Рождающие гром [Роберт Ирвин Говард] (fb2) читать онлайн

Роберт Говард Рождающие гром

1

Посетители таверны как по команде повернули головы к двери и уставились на вошедшего.

В дверях стоял высокий широкоплечий человек, одетый в простую тунику, короткие кожаные штаны и плащ из верблюжьей шерсти; на ногах его были рваные стоптанные сандалии, покрытые пылью множества дорог и троп. В загорелой мускулистой руке он крепко сжимал посох пилигрима. Его спутанные рыжие волосы, перехваченные синей повязкой, достигали самых лопаток, черты лица были резки, тонкие губы усмешливы, а яркие синие глаза светились безрассудством. На поясе, в потертых ножнах, висел короткий прямой меч.

Его спокойный взор скользнул по завсегдатаям этого заведения – мореплавателям, разным бездельникам, что лениво потягивали чай и без умолку болтали, – и остановился на человеке, который сидел поодаль, за грубо сколоченным столом, и пил вино. Новоприбывший никогда его прежде не видел. Этот парень был высок, плечист и гибок как пантера. Взгляд его голубых глаз, глядевших из-под гривы золотистых с рыжим отливом волос, казался холодным будто лед. Он был облачен в легкую серебристую кольчугу; на поясе у него висел длинный меч, а на скамье рядом с ним лежали небольшой щит и легкий шлем.

Новоприбывший уверенно шагнул вперед, остановился перед ним и, насмешливо улыбнувшись, произнес несколько слов. Незнакомец совсем недавно прибыл на Восток, а потому ровным счетом ничего не понял. Он повернулся к одному из завсегдатаев и спросил его на норманнском наречии:

– Что говорит этот неверный?

– Я сказал, – ответил путешественник на том же языке, – что наступили дни, когда стало невозможно войти в египетскую таверну, чтобы не обнаружить там христианского пса у себя под ногами.

Услышав это, незнакомец поднялся, и путешественник тут же потянулся к своему мечу. В глазах христианина блеснули искрящиеся огоньки, он дернулся подобно вспышке летней молнии. Вытянув вперед левую руку с поднятой ладонью, правой он выхватил меч и занес его над головой. Путешественник еще не вынул свой меч из ножен, но легкая усмешка не сходила с его губ. С почти детским изумлением он взглянул на лезвие, сверкнувшее перед его глазами, как будто был зачарован блеском стали.

– Проклятый пес! – прорычал христианин. Его голос напоминал скрежет металла. – Я отправлю тебя в ад небритым!

– Тебя, наверное, произвела на свет бешеная пантера, коль ты прыгаешь, словно кот, – спокойно отозвался путешественник, как будто бы в этот миг его жизнь не висела на волоске. – Однако ты меня удивил. Я не знал, что франки осмеливаются обнажать меч в Дамиетте.

Франк хмуро взглянул на противника; голубые глаза его угрожающе вспыхнули.

– Ты кто? – сурово спросил он.

– Гарун-путешественник, – усмехнулся его собеседник. – Убери свой клинок. Прошу прощения за мои грубые слова. Есть еще на свете франки старой закалки.

Выражение лица христианина смягчилось, и он убрал меч в ножны. Вновь усевшись за стол, он жестом пригласил путешественника присоединиться.

– Давай-ка садись и освежись немного. Если ты путешественник, то тебе, должно быть, есть что порассказать.

Однако Гарун принял это предложение не сразу. Он обвел взглядом таверну и рукой подозвал хозяина, который с видимой неохотой двинулся к нему. Подойдя ближе, хозяин отшатнулся, приглушенно вскрикнув. Взгляд Гаруна внезапно стал жестким и колючим, он нахмурил брови и рявкнул:

– Ты что, хозяин, хочешь сказать, что уже когда-то встречался со мной?

Его голос напоминал рычание тигра, вышедшего на охоту; он заставил трактирщика задрожать, словно от лютого холода. Расширенные от ужаса глаза бедняги не отрываясь смотрели на сильную тяжелую руку, постукивающую по рукоятке меча.

– Нет, нет, господин, – залепетал хозяин. – Клянусь Аллахом, я вас не знаю... Я никогда вас раньше не видел. – Мысленно он добавил: "И слава Аллаху, никогда больше не увижу!"

– Тогда скажи мне, что здесь делает этот франк в доспехах и при оружии? – резким голосом спросил Гарун по-турецки. – Венецианским собакам позволено торговать в Дамиетте, так же как и в Александрии, но они расплачиваются за эту привилегию тем, что терпят насмешки и оскорбления, и никто из них не осмелится здесь нацепить на пояс меч, а уж тем более поднять его на мусульманина!

– Он не венецианец, добрый Гарун, – отвечал хозяин. – Вчера он сошел на берег с венецианской торговой галеры, потому что не поладил с торговцами или с командой. Он уверенно ходит по улицам, открыто носит оружие и пререкается со всяким, кто его заденет. Он говорит, что направляется в Иерусалим, но не смог найти корабль, который шел бы в Палестину, потому и приехал сюда. Он намерен проделать остаток пути по суше. Мусульмане говорят, что он сумасшедший, и никто не хочет с ним связываться.

– А ты знаешь, что безумцев коснулась рука Аллаха и они находятся под его покровительством? – усмехнулся Гарун. – Хотя этот человек, я думаю, вовсе не безумен. Ладно, давай тащи мне вина, собака!

Хозяин низко поклонился и метнулся прочь – выполнять приказание путешественника. Запрещение Пророком крепкого вина и прочие ортодоксальные заповеди частенько нарушались в Дамиетте, куда стекался народ самых разных национальностей. Турки жили здесь бок о бок с коптами, а арабы – с суданцами.

Гарун опустился на скамью против франка и взял кубок вина, принесенный слугой.

– Ты сидишь здесь, в самой гуще своих врагов, словно восточный шах, – усмехнулся он. – Клянусь Аллахом, у тебя поистине королевский вид.

– А я и есть король, неверный, – буркнул франк. Вино, которое он выпил, вселило в его душу изрядную долю безрассудства.

– Ну и где же твое королевство, малик? – Вопрос был задан без всякой насмешки. Гарун видел на своем веку многих свергнутых королей, которые были вынуждены покинуть родину и бежать на Восток.

– На темной стороне луны, – отвечал франк с горьким смехом. – Среди руин всех нерожденных или забытых империй, скрытых сумерками далеких веков. Кагал Руад О'Доннел, король Ирландии. Это имя ничего не значит для тебя, Гарун с Востока, и ничего не значит для страны, где я родился и которая была моей. Те, кто были моими врагами, теперь на вершине власти, а те, кто были моими вассалами, лежат холодные и неподвижные глубоко в земле; летучие мыши охотятся в моих разрушенных замках, и уже само имя Рыжего Кагала стерлось в памяти людей. Ну что ж, наполни-ка мой кубок, раб!

– У тебя душа воина, малик. Ты стал жертвой чьего-то вероломства?

– Вот именно, вероломства, – Кагал скрипнул зубами, – а также уловок и коварства одной женщины, которая заворожила и ослепила меня настолько, что меня выбросили, как сломанную пешку.Да, леди Элинор де Курси, с ее черными, как полуночные тени озера Дерг, волосами, и серыми глазами, подобными...

Внезапно он дернулся, как человек, очнувшийся от транса, и в его глазах вновь появился воинственный блеск.

– Святые и дьяволы! – взревел он. – Да кто ты такой, что я должен изливать перед тобой свою душу? Вино предало меня и развязало мой язык, но я...

Он потянулся к рукоятке меча, но Гарун рассмеялся:

– Я не сделал тебе ничего плохого, малик. Направь свой воинственный пыл в другую сторону. Клянусь Эрликом, я сейчас устрою тебе отличное испытание, дабы охладить твою кровь!

Поднявшись, он схватил копье, лежавшее рядом с пьяным солдатом, прямо посередине древка острием вверх, и, обойдя вокруг стола, вытянул свою мощную руку.

– Хватайся за древко, малик, – засмеялся он. – За всю мою жизнь я не встретил никого, кто мог бы покачнуть древко в моей руке.

Кагал поднялся, ухватился за копье так, что его сжатые пальцы почти касались пальцев Гаруна. Затем оба, широко расставив ноги и согнув руки в локтях, напрягли все свои силы. Лица их покраснели, толстые вены на могучих шеях вздулись, мышцы перекатывались под кожей словно железные шары. Оба они были под стать друг другу: Кагал чуть повыше ростом, а Гарун чуть пошире в плечах. Они противостояли друг другу, как медведь и тигр, как лев и пантера. Истуканами замерли они на одном месте – никто из них не сдвинулся и на один дюйм, и копье оставалось совершенно неподвижным под натиском равных сил. Затем, с внезапным громким треском, крепкое дерево раскололось; соперники пошатнулись; у каждого в руке оказалась половина древка, переломившегося надвое.

– Хо! – закричал Гарун, сверкая глазами, которые, впрочем, тут же потускнели, ибо в них мелькнуло внезапное сомнение. – Клянусь Аллахом, малик, – сказал он, – это никуда не годится! Из двух мужчин один должен повелевать, иначе обоих ждет плохой конец. Это значит, что никто из нас никогда не уступит другому и...

– Садись и давай выпьем, – отозвался кельт, отбросив в сторону сломанное древко и взяв в руки кубок. По выражению его лица было видно, что он уже отбросил свои воспоминания о потерянном величии и прочие грустные мысли. – Я давно не был на Востоке и не ожидал увидеть человека, подобного тебе. Сдается мне, ты не таков, как все те египтяне, арабы и турки, которых я встречал.

– Я родился далеко, к востоку отсюда, среди шатров Золотой Орды, в степях Верхней Азии, – сказал Гарун, опускаясь на скамью. Его лицо вновь приняло веселое выражение. – Я был уже почти взрослым, когда услышал о Магомете, хвала ему! Хо, богатур! Кем я только не был в этой жизни! Когда-то довелось мне быть татарским князьком – я сын хана Субудая, который был правой рукой Чингис-хана. Потом – когда турки совершили набег на восток и захватили в Орде множество пленных – я стал рабом. На невольничьих рынках Каира меня продали за три слитка серебра, клянусь дллахом, и мой хозяин отдал меня в багайризы (если тебе неизвестно, то багайризами называют солдат из рабов), потому что он боялся, что я его задушу! Хо! А теперь я – Гарун-путешественник и совершаю паломничество к святым местам. Но всего несколько дней назад я был человеком Байбарса, дьявол его побери!

– На улицах люди говорят, что этот Байбарс и есть настоящий правитель Каира, – с любопытством произнес Кагал. Хотя он недавно появился на Востоке, он уже слышал это часто повторявшееся имя.

– Люди врут, – махнул рукой Гарун. – Египтом правит султан, а султаном правит Шаджар ад-Дарр. Байбарс же всего-навсего генерал багайризов, величайший болван. И я был его человеком! – Он внезапно громко расхохотался. – Я приходил и уходил по его приказанию – укладывать его в кровать, поднимать его по утрам, сидеть вместе с ним за столом, кормить его... Я только что не пережевывал за него пищу! И все же я убежал от него! Клянусь Аллахом, сегодня мне не придется возиться с этим глупым Байбарсом! Я свободный человек, и пусть дьявол займется им, султаном и Шаджар ад-Дарром, да и всей Саладинской империей. Теперь я сам себе хозяин!

Из него ключом била энергия, не позволявшая ему ни одного мгновения посидеть спокойно и помолчать. Казалось, от радости он слегка обезумел. Синие глаза его излучали неиссякаемую жизненную силу. С громким раскатистым смехом он хлопнул ладонью по столу и заорал:

– Клянусь Аллахом, малик, ты поможешь мне отпраздновать мое освобождение от безмозглого осла Байбарса, дьявол его побери вместе со всей его грязью! Эй, парень, неси кумыс! Мы с господином Кагалом собираемся устроить такую пьянку, какой кабаки Дамиетты не видели последние сто лет!

