Очищение огнем [Джессика Марч] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Джессика Марч Очищение огнем
С ЛЮБОВЬЮ – ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫМ ЛЮДЯМ С., Д. и М.
ПРОЛОГ
Санта-Моника, Калифорния. – Иногда… если он прикасается ко мне… не уверена, что он в самом деле чувствует меня… или если… Пытаясь, в сотый раз за эти сорок минут, передать словами собственные сложнейшие ощущения, прелестная молодая женщина, на мгновение замолчав, задумчиво уставилась на расстилающуюся едва ли не под самыми окнами океанскую гладь; вечный, никогда не умолкающий прибой шурша накатывал на берег, разбиваясь у самого конца сверкающей золотой дорожки, проложенной лучами заходящего солнца. Молодой человек, сидевший на диване рядом с женщиной, словно не выдержав напряжения, наклонился к ней, очевидно собираясь уговорить ее докончить невысказанную фразу. Но Кей Уайлер, внимательно наблюдавшая за парой, быстро подняла палец, напоминая мужчине, что разговаривать запрещено. Перед тем, как начать сеансы, она всегда объясняла супругам, как важно прислушиваться друг к другу – не только к словам, но и к молчанию. Пауза слишком затягивалась. Ярко-бирюзовые глаза Кей Уайлер перебегали от одного пациента к другому – она не могла не заметить, насколько привлекательны эти двое… нет, привлекательны – не то слово! Красивые, идеальные образцы человеческой породы мужского и женского пола. Конечно, в се профессии такие люди не являются чем-то из ряда вон выходящим. Среди клиентов Кей Уайлер было много кино– и телезвезд. Она привыкла иметь дело с красавцами и красавицами и понимала, что именно великолепная внешность часто бывала одной из причин их бед. Все же, даже в обществе, состоящем из изысканных, утонченных женщин и идеальных мужчин, сидевшая перед Кей пара выделялась на общем фоне. Дженна Лайл, которой до двадцати четырех недоставало всего месяца, недавно появилась на экранах всех кинотеатров страны в романтической комедии о молодой женщине-полицейском, которую внедряют в мафиозную организацию. Там она влюбляется в сына главаря мафии, мечтающего стать ветеринаром. Прибыль от фильма составила сто сорок миллионов долларов – уже вторая картина Дженны пользовалась необычайной популярностью. Сейчас эта молодая женщина с широко поставленными серыми глазами, вздернутым носиком, полными губами и короткими рыжеватыми волосами стала самой известной кинозвездой Голливуда – недаром ее гонорары составили четыре миллиона долларов. Успех ее мужа был еще более ошеломляющим. Десять лет назад единственным свидетельством попытки Рона Карпентера завоевать славу была серебряная медаль на Олимпийских играх, где тот выступал за канадскую команду штангистов. Перекатывающиеся под кожей мускулы и мальчишески красивое лицо, обрамленное белокурыми кудрями, помогли ему попасть в кино. Пять лет Рон снимался в низкобюджетных фильмах-боевиках. Потом одна картина, где он играл сверхчеловека, присланного на Землю из будущего, завоевала сердца зрителей. Когда два года назад две звезды встретились на теннисном турнире знаменитостей, вспыхнувшая с первого взгляда любовь превратилась в прочную связь, ставшую неизменной темой первых страниц бульварных изданий. Свадьба и последующее рождение ребенка только еще больше привлекли внимание прессы. Наконец Дженна Лайл заговорила снова: – Кажется… никак не могу понять, прикасается ли он ко мне… или к какой-то идеальной женщине, созданной рекламой… всеми этими статьями. Актриса снова повернулась к Кей. – Неужели не понимаете? Все так… словно меня больше не существует на самом деле… По крайней мере, для него. Но ведь я – больше, чем то, что люди видят на экране, больше, чем это. Она притронулась к себе, прижав руки к груди. Солнце почти зашло за горизонт. В комнату прокрались сумеречные тени, но Кей не включила свет. Люди, приходившие к ней, чтобы открыть душу, часто говорили откровеннее, если знали, что их лица недостаточно отчетливо видны. – А когда вы дотрагиваетесь до Рона, – сочувственно спросила Кей, – что при этом чувствуете? – О Господи, – вздохнула актриса, – он так совершенен… его тело настолько великолепно… просто понять не могу, чего он хочет от меня. Только взгляните на него! Если честно, мисс Уайлер, неужели не хотели бы, чтобы он вас трахнул хоть разок? Кей давно привыкла к колкостям пациентов, стремящихся отвлечь врача от своих проблем. – Я считала, мы собрались здесь, чтобы поговорить о любви, – спокойно заметила она, – а отнюдь не только о похоти. – Вы – известный сексопатолог, – возразила актриса. – Секс – это постель, не так ли? Заниматься сексом – значит трахаться! Так что не пытайтесь уклониться от ответа. – Дженна, какое значение имеет мое отношение к Рону, – не повышая голоса ответила Кей, – или чувства тех миллионов женщин, которые смотрят фильмы, а потом возвращаются домой и грезят о нем. Важно только одно – что вы испытываете к нему, а он – к вам. – Легко говорить, – пробормотала Дженна, видя, что ее выпад отражен. – Но вам стоит понаблюдать, что творится на премьерах его фильмов. Толпы женщин буквально дерутся, чтобы подобраться поближе и вцепиться в его ширинку! Некоторые чертовски хороши собой, так что ему есть из кого выбирать. Поэтому, когда он со мной… ужасно трудно поверить, что я – единственная… – Сколько раз говорить тебе, Дженн, – вмешался Рон. – Не нужно мне никого другого! Я тебя люблю! Дженна кивнула, но не взглянула на мужа. – Ну вот, всегда этим кончается, – вздохнул он. – Не могу же я запретить женщинам драться за право увидеть меня… или посылать бандероли со своими трусиками. Черт, да мне вовсе не хочется их останавливать! Именно это и позволяет мне оставаться на вершине. Но Дженн воспринимает все так… словом, наша семейная жизнь разваливается. Так больше продолжаться не может. Последнее время, как только мы оказываемся в постели, она ведет себя, будто с нами еще сотни две других женщин. Мгновенно застывает, словно ледяная статуя, или просто торопится побыстрее покончить с этим и уснуть. Вначале это было просто потрясающе, но теперь… Он, вздохнув, покачал головой и затих. Кей украдкой бросила взгляд на маленькие часы от Тиффани, словно затерявшиеся на полке среди книг. Сеанс почти окончен. Пора подводить итоги. Она вспомнила все, что удалось узнать о супружеской паре из проведенных исследований и то, что они сами ей рассказали. Дженну Лайл, ребенка от распавшегося брака, еще совсем девочкой изнасиловал отчим. Рон Карпентер – один из трех братьев, родившихся на ферме в Онтарио, и его родители счастливо прожили вместе тридцать восемь лет. И вот отпрыски столь непохожих семей, росшие в совершенно различной среде, стали мужем и женой. Теперь им приходилось преодолевать не только эти, но и другие проблемы. – Послушайте, вы, двое, – мягко начала Кей. – Самое важное – то, что вы любите друг друга, иначе не пришли бы ко мне, правда? Скорее отправились бы в то место, о котором писали в «Инкуайерер». «Сплитсвилль»[1] – с горечью процитировал Рон заголовок статьи. – Ублюдки! – Забудьте об этом, – продолжала Кей. – Вы можете оставаться вместе и доказать всем, что они ошибаются. Но это еще не значит, что вам не придется пройти через период неустойчивости в ваших отношениях. Оба вы проводите целые дни, воплощая фантазии обыкновенных людей. Зрители возвращаются домой в полной уверенности, что ведут унылое существование, скучное и серое, по сравнению с вашей жизнью. Но что происходит, когда вы оказываетесь в домашней обстановке. Тоже удивляетесь, почему реальность так не похожа на сказку. Вы ведь звезды, не так ли? Это слово вы слышите снова и снова, именно так вас именуют – звезды… Кей на секунду смолкла – молодые люди не сводили с нее глаз. – Но что такое звезда? – продолжала она. – Божественное тело, пылающее страстью и неземным светом. Естественно предполагается, что звезда должна переживать неземную вечную любовь, необыкновенный бешеный, безумный секс вместе и без всяких проблем, обременяющих простых смертных. Актер и актриса, понимающе улыбаясь, взглянули друг на друга. – Но что бы ни говорилось в газетах и рекламных проспектах, – объяснила Кей, – вы всего-навсего влюбленные, просто мужчина и женщина. Что же касается секса, даже если все начиналось с землетрясения, катаклизма… – по словам астрономов, именно так и бывает, когда сталкиваются звезды, – это еще не гарантирует, что весь фейерверк будет продолжаться целую вечность. Согласно вашим голливудским бредням, если секс – это не сплошное волшебство и экстаз каждую минуту, значит он ничего не стоит, и вы сдаетесь и отчаиваетесь слишком быстро, потому что это самое волшебство иногда отсутствует. Кей взглянула на Дженну: – Вы боитесь, что Рон может пожелать другую женщину больше, чем вас, – или захотеть вас, фальшивую, ту, что появляется на экране, гораздо сильнее, чем настоящую Дженну. Этот страх не позволяет вам отдаться целиком, поскольку вы оказались в роковом замкнутом круге и не в силах любить его до конца без всяких условий, потому что опасаетесь потерять. – Это правда, – прошептала актриса. Даже в полумраке были заметны блестящие дорожки от слез на щеках. – Ну так вот, вы можете вернуть волшебство, – объявила Кей. – Но нужно время, чтобы его отыскать. Любовь – все равно что топливо для огня, только придется высечь несколько новых искр. Если захотите потрудиться над этим, обещаю помочь вам. – Но как? – тут же спросила Дженна. – Тут много всего. Нужно избавить вас от сомнений. Заставить говорить друг с другом, точно понять, что вам нужно в постели. И если ваша гордость выдержит, возможно, необходимы несколько уроков по элементарным приемам секса. – Конечно, мы это сделаем, – заверил Карпентер. – Я хочу, чтобы наш брак длился вечно. Он потянулся к руке жены. Та, поколебавшись, вложила пальцы в его ладонь. – Прекрасно, теперь условимся о времени посещения. Кей включила настольную лампу и открыла книгу регистрации посетителей. Несмотря на сложный график работы актеров – приходилось сниматься в различных частях света, – наконец удалось условиться о нескольких сеансах. Кей проводила клиентов до двери и как обычно, напутствуя их после первой встречи, посоветовала молодым людям просто радоваться обществу друг друга и не беспокоиться о том, когда фейерверк начнется вновь. – Поверьте, волшебство вернется. Я твердо знаю это, – сказала она. Супруги вышли, держась за руки. Оставшись одна, Кей уселась за письменный стол, чтобы, как всегда, записать свои наблюдения и выводы в желтом блокноте, но, не закончив работу, отложила карандаш и повернулась к окну, чтобы взглянуть на водную гладь Тихого океана. Длинные тени, падающие от последних лучей заходящего солнца, лишь подчеркивали изящно вылепленные черты экзотически красивого лица, золотили смуглую от природы кожу, зажигали сверкающие бриллиантами искорки в необыкновенно ярких бирюзовых глазах. Длинные блестящие волосы цвета начищенной меди заиграли красноватыми отблесками. Женщина была так же необыкновенно, пугающе красива, как любая из кинозвезд, жен богатых голливудских продюсеров или моделей, приходивших к ней просить о помощи. Кей всматривалась в свое неясное отражение в оконном стекле на фоне сгущавшейся темноты. Однако в самооценке не было и тени тщеславия – она думала только о том, как похожа на мать. Умирающий оранжевый свет заходящего солнца так напоминал о светлячках пламени, плясавших на лице Локи, когда та учила ее танцевать. Кей подняла глаза, не в силах отвести взгляда от безбрежного океанского простора. Там, далеко за этой синей гладью, почти сорок лет назад началась ее жизнь. Последнее время она обнаружила, что все чаще думает о путешествии, проделанном сюда, в этот фантастический город. Успешная частная практика Кей позволила донести советы по вопросам секса до гораздо более широкого круга слушателей – теперь у нее была своя передача на кабельном телевидении – «Хитуэйвз».[2] Кей пользовалась всеобщим уважением и почетом, поскольку делала все, чтобы склеить разбитые людские судьбы. Но, несмотря на все мудрые слова, высказанные аудитории и пациентам, о том как важна любовь для получения истинного наслаждения в сексе, – найти любовь становилось с годами все труднее. Кей вынудила себя возвратиться к записям и отметить, что после сеанса Дженна Лайл смогла впервые заставить себя понять, насколько сильно и отрицательно последствия перенесенного в детстве насилия влияют на ее теперешнюю жизнь, становясь причиной сильнейшего комплекса неполноценности. Перед мысленным взором Кей всплыло видение: молодая женщина на постели, руки и ноги привязаны к спинкам кровати шелковыми шнурами… только мгновение спустя она поняла, что об этом пациентка ей не говорила – просто явились нежеланные воспоминания. Стремясь отогнать омерзительную картину, Кей решительно взяла карандаш и продолжала писать. Раздался телефонный звонок. Кей подняла трубку и сразу же услыхала мужской голос: – Благодарение Богу, ты здесь, Кей…Иисусе, ты должна мне помочь… Говоривший полупрошептал, полупростонал эти слова, но Кей все же узнала его. – Господи, Митч, что случилось? – Поверь мне. Кей, клянусь, я не хотел… Он замолчал; до Кей донеслись рыдания. – Черт возьми, Митч! – резко сказала она, желая прекратить истерику, – немедленно объясни, где ты и что произошло! – Я с Энни, – пробормотал Митч. – Она пришла в отель, и… О Боже… не знаю почему, но я… Слезы не давали ему говорить. – Что, Митч? – допытывалась Кей. – Что ты сделал с ней? – Она не дышит, Кей. По-моему, она… Кей не дала ему договорить – сейчас не время выяснять подробности: – Вызови «скорую помощь», Митч, – как только я повешу трубку. Хорошо? Я сейчас еду. Она положила трубку и бросилась к выходу. В ушах звенели его всхлипывания. За двадцать лет, что Кей знала Митча Кэрела, она никогда не видела его плачущим и даже представить себе не могла, то он способен вот так сломаться. Идеально ухоженная подъездная дорожка перед отелем «Беверли-Палас», «флагманским судном» гостиничной сети, принадлежавшей Митчу Кэрелу, была забита полицейскими машинами и фургонами телевизионщиков. Кей оставила автомобиль в конце дорожке и начала осторожно продвигаться вперед, стараясь обойти возбужденную толпу репортеров в надежде, что ее не узнают. Но когда она пересекла переполненный вестибюль, коренастый седоволосый мужчина в темном костюме хорошего покроя взял ее под руку. С облегчением заметив, что у него нет микрофона, Кей позволила увлечь себя в укромную нишу. – Мисс Уайлер, – настойчиво начал он, – я Ричард Лофтон, ночной управляющий. Думаю, нам надо поговорить до того, как… – Где мистер Кэрел? – перебила Кей. – Я приехала из-за того, что он звонил… – Ускользнул из отеля еще до прибытия полиции. Как похоже на Митча! – с сожалением подумала Кей. Притащил ее сюда в самое осиное гнездо, а у самого даже не хватило совести дождаться! – А что с женщиной? – поспешно спросила Кей. – Не могу сказать. Появилась бригада «скорой помощи», заявили, что получили вызов из люкса в Пентхаузе, я их впустил. Девушка была зверски избита. Ее тут же увезли. – Значит, она жива, – облегченно вздохнула Кей; через толщу кошмара пробился крохотный лучик надежды. – Куда ее отправили? В какую больницу? По крайней мере хоть подежурю у постели Энни Рейнс. Бедняжка Энни. Что бы ни случилось с ней, Кей понимала, что и она несет за это ответственность. – Не знаю, мисс Уайлер. Но прежде, чем вы уйдете, должен предупредить… – О чем? – Когда я поднялся наверх, вместе с врачами, нашел адресованный вам конверт – записку от мистера Кэрела. Он замолчал. Кей вопросительно взглянула на Лофтона, ожидая, что тот отдаст письмо. – Я передал его полисменам, как только те прибыли, в том же виде, в каком нашел, – не вскрывая конверта. Управляющий смущенно пожал плечами. – Поскольку я знаю, вы с мистером Кэрелом – друзья, подумал, что самое меньшее, что могу для вас сделать, – по крайней мере подготовить… то… есть… рассказать о записке и еще об одной вещи. В отеле ведется автоматическая запись телефонных разговоров и номеров, набираемых в каждой комнате, и времени звонка. Детективы уже сделали копию записи. Даже не зная содержания письма, Кей поняла, что, возможно, сама оказалась в беде. Хотя управляющий не сказал прямо, что знает о звонке Митча, его предостережение было достаточно красноречивым. – Насколько я понимаю, – добавил Лофтон, – …собственно говоря… – по-моему, перед тем, как беседовать с полицейскими, вам нужно посоветоваться с адвокатом. Можете пройти в мой кабинет и позвонить оттуда. Но Кей подумала, что на этом этапе обращение к адвокату означает нечто вроде признания в собственной вине, и к тому же ей гораздо более необходимо узнать подробности случившегося, чем пытаться защитить себя. – Я поговорю с полицией, – решила она и направилась к лифту. Два полисмена в мундирах, с «уоки-токи»[3] в руках проверяли каждого входящего, желая убедиться, что это постояльцы или члены следственной бригады. – Я бы хотела поговорить с детективами, – сообщила Кей остановившему ее офицеру. – Меня зовут… – Я знаю, кто вы, мисс Уайлер. Видел вас по телевизору. Полисмен поднес к губам «уоки-токи» и сказал в микрофон: – Передайте капитану Варгасу, что Кей Уайлер сейчас поднимется. Когда кабина остановилась, у самой двери лифта оказался мужчина, стоявший так близко, что Кей, пытаясь обойти его, была вынуждена прижаться к стене. Она уже сделала шаг вперед, когда незнакомец заговорил. – Не стоит никуда спешить, мисс Уайлер, – сказал он хрипловатым голосом заядлого курильщика. – Я тот, кого вы хотели видеть. Чуть пониже ростом, чем Кей, он тем не менее был прекрасно сложен: с широкими плечами, бычьей шеей и большой головой: густые блестящие черные волосы были подстрижены ежиком, как у солдат морской пехоты. Кей невольно подумала, что в его облике есть что-то от университетского профессора, и типичного книжного червя, и мексиканского бандита. – Капитан Гектор Варгас. Лос-Анджелесское полицейское управление, – представился он, вынимая из кармана пиджака конверт. – Пока девушка лежала, истекая кровью, мистер Кэрел нашел время написать вот это. Может, вам следует прочитать перед тем, как побеседовать со мной? По его тону было ясно, что он вовсе не пытается проявить хоть какое-то дружелюбие или по крайней мере вести себя дипломатичнее. Кей молча взяла у детектива распечатанный конверт, на котором было размашисто написано: «К. Уайлер». Она развернула бумагу, прочла несколько поспешно нацарапанных строчек: «Я был в таком состоянии, что даже не вспомнил о «скорой». Спасибо. Прости меня, Кей. Помни – все могло быть по-другому, если бы только ты дала мне то, чего я хотел. Любящий тебя вечно». Подписи не было. Подняв голову, Кей встретилась с напряженным взглядом темных горящих глаз. Варгас выдернул листок из ее пальцев и снова сунул в конверт. – Что имел в виду Кэрел? – допытывался он. – Что он хотел? Кей почувствовала, что детектив стремится ее запугать. – Не можем ли мы посидеть где-нибудь, капитан Варгас? Может, подобные истории вам и привычны, но, поверьте, я просто в шоке. – Конечно, – кивнул Варгас. – Пойдемте. Он показал на открытую дверь напротив лифта. Они вошли в роскошный люкс в пентхаузе, зарезервированный для Митча, владельца отеля. В большой гостиной сновали несколько человек, а через дверной проем спальни Кей заметила мужчину, пытавшегося снять отпечатки пальцев с ночного столика и щелкавшего вспышкой фотографа, делавшего фотографии окровавленных простыней. Нервная энергия, державшая Кей в напряжении с самого звонка Митча, куда-то исчезла, вытесненная болезненной, тошнотворной пустотой. Варгас показал на кресло в углу гостиной. Когда Кей уселась, он подошел и что-то прошептал занятым разговором полицейским. Те немедленно вышли в коридор. Детектив вернулся и встал перед Кей со сложенными на груди руками. – Ну теперь, когда вы так удобно устроились, может, попытаетесь объяснить? – Что именно? – Хотя бы для начала это письмо, – то место, где он говорит, будто все случилось потому, что вы не дали ему того, что он хотел. Что же все-таки Кэрел желал от вас? – Хотел, – глухо ответила Кей, – чтобы я его любила. Детектив холодно взглянул на нее. – Неужели Кэрела было так сложно полюбить? Он владелец этого отеля, двадцати других и Бог знает чего еще. Сколько у него денег? Два миллиарда? Три? Кей не ответила. Неужели необходимо объяснять, что деньги, даже очень большие, не могут купить любви? – Должно быть, вы все-таки очень хорошие друзья, – продолжал детектив. – Именно вам он позвонил, когда попал в беду, а вы немедленно примчались на помощь. Или дело не только в дружбе? – неожиданно жестко добавил он. – Может, здесь и бизнес замешан? Та девушка, что была здесь с Кэрелом… Варгас, на секунду замолк, выхватил из кармана блокнот, раскрыл его. – Эта Энни Рейнс… разве она не была одной из тех девушек, кто работал на вас? Теперь Кей поняла, к чему клонит детектив. – Энни не работала на меня, – отрезала она. – Энни работала на себя. – Хорошо, будь по-вашему. Но она была здесь, потому что вы считали это хорошей идеей, не так ли? И она оказалась в этом номере с целью переспать с мужчиной, продаться… – Погодите секунду, – попыталась вмешаться Кей, но детектив не желал слушать: – Может, вы вовсе не желали любить Митча Кэрела, возможно, даже знали, что глубоко в его душе кроются задатки садиста и насильника, поэтому и сочли разумным держаться на расстоянии. Но это не удержало вас от того, чтобы договориться с какой-то проституткой, послать ее сюда и… Кей пулей взвилась с кресла. – Довольно, Варгас! Энни Рейнс – такая же проститутка, как я бандерша. Она студентка третьего курса психологического факультета Лос-Анджелесского университета, зарабатывает такие необходимые ей на обучение деньги, работая «секс-заменой». А моя профессия, капитан Варгас, на случай если вам это неизвестно – сексопатолог. Я помогаю людям решить проблемы, иногда для этого необходимы женщины, подобные Энни. Использование «секс-замен», женщин, обученных сочувственно, с пониманием обращаться с людьми, страдающими от различного рода сексуальных расстройств, – известная и крайне эффективная часть общего курса лечения. Ярость Кей немного улеглась – ей не привыкать отстаивать себя и свои методы. Она даже пожалела о том, что позволила Варгасу довести ее до такого состояния и втравить в спор. Варгас устало кивнул, словно ожидал такого ответа. – Курс лечения, – повторил он. – В ваших устах, мисс Уайлер, это звучит так уверенно, так правильно! Но в данном случае я не могу отнести случившееся на счет благородной потребности помочь человеку разрешить небольшие проблемы. Митч Кэрел – животное. Он избил эту женщину до потери сознания, а потом смылся через черный ход словно жалкий воришка от гангстерского налета. Кей снова рухнула в кресло. Даже если она сумеет найти доводы, чтобы защищаться, поведение Митча непростительно. Собственно говоря, ей с каждой минутой становилось все труднее простить себе то, что во всем произошедшем есть и ее вина. Варгас выпрямился, глядя на Кей сверху вниз. – Знаете, мисс Уайлер, – сказал он наконец, – совсем необязательно расписывать мне, чем вы занимаетесь. Получилось так, что моя жена – большая поклонница этой вашей телепрограммы. Иногда я являюсь домой после ночной смены и понимаю, что она смотрела передачу, потому что вечно критикует меня и переполнена идеями о том, как надо заниматься любовью… по правилам. Кей пристально взглянула на детектива. Значит вот в чем причина неприязни? Считает, что она вмешивается в его сексуальные отношения с женой? – Раньше все шло гладко, – продолжал Варгас, – а сейчас она постоянно талдычит мне, как нужно делать это или то, вечно ворчит, вечно недовольна, пока… Он мгновенно замолчал, поняв, что позволил себе жаловаться на личные проблемы при исполнении служебных обязанностей, и тут же сменил тему: – Поэтому вы, возможно, считаете, что помогаете людям, но иногда все это попросту выливается в огромную кучу вонючего дерьма, совсем как сегодня. О чем вы думали, когда позволили девчонке прийти сюда, чтобы обслужить этого сукина сына – миллиардера? Факт в том, что он убил ее, а последствия – расхлебывать вам. Голова Кей резко дернулась; женщина неверяще уставилась на Варгаса… – Убил? Но ее отвезли в больницу. Я думала… она… – Умерла в машине, – выпалил Варгас. Шок и скорбь сковали Кей, не давая вздохнуть. Перед глазами вновь встало лицо Энни Рейнс, прелестной молодой тридцатилетней женщины. Кей тщательно проверила ее, как и всех ассистенток, перед тем как принять на работу, желая убедиться, что Энни достаточно умна и тактична для столь необычной роли и ее не так-то легко вывести из равновесия. Она много пережила в жизни. Выпускница колледжа, к двадцати четырем годам жертва двух коротких неудачных браков, Энни вела чрезвычайно беспорядочную жизнь, пока, наконец, не задумалась и не решила вернуться в университет и стать психологом. И хотя она больше не была так неразборчива в связях с мужчинами, все же имела довольно широкие взгляды на секс и искренне признавала, что существует немного способов заработать довольно значительные деньги на обучение, оставляющих к тому же достаточно времени на учебу и посещение лекций. – Но мне не очень нравится это занятие, – объясняла она Кей. – Один пациент… всего один клиент за несколько месяцев – не больше. Этого вполне достаточно. И ее условие было принято. За три года работы с Кей Митч был только четвертым человеком, пользовавшимся услугами Энни. Голос детектива вернул Кей к действительности. – Ну что ж, мисс Уайлер, пойдемте, я доставлю вас в участок! Когда Кей не двинулась с места, Варгас схватил ее за запястья и силой поднял на ноги. – Пожалуйста, не сопротивляйтесь, тогда мне придется применять наручники. Только сейчас Кей осознала, что происходит. Ее арестовали. – В чем же меня обвиняют? – Не знаю точно, что вам предъявит окружной прокурор. Но поверьте, ваша вина в убийстве этой женщины неоспорима. Парализованная шоком и угрызениями совести, Кей позволила Варгасу вытолкнуть ее в коридор. Но тут гордость вновь взяла верх. Всегда найдется достаточно людей, подобных Варгасу, – слишком связанных старыми обычаями и традиционным образом мыслей, чтобы сочувственно относиться к работе Кей. Но сама она знала значение этого труда и собственных побуждений и понимала сегодняшний вечер – это начало сражения, в котором необходимо объяснить и оправдать мотивы своих поступков. Она повернулась к детективу: – Надеюсь, вы позволите сначала позвонить адвокату, капитан? – Думаю, вам он понадобится, – кивнул Варгас, с готовностью показывая на телефон. Кей подошла и подняла трубку. Адвокат. Чтобы защищать ее. На ум пришло только одно имя. Она никогда не забывала, каков он в деле, особенно если старается добиться оправдательного приговора. «Лучший в своей области», – подумала Кей. Но уже потянувшись к диску, она напомнила себе, что было время, когда она встретилась бы с этим человеком в зале судебных заседаний, только чтобы выступить в одной роли – свидетельствовать против него. Напомнила себе, что он – единственный, кого она яростно ненавидела с такой силой, что могла даже убить. Кей набрала номер. Она знала его наизусть. Там, где он жил, разница во времени с Лос-Анджелесом – два часа. Кей не удивилась, когда он поднял трубку. – Это Кей, – спокойно сказала она, услышав его голос. – Меня арестовали. Она остановилась, набрала в грудь воздуха. – Я бы хотела, чтобы ты меня защищал. В наступившем молчании ее сердце, казалось, остановилось и забилось только, когда он снова заговорил. – Ты уверена? Кей понадобилась еще минута, чтобы повторить вопрос про себя. Может ли она доверить ему свою защиту? – Да, – ответила она вслух. – Я прилечу утром. Попытайся найти кого-нибудь, договориться, чтобы тебя выпустили под залог. Оба почувствовали, что им больше нечего сказать друг другу. Кей медленно положила трубку. – Да, – сказала она себе, – уверена. Если он – именно тот, кому предназначено спасти ее, это и будет высшей справедливостью.КНИГА 1
ГЛАВА 1
Оаху-Гавайи. Июнь 1959 г. Ровно в полночь первая ракета взлетела в ночное небо и рассыпалась огромным фонтаном красных, белых и голубых искр. С этого момента на Гавайях началась новая эра. Конгрессмены подготовили свод законов. Президент Дуайт Д. Эйзенхауэр подписал необходимые документы, и теперь эти острова официально стали пятидесятым штатом Американского государства. Повсюду вспыхивали фейерверки, уносились ввысь ракеты, расцветая гигантскими радужными букетами. На открытой веранде небольшого коттеджа, расположенного у самой длинной белой полосы прибрежного песка, стояла экзотически прекрасная молодая женщина, вглядываясь в волшебный дождь разноцветного пламени. Но, как ни изысканна была красота фейерверков, Локи Тейату заметила, что она жила всего лишь несколько минут, прежде чем поблекнуть и раствориться в ночи. И Локи показалось, что и событие, которое праздновал сейчас народ, ничем не отличается от этих искрящихся огоньков – мгновение света, яркая, пылающая надежда на то, что принадлежность к великому государству поможет изменить жизнь к лучшему, будет быстро поглощена тьмой. Став полноправным гражданином Америки, любой житель Гавайских островов должен был обрести полную свободу и равноправие, но Локи не могла представить, что в действительности означают эти слова. Что бы ни писали американцы в трудах по истории, какую бы дань ни отдавали великому Аврааму Линкольну и его знаменитому Манифесту об освобождении рабов, Локи не могла отделаться от мысли, что она, в сущности, оставалась рабыней, без святой надежды на избавление. С соседних полей донеслась пульсирующая дробь барабанов, отбивающих завораживающий ритм. Праздник на плантациях начался несколько часов назад. Локи видела отблески их огней над кокосовыми пальмами, ощущала соблазнительные запахи жарившегося мяса, доносимые легким ветерком. Будь она свободна, неужели не пошла бы туда? Ничего на свете не любила она больше, чем танцевать «хулу» или «олапу» в веселой компании. Но Локи не смела покинуть коттедж. Услышав за спиной шум, Локи обернулась и увидела стоявшую в дверях семилетнюю дочь. Разбуженная взрывами ракет, девочка, закутанная в одеяло, вышла на веранду. – Почему звезды падают, мама? – боязливо спросила она. Локи, встав на колени, прижала к себе дочь. – Ничего плохого не случилось, Кейулани. Это фейерверк. Разве я не говорила, что сегодня – большой праздник? – День рождения? – Что-то вроде. Гавайи возрождаются для новой жизни. Ребенок кивнул. Дремотный туман почти прояснился, и девочка вспомнила все, что слышала от матери и в школе на плантации, где дети всех возрастов учились в одной комнате. – Теперь у нас на флаге будет своя звезда, – прошептала она. В небе снова рассыпались цветные огни, и малышка в безмолвном восхищении подняла глаза – никогда еще ей не доводилось видеть такое великолепное зрелище. Тем временем Локи с таким же изумлением уставилась в личико дочери, такое волшебно-прекрасное – недаром «Кейулани» в переводе означает «небесная красота». В порыве материнской гордости Локи дала девочке это имя, с каждым годом все больше сознавая, каким пророческим оно оказалось. Дитя было поистине необыкновенным: изящно, прекрасно сложенное, с длинными ножками, сине-зелеными глазами цвета неспелого терна, сиявшими неземным светом, густой гривой шелковистых волос необычного медно-золотистого оттенка и безупречной кожей, покрытой загаром цвета светлого меда, даже когда в сезон дождей было невозможно выйти из дома. Но даже восхищаясь этой «небесной» красотой, Локи не могла не испытывать страха за будущее ребенка. Гавайцы, по природе своей крайне суеверные люди, считали, что красота притягивает опасность, и злые духи особенно жестоко расправляются с теми, в ком велики гордыня или тщеславие. Детям запрещали смотреться в зеркало, никогда не хвалили их, не называли ласковыми именами и обычно обращались к ним «кеко» или «мо'о» – обезьянка, ящерка. Однако причиной беспокойства Локи были не только эти устаревшие предрассудки. Как бы ни была прекрасна Кейулани, всегда найдутся те, кому ребенок напомнит лишь о грязи и пороке, – и все из-за смешанной крови, которая течет в его жилах. Локи по собственному опыту знала, как может быть изуродована жизнь человека ханжеством и лицемерием. Множество дверей было наглухо закрыто для нее, только потому что она родилась «hapa» – полукровкой, зачатой в союзе между матерью-гавайкой и белым отцом, служившим на американской военной базе в Гонолулу двадцать пять лет назад. Быть hapa – половинкой – означало совсем не то, что родиться «единым целым», такой человек считался менее достойным, менее уважаемым, менее порядочным. Не только белые с Материка свысока смотрели на полукровок, но и туземцы, гордившиеся своими предками и злившиеся на тех, кто ослабляет чистоту наследственных связей, недолюбливали детей, родившихся от смешанных браков. Локи часто размышляла, какая судьба ждала бы ее, не будь она «hapa». Когда-нибудь, когда все больше гавайцев будет заключать браки с американцами, эти различия сгладятся, но пока сама мысль о том, что на Кейулани будет лежать такое же клеймо, ужасала Локи. – Мама, послушай, – попросила девочка, чье внимание привлекла доносившаяся с полей музыка. Высвободившись из объятий Локи, она подошла к краю веранды. – Там тоже день рождения празднуют? – Да. Веселье будет продолжаться до восхода. Кейулани втянула носом воздух. – Как хорошо пахнет! Пойдем на праздник, мама! – Уже слишком поздно! Понизив голос, Локи вгляделась в темноту. – Слишком много злых духов скрываются в этот час в высокой траве и на вершинах пальм. – Никто сегодня не боится духов! Пожалуйста, мама! Кейулани метнулась через крытую тростником веранду, схватила мать за руку. – Это день рождения Гавайев! Локи молча взглянула в прелестное, полное нетерпения личико дочери. Как отговорить ее? Может, просто сказать, что скоро придет мистер Трейн? Как ни слабо Кейулани разбиралась в происходящем, Локи уже смогла объяснить ей, что этот домик в действительности им не принадлежал, и мистер Трейн позволил ей с дочерью жить тут, потому что был «хорошим другом». Часто днем, когда Кейулани хотела поиграть на пляже или погулять с матерью, Локи была вынуждена говорить, что скоро придет мистер Трейн, и отсылать дочку, поручая одной из женщин, живших в хибарках для рабочих на краю полей сахарного тростника, присматривать за ней. Но сегодня Локи было сложнее обычного в очередной раз разочаровать дочь. Посмеет ли она забыть на одну ночь свое положение наложницы Трейна? Может ли рискнуть, понадеявшись на то, что он не явится сегодня? В большом доме на холме, принадлежащем владельцам плантации, тоже большой праздник, который, несомненно, продлится до утра. Но если даже и так, Локи обязана выполнять поставленные Трейном условия и всегда ждать его, независимо от того, вздумает ли он прийти. Трейн вовсе не обязан предупреждать Локи заранее, он был ее «паки», ее полным хозяином. Так говорилось в контракте, который Локи была вынуждена заключить из-за Кейулани, ради того, чтобы дать ей уютный дом, выиграть время, пока Локи пыталась найти способ обеспечить дочери лучшее будущее, более счастливую судьбу, чем выпала на долю ей самой. Но именно этой ночью… всего на час… неужели нельзя попытаться забыть о сделке с дьяволом и притворяться, что празднуешь свободу?! – Быстрее, Кейулани, пойди, надень свой лучший саронг. Они помчались, каждая в свою спальню в разных концах дома, и девочка, остановившись на пороге, окликнула Локи: – Я хочу танцевать сегодня, мама. И чтобы ты меня учила. Локи улыбнулась. Она знала: все старухи, приглядывающие за Кейулани, часто рассказывали девочке, как прекрасно ее мать танцует «хулу» и «олапу». – Да, дорогая, – согласилась Локи, – сегодня мы обе будем танцевать. На огромной террасе позади большого белого плантаторского дома, где над каменными плитами был настлан пол из отполированных тиковых досок, и множество мужчин в модных смокингах и женщин в вечерних платьях и драгоценностях танцевали под мелодии бродвейских шоу, исполняемые оркестром, специально прибывшим для этого случая из Лос-Анджелеса. Стоя в одиночестве у балюстрады на краю террасы, Харли Трейн осушил бокал шампанского и отыскал взглядом жену, стройную брюнетку с очень бледной кожей, раскачивающуюся в такт музыке в объятиях партнера. Танцует, подумал Харли, точно так же, как трахается, – едва двигаясь: безупречно-изящные черты прекрасного лица напоминают лишенную всякого выражения маску. Отдалась ли она уже этому теперешнему поклоннику, лениво спросил себя Харли, или другому – новому – обожателю? В них у жены недостатка не было. Харли знал: мужчины поддаются искушению – как и он сам когда-то – попытать свое мастерство в любовных делах, возбудив желание в этой холодной снежной королеве. Харли улыбнулся при мысли о разочаровании, ожидающем всех этих глупцов. Повернувшись спиной к модно разодетому обществу, он поглядел с высокого холма вниз, на поля, лежавшие у подножия. На таком расстоянии костры, зажженные работниками с плантации, выглядели не больше огоньков от горящих спичек. Но Харли легко представил царившее у костров веселье. Туземцы знали толк в развлечениях. Никаких семенящих танцев этих фригидных стервоз с раскрашенными физиономиями, разодетых в дорогие наряды. Никакой идиотской болтовни о политике, так любимой мужчинами во фраках, влиятельными гавайскими брокерами, строившими планы собственного обогащения, независимо от того, обретут ли Гавайи свободу. Там, в полях, туземцы, должно быть, совсем расходились. Опьянели от своего крепчайшего самогона и плевать хотели на то, что увидят их или нет. Женщины потеряли всякую стыдливость, танцуя под барабаны; блестящие, черные, как шерсть пантеры, волосы, разметались по плечам. Да, именно такое веселье ему по душе! Харли был высоким, широкоплечим, со светлыми густыми волосами, красивым, когда-то скульптурно-очерченным, но теперь носившим следы беспорядочной жизни лицом и особой манерой держать себя, показывающей, что за некоторой внешней мягкостью и раслывчатостью, приобретенными за последние годы, кроются жесткая, непреклонная сердцевина и стальные мускулы. Еще подростком, до войны с Японией, Харли Трейн проводил много времени на пляжах, наблюдая как туземцы управляются в типично местном виде спорта: «катании на волнах»; стоя на длинных самодельных деревянных досках особой формы, они ловко перекатывались с волны на волну, подхваченные океанским прибоем. Скоро Харли стал чемпионом среди них. Не заставь его отец заняться делами и избрать достойную карьеру, Харли был бы счастлив объехать мир со своей доской для серфинга в поисках все более высоких и бурных волн. Чья-то рука опустилась на его плечо. Обернувшись, Харли увидел Кена, младшего брата. – Ты так и не танцевал, Харл! Не нравится оркестр? – Да нет, почему? Просто выпить хочется. Кстати, ты мне напомнил… Он поднял пустой бокал и попытался улизнуть. Но Кен успел схватить его за руку. – Разве так трудно хоть раз в жизни не ставить нас в неловкое положение? Неужели не можешь не напиваться до потери сознания и быть хоть немного повежливее с гостями? И как насчет того, чтобы потанцевать с Вики? Или доставляет удовольствие толкать ее в объятия других мужчин? – Если я так стесняю тебя, младший брат, может, не стоило приглашать меня в свой большой красивый дом? Презрительная злоба, звучавшая в голосе Харли, была отголоском давней вражды между братьями, достигшей высшей точки год и два месяца назад, когда умер отец. В завещании Дэниела Трейна указывалось, что именно младший сын, Кеннет, должен взять в свои руки управление плантацией и другим недвижимым имуществом – консервным и сахарным заводами, автобусной линией и торговлей автомобилями – всеми предприятиями, позволявшими семье Трейнов входить в круг самых богатых aliilani – маленького замкнутого аристократического общества богатых плантаторов, почти два века правивших островами. Таким образом главой клана становился Кеннет, ставший также владельцем и хозяином главного и традиционного средоточия мощи Трейнов – Уинворд Хауса – большого дома на холме. Харли получил только небольшую долю доходов и удобный, но гораздо менее впечатляющий особнячок, предназначавшийся когда-то для управляющего плантацией. Правда, узнав об этом, он не удивился. Харли было известно – именно его неестественная увлеченность серфингом заставляла отца считать, что старший сын неспособен по-настоящему заняться бизнесом. – Ни один разумный серьезный человек, – часто говорил ему Дэниел Трейн, – не захочет провести всю жизнь, барахтаясь в океане, словно туземный мальчишка. И с тех пор Харли всегда чувствовал, что отец предпочитает Кеннета, обращаясь со старшим братом как с менее важным, менее способным и стоящим. Даже к дочерям Дэниел был гораздо щедрее – те получили в приданое огромные участки земли. Задолго до смерти Дэниела Трейна Харли уже чувствовал обиду от несправедливости отца и пытался заглушить боль алкоголем… или другими острыми ощущениями. Кеннет Трейн уставился на Харли со смесью сочувствия и презрения. Не такой высокий, с более темными волосами, безупречно одетый и причесанный, он составлял разительный контраст с неухоженным, неряшливым старшим братом. – Я никогда не хотел лишать тебя чего-либо, Харл, – тихо сказал он. – Если бы только попытался взять себя в руки… твоя помощь не помешала бы… В этот момент появилась горничная в передничке, с бутылкой охлажденного шампанского и предложила наполнить бокалы. Кен покачал головой, но Харли, схватив бутылку, жестом отпустил горничную. – Значит, тебе нужна моя помощь? – повторил Харли, заглушая протесты Кена. – Для чего, братец? Отгонять опахалом мух с твоего лица, приносить холодный лимонад? Чуть нагнувшись, он приблизил лицо к лицу Кена. – Я не твой дерьмовый слуга! Полный решимости не дать ссоре перерасти в публичный скандал, Кен проглотил слова упрека. – Если хочешь руководить каким-нибудь бизнесом –пожалуйста. Но для этого нужно исправиться, – показать мне, что ты готов к серьезной работе. – Я не обязан ни черта показывать тебе! У меня уже есть чем управлять. Кстати, хорошо, что напомнил. Думаю, мне пора идти и начинать прямо сейчас! Харли самодовольно ухмыльнулся в лицо младшему брату. Кен без труда понял, что тот имеет в виду. Братья постоянно ссорились из-за содержанки – полукровки, которую Харли поселил в одном из коттеджей для гостей, выстроенных на берегу и принадлежащих Трейнам. Среди здешних плантаторов много лет было принято содержать любовниц-туземок, и даже Дэниел Трейн не ставил это в вину старшему сыну, упрекая его только за безделье. Но теперь Кен, став главой рода, не желал больше выносить такое положение, боясь, что традиционный «сексуальный феодализм» подобного рода вызовет недовольство в новом обществе, которое неизменно должно появиться вместе с присоединением к Соединенным Штатам. Если работники на плантации не очень понимали, что это такое – приобрести американское гражданство, зато отчетливо сознавали, что с ними никогда больше не будут обращаться, как с собственностью, и готовы были восстать против каждого нарушившего эти права. – Я уже говорил, Харли, – напомнил Кен, – так дальше продолжаться не может, по крайней мере так, как прежде. Если собираешься сохранить любовное гнездышко, свей его где-нибудь в другом месте, не на плантации. И обращайся с этой женщиной получше. Не желаю из-за тебя попасть в беду! – Тогда сам не затевай скандалов. Я вполне доволен нынешним положением вещей. Вики наплевать, так с чего ты вдруг забеспокоился? Жена Харви действительно знала о содержанке и терпела ее присутствие, целиком поглощенная собственными делами. – Потому что мир – наш мир – изменился больше, чем ты предполагаешь, с той минуты, как эти ракеты взвились в воздух, и, так и или иначе, эти перемены повлияют на всех нас. – Государственность! – с отвращением выплюнул Харли. – Если бы тебя и твоих приятелей действительно это волновало, вы бы сегодня не праздновали! Государственность означает, что к власти придут новые политики и новые чиновники! Правда, вскоре и они окажутся в карманах у aliilani. – Будем надеяться, – кивнул Кеннет. – Но хвастаться ничем подобным не стоит. В этом и заключается демократия, Харли: ты можешь быть богатым и могущественным, как король, пока остаешься достаточно осторожным, чтобы не вызвать зависть и злобу у людей, стоящих ниже на социальной лестнице и не разрушить их заблуждения в том, что они ничем не хуже тебя. В этом твоя проблема с наложницей, старший братец. Видя, как ты с ней обращаешься, многие считают, что их мечты грубо попираются. И совсем другим, холодно-резким тоном добавил: – Не желаю видеть на своей земле эту женщину, чья работа заключается только в том, чтобы быть твоей шлюхой! – Я объяснял тебе, у нее ребенок, – возразил Харли. – Выкинешь ее, и малышка останется без крыши над головой. В нем говорила отнюдь не человечность – просто он был готовым любыми средствами добиваться своей цели. Но Кен и без того прекрасно понимал всю глубину цинизма брата. – Ты также объяснил, что отец ребенка – неизвестно кто. Так что какая тебе разница? – Никакой! Но, если ты волнуешься, что работники могут оскорбиться, совсем уж глупо выгонять на улицу хорошенькую девчушку. Подобное обращение наверняка вызовет сильную неприязнь… если не мятеж. Кен окинул Харли ледяным взглядом. Да старший брат, конечно, лодырь, каких поискать, но обладает таким же жестоким, коварным даром выживания и не стесняясь пускает для этого в ход все средства – как любое дикое животное в джунглях. – Хорошо, твоя шлюха может пока остаться. Но, ради Бога, не выставляй ее напоказ и старайся не натворить бед. Пусть она будет довольна жизнью. – О, в этом не сомневайся, братец, – хвастливо объявил Харли. Кен, развернувшись, отошел к танцующим и отнял Вики Трейн у партнера. Харли наблюдал за женой и братом несколько мгновений, достаточно долгих, чтобы задать себе обычные вопросы. Потом снова отошел к перилам и уставился на костры, горевшие далеко внизу, у подножия холма. Через минуту бокал с шампанским полетел на пол и с громким звоном разлетелся. Несколько танцующих пар, испуганных шумом, неприязненно взглянули на Харли. Не выпуская из рук бутылку, он взобрался на каменную балюстраду, спрыгнул вниз и неуверенными спотыкающимися шагами направился к далеким огням. Дочь и мать, крепко держась за руки, пробирались через заросли травы пили[4] и гигантского папоротника. Кейулани пристально вглядывалась во тьму. Хотя она храбрилась, когда умоляла взять ее на вечеринку, все же не могла забыть, что где-то здесь скрываются злые духи. Правда, если повезет, они встретят menehune – эльфоподобный народец, который, как говорили, жил здесь с тех пор, как острова были выброшены из толщи океана при извержении глубоководных вулканов. Если увидеть одного, можно попросить исполнить желание. Обычай туземцев повелевал оставлять еду у входа в хижину, чтобы выманить гномиков из укрытия. Часто видя, как грустит и печалится мать, Кейулани ставила перед дверью коттеджа чашку с ямсом и рисом – любимыми блюдами menehune. Но ни один из маленьких человечков не встретился им сегодня. Тропинка вывела их из зарослей на гигантское поле, совсем пустынное и голое – тростник уже был срезан. По полю были зажжены костры, на которых жарились туши свиней, ямси таро, а в центре широкого открытого пространства горело огромное пламя, поднимавшееся к куполу усеянных звездами сине-черных небес. Повсюду мужчины, женщины и дети, с цветочными гирляндами на шеях, смеялись, пели, пили из пустых скорлупок кокосовых орехов. В воздухе звенели гитарные переборы, слышался рокот барабанов. Женщины вошли в круг света, и Кейулани узнала знакомые лица детей из школы на плантации, работников, которых встречала в те дни, когда мать посылала ее на поле, пока мистер Трейн оставался в коттедже. Некоторые приветствовали ее кивком или улыбкой, но девочка заметила также, как странно все смотрят на Локи – удивленно и даже немного испуганно – будто недовольны тем, что видят ее здесь. – Aloha[5] ки' и кеко, – пропел чей-то голос. Жилистый человечек в линялых шортах и рубашке с рисунком из ярких разноцветных орхидей отделился от толпы. Наклонившись, он пощекотал губами щеку Кейулани; девочка радостно хихикнула. Она была так рада видеть принца Макелахи. Он всегда называл ее своей обезьянкой, и это очень смешило девочку. Никто не походил на обезьянку больше, чем сам принц, с его кривыми тощими ногами, тонкими ручками, гривкой седеющих черных волос на круглой голове, блестящими серыми глазами и маленьким плоским носом. Человечек выпрямился. – Aloha, Локи, – приветствовал он. – Aloha, Мак. – Хорошо, что смогла прийти сегодня. – Девочка очень хотела потанцевать. – Ага! Ну что ж, обезьянка, – улыбнулся принц, – сегодня именно такая ночь. Можно даже придумать новые танцы! Большинство гавайских танцев, как знала Кейулани, состояли из жестов и движений, имеющих определенное значение, связанное со старыми легендами и великими событиями в истории острова. – Но перед тем, как мы позволим вам танцевать, – объявил Мак, – вы должны отведать нашего угощения. Пойдемте! Кейулани, счастливо улыбаясь, засеменила вслед за маленьким человечком. В отличие от остальных туземцев Мак и его жена Лили были всегда добры к Локи и Кейулани. Мак занимался починкой всяческих механизмов и выполнял плотницкие работы на плантации: без его помощи убогие хижины работников окончательно развалились бы. Мак уверял, что был потомком древних племенных королей, которые пришли на Гавайи с островов из-за океана и поэтому именовал себя принцем Макелахи, но Кейулани иногда удивлялась, почему принц трудится, как простой рабочий, вместо того чтобы жить в таком же большом замке, как особняк Трейнов. Как-то раз она спросила об этом у матери. – Наши короли и принцы всегда были мирными людьми и не любили воевать, – объяснила Локи. – Поэтому и не смогли справиться с другими завоевателями, которые пришли с оружием и захватили все, что хотели. Но Кейулани по-прежнему не могла понять, почему настоящий принц должен быть таким бедным, хотя искренне считала принца Макелахи добрым и надежным человеком. В тс дни, когда се отсылали из коттеджа, чтобы она не попадалась на глаза мистеру Трейну, любимыми местами девочки были крохотная мастерская Мака, или лачуга, где он жил с женой Лили. Полное имя Лили было Лиликон, что означало «плод страсти». Она была гораздо выше мужа, круглая, как барабан. И никто на острове не умел улыбаться веселее. Не так давно она позволила Кейулани называть себя «tutu» – словно в самом деле была ее родной бабкой. Они вышли туда, где стояли самодельные столы, ломившиеся от ананасов, папайи и подносов с жареной свининой. Тут же были и бочонки, откуда желающие зачерпывали спиртное кокосовыми скорлупками. – Я хочу выпить что-нибудь, – попросила Кейулани. – Из этого бочонка. Люди вокруг начали смеяться. Кейулани вспыхнула от смущения и заметила, что Локи тоже смеется. Ее мать была так красива, особенно сегодня, с этой огромной белой понсеттией за ухом и в красивом шелковом саронге, кокетливо задрапированном вокруг прелестного тела. Но смеющаяся она была поистине великолепна – девочка так редко видела мать веселой. – Я хочу этого, – повторила Кейулани. Она будет просить еще и еще, если это смешит маму. Мак подвел малышку к одному из бочонков. – Если выпьешь чашечку этого, обезьянка, не сможешь танцевать сегодня. Это питье, сделанное из листьев «ti», называется okole hao. Угадай, почему? Кейулани знала, что эти слова означают «железный зад», но не могла понять, какое отношение они имеют к жидкости в бочонке. – Потому что, – объяснил Мак, лукаво сверкнув глазами, – если выпьешь это, не сможешь стоять прямо, если только не обладаешь железной задницей. Он похлопал себя по ягодицам, и толпа вновь разразилась хохотом! Мак подвел Кейулани к столу, подал скорлупу кокосового ореха, наполненную ананасным соком. Но она тревожно косилась на мать, зачерпнувшую спиртное из бочонка. Мак протянул девочке свиное ребрышко. – Если хочешь танцевать, сначала поешь. Кейулани не поняла, какое отношение имеет одно к другому, но взяла ребрышко и с удовольствием начала жевать вкуснейшее мясо. Неожиданно девочка увидела, что люди окружили ее и внимательно наблюдают, как она ест. Кейулани подняла голову и с любопытством огляделась: – Разве ты не голодна? – удивился Мак. – Ешь. Она поспешила доесть, чтобы люди перестали глазеть так странно. Мак выступил вперед, взял у нее косточку и высоко поднял. – Видите, что сделала маленькая ящерка? – воскликнул он. Послышался одобрительный шепот; люди, улыбаясь, кивали. Встревоженная Кейулани окончательно смутилась. Но мать тут же оказалась рядом. – Это старое поверье, – объяснила она, – когда очень маленькая девочка обгладывает косточку начисто, как это сделала ты, это верный знак, что она будет великолепной танцовщицей. Кейулани просияла от восторга. Множество древних примет и верований, слышанных от старших, казались ей весьма странными: какое отношение имеет ее манера есть к способностям танцовщицы? Но больше всего на свете ей хотелось быть такой же грациозной, как мать. На почтительном расстоянии от пылающего пламени, в прохладе, на голых бревнах сидели работники с плантации, били в барабаны и бренчали на укулеле.[6] Некоторые, стоя, играли на плоских стальных гитарах, придававших звучанию гавайских мелодий такую отчетливую чувственную дрожь. Женщины, собравшись в кружки, танцевали «хулу», покачивая бедрами и изгибаясь всем телом в такт музыке. Кейулани зашагала за Маком и Локи, чтобы поближе рассмотреть танцующих. Некоторые из женщин постарше нетвердо держались на ногах, словно выпили слишком много, не имея необходимых для этого железных задниц. Но плясуньи помоложе выглядели невероятно грациозными. Некоторые танцевали в древних традициях туземцев, одетые только в юбочки из травы и пышные гирлянды из плюмерии, свисавшие с шеи, чтобы прикрыть наготу. Отсветы пламени плясали на раскачивающихся телах, лучшие танцовщицы, казалось, обретали мистическую связь со всеми стихиями, двигаясь не только в такт музыке, но и вместе с ритмами огня и порхающих теней. Кейулани начала подражать тому, что видит, подняв руки, изогнувшись направо, потом налево, стараясь покачивать бедрами с такой же плавной легкостью. Мак улыбался и подтолкнул локтем Локи. Наблюдая неловкие попытки дочери, женщина чувствовала гордость, смешанную с удовольствием. «Хула» и ее более древний вариант, «олапа», были чувственными, соблазняющими, манящими. Именно потому, что Локи сама танцевала их так хорошо, она и привлекла внимание человека, ставшего теперь ее властелином. Часто, перед тем как заняться любовью, он приказывал Локи танцевать перед ним обнаженной. В самом ли деле она хотела, чтоб ее малышка стала такой же искусной в исполнении этого призывного танца? А может, это неверно – позволять ее собственной несчастной судьбе отравить то, что должно быть радостным, прекрасным и невинным? Понаблюдав за дочерью несколько минут, Локи подошла и встала рядом. – Подними руки чуть выше, Кейулани, – мягко объяснила она, – вот так. Локи начала раскачиваться в такт музыке, показывая девочке, что нужно делать. – Не просто двигайся. Ты должна чувствовать, что движения исходят из твоей души… словно теплый ветерок нежно обдувает ноги… плечи… руки… щекочет пальцы, шевелит их, как молодые листочки на деревьях… Кейулани слушала, не сводя глаз с матери. Движения ее мгновенно стали изящнее, более волнообразными. – Помни еще, что ты можешь рассказать сказку своими руками, глазами, каждой частью тела. Группа, к которой они присоединились, исполняла танец, рассказывавший историю женщины, бросившейся навстречу волнам в поисках любовника, который отправился в море, желая поймать огромную рыбу, чтобы накормить голодающее племя, но так и не вернулся. Волны изображались волнообразными изгибами рук и бедер; сложенные вместе ладони и широкие взмахи обозначали рыбака, нырявшего за добычей. Кейулани все пристальнее присматривалась к грациозным движениям матери. Остальные женщины, собравшись в кружок, стали наблюдать. Они не очень любили Локи Тейату – она опозорила всех туземных женщин, став содержанкой белого человека. Но все же она по-прежнему была лучшей танцовщицей, и к тому же, нет ничего более очаровательного, чем зрелище старательно танцующей прелестной малышки, как две капли воды похожей на свою красавицу-мать. Кейулани улыбалась зрителям, радуясь их восхищению. Сине-зеленые глаза восторженно сверкнули, особенно при виде жены Мака, тоже вставшей в круг. Бабушка Лили широко, во весь рот, улыбалась. Почувствовав, что с каждой минутой танцует все грациознее, девочка совсем осмелела. Она даже начала изобретать собственные па, двигаясь по кругу, обходя Локи. Зрители хлопали в ладоши, одобрительно перешептывались. Кейулани снова увидела, как мать смеется. Девочка никогда еще не была так счастлива. Но настроение толпы неожиданно изменилось, в воздухе чувствовалось непонятное, странное напряжение… словно слабые электрические разряды, покалывающие кожу, – так иногда бывает перед грозой. Потом до Кейулани донеслись голоса: – Aloha, мистер Трейн. – Добрый вечер, сэр… Взглянув на Локи, Кейулани заметила, что та больше не смеялась; лицо напряжено, губы плотно сжаты, глаза беспокойно выискивают кого-то в толпе собравшихся. Через несколько мгновений люди расступились, пропуская в круг Харли Трейна. Локи застыла, словно мраморная статуя, но Кейулани продолжала танцевать, не в силах остановиться, не желая, чтобы момент волшебства так скоро закончился. Мать, схватив изящно изгибающиеся ручонки, потянула их вниз. – Не нужно больше, – еле слышно прошептала она. – Не останавливайся! – завопил Харли Трейн, – ты ведь знаешь, как я люблю твои танцы, Локи! Сделав несколько шагов вперед, он взмахнул бутылкой шампанского, которую по-прежнему не выпускал из рук, словно дирижерской палочкой. Локи заколебалась. Судя по неверной походке и невнятной речи, Трейн был явно пьян, и она понимала, что, если ослушаться Харли, особенно в таком состоянии, он способен на любую мерзость, любую садистскую выходку. – Ну же! – уговаривал он. – Д-дай посмотреть! И девчонку тоже! Даже еще интереснее наблюдать за тобой и м-малышкой. Трейн продолжал надвигаться на Локи. Кейулани прижалась к матери. Он внимательно взглянул на девочку. – Хорошо начинать смолоду, правда? Учи ее, учи, пусть идет по твоим стопам – покажи, как это делается… все… все… до последнего… в точности… – Кейулани сейчас устала, – пробормотала Локи, отчаянно пытаясь спасти дочь от унижения. – Пойдем в коттедж, Харли. Там я станцую для тебя. Она жестом велела музыкантам прекратить играть. Музыка стихла. Харли приложился к бутылке, все по-прежнему не сводя налитых кровью глаз с Локи. – А мне не хочется уходить! Сегодня ведь особая ночь, не так ли? Позволь уж мне сделать всем подарок! Ты все время танцуешь для меня. Желаю, чтобы все видели… – Они уже видели меня, Харли. Пойдем. – Нет! – свирепо зарычал он. – Желаю, чтобы ты сделала это сейчас, и немедленно! Окружающие молча наблюдали, не пытаясь вмешаться. Пусть Харли не настоящий хозяин плантации – все же он Трейн, принадлежит к aliilani и может запросто отнять у них работу… или сделать что-нибудь еще похуже. Даже Мак не спешил прийти на помощь, в надежде, что Локи сумеет утихомирить Трейна. Но теперь он шагнул вперед, загородив собой Кейулани. – Мы рады, что вы решили почтить наш праздник своим присутствием, мистер Трейн. Но вам еще больше понравится здесь, если пойдете со мной, попробуете нашего okolehoo. И Мак слегка подтолкнул девочку к Лили. – Пойдемте, мистер Трейн, позвольте угостить вас… – Ничего мне от тебя не надо, чертова сморщенная жаба! Выбросив вперед огромную руку, Харли с такой силой толкнул Мака, что маленький человечек отлетел назад и упал. Кейулани и Лили вскрикнули, но Мак тут же жестом показал, что не ушибся, и вскочил на ноги. – Кажется, я сам не прочь отведать «железного зада», – весело сказал он, снова шагнув к Харли. Зная, что тот может безжалостно избить Мака, Локи поспешно оттеснила защитника. – Все в порядке, Мак. Он хочет, чтоб я танцевала… значит, так и будет. Локи ободряюще взглянула на дочь, надежно спрятанную в объятиях Лили, словно в неприступной крепости, и крикнула музыкантам, чтобы те начинали играть. Вновь полилась нежная мелодия. Локи начала медленно раскачиваться, Мак отступил и встал рядом с Лили. Несколько минут Харли молча наблюдал, потом, спотыкаясь, побрел к Локи. – Ты способна на большее, милочка… только нужно расслабиться… слишком много на тебе надето… Только сейчас Локи поняла, чего в действительности хотел от нее Харли. При мысли о том, как сейчас он опозорит и унизит ее в глазах дочери, к горлу подступила тошнота. Но прежде, чем она успела ускользнуть и попросить Лили и Мака увести девочку, Харли схватился за складку саронга, ниспадающего с плеча, и одним движением разорвал тонкую ткань. В наступившей тишине слышались только укоризненные вздохи окружающих. Музыка, словно по волшебству, замерла. Локи перестала танцевать и скрестила руки на груди, чтобы прикрыть наготу. Кейулани рванулась к матери, но Лили удержала ее, боясь необузданной жестокости Трейна. – Что-то случилось?! – завопил он в толпу. – Разве это не так делается?! И снова повернулся к Локи. – Ну же, любимая, давай, танцуй! Мак снова выступил вперед. – Идите домой, мистер Трейн. Оставьте Локи сегодня в покое. Вы очень пьяны. Остальные нестройным хором поддержали его: – Верно! Оставьте ее! Идите домой! Трейн оглядел собравшихся горящими злобой глазами. – Указываете мне, что делать? Думаете, что можете мне приказывать?! Из горла вырвался похожий на лай смех. – В самом деле решили, будто что-то изменилось, только потому, что какой-то человек в сотне миль отсюда подписал кучу дурацких бумажек? Каждый дюйм земли, на которой вы стоите и живете, принадлежит мне и моей семье! И этого у пас никто не отберет! Хотите иметь еду? Работу? Тогда заткнитесь и посмейте только забыть свое место! Все это было наглым хвастовством, поскольку Харли знал: его брат никогда не пойдет на увольнение работников только потому, что они осмелились заступиться за Локи. Но Харли было известно также, что старые обычаи долго живут, а туземцы привыкли пресмыкаться перед aliilani. Пройдет еще много времени, прежде чем они решатся на открытое неповиновение. Повернувшись к Локи, он коснулся ее обнаженной груди. – Ублюдок! – закричал Мак и попытался броситься на Харли, но Лили схватила его за рукав. – Не лезь в мои дела, принц! – бросил тот через плечо, – иначе лишишься яиц, так же, как трона. Мак дернулся, пытаясь высвободиться из цепких рук жены, но Локи тревожно закричала: – Иди домой, Мак! Возьми Кейулани и иди! Ничего со мной не сделается! Мак нерешительно взглянул на Лили. – Не позволяй ему заставлять тебя, мама! – пронзительно завопила Кейулани. – У нас звезда на флаге! Ты не обязана ему подчиняться! Харли, откинув голову, громко расхохотался, и Локи отчаянно воскликнула, напрягая голос, чтобы перекрыть этот дьявольский хохот: – Иди, Мак! Возьми ее, Лили! Лили нагнулась к Кейулани и тихо попросила: – Пойдем, обезьянка. Нужно уходить. Кейулани безропотно позволила увести себя, ошеломленная и сбитая с толку странной покорностью матери. Но, не совсем разбираясь в происходящем, девочка тем не менее почему-то поняла, что у Локи нет иного выбора – нет и никогда не было, кроме как делать все, что взбредет в голову мистеру Трейну. Музыканты снова заиграли. Очнувшись, Кейулани увидела полуобнаженную мать, стоявшую перед Трейном, – тоненькая золотая фигурка на фоне тьмы. Бедра Локи начали медленно раскачиваться; она подняла руки, прогнулась грациозно… так грациозно, словно легкий ветерок, рождавшийся в душе, пробежал по ним, как по молодым листьям… Глаза Кейулани наполнялись слезами, так что стало трудно смотреть. Девочка подумала, что больше не захочет танцевать. Никогда в жизни.ГЛАВА 2
Февраль, 1966 г. Кей промчалась по извилистой тропинке, ведущей через поселок, с такой быстротой, что распущенные медно-красные волосы, доходившие до талии, стелились по ветру. Одним прыжком взлетев по шатким ступенькам на узкую веранду хижины Мака, она откинула сетку от москитов и ворвалась в дом. – Слышали? – громко спросила она и, швырнув учебники, пробежала через пустую переднюю комнату. Лачуга была совсем убогой и состояла из одной комнаты, где спали супруги, и крохотной кухоньки в глубине дома, где они проводили остальное время. Ванны не было – только туалет и душ, устроенные в кокосовой рощице; кроме Мака и Лили, им пользовались несколько соседних семей. Кей встала на колени у старого телевизора, подобранного Маком на помойке, и включила его. – Иди, посмотри, бабушка! Из кухни появилась Лили, держа доску с мякотью кокосового ореха, которую как раз начала резать. Скудных заработков Мака не хватало, и Лили пекла пироги для отеля в Гонолулу; дважды в неделю оттуда приезжал посыльный и забирал все, что успела сделать Лили. – Почему ты не в школе? – удивилась она. – Учитель физики отпустил нас с лабораторной. Сказал, что мы должны пойти домой и посмотреть по телевизору снимки. – Какие снимки? Что случилось, мо'о? И Лили, и Мак по-прежнему обращались к ней с теми же нежными словами, как и много лет назад, когда взяли на себя заботу о дочери Локи. Теперь ни одна живая душа, кроме них, не подумала бы назвать Кейулани Тейату «обезьянкой» или «ящеркой», хотя бы и для того, чтобы соблюсти старое суеверие и отвести от красавицы дурной глаз. В пятнадцать лет Кей – так звали девушку все, с тех пор как она начала учиться в высшей школе – была высокой, длинноногой, с точеной фигурой, изящные изгибы которой говорили о том, что граница между детством и юностью давно преодолена… Трогательная ребяческая прелесть превратилась в ослепительную, несравненную красоту. Редкостное сочетание сверкающих бирюзовых глаз, золотистой кожи и гибкой грации приковывало к себе взгляды всех окружающих, но девушка обладала не только необычной внешностью – она излучала некую неосязаемую, неуловимую магнетическую ауру, вибрирующую внутреннюю энергию и жажду жизни, еще больше усиливающие ее привлекательность. Кей сосредоточенно уставилась в экран, ожидая начала передачи. – Сегодня на Луну луноход прилунился. Такой космический аппарат. Знаешь, что это означает? Вскоре можно будет путешествовать в космосе? Через несколько лет мы сможем послать человека на Луну! Лили раздраженно тряхнула головой. – Ничего в этом нет хорошего! Люди должны оставаться там, где родились! – Tutu, – если бы все так поступили, ты и я не были бы американцами! Наши предки по другую сторону Тихого океана никогда бы не сели на плоты и не поплыли бы на Гавайи. – Переплывать океан совсем не то, что стрелять ракетами в нашу прекрасную желтую mahina![7] Если лунные духи рассердятся, кто знает, чем могут в нас запустить?! – Появилось черно-белое изображение – эпизод из мыльной оперы. Кей повертела переключатель. Ни на одном канале не шла передача про луноход. Окончательно разозлившись, девочка выключила телевизор. – Такие новости, а они молчат, – пожаловалась она Лили. – Русские посадили на Луну космический аппарат! Он будет посылать снимки! Мы увидим, что там делается! Разве не удивительно, tutu? Много лет Кей называла Лили бабушкой и в конце концов совершенно забыла, что между ними нет кровного родства. – Говоришь, русские это сделали? Тогда чему нам радоваться? Мы американцы, мо'о. Лунные духи могут рассердиться на нас, но они знают, что мы лучше этих русских. Ох, они уж точно разозлятся! И даже могут потушить Луну на много недель! – взорвалась Лили, решительно направляясь в кухню, но Кей, смеясь, пошла следом. – Tutu, Луна сияет светом, отраженным от Солнца. Никакие духи не могут выключить ее, как лампу. Лили начала мелко крошить в чашку мякоть кокоса. – Конечно, образование – вещь хорошая, Кейулани, – высокомерно заявила она, – но сколько бы ты ни училась, всегда должна оставлять в душе и сердце место для магии. Кей взяла кусок мякоти, нашла ною и стала помогать Лили. Она понимала, как глубоко укоренились многие суеверия, обычаи и поверья Кахуна – древней религии гавайцев. Локи тоже искренне боялась и уважала духов Кахуна, которые, как верили туземцы, правили Луной, Солнцем, морем, скалами и растениями – всеми силами природы, – и некоторые предрассудки с детства гнездились в душе Кей. Естественные науки стали ее любимыми школьными предметами именно потому, что освобождали девочку от детских страхов. И теперь приходилось все время разрываться между любовью к учебе и уважением к священным поверьям старших. – Я хочу верить в магию и волшебство, – сказала она наконец. – Часто, когда я иду отсюда на пляж, надеюсь встретить menehune. У меня столько желаний! Хорошо бы они исполнили хоть одно! – но, кроме магии, есть и другие способы осуществить желание. Aliilani не верят в духов – они могущественны и богаты, потому что обладают знаниями. Поэтому я и хочу учиться. – Желаешь получить власть? – осведомилась Лили. – Большую, чем у мистера Трейна, – мрачно ответила Кей. Лили сочувственно поглядела на Кей. Кому, как не ей, было понимать боль и горечь, мучившие эту прелестную девушку, потому что ее мать по-прежнему оставалась наложницей Харли Трейна. За последние несколько лет он развелся, женился на другой, произвел на свет еще несколько детей, однако по-прежнему часто навещал коттедж на берегу, где жила Локи Тейату. В детстве мать часами утешала Кей, когда девочка рыдала, не в силах смириться с унижением матери. Но теперь у девушки не осталось слез – их вытеснили горечь и гнев. Пытаясь найти слова, которые могли бы облегчить боль раненой души любимой «внучки», Лили сказала: – Есть вещи, которые ты никогда не сумеешь изменить, Кейулани. Не стоит винить себя за то, что не всегда можешь спасти людей, которых любишь. Иногда это происходит потому, что они попросту не хотят твоей помощи. Кей молча размышляла над сказанным. По правде говоря, она много раз пыталась уговорить мать порвать с Трейном, но Локи всегда находила тысячу возражений, настаивая на том, что жизнь везде одинаково плоха, если не еще хуже. Когда Кей была моложе, она не верила матери – стоит лишь оказаться подальше от Трейна – и все само собой образуется. Но шли годы, и девушка все лучше понимала тяжкие реалии жизни на островах. Былая наивность Кей исчезла. Много ли шансов у женщины-полукровки, подобной Локи, не имеющей образования и профессии, заработать на жизнь, поселиться в удобном домике на берегу, прокормить и одеть ребенка? И, будучи таким ребенком, Кей не могла отделаться от ощущения, что тоже несет ответственность за гнусное рабство, в сетях которого бьется мать. – Она остается ради меня, – наконец вымолвила Кей, – чтобы дать мне дом. Она всегда делала это для меня. Кому же еще спасти мать, как не мне? Прежде, чем Лили успела ответить, в дверях хижины появился Мак. – Aloha! – закричал он с порога. – Идите сюда! – продолжил он, когда женщины ответили на приветствие. – Сейчас по телевизору будут показывать фотографии Луны. Лили, что-то пробормотав про себя, продолжала резать кокосы, но Кей помчалась в комнату. Мак нашел программу новостей, и на экране черно-белого телевизора появилось размытое изображение. Кей была вынуждена признать, что снимок, вовсе не казался таким чудесным, как сияющий желтый мяч, висевший в ночном небе. – Это означает, что скоро на Луну полетит человек, – объявил Мак. – Знаю! Но неожиданно Кей почувствовала, что вовсе не с таким уж нетерпением ожидает великого события. Ее странным образом беспокоила мысль, высказанная Лили: за полученные знания часто платят потерей чего-то таинственного и романтического. Нечеткие снимки, переданные советским космическим аппаратом, превращали Луну в не что иное, как огромное неровное поле серой пыли. – А ты хотел бы прогуляться по Луне, Мак? – спросила Кей. Сморщенный человечек улыбнулся. – Мне это ни к чему. Я уже точно знаю, что там делается. – Разве? – Я часто бродил по склонам вулканов после извержения, когда лава остыла. На Луне то же самое, – почва покрыта слоем мелкой белой пыли, и ни признака жизни на много миль вокруг. – Я думала, вулканы давно уже мертвы. – Здесь, на Оаху, – да. Но это было на большом острове. В молодости я резал там сахарный тростник. Два вулкана все еще действуют. Может, я когда-нибудь смогу повезти тебя туда. – О, пожалуйста! Мне так хочется! Короткая передача окончилась, но чувство разочарования не покидало Кей. – Может, Лили права, – сказала она наконец. – Наверное, это очень глупо – стрелять ракетами в Луну. Мак удивленно взглянул на нее. – Я полагаю, она сказала, что мы можем рассердить духов. – Меня не это беспокоит, – улыбнулась Кей. – Просто есть ли во всем этом какой-то смысл? Изменится ли жизнь на Земле только потому, что мы пошлем человека на Лупу? Все эти новости, которые так волнуют людей… Они могут быть просто дешевыми трюками, средством одурачить всех нас! Мак не ответил, поняв, что Кей клонит к чему-то очень важному. – Помнишь, как все были счастливы, когда Гавайи стали американским штатом? Сколько надежд! Но на самом деле ничего не изменилось. И теперь мы все так взволнованы, потому что люди скоро полетят на Луну. Полные глубокого внутреннего света глаза девушки глядели на Мака: – Но будет ли от этого лучше? Мак и Лили лучше всех понимали беды и проблемы, так беспокоившие Кей. Когда девушка мечтала о переменах в жизни, он знал: прежде всего Кей думает о матери. Положив сморщенные коричневые руки на плечи стоявшей на коленях девушки, Мак вздохнул. – Ты говоришь так, словно веришь, что перемены происходят легко, сами по себе, как чередуются времена года или прилив и отлив. Но вещи, которые ты хочешь изменить, кеко… меняются, только если очень стремишься к этому. Как думаешь, что мы узнаем, наблюдая поверхность Луны, зная, что когда-нибудь мужчина или женщина сделают там первые шаги? Это учит нас, что мы можем преодолевать огромные расстояния, даже взлететь в небеса. Но только, когда прекратим мечтать и начнем трудиться, чтобы это осуществить. Кей медленно кивнула. Все верно, она жаждет перемен и ожидает, что они произойдут, но не прилагает к этому никаких усилий. Конечно, она ведет себя и мыслит, как ребенок, надеется, что кто-то выполнит за нее ее обязанности. Пора покончить с этим, попробовать сделать что-то самой. – Я должна увезти Локи, – с неожиданной настойчивостью сказала Кей. – И куда же вы поедете? – Куда угодно, лишь бы подальше от мистера Трейна. Не могу больше вынести и мысли о том… о том, что она должна покоряться любому его желанию. Пальцы Кей сами собой сжались в кулаки. – Я надеялась, у мамы хватит мужества порвать с ним, начать новую жизнь. Но если у нее нет сил, значит, я должна сделать это – именно я. – Ты можешь, – серьезно кивнул Мак. – Ты уже достаточно взрослая. – Но мне все-таки понадобится помощь. – Ты же знаешь, что можешь на меня положиться. Кей испытующе взглянула на него. – А вы с нами поедете? Вы тоже моя семья. Мак начал раскачиваться на табуретке, потрясенный мыслью о том, что должен так резко изменить свою жизнь. – У тебя золотые руки, – продолжала Кей. – Ты все можешь починить. Не знаю, смогу ли я ходить в школу и зарабатывать деньги. А без денег… сам понимаешь, боюсь. Локи…она знает только один способ. Но ты, Мак, можешь заработать на жизнь повсюду, точно так как здесь: чинить машины, инструменты, сколачивать мебель… Сообразив что-то, Мак задумчиво улыбнулся. Неожиданная идея полностью завладела им. Почему бы не бросить вызов судьбе и не начать все сначала? И он, и Лили не смогут жить без Кей. Они часто признавались друг другу, что, будь девочка им родной, все равно не смогли бы любить ее больше. – Лили! – внезапно заорал Мак, вскакивая на ноги. Жена, по-прежнему, не выпуская чашку с кокосом, показалась в двери. – Кейулани хочет уехать, – объявил он. Широкое лицо туземки мгновенно стало испуганно-тревожным; чашка выпала из рук. – Нет, погоди! – закричал Мак, перекрывая звон бьющейся посуды. – Она хочет, чтобы мы ехали с ней и помогли спасти Локи от мистера Трейна. Лили понадобилось всего несколько мгновений, чтобы осознать сказанное; губы женщины растянулись в счастливой улыбке. – Но куда мы отправимся? – спросила она. Кей пожала плечами. – Я еще не думала об этом. Знаю только, что не очень далеко. У нас нет денег на дальнее путешествие. – Тогда я знаю как раз то, что нам надо! – воскликнул Мак. Женщины вопросительно взглянули на него. – Мы поедем туда, – подмигнул он Кей, – где я могу взять тебя па прогулку по Луне.– Буду ли я скучать по всему этому? – спрашивала себя Кей, медленно шагая через пальмовую рощу к узкой белой полосе песка, ведущей к маленькому коттеджу – прелестному деревянному домику, окруженному верандой, которую можно закрывать большими ставнями, когда шел ливень или дул сильный ветер с моря. Вокруг росли белые понсеттии и алые гибиски. У Кей была своя большая комната, правда, не рядом со спальней матери, а в противоположном крыле дома. Окна выходили на восток, так что ее часто будили первые лучи солнца, поднимавшегося над океаном. Какое прекрасное место! Как хорошо жить здесь… если только очарование не было бы загрязнено уродством сознания того, что коттедж составляет основную часть платы получаемой Локи от Харли Трейна… за определенные услуги. – Нет, – заверила себя Кей. – Она никогда не пожалеет, если покинет эти места! Они с Маком еще целый час провели в хижине, строя планы на будущее. Мак знал рыбака, владельца лодки, достаточно большой, чтобы вместить четырех человек. Он несколько раз чинил лодочный мотор, и платы часто приходилось ждать неделями, поскольку у рыбака после поломки и ремонта никогда не бывало денег. Теперь Мак может спокойно просить об одолжении. Лодка заберет их прямо от дома на берегу, и к началу следующего дня они смогут добраться от Оаху до острова Гавайи. Большой Остров, где жизнь оживленнее, веселее, представляет собой что-то вроде приграничного городка, к тому же, там легче затеряться – на тот случай, если, как сказал Мак, Харли Трейн попытается вернуть Локи. – Я обо всем договорюсь, когда вы будете готовы, – пообещал Мак. Замысел, казалось, было очень легко осуществить, и Кей пожалела, что заранее не поговорила с Маком об отъезде. Однако она отнюдь не ожидала, что Локи сразу согласится. Как капля с годами точит камень, так и воля матери, по-видимому, совершенно надломлена постоянными многолетними унижениями, которым она подвергалась. Несмотря на боль и позор, причиняемые Трейном, Кей часто слышала, как Локи выражала ему благодарность за возможность жить более обеспеченной жизнью, чем ее собственная мать. Только за последние два года Кей сумела кое-что узнать об истории своей семьи и сложить обрывочные сведения. Когда-то в детстве Кей засыпала мать вопросами о ее происхождении, и Локи резко ответила, что ее родители были людьми, оскорбившими духов, и за это преступление Пеле, богиня вулканов, наказала их и заставила исчезнуть в облаке дыма. Кей тогда так испугалась, что много лет не спрашивала больше о родственниках Локи. Когда девочка повзрослела и начала задавать разумные логичные вопросы, уже отказываясь верить странным сказкам, Локи старалась отвечать как можно более уклончиво: – Чем меньше знаешь, тем лучше, – говорила она дочери. – Моя мать была туземкой, отец – белым, который служил здесь в армии, а потом навсегда покинул острова. То же самое случилось и со мной. Твой отец родился на материке, был солдатом, потом уехал. Больше рассказывать особенно нечего. Но Кей не собиралась легко сдаваться. Она пыталась выведать у матери хоть что-то об отце – как он выглядел, как его звали. – Я забыла его, и тебе советую, – упрямо отвечала Локи. Наконец, потеряв терпение, она яростно взорвалась: – Он мертв, он никогда не хотел ничего знать о нас! И не смей приставать ко мне! Мать нечасто говорила так резко, с такой мучительной убежденностью, и Кей с тех пор не смела ослушаться приказа. Но зато спросила Мака и Лили, что они знают об ее отце, о семье матери и о том, как Локи познакомилась с Харли Трейном. Сначала они тоже давали уклончивые ответы, но, когда девочка повзрослела, все-таки кое-что объяснили, правда, при этом постоянно уговаривали ее посочувствовать несчастьям, выпавшим на долю Локи, и постараться понять ее. – Видишь ли, тридцать лет назад острова были совсем не такими, как сейчас, – объяснила как-то Лили. – Здесь не было ничего, кроме плантаций и больших американских военных баз. Для женщин не находилось другой работы, кроме как на полях… или приходилось развлекать солдат и матросов. Хотя Лили старалась говорить как можно деликатнее, Кей все же поняла, что мать Локи была одной из бесчисленных проституток в солдатских борделях, находившихся около скофилдских бараков в центре Оаху. Даже тридцать лет назад, задолго до войны с Японией и Кореей, Скофилд был одной из самых больших американских военных баз, и, как все подобные места, словно магнитом притягивал порок. Мать Локи забеременела от какого-то «клиента» и родила дочь. Что же касается отца Локи, то, по вполне понятным причинам, узнать что-либо о нем оказалось невозможно. И хотя Кей узнала совсем немного, ей почему-то не захотелось расспрашивать дальше. Достаточно плохо уже и то, что мать отдалась Трейну. Каким ударом будет узнать, что Локи пошла по стопам матери и была когда-то дешевой шлюхой! Может, именно поэтому она так упорно не желала говорить с Кей об ее отце? Но Лили постаралась успокоить девочку: – Твоей матери больше повезло. Ее спасла Лака – богиня танца, наградившая ее даром, которым Локи могла торговать вместо своего тела. После смерти матери девочка осталась совсем одна… та умерла не от болезни, а попросту спилась. Локи зарабатывала на жизнь, танцуя «хулу» в шоу для туристов в отелях Гонолулу. Именно там Харли Трейн впервые увидел ее. – Но мой отец, – настаивала Кей. – Кто он? Почему Локи не хочет говорить? – Мы не можем тебе сказать, – ответил Мак, – потому что, клянусь, сами этого не знаем. Только Локи была известна истина, и оставалось надеяться, что когда-нибудь она скажет все, хотя время от времени Кей думала, что мать, скорее всего, права – лучше бы ей не знать. Приближаясь к коттеджу, Кей повторяла про себя все самые убедительные доводы, которые наверняка заставят мать согласиться на отъезд. – Знаю, ты оставалась здесь ради меня, но я уже больше не ребенок и не могу позволить тебе продолжать так жить… конечно, тебе пришлось легче, чем твоей маме, но все же этого недостаточно. Поверь, мы будем гораздо счастливее вдали от этих мест… подальше от него… Как может Локи не согласиться? Кей, полная надежд, поспешила к дому. В отличие от маленькой комнатенки в убогой хижине Мака, эта была просторной, с удобной мебелью, красивыми столиками, плетеными стульями, диваном на мягком ковре и довольно новым телевизором. И все это благодаря щедрости Харли Трейна. Кей удивилась, не найдя Локи на обычном месте, – она целые дни проводила, свернувшись калачиком на диване: смотрела телевизор или листала потрепанные журналы мод, которые Трейн часто приносил из дома. Поскольку он не предупреждал Локи о своем приходе, та старалась как можно больше времени проводить с дочерью, особенно когда Кей приходила из школы. Обе очень любили сидеть вместе, смеяться и болтать. Но тут Кей сообразила, что вернулась слишком рано из-за того, что их отпустили с уроков. – Мама! – окликнула она. – Я дома. Тишина. Дом казался пустым. Кей решила, что мать отправилась на прогулку или в лавку на плантации, где ей был открыт постоянный кредит. Каждый месяц она могла покупать продукты и вещи на определенную сумму. Положив портфель с книгами, Кей отправилась на кухню, современную и аккуратную, в отличие от кухонь в лачугах работников, с блестящим, крытым линолеумом полом и множеством электроприборов. Кей вынула из холодильника кувшин с молоком, налила себе стакан. Подносяего к губам, она оглядела окружающую обстановку. И здесь все куплено на деньги Трейна и оплачено покорностью Локи. Может, там, куда они уедут, не будет такого удобного дома… но нет, она не станет скучать по нему! Кей допила молоко, вымыла стакан в белой фарфоровой раковине и зашагала к себе. Проходя через гостиную, она услышала сильный стук в спальне матери, словно что-то ударилось о стену. Она даже не подумала заглянуть туда раньше, поскольку мать не ответила на ее оклик. Кей осторожно постучала и позвала мать. Раздался шум, нечто вроде приглушенного крика. Кей оцепенела, уставясь на широкую деревянную филенку, словно желая прожечь ее взглядом, увидеть все, что происходит в комнате, без вынужденной необходимости распахнуть дверь. Поколебавшись несколько секунд, девушка решительно взялась за ручку замка. Из спальни вновь донесся неразборчивый плачущий звук, и Кей медленно толкнула дверь. И тут кровь в ее жилах мгновенно превратилась в лед. За крохотное ужасное мгновение каждая омерзительная деталь происходящей сцены запечатлелась в мозгу Кей с такой же отчетливостью, как узор, вытравленный кислотой на металле. Мать и Харли Трейн на постели; обнаженное мужское тело навалилось на женщину… Его рука зажимает рот Локи, чтобы та не кричала. Локи умоляюще смотрела в сторону двери. Почти пустая бутылка виски… и шприц на ночном столике. И веревки – плетеные шелковые веревки. Кей видела такие, свисавшие с занавесей в особняке Трейнов, когда прошлым летом работала у них в саду, чтобы заработать немного карманных денег. Короткие отрезки этого каната захлестнуты вокруг запястий и щиколоток матери: свободные концы привязаны к кроватным столбикам, так что голое тело Локи выглядело распятым, пригвожденным к постели, словно крылья бабочки в коллекции собирателя… Мозг Кей отказывался воспринимать увиденное. Локи пыталась сказать что-то, но из горла рвались лишь жалобные стоны: она начала бессильно извиваться, пытаясь освободиться. Кей рванулась вперед, вытянув руки, согнув пальцы наподобие когтей, и бросилась на мучителя матери. Трейн не пошевелился, словно не собирался защищаться, только откинул голову и громко, отвратительно расхохотался, отняв руку от лица Локи. В комнате зазвенел отчаянный вопль: – Нет, Кей! Не надо! Кей замерла, ноги будто приросли к полу. – Нет… не надо? Она уставилась в подернутые пеленой глаза Локи. Неужели мать не желает, чтобы ее спасли? – Оставь нас. Уходи, – ответила Локи на невысказанный вопрос. Должно быть, Кей спит и видит кошмарный сон. Мать не может прогнать ее, приказать уйти! Трейн снова рассмеялся. – Верно, солнышко, не уходи! Нужно же учиться когда-нибудь. Оставайся и смотри хорошенько, как я трахаю твою мать! Он на секунду отстранился, показывая Кей степень своей эрекции, потом, зажав пальцами пульсирующий красный фаллос, медленно ввел его в гнездо блестящих черных волос между ляжками Локи. На какую-то долю секунды Кей оставалась неподвижной. Почему Локи молчит и не сопротивляется? Но тут, словно разорвав сковавшие ее цепи ужаса, Кей подлетела к кровати и, схватившись за шелковую веревку дрожащими пальцами, попыталась развязать узел на щиколотке матери, как сквозь туман слыша издевательский смех Трейна. Гневный вопль резанул по сердцу, вновь парализовав Кей. – Heleoe! – Убирайся! И это сон – в голосе матери больше бешенства, чем стыда. Кей тряхнула головой, все еще не в силах поверить. Локи отвела глаза, но с губ снова сорвался молящий стон: – Пожалуйста… уходи! Решимость Кей мгновенно развеялась. Она медленно, осторожно, с трудом отодвинулась от постели, пятясь, словно от змеиного гнезда, которое ни в коем случае нельзя потревожить. Ноги несли ее все дальше – через открытую дверь, через гостиную… и хохот Трейна, и видение сплетенных тел на постели все еще преследовали ее, слепили, отсекая все окружающее, в ушах громом звучал последний мучительный шепот. Наконец она повернулась и, ничего не видя, бросилась из дома, едва не налетела по пути на кокосовую пальму, но в последнюю минуту успела отшатнуться и, спотыкаясь, побрела к широкому белому песчаному поясу. Волна тошноты бросила Кей на колени, приступ рвоты вывернул ее наизнанку, но через минуту девушка опять вскочила и побежала вдоль берега, пока легкие не начали гореть и сердце вот-вот готово было выскочить из груди. Наконец Кей, задыхаясь, снова упала на песок, не в силах двинуться. Холодный язык волны лизнул ноги. …На лазурном горизонте было неизгладимо запечатлена ужасная картина – привязанная к постели мать; в жалком испуганном крике, звеневшем в мозгу, тонул нежный шепот прибоя. – Heleoe! Убирайся! Всю жизнь Кей верила, что обстоятельства заставили Локи стать рабыней ненавистного человека. Теперь она поняла другую истину – мать не желала, чтобы ее спасли. Локи не питала ненависти к Трейну и не думала восставать против издевательств и унижений и если уверяла обратное, то лишь потому, что не хотела расстраивать дочь. Но что могло заставить ее, да и любую женщину, терпеть такой позор? Вопрос этот терзал Кей, неустанный, безотвязный, как волны, с шумом выбрасывающиеся на берег. Солнце давно погрузилось в воду, ночной воздух похолодал, но Кей оставалась на пляже, только отступала от надвигавшегося прилива. Она не могла пойти к Маку и Лили, попытаться скинуть с души тяжелое бремя. Не сейчас. Как она может признаться, что ее мать так же порочна, как Харли Трейн. Шли часы – милосердная дремота прогнала гнусное видение, голоса, звучащие в мозгу, успокоились. Кей уставилась на луну – ярко-серебристую и почти полную. – Может, – думала она, – Лили права насчет того, что нельзя сердить духов. День мог быть совсем иным, если бы эти люди не выстрелили в луну.
