанция никак не могла успокоиться и категорически отказывалась верить в его смерть, все время говоря о нем как о живом.

— Как вы думаете, сержант, что же все-таки могло произойти?

Сержант насторожился, он не хотел прямо отвечать на вопрос графини, не желая лишний раз говорить ей неприятные вещи. Поэтому он только повторил то, что она и сама хорошо знала:

— Сэр Эверард имел слишком много врагов, миледи…

Вы думаете, что кто-то напал на него? — не унималась Констанция.

Сержант, не отрываясь, смотрел вдаль.

— Я не думаю, — наконец произнес Карсефор, — что он мог по собственной воле покинуть вас.

В его голосе было что-то, что заставило Констанцию перестать расспрашивать сержанта о пропаже капитана, и она на мгновение замолчала, но, вспомнив о корове, она опять обратилась к нему с вопросом:

— Сержант, скажите, а что насчет коровы? Зачем она потребовалась ему? Неужели сэр Эверард нуждался в корове? Это так не похоже на него…

Голос сержанта прозвучал очень искренно. Он сам не мог понять, зачем капитану вдруг потребовалась корова, но, с другой стороны, он направлялся в деревню, а для некоторых деревенских это очень хороший подарок.

Констанция не могла представить себе, что потребовалось Эверарду в деревне и зачем он привел с собой корову. Она хотела еще что-то спросить у сержанта, но в эту минуту ее вассалы обнаружили, что ее нет рядом, и принялись кричать, решив, что она отстала. Констанция ответила им.

Де Крези и Гамелин были совершенно пьяны. Обсуждая важный вопрос — остановиться ли в гостинице, где было пиво и вино, или продолжить путь и заночевать в любом жилье, которое им встретится на пути, — они никак не могли договориться.

Уже подъезжая к гостинице, Констанция чуть повысила голос, и спор сразу прекратился. После той ночи в лесу она больше не ночевала под открытым небом и останавливалась только в гостиницах, помня наказ Эверарда. Вассалы быстро подъехали к ней и помогли спуститься с кобылы. Они встали перед ней на колени и поцеловали руки. Несколько служащих стояли в дверях гостиницы и, наблюдая за происходящим, не могли удержаться от смеха, увидев совершенно пьяных вассалов на коленях, с двух сторон целующих руки графини. Но Констанция не обратила на них ни малейшего внимания, она слишком устала и проголодалась.

После ужина Констанция взяла свечу со стола и поднялась к себе в комнату. У нее немного кружилась голова, но это больше от усталости, чем от вина.

В ее комнате затопили камин, но ставни слишком широко открыли и комната не прогрелась. Пробормотав что-то насчет нерадивости служащих, не потрудившихся прикрыть окно, она сама закрыла ставень и подошла к кровати.

Прежде чем она что-то осознала, графиня увидела человека, лежащего на ее постели. В отблесках свечи заиграл пестрый, блестящий костюм рождественского шута… Констанция рассмотрела жонглера, который как ни в чем не бывало лежал на ее постели.

Усмехаясь, он не отрывал от нее глаз. — Что, Гилберт со своим сюсюканьем и детским лепетом не слишком горяч для вашего ложа, благородная леди Констанция?

Графиня не знала, что и думать, ее мысли перепутались, как впрочем, всегда, когда она видела Сенрена или думала о нем.

Жонглер спокойно лежал на ее кровати и усмехался.

— Как вы сюда попали? — наконец спросила Констанция.

— Через окно, — невозмутимо ответил Сенрен. — Всегда можно найти лестницу или что-то наподобие, если знать, где искать, а у меня большой опыт в подобных делах.

Констанция прекрасно помнила отвесную стену под своим окном, влезть по ней было довольно сложно, если не сказать невозможно. Но несмотря ни на что, она поверила ему. Этот сумасшедший был действительно способен на все. Графиня вспомнила его насмешку над королем во время пира.

— Если вы пришли отомстить мне как той, кто входит в высший свет, который ненавидите после парижской трагедии, то знайте — я полностью на вашей стороне. Господь свидетель, я очень сожалею о том, что произошло с вашим парижским другом! И это я говорю от всей души… Можете мне не верить, если не хотите! — запальчиво проговорила леди Морлакс. Сенрен сел от неожиданности.

— Моего друга? — с удивлением спросил он.

— Да, Питера Абеларда. Мне рассказали о печальном случае, произошедшем с ним. И еще они рассказали о вас тоже…

Эффект от слов Констанции был огромным — Сенрен от возбуждения соскочил с кровати. Леди Морлакс не могла оторвать взгляд от него, он опять, как тогда в палатке, заворожил ее. Это происходило помимо ее воли и желания. И теперь снова, как и тогда, ее плоть вышла из-под контроля, Констанция чувствовала, как волна желания захлестывает ее изнутри.

Она облизнула высохшие губы, лихорадочно соображая. Что же ей делать? Закричать и разбудить домашних? Но если она закричит, он успеет уйти раньше, чем они достигнут ее комнаты.

Пока она соображала, что ей предпринять, Сенрен подошел к ней совсем близко.

— Неважно, дорогая графиня, что вам сообщили. Я никогда не был другом Питера Абеларда.

Она с трудом поняла смысл сказанных им слов.

— Почему вы отказываетесь? Все знают историю его трагедии… Абелард был вашим наставником в Париже, или вы уже не помните этого? Разве вы не решили отомстить всему высшему свету за своего учителя и друга?!

Констанция осторожно отступала назад.

— Вы ничего про меня не знаете! Ни вы, ни Абелард!

Он не двигался с места, пока Констанция не уперлась в стенку, дальше отступать было некуда. Когда Сенрен подошел к ней почти вплотную, она попыталась оттолкнуть его.

— Но я знаю вашу историю… вы были студентом в парижской школе, изучали там философию и красноречие под руководством Питера Абеларда, у которого были любимым учеником. Вы очень привязались к своему наставнику…

Он схватил ее запястья своими большими руками, от неожиданности она замолчала, дрожь пробежала по всему ее телу.

— Графиня, что такое? Почему вы дрожите? Забудьте про свой ужас, забудьте про приличия. О! Ваши глаза! Такие холодные и надменные во время пира с королем… Подобно богине жестокости. Король Генри, конечно, обладает несметными богатствами и властью, и это вынуждает болтать с его дворянами… — Он с усмешкой смотрел на нее сверху вниз. — Скажите, что заставляет вас так панически меня бояться?

— Бояться? — переспросила Констанция.

Графиня пристально посмотрела на жонглера. Действительно, ужас овладевал ею каждый раз, когда она вспоминала его сильные, мягкие, нежные руки. Внезапно она поняла, что он хотел ее не меньше, чем она его, если не сильнее.

Констанция попыталась освободить свои руки.

— Оставьте меня! Оставьте этот дом! Уходите! Уходите или я разбужу всех и позову на помощь!

Его глаза вспыхнули.

— Так зовите на помощь! Кричите… Почему вы замолчали?

Они пристально смотрели друг на друга.

— Сейчас буду кричать, — уже более спокойно проговорила леди Морлакс.

Он тихо рассмеялся и привлек ее к себе на грудь.

— Ах! Прекрасная графиня, леди Луны, вы совсем замерзли. Я забыл закрыть ставни… Здесь такой холод, — приговаривал он, нежно поглаживая ее. — В своем рвении доказать мне, что совершенно не хотите меня, вы забыли обо всем — даже об усталости и холоде… Это даже неприлично — держать даму на холоде, когда рядом мягкая, теплая кровать, и не слышно ни завываний ветра, ни шума дождя, как тогда…

Констанция очнулась. Она задохнулась, вспомнив их ночь в палатке.

— Вы изнасиловали меня, хотели похитить, но вам помешали!

— Нечестно говорить так. И вы это прекрасно знаете… — сказал Сенрен.

Он держал ее одной рукой, а другой снимал с себя рубашку.

— Ваши глаза и сейчас говорят, что вы не прочь повторить ту ночь снова.

Констанция возмущенно зашипела, кричать она уже не могла.

Вас уже арестовали один раз, если не прекратите, то арестуют снова!

Сснрсн только улыбнулся на эти слова.

— Что же, пусть попробуют! — сказал он и провел пальцем по губам графини. — Ничего не выйдет… ведь вы хотите меня, и не стоит отпираться…

Он отбросил свою рубашку в угол комнаты.

— Вы сумасшедший! — снова закричала Констанция.

— Что ж, это не новость, мне это говорят постоянно, — сказал он, склоняясь над графиней.

И прежде чем она могла помешать ему, он уже целовал ее, настойчиво раздвигая ей губы кончиком языка. Кричать и сопротивляться было бесполезно, крики утонули в поцелуе.

В то время как губы жонглера целовали ее, его руки нежно распускали ее волосы…

Графиня против воли ответила на поцелуй и вся потянулась к нему.

Констанция чувствовала, как просыпается его тело, чувствовала, как что-то твердое уперлрсь в нее, как крепче стали его объятия, как язык толчками входил в нее. Она загорелась.

Руки женщины обвились вокруг мускулистого тела жонглера. Она стала целовать его страстными поцелуями, застонав от томления.

Между ее бедер стало влажно, она чувствовала как разгорался огонь желания. Ее груди налились, и соскам стало больно. Он чуть оттолкнул ее и еле перевел дыхание, ощущая вкус ее губ на своих губах.

— Ах! Дорогая Констанция! — хрипло зашептал он, переводя дух. — С той ночи я только и думал о вас, думал, как бы снова овладеть вами. Наконец я дождался… Даже не верю… Вы рядом!

Он перевел дыхание и с новой страстью покрыл се всю поцелуями. Графиня чувствовала, как бьется пульс у него между бедрами, чувствовала, каким жестким стал его член.

Что она делает, почему позволяет ему овладеть ею? Возможно, если бы она выпила меньше вина, ее желание не проснулось бы с такой силой и она могла бы противостоять ему… Графиня стала вдруг отталкивать Сенрена, но жонглер только крепче обнял ее, и поцелуй стал еще глубже.

Графиня чувствовала, как его пальцы ищут застежку лифа, вот он расстегнул его…

Сенрсн увлек ее на постель, леди Морлакс пыталась сопротивляться, но одновременно понимала тщетность своих попыток.

— Ваша грудь… Только ради нее стоило рисковать, — услышала она страстный шепот жонглера.

Его губы заскользили по ее плечу, руки с силой сжали налившиеся груди… Неожиданно он резко бросил ее на постель и быстро разделся.

— Он обладал вами? Гилберт?..

Графиня никак не ожидала от него подобных вопросов и от неожиданности не нашла ничего лучше, чем со всей силы влепить ему пощечину, но это только лишь сильнее раззадорило его.

Одной рукой он прижал ее руки над головой, а другой стал снимать с нее одежды. Масса шелка была раскидана по постели.

Вдруг Констанция ударила его ногой, удар только разозлил Сенрена, он скинул ее одежду на пол и упал на нее. Сенрен стал целовать ее голову, уткнувшись в мягкие, пушистые волосы, покрывал страстными поцелуями ее шею, она не могла перевести дыхание, и глубокий вздох вы рвался из се груди. Почему она не может по-настоящему сопротивляться ему? Почему он снова унижает ее? Он уже отомстил ей, заставив любить его против воли…

Сенрен был на редкость красив и необыкновенно чувственен. Теперь, когда она стала пленницей на своей же собственной кровати, она невольно вслушивалась в его дыхание, подчиняясь его сильным рукам, которые с нежностью гладили ей голову, чувствовала теплоту его большого тела. Ей тоже доставляло большое удовольствие взъерошить его золотые волосы. Она вспомнила его улыбку, сапфировые глаза.

Леди Констанция облизнула вмиг ставшие сухими губы. Как можно небрежнее она сказала, что он спутал ей волосы.

— Извините, я не хотел причинить вам неудобство, — сказал жонглер и попытался распутать се волосы, но они были слишком длинными, чтобы он мог справиться с ними. Его речь была похожа на журчание ручья. — Ах! Дорогая моя Констанция, я не знаю, что будет со мной завтра, но сейчас я с вами, и, что бы вы ни делали, что бы ни говорили, я прекрасно знаю, что вам это нравится не меньше, чем мне!

Констанция знала, что он совершенно прав, но ей не хотелось признаваться в этом. Он был опасен, ему доставляло удовольствие дразнить ее.

Руки Сенрена ласкали ее груди, соски стали жесткими. Она вся горела и трепетала в ожидании его поцелуев, вся плоть графини рвалась навстречу ему, его язык приводил ее в восторг, пламя разгоралось в ней с новой силой.

Она уже молила, чтобы жонглер позволил ей уйти. — Вы сумасшедший!.. Вы приносите мне одни несчастья, уходите или дайте уйти мне!.. — твердила она.

Сенрен только засмеялся. Он чувствовал, как ее тело не подчинялось ей, как непроизвольно изогнулась ее грудь, подставляя соски для поцелуя. Он с трудом оторвался от нее.

— Как вы можете так говорить, когда ваше тело требует меня?

И он с необыкновенной нежностью вновь прильнул к ее грудям, чувствуя как они наливаются под его поцелуями.

— Дайте мне всю вашу нежность, весь огонь, на который вы способны! — шептал он.

Констанция забыла обо всем на свете. Теперь для нее существовали только его губы, его тело: такое горячее, такое желанное… Ее голова закружилась, и она вся отдалась этому медленному, нежному поцелую.

Очнувшись, Констанция снова взбунтовалась, но сопротивлялась она уже из последних сил. Леди Морлакс пыталась восстановить дыхание. «Господи! Матерь Божья, помоги мне выстоять, у меня больше нет сил сопротивляться! Он сумасшедший, он погубит меня!»

Его ноги оплели ее.

— Я знаю, ваше тело хочет меня, хочет вопреки вашему разуму, — шептал жонглер. — Зачем вы сопротивляетесь? Я хочу вас всю и не отступлю, несмотря ни на какие ваши слова…

Констанция чувствовала его руки у себя на талии, вот они спустились ниже и уже страстно ласкают ее стройные бедра.

— Вы будете моей, Констанция… Клянусь, будете! Сенрен не переставал ее ласкать, теперь он целовал ее нежную кожу на внутренней стороне бедра, поднимаясь все выше и выше, и страстное желание пронзило графиню насквозь.

— Я хочу целовать это прекрасное тело везде, хочу ощущать его мягкость и нежность под своими губами, — не унимался жонглер.

Сенрен, сгорая от желания, раздвинул ей ноги, и вскоре она почувствовала его незабываемый после той ночи член, но входить в нее жонглер не спешил. Он только провел им между ног Констанции, и она забилась в страстном желании, сопротивляться она уже не могла, это было выше ее сил. Ее тело было все в огне. А жонглер снова стал целовать ее и ласкать соски. Констанция уже корчилась под его пальцами, а он опять и опять ласкал ее между ног… Она чувствовала, как бьется кровь у него в промежности… Его пальцы проникли в нее и ласкали уже изнутри.

— Как хорошо! Я так долго ждал этого момента, мне так хотелось снова почувствовать вас, такую возбужденную и горячую… — хрипло прорычал Сенрен.

Стон вырвался из горла Констанции. Она не знала, что так беззащитна перед ним. Графиня уже не сопротивлялась, а, закрыв глаза, вся отдалась его сумасшедшим ласкам, но Сенрену покорности было мало, он хотел, чтобы и она целовала его, как в прошлый раз. Его руки с силой обняли се и с новой силой стали ласкать. Он, как и в прошлый раз, нашел ее потайное местечко между ног, и она вмиг забыла обо всем. Констанция прильнула своим горячим ртом к нему, нашла его губы, и он сам потерял сознание действительности под этим поцелуем.

Я знал, что не ошибся! Вы хотите меня! — хрипло простонал он, с трудом отрываясь от нее Что же вы хотите еще? — спрашивал ее Сенрен, а Констанция только молча гладила его волосы и шею. Внезапно он страстным до боли поцелуем присосался к ее губам, руки жонглера уже с силой мяли ее пышные груди. Констанция, не открывая глаз, застонала. Он стал более удобно устраивать свое большое тело между ее бедер. С трудом разжимая губы, жонглер проговорил:

— Я сейчас войду в вас, откройте глаза… Я хочу видеть эти глаза, смотрите на меня! — приказал он.

Почувствовав первый толчок его плоти, Констанция задохнулась. Она тоже долго ждала этого момента, но не могла в этом признаться даже наедине с собой. У нее было такое чувство, что она прыгнула в огонь, но не сгорела, а, наоборот, задохнулась от удовольствия.

Мускулистое тело прижимало ее к постели, и Сенрен сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее задвигался в ней. Вскоре они оба стали мокрыми от напряжения. Но вдруг он неожиданно остановился и Констанция почувствовала, как он выскользнул из нее.

— Я хочу услышать, что вы хотите меня, очень хотите… Я хочу, чтобы вы это сказали… Смотрите на меня, не закрывайте глаза! — проговорил Сенрен.

Констанция подняла веки и затуманенными глазами посмотрела на Сенрена.

— Да, я хочу вас! Хочу безумно! Я ничего не могу с собой поделать! — страстно зашептала она, дрожь охватила ее тело.

Сенрен снова вошел в нее, вошел с силой, как будто напал на нее… Его рот прижался к ее губам, и он страстно, до боли стал целовать ее, графиня наслаждалась каждым его движением. Как долго она не испытывала такого блаженства! Его язык и плоть в одном ритме терзали ее тело, она стонала от дикого напряжения. Ни разу, кроме той ночи с ним, ей не приходилось испытывать такого сильного желания. Ее тело уже не принадлежало ей, оно было в полном его распоряжении! Его пальцы ласкали ее плоть между ног, но не дотрагивались до самой заветной точки. Извиваясь под ним, она стонала… он ускорил ритм. Его движения стали быстрее и сильнее. Сенрен ласкал ее уже везде, и она почувствовала, как огонь накатывается на нее, как разрывает ее плоть, и наконец сильнейший оргазм, сильнее, чем в прошлую ночь, потряс ее тело, и в тот же момент она почувствовала, как и он, забился в судорогах, но быстро вышел из нее. Его плоть стала пульсировать, и теплая вязкая жидкость разлилась по ее бедру и ногам. Жонглер хрипло застонал и без сил рухнул на нее, уткнувшись лицом в ее плечо. Несколько мгновений они оба не могли пошевелиться.

Наконец Констанция стала приходить в себя. Стараясь не помешать ему, она выбралась из-под его большого тела и легла рядом. Графиня стала гладить его голову, нежно перебирая волосы, ей доставляло несказанное удовольствие ласкать его. Пальцы графини Морлакс стали нежно гладить его всего — руки, плечи, спину, ягодицы. Она чувствовала бархатную кожу жонглера. Сенрен коснулся руки Констанции, как будто хотел убедиться, что все это ему не приснилось, что она рядом. Констанция ласково пожала его руку, жонглер обнял ее и притянул к себе. Этот поцелуй отличался от того, как он целовал ее раньше. Это был поцелуй-благодарность за ту радость, которую она принесла ему. Графиня поняла это и в ответ тоже подарила ему ласковый и нежный поцелуй. Жонглер закрыл глаза рукой и задремал. Констанция уснуть не могла, дрожь от возбуждения еще не совсем прошла. Она хотела встать, но ноги плохо слушались ее. Графиня взяла свечу и в ее пламени смотрела на лицо Сенрена. Она прекрасно понимала, какой опасности подвергается. Если узнают про ее любовь к жонглеру, будет страшный скандал. Но Констанция полюбила со всей скрытой страстью и нежностью, на которые только была способна.

«Такого не должно было случиться, — убеждала себя Констанция. — Это неправда…» Но теплая волна нежности и любви, поднявшаяся у нее в груди, опровергала ее мысли. Она не могла обмануть себя, гордая леди Морлакс действительно влюбилась.

Это случилось так неожиданно… Она почти не знала его, но вопреки здравому смыслу так случилось и ничего поделать с этой любовью уже нельзя. Никакие святые не помогут Констанции разлюбить его.

Она поставила свечу на пол и легла рядом с ним. Ее длинные волосы разметались по подушке и сплелись с его волосами.

Констанция не могла признаться ему, что любит. Она сама едва могла поверить в такое. Это было так маловероятно… ей никогда не приходило в голову, что она — Констанция, графиня Морлакс, которая три раза была замужем и считала, что прекрасно знает мужчин, сможет полюбить, и полюбить так страстно!

Пальцы леди Морлакс гладили плечо Сенрена. Она чувствовала его мускулы под шелковой кожей, чувствовала, как расслабилось все его

мощное тело. Почему же святые заставили полюбить се этого нищего, бродячего певца? Почему именно его? Она не знала ответа на свой вопрос.

Она вообще ничего не знала, не знала, кто он, откуда. Констанция слышала его историю, и не было причин сомневаться в се правдивости, но он так решительно отрицал, что был другом Питера, что она засомневалась. С другой стороны, в его глазах было столько боли, когда она упомянула имя Питера, что можно было подумать, он обманывает ее, но зачем? Графиня ничего не понимала. Она взглянула на Сенрена — он крепко спал на ее груди.

О Боже! Он пробрался в комнату Констанции через окно, не испугался ее угроз позвать слуг и теперь спокойно, как младенец на руках у матери, заснул на ее груди. Графиня поднесла свечу к его лицу. Сенрен дернулся и пробормотал что-то…

Констанция никогда не встречала мужчины красивее. Она считала его сумасшедшим, но сейчас уже не знала, что и думать. Возможно, он нормален, как и всякий другой. «Во всяком случае, — улыбнувшись, подумала Констанция, — у него хватило здравомыслия побеспокоиться о том, чтобы я не забеременела».

«Господи! Что же теперь будет, что меня ожидает?» — вопрошала Констанция. Где-то в подсознании она уже знала ответ на свой вопрос, но боялась осознать его.

Какое-то время она лежала без сна, но сильное напряжение сломило и ее. Констанция незаметно для себя уснула.

Когда она пробудилась, уже светало, свеча догорела. Она оглядела комнату — ставни были открыты и никого не было рядом с ней. Сенрен ушел так же неслышно и незаметно, как и пришел.

ГЛАВА 16

Король не приехал к Констанции на четвертый день Рождества. Неожиданно собрался совет английских дворян, чтобы еще раз обсудить проблему наследования. Они пытались убедить короля Генри, что нормандские дворяне неохотно примут женщину, как законную наследницу английского трона.

Поэтому у короля было плохое настроение. Он рассчитывал на поддержку нормандцев своего племянника Уильяма Клито, который в настоящее время был в Нормандии герцогом, а в Англии король пообещал ему хорошие земли. Констанция решила, возможно, это к лучшему, что король не приехал на пир в таком настроении.

Погода ночью была холодная и дождливая. Многие из гостей опоздали к началу бала — из-за ливня все дороги развезло. Зал еще не был заполнен и наполовину, когда прибывшие гости сели за стол.

Король Генри прислал дары с извинениями, что не может лично приехать к его любимой подопечной — как он иногда называл Констанцию, — графине Морлакс. Его дары были поистине королевскими. Это и испанское золото, и пуговицы с драгоценными камнями, жемчуга и рубины. Помимо этого король прислал несколько отрезов красного французского шелка, который очень ценился среди дам его двора.

Констанция наблюдала за группой комедиантов, прибывших из Лондона. Эту труппу, которая славилась по всей Англии, удалось пригласить только за огромную цену. Они уже не выступали в этом сезоне. Для короля был приготовлен великолепный вечер, и, конечно, жаль, что он не смог приехать. Постепенно съехались все приглашенные: магнаты, знатное дворянство, представители церкви. Пир действительно был великолепный.

Констанция смотрела на празднующих и вспоминала все, что с ней произошло за это Рождество в Винчестере, включая и неожиданный визит жонглера. Подумав, что отсутствие короля на пиру не такая уж большая потеря, она нисколько не сомневалась в том, что все еще долго будут вспоминать столь роскошный пир. И король наверняка будет сожалеть, что не приехал к ней.

После еды Уильям де Крези и Гамелин вышли из-за стола, и направились к выходу, вместе с ними отправился и граф Лестер. Констанция не сомневалась, что они пошли заблаговременно искать себе девушек на ночь.

Оба ее вассала были старше ее: Гамелину — уже за тридцать, Уильяму де Крези исполнилось двадцать семь. Он был женат и уже имел двух очаровательных малышей. Когда Констанция была с ними, он всегда хвастал своей семьей, своими мальчишками. Но они все оставались дома, он был молод и не мог долго обходиться без женщины.

