Приручить единорога (Странное предложение) [Айрис Джоансен] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Айрис Джоансен Приручить единорога (Странное предложение)
1
Выехав со стоянки мотеля во взятой напрокат бледно-голубой «Шеветте», Жанна облегченно вздохнула. Последний час дался ей гораздо тяжелее, чем она ожидала, и теперь Жанна была рада, что ей не нужно больше притворяться и изображать уверенность, которой она отнюдь не испытывала. Если бы она провела с Дэвидом еще хотя бы четверть часа, то, наверное, не выдержала бы груза вины и рассказала бы ему обо всем. И это было бы глупостью, настоящей беспросветной глупостью, потому что если бы профессор узнал о ее головоломном плане, он ни за что бы ее не отпустил. А между тем положение было по-настоящему безвыходным. Клерк службы проката автомобилей дал ей самые исчерпывающие инструкции относительно того, как лучше добраться до роскошного особняка Сэнтина, который он назвал замком. Судя по всему, в этих местах замок служил чем-то вроде главного ориентира, да и отыскать его не составляло никакого труда: надо было только ехать вдоль побережья, никуда не сворачивая. И вот теперь, когда до замка оставались считанные мили, Жанна почти желала, чтобы на ее пути возникли неожиданные препятствия. Тогда, по крайней мере, она думала бы о дороге, а не о том, что ей предстояло: Тревожные мысли одолевали ее, и Жанне никак не удавалось от них избавиться. Как-то оно все будет? Отправляясь в путь, она надеялась, что, коль скоро она решилась на эту авантюру, сомнения не будут терзать ее, однако ошиблась. Почему, черт побери, Сэнтин не захотел принять ее? Этот вопрос по-прежнему оставался загадкой. Если бы она сумела договориться об аудиенции, тогда ей не пришлось бы идти на такой риск. Пытаясь уговорить секретаря в офисе Сэнтина во Фриско, Жанна пустила в ход все свое красноречие и все свое человеческое обаяние, но тот был непоколебим, как скала. «Нет, мэм, абсолютно исключено…» Тщетно она пыталась объяснить, что ей совершенно необходимо хотя бы изложить свою просьбу большому боссу и что речь идет почти что о жизни и смерти. Клерк с каменным лицом твердил как заведенный одно и то же: «Мистер Сэнтин в Кармеле, оправляется после тяжелой болезни, и его нельзя беспокоить». В конце концов Жанна поняла, что здесь ей ничего не добиться. Служащие Сэнтина стояли насмерть и казались такими же холодными и неприступными, как и их босс. Впрочем, подумала Жанна, улыбнувшись, тут она, пожалуй, погрешила против истины. Светские сплетни, регулярно появлявшиеся на страницах газет, утверждали, что молодой миллиардер вовсе не был холоден как рыба. Любовниц он менял так же часто, как рубашки, и, похоже, ни одна из них не могла пожаловаться на то, что с ней обошлись холодно. Характер у мистера Сэнтина, правда, был жесткий. Свою репутацию блестящего предпринимателя и безжалостного бизнесмена Сэнтин заработал, пробиваясь наверх с самого дна, из нищеты нью-йоркских трущоб. Прочтя несколько посвященных ему газетных разворотов, Жанна узнала, что Сэнтин начал свою карьеру разнорабочим на стройке. Тогда ему было шестнадцать лет. В двадцать три он уже сколотил неплохой капитал и стал единоличным владельцем строительной компании, на которую когда-то работал, купив ее со всеми потрохами. Дальнейший его взлет был столь же стремителен. Головокружительный успех Сэнтина объяснялся, как водится, агрессивной и хорошо продуманной политикой принадлежащих ему фирм на рынке компьютерных технологий, а также рискованными операциями с недвижимостью и нефтью, но только одному Богу было известно, как ему удалось втиснуться в эти раз и навсегда поделенные между группой картелей отрасли. Впрочем, этим он не ограничивался; список его интересов выглядел довольно впечатляюще, словно Сэнтин, подобно царю Мидасу, обладал способностью превращать в золото все, к чему бы он ни прикасался. К своим тридцати девяти годам Сэнтин стал живой легендой, а власти и влиянию, которыми он располагал, могли позавидовать самые высокопоставленные государственные деятели. Как ни печально, потрясающий успех, позволивший ему подняться на Олимп, нисколько не смягчил характера Сэнтина. Словно ненасытная гигантская акула, которой, чтобы не умереть с голоду, приходится постоянно заглатывать пищу, он продолжал поглощать конкурирующие компании, делая это без всякого милосердия, сожаления, снисхождения. И такого человека она собиралась уговаривать. Неужели ей удастся заставить Сэнтина сделать шаг, который не принесет ему ни большего богатства, ни большей славы? Все это напоминало утопию, да по существу и было утопией… На мгновение Жанна снова усомнилась, уж не сошла ли она с ума, но уже в следующую секунду ее подбородок решительно вздернулся, а губы упрямо сжались. Нет, она не позволит себе сдаться заранее, еще до начала разговора. Ей нужно только оказаться с ним лицом к лицу, а там она что-нибудь придумает и найдет способ как-то воздействовать на человеческую сторону его характера. Ведь не может же Сэнтин быть целиком высечен из гранита, что бы там о нем ни говорили! Да и выхода у нее не было: Жанна знала, что они с профессором исчерпали все возможности, чтобы если не спасти, то хотя бы отсрочить гибель заповедника, где жило столько всякой живности. Неужели она не сумеет обуздать жадность землевладельца, который стремится застроить лес и чудесные зеленые холмы коттеджами на продажу? Раздумывая обо всем этом, Жанна вылетела из-за поворота шоссе и вдруг увидела впереди цель своего путешествия. От неожиданности и волнения у нее перехватило дыхание. Кармел, как и многие другие города калифорнийского побережья, был построен на месте густых прибрежных лесов. Он всегда нравился Жанне своей гармонией и удивительным сочетанием творений человека и природы. Два творца трудились над этим утопающим в зелени городком, не мешая друг другу. Не удивительно, что Сэнтин обосновался на отдых именно здесь. Усадьба его, впрочем, стояла на высоком холме на некотором расстоянии от города, горделивая, словно маяк, и ее стены хорошо были видны в вечерних сумерках. К ее удивлению, замок Сэнтина был вовсе не похож на мрачную средневековую крепость. Изящное здание под красной черепичной крышей, выстроенное к тому же покоем, — с высоким фронтоном, светло-бежевыми стенами, сложенными из гладко отесанного известняка, с широкими, плавно сбегающими вниз ступенями парадной лестницы, — напоминало скорее старинный испанский монастырь, сладко и спокойно дремлющий в теплых южных сумерках. Здесь была даже колоколенка, еще усиливавшая это сходство, и Жанна даже удивилась, почему газетчики и местные жители прозвали усадьбу «замком». Но уже через секунду она поняла, что знает ответ на этот вопрос. Репутация Сэнтина была такова, что она ни в коем случае не ассоциировалась с монастырями, затворничеством, воздержанием и смирением. Его образ жизни не давал повода для таких определений. Но, какими бы неопределенными ни были моральные принципы, которыми руководствовался Сэнтин в своей обыденной жизни, вкус у него определенно был. Усадьба — богатый, изысканный и надменный дом — сияла в свете ландшафтных светильников словно искусно ограненный бриллиант в зеленом обрамлении огромного ухоженного сада. И Жанна ни капли не сомневалась, что этот бриллиант очень тщательно охраняется. Со всех сторон территорию поместья окружал двенадцатифутовый забор из бурого песчаника. Попасть внутрь можно было только через кованые декоративные ворота, но они были заперты, а сразу за ними виднелась будка охранника. Жанна знала, что обращаться к охране с просьбой пропустить ее на территорию частного владения было бы не только бесполезно, но и глупо, поэтому она, слегка сбавив скорость, поехала дальше по шоссе, которое огибало поместье с востока. Но лишь только поворот скрыл от нее ворота, она сразу съехала с ленты дороги и, загнав машину поглубже в густую эвкалиптовую рощу у самой ограды, заглушила мотор. Глядя на высокую каменную стену, Жанна только тяжело вздохнула. Вблизи она казалась еще более высокой и совершенно неприступной, как стена Иерихона, а у Жанны не было с собой самой завалящей дудочки (автомобильный гудок, естественно, не в счет), дунув в которую, она могла бы разрушить преграду. Не без труда справившись со вдруг овладевшими ею робостью и нерешительностью, Жанна открыла дверцу и выбралась из машины. Нет, у нее не было трубы, но зато в багажнике «Шеветты» лежала длинная веревка с трехлапой «кошкой» на конце. Она знала, что пробраться на территорию поместья будет не легко, и заранее подготовилась. К счастью, каменная стена оказалась неровной, так что в ней можно было отыскать удобные углубления и выступы. Если бы вместо стены из глыб песчаника она наткнулась здесь на гладкие бетонные плиты или на плотную кирпичную кладку, ей пришлось бы во много раз труднее. Захлопнув дверцу машины — звук получился таким громким, что от страха Жанна даже вздрогнула, — она обошла «Шеветту» и открыла багажник. Минут через десять — слегка задыхаясь и вытирая со лба нервную испарину — Жанна уже оседлала забор и, вытянув веревку из зарослей ветвей внизу, перебросила ее на другую сторону. Спускаться оказалось намного проще, чем подниматься, и меньше чем через минуту она уже стояла на земле. Выпустив веревку из рук, Жанна рассеянно потерла обожженные ладони о свой защитного цвета комбинезон и неожиданно ощутила прилив уверенности, вызванный победой над первым препятствием. Похоже, она неплохо справилась с этой акробатической задачей. Теперь ей нужно было как-то пробраться сквозь этот девственный лес к самому дому и найти вход, который — она была уверена в этом — вряд ли охраняется одним из драконов в человеческом облике, которых было полным-полно в сан-францисском офисе мистера Сэнтина. Не дав себе ни минуты на раздумье, Жанна решительно двинулась в ту сторону, где, как ей казалось, располагался сам дом, и вскоре наткнулась на узенькую утоптанную тропинку. По ней можно было идти гораздо быстрее, и Жанна решила воспользоваться ею, хотя тропа, как ей показалось, слегка отклонялась от того направления, которое ей было нужно. Впрочем, Жанна надеялась, что все дороги здесь в конце концов ведут к дому. Пусть она потратит немного больше времени, но зато не исцарапается о ветки, не запыхается, и предстанет перед Сэнтином в приличном виде, а не как щенок после драки. Она уже мысленно поздравляла себя с успехом — как ни странно, пока все шло как по маслу, хотя Жанна, разумеется, не имела никакого опыта в подобных делах, — когда позади нее раздался звук, от которого вся уверенность Жанны сразу испарилась, и она остановилась как вкопанная. Страх, первобытный примитивный страх охватил ее с такой силой, что Жанна затряслась как осиновый лист на ветру. Где-то в темных зарослях свирепо лаяли собаки, и этот лай неумолимо приближался. Сторожевые собаки, быть может, даже доберманы — свирепые, безжалостные, хищные! Ну почему, почему она не подумала о том, что усадьба — особенно такая большая — скорее всего охраняется собаками? В последнее время это было просто-таки всеобщее поветрие — владельцы особняков, загородных домов, словно соревнуясь между собой, заводили по нескольку сторожевых собак на своих обширных владениях. Должно быть, псы услышали ее или почуяли запах и теперь шли по следу, с треском ломясь через подлесок и заливаясь грозным лаем. Жанна почувствовала, как сердце ее ушло в пятки. По чести говоря, она предпочла бы встретиться с голодным тигром, чем с несколькими тренированными сторожевыми собаками. С самого детства ей удавалось как-то ладить с дикими животными, даже с самыми опасными, — и она привыкла полагаться на этот свой природный дар. Тончайшие нити сочувствия и понимания связывали ее с дикими тварями настолько прочно, что Жанне порой казалось, будто она способна ощущать их чувства как свои собственные. Другое дело тренированный пес, специально натасканный на то, чтобы калечить и убивать. С ним она, пожалуй, ничего не сможет сделать — разве только врожденный инстинкт собаки возобладает над дрессировкой. Но если собак окажется несколько… Что ж, скоро она узнает, на что годится ее дар, мрачно подумала Жанна, делая шаг в сторону от тропы. Как раз вовремя! Два огромных черных добермана — это были действительно доберманы, чего она и опасалась, — со свирепым рычанием выскочили из густых кустов, и в темноте влажно блеснули их белые, острые как бритвы зубы. Увидев их, Жанна стремительно опустилась на землю и села, скрестив по-турецки ноги. Стараясь изгнать из своего разума страх, она спокойно и уверенно смотрела на приближающихся к ней псов.Раф Сэнтин задумчиво разглядывал на свет бренди, налитое в низкий хрустальный бокал, время от времени взбалтывая его так, что янтарно-коричневатая жидкость кружилась в маленьком водовороте. «Курвуазье» сорокалетней выдержки было очень дорогим сортом бренди и встречалось исключительно редко, но сейчас Рафу оно казалось не вкуснее древесного спирта. На лице его лежала мрачная тень. Скучно, все скучно… Бренди было ни при чем — вся жизнь казалась ему пресной, все надоело до чертиков. Все же он сделал из бокала небольшой глоток и, опуская его на столик, инкрустированный перламутром, выругался так, как не ругался будучи десятником на стройке. Какого черта, в конце концов!.. От скуки он мог напиться вдрызг, а ведь еще недавно он не нуждался в подобного рода стимуляторах. Чего-чего, а энергии у него всегда было в избытке — и энергии, и азарта, и многого другого, что помогало ему и в жизни, и в тех очень непростых деловых играх, в которых он стал признанным мастером. К бизнесу Раф всегда относился серьезно, однако головокружительные многоходовые комбинации вызывали в нем такие же волнение и восторг, как и партия в покер «по-крупному». Тогда почему после двух десятков лет богатой, насыщенной событиями жизни, каждая минута которой доставляла ему наслаждение, он вдруг захандрил? Почему окружающее вдруг поблекло и перестало его интересовать? Должно быть, во всем виноват вирусный грипп, которым он переболел три месяца назад. Болезнь подорвала его силы, но не только… Оставленный ею след был слишком глубоким, и Раф был уверен, что сможет снова стать самим собой, только когда опять впряжется в работу. Если только прежде он не сойдет с ума от безделья и скуки. И надо же было ему подхватить эту летучую заразу! Сэнтин вытянулся в кресле и в тысяча первый раз проклял себя за то, что в самом начале болезни не прислушался к советам врача и продолжал вкалывать по четырнадцать часов в день. Он хорошо помнил собственную бессильную ярость, обуявшую его в тот день, когда ослабленное болезнью тело внезапно отказалось ему служить, и он все-таки свалился. Острый бронхит, сказал врач в приемном покое больницы, куда Сэнтина в срочном порядке привезли прямо из офиса. Но, как и следовало ожидать, одним бронхитом дело не обошлось, и в результате он выписался из больницы со строжайшим врачебным предписанием: никаких нагрузок, никакой работы в ближайшие два месяца. Целых два месяца! Раф проторчал в Кармеле всего неделю, а от его решимости выдержать весь назначенный врачами срок не осталось камня на камне. Скука добралась до него, сделала вспыльчивым, раздраженным, нетерпеливым, и это при том, что Сэнтин и до болезни не отличался ангельским характером. Вот и сейчас он чувствовал себя как на иголках. Взгляд его беспокойно перебегал по корешкам книг, выстроившихся на стеллажах красного дерева, по узорам кремово-розового персидского ковра, покрывавшего начищенный до зеркального блеска паркет, и никак не мог ни на чем задержаться. Осознав это, Сэнтин скорчил недовольную гримасу и, прищурившись, покосился на широкий кожаный диван у стены и уютное мягкое кресло перед массивным очагом в дальнем конце библиотеки. Пожалуй, решил он, если вынужденного заточения не избежать, он мог бы попытаться убить время, занявшись переоформлением внутреннего убранства дома. Пустяковое, ненужное дело, но ему нужно было хоть что-нибудь, что помешало бы ему два месяца кряду грызть ногти на руках и сходить с ума от скуки. Мысль о том, что в доме придется сделать кое-какую перепланировку, снова заставила Сэнтина нахмуриться. Нет, черт возьми, только не это! Замок нравился ему таким, каким он был, и он не хотел бы ничего менять. Может быть, как-нибудь потом… Но Сэнтин понимал, что «потом» вряд ли когда-нибудь наступит. Он достиг такого уровня благосостояния и располагал такими средствами, которые позволяли ему осуществить любую свою мечту сразу, так что впоследствии она не нуждалась ни в каких усовершенствованиях. После этого Сэнтин мог только охладеть к своему детищу и затеять что-нибудь новое. В библиотеку, постучав, вошел Пэт Доусон, доверенный секретарь Сэнтина. В руках он держал папку белой кожи. На мальчишеском лице секретаря блистала совершенно неуместная улыбка, и Сэнтин неодобрительно уставился на него. Несмотря на свой юный возраст, Пэт был удивительно умелым, исполнительным, прекрасно подготовленным работником, и Сэнтин приблизил его. Сейчас он, однако, всерьез усомнился, сумеет ли он выдерживать подле себя этого жизнерадостного кретина на протяжении всех двух месяцев. Нет, решил Сэнтин, если Доусон не прекратит улыбаться, то уже завтра окажется во Фриско, на незавидной должности секретаря-координатора, обеспечивающего связь между множеством принадлежащих Сэнтину компаний и филиалов. — Простите, что приходится беспокоить вас, шеф, — сказал Доусон, не обращая никакого внимания на мрачный взгляд босса, и на секунду умолк, включая настольную лампу на рабочем столе. — Теперь с каждым днем темнеет все раньше и раньше, — заметил он, подходя к креслу с высокой спинкой, на котором, разбросав ноги и почти сползши с сиденья, расположился Сэнтин. — Вы обратили внимание, что тополя уже начинают желтеть? — Нет, ничего такого я не заметил, — злобно прошипел в ответ Сэнтин и нахмурился еще сильнее. — Ты пришел сюда именно затем, чтобы сообщить мне, что осень уже не за горами? Доусон только слегка приподнял бровь. В последнее время шеф неизменно пребывал в таком вот собачьем настроении. — Нет, — сказал он спокойно и покачал головой. — Еще раз прошу меня извинить. Просто я хотел убедиться, что вы в подходящем настроении, чтобы увидеть эти документы. — Что там у тебя? — откликнулся Сэнтин. Доусон открыл папку и, достав оттуда несколько счетов, положил их на журнальный столик рядом с Сэнтином. — Я знал, что у мисс Симмонс дорогостоящие привычки, но не подозревал, что настолько, — позволил он себе высказать свое мнение. Сэнтин взял пачку счетов и, лениво проглядев, бросил обратно на столик и сделал глоток бренди из бокала. — Дайана начинает жадничать, — сказал он без всякого выражения и добавил жестко: — Оплатить. Убирая счета обратно в папку, Доусон кивнул. — Хорошо, шеф. Просто мне показалось, что вы должны их увидеть. На губах Сэнтина появилась циничная улыбка. — Я очень богатый человек, Пэт, а богатые люди тем и отличаются от бедных, что за каждое удовольствие им приходится платить. С этими словами он медленно поднялся с кресла и пересек комнату, чтобы наполнить опустевший бокал из переносного бара. — Я и не рассчитывал, что наша прелестная крошка станет обслуживать меня за мои красивые глаза. Пожалуй, она просто рассмеялась бы мне в лицо, если бы мое предложение не подразумевало соответствующего материального обеспечения. Чудес на свете не бывает. В лице и голосе Сэнтина снова отразился насмешливый и горький цинизм, а Доусон невольно подумал: «Неужели босс на самом деле считает, что красоток, которые буквально роятся вокруг него, привлекает исключительно размер его банковского счета?» Впрочем, он тут же отбросил эту мысль как не имеющую под собой никаких оснований. Лицемерие — равно как и ложная скромность — никогда не были свойственны Сэнтину; он прекрасно знал все свои достоинства и умело ими пользовался. Женщин тянуло к нему словно магнитом, и Доусону — с тех пор как в прошлом году Раф Сэнтин сделал его своим доверенным секретарем — приходилось регулярно отражать атаки отставных любовниц шефа. Сколько их всего было, Доусон затруднился бы сказать, да дело заключалось и не в этом. Главным, на что он обратил внимание, было то, что лишь некоторыми из девиц двигали откровенно корыстные интересы. Большинство же влюблялись в Сэнтина на полном серьезе, и успокоить их бывало очень нелегко. Что же заставляло женщин слетаться к нему, словно бабочек — к огню? Сэнтин никогда не был красавцем, подумал Доусон, краем глаза следя за тем, как шеф возвращается к своему креслу и с размаху падает на него, лениво пристраивая ноги на мягкой низкой оттоманке. Он не принадлежал даже к тому типу идеальных мужчин, которые, появляясь на киноэкране, на сцене или на бейсбольном поле, становятся кумирами сотен тысяч женщин. Поношенные замшевые «техасы» и серый свитер с высоким воротником делали его похожим скорее на рыбака или поденщика, нежели на обольстительного чичисбея со стажем, переспавшего в свои тридцать девять с большим количеством женщин, чем Дон Жуан за всю свою жизнь. И, самое главное, даже на горизонте не было никакого намека на статую Командора, так что ничто не мешало Сэнтину удвоить или даже утроить число своих побед. Если бы, конечно, он к этому стремился… Роста в Сэнтине было шесть футов и четыре дюйма, и хотя на первый взгляд он казался довольно грузным, ни унции лишнего веса у него не было. Начиная с широких, уверенно развернутых плеч и заканчивая стройными, сухими, как у балетного танцовщика, икрами, он состоял из одних только бугристых мускулов, напоминая увесистое и острое как бритва мачете. Вот именно, мачете… Сравнение вышло настолько точным, что Доусон едва сдержался, чтобы не прищелкнуть языком. Сэнтин действительно походил на это грозное оружие охотников и путешественников — не слишком изящное, но надежное и опасное. В самом деле, его грубые, резкие черты должны были выглядеть уродливо, но они почему-то таковыми не казались. Наоборот, широкие, почти славянские скулы и дерзкий, выступающий вперед подбородок подразумевали внутреннюю силу, уверенность и придавали лицу Сэнтина своеобразное очарование, против которого не каждая женщина была способна устоять. Взгляд черных глаз из-под густых, черных бровей был пронзительным и резким, а очертания губ свидетельствовали о чувственности и даже о жестокости… Иными словами, Сэнтин отнюдь не напоминал изящный и гибкий толедский клинок: все в его облике говорило о грубой силе, способной расчистить себе дорогу там, где никакой дороги нет вообще. Нет, тут же поправился Доусон. Когда Сэнтин хотел, он мог быть хитер и коварен, как сам Макиавелли. И все же в большинстве случаев он предпочитал не прятать свой стальной кулак в замшевую перчатку, а действовал напрямик. Объединенной экономической и финансовой мощи его предприятий, его влияния в мире бизнеса, его энергии и феноменальной работоспособности в большинстве случаев было вполне достаточно, чтобы сокрушить противника. И, возможно, именно в этом и заключался главный секрет его привлекательности. Дело было не в его бесспорной, бьющей в глаза мужественности, а в исходившей от Сэнтина какой-то опасной силе, которая делала его неотразимым в глазах женщин. Сэнтин перехватил задумчивый взгляд секретаря, и его губы насмешливо вытянулись. — Не надо осуждать меня за то, что я потакаю страсти мисс Симмонс к побрякушкам, — сказал он медовым голосом. — Уверяю тебя, она сполна отработает все подарки еще до того, как эти два месяца подойдут к концу. — Это не мое дело, мистер Сэнтин, — сдержанно ответил Доусон. — Я не считаю возможным касаться ваших личных дел. Просто мне показалось, что вы должны сами увидеть эти счета. — Это действительно не твое дело, Пэт, — коротко сказал Сэнтин, приканчивая бренди одним могучим глотком и со стуком опуская бокал на журнальный столик. Неожиданно он протяжно вздохнул и запустил обе руки в свои густые, черные волосы. — Боже мой!.. — сказал он устало. — Впрочем, Доусон, ты был совершенно прав, когда решил показать счета мне. Если бы ты этого не сделал, я бы своими руками содрал с тебя шкуру. Признание, сделанное Сэнтином — да еще произнесенное таким тоном, — удивило Доусона гораздо больше, чем предшествовавшая резкость. Сэнтин не был грубым; просто иногда, в особенности в отношениях с подчиненными, он позволял себе пренебрегать некоторыми общепринятыми правилами. Это было хорошо известным фактом, но, насколько Доусон знал, босс еще никогда так прямо не признавал правоту своего сотрудника. То, что Доусон только что выслушал, оказалось настолько неожиданным, что губы Доусона сами собой вытянулись, словно он готов был присвистнуть от удивления. Эта новая, невесть откуда взявшаяся покладистость и ощущение вины — а в том, что признание было произнесено не механически, не в силу устоявшейся привычки, сомневаться не приходилось, — показались секретарю взрывоопасными, как целая цистерна нитроглицерина. — Я понимаю, вы были раздражены, — сказал он, тщательно подбирая слова. — И мне не хотелось бы… Договорить он не успел. Телефонный аппарат под старину, стоявший на массивном резном столе красного дерева, внезапно разразился пронзительной, звонкой трелью. Секретарь вопросительно посмотрел на босса, и Сэнтин нетерпеливо кивнул ему. — Судя по сигнальной лампочке, это звонок с домашнего коммутатора, — заметил Пэт и снял трубку. — Доусон слушает… Пока секретарь вполголоса разговаривал с кем-то по телефону, Сэнтин продолжал мрачно рассматривать донышко бокала, который он успел опустошить. Он был уверен, что Пэт сумеет справиться с любой домашней проблемой. Никаких особенных потрясений, никаких катастроф в этом райском уголке на океанском побережье не могло быть просто по определению. И это было скучно, дьявольски скучно и досадно!.. Но Доусон, по всей видимости, не был с ним согласен. Прикрыв микрофон рукой, он повернулся к Сэнтину и сказал: — Это Сэл Голдсмит, начальник службы безопасности. Похоже, кто-то проник на территорию поместья. Сэнтин резко вскинул голову. — Какого черта они обращаются с этими вопросами ко мне? — снова раздражаясь, спросил он. — Голдсмит всегда управлялся с бродягами и ворьем самостоятельно, за это я ему и плачу. Что это вдруг на него нашло? Губы секретаря чуть дрогнули, похоже — от удовольствия. — Сэл не знает, как ему быть, — почти торжественно объявил он, часто моргая. — Похоже, на этот раз нарушитель попался не совсем обычный. Сэл находит, что налицо внештатная ситуация. Сэнтин прищурился. — Вот как? Доусон кивнул. — Нарушитель перебрался через западную стену при помощи веревки с крюком. Система видеонаблюдения сработала сразу, и дежурный охранник спустил собак. Сэнтин поморщился почти брезгливо. — Понятно, почему Сэл считает ситуацию внештатной. Хотел бы я знать, остался ли от нарушителя достаточно большой кусок, чтобы его можно было отправить в госпиталь. — Голдсмит докладывает, что остался. Очень симпатичный такой кусочек, и в добром здравии. Когда он и Джексон перехватили нарушителя у входа в усадьбу, оба добермана бежали за ним следом и виляли обрубками хвостов, как комнатные собачонки. Этой девчонке даже пришлось сдерживать их, потому что псы едва не бросились на Голдсмита, когда он схватил ее за шкирку. — Девчонке? — удивленно спросил Сэнтин. — Значит, нарушитель — женщина? — Довольно привлекательная, как сказал Сэл, — сообщил Доусон, опускаясь в кресло возле стола. — И, судя по всему, решительно настроенная. В противном случае ей было бы нелегко перебраться через нашу стену даже с помощью веревки. Если вы помните, высота стены двенадцать с половиной футов. — А как ей удалось усмирить собак? — поинтересовался Сэнтин, и его глаза задумчиво сузились. — Уж наверное, у нее с собой не было сумки с сырыми бифштексами. Доусон покачал головой. — Первое, чему учат сторожевых собак, это есть из своих мисок. Только из своих мисок и только если их кормит определенный человек. Иначе это уже не сторожевые собаки, а, простите меня, барахло. — Любопытно, — промолвил Сэнтин. — Очень любопытно… А оружие у нее было? — Никакого. То есть буквально ни шпильки, ни булавки. Сэл утверждает — с ее слов, — что она полезла в сад единственно для того, чтобы встретиться с вами. Сэнтин улыбнулся — спокойно и, как показалось секретарю, удовлетворенно. — Что ж, это действительно необычно. Меня другое занимает: неужто никто не удосужился сказать ей, что в моем доме сейчас уже есть одна любовница? — Для такой решительно настроенной особы это вряд ли имеет значение, шеф, — почтительно вставил Доусон. — Тот, кто рискнул перебраться через ограду и встретиться с нашими собаками, не станет принимать в расчет другую женщину. — Возможно, ты прав, Пэт, — протянул Сэнтин. — Похоже, эта девица не страдает никакими комплексами; если ей что-то хочется, она просто идет и берет. Это качество меня больше всего восхищает в людях. — Как Сэлу поступить, шеф? — осведомился Доусон. — Он спрашивает, может, позвонить шерифу? Сэнтин долго не отвечал. Наконец его губы тронула легкая улыбка. — Нет… Пожалуй, нет. Такая настойчивость не должна оставаться без вознаграждения. Скажи Голдсмиту, пусть доставит ее ко мне в библиотеку — мне хочется своими глазами увидеть, что эта леди имеет мне предложить. Доусон чуть заметно пожал плечами и быстро сказал что-то в телефонную трубку. Выслушав ответ, он повернулся к боссу. — Он сейчас приведет ее. Через несколько минут, шеф. С этими словами он опустил трубку на рычаги. — Где они сейчас? — лениво спросил Сэнтин, думая о том, в какой же он скверной форме, если даже такое незначительное происшествие смогло разжечь его любопытство сверх всякой меры. Подумаешь, еще одна кошечка вознамерилась запустить в него свои коготки, но ведь и он, в конце концов, не жирный голубь на насесте. Он — птица посерьезнее. Но как, черт побери, ей удалось миновать собак? — Они сейчас в комнате охранников в восточном крыле, на той стороне внутреннего двора, — пояснил Доусон, с удивлением глядя на своего босса. Сэнтин поднялся с кресла и прошагал через библиотеку к окну, выходящему на обширный внутренний двор, мощенный каменной плиткой. Прожектора охранной системы все еще горели, и во дворе было светло как днем. Встав из-за стола, Доусон тоже подошел к окну. Он увидел три человеческие фигуры, быстро двигавшиеся к усадьбе. — Рост выше среднего, — небрежно отметил он, разглядев женщину, шагавшую между двумя охранниками. В самом деле, пленница почти не уступала в росте Голдсмиту и была на голову выше коренастого коротышки Джексона. — Да, — рассеянно согласился Сэнтин, который тоже рассматривал женщину. — Но погляди, как она движется. Я никогда не видел такой легкой походки и таких непринужденных движений. — Значит, вы полагаете, что она может стоить того, чтобы потратить на нее немного вашего времени? — уточнил Доусон, слегка приподнимая бровь. В темных, почти черных глазах Сэнтина промелькнула какая-то странная искра, промелькнула и погасла. Не отрывая взгляда от женщины, одетой в защитного цвета комбинезон и хлопчатобумажную рубашку, он задумчиво ответил: — Может быть, Доусон. Очень может быть…
