Ты будешь страдать, дорогая [Натали Фокс] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Натали Фокс Ты будешь страдать, дорогая
Глава 1
— Ты не поедешь! Об этом не может быть и речи! — кричала Исобель Соумс. — Я категорически запрещаю! Джемма не забудет эти слова до конца своих дней. То, что за ними последовало, разрушило весь ее мир. Еще одно потрясение, второе за прошедшие несколько месяцев. Двадцать шестой год ее жизни, похоже, станет для нее роковым. Даже сейчас, невидящим взором уставившись в окно отеля «Тропикана» в центре раскаленного Каракаса, она не могла решить, что оказалось тяжелее: потерять Фелипе, своего единственного любимого, или же узнать, что человек, которого она всю жизнь звала «папочкой», вовсе не был ее отцом! — Мама, — для проформы возражала Джемма, — все уже решено, билеты на руках. Я приняла этот заказ и намерена его выполнить… — Будут и другие заказы! Ты талантливый художник и вправе сама выбирать себе клиентов. Я не хочу, чтобы ты ехала в Венесуэлу! Это был обычный еженедельный визит Джеммы к матери, в их домик в Суррее. Здесь ее всегда ждали теплый прием и свеженькие сплетни из мира искусства. Всегда, но только не в этот раз. Известие о том, что Джемму пригласили написать портрет одного из венесуэльских нефтяных магнатов, вовсе не наполнило, как ожидалось, восторгом сердце ее матери. Совсем наоборот — Исобель сначала окаменела от ужаса, а затем последовал взрыв ярости. Джемма, потрясенная не меньше матери, не сводила с нее изумленных глаз, пока та мерила шагами гостиную. До сих пор мама никогда не вставала на ее пути. Напротив, она была счастлива, что дочь унаследовала ее талант художника. Правда, их деятельность, если выразиться высоким слогом, касалась разных сфер искусства. Исобель последние два десятилетия прочно занимала первое место среди дизайнеров интерьера, в то время как Джемма нашла свое призвание в портретной живописи. Люди интересовали ее куда больше, чем те безделушки, которыми они себя окружали. Но никогда прежде это не вызывало никаких возражений со стороны матери. — Ведь Южная Америка для меня как бы другая планета… — начала было Джемма. — Дело не в Южной Америке! — оборвала ее Исобель, обхватив себя за плечи с такой силой, что ярко накрашенные ногти впились в тело под тонким шелком блузки. В следующее мгновение она как-то вся обмякла и, когда повернулась к Джемме, выглядела странно постаревшей. Нет, она была по-прежнему хороша, изысканна, с классически точеными чертами лица, неподвластными времени. Темные волосы, слегка подкрашенные, чтобы скрыть серебро на висках, собраны на затылке в тугой шелковистый пучок. Глаза — вот что внезапно выдало ее возраст, подумала Джемма. Всегда такие лучистые, такие бездонно-карие, как и у дочери, сейчас они были затуманены болью. — Дело не в стране, Джемма, дорогая, дело в самом человеке, — вырвался у нее хриплый стон. — В человеке? Агустйн Дельгадо де Навас — один из богатейших людей в Южной Америке! Что тебе в нем не подошло? — поразилась Джемма. Молчание, которое повисло в комнате перед ответом матери, Джемма запомнит навсегда. Тот кошмарный, ноющий миг, когда взвешивались все «за» и «против» и принималось решение — говорить правду или нет. — Он твой отец. — Это заявление, произнесенное ровным тоном, будто громом поразило Джемму. Несколько чудовищных слов разрывали ее сердце, и так достаточно истерзанное за последние несколько месяцев. «Он твой отец…» — эхом звучали и звучали эти слова в ушах Джеммы. Они пульсировали в ее сознании и сейчас, спустя недели, за тысячи километров от дома. Джемма пересекла гостиничный номер и нервно щелкнула выключателем кондиционера. Потом налила себе из бара ледяной воды, отодвинула скользящую дверь на балкон — и на мгновение задохнулась, охваченная волной раскаленного воздуха. Джемма секунду помедлила, а потом опустилась в плетеное кресло и устало прикрыла глаза, не обращая внимания на уличный грохот гигантского мегаполиса, доносившийся до десятого этажа, на котором она находилась. Проигнорировав все возражения матери, Джемма не отказалась от заказа и теперь томилась в ожидании своего провожатого, чтобы совершить последний перелет, совсем короткий по сравнению с тем расстоянием, которое она уже преодолела от аэропорта «Хитроу». Личный самолет нефтяного короля перенесет ее из Каракаса через горы, на равнины Лома-де-Гранде, в поместье «Вилла Верде», где она лицом к лицу встретится с человеком, который приходится ей отцом, но которому никогда об этом не узнать. — Если ты настаиваешь на этой поездке, Джемма, то должна пообещать мне, что ни при каких обстоятельствах не откроешь тайны, — выдвинула ей условие мама. — А кто я на самом деле? Соумс, Вильерс, де Навас? — с горечью парировала Джемма. — Почти двадцать шесть лет я называла себя Соумс, теперь же мне сообщают, что я — отпрыск какого-то сомнительного нефтяного туза… — Ты — Соумс, — ровным тоном прервала ее Исобель. — И не смей об этом забывать. Питер тебя удочерил и считал своим ребенком. Он обожал тебя, заботился о тебе. — Но он, оказывается, не был моим настоящим отцом, — прохрипела Джемма, не скрывая заблестевших на глазах слез. — Как ты могла обманывать меня? — Совершенно несчастная, она закусила губу и взглянула на мать. Если уж ей самой больно, то какие муки, должно быть, претерпевала мама! — Прости меня, — шепнула Джемма, сожалея, что своим выпадом принесла ей такие страдания. — Это тяжелый удар… Не могу поверить! Но я хочу знать все. Расскажи мне, мама. Джемма молча выслушала рассказ. Его жестокая ирония поразила ее. То, что сообщила ей Исобель Соумс, оказалось почти точной копией ее собственного романа с Фелипе — за единственным исключением: Агустин оставил свою возлюбленную, не догадываясь о том, что она ждет от него ребенка. Фелипе же ничего не оставил Джемме, если не принимать во внимание разбитое сердце. Может, это вообще свойственно латиноамериканским мужчинам — зажигать женщин страстью, а потом бросать их? И не странно ли, что они с матерью влюбились в мужчин одного типа? Исобель Соумс не пожалела красок. История матери, до горького сарказма похожая на ее собственную, заставила Джемму разрыдаться. — А ты рассказала бы мне, если бы папа был жив? — выдавила она наконец. Не зная, что Питер Соумс не был ее родным отцом, она оплакивала его смерть, когда ей было семнадцать. Но и правда не уменьшила ее любви к нему. Он был чудесным отцом. — Нет, не рассказала бы, — честно призналась Исобель. — Твой отец любил тебя, и ты любила его. Я не видела необходимости что-либо менять. Детей у меня больше не могло быть… роды оказались очень тяжелыми… и… в общем, . Питер все равно любил меня. — А ты? Ты любила его? — Да, — поспешно бросила мать, а потом вздохнула: — Ну, конечно, я его любила, мы столько лет были друзьями, но все было не так… — Не так, как с моим родным отцом? — закончила за нее Джемма, яростно отбросив с лица прядь волос. Настроение ее угрожающе балансировало между гневом и печалью. Слушая мать, она то понимала ее всей душой, то просто не в силах была понять. — Моя любовь к Агустину была совершенно другой, Джемма, — мягко сказала Исобель. — Единственная в жизни, такая любовь не повторяется. День, когда он уехал в Южную Америку, был самым страшным в моей жизни. Он сказал, что вернется за мной, но так и не вернулся. — И ты позволила ему уйти, просто взяла и отпустила?! — с горячностью выпалила Джемма. — Ты ждала меня, но не стала бороться за него? А он небось и не знал, что ты ждешь ребенка? Но уже в тот момент, когда злые слова сорвались с ее губ, она поняла, почему ее мать не стала бороться за любимого. Разве сама она не поступила точно так же? Разве не позволила Фелипе уйти, потому что гордость, смятение, горечь предательства затопили ее душу до такой степени, что не могло быть и речи о мольбах вернуться. Гордость. Как и мать, Джемма была насквозь пропитана ею. В один прекрасный день Фелипе исчез вместе со своей сногсшибательной кузиной Бьянкой. Неделей позже он оставил на автоответчике послание с просьбой связаться с ним по нью-йоркскому номеру. Разумеется, она этого не сделала. Он же бросил ее, уехал, забрав с собой Бьянку, разве нет? Джемме осталось лишь записанное на магнитофон послание — странное, сухое, без единого слова о том, что он любит ее и тоскует по ней, без единого намека на теплоту в бесстрастном, ровном голосе. Видит Бог, она бессчетное количество раз прокручивала пленку в попытке услышать то, о чем мечтала, уловить хотя бы слабое напоминание об их любви, о целой неделе их любви и страсти. Но не нашла ничего. — Как долго длилась ваша связь? — спросила она у мамы. — Шесть месяцев. Самые замечательные месяцы за всю мою жизнь! Небольшая разница все же есть, мрачно думала Джемма, возвращаясь с балкона в номер, чтобы смыть с себя липкий пот. Их роман с Фелипе просто капля в море по сравнению с любовью мамы и Агустина. Шести месяцев вполне достаточно, чтобы возникло глубокое, незабываемое чувство, а за одну-единственную неделю можно лишь прикоснуться к истинной любви. Но Джемма знала, что это не так. Она отдала Фелипе сердце и душу. Жизнь ее, благодаря профессии мамы, отнюдь не была замкнутой. В Уайтгейтсе собиралось так называемое блестящее общество, которое воспитало ее ум, расширило кругозор. Приходили и друзья отца — академики университета, писатели, поэты, философы. Да и ее собственная карьера предполагала нередкие приемы. После первой персональной выставки в престижной галерее Портиа в Париже снежный ком известности покатился с бешеной скоростью. «Непотизм»[1] — таков был вердикт одного злющего критика в воскресной газете, которая славилась неприятием молодых талантов. Однако непотизм не имел никакого отношения к обрушившемуся шквалу заказов. Джемма была достаточно знающей и опытной, чтобы понять, что талант у нее есть. Какая жалость, что знания и опыт не помогли ей в личной жизни. Несмотря на всю свою умудренность, она оказалась беспомощной во всем, что касалось Фелипе. Джемма подсушила волосы полотенцем и причесалась перед трюмо в номере. С той недели, проведенной в Лондоне с Фелипе, волосы сильно отросли и сейчас темной гривой рассыпались по плечам. Прямые, как у матери, и такие же густые и блестящие. Однако на этом их сходство заканчивалось. Красота ее матери была классически строгой, у Джеммы же — более мягкой. Рот ее был более пухлым, его линия прочерчивалась не так безукоризненно четко, как у Исобель, а огромные карие глаза прозрачностью напоминали глаза олененка. Беззащитность — не в этом ли главное различие? Как бы там ни было, мать и дочь сильно отличались друг от друга, и в нынешних обстоятельствах это могло сыграть свою положительную роль: Агустин вряд ли найдет в ней какое-нибудь сходство со своей прошлой любовью. Джемма придвинулась к зеркалу и повнимательнее изучила отражение. Да, беззащитность налицо, но ее не было до встречи с Фелипе. Раньше в ее обращении с мужчинами сквозили апломб и независимость. Фелипе изменил такое положение вещей одним-единственным взглядом, брошенным на нее через огромный переполненный зал на открытии лондонской выставки. Глаза их встретились, и Джемма, до сих пор не верившая в любовь с первого взгляда, погибла так же верно, как если бы ее сбросили с Вестминстерского моста, привязав к лодыжкам свинцовый груз. — Мне нравятся твои работы, — произнес он, пробившись к ней через толпу. Темные, как ночь, глаза приковали к себе ее взор — и все и вся вокруг кануло в небытие. — Спасибо, — пробормотала она, а он улыбнулся. — Может, доставим себе удовольствие и улизнем от всего этого? Я хочу заняться с тобой любовью, — с мягкой хрипотцой шепнул он. Она даже не была удивлена его прямотой, настолько все казалось естественным. Бросив несколько коротких, откровенно интимных фраз, он завладел ее жизнью, как потом завладел ее рукой и повел за собой в промозглую, ветреную лондонскую ночь. Не было ни предварительного ужина, чтобы растопить ее сдержанность, ни экскурсов в прошлое, чтобы получше узнать друг друга, — лишь ощущение восторга оттого, что все, что творится в этот миг, правильно и прекрасно. В такси он держал ее руку в своей — этот высокий, смуглый, загадочный незнакомец. Опытный взгляд художника отметил неземную красоту лица, страстность глубоко посаженных глаз, напоминавших об испанских предках, классические линии орлиного носа и упругих, но чувственных губ. Вьющиеся волосы были чернее безлунной южной ночи, и Джемма знала, что, дотронься она до тугих завитков, они шелковыми кольцами обовьются вокруг ее пальцев. Фелипе Сантос был само совершенство. Одно-единственное сомнение неуверенно промелькнуло в сознании Джеммы, когда они подъехали к его дому в Сент-Джонс-Вуде. Ни разу в жизни она не совершала ничего подобного, ни разу вот так, не размышляя о последствиях, не отдавала себя во власть мужчины. Но это сомнение растаяло, как легкое облачко, унесенное ветром. Он обнял ее, едва закрыв дверь. Рот его был теплым и нежным, в его прикосновении не было пока и намека на сжигавшую его страсть, на надвигавшийся шквал его любви. — Ты самое прекрасное животное из всех когда-либо виденных мною, — хрипло выдохнул он, и Джемма улыбнулась. Никто из мужчин до сих пор не сравнивал ее с животным, и на нее накатила волна восторга. Он провел ее в свою роскошную спальню, где пол устилали пушистые ковры, а окна закрывали пышные складки голубых шелковых штор, и такого же цвета шелковое покрывало с изысканной вышивкой было наброшено на кровать — огромную, мягкую, манящую. Истинная спальня любовников. Фелипе раздел ее, освободив от черного кружева, — акт почти ритуальный, когда слышались лишь его нежные, тихие слова восхищения ее бархатной кожей, совершенной формой упругой груди. — Я буду любить тебя каждый день, — вырвался у него гортанный шепот. — Будем ли мы вместе или в разлуке, в мыслях ли, наяву ли, но я каждый день буду овладевать тобою. Ни один мужчина не мог с ним сравниться! Его гедонизм и вдохновенное отношение к сексу делали его совершенно уникальным. С благоговейным трепетом она следила, как он сбросил вечерний костюм и рубашку, обнажив безукоризненное, как у роденовских скульптур, тело. Гладкая бронзовая кожа, поросль курчавых волос на груди, сужающаяся к животу и темной полоской сбегающая вниз. Желание дотронуться до него казалось ей невыносимо жгучим, но ожидание входило в любовный ритуал. Ожидание и продление прелюдии. Наконец он протянул к ней руки, и она взяла их, а он медленно привлек ее к себе, окружив своим властным теплом, заманив в пьянящие выси доселе неведомого ей царства. Он отнес Джемму к своему ложу наслаждений и уложил на спину. Рот его исследовал ее тело сначала легко и нежно, но потом его страсть бешеным потоком ввергла их в бездну эротической чувственности. Груди ее ныли от желания, а сердце стучало молотом от глубины этого желания. Тело перестало ей подчиняться. Оно загадочным образом воспарило в небеса и там вспыхнуло языками страсти, когда он в первый раз вошел в нее, повторяя ее имя бессчетное число раз, пока оно не вырвалось из его горла первобытным кличем любви. Той ночью они не могли насытиться друг другом. Они занимались любовью до первых лучей рассвета, а потом снова и снова любили друг друга. Засыпая, они бормотали слова любви и просыпались в объятиях друг друга, удивляясь тому чуду, что происходило между ними; Позже, приняв душ и выпив крепчайшего турецкого кофе, тихонько болтали и снова занимались любовью внизу, в Гостиной, на мягком кожаном диване. Часы сливались в дни, и Джемма забыла о работе и обо всем, что было в ее жизни до Фелипе. Оставив окружающий мир, они спрятались в коконе своего неземного благоуханного любовного гнездышка. А потом появилась Бьянка. Богатая, разгневанная, великолепная Бьянка. — Ты должен был встретить меня в аэропорту, Фелипе! — закричала она с порога, когда однажды утром Фелипе открыл на звонок дверь. — Заплати таксисту! — приказала она, врываясь в дом. Джемма стояла на самом верху изящной винтовой лестницы, наблюдая за разыгравшейся сценой и не смея спуститься. Сердце ее неистово колотилось. Оно не смирило свой сумасшедший ритм, даже когда Фелипе силой стащил ее вниз, чтобы познакомить со своей кузиной, только что прилетевшей из Нью-Йорка. Сестра. Этот факт почему-то ни капельки не помог. Бьянка была экзотически прекрасна, как и Фелипе, и, несмотря на родственные узы, ее взгляд на Фелипе дышал такой откровенной злостью, которая не могла объясниться ее вынужденной поездкой на такси. Фелипе не обратил никакого внимания на враждебность кузины, проявленную по отношению к Джемме, — мужчины частенько пропускают то, что очевидно любой женщине. Но Джемма ловила каждый взгляд, каждое слово, брошенное девушкой, и оценивала их. Бьянка была моложе Джеммы, но излучала ту зрелую уверенность, которая свойственна всем красивым, богатым и избалованным женщинам. — Так вот в чем причина твоего отсутствия в аэропорту, не так ли? — Она бросила на Джемму ледяной взгляд. — Можно было догадаться. А я, значит, торчи там, обливайся потом в ожидании… — Я забыл, — улыбаясь, прервал Фелипе. — Черт бы тебя побрал! Я хочу спать. Вымоталась. Не буди меня. — С этими словами она взлетела по лестнице и с треском захлопнула за собой дверь в комнату для гостей. — Пожалуй, мне лучше уйти, — неловко буркнула Джемма. — Черта с два! — скрипнул зубами Фелипе и заключил ее в объятия. — Не нужно, Фелипе, только не с… — Не с Бьянкой? Откуда такая пуританская стыдливость? — Ниоткуда! — Тогда забудь о Бьянке… — Так же, как ты забыл встретить ее? — Это имеет значение? — Он усмехнулся. — С тех пор как я встретил тебя, я вообще забыл обо всем, что было до этого мгновения. Его поцелуй унес все ее сомнения, и она осталась. В их мирке вдруг оказался третий. Тем вечером Фелипе пригласил их обеих на ужин, был обаятелен, мил и, потихоньку сжимая под столом ладонь Джеммы, все время вежливо делил свое внимание между двумя дамами. Джемма не вернулась в его дом, она дипломатично настояла на том, что хочет поехать на такси в свою квартиру-студию на Майда Вейл. — Утром первым делом позвоню тебе, — сказал Фелипе, не пытаясь ее отговорить, и нежно поцеловал. Почему-то этот поцелуй показался ей прощальным. Однако на следующее утро он позвонил, как и обещал. И прислал цветы. А чуть позже и сам приехал в студию, сказав, что скучал без нее все это время, и Джемма постаралась выбросить из головы мысли о Бьянке. Она показала ему свою последнюю работу — портрет какого-то фабриканта для рабочего кабинета. — Этот господин выглядит напыщенным и скучным, — заметил Фелипе без всякой задней мысли. — Он таков и есть, — отрезала Джемма, и Фелипе схватил ее в объятия, чтобы поцелуями погасить ее недовольство. — Обиделась? — смеялся он. — Ни капельки. Я пишу то, что вижу. — Напиши мой портрет. — Никогда! — Она ухмыльнулась. — Не пишу портретов животных! Он шутливо зарычал, уткнувшись ей в шею, потом они оба расхохотались, и все вдруг встало на свои места. Затем она приготовила ужин, и он остался на ночь и любил ее до самого рассвета, как будто никакая Бьянка не стояла между ними последние два дня. Джемма о ней не упоминала: это разрушило бы что-то особенное между ними. На всем огромном белом свете существовали только она и Фелипе… Больше она его не видела. После обеда он уехал, пообещав позвонить ей позже, но так и не позвонил. На следующий день Джемма приезжала к его лондонской обители. Она сидела в машине, глядя на дом, и понимала, что он пуст. Фелипе уехал, вместе с Бьянкой. Через неделю он позвонил из Нью-Йорка, но Джемма к тому времени настрадалась уже вдоволь. Девушка взглянула на часы и нахмурилась. Ее провожатый явно опаздывал. Она была измучена, не находила себе места, но ничего другого, кроме как сидеть в номере и ждать, ей не оставалось. Снаружи слишком жарко, чтобы отправиться бродить по улицам Каракаса, но если бы она и отважилась выбраться в дремотное пекло города, то могла бы пропустить звонок Майка Андерса — летчика, который должен был доставить ее к отцу. Джемма вздрогнула. Ей не следует думать об Агустине де Навасе как об отце; он просто клиент, венесуэльский нефтепромышленник, ни больше ни меньше. Мягко зазвонил телефон, и она сняла трубку. — Спасибо. Я спускаюсь. Перебросив через плечо кожаную сумку с кисточками и красками, Джемма покатила свой чемодан к лифту. Все остальное — мольберт и холсты — она заранее попросила приготовить в «Вилла Верде». Она пока не знала, в каких условиях придется работать. Идеальным было бы, разумеется, обнаружить там приличную мастерскую с дневным освещением, но в данных обстоятельствах придется обойтись и малым. — Простите, что заставил вас ждать, мисс Соумс… — Зовите меня Джеммой. — Она приветливо улыбнулась летчику — светловолосому, подтянутому и жизнерадостному американцу. — Замечательно. Значит, Джемма. — Он блеснул ответной улыбкой. — Нелегкий денек выдался — вот почему я опоздал. Вчера ночью отвез босса в Маракайбо и вернулся только утром. Там случилась чертовски неприятная штука. Во время загрузки танкера вылилось огромное количество нефти. Ясное дело, нефтяному магнату