Барон Томас Моресхолд подошел к ней и спросил разрешения сесть рядом.

— Я видел вас с вашими дочерьми, — сказал он. — Видел, как вы общаетесь с ними, вы — прекрасная мать.

Графиня внимательно посмотрела на рыцаря с седыми волосами, она знала, что он имел трех сыновей, его жена умерла, а он еще не стар. Среди королевского двора он имел репутацию очень честного человека. Констанция не могла подвергать это сомнению, но она знала также, что он владеет обширными землями на севере, на плодородной возвышенности. Но подтверждения этим слухам не было — никто не мог ни опровергнуть, ни подтвердить их.

Констанция отпила вина. Из всех, с кем она общалась на праздновании Рождества, он был единственный, которого она могла в будущем назвать своим мужем. Графиня подумала, что это бредовая идея, но, тем не менее, мысль о графе не выходила из ее головы. Он казался таким спокойным, уверенным в себе, таким надежным. Граф мог бы стать отцом ее девочкам. Возможно, он не будет любить их, как своих родных, но заботиться о них он будет так же. В этом она почему-то не сомневалась.

Раздумывая над своей идеей, Констанция продолжала оглядываться вокруг себя, ее глаза помимо воли всматривались в комедиантов, особенно в тех, кто был одет в пестрый, блестящий костюм. Она понимала, что это безумие. Но ничего не могла с собой поделать. Это было какое-то помутнение рассудка — думать о любви к жонглеру. Разве могла эта любовь иметь продолжение и быть долговечной? Это было только развлечение, достойное горничной или кухарки.

Как знатная женщина, самая богатая наследница Англии, могла связаться с бродячим певцом? Почему она становилась беспомощной в его объятиях? Что заставляло Сенрена рисковать своей головой, когда он шел к ней в палатку и залезал в окно?

Почему она не могла полюбить кого-то другого? Почему именно его? Констанция снова и снова задавала себе этот вопрос, в то время как барон подливал ей вина. Например, красивого Роберта Гилберта? Или племянника короля Клера? На празднике Рождества в Винчестере он пользовался большой популярностью у девушек. Они, как могли, старались привлечь его внимание с молчаливого согласия своих матерей. Девушки без устали строили ему глазки, лишний раз, стараясь попасться в поле его зрения.

Не было никакого сомнения, что молодые девицы не видели в ней соперницу — графиня Морлакс была слишком стара для них, ей уже исполнилось двадцать два года, к тому же она успела три раза побывать замужем. Впрочем, когда она была в их возрасте, то думала так же.

Пир был в самом разгаре. Ярко одетые балерины танцевали в середине зала. Констанция наклонилась к Томасу Моресхолду,

— Наши вассалы говорят, что король очень любит развлечения подобного рода, — сказала она.

Ее голос едва не потонул в общем шуме.

Девушки были довольно плотные и мускулистые, в их длинных черных волосах висели золотые монеты. Они танцевали на грязном полу зала, и старались как могли, поскольку де Крези и Гамелин обещали оставить их на ночь и заплатить приличные деньги. Девушки были одеты в яркие облегающие костюмы, которые совсем не прикрывали грудь, их шелковые юбки взлетали и открывали колени. Когда девушки приподнимали юбки, были видны их голые ноги. Констанция молча смотрела на них.

Томас Моресхолд повернулся к ней и стал рассказывать, как он держал пари на дворянских состязаниях на прошлой неделе в Винчестере.

Но его разговор не отвлек ее, графиня продолжала оглядываться вокруг.

Матерь Божья! Эти женщины ничего не носили под своими юбками! Когда они скинули их, дворяне и их жены замерли от неожиданности. На лицах мужчин появилось похотливое выражение, хотя они как могли старались скрыть это. Констанции стало стыдно за этих женщин, готовых за деньги сделать все, что угодно. Вместе с тем она была изумлена как никогда.

— Мы держали пари во время состязания… — продолжал Моресхолд.

Констанция повернула к нему свое пылающее лицо.

— Вы видели, что они делают? — спросила она, задыхаясь от возмущения.

— Да, я знаю… Я слышал, что для короля подготовили какое-то специальное развлечение, но не мог даже предположить, что оно такое. Дорогая леди Констанция… Это необъяснимо, странно… де Крези поддержал предложение, уверяя всех, что король Генри придет в восторг, когда увидит все это. Мы даже заключили пари, понравится королю или нет… Но, право, я не знал, что за зрелище они подготовили!

В этот момент одна из танцовщиц, все еще остававшаяся в юбке, подошла к ним и скинула юбку прямо перед Моресхолдом. Глаза барона расширились то ли от испуга, то ли от неожиданности, он сильно смутился.

Он поднял руку, словно защищаясь от женщины. Такая реакция только подстегнула ее она усмехнулась, показав свои ослепително-белые зубы и, оттолкнув тарелку, стоявшую перед ними, нагнулась, обнажив свою грудь. Она дотронулась до сосков и чуть погладила их, не отрывая при этом глаз от барона.

Констанция внезапно разразилась смехом, поняв, что танцовщица пытается соблазнить барона. Не зная, как Моресходд отреагирует, она взяла балерину за руку и попыталась оттолкнуть ее. — Нет, нет, идите дальше! — повысив голос, проговорила она. — Идите дальше!

Рыцарь, который сидел сзади них, услышал слова Констанции и жестом подозвал женщину к себе. Он перегнулся через стол и схватил ее обеими руками.

Прежде чем Констанция осознала, что происходит, Карсефор подал какой-то сигнал и вошли его рыцари. Внезапно раздался чей-то крик, женщины не поняли причину этого крика и стали оглядываться по сторонам, ожидая, что кто-то вмешается, но никого не увидели. Тогда, вероятно, следуя старой договоренности, они стали скидывать с себя одежду и бросать в рыцарей. Женщины совершенно не стеснялись выставлять напоказ свои тела. Коренастый, невысокий Карсефор с пронзительным криком схватил одну из женщин и, забросив себе на плечо, попытался нести ее.

Ошеломленные гости на мгновенье замерли, а потом зал взорвался в оглушительном смехе, так смешно выглядел невысокого роста рыцарь с длинноногой девицей на плече.

Констанция, наблюдая эту картину, открыла от изумления рот.

— Сэр Томас, вы не знаете, что же еще они придумали, чтобы развеселить короля? По-моему, уже дальше некуда! — с возмущением проговорила она.

Барон оглядел зал. Дюжина полуголых женшин преследовала рыцарей. Они подходили к столам, где сидели мужчины, и прижимались к ним, всячески стараясь соблазнить.

Томас Моресхолд покачал головой.

— Королю, вероятно, это пришлось бы по душе. Он до безумия любит такие развлечения, — без сомнения в голосе проговорил он.

Констанция ничего не ответила.

В заключение де Крези и Гамелин очистили на полу небольшое пространство, и перед взорами дворян предстали борцы, но рыцари не хотели смотреть борьбу, они были слишком разгорячены видом женщин и просили повторить выступление балерин.


Джулиан, войдя в зал, прошел сразу к сестре и опустился на стул рядом с ней, даже не поприветствовав Томаса Моресхолда, лишь вскользь кивнув ему. Его волосы были мокрые от дождя и взъерошенные, было видно, что он давно не брился.

— Вы не выглядите веселым, что-то произошло? — обратилась Констанция к брату.

Он пододвинул себе тарелку.

— Боже мой! Неужели я так же, как и вы, должен сидеть, пировать и веселиться дни и ночи напролет? Я не вижу, чтобы вы делали хоть что-нибудь…

Джулиан жестом приказал принести вина.

— Вы и пальцем не пошевелили, чтобы помочь мне! Вас не заботят мои проблемы, да и зачем они вам?

Графиня перестала улыбаться.

— Ваши обвинения беспочвенны, я прекрасно помню о своем обещании. Просто у меня не

было возможности поговорить с королем. Но я не забыла, и при первом удобном случае, — надеюсь, вопрос о вашей должности решится, — спокойно проговорила она, но Джулиан услышал, как зазвенел се голос.

Он сердито пожал плечами.

— Этот проклятый епископ Салисбури терпеть не может внебрачных детей. Говорят, что у короля их около двадцати и всех приходится обеспечивать. Епископ проклял их всех, считая, что они бедствие, чумадля Англии.

Констанция не любила, когда брат находился в таком настроении.

— Джулиан, это несправедливо! Я забыла обо всем, когда принимала присягу, — слишком много свалилось на меня, — но, клянусь, приложу все силы и сделаю все возможное, чтобы решить твои дела, — проговорила Констанция.

Джулиан поклонился сестре.

— Мы не нуждаемся ни в твоем сочувствии, ни в твоем золоте, дорогая сестра…

Джулиан откинул назад свои мокрые волосы, и Констанция увидела, как сгорбились его плечи.

— Я один из тех, кого ненавидит Салисбури. Вокруг короля Генри нет ни одного законного сына, никто не может стать его законным наследником!

Он неуклюже навалился на стол, Констанция поняла, что ее брат смертельно пьян. Что-то бормоча себе под нос, он отправился искать де Kрези и Гамелина.

Томас Моресхолд пристально смотрел ему вслед.

— Он точная копия Гилберта де Джобоурга, — наконец проговорил он.

Констанция наблюдала, как удаляется фигура, Джулиана.

— Перед нашим отцом стояла такая же проблема как и перед королем Генри. Никаких законных сыновей, которые могли стать наследниками, только женщины… — задумчиво проговорила она.

Кто-то, одетый в пестрый костюм и насквозь промокший, вошел в зал. На мгновенье у Констанции перехватило дыхание, она привстала и внимательно стала вглядываться в вошедшего. Нет, это не Сенрен… Графиня опустилась на стул, и у нее вырвался вздох разочарования. «Я все-таки, наверное, сошла с ума, нельзя так реагировать, я же — графиня Морлакс, а не кухарка!» — возмущенно подумала Констанция и стала маленькими глотками пить вино, чтобы дать время схлынуть возбуждению. Она знала, что Томас Моресхолд внимательно наблюдает за ней.


Дождь, продолжавшийся всю ночь, к утру прошел. Домочадцы Констанции стали собираться в дорогу, желая сегодня же возвратиться в Баскборн. Ей всегда приходилось переезжать с большим двором и большим количеством груза, она не могла обходиться только самым необходимым, и привыкла, что все ее девушки и привычные вещи должны быть под рукой.

Перед отъездом Констанция хотела поговорить с отцом Бертраном насчет брата. Его изможденное лицо и припухшие глаза выдали ей причину его опоздания на пир.

Когда графиня переходила переполненный людьми двор, она увидела Карсефора, суетящегося вместе со всеми. Он хорошо знал Джулиана, поэтому Констанция не удержалась и заговорила с ним о брате.

— Мне сказали, что духовники не проводят ночи в тавернах, но, к сожалению, Джулиан не святой…

Карсефор только пожал плечами.

— Он так молод, и он англичанин…

Больше говорить о Джулиане ему не хотелось. Один из конюшенных подвел графине ее кобылу. Передав ему ключи, она дала несколько наставлений относительно дома. Ей пришлось повысить голос, чтобы слуга ее услышал, так шумно было на дворе. Рыцари запрягали лошадей в уже загруженные повозки, готовили своих лошадей к дороге, обменивались впечатлениями о вчерашнем пире, для многих из них он закончился совсем недавно. Шум, гам, запахи, рыцари, слуги, — все перемешалось на дворе в этот час.


— Надеюсь, вы хорошо провели Рождество, миледи? — Констанция увидела рядом с собой Карсефора, подошедшего к ней помочь подняться в седло.

Хорошо ли она провела Рождество? Констанция села на лошадь, взяла вожжи. Несколько мгновений она не могла ответить на этот простой вопрос. Она неожиданно вспомнила ночь с Сенреном. Перед ее глазами возникла ее комната, горящие свечи, его тело в свете этих свечей и она рядом с ним. Ее пальцы еще помнили его бархатное тело. Графиня вспомнила, как он хотел ее, как сгорал от желания, вспомнила свое ощущение, когда он входил в нее. Неожиданно леди Констанция почувствовала возбуждение, судорога пробежала между ее бедрами.

— Миледи, — окликнул ее рыцарь, но Констанция вся была погружена в свои мысли. «К сожалению, со мной не было Эверарда. Если бы он был рядом, Сенрен не осмелился бы залезть ко мне в окно и я не отдала бы ему свою любовь», — подумала она.

— Миледи, — опять позвал се рыцарь. Констанция наконец очнулась.

— Спасибо Господу, пусть он хранит вас, это было хорошее Рождество, — проговорила она и, пришпорив лошадь, поехала вперед.

Ей потребовалось время, чтобы проехать между каретами и повозками. Все ее домочадцы и рыцари возвращались в Баскборн с подарками и дарами. Она тоже купила подарки — синие и золотистые ожерелья для девушек, льняные ткани для летней одежды.

Ходерн и Биатрис росли так же быстро, как трава на лугу. Особенно Ходерн… Она была не по годам взрослая, и Констанция все чаще задумывалась о будущем женихе. В двенадцать она хотела обручить дочь, а в тринадцать или четырнадцать выдать замуж.

Графиня подумала, что, возможно, удастся уговорить короля дать ей отсрочку еще на год или два, чтобы устроить дочь.


Солнце светило вовсю, небо было необыкновенно ярким, и уже стало тепло, несмотря на то, что шел всего пятый день Рождества. Наконец они выехали. Констанция ехала вместе с Карсефором. Народ толпился по всем улочкам. Когда они проезжали мимо церкви, нищие окружили их и требовали милостыни в честь Рождества. Рыцарь стал разгонять это наглое отродье, но Констанция приказала кинуть им несколько фартингов. Покопавшись в своем кожаном мешке он кинул в толпу горсть монет. Пронзительно крича и отталкивая друг друга, нищие бросились собирать деньги.

Констанция кинула взгляд на храм. Это был старый собор в саксонском стиле, построенный в последние годы правления старого Конгюэра. Это сооружение было самое большое в Европе, король очень гордился им. Графиня увидела странную процессию. В карете под балдахином на котором был изображен рисунок смерти, cидела красивая молодая девушка с длинными светлыми волосами.

— Господи, сохрани нас, — пробормотала графиня, увидев девушку и рисунок смерти, дрожь пробежала по всем ее членам. Она с испугом всматривалась в мужскую фигуру в маске, которая сопровождала странную процессию. Графиня рассмотрела его — глаза темные, среднего роста… Ее рот скривился, она пришпорила лошадь, которая побежала рысью, но толпа мешала ей.

— Миледи! — окликнул Констанцию один из рыцарей.

Толпа доходила до плеча ее лошади, и она не могла развернуться, поэтому пришлось обернуться, чтобы увидеть того, кто ее зовет.

Это был рыцарь с опущенным забралом, который пытался догнать ее, но ему мешала толпа народа. Она подождала, пока рыцарь подъедет к ней. Когда рыцарь снял шлем, она узнала в нем мужа своей сестры Мабел Хуберта де Варренса.

— Она зовет вас, — сказал он. — Сейчас она никого не хочет видеть, кроме вас.

Решив, что Мабел умирает, Констанция схватила вожжи.

— Где она? — От волнения ее голос зазвенел. Де Варренс обернулся.

— В поместье матери, в Базинстокс… Графиня, вы поедете к ней?

— Да, конечно. — Ее руки стали влажными от напряжения. — Благодаря Богу, ваше поместье недалеко отсюда. Что с ней случилось? У нее какие-то проблемы при рождении ребенка, ведь она должна была родить где-то в это время, не так ли?

— Меня там не было, но моя мать сообщила, что действительно там какие-то трудности с ребенком, но самое главное, что она зовет вас и не хочет ни с кем разговаривать, кроме вас, повторил де Варренс.


Рыцарь неплохо смотрелся на своем жеребце, но Констанция никогда не питала к нему нежных чувств. Она всегда терпеть не могла мужа сестры. Возможно, Мабел и находила его привлекательным, но графиня не видела ничего красивого в его мясистом и полном теле.

— Мы едем прямо сейчас, рыцари сначала заедут в Баскборн. Это почти по дороге… — решила Констанция.

Если Мабел звала ее, то, значит, что-то произошло важное.

«Господи! Она не может умереть! Она такая еще молодая! Смерть при родах, что может быть ужаснее? Нет! Она не может умереть!» — снова и снова убеждала себя Констанция.

Хуберт сказал Констанции, что он и его рыцари должны ехать как можно быстрее, чтобы прибыть в Базинсток до того, как сядет солнце. Констанция подумала, что не может доехать быстро на своей кобыле, она не предназначена для быстрой езды. Она вспомнила о лошади курьера, который приезжал из Морлакса. Это был прекрасный жеребец, на котором сейчас ехал Карсефор.

Они подождали, когда подъедет Карсефор.

— Моя сестра сейчас рожает в поместье свекрови в Базинстоке… Она прислала за мной, но моя лошадь не может ехать быстро, поэтому я прошу вас одолжить мне вашего жеребца… — Ее голос дрожал, она не могла скрыть свое волнение за сестру. — Бог даст, все обойдется, а сейчас мы можем только молиться, — ответила она на немой вопрос сержанта.

Когда графиня сказала, что поедет вместе с де Варренсом, сержант быстро взглянул на него. Ху-берт отрешенно смотрел куда-то в сторону.

— Миледи, мы разделим рыцарей на две группы — одна поедет домой, в Баскборн, а другая с вами, они станут вашей защитой в Базинстоке, — быстро решил сержант.

Она сразу поняла его мысли. Констанция слишком волновалась насчет Мабел, чтобы подумать о себе. Она могла остаться совсем не защищенной в компании Варренса.

— Я возглавлю рыцарей, которые поедут с вами, если вы не против, — предложил сержант.

Де Варренс, хоть и делал вид, что его не интересует разговор Констанции, внимательно прислушивался к нему. Констанция увидела, как он выпрямился в седле, когда услышал предложение сержанта. Графиня подумала, что де Варренс и его родственники бесчувственные животные и странно, что он приехал за ней по просьбе Мабел. Раньше он никогда не обращал внимания на желания жены и вообще мало заботился о ней.

— Конечно, я не против, вы поедете со мной, — сказала она и соскользнула с седла, ожидая, пока ей приведут другую лошадь.

ГЛАВА 17

Девушка шла медленно, собирая палки для костра. Время от времени она останавливалась и оглядывалась вокруг, как будто ждала кого-то.

Это была сильная девушка, с коричневыми волосами и в длинном одеянии. Она носила дрова на дальнюю сторону поляны.

Это была та самая девушка… Ллуд не сомневалась в этом, это о ней рассказывали погорельцы…

Ллуд не могла открыто появиться на людях, ей вообще было опасно находиться в Морлаксе. Она поклонялась старым богам, подобных ей уже мало оставалось в Англии, даже на исконной земле язычников в Уэльсе. Последний раз ее захватили монахи монастыря святого Давида и привели в цепях к ирландскому прелату, чтобы судить как ведьму. И тогда ее приняла леди Морлакс. Только благодаря чуду и жонглеру, находящемуся рядом с ней, она смогла убежать.

Ллуд нагнулась и посмотрела между деревьями, погорельцы сказали ей, что дочери ткача очень нужно увидеть графиню Морлакс, но никто не знает, где ее можно найти и как с ней встретиться.

Теперь Ллуд точно знала, что перед ней дочь ткача. Наконец-то она нашла ее. Женщина снова повернула голову к горам. Это дело не касалось ее лично, но она думала о нем как о своем собственном. Она встала и пошла навстречу девушке.

Через мгновение девушка увидела ее. Она замерла от неожиданности, ее глаза расширились от испуга.

Ллуд прижала палец к губам, девушка сделала вид, что никого не видела, и пошла по направлению к дубам. Как только она дошла до тени дерева, к ней подошла Ллуд.

— Вы одна? — прошептала девушка. В ее глазах зажегся огонек любопытства. — Лесные люди сказали нам, что не знают, придете вы или нет. Но они сказали, что только вы можете помочь найти ее. Благодаря вашим магическим силам вы можете появляться и исчезать подобно тени.

Ллуд только вздохнула, услышав такие слова.

Девушка совсем осмелела.

— Мы прячем капитана рыцарей леди. И его лошадь. Очень трудно спрятать такую большую лошадь. Мой отец и братья скрывают этого жеребца вместе с коровами в старом заброшенном коровнике в лесу…

Ллуд помнила сэра Эверарда как не слишком доброго человека, но не стала ничего говорить девушке, лишь пробормотала, что гасконский рыцарь — резкий человек. Девушка опустила глаза.

— Он очень добр и нежен с нами, — прошептала она.

— Почему ткачи прячут его? — поинтересовалась Ллуд.

Девушка отвела взгляд и смотрела вдаль.

— Ткачи чтут леди Констанцию… Она разрешила нам прийти сюда и торговать. Она всегда была честна с нами.

Девушка показала серебряное кольцо на пальце — Эверард очень плох, болен и беспомощен сейчас. Когда она увидит его кольцо, леди Морлакс узнает, что он жив. Он хочет сообщить ей, что она подвергается опасности, но может доверять Лодгспризу, констеблю гарнизона рыцарей замка Морлакс, и никому другому.

— Видел ли гасконец тех, кто подстерег его? — спросила Ллуд.

Девушка покачала головой.

— Они оставили его умирать на пороге нашего дома, думая, что мы будем рады его смерти и похороним его в нашем саду…

— Но вы спрятали его, и ваш отец подвергается опасности, пряча его лошадь…

Девушка поджала губы.

— Я говорю вам, мы хорошо относимся к леди Констанции, кроме того, лично я не хочу его смерти… Послушайте, погорельцы сказали, что только ведьма с гор может знать, где найти графиню Морлакс.

Ллуд взяла кольцо и внимательно рассмотрела его.

— Леди Луны… Она и Бог дуба соединены вместе…

«Итак, он был нежен с ней, — думала Ллуд. — И сейчас девушка влюблена в него…» Погорельцы рассказали ей о корове и о цели его поездки на улицу ткачей. Но она засомневалась, что гасконец действительно дал ей это кольцо, ведь оно могло быть снято с него после смерти… Это мог быть ловкий трюк… Но, с другой стороны, как леди Морлакс поверит, что известие от капитана?..»

Девушка подняла бровь.

— Я могла неправильно понять капитана, но он велел передать графине, что если она пожелает, то он может убить жонглера.

Ллуд, слушая девушку, с трудом сдерживала улыбку.

— Вы найдете графиню?

В словах девушки слышалось беспокойство. Она подошла к Ллуд и коснулась ее черного плаща.

— Вам потребуются деньги… Сэр Эверард сказал, чтобы вы не отправлялись на поиски без денег…

Она подала ей кусок ткани. Когда Ллуд развернула его, внутри она нашла медь и серебряные пенни. Этого было более чем достаточно.

Все ткачи Морлакса собирали эти деньги. Ллуд должна была сказать леди Морлакс, что ткачи верны ей и она может им доверять, так же как и рыцарям под командованием сэра Лодгсприза, Они всегда готовы прийти к ней на помощь.

Ллуд спрятала деньги в складках своей одежды. Женщина подняла глаза и посмотрела на заходящее солнце и на тучи, покрывшие небо. Она знала, что ей предстоит длинная дорога, но прежде, чем найти леди Морлакс, она должна была найти Сенрена.


Поместье в Базинстоке было старой саксонской крепостью, окруженной высоким деревянным забором. Внутренний двор заполнен хозяйственными постройками, амбарами. Слуги кинулись принять лошадей.

Констанция устала и была раздражена.

— Молю Бога, чтобы мы приехали не слишком поздно, — сказал ей Варренс.

Она бросила на него сердитый взгляд. Хуберт де Варренс обращал на нее мало внимания во время их путешествия. Будет ли ему лучше, если сестра умрет? Если Хуберт устал от жены, смерть несчастной была для него единственным выходом…


В доме поднялась суматоха. Три женщины встретили их в дверях и провели в главный зал.

— Вас не приглашали, леди… — сказала самая старая из них.

Хуберт де Варренс подошел к ней.

— Мама, ради Бога! Вы посылали за ней! — сказал он, внимательно смотря на мать. — Это моя мать и сестры, — сказал он Констанции, показывая на женщин.

— Где она?

Констанция еле держалась на ногах от усталости. Она пристально посмотрела на мать Хуберта.