2
— Спасибо, Сэл, можешь идти. Я сам займусь этой проблемой, — добродушно сказал сидевший за массивным письменным столом молодой человек, с нескрываемым любопытством оглядев Жанну с головы до ног. — Если мы решим обратиться к шерифу, я дам тебе знать. Оба охранника дружно кивнули и бесшумно исчезли, и Жанна сделала шаг к столу, не в силах скрыть своего волнения. Библиотека, как ни тускло она была освещена, выглядела по-настоящему роскошной, и Жанна догадалась, что, должно быть, сам мистер Сэнтин пожелал увидеть дерзкую нарушительницу и узнать, что, собственно, ей надо. Но стоило ей как следует рассмотреть человека за столом, как ее надежда тут же испарилась, оставив в душе пустоту и горькое разочарование. Это не мог быть Раф Сэнтин. Несмотря на видимое почтение, с которым обращались к нему оба охранника, молодому человеку явно не хватало тех легендарных качеств, которые приписывала миллиардеру молва. В его облике не было ничего властного, ничего угрожающего или опасного. Лицо у него было совсем мальчишеское, а светлые голубые глаза и короткая стрижка делали его еще более молодым. Неужели она прошла через опасность и страх только для того, чтобы предстать перед одним из многочисленных секретарей Сэнтина? — Вы — не мистер Сэнтин, — констатировала она. Разочарование Жанны было таким глубоким, что ее голос против ее воли прозвучал повелительно и властно. — Мне нужно встретиться с мистером Сэнтином. — Вы с ним встретились, — прозвучал низкий, глубокий голос, в котором странным образом смешивались мягкость бархата и скрежет наждачной бумаги. Голос доносился от окна в дальнем конце комнаты, и в полутьме Жанна не могла разглядеть говорившего. — Дайте свет, Пэт, — сказал тот же голос. — Мне хочется как следует рассмотреть наш трофей. — Хорошо, мистер Сэнтин, — ответил голубоглазый молодой человек за столом и нажал какую-то кнопку. Библиотека осветилась. Сэнтин… Глаза Жанны слегка расширились, когда человек, стоявший у окна, шагнул к ней, двигаясь с небрежной грацией хищника, какую не часто встретишь у таких крупных мужчин. Как в тумане она видела перед собой его густые, иссиня-черные волосы, чуть более длинные, чем допускали каноны элегантности; широкоскулое лицо, в котором было что-то славянское; пронзительные, темные глаза, от взгляда которых по всему ее телу пробежала какая-то странная дрожь. У Жанны перехватило дыхание, но навалившееся на нее странное ощущение слабости было вызвано отнюдь не внешностью Сэнтина, какой бы незаурядной она ни казалась. Дело было в той ауре мужественности и внутренней силы, которая окружала его, подавляя и подчиняя всех и вся вокруг. Пожалуй, впервые в жизни Жанна почувствовала себя неуютно в обществе другого человеческого существа. Ей казалось, что Сэнтин каким-то неведомым образом угрожает ей, хотя она и не могла сказать, в чем именно заключается опасность. Опасность? Да нет, это просто смешно! Как Сэнтин может угрожать ей? И чем? Самое худшее, что он может сделать, это сказать «нет» в ответ на ее отчаянные просьбы, и с тем она покинет усадьбу, чтобы никогда больше с ним не встречаться. Должно быть, это пережитые напряжение и страх сделали ее излишне чувствительной. — Неплохо, — медовым голосом произнес Сэнтин. — Даже очень неплохо, — добавил он, словно лаская ее взглядом. — Не красавица, но какая-то изюминка в ней определенно есть. Как ты думаешь, Пэт? С этими словами он полуприсел-полуоблокотился на угол резного письменного стола. — Она обворожительна, — вежливо согласился секретарь. Жанна почувствовала себя так, словно, вернувшись на полтора века назад, она вдруг оказалась в роли главного лота на невольничьем рынке, а Сэнтин продолжал нахваливать ее с откровенностью, от которой кровь бросилась Жанне в лицо. Ей потребовалось сделать над собой усилие, чтобы справиться с охватившим ее смущением. — Послушайте, мистер Сэнтин, — проговорила она, слегка запинаясь. — Мне очень жаль, что пришлось побеспокоить вас… подобным образом, но… Серьезный взгляд Жанны остановился на лице миллиардера, и она заговорила увереннее: — Я пыталась попасть к вам на прием официальным путем, но ничего не вышло, а дело у меня срочное. Я никогда бы не решилась нарушить ваш покой, если бы не была в отчаянии. Меня зовут Жанна Кеннон. Его губы сложились в кривую, насмешливую улыбку. — Если вы так настаиваете на соблюдении приличий, — негромко сказал Сэнтин, разглядывая черты ее лица с таким острым любопытством и вниманием, словно мысленно заполнял полицейскую форму с описанием особых примет, — то этого молодого человека зовут Пэт… Патрик Доусон. Он — мой доверенный секретарь. Мое имя, полагаю, вам известно. Что касается вашего весьма необычного появления, то я действительно нахожу его достаточно интригующим… Как вы, видимо, и рассчитывали, мисс Кеннон. Ведь вы мисс Кеннон, я не ошибся? — добавил он вкрадчиво, и Жанна машинально кивнула. — В некоторых случаях, — продолжал Сэнтин, — напористость и дерзость нравятся мне даже в женщинах. Должно быть, вы знали или догадывались об этом. Жанна поглядела на него с легким недоумением. — Напористость? — переспросила она. — Дерзость?.. Я не хотела быть дерзкой, мистер Сэнтин. Просто у меня осталось слишком мало времени, и мне было чрезвычайно важно увидеться с вами до того, как будет поздно. Через две недели все будет кончено, а мы не можем этого допустить. — Что будет кончено? — растягивая слова, проговорил Сэнтин. — Кто это — мы? Значит, вы явились сюда не по своей собственной инициативе? А-а… вас подослали, чтобы вы спасли вашу компанию от поглощения… Его взгляд снова пропутешествовал по всему ее телу сверху донизу, и Жанна почувствовала, что он жжет ее даже сквозь комбинезон. — Гм-м… не могу сказать, чтобы подобная ситуация была для меня совершенно новой, но на этот раз я, пожалуй, соглашусь. Вы очень необычный человек, мисс Кеннон. Жанна наконец поняла, за кого он ее принимает, и ее глаза расширились от удивления, тревоги и нараставшего гнева. Впрочем, винить ей следовало прежде всего только себя. — Боюсь, вы меня не так поняли, мистер Сэнтин, — торопливо проговорила она. — Я пришла сюда вовсе не затем, чтобы предложить вам… то, что вы подумали. Я хотела просить вас пожертвовать некоторой частью вашей собственности ради доброго дела. В глазах Сэнтина вспыхнула и погасла какая-то странная искра. — Вы очень необычный сборщик пожертвований, мисс Кеннон, — негромко сказал он. — Не могу не признать, что вы разожгли мое любопытство. Какой же собственностью я должен пожертвовать ради вашего «доброго» дела? Последние слова он произнес с нескрываемой издевкой. — Вы владеете участком земли площадью тысяча восемьсот акров в восьмидесяти милях к юго-западу от Лос-Анджелеса, — начала Жанна, и ее карие глаза потемнели. — Этот участок отчаянно нужен нам, мистер Сэнтин. — Доусон? — резко спросил Сэнтин, не отрывая взгляда от ее лица. — Мисс имеет в виду территорию, числящуюся за вашей дочерней компанией «Камино Риал Эстейт», — пояснил секретарь. — Согласно нашему плану, коммерческая разработка этого участка должна начаться не позднее января будущего года… — Он сделал паузу и добавил: — Недавно вам предлагали за него два миллиона долларов, но вы отвергли предложение. Жанна почувствовала, как у нее упало сердце. Она знала, что земля в Калифорнии стоит бешеных денег, однако она даже не подозревала, что этот участок может цениться настолько высоко. Сэнтин метнул на Доусона довольный взгляд. — А ты говорил, что Дайана обходится нам чересчур дорого, — пробормотал он и снова повернулся к Жанне, жмурясь от удовольствия, как кот, слопавший нахального воробья. — Мне не терпится узнать, мисс, с чего вы решили, будто я способен отказаться от такого дорогого участка недвижимости просто по доброте душевной. Право, я действительно не знал, что пользуюсь репутацией такого отчаянного филантропа. Доусон не то фыркнул, не то деликатно кашлянул. — Простите, шеф, — тут же извинился он. — Судя по тому, что мы слышали, Пэт тоже не разделяет вашей уверенности, — сухо добавил Сэнтин. — А он знает меня гораздо лучше, чем абсолютное большинство продажных писак, которые тешат публику историями о моей жестокости. Я не просто жесток, а очень жесток. Ну как, мисс Кеннон, ваш пыл все еще не угас? Пыл ее действительно угас, но Жанна не собиралась показывать ему этого, и вообще не собиралась сдаваться так легко. — Я не могу себе этого позволить, мистер Сэнтин, — пробормотала она. — Нам очень нужна эта земля. — Это очень большой участок земли, — цинично сказал он. — Не слишком ли у вас разыгрался аппетит? Скажите, мисс Кеннон, какую достойную уважения организацию вы представляете? Правительство? Или, может быть, мафию? — Ни то, ни другое, сэр, но, поверьте, мы сумеем использовать каждый акр, и использовать с толком, — торжественно ответила Жанна. — И это не жадность, а необходимость. Та самая необходимость, которая вынудила меня обратиться к вам. Я работаю обходчиком-куратором в заповеднике-резервате в окрестностях Сан-Диего. К сожалению, договор аренды не был возобновлен, и нам осталось всего две недели на то, чтобы найти для животных новое место. Если ничего не выйдет, нам придется организовать отлов представителей самых ценных видов и отправку их в зоопарки. Остальные же… — Ее губы решительно сжались. — Я не хочу, чтобы это случилось. — Заповедник… — пробормотал Сэнтин. — Да, вам действительно нужен большой участок. Но я не понимаю, почему вы положили глаз именно на мою землю? — Там достаточно мягкий климат и почти такой же рельеф местности, к какому животные привыкли, — с энтузиазмом пояснила Жанна. — Для животных это очень важно. Перемены не должны быть радикальными и резкими. Ваша земля идеально для этого подходит. — Если бы вы знали, как я рад это слышать. — Сэнтин отвесил издевательский поклон и, вернувшись к своему мягкому креслу, упал на него, уложив ноги на обитую кожей оттоманку. — А почему это так важно, чтобы при переселении ваши драгоценные животные не подверглись, гм-м… стрессу? Не обращая внимания на издевку, звучавшую в его голосе, Жанна мужественно ответила: — Потому что в нашем заповеднике содержатся редкие, исчезающие виды. Когда профессор Сандлер организовывал его, он учитывал все природно-климатические факторы, чтобы обеспечить животным идеальные условия для размножения. Вы наверняка знаете, что многие виды диких существ не размножаются в неволе, и, если не создать им подходящих условий — природных условий, я имею в виду, — они могут вовсе исчезнуть. — Как это прискорбно, — холодно заметил Сэнтин, глядя на ее раскрасневшееся от волнения лицо, но Жанна так и не сумела ничего прочесть по его глазам. — По-видимому, судьба животных много для вас значит, но, к сожалению, я не разделяю ни вашего пристрастия к диким тварям, ни, увы, вашей озабоченности их судьбой. Я никогда не любил животных, мисс. — Его широкая черная бровь насмешливо изогнулась. — У меня никогда не было ни кошки, ни попугая. — Вам вовсе не обязательно любить животных, мистер Сэнтин. Просто любой здравомыслящий человек не может не признать, что сохранять природу — наш долг, — парировала Жанна. — Если вы верите в то, что дарвиновская теория естественного отбора соответствует истине, вы не можете не признать, что мы, люди, несем определенную ответственность за существование других видовживых существ. А если вы верите, что Господь Бог расселил всех нас в Эдемском саду, то вы тем более должны знать, что убивать живое — тяжкий грех. Иными словами, каковы бы ни были ваши убеждения, вы должны сознавать, что у человечества есть определенные моральные обязательства перед нашими меньшими братьями. Обязательства, не признавать которые мы не можем. Это было бы… просто недостойно нас. — Шах и мат… — растягивая слова, пробормотал Сэнтин, но в его глазах впервые проскользнуло нечто похожее на уважение. — Вы обложили меня со всех сторон, и сделали это очень изящно и убедительно. Кажется, этот ваш профессор Сандлер — весьма способный джентльмен. — Он очень хороший ученый, — просто сказала Жанна. — Он предан своему делу и по праву возглавляет этот проект; во всяком случае, найти человека, который справился бы с этим лучше его, было бы очень и очень непросто. Дэвид… его зовут Дэвид, будет очень рад встретиться с вами и посвятить вас во все детали, чтобы вы лучше представляли, как это все будет… — В этом нет необходимости, — сухо перебил ее Сэнтин, и на его лбу появилась недовольная морщинка. — Заместитель профессора меня вполне устраивает, хотя сам мистер Сандлер, безусловно, выдающийся человек, если ему удается вызвать в своих подчиненных такую, гм-м… преданность, если не сказать сильнее. Жанна, не заметившая его недовольного выражения, с жаром тряхнула головой. — Он действительно настоящий энтузиаст, и предстоящее закрытие заповедника очень его тревожит. Мы остановились в городе, в мотеле. Могу я позвонить ему и сказать, что вы готовы по крайней мере подумать над нашим предложением? Сэнтин разглядывал ее так долго и пристально, что Жанна почувствовала себя неловко. Наконец его глаза потеряли пронзительность и стали задумчиво туманны. — Да, вы можете позвонить и сказать, что я обдумываю вашу просьбу, мисс Кеннон, — сказал он. Пэт Доусон был так поражен, что снова не сдержался и издал какое-то неразборчивое восклицание, за что был удостоен насмешливого взгляда босса. — Я еще не сошел с ума, Пэт, не беспокойся, — заметил Сэнтин. — Это начинание поможет нам снизить налоги, что далеко не последнее дело при моих доходах. Мой бухгалтер уже давно намекает мне на необходимость предпринять что-то такое… благотворительное. Доусон продолжал смотреть на него, открыв рот, и Сэнтин сказал уже другим, более резким тоном: — Отправляйтесь-ка к себе, мистер Доусон. Позвоните этому профессору Сандлеру и скажите ему, что мы с мисс Кеннон как раз обсуждаем условия, на которых я мог бы пойти на известный ему шаг. Спохватившись, Доусон закрыл рот и поднялся из-за стола. Лицо его приобрело строго нейтральное выражение. — Хорошо, мистер Сэнтин, я займусь этим прямо сейчас. — Он повернулся к Жанне. — Не будете ли вы так добры сообщить мне номер телефона, мисс Кеннон? Порывшись в кармане, Жанна достала бумажку с телефонным номером Дэвида и вложила ее в протянутую руку секретаря, продолжая с легким недоумением рассматривать лишенное всякого выражения лицо Сэнтина. — Комната 26-Б, — машинально подсказала она. Неужели, размышляла она, после всех тревог и волнений, которые они пережили, решение окажется таким легким и простым? Раф Сэнтин взмахнет своей волшебной палочкой… нет уж, скорее, своим магическим жезлом, и все проблемы будут разрешены? Секретарь бесшумно вышел из библиотеки и закрыл дверь. — Вы готовы сделать это для нас? — прошептала Жанна, чувствуя, что от облегчения и радости у нее слегка кружится голова. — Вы действительно сделаете это? — С чего вы так решили? Я этого не говорил, — невозмутимым тоном ответил Сэнтин. — Я лишь сказал, что согласен подумать. Сняв ноги со скамеечки, он отодвинул ее ловким движением и сделал приглашающий жест рукой. — А теперь присядьте-ка и честно объясните мне, с какой стати я должен преподнести вам подарок стоимостью два с половиной миллиона долларов. Жанна почувствовала, что все ее надежды тают на глазах, исчезают так же быстро, как и появились. Разумеется, это не могло быть просто. Она была глупа, когда позволила себе надеяться на чудо, на волшебство. Ни один бизнесмен — даже такой богатый и могущественный, как Сэнтин, — не выпустит из рук такой лакомый кусочек, не обговорив все детали и не проанализировав возможные последствия. Она пересекла комнату и грациозным движением опустилась на кожаную оттоманку перед креслом Сэнтина. — Не знаю, право, что еще вам сказать, — неуверенно начала она, и Сэнтин заметил, что ее большие глаза словно светятся на внезапно побледневшем лице, выдавая ее волнение. — Мне остается только взывать к вашей доброте и щедрости, поскольку без вашей помощи огромное количество редких животных просто погибнет, а остальные потеряют свободу и отправятся за решетки зоопарков… Когда она говорила это, по ее лицу промелькнула какая-то тень, и Сэнтину показалось, что он видит перед собой неподдельное, глубокое горе, хотя ему было непонятно, как можно так переживать из-за каких-то кроликов или оленей. Впрочем, он постарался отрешиться от всех посторонних мыслей и взглянуть на ситуацию беспристрастно. — На мой взгляд, это последнее обстоятельство значит для вас гораздо больше всего остального, — небрежно заметил он. — Вам очень не хочется увидеть ваших четвероногих друзей в клетках и вольерах, не так ли? Жанна кивнула и опустила взгляд. — Живые существа в клетках… мне это кажется отвратительным, — призналась она тихо, но в ее голосе прозвучало напряжение. — Особенно после того, как они узнали, что такое свобода. — Понятно, — медленно проговорил Сэнтин, окидывая ее любопытным взглядом. — Готов побиться об заклад, что вы сами любите свободу не меньше ваших диких питомцев. Иными словами, мисс Кеннон, вы и сами чем-то похожи на молодое дикое животное. Жанна удивленно подняла на него глаза и почувствовала, как сердце ее неожиданно затрепетало, когда она встретилась с пронзительным жгучим взглядом Сэнтина. — Я думаю, — сказала она, нервно облизнув губы, — что то, какова я на самом деле, или что я думаю по этому поводу, вряд ли имеет какое-то значение. В конце концов, мы обсуждаем не меня, а новый заповедник. — А вот я вовсе не собираюсь обсуждать с вами вопросы сохранения окружающей среды, — неожиданно резко оборвал ее Сэнтин. — Насколько я знаю Доусона, он вытащит из вашего хваленого профессора всю информацию, которой он владеет, на случай если я действительно захочу что-то предпринять. Пэт — старательный и очень честолюбивый молодой человек, который сделает все, лишь бы вскарабкаться как можно выше. Его губы презрительно скривились, и Жанна упрямо тряхнула головой. — Мне он показался очень приятным молодым человеком, — сказала она, стараясь незаметно отодвинуться от Сэнтина, который неожиданно оказался совсем рядом. Эта близость подавляла, подчиняла ее себе, и хотя они даже не касались друг друга, Жанне все равно казалось, что Сэнтин поймал ее и не отпускает. Должно быть, это его властная энергия, его воля и жизненная сила окутывали ее невидимой шелковой паутиной, вырваться из которой было совсем не просто. — Сидите смирно! — резко бросил Сэнтин, заметивший ее осторожные маневры, и его лицо перекосила откровенно недовольная гримаса. — Я вижу, вы ведь не какая-нибудь нервная молодая особа, которая не в состоянии и минуты усидеть на месте. В вас есть что-то безмятежное, спокойное, а в нашем суетном мире это большая редкость. Жанна послушно затихла и даже попыталась улыбнуться. — Просто я никак не могу понять, чего вы от меня хотите, — призналась она с обезоруживающей откровенностью. — И меня это немного… стесняет. — Я обязательно скажу вам… в свое время, — нетерпеливо бросил Сэнтин. — Сейчас я просто хочу узнать о вас как можно больше. Не забывайте, это вы прибыли ко мне просителем, и я на вашем месте обязательно постарался бы удовлетворить эту мою маленькую прихоть. Как-никак, сейчас я хозяин положения, а не вы. В его устах это прозвучало как вполне реальная угроза. Жанне было ясно, что сидевший перед ней человек всегда привык поступать так, как ему хочется. По какой-то причине она его заинтересовала, и он не считал нужным скрывать свое любопытство. Ну что ж, пожалуй, тут он в своем праве. В конце концов, это она тайком пробралась в его сад, а не наоборот, да и обстоятельства ее вторжения были таковы, что демонстрировать свой гонор и противоречить каждому его слову было бы неуместно. Может быть, если она покажет себя достаточно сговорчивой, Сэнтин сумеет обуздать свой крутой нрав? — Что бы вам хотелось узнать? — смиренно спросила она. — Все. Абсолютно все, — коротко ответил Сэнтин, откидываясь на спинку кресла и окидывая ее пристальным взглядом прищуренных глаз. — Если вам так будет проще, можете начать с биографических сведений. Жанна пожала плечами. — Боюсь, у меня не слишком интересная биография. И достаточно короткая. Я родилась и выросла на ферме в Оклахоме. Моя мама умерла, когда мне было три года, а отец — незадолго до того, как я закончила школу, так что сейчас у меня нет никого, кроме бабушки, которая по-прежнему живет на ферме. Сколько я себя помню, мне всегда хотелось иметь дело с животными, поэтому я поступила на биологический факультет Оклахомского университета, где специализировалась в области зоологии. Правда, чтобы оплатить учебу, мне приходилось подрабатывать, но в конечном итоге даже эти подработки оказались очень кстати. Например, летом я устраивалась в один из зоопарков или заповедников, а в остальное время мне всегда удавалось найти место помощника ветеринарного врача. Благодаря этому к окончанию университета у меня уже был богатый практический опыт, и профессор Сандлер без колебаний взял меня к себе. — Очень сжато и по существу, — промолвил Сэнтин не то с одобрением, не то с насмешкой. — Голые факты, и ни слова о себе. — Впрочем, чего-то в этом роде я ждал. Он неожиданно подался вперед, испугав Жанну резким движением. — Вы скрытничаете потому, что рассказать мне все означало бы для вас потерю личной свободы, так? Жанна почувствовала страх, пробежавший вдоль спины крошечной холодной змейкой. Как мог Сэнтин догадаться об этом так быстро? Он следил за нею с пристальным вниманием кота, заметившего у забора неосторожно слетевшую на землю пичужку, и у Жанны появилось такое ощущение, что его темные глаза способны заглянуть в самую ее душу даже через воздвигнутые ею барьеры. — Я не знаю людей, которым понравилось бы, что кто-то вторгается в их частную жизнь, — сказала она, пытаясь защититься. — Я уверена, что и вам это тоже пришлось бы не по душе, мистер Сэнтин. — Вы совершенно правы, — ответил он ровным голосом. — Я терпеть не могу раскрывать душу перед кем бы то ни было. К счастью, мое положение достаточно надежно защищает меня от всех попыток подобного рода, чего не скажешь о вас. Вы уязвимы, Жанна. Очень уязвимы и беззащитны. Последние слова он произнес с легкой задумчивостью в голосе, но Жанна угадала за ней удовлетворение от удачно проведенной атаки. И прежде чем она сумела что-то возразить, Сэнтин уже протянул руку и легко провел пальцем по ее скуле. — У вас удивительно красивые и тонкие линии, эти высокие скулы… — рассеянно заметил он. — Это довольно необычно. — Моя бабушка — чистокровная индианка из племени чероки, — негромко ответила Жанна, прилагая невероятные усилия, чтобы не отстраниться от протянутой руки Сэнтина. Ведь это совершенно обычный жест, убеждала она себя. Совершенно безличный и равнодушный жест естествоиспытателя, в силки которого попалась редкая птица. Тогда отчего же ей кажется, будто ее кожа горит под его пальцами? — Любопытно, — негромко проговорил Сэнтин и опустил руку, слегка коснувшись при этом ее волос, заплетенных в толстую косу. Удовлетворенно вздохнув, он снова откинулся на спинку своего кресла. — Должно быть, это свободолюбие досталось вам от ваших индейских предков, а врожденные инстинкты, как известно, самые сильные, — заключил он. — Что ж, тем ценнее будет моя победа. — Победа? — с тревогой переспросила Жанна, почувствовав внезапную опасность, и ее большие темно-карие глаза испуганной лани остановились на лице Сэнтина. — Я чувствую в вас вызов, Жанна, — сказал он. — Даже не припомню, когда в последний раз я был так заинтригован. В вас есть что-то живое, дикое, и эта тончайшая аура, которая от вас исходит, заставляет пробуждаться мои агрессивные охотничьи инстинкты… — Его голос стал совсем тихим и каким-то вкрадчивым. — Вы не можете не видеть, что мы с вами — совсем разные люди. И у меня, в отличие от вас, нет никаких моральных