теперь придется с этим разбираться. — Он остался там? — Джемма нахмурилась. Ей хотелось побыстрее начать работу, поскольку дома ее ждало еще несколько заказов. — Да уж, де Навас не уедет, пока ситуация не будет под контролем. Эй, не стоит волноваться, радуйтесь жизни, на ранчо вам скучать не придется, — смеялся он, вталкивая ее в такси, чтобы доехать до аэропорта. — Бассейн, лошади, теннис, охота; только назовите — тут же все получите. А что, вы и вправду собираетесь рисовать старика? Странная работа для женщины, а? Джемма была рада его обществу. Кажется, Вордсворт превозносил блаженство одиночества? Сразу видно, что он не торчал в раскаленном Каракасе, отгоняя от себя мысли о тех людях, которых необходимо забыть. Но они не давали ей покоя даже сейчас, несмотря на громогласную болтовню Майка по дороге в аэропорт. У Агустина, должно быть, есть жена и дети. Это был один из аргументов ее матери, который она выдвинула в попытке удержать дочь от поездки. — Тебе будет больно видеть его семью. Ты не можешь сделать этого, Джемма. Оставь все как есть. Джемма упрямо покачала головой. — Больнее мне уже не будет, мама. Я его не знаю, для меня он совершенно незнакомый человек, но поехать я должна, тем более теперь, когда ты мне все рассказала. Он же мой отец, мне интересно увидеть его. Неужели ты не понимаешь? Мама в конце концов поняла ее, но не дала ей своего благословения — слишком болезненным оказался удар. Она все еще любит его, думала Джемма, пока Майк загружал ее багаж в самолет. Спустя двадцать шесть лет, прожив целую жизнь с другим, она все еще его любит. Теперь это Джемму не удивляло. Горы за Каракасом были величественными, пугающими и варварскими в своей красоте. Майк не умолкал ни на минуту, отвлекая тем самым Джемму от тревожных мыслей. Она уговаривала себя: это даже к лучшему, что Агустин не встретит ее лично. Она пока не готова, но настанет ли такое время вообще? — Вот и прибыли! — улыбнулся Майк и постучал по окошку слева. Самолет быстро снижался, как будто его притягивала к себе зеленая долина, покрытая куда более пышной растительностью, чем могла себе представить Джемма. — Вот это ширь, верно? Джемма кивнула, на мгновение онемев от благоговейного восторга. Саутфорт бледнел в сравнении с этой красотой! Так вот как живут настоящие нефтяные короли! «Вилла Верде» была центром обширнейшей гасиенды. А это что за белоснежное здание рядом с внушительных размеров виллой? Неужели церковь? Пока они медленно кружились над поместьем, ее взгляд поймал ярко-синий блеск бассейна, расположенного среди пальм и густых кипарисов. Повсюду вокруг были раскиданы небольшие домики. Интересно, думала Джемма, неужели они все принадлежат человеку, портрет которого ей предстоит писать? Похоже скорее на целый поселок, нежели на владения одного человека. Наверное, у него действительно большая семья, много сыновей и дочерей, у которых свои семьи. Ей вдруг захотелось исчезнуть отсюда, вернуть тот момент, когда она еще могла последовать совету матери. Заметив ее внезапное беспокойство, Майк понял его по-своему. — Не волнуйтесь, — рассмеялся он и, мягко приземлившись на взлетной полосе довольно далеко от дома, отстегнул ремни безопасности. — Вам вовсе не придется проделать весь путь до виллы пешком. — Рада это слышать, — улыбнулась в ответ Джемма, когда Майк отодвинул ее дверцу и жара накрыла ее душной волной. — Здесь жарче, чем в Каракасе? — Да нет, с Каракасом не сравнится самое дьявольское пекло, — отшутился летчик. Они дошли до ангара, и Майк забросил ее багаж на заднее сиденье «шевроле» с открытым верхом. — Прыгайте сюда, и мы домчимся в мгновение ока. И он оказался прав: вскоре они действительно остановились у величественной каменной лестницы, ведущей к парадному входу виллы. Джемма выскользнула из машины и обратила взор на двухэтажное, удлиненной формы здание. Стены его, отделанные на старомодный манер грубой штукатуркой, отливали снежной белизной, а крыша блестела яркой зеленью. Резные ставни на окнах были окрашены в такой же зеленый цвет. Старый дом выглядел невозмутимым и чуть напыщенным. А может, это ее собственные издерганные нервы вызвали в ней такое ощущение? Невысокая смуглая женщина средних лет в черном платье появилась из-за громадных обитых дверей дома и остановилась на пороге в ожидании Джеммы. — Рада вас приветствовать, сеньорита Соумс. Я Мария. — Она улыбнулась и протянула Джемме руку. — Вы устали, si[2]? Я вам показывать ваша комната, а потом вы кушать и отдыхать. — Она обернулась к Майку, который вслед за Джеммой вошел в огромную прихожую, скрипя сапогами по натертым до блеска терракотового цвета половицам. — Кристина, она тебя ожидать на кухне. Она скучать по тебе. — Мария ухмыльнулась и подмигнула Джемме. Майк поставил вещи Джеммы прямо у широченной лестницы, обрамленной внушительными перилами с кованым узором из переплетенных виноградных лоз. Потом он с усмешкой произнес: — Скучает по мне, да? Так и должно быть. — С этими словами он направился в глубь дома, подпрыгивая на ходу от нетерпения. Мария рассмеялась. — Любовь, а-а? Хорошо, si? Кристина — моя дочка. Она любить американо. Пойдем, я проводить вас наверх. Чемодан приносить Пепе. Джемма прихватила свою драгоценную сумку и последовала за Марией наверх, бросая на ходу восхищенные взгляды на огромные картины, которыми были увешаны стены дома. Среди них было много портретов, и Джемма пообещала себе попозже непременно рассмотреть их как следует. Сейчас же ей хотелось только одного — разложить вещи и освежиться, хотя в самом доме было достаточно прохладно; впрочем, и довольно темно, отметила она. Окна были узкими, а некоторые из них еще и прикрыты ставнями, чтобы преградить путь палящим лучам. Ее волновало, где, в каком помещении она будет работать, хотелось бы, чтобы там было значительно светлее, чем в сводчатой прихожей и на лестнице. Вилла внутри оказалась огромной, гораздо больше, чем выглядела снаружи. Обстановка производила впечатление почти средневековой. Повсюду на голых каменных стенах висели предметы, напоминавшие орудия пыток, но являвшиеся, скорее всего, древними сельскохозяйственными приспособлениями. Добавить в подходящих местах парочку-другую старинных щитов — и можно вообразить себя в настоящем средневековом замке. О Господи! Вот и оружие — прямо в углу напротив. Подавив ухмылку, Джемма осторожно обогнула угол. Половину сумрачной спальни занимала кровать — невероятных размеров штуковина, на изголовье которой вырезанные из красного дерева нимфы надевали венки из виноградных листьев. Кровать была застлана бледно-желтым атласным покрывалом, и подходящие по цвету занавески закрывали оба окна комнаты. На каменном полу лежали огромные светло-оранжевые ковры с ацтекским рисунком из голубых и кремовых линий. Вся мебель — шкафы и тумбочки, украшенные резьбой, — была добротной, массивной и удобной. Спальня благоухала чудным запахом роз, хотя в вазах мерцали голубоватыми бликами экзотические восковые орхидеи, совершенно без аромата. Над кроватью лениво жужжал вентилятор. — Чудно! — выдохнула Джемма и сбросила с плеча сумку. Обстановка не в ее вкусе, но нельзя было не признать, что комната выглядит замечательно. Мама пришла бы в восторг. — И еще ванная, — гордо улыбнулась Мария, открывая тяжелую деревянную дверь в стене напротив. Заглянув туда краешком глаза, Джемма увидела изобилие мрамора, золота на кранах, изображавших дельфинов, и сверкающих зеркал. — Бесподобно, — с улыбкой оценила она в тот миг, когда невысокий сухонький Пепе внес чемоданы в комнату, где ей предстояло жить до окончания работы над портретом. — Я помогать вам с вещами, — произнесла Мария после ухода Пепе. — Нет, Мария, благодарю вас, я справлюсь сама. — Джемме хотелось побыстрее остаться одной, собраться с мыслями, успокоиться. Она уже здесь, в доме своего отца, и ее обуревали самые странные, противоречивые чувства. — Тогда я вас оставлять. Приносить еду на террасу, когда вы готовы. Оставшись одна, Джемма подошла к окну и, приподняв занавеску, окинула взглядом сады позади виллы. Пышные, радующие глаз буйством красок и света. Между клумбами роз пролегли дорожки из каменных плит. Теперь понятно, откуда этот аромат в комнате, вдыхая полной грудью, подумала Джемма. За стеной из кипарисов виднелся бассейн. Джемма уловила голубое мерцание сквозь густую зелень, и ей так захотелось освежить свое измученное поездкой тело. Но она решительно обернулась к чемодану. Делу время… На мгновение она окаменела, замерев у окна. На пороге спальни вырисовался силуэт. Силуэт, слишком хорошо ей знакомый. Но видение не могло быть ничем иным, как только жестокой шуткой ее воображения, разыгравшегося из-за столь тусклого освещения этой мрачной, старой виллы. Фигура шевельнулась, двинулась в сторону Джеммы, и та зажала рот, едва сдержав рвавшийся из горла крик. — Это невозможно! — выдохнула она наконец, когда видение остановилось прямо напротив нее. — В моем мире все возможно, — хрипло бросил в ответ Фелипе. — Особенно если тебя испепеляет жажда мести за предательство и ты обладаешь для этого всеми необходимыми средствами. Слишком потрясенная, чтобы что-то сказать, Джемма молча уставилась на него. Как, почему?.. — Ты, кажется, в шоке, дорогая? Неужели я так сильно изменился с тех пор, когда мы в последний раз любили друг друга? Ее сердце с такой силой стучало в ребра, что Джемме казалось: оно в конце концов выскочит из грудной клетки. О Боже, он действительно изменился! Стал тоньше, мрачнее. В глазах Фелипе, в его хриплом голосе не было той, прежней любви. — Я ничего не понимаю, — прошептала она, впиваясь подозрительным взглядом в его глаза в поисках хоть какого-то ответа. Но там затаилась такая угроза, что Джемма замотала головой, пытаясь рассеять этот кошмар. Почему? Зачем он здесь? — Нисколько в этом не сомневаюсь, — протянул Фелипе и приподнял ладонью ее подбородок. Заметив в глазах Джеммы ужас, он рассмеялся. — Я заставил тебя приехать сюда с одной-единственной целью, радость моя: измучить тебя так же, как ты измучила меня. Ни одной женщине не позволено так поступать со мной, ни одна женщина не может выворачивать наизнанку мои чувства, пока они не превратятся в лохмотья… — Фелипе! — вскрикнула Джемма, по-прежнему оставаясь бессильной понять происходящее. Меньше всего она ожидала встретить его здесь, в доме своего отца. — Ты… ты все это устроил? — Таков был первый проблеск ее сознания. Ну, разумеется, это результат его стараний — подобных совпадений в жизни просто не бывает! А она считала, что заказ сделан напрямую самим богатым венесуэльцем. — Естественно. Только так я мог заполучить тебя сюда. Ты ведь иначе не приехала бы, не так ли? Впрочем, возможно, и приехала бы. Помнится, как-то раз ты мне легко досталась. Эти слова острым ножом вонзились в душу Джеммы. Что же подпитывало жестокость Фелипе? Она облизала пересохшие губы и усилием воли заставила себя спросить: — И все же я не до конца тебя понимаю. Ты говоришь о мести, о предательстве… Что ты имеешь при этом в виду? Джемма чувствовала себя вдвойне одураченной. Во-первых, ее пригласили написать портрет человека, который, как выяснилось, приходился ей отцом. Теперь становится очевидным, что и это всего лишь трюк, уловка, чтобы заманить ее сюда… но… но… Почему никто не предупредил ее об этом?.. Хотя бы тот же Майк — ведь он наверняка не участвовал в обмане. — Ты не знаешь наших обычаев, Джемма! С латиноамериканскими мужчинами не обращаются так, как ты обращалась со мной, — пояснил Фелипе. — Наши женщины знают свое место, и ты в свое время узнаешь его, querida[3]. Его рука змеей скользнула по спине Джеммы, и он привлек ее к себе таким неуловимым движением, что Джемма не успела даже возразить. Его рот с силой прижался к ее губам, ощущение было такое, как будто на нее напал преступник. Нет, не этого человека она так отчаянно любила! Ни нежности, ни страсти не было в его поцелуе — лишь одна острая боль. Она отпихнула его от себя. Губы ее горели, сознание расплывалось. Она ведь любила этого человека, любила всей душой, а сейчас он вызывал в ней страх и смятение. — Не смей больше дотрагиваться до меня! — выкрикнула она, отчаянно сдерживая дрожь в голосе. — Не знаю, что с тобой случилось… Его глаза угрожающе сузились. — Что ж, узнаешь, Джемма, еще все впереди. Я покажу тебе — на словах и на деле. Я подниму тебя до недосягаемых высот страсти, желания, а потом низвергну и отброшу, как ты отбросила меня. Пытка — ты узнаешь истинное значение этого слова! — Он цинично ухмыльнулся. — Да, ты все узнаешь, и урок этот будет не из приятных, уверяю тебя. — С этими словами он рывком развернулся и зашагал прочь из комнаты, оставив Джемму в смертельном страхе за свою безопасность и саму жизнь.Глава 2
От шока Джемма потеряла способность двигаться, но мысли ее внезапно пустились вскачь, как будто их погнал порыв попутного ветра. Такого Фелипе она еще не видела. Такой Фелипе ей не нравился — он приводил ее в ужас. Когда-то он любил ее, но между ними встала Бьянка, так с чего вдруг прибегать к этим чудовищным угрозам? Жизнь медленно возвращалась к ней, она слегка шевельнулась. Гнев Фелипе поразил Джемму до глубины души, и волны нервного потрясения болью отзывались в каждой ее клеточке. Она подошла к чемодану и уставилась на него невидящими глазами. Впервые в жизни ее мучила кошмарная неуверенность в себе, даже в своем следующем шаге. Что же ей делать? Распаковываться? Но никакого заказа нет, никакого портрета писать не нужно. Ее привел сюда ложный вызов: бывший любовник манипулировал ею, сжигаемый жаждой какой-то дьявольской мести. Сжав кулаки, Джемма постаралась рассуждать логически. Необходимо выяснить, что происходит, и сделать это нужно именно сейчас. Не став переодеваться, она выбежала из комнаты в той же одежде, в которой прилетела из Каракаса: легких белых измятых джинсах и тонкой блузке навыпуск, которая развевалась на бегу. Она не знала, где искать Фелипе, но ей необходимо было его найти. Черт бы побрал этот дом, он похож на лабиринт! Выскочив наружу и на мгновение ослепнув от яркого света, она сбежала по каменным ступенькам вниз. Ни единой души вокруг! Закусив губу, Джемма, прошла до угла дома. Она чуть-чуть успокоилась, но все еще чувствовала себя не в своей тарелке. Кажется, Мария говорила что-то насчет террасы. Наверное, это за домом. Она обогнула виллу и увидела столы, стулья и кресла с витыми металлическими ножками, а потом вдруг увидела Фелипе. Решительным шагом Джемма направилась к нему. В голове теснились вопросы, и она не знала, кто даст ответы на них. Он неподвижно стоял спиной к ней, глубоко засунув руки в карманы легких белых брюк и уставившись в одну точку поверх невысокой каменной ограды, что окружала террасу. Едва заметный ветерок вздувал рукава его рубашки, иначе он ничем бы не отличался от статуй, которые украшали виллу. — Фелипе, нам нужно поговорить, — пробормотала Джемма ему в спину. — Вот как? — проговорил он, не оборачиваясь. — Если мне не изменяет память, раньше мы этим не очень-то занимались. Мы проводили время в постели, в объятиях друг друга. Джемму резко передернуло от горько-сладких воспоминаний, вызванных словами Фелипе. «В объятиях друг друга…» Она бы могла умереть в его объятиях, обвившись сама вокруг него. Страсть тогда переходила в блаженный сон и снова в страсть. Долгие, долгие дни любви, смеха и опять любви… Неужели ей это приснилось? Сейчас, стоя на террасе под палящим тропическим солнцем, в тысячах миль от дома, глядя на непримиримый разворот плеч своего любимого, она готова была поверить, что то был лишь сон. Дрожа от волнения, она следила, как Мария опускает на один из столиков поднос с тарелками и бокалами. — Фелипе, вы кушать с сеньоритой Соумс? — Нет, спасибо, Мария. Я поем попозже. Принесите мне только бренди. Слушая их, Джемма раскрыла от изумления рот. Она дождалась, пока Мария, разложив приборы и расставив тарелки с салатом и холодным мясом, вернулась в дом, и обратилась к Фелипе: — Она что, знает тебя? — Ясное дело. Можно сказать, еще с пеленок. — Он обернулся и холодным кивком предложил ей сесть за стол. — В то наказание, которое я для тебя придумал, голод не входит… — Может, прекратишь этот вздор, — взорвалась Джемма, — и объяснишь мне, что происходит? Я сюда приехала писать портрет, но пока ничего, кроме оскорблений, не получила. — Эта вспышка ни на йоту не изменила мрачного выражения его лица. — Ты что, живешь здесь? — не дождавшись ответа, бросила она. — Время от времени — да. Вне себя от потрясения, Джемма опустилась на ближайший стул. По тому дружескому тону, которым Фелипе разговаривал с Марией, можно было догадаться, что они знакомы, но принять тот факт, что он живет здесь, было выше ее сил. Она знала, что у него есть дом в Нью-Йорке, еще один — в Латинской Америке, но, помня о его колумбийском происхождении, считала, что этот дом находится в Колумбии, а никак не в Венесуэле. — Это… это не поместье Агустина Дельгадо де Наваса? — сипло выдавила она. Какая жестокость! У нее было столько надежд, а теперь этот удар исподтишка добавил еще одну рану к тем, что уже достаточно истерзали ее душу. Улыбка, промелькнувшая на его губах, нисколько не смягчила жесткого выражения его глаз, и у Джеммы мороз побежал по коже. — Разумеется, он живет здесь. И тебе действительно предстоит написать его портрет. Вообще-то это была моя идея. Я убедил Агустина, что ему не обойтись без портрета. Пришлось потрудиться, можешь мне поверить. Говоря его словами, у него нет времени на подобные чудачества. Да и мысль пригласить художника-женщину не слишком его воодушевила. — Великолепно, этого достаточно! — оборвала Джемма, позабыв о страхе. — Твои угрозы мести и пыток, да еще и женоненавистник в придачу, не желающий, чтобы с него писали портрет! Как приятно осознавать, что ты желанный гость! Фелипе цинично улыбнулся. — О да, ты желанный гость, любовь моя. В мести и пытках будут моменты наслаждения, обещаю. А насчет Агустина не волнуйся. Я убедил его в твоем огромном таланте художника, но об остальных умолчал. У тебя уйма талантов, Джемма. Постель — лишь один из них, и гарантирую, что все они подвергнутся испытанию, пока ты будешь жить здесь. — Ты предполагаешь, что я отправлюсь с тобой в постель? — не поверила она своим ушам. Когда-то его интимная откровенность приводила ее в восторг; сейчас же от его самонадеянности она покрылась ледяным потом. — Я не предполагаю; я требую — причем везде и всегда, когда и где мне будет угодно. Он сделал к ней шаг, и Джемма напряглась и впилась в него глазами, когда его пальцы нежно коснулись ее щеки. Несколько месяцев назад эта ласка мгновенно вызвала бы в ней ответный огонь, но сейчас она лишь разозлилась и резко отдернула голову. — Я тебе настолько отвратителен? — Он холодно улыбнулся. — Это ненадолго, моя дорогая; вожделение, подобное нашему, неподвластно времени. Я заставлю тебя молить о страсти задолго до того, как покончу с тобой. Мария вернулась с бренди для Фелипе, и Джемме стоило огромных трудов сдерживать ярость до тех пор, пока та не ушла. Фелипе уселся в кресло напротив нее, повертел бокал с бренди в ладонях, а потом осушил его одним глотком. Джемма вымученно улыбнулась: — Испытываешь необходимость в выпивке? Станешь заядлым алкоголиком, прежде чем услышишь от меня мольбу о сексе, без которого, как тебе кажется, я никак не обойдусь. Вот теперь лицо его осветилось искренней улыбкой. — Об этой Джемме Соумс я и не догадывался. Какое язвительное лицемерие! Мне нравится. По крайней мере не сравнить с обычной жеманной уступчивостью, которую я, как правило, встречал в женщинах. — Он безразлично пожал плечами. — Впрочем, невелика разница. Всего лишь приправа к тому, что совершенно определенно произойдет. — На твоем месте я бы не была так уверена. Я уже далеко не та женщина, которую ты с такой легкостью соблазнил полгода назад. — В самом деле, это было несложно, верно? — грубо прервал он. Джемма подавила приступ ярости и даже нашла в себе силы использовать его же грязные методы. — Весьма, — парировала она. — Да и тебя оказалось так же несложно затащить в постель, не так ли? Кулак его сжался на кованой ручке кресла, а глаза сверкнули гневным огнем, — Не смей говорить в подобном тоне, как продажная тварь! Обида обожгла ее, словно удар бичом, но Джемма выдержала этот удар, не сводя глаз с его лица. Она вдруг перестала бояться Фелипе, как и бояться его обидеть, потому что это был не тот человек, которого она так страстно любила полгода назад и даже в мыслях бы не обидела ни за что на свете. Этот человек был жестоким, бессердечным незнакомцем. — А ты тем временем можешь спокойно оскорблять меня, верно? — Она театрально вздохнула. — Ну да, разумеется, это ведь Латинская Америка, а не Сент-Джонс-Вуд, и женщины здесь, как ты мне говорил, делают то, что им приказывают. — Потому что хотят этого. Они любят своих мужчин так сильно, что готовы преклоняться перед любым их желанием. — Какие мудрые старомодные обычаи! Непаханое поле для феминистского движения! — Здесь феминисткам не выиграть. — Наверное, ты прав, — снова вздохнула Джемма. — Эта тема меня