— Где моя сестра, что с ней? Она жива? — спросила графиня.

Одна из сестер ответила, чтобы Констанция сама пошла и посмотрела. Бог свидетель, в семье Варренсов все были чудовищами. Они не знали никаких чувств, даже чувства сострадания. Графиня знала, что они все ненавидят ее. Когда Констанция прислала Эверарда посмотреть, как они обращаются с Мабел, он с ужасом рассказывал потом, что мужчины в этой семье всегда избивали женщин…

Пришла служанка и повела ее к сестре, на лестнице она прошептала графине, что ее сестра жива, что она родила ребенка и сейчас леди Мабел принимает ванну.

— Бог мой, родила ребенка! — воскликнула Констанция и. приподняв юбку, побежала наверх.

В дальнем конце галереи Хуберт дс Варренс вышел из комнаты, хлопнув дверью. Пройдя мимо нее, он спустился вниз. Констанция пробежала по галерее и вбежала в комнату. В ней было полно служанок. Двое из них меняли постельное белье, Мабел сидела на стуле в теплой и одежде, в руке у нее был кубок с вином. При виде Констанции, Мабел радостно вскрикнула.

Увидев сестру живой и здоровой, Констанция вздохнула с облегчением и стала целовать ее, едва сдерживая слезы. Мабел была бледной, но выглядела хорошо.

Мабел смотрела на сестру.

— Матерь Божья, помоги мне! — проговорила она. — Почему ты не приехала раньше?

Констанция наклонилась к ней и погладила по голове.

— Потерпи немного… Я скоро заберу тебя к себе в Баскборн, — быстро шепнула она ей на ухо.

Сестра с благодарностью посмотрела на нее.

— Я не оправдала их надежд… Ребенок — девочка, — проговорила Мабел.

— Маленькая, сладенькая девочка, — добавила служанка.


Констанция от нервного напряжения и усталости уже не могла стоять на ногах. Она опустилась на кровать. Слава Богу! Сестра была жива, теперь можно позволить себе немного расслабиться.

Служанки принесли Констанции ребенка — он уже был перепеленован. На руках у леди Морлакс оказался маленький сверток. Подняв уголок одеяльца, она посмотрела в лицо девочке. Она крепко спала и выглядела очень хорошо.

Констанция удивилась, что Хуберт недоволен рождением девочки. В чем виновата Мабел? И девочки, удачно выданные замуж, могут принести пользу семье.

Одна из девушек принесла ей бокал вина, чтобы подкрепить силы. Констанция сделала глоток и стала наблюдать, как другая девушка ухаживала за се сестрой. Она опять вспомнила слова сестры, но сосредоточиться на своих мыслях уже не могла, слишком устав за этот день. Даже ее руки дрожали от напряжения, несколько капель вина пролилось на складки юбки. Служанки Варренсов хлопотали вокруг нее.

— Оставьте меня, — сказала она. Только Господь знает, что стоило ей пережить сегодняшний день. Она с сожалением вспомнила, что ее вещи еще не распакованы и находятся в карете.

Графиня сидела, подперев подбородок руками, не в силах двинуться с места. Почему она все это сделала? Почему так спешила ехать сюда? Констанция вспомнила путаные слова Варренса…

Констанция рассматривала сестру. Служанка только что уложила ей волосы, они красивыми локонами спускались на плечи и руки. У Мабел были прекрасные волосы с золотым отливом, такие же, как у младшей сестры и Джулиана… Только у одной леди Констанции были темные волосы и серые глаза, как у их бабушки.

Леди Морлакс отдала пустой бокал одной из девушек, подошла к Мабел и облокотилась на спинку стула, боясь потерять равновесие.

— Они не заботились обо мне, ты знаешь, — голос Мабел был полон слез. — Ты даже не представляешь, насколько тяжело мне было сначала… Уже хотела уехать, но в этот момент узнала, что беременна… Только ребенок удержал меня здесь…

Она начала громко рыдать. Девушки окружили ее и попытались успокоить.

— Единственное, что они ждали от меня, это наследника!

Констанция пристально смотрела на сестру и не могла понять, о чем она говорит. А Мабел продолжала, не заботясь, что ее могут услышать:

— Семья де Варренсов — ничто! Они вышли из самых низов и до сих пор имеют манеры свиней! Все их мужчины — животные! Если бы мой отец был жив, он никогда не позволил бы королю отдать меня замуж за Хуберта де Варренса!

Графиня внезапно подумала о Мабел, которой приходилось делить ложе с этим грубым и жестоким мужчиной, который избивал ее до синяков, а потом занимался с ней любовью. Она ужаснулась этим мыслям.

Мабел в своей шерстяной одежде выглядела очень хорошенькой. Взяв ребенка из рук няни, она прижала дочь к щеке и проговорила:

— Мы богаты, но не так, как семья Варренсов…

У Констанции перехватило дыхание.

— Ты звала меня, чтобы рассказать все это? А я думала, ты умираешь! — Возмущению графини не было предела.

Ее сестра снова начала кричать, что ее первые роды прошли без Констанции, а она очень хотела, чтобы в этот момент сестра была рядом с ней. Мабел просила Констанцию забрать ее с собой, потому что она ничто в этом поместье и не принесла своему мужу наследника.

Леди Морлакс слушала с открытым ртом.

— С Божьей помощью у тебя все прошло благополучно… Ты вне опасности, — пыталась она успокоить сестру.

В этот момент вошли старая графиня и Хуберт. Старая графиня подошла к кровати и потребовала показать ребенка отцу.

Они склонились над кроватью, но Мабел накрыла ребенка одеялом и сказала, что у нее родилась девочка вопреки всеобщим ожиданиям, и начала опять громко рыдать.

Хуберт повернул голову к Констанции, но, заметив ее гневный взгляд, отвел глаза и вновь повернулся к Мабел.

— Я не изменю своего решения, даже если это девочка, — сказал он грубо.

Крики Мабел разбудили ребенка, шум в комнате усилился. Слуги взяли девочку и положили ее в колыбель. Старая графиня стала громко возмущаться, что Мабел не дает отцу увидеть собственного ребенка.

Констанция посмотрела на окружающих — некоторые из них не могли сдержать улыбку, наблюдая за этой картиной.

Хуберт подошел к колыбели и взял дочь на руки. Служанки окружили его, расхваливая красоту девочки. А новорожденная пищала на руках отца, как котенок.

Усталость навалилась на Констанцию, и она не знала, как долго еще продержится на ногах. Внезапно ее пронзила мысль, что Мабел не нуждается в ней, что она использовала ее для каких-то своих целей.

Что касается рождения девочки, то она еще не поняла, как Хуберт отнесся к этому. Де Варренс положил дочь обратно в колыбель, позвал няньку к ней и вышел из комнаты.

Констанция пошла к двери. Старая графиня догнала ее и предложила Констанции остаться и переночевать в ее поместье.

Это предложение было как нельзя кстати — Констанция очень устала, — но, с другой стороны, она видела в глазах старой женщины враждебность и ей хотелось как можно скорее покинуть этот негостеприимный, холодный дом. Она ответила, что они остались бы на ночь, но в Баскборне ее ждет дочь.

Старая графиня переспросила:

— У вас две дочери, не так ли?

Ее вынуждали сказать, что в их роду рождались только девочки, но она промолчала и ничего не сказала.

Констанция вышла из комнаты и стала спускаться по ступенькам, когда услышала позади себя шаги. Это был Хуберт де Варренс.

— Графиня, вы не должны плохо о нас думать! Констанция остановилась.

— Я очень устала и хочу видеть своих людей. Леди Селфорд была настолько любезна, что предложила остаться на ночь и…

Он не дал ей уйти от разговора и продолжил начатую мысль:

— Я бил ее, потому что она хотела оставить меня. Это не значит, что я не забочусь о своей жене…

После таких слов Констанция потеряла дар речи и несколько мгновений молча с удивлением смотрела на него. Наконец она спросила:

— Когда мужчина бьет свою жену, он заботится о ней?

Его глаза сузились от скрытого гнева.

— Я не допущу, чтобы жена покинула меня, теперь она тоже де Варренс! Знаю, что она наговорила вам и как вы теперь относитесь ко мне, но я не заслужил такого отношения! — с вызовом сказал Хуберт.

— Я не хочу сейчас говорить на эту тему. Я просто хочу видеть мою сестру счастливой…

— Но Мабел счастлива — у нее есть прекрасный ребенок!

Выйдя во двор, Констанция увидела своих рыцарей. Они вместе с лошадьми стояли во дворе и выглядели замерзшими. Сержант Карсефор, увидев графиню, тут же подошел к ней.

— Вам не предложили ничего, чтобы восстановить силы? — спросила у него Констанция.

Видя ее настроение, он, не отвечая на вопрос, спросил о леди Мабел. Констанция рассказала, что все благополучно, леди Мабел родила здоровую, красивую девочку, родила легко и сейчас отдыхает. Она добавила, что решила остаться на ночь в этом поместье. Рыцари передали леди Мабел и новорожденной наилучшие пожелания.

Констанция видела, как ее рыцари растирали руки, стараясь хоть немного согреться, — никто не удосужился их покормить и тем более согреть. Они так и стояли во дворе поместья де Варренсов, ожидая ее.

Карсефор дал команду распрягать лошадей на ночь, рыцари засуетились вокруг лошадей, занимаясь привычной работой.

— Леди Мабел, наверное, хорошенькая? — поинтересовался сержант.

Констанция кивнула.

Карсефор внимательно смотрел на графиню. Констанция перехватила взгляд сержанта. — Я выгляжу очень старой? — спросила она.

— Что вы, леди! Вы такая молодая и прекрасная! Все знают это…

Его голос звучал искренне. Она опять подумала о Мабел в замке, которая никак не могла примириться с мыслью, что родила девочку; о Хуберте, который избивал ее, потому что Мабел грозилась оставить его…

— Я чувствую себя сейчас такой старой и уставшей, — сказала Констанция Карсефору.

Леди Морлакс из последних сил прошла вместе с сержантом через двор, не понимая, как она вообще еще держится на ногах.

ГЛАВА 18

Констанция оставила сестру в поместье Базинсток лишь по ее согласию, в противном случае она без раздумий увезла бы ее с девочкой к себе. Графиня ехала во главе колонны рыцарей. Светило солнце, было почти тепло, рыцари поснимали свои овечьи накидки и теплые плащи. Она откинула капюшон и подставила лицо солнцу.

Путешествуя весь день, ночь они провели в гостинице недалеко от Оксфорда. Констанция старалась избегать ночевать в сельских гостиницах, поскольку в них часто было грязно и плохо кормили. Хотя они проезжали через земли Клара, вассала Гилберта, графиня не знала его в той степени, чтобы просить о ночлеге, и им пришлось провести ночь в гостинице.

Днем ранее Карсефор послал Гервайза обратно по той дороге, по которой они приехали, чтобы встретить карету с вещами, но он еще не возвращался. Сержант не сомневался, что вскоре он их догонит.

Рыцари ехали не спеша, наслаждаясь теплой погодой. Они ждали возвращения Гервайза. Мысли Констанции опять вернулись к сестре, которую она оставила в замке де Варренсов. Графиня не могла понять, как можно было жить с такими жадными, мрачными, скучными людьми. Какое счастье здесь стоило ожидать? Этого было никогда не понять наследнице Морлакс, известной своей широкой натурой и прекрасным вкусом.

Констанции пришлось признать, что в ее сестре появились какие-то незнакомые черты. Видя, как Мабел общается с мужем, его матерью, сестрами, леди Морлакс не удивилась, когда сестра сказала, что остается.

Графиня ничего не могла поделать, это было решение сестры. Она только сказала ей на прощанье, что всегда готова прийти ей на помощь и, если потребуется, забрать из этого дома, пусть только Мабел пришлет за ней.


Во время своего путешествия Констанция вспоминала рождество, думала о сестре, и внезапно ей пришла мысль, что после всего произошедшего она уже не уверена в том, что знает все о любви и замужестве, что на свете есть еще много всего, о чем она и не подозревала.

На дороге они встретили сани с деревенскими, возвращавшимися из гостей после празднования Рождества. Увидев рыцарей, девушки в санях стали предлагать им пиво и сладкие пирожки. Констанция наблюдала за рыцарями и девушками, затеявшими легкий флирт.

Все утро графиня размышляла о том, как ее сестра может жить с таким человеком, как Хуберт де Варренс. Она поняла, что ее приезд в Базинсток не был необходим, сестре не грозила никакая опасность. Ей же сейчас приходилось ночевать в гостиницах, которые она ненавидела. Последнюю ночь она провела в общей комнате со своими рыцарями, которые расположились на полу вокруг огня.


Ее рыцари были красивые, мускулистые молодые мужчины. После трапезы они повеселели — то там, то здесь графиня слышала шутки и смех. Но усталость, накопившаяся за долгий день, сморила их. Карсефор разделил отряд на две части: одни спали, положив сабли себе под бок, а другие охраняли их. Некоторое время Констанция бодрствовала, но потом сон сморил ее, и она легла вместе с ними.

Констанция лежала между Карсефором и другим рыцарем. Это было не самое лучшее место для сна, и половину ночи графиня не могла уснуть, а когда стала задремывать, пришел мальчик и принялся подбрасывать поленья в огонь. При этом он ужасно шумел, сон так и не пришел к Констанции…

Графиня невольно вспомнила ночь в другой гостинице… Вспомнила, как не могла устоять перед крепким, золотистым телом Сенрена… Констанция вновь в мыслях пережила ту ночь и неожиданно для себя почувствовала, как желание просыпается внутри нее, почувствовала предательскую влажность между ног. Очнувшись от своих мыслей, она покраснела. Хорошо, что было темно. Никто ничего не увидел.

Констанция лежала без сна и размышляла. «Интересно, — думала она, — как вел себя в кровати муж Бертрады, тогда в Морлаксе?.. Что он с ней сделал, что наутро она и думать забыла о монастыре? Хотя… Если он даже немного похож на Сенрена, то можно понять ее. Графиня ничего не могла поделать, этот сумасшедший с сапфировыми глазами околдовал ее. Очаровал своим золотистым телом, своим красивым и чувственным ртом, она вспомнила его плоть, такую крепкую и сильную. Ее тело требовало, чтобы он находился рядом. Констанция подумала, что ей теперь будет очень тяжело — она не сможет долго обходиться без него. Между ее ног пробежала судорога, это было так мучительно, что она не смогла сдержать крик. От ее крика проснулся сержант. Уже светало, и пора было выезжать. Он поднял рыцарей, и через некоторое время их колонна снова двинулась в путь.

Карсефор предупредил своих людей, что в лесах прячутся люди, объявленные вне закона, и следует быть внимательными.


Констанция ехала впереди, прикрыв глаза и греясь на солнце.

Графиня спрашивала себя, как случилось, что Питер, по словам очевидцев, до безумия любивший Хелоизу, хотел отречься от нее. Что двигало им? Она никак не могла этого понять.

Ее мысли снова вернулись к нищему жонглеру, который смеялся над ней, но вместе с тем сгорал от желания обладать ею. Констанция покраснела, ей стало стыдно за свои мысли. Однако она снова и снова вспоминала их последнюю ночь… как он ласкал ее груди, как напряглась его плоть и она не могла справиться со своим желанием, ее тело перестало подчиняться ей. Он был такой красивый и такой замечательный любовник, что она не могла не полюбить его. Эта мысль привела ее в отчаяние. Она вспомнила его появление на Рождество в пестром одеянии шута, вспомнила, как он безрассудно насмехался над епископом Салисбури, как в зале дружным смехом поддержали его слова. Она не могла не восхищаться его острым умом, его красноречием. Даже смех отличал его от других, это был опасный смех…

Леди Морлакс тоже была умна, природа многим наградила ее, но она не могла больше сопротивляться Сенрену, и в ее голову закралась мысль, что, вероятно, и Питер с Хелоизой понимали всю невероятность их связи, но все же продолжали любить друг друга. Для них все закончилось трагически и, вероятно, ее ждет та же судьба. Не было большего падения для леди, чем открыто вступить в связь с беглецом из Парижа, который теперь вынужден скрываться среди менестрелей.

Графиня подумала, что, возможно, он решится возвратиться в Париж и продолжить учение… Питер Абслард вернулся к преподавательской работе и снова учил молодых людей.

Солнце зашло за тучи, стало холодно. Констанция накинула капюшон. Ее настроение упало.

Графиня не хотела потерять свою единственную любовь. Именно жонглер открыл в ней это чувство. Но Констанция прекрасно осознавала, что в этой любви таилась ее гибель. Она ничего не знала об этом человеке наверняка, только слухи… Не знала, кто он и откуда. Тетка говорила, что он друг Питера Абеларда, но Сенрен с сумасшедшим пылом отказывался от этого.

Констанция понимала, что должна забыть о нем. Это могло бы стать возможным, если бы король Генри разрешил ей выйти замуж за Томаса Моресхолда. Хороший, надежный рыцарь, который стал бы отцом ее дочерям. К тому же не очень старый, чтобы вскоре покинуть этот мир. Они могли создать прекрасную семью, в которой было бы уютно и хорошо. Если, конечно, Томас Моресхолд согласится.

Он будет значительно лучшим мужем, чем Хуберт де Варренс. Внезапно в ее душе поднялась буря — душа взбунтовалась, что придется променять свою любовь, любимого человека на Томаса Моресхолда. Констанция с отчаянием сжала кулаки. Она не могла изменить судьбу, которая вынуждала ее терять любимого человека!

На протяжении нескольких минут она пыталась справиться с собой и отогнать эти неприятные мысли. Матерь Божья! Такого еще никогда не случалось с ней раньше. Ей никогда не приходилось заставлять себя делать то, чего не хотелось. Она изо всех сил уверяла себя, что счастье с нищим жонглером — полный абсурд. Такого не должно произойти с наследницей Морлакс!

Констанция распрямила согнувшуюся спину. У нее были любимые дочери, и если король Генри решит выдать ее замуж, то лучшего мужа, чем доброжелательный Томас Моресхолд, ей не найти.


Карсефор пустил свою лошадь рысью. Ему показалось, что нечто подозрительное мелькнуло впереди между деревьями.

— Ждите здесь, дорогая леди, — сказал он графине и поехал вперед.

Она могла рассмотреть людей, которые мелькали между деревьями. Графиня решила, что это семьи лесных людей, которые зимой всегда бедствуют и голодают, а не разбойники, как подумал сержант. У нее с собой было достаточно провизии, и графиня приказала поделиться едой с этими людьми.

Люди стояли невдалеке, наблюдая за Констанцией и ее рыцарями. Графиня не знала их языка и никто из рыцарей тоже. Один из лесных людей — грязный, оборванный, — немного понимал саксонский.

— Леди, — сказал Карсефор, — не стоит здесь задерживаться. Вы не можете накормить всех людей, живущих в лесу.

Он рассуждал так же, как Эверард. Но Констанция не отказалась от своего решения. Только монахи изредка заботятся о людях леса, да и они особо не раскошеливаются, хотя их религия призывает великодушно относиться ко всем живым существам, даже к людям другого вероисповедания.

— Дайте им еды, — сказала графиня. — Де Варренсы достаточно снабдили нас провизией. Мы сможем сделать это не в ущерб себе.

Она обратилась к мужчине, который понимал саксонский, много глаз наблюдало за ней. Но вдруг все эти люди как будто растаяли между деревьев, Констанция ничего не понимала.

— Зачем вы ушли? Вернитесь! Рыцари сейчас дадут вам хлеба! — закричала она, но ничего не услышала в ответ.

Внезапно воздух вокруг нее разорвало от шума и движения. Из леса выскочили всадники и напали на ее рыцарей.

Констанция развернулась, но ее жеребец увяз в грязи. Карсефор бросился к ней, но два всадника окружили его, и сержант упал под копыта своей лошади. Закричав и пришпорив лошадь, она бросилась к нему на помощь. Позади себя графиня слышала хриплые крики и лязг железа… Это ее рыцари взялись за оружие.

Графиня не успела подъехать к Карсефору — неожиданно появившийся всадник надел ей на голову мешок. Констанция осыпала его проклятиями и попыталась вырваться, но тут сильный Удар обрушился на голову несчастной. Стало тихо и темно.

ГЛАВА 19

Тьери де Унерс скатился в канаву за полем овса, которое он только что пересек. Сельские жители с деревянными граблями и мотыгами обшаривали поле, пытаясь отыскать его и Сенрена. Тьери выглянул из канавы и на фоне яркого неба увидел фигуры деревенских. При падении он сильно ударился, и теперь голова ныла.

Он растер больное место. Почувствовав под пальцами что-то теплое, Тьери поднес руку к глазам.

— Черт возьми, это кровь! Но где же Сенрен, из-за которого все это произошло? — почти шепотом проговорил он и стал ощупывать землю вокруг себя. Неожиданно Тьери услышал шипение и резко отдернул руку, это могла быть змея.

Охрипший голос окрикнул его:

— Тьери, это вы? Вы приземлились прямо на мою ногу, она под вами…

— Сенрен, вы с ума сошли! Они могут услышать вас!

Тьери прищурился и огляделся, пытаясь рассмотреть друга.

— Я совсем потерял разум, что согласился покинуть Винчестер и пойти вместе с вами! Как еще за ваши песни нам не раскололи черепа!

Тьери перевел дыхание.

— Вы, вероятно, забыли, что сейчас Рождество и не время для подобных песен! Вы с ума сошли, сомневаясь в ее чистоте, да еще в это время года!

Глаза Тъери привыкли к темноте, и он смог рассмотреть Сенрена, который уже освободил ногу и уперся в другой край канавы, почти на дюйм заполненной водой. Оба с ног до головы были покрыты грязью. Кое-как устроившись, Тьери снял сапог и обнаружил, что промок. Из его уст посыпались проклятия.

— Это была песня мятежников… неудивительно что неотесанные деревенские готовы уничтожить нас! И они, несомненно, это сделают, если обнаружат! — Он осмотрелся. — Хорошо еще, что канава глубокая и нас не видно… Тьери немного успокоился. Сенрен тихонько рассмеялся.

— Не волнуйтесь вы так, на рассвете мы уже будем далеко отсюда.

Молодой ученый внимательно посмотрел на жонглера.

— О чем вы думали, когда пели о деве Марии, которая осталась девственницей, даже родив ребенка? Что за чушь?

У Сенрена загорелись глаза, он усмехнулся.

— Все в жизни случается… Бог постарался.

— Не богохульствуйте! Думаю, больше не стоит петь таких песен, оставьте их при себе!

— Я думал это хорошая песня. К тому же не все люди на свете христиане, — криво усмехаясь, проговорил Сенрен.

Тьери де Унерс подполз поближе к нему и пристально посмотрел ему в глаза.

— Сенрен, вы действительно сумасшедший! Вы не понимаете, где и когда можно петь подобные песни! Когда вы заговорили с королем Генри на Рождестве, это было блестяще, смело, но на следующий день король дал приказ нас уничтожить! Сенрен, вы не понимаете, что деревенских слишком много, нам не справиться с ними. Они могут разорвать нас в клочья за ваши песни. Сенрен только пожал плечами.

— Вы слишком серьезно относитесь к жизни. И слишком много волнуетесь. Ведь нас никто не поймал, не так ли? Так чего же вы переживаете? — спокойно спросил он.

— Да, но когда обнаружат, будет поздно… Тьери снова заглянул в лицо жонглеру.

— Вы что, серьезно не хотите жить? Именно в этом ваша проблема, а не в сумасшествии… Или я не прав? — спросил Тьери.

Сенрен улыбнулся.

— Скажите, дорогой друг, почему людей так тянет к долговечности, к бессмертию? Что они находят в этом бессмертии, чтобы так бояться умереть? Я часто задаю себе вопрос — хотел бы я стать бессмертным, и отвечаю, что нет, не хотел бы. Не хотел бы, потому что тогда было бы неинтересно жить. Ты наверняка знал бы, что все происходящее будет повторяться, и не один раз. Разве не так?

— Сенрен… — Тьери попытался прервать своего друга.

Но молодой человек продолжил:

— Вы задали мне вопрос… Так вот, я понимаю ту опасность, которой подвергаюсь, но не откажусь от этого путешествия, а вам предлагаю оставить меня. Ни к чему вас подвергать ненужной опасности. В конце концов, вы не имеете никакого отношения к моим проблемам.