принципов, которые мешали бы мне держать мою добычу в клетке, если мне этого хочется. Жанна почувствовала, как краска прихлынула к ее щекам. Ей стоило огромного труда не поддаться панике и совладать со своими чувствами, и все-таки голос ее предательски дрожал, когда она сказала: — Мне кажется, это из-за того, что я так неожиданно появилась здесь, у вас… Ну просто как снег на голову. Пройдет совсем немного времени, и вы убедитесь, что я — совершенно обычная девушка. За несколько дней я могу надоесть до смерти, а мне бы этого не хотелось, — добавила она, смущенно наклонив голову. Сэнтин рассмеялся. Отчего-то ее слова развеселили его. — Не думаю, чтобы вы мне быстро наскучили, — сказал он с вызывающе обольстительной улыбкой. — В моей практике это первый случай, когда женщина пытается очернить себя в моих глазах. Не-ет, дорогая моя Жанна, наше маленькое приключение может быть каким угодно — а я допускаю, что оно может даже ранить мое самолюбие, — но только не скучным! Жанна, не в силах сдерживать нарастающую панику, вскочила на ноги. — Вы совершенно правы: мы — совершенно разные люди, — взволнованно заговорила она. — Я знаю, что говорить со мной, смотреть на меня в эти первые минуты нашего знакомства вам может быть и интересно, и забавно, но из этого вовсе не следует, что так будет всегда. Скорее всего очень скоро мое общество надоест вам, я начну раздражать вас, и весь ваш интерес исчезнет, испарится в одно мгновение. — Господи, как мне нравится смотреть на вас, когда вы двигаетесь! — рассеянно сказал Сэнтин, не отрывая взгляда от ее фигуры. — Так плавно, так грациозно, и вместе с тем — рационально. Я даже не знаю, с чем это сравнить… Разве что с музыкой? Его взгляд снова скользнул по фигуре Жанны, задержался на лице, и она увидела, что в нем нет никакой поэтической отвлеченности, которая ей было почудилась. — Я вовсе не рассчитываю, что вы будете развлекать меня достаточно долгое время, — напрямик сказал Сэнтин. — В конце концов, на вас свет клином не сошелся, а в последнее время любые занятия надоедают мне достаточно быстро. И все же что-то мне подсказывает, что вы можете развеять мою хандру. Мне придется пробыть в Кармеле еще около двух месяцев, и я на вас рассчитываю. Жанна перестала расхаживать по ковру. Остановившись, она с недоумением повернулась к Сэнтину. — О чем это вы? — медленно спросила она. — Или я вас не слишком хорошо поняла, или… Мне казалось, что мы говорим о судьбе заповедника для редких животных, а вы, похоже, пытаетесь втолковать мне, что хотите сделать меня своей новой пассией, как только ваша нынешняя любовница получит отставку. Так? Вопрос прозвучал немного резче, чем хотелось Жанне, и она смутилась. Очевидно, это не укрылось от Сэнтина, так как он улыбнулся ей со сдержанным торжеством. — Одно и другое связано гораздо теснее, чем вам кажется, — спокойно ответил Сэнтин. — Вы сказали, что взываете к моей доброте и щедрости, но если последнее качество во мне все же присутствует, — впрочем, в довольно ограниченном количестве, — то первое, увы, отсутствует напрочь! Сделка состоится, только если я смогу получить кое-что в обмен. В противном случае я боюсь, что несмотря на некоторое снижение налогов ваше предложение не будет представлять для меня никакого интереса… — Сэнтин сделал многозначительную паузу и закончил негромко: — К счастью, у вас есть кое-что, что меня по настоящему интересует. — Секс? — напрямик спросила Жанна. При этом ее лицо на мгновение застыло, стало таким же сосредоточенным и напряженным, как у него. — Я еще не решил, — отозвался Сэнтин. — Впрочем, не исключено, что в моих планах относительно вас постельный вопрос будет играть не последнюю роль. Откровенно говоря, делая вам это предложение, я не заглядывал вперед так далеко. В его взгляде, скользящем по лицу Жанны, промелькнуло странное беспокойство, как будто он искал и не находил никакого отклика на свои слова. Жанна же молчала, потому что не знала, что говорят в подобных случаях. — Черт, я еще ничего не знаю… — устало добавил Сэнтин. — Единственное, что мне известно наверняка, так это то, что я застрял здесь и буду вынужден «отдыхать», как выражается мой врач, до тех пор, пока мои силы не восстановятся полностью. Только тогда он снова разрешит мне работать. Между тем вынужденное безделье уже сейчас сводит меня с ума. Мне просто необходимо найти себе какое-то занятие, которое отвлекало бы меня все это время. — И от скуки вы решили заняться мной? — тихо спросила Жанна. Она знала, что подобное предложение должно было вызвать в ней бурное негодование, даже протест. Ведь Сэнтин предлагал ей не что иное, как стать его игрушкой, с которой он будет развлекаться, пока не выздоровеет, а затем — выбросит за ненадобностью. И все же она не могла позволить себе выразить свое возмущение — слишком многое было поставлено для нее на карту. Да и если говорить откровенно, то никакого особенного возмущения она почему-то не чувствовала. Сэнтин кивнул и смерил ее мрачным взглядом. — Я, кажется, уже говорил, что у меня никогда не было домашнего животного. Теперь я решил попробовать, что это такое… ненадолго, быть может на месяц или около того. Мне нужна моя собственная дикая зверушка, которая развлекала бы меня до тех пор, пока врачи не разрешат мне вернуться во Фриско. — И после этого вы передадите права собственности на землю профессору Сандлеру и отпустите меня на все четыре стороны? — сдавленным голосом переспросила Жанна, которой казалось, что она очутилась в страшноватом, диком, нелепом сне, и он все тянется, тянется и никак не кончится. Все окружающее вдруг обрело двойной, тройной смысл; слова стали лукавыми, неопределенными, словно предназначались не для того, чтобы передавать мысли, а чтобы скрывать их, но, несмотря на это, все вокруг оставалось пугающе реальным. Жанне захотелось проснуться, и она тряхнула головой, чтобы наваждение рассеялось, но это не помогло. Сэнтин, по всей видимости, принял это движение за отказ, так как в его интонациях и жестах появилась неприятная жесткость, которая прежде почти не бросалась в глаза. — Я бы на вашем месте трижды подумал, прежде чем сказать «нет», — заметил Сэнтин, и в его голосе явственно зазвучали стальные нотки. — Когда мне начинают противоречить, я становлюсь крайне опасным человеком. Кроме того, у меня есть дурная привычка получать все, что мне захочется. А мне как раз хочется поместить вас в клетку и посмотреть, сумею ли я извлечь из этого хоть какое-то удовольствие для себя… — Его голос снова стал тихим, вкрадчивым, бархатно-шелковистым. — Выбирайте, моя прекрасная незнакомка: либо двухмесячный комфортабельный плен лично для вас, либо пожизненное заключение для ваших четвероногих друзей. — Похоже, вы не оставили мне вообще никакого выбора, — заметила Жанна. — Вы же прекрасно знаете, как трудно мне будет смириться с тем, что несчастные, ни в чем не повинные создания попадут в зоопарк. Конечно, и там за ними будут ухаживать и кормить их, но после того, как они узнали вкус свободы… Для меня это все достаточно серьезно, как бы ни трудно вам в это поверить. Это — дело моей жизни, это моя работа, мой долг. Она не договорила, почувствовав, как на глаза наворачиваются слезы. — Да, — коротко кивнул Сэнтин, — выбора у вас нет. Могу ли я, таким образом, считать, что вы согласны? Дождавшись ее нерешительного кивка, Сэнтин продолжил с еще большей издевкой: — Позвольте же мне тогда еще раз уточнить условия сделки. Вы остаетесь со мной в том качестве, в каком мне будет угодно, до тех пор, пока я не вернусь в Сан-Франциско. За это я немедленно передаю права собственности на указанный участок земли заповеднику дикой природы, но оставляю за собой право отменить свое решение в течение двух месяцев, считая с сегодняшнего дня, в случае если вы не выполните свою часть договора. Ну как, идет? — Это весьма одностороннее соглашение, — как можно спокойнее парировала Жанна. — Оно дает вам в руки совершенно неограниченные возможности, а я оказываюсь в весьма незавидном положении. Во всяком случае, перед вами я буду совершенно беззащитна. — Именно такое положение дел устраивает меня больше всего, — откровенно поспешил согласиться Сэнтин. — Я хочу, чтобы вы были в моем полном распоряжении… на то время, пока вы остаетесь со мной. Это означает, что вы не должны общаться ни с вашим распрекрасным профессором, ни с кем из ваших друзей. Вы не должны ни звонить им, ни пытаться увидеться с кем-либо из них без моего разрешения. — Вот уж действительно — клетка, — хмыкнула Жанна. — Вы уверены, что это действительно необходимо? Прошу прощения, но, на мой взгляд, это просто ваш каприз, и я не вижу причин, почему бы вам не… — Мой каприз обойдется мне в два миллиона долларов, — напомнил ей Сэнтин. — Так вы согласны? — С одним условием, — негромко, но твердо сказала Жанна. — Каждые три дня я буду звонить домой бабушке. Ни при каких обстоятельствах я не могу от этого отказаться, и не откажусь. Сэнтин пожал плечами и небрежно кивнул: — Я согласен. А сейчас я пошлю своего шофера, чтобы он забрал из мотеля ваши вещи. Сегодня ночью вы останетесь здесь. — Подразумевает ли это, что я должна провести эту ночь в вашей постели? — уточнила Жанна с невозмутимым спокойствием, которого она отнюдь не чувствовала. Сэнтин, сощурясь, посмотрел ей прямо в лицо. — Что, если я скажу «да»? — полюбопытствовал он. — Вам, надеюсь, понятно, что я вправе потребовать от вас этого когда мне заблагорассудится? Согласитесь ли вы пожертвовать собой ради вашего, гм-м… вашего идеализма? Ради несчастных четвероногих, которых ожидает такая незавидная участь? Его вопрос был настолько прямым и грубым, что Жанна невольно поморщилась. Но уже в следующее мгновение она упрямо вздернула подбородок и посмотрела прямо в его непроницаемые темные глаза. — Да, если вы настаиваете, — просто сказала она. — То, что вы имеете в виду, часто продается по цене гораздо более низкой, чем выживание целого вида живых существ. К тому же мы, к счастью, живем не в пуританской Англии, когда простая физическая близость, обычный биологический акт рассматривались как тягчайшее преступление. Уж конечно, это не сможет изменить ни меня, ни моих взглядов. Когда все кончится, я сумею уйти с высоко поднятой головой и ни разу не обернуться. — Вам, кажется, нравится дразнить меня, гордая женщина, — медленно проговорил Сэнтин. — Я бы даже назвал это иначе: вы бросаете мне вызов. Ну что ж, Оленьи Глазки, тем приятнее мне будет доказать вам, что вы ошибаетесь… С этими словами он легко поднялся с кресла и, сделав два больших шага, очутился возле рабочего стола. Там он нажал какую-то кнопку и повернулся к Жанне: — Но не сегодня, моя дорогая гостья, не сегодня. Если даже у меня и есть какие-то потребности, связанные, как вы выразились, с «физической близостью», то для их удовлетворения у меня в усадьбе есть женщина, которую я привез специально для этих целей. Жанна почувствовала, что колени у нее подгибаются от облегчения, но она сделала все возможное, чтобы эта радость не отразилась на ее лице. — Как хотите, — сдержанно ответила она. — Что касается моих вещей, то вам вовсе не обязательно посылать за ними. Чтобы добраться сюда, я взяла напрокат машину, и мне в любом случае нужно ее вернуть. На обратном пути я заскочу в мотель за вещами и заодно переговорю с Дэвидом. — Это исключено. — Сэнтин нахмурился и покачал головой. — Я отправлю туда Доусона, а уж он сумеет втолковать вашему профессору, что вы остались ночевать в усадьбе, чтобы помочь уладить чисто технические вопросы, связанные с передачей собственности, — сказал он. — Я хочу, чтобы сегодня вы никуда не отлучались. Вашу машину вернут в прокатную фирму в целости и сохранности. Кстати, где вы ее оставили. — Я не уверена, — пробормотала Жанна, задумавшись. — Машина стоит в рощице у восточной стены. Это светло-голубая «Шеветта», но я думаю, что никакой путаницы не возникнет — наверняка там только одна, моя машина. — Ах, да!.. — Губы Сэнтина сложились в некое подобие улыбки. — Я уже забыл, что вы попали сюда не совсем обычным способом. Удачно это у вас вышло — со стеной… — Он снова окинул Жанну оценивающим взглядом. — Должно быть, вы намного сильнее, чем кажетесь на первый взгляд. Жанна кивнула без всякой аффектации. — Да, я очень сильная. Но ведь мое детство прошло на ферме, а потом я долго работала в заповеднике, так что было бы странно, если бы это было не так. — А что за фокус вы проделали с моими доберманами? — поинтересовался Сэнтин, небрежно облокачиваясь на стол. — В этом есть нечто необычное, не отпирайтесь. Они должны были разорвать вас в клочья. Жанна улыбнулась, и ее лицо сразу стало мягким, ласковым. — Животные любят меня, — просто сказала она. — И мы прекрасно понимаем друг друга. — Не может быть, чтобы дело было только в этом, — скептически заметил Сэнтин, и на его губах появилась циничная усмешка. — Голдсмит сказал, что собаки готовы были наброситься на человека, который их всегда кормил, чтобы не дать охране схватить вас. — У меня нет других объяснений, — ответила Жанна, беспомощно пожимая плечами. — Возможно, все дело в том, что во мне течет кровь индейцев-чероки, которые на протяжении веков были очень тесно связаны с природой. Бабушка говорит, что все наши соплеменники умели найти общий язык с животными. В дверь негромко постучали, и Жанна увидела на пороге слугу, одетого в черный фрак. Сэнтин, повернувшись к дверям, метнул на вошедшего недовольный взгляд, как будто был крайне недоволен тем, что ему помешали. В следующее мгновение его лицо изменилось. — Все правильно, Фред. Ведь я сам тебя вызвал, не так ли? — Сэнтин криво улыбнулся. — Просто я успел об этом позабыть. Он повернулся к Жанне, и выражение его лица снова неуловимо изменилось. — Обычно мы завтракаем на веранде ровно в десять. Постарайтесь не опоздать. — Он указал рукой на остановившегося у двери слугу. — Это мой дворецкий Фред Стокли. А это — мисс Кеннон. Фред покажет вам вашу комнату и поможет устроиться. — Он повернулся к слуге и добавил: — Когда освободишься, зайди ко мне — у меня есть для тебя несколько поручений. — Хорошо, сэр, мистер Сэнтин, — величественно отозвался Стокли глубоким, хорошо поставленным голосом. Произношение у него было подчеркнуто правильным, но Жанна знала, что подобная манера выговаривать слова отличает выпускников английских частных школ. Это заставило ее взглянуть на Стокли с новым интересом. Она, разумеется, слышала, что в богатых домах Калифорнии считалось хорошим тоном иметь вышколенного английского слугу, но ей самой никогда не приходилось видеть ни одного. Дворецкому Сэнтина было лет пятьдесят. Роста он был невысокого, но благодаря своей величественной осанке он казался намного выше своих пяти футов и шести дюймов. Бледное лицо Стокли выглядело бы абсолютно бесцветным и незапоминающимся, если бы не внимательные светло-серые глаза под густыми бровями, которые были его единственной достаточно выразительной чертой. Тусклые русые волосы и глубокие залысины на высоком лбу также делали дворецкого совершенно незаметным, безликим, похожим на предмет обстановки. Выйдя следом за Стокли в просторный холл, Жанна невольно задержала дыхание при виде сверкающего великолепия комнаты. Огромная бронзовая люстра в испанском стиле со множеством хрустальных подвесок освещала натертый до блеска паркет, сохранявший теплую красоту медово-желтого дерева. Самое удивительное заключалось, однако, в том, что свет этот не был электрическим: в многочисленных чашечках люстры были самые настоящие свечи, благоухавшие восковицей. Их пламя трепетало, высвечивая кованую бронзу узорчатых обручей и лап, играло в гранях хрустальных подвесок, и от этого по всему холлу и подножию ведущей наверх лестницы ползли расплывчатые пятна света. Лестница на второй этаж была под стать прихожей. Перила из красного дерева мягко лоснились, а широкие ступени были застланы ворсистой ковровой дорожкой той же цветовой гаммы, что и персидский ковер в библиотеке. Коридор второго этажа оказался на удивление длинным. Жанне показалось, что они миновали не меньше двух десятков дверей, прежде чем Стокли наконец остановился. — Надеюсь, вы останетесь довольны этой комнатой, мисс Кеннон, — величественно сказал он и, открыв дверь, первым вошел в спальню, чтобы включить свет. Переступив порог комнаты, Жанна огляделась по сторонам и подумала, что ей вряд ли удастся найти здесь какие-то недостатки, даже если она будет придираться к мелочам. Спальня оказалась такой же просторной и столь же роскошно обставленной, как и все остальные помещения в доме, которые она видела. Пол был застлан серо-голубым ковром, который изысканно гармонировал с кружевными занавесками на окнах и с покрывалом на широкой двуспальной кровати. Сверкающий полировкой ночной столик и небольшой трельяж в углу несли на себе печать той же неподвластной времени красоты и мастерства резчиков, отличавших антикварную мебель, которую она заметила в библиотеке и в прихожей. — Туалетная комната и ванная находятся здесь, — сообщил Стокли, подходя к высокой деревянной двери в дальнем конце спальни и открывая ее. Заглянув внутрь как бы для того, чтобы в последний раз удостовериться, что все здесь в порядке, он деликатно прикрыл дверь. — Все необходимое вы найдете в бельевом шкафу, — сказал он и указал Жанне на элегантный телефонный аппарат «принцесса» на столе: — Если вам понадобится что-нибудь особенное, наберите «девять», и кто-нибудь из слуг обязательно вам ответит. Если хотите, Мария может подать вам ужин сюда. — Нет, благодарю вас, — отозвалась Жанна, подавив в себе неожиданно возникшее желание говорить с тем же британским акцентом, что и Стокли. — Я поужинала всего пару часов назад и еще не успела проголодаться. — Тогда вы, быть может, не откажетесь от чашечки горячего шоколада? — с мягкой настойчивостью предложил дворецкий, но Жанна отрицательно покачала головой. — Нет, ничего не нужно, спасибо. Я приму душ и сразу же отправлюсь в постель. У меня сегодня был трудный день, и я немного устала. — Как вам будет угодно. — Стокли слегка поклонился и, величественно повернувшись, двинулся к выходу. — На ночном столике имеется будильник, мисс, — предупредил он, останавливаясь на пороге. — Он заведен на половину девятого, но вы можете поставить его на любое удобное для вас время, Если вам что-нибудь понадобится, дайте мне знать — я буду рад вам помочь. Спокойной ночи, мисс Кеннон. Слушая мягкий баритон Стокли, Жанна невольно подумала, что он как будто сошел со страниц английской салонной пьесы. В ее представлениях он нисколько не соответствовал тому типу слуги, которого выбрал бы Сэнтин с его взрывным темпераментом и агрессивной напористостью. На губах ее даже появилась улыбка, которая погасла как только Жанна сообразила, что это свидетельствует лишь о непредсказуемости и сложности характера Сэнтина. Несомненно, он был человеком многоплановым и разносторонним, и это делало его еще более опасным противником. К счастью, сегодняшней ночью Жанне можно было не беспокоиться о том, что за человек Сэнтин и что может быть у него на уме. Она примет душ и выкинет из головы все проблемы. Завтра у нее еще будет время, чтобы обдумать все возможные последствия их странной сделки. Приняв такое решение, Жанна прошла в ванную, которая своими размерами едва ли не вдвое превосходила ее спальню в коттедже на территории заповедника. Пол здесь был устлан таким же серо-голубым мягким ковром, что и в комнате, а стены выложены белой и синей кафельной плиткой. Раздевшись, Жанна встала под душ и пустила воду, отрегулировав ее так, чтобы она была достаточно прохладной, но не бодрила. Несколько мгновений Жанна просто стояла под ее упругими шипящими струйками, наслаждаясь их чувственной лаской, потом начала быстро намыливаться. Через несколько минут она смыла со своей кожи последние следы душистой пены и завернулась в белое махровое полотенце, которое нашла в шкафчике на полке с подогревом. Пока Жанна стояла под душем, она сумела совершенно выбросить Сэнтина из головы и от души поздравила себя с этим успехом. Но оказалось, что радость ее была несколько преждевременной. Не успела она выключить свет и забраться в постель, под хрустящие накрахмаленные простыни, как мысли о Сэнтине нахлынули на нее с новой силой, легко одолев все барьеры, которыми Жанна надеялась от них отгородиться. Она никак не могла отделаться от ощущения нереальности происходящего. Ситуация и в самом деле казалась ей безумной. Ни один человек, обладающий прагматизмом и деловой хваткой Сэнтина, не расстался бы с двумя миллионами долларов просто ради того, чтобы удовлетворить свою минутную прихоть. И все же, каким бы невероятным это ни казалось, он поступил именно так, и вот теперь она лежит в этой мягкой постели в роскошной спальне как живое доказательство того, что невероятные вещи все еще иногда случаются. Несомненно, Сэнтин действительно страдает от скуки, если ее скромная особа неожиданно вызвала в нем такой жгучий интерес, подумала Жанна, улыбаясь в темноту. Она никогда не питала никаких иллюзий относительно своей внешности. Конечно, Жанна никогда не была — и не считала себя — дурнушкой, но с ее внешними данными тягаться с роскошными красавицами, которыми окружал себя Сэнтин, было абсолютно бессмысленно. «С его любовницами», — мысленно уточнила Жанна и нахмурилась. Впрочем, она все еще надеялась, что до этого не дойдет. Ничто в поведении Сэнтина не указывало на то, что его вдруг обуяла страсть к ней. Кроме того, он сам сказал ей, что женщины ему нужны для того, чтобы получать удовольствие. Быть может, он еще передумает и отпустит ее. Для этого ему достаточно будет только сравнить ее скромные достоинства с достоинствами своей нынешней любовницы, которая, как он и говорил, разделит с ним постель сегодняшней ночью. Нет, определенно ей не стоило бояться этого человека, которого она до этого дня совершенно не знала и который не знал ее. И все же при мысли о Сэнтине по ее обнаженным плечам, не закрытым теплым стеганым одеялом, пробегал холодок страха. Пристальный и внимательный взгляд черных глаз Сэнтина продолжал преследовать ее даже в темной спальне, и Жанна с дрожью вспомнила, с какой легкостью этот безжалостный взгляд проникал сквозь все ее защитные покровы — как внешние, так и внутренние. За всю свою жизнь она еще ни разу не чувствовала себя настолько уязвимой и слабой, как в те моменты, когда, парализованная исходящей от Сэнтина властной силой, сидела в библиотеке на низенькой оттоманке. И он действительно производил на нее странное впечатление. В его присутствии Жанна испытывала предательскую слабость, от которой у нее начинали дрожать губы и колени, но вместе с тем еще никогда она не переживала подобного подъема. Это было удивительно и странно — настолько странно, что в конце концов Жанна решила остановиться на самом простом объяснении, которое только пришло ей в голову. Должно быть, тревоги и треволнения сегодняшнего вечера так подействовали на ее чувства, что она невольно преувеличила обаяние и внутреннюю силу Сэнтина. Стоит ей как следует выспаться, и она снова станет сама собой. Это умопостроение было таким логичным и естественным, что Жанна мгновенно упокоилась. Взбив подушку, она устроилась на ней поудобнее и мысленно пожелала себе «доброй ночи».3
На следующий день Жанна по привычке проснулась в тот ранний предрассветный час, когда небо только-только начинает светлеть. Проснулась — и впервые в жизни пожалела, что принадлежит к тем людям, которые, едва открыв глаза, соображают четко и ясно. Пытаться заснуть снова было бесполезно — это она знала твердо. Интересно, чем ей теперь заняться? Как убить время до десяти часов — до завтрака с Сэнтином? Как бы там ни было, оставаться в постели и лежать, тупо глядя в потолок, Жанна тоже не могла. А раз так, надо придумать себе какое-то дело. Что, если она попробует исследовать дом или территорию поместья? Приняв это решение, Жанна нетерпеливо откинула одеяло и соскочила с кровати. Двигаясь к ванной упругим и быстрым шагом, она вдруг остановилась в изумлении, увидев возле двери свою сумку с вещами из мотеля и защитный комбинезон с рубашкой цвета хаки, которые висели на спинке стула. Комбинезон и рубашка оказались выстираны и тщательно отутюжены, а ее замшевые полусапожки — вычищены мягкой щеткой. Тряхнув головой, Жанна довольно улыбнулась. В том, как появились в спальне ее вещи, было что-то волшебное, сказочное. Можно было подумать, что в замке Сэнтина есть свои эльфы и домовые, которые выходят из своих потайных убежищ после того, как все уснут, и принимаются за работу. И самое удивительное, что роль повелителя маленького народца вполне подошла бы Сэнтину. Все еще улыбаясь, Жанна расстегнула сумку и, достав оттуда свежее белье, скрылась в ванной. Она нарочно плескалась под душем как можно дольше. Надев на еще влажное тело свой защитный комбинезон с рубашкой, она вернулась в комнату и с удовлетворением отметила, что пока она совершала утренний туалет, небо окрасилось в розовые и голубые цвета, предвещавшие близкий восход солнца. Снаружи стало совсем светло, и Жанна могла спокойно выйти в сад, не рискуя напороться в темноте на какой-нибудь сучок или столкнуться с доберманами, пусть даже ее вчерашняя встреча с этими свирепыми псами закончилась вполне мирно. Впрочем, она тут же подумала, что это была не такая уж плохая идея. Жанна была вовсе не против, чтобы в этих ранних странствиях ее сопровождал хоть кто-нибудь. В первые минуты она даже хотела пойти и выпустить собак из вольеров, но потом с сожалением отказалась от этой мысли. Почему-то ей казалось, что охранники, и без того довольно мрачные на вид, не будут в особенном восторге, если она подружится с их четвероногими помощниками. Как видно, ей придется отправиться на прогулку одной. Подавив вздох, Жанна бесшумно выскользнула из спальни, спустилась по лестнице в прихожую и, отперев тяжелую дверь с латунными накладками, вышла через черный ход в тот самый внутренний дворик, по которому ее вчера вели под конвоем. Тихо прикрыв за собой дверь, Жанна огляделась. При свете разгоравшегося дня она рассмотрела, что внутренний двор вымощен красивыми бежево-розовыми мозаичными плитками, а в самом его центре красуется удивительно изящный четырехъярусный фонтан розового мрамора. Каждую чашу-ярус поддерживали стоящие на хвостах каменные дельфины. В чашах рябила на легком ветру вода, но насос не работал, и струи не били вверх и не низвергались каскадом с яруса на ярус. Основанием фонтана служил неглубокий бассейн с двухфутовым бортиком из светлого песчаника. Этим чудом можно было любоваться часами, но Жанна не стала здесь задерживаться. Решительно отбросив на спину заплетенные в косу волосы, она отправилась дальше, и вскоре ей стало очевидно, что сад, который она вчера приняла за дикие, почти непроходимые заросли, не уступает своей строгой красотой похожему на монастырь зданию усадьбы. Неприметные дорожки, проложенные между ухоженными живыми изгородями, разросшимися розариями и посадками декоративных кустарников, навевали поэтическое настроение и совершенно очаровали Жанну, но, выйдя на открытое место, она поняла, что еще не видела самой главной здешней достопримечательности. Склон холма, по которому она спускалась, круто обрывался. Внизу протянулся узенькой полоской каменистый пляж, ограничивавший владения Сэнтина, но Жанна даже не взглянула туда. Открывавшийся с обрыва вид поразил ее своим великолепием, и от