– Мама?.. В тускло-сером предрассветном свете Кей прокралась к лежавшей на постели фигуре, завернутой в простыню, наподобие савана. Девушка заснула на пляже, но, как только открыла глаза, омерзительная картина была тут как тут – никуда не исчезла, а вместе с ней возвратилась и буря бушующих в душе эмоций. Она помчалась назад к дому. Теперь, вместе с жалостью и отвращением, печалью и гневом, Кей ощущала леденящий страх: а вдруг извращенное желание Трейна не знает пределов?! Локи лежала на боку, лицом к окну, спиной к Кей, неподвижно, словно мертвая. – Мама! – вскрикнула Кей, во внезапной уверенности, что интуиция ее не подвела. Она обежала вокруг кровати. Взгляд широко открытых глаз Локи был устремлен в рассветное небо. Даже в полумраке Кей заметила темные круги под этими все еще прекрасными глазами. Кей нерешительно, по-прежнему боязливо опустилась на колени около кровати. – Мама, – прошептала она. Локи перекатилась на другой бок, по-прежнему пряча лицо. Девушка глубоко вздохнула. Наступила тишина. Молчание казалось нестерпимым. Солнечный свет за окном разгорался все ярче. – Почему, мама? – спросила наконец Кей. – Почему ты позволяешь ему делать это с тобой? Локи отказывалась отвечать и смотреть на дочь. – Так было всегда? – настаивала Кей. – Неужели это можно вынести? Поговори со мной, мама. Пожалуйста… Локи молчала. Кей поняла – ответы вовсе не обязательны. Главное – остановить все это. – Мы не можем оставаться здесь, мама. Нужно уехать. Я обо всем договорилась с Маком… Мы отправимся на Большой Остров, Мак знает человека, который… – Нет! Хотя Локи говорила очень тихо, слово ударило Кей, словно молот, бьющий по наковальне. – Но ты не можешь хотеть такой жизни! – Это все, что у нас есть, – пробормотала Локи. – Но это неправильно, – повысила голос Кей. – Я не желаю оставаться в этом проклятом доме. За окном прекрасный вид, а внутри творится… творится… такая… На ум пришло слово «грязь», но Кей не могла заставить себя произнести его вслух. Локи и так перенесла достаточно унижений. Кей поднялась, присела на кровать и наклонилась над неподвижно лежавшей матерью. – Мама, на свете существуют мужчины, которые будут тебя любить, обращаться с тобой уважительно – я точно знаю, ты их обязательно встретишь. Неужели лучше жить с человеком, который издевается над тобой? Локи медленно повернулась к Кей. – Моя мать тоже была шлюхой, – еле слышно, дрожащим голосом пробормотала она. Девушка легла рядом с матерью, обняла ее. Локи нервно вздрогнула, словно ребенок, нуждавшийся в утешении после страшного сна. Кей вспоминала дни, когда она сама была совсем маленькой и просыпалась от раскатов грома и блеска молнии, а Локи брала ее на руки и рассказывала сказки. – Не бойся, мама, – уговаривала Кей, повторяя слова, которые некогда говорила ей мать, – я позабочусь о тебе. Они лежали, обнявшись, пока Кей не услышала глубокое ровное дыхание матери и не поняла, что та уснула. Девушка тихо поднялась и пошла по дому, собирая те немногие вещи, которые они возьмут с собой.
ГЛАВА 3
В Гавайском архипелаге из восьми островов самый восточный тоже назывался Гавайи. Он был больше остальных раза в три, и поэтому туземцы обычно называли его Большим Островом. Только на Большом Острове все еще оставались действующие вулканы. Едва ли не четверть всей территории была изуродована расселинами, трещинами и кратерами, извергающими потоки расплавленной лавы, стекающей по склонам вулканов и медленно пожирающей целые мили земли. Постепенно лава застывала, оставляя огромные черные поля, унылые и безжизненные, как лунный пейзаж, виденный Кей по телевизору. С того момента, как Мак рассказал о вулканах, Кей не терпелось увидеть их. Любопытство возбуждалось сознанием того, что эти возносящиеся к небу конусы остались с того времени, как рождалась земля. Как только они причалили у пристани в Хило, самого большого города на острове, Кей начала приставать к Маку с просьбами поскорее повести ее к вулканам. – Терпение, кеко, – велел старик. – У нас есть дела поважнее. Путешественники решили сначала найти жилье и работу. Как и надеялся Мак, им дали временное убежище в ночлежке одной из христианских миссий, действующих еще с тех времен, как первые поселенцы прибыли сюда на китобойных судах в начале девятнадцатого века. Миссионеры были по-прежнему рады приютить каждого, кто соглашался провести несколько минут в церкви рядом с ночлежкой. Каждый день Мак и Лили порознь отправлялись в город искать работу, а Кей шла с Локи. В Хило не существовало такого оживленного туристского бизнеса, как в Гонолулу, и поэтому найти работу было гораздо труднее. Маленький портовый город жил, в основном, перевозкой сахара и ананасов с островных плантаций. Мак зашел в несколько старых отелей на набережной залива Хило, гордо представляясь мастером на все руки. В одной гостинице ему предложили топить углем старомодный бойлер, в другом – место носильщика. Это была слишком тяжелая работа для человека его возраста. Лили могла устроиться на местные консервные заводы, что означало сидение у конвейера по десять часов в день на разделке рыбы за плату меньшую, чем получали работники на плантации. По сравнению с независимой жизнью, которую Лили вела на Оаху, перспектива казалась угнетающей. Кей намеревалась продолжать учебу в высшей школе, как только старшие найдут работу и дом. Но все-таки она вместе с Локи отправилась на поиски работы, не требующей профессии и опыта. Цветочная лавка. Два-три магазина готовой одежды. Портье отеля. Поразительно красивую пару – мать и дочь, тут же выделяли из толпы и повсюду принимали. Одетые в простые цветастые муу-муу[8] с бутонами в волосах, обе затмевали женщин в модных нарядах и драгоценностях. Но если вакансия и находилась и Локи принимали на собеседование, она вела себя настолько пассивно, что наниматели, естественно, сомневались в ее способности выполнять необходимые обязанности. Очень часто Кей предлагали место, но она отказывалась, потому что отказывали матери. К концу четвертого дня приличная работа так и не нашлась. Вечером, в ночлежке, Кей отвела Мака в сторону. – Прости меня, – со слезами сказала она. – Это я во всем виновата, заставила тебя и Лили бросить все и разрушила вашу жизнь. Наверное, и мама себя плохо чувствует здесь. – Ты умная и храбрая, потому что заставила ее порвать с Трейном, мо'о, – утешил Мак. – Даже не сомневайся в этом! И Лиликон, и я здесь, потому что любим тебя и знали, что нужно помочь. Обняв Кей, он добавил: – Слишком рано еще говорить об ошибках. Завтра пойдем кое к кому – уж он-то наверняка поможет нам найти работу. – Кто это? – Друг Лили – и очень влиятельный. – У Лили здесь друг? – поразилась Кей. Почему они не пошли к этому человеку в день приезда? – Твоя мама тоже ее знает, – объявил Мак. – Кто? – взволнованно повторила Кей. – Скажи мне, кто? Мак неспешно улыбнулся. – Пеле. Богиня Пеле, повелительница огня, создающая горы, пожирающая леса, расплавляющая камни, воспевается в гавайских легендах как Прекраснейшая. Самая могущественная и грозная из всех божеств Дочь Хаумен, матери-земли и Вакеи – отца неба, она имела также злобно-жестокую сестру, убийцу по имени На Мака, богиню моря. Согласно легенде, эти вулканические острова были созданы, когда Пеле пыталась скрыться от гнева сестры. Прекрасная богиня огня бежала от одного острова к другому, с каждым разом уходя все глубже, все ближе к сердцу Земли. Но На Мака находила каждое убежище и уничтожала его, пока, наконец, Пеле не пришла на Большой Остров и здесь ушла под землю так глубоко, что сестра не смогла ее отыскать. – И поэтому, – закончила легенду Лили, – Пеле по сей день остается в своей неприступной крепости – великом огненном колодце горы Килауи. Они сидели в одном из автобусов, совершавших раз в полчаса регулярные рейсы из Хило, в район двух действующих вулканов Мауна Лоа и Килауи. Кей сидела рядом с Лили, едва балансируя на краю, поскольку все остальное место занимали необъятные телеса старушки и пеньковый мешок с едой, пожертвованный миссией для пикника. Впереди сидели Мак и Локи и, полуобернувшись, тоже слушали сказку Лили. В автобусе было довольно много туристов. Кей заметила, что почти все подслушивают, не пытаясь скрыть ехидных усмешек над странной древней легендой. Кей раздражали их самодовольные улыбающиеся лица и одновременно крайне встревожило набожно-истовое выражение лица Локи – похоже, она свято верила каждому слову. Кей не считала, что Мак устроил сегодняшнее путешествие только затем, чтобы попросить помощи у богини, вероятнее всего, просто хотел немного развеселить их, отвлечь от тяжелых мыслей. Однако последнее время Локи настолько ушла в себя, что Кей считала излишним поощрять в ней веру в сказки и искать в них способ избавления от всех бед. Но, выйдя из автобуса, Кей забыла обо всех бедах. Здесь ничто не напоминало дикую, безлюдную, населенную духами местность, над которой возвышались извергающие огонь горы, подобно тем, каким поклонялись туземцы в старых дурацких голливудских фильмах, виденных Кей по телевизору, про джунгли и дикарей. По обеим сторонам дороги виднелись языки застывшей лавы. Но здесь находились и дома, и магазины – конечной остановкой была деревня, названная Волкено – вулкан. Ценность вулканов как источников природной энергии и туристской достопримечательности была официально признана правительством, объявившим в 1916 году долину вулканов Национальным парком. Здесь построили закусочные и лекторий, где объясняли природу геологического феномена, способствующего образованию вулканов. Мак торжествующе показал Кей листовку, в которой говорилось, что космонавты, тренирующиеся для первого полета на Луну, будут работать в парке и учиться ходить по полям лавы, чтобы подготовиться к путешествию по лунной поверхности. Благоговение Кей перед титанической, непредсказуемой мощью древнего духа, постоянно обитающего в горе, сильно уменьшилось, когда, поднявшись вслед за Маком до самого Халемаумау – кратера полумильной ширины на вершине Килауи, она обнаружила, что на самом краю построен большой процветающий отель «Крейтер Инн». Мак объяснил, что отель стоит здесь уже сорок лет. Все же, несмотря на бесцеремонное вторжение современного мира, когда Кей подошла к кратеру и заглянула вниз, в разверстую, огнедышащую бездну, где, лопаясь, горели огромные валуны, девушка застыла как загипнотизированная, не в силах отвести взгляда от мрачного свидетельства неукротимой мощи сердца земли. В воздухе пахло серой, словно адский огонь, разведенный самим Сатаной, горел там, внизу. Несмотря на знание законов природы, Кей не могла не ощутить озноба некоего первобытного страха, нерассуждающей веры в мифы и магию. Продвинувшись к самому обрыву, она наклонилась и попыталась пристальнее вглядеться в адские глубины кратера. Там, за густым дымом, светились оранжевые пятна, словно десятки глаз, устремленных на нее. Внезапно чьи-то руки схватили ее за талию, оттащили от края. – Не так близко, кеко, – остерег Мак. – Голова может закружиться от газов. Он показал на один из щитов, с предупреждающими надписями, где объяснялось, что пары серы, водорода и двуокиси углерода, если вдыхать их слишком долго, могут вызвать головокружение и дурноту. Кей взглянула на мать, стоявшую рядом с Лили. Темные глаза полузакрыты, уголки рта обвисли, лицо обмякло, словно потеряв очертания. Может, она тоже надышалась газа? Кей подбежала к Локи и схватила ее за руку: – Отодвинься, мама, – попросила она, пытаясь оттащить мать. Но Локи отстранилась. – Не сейчас. Нужно оставить наше подношение на земле. У края кратера виднелась горка листьев. Потом Кей заметила еще одну кучку листьев в нескольких футах от первой: третью… четвертую… сотни одинаковых холмиков по всему периметру огромной впадины. – Листья ti, – пояснила Лили, наклонясь над пеньковым мешком и вынимая завернутый в газету сверток. Внутри оказалось несколько пригоршней зеленых листьев, вероятно, привезенных с плантации – должно быть, Лили давно намеревалась принести жертву Пеле. Мак и Кей наблюдали, как Лили и Локи, встав на колени, сложили листья в круглый холмик. Лили что-то тихо запела по-гавайски – Локи вторила ей. – В старые времена, – прошептал Мак, – люди оставляли здесь животных… а еще раньше в огненную яму бросали детей и молодых девушек, чтобы умилостивить Пеле. Глядя на мать, Кей увидела на ее лице выражение беспредельной, неистовой сосредоточенности. Глаза Локи были устремлены к кратеру, словно та в самом деле молилась духу вулканов об избавлении от сомнений и мук. Кей была рада, когда скромная церемония окончилась, и все уселись на скамейку, чтобы отдохнуть и поесть. Потом Мак и Кей провели часа два, исследуя обширные поля застывшей лавы. Лили было лень подниматься по склонам, Локи не выказала ни малейшего интереса. Но Кей хотела увидеть как можно больше необычных образований, созданных многолетними вулканическими извержениями. Хотя основной кратер Килауи давно не пробуждался, в так называемых «зонах скважин» земля постоянно трескалась, из расщелин выходил пар, и выбрасывались раскаленные камешки и брызги лавы. В середине дня Мак и Кей поспешили обратно в деревню Волкено, чтобы успеть на автобус в Хило. Автобус уже ждал на остановке напротив старого отеля. Локи и Лили стояли в толпе пассажиров, ожидающих, пока объявят посадку. – Можете успокоиться и отдыхать! – заявила Лили. – Водитель только сейчас сказал, что автобус сломался. Она показала на водителя, почти скрывшегося под поднятым капотом. Кей неспешно побрела по площади, но Мак решительно шагнул вперед и тоже сунул голову под капот. – Что случилось? – спросил он. Водитель выпрямился и хмуро оглядел сморщенного человечка, явно раздраженный непрошенным вмешательством. – Не заводится, – проворчал он. – Придется вызывать тягач. Иди, подожди где-нибудь часа два, пока не придет другой… – Может, я смогу починить, – предложил Мак. – Я все знаю о моторах. – Я тоже, ну и что? – огрызнулся водитель, – ничего тут не сделаешь – нужна новая модель. – Можно я попробую? Мак запустил руки в машинное отделение. На какую-то секунду водитель, казалось, вот-вот схватит старика за шиворот, но, по всей видимости, сдавшись, поднял руки. – Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, дружище, иначе учти – заплатишь за все, что испортил. Мак сунул руку в карман поношенных шортов, вынул универсальный перочинный нож; отогнул отвертку и полез в мотор. Потом начал отвинчивать детали одну за другой и после тщательного осмотра вновь устанавливал их на место. Наконец он поднес что-то ко рту, сильно дунул и обернулся к водителю. – Готово. Посмотрим, может, заведется. Водитель недоверчиво ухмыльнулся, но все же полез в кабину и включил зажигание. Толпа пассажиров разразилась аплодисментами. Несколько гавайцев даже завопили: – Shaka! Браво! Мак шутливо поклонился, размахивая помятой соломенной шляпой. Не такой уж великий успех, конечно, но Кей ощутила гордость за то, что этот человек – ее друг. Она подумала, что стать лучшим в чем-то, хотя бы даже лучшим механиком, значит быть особым, не похожим на других. Они опять стояли в очереди на автобус, когда высокий седовласый человек в рыжевато-коричневом костюме пересек мостовую и положил руку на плечо Мака. – Простите, я слышал, вы сказали, будто хорошо разбираетесь в механизмах. Мак кивнул. – Вы здорово справились с этой поломкой… ну что ж, понимаю, вам не терпится уехать, но я буду крайне благодарен, если бы вы сумели задержаться и попробовать починить кое-что. Мак вопросительно взглянул на Лили – та ободряюще кивнула. Мужчина показал на противоположную сторону площади, туда, где возвышался отель «Крейтер Инн». – Это там, – сказал он. По дороге мужчина представился и объяснил, что произошло. Фрэнсис Свенсон был владельцем отеля. Энергия вулкана использовалась для отопления и подачи горячей воды во все сорок номеров гостиницы, с самой ее постройки. Для этого требовалась система насосов, а главный насос вместе с резервным несколько часов назад вышли из строя. Обычно подобные аварии быстро устранялись – в отеле был свой механик, мастер на все руки, но в эту субботу он уволился и уехал в Гонолулу помогать сыну управляться с рестораном, и Свенсон еще не нашел замену. – Новый механик не успеет приехать из Хило раньше завтрашнего дня, – сказал он, показывая Маку дорогу, – но я считаю, нельзя оставлять постояльцев без горячей воды на целые сутки. – Конечно, – согласился Мак, – прежде всего нужно заботиться об удобствах клиентов. Они добрались до лестницы, ведущей в подвал, где находились насосы. Свенсон остановился и взглянул на женщин. – Думаю, вам, леди, будет удобнее посидеть в кафетерии. Пожалуйста, не стесняйтесь, угощение за счет отеля. Напитки, десерт – все, что угодно. Вы мои гости. – Вы очень добры, мистер Свенсон, – вмешался Мак. – Но можно я скажу вам, сколько возьму за починку, перед тем как взгляну на насосы? – Без всякого сомнения. – Если мне удастся их починить, я хочу, чтобы вы взяли меня на работу. Свенсон удивленно поднял брови. – Вам нужна работа? Но… но я думал вы все туристы. – Нет, – решительно сказал Мак. – Моя жена тоже хотела бы устроиться. Она великолепная повариха. И, возможно, Локи… – Стоп, стоп! – поднял руки Свенсон, весело смеясь. – Не уверен, что смогу всем дать работу, хотя сделаю все, что в моих силах. Но сначала вы должны привести в порядок эти насосы. – О, считайте, что все уже сделано, сэр, – улыбнулся Мак и начал бодро спускаться по лестнице, сопровождаемый Свенсоном. Кей подумала, что, несмотря на все свое умение, Мак слишком самоуверен. Интересно, сколько насосов отопительных систем он починил за свою жизнь – особенно работающих за счет вулканической энергии? Но тут Кей заметила, что Лили улыбнулась и, глядя вслед мужу, погладила свой пеньковый мешочек. – Видишь, ящерка, – объявила она, заметив взгляд Кей, – ты должна всегда оставлять место для волшебства в своей душе. И, взяв Локи за руку, повела через вестибюль к кафетерию. Кей недоуменно тряхнула головой. Конечно, поломка автобуса и появление владельца отеля как раз в тот момент, когда Мак чинил мотор, а постоянный механик уволился, – всего лишь счастливое совпадение. Но ведь всего несколько часов назад Лили принесла жертву Пеле! И разве мистер Свенсон не сказал, что примерно в это время оба насоса сломались?ГЛАВА 4
Кей закончила заполнять регистрационные карточки на группу туристов из Сиэттла, только что поселившихся в отеле, и вновь придвинула к себе сводную ведомость. Заказать живые орхидеи для столовой. Сделано. Позвонить в телефонную компанию, сообщить, что телефоны сегодня утром опять отключались, и потребовать проверки. Сделано. Выписать счета для тех, кто уезжает завтра… Вынув книжку незаполненных бланков, девушка начала выписывать счет счастливым новобрачным, решившим провести последнюю неделю медового месяца на Гавайях в «Крейтер Инн». – Трудно придумать лучшее место для начала семейной жизни, – заметил жених, – чем кратер вулкана! Отель, расположенный на самом краю дымящейся пасти вулкана Килауи, привлекал скорее любителей приключений, чем обычных туристов. Кей нравилась работа портье: она с удовольствием знакомилась с людьми из самых разных концов страны, такими интересными и разными, а кроме того, девушка сразу приобрела славу человека, умеющего быстро и без лишнего шума справиться с любой проблемой. Фрэнсис Свенсон стремительно вышел из коридора, ведущего из его кабинета в светлый вестибюль, отделанный деревянными панелями. – Не видела Мака? – Послала его в семнадцатый, – объяснила Кей. – Постоялица жалуется, что дверь шкафа скрипит и пугает ее. – Пугает скрип? Фрэнсис подергал галстук-бабочку в горошек, как всегда, когда был чем-то озабочен или нервничал. – Ей показалось, это мыши, – объяснила Кей. – Пожалейте ее, мистер Свенсон, некоторые люди… – Конечно, я понимаю и рад, что вы обо всем позаботились… Я иду за почтой. Как только Мак освободится, попросите его взглянуть на пишущую машинку в моем кабинете. – А что с ней? – Ничего особенного – нужно вставить новую ленту. Фрэнсис исчез. Кей улыбнулась про себя. Фрэнсис Свенсон – прекрасный человек, мягкий, добрый, отзывчивый и щедрый, но смертельно боявшийся всяческих механизмов – не самое лучшее достоинство, особенно для владельца отеля. Но мистер Свенсон нашел занятие не только для Мака. Узнав об обстоятельствах, вынудивших Мака и трех женщин покинуть родной остров и оказаться в Хило, он сумел отыскать работу для всей семьи. Лили определили на кухню печь пирожные и пироги. Кей, не бросая учебы в городской высшей школе Хило, каждый вечер работала официанткой, а по уик-эндам и горничной. А Локи сидела за стойкой портье, подменяя жену Свенсона – Джорджетт и Селию – незамужнюю гавайку средних лет, нанятую еще прежними владельцами более двадцати лет назад, за неделю до нападения японцев на Пирл-Харбор. Но щедрость Фрэнсиса Свенсона этим не ограничилась. Узнав, что новым работникам негде жить, он предложил Маку соединить дверьми маленькую мастерскую в подвале, где обычно обитал механик и две запасные кладовки так, чтобы там могли поместиться все четверо. Окна, расположенные почти над землей, были узкими, но пропускали достаточно света. Ванной комнатой в конце коридора приходилось пользоваться вместе с другими служащими. Зато места оказалось достаточно, чтобы устроить две крохотных спальни и нечто вроде гостиной. Можно было даже приготовить нехитрые блюда на плитке, а приличный обед они получали на гостиничной кухне. Мак осмотрел подвал и с благодарностью принял предложение. Сначала женщины были совершенно обескуражены при виде грязных кладовых, забитых старой гостиничной мебелью, сломанными лампами, коврами, изъеденными молью, но Лили и Кей положились на Мака, пообещавшего починить двери, оклеить стены обоями и превратить унылые комнатенки в уютное жилище. Только Локи была всем недовольна. – Я должна жить около берега, – твердила она. – Мне нужно видеть волны. Они очищают мне душу. – Но побережье в нескольких десятках миль отсюда, – объяснял Мак. – Не лучше ли жить там, где работаешь? Кей понимала, как не хватает матери очаровательного маленького домика, умиротворяющего зрелища закатов и восходов солнца над океаном. Но почему для нее надежды на будущее без издевательств Харли Трейна менее важны, чем вид из окна? – Мама, – утешала Кей, – если нам не придется тратить часть жалованья на транспорт и плату за квартиру, можно накопить достаточно денег, чтобы внести первый взнос за дом. – И мы постараемся, чтобы оттуда открывался прекрасный вид на берег, – добавила Лили. Локи больше не протестовала. А Мак выполнил то, что обещал. Подвесив на петлях одну перегородку к другой, он даже сумел превратить дальний конец гостиной в третью спальню, чтобы Локи могла спать отдельно от Кей. Он знал, куда поставить шкафы, как сделать полки и повесить шкафчик так, что крошечные комнатки показались не тесными и убогими, а светлыми и уютными. Лили сшила занавески и подушки, а Кей повесила живописные рекламные плакаты, присылаемые в отель туристическим агентством. Но Локи по-прежнему была недовольна, все свободное время проводила в подвальной квартирке, глядя в окно на голубую стену напротив, словно любуясь океанским прибоем. К несчастью, Локи была занята меньше остальных. Всего через неделю после того, как она начала работать за стойкой портье, мистер Свенсон отвел Мака в сторону и сообщил, что был вынужден заменить ее. – Ужасно, если это означает, что и вы тоже уволитесь, – вздохнул он, – но после того, что произошло, Локи вряд ли сможет работать в отеле. И нерешительно, нехотя, понимая, что обязан все объяснить, Свенсон признался, что один из клиентов пожаловался, будто Локи потихоньку предложила прийти в его номер попозже ночью. – Сомневаюсь, что я узнал бы обо всем, не окажись этот постоялец священников, который стремился спасти душу заблудшей молодой женщине. Не хочу действовать поспешно в подобной ситуации. Мак, я знаю, что Локи, возможно, сказала что-то совершенно невинное, и ее просто не так поняли. Но, боюсь, были и другие случаи… Как выяснилось, одна из постоялиц, пожаловалась Свенсону, что Локи бесстыдно кокетничала с ее мужем, когда заполняла регистрационную карточку. – Ясно, что у каждой истории могут быть две стороны. Вполне возможно, нервной женщине ничего не стоило приревновать к такой красивой женщине, как Локи. Но поймите, Мак, я не могу рисковать подобным образом… – Ничего не нужно говорить, сэр. Вы абсолютно правы. Надеюсь, дадите нам день-другой, чтобы подыскать другое жилье? – Это совершенно необязательно, – запротестовал Свенсон. – Я просто не желаю, чтобы Локи общалась с посетителями. Но, если можно не доводить дело до скандала, я не против того, чтобы вы остались. Я более чем доволен вашей работой. Десерты Лили имеют огромный успех, а Кей все делает просто идеально, что бы ей ни поручили. Собственно говоря, я решил, что она может подменять Джорджетт и Селию по вечерам и уикэндам. Только следите, чтобы Локи не попала в беду. Мак заверил, что сделает все от него зависящее. Переводя Кей на новую работу, мистер Свенсон объяснил увольнение Локи тем, что она якобы небрежно выполняла свои обязанности. Сама Локи отказалась отвечать на расспросы дочери. Но квартирка была такой маленькой, а перегородки настолько тонкими, что Кей однажды ночью узнала правду из подслушанного разговора Мака и Лили. Одна, в темноте, Кей тихо заплакала. – О, мама, – шептала она, – что с тобой случилось? Почему ты несчастлива здесь? Кей скрывала от Мака, что знает, почему Локи потеряла работу, просто старалась не выпускать Локи из поля зрения, зорко следила за тем, чтобы мать не попала в беду. Будь Локи более активной и независимой, задача оказалась бы из легких, но она редко покидала дом. В тех немногих случаях, когда это происходило, Кей по возможности сразу же выходила и незаметно шла следом, но Локи, обычно поднималась по лавовым уступам к самому кратеру и приносила листья в жертву богине Пеле. Видя, что мать целыми днями сидит в подвале, словно заключенная, Кей постоянно искала способы отвлечь и развеселить мать. Кей попросила мать помочь ей следить за цветочными композициями в вестибюле и столовой и срезать свежие цветы, как только старые начнут вянуть. Несколько недель все шло хорошо. Но потом Кей заметила, что вазы забиты наспех сорванными, больше Похожими на веники охапками цветов, а полы усеяны опавшими лепестками. Не находя в себе силы потребовать ответа у матери, Кей попросту вновь начала выполнять работу сама. Теперь с приближением летних каникул Кей собиралась перейти на новый рабочий день. Фрэнсис Свенсон, уже успевший сходить на почту, пригласил Кей зайти к нему в кабинет и официально предложил работать посменно, с одним выходным в неделю и жалованьем сто пятнадцать долларов в неделю. – Кроме того, у тебя будет специальная должность: дневной менеджер по приему гостей. Кей поблагодарила Свенсона. Теперь она будет зарабатывать в три раза больше, чем за неполную смену. Она уже хотела выйти из кабинета, но остановилась на пороге и нерешительно спросила: – Насчет мамы… нельзя ли все-таки что-нибудь поручить ей? Свенсон уставился в стол и долго молчал. Наконец он вновь поднял глаза: – Извини, Кей, только не здесь. Попробую узнать в деревне. Кей знала, что искать работу где-нибудь, кроме как в отеле, бесполезно. Волкено была в сущности поселком художников. Если не считать нескольких лавчонок, за прилавками которых сидели тоже владельцы, дома в основном были заняты студиями художников, скульпторов и специалистов по керамике и немногочисленных фотографов. С некоторыми Кей познакомилась – один из фотографов вечно просил ее позировать, но она знала: все они люди независимые и в помощниках не нуждаются. В полдень, перед концом смены, к стойке подошла Джорджетт Свенсон. Хорошо сложенная жизнерадостная блондинка родом из Техаса познакомилась с будущим мужем, когда оба работали менеджерами в одном из отелей Гонолулу. – Поздравляю с повышением, милочка, – сказала она с типично техасским тягучим простонародным выговором. – Спасибо, Джорджетт. Наверняка это ты мужу посоветовала. – Лапочка, поверь, я не стану возражать, если когда-нибудь ты все возьмешь в свои руки! Джорджетт давно уже поняла, что из-за странной апатии и безразличия Локи девушка лишена материнской ласки и руководства. Женщина с готовностью взяла на себя нелегкую задачу помочь Кей сориентироваться в новом для нее мире, давая девушке советы насчет всего – косметики, гигиены, витаминов, школьных заданий, планов на будущее. Добросовестная работа Кей произвела на Джорджетт такое впечатление, что она предложила девушке подумать о карьере управляющего отелем. Кей уже хотела выйти из-за стойки, когда Джорджетт добавила: – Френсис сказал мне, что ты беспокоишься за мать. Я, кажется, кое-что придумала. Кей мгновенно просветлела. – Вот здорово. Если ей дать хотя бы шанс… – Это не работа, Кей. Мне кажется, Локи было бы неплохо посоветоваться с доктором. – Но она не говорила, что плохо себя чувствует, – недоумевающе пробормотала Кей. Джорджетт осторожно обняла девушку. – Детка, я имею в виду психиатра. – Мама не сумасшедшая! – Психиатры помогают многим людям привести мысли в порядок, даже если те не по-настоящему сошли с ума. Кей уже успела понять, что во всех высказываниях Джорджетт Свенсон есть большая доля здравого смысла. И хотя девушка не всегда слепо следовала ее советам, все же она решила прислушаться к словам Джорджетт. – Психиатр всего-навсего поговорит с твоей матерью, выслушает, поймет, что беспокоит ее, попросит объяснить, почему она так несчастна, рассказать, о чем она мечтает, чего просит. – Я сто раз пыталась упросить маму поговорить со мной обо всех этих вещах, но она только требует оставить ее в покое, мол с ней все в порядке. И опять уставится в стену и молчит. – Поэтому нужен доктор, чтобы добиться связных ответов, – сочувственно кивнула Джорджетт. – Хороший психиатр – все равно что хирург – тот годами учится делать операции, а психиатр умеет заставить пациента открыть перед ним душу. Как только он определит, что беспокоит больного, сможет найти способ лечения. – Я все бы отдала, лишь бы видеть маму веселой и счастливой. Не помню, когда она в последний раз смеялась! На какое-то мгновение Кей словно перенеслась в прошлое, в тот вечер, когда она еще малышкой потребовала у Мака глоток Okole hao и услышала звонкий, такой редкий смех матери. – Я бы хотела узнать адрес какого-нибудь психиатра, Джорджетт, – сказала она наконец. Возвратившись после работы в подвал, Кей увидела, что мать, как обычно, сидит в старом, выброшенном из вестибюля кожаном кресле, починенном Маком; темные глаза женщины тупо уставились в голое пятно на стене. Они были одни: Лили и Мак обычно работали, пока постояльцы не кончали ужинать. Кей хотела выпалить радостное известие насчет работы – теперь они смогут больше откладывать на первый взнос за дом. Но вид Локи лишал всякого желания поделиться радостью. – Мама, – окликнула Кей, – о чем ты думаешь, когда сидишь здесь целыми днями? – Ни о чем. Кей много раз задавала Локи этот вопрос и никогда не получала связного ответа. Но сегодня она не намеревалась легко сдаваться. – Так не бывает, – настаивала она. – Если человек проснулся, его мозг всегда работает… – Оставь меня в покое, – пробормотала Локи, свернувшись калачиком. – Ты весь день провела одна. Нельзя же постоянно молчать! Скажи, в чем дело? Что произошло? Ну скажи мне! Локи медленно отвела глаза от стены и неожиданно улыбнулась Кей. – Хочу вернуться и жить, как прежде. Кей потрясенно застыла, только сейчас осознав горькую истину: произошло то, чего она больше всего боялась, – неисправимая порча, семя порока, проникшее в душу матери, пустило глубокие корни, побуждая ее вернуться к Трейну, несмотря на унижения и издевательства, которым тот ее подвергал. Кей, не желая ничего больше слушать, отправилась к себе и попыталась готовиться к экзаменам. Но слова матери неотвязно преследовали ее, не давая сосредоточиться. Может, Локи имела в виду не годы, проведенные с Трейном, а далекое прошлое? И мать просто хочет начать жизнь сначала? На следующий день Джорджетт сунула девушке листочек бумаги, с именем и телефоном. – Доктор Льиюс Паркер – единственный психиатр на острове, но, говорят, он хороший специалист. Работает в больнице Хило. Закончив работу, Кей направилась в гостиничную кухню, где Лили готовила десерты к ужину. Как и системы отопления, питаемые геотермической энергией ближайшего вулкана, печи тоже нагревались горячим воздухом, идущим по трубам от самого кратера. Лили часто повторяла, что сама Пеле помогает ей стряпать. Кей отвела Лили в угол, показала листок бумаги с именем психиатра и объяснила, почему Джорджетт хочет, чтобы мать пошла к врачу. – Я надеялась, что ты поговоришь с мамой об этом. Меня она не послушает, Лили. Но, может, если ты скажешь, что доктор ей поможет, она захочет пойти. – Доктор для мозга? – подозрительно нахмурилась Лили. – Я слыхала о таких вещах. Но… Она покачала головой. – Мама должна поговорить с кем-нибудь, – умоляла Кей. – Иногда мне кажется… она сама почти как вулкан. Где-то глубоко у нее внутри бушует пламя, и, боюсь, если немедленно не попытаться помочь маме, оно уничтожит ее. Лили медленно кивнула. – Я надеялась, что злые духи, которые живут в ее душе, устанут преследовать Локи и уберутся. Но, думаю, ты права, мо'о. Нужно сделать что-то, и поскорее. – Значит, ты поговоришь с мамой, попросишь ее пойти к доктору? – Хорошо, Кейулани, – согласилась Лили. В следующую субботу, когда Кей с утра сидела за стойкой портье, она заметила, что Локи и Лили, одетые в праздничные национальные платья, вышли из отеля. Кей не отрываясь следила за женщинами и заметила, что они сели в автобус, идущий в Хило. В середине дня, когда Кей готовила уроки в своей комнате, кто-то вошел в квартиру. Девушка поднялась и отодвинула перегородку. Это оказалась Локи, державшая в руках маленький красный мешочек из тапы,[9] служившей Лили сумочкой. – Поездка в Хило прошла благополучно, мама? – спросила Кей. – Очень хорошо. Теперь мне станет лучше, Кейулани. Кей улыбнулась матери. Локи призналась в том, что с ней не все в порядке – это уже шаг вперед. Но все-таки в поведении и манерах Локи было нечто странное, а выражение застенчивого смущения, казалось, говорило о том, что она что-то скрывает. – Где Лили? Разве она не вернулась с тобой? – Вернулась, конечно. Переоделась и пошла на кухню, у нее еще полно работы. Подозрения Кей вспыхнули с новой силой. Что пытается утаить Локи? Но, прежде чем девушка попыталась расспросить мать, та объявила, что очень устала и хочет прилечь. Кей возвратилась к письменному столу, все еще продолжая размышлять о необычном поведении матери. Несомненно, что-то изменилось, но что?! Или Локи просто казалась более живой, жизнерадостной, почти как прежде? В конце концов, она не скорчилась, как обычно, в кресле и не уставилась в стену с такой унылой безнадежностью. Может, вполне естественно, что Локи не желает говорить о визите к доктору. Если все прошло хорошо, значит, она, возможно, открыла ему душу… но, наверное, не хочет больше ни с кем делиться сокровенными мыслями. Ну что ж, пока есть кому выслушать маму, пламя, бушующее в глубине, может вырваться наружу и благополучно погаснуть. Вулкан не проснется.ГЛАВА 5
Всю первую половину лета Кей со своего места за стойкой в вестибюле наблюдала, как мать в сопровождении Лили каждую субботу выходила из отеля, чтобы отправиться в Хило. Кей разбирало любопытство – сумеет ли доктор Паркер помочь матери? О чем они беседуют? Иногда Кей подумывала о том, как бы поменяться сменами с Джорджетт и Селией и тоже поехать с матерью, но в конце концов решила, что не стоит вмешиваться. Каждый раз, когда Кей касалась этой темы, Локи ясно давала понять, что не желает обсуждать ни доктора, ни курс лечения. – Как, по-твоему, долго тебе еще ездить туда? – спросила как-то Кей. – Пока не скажут, что больше ездить не надо, – отрезала Локи. – И прекрати задавать вопросы, на которые я не могу ответить. Единственное, что удалось узнать Кей, – визиты к доктору Паркеру обходились недешево. Мистер Свенсон предложил класть деньги, заработанные Маком и Лили, в банк, чтобы на них шли проценты. Не привыкшие иметь дело с банками, Кей иостальные согласились переводить чеки на имя Свенсона, чтобы тот открыл на их имя сберегательный счет в гостиничном банке. Он вкладывал или снимал деньги по их желанию, вел перечень доходов и расходов, который показывал по первой просьбе. Изучая как-то этот реестр, Кей обнаружила, что Лили еженедельно снимала со счета пятьдесят долларов – единственный постоянный расход, поскольку за жилье и питание не приходилось платить. Кей поняла, что, если это будет продолжаться слишком долго, они смогут купить дом лишь года через два. Однако она не сомневалась в пользе лечения. Локи, очевидно, чувствовала себя лучше, стала веселее, менее безразличной. Она больше не проводила целые дни одна, в полутемной квартирке. – Что ты делаешь целыми днями, мама? – спросила Кей как-то вечером. – Хожу гулять, осматриваю достопримечательности. На Большом Острове много интересных мест. Ты видела берега, усыпанные черным песком? Такой получается, когда вулкан проснулся. Но знаешь, что бывает и зеленый песок? И кроме того, тут много heiaus. Так назывались тщательно отделанные каменные платформы, обычно расположенные на просторном открытом поле и служившие храмами или жертвенными алтарями в древних ритуалах туземцев. – Самые старые heiau на островах недалеко отсюда, – объяснила Локи. – Часто я остаюсь там на целый день и представляю, что испытывали наши предки, когда приходили туда. Я чувствую, как их духи окружают меня. Поедем вместе, Кейулани. Ты тоже сможешь ощутить это. Вновь возрожденная гордость наследием гавайцев, так часто оскорбляемая в прошлом из-за того, что Локи считалась полукровкой, тоже сыграло свою роль в выздоровлении матери. Она с удовольствием рассказывала Кей о легендах и традициях, которые читала в книгах по гавайской истории и религии, взятых в местной библиотеке. Локи толковала об Алгалоа, Боге небес, предсказывающем людям будущее посредством облаков, которым придавал определенные формы, Милу, Боге подземного мира, Укипанипо, Боге акул, который иногда усыновляет человеческих детей и награждает их даром превращаться в акул. Но, конечно, больше всего она говорила о Пеле, богине вулканов, самой сильной и могущественной среди всех высших существ. – Говорят, она любит показываться среди простых смертных в образе прекрасной, божественно танцующей девушки. Когда Локи описывала пиршества богов, глаза ее сияли таким религиозным рвением, что Кей подобная увлеченность казалась попросту неестественной. Однако все сомнения казались ничтожными по сравнению с нынешним состоянием Локи и ее избавлением от мрачного отчаяния. Она даже казалась достаточно здоровой, чтобы возобновить работу в отеле. Однажды утром, перед уходом на работу, Кей подошла к постели матери. Локи спала; роскошные черные волосы рассыпались на подушке. Кей долго стояла, восхищаясь красотой матери и не решаясь разбудить ее. Но тут Локи открыла сонные глаза. – Я иду на работу, мама, – сказала девушка. – Может, попросить мистера Свенсона, чтобы он и для тебя подыскал что-нибудь? Локи резко села и схватила Кей за рукав. – Нет! Ни за что! – яростно взвилась она. – Мама, ты должна начать все сначала, забыть прошлое… ведь ты можешь сделать это. Если бы ты только попыталась… – Знаю, что могу! – пренебрежительно бросила Локи. – Я не желаю работать на мистера Свенсона вовсе не потому, что сомневаюсь в себе. – Тогда в чем причина? – Потому что он haole, – прошипела Локи, гневно сверкнув глазами. Кей была слишком ошеломлена, чтобы ответить. Потому что Фрэнсис белый? – Все haole – дьяволы, – продолжала Локи, кипя злобой. – Они погубили меня, погубили мою мать. Не желаю иметь с ними ничего общего! – Мама, мистер Свенсон был добр к нам; дал работу, позволил здесь жить… – Здесь! – презрительно выплюнула Локи. – Под землей, в царстве Милу! Не верю я мистеру Свенсону, Кейулани! Раньше или позже, он и нас уничтожит, проклятые haole все губят! Уверенность Кей, что лечение помогает матери, улетучилась в мгновение ока. Разве это улучшение, если апатия и отчаяние сменились ненавистью и горечью? Или именно из-за этого лечения она так увлеклась туземными поверьями и идеями о превосходстве гавайцев над белыми? Возможно, все, что казалось вполне обычным, даже ежедневные «экскурсии», имели скрытую отрицательную сторону. – Мама, ты собиралась взять меня посмотреть heiau. Я бы хотела пойти с тобой. Интересно, что ты там делаешь? – Когда пожелаешь? – Сегодня. После работы. Локи кивнула и вновь откинулась на подушку. Кей подумала, что мать выглядит такой довольной… и очень, очень счастливой. На следующий день женщины отправились к heiau. Тропинка привела их к обширным полям застывшей лавы. Локи вела репортаж, словно заправский гид, немилосердно мешая геологические и исторические факты с религиозными легендами. Идти по неровному грунту было очень тяжело – острые обломки впивались в голые пальцы, торчащие из сандалий, перекатывались под подошвами. Локи объяснила, что они называются а'а – брошенные Пеле, не желающей пускать как людей, так и богов в свое королевство. Ниже по склону поверхность лавы оказалась более гладкой, но там расплавленное стекло застыло крупными волнами, именуемыми «pahoehoe». Среди этих широких, похожих на небрежно брошенные жгуты завитков виднелось множество более тонких нитей – волокон. По преданию это были пряди волос Пеле. Ближе к океану находились три маленьких погасших кратера. Локи объявила, что это «следы Пеле», оставшиеся, когда богиня впервые поднялась из океана на остров и взошла на горы, чтобы нырнуть в их глубину и проникнуть к сердцу земли. Там, где кончались безжизненные черные поля, росли зелень и деревья – остатки леса, бывшего здесь много лет назад, прежде чем раскаленные языки лавы уничтожили густую душистую поросль геликонии, гибиска, диких орхидей и имбиря. Лес вокруг был полон щебета и хриплых криков тропических птиц. Солнечные лучи переливались цветными пятнами на листьях; бабочки всех цветов радуги порхали с ветки на ветку. – Это рай, – прошептала Кей, когда вместе с матерью присела отдохнуть на полусгнившем стволе упавшего дерева. – Так оно и есть, – поднимаясь, кивнула Локи. До побережья оставалось совсем недалеко, Когда женщины наконец набрели на поляну размером с два футбольных поля. На конусах стояли два внушительных каменных сооружения в виде гигантских столов, поднятых над землей так, что под ними можно было пройти, почти не сгибаясь. Это и были heiau, построенные много сотен лет назад. Поскольку оба древние храма находились так близко друг к другу и под одним, как говорили, были похоронены великие вожди племен, они считались местом необычайно мощной магической силы, где можно было легко общаться с духами. Пока Локи стояла на коленях в центре поля, Кей осторожно обошла оба heiau. Локи принесла красный мешочек Лили, и девушка, оглянувшись, заметила, что мать вынула какие-то предметы, положила на землю. Кей подошла ближе и увидела несколько камешков, раскрашенных щепок и пару высушенных тыквочек, расположенных полукругом. Девушка села возле матери. – Ты хотела видеть, что я делаю, когда прихожу сюда, – сказала Локи. – Вот что я делаю, Кейулани. Молюсь. Она жестом показала на странную коллекцию. – Мои боги тут, и главное – мои hamakua.[10] Кей оглядела камешки и обломки дерева. Неужели кто-то может верить в их божественную силу? Хотя… почему каменный идол или золотой крест более достойны поклонения? Почему высшая сила должна присутствовать лишь в соборах и церквах, а не здесь, в heiau? Солнце клонилось все ниже в горизонту. Зубчатые тени деревьев, окружавших поляну, тянулись по земле, словно гигантские зубы, медленно вонзающиеся в жертву. Локи подняла глаза и оглядела поляну. – Это священное место, – пояснила она, – храм убежища и спасения. В древние времена в жизни женщин было слишком много табу. Если тень женщины падала на вождя, если она ела вместе с мужчинами, если танцевала в определенное время месяца… ее могли приговорить к смерти, принести в жертву богине Пеле, бросить в вулкан. Единственной надеждой на спасение было вовремя скрыться от своих обвинителей и оставаться здесь, пока вожди не объявили, что боги простили ее. Я пришла в это убежище по той же причине – просить богов простить меня за то, что попрала древние законы и нарушила табу. До этого момента Кей не до конца понимала, какое огромное влияние имеет на мать древняя религия Kahuna. Конечно, Локи читала исторические и религиозные брошюры, с благочестивым почтением говорила о древних традициях. Но неожиданно Кей ясно увидела, что эти верования стали не столько опорой и поддержкой, сколько одержимостью, навязчивой идеей. – Теперь я могу тебе все рассказать, – начала Локи, – потому что мы здесь и потому что я так много молилась, что, наверное, наконец прощена. Моя вина, табу, которое я нарушила… как и моя мать… в том, что отдалась haole – белому. Локи родилась и долго жила в борделе около армейских бараков базы Скофилд. В четырнадцать лет пьяный солдат лишил ее девственности, изнасиловал, но не понес за это никакого наказания – владелице борделя, естественно, вовсе не хотелось привлекать внимание властей к своему заведению. С этого времени девочка старалась по возможности держаться подальше от солдат. Локи мечтала стать танцовщицей, но, когда ей исполнилось шестнадцать, мать, спившись, умерла – не выдержал организм, ослабленный венерическими заболеваниями, подхваченными от многочисленных клиентов. Оставшись в одиночестве, без всякой поддержки, полуграмотная, без всякой профессии, девушка попыталась, однако, не попасть в сети проституции. Она отправилась в Гонолулу, чтобы найти работу танцовщицы, исполнительницы hula, в одном из шоу для туристов, но в лучших отелях устроиться было непросто, и в конце концов Локи удалось получить работу в баре, около военно-морской базы в Пирл-Харборе, где, кроме танцев, приходилось разносить напитки. Иногда она спала с матросами – клиентами бара, правда, только с теми, кто ей нравился. Так прошло два года. И тут Локи повезло. Или так казалось в то время. В бар пришел морской офицер – симпатичный, спокойный человек, покоривший Локи с первого взгляда, потому что матросы, шумный, неопрятный народ, действовали ей на нервы. Он сказал девушке, что никогда не встречал никого красивее, переспал с ней, а позже послал первый в ее жизни подарок – флакон дорогих духов. Тогда он и спросил, не хочет ли Локи работать у него, пообещав большие заработки, столько духов, сколько она захочет, и еще много великолепных вещей. Вот так она стала членом группы девушек, организованной этим офицером исключительно для обслуживания остальных офицеров базы. – Для меня это было большим достижением, – объяснила Локи. – Я думала, что поднялась гораздо выше матери, – жила в уютной комнате с отдельной кухней и каждую неделю получала двести долларов! Мужчины, приходившие ко мне, носили красивые мундиры, украшенные золотыми галунами. Я была… Kaimana – бриллиантом среди обыкновенных девушек, и мной пользовались… офицеры только самого высшего ранга… даже адмирал… Кей насторожилась, ожидая, что Локи сейчас упомянет об ее отце, но та даже намеком не обмолвилась о нем. Так продолжалось целый год. Ее посещали только офицеры, и почти всегда разные, потому что началась война в Корее, и в гавань постоянно прибывали новые суда. Но тут произошел скандал, угрожающий карьере и репутации клиентов девушек. – Одну из девушек нашли убитой в ее комнате, – продолжала Локи, уставившись невидящими глазами в прошлое. – Эту wahine,[11] полукровку, как я, нашли голой, исполосованной ножом, со множеством ран… какой-то безумец сделал это. Остальные девушки знали, что убийцей мог быть только кто-то из клиентов девушки – какой-то офицер. Бесстрастный, невыразительный голос Локи слегка дрогнул. – Поэтому сначала ничего не предпринимали. Во время войны важно укреплять боевой дух сражающихся для того, чтобы народ гордился своими солдатами и матросами. И вместо того, чтобы наказать преступника, начальство скрыло преступление – они арестовали всех девушек и отправили их в тюрьму, чтобы те не смогли никому ничего рассказать. – Ты была в тюрьме, мама? – выпалила Кей. Господи, сколько еще ужасных открытий предстоит сделать! Несколько месяцев, – вздохнула Локи. Они могли провести там всю жизнь, если бы не порядочный человек – местный полисмен, сам гаваец по происхождению, который отказался скрыть смерть женщины. Несмотря на сопротивление и препятствия, чинимые военными властями, он продолжал расследование и наконец предъявил обвинение в убийстве недостойному офицеру, организовавшему группу девушек по вызову. Поскольку обвиняемый служил в армии, военные власти заявили, что он имеет право предстать перед военным трибуналом. И обвинитель, и защитник были назначены штабом корпуса. – В обмен на обещание помочь обвинителю и выступить с показаниями, – объяснила Локи, – всех девушек выпустили из тюрьмы. Но защитник тоже хотел поговорить с нами. Много раз он заставлял меня вспомнить снова и снова все, что я знала о человеке, который наживался на всех этих девушках, а когда я спросила защитника, почему он так старается помочь убийце, он ответил, что этот человек невиновен, и морское ведомство организовало улики против него, потому что хотели выручить какого-то другого офицера в очень высоком чине. – Я очень удивилась, когда адвокат сказал это, потому что он тоже служил на флоте, но меня убедили его слова, что он был честным человеком, не желавшим, чтобы совершилась несправедливость. Суд военного трибунала продолжался несколько недель, и, несмотря ни на что, защитник добился оправдания клиента. Того бесчестного офицера освободили, но отослали на материк, дальнейшего расследования не проводилось, убийца остался безнаказанным. Скандал замяли. Но жизнь Локи бесповоротно изменилась. – Все это время я виделась с адвокатом и поняла, что не могу расстаться с ним – не из-за того, что он был красив, а потому, что казался храбрым и порядочным человеком. Когда суд окончился, он пришел и сказал, что тоже хочет меня. Поэтому мы стали жить вместе, Кейулани. Мы обменялись обетами любви. Счастливее меня никого на свете не было. Так вот оно что, – подумала Кей. Он был ее отцом. Девушка облегченно вздохнула. Мать родила ее не от одного из клиентов борделя, неизвестного, незнакомого. По крайней мере Кей была зачата не от постыдной мимолетной связи, а любовного союза. Ее отец был мужественным и стойким защитником невинных! Но радость мгновенно испарилась при воспоминании о проклятьях, слетевших с уст Локи. Как, должно быть, мать ненавидела белых! Локи быстро досказала остальное. История оказалась вполне обыкновенной, и лишь по отдельным словам и деловитой скорости, с которой она говорила, можно было понять, как страдала мать все эти годы, пытаясь примириться или даже забыть то, что случилось. Власти, пытаясь замять и уничтожить отголоски гнусного скандала, угрожавшего репутации военной флота США, дали принципиальному адвокату внеочередное повышение и перевели в Вашингтон. Он обещал вызвать Локи, как только устроится. Она ни на минуту не усомнилась в словах возлюбленного – ведь тот уже доказал свою искренность: священник морской базы Скофилд обвенчал молодую пару незадолго до отъезда жениха. – Через несколько недель после отъезда мужа я узнала, что беременна, – закончила Локи. – Больше я никогда о нем не слышала. Кей всем сердцем ощутила холодную боль предательства и с ужасающей ясностью поняла, что должна была вынести мать. Но почему все получилось именно так? – Ты же была замужем, мама, – удивилась она, – и имела все права жены. Разве тебе не пришло в голову найти этого человека, заставить его позаботиться о ребенке? Локи вновь оглядела разложенные вокруг ha ma Kua, священные воплощения ее богов, словно умоляя дать ей силы продолжать говорить. – Я пошла на базу и попросила мне помочь. Но власти хотели лишь защитить себя… все эти офицеры, не желающие признать, что были близко знакомы со мной. Ей отказались дать какую-либо информацию о муже и заявили, что в архивах нет никаких записей о регистрации брака. Локи вновь замолчала. Но Кей наконец осознала, что могло заставить мать так самозабвенно цепляться за отношения с Харли Трейном. Брошенной женщине с ребенком на руках пришлось пойти на все, чтобы выжить. Многое из того, что Кей не понимала раньше, стало ошеломительно ясным. Она узнала, почему Локи никогда не говорила о прошлом. Как яростно боролась, чтобы сохранить хотя бы остатки достоинства и почти никогда не смеялась. Солнце почти скрылось за вершинами деревьев; по полю пробежал ледяной ветерок. – Нам пора, – сказала Кей, – но я бы хотела узнать еще только одно, мама… Отец, как его звали? Мне нужно попытаться еще раз. Локи окинула дочь подозрительным взглядом. – Что значит «попытаться»? – Найти его. – Нет, – со спокойной решимостью заявила Локи. – Нам ничего от него не нужно, Кейулани. Он – haole. – Мам! Как бы ты сильно ни ненавидела отца за все, что он сделал, придется пройти через это. Ты никогда не пыталась узнать, что с ним случилось, а ведь тебе еще не так много лет. Кто знает, может, когда-нибудь захочешь выйти замуж… – Мое сердце превратилось в камень, – перебила Локи. – Больше я не хочу думать о мужчинах. Но это не имеет значения, Кейулани, они сказали мне, что никакой свадьбы не было. – Потому что боялись, ты сама сказала. Но это было семнадцать лет назад. Сейчас все изменилось. Люди, которые оберегали себя, возможно, уже ушли в отставку. Если мы… – Нет! – отчаянно выкрикнула Локи; жалобный вопль эхом оторвался в древних камнях. – Моя душа не успокоится! Близко не подойду к haole, не буду иметь ничего общего ни с одним haole. Никогда. Никогда в жизни. И, быстро встав на колени, начала бережно собирать hamakua в мешочек. Но Кей решила не оставлять Локи в покое – нельзя позволять ей упорствовать в бессмысленной злобе, иначе мать никогда не выздоровеет. – Мама, – умоляюще прошептала она, – не можешь же ты ненавидеть всех из-за предательства одного. Мы зависим от мистера Свенсона. И знаю, если ты попросишь, он охотно даст тебе еще шанс. Но Локи, покачав головой, поднялась. – Я должна подчиняться законам, – твердо сказала она, не сводя глаз с Кей. – Если нарушу табу хоть раз, меня никогда не простят. Так сказал Kahuna. Локи повернулась и направилась через поле по тропинке, ведущей в гору. Kahuna. Жрец. Кей в ужасе застыла, пораженная, словно молнией, неожиданным открытием. Локи имела в виду не религию, а жреца! Матери каким-то образом удалось отыскать туземца, исповедующего старую веру, тот вбил ей в голову всю эту чушь! Kahuna, должно быть, пригрозил матери смертью и восстановил против всех haole. Кей поспешила за Локи. – Послушай, мама, верить в подобные глупости просто безумие! Ты не говорила с доктором Паркером насчет этого? – Не знаю никакого доктора, – недоуменно покачала головой Локи. – Я разговаривала только с Kahuna. Он знает, что для меня хорошо, а что нет. – А твои поездки в Хило, – начала было Кей, но слова замерли на ее губах; осознание происходящего потрясло ее с силой, подобной огромной океанской волне, разбившейся о берег! Лили и не думала водить Локи к доктору! Только теперь Кей припомнила разговор с Лили. Та просто согласилась, что Локи необходима помощь. Но вера старой женщины в магию была столь непоколебимой, что она нашла местного жреца и отдавала ему за предсказания все недельное жалованье. В общей сложности девятьсот долларов ушло на то, чтобы Локи узнала, какое ужасное святотатство совершила, полюбив белого человека, и уверилась в неминуемой смерти, грозящей ей, если она попытается связать оборванные нити прошлого. Женщины молча поднимались в гору. Кей неотрывно думала о том, как вместо того, чтобы попытаться жить полной жизнью, Локи все глубже погружается в мир иллюзий. Но девушка никак не могла придумать, что сказать и сделать, как порвать цепи примитивных суеверий, сковавших и без того слабый разум матери. Как ни старалась Кей сохранять почтение к туземным верованиям, она не могла простить Лили бессмысленной траты денег и страшнее всего, – ухудшение состояния Локи, хотя знала, что старая женщина желала матери только добра и искренне хотела помочь. После исповеди Локи Кей два дня не разговаривала с Лили – слишком уж она была взбешена и боялась, что может не сдержаться, и слова, сказанные в гневе, навсегда разрушат ее дружбу и духовную связь с женщиной, которую считала родной бабушкой. На третий день к полудню, когда в вестибюле почти не осталось народу, Лили вышла из кухни и направилась к стойке. – Нельзя же вечно сердиться на меня, мо'о, – сказала она. – Черт возьми, tutu, – взорвалась Кей, немедленно забыв о благих намерениях, – я знаю, ты плохого не хотела. Но маме нужен тот, кто бы заставил ее вновь поверить в себя. Поверь, маме вовсе не поможет, если ей вдалбливать, что она не властна над собственной жизнью, что ее судьба в руках злобной шайки выдуманных кем-то призраков, чучел огородных, которые живут в вулканах и превращают людей в акул! Взгляд Лили панически заметался. – Кейулани, ты не должна смеяться над могуществом богов. Вспомни, мы здесь потому, что принесли жертву Пеле! – Нет! Мы здесь из-за счастливого случая. Локи не должна ходить к этому Kahuna! Ей нужно посоветоваться с доктором, начать лечиться! Лили сжала руку Кей в мягких больших ладонях. – Не сейчас, мо'о. Твоя мать верит в богов и не желает ничего другого. Нужно провести специальные церемонии. – Какие еще церемонии? – разозлилась Кей, выдернув руку. – Чтобы очистить ее. Защитить от злых духов. – О Господи, – раздраженно выпалила Кей. – Немедленно прекратите это! Хотя бы потому, что столько денег выброшено на ветер! Подожди, я сейчас! И прежде, чем Лили успела возразить, Кей вылетела из-за стойки и помчалась в кабинет Свенсона. Фрэнсис куда-то ушел, но девушка знала, где он хранит счетную книгу, и, схватив ее с полки, побежала к Лили. – Снимать со счета… Неделя за неделей… такие суммы… Знаешь, во сколько нам это обошлось? Девушка нашла страницу с подсчетами, и хотя помнила все цифры наизусть, начала перечислять. – Пятьдесят долларов… еще… плюс… словом, четверть всего, что мы… Кей остановилась. Нет, не четверть, а почти половина сбережений истрачена. Только пять дней назад со счета была снята целая тысяча долларов. Девушка подняла недоумевающие глаза. Но Лили не отвела взгляда. Ей, по-видимому, и так все было ясно. – Это мои деньги, – сказала она тихо. – Все, что я заработала. У Кей не осталось сил даже злиться. – Для чего? – только и спросила она. – Особая церемония. Чтобы умилостивить hamakua и умолить их показать свою силу. Кей вспомнила о странной коллекции щепочек и камней, показанной Локи. – Бабушка, – решительно объявила она, – этому надо положить конец. Я не приказываю тебе или маме перестать верить в богов. Но приносите жертвы сами. Эти церемонии… не должны продолжаться больше. Ни единого дня, ни единого раза. – Ты делаешь ошибку, мо'о, – тихо сказала Лили, но, не споря больше, без единого слова повернулась и вышла. Позже Кей поговорила с мистером Свенсоном и попросила его не снимать деньги со счета без ее разрешения. Когда девушка объяснила причину такой странной просьбы, Фрэнсис немедленно согласился. Кей не сомневалась, что приняла верное решение, даже когда Мак предложил платить Kahuna из своего жалованья. – Как ты можешь поощрять подобное, Мак? – негодовала она. – Ты всегда внушал мне, что нужно верить в науку, а не в богов, которые включают и выключают луну. – Это все неважно, кеко, главное то, что твоя мать – искренне верит. Я слыхал об опытах, когда больным людям давали таблетки сахара и уверяли, что это сильное лекарство. Некоторые люди даже выздоравливали. – А чаще всего нет! По-моему, спокойнее принимать настоящее лекарство! Женщины больше не ходили к жрецу, правда, никаких неприятных последствий это не вызвало. Настроение Локи было по-прежнему ровным, умеренно-веселым, она совершала долгие прогулки или загорала на пляже. Кей не сомневалась, что Локи опять ходит к heiau и пытается общаться с духами. Но теперь, когда она избавилась от вредного влияния туземного жреца и его безумных идей, девушка надеялась, что мать излечится самостоятельно. Но вулкан заставил девушку изменить мнение. В последнюю неделю августа на склоне горы Килауи за одну ночь образовалась новая скважина, крохотная расщелина, разорвавшая землю так же быстро и неожиданно, как шов, лопнувший на брюках толстяка. Расплавленная лава, пузырясь, выбрасывалась через трещину и стекала вниз тонким светящимся потоком, поначалу желтым, потом, по мере охлаждения, – красным и, наконец, дымящаяся черная грязь начинала медленно сочиться, словно густой сироп, и замирала у подножья горы. Трещина была не шире дверного проема, так что лавы оказалось не так уж много, и узенький ручеек не мог натворить бед. Парковый смотритель пришел в гостиницу, чтобы рассказать о случившемся мистеру Свенсону, твердо заверяя, что никакой опасности нет – туристы могут подняться к расщелине, которую уже успели назвать «Дверь Пеле». Мистер Свенсон повесил объявление о новом феномене, и клиенты, захватив камеры и фотоаппараты, поспешили к вулкану, торопясь сфотографироваться на фоне «Двери Пеле». – Зрелище великолепное, – сказал мистер Свенсон Кей, возвратясь с экскурсии. – Пойди взгляни. Я попрошу Джорджетт заменить тебя за стойкой на пару часов. Перед тем как отправиться, Кей решила сначала зайти за Локи и взять ее с собой, но в подвале никого не было. На противоположном от гостиницы склоне, где образовалась трещина, толпились туристы, правда, на почтительном расстоянии – никто не осмеливался подойти ближе. Однако места оставалось достаточно, так что можно было найти хорошую точку обзора. Кей увидела буйный фонтан лавы, плюющейся через отверстие в земле и стекающей золотой полоской по старому, уже застывшему черному полю. Пробираясь между зрителями, Кей подошла настолько близко, что услыхала змеиное шипение вязкой, раскаленной добела жидкости, извергавшейся в воздух. Даже на расстоянии пятидесяти ярдов девушка чувствовала жгучий жар, опалявший кожу. Кей остановилась в первых рядах и заметила, что кто-то находится на полпути между зрителями и трещиной. Сквозь зыбкое марево невозможно было разглядеть, мужчина это или женщина; виднелся только темный силуэт стоявшего на коленях человека. Безрассудная дерзость смельчака привлекла такое же внимание туристов, как и ручеек лавы. – Господи, там же невыносимая жара, – заметил какой-то мужчина своей спутнице. – Не понимаю, как она может это терпеть!…Она… Внезапная, ужасная мысль осенила Кей. Девушка не задумываясь метнулась к стоявшей на коленях фигуре. С каждым ярдом температура повышалась, пока, наконец, она не почувствовала, что воздух обжигает глотку, а кожа, казалось, ссыхается на костях. Тяжело дыша, Кей бросилась на землю рядом с Локи, пытаясь немного прийти в себя. Здесь, почти рядом с огненным потоком, жара в самом деле оказалась нестерпимой. Локи была вся мокрая от пота. Он часто капал с лица и волос, как тропический дождь, омывающий траву. Hamakua были разложены возле нее полукругом. – Мама, встань, – умоляюще попросила Кей. – Тебе нельзя здесь оставаться. – Пеле открыла дверь, – пробормотала Локи. Кей мгновенно поняла, что мать придает сверхъестественное значение размерам трещины и меткому названию. Она смела hamakua в мешочек из тапы, лежавший на земле, схватила Локи за руку и подняла. К облегчению Кей, мать не сопротивлялась и позволила увести себя от дышавшей жаром огненной пропасти. Проходя через толпу туристов, по-прежнему боявшихся приблизиться к расщелине, она всем существом ощущала жалостливые взгляды, направленные на Локи, слышала шепоток: – …больная, наверное… сумасшедшая… Сумасшедшая. Только сейчас, когда какой-то незнакомец произнес странное слово, Кей осознала, насколько далеко зашла болезнь матери. – Почему пришла сюда, мама? – спросила девушка, когда они медленно возвращались в отель. – Почему молилась? – Пеле открыла дверь, – повторяла Локи. Хотя пылающая бездна осталась позади, глаза ее, широко раскрытые, по-прежнему блестели, словно яркое пламя, все еще держа ее в плену гипноза. – Она открыла дверь, чтобы поговорить со мной. Слезы обожгли веки Кей. Все это время она верила, что матери лучше, а на самом деле та все дальше отплывала в черную бездну, откуда нет возврата. – Что Пеле сказала тебе, мама? Локи остановилась и полуобернулась в направлении трещины, словно прислушиваясь к тихому голосу. – Мне не будет прощения, пока не покину дом haole. Это кара, Кейулани, – табу. Я не могу больше так поступать. Сердце Кей упало. Локи убеждена, что, принимая гостеприимство Свенсона, нарушает древние законы, а такое наказывается смертью. Локи покорно проделала весь путь до отеля, ни словом не возразив. Но выглядела она больной – кожа, словно обожженная нестерпимым жаром, приобрела неприятный красноватый оттенок. Кей спросила мать, не хочет ли та чая или супа, но Локи отказалась и прилегла на раскладушку. Дочь накрыла ее одеялом и рухнула на кресло в гостиной. Мрачно уставясь на белое пятно под узким окошечком, Кей мечтала лишь о том, чтобы увидеть океан таким, каким он открывался из окна коттеджа на побережье. Тогда Локи оставалась бы более спокойной и счастливой. Но все же это умиротворение было получено дорогой ценой, потому что было неотделимо от разврата и безнадежных попыток смириться с собственной никчемностью. Быть ни на что не пригодной, кроме как служить игрушкой развращенных наслаждений одного человека? Был ли у Кей выбор, кроме как немедленно вырвать мать из этой грязи? Но куда теперь увезти Локи, чтоб уберечь ее от худшей участи и желания беседовать с богами через дверь Пеле?ГЛАВА 6