Тьери отрицательно закачал головой.

— Нет, никогда! Я пойду с вами до конца и не оставлю одного! Мы держим нашу жизнь в своих руках. Вы — сумасшедший, но я не знаю никого, за которым мог пойти с закрытыми глазми, только за вами! Я прекрасно знаю всю глубину вашей печали и не желаю еще сильнее заставлять вас горевать, — с пылом проговорил молодой ученый.

Печаль? — Сенрен повернул голову, и Тьери мог хорошо видеть его лицо в свете луны. Жонглер закрыл глаза и тихо проговорил: — Вы решили, что я переживаю из-за старой истории с Питером Абелардом?

В этот момент они услышали разговор деревенских, которые уже утомились и предлагали подключить к поискам собак. Затаив дыхание, друзья притаились. Один голос звучал громче остальных. Он приказывал кому-то сходить за собаками. Наконец голоса стали раздаваться все дальше от канавы и вскоре их едва можно было расслышать.

— Собаки!

Тьери беспокойно заерзал.

— Вы слышали? Они грозились привести собак, от них нам не спрятаться! Давайте попробуем перебраться подальше…

Он не знал, что предпринять. Но Сенрен успокаивающе похлопал его по колену.

— Не стоит суетиться, они специально заговорили о собаках… Заметьте, заговорили очень громко, рассчитывая на то, что мы услышим и покинем свое убежище. А как только мы выйдем на свет, они тут же поймают нас. У деревенских не может быть охотничьих собак, они не ходят на охоту. А дворняжки не умеют искать, они могут только охранять двор, так что не стоит беспокоиться и суетиться, переждем здесь. Деревенским коро наскучат безрезультатные поиски, и они уйдут. Действительно, вскоре голоса совсем пропали вдали — вероятно, их преследователи ушли на другое поле.

— Сенрен, неужели вам не страшно? — не выдержал Тьери.

— Я думаю об Уэльсе, думаю, как скоро мы доберемся до этой страны, — задумчиво проговорил жонглер.


Тьери дрожал от холода, нервного напряжения и голода. Он решил, что без сожаления променял бы свое бессмертие на какую угодно еду, лишь бы не ощущать чувство голода. Но другу Тьери сказал только, что промочил ноги, канава полна воды и если они останутся здесь, то могут замерзнуть насмерть. Сенрен молча пожал плечами, он был погружен в свои мысли.

— Тьери, — позвал он, — что касается песен… не такие уж они плохие, вся страна напевала их, подобно птицам, — сказал он на уэльском наречии.

Тьери уставился на него — грязного, замерзшего. В его взгляде Сенрен разглядел странную брезгливость.

— Я не говорю на этом варварском языке, — наконец проговорил он.

— Стыдно так говорить… искусство универсально, неважно на каком языке слагаются стихи и поются песни, важно, какие они, — усмехнулся Сенрен и прочитал несколько строк из уэльской поэмы. Строки были настолько мелодичны и красивы, что Тьери заслушался. Когда жонглер закончил, он с восхищением спросил:

— Матерь Божья, что это было?

— Это уэльская поэма, и она очень проигрывает, если перевести ее на нормандский. Что вы теперь скажете о «варварском языке»?

Ученый ничего не ответил, он нахмурился и некоторое время молчал. Наконец он заговорил:

— Вы обладаете необыкновенным чувством юмора, вам известны многие языки, вы можете в подлиннике читать Виргилия, Овидия, Горация. Зачем вам Уэльс? Вы здесь можете жить ни о чем не заботясь. Знатная леди до безумия любит вас… Не отрицайте, вы не хуже меня знаете это! Bы, отвергаете приглашение молодой леди Сакфорд приходить и читать ей Овидия. Ее муж достаточно стар, но безумно богат. И теперь мы среди зимы направляемся через всю Англию в Уэльс, направляемся из-за ваших сумасшедших мечтаний…

Сенрен сидел развалясь и ничего не отвечал, его глаза были прикрыты. Казалось, что он дремлет. Тьери понял, что он не хочет говорить на эту тему и бесполезно ждать от него ответа.

Де Унерс немного помолчал, наконец, не выдержал и спросил о Питере Абеларде.

Услышавимя Абеларда, Сенрен тут же открыл глаза и пристально посмотрел на Тьери. Тьери не отступал.

— Я знаю, что Абелард хотел сделать карьеру, но жена мешала ему. Фулберт, конечно, злился и, в конце концов, проклял его.

Он взглянул на Сенрена, но взгляд жонглера ничего не выражал. Молодой человек смотрел вдаль и, казалось, только из уважения слушал его. Тьери облизнул пересохшие губы. — Я знаю, что вы были там… весь Париж говорил о бунте студентов и мести Фулберту. И я не нахожу здесь никакой несправедливости. Сенрен внимательно посмотрел на него. Тьери продолжал:

— Правда ли это? Говорят, что Питера кастрировали во сне, но как можно спать, когда тебя кастрируют?..

— Где вы слышали это? — перебил его Сенрен.

— В Париже… В каждом монастыре знают, что Абслард был осужден Священным Советом, что его книги объявили еретическими, но, несмотря на это, он не перестал пользоваться популярностью среди студентов. Наоборот, его стали любить еще больше. История философа Абеларда удивительна — человека изувечили и никто не ответил за это! Все вели себя так, как будто ничего не произошло. Сплетни дошли даже до короля Франции, который любил Абеларда, хотя прекрасно знал, что он опасен. И вы…

Тьери перевел дух и тяжело вздохнул.

— Говорят, что и вы были известны всем, и ваша слава гремела по всем школам. Правда ли это?

Сснрсн посмотрел на него.

— Питер Абелард говорил, что не помнит ничего? Он ждал, когда отрежут его хозяйство?..

Тьери вздрогнул, жонглер засмеялся.

— Вы что, никогда не слышали об Оригоне, дс Унерс? Это один из ранних философов. Питер Абслард поклонялся ему наравне со Святым Джеромом и Виргилием.

— Сенрен, вы богохульствуете! — возмущенно проговорил Тьери. — Никакой нормальный мужчина не может желать, чтобы его кастрировали, это противоестественно!

Сенрен закинул руки за голову и потянулся, небрежно бросив:

— Чем больше мы думаем, тем больше сомневаемся.

— Сенрен, Матерь Божья! То, что перенес этот человек, просто ужасно! — все еще не мог успокоиться Тьери.

Жонглер приподнял бровь. Вытер лицо тыльной стороной ладони.

— Да, вы правы… никто не может кастрировать человека, когда он спит. Мы с криками пришли в его комнату, когда все это уже случилось. Соседи сказали, что слышали доносившиеся из его комнаты вопли.

Тьери де Унерс, немного успокоившись, удивленно пожал плечами.

— Почему же ее дядя сделал такую ужасную вещь?

Сенрен устало посмотрел на него.

— Кастрация — это наказание за нарушение супружеской верности.

— Супружеской верности? Вы хотите сказать… Но Сенрен перебил его:

— Фулберт очень сильно любил ее, все говорят, что он отец Хелоизы. Но все равно, он не должен был так поступать с Абелардом. Хелоиза очень красива и необыкновенно умна, даже больше, чем он. Все любили Хелоизу, но не все любили Питера Абеларда.

— Мы слышали некоторые песни Питера, посвященные Хелоизе. Это очень эротичные песни… — вставил Тьери.

Но Сенрен ничего не ответил на его слова, он продолжал, как будто разговаривал сам с собой:

— Бог мой, кажется, все произошло только вчера, неужели это было так давно?

— Сенрен, — быстро проговорил Тьери, — скажите как его друг, неужели Абелард мог уйти от Хелоизы к другой женщине? Неужели такое возможно? Неужели правда, что он заставил Хелоизу жить в монастыре, одеваться как послушница, чтобы иметь возможность встречаться с другой женщиной?

— Тише!

Сенрсн предостерегающе поднял руку.

Через мгновенье Тьери услышал крики деревенских — сначала где-то вдали, а потом все ближе и ближе, потом они услышали лай собак. Сенрен еще раз прислушался.

— Они направляются в другую сторону, к полю за дубами… Нечего зря волноваться, — успокаивающе произнес он и продолжил рассказ:

— Мы искренне любили Питера Абеларда за его смелость и необычность. Он действительно был гением в наших глазах. Мы были слишком молоды и, как все молодые, неосознанно искали себе кумира, нам необходимо было почитать кого-либо. Мы были очень невежественны…

Тьери поднял голову и прислушался к топоту ног, ему показалось, что шаги приближаются, но Сснрен продолжал, не обращая внимания ни на что:

— Нам тогда было не понять, что Абелард оставлял Хелоизу не ради другой женщины, он хотел оставить ее ради себя, чтобы некому больше было искушать его. Он хотел забыть о женщине и полностью посвятить себя науке, а там, где женщина, — там обязательно любовь.

Де Унерс поднял голову, не слушая Сенрена.

— Я хочу жить! Клянусь, Сенрен, они подходят ближе!

Сенрен же не обращал никакого внимания на происходящее, продолжая размышлять вслух?

— Любая женщина, если от нее сладко пахнет, если она мягка и нежна, то это уже любовь… — И добавил, как будто вспоминая что-то: — С серебряными глазами и волосами как ночь, крошечной талией и пышной грудью с коричневыми сосками, которая дрожит и стонет от страсти…

Он зажмурил глаза и погрузился в воспоминания, но в этот момент Тьери толкнул его. Де Унерс высунул голову из канавы.

— Бог мой! Эти деревенские преследуют кого-то, их собаки все-таки почувствовали чужой запах. Господи! Да это женщина! Они на соседнем поле!

От волнения его голос стал хриплым.

— Сенрсн! Вы слышите меня? Эта женщина отвела их от нас!

Сенрен тоже встал.

— Да, действительно, собаки почувствовали ее запах. Кто она? Вы можете рассмотреть?

Тьери пожал плечами.

— Я только слышал, как они кричали: «Женщина! Уэльская женщина!»

ГЛАВА 20

Нагая Констанция, подойдя к двери, стала изо всех сил кричать и стучать.

Задохнувшись, она прислонилась к стене комнаты — никто не слышал ее или не хотел слышать.

Боже мой! Ее снова тошнило — сильнее, чем накануне… Голова кружилась, она почувствовала, как что-то подступило к горлу, и ее несколько раз вырвало прямо на пол. Констанция снова стала кричать, но никто не приходил. Она смотрела вокруг себя и не верила, что такое может приключиться с ней, с графиней Морлакс. Нагая, завернутая только в грязное, рваное одеяло, в комнате, где пол покрыт рвотой, с нечесаными волосами, жесткими от крови, вытекшей из раны на голове…

Леди Морлакс еще раз огляделась вокруг. Интересно, сколько дней она провела здесь.

Первый день, — а это точно был день, потому что она заметила маленький лучик света, пробившийся из-за закрытых ставень. Она тогда лежала на кровати и не могла даже поднять разбитую голову, ее сильно рвало, и боль от поврежденного ребра пронзала насквозь, когда графиня поворачивалась на бок, чтобы ее не стошнило прямо на кровать.

Второй день… Она металась в жару и плохо помнила этот день, а возможно, и два. Ей хотелось пить, но никто не принес ей даже стакана воды.

За это время можно было сойти с ума, но Констанция оставалась в здравом уме, она не могла не думать о том, где находится. Графиня подумала, что, возможно, это женский монастырь, потому что она слышала звук колокола, созывающий к мессе. Кроме того, она могла находиться на земле Гилберта.

Ее охватило отчаяние. Она никак не могла сообщить своим людям, где находится, и была не в силах даже предположить, кому понадобилось держать ее в этой тюрьме. Холод сковал ее.

Констанция свернулась калачиком на кровати, накрывшись одеялом и обняв себя руками, чтобы сохранить как можно больше тепла. Она подумала, что от нее что-то требуется. Нагота, грязь, холод, одиночество — все эти страдания должны заставить ее что-то сделать. Только что? Этого она понять не могла…

Графиня сопротивлялась желанию заговорить сама с собой, тишина окружала ее со всех сторон. Она понимала, что холод и тишина могут сделать ее сумасшедшей. Ночью она совсем замерзла, особенно руки и ноги, которых графиня почти не чувствовала.

Ей почудился шепот за дверью, она не могла понять, показалось ей это или действительно кто-то шепчется за дверью.

Леди Морлакс стала наблюдать за щелью в двери. Она увидела, что время от времени щель приоткрывалась и чьи-то глаза внимательно рассматривали ее, но потом быстро закрывалась, и она не могла разглядеть, кто наблюдает за ней. Она не слышала никаких шагов — кто бы это ни был, он двигался бесшумно. Звуки почти не доходили до ее кельи, даже звуки колокола раздавались где-то вдали.

Сначала Констанция говорила себе, что эти люди, кто бы они ни были, не понимают какой опасности подвергаются, держа в своих руках подопечную короля Генри. После Рождества в Винчестере, где король явно демонстрировал к ней расположение, такой поступок мог совершить только сумасшедший.

Но время шло, и отчаяние все больше овладевало графиней. Никто не знал, где находится леди Констанция, даже она сама. Никто не знал ее похитителя, тогда в лесу этот человек был в капюшоне, полностью закрывавшем лицо. Последнее, что она видела, были ее рыцари, которые боролись за свою жизнь, и Карсефор, упавший на землю. Она не знала, мертв он или жив.

В этой мерзкой комнате она могла провести еще много дней, но зачем? Для чего ее держат здесь? Констанция снова и снова задавала себе этот вопрос, но ответа не было. Графиня только понимала, что, кто бы они ни были, они не хотели ее смерти. Живая графиня Морлакс слишком много стоила, как для выкупа, так и для замужества. Так почему ее тогда держат в состоянии, близком к помешательству, и, возможно, к смерти? Этого она тоже не могла понять. Может быть, они надеются, что король Генри забудет о ней и перестанет интересоваться ее судьбой? Но, Боже мой! Это было маловероятно, они совсем не знали короля! А ее дочери? Что станет с ними? Она пришла в отчаяние, подумав о них. Но не могли же они действительно оставить Ходерн и Биатрис без матери?..

Графиня поднялась и стала ходить по комнате, чувствуя босыми ногами камни на полу. Констанция снова подумала о том, кто и как будет искать ее. Эверард — ее верный рыцарь — пропал, и она даже не знала жив ли он. Ее сводный брат Джулиан, также готовый ради нее на все, покинул двор и уехал в свое поместье в Несклифе. У графини мелькнула мысль, что это сделали де Варренсы, но она решила, что если они хотели отомстить ей за старое, то отомстили бы еще месяц назад, а не сейчас, после посещения ею их замка.

От своего бессилия Констанция застонала. Проклятие, но она ничего не могла понять! Никакой мысли не приходило в ее больную голову. Графиня никак не могла понять, кому же выгодно держать ее здесь. Если этот ад продлится еще немного, она просто умрет от холода и жажды. Король узнает о ее смерти и станет интересоваться, как это случилось. Внезапно она остановилась.

«Король Генри?» — подумала графиня и пожала плечами. Большой Джези, конечно, способен на такое, но довести до смерти? Это совсем не королевский способ. Кроме того, король был и так достаточно богат и без выкупа, а добиться ее согласия на брак, выгодный ему, он мог другими способами, более приемлемыми и для него и для нее. Обдумывая эту мысль, Констанция услышала за дверью громкий разговор. В этот момент дверь открылась и в комнату вошла монахиня. Она принесла воды, хлеба и ведро, чтобы вымыть грязный пол.

Когда Констанция заговорила с ней на нормандском языке, женщина посмотрела на нее так, как будто не понимала этого языка. Тогда она повторила свой вопрос на саксонском, успех тот же — женщина молчала. Графиня с жадностью осушила стакан воды, пить она хотела гораздо сильнее, чем есть.

— Кто вы? Где я нахожусь? Что это за место? Почему меня держат здесь? — снова стала спрашивать Констанция.

Монахиня молча отдала хлеб графине и пошла к двери.

— Подождите! — Констанция попыталась ее задержать, но монахиня проскользнула у нее под рукой и выскочила за дверь. Леди Морлакс не успела отвернуться, и дверь ударила ее по лицу. Она снова стала стучать в дверь и кричать, чтобы се выпустили, но никто не отвечал.

Графиня Морлакс опустилась на кровать и стала думать. Ее комната имела только дверь и окно, но оно было плотно закрыто ставнями. Она попробовала перекладины, но они плотно прилегали и были прибиты. Тогда она вспомнила о монахине, которая приносила еду. Графиня могла спрятаться за дверью и ударить ее по голове… Констанция была достаточно сильной, чтобы справиться с этой женщиной. Схватив монахиню, она скажет людям, которые удерживали ее здесь, что задушит несчастную, если они не выпустят ее.

Констанция легла на кровать. Вскоре слабый лучик, пробивавшийся из-за ставень, пропал, наступили сумерки. Она не могла больше бездействовать! Графиня порывисто вскочила с кровати и села, еще раз обдумывая свой план. Звук открывающегося дверного запора вывел ее из этого состояния. Она приготовилась.

Леди Морлакс сразу поняла, что это была не монахиня, фигура в дверном проеме была слишком велика для женщины. Она не могла из-за темноты рассмотреть ее и поднесла руку к глазам. Констанция рассмотрела еще двух человек… Когда они вошли в комнату, графиня отступила в тень двери, и ее не сразу увидели. Первый рыцарь стал водить свечой по комнате, свет упал на его лицо.

— Вы! — закричала Констанция.

Она была потрясена и не хотела верить своим глазам.

ГЛАВА 21

С пронзительным криком Констанция бросилась на рыцаря, одеяло упало к ее ногам. Он схватил ее за запястья и держал на некотором расстоянии от себя.

— Констанция, одень эту одежду. Фу! Ты пахнешь ужасно… — сказал он.

За рыцарем леди Морлакс увидела Роберта Гилберта, на его лице был ужас. Его взгляд пробегал с волос, испачканных кровью, по всему обнаженному телу. В полной растерянности он забормотал:

— Дорогая, я не мог даже представить, что они с тобой сделают! Боже! Дорогая…

Гилберт взглянул на Хуберта де Варренса, который в эту минуту вышел вперед и попытался укрыть ее одеялом.

Констанция с ненавистью смотрела на брата.

— Я убью тебя!

Она постаралась освободиться от объятий Хуберта, и одеяло снова упало на пол. Она не думала о своей наготе, настолько сильно было желание убить их всех.

— Джулиан! Я желаю, чтобы отец из могилы послал проклятие на твою голову! — кричала она.

Джулиан схватил се за руки и встряхнул.

— Нам придется перенести разговор на два-три дня, пока она не успокоится, — спокойно проговорил он.

— Джулиан! Ради Бога! Она же твоя сестра! Отпусти ее! — в ярости проговорил Роберт Гилберт.

Джулиан, перед тем как отпустить Констанцию, снова с силой встряхнул ее. Леди Морлакс опустилась на кровать. Роберт Гилберт хотел прикрыть ее одеялом, но де Варренс отвел его руки.

Леди Морлакс молча сидела на кровати и глядела на мужчин. Ее брат не мог отвести взгляда от ее обнаженной груди.

— Констанция, черт побери! Ты собираешься быть благоразумной? Роберт влюблен в тебя и хочет жениться… Я дал ему свое благословение! — почти кричал Джулиан.

Графиня отбросила назад волосы, она не могла поверить в реальность происходящего. Ее взгляд перебегал с одного лица на другое. На лице Роберта Гилберта был ужас и стыд, на лице де Варренса — удовлетворение, Джулиана — холодный расчет. Они глубоко ошибаются, если думают, что графиню Морлакс можно силой заставить выйти замуж. Даже король Генри никогда так не поступал.

— Король Генри накажет вас! — сказала Констанция.

— Король Генри во Франции. Он утомлен трехлетним ожиданием… Разве ты не видела этого в Винчестере? — невозмутимо ответил Джулиан и показал на молодого человека.

— Не упорствуй, выходи замуж за Роберта.

Констанция задыхалась от гнева. Она с ненавистью смотрела на брата, которому всегда доверяла. Роберт Гилберт бросил возмущенный взгляд на Джулиана, который не отрываясь смотрел на обнаженную грудь Констанции. Гилберт решил прямо здесь и сейчас сделать ей предложение.

— Леди Констанция, выходите за меня замуж; Хуберт добавил, что священник уже ждет наверху.

Леди Морлакс наблюдала за мужчинами, которые верили в свою силу и были убеждены в том, что, несмотря на все протесты, заставят ее выйти замуж за Роберта Гилберта. Она ненавидела их всех. Когда Констанция спросила у Роберта, какова цена предательства, он вспыхнул.

— Вы несправедливы! Джулиан только усмехнулся.

— Не такая уж большая… Баскборн — маленький городок, — небрежно проговорил он.

Гилберт закричал:

— Черт бы вас побрал, Джулиан! Констанция едва слышала его. «Баскборн…» — пронеслось у нее в голове. Это была ее единственная драгоценность, она от всего сердца любила свой маленький городок.

На Хуберта де Варренса она вообще не могла смотреть. Боже! От своих врагов можно ожидать всякой подлости, но Джулиан, ее брат! Вся жизнь быстро промелькнула перед глазами графини. Она любила брата и никогда не сомневалась в его любви к ней. Джулиан снова заговорил с ней, его голос был сладким:

— Мы не принуждаем тебя, сестра. Мы хотим, чтобы ты добровольно пошла под венец. Надеюсь, Роберт Гилберт положит конец твоему несчастливому вдовьему существованию, а также даст тебе свое доброе имя и защиту, о которых мечтают многие женщины.

Констанция не могла произнести ни слова, она молча смотрела на них. Среди них больше всего ей был ненавистен племянник короля. Она снова подумала, что ее никогда не заставят насильно выйти замуж. При мысли об этом комок застрял у нее в горле. Графиня была ничем и никем, когда вышла замуж за титулованное лицо, она была только красивым, богатым, высокорожденным призом для него, а для детей — наседкой.

Леди Морлакс вспомнила о своих девочках. По крайней мере, Гилберт сказал, что Констанция может встретиться с ними. Но неужели нет никакого выхода из этой ситуации? Ее загнали в тупик. Она не хотела, чтобы Джулиан отобрал у нее Баскборн, хотя не сомневалась, что Гилберт непременно отдаст ему городок за участие в этом деле. Она страстно желала отомстить Хуберту за помощь им.

— Леди Констанция… — начал Роберт Гилберт, направляясь к ней.

Но Джулиан остановил его.

— Сестра, знаешь, несмотря на то, что я сделал, у меня сохранились теплые чувства к тебе. Констанция, скажи, что ты слышишь и понимаешь мои слова…

Графиня молчала.

Хуберт посмотрел на Джулиана.

— Она — упрямая сука! — проговорил он. — Сидит и ничего не отвечает, только смотрит. Я никогда прежде не видел такого взгляда…

Джулиан кивнул.

— Да, пойдемте отсюда, пусть она посидит и подумает. Может быть, она изменит свое решение и тогда вместе с нами пообедает в гостиной, — сказал он.

— Вы не можете ее оставить здесь! В этой комнате холоднее, чем в могиле! — вскричал Гилберт, но Джулиан взял его за руку, и они пошли к двери.

— Оставим мою сестру здесь на пару дней, чтобы у нее была возможность сравнить эту жизнь с той, которую предлагаешь ей ты… Жених не стал сопротивляться, и они ушли. Констанция вернулась на кровать, легла, поджав под себя ноги. Она думала о своих девочках, о том, что сейчас с ними. Думала, что нет выхода из создавшегося положения. Возможно, уже сейчас они пустили слух, что она сумасшедшая и не хочет выходить замуж за племянника короля.

Графиня встала и прошлась по комнате, удивляясь глубине своего гнева. Что с ней происходит? Что случилось? Она, которая всегда, в конце концов, соглашалась делать то, что от нее ожидали, сейчас выражает протест. Гнев сотрясал ее до глубины души. Она опять легла на кровать, испытывая сильный голод. Никто не пришел и не принес ей ни хлеба, ни воды. Констанция провалилась в сон.

Утром рот и губы ее совсем пересохли, днем она не выдержала и стала кричать. Крик еще сильнее иссушил горло, боль пронзила все ее тело насквозь, и первый раз за все время графиня Морлакс заплакала. Констанция сидела на кровати, глотая слезы и всхлипывая, но никто так и не пришел к ней. К вечеру чувство голода стало невыносимо, графиня вспомнила, что Джулиан перед уходом обещал ей суп.

