Остров, или Христиан и его товарищи [Джордж Гордон Байрон] (fb2) читать постранично


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

Джордж Гордон Байрон Остров, или Христиан[1] и его товарищи

Нижеследующий рассказ основан отчасти на «Повествовании о мятеже и захвате корабля „Баунти“ в южных морях в 1789 году» лейтенанта Блэя, отчасти на «Сообщениях Маринера об островах Тонга».

Генуя, 1823

ПЕСНЬ ПЕРВАЯ

I
Сменилась стража. Рея нивой влажной,
Корабль взрезал свой путь браздой протяжной
И рассыпал, как величавый плуг,
Дробимых волн предутренний жемчуг.
Пред ним — весь мир безбрежья и свободы;
Там, позади, — полуденные воды
С их пленом островным… И сумрак, тая
Редел. Над зыбью смутной, рассветая,
Являлась даль. Дельфинов прядал рой,
Зарю встречая резвою игрой.
А звезды робкие лучей бежали;
В лазурной мгле ресницы их дрожали.
И груди белые день обличал
Раздутых парусов. И ветр крепчал.
И море багрецом отсветным рдело…
Не встанет солнце — как свершится дело!
II
Доверясь страже зоркой, капитан
В каюте спал, виденьем обаян
Земли, родимой, где венец найдут
Отважный подвиг и суровый труд.
Он память славную вписал в скрижали
Тех, что на полюс бурный путь держали.
Утихли бури; день грядущий ясен;
Покой искуплен; отдых безопасен…
А палуба под яростной стопой
Над ним трещит. Руль буйною толпой
Захвачен. Юные горят сердца —
И лета алчут, лета без конца,
С улыбкой женщин солнечных!.. Бродяг
Бездомных не манит родной очаг.
В скитаньях одичалым, им милей
Вертепы дикарей,[2] чем стон морей.
Зовет их рай избыточных плодов,
Леса, где не найдет чужих следов
Охотник вольный, — тучные поля,
И злак густой, и без межей земля.[3]
В нас голод древний все не укрощен —
Свой произвол один вменять в закон!
Им снятся залежи, чей блещет клад
Не в недрах, — въявь очам: в садах услад.
Там — Воля: ей в пещере каждой — храм.
Там — сад мирской, доступный всем стопам!
Природа там лелеет у грудей
Род дико-резвый радостных детей.
Плод, раковина — все богатство там.
Их утлый челн довлеет их путям.
Их игры — травля да прибой зыбей;
Их зрелище — лик белый их гостей…
Вот марево, что дерзких обольстило!
За грезу явь жестокая отметила.
III
Встань, храбрый Блэй! Враг у дверей! Воспрянь!..
Но — поздно! Смута преступила грань!
Стоит у ложа наглый бунтовщик;
К твоей груди приставлен острый штык, —
И связан ты! Мятеж провозглашен.
Кто уст твоих дрожал, тем ты лишен
Свободы рук… Наверх влекут! И власть
Твоя бессильна! Им послушна снасть,
Им руль покорен… Злоба, что бодрит
Отчаянье преступника, горит
В смущенных взорах, что в тебя вперясь, —
Упорствуя, трепещут, — и ярясь…
Мы совесть подчиним ей чуждой власти,
Лишь яростью упившись — хмелем страсти.
IV
Вотще пред ликом смерти ты не смолк!
Ты верных звал: смеялся буйный полк…
И выступить не смел, кто помнил долг…
«Из-за чего крамола?..» Твой вопрос
Рев заглушил проклятий и угроз.
Перед тобой сверкает сталь клинка;
Примкнуто к горлу острие штыка;
И грудь твоя — мишень мушкетных дул.
Ни разу вид убийства не вдохнул
В жестоких трепета… Но ты дерзнул
На вызов, и вскричал: «Пали!..» Восторг —
Из душ безжалостных тот клик исторг.
Все своевольем втоптано во прах:
Но пред вождем недавний ожил страх,
Тебя убить — нет гнева, ни отваги…
«Отдать его на прихоть шаткой влаги!..»
V
«Спустите шлюпку!» — закричал глава.
Кто скажет Бунту «Нет!» — когда права
Сметет самоуправство безначалии?
День пьяный брезжит вольных Сатурналий![4]
Спускает спешно злоба малый челн.
Его доска — твой щит от брани волн.
Скупы запасы: знать на краткий срок
Продлить судил твою пощаду рок!
Воды и хлеба враз — на мало дней
В бореньи жалком умереть поздней.
Канатов и холстов снаряд полезный,
Сокровище паломников над бездной,
Уступлен все ж пловцам, по их мольбе, —
Оплот надежд в неравной их борьбе.
И, полюса раб чуткий, в добрый час,
Дух кормщика вожатый, дан — компас.