– Из всего, что вы сказали, мисс Тейату, мне кажется, у вашей матери тяжелое бредовое состояние. Доктор Льюис Паркер погасил окурок сигареты в скорлупе кокосового ореха, заменяющей пепельницу и стоявшей на столе среди разбросанных бумаг и книжных стопок. – Такая болезнь может потребовать более серьезного лечения, чем психотерапия в отсутствие пациента. Конечно, окончательный диагноз я поставлю только, когда осмотрю больную. Кей хмуро уставилась на доктора. Она уже объяснила, как Локи отказалась ехать в Хило, выкрикивая, что боги накажут ее неверие. Локи не выходила из квартиры, но Мак, Лили и Свенсоны по очереди сидели с ней, боясь, что больная убежит из дома, отправится к вулкану или исчезнет неведомо где. – Но если вы не сможете ей помочь, доктор Паркер, тогда к кому обратиться? Вы единственный психиатр на острове. – В Гонолулу их десятки. И многие работают в психиатрических учреждениях, куда нужно было бы направить вашу мать. Льюис Паркер оказался жилистым, крепким, но спокойным красноречивым мужчиной, с вьющимися черными волосами и добродушными карими глазами, обычно скрытыми очками в тяжелой черепаховой оправе. На основе ограниченного опыта в общении с докторами – до сих пор Кей лишь изредка приходила в крохотную клинику делать прививки – девушка ожидала, что Льюис Паркер окажется гораздо старше, солиднее и уж, конечно, будет одет в накрахмаленный белый халат. На самом деле доктору было лет тридцать пять, и встретил он Кей в шортах цвета хаки из бумажного твила и яркой гавайской рубашке с красным узором. Маленький кабинет в крыле больнички Хило на восемьдесят мест тоже мало напоминал приемную врача. Стены украшали плакаты с изображением боя быков и панельками пробкового дерева с открытками и рисунками, присланными пациентами. Кей понимала, что с ней говорит профессионал, и он дает ей правильный совет. Однако легче от этого не становилось. Кей с трудом сглотнула и прошептала: – Под психиатрическим учреждением вы, я полагаю, подразумеваете «сумасшедший дом». Доктор ободряюще улыбнулся. – Нет, я вовсе не это имел в виду. Я не сказал, что ваша мать pupule. Он употребил гавайское слово, означавшее «безумец», словно надеясь, что это укрепит доверие между ними. – Я рекомендую поместить больную в такое место, где она будет находиться под постоянным наблюдением. Но это должна быть современная больница. И, в зависимости от того, насколько быстро пациент поддастся лечению, ее пребывание там может быть сравнительно недолгим – вероятно, не более двух месяцев. Если мама будет поддаваться лечению. Кей вздохнула. – Мне нужно было самой привести мать сюда до того, как ее сбил с толку этот… знахарь. – Это не имеет значения. Из того, что вы рассказали о судьбе матери, можно предположить, что происходящее сейчас – всего лишь внешнее проявление проблем, мучивших ее много лет. Обратись она год назад, я, скорее всего, рекомендовал бы то же самое лечение. Кей устало обмякла в кресле. Лучшая больница – наверняка в Гонолулу, а у матери должно быть все самое лучшее, если даже придется потратить последние сбережения и влезть в долги. – Мама… сейчас спокойна… не буйствует, – сказала девушка. – Нельзя ли сделать что-то, пока она живет со мной? – Можно попробовать транквилизаторы. Но при этой болезни, Кей, смены настроения и поступки вашей матери будут непредсказуемыми, и сомневаюсь, что без лечения она сможет вести нормальный образ жизни. Кей поняла, что выбора действительно нет. – Придется подумать, где взять деньги на больницу. – Вы, кажется, говорили, что ваша мать была замужем за морским офицером и не разводилась? – Да… – Значит, имеет право лечиться в морском госпитале. Они обязаны позаботиться о жене офицера. А оборудование и врачи в Пирл-Харбор – превосходные. Последнее время туда обращаются так много ветеранов вьетнамской войны, что доктора накопили большой опыт лечения психических заболеваний. Я могу позвонить в Пирл-Харбор прямо сейчас, Кей, и попросить принять вашу маму. – Хорошо, – еле слышно пробормотала Кей. Как тяжело согласиться на разлуку с матерью! Паркер потянулся к телефонному справочнику-картотеке и, вынув карточку, начал набирать номер. – Как звали вашего отца? – Не знаю. Мама отказалась сказать. Психиатр положил трубку на рычаг. – Без этого она не сможет воспользоваться своими правами. Нужны какие-то доказательства, что она была замужем за офицером. Кей, словно признавая поражение, опустила голову. – Эй, я же не сказал, что мы сдаемся! Паркер встал и обошел вокруг стола. – Возвращайтесь домой, Кей, узнайте имя у матери, и я начну переговоры. Направляясь к выходу, Кей безнадежно думала, что, если даже и удастся уговорить Локи, шансов все равно мало – ведь мать говорила, что запись о регистрации брака уничтожена. Уже у самой двери она обернулась, вспомнив, что не заплатила доктору. Сунув руку в карман летнего голубого платья, девушка нащупала конверт с деньгами, захваченный из отеля. Но Паркер даже не стал ждать, пока она спросит о сумме. – Никаких денег на этот раз – я настаиваю! – Не знаю, как благодарить вас, – сказала Кей. – Вы очень добры. – Не беспокойтесь. За такую улыбку на таком лице, как у вас… считайте, мне уже переплатили. Все попытки Кей объяснить матери, как важно узнать хоть что-нибудь об отце, разбивались о твердую решимость Локи. – Он – haole, – повторила Локи снова и снова, – и его имя никогда не слетит с моих губ. Лили тоже отказалась помочь Кей. – Оставь мать в покое, – умоляла она. – Эти споры только еще больше ее расстраивают. Даже Мак просил ее отступиться: – Мы можем позаботиться о ней, Кейулани. Разве для Локи не лучше видеть вокруг себя любящих ее людей, чем сидеть под замком среди незнакомцев? Будь она буйной или опасной, тогда другое дело, но ведь Локи никому не причиняет зла! И Кей сдалась, не в силах вынести просьб стариков. Кроме того, состояние Локи не казалось таким безнадежным, как в момент визита к доктору Паркеру. Она повсюду носила с собой мешочек с hamakua, а дома целыми часами сидела перед ними, молча беседуя со звучащими в голове голосами, и лишь иногда, очень редко, бормотала что-то насчет того, какой это грех – жить под крышей мистера Свенсона. Летний сезон закончился, и Кей снова стала ездить в школу, в Хило, но каждый месяц два-три раза после занятий шла в больницу к доктору Паркеру. Долгие беседы по душам стали началом дружбы. Льюис всячески поощрял стремление Кей пытаться обсудить с ним все, что беспокоило ее, и никогда не брал денег. Он считал, что для ребенка, воспитанного больной матерью, в семье, где последние два поколения не было мужчин, Кей была удивительно уравновешенной. Но доктор предупредил, что она может быть подвержена тому, что он назвал невротическим синдромом, – особенно если страхи и беды, испытанные в детстве, пустили глубокие корни, и результатом станет недоверие ко всем людям. Кей была вынуждена признать, что настороженность – одна из главных ее черт, и именно поэтому она держится подальше от мальчишек в школе, вечно пристающих к ней с просьбами о Свидании, – девушка обрывала их с той же холодной враждебностью, с какой отделывалась от клиентов в отеле, пытавшихся бесцеремонно ухаживать за ней. – Именно это я имею в виду, Кей, – кивнул Паркер. – Тебе придется научиться различать мужчин, которые плохо ведут себя, и тех, с кем отношения могут быть нормальными; и вполне дружескими. – Какая разница?! Всем им только одно и нужно! – Ты не права, Кей. Верно, есть те, которым не требуется ничего, кроме секса. Но ты еще встретишь других, настоящих мужчин, которые захотят любить тебя, и секс может стать одним из самых могучих элементов здоровой любви. Поняв, что может доверять Льюису, Кей стала откровенна, начала анализировать, стараясь заглянуть в бездонные глубины ужаса, крывшегося под поверхностными эмоциями, – с подобным девушка никогда не сталкивалась раньше. Все, что Кей узнала о жизни матери и бабушки, заронило в душу уверенность, что она бессильна против рока и не сможет избежать такой же судьбы – станет проституткой и родит дитя от человека, чье имя даже не будет знать. Когда девушка призналась во всем, что ее мучило, Льюис Паркер начал помогать ей справиться с безымянными страхами. Кей посещала его чаще и оставалась дольше, если не было других пациентов. Как-то дождливым февральским днем девушка засиделась в его кабинете почти до сумерек, и Льюис предложил пойти к нему домой поужинать, а потом пообещал отвезти домой. Кей позвонила в гостиницу и объяснила Джорджетт, почему задерживается. Лью жил недалеко от больницы в небольшом коттедже – скромном, стандартном, невыразительном жилище, одном из десятков подобных, наспех выстроенных после того, как почти весь Хило за какое-то мгновение был смыт цунами – стеной воды высотой тридцать пять футов, нахлынувшей в город из океанских глубин в 1960 году. Хаос на его столе был лишь слабым отражением того, что увидела Кей в доме Паркера. Не успели они переступить порог, Лью начал извиняться за беспорядок и сновать по углам, собирая грязную посуду и стаканы. – Наверное, не стоило сегодня приводить тебя сюда, да еще не предупредив заранее. Нужно было хоть убрать сначала. Кей велела ему не волноваться, даже когда, очутившись на старомодно обставленной кухне, увидела раковину, до отказа забитую немытыми тарелками, и все еще стоящие на плите кастрюли с остатками еды. – По-моему, тебе нужно найти кого-то, кто бы заботился о тебе. – Это верно, нужно. И давно. В голосе Лью звучала такая мучительная тоска, что Кей обернулась и, встретившись с ним взглядом, прочла в его глазах откровенное, жадное желание. Не кто-то ему был нужен, не любая… Несколько мгновений они молча смотрели друг на друга. Кей чувствовала, что он так же, как и она, был поражен собственной откровенностью. Девушка вновь повернулась к раковине, пустила воду и начала мыть посуду, все время ощущая за спиной его присутствие: вот Лью подошел к плите, собрал грязные кастрюли и принес на столик около раковины… Механически ополаскивая посуду, Кей пыталась разобраться в хаосе мыслей, терзавших мозг. Лью говорил… научил ее… не бояться любви и секса. Готовил для себя? В наложницы или содержанки? Неловкое молчание затягивалось. Кей продолжала мыть тарелку за тарелкой, надеясь, что однообразная работа поможет вернуться к прежним простым дружеским отношениям, прогонит затянувшуюся неприятную тишину. Но тут Лью прикоснулся к ней: пальцы медленно скользили по обнаженной руке. – Я ничего не могу с собой поделать, – хрипло пробормотал он. Кей дернулась, словно от ожога, загремела тарелка, упавшая в раковину. Девушка отступила в сторону, молча, закусив губу, качая головой. Паркер шагнул к ней. – Я пытался, Кей. Но над этим я не властен. Ты так прекрасна… прости… это от меня не зависит. Кей пятилась и пятилась, стараясь отодвинуться от него как можно дальше. – Пожалуйста, ничего не говори… не подходи ближе. Но он продолжал наступать, протягивая руки. – Ты ведь знаешь, меня можно не бояться. Я люблю тебя, Кей. Только позволь держать тебя в объятиях, больше мне ничего не надо. Ты никогда не позволяла ни одному мужчине прикоснуться к себе. На мгновение Кей показалось, что между ними, возможно, все будет по-прежнему, если она исполнит его такое скромное, такое простое желание. Лью сказал правду, еще ни один мужчина не смел обнять ее… если, конечно, не считать отцовских объятий Мака. Возможно, как часто говорил Лью, ей необходимо позволить любить себя. Наверное, она должна отплатить чем-то за его доброту. Лью посчитал молчание Кей знаком согласия и, подойдя ближе, неторопливо обнял ее. Непроизвольная дрожь мужского тела передалась девушке; кольцо рук Паркера сжималось все теснее. Жесткие губы неожиданно накрыли ее рот, язык, раздвигая сцепленные зубы, проник внутрь. Кей боялась остановить Лью, обозлить его, страшилась потерять поддержку, которую тот давал ее измученной душе. Его пальцы вновь стиснули ее, зашарили по спине, ниже, ниже… Кей старалась справиться с охватившей ее паникой; ведь это Льюис, ее друг, наставник, советчик – а ей так нужна любовь. Девушка почувствовала, как его руки пробрались под свободное муу-муу, начали гладить обнаженную кожу. Паркер тяжело дышал; прикосновения становились все бесцеремоннее – нежность куда-то исчезла. – Я хочу тебя, хочу, и ничего не могу с собой поделать, – прошептал он, обжигая жарким дыханием ее шею и горло. – Позволь мне увидеть тебя – всю тебя… Паркер рухнул на колени, задрал ее юбку. Влажные губы прижались к ее колену, потом кчувствительному местечку чуть повыше. Чужие пальцы настойчиво пытались стянуть с нее трусики. Этого Кей допустить не могла. – Нет, – пробормотала она. Но Лью не обращал на нее внимания, покрывая поцелуем ее ногу. Кей, вскрикнув, оттолкнула его голову и попыталась привести одежду в порядок. Паркер взглянул на нее, не вытирая катившихся по лицу крупных капель пота. – Тебе ведь это необходимо, сама знаешь, – горячо сказал он. – Нужно, чтобы тебя любили. Глядя на Льюиса сверху вниз, девушка неожиданно, с абсолютной ясностью поняла, что, еще не успев прикоснуться, он уже изнасиловал ее… пусть даже не физически. – Как ты мог сделать это? – презрительно бросила она. – Мне была необходима твоя помощь. Я верила тебе, а ты этим воспользовался! Она повернулась и побежала к выходу. – Подожди, Кей, пожалуйста, – окликнул он. – Я люблю тебя! Девушка распахнула дверь и исчезла в ночи, слыша, как Лью кричит ей вслед: – Прости! Я люблю тебя! Я не мог справиться с собой! Кей добралась до остановки и села в автобус. Всю дорогу до дома ее трясло от ужаса и отвращения. Последние слова Лью эхом отдавались в ушах, вперемежку с советами, которые он давал ей, о необходимости подняться над позором ее наследственности. Права ли она, когда ощущает, что ее доверие предали? Ведь преступление Лью заключается всего-навсего в желании любить ее; он был не в силах совладать с собой, потому что Кей, по его словам, так прекрасна. Может, это ее вина, не его? Мучаясь неотвязными мыслями, Кей почти завидовала матери, живущей иллюзиями в созданном ею самой мире, где принять решения намного проще, а все действия диктуются жрецами и богами. В течение нескольких месяцев после появления «Дверь Пеле» постепенно расширялась, тонкий ручеек лавы превратился в небольшую реку. Вулканологи следили за изменениями, но по-прежнему объявляли, что процент выхода лавы не превышает допустимых пределов и туристам можно разрешить осмотр трещины. Однако бригада из теленовостей и кинодокументалистов посчитала это заявление достаточно интересным, чтобы приехать с Материка и начать съемки Килауи. С тех пор, как Локи едва не сгорела, все понимали, что пускать ее к «Двери Пеле» нельзя. Локи не выпускали одну из отеля, с ней всегда был либо кто-то из домашних, либо даже рассыльный или горничная, которых просили немного поработать сверхурочно. Но как-то вечером, когда она и Кей ужинали вдвоем в квартирке, Локи попросила дочь отвести ее к «Двери». Девушка уставилась на мать, лихорадочно соображая, что ответить? Как поступить? – Ты не должна туда возвращаться, мама. – Но она, я слышала, открывается все шире. Это из-за меня, знаю. Локи говорила совершенно хладнокровно, в голосе ни следа истерики; по всей видимости, она полностью владела собой. – Мама, все это не имеет ничего общего с… – Нужно идти. Пеле желает поговорить со мной. Локи судорожно вцепилась в руку дочери, не обращая внимания на то, что причиняет боль – очевидно, внешнее спокойствие было напускным. Если бы только можно было позвонить Лью Паркеру и просить совета! Посмеет ли Кей потворствовать болезненным фантазиям матери, воображающей, что богиня вулканов призывает ее к себе? А что, если отказ только ухудшит и без того неважное состояние Локи? Ни тот, ни другой выход не казался единственно правильным. Именно сейчас Кей поняла, что до сих пор отказывалась от верного решения. Локи необходимо отправить в больницу. – Мама, назови мне имя отца, – умоляюще попросила Кей. – Пожалуйста. Это нужно, чтобы помочь тебе. Локи упрямо покачала головой. – Я отведу тебя к «Двери», – настойчиво объявила Кей с новой надеждой, – если назовешь его имя. – Завтра, – пообещала Локи после секундного раздумья. Первые робкие лучи пробились через узкое высокое подвальное окно, когда Кей подняла голову с подушки. Хотя она не совсем проснулась, странное предчувствие сжимало сердце. Что ее разбудило? Громкий стук? Чей-то голос? Откинув простыню, она села. Нужно пойти посмотреть, как там Локи. Не успели ступни коснуться холодного пола, как девушка почувствовала непонятные колебания, сотрясающие цемент, – словно где-то внизу катил волны океан – слабая дрожь, потом удар посильнее: откуда-то из недр земли, казалось, доносилось бесшумное урчание. Вулкан. Но, конечно, извержение не из главного кратера, иначе гостиница была бы сметена. Кей вскочила и помчалась к кровати, где спала мать. Локи исчезла. Простыни и одеяла сняты и аккуратно сложены. Мак, спотыкаясь, выбрался из комнаты, которую делил с Лили. – Ты тоже почувствовала? – спросил он, протирая заспанные глаза. – Да, и она, к тому же, – ответила Кей, кивнув в сторону кровати. Мак проследил за направлением ее взгляда и ринулся к себе, чтобы переодеться. Но Кей почему-то поняла, что задерживаться нельзя, и вылетела из квартиры босиком в ночной сорочке. Перед ней до самого горизонта, где небо было окрашено розовыми полосами, простирались поля лавы. Кей, стараясь держаться гладкой поверхности, чтобы не поранить ноги, пустилась бежать. На склонах Килауи, почти лишенных деревьев, можно было разглядеть каждую деталь до самой закругленной вершины горы, где зияла страшная огненная пропасть. Но Кей была одна среди черного унылого лунного пейзажа. Ни одного человека, кроме нее. Девушка остановилась на минуту, чтобы перевести дыхание, и изо всех сил закричала: – Мама! Ты здесь? Ни слова в ответ, даже эхо не вторило оклику. Только земля снова дрогнула. Сильнее, чем прежде. Кей снова помчалась на поиски. Далеко впереди на другом склоне столбы пара и дыма указывали, где находится «Дверь Пеле». Они были гораздо выше, чем в последний раз, когда девушка была здесь; в воздух летели раскаленные камни, падавшие на землю, словно золотой дождь. С этого расстояния трещин не было заметно, но огненный поток лавы ясно виднелся на голом черном склоне, словно медленно ползущая светящаяся красно-желтая змея. И в эту минуту Кей наконец заметила силуэт, мелькающий на фоне сверкающей змеи, казавшейся отсюда темной пылинкой пепла. – Мама! – вскрикнула Кей, рванувшись вперед. – Остановись, пожалуйста! Локи, не оглядываясь, продолжала шагать к тому месту, где багровый поток вырывался из-под земли. Кей заставила себя бежать быстрее. Но словно тысячи ножей впились в ступни – гладкая стеклянная поверхность кончилась, девушка оказалась вреди острых, как бритва, осколков и обломков. Невыносимая боль пронзила ноги. Кей пришлось остановиться и ошеломленно наблюдать, как Локи удаляется от нее, подходя все ближе к «Двери Пеле». Но в этот момент что-то белое, словно островок снега на черной лаве, привлекло внимание Кей. Осторожно переступая, она направилась в ту сторону, стараясь не поранить еще больше окровавленные ноги. На земле лежала ночная сорочка Локи. Кей подняла глаза. Рассветное небо просветлело, и теперь фигура матери была видна отчетливее – черная грива волос, голые руки, спина и ноги. Нагота матери напомнила о слышанной от нее истории – женщины, нарушившие табу, осуждались на смерть и приносились в жертву Пеле… Кей схватила рубашку, разорвала надвое, быстро обернула тканью ступни, сделав что-то вроде неуклюжих обмоток, и бросилась через полосу, усеянную зазубренными осколками. Стреляющая боль пронизывала ноги, но девушка продолжала бежать, сокращая расстояние между собой и матерью. Несколько раз она пыталась окликнуть ее, но не получала ответа. Крики только отнимали силу, а Локи, вероятно, даже не слышала – в ее мозгу звучали другие голоса. Между ними еще было не менее сотни ярдов, когда поверхность лавы, к счастью, вновь стала гладкой, и Кей смогла бежать быстрее. Локи была уже у самой трещины. Волны дыма извивались вокруг нее, окутывая серебристым маревом, делая похожей на призрак. Теперь Локи повернулась в сторону и шла вдоль потока лавы, направляясь прямо к зияющей в земле ране. Локи не остановить, поняла Кей, даже если мчаться, как ветер. Девушка увеличила скорость, хотя легкие горели так, что дышать было почти невозможно. Она остановилась, вынудила себя жадно глотнуть воздуха и завопила: – Мама, aole! Нет! Казалось, крик отнял у нее оставшиеся силы и дыхание. Кей рухнула на колени, рыдая от бессилия, и попыталась снова крикнуть, но с губ лишь сорвалась тихая мольба-рыдание: – Aole, мама, aole… И сквозь пелену слез, застилающих глаза, сквозь марево, заставляющее все твердые предметы словно таять, расплываться, Кей увидела, как мать остановилась и повернулась. Она услышала! Услышала! С трудом поднявшись на ноги, Кей, морщась от боли, заставила себя сделать несколько шагов. Локи подняла руку, показывая, что узнала дочь, и Кей подняла свою, призывно маня мать вернуться в безопасное место. – Скорее, мама! – закричала она. – Уходи оттуда! Несколько мгновений Локи не двигалась, продолжая держать руку над головой, словно в знак приветствия. Даже когда мать отвернулась и исчезла в ярко-желтом сиянии, Кей вначале не поверила глазам. Зыбкое марево лишало происходящее всякой реальности. Вот сейчас столб нагретого воздуха качнется в другую сторону, мама вновь появится… Но мать не появилась. Из груди Кей вырвался вой раненого животного, полный ужаса и отчаяния. Какая-то сила подхватила Кей, бросила вперед. Она мчалась, падая, спотыкаясь, и остановилась, только когда нестерпимая жара словно стена встала между ней и трещиной, и только защитив рукой глаза, она смогла всмотреться в густой туман. Локи нигде не было. Там, где еще минуту назад стояла мать, царило лишь золотое раскаленное сияние. Локи вошла в «Дверь Пеле», ступила через порог, туда, откуда нет возврата, добровольно вышла из тьмы, царившей в ее душе, и удалилась во владения богини. Теперь она стала частью этого света.ГЛАВА 7
Серый патрульный джип морской береговой службы мчался по асфальтированным дорожкам между низкими зданиями, где располагались административные службы военно-морской базы Пирл-Харбор. Сквозь площадки между постройками можно было разглядеть водную гладь гавани, переливающуюся, словно бриллианты, под ярким полуденным солнцем. Десятки военных кораблей американского флота стояли на якоре, готовые отправиться к вьетнамскому побережью или на ремонт-профилактику. Кей в джинсах и линялом спортивном свитере сидела на твердом и высоком заднем сиденье. Длинные медные волосы, стелившиеся по ветру, словно флаг, привлекали взгляды многих матросов, и вслед джипу несся громкий восторженный свист. Откидывая с глаз тяжелые пряди, Кей жадно разглядывала окрестности, не переставая удивляться величине базы. Но в мозгу неотступно бился вопрос, а что, если все страдания, что пришлось перенести, лишь бы попасть сюда, были напрасны? Споры с Маком и Лили, душераздирающее прощание, рыдания и твердая уверенность стариков, что больше они никогда не увидят внучку и заработанные с таким трудом деньги. Перемена жизни – решение оставить школу и пытаться добыть любые сведения об отце. Есть ли у нее хоть один шанс пробиться к правде, похороненной почти восемнадцать лет назад, если эта могущественная военная организация твердо вознамерится защитить своих офицеров и ополчится против нежеланного вмешательства. – Ну что же, – размышляла Кей, – однажды Пирл-Харбор, несмотря на всю мощь, потерпел сокрушительное поражение.[12] Может, и ее внезапная атака удастся? Всего час назад Кей переправилась с Большого Острова в Гонолулу на пароме и, сев в такси, попросила довезти ее до базы. Двое часовых, охранявших главные ворота, объяснили, что вход гражданским лицам строго воспрещен. – Но мне нужно узнать кое-что, – настаивала Кей, – а больше обратиться некуда. – Мне искренне жаль, мэм, – ответил часовой, – но в Уставе говорится, что без пропуска сюда нельзя. Но Кей отказалась уходить, требуя позвать начальника караула, пока один из матросов не схватил ее за руку и не попытался оттащить от ворот. Девушка начала вырываться; в борьбу вступил второй вахтенный и грубо ее толкнул; Кей лягнула парня в самое чувствительное место и не успела оглянуться, как на запястьях оказались наручники. Ну вот, насколько она поняла, битва выиграна. Жаль, конечно, что пришлось врезать бедняге-матросу, но зато именно этот удар помог попасть на базу, а остальное значения не имеет. Если на этой земле осталось хоть какое-то подобие свидетельства, с помощью которого можно узнать об отце, – ничто на свете не удержит Кей от попытки его отыскать. Спасать Локи слишком поздно, но можно найти человека, виновного в ее гибели. Должна же быть расплата за содеянное! Джип остановился перед низким длинным зданием. На небольшой лужайке были врыты два флагштока с американским и флотским флагами и большой щит с надписью огромными белыми буквами на голубом фоне: «Командование военно-морской базы Пирл-Харбор». – Конец пути, мисс, – предупредил сержант военной полиции, сидевший рядом с Кей на заднем сиденье. Второй полицейский спрыгнул на землю и помог девушке спуститься. – Я сниму наручники, мисс, если дадите мне слово быть послушной девочкой. Кей не понравился его покровительственный тон, но она кивнула. Ее повели по коридору и велели сесть на скамейку напротив распахнутой двери приемной. Со своего места она видела секретаршу, печатавшую на машинке и, как видно, охранявшую вход во внутренний кабинет. Полисмены вошли туда и через минуту вернулись. – Можете входить, мэм, – сказал один. – Только не затевайте больше никаких беспорядков, или мы будем вынуждены вернуться за вами. Двери кабинета после их ухода остались открытыми. Сделав несколько шагов, Кей увидела просторную, устланную ковром комнату, с большим окном, выходящим на гавань. За письменным столом перед окошком сидел хмурый мужчина с ввалившимися щеками и широкими плечами, волосами цвета военного судна и глазами, словно небо над штормовым морем. На темно-синем мундире пестрели ленточки наград и блестящие медали; на рукавах блестели золотые галуны. Запуганная его мрачным видом, Кей нерешительно застыла у порога. – Подойдите, – рявкнул он, показывая на два кресла с твердыми спинками, стоявшие перед столом. – Только не закрывайте дверь. Судя по тому, что я слышал об учиненном вами скандале, юная леди, возможно, мне придется срочно звать на помощь отряд спасателей. Голос был хриплым, слова вылетали с пулеметной скоростью, словно мужчина никак не мог отделаться от привычки выкрикивать приказы в аварийной обстановке. Усевшись, девушка прочитала на медной пластинке выгравированные слова: «Контр-адмирал Стюарт Маккин». – Позвольте объяснить то, чего вы, возможно, не знаете, мисс, – продолжал он. – Военный часовой обязан принять любые и всякие необходимые меры, чтобы воспрепятствовать лицам, не имеющим на то права, проникнуть на территорию базы. Во время войны действует режим чрезвычайного положения, а, насколько вам известно, сейчас во Вьетнаме идет грязная маленькая война. Строго говоря, часовые имеют полное право пристрелить любого, кто отказался остановиться по приказу. Правда, вы не выглядите проклятой диверсанткой, намеревающейся подорвать оружейные склады, поэтому признавайтесь, почему вы едва не отшибли яйца у одного из моих людей и рисковали тем, что вас попросту пристрелят? Маккин уничтожающе сверкнул глазами. Но Кей решила не позволять себя запугать. – Мне необходимо узнать правду об одном деле, сэр, а это можно сделать только здесь. – Правду насчет чего? – Кто мой отец и где его найти. Глаза Маккина сузились. По лицу разбежались многочисленные морщинки. – Почему же вы явились сюда? Кей вспомнила, как Локи говорила, что среди ее высокопоставленных клиентов был адмирал. Неужели Маккин? Нет, вряд ли, прошло слишком много времени. Все же девушка начала издалека, стараясь выбирать слова, сознавая, что затеяла неравную битву против армии мужчин, готовых сомкнуть ряды, чтобы защитить друг друга и свое положение. – Мать растила меня одна, сэр. Я не знаю имени отца, но уверена, что он служил на флоте и женился на маме здесь, в Пирл-Харбор. Мать также утверждала, что командование отрицало самый факт брака и уничтожило все доказательства. Лицо контр-адмирала побагровело. – Почему же ваша мать не предъявляет эти обвинения? – требовательно спросил он. – Зачем посылать вас? – Мама покончила с собой два месяца назад, сэр. Маккин уставился на Кей, словно, стоя на мостике корабля, присматривался к торпедам, бороздящим гладь океана. – Все, – наконец объявил он. – Не просто задавайте вопросы, а расскажите обо всем, что знаете. Кей ничего не скрыла, не боясь запятнать память о матери или оскорбить честь флота, решив платить правдой, чтобы узнать правду. В конце она прибавила: – Когда заболела мама, адмирал, многое из того, о чем она рассказывала, ей могло почудиться. Возможно, придумала и эту любовную историю. Может, тот офицер, бывший, как она утверждала, моим отцом, вовсе не имел с ней ничего общего, а вероятно, ни один человек не любил маму так сильно, чтобы жениться. Вы вправе сомневаться в моем рассказе, я тоже не вполне во всем уверена, но надеюсь, из-за этого вы не откажетесь помочь мне отделить факты от лжи. После того, как она замолчала, Маккин долго сидел, барабанил пальцами по столу. – Как вас зовут, юная леди? – спросил он наконец. – Кейулани Тейату. – Сколько вам лет? – Только исполнилось семнадцать. – Значит, все это произошло более восемнадцати лет назад. Весьма трудно, если не невозможно, найти какие-то записи. Их может вообще не существовать. Сокрытие преступления всегда связано с уничтожением улик. – Знаю. Но должна попытаться. – Меня беспокоит другое – если не сможем найти ответ, вы посчитаете, что мы по-прежнему покрываем своих. – Тогда позвольте мне отыскать его, сэр, и не будет причин волноваться. Тонкие губы Маккина невольно дернулись в короткой усмешке. Рука резко взметнулась. Схватив трубку одного из трех телефонов, он набрал несколько цифр и хрипло бросил: – Коммандер[13] Болтон? Это адмирал Маккин. Зайдите ко мне в кабинет. У меня для вас задание. Одетый в тропическую форму – белую сорочку с короткими рукавами и без мундира, – коммандер Джим Болтон всего за пять минут успел добраться от здания, где размещалась служба прессы, до штаба. С каждым сердитым шагом решимость Джима Болтона убраться к черту подальше от Пирл-Харбора и вновь оказаться за штурвалом патрульного судна поднималась на несколько градусов. Верно, что ночные вахты на реке Меконг, когда приходилось следить за продвижениями врага, – отнюдь не веселое задание, а Вьетнам – не лучшее место на земле. В одну лунную ночь, в марте прошлого года, судно попало под обстрел вьетконговцев, и четыре пулеметные пули прошили плечо и грудь; одна прошла через кость и ткани в трех дюймах от сердца. Но все же бывали дни, по сравнению с которыми его теперешнее существование казалось пустым и никчемным. Прежде всего, он любил свою команду, а матросы были ему искренне преданы, но, что важнее всего, на патрульном судне он никогда не ощущал тоски и сознания собственной никчемности. По мнению Болтона, скука и смерть – настолько близкие состояния, что лучше по возможности избегать того и другого. Последние две недели он забрасывал командование рапортами о переводе на корабль, подальше от этой дурацкой канцелярской службы! Офицер по связям с общественностью! Чушь собачья! Ему осточертело выполнять роль гида во время бесчисленных экскурсий для репортеров «Нью-Йорк таймс» или «Вашингтон Пост», приезжавших на базу с визитом сенаторов и их жен, демонстрировать мощь и военную подготовку флота США и пускать в ход все возможные доводы, убеждая, что война во Вьетнаме была неизбежна. Болтон знал, почему на него повесили эту работенку, – отнюдь не в качестве награды за перенесенные в бою страдания, и, уж конечно, не потому, что трепотня была его основным занятием до войны. Просто он идеально выглядел в мундире, словно только что сошел с плаката, призывающего молодежь идти на флот. Высокий, с густыми прямыми волосами цвета полированного дуба, бледно-голубыми глазами и энергичным подбородком с крошечной ямочкой, Джим всегда считал собственную грубоватую красоту одновременно проклятием и счастьем. Ему никогда бы не удалось заплатить за учебу в колледже, если бы не работа в доме моделей, где он демонстрировал мужскую одежду для каталогов. Потом два года в Гарвардской школе бизнеса, перед тем как его забрали на войну из офицерского резерва. Джим, конечно, ничего не имел против взглядов, бросаемых на него девушками из высшей школы, сокурсницами в колледже, хотя не успел ни с кем завязать более тесных отношений, должно быть, потому, что выбор был слишком разнообразен. Но когда эскалация вьетнамской войны заставила службу подготовки офицеров резерва призвать на действующую службу офицеров запаса, Болтон оказался командиром уже побывавших в бою людей, столкнулся с насмешками и открытым сомнением относительно того, достаточно ли он храбр и умен, чтобы вывести их живыми из этой войны. Они дали ему прозвище «хорошенький мальчик» и говорили в лицо, что у него кишка тонка командовать. Злобные сукины дети, не задумываясь, шли на риск, может, даже не очень-то цеплялись за жизнь. «Хорошенький мальчик», скорее всего, побоится испортить мордашку и лишиться всех преимуществ красивой внешности. Но Болтон сумел убедить их в обратном. Уже после первого боя никого не удивило, что он оказался в числе троих раненых; он первым бросался навстречу опасности; очертя голову подставлял грудь под вражеские пули, чтобы успеть вытащить остальных раненых в безопасное место. Теперь, только из-за внешности, Болтона превратили в нечто вроде выставленного в витрине на общее обозрение манекена; рекламы флота, и от этого он все больше ненавидел работу офицера по связям с общественностью. К тому времени, как Джим повернул на тропинку, ведущую к штабу, нетерпеливое желание вернуться к настоящей службе достигло высшей точки. Кажется, Маккин намекал насчет нового задания; что-то насчет необходимости провести в архив дочь отставного офицера, служившего в Пирл-Харбор во время корейской войны и помочь найти старое свидетельство о браке. Потрясающе! Она, возможно, решила подарить родителям альбом к золотой свадьбе! Решительно перешагнув порог здания штаба, Джим решил отправиться прямо к Маккину, заявить, что с него довольно, и для пущего эффекта отказаться выполнять очередное дурацкое поручение. Но тут он увидел девушку, сидевшую на скамейке перед приемной, и замер. Она казалась погруженной в мечты; светящиеся сине-зеленые глаза сосредоточенно уставились в одну точку, голова слегка наклонена, так что длинные медные волосы не скрывают лица. Никогда еще Джим не встречал такой головокружительной красоты. Джим выпрямился, снял пилотку, сунул под мышку. – Коммандер Болтон, мисс, явился по приказанию адмирала Маккина. Несколько секунд глаза девушки по-прежнему сохраняли отсутствующее выражение, и Джиму показалось, что она никак не вернется из мира грез, но тут их взгляды встретились, незнакомка одарила его сверкающей улыбкой и назвала себя. Только сейчас Болтон понял, как он молод, и хотя уже готов был помочь ей, чем мог, чувство, загоревшееся при первом взгляде на ее лицо, претерпевало неожиданные, непонятные, постепенные и неспешные изменения. Личные дела хранились в отдельном домике. По дороге Болтон засыпал Кей вопросами, пытаясь выяснить причину поисков. Услыхав о том, как командование покрывало преступников, чтобы уберечь высокопоставленных офицеров от скандала, он задался еще одним вопросом: каковы мотивы Маккина, заставившие его передать дело в отдел по связям с общественностью. Болтон решил, что таковых может быть две – либо от него ждут, что он должен будет полностью оправдать флот, пусть даже для этого понадобится исказить правду; либо хотят сделать козлом отпущения, на случай если старый скандал выплывет наружу. Неудивительно, что адмирал не высказал никакого определенного желания, – слишком он умен, чтобы принять на себя ответственность за все, что может запятнать доброе имя флота. Во всяком случае, Джиму дано задание, и теперь придется самому выкручиваться – словно по канату идешь! Конечно, не так гибельно, как управлять патрульным судном, но по крайней мере хоть работенка не скучная. В здании архива было два этажа, каждый состоял из огромного зала, где длинными рядами стояли серые каталожные шкафы. Одного из матросов, исполнявших должность референтов, прикрепили к Болтону и Кей для оказания помощи в розысках. По его словам, отыскать копию брачного свидетельства было тем более затруднительно, что подобные документы вкладывались в личные дела каждого служившего на базе человека, расставленные в алфавитном порядке, – по именам. Отдельной книги регистрации браков не существовало. Только зная имя, можно было попытаться найти свидетельство, иначе пришлось бы перебирать все папки от А до Я. – В Вашингтоне, – пояснил референт, – используют такую штуку – компьютер, способный за считанные минуты найти нужное имя в сотнях других. Но даже это не поможет делу, если документы уничтожены, так что пока только данные о тех, кто служит сейчас, закладываются в память компьютера. Кей, услышав это, безнадежно вздохнула, но Болтон крепко сжал ее плечо в знак одобрения. Кей обычно избегала подобных прикосновений, но тут, инстинктивно поняв, что это просто выражение дружелюбия и ничего больше, благодарно улыбнулась офицеру. Тронутый этой улыбкой, тот решил, что НИЧТО в мире не помешает ему помочь этой девушке. И в этот момент понял, как упростить поиск. Локи упоминала, что отец Кей служил в офицерском отделе адъютантского корпуса и был защитником на заседании военного трибунала за несколько месяцев до предполагаемой женитьбы. – А как насчет военного трибунала? – спросил Джим. – Вы храните документы о судебных делах? Референт объяснил, что они должны находиться в архивах адъютантского корпуса, а здесь наверняка имеется книга регистрации всех заседаний военного трибунала. Но Кей почти не надеялась отыскать что-либо, помня, как Локи говорила, будто было сделано все, чтобы скрыть скандал. Но через двадцать минут референт принес записи о девяти заседаниях военного трибунала, происходивших на базе за два года до того, как Локи забеременела. В семи случаях ответчиками были рядовые, в двух – офицеры, один из них был признан виновным в убийстве рядового во время драки в баре, другого оправдали. – А какое обвинение было предъявлено второму? – поинтересовался Болтон. – Странная штука, сэр, – ответил референт. – Здесь об этом ничего нет. Графа не заполнена. Кей и Болтон переглянулись; Джим взял досье и велел референту возвращаться к своим делам. – Должно быть, это то самое, – решил Болтон. – Нельзя было вообще не оставлять никаких документов о трибунале – это чересчур опасно, так как слишком многие знали об этом: свидетели, судьи, адвокаты с обеих сторон. Все, что требовалось для сокрытия преступления, – оставить эту графу пустой. Скорее всего, протокол заседания тоже исчез. И поскольку обвиняемого оправдали, никто не подумает копаться в делах. Он улыбнулся Кей. – Конечно, они не рассчитывали на ваше появление восемнадцать лет спустя. – Человек, о котором рассказывала мама, был защитником на суде. Здесь указано его имя? – спросила девушка. Болтон просмотрел досье. – Вот! – воскликнул он, показывая на бланк, и протянул его Кей. Та выхватила взглядом два слова: Рэнделл Уайлер. Теперь, когда они узнали имя, было легко найти досье. Копии брачного свидетельства не оказалось, семейное положение офицера во время почетной отставки указывалось как холостое. Но важнее всего для Кей было то, что в досье нашелся адрес – Чикаго, штат Иллинойс. – Ну и совпадение! – удивился Болтон. – Какое? – Я сам вырос в Чикаго. Правда, уже давно там не был. Кстати, и этот Уайлер мог сто раз переехать. За восемнадцать лет человек может переменить адрес, и не раз: молодой адвокат, конечно, согласится работать в любом городе, особенно после отставки. – Знаю, – мрачно кивнула Кей. – Но больше у меня ничего нет. Болтон привел Кей обратно в свой кабинет, где немедленно позвонил в справочную службу в Чикаго и попросил узнать рабочие и служебные телефоны и адреса Рэнделла Уайлера. Через несколько минут он получил необходимую информацию и записал сведения в блокнот. – Ну что ж, повезло, – объявил Джим, вешая трубку. – Похоже, он до сих пор живет в Чикаго. И протянул Кей листок бумаги. – Вот все, что нужно. Что собираетесь делать? – Поехать, найти его. – Так вот просто, ни с того ни с сего явитесь в дом этого парня, Уайлера? Кей пожала плечами. Она не хотела загадывать так далеко вперед и не могла представить себя стоящей перед безликим человеком, когда-то предавшим ее. Но твердо знала: она едет в Чикаго. Болтон с озабоченным сочувствием смотрел на прелестную девушку. – Кей, я знаю, вы хотите свести счеты. Это, конечно, не мое дело, но послушайтесь моего совета, прозондируйте почву, прежде чем твердо уверитесь, что идете в нужном направлении. Пока слишком рано говорить о том, что Уайлер действительно ваш отец. – Я помню, что говорила мать. Этот офицер был защитником на суде и добился оправдания. Глядя на девушку, Джим чувствовал непонятное сожаление о том, что сумел помочь раскрыть тайну. Способ, которым она прорвалась через все препятствия, чтобы проникнуть сюда, свидетельствовал о том, как велики ее сила воли и решимость. Но все же Болтон ощущал в ней неувядающую мягкость души, нежность и… ранимость, и это вызывало желание защитить Кей, уберечь от обид и боли. – Вы можете попасть в беду, если уедете отсюда, – предупредил он. – Если Уайлер все будет отрицать, выгонит вас, хватит ли у вас денег, чтобы добраться до дома? – Вполне, – коротко ответила Кей. Она сдала чемодан с вещами и восемьсот долларов – треть сбережений, оставшихся после похорон матери, – в камеру хранения на паромном причале. Спокойная уверенность в голосе заставила Болтона замолчать. По-видимому, спорить не имело смысла, но он не мог отпустить девушку, ничего не предложив. И тут внезапная мысль осенила его – преподнести подарок, тот, что дороже денег, но которой легче принять. Позвонив Маккину, а потом в военно-транспортное управление, он сумел добыть для Кей место на самолете военно-морской авиации, который делал остановки в нескольких крупных городах на Материке, включая Чикаго. – Это, в сущности, грузовой самолет, – добавил Джим. – Места, конечно, не такие удобные, как в пассажирских, зато бесплатно! Следующий рейс был через час. Болтон отвез Кей в Гонолулу за чемоданом и успел к взлетной площадке как раз в тот момент, когда заработали реактивные двигатели гигантского «Эркюль-1304». – Спасибо, коммандер Болтон, – поблагодарила она, поднимаясь по трапу. – Никогда не забуду всего, что вы сделали для меня. Болтон никогда не испытывал неловкости в присутствии женщин. Но эта девочка приводила его в смятение. Не говоря о том, что ее красота была просто ошеломляющей, Джим восхищался и мужеством Кей, признаваясь себе, кроме того, что девушка обладает несомненной сексуальной притягательностью – неотъемлемой частью ее существа, такой же естественной и неподдельной, как птичья трель. Когда они прощались, Джиму, вопреки всякому здравому смыслу, хотелось подойти ближе, уговорить остаться. Хотелось сжать в объятьях, молить позволить стать тем, кто научит ее любви. Но огромный самолет уже вот-вот взлетит, и ей всего семнадцать, а он офицер и джентльмен. Поэтому Болтон ответил просто: – Рад, что сумел помочь, Кей. Берегите себя. Он остался на краю летного поля и долго глядел вслед самолету, пока громоздкая машина не поднялась в небо и не превратилась в темную точку на ярко-голубом гавайском небе. Болтон не находил в себе сил уйти, все ожидая и ожидая, надеясь на что-то, словно покинутый любовник.КНИГА 2
ГЛАВА 8
Чикаго, август 1968 г. После нескольких посадок в Сан-Франциско, Денвере, Фениксе, Тулсе и Сент-Луисе большой транспортный самолет морской авиации в восемь утра во вторник приземлился в Чикаго, через семнадцать часов после вылета из Гонолулу. Частые взлеты и посадки, громкие голоса и крики шестисот матросов, праздновавших в пассажирском отсеке отпуска и увольнение в запас, не давали Кей уснуть, хотя большую часть времени она притворялась, что дремлет, спасаясь от назойливых приставаний и плотоядных взглядов мужчин. Каждый раз, когда самолет опускался на очередном военном аэродроме, девушка выглядывала в иллюминатор и наблюдала, как выгружают гробы. Штабеля гробов. Зрелище ужасало ее. Кей знала, что идет война, но не представляла ни кровавой сущности, пи масштабов этой гигантской мясорубки – она была слишком занята собственными проблемами. По пути через терминал к автобусной остановке девушка заметила группу молодых людей с самодельными плакатами, прибитыми к длинным палкам, скандирующих лозунги: «Мир немедленно», «Убирайтесь из Вьетнама»! и «Занимайтесь любовью, а не войной»! Матросы выкрикивали ругательства в адрес демонстрантов и не торопись они скорее увидеться с семьями, словесная баталия могла перерасти в настоящую драку. У входа толпа была еще гуще. Кей вошла в автобус и села на переднее место напротив водителя. – Они здесь все время? – спросила она, кивнув в сторону пикетчиков. – Только эту неделю. Водитель объяснил, что съезд демократической партии по назначению кандидата в президенты на ноябрьские выборы открылся вчера вечером в Чикаго. Город уже заполонили журналисты и политики, но прибывали все новые и новые, и отряды демонстрантов сменяли друг друга, чтобы донести антивоенные лозунги до широких масс. Водитель показался Кей довольно дружелюбным, поэтому она показала ему листок бумаги с адресами, написанными рукой Болтона. – Маршрут автобуса проходит где-нибудь поблизости от этих мест? – спросила она. – По крайней мере, не слишком далеко. Один в деловой части города, другой – на Норт-Сайд в жилом районе. Там обитают все люди денежные, детка. Тот, к кому ты едешь, должно быть, большая шишка. Глядя на проплывающие за окном пейзажи, Кей ощущала нечто вроде трепета, смешанного с любопытством и отчаянием. Отец исчез так давно…и с тех пор успел разбогатеть, – а вместе с богатством пришли влияние и могущество. Сумеет ли дочь заставить его признать себя, если он не пожелает? Как могла Кей оставить любящих ее людей и экзотическую красоту Гавайских островов ради этого? Здесь так мало открытого пространства, почти нет деревьев, все серое и тусклое – дым, струившийся из высоких закопченных заводских труб, ряды деревянных домишек с облупившейся штукатуркой, растянувшихся на много миль. Вместо аромата тропических цветов в воздухе разливалась мерзкая вонь, становившаяся все сильнее, по мере того как они отдалялись от аэропорта. В конце концов запах стал настолько невыносимым, что Кей то и дело зажимала нос. Заметив это, водитель рассмеялся: – Если собираешься остаться здесь, детка, тебе лучше привыкнуть к этому. – Откуда такая вонь? – Скотопригонные дворы. Никогда не слышала, как называют Чикаго? «Всемирный мясник». Взгляни-ка. Он показал в окно. За переплетением запасных путей виднелось огромное пространство, разделенное на деревянные загоны, где толпились животные – свиньи, коровы и овцы. – И весь город так ужасно пахнет? – удивилась Кей. – Зависит от направления ветра. Есть места, где воздух почти всегда свежий – именно за него и платят богачи, там, на Норд-Сайд. Сойдя на конечной остановке, Кей взяла такси и вскоре очутилась в районе внушительных кирпичных и каменных особняков; некоторые были видны с улицы, остальные скрывались за высокими заборами и железными оградами. Кей вышла из машины и оказалась перед закрытыми металлическими воротами. Сквозь решетку можно было разглядеть величественное здание в конце длинной, обсаженной деревьями подъездной дорожки. Кей посчитала, что разумнее приехать сюда, чем в офис отца, но сейчас не была уверена, что приняла правильное решение. Заметив переговорное устройство, вделанное в кирпичную колонну рядом с воротами, девушка нажала кнопку. Послышался мужской голос: – Резиденция Уайлеров. Какими словами можно объявить, что она вновь появилась в жизни отца? – Я… я хотела бы видеть мистера Уайлера. – По какому делу? Объяснить, что я его дочь. – Мне необходимо поговорить с ним, вот и все. Это очень важно. – Он уехал в офис. Можете обратиться туда. Послышался щелчок выключателя. Кей выудила из джинсов бумажку и взглянула на второй адрес, старательно написанный рукой Джима Болтона. На какое-то мгновение девушка вспомнила о красавце офицере. Он был так добр! Видно, и на флоте встречаются хорошие люди. Смеет ли она надеяться, что Рэнделл Уайлер, возможно, похож на Джима? Нет, будь он таким человеком, Кей не стояла бы здесь одна, вынужденная разыскивать его и попытаться прижать к стенке. Юридическая контора «Дейвс, Лайбрендт и Уайлер» занимала целых два этажа в высотном пятидесятиэтажном здании на Эдамс-стрит в деловом районе города, известном как Луп.[14] Кей не сумела найти свободное такси и не знала ни одной автобусной остановки, поэтому добиралась пешком с чемоданом в руках от Норд-Сайд, смертельно устав после долгой ходьбы и бессонной ночи. Кей долго стояла у входа, гадая, стоит ли входить, – может, лучше сначала снять номер в отеле, умыться и отдохнуть и только потом попробовать увидеться с отцом. Но ждать больше не было сил. Когда она спросила, нельзя ли поговорить с Рэнделлом Уайлером, выхоленная секретарша, сидевшая в приемной за столиком с мраморной крышкой, окинула пренебрежительным взглядом ее взлохмаченные волосы, джинсы и майку. – Слушайте, если вы одна из тех детишек, желающих подать иск на городские власти только потому, что полиция избивает вас за демонстрации против войны, то мистер Уайлер такими делами не занимается. Ему самому не очень-то нравится война, но… – Я не насчет иска. По личному делу, – перебила Кей. Секретарша вновь оглядела ее с ног до головы. Уголки рта шевельнулись в кривой усмешке: – Личному, вот как? Ну что ж, мистера Уайлера здесь нет и сегодня не будет. – Где он? – настаивала Кей. Она проделала такой долгий путь и не станет ждать еще день, чтобы увидеться с отцом. – Золотце, ты что, газет не читаешь? Он в зале суда. Сегодня проходит заключительное заседание по делу Лумиса. Очутившись в похожем на пещеру вестибюле здания суда, Кей неожиданно заметила киоск, где продавались газеты, кофе и закуски. Голод, целый день дремавший, заглушаемый бесконечными поисками, мгновенно поднял голову. Кей купила три пончика, кофе и жуя рассматривала газеты. В глаза бросился заголовок: «УБИЙЦА ЛУМИС ПРЕДСТАНЕТ ПЕРЕД ПРИСЯЖНЫМИ!» Девушка купила газету и пробежала глазами заметку. Стивена Лумиса обвиняли в убийстве отца и брата, застреленных в семейном поместье в пригороде Чикаго. Поскольку мать много лет назад умерла от неизлечимой болезни, гибель родных давала Лумису возможность остаться единственным наследником громадного состояния в восемь – десять миллионов долларов. Репортаж заканчивался словами: «Сегодня ожидается последнее заседание перед вынесением приговора. Вчера вечером в беседе с репортерами представитель защиты Рэнделл Уайлер предсказал, что двадцатипятилетний наследник состояния фирмы «Лумис Вэйкум Клинер» будет полностью оправдан. – Я выиграл все дела об убийстве, в которых участвовал в качестве защитника, – заявил Уайлер, – но никогда не был так уверен в решении присяжных, как на этом процессе». Какой бы короткой ни была цитата, Кей показалось, что она полностью отражает характер Уайлера, его дерзость, амбиции, тщеславие, что еще больше разожгло гнев девушки против отца, которого она никогда не встречала… Под заметкой был помещен снимок. Кей пристально всмотрелась в него, разочарованно вздохнула – это оказалась фотография обвиняемого. Перед тем как зайти в зал заседаний, Кей нашла туалет и умылась. «Вот такой он увидит меня впервые», – подумала она, в последний раз оглядывая себя в зеркале и радуясь, что выглядит достаточно чистой и аккуратной. Коридор перед дверью в зал был забит любопытными и зеваками, не получившими допуска на «спектакль», репортерами и фотографами, воспользовавшимися двадцатиминутным перерывом, чтобы поболтать и выкурить сигару. Вход охранял коренастый судебный исполнитель. Когда Кей попыталась заглянуть в маленькое круглое окошечко на двери, он остановил ее. – Сожалею, но места для публики все заняты, мисс. После разлуки, длившейся целую жизнь, теперь Кей отделяла от отца всего лишь дверь… – Мне нужно видеть мистера Уайлера, – объяснила она. – Через несколько минут он начнет заключительную речь. Встретитесь в следующий перерыв. – Послушайте, – умоляюще прошептала Кей, – мне нужно войти. Я его… Она не могла заставить себя произнести слово «дочь». – Я родственница. – Родственница, вот как? Судебный исполнитель скептически оглядел девушку. – Ну что ж, напишите записку, я отнесу. Если он разрешит… – Мистер Уайлер меня не знает, – выпалила она. Мужчина рассмеялся. – Родственница, которую он не знает? Давно пропавшая кузина, что-то в этом роде? Простите, мисс… Нет, Кей просто не могла дожидаться за дверью – а вдруг заседание будет тянуться несколько часов? Она не выдержит! Нет-нет, нужно пробраться в зал! Девушка поспешно нагнулась, открыла чемодан, вытащила деньги и протянула исполнителю. – Я заплачу за место. Мужчина грозно нахмурился. – Послушайте, вы говорите с должностным лицом! Если я посчитаю это попыткой дать взятку, вам плохо придется! – Извините, я не хотела… – Давайте-ка отсюда, да поскорее, или окажетесь в кутузке! Судебный исполнитель впился в девушку уничтожающим взглядом, пока та не схватила чемодан и поспешно ретировалась; завернув за угол, к лифтам, она остановилась и прислонилась лбом к холодному мрамору облицовки, доведенная усталостью до изнеможения и охваченная нерассуждающим страхом, что Рэнделл Уайлер так и останется недосягаемым. Слуги, секретарь, судебные исполнители… такую стражу сложнее уговорить, чем вооруженных часовых в Пирл-Харборе. Многие среди репортеров, толпившихся у дверей, заметили красивую смуглокожую медноволосую девушку, пытавшуюся пробраться в зал под предлогом родства с Рэнделлом Уайлером. Нолишь Джерри Воген догадался последовать за ней. Интуиция журналиста подсказала ему, что за неотступным стремлением незнакомки войти в эту дверь кроется нечто из ряда вон выходящее. Возможно, Уайлер действительно знал девушку. Известный адвокат был женат на богатой привлекательной даме из высшего общества, правда, в репортерских кругах ходили слухи, что и муж, и жена не стесняются заводить романы на стороне. Ничего определенного, конечно: ни разу не разразился скандал, чернящий репутацию Уайлера, и не было ни малейшего сомнения, что адвокат станет в недалеком будущем баллотироваться в сенаторы. Но соблазнительная молодая женщина… здесь может крыться все, что угодно. Что, если она умирает от желания увидеть Уайлера в действии, потому что неравнодушна к нему? Воген свернул к лифту и едва не врезался в стоявшую у стены Кей. – Прошу прощения, мисс. Я случайно подслушал ваш спор и подумал: может, сумею чем-нибудь помочь? Первое, что заметила Кей, была карточка с напечатанными ярко-красными буквами «Пресса», прикрепленная к лацкану пиджака. Незнакомец оказался стройным, ростом чуть ниже Кей, с гладкими темно-русыми волосами, давно нуждавшимися в стрижке, небольшим носом и проницательными карими глазами. Из кармана помятого льняного пиджака в полоску выглядывал блокнот и несколько ручек; от мужчины исходил застарелый табачный запах. – Джерри Воген, – представился он. – Освещаю процесс от «Трибьюн». Видел, как вы сцепились с этим болваном у двери – я правильно понял насчет вашего родства с Рэнделлом Уайлером? Кей неожиданно сообразила, что ее история может представлять огромный интерес для журналистов – Уайлер был известным человеком. Но вряд ли и без того деликатная ситуация станет менее напряженной, если преуспевший адвокат, еще в глаза не видевший личности, объявившей себя его дочерью, прочтет об этом в утренней газете. – Не совсем уверена, что между нами в самом деле родство, – осторожно ответила она наконец, – поэтому надеялась поговорить с мистером Уайлером и выяснить поточнее. – Значит, вы никогда не встречались? – Нет, – призналась Кей. Значит, версия о любовнике провалилась! Глядя в ясные глаза и невинное личико девушки, Воген готов был поспорить на премию Пулитцера, что она не лжет, и даже не способна на вранье. – Почему вы посчитали, что приходитесь ему родственницей? – спросил Джерри. – Мистер Воген, мне не хотелось бы вам рассказывать, потому что, честно говоря, вряд ли это интересно кому бы то ни было, кроме меня. Я ничего не сумею узнать, пока не побеседую с мистером Уайлером. Но если вы поможете мне попасть в зал и я обнаружу что-нибудь стоящее внимания представителя прессы, обязательно расскажу вам первому! Хорошо? Воген улыбнулся девушке, поразившей его странным сочетанием наивности и сообразительности, провинциальной простоты и редкого природного чутья. – Откуда ты, детка? – Гавайи. Каким образом там могла появиться ветвь генеалогического древа Уайлеров? Кей поняла, что любые подробности лишь подтолкнут репортера к решению разнюхать тайну. – Как, по-вашему, перерыв уже кончился? – спросила она, оглядываясь на дверь зала. Да, умна и проницательна, – отметил про себя Воген. – Что ж, захотите, расскажете потом, – кивнул он. – Ну а теперь, проверим, действительно ли я пользуюсь здесь вниманием! Лицо судебного исполнителя начало медленно багроветь при виде девушки, но репортер поспешил вперед и, о чем-то шепотом поговорив с ним, сделал приглашающий жест. Через минуту она оказалась в зале. Кей села рядом с Джерри в ряду скамей, предназначенных для прессы. – Который из них Уайлер? – спросила она. – Еще не появился. Должно быть, совещается с клиентом во время перерыва. Не успел Воген договорить, как открылась боковая дверь; вошел приземистый лысеющий мужчина в измятом костюме и уселся в кресло за столом, лицом к судейскому месту. – Окружной прокурор, – пробормотал Воген. Еще через минуту из той же двери появились двое мужчин – один в твидовом спортивном пиджаке, другой в костюме цвета древесного угля. Даже не увидев снимка обвиняемого в газете, Кей мгновенно поняла бы, что Уайлер – тот, кто в костюме, узнала бы его по собственному отражению в зеркале – сходство было несомненным. Высокий, прекрасно сложенный, широкоплечий и мускулистый, с густыми, красивыми, идеально подстриженными, преждевременно поседевшими волосами – лишь кое-где в серебристой массе проглядывали черные пряди, словно метки на хвостике горностая. Такая внешность не может не привлечь внимания, и при его появлении шепот и разговоры мгновенно смолкли – взгляды всех присутствующих провожали Уайлера, идущего к креслу защиты. – Встать! Суд идет! – объявил секретарь. Судья в черной мантии занял свое место, стукнул молоточком, хотя в зале было тихо. Кей казалось, что не судья установил порядок, а появление Рэнделла Уайлера. Ее отца. Неодолимая потребность обличить его бушевала в душе девушки. Если кого и следует обвинить в падении матери, трагическом саморазрушении, приведшем к ужасной гибели, – то именно этого человека. «Убийца! Убийца!» – твердила она про себя. – Мистер Уайлер, – объявил судья, – мы готовы выслушать вашу речь в защиту обвиняемого. Сам зал судебных заседаний служил напоминанием об основном принципе – презумпции невиновности: любой подозреваемый считается невинным, пока не доказано обратное. Кей вздохнула и приготовилась услышать, как Рэнделл Уайлер собирается защищать человека от обвинения в убийстве, словно именно это поможет ей понять, каким образом отец мог оправдать собственное преступление. Уайлер вышел вперед, встал лицом к скамье присяжных, оглядел мужчин и женщин, не сводивших с него глаз. Двенадцать добропорядочных граждан, надежных и солидных. По лицам и именам было понятно, что это почтенное собрание представляло в миниатюре разношерстное общество, населявшее этот замечательный город, – центр кипения плавильного горна – великой страны, где смешалось столько национальностей: ирландцы, итальянцы, литовцы, поляки со скотобоен, черные из городских трущоб. Уайлер понимал их. Он сам родился среди этих людей – отец был дорожным рабочим и целые дни проводил среди паутин стальных рельсов, обвивающих Чикаго в те дни, когда грузы и пассажиры перевозились, в основном, по железной дороге. Природное обаяние Рэнделла Уайлера в соединении с трудолюбием и упорной работой в школе, а также пламя честолюбия, пылавшее в его душе ярче, чем в любой домне, подняли его на вершину профессии, принесли известность и славу адвоката по уголовным делам. Но, какой бы блестящей ни была его карьера, Рэнделл все же не хотел бы достигнуть таких высот, чтобы полностью потерять контакт с этими людьми, каких в составе присяжных всегда будет большинство. Прекрасное знание их надежд и страхов было основой феноменального успеха, пришедшего к Уайлеру. Конечно, он часто напоминал себе, что сумел выстроить прочное здание на этой основе, выбрав себе именно ту жену, которая могла всячески способствовать карьере мужа. Уайлер начал речь. Кей, наспех пробежавшая заметку в газете, не могла представить, каким образом молодой человек, обвиняемый в зверском убийстве отца и брата, может быть оправдан. Тот факт, что он хладнокровно прицелился и выстрелил, даже не оспаривала. Версия о временном помешательстве казалась полностью опровергнутой. Очевидным мотивом преступления было стремление унаследовать огромное состояние. Но уже через несколько минут Кей почувствовала, как сила страсти, с которой адвокат передавал собственное видение справедливости, словно околдовала присутствующих в зале. Собрав воедино все доказательства, представленные суду, адвокат построил защиту на том обстоятельстве, что Стивен Лумис служил лейтенантом пехотных войск во Вьетнаме и, демобилизовавшись год назад, вернулся с почетными наградами без единой царапины, живой и физически невредимый. – Но были другие раны, невидимые, неизлечимые, нанесенные этому доблестному молодому человеку, – звенящим убежденностью голосом объяснил Уайлер. – Год непрерывных схваток с бесчисленными ордами призрачного врага привел к тяжелому нервному потрясению, ставшему причиной постоянных ночных кошмаров, продолжавшихся долгое время после того, как он вернулся из душных джунглей. Смертельно опасные партизанские отряды, когда-то скрывавшиеся в тропических лесах, там, где каждую секунду подстерегала гибель, в конце концов сломили последнюю оборону, уничтожили защитные рефлексы и проникли в самые мрачные джунгли – наиболее укромные уголки мозга, темные глубины и без того поврежденного разума. Уайлер напомнил жюри присяжных об экспертах по психологии, которых специально попросил выступить в суде и объяснить последствия воздействия войны на солдат – того, что раньше именовалось контузией, а теперь считалось «психозом, вызванным постоянными боями». Он повторил слова горничной в доме Лумисов, утверждавшей, что Стивен, ложась спать, клал винтовку у кровати, а за несколько недель до рокового убийства, неожиданно проснувшись среди ночи, начал стрелять, полностью убежденный, что вьетконговцы обнаружили его укрытие и сейчас пойдут в атаку. – Окружной прокурор желает уверить вас, что мой подзащитный специально придумал версию о том, что стрелял той ночью в невидимых врагов, поскольку заранее готовил почву для защиты. Но, конечно, уважаемому прокурору повезло – ему не пришлось принимать участия в этой ужасной войне, познать на своей шкуре все ужасы, которые могут повредить человеческий мозг так же метко и с такой же силой, как шрапнель. Уайлер заявил, что в ночь трагедии Стив Лумис в панике вскочил, полностью убежденный, что враг захватил их врасплох, начал звать на помощь, как любой солдат, считающий своим долгом предупредить товарищей, и схватил винтовку. Услышав крики, в комнату вбежали отец и брат, и поскольку свет включить не успели, Лумис начал палить в темноте, стремясь поскорее покончить с врагом. К этому времени в зале воцарилась мертвая тишина, словно на поле битвы, брошенном сражающимися. – Наша система правосудия, – сказал в заключение Уайлер, – требует, чтобы человек был оправдан, если существуют достаточно обоснованные сомнения в его виновности. Но я попросил бы вас попытаться поверить в душевную доброту Стивена Лумиса, человека, не щадившего жизни за свою родину, – нашу с вами страну. Неужели он защищал нас с оружием в руках только затем, чтобы потом обратить его против близких и родных ему людей? Те двое погибших – не жертвы убийства. Подобно Стивену Лумису и тысячам других, они – не что иное, как… военные потери. Не успел Рэнделл Уайлер сесть, как репортеры, включая Джерри Вогена, ринулись к телефонам. Многие уже клялись, что защитник выиграл дело, и, схватив трубку, передавали в редакцию самые эффектные отрывки его речи. Кей осталась на месте, раздираемая сомнениями, хотя и не касавшимися исхода процесса. Она вполне оценила, с какой ловкостью сумел сыграть Уайлер на чувствах присяжных, но не была уверена, сделал ли он это с единственной целью добиться оправдания или из искреннего сострадания. Что сказал Уайлер насчет веры в душевную доброту? Кей искренне надеялась, что он не отвернется от нее. Присяжные удалились на совещание. Толпа репортеров окружила выходившего из зала Уайлера. Кей пошла следом, не желая ни выпускать его из виду, ни пытаться заговорить, пока они не окажутся наедине. На ступеньках здания суда началась импровизированная пресс-конференция. Вопросы перешли от судебного процесса к политике. Каково мнение Уайлера по поводу съезда Демократической партии? Считает ли он как человек, не чуждый политическим кругам, что кандидатура Теда Кеннеди будет выдвинута на должность вице-президента, вместе с Хьюбертом Хамфри? Как насчет намерений самого Уайлера – правдивы ли слухи, что он оставит прибыльную адвокатскую практику, чтобы баллотироваться в Сенат? Продолжая сражаться с репортерами, Уайлер рассеянно смотрел на собравшихся. Взгляд его остановился на Кей, и внезапно адвокат запнувшись, на секунду замолчал. Девушка затаила дыхание. Вот оно! Сейчас он проберется сквозь толпу, спросит, как ее зовут, обнимет… Но тут он отвел глаза и продолжал отвечать на вопросы. – Я должен ехать на съезд, – извинился он наконец и сбежал по ступенькам к ожидавшему лимузину. Кей смотрела вслед удалявшемуся автомобилю, не видя, что рядом стоит Джерри. – Ну что, решили рассказать свою историю? – Я еще не поговорила с ним. – Только что упустили прекрасный шанс. – Вы же видели, невозможно было подойти. Воген с любопытством уставился на Кей. Он заметил, как она следовала по пятам Уайлера, но ни разу не подошла достаточно близко. За последние несколько месяцев и Роберт Кеннеди, и Мартин Лютер Кинг были убиты психопатами, одержимыми манией убийства. Эта красивая девушка казалась вполне нормальной, но все же не мешает держать ухо востро. – Он будет на съезде, – сообщил репортер. – Могу вас туда подвезти, если хотите. Самая бурная деятельность на съезде начиналась по вечерам – к концу дня Амфитеатр становился магнитом для делегатов и политических воротил, уставших от всех бесконечных торгов и махинаций и сидения целыми днями в прокуренных гостиничных номерах. От службы безопасности Чикагского Амфитеатра требовалась не пускать ни одного человека без соответствующего удостоверения личности, но через многочисленные входы и выходы циркулировало такое количество людей, что Воген без всякого труда провел Кей, показав издали охраннику карточку представителя прессы. – Еще раз спасибо, Джерри, – вздохнула она, когда оба очутились внутри. – Похоже, будь я одна, не смогла бы вообще никуда пробиться. – Времена сейчас тревожные, детка, а твой возраст и одежда автоматически делают тебя врагом общества. По правде говоря, ты и меня немного пугала, пока нам не удалось немного потолковать по пути сюда. – Что вы имеете в виду? – удивилась она, входя в огромный зал заседаний. – Америка – страна насилия, Кей. Люди появляются из ниоткуда, чтобы причинить боль другим людям, причем совершенно беспричинно. Я все еще пытаюсь сообразить, почему ты так рвешься встретиться с Уайлером. – Поверьте, не для того, чтобы попытаться прикончить его, – заверила Кей. Кроме просторного зала, где встречались делегаты, в Амфитеатре находились еще специальные кабины для ведущих радио и телевидения, комнаты для закрытых совещаний и пресс-конференций, кафетерии, закусочные, все здание было опутано, словно паутиной, многомильными коридорами на разных уровнях, представляющих собой естественные инкубаторы для выведения различных политических интриг. В этом хаотическом скоплении не так-то легко оказалось найти человека. Воген отвел Кей в главный зал; они подошли к делегатам от штата Иллинойс, потом заглянули в несколько боковых комнат, но Уайлера нигде не было. Наконец они добрались до буфета. Воген не мог не заметить голодный блеск в глазах Кей при виде длинных прилавков с разнообразными закусками. – Поешь что-нибудь, – велел он, сунув ей пятидолларовую банкноту. – Я пока поднимусь на трибуну для прессы и разузнаю, не видел ли кто Уайлера. Кей выбрала сэндвич с ростбифом и стакан молока, мгновенно все это проглотила. Чтобы убить время в ожидании Джерри, она подошла ко входу в буфет и стала наблюдать за снующими по коридору делегатами, в ярких шарфах или соломенных шляпах с крупно написанными именами любимых кандидатов. И неожиданно Кей увидела Уайлера, поглощенного оживленным разговором с четырьмя незнакомыми мужчинами. Она поспешно выступила в самый центр широкого прохода, спеша перехватить его, но боясь, что другой возможности не представится. Заметив девушку, адвокат остановился, что-то прошептал собеседникам; один поспешно отошел. Потом испарился второй. Кей показалось, что Уайлер хочет от них отделаться. Но тут адвокат резко развернулся и зашагал в противоположном направлении, сопровождаемый оставшимися двумя. – Мистер Уайлер, – окликнула Кей, семеня следом. Мистер. Ее отец! Адвокат свернул в коридор, ведущий в главный зал. Понимая, что среди толпящихся там делегатов и журналистов, собравшихся на вечернее заседание, его будет почти невозможно отыскать, Кей пустилась бежать, но когда оказалась в том же коридоре, дорогу преградили двое охранников. – Не вздумай сопротивляться, сука, – предупредил один, когда Кей попыталась вырваться, – или я сломаю твою поганую лапу! Кей поняла, что это не пустая угроза. Она была врагом, Воген верно сказал. Пришлось молча подчиниться. Ее отвели в большую комнату без окон, со шлакоблочными стенами, служившую офисом бригады службы безопасности. Кей обыскали, швырнули в кресло, и старший охранник, бывший агент ФБР, начал допрос. Почему она преследует Рэнделла Уайлера? К какой организации принадлежит? Кей поняла, что именно Уайлер послал за охраной. Должно быть, не знал, кто она, встревожился, видя, что девушка неотступно следует за ним. Сказать правду? Но тогда они еще тверже уверятся, что эта стройная девица представляет угрозу для выдающегося адвоката. Поверят ли они, что человек, за которым бежала Кей, – ее отец, которого она никогда раньше не знала? – Послушайте, – сказала она шефу службы безопасности, – я здесь вовсе не для того, чтобы затевать скандал. Мне необходимо передать мистеру Уайлеру поручение от старого друга. Если вы беспокоитесь, оставьте меня здесь. Только позвольте написать ему записку. Сами передадите. Шеф протянул Кей бумагу и ручку. Девушка, задумавшись лишь на секунду, написала: – «Ваша kaimani[15] шлет свою любовь». Охранник подозрительно оглядел Кей, но, не задавая вопросов, унес записку. Кей терпеливо ждала. Два часа, три. С верхнего этажа доносился рев делегатов, усиливающийся по мере того как объявлялись политические платформы, произносились речи, былые герои партии поднимались на трибуну, чтобы напутствовать теперешних на новые подвиги. Охранники спорили, стоит ли передать задержанную в руки полиции… считая, что, если бы записка имела хоть какое-нибудь значение, Уайлер к этому времени, конечно, появился бы. Появился Джерри Воген с чемоданом, который Кей оставила в машине. Он сказал, что всячески пытался добиться ее освобождения, хотя и безуспешно, и пообещал постараться сделать все возможное. Правда, уходя, извинился и сказал, что должен передать материал в редакцию. Прошел еще час. Вечернее заседание открылось в восемь – сейчас была уже почти полночь. Шум с верхнего этажа становился все слабее. – Все уходят, детка, – сообщил охранник, получивший приказание остаться с Кей. – Мы передаем тебя копам.[16] В этот момент появился Уайлер. Не успел он переступить порог, как Кей взметнулась с кресла, в котором просидела столько времени. – Нельзя ли ее освободить под мою ответственность? – спросил он охранника после того, как предъявил удостоверение личности. – Если уверены, что хотите забрать ее. Адвокат подошел к Кей, взглянул ей в глаза: – Kaimani, – сказал он помолчав. – Это означает «алмаз», правильно? Кей кивнула. – И, наверно, забыли, что у алмаза тоже есть имя? – спросила она. Уайлер покачал головой. – А как насчет вас… как вас зовут? – Кейулани. – Что это означает? – Небесная красота. Уайлер снова молча оглядел ее: – Тебе идет. Пока он больше ничего не сказал, только спросил, какие бумаги нужно подписать, чтобы Кей отпустили. На улице то и дело вспыхивали схватки между полицией и участниками демонстрации. Кей ощутила прилив сочувствия к демонстрантам. Грубое обращение охранников, воспоминание о гробах, выгружаемых из военного самолета, заставило девушку задуматься о вещах, никогда не интересовавших ее ранее. Пока полицейские разгоняли демонстрантов, Кей невольно сделала несколько шагов к мостовой. Словно почувствовав мгновенный порыв Кей присоединиться к молодежи, Уайлер схватил ее за руку и поволок в противоположном направлении. Пройдя несколько боковых улочек, они остановились у маленькой кондитерской с прилавком и полдюжиной кабинок. Несколько высоких табуретов у стойки были заняты мужчинами, по виду рабочими, возвращавшимися с ночной смены. Кей предположила, что Уайлер выбрал это место, не желая встретить знакомых. Они уселись в кабинку, и бармен подошел принять заказ. Уайлер попросил кофе, но Кей воспользовалась возможностью утолить постоянно мучивший голод. – Омлет с сыром, пожалуйста, бекон, жареный картофель, салат и сок. – Вижу, девочка все еще растет, – суховато заметил Уайлер, когда они остались одни. – Я почти не ела два дня, – объяснила Кей. – Слишком была занята, гоняясь за вами. – Почему? – категорически спросил он. Кей глубоко вздохнула и взглянула в глаза Уайлеру: – Потому что я ваша дочь. Лицо адвоката оставалось непроницаемым. Известие не потрясло его. Уайлер не пытался ничего отрицать, не высмеял девушку. Как только Уайлер признал, что помнил Локи, Кей заподозрила, что он намеренно позволил продержать ее под арестом несколько часов после того, как получил записку, потому что пытался успокоиться, взвесить все возможные последствия – к этому приучила его работа в суде, – готовиться выслушать показания, не задавать вопросов, на которые пока не имеет ответов, вызывать эмоциональный взрыв в других, ничем не показывая собственных чувств. Теперь он использует все приобретенное умение, чтобы защитить себя. – Расскажи, что случилось с Локи, – попросил он наконец. – Я так часто думал об этом. Такой спокойный, такой рассудительный. Искренний ли это интерес или хитроумная тактика, чтобы обезоружить ее? – Прошлой весной, – сказала Кей, желая вывести его из себя, – она покончила с собой. Лицо исказилось гримасой мимолетной боли, первым признаком истинного чувства. – Мне действительно жаль слышать это! – Жаль? – издевательски переспросила Кей. – Может, вам будет жаль услышать, что после вашего… бегства она почти всю жизнь оставалась сексуальной рабыней безумного садиста, потому что это было единственной возможностью дать мне дом и шанс получить образование. Заодно пожалейте и о том, что страдания и муки в конце концов свели ее с ума. – Мне очень жаль, – спокойно повторил Уайлер. Кей молча смотрела на него, не зная, что сказать дальше. Этот человек, сидевший за столом напротив, был ее отцом – он не пытался опровергнуть ее слова. Но какое это имеет значение – он отнесся к ней, словно к чужой. Можно было подумать, что восемнадцать лет назад не случилось ничего серьезнее небольшого дорожного происшествия. – Значит, именно из-за ее самоубийства, – сказал он, – ты решила разыскать меня. Считаешь, что я во всем виноват. – Разве я не права? Вся ее жизнь могла быть совсем другой, если бы вы не солгали маме, не заверяли, что пошлете за ней, а потом… выбросили, как ненужную вещь. – Ты настолько уверена, что здесь ей было бы лучше? Видела этот город? Привези я Локи сюда, думаешь, она была бы счастлива? Кей поняла, что он пытается сбить ее с толку, как поступает обычно со свидетелями обвинения, и хочет заставить оправдываться. Бармен принес заказ, поставил на стол и удалился. – Ради господа Бога, – взорвалась Кей, – если вы знали, что все так безнадежно, почему позволили этому зайти так далеко? Женились, завели ребенка. – Я не знал, что все так безнадежно, – горячо возразил Уайлер, – и поверь, даже не представлял, чем это кончится. Холодная сдержанность наконец исчезла. Он погрузился в воспоминания. Рассеянно отхлебнув кофе, Уайлер резко спросил: – Слышала когда-нибудь о капитане Куке? Кей, конечно, знала это имя. Английский путешественник Джеймс Кук отплыл на Таити в конце восемнадцатого века. Его жизнь связана с историей Гавайских островов. Во время одного путешествия, когда он причалил к Большому Острову, чтобы запастись провизией, туземцы дружелюбно приветствовали его, надарили подарков, а матросы развлекались с местными женщинами. Позже, когда Кук снова посетил эти места, между ним и гавайцами разгорелась ссора, капитан был убит, а его мясо отделили от костей – жрецы верили, что таким образом его духовная сила перейдет к ним. Кей недоуменно кивнула. Причем здесь давно погибший мореплаватель? – Представь себе, каково это было, – объяснил Уайлер, – два века назад уплыть от цивилизации и впервые попасть в такое место, как Таити или Гавайи. Думаю, все равно что найти Эдем. Говорят, люди Кука не желали покидать острова. Уайлер наклонился ближе к Кей, словно решив сообщить что-то по секрету: – Со мной произошло то же самое. Я никогда не уезжал из страны, в жизни не был в других местах до того момента, как попал на флот и меня послали на Гавайи. Погода, пляжи, побережье, цветы повсюду – настоящий рай! Уайлер замолчал, уставившись в чашку с кофе, и Кей почему-то поняла, что в эту минуту он видит мать, вспоминает первую встречу. Наконец он снова поднял глаза. – Думаю, ты знаешь, почему ее называли Kaimani. – Я просмотрела досье заседаний военного трибунала, чтобы найти ваше имя, – сказала Кей. Но Уайлер, словно не слыша, смотрел куда-то вдаль. – Я хотел ее с той минуты, когда увидел впервые. Многие стремились получить Локи – именно это и довело ее до беды. Но у меня к ней было нечто большее, чем мимолетное чувство. Странно, я вовсе не уверен, что любил ее. Только помню, что желал больше всех женщин до нее или после… безумно, мучительно, всегда! И, словно матрос в более древние времена, который оказался в земле обетованной, я забыл мир, из которого явился. Он пожал плечами и смущенно улыбнулся, словно неожиданно осознав, что странно и глупо признаваться в подобных вещах семнадцатилетней девушке, даже если она – твоя дочь. – Я мог остаться там, и, вероятно, все было бы в порядке. Но, если ты знаешь о заседании трибунала, поймешь, почему сразу после его окончания меня немедленно отозвали в Штаты. Командование стремилось поскорее замять скандал и выгородить своих. Я не протестовал против перевода на Материк, правда, меня никто бы не послушал. Но я не лгал, когда обещал вызвать Локи, как только устроюсь. – Но передумали, едва оказались здесь. Кей изо всех сил старалась разжечь в себе гнев. Ей так хотелось ненавидеть Уайлера, а это оказалось труднее, чем она ожидала. – Я не знал, что она беременна, когда уезжал. – Могли бы узнать, если попытались бы хоть как-то сообщить о себе! Даже если считали, что все кончено, почему не смогли найти в себе хоть немного порядочности объяснить маме, вместо того чтобы оставить ее ждать и мучиться… – Потому что хотел забыть! – Уайлер в тон Кей, повысил голос: – Потому что сделал ошибку, которую стремился стереть из памяти самым легким способом! Несколько мужчин у стойки повернулись и уставились па них. Уайлер заговорил тише, не сводя с девушки горящих глаз. – Хочешь правду? Вот она. Там, на острове, затерянном среда океана, я спал и во сне был уверен, что могу жениться на прелестной шлюхе, провести с ней жизнь, и это никого не будет касаться. Оказавшись вдали от нее, я проснулся. Теперь Кей не пыталась скрыть охватившее ее бешенства. – Ну что ж, просыпайтесь и поймите еще одну неприятную истину, мистер Уайлер! Вы мой отец, и я не позволю вам так легко отбросить и меня. Он пристально посмотрел ей в глаза, тем взглядом, каким глядел на присяжных, взвешивая их сильные и слабые стороны. – Откуда такая уверенность, что ты моя дочь? У женщин, подобных твоей матери, всегда бывает много мужчин. – Только не в то время, когда она была с вами. Мама любила и была верна. – Доказательств нет. – Я доказательство. Взгляните на меня. Уайлер не спеша допил кофе, прежде чем холодно заметить: – Вряд ли суд принял бы во внимание подобное доказательство. Последние следы симпатии и сочувствия к отцу умерли в эту минуту. Он собирается сражаться с ней, причем на том поле битвы, которое лучше всего изучил. На какое-то мгновение сердце сжала угрюмая безнадежность – именно это, должно быть, ощущала Локи, когда «муж» бросил ее. Ну что ж, сейчас решается судьба Кей. Если позволить Уайлеру бросить ее, поступить так же, как с Локи, она может никогда не оправиться от поражения. Девушка в полном отчаянии прибегла к источнику хитрости, из которого никогда раньше не черпала горький напиток лукавства и обмана. Словно слушая себя со стороны, Кей начала спокойно объяснять, как собирается поступить. Она познакомилась с репортером, чрезвычайно заинтересовавшимся причинами настойчивого желания увидеться с Уайлером. Пока Кей ничего не рассказала Вогену, но, если решит открыть рот, история, несомненно, попадет в газеты, а это, в свою очередь, приведет к расследованию истории его службы на Гавайях, и давно похороненный скандал всплывет наружу. Вряд ли это будет способствовать политической карьере Уайлера, особенно если учесть предстоящие выборы в Сенат. Когда она замолчала, адвокат мрачно усмехнулся. – Ты унаследовала не только се внешность, не так ли? Настоящий боец, готова на все, лишь бы победить. Улыбка невольного восхищения тронула губы. – Это в тебе от меня. Отец велел ей доедать яйца, попробовать яблочного пирога и заказал себе вторую чашку кофе. Разговор будет долгим и нелегким.ГЛАВА 9