неожиданности у Жанны перехватило дыхание. Едва дыша от восторга, она любовалась сокрушительной мощью океана. В это утро он был хмур, беспокоен и неприветлив, но в его мощно-однообразном, вековечном движении, в сердитом ворчании вспененных волн, бьющихся о торчащие из песка валуны, была своя мелодия, своя особая красота, на которую можно было смотреть без конца. Жанна остановилась на самом краю. Свежий утренний бриз ласкал ее лицо и волосы, и она ощутила, как изнутри в ней поднимается волна какой-то странной, дикой радости и неописуемого восторга, который она меньше всего ожидала испытать здесь, в этом роскошном, цивилизованном поместье. Похоже, Сэнтин тоже любил бывать здесь. Оторвавшись от созерцания седого океана, Жанна обнаружила справа от себя небольшую, но уютную беседку, примостившуюся у самого обрыва. Поднявшись к ней по высеченным в земле ступеням, она увидела, что внутри беседка обшита красным деревом, а по периметру расставлены скамейки с обтянутыми плотной красной тканью сиденьями. Оконные проемы занавешивались такими же красными драпировками, которые сейчас были собраны и притянуты к несущим столбам толстыми витыми шнурами цвета тусклого золота, поэтому соленый морской ветер чувствовал себя в беседке полновластным хозяином. Жанна уселась на ближайшую к обрыву скамью и, положив руки и подбородок на отполированные перила ограждения, стала смотреть на искрящиеся лазурные волны. Открывающийся из беседки вид был так прекрасен, что с губ Жанны непроизвольно сорвался короткий счастливый вздох. Необузданная, дикая краса неспокойного океана рождала в ней чувство единения с силами природы и наполняла сознанием того, что и она тоже является частью этого замечательного мира. Из беседки была видна круто уходящая вниз каменистая тропа, ведущая на пляж. В этот ранний час на ней никого не было, и Жанна вообразила себе грациозных диких коз, которые, легко перескакивая с камня на камень, спускаются к воде. Ей и самой хотелось взглянуть на пляж вблизи, но она решила, что исследует его в другой раз. В беседке было так хорошо и уютно, что Жанна даже не могла подумать о том, чтобы куда-то уйти. Она готова была вечно сидеть здесь, любуясь игрой постепенно успокаивающихся волн… Так она просидела довольно долго, наслаждаясь ощущением мира и покоя, которое вливалось в нее полноводной рекой, и спохватилась только тогда, когда, бросив взгляд на солнце,заметила, что оно поднялось довольно высоко. С сожалением покинув беседку, она вернулась на тропу и стала медленно подниматься к усадьбе. Должно быть, Жанна шла слишком медленно, так как во внутреннем дворе усадьбы, у самых дверей, ее уже поджидала взволнованная горничная-мексиканка в темно-вишневой униформе. — Сеньор Сэнтин ждать сеньориту, — с неодобрением сказала она и нахмурилась. — Мисс идти за мной, por favor [1]. Следуя за горничной через прихожую и такую же роскошную гостиную к высоким, с пола до потолка, французским окнам, выходящим на веранду, ограниченную невысокими, словно кружевными перилами из резного туфа, Жанна погасила игравшую на ее губах улыбку. Похоже, слуги Сэнтина не привыкли к тому, чтобы кто-то относился к распоряжениям хозяина с таким непростительным легкомыслием. Что ж, если все в замке вели себя подобным образом, тогда нет ничего удивительного в том, что даже легкий намек на неповиновение вызывал в нем такое сильное раздражение. Предмет ее нелицеприятных размышлений сидел на веранде, слегка отодвинувшись от стола, застеленного камчатной скатертью. Привлекательная блондинка в шифоновом халате, надетом прямо на ночную сорочку, сидела напротив Сэнтина и глядела на него с откровенным обожанием, которое способно было только повысить его самооценку, никак не наоборот. Впрочем, Жанна тут же подумала о том, что она вряд ли может осуждать женщину за это. Вылинявшие голубые джинсы выгодно подчеркивали мощь его сильных бедер и плоский живот, а белый свитер с высоким горлом не только оттенял смуглый цвет его кожи, но и делал плечи Сэнтина еще более широкими и мощными. Взгляд, которым Сэнтин наградил показавшуюся в дверях Жанну, выражал крайнее неудовольствие. Впрочем, он постарался как можно скорее спрятать свое раздражение. — Доброе утро, мисс Кеннон, — приветствовал ее Сэнтин, чуть привставая со стула. — Вы выглядите так, как будто уже давно проснулись. Я полагаю, вы осматривали местные достопримечательности? Охранники, во всяком случае, решили, что вы похожи на человека, который собрался обчистить дом, и мне пришлось убеждать их в обратном. Скажите, вы всегда встаете так рано? Жанна кивнула. — Всегда. Когда работаешь в заповеднике, волей-неволей приходится вставать с первыми лучами зари, чтобы полностью использовать световой день — в лесу ведь нет фонарей и настольных ламп. Я привыкла. Впрочем, я и без этого всегда была «жаворонком», а не «совой». — Ну а Дайана, наоборот, ночная птица, — сказал Сэнтин с такой очевидной насмешкой, что сомневаться в том, какой смысл он вкладывает в эти слова, не приходилось. — Любопытный контраст, верно? Его замечание было не просто неприличным — оно было грубым и бестактным, и Жанна почувствовала, как в ней шевельнулся гнев. Почему любовница Сэнтина так безропотно сносит эти прозрачные намеки и скверно замаскированное издевательство? Впрочем, судя по безмятежному личику блондинки, ей было глубоко плевать на оскорбления. — Мы, кажется, незнакомы? — сказала Жанна, поворачиваясь к подруге Сэнтина и улыбаясь ей приветливой, сочувственной улыбкой, — Меня зовут Жанна Кеннон. Мне предстоит прожить здесь некоторое время, и я надеюсь, что мы с вами подружимся. Блондинка ответила на ее улыбку совершенно пустым взглядом, не выражавшим ничего, кроме легкого недоумения. Глаза у нее были голубыми и прозрачными, как два горных озера, губы — полными и чувственными, а кожа — изумительно гладкой. Несмотря на маленький рост, она была довольно пропорционально сложена и, казалось, целиком состояла из соблазнительных выпуклостей и плавных кривых. Длинные светлые волосы, пребывающие в легком беспорядке, падали на плечи пушистым сверкающим облаком, а лицо хоть и не отличалось классической красотой, было миловидным и свежим, как у капитана школьной команды болельщиц. — С моей стороны просто непростительно не представить вас, — больше обычного растягивая слова, проговорил Сэнтин, и Жанне пришло в голову, что он по какой-то причине здорово разозлился. — Это Дайана Симмонс, мой очень близкий друг. — Как поживаете, Жанна? — промурлыкала Дайана и, изобразив на лице отсутствующую улыбку, снова поглядела на Сэнтина с вожделением, которое она даже не пыталась скрыть. — Это совсем не дорого, Раф, — сказала она тем же воркующим грудным голосом. — А какая тонкая работа! Ну, скажи «да», дорогой! Сделай мне этот подарок. — Я подумаю, — несколько недовольно отозвался Сэнтин и повернулся к Жанне. — Мы обсудим это позднее. А вы, Жанна, садитесь и поешьте. Я уверен, что вы в ваших странствиях нагуляли зверский аппетит. — Он указал ей на стул рядом с собой. — Должно быть, вам понравилась моя беседка, если вы проторчали там все утро. — Очень понравилась! — с жаром ответила Жанна, делая шаг вперед и усаживаясь на указанное ей место. Неожиданно ее брови недоуменно поползли вверх. — А откуда вы знаете, сколько времени я провела там? — с любопытством спросила она. — О, это очень просто, — пояснила Дайана томным голосом и взяла с тарелки ломтик дыни. — Раф утыкал всю территорию поместья видеокамерами. Ни одна живая душа не может сделать здесь и шага без того, чтобы он не узнал. Она хихикнула. — Понятно, — ответила Жанна, чувствуя, как приподнятое настроение покидает ее. Удивительное ощущение свободы и покоя, которое посетило ее в беседке на обрыве, оказалось всего-навсего иллюзией. В те минуты Жанна искренне верила, что она одна, а на самом деле все это время за ней пристально следили равнодушные и внимательные глаза охранников. Должно быть, все это ясно отпечаталось у нее на лице, так как взгляд Сэнтина неожиданно стал еще более пронзительным и острым. — Готов побиться об заклад, вам это не понравилось, — спокойно констатировал он и потянулся за серебряным кофейником, чтобы наполнить ее чашку. — Совершенно не понравилось, — негромко сказала Жанна и опустила голову, чтобы не встретиться с ним глазами. Взяв с тарелки тост, она отщипнула крохотный кусочек и стала медленно жевать. — Мне это кажется совершенно излишним, — добавила она тихо. — Я считаю, что у вас нет никакого права… подглядывать за частной жизнью ваших гостей. — Возможно, — коротко согласился Сэнтин. — Но я считаю это совершенно необходимым, и вам придется с этим смириться. В частности, система видеонаблюдения помогает мне быстро установить местонахождение тех из моих гостей, которые не считают нужным вовремя выходить к завтраку. — Не кажется ли вам, что меня нельзя причислить к категории «гостей»? — негромко возразила Жанна. — Гостей обычно приглашают, а я явилась к вам незваной… Губы Сэнтина сурово сжались, а в темных, как грозовые тучи, глазах сверкнули молнии. — Может быть, вы действительно вломились в мой дом без приглашения, — парировал он, — но мне казалось, что я довольно недвусмысленно дал вам понять, что вы можете остаться. — Более чем недвусмысленно… Дайана подняла голову от своей тарелки с ломтиками дыни и звонко расхохоталась, однако ее прелестное личико осталось таким же безмятежным и гладким, как у красивой куклы. — Не думайте об этих камерах, Жанна, — весело сказала она, с видом собственницы накрывая руку Сэнтина ладонью. — Раф сказал мне по секрету, что в доме таких камер нет, а это — самое главное! Жанна с удивлением поглядела на радостное лицо Дайаны, которое не омрачала никакая тень. Казалось совершенно невозможным, чтобы она не заметила язвительной интонации и оскорбительных намеков Сэнтина, однако, судя по всему, дело обстояло именно так. Сэнтин раздраженно высвободил руку из цепких пальчиков Дайаны. — Почему бы тебе не сходить искупаться, Ди? — предложил он напрямик, и девушка послушно встала из-за стола. — А ты тоже придешь на пляж, да? — спросила она, соблазнительно улыбаясь. — Вчера я купила в городе новый купальник, и мне хочется, чтобы ты его увидел. — Там посмотрим, — небрежно отозвался Сэнтин. — Я уверен, он тебе очень идет. — Рада была познакомиться с вами, мисс Симмонс, — дружелюбно проговорила Жанна, пытаясь как-то смягчить бросающуюся в глаза грубость Сэнтина. — Надеюсь скоро увидеться с вами. — Что? — Дайана повернулась к ней, и в глазах ее снова промелькнуло недоумение. Но уже в следующую секунду она широко улыбнулась. — Ах да, конечно!.. Я тоже рада. С этими словами Дайана зашагала прочь. Розовый шифон халата развевался при каждом шаге, окутывая ее тело словно облако. Сэнтин, кривя губы, внимательно наблюдал за выражением лица Жанны, пока она в смятении глядела Дайане вслед. — Боюсь, ваши попытки утешить униженную и оскорбленную мисс Симмонс совершенно излишни, — сказал он. — Дайана слишком глупа, чтобы обижаться на что-либо, кроме прямого оскорбления. Очень скоро вы и сами поймете, что она похожа на прелестную сиамскую кошечку, которая начинает ворочать мозгами только в случае крайней необходимости. К счастью, Дайана обладает таким роскошным телом, что эта необходимость возникает крайне редко. — И все равно мне кажется, что вы чересчур резки с нею, — покачала головой Жанна. — Как бы вы к ней ни относились, на людях вы обязаны обращаться с ней вежливо. Сэнтин уставился на нее со смешанным выражением удивления и недоумения. — Бог мой! — вырвалось у него. — Да это же форменный нагоняй! В последний раз я получал подобную выволочку, когда мне было четырнадцать лет. — Очень жаль, что рядом с вами не было человека, способного указать вам на ваши ошибки, — сухо отрезала Жанна. — Вы были грубы с мисс Симмонс. — Мне казалось, мы с вами уже установили, что во мне нет ни доброты, ни великодушия, — заметил Сэнтин и нахмурился. — Ваш порыв мне понятен, но я тем не менее должен внести некоторую ясность… Не стоит так горячо защищать Дайану, Жанна. Она вполне способна сама о себе позаботиться. Ко мне Дайана перешла от одного греческого судовладельца, а еще раньше она была на содержании британской рок-звезды. Может быть, она и глупа, но зато она знает правила игры. — Его рот цинично скривился. — И, должен заметить, эта игра приносит ей неплохие дивиденды. На одно краткое мгновение Сэнтин стал похож на мальчишку, застигнутого в тот самый момент, когда он запустил руку в сахарницу, и это придало Жанне мужества. — Но это не дает вам права отказывать Дайане в вежливом обращении, — сказала она твердо. — Каждый человек заслуживает того, чтобы окружающие уважали его человеческое достоинство. Лицо Сэнтина снова стало сердитым, глаза метали молнии, и Жанна со страхом ожидала, что сейчас грянет гром. Но его свирепая гримаса внезапно сменилась широкой, почти добродушной улыбкой, и эта внезапная перемена застала Жанну врасплох. От удивления она лишилась дара речи и только молча смотрела, каким чудесным образом изменилось лицо Сэнтина. Пожалуй, за все время их знакомства она впервые видела его таким: без его обычной угрюмой сосредоточенности и без мрачного цинизма. Черты лица Сэнтина расслабились, стали более мягкими и приятными. Он как будто сбросил десяток лет, и Жанна невольно подумала, что Сэнтин, оказывается, довольно красив в чисто физическом плане. — Я что-то не припомню, чтобы мне читали нотации по поводу того, как мне обращаться со своей любовницей… И кто?! Очередная претендентка на это место! — со смехом сказал он. — Нет, я положительно не ошибся, когда подумал, что общение с вами, Жанна, гарантирует мне немало новых ощущений! Кстати, раз уж вам суждено прожить в моем доме ближайшие два месяца, почему бы нам не перейти на «ты», как это принято между близкими знакомыми? Для вас я Раф, а вы для меня — Жанна. Договорились? — Хорошо… Раф. Жанна опустила глаза и уставилась на свою чашку с кофе. Она успела позабыть об условиях, на которых она осталась в доме Сэнтина. — Но вы… вчера ты сказал, что пока не знаешь, сделаешь ли ты меня любовницей или нет, — чуть слышно прошептала она, и щеки ее порозовели. — Мне показалось, что ты передумал. — Когда ты узнаешь меня получше, Жанна, ты поймешь, что я очень редко меняю свои решения. Вчера вечером я приказал Доусону подготовить все бумаги. Твоему профессору было совершенно ясно, что он ходит по самому краю пропасти, поэтому он сразу понял, почему тебе необходимо остаться в замке. — Зато я этого не понимаю! — Жанна состроила недовольную гримаску, стараясь спрятать свое смятение. — Вряд ли такая женщина, как я, может быть особенно интересна человеку с вашими, гм-м… вкусами, мистер Сэнтин. — Раф… — поправил Сэнтин. — Кстати, откуда ты знаешь, каких именно женщин я предпочитаю? — спросил он, и Жанна, вскинув на него удивленный взгляд, успела заметить промелькнувшую в его глазах тень. — Возможно, я уже созрел для того, чтобы Дайана и ей подобные перестали меня удовлетворять, — продолжал Сэнтин негромко. — Не скрою, иметь под рукой глупеньких женщин довольно удобно: они не задают ненужных вопросов и не требуют ничего сверх того, что я захочу им дать, но зато порой с ними бывает невыносимо скучно. Так вот, Жанна, мне почему-то кажется, что с тобой я не буду подвержен приступам хандры, чем бы ты для меня ни стала — домашним животным, игрушкой или любовницей. По-моему, я выражаюсь достаточно ясно, ты согласна? Жанна почувствовала легкую дрожь, как будто все ее тело пронзил слабый разряд электрического тока. Опустив глаза, она поспешно откусила еще кусочек тоста. — Значит, наш уговор остается в силе? — спросила она севшим от волнения голосом. — Совершенно верно, — подтвердил Сэнтин и внезапно добавил с ноткой раздражения: — Да положи ты этот хлеб и возьми что-нибудь более питательное. Ты такая худая, что мне иногда кажется, что я могу сломать тебя мизинцем. Прежде чем удивленная Жанна нашлась что ответить, Сэнтин уже положил на ее тарелку кусок омлета и несколько ломтиков жареного бекона. — Ешь, черт тебя возьми! — Но я обычно завтракаю тостами и кофе, — слабо возразила Жанна, опасливо косясь на еду. Никакого аппетита у нее не было. — Для меня это много, слишком много. — Удивительно, как при таком скудном питании ты ухитрилась сохранить силы и завидное здоровье, — насмешливо заметил Сэнтин, наливая себе вторую чашку кофе. — Ну, ничего, пока ты будешь жить в замке, ты будешь питаться как положено. Вернее, как я тебе скажу. Может быть, у меня никогда и не было любимой домашней зверушки, но это не значит, что я не знаю, как за ней ухаживать. Он криво улыбнулся, и Жанна, которая подняла на него взгляд, собираясь возмутиться его неслыханной наглостью, сразу смешалась и даже взяла в руки вилку. — Хорошо, — сказала она, сдерживая раздражение. — По крайней мере, этот вопрос не настолько принципиален, чтобы по его поводу стоило ломать копья. Омлет из сбитых с молоком яиц оказался на удивление вкусным, и Жанна успела съесть большую его часть, прежде чем сама осознала это. Должно быть, за время утренней прогулки она действительно нагуляла волчий аппетит, который проснулся, как только у нее во рту очутилась настоящая еда. Жанна даже подумала, что ее привычка завтракать легко, как птичка, вовсе не стоит того, чтобы придерживаться ее всюду и всегда. Прикончив последний ломтик бекона, она подняла голову и увидела, что Сэнтин наблюдает за ней с крайне довольным видом. — Пожалуй, тостов и кофе действительно было бы маловато, — призналась она. Сэнтин усмехнулся, и его черные глаза сверкнули. — Пожалуй, — согласился он. — Может быть, ты хочешь что-нибудь еще? — Нет, спасибо, — поспешно отказалась Жанна и отпила кофе из чашки. — Мне очень понравилось твое поместье. Здесь везде очень красиво, а в твою беседку над обрывом я просто влюбилась. Ты часто там бываешь? Сэнтин кивнул. — Это мое любимое место. Почему-то я так и думал, что она тебе тоже понравится. Впрочем, большинство моих гостей находит открывающийся оттуда вид чересчур примитивным. Жанна удивленно покачала головой. — Не может быть! Это же настоящее чудо, особенно когда океан неспокойный, бурный. Кажется, сама земля дрожит и раскачивается, когда седые волны бьются о скалы внизу. Когда стоит такая погода, я, наверно, могла бы просидеть в беседке весь день. — Ты и так просидела там достаточно долго, — перебил ее Сэнтин. — Я как раз собирался послать за тобой кого-нибудь, когда ты соизволила наконец появиться… Откинувшись на спинку стула, он окинул ее неторопливым взглядом. — Между прочим, я послал шофера в этот твой заповедник, чтобы он забрал оттуда твои вещи и перевез их сюда. Правда, я распорядился, чтобы Стокли обеспечил тебя всем, что может оказаться необходимым, но… Многие женщины бывают очень привязаны к своим старым вещам, к старому зеркалу, например, или к любимой щетке для волос. — У меня нет такой привычки, — спокойно ответила Жанна. — Так что, боюсь, твой человек зря проездит. В моем коттедже не осталось ничего нужного, если не считать кое-какой повседневной одежды. — Она упрямо сжала губы и наклонила голову. — И уж конечно, от тебя мне ничего не нужно, ни новой одежды, ни белья. — Нет, нужно, — сдержанно возразил Сэнтин. — Я не хочу, чтобы ты сама покупала наряды, которые могут тебе понадобиться в течение ближайших двух месяцев. Считай это частью нашего соглашения. Он посмотрел на нее так, как будто что-то вычислял, прикидывал, и под этим взглядом Жанна почувствовала себя неуютно. — Мне следовало догадаться, что ты не из тех людей, которые обременяют себя излишней собственностью, — медленно сказал он. — Собственность сама по себе означает несвободу, а ты не согласилась бы, чтобы вещи связали тебя с кем-то или с чем-то, верно? — Стоит ли так глубоко вникать во все особенности моего характера и видеть за каждой из них тонкие психологические нюансы? — уклончиво ответила Жанна. — Тебе не приходило в голову, что сознательный выбор здесь может быть ни при чем и что мой небогатый гардероб объясняется тривиальным отсутствием денег? — Я так не думаю, — небрежно бросил Сэнтин, по-прежнему не отрывая взгляда от ее лица. — Мне представляется, что, если предоставить тебе полную свободу, ты легко обошлась бы тем, что надето на тебе сейчас, и не пожелала бы большего. Жанна готова была дать ему жестокий отпор, но проницательный взгляд Сэнтина уже переместился с ее лица на чашку с кофе, и он заговорил о другом. — Как ты устроилась? — спросил Сэнтин. — Если тебе что-то нужно, скажи Стокли. Он получил от меня указания обеспечивать тебя всем необходимым. — Я устроилась прекрасно, — искренне ответила Жанна, глядя ему прямо в глаза. — Стокли произвел на меня самое приятное впечатление. Должно быть, это замечательно — иметь такого внимательного дворецкого. Впрочем, откровенно говоря, я не думала, что ты наймешь именно такого слугу. Вы с ним слишком разные люди. — Ты хочешь сказать, что Стокли слишком похож на английского аристократа и не слишком подходит такому неотесанному мужлану, как я? — с довольным видом спросил Сэнтин. — Что ж, ты не так уж далека от истины. Я сманил его у одного герцога, который занимает довольно высокое положение при английском дворе. Стокли управляет всеми слугами и отменно справляется со своими обязанностями… — Глаза Сэнтина озорно блеснули. — Правда, иногда мне кажется, что он рассматривает меня как ходячий вызов всем своим талантам и умениям. Нет никаких сомнений, что за всю свою профессиональную карьеру он никогда не встречался с такими типами, как я. Впрочем, несмотря на то, что я плачу ему совершенно фантастическую сумму, Стокли, безусловно, стоит каждого пенни. — Я ничуть не удивлена, — кивнула Жанна и невольно улыбнулась, увидев на лице Сэнтина почти мальчишескую гордость. Несмотря на то, что Раф был циничен, порой — груб, эта неожиданная сторона его характера, которая открылась ей только что, казалась Жанне довольно привлекательной. В эти минуты он действительно напоминал подростка-сорванца, который петушится и сквернословит, чтобы скрыть собственную слабость и ранимость. Впрочем, она тут же обругала себя за глупость. В Рафе не было ни слабости, ни детской незащищенности, которая ей померещилась секунду назад. — Что касается твоего гардероба, — сказал Сэнтин, возвращаясь к предмету их разговора, — то я настоятельно рекомендую положиться на Фреда. У него безупречный вкус. Все, что нужно, он доставит после обеда. Если тебе понадобится что-то еще — скажи Доусону или тому же Стокли, и они обо всем позаботятся. Дело в том, что сегодня вечером я устраиваю небольшой прием для моих партнеров по бизнесу и их жен, и мне хотелось бы, чтобы ты тоже присутствовала… — Он криво улыбнулся. — Званые вечера — это единственный вид деятельности, против которого мой лечащий врач не возражает. Вернее, возражает не так сильно. Одним словом, я жду тебя в большой гостиной в восемь ноль-ноль. Жанна почувствовала, как брови ее против воли поползли вверх. — Ты хочешь, чтобы я была на приеме? — переспросила она. — Большое спасибо, конечно, но… я лучше не пойду. Откровенно говоря, я не очень уютно чувствую себя на подобных мероприятиях. Лицо Сэнтина словно окаменело. — Я сказал, ты должна быть там — и точка, — сказал он резким, скрипучим голосом. — От тебя не требуется развлекать кого-то, кроме меня. Если не хочешь, можешь не участвовать в светской болтовне, но твоего присутствия это не отменяет. Когда я до смерти устану от всей той чепухи, которая будет говориться и делаться сегодня вечером, мне понадобится человек, на которого мне будет приятно посмотреть. — Если ты заранее знаешь, что будет, тогда зачем вообще устраивать этот прием? — тихо спросила Жанна. — Таковы правила игры, — напрямик ответил Сэнтин. — Игры, ставки в которой становятся день ото дня все больше. Признаюсь, некоторые бесконечно повторяющиеся сюжетные повороты и тактические ходы уже надоели мне до коликов, но я люблю побеждать, а это не может приесться. С этими словами он снял с колен салфетку, скомкал и, небрежным жестом бросив ее на стол, поднялся. — Некоторые из гостей прибудут вертолетом уже через несколько часов. Прием начнется с ленча возле бассейна, но на него ты можешь не ходить. А вот на ужин ты должна прийти. Тебе ясно? — Скорее да, чем нет, — сухо ответила Жанна. — Вы умеете объяснять доходчиво, мистер Сэнтин. — Раф, — снова поправил ее Сэнтин и, повернувшись, решительно зашагал к выходу с веранды. Прежде чем исчезнуть за створками французского окна, он, однако, остановился и, обернувшись через плечо, сказал: — Стокли подаст обед тебе в комнату. Ты должна съесть все до последнего кусочка. И он ушел прежде, чем Жанна нашлась что ответить. Вставая из-за стола, она попыталась улыбнуться, но улыбка у нее вышла жалкая. За завтраком Сэнтин вел себя вполне терпимо, но теперь он снова стал властным, немногословным, не терпящим никаких возражений. При мысли о сегодняшнем вечере Жанна только вздохнула. От затеянного Сэнтином приема она не ждала ничего хорошего. Ей уже приходилось участвовать в подобных полуофициальных вечеринках; на них Жанна отчаянно скучала и с тех пор взяла себе за правило избегать их любой ценой. Но на сей раз выхода, похоже, не было. Хорошо еще, что Сэнтин не стал настаивать на том, чтобы она присутствовала на обеде, который, по его замыслу, должен был предшествовать неформальному вечеру. На нем уж точно можно было сойти с ума от тоски. Как бы там ни было, теперь Жанне нужно было найти себе какое-то занятие, чтобы убить оставшееся до восьми часов время и при этом не попасться на глаза гостям Сэнтина. Пожалуй, самым разумным было еще немного посидеть в беседке, а потом исследовать тропу, ведущую на пляж. Эта идея снова привела Жанну в хорошее настроение. Тихонько насвистывая какой-то озорной мотивчик, она пересекла веранду и, выйдя через гостиную во внутренний дворик, летящим широким шагом направилась к так понравившемуся ей месту на обрыве. Когда Жанна вернулась в усадьбу, на бело-розовые плиты внутреннего двора уже легли длинные тени. Солнце медленно клонилось к закату. Штанины защитного комбинезона Жанны были завернуты до колен. Ее босые ноги были облеплены подсыхающим песком, а замшевые ковбойские полусапожки она несла в руке. Остановившись у фонтана, Жанна с притворной строгостью поглядела на свое отражение в воде, потом игриво щелкнула его по носу и, откинув голову назад, расхохоталась беззаботно и весело. Она чудесно провела время, бродя в одиночестве по усеянному крупными гальками пляжу, то и дело заходя в пенистые волны прибоя и наслаждаясь прохладной лаской соленой океанской воды. Довольно много времени ушло у нее на строительство замка из мелкого влажного песка. За образец Жанна взяла усадьбу Сэнтина, и теперь, сидя на бортике фонтана и болтая ногами в нагревшейся на солнце воде, чтобы смыть прилипший к пальцам песок, она критически рассматривала колокольную башенку. Возводя свой замок, Жанна передала ее форму не совсем точно, позабыв про забранные ставнями окошки под самой крышей. Беда невелика, рассудила она в конце концов. В следующий раз она сделает все как надо. Вынув ноги из воды, она несколькими резкими движениями стряхнула с них воду и, не надевая сапог, зашлепала по теплым каменным плитам к входу в усадьбу. У дверей ее поджидал Стокли собственной персоной. Казалось, растрепанный, почти пляжный вид гостьи не произвел на него никакого впечатления. Да и в голосе его не было никаких эмоций, кроме спокойного