Вся ночь впереди [Тереза Вейр] (fb2) читать онлайн

Тереза Вейр Вся ночь впереди

Годы учат тому,

Чему никогда не научат дни.

Р. У. Эмерсон

Глава 1

Никогда не женитесь на женщине, которая кого-то до вас сильно любила. Даже если этот кто-то уже умер. Особенно в том случае, если он умер.

«Что это на меня нашло?» – задался вопросом Остин Беннет. Вообще-то он в тонкости своей семейной жизни старался не вдаваться и о своих взаимоотношениях с женой размышлял редко.

Конференция биржевых брокеров в Чикаго закончилась, и Остин вернулся в родной город. Его серебристый «Мерседес» свернул на подъездную дорожку к дому.

А вот и дом.

Хорошо все-таки вернуться домой, подумал Остин, и эта мысль удивила его самого.

Много лет назад, когда их с Молли дочь Эми была еще совсем маленькой, он попытался было уговорить жену переехать из этого дома, населенного по преимуществу студентами городка Ла-Гранде, штат Айова, в дом и город побольше, но Молли не захотела, и они остались на старом месте.

Теперь он вдруг понял, что даже рад этому. Переезд в новый дом ничего бы в их жизни не изменил. Формально Молли продолжала бы оставаться с ним, но ее душа, как и прежде, была бы ему неподвластна.

«Ты здесь, и в то же время тебя здесь как бы нет», – однажды сказал ей Остин, когда они закончили заниматься любовью. Она не стала с ним спорить. Отвернулась к стене – и уснула.

Свет фар пронизал пелену дождя и высветил двери гаража. Остин нажал на кнопку дистанционного управления на приборном щитке.

Никакой реакции.

Он снова нажал на кнопку.

Ни малейшего движения.

А ведь он предупреждал Молли, чтобы она вставила в приемное устройство новые батарейки! Черт, да слушает ли она его хоть когда-нибудь? Неужели он все на свете должен делать сам?

Им овладело привычное чувство раздражения. Надавив на клаксон, Остин трижды громко просигналил. Подождал секунды две, потом просигналил снова.

Молли и не подумала выйти.

Остин мечтал об отдыхе, и ему не терпелось попасть в дом. Конечно, он мог немного посидеть в машине – подождать, когда кончится дождь, но терпение к числу его достоинств не относилось. Выключив зажигание, он распахнул дверцу автомобиля и под хлеставшими с неба дождевыми струями побежал к гаражу, разбрызгивая лужи тонкими кожаными туфлями, отнюдь для хождения по воде не предназначавшимися. Пиджак, в который он был одет, тоже промок в одно мгновение.

Открыв ключом боковую дверь, Остин вошел в гараж и нажал на кнопку подъемного механизма. Мотор заработал, и закрывавшая въезд металлическая створка медленно поползла вверх. Остин выскочил из гаража и вернулся к машине.

К тому времени как он припарковал свой «Мерседес» рядом с микроавтобусом супруги, настроение у него улучшилось. Он успокоился и постарался выбросить досадное происшествие с дверью из головы.

Выбравшись из машины, он прихватил с собой кейс с документами и бумажный пакет с предназначавшейся для Молли «грибной птицей». Эта изготовленная из сушеных грибов штуковина поразила его воображение своими реалистическими деталями и удивительным сходством с настоящей птицей. Во всяком случае, до сих пор он ничего подобного не видел.

Теперь, однако, ему пришло в голову, что подарок, возможно, вовсе не окажется для его супруги приятным сюрпризом и, весьма вероятно, вызовет у нее недоумение и даже раздражение. До Рождества и до ее дня рождения было еще далеко, а у них с женой не было заведено дарить друг другу подарки просто так – без всякого повода. Признаться, Остин и сам точно не знал, зачем купил это. Быть может, по той только причине, что, увидев ее, сразу же подумал о Молли. В любом случае, он сделал покупку под воздействием мгновенного импульса, испытывал сейчас по этому поводу чувство досады и решил припрятать подарок до лучших времен.

Прежде чем открыть дверь, ведущую из гаража на кухню, он провел рукой по еще мокрому крылу своего серебристого автомобиля, пытаясь определить на ощупь, не осталось ли на нем следов от вмятины, появившейся после того, как брат Молли врезал по его «Мерседесу» клюшкой для гольфа. Крыло, однако, было как новенькое, и Остину оставалось только отдать должное прекрасной работе делавших ремонт кузовщиков.

Никто не понимал, что значила для него эта машина, не подозревал, что она являлась для него чем-то бо́льшим, нежели просто символом благополучия и престижа. Между тем дорогая машина была свидетельством того, что он, Остин Беннет, кое-чего в этой жизни достиг, хотя его отец и утверждал обратное.

Дверь на кухню оказалась запертой.

Странно. Молли не имела привычки запирать двери, и Остин не раз ее за это ругал: слишком много шастало вокруг разного рода психов. Неужели она решила все-таки его послушать?

Вряд ли.

Он сбросил мокрые туфли, снял и встряхнул пиджак, достал из кармана ключи, отпер дверь и вошел на кухню.

Молли не относилась к тому типу женщин, которые любят без особой на то нужды переставлять мебель, поэтому Остину не приходилось волноваться, что он, войдя в дом, обнаружит там нечто новое и непривычное взгляду. Он мог быть уверен, что в доме ничего не изменилось и каждый предмет находится на привычном месте. Он также не сомневался, что Молли занимается сейчас привычными домашними делами – в частности, готовит ему ужин.

«Вот бы она удивилась, – подумал Остин, – если бы я предложил ей переставить мебель или, более того, заново отделать кухню».

Это означало бы, что он проявляет интерес к их совместной жизни, и Молли для него как-никак жена, а не просто бестелесный призрак.

Остин, оставляя на полу мокрые следы, прошел через кухню в свой кабинет.

Свет нигде не горел, запаха пищи не чувствовалось.

– Молли!

Куда, черт возьми, она запропастилась?

Остин поставил кейс и бумажный пакет с подарком на стол, повесил пиджак на стул.

– Молли!

Не получив ответа, он снова прошел на кухню. Глянув в окно, машинально отметил, что дождь почти закончился. Теперь вместо низвергавшихся с неба струй воды во дворе едва заметно моросило. Сквозь кухонное окно можно было увидеть заброшенный сад, в котором Молли прежде разводила розы.

Он нахмурился, вспомнив, что несколько месяцев назад Молли отдала большинство столь ценимых ей розовых кустов дочери. Когда Остин спросил у нее, куда вдруг исчезли цветы, она сказала, что розы у них на участке принимаются с трудом и их лучше всего пересадить на другую почву.

Рассматривая через окно двор, Остин обратил внимание на кормушки для птиц.

Пусто.

Между тем Молли никогда не оставляла кормушки пустыми. Помимо Эми и ее дочурки Мелинды, она больше всего на свете любила розы и птиц. В таком вот порядке.

На смену раздражению пришло беспокойство.

С тревожно забившимся вдруг сердцем он стал большими шагами, чуть ли не бегом, комнату за комнатой обходить дом.

– Молли!

Вообще-то вчера Остин собирался ей позвонить, но не позвонил – из гордости. Не хотел, чтобы она думала, будто он о ней беспокоится.

Надо было все-таки позвонить.

Что-то с ней случилось. Возможно, на нее напали. Может быть, ее даже…

Остин прошел из кухни в столовую, а оттуда направился в гостиную. Мертвую тишину комнат нарушало только его неровное, прерывистое дыхание.

В доме был полный порядок и все стояло на своих местах.

Он уже начал поднимался по крытой ковровой дорожкой лестнице на второй этаж, как вдруг что-то заставило его снова вернуться в столовую. Нечто такое, что он заметил, но не сумел с первого взгляда ни осознать полностью, ни оценить. На буфете, как обычно, лежала белая кружевная салфетка. На ней стояли их семейные фотографии в рамках. Так вот – почти все эти фотографии исчезли.

Осталась только одна: с его, Остина, портретом.

Остин повернулся и полетел вверх по лестнице, выкрикивая имя жены и перепрыгивая через три ступени. Когда он ворвался в спальню, которую они делили с женой на протяжении почти двадцати лет, его взгляд прежде всего упал на старательно застланную постель и стоявшие на полу под кроватью его домашние туфли. На туалетном столике лежала вырванная из блокнота страничка, сложенная в несколько раз и надписанная мелким почерком Молли.

Остин схватил листок бумаги и развернул его.

Дорогой Остин.

Прости меня за трусость, но я была вынуждена поступить так, как поступила. Ты такой сильный, такой самоуверенный. Дело в том, что я тебя боюсь. Ну вот. Сказала все-таки. Да, не скрою, ты меня пугаешь. А я устала бояться, устала быть слабой, устала от твоих грозных взглядов. Прошу, не пытайся меня разыскивать. Я сама свяжусь с тобой – когда стану сильнее и найду в себе мужество, чтобы отстаивать свои интересы во время бракоразводного процесса.

Так что готовить тебе ужины и забирать твою одежду из чистки я больше не буду. Все это тебе придется отныне делать самому. Продукты находятся в холодильнике и морозильной камере. Не забудь, что мусор вывозят по четвергам. Ставь пакеты на обочину дороги, в противном случае мусорщики проедут мимо. И еще: не пей слишком много вина. От этого у тебя бывают сильные головные боли.

Молли.

Остин замер.

Молли от него ушла. Она его бросила!

Прощальное письмо выпало из его пальцев и плавно спланировало на пол.

Вот так-так! Мало того, что она, как выяснилось, его боится, она еще и надумала с ним развестись.

Невероятно!

Он бросился к гардеробу и распахнул створку. Из шкафа вывалился пустой саквояж, ударил Остина по колену и упал на пол. Остин принялся рыться в оставшихся вещах и скоро обнаружил, что исчез старый чемодан Молли.

Сколько раз он ей говорил, чтобы она выбросила эту дрянь, но Молли не захотела. Она любила этот чемодан ничуть не меньше, чем свои воспоминания об умершем любовнике. Приверженность к старому барахлу и старым воспоминаниям сделались ее культом, которому она поклонялась с истовостью настоящей фанатички.

Молли…

О господи! Она от него ушла. Взаправду.

Остин попятился и плюхнулся на стоявшую у него за спиной кровать.

«И что же мне, спрашивается, теперь делать? – задал он себе вопрос. – Как жить? Сегодня, завтра… на следующей неделе?»

Он подумал о том, что без Молли дом опустел. Потом попытался представить себе, как изо дня в день будет здесь жить, переходить из комнаты в комнату, готовить себе завтрак, уходить на работу, возвращаться, – и не смог. Уж больно все это показалось ему странным. Нереальным.

Остин сидел на кровати и смотрел прямо перед собой. Время шло, и тени в комнате удлинялись все больше.

А может, все, что случилось, к лучшему? Что ему, в самом деле, дал этот брак? Да ничего, кроме боли. Но если бы она причиняла ему боль сознательно, жить ему, несомненно, было бы много проще. По крайней мере, он знал бы, что Молли о нем помнит и думает. А это, в свою очередь, являлось бы свидетельством того, что он существует. Шли годы, а она почти не реагировала ни на его присутствие, ни на то, что он говорил. И тогда он начал ее бранить. То есть делать то, что у него всегда неплохо получалось. Он ругал и оскорблял ее в надежде, что жена воспротивится, станет с ним спорить, даст, наконец, ему отпор. Другими словами, хоть как-то на его присутствие отреагирует, продемонстрирует хоть какие-нибудь чувства.

Но ее ничего не трогало. Даже его ежедневные упреки. Даже их занятия любовью. Или, правильнее было сказать, что они занимались сексом.

Сидя на кровати и раздумывая над всем этим, он, не отдавая себе в том отчета, стал вести себя как человек, переживший сильнейший психологический шок. Старался изгнать из памяти все дурное, деструктивное и сосредоточиться на позитиве. Чтобы не сойти с ума, ему ничего другого не оставалось.

Он сможет без нее жить. Это точно. Жизнь холостяка имеет массу преимуществ. Теперь он будет пить пиво и есть чипсы в гостиной, а если ему почему-то не захочется принимать душ, то он не станет себя этим утруждать и ляжет спать грязный.

«А женщины? Ты подумал о других женщинах? – спрашивал он себя. – Ты ведь еще ничего себе: во всяком случае, облысеть не успел и не располнел так, как некоторые из твоих сослуживцев. В твоем офисе полно женщин, которые не прочь с тобой пофлиртовать. Теперь ты можешь себе позволить с ними заигрывать. Более того, ты можешь чуть ли не каждую ночь проводить с новой женщиной – если, конечно, захочешь».

Зря он так торопился домой. Надо было остаться в Чикаго и пойти на вечеринку, которую устраивали по случаю окончания конференции. Тем более он там познакомился с весьма симпатичной коллегой, которая дала ему понять, что не станет возражать в случае, если он попытается затащить ее в постель.

Господи! О чем он только думает? Ведь это ему – ему, и никому другому! – не нравилось, когда у него в гостиной пили и закусывали. А женщины… Ни одна из них не нравилась ему так, как нравилась Молли. Она не знала – да и не могла знать, поскольку он никогда бы ей в этом не признался, – что, когда они поженились, он был девственником. Подумать только! Она уже носила в своем чреве ребенка какого-то парня, а он еще не спал ни с одной женщиной.

В присутствии Молли он робел.

Она была такой красивой, такой печальной, такой одинокой. Он хотел стать ее героем: защищать ее от обидчиков и помогать ей в трудных ситуациях. Но у него ничего не получилось. Она так его и не полюбила.

Остин закрыл лицо ладонями.

Почему, интересно знать, люди так носятся со своими неосуществившимися мечтами и стремлениями, придают им едва ли не сакральный смысл? Взять хотя бы Молли. Она тоже обожествляет призраки прошлого, чуть ли не молится на них. А вот к их браку относится наплевательски, хуже того: сожалеет, что он вообще имел место. Ужасно, когда человек сожалеет о проведенных с тобой годах.

Ничего, он и без нее проживет, сказал себе Остин. Разве он не жил без нее все эти годы, пусть даже Молли и считалась формально его женой? В любом случае, ему придется жить без нее: ведь она собирается подавать на развод.

А может быть, она вернется?

Правда? Ты в это веришь?

Остин слазил в задний карман брюк, вытащил бумажник и стал перебирать его содержимое. Выудив черно-белую фотографию, на которой были запечатлены они с Молли, Остин стал рассматривать ее так внимательно, будто видел впервые. Фотография была сделана в день их свадьбы. Они с Молли стояли, обнявшись, на ступенях муниципалитета, улыбались, и солнце отражалось у них в глазах.

Интересно, думала ли она в тот день о своем умершем любовнике? А ее улыбка? Не несла ли она на себе трагический отпечаток?

Зря он не послушал тогда свою сестру, сестру и всех тех, кто выступал против их с Молли брака и называл его психом за то, что он хотел на ней жениться.

Неужели бывает, что двое людей, встретившись, влюбившись и поженившись, живут потом душа в душу всю жизнь? Лично он, Остин, таких людей не встречал. Что вообще происходит с людьми? Они что – стали сплошь испорченными и аморальными? Или жизнь такая пошла – слишком легкая и ни к чему не обязывающая? Или, быть может, все несчастливые пары несчастливы из-за пресловутого несходства характеров?

Остин вздохнул: это все философия, а он философствовать не мастер. Философия – это для плакс, для слабаков. Он лично всегда думал, что неразрешимые вопросы, которые задавали себе любители пофилософствовать, ни к чему хорошему не вели и делали слабых людей еще слабее. В самом деле, если ты врезал себе по пальцу молотком, тебе достаточно того, что палец болит. Какого черта умствовать и задаваться вопросом, отчего и как это происходит? Болит – и все тут!

Он провел пальцами по гладкой поверхности старой, затершейся по краям фотографии.

Сейчас он испытывал самую настоящую боль: острую и мучительную. От того, что в душе у него стало пусто, а вся его жизнь пошла прахом.

Ах, Молли, Молли… Зачем ты от меня ушла?

Как, однако, тихо в доме…

Интересно, потребует ли она при разводе машину? Или, к примеру, дом?

Нет, не потребует, решил он. Молли никогда ничего от него не хотела и не требовала. И в этом-то все и дело.

Как все-таки тихо в доме.

Слишком тихо.

Так тихо, что он слышит собственное дыхание.

Капелька воды сползла с его волос и скатилась по шее за ворот рубашки.

И Эми тоже от него уехала. Выросла, вышла замуж. Как это все случилось? Казалось, еще вчера он свинчивал у нее с велосипеда помогавшие поддерживать равновесие металлические колесики, а потом бежал рядом с ней по тротуару…

Держал ее, а потом отпустил, но его рука продолжала находиться на расстоянии дюйма от ее сиденья. Полагая, что он ее держит, Эми ехала довольно уверенно и не виляла. Можно сказать, ехала на одном к нему доверии.

– Только не отпускай меня! – кричала она.

– Держу тебя, держу! – отвечал он. Врал, конечно, но самую малость. Знал, что стоит ей только вильнуть в сторону, как он сразу же ее подхватит.

– Не отпускай меня!

А потом она неожиданно стала кричать другое. У нее даже интонации в голосе изменились, словно она в одно мгновение повзрослела:

– Отпусти меня! Я уже большая – могу ехать сама.

– Ты в этом уверена?

Он боялся отводить от нее слишком далеко руку: думал, она упадет.

– Отпусти меня!

Велосипед вырвался вперед: Эми поехала слишком быстро.

Она оторвалась от отца, сразу же испугалась и закричала:

– Папочка! Папочка!

Он припустил за ней что было сил, но она слишком далеко от него уехала. Когда Эми стала падать, он не успел до нее добежать.

Он взял дочь на руки и понес к дому. Она тихо плакала, ее светлые мягкие волосы были испачканы кровью. Кожа у нее была такая белая, такая нежная, что он видел, как надувалась и опадала у нее на виске голубая жилка.

– Почему ты отпустил меня, папочка? – всхлипывала девочка.

– Ты сама меня об этом попросила.

– Я думала, т-ты меня п-поймаешь! Ты же п-папочка…

Когда Молли увидела кровь, то стала белее дочери. Она посмотрела на него в упор – может быть, впервые за все время их совместной жизни. При этом на лице у нее проступили злость и нечто, подозрительно напоминавшее ненависть. Ничего удивительного: ведь он допустил, что пострадало самое дорогое для нее существо.

Молли предупреждала его, чтобы он не смел снимать с велосипеда дополнительные колесики. Говорила, что Эми еще не готова ездить на двухколесном велосипеде. Но он все-таки поступил по-своему. Это был своего рода заговор отца и дочери, направленный против матери.

Эми давно уже выросла. Теперь вспомогательные колесики ей не нужны. И папочка ей тоже не нужен. Теперь у нее своя собственная семья и своя собственная дочь.

А вот он остался совсем один.

Остин наклонил голову и в который уже раз всмотрелся в их с Молли фотографию. Изображение у него перед глазами стало расплываться, где-то в глубине груди зародился стон, а горло сжала невидимая, но жестокая рука. Потом у него ослабли и онемели пальцы, и фотография полетела на пол. Он наблюдал за тем, как она падала, не имея сил пошевелиться.

Минут через десять ощущение ступора прошло. Остин медленно поднялся с постели, спустился по лестнице на первый этаж и отправился во двор, чтобы насыпать корма в развешанные Молли кормушки для птиц.

Глава 2

Прошел год…

Молли Беннет лежала на флоридском пляже, подставив тело горячему солнцу. Прежде она никогда не носила бикини, но теперь, уйдя от мужа и перестав быть домохозяйкой, могла себе это позволить. Ходить «топлесс» Молли, правда, не отваживалась, но ее бикини тоже было достаточно смелым и больше открывало постороннему взгляду, чем скрывало. Сменив глухой черный купальник на две узкие полоски яркой материи, она заодно покрасилась. Теперь ее тусклые каштановые волосы, которые по неизвестной причине так нравились Остину, приобрели медный оттенок, и в их прядях, когда она поворачивалась головой к солнцу, то и дело вспыхивали золотистые искры.

Прикрыв глаза, Молли вслушивалась в стоявший на пляже неумолчный шум и наслаждалась теплом, подставляя солнцу то бок, то живот, то бедро.

Рокот прибоя приглушал все звуки – даже пронзительные крики чаек и гомон плескавшейся у берега детворы.

Лежа на пляже, Молли размышляла над тем, что такое семейное счастье.

По ее мнению, основой счастливого брака должно быть равенство и взаимопонимание между супругами. По-настоящему гармоничные пары никогда не разлучаются и вместе делят горе и радость.

У них с мужем этого не было. Остин уделял им с дочерью слишком мало внимания. Он, можно сказать, почти не смотрел в их сторону. А все потому, что чрезмерно был занят собой и своей работой.

Ох уж этот Остин!

Стоило ей только от него уехать и впервые ощутить себя независимой, как чувство вины – это проклятие женского пола! – стало подобно черной туче заволакивать открывавшиеся перед ней блистающие горизонты. Уже не раз и не два она задавалась вопросом: все ли у него в порядке?

Кроме того, она опасалась непродуманных действий с его стороны. Характер у Остина был взрывной и резкий, а она расставание с ним не подготовила. Во-первых, Молли его побаивалась, ну а, во-вторых, за последний год их семейной жизни они едва ли обменялись десятком фраз.

На лицо Молли упала чья-то тень.

– Надеюсь, вы намазались защитным кремом?

Этот глубокий мужской голос был ей знаком. Равным образом ей был знаком проступавший в речи этого человека австралийский акцент. Насколько она помнила, пятнадцать лет своей жизни он провел в Австралии.

– С другой стороны, – продолжал мужчина, – вы так хорошо загорели, что ожогов вам уже можно не опасаться.

Молли приподнялась на локте, прикрыла ладошкой глаза от солнца и взглянула на говорившего.

Этого человека звали Шон Кристиан. Он относился к типу мужчин «без возраста», которые и в шестьдесят лет остаются такими же привлекательными и сексуальными, как и в тридцать. Он был высок, мускулист и хорошо сложен, а его тело покрывал ровный золотистый загар. Впрочем, его делали привлекательным не только безупречное сложение и хорошо развитая мускулатура, которой позавидовал бы любой юнец. Молли нравились его улыбка и проступавшая в каждом его слове ирония: казалось, он вечно беззлобно подшучивал над собой и окружающими.

Стоя в двух шагах от нее, он смотрел на Молли сверху вниз, временами встряхивая своей роскошной седеющей гривой.

Молли знала, что Шон – вдовец и у него взрослые дети, успевшие обзавестись собственными семьями и собственными детьми. Другими словами, у Шона уже были внуки. Когда же Молли сообщила ему, что у нее тоже есть внучка, которой недавно исполнился годик, то он от удивления только развел руками.

В настоящий момент Шон, не скрывая своего восхищения, любовался ее полными грудями, плоским животом и длинными, стройными ногами. Это было ей тем более приятно, что Остин никогда восхищенными взглядами ее не награждал.

– Не возражаете, если я к вам присоединюсь?

– Сегодня, значит, вы скульптурой не занимаетесь? – спросила Молли, вспоминая созданные им чудесные произведения. Шон был поклонником моря и населявших его глубины причудливых существ, которые и являлись в основном объектом его творчества.

– Я увидел, как вы отправились к морю, и после этого сосредоточиться на работе уже не мог.

Он расстелил на песке большое махровое полотенце, скинул футболку и шорты и улегся рядом с Молли.

У него был плоский живот и широкая, с развитой мускулатурой грудь, покрытая седеющими завитками волос.

Молли не отрываясь смотрела на его тело. В следующее мгновение, однако, она устыдилась своего пристального взгляда и перевернулась на живот.

– Все-таки средство от ожогов не помешает, – сказал Шон.

Он подвинул свою пляжную сумочку и извлек оттуда тюбик с кремом. Неожиданно для Молли Шон, не спрашивая у нее согласия, стал легкими, размеренными движениями втирать крем ей в спину. Когда он расстегнул на ней бюстгальтер, она так удивилась, что не могла произнести ни слова. Между тем Шон продолжал втирать крем ей в кожу, проводя рукой у нее по спине и по бокам, словно невзначай касаясь выпуклостей грудей, которые открылись его взгляду, когда он расстегнул на ней лифчик.