Мечтая о горячем супе, графиня была близка к сумасшествию. Она думала, что если они придут к ней с едой, то она пообещает им вес, что угодно. Она бросится в ноги к Джулиану и будет целовать их и умолять, чтобы он простил ее.

Констанция жутко хотела пить, ей стало совсем невмоготу. Леди Морлакс легла на кровать и уснула.

На рассвете Констанция услышала голоса и попыталась встать с кровати, но ноги одеревенели и не слушались ее, она едва не упала. Суп! Они обещали ей горячий суп! Ее язык присох к небу, графиня не могла ни кричать, ни глотать, она только издавала хриплые звуки. Неожиданно открылась дверь, Констанция хотела закричать, что сдается, что сделает все, что они хотят, только бы ее не оставили здесь снова. Она сделала несколько неуверенных шагов. Графине потребовалась минута, чтобы рассмотреть, что пришедшие не были теми, кто мучил ее. Констанция была обнажена, грязные волосы, смешанные с кровью, спадали ей на глаза… Она едва смогла разглядеть монаха в черной одежде и монахиню. Они пристально вглядывались в нее.

Неожиданно графиня услышала знакомый голос:

— Констанция! Боже мой! Я убью их! Я заставлю страдать их перед смертью!

Она откинула волосы и посмотрела на говорившего, догадываясь, что это не настоящие монахи.

— Сенрен! — прошептала она, узнав эти голубые глаза. Радость нахлынула на нее. Он поддерживал ее, пока монахиня одевала на графиню монашескую одежду, а она не могла остановить смех, звуки, вылетавшие из ее горла, были ужасны. Наконец ее одели. Она склонила голову на плечо Сенрена, комната поплыла перед ее глазами. Женщина взяла ее руки в свои.

— Не бойся, мы нашли тебя… — сказала она по-уэльски.

Констанция не могла остановить смех. Сквозь него она старалась произнести «суп, суп…» Теперь радом с ней был Сенрен, все несчастья остались позади и, чтобы быть совсем счастливой, графине был нужен только суп. Она не сопротивлялась, когда он поднял ее на руки и куда-то понес.

ГЛАВА 22

— Он так отчаянно боролся, — сказала Ллуд. — Я никогда в жизни не видела ничего подобного.

Собирая окровавленные волосы Констанции, женщина рассказывала графине о себе.

— Там была я… — продолжала уэльская женщина. — Мужчины той деревни бежали за мной со своими собаками, они уже наступали мне на пятки, и я подумала, что пришла моя смерть. Вдруг вижу, через поле бежит молодой «дубовый бог» с палкой в руке. А вокруг него лают собаки. Он отгоняет их и бежит ко мне…

Констанция повернула голову, чтобы взглянуть на Сенрена у огня. Он нес ее на руках всю дорогу через лес, глубокий снег покрывал землю. Графиня не могла понять, почему выпало так много снега, пока она была в заключении. Сенрен был одет в поношенный плащ и выглядел сейчас так же, как в первый раз, когда она увидела его, закованного в цепи в колымаге в замке Морлакс — широкоплечий, с золотыми волосами и необыкновенными глазами. Она не могла оторвать взгляда от своего спасителя.

Констанция не была единственной здесь. Семьи погорельцев из ближайшей деревни, дома которых сгорели во время небывалой засухи, чтобы не умереть с голоду, были вынуждены уйти в лес и искать здесь хоть какое-то пропитание. Они тоже толпились вокруг Сенрена, наблюдая, как он бросает снег в чан. Констанция с жадностью смотрела на тающий снег, она еще не могла вволю напиться, но уже не была голодна. Лесные люди дали ей земляных орехов, которые пришлись ей по вкусу и наполнили ее пустой желудок.

— Ты никогда не видела ничего подобного, — продолжала Ллуд.

Она отложила расческу в сторону и стала разбирать спутанные волосы Констанции пальцами.

— Эти негодяи боялись встретиться с ним даже взглядом. Он приказал им уйти. Когда они ушли и увели собак, он пересек поле и подошел ко мне со своим другом, которого вы видите вон там, молодым ученым. Они подняли меня на ноги и спросили, что я делаю здесь, так далеко от Уэльса. И я рассказала ему, что прошла всю Англию, ища его, спрашивая у всех, где жонглер… Констанция не могла сдержать улыбку, слушая эту сбивчивую речь.

Уэльская женщина потянула волосы, и графиня вскрикнула от неожиданной боли. Ллуд прошептала, что кровь запеклась в волосах леди и нет воды, чтобы промыть их. Придется отрезать волосы.

— Ой, нет! — запротестовала Констанция. Она не могла представить себя без красивых, длинных волос. Неожиданно она подумала о Джулиане. Констанция не сомневалась, что он сейчас ищет ее. Они не могли позволить ей так легко сбежать. Но больше ее беспокоило то, что ее рыцари сейчас были разбросаны по дорогам и она не знала, что с ними, живы они или нет. Констанция очень обрадовалась, когда узнала, что жив ее капитан, Эверард. Она прошептала молитву за его здравие.

Сенрен подошел к графине и принес чашку воды. — Ты голодна? — спросил он ее.

Вода в чашке была из растопленного снега и еще не остыла. Констанция улыбнулась и ответила, что совсем немного. Глаза жонглера потемнели, он пообещал, что накормит ее мясом, и силы вернутся к ней. Сенрен только не сказал, где он возьмет это мясо.

Тьери вернулся в деревню посмотреть, что еще можно украсть там. Они прекрасно знали, что жители ничего не продадут им после битвы, разыгравшейся на поле.

Констанция посмотрела на Сенрена и попыталась успокоить его, уверяя, что ее сил хватит еще на несколько дней. Он ничего не ответил и молча смотрел, как Ллуд пытается разобрать ее спутанные волосы. Затем встал и снял с ремня нож. Констанция запротестовала:

— О нет! Пожалуйста! Я вымою волосы, и они станут прежними!

Его лицо было печально.

— Мы, к сожалению, не сможем этого сделать в лесу среди зимы. Лучше избавимся от них, — сказал Сенрен тоном, которому невозможно было возражать.

Она не могла привыкнуть к его жесткости, хотя и помнила слова Ллуд, что та никогда не видела человека, борющегося как он. Констанция подумала, что, возможно, он был рыцарем. Такая мысль и раньше приходила ей в голову.

Сенрен молча ждал, пока она прекратит возражать, затем обратился к Ллуд:

— Дорогая, ей это очень тяжело. Никогда раньше она не отрезала волосы и знает, какое впечатление производят ее волосы, но сейчас это необходимо и ты правильно сделаешь, отрезав их.

Со слезами на глазах Констанция все же согласилась. Сенрен передал нож Ллуд.

— Как можно короче, как в детстве. Они обязательно вырастут снова, — успокаивал он Констанцию.

Графиня внимательно всмотрелась в него.

— Как вы нашли меня? — прошептала она.

— Ллуд и погорельцы были поблизости, когда напали на вас и ваших рыцарей. Вы знаете, что лесные люди называют вас морлакской леди, которая кормит их? — спросил Сенрен.

Констанция удивленно посмотрела на него. Путешествуя, она всегда раздавала пищу, но никогда не думала об этом.

— А вскоре я выяснил, что схватил вас дорогой вероломный братец, — продолжал жонглер.

Констанция только кивнула. Это была правда, и по-другому нельзя было назвать Джулиана.

Ллуд сказала, что найти ее было нелегко и пришлось исходить много дорог вверх и вниз, возвращаясь и идя дальше, спрашивая про Констанцию. Затем какой-то путешественник сказал им, что слышал, будто в монастыре святой Магдалины в Блеседе есть какая-то леди, и они направились туда.

— О, посмотрела бы ты на нас, когда мы пришли туда, — сказал Сенрен, подбирая пряди ее великолепных волос. — Я дал им мой королевский кошелек, доставшийся мне на Рождество. Там было денег больше, чем они видели за год. Следует упомянуть, что они не очень хотели освобождать тебя, настоятель боялся Клера, но, к счастью, епископа он боялся больше.

Сенрен опустился на колени и, посмотрев на нее снизу, обнял за талию и прижал к себе.

— Графиня, мы путешествуем как рабы, без карет и повозок, по глубокому снегу. Настоятелю я отдал последние деньги за твою одежду… Только у Тьери есть еще немного денег. Мы ограничены даже в еде.

Констанция почувствовала, как к горлу подкатывает ком. Она понимала, что эти люди рисковали жизнью ради нее. Если бы их поймали, то в живых осталась бы только она, так как нужна им, а они все: Ллуд, Тьсри, Сенрен, были бы убиты. Перед смертью их подвергли бы страшным пыткам.

Графиня сказала, что вверяет свою жизнь в их руки, что хотела бы поблагодарить всех… Но Сенрен прервал ее и сказал, что они должны уйти отсюда на северо-запад, а затем в графство Харефорд, барон на их стороне.

— Я понесу тебя на спине, — сказал он Констанции.

Графиня задумалась. Их преследователи, будут верхом, хорошо оснащены и с деньгами. Кроме того, нести ее на спине через глубокий снег казалось невероятным. Она не могла даже представить себе такое. Графиня была достаточно высокой женщиной.

— Нет, — все обдумав, сказала она, — я должна отыскать своих вассалов, потом напишу письма королю Генри во Францию, Харефорду и другим, кто знает меня, и попрошу их о поддержке.

Ллуд и Сенрен спокойно смотрели на нее, их лица ничего не выражали.

— Что мы собираемся сделать в самом начале, так это вернуть ваш замок и ваших рыцарей, ваши земли и все, что так дорого вам. Разве вы не этого хотите?

В голосе жонглера Констанция не услышала никаких эмоций. Она согласилась с ним.

В этот момент из деревни вернулся сияющий Тьери. Он бросил к огню грязный мешок. Сенрен заглянул в него.

— Что за дьявол? — Он вытащил соленую говядину и убрал ее снова в мешок. — Где ты это добыл? Где ты вообще был? Ты что, убил кого-то? — накинулся он на Тьери.

Молодой человек молча улыбался, слушая Сснрена, и поглаживал свои редкие волосы.

— Я даже не украл. Я был совсем рядом с курицей, когда пышная вдова подошла сзади и до смерти напугала меня. Но все святые помогли мне, и когда я перестал бежать, то понял, что очутился на кровати.

Ллуд раскрыла мешок и вынула оттуда буханку хлеба. Тьери вытащил из мешка мужскую тунику, сшитую из холста. Заметив, что Констанцию остригли, он попытался утешить ее:

— Ваши волосы обязательно отрастут, миледи, не переживайте, и тогда…

Сенрен не дал ему договорить:

— Уйди, иначе я поколочу тебя!

Тьери засмеялся и отошел, Констанция стала переодеваться. Сенрен помогал ей.

Графиня повернулась к нему спиной, когда он натягивал тунику ей на плечи и завязывал веревки вокруг запястья. Они стояли в темном лесу, на холоде, вокруг лежал снег, но им было тепло от присутствия друг друга. Констанция сделала вид, что ничего не почувствовала, и отодвинулась от него.

— Переодеть меня в мужскую одежду — твое единственное желание? Больше ты ничего не хочешь? — спросила она будничным голосом.

Некоторое время жонглер молчал. Наконец он ответил:

— Да, так безопаснее. Уловка графини не удалась.

Констанция переоделась в мужское платье, а Сенрен поднял с земли монашескую одежду и бросил ее в костер.

— Матерь Божья, что ты делаешь?! Она еще потребуется нам! Это хорошая шерсть, я могу сделать плащ из нее! — закричала Констанция.

Когда Ллуд достала одежду из огня, она уже почти сгорела. Но из уцелевших рукавов можно было сделать ботинки и набить их травой. Тогда ноги будут сухие и теплые. Боже! Графиня уже забыла, когда ее ноги были в тепле, она поймала взгляды Сенрена и Тьери, которые с интересом разглядывали ее — босую, дрожащую от холода, с короткими волосами. Она попыталась улыбнуться, но улыбка вышла кривой.

— Я никогда так не выглядела… — еле слышно проговорила она.

Тьери улыбнулся, Сенрен никак не отреагировал на се слова.


Солнце поднялось, снег под его лучами начал таять, но было ветрено. После жаркого спора Сенрен все же взял Констанцию на спину. Ее ноги обвились вокруг его талии. Графиня чувствовала его крепкие мускулы своей грудью и животом. Теплота разлилась по всему ее телу. Она знала, что ему очень нелегко нести ее.

На краю леса погорельцы отстали от них, они повернули назад и ушли, не попрощавшись. Констанция почувствовала облегчение. У них был хлеб и мясо только для себя, и они не могли позволить себе кормить еще кого-то.

— Не поворачивайся, — сказал ей Сенрен. — Оставь тревогу в себе… Нам предстоит еще долгая дорога.

Констанция онемела, раньше никто не читал ее мысли, она не позволит никому этого делать, даже ему.

Они одолели достаточно большой путь. Все уже валились с ног, но только не Сенрен. Казалось, он сделан из железа. Когда они достигли небольшой речушки с мостом, Тьери побежал к воде с криками радости, остальные последовали за ним.

Подойдя к воде, Констанция утолила жажду, а потом окунула ноги в воду, холод тут же пронзил ее, такой холодной была вода. Она опустилась на колени на берегу и, зачерпнув воды, вылила ее себе на голову. Все остальные сидели на берегу и готовили обед из хлеба и соленой говядины. Констанция сбросила тунику и стала обмывать водой грудь, руки. От холода у нее зуб не попадал на зуб, хотя солнце припекало, но она устала от грязи и хотела хотя бы немного вымыться. Графиня была за большим камнем и думала, что ее никто не видит, но, подняв голову, она увидела Сенрена, который стоял и молча наблюдал за ней. Не говоря ни слова, он тоже опустился на колени и, набрав в ладони воды, стал обмывать ей спину, плечи, заставляя ее вздрагивать. Затем он посадил ее и вымыл ей ноги.

Графиня сидела со сжатыми зубами, чтобы они не стучали от холода. Ее кожа стала ярко-красной. В этот момент она могла думать только о супе. Это была ее единственная мысль, суп для нее сейчас был дороже золота.

Неожиданно Констанция ощутила пальцы Сенрена на своих бедрах, она посмотрела на него, его глаза были закрыты. От его прикосновений мускулы на бедрах графини напряглись до боли. Она почувствовала, как внутри нее поднимается горячая волна желания. Сенрен, не ощутив этого, продолжал мыть ее, поливая холодной водой. Холод проник в нее, сковав плоть. Графиня закрыла глаза…

Когда она открыла глаза, Сенрен стоял перед ней с туникой. Констанция с его помощью быстро оделась. Она старалась не смотреть на него, боясь, что он по глазам прочитает ее мысли.

Тьери и Ллуд сидели на берегу, обед уже был готов. Они не могли их видеть, но Констанции казалось, что они все поняли.

ГЛАВА 23

— Что случилось с молодым парнем? Он что, болен? — спросил возчик.

На нем был деревенский плащ с капюшоном, который защищал его от дождя.

— Слабость, — сказал Тьери, позади него стоял Сенрен с Констанцией на спине, которая была одета в мужскую одежду и походила на мальчика, а Ллуд в длинном плаще — рядом с ним.

— У него была лихорадка перед Рождеством, но сейчас, к счастью, лучше, — уточнил Сенрен.

У пастуха вытянулось лицо.

— Эта ужасная мокрая погода не принесет ему ничего хорошего. Он даже может умереть. Да-а-а… — Старик внимательно смотрел на них. — Бродячие артисты, не так ли? Вы выбрали плохое время года для путешествия на север. Вам следовало бы остаться на юге — у них там не так сыро, да и сытнее… А чем занимается этот великан?..

Тьери подумал, их могут узнать, что очень нежелательно. Это пока единственный человек, которого они встретили на пути, но что ждет их дальше? Этого они знать не могли.

Тьери обернулся и посмотрел на Сенрена. Дождь хлестал по его голове и плечам, прибивая его золотые волосы. Он держал графиню на спине, придерживая за ноги. Голова Констанции лежала на его шее, ее глаза были закрыты. Тьери очень надеялся, что она спит, а не в обмороке.

— Этот великан — жонглер, — прокричал он сквозь дождь. — Он жонглирует мечами и тарелками и еще хорошо поет. Вам понравятся его песни и шутки. Вы будете смеяться, — добавил Тьери и подмигнул старику.

Старик выслушал его и сказал, что он не любит песен и шуток, а вот подвезти их — это христианский долг каждого человека, да еще в такую погоду. Он пристально посмотрел на Ллуд.

— Это его жена? — спросил старик.

— Нет, — ответил Тьери. — Это моя жена, она из Уэльса… Там добрые и послушные женщины, вот почему я женился на ней. Она плохо понимает здешний язык, поэтому молчит…

Сенрен вскарабкался на повозку, запряженную волами, на которой лежали мешки с зерном, связанные овцы, бадья с репой, и положил графиню на мешки. Он поинтересовался у Тьери, куда они едут, но тот лишь пожал плечами. Повозка тронулась. Сенрен прокричал возчику, что они ищут пристанище, сухое место. Нет ли у него амбара, где можно было бы переночевать и передохнуть? Старик пожал плечами и ничего не ответил.

Миновав поля, повозка проехала мимо какого-то поместья и въехала во двор. Она остановилась у каменного амбара. Сенрен помог извозчику закрыть ворота.

— Вы можете спать на чердаке, сэр Ральф со своим хозяином лордом Робертом Меулзом уехал в Винчестер. Здесь никого нет и не будет до их приезда, — прокричал извозчик.

Вода ручьем стекала с его одежды. Сенрен помог Констанции сесть.

— Как вы? — спросил он.

Женщина открыла глаза и улыбнулась, она была очень бледной.

— Где мы? — спросила она.

— Исполнилось ваше желание, — сказал жонглер, — так получилось, что мы оказались у одного из ваших вассалов…

Амбар был каменный, с большим чердаком во всю его длину. Нижний этаж предназначался для коров и лошадей. Воздух был теплый и немного душный, на чердаке лежало сено. Старик завел вола и повозку вовнутрь и закрыл дверь. Пока Сенрен помогал Констанции спуститься с повозки, Тьери вместе с Ллуд быстро поднялись по лестнице на чердак.

— Боже! Да здесь почти тепло! — воскликнул Тьери и попросил Сенрена подняться и посмотреть, есть ли где наверху мешки, из которых можно сделать постель.

— Сделай это сам! — прокричал в ответ Сенрен.

Он поставил Констанцию на ноги и повернулся к извозчику.

— Друг мой, — начал он, — у меня есть немного денег, не могла бы ваша жена приготовить нам что-нибудь поесть? Например, супу…

Мужчина ответил, что надо сказать жене, и ушел.

Констанция стала медленно подниматься по лестнице. Сенрен искал внизу мешки для постели.

Найдя несколько мешков, жонглер прихватил еще накидку для лошадей и вслед за остальными поднялся наверх. Он увел Констанцию в дальний угол чердака, устроил там постель из сена и мешков. Графиня могла наконец лечь. Воздух был холодный, но из куска старой монашеской одежды она сделала накидку, укрылась и почувствовала себя уютнее.

Графиня Морлакс приобретала новый опыт, она училась носить мокрую одежду, узнала, что значит дрожать от холода. Констанция поняла, почему ее сердце было всегда расположено к нищим, бедным и простым людям.

Сенрен устроился рядом. Его одежда, волосы были такими же мокрыми. Они не разговаривали весь этот длинный день. Графиня понимала, как он устал. Констанция снова подумала, что он имеет нечеловеческую силу — Сенрен нес ее с утра до сумерек почти без остановки. Мускулы на его теле были могучими, выпуклыми. Графиня была рада, что им посчастливилось отдохнуть на этом сухом чердаке и сухом сене.

Жонглер бросил на Констанцию свой лазурный взгляд.

— Сними одежду и просуши… Никто не увидит. — Становится темно.

В этот момент внизу открылась входная дверь и ввели двух коров, а за ними вошел извозчик и принес им еду.

— Боже мой! — не поверила Констанция. — Это же суп! Я чувствую запах!

Сенрен вскочил на ноги и быстро спустился вниз. Мужчина хотел поговорить с ними, расспросить, откуда они, кто такие, куда направляются, но жонглер быстро расплатился и, взяв большой чан, поднялся наверх. Они если есть. Суп был с турнепсом и бараниной, к тому же горячий, пар поднимался из чана.

Констанция почувствовала прилив счастья. Сенрен, улыбаясь, наблюдал за ней. Неожиданно их глаза встретились. Констанция поднесла ложку к его рту, он проглотил. Потом он стал кормить ее… И так они продолжали кормить друг друга, пока чан не опустел.

Леди Морлакс легла на сено и потянулась. Она ничего не ощущала, ни сырости, ни холода. Суп приятно грел ее изнутри. Графиня уже давно не чувствовала себя так хорошо. Она посмотрела на Сенрена, по нему нельзя было понять, о чем он думает.

Было тихо, только дождь стучал по крыше амбара. И вдруг среди тишины раздался голос Сенрена. Это был какой-то странный голос, казалось, он разговаривает сам с собой:

— Это я отвел ее в монастырь в последний раз. Графиня удивленно взглянула на него. Сенрен продолжал говорить таким же странным голосом:

— Я был их курьером… Когда у нее было послание для него, я относил его. Или приводил Хелоизу к нему по темным парижским улочкам. Я учился тогда у него, но я не был несмышленым мальчишкой, как другие ученики, вот почему Абелард выбрал меня. Я любил ее. Я так сильно любил ее, что иногда думал, что зря Питер доверяет ее мне, но позже я пришел к выводу, что он знал обо всем. Когда я видел, что он делает, мне хотелось убить его, но меня удерживало то, что она любила его. Он был для нее единственным любимым мужчиной, и, если бы я сделал то, о чем мечтал, она возненавидела бы меня. Я привел ее из монастыря повидаться с ним, после того как его кастрировали… Но им не суждено было встретиться, и я отвел ее обратно. Она очень любила смеяться… — Его голос неожиданно стал резким. — Этого ангела уже знали во всей Франции. Фулберт гордился ею. Он поддерживал все ее безрассудства, вплоть до желания учиться у него. Абелард был еще очень далек от своей славы. Он читал Овидия, изучал латинские трактаты и соблазнял девушек. Это было до того, как она забеременела от него и Абелард увез ее из Парижа в Британию. Он заставил ее оставить там ребенка и вернуться обратно. Питер, в конце концов, согласился жениться на ней, но жениться тайно, а затем убедил ее носить одежду послушницы.

Сенрен говорил с ненавистью. Констанция не знала, как остановить его воспоминания. Она молча наблюдала за ним. Он стоял почти обнаженный, с трясущимися руками.

— Ты хочешь знать, почему Питер Абелард хотел, чтобы его женитьба оставалась секретом? — спросил он, хотя Констанция не задавала ему никаких вопросов. — Фулберт был против тайного венчания, а Питера его брак, женитьба делали рабом, рабом человеческих страстей, рабом любви, наконец! Он же хотел посвятить себя церкви, стать ее рабом, но не мог этого сделать с женой и ребенком. Ты знаешь такие слова? — Сенрен произнес несколько слов на латыни, но Констанция отрицательно покачала головой, она не знала латыни.

— О! Это великие слова. Я знаю, что ты не понимаешь латыни. И зачем я это все тебе рассказываю? — спросил он себя, но продолжил: — Я умолял ее уйти со мной, я обещал любить, поддерживать ее и ребенка… Я говорил, что буду любить ее, оберегать до последних дней ее жизни. Но мои слова вызвали только гнев, Абелард был Богом для нее…

Констанция положила руку ему на лоб.

Не волнуйся, это уже в прошлом, — как можно спокойнее проговорила она

— В прошлом?! — вспылил он. — Я рассказываю, что было! Он любил ее! Да, да! Любил, великий Питер! Он выглядел как человек, потерявший рассудок!

Графиня присела около него.

— Но это все в прошлом, ты только мучаешь себя этими воспоминаниями, — прошептала она.

— Ты не понимаешь! Один знаменитый философ кастрировал себя сам, чтобы укротить свою плоть и не быть зависимым от женщин, и я знаю, как работал мозг Питера. Он хотел избавиться от Хелоизы, чтобы укротить свою плоть, чтобы стать свободным!