Кей пробудилась от долгого глубокого сна, встала с постели, открыла занавески и впустила солнце. Прошлой ночью, когда Уайлер привел девушку в отель, она была слишком измучена, чтобы как следует осмотреться. Теперь она увидела, что номер довольно удобен, хотя и выглядит уныло: огромная кровать, телефон, нечто вроде гостиной. Разговор в кондитерской закончился тем, что отец согласился признать ее, хотя это потребовало нескольких часов хитроумных переговоров. Со стороны они, вероятно, походили скорее на адвокатов, обсуждающих условия контракта, чем на отца и дочь, встретившихся после долгой разлуки. Уайлер сказал, что Кей будет жить с ним, но необходимо несколько дней, прежде чем он сможет предпринять какие-то конкретные шаги. У него семья – жена, трое детей. Не так-то легко пытаться объяснить прошлое, особенно жене – женщины бросали мужей за меньшие проступки. Глядя на часы, вделанные в ночной столик, Кей поняла, что проспала почти весь день – было уже четыре часа. Она пошла под душ, натянула чистую одежду – голубую безрукавку и белые джинсы, туго обтягивающие бедра – обычный наряд островитян. Уайлер оставил на комоде триста долларов. Кей сунула деньги в карман и вышла из комнаты. Очевидно, в этом отеле не останавливались делегаты съезда – здесь царило относительное спокойствие. Вестибюль был маленьким и обшарпанным, зато имелся кафетерий, где Кей съела гамбургер перед выходом на улицу. Солнце ярко сияло в голубом небе, дул легкий ветерок с озера, находящегося всего в нескольких кварталах, принося свежую прохладу и отдых от гнетущей жары. Кей добралась до пересечения улицы с широкой авеню, откуда можно было издали разглядеть небоскребы деловой части города. Ближе виднелись более низкие здания со сверкающими стеклянными витринами, похожие на магазины. Кей решила купить новую одежду, такую, которая поможет быстрее приспособиться в новой жизни; жизни за воротами богатого особняка. Она отошла всего на один квартал от отеля, когда услышала музыку, доносившуюся из большого парка на другой стороне авеню, и направилась туда. Прямо на зеленом газоне были припаркованы несколько полицейских машин, рядом стояли полицейские кордоны. В глубине парка на открытой эстраде при большом скоплении зрителей, в основном, молодежи, выступала рок-группа. Юноши и девушки подпевали, ритмично хлопали в ладоши, кое-где даже танцевали. Кей бродила среди них, ощущая удивительную атмосферу дружелюбия, словно оказалась не среди незнакомых людей, а на вечеринке, где знала всех и где все знали ее. Встречаясь с ней глазами, девушки и молодые люди приветственно улыбались, отовсюду неслись оклики. – Эй, бэби… привет, сестричка… Иди сюда, побудь с нами… Кей улыбалась в ответ и продолжала проталкиваться вперед, пока не добралась до самой сцены. Рок-музыкантов, закончивших играть, наградили оглушительными аплодисментами. Их место занял исполнитель блюзов и спел последний хит Рея Чарлза «Время плакать», объявив перед началом, что «в Америке время плакать не кончится до тех пор, пока мы не уйдем из Вьетнама». Кей забыла о покупках. Между выступлениями произносились речи – иногда страстные протесты против войны, иногда забавные и смешные. Толпа ревела от хохота, когда молодой человек по имени Эбби, с непокорной шевелюрой, объявил, что поросенок, которого он держал в руках, будет баллотироваться в президенты от его Интернациональной молодежной партии, сокращенной «йиппи». Солнце опускалось все ниже, зажглись фонари. Народу прибавлялось, многие расстелили одеяла на траве. Людей объединяло не только сходство политических мнений и возможность повеселиться вместе – в воздухе чувствовалось еще что-то – вызывающая гордость правомерно выражать собственное мнение. Но по мере того, как сгущалась тьма, атмосфера все сильнее накалялась, словно между людьми проскакивали искры статического электричества. Кей заметила, что все больше полицейских машин стягивается к парку; фары были включены, образуя стену света. Сердце девушки тревожно забилось. – Знаешь, ты спокойно можешь уйти, – заметила девушка, стоявшая позади. – Нет такого закона, чтобы оставаться и позволить копам надрать тебе задницу. Кей круто развернулась. – Вы со мной разговариваете? – Ну да; по-моему, ты начинаешь дергаться, – продолжала девушка. – И к тому же, видно, не очень привыкла получать в морду… за просто так. Кей на несколько мгновений потерянно уставилась на незнакомку, без сомнения, самое удивительное создание из когда-либо виденных ею. Начать с того, что глаза оказались огромными, густо-синими, совсем как у героев мультфильмов. Их величина подчеркивалась толстенным слоем туши на ресницах и бровях, выщипанных до тончайших ниточек. Эти невероятные глаза ярко выделялись на бледной коже; светло-желтые волосы неровно обкромсаны, должно быть, собственноручно. Рот маленький, губы тонкие, зато намазаны ослепительно яркой, режущей глаза помадой. Девушка была на пять-шесть дюймов ниже Кей, но прекрасно сложена, с фигурой идеальных пропорций, обтянутой пестрой тенниской и полосатым комбинезоном с широкими лямками, усеянными значками всевозможных форм и размеров, – некоторые остались от старых избирательных кампаний, призывающих голосовать за Трумена и Гувера, некоторые – просто сувениры для туристов, с Ниагарского водопада и Эйфелевой башни. Брючины комбинезона были обрезаны сантиметров на двадцать выше колен, открывая удивительно длинные, стройные ноги, благодаря которым девушка казалась выше, чем на самом деле. Обута она была в тяжелые армейские ботинки, по-видимому, купленные на распродаже, отбеленные и раскрашенные во все цвета радуги. Картина дополнялась кроваво-красной лентой, завязанной бантом вокруг торчавшей вверх пряди волос, напоминавшей пшеничный сноп. Наконец к Кей вернулась способность говорить. – Не думаю, чтобы кто-то особенно привык к побоям, – выдавила она. – Что же, некоторые из нас не в одном сражении побывали! Мы знаем, как вести бой и не попасть под пулю. – Может, вы и меня научите, – попросила Кей, чувствуя себя задетой бахвальством девушки и загоревшись желанием показать собственное мужество, а не прятаться за чужие спины. Девушка продвинулась к Кей, другая оглядела с ног до головы. – Ну уж нет! Я уже давно за тобой слежу, и носом чую: будет лучше всего, если смоешься домой, да побыстрее! Кей иронически усмехнулась, подумав, что у нее нет дома. – Я так же, как и вы, хочу, чтобы война окончилась как можно быстрее, и вовсе не собираюсь трястись от страха и бежать, если мое присутствие может чем-то помочь. Несколько секунд девушка с серьезным видом изучала Кей, потом лицо расплылось в широкой улыбке. – Эй, а ты права, – кивнула она. – Меня зовут Сильвия! А тебя? – Кей. – Запугала я тебя, верно? Ты впервые на демонстрации? – В общем… да, боюсь до смерти, – призналась Кей. – Думаешь, полиция в самом деле на нас набросится? – Ага, особенно теперь, когда стемнело… – Но мы всего-навсего пели и веселились! – удивилась Кей. – Именно это они и ненавидят больше всего, – объяснила Сильвия. – Полисмены продолжают нападать на нас, а мы по-прежнему радуемся и не теряем присутствия духа – это заставляет их чувствовать собственную слабость и глупость. Конечно, не все копы так уж плохи – черт возьми, они всего-навсего люди, просто мы страшно раздражаем их, потому что молоды и сильны, а они старые, толстые и хотят, да ничего не могут. Она хлопнула Кей по плечу. – Держись рядом, и все будет хорошо. Как на любой войне – выживет тот, кто знает все уловки. Разговор с Сильвией подогрел одновременно и страхи Кей, и ее решимость стоять до конца. Беспокойство немного улеглось, когда Сильвия объяснила ей несколько основных приемов защиты от самых грубых методов нападения. Полицейские, чтобы очистить парк, наверняка применят слезоточивый газ. – Не паникуй, – предупредила Сильвия, – и помни: нужно дышать через рот. Хуже всего, если бросишься бежать, потому что приходится дышать чаще, и в легкие попадает больше газа. Глаза начнут слезиться, только ради Бога, не три их, будет в десять раз хуже. Сильвия вытащила из большого кармана на груди баночку вазелина. – Я захватила немного, на случай если копы пустят в дело «Мейс» – кожа мгновенно облезает, но если смазать руки и лицо, все обойдется. На сцене по-прежнему выступали певцы и ораторы – пели песни, произносили речи. Кей и Сильвия слушали, делясь сведениями друг о друге и о том, что привело их в Чикаго. Из рассказа Сильвии Кей поняла, что участие в антивоенном движении заполнило вакуум, оставленный исчезновением из существования той знакомых и привычных элементов – семьи, школы, романтических увлечений. Ее полное имя было Сильвия Трембле – французского происхождения. Отец, кажется, лесоруб, чьи предки прибыли когда-то из Франции, встретил ее мать, уроженку северной части Вермонта, работавшую кухаркой в лагере лесорубов и забеременевшую от какого-то дровосека. Парочка не разлучалась до самой смерти отца Сильвии, погибшего от несчастного случая двенадцать лет назад. С той поры, как Сильвии исполнилось девять лет, ее воспитывала одинокая мать, перебивавшаяся в перерывах между запоями случайной работой в ресторанах быстрого обслуживания. Шесть лет назад Сильвия удрала из школы, чтобы отправиться в Нью-Йорк с приятелем, мечтавшим стать актером. Приятель получил призывную повестку, а Сильвия начала бродяжничать. – Некоторые девушки повсюду следуют за рок-группами, – объяснила она, – а я с теми, кто борется за мир. Правда, везде почти одно и то же – встречаешь умных людей, бываешь в разных городах, и все ради великого дела. – И это все, чем ты занимаешься? – удивилась Кей. – Ходишь с демонстрации на демонстрацию? – Этой весной и летом дел было – не продохнуть. Я добралась до Калифорнии, когда Бобби Кеннеди баллотировался на первичных выборах. – Здорово было… пока его не пристрелили. Тогда я отправилась на демонстрацию в Майами, там был съезд республиканцев. А между съездами перебиваюсь кое-как. Уж работу официантки всегда можно найти. Иногда удается поиметь парня. Вчера встретила такого… ну просто шик! Ночь провели в его палатке на побережье: Иисусе, давно уж меня так не трахали – обалденный мужик… только связываться с копами побоялся. Смылся, как тебе это понравится? С такими здоровыми причиндалами и такой трусливый хорек! Кей не знала, восхищаться Сильвией или жалеть ее. Девушка казалась храброй, находчивой, доброжелательной, но какой-то… потерянной. И ее, Кей, ожидала бы такая же бесцельная жизнь, без корней и привязанностей, не согласись отец признать ее. – А как у тебя с парнями? – спросила Сильвия. – С такой мордашкой, как у тебя, должно быть, отбоя нет! Кей не знала, что ответить. Она не стыдилась признать полное отсутствие опыта в этой области, просто не желала затрагивать тему секса. Прежде чем она успела сказать что-то уклончивое, откуда-то из темноты раздался пронзительный вопль, потом изо всех углов парка послышались рассерженные крики. – Идут! – Свиньи паршивые! – Осторожно, газ! Моторы полицейских автомобилей включились одновременно, патрульные машины и джипы двинулись по траве; свет фар выхватывал из темноты испуганные лица. Открытые жестянки со слезоточивым газом полетели в демонстрантов. Сильвия выудила баночку с вазелином, запустила туда пальцы. – Быстрее, мажь! – велела она и начала энергично растирать по лицу и рукам жирную мазь. Молодой человек, стоявший недалеко от них, вскрикнул от боли – один из снарядов со слезоточивым газом ударил его в плечо и отлетел на землю. Кей бросилась к юноше, чтобы помочь, но в эту секунду вокруг нее заклубилось облако едкого дыма, начавшего мгновенно разъедать нос, глаза и легкие. Девушка застыла, не зная, что делать. На память пришли наставления Сильвии: только не паниковать! Смаргивая слезы, Кей всматривалась в желтоватый туман. – Сильвия! Оклик затерялся среди сотен других, люди выкрикивали имена, предостережения, приказы. – Сюда! Задыхаясь и кашляя, Кей побрела на голос Сильвии. Она вспомнила о парнишке, ушибленном жестянкой со слезоточивым газом, и взглянула туда, где он стоял, но ничего не увидела, кроме неопределенных фигур, пробиравшихся сквозь дым. И тут она на кого-то налетела. – Кей, это ты? – Да! – Хватайся за руку! Сейчас я тебя выведу отсюда. Сцепившись пальцами, они двинулись туда, где пелена казалась не такой густой. Крики тех, кто остался позади, постепенно стихали, становилось легче дышать. Но тут внезапно, словно девушки вслепую описали круг и вернулись на прежнее место, громкие панические вопли боли поднялись с новой силой где-то впереди. Строй полицейских в бронежилетах волной цунами ворвался в толпу, размахивая дубинками, словно цирковые укротители – кнутами. – Иисусе, – испуганно пробормотала Сильвия, – так еще никогда не бывало! Кей увидела впереди надвигающиеся фигуры в шлемах с дубинками и попыталась ускользнуть, но они были повсюду, словно неумолимые призраки в мареве газа, казалось, светившегося от десятков фар, сиявших в конце парка. Девушка подняла руки и попыталась защититься. Удар пришелся в предплечье. Она боялась, что сейчас начнется настоящее избиение, но, подождав немного,подняла глаза и увидела, что полисмены промчались мимо, словно бушующий ураган. И в этот момент Кей поняла, что Сильвии нет рядом. Она всматривалась в туман, не в силах удержаться от того, чтобы не тереть зудящие глаза, отчего их щипало еще сильнее. Теперь Кей увидела Сильвию, скорчившуюся на земле в нескольких футах от нее. Бросившись на колени около девушки, Кей в ужасе охнула, увидев струйку крови, просочившуюся через густые белокурые волосы и стекавшую по щеке. Глаза Сильвии были открыты, но ее, очевидно, оглушили. – Дерьмовые ублюдки, – пробормотала девушка. – Вставай, нужно убираться отсюда, – велела Кей. Она была достаточно сильна, чтобы поднять более миниатюрную девушку на ноги, и, поддерживая ее, потащила к выходу. Вокруг все разбегались, останавливаясь только, чтобы помочь раненым. – Взгляни-ка, – простонала Сильвия, – сколько крови они выпустили из нас! И рассмеявшись, повторила: – Они проиграли, Кей! Вонючие копы выпустили из нас слишком много крови! Я не сразу додумалась, но теперь поняла – победители мы! Сильвия снова засмеялась и оттолкнула руку Кей. – Все в порядке, я могу идти. Кей нерешительно отстранилась. – По-моему, ты ранена. Мы немедленно идем в больницу. – Нет! – Но, наверное, нужно наложить швы, сделать рентген и… – Никаких больниц, – завопила Сильвия и голосом обиженной маленькой девочки, добавила. – Пожалуйста… – Ну ладно, – успокоилась Кей, – мой отель совсем рядом. В обычных обстоятельствах администрация отеля ни за что не позволила бы постояльцу привести окровавленного человека к себе в номер. Но сегодня в этом не было ничего необычного. Хотя отель был маленьким и расположенным на тихой улочке, к тому времени как Сильвия и Кей переступили порог вестибюля, там уже было полно раненых, набившихся в умывальные и телефонные будки. Уложив Сильвию на постель в своем номере, Кей намочила полотенце в холодной воде, протерла рану и смыла кровь. На голове оказалась рана длиной дюйма в два. – Нужны швы, – твердо сказала Кей. – Говорю в последний раз, не пойду я ни в какую гребаную больницу. Скорее умру! В голосе девушки звучала такая яростная убежденность, что Кей сдалась. – Ну ладно, – вздохнула она, – пойду куплю каких-нибудь антисептиков и бинты, а потом посмотрю, что можно сделать. По пути в аптеку она просмотрела почту. Хотя Уайлер предупредил, что может пройти несколько дней, прежде чем все уладится, она постоянно ожидала от него вестей. Но записки не было. Кей пыталась отогнать мысль о том, что отец снова попытается исчезнуть из ее жизни Несколько сотен долларов, номер в дешевом отеле на пару ночей – возможно, просто захотел откупиться. Сейчас, должно быть, решает, какие доводы привести в свою защиту и как убедительнее отрицать все, что дочь может рассказать репортеру. Кей открыла дверь номера и обнаружила, что Сильвия уже не лежит на покрывале, одежда беспорядочной грудой валялась на полу, а сама девушка забралась под одеяло. Глаза Сильвии были закрыты, дышала она глубоко, хотя немного неровно и, казалось, спала. Кей осторожно тронула ее за плечо, боясь, что новая подруга потеряла сознание. Веки Сильвии, затрепетали, приоткрылись; взглянув на Кей, она улыбнулась и пробормотала: – Надеюсь, ты не возражаешь? Такая огромная кровать! Кей покачала головой, и Сильвия вновь задремала. Кей осторожно бинтовала ей голову, думая о невероятных событиях последних суток. Она не только отыскала отца, но и обрела другие – утерянные – части собственной личности, о существовании которых не ведала до сегодняшнего дня. Она отстаивала собственную точку зрения, право иметь свое мнение; сделала все, чтобы помочь незнакомой девушке, дремавшей сейчас в ее постели. Случившееся должно было уверить Кей, что она сможет преодолеть любые трудности, ожидающие впереди, но девушка по-прежнему тревожилась – что делать, если Уайлер не позвонит? А если все-таки пришлет за ней… если придется бороться за место в его доме… легче ли это будет перенести? У Сильвии, по-видимому, все-таки оказалось небольшое сотрясение мозга; утром у нее кружилась голова; не успев встать, девушка повалилась на колени. Кей помогла ей добраться до ванной и уложила в постель. Когда она снова заикнулась о том, что Сильвии следует обратиться к врачу, та со слезами умоляла оставить ее здесь и только потом объяснила Кей, почему так боится больниц. В четырнадцать лет она забеременела от одноклассника в высшей школе и попросила помощи у местного доктора, практиковавшего тайные аборты, но тот так небрежно провел операцию, что ухитрился занести ей опасную инфекцию, так что матери пришлось поместить дочь в больницу. – Когда врачи поняли, что у меня, – рассказывала Сильвия, – эти жлобы рассказали матери. Считали, она имеет право знать. Ну что ж, как только эти проклятые поганцы все выложили, мать просто спятила. Ввалилась в палату и избила меня до полусмерти – прямо там, перед сестрами и пациентами. Хорошо еще, что двое интернов успели довольно быстро ее оттащить. Но это еще не конец. Ей стукнуло в башку, что меня лучше всего… как это… стерилизовать. Мол, тогда у меня не только не будет детей, но я и секса не захочу, ничего не буду чувствовать. Отвела в сторону врачей. Спрашивала, не смогут ли сделать операцию, деньги предлагала. Мне потом один интерн сказал. После того как я провела в больнице несколько дней, мы с ним частенько трахались. Он забирал меня из палаты, якобы для того, чтобы обследовать… ну мы и занимались этим, а потом он снова укладывал меня в постельку. В общем, я до смерти перепугалась, когда узнала, каким образом мамаша желает позаботиться обо мне, словно я кошка уличная! Думала, она может сделать со мной все, что захочет, стоит только попросить, ну и мне конец! Как только меня выписали, тут же сбежала, но до сих пор не могу одолеть этот безумный страх, что она когда-нибудь поймает меня… что по всем больницам разослала приказ выпотрошить меня, как только туда попаду. Кей с готовностью ухаживала за Сильвией весь день. Они заказали обед в номер и весело болтали или смотрели телевизор. Днем в выпуске новостей передали, что присяжные вынесли Лумису оправдательный приговор. Репортаж сопровождался короткими интервью с Уайлером и его подзащитным. – Значит, этот сукин сын и есть твой отец, – кивнула Сильвия, когда на экране появился Уайлер. Кей рассказала ей свою историю. – Слушай, потрясный мужик, этого у него не отнимешь. – Руки прочь! – полусерьезно предупредила Кей. Рассказы Сильвии о больнице и разных похождениях убедили Кей, что в отношении секса и мужчин у той нет предрассудков. О чем бы ни упоминала девушка – путешествиях, постоянно меняющихся местах работы, родном городе, – любая история изобиловала подробностями о множестве мужчин, с которыми она спала при любой возможности. Футболисты из команды высшей школы, учителя, дружки ее матери, официанты в ресторанах, где она работала, активисты движения за мир, встреченные во время маршей, женатые, холостые, красивые, уродливые – список был бесконечным. Но сейчас Сильвия поспешила успокоить Кей: – Эй, ведь ты подруга. Все, что твое, – для меня свято, не волнуйся! В любом случае у Кей были большие сомнения относительно того, что Сильвия когда-нибудь встретится с Рэнделлом Уайлером. Прошло уже больше суток, а от него ни слуху ни духу. К вечеру Кей отправилась на автобусную остановку станции «Грей хаунд» и взяла из камеры хранения большой рюкзак с вещами Сильвии. После целого дня, проведенного вместе с Сильвией, та стала уже не просто человеком, нуждающимся в помощи, а другом. Сильвии было двадцать два года, но разница в возрасте вовсе не оказалась препятствием к сближению. Однако из-за страха перед сексом Кей одновременно завораживали и отталкивали постельные истории Сильвии. Когда Кей за поданным в номер ужином призналась, что она еще девушка, изумление подруги было безграничным и искренним: – Чтоб мне пропасть! – охнула она, роняя сэндвич на тарелку. – Иисусе, Кей, ты же можешь заполучить любого парня, когда и где захочешь! С тобой что-то неладно? Господи, да тебе уже семнадцать! Я куда раньше начинала! Кей смущенно пожала плечами. – Слушай, быть целкой – еще не самая худшая вещь в мире, – поспешила утешить ее Сильвия. – Мы все с этого начинаем. Но, черт, неужели неопределенность не убивает тебя? Неужели не умираешь от желания узнать, каково это на самом деле? – Могу и подождать, – улыбнулась Кей. – Кого? Прекрасного принца, а? Что ж, я тоже верила в это, давно, когда сказки читала, да с тех пор забыла. Просто на стенку лезу, если не перепихнусь хоть разок в день. Кей призналась, что ее нерешительность не имеет ничего общего с прекрасным принцем, и объяснила Сильвии, почему так ненавидит все, что связано с сексом. Та слушала, честно пытаясь понять и посочувствовать, но, обладая совершенно иным мировоззрением, никак не могла вникнуть в суть проблем Кей. – Черт, – озадаченно протянула она, – не вижу ничего ужасного в том, что этот тип проделывал с твоей мамашей. Я позволяла парням связывать себя – знаешь, как здорово! Попробуй как-нибудь сама – то есть, когда начнешь. Выслушав рассказ о Лью Паркере, Сильвия заметила: – Погоди, а что, если он в самом деле пытался помочь тебе расслабиться? Знаешь, Кей, ты не должна считать, что каждый парень, которого ты заводишь, обязательно такой уж ублюдок паршивый, особенно из-за того, что при виде тебя они сразу вспыхивают, как рождественская гирлянда! Может, ты этого не сознаешь, но поверь, ты чертовски сексуальна – я таких женщин еще не встречала. Кей залилась краской. – Понимаешь, – продолжала Сильвия, – у одних голос хороший, другие рисовать умеют, а у тебя – это самое, Кей, притягательность, что ли? Как это… обаяние. Поэтому я и заговорила с тобой в парке. Конечно, я не мужик, но знаешь, как чувствую такое? – Но мне это вовсе не нужно, – вскинулась Кей. – Это не талант, здесь вовсе нечем гордиться и нечего использовать! Сильвия сочувственно покачала головой. – Бедняжка! Пока все беспокоятся насчет войны и мира, ты ведешь войну с собой. Нельзя изменить свою природу, Кей, и если от своей чувственности не спрячешься, остается только с ней примириться. – Как ты? – съязвила Кей, – ложиться в постель с каждым, кого встретишь? Сильвия грустно улыбнулась. – Для меня это означает примирение с собой. Я не пытаюсь перебороть себя и не ненавижу себя за это. Есть вещи гораздо худшие, чем быть нимфоманкой. – Кем? Кей никогда не слышала этого слова раньше. – Нимфоманки – это те, кому повезло настолько, чтобы все время хотеть мужика. – По-моему, это везением не назовешь, – заметила Кей. – Может, я и соглашусь… если не удастся трахнуться, когда захочется. Но пока не жалуюсь. Именно эта пропасть между ними оказалась непреодолимой. Но существовало многое другое, роднившее девушек, – исковерканное детство, жизнь без отца, матери, слишком занятых собственными проблемами. Вечером, когда Сильвия заснула, Кей еще долго лежала в большой постели, думая о том, что нашла не просто подругу – слишком они разные, чтобы стать друзьями. Теперь Сильвия казалась чем-то вроде сестры.Когда на следующее утро, когда Кей проснулась, Сильвия уже встала. Кей нашла ее в ванной перед зеркалом, где та пыталась подстричься маникюрными ножницами. – Ну как тебе нравится моя новая внешность! – спросила она. Кей потеряла дар речи. Центральной деталью оказался тщательно выстриженный круглый островок вокруг раны. Несколько других проплешин были разбросаны в океане светлых волос – треугольник, квадрат, пара пятиконечных звезд. На марлевой наклейке, закрывавшей порез, розовой губной помадой был нарисован символ мира. – Тебе идет, – искренне сказала наконец Кей. В этом белокуром сорванце с огромными синими глазами было нечто, позволяющее прекрасно выглядеть в любом, самом дурацком наряде или обличье; от этого девушка только казалась еще более прелестной и беспомощной. И хотя Кей постаралась этого не заметить, но деталью «новой внешности» Сильвии было муу-муу, которое та вытащила из чемодана подруги. Они провели вместе и этот день, только на этот раз не сидели в номере. – Я получила боевые ранения, – объявила Сильвия, – и теперь с чистой совестью заслужила право на отдых и развлечения. В любом случае, волна демонстраций постепенно спадала. На очередном заседании съезда демократов вчера вечером кандидатом в президенты был выдвинут Хьюберт Хамфри; автобусы с деморализованными активистами движения сторонников мира уже покидали город. После завтрака девушки отправились за покупками в нижнюю часть города на Магнифисент Майл, где располагались лучшие магазины Чикаго. – Я делаю это только ради тебя, Кей, – с шутливо-страдальческим видом объявила Сильвия. – Мне сюда ходить не по карману! Но папаша тебе денежки дал… одежда так и так нужна. – Мне есть что носить. – Все это хлам! – категорически объявила Сильвия. Вспомнив о, мягко говоря, странных костюмах подруги, Кей предположила, что та предложит обзавестись футболками в тюремную полоску или костюмом акробатки на трапеции, но, к ее удивлению, Сильвия заявила, что Кей нужны более строгие, «серьезные» вещи, чтобы не слишком выделяться в доме отца. – Нужно произвести хорошее впечатление, – объяснила она. – А твоя новая семейка – наверняка все большие шишки, нельзя появляться в таком виде! Ты же не бродяжка какая! – В данный момент я не уверена, стоит ли тратить для этого даже пятицентовые. Отец так и не позвонил, Сил, и может, это к лучшему. Я хотела найти его, поскольку думала, что могу что-то для него значить. Но, видно, это не так. Особенно, если он хочет избавиться от меня. То, что он мой отец, имеет не больше значения как… как если бы ты забеременела от одного из тех мужчин, с которыми спала за последнее время. – Не дай Бог! – Нет, я просто хочу сказать, это всего-навсего ошибка, несчастная случайность. Теперь я понимаю, почему мать не хотела назвать его имя. Она знала, что я сделаю, если узнаю его, и решила уберечь от ненужных разочарований. – Ты так говоришь, словно уже собралась простить этого человека, – заметила Сильвия. – Что было, то было, брось мучиться. Он обязан сделать для тебя все на свете, хочешь ты этого или нет. – Знаешь, я тоже так считала. Даже шантажировала его… ну что-то вроде, угрожала рассказать эту историю репортерам. Только все мои усилия ничего не стоят. Даже если он возьмет меня к себе, это еще только полдела. Придется попытаться расположить к себе его семью. Они стояли перед великолепным фасадом здания в стиле рококо. «Карсон Пайри Скотт» считался лучшим и старейшим универмагом города, еще с начала века находившемся в центре торгового района Чикаго. – Покупай одежду, – настаивала Сильвия. – Ставлю об заклад любимые сапоги, что папочка вот-вот объявится. – Почему ты так уверена? – Политика – вещь серьезная. История о том, как папа почти двадцать лет назад отвернулся от собственного ребенка, будет дурно выглядеть, если ты так и останешься на улице, хуже собачонки бездомной. – Он может отречься от всего, сказать, что ничего не знает. – Сразу видно, что ты не политик, дурочка, – покачала головой Сильвия. – Самое выгодное для него – принять тебя в дом, жаловаться, что твоя мать все эти годы скрывала существование ребенка, и теперь, когда дочь обратилась к нему за помощью, рад и счастлив открыть тебе объятия. Все газеты распишут эту трогательную историю. И – главное, ты будешь потрясно выглядеть, стоя позади него на трибуне по время избирательной кампании. Не дрейфь, бэби, – заключила она. – Он возьмет тебя к себе через денек-другой. К вечеру, обойдя «Скотт», «Маршал Филд» и несколько модных лавочек, они взяли такси и возвратились в отель. Двести восемьдесят долларов, потраченных из ранее оставленных Уайлером, конечно, не были такой уж огромной суммой, но Сильвия, опытная покупательница, показала Кей, как растянуть деньги. Добыча состояла из трех платьев, костюма, пары шелковых блузок хорошего качества, нейлоновых чулок, первых в жизни Кей туфель на каблуках, ботинок с цветными союзками – Сильвия почему-то была уверена, что именно такие носят днем приличные девушки из общества. Несмотря на собственные, возмущающие общественную благопристойность наряды, Сильвия обладала безошибочными инстинктами во всем, Что касалось истинного вкуса и умения выбрать наиболее элегантные, не бросающиеся в глаза вещи по самой недорогой цене. Чтобы отблагодарить подругу за помощь, Кей купила ей в «Маршал Филд» пушистый розовый свитер из ангорки. Девушки, нагруженные коробками, в прекрасном настроении возвратились в отель. Когда Кей подошла к стойке портье за ключом, клерк протянул ей еще и листок бумаги. Кроме телефонного номера, в записке ничего не было. – Что я тебе говорила? – возликовала Сильвия. – Вот оно! Кей предпочла позвонить из номера. Ей ответила телефонистка «Дейвс, Лабрендт и Уайлер». Девушка назвала свое имя, и ее немедленно соединили с какой-то женщиной. – Мисс Тэту, – сказала та, слегка исказив музыкальное гавайское имя Кей. – Мистер Рэнделл Уайлер просил передать, что машина заедет за вами в шесть часов. Отец даже не захотел поговорить с ней сам! Отослал к секретарше! Словно Кей – клиент, с которым обсуждаются условия контракта. Всякая радость, которую она должна была чувствовать оттого, что наконец будет жить у отца, мгновенно увяла. Девушка собрала вещи, переоделась в одно из платьев, купленных днем, – яблочно-зеленое, с отрезной юбкой и воротником-хомутиком. У нее оставалось восемнадцать долларов из денег, данных Уайлером, и Кей настояла, чтобы Сильвия взяла их. За номер было заплачено до завтрашнего дня – Сильвия могла переночевать в отеле. Кей записала номер домашнего телефона Уайлера и заставила подругу пообещать, что та обязательно позвонит. Потом обе спустились в вестибюль и стали ждать. – Как насчет тебя? – спросила Кей. – Куда сейчас отправишься? – Пожалуй, останусь здесь, если удастся найти работу. – Может, я смогу замолвить за тебя словечко перед отцом? – И не думай! У меня нет ни одной вещи, которую можно было бы носить в офисе, да к тому же, я и не хочу там работать. Кстати, можно оставить себе эту муу… как там ее… на память о днях, проведенных вместе? – Муу-муу, – объяснила Кей. – Конечно. Только не говори так, будто мы больше не увидимся! – Знаешь, я не очень-то вписываюсь в общество с Норд-Сайд. – Я тоже. Сильвия долго смотрела на подругу. – Нет, Кей, у тебя все получится. Только держись. Но тут появился рассыльный и сообщил Кей, что машина ждет у двери. Он взял чемодан Кей, свертки и пошел вперед. Сильвия проводила Кей. Обе одновременно увидели водителя в темно-бордовой ливрее, укладывавшего вещи Кей на заднее сиденье «роллс-ройса». – Вот это да! – восхитилась Сильвия. – Кажется, ты напала на золотую жилу. Девушки обнялись, и водитель открыл перед Кей дверцу автомобиля. – Побереги свою голову, – велела она Сильвии. – А ты – свое сердце, – отозвалась подруга. Кей глядела из окна, пока машина не свернула за угол. Да, кажется, она в самом деле нашла клад. Но совсем не чувствовала себя счастливой. Она так мечтала о доме, об отце… но Рэнделл Уайлер согласился принять ее вовсе не потому, что хотел дать дочери первое, или второе.
ГЛАВА 10
Празднества, обычно устраиваемые в доме Уайлеров в вечер выборов президента, стали традицией и славились не только лучшей сдой и шампанским, но и в качестве места, где можно было приобрести наиболее выгодные связи. Воспоминания о прошлых вечеринках были особенно приятны еще и потому, что все гости были демократами, а Демократическая партия побеждала на двух предыдущих президентских выборах. Сегодня шампанское и еда были такого же прекрасного качества, как обычно, но вот атмосфера оставляла неприятный осадок – каждый из восьми телевизоров, взятых напрокат на вечер и расставленных в нижних комнатах особняка Уайлеров, показывал одну и ту же программу – ведущие новостей объявляли данные компьютерных прогнозов – Ричард Милхаус Никсон будет тридцать седьмым президентом Соединенных Штатов. В группе гостей, собравшихся у телевизора в гостиной, раздались дружные стоны. Александра Уайлер подошла ближе и приглушила звук. – Хватит с нас этого унылого дерьма, – провозгласила она. – Мы еще можем повеселиться так, что небу жарко станет – если только притворимся, что празднуем Новый год!.. все, что угодно, только не выборы! – Но Господи, Алекс! – вскрикнула элегантно одетая женщина. – Четыре года с Диком-пройдохой! Меня даже не политика волнует, а костюмы, которые он носит! Можем ли мы доверить этому человеку править страной, если он даже не способен найти себе хорошего портного? Гости дружно расхохотались. – Слушайте все! – воскликнула Алекс Уайлер. – У меня еще полно лучшего шампанского в городе. – Уж это точно! – заорал кто-то. – Небось, осталось от тех запасов, что твой папочка добыл у Аль Капоне! Снова смех. – Ну уж нет, черт возьми! Я берегу его для того дня, когда Рэнди победит на выборах, через два года. А пока здесь полно лучшего французского пойла, чтобы утопить все ваши печали! Алекс отошла от смотревших телевизор гостей, жестом подозвала одного из официантов, нагруженного подносом с шампанским, поставила пустой бокал, взяла полный и показала ему на тех гостей, у кого истощились запасы спиртного. Умение устраивать прекрасные вечеринки было одним из многих талантов, которыми Алекс имела полное основание гордиться, наряду с хорошим вкусом, даром сводить вместе нужных или интересных людей и способностью щедро тратить на себя собственное богатство. До последнего времени она по праву считала себя самой красивой и необычной женщиной в любом обществе. Хотя Алекс вечно морила себя голодом, худоба прекрасно сочеталась с типом ее лица – широковатыми скулами, узким прямым носом и четко очерченным подбородком. Глаза, цвета золотистого сияния пшеничного поля, красиво оттенялись белоснежной кожей и каштановыми волосами. Сегодня ее красоту подчеркивало прямое красное платье классического покроя от Живанши, из шелкового шифона и рубиновым с бриллиантами колье и браслетами в тон костюму. Алекс одевалась к приему, убежденная, что сегодня ночь ее торжества, не только потому, что ожидается подведение результатов президентских выборов, но и оттого, что именно на этом вечере будет положено начало политической карьере мужа. Если все пойдет, как надо, через два года он станет сенатором, и это только начало. Когда Алекс Уайлер думала о будущем, она уж мысленно видела себя открывающей инаугурационный бал в Белом доме и царящей на множестве официальных обедов в качестве Первой леди государства. Все делалось для исполнения этой мечты, когда Рэнди обрушил на голову жены мерзкое известие о какой-то дочери, появившейся буквально из ниоткуда. Алекс потребовалось всего два дня на преодоления горячего желания подать на развод, после чего она позволила мужу взять девчонку под крылышко. Миссис Уайлер довольно быстро поняла, что захлопнуть дверь перед носом Кейулани Тейату, Кей «Уайлер», как та теперь будет именоваться, означает одни лишь неприятности для всех, включая саму Алекс; если же проявить щедрость и великодушие, можно получить кое-какую, и немалую, выгоду. Но ничто не могло изменить того факта, что Алекс уже терпеть не могла Кей. А что еще она должна была чувствовать?! До появления девушки Алекс ни сном ни духом не ведала, что в то время, когда Рэнделл Уайлер после возвращения с Гавайских островов ухаживал за ней, сделал предложение и женился, он уже был мужем туземки, оставленной по приказу вышестоящих лиц. Семнадцать лет назад, теплой осенней ночью, когда Алекс познакомилась с Рэнделлом Уайлером на благотворительном балу, эта встреча оказалась началом головокружительного романа. В июне следующего года этот роман завершился пышной свадьбой – самым значительным событием сезона. Отец Александры, Лайонел Дэйвс, считался одним из наиболее известных адвокатов в Чикаго, среди клиентов которых была гигантская корпорация по поставке мясных продуктов, универмаг «Маршал Филдз» и дюжина других процветающих компаний. Во времена действия сухого закона Дэйвс был одним из нескольких молодых адвокатов, зарабатывавших хлеб насущный тем, что обеспечивали свободу Аль Капоне и его людям посредством изобретения хитроумных юридических уловок. Правда, Дэйвсу удалось попасть в ряды респектабельных членов общества – не зря же он женился на дочери хирурга, имевшего связи в обществе, после чего он потихоньку порвал все связи с преступным миром. И, естественно, когда дочь выбрала в мужья адвоката, Дэйвс сделал Уайлера компаньоном фирмы. Тот вскоре покачал себя «ценным приобретением» и достойным партнером. После смерти Лайонела Дэйвса девять лет назад дочь получила четырнадцать миллионов, а зять – главенствующее положение в фирме. Без сомнения, именно женитьба Рэнделла Уайлера способствовала его мгновенному взлету по ступеням юридической карьеры и обеспечила все блага жизни. Сначала Александра не сомневалась в искренности чувств мужа. Но когда через некоторое время страсть остыла, а друзья начали намекать, что Рэнделл спит с другими женщинами, она задумалась о прошлом и поняла, как легко вписалась в его планы заполучить жену, которая обеспечила бы ему будущее. Гордой женщине была нанесена рана, но не смертельная. Что ни говори, а условия сделки выполнялись обеими сторонами. У Алекс были дети и завидно привлекательный муж, успехи которого придавали ей особое положение в обществе. Кроме того, Алекс доставляло удовлетворение сознавать, что большое состояние позволит ей в любую минуту заявить о своей независимости, и если муж развлекается по чужим постелям, почему бы и жене не делать то же самое? Но такое равновесие претерпело жестокий толчок, когда прошлым летом появилась Кей. Хотя Алекс понимала, что Рэнделл видел в ней всего лишь выгодную партию, все-таки тешила себя мыслью, что он находил ее привлекательной, а может, и любил, по крайней мере вначале. Теперь же знала, что он лгал с первого дня, утаивал существование другой жены и ребенка. Александра не могла уже относиться к мужу, как прежде. Но она опять попыталась приспособиться к обстоятельствам. Ничего она не ждала так, как раздвинуть узкую сферу влияния в элитарном чикагском обществе и появиться на широкой арене национальной и международной власти, и поскольку эти амбиции были целиком связаны с мужем, Алекс показалось немыслимым отвергать Кей, заявив Рэнди: – Когда наступит время выборов, спокойнее иметь полукровку в семье, чем скелет в шкафу. Поэтому она приняла девушку в свой дом, но с одним условием. – Держи ее подальше от меня, – шипела Алекс на мужа за день до приезда Кей. – Я позволю ей жить здесь и знаю, почему делаю это. Но не желаю иметь с ней ничего общего. Она твоя, Рэнди, только твоя. Можешь заботиться о ней, только смотри, чтобы не путалась у меня под ногами. И Алекс сделала все, чтобы встречаться с девушкой как можно реже – отвела ей спальню в том крыле, где жили слуги, практически не позволяла видеться со своими детьми. Это оказалось совсем несложно – старшие подростки, девочка и мальчик, давно обзавелись друзьями, и няне шестилетней малышке Ванессы было приказано «держать ребенка подальше от дочери Уайлера». Однако со стороны казалось, что Кей любят и балуют. Обозревая собравшихся гостей, возвращая улыбки и приветствия, Алекс чувствовала удовлетворение сделанным выбором. Эти богатые чикагцы будут поддерживать Рэнди, когда придет время. Не повредит, если они посчитают его сентиментальным, мягкосердечным семьянином, брак которого достаточно прочен, чтобы выдержать любые неожиданные удары. В этот момент Алекс заметила Тони Бэнкса; отойдя от телевизора, он поднес спичку к очередной огромной гавайской сигаре, вечно свисавшей из уголка его рта. Бэнкс, тяжеловесный мужчина с внешностью профессионального борца, был могущественным политическим воротилой, одним из тех, кто помог отдать голоса избирателей штата Иллинойс Джону Кеннеди в 1960 г. и Джонсону в 1964. Однако в этом случае он и пальцем не шевельнул, убежденный, что Хамри неизбежно проиграет. Алекс поспешно двинулась навстречу Бэнксу, зная что он из тех людей, которые скорее бросят спичку на ковер, чем поищут пепельницу, и протянула ладонь. Бэнкс уронил на нее спичку и рассмеялся: – Всегда в нужном месте в нужное время, верно, Алекс? – Может, для вещей мелких и верно, только не для значительных. Нам сегодня следовало быть не здесь, а в штаб-квартире Никсона. – Ну уж нет, бьюсь об заклад, там не шампанское, а дешевая калифорнийская бурда. Мне здесь больше нравится. Алекс подняла бокал, словно одобряя хороший вкус гостя. – Уже решили что-нибудь? Она и Рэнди полгода назад просили Бэнкса вести избирательную кампанию Уайлера, начиная с предварительных выборов. Бэнкс, прищурившись, пронзительно взглянул на Александру. – Смотрю, вы даром времени не теряете! – В Белом доме опять будет сидеть республиканец, Тони. Тем более, есть смысл укрепить нашу сторону там, на Капитолийском холме. И чем раньше мы начнем трудиться над этим, тем лучше. Бэнкс по-прежнему не сводил с нее изучающего взгляда. – Интересно, кто хочет этого больше, вы или Рэнди? – Не стоит и гадать, – язвительно бросила Алекс. Тони снова расхохотался, тряся толстым животом под широким клетчатым кушаком. – Ну что ж, у меня для вас хорошие новости, лапочка. Я берусь за работу. Знаете, что заставило меня решиться? Сегодняшний вечер… когда я пришел сюда и хорошенько рассмотрел вот это. Он взглянул в направлении портальной арки у входа в фойе. На ступеньке широкой центральной лестницы сидела Кей. Увидев ее, Александра с трудом удержала бешеный порыв самым невежливым образом бросить Бэнкса и помчаться к девушке. На руках у Кей, свернувшись калачиком, спала шестилетняя малышка Ванесса. – С точки зрения политики это чистое золото, – объяснил Бэнкс. – Не говоря уж о том, что девчонка – просто динамит, у нее еще и связи на Гавайях. Десять лет назад туземной родни было бы достаточно, чтобы оттолкнуть избирателей, но теперь Гавайи – американский штат, братья под одним флагом и тому подобное дерьмо. Кроме того, девчонка не очень-то похожа на иностранку. В любом случае, тут нам светит большая выгода! Толстяк затянулся сигарой. – Кто объявит хорошие новости Рэнди – вы или я? – Вы, – решила Алекс. – И передайте, что у вас появились идеи… насчет его дочери. Он заинтересуется. Бэнкс уже сделал шаг в сторону, но остановился. – Кстати, Алекс, вы не забыли о нашем договоре?.. Впервые придя к Бэнксу с мужем, Алекс потом посетила его офис и, чтобы заинтересовать его и опасаясь, что тот может переметнуться к сопернику, обещала Бэнксу двести тысяч долларов в качестве премии, если Рэнделла изберут сенатором. – Не забыла, Тони. Бэнкс выпустил в воздух кольцо дыма и направился на поиски нового клиента. Алекс, с трудом проталкиваясь через толпу, поднялась по лестнице к тому месту, где сидела Кей и баюкала спящую девочку в ночнушке. – Ванессе давно надо быть в постели, – процедила Алекс, злобно глядя на Кей. – Она услыхала шум и прибежала сюда. Я как раз собиралась отнести ее наверх. – Я сама, спасибо. Алекс напомнила себе о необходимости сдерживаться – здесь слишком много любопытных ушей. Она протянула руки и ждала, пока Кей не встала и не положила на них спящего ребенка. – Теперь пойди и скажи «aloha» моим гостям. Покажи всем, какая ты милая и хорошенькая. Она начала подниматься по ступенькам, унося дочь. Кей смешалась с оживленной толпой. Ей совсем не нравилось играть роль, которую от нее ожидали. Но отец настаивал на ее присутствии, когда девушка сказала, что не хочет присутствовать на вечеринке. – Эти люди ожидают увидеть меня в кругу семьи, знать, что мы держимся друг за друга. Это большой вклад в кампанию. Вклад. Сколько раз ей говорили так, с тех пор, как она поселилась в доме отца? Предсказания Сильвии попали прямо в цель. Уайлер ничего не предпринимал, чтобы скрыть историю происхождения появившейся ниоткуда дочери. Он всего лишь чуть-чуть исказил факты, чтобы казаться героем, а не подлецом. В версии, данной репортерам агентами Уайлера по связям с общественностью, Кей родилась от короткого и несчастливого брака, заключенного на Гавайях во время его военной службы, еще когда шла война с Кореей. Мать девочки получила право опеки и не разрешала отцу общаться с дочерью, но она была умственно нестабильна и в конце концов покончила с собой. Узнав о трагедии, Уайлер немедленно вызвал дочь в Чикаго. История трогательного воссоединения расписывалась во всех газетах и программах теленовостей. В тот вечер, когда водитель Уайлера привез Кей, перед домом уже ждали телевизионщики. С этой минуты Кей непрерывно играла ожидаемую от нее роль. Красота девушки сделала се популярной среди внештатных фотографов, поставляющих снимки в различные издания, чтобы заполнить страницы в те дни, когда особенных сенсаций не происходило. Они часто торчали у входа частной высшей школы, куда послал Кей отец, чтобы девушка закончила образование. Сегодня ее тоже снимали операторы, обходившие вечеринки в честь выборов и желающие поскорее послать фотографии в завтрашние колонки светской хроники. Хотя Кей, чтобы разочаровать их, обычно одевалась в школу очень просто, почти бедно, и носила шляпы с широкими полями, скрывавшими лицо, сегодня она старалась быть как можно более общительной. Уайлер дал ей пятьсот долларов на платье и туфли специально для этого вечера и велел купить что-нибудь «эффектное», чтобы показать ноги. В универмаге «Маршал Филдз» она выбрала черное платье, вышитое бисером, с высоким разрезом сбоку. Кей медленно переходила из комнаты в комнату – то и дело ее останавливали люди, представляющиеся друзьями и почитателями Рэнделла Уайлера. Все убеждали девушку, как тронула их история ее воссоединения с отцом, спрашивали, привыкла ли она к жизни в Чикаго, превозносили ее красоту. Многие считали, что ей стоит стать моделью, некоторые открыто предлагали свои связи, чтобы помочь ей. Опыт работы Кей в гостинице научил ее искусству светской беседы. Она без труда производила на собравшихся впечатление очаровательной, сдержанной девушки, довольной своей новой жизнью. Но Кей то и дело стискивала зубы, боясь взорваться. Довольная, счастливая? Ненависть мачехи превращала каждый день в пытку. Конечно, девушка не ожидала, что примирение наступит скоро, но по намеренной жестокость Александры Уайлер становилось все яснее, что пропасть между ними будет только расширяться. Отношения с отцом казались более ровными. Работа отнимала у него все дни и большую часть вечеров – приходилось посещать бесконечные приемы и светские ужины, так что дети почти его не видели. Он обращался с Кей с вежливой сердечностью, но без особого тепла или привязанности. Раз или два он обнимал дочь за плечи, когда представлял ее другу или политическому союзнику – но никогда не целовал ее, не пытался поговорить по душам, посидеть вместе, попробовать исправить былые ошибки. По временам Кей винила себя за то, что навязалась этой семье. И были дни, когда она уже была готова пожертвовать мечтой завоевать любовь отца и просто уйти из дома. Но потом вспоминала наставления, которые Сильвия продолжала повторять: отец всем на свете обязан Кей и должен заботиться о дочери. Но тут случилось нечто неожиданное – Кей и Ванесса крепко привязались друг к другу. Александра делала все возможное, чтобы отделить детей от Кей, но малышка постоянно удирала от няни и бежала к Кей. Ванесса была милой, доброй, ласковой девочкой, и Кей было легко полюбить сводную сестру. Они с первого взгляда понравились друг другу. Ванесса была поздним ребенком, на десять лет младше остальных детей. Разница в возрасте заставляла девочку остро чувствовать свое одиночество, и никто из семьи не пытался преодолеть этот возрастной разрыв. Кей подозревала, что Ванесса была зачата случайно и на деле оказалась таким же нежеланным ребенком, как и сама Кей. Перед Кей остановился фотограф, поднял аппарат и взмахнул рукой, показывая кому-то, как продвинуться поближе, чтобы попасть в кадр. Кей, оглянувшись, заметила отца с каким-то здоровяком, жующим сигару. – Кей, – сказал Уайлер, – познакомься с Тони Бэнксом. Рука девушки утонула в огромной лапе Бэнкса. – Очень рад, – сказал он. – Не возражаете, если снимемся вместе? Уайлер подтвердил просьбу кивком. – Конечно, не возражаю, – послушно пробормотала Кей. Она улыбнулась, вспышка громко щелкнула, и фотограф удалился. – Тони сейчас сообщил, что сможет заняться моей кампаний, – объявил Уайлер. Бэнкс повернулся к Кей. – Ну, как вы относитесь к тому, что ваш отец станет сенатором? – По-моему, трудно ответить на такой вопрос, пока выборы еще не состоялись, – заметила Кей. Бэнкс засмеялся и подтолкнул локтем Уайлера. – По-моему, вы заимели себе прирожденного политика. И, вновь обернувшись к Кей, добавил: – Приятно было побеседовать с вами, мисс Уайлер. Думаю, мы прекрасно сработаемся. Он растворился в толпе. – Тони считает, что ты будешь мне большим подспорьем, – объяснил Уайлер. – Настоящее приобретение, – пробормотала Кей. Уайлер проницательно взглянул на нее. – Вот что это такое – быть членом семьи, Кей. Как, по-твоему, что делает клан Кеннеди таким сильным? Все трудятся вместе. Ты ведь сама хотела этого – стать частью семьи. – И я на все соглашалась, не так ли? Желала бы только, чтобы ты радовался моему приезду еще по какой-то причине, кроме той, что я должна помочь тебе получить все, к чему стремишься. Кей поразилась собственным словам – может, это бокал шампанского так развязал ей язык? Уайлер пристально уставился на дочь и подвинулся ближе. – Я не очень-то уделял тебе внимание, правда? Знаю, тебе нелегко приходится… потому что Алекс… она… словом… узнала… Голос изменил Уайлеру. Кей почему-то тронула растерянность отца – блестящий оратор, способный заворожить публику в зале суда, сейчас путался в словах, как школьник. – Я попытаюсь измениться, – продолжал он. – Постарайся быть терпеливее со мной. Наверное, я не очень хороший отец для всех своих детей. Но дай мне шанс исправиться. И тут впервые он, наклонившись, поцеловал Кей. Щека в том месте, где губы коснулись ее, загорелась, по всему телу разлилось тепло. Но в тот момент, когда Уайлер отошел, расточая гостям улыбки и приветствия, Кей подняла глаза и увидела Александру. Та уложила Ванессу в постель, вернулась и теперь стояла на другом конце комнаты, выглядывая Кей в постоянно изменяющиеся просветы между людьми, и любому стороннему наблюдателю выражение ее лица могло показаться нейтральным, но Кей заметила в глазах искру неподдельно-сильного чувства. Какого? Ненависти? Нет!.. Чего-то гораздо более сложного и тревожащего, не дающего покоя… грызущего душу. И тут только Кей поняла, что это было. Ревность. Кей оторвала взгляд от мачехи и стала наблюдать за пробиравшимся сквозь толпу Уайлером, пожимающим руки направо и налево. Девушка подумала, что ничего не хочет от отца, лишь только любви, – самой простой и естественной вещи, которую он так легко может ей дать. Но теперь ей стало ясно, что Александре все видится в ином свете. Для нее Кей всегда будет соперницей. И только одна из них может победить.ГЛАВА 11
Сильвия Трембле в простом черном платье, с коротко, по-мальчишески подстриженными светлыми, почти белыми волосами, стояла в центре эстрады подвального кабаре и обращалась с речью к зрителям, сидевшим за маленькими столами перед стаканами с выпивкой. – Ну а теперь давайте убедимся, что вы все поняли. – Я – Кэтрин Хэпберн,[17] а он – Генри Киссинджер. Она показала на тощего молодого человека с копной черных волос, ожидавшего в углу сцены, – полную противоположность представительному, объездившему весь мир госсекретарю, с его густой волнистой шевелюрой. – Стиль, который вы требуете, – пьеса Теннеси Уильямса, а начальная реплика – «Осторожно, видишь, какая огромная дыра!». Сильвия о чем-то посовещалась с молодым человеком и отошла. Он откинул назад волосы, пригладил их и нацепил пару очков в роговой оправе, брошенных кем-то из-за кулис. Сильвия вытащила стул, уселась и широко открыла рот. Молодой человек наклонился над ней, поднес руку к ее губам и издал высокий сверлящий визг. Сильвия резко дернулась, слово от внезапной боли. Публика немедленно поняла, что они разыгрывают роли дантиста и пациентки. Картинно извиваясь на стуле, Сильвия оттолкнула партнера. – Не могли бы вы быть немного поосторожнее, доктор Киссинджер? – спросила она, прекрасно имитируя аристократический голос Кэтрин Хэпберн, сдобренный отчетливым акцентом южной красавицы. – Клянусь, я ника-ада еще не доверяла вашим рукам более чувствительной полости. Сильвия кокетливо похлопала густыми ресницами, широко открыла огромные голубые глаза, подчеркивая непристойный подтекст внешне невинной реплики. Зрители смеялись и аплодировали, восхищенные остроумием, с которым предложенная реплика превратилась в импровизированный скетч. Актер, игравший Киссинджера и налегающий на сильный немецкий акцент, полностью вошел в образ злобного врача-садиста, и реплики, которыми они обменивались, двусмысленные, язвительные, ехидные, все больше веселили зрителей. Сидя в одиночестве за столиком у стены, Кей не переставала восхищаться дерзким умом подруги. Сильвия позвонила в апреле и рассказала, что смогла получить место в знаменитой чикагской труппе импровизаторов – «Уинди Сити Плейерз». Хотя Кей не терпелось увидеть игру подруги, последние полтора месяца она была слишком занята – вот-вот должны были состояться предварительные выборы в Сенат. Так надолго подруги еще не разлучались. Весь первый год жизни в доме Уайлера они часто виделись. Сильвия даже пришла как-то в особняк на Норд-Сайд, но потом заявила, что уж очень неловко там себя чувствовала, и с этого времени они всегда встречались в нижней части города, бегали по магазинам и шли в кино. Решив остаться в Чикаго, Сильвия мигом нашла работу официантки на раздаче коктейлей в баре. Она часто принимала приглашения привлекательных посетителей, и один оказался импрессарио известной труппы, занятой в знаменитом бродвейском мюзикле. Он-то и решил, что безграничный эксгибиционизм Сильвии прекрасно подходит театру импровизации. На следующий день девушка отправилась в кабаре, гдевот уже больше десяти лет играли «Уинди Сити Плейерз». В труппе не было вакансий, но Сильвия выпросила место официантки, и, подавая напитки, внимательно следила за игрой восьми постоянных актеров. Через восемь месяцев один из них уволился, и Сильвия умоляла прослушать ее. С того момента как она появилась на сцене, ни у кого не осталось сомнения, что именно здесь ее настоящее место! В конце шоу Сильвия подошла к Кей. Девушка переоделась в кожаную мини-юбку с блузкой-болеро из фиолетового атласа, на руках от запястья до локтя переливались дешевые браслеты. – Не знаю, как у тебя это выходит, – призналась Кей. – Всегда знаешь, что делать; и за словом с карман не лезешь. – А знаешь, что труднее всего?! Побыстрее сообразить, как сказать или сделать сразу две вещи – первая, которая приходит на ум, сразу вытесняет вторую. Кстати, мне нравится твоя новая прическа, – решила она, критически оглядывая Кей. По настоянию Тони Бэнкса Кей пришлось подстричься. – Ты можешь помочь нам получить голоса молодежи, – с обычным резковатым чистосердечием объяснил Бэнкс, – но если будешь выглядеть как хиппи или туземка, выбежавшая встречать катер с почтой, мы потеряем столько же голосов, сколько и наберем. Бэнкс договорился с известным парикмахером, и роскошный водопад шелковистых волос, спадавший почти до талии, укоротился до плеч и лежал мягкими волнами, обрамлявшими лицо. Сильвия заказала подошедшему официанту черный кофе с бренди. Кей ограничилась имбирным элем. Когда официант отошел, двое молодых людей попросили у Сильвии автограф. Один из них оказался весьма привлекательным, и Сильвия поболтала с ним, предложив остаться на второе шоу, когда тот сказал, что пришел со спутницей, Сильвия велела проводить девушку и возвращаться. Скорее всего, она не проведет ночь одна! Кей не первый раз наблюдала, как Сильвия ведет себя с мужчинами, и раньше часто советовала найти кого-то одного, кто мог бы удовлетворить ее. – Один мужик не выдержит, – без обиняков отрезала Сильвия, и Кей в конце концов перестала спрашивать. – Вот видишь? Я теперь звезда! – объявила Сильвия после ухода поклонника. – Ну а какие у тебя новости, крошка? Злая колдунья с Норд-Сайд опять наложила на тебя заклятье? Кей часто изливала душу подруге, жалуясь на постоянные стычки с Александрой. – Мы стараемся избегать друг друга. Хорошо, кампания помогла. Она повсюду ездит с отцом, а меня редко берут с собой. – Но ведь ты тоже пожимаешь руки и целуешь младенцев, – возразила Сильвия. – Я видела снимки в газетах. Тебя всюду рекламируют. – Ну да, – засмеялась Кей, – мистер Бэнкс, тот тип, что отвечает за всю кампанию, думает, что, если я буду произносить речи в колледжах, на фабриках, везде, где есть молодежь, они придут голосовать за отца. Но я никогда этого не делала раньше, Сил. И не знаю даже, как стоять лицом к лицу со всеми этими людьми. – Солнышко, могу лишь посоветовать тебе быть естественной, самой собой. Ты ведь даже «хулу» танцевать умеешь, что по сравнению с этим какие-то голоса?! По правде говоря, люди в наше время больше не слушают политиков, а смотрят на внешность и стиль – именно это, как говорят, помогло Кеннеди выиграть, так ведь? – Харизма. Обаяние личности. – Ага. Ну так вот этого у тебя хоть отбавляй. Бэнксу следовало бы знать это. – Но я попросту боюсь, – призналась Кей. – Когда участвуешь в политической кампании, все, что говоришь или делаешь, попадает под микроскоп. А вдруг я скажу что-нибудь такое, что поставит отца в неловкое положение, и он потеряет из-за меня голоса. – А по-моему, – ехидно вставила Сильвия, – ты просто опасаешься, что по нечаянности ляпнешь правду об этом сучьем сыне. Кей, отвернувшись, уставилась в темный угол. – Извини, – вздохнула Сильвия. – Тебе приходится многое прощать ему, а я этого делать не обязана. Официант принес заказанный кофе; Сильвия поднесла к губам чашку. – Как твой старик относится к тебе? – Он впервые обрадован моему появлению, – тихо ответила Кей. – Поэтому ты из кожи вон лезешь, чтобы ему угодить. Неужели вправду веришь, что он больше других достоин представлять народ в Сенате? – У него правильные взгляды. Отец против войны и хочет, чтобы жизнь стала лучше. Он сможет много добиться и, мне кажется, будет там на своем месте. – Раз ты говоришь так, будто сама этому веришь, значит, сможешь добыть для папочки голоса, – пожала плечами Сильвия, наклоняясь ниже. – Значит, больше никаких проблем? – Никаких, – убеждала себя и ее Кей. Она будет расхваливать отца, заставит людей поверить ему… и если наберет достаточно голосов, может, завоюет его любовь. Приближались первичные выборы, и Кей с утра до вечера была занята на благотворительных деловых обедах, банкетах Молодежной коммерческой палаты и студенческих митингах не только в Чикаго, но и по всему штату. Она понимала, что пользовалась такой самостоятельностью лишь по просьбе мачехи, уговорившей Бэнкса держать падчерицу как можно дальше от нее. Александра желала выглядеть олицетворением настоящей верной жены политика, но вовсе не собиралась повсюду показываться с Кей. Конечно, Тони Бэнкс объяснил девушке, что она должна говорить с той частью избирателей, которые иначе пришли бы голосовать за Рэнделла Уайлера – молодыми людьми, этническими группами. Профессиональные писатели, готовившие речи Кей, никогда не забывали упомянуть о ее туземном происхождении, смешанной крови, используя девушку в качестве рупора антирасистских идей и призывов за равные права для национальных меньшинств и американских женщин. Сначала Кей сильно нервничала, но постепенно привыкла, и выступления ее стали более отточенными. Вскоре она начала импровизировать. На встречах со студентами некоторых колледжей, где самыми наболевшими темами считались борьба за прекращение войны и против мобилизации, девушка прятала в карман приготовленную шпаргалку и начинала трогательно рассказывать о гробах, которые выгружали группами с военно-транспортного самолета, и необходимости кончать войну, чтобы Америка могла залечивать раны дома. Узнав о том, что Кей отступила от выученного текста, Бэнкс начал распекать ее: – Мы сотни раз проверяем эти проклятые речи, лишь бы убедиться, черт побери, что никто ничего не сможет исказить и использовать против нас! Будешь говорить, что в голову взбредет, Кей, и, если сморозишь глупость, нам придет конец. Такое на выборах бывает сплошь и рядом! – Если считаете, что я мешаю, Тони, – ответила Кей, – тогда не стоит меня посылать. К тому времени как произошел этот разговор, девушка уже прекрасно понимала, что Бэнкс не сможет обойтись без нее. Все больше избирателей, привлеченных известностью Кей, желало с ней встретиться. Газеты начали поручать репортерам взять у Кей интервью. Как и предвидел Бэнкс, ее история заинтересовала многих, и Кей все чаще начала появляться в телепрограммах новостей, а ее фото в газетах и журналах – не только из-за ее выступлений или происхождения, но еще и по причине внешности Кей. Александре было невыносимо видеть, как падчерица быстро становится любимицей прессы. Но она, конечно, вряд ли смогла возражать против всего, что увеличивает шанс Рэнди попасть в Сенат. Он нуждался в любом преимуществе, поскольку основной соперник Пол Форрест уже пробыл два срока в Палате представителей. Огромное богатство и положение в обществе Уайлера восстановили против него большую часть населения Чикаго, принадлежащего к национальным меньшинствам и рабочим семьям. Первичные выборы должны были закончиться через несколько недель, и результаты были весьма неутешительными – Уайлер стоял ниже Форреста на несколько пунктов. В штаб-квартире избирательной кампании царила унылая атмосфера. Только Тони Бэнкс сохранял неизменное спокойствие. В большой центральной комнате офиса, арендованного Уайлером в том же здании, где размещалась юридическая контора, распорядитель кампании начинал каждый день с того, что взбирался на письменный стол, чтобы инструктировать штат и растущие ряды молодых волонтеров, подобно генералу, посылающем войска на фронт. – Время работает на нас! – громовым голосом объявил он как-то мрачным утром, в понедельник, когда первичные выборы начали входить в конечную фазу. – Мы догоняем Форреста и поднимаемся каждую неделю на два-три пункта. Еще немного усилий – и мы обойдем этих сучьих детей прямо перед выборами – самое лучшее время, чтобы выйти вперед! Но Бэнкс твердил, что сейчас не время снижать темпы – нужно обойти еще больше домов, убедить еще больше людей, сделать еще больше телефонных звонков, вытянуть еще больше пожертвований. Спрыгнув со стола, Бэнкс позвал Кей к себе в кабинет. Она каждое утро приходила в штаб-квартиру, чтобы узнать расписание на сегодня, взять конспект новой речи, встретиться с женщиной, которая должна была сопровождать ее на собрание. Кей вошла в кабинет Бэнкса. Ее отец был уже там и справлялся у Эла Корчака, пресс-секретаря кампании, о последних результатах. Уайлер продолжал разговор с Корчаком. К девушке подошел Бэнкс. – Тебе, как и остальным, поручается дополнительное задание, – объявил он, вытаскивая изо рта неизменную сигару. – Дела хуже, чем я думал, Кей. Нам необходим каждый дополнительный голос. Я высылаю тебя из города на завоевание новой территории: сельского района в центральной части штата. Конечно, я мог бы нарядить твоего папашу в соломенную шляпу и послать к фермерам, но, боюсь, он будет выглядеть точь-в-точь, как рыба с бакенбардами. Но ты, по-моему, вполне подойдешь. Гавайи – нечто вроде большой деревни, так ведь? Множество людей работает на фермах. А ты к тому же выросла на плантации, так что все сходится, и я прав! Кей заметила, что отец отвлекся от цифр и следит за ее реакцией. – Ухаживать за сахарным тростником и ананасами – вовсе не то, что выращивать кукурузу и скот, Тони. – Точно, точно, мы с тобой это понимаем. Но сколько иллинойских фермеров побывали на Гавайях? Кей пожала плечами. – Если считаете, что смогу помочь, конечно, поеду. – Молодец! Уайлер, благодарно улыбнувшись, вернулся к разговору с пресс-секретарем. Тони вынул несколько бумажек из стопки, громоздящейся на столе, и сунул Кей. – Вот пара новых конспектов речи – специально для сельских тружеников; а теперь иди и собирайся – пробудешь там не меньше пяти дней. – Пяти дней? – Угу, с понедельника по пятницу, будешь раскатывать из городка в городок. Для того, чтобы сблизиться с людьми в маленьких поселках, объяснил Бэнкс, нужно, чтобы Кей путешествовала одна, в автомобиле, без каравана репортеров и фотографов. Работники штаб-квартиры уже договорились о выступлениях на окружных ярмарках и собраниях фермерских ассоциаций и клубах, церквах и заведениях для игры в бинго:[18] – Старомодный способ добывать голоса, Кей. И тебе будет полезно подышать деревенским воздухом. Одна в пути, целых пять дней? Какая ужасная затея! Тоска! Но Кей снова заметила, как выжидающе уставился на нее отец, и молча взяла конспекты у Тони. Бэнкс предупредил, что через час водитель заедет за ней в дом Уайлера. Отец послал ей прощальный воздушный поцелуй. Кей помчалась домой, сложила вещи, натянула дорожный костюм: немнущуюся яблочно-зеленую юбку и бледно-розовую блузку. Как раз подходит для сельского пейзажа, подумала она и уселась дожидаться автомобиля, в полной уверенности, что это затея Александры: старается держать ее подальше от прессы, чтобы самой попасть в центр внимания. Лайвси, дворецкий-англичанин, подошел к двери ее спальни и объявил, что приехала машина. У подъезда стоял пыльный потрепанный «бьюик» неведомого года выпуска. Высокий молодой человек в кожаной куртке и черных брюках стоял рядом. Он поспешно взял у Кей чемодан, положил в багажник и открыл заднюю дверцу. Прежде чем сесть, Кей задержалась. – Кто вы? – Михал Карлошик, – представился он, протягивая руку. Кей пожала сильную ладонь. – Где мой водитель, Михал? Произнося незнакомое имя, она пыталась точно подражать ему, рифмуя «Михал» и «никель». – Я ваш водитель, – ответил молодой человек. – Вижу. Но мне сказали, что сопровождающей будет женщина… – Бедняжка. Она уже ехала сюда, но врезалась в такси на Лейкшор Драйв. В штаб-квартире попытались уговорить другую, но у единственной, кто смогла бы поехать на целых пять дней, отобрали права после двух проколов и проезда на красный свет. Так что остались только парни. И поверьте, мисс Уайлер, – улыбнулся он, – вызвалось немало добровольцев! Кей уставилась на него. – Хотите сказать, вы поедете со мной? Мне предлагается провести в дороге пять дней с незнакомым мужчиной? – Мистер Бэнкс дал мне достаточно денег, чтобы хватило на отдельные номера в отелях, и предельно четко объяснил мои обязанности. Я наш шофер, телохранитель и организатор встреч. Мистер Бэнкс также предупредил, что, если я не буду вести себя как истинный джентльмен, он… знаете, я лучше не стану повторять его слова. Но, не беспокойтесь, я все понял и не выйду за грань дозволенного. Кей внимательно присмотрелась к молодому человеку. Темно-каштановые волосы, непокорные и волнистые, голубые глаза, обрамленные очень длинными ресницами, неправильные черты лица, одна-две оспенных рытвинки на сильной челюсти, возможно, последствия юношеского фурункулеза. Все это вместе придавало ему привлекательно-грубоватый вид человека, выросшего на свежем воздухе, вероятно, на ферме. Если вспомнить ненормальных психопатов, любимым занятием которых было преследовать политиков и их родственников, угрожая расправой, этот паренек мог стать лучшей защитой в долгой поездке, чем любая женщина. Кей влезла в автомобиль, но не через заднюю дверцу, которую Михал держал открытой, а через переднюю, которую распахнула сама. Дождавшись, пока молодой человек сел за руль, она спросила: – Михал, почему Тони из всех добровольцев выбрал именно вас? Он повернул ключ зажигания и начал выруливать на мостовую. – Он спросил у всех год выпуска наших автомобилей. У остальных парней машины новенькие, в основном, спортивные модели – знаете, мисс Уайлер, у большинства волонтеров, работающих на вашего отца, денег куры не клюют. Мой «бьюик» оказался самым старым – именно это и было нужно Тони. – Почему? – Вы собираетесь объехать кучу ферм и доказать, что ваш отец понимает проблемы фермеров лучше остальных кандидатов. Считаете, они попадутся на крючок, если вы прибудете в «феррари»? Наконец-то Кей сообразила, в чем дело. Чикаго остался позади; они оказались на шоссе, ведущем на юго-восток, к плодородным центральным равнинам. Согласно отпечатанному на машинке расписанию, которое Михал показал Кей, их первая остановка будет на окружной ярмарке, недалеко от Джольет, в паре часов езды отсюда. Прошло совсем немного времени, и между молодыми людьми завязалась оживленная беседа под льющуюся из магнитофона музыку; казалось, у Михала имелся неисчерпаемый запас кассет: Синатра, Чайковский, «Битлз», Бетховен, Элвис. Они перестали обращаться друг к другу «мисс Уайлер» и «Михал». Он сказал, что все друзья называют его Митч. Митч расспрашивал Кей о Гавайях и о ее жизни, хотя признался, что кое-что знает из газет. Оказалось, что он помнит все, даже заметки, напечатанные еще в то время, когда Кей появилась в доме отца. – Я хотел познакомиться с тобой с той минуты, как увидел твое фото в газетах. – Именно поэтому и вызвался работать на выборах? – Я мог бы и сказать «да», – честно объяснил он, – только вряд ли посвятил бы все свободное время кандидату, в которого не верю и которым не восхищаюсь. До Кей дошло, что все это время она работала с десятками добровольцев, помогавших избранию Рэнделла Уайлера, но впервые услышала, как кто-то в действительности им восхищается. Сама она не испытывала таких чувств, нет, она предложила поддержку, надеясь завоевать любовь, Тони Бэнкс работал из-за денег, Александра из светских амбиций, Митч, по-видимому, делал это из принципа. – И что тебя в нем восхищает? – полюбопытствовала она. – Он когда-то был беден, как я. Начал с самых низов, но получил все. Я восхищаюсь мистером Уайлером; он сумел осуществить свои мечты. – Не за его политические взгляды? – Политика, в основном, и состоит из попыток превратить грезы в действительность, – объяснил Митч. – Покончить с войной, сделать жизнь людей лучше. Ведь политики вечно говорят о мечтах, правда? Я подумал: если Уайлер смог получить все, что хочет, он сумеет сделать это и для избирателей. Кей задалась вопросом, что сказал бы Митч Карлошик, узнай он, каким образом ее отец смог осуществить свои мечты: о лжи, в которой погряз, о судьбах, которые исковеркал. Но она подавила искушение все рассказать и стала расспрашивать Митча о его жизни. Родители Митча эмигрировали из Польши, когда мальчику было три года. Главной причиной их отъезда из страны была необходимость оперировать старшую сестру, родившуюся с пороком сердца. Но коммунистическое правительство так долго не давало разрешения на выезд, что состояние девочки резко ухудшилось, и она умерла через несколько недель после того, как оказались в Соединенных Штатах. Митч и его родители остановились в Чикаго у родственников, присоединились к большой польской общине, жившей в районе Милуоки-авеню. Как многие поляки, отец нашел работу на скотопригонном дворе. – Трудится на бойне, – вздохнул Митч. – Стоит по щиколотку в крови, перерезает глотки коровам, по мере того как они поступают по конвейеру, головами вниз. Кей не просила Митча подробно описывать работу отца и теперь ощущала его отвращение… но в то же время неистовую благодарность за черную работу, которой пришлось заняться отцу, чтобы семья могла выжить в Америке. Теперь Митч учился в университете штата Иллинойс, поскольку смог получить стипендию как лучший игрок баскетбольной команды. В следующем году, после окончания, он намеревался получить степень магистра в области бизнеса. – Будь я проклят, если когда-нибудь собираюсь стоять по щиколотку в крови, чтобы прокормить семью. У меня будет все, как у мистера Уайлера. Митч говорил о том, что станет миллионером, но в голосе звучало нечто большее, чем обыкновенная алчность. Он сказал еще, что деньги помогут ему сделать много добрых дел и улучшить условия работы на скотопригонных дворах, перекупить компанию, владеющую этим бизнесом, и все там изменить. – Они слишком экономят на всем, чтобы увеличить доходы, – пояснил он, – вместо того чтобы думать о здоровье рабочих… и даже покупателей. Они приехали на ярмарку, где Кей участвовала в конкурсе на лучший пирог, – в качестве одного из членов жюри, конечно, потом выступала с речью под большим навесом перед несколькими сотнями жен фермеров. Она говорила о том, что, поскольку сама родилась на плантации, хорошо понимает и сочувствует трудностям сельских жителей. – Как некоторые из вас знают, – сказала она в заключение, – большую часть своей жизни я не знала отца, но, когда умерла мама и мы нашли друг друга, смогла рассказать ему о многих проблемах, с которыми я росла. Он стал испытывать особое сочувствие к тем, кто живет на земле, кто кормит население страны, но иногда с трудом может прокормить себя. Поэтому прошу в день выборов отдать голоса за Рэнделла Уайлера. И скажите мужьям, что им лучше сделать то же самое, если они понимают, в чем их выгода. Раздались громкие приветственные восклицания, Кей устроили овацию, а когда она сошла с трибуны, слушатели окружили ее, выражая поддержку. Он с благодарностью заметила, что рядом появился Митч и действовал как буфер, отгораживая се от восторженных поклонниц. Через несколько минут он, громко извинившись перед дамами, ловко вывел Кей из толпы. – Прошу прощения, леди, но мисс Уайлер должна ехать еще на одно собрание. Но когда они вышли, Митч не направился к автомобилю, а показал на большое чертово колесо в центре ярмарки. – Когда-нибудь каталась на такой штуке? – Нет. – Так я и думал. Это и имел в виду, когда говорил о следующем собрании. Они покатались на колесе, потом на «американских горках», побывали на других аттракционах, швыряли мячи в молочные бутылки и дротики в воздушные шары. Несколько раз Кей довольно неискренне напоминала Митчу о делах, но не спорила, когда тот повел ее туда, где выставлялись лучшие животные; фермеры демонстрировали тыквы весом по триста фунтов, а их жены – красивые домотканые покрывала. Она никогда еще так не веселилась, тем более когда Митч сказал, что до следующего выступления еще есть время. – Будь я проклят, если ты не заслужила хоть немного отдыха и развлечений, – пошутил он, – в перерыве между разгребанием кучи дерьма.ГЛАВА 12