– Но мой господин уже опустошил целый кувшин вина и совсем пьян! – воскликнул неопределенного вида слуга, которого Кагал нашел себе на одном из причалов. Он вовсе не так уж заботился о своем господине, а просто по восточной привычке вмешивался во все со своими суждениями.

– Что я сказал? – зарычал Гарун, хватая кувшин вина. – Не смей перечить! Вот смотри, я сейчас выпью залпом этот кувшин! – Большими глотками он осушил кувшин и с грохотом поставил его на стол.

Наконец принесли кумыс – перебродившее кобылье молоко в перевязанных и запечатанных кожаных мехах, – запрещенный напиток, привезенный с караванами из турецких земель для соблазна пресыщенной знати и удовлетворения жажды кочевников и багайризов.

Кубок за кубком Кагал вместе с Гаруном поглощал беловатый острый напиток. Никогда еще у изгнанного ирландского короля не было такого собутыльника, как этот бродяга. От громового смеха Гаруна вздрагивали даже видавшие виды сплавщики леса, что сидели сейчас в таверне. Он во весь голос рассказывал забавные истории, пел арабские любовные песни, в которых и слова и мелодии дышали шорохом пальмовых листьев и шелестом шелковых вуалей, диким голосом ревел лихие песни наездников на никому не ведомом языке, и в этих мотивах слышались раскатистые звуки монгольских барабанов и звон мечей.

Луна зашла; Дамиетта погрузилась в предрассветную тишину. Гарун, пошатываясь, поднялся со скамьи и ухватился за край стола. Возле него стоял единственный прислужник, наливавший вино в кубки. Остальные слуги и гости похрапывали на полу, многие посетители уже давно разошлись. Гарун, мутным взором оглядев спящих, поднял голову и издал громкий воинственный крик.

– Если бы ты не был королем, малик, – прорычал Гарун, – я показал бы тебе борьбу на дубинках. Моя кровь разгорячилась, как кровь турецкого жеребца, и, клянусь Аллахом, я пробил бы чью-нибудь башку в честном бою!

– Тогда бери свой посох, – отозвался, поднимаясь, Кагал. – Меня считают дураком, но никто никогда не посмеет сказать, что я отступаю в драке.

Опрокинув стол, он схватился за одну из его ножек. Раздался треск дерева, и круглая ножка стола оказалась в железной руке кельта.

– Вот моя дубинка, странник! – взревел он. – Давай начнем честный поединок, и если удача захочет тебе улыбнуться, то пусть она прикроет твою голову своими крыльями!

– Вот это по-моему, малик! – весело воскликнул Гарун. – Ни один король со времен малика Рика не скрещивал дубинки с вольным странником! – С громовым смехом он взял свой посох.

Борьба была короткой и яростной. Вино, которое оба они выпили, лишило их руки твердости, а глаза ясности, да и на ногах оба стояли уже не совсем уверенно, но сила их оставалась прежней. Гарун ударил первым, и больше по счастливой случайности, чем благодаря своему искусству, Кагал парировал удар. Дубинка Гаруна все же скользнула над его ухом, да так, что из глаз короля-изгнанника посыпались мириады сверкающих искр. Удар откинул его к столу; левой рукой Кагал ухватился за его край, чтобы удержать равновесие, а затем нанес ответный удар – столь быстрый и яростный, что странник не смог его отразить. Хлынула кровь. Дубинка раскололась в руке Кагала, и Гарун рухнул на пол, как бревно.

Кагал разочарованно отшвырнул в сторону обломок дубинки, встряхнул головой, чтобы обрести ясность мыслей.

– Ни один из нас не поддастся другому – ну что ж, а сейчас я все же одержал верх...

Он замолчал. Гарун лежал, распростершись на полу, и мирно похрапывал. Удар Кагала рассек ему кожу и свалил с ног, но невероятное количество хмельного, выпитого татарином, заставило его в мгновение ока заснуть мертвецким сном. Кагал понял, что если он не выберется как можно скорее на свежий воздух, то сейчас же рухнет без чувств рядом с Гаруном.

Бормоча про себя проклятия, он пинками растолкал слугу и, взяв щит, шлем и плащ, пошатываясь, вышел из таверны. Огромные белые грозди звезд висели в ночном небе над плоскими крышами Дамиетты, отражаясь в черных волнах реки. Собаки и нищие спали прямо в пыли на улицах, и в черных тенях извилистых аллей не было видно даже крадущегося вора.

Слуга привел коня; Кагал прыгнул в седло и поскакал по безмолвным улицам. Холодный ветер – предвестник восхода – окончательно освежил его, когда он проезжал по лабиринту аллей и базаров. Солнце, пока таящееся где-то в глубинах ночи, еще не окрасило первыми лучами горизонт, но в воздухе уже чувствовалось его приближение.

Король-изгнанник скакал мимо грязноватых домиков с плоскими крышами, вдоль сточных канав, мимо колодцев с длинными деревянными журавлями, мимо раскидистых пальм. Позади него оставался в темноте удивительный, загадочный город, а впереди расстилались пески Джифара.

2

Бедуины не перерезали горло Рыжего Кагала по дороге из Дамиетты в Аскалон. Видимо, судьба берегла его для каких-то особых дел и свершений, и потому он ехал беспечно, в одиночестве (если не считать его оборванца-слуги), через пустынные земли, и ни одна зазубренная стрела или кривая сабля не коснулись его, хотя несколько всадников с ястребиными лицами в развевающихся белых халатах все же досаждали путнику на последнем отрезке пути, преследуя его до самых ворот христианских пограничных крепостей.

По неспокойной земле ехал пилигрим Рыжий Кагал, направляясь в Иерусалим в теплые весенние дни 1243 года. Золотоволосый принц узнал много нового о земле, которая в начале путешествия представлялась ему смешением неясных имен и событий. Он узнал, что император Фредерик II отобрал Иерусалим у неверных без боя. Он узнал, что теперь Святой город христиане поделили с мусульманами, которые тоже почитали этот город и называли его Аль Кудс, что означает "святой", потому что оттуда, как они говорили, Магомет вознесся в рай и там он будет вершить последний суд над людскими душами.

Еще Кагал узнал, что дух этой земли был лишь тенью героического прошлого. На севере Богемунд VI правил Антиохией и Триполи, на юге христиане владели берегом до самого Аскалона, у них были города, такие, как Хеврон, Вифлеем и Рамлах. Мрачные ордена тамплиеров и рыцарей святого Джона рыскали как сторожевые псы, и злобные солдаты-монахи не расставались с оружием ни днем, ни ночью, готовые отправиться в любую часть страны, которой будет угрожать вторжение неверных. Но как долго могла продержаться эта тонкая линия защиты и как долго люди, жившие вдоль берега, могли противостоять все возраставшему натиску орд язычников?

Из разговоров в тавернах по дороге в Иерусалим Кагал вновь услышал имя Байбарса. Поговаривали, что султан Египта, потомок великого Саладина, впал в старческое слабоумие и всем правила наложница – Шаджар ад-Дарр, с которой делили власть военачальники курд Ас Бег и Байбарс Пантера. Этот Байбарс был сущим дьяволом в человеческом обличье – говорили, что он страшный пьяница и любитель женщин; его ум был острее, чем у монахов, а его отвагу в сражении воспевали арабские певцы. Он был человеком сильным и честолюбивым.

Он командовал наемниками, которые, как говорили, были истинной силой египетской армии – некоторые называли их багайризами, другие – мамелюками. Это войско большей частью состояло из турецких рабов, обученных только искусству войны. Сам Байбарс служил когда-то в армии как простой солдат и стал полководцем только благодаря своей отваге. Он мог за один присест съесть жареную овцу, как рассказывали арабские путешественники, и, хотя вино запрещалось Кораном, все прекрасно знали, что он мог перепить всех своих офицеров. Также было хорошо известно, что он мог переломить человеку хребет голыми руками, впав в ярость, и, когда он скакал на коне в гуще сражения, размахивая своей тяжелой кривой саблей, никто не смел встать на его пути.

И если этот воплощенный дьявол пришел с юга со своими головорезами, как могли правители земли обетованной противостоять ему без помощи, которую измученная войнами и распрями Европа не смогла им предоставить? Среди франков сновали шпионы, изучая их слабые места; рассказывали, что самому Байбарсу удалось под видом бродячего сказителя проникнуть во дворец Богемунда. Не иначе, он был в союзе с самим Злом, этот египетский полководец. Он любил ходить среди своих людей, изменив облик, и, говорили, безжалостно убивал всякого, кто узнавал его. Странная душа, полная воинственных, порывов и жестокая, как у хищника.

Но все же больше всего разговоров было не о Байбарсе и не о султане Измаиле, мусульманском правителе Дамаска. Там, где розовел восток, поднималась еще одна угроза, превосходившая по своей силе обоих этих ближайших врагов.

Кагал услышал о странном новом ужасном народе, подобном бичу для Востока, – монголах, или татарах, как их называли священники, уверяя, что это настоящие демоны, о которых возвещали еще древние пророки. Давным-давно они ворвались, как песчаная буря с востока, сметая всех на своем пути, поставили на колени мусульманский мир и стерли в пыль владения мусульманских царей. Их полководцем был тот самый Субудай, о котором Кагал впервые услышал от Гаруна.

Затем орда повернула назад, и Святая земля избежала участи своих соседей. Монголы двинулись обратно, вглубь неизвестного востока, со своими знаменами из бычьих хвостов, со своими ужасными луками, и люди почти забыли их. Но в последние годы грифы вновь закружили на востоке; время от времени с курдских холмов приходили вести о турецких кланах, спасавшихся бегством от надвигающегося войска со знаменами из бычьих хвостов. Неужели непобедимая орда вновь двинулась на юг? Субудай не тронул Палестину, но кто мог знать, что было на уме у Мангу-хана, коего арабские путешественники называли нынешним правителем кочевников?

Так говорили люди теми теплыми весенними днями, когда Кагал держал путь в Иерусалим, стараясь забыть прошлое, растворяясь в настоящем, впитывая в себя дух и традиции этой страны и ее народа, изучая новые языки с легкостью, присущей кельтам.

Он прибыл в Хеврон и в большом кафедральном соборе Вифлеемской Девы преклонил колени возле святого места – места рождения Господа Иисуса Христа, – где всегда горело множество свечей. Затем он приехал в Иерусалим – древний город с разрушенными султаном Дамаска стенами, с которых муллы протяжно созывали мусульман на молитву и внутри которых они существовали бок о бок с христианскими священниками, воспевавшими Иисуса.

За улицей Скорби он увидел изящные колонны порталов Аль Аксы, и ему сказали, что самое первое, что должен сделать истинный христианин, прибывший в Иерусалим, – это приложить руки к этим колоннам. Ему показали мечети, которые когда-то были христианскими храмами, и рассказали, что позолоченный купол над мечетью Омара накрывает серый камень, являвшийся для мусульман святыней святынь, – с него Магомет вознесся в рай, а в дни Израиля на нем стоял ветхозаветный ковчег, а потом храм, откуда Христос изгнал торговцев. Этот камень был вершиной горы Мориах – одной из двух гор, на которых был построен Иерусалим.

Но теперь мусульманский купол скрывал камень от взоров христиан, и дервиши с обнаженными мечами стояли возле него днем и ночью, преграждая путь неверным, хотя и считалось, что городом правили христиане. Тут Кагал осознал, сколь беспомощными и слабыми стали почитатели Христа на земле обетованной.

Он направился к холмам, окружавшим Святой город, и остановился на горе Олив, дабы окинуть взором весь прекрасный Иерусалим. Здесь почти сто пятьдесят лет тому назад стоял Танкред. И здесь же король-изгнанник глубоко задумался о тех далеких днях, когда впервые сюда пришли с запада люди, сильные своей верой и страстным желанием найти царство Божие.

Теперь их потомки перерезали глотки своим соседям на западе и стонали под пятой честолюбивых королей и алчных служителей церкви и в своих войнах и воплях забыли ту неясную зыбкую границу, за которой еще оставалась тень былой славы.

