Обычно я стараюсь никогда не «копировать» одних впечатлений сразу о нескольких томах, однако в отношении части четвертой (и пятой) это похоже единственно правильное решение))
По сути — что четвертая, что пятая часть, это некий «финал пьесы», в котором слелись как многочисленные дворцовые интриги (тайны, заговоры, перевороты и пр), так и вся «геополитика» в целом...
В остальном же — единственная возможная претензия (субъективная
подробнее ...
оценка) состоит в том, что автор настолько ушел в тему «голой А.И», что постепенно поставил окончательный крест на изначальной «фишке» (а именно тов.Софьи).
Нет — она конечно в меру присутствует здесь (отдает приказы, молится, мстит и пр.), но уже играет (по сути) «актера второстепенного плана» (просто озвучивающего «партию сезона»)). Так что (да простит меня автор), после первоначальных восторгов — пришла эра «глухих непоняток» (в стиле концовки «Игры престолов»)) И ты в очередной раз «получаешь» совсем не то что ты хотел))
Плюс — конкретно в этой части тов.Софья возвращается «на исходный предпенсионный рубеж» (поскольку эта часть уже повествует о ее преклонных годах))
В остальном же — финал книги, это просто некий подведенный итог (всей деятельности И.О государыни) и очередной вариант новой страны «которая могла быть, если...»
p.s кстати название книги "Крылья Руси" сразу же напомнили (никак не связанный с книгой) телевизионный сериал "Крылья России"... Правда там получилось совсем не так радужно, как в книге))
По аннотации сложилось впечатление, что это очередная писанина про аристократа, написанная рукой дегенерата.
cit anno: "...офигевшая в край родня [...] не будь я барон Буровин!".
Барон. "Офигевшая" родня. Не охамевшая, не обнаглевшая, не осмелевшая, не распустившаяся... Они же там, поди, имения, фабрики и миллионы делят, а не полторашку "Жигулёвского" на кухне "хрущёвки". Но хочется, хочется глянуть внутрь, вдруг всё не так плохо.
Итак: главный
подробнее ...
герой до попадания в мир аристократов - пятидесятилетний бывший военный РФ. Чёрт побери, ещё один звоночек, сейчас будет какая-то ебанина... А как автор его показывает? Ага, тот видит, как незнакомую ему девушку незнакомый парень хлещет по щекам и, ничего не спрашивая, нокаутирует того до госпитализации. Дальше его "прикрывает" от ответственности друг-мент, бьёт, "чтобы получить хоть какое-то удовольствие", а на прощание говорит о том, что тот тридцать пять лет назад так и не трахнул одноклассницу. Kurwa pierdolona. С героем всё ясно, на очереди мир аристократов.
Персонажа убивают, и на этом мог бы быть хэппи-энд, но нет, он переносится в раненое молодое тело в магической Российской империи. Которое исцеляет практикантка "Первой магической медицинской академии". Сукаблять. Не императорской, не Петербургской, не имени прошлого императора. "Первой". Почему? Да потому что выросший в постсовке автор не представляет мир без Первого МГМУ им.Сеченова, он это созданное большевиками учреждение и в магической Российской империи организует. Дегенерат? Дегенерат. Единица.
Автор просто восхитительная гнида. Даже слушая перлы Валерии Ильиничны Новодворской я такой мерзости и представить не мог. И дело, естественно, не в том, как автор определяет Путина, это личное мнение автора, на которое он, безусловно, имеет право. Дело в том, какие миазмы автор выдаёт о своей родине, то есть стране, где он родился, вырос, получил образование и благополучно прожил всё своё сытое, но, как вдруг выясняется, абсолютно
шоковое состояние, он скоро придет в себя, но пусть полежит два—три дня в постели.
Действительно, к ужину ваш дядюшка Отис очнулся, но ни за что не хотел оставаться в постели. Сказал, что чувствует себя прекрасно, и провалиться мне на этом месте, если вчера у Симпкинса он не был в самом цветущем виде. Помолодел на десять лет. Ходит себе подпрыгивая, можно подумать, из всех его пор электроэнергия сочится.
Я спросил, не смягчилось ли с годами закоренелое упрямство дядюшки Отиса. Джад сплюнул с особым усердием.
— Еще хуже стало, — заявил он. — Самый упрямый человек в Вермонте, вот кто такой ваш дядюшка Отис. Да провалиться мне на этом самом месте: если он говорит, будто чего-то на свете нет, даже когда оно торчит перед самым его носом, то, будь я проклят, он так уверен в этом, что я и сам почти верю.
На той неделе сижу у него на веранде, старый сарай Уиллоуби весь вид портит, а ваш дядюшка Отис глядит сквозь него, точно его и нет.