достоинства, к которому Жанна уже начала привыкать. — Вы не стали обедать, мисс, — укоризненно сказал дворецкий. — Мистер Сэнтин был очень недоволен. — Я ничуть не голодна, — ответила Жанна, одаривая Стокли лучезарной улыбкой. Даже недовольство мистера Сэнтина, каким бы сильным оно ни было, не могло испортить ее замечательного настроения. — Впрочем, передайте ему, что я постараюсь не опоздать к ужину, — пообещала она. — Кстати, сколько у меня времени? В глазах Стокли промелькнула легкая тень улыбки. — Чуть больше часа, мисс. Если позволите, я дам вам один совет: было бы лучше, если бы вы спустились вниз примерно без четверти восемь, когда подадут коктейли. Кстати, я взял на себя смелость приготовить платье, которое показалось мне наиболее подходящим. Оно лежит на вашей кровати. — Спасибо. — Жанна кивнула и зашлепала босыми ногами по полированному паркету прихожей. — Я полагаюсь на ваш вкус, Стокли. Обещаю, что не буду слишком копаться. — Это было бы в высшей степени разумно, мисс Кеннон, — одобрил ее дворецкий, и Жанна готова была поклясться, что в его британском акценте прозвучали удовлетворенные нотки. Она действительно решила поспешить, чтобы не испытывать терпения Сэнтина. Душ, мытье головы и сушка с помощью электрополотенца заняли у нее всего тридцать минут, хотя, когда она вернулась в спальню, волосы ее все еще были чуть-чуть влажными. Несмотря на это, Жанна быстро заплела их в косу и повернулась к кровати. Платье, которое приготовил для нее Стокли, свидетельствовало не только о его безупречном вкусе, но и о глубоком знании психологии, об интуиции и Бог знает о чем еще. Именно такое платье Жанна предпочла бы, если бы ей была предоставлена возможность выбора. Сшитое из тонкого, как шелк, солнечно-желтого шелкового джерси, это платье не сияло, а скорее мягко мерцало, что как нельзя лучше подходило для вечернего приема. Покрой его был предельно простым, но вместе с тем — изысканным и элегантным. Платье представляло собой подобие греческой туники, которая оставляла обнаженным одно плечо и, спускаясь до самого пола мягкими складками, лишь намечала округлости и выпуклости ее фигуры. На полу возле кровати Жанна обнаружила туфли из желтого, под цвет платья, атласа. Они были на невысоком каблуке, и Жанна от души порадовалась за себя. В последний раз она вставала на шпильки на последнем курсе университета. Прежде чем покинуть спальню, она критически осмотрела себя в высоком тройном зеркале трельяжа и пришла к заключению, что выглядит она очень неплохо даже по самым высоким стандартам. Ярко-желтая ткань выгодно оттеняла ее оливковую кожу, которая как будто светилась изнутри своим собственным светом, а толстая темно-каштановая коса хорошо сочеталась с классическим покроем платья. Несколько секунд Жанна раздумывала, не воспользоваться ли ей помадой, чтобы чуть-чуть подвести губы, но потом отказалась от этой идеи. Ее губы и так были сочного розового цвета, к тому же ей не хотелось, чтобы Сэнтин считал, будто она старается ради него. У нее еще оставалось несколько минут в запасе, когда она вышла из спальни и, тихо притворив за собой дверь, двинулась по коридору верхнего этажа к длинной и широкой лестнице, ведущей в большую гостиную. Остановившись на площадке перед последним пролетом, она на мгновение задержала дыхание и, собравшись с духом, стала спускаться дальше, искренне надеясь, что ее появление среди гостей останется незамеченным. Огромная главная гостиная была от стены до стены застелена красивым светло-бежевым паласом, удачно контрастировавшим с шоколадно-коричневой обивкой кресел и длинного дивана у стены. На диване лежали три коричневых бархатных подушки; бархатными были и шоколадные портьеры на французских окнах. Вся обстановка была элегантной, со вкусом подобранной, но большая гостиная почему-то понравилась Жанне гораздо меньше, чем остальные комнаты. Скорее всего ей недоставало уюта, а может быть, все дело было в мелких деталях, которые сообщали жилым и рабочим комнатам собственный неповторимый характер. Как странно, подумала Жанна, что Сэнтин устроил прием именно в этой официально-безликой комнате. Впрочем, по зрелом размышлении Жанна поняла, что ничего странного в этом нет. Она уже догадалась, что Сэнтин принадлежит к той породе людей, которые тщательно оберегают свой внутренний мир и свою частную жизнь от любопытных глаз. Пустить посторонних людей в библиотеку, которую он так явно предпочитал всем остальным комнатам, или хотя бы в малую гостиную, где стояла не самая презентабельная, но зато обжитая и уютная мебель, означало для него почти то же, что проводить прием в спальне. Что касалось большой гостиной, то она была просто кармельским филиалом его сан-францисского офиса. Гостей собралось человек двадцать. Все они были заняты той самой светской болтовней, о которой Сэнтин с таким пренебрежением отозвался за завтраком. Их голоса сливались в монотонный, усыпляющий гул; потом до слуха Жанны донесся визгливый женский смех, и она невольно поморщилась. Этот звук напомнил ей пронзительный и немузыкальный крик попугая. — А-а, вот и ты, — сказал за ее спиной Сэнтин. — А я как раз думал, когда ты наконец появишься… Жанна круто повернулась. Машинально отметив, как ладно сидит на его мощной фигуре элегантный черный смокинг, она пристально всмотрелась в лицо Сэнтина, ожидая увидеть на нем знакомое насмешливое выражение, но его не было. Напротив, к ее огромному удивлению, во взгляде его не было ничего, кроме удовольствия и какой-то странной теплоты, которая заставила Жанну слегка порозоветь. — Я ни капельки не опоздала! возразила она с притворным негодованием. — У меня есть еще две минуты. Стокли сказал, что все в порядке… Сэнтин усмехнулся, и в его глазах запрыгали озорные чертики. — Прошу прощенья, мисс, — смиренно сказал он. — Кто я такой, чтобы спорить со Стокли? Во всем, что касается протокола, за ним по праву остается последнее слово. — Он внимательно оглядел Жанну с ног до головы и одобряюще кивнул. — Определенно, Фред превзошел самого себя, когда выбирал это платье. Ты великолепно выглядишь, Жанна. Когда он произносил эти последние слова, голос его неожиданно дрогнул от восхищения, и Жанну словно обдало горячим воздухом. — Спасибо… — чуть слышно поблагодарила она, в отчаянии оглядываясь по сторонам. В эти мгновения ей больше всего хотелось спрятаться от его пристального, восхищенного взгляда, но она никак не могла изобрести подходящий предлог. В конце концов ей попалась на глаза разодетая в пух и прах Дайана, которая о чем-то болтала с представительным седовласым джентльменом. — Мисс Симмонс очень идет пурпурный цвет, не так ли? — поспешно спросила она. — Раньше мне казалось, что блондинкам идут только пастельные тона. К счастью, Сэнтин, не обращавший никакого внимания на свою любовницу, пропустил ее замечание мимо ушей, а Жанна прикусила язык и облилась холодным потом, ожидая, что вот сейчас он скажет что-нибудь насчет «блудницы в пурпуре» или съязвит по поводу пристрастия Дайаны к постели. Но к ее огромному удивлению и облегчению, Сэнтин промолчал. Вместо этого он крепко взял ее за локоть и развернул лицом в сторону небольшой группы гостей в углу комнаты. — Я обещал, что тебе не придется общаться с моими гостями, — шепнул он, — но, согласись, было бы странно, если бы я не представил тебя хотя бы некоторым из них. Потерпи несколько минут, а потом я пришлю Доусона, чтобы он увел тебя куда-нибудь. Договорились? Жанна кивнула, но ее глаза расширились еще больше, и в них промелькнуло смятение. Но спасения не было, и она позволила Сэнтину взять себя под руку и провести через весь зал. Впрочем, рядом с Сэнтином она чувствовала себя в безопасности. Как странно, размышляла Жанна, стоило ей подумать, что она, кажется, разобралась в характере Сэнтина, как он повел себя совершенно не так, как она ожидала. Жанна, в частности, была совершенно уверена, что увидит перед собой властного, уверенного в себе человека, каким он был в конце завтрака на террасе, однако сейчас ей казалось, что она слышит в голосе Сэнтина подлинную заботу и даже нежность. — Не могу не отдать тебе должное, — шептал он, склоняясь к ее уху. — Ты умеешь действовать быстро, когда захочешь. Когда час назад я увидел, как ты плещешься в фонтане, я подумал, что тебе ни за что не успеть. Жанна удивленно вздрогнула и посмотрела на него. — Ты видел меня у фонтана? — переспросила она. — Я был в библиотеке, — объяснил Сэнтин. — Когда Стокли сообщил мне, что тебя нет в комнате, я решил, что ты снова отправилась в беседку, и стал ждать твоего возвращения у окна. — Его губы изогнулись в едва заметной улыбке. — Откровенно говоря, я немного злился на тебя… Впрочем, злился, это еще мягко сказано. И вдруг ты появилась во внутреннем дворе, босая, словно школьница. Ты шла легко, как будто танцуя на ходу, а потом села на бортик и стала болтать ногами в воде. Это было очаровательное зрелище, незабываемое… Он прищурился и внимательно поглядел прямо в лицо Жанне. — Скажи, чем тебе не понравилась моя колокольня? Мне показалось, что ты разглядываешь ее с явным неодобрением. — Да нет, с колокольней все в порядке, — смущенно призналась Жанна. Мысль о том, что Сэнтин наблюдал за ней в эти короткие, беззаботные моменты, когда она не думала ни о чем и просто радовалась жизни, заставила ее снова покраснеть. — Просто, когда я на берегу строила замок из песка, я забыла сделать эти два окошка, которые под самой крышей. — Замок из песка? — переспросил Сэнтин самым светским тоном и вдруг громко расхохотался, запрокинув голову назад. Несколько любопытствующих гостей остановились возле него, но он не обратил на них никакого внимания. — Значит, ты весь день занималась тем, что строила на пляже песочные замки? — Вовсе нет, — мечтательно отозвалась Жанна. — Сначала я просто ходила по песку и играла с волнами. Это было замечательно! — Я тебя понимаю, — с неожиданной мягкостью ответил Сэнтин, рассматривая ее сияющее радостью лицо, и в его темных глазах снова промелькнула эта необъяснимая и странная нежность. — Как жаль, что меня не было рядом, чтобы любоваться тобой. Разговаривая, они достигли небольшой группы гостей, и Сэнтин с явной неохотой оторвал взгляд от ее лица. И тут же, словно по мановению волшебной палочки, всякая нежность исчезла из его взгляда, тон стал уверенным и насмешливым, а лицо — неприступным и властным. Крепко сжав ее локоть, Сэнтин представил Жанну гостям. В этом углу комнаты стояло всего четверо человек. На взгляд Жанны, они ничем не отличались от остальных, но по поведению Сэнтина она догадалась, что это, должно быть, его главные партнеры или противники в сегодняшней игре. Пятым в этой маленькой группе оказался Пэт Доусон, и Жанна искренне обрадовалась, увидев знакомое лицо. Он тоже был в элегантном смокинге, который заметно прибавил ему солидности. Впрочем, при виде Жанны лицо секретаря Сэнтина тут же расплылось в задорной мальчишеской улыбке, в которой сквозило явное восхищение. Четверых гостей — две супружеских пары — Сэнтин представил как Гарри и Сильвию Уотермен и Джеймса и Элизабет Сандерс. И мужчинам, и женщинам было чуть за пятьдесят, но в их облике и манерах чувствовался настоящий светский лоск, который отличал всех собравшихся за исключением, быть может, одного хозяина. Голос Сильвии Уотермен Жанна узнала сразу. Это был тот высокий, пронзительный голос, который напомнил ей крик попугая и заставил ее поморщиться, да и в ее манере вести беседу было что-то по-птичьи суетливое. К счастью, само присутствие Сэнтина защищало ее от этих людей. Они были с Жанной вежливы и любезны, и все же она вздохнула с облегчением, когда Сэнтин величественно кивнул Доусону и сказал: — Будь добр, Пэт, проводи мисс Кеннон к бару и угости ее коктейлем. Боюсь, мы рискуем надоесть ей нашими скучными деловыми разговорами. — Одарив оставшихся двух женщин любезной улыбкой, он добавил: — Я бы поручил твоим заботам и этих двух очаровательных леди, но я собираюсь просить их использовать свои чары против собственных мужей. Перед нашими объединенными усилиями им не устоять, верно, миссис Уотермен? — С удовольствием, — тут же откликнулся Доусон и с готовностью шагнул вперед, чтобы взять Жанну под руку. — Это предложение — лучшее из всех, что я слышал за сегодняшний вечер. Идемте, мисс Кеннон. Посмотрим, сколько коктейлей мне удастся в вас влить, прежде чем нас позовут ужинать. Откровенно говоря, я предпочитаю общаться с женщинами за коктейлем — алкогольный допинг придает мне храбрости. — Один коктейль, — жестко сказал Сэнтин и поднял для наглядности палец. — Мисс Кеннон не обедала. После этого он снова повернулся к своим бизнес-партнерам с той обаятельной улыбкой, которая нисколько не вязалась с тем, что Жанна успела узнать о его характере. Ведя Жанну к бару, Доусон озадаченно улыбался. — Ну и дал же я маху! — беззаботно откликнулся он, когда Жанна поинтересовалась, что его так развеселило. — Вы видели этот взгляд, которым наградил меня наш мистер Сэнтин? Еще немного, и я бы упал мертвым к его ногам. Скажите… — Он внимательно оглядел Жанну. — Как вам удалось разжечь в суровом сердце моего босса такой сильный инстинкт собственника и покровителя? На моей памяти он еще никогда никого не ревновал. Жанна отрицательно покачала головой. — Я уверена, что вы ошиблись, Пэт, — сухо ответила она. — Не знаю как насчет инстинктов собственника, но ревность… Мы с мистером Сэнтином едва знакомы. Я уверена, что он не стал бы ревновать меня, если бы мы знали друг друга хотя бы дней десять. — Готов признать, что вы отчасти правы, — протянул Доусон. — И все же, это достаточно необычно. Как и то, что босс готов подарить два миллиона долларов прекрасной незнакомке, которую он видит впервые в жизни. Скажите… — Он вопросительно приподнял бровь. — Вы не могли бы оказать мне любезность и просветить меня насчет того, что произошло между вами в библиотеке после того, как Сэнтин отослал меня? — Не могла бы, — отрезала Жанна таким категорическим тоном, каким только осмелилась. — Я так и думал, — покорно вздохнул Доусон. — От любопытства кошка сдохла. Впрочем, я подозреваю, что все мы будем иметь счастье наслаждаться вашим обществом еще некоторое время. Я не ошибся? Сначала Жанна не поняла, издевается он или говорит серьезно, но в глазах Доусона было одно лишь искреннее восхищение, и она сдержала язвительное замечание, которое вертелось на языке. — Да, еще некоторое время вам придется потерпеть мое присутствие, — сдержанно ответила она и услышала довольный смешок Доусона. — О'кей, намек понял, — весело сказал он, сверкнув своими голубыми глазами. — Так и запишем: на все разговоры, касающиеся вашего в высшей степени необычного появления вчерашним вечером, наложено строжайшее табу. Я буду молчать как рыба, но за это потребую от вас ответного одолжения. — Одолжения? — с осторожностью переспросила Жанна, пристально вглядываясь в лицо Доусона. Секретарь кивнул с самым серьезным видом. — Мне вовсе не улыбается прожить здесь, в замке, все два месяца, имея в качестве собеседника одного лишь Сэнтина. Может быть, вы сжалитесь надо мной и скрасите мое одиночество? В чисто платоническом смысле, разумеется. Меньше всего мне хочется отдавить боссу пальцы, каковы бы ни были ваши с ним отношения. Лицо Доусона было серьезным, почти торжественным, словно он делал ей предложение, и Жанна, не сдержавшись, сердечно улыбнулась ему. — Мне бы очень этого хотелось, — честно призналась она. — Откровенно говоря, мне самой кажется, что на ближайшие несколько недель мне нужен будет кто-то, на кого бы я могла опереться. — Вот и отлично, — быстро сказал Доусон. — А теперь скажите, что бы вы хотели выпить? Босс разрешил вам только один коктейль, но не сказал какой. Выбирайте… — Только томатный сок, — улыбнулась Жанна. — Я не пью. Доусон удивленно поглядел на нее и пожал плечами. — Как вам будет угодно. Подождите, пожалуйста, секундочку, я сейчас. Он действительно вернулся очень быстро и торжественно вручил ей высокий, словно инеем покрытый бокал с кроваво-красным, но совершенно безвредным напитком. Для себя он принес двойное виски с содовой. Сделав из бокала небольшой, деликатный глоток, Доусон поглядел в противоположный угол гостиной, где Сэнтин продолжал о чем-то беседовать с Уотерменом и Сандерсом. — Похоже, сегодня босс решил нажать на все рычаги, — лениво заметил он. — Готов поспорить на что угодно: к концу вечера он настолько приручит Уотермена, что тот будет есть у него из рук. — Зачем? — не поняла Жанна, которая медленно потягивала свои томатный сок. — Я думала, мистер Сэнтин способен навязать свои условия любым партнерам, с которыми ему приходится иметь дело. — Да, это он может, — спокойно согласился Доусон. — Но насильственное присоединение любой компании сопряжено со значительными издержками, а «Сильверлайн компьютерс» очень нужна Сэнтину. Если он сумеет убедить Уотермена и Сандерса с их значительными пакетами акций проголосовать в его пользу, слияние произойдет практически безболезненно. В бизнесе это называется «малой кровью». — А если он не сумеет их убедить? — полюбопытствовала Жанна, не отрывая взгляда от лица Сэнтина, который внимательно прислушивался к чему-то, что говорил ему Сандерс. — В любом случае«Сильверлайн компьютерс» будет его, — небрежно отозвался Доусон. — Просто насильственным путем выйдет дольше и дороже. — Губы его изогнулись в сардонической улыбке. — А если кто-то будет чинить Сэнтину препятствия, то многим, очень многим не сносить головы. Впрочем, го-ловы-то у них, может быть, и останутся, но все остальное они потеряют, это как пить дать. Жанна хотела спросить что-то еще, но в этот момент из высокой дверной арки показался Стокли в белых перчатках и в черном фраке с белоснежной манишкой. Своим звучным и сильным баритоном он объявил, что ужин накрыт, и Доусон с преувеличенной галантностью предложил Жанне согнутую в локте руку. — Прошу вас, миледи, — с улыбкой сказал он. — Поскольку мистер Сэнтин не спешит получить вас назад, я воспользуюсь этим обстоятельством, чтобы и дальше сопровождать вас. Надеюсь, вы окажете мне эту честь. Жанна улыбнулась в ответ и взяла его под руку. Гости медленно потянулись к дверям, и Доусон тоже повел Жанну в банкетный зал. Проходя сквозь арку, возле которой неподвижно застыл Стокли, она поддалась минутному импульсу и заговорщически подмигнула величественному дворецкому. — Я не опоздала, Стокли! — шепнула она. — Я вижу, мисс Кеннон, — также негромко ответил Стокли, едва двигая губами. — Позволено ли мне будет заметить, что вы выглядите очаровательно? — Позволено. — Жанна величественно кивнула. — Тем более что платье выбирали мне вы, — добавила она и, уже удаляясь, услышала, как Стокли довольно хмыкнул. На лице Доусона появилось недоуменное выражение. — Что все это значит? — требовательно спросил он, когда они входили в банкетную залу в дальнем конце прихожей. — Так, пустяки, — беспечно откликнулась Жанна и улыбнулась самой невинной улыбкой. — Это наш со Стокли маленький секрет. Остаток вечера пролетел быстро, главным образом — благодаря остроумным замечаниям Доусона и тому вниманию, которое он ей оказывал. Его едкие комментарии, касающиеся как манер приглашенных, так и их обстоятельств, о которых секретарь Сэнтина был прекрасно осведомлен, не раз заставляли Жанну весело улыбаться и во время ужина, и после него, когда они вновь перешли в гостиную, чтобы выпить кофе. Она даже удивилась, когда увидела, что Сэнтин прощается с несколькими гостями. Доусон, почувствовав, что ему пора вернуться к своим непосредственным обязанностям секретаря, с видимой неохотой поднялся с кресла и протянул Жанне руку, помогая ей встать. — Идемте. Нужно исполнить долг вежливости, — сказал он, скорчив потешную гримасу. — Уотермен и Сандерс собираются уходить, и, поскольку именно я занимался всей подготовительной работой по слиянию, мое присутствие при прощании обязательно. Босс считает, что с теми, кого он собирается проглотить со всеми потрохами, нужно обращаться вежливо и сердечно. Впрочем, я уже заработал хорошенький нагоняй от Сэнтина за то, что развлекал вас, а не двух этих надутых индюков с их старухами. Вы видели, какие взгляды он бросал на нас? Нет, босс явно жаждет моей крови… Жанна недоуменно нахмурилась. — Вы уверены, Пэт? — спросила она. — Мне кажется, я довольно внимательно наблюдала за ним весь вечер, но не заметила ничего такого. — Совершенно уверен, — отозвался Доусон, криво улыбаясь. — За те несколько лет, что я работаю у мистера Сэнтина, я прекрасно изучил его характер и знаю, когда он мною недоволен. Они подошли к группе гостей у двери, и Пэт изобразил на лице приветливую и сердечную улыбку, которая была очень похожа на настоящую. Стокли и две горничных подавали гостям накидки и летние пальто, и, прежде чем Доусон несильно подтолкнул ее к Сэнтину, Жанна успела обменяться с дворецким улыбками. Сэнтин, казалось, был целиком поглощен разговором с Уотерменом и Сандерсом, но, когда Жанна приблизилась к нему, он поднял голову, и она поняла, что Пэт нисколько не преувеличил. Сэнтин был в ярости. — Жанна, дорогая, — промурлыкал он и, протянув руку, жестом собственника обнял ее за талию и привлек к себе, разъединив таким образом ее и Доусона. — Ты совсем нас забыла. Я знаю, что Доусон хороший работник, но сегодня он явно перестарался, развлекая тебя. — Сэнтин сжал ее с такой силой, что Жанне стало больно. — Попрощайся с нашими гостями… С нашими гостями? Жанна метнула на Сэнтина недоуменный взгляд. Он вел себя так, как будто она была полноправной хозяйкой замка, непростительно пренебрегшей своими обязанностями, хотя не далее как сегодня утром он уверял, что ей даже не придется разговаривать с его драгоценными гостями, если она сама этого не захочет. Определенно, этот человек менял правила игры буквально на ходу. Повернувшись к Гарри Уотермену, который стоял к ней ближе всех, Жанна протянула ему руку. — Я была очень рада с вами познакомиться, мистер Уотермен, — проговорила она, стараясь держаться как можно непринужденнее. — Надеюсь, мы еще встретимся с вами. Маленький, коренастый мистер Уотермен покраснел от удовольствия и так энергично потряс ее руку, что его отвислые щеки со склеротическими прожилками заколыхались, как брыли у собаки. — Я просто уверен в этом, уважаемая мисс Кеннон, — проблеял он. — Раф сказал мне, что вы погостите у него еще некоторое время, чтобы помочь утрясти какие-то мелкие проблемы с его благотворительным проектом. У нас с ним тоже кое-какие дела, так что в ближайшие несколько недель мы будем встречаться довольно часто. Жанна подумала, что и здесь Пэт не ошибся. Должно быть, Сэнтину удалось убедить Уотермена принять свою сторону. Высвободив руку из пухлой ладони Уотермена, Жанна повернулась, чтобы попрощаться с Сандерсом, когда Доусон рядом с ней негромко присвистнул. — Боже мой, Сильвия, какой роскошный мех! — воскликнул он. — Потрясающая накидка. А как она идет к вашим темным волосам! Жанна машинально посмотрела на Сильвию Уотермен, да так и застыла. Длинная, почти до самого пола, накидка из оранжево-желтого с черными полосами меха действительно очень шла к темным, тщательно завитым и уложенным волосам миссис Уотермен, но дело было не в этом. Даже при искусственном освещении этот мех как будто горел огнем, а полосы на нем напоминали непроглядную тропическую ночь. — Вы действительно так считаете, Пэт? — спросила Сильвия Уотермен, продевая руки в рукава накидки, которую с почтительным поклоном подал ей Стокли. Всеобщее внимание явно ей польстило, и щеки миссис Уотермен слегка порозовели. — Я очень давно хотела шубу из тигра, но хорошие шкуры оказалось очень трудно достать. С этими словами она глубоко запустила пальцы в мягкий и длинный мех на груди, и Жанна увидела, как резко выделяются на песочно-желтом фоне подшерстка ее ярко накрашенные ногти. Кроваво-красные ногти… — Это очень редкий мех, — добавила она. — Он встречается гораздо реже, чем норка или соболь, и стоит намного дороже. Гарри купил мне эту шубу в прошлом году в Индии, когда мы вместе совершали кругосветное путешествие. Похоже, в наши дни только там можно достать приличные тигриные шкуры, да и то Гарри понадобилось почти две недели, чтобы найти человека, у которого было достаточно шкур, чтобы из них можно было сшить накидку такой длины… — Сильвия захлопала ресницами и с признательностью пожала предплечье мужа. — Но когда Гарри чего-то хочет, он этого добивается, — добавила она с гордостью. Уотермен самодовольно кивнул. — Ничего особенного, — сказал он. — Нужно просто иметь деньги и знать нужных людей. Жанна почувствовала, что ее вот-вот вырвет. Руки и ноги ее похолодели и стали влажными от пота. Как она ни старалась, она не могла отвести взгляда от длинных пальцев с кроваво-красными ногтями, которые ласково перебирали густой мех. Ну почему, почему такая красивая рука должна принадлежать такому эгоистичному, жадному, самодовольному ничтожеству? — Где, вы говорите, вы купили эти шкуры? — неожиданно для себя самой спросила она странным высоким голосом. — Где?!.. Сильвия Уотермен поглядела на нее, и ее блеклые светло-голубые глаза удивленно расширились. — Я же уже сказала вам, милочка, — терпеливо ответила она. — Гарри купил эти шкуры в Индии. Впрочем… Как, ты говорил, называется место, куда ездил тот маленький смешной индус? — спросила она, поворачиваясь к мужу. — Непал, — вмешался Гарри Уотермен, рассеянно похлопывая Сильвию по руке свободной ладонью. — И он не сам ездил туда, а посылал своего человека. Я же говорил тебе, что это сопряжено с определенными трудностями. — Непал… — повторила Жанна, чувствуя, как слабеют ее ноги. — Ну конечно, Непал… — Что с тобой, Жанна? — обеспокоено спросил Сэнтин, впиваясь взглядом в ее внезапно побледневшее лицо. — Ты стала белой, как простыня. Жанна видела, что все гости смотрят на нее, и на всех лицах написано вежливое недоумение или беспокойство, но ей было все равно. Она и гости Сэнтина как будто находились на противоположных концах длинного черного тоннеля, от стенок которого эхом отдавалось «Непал, Непал…». — Прошу меня извинить… — пробормотала она непослушными губами. — Я действительно что-то не очень хорошо себя чувствую. В следующее мгновение ноги сами понесли ее к двери. Жанна не видела ничего вокруг, и только благодаря какому-то внутреннему инстинкту она сумела не упасть и не налететь ни на кого из столпившихся в вестибюле гостей. — Жанна! Повелительный оклик Сэнтина настиг ее у самого выхода, но не сумел пробиться сквозь ледяной туман, который обволакивал ее со всех сторон. Жанна толкнула дверь и оказалась на парадном крыльце. Резкий ночной ветер холодом ожег ее пылающие щеки, но она не почувствовала этого, как не почувствовала колючек и ветвей, которые цеплялись за платье и хлестали ее по лицу, когда она бежала через сад, сама не зная куда. Жанна почти ничего не видела в темноте и не имела перед собой никакой цели, но она не слишком удивилась, когда кусты неожиданно кончились, и она увидела перед собой обрыв. Небосклон был усыпан крупными августовскими звездами, и темнеющая на его фоне беседка показалась Жанне надежным убежищем от всех неприятностей и невзгод. Не раздумывая, она взбежала по ступеням и, откинув в сторону тяжелый полог, пробралась внутрь словно искалеченный зверек, вернувшийся в родную нору зализывать полученные им жестокие раны.4