– Встретимся сегодня вечером? – спросил Шон, массируя сильными пальцами ей спину.

– Я замужем, – сказала Молли. Она уже не раз произносила эту фразу, когда он приглашал ее к себе в мастерскую или домой на поздний ужин.

– Бросьте это ваше «замужем», Молли. Все знают, что вы с мужем живете поврозь. Приходите. Я зажарю на решетке рыбу и открою бутылку хорошего белого вина. Будем потягивать вино и наблюдать, как садится солнце. – Немного помолчав, он добавил: – Дело в том, что я очень одинок.

Лгал он или нет, она не знала, но эти его слова ее тронули.

Она тоже была одинока, и, хотя ушла от мужа по собственной инициативе, одиночество уже стало ее тяготить. Одиночество и бесцельность ее нынешнего существования. После разлуки с Остином Молли жила как во сне, и ее существование, лишенное каких бы то ни было планов на будущее, казалось ей пустым и бессмысленным. Правда, она получила временную работу и теперь продавала на пристани цветы, но заниматься этим делом до конца своих дней ей вовсе не улыбалось. Настала пора принимать решения и совершать поступки. Так почему не начать совершать их прямо сегодня – вернее, сегодня вечером?

Итак, он приглашает ее на ужин…

Это, конечно, будет не просто ужин. Шон явно к ней неравнодушен, да и она в его присутствии испытывает сильное сексуальное возбуждение. Похоже, ему удалось разбудить ее дремлющую чувственность.

Руки Шона ни на мгновение не прекращали работы, подбираясь к самым укромным уголкам ее тела. Один раз его пальцы даже скользнули за резинку трусиков и коснулись полушарий ее ягодиц.

– Хватит, довольно… прошу вас… – едва слышно произнесла она, опасаясь, что голос выдаст ее. – Спасибо…

Он застегнул на ней лифчик и убрал руки. Несмотря на жару, его прикосновения вызвали у нее озноб, отчего ее кожа тут же покрылась мурашками.

– Хочу, чтобы мои руки запомнили все изгибы вашего тела, – сказал Шон. – Тогда я смог бы изваять вас даже в ваше отсутствие.

Она представила себе, как его руки скользят по ее телу, проникая в его самые сокровенные места, и вздрогнула.

– В самом деле, Молли, вы согласились бы мне позировать? – спросил он.

Она перекатилась на бок, посмотрела на него в упор и коротко ответила:

– Да.

Он, воспользовавшись моментом, попытался было уговорить ее отправиться к нему в мастерскую немедленно, но Молли отказалась. Она еще не была к этому готова – ни к свиданию, ни к позированию, ни к тому, что неминуемо должно было за этим последовать. Она вдруг почувствовала себя юной девушкой, которую пригласили на свидание, намекнув, что оно, возможно, будет сопряжено с радостями плоти. Но такие свидания, как известно, спешки не допускают. Она должна вернуться в свою маленькую квартирку, принять душ, тщательно подкраситься, а потом основательно подумать над тем, какой наряд ей надеть и какие духи выбрать.

Все необходимо сделать на высшем уровне.

Шон сказал, что зайдет за ней ближе к вечеру и отведет на пристань, где стоит его яхта.

Поднявшись с места, он взял ее за руку и потянул за собой. Когда Молли послушно встала, он нагнулся, поднял с песка свое полотенце и задрапировался в него, как в тогу. В его глазах проступало желание – возможно, даже более сильное, чем ее собственное. В следующее мгновение Шон притянул ее к себе; держа полотенце за края, распахнул его, а потом свел руки у нее за спиной, укрыв ее полотенцем и, словно ширмой, отгородив их обоих от всех, кто находился на пляже.

Затем он смахнул с кожи у нее на шее налипшие песчинки, провел пальцем по ключицам, задержался на груди. В следующее мгновение его рука соскользнула с ее груди и устремилась к загорелому животу.

– Ты такая красивая, – прошептал Шон, – такая желанная…

Когда он произносил слово «желанная», его акцент проявился особенно сильно, и эти непривычно прозвучавшие для ее уха звуки неожиданно вызвали у нее новый всплеск страсти.

– Я хочу тебя, – продолжал он. – С того самого дня, как увидел тебя с букетиками цветов на пристани.

Молли впилась пальцами ему в плечи и почувствовала, как напряглось все его тело, когда он коснулся рукой резинки ее крохотных трусиков.

Он закрыл глаза. Она видела, как пульсировала голубая вена у него на шее.

– Ты хочешь меня? – тихо спросил он.

Та, прежняя, Молли, вместо того чтобы хоть что-то ответить, повернулась бы и обратилась в бегство. Она бы решила, что в ней недостаточно страсти, чтобы ответить на страсть Шона, испугалась бы, что не сможет его ублажить. Но Молли обновленная, нынешняя чувствовала себя гораздо увереннее.

– Хочу, – твердо сказала она, прижимаясь всем телом к сильному телу Шона.

* * *

Молли приняла душ, надела белые шорты и узорчатый топ – все с иголочки, все, включая белье, новенькое. Когда она наносила на лицо косметику и губную помаду, ее рука от возбуждения слегка подрагивала.

Когда она прикасалась смоченной духами пробкой от флакона к шее, зазвонил телефон.

Она сняла трубку.

– Мам?

У Молли тревожно сжалось сердце. По голосу дочери она сразу поняла, что что-то случилось. Стиснув трубку с такой силой, что у нее побелели костяшки пальцев, она стала ждать, когда дочь введет ее в курс дела.

– У отца случился удар…

Глава 3

Удар?

Молли сжала трубку обеими руками. Должно быть, дочь ошиблась. Остин ни дня в своей жизни не проболел. Более того, Молли втайне считала, что у него сверхъестественный иммунитет ко всем болезням, включая даже такие заразные, как грипп.

– У меня давно не было об отце никаких известий, – сказала Эми.

Удивительное дело: у Эми дрожал голос, хотя она славилась своим хладнокровием и умением держать себя в руках.

– Ну… я и поехала к нему домой… – Тут Эми с шумом втянула в себя воздух. – И нашла его… на заднем дворе. Было темно, и шел дождь, – продолжала торопливо говорить Эми, проглатывая окончания и громоздя слова одно на другое. – Папа лежал неподвижно прямо на земле. Поначалу я даже подумала, что он умер.

У Молли перехватило горло.

Похоже, это правда. У Остина и впрямь случился инсульт.

Хотя она до сих пор не могла в это поверить, эта мысль, какой бы невероятной она поначалу ей ни казалась, стала постепенно проникать в ее сознание.

– Когда папу перевезли в больницу и врачи осмотрели его, выяснилось, что у него действует только одна рука и он не может ни говорить, ни двигаться… – Тут Эми всхлипнула. – Лежит, бедняга, на спине и безучастно смотрит в потолок…

«Бедная, бедная Эми, – подумала Молли. – Сколько же ей всего пришлось перенести!»

Переезд во Флориду стал для Молли настоящим испытанием. Прежде всего потому, что она, как ей казалось, бросила Эми и ее дочурку Мелинду на произвол судьбы. Теперь их отделяло друг от друга пятнадцать тысяч миль, и Молли очень переживала по этому поводу, поскольку материнство было для нее лучшей порой жизни, а свою дочь и внучку она любила больше всех на свете.

Когда Эми выросла, вышла замуж и зажила своей собственной жизнью, Молли ощутила страшный вакуум, так как на протяжении многих лет вкладывала в дочь все лучшее, что было у нее в душе. У нее сложилось такое ощущение, что с уходом дочери у нее будто отрезали кусок сердца. Эта рана продолжала ныть, хотя Молли отлично понимала, что уход детей из семьи – самое естественное дело.

Теперь, однако, выяснилось, что дочь в ней нуждается. Это обрадовало Молли: она-то думала, что Эми вряд ли когда-нибудь обратится к ней за поддержкой и помощью.

Но может ли она вернуться домой при сложившихся обстоятельствах? Хотя бы ради Эми?

О господи, как же трудно принять решение.

– Разумеется, отец ничего об этом звонке не знает. Думаю, он не захотел бы, чтобы я сообщала тебе о том, что с ним произошло. Конечно, мне не следовало бы ни о чем тебя просить, но мамочка… – Тут голос Эми снова задрожал и прервался – уже в третий раз за время этого телефонного разговора. Должно быть, такое происходило с дочерью впервые в жизни.

«Она не представляет, о чем собирается меня просить. Если бы представляла, у нее язык бы не повернулся», – подумала Молли.

Молли всегда считала Эми сильной женщиной. По счастью, ее дочь не знала, что значит провести половину своей жизни в тени другого человека.

– Я не собираюсь просить тебя вернуться к отцу, – сказала между тем Эми. – Знаю, что временами он бывает совершенно несносным. Я просто боюсь принять неверное решение. Не знаю, к примеру, вызвать ли к нему другого врача или ограничиться услугами врача лечащего. Я много чего не знаю, а потому чувствую себя крайне неуютно. Короче говоря, мама, мне страшно.

Эми напугана?

Молли сокрушенно покачала головой. Эми всегда казалась ей воплощением отваги. Никто из соседских девочек не раскатывал на роликовых коньках с такой бесшабашностью, как она. Да что там коньки! Эми никогда, даже в самом нежном возрасте, не боялась темноты. Когда же ей пришло время рожать, она, единственная из всех рожениц, отказалась от обезболивающих уколов.

– Ну так как, мам, ты вернешься?

В ту самую минуту, когда Эми задала наконец этот роковой вопрос впрямую, в дверь постучали.

Шон!

Неподалеку от того места, где Молли снимала квартиру, находилась пристань, а у этой пристани стояла его яхта. Молли могла ступить на борт яхты и отправиться с Шоном в путешествие. Короче, могла начать новую жизнь, стать другим человеком – независимым и свободным.

Но откуда, спрашивается, у нее вдруг возникли такие мысли? Кто ей сказал, что она может начать жить сначала и двигаться вперед, не оглядываясь на прошлое?

Они с Остином поженились, когда были еще совсем юными. В определенном смысле, они вместе взрослели. Вернее, взрослел один только Остин, а она со вступлением в брак словно бы остановилась в своем развитии.

В дверь снова постучали, на этот раз более настойчиво. Между тем находившаяся на противоположном конце провода Эми все еще дожидалась ответа матери.

Всю свою жизнь Молли делала только то, что должно, и никогда не поступала, как ей хотелось.

Похоже, и нынешняя ситуация не являлась в этом смысле исключением.

Однако возвращаться к Остину ей не хотелось.

С тех пор как по прошествии лет они с Остином стали все больше и больше друг от друга отдаляться, их интимная жизнь, поначалу довольно сносная, также стала претерпевать изменения, причем в худшую сторону. Нет, Остин ее не бил – он не был жестоким человеком, тем не менее бывали случаи, когда он неожиданно позволял себе выругаться или сказать ей какую-нибудь мерзость. Она же молча поднималась с постели и уходила из комнаты…

И тогда он устремлялся за ней. Несмотря на то, что с тех пор прошли годы и теперь их отделяло друг от друга полконтинента, Молли ясно представила себе, как он, тяжело дыша, идет за ней следом из комнаты в комнату и, наконец, настигает.

По большому счету, назвать это изнасилованием было нельзя. Хотя бы потому, что она в таких случаях никогда не сопротивлялась. Если бы Молли попыталась оказать ему сопротивление, он, возможно, опомнился и остановился бы, но она была покорна. Быть может, она не сопротивлялась, поскольку не считала нужным оборонять свои, как она считала, слегка уже увядшие прелести, а может быть, думала, что на этот раз их интимное сближение произойдет по-другому, не так, как это было в прошлый раз. Все надеялась, что в один прекрасный день у них все изменится…

Увы, этот день так никогда и не настал.

Они совокуплялись там, где он ее настигал: в кладовке, на ступеньках лестницы, на полу в коридоре… Для него такая близость была актом отчаяния, желанием доминировать над ней любой ценой, для нее же – элементарным актом подчинения.

Когда все заканчивалось и на ее теле оставались зримые отпечатки жестокой любовной игры, он покидал ее, не сказав ни слова…

За дверью ее дожидался Шон – приятный, привлекательный и очень сексуальный мужчина. Мужчина, который, она не сомневалась в этом, позволит ей наконец испытать оргазм. С Остином она оргазма никогда не достигала. То ли в силу врожденной робости, то ли по причине страха, который испытывала перед мужем. Но Шон не таков. В его присутствии она чувствовала себя защищенной. Господь свидетель, как это ей было необходимо. По правде говоря, она всю жизнь об этом мечтала.

Стук становился все более настойчивым.

– Молли!

В голосе Шона слышалась озабоченность. Казалось, он чувствовал, что у Молли что-то не так.

Ей хотелось крикнуть: «Я боюсь!», а потом выплакаться у него на плече.

Продолжавшая ждать ответа Эми напомнила о себе:

– Мам? Ты меня слышишь?

Молли со всхлипом втянула в себя воздух. Почему же она всего на свете боится? Она давно уже взрослая: она мать, бабушка наконец. И, между прочим, жена. А Остин – все еще ей муж. И отвечать за него должна она, а уж никак не Эми.

– Я приеду, – четко, чуть ли не по слогам сказала она и положила трубку.

Глава 4

Остин, сидя в кресле на колесах, смотрел в окно больничной палаты.

Итак, она возвращается.

Он не хотел ее видеть.

Он опустил глаза, посмотрел на свое беспомощное тело, обряженное в зеленую больничную пижаму, на неподвижную левую руку и сделавшиеся будто деревянными ноги.

Он не хотел, чтобы она его видела таким.

Остин находился в больнице вот уже восьмой день и хорошо изучил здешний распорядок. Завтрак в семь. После завтрака его отвозят в кабинет терапии – местечко, надо сказать, не из приятных. Там полно таких же бедолаг, как он, волею судьбы низведенных до состояния идиотов.

Остин терпеть не мог калек и прочих обиженных богом существ. Тем труднее было для него переносить свое нынешнее состояние.

В кабинете терапии медбрат пытался научить его заново стоять на негнущихся ногах. Потом логопед старался восстановить его речь, а другой врач учил его делать основные, присущие человеку движения.

Остин даже не пытался освоить всю эту премудрость и указаниям врачей не следовал. Прежде он ничьих приказов не выполнял, а сам раздавал указания.

Кроме того, ему казалось, что все это абсолютно бесполезно.

Ему говорили, что многие оказавшиеся в его положении люди после реабилитационного курса достигают почти полного выздоровления. Но Остин знал одного парня, который после перенесенного инсульта так никогда и не научился ходить и разговаривать.

И стал овощем.

Остин – в который уже раз! – с отвращением оглядел себя.

Ужас.

Ну почему Эми не захотела ухаживать за ним сама и вместо этого позвонила своей матери?

Вспомнив, в каком беспомощном состоянии нашла его Эми, Остин поморщился…

Он отправился кормить птиц. За последний год он стал знатоком в этой области. Научился даже составлять специальные смеси из разных семян и биодобавок, которые привлекали редкие виды птиц.

Он уже успел наполнить семенами несколько кормушек, когда его взгляд упал на одинокий розовый куст, который Молли по неизвестной ему причине не выкопала и оставила расти в разоренном садике. Остину пришло в голову, что куст было бы неплохо полить. Он подошел к колонке, включил воду и взялся за шланг.

Именно в этот момент он ощутил, что его тело стало неметь. Такое с ним уже случалось, но он не придавал этому значения. На этот раз онемение было куда сильнее, чем прежде: он перестал чувствовать свое тело и рухнул на землю.

Остин не знал точно, сколько пролежал на земле. Несколько часов, не меньше. Солнце село, и в садике стало темнеть. Он лежал на спине, устремив глаза в небо, на котором начали уже проступать звезды. Потом налетел ветер, который принес с собой облака, затянувшие звезды сплошной пеленой.

«Я умираю», – отрешенно подумал Остин.

Его затухающее сознание рождало образы прошлого. Перед его мысленным взглядом предстала маленькая Эми. Она была в своем любимом алом с синим свитерке и короткой юбочке. Потом Остин подумал о Мелинде: вспомнил, как он подбрасывал ее в воздух. Кроха при этом радостно верещала. Потом его мысли вернулись к Молли.

«Почему? – задавался он вопросом. – Почему ты от меня ушла?»

А потом он провалился не то в сон, не то в беспамятство…

Он пришел в себя от холода. Его одежда промокла насквозь, а тело сотрясалось от озноба. Лежавший на траве рядом с ним шланг продолжал извергать из себя потоки воды. Остин сделал попытку подняться, но ему не удалось пошевелить даже пальцем. Тогда он собрал все силы и дал себе команду: «Встать!» Ничего не помогло. Посланные его мозгом сигналы до конечностей не доходили.

Достоинство всегда играло важную роль в существовании Остина. Он считал, что человек должен идти по жизни с высоко поднятой головой.

Остин часто думал о смерти. Не о том состоянии, которое наступало после того, как душа расставалась с телом, а о процессе перехода в лучший мир. Больше всего его занимало, как он умрет и как будет выглядеть, когда его найдут. По некотором размышлении он решил, что в его распластанном на мокрой земле теле нет и намека на достоинство, и это неприятно его поразило.

Пошел дождь. Резкие поначалу капли довольно быстро сменились холодными, как лед, струями. Мрачная ирония того, что с ним происходило, заставила его рассмеяться в голос. Его частично парализованное горло издавало при этом страшные каркающие звуки, в которых не было ничего ни от смеха, ни от его прежнего голоса.

По этим ужасным звукам Эми его и нашла.

Остин не чувствовал левой руки и ноги. Левая часть его лица тоже ничего не чувствовала и оставалась неподвижной, как античная маска. Казалось, ему сделали сильнейший обезболивающий укол.

Когда его внесли на носилках в машину «Скорой помощи» и повезли в больницу, он вцепился правой рукой в запястье Эми и заплетающимся языком пробормотал:

– Только не говори матери…

Это была последняя фраза, которую ему удалось произнести.

Теперь, сидя у окна и озирая больничный двор, Остин раздумывал об этом своем указании, которое дал Эми. О том, в частности, что дочь вряд ли его исполнит. Она терпеть не могла подчиняться указаниям, от кого бы они ни исходили.

За спиной у него скрипнула дверь.

Кто это? Молли?

Остин очень надеялся, что это не она.

Он автоматически, позабыв про свой паралич, попытался было подняться с кресла, но у него, конечно же, ничего не получилось.

Между тем в комнате кто-то был, только Остин не знал, кто именно.

Он попытался взглянуть на себя глазами Молли, и его охватил стыд. Он был жалкой пародией на мужчину, настоящей развалиной. Беспомощный, прикованный к креслу-каталке, бессловесный. Остин попробовал было упросить медсестру пересадить его в обычное кресло, но она просто-напросто не поняла, чего он хочет.

– Здравствуй, Остин.

Все-таки это была Молли.

Он сразу узнал ее голос и испытал сделавшуюся уже привычной душевную боль. Молли оставила его, даже не посчитав нужным лично сказать ему об этом. Остин решил, что при сложившихся обстоятельствах ему следовало бы ее возненавидеть.

Смотреть в ее сторону он, во всяком случае, не захотел. Он даже не подал виду, что слышит ее или отдает себеотчет о ее присутствии в палате. Остин решил, что, если будет ее игнорировать, она скоро уйдет.

В комнате воцарилась тишина.

Он замер, прислушиваясь.

Неужели она и впрямь ушла?

Очень медленно он повернул голову и увидел стоявшую у двери незнакомку.

Это Молли? Его Молли?

Не может быть.

Остин смигнул и впился взглядом в стоявшую у дверей женщину.

Да, это его блудная жена.

Вернее, ее улучшенная копия. Она помолодела, похорошела, кожа ее была покрыта ровным золотистым загаром, а волосы отсвечивали медью. Они имели тот же самый неуловимый красноватый оттенок, как в годы ее юности.

Похоже, жизнь без него пошла ей на пользу. За то время, что они не виделись, она здорово помолодела, а вот он – сильно сдал. Поседел и похудел – это не говоря уже обо всем остальном.

Неожиданно он уловил незнакомый ему запах и понял, что это пахнут духи, каких у нее прежде никогда не водилось. Уж слишком этот новый аромат был чувственным, вызывающим и экзотическим.

Так вот какими духами она теперь душится…

В первый год их женитьбы он подарил ей духи на Рождество. Это были не просто духи, купленные в магазине, а духи, которые он заказал специально для Молли, заполнив предварительно особую анкету. Там было необходимо описать внешность и указать индивидуальные черты человека, кому эти духи предназначались. На основании этой информации парфюмер разрабатывал духи, предназначавшиеся для конкретного клиента – в данном случае для Молли. Остин до сих пор помнил их аромат, в котором было что-то от запаха душистого мыла, наводившего на мысль о свежести и чистоте.

Помнится, Молли тогда подарила ему сшитую собственноручно рубашку. Рукава у нее были слишком коротки, манжеты – тесны, а под мышками жало. Он надел ее только раз – чтобы доставить Молли удовольствие, а потом повесил в шкаф и благополучно о ней забыл. Но Молли о своем подарке не забыла. Когда она спросила его, почему он не носит подаренную ею рубашку, Остин ответил, что она не подходит ему по размеру и он выглядит в ней, как пугало.

Молли расплакалась, а потом сунула рубашку в ящик со старым барахлом, предназначавшимся для Армии спасения. Позже Остин случайно узнал, что рубашку, которую ему сшила Молли, не взяли даже в Армии спасения.

После этого подарков, изготовленных по индивидуальному заказу, они друг другу уже не дарили.

Много позже, вспоминая этот инцидент, Остин не раз сожалел о вырвавшихся у него грубых словах и о том, что он не стал носить подаренную Молли рубашку. Ничего бы с ним не случилось, зато Молли это было бы приятно.

– Остин, – снова окликнула его Молли.

Он хотел воспользоваться методом дистанцирования, разработанным и опробованным им за последние годы, – другими словами, накричать на нее, сообщить ей, что она слишком стара, чтобы так краситься и носить такую короткую юбку…

Но говорить он не мог и знал это.

Сжав зубы, Остин мысленно дал ей установку: «Убирайся прочь».

Ему казалось, его желание прогнать ее было настолько явным, что не понять было просто невозможно, однако Молли никак на его молчаливый призыв не отреагировала. Тогда он попытался произнести эти два коротких слова губами. Напряжение было столь велико, что от затраченных им усилий он покрылся потом. Крохотные капельки стекали по лбу, отчего у него защипало в глазах.

К его ужасу, Молли и не подумала уходить, вместо этого взяла со спинки стула полотенце и подошла к Остину, чтобы промокнуть пот со лба.

Он отшатнулся от нее и ухитрился-таки издать вопль отчаяния, стыда и протеста, прозвучавший как низкий утробный рык, вырвавшийся, казалось, из самых глубин его существа и эхом прокатившийся по комнате.

Настороженность в глазах Молли сменилась жалостью.

Сколько раз Остин пытался разглядеть у нее в глазах любовь и нежность, но взамен – да и то под конец их семейной жизни – увидел лишь неадекватные их заменители: сочувствие и жалость.

Он не мог избежать прикосновений полотенца, которое Молли сжимала в руках.

– Позволь тебе помочь, – сказала она.

Ему не нужна была ее жалость. Настоящий мужчина терпеть не может, когда его жалеют. Настоящий мужчина никогда не плачет. Так учил его отец, и Остин всю жизнь старался быть сильным. Он и был сильным, но теперь… Господи, во что же он превратился! Нет, он больше не мужчина.

Чтобы Молли не увидела злых слез, стоявших у него в глазах, он, пользуясь здоровой правой рукой, так сильно крутанул колесо своего кресла-каталки, что едва не потерял равновесие и не рухнул вместе с креслом на пол. Тем не менее ему все-таки удалось повернуться к окну. Устремив взгляд во двор, он решил оставаться в таком положении до тех пор, пока она не уйдет.