не очень волнует, так что не буду спорить с тобой. — Видимо, подобное самодовольство и стало причиной того, что ты не позвонила мне в Нью-Йорк? — с горечью произнесон. Джемма долго молчала, прежде чем у нее достало сил ответить. О Боже, неужели все это из-за того отвратительного телефонного звонка? — А ты что, в самом деле ждал, что я позвоню? — мрачно спросила она. Неужели он действительно надеялся, что она побежит за ним после того, как он с ней поступил? — Я должен был бы сам догадаться. Женщинам твоего сорта нужно только одно — чтобы все было как они хотят. Ты получила от меня все, что хотела, а потом отшвырнула в сторону, чтобы освободить место для очередного приобретения. Каковых, без сомнения, в твоих кругах немало. Его слова вызвали у Джеммы бурное возмущение. — Так ты только для этого появился тогда на выставке? Чтобы подцепить женщину такого сорта, которые, по твоему мнению, постоянно посещают такие места? Я-то раньше полагала, что на выставки ходят ради искусства, а не ради вылавливания беспутных блудниц. Но я снова ошиблась — как, похоже, ошибалась во всем, что касается тебя. — Ты ничего не ешь, — произнес он, кивнув на нетронутую еду. Весьма показательно, подумала Джемма. Никогда не вредно попытаться сменить тему. — После твоей грубости у меня пропал аппетит. — Она отпихнула тарелку. — А кстати, как поживает Бьянка? — язвительно осведомилась она, добавив к его жестокости порцию собственной, и в ту же секунду поняла, что сильнее ранила себя, а не Фелипе. Он угрожающе скрипнул зубами. — У нее все прекрасно. Сама убедишься, когда она приедет на следующей неделе, — со злостью выговорил он. Жду не дождусь, буркнула про себя Джемма, протянув руку за бокалом с апельсиновым соком, который оставила Мария. Есть она не могла — напряжение убило в ней чувство голода, — но промочить горло было совершенно необходимо. От жары у нее кружилась голова. А может, не от жары, а от кошмарной мысли, что Фелипе специально устроил приезд Бьянки, чтобы ко всем уже имевшим место оскорблениям добавилось еще одно? — Зачем ты вызвал меня сюда? — спросила она, утолив жажду. — Потому что устал заниматься с тобою любовью в мечтах. Ты была нужна мне во плоти. Я больше ни дня не смог бы прожить, не овладев тобой по-настоящему. Джемма смотрела на него с мукой в глазах. В его устах любовь вдруг превратилась в голый секс. Неужели он именно так представлял себе их роман? Тысячу раз он говорил, что любит ее, а она, легковерная, думала, что это правда. Больше она не верит ему. Он мечтает наказать ее, разжечь в ней огонь страсти, а потом оттолкнуть с презрением, как это сделала, по его мнению, она. Его злоба и жестокость неизмеримо далеки от прошлой любви и ласки. — Чтобы наказать меня — или же для собственного удовольствия? — ровным тоном осведомилась она. — И то и другое. Я ненавидел и себя самого, и тебя за то, что случилось в Лондоне. — Он послал в ее сторону язвительную ухмылку. — Беда в том, что я все еще хочу тебя, и тебе известно лекарство от навязчивой идеи, не так ли? Нужно столкнуться с ней лоб в лоб. И делать это до тех пор, пока не освободишься от нее полностью. — Ты до такой степени ненавидишь меня, — печально вздохнула Джемма, — и всего лишь потому, что я тебе не позвонила? — Она нервно сглотнула и продолжила: — Фелипе, я не позвонила тебе потому, что ты исчез из моей жизни с такой же легкостью, как и появился в ней… — У меня была причина, но ты не дала мне надежды… — А стоило ли давать? Ты позвонил через неделю! Почему не раньше? — Она с несчастным видом покачала головой. — Не знаю, зачем я трачу время на споры с тобой. Теперь это уже не имеет никакого значения. — Джемма встала и еще раз взглянула на него. — Я действительно любила тебя, Фелипе, и благодарна за то, что ты заставил меня приехать сюда. Ты избавил меня от призрачных надежд, что теплились во мне после твоего отъезда. Если тебе нужна помощь, чтобы выбросить меня из головы, отправляйся к психологу. И речи быть не может о том, чтобы ради этого ты спал со мной, когда и где пожелаешь. Он тоже поднялся и замер напротив нее, помрачнев от злости. — Очень может быть, что мне не придется пасть так низко, — прохрипел он, — потому что теперь я увидел тебя в новом свете. Куда подевалась та нежная, мягкая Джемма, в которую я влюбился? — Она долго страдала, Фелипе. Так что нам обоим известно, каково это. — Она с вызовом приподняла подбородок. — Ты не можешь заставить меня страдать больше, чем уже заставил. Полагаю, с твоей опытностью тебе нетрудно было бы увлечь меня в постель — но ради чего? Секс — ни больше ни меньше. Никогда это не сможет стать для меня чем-то большим, Фелипе, слышишь, никогда! Как легко слетела с губ ложь! Секс; никогда любовь с ним не была для нее просто сексом, и никогда не будет, если ему удастся заполучить ее к себе в постель. Она так искренне любила его, и все же сейчас ей хотелось доставить ему такую же боль, какую он доставлял ей. Ей вдруг стадо даже безразлично, что своими словами она роняет себя в его глазах. — Ты говоришь как шлюха! — зло выдохнул он. — Пусть будет так, — ледяным тоном согласилась она и повернулась, чтобы уйти. Он не остановил ее, и Джемма направилась в дом тем же путем, как и пришла, — вокруг виллы, к парадному входу. Слезы боли и гнева обжигали ей веки, но она усилием воли сдерживала их. Хотя бы до своей спальни. В доме было божественно прохладно, и Джемма, откинув с пылающего лица волосы, стала быстро подниматься на второй этаж. — Сеньорита, вам не понравиться еда, которая я приготовить? Джемма рывком развернулась и встретилась взглядом с обеспокоенно смотревшей на нее Марией. Ей потребовалось несколько минут, чтобы понять, о чем та спрашивает. — Нет-нет, Мария, дело не в этом. Просто сейчас я слишком измучена жарой и перелетом, чтобы что-то есть. Извините, что доставила вам столько хлопот. Нужно было поесть, если не ради себя, то хотя бы ради Марии. В эти часы здесь, наверное, у всех сиеста, а Мария, вместо того чтобы отдыхать, беспокоилась о ней. — Это не хлопоты. Вы кушать потом, с Фелипе, si? — Нет! — Ответ вырвался у нее слишком быстро, и Мария нахмурилась. Джемма улыбнулась и постаралась произнести как можно мягче: — Я хочу отдохнуть… и… — И что? Ей нужно время и место, чтобы подумать, вот что. Необходимо как-то выбираться из этого кошмара. — Si, я понимать, — расплылась в улыбке Мария. — Позже я приносить вам еду. — Она засеменила в глубь темного коридора. Облегченно вздохнув, Джемма бегом побежала к своей комнате. Она сбросила одежду, выкупалась и, завернувшись в полотенце, рухнула на кровать. От перебранки с Фелипе у нее дико разболелась голова. Как много было сказано за эту короткую, но мучительную ссору. Такую Джемму Соумс он не знает — так он сказал. Какая разница? Когда-то она была счастливой и беззаботной, а потом стала угрюмой и желчной, и все по его вине. В самом деле, как мало они знают друг о друге. Они были близки физически — но и только. Ни за что на свете она не могла бы предположить в нем столько жестокости. Сама мысль о том, что он вызвал ее сюда, чтобы заставить страдать, повергала в изумление. Он решил, что она его отвергла, испанская кровь взыграла от подобного унижения, и теперь он полон решимости подвергнуть ее такому же унижению. Джемма зарылась лицом в прохладный атлас покрывала. Она чувствовала себя больной и измотанной. Господи, лучше бы она послушалась маму и не приняла этот заказ! Очнувшись наконец от глубокого сна, она обнаружила, что уже совсем темно. Свечки в витых железных подсвечниках разливали мягкий янтарный свет. Над кроватью еле слышно шелестел вентилятор. На какую-то долю секунды Джемма не могла сообразить, где находится, но потом черная тоска снова, как облаком, накрыла ее. Она поднялась и, плеснув на заспанное лицо воды, увидела, что ее белый халатик, свежевыглаженный, висит на двери ванной. Джемма набросила его и, вернувшись в комнату, обнаружила, что Мария разобрала все ее вещи, выгладила их и развесила по шкафам. — Вы просыпаться, — произнесла Мария, неслышно входя в комнату. — Фелипе хотел бы вас видеть за ужином, но он не велеть вас беспокоить, если вам еще плохо после самолета. Подобное внимание со стороны Фелипе раньше ничуть бы не удивило Джемму, но сейчас показалось подозрительным. Правда, у него было время подумать и понять, насколько необоснованными были его обвинения. — Мне немножко лучше, Мария, но я еще не в силах одеться и спуститься к ужину. Сеньор де Навас не вернулся? — Нет, и не раньше чем через два дня, — ответила Мария, заправляя постель. Жаль, подумала Джемма, для него, для отца, я бы сделала усилие. Но мысль об отце уже не возбуждала ее, она вызывала лишь сожаление. Не стоило сюда приезжать. Итак, придется помаяться день-другой, пока он не приедет. При других обстоятельствах она даже обрадовалась бы ожиданию. Смогла бы отдохнуть после полета и собраться с силами перед встречей с родным отцом. Но теперь, рядом с Фелипе, готовым постоянно ее мучить, ожидание превратится в двойную муку. Тоска накрыла ее второй волной отчаяния. — Сеньорита… — начала Мария, но вдруг застеснялась и замолчала, смущенно зардевшись. — Называйте меня Джеммой, пожалуйста, — ласково, чтобы успокоить ее, произнесла Джемма. Мария улыбнулась. — Джемма, — повторила она. Мягкое «дж» далось ей с трудом, как будто что-то застряло у нее в горле. — Фелипе — он мне говорить, зачем вы здесь… Джемма замерла, держа расческу над головой. Нет, не мог же он посвятить экономку в их секрет, сообщить ей, что когда-то они были любовниками, и объяснить ей причину, по которой он устроил этот заказ?! — Это есть моя дочка, Кристина. Она любить американо, и он в один день вернуться домой и, может быть, взять мою дочку с собой… а она все, что я иметь. Может… у вас есть время… делать… делать маленькая картинка… — Она вдруг замотала головой. — Нет, я не должна просить… Джемма улыбнулась — от облегчения и удовольствия. — О, Мария, вы хотите, чтобы я написала портрет вашей дочери? Мария снова замотала головой и в умоляющем жесте сцепила перед собой руки. — Я не должна была просить… — Нет-нет, я очень рада, — рассмеялась Джемма. Бесподобная мысль! Теперь ей есть чем занять себя! За это время, может быть, уляжется сумбур в голове. К тому же отказать в такой отчаянной материнской просьбе просто невозможно. — Я платить, — улыбнулась Мария. — Ни за что! — запротестовала Джемма. — Это будет моим подарком. Я сделаю это с удовольствием. — И она подтвердила свои слова легким пожатием руки женщины. Зардевшись от смущения, Мария направилась к выходу и у самой двери снова остановилась. — Я приносить еду. Вы должны есть, а я расскажу Кристине. Она будет в восторге. Джемма еще несколько раз провела расческой по волосам, жалея, что нельзя с такой же легкостью избавиться от черной хандры. Что ж, по крайней мере одна проблема решена. Ей есть чем занять себя до приезда Агустина де Наваса. Однако как отнесется к этому Фелипе, не будет ли он возражать? Она полагала, что дочь Марии тоже работает в доме, но почему бы девушке не попозировать в свободное от работы время? Да и вообще, при чем тут Фелипе — ведь это, в конце концов, дом Агустина, верно? Но Фелипе здесь живет, и Мария обращается к нему так, как будто в отсутствие Агустина главой дома является он… Джемма озадаченно нахмурилась и положила щетку на трюмо. А в самом деле, почему Фелипе здесь живет? Правда, лишь время от времени, но сейчас-то он как раз здесь. Кажется, он связан с финансами в нефтяной промышленности. Может, он консультант ее отца… Агустина? Ведь если Агустин управляет своей империей из дому, из такой дали, то должен же у него быть помощник? Но это всего лишь предположение. Джемма мечтала узнать правду, только… разве правда изменит что-то в ее кошмарном положении? Придерживая одной рукой тяжелые шторы, она вглядывалась в окно, словно хотела найти за ним ответы, но темнота была безмолвна. Как странно поворачивается и изменяется жизнь, почти всегда заставая человека врасплох. Джемма летела сюда с тревогой в душе, вызванной предстоящей встречей с человеком, который оказался ее родным отцом. Но теперь еще большую тревогу вызывал в ней другой человек, ее бывший любовник, Фелипе Сантос. Страх пред встречей с отцом был ничто по сравнению с тем страхом, который вызывали угрозы Фелипе. — Мне очень жаль, что ты не в силах присоединиться ко мне за ужином в гостиной. Гора идет к Магомету — полагаю, именно этого ты и ожидала. Заслышав полный сарказма голос, Джемма резко повернулась. — Ничего подобного я не ожидала! — Она нахмурилась, увидев Фелипе, который принес поднос с ужином и поставил его на одну из тумбочек. — Чтоб ты знал, я не играю с тобой в игры. Вряд ли можно было бы предположить, что ты, выполняя обязанности прислуги, сам принесешь мне еду! — Ты могла бы предположить все что угодно — меня бы ничего не удивило. Ты достаточно умна, чтобы догадаться, что твое упрямство меня разозлит и я этого так не оставлю. — У меня создалось впечатление, что мне предоставили выбор — присоединиться к тебе внизу или же поужинать в своей комнате, — парировала Джемма. — Я даже подумала, что ты заботливо вспомнил о моей усталости после полета. Как же я ошиблась! — А что, ты в самом деле устала от перелета? — Он холодно улыбался, глубоко посаженные глаза ощупывали ее тело под соблазнительным белым атласом халата. Джемма и бровью не повела, не поддалась невольному желанию поглубже запахнуться ради приличия. Ему и так прекрасно известно все, что скрывается под халатом, подумала она с вызовом. — Надеюсь, мне не откажут в столь малой слабости? — с горечью бросила она. — Только если и мне не откажут в моей. Такого она не ожидала, и поэтому ее тело оказалось не готово к отпору. Он протянул руку, рывком обхватил ее за талию, и она не успела даже глазом моргнуть, как оказалась прижатой к нему. Его дыхание обожгло ее, жаркий, требовательный, беспощадный в своем сиюминутном желании рот прижался к ее рту. Фелипе языком раздвинул ей губы и прошелся им по нежной коже десен. Джемма просто окаменела от неудержимого напора его страсти. Животный крик вырвался из его горла. Такой знакомый, в прошлом приводивший ее в восторг. Дыхание замирало у нее в груди от этого безмолвного признания, что она нужна ему вся без остатка — здесь, сейчас и всегда. Глубина ее ответного желания не замедлила заявить о себе, и вот уже она повторялась, та самая страстная вспышка чувств, которая столько раз заставляла ее мечтать о слиянии с ним. Его руки прошлись по атласной поверхности ткани, пробрались под халатик, погладили нежную кожу — и раскаленное добела желание превратило в пепел все ее возражения, как будто смертельный вирус в один миг овладел ее телом. От страсти у нее помутилось сознание, и она забыла о том, что это всего лишь наказание, месть, пытка со стороны Фелипе. Его ладони, жаркие, жадные, забрались под тонкую ткань, завладели грудью, и Джемма не сдержала резкого выдоха. Яростно стиснув ее грудь, он прикоснулся ртом к твердому соску, а потом втянул его губами, как будто наслаждался редким, изысканным вином и не хотел потерять ни капли драгоценного напитка. Джемма вскинула руки и поиграла дрожащими пальцами в знакомых упругих шелковистых кольцах его волос, потом прижала его голову к себе. Она тоже боялась потерять своего возлюбленного. Но он уже потерян, возражали ей ее измученные чувства. И он ее ненавидит. Считает, что она оскорбила их любовь — а не наоборот. И это как раз та пытка, что он обещал. Но ведь и для него это должна быть не меньшая пытка? Разве это игра? Чувство мести здесь ни при чем — он желает ее, страстно желает! Невозможно поверить, что все это фальшь и притворство: огонь жаждущего тела, хриплое дыхание, рвущееся из груди, жаркий рот, властно и требовательно завладевший ее грудью. И вдруг все внезапно оборвалось: желание исчезло в водовороте мучительных воспоминаний о предательстве. Мысли их в этот миг слились воедино, а вот телам, похоже, не придется больше никогда. Они одновременно отпрянули друг от друга, и в затуманенных глазах обоих блеснула боль. — Такого окончания я не ожидал, — прохрипел он, запахивая полы ее халата и с силой затягивая пояс. Джемма обхватила себя руками, пытаясь успокоиться. Тело ее под халатом мелко дрожало. Не от желания, она это знала. — Я… я полагала, что в этом-то и заключалась суть данного опыта, — прошептала Джемма осипшим голосом. В этот миг она поняла, что хочет его так же сильно, как всегда, и это желание питалось отнюдь не физическим вожделением, но любовью. Она не ошиблась в своих чувствах к нему, и недели вполне хватило, чтобы доказать истинность ее любви. Любовь не исчезла, она померкла от его жестокости, но все же оставалась здесь, в ее сердце. Но он-то, неужели он не понимает, что между ними есть что-то особенное и что все происшедшее можно и нужно обсудить? — Ты бы поела, пока не остыла еда, — дрогнувшим голосом произнес он, останавливаясь у двери. Не этой очередной смены разговора ждала она от него. Ей хотелось схватки с ним, шумного скандала, потому что именно после яростных столкновений часто получается что-нибудь хорошее. Но он остановился, он смотрит на нее и хочет что-то сказать. Джемма затаила дыхание, ожидая, как последняя идиотка, что с этих прекрасных губ сорвутся грубые и жестокие слова, оскорбления, на которые она сможет ответить тем же, чтобы запустить маховик ссоры. — Завтра, когда ты хорошенько отдохнешь, я покажу тебе поместье. Увидишь, тебе будет чем заняться до приезда Агустина. — О, у меня уже нашлось занятие, — выпалила она, тая смехотворно нелепую надежду, что он вспылит, узнав о ее договоренности с прислугой, чем и вызовет скандал, которого она так ждала. — Мария попросила меня написать портрет Кристины. Сердце у нее зашлось от радости при виде его злого взгляда. — Ей не следовало этого делать! — резко произнес он. — Я с ней поговорю. — Нет! — вскричала Джемма, стискивая ладони в кулаки. Вот уж чего она не собиралась делать, так это доставлять неприятности Марии. Она неверно повела разговор, и теперь его ярость направлена на Марию, а не на нее. Услышав ее выкрик, он сузил глаза и с такой силой вцепился в косяк двери, что побелели пальцы. — Нет, — повторила Джемма. — Она стеснялась попросить меня, сама сказала, что не должна была этого делать, но Кристина у нее одна… и ей хотелось бы оставить что-нибудь на память, если… если дочь когда-нибудь решит уехать. Она не упомянула Майка. Возможно, он и не знает о любви летчика-американца к дочери Марии. Ради Марии она, можно сказать, ходила по проволоке. — Она предлагала деньги, но я сказала, что напишу портрет бесплатно. Мне будет чем заняться, пока я дожидаюсь клиента. Я не знаю обязанностей Кристины, но обещаю не отрывать ее от работы. Ей внезапно расхотелось возбуждать ссору, которую она перед этим провоцировала. Все пошло наперекосяк, он сердится не на нее, а на Марию, а это совсем ни к чему. — Свободного времени у нее достаточно, так что я не думаю, что с этим возникнут проблемы, — спокойно произнес он, и Джемма облегченно вздохнула. — По крайней мере тебе не придется без конца сталкиваться со мной, — горько добавил он. — И ты сможешь как следует обдумать то, что едва не произошло сейчас в этой комнате. Не надейся, что я оставил тебя в покое, Джемма. Сегодня вечером в мои планы просто не входило заниматься с тобой любовью. Когда наступит время — ты сама поймешь. Очень скоро ты будешь барабанить в дверь моей спальни. Все надежды Джеммы испарились, а тело, всего несколько минут назад таявшее в его руках, как масло на солнышке, окаменело. — Ну, разумеется, — изобразила она язвительную ухмылку. — Я буду барабанить в твою дверь гусиным перышком, и дожидаться мне не придется, не так ли? Поскольку ты будешь весь в огне от нетерпения и меньше всего будешь думать о пытках для меня, верно? Ей показалось, что Фелипе готов наброситься на нее с кулаками, чтобы разрядить наконец эту жуткую атмосферу. Его лицо угрожающе потемнело, а пальцы продолжали стискивать косяк с такой силой, что она испугалась за сохранность двери. Но оказалось, что перед ней стоял новый Фелипе, совершенно неизвестный ей, поступавший наперекор тому, что она от него ждала. — Спокойной ночи, querida, — хладнокровно проговорил он. — Подумай над моими словами, это не угроза, а обещание. Дверь за ним закрылась вызывающе тихо, и Джемма лишь усилием воли сдержала крик негодования, рвавшийся из груди.Глава 3