Дальше и дальше скакал на своем коне Рыжий Кагал сквозь юную весну, жаркое лето, задумчивую осень, следуя древними путями пилигримов, что увлекали его от Иерусалима в неведомые, удивительные и загадочные края, о коих прежде он мог только слышать. Он побывал в Аскалоне, Тире, Яффе и Акре, посетил мрачные монастыри ордена тамплиеров. Уолтер де Бриен предложил ему совместно управлять пришедшим в упадок королевством, но Кагал отказался и отправился дальше. Трон, на котором он никогда не сидел, и слава земного правителя не прельщали его.

Так, в мечтах о новой весне, он прибыл в замок Рено д'Иблена возле самой границы.

3

Сир Рено был отпрыском могущественной христианской семьи д'Ибленов, владевшей мрачными серыми замками на побережье. Самому ему, правда, достались лишь немногие плоды завоеваний предков. Путешественник и искатель приключений, живущий своим умом и мечом, он получал от судьбы больше тяжелых ударов, нежели богатств. Он был высок и строен, на его загорелом лице выделялись орлиные глаза и тонкий с горбинкой нос. Он носил старые, видавшие виды доспехи, потертый и рваный бархатный плащ, а с рукояток его меча и кинжала давным-давно исчезли прекрасные драгоценные камни. Все его владения свидетельствовали об упадке и бедности. Пересохший ров, окружавший замок, во многих местах был засыпан, а внешние стены представляли собой просто груды обвалившегося камня. Внутренний двор зарос сорной травой, которая буйно росла повсюду, даже над засыпанным колодцем.

Комнаты замка были пустыми и пыльными; огромные пауки вили свои паутины среди холодных камней, по полу сновали юркие ящерицы. Шаги отдавались гулким эхом в огромных залах и коридорах. Сюда уже не приходили крестьяне с хлебом и вином, и пестро одетые расторопные слуги не сновали повсюду, потому что вот уже полстолетия замок стоял заброшенный, пока д'Иблен не приехал на Иордан, чтобы поселиться в нем. Вскоре, доведенный бедностью до отчаяния, благородный сир стал главарем шайки разбойников, грабивших караваны мусульман.

Сейчас, в сумрачной пыльной башне полуразвалившегося замка, рыцарь в ветхом наряде сидел за кубком вина со своим гостем.

– История постигшего вас предательства немного мне известна, – сказал Рено.

Кагала немало удивили слова хозяина – ведь с той далекой ночи в Дамиетте он никому не рассказывал о своем прошлом.

– Кое-какие вести из Ирландии долетели и до этого отдаленного края, – продолжал рыцарь. – А потому – как бродяга бродяге – предлагаю к вашим услугам мой кров и мою пищу. Но я хотел бы услышать эту историю из ваших собственных уст.

Кагал невесело усмехнулся и сделал большой глоток вина.

– История скоро сказывается и быстро забывается. Меня лишили наследства еще до моего рождения. Английские лорды обещали мне содействие в моих претензиях на ирландский трон. Но я должен был помочь им в борьбе против О'Нилов. Тогда окончилась бы их тягостная вассальная зависимость от Генриха Английского и они служили бы мне как бароны. В этом поклялся мне Уильям Фитцжеральд и остальные лорды. Но я не так уж глуп. Им не удалось бы уговорить меня так легко, если бы... не леди Элинор де Курси с ее черными волосами и гордыми нормандскими глазами. О, дьявол!.. Что ж, могу рассказать и то, что было дальше. Я сражался за них – и выигрывал для них войны, но они обманули меня и изгнали прочь. Я пошел сражаться за трон, имея меньше тысячи человек. Теперь их кости покоятся на холмах Донегала, и лучше бы сам я тоже погиб там. Увы, мои солдаты принесли меня бесчувственного, с поля битвы...

Затем и мой собственный клан изгнал меня. Я понес свой крест – после того, как перерезал глотку Уильяму Фитцжеральду на глазах у его приспешников. Не стоит больше об этом говорить. Мое королевство превратилось в призрачное туманное облако. Я скитаюсь по свету, прокладывая себе дорогу в этой жизни своим мечом, и ищу забвения от утраченных мечтаний о троне и от призрака умершей любви.

– Оставайся здесь и грабь караваны вместе со мной, – предложил Рено.

Кагал пожал плечами:

– Боюсь, это долго не продлится. Если на вас нападут, то всего лишь с полусотней вооруженных людей ты не сможешь долго удерживать эти руины. Я видел, что старый колодец засыпан, и запасы воды, видимо, на исходе. В случае осады у тебя останутся только бочки с водой, которую ты наберешь из весенних луж за стенами замка.

– Бедность толкает людей на отчаянные поступки, – дружески кивнул Рено. – Готфри, первый правитель Иерусалима, построил этот замок как заставу в те дни, когда его правление простиралось за Иордан. Саладин напал на замок и частично разрушил его, и с тех пор здесь гнездятся летучие мыши да ночуют шакалы. Я сделал его своим логовом; отсюда я устраиваю набеги на караваны, идущие в Мекку, но обыкновенно добыча бывает очень скудной. Мой сосед, шейх Сулейман ибн Омад, неизбежно уничтожит меня, если я останусь здесь надолго, хотя пока я успешно борюсь с его небольшими отрядами. Я довел его до бешенства набегами на пилигримов, что направляются в Мекку, – ведь он обещал им защиту и покровительство. Так что теперь он поклялся вывесить мою голову на своей башне. Ну что ж, у меня есть еще кое-что на уме. Взгляни сюда.

Сир Рено указал гостю на стол, где острием ножа было нацарапано нечто вроде карты.

– Вот здесь мой замок, а вот здесь, к северу, находится Эль-Омад – владение шейха Сулеймана. Теперь взгляни – далеко к востоку я провожу извилистую линию – вот так. Это великая река Евфрат, которая начинается где-то в холмах Малой Азии и пересекает всю равнину, соединяясь наконец с Тигром и впадая в Баль-эль-Фарс – Персидский залив ниже Басры. Теперь смотри, вот здесь, где я ставлю отметку, стоит Мосул, город персов. За Мосулом лежит неизведанная земля, покрытая пустынями и горами, но среди этих гор находится некий город, называемый Шахазар. Там – сокровищница султанов. Правители Востока посылают туда золото и драгоценности, а сам город управляется воинами, которые поклялись охранять эти сокровища. Ворота днем и ночью крепко-накрепко закрыты, и ни один караван не выходит из города. Это тайное хранилище богатств и роскоши, и мусульмане стараются, чтобы слухи о нем не дошли до ушей христиан. Теперь ты понимаешь меня? Я намереваюсь покинуть свои древние руины и отправиться на восток, на поиски этого города!

Кагал, восхищенный этой красивой и безумной идеей, улыбнулся, но с сомнением покачал головой:

– Если сокровища так хорошо охраняются, как ты говоришь, как может горстка людей надеяться завладеть ими? Даже если им удастся прорваться через вражескую страну, которая лежит между этим замком и Шахазаром...

– Потому что горстка франков уже когда-то захватила эти сокровища, – ответил Д'Иблен. – Почти полвека назад искатель приключений Кормак Фитцджеффри совершил набег на Шахазар и унес неописуемое богатство. То, что сделал он, может сделать и кто-то другой. Конечно, это безумие: скорее всего, курды перережут нам глотки еще до того, как мы увидим берега Евфрата. Но мы будем мчаться быстро – и тогда мусульмане, занятые предстоящим нашествием монголов, могут не заметить небольшой отряд всадников. Мы будем ехать на день впереди слухов о нас и ворвемся в Шахазар внезапно, подобно урагану. Лорд Кагал, неужели мы будем сидеть и покорно ждать, когда Байбарс придет из Египта и перережет нам глотки? Или мы отважимся испытать судьбу под самым носом мусульман и монголов?

Холодные глаза Кагала сверкнули, и он громко рассмеялся, как будто безумие, таившееся в его душе, нашло отклик в безумии сделанного ему предложения. Он и Рено д'Иблен ударили друг друга по рукам.

– Над землей обетованной навис призрак смерти, но если мы встретим ее в нашем путешествии, это будет ничуть не менее славно, чем столкнуться с ней лоб в лоб на поле битвы! Мы мчимся на восток, дьявол знает за какой смертью!

Солнце едва село, когда ретивый слуга Кагала, преданно следовавший за своим господином на протяжении всех его полных опасностей путешествий, пробравшись через пролом в стене, помчался к Иордану, безудержно нахлестывая своего пони. Жизнь была ему дороже, чем сумасшедшие планы хозяина.

Когда в небе замерцали первые звезды, Рено и рыжий Кагал спустились верхом со склона во главе отряда хорошо вооруженных людей. Это были закаленные в боях молчаливые воины, рожденные большей частью на земле обетованной, и несколько ветеранов Нормандии и Рейнланда, которые последовали за своими лордами в Святую землю и остались там. Они были одеты в кольчуги и стальные шлемы, у каждого имелся небольшой легкий щит. Они ехали на резвых арабских скакунах и выносливых турецких жеребцах да к тому же вели за собой множество прекрасных коней, захваченных однажды в набеге. Кстати, именно после этого набега в уме Рено и родился план нападения на Шахазар.

Д'Иблен давно усвоил урок, преподанный Востоком: секрет успеха любого военного предприятия в быстроте и в том, какой конь под тобой. И все же он понимал, как рискованно, почти неосуществимо то, что он задумал. Да, Кагал и Рено отправились в страну, где непрестанно кружили грифы.

4

Бородатый часовой на башне, возвышавшейся над воротами Эль-Омада, прищурив глаза, пристально вглядывался вдаль. Далеко на востоке появилось облако пыли, в коем то появлялась, то вновь исчезала черная точка. Араб без труда догадался, что это едет одинокий всадник на загнанном коне. Он дал сигнал тревоги, и спустя мгновение рядом с ним появились еще несколько стражников, державших наготове луки и копья. Они следили за приближавшейся фигурой с тем напряжением, какое бывает у людей рожденных для междоусобных войн и набегов.

– Какой-то франк, – сказал один из них. – Скачет на издыхающей кляче.

Они внимательно смотрели, как всадник, окутанный облаком пыли, медленно приближался, пока наконец не достиг ворот Эль-Омада. Самый молодой стражник вскинул лук, но резкое слово, произнесенное первым часовым, остановило его. Франк у ворот то ли слез, то ли свалился со своего ослабевшего коня, шатаясь, подошел к воротам и несколько раз постучал.

– Клянусь Аллахом, – удивленно воскликнул бородатый часовой, – назареянин сошел с ума! – Он наклонился вниз и крикнул: – Эй, покойник! Что тебе надо у ворот Эль-Омада?

Франк взглянул наверх воспаленными глазами. Его лицо заострилось и потемнело под палящими ветрами пустыни, кольчуга побелела от пыли, а губы потрескались и запеклись.

– Открой ворота, собака, иначе тебе придется плохо! – с трудом произнес он.

– Это же Кагал-малик – рыжий король. Люди называют его безумным, – прошептал лучник. – Он ехал верхом вместе с лордом Рено, как сказали пастухи. Не упускайте его из виду, пока я не схожу за шейхом.

– Тебе, должно быть, жить надоело, назареянин, – сказал первый часовой, – если ты пришел к воротам своего врага.

– Сходи за хозяином замка, собака! – рявкнул кельт. – Я не разговариваю со слугами, а мой конь умирает.

Наконец среди стражников замаячила высокая фигура шейха Сулеймана ибн Омада.

– Клянусь Аллахом, это какая-то ловушка! – воскликнул он. – Назареянин, что тебе здесь надо?

Кагал облизал почерневшие губы сухим языком.

– Когда бегут дикие собаки, пантера и бык спасаются вместе, – сказал он. – Смерть несется с востока как на мусульман, так и на христиан. Я приехал предупредить тебя – позови своих слуг и заставь их как следует запереть ворота, иначе следующий восход солнца ты будешь встречать среди обуглившихся руин твоего замка. И еще... Я призываю тебя оказать гостеприимство подвергшемуся опасности путешественнику – мой конь умирает.