Все пять дней он возил ее из города в город, охранял, оберегал, приносил теплый чай, рассказывал забавные истории в промежутках между запланированными выступлениями и непредвиденными остановками на главных улицах длиной в квартал, универмагах и столовках со стойками, перед которыми умещалось всего три табурета. Первые две ночи они останавливались в придорожных мотелях, не третью – приняли приглашение переночевать на большой ферме. В отдельных спальнях, конечно. В последнюю ночь они отыскали дом для приезжих в маленьком фермерском поселке. Нежась в горячей ванне, Кей отходила после еще одного утомительного дня и думала о том, как трогательно Митч заботится о ней. Она отмокала вот уже с полчаса, прежде чем услыхала стук в дверь. – Долго еще? – окликнул он. В доме была всего одна ванная – большая, старомодно обставленная, но очень чистая. – Прости, замечталась. – О чем, если не секрет? Хорошо, что их отделяет дверь, так легче говорить… и быть откровенной, ничего не скрывать. – Мы прекрасно провели время, Митч… давно уже мне не было так хорошо с тех пор, как… очень давно. Хотела бы я, чтобы это никогда не кончалось. – Тони не возражал бы, продолжай мы и дальше в том же духе. Рейтинг твоего отца поднялся еще на два пункта, а демографы отмечают рост числа сторонников в сельской местности. Митч не преувеличивал – он регулярно звонил в штаб-квартиру в конце каждого дня, чтобы узнать, нет ли каких изменений в программе поездки. – Я говорила не об агитации, – поправила она. – Просто… о том, как нам хорошо вместе. – У меня идея, Кей, – донесся неожиданно веселый голос Митча. – Давай убежим! Кей изумленно уставилась на разделявшую их дверь. – Можно отыскать мирового судью, разбудить его прямо сейчас… Кей тихо засмеялась. – Господи, представляешь, что было бы? Меня посылают с тобой, всего на несколько дней, а мы… Она радостно хихикнула. – Я бы сделал это, – серьезно ответил Митч. – Женился бы хоть сейчас. Смех резко оборвался. Какую кашу она заварила?! – Спасибо, Митч. Мне в первый раз делают предложение. Только боюсь, что хотела бы поближе познакомиться с человеком, за которого выйду замуж, а тебя знаю всего четыре дня. Митч постарался скрыть разочарование за шутливой репликой. – Угу, думаю, тебе понадобится не меньше недели! Напряженность ушла, но странное ощущение осталось. Растираясь полотенцем, Кей неожиданно ощутила досаду на себя за неуместное признание Митч там, по другую сторону двери, а она ни с того ни с сего начала изливать свои чувства! Девушка поспешно накинула белый махровый халат, словно опасаясь, что он увидит ее наготу даже через закрытую дверь. Митч молчал, но Кей знала: он здесь, он ждет. Наконец она отодвинула засов и вышла. Митч был одет, только рубашка расстегнута и накинута поверх брюк. Они поглядели друг на друга, прежде чем он наклонился к Кей, а она подняла голову; губы встретились в долгом, томительном поцелуе Ее пальцы запутались в густых волосах Митча, его руки нетерпеливо шарили по ее спине и бедрам, притягивая девушку все ближе к мужскому разгоряченному телу Кей чувствовала предательскую влагу между ног и знала, что причиной этому не ванна. Наконец оба, тяжело дыша, разомкнули объятия. – Может, я все-таки сумею уговорить насчет побега? – спросил он. – Почему ты все время возвращаешься к этому? – Потому что иначе не смогу позволить нашим отношениям зайти дальше! Вспомни, Тони заставил меня дать слово, что я… как это он выразился, ничем тебя не скомпрометирую. А единственный способ не скомпрометировать тебя – это жениться. Кей обняла его. – Если то, что мы чувствуем друг к другу, не умрет, у нас будут и другие возможности. – Если?! – неверяще охнул Митч Лично у меня никаких сомнений. По его взгляду Кей поняла, что он ожидал от нее таких же заверений. Конечно, за четыре дня тесного общения между ними возникла определенная близость, но Кей отнюдь не была уверена в своих чувствах к Митчу. – Ну что ж, – резковато бросил Митч, – сегодня я получил хороший урок. – Какой же? – В следующий раз подумаю дважды, прежде чем сдержать слово. Он вошел в ванную и осторожно прикрыл за собой дверь.* * *
Силуэты небоскребов и величественных зданий Голд Коуст отчетливо вырисовывались на фоне пурпурно-фиолетового сумеречного неба, когда они подъехали к городским предместьям. На обратном пути они почти не разговаривали. Стремление вернуть прежние отношения после вчерашней сцены породило неослабевающее напряжение. Кроме того, сегодняшнее выступление тоже не способствовало хорошему настроению – в маленьком поселке, все население которого состояло из девятисот человек, открывали мемориал в память четырех молодых солдат, погибших во Вьетнаме. К тому же после нескольких дней забвения со стороны прессы, репортеры, пронюхавшие о традиционном способе добывания голосов, поспешили приехать в поселок: трогательная речь Кей произвела на них такое впечатление, что после выступления девушка оказалась в осаде. Кей засыпали вопросами до тех пор, пока Митчу, наконец, не удалось ее вызволить. Неожиданно Митч нарушил молчание. – Кей, поедем ко мне домой. Поужинаем вместе. Познакомишься с моей семьей. Кей согласилась, довольная, что может хоть немного отдохнуть от суматохи, необходимости улыбаться, пожимать руки, говорить любезности, и радуясь, что отношения с Митчем вновь станут прежними – дружескими и необременительными. Перед тем как ехать домой, Митч остановился на Милуоки-авеню, чтобы купить что-нибудь к ужину, и поскольку в этом районе жили почти исключительно поляки, как покупатели, гак и продавцы встречали Митча дружескими приветствиями. Он обычно задерживался на несколько минут, отвечая на расспросы по-польски. Кей чувствовала себя так, будто перенеслась в другую страну. Все, что покупал Митч, было чисто польским, – круглый каравай хлеба из ржаной муки грубого помола, колбаса, бутылка сливовой водки – сливовицы. Кей позавидовала Митчу – как здорово жить в атмосфере родины, которую был вынужден покинуть! Она еще в жизни не испытывала такой тоски по дому, как в этот момент. Они проехали несколько кварталов по улице, застроенной одинаковыми деревянными щитовыми домиками с узенькими верандами. Многие из них выглядели убого, но тот, перед которым Митч остановил машину, явно был предметом гордости хозяев – свежевыкрашенный белой краской, с чистыми стеклами и покрытой лаком дубовой дверью. Гроздь крохотных металлических колокольчиков, прибитых к косяку, весело затренькала, когда они вошли через незапертую дверь; плотная женщина в переднике поспешно вышла в коридор. Седеющие светлые волосы, небрежно свернутые узлом, распустились, когда она бросилась навстречу Митчу и, обняв его, что-то залепетала по-польски. – Это моя мать, Анна, – представил Митч. – Она говорит, что мы, должно быть, ужасно питались все эти пять дней и я сильно похудел. Он подтолкнул Кей вперед. – Мама, это Кей Уайлер. Она работала гораздо больше меня и совсем проголодалась, так что я привел ее домой, попробовать твоей стряпни. И, вручив матери большой пакет, добавил: – А тут кое-что к ужину. – Добро пожаловать, мисс, – кивнула Анна Карло-шик, застенчиво приглаживая волосы, и что-то вновь сказала на польском. – Мама говорит, – перевел Митч, – ты еще красивее, чем на снимках, хотя слишком худая. – Спасибо, – сказала Кей. – Будьте, как дома. Митч, мы подождем твоего папу и сядем за стол. Анна поспешно вышла, унося сумку. Дом оказался уютным, где каждый предмет старой мебели и каждая выцветшая фотография на стене говорили о нелегкой истории и суровой судьбе семьи. Какая противоположность холодной безликой роскоши особняка Уайлеров! Кей мгновенно вспомнила о скромной хижине Мака и Лили на плантации, о ненавистном коттедже на побережье, где она выросла. Дом! Счастливец Митч, у него есть дом! Кей смыла дорожную пыль в крошечной ванной под лестницей и, уже вытираясь, услышала позвякивание колокольчиков, означавшее приход отца Митча. Она возвратилась в залу. В мягком кресле сидел мрачный неулыбающийся человечек с пронизывающим взглядом темных глаз, длинным прямым носом и густыми усами. Черные волосы блестели и прилипли к черепу, словно только что вымытые. Кей вспомнила, что говорил Митч о работе отца. Да, он, должно быть, смыл кровь, прежде чем вернуться домой. – Это мой отец, Лех, – представил Митч. Она вышла вперед и протянула руку, но он лишь пробурчал что-то и не двинулся с места. Митч явно смутился, но ничего не сказал. Кей тоже нашла извинение грубости Леха. Работа на бойне хоть кого лишит иллюзий, и кроме того, девушка вспомнила, что сестра Митча умерла в детстве. Трудно винить Леха Карлошика за то, что он стал угрюмым безрадостным человеком. Когда все уселись ужинать за кухонный стол, Анна сделала все возможное, чтобы Кей почувствовала себя, как дома, – положила на тарелку огромную порцию колбасы с капустой, расспрашивала о поездке с сыном, которого называли только Михалом. Однако Анна избегала разговоров о политике, ее больше интересовали места, где побывали молодые люди, события на ярмарках. Но упорное молчание Леха так нагнетало напряжение, что Кей невольно начала задаваться вопросом, зачем Митч привел ее в свой дом? Может, хотел, чтобы она увидела худшие стороны его жизни, прежде чем их отношения зайдут дальше? Они уже почти закончили с ужином, когда Лех, наконец, заговорил. – Значит, – обратился он к сыну, – ты успел одурачить достаточно народа и уговорить голосовать за того типа, на которого работаешь? Митч бросил на Кей извиняющийся взгляд. – Папа, прошу, никакой политики. Кей вовсе не обязательно слышать, как ты чернишь ее отца. – Она может защищать его, если пожелает. Анна пыталась вмешаться, что-то тихо бормоча мужу по-польски. – Да, да, – ответил Лех, – она гостья, поэтому мы должны вести себя прилично! Как политики – всегда рассыпаются в любезностях, пока стараются добыть побольше голосов, но стоит им отвернуться – плевать они хотели, сдохнем мы или протянем еще немного. – Может, нам стоит уйти, Лех? – сказал Митч, поднимаясь. – Сиди! – рявкнул Лех. – Рассуждаешь насчет вежливости, а сам бежишь из-за стола, не дожидаясь, пока мы поедим? – Все в порядке, – тихо ответила Кей Митчу; тот молча сел. В кухне царило неловкое молчание, пока Анна убирала со стола и подавали кофе с вкусным домашним ореховым тортом. Лех, сделав глоток, спросил: – Вам не интересно узнать, мисс Уайлер, почему я не стал бы голосовать за вашего отца? Анна охнула. – Папа, зачем тебе это надо? – взорвался Митч. – Потому что это правда! – заревел Лех. – Ты привел ее сюда, Михал. Думаешь, я сразу стану врать и подлизываться? – Нет! – заорал Митч. – Я надеялся, что ты забудешь о безумной ненависти, которую питал все эти годы, если познакомишься с его дочерью, увидишь, какой она порядочный человек. Кей переводила взгляд с отца на сына, поняв, что дело тут не в политике, и ее отец имеет к этому какое-то отношение. – Скажите, мистер Карлошик, – спросила она, – почему вы не стали бы голосовать за Рэнделла Уайлера? Лех пригвоздил ее к месту взглядом темных мрачных глаз. – Потому что он защищал убийцу моей дочери. Анна приглушила вопль салфеткой. – Никто ее не убивал, – процедил Митч, явно повторяя в тысячный раз один и тот же довод, как всегда во время бесчисленных семейных споров. Но Кей не сводила глаз с Леха, пока тот рассказывал. Его семилетнюю дочь положили в Чикагскую больницу вскоре после того, как семья приехала в Америку. У нее была высокая температура, поэтому перед операцией девочку должны были подлечить, однако сильнодействующие средства ослабили ее организм, и малышка умерла на операционном столе. – Я был готов смириться перед Божьей волей, – глухо сказал Лех, глядя на белую скатерть, словно видел перед собой стерильную больничную белизну, – но медсестра, которая была на операции, сказала, что хирург допустил ошибку. Мы так ничего и не узнали бы, не будь эта девушка полькой. Уж она-то разделяла нашу боль! Преступная небрежность – вот как это называется. Этих врачей нужно было наказать, но они лгали, а мистер Уайлер – очень умный человек. Он выиграл дело, и никто не понес наказания. Теперь понимаете, почему я не буду поддерживать его? Голосование – это выражение доверия, не так ли? Иными словами, мы вроде как отдаем голос своей души. Тронутая тем, какое значение придавал свободным выборам этот сбежавший от тирании человек, Кей сочувственно кивнула. – Но мой сын забыл все это, – горько добавил Лех, – только потому, что увидел в газете снимок красивой девушки… богатой… и думает, что нашел способ добиться своей цели. Кей резко вскинулась. Митч упоминал, что видел ее фото, хотя и отрицал, что именно поэтому вызвался помогать Уайлеру. – Не слушай этот вздор, Кей, – поспешно вмешался Митч и повернулся к отцу. – Я верю совсем в другие вещи. Почему тебе так трудно это понять? – Потому что ты вообще ни во что не веришь, только отвергаешь нас и все, чем живет твоя семья. Мы бедны, ты желаешь разбогатеть и сделаешь все, чтобы добиться своего, даже откажешься от родителей, от собственной крови… – Что это значит? – процедил Митч. Лех Карлошик отвел глаза, словно не давал труда ответить. Взбешенный Митч вскочил, сжимая кулаки. – Что это значит, черт возьми?! Лех тяжелым взглядом уставился на сына. – Мы поляки, и гордимся этим. Видишь мать? Она полька. И здесь, в округе, для тебя столько девушек, порядочных польских девушек. Дочери моих друзей А ты плюешь на нас и приводишь чужачку. – Подонок, – прошипел Митч. – Я привожу человека, который много значит для меня, а ты оскорбляешь Кей! Атмосфера становилась невыносимой. Анна, сжавшись, умоляюще взвизгнула: – Михал, пожалуйста… Кей, парализованная скандалом, немного пришла в себя: – Митч, пойдем. – Конечно. Только пусть он сначала извинится. Лех обрушил на стол кулак с такой силой, что посуда и ложки подпрыгнули. – Мне извиняться?! – завопил он, побагровев от ярости. – Перед дочерью человека, защищавшего убийцу моего ребенка! Его кровь и даже не чистая кровь! Я читал о ней – туземка, полудикарка! Этого ты хочешь, а своих видеть не желаешь! Кей застыла, ошеломленная злобой, звучавшей в голосе Леха. Митч бросился на отца и, схватив за рубашку, приподнял со стула. Анна вскрикнула. На мгновение Кей слышала и видела происходящее, словно через мутное стекло. Потом голова немного прояснилась; девушка взметнулась из-за стола. – Кей! Митч отпустил отца и подбежал к ней, схватил за руки. – Прости, я ужасно виноват, что так вышло. Сейчас отвезу тебя домой. Девушка отстранилась и отступила. – Нет, я найду такси. Можешь оставить мои вещи в офисе. Но Митч не отходил, а когда Кей сбежал по ступенькам, снова сжал ее пальцы. – Почему? Что я сделал? И правда, за что его винить? Потому что привел ее сюда? Потому что она узнала вещи, заставившие задуматься: можно ли доверять ему? Потому что она как дочь своего отца была вынуждена принять чью-то сторону? – Ты его сын, – сказала вслух Кей, используя ту же жестокую логику, так ранившую ее. – Его кровь. Этого достаточно. Митч отпустил ее. Кей долго шла по Милуоки-авеню, пытаясь разобраться в беспорядочном, перепутанном клубке хаотических мыслей, прежде чем наконец взяла такси. Только оказавшись в машине, она сдалась. Слезы сами потекли из глаз. Она плакала не столько о себе, сколько о матери. Всего десяток грубых слов фанатичного ханжи – отца Митча, и Кей живо представила, сколько подобных оскорблений должна была перенести Локи, прежде чем окончательно потерять уважение к себе. Когда такси остановилось перед особняком Уайлеров, Кей вспомнила, что у нее нет с собой кошелька; все это время Митч платил за нее из денег, выданных в штабе избирательной кампании. Попросив водителя подождать, Кей вошла в дом и тут же столкнулась с отцом. Он был в рубашке с короткими рукавами. В руке стакан виски со льдом. Заметив покрасневшие глаза дочери и следы слез на щеках, он нахмурился: – Что случилось? – Мне нужны деньги на такси. – Я сам заплачу. Подожди здесь. Он показал на гостиную. – Я устала. Иду спать. – Сядь и подожди меня, – жестко велел он. Конечно, будь Уайлер нормальным отцом, в его беспокойстве не было бы ничего необычного. Но Кей охватило странное чувство – мысль о разговоре по душам была почему-то неприятна. На журнальном столике лежали листки с набросками речи, над которой он, очевидно, работал, придавленные вместо пресс-папье полупустой бутылкой с виски. Кей уселась на один из диванов, стоявших друг против друга. Наконец Уайлер возвратился. – На счетчике довольно большая сумма, – заметил он. – Тот парень, доброволец, должен был привезти тебя домой. Почему ты приехала на такси? – Он пригласил меня домой, познакомиться с родителями. – И что случилось? Рэнделл подошел к дивану, налил себе еще виски. Кей снова не выдержала. Сотрясаясь от рыданий, она рассказала обо всем, что произошло, включая грязные оскорбления Лех Карлошика. Выслушав дочь, Уайлер гневно вскочил. – Это идиоты – поляки! Меня так и подмывает поехать туда и вытрясти из них душу! У Кей потеплело на сердце при виде такого порыва защитить ее, но девушка уже не могла перестать мыслить как типичный политик. – А когда это попадет в газеты, – заключила она, – можешь распроститься с местом в Сенате. – Ты так считаешь? Сделав росчерк рукой в воздухе, он процитировал воображаемый газетный заголовок: – «Уайлер защищает честь дочери» Дочери! Какое счастье слышать от него это слово! – Не волнуйся, – сказала Кей вслух. – Я переживу. – Ну, а я нет! Глаза Уайлера яростно блеснули. Кей поднялась, чтобы идти наверх, но тут ее осенило: – Одной из причин, почему этот человек хотел причинить мне боль, была смерть его дочери. Она погибла в детстве, во время операции на сердце, а позже он подал в суд на докторов. Кей помолчала. – Он говорит, ты защищал их и выиграл дело. – Возможно, – спокойно кивнул Уайлер. – Когда это было? – Пятнадцать лет назад. Рэнделл пожал плечами. – Я выиграл множество дел, Кей. Девушка кивнула. К чему бередить рану! Уайлер улыбнулся. Кей почувствовала, что барьер между ними исчез. Она поцеловала отца в щеку. – Спасибо за то, что выслушал. – Мне жаль, что так случилось, – ответил он, обнимая дочь. – Ты не виноват. Уайлер, наклонившись, долго разглядывал ее. – Ведь все началось с меня, правда? Я хотел твою мать… наверное, лучше было бы мне никогда не встречать ее, но, Боже мой, я не мог устоять. Никогда не встречал женщины более соблазнительной. И тихо добавил: – Если не считать тебя. Она передала это дочери, Кей, я чувствую… словно невидимое пламя горит в тебе. Ты должна быть поосторожнее с мужчинами. Неожиданно Кей чего-то испугалась. Девушке не нравилось, что ее сравнивают с Локи, и намеки на то, что ее судьба может быть такой же, как у матери. Пробормотав, что очень устала, и, пожелав спокойной ночи, она быстро ушла. Несколько дней Кей пыталась разыскать Митча в штаб-квартире, но его нигде не было видно, поэтому пришлось спросить у кого-то из добровольцев. Тот объяснил, что на следующий день после путешествия Тони Бэнкс выпроводил Митча и предупредил, что его присутствие здесь нежелательно. Кей сообразила, что приказ, должно быть, исходил от отца. Дни проходили, а она по-прежнему ничего не слышала о Митче и не могла понять, подчиняется ли тот запрету отца или боится Уайлера. Девушка подумывала позвонить ему, но вскоре порыв угас. Она не винила Митча за невежество и мстительность отца, но теперь другие сомнения встали на пути неожиданно возникшей симпатии. Злобные обвинения Леха Карлошика заронили в ней подозрение, что Митч намеренно сделал все, лишь бы сблизиться с ней, возможно, горел честолюбием повторить судьбу Ренделла Уайлера. Вспоминая ту ночь, когда Митч уговаривал ее бежать, а она… была почти готова отдаться ему, Кей вновь и вновь предостерегала себя не забывать совет отца. О да, она будет очень осторожна с мужчинами.ГЛАВА 13
Комитет по выборам в Сенат Рэнделла Уайлера решил устроить банкет по сбору средств на избирательную кампанию в Палмер-Хаус, в последний субботний вечер перед днем первичных выборов. На этом банкете Кей и Алекс должны были впервые появиться вместе, чтобы еще больше усилить в глазах избирателей впечатление дружной семьи. Но когда Уайлер попросил Алекс помочь Кей выбрать подходящее платье, он натолкнулся на открытую злобу и неприязнь. – Откровенно говоря, я скорее предпочту видеть твою крошку – wahine[19] в lei[20] и картофельном мешке, – заявила Алекс мужу в присутствии Тони Бэнкса. – Ради Бога, Алекс, я всего-навсего прошу помочь ей лучше выглядеть! – Причем же здесь я, – отпарировала Алекс. – Хочешь разодеть свою куколку – делай это сам! На следующий день Тони осенила идея, как одновременно привлечь внимание прессы и насолить Алекс за ее выходку. Он привел в штаб-квартиру портного, чтобы снять мерку с Кей, а потом позвонил одному из знакомых политиков в лагере Кеннеди, попросил связаться с модельером Джекки Кеннеди Олегом Кассини и передать ему все цифры. За день до банкета в офис Бэнкса прибыл сверток от Кассини с запиской, в которой модельер слал привет и сообщал, что платье было сшито для Джекки Кеннеди, которая хотела надеть его на ужин в Белом доме, так и не состоявшийся из-за убийства президента Кеннеди. В ночь банкета оказалось, что Уайлер и Кей должны прибыть в Палмер-Хаус вместе. Старших детей, менее заметных в избирательной кампании, должен был привезти дворецкий. Кей успела одеться первой и, спустившись в фойе, села в кресло и стала ждать. Через несколько минут появилась Александра. Ее черное платье снесколькими ярусами оборок из тафты на юбке и низко вырезанным бархатным корсажем на тонких лямках, смотрелось достаточно элегантно для инаугурационного бала в Белом доме. На черном фоне ослепительно переливались бриллиантовое колье и серьги. Алекс было достаточно одного взгляда на нелюбимую падчерицу, чтобы понять – та получила помощь первоклассного профессионала. Роскошное платье из светло-абрикосового шелка, облегавшее фигуру Кей, оставляло плечи обнаженными, было шедевром истинной, не бросающейся в глаза элегантности и идеально оттеняло волосы и величественную осанку Кей. И хотя медные пряди не были уложены в изысканную прическу, а просто забраны назад и удерживались двумя гребенками, усаженными жемчугом, Кей выглядела, как и подобает молодой девушке, но Алекс не имела ни малейшего сомнения, кто будет сегодня королевой вечера. На секунду она почувствовала желание сдаться и уступить первенство. Если бы только она могла обнять эту грациозную девушку, по праву гордиться ею, – разве это не лучше, чем постоянное соперничество?! Но тщеславие слишком глубоко укоренилось в Александре – она уже не была способна на доброту и искренность. Посторониться и уступить место этой чужачке?! Дочери шлюхи? Пока муж спускался по ступенькам, Алекс едва удерживалась от того, чтоб не сорвать платье с Кей и вынудить Рэнди сделать немедленный выбор. Сейчас она… но тут Алекс напомнила себе, как делала сотни раз до этого, каков будет приз за помощь и сотрудничество. Алекс вынудила себя коротко кивнуть Кей в знак одобрения. Но когда горничная помогала им надеть пальто, Алекс заметила роскошный песцовый палантин, присланный Кассини вместе с платьем и, садясь в машину, резко заметила мужу: – Ты, видно, ничего не пожалел для своей крошки, не так ли? – Собственно говоря, мне это ни цента не стоило. Тони взял эти вещи у Кассини. Тот факт, что портной-модельер Джекки Кеннеди, одевавший первую леди, помог Кей, оказался еще большей пощечиной, чем если бы муж потратил на девчонку несколько тысяч, но Алекс снова подавила раздражение, стараясь сосредоточиться на конечной цели. Уайлеры прибыли в бальную залу, приветствовали собравшуюся толпу богатых сторонников и покровителей, улыбались фотографам, ухитряясь создать убедительную картину семейного единства. Общение во время ужина было сведено к минимуму, поскольку Алекс посадили рядом с Рэнди на возвышении, а место Кей оказалось чуть подальше, между двумя самыми состоятельными приверженцами Уайлера. Когда подали десерт и кофе, гости приготовились выслушать речь кандидата. Уайлер, со свойственным ему чутьем, сразу же перешел к волновавшей всех теме. Продолжение войны недопустимо – гибель даже одного американского юноши – это уже слишком много, но все же какую-то цену необходимо платить за сохранение демократии и свободу людей во всем мире. Уйти слишком быстро и бежать домой, как «свора побитых собак», означает поощрение дальнейшей коммунистической агрессии. Доводы Уайлера еще больше подкреплялись прекрасным пониманием обстановки в Юго-Восточной Азии. Он не преминул напомнить слушателям, что нес службу на Гавайях, «той части Соединенных Штатов, которая родственна народам, населяющим страны побережья Тихого океана». Он близко к сердцу принимает трагедию войны, уносящей жизнь американцев, пытающихся защитить восточные страны, потому что сам имеет дочь – «дитя слияния двух культур». Не упоминая о различиях между азиатами и гавайцами, этнические корни которых были в Полинезии, Уайлер блестяще обыгрывал родство с Кей. На секунду остановившись, чтобы взглянуть на девушку, он сказал, как ему повезло, что она вновь вошла в его жизнь, о неоценимой помощи Кей в ведении кампании, о том, как дочь сумела дать отцу возможность понять мировоззрение и взгляды молодежи в эти тяжелые времена. Собравшиеся приветствовали кандидата дружной овацией. Тони наблюдал за происходившим из угла зала, сложив руки на животе и улыбаясь. Этот трогательный спектакль – чувство отца, обретшего дочь, достаточно хорош, чтобы проложить Уайлеру дорожку в Белый дом. Если, конечно, Алекс будет держать себя в руках. В завершение речи Уайлер обратился к жене и выразил благодарность за «неизменную помощь и поддержку». Но было уже слишком поздно – Алекс трясло от бешенства – внимание всех опять завоевала Кей, а не она. Уайлера поздравляли, сторонники выстроились в очередь, чтобы передать Тони Бэнксу чеки на огромные суммы. Столы сдвинули в сторону и начались танцы. Кей то и дело получала приглашения от самых завидных женихов. Девушка быстро устала и уже начала подумывать о том, как потихоньку попросить у отца разрешения уехать домой, когда оказалась в объятиях человека, возбудившего в ней интерес. – У вас скучающий вид, мисс Уайлер, – заметил он, – а мне всегда становится грустно, когда прелестная женщина скучает. Есть так много способов развлечься и так много мужчин, которые будут счастливы помочь вам в этом. Он улыбнулся и представился, словно ожидая, что она непременно должна знать его. Орин Олмстед. Имя это ничего ей не говорило, но на Кей произвели впечатление манера держаться и аура обаяния, окружавшая этого человека. Высокий, стройный, гибкий, он был словно создан для танцев. Кей стоило сделать всего несколько шагов, чтобы понять, как он грациозен, как уверен в себе. Лицо тоже было худым, с впалыми щеками; широковатые скулы подчеркивали прозрачность серых глаз. Темно-русые волосы, длинные, но красиво подстриженные, были зачесаны назад. Кей так и не смогла понять, сколько ему лет: – для сорока слишком моложавый, для тридцати – чуть староват. – Мне не скучно, – ответила она, стараясь не сказать ничего такого, что повредило бы отцу, – просто устала. Избирательная кампания – дело нелегкое. – Вы, я вижу, выкладываетесь до конца, – посочувствовал Олмстед. – Если вашего отца изберут, он должен знать, что в большой мере обязан вам местом в Сенате. Он подчеркнул комплимент ловким поворотом и закружил Кей в танце. Если Рэнделл Уайлер победит, мистер Олмстед, то лишь потому, что люди посчитают его самым достойным человеком с самыми прогрессивными идеями. Он рассмеялся, показывая ослепительно-белые зубы. – Не пытайтесь одурачить меня, мисс Уайлер. Если вы занимались политикой чуть больше недели, должны знать, что тот, кто побеждает на выборах, просто не имеет права обзаводиться идеями. – В таком случае, почему вы поддерживаете моего отца? – удивилась Кей. – Потому что, в случае победы, к его идеям начнут прислушиваться. По той же причине я даю деньги на несколько десятков кампаний по всей стране, делаю все, что могу, лишь бы наша страна двигалась вперед, а не назад. Кей расслышала в голосе собеседника искренние нотки. – Каким же это образом, мистер Олмстед? Танец кончился, оркестранты сделали перерыв, но девушка не уходила, ожидая ответа. – Должен сказать, в нашей стране процветает инакомыслие, – начал он. – Мы называем это свободой слова, но многие считают, что необходимы какие-то ограничения. Некоторые даже говорят о необходимости ввести цензуру в прессе и тем самым защитить американцев от радикальных или аморальных идей. Я поддерживаю таких людей, как ваш отец, потому что они не согласны с подобными высказываниями и тем самым автоматически становятся моими союзниками. Видите ли, мисс Уайлер, я работаю во имя новой американской революции, той, которая гарантирует право говорить, читать и делать в собственных спальнях все, что пожелают мужчины и женщины. Рэнделл Уайлер, по-видимому, согласен со мной, и я был бы рад услышать, что и вы тоже… Он глядел на нее бесстыдно-ясными глазами, но грязный намек вызвал желание немедленно уйти. – Ну что ж, мистер Олмстед, было интересно… – Подождите, – попросил он, схватив ее за руку и притягивая ближе. – Вы еще не выслушали, что я хотел предложить. – Разве? – бросила она с неприкрытым негодованием и вырвала руку. – Вряд ли мне захочется это слушать. – Деловое предложение, – поспешно уточнил он. Кей остановилась. – Вот как? Что же именно? – Я издатель, и вы, возможно, заинтересуетесь работой в журнале. – Какой именно? – осведомилась Кей. – Пока мне на ум не приходит ничего определенного, но вся моя организация основана на работе с молодыми красивыми девушками – вроде вас. Не думаю, что вам будет стоить большого труда войти в курс дела – оказаться прямо в центре… событий, если именно этого вам захочется. В его улыбке, обращенной к девушке, было нечто очаровательно-дьявольское. Ее любопытство было возбуждено. – Мистер Олмстед, собственно говоря… – Пожалуйста, – перебил он, – просто Орин. – Орин, – начала Кей, но в этот момент рядом появился Тони Бэнкс. – Прости, Орин, – сказал он, чуть задыхаясь и крепко ухватившись за локоть девушки, – но так много гостей хотят познакомиться с Кей. Не могу позволить тебе присвоить ее на целую ночь. – Конечно, нет. Доброй ночи, Кей. Подумайте о моем предложении. И, не успела девушка что-то сказать, Тони потащил ее в другой конец комнаты. – Тони, что за спешка? – удивилась она. – Ты торопишься так, будто здесь сейчас бомба взорвется. – Что-то вроде, – кивнул Бэнкс. – Иначе почему бы я подошел? Нехорошо, если люди подумают, будто ты в дружеских отношениях с Орином Олмстедом. И кстати, что это за предложение? – Какая-то работа, вот и все. Я хотела узнать подробнее, да вы помешали. Он сказал, что я могу быть в центре событий, если захочу. Тони громко фыркнул: – Центр! Если пожелаешь? О, Кей, вот это да! Девушка остановилась, изумлено глядя на Бэнкса. – В чем дело? Кто этот Орин Олмстед, Тони? Бэнкс раскрыл рот. Потом решительно двинулся дальше, волоча за собой Кей. – Неужели не знаешь? Прожила в Чикаго целый год и не слышала о нем? Кей покачала головой. – Тогда, может, знаешь такой журнал – «Томкэт»?[21] Кей уставилась на Тони. Кто же не слышал о «Томкэт», первом и самом известном из иллюстрированных ежемесячников, редактор которого сумел произвести впечатление на читателей фотографиями обнаженных женщин, сделав при этом журналу репутацию едва ли не респектабельного издания? В каждом выпуске печатался легко вынимаемый разворот с ярким снимком очередной красавицы, известной как «Кошечка месяца для «Томкэт». Кей видела стопки экземпляров журнала, свободно продававшиеся на лотках по всему городу. Вспомнив о предложении Орина Олмстеда поместить ее «прямо в центр событий», Кей залилась краской. Но все же Орин ничуть не был ни груб, ни назойлив. Возможно, она просто не так его поняла? – Он мне показался вовсе не таким уж плохим парнем, Тони, – сказала Кей. – Может, просто предлагал работу в издательстве? Они подошли к алькову в боковой стене зала. Тони остановился и покачал головой. – Слушай, Кей, я не говорю, что Олмстед плохой человек. Он, несомненно, на много голов выше этих слизняков-торговцев порнографией, печатающих снимки голых девочек. Он превратил журнал в корпорацию с тиражом свыше ста миллионов экземпляров в год, и я рад получать от него чеки на кругленькую сумму, которые он дает из симпатии к нашей политической программе. Но не обманывай себя. Олмстед разбогател на сексе. Секс занимает основную часть его политики, секс, да еще его зависимость от свободы печати. Готов поставить денежки, которые получу в день выборов, что именно о сексе он думает, когда глядит на тебя. Как всякий издатель, он постоянно ищет новые способы ПОДНЯТЬ тираж. Насколько я знаю, он одержим безумной идеей сделать большую статью о дочерях кандидатов, с их фотографиями, в чем мать родила, и поместить тебя на развороте, а девиц Кеннеди на заднем плане. – Тони, ты просто смешон, – улыбнулась Кей. – Орин вряд ли захочет поставить в неловкое положение депутата, которому оказывает поддержку. Тони покачал головой. – Не уверен, что Олмстед умеет вовремя остановиться. У него свои понятия о том, что допустимо, а что – нет. Может, поэтому ему до сих пор удавалось отодвигать границы дозволенного. Но, прав я или нет, не лезь на рожон, хорошо? Не звони ему и, ради Бога, не принимай никаких приглашений посетить «Элли».[22] – Какую еще аллею? – «Элли» – так называется дом, где он живет, огромный особняк, который Орин превратил в нечто вроде общежития… может, лучше сказать, гарема – столько там всяких кошечек и цыпочек. Иными словами, гнездышко, где ошиваются все коты города. Поосторожнее, Кей, это совсем не то место, в котором дочь кандидата может появиться без риска быть узнанной репортерами. – Хорошо, Тони, – покорно отозвалась Кей, передразнивая его напыщенные интонации. – Я буду послушной девочкой. – Вот и ладненько… кстати, ты готова познакомиться еще кое с кем? Кей с отцом приехали домой в начале первого. Алекс с ними не было, остальных детей привезли раньше. Алекс потихоньку ушла почти сразу же после речи мужа. Официальная версия гласила, что она неважно себя почувствовала и уехала одна, но Кей уже не впервые наблюдала подобное и знала, что это неправда. Кей было очень больно за отца. Банкет имел большой успех, отец выглядел настоящим победителем, и все же жена бесцеремонно бросила его. Кей не могла не чувствовать иронию ситуации – разве отец не покинул мать? Почему же она жалеет его? Потому, что он ее отец. Потому, что сердце не подчиняется логике. – Подожди ложиться, – попросил Уайлер, когда они вошли в дом. Все было тихо, дети уже спали. – Я попросил Лайвси охладить шампанское – отпраздновать победу. Я знал, что сегодня все пройдет как надо! В большой гостиной на столике для коктейлей, между двумя диванами, стояло ведерко со льдом, в котором была бутылка шампанского и хрустальные бокалы. Две лампы отбрасывали мягкие отблески света на мирную картину. Но Кей показалось странным, что бокалов было всего два. Хотел ли отец отпраздновать сегодняшнее событие только с Александрой? Или знал, что она не вернется домой с ним? Уайлер вытащил пробку, наполнил бокалы, вручил один дочери. – За победу! – воскликнул он, словно провозглашая тост. Кей выпила, но тут же отошла. – Мне что-то не по себе. – Думаешь, мне не удастся победить? – Я имею в виду, нехорошо притворяться, будто отсутствие Алекс не имеет никакого значения. – Что, по-твоему, я должна чувствовать, зная, что стала причиной всего этого раздора… что она ненавидит меня, жалеет о моем существовании, не может находиться со мной в одной комнате? Кей в отчаянии бросилась на диван. – Не вини себя за то, что ее здесь нет, Кей. Уайлер допил шампанское и снова поднял бутылку. – У Алекс есть любовник, – спокойно объяснил он, наполняя бокал. – И не один. Это началось еще до твоего появления. – А тебе все равно? Уайлер сел рядом и поднес бокал к губам, все еще держа бутылку в руках. – Хочешь правду? Я почти счастлив. Пока она может удовлетворять свои желания где-то в другом месте, она не требует любви от меня… на это я никогда не был способен. Потрясенная и разочарованная, Кей молча уставилась на отца. Девушка так хотела забыть бессердечие, которое, как она успела узнать по горькому опыту прошлого, было неотъемлемой частью его души. Почему он снова напоминает об этом, едва ли не выставляет напоказ? Уайлер понял, о чем она думала. Знаю, знаю, я не должен говорить такие вещи. Но какой смысл скрывать что-то от тебя – ты знаешь обо мне самое худшее… знала еще до того, как нашла. Он снова поднял бокал, осушил до дна, наполнил еще раз и поставил бутылку на стол. – Хорошо, что ты приехала. Сначала я испугался, Кей, – не думал, что это может сработать… что ты сможешь войти в мою жизнь. Но теперь просто не понимаю, что бы делал без тебя. Он говорил хрипло, словно сдерживая слезы. Но странно: Кей была скорее смущена, чем тронута. Как она радовалась, когда сегодня вечером отец публично заявил, что гордится ею… но от этой исповеди с глазу на глаз девушке стало не по себе. Она выдавила улыбку и поднялась. – Я устала. Пожалуй, пойду спать. Когда она наклонилась над отцом, чтобы поцеловать его в щеку, тот обнял ее за талию и на мгновение прижал к себе. Девушка поспешно отстранилась, Уайлер вздохнул: – Сколько еще? – Что? – Сколько еще ждать, прежде чем ты простишь меня? Глядя в глаза отца, Кей заметила в них тоску и боль. – Папочка, – прошептала она, словно умоляя позволить дать время ее ранам исцелиться. Когда это слово сорвалось с губ, Кей поняла, что произнесла его впервые. Как странно оно звучало! Уайлер, все еще не выпуская ее, спросил: – Помнишь наш первый разговор? Я сказал тогда, что даже не уверен – любил ли я твою мать? Кей кивнула, пытаясь загладить чувство неловкости. Она понимала, что отец, должно быть, разоткровенничался под действием алкоголя. Но если он выбрал именно этот момент, чтобы попытаться преодолеть пропасть между ними, значит Кей должна выслушать его. – Я не мог набраться храбрости, чтобы сказать правду, потому что на самом деле все было гораздо хуже, – продолжал он. – Я любил ее, но все равно оставил, потому что изголодался по вещам, которые Алекс могла дать мне. Она и дала – вот это. Он взмахнул рукой, словно указывал на окружающую роскошь, которой владел теперь, – награду за все усилия. – Но поверь, Кей, я вынес такие страдания, будто Локи наложила на меня проклятье, потому что так не смог вернуть все, что у меня было с ней. У меня было все – кроме страсти и души. Допив шампанское, он отставил бокал. – Забавнее всего, я был так занят, добиваясь успеха, что почти не замечал, чего лишился. Уайлер положил руку поверх ее ладони. – Пока не появилась ты. Ты так похожа на нее… в тот момент, когда мы встретились… настоящее пламя и… Он неожиданно замолчал, пожал плечами. – Тогда все вернулось. Я понял, как много потерял. Его откровенность скорее пугала Кей, чем заставляла чувствовать ее ближе к отцу. – Уже ничего нельзя вернуть, – осторожно сказала она. – Самое большее, что ты можешь сделать, – пытаться не причинить боль еще кому-то. – Если бы только ты поверила еще раз… Отец еще крепче сжал ее талию. Мольба о прощении? – Но ведь поэтому я здесь, – прошептала она. – Да, – повторил Уайлер, – именно поэтому ты здесь. Легкая оценивающая улыбка тронула губы, рука разжалась. Кей встала и попрощалась. – Пожалуйста, скажи еще раз, – умоляюще попросил он. Кей поняла, что имеет в виду отец. – Спокойной ночи… папочка. В темноте открылась дверь; падающий из коридора свет обрисовал неясную фигуру. – Это сон, – твердила себе Кей, почти сразу же поняв, что лежит с открытыми глазами. Незваный гость подошел к постели, наклонился; лишь на мгновение Кей отчетливо увидела его лицо. – Что случилось, папа? – пробормотала она, приподнимаясь на локтях, смаргивая дремоту. – Х-хотел ув-видеться еще раз, бэби. Поговорить… Невнятная речь, неуверенно покачивающийся в лучике света силуэт подсказали Кей, что отец, должно быть, после ее ухода допил шампанское. Глянув на часы, она увидела, что с тех пор как поднялась к себе, прошло уже больше часа. – Иди спать, – убеждала она, – поговорим завтра. Уайлер неловко уселся на край кровати. – Не… долж-жен был оставлять тебя, – промямлил он. Он никак не может перестать думать о прошлом. Кей почувствовала некоторое удовлетворение, узнав, как мучается отец, но все же от души желала помочь ему примириться с действительностью. – Я ведь говорила тебе, можно начать все сначала. Я простила тебя, а теперь, пожалуйста… И тут горло у нее перехватило – отец неожиданно подвинулся ближе, оперся рукой о кровать и склонил голову, почти касаясь лица: – Еще один шанс, бэби. Это все, чего я прошу. На свете не было другой такой, как моя Kaimana. В ослепительную долю секунды, прежде чем его рот накрыл губы Кей, девушка наконец поняла, что чувства, которые испытывал к ней Уайлер, не имели ничего общего с отцовскими. В отуманенном алкоголем мозгу она заняла место Локи. Какое-то мгновение, показавшееся вечностью, Кей никак не удавалось вырваться. Наконец она смогла отвернуть голову. – Пожалуйста, – отчаянно вздохнула она, – не надо… – Еще один шанс, – повторил Уайлер, словно магическую фразу, с помощью которой исполнится самое нечестивое желание. Беспорядочно шарившие руки нашли ее запястья и пригвоздили к постели. – Нет! – вскрикнула она, выгибая спину и пытаясь сбросить Уайлера, но он был слишком тяжел и всем весом придавил ее. – Не противься, бэби, – пьяно пробормотал он. – Сама сказала насчет второго шанса. – Папочка, – умоляла Кей, но теперь это слово выражало не любовь – только желание вернуть его к реальности. – Нет, папочка… Внезапно Уайлер замер и приподнялся, чтобы пристальнее рассмотреть ее при неясном свете, пробивавшемся из коридора. – Иисусе! – тихо выдохнул он. Наконец-то она смогла достучаться до него! Отцу стыдно! – О Иисусе, – повторял он, – ты так прекрасна, моя Kaimana! Он снова впился губами в губы Кей. На этот раз, когда она попыталась увернуться, Уайлер отпустил ее запястье и грубо схватил за подбородок, нажав на горло так, что Кей почти не могла дышать. Девушка окаменела от ужаса, но Уайлер не обращал ни на что внимания, еще сильнее навалился на нее, обхватив ногами, а другой рукой сорвал одеяло. Кей снова попыталась вырваться, но ноги, казалось, парализовало. Она беспомощно лежала под ним, глядя в чужое лицо, повторяла, что это все-таки сон. Он не сделал бы такого, это, должно быть, иллюзия, подождать, нужно подождать, и все кончится, еще минута, одна минута. Теперь он лихорадочно рвал на себе брюки, цеплялся за ее ночную сорочку. Бежать! Немой крик застрял в горле. Слепо шаря руками по ночному столику, Кей нащупала лампу в виде медного подсвечника с тяжелым основанием. Пальцы Кей сомкнулись вокруг медного стержня. Она осторожно подняла лампу основанием вверх, чувствуя холодную тяжесть. – Пожалуйста, не надо, – попыталась она еще раз, умоляя его не вынуждать ее прибегнуть к насилию. Но Уайлер, казалось, не слышал. Ширинка брюк была расстегнута. Он успел ее задрать сорочку до талии. Выпрямив руку, она замахнулась от плеча, так сильно и быстро, как могла. Удар литого квадрата пришелся Уайлеру прямо в висок. Уайлер коротко простонал и бессильно обмяк, голова упала на подушку. Кей лежала, придавленная мертвым грузом, в который раз мечтая проснуться, вырваться из тисков кошмара. Но тело Уайлера, словно налитое свинцовой тяжестью, раздавливало Кей, не давая дышать. Наконец, охваченная приливом почти истерической энергии, Кей сумела выползти из-под него – Уайлер мешком свалился на пол около постели. Двигаясь механически, как робот, не сознавая, который час и что она делает, Кей оделась при свете, падавшем через открытую дверь. Только у порога она оглянулась, бросила долгий последний взгляд на скорчившуюся бесформенную фигуру на полу и вспомнила: он пытался изнасиловать ее, а она… Убила отца? Он ни разу не пошевелился с тех пор, как Кей его ударила. Кей подскочила к стене, повернула выключатель. В неожиданно вспыхнувшем беспощадном свете она увидела распростертое тело, лицом вверх, глаза закрыты, кровь медленно стекает из раны на виске. Кей уже открыла рот, чтобы закричать, но слово «папа» не шло с языка. Ее охватило омерзение лишь при одной мысли, что она могла называть этого человека отцом. Кей вспомнила, где впервые увидела его. В зале суда. Какого правосудия может она ожидать, дочь полукровки, шлюхи, шантажом проникшая в его дом? Секунду спустя она снова заметалась по комнате, бездумно бросая вещи в чемодан. Поспешно сунув в карман несколько банкнот, которые считала своими, девушка выбежала на лестницу. Она уже почти спустилась, когда входная дверь распахнулась и вошла Алекс, вернувшаяся после очередного приключения. Обе застыли. Глаза Алекс остановились на чемодане в руках падчерицы, и мгновенная удовлетворенная улыбка коснулась губ. Потом взгляд переметнулся на лицо Кей, и улыбка поблекла. – Почему ты уходишь? – быстро спросила она. Кей почувствовала мимолетное желание выложить правду, но тут же напомнила себе, что мачеха – последний человек в мире, который поверит в ее невиновность. И когда Александра двинулась навстречу, Кей вихрем пробежала мимо и исчезла в ночи.ГЛАВА 14
Сильвия в поношенном шелковом кимоно, не скрывающем наготы, открыла дверь маленькой квартирки. – Чтоб мне сдохнуть, детка! – удивилась она при виде Кей. – Вот уж кого не ожидала! Кей вошла в кухню – самую большую комнату убогой квартирки недалеко от железной дороги – и поставила на пол чемодан. Давным-давно Сильвия нацарапала свой адрес на клочке бумажки и пригласила заходить в гости в любое время, но до этого дня Кей не думала, что когда-нибудь примет предложение. Район на Саут-Сайд, где жила подруга, был один из самых бедных и опасных в городе; угрюмые многоквартирные дома-развалюхи и прилегающие там улицы были известны как гнезда порока, наркомании и проституции. Даже у самых закаленных полисменов сердца бились сильнее, когда приходила их очередь дежурить в этом районе. Сильвия, с присущей ей любовью к приключениям, конечно, сунулась в самую грязную часть Саут-Сайда и сняла там квартиру. Тот факт, что дома почти целиком были населены неграми, ничуть ее не волновал. Выбор, как она объяснила Кей, был сделан по чисто практическим соображениям. – Где еще я получу четыре комнаты за восемьдесят пять баксов?! Возможно, пока она работала официанткой, ее мотивы были как-то оправданы, но теперь, став постоянным членом труппы, она зарабатывала достаточно, чтобы жить в месте поприличнее! Истинная причина нежелания Сильвии уезжать крылась в ее безудержном стремлении нарушать всяческие социальные табу. Слишком уж она любила риск и опасность. – Прости, что так поздно, – прошептала Кей, хотя ясно было, что подруга, вероятно, сама только что явилась. Свечи в блюдцах горели на кухонном столе и подоконниках, и Кей заметила мерцание остальных свечей через дверь, ведущую в задние комнаты. – Поздно? – переспросила Сильвия. – Кошечка, да время еще детское! И, взглянув на чемодан Кей, осведомилась: – Злая мачеха выкинула тебя на улицу? Кей молча затрясла головой. – Ну что, будем играть в вопросы и ответы? Господи, что у тебя за вид? Сильвия подтолкнула Кей к стулу кухонного стола. – Садись, объясни, что… Кей рухнула на стул. – Я убила его. – Уайлера?! – охнула Сильвия. – Он совсем спятил, стал целовать меня и пытался… Голос изменил девушке. Она закрыла глаза, между ресницами просочились жгучие слезы. – О бэби… Сильвия нагнулась над Кей, крепко обняла ее. В наступившую тишину ворвался мужской голос. – Что, черт побери, тут творится? Глаза Кей широко распахнулись. В дверном проеме, как в рамке, стоял мужчина с правильными чертами лица и самым потрясающим телом, когда-либо виденным Кей. На нем ничего не было, кроме полотенца вокруг бедер; торс представлял собой идеально-скульптурное сочетание мускулов и костей, блестящая темно-коричневая кожа переливалась темными оттенками в сиянии свечей. – Это моя подруга Кей, – сказала Сильвия. – Кей, познакомься с Декстером. Мужчина небрежно кивнул Кей и обратился к Сильвия: – Мне не нравится, когда меня бросают прохлаждать задницу, пока вы здесь развлекаетесь! И, заговорщически понизив голос, протянул: – Лакомый кусочек. Почему не попросишь ее присоединиться к нашей компании? – У нее нет настроения, – резко отрезала Сильвия. – И если не можешь потерпеть несколько минут, Декстер, тащи-ка лучше свой знаменитый зад на улицу и отыщи какую-нибудь лоханку, которую можешь жарить, когда захочется! – Ну что ж, неплохо придумано, – кивнул он и вышел. – Ох, Сильвия, я не знала, что помешаю. Кей попыталась встать, машинально повинуясь вбитым в нее манерам, еще оставшимся от другого мира и иного времени. Но Сильвия толкнула ее назад. – Всего-навсего еще один мужик, детка! И вовсе не стоит того, чтобы менять из-за него мои планы. Несколько секунд спустя в кухню ворвался Декстер в пальто и с футляром для трубы под мышкой, запихивая в брюки незастегнутую сорочку, и гордо удалился, не закрыв за собой дверь. Сильвия, подбежав к порогу, завопила вслед: – И не вздумай возвращаться, похотливый ублюдок! Дверь захлопнулась с таким грохотом, что, скорее всего, половина жильцов проснулись. – По-моему, он слышал, что я тебе рассказала, – встревоженно выпалила Кей. – Ну и что, крошка? Люди в этих джунглях стараются ни в коем случае не лезть в чужие дела. Что же касается Декстера, он уже провел два года за решеткой – ударил ножом человека во время драки в баре. Если копы и заявятся, не он тому причиной. Она скользнула на стул напротив Кей. – Кто-нибудь может знать, куда ты пошла? – Вряд ли… Александра видела, как она убегала, но Кей, естественно, никогда не говорила мачехе о дружбе с Сильвией. – Тогда копы не покажутся, пока не разнюхают все вокруг, разве что ты совершила идеальное преступление, и никому в голову не придет подозревать тебя… – Придет, – глухо призналась Кей, и подробно объяснила все, что произошло. – Значит, – заключила Сильвия, – они должны найти ублюдка рядом с твоей кроватью, а твои отпечатки пальцев на этом… словом, чем ты там его пристукнула, и кроме того, твой злейший враг видел, как ты смывалась. Да, идеальным преступлением это не назовешь! Беспорядочный вихрь мыслей, туманивших мозг Кей, наконец начал стихать. Девушка поняла – у нее лишь один выбор. – Прости, что втянула тебя в это, Сил. Я, должно быть, обезумела и не знала, куда идти. Наверное, мне стоит явиться в полицию. – Забудь! – взорвалась Сильвия. – Сдаться копам? Бэби, вспомни, это те свиньи, которые травили нас газом и выбили барабанную дробь на моей башке! – Нельзя же вечно скрываться, – отчаянно прошептала Кей. – Сегодня ты в безопасности. Завтра… здесь полно народа, кто переправит тебя в другой штат за несколько баксов или состряпает новое удостоверение личности. Попробуй сдаться добровольно, Кей, и тебе нелегко придется. Никто не внесет за тебя залог, а когда дело дойдет до приговора, упекут на много лет. Холодная уверенность предостережения Сильвии заставила Кей вздрогнуть. Действие шока постепенно вытеснялось паническим страхом. Сильвия обошла вокруг стола, осторожно помогла встать. – Пойдем, детка, ляжешь. Попытайся заснуть. Утром решим, что делать. Кей позволила Сильвии подвести себя к скрипучей кушетке и уложить под одеяло. Сильвия легла рядом и обняла подругу. – Ты не виновата, детка, – тихо повторила она, – не виновата. Но в мозгу Кей все время звучал его голос, предупреждающий, что нужно быть поосторожнее с мужчинами. Наконец прилив нервной энергии, державший Кей в напряжении с того момента, как Уайлер открыл дверь в ее комнату, иссяк, и она погрузилась в темную бездну сна.К тому времени, когда Кей проснулась, Сильвия уже час как была на ногах и доложила, что ни по радио, ни по телевидению ничего не сообщали о смерти Уайлера. – В газетах тоже ни слова! – объявила она, вернувшись с короткой прогулки. Она бросила газеты на кухонный стол и начала выкладывать купленные продукты. – Может, еще не успели напечатать, – предположила Кей. – Это последние выпуски, – возразила Сильвия и, подбоченившись, уставилась на Кей. – Пора понять, зайчик, – ты не убила это дерьмо. Ведьма явилась как раз вовремя, чтобы спасти ему жизнь. Кей не могла поверить этому. Переживания прошлой ночи, ужасные видения закрепили в мозгу мысль об убийстве как о единственной реальности. Она схватила трубку телефона, висевшего на кухонной стене, набрала номер штаб-квартиры избирательной кампании и, выдав себя за местного репортера телевизионных новостей, попросила дежурившего на телефоне добровольца продиктовать сегодняшнее расписание выступления Уайлера. Потом повесила трубку и издала радостный вопль. – Что это означает – он мертв или жив? – поинтересовалась Сильвия. – Все его выступления на сегодня отменены, – сообщила Кей. – Небольшая авария – говорят, он оступился и упал с лестницы. Немного отдохнет, а завтра появится, и все пойдет, как прежде. – Значит, ты в порядке! Кей нахмурилась: – Думаешь, он не станет меня искать? – К чему? По крайней мере пока ты не станешь лезть на глаза и шляться по городу, пытаясь заставить людей поверить гнусным сплетням? Взгляд Кей остановился на передовице одной из газет, посвященной вчерашней речи Уайлера и «похоронам войны», которые он готовил. Репортер заявлял, что Уайлер с каждым днем все больше выглядит достойным кандидатом в Сенат. – Но я не могу позволить ему быть избранным, – запротестовала Кей. – Солнышко, имей ты хоть какую-нибудь надежду на успех, я бы первая уговорила тебя бороться. Но Уайлер и его женушка сделают все, чтобы выставить тебя спятившей лгуньей. Хочешь, чтобы историю твоей матери вытащили наружу? Уайлер может даже попытаться отправить тебя в психушку! – Разве? – Пойми, он бы с радостью объявил, что ты спятила, да еще заодно и получил бы голоса сочувствующих! Оставь его в покое, Кей, иначе тебе конец. – Но люди должны знать правду о нем. Или он может… – Да, он насильник, – раздраженно выкрикнула Сильвия. – А что, черт возьми, ожидать от политиков? Разница только в том, что он хотел сделать это с одним человеком, а остальные пытаются сделать это со всеми нами одновременно! Кей прожила у Сильвии неделю, и все это время почти не выходила из квартиры, странным образом потеряв всякое желание двигаться. Девушка часами сидела, задумчиво уставясь на стену, сознавая одновременно, что страдает от того же типа умственного паралича, поразвившего Локи в последний год жизни. Но требовались вся воля и решимость, чтобы методично занимать себя выполнением самых обычных повседневных дел, дававших жизни хоть какую-то цель, – вставать, умываться, идти в магазин. Кроме того, Кей приложила руку к созданию в квартире какого-то подобия уюта. Сильвия делала лишь минимум усилий, чтобы комнаты хоть отдаленно походили на человеческое жилье. Мебель, в основном была куплена у Армии Спасения или подобрана на улицах – старые кушетки, поломанные стулья. Кей вспомнила об опыте, приобретенном в «Крейтрер Инн», и, решив в благодарность за помощь купить подешевле остатки цветной ткани, сделала занавески и нечто вроде покрывал, которые расстелила на диванах, чтобы скрыть дыры в обивке. Сильвия ничего не сказала, и Кей никак не могла понять – то ли подруга просто не заметила перемен, то ли ей просто не понравилось. Из газет, ежедневно приносимых Сильвией, Кей узнала, что Уайлер победил на первичных выборах и представители прессы не переставали интересоваться ее внезапным исчезновением. В заявлении, сделанном Тони Бэнксом репортерам, говорилось о том, что Кей переутомилась в результате напряженной работы в комиссии по выборам. – Мы слишком много требовали от девушки ее возраста, – сожалел Бэнкс. На все вопросы о том, куда девалась Кей, он упрямо отвечал, что не уполномочен давать подобную информацию. У людей создавалось впечатление, что Кей попросту уехала отдохнуть. Было сделано все, чтобы пустить слух о небольшом нервном срыве, на случай если девушка решит все-таки предъявить обвинение: вряд ли кто-то поверит умственно нестабильной особе. Сильвия с самого начала предложила Кей остаться хоть навсегда, но уже через неделю стало ясно, что вместе им не ужиться. Сильвия почти каждую ночь приводила домой нового любовника – даже Декстер как-то появился, – и Кей чувствовала себя неловко, сталкиваясь с незнакомыми мужчинами, появлявшимися из ванной, и невольно слыша сквозь тонкие перегородки оргазмические стоны подруги. Как-то утром, за кофе, после ухода очередного «поклонника», Кей сказала: – Нельзя так больше жить, Сил. Это ужасно. Сильвия задумчиво оглядела облупившуюся краску стен и потолка. – Да, я сама об этом подумываю. Занавески и покрывала, которые ты сделала, заставили меня понять, какая это трущоба. Собственно говоря, я уже начала присматривать новое жилье… – Я не это имела в виду, а образ жизни, которую ты ведешь. Все эти парни появляются и исчезают… – Прости, Кей, – резко перебила Сильвия, – я все забываю, что ты чертова профессиональная девственница и поэтому склонна слишком строго осуждать всех, кому нравится перепихнуться с парнем. Кей попыталась игнорировать уничтожающий тон Сильвии и объяснить, что она всего лишь искренне беспокоится за подругу: – Для тебя не очень хорошо иметь дело с таким количеством мужчин. Как можно по-настоящему наслаждаться этим, если позволяешь одному за другим… использовать себя подобным образом. По-моему, это просто неестественно… Сильвия с грохотом опустила чашку на стол так, что кофе выплеснулся, забрызгав обеих мелкими каплями. – Кто просит тебя высказывать, что «естественно», а что нет? Это моя жизнь и мое тело! И считаю, что это просто великолепно… нет, не думаю, Кей, потому что вовсе не собираюсь думать об этом. Чувствую себя прекрасно. Сунув руку в промежность, она многозначительно прикусила губы, словно поддразнивая Кей. – Просто потрясающе. Я люблю мужчин, люблю секс. С чего мне слушать кого-то, кто насмерть перепуган и тем, и другим? Кей повысила голос в тон Сильвии: – Какова бы ни была моя проблема, взгляни на свою. Если секс так хорош, почему не можешь довольствоваться одним мужчиной, а не целым батальоном? Сильвия выметнулась из-за стола. – Иисусе, я вовсе не обязана выслушивать… – Я говорю потому, что беспокоюсь за тебя. – Нет! – завопила Сильвия. – Ты говоришь это, потому что вся зажата, стянута в узлы и до смерти завидуешь моей свободе. Ну что ж, ангел с крылышками, не нуждаюсь в твоем гребаном мнении насчет моих… моих взглядов на трах! Взгляни на себя – едва не прикончила мужика, и только потому, что кто-то пытался залезть к тебе в штанишки! Сильвия наклонилась над столом, так что ее лицо оказалось в сантиметре от лица Кей. – Ладно, пусть он был твоим дерьмовым папашей. Но ведь ничего не случилось! Он заработал пару синяков, ты – головную боль. Так из-за чего вся эта мелодрама? Может, разреши ты трахнуть себя паре настоящих парней, не подала бы ублюдку мысль, что сама напрашиваешься на это! – Подала мысль? – тихо, напряженно пробормотала Кей, хотя из глотки рвался вопль. Сильвия молча уставилась на нее, – она слишком обозлилась, чтобы извиняться. – Не ожидай, что все будет по-твоему, – бросила она наконец. – Это моя берлога, и я буду делать все, что пожелаю. Так что, катись отсюда, мисс ханжа. Не позволю себя судить, и уж тем более, черт возьми, не желаю запятнать твою паршивую высокомерную, чистую как первый снег – светлее, чем – сам – Господь, душонку! И чтобы подчеркнуть, что ее ничем не уговорить и не смягчить, Сильвия издевательски вытянула средний палец и гордо протопала в спальню, хлопнув дверью. Когда Кей сложила вещи и собралась уходить, Сильвия так и не вышла. Подойдя к спальне, Кей окликнула подругу: – Давай не будем ссориться, Сил. Я ценю все, что ты сделала для меня… так или иначе, мне все равно надо поискать что-нибудь… Не получив ответа, Кей потихоньку постучала. – Я хочу, чтобы мы остались друзьями, Сил. Тишина. Кей осторожно приоткрыла дверь. Комната была пуста. Халат Сильвии валялся на полу перед большим, в рост человека, зеркалом. Должно быть, в качестве аргумента в споре, она решила оглядеть себя с ног до головы, а потом отправиться на поиски очередного мужчины. Оказавшись в кафетерии на Луп, Кей пересчитала деньги, пятьдесят пять долларов, остаток сбережений, привезенных с Гавайев. Все это время Уайлер кормил ее, покупал одежду, но не давал ни цента карманных денег, да она ничего и не просила. Будь у Кей достаточно денег, она отправилась бы прямиком в аэропорт и купила билет до Гонолулу. Но пятьдесят пять долларов… Правда, можно без особенного труда накопить достаточную сумму, как только Кей найдет работу – наверняка в каком-нибудь чикагском отеле есть места портье. Кей села на автобус, доехала до отеля «Хилтон» и спросила, нельзя ли поговорить с управляющим. Почти немедленно из расположенного сзади офиса появился низкорослый мужчина с прилизанными каштановыми волосами и усиками. – Я помощник управляющего, мистер Хепуорт. Наш управляющий поздно ушел обедать, но если я чем-то могу помочь… – Я хотела узнать, может, у вас есть место портье в приемной, – перебила Кей. – Могу работать в ночную смену. Хепуорт скептически оглядел девушку. Стремясь поскорее сбежать из дома Уайлеров, Кей захватила только джинсы, пуловер и пару свитеров и сейчас с внезапным смущением осознала, что одета самым неподходящим образом для такого места, особенно если надеется получить здесь подобного рода работу. – А родители знают, что вы здесь, мисс Уайлер? – спросил наконец Хепуорт. Так вот оно что! Конечно! Как глупо со стороны Кей не подумать, что ее обязательно узнают, после всей шумихи в прессе! Девушка сразу же поняла: всякий, кто читал последние газетные статьи, не будет иметь с ней дела, не посоветовавшись с Уайлером. – Да, – солгала Кей, – конечно, знают. Хепуорт выдавил улыбку. – Ну что ж, почему бы вам не подождать, пока не посмотрю досье и не подумаю, что можно сделать? Он показал на кресла, расставленные перед стойкой портье. Кей кивнула, но заметила, что помощник управляющего направился обратно в кабинет. Без всякого сомнения, он немедленно попытается связаться с Уайлером. Она поспешно выбежала из отеля. Очевидно, нужно искать такое место, где бы она была менее заметна. Официантка? Секретарь? Продавщица? Двигаясь в потоке пешеходов, заполонивших Луп, девушка остро чувствовала множество любопытных взглядов; кое-кто даже дружески улыбался. До Кей дошло, что она стала слишком известной персоной в этом городе; где бы ни устроилась – рано или поздно, ее обязательно узнают. И что тогда? Заставят вернуться к Уайлеру? Официально Кей по-прежнему была под его опекой. Или он оставит ее в покое, положившись на обещание молчать о той ночи? День тянулся как во сне. Она бродила по улицам, сидела за стойками закусочных или на траве в том парке, где впервые встретила Сильвию и увидела грязную сторону американской политики. Проходя мимо газетного киоска, Кей остановилась, чтобы просмотреть дневные выпуски, – а вдруг там что-нибудь упомянуто о «несчастном случае» с Уайлером? Ни строчки. Она уже хотела отойти, как уголком глаза заметила что-то яркое – очередной номер «Томкэт». На обложке – рыжеволосая девушка потрясающей красоты, стоявшая в центре загона для лошадей в оригинальном наряде – ковбойскихсапогах, спущенных ниже бедер кожаных ковбойских штанах, состоящих только из переда, и коротком незастегнутом жилете и шкуры пегой лошади. «Девочки «Томкэт» с дикого Запада», – гласил заголовок. Кей вспомнила об Орине Олмстеде. Двери особняка Олмстеда были открыты для всех девушек, работавших на него. В голове начал вырисовываться план. Ведь Тони сказал, что отношения дочери с Олмстедом могут повредить Уайлеру в глазах избирателей. И Кей подумала, что в «Элли» она может решить все свои проблемы. Особняк представлял собой прямоугольник из бурого песчаника, с плоской крышей, выстроенный в простом, чуть грубоватом стиле, принятом в начале века. Не очень-то привлекательное здание, зато огромное: три этажа с пятнадцатью окнами на каждом. К тому времени как Кей прошла через ворота и зашагала по длинной подъездной аллее, уже спустились сумерки. В доме, очевидно, шло веселье – из окон неслись громкие голоса и вопли рок-группы. Особняк был ярко освещен. На парковочной площадке теснились десятки автомобилей, и еще больше собралось у самого входа. Когда пассажиры и водители выходили, машины вручались попечению горничных в атласных костюмах пастельных тонов, выкроенных наподобие купальников, с длинными изогнутыми меховыми хвостами. На голове у каждой красовались прилегающие шапочки с острыми меховыми ушками, – на шее меховые горжетки в тон. Такие туалеты носили «кошечки» – прозвище, изобретенное Орином Олмстедом для женщин, работавших в высокодоходной сети «Томкэт Клабз», открытой им во многих городах страны в качестве «Приложения» к журналу. Мускулистый вышибала, с трудом втиснувший свои телеса в смокинг, проверял каждого входящего. Приветственно улыбнувшись Кей, он оглядел ее чемодан. – Приехали пожить у нас? Незнакомая обстановка и звуки на секунду отвлекли внимание девушки. Из огромного холла с мраморными полами были видны несколько больших комнат, забитых людьми, развлекавшимися при приглушенном освещении. Кей заметила множество привлекательных молодых женщин и мужчин-знаменитостей – Джека Николсона, Мохаммеда Али… Остальных она знала если не по имени, то в лицо. – Переезжаете? – настойчиво спросил вышибала, словно для него было в порядке вещей предлагать гостеприимство любой молодой женщине, появившейся на пороге с чемоданом в руках. – Не… не знаю. Мне необходимо поговорить с мистером Олмстедом. – Невозможно, солнышко. Он заперся в кабинете на всю ночь. Кей удивленно уставилась на мужчину. Заперся? – Но он устраивает вечеринку. – В «Элли» каждую ночь веселье, – засмеялся вышибала. – О. О. не всегда присутствует. Он сегодня работает, занимается последним выпуском. – Не может ли кто-нибудь сказать, что я приехала? Вышибала качнул головой. – Я дочь Рэнделла Уайлера, – твердо объявила Кей. – Мой отец баллотируется в Сенат, а мистер Олмстед – один из его сторонников. Он наверняка захочет увидеть меня. Здоровяк снова оглядел Кей, потом схватил трубку висевшего на стене телефона, что-то тихо спросил и обернулся к Кей. – Он поговорит с вами. Поднимитесь туда. И показал на широкую мраморную лестницу. На площадке второго этажа дом разделялся на два крыла. Налево вел длинный, покрытый ковровой дорожкой коридор, куда выходило множество дверей. По коридору шествовали две длинноволосые молодые красавицы в облегающих вечерних платьях с низким вырезом. Справа виднелись небольшой вестибюль и пара лакированных двойных дверей. На одной была прикреплена позолоченная табличка с выгравированной знаменитой эмблемой «Томкэт» – стилизованная голова подмигивающего кота, нарисованная одним небрежным росчерком пера. Кей растерялась, не зная, куда идти, и уже хотела спросить дорогу у женщины, но в этот момент двойная дверь отворилась, и появился Олмстед в зеленой шелковой пижаме; на шее висела длинная цепочка с золотым свистком. – Привет, – сказал он, будто знал Кей всю жизнь, – заходи. И, заметив молодых женщин, кивнул: – Привет, девочки. Желаю повеселиться! – Сделаем все, что в наших силах, О. О., – отозвалась одна. – Только мы будем тосковать по тебе, – проворковала вторая. Kей узнала девушку, сфотографированную на обложке последнего выпуска «Томкэт». Обе девушки лукаво оглядели Кей и кокетливо пропели: – Смотри, не перетрудись, О. О. Олмстед весело хмыкнул и закрыл дверь за Кей. – Поставь чемодан и иди за мной. Кей поняла, что в левом крыле располагалась собственно квартира Олмстеда. Сразу за дверями начиналась просторная галерея, куда выходило несколько комнат. Квартира была обставлена в скромно-современном стиле: полы из полированного черного гранита, стены обиты панелями из мягкой черной кожи. Из утопленных в потолке плафонов мягко сиял неяркий свет, выхватывая из сумрака то одну, то другую авангардную металлическую скульптуру. Кей пошла за Олмстедом по темной галерее к открытой двери, из которой на пол падали цветные отблески. Переступив порог, она заметила, что радужное сияние исходило от десятков прозрачных многоцветных фотографий, развешанных на больших фосфоресцирующих панелях, прикрепленных к трем из четырех стенам затемненной комнаты. Все снимки принадлежали одной красавице, с волосами цвета воронова крыла, в различных позах – то в одних трусиках или чулках с подвязками или вообще без одежды, на пляже, под душем, с лицом, поднятым навстречу струям воды, поливающую цветы в саду, лежавшую на животе, на спине, опиравшуюся коленом о стул; ладони слегка сжимают упругую грудь, другая рука исчезла в расщелине между бедер… Кей рассматривала калейдоскопические изображения, пока светящиеся панели не погасли одновременно и не включились скрытые в потолке плафоны. Только сейчас Кей поняла, что очутилась в спальне – самой удивительной из когда-либо виденных. Наиболее необычным предметом оказалась сама постель – низкая и круглая – пять ярдов в диаметре, поставленная в центре квадратной комнаты без окон, на устилавшем пол пушистом сером ковре. Она была единственным предметом меблировки. Вдоль части окружности располагалось нечто вроде изголовья, со встроенной сложной электронной панелью, усеянной циферблатами и переключателями. Стоило Олмстеду притронуться к каким-то кнопкам, как раздалась тихая музыка, поленья в камине, вделанном в стену, занялись ярким пламенем. Светящиеся панели, щелкнув, вошли в стены, а картины известных художников заняли свои места. По кровати были разбросаны оттиски, рисунки, рекламные объявления и фотографии. Олмстед отодвинул бумаги, чтобы освободить место на покрывале из норки. – Я не могу уделить вам много времени, – извинился он, – нужно к утру подобрать все материалы, чтобы отправить в типографию. – Вы всю работу делаете сами? – У меня много редакторов, чтобы позаботиться о деталях, но я всегда занимаюсь окончательным макетом и выбираю снимки девушек. Это – настоящая изюминка журнала. – И, показав на свободное место, пригласил: – Садитесь, Кей. Девушка поколебалась. – Почему у вас нет стульев? – выпалила она не сдержавшись. – Слушайте, я не собираюсь соблазнять вас и привел сюда, потому что вы хотели увидеть меня, а я работаю; именно здесь я всегда работаю, да в сущности и живу по-настоящему. Кровать, где мы рождаемся, где умираем, где создаем новую жизнь, – к чему иметь еще какую-то мебель? Но если вы так себя лучше чувствуете, оставайтесь стоять, или, хотите, я принесу стул? Кей почувствовала себя глупо – к чему было возражать? Она села на край кровати, а Олмстед устроился ближе к центру, сложив ноги по-индусски. – Вы упомянули о том, что можете дать мне работу, – начала Кей. – И… и мне неплохо бы найти жилье. Я слышала, что вы позволяете некоторым женщинам, которые работают на вас, жить в этом доме. Олмстед кивнул, внимательно рассматривая девушку. – Что происходит, Кей? Газеты пишут, что вы переутомились и вынуждены были поехать отдохнуть… – Мне не хотелось бы говорить об этом, – ответила Кей, еще не зная, стоит ли доверять Олмстеду. Как-никак, ему крайне выгодно избрание Уайлера. Знай он, что Кей обладает «торпедой», способной уничтожить все шансы отца на место в Сенате, помог бы ей? – Вы должны четко сознавать, – объяснил он, – что произойдет, если вы переедете сюда, и по городу пойдут слухи. Сами видели, кто сюда явился сегодня, – репортеры, обозреватели, журналисты. Если правда выйдет наружу, Уайлер потеряет множество голосов. После того, как вы столько трудились на него, кажется весьма странным, что теперь совсем не желаете думать об этом. – О, я все прекрасно обдумала, – сухо усмехнулась она. – Правда, Тони Бэнкс считает, что вы поступили опрометчиво, пригласив меня танцевать. Он не желает, чтобы нас даже видели вместе. – Помню, – засмеялся Олмстед. – Утащил вас так поспешно, словно ангела от прокаженного. – Боялся, что вы уговорите меня позировать в голом виде для «Томкэт», – пояснила она полувопросительным, полуосуждающим тоном. – Согласись вы, и получился бы самый грандиозный разворот, который когда-либо был в этом журнале. Кей нервно сжалась. Какую игру он ведет? Беспокоится о том, какие отрицательные последствия может иметь их более близкое знакомство? Но все же, кажется, весьма заинтересован в том, чтобы использовать ее, лишь бы поднять тираж. Олмстед, очевидно, прочел ее мысли. – Простите, если кажусь вам слишком самонадеянным, – поспешно сказал он. – Когда я говорю подобные вещи, Кей, считайте это комплиментом. Множество женщин из кожи вон лезут, лишь бы их снимок поместили в журнал. – Ну так я вовсе не имела в виду ничего подобного, – резковато бросила Кей. – Но, возможно, сделала ошибку. Она поднялась. – Пожалуй, мне лучше уйти. Но Олмстед, вскочив, успел поймать ее за руку. – Подождите, Кей. Если хотите остаться в «Элли», ради Бога, добро пожаловать. Без всяких условий. Конечно, я хотел бы знать, почему вы ушли из дома, но это просьба, а не требование. Кей задумалась лишь на секунду, перед тем как спокойно ответить: – Он пытался изнасиловать меня. Олмстед пристально уставился на нее: – Когда это было? – В ночь банкета, после того, как мы приехали домой. Больше Кей не смогла сдерживаться. Слова лились, обгоняя друг дружку. Она рассказала о нападении и о том, как пыталась защититься. Олмстед, внимательно выслушав девушку, наконец сказал: – Рад, что вы доверяете мне настолько, чтобы прийти сюда и рассказать мне об этом. Если хотите, я сам отправлюсь с вами в полицию. – Вы ничего не сможете сделать, разве что сами попадете в беду. Я всего лишь хочу забыть. И, правду говоря, – задумчиво добавила Кей, – не могу сказать, что для вас это достаточный повод прекратить его поддерживать – ведь именно Уайлер выступает против пуританских взглядов. – Посмотрим, – улыбнулся Олмстед. – Ну а сейчас займемся вашим переездом. Он быстро схватил золотой свисток, висевший на шее, приложил к губам и издал громкий пронзительный свист. Почти немедленно в спальню вбежала очень хорошенькая девушка с угольно-черными волосами и голубыми глазами, в фиолетовом атласном комбинезончике. – Патти, это Кей, – представил Олмстед. – Она пока погостит у нас. Почему бы тебе не отвести ее в Кэтуок и не показать дом? Мне нужно работать. – Конечно, – кивнула Патти. – Привет, Кей. Кей поздоровалась и, присмотревшись, заметила, что именно эта девушка была изображена на многочисленных снимках, которые рассматривал Орин перед ее приходом. Она хотела что-то сказать Олмстеду, но тот уже вновь был занят переключателями. Музыка смолкла, пламя в камине улеглось, светящиеся панели вновь выступили на стенах. Послушно следуя за Патти, Кей невольно размышляла о странностях Орина Олмстеда. Подумать только – скрываться в спальне, чтобы разглядывать фотографии обнаженных женщин, а гости веселятся без него! Интересно, как он относится к женщинам, неиссякаемым природным богатствам, благодаря которым процветает его бизнес. Олмстед обращался с ней неизменно вежливо и предупредительно. Но Кей беспокоило, что может подзывать девушек свистком, словно собачек. Кэтуок оказался крылом особняка, где жили молодые женщины, «гостьи» Орина Олмстеда. Патти объяснила Кей принятый в доме распорядок. Вход мужчинам во все двадцать четыре комнаты был строжайше воспрещен, и каждая гостья должна была сама убирать свою спальню. – О. О. не желает, чтобы кто-нибудь имел предлог заявить, будто в особняке устраиваются оргии, или что девушки здесь… ну… не просто порядочные приличные девушки. В нише коридора стояла большая деревянная доска с рядами медных крючков; под каждым был написан номер. Некоторые крючки были пусты; на остальных висели одна-две большие бирки с эмблемой «Томкэт». – Здесь можно видеть, какие комнаты свободны, – пояснила Патти. – Выбери какую хочешь – только сними бирку с этим номером. Если захочешь уехать, повесишь номерок на место. Вот и все. Не возражаешь, если покину тебя? О. О. не любит слишком долго оставаться в одиночестве. – Конечно, я сама справлюсь, – кивнула Кей, и Патти поспешно упорхнула. Кей немного постояла перед доской, сомневаясь, стоит ли решаться провести здесь хотя бы ночь. Но ведь Олмстед не попытался ничего потребовать от нее! И куда идти? Потянувшись к доске, она наугад сняла первую попавшуюся бирку с номером четырнадцать. Комната оказалась в четыре раза больше той, что была в доме Уайлера, просторная, роскошно обставленная; кроме двух кроватей и комодов, стоявших у противоположного стола, здесь были камин, письменный стол, телевизор, даже парикмахерская сушилка. За зеркальными дверями оказались отдельная ванная и огромный туалет. Разбросанные на одной кровати плюшевые игрушки и набитый одеждой шкаф указывали на то, что у Кей есть соседка. Несмотря на требования чистоты, на полу ванной были раскиданы полотенца и нижнее белье. Но Кей не возражала против беспорядка, скорее была рада видеть, что кто-то может восстать против мистера Олмстеда, хотя бы и в малом. К тому времени как она разложила вещи, веселье внизу разгорелось по-настоящему – сквозь раскрытые окна доносились веселая танцевальная музыка и громкие выкрики. Под предлогом того, что ей нечего надеть, Кей улеглась в постель. Она была совершенно измучена после целого дня блужданий по городу и, кроме того, не могла думать о танцах и вечеринках без того, чтобы обжигающие воспоминания вновь не ранили душу, уничтожая всякую надежду на беззаботную радость. В темноте комнаты, внезапно возвратившись на много лет и миль назад, она по-прежнему видела высокое пламя, достающее до неба, и неясную изгибающуюся фигуру матери, исполнявшей для Харли Трейна этот жестокий танец унижения… позора…