На следующее утро Джемма была на ногах очень рано. Она выспалась на месяц вперед и проснулась свежей и отдохнувшей. Но, едва ступив на ковер, девушка снова вспомнила об угрозах Фелипе. Никому не позволено давить на нее, твердо решила Джемма. А Фелипе избрал именно такую тактику: хочет поколебать ее уверенность, хочет, чтобы она превратилась в душевного урода. Правда, она уже на полпути к этому, но афишировать столь печальное обстоятельство не собирается. Приняв душ, Джемма накинула легкий бледно-желтый сарафанчик с узкими бретельками, сунула ноги в кожаные шлепанцы, схватила солнечные очки и вышла из комнаты. Решимостью светился ее взгляд, но весь ее облик говорил о том, что она вовсе не такая храбрая, какой хотела казаться. Ночью она сражалась со слезами, долго сражалась, наступил даже момент, когда она уже готова была разрыдаться, однако решила: нет, ее слез ему не видать! На лестнице она задержалась, чтобы рассмотреть портреты. Ни одного кисти великих: Ренуара, Тернера или Пикассо. По большей части это были старинные фамильные портреты, написанные неизвестными художниками и передаваемые из поколения в поколение. Интересно, нет ли здесь Агустина, подумала Джемма, но не обнаружила ни одного полотна, которое было бы написано раньше, чем полвека назад. И — ни единого женского портрета. Однако это Джемму нисколько не удивило: страна мужчин, саркастично подумала она, страна, где женщин ни во что не ставят. Комнаты внизу были прохладны и просторны. Гулкие помещения с высоченными потолками, огромным количеством деревянных балок, белоснежными стенами и натертыми половицами. Мебель — массивная, темного резного дерева — соответствовала духу самого здания. Стены были украшены гобеленами с изображениями старинных охотничьих сцен, а диваны застланы роскошными парчовыми покрывалами. Тканые ковры на мозаичном полу отливали голубым, красным и черным и поблескивали кое-где золотым. Неужели настоящее золото? — подумала Джемма. Везде, где только можно, стояли вазы с цветами — розами, чтобы наполнить благоуханием воздух, лилиями и диковинными орхидеями, которые украшали и ее спальню. Вилла, пусть мрачноватая, была очень красива, но Джемму вдруг поразила странная мысль: в этих стенах не слышно взрывов детского смеха. Да и вообще у дома был такой торжественный вид, будто это музей какой-то, где детям, конечно, не место. Одна из комнат оказалась запертой, и Джемма решила, что это, видимо, кабинет Агустина. Она прошла мимо и направилась по коридору к кухне. В самом его конце Джемма открыла дверь, такую же тяжелую и обитую железом, как и все остальные двери в доме. Вот где билось сердце виллы! Комната невероятных размеров, светлая, обставленная как минимум на целый век современнее, чем все, что Джемма видела здесь до сих пор. Мария обернулась к ней от огромной сверкающей плиты, где жарился бекон и пеклись оладьи. Восхитительный аромат поднял Джемме настроение. — Джемма, вы хорошо чувствовать, si? Фелипе с лошади. Джемма и сама это видела. Она заметила Фелипе через открытую заднюю дверь кухни. Он объезжал лошадь на выгуле перед конюшнями. На нем были черная тенниска и белые бриджи для верховой езды. Даже с такого расстояния нельзя было не заметить, что изможденность, бросившаяся ей в глаза при встрече с ним, оставила печать только на его лице, но не на теле. Он был по-прежнему мускулистым и очень сильным, хотя и похудевшим. Сердце у нее заныло при мысли о том, что причина, возможно, в ней. Но ведь это не так? Он же ненавидит ее, разве нет? Но страдания, обещанные ей, не приносили ему никакого удовлетворения. Жажда мести, питающая его злобу, только ухудшала положение. Мария пригласила ее к столу, и Джемма, почувствовав себя во вполне домашней обстановке, с радостью приняла приглашение. Ей было приятно, что ее принимали здесь отнюдь не как гостью. — Кристина убирает спальни и скоро быть свободна. Вы тогда начинать картина? — горя нетерпением, поинтересовалась Мария, когда Джемма принялась за завтрак. — Позже, Мария, — раздался позади нее голос, и Джемма бросила взгляд на Фелипе. Он стоял на пороге, обрамленный прямоугольным каркасом двери, и яркие солнечные лучи подсвечивали сзади его темную фигуру, как будто сам дьявол из преисподней явился на свет Божий. — Я хочу утро провести с Джеммой. Кристина сможет позировать попозже. — Он уселся за стол напротив нее и положил кнут для езды рядом, как будто он мог понадобиться ему в любую минуту. Джемма мысленно залепила себе пощечину: с этими постоянными мыслями о пытках, которые он ей уготовил, недолго превратиться в параноика. — Хорошо спала? — поинтересовался он, набрасываясь на завтрак, состоящий из яичницы с беконом и оладий. — Да, спасибо, — вежливо ответила Джемма, поднося к губам чашку с кофе и всматриваясь в его лицо поверх дымящегося края. — Я думала, что я самая ранняя пташка, но ты меня обошел. Я видела, как ты занимался с лошадью. — Выездка. Я развожу скаковых лошадей. Завтра этому жеребцу предстоит отправиться на племенную ферму, так что ему понадобится вся его сила. Не хочешь посмотреть? — В глубине темных глаз блеснул циничный огонек, и сообразительная Джемма мгновенно поняла, что это предложение — его очередной укол и атака. — Нет, благодарю, — чопорно проговорила Джемма и смущенно опустила ресницы. — В таком случае тебе, возможно, будет интересно взглянуть на жеребца-»соблазнителя» в действии! Не так возбуждает, но тем не менее весьма поучительно. — «Соблазнителя»? — осторожно повторила Джемма, не сдержав любопытства. — Жеребца-»соблазнителя» приводят к кобыле, чтобы он провел предварительный, самый сложный этап ухаживания, перед тем как настоящий производитель наденет на себя лавры победителя. В тот момент, когда «соблазнитель» попытается взобраться на кобылу — значит, она уже готова, — вводят производителя. — Но это же кошмар! — выпалила Джемма. — Это несправедливо. — Справедливости вообще не очень-то много в любви и на войне, — со значением произнес он. Джемма, проигнорировав намек, пылко возразила: — Скажи это бедняге «соблазнителю»! — О, у них тоже бывают счастливые моменты, — ответил он и подлил себе кофе. — Тебе не известна история Архива, не слишком выдающегося скакуна, которого отстранили от скачек и превратили в «соблазнителя»? Его полюбила Вишенка, да так, что хотела только его и постоянно отвергала всех других женихов. Ее владелец сочувствовал ей и в конце концов смирился с ее любовью. В результате этого незаконного союза на свет появился Аркл, один из величайших скакунов всех времен. Джемма невольно улыбнулась. — Звучит как сказка для лошадей. — Это правда, уверяю тебя, — с нажимом произнес Фелипе. Улыбка сошла с губ Джеммы. Возможно, в этой сказке тоже скрывалось предупреждение. Возможно, Бьянка играет роль эдакого «соблазнителя» в облике женщины. Фелипе, наверное, с помощью Бьянки собирается выполнить свой мстительный замысел, чтобы она, Джемма, кинулась в его объятия, а он смог бы ее отвергнуть. Но не логичнее ли предположить, что Бьянка действительно нужна ему, — и в этом случае сама Джемма превращается в глазах Бьянки в того самого «соблазнителя»! — Ты готова к осмотру? — Фелипе отодвинул от себя тарелку. — Да, но сначала хочу взглянуть на то место, где мне предстоит писать портрет. Ты заказал все, что я просила? Фелипе поднялся из-за стола и протянул Джемме ее солнечные очки. На мгновение их пальцы и взгляды встретились. И оба одновременно отвели глаза. — Заказывать все, что стояло в твоем списке, не было необходимости. Разве что холсты. Здесь ведь имеется полностью оборудованная студия. Очки скрыли удивление в ее взгляде. — Вот как? А кто художник? — спросила Джемма. Ей до сих пор ничего не известно о человеке, чей портрет она должна написать. Не видела она также ни жены Агустина, ни детей. Правда, вполне возможно, что они уже взрослые и успели покинуть родительское гнездо. — Так кто же художник — Агустин? — Никто, — натянуто произнес Фелипе, показывая ей дорогу через сад к бассейну. Джемма не стала настаивать. Возможно, студия — просто каприз богача, у которого столько денег, что он не может решить, на что их еще потратить. Тем не менее для Джеммы это настоящая удача: она волновалась, в каких условиях ей придется работать. Во время утреннего тайного осмотра дома ей не удалось найти подходящего места, где бы можно было поставить мольберт. Нормальное освещение было только на кухне, но ей трудно было вообразить богатейшего нефтяного короля позирующим на фоне кухонных принадлежностей. — Ты плаваешь? — спросил Фелипе, когда они остановились на террасе с видом на бассейн. Это было восхитительное сооружение — круглое, манящее к своим прохладным голубым водам! В самом центре бассейна призывно журчал фонтан, отделанный натуральным камнем. Джемму заворожили солнечные зайчики на его бурлящей поверхности. Она с трудом оторвала взгляд от этого зрелища, посмотрела на Фелипе. Ей было мучительно больно осознавать, что ему неизвестно даже, что она умеет плавать, и так же мучительно больно было осознавать, что и она сама не знает, умеет ли плавать он. Но у них не было возможности узнать все друг о друге, она понимала, что надо использовать для узнавания каждую минуту. Джемма видела, что и Фелипе сейчас настроен так же! — Да, меня трудно назвать дельфином, но я очень люблю воду, — пробормотала она. — Прекрасно, тогда позже поплаваем. А верхом ездишь? — К сожалению, нет, — покачала головой Джемма. — Меня приводит в ужас любое животное крупнее шетлендского пони. Фелипе хохотнул, но не предложил поучить ее верховой езде. Джемма исполнилась благодарности за проявленное милосердие. Они обогнули бассейн и сквозь арку из вьющихся роз направились в другую часть сада, при виде которой у Джеммы перехватило дыхание, так как их глазам открылся настоящий рай. Орхидеи, сотни орхидей, прозрачно-восковых, экзотических, красочных. Их пышные яркие головки выглядывали отовсюду. — Какая красота, просто фантастика! — ахнула Джемма. Фелипе сорвал один цветок, нежно-кремовый, едва раскрывший изящные удлиненные лепестки, настолько совершенный, что где-нибудь в Париже или Лондоне за него отдали бы целое состояние. Улыбнувшись, он пристроил орхидею в гагатово-черной блестящей шевелюре Джеммы и посмотрел на нее пристальным взглядом. Джемма не смогла выдержать его: она была расстроена той болью, что прочитала в его глазах. Девушка отвернулась и сделала вид, что рассматривает один из самых необычных цветков. Фелипе хихикнул за ее спиной — и вот тогда она все поняла. Для него это просто игра, с горечью подумала Джемма, и очень жестокая. Что ж, она не станет подыгрывать ему, хотя именно этого он и ждет. — Они все твои? — поинтересовалась она. — Мои и Агустина. Наше общее хобби. Джемма нахмурилась. Ей хотелось узнать побольше об их хобби, но Фелипе уже развернулся и направился в сторону бассейна. Она догнала его. — Ты на него работаешь? — Еще один вопрос, который свидетельствовал о том, как все-таки мало она знает о Фелипе. — Да. Я его финансовый директор. — А ты не можешь мне немного рассказать о нем? — попросила Джемма. — Я имею в виду… что мне это необходимо для работы. Чтобы портрет оказался удачным, мне необходимо знать, что он за человек. — В принципе он может быть настоящим негодяем, но он состоятелен, удачлив, и это, как правило, привлекает большинство женщин, — безразличным тоном произнес Фелипе. Это что, очередная шпилька, намек, что она — как раз одна из «большинства женщин»? Пропустив колкость мимо ушей, Джемма подумала: ничего себе портрет получится — богатый, удачливый негодяй, да еще оказавшийся ее родным отцом! Они уже оставили позади себя бассейн и приближались к церквушке рядом с виллой. Раньше Джемма ее не заметила, но теперь обратила внимание, что прямо от входа в церковь скрытая от глаз тропинка ведет к двойным дверям в боковой стене виллы. Джемма мгновенно вычислила, что это дверь из той самой закрытой комнаты — личного кабинета Агустина де Наваса. Наверное, он очень набожен. — Вот тут ты будешь работать — разумеется, если Агустин позволит. Сюда в течение долгих лет не ступала нога человека. — Фелипе полез в карман за ключом. Джемма открыла было рот, чтобы возразить, что она ни за что не станет рисовать в Божьем храме, разве что епископа или папу римского, но в этот миг Фелипе распахнул дверь. Он прошел в помещение, раздвинул шторы на окнах. Джемма сняла очки, уронив при этом орхидею, и наклонилась, чтобы поднять цветок. Разогнувшись, она не сдержала восторженного вздоха. Церковь оказалась вовсе не церковью, но самой прекрасной студией из всех когда-либо виденных ею. Куполообразный потолок снаружи придавал зданию облик церкви. Пол из золотистой сосны покрыт пылью, и по всей просторной комнате, залитой потоком хлынувшего солнечного света, заплясали пылинки. Одно из окон студии было самым огромным, почти во всю стену высотой. Фелипе поднял жалюзи — и освещение в комнате стало иным: поскольку деревья снаружи отбрасывали густую тень, то сюда попадал теперь не прямой солнечный свет, а рассеянный, тот самый, который как раз подходил для работы. Джемма озиралась в благоговейном восторге; этот неожиданный сюрприз на какое-то мгновение заставил позабыть ее обо всех тревогах. Она увидела небольшую кухоньку, отгороженную восточной бамбуковой ширмой, дверь в крошечную ванную, туалетную комнату и душевую кабинку. Вдоль белых стен расставлены мольберты, и несколько кушеток под шелковыми покрывалами расположились в художественном беспорядке. На одной из стен висели полки, забитые красками, коробками с кисточками, карандашами, жестянками с пастелью и углем. Аккуратная стопка полотен всевозможных размеров и форм высилась в одном из углов студии. — И этого никто никогда не использовал? — Джемма в изумлении посмотрела на Фелипе. — Вот теперь и используют. — Ответ Фелипе гулко отозвался под высоким куполом. — Я пришлю сюда женщин, чтобы все привели в порядок. Пора уже этой студии увидеть свет Божий. — Но зачем же ее построили, если никто ею не пользуется? Фелипе ответил не сразу. Он медленно провел по спинке жесткого кресла, взглянул на покрытые пылью пальцы. — Фелипе? — хрипло шепнула Джемма. Наконец он обратил на нее взгляд темных, непроницаемых глаз. — Ходят слухи, что он построил студию для одной женщины, которую повстречал где-то в Европе и которую очень любил… У Джеммы пол поплыл под ногами, и она беспомощно схватилась за край одной из кушеток. О Боже, неужели Агустин построил это для ее матери? — Правда, мало кто может представить себе Агустина, без памяти влюбленного в женщину, — с каменным выражением на лице продолжал Фелипе, — и меньше всего — его несчастная жена. Его жена? Горечь в его голосе лишь усилила смятение в душе Джеммы. На дрожащих ногах она обошла кушетку. Ей просто необходимо присесть, пока она не потеряла сознание. Так, значит, Агустин женат. И его жена станет еще одной горькой каплей в переполненной чаше ее терпения. — Его… его жена? — еле слышно выдохнула она. — Она умерла. Пару лет назад. По моему мнению, для нее смерть явилась блаженным облегчением. Их брак не был счастливым. — А почему они не разошлись? — тяжко вздохнула Джемма. — Разошлись? — презрительно бросил Фелипе. — Ты забыла, что это католическая страна. Браки заключаются здесь на всю жизнь. — И даже если брак не удался, нужно с ним как-то мириться? — невольно вырвалось у Джеммы. — Но лучше всего сначала не совершать ошибки. То есть жениться здесь следует только тогда, когда окончательно убедишься, что берешь замуж истинно свою женщину, — ровным тоном проговорил Фелипе, как будто в жизни все это было так просто осуществить. Джемма подняла на него глаза, надеясь прочитать на его лице хоть какие-то намеки на то, как следовало понимать эти слова: он имеет в виду себя или говорит вообще? — но оно было бесстрастно. За время их лондонского романа никто из них не обмолвился ни словом о браке, да и могло ли быть иначе? Неделя — очень малый срок, и все же их чувства друг к другу казались такими глубокими, что мысль о браке, очевидно, неизбежно возникла бы. Наверное, да; но между ними встала Бьянка. — Что с тобой? — Склонившись над кушеткой, Фелипе убрал с ее щеки прядь волос. — Ты побледнела. — Его голос звучал почти нежно. Но Джемма была настороже. Она заставила себя улыбнуться. От одной мысли об этой женщине рядом с Фелипе вся краска схлынула с ее лица. — Я в порядке — просто жара так действует. Здесь очень душно. — Она постаралась взять себя в руки. — Ты… ты нарисовал очень мрачный портрет Агустина. Фелипе выпрямился. — Правда? Агустин — сложная личность. Держит свою нефтяную империю в ежовых рукавицах, да и в личной жизни не менее суров. Он высокомерен, горд, а подчас отвратительно противоречив… Совсем как ты, чуть не сорвалось с языка Джеммы. — ..и работа над его портретом может преподнести тебе уйму сюрпризов. — Что, еще один способ меня наказать? — спросила Джемма, вдруг не на шутку испугавшись: святости от своего отца она не ждала, но этот человек, похоже, настоящее чудовище. Фелипе неожиданно улыбнулся, в глазах появилась даже теплота. — Нет, радость моя, — мягко ответил он. — Просто горькая правда, не имеющая лично ко мне никакого отношения. Давай уйдем отсюда. Это место чертовски напоминает мавзолей! — Скорее алтарь, — мрачно поправила его Джемма. — Не хочешь перед обедом поплавать? — предложил он. Какая заботливость! Джемма благоразумно решила отложить на потом мысли об Агустине, его жене и своей маме. Позже, оставшись одна, она сможет поразмышлять над откровениями Фелипе, но сейчас… сейчас ей нужно собраться. Фелипе что-то становится подозрительно милым — следовательно, в его поведении близок поворот на сто восемьдесят градусов. Она должна быть начеку и достойно его встретить. — Да, с удовольствием, — отозвалась она. Кристина поначалу стеснялась позировать, но потом успокоилась и неподвижно пристроилась на стуле у окна. Поблизости все время маячила Мария, делая вид, что печет пироги, но Джемма, весело усмехнувшись, подумала, что из духовки в ближайшее время вряд ли что появится. Джемма нанесла несколько быстрых, резких штрихов на самом маленьком из полотен, которые обнаружила в студии и взяла с разрешения Фелипе. Работа, похоже, будет несложной: у Кристины оказалось очень интересное лицо. Она была красива, и это подспорье в работе, но все же главное не в том. Ее лицо излучало любовь. В нем была какая-то безмятежность, которая смягчила бездонную черноту глаз, добавила матового блеска оливковой коже и краски пухлым губам. Джемма старалась не думать в процессе работы о таких отвлекающих моментах, как любовь, но это оказалось столь же невозможно, как удержать разлив реки весной. Где же обещанные Фелипе пытки? Сегодня она столкнулась лишь с намеком на них. Когда они загорали после купания, она открыла глаза и поймала его взгляд на своем теле. Вскоре после этого она укрылась полотенцем, объяснив, что боится сгореть. На самом деле этот взгляд напомнил ей о том, как Фелипе готов был бесконечно изучать ее тело, когда они еще только познакомились. Тогда он боготворил и нежил ее, но сейчас его переполняет жажда мести, и Джемма почувствовала угрозу в его жадном взгляде. Усилием воли ей пришлось подавить волну желания, которую вызывал этот изучающий взгляд… — Отдохни, Кристина, — сказала Джемма, вытирая ветошью кисть и отступая назад, чтобы взглянуть на работу. Перед этим она объяснила Марии, что у нее не хватит времени на полный портрет, поэтому она напишет лишь голову и плечи без какого-либо фона. Сейчас обе они остановились перед холстом, и Джемма рассмеялась при виде разочарования на их лицах. — Знаю, что сейчас впечатление не очень, но обещаю, что, когда работа будет закончена, портрет вам понравится, — сказала она. Все три женщины болтали, смеялись, и Джемма была довольна общением с ними. Она отбросила мысли о Фелипе и сосредоточилась на работе. Ей нравилось вызывать свои модели на разговор — люди при этом расслаблялись, а это так важно, чтобы уловить истинный характер человека. Она вспомнила замечание Фелипе, высказанное им по поводу того портрета, который он видел в Лондоне. Мол, фабрикант выглядит на нем напыщенным и скучным. По-другому она и не могла написать его, поскольку тот человек был именно таким. И перестать думать о Фелипе, сколько бы она ни старалась, она тоже не могла, он все время маячил где-то на задворках ее сознания, ожидая подходящего момента, чтобы напомнить о себе. — Итак, ты принялась за работу, и клиент у тебя куда более очаровательный, чем тот пресловутый промышленник, — произнес позади нее Фелипе тихим, предназначенным лишь для нее голосом. Ее поразило, что в этот самый момент она думала о том же. Поразило и горько ударило. Вспомнилось время, когда подобное часто случалось. Оба одновременно начинали говорить об одном и том же, а потом хохотали от такого совпадения. — Забавно: ты вспомнил о том человеке и я только что думала о нем, — ответила она спокойным, почти сожалеющим тоном. — И о той ночи тоже думала? — шепнул он с такой иронией, что Джемма вся напряглась. Но быстро опомнилась. Она все забывает, что эти взлеты и падения — лишь часть его игры в месть. — На сегодня довольно, Кристина. — Проигнорировав замечание Фелипе, она собрала кисти и направилась к раковине, чтобы вымыть их. Кристина и Мария снова подошли к холсту, но Джемма почти не слышала их криков восторга. Сердце ее было стиснуто болью. Болью, которую ей любой ценой необходимо скрыть от ее мучителя. Ему ни за что не выиграть. Он последовал за ней к раковине и остановился так близко, что тепло его тела обжигало ее кожу. — Невыносимо больно, верно? — Что именно? — бойко поинтересовалась Джемма. Она не собиралась доставлять ему удовольствие, показывая, насколько уязвима. — Не стоит притворяться. Тебе прекрасно