Он не виноват в том, что у него на глазах слезы, решил Остин, не ожидавший от себя такого бурного всплеска эмоций. Это проявление слабости связано прежде всего с посттравматическим синдромом. Так, во всяком случае, говорили врачи. Они утверждали, что некоторые парализованные или частично парализованные люди становятся более чувствительными и расслабленными, у них понижается кровяное давление. Остин, однако, к разряду таких счастливцев не относился, а принадлежал к совсем другому типу. Он воспринимал происходящее куда острее, чем прежде, и пребывал в состоянии сильнейшей депрессии.

Лично он, Остин, считал это вполне естественным. Как же не быть депрессии, если он не может ни говорить, ни ходить, ни двигать левой рукой?

Дожидаясь того момента, когда Молли уйдет, он старался не думать о том, что она все еще находится совсем рядом. Он вообще старался о ней не думать, но это ему плохо удавалось. Ему всегда это плохо удавалось. Вот и теперь перед его мысленным взором предстали мгновения прошлого, когда он впервые увидел, как Молли отряхивает снег со своих волос…

Он работал в офисе благотворительного фонда, находившемся в пригороде, – зарабатывал средства для обучения в колледже. Как-то раз к нему в офис пришла Молли, чтобы подать заявление о назначении ей пособия. Уж если кто и заслуживал поддержки – так это она. По большому счету, Остин не слишком жаловал людей, обращавшихся за пособием. Считал, что большинство из них пытается получить деньги фонда без всякого на то основания.

Но с Молли все обстояло иначе. Она была беременна, не замужем и имела временную работу в пиццерии, где ей платили жалкие доллар двадцать пять центов в час. Остин хорошо знал тот тип людей, которые посещали заведения вроде этого. Они были требовательны, настырны и любили драть глотку по любому поводу. По мнению Остина, такой девушке, как Молли, там было не место.

Хотя в пособии ей было отказано, Остину удалось добиться для нее бесплатных талонов на питание. По крайней мере, она не будет голодать, решил он.

Разбирая бумаги Молли, Остин взял на заметку пиццерию, где она работала, и вскоре стал одним из ее постоянных посетителей.

Сидя за столиком, он наблюдал за тем, как она обслуживала клиентов, как ходила, как опиралась о прилавок, дожидаясь заказа. Остин отметил про себя, что в каждом ее движении сказывается сильное утомление. Усталость наложила также отпечаток и на ее облик. Остин обратил внимание на морщинки у нее вокруг глаз, которых ей по молодости иметь еще не полагалось. Все это было следствием тяжелого, отупляющего труда и, конечно же, ее состояния. Впрочем, несмотря на беременность, которая ее не красила, в ней имелось нечто, что заставляло замирать его сердце. К примеру, ее осунувшееся личико было исполнено такой тихой печали, что Остина так и подмывало сорваться с места и, чтобы заслужить ее улыбку, совершить ради нее какой-нибудь рыцарский подвиг: к примеру, прикончить в ее честь парочку драконов.

Однажды вечером, когда Остин сидел в пиццерии и дожидался сделанного им заказа, Молли упала в обморок. Она направлялась к раздаточному окошку, потом вдруг остановилась, покачнулась и стала медленно оседать на пол. Остин устремился к ней на помощь, но, когда он до нее добежал, она уже начала приходить в себя.

Остин предложил отвезти ее к доктору, но она отказалась. Поначалу она даже хотела возобновить работу, но вскоре поняла, что ей это не по силам. Не полагаясь на себя, она позволила ему проводить ее домой. Молли снимала крохотную квартирку над грязной, задымленной закусочной, находившейся неподалеку. Остин уложил ее на диван, а затем обследовал холодильник и кухонный шкафчик, но не нашел там никакой провизии.

– А как же талоны на продукты? Вы их что же – не отовариваете? – спросил он.

– Мне пришлось их продать, чтобы выручить немного денег на жилье. Пришлось выбирать: или питаться, или спать на улице.

Ее грустный взгляд надрывал ему сердце. Она напоминала ему беженку: была такая же голодная, несчастная и всеми покинутая.

С того дня Остин стал ее другом и покровителем. Он узнал, что отец ее еще не рожденного ребенка погиб во Вьетнаме, а брат – единственный ее родственник – служил в армии и находился на заморских территориях вдали от Штатов.

Впервые в жизни Остин заботился не о себе, а о другом человеке. Он до такой степени проникся чувствами к этой несчастной, что учеба не шла ему на ум. Он знал, что Молли недоедает и у нее нет средств, чтобы сделать необходимые при беременности анализы и заплатить за прием врачу. У нее не было теплой одежды, и Молли приходила на работу с голыми ногами даже в холодную погоду. Остин хотел помочь ей, избавить ее от тягот жизни.

Он встречался с девушками до Молли. Сначала это были его подружки по школе, а потом – по колледжу. Но он никогда не относился к таким знакомствам всерьез и не встречался с девушками более двух или трех раз. Все они по какой-то неведомой причине вызывали у него скуку, и в их присутствии он начинал зевать. Был даже случай, когда он, будучи приглашенным одной из своих приятельниц на обед, встал из-за стола, сделав вид, что ему нужно в туалет, а сам вышел из дома через заднюю дверь и был таков.

С появлением Молли все волшебным образом изменилось. Остин вдруг осознал, что торопится на свидание с ней, как мальчишка. Когда же свидание подходило к концу и они расставались, он с нетерпением принимался ждать следующего.

Та зима считалась чуть ли не самой суровой за всю историю Айовы, но Остин не замечал холода. Он был влюблен, и его согревали чувства. Любовь эта была непростой, сдобренной душевной болью, но оттого не менее прекрасной.

Через два месяца после того, как Молли впервые появилась в его офисе, Остин сделал ей предложение.

Вот тогда-то он и узнал, что значит жениться на женщине, которая уже любила другого человека…

– Остин…

Ее рука легла ему на плечо.

Это было настолько неожиданно, что он чуть не свалился со своего кресла-каталки.

Молли, разумеется, не хотела его пугать. Просто ее обеспокоило, что он слишком долго сидел без движения, словно обратившись в статую. Заметив, что он вздрогнул, она торопливо убрала руку с его плеча, не зная, что сказать. Муж, всегда смотревший на нее, как ей казалось, с пренебрежением, почти отучил ее разговаривать. Она всерьез стала опасаться, что говорит глупости и каждое ее слово будет им неверно истолковано и встречено в штыки. О чем бы ни заходила у них речь, Остин умел, поставив все с ног на голову, доказать ей, что прав он, и выставить ее дурой.

Не могла же она в самом деле сказать ему, что выглядит он ужасно. Она даже выражением лица боялась дать ему это понять – не то, что заявить ему об этом в открытую. Одетый в больничную пижаму и прикованный к креслу-каталке, он казался ей непривычно маленьким. Его прежде роскошные густые волосы поредели и стали почти совсем седыми. Раньше Остин был всегда аккуратно подстрижен, но теперь неровные, длинные пряди в беспорядке свешивались ему на лоб и падали на воротник. Усилием воли она подавила желание взять со стола щетку и пригладить их.

Брат Молли всегда говорил, что Остин для бизнесмена слишком уж хорош и больше походит на голливудского актера, нежели на биржевого брокера.

Что ж, теперь никто не назвал бы Остина очень привлекательным.

В эту минуту Молли захотелось хотя бы на мгновение увидеть прежнего Остина: красивого, сильного и уверенного в себе.

Неожиданно для себя она негромко, протяжно застонала.

Словно в ответ на этот стон из уст ее мужа вырвался хриплый, болезненный рык смертельно раненного зверя. Потом он стал судорожно шарить сбоку от себя здоровой рукой, пытаясь добраться до висевшей на веревочке пластмассовой подставки с прикрепленным к ней листом бумаги.

Молли взяла подставку, положила Остину на колени и всунула ему в руку карандаш.

Двигаясь, как марионетка, он спустил правую руку с подлокотника, попытался было что-то написать, но карандаш удержать не сумел. Он выпал у него из пальцев и полетел на пол.

Молли нагнулась, подняла карандаш и вторично вложила ему в руку. Подобно учительнице младших классов, она обхватила его пальцы рукой и прижала их к желтому деревянному стерженьку, словно желая показать, как надо правильно держать карандаш.

Очень медленно и неуверенно Остин начал водить карандашом по бумаге. Ценой немалых усилий ему удалось нацарапать одно-единственное слово: ЭМИ?

У него действовала правая рука, поэтому она думала, что почерк у него не изменился. Но после того, как его разбил паралич, он стал писать большими неровными буквами.

– Эми обещала приехать попозже, – сказала Молли.

Эми встретила мать в аэропорту, довезла до больницы, а потом, сославшись на важные дела, уехала. Молли подозревала, что никаких особенно важных дел у дочери не было и она не пошла с ней к отцу, поскольку хотела предоставить родителям возможность немного побыть наедине. Догадывалась, что встреча отца и матери будет непростой и им лучше не мешать.

Остин снова начал одну за другой старательно выводить буквы. Когда он закончил, то приподнял подставку и показал Молли. Внизу, под именем Эми, было написано: УХОДИ ОТСЮДА.

На тот случай, если она вдруг не так его поняла, он сначала ткнул пальцем в лист бумаги, а потом указал на нее, на Молли. Он хотел изгнать у нее из глаз поселившееся в них жалостливое выражение. Раньше он преотлично умел избавлять ее от ненужных эмоций.

С вызовом подняв на нее свои зеленые глаза, Остин стал ждать, как она отреагирует на его послание.

Два года назад подобный взгляд заставил бы ее содрогнуться.

Молли наклонилась над ним, взяла у него из пальцев карандаш и внизу, под его словами, написала: «И не подумаю».

Остин фыркнул, затем жестом показал, что снова хочет писать.

«ГДЕ ТЫ ОСТАНО…» – вывел он на табличке трясущейся рукой.

«Где ты остановишься?» Она едва не сказала – «У нас дома», но вовремя поймала себя на этом и внесла в свой ответ соответствующие коррективы: «У тебя дома».

Остин в знак протеста издал утробный рык. «Нет», – говорили его глаза, взгляд которых, казалось, прожигал Молли насквозь.

Она ответила ему таким же напряженным, немигающим взглядом.

– Как мило с твоей стороны, что ты предлагаешь мне пожить у тебя, – сказала она.

По его взгляду она поняла, что такой ответ его удивил. Он не привык, чтобы она противилась его воле.

– Закрой рот, Остин.

Остин послушно закрыл рот. Тем не менее ярость в его глазах полыхнула с новой силой.

Он взял карандаш и, громко сопя, снова принялся выводить на листе бумаги какие-то буквы. Неожиданно дверь в палату распахнулась и Молли услышала громкий, веселый голос:

– Пора в кабинет терапии, мистер Беннет.

Глава 5

Пот заливал Остину лицо. Стоя между параллельными металлическими брусьями, он пытался принять вертикальное положение, опираясь в основном на здоровую правую руку и ногу. Это было непросто, и все его тело сотрясалось от напряжения.

Если Молли думает, что ей снова удастся вернуться в его жизнь, то она сильно ошибается. Нет, в самом деле, неужели она собирается действовать так, будто ничего не случилось? Неужели она думает, что он, Остин, рад ее видеть?..

Он вдруг вспомнил, как она развлекала беседой гостя – молодого психиатра Марка Эллиота, который зачастил к ним домой года полтора назад, вскоре после того, как ее брат попал в автомобильную аварию.

Тогда у него и в мыслях не было, что она может обмануть его или предать. Он никогда ни о чем таком не думал, как, впрочем, не думал и о том, что она может от него уйти.

– Сегодня у вас очень неплохо получается. Значительно лучше, чем вчера, – похвалила его медсестра, в голосе которой проступало неподдельное удивление.

«Хорошо бы, – подумал Остин. – Прежде чем выдворить эту сучку из дома, необходимо привести себя в порядок. Насколько это возможно».

Часом позже, когда место у кровати больного заняла Эми, Молли сидела в безликом больничном коридоре, покусывая ноготь и перелистывая от нечего делать иллюстрированный журнал. Она дожидалась появления лечащего врача ее мужа.

Доктора Хэнка.

Странная у него фамилия, размышляла Молли, глядя поверх глянцевой цветной фотографии. Она больше подходит автомеханику, нежели врачу. Нет, она ничего против автомехаников не имела. Наоборот, люди, постигшие тайны двигателя внутреннего сгорания, неизменно вызывали у нее восхищение. Просто она считала, что есть имена, которые подходят врачам и которые не подходят. По ее мнению, фамилия Хэнк не относилась к числу тех, которые пристало носить людям в белых халатах. Такую фамилию следовало бы выписать большими буквами на рекламном щите какой-нибудь автомастерской. Что-нибудь вроде: «Подержанные автомобили Хэнка».

Впрочем, это имя неплохо подходило и для владельца небольшого торгового предприятия или закусочной. К примеру: «Супермакет Хэнка». Или: «Бар и гриль Хэнка». Но доктор Хэнк? Нет, не звучит.

Молли ошибалась в своих предположениях. Доктор Хэнк нисколько не походил ни на автомеханика, ни на продавца гамбургеров. Траурной каемки у него под ногтями не было, и засаленной спецодежды он не носил. Рукопожатие у него было твердое, глаза, прикрытые толстыми стеклами очков, смотрели уверенно, а энергии у этого человека, которому, кстати, давно минуло шестьдесят, было хоть отбавляй.

Короче говоря, доктор Хэнк, вопреки ожиданиям, Молли понравился. Он показался ей человеком опытным и надежным.

– Может ли у Остина вслед за первым случиться второй удар? – задала она вопрос о том, что более всего ее волновало.

Доктор присел на подлокотник мягкого кресла. Их с Молли отделял друг от друга журнальный столик, стоявший между креслами, в которых они сидели.

– Мы так и не смогли выяснить, почему у вашего мужа случился инсульт, – произнес врач. – Другими словами, видимой причины для этого нет. Это не так плохо, как кажется, поскольку для повторения инсульта у него тоже вроде бы нет причин.

– Но это все-таки может произойти?

– Шансы ничтожные. У вашего супруга хорошие анализы. К тому же избыточным весом он не страдает и до удара находился в прекрасной форме. Не пил, не курил. Сейчас занимается лечебной физкультурой. Обеспечьте ему правильную диету, заставьте заниматься спортом – и он будет жить долго. Впрочем, стопроцентной гарантии я вам, разумеется, дать не могу. От рецидива никто не застрахован. Заодно хочу поставить вас в известность, что ваш муж, возможно, никогда уже не будет ходить, как прежде. Похоже, что в обозримом будущем он даже рубашку застегнуть самостоятельно не сумеет. Ничего не поделаешь – серьезно нарушена моторика. Но это вовсе не означает, что он не сможет вести нормальную жизнь. Только для этого ему придется много и упорно над собой работать.

Доктор Хэнк поправил очки.

– Когда ваш муж вернется домой, вам, вероятно, захочется ему во всем помогать, но как раз этого делать не следует. Он просто обязан научиться себя обслуживать. Наш метод в лечении последствий инсульта – опора на собственные силы больного.

Слова доктора Хэнка навели Молли на неприятные мысли.

– Когда он вернется, меня рядом с ним не будет, – торопливо сказала она, стремясь сразу же расставить все точки над «i».

– Но он не сможет обходиться без посторонней помощи. Особенно поначалу.

Молли об этом как-то не подумала, и теперь ею стала овладевать паника.

Доктор, казалось, понял, что она чувствует.

– В Ла-Гранде неплохо развита служба ухода за больными, – сказал он. – Если хотите, я дам вам парочку телефонов сиделок.

Она с облегчением кивнула.

– Сколько должно пройти времени, прежде чем он научится обслуживать себя сам?

– Это целиком и полностью зависит от пациента. Понадобятся недели, возможно, месяцы. В некоторых случаях для реабилитации подобных больных требуются годы.

Месяцы, годы… Не может быть!

– Надо было сказать тебе об этом с самого начала, – заявила Эми матери, когда они ехали из больницы. – Дело в том, что я беременна.

О господи!

Новость огорчила Молли. Она сама находилась на пятом месяце, когда у нее случился выкидыш. Тогда она потеряла ребенка Джея. Своего первенца.

Физическая боль была тогда невероятная, но душевная боль после того, что случилось, была еще хуже…

В течение многих месяцев она горевала о погибшем ребенке и жила так, будто на ощупь пробиралась сквозь сумрак, который окутывал каждый прожитый ею день. А потом она забеременела и родила Эми. За исключением рыжеватых волос и карих глаз, доставшихся ей от Молли, девочка была копией Остина. У нее были такие же высокие, как у отца, скулы, великолепная кожа, гладкий высокий лоб и горделивые, выгнутые арками брови.

И вот теперь Эми была беременна. Опять.

На этот раз назвать тревоги Молли беспочвенными было нельзя. Первую беременность Эми перенесла исключительно тяжело. Ее тошнило чуть ли не двадцать четыре часа в сутки, потом она заболела тяжелой формой гриппа и провела неделю в больнице… А потом все они над ней тряслись, опасаясь выкидыша. Что же до родов, то они были на редкость мучительными. И как только Эми через это прошла и все это выдержала? Муж Эми чуть с ума не сошел, наблюдая, как мучается его жена. Остин тоже был свидетелем мучений дочери, но, в отличие от остальных, демонстрировал удивительное хладнокровие. Он был единственным островком спокойствия в том бушующем море страха, хаоса и паники…

Эми остановилась на красный свет. Дорогу пересекала пожилая пара. Старик бережно вел супругу под руку. Они были до того похожи, что их можно было принять за брата и сестру. С другой стороны, общеизвестно, что супруги, много лет прожившие в браке, тоже удивительно походят друг на друга.

А вот с некоторыми парами ничего подобного не происходит.

– И сколько же детей вы с Крисом хотите завести? – спросила Молли. Спросила – и сразу же подосадовала на себя за то, что задала этот вопрос раздраженным тоном, будто за что-то сердясь на дочь. Но она была до крайности утомлена и не могла скрывать свои эмоции. Уж слишком она боялась за Эми.

Загорелся зеленый свет. Эми надавила на педаль газа, машина сдвинулась с места и миновала перекресток.

– У нас шел разговор о троих.

Молли затаила дыхание. Трое! Вот ужас-то! Трое детей – значит, три беременности.

Но три – это не четыре, не пять и не шесть. Что будет, если их планы изменятся и им захочется шестерых?

Эми росла в одиночестве – без сестер и братьев. По этой причине Молли иногда чувствовала себя перед дочерью виноватой.

– Ты жалела когда-нибудь, что была единственным ребенком в семье? – спросила она.

Эми протянула руку и погладила мать по плечу.

– Ты, мама, все время волнуешься. И большей частью зря. Нет, особой нужды в братьях и сестрах я не испытывала. У меня были вы с папой, и мне больше никого не было нужно.

– Но твой отец… Я всегда хотела, чтобы он почаще…

Машина Эми свернула в Университетский проезд.

– Да, отец редко бывал дома. Зато когда бывал, мы с ним отлично ладили. С ним я чувствовала себя в безопасности. И потом: я знала, что вы оба меня любите. А что еще дочери надо? Так что брось волноваться.

Молли изобразила на губах слабое подобие улыбки. Легко сказать – «брось волноваться»! Да и не об одной Эми она волнуется, но и о маленькой Мелли тоже. А когда у Эми появится еще один ребенок, ее волнениям просто не будет конца. Господи, как же много в этой жизни поводов для беспокойств и волнений!

Они проехали торговый центр, в котором Молли имела обыкновение делать покупки, и химчистку, куда она сдавала костюмы Остина.

– Думаю, что комната для гостей на первом этаже подойдет для отца как нельзя лучше, – сказала между тем Эми. – Крис может прикрепить в ванной комнате металлические поручни, чтобы ему было за что держаться. Можно также установить в душе скамейку, чтобы ему было где сидеть. Если понадобится, можно также взять напрокат специальную больничную кровать с поднимающейся спинкой.

– И нанять сиделку, – добавила Молли.

– Нанять сиделку? Отец никогда на это не согласится.

– Ничего не попишешь. Придется.

– Не придется. Я уже все продумала. Мы с Мелиндой некоторое время поживем у него.

– А как же Крис? – озабоченно спросила Молли. Раздельное существование супругов могло дурно отразиться на молодой семье.

– Наш дом в двадцати минутах езды.

В машине было жарко и душно, и Молли стало трудно дышать. Опустив стекло, она с наслаждением втянула в себя бивший ей в лицо прохладный воздух.

– В середине июля мне дадут недельку отпуска, и мы с Крисом сможем выехать на природу. Надеюсь, отцу к тому времени станет лучше.

Молли не хотелось думать о том, что ей сказал врач о сроках выздоровления Остина. По этой причине она перевела разговор на другую тему:

– Ты хорошо себя чувствуешь? Ума не приложу, как ты, беременная, сможешь заботиться об отце?

– Не волнуйся, смогу.

– Скажи, тебя тошнит по утрам?

Эми промолчала, и Молли поняла, что худшие ее предположения не безосновательны.

– Эми, прислушайся же к голосу разума. Зачем тебе брать на себя все эти заботы? Ведь есть же, в конце концов, сиделки. Они специально обучены ухаживать за больными. Почему бы не нанять кого-нибудь из них?

– Мама, прошу тебя…

Молли припомнила все, что ей наговорил о болезни Остина доктор Хэнк, и пришла в ужас. Она даже стала склоняться к абсурдной, в общем, мысли, что Остин чуть ли не спровоцировал у себя инсульт из-за желания ей отомстить.

– Не понимаю, почему ты так этому противишься?

– А ты знаешь, к примеру, сколько такая сиделка стоит? Когда отцу предъявят к оплате чек, с ним случится второй удар.

Они свернули на усыпанную гравием подъездную дорожку и через несколько минут остановились у белого двухэтажного дома, из которого Молли ушла год назад.

Припарковав машину, Эми выключила зажигание.

– Есть еще одна причина, почему я против сиделок, – пробормотала молодая женщина. – Не хочу, чтобы отец думал, будто он остался совсем один и о нем некому позаботиться.

Сказав это, она залилась слезами. Подумать только: храбрая, бесстрашная Эми разревелась!

– Перестань, детка, прошу тебя.

– Извини. – Эми смахнула слезы и глубоко вздохнула. – Похоже, болезнь отца сильно сказалась на моих нервах.

Молли наклонилась к дочери и обняла ее за плечи.

– Я хочу, чтобы ты перестала о нем беспокоиться. – Она нащупала свободной рукой сумочку, открыла ее и достала оттуда бумажный платок.

Молли вернулась в Айову с намерением пробыть там не более двух недель. Болезнь Остина оказалась, однако, куда более сложной и продолжительной, нежели она могла себе представить. Было ясно, как день, что рассчитывать на скорое возвращение во Флориду ей не приходится.

Всунув платок в руку дочери, она сказала:

– Я хочу, чтобы ты прежде всего заботилась о себе и своей семье. С отцом останусь я. Ему это, конечно, не понравится, но это его проблемы.

Молли подумала о Флориде, о белых песчаных пляжах, о человеке, который там ее дожидался. Увы, все это теперь отошло на задний план и было от нее бесконечно далеко.

Глава 6

Оказавшись в доме, в котором она прожила столько лет, Молли испытала странное чувство. С одной стороны, она все здесь отлично знала и каждый предмет напоминал ей о прошлом. С другой – она всячески пыталась притвориться, что этот дом не имеет к ней никакого отношения и принадлежит человеку, которого она когда-то знала, но уже успела забыть.

Эта двойственность сказывалась на ней не лучшим образом. Несмотря на то, что она много времени провела в дороге, а потом несколько часов находилась в больнице и смертельно устала, расслабиться ей никак не удавалось. Вместо того чтобы прилечь и немного отдохнуть, Молли принялась бродить по дому, заглядывая поочередно во все комнаты. При этом она занималась бессмысленной на первый взгляд, но по какой-то непонятной причине необходимой для нее деятельностью. Она то взбивала подушки, то заново перевешивала украшавшие стены картины и фотографии, добиваясь того, чтобы они висели идеально ровно. Ей вдруг пришло на ум, что она точно так же прогуливалась по дому, взбивала подушки и поправляла картины, когда была беременна Эми.