ГЛАВА 15
За десять лет, прошедших с тех пор, как Орин Олмстед приобрел громадный особняк у одного из чикагских мясопромышленных магнатов, он оборудовал дом всеми мыслимыми предметами роскоши и развлечений. Там были кинотеатр, салон красоты, гимнастический зал, шестидорожечная площадка для игры в кегли и дискотека, не говоря уже о бассейне «олимпийского» размера с утопленной под водой стеклянной стенкой, где девушки часто резвились обнаженными, на радость гостям, находившимся в подвальном этаже бара. Почти в каждом выпуске «Томкэта» помещались снимки девушек, развлекавшихся в обществе мужчин в одном из помещений особняка. Такая реклама того, что называют «стилем жизни от Томкэт», не только придавала пикантность журналу, но и позволяла Олмстеду заявлять, что огромные расходы на содержание особняка необходимы для чисто деловых целей и, следовательно, не подлежат обложению налогом. Хотя Кей явилась к Олмстеду с целью получить работу, оказавшись в обществе энергичных молодых женщин, она быстро подпала под магическое воздействие атмосферы безудержного веселья. После постоянного напряжения нелегкой работы в избирательной кампании и неприятного эпизода с Уайлером, девушка была просто счастлива тем, что можно не выходить из дома, спать допоздна, плавать и общаться с молодыми женщинами, тоже жившими в доме. Всю первую неделю ей не удавалось еще раз увидеть Олмстеда – О. О. редко выбирался из личных апартаментов. Кей скоро поняла, что Олмстед был типичным трудоголиком с целым набором эксцентричных привычек. Хотя на снимках вечеринок в «Элли» он часто был в центре событий, на деле просто специально показывался на несколько минут, чтобы позировать перед фотографом. Все остальное время О. О. проводил в пижаме, в спальне без окон, за работой над журналом, редактировал статьи, совещался с сотрудниками или писал очередные главы длинного труда по истории секса в Америке, появлявшиеся в журнале под специальной рубрикой «Философия Томкэт». Олмстед во всем потакал собственным капризам, совершенно не считаясь с обычным чередованием дня и ночи – работал, спал, ел, занимался любовью, когда хотел. Очередная любовница всегда держалась поблизости, ожидая свистка. Его связи редко длились дольше одного-двух месяцев. Девушки, обычно выбираемые среди «кошечек Томкэт», очевидно, понимали, что не могут надеяться на большее – что ни говори, а свобода считалась краеугольным камнем «философии Томкэт». Однако они считали честью, когда на них падал выбор пусть на короткое время числиться среди «кисок» Олмстеда, как назывались в «Элли» многочисленные минутные привязанности хозяина. Для Кей основным источником постоянно пополняющихся сведений от Олмстеда была ее соседка по комнате Терри Коул. В самое первое утро Кей разбудили горькие рыдания, доносившиеся из ванной. Подкравшись к открытой двери, она заметила величественную женщину с копной золотистых волос, смотревшуюся в большое, до пола зеркало. Из всей одежды на ней были только очки в роговой оправе. По щекам струились потоки слез – маленьким пинцетом она вырывала лишние волоски, чтобы оставшиеся образовали идеальный треугольник… в низу живота. Кей нельзя было назвать маленькой, но незнакомка оказалась на три-четыре дюйма выше – значит, в ней было около шести футов. Узкие бедра, длинные ноги и почти неправдоподобно тонкая талия, широкие плечи. Кей редко обращала внимание на грудь других женщин, но тут не могла не заметить, что природа щедро наделила незнакомку. Кроме удивительно красивой фигуры она обладала прелестным личиком с темными глазами, вздернутым носиком и капризно изогнутыми губками. Поймав отражение Кей в зеркале, блондинка обернулась к Кей. – Ужасно больно, – прохныкала она. – Тогда почему не прекратить? – рассудительно заметила Кей. – Ах, все кошечки должны делать это, прежде чем сниматься. Приказ О. О. Многие девушки используют воск, но у меня на него аллергия. Как только она прекратила добровольную пытку, слезы, словно по волшебству, высохли. – Я Эйприл[23] – представилась она, улыбнувшись Кей. – Я Кей Уайлер. Рада познакомиться, Эйприл. – Нет, – хихикнула блондинка. – Эйприл не мое имя. – Это месяц, когда я появлюсь в журнале. Меня зовут Терри Коул. Волей случайности оказавшись в одной комнате, они быстро подружились, тем более что Кей во многом полагалась на Терри – в каком-то смысле «ветерана Элли». Она появилась в особняке на целых пять дней раньше. Терри родилась двадцать один год назад в Бруклине, в семье портового грузчика Рокко Колимаретти. – Видишь, я всегда говорю, что он грузчик, но на самом деле… он что-то вроде… словом, знаешь книгу, которая вышла года два назад, «Крестный отец»? – Твой отец – главарь мафии? – удивилась Кей. Они болтали за завтраком в бесплатном кафетерии особняка. – Нет, конечно, он не такой большой человек. Так, занимается кое-какой работенкой в доках, время от времени, но в основном выполняет всякие поручения, не ужасные, конечно, – ног не ломает, никого не уродует – так, на посылках, что прикажут. Беда в том, что у этих парней очень строгие порядки, хотя немного странные – сами могут убивать, грабить, собирать дань с публичных домов и проституток, но терпеть не могут, когда их жены и дети не ведут себя, как святые. Мой отец точно такой же. Из дальнейшего разговора стало ясно, что она смертельно боится мести отца или его друзей, когда ее снимки появятся в «Томкэте». – Но почему тогда ты делаешь это? – удивилась Кей. – Я гляжусь в зеркало и представляю условия игры. Я не очень-то умна, а отец считает, что образование женщинам ни к чему, но то, что я не могу быть адвокатом или астрономом, еще не означает, что я довольна судьбой привеска к мужу и украшения гостиной. Хочу иметь свою жизнь, и лучшей возможности у меня не будет. Терри завоевала свой шанс появиться в апрельском выпуске «Томкэта» после того, как владелец фотостудии в Бруклине убедил ее за пятьдесят долларов позволить ему сделать несколько «календарных» снимков и послать в «Томкэт». Журнал не купил фотографии, но Терри позвонили. Она была вне себя от радости. До этой минуты девушку почти не выпускали из дома. Отец надеялся, что она привлечет внимание какого-нибудь высокопоставленного мафиози, может, даже сына самого босса. – Видишь, отец считает, что таким образом обеспечит счастливую жизнь единственной дочери, – жаловалась Терри. – Выдать меня за какого-нибудь типа, чтобы тот награждал меня ребенком каждый год, а сам делал что хочет, спал с кем ни попадя, потом отсиживал по тюрьмам и в конце концов его труп найдут в очередной чертовой дыре. Ты осуждаешь меня за желание сделать карьеру? Но это хорошее начало. Пять дней работы – и две тысячи баксов в кармане. – Две? – переспросила Кей. – Я слышала, «кошечкам» платят пять. – Верно, но фотограф, который послал мои первые снимки, запросил три, и я не смогла отказать. Как-никак он сильно рискует, если папаша обозлится и узнает, кто всему виной. – Послушай, Терри, – сказала Кей, – ты уже сделала этому человеку одолжение, позируя для снимков, которые тот надеялся продать. Все равно в журнале их не взяли. Пятисот долларов уже больше чем достаточно! Терри недоуменно заморгала темными пуговичными глазками. – Черт, я бьюсь об заклад, ты вполне могла бы стать адвокатом. Какого дьявола ты здесь торчишь? Кей испытывала теплые сестринские чувства к Терри Коул, совсем не такие, как к Сильвии. Беспредельная аморальность и нелегкий жизненный опыт последней, словно ограниченная территория, на которую не рекомендовалось проникать никому, даже подругам. Но Терри обладала открытым уязвимым характером, возбудившим в Кей такое же желание защитить ее и оградить от всяких бед, какие девушка испытывала по отношению к Локи. И, в отличие от Сильвии, всегда старавшейся именно в силу собственной опасности настоять на своем, Терри во многом испытывала те же сомнения – страх перед сексом, по сию пору, тревожившие Кей. Хотя Терри и не была девственницей, она всегда терзалась неимоверными угрызениями совести в тех немногих случаях, когда занималась любовью. Отец постоянно напоминал дочери, что та никогда не сможет стать женой Capo[24] или одного из его сыновей, если не придет к алтарю «нетронутой». Однако именно отец и объяснил Терри, что Бог дал ей тело, предназначенное для того, чтобы сводить мужчин с ума от желания, и если правильно воспользоваться этим даром, можно получить от жизни все самое лучшее. – Это и сбило меня с толку, – всхлипнула Терри. – Всегда твердил, будто нельзя, чтобы такое тело даром пропадало, только каждый раз, когда считал, что я делаю это, теряет голову от бешенства, того и гляди кого-нибудь прикончит. Но, несмотря на все опасения, природная жизнерадостность Терри обычно брала верх. Она всегда была готова присоединиться к ночным вечеринкам в «Элли». В Чикаго каждый день приезжало достаточно знаменитостей, чтобы составить большую интересную компанию. Лестью и уговорами Терри быстро преодолела нежелание подруги участвовать в общем веселье. Кей была приятно удивлена, обнаружив, вопреки ожиданиям, что на таких развлечениях вовсе не царит атмосфера разнузданной вседозволенности. Наркотики были строго запрещены самим О. О., и даже слишком большая страсть к спиртному не поощрялась. Эрни, вышибала, в два счета выпроваживал пьяных гостей. Конечно, мужчины и женщины разбивались на парочки, но, кроме того, велась оживленная беседа на интересные темы и было множество вполне невинных развлечений – шарады, игры, соревнования по водному поло. Хотя многие мужчины пытались назначить Кей свидание, но никто не настаивал, когда она отказывалась, – слишком велик был выбор девушек. И поскольку немногие из «кошечек» увлекались политикой, прошла целая неделя, прежде чем кто-то узнал Кей. На второй уик-энд она столкнулась с Джерри Вогеном, репортером, который помог ей пробраться в здание суда в день приезда. – Так вот где вы скрываетесь? – воскликнул он, восхищенно оглядывая Кей, одетую в кожаное платье с бусами и бахромой, позаимствованное у девушки-индианки из племени чероки, оставшейся работать в одном из «Томкэт Клабз» после появления своих фото на страницах журнала в статье о Диком Западе. – Я не скрываюсь, – сухо ответила Кей. – Можно так и написать? Полно, Кей, давайте начистоту – что вы здесь делаете? Кей сообразила, что, если промолчать, он начнет совать всюду свой нос и до чего-нибудь докопается. – Олмстед просил меня приехать, поработать на него. – Неужели?! И что это за работа? – Пока… пока не решено. – Итак… как бы это получше изложить… вы распростились с избирательной суетой только, чтобы прислушиваться к свистку О. О.? Упоминание о знаменитом свистке Олмстеда могло иметь только вполне определенный смысл. – Меня с Орином ничего не связывает, – поспешно заверила Кей. – Я не могу запретить вам опубликовать статью, Джерри, но уж, пожалуйста, постарайтесь, чтобы в ней не было ничего, кроме чистой правды, иначе, клянусь, вы об этом горько пожалеете. Воген кивнул, казалось, убежденный, что Кей полна решимости выполнить угрозу, чего бы это ни стоило. – Ничего, кроме правды, – подтвердил он, поднимая руку, как бы произнося клятву на суде. – Но в этом случае, думаю, и правды более чем достаточно. И, расплывшись в самодовольной улыбке, отошел. На следующее утро, когда Кей завтракала в одиночестве, появилась Патти и сказала, что О. О. хочет немедленно ее видеть. – Взгляни на это, – проворчал Орин, швырнув Кей сложенную газету, как только девушка переступила порог его спальни. Одетый в красную пижаму из китайского шелка, Олмстед восседал в центре кровати, окруженный десятками различных изданий, доставлявшихся ежедневно из всех стран мира. Кей присела на краешек и взяла газету. В глаза бросился заголовок статьи Вогена: – «Дочь Уайлера нашлась!» Словно она была объектом настойчивых поисков как жертва похищения или кораблекрушения! Воген подробно излагал скудную информацию: Кей, не скрываясь, живет в особняке Олмстеда и заявляет, что собирается работать на издателя. Однако нескольким голым фактам был придан явно скандальный оттенок. Дом описывался как «Печально известный храм наслаждений», где мистер Олмстед живет, подобно турецкому паше, и одно крыло, называемое «Кэтуок» – «кошачьи прогулки», – служит приютом десяткам молодых красивых женщин, питающих воображение читателей. Приводилось высказывание Кей, отрицавшей всякие интимные отношения с Олмстедом, но тут же намекалось, что для О. О. бизнес никогда не существовал отдельно от развлечений. – Мне уже позвонил Тони Бэнкс, – сообщил Олмстед, как только Кей закончила просматривать статью. – Он считает, что все еще можно исправить, при условии, если ты сегодня же уедешь отсюда. Честно говоря, умолял уговорить тебя. Если ты останешься, Уайлер может распроститься с надеждой попасть в Сенат. Вряд ли найдется много избирателей, посчитавших, что ему можно доверить судьбу сотен людей, если он не смог как следует проследить за собственной дочерью. – Что ж, – вздохнула Кей, – вы предупреждали, что так будет. – А как ты намереваешься поступить? – поинтересовался Олмстед. – Разве решение зависит от меня? Это ваш дом, и вы уже объяснили, почему поддерживаете его. – Я за сексуальную свободу, не за насилие. Насколько я понимаю, Кей, поступок твоего отца говорит о том, что он не достоин такой высокой должности. – Тогда я, конечно, хотела бы остаться, – сказала Кей, ощущая теплую волну удивления и благодарности за неожиданную недвусмысленную поддержку. – Только с условием – я не желаю быть одной из ваших проклятых кошек, или как вы их там называете. Я в самом деле пришла сюда только потому, что вы обещали мне работу. Я имела в виду настоящую работу в журнале. – Хорошо, – добродушно усмехнулся Олмстед, – дайте только подумать, куда бы вас лучше пристроить. – Только не где-нибудь поблизости от центра этой кровати, – шутливо предостерегла Кей – они уже не раз обменивались колкостями по этому поводу. Олмстед снова расхохотался. – Ну, а теперь идите, развлекайтесь, – посоветовал он, но, когда Кей уже была у двери, добавил: – Только не выходите из дома, если не желаете давать интервью. У входа топчется куча репортеров и фотографов, готовых тут же наброситься на вас. На столе, где обычно оставлялась почта для девушек, днем Кей увидела несколько адресованных ей записок. Некоторые были от Тони Бэнкса, остальные – от газетчиков. Кей выбросила их в корзину для мусора, за исключением одного листка, на котором почерком О. О. были записаны телефонный номер и всего четыре слова: «Позвоните завтра Джил Эванс». Позже, когда в комнату возвратилась Терри, Кей показала ей записку и передала разговор с Олмстедом. – Слушай, кто такая Джил Эванс? – спросила она. Терри уселась за стол и принялась красить ногти на ногах в фиолетовый цвет – как требовалось для съемок апрельского номера. Она объяснила, что Джил Эванс – правая рука О. О., единственная, кроме самого хозяина, кому доверяется самостоятельно принимать деловые решения. – Пока он весь день валяется на кровати, она сидит за столом в офисе и решает кучу всяких проблем – то есть буквально все. Она сегодня явилась в фотостудию, когда там делали мои пробные снимки, и заставила меня торчать перед ней в чем мать родила. Сказала, что хочет посмотреть, не выщипала ли я все лишние волосы. Потом потребовала от гримера, чтобы тот намазал мои соски румянами другого оттенка, не такого, как раньше, и стояла у него над душой, пока он менял цвета и не добился, наконец, такого, который ей понравился. Уж не знаю, насколько она взыскательна или просто развлекается, видя, что бедный парень хлопочет над моими титьками с пуховками и кистями. Терри выложила все, что ей было известно. Джил Эванс была одной из первых «кошечек», еще в те времена, когда Олмстед только начинал издавать журнал, и, как многие другие с тех пор, числилась в его любовницах. – Я думаю, она поставила рекорд, – заметила Терри, – продержалась больше года. В отличие от девушек, которые менялись с калейдоскопической скоростью, как только лишались милостивого внимания О. О., Джил осталась и занимала различные должности в издательстве. По мере того, как «Томкэт» вырастал в корпорацию с многомиллионными прибылями, ее заслуги вознаградили – Джил получила должность исполнительного редактора и пакет акций, второй по величине после пакета Олмстеда. – Я слышала, она никогда не бывает в «Элли». Не желает видеть О. О., хотя все время обсуждает дела по телефону; кое-кто думает, что она до сих пор влюблена в него – и они обязательно снова сойдутся, когда О. О. решит уехать отсюда и жить нормальной жизнью. Терри докрасила ноготь на мизинце и помахала ногой в воздухе, чтобы лак поскорее просох. – Больше я ничего не знаю, – заключила она, – за исключением разве ее прозвища. По нему видно, что она прошла долгий путь от «кошечки». – Какое прозвище? – «Тигрица». Если собираешься работать под ее началом, Кей, остерегайся когтей. Все шесть лет, прошедших с тех пор как Орин Олмстед воздвиг в самом сердце Луп шестидесятиэтажное здание, названное «Томкэт Тауэр», оно было объектом множества шуток жителей Чикаго и предметом резкой критики знатоков архитектуры. Больше всего недовольства вызвала крыша, напоминавшая знаменитую эмблему «Томкэт», – изогнутая арка, с треугольниками, обозначавшими уши на каждом конце. Многие считали почти преступлением посадить такую фривольную финтифлюшку на солидный небоскреб. Но для Олмстеда подобное пуританство было одной из сторон того же ханжества, запрещавшего радости секса, и «Томкэт Тауэр» был еще одной формой его протеста против лицемерия, особенно когда по ночам огромный, больше Кинг Конга, кот, скорчившись, царил над каменными джунглями Чикаго. И столь явное неуважение к законам общества принесло Олмстеду немало пользы – здание стало таким же узнаваемым и популярным, как Эмпайр Стейт Билдинг в Нью-Йорке. Весь небоскреб, за исключением ресторана, клуба с подачей спиртных напитков, названного «Томкэт Клаб», и восьми верхних этажей, занятых редакцией журнала, был сдан в аренду крупнейшим корпорациям. Войдя в офис, Кей увидела Джил Эванс, стоявшую у письменного стола. Несмотря на устрашающее прозвище, тигрица оказалась ниже ростом большинства теперешних моделей «Томкэт». Прямые длинные каштановые волосы стянуты на затылке пряжкой, ярко-зеленые глаза почти не подкрашены. Кроме того, она обходилась без помады, лака и других средств косметики и макияжа, которыми в таких количествах пользовались красотки на фотографиях «Томкэт». Одежда тоже была самая простая – красный свитер-«ангора», с длинными рукавами поверх юбки из верблюжьей шерсти. Зная, что Джил Эванс работает в журнале едва ли не со дня основания, Кей предположила, что ей должно быть лет тридцать пять, хотя без макияжа Джил выглядела лет на десять моложе. Она не была красавицей, скорее хорошенькой, но подобные лица обычно не поддаются разрушительному действию времени. Джил показала Кей на мягкий стул перед письменным столом: – Почему вы хотите работать здесь? – спросила она без обиняков. Глядя в проницательные зеленые глаза, Кей поняла – лгать и увиливать будет по меньшей мере неразумно. – Мне нужно заработать достаточно денег, чтобы уехать домой. – По-моему, стоит сесть в такси – и мигом окажетесь дома. – Нет. Я хочу вернуться на родину. – Гавайи, – кивнула Джил, показывая, что знакома с историей Кей. – А когда доберетесь туда, что будете делать? Кей запнулась. Она не подумала об этом. – Повидаюсь с людьми, которых люблю, а потом… Она вновь замолчала, поняв абсурдность того, что скажет сейчас. – И что потом? – вмешалась Джил. – Поищу работу. – Какую именно? – Раньше я служила в гостинице. Наверное, меня согласятся взять обратно. – А пока вы здесь, как, по-вашему, чем можете заняться? – Чем угодно. Джил сложила руки на груди и принялась вышагивать по комнате. – Иными словами, хотите, чтобы я наняла вас выполнять обычную каждодневную работу с тем, чтобы вы смогли накопить денег, уволиться и проделать путь в пять тысяч миль, чтоб снова выполнять рутинную монотонную работу? Кей пожала плечами и смущенно улыбнулась. – Правда, глупо звучит? – Нет. Джил остановилась перед Кей. – Звучит так, будто вы пытаетесь сбежать. Воцарилось молчание. Глядя на Джил, Кей предположила, что прозвище ей, должно быть, дано не столько за клыки и когти, сколько за невероятную проницательность. – Из всего прочитанного о вас, Кей, я поняла, что вы многое можете сделать именно здесь. Я не имела в виду унылое выполнение обязанностей, а нечто такое, что выдвинет вас из рядов обычных людей, позволит сделать карьеру, применить свои значительные способности. Но нет смысла говорить об этом, если вы решили скрыться, еще не начав. Джил Эванс снова окинула Кей ледяным взглядом. – Будем продолжать разговор? – Я возвращаюсь, – объяснила Кей, – потому что была здесь несчастна. Если это изменится, я останусь. – Прекрасно, – кивнула Джил. – Позвольте обрисовать ситуацию. «Томкэт» ведет постоянную, все нарастающую борьбу за то, чтобы его принимали всерьез, поскольку открыто и без зазрения совести использует секс для увеличения объема продажи. Конечно, такое же положение и в других журналах – стоит только просмотреть рекламу, чтобы убедиться: секс – главное, что помогает продать все на свете, просто «Томкэт» ни на секунду не делает вид, что секс не является основным способом привлечения наших читателей. Она снова взглянула в глаза Кей. – Мы также печатаем лучшие рассказы в Америке, платим известным репортерам, чтобы освещали политические события, брали интервью и всегда оказывались в центре сенсационных происшествий. И все же приходится вечно сражаться с теми, кто объявляет нас торговцами порнографией, терпеть комедиантов на телевидении, отпускающих шуточки типа того, что «Томкэт» – это журнал, который мужчина читает, держа одной рукой. Мы ни на минуту не можем расслабиться, потому что есть множество людей, кто желал бы удушить нас, преградить допуск на рынок и помешать любыми способами. Джил оперлась на стол. – Могли бы вы помочь мне в этой борьбе, Кей? – Но как? У меня нет полезных политических связей… – Никаких связей! Именно вы, и только вы можете лучше донести до людей наши идеи. Она потянулась к другому стулу, подтянула его поближе и села напротив Кей, почти касаясь колен девушки. – Слышали когда-нибудь о «Девушке… ЭТО»? – спросила она. Кей покачала головой. – Киноактриса Клара Бау, звезда двадцатых годов. Получила такое прозвище, потому что в ней было больше «этого», чем во всех вместе взятых актрисах того времени, качества, которое тогда даже не осмеливались назвать вслух. Именно это качество так отличало Мэрилин Монро. Секс-эпил. Сексуальная притягательность. Таинственность, стихийное свойство, которым некоторые люди наделены в почти ошеломляющей степени. Джил помолчала и, наклонившись вперед, сжала сложенные на коленях руки Кей. В жесте не было ничего агрессивного, он скорее казался нежным прикосновением наставника и советчика. – У вас есть это, Кей, я впервые так подумала, увидев вас в выпусках теленовостей, но, стоило вам пять минут назад войти в комнату, по-настоящему поняла: ваш секс-эпил не меньше, чем… Кей пошевелилась, отняла руки и, перебив Джил, недоуменно пробормотала: – Не понимаю, что это имеет общего с… – Знаю, знаю. Джил снова овладела ситуацией и спокойно откинулась на спинку стула. – Вас подобные вещи смущают, понимаю, я вижу это по тому, как вы двигаетесь, одеваетесь, предпочитаете не говорить на эту тему. Тяжелое бремя для вас, не так ли? Не знаю, почему, Кей, и знать не хочу. Но могу сказать, что все попытки отказаться от одной из главных черт собственного характера могут принести вам много несчастий. Нельзя изменить свою природу. Но Кей неожиданно охватило раздражение: уж слишком самоуверенно позволяла себе эта женщина судить о ней! – Послушайте, если вы считаете, что это заставит меня скинуть одежду перед камерой… – Вовсе нет, – покачала головой Джил. – У нас вполне достаточно женщин для этой работы. Нам необходим кто-то, имеющий именно такое, настолько сильное сексуальное обаяние, даже будучи закутанной с головы до ног. Это я заметила в вас, когда вы занимались избирательной кампанией. Вы имеете неотразимое воздействие на людей. Думаю, сможете стать идеальным посланником «Томкэта». – Посланников обычно отправляют в зарубежные страны, – заметила Кей. – Куда вы отправите меня? – Съезды, семинары, школы, возможно, даже давать показания в комиссиях Конгресса в Вашингтоне. Существуют сотни возможностей нести в публику наши идеи о том, как секс может стать здоровой нормальной частью жизни каждого, и никто не должен бояться того, что журнал «Томкэт» – опасная литература, растлевающая души. – Значит, речь идет о связях с общественностью, – облегченно вздохнула Кей. Джил кивнула. – Идеальный представитель, – повторила она. – Сексуальна, как сам дьявол! И к тому же умеет говорить. Нам уже давно необходим такой человек – сначала я думала этим займется О. О., но не могу заставить его снять проклятую пижаму на достаточно большой срок, чтобы успеть произнести речь или выступить на съезде. Она дружелюбно рассмеялась, и Кей тоже не удержалась от улыбки. Когда смех затих, Джил спросила: – Ну, как это звучит? – Не знаю… не уверена. Достаточно ли я знаю о бизнесе – о той философии, которой занимается О. О.? – Я не собиралась сразу послать вас произносить речи на трибуну. Первым шагом станет стажировка – будете работать со мной и некоторыми нашими редакторами. Она наклонилась ближе, словно желая поделиться секретами: – Не стоит перенимать что-то от О. О. – хотя он, конечно, что-то вроде меня, но можно сделать для «Томкэта» гораздо больше, чем он высиживает на своей огромной дурацкой кровати. Женщины обменялись улыбками. Проведя целую неделю в «Элли», где имя Олмстеда упоминалось лишь полушепотом и в самом почтительном тоне, она впервые слышала, чтобы о нем говорили как о простом смертном. Кей вспомнила о словах Терри – будто бы Джил до сих пор неравнодушна к Олмстеду. Если даже и так, это отнюдь не мешает Джил объективно оценивать его. Кей почему-то чувствовала, что может многому научиться, работая с этой рассудительной, обладающей тонкой интуицией женщиной. – Согласна, – решила она. Джил велела ей прийти на работу завтра утром и проводила до двери. – Кстати, насчет вашего жалованья, – словно спохватившись добавила она. – Я даю вам тысячу долларов в неделю. Кей было подумала, что ослышалась, но Джил продолжала: – Это не просто заработная плата, Кей. Львиная доля должна приходиться на одежду, обувь, модные аксессуары – все, что подчеркивает вашу, ну, внешность. Это тоже часть обязанностей. Именно эта часть и пугала Кей. Выглядеть сексуально, быть сексуальной – как долго и сознательно пыталась избегать этого Кей. Но она знала, Джил Эванс права: природу не изменить. Проблема в том, как смириться с этим, жить с этим… и не позволять уничтожить себя, как была уничтожена мать.ГЛАВА 16
Следующие шесть недель Кей переходила из отдела в отдел, изучая основы издания толстого ежемесячного журнала. Она сидела на совещаниях редколлегии, где обсуждались темы новых статей, посещала фотосеансы, наблюдая тщательную подготовку к достижению идеального равновесия между изображением «кошечек» как секс-символом и одновременно здоровых реальных молодых женщин. Она проводила недели в отделах рекламы, распространения и информации. Вскоре Кей стало ясно, что кроме высокопрофессиональной подготовки сотрудников Орина Олмстеда были и другие причиныуспеха «Томкэта». В течение многих лет журнал был вынужден защищаться от законов, направленных против порнографии и постоянных запрещений на право издания. Каждая победа укрепляла мысль о том, что «Томкэт» бросает вызов старомодным ограничениям и расширяла границы определенной истинной свободы, а Орин Олмстед постепенно превращался в пророка эры освобождения американской сексуальности. Но Кей вовсе не была уверена, сможет ли проникнуться искренней убежденностью в значительности «Томкэта» до такой степени, чтобы стать истинным представителем журнала. Она соглашалась с мнением, что «Томкэт» имеет право на существование без цензуры, но считала, что Олмстед весьма самонадеянно воображает себя революционером. Чтобы лучше познакомиться с его идеями, Кей решила прочитать все, что написал Олмстед в своей «Философии «Томкэта» о различных отношениях к сексу и их воздействии на жизнь американцев. Серия статей, начатых несколько лет назад, насчитывала много сотен страниц. Во всех комнатах «Элли» лежали переплетенные экземпляры – как Библии издательства «Гедеон» в отелях. Когда девушка впервые попыталась вникнуть в так называемую философию Олмстеда, она ожидала унылых, стандартных, оправдывающих секс утверждений, опубликованных только потому, что автор был одновременно владельцем издательства, но обнаружила, что они были хорошо написаны и чаще всего увлекали читателя. Начало относилось к истории секса в Америке со времен, когда страна была колонией. Далее описывались сексуальные повадки животных, толковалась теория Дарвина об эволюции организмов применительно к сексу, рассказывалось о социологии секса среди дикарей. Длинный раздел касался истории изданных в Соединенных Штатах законов против секса, рожденных религиозными и ханжескими предрассудками, приводилось подробное изложение законов в различных штатах, запрещавших и сейчас мужчинам и женщинам вступать в связь, если они не женаты, а женатым людям заниматься оральным сексом или вступать в брак людям разных рас; в некоторых южных штатах неграм не позволено иметь сношения с белой женщиной, даже с ее согласия, но вполне допустимо белому мужчине иметь сношения с негритянкой, при условии, что она идет на это добровольно. Даже если эти законы уже не действовали, их все равно никто не отменял. Рассматривалось даже различие между отношением к сексу американцев и европейцев, например, в Штатах проституция считалась преступлением, а за границей была узаконена и находилась под контролем государства. Многое из написанного Олмстедом близко касалось самой Кей. Интерес, подогреваемый статьями Олмстеда, побудил ее прочесть книги, на которые тот ссылался, – все они были в библиотеке издательства: «Сексуальное поведение мужчин» и «Сексуальное поведение женщины» Альфреда Кинси, зоолога, всю жизнь изучавшего повадки животных и применившего те же самые методы к исследованию обычаев и привычек людей. Она познакомилась с работами Зигмунда Фрейда и его теорий о значении сексуальных побуждений при определении нормальной и извращенной личности, проштудировала учебник по сексопатологии, написанный немецким психиатром Ричардом Крафт-Эбингом, описавшим случаи резких отклонений в сексуальных привычках с точки зрения опытного врача. Поняв истинное значение откровенных, не искаженных лицемерием сексуальных потребностей человека, Кей согласилась с доктриной Орина Олмстеда: журнал, удовлетворяющий интерес молодых здоровых мужчин к красивым сексапильным женщинам, а кроме того, достаточно информативный и печатающий прекрасные литературные произведения, завоевал право на существование в отечественной культуре. Все это время Кей по-прежнему жила в «Элли». Терри, после того как закончила съемки, уже успела устроиться официанткой в один из клубов «Томкэт», в надежде на лучшую карьеру после выхода в свет апрельского выпуска. Обычно девушкам не позволяли оставаться в «Элли» дольше месяца, но Олмстед сказал Кей, что та может здесь жить сколько угодно. С того дня, как девушка призналась в истинной причине, заставившей ее уйти из дома Уайлера, Орин относился к ней гораздо покровительственнее, чем к остальным. Олмстед часто присылал записки с просьбой прийти к нему в спальню. Сначала эти посещения продолжались всего несколько минут – он спрашивал, как идут дела в издательстве, но когда она начала задавать вопросы или пыталась обсуждать прочитанное в его статьях и других работах, беседы становились все длиннее. – Ты действительно изучаешь предмет, – заметил он, явно довольный, когда Кей призналась, что проштудировала серьезную книгу Крафт-Эбинга по сексуальным отклонением, и спросила Олмстеда, каковы его собственные критерии в определении степени патологии, сексуальных привычек. – Дело не в том, противозаконно ли это и запрещено ли, – заметила она, – как вы говорили, закон во многом стремится наказать людей за самые обыкновенные поступки, лишь только потому, что они вообще связаны с сексом. Их спор по поводу определения «патологического» секса продолжался больше часа и прервался лишь потому, что Олмстеду нужно было работать. Но он прислал записку с приглашением прийти на следующий день, а когда Кей явилась, дал несколько книг: «Тропические» романы Генри Миллера[25] и «Любовника Леди Чаттерлей» Дэвида Лоуренса и велел приходить, как только она их прочтет. – Мне интересно знать, посчитаешь ли ты их непристойными или порнографическими! Кей не только прочла их, ей удалось найти несколько трудов, описывающих, как автору «Леди Чаттерлей» пришлось бороться с многочисленными судебными исками и требованиями запретить «непристойную» книгу. Вернувшись с выполненным заданием, она втянула Олмстеда в дискуссию относительно того, что можно считать порнографией и непристойностью, гораздо более оживленную, чем первая, продолжавшуюся вдвое дольше. – Может, вы правы относительно снятия всякой цензуры, – спорила Кей с Олмстедом, заявившим, что такого понятия, как непристойность, вообще не должно существовать. – Это только возбуждает в людях нездоровое любопытство. Но можно писать о сексе как об одной из естественных сторон человеческой деятельности и делать это таким образом, что женщина показана существом, намеренно унижаемым, чем-то средним между жертвой и рабыней. Не находите, что это огромная разница? – Но что, если женщине нравится, когда ей причиняют боль? – возразил Олмстед. Было очевидно, что он наслаждается этим неожиданным поединком и задает так много вопросов, просто чтобы развлечься. Приглашения становились все более частыми, а разговоры – долгими, но все же Кей никогда не ощущала, что он хочет от нее чего-то большего, чем удовольствия обменяться мнениями. Сам Олмстед по-прежнему жил с Патти, и все знали его безусловную верность каждой из очередных «кошечек». Шел уже второй месяц работы Кей, когда она, наконец, встретилась с Джил Эванс и сообщила, что готова занять место в отделе связей с общественностью. Джил оценивающе оглядела Кей. – Ты явно выглядишь подготовленной к должности. Кей выбрала для встречи простой красный костюм-двойку и туфли на каблуках в тон, желая показать наставнице, что период стажировки окончен. Первые две недели, когда Кей начала ходить по магазинам в поисках подходящей одежды, Джил отвергала каждое приобретение. В офисе Кей каждый день подвергалась критическому осмотру, словно неуклюжий рекрут перед строгим сержантом. Платья, туфли, косметика, перчатки, сумочки… ничто не ускользало от придирчивых глаз Джил. Она безжалостно заявляла, что все вещи слишком велики, бесформенны, ужасного покроя и неподходящих тонов. – Это саботаж! – как-то воскликнула она. – Ты делаешь все, чтобы скрыть собственную сексуальность! Наконец Джил, потеряв терпение, потащила Кей по магазинам. – И еще хочешь представлять журнал?! Будь я проклята, если позволю тебе выглядеть младшей сестрой матушки-Гусыни! Ты должна мужчин с ума сводить, Кей, это входит в твои обязанности – либо соглашайся, либо уходи. Кей предположила, что под сногсшибательным туалетом Джил подозревает нечто короткое, яркое, обтягивающее, с огромным вырезом. Нечто подобное и в самом деле было куплено, чтобы носить в торжественных случаях. Но в большинстве своем Джил выбирала приталенные костюмы, слаксы, блузки с высоким воротом, простые, но элегантные платья. Это заняло немало времени, но в конце концов Кей поняла основные принципы – нужно выглядеть как можно лучше, носить модные, оригинальные, подходящие к случаю вещи. Совершенно необязательно носить платья вызывающего покроя, чтобы привлекать внимание мужчин. Неприступность может быть так же соблазнительна, как доступность и открытый призыв. – Принцесса может быть гораздо сексуальнее шлюхи, – подытожила Джил. – Самое главное быть самой собой и не стыдиться того, что у тебя есть. Этот урок словно окончательно освободил Кей. Она больше не пыталась намеренно скрыть или сыграть на собственном обаянии, которые, как ей говорили, было ее прирожденным достоинством. – Итак, с чего мне начать? – спросила Кей. – Мы получаем множество просьб колледжей, юридических школ и различных организаций прислать кого-нибудь из журнала выступить на семинарах и лекциях. Просмотри приглашения и выбери, что пожелаешь. Я помогу составить график. Кроме того, мы можем предложить программу, связанную с сексуальным воспитанием в городских школах, – обсуждение вопросов секса с детьми, прямо в классах. Но самое главное задание – выступление на заседании комиссии Сената в следующем месяце в Вашингтоне относительно стандартов и методов показа секса и насилия на телевидении. Мы хотели бы прислать представителя, потому что О. О. хочет наладить контакт с телевидением. Он услышал о существовании экспериментальных кабельных каналов, которые, возможно, со временем займут значительное место, где ограничений гораздо меньше, чем на обычном телевидении. Наш парламентский корреспондент считает, что мы сможем обогнать всех в создании канала «Томкэт», если пошлем представителя в Вашингтон. – Думаешь, я смогу справиться лучше, чем сам О. О? – Послать тебя, – это его идея, – улыбнулась Джил. – Из того, что он рассказывал о ваших беседах, я поняла, что ты в курсе всех его дел. И кроме того, больше тебе не придется волноваться, что это выглядит как столкновение интересов, – добавила она, намекая на стремление Рэнделла Уайлера стать сенатором. По этическим соображениям Кей вряд ли могла появиться перед законодателями, если бы Уайлер имел шансы стать их коллегой. Но за последнее время кривая его рейтинга резко пошла вниз – было общеизвестно, что избиратели отвернулись от него, когда дочь отказалась от участия в избирательной кампании и начала работать в скандально известном журнале. Джил сказала Кей, что отведет ей отдельный кабинет и секретаря, чтобы справляться с бумажной работой. Кей направилась было к порогу, но остановилась. – Джил, надеюсь не сердитесь, что О. О. предложил именно мне отправиться на заседание комиссии… то есть, я имею в виду, что это работа руководителя… Именно вы должны были, то есть… Несколько мгновений Джил недоуменно глядела на девушку, но лицо ее тут же прояснилось. – Поняла, – засмеялась она. – Думаешь, что я ревную… или даже гадаешь, что между мной и боссом? Джил даже вышла из-за стола. – Наверное, тебе немало порассказали – что я была когда-то одной из его кошечек и все еще безумно влюблена в О. О., правда? Она пересекла комнату и встала перед Кей. И, как всегда, глядя в ясные зеленые глаза Джил, девушка чувствовала, что неспособна обмануть ее, даже из соображений такта. – Я слышала что-то вроде этого, – призналась она. – Ну что ж, это правда… насколько можно судить. Я все еще люблю его и, возможно, всегда буду любить… но только часть, доказывающую, что он настоящий мужчина… я, конечно, не имею в виду анатомические детали. Он может быть очаровательным, блестящим, зажигательным… и знает все на свете о том, как доставить женщине наслаждение. Но в О. О. так много осталось от избалованного, испорченного мальчишки. Он требует, чтобы все было, как он пожелает. Ведет себя так, словно убежден, что солнце поднимается и заходит по его приказу. Я так жить не могу. Джил долго молчала, уставясь в ковер. – Раньше я надеялась, что он когда-нибудь вырастет и мы снова будем вместе, станем нормальной семьей. Но теперь знаю: все это лишь глупые мечты. Она подняла глаза на Кей. – Так что, если между вами что-то есть, Кей… – Ничего, – поспешно вставила девушка. Но Джил упрямо продолжала: – Ну что ж, если это когда-нибудь случится… наслаждайся… пока все продолжается… и потом будь счастлива, когда кончится и ты сможешь найти себе взрослого мужчину. Она снова улыбнулась. – Но я не стану ревновать. Ни секунды. Кей быстро стала известна в Америке как Посланница Доброй Воли журнала «Томкэт». Всякий раз, когда возникал вопрос об ужесточении цензуры эротических изданий, отдел по связям с общественностью давал поручения Кей. Поскольку девушка была достаточно фотогенична и широко известна благодаря злосчастной роли в избирательной кампании Уайлера, внезапному бегству и появлению в «Элли», журналисты и телевизионщики вечно осаждали ее. Кей всегда была выразителем того мнения, что обществу давно уже пора отказаться от традиции подавлять то, что так долго правило Америкой со времен пуритан. И хотя вряд ли она могла многих обратить свою веру – слишком глубоко укоренились предрассудки, – тем не менее, Кей получала для «Томкэт» бесценную возможность бесплатной рекламы. Но чем больше Кей ратовала за либеральные взгляды, тем больше у нее прибывало работы. Со всех концов страны поступали приглашения посетить студенческие конференции, различные семинары, деловые обеды и завтраки. И девушке становилось все труднее видеться со старыми подругами. Продюсер, посещавший «Томкэт Клаб», предложил Терри маленькую роль в низкобюджетном фильме, и она переехала в Калифорнию. Оставалась Сильвия. Кей много раз пыталась помириться, но Сильвия по-прежнему держалась отчужденно. Она сняла новую квартирку – всего-навсего студию, но в приличном доме на берегу озера Мичиган – и всегда отвечала на телефонные звонки холодно, односложно и старалась побыстрее повесить трубку. Сильвия никогда не откликалась на приглашения посетить вечеринки в «Элли», а однажды, когда Кей поздно вечером пришла посмотреть представление «Уинди Сити Плейерз», Сильвия, поспешно поздоровавшись, тут же исчезла с очередным дружком. Поэтому Кей обрадовалась и удивилась, когда ее секретарь объявила как-то утром, что в приемной ждет какая-то Сильвия. – Попросите ее войти, – немедленно велела Кей. Появилась Сильвия в ярко-желтой мини-юбке, розовой блузке, без рукавов и спинки, завязывающейся на шее, и ковбойских сапогах. – Ничего обстановочка, – заметила, она оглядывая кабинет. – Смотрю, ты преуспела в жизни, милочка. Кей снова попыталась перевести разговор в более дружелюбные тона. – Ужасно рада видеть тебя, Сил. Садись. Хочешь кофе или… – Я пришла попрощаться, – перебила Сильвия, меряя шагами пушистый ковер. – «Плейерз» предложили ангажемент в Нью-Йорк на пару месяцев. Уезжаем завтра. Отдавая дань сентиментальному обычаю прощаться, Сильвия одновременно ухитрялась говорить холодно и взволнованно. Кей подумала, что подруга, возможно, сконфужена непривычной обстановкой, и столь нетипичными для нее жестом и решила немного подбодрить ее: – Нью-Йорк! Потрясающе! Я искренне рада за тебя! – Да, такой шанс подвернулся, и в самое время. По-моему, я уже перетрахалась со всеми парнями в Чикаго! Мне бы кого-нибудь новенького! Когда-то Кей, услышав этот деловитый сухой тон, только рассмеялась бы. Но сегодня было очевидно, что Сильвия вознамерилась испытать подругу, бросив перчатку, чтобы посмотреть, осмелится ли Кей снова осудить ее поведение. Кей поспешно вышла из-за стола. – Сильвия, прости, если обидела тебя. Поверь, все, что я сказала о твоем… твоем образе жизни только потому, что ты мне небезразлична и я очень волнуюсь. Сильвия прекратила метаться и остановилась прямо перед Кей. Жестокое выражение лица чуть смягчилось. – Знаешь, ты была мне как сестра, Кей. Я просто не смогла перенести, когда ты на меня напала. Я очень хотела помириться, но ты сделала все, чтобы этого не допустить. – Я?! Сильвия, я сто раз звонила, приходила… – Верно, верно, – отмахнулась Сильвия. – Ты ведешь себя как полагается. Но как ты могла влезть в это Томкэтово дерьмо? Знаешь ведь, этот гребаный журнал подстрекает всех мужиков обращаться с нами как с безмозглыми секс-игрушками! Ты предаешь собственный пол! Скрестив руки, Сильвия пригвоздила Кей осуждающим взглядом. Кей даже пошатнулась от столь неожиданного обвинения и не сразу нашлась, что ответить. – Именно поэтому ты пришла сюда, отплатить мне за… – А ты что думала? – огрызнулась Сильвия. – Не хотелось уезжать из города, не высказав, какой паршивой лицемеркой я тебя считаю! Читала мне благочестивые проповеди, несла всю эту чушь насчет самоуважения, а сама помогаешь продавать грязь, заставляющую мужчин забыть об уважении к женщине. Кей в полном недоумении потрясла головой. – Ничего не понимаю, Сильвия. Сердишься на журнал, который прославляет красоту женского тела, злишься на меня, поскольку я считаю, что каждая женщина имеет право выбирать по собственной воле, стоит ли без стыда и притворства гордиться этим. А сама позволяешь сотням и тысячам мужчин делать с тобой все, что им угодно! Бледное лицо Сильвии залилось краской; глаза сузились и превратились в щелки. – Моя личная жизнь тебя не касается. Я никому не причиняю зла; в отличие от тех, кто наживается, превращая всех женщин в объекты сексуальных игр! Неужели не понимаешь, Кей? Мужчины, которые заводятся от этих картиночек, никогда не научатся смотреть на нас как на людей. – Просто ушам не верю, – пробормотала Кей, – что именно ты повторяешь эту ерунду! – Так вот лучше тебе поверить, крошка. Я должна была снять груз с души, прежде чем смыться из города. Сильвия запнулась, глаза подозрительно заблестели. – Иисусе, мне так не хватало тебя, Кей. Кей рванулась к подруге: – Тогда будь сама собой, я сделаю то же самое, а остальное неважно. – Нет, – с прежней враждебностью возразила Сильвия. – Не выйдет, потому что я не знаю тебя теперешнюю – только лицемеры могут здесь работать. Волна гнева охватила Кей. Она сделала все, но Сильвия, казалась, твердо вознамерилась оскорбить ее. – Думаю, я имею право верить во что-то другое и иметь свое мнение, не боясь получить ярлык лицемера, – отрезала она. – Лицемер, Кей, это тот человек, который делает одно, а говорит другое. Ты расписываешь, как много хорошего в «Томкэте» и объясняешь, что там прославляют женскую красоту. – Воинственно выдвинув подбородок, Сильвия надвигалась на Кей. – Но я что-то не вижу тебя на страницах этого журнала! Если считаешь «Томкэт» таким потрясающим изданием, почему не пойти до конца и не показаться людям, в чем мать родила? – Я могла бы! – выпалила Кей не думая, лишь чисто интуитивно защищаясь. – Ну конечно, – иронически кивнула Сильвия, – ты вполне могла бы… а я вполне могу стать монахиней. Она пошла к двери, но у выхода обернулась: – Пока, Кей. Жаль, что не сумела помочь тебе. Язвительные слова подруги эхом отдавались в мозгу Кей еще долго после ухода Сильвии. Кто из них двоих больше нуждался в помощи? Кей всегда считала, что Сильвия. Но теперь она уже не была так уверена. – Я могла бы! – громко повторила она пустой комнате. Орин сразу согласился принять ее, но прежде, чем Кей успела объяснить причину прихода, захотел выслушать еженедельный отчет о всех выступлениях. Кей рассказала о речи на съезде издателей газет в Нью-Орлеане, о нескольких интервью на телевидении. Орин молча кивал, сидя, как всегда, в центре огромной круглой кровати, в темно-золотой с коричневым пижаме осенних тонов. – Ты многое успела, – заключил он. – Прекрасная работа! Хотя кое-что мне не нравится. – Что именно? – расстроилась Кей. Она знала, что трудится не покладая рук и с неплохими результатами. Тираж «Томкэта» увеличился на двадцать процентов, в значительной мере благодаря усилиям Кей. – Джил говорит, якобы ходят слухи насчет того, что эти ловкачи из «Козмо», хотят переманить тебя вести колонку для молодых женщин и вроде бы кинокомпания собралась отправить тебя в Голливуд на кинопробы. Кей весело засмеялась. – По-моему, я начинаю приобретать широкую известность! Именно это вас беспокоит? – Меня волнует то, что ты можешь принять одно из этих предложений. Кей снова расхохоталась. – У меня нет актерского таланта, О. О., а даже если бы и был, все это неинтересно. Кстати, не бойтесь, что я уйду в другой журнал. Неужели воображаете, что у меня нет представления о лояльности? Вы дали мне настоящий дом, когда идти было некуда! – Ну, с моей души просто камень упал, – улыбнулся Орин. – Только я хотела взять на себя еще одну обязанность. Кей оперлась локтем о меховое покрывало. – Собираешься попробовать вести колонку? – Нет, – покачала головой Кей, – хочу быть «кошечкой». Орин с сомнением оглядел Кей. – Как тебе это в голову пришло? – Один раз подруга сказал, что я не имею права говорить от всего «Томкэта», если не готова стопроцентно поддерживать все, за что он ратует. – Значит, вот оно что? Подруга поддразнила тебя и теперь боишься потерять лицо? – Нет, дело не только в этом, – медленно протянула девушка. – Мне важно не быть лицемеркой, не говорить одно, а делать другое. Именно так отец поступил с Локи; именно потому что лицемерие было для девушки немалым преступлением, она не могла перенести таких упреков. Орин задумчиво молчал. Кей резко села. – Ну? – поторопила она. – Почему нет? – При первой встрече я подумал, что из тебя выйдет одна из самых потрясающих кошечек, которые появлялись когда-либо на страницах журнала, но… Он замолчал. – Но? – не сдержалась девушка, чувствуя боль отказа в почти равнодушном голосе О. О. – Теперь я лучше узнал тебя. Ты уже оставила свой след… создала совсем иной имидж. Не уверен, что это хорошая идея, Кей. Помни, миллионы людей увидят эти снимки. Кей по достоинству оценила почти отцовское беспокойство, выказываемое О. О. Но предположение, что это может повредить ее «имиджу», казалось, идет вразрез с его философией. – Хотите сказать, они посчитают меня нехорошей девочкой? – с ехидцей спросила она. – Нет, Кей, просто не хочу, чтобы ты поступала так под влиянием минутного желания. Ты должна подумать о последствиях. Я даю этот совет всем женщинам, которые хотят сниматься для нас. Нужно глядеть вперед, помнить о том времени, когда ты сможешь выйти замуж, иметь детей, преуспеть в жизни и карьере… что, если тогда придется пожалеть о сегодняшнем? О. О. выпрямился, провел рукой по волосам, взъерошив смешной хохолок на затылке, сразу сделавший его похожим на маленького озорника-мальчишку. Хотя он явно выступал в роли отца, Кей вспомнила предупреждения Джил – во многих отношения О. О. так и не стал взрослым. – Вот что я предлагаю, – сказал, наконец, Орин. – Не принимай поспешных решений. Если к Рождеству все еще будешь стоять на своем, проведем съемки в танжерском доме. Зимой О. О. в сопровождении своей свиты обычно отправлялся на отдых в Аспен, Беверли-Хиллз, острова Большого Каймана и Танжер, где у него имелись резиденции для отдыха. Кей еще никогда не участвовала в этих празднествах, только слышала о непрекращающихся вечеринках, где царило безумное веселье, с которым не шло в сравнение все происходящее в «Элли». Но девушка не жалела об этом. Она – полноправный сотрудник «Томкэта», не какая-нибудь девочка для развлечений, чтобы рваться на эти знаменитые оргии. – Рождество, – кивнула Кей, – никаких сожалений.ГЛАВА 17
Кей, в шелковом полосатом пляжном халатике, сидела на огромном камне – медные волосы развевались по ветру. Впереди волны Атлантического океана с шумом разбивались о побережье Северной Африки, позади, на холмах, виднелись дома Танжера на фоне зубчатых вершин гор Риф. Скоро Кей скинет халат и останется обнаженной перед фотографом и О. О., лично руководившим съемками. – Не торопись, постарайся освоиться. У нас еще уйма времени, – посоветовал он. – Пока не подготовишься, не начнем. Кей повернула лицо к солнцу и закрыла глаза – на какой-то момент шорох прибоя напомнил ей о Гавайях. Но Танжер с его ослепительно-белыми домами, шумными рынками, заполненными верблюдами и осликами, минаретами, с которых на рассвете и закате неслись призывы муэдзинов к Аллаху, так не походил на дом ее детства. Город выглядел мирным и красивым, но опасность таилась в темных аллеях и закоулках. Кей открыла глаза и увидела Берта Четуина, англичанина-фотографа, выполнявшего работу для О. О. в Европе и в восточных странах. Тот передвигал огромные зеркальные отражатели, стараясь поймать как можно больше солнечного света. Берт, похожий на игрушечного медведя, с длинными, собранными на затылке в хвостик волосами, поймал ее взгляд и заговорщически подмигнул. Сейчас или никогда. Кей гибким грациозным движением соскользнула с камня и прыгнула в воду, но, как бы далеко она ни пыталась зайти, глубина оставалась одинаковой – по щиколотку. Повернувшись спиной к Берту и О. О., Кей сняла халат, скомкала в ладонях. – Ловите! – крикнула она и, резко развернувшись, запустила в воздух тряпичный мячик. О. О. поймал его и одобрительно кивнул, не отрывая взгляда от ее обнаженного тела. Соски приподнялись и затвердели под прохладным морским ветерком. Кей чувствовала себя беззащитной, уязвимой и неожиданно спросила себя, почему решилась на это? Из-за вызова, брошенного Сильвией, или потому, что захотела испытать себя? – Подойди поближе, детка, – велел Берт. Кей пошла к берегу; Берт начал быстро щелкать камерой. – Прелестно… восхитительно… превосходно… великолепно… волшебно… Каждый раз, нажимая затвор, он сыпал комплименты, ни разу не повторяясь. Девушка постепенно расслабилась, плескаясь в воде, играя с волнами, воображая себя русалкой, обретшей способность ходить. Берт снимал ролик за роликом, приплясывая от возбуждения, изгибаясь под самыми невероятными углами, пытаясь поймать девушку в кадр, какие бы причудливые позы она ни принимала. Наконец Кей вообще забыла о камере и опустилась на колени, рассматривая выброшенную приливом розовую раковину, снова легла на кромку прибоя, позволяя воде лизать ноги, ляжки, заветное местечко между бедер. Потом выгнула спину, наслаждаясь приятным ощущением легкой щекотки, концы волос, чуть касаясь лопаток, гладили кожу. Вопли Берта: «Сенсационно…! Убийственно!» сливались с шумом прибоя. Наконец Кей поднялась и побежала по берегу, ошеломленная великолепным чувством свободы, хотя Берт прыгал и скакал вокруг нее, щелкая затвором, и очень удивилась, когда перед ней вырос О. О. и преградил дорогу. – Закончим, Кей, – объявил он, накидывая ей на плечи помятый шелковый халат. – У нас пленки больше, чем надо. Ты просто невероятна! Кей, словно в тумане, но охваченная ощущением странного торжества, пошла по берегу к ступенькам, высеченным в скале и ведущим к летнему дому О. О. Он был построен таким образом, что казался почти продолжением поднимающейся из моря скалы. С фасада поднималась густая кипарисовая роща, скрывающая его от идущей вдоль берега дороги; традиционный мавританский стиль напоминал о дворце из арабских сказок. Но задняя сторона дома была целиком открыта солнцу, выходила на океан и представляла собой стеклянную стену, армированную стальной проволокой. Кей и О. О. вошли в дом и застали целый взвод слуг, хлопотливо вставлявших свечи в настенные канделябры, – электрическое освещение во время вечеринок в доме О. О. допускалось только в кухне и помещениях для слуг Ибрагим, мажордом, который командовал марокканским домом, поспешил к О. О. с каким-то вопросом, а Кей поднялась по винтовой лестнице в свою комнату, одну из двенадцати, выходивших в коридор с мраморными панелями. Кей предположила, что гости уже начали готовиться к рождественской вечеринке, до которой оставалось всего часа два. На праздник уже приехали Джил и несколько будущих «кошечек», одна из которых, Аманда, роскошная брюнетка, видимо, претендовала на роль очередной пассии О. О. Рядом с комнатой Кей поселилась французская кинозвезда, а спальня напротив была отведена звезде рока Тине Уорнер, прилетевшей из Лондона, Мик и Бьянка Джаггеры, снявшие на неделю соседнюю виллу, должны были прийти вечером, как и половина Голливуда, прибывшая сюда и поселившаяся в местной гостинице за счет О. О… Приглашены также были здешние эмигранты, магнаты и некоторые члены марокканской королевской семьи. Даже король Гасан мог прийти, хотя гостей предупредили, что он будет инкогнито и узнавать его не рекомендуется. Войдя в спальню, Кей обнаружила на постели великолепный «кафтан» – нарядное марокканское платье из золотой парчи с множеством крохотных речных жемчужинок, нашитых на лиф. Рядом лежала деревянная шкатулка с крышкой на шарнирах. Приподняв ее, Кей увидела записку, написанную аккуратным до отвращения почерком О. О.: «Это нужно завтра возвратить в королевский музей, но сегодня повеселись как следует». Вынув листок бумаги, Кей увидела нечто, выглядевшее, как ожерелье из крохотных золотых колокольчиков. Когда девушка подняла украшение, звон оказался настолько мелодичным, что она засмеялась от удовольствия, ощутив себя героиней волшебной сказки в золотом платье и магических амулетах. Только приняв ванну, одевшись и распустив по плечам сверкающие волосы, Кей поняла, что колокольчики были не ожерельем, а чем-то вроде венчика, обхватывающего лоб. Кей встала перед зеркалом и, глядя на свое отражение, подумала, что теперь в самом деле похожа на марокканскую принцессу, одетую для какого-то древнего ритуала. К тому времени, как она, грациозно скользя, спустилась по лестнице, низкий салон переливался отблесками сотен свечей. Чувственная, жалобная мелодия разливалась в воздухе, – О. О. пригласил оркестр марокканских музыкантов. Одна из них, закутанная в шаль женщина, держала небольшой барабан, обтянутый кожей, и выбивала томительный, пульсирующий ритм. Женщина подняла голову. Кей, внимательно наблюдавшая за ней, заметила, что лицо ее было почти целиком покрыто татуировкой. Оглядывая комнату, Кей увидела Джил в черном бархатном платье с высоким воротом, зато, когда она повернулась, оказалось, что красивая прямая спина открыта до самого верхнего изгиба ягодиц. Эффект был ошеломляющим. Кей про себя поинтересовалась, уж не выбрал ли О. О. наряд и для Джил. Рядом появился Берт, с двумя бокалами шампанского, и вручил один Кей. – За лучшую модель, которая у меня была когда-либо, – объявил он так громко, что слышали все присутствующие. – Съемки в самом деле прошли великолепно! Услышав голос О. О., Кей повернулась. Он потрясающе выглядел в смокинге с бриллиантовыми запонками, в сорочке из кремового шелка. – И прежде, чем прибудут остальные гости, – добавил он, – я хотел бы пожелать всем счастливого Рождества. Этот вечер предназначен для веселья, и я хотел бы, чтобы вы хорошенько повеселились. Мы это заслужили. Он слегка поклонился в сторону Кей. – И особенно Кей Уайлер, которая не только достойно представляет «Томкэт», но и вскоре украсит его страницы. Просторный салон заполнили гости; английская речь мешалась с французской и арабской. Слуги разносили бесконечные бокалы с шампанским и подносы с закусками. Кей различала лица людей, о которых раньше только читала. Эмигрантка из Америки, считающаяся самой богатой женщиной в мире, прибыла со своим любовником-подростком, черноглазым арабским мальчишкой в американских джинсах. Следующими были Мик и Бьянка Джаггеры, Джордж Харрисон и Джин Шримптон, высокая красавица-англичанка с глазами лани, по прозвищу «Шримп»[26] считавшаяся самой известной моделью: ее снимки украшали обложки модных журналов. Туземных музыкантов сменил рок-оркестр. Гости сгрудились на внешней террасе и начали танцевать. Аманда так энергично извивалась и трясла роскошными телесами, что местные бизнесмены начали заключать пари на то, как скоро ее груди вывалятся из платья без плечиков. – Так много красивых женщин, – сказал Кей кто-то на ухо; повернувшись, она увидела высокого привлекательно человека в белом смокинге, оценивающе глядевшего на нее сверкающими глазами. – Мы все привыкли к великолепным вечеринкам О. О., но эта кажется особенной, даже по его стандартам. – Почему? – удивилась Кей. – Потому что сегодня я смотрю на самую прекрасную женщину в мире. Немного неловок, решила Кей, но в ответ просто улыбнулась. – Если вы завтра свободны, – продолжал незнакомец, – я с радостью доставил бы вам великолепное развлечение. – И что же это может быть? – спросила Кей, но, расслышав в собственном голосе кокетливые нотки, решила, что придется быть поосторожнее с шампанским. – У меня лучшая коллекция порнографии в Танжере. Каждый может там найти что-нибудь себе по вкусу… Неожиданно между ними оказалась Джил. – Простите, – энергично вмешалась она, – О. О. нужно поговорить с Кей. Взяв девушку под руку, она решительно потащила ее прочь. – Надеюсь, ты не возражаешь? Я думала, что тебя необходимо спасать от Грязного Доналда. Его порноколлекция не так уж плоха, но он обычно пытается накачать наркотиками всех, кто приходит ее посмотреть, потом приводит свору мальчишек и позволяет им делать все, что захочется, пока сам делает снимки для очередного пополнения коллекции. – Похоже, по нему давно тюрьма плачет, – покачала головой Кей. – В другой стране, возможно, но не здесь. Я все время повторяю Орину, что он оскорбляет философию «Томкэта», приглашая сюда подобных людей. – Тогда зачем он это делает? – Доналд – архитектор, построивший этот дом, – объяснила Джил и провела Кей в одну из многих маленьких гостиных, под изящными мавританскими арками, расположенными по одной стороне величественного салона. В крохотной комнате не было мебели, только груды парчовых подушек, и Джил со вздохом опустилась на пол. – Расслабься, – сказала она, приглашающим жестом похлопывая по лежавшей рядом подушке. – Если желаешь увидеть настоящую марокканскую экзотику, вовсе не обязательно идти к Грязному Доналду. Джил открыла крошечную гагатовую вечернюю сумочку и, вынув две сигареты, протянула одну Кей. – Я не курю, – отмахнулась Кей. – Солнышко, это не какие-нибудь дурацкие сигареты, а «косячок» – с лучшим в мире гашишем. Прямо с поля! Ну же, не стесняйся, пробуй! Джил снова протянула девушке маленькую белую трубочку. – Тебе это не повредит, – уговаривала она, – ты все время в напряжении – иногда и отдохнуть не мешает. Она наклонилась, словно собираясь открыть секрет, хотя в комнате кроме них двоих никого не было. – И не думай, что сделала это только потому, что хотела показаться всему миру в чем мать родила. По-моему, ты просто пытаешься найти замену настоящей жизни. Кей поколебалась. Джил всегда казалась немного холодноватой и рассудительной. Кроме того, она давала Кей такие неоценимые советы за все время их совместной работы! Может, гашиш – именно то, что ей нужно? Кей взяла сигарету. Джил поднесла к «косячку» золотую зажигалку – подарок О. О., которую всегда носила в сумочке. Кей присмотрелась, как Джил курит – глубоко затягиваясь и задерживая дым в легких, – и последовала ее примеру. Сначала горло загорелось, как обожженное, девушка закашлялась, но вскоре неприятные ощущения прошли. Глядя на тлеющий кончик сигареты, Кей сообразила, что весь вечер, сама того не зная, вдыхала мятный запах гашиша – по-видимому, курили его в огромных количествах. – Похоже, на меня это совсем не действует, – через минуту сообщила она Джил. Однако девушка неожиданно сообразила, что чувствует себя необычайно расслабившейся, словно все заботы и горести куда-то ушли. Назойливо лезущий в уши грохот оркестра отдалился, стал глуше, и, как ни странно, пламя свечей колебалось в такт жестким ритмам. Откуда-то донесся пронзительный визг, и Кей лениво спросила себя – уж не Аманде ли это, наконец, удалось «выпасть» из платья. Она хотела было поделиться своими мыслями с Джил, но оказалось, что гораздо проще и легче вообще не разговаривать. Кей глубоко затянулась, потом еще и еще. – Осторожнее, – предупредила Джил. – Эта травка слишком сильна для тебя. Кей не помнила, столько прошло времени – пять минут или час, но внезапно поняла, что осталась одна. Когда ушла Джил? Кей медленно поднялась и, сделав несколько шагов, ощутила, что шагает не по твердому полу, а по облаку; все вокруг, казалось, приобрело неестественно четкие очертания. Но, очутившись среди шума и ярких красок, безудержного веселья и пьяных выкриков, она вновь захотела тишины и, едва касаясь ступенек, поплыла наверх, решив прилечь у себя в спальне. Шагая по длинному коридору, ощущая, как золотая ткань плавно трется о ноги, девушка вообразила себя настоящей арабской принцессой древних времен. Но тут она услыхала громкий стон, похожий на крик боли, донесшийся из какой-то спальни. Кей мгновенно встрепенулась, готовая броситься на помощь, но закрытых дверей было слишком много, и непонятно, откуда раздался звук… и теперь она вновь услышала его, булькающий, задушенный хрип, и поняла: что-то странное происходит в комнате слева. Она одним прыжком очутилась у двери, схватилась за ручку, помедлила секунду, охваченная неким мистическим ужасом, чувствуя себя совершенно бессильной, словно джинн таинственным колдовством уменьшил ее до размеров гномика и заключил в бутылку. Но последним усилием, не обращая внимания на безрассудный ужас, Кей распахнула дверь. Внутри на полу у кровати, стоявшей в центре полутемной комнаты, скорчилась на четвереньках Локи… темные волосы нависли над лицом, из горла рвутся стоны. Харли Трейн с демоническим выражением лица и подернутыми пленкой глазами примостился сзади, с силой всаживая в нее напряженный багрово-вспухший фаллос. Кей скользнула вперед, словно в трансе, нисколько не сомневаясь, что колдовство джинна вернуло мать к жизни и привело сюда. – Мама? – спросила она детским голоском. Мужчина и женщина обернулись, и в падающем из дверей свете она увидела их лица. Иллюзия рассеялась. Женщина оказалась французской киноактрисой, мужчину Кей раньше не видела. На секунду все замерли: потом мужчина начал снова двигаться, не отрывая глаз от Кей. – Присоединяйся, – предложил он. – Oui, Cherie,[27] – промурлыкала француженка, чуть прогибаясь под резкими толчками сзади. – Venez[28] сюда. Сюда, к нам. Мужчина хрипло рассмеялся. – Поскорее. Хочешь? Кей повернулась и вылетела из комнаты, спасаясь от переплетавшихся видений прошлого и настоящего. Пока девушка бежала по коридору, пламя свечей в настенных канделябрах, казалось, разгоралось все сильнее и тянулось к ней. Впереди стены будто начали сходиться, смыкаясь вокруг, лишая дыхания. Неожиданно красная полоса ковровой дорожки под ногами превратилась в ручей раскаленной лавы. Кей отпрянула. Опасность – страшная опасность – вот-вот начнется извержение вулкана. Паника. Сжало горло, грозя удушить; сверхъестественным усилием воли она вынудила себя прорваться через реку жидкого огня… и ничего не почувствовала. Не сознавая, что происходит, не имея представления о времени, Кей, спотыкаясь, выбралась на улицу. Поднялся ветер, и звезды, нависшие над самой головой, казались миллионами бриллиантовых глаз, смотревших на нее. Кей продолжала идти, упрямо, шаг за шагом, продвигаясь вперед! Перед мысленным взором вихрем проносились мучительные сплетения образов – мать и Трейн, французская актриса, позволяющая брать себя словно суку в течке, Льюис Паркер, набрасывающийся на нее, и отец… Ужасная ночь и следующий день, когда Кей думала, что убила его. Почему в сексе так много жестокости и насилия? Где же любовь? Девушка подумала о себе… на пляже… всего несколько часов назад… Как могла она позволить всему миру глядеть свою наготу? Теперь Кей не была уверена, почему сделала это. Хотела освободить себя от старых страхов? Но они по-прежнему были с ней. Сбитая с толку, измученная и несчастная, девушка продолжала идти. Единственными звуками в темноте были тихие стоны ветра да позвякивание крошечных колокольчиков в ее золотой короне. Кей оказалась в медине, старом городе, пронизанном хаотическим скрещением узких улочек. Днем здесь кипела жизнь, люди толпились у бесчисленных лавок на базарах, где продавалось все, от ковров и добротных кожаных изделий до драгоценностей, духов и возбуждающих средств. Теперь здесь было темно и пустынно. Кей вглядывалась во мрак, и ей показалось, что впереди крадется темная фигура. Быстро повернувшись, девушка зашагала в другом направлении. И тут новая волна страха окатила ее. Золотая корона из колокольчиков! Бесценный музейный экспонат! Мгновенный удар кинжала, и платье обагрится кровью, а звенящая гроздь исчезнет навсегда. Но даже и без того Кей оказалась в смертельной опасности. Мусульмане с брезгливым пренебрежением относятся к женщинам, оказавшимся без спутников на улицах города, да еще среди ночи. О. О. предупреждал ее об этом перед поездкой и даже показал газетную вырезку с заметкой о европейке, забитой камнями в Турции лишь потому, что она шла в деревне в шортах. Сердце Кей бешено забилось, металлический привкус ужаса залил рот. Повернув в другую аллею, она увидела тонкий изящный палец минарета, поднимавшегося в небо над низкими крышами домов. Мечеть. Там она будет в безопасности! Девушка помчалась туда, пробираясь через лабиринты улиц. Бездомные коты выпрыгивали из темноты, задевая подол платья. Ей показалось, что она слышит перешептывание, голоса из-за наглухо закрытых дверей, заставившие ее бежать все быстрее. Наконец Кей оказалась на улице, ведущей к мечети, и, поспешив к тяжелой железной двери, толкнула ее. Внутри оказалось так же пусто, как на улицах, но в этой прохладной тишине девушка чувствовала себя в безопасности. Она увидела, что пол сплошь покрыт коврами. Кей вспомнила, что молящиеся, входя в мечеть, снимают обувь, и, оставив сандалии у двери, села на изношенный ковер. Постепенно сердце забилось ровнее, страхи улеглись. Она решила подождать рассвета, когда муэдзин прокричит призыв к молитве. Туман выветрился, головапрояснилась и Кей поняла, что все ужасающие видения были результатом действия гашиша. Несколько раз она почти засыпала, но снова просыпалась из-за незнакомой обстановки и побуждаемая необходимостью принять какое-то решение, внести ясность в хаотический поток мыслей. Теперь она чувствовала только презрение к жизни, которую вела, но не знала, как ее изменить. Кроме того, она многим была обязана Орину, в том числе и лояльностью. Он взял Кей к себе в дом, защищал ее, выказал ту доброту, которую она надеялась найти, когда покинула Гавайи, чтобы разыскать отца. Через крошечные трещины в куполе мечети начал пробиваться серенький утренний свет. Должно быть, солнце встает. Наконец с минарета прозвучал жалобный вопль – призыв к молитве. Кей натянула сандалии и покинула убежище, прежде чем ее присутствие обнаружат. При ней совсем не было денег, и девушка приготовилась к длинному утомительному пути обратно. Проходя через какую-то улочку, она услышала свое имя и, обернувшись, увидела О. О., стоявшего у входа в какую-то только что открывшуюся лавчонку – волосы взъерошены, красные от усталости глаза. Он побежал к Кей – она тоже помчалась ему навстречу. – Где ты была? – выкрикнул он, хватая ее за руки, словно боясь, что Кей может исчезнуть. – Я просто с ума сходил, всю ночь тебя искал. – Прости, Орин. Кей хотела было объяснить, все произошло под действием гашиша, но не хотела выдавать Джил. – Я просто должна была уйти. – Знаю, это было ужасно. И все из-за меня, я затеял это. – Неважно, – отмахнулась Кей. – Я никуда не пропала и вполне могу позаботиться о себе. Не успели слова сорваться с губ, как Кей поняла, что сказала правду. Она всегда читала, что кто-то должен оберегать ее, что она будет беззащитной и уязвимой без отца. Но что-то изменилось прошлой ночью. Она переборола страх и стала сильнее. – Наверное, это я пропал, – пробормотал Орин. Кей с любопытством взглянула на него, но он молча повел ее к дому, покровительственно обняв за плечи.ГЛАВА 18