Его трясло, Констанция обняла его обнаженные плечи и притянула к себе. Было темно, и они едва могли видеть друг друга. Она хотела любить его, но не знала, как лучше к нему подступиться, он еще находился во власти воспоминаний.

— Я схожу с ума, — сказал он. — Я хочу разрушить мир и все в нем. Я хочу распространятьразрушение, как это делал великий Абелард. Они говорят, что дьявол вселился в меня и я не могу сам помочь себе…

Констанция прекрасно знала, какая агония происходит с ним время от времени. Она повалила его на сено. Он посмотрел на нее.

— Что ты делаешь?

— Я буду любить тебя, — прошептала она. — Любовь не умерла, не так ли? Я не верю, что она могла умереть!

Она притянула его к себе и стала страстно целовать, ее язык раскрыл его губы и проник в рот. Графиня почувствовала, как напряглась его плоть. Жонглер замер и застонал, когда она коснулась его живота, затем спустилась ниже… Ее рука нащупала его члесн, жесткий и теплый. Она стала нежно ласкать Сснрена.

Констанция! — вскричал он. — Я не дотронусь до тебя! Оставь меня одного!

Она стала нежно покрывать поцелуями его подбородок, шею затем грудь. Она, как кошка, вылизывала его своим теплым и мягким языком, при этом умудрялась говорить ему нежные слова.

Ее губы скользили по его телу… Дождь стал для них ванной, и от волос Констанции пахло свежсстью. Его дыхание учащалось, становилось жестким по мере того, как ее губы спускались все ниже и ниже.

— Констанция! — выдохнул он и стал насмехаться над ее мужьями, хорошо обучившими ее приемам, от которых они получали удовольствие. Это была правда — Констанция многому научилась у них; но сейчас она делала все это с любовью, заставив его почувствовать, что и его любовь не умерла, не потерялась в жестоком, хаотичном мире. Она целовала его плоть нежно и мягко и вместе с тем не переставала ласкать его бедра, кожу под коленками, снова и снова возвращаясь к его члену, который стал негнущимся, жестким и толстым.

Она полностью взяла его в рот и своим языком стала играть с ним — сосала его, нежно покусывала, до тех пор, пока Сенрен не застонал.

Он забился под ней. Констанция поднялась с колен, скинула свое тряпье и легла на него. Почувствовав, как он вошел в нее, она стала двигаться. Внезапно Сенрен остановился и схватил ее за руки.

— Колстанция, черт тебя дери! Почему я нуждаюсь в тебе, почему хочу тебя так сильно? — прошсптал он задыхаясь.

Его руки стали с силой ласкать ее грудь, но эта боль только раззадорила графиню. Она закрыла глаза. Они с сумасшедшей страстью наслаждались друг другом. Констанция была такая же дикая, как и он. Он поднял ее на колени и взял сзади, потом положил на спину и вошел в нее сверху. Констанция растворилась в наслаждении и в порыве страсти впивалась зубами в его плечи, руки…

Наконец они выдохлись. Сенрсн со вздохом облегчения упал на нее, его большое тело ослабло. Констанция, обняв его, рыдала от огромного чувства, переполнявшего ее.

Он нежно поцеловал ее и прошептал на ухо:

— Красавица моя! Я так скучал по твоим длинным волосам…

Жонглер только улыбнулся, почувствовав, как графиня онемела от этих слов.

ГЛАВА 24

Когда они уходили, старый возчик встретил их у калитки с узлом в руках, он приготовил это для Констанции.

— Не лучший день для путешествия, — сказал он ей. — Становится холодно, а к вечеру может пойти снег. Говорят, молодая леди Морлакс где-то на дороге, враги преследуют се… Хотя есть многие, кто протянул бы ей руку помощи.

Они остановились и встревоженно посмотрели на него. Тьери закашлялся.

— А вы видели ее? — спросил он, наконец, откашлявшись.

— О, да. Я видел ее год назад, когда она ехала в Лондон, сопровождаемая сотней рыцарей. Она очень красива — не было никого, кто бы не оглянулся ей вслед. И еще она добрая — всегда помогает голодным и нищим. Некоторые даже молятся на нее, как на святую…

Тьери удивился:

— Люди молятся на нее?

Старик сощурил свои хитрые глаза и посмотрел на Констанцию.

— Старые добрые дела не умирают, как говорят в народе… если бы я знал, где она, и у меня спросили, я бы никогда ничего не сказал. Ни я, ни моя жена, — убежденно сказал он.

Тьери вопросительно взглянул на Сенрена, но тот уже шел к дороге.

— Я должен идти, — сказал он поспешно. — Держи язык за зубами о бедных путешественниках…

— О да, конечно, и я, и моя жена, — уверил его старик.

Когда они прошли, он хитро посмотрел им вслед и прищелкнул языком.


Старик оказался прав — погода ухудшилась, похолодало. На дорогах подморозило. Ллуд спросила Констанцию, что дал ей старик. Графиня понюхала узел.

— Овсяные лепешки, турнепс и, должно быть, сыр. Только сыр может так пахнуть…

Сенрен шел впереди. Тьери за ним, а женщины сзади.

Ллуд замедлила шаг и внезапно спросила Констанцию:

— Ты несчастлива сейчас? Графиня задумалась.

Тьери и Ллуд наверняка слышали их этой ночью, да и как можно было не слышать? Ничего не ответив, она посмотрела на Сенрена, который шел впереди. Как она могла быть несчастлива, когда мужчина, которого она любит, нес ее на руках, а потом подарил замечательную ночь любви — до сих пор ее душа переполнена страстью, восторгом и любовью. Она продолжала удивляться, как судьба сыграла с ними, позволив полюбить друг друга, ей — знатной, богатой леди и ему — нищему бродячему менестрелю. Но Констанция ни о чем не жалела, наоборот, она благодарила Господа за эту любовь.

Мысли графини вернулись к реальности. Она подумала, что будет чудо, если они благополучно доберутся до замка Морлакс.

— Я отрезала ваши великолепные волосы, а потом мы одели вас как мальчика… вы не обижаетесь на нас за это?

Констанция, услышав вопрос Ллуд, удивленно посмотрела на нее.

— Обижаюсь?! В такое опасное время вы сделали самое лучшее, что было в ваших силах. Я благодарна вам до глубины души. Как я могу обижаться?! Я не жалуюсь по поводу одежды, только очень жаль волосы, но я прекрасно понимаю, что другого выхода не было.

Услышав такой ответ, Ллуд подумала, что люди правы, когда просят за нее Господа в своих молитвах. Она повернулась к Констанции и попросила ее выбрать камень величиной с ладонь.

— Камень? — удивилась графиня. — Это предсказание? — спросила она, пристально глядя в лицо женщины. — Я не верю в это…

Леди Морлакс вскрикнула от удивления, когда Ллуд развернула тряпицу.

— О, какая прелесть! Где ты взяла такие прекрасные камни? Можно я выберу?

— Конечно, — ответила Ллуд. — Но только один.

Констанция долго рассматривала их и, наконец, остановилась на белом камне с серебряной полоской. Он был плоский, как будто разглаженный водой ручья.

— Я выбрала вот этот, белый… Это что-нибудь значит? Это моя судьба? — забросала графиня женщину вопросами. — Сначала я хотела выбрать красный, но потом передумала…

Ллуд отдернула руку и убрала камни в глубокий карман в складках ее одежды.

— Нет! Только не красный… Это не для тебя! — проговорила она, и женщины стали догонять мужчин, ушедших вперед.

Ветер постепенно затих, и начал идти снег, скоро он уже падал большими хлопьями с мрачного серого неба, покрывая поля и деревья. Мимо проехала группа торговцев на лошадях. Потом им встретился местный житель на повозке, и они спросили его о ближайшем поселении. Он сказал им, что оно находится в миле к северу отсюда.

Вскоре путешественники свернули в лес — Сенрену не понравилось лежащее перед ними поле открытое со всех сторон. Странники еще не добрались до леса, когда услышали топот лошадей. Жонглер прислушался и приказал всем бежать как можно скорее. Достигнув леса, они упали лицом в снег.

Длинная колонна рыцарей в черных и красных туниках поверх кольчуг, с пиками и флагами, цвет которых принадлежал Клеру, промчалась по дороге, которую они только что оставили.

Тьери удивленно прошептал:

— Куда они едут?

Сенрен, немного подумав, ответил:

— На месте Роберта Гилберта я послал бы рыцарей искать графиню в Баскборн.

Констанция подумала о своих детях. Хорошо, что это были девочки, мальчиков бы уже давно убили.

Рыцари проехали, и путешественники продолжили свой путь. Этой ночью они спали в овраге. После ужина, который благодаря жене извозчика был достаточно сытным, их мучил только холод. Старые дубы, под которыми они спали, спасали их от снега. Женщины спали в середине, Констанция положила голову на грудь Сснрена — так было немного теплее, но ноги прикрыть было нечем, и они сильно мерзли. Наутро есть было уже нечего, и, утолив жажду снегом, они отправились дальше. Снег продолжал идти…


Это было путешествие, которое Констанция никогда не забудет. У них не было еды… Они копали корни растений. Тьери искал вдов в деревнях, мимо которых они проходили, и приносил еду… Один раз ему удалось украсть буханку хлеба. Однажды в сильный снегопад они заблудились и целый день пытались найти дорогу. Сенрен опять нес графиню на спине.

— Мы умрем? Это неудивительно — погибнуть на такой дороге. Вы все знаете это, не так ли? — спросила она, приложив губы к самому уху жонглера, но он ничего не ответил. Сенрен все чаще и чаще ставил ее на ноги и отдыхал. Намотав кусок материи на уши и лоб, он спасался от обморожения. Его волосы и борода были совсем белыми от мороза. Он походил на снежного великана из детских сказок.

Констанция дотронулась до его лица и почувствовала под пальцами снег. Она прошептала замерзшими губами:

— Сенрен, помни, я тебя очень люблю… Из се глаз покатились слезы.

Сенрен не подал вида, что услышал ее. Они шли по дороге одни, никто не встретился на их пути, никто не путешествовал в такую погоду. Они редко разговаривали, берегли силы.

Наконец Тьери не выдержал и, взглянув на Ллуд, спросил:

— Мы умрем здесь?

Она только покачала головой, было трудно понять, что она хотела этим сказать.

Приближалась ночь. Констанция умоляла Сенрена опустить ее на землю, но он, не обращая на нее никакого внимания, продолжал нести ее.

Неожиданно кто-то окликнул их. Тьери пытался ответить, но так замерз, что не смог даже шевелить губами. Люди подошли ближе и заглянули в лицо Констанции.

— Это мальчик, — проговорил один из мужчин разочарованно. — Мы ищем людей, идущих на север по дороге от Базинстока, — объяснил он. Графиня задрожала от страха.

— Какого черта вам это нужно? — загремел голос Сенрена.

Подошел другой мужчина и внимательно всмотрелся в лицо Констанции.

— Это не мальчик, — уверенно проговорил он. — Графиня, — сказал он, обращаясь к Констанции, — я — сэр Унибоод, у нас две лошади.

Констанция почувствовала, как напряглись мускулы Сенрена.

Мужчина продолжил:

— Вы не можете меня знать, но в этом году вы помогли моему брату — дали ему еды, когда нечем было кормить детей, и мы в долгу перед вами…

Графиня молча смотрела на них. Она никого из них не знала.

Мужчина продолжал:

— Мы почти потеряли вас в этой буре — дважды выходили на дорогу, но никого не могли рассмотреть… снег мешал нам, но, наконец, с Божьей помощью нашли вас.

— Святая Дева Мария! Действительно лошади! Мы спасены! — проговорил Тьери.

Констанция всматривалась в лица мужчин. Она не помнила их…

Сснрен прошептал ей на ухо:

— Поблагодари их… Скажи им большое спасибо за все.

Лицо Сенрена было закрыто спутанными волосами и снегом. Графиня едва могла рассмотреть его глаза, но в голосе слышалась необыкновенная теплота и доверчивость. Жонглер сказал, что верил в молитвы людей за Констанцию.

ГЛАВА 25

— Должен предупредить вас, что сейчас постановка даже самых чудесных пьес не принесет нам больших доходов… стоит подождать до Пасхи, с февраля по март всегда бывает мерзкая погода… — сказал хозяин труппы актерам, которые расставили свои повозки по всей дороге.

Мимо этих повозок прошел молодой человек, вассал графа Харефорда, вместе со своими друзьями. Они вели своих лошадей под аккомпанемент рожков, за ними шли мужчины с гончими собаками. Дюжина собак лаяла и рвалась на охоту. Но это не был охотничий сезон, вассал графа и его друзья собирались охотиться только на одного дикого кабана, который напал на женщину, собиравшую в лесу хворост. По рассказам, это был огромный монстр.

Хозяин труппы актеров уважительно снял шапку, когда охотники проходили мимо него, а затем снова повернулся у Сенрену, с которым беседовал.

— Что сейчас лучше всего воспринимается зрителями? Лучше всего воспринимается фарс. Народ хочет смеяться в эти холодные, темные времена, хочет забыть свои неприятности, проблемы. Что касается жонглера, у меня уже есть жонглер — это мой племянник… Но мне понравился этот симпатичный мальчик — он хорошо сложен и очень приятный… Я могу взять его в свою труппу, — сказал хозяин и взял Констанцию за руку.

Графиня от удивления и испуга открыла рот, но в этот момент Сенрен взял хозяина труппы под руку и увел от Констанции.

— Нет, нет, милейший… Берите всех нас, включая и эту женщину, — сказал он, показывая на Ллуд.

— А эта-то на что способна? — спросил хозяин труппы.

— Она может предсказывать судьбу. Деревенским хозяйкам это понравится… — ответил Сенрен.

Констанция постаралась скрыть свою улыбку, наблюдая за Сенреном. Он был сейчас очень хорош собой: его длинные красивые волосы, свежевыбритое лицо, новая одежда… Даже кухарки и служанки из гостиницы вышли во двор, чтобы полюбоваться на него.

Кроме жонглера во дворе был Тьери, он тоже хорошо выглядел в своей новой одежде. Они все хорошо смотрелись, включая Констанцию в мужском платье. Только Ллуд не рассталась со своим старым плащом, хотя платье под ним было новое.

Новыми нарядами они были обязаны ткачам — если бы не их дары, они выглядели бы сейчас хуже нищих после месяца скитаний по зимним дорогам.

Мужчины проводили их до границ земель графа Харефорда, а вскоре они повстречали двух женщин и мужчину, которые ехали в санях. Это были ткачи из деревни Морлакс. Они отправили послание своим братьям-ткачам в Шреусбург, чтобы те встретили графиню Морлакс на дороге.

Одна из женщин, ехавших в телеге, сразу узнала Констанцию. Она рассказала ей об Эверарде и Эмме. Графиня впервые слышала это имя. Она была очень удивлена тем, что Эверард пошел в деревню искать себе девушку на ночь. Капитан ее рыцарей всегда был степенным и строгим. Она никак не могла представить его в качестве любовника какой-нибудь девушки. Графиня расспрашивала женщину о том, как он завоевал девушку и что случилось потом. Из ее ответов леди Морлакс поняла, что Эмма очень привязалась к капитану.

Женщина сказала, что Эверард поправляется медленно, так как у него переломано много костей. Ткачи дали графине денег, уверили в своей преданности и сказали, что с нетерпением ждут ее возвращения и хотят, чтобы гарнизон рыцарей Роберта Гилберта как можно скорее покинул Морлакс.

После этой короткой встречи Констанция со своими спутниками отправились дальше.


Сенрен разговаривал с хозяином труппы, а Констанция смотрела и смотрела на него, вспоминая их бродячую жизнь. Это было трудное время, они ночевали в лесу, в оврагах, на сеновалах, мало ели, дрожали от холода… Но ее любовь помогала ей выжить, несмотря на все опасности и трудности. Ее «дикий» жонглер был пылкий и ласковый, похотливый и страстный, стремительный, неистовый, жестокий и безнравственный, но очень любимый. Когда графиня думала о нем как о любовнике, ею овладевали разные чувства: стыд и дикое желание, к тому же она ревновала его. Да, ревновала! Ей хотелось кричать при воспоминании о Хелоизе и его любви. Но вместе с тем она понимала, что им надо расстаться. Она вспоминала взгляды женщин, которые с удивлением смотрели на нее и Сенрена — на графиню Морлакс и бродячего жонглера. «Они не могут быть вместе», — убеждала Констанция сама себя. Бог и все святые видят, как ей страшно расставаться с ним, вся се душа противилась этим мыслям.

— Да, Сенрен сейчас уговорит взять нас в труппу, — сказал Тьери и повернулся к Констанции. — Боже мой! Миледи, что с вами?

Констанция вся была погружена в свои мысли и только покачала головой, ей ничего не хотелось объяснять.

Сенрен подошел к ним с мешком, в котором была одежда. Он улыбался, но Констанция почувствовала, что жонглер сердится. Он взял графиню под руку.

— Пойдем отсюда!

— Что ты хочешь сказать мне?

— Пойдем.

Они пошли подальше от повозок вниз по дороге, оставив Тьери и Ллуд во дворе гостиницы.

— Мы собираемся в Морлакс с актерами, — сказал Сенрен.

— Тише… — Она старалась освободиться из его цепких рук. — Я не пойду в свой замок ни с кем, если не буду знать, что ты задумал.

— Твой замок? — Сенрен зло посмотрел на нее. — Роберт Гилберт и твой сумасшедший брат уже там. Они думают, что у тебя безвыходное положение и ты все равно объявишься в Морлаксе.

Констанцию охватил страх.

— Остановись, я хочу поговорить с тобой, — сказала она.

Сенрен, не обратив никакого внимания на ее слова, продолжал быстро идти, крепко держа ее под руку.

Мимо них галопом пронеслись охотники-дворяне и их дамы. Констанция смотрела им вслед и думала, что тоже охотилась здесь прошлой зимой, охотилась в той же самой компании, которая сейчас проехала мимо.

Они сошли с дороги. Сенрен помог ей перебраться через каменную стену, и они очутились на поле, покрытом прошлогодней травой.


Здесь не, было ветра, зимнее солнце было почти теплым. Сенрен притянул ее к себе и натянул ей на голову парик из соломы. Отступив на шаг, он внимательно посмотрел на нее.

— Теперь я понимаю, почему они называют крепостных «соломенными головами», — сказал Сенрен.

Констанция попыталась стянуть с головы парик, но Сенрен остановил ее.

— Послушай, эти актерские персонажи называются — Большой Джек и Маленький Джек. Они очень известны в сказках на юге. — Он достал из мешка одежду для этих персонажей.

Констанция одела ее и стала повторять за Сенреном свою роль. Это было совсем нелегко. Он внимательно наблюдал за нею, прищурив глаза.

— Дорогая, да у тебя талант.

— Я убью тебя! — накинулась на него Констанция, стягивая одежду и выплевывая солому изо рта.

— Констанция, сердце мое… — Он пытался поцеловать ее. — Труппа собирается в морлакский замок, и мы пойдем вместе с ними, чтобы войти в замок неузнанными, мы будем играть этих забавных персонажей южных сказок. А потом захватим рыцарей Гилберта, его самого и твоего братца врасплох.

Констанция перестала сердиться и со вниманием смотрела на него, ожидая продолжения его рассуждений. Но Сенрен ничего больше не сказал. Он молча снял соломенный парик с ее головы и нежно поцеловал.

— Когда твои рыцари одержат верх, ты снимешь этот парик, одежду Маленького Джека и заявишь о себе. Это будет победа, моя дорогая графиня…

Сенрен пригладил ей волосы, вынул из них остатки сена и соломы.

— Моя храбрая, прекрасная Констанция, — прошептал он с необыкновенной нежностью в голосе, — твои люди любят тебя… Я желаю всем хозяевам, чтобы их любили так же, как тебя.

Она смотрела на него с любовью. Ее губы помимо воли зашептали слова любви. Услышав их, Сенрен нахмурился.

— Нет, Констанция, нет! — сказал он. Графиня обвила руками его шею и притянула к себе.

— Я могу убежать с тобой… Я не хочу возвращаться! Я свяжу свою жизнь с твоей, мы станем бродяжничать вместе… Только не оставляй меня! За всю свою жизнь я не испытала столько радости и счастья, сколько испытала с тобой за это время. Не покидай меня! — умоляла его Констанция.

Жонглер криво усмехнулся.

— Да, живи со мной так, как мы жили все это время. Какая прекрасная жизнь для вас, моя восхитительная графиня! А как же ваши дети?

Ее дети! Губы Констанции задрожали, он прекрасно понимал, что она не сможет оставить их. Графиня отвернулась. Он притянул ее к себе. Его губы нежно прикасались к ее мокрым от слез щекам.

— Я ничего не могу дать тебе, только горечь и печаль. Ты принадлежишь своему народу, своим рыцарям, своему проклятому замку наконец. Надо стать глухим и глупым, чтобы не видеть всего этого! — уговаривал ее Сенрен.

— Нет, — прошептала Констанция.

— Да, — убежденно проговорил жонглер. Руки Сенрена проникли к ней под одежду, и он стал ласкать ее грудь… Она почувствовала, как огонь пробежал по ее венам.

Сенрен продолжал:

— Я — бродячий жонглер, ты — моя Лунная Графиня… Гордая, добрая, нежная, милая…

Он прижал се к своей груди, слезы бежали по лицу Констанции. Сенрен не стал говорить ей, что это их последняя возможность побыть вместе. Жонглер расстегнул ее жакет, снял тунику и стал покрывать ее тело поцелуями. Его язык казался ненасытным.

Он хотел видеть ее всю, хотел последний раз насладиться ее телом. Сенрен быстро скинул свою одежду. В холодных лучах зимнего солнца их обнаженные тела выглядели неожиданно белыми. Констанция прижалась бедром к его плоти и вскоре почувствовала, как она становится упругой и жесткой. Сенрен застонал.

— Иди ко мне, моя сладкая… — прошептал он нежно. — Разреши взять тебя прямо здесь, на этом поле, в этих солнечных лучах…

Он поцеловал ее так глубоко и страстно, что волна нежности прокатилась по всему ее телу, огонь загорелся в ее душе, распространяясь вес глубже и глубже.

Сенрен целовал каждый ее пальчик, шепча, что не может не думать о ней, что хочет навсегда запомнить ее, запомнить каждую клеточку ее тела, как помнил каждое мгновенье этого месяца. Он шептал ей нежные слова, не переставая ласкать ее живот, грудь, бедра… Она извивалась под его руками.

Графиню охватила неистовая страсть, дикое, животное желание. Она все теснее прижималась к нему, прижималась с какой-то яростью. Сенрен только почувствовал, что слился с ней в единое целое, и даже не заметил момент, когда вошел в нее….

После всего он нежно целовал и гладил ее лицо, стараясь запомнить как можно подробнее.

— Ах, Констанция! Как сильно мое желание! От тебя исходит необыкновенная сладость… Черт тебя подери! Я не могу избавиться от мыслей о тебе! Они преследуют меня, они живут во мне! — со страстью проговорил Сенрен.

Он чувствовал ее дрожь, чувствовал, что она тоже хочет его, чувствовал, как сильно это желание. Молодой человек страстно целовал ее влажные губы, шептал страстные слова, но она почти не слышала его, настолько сильно желание овладело ею.

— Ты еще любишь меня? Хочешь меня? Скажи мне это, дорогая… Я хочу слышать тебя, хочу запомнить твой голос… — просил он графиню.

Констанция ничего не ответила, она только страстно застонала, и ее тело задвигалось в порыве страсти и желания. Она двигалась все быстрее и быстрее, и вот наступила темнота — она забилась в конвульсиях, внутри нее как будто что-то разорвалось от сладостных ощущений. Констанция в изнеможении откинулась на его плечо. Они овладевали друг другом снова и снова… Наконец без сил опустились на одежду и, опустошенные, лежали в лучах солнца.

Графине еще потребовалось некоторое время, чтобы понять, где она и что с ней происходит. Постепенно Констанция возвращалась в мир реальности, ее голова лежала на животе жонглера, он взял ее руки в свои.

— Нам нужно решить, что и как мы будем делать дальше, — задумчиво проговорил Сенрен.

— Сенрен…

Констанция подняла голову и хотела что-то сказать, но он не дал ей договорить.