известно, что я имею в виду. — Да, известно, — неохотно вздохнула она, — но ты только теряешь время, Фелипе. Я не возражаю против твоих намеков, большей боли, чем уже доставил, ты мне доставить не сможешь, — солгала она. — Но только не на виду у прислуги, ладно? Это же показывает твою слабость, не мою. — Прислуга знает свое место, чего нельзя сказать отебе, радость моя. А что касается слабости, так мы еще посмотрим, кто выдержит этот экзамен. — Он налил две чашки кофе. Джемма дождалась, когда Мария и Кристина вышли из студии, и только потом набросилась на него. — Твои пытки ты называешь экзаменом, не так ли? Ты зря тратишь и свое, и мое время, — с нажимом повторила она. — Ты заставляешь меня пройти полный цикл мучений, как белье в стиральной машине. Наливаем холодную воду, подогреваем до девяноста градусов, полчаса крутим, полощем в ледяной воде и быстро выжимаем. — Она улыбнулась. — Очень сложный процесс — и все зря, потому что тебе придется повторять его снова и снова. Я — как одежда фирмы «Маркс и Спенсер»; никогда не изнашиваюсь. — Ты так считаешь? — Он язвительно улыбнулся, размешивая сахар в ее чашке. — Ну, это мы поглядим. Джемма нахмурилась. — Зачем, Фелипе? Ты думаешь, что заставляешь страдать меня, но ведь ты и себе причиняешь не меньшие страдания. Это своеобразное самоистязание. Меня отнюдь не восхищает подобное качество в мужчине. — А меня отнюдь не восхищает в женщине холодный, расчетливый отказ, — резко парировал он, протягивая ей чашку с кофе. Джемма взяла чашку и, облокотившись на раковину, поднесла ее к губам. — У меня создалось впечатление, что отказ получила как раз я. Полагаю, когда ты вынашивал планы своей странной мести, тебе ни разу не пришло в голову, что именно я — потерпевшая сторона. — Я надеялся, что ты позвонишь мне в Нью-Йорк… — Ты опоздал. На целых семь дней опоздал! — Твоя любовь оказалась не в силах вытерпеть даже семь дней? — язвительно бросил он. — Что ж это за любовь такая? Джемма смотрела на него с мукой в глазах. Они ничего не смогут решить. Гордость его настолько уязвлена, что исправить положение не в силах никто. Джемма протяжно вздохнула. — На следующий день я приезжала к твоему дому, — хриплым шепотом призналась она. — Ты уехал, вместе с Бьянкой. Что я должна была подумать? — Вот как, ты приезжала, чтобы проверить меня?! Значит, ты мне не доверяла? — Взгляд его был полон отвращения, и Джемма отвернулась. Все было совсем не так, но переубеждать его — значит лишь зря терять время. — Я не обязан отчитываться перед тобой за любое свое действие — ни тогда, ни теперь! рявкнул он. В ответ на этот выпад Джемма снова подняла на него глаза. — Ожидать подобного от любовника южных кровей не приходится, так что, пожалуйста, не фантазируй, Фелипе. — Я-то не фантазирую, радость моя, — отрывисто бросил он. — Это ты живешь будто в сказке. Ты что, думаешь, у меня не было причин поступить так, как я поступил? Ты думаешь, после всего, что между нами произошло, я позволил бы тебе просто так выскользнуть из моих рук?.. Джемма растерянно покачала головой. — Одна неделя, Фелипе. У нас была всего одна неделя. Слишком мало, чтобы по-прежнему доверять… — Но вполне достаточно, чтобы влюбиться, — возразил он. — Или же мы оба глубоко заблуждались, и все наши кувыркания, которые нам так здорово удавались, были вовсе не любовью, а тривиальным древним блудом! И это еще мягко сказано! — с горечью добавил он. Боль пульсировала в венах Джеммы. Вот чем все закончилось. Когда-то они любили друг друга, страстно любили, однако теперь способны только снова и снова сыпать соль на все еще кровоточащие раны своих чувств. Но, даже понимая это, Джемма не смогла удержаться, чтобы не добавить свою порцию. — А потом появилась Бьянка, — медленно проговорила она, обдав его ледяным взглядом. Долгие месяцы Джемма боролась с мыслью о том, что он и Бьянка — любовники. То, что они двоюродные брат и сестра, нисколько не утешало Джемму — закон не везде запрещает подобные связи. Она же видела взгляд, которым Бьянка одарила Фелипе, и до сих пор прекрасно помнила враждебность девушки по отношению к себе. Бьянка хотела Фелипе, Бьянка ненавидела Джемму, Бьянка одержала победу. Она чувствовала, что возражения не будет, да разве же она его ожидала на самом деле? — Да, потом появилась Бьянка, — ровным тоном произнес он — Человек, который был частью моей жизни чертовою? долго, в отличие от тебя. — Другими словами: «Убирайся, Джемма, ты согревала мою постель довольно долго…» Быстрым движением он накрыл ей рот ладонью и больно сжал, как будто хотел стереть с ее губ сорвавшиеся слова. — Ты говоришь как торговка, а поступаешь как шлюха.. — А ты, конечно, не оказываешь себе в удовольствии понаблюдать за всем этим… В ответ он с силой прижался ртом к ее рту, доказывая тем самым ей самой, что в его последнем оскорблении есть доля правды. Она, похоже, действительно шлюха, если не способна справиться с вожделением, которое он в ней вызывает одним-единственным страстным поцелуем. Он ее ненавидит, жестоко ранит своими оскорблениями, но предательское желание, мгновенно вспыхнувшее в ней, держало Джемму в тисках: С усилием и болью она еле оторвала от него губы, поскольку он впился в них зубами. — Развлекаешься до приезда Бьянки? — съязвила она. — Совсем как в Лондоне. — На этот раз ты права, — процедил он. — Только теперь тебе даже телефонного звонка не дождаться. — Прекрасно обойдусь без подобных звонков! — в ярости выпалила она. — Холодных и бесстрастных — тебе под стать. — Буду я изливать свои чувства чертову аппарату, — прохрипел он. — Тебя не было дома… Джемма выдавила язвительный смешок. — Кажется, я понимаю! Меня не было дома — и у оскорбленного латиноамериканца горячая кровь вскипела от дурацкой обиды! У меня своя жизнь, Фелипе! Я зарабатываю на хлеб насущный. Так вот что тебе не подошло — тот факт, что я независимая женщина, которая не намерена сидеть, затаив дыхание, в ожидании твоего звонка? И ты еще смеешь заявлять на меня какие-то права, после того как сам исчез с Бьянкой?! — прокричала Джемма. Она была сыта по горло. Игра постоянно шла в одни ворота. Глаза Фелипе сверкнули грозным огнем. — Мы не похожи друг на друга, но, думаю, нашли бы общий язык, если бы ты дала мне шанс. Ты считаешь себя свободной женщиной, но поступаешь как девица викторианской эпохи, лелеющая свою уязвленную гордость. Тебе достаточно было всего лишь снять трубку, но ты, черт возьми, даже этого не сделала. И этим все сказано, радость моя! Ты чертовски ясно дала понять, что интересовалась исключительно тем, что тебе давали ночью, и как только этот источник иссяк, ты утратила к нему всякий интерес. — Я больше не хочу здесь оставаться! — завопила Джемма, резко отворачиваясь, чтобы собрать свои кисти. Пальцы ее вдруг стали неловкими, неуклюжими, а веки саднило от непролитых слез. — Я больше не хочу выносить все это — твою грязную брань, твое тиранство. Не хочу писать портрет Агустина. Хочу вернуться в Англию и навсегда забыть о твоем существовании. — Не так-то это просто, верно? — Я бы сказала — проще не бывает. Клиента нет на месте. Я не могу тратить свое драгоценное время в ожидании его возвращения. — Я имел в виду, что это для нас не просто. Мы не в состоянии забыть о существовании друг друга… — Перемена в его тоне заставила ее развернуться и взглянуть на него. При виде выражения глаз Фелипе ее сердце сжалось. Ярость в них на мгновение исчезла, уступив место чему-то еще более пугающему. Джемма затрясла головой, пытаясь избавиться от этого взгляда, который запечатлелся в ее сознании и мучил ее все эти долгие месяцы с тех пор, как они страстно любили друг друга. Так он смотрел на нее, когда желал ее, когда хотел ее любить. Слова были не нужны: этот полный истомы взгляд говорил сам за себя. И она всегда отзывалась на него, и это чувство по-прежнему живет в ней. Даже сейчас, зная, что он намерен только мучить ее, она жаждала оказаться в его объятиях. В объятиях прошлого Фелипе, с тоской думала Джемма, а не этого человека, который доставляет ей боль. — Я хочу уехать, — выдавила она, — и была бы тебе признательна, если бы ты мне помог. — В широко раскрытых глазах, в их почти прозрачной глубине, стояла мольба. Он ей не откажет, нет! — Милая, дорогая Джемма! — Фелипе улыбался. — Неужели ты решила, что я позволю тебе еще раз с такой легкостью ускользнуть от меня? — со злорадством спросил он. — Помимо моего желания измучить тебя до полусмерти в моей постели у тебя есть еще и работа. А если ты разорвешь контракт, я позабочусь о том, чтобы все узнали, что на тебя нельзя ложиться в делах. — Не угрожай мне, Фелипе. Жизнь у нас разная, и тебе не добраться до нее. — Полагаю, твои следующий клиент — сэр Ральф Пипон, а за ним на очереди Костакис, греческий судовладелец? Ты права, жизнь у нас разная, но деловой мир на удивление голосе. Словечко здесь, словечко там. — Ты не посмеешь! — не веря своим ушам, ахнула Джемма. — Мне просто не придется, Джемма, — только и ответил он. Его рука поднялась и дотронулась до ее подбородка — и жаркая волна разлилась по ее телу, доводя почти до исступления. — Ты останешься, потому что сама этого хочешь, — добавил он с такой убежденностью, что Джемма готова была ему поверить. Она опустила густые черные ресницы, чтобы заслониться от его взгляда из-под тяжелых век — этого чувственного, не требующего никаких объяснении взгляда Желание. Оно читалось в его глазах и пронизало ее насквозь, когда их губы слились в поцелуе. Фелипе крепко прижал ее к себе, и полгода безысходного горя исчезли из сердца Джеммы. Она прильнула к нему, мечтая о чуде, мечтая о том, чтобы все вдруг вернулось на свои места. Но слишком многое переменилось в ней самой, а чувства сплелись в такой противоречивый клубок, что вряд ли распугаешь. Она не могла дышать, не могла думать, когда он гак обнимал ее. Каждое его прикосновение приближало тот миг, когда она забудет, где она есть и кто она такая. Искусные пальцы Фелипе быстро справились со старенькой рубашкой, в которой она работала, откинули ее с плеч, чтобы добраться до тонких завязок сарафана. Сухие губы покрыли жаркими поцелуями обнаженную шею, пламенем прошлись по нежной коже, вызвав слезы на ее глазах Душераздирающий, полный муки стон сорвался с ее губ, и Фелипе, поразившись, отпрянул Он сделал как раз то, на что у нее не хватило сил. Она сделала шаг назад, полная ненависти к себе за слабость, полная ненависти к нему за мужество ее оттолкнуть. Дрожащими пальцами она натянула рубашку обратно на плечи. — Пожалуйста, позволь мне уехать, — не поднимая на него глаз, взмолилась Джемма. Он приподнял ей подбородок, и она в смятении прочитала в его глазах все то же упорство — Отпустить тебя сейчас, когда становится все интереснее? Ни за что. Джемма. Я продержу тебя до тех пор, пока вволю не натешусь тобой, топ, ко тогда я тебя отпущу, и к тому моменту ты будешь отравлена на веки вечные. После меня ты не захочешь ни очного мужчины, радость моя Я буду любить тебя так, что ты забудешь, на каком ты свете Лондон был всего лишь прелюдией И после этого он ушел Оставил ее, дрожащую от кошмара его угроз Ее охватил ужас панический ужас, что в каждом его слове таилась жестокая правда.Глава 4
Когда он появился, на пороге ее комнаты, Джемма уже наполовину уложила чемодан. Она уезжает. Решено. Ничто ее не остановит Фелипе. небрежно облокотившись о дверной косяк, наблюдал за ней, как будто более важного занятия у него не нашлось. — Ты никуда не поедешь, Джемма, — произнес он наконец, и от его уверенного тона Джемма чуть не расхохоталась ему в лицо. — Так что раскладывай-ка все обратно. — И не подумаю, — возразила она. — И не стоит прибегать к детским отговоркам, по которым мой отъезд невозможен. Я только что видела Майка с Кристиной в саду. Я попрошу его отвезти меня. Если ты не возражаешь, разумеется; впрочем, если возражаешь — тем более! — язвительно добавила она. — Вообще-то я возражаю, но в данном случае это не имеет никакого значения, поскольку Майка ты упустила. — Он взглянул на часы. — Сейчас услышишь рев двигателей. Джемма уловила в его глазах торжествующий огонек, и в этот же миг вдалеке послышался звук мотора самолета. Черт! Каких-нибудь пять минут — и она могла бы улететь вместе с ним. Она яростно скомкала в кулаке шелковый шарфик и бросила его в чемодан. — Он полетел за Агустином? — сквозь зубы поинтересовалась Джемма. Впрочем, даже если и так, на ее намерения это не повлияет. Она улетит, несмотря ни на какой портрет. Агустину, без сомнения, портрет нужен как дырка в голове, так что они оба будут счастливы, разорвав соглашение. Ее больше уже не интересовала даже встреча с ним. Она хотела исчезнуть из жизни Фелипе — и все. — Агустин вернется только через пару дней. Майк полетел за продуктами. Ты, должно быть, заметила, что поблизости нет ни единого супермаркета, и… — Избавь меня от скучных подробностей вашего быта. Когда вернется Майк? — Через пару часов, и к тому времени я намерен убедить тебя остаться. Джемма широко раскрыла глаза. — В данных обстоятельствах мой вопрос прозвучит, пожалуй, невероятно глупо, но все же: каким образом ты собираешься этого добиться? — с сарказмом выпалила она. — Почему-то мне кажется, что мои чувственные объятия и поцелуи не слишком подойдут для этой цели, — протянул он и, скрестив на груди руки, забросил ногу на ногу. Джемма так и вспыхнула. Это что, очередная стадия его игры в пытки? Теперь он пытается насмешить ее? — Чувственные поцелуи, бриллианты или шикарные машины — меня ничто не убедит остаться. Надеюсь, это тебя удовлетворит. — Только заполучив тебя сегодня к себе в постель, я смогу получить удовлетворение. В ответ на это она вскинула голову и резким движением заправила волосы за уши. — В таком случае тебя ожидает ночь разочарований, поскольку тебе придется метаться в постели в одиночестве! — Ну, почему же так, когда рядом есть ты? Мне очень жаль, радость моя, но ты ни в коем случае отсюда не улетишь, и это так же верно, как то, что солнце поднимается на востоке. — Следовательно, я здесь пленница? — Вот именно, а пленники делают то, что им приказывают. Так что распаковывай чемодан, пока твой тюремщик не потерял всякое терпение. Джемма поняла, что выхода у нее нет! Но что же все-таки делать? Позволить ему взять верх, а самой молча страдать? Она лихорадочно искала ответ на эти вопросы — и не находила его. — Оставь меня, Фелипе, — устало попросила Джемма. — Мне наскучили твои забавы. — Значит, придется подумать о новых ходах. Не могу допустить, чтобы ты зевала, когда я буду заниматься с тобой любовью. — Он оторвал плечо от косяка. — Увидимся за ужином За ним с треском захлопнулась дверь, и раздались его гулкие шаги по коридору. Сердито спихнув чемодан на пол, она свернулась на кровати калачиком и вцепилась зубами в стиснутый кулак. У нее не больше свободы действия, чем если бы она была закована в цепи. Пленница и тюремщик, совершенно верно. С величайшей неохотой она переоделась к ужину, выбрав черную шелковую блузку и ей в тон брюки. Из украшений она решила взять толстые золотые серьги-кольца. Джемма не сомневалась, что, если она еще раз не спустится к ужину, Фелипе придет в ярость, а ей больше не хотелось выслушивать оскорбления. Нет, это не слабость, спорила она сама с собой, просто нужно же искать какие-то пути к сосуществованию. Враждовать с ним бессмысленно. — Я помню эти духи. Кассини, точно? «Бесконечный любовный роман», — соблазнительно пробормотал он, подхватывая ее под локоть у самой лестницы. — Да, это были твои любимые, верно? — проворковала она на ходу, не в силах удержаться от колкости, хотя и дала себе зарок избегать этого. — Ты знаешь, что со мной делает аромат? Он меня возбуждает. Ты для этого и воспользовалась духами? — Чтобы подразнить тебя, хочешь сказать? — невинным голоском спросила она, спускаясь вместе с ним по лестнице. — Ну, это бессмысленно. Дразни не дразни, а все равно ты будешь моя. Впрочем, я чувствую, ты уже начинаешь закипать, а? — Но не от жажды твоего тела, Фелипе, — холодно ответила Джемма. — Пока еще нет, — шепнул он, грубо сжимая ей локоть — Но уже очень скоро ты будешь вопить от этой жажды. — Так же, как и ты. Посмотрим, кто завопит первым, ладно? Фелипе откинул голову и расхохотался. Он вывел ее на террасу. — Ты не возражаешь против ужина на свежем воздухе? Когда я живу здесь, то обычно ем на террасе. — Прекрасно, — сдержанно ответила Джемма. Она решила не спорить больше — во всяком случае, из-за такой мелочи, как место ужина. Один из столиков на террасе оказался уже накрытым на двоих, так что в ее возражениях все равно не было бы смысла. На белой камчатой скатерти стояли свечи, ваза с цветами и хрустальные бокалы. Невидимые лампы скорее мерцали, чем горели. Зрелище было прекрасным, величественным и пугающим. На ужин подали отменную еду — ростбиф и разнообразные овощи на выбор. Джемма держалась прекрасно, храбро приступила к трапезе, но обнаружила, что изысканное красное вино кажется ей куда более заманчивым, нежели еда. Атмосфера между нею и Фелипе сгустилась настолько, что ее вполне можно было бы резать ножом. Чтобы пережить этот вечер, хорошо бы превратиться в бесчувственную куклу. Выпивка — не выход. Она отказалась от второго бокала и заметила, что и Фелипе не стал подливать себе вина. Мария выполняла все их желания, и каждое ее появление немного разряжало тяжелую обстановку за столом. Но стоило ей исчезнуть, как разговор снова становился колючим и жестким. — Итак, ты решила остаться. Не так уж это, в конце концов, оказалось и трудно, — облил он ее ледяным взглядом, когда Мария убрала со стола тарелки. — Ничего я не решила. Ты объявил приговор, и я отбываю свой срок. У меня нет другого выхода, кроме как остаться — до окончания работы, разумеется. Да, раз уж речь зашла о работе, что, интересно, твой босс подумает об этой твоей игре в наказание? — Она надеялась легкой угрозой как-то смягчить напряжение. — Ты все время называешь это игрой, Джемма. Ты сильно ошибаешься. Я намерен серьезно наказать тебя. Что же касается Агустина, то не надейся найти у него поддержку. Чувства женщин его нимало не трогают, и даже тебе не удастся растопить его сердце. Кроме того, к его приезду все уже будет закончено. — Ничего себе скорость, — сухо бросила в ответ Джемма. — Каких-то два-три дня. Рассчитываешь так быстро поставить меня на колени? — Торопить события я не собираюсь, — произнес Фелипе. Джемма потянулась к бутылке с вином. Похоже, выпить, в конце концов, необходимо. Ладонь Фелипе накрыла ее руку. — Ни в коем случае, радость моя. Ты нужна мне трезвой. Я хочу, чтобы ты прочувствовала каждый поцелуй, каждую ласку — все, до последнего содрогания. — В мерцании свечей его глаза сверкнули свирепым огнем, как будто он превратился в какого-то лесного хищного зверя. — Фелипе, — обратилась к нему Джемма, — я уже говорила тебе: ты зря потратишь время. Тебе не удастся достичь желаемого результата. Соблазнять ты умеешь, так что вполне возможно, что ты добьешься успеха и затащишь в постель мое тело — но и только. Ты сможешь сколько твоей душе угодно целовать, ласкать и брать меня, но никогда тебе не затронуть самую главную мою струну. Я заморожу свое сердце, свои чувства — и никогда не доставлю тебе радости ощутить, что ты причинил мне боль. Если она думала, что ее слова его обеспокоят, то она ошиблась. В его ответе не было и нотки сострадания. — Ты забыла, Джемма: я ведь любил тебя раньше. Я знаю наизусть каждую частичку твоего тела. Я знаю, что тебя зажигает, возбуждает, от чего ты извиваешься и стонешь. Дорогая, ты можешь заморозить свои чувства, но однажды унылой темной ночью ты проснешься, тоскуя по любви, а рядом никого не будет. Не будет Фелипе, и ни один мужчина не сможет дать тебе то, что давал я. Тебе все это известно, не так ли? Джемма опустила ресницы, ибо не хотела, чтобы он прочел в ее глазах признание его правоты. Фелипе был совершенным любовником, и, когда он бросил ее, Джемма понята, что ни один мужчина никогда не сможет занять его место Она даже и пробовать не собиралась. Все это, возможно, и правда, но Фелипе кое о чем забыл — А ты, Фелипе, — Джемма встретилась с ним взглядом, — ты забыл о той страсти, которую я так легко в тебе вызывала? Ты же сам признавался, что ни одна женщина не способна разжечь тебя так, как это удавалось мне. Впрочем, не знаю, может, все мужчины так говорят. Знаю лишь, что я как-то смогла прожить без твоей любви эти полгода, в то время как тебе, по всему видно, пришлось нелегко. Он скептически усмехнулся, — Это лишь доказывает, что мое чувство к тебе было глубже, чем твое — ко мне. Жаль, ибо моя задача осложняется. Мне-то казалось, что у тебя еще остались какие-то чувства по отношению ко мне, но из твоих слов следует, что я заблуждался любовь была для тебя всего лишь забавой, так, дорогая? Неделю нас соединял лишь секс… — Прекрати! — хриплым шепотом приказала Джемма. — Ты же знаешь, что это не правда. Как можно сводить наш роман до такого грязного уровня?.. — Ах, роман! Ты меня любила, да? — От злой иронии голос его звучал глухо. — Как, однако, странно вы, англичане, показываете