В конце марта в «Элли» прибыли сигнальные экземпляры майского выпуска с фотографиями Кей. Вернувшись вечером к себе, Кей обнаружила прикрепленную к двери карточку от О. О. с просьбой прийти к нему. Хотя в Марокко Олмстед участвовал во всех вечеринках, вернувшись в Чикаго, он возобновил свой весьма странный образ жизни, с одной только разницей – вот уже три месяца ни одна женщина не занимала места предыдущей «киски». В последней статье для раздела «Философия Томкэта» он объявил, что добровольно накладывает на себя епитимью целомудрия, объясняя это тем, что существует время, когда все люди должны воздерживаться от погружения в нескончаемый источник физического наслаждения, и долго распространялся о роли целомудрия в истории и его влияния на человеческое самоусовершенствование. И хотя, – как писал О. О. дальше, – в мире нет более мощной движущей силы, чем секс, необходимо испытывать себя, управляя сексуальными вожделениями. «Пост всегда заставляет с нетерпением ждать пиршества и лучше усиливает вкус блюд», – заключал он очередной трактат. Новость о том, что самый известный в Америке торговец сексом лишает себя радости жизни, вызвал нескончаемые пересуды как сотрудников журнала, так и любопытных репортеров. До сих пор все знавшие О. О. считали его гением, имеющим право на любые причуды, теперь же носились с предположением, что Олмстед не просто эксцентричный отшельник – чудачества переросли в маниакальное стремление к затворничеству. Однако при встречах с Кей казалось, что О. О. совсем не изменился, кроме того, разве, что снял цепочку с золотым свистком. Кей продолжала еженедельно докладывать ему о своих делах на работе. С того момента, как он нашел ее в старом городе, между ними возникла особая близость. Сегодня, когда пришла Кей, он не сидел, как обычно в постели в традиционной пижаме, а встретил ее у двери. На нем были темные слаксы и шелковая бордовая сорочка с аскотским галстуком.[29] – Почему такие перемены? – удивилась она. – Должно быть, для того, чтобы отпраздновать твое появление в новом виде, – объяснил Орин и нажал кнопку на консоли в изголовье кровати. Светящиеся панели на стенах ожили и засверкали, и на всех была она в разных позах, обнаженная, как Ева, резвящаяся на снежно-белом песке пляжа, лежащая на кромке прибоя, позволяя волнам ласкать нежную плоть. Медовые тона кожи прекрасно гармонировали с длинным пустынным пляжем, выбеленным солнцем, скалой, глубокой лазурной синевой неба и бирюзовой водой. Все это время она ни разу не попросила разрешения увидеть снимки – боялась, что придется пожалеть о поспешно принятом решении. Но теперь она смотрела на свои изображения, словно на фото совсем чужого человека. Стыдиться нечего – перед ней было истинное празднество природы, вечное и примитивное, и она была такой же ее частью, как море, солнце и песок. – Великолепно, правда? – спросил О. О. и, подойдя к девушке, положил ей на плечо руку; пальцы чуть сжали загорелую кожу, скользнули вниз, миновали коротенький рукав свободной футболки, в которую Кей переоделась после работы, слегка погладили обнаженную руку. Трудно было ошибиться в значении этой ласки. Кей вопросительно взглянула на него. – Я думала, ты никого не хочешь. – Я хотел тебя с того момента, как увидел, – тихо ответил он. – Но тогда никто из нас не был готов, правда? Неужели он «постился» лишь из-за нее? – Зато готов теперь, – прошептал он еле слышно. – А ты? Глядя в глаза Орина, Кей дала молчаливый ответ, и в следующее мгновение его губы нежно прикоснулись к ее рту. Все сомнения и страхи, так долго державшие в неволе ее желание, унесло потоком страсти, вызванной к жизни поцелуем. Губы приоткрылись навстречу его ласками, языки встретились, и Кей откинула голову, охнув, когда его руки впились в ее поясницу, стискивая ее все сильнее. Когда их губы снова встретились, где-то в глубине начала подниматься неведомая томительная боль. Порывисто отодвинув Орина, Кей расстегнула его сорочку, и так, раздевая друг друга, они добрались до постели, где Орин, вновь став господином и повелителем, отстранил ее руки и снял последнюю одежду, покрывая теплыми поцелуями каждое местечко обнажающейся кожи; и когда Кей наконец осталась обнаженной, все тело горело и пощипывало, словно от мелких бесчисленных уколов. Потом он оказался рядом, тоже обнаженный. Они слились в объятиях, перекатываясь по огромной постели, хаотическим клубком рук и ног, не в силах прервать поцелуя. Он поднял голову и, удерживая руки Кей, принялся исследовать ртом ее тело – шею, плечи, груди, прикоснулся губами к затвердевшим соскам, обвел их языком еще и еще раз, посылая короткие молнии наслаждения, проникающие до глубины души, в ту сердцевину, что до сих пор оставалось нетронутой. Когда его пальцы, слегка поддразнивая, задели золотистый треугольник волос, Кей моляще изогнулась, готовая принять его, завладеть, поглотить… но Орин осторожно погладил ее, успокаивая. – Подожди, – прошептал он, проложив дорожку из поцелуев сверху вниз, и Кей почувствовала теплые губы на ляжках. Он начал ласкать языком крошечную чувствительную пуговку плоти, все продолжая и продолжая, пока ощущение непередаваемо-острого наслаждения, накатываясь волнами, не стало непереносимым, и Кей подумала, что умрет, если он не остановится. Наконец она умоляюще простонала: – Пожалуйста… сейчас… И неожиданно Орин оказался тут, над ней, и не успела Кей поднять и раздвинуть ноги, как он уже скользнул в нее. Кей изо всех сил обняла его и, пока Олмстед толчком входил в нее все глубже, почувствовала ножевой удар боли, резанувшей и исчезнувшей так быстро, что Кей почти не смогла отличить ее от экстаза. Утонченно острые спазмы становились сильнее, сильнее, сильнее, так что Кей почти испугалась. Испугалась того, что огненно-багровая пылающая лава, кипевшая в ней, вырвется на волю и уничтожит все вокруг. Кей чувствовала, что дрожит на краю обрыва, словно что-то внутри открылось и разверзлась пропасть, и внезапный ураган ощущений подхватил ее, понес неизвестно куда и улегся медленно-медленно, осторожно вернув ее на землю. Кей поняла, что боялась зря. Крик счастья и благодарности сорвался с губ, благодарности за освобождение, подаренное Орином. – Я рад, что был первым, – сказал он наконец. – Я обожаю тебя, Кей. Девушка чуть отодвинулась, чтобы взглянуть ему в лицо. Что-то в его словах, в тоне вызвало смутное чувство неудовлетворенности. Имеет ли обожание что-то общее с любовью? Кей не была в этом уверена. Но какое это имеет значение? Любит ли она Орина или просто поняла, что никто, кроме него, не может ввести ее в мир тех чувств, которые ей так страстно хотелось обнаружить. Кей оставалась с ним эту ночь, следующий день и следующую ночь. Если его пост длился несколько месяцев, то ее – продолжался годы, и она так изголодалась, не могла насытиться. О. О. оказался щедрым и терпеливым любовником, обладавшим изумительной чувствительностью к ее постоянно меняющимся настроениям и потребностям. Скоро ей страстно захотелось доказать собственное самопожертвование, и она отдавалась Орину самозабвенно, выполняя любое его желание. Они не покидали постели, и даже еду им приносили в спальню. Кей начала понимать ни с чем не сравнимое очарование, колдовство пребывания в этом замкнутом мире без окон, где все заботы и дела остались далеко, стертые отсутствием границ между ночью и днем. Когда исчезло время, стало легче сбрасывать оковы так называемой пристойности. Здесь они были так же свободны и примитивно-дики, как звери в пещере, у которых нет других забот, кроме как спать и удовлетворять голод и желание. Проснувшись на второе утро, Кей застала О. О. в пижаме, с разбросанными по постели материалами очередного выпуска «Томкэт». Ей тоже пора возвращаться на работу. Они вместе встали под душ и еще раз занялись любовью под струями горячий воды. – С этого момента, – велел Орин, целуя ее на прощанье, – ты будешь жить со мной. Я прикажу перенести сюда твои вещи. Кей и в голову не пришло отказаться. Она хотела его близко, рядом, в себе каждое мгновение, каждую секунду, каждый миг. И, шагая по коридорам «Элли», возвращаясь к себе, чтобы переодеться и ехать в офис, Кей сознавала направленные на нее взгляды и слышала шепоток за спиной. Да, конечно, они, должно быть, все знают. Проведя с О. О. почти двое суток, она официально взяла на себя роль «киски». Кей мало беспокоило, что теперь ее считают собственностью О. О. Но почему-то она не могла не испытывать гордости. Разве не все они желали его? И только ради нее Орин решил отказаться от затянувшегося воздержания. Когда Кей приехала в офис, секретарь вручила ей стопку записок, накопившихся за время ее отсутствия. – И Джил хочет вас видеть, просила зайти, как только появитесь. Джил в традиционном, не подверженном капризам моды костюме от Шанель и свернутыми узлом волосами ухитрялась выглядеть одновременно суровой и женственной. – Садись, Кей, – сказала она с явной холодностью и подошла к столу. Поскольку сегодня у Кей не было запланировано выступлений, она была одета в простое платье с отрезной юбкой. Элегантность Джил напомнила Кей о том времени, когда она была всего-навсего простым стажером. Однако она не чувствовала себя запуганной резкостью Джил – два последних дня сильно укрепили в девушке уверенность в собственных силах. Кей уселась; Джил внимательно приглядывалась к девушке, словно доктор, определяющий симптомы болезни. – Ну как, хорош он, правда? Кей была так ошеломлена, что не сразу поняла истинное значение вопроса. Значит, уже и сюда дошла новость. Не просто хорош, великолепен! Несколько мгновений Кей так и подмывало сказать это вслух, чтобы отомстить Джил за то, что лезет не в свои дела. Но она не хотела опускаться до подобной мелочности и заниматься пошлыми сплетнями. То, что происходило между ней и О. О., касается только их двоих. Кей продолжала молчать, и Джил поспешила прервать неловкую паузу: – Неважно! Должно быть, ты считаешь все это… слишком священным, чтобы делиться с кем-нибудь еще. Кей снова поразилась не столько проницательности Джил, сколько горькому издевательскому тону. Джил, казалось, никогда и ничуть не беспокоил разрыв с О. О. И вдруг ни с того ни с сего она злится и ревнует. Видно, не так прочно уж примирилась с многочисленными романами О. О., как утверждает. Кей выпрямилась, словно собираясь уходить. – Ты была лишь верным другом, Джил, все показала и всему научила. Я была бы рада сохранить эту дружбу, поэтому не считаю нужным говорить о чем-то еще, кроме дел, связанных с журналом. – Я пытаюсь быть другом, Кей. Поэтому и хотела предупредить тебя насчет Орина. Кей гневно взметнулась. – Я так и думала! Но разве это предостережение? Или ты просто делаешь все, что можешь, лишь бы продержаться, надеешься, что, если отпугнешь всех, когда-нибудь удастся вернуть его? Джил сухо улыбнулась. – Мне вовсе не нужно никого отпугивать – это сделает сам О. О. Только хотела напомнить об этом – как настоящая подруга. Не сделай ошибки, посчитав, что это продлится вечно. Как бы хорошо ни было с О. О., лучше подготовить себя к тому, что ваши отношения временные. Если примешь это с самого начала, потом будет легче. Кей затрясло от раздражения. Почему Джил пытается бросить тень на ее счастье?! – Ну, а что, если я не такая, как все? – бросила она, – и он готов к чему-то более серьезному, чем раньше? Но говоря это, Кей сама не понимала, почему с такой горячностью защищает себя и свой роман с Орином Олмстедом. Надеется остаться с ним навсегда? Невеселая кривая улыбка не сходила с лица Джил. – Так начиналось всегда – с каждой новой девушкой. Со мной тоже. Я и не отрицаю. И каждая считает, что с ней будет совсем по другому. – Довольно, Джил, – процедила Кей, поворачиваясь и направляясь к двери. – Я не обязана тебя слушать. Если О. О. хочет меня, то не только потому, что некому согреть его постель. – Значит, ты так и не поняла?! Пронзительный вскрик Джил заставил Кей замереть на месте. Девушка, повернувшись, уставилась на Джил. – Он хочет женщин… только из каприза, причуды, чудачества, желания пощекотать нервы – назови как хочешь. Неужели не видишь, его любовницей всегда становится одна из «кошечек»! Он чувствует себя настоящим мужчиной, когда обнимает желанную для другого женщину. Сначала он заставляет миллион мужчин хотеть ее, мечтать о ней… а потом, только потом берет сам. Глядя на Джил, Кей вспомнила, что когда впервые сказала О. О. о желании позировать для журнала, тот пытался разубедить ее. Неужели его беспокойство за нее было всего лишь притворством? – Если ты права, – вызывающе воскликнула Кей, – значит, знала, что будет между нами, как только я предложила позировать? – Это было неизбежно, – согласилась Джил. – Но раньше ты об этом не говорила, – спокойно заметила Кей. – Ты была бы еще менее склонна выслушать меня, чем теперь. Так или иначе, я никогда не собиралась отговаривать тебя от связи с О. О. и, откровенно говоря, считала, что лучшего первого любовника тебе не найти. Самоуверенность Джил все больше раздражала Кей. – Что заставляет тебя считать, что именно он первый? – Мы много времени провели вместе, Кей, не забывай этого. Неужели думаешь, что я не вижу, как ты по-прежнему боишься мужчин? Бояться мужчин? Кей никогда не думала о своих проблемах именно в таких терминах. Скорее она боялась себя, опасалась, что необычная сильная сексуальная притягательность, которой, как говорили, она обладала, сделает ее, как и мать, жертвой жестокости и насилия со стороны мужчин. Но, возможно, это одно и то же. И почему ей не страшиться, если с самого раннего детства именно Харли Трейн формировал ее отношение к мужчинам? А позже этим занялся и отец?! Кей думала, что О. О. в конце концов победил ее страх и в приливе благодарности к Орину искренне верила, что любит его. – Наверное, я должна сказать тебе спасибо, – спокойно объявила она, – за то, что ничего не сказала тогда и пытаешься предостеречь сейчас. Но не стоит беспокоиться обо мне, Джил. Я не ожидаю ничего большего, чем, считаю, могу получить. Но в душе Кей по-прежнему верила, что станет исключением – если она любит Орина, он, конечно, отвечает ей тем же. Джил же поняла слова Кей так, что девушка попросту старается реально смотреть на вещи. – Главное, Кей, не дать ранить себя. Я уже прошла через это и надеялась уберечь тебя! Кей еще раз холодно поблагодарила Джил и вышла. Девушка по-прежнему сомневалась в бескорыстии мотивов Джил, заставивших ее предупредить Кей. Очевидно, она и не забыла О. О… Кей решила, что нет ничего печальнее, чем женщина, страдающая по мужчине, который больше не хочет ее. Все-таки Джил заставила Кей задуматься о собственных чувствах и захотела, чтобы О. О. относился к ней так же, как она к нему. Но Кей не собиралась молить о любви, не желала покупать ее, объявив о своей. Нет, самое главное – искренность и чистосердечие. Мать глубоко любила человека, который обманул ее фальшивыми клятвами, и это ее уничтожило. Поэтому Кей твердо решила ждать, пока Орин сам скажет о своих чувствах, прежде чем признается она. Их связь продолжалась, а страсть все возрастала. Кей жила с Олмстедом, и ее тело постоянно томилось по тем разнообразным наслаждениям, которые лишь он сумел извлекать из ее нервов и плоти, а временами, казалось, даже из души. Она позволяла ему делать с собой что угодно и сама не признавала ни сдержанности, ни стыдливости в ласках. Но не верила, что можно считать физическое наслаждение друг другом выражением любви, до тех пор, пока он не захочет прямо и не скрываясь сказать об этом. Когда в свет вышел выпуск «Томкэта» с ее фотографиями, Кей мгновенно оказалась в центре внимания прессы, потому что давно стала чем-то вроде знаменитости, благодаря родству с Уайлером и широко рекламируемой работе в журнале. О. О. гордо объявил, что объемы продажи никогда еще не были так высоки. Кей все чаще вспоминала о предостережении Джил, по мере того, как шли дни и без того невероятные сексуальные аппетиты Олмстеда становились все ненасытнее с каждой неделей после выхода журнала в свет. Если он не работал – проверял макет, совещался с редакторами, – он хотел Кей, удерживая ее в постели целыми днями, и хотя больше не носил золотой свисток – Кей объявила, что это унизительно, – по-прежнему звал ее, чем бы та ни была занята, когда желал заняться любовью. Для Кей ощущение было настолько новым, что ее собственное желание к нему разгоралось все сильнее. И, лежа в его объятиях после каждого страстного слияния, Кей все с большим отчаянием стремилась услышать, что думает О. О. о цели и значении их связи. Любовь это или всего лишь одержимость? О. О. не щадил слов восхищения и обожания. – Ты невероятно хороша, – шептал он в те минуты, когда их тела переплетались. – Я поклоняюсь тебе… боготворю… тебе нет подобных… ты чудо… Но она ни разу не слышала три заветных слова. Голод ее тела был удовлетворен, но сердце по-прежнему томилось жаждой. Каждую весну редакцией «Томкэта» проводилось нечто вроде опроса штата с целью выяснить, какая из «кошечек» за прошлые двенадцать месяцев оказалась фавориткой года. Кроме титула победившая получала награду в десять тысяч долларов, вместе с менее ценным призом – шубой, часами в усеянном драгоценными камнями корпусе и полным гардеробом от известных модельеров. Когда в июне был произведен подсчет голосов, оказалось, что более семидесяти процентов читателей отдали предпочтение Кей. – Такого еще никогда не бывало! – воскликнул О. О., когда сообщал новость Кей. – Ты самая популярная модель за всю историю журнала! Он объявил, что дает большой праздник в честь ее победы, на котором и вручат приз. А пока Кей должна позировать для новой серии снимков, которые появятся в сентябрьском выпуске, когда будут опубликованы результаты опроса. – Давай найдем какое-нибудь сказочное местечко, где можно было бы провести съемки. Может, Тибет? Как тебе нравится – ты во всей красе, на фоне Гималаев! Радость Кей по поводу победы была несколько омрачена известием, что придется снова позировать. Однажды она без всякого стыда решилась на это, желая что-то доказать себе. Сделать это вторично – значит позволить себя эксплуатировать. Однако О. О. было невозможно убедить. Он вовсе не собирался позволять Кей увильнуть от того, что считал ее обязанностью, – это был вопрос бизнеса, как, впрочем, и философии. Читатели желали видеть снимки Кей, и кроме того, нужно было думать о повышении тиража. Кей решила, что готова выполнить любую его просьбу, знай она только, что его привязанность к ней будет долгой. В ту ночь, когда Орин сообщил об избрании Кей «лучшей кошечкой», он любил ее с яростной силой, превзошедшей, казалось, самую буйную страсть, которую испытывал в прошлом. Он не успевал кончить, как тут же хотел Кей с новой силой. Но она отстранила его, впервые показав хотя бы и минутное сопротивление. – Что я значу для тебя, О. О.? Орин недоуменно покачал головой: – Неужели ты еще спрашиваешь? – Да, – просто ответила Кей. Олмстед пожал плечами с видом отца, утешающего ребенка: – Я хочу тебя, потому что ты красивая, сексуальна, умна, остроумна… потому что желанна и неотразима, как только может быть неотразима женщина. Я хочу тебя, потому что ты из тех редких созданий, которая знает, как получать и давать наслаждения. И я хочу, потому что… слушай, разве я не все сказал? – Нет, – не совсем, – пропела Кей. – Можно сказать еще кое-что? Орин долгим взглядом уставился на нее. – А… – наконец пробормотал он, – это насчет любви! Отодвинувшись, он уселся спиной к Кей. – Конечно, я люблю тебя. Кей было потянулась к Олмстеду, но тот продолжал: – По-моему, когда это слово употребляется между мужчиной и женщиной в постели, его легко неправильно понять. Оно сразу становится чем-то вроде пункта в контракте. Если я люблю тебя, значит существуют вещи, которые ты вправе от меня ожидать. Он повернулся к ней. – Верно? – Но любовь должна означать нечто вполне конкретное. – Конкретное, – брезгливо усмехнулся О.О. – Вот в чем дело. Вечное и нерушимое. И бесцветное. А я думал, ты уже успела все понять, Кей. Черт, ведь ты достаточно долго проповедовала философию «Томкэта». Главная идея заключается в том, что ты не должна бояться наслаждения в его чистом виде, что мы не обязаны оправдываться перед собой и перед кем-то еще, заключать сделки, платить за это, пытаться заглянуть вперед или что-то рассчитывать заранее. – Он снова наклонился к Кей. – Конечно, я тебя люблю. С ума схожу по тебе. Но если хочешь уверений, что это будет продолжаться вечно, я не могу их дать. Определение любви, данное О.О., было таким же своеобразным, как и все в его жизни. – Ты даже не можешь с уверенностью сказать, что это продлится еще неделю, не так ли? – Верно, – не колеблясь кивнул он. – И ты не обязана это говорить. Наслаждайся сегодняшним днем, каждой минутой, каждым мгновением, пока мы вместе. Тот же совет давала ей Джил. Кей взглянула на Орина и широко раскинула руки, предлагая ему взять ее еще раз, отдаваясь со страстным самозабвением. Но она уже решила, что это их последняя встреча. Позже, когда Олмстед заснул, Кей собрала вещи и ушла из «Элли». Как всегда, хотя стояла поздняя ночь, внизу шло веселье, и музыка диско назойливо лезла в уши. Но Кей, покидая этот нескончаемый праздник, чувствовала только легкое сожаление и даже не думала о том, что жертвует титулом «Лучшей кошечки», а вместе с ним и призом в десять тысяч долларов. Теперь она твердо знала, что отсекает себя от всего, связанного с «Томкэтом» как образа жизни, так и образа мыслей. Не в силах принять философию любви Олмстеда, она поняла еще и то, что больше не может работать в журнале. Куда бы это ни привело, выбор сделан. В любви должно быть не только одно наслаждение. Если она смирится с этим, отдаст себя человеку, не требующему большего, чем она лучше содержанки?Кей даже не успела как следует задуматься над тем, где собирается искать работу. Почти все большое жалованье в «Томкэт» уходило на дорогие наряды. Даже гонорар за снимки разошелся, частично на подержанную машину, а остальное – две тысячи долларов – Кей с гордостью отослала Маку и Лили, намеревавшимся уйти на покой. Кей предполагала, что сможет найти другое место, накопить денег и вернуться на Гавайи. После стольких месяцев и событий, она все еще думала об островах как о родном доме. Кей ожидала, что известность в качестве «кошечки» позволит ей без труда найти работу модели, но когда обошла местных агентов, оказалось, что все предлагают только одно – позировать для порножурналов, гораздо ниже рангом, чем «Томкэт». Единственное появление в качестве обнаженной натуры наложило отпечаток на ее дальнейшую карьеру, словно заклеймило несмываемым позором. Кей потеряла имидж порядочной незапятнанной девушки, который помог бы ей получить работу для каталогов и рекламных объявлений. Но позже Кей обнаружила, что слава бывшей «кошечки» позволяет зарабатывать деньги более респектабельным путем. За гонорар от двухсот до четырехсот долларов в день агентство нанимало ее для выступлений на открытиях новых клубов здоровья, супермаркетов, съездах и профессиональных конкурсах и торговых выставках. Двух-трех выступлений в неделю оказалось достаточным, чтобы ее сбережения значительно увеличились. Накопив двадцать тысяч долларов, она решила вернуться на остров, купить небольшое дело или, возможно, продолжить учебу в колледже, но ее планы внезапно изменились. Как-то в жаркий день в конце июня после выступления на выставке электронных товаров, где Кей было поручено рекламировать компьютер одной торговой фирмы, она вернулась в небольшой отель, в котором занимала меблированную студию с крохотной кухонькой. В почтовом ящике лежало письмо от Мака, переправленное из издательства «Томкэт». Девушка отнесла его в комнату, переоделась, налила стакан апельсинового сока и уселась у окна, выходившего на кирпичную стену соседнего здания, чтобы как следует насладиться весточкой с родины. Но когда Кей вытащила единственный листок из конверта и развернула его, на колени опустились обрывки разорванного чека. Кей улыбнулась. Значит, она была права. Они не захотели принять деньги. Но не успела Кей прочесть первые строчки, ее улыбка поблекла. К тому времени, как письмо было прочитано, слезы катились по щекам, размазывая неровные строчки, сердце разрывалось от печали, стыда и глубокого отчаяния. Мак писал, что три недели назад Лили умерла. Она давно уже болела – сердце сдавало, поэтому и решила бросить работу, но он был уверен, что кончину жены ускорило потрясение, виновницей которого была Кей. После того, как Кей написала, что работает в журнале «Томкэт», старикам очень захотелось посмотреть хотя бы несколько выпусков. Когда Мак похвастался мистеру Свенсону насчет работы Кей, владелец отеля объяснил, что это очень известный журнал с фотографиями красивых женщин, но Мак, не вникая в суть, отправился в Хило и купил экземпляр «Томкэт». На беду это оказался выпуск со снимками Кей. Они всегда гордились «внучкой», писал Мак, потому что верили: Кей сумела избежать грязи и позора, погубивших Локи. Но теперь они стыдились Кей. Эти простые люди искренне считали, что готовность показывать свое тело за деньги делает женщину ничем не лучше шлюхи. Ужасного открытия было достаточно, чтобы лишить Лили воли к жизни. И хотя она, умирая, молила мужа простить Кей, Мак не мог заставить себя сделать это. Он не желал ее ни видеть, ни слышать, и уж, конечно, не прикоснулся бы и к центу из этих денег. Не было смысла пытаться уговорить старика изменить решение. «Говорят, что картина стоит тысячи слов, – заканчивал он. – Эти картинки сказали достаточно, чтобы разбить наши сердца». Кей и представить не могла, что необдуманный поступок может привести к таким страшным последствиям. Неужели они не в силах отделить изображение от души? Ведь они знали ее! Но девушка тут же сообразила, что Мак и Лили больше не верили, что знают ее. Слишком долго Кей отсутствовала. Снимки стали для них более реальными, чем воспоминания, а старики были простыми людьми со строгой моралью и не могли допустить того, что считали непристойным. Она сразу же позвонила Фрэнсису Свенсону в «Крейтер Инн» и попросила объяснить Маку, что мир изменился, что она позировала из желания бороться за свободу от цензуры, из гордости и веры в себя. Но хотя Свенсон отнесся к Кей сочувственно, не скрывал, что надежд почти нет. Мак искренне верил, что фото обнаженной Кей ускорили смерть Лили. Это было не более рациональным, чем вера в богов kahuna, которую Лили так и не потеряла и влияние которой было по-прежнему сильным. Мак выполнил волю умершей и похоронил Лили по обрядам предков. Церемонию проводил жрец kahuna у heiau.
КНИГА 3
ГЛАВА 19
Балтимор – Мэриленд. Январь 1977 г. Кей внимательно следила через одностороннюю стеклянную панель за двумя молодыми людьми, сидевшими в громадных дубовых креслах. Другой мебели в комнате не было. Один юноша, типичный второкурсник в ярком лыжном свитере, держал на коленях черную металлическую коробку с циферблатом и ярко-красной кнопкой наверху. С задней стороны коробки выползал черный провод, змеился по полу и исчезал под вторым креслом. Подняв микрофон со стойки, Кей нажала переключатель и спокойно велела: – Дейв, поверни циферблат еще на одно деление. Молодой человек взглянул на громкоговоритель в углу, откуда донеслась команда Кей, потом повернулся к человеку в другом кресле, лысеющему выпускнику в темном костюме с полосатым галстуком. Руки и ноги были привязаны, к запястьям и щиколоткам лейкопластырем приклеены электроды. Он не произнес ни слова, потому что по условиям эксперимента обязался молчать. – Вы уверены? – спросил Дейв, не сводя глаз со стеклянной панели, хотя с его стороны она была покрыта зеркальной амальгамой. Голос через переговорное устройство донесся до Кей. – Кажется, он очень тяжело перенес последний разряд, который я послал. – Уверена, Дейв, – сказала девушка в микрофон. – Поверни циферблат еще на одно деление. Дейв, прикусив губу, перевел циферблат чуть вправо и нажал на красную кнопку. Тело второго мужчины мгновенно прогнулось и забилось в болезненных спазмах. Минуту спустя он откинулся на спинку кресла, очевидно, в полуобмороке, голова бессильно упала на грудь. – Иисусе, – охнул Дейв, не сводя глаз с обвисшего на ремнях мужчины. Кей справилась с конспектом, лежавшим перед ней на стойке, и вновь взяла микрофон. – С ним все в порядке, Дейв. Считай я иначе, ни за что не позволила бы тебе продолжать. Следующим шагом должны быть слова ободрения и заверения в том, что все хорошо. Через несколько секунд она попросит Дейва повернуть циферблат еще на деление, и если юноша будет противиться, напомнит, что он с самого начала согласился делать все необходимое, чтобы помочь в опытах. Тема, выбранная Кей для дипломной работы по психологии поведения, дублировала классический эксперимент, задуманный и поставленный более пятнадцати лет назад Стенли Милгремом, социологом Йельского университета. Работа Милгрема была попыткой объяснить моральное падение человека воздействием тоталитарного контроля; преступления, подобные совершенным нацистами, чаще всего делались обычными людьми, заявлявшими в свое оправдание, что они лишь подчинялись приказу. Чтобы проверить этот критический поворотный пункт в человеческом поведении, степень, до которой врожденную мораль можно сокрушить тенденцией переложить ответственность на плечи всякого власть имеющего, Милгрем поставил эксперимент, очень похожий на тот, что проводила сейчас Кей, – один человек управляет аппаратом, с помощью которого можно посылать в другого разряды электрического тока различной силы. Исключение было в том, что все окружение было инсценировкой. Коробка в руках Дейва была чистейшей бутафорией, и «жертва» всего лишь притворялась, когда в проводах раздавалось легкое жужжание. Ничего не подозревающие участники, выбранные наугад по предложениям на доске объявлений в колледже, знали только, что участвуют в исследованиях, за что и получают деньги. После эксперимента в Йеле, многие ученые высказали серьезные сомнения, связанные с соображениями этики, – возможно ли заставлять ни в чем не повинных людей совершать явно жестокие поступки? Но, прочитав в учебнике о трудах Милгрема, Кей была буквально потрясена. Загадка того, как и почему порядочных людей можно заставить пойти против их моральных принципов, была тесно связана с вопросами, еще с детства мучившими девушку, с тех пор как она увидела мать, «выполнявшую приказы» Харли Трейна. Желание понять мотивы саморазрушающего поведения явилось причиной увлечения Кей психологией, которой она занималась в университета Джефферсона в Балтиморе. Хотя университет Джефферсона не входил в число старейших высших учебных заведений новой Англии, он все же славился прекрасным медицинским факультетом и факультетами естественных наук. Закончив вечернюю высшую школу в Чикаго, Кей подала заявление и была принята. Теперь, сидя в комнате за стеклянной панелью, Кей слышала голос Дейва, доносившийся через переговорное устройство на панели управления. – Послушайте, мне что-то не по себе. – Он нервно оглядывал выпускника, по-прежнему полулежавшего в кресле с закрытыми глазами. – У нас договор, Дейв, не так ли? Ты сказал, что сделаешь это. Тебе заплатили. Не подводи меня… Все фразы были взяты из заранее подготовленного сценария и предназначены для проверки пределов совести, чести, самосознания и личной ответственности. Молодой человек беспомощно уставился в зеркальное стекло. Он воспринимал Кей как безликий голос, не связанный с каким-то определенным образом, – собственно говоря, предъявляющий нечто вроде рупора, через который передаются команды и объявления, даются приказы. – Мне бы не хотелось продолжать, – дрожащим голосом пролепетал Дейв. В течение всей серии экспериментов Кей привыкла встречаться с самыми различными реакциями. Некоторые подопытные субъекты отказывались подчиниться в тот момент, когда считали, что их действия приносят вред другому человеку, но большинство продолжали, и хотя их сомнения росли, они все же ни разу не уклонялись от того, что считали своим долгом, и лишь немногие совершенно не выказывали сомнений. На определенной стадии экспериментов Милгрем даже позволял испытуемым верить, что они в самом деле могут убить, если будут «подчиняться приказу», и все же было немало людей, считавшихся порядочными и высокоморальными, – даже врачей и адвокатов, которым в голову не пришло возражать. – Это не вопрос выбора, Дейв, – запротестовала Кей. – Ты согласился. Второкурсник нерешительно заерзал в кресле. – Боюсь, мне придется настаивать, Дейв. Тебе придется сделать это. Наконец Дейв взбунтовался. – Черта с два! – завопил он, вскакивая. – Нет такого закона! Плевать мне на ваши паршивые деньги! Я с вами покончил! Он рванулся к двери, распахнул ее и исчез. Кей старательно записала все случившееся, включая и тот факт, что испытуемый поспешил скрыться, даже не позаботившись проверить состояние партнера. Завтра она отыщет Дейва, все объяснит и заплатит за время, потраченное на эксперимент. Через стеклянную панель Кей увидела, как выпускник медленно сел. Сунув конспект в портфель, она прошла через коридор в смежную комнату. – На сегодня все, Джейсон, – сказала она выпускнику. Джейсон Мен встал. – Надеюсь, ты планируешь не слишком много подобных сеансов. Мне тоже что-то тревожно. Весьма странный эксперимент, Кей. Они вместе направились по коридору факультета естественных наук. – Наверное, ты прав, – согласилась Кей. – Но зато, по-видимому, позволяет получить доказательство, что наши представления о так называемых моральных принципах весьма несовершенны, а самими принципами весьма легко поступаются. – Ты считаешь, это действительно стоит доказывать научными экспериментами? – Определение проблемы – первый шаг к ее решению. Может, мы слишком многое принимаем как должное, считаем, что люди в основе своей добры или инстинктивно знают, что хорошо и что плохо. Я согласна, в этом исследовании есть нечто неприятное, но самое ужасное в том, что оно вынуждает нас узнать немало отвратительного о себе. Как только мы поймем это, можно найти способы справиться с бедой, научить людей лучше понимать, что верно, а что нет. Джейсон кивнул. – Ну хорошо, останусь еще ненадолго. Они остановились у подножия лестницы. – Кстати, на следующей неделе приезжают гастролеры с «Хэлло, Долли!» Не хочешь пойти? – Спасибо за приглашение, – улыбнулась Кей, – но у меня слишком много работы. Студент не настаивал. Еще не успев попытать удачи, он знал, что эта девушка, считающаяся самой красивой в кампусе[30] была также известна тем, что отказывается от всех свиданий. Насколько знали студенты, у нее не было личной жизни – только лекции и эксперименты. Пообещав Кей, что придет на следующие лабораторные занятия, Джейсон сбежал по ступенькам. Девушка взглянула на часы. Еще нет двенадцати. Лекция в три, первая в этом семестре из нового курса по экспериментальной психологии. Она добралась до своего шкафчика на третьем этаже, сунула туда портфель, взяла большую хозяйственную сумку и помчалась вниз, на автостоянку. Четверть часа спустя она уже входила в одно из древних зданий из красного кирпича, расположенных в нижней части Балтимора вдоль Ист-Балтимор-стрит, где когда-то теснились бары со стриптизом. За последние несколько лет, некогда гордый былой славой город предпринял первые шаги, чтобы спасти себя от разложения, угрожавшего уничтожить всю нижнюю часть, большинство подобных заведений было закрыто. Но в доме, куда вошла Кей, первый этаж занимал бар под вывеской «У Сэсси». Даже сейчас, в полдень, оттуда слышалась разухабистая мелодия, под которую раздевались стриптизерки. В грязный полутемный коридор выходило по трое дверей с каждой стороны. Кей подошла к средней. На панели из матового армированного стекла темнели выведенные по трафарету буквы: «Ларри Мейер. Фотоискусство». Кей, глубоко вздохнув, шагнула через порог и оказалась в большой комнате без окон со стеклянным потолком. Повсюду хаотически расставлено фотооборудование – прожектора, отражатели, штативы, несколько предметов разномастной мебели, нагроможденные в углу. В стене две некрашеных фанерных двери. На одной было нацарапано черным фломастером: «Темная комната. Не входить». Над притолокой горела красная лампочка. – Ларри! – окликнула девушка. – Это Кей. Из-за двери донесся приглушенный голос: – Не ждал тебя. – Знаю, но у меня часа два свободных. – Ладно, пожалуй, смогу заняться тобой. Дай мне пару минут проявить негативы. А пока приготовься. Кей прошла через другую дверь в захламленную грязную ванную. Сама ванна была забита коробками с фотобумагой и бутылками проявителя. На стержне для душевой занавески висела груда белья и другие костюмы-корсеты, кожаные куртки, платья с огромными, едва ли не до талии вырезами. На небольшой стойке, втиснутой за раковину, теснились туфли и шлепанцы самых разных фасонов. Аккуратно складывая одежду в хозяйственную сумку, Кей разделась догола. Из бокового карманчика сумки достала черный парик с длинными прядями и косметический набор. Надела парик, тщательно приладила, наклеила фальшивые ресницы, подвела глаза темным карандашом, наложила коричневые тени, приглушавшие бирюзовую голубизну глаз, намазала губы розовой помадой. Потом быстро нарумянила соски, втерла немного вазелина в кончики и розовую плоть нижних губ. Наконец, завернувшись в махровый халат, вышла из ванной. Ларри Мейер, фотограф, стоял к ней спиной, пытаясь снять длинный рулон красной бумаги, висевшей на голой кирпичной стене. Множество таких же рулонов самых разных цветов висело на многочисленных шарнирах. Они создавали фон для всех снимков Ларри. Фотограф размотал отрезок длиной ярдов в десять, закрыл им стену и часть пола и направился к груде мебели в углу. – Думаю, можно создать викторианскую атмосферу. Попробуем этот бархатный шезлонг. Помоги мне вытащить его. Ларри было немногим за пятьдесят: густые лохматые седеющие волосы, приятное лицо, нависающий над брючным ремнем животик, распирающий джинсовую рубашку так, что пуговицы, казалось, вот-вот оторвутся. Пока Кей помогала Ларри вытянуть шезлонг, не застегнутый халат распахнулся, но фотограф даже не поднял глаз, целиком занятый попытками вытащить шезлонг так, чтобы не посыпалась остальная разнокалиберная мебель. Потом пришлось осторожно пронести шезлонг через нагромождение фотооборудования. Разместив «декорации» на красной бумаге, Ларри подошел к штативу с укрепленным на нем «Ролли-флексом»[31] и начал устанавливать фокус. – Ну что ж, детка, – сказал он, – поехали! Кей сбросила халат и направилась к шезлонгу. – Какую позу принять? Лежа, сидя, верхом… – Импровизируй, – устало бросил фотограф. – Больше творчества. Деньги Кей кончились после первых двух лет учебы. Как она ни старалась экономить, в душе знала, что придется искать работу – иначе колледжа ей не закончить. Кей пробовала поискать работу в кампусе, в книжном магазине, в кафетерии, но все такие места были предназначены для студентов, которым была обещана финансовая помощь при поступлении… что к Кей, конечно, не относилось. Вспомнив о работе в «Крейтер Инн», Кей устроилась на неполный рабочий день портье в отеле в деловом районе города, но, к несчастью, нужно было слишком много работать, чтобы получить достаточное жалованье, и на посещение лекций почти не оставалось времени. Кроме того, добираться туда приходилось так долго, что Кей была вынуждена брать уроки вождения и купить надежную подержанную машину. Расходы росли. Кей пыталась работать официанткой, продавщицей, гидом в музее железных дорог Балтимора и Огайо. Но всегда возникала одна и та же проблема: как заработать достаточно денег на оплату обучения и общежития и не уставать при этом так, что дальнейшее пребывание в колледже казалось абсолютно бессмысленным. В начале этого семестра, выбиваясь из сил, чтобы хотя бы частично заплатить за учебу, Кей поняла; необходимо немедленно что-то предпринять для увеличения заработков. Кей уже решила, что станет работать в области психологии, а для этого придется любой ценой получить образование. Нужно начать делать сбережения и в то же времяухитряться оплачивать текущие расходы. Девушка всей душой надеялась, что сумеет каким-то образом достать денег и съездить на Гавайи. Другого способа помириться с Маком не было. Письма ее возвращались не распечатанными. И тут Кей пришла в голову естественная мысль устроиться моделью. Сначала необходимо сделать пробные снимки, нечто вроде визитных карточек, с которыми можно обходить агентства по найму моделей. Ларри Мейер был одним из фотографов, чье имя упоминалось в официальном справочнике, и когда Кей позвонила, чтобы узнать цену за маленький альбом с образцами работ, он запросил вдвое меньше остальных. С той минуты, как Кей вошла в студию, она не питала иллюзий относительно Мейера – он, несомненно, отнюдь не занимался портретными съемками в традиционной манере. Она, возможно, сразу ушла бы, но цена оказалась такой низкой, а манеры и поведение столь деликатны и неназойливы, что Кей почувствовала – этому человеку можно доверять. Он работал быстро, и Кей снялась в различных позах и костюмах. Придя за снимками на следующий день, она была поражена их качеством и изобретательностью фотографа. – Они действительно великолепны, – призналась она. – Думаю, что получу работу, как только смогу показать их сведущим людям. Вчера, во время съемок, Кей объяснила Ларри что она студентка Джефферсоновского университета в поисках заработка. – Надеюсь, – чуть оскорбленно заявил Ларри, – вы не посчитали, что если я беру дешево, значит, награжу вас кучей дерьма! – Нет, что вы, – извинилась Кей, – просто не представляла, что они могут быть так хороши. – Вы очень красивы, мисс Уайлер. Тому, кто не может сделать вам приличное фото, следует запретить брать в руки фотоаппарат! Потом, почти не делая усилий изложить просьбу потактичнее, он предложил ей иной вид работы. – Вы говорите, что нуждаетесь в деньгах на обучение. Не знаю, сколько вам нужно, и как быстро, но поверьте, настоящие модели работают целыми днями – это тяжелый труд и требует немало вложений, прежде чем окупится. Вы не получите хороших предложений до тех пор, пока не обойдете все агентства в Нью-Йорке и не сделаете пробные снимки, а как только подпишете контракт, придется иногда уезжать из Балтимора не на день-два, а на несколько недель. Ничего в этом нет страшного, если желаешь сделать карьеру модели, но из того, что вы вчера рассказывали, я понял, будто вы хотите закончить учебу. Поэтому и хотел спросить – может, согласитесь работать на меня? Конечно, таких денег, как платят самым модным моделям, я дать не могу, но и времени у вас на этой уйдет гораздо меньше. Будем снимать, когда вам удобно, так что сможете спокойно заниматься. Он объяснил, что основной доход получает от продажи снимков обнаженной натуры в различные порножурналы или рекламные календари. Натурщиц обычно нанимали из стрип-баров, хотя теперь их становилось все меньше, но приходили порядочные молодые женщины, желавшие подзаработать в свободное время и не стыдившиеся сниматься обнаженными. Несколько последних лет одна из лучших моделей Ларри была талантливая скрипачка – студентка консерватории Пибоди, одной из самых известных в стране, основанной более столетия назад в здании, мирно соседствующем сейчас с грязными забегаловками и стрип-барами. – Теперь она выступает в концертных залах по всей Европе, – с гордостью добавил Мейер, – и всегда одета с иголочки! Но не работай она на меня, вряд ли смогла бы окончить Пибоди. Кей была склонна верить, что Мейер скорее хочет помочь, а не использовать ее. Хотя деятельность его считалось не вполне пристойной, однако он был талантливым человеком и к тому же казался порядочным. – Я должна подумать, мистер Мейер, – ответила она. – Конечно, я не тороплю. Простите, если оскорбил вас своим предложением. Вполне пойму, если хотите забыть эту часть своей биографии. Забыть. Кей неожиданно поняла, что Мейер узнал в ней бывшую «кошечку». Не удивительно, что он наверняка видел снимки и запомнил ее, хотя прошло уже четыре года. В конце концов, это его профессия! Но она оценила деликатность фотографа – даже зная о ее прошлой работе, тот не пытался надавить на Кей. Она отправила снимки в несколько самых известных агентств по найму моделей в Нью-Йорке. Все ответили и пригласили приехать на несколько дней – без оплаты расходов, конечно. Дорога и проживание должны были обойтись в несколько сотен долларов. Но стоит ли игра свеч? Сможет ли она сделать карьеру модели? Тем не менее, Кей села в автобус, идущий до Нью-Йорка, и отправилась туда на день, чтобы посетить одно из агентств, выразивших желание видеть ее. С первой минуты она почувствовала себя неуютно в этом огромном городе, с его куда-то спешащими толпами пешеходов, грязными серыми каньонами между высокими зданиями, потоком машин на мостовых. Уже через два часа она была на пути в Балтимор, поскольку женщина – директор агентства объяснила, что успеха можно достичь лишь в том случае, если уйти из университета и целиком сосредоточиться на карьере. За первые три часа позирования для Ларри Мейера Кей получила двести пятьдесят долларов наличными, так что, работая всего шесть-семь часов в неделю, зарабатывала почти две тысячи долларов в месяц, что позволило оплачивать счета и начать откладывать деньги на предстоящие расходы. При всей грязи окружающей обстановки, несмотря на крайне сомнительную, с точки зрения морали, профессию, Ларри Мейер оказался на удивление честным и порядочным человеком и платил ей значительную долю от того, что получал сам, а когда удавалось раздобыть большую сумму, честно делился с Кей. Кроме того, Ларри искренне беспокоился, что подобные занятия могут помешать и учебе или повредить репутации, и еще перед самым первым сеансом предложил изменить внешность с помощью грима и парика. И сегодня, возвращаясь в студенческий кампус, Кей стала богаче на триста долларов. Она провела целый час, позируя на красном бархатном шезлонге, и второй – одетая только в кожаную куртку и мотоциклетный шлем с хлыстом укротителя львов в руке, и к сожалению, опоздала на вступительную лекцию нового курса по экспериментальной психологии. Поспешно усевшись в заднем ряду аудитории, Кей впервые заметила, что профессор, стоявший в центре возвышения, оказался женщиной. Это была не первая женщина-преподаватель, встреченная Кей в университете, но, несомненно, самая необычная среди женщин, сновавших по коридору университета, было принято одеваться скромно, почти небрежно, в слаксы, свитер и простые туфли, даже надевать поверх бесформенные халаты – если не для удобства и традиций, то, по крайней мере, чтобы намекнуть студентам о неуместности элегантности и шика в храме науки. Но доктор Кук была одета так, словно собиралась на деловой обед для дам высшего общества. Ее темно-розовый костюм из шелковой чесучи выглядел совсем как произведение итальянского модельера, который Кей часто видела на Александре Уайлер; юбка до колен открывала стройные ноги в бежевых кожаных туфлях на высоких каблуках. Шею обвивала двойная жемчужная нить; при каждом движении головы в ушах поблескивали золотые серьги. Каштановые, доходившие до плеч волосы были хорошо уложены с тем расчетом, чтобы выглядеть одинаково уместно в любой обстановке. Пока Кей усаживалась, профессор прервала речь и метнула в ее сторону взгляд, явно означавший, что она не любит опозданий. Наконец доктор Кук снова заговорила. – Обзор охватывает как историю, так и методы, начиная с первых экспериментов на животных, проводимых Фехнером и Паловым, и кончая последними работами Халла, Толмена, Б. Ф. Скиннера и других. Кроме того, мы рассмотрим другие практические применения экспериментальной психологии, а не только психотерапии, конечно, – например, ее роль в организации и обучении военных, промышленном управлении, образовании и педиатрии. Кей вынула тетрадку и ручку и записала несколько имен, упомянутых профессором. Она никогда не слыхала о Фехнере и Толмене. После занятий нужно пойти в библиотеку и немного почитать о них. Пока Кей писала, студент, сидевший через проход, перешел на соседнее место. Девушка мельком взглянула на молодого человека с темными, подстриженными ежиком волосами, бычьей шеей и бугристыми бицепсами, распиравшими закатанные рукава темно-синего свитера с нашитой спереди большой серой буквой Т, означавшей, что ее обладатель – член университетской футбольной команды. Он плотоядно ухмыльнулся ей и подмигнул. Кей поспешно опустила глаза, пытаясь сосредоточиться и слушать, как профессор говорит о том, что экспериментальная психология обычно предполагает сходство в поведенческих стереотипах человека и животных. По многозначительному взгляду футболиста Кей определила, что тот наверняка видел ее фото в «Томкэте»… а может, и более недавние. Такое случалось достаточно часто, старые экземпляры журнала постоянно передавали в колледжах из рук в руки, а некоторые студенты вообще покупали и хранили все выпуски. Из опыта прошлых столкновений Кей знала, что просто игнорировать наглеца – бесполезно, пересесть – тоже не имеет смысла: он просто поймет это как призыв начать «погоню»; как ни странно, многие мужчины считали всякое проявление безразличия признаком скрытого кокетства и приглашения к преследованию. Через секунду на колени Кей упал сложенный листок бумаги. Она развернула записку. Он нацарапал всего три слова: «Занята в пятницу вечером?» «У меня есть парень», – написала Кей и передала листок футболисту. Тот черкнул еще что-то и протянул ей. Намереваясь оттолкнуть бумажку, Кей заметила единственное дописанное слово: «вранье». Поймав раздраженный взгляд девушки, футболист «пробормотал»: – Не ломайся, бэби, дай мне шанс. – Пожалуйста, оставьте меня в покое! – горячо прошептала Кей и тут же подумала, что теперь он, получив отпор, отстанет и можно пересесть. Но когда она перебралась на несколько рядов ниже, он последовал за ней и сел сзади. – К чему разыгрывать недотрогу? – прошептал он на ухо. – Получила бы гораздо большее удовольствие, если бы сыграла со мной в «умелые руки». Знаешь, как из мягкого сделать твердое? – Отвали сейчас же, – развернувшись на сиденье, прошипела Кей и, вновь обернувшись, увидела взгляд профессора, устремленный на нее, словно осуждающий за легкомысленное поведение. Не желая ничего объяснять, Кей жестом показала, что извиняется, и снова опустила глаза в конспект. – Экспериментальный метод, – продолжала доктор Кук, – по отношению к психологии человека это систематические попытки обнаружить условия, определяющие поведение, применяя управляющие переменные… которые… Но шепот настойчиво полз в уши: – Если действительно не хочешь кое-что упустить, кошечка, не очень-то задирай нос. Я видел все, что у тебя есть, но ты-то меня еще не рассмотрела! А то, что у меня имеется, прекрасненько подойдет к твоей… Сколько раз за эти годы Кей приходилось терпеть грубые приставания мужчин заранее считавших ее готовой на все, и ей всегда удавалось овладеть ситуацией и не доводить до неприятностей, но сегодня что-то в ней взорвалось. Крепко стиснув пальцы правой руки в кулак, она изо всех сил размахнулась и врезала не успевшему выпрямиться парню прямо в глаз. Громкий треск прозвучал, как выстрел, в притихшей аудитории. Оглушенный футболист упал на спинку сиденья. Студенты начали оборачиваться, вставать, чтобы увидеть виновницу переполоха. Кей чувствовала обращенные со всех сторон удивленные взгляды. Доктор Кук пришла в бешенство. – Вы… молодая леди! – завопила она, подвигаясь к краю возвышения. – Как ваше имя? – Кей Уайлер. Футболист, потирая глаз, выпрямился: – Я всего-навсего хотел назначить ей свидание, – выкрикнул он, – и она мне вмазала! – Я не собираюсь прерывать лекцию, чтобы разобраться, кто прав, – отрезала доктор Кук. – Убирайтесь оба отсюда, и к шести часам чтобы были в моем офисе на медицинском факультете. Тогда все и объясните. И если хотите прослушать этот курс, постарайтесь, чтобы объяснение было достаточно убедительным! Кей как попало сунула книги в сумку и побежала по проходу, спеша уйти подальше, прежде чем жертва, невзирая на строгое предупреждение профессора, не опомнится и, подстрекаемый раненой мужской гордостью, решит отомстить.* * *
– Какого дьявола она ожидала? – прорычал мускулистый спортсмен, кое-как втиснутый в одно из кресел напротив профессорского стола. Пока шли занятия, кожа под его левым глазом успела раздуться и приобрести цвет баклажана. – Я хочу сказать, миллионы парней покупает этот журнал каждый месяц и вешают вклейки на стену. Что должен думать любой парень, когда смотрит каждый день на девку и знает, что та спокойно показывает свою «Киску» всем, кто… – Мистер Фезенда, – перебила доктор Лора Кук, – здесь вам не спортивная раздевалка! Будьте добры, выражайтесь пристойным языком! – Да, мэм! Стиснув зубы, он злобно зыркнул на Кей. – Скажем так: если мисс Уайлер позволяет всему свету глядеть на свое голое тело, значит, не стоит так оскорбляться, если кто-то вроде меня считает… что… неплохо бы, скажем, увидеть ее тело еще раз, в более интимной обстановке. Профессор подняла брови. – Мистер Фезенда, уверена, что вы видели в кино Джона Уэйна, на экране он вечно выступает в защиту угнетенных, ввязывается в драки с нехорошими парнями и убивает их. Вряд ли он считает, что подобные роли дают зрителям право вызывать его на дуэль, если он идет с семьей в ресторан. Существуют границы между реальной и экранной жизнью, и такая граница применима и к мисс Уайлер. Я, как и вы, не имею ни малейшего представления, почему она решила сняться для этого журнала. Поэтому мы имеет не больше прав делать всяческие предположения на ее счет, чем если бы она играла в кино. Надеюсь, вы меня понимаете? – Да, мэм, – процедил футболист, – возможно, вы правы, но я все-таки считаю, что любая женщина, выставляющая себя напоказ подобным образом… – Я вовсе не обязана еще раз выслушивать это, мистер Фезенда, – резко оборвала доктор Кук. – Ваша точка зрения достаточно ясно выражена вашими действиями. Ваше обращение с мисс Уайлер по меньшей мере непростительно; по моему мнению, ее реакция вполне справедлива, и вы обязаны извиниться. – Это ваше личное мнение, и только ваше, не так ли, мэм? – мрачно процедил футболист, подчеркивая последние слова, желая дать понять, что профессор явно несправедлива к нему и защищает Кей, становясь на ее сторону в извечной войне полов. – Осторожнее, молодой человек, – ощетинилась профессор. – Я собиралась всего-навсего прочесть вам нотацию, выслушать извинения и отпустить, но если собираетесь довести дело до высшей дисциплинарной комиссии, вообразив, что деканы-мужчины встанут на вашу сторону, ради Бога. Хочу только предупредить, что в этом случае вы вряд ли легко отделаетесь. Как бы не нарваться на временное исключение или что похуже!.. Футболист вскинул голову, словно взвешивая шансы на получение более «справедливого» приговора состоящей из мужчин комиссии. Наконец он опустил глаза и покачал головой. – Извинитесь, – потребовала Лора. – Потом можете быть свободны. Футболист повернулся к Кей и пробормотал несколько слов насчет того, как он очень сожалеет, что оскорбил ее. Потом ему позволили уйти. – Спасибо, – сказала Кей, оставшись наедине с Лорой Кук. – Не уверена, что я полностью заслуживаю оправдания, доктор Кук. Я должна была сама справиться с этим… просто сорвалась. – Что ж, повезло, что у вас такой хук правой. Не оглуши вы мистера Фезенду до такой степени первым же ударом, он мог бы просто разорвать вас. – Не знала, что способна на такое, – улыбнулась Кей. Встреча, похоже, кончилась. Кей снова поблагодарила профессора, взяла пальто и встала. – Я провожу вас, – предложила доктор Кук, сняла с вешалки роскошное манто из рыси, и женщины вместе вышли из комнаты. Шагая по коридору, доктор Кук тихо хмыкнула. – Красивый фонарь вы ему поставили. Эту «медаль» ему придется проносить всем напоказ не меньше недели. Кей тоже рассмеялась. – Знаете, ведь он футболист. Представляете, как будут издеваться над ним парни из команды! – Конечно, я не должна говорить это, – призналась доктор Кук, – но, возможно, сама не была полностью беспристрастна. Сколько раз в своей жизни я хотела вот так же врезать какому-нибудь самодовольному сукину сыну по наглой роже. И, по-прежнему весело смеясь, они сбежали по лестнице и направились к автостоянке. Январский ночной воздух овеял их прохладой. – Скажите, Кей, – спросила доктор Кук, – часто вы подвергались приставаниям с тех пор, как учитесь здесь… то есть… хочу сказать… потому что вы… как они это называют? – «Кошечка», – подсказала Кей и пожала плечами. – За последние три года – два-три раза в неделю какой-нибудь тип обязательно привяжется! Конечно, не всегда кончается, как сегодня. Иногда просто реплика, брошенная вслед, когда я иду по кампусу, или записка, брошенная через плечо в библиотеке. – Не могу винить вас за то, что в конце концов вышли из себя. Удивительно, как еще держались до сих пор. Лора остановилась и пристально взглянула на Кей. – И несмотря на все неприятности, которые вам сегодня пришлось перенести, вы не жалеете, что так поступили? – Почему вы спрашиваете? – полюбопытствовала Кей. – Я психолог-экспериментатор, – откровенно объяснила профессор, – и для меня естественно интересоваться причинами поступков людей, особенно когда они делают вещи, выходящие за рамки их повседневного поведения. Кей поколебалась всего несколько минут, прежде чем начать рассказывать о том, как стала «кошечкой». Заинтересованность доктора Кук вновь всколыхнула неодолимую потребность, терзающую ее все эти годы со времени отъезда из Чикаго, потребность оглянуться, вспомнить, оценить случившееся, возможно, примириться с выбранным путем. Но, начав объяснять, как она попала в «Томкэт», Кей не смогла не рассказать всего – об Орине, бегстве от отца, поисках, приведших ее сюда и заставивших покинуть родину, самоубийстве матери. Послушав немного, доктор Кук предложила Кей рассказать обо всем за ужином и пригласила в ресторан. Профессор уселась за руль спортивного двухместного «мерседеса», и женщины отправились в итальянский район города в модный ресторан «Сабатино». По пути и во время ужина Кей продолжала вспоминать прошлое и, воодушевленная сочувственным любопытством собеседницы, освоившись с уютом семейного ресторанчика, наслаждаясь великолепной едой и прекрасным кьянти, не стесняясь выкладывала все, что накопилось на душе. Она чувствовала себя совершенно непринужденно в обществе профессора, которая настояла на том, чтобы к ней обращались просто Лора. Доедая последнюю ложку сабайона и жестом показывая официанту, что отказывается от третьей чашки кофе, Кей наконец со смущением сообразила, сколько успела наболтать за последние два часа. – Ну и монолог же я закатила, – смущенно засмеялась она. – Прошу прощения, Лора. – Не стоит. Мне ни на мгновение не было скучно. Но вы так и не ответили на вопрос, почему вдруг так взбесились? Кей смолкла. Сначала она не могла припомнить, в чем загвоздка, но потом все неожиданно вернулось: – Сожалею ли я о том, что позировала для «Томкэта»? – задумчиво спросила она. – Нет. Мне это было необходимо. Не демонстрировать себя, как считают все парни, а чтобы доказать, что это не такой уж великий подвиг, прост способ преодолеть страх… быть… быть такой женщиной, как я, или по крайней мере, какой я являюсь в глазах людей. – И что это за женщина? – мягко поинтересовалась Лора. Кей застенчиво улыбнулась. – Сексуальная… или по крайней мере так считают. Не знаю, откуда все взялось, – я ничего не делаю намеренно, но слышала это и от мужчин, и от женщин. Все завидуют обаятельной девушке, такое счастье быть желанной, правда? Но меня всегда это беспокоило, потому что я всегда занята… ну, словом, будто мной владеет нечто, над чем я не властна и что не является частью моей души. Меня беспокоило – не подумайте, что я спятила, что это завладеет мной, как матерью, и уничтожит. Наверное, я считала, что, если смогу сделать это, сумею управлять… собственной сексуальностью. Кей замолчала и нервно облизала губы. – Это не слишком по-идиотски звучит? Профессор кивнула. – Вам пришлось бы гораздо хуже, не найди вы в себе силы признать, что случившееся с вашей матерью глубоко повлияло на вас, и тревожащие проблемы по-прежнему терзали бы душу. Наступило молчание. По взгляду Лоры Кук Кей чувствовала, что, возможно, превратилась из собеседника в объект изучения, однако за любопытством психиатра ощущалось искреннее сочувствие. – Я по-прежнему делаю это, – выпалила Кей, – иначе не смогу заплатить за учебу. – В самом деле? Лора старалась говорить бесстрастно, но не сумела скрыть удивления. – И много платят? – Лучше, чем за любую другую работу, и сколько угодно времени остается для занятий. Кей уже пожалела о своей неуместной откровенности, но не могла различить и тени неодобрения на лице женщины. Лора улыбнулась, как бы почувствовав смущение Кей. – Довольно необычный способ для молодой девушки платить за учебу. Но опять, многие ли обладают истинным даром и соответствующим темпераментом для подобной работы? Правильно это или нет?.. На это я отвечу, когда буду знать – вы используете это занятие, чтобы выжить, или наживаются на вас? Скорее всего, проблема именно в этом! Но Кей хотела знать, услышать не просто профессиональное суждение психиатра, а личное мнение Лоры Кук. – Сказали бы вы то же самое своей дочери? – У меня нет дочери. Но если бы и была, думаю, что я считала бы точно так же. Волна облегчения затопила душу Кей. Она почему-то была уверена, что дружба с этой умной доброжелательной женщиной сыграет большую роль в ее жизни, намеревалась завоевать хорошее отношение Лоры к себе. Собственно, Лора Кук была чем-то вроде матери, такой, какую всегда хотела иметь Кей.ГЛАВА 20
Кей шагала по хрустящему февральскому снежку, просматривая письма, вынутые утром из ее почтового ящика в здании студенческого объединения. Счета из книжной лавки колледжа и финансовой компании за взятую в кредит машину, ежемесячное банковское уведомление, записочка от Митча, с обратным адресом чикагской торговой фирмы, в которой он сейчас работал, как всегда, всего несколько строчек, с сообщением об очередном повышении жалования и просьбой приехать в Чикаго, помочь ему потратить денежки. После разрыва, спровоцированного отцом Митча, последовал долгий период отчуждения. Но когда снимки Кей появились в «Томкэте», Митч разыскал ее и рассказал, как расстроился, узнав, что ей приходится делать такие вещи, чтобы заработать на жизнь. Митч предложил Кей сколько угодно денег взаймы, и, хотя она отказалась, все-таки несколько раз они пили вместе кофе. После ее отъезда Митч всего однажды побывал в Балтиморе, по пути в Нью-Йорк, куда ездил по делам. Встреча получилась напряженной – Митч напомнил Кей о том, что они могли бы пожениться, и хотя говорил почти небрежно, в голосе явно звучали серьезные нотки. Кей не хотела рвать дружбу, но ясно дала понять, что, если существует хоть какой-то шанс на что-то большее, придется подождать. С тех пор каждые несколько недель она получала от Митча короткое письмецо. Он хвастался, что, работая на коммерческой бирже, уже сейчас зарабатывает двести тысяч долларов в год. Почему бы ему не помочь Кей? Но девушка не хотела рисковать, одалживаясь у Митча. Деньги слишком много значили для него – он не собирался их давать, не ожидая ничего взамен, а то, чего он желал получить, Кей не хотела дарить. Просмотрев на ходу письмо Митча, Кей наткнулась на длинный белый конверт официального вида, тоже с чикагским обратным адресом:«Блейн, Кессел, Джеррити и Андре». Кей отметила, что фирма располагалась в самом престижном административном здании в деловой части города – стадесятиэтажном небоскребе «Сиэрс Тауэр». Незнакомые имена. Похоже на юридическую фирму. Охваченная дурным предчувствием, Кей остановилась и разорвала конверт. Письмо было коротким и без лишних подробностей:
«Дорогая мисс Уайлер! Я являюсь представителем истца по иску А. Д. Смайт – против Р. Уайлера. Необходимо ваше присутствие в качестве свидетеля в данном процессе. Пожалуйста, позвоните в офис за наш счет, чтобы договориться о даче письменных показаний до судебного заседания».