Подобрав под себя ноги, Жанна свернулась клубочком на мягком сиденье скамьи и, отперевшись на отполированные перила беседки, смотрела в звездную темноту ночи. На небе появилась полная луна, и лед, сковавший ее, начал понемногу таять, как Жанна и боялась. Боль в груди становилась все сильнее; она была почти физической, и от этого лунный диск начинал двоиться и расплываться у нее перед глазами. Возможно, впрочем, виноваты в этом были горькие слезы, которые текли по ее лицу, и Жанна была бессильна их остановить. Она и не хотела. Кто-то должен был плакать в этом жестоком мире. Кто-то, кому не безразлично, что тигры почти истреблены, что гордые фламинго остались только в заповедниках, что в реках дохнет отравленная рыба, а в океанах нефти стало едва ли не больше, чем воды. — Я так и знал, что найду тебя здесь, — мрачно произнес Сэнтин, появляясь в беседке. Смокинг по-прежнему сидел на нем безупречно, но волосы были взъерошены, а грудь тяжело вздымалась, словно он только что совершил пробежку. — Не будешь ли ты так добра объяснить мне, что это, черт возьми, на тебя нашло? Жанна не ответила, и он осторожно приблизился и сел рядом с ней. В полутьме беседки Жанна видела, что он внимательно смотрит на нее, но впервые за все время их знакомства его близость не пробуждала в ней ощущения настороженности. Можно было подумать, что рядом с ней сидит не человек, не мужчина, а бесплотный призрак. — Ты видел, какие у нее красные ногти? — Как кровь — всхлипнула она не в силах выкинуть из головы эту потрясшую ее картину. — У кого? У Сильвии? — с ноткой нетерпения уточнил Сэнтин, и на лбу его появилась легкая морщинка. — Прости, но я не понимаю, при чем тут ее ногти. Конечно, на мой взгляд, они немного ярковаты, но тут уж ничего не поделаешь. Дамы в ее возрасте тяготеют к ярким краскам. — «Что же осталось от мощи твоей? Сила ушла, брат, из острых когтей…» — процитировала Жанна[2], и слезы потекли по ее лицу, а горло перехватило новой судорогой. — Они так красивы, но их осталось так мало! Джунгли без тигров уже не джунгли… — И поэтому ты так расстроилась? — нахмурясь, спросил Сэнтин. — Потому что Сильвия Уотермен настолько дурно воспитана, чтобы щеголять в палантине из шкуры тигра? — А ты представляешь, сколько тигров нужно убить, чтобы сшить такую накидку? — взволнованно спросила Жанна. — Чтобы так точно подогнать эти черные полосы и оранжево-красный мех? — Голос ее надломился. — Ты хоть знаешь, сколько вообще тигров осталось в мире? — Боже мой, да ты, кажется, плачешь! — удивленно воскликнул Сэнтин и, протянув руку, бережно взял Жанну за подбородок и заставил приподнять голову, так что серебристый лунный свет заблестел в ее полных слез глазах и на мокрых щеках. — О, дьявол! Он привлек ее к себе, и Жанна безвольно уткнулась лицом в его накрахмаленную сорочку. Теперь она слышала, как часто и хрипло он дышит, и как мерно стучит его сердце. — О, дьявол! — повторил Сэнтин, и Жанне почудились, что в его голосе она слышит неподдельное отчаяние и странную беспомощность. Сама не отдавая себе отчета в своих действиях, она обняла его обеими руками и покрепче прижалась лицом к его накрахмаленной манишке. От Сэнтина веяло такой несокрушимой надежностью и силой, что Жанна начала понемногу успокаиваться. — Значит, эти шкуры привезли из Непала, — снова всхлипнула она, но уже без прежней горечи. — Неудивительно, что это заняло столько времени. В Непале находится самый большой тигровый заповедник в мире, и браконьерам приходится действовать очень осторожно, чтобы не попасться. Но у Гарри Уотермена было много денег… — Она потерлась щекой о грудь Сэнтина, не замечая, что его рубашка стала влажной от ее слез. — Он заплатил им столько, что они отважились на риск. Интересно, сколько он заплатил бы за большую бескрылую гагарку? — Ты не могла бы перестать плакать? — глухо спросил Сэнтин и неловко погладил ее по спине своей большой рукой. — Черт, я этого не выдержу! Его пальцы поднялись к затылку Жанны и стали осторожно разминать сведенные судорогой мышцы шеи. — Кстати, сколько может стоить эта бескрылая гагарка? — Нисколько, — ответила Жанна слабым надломленным голосом. — Это были крупные, медлительные птицы, немного похожие на пингвинов. В начале восемнадцатого века их убивали тысячами — ради их жира и ради яиц, которые считались деликатесом. Когда большая бескрылая гагарка стала редкостью и добывать ее в промышленных масштабах стало невозможно, в дело вмешались европейские коллекционеры. Музеи и любители платили бешеные деньги за тушки этих птиц, из которых можно было сделать чучело. Каждая шкурка, снятая по всем правилам, стоила сто крон, — огромные деньги по тем временам, но заработать эту сумму стало нелегко. Всюду, где отряды охотников когда-то убивали гагарок без счета, просто молотя дубинками по головам доверчивых птиц, от них остались одни лишь воспоминания. Только на маленьком островке Элди-Рок к северу от Исландии еще жили несколько пар бескрылых гагарок. Но люди никак не оставляли их в покое. Агент, представлявший неизвестного европейского покупателя, предложил одному исландскому рыбаку по пятидесяти крон за каждую шкурку, и тот немедленно отправился в плавание, торопясь составить себе состояние… — Жанна с горечью улыбнулась. — Он и его спутники обшарили весь остров, но нашли только двух гагарок и придушили их. Шкуры они отвезли в Рейкьявик, чтобы получить причитающуюся награду, и никому не было никакого дела до того, что это были последние гагарки на Земле. Жанна судорожно, со всхлипом вздохнула и ненадолго умолкла. Потом она сказала: — Сотням видов живых существ угрожает сейчас поголовное истребление, и никому до этого по-прежнему нет дела. Похоже, людям совершенно все равно, а ведь удивительная красота дикой природы может навсегда исчезнуть. — Тебе не все равно, — сказал Сэнтин и прижался губами к ее голове. — Я вижу, что тебе не все равно, — повторил он, сжимая в руке ее упругую шелковистую косу. — Черт побери, я этого не вынесу… Послушай, Жанна, неужели твоя бабушка не говорила тебе, что индейцы не плачут? —Я ведь не рассказывала тебе, что только в этом году у нас в заповеднике окотилась самка гепарда? — спросила Жанна почти спокойно, хотя слезы продолжали катиться по ее лицу. — Она принесла двух очаровательных, пушистеньких, здоровеньких малышей. Ты не поверишь, но мы все были на седьмом небе от счастья. Обычно ведь гепарды не размножаются в неволе. — Я этого не знал, — ответил Сэнтин с ноткой беспомощности и отчаяния в голосе. — Зато я знаю, что я не в силах больше видеть твоих слез. Скажи, что я могу для тебя сделать, чтобы ты перестала рыдать? — Для меня? — слабо удивившись, переспросила Жанна и подняла голову, чтобы посмотреть на него. Ее широко расставленные карие глаза с припухшими веками казались глядевшему на нее Сэнтину беззащитными и доверчивыми, а мокрое от слез лицо способно было пробудить жалость даже в каменном сердце. — Что ты имеешь в виду? Я не понимаю… Сэнтин пробормотал невнятное, нетерпеливое проклятье и снова прижал ее голову к своей груди. — Ради Бога, Жанна, не надо на меня так смотреть! Все должно быть по-другому… Проклятье, я никогда не испытывал ничего подобного. Ну, скажи, чего ты от меня хочешь?! — выкрикнул он с яростью и болью в голосе. — Хочешь, я разорю, уничтожу этого ублюдка Уотермена, чтобы навсегда отбить у него охоту делать своей дуре-жене такие идиотские подарки? Да я их обоих по миру пущу, если тебе станет от этого легче. — Что? — Жанна выпрямилась и даже слегка оттолкнула Сэнтина, который все крепче прижимал ее к своей груди. — Ты этого не сделаешь, ведь правда? Сэнтин улыбнулся такой мрачной улыбкой, что Жанна снова похолодела. — Еще как сделаю, — сказал он решительно и опустил ей на плечи свои сильные руки. Он сжимал ее очень бережно, словно боялся сломать, а во взгляде его было нечто такое, отчего Жанна затрепетала. — Мне плевать, что будет с Уотерменом. Если ты этого хочешь, я уничтожу его без малейшего колебания. Ну, что скажешь? Сделать мне это? — Нет, конечно, нет! — воскликнула Жанна, потрясенно глядя на него. — Если я скажу «да», — пояснила она, когда на лице Сэнтина отразилось непонимание, — то я буду ничем не лучше их. Я буду виновата в чьем-то несчастье, а я этого не хочу… Она прикусила губу. — А почему ты хочешь сделать это для меня? — Будь я проклят, если я знаю, — отозвался Сэнтин, слегка встряхивая ее плечи в такт своим словам. — Должно быть, я просто потерял голову, когда увидел тебя вчера. Почему мне не все равно, когда ты плачешь при виде шубы из меха какого-то паршивого тигра? Почему я чувствую твою боль как свою? Не знаю… Я, во всяком случае, не могу подобрать этому никакого объяснения. Я не хочу чувствовать ничего подобного. Я не хочу сострадать никому, пусть это даже будет заплаканная идеалистка с лучистыми карими глазами, которая не очерствела душой и которая плачет при виде чужой боли. Жанна со страхом взглянула на его угрюмое и мрачное лицо и инстинктивно отодвинулась. Вернее, попыталась отодвинуться, потому что его руки тут же властно стиснули ее плечи. — Нет, не двигайся, — сказал Сэнтин неожиданно низким, глухим голосом. — Я не причиню тебе вреда, маленькая голубка. Просто я никогда ни к кому не испытывал такой нежности. Для меня это совершенно новое и незнакомое ощущение. Иди-ка сюда… Он привлек ее к себе, и Жанна подчинилась, чувствуя странную обреченность. Руки Сэнтина осторожно скользили вверх и вниз по ее узкой спине, и в этих монотонных движениях было что-то гипнотическое, успокаивающее, и вся ее первоначальная неловкость куда-то испарилась. — Ты выглядишь такой хрупкой, такой слабой, — шепнул Сэнтин ей на ухо. — И в то же время я чувствую, как от тебя исходит какая-то непонятная сила. И тепло. Я чувствую его своими ладонями… Его руки поднялись к затылку Жанны, скользнули по мягким бугоркам позвонков и стали осторожно разминать ее ноющие сухожилия и затекшие мышцы, и Жанна почувствовала, как по всему ее телу разливается странный жар, который постепенно становится все сильнее и сильнее. Сильные пальцы Сэнтина все крепче овладевали ее кожей, но Жанна только плотнее приникла к нему, упиваясь этим незнакомым и вместе с тем чувственным ощущением. — Моя… — чуть слышно прошептал Сэнтин и крепче прижал ее к себе. — Почему мне кажется, что ты принадлежишь мне? Я хотел только утешить тебя, но стоило мне прикоснуться к тебе, как мне тут же захотелось сорвать с тебя одежду и насладиться твоим гибким, податливым телом… Рука Сэнтина отпустила ее шею и, скользнув к плечу, прикрытому желтым джерси платья, обнажила его решительным и быстрым движением. Этот жест заставил Жанну мгновенно очнуться от пленительного наваждения, в которое она понемногу погружалась. Встрепенувшись, она попыталась вырваться из его объятий. — Нет, не надо… — в смятении прошептала Жанна, несильно упираясь обеими руками в его грудь. — Я не принадлежу тебе. Я вообще никому не принадлежу. Отпусти меня, пожалуйста! — Ш-ш-ш!.. — ласково сказал Сэнтин, легко касаясь губами тонкой и чувствительной кожи чуть ниже ее правой ключицы, и Жанна вздрогнула, почувствовав, как напряглась плоть и как запылала кожа от одного только дразнящего прикосновения его горячего быстрого языка. — Разве ты не видишь, что я не в состоянии отпустить тебя? Я и сам не в восторге от того, что со мной творится, но беспокоиться об этом сейчас уже поздно. Боюсь, для меня все было кончено, когда я впервые увидел, как ты идешь здесь через двор. — Вчера вечером ты даже не мог сказать с уверенностью, нравлюсь я тебе или нет, — слабо защищалась Жанна, с замиранием сердца прислушиваясь к тому, как губы Сэнтина подбираются к ямочке на ее шее. Сердце Жанны колотилось так сильно, что он наверняка ощущал под кожей тонкую ниточку ее неровного пульса. — Ты мне понравилась, еще как! — ответил Сэнтин напряженным шепотом, и его губы мучительно медленно поползли вверх по ее напрягшейся, как струна, шее. Жанна ощутила на щеке его горячее дыхание, а в следующую секунду он несильно сжал зубами мочку ее уха. — Я смотрел, как ты сидишь передо мной на этой маленькой скамеечке и глядишь на меня большими и серьезными глазами, и думал только о том, как мне хочется увидеть тебя обнаженной в моей постели, и чтобы ты протягивала ко мне руки и умоляла меня о любви. За всю свою жизнь я никого не хотел так сильно, как тебя. Жанна поперхнулась воздухом и некоторое время не могла отдышаться. Низ живота разламывался от странной тупой боли. Каждое слово, произнесенное его бархатистым, чуточку хриплым баритоном, превращало ее кровь в жаркий огонь, который разливался по жилам и стекал вниз, туда, где пульсировала раскаленная лава. — Но ты же не… взял меня, — прошептала Жанна, стараясь справиться с головокружением. — Ты напугала меня, — признался Сэнтин, губы которого оказались уже в какой-нибудь паре дюймов от ее рта. — Я боялся, что не смогу контролировать себя, если дам волю своим чувствам. Я оттолкнул тебя только для того, чтобы доказать себе, что я могу это сделать. — Его язык медленно продвигался по ее нижней губе. — Приоткрой свой ротик, Жанна. Я хочу знать, какая ты на вкус. Жанна послушно приоткрыла рот, и его умелый язык с жадностью проник в это кораллово-красное устьице, чтобы коснуться матово блестящих зубов и попробовать на вкус мягкие и горячие своды неба. Пальцы Сэнтина ритмично и сильно сжимали ее спину, а губы все пили и пили из волшебного источника, который она щедро и безоглядно отдала ему. Потом она услышала, как в груди Сэнтина родился гортанный, звериный стон, и почувствовала, как его мускулы окаменели в невероятном напряжении. Не отрываясь от ее губ, Сэнтин одним быстрым движением подхватил Жанну на руки и усадил к себе на колени, продолжая удерживать ее в объятиях словно дитя в колыбели. При этом Жанне показалось, что она вот-вот потеряет сознание, однако сквозь тонкую ткань платья она ясно ощущала силу его возбуждения. Это открытие заставило ее вздрогнуть от страха. Какой же маленькой, хрупкой, беззащитной она казалась себе по сравнению с его дикой мужественностью и силой! Сэнтин состоял словно из одних только мускулов и инстинктов, требовавших немедленного удовлетворения. Если бы он захотел, он мог бы, наверное, без труда смять, раздавить ее хрупкое тело в своих медвежьих объятиях. Но эта минутная паника быстро прошла, и Жанна обнаружила, что Сэнтина трясет как в лихорадке. Это было невероятно, но это было так! Женское чутье помогло ей почти сразу понять, в чем тут дело: он хотел ее, и она была нужна ему. Это было так удивительно и в то же самое время — так прекрасно, что ее собственный страх куда-то исчез, и на смену ему пришли уверенность в себе и буйная радость, которую невозможно было сдержать. Сэнтин наконец-то оторвал губы от ее рта и ткнулся лицом в нежное тепло ее шеи. Его дыхание стало громким и трудным. — Боже, как я хочу тебя! — шепнул он. — Весь вечер я ревновал тебя, как школьник, пока вы с Доусоном щебетали в баре. Я не хочу, чтобы ты улыбалась кому-то, кроме меня, не хочу, слышишь? — Ты сам велел ему развлекать меня, — попыталась возразить Жанна и слабо ахнула, когда Сэнтин спустил желтое платье с обоих ее плечей и приник губами к обнажившейся коже. — Но ты не должна была так явно наслаждаться его обществом, — глухо отозвался Сэнтин, чувствительно прихватывая зубами ее разгоряченную бархатистую кожу. — В следующий раз я не отпущу тебя ни на шаг. Его руки скользнули куда-то за спину Жанне, и легкий холодок ожег ей спину, когда Сэнтин на ощупь отыскал застежку-«молнию» и расстегнул ее. Жанна невольно вздрогнула, почувствовав на своей голой спине его большие, сильные руки с мягкими, чуть шершавыми ладонями, и напряглась. — Не бойся, — шепнул Сэнтин. Его голос был удивительно нежным, мягким, лишенным его привычной отрывистой властности. — Я не сделаю тебе больно, моя маленькая дикарка. Ты просто прелесть, Жанна, настоящая маленькая прелесть… Приговаривая так, он продолжал гладить ее по спине, словно на самом деле успокаивая пугливое дикое животное, впервые увидевшее вблизи человека. — Я хочу, чтобы мои руки узнали тебя, напились тобой. На ощупь ты похожа на золотистый шелк — такой же гладкий, как твоя кожа, и такой же теплый… Удивительно, я никогда раньше не думал, что просто держать женщину в объятиях может быть так приятно! Быстрым движением он накрыл ладонями ее груди. — Господи, какая приятная тяжесть! — пробормотал он невнятно, покрывая торопливыми жадными поцелуями ее шею и лицо. — Как мне хочется рассмотреть их поближе! С этими словами Сэнтин подался вперед и закрыл ей рот горячим и влажным поцелуем, от которого у Жанны голова пошла кругом. Руки его тем временем спустили лиф ее платья почти до пояса и снова вернулись к временно оставленным ими соблазнительным выпуклостям. Большими пальцами Сэнтин принялся ласкать ее все еще спящие соски, которые сразу отвердели и заострились от ласки, и Жанна со стыдом почувствовала, как груди ее тяжелеют, словно наливающиеся соком тропические фрукты. Они как будто сами предлагали себя Сэнтину, и Жанна, не выдержав этой сладкой муки, издала не то стон, не то вскрик, но прижатые к ее губам жадные губы Сэнтина заглушили этот негромкий звук. Неожиданно он мягко отстранил ее от себя и, удерживая на расстоянии вытянутой руки, стал, прищурившись, смотреть на ее грудь. Взгляд его был пристальным и таким же жгучим, возбуждающим, как и нежные, чувственные прикосновения рук. — Ты прекрасна! — сказал Сэнтин, касаясь кончиком пальца бледно-розового ореола соска. — Природа подарила тебе все самые нежные оттенки кремового, оливкового и розового. Он судорожно вздохнул и снова накрыл ее упругие, словно литые груди своими ладонями. — Ты похожа на богиню земли и плодородия, какой ее представляли древние племена. Маленькая Мать Земли, вот кто ты такая! Жанна увидела, что голова Сэнтина медленно склоняется, как будто какая-то непреодолимая сила пригибала ее к земле. В следующее мгновение его губы легко коснулись напряженного соска и бережно, деликатно вобрали его в себя. От этой ласки по всему телу Жанны пробежал как будто слабый электрический ток. Она вздрогнула, почувствовав, как внутри ее нарастает чистое, примитивное желание, а Сэнтин уже обрабатывал ее соски кончиком языка, который ласкал, дразнил, возбуждал. Переходя от одной груди к другой, он на мгновение поднял взгляд, и Жанна поразилась гипнотической силе его темных глаз, в которых жарко горел огонь желания и нежности. — Дай мне прильнуть к твоей полной груди, о, маленькая Мать Земли! Дай мне напиться твоей любви допьяна, — нараспев проговорил он, и, прежде чем Жанна успела осознать, что она делает, ее пальцы уже зарылись в черные, чуть вьющиеся волосы Сэнтина, с силой прижимая к себе его голову. Сэнтин застонал от удовольствия, когда его губы снова сомкнулись на ее напряженном соске. Сейчас он действовал не только губами и языком, но и зубами, с такой силой втягивая в себя ее эластичную мягкую плоть, что, если бы не владевшее ею возбуждение, Жанна, наверное, вскрикнула бы от боли. А Сэнтин продолжал ласкать, мять, тянуть ее груди, переходя от одного соска к другому, и каждый раз, когда он губами вбирал ее груди в себя, внутри ее волной разливался жар. Жанна не могла даже стонать, и только сильнее прижимала к себе его голову. Ей казалось, что еще немного, и она сойдет с ума от желания. Дыхание ее стало быстрым и частым, а глаза она закрыла, стараясь справиться с усиливающимся головокружением. Чувственная ласка Сэнтина была похожа на реку, и стремительный бурный поток уносил ее все дальше и дальше от действительности. — Открой глаза! — услышала она требовательный голос Сэнтина. — Я хочу знать, что ты хочешь меня так же сильно, как я тебя. Жанна с усилием подняла тяжелые, словно свинцовые веки. Взгляд ее темно-карих глаз был рассеянным, затуманенным, так что она едва могла разглядеть его лицо и глаза, которые пристально, проникая до самых глубин, вглядывались в ее глаза. Во взгляде Сэнтина горел огонь неутоленного, жгучего желания и непонятной тоски, но Жанна не видела этого и не могла понять, чего же он от нее хочет, потому что ее собственные чувства уже не повиновались ей. — Я болен тобой, Жанна, — прошептал ей на ухо Сэнтин. — Вылечи меня. Я хочу, чтобы ты пришла ко мне сегодня ночью, и чтобы мы с тобой занимались любовью. Ты позволишь мне это? Последний вопрос прозвучал странно в его устах. Можно было подумать, что Сэнтин делает свое предложение официально. Но почему он спрашивает об этом? Разве он не видит, не понимает, что она жаждет огненного завершения этой маленькой прелюдии ничуть не меньше, чем он сам? Зачем же он дразнил и распалял ее? В голове Жанны закопошились какие-то смутные, полустершиеся воспоминания. О чем же тогда они говорили вчерашним вечером? Ведь они, кажется, все решили? Сэнтин настоял на своем — она согласилась. Почему же сейчас он спрашивает ее о том же самом? Жанна попыталась сосредоточиться, но тщетно. Плавающий перед глазами горячий цветной туман мешал ей, а тупая, разламывающая боль внизу живота стала такой сильной и сладкой, что она не могла думать ни о чем другом. Да она и не хотела ни о чем думать. Жанна отчаянно желала только одного: чтобы Сэнтин перестал таращить на нее глаза, чтобы он снова обнял ее и делал с нею все, что ему заблагорассудится, — хоть у себя в спальне, хоть прямо здесь. Ей было все равно. Но Сэнтин продолжал смотреть на нее в упор, и до Жанны постепенно дошло, что он не собирается ничего предпринимать до тех пор, пока она не ответит на его идиотский вопрос. Нетерпеливо наморщив лоб, Жанна, задыхаясь, сказала: — Да. Конечно… Да! Мы же вчера все решили. Зачем же начинать все снова? Она ждала, что Сэнтин снова заключит ее в свои объятия, но он даже не пошевельнулся. Да и реакция его оказалась какой-то странной. Огонь желания, который должен был с новой силой вспыхнуть в его темных глазах, погас, и вместо него Жанна увидела потрясение, обиду, шок. Но это продолжалось лишь одно мгновение. В следующую секунду взгляд Сэнтина полыхнул таким обжигающим гневом, что Жанна невольно отшатнулась. Черты его лица снова окаменели, стали суровыми и жесткими. — Это правда, — холодно сказал он, ссаживая ее с колен. — Мы с тобой заключили сделку. Боюсь, я позабыл, с какой редкостной готовностью ты согласилась на все мои условия. Как ты назвала это?.. Обычной физической близостью? — Его губы сложились в горькую гримасу. — Ты, наверное, имела в виду безрадостную случку, как у животных… Кретин, как я не понял этого сразу! Сэнтин пригладил свои взлохмаченные волосы и резким движением поднялся на ноги. Жанна понемногу прозревала, хотя в голове ее все еще царил полный сумбур. Всего несколько секунд назад они оба страстно желали близости, а теперь он оттолкнул ее от себя, словно она была прокаженной. Почему? Что она такого сказала? Глядя на него, Жанна машинально убрала с глаз выбившийся локон и, нервно облизав губы, спросила, запинаясь: — Что… что случилось? Ты больше не хочешь меня? — Ты права, черт побери! Я очень хочу тебя, — резко бросил Сэнтин и, наклонившись к ней, потянул платье вверх, чтобы прикрыть ее обнаженные груди. — И мне очень хочется разложить по полу подушки и овладеть тобой здесь и сейчас. С этими словами Сэнтин, действуя совершенно спокойно, словно одевая маленькую девочку, застегнул на спине Жанны «молнию», а потом отступил на шаг назад и сложил руки за спиной. Он уже взял себя в руки, но это поистине дьявольское самообладание напугало Жанну сильнее, чем любые его проклятья и угрозы. — Но я не дам тебе обрести надо мной такую власть, — добавил Сэнтин. — По крайней мере до тех пор, пока ты не убедишь меня, что я для тебя что-то значу и что ты относишься ко мне не просто как к человеку, которому ты кое-что должна. Он выпрямился и посмотрел на нее мрачным, тяжелым взглядом. — Пока что я убедился в том, что ты очень опасный человек, Жанна. Во всяком случае — для меня. Прошло чуть больше суток, а я не могу думать ни о ком, кроме тебя. И должен сказать, что мне это совершенно не нравится. Я привык сам управлять своей жизнью и своими эмоциями и не хочу оказаться в таком положении, когда кто-то другой будет принимать решения за меня. Жанна почувствовала, как что-то кольнуло ее в самое сердце, и окончательно пришла в себя. Да что с ней такое случилось, если она позволила себе питать какие-то иллюзии относительно человека с таким богатым сексуальным опытом, как у Сэнтина? Он только что сказал, что считает ее опасной, но это было по меньшей мере смешно. Это Сэнтин угрожал ей, никак не наоборот. Как он только что сказал, он привык сам контролировать и направлять ход событий, а в том, насколько силен в нем эгоизм собственника, она уже убедилась. Так неужели Сэнтин будет терпеть рядом с собой ее — с ее-то приверженностью к свободе и независимости — даже если он действительно испытывает к ней какие-то чувства? Впрочем, и это последнее предположение Жанна отвергла как невероятное. То, что Сэнтин предлагал ей сегодня, было отнюдь не любовью, а простым чувственным желанием. Выпрямившись на мягком сиденье скамьи, Жанна отважно встретила его тяжелый взгляд. — Тогда, может быть, тебе стоит отослать меня? — спокойно спросила она. — В сложившейся ситуации это было бы лучшим выходом. Так ты разом решишь все свои проблемы. — В самом деле? — Сэнтин презрительно скривил губы. — Я так не думаю. Мне почему-то кажется, что если я поступлю, как ты предлагаешь, то не пройдет и дня, и я пошлю кого-то из своих людей, чтобы тебя доставили обратно. Словно не в силах противиться охватившему его желанию, он поднял руку и легко прикоснулся к ее блестящим волосам. — Как я уже сказал, это просто наваждение какое-то… — проговорил он, неохотно опуская руку и снова пряча ее за спину. — Нет, никуда я тебя не отошлю. Ты останешься со мной до тех пор, пока я не избавлюсь от этой навязчивой идеи, что ты нужна мне. — Он насмешливо улыбнулся. — Говорят, близость — родная сестра скуки. Во всяком случае, раньше со мной бывало именно так. Я намерен держать тебя вместо кошки, на которую я могу не обращать внимания и которую могу взять на колени и погладить, когда мне заблагорассудится. Когда все встанет на свои места, я смогу уложить тебя в свою постель, не придавая этому никакого значения. Тогда я буду заниматься любовью… нет, не с тобой, а с этим прекрасным телом, которое я заставлю исполнять все мои прихоти и желания! В его последних словах все же прозвучали едва заметные истерические нотки. Должно быть, Сэнтин и сам это почувствовал, так как повернулся с излишней поспешностью и, выйдя из беседки, решительно зашагал в темноту сада.