— Нет, не говори об этом. Я ничего не могу дать тебе, мы уже все обсудили…

Он поднялся на колени, стараясь не смотреть на нее.

— Мы должны распространить слух, что графиня Морлакс погибла во время зимней бури после Рождества и что ее тело нашли в тающем снежном потоке. Ты слышишь меня? — Сенрен быстро взглянул на нее и также быстро отвел взгляд.

Она кивнула. Сенрен встал, оделся, натянул свой соломенный парик. Констанция молча наблюдала за ним. Она смотрела на него, не отрываясь, и думала, что он действительно найдет в себе силы покинуть ее. Все, что он говорил, правда. Она не может следовать за ним по дорогам, не может вести жизнь бродяжки, наконец, никогда не сможет покинуть своих детей.

Графине хотелось плакать, кричать, крушить вес вокруг… Но се глаза были сухими, лицо окаменело, она не могла двигаться.

Неожиданно она увидела человека, который полулежал на каменной стене. Не веря своим глазам, он пристально вглядывался в Констанцию. Наконец мужчина воскликнул: — Миледи! Не может быть, они говорили мне в гостинице, что… — Он остановился и изумлено смотрел на графиню, все еще сомневаясь. — Да! О Боже! Это она! Господи, она выглядит как мальчик, но это действительно она, леди Морлакс! — радостно проговорил он.

Констанция только успела накинуть на себя плащ, как молодой человек ловко спрыгнул со стены и опустился у ее ног. Констанция смотрела на него расширенными от ужаса глазами.

— Леди, вы не узнаете меня? Я — Ральф. Вы видели меня в вашем поместье… Помните, когда говорили о свадьбе свободной девушки — дочери кузнеца и меня — крепостного егеря лорда шерифа Рептона?.. Она теперь моя жена…

Он с надеждой смотрел на нее.

Теперь Констанция вспомнила его, вспомнила его черные вьющиеся волосы, манеру разговора. Она кивнула.

Ральф вздохнул с облегчением и продолжил:

— Леди! Я вверяю вам свою судьбу и свою жизнь. У нас с женой родился ребенок, и мы хотим дать ему дворянское имя. Это девочка, мы бы назвали ее Констанцией, с вашего разрешения… — Он замолчал, не отводя умоляющего взгляда от графини.

Она молча смотрела на него широко открытыми глазами. Ральф бросил взгляд в сторону Сенрена — жонглер, отвернувшись, хохотал, как сумасшедший.

ГЛАВА 26

Снова пошел дождь.

— Мы должны ждать на улице? — спросила Констанция. Было холодно, снежные хлопья покрыли ее соломенный парик. Сенрен прижал ее к себе, стараясь согреть теплом своего тела.

Они стояли во дворе, как раз напротив кухни, ожидая своего выхода. Это был большой праздник, Джулиан пригласил много гостей. Во дворе, кроме труппы актеров, находились рыцари, они грелись вокруг маленьких костров, разожженных прямо на земле. Констанция украдкой оглядывалась, она искала Эверарда. Графиня знала, что он где-то поблизости… Ткачи обещали провести его внутрь замка во время праздника, чтобы он мог возглавить ее рыцарей. Эверард должен был надеть одежду крепостного, чтобы его не узнали раньше времени.

— Не жалуйся, — нежно проговорил Сенрен, обращаясь к Констанции, — для бродячих актеров стоять под снегом и дождем — привычное дело… Они стоят и летом, и зимой… И молятся только о том, чтобы их игра вызвала взрыв смеха и аплодисменты.

Действительно, актеры, стоящие вокруг них, не обращали никакого внимания на падающий снег, на холод. Они спокойно переговаривались между собой. Среди них были красивые девушки, мальчик с накрашенными щеками и усиками, у его ног сидела маленькая собачка. Это был племянник управляющего труппой, жонглер. Он жонглировал пятью или шестью шариками.

Констанция заволновалась, она тихо прошептала, что они обязательно должны победить. Графине не хотелось даже думать, что случится, если они потерпят поражение. Сенрен прошептал ей на ухо, что все будет хорошо, что следует думать о своей роли, о том, что предстоит делать на подмостках.

Леди Морлакс улыбнулась ему в ответ и оглянулась. Во дворе было много морлакских рыцарей. Они, конечно, сразу бы узнали ее, если бы не парик и эта одежда.

Слуги выполняли свои обязанности без обычной расторопности, у многих были заплаканы глаза. Графиня знала, что они горюют по ней. Ральф хорошо справился со своим поручением, распространив слух о ее смерти.

Вдруг из зала замка послышался взрыв смеха, причиной его стал танцующий медведь. Медведь действительно выглядел забавным.

Констанция нервно сжала ручку ведра, которое держала в руке. Ведро было тяжелое, с двойным дном, заполненное песком. Матерь Божья! Она никогда даже не могла представить, что ей придется выступать как бродячему актеру в своем собственном замке.

Роль графини была без слов, она представляла неуклюжего помощника придурковатого деревенского жителя, который старался построить свинарник. Помимо ведра Констанция должна была держать доску, она сейчас находилась у Сенрена. Они долго репетировали, как она должна тупо размахивать этой доской и, в конце концов, якобы нечаянно, сильно ударить Сенрена по голове, когда он наклонится. Графиню охватывал ужас при мысли, что она может не рассчитать силы и действительно сильно ударить Сенрена.

В этот момент, управляющий поместьем Морлаке направился в их сторону. Констанция опустила голову, соломенный парик скрывал ее лицо. Она уставилась в землю и видела только туфли управляющего. Управляющий поинтересовался, что случилось с мальчиком и почему он такой. Сенрен быстро ответил, что он — сын его сестры и очень замерз. Управляющий поднял голову Констанции. Она беспомощно смотрела на него.

Он знал графиню с самого рождения, но сейчас не узнал ее в этом скорчившемся от холода мальчонке.

Управляющий потряс Констанцию за плечо и послал их на кухню. Графиня от страха не могла сойти с места, Сенрен подтолкнул ее, и они направились на кухню.

Жонглер по дороге прошептал леди Морлакс, что у него в голове тысяча стихов, посвященных ей. Констанция с удивлением посмотрела на него. Они немного отогрелись, и Сенрен, взяв ее за руку, повел к двери зала, где толпились остальные актеры их труппы, ожидая своего выхода.

Хозяин труппы поторопил их — Сенрен и Констанция должны были выступать сразу после медведя. Отдавая доску, Сенрен прошептал ей на ухо, чтобы она помнила его… Констанция не успела спросить его, почему он это говорит, как хозяин труппы схватил ее за руку и вытолкнул на сцену.

Констанция закружилась по сцене с ведром в одной руке и доской на плече. Со стороны это выглядело довольно смешно, так как ее встретил оглушительный хохот. Затем вышел Сенрен и стал кричать на нее:

— Ты — ленивый, глупый, неуклюжий мальчишка! С таким помощником, как ты, мне никогда не построить свинарник!

Праздничный зал замка Морлакс был переполнен. Со всех сторон графиню окружали знакомые лица, они мелькали перед ней как в тумане. В первом ряду она увидела многих знатных дворян, среди них были и Джулиан, и Роберт Гилберт. Они смотрели прямо на нее.

Констанция в ужасе отпрянула — она не могла поверить, что они не узнают в ней графиню Морлакс. Сенрен окликнул ее, и графиня, поворачиваясь назад, нечаянно уронила свое тяжелое ведро ему на ногу. Жонглер, взвыв от боли, запрыгал на одной ноге, поджав другую под себя. Зал взорвался оглушительным смехом. Сснрену действительно было больно, но никто не думал о нем… Со стороны это выглядело очень смешно. К тому же, одет он был в самый нелепый наряд, который мог придумать. Он прыгал и орал на «мальчика», что он — глупый олух, недоумок, что он чуть не разрушил его свинарник. Зал покатывался со смеху, а на сцене в это время маленький человечек неловко повернулся и ударил Сенрсна доской, которая все еще была у него на плече. Графиня услышала звук своего удара, и в ту же минуту жонглер упал на подмостки.

Констанция опустилась на колени перед ним, Сенрен не шевелился, она стала трясти его за плечо, но он не подавал никаких признаков жизни. Графиня с испугу закричала. Но ее крики утонули в общем хохоте, толпа неистовствовала.

Сенрен немного приоткрыл глаза. Он был жив! Из него действительно получился бы замечательный актер. Он шепнул Констанции, чтобы она делала то, что они задумали. Она еще не могла прийти в себя от испуга за жизнь жонглера, кругом стоял невообразимый шум. Леди Морлакс собиралась с силами.

Но вот графиня вскочила на ноги. Она знала, что где-то в зале ее преданные рыцари, которых предупредили заранее, только ждут момента, чтобы напасть на людей Роберта Гилберта и Джулиана. Перед глазами Констанции промелькнула высокая фигура в одежде крепостного, это был Эверард, ее верный капитан. Леди Морлакс кинулась вперед, к краю подмостков, на бегу срывая свой соломенный парик. Толпа еще ничего не понимала… Констанция закричала, что она — графиня Морлакс, но ее голос утонул в шуме. В этот момент перед дворянами, сидевшими в первом ряду, появился Эверард, он уже скинул одежду крепостного, и его нельзя было не узнать. Дворяне от неожиданности онемели.

При виде бесстрашного капитана рыцарей толпа притихла. Констанция стояла уже без парика, ее тоже узнали, но не могли поверить своим глазам.

В тишине раздался крик Роберта Гилберта:

— Боже! Спаси и сохрани! Это привидение!

От испуга он упал замертво.

Беснующаяся толпа кинулась к выходу, морлакские рыцари по неуловимой команде Эверарда накинулись на рыцарей Роберта Гилберта и Джулиана.

Констанция смотрела на Джулиана. Ничего не понимая, он пятился к двери, со страхом оглядываясь на сестру.

— Констанция! — наконец закричал он, постепенно приходя в себя. — Что ты сделаешь со мной? Ты убьешь меня?

Графиня удивленно смотрела на него. Она ненавидела его — ее кровь закипала при воспоминаниях о том, что пришлось ей пережить, при воспоминании об унижениях, слабости, голоде, о заключении в холодной и сырой темнице, но, несмотря на все, она никогда не думала о его смерти.

Недалеко от нее Эверард дрался с рыцарями, то и дело перекладывая шпагу из одной руки в другую. Его силы были на исходе, капитан еще не полностью поправился. Заметив это, его подчиненные пришли ему на помощь.

Вскоре стало ясно, что морлакские рыцари во главе с храбрым капитаном одержали победу. Констанция облегченно вздохнула и огляделась вокруг себя. Ее глаза искали Сенрена, но жонглера нигде не было, он исчез. Она не хотела этому верить и снова и снова искала его среди толпы, но все усилия были напрасны, Сенрен как сквозь землю провалился.

Только сейчас графиня поняла смысл его слов перед выходом на сцену. Она будет помнить его, она никогда не сможет его забыть. В этом Констанция была уверена.

ГЛАВА 27

Баржа, нагруженная провизией, медленно двигалась по Сене. Ветер был переменный, и баржа шла то под парусом, то на веслах. Но вот установился восточный ветер, и гребцы смогли, наконец, немного передохнуть, первый раз за весь этот длинный день. Они опустили весла и отдыхали, наблюдая, как баржа медленно приближается к поместьям английского короля Генри.

Сенрен, который находился среди гребцов, снял рубаху и растянулся на лавке, нежась под теплыми лучами весеннего солнца.

Весна во Франции была теплее, чем в Англии, на деревьях, растущих вдоль реки, уже набухли почки, через несколько дней должны были распуститься молоденькие листья.

Бочкообразная маленькая баржа плыла медленно, барахтаясь на волнах. Вода окружала их со всех сторон, но ее нельзя было пить. Повар черпал воду и, чертыхаясь выливал обратно. Питьевая вода на судне была из старых запасов.

Сенрен, прикрыв глаза, отбросил волосы с лица и подставил свое бледное лицо солнцу. Нелегко было попасть во владения французского короля, когда шла борьба между королями Англии и Франции. Нелегко было быть гребцом, приходилось работать часами, они везли ценный груз — мешки с зерном, а так как зимние запасы были на исходе, зерно ценилось на вес золота.

Сенрен зевнул. Его руки, не привыкшие к такой физической нагрузке, покрылись волдырями, но он не жаловался. Жонглер растянулся на лавке и расправил затекшие плечи. Он был благодарен Господу, что получил место гребца и мог добраться до места бесплатно, у него совсем не было денег. Но Сенрена раздражало, что время так долго тянется.

Внезапно его сосед, бородатый Флеминг, дернул Сенрена за руку. Сенрен открыл глаза и увидел, что тот протягивает ему кусок черного хлеба.

— Ешь, пока отдых… Может, в Париже уже не будет такой возможности, — сказал он.

Но Сенрен только покачал головой. Он совсем не испытывал чувства голода, он вообще ничего не ощущал. В тысячный раз он повторял себе, что это чистое сумасшествие — оставить Англию. Безумие добровольно подвергать себя страшной опасности, приехав во Францию. Но желание повидать Хелоизу перевешивало здравый смысл.

Сенрен думал, что монахини никогда не позволят ей остаться наедине с ним. Эта мысль заставила его страдать, и он не смог сдержать стон. Сосед повернулся к нему и спросил, что случилось. Жонглер ничего не ответил.

— Ах, понимаю, спина… Это все от того, что ты без одежды. Обнаженный и на ветру… Даже такой огромный и сильный, как ты, может простудиться.

Сенрен улыбнулся.

— Ничего страшного, со мной это бывает, скоро пройдет…

Он не переставал думать о Хелоизе. Даже в Монастыре у нее было много друзей, которые помогали ей. Ему сказали, что она стала настоятельницей в своем монастыре. Сенрен узнавал новости случайно, от бродячих монахов. Так один из них рассказал ему, что Питер Абелард перестал преподавать и на востоке Франции построил себе часовню на земле, подаренной ему какими-то знатными друзьями. Но вскоре покинул эту часовню и вернулся в Британию.

Сенрен совершенно не интересовался судьбой Питера, но когда бродячие монахи упомянули о том, что собираются выселить монахинь из монастыря, где жила Хелоиза, он потерял дар речи. Монахи рассказали, что женщинам предложили вернуться к мирской жизни, — если они захотят, конечно. Эта новость поразила Сенрена… Разрушить монастырь, выселить Хелоизу, — о других монахинях он почему-то не думал… Жонглер не мог себе такого представить и очень разволновался.

Баржа продолжала плыть по Сене, приближаясь к Парижу. На каждом изгибе реки были видны замки. Водный путь в Париж был мирным, но война между Англией и Францией ощущалась и здесь — многое было разрушено.

— Глядя на все это, я понимаю, почему предпочел быть певцом и жонглером, — пробормотал Сенрен.

Флеминг не расслышал его и переспросил. Сенрен повторил свою мысль, что сочинять стихи лучше, чем воевать. Хотя он был обучен военному искусству с детства, но всем сердцем ненавидит войну. Флеминг не понял его.

— Ты выглядишь таким богатырем, а воевать не хочешь, почему? Слабоват?

Сенрен недоуменно уставился на него, они говорили, не понимая друг друга.

— О чем это ты? Неужели ты не видишь смерти, разрухи? Я не могу любить войну, не могу принять все это, поэтому я стал поэтом, жонглером. И я благодарен судьбе, что не стал монахом.

Ничего не ответив, бородатый Флеминг лишь пожал плечами.

Мысли жонглера помимо воли снова вернулись к Питеру, ему было сложно не думать о нем. И он рассказал Флемингу, что его друг — первый сын рыцаря — страстно увлекся философией и отказался пойти по стопам отца.

Вдруг Сенрен прервал свой рассказ и указал на отвесный берег впереди.

— Ты видишь рябь на воде… — проговорил он, и в тот же миг они увидели две лодки, выплывающие из-за утеса. Лодки направлялись им навстречу. Вскоре Сснрен уже мог различить лица гребцов… Это были очень разные лица — от молодых юнцов до умудренных опытом бородатых мужчин, но на всех было выражение отчаянной решимости. Сомневаться не приходилось, такие пойдут на все, лишь бы достать продовольственные запасы.

Капитан корабля, увидев эти лодки, закричал, что приближаются пираты, и направил баржу к берегу. Капитан хорошо знал, что на берегу им бороться будет удобнее.

У жонглера не было ни малейшего желания участвовать в битве. Он знал, что если хозяин баржи отдаст половину запасов, то эти голодные люди уйдут, но он так же знал, что хозяин не пойдет на это. Они будут биться до самого конца… Такое положение дел не устраивало Сенрена, и он, пока на барже царила суматоха перед предстоящим сражением, спрятался за холм и, бросив прощальный взгляд на сражающихся, ушел.


Монастырь, где находилась Хелоиза, был расположен в одной из северных частей Парижа. День был по-весеннему теплый, когда Сенрен остановился перед монастырем в конце аллеи. Его мучили дурные предчувствия.

У главного входа, где в любое время должен был толпиться народ, ожидая еды и милостыни, никого не было. Сенрен подошел к дубовой двери и дернул за веревку. Услышав звук колокольчика, он произнес:

— Во имя отца, сына и святого духа, кто-нибудь, подойдите к калитке.

Но ему никто не ответил. Ни одного звука не доносилось до ушей жонглера, казалось, монастырь вымер. Было так тихо, что он слышал, как где-то вдалеке мычали коровы.

Наконец дверь открылась и он услышал женский голос:

— Монастырь закрыт.

— Сестра, — сказал он, — мне нужно поговорить с настоятельницей монастыря. Передай ей, что пришел Сенрен, которого, она знала в школе в Нотр-Даме.

Это было единственное, что пришло ему на ум. Он не хотел упоминать имя Абеларда.

Ничего не ответив на просьбу Сенрена, сестра только повторила, что монастырь закрыт, и добавила, что их закрыли по приказу епископа. Жонглер не слушал ее, он хотел видеть Хелоизу.

— Иди и приведи ее мне, иначе я разнесу этот чертов монастырь! — закричал он.

Женщина исчезла так же тихо, как появилась.

Сенрен остался стоять у ворот монастыря, размышляя о том, что неужели их действительно собираются отпустить в мирскую жизнь… Если это правда, то он может освободить ее от церкви, освободить от Абеларда. Они смогут вместе вернуться в Британию, забрать ее ребенка у сестры Питера и жить вместе. Он так размечтался, что не заметил, как подошла Хелоиза.

— О, Сенрен! Дорогой друг! Неужели это действительно ты? — радостно воскликнула она.

Сенрена трясло, она была совсем близко.

— Хелоиза, — шептал он и не мог поверить, что наконец видит се. Она успокоила его:

— Тише, Сенрен, тише… Ты напугал сестру. Тебе не следовало так поступать, — говорила она.

— Ты же знаешь, я не хотел тебя огорчать, — уже спокойно проговорил Сенрен.

— Да? Бывают такие времена, когда я сама себя огорчаю, — тихо ответила она.

Жонглер услышал печаль в ее голосе.

— Хелоиза… — начал он, но она прервала его и стала читать ему стихи.

— Я не могу говорить сейчас о поэзии с тобой, — дрожащим голосом произнес Сенрен. — Монахини могут вернуться к мирской жизни… Пойдем же со мной! Я буду любить тебя.

— Я не могу оставить церковь, — сказала Хелоиза.

— Хелоиза, я найду деньги… Мы будем хорошо жить где-нибудь далеко от этого места, жить вместе с твоим ребенком! Мы обязательно заберем его… — умолял он ее.

— Дорогой Сенрен… — в голосе Хелоизы зазвучали теплые нотки, — Питер знает о нашем положении и предложил нам часовенку, которую он построил в горах. Правда, он не жил там некоторое время, и сейчас в ней кое-что разрушено, но мы восстановим, и к тому же власти разрешили сделать там некоторые постройки, необходимые нам. Большинство монахинь переедут со мной, мы обязательно выживем, — убежденно закончила она.

— Хелоиза! Оставь эту жизнь, разреши мне сделать тебя счастливой. Сколько можно доказывать тебе свою любовь?!

Женщина молчала. Сенрен понимал, что Хелоиза пойдет за Абелардом и в ад. Сейчас настало время Питера, судьба распорядилась так, что Абеларду наконец пришлось заботиться о ней. Он отдал несколько разрушенных зданий и землю для нее и ее монахинь.

Жонглер молча опустился на землю. Этот большой человек сидел неподвижно посередине дороги, погруженный в свои мысли.

Он понимал, что Хелоиза была потеряна для него, потеряна для всех, кто ее любил. Жонглер застонал от собственного бессилия, от того, что ничем не мог помочь ей.

Сенрен еще долго сидел на дороге, размышляя о любви, жизни и смерти. Затем поднялся и подошел к калитке, но вдруг резко развернулся и побежал.

ГЛАВА 28

Брат Уэланд пересекдвор замка и, подойдя к настоятельнице монастыря, помог ей сойти с лошади. Он был сыном крепостного и с трепетом относился к представителям церкви.

Настоятельница спешилась, и он, бережно держа ее под руку, провел мимо небольшого озера в середине двора замка.

— Моя госпожа сейчас разговаривает с новым управляющим — сэром Эверардом, — и еще не знает о вашем приезде, — сообщил он настоятельнице монастыря.

— Хорошо, не надо ее беспокоить. Я встречусь со своей племянницей позже. Будет очень любезно с вашей стороны, если вы покажете мне мою комнату. Путешествие очень меня утомило, — ответила она.

Уэланд посмотрел на двух молодых девушек, которые снимали багаж настоятельницы с мулов, и подумал, что они не лишены привлекательности.

— А что, Моресхолд здесь? — поинтересовалась настоятельница.

— Да, — ответил один из рыцарей Томаса Моресхолда. На этого рыцаря искоса бросали взгляд монастырские девушки.

Настоятельница огляделась и поняла, что здесь ничего не изменилось. Изменилась только она сама, ее лицо стало грустным. Она рассказала брату Уэланду, что еще ребенком бывала здесь, что граф Гилберт де Джобоург был ее родным братом.

Уэланд не знал этого.

— Но неужели совсем ничего не изменилось, ведь прошло немало лет? — с удивлением спросил он.

— Да, построили новое здание, новую башню, но, в общем-то, все, как и прежде. Кстати, а что слышно о лорде Роберте Гилберте? — спросила настоятельница.

— Он во Франции вместе с королем Генри, — ответил Уэланд.

Они подошли к лестнице, которая вела в комнату настоятельницы.

Перед праздничным залом стояло много повозок, они были заполнены провизией для предстоящей свадьбы.

Судьба Роберта Гилберта ни у кого не вызывала удивления. Все понимали, что ни один королевский суд не будет наказывать такого близкого родственника короля, пока сам король не захочет его наказать.

Две служанки спешили к настоятельнице, неся чашу с горячим вином. Она приняла ее с благодарностью, вино должно было восстановить ее силы.

Выпив вина и переведя дух, она поинтересовалась у Уэланда, что случилось с Джулианом. Правда ли говорят, будто он сбежал? Уэланд почувствовал себя неловко.

— Видите ли, Джулиана Нссклифе посадили туда, где сидят заложники… Его посадили туда после праздника… Думаю, вы знаете эту историю… — смущенно проговорил он.

— А что было дальше? — спросила настоятельница.

Уэланд откашлялся и стал рассказывать:

— Через какое-то время у него созрел план побега. Никто не думает, что ему кто-то помог бежать.

Настоятельница согласилась с ним. Она хорошо знала Джулиана с самого детства и помнила его ловкость и проворство.

Чуть позже она стала расспрашивать, как поживает ее племянница Констанция, что делает.

— Она готовится к свадьбе, — сказал Уэланд.

— Да… Я слышала, что Моресходд — хороший человек… — проговорила настоятельница и тут же повернулась к одной из служанок, спускавшейся по лестнице, и поинтересовалась, готова ли ее постель. Она очень устала после путешествия и, послав за багажом, отправилась в свою комнату.

Брат Уэланд слышал, как она отдавала приказания служанкам, когда поднималась вверх по лестнице. Он вернулся во двор и посмотрел на окно за решеткой высоко вверху.


Рыцари, которые охраняли сводного брата Констанции в ночь его побега, поклялись, что не слышали ничего — ни шума, ни лая собак. Это были верные рыцари… Но как такое могло случиться? После долгого раздумья, так и не найдя никакого решения, Уэланд отправился к графине сообщить о приезде ее тети.