– Это не ловушка, – пробормотал шейх в бороду. – Франк говорит правду. На востоке уже началось разрушение, и кто знает, монголы, может быть, уже близко...

Он чуть повернул голову к стражникам и повелительно крикнул:

– Откройте ворота, собаки, и впустите его!

Кагал, пошатываясь, ввел своего измученного коня в открытые ворота, и первые же его слова вызвали среди арабов уважение.

– Позаботьтесь о моем коне... – пробормотал он и опустился на землю, закрыв лицо руками.

Раб принес ему кувшин воды. Жадно выпив все до капли, Кагал поставил пустой сосуд на землю и тут только увидел, что шейх спустился с башни и стоит перед ним. Острым взглядом Сулейман окинул кельта с головы до ног, отметив про себя и следы усталости на его лице, и пыль, покрывавшую доспехи, и свежие вмятины на шлеме и щите. Край ножен был покрыт черной запекшейся кровью, что говорило о том, что путник убирал меч, не тратя времени на то, чтобы вытереть его.

– Ты много сражался и быстро убежал, – заключил Сулейман.

– Да, клянусь всеми святыми. – Кагал хрипло рассмеялся. – Я бежал ночь и день и снова ночь без отдыха. Этот конь уже третий, который пал подо мной.

– От кого ты бежишь?

– От орды, которая, должно быть, появилась из самого пекла ада! Дикие всадники в высоких меховых шапках и с волчьими головами на своих знаменах.

– Аллах иль Аллах! – воскликнул Сулейман. – Хорезмийцы! Они летят впереди монголов!

– Сдается мне, они убегают от какой-то более мощной орды, – отозвался Кагал. – Позволь мне быстро рассказать тебе всю историю. Мы вместе с сиром Рено и всеми его людьми отправились на восток в поисках сказочного города Шахазара...

– Так вот каков был предмет поисков! – прервал его Сулейман. – Что ж, я собирался уничтожить это разбойничье гнездо, когда пастухи сообщили мне, что разбойники умчались в ночи, словно воры. Я мог бы погнаться за ними, но понял, что христианский поход на восток не приведет их ни к чему, кроме погибели, – и никто не может изменить волю Аллаха.

– Да, – горько усмехнулся Кагал. – Мы мчались на восток к нашей погибели, как люди слепо мчатся прямо навстречу урагану. Мы проложили себе путь через земли курдов и пересекли Евфрат. За ним далеко к востоку мы увидели дым и пламя и кружение множества грифов; Рено сказал, это турки сражаются с ордой, но мы не встретили беженцев, и тогда я этому удивился. Но теперь – теперь не удивляюсь. Убийцы накатили на них подобно внезапной штормовой волне; никому не удалось спастись бегством. Как люди, несущиеся во сне навстречу смерти, мы ворвались прямо в обрушившийся ураган: неожиданный топот копыт по горному хребту – и они навалились на нас. Их были сотни – стая всадников, скачущих с разведкой впереди орды. Никакой возможности убежать не было. Все наши погибли там же, где остановились.

– А сир Рено? – спросил шейх.

– Погиб, – махнул рукой Кагал. – Я видел кривое лезвие, раскроившее его шлем и его череп.

– Будь милостив, Аллах, и спаси его душу от адского огня неверных! – набожно воскликнул Сулейман, еще вчера клявшийся убить беспокойного соседа.

– Он дрался как лев, и десятки шакалов полегли от его меча, – мрачно отозвался кельт. – Клянусь Богом, язычники валились будто переспелые зерна под копыта лошадей, прежде чем пал последний из наших людей... Мне одному удалось прорубить себе путь назад.

Шейх, закаленный в боях и походах, мысленно представил себе эту картину: скачущие с дикими криками всадники в меховых одеждах и Рыжий Кагал, промчавшийся словно ветер смерти через этот водоворот сверкающих лезвий, с мечом, звенящим в его руке.

– Мне удалось оторваться от преследователей, – устало продолжал Кагал, – и когда я миновал холм, то оглянулся назад и увидел огромную черную массу, что надвигалась как саранча, оглашая все вокруг звоном и грохотом своих литавр. Когда мы ехали через земли турок, они бросились в погоню за нами, и теперь пустыня была наводнена всадниками; но восток уже пылал, так что у них не было времени охотиться за мной одним. Они столкнулись с более сильным врагом, поэтому мне и удалось вырваться и от них.

Мой конь упал подо мной, но я украл жеребца из стада, которое охранял турецкий мальчишка. Когда и тот конь не смог нести меня, я отобрал лошадь у странствующего курда – он подъехал ко мне с явным намерением ограбить умирающего странника. И теперь я говорю тебе, носителю славного прозвища Страж Тропы: берегись, иначе эти демоны с востока проскачут на своих конях по руинам твоего замка так же, как скакали они по телам убитых турок. Я не думаю, что они будут осаждать твою крепость – они подобны голодным волкам в степи; они сметают все на своем пути; они летят на своих конях быстрее ветра; они перешли через Евфрат. Позади меня прошлой ночью небо было красным, что твоя и моя кровь. Если они продвигаются так же быстро, как скакал я, они должны быть уже близко.

– Что ж, пусть подойдут, – мрачно отозвался араб. – Эль-Омад выстоял против назарян, против курдов и турок – за сотню лет ни один враг не вступил на эту землю. Малик, наступило время, когда христиане и мусульмане должны подать друг другу руки. Благодарю тебя за предупреждение и прошу принять участие в обороне моей крепости.

Однако Кагал помотал головой:

– Тебе не понадобится моя помощь, а у меня есть другое дело. Я загнал трех прекрасных скакунов вовсе не для того, чтобы спасти собственную шкуру. Я должен скакать дальше: там, впереди, на пути этих дьяволов Иерусалим с его разрушенными стенами и малочисленной стражей.

Сулейман побледнел и потеребил бороду.

– Эль Кадс! Эти языческие собаки будут убивать всех подряд, не спрашивая веры, и осквернят святые места!

– Вот потому, – Кагал поднялся, – я должен предупредить их. Кочевники продвигаются вперед так стремительно, что ни одно слово о них не успеет достигнуть Палестины. Только я один могу успеть. Дай мне свежего коня и отпусти скорей.

– Ты уже выполнил все, что было в твоих силах, – возразил Сулейман. – Еще час такой скачки, и ты в изнеможении свалишься с седла. Вместо тебя я отправлю одного из своих людей...

Кагал покачал головой:

– Это мой долг. Я посплю часок – один маленький часок ничего не изменит. А потом поскачу дальше.

– Иди в мою спальню, – предложил Сулейман, но упрямый кельт помотал головой.

– Вот что до сих пор служило мне постелью, – сказал он, обессиленно опустился на траву, накрылся плащом и в крайнем изнеможении сразу заснул глубоким крепким сном.

Ровно через час он проснулся, хотя никто и не думал его будить. Перед ним поставили еду и вино, и он торопливо поел. Его лицо по-прежнему было изможденным и осунувшимся, с заостренными чертами, но за время короткого отдыха в золотоволосом короле вновь появились какие-то скрытые запасы выносливости. Будучи словно сделанным из железа в этот железный век, он добавил к своей физической силе и крепости огромную внутреннюю энергию, которая заставляла его делать невозможное, превозмогать самого себя.

Когда он выезжал из ворот крепости, раздался крик стражника. Тот, стоя на стене, показывал на восток, туда, где в жаркое голубое небо поднимался столб черного дыма. Шейх Сулейман поднял руку в прощальном приветствии. Кагал пустил коня в галоп и помчался к Иерусалиму.

Бедуины в своих черных войлочных покрывалах изумленно смотрели на него; пастухи, пасшие свои стада, застывали на месте от его крика. Там, где он пролетал на своем скакуне, за его спиной слышался стук копыт и бряцанье доспехов, тревожные крики и снова стук копыт – встревоженные люди метались в поисках надежного укрытия.

5

Заходила луна, когда Кагал в зыбком звездном свете переплывал спокойные воды Иордана. Когда первые лучи солнца позолотили купола Святого города, загнанный конь упал под кельтом возле ворот на дороге в Дамаск. Кагал поднялся на ноги и, полумертвый от усталости, подойдя к воротам, громко окликнул стражников. На него с любопытством посмотрели мирные сирийские путники, ожидавшие, когда их впустят в город.

Из ворот вышел бородатый фламандский солдат с пикой. Кагалснял с его пояса фляжку с вином и залпом осушил ее.

– Веди меня к патриарху, – хрипло выдохнул он. – Гибель несется к Иерусалиму на быстрых конях!

У людей, слышавших это, вырвался крик удивления и испуга. Кагал обернулся, и... ужас перехватил его горло. На востоке пылало пламя, поднимались клубы дыма – знаки приближения гибельной орды.

– Они перешли через Иордан! – в бессильном отчаянии воскликнул он. – Святые угодники, могут ли люди, рожденные женщинами, скакать так быстро? Они летят впереди ветра, и будь проклята моя слабость, из-за которой я потерял целый час...

Он осекся, взглянув на полуразрушенные городские стены. Конечно, город был обречен, и лишний час не смог бы ничего изменить.

В сопровождении солдата Кагал шел по городским улицам и видел, что страшная весть распространяется по городу подобно пожару. Куда-то бежали с причитаниями евреи в голубых одеждах; женщины на улицах и на балконах с воплями заламывали руки. Высокие сирийцы, погрузив свои пожитки на ослов, устремились к западным воротам, возле которых беспорядочно толпился народ. Город наполнился стенаниями и криками ужаса перед лицом поднимавшейся на востоке страшной угрозы. Люди не задумывались о том, что нужно орде; смерть есть смерть, от чьих бы рук она ни наступила...

Кагал застал патриарха растерянным и подавленным. И в самом деле, как можно было надеяться защитить город без стен с горсткой солдат? Он был готов отдать свою жизнь, но сделать что-то еще не мог. Муллы созывали правоверных, и впервые за всю историю мусульмане и христиане должны были объединить свои силы и встать на защиту города, который почитали святым и те, и другие. На улицах Иерусалима словно бурлили реки – народ стекался в мечети и соборы, громко призывая Иегову и Аллаха; люди просили у небес чуда, которое спасло бы Святой город. Но в безмятежном голубом небе над Иерусалимом не появился сверкающий меч. Только на востоке по-прежнему поднимались столбы дыма и пламени, а вскоре стали видны клубы пыли под копытами всадников.

Патриарх собрал свое немногочисленное войско, состоявшее из стражников, рыцарей, вооруженных пилигримов и мусульман, возле ворот, открывавшихся в сторону Дамаска. Бесполезно было бы выставлять людей на защиту разрушенных стен, а на дороге они смогут встретить орду и отдать свои жизни – пусть без всякой надежды на спасение, но и без страха.

Кагал, позабыв о своей слабости, в лихорадочном возбуждении перед предстоящей битвой ехал позади патриарха на большом рыжем жеребце. Увидев поблизости высокого широкоплечего человека на изящной гнедой турецкой лошади, он радостно воскликнул:

– Гарун, клянусь всеми святыми!

Тот повернулся к нему, и Кагала одолело сомнение. Гарун ли перед ним? На солдате были кольчуга и заостренный турецкий шлем, в руке он держал небольшой круглый щит, на его поясе висела длинная широкая сабля, намного тяжелее обычных мусульманских сабель. Кроме того, Кагал помнил, что Гарун был гладко выбрит, а у этого солдата над верхней губой курчавились усы, как у самого настоящего турка. Но лицо его очень напоминало лицо Гаруна – те же угловатые резкие черты, тот же пронзительный взгляд синих глаз...

– Ради всех святых, Гарун, – растерянно и вместе с тем обрадованно сказал Кагал, – как ты здесь оказался?

– Да проклянет меня Аллах, если я когда-нибудь назывался Гаруном, – ответил воин глубоким низким голосом. – Я солдат Акбар и пришел в Эль Кадс вместе с пилигримами. Ты меня с кем-то спутал.

Голос не был похож на голос Гаруна, но Кагал мог бы поклясться, что нигде в мире не найти других таких запоминающихся глаз. Он пожал плечами:

– Ну, неважно. Куда ты направляешься?