Всю следующую неделю Сэнтин действительно старался относиться к Жанне как к домашнему животному, как и обещал. Он настоял на том, чтобы она не только завтракала, обедала и ужинала вместе с ним, но и постоянно была рядом, чем бы он ни занимался. Жанна играла с ним в шахматы, совершала долгие заплывы на восходе солнца, слушала записи, которые Сэнтин проигрывал на своем роскошном музыкальном центре. Даже когда он решал срочные деловые вопросы с Доусоном или с кем-то из вице-президентов компании, которые прилетали из Сан-Франциско на вертолете, Жанна обязана была присутствовать. Эти встречи происходили, как правило, в библиотеке, которую Сэнтин почему-то предпочитал своему просторному, оборудованному по последнему слову современной офисной техники кабинету на втором этаже, и Жанна забивалась в коричневое кожаное кресло с книгой в руках и даже не пыталась притворяться, будто читает. В самом деле, наблюдать Сэнтина за работой было гораздо интереснее, чем следить за перипетиями сюжета самого увлекательного романа. Он был энергичен, смел, решителен; он демонстрировал незаурядный ум и деловую хватку, а его запасов энергии, казалось, могло хватить на десятерых. А завидная проницательность Сэнтина позволяла ему в мгновение ока разобраться в самом запутанном и сложном вопросе. Наблюдая за Сэнтином, Жанна невольно завидовала его целеустремленности и пыталась представить, каков же он, когда действует в полную силу. Казалось, в нем живет неукротимый дух беспокойства и соперничества, который не дает ему расслабиться ни на минуту. Ей даже начало казаться, что Сэнтин считает игрой не только бизнес. Вся жизнь была для него большой игрой, которой он отдавался целиком, без остатка, и в которой стремился победить во что бы то ни стало. Быстрый и острый ум и решительность были, однако, не единственными его достоинствами, заслуживающими восхищения. К концу первой недели их знакомства Жанна обнаружила в нем и другие, более человечные черты характера, которые импонировали ей куда больше. Время от времени Сэнтин обнаруживал незаурядное чувство юмора. Каждый раз оно проявлялось совершенно неожиданно и вызывало в Жанне удивление и неподдельную радость. Правда, его шутки часто были окрашены глубоким цинизмом, но Сэнтин ни разу не позволил себе суетного злословия, неизменно придерживаясь своего внутреннего кодекса чести и собственных понятий о справедливости. И все же самой привлекательной чертой противоречивого, сложного характера Сэнтина была для Жанны его жажда знаний. Стремление познавать новое носило у него характер навязчивой идеи. Стоило чему-то затронуть его никогда не засыпающее любопытство, и Сэнтин не знал ни сна ни отдыха до тех пор, пока не выяснял вопрос до конца. Не без удивления Жанна обнаружила, что он разбирается в искусстве и политике гораздо лучше, чем она, а в истории средневековья он был почти профессионалом, и ему доставляло огромное удовольствие щегольнуть перед Жанной каким-нибудь неизвестным ей фактом, когда они начинали спорить об этом историческом периоде, к которому она также была неравнодушна. Жанна узнала также, что Сэнтин не получил почти никакого образования. Закончив в шестнадцать лет обычную муниципальную школу, он начал работать разнорабочим на стройке, так что все свои знания он добыл самостоятельно, настойчивым и упорным трудом. И при этом, несмотря на кажущуюся внешнюю грубоватость и неотесанность, он был одним из самых образованных людей, которых Жанна когда-либо встречала в своей жизни. Все это не мешало им быть совершенно разными людьми, и Жанна только удивлялась тем достаточно близким отношениям и пониманию, которое установилось между ними за прошедшую неделю. Ее безмятежное спокойствие и полное отсутствие агрессивной напористости, которая была едва ли не самой яркой чертой Сэнтина, странным образом действовали на него умиротворяюще. И наоборот, кипучая энергия Сэнтина положительно влияла на обычно спокойный характер Жанны и бодрила ее, так что, если бы не едва заметное напряжение, вызванное, несомненно, подавляемым сексуальным желанием, они, наверное, могли бы стать добрыми друзьями. Но легкая напряженность между ними продолжала существовать — отрицать это было бы бессмысленно. Время от времени Жанна ловила устремленные на нее осторожные взгляды Сэнтина, и с развитием их отношений эта настороженность только усиливалась. Он так старательно избегал прикасаться к ней, что Жанне, порой, становилось смешно, хотя она была не менее осторожна. Одного опыта физической близости — вернее, попытки физической близости, которая едва не опалила ей душу, — было вполне достаточно, чтобы Жанна поняла, что шутить с этим не стоит. Поэтому она тоже стремилась вести себя так, чтобы не спровоцировать нечто подобное. Вместе с тем в ней росло и крепло подозрение, что в тот вечер в беседке какая-то часть ее души перешла от нее к Сэнтину, и теперь всегда будет принадлежать ему. Это обстоятельство, как ничто, угрожало ее независимости, ее внутренней целостности, и Жанна вовсе не стремилась к повторению эксперимента. Теперь ей было ясно, что она недооценила силу собственнических инстинктов Сэнтина. За прошедшую неделю он не сделал ни одного шага, который указывал бы на то, что он собирается воспользоваться своими правами на нее, однако с каждым днем Жанне становилось все яснее, что он считает ее своей исключительной собственностью. Сэнтин ревновал ее даже к Доусону и Стокли, особенно если случайно заставал ее в тот момент, когда она невинно перешучивалась с кем-либо из них. В этих случаях он давал им понять, насколько он недоволен, а впоследствии прилагал все усилия, чтобы ничего подобного неповторилось, так что Жанна почти перестала встречаться с секретарем и дворецким. Но даже если Жанна не давала ему повода для ревности, Сэнтин порой смотрел на нее с такой неприкрытой властностью, что она испытывала приступы самой настоящей клаустрофобии. Время от времени он принимался задавать ей самые интимные вопросы, и Жанна только крепче сжимала зубы, чтобы не сказать язвительных и резких слов, способных нарушить сложившееся между ними хрупкое равновесие. Единственным, что более или менее выручало ее в подобных ситуациях, была уклончивая вежливость, с которой она отвечала на все его провокации, однако сохранять при этом спокойствие было невыносимо трудно. Сэнтин, похоже, был уверен, что с тех пор, как Жанна окончила школу, она вела самый распущенный образ жизни, и его интерес к ее сексуальному опыту с трудом втискивался в рамки приличий. В его представлениях Жанна была просто заядлой нимфоманкой, переспавшей со всеми мужчинами, которые только встречались на ее недолгом жизненном пути. Не раз Жанна с возмущением думала о том, что, даже если бы все подвиги на любовном поприще, которые он ей приписывал, имели место в действительности, это было бы ее личным делом. Сэнтин, однако, вовсе так не считал и продолжал требовать от нее подробного описания всех любовных интрижек и кратковременных романов, которые, как он считал, завязывались у нее с университетскими преподавателями, с работниками на ферме, а то и с водителями грузовиков, которые подвозили ее по дороге из заповедника в Оклахому и обратно. В ответ Жанна пыталась шутить или просто отмалчивалась, когда у нее не хватало сил терпеть его каверзные вопросы, однако ее молчание только подливало масла в огонь его ревнивого интереса. Тем не менее Жанна не сдавалась, продолжая упорно отстаивать свое право на частную жизнь. Через два месяца, рассуждала она, они с Сэнтином расстанутся и скорее всего никогда больше не встретятся. С ее стороны было просто неразумно давать ему повод считать, будто она ответит на любые, самые интимные вопросы просто для того, чтобы он мог удовлетворить свое любопытство. Может быть, она повела бы себя иначе, если бы сам Сэнтин придерживался более целомудренного образа жизни, думала Жанна в свое оправдание, однако Дайана Симмонс пока что никуда не исчезла — ни из замка, ни из жизни Сэнтина. К присутствию Жанны — как и к интересу, который проявлял к ней Сэнтин, — Дайана относилась с равнодушным спокойствием. Сэнтин же продолжал третировать свою любовницу с прежним нетерпеливым раздражением, и это странным образом успокаивало натянутые нервы Жанны, хотя она знала, что это не мешает ему каждую ночь уединяться с Дайаной в спальне. Благодушное самодовольство последней делало ее практически неуязвимой для едких комментариев Сэнтина, а тело у нее и впрямь было роскошное, так что Жанна иногда — впрочем, не без чувства стыда — думала о том, что, пока Дайана удовлетворяет Сэнтина в сексуальном плане, сама она остается в относительной безопасности. Впрочем, разве не этого она хотела? К концу недели придирчивое и мрачное настроение стало посещать Сэнтина все чаще. По вечерам Жанна уже не знала, куда ей спрятаться от пронзительного взгляда его черных глаз и острого как бритва языка. В один из таких дней Сэнтин буквально превзошел самого себя. Его сарказм был таким убийственно-едким, что он дошел даже до Дайаны, и она поспешно ретировалась в свою комнату. Пэту Доусону повезло в этом смысле гораздо меньше. Ему пришлось выслушать немало язвительных и резких замечаний по поводу некоей крупной сделки, которую он, по мнению Сэнтина, сорвал еще в процессе подготовки. Пэт смиренно молчал и только изредка вытирал со лба проступившую испарину. Расправа могла продолжаться сколь угодно долго, но Сэнтина, к счастью, отвлек срочный телефонный звонок из одного европейского филиала его фирмы. Он взял трубку, а Доусон не преминул воспользоваться этой возможностью, чтобы выскочить в коридор и слегка перевести дух. Когда он вернулся в библиотеку, его лицо не выражало ничего, кроме облегчения. Опасливо косясь на Сэнтина, который все еще сидел за рабочим столом, прижимая к уху трубку телефона, Пэт повернулся к Жанне. — Этот звонок спас меня, честное слово! — с чувством сказал он. — Иначе шеф зажарил бы меня на медленном огне, и уже сегодня меня бы подали на ужин в качестве главного блюда. В соусе из белого вина. — Это была серьезная ошибка? — сочувственно спросила Жанна, глядя в раскрасневшееся лицо секретаря. За прошедшую неделю они успели подружиться, а легкий, незатейливый юмор Пэта служил ей эффективным противоядием против мрачной язвительности Сэнтина. Доусон пожал плечами. — Я допускал и более серьезные промахи, но в прошлые разы шеф пребывал не в таком поганом настроении. В последнее время он стал раздражительным, словно пес, которого одолели блохи. — Его брови насмешливо поползли вверх. — Впрочем, кому я это рассказываю?! Ты провела с ним почти всю эту неделю, и, по моему мнению, тебе достается гораздо сильнее, чем ты заслуживаешь. — Пожалуй, — рассеянно отозвалась Жанна, в свою очередь бросив заинтересованный взгляд на Сэнтина. Сегодня он был одет в черные брюки и спортивный пиджак, которые по контрасту с ярко-алым шерстяным джемпером смотрелись совершенно потрясающе. Волосы его были взлохмачены, а одна черная прядь падала на левый глаз словно пиратская повязка. Судя по всему, новости из Европы были не слишком приятными, так как лицо Сэнтина с каждой секундой становилось все мрачнее и мрачнее. — В последние дни с ним бывает совсем не легко… — добавила Жанна, соглашаясь с Пэтом. Доусон, задумчиво прищурясь, посмотрел на нее. — Как мне кажется, значительная часть вины за это может быть возложена на вас, леди, — негромко сказал он, наклоняясь вперед, чтобы взять с журнального столика изящную кофейную чашку из китайского сервиза. — Это вы, мадам, нарушили хрупкое душевное равновесие моего патрона. Он опустился на диван, держа чашку на весу. — Если бы твое общество не было столь приятным, — резюмировал он с неловкой улыбкой, — то у меня были бы все основания желать, чтобы ты очутилась за сотни миль отсюда. А так я ежечасно рискую быть уволенным без выходного пособия. Жанна удивленно посмотрела на него. Должно быть, Пэту действительно крепко доставалось, если он отважился на подобное замечание. — Мне очень жаль, что у тебя с Сэнтином возникли проблемы, — сказала она, тепло улыбнувшись Доусону. — Потерпи. Я не сомневаюсь, что меня скоро здесь не будет. Как ты правильно заметил, я раздражаю Рафа все больше и больше. — Я бы на твоем месте вовсе не был так уверен. — Доусон покачал головой и сделал глоток из своей чашки. — Я еще никогда не видел, чтобы босс так переживал из-за женщины. Лично я просто боюсь с тобой разговаривать. Жанна поспешно опустила ресницы, чтобы скрыть свое замешательство. — По-моему, — медленно сказала она, — дело не может быть только во мне. Когда я увидела Сэнтина впервые, он вовсе не показался мне похожим на ангела во плоти. — Это верно, — со вздохом согласился Доусон. — Из-за болезни шеф вынужден отсиживаться здесь, а это чертовски сильно действует ему на нервы. Но, с другой стороны, он никогда не видел во мне соперника в любовных делах. Кое-кому здесь может показаться, что подобная оценка моей скромной персоны должна мне льстить, однако лично меня это почему-то не радует. Дело в том, что у моего босса есть одна неприятная привычка: все, что угрожает ему или мешает, он устраняет недрогнувшей рукой. Жанна подняла голову и смерила его серьезным взглядом. — И все же ты остаешься с ним уже довольно долгое время. — Я восхищаюсь им, — коротко ответил Доусон. — Такие, как Сэнтин, редко встречаются в деловом мире. Он рожден для того, чтобы побеждать. К тому же он никогда не скупится, и, если его служащие проявляют инициативу и изобретательность, они всегда могут рассчитывать на свой кусок пирога. — Он ухмыльнулся. — Кроме того, когда Сэнтин на полной скорости несется к цели, наблюдать за ним интересно и поучительно. За те два года, что я у него работаю, я научился большему, чем я узнал бы, проработай я пятьдесят лет у любого другого бизнесмена. Но все это не мешает мне его бояться. — Восхищение, уважение, страх, — пробормотала Жанна, и ее глаза стали печальными. — Да, Сэнтин умеет вызывать в окружающих сильные эмоции. Сильные и… холодные. Доусон цинично улыбнулся. — Не трать на меня свое сочувствие, Жанна. Именно эти чувства Сэнтин и хочет вызывать в людях. Все остальное ему ни к чему. Он просто не знает, как распорядиться лояльностью, преданностью, любовью наконец. — Доусон лениво вытянул перед собой скрещенные ноги и принялся разглядывать мыски своих до блеска начищенных черных туфель. — Нет, Сэнтина нельзя обвинять в том, что он не верит никому, даже своим ближайшим помощникам. Учитывая обстоятельства его жизни… Ты знаешь, что он рос без отца? Жанна медленно кивнула. — Кажется, и без матери тоже, — сказала она. — Я что-то читала на эту тему… Газеты очень любят статьи о маленьких сиротках, которые сами делают себе состояние, хотя все шансы против них. — Сэнтин не знал и не знает своего отца. Что касается матери, то она почти ничем не отличалась от тех проституток, которые пристают к мужчинам прямо на улице и обслуживают их в ближайшей подворотне. Она бросила его, когда Сэнтину было восемь лет. Несколько раз его усыновляли разные семьи, которым, по-видимому, было наплевать на мальчика. Просто они хотели наложить лапу на полагающиеся усыновителям выплаты. Воспитанием его никто, во всяком случае, не занимался, Сэнтин делал что хотел, и я до сих пор удивляюсь, как с его характером он не попал в исправительную школу. «Да, — подумала Жанна, которую история маленького Сэнтина тронула до глубины души. — Это и в самом деле удивительно». Но еще более удивительным она считала другое. Как сумел Сэнтин пережить все это и не получить серьезной эмоциональной травмы, не ожесточиться на весь свет, не поддаться легкому соблазну мщения? Теперь, когда она кое-что узнала о его жизни, ей было гораздо труднее обвинять Сэнтина. Он считал женщин неразвитыми, глупыми существами, щедро наделенными всеми пороками и самыми низменными инстинктами, но разве мог он думать иначе, когда перед ним был пример его собственной матери? Глаза Жанны как-то подозрительно защипало, а горло перехватило судорогой. Вместе с тем поднявшаяся в груди волна жалости и сочувствия повергла Жанну чуть ли не в панику. Она не должна размякать, как бы часто не вспоминался ей восьмилетний сирота, у которого на всем белом свете не было ровным счетом никого. Пэт совершенно прав: Сэнтин сделан из камня, и ему не нужны ни сочувствие, ни нежность, ни любовь… Жанна вздрогнула. Любовь? Кто сказал — любовь?.. Господи, о чем она только думает! Она не могла любить Рафа Сэнтина. Это жалость, обычная человеческая жалость, которая так сильно и странно разбередила ее сердце… Вскочив на ноги, Жанна поспешно поставила на стол свою кофейную чашку и блюдечко. Тонкий фарфор протестующе звякнул, и Доусон, подняв голову, вопросительно посмотрел на нее. — Я совсем забыла, что мне нужно срочно позвонить, — сказала Жанна, быстро облизнув свои пересохшие губы. На самом деле ей просто необходимо было немедленно, под любым предлогом покинуть эту комнату, но она не хотела показывать, как сильна была эта необходимость. Только бы не видеть Сэнтина, не слышать его голоса, не чувствовать на себе его пронзительный взгляд! Несомненно, именно его воздействие и мешает как следует во всем разобраться. — Я должна позвонить бабушке. Доусон бросил быстрый взгляд на Сэнтина. — Похоже, босс проговорит с Парижем еще минут пятнадцать, — сказал он. — Я не могу ждать. Бабушка в последнее время ложится рано, — ответила Жанна, быстро направляясь к двери. — Я позвоню со второго аппарата в холле. Сэнтин за столом поднял голову и посмотрел на нее, но Жанна уже выскользнула в коридор и бесшумно прикрыла за собой массивную высокую дверь библиотеки. Оказавшись в прихожей, она пересекла ее решительным и быстрым шагом и вошла в холл, где на невысокой конторке стоял второй телефонный аппарат. Опустившись на мягкий пуфик на гнутых резных ножках, она набрала оклахомский номер и стала ждать. Через пару минут ее соединили, и Жанна узнала низкий, мужественный голос Джоди Форрестера, который служил у ее бабушки управляющим. — Привет, Джоди! — Голос Жанны дрожал от волнения, хотя она прилагала отчаянные усилия, чтобы взять себя в руки. — Это я. Как дела? — Неплохо, Жанна, неплохо, — прогудел Джоди. — Сегодня твоя бабушка даже гуляла. Она сама поднялась на ваш холм и просидела там почти до вечера. Вернулась, конечно, усталая, но, по всему видно, очень довольная. Мне она сказала, когда она сидит на том холме, ты как будто возвращаешься к ней. — Да… — На глазах Жанны заблестели слезы, а горло сдавили рыдания. — Когда я была маленькой, это было наше с ней любимое место. Мы сидели там часами и слушали, что нам шепчут духи земли и травы. Бабушка всегда говорила, что, если я буду внимательно прислушиваться к песне ветра, к шороху деревьев и дыханию земли, они признают во мне свою дочь и поделятся со мной своей силой. — Она прерывисто вздохнула. — Да, бабушка права. Когда один из нас поднимается на холм, другой всегда рядом. Последовала непродолжительная пауза. Когда Джоди заговорил вновь, его голос подозрительно дрожал. — Должно быть, все получилось так, как она говорила, — сказал он. — Ты очень сильный человек, Жанна. Один из самых сильных, каких я когда-либо встречал. Жанна закрыла глаза и коснулась виском прохладной стены. — Я сильная, но недостаточно. Не такая сильная, как она… Иногда мне кажется, что я не выдержу и приеду к ней повидаться. — Она не примет тебя, Жанна, — мягко ответил Джоди. — Твоя бабушка — очень решительная леди. Как она сказала, так она и сделает. Да ты и сама это знаешь… Она ни за что не изменит своего решения, хотя ты для нее — самый близкий и самый дорогой человек. Она, конечно, очень любит тебя, просто… — Я понимаю, — перебила Жанна, испугавшись, что Джоди договорит свою фразу до конца. — Должно быть, ей осталось совсем немного, и она это чувствует. Но я же хочу просто попрощаться! — Именно этого она и не хочет, — твердо сказал Джоди. — И она права. Вы двое были связаны теснее, чем кто бы то ни было. Вы были даже ближе друг другу, чем могли быть близки мать и дочь. Твоя бабушка очень сильный человек, но она не хочет сделать тебе больно. Хотя бы просто потому, что твою боль она будет переживать как свою. Она сказала, что хочет умереть спокойно и с достоинством — как жила. И ты должна сделать это для нее. — Я сделаю это, Джоди, — пообещала Жанна, чувствуя подкативший к горлу комок. — Это просто отчаяние и бессилие… Время от времени они одолевают меня, но я не пойду против ее воли и не поеду к ней. Кстати… по телефону она тоже не хочет говорить? — Нет. Я спрашивал ее, когда ты звонила в предыдущий раз, — сочувственно пояснил Джоди. — Твоя бабушка сказала, что вам — ей и тебе — нечего сказать друг другу, потому что любви не нужны слова, а прощания — самая бессмысленная вещь на свете. Она сказала, что навсегда останется с тобой, а ты — с ней, и что это — самое главное. Жанна снова вздохнула. — Она… Ей не очень больно? — спросила она и с ужасом поняла, что Джоди колеблется, не зная, как ответить. — Ты же знаешь ее, — сказал он наконец. — Разве она скажет?.. У нее настоящий железный характер, разве не так? — Так, — согласилась Жанна. Она лучше чем кто бы то ни был знала, что бабушка, как бы больно ей ни было, будет улыбаться так безмятежно, как будто ничего страшного не происходит. Эта выдержка и неизменное спокойствие были главными чертами ее натуры, которым Жанна по-хорошему завидовала. Наверняка сейчас ее бабушке очень больно, но она не подает виду, а Джоди знает, как ей больно, но молчит, а значит — она тоже должна молчать и даже думать об этом не должна! — Поговори со мной, Джоди, — сказала Жанна в трубку. — Расскажи мне подробно, что она делала в эти три дня, что говорила, куда ходила. Это была ее обычная просьба, и Джоди нисколько не удивился. Дожидаясь ее звонка, он накапливал и бережно хранил в памяти десятки важных мелочей, обрывки разговоров, взгляды, жесты. Теперь он был готов поделиться с Жанной этими малозначительными на первый взгляд подробностями, по которым — он знал это — Жанна будет воссоздавать простые и милые домашние сценки и воображать себя их участницей. Примерно через четверть часа Жанна осторожно опустила трубку на рычаг. Как и всегда, разговор с управляющим утешил ее, и она чувствовала, что ее собственная жизнь стала чуточку легче. «Спасибо тебе, Джоди, — думала она. — Да благословит тебя Господь!» Его способность сочувствовать и сопереживать действительно была даром Божьим. Если бы не он, Жанна, наверное, уже давно не выдержала бы и, бросив все, ринулась бы в Оклахому вопреки желанию бабушки. И конечно, ни к чему хорошему это бы не привело. А так она имела возможность узнать последние новости из первых рук и таким образом поддерживала эфемерный, призрачный контакт с бабушкой, хотя каждый разговор с Джоди и облегчал ее душу, и оставлял у нее на сердце новые рубцы. Несколько секунд Жанна неподвижно сидела возле телефона, закрыв глаза и сложив на коленях руки. Дышала она ровно и глубоко, чтобы безмятежная уверенность и покой, которым так давно научила ее бабушка, вошли в нее и погасили боль, от которой не было иного спасения. У нее уже что-то получалось, когда голос Доусона заставил ее вздрогнуть. — Что с тобой, Жанна? — обеспокоено спросил он. — Ты не заболела? Жанна открыла глаза. Пэт застал ее врасплох, и она не сумела спрятать ни муки во взгляде, ни слез отчаяния и безнадежности. Доусон пробормотал невнятное проклятье и опустился перед нею на корточки. — Что, черт возьми, случилось? — спросил он, беря ее за руки. — Я чем-нибудь могу помочь? Жанна машинально стиснула его теплые руки. Ей было одиноко, страшно и больно, и она чувствовала себя покинутой, никому не нужной. Опустив ресницы, Жанна попыталась справиться с собой, но это удалось ей далеко не сразу. — Нет, ты ничем не можешь мне помочь, — сказала она наконец. — И никто не может. Протяжно вздохнув, она откинулась назад и прислонилась спиной к стене, вдруг почувствовав себя донельзя усталой и опустошенной. — Не обижайся, но я не хочу об этом говорить. — Конечно, конечно… — пробормотал Доусон, сочувственно заглядывая ей в лицо. — Просто иногда это помогает. Он погладил ее по руке, заглянул внимательно в ее глаза. — Я хотел сказать… Если тебе понадобится жилетка, чтобы выплакаться, я всегда могу предложить одну из своих. Жанна слабо улыбнулась. — Спасибо за предложение, — сказала она дрожащим голосом. — Может быть, когда-нибудь я им воспользуюсь. Наверное, мне действительно нужно выговориться. — Всегда готов! — Доусон ухмыльнулся. — Во мне ты найдешь не только внимательного слушателя, но и опытного утешителя. И это не пустые слова. Да будет вам известно, мисс, что у великого психоаналитика Пэта Доусона пятеро сестер, на которых он оттачивал свое несравненное мастерство. Каждой из них время от времени приходится… — Доусон! Этот окрик прозвучал резко, как удар бича, и оба, вздрогнув от неожиданности, повернулись к широким двойным дверям холла. На пороге стоял Сэнтин. Его лицо и фигура излучали ярость. При виде шефа Доусон поспешно выпустил руки Жанны и в замешательстве вскочил, а она подумала, что хорошо его понимает. Жанна еще никогда не видела Сэнтина таким сердитым. Казалось, его взгляд способен прожечь дыру в камне, а неестественно застывшее лицо внушало настоящий ужас. — Да, мистер Сэнтин? — откликнулся Доусон, тщетно пытаясь сохранить хоть капельку достоинства. — Если вы в состоянии оторваться от мисс Кеннон, — ледяным тоном сказал Сэнтин, — то на моем столе вы найдете лист бумаги с последними выкладками. Их нужно передать в наш головной офис в Сан-Франциско. — Сейчас? — удивился Доусон, поскольку время было довольно позднее. — Если это вас не затруднит, — сквозь зубы процедил Сэнтин, и его темные брови грозно сошлись на переносице. — Разумеется, не затруднит, — поспешно отозвался Доусон и быстро пошел к выходу. — Могу я обратиться к вам, если у них возникнут какие-то вопросы? — Разберись сам, — прошипел Сэнтин, поворачиваясь к Жанне, и она невольно вздрогнула под его взглядом. — Сегодня ночью я буду занят другими делами. Доусон выскользнул в коридор и прикрыл за собой дверь, но, еще прежде чем он исчез из виду, Сэнтин порывисто шагнул к Жанне. Лицо его исказила новая гримаса ярости, и Жанна поняла, что самообладание покинуло его. — Что это за тайные свидания, — резко спросил он. — Или вы двое рассчитывали, что я слишком занят, чтобы обратить внимание на ваш флирт?! Он дышал хрипло, тяжело, а его смуглое, словно отлитое из бронзы лицо стало таким красным, что Жанна почувствовала, как внутри ее поднимается липкий, холодный страх. — Я никогда ничего не пропускаю! — прогремел Сэнтин. — Я видел, как ты выскользнула из комнаты, а следом за тобой — через некоторое время — ушел и Доусон. Я не такой дурак, Жанна, чтобы не понять, что это может значить. Я сразу догадался, что вы замышляете! Он схватил Жанну за руку своими железными пальцами и рывком заставил ее встать, а она настолько растерялась, что даже не пыталась сопротивляться. — Нет! — воскликнула она. — Ты ошибся. Все не так, все совершенно не так… — А как? — Сэнтин свирепо улыбнулся. — Разве он не хватал тебя руками за все места, когда я вошел? Я ошибся только в одном: я считал Доусона умнее. Мне казалось, что он трижды подумает, прежде чем попытается соблазнить тебя прямо у меня на глазах. Откровенно говоря, я рассчитывал застукать вас в твоей спальне. Или в его. Жанна нервно облизала губы. — Он вовсе не пытался соблазнить меня, — сказала она. — Ты ничего не знаешь… — Я знаю только то, что он лапал тебя, а ты вела себя как обычная развратная шлюха, — отрезал Сэнтин, впиваясь взглядом в ее лицо. — Впрочем, я был глуп, когда ожидал чего-то другого. Все вы, женщины, одинаковы, когда речь заходит о сексе. Интересно, ты к нему что-нибудь испытываешь или для тебя это просто «физическая близость», очередной биологический акт? Последние слова он почти прорычал и, не дожидаясь ответа, быстро зашагал к выходу, таща ее за собой. На ступеньках лестницы Жанна потеряла равновесие и едва не упала. — Куда мы идем? — задыхаясь, спросила она, стараясь не отставать. Сэнтин не ответил. Не выпуская ее руки, которую он сжимал словно клещами, Сэнтин быстро пошел по длинному коридору. Остановившись перед какой-то дверью, он широко распахнул ее, втолкнул Жанну внутрь и, войдя следом, с треском захлопнул за собой дверь. Жанна услышала громкий щелчок замка.