Когда брат Уэланд пришел с новостью, Констанция сидела за столом с отцом Бертраном, Эверардом и бывшим управляющим. Они подсчитывали доходы от имения. Как Констанция и предполагала, эти доходы были весьма незначительны. Бывший управляющий положил перед ней бумагу, которую графиня молча подписала. Эти деньги предназначались семье рыцаря Карсефора, который погиб, защищая Констанцию. Его смерть под копытами лошади была ужасна.

Они работали молча, думая о том, что в связи с замужеством Констанция должна отдать все, что имеет, Томасу Моресхолду. Через несколько недель ждали приезда адвоката, чтобы уладить все юридические формальности.

Констанция встретилась взглядом с Эверардом. Она не ожидала, что ее новый управляющий будет так же хорошо относиться к Моресхолду, как и она сама. Неожиданно в комнату ворвались ее дети в сопровождении нескольких охотничьих собак, которые с лаем бежали за ними. Последним вошел Тьери, он был очень красив в своем шерстяном жакете.

Младшая дочь бросилась к Констанции и стала тянуть куда-то за руку. Старшая, Ходерн, недавно приехавшая из монастыря, степенно подошла к столу. Заглянув в счета, она как бы между прочим сообщила, что Тьери сказал, что она может ездить на пони.

Леди Морлакс улыбнулась и поднялась. Сразу же встали и все мужчины, сидевшие за столом. Дела были уже почти закончены, и Констанция решила выехать на прогулку со своими дочерьми. Ходерн взяла ее за руку, и они стали спускаться вниз по лестнице. Тьери шел сзади них, поддерживая маленькую Биатрис. На его вопрос, поедет ли с ними Томас, графиня ответила, что нет.


Последние недели стояла плохая погода и они вынуждены были большую часть времени проводить в замке. Сейчас, когда немного потеплело, все были рады выехать верхом в лес, где было так красиво и все радовало глаз.

Констанция хотела прогуляться с девочками вдоль реки, там рабочие начали строительство новой часовни, и ей лично хотелось посмотреть, как оно продвигается.

Мабел с ребенком на руках ждала Констанцию внизу на лестнице.

— Сестра, куда ты собираешься? Мне необходимо поговорить с тобой! — торопливо заговорила она, когда графиня спустилась.

Леди Морлакс остановилась и посмотрела на племянницу. Это была хорошенькая девочка по имени Элизабет, на днях Констанция стала ее крестной матерью. Ребенок спокойно спал, улыбаясь во сне. Биатрис крутилась вокруг них, ей очень хотелось посмотреть на свою сестренку. Но Мабел держала дочку высоко, и Биатрис ничего не могла рассмотреть.

— Констанция! Я не могу вернуться в их замок, ты должна понять, что это невозможно! Разреши мне остаться здесь и занять мою старую комнату. Я буду жить в ней… Моя служанка поможет с ребенком, — стала уговаривать ее Мабел.

Они вышли во двор.

— Нет, ты не останешься здесь. Он уже не бьет тебя, не так ли? — спросила она сестру.

— Констанция, ты не хочешь слушать меня! Я опять беременна, и сейчас это должен быть обязательно мальчик, — так сказал мой муж. Бог мой! Элизабет нет еще и трех месяцев! Я должна сама кормить ее, а не отдавать няне, но его мать и сестры…

Здесь Констанция перебила сестру и предложила обсудить это позже наедине.

Хуберт де Варренс и его отец были сейчас вместе с Томасом Моресхолдом и другими гостями, которые съехались на свадьбу в Морлакс.

Графиня знала, что была и другая причина, которая заставляла Мабел жаловаться на своего мужа. Все дело в том, что он очень мало времени проводил с ней. Практически она всегда была одна. Констанция огляделась, она искала свою младшую сестру.

— Где Бертрада? Почему ты не присоединишься к своей сестре и ее мужу? Сейчас мы найдем их служанку и пошлем передать ей, чтобы она пришла и забрала тебя с собой, — сказала она, хотя прекрасно знала, что ее младшая сестра с мужем не ладят с семьей дс Варренсов. Мабел при этих словах только покачала головой.

В это время Тьери посадил Ходерн на пони. Констанция, наблюдая за дочерью, невольно вспоминала себя. Неожиданно графиня вспомнила, как в один из снежных зимних дней во время их скитаний Тьери посетил одинокую вдову в какой-то деревне и вернулся с провизией, тогда он накормил их всех… Потом она вспомнила, как они почти потеряли надежду на спасение и Тьери спросил у Ллуд, умрут ли они на этой дороге, но она ответила ему «нет». Сейчас Тьери был около ее дочери, гордо сидевшей на пони, а Констанция все смотрела на него, не отрывая глаз.


Они никогда не говорили о своих зимних скитаниях. Констанция дала ученому приют и пищу. А вскоре — по приезде Ходерн из монастыря — он согласился стать учителем для ее дочерей. Девочки искренне полюбили молодого, красивого Тьери, и для нее было спокойнее знать, что кто-то кроме неграмотных слуг присматривает за девочками, пока она занимается своим полуразрушенным хозяйством.

Когда закончилась история с Робертом Гилбертом и Джулианом, они с Тьери изредка встречались наедине в замке или у озера, но графиня никогда не расспрашивала его о Ллуд и Сенрсне, боясь показать даже ему свою слабость.

Занимаясь хозяйственными делами, играя с дочерьми, она постоянно вспоминала их сумасшедшую игру на сцене… такой она была только с Сенреном… Но не следует ей все время вспоминать старое. Она тряхнула головой, как бы отгоняя от себя воспоминания и посмотрела на Тьери. Их взгляды встретились. Они понимающе посмотрели друг на друга, но ничего не сказали.


Конюх и Эверард уже ждали их. Мабел опять стала что-то говорить, слезы текли по ее щекам. Констанция успокоила сестру и пообещала обсудить все, но чуть позже.


Когда конюх вывел пони с Ходерн на спине за ворота замка, графиня вновь залюбовалась дочерью.

Лучи солнца пробивались через ветви деревьев, становилось заметно теплее, но после весенних дождей дорожка к реке еще не высохла, хотя земля уже стала подсыхать.

Ходерн на своем пони ехала сзади Констанции, упрашивая грума дать ей вожжи. Наконец девочке удалось уговорить его и она вырвалась вперед, объехала мать и помчалась к берегу реки. Биатрис извивалась в седле графини, умоляя, чтобы се спустили с лошади и разрешили подойти к реке посмотреть на рыб. Констанция спустила дочь с лошади и медленно ехала рядом, а груму приказала следовать за Ходерн.

Солнце припекало, деревенские ткачи были на противоположном берегу, но графиня их не видела. Она ехала и думала о том, что после свадьбы поедет на север к Томасу Моресхолду и немного поживет там. Он очень хороший и добрый человек…

Очнувшись от своих мыслей, она крикнула груму, чтобы тот вместе с Ходерн направлялся к часовне. Грум взял вожжи у девочки и стал поворачивать ее пони. Констанция издалека наблюдала за рабочими, когда вдруг услышала пронзительный крик Ходерн.

Когда графиня повернулась в их сторону, то увидела колонну странных рыцарей в белых туниках. Они скакали прямо на нее. Один из рыцарей выхватил у растерявшегося грума вожжи и потянул пони к себе. Констанция нагнулась и быстро посадила онемевшую от ужаса Биатрис к себе в седло. Графиня видела, как рыцарь подхватил Ходерн с пони и перекинул к себе через седло.

Держа вожжи в одной руке, другой придерживая в седле дочь, Констанция пришпорила лошадь. Она помчалась к рыцарю, у которого была Ходерн. Биатрис вопила от страха, но графиня не обращала на нее никакого внимания. Она уже была почти рядом с рыцарем, когда почувствовала как кто-то схватил ее кобылу за вожжи и потащил ее лошадь за собой. Они скакали через лес по деревенской дороге к мосту.

Леди Морлакс кричала, чтобы человек остановился. Они были на ее земле. Вероятно, они сошли с ума, если вытворяют такое. Она старалась освободиться от рыцаря, который вел ее лошадь, и одновременно держала плачущую дочь.

Подъехав к мосту, в лучах солнца графиня увидела высокую мужскую фигуру с золотистыми волосами, в рваной одежде и стоптанных башмаках. На мгновенье она потеряла дар речи, узнав в нем Сенрена, а потом громко закричала. Увидев ее, Сенрен побежал к ней.

Толпа рыцарей на лошадях мчалась ему навстречу. Констанция, уверенная, что они убьют его, кричала как сумасшедшая. Он был один, без оружия, против толпы вооруженных рыцарей. Храбрый жонглер шел на верную смерть ради нее!

Неожиданно ее кобыла споткнулась, и рыцарь на мгновение выпустил вожжи. Графиня спрыгнула с лошади и вместе с истерично орущей дочерью побежала вперед. Рыцари были со всех сторон.

Констанция видела, как Сенрен сдернул одного из рыцарей с лошади и выхватил его меч. Графине хотелось закрыть глаза и не видеть того, что неумолимо должно было случиться, ей хотелось молиться. Но глаза не закрывались, и она, объятая страхом, смотрела, как он дерется, выкрикивая слова на незнакомом ей языке.

Внезапно рыцари спешились и упали в грязь. Они лежали в своих белых туниках лицом вниз. Нанося побои, Сенрен кричал на них, находясь в каком-то диком возбуждении, но рыцари даже не пытались сопротивляться. Жонглер подбежал к рыцарю, в седле которого сидела Ходерн, и вырвал девочку из его рук.

— Чертова свинья! — прокричал он на немецко-саксонском.

Констанция понимала только некоторые слова. Держа Ходерн в руках, он поскакал к графине, которая уже села на свою лошадь и ехала ему навстречу мимо все еще лежащих на земле неподвижных рыцарей.

Обезумевшая от страха Биатрис еще не пришла в себя — она продолжала всхлипывать, ее всю трясло.

Когда они встретились, графиня не могла произнести ни слова. Она только знала, что Сенрен — такой большой, смелый, с золотыми волосами и сияющими сапфировыми глазами, — был рядом.

Сенрен спешился с лошади и попытался поставить Ходерн на ноги, но девочка была слишком напугана, ноги не слушались ее. Молодой человек взял ее на руки, и девочка доверчиво обняла его за шею и затихла.

— Констанция, дорогая моя, я возвращаюсь к тебе, — тихо сказал Сенрен.

Графиня молча смотрела на Сенрена и свою дочь на его руках.

ГЛАВА 29

Сенрен указал ей на лежащих в грязи рыцарей и на их предводителя в каком-то странном шлеме с белым пером.

— Его имя — Сигурд Клессен. Он — человек императора Генри, так же, как и все они. Они не оставляли меня в покое в Париже, когда я был студентом, следовали за мной после катастрофы с Абелардом… Они преследовали меня все это время, устраивая засады на дорогах, но не были достаточно умны, чтобы поймать. И вот эта попытка устроить ловушку на твоей земле, а тебя сделать приманкой…

Констанция едва понимала его слова, их смысл доходил до нее с трудом. Слова Сенрена, что он возвращается к ней, уносили ее из реальности. Ей хотелось кричать и плакать, хотелось броситься в его объятия.

В это время их грум, без единой кровинки в лице, смертельно напуганный всем произошедшим, подъехал к ним с пони для Ходерн. Он с испугом смотрел на огромного рыцаря, неподвижно лежащего на земле в ногах у Сенрена. Остальные рыцари также лежали в грязи, их туники из белых стали грязно-серыми.

Констанция передала Биатрис груму.

Графиня едва могла переводить дыхание от волнения, которое охватывало ее всякий раз при близости Сенрена. Она смотрела на него и вспоминала этот голубой шерстяной жакет, сейчас уже совсем поношенный и кое-где рваный. Когда-то он был новым и очень шел ему…

Влияние Сенрена на Констанцию всегда было сильным, могущественным. Она не могла оторвать взгляда от его сильного тела, его глаз небесного цвета, графиня чувствовала, как внутри у нее поднимается горячая волна желания. Леди Морлакс переспросила:

— Я — приманка?

Она ничего не понимала.

Жонглер внимательно смотрел на нее.

— Да, приманка. Клессен знал, что я обязательно приду на помощь, если тебе будет угрожать опасность. Я возвращаюсь к тебе, чтобы быть твоим рабом, певцом, поэтом, твоей игрушкой… всем, чем ты захочешь. Я испытал свои чувства, разобрался в себе. Я теперь твердо уверен, что хочу только тебя и очень в тебе нуждаюсь. Я думал, что сердце мое принадлежит другой, но ошибался, принимая жалость за любовь… — Он перестал говорить и они некоторое время молча смотрели друг на друга.

Группа людей спешила к мосту из деревни, они размахивали граблями и косами. Люди шли защищать свою хозяйку. Клессен поднял голову, но Сенрен ударил его, и он опять уткнулся лицом в грязь.

Констанция на минуту закрыла глаза. Ее сердце истосковалось, истомилось без Сенрена. Только что, он сказал ей те слова, которых она ждала, ждала так долго. Она услышала эти неистовые, невозможные слова, что он любит ее, что будет ее поэтом, певцом…

Она увидела, как ее крепостные бежали защищать ее, но, увидев распластанных на дороге рыцарей, остановились в замешательстве.

Его сердце не принадлежит Хелоизе! В нем только жалость, но не любовь. Матерь Божья! Именно это она страстно желала услышать!

Сенрен вновь сказал, что его не отпустят, но Констанция опять не поняла его. Жонглер ткнул своим растоптанным башмаком лежащего у его ног огромного рыцаря, тот поднял голову и вопросительно посмотрел на Сенрена.

— Вставай и расскажи ей все, — приказал он ему.

Клессен послушно встал, его лицо по цвету напоминало дубовую кору, глаза были тусклыми и ничего не выражали. Он отряхнулся, передвинул свой тяжелый меч за спину и, развязав кожаную сумку размером с человеческую голову, которая была привязана к его ремню, достал оттуда толстую, сделанную из золота древнюю корону, отделанную пурпурными камнями. Корона переливалась в солнечном свете разными огнями.

Рыцарь опустился на колени. Констанция инстинктивно отшатнулась. Клессен поднял корону над головой — лучи солнца, пробивавшиеся через деревья, осветили корону. Другие рыцари тоже поднялись с земли и стояли на коленях, склонив головы.

Клессен торжественно произнес:

— Принц Конрад! Мы приветствуем принца Конрада, саксонского рыцаря!

Графиня Морлакс повернула голову к Сенрену и спросила, заикаясь, правильно ли она поняла, что он принц?

Жонглер только пожал плечами и равнодушно ответил:

— Да, правильно. К тому же саксонский герцог. Мой дядя, Лофар, должен быть императором, конечно, после смерти настоящего импертора Генри. И оба они хотели, чтобы я жил в Германии, а не бродяжничал по дорогам Англии, зарабатывая себе на кусок хлеба песнями и фокусами, как бродячий менестрель. Болваны, которых они послали, целый год охотились на меня, но не могли поймать. Но сейчас их желание наконец исполнилось, страдания увенчались успехом. Они прекрасно знают, что я не хотел этого и желал бы видеть их всех в аду.

Констанция была поражена его спокойствием, его иронией. Минуту назад она была самая счастливая из женщин на земле, она хотела предложить ему своей замок, землю, поместья. Графиня вспоминала, с какой страстью он предложил ей стать ее певцом, поэтом, рабом… Слезы выступили на ее глазах, леди уже успела забыть, каким жестоким он может быть.

Сенрен внимательно наблюдал за ней, по ее лицу он понял, какие чувства завладели ею. Прижав ее к себе, он стал успокаивать:

— Бедная Констанция! Ты не заслужила таких страданий! Не надо плакать…

— Я не плачу! — перебила его графиня и гордо встряхнула головой.

Позади себя они услышали стук копыт. Это морлакские рыцари во главе со своим новым капитаном Лодгспризом галопом скакали по направлению к ним. Рыцари императора Генри, стоявшие на коленях посередине дороги, не шевелились. Рыцари Констанции приблизились к ним насколько было возможно и во весь голос стали звать ее.

Жонглер улыбнулся своей саркастической улыбкой.

— Эти рыцари не двинутся с места, даже если ваши воины станут рубить их на куски. Они обучены, так же как и я. Знаешь, Констанция, я старался жить по-другому. Быть мудрее, добрее, но несмотря ни на что, я все еще такой же дикий, как они. Смотри… — Он поднял меч над головой рыцаря с короной в руках. — Графиня! Я сейчас отрублю его собачью голову за то, что он испугал вас и ваших детей…

Он не успел договорить, как Констанция бросилась вперед и, схватив его за руку, громко закричала:

— Нет! Святая Дева Мария! Нет! Не убивай его, ради всего святого, не делай этого!

Рыцарь, прекрасно понявший намерения Сенрена, даже не пошевелился, как будто речь шла совсем не о нем. Констанция заплакала. Ей казалось, что она сходит с ума, окруженная неподвижными рыцарями, стоящими на коленях с опущенными головами. Она снова стала кричать:

— Если хочешь наказать его, лучше сделай рабом, пусть работает на полях!

Сенрен опустил саксонский меч.

— Сделать его рабом? Вы хотите, чтобы я сделал известного крестоносца Сигурда Клесссна рабом? Чтобы он работал на ваших полях или на моих? — с издевкой спросил он.

Графиня смутилась, неопределенно пожав плечами. Ей не хотелось сейчас думать о каком-то, пусть и известном, крестоносце.

Констанция знала, что Сенрен вернется в Германию. Она всегда чувствовала в нем какую-то тайну, чувствовала его силу, надменность, высокомерие и не могла понять, откуда в простом жонглере все это. Нередко графиня спрашивала себя, может быть, он разоренный, обесчещенный дворянин, все надежды которого потерпели крушение, или бывший монах, а возможно, разжалованный рыцарь. Но ответа на эти вопросы не было. Она никогда не думала о нем как о принце, такое даже не приходило ей в голову.

Сенрен отступил от рыцаря и обнял графиню.

— Поцелуй меня, Констанция! — попросил он с мольбой в голосе.

Ее поцелуй был нежным, мягким и страстным одновременно, глаза графини закрылись сами собой.

Она открыла глаза, услышав, как он говорит, что поедет в Саксонию только с ней. Родственники убеждают его выбрать себе жену в Саксонии, но Констанция — единственная, кого он хочет, единственная, при одном взгляде на которую у жонглера начинает закипать кровь.

Сенрен остановился, перевел дух и продолжил:

— Я, наконец, понял, что любовь — превыше всего, что она может вынести все. Раньше, к сожалению, я этого не понимал. Впрочем, раньше я не понимал многого… Но сейчас я знаю твердо, что ты — моя единственная любовь, мое сердце. В тебе вся моя жизнь, только с тобой моя душа отдыхает. Поверь, это великий дар, данный тебе Господом. Я…

Констанция попыталась что-то сказать ему, но Сенрен остановил ее:

— Нет, не говори ничего. Я сказал еще не все, что хотел… А сейчас я очень хочу услышать, что ты тоже любишь меня. Ты ведь любишь меня? Ты не лгала мне? — спросил он, и графиня, услышав страх в его голосе, страх, который жонглер искусно прятал, поспешила успокоить его:

— Нет! Я никогда не лгала тебе.

Сенрен улыбнулся и продолжил:

— Я возьму тебя к императору, ты поправишься, окрепнешь в Саксонии, познакомишься с моим дядей. Боже! Как Лофар будет ненавидеть тебя!

В этот момент к ним подошел ее новый капитан и, услышав последние слова жонглера, нахмурился.

— Миледи! Прикажите мне схватить этого негодяя!

Но в ответ графиня лишь отрицательно покачала головой. Сейчас ей не хотелось ничего объяснять Лодгспризу.

Жонглер бросил меч в грязь и со страстью притянул графиню к себе.

— Пойдем со мной, Констанция! Я богат, у меня есть поместья, владенья, и ты сможешь быть хозяйкой, управлять всем этим, организовывать школы… Я ничего не прошу, только люби меня и будь со мной рядом! Всегда рядом! Ты мне очень нужна, и я не поеду в Германию без тебя!

Боже! Ее дети! Они были рядом и смотрели на них широко открытыми глазами. Сенрен огляделся и предложил поехать в Морлакс и там еще раз поговорить обо всем спокойно.

Графиня только кивнула головой. Жонглер посадил Ходерн на пони — девочка уже пришла в себя и могла ехать самостоятельно, — подал неуловимую команду саксонским рыцарям. Они поднялись с колен, звякая шпорами и кольчугами. Сенрен нагнулся и взял у, все еще стоящего на коленях, Клессена аметистовую корону и привычным жестом надел ее себе на голову.

Сенрен был одет в поношенную, рваную одежду, его башмаки совсем стоптались, но все это не могло умалить его достоинств, скрыть природную гордость, умение держать себя. Морлакские рыцари, глядя на него, не могли сдержать удивления и изумления, наблюдая за чудесным превращением простолюдина в герцога.

Теперь уже саксонский герцог, принц Конрад подсадил графиню Морлакс на лошадь. Ее одежда при этом немного распахнулась, и она увидела, как метнулся его взгляд… Констанция на миг закрыла глаза и прошептала молитву.

За последние часы слишком многое произошло с графиней, и она растерялась. Констанция стала говорить себе, что не может ехать в Саксонию, это сумасшествие! Она должна через три дня выйти замуж за Томаса Моресхолда и не может покинуть своих сестер, они нуждаются в ней. Наконец, король Генри накажет ее, она может потерять свои земли, потерять Морлакс. К тому же Сенрен сказал ей, что его родственники не примут ее и будут ненавидеть.

Леди Констанция Морлакс все это прекрасно понимала и осознавала, но вместе с тем у нее было чувство, что она размышляет и думает совсем не о себе. Она сама была слишком счастлива, громко смеялась, и улыбка не сходила с прелестных губ графини.

Они повернули на дорогу, ведущую к замку. Верные рыцари ехали чуть позади, а саксонские рыцари, сопровождаемые шумной толпой деревенских жителей, за ними.

Сенрен гордо восседал на лошади саксонского рыцаря рядом с Констанцией. Он не переставал уговаривать ее:

— Останься со мной, дорогая. Все, что мне необходимо, — это твое присутствие…

Но Констанцию не надо было уговаривать, она все уже решила, ее сердце разрывалось от радости. Графиня знала, что делать. Томас Моресхолд — хороший, добрый человек, он простит ее.

Констанция ехала молча и улыбалась. Графиня носила под сердцем ребенка, ребенка Сенрена, и была уверена, что для него не играло никакой роли, мальчик это или девочка. Она знала, что он будет несказанно рад, когда узнает, что станет не только мужем, но и отцом.

В ее ушах опять и опять звучали слова Сенрена: «Все, что мне необходимо, — это твое постоянное присутствие…»

Леди Морлакс и принц Конрад смотрели друг на друга и улыбались, и никого в этом мире для них сейчас не существовало.

ЗАМЕТКИ АВТОРА

Абелард и Хелоиза жили в часовне. Она — как аббатиса, настоятельница, он — в роли философа, без сомнения гениального. Его работы касались церковной диалектики, но наиболее известны стали его искренние и откровенные письма к Хелоизе.

Их сын, Питер Астролейб, полностью посвятил себя церкви и умер монахом в двадцать лет.

Хелоиза — одна из наиболее образованных женщин средних веков, — достигла статуса аббатисы, но в душе так и не смирилась со своей судьбой.


Оглавление

  • *** Примечания ***
  • ПРОЛОГ
  • ГЛАВА 1
  • ГЛАВА 2
  • ГЛАВА 3
  • ГЛАВА 4
  • ГЛАВА 5
  • ГЛАВА 6
  • ГЛАВА 7
  • ГЛАВА 8
  • ГЛАВА 9
  • ГЛАВА 10
  • ГЛАВА 11
  • ГЛАВА 12
  • ГЛАВА 13
  • ГЛАВА 14
  • ГЛАВА 15
  • ГЛАВА 16
  • ГЛАВА 17
  • ГЛАВА 18
  • ГЛАВА 19
  • ГЛАВА 20
  • ГЛАВА 21
  • ГЛАВА 22
  • ГЛАВА 23
  • ГЛАВА 24
  • ГЛАВА 25
  • ГЛАВА 26
  • ГЛАВА 27
  • ГЛАВА 28
  • ГЛАВА 29
  • ЗАМЕТКИ АВТОРА