– В холмы! – ответил солдат. – Мы никому не принесем пользы, умерев здесь, так что лучше иди со мной. По облакам пыли видно, что на нас движется целая орда.

– Удрать и даже не попытаться сопротивляться? Я к этому не привык, – с достоинством ответил кельт. – Иди, если ты боишься.

В ответ Акбар громко выругался:

– Клянусь Аллахом, лучше положить голову под ступню слона, чем назвать меня трусом! Я буду защищать свою землю до последнего дыхания, не хуже любого назарянина!

Кагал в раздражении отвернулся от своего собеседника. Несмотря на гнев, который вызвали у Акбара его слова, ему показалось, что в глазах солдата мелькнула какая-то затаенная мысль. Впрочем, Кагал тут же забыл о нем. Над Иерусалимом стоял вопль – беспомощные люди в своих домах стенали в ожидании неминуемой гибели. Орда приближалась, и всадников уже можно было разглядеть.

В небеса возносился звон литавр; земля дрожала под копытами лошадей. Безудержное стремительное продвижение орущих дьяволов ошеломляло их жертвы. Эти варвары, обитавшие в степях дальней Азии, двигались впереди монголов, подобно тому как пушок семян чертополоха летит впереди ветра.

Напоенные кровью покоренных племен, они мчались к Иерусалиму, откуда к богам неслись, но не достигали их, отчаянные молитвы тысяч коленопреклоненных людей.

Кагал снова увидел тех жутких всадников. Пока он, изнуренный, гнал коня к Святому городу, только в воспоминаниях его хранился их суровый вид: на стройных высоких конях широкоплечие всадники в волчьих шкурах и в кольчугах – смуглые скуластые лица, глаза, как у бешеных собак, свирепые взгляды из-под высоких меховых шапок или остроконечных шлемов; знамена с головами волков, пантер и медведей.

Сокрушительным потоком пронеслись они по дороге на Дамаск, вздыбливая коней; они перескакивали через разрушенные стены, толпились в воротах. Лавиной смели они малочисленных защитников города и затем по их телам, не встречая более никакого сопротивления, двинулись в обреченный город.

Красный дьявол правил сейчас бал на улицах Иерусалима, по которым в ужасе бежали, пытаясь спастись, старики, женщины и дети. С криками, подобными волчьему вою, дикари валили несчастных с ног, топтали их копытами своих коней, поднимали детей на пиках. Потоки крови лились в сточные канавы. Загорелые окровавленные руки срывали одежды с кричащих девушек, выламывали двери и разбивали окна, за которыми пытались укрыться насмерть перепуганные люди. Дикари захватывали все мало-мальски ценное, что удавалось найти в домах, и крики и стенания их жертв, коих пытали огнем и мечом, стремясь заполучить богатую добычу, поднимались к небесам. Смерть простерла свои крылья над Иерусалимом, и люди богохульствовали, умирая.

Первая волна этого стремительного и безудержного нападения отбросила уцелевших защитников вглубь города. Оттесненный от ворот Рыжий Кагал оказался на узкой аллее, куда вышвырнуло его коня, как вышвыривает на берег волна бревна сплавного леса. Он потерял из виду патриарха и был почти уверен, что тот лежал теперь бездыханным возле дамасских ворот.

Меч Кагала был в крови по самую рукоятку; душа его горела пылом битвы; всем его существом владели ныне только ярость и ужас от криков, доносящихся до него со всех сторон.

– Я должен умереть возле Гроба Господня! – выкрикнул он и, пришпорив коня, понесся вскачь по аллее. Он пересек узенькую кривую улочку и выехал на улицу Скорби, по которой наперерез ему скакал кочевник, держа над головой обнаженную саблю, малиновую от крови. Меч Кагала вознесся как солнечный луч, и голова кочевника слетела с плеч. У кельта вырвался торжествующий возглас.

Подобно ветру к нему подлетел еще один всадник, и Кагал узнал Акбара. Солдат крикнул, осаживая коня:

– Ну что, сэр, ты все еще собираешься принести в жертву обе наши жизни?

– Твоей жизнью распоряжаешься ты, а моя принадлежит мне! – прорычал Кагал. Его глаза пылали яростью.

С соседней улицы выехал отрад всадников. Возле Гроба Господня они спешились, выкрикивая что-то на своем варварском языке и разбрызгивая по святым камням кровь со своих кривых сабель. На мгновение перед глазами Кагала от гнева все поплыло в красном тумане, но в следующий вздох он уже обрушился на врагов. Его свистящий меч не разбирал, где щит, а где шлем – он срубал головы и раскраивал черепа, и варвары падали один за другим под его ударами. Но даже в бешеной ярости Кагал помнил, что он не один. Акбар крушил врагов бок о бок с кельтом, тяжелая сабля в его руке разрубала кольчуги и переламывала кости.

Через несколько мгновений возле Гроба Господня лежала гора окровавленных тел. Кагал отъехал назад и тряхнул головой, чтобы разогнать красный туман перед глазами. Акбар проревел что-то на незнакомом языке и крепко обнял кельта за плечи.

– Хо, богатыр! – проревел он, и теперь у Кагала не осталось никаких сомнений – перед ним был Гарун. – Клянусь Эрликом, ты геройски дерешься! Но надо уходить отсюда, малик. Ты принес обильную жертву твоему Богу, и едва ли он теперь накажет тебя за то, что ты спасешь свою жизнь. Клянусь громом Аллаха, нам не справиться с десятком тысяч!

– Уходи, – ответил Кагал, стряхивая капли крови со своего меча. – Я умру здесь.

– Ну что ж, – рассмеялся Акбар, – если ты хочешь за бесценок отдать свою жизнь здесь, так это твое дело! Может быть, небеса и будут благодарны тебе за это. Но едва ли тебя вспомнят добрым словом твои братья, когда варвары внезапно нападут на них! Все наши всадники перебиты, спаслись только мы с тобой. Кто расскажет о нашествии франкским баронам?

– Ты прав, – коротко отозвался Кагал. – Веди меня.

Они повернули коней и пустили их в галоп вниз по улице как раз в тот миг, когда с верхнего ее конца донеслись яростные крики кочевников. За разрушенной стеной Кагал оглянулся и увидел вздымавшиеся в небо языки пламени. Он бросил поводья и закрыл лицо руками.

– Великий Боже! Они подожгли Гроб Господень!

– И осквернили мечеть Эль Аксы, я в этом не сомневаюсь, – угрюмо отозвался Акбар. – То, что написано в заповедях, должно было случиться, и никому не удастся избежать своей судьбы. Все на свете уходит, уходит даже Святая Святых.

Потрясенный Кагал покачал головой. Они ехали мимо рыдающих беженцев, те хватали их за стремена, но сердце Кагала затвердело. Раз уж он должен предупредить баронов, он не может позволить себе задержаться даже для того, чтобы помочь беспомощным и несчастным людям.

Но вот не слышно стало за спиной криков и звона стали, только облако дыма поднималось над разграбленным и поверженным в прах городом среди холмов, наполняя душу леденящим ужасом.

Акбар неожиданно усмехнулся.

– Клянусь Аллахом, – воскликнул он, поправляя луку седла, – эти кочевники здорово дерутся! Они скачут на конях, как татары, и убивают, как турки! Я должен был бы стать их предводителем! Я должен был бы сражаться среди них, а не против них.

Кагал ничего на это не ответил. Его странный спутник напоминал ему фавна, некое сверхъестественное существо, готовое осмеять все человеческое.

И тут Акбар жестко произнес:

– Здесь наши пути расходятся, малик. Твой путь лежит в Аскалон, а мой – в Эль Каира.

– Почему в Каир, Акбар, или Гарун, или как там на самом деле тебя зовут? – спросил Кагал.

– Потому что у меня еще есть дело к этому уроду, к Байбарсу, унеси дьявол его душу! – прорычал Акбар и рассмеялся громовым смехом.

Спустя несколько часов бешеной скачки по безлюдной пыльной дороге Кагал встретил путников – стройного рыцаря, полностью облаченного в доспехи, в шлеме с опущенным забралом, и его слугу – карлика с круглой рыжей бородой, в кольчуге и рогатом шлеме, с тяжелым боевым топором в руках. Какое-то неясное воспоминание шевельнулось в душе Кагала при виде этого сурового лица с грубоватыми чертами, и он придержал коня.

– Скажи мне, путник, где я мог видеть тебя раньше?

На него спокойно взглянули холодные глаза.

– Клянусь Одином, я не знаю этого. Мое имя Вулфгар Ют, а это мой господин.

Кагал взглянул на молчавшего рыцаря. Сквозь прорези забрала на него посмотрели затуманенные глаза... Великий Боже! Кагал вздрогнул под этим взглядом, мысли вихрем закружились в его голове; в замешательстве он подался вперед, пытаясь проникнуть взглядом за опущенное забрало. Рыцарь отшатнулся и почти по-женски взмахнул рукой. Краска прилила к лицу кельта.

– Прошу прощения, сэр, – сказал он. – Я повел себя непозволительно.

– Мой господин дал обет не разговаривать и не открывать лица до тех пор, пока он не исполнит наложенную на него епитимью, – ответил вместо рыцаря слуга. – Он известен как Рыцарь в Маске. Мы едем в Иерусалим.

Кагал печально покачал головой:

– Туда теперь нет пути для христианина. Полчища степных дикарей ворвались в город, и Святая Святых обратилась в груду дымящихся развалин.

Рот юта открылся сам собой.

– Иерусалим захвачен дикарями? – пробормотал он. – Но, добрейший сэр, этого не может быть! Как мог Господь допустить, чтобы Его Святой город попал в лапы нечестивцев?

– Не знаю, – горько ответил Кагал. – Неисповедимы пути Господни, и воля Его недоступна моему пониманию. Но на улицах Иерусалима проливается кровь Его людей, и сам Гроб Господень почернел в дыму и пламени.

Ошеломленный ют, теребя свою рыжую бороду, взглянул на господина, неподвижно сидевшего в седле.

– Великий Один, – растерянно сказал он, – что же нам теперь делать?

– Вам остается только одно, – ответил Кагал. – Возвращайтесь в Аскалон и расскажите об этой беде. Я сам собирался туда, но если вы сделаете это за меня, то я отправлюсь на поиски Уолтера де Бриена. Расскажите сенешалю Аскалона, что Иерусалим захвачен дикими степными кочевниками; их около десяти тысяч. Пусть готовится к войне. И пусть ваши кони несут вас быстрее ветра.

С этими словами Кагал повернул коня и направился к Яффе.

6

В Рамлахе Кагал нашел Уолтера де Бриена, погруженного в размышления возле гробницы святого Георгия в Белой мечети. Уставший до изнеможения кельт коротко и скупо рассказал о случившейся беде. Его губы почернели и запеклись, говорить ему было трудно. Почти бесчувственного Кагала привели в дом и уложили спать. Он проспал почти целый день.

Когда он пробудился, город был уже пуст. Охваченные ужасом жители Рамлаха, наспех похватав кое-что из пожиток, устремились по дороге к Яффе, причитая что-то о наступлении конца света. Сам Уолтер де Бриен поскакал на север, оставив с Кагалом одного воина, чтобы тот передал кельту просьбу де Бриена следовать за ним в Акру.

Кагал ехал по опустевшим улицам, и эхо разносило цокот копыт его жеребца. Золотоволосый король чувствовал себя призраком в мертвом городе. Западные ворота были распахнуты, возле спущенных флагов валялись копья, будто стража, побросав оружие, в панике разбежалась.

Конь нес Кагала по равнине, поросшей пальмами и фиговыми деревьями, и вскоре кельт увидел толпы бредущих по дороге людей. Они сгибались под тяжестью поклажи и стонали от жажды и усталости. Увидев всадника, люди завопили от страха, будто бы на них напали убийцы. Отмахиваясь от них, Кагал пытался пробраться сквозь толпу. Он не сомневался в том, что кочевники направляются к морю и скоро окажутся возле Рамлаха, но, обернувшись, не увидел на горизонте привычного уже облака пыли от конских копыт.