5
— По-моему, это должно быть очевидно, — едко сказал Сэнтин, выпуская ее руку и включая свет. Жанна огляделась. Сомневаться в том, где они находятся, действительно не приходилось. Убранство просторной спальни было чисто мужским и несло на себе явный отпечаток характера Сэнтина. На полу лежал кремово-белый пушистый ковер; массивная мебель была обита черным, как сажа, бархатом, а широкая двуспальная кровать с балдахином на четырех резных столбах была сделана из полированного эбенового дерева. Назвать эту обстановку спартанской у Жанны бы не повернулся язык, но в ней все же чувствовалось что-то суровое и мужественное. Меньше всего комната Сэнтина походила на спальню миллиардера; скорее она была обиталищем не чуждого роскоши средневекового рыцаря — бесстрашного воина и романтика. — Я уверен, — сказал рядом с нею рыцарь-романтик, — тебя мучают вполне определенные желания, которые ты никак не можешь удовлетворить. Что ж, если тебе не хватает «физической близости», то ты ее получишь. Но должен сразу предупредить, что если тебе охота трахаться, то здесь ты можешь это делать только со мной. Жанна вздрогнула, услышав из его уст грубое уличное слово, и пристально поглядела на Сэнтина. — Ты ошибаешься, — медленно сказала она. — Я понимаю, уговор есть уговор, но может быть ты сначала позволишь мне все объяснить? Сэнтин презрительно скривил губы. — Я не в том настроении, чтобы выслушивать оправдания, — сказал он, презрительно пожимая плечами. — Днем раньше, днем позже, мы все равно пришли бы к этому… Я имею в виду исполнение обязательств по договору, — пояснил он с неприятной улыбкой. — Как ты, наверное, заметила, я не привык отступать, особенно если мне чего-то хочется. А с тех пор как я увидел тебя, мне хочется только одного — затащить тебя в свою постель. — Но ты говорил, что… — Мало ли что я говорил! — перебил Сэнтин, и его глаза возбужденно сверкнули. — Я знаю только одно: я хочу тебя, и никому тебя не отдам. Если, конечно, ты не решишь разорвать наше соглашение, — добавил он и прищурился. Жанна прикусила губу. По выражению лица Сэнтина она поняла, что никакие просьбы и слова не в силах заставить его изменить свое решение. Возможно, он прав, устало подумала она. Рано или поздно их отношения должны были кончиться постелью. С памятного вечера в беседке между ними существовало чувственное напряжение, которое окрашивало каждое их слово, каждый взгляд, и оба ясно это ощущали. Жанне оставалось только удивляться, как Сэнтин с его порывистым и властным характером продержался почти целую неделю. Она медленно покачала головой. — Я не изменю своему слову, — сказала она. — И если ты хочешь этого… — Да, я хочу именно этого, — отозвался Сэнтин с беспощадной улыбкой. Наклонившись к ней так, что его губы оказались в считанных дюймах от ее лица, он глубоко вдохнул воздух и внезапно отпрянул, отступив на шаг назад. — Нет, сейчас я не буду прикасаться к тебе, — сказал он прерывистым голосом. — Я замечал за собой склонность к излишней жестокости, которая в последнее время просыпается во мне все чаще и чаще. Должно быть, это ты на меня так действуешь… Других причин я просто не вижу. Он улыбнулся с такой горечью, что Жанна невольно поежилась, и Сэнтин это заметил. — Да, я могу обойтись с тобой круто, — подтвердил он. — Возможно, ты этого заслуживаешь, но мне почему-то не хочется причинять тебе боль. По крайней мере — пока… С этими словами Сэнтин отвернулся от нее и отошел еще на несколько шагов в сторону. — Так вот, — сказал он глухо. — Для того чтобы я немного остыл и успокоился, мы, пожалуй, начнем с небольшой любовной игры… Он коротко рассмеялся и, небрежно швырнув пиджак на стоявшее в углу кресло, стянул через голову свой красный джемпер. — Какая ирония, — заметил он. — Ведь любовная игра нужна обычно для того, чтобы как следует разогреть партнеров. Он сел на краешек кровати и посмотрел на Жанну, которая продолжала неподвижно стоять возле самой двери. — Подойди ко мне! — повелительным тоном позвал он. Прежде чем сдвинуться с места, Жанна набрала полную грудь воздуха, словно собираясь броситься в воду, и только потом сделала первый шаг. — Быстрее! — потребовал Сэнтин, и она подошла нему почти вплотную, покорно остановившись в полушаге от его торчащих колен. Жанна изо всех сил старалась сохранить на лице спокойное выражение, но это оказалось нелегко. Сэнтин сидел перед ней чуть развалясь, с небрежной улыбкой на лице: точь-в-точь восточный владыка, который призвал к себе свою любимую наложницу. Его широкие плечи, массивный торс и перекатывавшиеся под кожей мускулы играли словно кованая медь; на груди курчавились густые черные волосы, и Жанне вдруг нестерпимо захотелось их потрогать. Должно быть, ей все же удалось спрятать от Сэнтина свои истинные чувства, поскольку рот его снова перекосился в циничной гримасе. — Какая ты сегодня послушная, — сказал он неприятным скрипучим голосом и сверкнул глазами. — Послушная и покорная как я не знаю что!.. Наверное, думаешь о том, как бы спасти своих драгоценных животных, да? Ты ведь сделаешь все, что я захочу, так?!.. Жанна поняла, что ее покорность почему-то рассердила Сэнтина еще больше. — Да, — сказала она. — Все, что ты захочешь. Я готова. И услышала, как Сэнтин пробормотал хриплое ругательство. В следующую секунду он вскочил на ноги и схватился обеими руками за пряжку ремня. — Ну что ж, черт побери, сегодня тебе предстоит подтвердить свою готовность делом! — заявил он, быстро освобождаясь от остальной одежды. — Целых семь ночей я лежал на этой кровати один и не мог сомкнуть глаз, словно школьник, который только недавно узнал о существовании секса. Как видишь, у меня было достаточно времени для фантазий, и я клянусь, что прежде чем ты уедешь отсюда, тебе придется осуществить их все до единой! Он слегка привстал, чтобы бросить брюки и белье на кресло, и Жанна невольно залюбовалась им. Сложением Сэнтин напоминал скорее Атласа, чем Аполлона, да и движения его не отличались легкостью и изяществом, и все же он был красив. Все в нем — начиная от мускулистых ляжек, твердых, как два ореха, ягодиц и заканчивая выпуклым рельефом живота и груди — все свидетельствовало об огромной силе, невероятной выносливости и агрессивной мощи хищного зверя. Когда Сэнтин повернулся к ней лицом, Жанна заметила его напряженную готовность и невольно вздрогнула. Дыхание у нее снова перехватило, и Сэнтин это заметил. Проследив за ее направленным вниз взглядом, он насмешливо улыбнулся и сказал негромко: — Как видишь, форшпиль оказался несколько короче, чем мне бы хотелось. И все же, прежде чем я потеряю над собой контроль, у нас есть еще немного времени, чтобы попытаться воплотить в жизнь кое-какие из моих фантазий. По-прежнему не притрагиваясь к ней, он улегся поперек кровати и, приподнявшись на локте, посмотрел на нее с таким вызывающе-откровенным интересом, который Жанна уже не раз замечала в его взгляде. — Разденься, Жанна, — сказал он. — Только медленно. — Боюсь, мое представление тебя разочарует, — ответила она так хладнокровно, как только смогла. — Я никогда раньше не показывала стриптиз и не училась этому. С этими словами она взялась руками за бязевый пояс и попыталась развязать узел, но пальцы дрожали и не слушались. В конце концов она справилась с ним и уронила пояс на ковер. — Не разочарует, — изменившимся голосом ответил Сэнтин, пристально следя за ее тонкими смуглыми пальцами, расстегивавшими крошечные перламутровые пуговки на белой шелковой блузке. — Представляя тебя в своих фантазиях, я вовсе не имел в виду дешевое шоу, которое можно увидеть в любом мужском клубе. Продолжай, пожалуйста. Жанна закончила расстегивать блузку и подняла руку, чтобы расстегнуть узкий манжет. — Боже, как мне нравится смотреть, как ты движешься! — снова подал голос Сэнтин, но на этот раз он говорил как будто сам с собой, а в глазах его появился мечтательный блеск. — Все равно — раздеваешься ли ты или просто ходишь по комнате. Сколько раз, разговаривая по телефону или давая инструкции Доусону, я украдкой следил за тем, как ты встаешь с кресла и идешь к книжным полкам, как ты встаешь на цыпочки и тянешься за тем или иным томом, а потом возвращаешься на место. Как мне нравилось смотреть, как ты стоишь у окна, любуясь фонтаном во дворе или садом… Я пялился на тебя, словно подросток в период полового созревания на Венеру Боттичелли, и никак не мог оторваться… Жанна сняла блузку и бросила ее на пол рядом с поясом. Потом она расстегнула вечернюю юбку из переливчатого зеленого шифона и, выпустив ее из рук, позволила ей соскользнуть к своим ногам. Юбка легла на пол словно небольшое озеро с изумрудно-зеленой водой, и Жанна грациозно выступила из нее. Произнесенные Сэнтином слова странным образом разрядили ситуацию, лишили ее пошлой искусственности, и всю робость Жанны сняло как рукой. Теперь она действовала словно во сне, раздеваясь с такой непринужденной естественностью, словно была одна в комнате. Расстегнув переднюю застежку лифчика, Жанна услышала короткий полувздох-полувсхлип Сэнтина, но не обратила на него никакого внимания. Чулок она не носила и, сбросив с ног сандалии на низком каблуке, осталась в одних лишь белых атласных трусиках, которые узкой полоской светились на ее смуглом теле. Потом настал и их черед. Покончив с раздеванием, Жанна подняла голову и с невинной гордостью посмотрела на полулежавшего перед ней Сэнтина. Тело у Жанны было стройным, гибким и сильным, и она никогда не видела в наготе ничего грязного и постыдного. Не смущал Жанну и устремленный на нее взгляд Сэнтина. В его глазах было одно лишь жгучее, жадное желание, к которому примешивалась изрядная доля неподдельного, искреннего восхищения. Этот взгляд не мог ни запачкать, ни унизить, хотя Жанна хорошо видела, как он путешествует по всему ее телу. — Ты прекрасна! — выдохнул наконец Сэнтин. — Гибкая, как лоза, грациозная, словно лань, гордая, как черт знает что!.. Я знал, что ты именно такая! Его глаза остановились на ее полных грудях, и Жанна почувствовала, как под его взглядом они тяжелеют и напрягаются, словно он снова ласкал их губами и языком, как тогда, в беседке. Лоно ее уже начало источать густую сладкую влагу, которая жгучей тяжестью собиралась внизу живота, и Жанне неожиданно стало трудно дышать. — Что теперь, — спросила она каким-то чужим голосом, стараясь не показать Сэнтину своего состояния. — Пройдись до двери и обратно, а потом подойди ко мне, — глухим голосом ответил Сэнтин, садясь на кровати и спуская ноги на пол. — Я хочу любоваться музыкой твоих движений и мечтать о том, как с той же дикой грацией и силой ты будешь двигаться подо мной. Жанна послушно повернулась и медленно отошла к дверям спальни. Там она ненадолго остановилась, развернулась в обратную сторону и медленно вернулась к сидящему на кровати Сэнтину. Сердце ее билось так сильно и так часто, что она была уверена: теперь он точно его услышит. Неизвестно откуда взявшаяся запоздалая стыдливость охватила ее, и щеки Жанны покрылись ярким румянцем. — Ближе! — отрывисто приказал Сэнтин. Слегка расставив ноги, он наклонился вперед и, поймав за запястья, осторожно притянул ее к себе так, что она оказалась между его коленями. Тело Сэнтина напряглось, словно тетива арбалета, а на лбу выступила испарина. В следующее мгновение он наклонил голову вперед и ткнулся головой в упругую податливость ее подтянутого живота. Руки Сэнтина с величайшей осторожностью охватили стан Жанны и соединились сзади на бедрах. — О Боже, как ты нужна мне! — пробормотал Сэнтин и, закрыв глаза, потерся головой о ее кожу, словно устраивающаяся в гнезде птица. Это движение было одновременно и чувственным, и по-детски доверчивым, и Жанна машинально обхватила его голову руками. — Помоги мне, Жанна… Я хочу тебя. До отчаяния, до боли!.. Эта тихая мольба подействовала на нее сильнее, чем самый грозный приказ. В приливе глубокой, почти материнской нежности Жанна взъерошила пальцами его черные волосы и, крепко прижав его голову к себе, стала ласково покачиваться из стороны в сторону, словно убаюкивая испуганное или больное дитя. — Не бойся, я помогу тебе, Раф, — мягко приговаривала она, поглаживая его широкие плечи и обвитую канатами мускулов шею. — Все будет хорошо. Она коснулась губами его пылающего лба. — Скажи, что я должна сделать? Руки Сэнтина неожиданно сжали ее талию с такой силой, что она чуть не задохнулась. — Моя маленькая богиня, — шепнул он. — Моя маленькая Мать Земли… Жанна почувствовала, как вздрагивают его напряженные плечи. Мысль о том, что желание обладать ею заставило трепетать этого властного, мужественного, агрессивного мужчину, наполнила ее неконтролируемым примитивным восторгом. В следующее мгновение, крепко сжимая друг друга в объятиях, они вместе упали на кровать. Сильные руки Рафа легко смягчили ее падение, так что Жанна даже не успела понять, что происходит. Она увидела только, что лежит на спине на черном бархатном покрывале, а он склоняется над нею, и в глазах его светится радость обладания. — Раф… — прошептала Жанна. В ответ Сэнтин протянул руку и коснулся пальцами ее розового соска. — Какая роскошная маленькая индианочка лежит в моей постели, — сказал он мечтательно. — Ты вся смуглая, как Покахонтас. [3] Даже волосы у тебя коричневые… С этими словами Сэнтин взял в руки ее толстую, блестящую косу, лежащую на груди. Пальцы его ловко задвигались, и через несколько мгновений он уже забавлялся длинными темно-каштановыми прядями, которые невесомым облаком разметались по подушке и по плечам Жанны. Наконец он вздохнул и, зарывшись лицом в ее волосы, сжал руками напрягшиеся груди Жанны. — Моя!.. — прохрипел он, быстро и страстно целуя ее в шею. — О, эта грудь, эта шея, эти волосы! Обещай мне, что никогда не будешь появляться на людях с распущенными волосами! Я должен знать, что какая-то часть тебя принадлежит мне и только мне! Прежде чем Жанна успела что-нибудь ответить, губы Сэнтина припали к ее губам и слегка раздвинули их. Его язык ринулся вперед с таким пылом, что Жанна не могла ни вдохнуть, ни выдохнуть. Лоно ее отозвалось на поцелуй жаром и покалыванием, которые распространились по всему телу, и Жанна не то всхлипнула, не то застонала. Непроизвольно обвив руками шею Сэнтина, она притянула его к себе с такой настойчивой силой и властностью, которых, захваченная пылкой страстью, почти не сознавала сама. Жадный рот Сэнтина продолжал покрывать ее шею, плечи и грудь торопливыми поцелуями, которые перемежались с возбуждающими игривыми укусами. Впрочем, все, что бы Раф ни проделывал с ней, возбуждало ее сверх всякой меры. Жанна подумала об этом словно в полусне, подставляя его горячим губам то шею, то губы, то грудь с напрягшимися острыми сосками. Здесь Сэнтин задержался надолго, и спустя несколько секунд Жанна беспокойно заметалась под ним, снедаемая огнем собственного желания. Тогда он оторвался от ее груди и поглядел на нее лихорадочно блестящими глазами. — Хорошо, — проговорил Сэнтин, с трудом ворочая языком, словно пьяный. — Двигайся, двигайся для меня. Пляши, танцуй, кружись под мою музыку, Жанна!.. Неожиданно он встал на колени и, обхватив ее руками, втащил выше на кровать. Жанна почувствовала, как его ладони раздвигают ей ноги, в то время как Сэнтин продолжал смотреть на нее сверху вниз с каким-то странным выражением. Пальцы его нежно и даже лениво ласкали внутреннюю поверхность ее бедер. Сэнтин медлил, хотя Жанна уже содрогалась от страсти всем своим телом. — Ты готова? — задыхаясь, спросил Сэнтин. — Видит Бог, я не хочу делать тебе больно, но я больше не могу… Не дожидаясь ее ответа, он еще больше развел ее ноги и скользнул между ними. Его пальцы уже не гладили, а скребли, мяли ее мягкую, чувствительную плоть, и Жанне показалось, что она сейчас потеряет сознание. — Обычно мне на это плевать, — как сквозь слой ваты услышала она отрывистый шепот Сэнтина. — Просто я хочу, чтобы этот раз был для тебя особенным. Приподняв ресницы, Жанна посмотрела на него затуманенным, расфокусированным взглядом. Каждый ее мускул и каждый нерв ныли и болели от желания, которое мог удовлетворить только он — мужчина, который навис над ней. Только он мог избавить ее от жгучей тяжести, которая скопилась внутри и невыносимо мучила Жанну. — Раф! — простонала она. — Скорее… Пожалуйста! Прошу тебя! Грубые черты Сэнтина осветились победной, торжествующей улыбкой. — В следующий раз я не стану спешить — пообещал он, прижимаясь к ней. — Но сейчас я не могу ждать ни секунды. Я слишком хочу тебя! Она почувствовала внутри себя его твердую горячую плоть. Даже этого первого, совсем неглубокого вторжения оказалось вполне достаточно, чтобы ее сладкая боль почти улеглась, но Жанне этого было мало. Слишком мало. Вцепившись пальцами в его твердые плечи, Жанна попыталась прижать Сэнтина к себе, но Раф почему-то сопротивлялся ее усилиям. Он явно хотел отстраниться от нее! Жанна разочарованно застонала, и Сэнтин тут же наклонился к ней. — Тише! — прошептал он ласково. — Расслабься, Жанна. Ты слишком напрягаешься. Отпусти меня — я сам все сделаю. Жанна был абсолютно уверена, что она нисколько не напрягается, и с ее губ сорвался короткий негодующий крик. Голова ее заметалась из стороны в сторону по черному бархату покрывала. Сосущая пустота внутри требовала немедленного заполнения, но она не хотела ограничивать себя только этим и продолжала с силой впиваться ногтями в его влажные от пота плечи. Сэнтин же все так же упрямо отстранялся, не давая ей того, чего она так отчаянно хотела. В следующую секунду на помощь Жанне пришел древний, как само время, инстинкт. Бедра ее резко поднялись навстречу Сэнтину, и она получила то, в чем он так упорно отказывал ей. Живот ее пронзила острая, короткая, как вспышка молнии, боль, но Жанна не обратила на нее никакого внимания. Чувствуя внутри себя всю полноту его мужского естества, она испытала дикое, яростное наслаждение, и стон, который исторгся из глубины ее души, походил скорее на довольное гортанное мурлыканье, чем на крик боли. — Боже мой! — ахнул Сэнтин, застывая над ней. В следующее мгновение он попытался отступить, но Жанна, не желая терять то, что она завоевала, не отпустила его. Машинально обвив ногами его бедра, Жанна еще крепче прижала Сэнтина к себе. Ничего иного и не требовалось. Это стало ясно ей почти мгновенно. Раф пробормотал какое-то проклятье, которое прозвучало как болезненный стон, и, атаковав сильно и глубоко, задвигался часто и мерно. Его руки жадно ласкали и гладили ее, и Жанна едва не задохнулась от подступившего к горлу восторга. Радость и триумф, заполнявшие собой сосущую пустоту внутри, бурлили и пенились, словно молодое вино, и ее тело стало удивительно легким, почти невесомым. Она совсем не чувствовала времени и не могла сказать, сколько часов прошло, пока они жадно насыщались друг другом. Жанна знала только одно: они вместе, и это было единственное, что имело значение. Бедра ее вздымались навстречу Сэнтину почти машинально, помимо ее воли, и она меняла положение и ритм только тогда, когда до ее затуманенного сознания доходил приглушенный шепот Рафа. Головокружительная страсть полностью овладела Жанной. Она чувствовала прикосновения и поцелуи Сэнтина, и сама сжимала и мяла его, и этот обмен ласками подчинялся какому-то своему особенному ритму, который рождался из единения их разгоряченных тел. Жанна чувствовала, что она уже близка к раскаленной сияющей вершине, и, когда она достигла ее, всю ее пронзил мощный электрический разряд, а в темноте опущенных век вспыхнули ослепительные голубые солнца. Откуда-то из невообразимой дали до нее донесся протяжныйстон Сэнтина. Его руки и ноги с силой стиснули тело Жанны, словно он не желал отпускать ее даже после того, как миновал момент высшего блаженства. Дыхание его было прерывистым и частым, по плечам и по лицу стекали струйки пота, влажные волосы щекотали лицо Жанны, а сердце колотилось так же часто и громко, как и ее собственное. — Жанна!.. — с трудом вымолвил Сэнтин. — Боже мой, Жанна!.. Но она не могла даже ответить ему. Страшная усталость вдруг навалилась на нее, и Жанна без сил распласталась на смятом бархате покрывала. Ей казалось, что она побывала в объятиях всесокрушающего урагана, который, отбушевав, в конце концов выбросил ее на безлюдный и тихий берег. Все мускулы болели от напряжения, а дрожь, сотрясавшая ее члены, была такой сильной, что Жанне никак не удавалось с ней справиться. Не выпуская ее из объятий, Сэнтин слегка приподнялся и поглядел ей в лицо. Потом он протянул руку и, потянув на себя край сбившегося бархатного покрывала, укрыл их обоих. Под покрывалом было тепло и уютно, и Жанна благодарно закрыла глаза, а Сэнтин подсунул руки под ее ягодицы и снова прижал ее к себе. — Я не хочу отпускать тебя, — пробормотал он с легким удивлением в голосе. — Если бы это было возможно, я всегда носил бы тебя с собой словно перстень или медальон. — Это было бы не слишком удобно, — отозвалась Жанна дрожащим голосом. Ей отчаянно хотелось вернуть себе хотя бы капельку своего всегдашнего спокойствия и самообладания, но, похоже, сейчас это была недоступная роскошь. Между тем правая рука Сэнтина высвободилась из-под нее и отправилась в неторопливое путешествие по изгибу бедра. Ненадолго задержавшись на мягком и теплом животе Жанны, она достигла ее груди и накрыла ее небрежным жестом собственника, вступившего в свои права обладания. Можно было подумать, что Сэнтин просто исследует территорию, которую он считает своей окончательно и бесповоротно, и Жанна едва не задохнулась от острого приступа паники. Странное ощущение, что отныне она будет соединена с Сэнтином узами гораздо более прочными, чем простое плотское желание, неожиданно усилилось, и Жанна поняла, что между ними что-то произошло. Их души слились и отчасти растворились друг в друге, и разорвать эту связь стало неизмеримо труднее. Жанна чуть заметно вздрогнула, ибо ей послышался металлический лязг — как будто кто-то затворил и запер за ней дверцу решетчатой клетки. — Отпусти меня, — прошептала она с мольбой и попыталась вырваться из объятий Сэнтина, но он лишь крепче прижал ее к себе и принялся теребить ее грудь своими горячими, настойчивыми пальцами. — Черта с два! — отозвался он лениво и, играя, куснул ее за ухо. — Может быть, со временем, недельки, скажем, через две, когда радость обладания тобой немного поблекнет, я буду выпускать тебя из своей постели достаточно надолго, чтобы ты могла поесть или размять ноги. Но сейчас можешь на это не рассчитывать… Его упругий и горячий язык погрузился в ее ушную раковину так глубоко, что Жанна словно оглохла на одно ухо. — И не надейся, — подвел итог Сэнтин. В ответ Жанна уперлась рукой ему в грудь и сильно оттолкнула. — Мне нужно в мою комнату! — воскликнула она. Должно быть, паника, которую она испытывала, прозвучала в ее голосе достаточно отчетливо, чтобы Сэнтин ее расслышал. Во всяком случае, выражение какой-то ленивой, сонной нежности исчезло с его лица, и оно снова стало циничным и жестким. На короткое мгновение он сжал ее сильнее, но тут же отпустил и, откатившись в сторону, приподнялся на локтях, опираясь затылком о спинку кровати. — А что, если я не хочу, чтобы ты уходила? — спросил он, задумчиво наблюдая за тем, как Жанна выпутывается из черного бархатного покрывала и отодвигается от него на противоположную сторону кровати. — Что, если я еще не насытился тобой? Тогда ты останешься? Жанна соскочила на пол — туда, где в беспорядке валялась сброшенная ею одежда. По мере того как расстояние между ней и Сэнтином увеличивалось, она чувствовала себя все в большей и большей безопасности, и ее уверенность в себе соответственно росла. Попытавшись уверить себя, что ничего непоправимого не произошло и что все, что ей показалось и почудилось, было всего лишь иллюзией, навеянной новыми эмоциональными и физическими ощущениями, она неожиданно преуспела, и это помогло ей полностью взять себя в руки. — Только не сегодня, — спокойно ответила она. — Сейчас мне нужно побыть одной. И Жанна стала торопливо одеваться, стремясь оказаться в своей комнате как можно скорее, пока уверенность в себе не оставила ее. — Я вовсе не отступаю от нашего соглашения, — пояснила она на всякий случай. — Если хочешь, я приду к тебе завтра, но сейчас мне нужно кое-что сделать. Раф выругался так крепко и так громко, что Жанна невольно подняла голову и посмотрела на него. Черные глаза Сэнтина яростно сверкали, а желваки на скулах ходили ходуном. — Будь оно проклято, это соглашение! — выкрикнул Сэнтин. — Впрочем, ты же меня предупредила, не так ли? Простая физическая близость, безрадостное механическое соитие, как у животных! Без всяких вытекающих отсюда последствий и обязательств. Без надоедливых привязанностей и вздохов под луной. Встретились, пообщались, разбежались… Так? Жанна сжалась от его слов, как от удара, но не ответила ему. Подобрав с пола блузку, она продела руки в рукава и стала застегивать пуговицы. — Почему ты не сказала мне, что ты — девственница? — Какое это имеет значение? — спокойно ответила Жанна, заправляя блузку в юбку и завязывая бязевый шарф, служивший ей поясом. — Для меня — имеет, черт побери! — отрезал Сэнтин. — Я еще никогда не имел дела с девственницей. — Его взгляд оценивающе пробежался по ее фигуре. — И мне… мне понравилось. Жанна потупила взор, затягивая на талии шарф. — Я рада, что доставила тебе удовольствие, — ответила она как можно небрежнее. Смысл разговора не доходил до нее и наполовину. Все ее тело продолжало чувственно вздрагивать, а тугие налившиеся тяжестью груди натягивали прохладный шелк блузки, словно парус. Неужели все начинается сначала, подумала Жанна в смятении. Она ничего так не хотела, как снова оказаться в постели, где Раф мог бы продемонстрировать ей свою неутихающую страсть и утолить ее желание, однако инстинкт подсказывал Жанне, насколько это может быть опасно. Повернувшись к Сэнтину боком и натягивая сандалии, Жанна бросила на него осторожный взгляд исподлобья. — Может быть, ты даже решишь, что я стою два миллиона долларов, — сказала она неосторожно. В глубине глаз Сэнтина промелькнула неподдельная боль. Это продолжалось всего мгновение, но Жанна была уверена, что не ошиблась. В следующую секунду его лицо снова стало непроницаемым и суровым. — Возможно, — спокойно согласился он. — Поживем — увидим. У тебя есть еще несколько недель, чтобы проявить свои способности. Он прищурился и добавил неожиданно: — Будь по-твоему, Жанна. На сегодняшнюю ночь я отказываюсь от своих прав на твое прекрасное тело. Только поспеши, пока я не передумал… Жанна и без того быстро отступала к двери. Взявшись за ручку, она уже приготовилась с облегчением вздохнуть, когда Сэнтин снова окликнул ее: — Жанна!.. Она вздрогнула и напряглась, но не обернулась. В эти мгновения ей хотелось только одного — чтобы он дал ей возможность уединиться в своей комнате, чтобы разобраться в странных ощущениях, которые породила в ней сегодняшняя ночь. — Это была не просто физическая близость, не простой биологический акт! — с нажимом сказал Сэнтин. — Ни для тебя, ни для меня. Запомни это… Не отвечая ему, Жанна открыла дверь и выскользнула в коридор.На следующий день, изменив своей привычке вставать с первыми лучами солнца, Жанна проснулась поздно и едва не опоздала к завтраку. Накануне ей долго не удавалось заснуть, и она беспокойно ворочалась с боку на бок, предаваясь размышлениям. Уединение ее спальни не произвело на нее того успокаивающего воздействия, на которое она рассчитывала. Телесные желания одолевали Жанну, но ощущение собственного одиночества и безрассудное желание быть с Сэнтином имели под собой не одну только физическую природу. Жанна поняла это довольно скоро, и эта мысль наполнила ее таким сильным беспокойством, что ни о каком сне не могло быть и речи. Она понимала, что не может позволить себе никакой глубокой привязанности к Сэнтину, не говоря уже о большем. Тщетно Жанна убеждала себя в том, что их отношения носят временный характер и ограничены вполне конкретным сроком. Она по-прежнему не желала иметь ничего общего с человеком, обладающим столь агрессивным и властным характером. Для Жанны — особенно с ее стремлением к независимости и свободе — это был бы наихудший вариант; следовательно, она ни в коем случае не должна была уступать той странной всепоглощающей нежности, которая все чаще и чаще охватывала ее в последние дни. Теперь, когда Раф сделал ее своей любовницей, ей придется постоянно быть настороже, чтобы не поступиться своей свободой, поддавшись его телесному обаянию. Но все ее усилия были, похоже, изначально обречены на неудачу. Выйдя на следующий день к завтраку, Жанна застала Сэнтина одиноко сидящим за длинным столом, и сердце ее болезненно сжалось. Заслышав ее шаги по каменному полу веранды, Сэнтин поднял голову и нахмурился. — Ты опоздала! — нетерпеливо бросил он. Раф был одет в плотные черные брюки из грубой хлопчатобумажной материи и трикотажную фуфайку светло-коричневого цвета. Рукава ее были закатаны до локтей, обнажая его сильные бронзовые руки. «Он похож на мальчишку, — подумала Жанна, усаживаясь на отведенное ей место напротив него. — Похож, несмотря на эту свою сердитую гримасу…» — Немного, — кротко согласилась она, расстилая на коленях салфетку. — А где Пэт и Дайана? — Доусон где-то прячется, — ответил Сэнтин, язвительно кривя губы. — Кажется, он отправился на прогулку вдоль берега. — Он налил ей кофе из серебряного кофейника и неожиданно добавил: — А Дайана, представь себе, уехала. — Уехала? — удивилась Жанна. — Куда? — Откуда я знаю… — Сэнтин нахмурился сильнее. — Собрала свои вещички и отбыла. Я отослал ее, поскольку необходимость в ее дальнейшем присутствии отпала. Сэнтин презрительно улыбнулся. — Можешь за нее не волноваться, — добавил он. — Уверяю тебя, что мисс Симмонс вовсе не вышвырнули за ворота спозаранок. Она получила щедрое вознаграждение за свои услуги и отбыла очень довольная. Жанна с озабоченным видом прикусила губу. — В твоей щедрости я не сомневалась, — медленно сказала она. — Просто я не думала, что ты захочешь ее отослать. В конце концов, я пробуду здесь считанные недели, а наше с тобой соглашение не подразумевает никаких особых обязательств с твоей стороны. — Боже мой, Жанна, ты неподражаема! — с горечью воскликнул Сэнтин, сверкая глазами. — Ты действительно считала, что я буду вести себя словно турецкий султан, который забавляется то с одной, то с другой наложницей? Он громко расхохотался, но в его смехе не было ничего веселого. — Да, скорее всего именно так ты и подумала… Я одного не понимаю — какая тебе разница? Несомненно, ты восприняла бы это так же спокойно, как ты отнеслась к своей первой ночи в моей постели. «Спокойно?» — удивилась Жанна. Когда прошлой ночью она лежала в объятиях Рафа, она чувствовала что угодно, но только не спокойствие. — Мне кажется, ты заблуждаешься, — негромко возразила она. — Я хотела только сказать, что у тебя нет передо мной никаких обязательств. Если ты хочешь, чтобы Дайана была здесь, я должна с этим… — Она больше не нужна мне! — взорвался Сэнтин. — Я понял это в тот же час, когда увидел тебя. Ты думаешь, я не пытался использовать ее, чтобы выкинуть тебя из головы? Еще как пытался, да только это не сработало! Дайана больше не могла зажечь меня, с ней я был холоден, словно евнух… — Он с отвращением дернул ртом. — И пока мне не удастся избавиться от этого наваждения, тебе придется смириться с тем, что мое внимание будет направлено исключительно на тебя. В душе Жанны поднялась волна неожиданной радости, но она попыталась подавить ее. Что проку в ее решимости оставаться хладнокровной и рассудительной, если она не может победить в себе даже это неуместное, примитивное ощущение торжества, вызванное известием о том, что единственная соперница, которая могла претендовать на ласки и внимание Сэнтина, больше не представляет опасности? Опустив ресницы, чтобы скрыть вспыхнувший в ее глазах радостный огонь, Жанна поспешно поднесла к губам чашку с остывающим кофе. — Ах, вот как… — сказала она как можно равнодушнее. — Должна ли я понимать, что отныне роль Дайаны должна исполнять я? — А ты считаешь, что после прошедшей ночи мы смогли бы вернуться к тем пресным отношениям, которые сложились между нами в первый день? — сухо парировал Сэнтин. — Мы были великолепны в постели, а я не принадлежу к тем людям, которые, раз попробовав лакомство, способны не доесть его до конца. Благо, никаких препятствий этому я не вижу. Как раз сегодня утром я распорядился, чтобы твои вещи перенесли в мою спальню. Жанна нервно облизала пересохшие губы. Последние слова Сэнтина вновь вызвали в ней ощущение, будто он пытается заточить ее в клетку, словно редкую птицу или зверька. — Не понимаю, зачем тебе это понадобилось, — сказала она осторожно. — У твоей предыдущей любовницы была своя комната, и тебя, похоже, это вполне устраивало. — Как ты справедливо заметила, — едко парировал Сэнтин, — твое пребывание в этих стенах ограничено несколькими неделями, и я не хочу терять время зря. Пока это возможно, я намерен наслаждаться твоим присутствием… во всех доступных формах. — Но я… — Ты переезжаешь ко мне. Это решено, — не терпящим возражений тоном подвел итог Сэнтин и поднялся из-за стола. — Заканчивай завтрак, а я пока схожу в библиотеку — мне нужно отдать Доусону кое-какие распоряжения. Через сорок пять минут ты должна быть во дворе. Я хочу, чтобы мы отправились в путь еще до полудня. — А куда мы едем? — удивилась Жанна и, не получив ответа, оглядела свой костюм-сафари, состоявший из шоколадного цвета джинсов и приталенной бежевой блузки. — Мне переодеться? — уточнила она покорно. Сэнтин отрицательно покачал толовой. — Сойдет и так, — сказал он. — Вертолет доставит нас на территорию, принадлежащую «Камино Риал Эстейт»… — «Камино Риал»? — с удивлением переспросила Жанна. Неожиданно она поняла, и ее глаза осветились радостью и неподдельным энтузиазмом. — Ты хочешь сказать, что мы поедем в новый заповедник? — Теперь, когда ты пожертвовала мне самое дорогое, — не без яда ответил Сэнтин, — я подумал, что тебе захочется по крайней мере взглянуть на то, что ты приобрела ценой утраты своей девичьей чести. Там есть несколько строений. Ты должна взглянуть на них и решить, что может вам пригодиться. — О да, конечно! — воскликнула Жанна, поспешно вскакивая на ноги. — Можем мы отправиться туда прямо сейчас? — Когда я подарил Дайане сапфировое ожерелье, она не была и вполовину так рада, — заметил Сэнтин, и его губы сложились в довольную улыбку. Неожиданно он снова нахмурился. — Нет, мы никуда не поедем, пока ты не поешь как следует, — отрезал он вдруг, нетерпеливо оглядывая ее хрупкую фигуру. — Погляди на себя — ты выглядишь так, как будто только вчера встала после изнурительной болезни. Ты должна съесть по крайней мере одно яйцо, тосты с беконом и немного фруктов. Ну и кофе, который ты так любишь, только положи сахару. Через сорок пять минут я жду тебя во дворе. Все ясно? Жанна счастливо улыбнулась и потянулась к тарелке с тостами. — Все, — сказала она. — Абсолютно. Сэнтин еще некоторое время стоял у стола, следя за тем, как она накладывает на тарелку омлет, бекон и салат, и в его глазах вспыхивал едва заметный огонек нежности. Потом он с видимой неохотой повернулся к выходу с веранды. Проходя за спиной Жанны он несильно дернул ее за косу. — Вот и умница, — сказал Сэнтин и исчез, прежде чем Жанна успела ответить.
Последние комментарии
7 часов 49 минут назад
16 часов 41 минут назад
16 часов 44 минут назад
2 дней 23 часов назад
3 дней 3 часов назад
3 дней 5 часов назад