За тот год, что она жила отдельно от мужа, в доме ничего не изменилось и все вещи остались на своих прежних местах. Ни один стул или другой предмет мебели не был передвинут даже на сантиметр, в платьевом шкафу по-прежнему висела ее бежевая дубленка, а старинная фарфоровая кукла, как и год назад, все так же украшала полку с книгами.

Сколько Молли себя помнила, она жаждала спокойной, благополучной жизни. Возможно, по той причине, что в ее существовании этого всегда недоставало. Она почти не помнила своего отца – он ушел из семьи сразу же после рождения Сэмми. По правде сказать, у них и семьи-то никакой не было и жили они, как цыгане – мать любила странствовать и не испытывала особого желания осесть где-нибудь и пустить корни.

Молли мечтала о том счастливом времени, когда выйдет замуж и заживет своим домом. Ей так хотелось стабильности, что она дала себе слово никогда ничего в своем новом доме не менять: картин – если таковые будут – не перевешивать и мебель не двигать. Понятие комфорта заключалось для нее прежде всего в неизменности жизненного уклада.

Теперь, однако, она негодовала на Остина, что он все оставил на прежних местах. Ей требовались изменения – хоть какие-нибудь.

Молли прошла на кухню и проверила содержимое кухонных шкафчиков. Пусто. Только в одном из них хранились запыленные банки с консервированным томатным супом и тунцом в собственном соку. Молли открыла дверцу холодильника. Там лежало несколько картонных упаковок с этикетками торгового центра. Молли подумала, что там находятся овсяные хлопья или что-то подобное, но, сняв крышки, обнаружила в коробках корм для птиц. Чтобы его приготовить, требовалось смешать в определенных пропорциях злаки из разных коробок, после чего добавить воду и довести до кипения. Это был довольно трудоемкий процесс, и, хотя такой корм считался одним из лучших, Молли даже при всей ее любви к птицам никогда его не покупала. Оставалось только удивляться, что Остину хватало терпения с ним возиться.

В морозильнике оказались мясные полуфабрикаты – не самого лучшего качества и не самые полезные для здоровья. Там было полно соли и всевозможных консервантов.

На стене рядом с холодильником висел прошлогодний календарь. Он был открыт на том самом месяце, когда она ушла из дома.

Неожиданно она почувствовала жалость к Остину. Это никак не входило в ее планы, но тем не менее это был непреложный факт.

Уж лучше бы она остановилась у Эми. С другой стороны, жить вчетвером в крохотном домике дочери, в то время как пустовал дом Остина, было бы по меньшей мере странно.

Молли попыталась отбросить ненужные эмоции и взять себя в руки. Немного успокоившись, она вернулась в прихожую, подхватила свой потрепанный, видавший виды чемодан и, пройдя в спальню, положила его на широкую супружескую кровать.

В спальне на мебели лежал толстый слой пыли. За исключением этого, все в ней было как всегда. Даже ее шкатулка с украшениями стояла на трюмо под зеркалом на прежнем месте. Рядом со шкатулкой была бутылочка с лосьоном, который она прежде имела обыкновение втирать себе в кожу. Тут же находился пустой хрустальный флакон с отвратительными духами, которые она, раз понюхав, поторопилась вылить в унитаз.

Молли взяла с трюмо пустой флакончик, вынула пробку и принюхалась. Хотя прошло уже двадцать лет, флакон по-прежнему пах хозяйственным мылом. Молли заткнула флакон пробкой и поставила на прежнее место. На трюмо все так же лежала склеенная из картона и выложенная изнутри бархатом коробка для карандашей, которую Эми сделала в первом классе на уроке труда.

«Плохая из меня мать, – подумала Молли. – И как я только могла оставить здесь эту вещицу?»

Она открыла крышку шкатулки и заглянула внутрь. Ее обручальное кольцо лежало на том самом месте, куда она его положила, когда уходила из дому. Теперь, правда, в шкатулке лежало еще и обручальное кольцо Остина.

Молли захлопнула шкатулку и тяжело вздохнула.

«Нравится тебе это или нет, – подумала она, – но в этом доме всюду остались следы твоего пребывания».

Она открыла чемодан, покопалась в его содержимом и извлекла несколько фотографий в рамках. На одной из них была запечатлена Эми с Мелиндой на руках. Молли всмотрелась в смеющееся личико внучки и испытала умиление. Ей трудно было скрыть разочарование, когда выяснилось, что Эми, встречая ее в аэропорту, не прихватила с собой Мелинду. Молли ужасно хотелось увидеть внучку и сжать ее в объятиях прямо в здании аэропорта. Если бы мать Криса, к которой отвезли девочку, не жила за сотни миль от городка, Молли сию минуту вскочила бы в машину и помчалась к ней.

Когда Молли улетела во Флориду, она, как это ни странно, более всего скучала по крошке Мелинде. Правда, дочь приезжала однажды с Мелиндой во Флориду навестить ее, а потом время от времени присылала ей видеозаписи, главной героиней которых являлась малышка, но Молли этого было явно недостаточно. Ей хотелось иметь возможность видеть внучку каждый день.

Не желая слишком долго находиться в комнате, которую она делила с Остином, Молли взяла фотографии и отправилась с ними в спальню Эми. Там все еще стояла кровать под балдахином, а стены были оклеены обоями с цветочным орнаментом. Молли присела на постель дочери и решила, что ночевать будет в ее комнате, а в их с Остином спальню не вернется.

Будучи маленькой девочкой, Молли мечтала о кровати с балдахином и собственном пони. По этой причине, когда у нее родилась Эми, она первым делом приобрела для нее кровать с балдахином. Одно время она даже держала для дочери пони, но потом вынуждена была продать животное. Эми как-то проговорилась, что боится крохотного конька, потому что он брыкается и норовит ее укусить. Выяснилось, что девочка ездила на пони только потому, что боялась обидеть мать, которая подарила ей лошадку на день рождения.

Тогда-то Молли окончательно убедилась, что ее собственные мечты и мечты Эми – вовсе не одно и то же.

Поставив фотографии в рамках на тумбочку у кровати, Молли вышла из комнаты дочери и спустилась на первый этаж. Оказавшись в кабинете Остина, она принялась исследовать взглядом помещение, пытаясь определить, чем занимался муж в ее отсутствие. Судя по всему, ничем не занимался – или так, самую малость. Бумаги у него на столе лежали не разобранными и громоздились чуть ли не до потолка. Кабинет вообще имел до крайности заброшенный и запущенный вид.

Выйдя из кабинета, Молли направилась в гараж, где обнаружила черные пластиковые мешки для мусора. Они были наполнены до краев, тщательно завязаны и, как видно, приготовлены к вывозу. Впрочем, Остин так их никуда и не вывез, и они стройными рядами стояли у противоположной от входа стены гаража.

На заднем дворе она заметила новые следы упадка и запустения: двор зарос репейником, прошлогодние листья не были ни сожжены, ни даже собраны в кучи и гнили, где придется…

Что и говорить, зрелище было не из приятных.

Между тем задний двор и расположенный в нем сад были владениями Молли. Работая в саду, она забывала о том, что у них с Остином не все ладно – вернее, все не ладно.

Земля под ногами у Молли, как всегда в начале лета, была мягкой и рыхлой. Хотя Молли и выкопала розы, в саду цвели лилии, и от их аромата у нее слегка кружилась голова.

Молли почувствовала сильнейшее желание сбросить модное платье, облачиться в ковбойку и джинсы и заняться садом. Она знала: стоит ей только поддеть лопатой землю, как ее взгляду предстанут черные, будто антрацит, пласты почвы с таким же чудесным, как у океана, влажным запахом.

Пока она стояла в саду, размышляя над всем этим, из близлежащего парка донеслось призывное воркование виргинской куропатки. Прошла минута, и вторая куропатка ей ответила.

Молли вспомнила, как много лет назад она пыталась подражать крику этой птицы. Это неплохо у нее получилось, и со временем она так навострилась имитировать голос этой прелестной птички, что неизменно добивалась ответа представителей этой породы пернатых – к огромному, надо сказать, удовольствию маленькой Эми.

Молли прошла через сад к свободной от растительности площадке земли размером десять на двенадцать футов. Именно здесь полтора года назад росли столь любимые ею розовые кусты. В качестве первого шага навстречу желанной свободе она выкопала розы и передала их Эми.

Молли продолжала в задумчивости созерцать сад. Может быть, есть смысл засадить свободный участок какими-нибудь цветами? Не розами, конечно, это было бы слишком. Зато однолетние растения – такие, как маргаритки или циннии, – подошли бы для этого как нельзя лучше…

В дальнем конце сада она заметила единственный оставшийся здесь розовый куст, который позабыла в свое время выкопать. Молли подошла поближе, задаваясь вопросом, как этому теплолюбивому растению удалось пережить зиму без тех ухищрений, к которым прибегают для осуществления успешной зимовки роз опытные садовники. Впрочем, зима для этого розового куста не прошла бесследно. Теперь он обладал удивительно толстым, покрытым острыми шипами стеблем, зато бутоны у него – зеленые и маленькие – были явно недоразвиты. Можно сказать, этот куст в качестве производителя прекрасных цветов никуда не годился, зато побил все рекорды в смысле выносливости.

Этот куст был прямым потомком одного из первых выведенных Молли гибридов. Это случилось еще в те времена, когда она училась в школе. Помнится, в награду за этот гибрид, прозванный ею «Нежность», она получила стипендию в сельскохозяйственном колледже, но учиться в нем ей так и не довелось.

Молли уже собиралась вернуться в дом, как вдруг ее взгляд упал на висевшие на старом дубе детские качели. Качели эти были самодельными и представляли собой прочную, широкую доску, которая была с помощью толстой бельевой веревки привязана к нижней ветви могучего дуба.

Молли решила, что качели сделал Крис, хотя Мелинде, чтобы качаться на них без посторонней помощи, предстояло еще основательно подрасти. Так оно всегда бывает с отцами: они страстно хотят, чтобы их чада поскорее выросли, и торопят время, забывая о том, что дети и без того взрослеют очень быстро.

Молли подошла к качелям, уселась на доску и оттолкнулась от земли ногой. Ветка у нее над головой заскрипела, а затрепетавшие листья стали отбрасывать на траву дрожащие тени.

Молли вознеслась вверх. Поначалу, правда, не очень высоко. В конце концов, она раскачивалась на качелях в последний раз лет тридцать назад, и ей следовало соблюдать осторожность. Потом, закрыв глаза и запрокинув голову, она понеслась вниз. В ушах у нее засвистел ветер, а перед прикрытыми веками глазами попеременно замелькали то светлые, то темные пятна. Немного покачавшись, Молли коснулась ногой земли и притормозила. Качели, вздрогнув, остановились.

Она еще некоторое время бездумно сидела на качелях, легонько отталкиваясь от земли ногой и тут же снова притормаживая, но потом заботы взрослого мира взяли верх над ностальгическими воспоминаниями детства, и Молли поднялась с деревянного сиденья.

«Сейчас я пойду домой, – сказала она себе, – и позвоню Сэмми. А после него – Марку Эллиоту».

Ах, Марк, Марк…

Он помог ее брату, пострадавшему в автомобильной аварии, избавиться от связанной с этим происшествием психологической травмы. Но он помог не только Сэмми. С помощью Марка она справилась с овладевшим ей унынием и вышла из состояния стагнации, в котором долгое время пребывала. Марк научил ее, как бороться с трудностями и отстаивать свои интересы.

Молли вспомнила о том, как, разыскивая Сэмми, зашла на квартиру к Марку. Ей открыл сам хозяин и, ни слова не говоря, впустил в дом. Она принесла с собой коробку пирожных, за которые Марк принялся с большим аппетитом. Он угощал ее кофе, шутил, пытался рассказывать ей с набитым ртом забавные истории и так ее к себе расположил, что она впервые за долгое время почувствовала себя легко и уверенно.

Разговаривать с незнакомыми людьми для нее всегда было делом непростым, но в присутствии этого человека она вела себя так, будто знала его целую вечность. Дружеские отношения, которые с этого дня между ними установились, она ценила как самое величайшее сокровище…

* * *

В здании муниципалитета городка Ла-Гранде состоялся вечер, где гвоздем программы был Марк Эллиот.

За спиной Марка стояли мощные колонки, из которых лилась бравурная музыка. Исполнив под фонограмму главные хиты Элвиса Пресли, он раскланивался во все стороны, размахивая белым шарфом из вискозы. В заключение он, промокнув тонкой белой материей вспотевший лоб, картинным жестом швырнул шарф в толпу слушателей, состоявшую по преимуществу из женщин. При этом он отметил про себя, что было бы неплохо приобрести еще дюжину таких же шарфов в универмаге «Вулворт».

– Спасибо. Большое вам всем спасибо. – Марк ткнул украшенным перстнем указательным пальцем в сидевшую в третьем ряду блондинку. – Я без ума от вас, дорогуша.

Аудитория бешено зааплодировала и разразилась приветственными кликами. Вечер, посвященный памяти короля рок-н-ролла Элвиса, прошел с невероятным успехом. Одна из слушательниц бросилась на эстраду и, обхватив лже-Элвиса руками за шею, принялась с такой страстью его целовать, что едва не сбила с его головы вороной парик с коком, в точности воспроизводивший прическу знаменитого певца.

Поправив парик, Марк осторожно высвободился из страстных объятий почитательницы Элвиса и приступил к исполнению последнего хита – на «бис». Сжимая микрофон унизанными перстнями пальцами, он ритмично пританцовывал в такт музыке, дрыгал ногами и вилял бедрами, в точности воспроизводя движения короля рок-н-ролла.

Увлечение Элвисом началось у Марка довольно давно. Впервые он изобразил знаменитого певца на вечеринке по случаю дня рождения одного своего приятеля. Его выступление до такой степени всем понравилось, что с тех пор его наперебой зазывали на всякого рода семейные праздники. Скоро Марк, к немалому для себя удивлению, обнаружил, что все его уик-энды расписаны чуть ли не на месяц вперед. Вероятно, он былединственным из всех практиковавших в штате психиатров, кто проводил свободное время, пародируя знаменитого Элвиса.

Спустившись с эстрады, Марк отправился в уборную, снял грим, переоделся, после чего незаметно вышел из здания муниципалитета, сел в автомобиль и покатил к дому Остина Беннета. Узнав, что у Остина случился удар, Марк теперь каждый вечер проезжал мимо дома Беннетов: хотел выяснить, вернулась ли Молли из Флориды.

Сегодня вечером окна в доме горели. Свернув на посыпанную гравием подъездную дорожку, он припарковал свой «Эм Джи» и, с трудом сдерживая свое нетерпение, выскочил из машины и поспешил к парадному входу. Сердце у него колотилось как бешеное, а на душе пели птицы.

Распахнув входную дверь, он сразу же увидел хозяйку дома, облаченную в короткую белую юбку и яркий расписной топ. У него перехватило дыхание: до того она была красивая, загорелая и сексуальная. Ему захотелось сжать ее в объятиях и поцеловать.

– Привет, Молли! Ты великолепно выглядишь! – воскликнул он с восхищением, которое она по обыкновению истолковала как проявление дружеских чувств.

Так оно всегда было с Марком. Женщины – а Молли в особенности – воспринимали его как своего друга или брата. Они приходили к нему жаловаться, если у них возникали проблемы в отношениях с мужьями или приятелями. К нему также охотно обращались за помощью, когда возникала необходимость перевезти из дома в дом вещи, посидеть с ребенком или выгулять собаку. Когда же наступало время платить по счетам, они отделывались от него поцелуем в щеку и словами: «Я так тебе благодарна, Марк!»

Марк давно уже не испытывал по этому поводу никаких иллюзий и считал, что шансов сделаться возлюбленным Молли у него практически нет. Во-первых, он и впрямь был младше ее, а во-вторых, она никогда не смотрела на него как на мужчину своей мечты. Марк опасался, что ему просто на роду написано оставаться с ней в отношениях, которые были сродни родственным.

Увидев его, Молли зарделась от волнения.

– Марк? Как хорошо, что ты пришел…

Она смотрела на него со смешанным чувством радости и смущения.

– Ты… ты получал мои открытки? – спросила она.

– Я сохранил их все до одной.

Молли взяла его за руку, втащила в дом и захлопнула дверь. Окинув его внимательным взглядом, она коснулась его щеки и произнесла:

– А ты похудел…

«Интересно, что она подумает, если я скажу ей правду?» – задался вопросом Марк. Правда же заключалась в том, что все то время, пока она жила во Флориде, он скучал по ней, все время о ней думал, плохо спал и от переживаний напрочь лишился аппетита.

– А еще ты, как я вижу, отпустил волосы. Не могу сказать, что мне это не нравится. С другой стороны, твои замечательные кудряшки почти совсем исчезли.

«Вот и хорошо, вот и славно, – сказал себе Марк. – Кудрявые мужчины обыкновенно выглядят моложе своих лет. А еще они почему-то кажутся всем записными остряками. Но мне лично острить надоело».

Он продолжал смотреть на нее во все глаза. Перед ним была все та же прежняя Молли. Но одновременно это была совсем другая женщина. Он-то был привязан к той, прежней Молли, в которую был влюблен со дня их первой встречи. Нынешняя же Молли пленяла не свойственной ей экзотичностью. Раньше она была простой, доброжелательной женщиной. Домохозяйкой. Казалось, от нее пахло топленым молоком и домашним печеньем. Теперь же она была сама загадка. При взгляде на нее нынешнюю хотелось думать о шелковых простынях и шампанском…

– Это что – губная помада? – спросила Молли, проведя пальцем у него по нижней губе.

Прежде она никогда не позволяла себе столь интимных жестов. Больше Марк сдерживаться был не в силах. Притянув ее к себе, он сжал ее в объятиях.

В следующий момент она закинула руки ему за шею и прижалась щекой к его груди. Сердце у него заколотилось, как бешеное. Интересно, слышит ли она, как оно стучит?

– Я очень рада, что ты приехал, – сказала Молли.

Неожиданно он понял, что в ее голосе слышатся слезы. Таким образом ее объятие не означало: «Я так по тебе соскучилась, что хочу тебя обнять». Скорее это было: «Мне так плохо, что хочется выплакаться у кого-нибудь на груди».

Она всхлипнула и осторожно высвободилась из его объятий. Потом достала из коробки, стоящей на столе, бумажный платок, промокнула глаза и высморкалась.

– Ты уж извини… Я только что вернулась из больницы.

Видно было, что ее переполняет горечь, поскольку через минуту Молли всхлипнула снова и потянулась за новым бумажным платком.

Потом, тряхнув головой, она неожиданно рассмеялась и непостижимым образом обрела ровное, даже бодрое расположение духа. Правда, ненадолго.

– Я, Марк, просто здорово устала: и эмоционально, и физически, – сказала она. – Оттого и дала волю чувствам. – С минуту помолчав и снова тряхнув головой, она продолжила: – Перелет был очень утомительный. Да и не хотела я сюда, признаться, лететь. Ну а как прилетела, сразу же поехала в больницу повидать Остина, что, как ты понимаешь, радости и сил мне не прибавило. Ну и последнее – сегодня я узнала, что Эми беременна.

Марк вопросительно изогнул бровь.

– Опять?

– Да, опять, – хлюпнула носом Молли. – Ты представляешь себе, что это значит?

Марку понадобилось известное усилие, чтобы подавить улыбку. Как ни тяжело переносила Эми свою первую беременность, Молли, казалось, страдала куда больше дочери.

– И еще: мне пришлось переехать в этот дом, – сказала Молли. – Куда я, честно говоря, возвращаться не собиралась. Интересное дело, Остин ничего здесь без меня не менял. Даже мои вещи на чердак не забросил. А холодильник? Ты бы заглянул к нему в холодильник: там ничего, кроме корма для птиц, нет.

Птичий корм в пустом холодильнике Остина по какой-то непонятной причине сильно ее задевал. Сильнее даже, чем поездка в больницу к Остину и известие о новой беременности дочери.

Молли помолчала, покачала головой и произнесла:

– Того, что я сегодня перенесла, с лихвой хватило бы для целого года жизни – не то что для одного дня.

Марк, возможно, не понимал, почему Молли придавала такое значение птичьему корму, зато хорошо понимал ее в целом. Они с Молли были во многом похожи. Оба заботились об окружавших их людях, а когда что-нибудь в их жизни шло не так, как им бы хотелось, винили в этом прежде всего себя.

Что и говорить, он сочувствовал Молли и жалел ее. Так сильно, что у него даже засосало под ложечкой. В эту минуту он был готов на все что угодно, на любую жертву – лишь бы помочь ей и облегчить как-то ее положение. Поначалу он эгоистично полагал, что сам факт его появления в доме Остина явится для Молли утешением. Но его расчеты не оправдались. В эту минуту помочь Молли не смог бы ни один человек на свете. Поэтому ему ничего не оставалось, как снова по-братски сжать Молли в объятиях, обеспечив ей тем самым минимальную поддержку, в которой она так нуждалась. Да она ничего другого от него бы и не приняла.

– Пойди и поспи, – сказал он. – Важные проблемы лучше всего решать с утра – на свежую голову.

Она едва заметно улыбнулась.

– Это что – совет психиатра?

Немного поколебавшись, Марк погладил ее по мягким, гладким волосам, вдохнул их аромат и произнес:

– Это совет друга.

– Я по тебе скучала, – сказала она с присущей ей прямотой и искренностью. Марк поспешно отвел глаза, чтобы не выдать своих чувств. Он сидел с ней рядом, гладил ее по голове, держал ее за руку, но перейти установленных в их общении границ не отваживался. Это была настоящая пытка. Уж слишком близко находились от него ее губы…

Сколько раз он задавался вопросом, каковы же ее губы на вкус? Мягкие ли? Упругие? Господь свидетель, до чего ему хотелось их поцеловать. Но он знал, что этого делать нельзя. Это уничтожило бы их с Молли дружбу, отношения вообще. К тому же у нее были в эту минуту большие проблемы. Сейчас ей совсем не нужно знать, что он испытывает по отношению к ней далеко не братские чувства. Нет никакой необходимости сию минуту ей объявлять, что он давно уже ее любит.

Глава 7

На следующее утро Молли, заехав к Эми, чтобы обнять вернувшуюся домой внучку, отправилась вместе с дочерью в больницу. Мелли они оставили на попечение подруги Эми.

– Сегодня в кабинет терапии отвезем тебя мы, – объявила Молли, вглядываясь в лицо мужа, чтобы определить его реакцию.

Сидевший в кресле-каталке Остин судорожно схватился здоровой рукой за ворот своей серой футболки.

– Тебе трудно дышать? Ворот тесный? – осведомилась Молли, подходя к Остину, чтобы ему помочь.

Остин отпустил ворот, замахнулся правой рукой на Молли и издал низкий, утробный рык. Для человека, который не мог говорить, он выразил свое неудовольствие предельно ясно. Наградив Молли яростным взглядом, он схватился за карандаш и принялся дрожащей рукой выводить каракули на прикрепленном к пластмассовой подставке листе бумаги.

Чтобы нацарапать имя дочери, ему понадобилось не меньше минуты. После этого он для верности указал на Эми, а потом ткнул пальцем себе в грудь.

Это означало, что сопровождать его в терапевтический кабинет должна одна Эми.

– Я тоже с вами пойду, – сказала Молли.

Остин с такой яростью надавил грифелем, что сломал карандаш и прорвал бумагу. Зашвырнув после этого бесполезный карандаш в противоположный конец палаты, он попытался отправить вслед за ним и подставку, но ему не удалось этого сделать, поскольку она была привязана к креслу.

– Мам, может, я справлюсь одна? – предложила Эми.

– Нет.

Остин всегда знал, чего ему хочется, а чего – нет. Обстоятельства, однако, складывались таким образом, что теперь с его желаниями никто не собирался считаться. Уж если Молли решила взять миссию по уходу за ним на себя, ему следовало смириться с этим с самого начала.

Присев на кровать, Молли всмотрелась в лицо мужа.

– Послушай, Остин, я…

Остин ответил ей упрямым взглядом и задергал ртом, мучительно стараясь выразить свое отношение к происходящему. «Нет», – наконец сказал он одними губами. Сегодня это получилось у него гораздо лучше, чем вчера.

