Женитьба [Виктор Петрович Астафьев] (fb2) читать постранично

Виктор Петрович Астафьев Женитьба (Из повести «Веселый солдат»)

С Раей Буйновской, о которой свою супругу за всю нашу совместную жизнь я так и не уведомил, но теперь, за давностью лет, когда почти весь лист с древа воспоминаний осыпался и то, что было пестрым или выспевшим, багряным, желтым ли — все равно смешалось, слеглось в чуть ощутимо пахнущий, бесцветный, серый пласт, истлело и превратилось в щепотку земного праха можно.

…Я все-таки проделал тот путь, через общественный сад, по поросшему косогору и одичавшей окраине сада, к переулку, в котором, что тесто в квашне, была густо замешана и застыла на всплесках грязища, к той хате, куда вселял когда-то Раю. Путь через сад действительно оказался короче, в особенности туда, и я даже подосадовал, что так и не воспользовался им ни разу.

Рая была дома, неторопливо собиралась в путь. Ее демобилизовали, потому как воскрес из мертвых ее муж, и она отправлялась в Ленинград, в распоряжение Кировского райвоенкомата. Служить она в цензуре не собиралась, надеялась поступить в аспирантуру при Ленинградском университете и со временем перейти на преподавательскую работу.

— Что же это вы, молодой человек, так браконьерски распоряжаетесь своей жизнью? У вас что, их много? Или испугались просторностей? Бела света? В уголок охота? В тепло? Прижаться к кому-нибудь или к чему-нибудь, лишь бы не одному, лишь бы не боязно?..

— Так, Раиса, так, — опустил и голову, — ехать, ехать некуда и не к кому.

— Как это некуда? Как это не к кому? Везде люди. Свои люди, своя земля. Скажи лучше — к команде привык, по указке жить привык, к казенному хлебу привык. А думать отвык, без указки жить не научился… Ах, армия, армия! Сколько бездушия, безответственности, безволия, да и бесчеловечности, в конечном счете, порождает она! Ну почему ты не пришел ко мне, прежде чем сделать это? Или в чаду наслаждений забыл обо мне? А я так сердечно и сразу приняла тебя. Хотя, это бывает со мной. Не так часто, но бывает…

— Да так вот, как-то сразу, с ходу, с лету все вышло… получилось…

— Получилось… Машенька — неплохой человек, хотя и не моего поля ягода. Я не люблю этих скрытных мышек-норушек, которые по комочку рыхлят, а поляны портят, по соломинке грызут, корешок по корешку зубками перекусывают… А потом… копны валятся. Она хоть сказала тебе о своем мимоходном замужестве?.. Сказала. Но ты выше этого!.. Ох-хо-хо… Голубь ясный, солдатик наивный, ничего-ничего ты еще в жизни не понимаешь!.. Прости меня за откровенность.

— Хэ! — воскликнул я, вроде бы дурачась. — Да захочу и тут же разженюсь, выброшу а окошко красноармейскую книжку с печатями — и все дела! И поеду, куда захочу!..

— Ох и распетушился! Ну и отчаянный! Видали таких, Соломея Карловна? Обратилась она к хозяйке.

— Ба-а-ачила! Цэ вин тут такий хоробрый, а сэрдчишко-то тримается…

— Во-во! Тримается. Увяз ты, Витек, увяз… тебе кажется, коготком, в вынимать начнешь, всеми лапами завязнешь… Не для того Машенька с тобой в сельсовет шла, чтоб ты так вот, раз — и ушмыгнул от нее… не для того. Она неглупа, и жизнью мята, а не балована, увы… Как жаль, как жаль, что ни с тобой, ни с нею я поговорить не удосужилась. Как жаль…

Раиса проводила меня через сад почти до дороги, взяв на прощанье обеими руками мою голову, как горшок, притянула к себе, поцеловала в лоб и в раненый глаз:

— Все у тебя пусть будет хорошо. Обязательно!

* * *

Строй по ту и по другую сторону сраженно смолкал, открывались рты, таращились на меня глаза, кой у кого уж подведенные черным в знак отрешенности от военной дисциплины и уставных оков. Ух, как я себе нравился! Как я был хорош! Знать бы, что такой триумф красоты моей и гордости никогда уже не повторится, так сбавить бы шаг, продлить бы минуты торжества. Да где там? Голову закружило минутной славой, взор единственного зрячего глаза застлало хмельным туманом вдохновения. Меня еще хватило на то, чтоб гусарски пристукнуть сапогами перед совершенно растерянной невестой своей, небрежно чмокнуть ее в щеку и с рыцарским полупоклоном вручить ей кисточку рябины.

Но когда мы очутились за глухой стеной сортировки, где лежал обломанный ствол старой груши, вышарпанный задами куряк, парочек и просто уединившихся людей, и присели рядом, я вытер пилоткою пот с лица и выдохнул:

— У-уф, хорошо, что успел!

— Да, очень хорошо… — сказала в пространство Маша. — Не знала, что и думать…

Я глянул на нее сбоку и понял, что она не спала ночь, может, и не одну, и много плакала. И удерживаясь на высоте все той же рыцарской роли, хотя и без особого вдохновения, однако с налетом небрежности, обронил:

— А что тут думать? Снимай с машины чемоданишко, шинель и пошли домой!

Какое-то время Маша не отвечала и все смотрела вдаль, поверх хат и садов, смотрела в ту сторону, откуда я так спешил, гнал рысака, и сердце мое полнилось каким-то легким чувством удали, бесстрашия, бездумного торжества, радости сделать соучастником моего душевного подъема,