свою любовь! Вы не доверяете любимым. Что ж, за это ты и заплатишь. Они замолчали, поскольку Мария принесла кофе и коньяк. Разливая кофе, она неуверенно посматривала то на одного, то на другого. Уловила напряжение? Наверняка, атмосфера за их столиком накалилась до предела. Интересно, о чем он думает, размышляла Джемма, — может, его посетили те же мысли, что и ее? Может, он вспоминает, кем они были друг для друга в Лондоне, и спрашивает себя, почему все обернулось так плохо? Недоверие ли этому причиной, непонимание — или же их любовь просто не могла состояться? Если бы она тогда позвонила ему, проглотила гордость и обиду и позволила бы ему объясниться! Но разве вернул бы этот звонок все назад? Каким образом? Ведь Фелипе уехал с Бьянкой — Джемма убедила себя в этом, хоть и не была уверена до конца. А что, если. — Ты действительно уехал в Нью-Йорк с Бьянкой? — Казалось, в ожидании ответа замерло даже ее сердце. Хотя, впрочем, какая разница, даже если и нет? Он же все равно признался, что Бьянка была частью его жизни задолго до Джеммы. — Мы провели невероятно интересную неделю вместе, точно. Почти такую же увлекательную, как и наша неделя с тобой, — ответил он, особо выделив слово «увлекательную». С какой легкостью ему удается мучить ее!.. Для этого даже не нужно угрожать ей постелью. Одной мысли о том, что он был с Бьянкой, оказалось достаточно, чтобы Джемма почувствовала себя самым несчастным существом на свете. — И, несмотря на это, ты готов унижать меня? Так кто здесь пострадавшая сторона. Фелипе? Выходит, что я. А ты, похоже, твердо намерен не признавать этого факта. — А ты ждешь, что признаю? — Он растянул губы в надменной улыбке. — Как же плохо ты знаешь латиноамериканских мужчин! — Просто смешно, что твоя национальность становится вдруг оправданием твоего отвратительного поведения. — Джемма осушила рюмку с коньяком. — И твоей неразборчивости в отношениях с женщинами, — добавила она, ставя пустую рюмку на стол. — А в чем твое оправдание? Я считал, что англичане абсолютно бесстрастны. — Вовсе нет, всего лишь разборчивы. А в качестве оправдания своего собственного шального поведения могу лишь сказать, что оценивала тебя по внешности, а не по штампу в паспорте. Он усмехнулся язвительно. — А! Если бы мы тогда знали глубину наших различий! — Если бы… — вставила с сарказмом Джемма, — если бы только ты предположил во мне холодную бесстрастность, а я в тебе — распущенность… — Как много бы мы тогда потеряли! Ей хотелось улыбнуться, но она сдержалась. — Но избежали бы и того, что происходит сейчас, — печально произнесла она и тут же пожалела об этих словах. Они прозвучали признанием того, что она сожалеет о случившемся. Он не замедлил воспользоваться ее промахом и бросился на нее, как гончая на хромого зайца. — Так, значит, моя месть тебя в конце концов задела? — Не настолько, как ты рассчитывал. Да, конечно, мне было бы куда лучше без твоих колкостей, но я как-нибудь с ними справлюсь. — И стерпишь мою любовь, закусив, по обычаю, губу, не так ли? — Ну, если дело зайдет так далеко, то да, я буду лежать на спине и думать об Англии. Он рассмеялся и покачал головой. — Как мило ты увиливаешь от правды. — Да что ты, и в чем же состоит эта правда? — А в том, что, когда я буду заниматься с тобой любовью, ты меньше всего будешь думать о своей родине. — Ошибаешься: патриотизм значит для меня гораздо больше, чем твое тисканье, — выпалила она и тут же почувствовала, что это прозвучало излишне пафосно. — Что ж, посмотрим. — Да уж, посмотрим! — парировала Джемма. — А теперь я хочу в постель. — Она поднялась и швырнула салфетку на стол. — Тебя никогда не приходилось подталкивать. — Я вовсе не это имела в виду, — раздраженно произнесла она. — Я имела в виду… — Я знаю, что ты имела в виду, — прервал он ее и тоже поднялся. На какой-то блаженный миг ей показалось, что он намерен отпустить ее. Как же она наивна! Его рука змеей метнулась через стол, и он схватил ее запястье прежде, чем она успела увернуться. Он рывком рванул ее к себе и сжал в объятиях. Она крепко стиснула губы, но все бесполезно. Он завладел ее ртом властно, полно, с таким искусством раскрыв ее губы, как будто был дипломированным специалистом по поцелуям. Джемма готова была поддаться искушению и позволить ему взять все. Свое тело, душу, любовь. Может быть, тогда он оставит ее в покое. От нее останется слабая тень, но разве она уже сейчас не превратилась всего лишь в слабую тень той уверенной в себе женщины, которой когда-то была? За последние месяцы ей довелось пройти через весь диапазон человеческих эмоций; и не так уж тяжело будет повторить этот путь. Нет, нет, повторно этого не вынести, издало отчаянный вопль ее сердце, в то время как его ладони нежно ласкали ее грудь под блузкой, тонкий шелк которой, казалось, способствовал тому, чтобы поднять ее до угрожающих высот наслаждения. Она ненавидит его, презирает и одновременно чувствует, что от каждого прикосновения нежных пальцев к ее томящимся соскам эта ненависть исчезает. Как можно ненавидеть, любить и хотеть одновременно? Как может тело тянуться к тому, против чего восстает сознание? Рука Фелипе, скользящая под шелком по телу Джеммы, воспламенила ее нестерпимым огнем желания. Ей хотелось забыть о его жестокости и отдаться во власть страсти. Ей хотелось раствориться в его объятиях, шептать, что она обожает и хочет его еще сильнее, чем раньше, но он ждет именно этих слов, чтобы наказать ее жестоким отказом. После этого ей не выжить. Слезы обжигали ей глаза. И все равно она катастрофически быстро сдавалась. Глубоко внутри ее упрямо пульсировало желание, отзываясь на его все более настойчивые ласки. Еще немного — и ей не будет пути назад. — Нет! — выкрикнула она, отрывая от него губы. — Больно, правда? — прошептал он ей на ухо, чуть приподняв с затылка тяжелую копну волос. — Не тебе одной, querida. — Он с силой прижал Джемму к себе, чтобы желание и ее пронзило до боли. — Ты чувствуешь мою боль, не так ли? Она вполне осязаема. Уверяю тебя, мне тоже не выйти невредимым. — Тогда зачем?.. — беспомощно шепнула она. — Зачем и себя заставлять проходить через такие муки? — Так ты признаешь, что я заставляю тебя страдать? — огнем обжег он ее горло. — Ты же сам знаешь, — выдавила она наконец, закрыв глаза. — Но к чему мучить самого себя? Отпусти меня, Фелипе. Не делай этого. — Не делай этого, — насмешливым эхом отозвался он и легонько прикоснулся языком к нежной впадинке на ее горле. — Неужели ты не понимаешь, чего я добиваюсь? Я хочу избавиться от тебя, выкинуть из своей жизни. — Он взял ее лицо в ладони и заглянул в глаза. — Да знаешь ли ты, что мне отвратительна моя любовь? Отвратительны ночи, когда я не в силах заснуть от жажды обладать тобой. Я сам себе отвратителен, потому что позволил тебе такую власть над собой… Вот теперь она вырвалась из его рук, нашла в себе силы сделать шаг от него. И застыла на месте, дрожа от макушки до кончиков пальцев. — И поэтому ты намерен наказать меня — за нечто непонятное в тебе самом, не поддающееся контролю. Мне жаль тебя… — выдохнула она. Он холодно улыбнулся. — Не трать сострадание на меня, Джемма. Сохрани его для себя самой, потому что за все мои муки ты заплатишь вдвойне. А сейчас отправляйся в постель, и посмотрим, как долго ты выдержишь, чтобы не вспомнить о моих поцелуях, о моих ласках… Не дослушав, она убежала, чувствуя, что комок в горле грозит перекрыть ей дыхание. Легче было бы умереть, чем еще одну ночь провести в этом доме, думала Джемма, когда, едва дыша от сумасшедшего бега, ворвалась в свою комнату. С трудом добравшись до окна, она яростно отдернула занавески и, распахнув окно настежь, полной грудью вдохнула ароматный ночной воздух. Он показался ей влажным и горьким. Джемма, схватившись за горло, с ужасом поняла, что вот-вот заплачет. — О Фелипе! — разорвал ночную тишь ее стон. Едва забрезжил рассвет, как она проснулась, не сразу сообразив, что ее разбудило. Лишь через несколько секунд разгадка молнией озарила ее сознание. Вся в поту, она дрожала от ночного кошмара. Во сне Фелипе любил ее, как это было в Лондоне. Без жестокости и мыслей о наказании, но с нежностью и теплотой. Его губы, его чувственные ласки поднимали ее к вершинам сладкого исступления, уносили за грань реального мира. Но в жизни Фелипе исполнял свои обещания, круша надежды, которые вначале сулила его любовь. Разница между сном и явью была убийственно безжалостной. Фелипе с презрением оттолкнул ее в тот самый миг, когда она готова была воспарить в небеса. С порочной улыбкой на губах он следил, как она тает от приближающегося мига наслаждения, — и бросил ее, разразившись львиным рыком победителя… Джемма села на кровати в душной темноте комнаты и закрыла лицо ладонями. Вот она и началась, обещанная им пытка. С отъезда Фелипе не было ни единой ночи, чтобы она не думала о нем, не мечтала о том, чтобы он вернулся и любил ее, как будто в мире не существовало никакой Бьянки. И вот теперь он вернулся в ее жизнь, но как жутко все переменилось. Ее любовь, ее желание по-прежнему живы, а сердце Фелипе переполняет лишь жажда мести. И он выигрывает, это Джемме было ясно. Боль внутри ее подтверждала его победу. Она хочет его любви, всегда будет хотеть, и этот страшный приговор останется с ней навсегда. Спускаясь по лестнице на следующее утро, Джемма услышала шум. Она замерла, пытаясь определить, откуда он раздается. Из кабинета Агустина, установила она, но голос звучал только один — Фелипе: — С меня довольно, Агустин! Избавься от нее… Я не собираюсь этого делать… Черта с два ты заставишь! Джемма подошла к кабинету как раз в то мгновение, когда Фелипе швырнул на рычаг трубку и, сжав кулаки, тяжело облокотился на стол. Она замерла на пороге, глядя на его спину и низко опущенную голову. От того, что она услышала, ее окатило холодным потом. Горький вердикт не оставлял места для сомнений. Фелипе внезапно захотел избавиться от нее и требовал от Агустина, чтобы тот сделал это за него. Джемма поспешно удалилась в сторону кухни. — Сегодня у меня нет работы, — сообщила Кристина Джемме, подавая завтрак. — Я сидеть для вас целый день. Девушку переполняло нетерпение увидеть себя навеки запечатленной на холсте, и Джемма заставила себя улыбнуться. Потрясение от услышанного обрывка разговора еще не прошло. — Мне это подходит, но… — Но мне не подходит, — прервал ее Фелипе, молнией врываясь на кухню. Кристина залилась румянцем, а Джемма постаралась взять себя в руки. Каким бы ни был ответ Агустина, он явно не подошел Фелипе: он был в ярости. — Джемма сможет потратить на тебя только час — не больше! — жестко выговорил он Кристине. Та кивнула, быстро поставила его завтрак на стол и поспешно выскочила из кухни. Джемма пыталась заставить себя проглотить хоть кусочек. — В чем дело? — мрачно бросил он. — В тебе, — ответила она. — От плохого настроения у меня пропадает аппетит. — И с чего же у тебя плохое настроение? Плохо спала? — Он налил ей кофе и положил сахар — точно так, как делал в Лондоне. Этот жест больно ударил по ней. — В дурном настроении вовсе не я, а ты! Я-то как раз спала превосходно, чтоб ты знал, — солгала она. — А вот тебе это явно не удалось! — Я вовсе не в плохом настроении. — Не хотела бы я быть рядом, когда это случится! — вставила Джемма. — Подожди, ты еще увидишь мою ярость в полную мощь; добавлю, что если ты не прекратишь ковыряться в тарелке, то можешь стать свидетельницей этой ярости гораздо раньше, чем думаешь. Ты же знаешь, что я не выношу, когда портят еду. Джемма намеренно долго крутила на тарелке кусочки бекона, пока наконец не соорудила подобие пирамиды с помидором на самой верхушке. — Прекрати это чертово ребячество! — мрачно приказал он и с такой силой сжал ее ладонь, что едва не расплющил пальцы. — Больно, — буркнула она. — Прекрасно, так и должно было быть. — Он отпустил ее, и Джемма потерла пальцы, преувеличенно сильно морщась, чтобы он не догадался, что боль не столь уж и сильна. — Почему ты так внезапно решил от меня избавиться? — напрямик спросила она. Он нахмурился. — О чем ты говоришь? Ничего не поделаешь, придется признаться. — Я слышала твой телефонный разговор с Агустином. — Опять следишь за мной… — Нет! — оборвала Джемма. — Я не подкрадывалась на цыпочках, пытаясь за тобой шпионить, мне это не интересно. Просто ты так орал, что слышно было, без сомнения, во всей округе. — Ну, и что же ты услышала? — Что ты хочешь избавиться от меня и требуешь от Агустина, чтобы он это сделал как можно быстрей. — Слышала и свое имя, не правда ли? — последовал его язвительный вопрос. Джемма прикусила губу. — Нет… нет… Но я решила… — В таком случае ты решила неверно. А в будущем не прислушивайся к разговорам, которые тебя не касаются. О ком же он тогда говорил? Может, о ком-то из персонала? Она не стала спрашивать. — До приезда Агустина я бы хотела воспользоваться студией. — Джемма, взяв нож и вилку, продолжила завтрак. — Нет проблем. Удивленная, она подняла на него глаза. Ей казалось, что он будет возражать. Он взглянул на часы, и Джемма догадалась, что это не неожиданная мягкость с его стороны — ему было просто некогда спорить. — Я подумала, что использую портрет Кристины в качестве пробы. — Делай как хочешь, — буркнул он, вытер рот салфеткой и встал из-за стола. — Куда ты идешь? — Она тут же поняла, что глупо спрашивать об этом. Фелипе насмешливо приподнял бровь. — Ты говоришь как истинная английская жена, — ответил он на удивление нежно, потом наклонился, приподнял ее подбородок и приник к ней долгим поцелуем. — Будь поблизости, когда я вернусь, — насладившись поцелуем, приказал он. — А ты говоришь как чертов латиноамериканский муж, — сквозь зубы процедила она, когда он вышел из кухни, похлопывая хлыстом по сапогам. Джемма допила кофе и отправилась на поиски Кристины. Один час, сказал Фелипе, но не уточнил — какой именно. Так что, наверное, лучше всего поработать, пока он возится с лошадьми. Прежде чем позвать Кристину, Джемма заглянула в студию. Там была безупречная чистота. Кому-то было приказано все здесь как следует убрать. И совершенно ясно, что Кристина этим не занималась, поскольку она нерешительно остановилась на пороге, испытывая не меньший страх, чем кошка, которую заставляют прыгнуть в бурлящий поток. — Это можно? — округлив глаза, спросила она Джемму. — Только я здесь раньше не бывать. Сеньор де Навас — он нет любить здесь кто-то. Джемма нервничала, открывая дверь в студию, как будто они с Кристиной намеревались осквернить своим присутствием гробницу Тутанхамона. Кристина, казалось, считала Агустина людоедом, Фелипе находился с ним в состоянии войны — и речь шла о человеке, который был ее отцом! Интересно, что бы подумал Фелипе, узнай правду? Но Джемма постаралась подальше спрятать эти мысли, так же как ее мама спрятала свою тайну много лет назад. Сейчас ей в первый раз стали понятны попытки матери отговорить ее от поездки сюда. Час сеанса пролетел быстро. Кристина освоилась и рассказала Джемме о своем романе с Майком, о том, что Майк собирается поступить на службу в самую крупную авиакомпанию Северной Америки и взять с собой Кристину. Они будут вместе путешествовать по свету. Джемму вдруг поразила мысль, что девушка ни разу в жизни не была дальше Каракаса. Она завидовала наивности Кристины, ее детской радости, она завидовала ее любви. — Я волноваться за сеньор де Навас, он не любить тут люди, но Фелипе говорить, хорошо, значит, быть хорошо, — бормотала Мария, подавая им в конце сеанса напитки. — Вы имеете в виду — то, что открыли студию? — Si. Он никогда не открывать студию после день свадьбы. — Она была построена, до свадьбы? — Джемма знала, что не должна спрашивать, но не смогла удержаться. — Si. Сеньор де Навас, он ездить в Европу долго, для дела своего папы. Он встречать женщину-художницу, как вы. — Мария рассмеялась. — Студию он делать для нее, но она нет приезжать. Потом он жениться… — Она замолчала, устремив взгляд через плечо Джеммы в сторону тропинки и двойной двери в кабинет Агустина. Дверь была распахнута, и по изумлению на лицах Марии и Кристины Джемма догадалась, что это случилось впервые. К студии приближался Фелипе. — Мы идти, — пробормотала Мария, взглянув на дочь. Когда Фелипе появился на пороге студии, Джемма мыла в раковине кисти. — Ты всегда так действуешь на прислугу, что она в панике бежит от тебя?.. — Ничего подобного. — Они явно заторопились. — У них есть обязанности. Мария — превосходная экономка, и график у нее довольно плотный. Мне нравится, — сказал он, и Джемма повернулась, чтобы посмотреть, что заставило его сменить тему. Он рассматривал портрет Кристины. Джемма не смогла сдержать волнения при виде его фигуры у холста. Яркий румянец залил ее щеки, а сердце болезненно сжалось. На Фелипе все еще была одежда наездника, белые брюки, сейчас в пыли и комьях грязи, обтягивали икры. Черная тенниска на груди прилипла от пота, а на лбу и волосах блестели капли, как будто после бешеной скачки он просто засунул голову под струю воды. До нее доносился мужской запах, смесь одеколона и его собственного терпкого аромата. Кисти выпали из ее рук в раковину. Она принялась сосредоточенно собирать их и лихорадочно мыть, изо всех сил борясь с предательским желанием, которое он вызвал в ней. — Ты все забываешь, что я знаю тебя, Джемма, — пробормотал он ей на ухо и, обхватив за талию, с силой прижался к ее спине. — Не смей! — крикнула она, пытаясь вывернуться из его рук, но он сжал ее так, что она едва могла дышать. — Я всегда возбуждал тебя после своих тренировок, верно? Только сегодня я не тренировался, радость моя. Я заставлял своего племенного жеребца забраться на… — Прекрати, — прохрипела она, изо всех сил извиваясь, чтобы высвободиться из кольца его рук. Но эти руки внезапно крутанули ее, и она оказалась лицом к нему, он сжал ее плечи и навалился на нее всей тяжестью, так что край раковины больно впился ей в спину. — Тебе бы стоило прийти и посмотреть, querida: каких-нибудь пара движений — и готово… — Тебя зажигают подобные вещи, не так ли? Да ты сам — животное! — выпалила она. — Нет, ты. И весьма сексуальное. Меня зажигаешь ты, а не лошади. — Его губы дразнили ее, соблазняли, но он еще сдерживал натиск, дожидаясь, когда она отзовется. Джемма отчаянно сражалась изо всех своих сил — ничтожных по сравнению с его мощью. Она хотела упереться ему в грудь кулаками, но не смогла, потому что он стальной хваткой стиснул ее запястья и прижал ее руки к бокам. Но ее внутренняя борьба была ему неподвластна. Здесь все зависело только от нее самой, однако Джемма чувствовала, как ее с каждым мгновением предательски покидают силы. Фелипе понял, что плотина рухнула, сметая на своем пути остатки ее сопротивления. И тогда жар его поцелуев усилился, и раствориться в них стало для нее неизбежным. Они снова вместе, она опять в его объятиях! От сдержанности Джеммы не осталось и следа. Фелипе безошибочно уловил нужный момент, чтобы отпустить ее руки, и позволить им взлететь вверх, и запутаться в его еще влажных волосах. С его губ сорвался стон. Глубокий, как океан, этот стон обдал огнем ее грудь, когда Фелипе рванул на ней рубашку. Изголодавшимся младенцем припав к ее соскам, Фелипе увлек ее на кушетку. Коснувшись спиной теплого шелка, она издала отчаянное «Нет!», но тщетно — когда он опустился рядом с ней, весь ее протест утонул в стремительном потоке желания. Его губы не отрывались от ее лица, а руки колдовали над телом, мастерски избавляя его от одежды. И вот уже на ней не было ничего, кроме узеньких шелковых трусиков. Непроницаемо-темные глаза Фелипе ощупали ее почти обнаженную фигуру, и лишь затем он склонился над ней, приник губами к животу, лаская языком пульсирующую плоть, пока она не застонала. Это была пытка, заставлявшая Джемму висеть между небом и землей и мечтать о взрыве облегчения. Она знала, что Фелипе не остановится — во всяком случае, на этот раз. Сдвинув трусики, он провел кончиком пальца по темному шелковистому треугольнику интимным, чувственным, ищущим жестом. Нежно, о Боже, как нежно прикасался он, уводя ее на грань восторженного взрыва. В этот искрящийся, пронзительный миг приближающегося экстаза она знала, что он не остановится. Как он умен, как хорошо знает ее… Губы Джеммы приоткрылись в жалобном всхлипе: — О Фелипе… Эхо повторило ее слова, а вслед за ними и гортанный, победный стон Фелипе. Его движения ускорились, уверенные, властные, потому что он знал, что она уже далеко за гранью реальности. Извержение хлынуло яростными, раскаленными добела потоками, перед которыми сопротивление Джеммы оказалось бессильным. Приблизив губы к ее рту, — он остановил ее последний крик, полный страдания и муки. Он жарко дышал ей в лицо, и Джемма, в душе сама извиваясь от боли, поняла, что и он страдает тоже. И тогда хлынули слезы. Она оплакивала себя, его, их любовь, в которой все пошло вкривь и вкось. Фелипе осушил влагу с ее щек и отстранился, чтобы взглянуть на нее и пригладить ее густую, роскошную шевелюру. Он открыл рот, и Джемма напряглась, будто струна, в ожидании неизбежной, как ей показалось, злой насмешки. Он нежно провел пальцами по волосам, по-хозяйски накрутил на них длинные локоны. — Тебе вдут длинные волосы, — мягко шепнул он. — Если бы ты верила мне, Джемма, я был бы рядом и увидел бы, как они растут. — И вдруг его глаза сверкнули злостью, будто он обнаружил обман. Хлестнув прядью ей по лицу, он поднялся с кушетки и вышел — без единого прощального взгляда.Глава 5