Общаться с Остином было все равно, что спорить с двухлетним ребенком. Она заставила себя смотреть на него в упор, вступив с ним в своеобразный поединок. Прошла минута, и Молли заметила, что на шее у него начала надуваться и опадать вена, а лицо налилось кровью.

О господи! Не хватало еще, чтобы его хватил новый удар. Хотя доктор сказал, что вероятность этого невелика, но с таким характером, как у Остина, можно было ожидать всего…

Молли вскочила с места и развернула кресло-каталку таким образом, чтобы Остин даже при желании не смог уклониться от ее взгляда и выслушал все, что она собиралась ему сообщить.

Но ее предосторожность оказалась излишней. Он и без того не сводил с нее горящих ненавистью глаз. Хотя телом Остин был немощен, взгляд его оставался таким же сильным, как прежде.

«Неужели он так меня ненавидит?» – задалась она вопросом, заметив полыхавший у него в глазах огонь.

Это удивило ее. Ввергло в шок. И даже, к большому ее удивлению, причинило боль. Она-то считала, что Остин никогда не испытывал по отношению к ней сильных чувств. Но теперь сильное чувство – ненависть – читалось в его глазах так ясно, что ошибиться было просто невозможно.

В принципе, она не должна обращать внимания на то, как он к ней относится. Она, казалось бы, уже через все это прошла…

– Да мама же!

Потрясенная тем, что ей довелось увидеть в глубине глаз Остина, Молли потеряла нить разговора. Она уже забыла, что хотела ему сказать, и не разобрала, что говорила ей Эми. Чтобы немного успокоиться, она несколько раз глубоко вздохнула.

Заставив взмахом руки дочь замолчать, Молли, глядя Остину в глаза, медленно, чуть ли не по слогам произнесла:

– У Эми будет ребенок.

Она сразу же заметила его реакцию. По мере того как эта информация проникала в его сознание, на лице у него попеременно проступали недоверие, изумление и, наконец, ужас.

В эту минуту Молли без всяких комментариев с его стороны знала, что происходит у него в мозгу. Она читала в нем, как в открытой книге, и сразу поняла, когда у него после шока наступило осознание того, что он услышал. Он замигал, откинулся на спинку кресла, а его руки безвольно сползли с подлокотников на колени. В эту минуту его глаза, казалось, говорили: «Ты победила. Пусть на время, но победила. Эми, конечно же, ухаживать за мной не сможет».

Молли обошла вокруг кресла и взялась за обтянутые резиной металлические рукоятки. Сняв кресло с тормоза, она выкатила его из палаты.

Следом за ними вышла из палаты и Эми.

– Помнишь, папа, как я заболела пневмонией и ты отвез меня в больницу? – спросила Эми, когда они все вместе двигались по бесконечному больничному коридору. – Мне было тогда лет пять. Врачи положили меня в кислородную палатку; я была напугана до полусмерти, и ты, чтобы я не боялась, просидел всю ночь рядом с моей кроватью. Утром, когда в палатку пришли медсестры, чтобы отвезти меня в отделение интенсивной терапии, ты до такой степени нанюхался кислорода, что шатался, как пьяный.

Эми рассмеялась. Остин тоже улыбнулся и даже исхитрился в знак того, что все это помнит, кивнуть головой. Что и говорить, Эми всегда знала, как вернуть отцу хорошее расположение духа.

Молли же при этом обмене любезностями между дочерью и отцом испытала привычное раздражение. По ее разумению, Остин слишком мало сделал для дочери, чтобы добиться ее любви и преданности. В глубине души она считала, что он ничего этого не заслуживает.

«Но когда же, черт возьми, он сидел в кислородной палатке вместе с дочерью?» – спросила себя Молли, мысленно возвращаясь к тем трем случаям, когда Эми госпитализировали по причине болезни.

Она тогда болела сама, и Эми занимался один только Остин. Помнится, она, Молли, очень удивилась, когда он выразил желание провести ночь в больнице рядом с дочерью. Оказывается, она об этом совсем забыла… Сейчас, правда, вспомнила. Однако историю о том, как он провел ночь в кислородной палатке, она прежде не слышала, это точно.

* * *

Спустившись на первый этаж, женщины передали Остина в руки врачей и медсестер, которые занялись с ним упражнениями, направленными на поддержание мышечного тонуса.

Остин не возражал против того, чтобы за этим процессом наблюдала Эми. Она и раньше это видела. Но вот созерцать в палате терапии Молли ему было неприятно. Впрочем, по мнению Остина, это не должно было слишком уж отвлекать его от упражнений. Прежде чем послать Молли к черту, ему необходимо набраться сил и снова почувствовать себя личностью. Хотелось бы, конечно, чтобы это произошло побыстрее.

После упражнений для мышц и суставов логопед занялась с ним восстановлением речи. Всю свою жизнь Остин старался не делать ничего такого, что выставило бы его перед другими людьми в смешном или неприглядном виде. В этом смысле упражнения по восстановлению и развитию речи представляли для него серьезное испытание.

Сидевшая напротив него логопед поднимала время от времени карточку с изображенными на ней буквами и предлагала Остину воспроизвести тот или иной звук. Остин пытался коснуться непослушным языком неба или альвеол, а потом с силой выталкивал из себя воздух в надежде, что у него все получится, как надо.

Кто-нибудь другой – к примеру, брат жены Сэмми, у которого до сих пор ветер свищет в голове – ничего унизительного в этом, может, и не увидел бы. В силу своего характера он, возможно, посчитал бы все это весьма забавным и с легкостью включился в процедуру. Но только не Остин. Это ему не нравилось – да и не могло понравиться. Даже если бы он убедил себя, что это для него необходимо.

То обстоятельство, что логопедом была молодая, красивая женщина, еще больше усугубляло дискомфорт, который он испытывал. Особенно его смущали ее накрашенные алой помадой, непрестанно двигавшиеся губы. Когда она вытягивала их и сжимала ротик в куриную гузку, это означало, что он должен сделать то же самое. Но так хорошо, как у нее, у него никогда не получалось. По сравнению с ней, такой красивой и совершенной во всех отношениях, он казался себе чем-то вроде набитого всякой дрянью мешка. Это сравнение просто напрашивалось – и не только потому, что он не мог ни говорить, ни двигаться.

Как назло, он был одет в мешковатую больничную пижаму и серую, как дерюга, бесформенную куртку. Короче говоря, равняться с этой накрашенной стильной милашкой ему не приходилось. Она, впрочем, разительного контраста между ними как будто не замечала и продолжала выпячивать пухлые губки, ожидая от него повторения этого жеста.

Присутствие Молли также сильно смущало Остина. Она сидела за столом и следила за каждым его движением.

– А-ы-уф.

– Ладно, мистер Беннет, «а» пока оставим, – сказала накрашенная милашка, постучав наманикюренным ноготком по полированной крышке стола. – Попробуем «у».

Остин метнул взгляд на висевшие на стене часы. Циферблат-то он видел хорошо, но понять, какой сейчас час, был не в состоянии. Увязать воедино время и значки на циферблате у него почему-то не получалось.

– Следите за моим ртом, мистер Беннет. – Она округлила губы и, подключив голосовые связки, стала выдувать воздух: – У-у-у-у!

Остин старательно сложил губы, напрягся и… дохнул. Звук, который у него получился, напоминал мычание телившейся коровы.

Милашка сосредоточенно свела на переносице аккуратно выщипанные бровки и взглянула на разложенные перед ней на столе бумаги.

Вот оно что, догадался Остин. Она проводит тесты. Он терпеть не мог тестов. Впрочем, «терпеть не мог» не то слово – он их ненавидел.

Последующие пять минут он упорно пытался повторить за логопедом простейшие звуки, которые она произносила, но особого успеха не добился. Заметив, что она ставит ему за каждый звук отметку, судя по всему, неудовлетворительную, Остин не выдержал и взорвался:

– Бе-ез… – протянул он, морщась и пытаясь воспроизвести еще одно нужное ему слово. Прижав кончик языка к небу за передними зубами, он прохрипел: – Те-ес-тов.

В его воспроизведении это было больше похоже на «текстов». Логопед с недоумением на него посмотрела. Недовольство и злоба, громоздившиеся в душе Остина, захлестывали и душили его. Он заставит ее понять, что все это ему не слишком нравится… Заставит…

– Папа! Что с тобой?

Эми смотрела на него со смешанным чувством любви и сочувствия.

Логопед стала собирать свои бумаги.

– На сегодня достаточно. Вы зря расходуете время – и мое, и ваше. – Она поднялась. – У меня есть другие пациенты, которые стараются изо всех сил. Быть может, завтра вы смените гнев на милость и отнесетесь к нашей работе с большей серьезностью…

Остин видел негодование женщины и чувствовал себя полным идиотом. Хотя он очень старался, она так его и не поняла.

– Она пытается тебе помочь, – сказала Молли, когда логопед вышла.

Эми собрала со стола испещренные пометками листы, скомкала их и выбросила в корзину для бумаг.

– Впрочем, меня не оставляет мысль, что ты не хочешь, чтобы тебе помогали. Верно ведь? – осведомилась Молли.

Все так. Ему не нужна помощь этой раскрашенной врачихи. И уж конечно, ее, Молли, помощь тоже. Она сама тоже ему не нужна. Ни сейчас, ни потом.

На обратном в пути в палату никаких: «А помнишь, папа?» – не было. Эми и Молли обсуждали вопрос о том, когда забирать его из больницы. Обсуждение было горячим, при этом его присутствие в расчет вроде бы не принималось.

Остин знал, что его страховка способна покрыть еще только две недели пребывания в больнице. После этого ему придется отсюда убраться. Но домой он не поедет. По крайней мере, пока оттуда не съедет Молли.

Они могли сколько угодно строить планы на его счет, но ему наплевать. Это их планы – не его. Никто из них этого, конечно, не знает, но у него тоже есть планы. Свои собственные.

Глава 8

Поскольку период реабилитации после инсульта мог затянуться на многие месяцы, если не годы, все, включая доктора Хэнка, были поражены успехами, которых добился Остин за сравнительно короткое время.

Меньше чем за две недели он научился передвигаться самостоятельно и способен был уже – правда, с помощью специального устройства для ходьбы – пройти из конца в конец по длинному больничному коридору. Кроме того, он снова обрел способность двигать руками. Однако подносить ко рту вилку и застегивать пуговицы на рубашке он мог только с большим трудом, поскольку моторные функции организма у него восстановились не полностью.

Все те улучшения, которых добился Остин, означали одно: его пора было забирать из больницы и везти домой.

* * *

– Не похоже, что ты сегодня способна на подвиги, – сказала Молли, когда Эми залезла в ее микроавтобус, прихватив с собой коробку соленых крекеров и пластмассовое ведерко на тот случай, если ее стошнит.

– Я в норме, – прошептала бледная как мел Эми. – Еще пару минут, и я окончательно приду в себя.

– Мне кажется, ты не в состоянии ехать куда бы то ни было. Не понимаю, почему ты не осталась с Мелиндой?

– Хочу проводить отца домой. Он, между прочим, меня ждет.

Молли выжала сцепление и надавила на педаль газа. Выруливая на дорогу, она думала, что Эми упряма ничуть не меньше, чем ее отец.

Когда они приехали в больницу, выяснилось, что Эми, проделав весь этот путь, страдала напрасно. Остин вовсе не ждал ее появления. Он вообще никого не ждал.

Он исчез.

В палате, где он лежал, не осталось никаких следов его пребывания. Белье на кровати уже заменили, и комната была готова принять нового пациента.

– Что значит «его здесь нет»? – спросила Молли сестру.

– То и значит. Он выписался час назад.

– Что такое?! – чуть ли не в унисон спросили мать и дочь.

– Он не мог выписаться, – наставительно сказала Молли. – Мы для того и приехали, чтобы оформить документы и забрать его домой.

– Извините, – сказала сестра, строго поджав губы, – но он подписал все необходимые документы сам.

Молли, обводя палату недоумевающим взглядом, пыталась осознать, что произошло. Почему, черт возьми, Остин их не дождался?

– Я ничего не понимаю. Как же он доберется до дома?

– Он не поехал домой. Его отвезли в центр реабилитации. По его же просьбе.

«В центр реабилитации? Вот чертовщина! Как же я об этом не подумала?» – спрашивала себя Молли.

– Это что же – приют для одиноких больных? Бог мой, неужели папа переехал в приют?

– Это реабилитационный центр, а никакой не приют, – поправила Эми медсестра.

– Папа поехал в приют… – не слушая сестру, продолжала твердить Эми, держа руку у живота. – Но как же так? Мы ведь все приготовили к его приезду. Я думала, он об этом знает.

– Он знал об этом, – сказала сестра. То, что Эми, несмотря на данное ей разъяснение, снова заговорила о приюте, вызвало у этой женщины раздражение. – Потому-то так и торопился.

* * *

– Подумать только! Отец перевелся в приют для одиноких беспомощных людей, – взволнованным голосом повторяла Эми, когда они с матерью ехали по данному им в больнице адресу. – Называется «Мейпл Менор». Прямо как какое-то похоронное агентство. Ну почему, почему он это сделал?

– Из-за меня. – Молли резко крутанула руль, вписываясь в поворот. – Я вот все думаю: может быть, приют… тьфу, реабилитационный центр – не такая уж плохая идея?

– Мама! Как ты можешь?

Молли не стала спорить с дочерью. Она надеялась, что Эми, увидев, что для проживающих в этой частной лечебнице пациентов созданы весьма комфортные условия, изменит свое мнение.

Пока они ехали, небо затянуло тучами, подул резкий, холодный ветер. Другими словами, установилась типичная для этих мест погода, которую Молли так ненавидела. С другой стороны, думала она, приют лучше посещать, когда пасмурно. Это больше соответствует духу такого заведения.

«Мейпл Менор» оказался сложенным из кирпича, длинным одноэтажным зданием. Когда Молли остановила машину на почти пустой парковочной площадке, на асфальт упали первые дождевые капли.

Молли выключила зажигание и посмотрела на дочь. Эми обеими руками прижимала к груди пластмассовое ведерко. Лицо у нее было еще белее, чем прежде.

– Придется тебе, как видно, идти туда без меня, – сказала она.

Молли потрепала дочь по бледной щеке.

– В принципе, моя милая, ты должна лежать в постели.

Эми кивнула, прикрыла глаза и откинулась на спинку сиденья.

– Я постараюсь не задерживаться, – пообещала Молли.

Эми пробормотала что-то нечленораздельное. Молли вылезла из машины, захлопнула дверцу и зашагала по направлению к зданию.

Внутри помещения пахло лимонным освежителем воздуха. У двери рядом со столиком дежурного висело расписание занятий по труду и по пению. В холле и коридоре было чисто. Дежурная оказалась дружелюбной и улыбчивой женщиной.

«Неплохое местечко, – сказала себе Молли. – Быть может, если Эми все это оценит по достоинству, то…»

Молли нашла Остина сама. Он находился в дальнем конце комнаты отдыха и смотрел в окно на глухую кирпичную стену выстроенного напротив дома. Что и говорить, зрелище было не слишком вдохновляющее.

Она тихонько подошла к мужу и остановилась в нескольких шагах от его кресла.

– Остин…

Молли так и не поняла, услышал он ее или нет. Во всяком случае, виду он не подал: не шелохнулся, не повернул головы – ничего. По его безвольно опущенным плечам и клонившейся вниз голове Молли поняла, что он бесконечно утомлен. Он все еще очень быстро уставал, и в такие минуты казалось, что в его состоянии никакого улучшения не наступило.

– Остин… – Молли снова назвала мужа по имени. Она никак не могла взять в толк, как разрешить сложившуюся ситуацию. – Что ты здесь делаешь?

По стеклу барабанили дождевые капли. От падавших с неба водяных струй кирпичная стена за окном потемнела и приобрела еще более мрачный вид.

Неожиданно Остин протянул руку, взялся за подставку с листом бумаги и карандашом на веревочке.

Хотя доктор Хэнкс утверждал, что обращение к карандашу и бумаге замедлит прогресс в плане восстановления речи, Остин упрямо продолжал писать все свои реплики.

Поскольку он очень устал, буквы у него выходили куда хуже, чем обычно, и отличались друг от друга размерами. Кроме того, Остин делал грамматические ошибки и почти не соблюдал промежутков между словами, так что понять его записи было мудрено. Молли, однако, без труда разобрала его каракули. Он хотел, чтобы она съехала. Только после этого он соглашался вернуться домой.

– Если я съеду, – сказала она, – кто будет за тобой ухаживать?

Остин снова зацарапал грифелем по бумаге: ЭМИ.

Он повернул голову и с отсутствующим видом посмотрел мимо Молли, отыскивая взглядом дочь.

Молли между тем думала, через какие трудности придется пройти Эми в том случае, если Остин будет настаивать на своем.

– В данный момент Эми сидит в машине на парковочной площадке, и ее сильно тошнит, – сказала Эми, ткнув пальцем в сторону стоянки. – Ты помнишь, как ее тошнило в прошлый раз? Так вот, сейчас ее тошнит ничуть не меньше.

В глазах Остина проступила тревога. Похоже, он разделял страхи Молли за здоровье дочери.

Схватившись за карандаш, он снова принялся выводить на листе бумаги свои каракули:

МНЭ НЫКТО НЕ НУЖЭН.

Чтобы продемонстрировать свою самостоятельность, он даже сделал попытку подняться на ноги. Эта простейшая для большинства людей операция потребовала от него чудовищного напряжения всех сил. Молли хотела ему помочь, но на основании полученного в больнице опыта знала, что он обязательно оттолкнет от себя ее руки.

Поднявшись с кресла, Остин стоял перед ней на подгибающихся от слабости ногах. Рост у него по-прежнему был внушительный, хотя он и начал сутулиться. Чтобы видеть его лицо, ей приходилось задирать голову. В очередной раз подивившись ширине его плеч, Молли подумала, что со стороны может показаться, будто именно их ширина и массивность тянут Остина к земле.

Он пробыл в приюте всего несколько часов, но вид у него был уже не такой опрятный, как в больнице. К примеру, была расстегнута пуговица. Создавалось впечатление, что с тех пор, как он сюда приехал и уселся у окна, никто о нем не позаботился, не обратил внимания на его состояние.

Глядя на мужа в эту минуту, Молли не верилось, что она могла когда-то его бояться. Впрочем, чтобы убедиться в обратном, ей достаточно было всмотреться в его глаза. В них полыхало мрачное пламя неприятия и осуждения.

И ненависти.

Но странное дело, она его больше не боялась. Она вернулась в Ла-Гранде, чтобы помочь дочери, и собирается заниматься этим и впредь. Что бы там ни писал ей неровными буквами Остин.

– У меня сейчас новая жизнь, – сказала она мужу, думая о том, что случилось с ней за последний год. Пустить корни на новом месте не так-то просто, особенно для женщины ее возраста. Еще сложнее начать новую жизнь. – Если ты думаешь, что я вернулась насовсем, то сильно ошибаешься. Я собираюсь уехать из Ла-Гранде, как только ты придешь в норму и сможешь заботиться о себе сам.

Остин удивленно выгнул бровь.

Ей удалось-таки заручиться его вниманием.

– Запомни, я сделала это не для тебя, а для Эми. Она должна заниматься своей семьей, ей предстоят новые роды. У нее слишком много причин для волнений, чтобы волноваться еще и за тебя. Если ты думаешь о ком-нибудь, кроме себя самого, то советую тебе вернуться домой. Сегодня же.

Его взгляд переместился с ее лица на сидевшую в углу с вязанием пожилую женщину, а потом – на игравших у окна в карты стариков.

Эми была права.

Не то чтобы приют был таким уж плохим местом. Нет. Просто он не подходил для Остина. Молли не могла себе представить мужа на уроке труда или на занятиях по пению. Идея Остина укрыться здесь от окружающего мира показалась ей смехотворной. Его беда заключалась в том, что он был напрочь лишен непосредственности, воспринимал себя слишком серьезно и довольствоваться маленькими радостями жизни, как это делали его товарищи по несчастью, не умел.

Она посмотрела на Остина. Его тело с ног до головы сотрясала крупная дрожь, на лбу выступил пот. «Это от слабости», – догадалась Молли. Он подтвердил эту ее догадку, плюхнувшись с размаху в кресло. Передохнув, Остин схватился за дощечку и начертал одно-единственное слово:

КЛЯНЕШЬСЯ?

Молли понадобилось не меньше минуты, чтобы разобрать его закодированное послание. Он спрашивал, готова ли она поклясться, что уедет в тот самый день, когда он придет в норму.

– Клянусь, – серьезно сказала Молли.

Остин закрыл глаза, глубоко вздохнул и, признавая свое поражение, кивнул в знак того, что готов вернуться домой.

Глава 9

На следующий день после того, как Остин вернулся домой, в дверь позвонили. Молли открыла дверь и обнаружила, что к мужу пришла редкая гостья: его сестра Габриэль.

Стоя на ступеньках у крыльца, Габриэль, прежде чем войти в дом, в последний раз затянулась сигаретой, швырнула окурок под ноги и раздавила его подошвой красной туфли на высоком каблуке. Затем, звеня браслетами, она оправила обтягивающую бедра кожаную юбку и сказала:

– В газете в медицинской колонке напечатали, что Остин выписался из больницы.

Хотя Габриэль жила на расстоянии каких-нибудь восьмидесяти миль от Ла-Гранде, Молли видела ее всего два раза. В первый раз – незадолго до того, как они с Остином поженились, и во второй – на похоронах отца Габриэль и Остина. Оба раза Габриэль держалась подчеркнуто холодно, так что подойти к ней, чтобы познакомиться поближе, казалось немыслимым.

Все в этой женщине было для Молли чужим и абсолютно неприемлемым. Даже ее манера одеваться. Даже то, как она курила и пила, не говоря уже о самих этих пороках. Раздражали каждый ее жест и вообще весь ее облик. Молли не могла отделаться от ощущения, что Габриэль продолжает жить в конце пятидесятых, а в качестве настольного пособия использует молодежные журналы той безвозвратно ушедшей эпохи.

«Непутевая» – вот единственное верное слово, которым Молли могла бы коротко охарактеризовать эту женщину.

Остин никогда особенно о своей сестре не распространялся. Молли, за исключением того, что та позировала обнаженной для нескольких мужских журналов, почти ничего о ней не знала.

Молли распахнула дверь пошире, сделала шаг в сторону и впустила сестру мужа в дом.

* * *

Габриэль сидела на краешке стула, вытянув стройные ноги и скрестив их в щиколотках. Ей очень хотелось курить. Хотя Остин никогда не был особенно разговорчивым, воцарившееся в гостиной молчание, связанное с его нынешним состоянием, начинало уже действовать ей на нервы. Она даже стала сожалеть, что Молли вышла, оставив их с Остином наедине. Когда вот так сидишь и молчишь, не зная, что сказать родному брату, поневоле чувствуешь себя полной идиоткой.

С другой стороны, о чем, собственно, ей говорить с Остином? За последние двадцать лет они виделись три или четыре раза. Зря она вообще к нему приехала – вот что. И чего это вдруг на нее нашло? Человек, который сидел перед ней, был, в сущности, ей совершенно чужим. У него была взрослая дочь, с которой она даже не была знакома, и внучка, которую она, соответственно, тоже никогда не видела. Помнится, Остин написал ей о рождении ребенка, но она долгое время не могла вспомнить, кто у него родился – девочка или мальчик.

Решив, наконец, нарушить затянувшееся молчание, Габриэль откашлялась и произнесла:

– Никак не могу вспомнить, говорила я тебе, что хожу в вечернюю школу, или нет?

Ложь. Впрочем, не совсем. Все-таки несколько вечеров она эту самую школу посещала. Потом, правда, вся эта тягомотина ей надоела, и она забрала документы. Зачем она вообще об этом заговорила? Да очень просто: она была уверена, что сам факт того, что она снова стала посещать школу, окажется для Остина не лишенным интереса.

– А закончив школу, я смогу поступить в колледж. Заочный, конечно.