Письмо было подписано партнером фирмы Виктором Кесселом. Похоже, отца вызывают в суд по гражданскому иску. Но кто этот Смайт? И почему адвокату истца потребовались показания Кей? Кей скомкала письмо и сунула в карман. Она не желала иметь ничего общего с отцом. У него нет места в ее новой жизни, жизни, которую она с таким трудом создала. Если она не ответит, сделает вид, что никакого письма не получала, – обойдутся и без нее. Но перестать думать об этом Кей не могла. Неприятная мысль занозой сидела в мозгу, не давая сосредоточиться на занятиях. К концу дня она отправилась к междугородному телефону-автомату в здании студенческого объединения и попросила соединить ее с Чикаго, за счет абонента. Стоило Кей сообщить свое имя, трубку немедленно взял адвокат Арнольд Джиллием. – Я получила письмо от некоего Виктора Кессела, – сказала Кей, – и хотела бы побеседовать с ним. – Я один из поверенных, занимающихся делом Смайт, – пояснил Джиллием в обычной сухо-официальной манере адвокатов, монотонно и слегка в нос. – Передо мной лежит копия письма, мисс Уайлер. Полагаю, вы звоните, чтобы договориться о даче письменных показаний? – Не уверена, что правильно понимаю вас. – Дача письменных показаний – это заявление, сделанное свидетелем в письменной форме перед началом процесса. Оно содержит ту же информацию, которую вы дадите в суде, но если мы будем иметь все ответы на наши вопросы заранее, лучше сможем подготовить дело. Каждая сторона обычно берет письменные показания свидетелей другой стороны. – Но какую информацию вы желаете получить от меня? Я много лет не видела отца, не разговаривала с ним и даже не знаю этого мистера Смайта, которого вы представляете. – Миссис Смайт, – поправил неприятный гнусавый голос. – Конечно, вы ее знаете – это миссис Смайт; она была вашей мачехой. Смайт – фамилия ее второго мужа. Кей молча осмысливала услышанное. Не имея никаких сведений об отце, она, естественно, не знала, что Александра оставила его. Но почему-то Кей даже не очень удивилась. Их брак был всего лишь жалкой пародией, пустой оболочкой, державшейся на призрачной власти, которую приобретет Уайлер после избрания в Сенат. Когда надежды рухнули, больше их ничего уже не соединяло. Адвокат продолжал объяснять Кей, почему понадобились ее показания. Александра Смайт, недавно разведясь с человеком, за которого столь поспешно вышла замуж, судилась с Рэнделлом Уайлером, пытаясь получить единоличную опеку над младшей дочерью Ванессой. Правда, в первоначальном разводном контракте было специально оговорено, что Уайлер согласится платить щедрые алименты на ребенка – хотя его бывшая жена была очень богата – в обмен на право посещения. Но теперь Александра добивалась, чтобы суд запретил Уайлеру даже видеться с дочерью. – Удастся ей выиграть дело или нет, – заключил поверенный, – зависит от того, что вы сможете рассказать нам, мисс Уайлер. – О чем рассказать? – удивилась Кей. – Миссис Смайт заявляет, что мистеру Уайлеру нужно воспрепятствовать видеться с Ванессой, потому что… В трубке послышался тяжелый вздох, словно адвокат никак не решался продолжать. – Существует предположение, что мистер Уайлер совершал по отношению к девочке развратные действия, в то время как она находилась под его опекой. – О Господи! – воскликнула Кей. – Но… – Мы заинтересованы в том, чтобы узнать, проявлялись ли ранее в поведении ответчика тенденции инцеста. Ваша мачеха сообщила, что вы можете дать по этому поводу важные показания. Кей мгновенно вспомнила о той ночи, когда едва спаслась от нападения Уайлера. Да, Александра приехала домой как раз в тот момент, когда Кей убегала. Должно быть, именно она нашла на полу спальни падчерицы истекающего кровью Уайлера с расстегнутыми полуспущенными брюками. Но если Александра знала все, почему столько лет молчала? Почему с самого начала не пыталась запретить мужу посещать Ванессу? Кей не могла представить ничего худшего, чем быть втянутой в грязную склоку между людьми, ставшими причиной стольких ее несчастий. Нужно было довериться интуиции и попросту выбросить письмо. Но Кей волновала судьба сводной сестры. Если обвинения правдивы… В уши рвался голос адвоката: – Судебное заседание назначено на конец марта, мисс Уайлер. Когда вы сможете приехать и дать письменные показания? – Думаю вам вряд ли удастся избежать этого, – сказала доктор Кук, откинувшись на спинку кресла. – Если не поедете добровольно, они могут добиться постановления суда, предписывающего вам явиться. Конечно, можно нанять своего адвоката, но это ужасно дорого, и результат будет тем же самым. Неподчинение суду – само по себе преступление. Не знаю, каково наказание, но вы сильно рискуете. Кей задумчиво прожевала последний кусочек лазаини и, хотя ее голова была занята невеселыми мыслями, неожиданно поняла, что Лора превосходно готовит. Видно, она из тех людей, которые во всем добиваются совершенства. – Он сказал, что меня обязательно заставят давать показания, если не приеду в течение следующих трех недель. Но Кей все же не захотела твердо пообещать адвокату явиться в контору. Перспектива встретиться с отцом настолько выбивала ее из колеи, что Кей серьезно подумывала исчезнуть на время, оставить университет, скрыться, по крайней мере, пока не закончится процесс. Но она все-таки никогда бы не сделала столь решительного шага, не посоветовавшись с Лорой. Всего за несколько недель их знакомства они очень сблизились. Потребность Кей в человеке, который мог бы служить для нее примером, наконец-то была удовлетворена, – она встретила свой идеал в лице Лоры Кук. Лора была привлекательной, умной и тоже занималась психологией. Два-три раза в неделю Кей забегала в кабинет Лоры на медицинском факультете, и чаще всего их беседы тянулись до обеда или ужина. Две недели назад Лора пригласила Кей к себе домой – один из тех очаровательных особнячков, появившихся еще во время революции и выстроившихся вдоль мощеных брусчатых улиц старого района Фелз Пойнт около Балтиморского порта. Очевидно, Лора была не только талантливым наставником, но и прекрасно вела свои финансовые дела. Эти дома продавались по дешевке несколько лет назад, когда участок пришел в полнейший упадок; но сейчас здесь все было расчищено, и здания быстро поднимались в цене. Особнячок Лоры был роскошно обставлен, хотя целый этаж занимал офис, где она принимала пациентов. Хотя на этой ранней стадии их знакомства Кей с готовностью говорила о себе, Лора была более скрытной. Девушка считала, что их дружба не выходит за рамки отношений «наставник-студент», не хотела проявлять излишнего любопытства. Только после того, как Кей начала приходить к ней домой, Лора, жившая в одиночества, стала гораздо откровеннее, не скрывая самых интимных деталей, так что Кей хотя и чувствовала себя польщенной, одновременно испытывала смутную неловкость. Лора происходила из старой мэрилендской семьи моряков и торговцев. В юности она и не думала восставать против традиционной роли, предназначенной для нее. Бизнес оставался мужским делом, а от нее ожидали лишь удачного замужества и побольше детей. В девятнадцать лет ее познакомили с красивым отпрыском семейства Куков, представителем еще одного клана мэрилендцев, и девушка почувствовала себя счастливой, когда тот сделал предложение. Она даже считала, что влюблена в жениха. Только в вечер свадьбы, когда шампанское лилось рекой, она впервые увидела возлюбленного в дымину пьяным и несколько часов спустя обнаружила что спиртное превращает его в полубезумного садиста. Брачная ночь была чем угодно, только не нежным посвящением в радости супружеской постели. Совершенно неопытная в вопросах секса, девушка с застенчивым нетерпением ждала медленного, постепенного пробуждения страсти. Но ее муж заботился лишь о собственных удовольствиях. Не слушая просьб Лоры, он бросил ее на пол, разорвал кружевную ночную сорочку из дорогого приданого и изнасиловал, врезаясь в нее снова и снова, поспешно удовлетворяя себя, не думая о новобрачной. Он проделывал с Лорой вещи, о которых она не могла подумать без ужаса. – Я не назвала бы это занятие любовью, – призналась Лора. – Он брал меня словно бессловесный предмет, который можно использовать любым способом и как хочется. Жена или нет, но меня насиловали – традиционным способом, орально, анально… и не однажды. Я и не знала, что в браке тоже существует такая вещь, как насилие. Мне исполнился двадцать один год, и это происходило в древних пятидесятых. Одной из старомодных идей, в которые я свято верила, и никто не позаботился убедить меня в ином, было нечто, называемое супружеским долгом. Я была обязана выполнять и терпеть прихоти и капризы мужа. Возможно, я попыталась бы раньше избавиться от этого брака, но он мог быть добрым и нежным, когда не пил. Но раньше или позже муж поглощал слишком много спиртного на вечеринке или деловом обеде, а это всегда кончалось одинаково. Один из взрывов насилия произошел, когда Лора была на восьмом месяце первой беременности. Муж обошелся с ней так зверски, что дело кончилось не только выкидышем, но серьезным кровотечением, едва не убившим Лору. Выйдя из больницы, она отказалась вернуться к мужу, но даже тогда ее семья уговаривала дать Куку еще шанс. – Они заявили, будто именно я виновата в том, что брак оказался неудачным, – объяснила Лора. – И все время цитировали брачные обеты и талдычили, что нельзя нарушать священные клятвы… ну, сама знаешь… «пока смерть не разлучит нас»… словно у меня не было иного выбора, кроме как оставаться с ним, подвергаясь постоянной опасности, и знать, что когда-нибудь он обязательно меня убьет. Но Лора твердо решила обрести независимость – получила развод, поступила в колледж, примирилась с семьей, окончила медицинский факультет и с тех пор жила одна и вполне довольствовалась этим. – Наверное… после такого я просто не могу доверять мужчине. Знаю, это несправедливо. Я бы хотела, чтобы все было иначе… но он так ужасно ранил меня… Именно из-за желания найти путь к решению этой проблемы она и старалась лечить в основном женщин с различными сексуальными отклонениями. Но все же, по собственному признанию Лоры, недоверие к мужчинам оставалось, хотя она сама считала его иррациональным. Именно честность Лоры позволила Кей увериться, что никто лучше не сможет понять ее собственный не рассуждающий безликий страх перед встречей с отцом, хотя они наверняка не останутся в одиночестве. И хотя Лора уговаривала Кей вернуться в Чикаго, она понимала, насколько нелегко дается ей это решение и каким тяжелым ударом для психики может обернуться эта поездка. Правда, Кей считала Лору чем-то вроде названой матери, но подозревала, что и для нее является чем-то вроде дочери. Лора упомянула, что не рожденный младенец, которого она потеряла, оказался девочкой, и, если бы малышка выжила, была бы сейчас того возраста, что Кей. Этим вечером, рассказав Лоре о разговоре с адвокатом, Кей помогла убрать со стола и женщины собрались пить кофе в гостиной, со стенами спокойного желтоватого цвета, обставленной в смешанном стиле, – ранняя американская мебель мирно соседствовала с удобными мягкими креслами. Кей и Лора уселись по обе стороны камина, где горело жаркое пламя. – Меня удерживает от дачи показаний только то, – призналась Кей, – что, если я откровенно расскажу о случившемся, боюсь, отец наверняка проиграет процесс. – Без сомнения, поэтому адвокат так настойчиво их добивается. – Но мне кажется, это несправедливо. – Почему нет? Ведь все было на самом деле, так ведь? – Да, в отношении меня. Но разве это доказывает, что он сделал это с моей сводной сестрой? Сказанное мной так очернит Уайлера в глазах окружающих, что ему несомненно запретят видеться с дочерью. На это и рассчитывает Александра. Но, насколько я ее знаю, она вполне могла сочинить всю историю из мести, ведь второй брак тоже распался, и она так обозлилась, что готова сорвать злость на ком угодно. Лора задумчиво кивнула. – Это дело суда, Кей. Если твой отец невиновен, он, без сомнения, сумеет найти множество показаний в свою пользу; медицинское свидетельство, заключение детского психотерапевта. – Но как только я заговорю, все это потеряет смысл. Вы сами знаете это. Если он напал на меня, значит, может не пожалеть и Ванессу. – Довольно логичное заключение, – согласилась психиатр. – Но я считаю, у тебя нет другого выбора, кроме как дать показание. Обе замолчали. Лора предложила бренди. Кей отказалась, но хозяйка подошла к маленькому бару, налила себе и возвратилась на место. – Удивительно, – задумчиво вздохнула Кей, глядя на горящие поленья. – Как секс управляет нашей жизнью. – Управляет нами? Конечно, это очень важный фактор, но, думаю, ты слишком преувеличиваешь, и… Но Кей перебила ее, упрямо возвращаясь мыслями к собственной судьбе: – Посмотрите, что случилось с вами, с моими родителями, со мной. В каждом случае нас заставили выбрать определенный путь, и все из-за секса: желание любить, боязнь вступить в определенные отношения, неспособность наслаждаться сексом и могущество, с которым он может править нами, заставляют нас совершать глупости, вести себя по-детски или даже непорядочно. Может, вы считаете, что все эти случаи нетипичные, не знаю. Только мне кажется, почти каждый… мечется, что ли, и подчиняется этим животным побуждениям в нас самих. Впрочем, вы можете это видеть сами в своей практике. – Конечно, сексуальные проблемы – моя специальность, и тут ты права. Кей опять немного помолчала. – Я бы хотела лучше понять сущность власти, которую секс имеет над нами. Она выпрямилась, пораженная неожиданно пришедшей в голову мыслью. – Вот чем мне хотелось бы заняться – исследованием секса. Не просто экспериментальной психологией, а серией опытов, которые помогли бы лучше объяснить природу сексуальности человека, позволяющих лучше контролировать ее и себя. – Неплохая мысль, – решила Лора. – У тебя есть какие-то определенные идеи насчет того, что хочешь изучать или каким образом собирать данные? Кей пожала плечами: она еще ничего не успела обдумать. – Знаю только, что мне хотелось бы суметь хоть как-то облегчить жизнь людей, заставить избавиться от страха перед сексом, непонимания собственной натуры. Я так много видела людей… ну, словом, сексуально озабоченных, что ли! С затраханными мозгами. – По-моему, весьма сложная, ненадежная область экспериментов, – улыбнулась Лора. – Но если это интересует тебя, Кей, если считаешь, что сумеешь сделать вклад в науку, тогда хорошенько все обдумай. Реши, какого рода эксперименты тебе хотелось бы провести, что за проблему собираешься изучать? Кей перебрала в памяти несколько тем, но не смогла остановиться на чем-то определенном. Наверное, с ее стороны слишком самонадеянно и глупо предложить секс как объект научного исследования. Конечно, можно заниматься наблюдениями за лабораторными животными и экстраполировать их применительно к людям. Но не это она имела в виду. Кей хотела узнать что-то непосредственно связанное с жизнью людей и трудиться во имя их блага. И каким образом должны проводиться такие эксперименты? – Может, это неосуществимо, – ответила она наконец. – По крайней мере, не для меня. – Не сдавайся так быстро, – уговаривала Лора. – Скоро ты кончишь университет, Кей. Неплохо бы иметь собственную дипломную исследовательскую работу. Если подберешь какую-нибудь действительно ценную с точки зрения науки тему, я, возможно, сумею раздобыть для тебя деньги – субсидию на проведение исследований, да еще и стипендию, чтобы ты перестала позировать для этих дурацких снимков. Хотя Лора никогда не критиковала способ, которым Кей зарабатывает деньги, последнее время она, казалось, была готова сделать все, чтобы помочь Кей получить стипендию, которая позволила бы той решить многие финансовые проблемы. – А вы согласились бы руководить работой? – спросила Кей. – Возможно. Зависит от выбранной темы. – Ну что ж, я все хорошенько обдумаю, – пообещала Кей. – Договоримся об этом, когда я вернусь из Чикаго. Приняв решение дать письменные показания, Кей не стала медлить и на следующий день после ужина с Лорой забронировала билеты на утренний рейс в пятницу. Потом позвонила Арнольду Джиллиему и попросила достать обратный билет. – Не хочу пропускать слишком много занятий, – пояснила она. – Надеюсь, вы сможете принять меня в пятницу днем, и кроме того, я останусь на уик-энд, на тот случай, если еще понадоблюсь. – Прекрасно! – ответил Джиллием. – Я пошлю лимузин к самолету и ожидаю вас к трем. Это даст вам время снять номер в отеле. – Кроме того, он добавил, что все расходы несет фирма. Повесив трубку, Кей несколько минут нерешительно постояла у телефона в здании студенческого объединения. Она заранее разменяла несколько долларов на четвертаки, но не была уверена, стоит ли звонить. Девушка знала, что Митч воспримет всякое желание увидеть его – особенно, если она возвратилась в Чикаго – как знак, что она хочет еще раз попробовать возродить прежние отношения. Кей не хотела вводить Митча в заблуждение, но чувствовала, что поведет себя по-детски грубо, если не захочет встретиться со старым другом. Она набрала номер торговой фирмы, где работал Митч, и опустила в прорезь несколько монет. – Милликен-Джессап, – ответила телефонистка. – Мистера Карлошика, пожалуйста. – Простите, здесь такой не работает. По-видимому, вы неправильно набрали номер. Раздались короткие гудки. Неужели она ошиблась? Кей взглянула на письмо от Митча, лежавшее в сумочке, чтобы проверить номер телефона на бланке: «Милликен-Джессап Коммодитиз Брокерз», все верно, черным по белому. Письмо пришло неделю назад. Кей не могла поверить, чтоб Митча уволили – он мало писал о себе, но всегда хвастался успехами. Она еще раз проглядела письмо. Вот это место: «Только сейчас получил прибавку – и теперь могу содержать жену в роскоши…» Кей, решив, что, должно быть, просто наткнулась на новенькую телефонистку, снова набрала номер. – Не вешайте трубку, пожалуйста, – поспешно попросила она, услышав женский голос. – Вы только сейчассказали, что мистер Карлошик здесь не работает. Не можете сказать, почему он уволился? Сам или… – Никто не уволился, мисс. Я здесь уже полгода и ни разу не слыхала ни о каком Карлошике. Кей окончательно перестала что-либо понимать: значит, все эти годы он лгал? – Митч Карлошик? – в отчаянии выпалила она. – Вы никогда о нем не слышали? – Ах, Митч! – воскликнула телефонистка, явно поняв, о ком идет речь. – Ну конечно, Митч! Мистер Куэрел? Наверное, именно он вам нужен? Тонкая ироническая улыбка появилась на губах Кей при воспоминании о визите в дом Карлошиков и о брошенных Митчу отцом обвинениях в том, что тот не обращает внимания на соседских девушек и хочет отсечь себя от собственных корней. Очевидно, старик был не совсем не прав. – Да, наверное, это он, – сказала Кей вслух. – Митч сейчас в «яме».[32] Вызвать его оттуда почти невозможно. – Может, все-таки попытаетесь? Я звоню из другого города. Она так долго ждала, что пришлось потратить почти всю мелочь, и когда уже была готова сдаться, послышался какой-то треск и мужской голос прокричал: – Хэлло! Кей показалось, что это Митч, но слышимость была ужасная, словно там, где он находился, шла драка – десятки людей орали, перекрикивая друг друга. – Митч! – обрадовалась она. – Это Кей! – Иисусе, Кей! – заорал он в ответ. – Потрясающе! Едешь в Чикаго? – Да! Откуда ты знаешь? – Иначе не звонила бы. Когда тебя ждать? – В пятницу и… Она хотела что-то добавить, но тут Митч, не слушая ее, завопил, словно переходя на чужой язык. – Я! Я покупаю соевые бобы! Семь в июле! И десять в августе! – Митч! Что происходит? – Извини Кей, я в яме, здесь говорить невозможно. Но я буду ждать тебя и специально освобожусь. Разговор прервался. Кей, вероятно, должна была рассердиться на такое обращение, но вместо этого почувствовала облегчение – хорошо, что бизнес у Митча на первом месте. Может, будет не так сложно поддерживать чисто дружеские отношения.
ГЛАВА 21
В ночь перед отъездом Кей почти не спала и, собирая вещи, все время ощущала в желудке гнетущий комок беспокойства. У нее никогда еще не было такого зловещего предчувствия опасности, хотя девушка все время пыталась уговорить себя, как глупо испытывать этот непонятный иррациональный ужас каждый раз при воспоминании о той ночи, когда отец едва не изнасиловал ее. Однако, как только самолет поднялся в воздух, все беспокойство куда-то исчезло. Кей захватила с собой портфель, уселась в кресло и начала делать предварительные заметки к дипломной работе по сексуальности человека, которые хотела показать Лоре. Но скоро сказалась бессонная ночь и девушка начала зевать. Сняв с сетки над головой подушки, она решила вздремнуть. Самолет сделал короткую остановку в Кливленде, но ее глаза открылись только, когда колеса коснулись земли. Вошло несколько пассажиров, самолет взлетел, и Кей снова отключилась. Кто-то потряс ее за плечо. Соседка, пожилая женщина, встревоженно глядела на нее. – Не спите, дорогая. Лучше послушайте! Вокруг царила суматоха. В воздухе стоял слабый, но едкий запах. По салону разносился голос стюардессы. – …С подушкой на коленях… наклонитесь так, чтобы верхняя часть туловища оказалась на подушке… обхватите колени руками… Как только самолет окончательно остановится, из аварийных выходов будут спущены эвакуационные лотки-скаты. – Что случилось? – спросила Кей. – Кто-то курил в туалете и устроил пожар, – объяснила соседка. – Мы недалеко от Чикаго, но придется делать вынужденную посадку. – О Боже, – вздохнула Кей. Так вот что означало ее предчувствие! Самолет продолжал лететь, но никак не мог выровняться; запах в салоне становился сильнее, по проходу пополз дым. Две стюардессы раздавали подушки пассажирам. Где-то впереди плакал ребенок. Как ни странно, Кей не столько испугалась, сколько обозлилась. Она не хотела умирать – ведь еще столько не сделано! Как она жалела сейчас, что не действовала решительнее, не была смелее, не достигла большего! Пожилая женщина монотонно-механически бормотала молитвы: – Святая Мария, матерь Божья… Кей невольно спросила себя, кому должна молиться она? И неожиданно перед глазами всплыла мучительная картина – она и мать в heiau… разложенные по земле hamakua, Пеле, богиня вулканов, повелительница огня. Может, именно к ней и стоит обратиться? «И, черт побери, разве ты не в долгу у меня? – требовательно спросила про себя Кей. – Разве моя мать не принесла тебе страшную жертву?» В динамике раздался мужской голос. Ровный. Успокаивающий. – Леди и джентльмены. Говорит капитан Лофмер. Мы подлетаем к аэропорту «О Хэйр Интернэшнл». Посадочную площадку уже освободили. Добро на посадку получено. Сейчас будем садиться. Наклонитесь вперед и оставайтесь в таком положении, пока самолет не остановится. И после секундной паузы добавил: – Благослови господь всех вас. Кей согнулась, вжавшись в лежавшую на коленях подушку, чувствуя рокот выпускаемых шасси, слушая тонкий вой выдвигающихся закрылков. Слава Богу – благодарение Пеле – все системы, кажется работают. Но дым становился все гуще, так что в двух шагах ничего не было видно. В горле першило, глаза щипало. Пожилая женщина больше не молилась, и Кей, даже не смотря в ее сторону, услыхала тяжелое хрипение, словно та задыхалась. Кей коснулась ее плеча. – Вам плохо? Соседка с трудом повернула голову. – Астма – прохрипела она. – Дым – это хуже всего, да? – И… и напряжение, дорогая, – прошептала женщина, тяжело, неровно дыша. – Так что ничего не поделаешь. И, к огромному удивлению Кей, женщина улыбнулась, очевидно, полная решимости держать себя в руках. И хотя девушка улыбнулась в ответ, но все же промолчала, боясь, что соседке от попыток говорить станет хуже, и, протянув руку, сжала ее пальцы и почувствовала слабое ответное пожатие. Через секунду самолет, неуклюже попрыгивая, уже катился по взлетной полосе. Двигатели взвыли в последний раз – скорость быстро снижалась. Одна из стюардесс громко закричала: – Оставаться в этом положении до полной остановки! Потом спокойно, очень спокойно, проходите к аварийным люкам спереди и сзади, сначала пассажиры с ближайших к люкам мест! Но не успел самолет остановиться, как обезумевшие люди, сорвав ремни безопасности, ринулись к спасительным отверстиям. Дым был так густ, что Кей могла видеть всего несколько рядов впереди. Но тут, приглядевшись, она различила прямоугольник света, смутно маячившего в сером тумане, – дверь переднего люка открылась. Похожие на призраки фигуры быстро мелькали в проходах. Голоса членов экипажа раздавались в обоих концах салона: – Побыстрее, пожалуйста… прыгайте на лоток… поспешите. В хвосте самолета было совсем черно от дыма, с каждой минутой угрожавшего окончательно затопить самолет. Кей уже встала, но, заметив, что пожилая женщина все еще оставалась в кресле и даже не смогла разогнуться, вернулась, отстегнула ремень и, просунув руки под мышки соседки, подняла ее. Та была без сознания и свинцовым грузом обвисла на девушке. Но, по крайней мере, хоть оказалась невысокой и худенькой. Вытащив женщину в проход, Кей оглянулась и впервые заметила желтые языки пламени, лизавшие задние кресла. Некоторые пассажиры, сидевшие в хвосте, в панике бросились вперед, протискиваясь мимо Кей, упрямо тащившей все еще не очнувшуюся женщину, словно огромную корягу. Непомерная тяжесть заставляла Кей дышать глубже и чаще, и с каждым вздохом она чувствовала, как жар обжигал легкие. Руки онемели, сил почти не осталось, но Кей не сдавалась, судорожно втягивая горький воздух и продолжая упрямо продвигаться к свету. Но тут внезапно поняла, что больше не может. Ей словно приходилось брести через густую вязкую грязь. – Возьмите ее… пожалуйста… – сказала она неясной мужской фигуре, маячившей рядом, и, задыхаясь, плюхнулась на ближайшее сиденье, закрыв горевшие глаза, почти с нетерпением желая только, чтобы эта боль кончилась, ожидая, пока дыхание не прекратится окончательно. – Держитесь, – сказал мужчина. Кей почувствовала, как сильные мускулистые руки обхватили ее за талию, осторожно подняли. Девушка пыталась снова открыть глаза, но не могла из-за невыносимой реки и уже почти в обмороке ощутила резкий удар холодного воздуха по легким. – Она тут же соскользнула вниз по аварийному лотку-трапу, как ей показалось, сидя у кого-то на коленях, – те же надежные руки по-прежнему не выпускали ее. Потом Кей подняли и понесли. Вокруг раздавались крики, вой сирен. Она снова вынудила себя расцепить веки. Перед глазами плавало чье-то размытое лицо. Кто это? Но тут ее положили на что-то мягкое и прохладное. Она пыталась вглядеться, сосредоточиться, но зрение отказывалось подчиняться… хотя… Кей почему-то казалось, что это лицо она видит не впервые. – Лучше давайте я возьму ее, мистер, – произнес кто-то. Потом над ней наклонились другие, одетые в белое люди. – Назовите свое имя, – быстро сказал другой голос, мужской. Он к ней обращается? Все равно, неважно… Она не может говорить. К лицу Кей прижали кислородную маску, и девушка глубоко вдохнула, снова почувствовав резкую боль в горле и легких, пока санитары быстро увозили каталку к машине «скорой помощи».* * *
– Нельзя ли мне одеться и уйти? – окликнула Кей сестру, бегущую мимо ее бокса с лотком марлевых салфеток. – Я уже хорошо себя чувствую. Жизнерадостная негритяночка, деловито сновавшая по коридору, на секунду остановилась. – Милочка, сожалею, но вас имеет право выписать только доктор. Иначе на нас могут подать в суд, понимаете? А теперь отдыхайте, он скоро придет. Лучше не снимайте сорочку, он может еще раз захотеть осмотреть вас. Сестра задернула занавески и хлопотливо умчалась куда-то. Кей уже провела больше часа в больнице аэропорта и подверглась поспешному осмотру двух докторов – штатного врача аэропорта и пульмонолога, который сам летел этим рейсом и поэтому был полон сочувствия к друзьям по несчастью. Оба не нашли у Кей никаких серьезных повреждений, за исключением раздражения глаз и дыхательных путей, вызванного дымом. Кей снова легла на смотровой стол. Конечно, она, возможно, спокойно могла скрыться, воспользовавшись суматохой и никто бы не заметил, но, несмотря на нетерпеливое желание поскорее уйти, у нее просто не было сил и энергии, чтобы пытаться сбежать прямо сейчас и, скорее всего, ввязаться в спор с персоналом аэропорта. – Вот вы где! Кей приподнялась на локтях, чтобы взглянуть на мужчину, отодвинувшего занавески. Когда он шагнул в бокс, девушка сообразила, что именно это ее спаситель. Очень привлекательный, лет тридцати пяти – высокий, загорелый, чуть грубоватое обветренное лицо – словно много времени проводил на воздухе. – Какое счастье, что с вами ничего не случилось, – продолжал он. – Тут такой бедлам творится, меня никак не пропускали к вам, и я очень беспокоился. Наконец пришлось просто пробраться тайком. Он как-то странно-вопросительно улыбнулся. – Совсем не помните меня? – По-моему, вы вытащили меня из самолета. – Верно. Но мы встречаемся не впервые. Старые знакомые. Кей всматривалась в мужчину; он снова поддразнивающе улыбнулся, словно призывал напрячься и вспомнить. Мужчина был одет в твидовый блейзер, серые слаксы и голубую, распахнутую у ворота, рубашку. Кей внимательно изучила его костюм, надеясь отыскать ключ к разгадке, но в конце концов сдалась и покачала головой. – Мне следовало бы оскорбиться, – хмыкнув, объявил он шутливо. – Я помню вас, Кей, так хорошо, словно это было вчера. Наверное, правду говорят о военных, что женщины смотрят только на мундир. Мундир… – Господи! Вы?! Пирл-Харбор! Офицер… Она не могла вспомнить его имя, но все остальное вернулось к ней: как он был добр, как помог обнаружить имя отца и сумел отправить ее бесплатно в Чикаго. Лицо мужчины расплылось в широкой улыбке. – Джим Болтон, – сказал он, протягивая руку. Кей взяла ее обеими ладонями. – Джим – да! Как я могла забыть? Несколько долгих минут они молча смотрели друг на друга. Смущение все больше завладевало Кей – ее нагота была скрыта лишь бумажной сорочкой, надетой для медицинского осмотра. Чувствуя ее неловкость, Джим сказал: – Простите, что так ворвался, но хотел перед уходом убедиться, что с вами все в порядке. – Думаю, ничего серьезного. Я хотела поскорее уйти, но, кажется, и сюда проникли бюрократы. – Сейчас посмотрю, что можно сделать. Она уже хотела попросить Джима не беспокоиться – не стоит требовать особого внимания, когда так много пассажиров нуждается в медицинской помощи, но он уже исчез и через несколько секунд вернулся с маленькой доской-пюпитром. – Я могу забрать вас прямо сейчас, хотя не стоило бы этого делать, если вы еще не совсем оправились. – Нет, честное слово, все хорошо, только горло немного болит. Джим постучал по дощечке. – Бланк выписки. Вы должны подписать это, и я беру вас на поруки. Кей взглянула на бланк, потом вопросительно посмотрела на Болтона. – Это не пожизненный контракт, – сухо объяснил он. – Конечно, если хотите подождать… – Нет уж, сэр, желаю как можно скорее выбраться отсюда. Джим протянул Кей ручку с золотым пером, и она быстро расписалась. Пока Джим улаживал дела с доктором, Кей быстро надела кремовый льняной костюм. Юбка была порвана в нескольких местах и измазана сажей. Поглядев в зеркало, она увидела безнадежно спутанные волосы и перепачканное лицо. Только пытаясь смыть грязь, Кей поняла, что красные пятна – это ожоги. Знай девушка, как ужасно выглядит, ни за что не согласилась бы уйти с Джимом. Впервые в жизни в Кей проснулось тщеславие – ей почему-то не хотелось предстать в подобном виде, особенно перед ним, человеком, помнившим ее после девяти лет разлуки. Но было слишком поздно – она уже стояла около бокса. По сравнению с ним, аккуратно одетым и причесанным, Кей почувствовала себя нищей оборванкой. – Выйдем через черный ход, – поспешно сказал он, оттаскивая ее к боковой двери. – Пресса осадила больницу. Они прошли по терминалу, оказались у ряда телефонных будок. Оглядевшись, Кей заметила у главного входа толпу репортеров и операторов. – Спасибо, что избавили меня от этой банды, – облегченно вздохнула Кей, в восторге от того, как спокойно и без лишней суеты справляется с трудностями Джим, ухитряясь при этом выглядеть ни напыщенным, ни навязчивым. – Я взял напрокат автомобиль, – сообщил Джим, беря ее под руку, но Кей неожиданно встала как вкопанная. – Подождите, мой багаж! Нужно переодеться перед тем, как ехать в отель. И тут она сообразила, что не знает, где забронирован номер – это должен был сообщить водитель, встречавший ее с лимузином. Все окончательно запуталось. – Сюда, – сказал Джим, сворачивая в сторону. Но вместо того, чтобы привести ее в багажное отделение, направился к одному из больших окон, выходивших на взлетную полосу. Там, вдали, виднелась черная обугленная масса фюзеляжа, еще дымящаяся. Пожарники заливали последние языки огня пеной. Только нос оставался нетронутым. – Вещи спасти не удалось, – объяснил Джим. Кей почувствовала мгновенный толчок страха, только сейчас поняв, что спаслась чудом. – Все успели выйти? – спросила она. Джим покачал головой. – Трое погибли. Но все равно, считайте, произошло чудо, учитывая, как быстро распространяется огонь в самолетах. Он остановился и издал тихий стон отвращения. Взглянув на Джима, Кей заметила гневно сжатые челюсти. – Что случилось? – испуганно она. – Все это так бессмысленно, – процедил он вновь, беря ее под руку. – Кто-то курит сигарету в туалете, а трое из-за этого мертвы. Необходимо запретить курить в самолетах, и неплохо было бы, если изготовители начали применять негорючие материалы, или, по крайней мере, трудносгораемые и не дающие токсичного дыма. Он все убыстрял шаги и, казалось, немедленно бросится исправлять все ошибки и недочеты, допущенные другими. Пока Джим ходил за машиной, Кей вспомнила, что нужно позвонить в юридическую фирму. На часах была половина четвертого. – Мисс Уайлер! – с облегчением воскликнул Арнольд Джиллием. – Как я рад слышать вас! Мы все ужасно волновались, когда услыхали, что произошло. «Волновались, что проиграете процесс», – с ехидцей подумала Кей. – Водитель, которого послали в аэропорт, сказал, что вы пострадали. Он был уверен, что вас отправят в больницу. – Обошлось. Но я звоню из аэропорта и хотела бы узнать, в каком отеле мне сняли комнату. – Конечно, конечно! «Палмер-Хаус». На ваше имя зарезервирован номер. Вы, наверное, очень устали. Отдохните и, если сумеете, приезжайте к шести. – Сегодня? Кей не знала, злиться ей или удивляться такой откровенной бессердечности. – Конечно, нет. – Но мистер Кессел играет по субботам в гольф и хотел ехать туда… Теперь стало легче определить, что испытывает Кей в эту минуту. – Мистер Джиллием, я едва не погибла и не чувствую себя достаточно сильной, чтобы мотаться по городу, и тем более позволить допрашивать себя адвокатам женщины, к которой питаю весьма мало симпатии. Поэтому можете передать мистеру Кесселу, пусть возьмет мячик для гольфа и запихнет себе… сами знаете куда. Я приеду завтра, и то, если смогу. Только сейчас Кей позволила долго сдерживаемой ярости вырваться наружу – в конце концов это шавки ненавистной Александры! Адвокат попрощался и быстро повесил трубку. Джим уже ожидал у терминала, сидя в дешевой скромной машине. Ощутив ледяное дыхание февраля, Кей вспомнила, что оказалась в городе ветров, а зимнее пальто сгорело вместе с остальным багажом, как и все, что лежало на верхней полке, – сумочка, деньги, удостоверение личности. Кей забралась в машину, злобно хлопнув дверцей, и сидела, распираемая гневом, пока Джим осторожно прокладывал путь в потоке машин. Поддавшись настроению девушки, он тоже молчал. Только когда они выехали на шоссе, ведущее к городу, Джим осторожно осведомился, что случилось. Кей могла бы рассказать о причинах, приведших ее в Чикаго, но сдержалась. Единственное хорошее событие, случившееся здесь, – это новая встреча с Джимом Болтоном. Глядя на него, она, как ни странно, испытывала радость оттого что едва не погибла. Не произойди катастрофы, они могли бы так и не увидеться. Глупо тратить на жалобы время, которое им осталось провести вместе. – Я все улажу сама, – решительно объявила она, – стараясь отвлечься. – Знаете, я неловко себя чувствую оттого, что не узнала вас сразу. Не хочу, чтоб вы посчитали меня неблагодарной. Не думайте, что я забыла, как вы были добры ко мне во время нашей первой встречи. Оглянувшись, Джим улыбнулся. – Выполнял свой долг, мэм! Вы отправлялись на поиски отца, насколько припоминаю. Потом я часто гадал, удалось ли вам его найти. – Да, – резко ответила Кей. – Но потом мы не жили вместе долго и счастливо. Джим, казалось, понял ее нежелание исповедоваться. – Жаль слышать это. Однако вы, я вижу, все-таки поселились в Чикаго? – Вот и наша встреча – чисто случайная. Я впервые за много лет вернулась сюда. Честно говоря, лучше бы держалась подальше от этого города. Джим бросил на нее вопросительный взгляд, но Кей больше ничего не сказала. – Как насчет вас? – поинтересовалась она. – Почему вы сегодня оказались в самолете? – Все это было бы смешно, когда бы не было так грустно, – вздохнул он. – Нечто вроде инспекционного полета. – И что же вы проверяли? – «Мид-Коаст Эйрлайнз». Последние две недели я летал по всем их маршрутам: Вашингтон – Сент-Луис, Сент-Луис – Кливленд, Кливленд – Чикаго… – И что же вы хотели узнать? Поколебавшись минуту, Джим признался: – Стоит или нет покупать авиакомпанию. – Покупать?! – охнула Кей, широко раскрыв глаза. – Конечно, не в одиночку. Собрана группа инвесторов – такого серьезного шага я еще никогда не предпринимал, – пояснил Джим. – Все же это весьма впечатляет. Расскажите, как морской офицер всего за девять лет ухитрился превратиться в магната. – Я не магнат, – засмеялся Болтон, но все же коротко рассказал о том, как жил все это время между двумя встречами. Он вернулся во Вьетнам и еще год прослужил на патрульном судне. Сначала Джим думал, что сможет остаться на сверхсрочную службу, но война лишила его всяких иллюзий относительно армии, поэтому он возвратился домой, чтобы доучиться в Гарвардской школе бизнеса. Болтон только собирался обдумать, как применить полученные знания, когда война во Вьетнаме закончилась. После всех жертв и напрасной гибели сотен солдат, американцы буквально бежали из страны. Джим сообразил, что на полях сражений осталось огромное количество брошенной военной техники и машин, поврежденных и совсем новых, стоивших много миллионов долларов. Кроме того, коммунистическое правительство опустошенного войной Вьетнама вероятно, нуждалось в деньгах на восстановление страны. Джим снова ушел из университета. Два года напряженного труда ушло на подписание контрактов с коммунистами, не желавшими иметь дело с американцами, но Джим постепенно наладил торговлю запасными частями для самолетов и вертолетов. Дело пошло хорошо, и теперь, всего через три года после окончания войны, Джим смог получить значительную прибыль. – Но особенно расширять его нет смысла, – добавил Джим, – поэтому я и решил купить какое-нибудь смежное предприятие. Авиакомпания хорошо сочетается с торговлей запасными частями. – А после сегодняшнего, – спросила Кей, – вы по-прежнему заинтересованы в авиабизнесе? – Авария ничего не изменила. Вряд ли она произошла по вине компании, наоборот, насколько я смог увидеть, в «Мид Коаст» прекрасные руководители, и инвесторы сделают выгодные вложения, – весело объяснил он, останавливая машину у «Палмер-Хаус», – так что, вероятно, сделка состоится. Он проводил Кей до самой стойки портье и оставался рядом, пока она не получила номер в одном из самых больших и лучших отелей города. Портье вручил девушке листок бумаги: – Звонил мистер Кэрел – «срочно». Кей решила, что Митчу уже известно о катастрофе. Направляясь вместе с Джимом к лифту, Кей сказала: – Я, наверное, вас задерживаю? Судя по вашим словам, у вас и без меня дел по горло. – Но не настолько важных. Кроме того, чувствую, что еще могу вам сегодня пригодиться. Он явно флиртовал с ней, и Кей почему-то это нравилось. – Что заставляет вас так думать? – кокетливо спросила она в тон Джиму. – Простой здравый смысл. Прежде всего, думаю, вам понадобится одежда, а следовательно, и тот, кто может ее купить, и кроме того… – Ой, и правда, – охнула девушка. Ей необходимо все – от нижнего белья и зубной щетки, до чулок и хоть какого-то платья для завтрашней встречи. А денег – ни цента. Но Джим просил ее не волноваться, он даст ей взаймы сколько потребуется. – Теперь, все, что мне нужно, – собраться с силами и отправиться по магазинам, – весело объявила она. Сегодняшние испытания, переживания тяжелого дня наконец-то взяли свое, и, единственное, чего хотелось Кей, – забраться в постель и уснуть. Но и тут Джим решил проблему и предложил вместо того, чтобы куда-то идти, позвонить в магазин и попросить прислать на выбор вещи ее размера. Кей не была уверена, что можно сделать заказ таким образом, но они все же поднялись в номер, и Джим, узнав ее размер, мгновенно все уладил и велел доставить в отель в течение часа платья, пальто и туфли. – Почему бы вам пока не полежать в горячей ванне? Как раз то, что вам надо, – сказал он и положил трубку. – Прекрасная мысль, – кивнула Кей, и Болтон мгновенно очутился в ванной и открыл кран. Она пошла за ним и увидела, как Джим подставил руку под воду, проверяя температуру. Как хорошо иметь кого-то, кто заботится о тебе… и все же Кей стало неловко – она доставляет этому человеку столько хлопот! – Джим, со мной все порядке… если вам нужно идти… Болтон встал. – Мне не нужно идти, – тихо, но твердо ответил он. – И не хочется, разве что вы… – Нет, – поспешно перебила она. – Мне нравится, когда вы рядом. Их взгляды встретились, застыли, и воспоминания вновь нахлынули на Кей. Вот так они стояли девять лет назад. Только теперь что-то изменилось. Возникло новое притяжение, словно между ними проскакивали электрические заряды. – Идите в ванну, – наконец выговорил Джим и вышел, закрыв за собой дверь. Горячая вода унесла накопившееся в теле напряжение. Закрыв глаза, в полусне, Кей представляла себя в его объятиях… там… на самолете, когда оба скользили вниз, к земле… Наконец она решила встать и завернулась в большую махровую простыню. Полотенцем поменьше обвязала голову. В комнате царил хаос. Одежда всех цветов радуги была разложена на диване и стульях – костюмы, платья, халаты, ночные сорочки, коробки с обувью. Кроме того, Джим успел заказать по телефону обед в номер, и в углу стоял сервировочный столик, заставленный блюдом с несколькими сортами сыра, вазой с фруктами, чайником и чашками и накрытыми крышками тарелками. Джим, сидя у письменного стола и прижимая трубку к уху, с кем-то говорил, делая пометки в блокноте. Кей занялась платьями, не упуская, однако, возможности послушать. – Потом делайте предложение через неделю, дней десять… Их не за что винить, но дурная слава, возможно, позволит сбить цену на несколько миллионов. Он замолчал, слушая ответ собеседника, потом улыбнулся Кей и поспешно сказал: – Я перезвоню, Херб. У меня сейчас неотложное дело, не могу заставлять человека ждать. И повесил трубку. – Не стоило прерывать разговор из-за меня, – покачала головой Кей. – Я и так уже закончил. Кстати, вы, наверное, голодны. Он поднял крышку с одной из тарелок с огромным, вкусно пахнувшим сэндвичем с ростбифом. – Вы обо всем подумали! – воскликнула Кей, подходя к нему, – но я, пожалуй, ограничусь чашкой чая. – Сейчас, – кивнул Джим, наклоняя чайник над чашкой. – Устали? Это последствия шока, так всегда бывает после прилива энергии. Вам лучше прилечь, я сейчас принесу чай с лимоном и сахаром. Перед тем, как уйти, Кей выбрала из вороха одежды ночную сорочку. – Это рай, – убежденно сказала она, когда Джим принес ей чай а сам, подвинув стул к кровати, уселся рядом. Кей полусидела на подушках, укрытая одеялом, чувствуя себя больным беспомощным ребенком, которого не пустили в школу и всячески оберегают. Такого с ней никогда не было. С самого детства Кей, сколько себя помнила, заботилась о матери, считала своей обязанностью защищать и ухаживать за Локи. – Сахару достаточно? – спросил он, когда Кей сделала первый глоток. – Превосходно, – ответила Кей. Глаза их снова встретились, и она неожиданно ощутила, как благодарна судьбе… или богам! – за то, что их пути пересеклись еще раз. Как жаль, что она так измучена – хорошо бы пойти с ним куда-нибудь поужинать, потанцевать… – Вам раза два звонили, пока вы были в ванной, – перебил Джим поток ее мыслей. – Секретарь из юридической фирмы просила приехать завтра к одиннадцати. И еще какой-то Митч. Попросил перезвонить ему домой. Я оставил у телефона записку с номером. Он немного помолчал. – По-моему, ему не понравилось, что в вашем номере мужчина. Замучил меня расспросами, что я тут делаю. Думаю, смог ответить удовлетворительно, но жаль, если из-за меня вы поссоритесь. – Он всего лишь друг, – ответила Кей, с силой опустив чашку с блюдцем на колени. – И не имел права вас допрашивать. – Ничего страшного, Кей. Трудно осуждать любого мужчину за попытку стать к вам ближе. Кей медленно улыбнулась. Ее так и подмывало признаться Джиму Болтону, что если какой-то мужчина и стал к ней ближе, это именно он. Но девушка тут же предостерегла себя от такого легкомыслия – ведь она совсем не знала Джима, и несмотря на все, что он сделал для нее, прошло целых девять лет. Джим вполне мог за это время обзавестись женой и детьми. Кей даже удивилась, почему эта внезапно возникшая мысль столь неприятна, но в этот момент новая волна усталости охватила ее. Она улеглась поудобнее, совсем забыв о чашке с блюдцем, все еще стоявших на одеяле. Джим едва успел их подхватить. – Я пойду, – сказал он. – Укутайтесь потеплее. Кей повиновалась, словно послушный ребенок, и заснула, едва коснувшись головой подушки. Последнее, что она почувствовала, как мужские руки подоткнули одеяло и легко, ласкающим жестом пригладили волосы.ГЛАВА 22
– Ну что ж, может, поговорим немного о той ночи? Виктор Кессел мерил шагами толстый жемчужно-серый ковер своего кабинета на одном из верхних этажей «Сиэрс Тауэр». Лет шестидесяти, высокий и жилистый, с густыми, зачесанными назад волосами и хитрым напряженным лицом, одетый в черный костюм в тонкую полоску, подчеркивающую длинные ноги, адвокат напоминал Кей паука, ткавшего паутину, чтобы поймать очередную жертву. Большая, элегантно обставленная комната говорила об успехах и связях хозяина. Конечно, если Кессел собирается выступить против Рэнделла Уайлера, очень известного адвоката, он, вероятно, сам должен быть одним из лучших специалистов в области права. Сейчас Кей сидела в кресле, поставленном в центре комнаты, перед красивым письменным столом с крышкой из полированного мрамора, лицом к окну, из которого открывался вид на панораму города с высоты птичьего полета. Кей чувствовала себя одновременно и на скамье для дачи свидетельских показаний, и в прекрасном, выстроенном на облаке замке. – Сейчас увидим, правильны ли сведения, которыми я располагаю, – продолжал Кессел. – Вы вместе с отцом и миссис Смайт – тогдашней женой отца – были на обеде в честь… Следующие полчаса он излагал обстоятельства, приведшие Кей в дом отца, расспрашивал об ее отношениях с отцом и мачехой в течение тех двух лет, что она провела с ними. Адвокат был вежлив, не пытался запугать Кей. Его помощник, Арнольд Джиллием, вкрадчивый лысеющий мужчина лет сорока, сидел сбоку с толстой папкой на коленях и говорил только, когда Кессел спрашивал его о каких-нибудь деталях из досье. До сих пор Кей не ощущала никакой неловкости в отношении с ними. Утром она проснулась, чувствуя себя довольно неплохо после вчерашнего приключения. На ночном столике лежала записка от Джима, с сообщением, что он весь день будет занят, но позвонит позже. Через час принесли великолепный букет цветов с еще одной запиской:«Разве это не потрясающе – остаться в живых? С любовью – Джим».
– Да, о да, – думала Кей, выбирая из одежды, все еще ожидавшей ее, модный бежевый костюм. Она уже собиралась уходить, когда позвонил Митч и сказал, что прошлой ночью несколько раз пытался поговорить с ней. – Мне сказали, что ты спишь, и просили не будить. – Я действительно спала, – подтвердила Кей. – Ужасно измучилась. – Наверное, это Джим позаботился, чтобы ее не беспокоили. – Но я не сдавался и наконец-то меня соединили. Кто этот парень в твоем номере? – допрашивал Митч. – Просто попутчик, привез меня в отель. Митч удовлетворился полученным ответом и пригласил Кей провести с ним вечер. Та не знала, что сказать, хотя подразумевалось, что они встретятся в Чикаго; ей больше хотелось побыть с Джимом. – Лучше завтра, Митч, – решила она наконец. – Сейчас я встречаюсь с адвокатами и не знаю, как долго задержусь. Может, потом не захочется никуда идти. Митч нехотя согласился. Теперь, слушая замечания Кессела относительно той ночи, Кей мгновенно выбросила из головы все мысли о ближайшем будущем и выпрямилась, напряженно закусив губу, готовясь воскресить самые мрачные страницы прошлого. …– Александра с друзьями решила выпить по стаканчику, – продолжал Кессел, – но мистер Уайлер, сказав, что должен готовить речь, вернулся домой вместе с вами. Адвокат остановился и взглянул на Кей. – Это верно? Та помолчала минутку, пытаясь найти правильный ответ. Может, сказать, что Александра, скорее всего, была с любовником, а не с друзьями? Нет, она не знает, правда ли это. – Я действительно уехала домой с отцом, – выговорила наконец Кей, – и не знаю, где была Александра и что собирался делать отец. – Но когда вы приехали домой, он не работал? – Не работал, – призналась Кей. – Что он делал? – настаивал Кессел. По спине Кей прошел легкий озноб. Только теперь она вспомнила слова Лоры о том, что имеет право взять адвоката – в эту минуту она сильно пожалела, что некому защитить ее интересы. Что она может сказать, не опасаясь за последствия? Как не скомпрометировать себя? Однако сейчас уже слишком поздно. Остается поскорее покончить с этим. Девушка медленно начала говорить, пытаясь справиться с обуревавшими ее эмоциями: – Отец хотел отпраздновать успешно прошедший обед и велел приготовить шампанское. – Уточните, мисс Уайлер, – перебил адвокат, – вы пили шампанское сразу после приезда? – Да. Было уже довольно поздно. – Ах, да, вы же весь вечер провели вне дома. Но шампанское лучше пить холодным. Вам пришлось ждать, пока оно охладится? – Нет, бутылка уже стояла в ведерке со льдом, – пояснила Кей. – Понятно. Продолжайте. Кей почувствовала нечто зловещее в вопросе, но она тут же решила что это, должно быть, просто типичная для адвоката любовь к мелочам, и продолжала вспоминать, как пошла к себе, легла и почти заснула, когда отец появился в ее комнате. – И тогда, – мягко вмешался Кессел, – он лег в вашу постель? Кей непонимающе уставилась на него. Может, она ослышалась? – Он вошел в комнату и сел на мою постель, – поправила она. – Прекрасно. И что произошло потом? Расскажите все. Нет смысла оттягивать неизбежное. – После моего ухода он продолжал пить, – выпалила Кей, – и не совсем понимал, что делает. Постоянно думал о моей матери и в таком вот состоянии перепутал нас и хотел… хотел лечь со мной… то есть, не со мной, конечно, а с матерью. Я пыталась сопротивляться, но он был слишком силен и к тому же пьян, скорее всего, просто не знал, что делает. Когда я поняла, что он не остановится, не выслушает меня, я… схватила самое тяжелое, что попалось под руку, – лампу и ударила его. Она замолчала, тяжело дыша. – Он… он упал, и отсюда шла кровь. Кей коснулась виска. – Я подумала, что убила его – то есть была уверена – и убежала из дому. Больше я отца не видела. Наступила тишина. Кессел с любопытством посмотрел на Кей, потом, прежде чем вновь обратиться к Кей, обменялся недоуменным взглядом с Джиллиемом. – Говорите, истекал кровью? И потерял сознание? – Сказала же: думала, что он мертв. Кессел опять перестал вышагивать по комнате и остановился перед Кей: – Сколько времени прошло с той минуты, как вы ударили отца, и до вашего бегства? – Не знаю… минута, может, две. Я почти ничего не взяла с собой – слишком испугалась. – Значит, Александра Смайт говорит правду, утверждая, что вы сбегали по лестнице, когда она вернулась домой? – Да, – тихо подтвердила Кей. Кессел сделал шаг к креслу и слегка наклонился над Кей. – Вы ранили отца так сильно, – мгновенно ужесточившемся голосом начал он, – что посчитали его мертвым, однако, когда две минуты спустя мачеха заходит в дом, поднимается в вашу комнату и видит Рэнделал Уайлера, целого и невредимого? – Нет, это неправда… – Неужели? Вы были там? Я считал, что вы к этому времени скрылись. – Да. Да, конечно. Но… я знаю, в каком состоянии оставила его. Отец был ранен, тяжело ранен. – Видимо, нет, если верить свидетелю, единственному, кроме вашего отца, конечно. – Свидетелю? – Александре Уайлер. Кей недоуменно тряхнула головой. – Но этого не может быть. Она должна была обнаружить отца в том же состоянии, в каком я его оставила. – Возможно, но она заявляет, что Уайлер был в вашей спальне и в добром здравии. Несколько секунд Кей беспомощно глядела на адвоката, но потом вспомнила о доказательствах. – Я ударила его лампой, и кровотечение было таким, что он был вынужден отменить все выступления, назначенные на следующий день. – О да, мы знаем об этом. Кессел, не глядя, протянул руку в сторону Джиллиема, который немедленно вложил в его ладонь несколько газетных вырезок. Кессел просмотрел верхнюю: – В прессе об этом сообщалось. Несчастный случай дома. Но это произошло только утром. – Нет. Это сделала я. Все эти сказки насчет падения с лестницы – только для того, чтобы не дать разгореться скандалу. Сплошное вранье. Кессел надвигался все ближе, угрожающе нависая над девушкой: – Вранье? Или лжете вы? Может, именно вам нужно скрыть свой грех? – Мой… Кей подняла голову, ощущая, как панический страх сдавливает горло. – Не понимаю, почему вы так стремитесь исказить мои слова? Я рассказала о случившемся. Отец набросился на меня, я его ударила и не собираюсь это скрывать. К чему мне лгать, все это и так достаточно ужасно. – Потому что, – загремел Кессел, – вам известно, что истина еще ужаснее! Кей была даже не в силах отвечать и могла только смотреть на адвоката, онемев от ужаса и недоумения, ожидая объяснений. – Вы знаете, – продолжал он, – что, рассказывая о героическом сопротивлении, сможете выглядеть жертвой, невинной жертвой, застигнутой врасплох, когда на самом деле по доброй воле вступили в инцестные[33] отношения со своим… – Нет! – в бешенстве выкрикнула Кей, но адвокат неумолимо продолжал: …начавшиеся задолго до этой ночи, возможно, даже вскоре после того, как вы стали жить в доме… Кей вцепилась в ручки кресла, словно боясь, что окончательно потеряет самообладание. – Это безумие! Почему вы смеете говорить подобные вещи?! Неужели верите, что это правда? – Я обязан верить всему, что говорит мой клиент, мисс Уайлер, – очень спокойно заявил Кессел. – Можно понять, что вы попытаетесь отрицать все… и даже сфабриковать собственную версию, с целью скрыть свою роль в этой грязной истории. – Я говорю правду! – отчаянно настаивала девушка. Но Кессел не обращал на нее никакого внимания. – Суть этого дела в том, что на карту поставлена судьба ребенка, и следовательно, должна быть определена степень риска, угрожающего этому ребенку. Является ли ваш отец человеком, всего однажды потерявшим контроль над собой, или настолько порочным, что может искалечить духовно и физически собственное дитя, заботясь лишь о своих удовольствиях? По нашему мнению, Рэнделла Уайлера необходимо не только лишить родительских прав по отношению к дочери Ванессе, но и запретить даже видеться с ней, чтобы он не развратил девочку, как развратил в свое время вас. Наконец туман непонимания начал рассеиваться. Кей проникла в злобную логику инсинуаций Александры. Обвинить Рэнделла Уайлера в единственной глупой ошибке, совершенной к тому же в состоянии опьянения, недостаточно, чтобы отнять у него Ванессу – слишком легко доказать, что Уайлер находился в состоянии стресса, объяснить с точки зрения психологии, почему его рассудок был временно помрачен. Но заклеймить его, выставить хладнокровным кровосмесителем, порочным до мозга костей развратником, означает не только лишить всякой надежды когда-либо увидеться с младшей дочерью, но, возможно, и засадить на долгие годы в тюрьму. Уайлер не сможет доказать, что был оклеветан. И какой бы гнев на отца все еще ни тлел в сердце Кей, она не могла позволить оболгать этого человека. – Я сказала вам правду, – твердо повторила она. – Алекс лжет, и я не допущу, чтобы это сошло ей с рук. – Суд определит, насколько вы искренни, мисс Уайлер, – бесстрастно объявил Кессел. – Но думаю, мы можем представить доказательства, которые позволят вам принять верное решение. Верное решение? Для адвокатов это означает подтверждение самой гнусной клеветы. – Доказательства? – взвилась Кей. – Что вы имеете в виду? – Ваши собственные слова. Вы заявили, что мистер Уайлер солгал жене, когда сказал, что собирается этой ночью работать, решив таким образом остаться наедине с вами. – Нет, я не то… – Вы утверждали еще, что, зная, будто его жены не будет дома, он оставил шампанское охлаждаться для ночного свидания. – Господи, неужели вы в самом деле считаете, что это что-то доказывает? Он хотел отпраздновать удачно проведенный вечер, вот и все. – Но не со своей женой, – вставил Джиллием. Кей переводила взгляд с одного мужчины на другого. Неужели вот так принимаются решения, весы правосудия регулируются измышлениями и подозрениям, а не фактами?! – У вас ничего не выйдет! – яростно закричала она. – Я буду давать показания в суде! И заставлю их мне поверить! Я убежала из дому той ночью, мистер Кессел. Убежала, когда испугалась, что убила отца. Почему бы еще я это сделала? Кессел, улыбнувшись, вновь протянул руку Джиллиему. Тот отдал ему большой картонный квадрат, к которому была приклеена фотография обнаженной Кей, вырезанной из вклейки «Томкэт». – Мы можем только гадать о причинах вашего бегства, мисс Уайлер. Но у нас нет сомнений, какого рода деятельностью вы занимались после ухода из дома. Прошло совсем немного времени, а вы начали позировать для подобных снимков. Вы покинули кров отца, чтобы стать… как это сейчас говорится, «секс-кошечкой» – вполне обычный символ современной развращенности. И, конечно, если ваша родословная, я имею в виду история вашей матери, станет широко известна, думаю, вам будет крайне трудно заставить судью или присяжных поверить вам, а не такой всеми уважаемой женщине, как миссис Смайт. Прилагая все усилия, чтобы не показать, как унижена и потрясена, Кей встала. – Вы, ублюдки, – прошипела она. – Думаете, меня так легко сбить с ног? Ну что ж, показывайте снимки кому угодно, но будь я проклята, если струшу! Всякий, кто даст мне возможность объяснить, поймет, что существует огромная разница между решением позволить людям разглядывать меня в чем мать родила, такой, как явилась на свет я, и не только я, а и чертовы адвокаты в их модных костюмчиках с жилетами и галстуками и способностью делать те вещи… которые, по вашему утверждению, делала я! Развернувшись, она направилась к двери. – Увидимся в суде, джентльмены! Когда Кей возвратилась в отель, ее по-прежнему трясло от ярости, но напряжение немного спало, оставив только невыносимую головную боль. Она долго гуляла пешком, пытаясь успокоиться, но ничего не помогало. Как она хотела, чтобы в городе остался хоть кто-нибудь из подруг, кому можно было бы поплакаться, но Сильвия давно исчезла, Джил Эванс, с тех пор как Орин перевел туда все издательство, переехала в Калифорнию, а Терри тоже жила на Западном побережье. Некоторое время они поддерживали отношения – переписывались, звонили друг другу, но год назад она вышла замуж за многообещающего молодого актера, и с той поры их пути окончательно разошлись. Портье передал, что звонил Джим, нотеперь, как ни странно, ей почему-то не хотелось видеть его – гнусные обвинения Виктора Кессела достигли цели. Кей, против собственной воли, чувствовала себя запачканной, нечистой. Что может такой человек, как Джим Болтон, достигший в жизни всего, иметь общего с ней? Секс-кошечка. Лицо и тело – по крайней мере в глазах любого мужчины, – ничего больше. Кей понимала, что всего лишь храбрилась и на суде не сможет победить Виктора Кессела – тот постарается очернить ее всеми возможными способами. И, конечно, судя по тому, как складывается обстановка, поверят Александре, а не ей, и исход дела заранее предрешен. Горничная прибрала в номере, но красивая одежда была по-прежнему разбросана на диване и креслах. Кей собрала платья, намереваясь вернуть все, кроме самых необходимых вещей. Ей хотелось как можно скорее покинуть Чикаго. Вряд ли ее попросят дать письменные показания. Возвращаясь мысленно к сегодняшней встрече, она чувствовала, что истинной целью этого допроса перед судом было не получение сведений, а стремление показать, у кого на руках все козыри, – унизить и запугать ее. Часть стратегического плана – любой ценой добиться победы клиента. Кей хотела позвонить в магазины и попросить забрать вещи, но в это момент раздалась телефонная трель. Девушка поколебалась, но все же подняла трубку, подумав, что это, конечно, Джим или Митч, но услыхала женский голос: – Кей? – Да. – Это Александра. Кей швырнула бы трубку, но была настолько ошеломлена наглостью бывшей мачехи, что невольно застыла от изумления. Видимо, адвокаты уже успели дать Алекс полный отчет о сегодняшних переговорах. – Что вам нужно? – машинально спросила девушка. – Я бы хотела поговорить с тобой. Звоню из вестибюля. Кей замерла, парализованная сомнениями. С Алекс она всегда чувствовала себя не в своей тарелке и, подавляемая ее богатством, ощущала ее превосходство во всем – начиная с ума и воспитания и кончая обыкновенной житейской хитростью. – Я могу подняться, – настаивала Алекс, – или подожду здесь. Это не отнимет много времени. – Я спущусь, – как во сне услыхала Кей собственный голос. Она не могла заставить себя отделаться от Александры, но попросту боялась остаться с ней наедине в номере. В вестибюле толпились депутаты, прибывшие на очередной съезд, но Кей, выйдя из лифта, без труда отыскала глазами Александру, стоявшую недалеко от входа и одетую в соболье манто почти до полу; через плечо свисала на позолоченной цепи большая сумка из кожи аллигатора. Соболий берет был залихватски сдвинут на ухо. Одной рукой в перчатке она держала сигарету в длинном мундштуке, вроде тех, которые считались одним из любимых аксессуаров женщины-вамп в кино тридцатых годов. Но и сейчас он казался не устаревшей декорацией, а модным и красивым. Глаза скрывали темные очки. Завидев Кей, она повернулась. Сквозь черные стекла было невозможно разглядеть выражение ее глаз, но Кей увидела, как губы, выкрашенные темно-алой помадой, слегка одобрительно покривились. – Колледж пошел тебе на пользу, – кивнула Александра. – Я в ваших комплиментах не нуждаюсь, – холодно отрезала Кей. – Во всяком случае, от меня их не дождетесь. Теперь красный рот дернулся в улыбке, словно Алекс восторгалась стойкостью Кей. – Могу я угостить тебя? Алекс кивнула в направлении гостиничного бара. Но Кей покачала головой. – Давайте покончим с этим поскорее. Объясните, зачем пришли? Они продолжали стоять у двери, не обращая внимания на бурлящую вокруг толпу. – Должно быть, дорогая, ты сама уже догадалась, чего я хочу. Мне нужна дочь, и я желаю быть уверенной в том, что отец больше никогда не изнасилует ее. Кей ледяным взглядом окинула Александру: – Вы действительно так обеспокоены судьбой Ванессы или хотите уничтожить Рэнделла Уайлера? – осведомилась она. – Сомневаюсь, что он мог совершить подобное преступление. Слишком уж много лжи вы наговорили своим адвокатам. Александра пожала плечами. – Пришлось домысливать многое из того, что произошло между тобой и отцом… – Бросьте молоть чушь, Алекс, – гневно оборвала Кей. – По вашей милости я выгляжу в их глазах добровольной соучастницей инцеста, хотя вы прекрасно знали, что я сопротивлялась. Алекс не сделала попытки отрицать очевидное. – Ну что ж, это упрощает довольно сложную историю. И гораздо выгоднее мне – по крайней мере более сильный аргумент в мою пользу. Все что угодно – лишь бы отобрать у него Ванессу. И жестко добавила: – Мне необходимо мое дитя, Кей. Не буду вдаваться в причины, Ванесса – моя, и я ни с кем не желаю делить ее. Со времени моего второго развода Рэнди твердит, что я недостойная мать, и угрожает отнять ребенка. Ну так вот, я тоже умею показывать зубы! – Зачем вы пришли сюда, Алекс? Ваш адвокат, должно быть, сказал, что я буду отстаивать правду, – бросила Кей. – Посчитала, что стоит еще раз попытаться. Зачем позволять втягивать себя в грязный скандал, Кей? Даже если тебе поверят, испытание будет не из легких. Я хотела уладить дело самым выгодным для нас обеих путем. Алекс сунула руку в сумку и вынула большой конверт из оберточной бумаги. – Это письменные показания, подготовленные моими адвокатами. Если подпишешь, тебе не понадобится еще раз приезжать в Чикаго и появляться в суде – возможно, и суд не состоится. Все будет улажено спокойно и без излишнего шума. И для твоего отца так будет лучше. Кей неодобрительно посмотрела на конверт. Александра вытянула руку. – Ну же! Возьми его, и я уйду. Ты ничего не потеряешь, если посмотришь, что там. В конце концов, всегда можешь порвать. Кей поколебалась еще несколько мгновений и взяла конверт. – Видишь? – спросила Александра. – Не так уж это трудно. Прощай, дорогая. Не думаю, что мы еще когда-нибудь встретимся. Развернувшись так, что полы роскошного манто взметнулись вокруг ног, Алекс вышла из отеля. Кей наблюдала через стеклянную дверь, как шофер открыл дверцу «роллс-ройса», припаркованного у обочины. Только очутившись у себя в номере, Кей открыла конверт. Внутри находились скрепленные вместе три копии аффидевит,[34] довольно короткого, всего в одну страничку, и простой белый конверт с ее именем, напечатанным на нем. Сидя в гостиничном номере, она сначала прочитала аффидевит, два абзаца, начинавшиеся с традиционной юридической формулировки «Я, Кейулани Тейату Уайлер, сим заявляю и подтверждаю…» Вся суть была изложена во втором абзаце – признание, что Рэнделл Уайлер регулярно принуждал ее к половым сношениям все то время, что она жила в его доме. Насилие совершалось «против ее воли», но она «все выносила и молча страдала», поскольку зависела от отца и боялась быть выгнанной из дома. Наконец Кей «не смогла больше терпеть издевательств и скрылась». Кей стало тошно. Но она понимала, почему Алекс считает, что она может подписать. В отличие от истории, которую угрожал рассказать в суде адвокат, тут Кей представлялась невинной жертвой. Теперь она заподозрила, что истинной целью разговора с Виктором Кесселом было запугать ее и заставить принять другой, гораздо более выгодный вариант. Положив бумаги на стол, она было поднялась, но тут заметила белый конверт, который перед этим отложила. Разорвав его, Кей увидела содержимое – чек на свое имя, на сумму двести тысяч долларов, подписанный Александрой. Кей не помнила, сколько времени бродила по комнате в состоянии совершенного отупения, без всякой цели, в голове был сплошной туман и ни единой связной мысли. Так легко, призвав на помощь моральные принципы, разорвать чек и гнусные бумажонки, выбросить все и забыть. Истина есть истина. Но чего она добьется, сказав правду? И поверят ли ей в конце концов? И уж несомненно ее прошлое и жизнь матери будут облиты грязью. И за кого и что она так благородно сражается? За отца, бросившего мать и на самом деле пытавшегося изнасиловать ее? Но важнее всего то, что на карте стоит судьба сводной сестры. Предположим, Уайлеру позволят постоянно видеться с младшей дочерью. А что, если не все обвинения Алекс были ложью? Все может быть – если Уайлер способен наброситься на одну дочь, почему не на другую? А если Кей возьмет деньги? Она получит в дар полную независимость, сможет полностью посвятить себя исследовательской работе. Ей не придется жертвовать собственной честью ради куска хлеба. Кей не имела представления, как долго мучилась над проблемой выбора. Если бы только она могла поговорить с отцом – насколько бы легче далось решение! Но слишком глубока была пропасть, разверзшаяся между ними. Когда зазвонил телефон, грубо вернув к печальной действительности, Кей схватила трубку и сдавленно ответила. Это оказался Джим. Кей обрадовалась, ей почему-то мгновенно стало легче. – С вами все в порядке, Кей? – спросил он. – Вы, кажется, чем-то взволнованны. – У вас прекрасный слух, – вздохнула Кей. – Несколько лет на флоте – и вы тоже научитесь слушать. Очень помогает… если, конечно, вы заботитесь о своих людях. – Такому командиру, как вы, должно быть, легко подчиняться – пошутила она. От звука его голоса сразу стало легче, а в сердце вновь затеплился тихий огонек. Но Джим по-прежнему оставался серьезным. – Не хотите рассказать, что вас так расстроило? Я могу быть у вас минут через десять. – Приходите. Буду ждать.
– Вы сказали, что часто гадали, нашла ли я отца, – начала девушка. Джим молча слушал, пока Кей говорила. Прошло несколько часов, и на город успела спуститься тьма, прежде чем она, наконец, почувствовала, что объяснила все случившееся, открыла прошлое и связанное с ним безрадостное настоящее. – Итак, что посоветуете, коммандер? Он был так терпелив, не перебивал Кей, только иногда задавал вопросы, чтобы воскресить в ее памяти тот или иной эпизод. – Мой совет – позвольте пригласить вас на ужин. Я знаю великолепное тихое местечко, где можно отдохнуть и расслабиться… а кроме того, думаю, вы сами прекрасно понимаете, что следует делать, и не нуждаетесь ни в чьих подсказках. Сообразив, что Джим, скорее всего, не поведет ее в роскошный ресторан – сам он был без галстука, в спортивной куртке и кожаном пальто, – Кей выбрала простую серую юбку с блузкой и вязаным узорчатым свитером, приняла душ, оделась и накинула сверхмодное красное шерстяное пальто с большим воротником и широкими лацканами. – Не стоило бы мне, конечно, носить все это, все равно отсылать в магазин, – призналась она, выходя из номера. – Я же сказал, что дам вам взаймы. – Все равно, такие вещи мне не по карману, – вздохнула Кей и в это мгновение поняла, что приняла решение. Она не возьмет денег Александры и не станет подписывать фальшивку. Они взяли такси и отправились на Диерборн-стрит, на другой берег реки Чикаго. Машина остановилась перед маленьким зданием с кирпичным фасадом и старомодной мигающей неоновой вывеской в окне: «Эддиз Плейс». Ресторанчик оказался совсем непритязательным, как снаружи, так и внутри: два ряда кабинок вдоль стены, а между ними круглые столы, накрытые клетчатыми скатертями. Жизнерадостный человек в галстуке бабочкой приветствовал их у входа, совсем по-свойски жалуясь на погоду, усадил их в одну из свободных кабинок и подал меню. Бифштексы, рыба – простая здоровая еда. Кей здесь нравилось, но она все же недоумевала, почему Джим выбрал именно это место. В Чикаго полно хороших ресторанов и многие гораздо ближе к отелю. Она удовольствовалась гамбургером и пивом, Джим, заказал то же самое. Когда официант снова ушел, Джим разрешил загадку: – Мой отец когда-то работал здесь, последние годы перед смертью. Он занимался этим. Джим кивком показал на мужчину в галстуке, который как раз усаживал вновь прибывших за другой стол. – Создавал атмосферу уюта, заставлял людей почувствовать себя в домашней обстановке. Поверьте, Кей, это труднее, чем кажется. Всегда быть приветливым, высоко держать голову и улыбаться, даже если день был тяжелым и босс срывает на тебе зло, потому что из-за снега или дождя дела идут плохо. Я всегда восхищался папой и тем, как он выполняет это простое дело. – Какое, должно быть, счастье, – с завистью вздохнула Кей, – гордиться своими родителями! – Я не сказал, что преклонялся перед всем, что он делает, просто объяснил, какую черту считал в нем лучшей. Вы можете делать то же самое, Кей. – Если бы у моего отца были какие-то хорошие стороны… – Возможно, вам следует повнимательнее приглядеться. Если бы вы захотели поговорить с ним, это, наверное, помогло бы решить, чью сторону занять в этом процессе. – Я уже решила. Плохо это или хорошо, я должна сказать правду, и будь что будет. Она дотянулась до руки Джима, сжала его ладонь. – Вы были правы, коммандер. Я не нуждаюсь в подсказках, чтобы самой определить, каким путем идти. Просто нужно было выговориться. Он сжал ее пальцы свободной рукой. – Понимаете ли вы, что, если бы какой-то безголовый кретин не поджег самолет, вы и я могли даже не встретиться. – Понимаю, – улыбнулась Кей. – И подумайте еще вот о чем: не будь ваш отец негодяем, бросившим вашу мать, вы не отправились бы искать его и мы никогда бы не познакомились. – Если пытаетесь втолковать, что мне нужно его простить, наше знакомство, пожалуй, самый лучший довод. – Просто в который раз удивляюсь, как иногда самые ужасные события могут привести к чудесным последствиям. Официант принес заказы, и остаток вечера был проведен в рассказах о себе. Оба старались как можно больше узнать друг о друге. Джим вспоминал войну, Кей говорила о студенческой жизни, занятиях психологией и исследовательской работе, которые решила провести. Кроме того, она незаметно для себя начала рассказывать о работе в «Томкэт» и, упомянув о том, что была «кошечкой», обнаружила, что Джиму совершенно не было известно о преследующей ее «славе», – он никогда не видел фото. – Теперь вы будете хуже думать обо мне, правда? – не выдержав, спросила она. – С чего это? Вы необыкновенно красивая женщина, Кей. Нельзя же винить художника за желание нарисовать вас или любого мужчину за стремление взглянуть на вас. И если вы хотели, чтобы все увидели вашу красоту – и лицо, и тело, – не пойму, что в этом плохого. Вы можете назвать такой поступок великодушным. – Знаете, я как-то не рассматривала это с подобной точки зрения. Но рада, если не считаете меня… дешевкой. – Единственное, что в ваш дешевого – боязнь ввести меня в расходы. Ну что это за еда – гамбургеры и пиво? Я бы предпочел омары и шампанское. К тому времени, когда они уходили из ресторана, Кей уже решила, что хочет провести с ним ночь. Она не забыла тех мгновений в самолете, когда катастрофа казалась неминуемой, и сожаление о том, что в жизни так мало сделано. Девушка не знала, как будут развиваться ее отношения с Джимом в дальнейшем, но чисто физическое притяжение между ними было невозможно отрицать, а она так давно не хотела ни одного мужчину. – Давайте вернемся ко мне, – сказала Кей, когда Джим спросил, куда она теперь хочет пойти. Не успела за ними закрыться дверь, как Кей повернулась и поцеловала его, не в силах больше ждать. Джим безмолвно обнял ее, прижал к себе – их губы встретились, древний танец переплетающихся языков говорил о желании и страсти. Да, он тоже хотел ее. С трудом оторвавшись, Кей взяла его за руку и сделала несколько шагов к спальне. Но Джим остановился. – Нет, Кей, не сегодня. Сбитая с толку девушка разочарованно покачала головой. – Я тебе не нравлюсь? Джим, улыбнувшись, вновь привлек ее к себе. – Считаешь, что мужчина не хочет тебя только потому, что готов подождать? – Мы уже ждали, так долго ждали. Я помню нашу первую встречу девять лет назад. Уже тогда притяжение между нами существовало. Джим кивнул. Он тоже помнил все. – Но тогда тебе было семнадцать. – А ты был офицером и джентльменом. Но теперь нам ничто не препятствует. – Ошибаешься. Кей затаила дыхание. – У тебя кто-то есть? – Нет. Давно не было. Слишком много работаю и не сижу на одном месте. – Тогда почему же? – Потому что, если между нами суждено чему-то произойти, пусть это будет по-настоящему хорошо… нет, не просто хорошо – сказочно, великолепно, чудесно. Поверь моему опыту, спешка никогда ни к чему хорошему не приведет. Всему свое время. Эти девять лет не считаются. Мы стали иными и знаем друг друга только два дня. – Для меня и одного дня достаточно. – Когда-то и для меня тоже. Но не сейчас. Джим отстранился, немного отступил. – Мне так легко влюбиться в тебя, Кей. Но, если это произойдет, я хочу, чтобы секс… постель была только частью этой любви, а не чем-то совершенно отдельным. – Да, вот это называется переменой ролей, коммандер, – улыбнулась Кей. – Обычно леди хочет слышать красивые слова перед тем, как скажет «да», а на этот раз именно мужчина нуждается в уверениях. – Нет, Кей, я нуждаюсь в чувствах. Пока мы оба не будем уверены в том, что испытываем друг к другу, я могу подождать остального. Кей хотела его отчаянно, но все-таки Джим был прав – слишком рано утверждать, что желание рождено любовью, а не всего лишь физической потребностью. Возможно, Джим понимал, какую разрушительную роль всегда играл секс в ее жизнь; пока в основе их отношений не будет лежать безграничное доверие, секс, словно смертельное оружие, скорее уничтожит их любовь, чем усилит ее. – Даже сняв мундир, – весело объявила она, – вы, кажется, все еще отдаете приказы… и по-прежнему джентльмен. Подвинувшись чуть ближе, она прислонилась щекой к ее широкой груди. – Но стоите даже долгого ожидания. Руки Джима вновь обвились вокруг ее плеч, и они поцеловались с еще большей, чем раньше, страстью. Кей почувствовала, как, напрягаясь, взбухает его мужское естество. Очевидно, желание его было так же велико. Сильные пальцы скользнули вниз, вцепились в запястья. Наконец Джим, словно последним усилием воли, оттолкнул ее. – Когда я снова увижу тебя? – спросила Кей. – Позвоню завтра. Нужно встретиться с банкирами насчет этой сделки с авиакомпанией. В зависимости от того, как это затянется… Они подошли к двери; Джим наклонился, слегка коснулся губами ее губ и попрощался. Позже, лежа в темноте, Кей все еще чувствовала вкус этих губ и еще больше уверилась, что для нее, черт возьми, для ее сердца, одного-двух дней с Джимом вполне достаточно для того, чтобы не сомневаться в своих чувствах.
Последние комментарии
7 часов 4 минут назад
7 часов 8 минут назад
7 часов 20 минут назад
7 часов 21 минут назад
7 часов 35 минут назад
7 часов 52 минут назад