— Красивый был бы вид, — говорю, — если бы не тот сарай.
А ваш дядюшка Отис смотрит на меня, как на ненормального.
— Сарай? — говорит. — Какой сарай? Никакого сарая здесь нет и никогда не было. Лучший вид во всем Вермонте. Округа просматривается на двадцать миль.
Джад Перкинс хмыкнул и чуть не раздавил желтого пса и парнишку на велосипеде.
— Много людей на свете верят в то, чего нет, — сказал он. — Но из всех, кого я знаю, только ваш дядюшка Отис не верит в то, что есть, — такой он упрямец.
Когда Джад Перкинс высадил меня у ворот дядюшки Отиса, я был погружен в размышления. Дядюшка Отис не попался мне на глаза, но я пошел к заднему крыльцу, и из кухни навстречу мне заторопилась тетушка Эдит; все у нее развевалось — юбки, фартук, волосы и руки.
— Ох, Мэрчисон! — воскликнула она. — Как я рада, что ты приехал! Я не знаю, что мне делать, просто не знаю. С Отисом случилось что-то ужасное, и…
Тут я увидел самого Отиса. Он шел по тропинке к воротам, чтобы вынуть газету из почтового ящика. Низенький, поджарый, с выдвинутым квадратным подбородком и лохматыми бровями, мне показалось, он ничуть не изменился. Но, когда я поделился своей мыслью с тетушкой Эдит, та лишь заломила руки.
— Знаю, — вздохнула она. — Кто не знает всей правды, тот может подумать, что молния пошла ему на пользу. Но он идет сюда. Больше я ничего не могу тебе рассказать. После ужина! Ни в коем случае он не должен подозревать… Ох, надеюсь, ничего непоправимого не случится, пока мы не выясним, как это прекратить.
Тут с газетой в руках подошел дядюшка Отис, и тетушка Эдит упорхнула в кухню.
Дядюшка Отис, безусловно, не изменился, разве что к лучшему. Как заметил Джад Перкинс, он будто помолодел. Он сердечно сжал мне руку, и по ней до самого плеча забегали мурашки, словно ее током ударило. Глаза дядюшки Отиса искрились. Весь он был как-то особенно бодр, словно заряжен таинственной энергией.
Мы дошли до парадного крыльца и остановились лицом к полусгнившему сараю, который раскорячился по ту сторону дороги и портил весь вид. Я ухватился за эту тему — ведь мне хотелось прощупать дядюшку Отиса, понять, что имела в виду тетушка Эдит, — и выразил сожаление, что позавчерашняя гроза не повалила этого сарая.
— Сарая? — нахмурился дядюшка Отис. — Какого сарая? Здесь нет сарая, мой мальчик! Ничего, кроме вида — красивейшего вида в Вермонте. Если ты видишь там сарай, тебе надо со всех ног бежать к врачу.
Как и рассказывал Джад, дядюшка говорил до того убедительно, что мне невольно захотелось еще раз взглянуть на это злосчастное строение. Взглянул — и долго еще таращил глаза, а может, и хлопал ими.
Дело в том, что дядюшка Отис не солгал. Никакого сарая не было… теперь не было. За ужином у меня зародилось невероятное подозрение. После еды дядюшка Отис уселся в гостиной читать газету, а я вслед за тетушкой Эдит пошел на кухню.
Когда я рассказал тетушке Эдит про сарай, она только вздохнула и посмотрела на меня затравленными глазами.
— Да, — прошептала она, — это все Отис. Я поняла еще вчера, когда пропала статуя… мы были в магазине Симпкинса. Я как раз смотрела на нее, но вдруг Отис произнес свои любимые слова — и ее просто не стало, прямо у меня на глазах. Тогда-то я и отправила тебе телеграмму.
— Ты хочешь сказать, — переспросил я, — что с тех пор, как в Отиса ударила молния, его упрямство приняло новый оборот? Он и раньше считал, что вещей, которые ему не по нраву, не существует в природе, но этим все и кончалось. Значит, теперь, когда он так считает, вощи перестают существовать из-за того, что каким-то загадочным образом обострилось его чудовищное упрямство?
Тетушка Эдит кивнула.
— Просто исчезают! — закричала она почти в истерике. Стоит ему сказать, что вещи нет, и она исчезает. Признаться, от такой мысли мне стало не по себе.
Пришло в голову множество нежелательных вариантов. Список вещей (и людей), в которых не верил дядюшка Отис, был длинный и разнообразный.
— Как по-твоему, — спросил я, — есть какой-нибудь предел?
Последние комментарии
1 минута 10 секунд назад
1 минута 58 секунд назад
4 минут 41 секунд назад
12 минут 4 секунд назад
2 часов 16 минут назад
2 часов 20 минут назад