Остин издал мычание, с помощью которого пытался выразить свое безусловное одобрение. Удивительное дело, Остин, судя по всему, был рад ее видеть. Было, было все-таки время, когда они друг без друга просто жить не могли, а такое не проходит бесследно. Как-то раз Остин даже принял на себя ее грехи, за что его основательно поколотили.

Ах, это доброе, старое время…

Как, черт возьми, хочется курить! Но пепельницы поблизости не видно. Если она закурит, то очень может быть, в следующую минуту в комнату ворвется Молли с ведром воды в руках.

Много ли, мало ли, но до сих пор говорила одна Габриэль. Неожиданно Остин стал издавать какие-то звуки, и она поняла, что он тоже старается с ней общаться. Габриэль пришло в голову, что он пытается спросить ее о том, как она живет. Он хотел знать, какие еще деяния, помимо подвига с поступлением в вечернюю школу, она совершила в этой жизни.

Курить захотелось еще больше – хоть кричи.

Слазив в сумочку, Габриэль достала пакетик с жевательной резинкой, предложила пластинку Остину, а когда он, помотав головой, отказался, сунула ее в рот и принялась усиленно работать челюстями.

– Тебе интересно, чем я занимаюсь сейчас? – для верности спросила она.

Ответить на этот вопрос искренне она бы не смогла. Как, в самом деле, сказать старшему брату, что ты зарабатываешь себе на жизнь стриптизом? С другой стороны, он, может быть, не столь консервативен, как кажется? Одна старая дама, что жила с ней в доме этажом выше, узнав, что Габриэль танцует стриптиз, даже выразила по этому поводу восхищение.

– Стало быть, тебя интересует, что я сейчас делаю? – повторила Габриэль. Врать ей больше не хотелось, хотя по этой части она была настоящим спецом. – Да как сказать? Берусь то за одно, то за другое. Кручусь, одним словом.

Трудно было придумать тему, которая могла бы заинтересовать их обоих. Ведь они такие разные. Если честно, то большинство значительных, интересных и забавных событий в ее жизни было связано с мужчинами, походами в бар, выпивкой и танцульками. Когда же очередной мужчина ее бросал, в душе у нее поселялась чувство пустоты и безысходности. По счастью, это скоро проходило…

Чтобы подыскать тему для разговора, Габриэль порылась в памяти, вновь возвращаясь мыслями к их с Остином общему прошлому. Неожиданно ей вспомнилась история, которая в свое время была одной из ее самых любимых.

– Помнишь, как мы были маленькими и обедали в одном ресторане? По моему наущению ты за обедом защемил «молнией» на джинсах конец скатерти. А когда встал, стащил скатерть и все тарелки со стола на пол!

Момент и впрямь был классный.

– Когда мы вернулись домой, нам попало по первое число, но дело, как говорится, того стоило!

Остин расплылся в улыбке и согласно кивнул.

– А помнишь, как в свой первый день в школе я то и дело сбегала от учительницы и неслась в класс, где занимался ты? В конце концов учительница разрешила мне остаться в твоем классе до конца учебного дня!

Разгоряченная воспоминаниями, Габриэль неожиданно развеселилась. Остин больше не казался ей чужаком. Он снова стал для нее таким же близким, как и прежде. Вспоминая забавные случаи из детства, она до такой степени вошла во вкус, что не заметила, как Остин уснул. А ведь Молли предупреждала ее, что Остин быстро утомляется… Незачем ей было сидеть у него так долго.

Габриэль встала с места и подошла к его креслу.

– Будь здоров, Остин, – прошептала она.

Во сне складки у него на лице разгладились, и он еще больше напомнил ей того задорного подростка, с которым она когда-то была очень дружна.

Инсульт, который у него случился, в определенном смысле был «заслугой» их отца. Это он вечно подстегивал Остина, заставляя его думать об успехе, успехе любой ценой. Папаша требовал от него свершений, которых не смог бы добиться и супермен – не то что Остин. Не зная характера и возможностей сына, он неустанно, день за днем на него давил. А в том мире, где они обитали, наград за промежуточные успехи не полагалось – одни только колотушки за неудачи. Ставка делалась только на максимум. Ценой невероятного напряжения воли и всех своих сил Остин добился того, что неудач – в узкопрактическом смысле этого слова – у него становилось все меньше. И вот вам, пожалуйста, результат.

Когда Остину было девять или десять, папаша поставил его в угол и продержал так всю ночь. А все потому, что на контрольной по математике он не решил одной задачи. Всего одной из десяти – подумать только!

И мать ничем не могла им с Остином помочь. Она бессловесной тенью бродила по дому, пребывая где-то на окраине их жизни и крайне редко с ней соприкасаясь. Только много позже Габриэль поняла, что их мать была безвольной и не очень умной женщиной. Но папаша ничего против этого не имел. Ему нравилось доминировать над всем и вся в том мире, который он сам же и создал.

Однако назвать их мать глупой тоже было бы неверно. Поскольку в один прекрасный день она сбежала из дома и никогда там больше не объявлялась. Габриэль пришла к выводу, что она встретила какого-то богатого парня, потому что поначалу они получали от нее открытки из разных экзотических уголков земли. Но со временем поток открыток стал иссякать, а потом и вовсе прекратился. Мать не присылала им поздравлений даже на день рождения и Рождество.

Тогда их отец сказал, чтобы они забыли о матери, вычеркнули ее из памяти. Узнав, что мать больше к ним не вернется, Остин заплакал. Габриэль прежде никогда не видела, чтобы он плакал. Даже когда папаша награждал его тумаками. С тех пор, правда, он больше не плакал. Ни разу.

Стоя у двери комнаты, Габриэль вспоминала, как в дальнейшем сложилась их жизнь. Все свое внимание папаша перенес на сына. Зажал в своих железных когтях и не отпускал. Так, из-за его патологической склонности к совершенству и привычки все мерить по самому высокому, «гамбургскому», счету, Остин был лишен детства.

Шаги и шум в прихожей напомнили Габриэль, что ей пора уходить. Остин спал, как младенец. Когда, интересно знать, она увидит его снова? Может быть, опять лет через десять?

От внезапно нахлынувших на нее чувств у Габриэль перехватило горло, а перед глазами все стало расплываться от слез. Тряхнув головой, чтобы избавиться от печальных мыслей, она подхватила сумку и решительным шагом вышла из комнаты.

Марк не уставал повторять себе, что ему надо держаться от Молли подальше. Хотя бы некоторое время. Тем не менее, узнав, что Молли забрала мужа из больницы, он не смог устоять перед искушением и в первый же свободный день заехал к Беннетам: уж очень ему хотелось выяснить, как поживает Молли после воцарения в доме Остина.

По его мнению – а он судил по выражению ее лица и печально поникшим плечам, – дела у нее шли не самым лучшим образом. Было только три часа дня, а Молли уже выглядела утомленной до крайности.

Думать о том, что Молли не имеет ни минуты покоя и выбивается из сил, чтобы угодить Остину, который не стоит ее мизинца и никогда не оценит ее по достоинству, ему было неприятно.

– Ну ты как – держишься? – спросил Марк сразу после того, как Молли впустила его в дом.

Она закрыла за ним дверь и вздохнула.

– Держусь. Хотя, надо признать, мое пребывание здесь Остина не слишком радует.

– Возможно, тебе стоит все переиграть? Какого черта надрываться ради этого типа? Почему, к примеру, тебе не нанять какую-нибудь женщину?..

– Марк, прошу тебя… – сказала Молли, поднимая руку. – Я должна пройти через это сама.

Марк мог ее понять. В принципе, он хорошо понимал других людей – в этом-то и заключалась его главная проблема. Он был, что называется, всеобщей жилеткой, в которую плакались все кому не лень.

В холле хлопнула дверь, а потом послышался дробный перестук дамских каблучков. Марк повернул голову и увидел женщину в тесной, облегающей юбке, красном кожаном пиджаке и с большими, в виде колец, серьгами в ушах. Ее светлые волосы были особым образом подстрижены и спускались на плечи в виде неровных прядей. Беспорядок, впрочем, был кажущимся. Каждая из этих прядок была зафиксирована на нужном их обладательнице месте с помощью лака для волос. По мнению Марка, эта женщина относилась к разряду тех особ, которых его мать именовала шлюхами.

Как, интересно знать, подобная женщина оказалась в доме Молли? И что она здесь делает? Эта дама с вызывающей внешностью на фоне застилавших навощенные полы дорогих ковров и комнат, заставленных антикварной мебелью, казалась абсолютно чужеродным элементом.

Неожиданно он услышал прерывающийся от волнения голос Молли:

– Познакомься, Марк. Это сестра моего мужа Габриэль.

Сестра Остина? Удивлению Марка не было предела. Он не мог поверить, что у этого консервативного, наглухо застегнутого на все пуговицы бизнесмена такая сестра. Как говорится, полная его противоположность. За исключением имени, конечно. Габриэль – подумать только! Видимо, в роду у Беннетов существует традиция награждать своих отпрысков экзотическими, помпезными именами.

Некоторым женщинам ужасно нравится при знакомстве пожимать руки. И Габриэль, без сомнения, относилась к их числу. Марк обратил внимание, что кожа у нее на ладонигорячая и сухая. От Габриэль пахло сигаретами. Этот неприятный, пропитавший ее одежду запах не мог отбить даже резкий и пряный аромат ее духов.

Габриэль не сразу отпустила его руку. Прежде она внимательно, с ног до головы его оглядела. Марк не мог отделаться от ощущения, что ее тяжелый, пристальный взгляд его раздевает. Этот откровенный взгляд заставил Марка содрогнуться от возбуждения, хотя в своей повседневной жизни он всячески стремился общения с похожими на Габриэль женщинами избегать.

Габриэль выпустила наконец руку Марка из плена.

– А я и не знал, что у Остина есть сестра, – сказал он и тут же пожалел о своих словах. Говорить такое невежливо и бестактно. Теперь она подумает, что в этом доме никогда не упоминали ее имени – по крайней мере, в его, Марка, присутствии. На самом деле так оно и было.

Она улыбнулась.

– Нельзя сказать, что все здесь от меня без ума. Правда, Молли?

Габриэль обладала низким, чуть хрипловатым голосом. По всей видимости, потому, что много курила. Марк ненавидел сигареты. Правду говорят, что люди, которые бросили курить, становятся ярыми противниками никотина. Марк сам бросил курить четыре года назад, а потому выступал за скорейшее запрещение курения по всей стране. Он считал, что если уж ему удалось покончить с этой привычкой, то и всем остальным это тоже вполне по силам.

Марк едва удержался от того, чтобы не спросить Габриэль, не пробовала ли она антиникотиновый пластырь или жевательную резинку с аналогичным наполнителем.

Молли переводила взгляд с одного нежданного гостя на другого.

– Хотите кофе? – спросила она, чтобы сказать хоть что-нибудь.

– Только не я, – сказала Габриэль, которой, казалось, прямо-таки не терпелось побыстрее убраться из дома ее брата, что она через секунду и подтвердила: – Мне пора идти. – Потом, звякнув украшавшими ее руку многочисленными браслетами, она взглянула на часы и добавила: – У меня назначена встреча с одним человеком.

Повернувшись на каблуках, она вышла из дома, оставив на память о себе резкий аромат духов и стойкий запах сигаретного дыма.

Марк оставался в доме, пока в гостевой комнате не завозился Остин, требуя к себе внимания.

Жаль все-таки, что его хватил удар. Это резко изменило не только его жизнь. Когда Молли сбежала из дому, Марк, хотя и скучал по ней, был очень рад, что она избавилась наконец от своего ублюдка-мужа. Он даже начал подумывать о том, чтобы съездить во Флориду и ее навестить. Несколько раз он представлял себе во всех подробностях, как они вместе лежат на пляже или плещутся в голубых волнах океана. Его мечты чем-то напоминали идиллическую сценку из известного романа «Отсюда – и в вечность». Там герои, удалившись от всех, тоже беззаботно плескались в океане и загорали.

Из комнаты донесся приглушенный дверью стук. Остин упал, что ли?

Молли вскочила с места.

– Пойду посмотрю, что там с Остином.

– Я пойду с тобой, – предложил Марк. – Тебе может понадобиться помощь.

– Пойдешь – только хуже сделаешь. Узнав, что ты все это время был здесь, он с ума сойдет от злости.

На самом деле Остин в открытую своего недовольства по поводу присутствия в их доме Марка никогда не выражал. С другой стороны, какому мужу понравится, если рядом с его женой вечно отирается какой-то парень?

– Ладно, – сказал Марк. – Но если что случится, звони.

Она согласно кивнула и, потрепав Марка по плечу, направилась к мужу. Марк же вышел из дома и едва не столкнулся с Габриэль. Она сидела на ступенях крыльца и плакала.

Он, воспользовавшись оставленным ею узким проходом, попытался осторожно ее обойти. Габриэль подняла на него глаза.

Что и говорить, зрелище было не из приятных. По лицу у нее была размазана тушь, а из глаз двумя ручьями текли слезы. Мгновенно от него отвернувшись, она открыла сумочку и стала шарить в ней рукой. Не сумев найти того, что искала, Габриэль, продолжая всхлипывать, высыпала содержимое сумки на заасфальтированный пятачок у себя под ногами.

Сам того не желая, Марк узрел тайны ее ридикюля. На асфальт вывалились губная помада, косметичка, какие-то таблетки, трусики в полиэтиленовом пакете, упаковка презервативов и бог знает что еще. Так и не обнаружив в этой куче нужной для себя вещи, Габриэль чертыхнулась себе под нос и стала укладывать свое барахлишко обратно.

Только в ту минуту, когда она вытерла нос рукавом, Марк наконец понял, что, собственно, она искала. Бросившись к своему автомобилю, он сунул руку в открытое окно, вынул из «бардачка» пакетик с бумажными носовыми платками и поспешил назад к крыльцу.

– Возьмите.

– Спасибо…

Положив пакет на колени, она извлекла из него два платка. С помощью первого высморкалась, а вторым стерла с лица размазанную по нему косметику. Пока Габриэль приводила себя в порядок, Марк расположился рядом с ней на ступеньках.

– Остин так ужасно выглядит… – объяснила она причину своих слез, швыряя использованные платки себе под ноги. – А ведь какой был в детстве озорник и выдумщик! Находил, к примеру, дождевого червя и делал при мне вид, будто разжевывает его и глотает. Доводил меня этим чуть ли не до истерики. Старшие братья все такие – любят поиздеваться над младшими сестрами…

Этот экскурс в прошлое, приоткрывший завесу над неизвестными прежде особенностями характера Остина, заставил Марка в изумлении покачать головой. Хотя, если разобраться, удивляться тут было нечему. Такое случалось с ним сплошь и рядом. Стоило только ему возомнить, что он знает о том или ином человеке все или почти все, как происходило нечто, напрочь перечеркивавшее его прежние представления, и ему оставалось только признать, что человеческая натура – вещь непостижимая, и он, Марк, ни черта в людях не смыслит.

Габриэль шмыгнула носом, подняла с асфальта скомканные бумажные платки и зажала их в кулаке.

– Наш отец работал преподавателем физики в колледже городка Сидар-Рэпидс. Работу свою он терпеть не мог и относился к разряду обозленных на весь свет непризнанных гениев, которым не удалось добиться признания и которые вследствие этого возлагали все свои надежды на отпрысков. Он хотел, чтобы его дети достигли блистающих вершин успеха, которых не было дано достичь ему. По этой причине он насел на Остина, желая сделать из него свое более удачливое подобие. Ценой больших усилий ему удалось вколотить в него кое-какие свои качества: брат стал самоуверенным, суровым и непреклонным человеком и оставался таким, по крайней мере, внешне, вплоть до самого последнего времени. Вот почему мне было так больно смотреть на него нынешнего. После инсульта Остин превратился в настоящую развалину, жалкое подобие того, кем он был…

Габриэль открыла сумку и стала запихивать в нее грязные, скомканные бумажные платки.

– Ну а вы сами? – спросил Марк. – Вы тоже стали суровой и непреклонной?

Габриэль хохотнула.

– Ну нет. Как говорится, бог миловал. Я старалась папаше не поддаваться, и он скоро понял, что тратить время и силы на мое перевоспитание не стоит. С тех пор я словно перестала для него существовать. Но Остину он основательно подпортил мозги.

Марк подумал, что попытка Габриэль отделаться от удушающей опеки отца далась ей не так-то просто и сильно на ней сказалась. Работая психиатром, он не уставал поражаться тому, какое количество людей было, по сути, лишено детства. Их было так много, что так называемое «нормальное» детство можно было посчитать отклонением от правила. Без сомнения, человеческая жизнь – это минное поле и никак не иначе.

Габриэль поднялась и одернула короткую юбку. Теперь, без косметики, она выглядела не в пример лучше. Казалась моложе и куда миловиднее, чем прежде.

Возвращая Марку мятую пачку с бумажными платками, она сказала:

– Большое вам спасибо.

Когда Марк был маленьким и ему случалось переживать обиду или какое-нибудь детское горе, мать всегда кормила его мороженым. Марк на собственном опыте убедился, что это лакомство – лучшее на свете успокаивающее средство.

– Не хотите ли сходить в «Дэйри Дилайт»? – спросил он, упомянув популярное кафе-мороженое.

Габриэль посмотрела на него с таким удивлением, что можно было подумать, будто ее ни разу в жизни в подобные заведения не приглашали. В следующую минуту, однако, она улыбнулась, продемонстрировав мелкие и довольно белые для заядлой курильщицы зубы.

– Почему бы и нет? Мне нравится ваша идея…

Глава 10

Бам! Бам! Бам!

Остин с ожесточением колотил подносом по никелированной спинке кровати. Что называется, металлом о металл.

Вот оно! Свершилось. Все, как он предсказывал. В то время как он спит в комнате для гостей на узкой неудобной кровати, над которой нависает массивный антикварный гардероб, его жена развлекается с мужчинами!

Он мог выбраться в коридор и встретиться с незваным гостем лицом к лицу. Но мысль о том, что ему, лишенному речи больному человеку, придется так или иначе противостоять здоровому и сильному мужчине, была нестерпимой. Во-первых, это было крайне унизительно, а во-вторых, у него для подобного противостояния просто не было сил. Ни физических, ни моральных.

Ну и, кроме того, заявлять сейчас открыто свои претензии на главенство в доме в его планы не входило.

Размахнувшись, он снова врезал подносом по металлической спинке.

Бам! Бам! Бам!

Послышался звук шагов бежавшего по коридору человека. К нему спешила Молли.

Она распахнула дверь и просунула в комнату голову.

– Что случилось? Тебе что-нибудь нужно? – спросила она, переводя дух.

«Мне нужно, чтобы твой дружок ушел», – подумал Остин.

И прислушался.

Ничего! Потом, через несколько минут, с улицы до него донесся рокот мотора отъезжающего автомобиля.

«Убрался все-таки, – подумал Остин. – Вот и хорошо, вот и отлично».

После того как проблема разрешилась без всякого с его стороны вмешательства, он решил прибегнуть к более привычному средству общения. Сначала Молли посмотрела на табличку в его руках, а потом перевела взгляд на стоявший у изголовья на столике стакан с водой.

– Ты хочешь воды? Но у тебя есть вода!

Остин приписал к слову ВОДЫ слово СВЕЖЕЙ и продемонстрировал табличку жене.

Она прочитала, нахмурилась, но тем не менее послушно взяла стакан и отправилась менять воду.

Довольный Остин вынул из зажимов использованный бумажный лист, скомкал его и швырнул на пол, где уже лежало несколько таких же бумажных комков.

Каждому в этой жизни нужна цель. И генеральный план для ее достижения. Разве не об этом день и ночь говорят по радио и телевизору? Так вот: у него есть такая цель. И цель эта – вернуть себе свой дом.

Поначалу он мечтал поскорее достичь такого физического состояния, чтобы у него хватило сил вышвырнуть ее из дома. В прямом смысле этого слова. Выяснилось, однако, что он поправляется не так быстро, как ему бы хотелось. Но ждать несколько месяцев Остин не мог. Мысль о том, что все это время она будет жить с ним рядом и действовать ему на нервы, сводила его с ума. По этой причине он решил культивировать в себе те качества, которые вызвали бы у нее наибольшее отторжение и неприятие. И, разумеется, совершать соответствующие поступки. Он решил сделаться требовательным, капризным, придирчивым, мелочным – короче, совершенно непереносимым субъектом.

Кто-нибудь скажет, конечно, что он избрал самое простое решение.

Простое, зато действенное. Он провел дома всего два дня, а Молли уже выказывает признаки утомления и раздражения. Так что он ее победит. Он всегда ее побеждал.

Вчера он пытался спланировать, как использовать для достижения своей цели собственную немочь. Прежде всего необходимо добиться, чтобы она каждый день одевала его и раздевала. Умывала, брила, готовила ему еду, а потом кормила его с ложечки. Важно также, чтобы она надевала и снимала с него ботинки. Завязывала ему шнурки. Шнурки – это находка. Всегда есть возможность покапризничать: «слишком туго» или «слабовато, дорогуша, давай завязывай еще раз». И еще – она должна подавать ему устройство для хождения, помогать ему подниматься и ложиться в постель. С водой он тоже хорошо придумал. «Вода несвежая, подай свежей». «Принеси холодненькой». Или: «Я передумал. Не надо воды, дай кока-колы». Или: «Не надо кока-колы. Хочу молока».

Телевизор также в этом смысле очень удобен. Особенно если сделать его погромче или непрестанно переключать с канала на канал.

В комнате слишком холодно. Или слишком жарко. Простыни грубые, натирают. А эти совсем не накрахмалены – прямо, как тряпки. Одной подушки мало, хочу две. Мне вообще не нужны подушки. Буду спать без них.

От одежды тянет плесенью. Не смей хранить ее в этом гардеробе – там повышенная влажность!

А как насчет того, чтобы потребовать среди ночи перекусить? Отличная мысль: лежи себе на спине и звони. Пока она не проснется и не придет. Только звонить надо, по возможности, непрерывно – чтобы поторапливалась.

Хочу пирожное…

Не подержишь ли его у рта, чтобы я мог откусывать?

Дрянь какая! Совершенно никакого вкуса, будто жуешь бумагу. Что это за пирожное такое? Что – без крема и орехов? Не желаю!

После всего этого, моя милая, не захочешь, а взвоешь. С ума будешь сходить. На стену полезешь. Главное же, очень скоро тебе все это надоест и ты отсюда уберешься.

В тот вечер Остин неожиданно для Молли пришел к выводу, что слишком слаб, чтобы передвигаться с устройством для хождения. По его просьбе она чуть ли не на руках перетащила мужа в кресло-каталку, а потом, взявшись за металлические ручки, перевезла его на кухню.

Через минуту перед ним на столе появилась тарелка с едой. Это была специальная диетическая пища, которую Молли приготовила по совету доктора Хэнка. Остину предстояло проглотить несоленого лосося с зеленой фасолью, кусок зернового хлеба и выпить стакан обезжиренного молока.

Обслужив мужа, Молли в свою очередь уселась за стол, взяла вилку и приступила к трапезе.

Остин к пище не притронулся. Сидел и тупо смотрел в свою тарелку, время от времени переводя взгляд на жену.

Поскольку Молли не обращала на него внимания, он поднял здоровую руку, опустил ее на салфетку, поверх которой лежали вилка и нож, после чего потянул салфетку на себя, будто невзначай сбросив столовый прибор на пол.

Молли встала, положила на стол чистую вилку и снова вернулась на место.

Остин стал вынимать салфетку из зажимов, разворачивать ее и укладывать на колени. Поскольку он проделывал все чрезвычайно медленно, на эту операцию у него ушло не менее пяти минут.

Молли закончила есть лосося и подняла глаза на мужа.

– Если ты думаешь, что я собираюсь кормить тебя с ложечки, то сильно ошибаешься.

Она блефовала. Он точно об этом знал и не сомневался, что она придет к нему на помощь.

Через десять минут Молли покончила с ужином, взяла со стола свою тарелку и кружку и отправилась их мыть.

«Может быть, она все-таки меня покормит? – задавался вопросом Остин, с неприязнью глядя на склонившуюся над раковиной жену. – Хорошо бы привлечь ее внимание. Шум надо поднять – вот что».