Действительность оказалась ужаснее самых страшных предположений Джеммы. Жестокость к унизительное оскорбление Фелипе потрясли ее до глубины души. Она избегала его уже два дня. А может, все былокак раз наоборот: это он избегал ее. Она была слишком ошеломлена, чтобы разобраться. Ей было лишь известно, что они не встречаются сознательно, и это почему-то мучило ее даже больше, чем столкновение лоб в лоб. Он точно знал, что сотворил с нею. Унижение оказалось меньшим из зол. Он понимал, что заставил ее еще больше жаждать его. Джемма презирала себя и ненавидела Фелипе за то, что тот своего добился. Но в то же время она не могла истребить и своей любви к человеку, который обращался с ней жестоко, безжалостно и который не испытывал ни малейшего сострадания, доводя ее до страшных мучений. И все равно чудесные дни, проведенные в Лондоне, навечно остались в ее памяти. Именно это противоречие, эту проблему она пыталась для себя разрешить. Там они любили друг друга, и Фелипе был самым совершенным из любовников. Как он смог до такой степени перемениться? Если же он действительно все еще любит ее, то почему мучил и продолжает мучить? Помня об абсолютном, почти роковом слиянии их тел, как он смог удержаться от обладания ею? — Агустин вернется завтра вечером. Джемма оторвала взгляд от портрета Кристины, на котором оставалось сделать несколько завершающих мазков. Уже темнело, и она собиралась закончить работу. Портрет заполнил ее время, и она была этому рада. — Хорошо, — буркнула она и снова обернулась к полотну, не желая встречаться глазами с Фелипе. Он, казалось, совершенно не изменился, в то время как в ней, она это знала, перемены очевидны. Сегодня утром она заметила синеву под глазами, да и сами глаза потеряли даже остатки того блеска, который чудом сохранялся в последние полгода. Она и выглядела, и ощущала себя уставшей и мрачной. — Ты довольна портретом? — Фелипе остановился прямо за ее спиной. — Да, — сухо констатировала она. — В котором часу он приедет? — К ужину, в девять. Ты, разумеется, оденешься. Итак, сегодня — наш последний вечер вместе. Ты, разумеется, разденешься. Джемма в бешенстве развернулась к нему. — Мне ни капельки не смешно! — вскипела она. — Вижу. — Он скривил рот в насмешливой улыбке. — Дело в том, что я и не предполагал тебя насмешить. К сексу я отношусь серьезно. — Ну так вот, можешь относиться серьезно к своему сексу где-нибудь в другом месте. Если хочешь знать — и это, без сомнения, доставит тебе громадное удовольствие, — ты выиграл, Фелипе. Ты измучил меня, наказал, унизил, и больше к этому уже добавить нечего! — Она окатила его ледяным взглядом. — Это тебе так кажется, я же позволю себе не согласиться. Я жажду полного удовлетворения, радость моя, сексуального и морального. Я жажду услышать твои стоны, когда у тебя не останется сил для слов. Я жажду увидеть, как ты уедешь отсюда абсолютно раздавленной. — А я жажду увидеть тебя мертвым! Он улыбнулся и кончиком пальца приподнял ее подбородок. — Мертвый любовник тебе уж совершенно ни к чему. — А живой меня очень скоро уморит! — Si, querida, твои глаза мне о многом сказали. Может ли такое быть, что ты плохо спишь? Может ли такое быть, что ты мечтаешь о моих ласках? — А может ли такое быть, что меня от тебя тошнит — в прямом смысле? Его губы прильнули к ее, и, как всегда, она оказалась к этому не готова. Господи, хоть когда-нибудь она сделает что-нибудь вовремя? Ведь она представляла себе этот момент, ловко уклонялась от его воображаемого прикосновения. В мыслях ей удавалось с ним справляться, но в жизни все было бесполезно. Его пальцы погладили нежную кожу ее шеи, и она изогнулась в попытке избежать контакта с ним, но он намертво прижал ее к себе одним-единственным мощным движением ладони на ее талии. Поцелуй становился все глубже, все жарче, и у Джеммы свело живот от самого настоящего страха. Он хотел ее, игра закончилась. Но нет, только не сейчас, нет, вообще никогда! Оторвав губы от его рта, она уперлась кулаками ему в грудь. Его пальцы сомкнулись на ее запястьях, и он прижал ее руки к бокам. — Ты негодяй! — крепко зажмурившись, процедила Джемма. — Дотронься, — хрипло шепнул он, нежно гладя ее яростно стиснутые кулаки. — Ни за что! — Сделай это, Джемма. — Его голос вдруг волнующе переменился. Мягкий, гортанный, он мгновенно вызвал в ней желание. Ужасаясь себе самой, Джемма пыталась не дать кулакам разжаться, но это было просто невозможно. Они действовали по собственной воле, как будто отделились от ее тела, как и ее здравый смысл. Дрожащие пальцы прикоснулись к грубым на ощупь джинсам. Джемма медленно открыла глаза, чтобы увидеть его в тот миг, когда ее ладонь нежной лаской отозвалась на его просьбы. Его темные глаза почернели, веки отяжелели и опустились от сжигавшей его страсти. Джемма понимала, что нужно оттолкнуть его, убрать руку, показать, что она тоже умеет причинять боль. Но он задвигался в одном ритме с ее ладонью, и она, завороженная, знала, что не сможет заставить его страдать. Это было выше ее сил. Да, он ее мучит и, возможно, еще будет мучить, но она все равно не в силах ответить ему тем же. Почувствовав, что она уже не кинется на него, он отпустил ее руки, взял ее лицо в ладони и прильнул к ней поцелуем, не замедляя нежного покачивания бедер. Этот поцелуй наполнил ее надеждой, что он не станет продолжать свое жестокое наказание, что вместо этого он шепнет ей о любви и желании. И скажет, что месть его — лишь сладость страсти. Обхватив руками ее бедра, он на мгновение прижал ее к себе. — Позже, querida, позже, — гортанно выдохнул он. — Опять! — горестно всхлипнула Джемма, обратив на него круглые от ужаса глаза. — Да будет ли конец твоей чертовой жестокости? Прекрати, Фелипе, я умоляю тебя, прекрати! Он крепко держал ее извивающееся тело, но ярость придала ей сил, она вырвалась из его рук и, всхлипывая, выскочила из студии. У себя в комнате она рухнула на кровать и уставилась на вентилятор на потолке. Плетеные лопасти, вращаясь, постукивали в такт круговороту ее смятенных чувств и глухому биению пульса страсти в ее венах. Он сделал это снова, он соблазнил ее, искушая до тех пор, пока она не потеряла способность отличить добро от зла. Боже милостивый, но что же он с собой-то делает? Ей не удавалось и близко подобраться к пониманию его способа мышления. Они такие разные, их отличает не только пол, но и место рождения. В ней течет европейская кровь, а в нем — пылкая кровь латиноамериканца. Она сказала матери, что Латинская Америка — другая планета, и это верно. Именно другая. Из другого созвездия. Поздно вечером она стояла у окна, разглядывая небесные светила, как вдруг одна мысль, такая странная, пришла ей в голову. Ведь она дочь Агустина де Наваса. Она сама наполовину латаноамериканка! Мысль эта еще жила в ее сознании, когда у двери послышался звук шагов. — Ты опять отказываешься со мной ужинать? Он стоял на пороге в вечернем костюме, и у Джеммы в который раз упало сердце. Какой Фелипе красивый! Его элегантность, его мощь, подчеркнутые черным цветом, вновь сразили ее. Она снова обратила глаза на звезды, твердо решив побороть свою слабость. — А ты что предполагал? — напрямик спросила она. — Я предполагал поужинать с тобой… — А потом ты предполагал подняться сюда и заняться со мной любовью? — Почему бы и нет? Ведь это то, чего мы оба хотим, не так ли? Она услышала его приближающиеся шаги и вцепилась в подоконник. Плохо, что она не одета. Предупредив Марию, что ужинать не будет, Джемма искупалась и собиралась лечь в постель. Под халатиком на ней не было ничего — ничего, кроме сожаления о своей глупости и недальновидности. Она была уверена, что он не замедлит этим воспользоваться. — Ты даже подготовилась к моему приходу, — пробормотал он и развернул ее к себе лицом. — Я тебя насквозь вижу! Мой халат ты воспринимаешь как приглашение. Я намеревалась пораньше лечь в постель, Фелипе. Но отнюдь не с тобой. — Но никого другого у тебя на уме не было, верно ведь? — хитро прищурился он. — Как же ты самоуверен! — парировала она. — Неужто ты в самом деле полагаешь, что после тебя у меня никого не было? — Может, это как раз то, что нужно. Этот ответ, конечно, умаляет ее достоинство, но ради избавления от него стоит упасть в его глазах. — Насколько я понимаю, ты вполне способна проложить путь через постели всех гвардейцев конной кавалерии, но вот в чем я не сомневаюсь, так это в том, что ни один из них не способен дать тебе то, что даю я. — И ты гордишься этим? — фыркнула она ему в лицо. — Твоя жизнь, Фелипе, похоже, вращается исключительно вокруг секса. Ты говоришь о мести, о мучениях — и все это сексуально ориентировано. А как же чувства, любовь, забота, радость и горе на двоих? И я сейчас не имею в виду радости кувырканий в постели! — Любовь и секс занимают в моей жизни равное место, Джемма. Я больше не могу заниматься сексом, не испытывая любви. Вот почему после тебя я не мог быть ни с одной женщиной… — Но пытался, не правда ли? — набросилась она. Что за глупейший вопрос! Ведь у него была Бьянка! Не ответив на ее ребяческое замечание, он продолжал: — Вот почему ты заплатишь за мое рабство. Ты разрушила мою жизнь… Она рванулась мимо него и широко распахнула дверь. — Ты сам разрушил собственную жизнь, когда бросил меня и уехал со своей кузиной. А теперь ты можешь точно так же покинуть и мою комнату, Фелипе, потому что я больше не приму никаких обвинений за твое душевное состояние. — Зато полностью возьмешь на себя ответственность за мое физическое состояние, — грубо обрезал он. Как это ему удалось, для нее так и осталось загадкой, но он молнией перелетел комнату и оказался рядом с ней. Его рука взметнулась над ее головой, и Джемма съежилась, решив, что он ударит ее. Но его ярость обрушилась на дверь, с треском захлопнувшуюся у нее за спиной; Прежде чем она успела хотя бы охнуть, он придавил ее к двери, ладонями прижав ее руки к стене. — Что… что ты собираешься делать? — дрожащим голосом шепнула она. — Что мы собираемся делать? Может, хочешь сначала поговорить? Помню, тебе это нравилось. Наше любовное воркование. Что я буду для тебя делать и что ты будешь делать для… Наклонив голову, она попыталась выскользнуть из-под его рук, но он снова ее опередил. Поймал и сжал в кольце объятий. — Какого дьявола и куда ты думаешь сбежать? Может, прямо в постель? Не в силах дождаться, радость моя? Ты всегда была так чертовски, так соблазнительно готова… И тогда она замахнулась на него. Ее изящная ручка художницы с неизвестно откуда взявшейся удесятеренной силой поднялась, чтобы ударить его, но так и не достигла цели. Он перехватил ее с поразительной ловкостью. Его взгляд встретился с ее, и в блеске глаз Фелипе она не увидела вражды. В них светилось нечто другое, казалось, давно ею забытое. Он медленно поднес ее ладонь к губам. У нее перехватило дыхание от нежности его прикосновения, когда он легонько провел языком по маленькой ладони, такой пылающей, как будто она все-таки добралась до его щеки. Голова Джеммы отклонилась назад, и девушка зажмурилась в отчаянной попытке удержать слезы. Она прочитала любовь в его глазах, ощутила эту любовь в нежности его губ. Наказание таким быть не может, нет! О Боже!.. Все-таки это произойдет, а у нее уже не осталось сил бороться. Сражение закончилось, желание переполняет ее, не оставляя места страхам. — Фелипе, пожалуйста, не нужно, — прошептала она слабым голосом, и больше уже слов не было. Его губы нежно скользнули к ее запястьям, кончик языка тронул пульсирующую жилку — и в следующий миг, как будто именно бешеный темп ее пульса подсказал ему дальнейшие действия, он подхватил ее на руки и понес к кровати. Свечи на стенах отбрасывали на него золотистые блики, когда он приступил к ритуалу раздевания, который стал прелюдией к их первой ночи любви. Джемма лежала на кровати и смотрела на него, а сердце рыдало и пело у нее в груди. Он будет любить ее, и все остальное не имело значения. Она его любит, она хочет его, и даже если эта ночь последняя — что ж, пусть будет так. Обнаженный, он остановился у кровати, глядя на нее сверху вниз. В его глазах не было направленной на нее жестокой мести, на лице не было горькой и злобной улыбки — лишь желание, созвучное ее собственному. Она медленно приподнялась и села, и от этого движения халат распахнулся, обнажив жаждущую припухлость сосков. Фелипе издал стон предвкушения, и она тихонько приблизилась к нему. Губы ее скользнули по его напряженной плоти, и он снова застонал, на этот раз окончательно сдаваясь. Его пальцы с нежностью обхватили ее голову, погладили волосы. Джемма сомкнула губы, наслаждаясь чувственным трепетом, которым его плоть отзывалась на ласки ее языка и теплую сладость рта. — О Господи, как я тосковал по тебе, — вырвалось из его груди хриплое признание, переполнившее восторгом душу Джеммы. Она подняла к нему лицо, не скрывая любви в широко распахнутых затуманенных глазах. Он потянулся, чтобы поцеловать ее губы, ощутить на них собственный вкус, а потом опустился рядом, и его ласки, набирая силу, постепенно приобрели ту власть, по которой она так долго томилась, — власть его любви и его сексуальности. Любовь и секс, он сказал, — для него они одинаково важны, и, значит, это не может, просто не может быть всего лишь местью. Его руки колдовали над ее телом, вновь открывали безупречность его форм, пробуждая все то, о чем она мечтала тоскливыми ночами после его отъезда. Он покрыл поцелуями всю ее — от душистой ямочки на горле до нежной впадинки живота, от припухших вершинок груди до темного шелкового треугольника между изящными бедрами. Чуть отстранившись, Фелипе посмотрел ей в глаза, а его пальцы медленно, почти лениво заскользили по внутренней поверхности бедер, искушая чувственным обещанием, пока желание не поглотило ее с головой. Не удержавшись, она задвигалась под его пальцами, но вдруг съежилась — так резко, что он в смятении убрал руку. В его голосе прозвучало виноватое раскаяние: — Нет, это не наказание… Она отпрянула от него, в страхе и отчаянии раскрыв огромные глаза, прикусив дрожащую нижнюю губу… — Нет, querida, это не то, что ты думаешь. — Откуда мне знать? — Всхлипнув, она схватила халат. — Я же сказала тебе, что ты выиграл, неужели тебе этого недостаточно? — Нет, недостаточно! — зарычал он в ответ. Гнев его закипел так быстро, что у Джеммы крик застрял в горле. Он схватил ее за руки, когда она сделала попытку выскочить из постели, и швырнул обратно. — Пути назад нет, радость моя. И забудь все свои обещания сдерживаться, чтобы помучить меня! — выпалил ом. — Я намерен взять тебя… — Ты намерен взять меня силой! — взвизгнула она в ответ. Сердце ее, казалось, было готово разорваться. Он просунул колено между ее ногами, и в своем следующем крике, сдавленном, горьком, она услышала еще нечто, поразившее ее до глубины души. Она услышала свой собственный стон покорности. Борьба превратилась в бессмыслицу: признание, что именно этого она и хочет, стало неизбежностью. Вонзив ему в спину пальцы, она призывно выгнулась ему навстречу. Он был внутри ее. Одно быстрое, уверенное движение — и он оказался внутри Джеммы, и ее мышцы непроизвольно сжались, как будто удержать его составляло смысл ее жизни. — Разве это насилие? — В бархатном насмешливом голосе, глубоко спрятанное, слышалось неизбывное желание. — Ты ждала меня, приглашала, а теперь окружаешь меня влагой своей любви. Я бы не назвал это насилием, радость моя. Он двигался медленно, с каждым осторожным глубоким толчком жарко выдыхая ее имя и заставляя Джемму хрипло шептать его. Руки ее сами поднялись, неистово вцепились ему в волосы. Она сражалась с собой изо всех сил, пытаясь сдержать свою клятву и заблокировать все чувства. Но подобные клятвы разбиваются о реальность. Ей следовало знать об этом, следовало подготовиться к сокрушающему напору его сексуального влечения и к собственному ненасытному желанию. Пульсирующая мощь внутри ее — вовсе не гарантия его любви, и все же… как это может не быть правдой, если в ней самой каждый нерв кричит о любви? Потеряв над собой власть, они слились в едином яростном ритме, охваченные безумной жаждой освобождения, мечтой о последнем триумфальном миге, который хоть как-то облегчит их обоюдную боль. Она ощутила знакомый жар близкого взрыва, отдалась ему, никак не сдерживая своих чувств, но взлетая на гребне волны, которая поднималась из глубин ее существа. Он изучил ее; зная глубину и силу ее оргазма, он оттягивал свой собственный, оставаясь с ней до конца, покрывая ее бесчисленными поцелуями, чтобы продлить ее наслаждение, чтобы усилить ее восторг. Когда он наконец упал рядом, не выпуская ее из объятий, к ней пришла уверенность, что его любовь по-прежнему жива — погребена, быть может, под лавиной уязвленной гордости, но все равно жива. Ее собственная любовь никогда не переставала пульсировать внутри ее, но эти мысли не приносили успокоения. Она лежала бок о бок с ним, прислушиваясь к его дыханию, во сне ровному и глубокому. Что с ними будет дальше? Воспользуется ли он ее слабостью как оружием, чтобы снова и снова мучить ее? Она зарылась лицом в подушку. Ответа у нее не было — она любила человека, которого совершенно не знала.На следующее утро Джемма проснулась одна. Она перекатилась на живот, вцепилась ногтями в подушку, в бешенстве стиснула ее. Она вдыхала запах его тела, его волос, терпкий аромат его любви. Глубокой ночью он разбудил ее поцелуями, нежными, чувственными, которые мгновенно превратились в ненасытную страсть, когда она повернулась к нему и отдала ему каждую частичку своей души и тела; а позже, много позже, обессиленные и удовлетворенные, они заснули в объятиях друг друга — и вот теперь его нет с ней рядом. Джемма запустила подушкой в другой конец комнаты и поднялась с кровати. Она гневно смыла с себя остатки любви. Она оделась и спустилась к завтраку и расправилась с ним в одиночестве в огромной кухне, прислушиваясь, как Мария и Кристина вполголоса обсуждают меню к приезду Агустина. Джемма проглотила обжигающий горький кофе. Ее отец; сегодня вечером ей предстоит встретиться с ним. Куда же делось все ее любопытство, нетерпеливое ожидание встречи с ним? Жалкой пойманной бабочкой они едва трепыхались у нее в груди. Одна мысль стучала в ней молотом, перекрывая все остальные, и это была мысль о Фелипе, который тайком исчез из ее постели — и из ее жизни, насколько она поняла. Она не собиралась спрашивать у Марии, где Фелипе. Она не хотела этого знать, честно, не хотела. Вечером, одеваясь к ужину, Джемма гадала, где мог Фелипе провести целый день. Чтобы как-то убить время, она плавала в бассейне, загорала, но он так и не объявился. С одной стороны, это ее радовало; если бы прошлой ночью у него на уме была только месть, то он наверняка захотел бы закрепить свою победу — и когда же еще, как не на следующее утро после такой ночи? А с другой стороны, возможно, он испытывает раскаяние… Да уж, от него дождешься, после дождичка в четверг! Она потратила добрый час на свою внешность не потому, что это было так уж необходимо. Просто это ее успокаивало. Она надела роскошное платье из прохладного голубого шелка, который придавал атласный блеск ее золотистой коже, и, принимаясь за прическу, уловила шум мотора самолета. Пленница-бабочка внутри ее с новыми силами затрепетала крылышками. Дрожа от нервного возбуждения, она ожидала в своей комнате, ожидала звука подъезжающей машины. Сейчас ей так нужен был Фелипе, но вот зачем — она не смогла бы сразу ответить. Для моральной поддержки, наверное. Никогда в жизни она не испытывала такого отчаянного одиночества. Она постояла у окна, чтобы успокоиться. Чувство было такое, как будто она балансирует на краю трамплина, собираясь с духом для первого прыжка с головокружительной высоты. И в этот миг из сада до нее донесся смех, и она узнала его моментально, хоть и слышала лишь однажды. В Лондоне, в ресторане, где они были втроем. Бьянка здесь, в «Вилла Верде»! Ее отец и Бьянка одновременно? Ей этого не выдержать! Нет, ни за что! В круговорот ее смятенных мыслей ворвался звук захлопнувшейся двери, двери в комнату Фелипе. Она опрометью бросилась в коридор. — Как ты мог! — в бешенстве закричала она. Теперь она постигла глубину его мести. — Вот она, настоящая пытка! После прошлой ночи столкнуть меня лоб в лоб с Бьянкой… Фелипе удержал ее, когда она накинулась на него, как озверевшее животное, мечтая растерзать на куски. Железные пальцы остановили ее взлетевший кулак. — Прекрати, Джемма! Ради всего святого, прекрати! Я не знал, что она прилетит сегодня. Должно быть, Агустин прихватил ее из Каракаса и привез сюда раньше намеченного времени. Джемма ошарашенно уставилась на него. Агустин привез Бьянку из Каракаса? Значит, он ее хорошо