Он свернул с дороги на Яффу, заполненную толпами народа, и помчался на север. Впереди него, подобно лесному пожару, неслась весть о дикой орде, надвигавшейся с востока. Деревни и маленькие городки пустели, жители поспешно перебирались в прибрежные города или прятались за стенами крепостей на холмах. Христианский мир обетованной земли повернулся спиной к морю, а лицом на восток, встречая приближавшуюся с каждым часом угрозу.

Кагал въехал в Акру, когда там уже собирались немногочисленные силы – рыцари в поношеных кольчугах и помятых доспехах и бароны со своими воинами. Султан Дамаска Измаил разослал повсюду своих гонцов, дабы всех призывали к союзу, и везде без колебаний принимали этот призыв. Со всех концов страны мчались сюда из своих огромных мрачных замков рыцари святого Джона, тамплиеры в красных шлемах со всклокоченными бородами – угрюмые молчаливые сторожевые псы земли обетованной.

Оставшиеся в живых после страшной резни жители Иерусалима продолжали двигаться к Аскалону и Яффе – жалкая горстка измученных и насмерть перепуганных людей, которым удалось избежать огня и меча и чудом уцелеть в кровавой бойне.

Они рассказывали страшные вещи. Семь тысяч христиан, главным образом женщин и детей, погибли мучительной смертью во время набега кочевников; Гроб Господень почернел от огня и дыма; алтари во всем городе были разрушены, а святыни осквернены. Мусульмане страдали не меньше христиан.

Среди беженцев оказался и патриарх – его спас от гибели безымянный германский воин, скрывавший страшную рану до тех пор, пока вдали не показались стены Аскалона. Тогда он сказал: "Господин мой, там видны башни Аскалона, и теперь я тебе больше не нужен. Сейчас я лягу и буду спать, потому что я очень устал" – и испустил дух на пыльной дороге.

Пришла весть и о кочевниках. Они не задержались надолго в разрушенном и разграбленном городе, а направились дальше к югу, через пустыню на Газу, где разбили лагерь, наконец остановившись после долгого похода. С юга долетали самые разные противоречивые толки, и де Бриен позвал к себе Кагала.

– Славный рыцарь, – сказал барон, – мои разведчики сообщают мне, что из Египта движется войско мамелюков. Их цель очевидна – они хотят захватить оставленный кочевниками город. Но вот что самое главное – ходят толки о союзе между мамелюками и кочевниками. Если это действительно так, то на нас могут напасть с тыла, пока мы готовимся к сражению с ордой, и мы не сможем выстоять против натиска двух войск с двух сторон. Жители Дамаска проклинают кочевников за то, что те осквернили их святыни, – как мусульмане, так и христиане. Но эти мамелюки родственны туркам по крови, и кто знает, что на уме у Байбарса, их предводителя?

Дорогой Кагал, ты можешь отправиться к Байбарсу для переговоров? Ты своими глазами видел разрушение и разграбление Иерусалима и сможешь рассказать ему правду о том, как нечестивые осквернили Эль Аксу так же, как и Гроб Господень. В конце концов, он ведь мусульманин. По крайней мере, узнай, собирается ли он заключить союз с этими дьяволами. Завтра, когда вперед выступят отряды Дамаска, мы двинемся на юг, чтобы встретить врага прежде, чем он пойдет на нас. Скачи впереди войска под флагом перемирия и возьми с собой столько людей, сколько тебе нужно.

– Дай мне флаг, – сказал Кагал. – Я поеду один.

Он выехал из лагеря еще до заката, безоружный и с флагом перемирия. Только боевой топорик висел на луке седла для защиты от разбойников, не признававших никаких флагов. Он скакал по опустошенной, почти вымершей земле, спрашивая дорогу у странствующих арабов, которые знали все, что происходило вокруг. Миновав Аскалон, Кагал узнал, что мамелюки пересекли Джи-фар и встали лагерем к юго-востоку от Газы. Близость к кочевникам сделала его осторожным, и он свернул к востоку, чтобы избежать нежелательных встреч с разведчиками нечестивых. Он не доверял обманчивой тишине и зорко смотрел по сторонам.

Сумерки уже сгущались, когда кельт въехал в египетский лагерь, расположившийся радом с несколькими колодцами неподалеку от Газы. Когда он увидел оружие мамелюков, их количество и жесткую дисциплину, его охватили дурные предчувствия. Соскочив с коня, Кагал поднял флаг перемирия и показал на свой пояс, на котором не было меча. Дикие мамелюки с острыми птичьими лицами, сверкая доспехами, столпились вокруг него в зловещем молчании, как будто затаили мысль, несмотря на флаг, изрубить пришельца на куски своими кривыми саблями. Однако вместо этого они провели его к куполообразному шелковому шатру, что стоял в середине лагеря.

Возле входа замерли черные рабы, обнажив сабли, а из шатра доносился громкий голос – удивительно знакомый, – выводивший какую-то песню.

– Вот шатер эмира Байбарса Пантеры, кафар, – прорычал бородатый турок.

На это Кагал ответил с истинно королевским высокомерием:

– Проведи меня к своему господину, собака и сообщи обо мне с должным уважением.

С турецкого воина слетела спесь, и с неожиданным почтением он повиновался.

Кагал шагнул к шелковому шатру и услышал зычный голос мамелюка:

– Господин Кизил-малик, посол от баронов Палестины.

Изнутри огромный шатер освещался единственной свечой, стоявшей на полированном столе и излучавшей золотистый свет; вокруг стола на шелковых подушках сидели египетские полководцы, потягивая запрещенное вино. Среди них выделялся высокий плечистый человек в шелковых шароварах, атласной куртке, подпоясанной широким, расшитым золотом кушаком, – вне всякого сомнения, это и был Байбарс, гроза всего юга. У Кагала перехватило дыхание – эти всклокоченные рыжие волосы, это жесткое загорелое лицо со сверкающими синими глазами...

– Добро пожаловать, господин кафар! – воскликнул Байбарс. – Что за новости ты принес?

– Ты был Гаруном-путешественником, – медленно произнес Кагал, – а в Иерусалиме ты был солдатом Акбаром.

Байбарс оглушительно расхохотался.

– Клянусь Аллахом, – проревел он, – по сей день я ношу на голове шрам, как память о той ночной потасовке в Дамиетте. Хорошую же затрещину ты мне тогда дал!

– Ты играешь свои роли, как дешевый лицедей, – сказал Кагал, – но ради чего тебе нужны все эти превращения?

– Знаешь, – ответил Байбарс, – во-первых, я не доверяю ни одному шпиону; я доверяю только себе. Во-вторых, это заставляет меня по-новому смотреть на жизнь. Я не врал тогда, когда рассказывал тебе ночью в Дамиетте, что праздновал мое бегство от Байбарса. Клянусь Аллахом, Байбарсу бывает иногда тяжело нести бремя государственных забот, зато Гарун-путешественник – простой и веселый бродяга с чистой совестью и быстрыми ногами. Когда я становлюсь лицедеем, я убегаю от самого себя и стараюсь быть честным в каждой роли – конечно, до тех пор пока я ее играю. Давай сядем и выпьем.

Кагал покачал головой. Все его тщательно обдуманные дипломатические планы рухнули, стали бесполезными, как дорожная пыль. Тогда он шагнул вперед и заговорил сразу о самом главном.

– Я пришел спросить тебя, Байбарс, – решительно сказал он, – собираешься ли ты со своим войском присоединиться к кочевникам, которые осквернили Гроб Господень и Эль Аксу?

Байбарс осушил кубок и задумался, но Кагал прекрасно знал, что татарин уже давно все решил.

– Аль Кадс мой, и я его возьму, – небрежно сказал Байбарс. – Я очищу мечети. Да, клянусь Аллахом, кочевники сделают эту работу, как того требует наша вера. Они станут хорошими мусульманами. Они отличные воины. С ними я посею гром – а кто пожнет бурю?

– Но в Иерусалиме ты сражался против них! – с горечью напомнил ему Кагал.

– Да, – откровенно признал эмир, – но иначе они перерезали бы мне глотку, как любому франку. Я не мог сказать им: "Стойте, собаки, я – Байбарс".

Кагал кивнул, сознавая, что спорить бесполезно.

– Тогда моя задача выполнена. Теперь я требую, чтобы меня беспрепятственно выпустили из лагеря.

Байбарс с ухмылкой покачал головой:

– Нет, малик. Ты устал и томишься от жажды поэтому ты будешь моим гостем.

Рука Кагала невольно коснулась пустого места на поясе. Байбарс улыбался, но в глазах его сверкал холодный огонь, и рабы рядом с ним тотчас же наполовину вытащили из ножен свои кривые сабли.

– Ты собираешься держать меня, как пленника, несмотря на то что я посол?

– Ты пришел без приглашения, – пожал плечами Байбарс, – я не просил переговоров. Ди Дзаро!

Вперед вышел высокий худощавый венецианец в черной бархатной куртке.

– Ди Дзаро, – сказал Байбарс, усмехаясь, – малик Кагал – наш гость. Садись на коня и скачи в войско франков. Там скажи, что лорд Кагал послал тебя с тайным поручением. Скажи, что он пытается обвести болвана Байбарса вокруг пальца и обещает, что сможет уговорить его не вступать в союз с кочевниками.

Венецианец мрачно ухмыльнулся и вышел из шатра, избегая взора горящих глаз кельта. Кагал знал, что итальянские торговцы часто вступали в тайный сговор с мусульманами, и все же немногие опускались так низко, как этот предатель.

– Ну что ж, Байбарс, – спокойно сказал Кагал, – раз ты сейчас решил играть роль пса, я ничего не могу сделать. У меня нет меча.

– Я очень рад, – весело отозвался Байбарс. – Пойдем, и не тревожься ни о чем. Просто тебе не повезло: ты встал на пути Байбарса! Люди для меня только инструменты, ибо я рожден для великих свершений, – у ворот Дамаска я понял, что те всадники с обагренными кровью руками всего лишь сталь, из которой можно выковать большой мусульманский меч. Клянусь Аллахом, малик, если бы ты мог видеть, как я мчался, словно ветер, в Египет – и вновь пересек Джифар, ни разу не остановившись, чтобы передохнуть! А если бы ты видел меня, когда я прибыл в лагерь кочевников с муллами, воспевавшими преимущества ислама! А как я убедил их дикого Куран-шаха, что его безопасность зависит только от их обращения в нашу веру и от союза с нами! Конечно, я не доверяю этим волкам до конца, поэтому и расположил свой лагерь подальше от них, но когда франки пойдут на нас, они увидят наши войска стоящими рядом и готовыми к сражению и будут ужасно удивлены, если... эта собака ди Дзаро хорошо справится со своим делом!

– Твое вероломство выставляет меня подлым псом в глазах моих людей, – с горечью сказал Кагал.

– Не бойся, никто не назовет тебя предателем, – примирительно ответил Байбарс, – потому что скоро все они до единого погибнут. Они уже тени прошлого, и я избавлю от них землю. Смотри на жизнь проще.

Он протянул наполненный кубок; Кагал, взяв его, сделал небольшой глоток и начал ходить взад и вперед по шатру, как человек, впавший в полное отчаяние. Мамелюки наблюдали за ним, исподтишка ухмыляясь.

– Ну что ж, – сказал Байбарс. – Я был татарским князем, я был рабом, а теперь я снова стану правителем. Шаман Куран-шаха читает для меня по звездам – он говорит, что если я выиграю сражение с франками, то стану султаном Египта.

"Эмир уверен в своих полководцах, – подумал Кагал, – коль при них высказывает свои честолюбивые устремления". Вслух он сказал:

– Франков не волнует, кто будет султаном Египта.

– Да, но сражения и тела погибших – это лестница, по которой я поднимаюсь к славе. Каждая война, которую я выигрываю, укрепляет мою власть. Теперь на моем пути стоят франки, и я отброшу их в сторону. Но шаман предсказал мне странную вещь... Он сказал, что, когда франки пойдут против нас, меч мертвого воина нанесет мне ужасную мучительную рану...