Стиснув в пальцах вилку, что, надо сказать, далось ему с известным трудом, Остин громко звякнул ею о край тарелки, после чего словно в изнеможении уронил руку на стол.

Поскольку это на Молли не подействовало, Остин наколол на вилку кусок лосося и очень медленно потащил его ко рту, втайне надеясь, что Молли обернется и увидит, как это для него мучительно трудно.

Свидетельницей этого почти циркового трюка стала, впрочем, не Молли, а Эми. Она вошла на кухню в ту самую минуту, когда Остин, поднеся вилку с пищей к губам, неожиданно сбросил рыбу на тарелку. Со стороны это выглядело так, будто у него в это мгновение судорожно дернулась рука.

У Эми от возмущения расширились глаза. Подлетев к отцу, она выхватила у него из рук вилку и, обращаясь к матери, воскликнула:

– Мама, как ты можешь?!

Молли выключила воду, обтерла руки о передник и повернулась к дочери.

– Доктор сказал, что он должен обслуживать себя сам.

– Все хорошо в разумных пределах, – сказала Эми.

Остин думал, что Молли перечислит все то, что он должен был делать сам, но отказывался. Этого, однако, не произошло. Ябедничать и жаловаться было не в ее характере.

– Надеюсь, доктор не предлагал тебе морить отца голодом? – Эми наколола на вилку кусок лосося и поднесла ко рту Остина.

Тот наградил дочь благодарным взглядом, взял рыбу в рот и вдруг сморщился, как от зубной боли. Лосось успел остыть, а всякому известно, что холодная рыба – мерзость.

Если бы его кормила Молли, он бы обязательно этот кусок выплюнул. Но, поскольку им занялась Эми, Остин рыбу все-таки проглотил.

Эми нахмурилась, взглянула на рыбу, попробовала, после чего скорчила гримаску – точь-в-точь такую же, какая минуту назад была на лице у ее отца.

– Все уже остыло, – с раздражением сказала молодая женщина. Видно было, что ее гнев на мать с каждой минутой усиливается. Вскочив с места, она засунула тарелку в микроволновку.

Через минуту она извлекла тарелку из печи и снова поставила на стол.

– Он должен есть самостоятельно, – сказала Молли с металлическими нотками в голосе, каких Остин прежде у нее не слышал.

– А как, позволь узнать? Разве ты не видишь, что он устал?

Он и в самом деле очень устал, но не замечал этого, пока об этом не упомянула Эми. Чтобы заставить Молли ему услуживать, Остину пришлось основательно потрудиться.

Впрочем, усталость не помешала ему с укоризной посмотреть на Молли.

«Ну вот, а ты не верила, – говорил, казалось, его укоризненный взгляд. – Ты просто обязана была меня покормить».

Молли не заметила его взгляда. Она во все глаза смотрела на Эми, и выражение ее лица Остину очень не нравилось.

У нее на лице отражались недоверие, смущение и боль. Тут до Остина наконец дошло, что мать и дочь прежде никогда не ссорились. У них даже малейших расхождений во мнениях никогда не было. Они всегда держались вместе, а он, Остин, вроде бы в их компанию не вписывался и держался от них в стороне. Теперь в их с Эми компанию не вписывалась Молли.

Он видел, как она кусала губы, а потом отвернулась от Эми. Но не раньше, чем ему удалось заметить у нее на глазах слезы.

Неожиданно Остин подумал, что ему вовсе не хочется становиться причиной раздоров между матерью и дочерью.

Эми готовилась уже отправить ему в рот новую порцию лосося, как вдруг он положил ладонь ей на руку и остановил ее. После этого он вынул у нее из пальцев вилку и сделал попытку самостоятельно подцепить кусок рыбы с тарелки. Это и впрямь оказалось не так-то просто, особенно с его координацией движений.

«Держи вилку крепко и на одном уровне с линией рта, – говорил он себе. – А потом делай движение головой вперед. Главное – правильно рассчитать движение. В нем все дело».

В следующее мгновение рыба оказалась у него во рту, а рука с вилкой безвольно опустилась на край стола. Некоторое время Остин отдыхал и набирался сил перед тем, повторить всю серию движений снова.

Эми смутилась.

– Мама… – позвала она мать, повернув голову через плечо.

Молли переключила внимание на мужа и дочь в тот момент, когда Остин подносил ко рту вилку со вторым куском рыбы.

– Ты только посмотри, как хорошо у него получается! – с энтузиазмом воскликнула Эми. Определенно она считала, что ее присутствие вдохновило отца на подвиги.

Молли встретила взгляд Остина, ничуть не изменившись в лице. Она не собиралась обвинять его в нечестности и ни словом не обмолвилась Эми о том, что отец, по большому счету, ее разыгрывал.

– Это радует, – вот все, что она сказала.

Безоговорочно принимать ситуацию было вполне в духе Молли. Прежде Остин видел в этом проявление слабости. Главным образом, потому, что он сам всегда старался обратить любое жизненное обстоятельство себе на пользу. Теперь же, после стольких лет совместной жизни, он вдруг задался вопросом: не заключалось ли в ее молчаливом приятии судьбы куда больше мудрости и силы, нежели слабости?

Остин собирался сменить гнев на милость и не изводить Молли капризами, но потом, когда он подслушал, как она разговаривала по телефону – а разговаривала она, как ему показалось, очень тихо: секретничала, не иначе, – это его желание растаяло без следа.

Включив стоявшую на тумбочке лампу, он потянулся к звонку и с силой вдавил кнопку. Он звонил долго, настырно и оставил звонок в покое лишь в ту минуту, когда услышал в коридоре звуки приближающихся шагов.

Когда Молли, запыхавшись, влетела в комнату, он уже заканчивал выводить на листе бумаги слово СУДОРОГИ. Посмотрев на Молли, Остин вспомнил, как год назад сам носился вверх-вниз по лестнице, пытаясь выяснить, куда вдруг подевалась его жена. И выяснил: она от него ушла.

Отбросив ненужные воспоминания, он показал ей табличку, отметив про себя, что в зажиме осталось всего несколько листов, и для того, чтобы его с Молли общение продолжалось, туда необходимо вставить новую пачку.

– Где? Где у тебя судороги?

Остин коснулся левого плеча, парализованного после удара. В настоящий момент оно продолжало пребывать в неподвижности, но, помимо этого, никаких неприятностей ему не доставляло.

Молли поняла, что от массажа ей не отвертеться. Вздохнув, она подошла к мужу и стала расстегивать на нем пижаму.

Не зная хорошенько, зачем он это делает, Остин положил правую здоровую руку ей на запястье и остановил ее.

Она подняла глаза и вопросительно на него посмотрела. Ее лицо находилось от него на расстоянии фута. Свет лампы отражался в ее блестящих темно-рыжих волосах, придавая им золотистый оттенок.

Было далеко за полночь. Остин поднял Молли с постели, поэтому одета она была соответственно. Она набросила на себя старый белый пеньюар, открывавший ее ноги чуть выше колен. В этом халате ей было удобно: за годы носки она до такой степени с ним сроднилась, что он стал для нее чем-то вроде второй кожи. Зато и в стирке он за это время побывал миллион раз и местами совсем вытерся. Особенно на ее выпуклостях. Остин готов был поклясться, что видит под пеньюаром темные пятна ее сосков.

Руки и ноги у Молли были покрыты ровным южным загаром. Это лишний раз напомнило Остину, что они провели год в разлуке. Но разве они не существовали отдельно друг от друга, даже когда жили под одной крышей? Они и сексом занимались, как случайные знакомые, решившие провести вместе ночь.

– Остин?

Он продолжал стискивать пальцами ее запястье. Неожиданно ему пришло на ум, что он не хочет, чтобы она снимала с него пижаму. Он стеснялся своей бледной кожи, которая по сравнению с ее – загорелой и упругой – казалась еще более нездоровой.

Он покачал головой, выпустил ее руку из плена и кивком указал на дверь: уходи, дескать.

Молли, однако, успела разгадать его игру и уходить не торопилась. В самом деле, зачем ей было тащиться наверх в спальню, если она не сомневалась, что через минуту Остин снова поднимет трезвон?

– Раз уж я пришла, позволь мне все-таки заняться твоим плечом.

Она опять потянулась к пуговицам у него на пижаме.

Раньше он пижам не носил – считал, что это удел стариков. Однако после инсульта пижаму все-таки купил, поскольку стал мерзнуть. Кроме того, он сделался болезненно чувствительным даже к малейшим сквознякам и часто простужался. Это не говоря уже о том, что надеть футболку с его парализованной левой рукой было не так-то просто.

Фамильярность, с какой жена спустила с его плеч пижамную куртку, лишний раз напомнила ему о том, что раньше они с Молли жили вместе, а потом она его бросила.

Между тем Молли налила себе в пригоршню немного специального масла, растерла его в ладонях и стала массировать больное плечо мужа, предварительно велев ему лечь на бок. Чтобы работать было удобнее, она присела на край его кровати.

Прежде чем Остин окончательно себе уяснил, что происходит, ее руки уже порхали по его телу, разминая мышцы и втирая душистое масло в кожу.

Время от времени она приостанавливала работу и спрашивала:

– Тебе не больно?

Он тихонько мычал и качал головой. Хотя в неработающем суставе неожиданно возникла боль, он не признался бы в этом даже под страхом смертной казни.

Закончив растирать его плечо, она стала массировать мышцы шеи, а потом начала поглаживать его белую, словно обсыпанную мукой спину.

Доктор Хэнк предупреждал, что после инсульта у него, Остина, возможно, очень долго не будет эрекции. Тем не менее он вдруг почувствовал, как от ее поглаживаний его стало охватывать возбуждение. Разозлившись на себя и на собственное тело, которое таким образом отзывалось на ее прикосновения, он неожиданно для Молли стал здоровой правой рукой толкать ее в бок, едва не столкнув при этом с кровати.

Молли вскочила с места и с недоумением уставилась на него. Сквозь потертый, сделавшийся от времени почти прозрачным пеньюар он видел очертания ее тела: тонкую талию, стройные бедра, длинные, безупречной формы ноги.

«О господи, – подумал Остин. – Неужели она специально передо мной так выставляется, чтобы еще сильнее меня мучить?»

Времени, чтобы хвататься за табличку и наносить нетвердой рукой на бумагу корявые буквы, у него не было.

– Иди!

Это коротенькое слово, которое он выпалил, было воплем отчаяния, ненависти и боли. Если ему повезет, она истолкует этот вопль еще и как недвусмысленное предложение поскорее убираться из его дома.

Молли схватила со стола флакончик с душистым маслом и сжала его в руках.

– Может быть, тебе еще что-нибудь нужно? – сердито спросила она.

Остин покачал головой.

«Мне нужно одно: чтобы ты ушла, – подумал он. – Сию же минуту».

– Стакан воды? Стакан молока? Может быть, пирожное? Или банан? Или что-нибудь посущественнее? А как насчет телевизора? Не включить ли? А как простыни – в меру накрахмалены? Одеяло не тяжелое? Материя, из которой оно сшито, тебя устраивает? Ты вообще что предпочитаешь – хлопок или полиэстер?

Остин замычал, отвернулся к стене и накрылся одеялом с головой.

После того как она ушла, он выключил свет и некоторое время лежал в темноте, глядя в потолок и продумывая план действий на следующий день.

Что ж, этот раунд Молли выиграла, но следующий останется за ним. Обязательно.

Глава 11

Уик-энд примчался как курьерский поезд. Поскольку Марк не видел своих домашних как минимум месяц, он решил, что было бы неплохо их навестить. Не откладывая дела в долгий ящик, он сел в машину и отправился в пригород Чикаго Коттэдж-Гроув.

Прекрасное утро наводило на мысль, что и день будет ничуть не хуже. Опустив брезентовый тент своего «Эм Джи», он в изобилии нанес на лицо крем от солнечных ожогов и покатил к Молли, чтобы узнать, не согласится ли она отправиться с ним на автомобильную прогулку. По дороге он перебирал в уме все мыслимые причины и предлоги, которыми Молли могла воспользоваться, чтобы отклонить его предложения, и подготовил достойный ответ на каждое ее «не могу».

Однако, когда он добрался до места и предложил на рассмотрение Молли свой план, выяснилось, что все заготовленные им заранее аргументы не имеют в ее глазах особой цены. Даже такое немаловажное обстоятельство, что молодой женщине необходимо хотя бы изредка развлекаться. Или тот факт, что он, Марк, лично знает одну прекрасную сиделку, которая будет счастлива – нет, счастлива, конечно, не совсем подходящее слово, она, скажем так, будет не прочь – некоторое время побыть с Остином.

– Я бы хотела поехать, – сказала Молли, – да не могу.

Марк сунул руки в карманы джинсов и поставил ногу в спортивной туфле на верхнюю ступеньку крыльца.

– Не говори ерунды. Тебе просто необходимо расслабиться.

Она покачала головой.

Сказать по правде, свободный день ей был нужен – и даже очень. Утомление уже начало на ней сказываться. Волосы приобрели тусклый, нездоровый вид и висели, как сосульки, плечи от забот ссутулились, а под глазами из-за вечного недосыпания проступали тени. Сукин сын Остин вытягивал из нее жизненные силы, как насосом.

Молли с тоской посмотрела на маленький спортивный автомобиль Марка, стоявший на подъездной дорожке. Верх у него был опущен, а солнце весело отражалось в хромированных поверхностях. Несмотря на яркое солнце, день обещал быть не слишком жарким. Другими словами, погода для прогулки была самая подходящая.

Из коридора донеслось металлическое клацанье. Марк довольно часто бывал в больницах, чтобы понять: кресло-каталка соприкоснулось с какой-то преградой. Со стеной, к примеру.

Молли обернулась на звук. В следующую минуту рядом с ней возник Марк и тоже заглянул в коридор.

«Бедняга, – подумал он, увидев Остина. – Постарел лет на десять, не меньше».

Подумал и тут же об этом пожалел. Он знал свои слабости и худшей из них считал свою патологическую способность проникаться к людям сочувствием, вне зависимости от того, заслуживали они того или нет. Уж кто-кто, а Остин определенно этого не заслуживал, поскольку превратил жизнь Молли в ад. С другой стороны, продолжал рассуждать про себя Марк, Молли все еще живет с ним и уходить, как видно, не собирается.

Остин и впрямь выглядел больным и постаревшим, но вот его глаза… Взгляд Остина, казалось, прожигал Марка насквозь. Даже прикованный к инвалидному креслу, этот человек продолжал излучать невероятную силу и энергию.

Марк восхитился. Парню надо было отдать должное – он никогда не сдавался.

– Привет, Остин, – сказал Марк.

Остин никак не отреагировал на приветствие и продолжал буравить гостя яростным взглядом. Большинству людей от этого стало бы не по себе, но Марк решил гипнозу не поддаваться, а кроме того, он не любил ходить вокруг да около.

– Я приехал, чтобы пригласить Молли на автомобильную прогулку! – выпалил он.

Молли подошла к креслу-каталке, взялась за ручки и сказала:

– Спасибо, Марк, но я уже пообещала Остину посидеть с ним на заднем дворе.

«Он и сам мог бы там посидеть – в одиночестве, – с неприязнью подумал Марк. – Или в компании с Эми, а еще лучше – с сиделкой, которую я для него присмотрел».

– А как насчет того, чтобы пригласить си…

– Я не могу, Марк, честно…

Марк понял, что она не согласится и ему придется ехать по шоссе номер 80 одному. Он попытался скрыть свое разочарование, но не был уверен, что это ему удалось.

– Ладно. Тогда как-нибудь в другой раз… – произнес он и начал отступать к своей машине, стараясь делать это по возможности с достоинством, чтобы его отступление не слишком напоминало бегство.

Молли никак этот его «другой раз» не прокомментировала. Она наклонилась над Остином, и волосы, свесившись ей на лицо, словно штора скрыли ее черты от Марка.

– Если сможешь выкроить время, то приезжай в субботу на открытие «Кей Март»! – крикнул он, открывая дверцу машины. – Я буду пародировать Элвиса.

Молли подняла на Марка глаза, печально улыбнулась и, помахав ему на прощание рукой, захлопнула дверь.

Никуда она в субботу не поедет. У тех, кто ухаживает за парализованными, выходных не бывает.

Марк уже преодолел треть расстояния до родительского дома, как вдруг вспомнил, что сестра Остина живет в небольшом городке к югу от шоссе номер 80. И не так, чтобы очень далеко.

«А почему бы и нет?» – подумал он, притормаживая у обочины и открывая «бардачок», где у него хранился адрес Габриэль, который она нацарапала на страничке из блокнота и вручила ему после их совместного посещения кафе-мороженого.

Раскрыв карту, Марк стал прикидывать, как добраться до места.

В общем-то, ему было по пути, и он решил не упускать случая.

Квартира Габриэль находилась в районе с домами дешевой застройки. Улицы там были узкими и пыльными, дома имели неприглядный вид, а у дверей в изобилии валялись пустые жестянки из-под консервов и прочий мусор. Короче, это было не самое лучшее местечко для прогулок – да и для жизни вообще. Во всяком случае, оставить здесь на ночь свою машину Марк бы не решился.

Он уже начал подумывать, что заехал не туда, как вдруг увидел стоявший у подъезда старый синий «Гремлин» – тот самый, который заприметил на парковочной площадке у дома Молли, когда приезжал к ней и познакомился с Габриэль.

Было уже десять утра, но когда Габриэль открыла Марку дверь, ему стало ясно, что он поднял ее с постели. Некоторое время она, держа дверь на цепочке, с недоумением его рассматривала. Волосы у нее торчали во все стороны, на лице виднелись остатки косметики, а в припухших со сна глазах не было и намека на то, что она его узнала.

– Это я – Марк Эллиот.

Выражение ее лица, казалось, говорило: «Не имею представления, кто ты такой, парень».

Марка не слишком обидела подобная реакция, но нельзя сказать, чтобы ему это понравилось.

– Мы познакомились в доме вашего брата, а потом вместе ели шоколадное мороженое с мятой. Ну как? Вспомнили?

Она вспомнила. Глаза у нее расширились от удивления, а на губах появилась улыбка.

– Марк!

Дверь захлопнулась. Он слышал, как Габриэль возилась с цепочкой. Потом дверь распахнулась снова – уже во всю ширь.

Марк ожидал увидеть на этой женщине какой-нибудь крайне легкомысленный халатик из тех, что больше демонстрируют, чем скрывают, но он ошибся. Она носила длинную, плотную ночную рубашку с вышитым на груди мишкой коала и серые носки, сильно вытянутые на пальцах и в пятках.

Габриэль втащила его в квартиру, и Марк оказался на не слишком чисто прибранной кухне. Пока хозяйка закрывала дверь, он с тоской подумал о своей машине, которая без присмотра осталась на улице.

– Входите и располагайтесь.

Шлепая бесформенными носками по зеленому линолеуму, она провела его в гостиную, где некоторое время прибиралась, взбивая на диване подушки, складывая плед и убирая со спинок стульев развешанные на них предметы туалета.

– Присаживайтесь. Я вернусь через минуту, – сказала Габриэль и выскользнула в коридор, который вел в спальню и ванную.

Марк уже собрался устроиться на диване, как тут его взгляд упал на висевшие на стенах гостиной полки. Все они были заставлены кубками, полированными металлическими табличками с гравировкой и дипломами в рамках.

Когда Габриэль вернулась, Марк все еще их рассматривал.

– Это я получила на первом конкурсе красоты, – сказала она, снимая с полки кубок, который был гораздо меньше прочих. – Тогда мне исполнилось всего четыре года.

Рубашка с вышитым на груди мишкой исчезла. Теперь на Габриэль красовалось одеяние, куда больше соответствовавшее тому образу разгульной женщины, который Марк создал в своем воображении: красные обтягивающие брюки и с низким вырезом блузка, под которой не было и намека на бюстгальтер. Кроме того, она смыла с лица остатки вчерашней косметики и накрасилась заново, причем весьма основательно.

– А вот это, – сказала она, снимая с полки другой кубок, чуть побольше, – я получила, когда мне было пять.

Снимая с полок один кубок за другим, она перечисляла конкурсы красоты, в которых участвовала. При этом Габриэль не забывала назвать место, где проходил конкурс, и сказать, сколько лет ей тогда было.

Как-то раз Марк волею случая остановился в отеле, где проходил детский конкурс красоты. Как же, дай бог памяти, он назывался? Кажется, «Красотка-дошкольница» или что-то в этом роде. Марк видел поднимавшихся на лифте в актовый зал маленьких девочек, напряженно разглядывавших в зеркалах свое отражение. Это были не дети, а какие-то клонированные куклы Барби, ничем, по сути, друг от друга не отличавшиеся. Тогда, помнится, Марка от увиденного кошмара прошиб холодный пот. По его мнению, эти несчастные дети, чью внешность чуть ли не с колыбели родители рассматривали как ходовой товар и средство для достижения успеха, со временем просто не могли не превратиться в моральных уродов.

С тех пор Марк считал детские конкурсы красоты особой формой совращения малолетних.

– Вам, должно быть, пришлось много путешествовать, – пробормотал он. Это был единственный комментарий, какой он мог себе позволить при сложившихся обстоятельствах.

– О да. Я объездила почти все Штаты. Одна наша соседка уговорила моих родителей позволить мне участвовать в детских конкурсах, и с тех пор я жила, что называется, на колесах…

– А как же школа?

Габриэль аккуратно расставила кубки по местам.

– Я очень часто пропускала школу. Это было так здорово…

– Для ребенка это, возможно, и здорово, но…

Зазвонил телефон, и Габриэль сняла трубку. Пока она увлеченно обсуждала со своим собеседником какого-то типа, которого называла «скрягой», Марк, повернувшись к ней спиной, осматривал ее крохотную гостиную.

Габриэль чиркнула спичкой и прикурила сигарету. По комнате разнесся запах сгоревшей серы и табачного дыма. Марк, который был вынужден вдыхать эту гадость, испытал сильнейшее раздражение и решил, что ему пора отсюда убираться. Более всего ему не давал покоя один вопрос: зачем он вообще приехал к Габриэль? Ясно же, как день, что эта женщина – существо с другой планеты. Вряд ли ему удастся больше двух минут поддерживать с ней разговор даже на такую простейшую тему, как погода.

Он стал ждать, когда она закончит разговаривать, чтобы вежливо попрощаться и уйти. Тут его внимание привлекла лежавшая на столе яркая рекламная афишка. На ней была запечатлена обнаженная женщина с большими грудями, плоским животом, длинными, стройными ногами и крутыми бедрами.

Габриэль!

Под фотографией было напечатано: «Каждый вечер на эстраде мисс Экстэзи Стар».

Марк сглотнул, безотчетно провел рукой по волосам и прикипел взглядом к афишке. Его удивлению не было предела. Телефонный разговор между тем закончился, и в комнате на минуту установилась полная тишина.

– Вам нравится этот снимок? – донесся у него из-за спины ее приглушенный голос. – Я сделала его всего несколько недель назад.

Марк никак не мог отвести взгляд от этих округлых грудей с коричневыми пятнами сосков.

– Они… хм, я хочу сказать, эта фотография… – тут он сглотнул снова. – Короче, снимок хороший.

В следующую минуту случилось нечто такое, что повергло его в еще большее изумление и смущение. Сделав шаг, Габриэль прижалась к нему всем телом. Марк почувствовал спиной те самые роскошные груди, которые были запечатлены на лежавшем перед ним снимке.

Потом она выбросила вперед руки и обхватила его за шею. Ощущение близости между ними сделалось еще острее.

– Я так рада, что вы ко мне приехали…

Прежде чем он понял, что происходит, ее руки опустились к его джинсам, расстегнули «молнию» и стали ласкать сквозь трусы его член. От этих прикосновений тот в ту же секунду восстал.

– Мне надо ехать, – хрипло произнес Марк.

Габриэль просунула руку сквозь ширинку его трусов и коснулась его напряженной плоти. Эрекция сделалась еще сильнее.

– Не уезжай, – прошептала она. – Куда тебе спешить?