знает. Ну, конечно, знает, снова начала закипать она, ведь Бьянка была частью жизни Фелипе, а Фелипе жил и работал здесь… — Ну, успокойся, — приказал он, окидывая ее властным взглядом. — Это не я придумал. Я не собирался причинять тебе такую боль. — Какая разница? — парировала она. — Какая разница, причинять мне боль так или эдак? Я не пойду вниз… — Она не могла этого сделать сейчас, когда там Бьянка. Если бы только Фелипе сумел понять, что он натворил! Неужели недостаточно, что ей предстоит встретиться со своим родным отцом в первый раз? А теперь еще это! — Не глупи и вспомни, зачем ты здесь… — Ах, да, для работы — я и забыла среди всех удовольствий! — язвительно выпалила она. — Тише, Джемма. Он потащил ее вниз, и она изо всех сил старалась справиться с кошмарным спазмом страха в животе. Спорить бесполезно. В таком ужасном состоянии она может выдать признание, о котором потом пожалеет. «Агустин де Навас — мой отец! — вот что она может сейчас выкрикнуть. — А Бьянка — твоя кузина и любовница. Хорошенькую компанию мы собрали сегодня вечером!» Они направились в гостиную, куда должны были перед ужином подать напитки. В самом ли деле дом стал еще мрачнее, или это ей только показалось? Огромную прихожую ярко освещали свечи, но сама атмосфера была мрачной, злобные флюиды, витавшие в воздухе, кажется, можно было потрогать рукой. У бара Мария ожидала приказания подавать напитки. Агустин де Навас стоял у открытых дверей на террасу, спиной к тем, кто входил в комнату. Он даже не шевельнулся, когда Фелипе и Джемма появились на пороге, хотя, без сомнения, не мог не слышать их шагов: каблучки Джеммы достаточно громко простучали по половицам. Джемма неподвижно замерла, но внутри у нее все переворачивалось, как в предсмертной судороге. Ей было страшно стоять здесь и глядеть на спину своего отца. Он, конечно, обернется, ему придется обернуться — и что тогда? Фелипе пересек комнату, чтобы помочь Марии разлить напитки по бокалам, потом экономка вышла, чуть улыбнувшись Джемме, и они остались втроем. Наконец Агустин де Навас обернулся, высокий, почти такой же брутальный, как и Фелипе. Безукоризненный белый смокинг не оставлял никаких сомнений в том, что это весьма состоятельный человек. Впрочем, предстань он даже в лохмотьях, молнией пронеслось в сознании Джеммы, впечатление оставалось бы прежним. Он все равно казался любимцем фортуны. Джемма бесчисленное количество раз рисовала в своем воображении этот миг, репетировала свои приветственные слова, придумывала его ответ, но все это не помогло ей подготовиться к реальной встрече лицом к лицу с человеком, который приходился ей родным отцом. Она поняла, что ее матери невозможно было не влюбиться в тридцатилетнего Агустина де Наваса. Даже в пятьдесят семь он подавлял своей внушительностью. Густые темные волосы, посеребренные на висках. Темные глаза, направленные на нее, будто стрелы. Черты лица поразительно красивы, но дочерна загорелую кожу уже перерезали во всех направлениях глубокие морщины. Необыкновенно стройная фигура с почти военной выправкой. Это был очень гордый, холодный, жесткий человек. Фелипе представил их друг другу, но Джемма едва его расслышала. Все ее внимание было сконцентрировано только на нем — стоявшем перед ней отце. Он рассматривал ее с минуту, и эта минута показалась Джемме часом, потому что ее переполнял ужас, что он узнает в ней черты матери. Но он не узнал — Джемма поняла бы, если бы это случилось. Она бы что-нибудь увидела на его красивом, холодном, замкнутом лице, поскольку ожидала этого узнавания. Он приблизился и протянул ей руку, и Джемма приняла ее, убеждаясь, что не ошиблась в своем первом впечатлении. Пожатие, довольно крепкое, все же было холодным и бесстрастным. Губы его не улыбались. — Не могу сказать, что рад видеть вас, юная леди, но раз уж вы здесь — я вас приветствую. — Глубокий голос, казалось, поднимался из самых недр груди. В его приветствии не было ни капли сердечности, но Джемму это не удивило: ее ведь предупредили, что он — человек сложный. Изобразив на пересохших губах улыбку, она произнесла: — Фелипе объяснил мне, что вы не испытываете особой радости по поводу предстоящей работы над портретом, но я вам обещаю, что все пройдет безболезненно. В ответ Агустин де Навас приподнял чуть седоватую бровь. — Очень на это рассчитываю. — Он проигнорировал тот юмор, который прозвучал в ее последних словах и которым она пыталась оживить их беседу. — Тщеславие мне не свойственно, и я не вижу никакого смысла в том, чтобы мое прижизненное изображение мозолило окружающим глаза, но раз уж Фелипе приказал — пусть будет так. Выходит, он полностью отдает себе отчет в своей непопулярности, чтобы не сказать больше. Его голос был полон сарказма, а вслед за этим он послал в сторону Фелипе тяжелый взгляд, который ему вернули с такой ядовитой ухмылкой, что Джемма пришла в совершеннейшее изумление. — Моя работа вас не разочарует, сеньор де Навас… — Да, да, — он пренебрежительно махнул рукой. При виде такой грубости Джемма внутренне вскипела. — Налей мне еще, Фелипе… Ну, так расскажите о себе. — Ошеломив ее этой просьбой, Агустин жестом пригласил девушку присесть, и она еще не успела воспользоваться его приглашением, как он уже продолжал: — Мне, впрочем, не нужна история вашей жизни, просто объясните, почему такая красивая девушка, как вы, решила писать портреты таких богатых стариков, как я. — Я бы не сказала, что вы богаты… О Боже, она собиралась произнести «старик»! Лицо ее запылало огнем, а сердце заколотилось с такой силой, что она была уверена: его стук слышен всем в этой комнате. К ее глубокому изумлению, Агустин расхохотался. — Следовательно, я — старик, не так ли? — Извините. Я имела в виду, что я бы не сказала, что вы старик, но оговорилась. — В самом деле? — невыразительно протянул он. — И что, предполагается, что я должен был бы быть польщен, если бы вы не оговорились? — Он снова кивнул в сторону дивана, и на этот раз Джемма поспешно присела. В жизни она не чувствовала себя большей дурой! — Конечно, — ответила она откровенно. А собственно, чего ей стесняться? Этот человек для нее — не просто клиент, он ее отец. И поэтому она его не боится, во всяком случае — не слишком. — Я надеялась, что вы немножко смягчитесь. Его глаза осветились молниеносной вспышкой гнева, которую ему столь же молниеносно удалось погасить. — Это должно предполагать, что я — жестокий негодяй? — буркнул он. Джемма внутренне съежилась. Несмотря на то что глаза Агустина не отрывались от ее лица, ей почему-то показалось, что его замечание предназначалось не ей. Фелипе с бокалами в руках шагнул к ним. — Мне кажется, это лишнее, Агустин. Среди нас дама… Она права: выпад предназначался не ей, его горечь была направлена на Фелипе. Джемма уловила искру неприязни между ними — или же это просто дружеская перепалка? Ей никак не удавалось постигнуть их отношения. — Я не обиделась, Фелипе, и я уверена, что сеньор де Навас и не собирался меня обижать, в его словах был смысл. — Они оба обратили на нее удивленные взгляды, и Джемма с весьма натянутой улыбкой продолжила: — Я собираюсь писать ваш портрет, сеньор де Навас. Я пыталась рассмешить вас, чтобы вы расслабились и я смогла бы вас рассмотреть. Чтобы написать вас настоящим, я должна увидеть вас настоящего, в противном случае мой приезд сюда окажется бессмысленной тратой времени. Тогда уж лучше было бы просто послать мне вашу фотографию, и я бы ее скопировала. Джемма взяла у Фелипе предложенный бокал и отхлебнула из него. — Мне бы это подошло куда больше, — еле слышно процедил Агустин. — У меня есть занятия поважнее, чем хрустеть пальцами, пока с меня рисуют портрет. Она поняла, что и это замечание предназначалось Фелипе. В каком-то смысле она сочувствовала Агустину. Он действительно не хотел этого портрета, а Фелипе силой заставил его, лишь бы вызвать ее в Венесуэлу. — Если вы не хотите, я не стану его делать, — уступила Джемма. Какая теперь разница? Ей самой этот заказ ни к чему. — Мне неприятно давить на вас… — Как вы считаете, сколько вам потребуется сеансов? — прервал ее Агустин. Она подняла на него глаза, изо всех сил борясь со страхом, который вызывал в ней его властный голос. — Сложно сказать. Зависит от того, как будет продвигаться дело. Хотелось бы начать с пары сеансов в день — скажем, час утром и час после обеда… — Зачем она это говорит? Ведь у нее даже нет никакого желания остаться. — Не может быть и речи! Я буду позировать тогда, когда смогу. Фелипе все устроит, поскольку эта дурацкая идея принадлежит в первую очередь ему. — Он посмотрел на часы. — Если Бьянка не появится через пять минут, будем ужинать без нее. Неужели это ее чертовски дорогое образование не научило ее пунктуальности? Мне нужно позвонить. Налей Джемме еще, Фелипе. Он вышел из комнаты, оставив их вдвоем, и Джемма подумала, что Агустин в первый раз произнес ее имя, да и то не обращаясь лично к ней. — Ты хочешь еще выпить? Джемма покачала головой. — Нет, благодарю. У меня пока есть. — Она мрачно уставилась на бокал. Фелипе предупреждал ее, что ее отец — тяжелый человек, но это нисколько не помогло. Она была потрясена и… что еще? Разочарована? Итак, он красив; собственно, она так и предполагала. У ее матери прекрасный вкус, и Джемма не сомневалась, что он распространяется и на мужчин. Но какое разочарование обнаружить, что внешность Агустина де Наваса не совпадает с его характером. На него приятно смотреть, но иметь с ним дело, судя по всему, небезопасно. — Ну, и как он тебе? — поинтересовался Фелипе. — Схватил за горло ежовыми рукавицами? Джемма улыбнулась — правда, довольно неуверенно. — Он… немножко колючий. — Мягко говоря, — буркнул Фелипе. — Как тебе удается с ним работать? — Мы с ним связаны — в радости и в горе. Случается, доводим друг друга до белого каления. Джемма открыла было рот, чтобы попросить Фелипе рассказать более подробно об Агустине, но тут же и закрыла его. Она не понимала этих людей, и уж меньше всего могла понять, почему они связаны друг с другом в радости и в горе. Если они не уживаются вместе, то почему Фелипе от него не уходит? Существуют тысячи нефтяных компаний, где он мог бы найти работу. Прозвучал сигнал к ужину. Нервы у Джеммы были настолько напряжены, что она даже подскочила. Заметив ее состояние, Фелипе подошел и тронул ее за руку. Она злобно вырвалась. Он бросил на нее такой непроницаемо холодный взгляд, что ее передернуло. — Пойдем ужинать, пока у нас от голода ноги не подкосились, — попытался пошутить он. Ответив ему ледяным взглядом, она вышла вместе с ним из комнаты. Обеденная зала выглядела чересчур старомодно, все в ней, казалось, сохранилось еще со времен феодализма. Над роскошно сервированным столом пылали свечи в массивных люстрах из витого железа. Хрусталь переливался мириадами ярких бликов. Столовое серебро, тяжелое, старинное, казалось бесценным музейным экспонатом, как и великолепный фарфор. В центре стола высился невероятных размеров канделябр с танцующими среди дюжины свечей нимфами. Широкие вазы с нежно-кремовыми орхидеями были расставлены между приборами и бокалами. Джемма пожалела, что ее нервное состояние не дает ей возможности по достоинству оценить все это великолепное убранство. Агустин дожидался их появления — у кресла во главе стола. — Сюда, Джемма, — указал он на место слева от себя. — Фелипе, ты не поговоришь с Бьянкой? Я не стану терпеть опоздания. Мы ужинаем в девять, и ей это прекрасно известно. — Сам с ней говори, — огрызнулся Фелипе, усаживаясь справа от Агустина, рядом с тем стулом, который, без сомнения, предназначался для Бьянки. — Она твоя гостья, а не моя. У Джеммы сердце замерло в груди, она стрельнула в мужчин беспокойным взглядом. Агустин скрыл свой гнев, его выдали лишь стиснутые челюсти. Джемма не могла поверить, что Фелипе позволяет себе такой грубый тон по отношению к своему боссу, не могла поверить, что Агустин в ответ не разносит того в пух и прах, не могла поверить, что кузина Фелипе — гостья Агустина! — Где вы учились? — неожиданно поинтересовался Агустин, когда Мария начала разносить первое блюдо — холодный суп белого цвета с плавающими в нем виноградинами, от которого исходил аромат чеснока и миндаля. — Голдсмитский… — вырвалось у нее прежде, чем она что-либо сообразила. В этом колледже изящных искусств училась и ее мама. Помнит ли Агустин? За шесть месяцев, что они были вместе, он, наверное, узнал о ней абсолютно все. Она взглянула ему в лицо, заметила на виске пульсирующую жилку, но не смогла бы поклясться, что это не работа ее собственного воображения. — После окончания колледжа, — продолжала Джемма, — я брала частные уроки у Сайруса Пейджета. Он известен в Европе… — Королевская Академия, — пробормотал Агустин, принимаясь за суп. — У вас был прекрасный учитель. Сердце Джеммы ускорило свой бег. Он немало осведомлен о мире искусства. — Да, самый лучший. — Вы, должно быть, талантливы, раз он принял вас под свое крылышко. — Так оно и есть! — ответил за нее Фелипе. — Я бы не настаивал именно на ее приглашении, если бы не знал, что в целом мире лишь она одна способна из чего угодно сделать конфетку. Джемма оцепенела, опустив взгляд в тарелку с супом. Уж сейчас-то Агустин точно взовьется до небес! Однако и это оскорбление осталось без последствий. Растерялся? Джемма так точно растерялась. Следующее блюдо, «chipi chipi», как назвал его Фелипе, оказалось густым соусом с крошечными моллюсками. Джемма терпеть не могла моллюсков, но вежливость не позволила ей отказаться. Она осторожно попробовала, обнаружила, что вкус не так уж и плох, и умудрилась полностью разделаться с блюдом, пока Агустин с Фелипе обсуждали достоинства орхидей, украшавших стол. Пригубив вино — восхитительное калифорнийское шардоне, — Джемма подняла глаза и поймала изучающий взгляд Агустина. Ужасная мысль, что он обо всем догадался, молнией промелькнула у нее в голове. Она уверилась в своей догадке, когда Фелипе отвернулся, чтобы похвалить Марию за прекрасное блюдо, а Агустин тихо произнес: — У вас чудесные волосы. Волосы ей достались от матери. Но нет, невероятно, чтобы он как-то связал ее с мамой. Интересно, подумала Джемма, что бы он сказал, если бы она вдруг встала и провозгласила: «Я ваша дочь, о которой вы ничего не знали». О Боже, это даже не смешно. Она сделала еще один глоток из бокала. — Благодарю, — прошептала она, принимая комплимент. Ей почему-то показалось, что это было сказано искренне, а не из желания пофлиртовать. Вот был бы ужас! Мария уже собиралась разносить мясо под маринадом, когда в комнату впорхнула Бьянка, возвестив о своем прибытии громким цоканьем каблучков. Все обратили на нее свои взгляды: Фелипе — сдержанный, Агустин — гневный, Джемма — выжидательный. Бьянка была так же красива, как и запомнилась Джемме после их первой встречи. Прелестное лицо, обрамленное черной копной кудрявых волос. Безупречно сшитое белое платье из тонкого хлопка с низким вырезом выглядело откровенно сексуальным. Со смешком на ярко накрашенных губах и без единого слова извинения она обхватила Агустина за шею и крепко обняла. Агустин, не проявив ни капли удовольствия, избавился от ее рук, как избавляются от слишком тугого галстука. — Когда ты научишься хорошим манерам, Бьянка?.. Она даже и бровью не повела в ответ на замечание Агустина и, подлетев к Фелипе, прижалась к его губам поцелуем. — Бьянка! — взревел Агустин. На сей раз она отреагировала, сердито надув губки. Оторвавшись от Фелипе, она опустилась на стул рядом с Агустином и взглянула через стол на Джемму. Глаза их встретились — и узнавание отразилось на лице. Бьянки так медленно, так нехотя, как будто она выплывала из сна. Или ночного кошмара! У Джеммы глухо заколотилось сердце от неприятной мысли, что Бьянка не знала о ее присутствии здесь. Самые противоречивые чувства вихрем закружились в ее душе. — Это Джемма, Бьянка, — произнес Агустин тоном достаточно спокойным в сравнении с недавним гневом от поведения Бьянки. — Она приехала, чтобы написать мой портрет. Ты же знала, что у нас гости, — так какого дьявола не спустилась вовремя? Ты с каждым днем становишься все невыносимее. — Если бы я знала, что это она художница, я бы вообще не спустилась! — медленно, со значением проговорила Бьянка. Она не сводила с Джеммы взгляда, полного ледяной враждебности и ненависти. — Достаточно, Бьянка! — Фелипе явно опоздал со своим требованием. Пронзительный взгляд Агустина метнулся от одной женщины к другой. — Вы что, встречались раньше? Джемма внезапно превратилась в стороннего наблюдателя. Разговор касался лично ее, но она не принимала в нем никакого участия. Бьянка презрительно скривила губы, и у Джеммы от ужаса по спине забегали мурашки. — Да уж, встречались, — съязвила Бьянка, и ее темные глаза, устремленные на Джемму, побелели от ненависти. Обернувшись к Агустину, она злорадно добавила: — Эта художница спала с Фелипе, когда он был в Лондоне несколько месяцев назад! В комнате повисла угрожающая тишина. Джемма смотрела на Фелипе, на его холодное, бесстрастное лицо. И она ненавидела его за это, ненавидела всеми фибрами души. — Это правда, Фелипе? — Агустин был спокоен, слишком спокоен. Фелипе посмотрел ему прямо в глаза и тихо ответил: — Я не обязан отвечать на подобное оскорбительное высказывание — ни тебе, ни кому-либо другому. — Нет, обязан, Фелипе, — заныла Бьянка. — Уверена, что ты будет рад услышать подробности, правда ведь? — она послала Агустину сиропную улыбку. Тio! Tio! Джемма знала несколько испанских слов, и одно из них было tio — «дядя»! Если Агустин — дядя Бьянки, а Бьянка — кузина Фелипе, следовательно, Агустин должен тоже быть дядей Фелипе… — Так ты спал или не спал в Лондоне с Джеммой? — выкрикнул Агустин. Спокойствие испарилось, осталась чистейшая ярость, внезапно поднявшая его на ноги. Фелипе тоже подскочил, и оба уставились друг на друга, скрестив враждебные взгляды. — Прекрати обращаться со мной так, как будто я все еще дитя, Агустин! Моя жизнь тебе не принадлежит! — Твою жизнь сделал я! Без меня ты был бы ничем… — Я тебе страшно благодарен, но в дальнейшем обойдусь без твоей опеки! — взревел Фелипе. — Когда до тебя наконец дойдет, что я не собираюсь подчиняться любому твоему желанию?.. — Кто была эта женщина в твоей жизни? — бушевал Агустин. Охваченная ужасом, Джемма ждала. У нее дрожали колени от страха. Скандал разрастался у нее на глазах. — Она была моей жизнью, — с трудом выдавил из себя Фелипе. — Она и сейчас вся моя жизнь, — добавил он. — Это женщина, которую я люблю и на которой я собираюсь жениться! У Джеммы кровь так и застыла в жилах. Она открыла было рот, чтобы хоть что-то сказать, но ни единого звука не сорвалось с ее губ. Бьянка коротко всхлипнула, а Агустин чуть не поперхнулся от злобного возгласа. — Ведь все уже решено, — заверещала Бьянка. — Мы с тобой поженимся, Фелипе! Джемме показалось, что у нее сейчас остановится сердце. Она попыталась сдвинуться с места, чтобы убежать от этого кошмара, но жизнь, похоже, окончательно покинула ее тело. Кулак Агустина неожиданно опустился на стол, да так, что язычки свечек заплясали, а вино выплеснулось из бокалов. — Хватит! — громыхнул он, побагровев от гнева. — Да как ты смеешь так себя вести? Как ты смеешь? — Он стиснул кулаки, глаза его буравили Фелипе. — Ты не женишься на англичанке, Фелипе, ты женишься на своей кузине… — А ты со своими планами можешь отправляться к дьяволу, там вам обоим самое место! — в бешенстве выпалил Фелипе. Джемма поднялась на чугунных ногах. Голова ее кружилась, желудок не на шутку взбунтовался. Ей вдруг захотелось на время оглохнуть, чтобы не услышать больше ни слова из этого семейного кошмарного скандала. — Вы меня, надеюсь, извините, — еле слышно произнесла она. — Я не хочу при этом присутствовать. — Джемма, — позвал Фелипе, но голос его прозвучал как будто издалека» с огромного расстояния. Спираль лестницы была длинной, мучительно-бесконечной, и Джемме показалось, что она никогда не доберется до самого верха. Она услышала еще чей-то зов, но не обратила на него внимания. Пошатываясь, девушка распахнула дверь своей комнаты и, едва успев добежать, вцепилась в край ванны. Ее вывернуло наизнанку. Чьи-то руки поддержали ее. Мария. Джемма прильнула к ней, радуясь, что здесь именно она, и никто другой. — Вы уже хорошо? — взволнованно спросила Мария. Джемма слабо кивнула. Лицо ее было залито слезами. — Вы слышали, Мария? Этот ужасный скандал? — Si, я слышать, я слышать все, Джемма. В семье быть большой скандал, а эта Бьянка, она приносить неприятность. Она делать хуже между отец и сын… Пламя вспыхнуло перед глазами Джеммы. Она стиснула руки Марии. — Что… что вы сказали? — О Господи, не допусти, чтобы это было правдой. — Отец и сын? — не веря своим ушам, прохрипела Джемма. Мария потрепала ее по руке. — Si, это понятно, что отец и сын ссориться… Языки пламени поглотили Джемму, в одно мгновение оставив от нее лишь кучку пепла. Девушка рухнула на пол в ванной.
Последние комментарии
3 часов 3 минут назад
11 часов 55 минут назад
11 часов 58 минут назад
2 дней 18 часов назад
2 дней 22 часов назад
3 дней 27 минут назад