Внезапно Кагал понял, что он незаметно приблизился к столу, на коем стояла свеча. Он поднес кубок к губам, а затем молниеносным движением выплеснул вино на пламя. Свеча зашипела и погасла, и шатер погрузился в кромешную тьму. Одновременно кельт выхватил спрятанный за пазухой кинжал и бросился к тому месту, где должен был сидеть Байбарс.

В темноте он столкнулся с кем-то и, взмахнув кинжалом, глубоко вонзил его в чье-то тело. Раздался вопль, полный смертельного ужаса, и Кагал, выдернув кинжал, отскочил в сторону. Для второго удара времени не было. Люди в шатре кричали и падали, спотыкаясь друг о друга; звенела и скрежетала сталь. Окровавленный кинжал Кагала полоснул по шелковой стене шатра, прорезав в ней длинную щель, и кельт выскочил наружу. При свете звезд он увидел, как к шатру со всех сторон сбегаются египтяне.

Услышав позади себя знакомый ревущий голос, Кагал понял, что в темноте ударил кинжалом не Байбарса, а кого-то другого. Он быстро помчался к привязанным у стойки коням, перепрыгивая через натянутые веревки шатров, – одинокая тень среди множества метавшихся фигур. Мимо него галопом промчался часовой на коне, держа в руке горящий факел. Кельт выпрыгнул из темноты подобно пантере и оказался в седле за спиной часового. Испуганный вопль мамелюка оборвался, когда острый кинжал христианина перерезал ему горло.

Столкнув тело на землю, Кагал успокоил фыркавшего и встававшего на дыбы коня и повернул его в противоположную сторону. Подобно ветру промчался он по гудящему лагерю и вскоре почувствовал, как в лицо ударил теплый воздух равнины. Услышав позади себя топот копыт, он понял, что за ним отправлена погоня, и еще сильнее пришпорил арабского скакуна.

Где-то на севере ему навстречу двигалось войско христиан. Кагал надеялся догнать по дороге венецианца, но тот выехал намного раньше и был уже далеко, а вот преследователи, отправленные Байбарсом, неумолимо приближались...

На рассвете, когда франки снимались с лагеря, к ним прискакал венецианец и рассказал о том, что сбежал от египтян, а затем потребовал встречи с де Бриеном.

Войдя в полусвернутый шатер барона, ди Дзаро сказал:

– Сеньор, меня послал господин Кагал – он сейчас ведет переговоры с Байбарсом. Он уверен, что мамелюки не вступят в союз с кочевниками, и настоятельно просит вас немедленно выступить вперед...

Снаружи раздался быстрый топот копыт – приближался одинокий всадник, чьи развевавшиеся волосы напоминали золотистую вуаль на фоне розоватого неба. Возле шатра де Бриена загнанный конь рухнул на землю. Человек вскочил на ноги и молнией ворвался в шатер.

Ди Дзаро вскрикнул и побледнел, увидев свою смерть – кинжал кельта в мгновение пронзил его сердце, и венецианец, упав, подкатился к ногам Уолтера де Бриена. Барон ошеломленно взглянул на Кагала.

– Во имя Бога, друг мой, какие новости?

– Байбарс соединяет свое войско с войском нечестивых, – ответил Кагал.

Де Бриен опустил голову.

– Что ж, никто не может просить о вечной жизни.

7

Объединенное войско земли обетованной медленно двигалось к югу по мрачной пыльной равнине. Черно-белый флаг тамплиеров плыл рядом с крестом патриарха, а поодаль слабый ветерок колыхал черные знамена мусульман.

Монархов не было с ними. Император Фредерик выдвинул свои притязания на королевство Иерусалим и укрылся на Сицилии, строя заговор против Папы Римского. Командовать баронами был избран де Бриен, разделивший руководство войском с мусульманским полководцем Аль Мансуром эль-Оманом.

Они вновь разбили лагерь в пределах видимости мусульманских застав, и всю ночь ветер, порывами налетавший с юга, яростно трепал их шатры и палатки. К утру разведчики доложили о движении орды кочевников и о том, что мамелюки уже присоединились к ним.

В бледном свете восходящего солнца Рыжий Кагал вышел в полном боевом облачении из своей палатки. Во всем лагере войско пришло в движение – воины складывали палатки и надевали доспехи. В зыбком неясном свете они показались Кагалу призраками: высокий патриарх, отпускавший грехи и благословлявший; огромный командир тамплиеров, пристально наблюдавший за сборами своих мрачных молчаливых воинов; Аль Мансур в золотом шлеме, украшенном изображением птичьей головы... И вдруг кельт застыл, увидев стройную, одетую в доспехи фигуру, которая двигалась сквозь всю эту толчею в сопровождении бородатого карлика с боевым топором на плече.

Ошеломленный, он покрутил головой. Почему так странно замирало его сердце при виде этого таинственного Рыцаря в Маске? Кого или о ком напоминал ему этот стройный юноша и о чем пробуждал горькие воспоминания в его душе? У Кагала появилось ощущение, что он окутан паутиной иллюзий.

В этот миг кто-то обнял его за плечи. Обернувшись, он увидел перед собой шейха Сулеймана ибн-Омада.

– Клянусь Аллахом! – воскликнул шейх. – Благодаря тому что ты меня предупредил, мне не пришлось спать среди руин, оставшихся от моей крепости! Эти поганые псы налетели, словно ветер. Мои лучники стреляли со стен, а ворота были накрепко заперты, и тогда эти дьяволы после единственной неудачной атаки отправились дальше – искать более легкую добычу. Сын мой, будь сегодня рядом со мной!

Кагала тронула неподдельная сердечность старого ястреба пустыни, и он согласился. Вот так и случилось, что к полю боя кельт поехал в рядах мусульман, сверкающие шлемы которых были украшены перьями.

Войско двинулось вперед – их было немногим больше двенадцати тысяч человек – навстречу войску мамелюков и кочевников, в чьих радах насчитывалось пятнадцать тысяч воинов и еще бессчетное количество легковооруженных наемников. В центре правого крыла, впереди всех, свое привычное место занимали тамплиеры – пятьсот мрачных, закаленных в боях воинов; слева от них двигались рыцари святого Джона и рыцари Тевтонского ордена – всего около трехсот человек, а справа ехала небольшая группа баронов с патриархом, державшим в поднятой руке железный скипетр. Объединенные силы их боевых отрядов насчитывали около семи тысяч человек. Остальное войско состояло из кавалерии мусульман, двигавшейся в самом центре всей армии, и воинов эмира Керака, образовавших левый фланг, – смуглые, с ястребиными лицами арабы, более искусные в разбойничьих набегах, чем в сражениях по всем правилам войны.

Вскоре они увидели впереди полчища своих врагов. В объединенном войске загрохотали барабаны и затрубили боевые рога. Мусульманские воины запели боевые песни, но христиане были молчаливы, как люди, идущие навстречу заведомой гибели. Кагал, чей конь шел между конями Аль Мансура и шейха Сулеймана, взглянул в сторону этих мрачных рядов и нашел того, кого искал. Снова его сердце странно забилось при виде стройной фигуры Рыцаря в Маске, который ехал рядом с патриархом. Рядом с рыцарем маячил рогатый шлем юта. Кагал отвернулся, стараясь отогнать мысли о странном наваждении.

Оба войска двигались навстречу друг другу; темные полчища диких всадников ехали впереди выстроенных в правильном боевом порядке рядов мамелюков. Кочевники скакали рысью, образовав подобие строя, и Кагал увидел, как крестоносцы сомкнули свои ряды, чтобы встретить врага, не дрогнув. Дикие всадники пришпорили коней, и темная орда быстро понеслась по равнине. Внезапно они перестроились на всем скаку и, вихрем промчавшись мимо рыцарей, обрушились на мусульман.

Этот маневр, родившийся у хитроумного Байбарса, привел в замешательство все объединенное войско. Арабы закричали и приготовились отразить нападение, но их обескуражила бешеная скорость и неукротимая ярость кочевников.

Они мчались, как ураган, натягивая тетиву луков и стреляя на скаку. На арабов обрушились тучи звенящих, украшенных птичьими перьями стрел. Обтянутые кожей щиты и легкие доспехи оказались бесполезными против этого смертоносного шквала, и ряды мусульман начали быстро редеть. Аль Мансур пронзительно выкрикивал команды, приказывая начать ответную атаку, но арабы, придя в полное смятение, бездействовали. Тут в самый центр их радов ворвался мощный клин кочевников. Кагал снова увидел широкоплечие приземистые фигуры, дикие смуглые лица, мелькающие кривые сабли, которые были гораздо шире и тяжелее легких мусульманских клинков. Он вновь испытал бессильное отчаяние, зная уже непреодолимую и неукротимую силу натиска кочевников.

Его огромный рыжий жеребец задрожал от сильного удара – свистящий клинок обрушился на щит кельта. Кагал привстал на стременах и, отклоняясь то вправо, то влево, начал отражать неистовую атаку дикаря, успевая видеть, как повсюду падали с коней на землю обезглавленные тела мусульман. Клин сверкающих кривых сабель продолжал врезаться все глубже в ряды арабов, уже сломленных и начавших понемногу отступать. Если бы они сомкнулись теснее, то могли бы еще противостоять натиску кочевников, но их боевой дух уже упал, и они были не в состоянии не только начать ответную атаку, но и защититься от бешеной атаки кочевников.

Кагал, вынужденный отступать вместе с остальными, сражался с безумным отчаянием, пытаясь отстоять каждый клочок земли под копытами своего коня. Внезапно он услышал голос старого Сулеймана ибн-Омада, который яростно сыпал ругательствами где-то радом с ним, и заметил, как его кривая сабля описывала сверкающие круги смерти над головами дикарей.

– Собаки и собачьи дети! – кричал старый ястреб пустыни. – Мы еще можем достойно ответить! Клянусь Аллахом, франк, давай прижмись ко мне теснее – вот так! А теперь помолись своему Богу и вперед! Эй, дети мои, а ну все ко мне и господину Кагалу! Сын мой, держись рядом со мной! Сражение еще не проиграно! Мы должны драться!

Верные воины Сулеймана сплотились вокруг него и Кагала, и эта небольшая группа отчаянных людей начала прорываться вперед сквозь полчища диких оскаленных лиц, преграждавших им дорогу. Глаза слепило неистовое сверкание стали – кельт уже почти ничего не видел вокруг себя, но, продолжая все яростнее рубить мечом направо и налево, наконец почувствовал, что вырвался из кровавого побоища на открытое пространство. Оглянувшись, он увидел, что ряды мусульман уже полностью обратились в бегство – их черные знамена бесславно колыхались на ветру позади своего войска. Эта безудержная атака совершенно сломила их дух, и они в панике бежали, как перепуганные дети от налетевшего урагана. Конники Дамаска и воины эмира Ки-рака стремительно покидали поле боя под пение непрерывно вонзавшихся в их спины стрел и под свист кривых сабель, рубивших им головы. Мамелюки, до сих пор не принимавшие никакого участия в сражении, теперь наконец устремились вперед, и Кагал заметил огромную фигуру Байбарса, который галопом мчался в гущу битвы. Эмир отогнал вопящих кочевников от их убегающей добычи и перестроил их беспорядочно разбросанные ряды.

Одетые в волчьи шкуры всадники сплотились теснее и рысью понеслись по равнине. Теперь их атака была усилена мамелюками, закованными в серебряные доспехи. Они налетели на франков столь внезапным вихрем, что те не смогли укрепить свои дрогнувшие ряды, дабы поддержать центр, когда их разбитые арабские союзники бежали с поля боя. И все же христиане мужественно встретили врагов.

– А вот теперь я и в самом деле чувствую объятия смерти, – вновь раздался рядом с Кагалом голос шейха Сулеймана. – И конец здесь может быть только один. Клянусь Аллахом, моя голова не предназначена для того, чтобы неверный привязал ее к седлу и возил за собой. Ну что ж, дорога в пустыню для нас открыта. Эй, сын мой, ты что, сошел с ума?

Но Кагал уже поворачивал коня, вырвав поводья из рук вцепившегося в них шейха, на лице которого застыло изумленное выражение. Он поскакал по усеянной телами равнине навстречу серо-стальным рядам, неумолимо двигавшимся вперед.

Шейх вновь закричал вслед кельту, пытаясь остановить его безумный порыв.

Кагал занял место в рядах христиан как раз в тот миг, когда боевые рога протрубили начало атаки. С клятвами и проклятиями на устах рыцари Креста стремительно бросились вперед, навстречу летевшим к ним бешеным ордам. Пригибаясь под тучами непрерывно летящих стрел, мрачно глядя в лицо врагу, рыцари шли в свой последний бой. Два войска сшиблись, и это было подобно землетрясению. И вот тут впервые орда дикарей дрогнула.

Длинные пики тамплиеров в клочья разметали первые ряды кочевников; огромные крестоносцы начали теснить врагов, сбрасывая их с лошадей. Вплотную с воинами-монахами шло остальное христианское войско, выставив вперед мечи. От неожиданности дикие всадники в волчьих шкурах отступили назад, яростно рыча и бешено размахивая своими смертоносными саблями, но длинные мечи европейцев беспощадно разрубали головы и тела. Кочевники один за другим падали на землю под копыта своих коней, а рыцари все глубже и глубже продвигались в смешавшиеся ряды дикарей, воинственные крики которых сменились воплями ужаса и отчаяния. Орда подалась назад.

Но тут Байбарс, увидев, что ход битвы изменился, вновь применил хитроумный маневр. Мамелюки, обогнув самый опасный участок сражения, зашли в тыл к крестоносцам и нанесли им неожиданный удар. Не успевшие еще устать багайризы со свежими силами легко смяли ряды франков в то время, как кочевники прекратили отступать и с новым ожесточением ринулись вперед.

Окруженные со всех сторон, христиане падали один за другим, но, умирая, каждый старался унести с собой жизнь врага. Спиной к спине, в медленно сужавшемся кольце, в центре которого громоздился огромный валун с водруженным на него крестом патриарха, стояло насмерть последнее войско земли обетованной.

До тех пор пока конь не пал под ним, Кагал сражался в седле; затем он присоединился к кольцу пехотинцев. Охваченный неистовой яростью, он не чувствовал никакой боли от ран, и время потеряло свой смысл, и казалось, что уже целую вечность сверкает сталь и кружится водоворот лиц, искаженных гневом и отчаянием. Среди кровавого побоища кельт вдруг отчетливо увидел блеснувшие перед ним золотом доспехи; взмахнув мечом, он снес с плеч голову противника и только тогда понял, что убил самого Куран-шаха, хана орды. Вспомнив Иерусалим, он с мстительным наслаждением наступил ногой на мертвое лицо врага.

А битва между тем достигла высшего накала. Рядом с кельтом упал на землю мрачный молчаливый командир тамплиеров, затем сенешаль Аскалона и одновременно с ним правитель Акры. Тонкое кольцо защитников Креста редело под ударами кривых сабель; кровь заливала им глаза, а солнце нещадно жгло их; они задыхались от пыли и теряли сознание от ран. Однако христиане продолжали сражаться даже сломанными мечами и копьями, и против этого железного кольца Байбарс снова и снова посылал своих убийц, и каждый раз он видел, как его полчища опять откатываются назад.

Солнце уже начало клониться к горизонту, когда, охваченный безумным гневом от того, что ему не удается сломить сопротивление столь жалкой горстки воинов, эмир вновь переформировал ряды своих диких волков и они мощным вихрем обрушились на защитников Креста, оставляя после себя след из окровавленных тел.

Но даже тогда никто из христиан не отступил. Они падали один за другим под ударами кривых сабель мамелюков, но оставшиеся в живых продолжали сражаться. Внезапно атака прекратилась. Байбарс вновь отвел мамелюков назад, выстраивая их для нового маневра. Оглушенный тишиной Кагал безумными глазами обвел усеянное мертвыми телами поле битвы, и окровавленный, с множеством зазубрин меч выпал из его ослабевшей руки. Его шлем был давно потерян, доспехи пробиты, а из глубокой раны под кольчугой струилась кровь.

Но внезапно он вскинул голову.

– Кагал! Кагал!

Он вытер со лба пот и кровь, застилавшие ему глаза, и подумал, что у него начинается бред. Но тут он снова услышал все тот же голос:

– Кагал!

Он подошел к огромному камню, возле которого грудами лежали тела погибших. Среди этих тел он увидел Вулфгара Юта, узнав его рыжую, воинственно торчавшую бороду. Мощной рукой мертвец все еще продолжал сжимать покореженный и залитый кровью топор, а огромная груда мертвых кочевников под ним свидетельствовала о его неукротимой силе и ярости.

– Кагал!

Кельт опустился на колени рядом со стройной фигурой Рыцаря в Маске. Он стащил с него шлем – и оцепенел, увидев рассыпавшиеся непослушные черные локоны и ясные глубокие серые глаза. Он невольно вскрикнул:

– О святые угодники! Элинор! Я, должно быть, схожу с ума...

Тонкие руки обвили его шею, и в глазах у него потемнело. Через пробитыедоспехи девушки текла кровь.

– Ты не сходишь с ума, Рыжий Кагал, – прошептала она. – И ты не грезишь. Я наконец пришла к тебе, хотя теперь мы вновь расстанемся. Я причинила тебе смертельное зло, и, только когда ты ушел от меня навсегда, я поняла, как люблю тебя. О, Кагал! Мы родились под несчастливой звездой – мы оба искали свою цель в огне и в тумане. Ты ушел, и я не знала, где тебя искать. Тогда леди Элинор де Курси умерла, и вместо нее родился Рыцарь в Маске. Я понесла свой крест в наказание. Только один верный слуга знал мою тайну, и он пошел со мной на край земли.

– Да, – пробормотал Кагал. – Я помню его – даже мертвый он остался верным товарищем.

– Когда я встретила тебя среди холмов под Иерусалимом, – слабо прошептала Элинор, – мое сердце готово было разорваться и выскочить из груди и упасть в пыль к твоим ногам. Но я не решилась открыться тебе. Ах, Кагал, я умерла сегодня за Крест, но не прошу прощения у Бога. Пусть на все будет Его воля. Но твое прощение мне нужно, а я не осмеливаюсь просить о нем.

– Я давно простил тебя, – с трудом произнес Кагал. – Не печалься больше об этом, моя девочка. Твоей вины было совсем немного. Все это теперь не имеет значения, все желания и мечты людей рассеялись здесь, как утренний туман. Мир кончился на этой равнине.

– Поцелуй меня, – еле слышно сказала Элинор, борясь с навалившейся на нее тьмой.

Кагал осторожно приподнял ее за плечи, коснувшись запекшимися губами нежных губ. Она судорожно выпрямилась в его руках, и ее прекрасные глаза зажглись каким-то странным светом.

– Солнце садится, и мир кончается, – задыхаясь, воскликнула девушка, – но я вижу золотую корону на твоей голове, Рыжий Кагал, и я сижу рядом с тобой на троне славы! Да здравствует король Кагал! Да здравствует Кагал Руад, король Ирландии!..

Она откинулась назад; из уголка ее рта потекла тонкая струйка крови. Кагал бережно опустил безжизненное тело Элинор на землю и поднялся, шатаясь, как в бреду. Он сделал несколько неуверенных шагов, чувствуя тошноту и головокружение. Солнце садилось за край равнины – она казалась Кагалу покрытой тонким платком кровавого тумана, сквозь который было видно, как беспорядочно двигаются неясные призрачные фигуры. В его ушах зазвенел шум множества голосов, и в этом шуме слышались возгласы приветствия королю, сливавшиеся в один мощный хор:

– Да здравствует Кагал Руад, король Ирландии!

Он тряхнул головой, и туман рассеялся. Король зашагал вниз по склону. Отряд всадников с хищными лицами стремительно помчался ему навстречу. Кагал услышал свист стрелы и почувствовал, как железный наконечник пробил его кольчугу. С безумным смехом он вырвал стрелу из груди, и из глубокой раны хлынула кровь. Затем копье пробило его горло, и он, ухватившись за древко, вырвал его и отбросил в сторону, не замедляя шага.

Острием меча он пробил кольчугу дикого всадника. Предсмертный вопль ужаса кочевника все еще отдавался эхом в голове кельта, когда он отсек занесенную над ним руку с кривой саблей. Брошенная пика вонзилась ему в грудь, но он, словно не замечая этого, взмахнул мечом и нанес сокрушительный удар по шлему, пробив его насквозь. Он увидел залитое кровью лицо с обезумевшими от ужаса глазами, и кочевник с диким криком рухнул с коня на землю.

Король вонзил острие меча в землю и остановился с гордо поднятой непокрытой головой, глядя на приближавшуюся к нему группу всадников в сверкающих доспехах. Тот, кто скакал впереди всех, натянул поводья так, что его белый конь встал на дыбы. Всадник громко расхохотался – вот так победитель встретился лицом к лицу с побежденным. Позади Кагала солнце садилось в море крови. Над его волосами, развевавшимися на легком ветру, поднималось что-то вроде сияния, и Байбарсу вдруг показалось, что он видит на голове кельта корону из червонного золота.

– Ну что ж, малик, – усмехнулся татарин, – те, кто пытался помешать предназначению Байбарса, лежат под копытами моих коней, и по ним я совершаю свое блистательное восхождение к империи!

Кагал рассмеялся, и кровь хлынула из страшной раны на горле. Подобно льву, он вскинул голову, подняв меч в королевском приветствии.

– Правитель Востока! – твердым голосом произнес он. – Добро пожаловать в содружество королей! К славе и божественному огню, к золоту и лунному туману, к величию и смерти! Эй, Байбарс, король приветствует тебя!

Внезапно он прыгнул и нанес страшный удар мечом. Ни конь Байбарса, который попятился и захрапел, ни его обученные охранники, ни его собственная ловкость не смогли бы спасти мамелюка от гибели. Сама Смерть спасла его – Смерть, настигшая кельта во время его прыжка. Рыжий Кагал умер в воздухе, и его тело рухнуло на седло Байбарса. Меч, зажатый в мертвой руке, описав дугу, скользнул по лбу эмира, оставив глубокий кровавый след, и вонзился ему в глаз.

Воины Байбарса вскрикнули, как один, и устремились к своему полководцу. Байбарс покачнулся в седле, побледнев от неожиданной боли. Кровь струилась по его пальцам, зажимавшим страшную рану. Пока его охранники бестолково суетились вокруг него, пытаясь помочь, он поднял голову и увидел единственным глазом, затуманенным от боли, Рыжего Кагала, застывшего мертвым возле ног его коня. На губах кельта застыла улыбка, а его огромный меч лежал на земле рядом с ним.

– Во имя Аллаха! – простонал Байбарс. – Я мертвец.

– Нет, ты не мертв, мой господин! – воскликнул один из его соратников. – Это рана от меча мертвеца, она достаточно серьезна, но не смертельна. А вот войска франков больше нет. Бароны убиты или захвачены в плен, а Крест патриарха повержен. Те из кочевников, что остались в живых, готовы служить тебе, как своему новому господину, с того мига, как Кизил-малик убил их хана. Арабы убежали, и Дамаск теперь тебе не страшен – Иерусалим наш. Теперь ты будешь султаном Египта!

– Я победил, – отозвался Байбарс, впервые в своей дикой жизни переживший потрясение. – Но я наполовину слеп, и какой смысл продолжать убивать этих христиан? Они будут приходить снова и снова, будут с радостью идти на смерть – такова их вера. Чего мы сейчас добились? Они непобедимы, и когда-нибудь – через год или через тысячу лет – они растопчут ислам и вновь наводнят улицы Иерусалима.

А в вечернем небе над залитым кровью полем страшной битвы уже загорелась первая звезда.

Оглавление

1

2

3

4

5

6

7