Марк не был с женщиной уже довольно давно. Он знал: еще несколько таких прикосновений – и он кончит прямо ей в руку.

– Но мне нужно, – едва слышно пробормотал он, в то время как она продолжала действовать своей опытной рукой.

Наконец Габриэль оставила в покое его член и потянула Марка за плечо, давая ему таким образом знак, чтобы он повернулся к ней лицом.

Он покорно повернулся.

Не сводя с него глаз, она стала медленно расстегивать на себе блузку, а потом спустила ее с плеч. Блузка спланировала на пол. Настала очередь узких красных брюк. Стягивая их с себя, Габриэль будто бы невзначай прикасалась к своему телу и, искоса поглядывая на Марка, кончиками пальцев поглаживала себе кожу. Когда брюки тоже оказались на полу, а на ней не осталось ничего, кроме узкой черной полоски трусиков, она взяла его руку и положила себе на грудь.

– Побудь еще немного, – прошептала Габриэль.

Пятясь, она отступила до дивана, а потом возлегла на него, приняв продуманную до мелочей, удивительно соблазнительную позу.

– Останься хотя бы на несколько минут. Можешь даже не снимать одежду, если тебе не хочется.

У нее за спиной стояли на полках многочисленные кубки и другие полученные за красоту награды. Марк вдруг подумал о маленьких девочках – точных копиях Барби, которых он видел в отеле, и нахмурился.

Он опустил руку и, хотя не без труда, застегнул «молнию» на джинсах. Затем взял плед, развернул его и накрыл лежавшую на диване обнаженную Габриэль.

– Я, знаешь ли, дал себе слово в день первого свидания никогда с женщиной в постель не ложиться.

– Значит, ты меня отвергаешь? – с изумлением спросила она.

Марк, изо всех сил стараясь приобрести невозмутимый, независимый вид, пожал плечами.

– Да.

– Может, опасаешься, что у меня какая-то нехорошая болезнь? Да ничего подобного! Все анализы у меня в норме. К тому же у меня есть резинка.

– Я приехал сюда не сексом заниматься, а просто чтобы тебя увидеть.

У него по-прежнему сохранялась эрекция, а звучавший у него в мозгу въедливый и настырный внутренний голос называл его идиотом.

«Если ты ее не трахнешь, – говорила циничная и рациональная часть его существа, – то ее тут же трахнет другой. Поверь, она не девственница, так что беречь тут нечего».

– Мне пора ехать. Правда.

С этими словами Марк направился к двери. На маленьком столике в кухне лежала ручка. Он взял ее и написал на этикетке спичечного коробка номер своего телефона. Швырнув и ручку, и коробок на стол, он сказал:

– Я тебе тут оставил свой телефон! Захочешь поболтать – звони.

Утвердившееся было у нее на лице обиженное выражение исчезло.

– А ведь ты «голубой», верно?

Марк тяжело вздохнул.

– Скорее меня можно назвать старомодным, – сказал он. «И тупым», – добавил внутренний голос.

Габриэль вдруг сбросила с себя плед, вскочила с дивана и подбежала к Марку. Оказавшись с ним лицом к лицу, она вдруг упала на колени, обхватила его руками и принялась тереться щекой о джинсы, все еще топорщившиеся в паху.

– Неужели я ни капельки тебе не нравлюсь?

– Ты мне нравишься.

Она подняла голову и улыбнулась.

– Я сделаю все, что ты захочешь.

Марк оттолкнул от себя ее руки и сделал шаг назад. А потом… потом как ошпаренный выскочил за дверь и помчался вниз по лестнице. Оказавшись на улице и переведя дух, он первым делом осмотрел свой автомобиль. По счастью, за то время, что его развлекала мисс Экстэзи Стар, с маленькой спортивной «Эм Джи» ничего не случилось. Марк сел за руль и покатил по направлению к родительскому дому.

Габриэль какое-то время прислушивалась к звуку мотора отъезжавшего от дома автомобиля, потом схватила в руку первый попавшийся предмет – это оказалась полная окурков пепельница – и с размаху швырнула в дверь. Пепельница разлетелась на кусочки, а окурки рассыпались по полу.

Габриэль же разразилась слезами.

Десять минут спустя она дрожащими руками открыла свою сумку, вынула оттуда флакон и вытряхнула на ладонь три голубоватые таблетки валиума. Бросив их в рот, она вернулась в гостиную и легла на диван.

Отказ Марка подействовал на нее угнетающе.

Глава 12

Остин определенно хочет, чтобы она свихнулась. Продумал план действий, а теперьпытается воплотить его в жизнь. Но она ему этого не позволит. Так рассуждала про себя Молли, сворачивая на узкую улочку, в конце которой находился продуктовый магазин.

Хотя все, что она нынче делала, можно было легко истолковать как стереотипное поведение любящей жены, ухаживающей за парализованным мужем, это, по большому счету, не соответствовало действительности. Сама того не желая, Молли втянулась в поединок характеров – эту своеобразную борьбу с мужем за власть, в которой обе стороны несли потери и в которой случались как победы, так и поражения.

К примеру, когда к ней приехал Марк и предложил прокатиться на машине, она все-таки осталась с мужем. Остин, таким образом, одержал победу, что, разумеется, энтузиазма у Молли не вызвало. Чтобы избежать неприятной сцены, она была вынуждена принять навязанные Остином правила игры и теперь корила себя за проявленную минутную слабость.

Впрочем, это поражение многому ее научило. Вот почему, выехав сегодня в своем автомобиле из дома, она намеревалась не только купить продукты, но и съездить на открытие универмага «Кей Март», куда приглашал ее Марк.

Когда Молли подкатила к муниципальной стоянке в центре города, праздник уже был в разгаре. Стоявшие на сколоченной из досок эстраде огромные черные динамики извергали из себя знакомые с детства звуки шлягеров Элвиса, а на сцене, прижимая ко рту микрофон, пританцовывал человек в черном парике и экзотическом костюме с блестками.

Неужели Марк?

Марк, точно.

Молли нашла на стоянке местечко, припарковалась, а потом заторопилась к сцене, вокруг которой собралась толпа. Зрителей было много, но, однако ж, не настолько, чтобы она не могла видеть представление. С другой стороны, толпа не позволяла ей подойти слишком близко к сцене, что, надо сказать, было ей только на руку. Она не хотела, чтобы Марк ее заметил. К чему демонстрировать излишнюю заинтересованность и привлекать к себе внимание?

Музыкальное сопровождение шло в записи, но Марк на этот раз пел сам – что называется, «вживую». Закончив исполнять зажигательные «Голубые ботинки из замши», он затянул медленную, томную «Дикси».

Удивительное дело: он и впрямь здорово походил на Элвиса. Правда, на его более стройную, даже, пожалуй, хрупкую копию. Тем не менее это все-таки был Элвис, а уж никак не Марк Эллиот. У него и голос был похож, и манера передвигаться по сцене. Перевоплощение было полным, и если бы Марк, отдавая дань абсурду происходящего, время от времени не мог сдержать смешок, какой-нибудь фанатик мог бы решить, что произошло чудо воскресения и Элвис вновь явил себя миру.

Песня закончилась.

– Я очень рад, что все вы пришли на праздник по случаю открытия нового универмага сети «Кей Маркет», – сказал Эллиот-Элвис. – Не забудьте сообщить всем своим знакомым и близким, где и при каких обстоятельствах вы меня видели.

В толпе зрителей послышался смех.

– А теперь я прошу вас обратить внимание на леди, которая приехала сюда в черно-розовом «Кадиллаке», – произнес Марк, ткнув пальцем в ту сторону, где в толпе затерялась Молли. – Я, леди, к вам обращаюсь. Пожалуйте-ка сюда.

Молли оглянулась.

У нее за спиной никого не было.

Он ее, что ли, зовет?

Молли отрицательно покачала головой. Нет, на сцену она не пойдет. Даже и не думай об этом, Марк Эллиот.

– Да, да, леди, я вас имею в виду, – надрывался Марк.

Люди стали на нее оглядываться, а те, что стояли рядом, немного расступились.

Похоже, ей предлагают выйти из толпы и предстать на всеобщее обозрение? Но это невозможно!

Она снова отрицательно помотала головой.

– Идите, раз Элвис просит, – посоветовала ей какая-то женщина.

Молли чувствовала себя атеисткой, затесавшейся в толпу религиозных фанатиков. Пообещав себе задать Марку при случае хорошую взбучку, она двинулась сквозь толпу зрителей к эстраде. Когда она добралась до сцены, Марк отставил микрофон в сторону, наклонился, подхватил ее под мышки и втащил на возвышение.

– Мне следовало бы всенародно сорвать с тебя парик или, в крайнем случае, дать тебе хорошего пинка, – свистящим шепотом сказала она.

Он улыбнулся и обнял ее за плечи.

– Лучше покажи всем, как сильно ты меня любишь. Гарантирую, публике это понравится.

– Ничего подобного! Они решат, что я – подсадная утка и нарочно затесалась в толпу. – Молли отвернулась от него, глянула на море человеческих лиц и замерла.

Бог мой, сколько здесь собралось людей!

Сердце у нее пропустило удар, а потом забилось как сумасшедшее. Лицо запылало, а ладони мгновенно сделались влажными от пота.

Воспользовавшись ее замешательством, Марк заключил ее в объятия и крепко, звучно поцеловал в губы. Молли хотела было его оттолкнуть, но Марк уже сам выпустил ее из рук, и она снова оказалась на свободе.

Представление публике понравилось. В толпе захлопали и засвистели. Некоторые женщины из тех, что стояли в первом ряду – тоже подсадные утки, что ли? – принялись пронзительно визжать и что-то выкрикивать.

Короче, шум и кутерьма поднялись страшные, но Молли уже немного освоилась с обстановкой и даже позволила себе расслабиться. К тому же люди смотрели больше на Марка, чем на нее.

Марк затянул новую песню: «Будь ко мне поласковей».

Шум в толпе на мгновение увеличился, но потом люди, завороженные музыкой, начали затихать. Молли воспользовалась тем обстоятельством, что толпа вновь сосредоточила все свое внимание на Марке, спрыгнула со сцены и опять превратилась в зрительницу.

Песня закончилась. Потом местный оркестр грянул бодрый марш, и ровно через три минуты шоу завершилось. Марк спрыгнул со сцены и присоединился к Молли.

– Надеюсь, твое присутствие означает, что ты решила стать одной из моих поклонниц?

– Ничего похожего. У меня от твоей выходки до сих пор поджилки трясутся. И как только тебе такое в голову пришло? – сердито спросила Молли.

– Я просто очень обрадовался, когда тебя увидел. К тому же я не знал, что тебе это может не понравиться. Большинство женщин только и мечтает о том, чтобы покрасоваться перед публикой. А уж поцеловаться со мной – для них просто предел мечтаний. – Марк напустил на лицо залихватский вид и брякнул: – Одна из этих дамочек мне даже сказала, что ей нравится слизывать у меня с щеки пот.

– Ужас какой! – сказала Молли, а сама подумала, что слышать подобные откровения от парня, который всего полтора года назад жаловался ей на свое неумение ладить с женщинами, как минимум, странно. Как видно, за последний год мир и в самом деле сильно изменился.

– Интересно, как называется в медицине твой феномен? – спросила она, насмешливо взглянув на Марка. – Может быть, раздвоением личности? Или неспособностью к самоидентификации?

– Не смей копаться в моем грязном белье!

Молли хотела было рассмеяться, но потом вспомнила, что в магазин так еще и не заехала, и посерьезнела.

– Продукты, – пробормотала она. – Мне надо купить продукты.

– Я поеду с тобой, – заявил Марк.

Поскольку в этот вечер ему предстояло имитировать Элвиса еще раз, он решил не переодеваться.

Молли уже приходилось бывать с Марком в магазине, поэтому она знала, что это такое. Он, к примеру, считал, что поход по магазинам скорее светское, нежели практическое мероприятие, много и бестолково суетился, заходил не в те, какие надо, отделы и то и дело хватал с полок какую-то ерунду. Короче, с ним в магазине было непросто.

Марк-Элвис, разумеется, вел себя ничуть не лучше.

Как бы то ни было, но через тридцать минут покупки все-таки были сделаны и лже-Пресли помог ей погрузить пакеты с продуктами в машину.

Когда она садилась за руль, Марк придержал дверцу и спросил:

– Похоже, ты не собираешься почтить своим присутствием второй акт представления?

– Все было очень мило, спасибо. Но, как говорится, хорошего понемножку, – с улыбкой сказала Молли, чувствуя, что после концерта и встречи с Марком на душе у нее здорово полегчало.

Марк одарил ее ослепительной улыбкой.

– Спасибо-то за что?

– За дружбу и теплое отношение.

«А еще, – подумала она, – за то, что ты вытворял совершенно невероятные вещи и заставил меня смеяться».

Выражение лица Марка изменилось. Он больше не улыбался и так пристально на нее смотрел, что она почувствовала себя не в своей тарелке.

– Что с тобой? – спросила она.

Марк вздрогнул, словно пробуждаясь ото сна, покачал головой и ответил:

– Ничего особенного. Просто я размечтался.

С этими словами он отвесил ей короткий поклон и захлопнул дверцу.

Вообще-то в присутствии Марка Молли редко испытывала смущение. В этом и заключалась прелесть сложившихся между ними отношений. Она могла разговаривать с ним практически на любую тему. Но сегодня ей показалось, что устоявшийся порядок вещей рухнул. Появилось ощущение, будто правила игры изменились, но ее об этом в известность не поставили. А она вовсе не хотела, чтобы эти правила менялись.

С отсутствующим видом, не зная толком, что надо сказать или сделать, Молли потянулась рукой к замку зажигания. Впрочем, уехать она тоже не могла, поскольку Марк, хотя и захлопнул дверцу, продолжал придерживать ее рукой.

А потом он наклонился, просунул голову в окно – и поцеловал ее в губы.

В его поцелуе был привкус печали.

В следующую минуту Марк отстранился и выпрямился. Молли же, будто пораженная громом, продолжала сидеть в машине, не имея сил пошевелить ни рукой, ни ногой.

«Ну зачем ты так? – мысленно обращалась она к Марку. – К чему эти новшества? Пусть у нас все остается, как прежде».

– Это тебе… – Марк сделал паузу, будто желая еще раз обдумать свои слова, и закончил: – От Элвиса!

Похоже, в последний момент он понял, что перешел известные границы, и решил перевести все в шутку.

Молли с облегчением вздохнула и кивнула головой в знак того, что принимает такое его объяснение к сведению. Она даже попыталась засмеяться, короче, делала все, чтобы убедить его, а главным образом себя, что ничего особенного, в общем, не случилось.

«Марк и прежде меня касался, – внушала она себе. – И пообниматься он тоже большой любитель. Почему бы ему, в таком случае, меня не поцеловать?»

– Два поцелуя от Элвиса за день кому хочешь вскружат голову, – сказала она Марку, пытаясь обратить все в шутку.

– Надеюсь, – сказал он каким-то странным тоном. Продолжая смотреть на нее в упор, Марк сделал шаг назад, как будто давая ей понять, что путь свободен. – Поосторожней за рулем…

Молли протянула руку к замку зажигания и повернула ключ.

Мотор пару раз чихнул и… заглох.

Марк расхохотался. Она, вторя ему, тоже засмеялась. Неожиданно все между ними снова встало на свои места. Их отношения вернулись в привычное русло, чего так хотела и добивалась Молли.

Она повернула ключ в замке еще раз, мотор завелся, и машина тронулась с места. Марк на прощание помахал Молли рукой. В зеркале заднего вида она видела, как он после этого повернулся и, взметая широким клешем пыль, побрел по направлению к городской площади.

Вернувшись домой, Молли разобрала купленные продукты: часть положила в шкаф, часть – в холодильник, а потом принялась просматривать полученную почту. Львиную долю корреспонденции составляла всякая рекламная макулатура, рассчитанная на доверчивого, недалекого человека. «Считайте, что яхту вы уже выиграли!» – гласила одна из листовок. «Новенькая машина почти что у вас в кармане!» – вторила ей другая. В самом низу лежавшей на кухонном столике пачки всевозможных бумажек оказался стандартный белый конверт, надписанный незнакомым почерком и без обратного адреса. Молли по марке определила, что письмо пришло из Флориды.

Она разорвала конверт, вытащила из него вчетверо сложенный бумажный листок и развернула его.

Письмо было написано Шоном пятью днями раньше.

«Дорогая Молли!

Пляж далеко уже не тот, что прежде. И неудивительно: исчезло его главное украшение – ты. Закат тоже не поражает буйством красок – по той же, кстати, причине. Когда ты вернешься? В гриле все так же пылают угли, а в холодильнике охлаждается вино. Мое чувство к тебе растет день ото дня.

Шон».

Она прижала письмо к груди и с минуту смотрела прямо перед собой, вспоминая шум океанского прибоя и красоту флоридских пляжей. А еще ей вспомнился австралийский акцент и глубокий, чувственный голос Шона.

В молодости мужчины не баловали Молли вниманием, особенно те, которые нравились ей. Обыкновенно они подшучивали над ней и называли ее худышка или кролик – из-за мелких, как речной жемчуг, зубов. Джей был первым парнем, который всерьез увлекся ею. Поначалу он просто гулял с ней, всячески демонстрируя ей свое дружеское расположение. А потом произошла одна чудесная вещь. Несмотря на все ее недостатки, он ее полюбил. И она ответила ему взаимностью.

А потом Джей – ее любовь, ее отрада – погиб. Но время шло, и с годами его образ, который она хранила в своей душе, все больше тускнел и терял четкость очертаний. Теперь она уже почти не помнила, как он выглядел. Молли считала, что это обстоятельство характеризует ее далеко не лучшим образом. Как она могла забыть лицо человека, которого любила когда-то всем сердцем?

Молли встряхнула головой, отгоняя печальные воспоминания, и прислушалась. В доме было тихо, но с заднего двора доносились голоса.

Она поднялась со стула, подошла к открытому окну и увидела Эми. Дочь расхаживала по двору, насыпая корм в кормушки для птиц. Неподалеку возлежал в шезлонге Остин. На нем были спортивные брюки, которые купила для него дочь, и оставшаяся еще с университетских времен серая футболка.

Остин редко носил спортивную одежду, и Молли подумала, что этот наряд ему, в общем, идет. В нем он выглядел куда моложе и раскованнее, чем в привычном строгом деловом костюме.

«Возможно также, – подумала Молли, – что одежда здесь ни при чем и суровые складки на его лице разгладились по той простой причине, что рядом с ним Мелинда». Девочка сидела бок о бок с дедом на маленьком стульчике, дергала Остина за волосы, тыкала ему пальчиком в глаза и брови и весело смеялась.

Когда пальчик Мелинды оказывался в непосредственной близости от губ Остина, тот широко разевал рот, делая вид, что хочет ее укусить, и девочка снова начинала хихикать.

Так или примерно так Остин играл с Эми, когда она находилась в возрасте Мелинды. С тех пор, правда, прошла целая вечность, Эми выросла, обзавелась собственной семьей, а Остин стал дедом.

Когда Мелинде надоело подвергать своего дедушку разнообразным мучениям, она соскочила со стула, открыла полотняную сумочку с детскими книжками, которую Эми всюду за ней возила, и вывалила ее содержимое на траву. После этого она стала перебирать свои сокровища. Выбрав книжку, которая в данный момент казалась ей наиболее интересной, она вернулась к Остину, вскарабкалась к нему на колени и, сунув книжку ему в руку, стала тереться светлой головенкой о его локоть, требуя, чтобы он заново прочитал ей особенно полюбившиеся места.

Молли буквально прикипела к окну: ей ужасно хотелось узнать, как Остин выкрутится из создавшегося положения. За последнюю неделю он неплохо преуспел как в области физических упражнений, так и в сфере изящной словесности, но говорил по-прежнему очень мало и плохо. На первый взгляд он не мог произносить ничего, кроме нескольких коротеньких слов вроде «пить» и «дай», и бумага с карандашом по-прежнему были у него в большом ходу.

Мелинда ткнула пальчиком в книжку.

– Му-у-у…

Остин послушно повторил за ней этот звук, затем перевернул страницу.

Мелинда залаяла, как собачонка, ей вторил Остин.

Они представляли из себя вполне гармоничную пару, которой не требовались слова, чтобы понимать друг друга. Впрочем, они не могли бы разговаривать, даже если бы и захотели. Остин – по понятным причинам, а у Мелинды был слишком маленький запас слов, чтобы она могла озвучивать свои мысли.

Они дважды пролистали книжку, после чего Мелинда спустилась с колен Остина и отправилась за другой. Другая книжка, очевидно, требовала иного словарного запаса, поскольку Остин стал издавать более осмысленные звуки, нежели мычание, мяуканье или лаянье.

– П-ес… с-пит, – прочитал Остин. – К-от… е-ст.

К тому времени как Остин добрался до середины, Мелинда стала клевать носом, а когда он дошел до конца, девочка уже спала сладким сном.

Остин положил книгу на плетеный садовый столик, провел пальцем по гладкой щечке внучки, после чего поцеловал ее в теплую макушку.

Молли, стоя у окна, продолжала смотреть на мужа. При этом она сжимала в руке письмо Шона, а на губах у нее все еще оставался привкус поцелуя Марка. Ирония и одновременно драматизм ситуации были настолько очевидны, что ею стало овладевать сложное противоречивое чувство, составными элементами которого были печаль, горечь и все возрастающее смущение.

* * *

Остин прикрыл глаза, отдаваясь всем своим существом неге летнего дня и ласке струившихся сквозь ветви деревьев солнечных лучей. У него на коленях, уютно устроившись, спала маленькая Мелинда, которую он любил так неистово и горячо, что временами у него захватывало дух и начинало сладко щемить в груди. Когда внучка находилась с ним рядом, он испытывал сильнейшую потребность заботиться о ней и защищать от опасностей этого огромного безжалостного мира. Подобное острое до боли чувство он испытывал еще только раз в жизни – когда познакомился с Молли.

Он и Эми тоже очень любил, но с дочерью у него сложились совсем другие отношения. Конечно, когда Эми была маленькой, он и нянчил ее, и на плечах таскал, и гулять с ней ходил – короче, делал все, что положено отцу. Но Эми даже крохой была девицей самостоятельной. К тому же у нее была Молли. Союз матери и дочери был настолько прочен и представлял собой особый мирок, что места в нем для Остина просто не оставалось.

Неожиданно Остину пришло на ум, что после инсульта он сильно изменился. Два года назад он вряд ли бы смог вот так без дела лежать в шезлонге, нежась на солнце. Два года назад, торопливо проглотив завтрак, он мчался бы с одной деловой встречи на другую, пребывая в полнейшей уверенности, что ничего важнее работы биржевого маклера на свете не существует. Даже если бы он и решил вдруг остановиться, сделать в жизненной гонке перерыв, ничего бы у него тогда не получилось. Уж слишком он привык бездумно мчаться по жизни, не оглядываясь по сторонам и снося все препятствия на своем пути. Он всегда был нацелен только на будущее, на стремительное и, как ему тогда казалось, безостановочное движение вперед.

Но теперь… Теперь он ничего не имел против того, чтобы сбавить скорость и притормозить. Не то чтобы он хотел валяться в постели до конца своих дней – совсем нет. Наоборот, он мечтал о том счастливом дне, когда сможет сам, без посторонней помощи подняться и сделать самостоятельно хотя бы несколько шагов. Но вот работать по восемьдесят часов в неделю ему больше не хотелось. У него появились и другие желания.

К примеру, он всегда мечтал поплавать на яхте, съездить в Диснейленд, посетить матч с участием «Черных ястребов». А еще он хотел сесть на самолет, отправиться в Канаду и, разбив лагерь у какой-нибудь быстрой горной речки, посвятить пару недель рыбалке.

Но и без этого можно обойтись.

Остин опустил глаза и посмотрел на покрытую светлыми кудряшками головку Мелинды. Как все-таки это прекрасно – разлечься на солнце в шезлонге и держать на коленях внучку. Да разве можно, особенно в его положении, требовать от жизни большего?

Когда к нему подошла Эми, он уже начинал дремать.

– Извини меня, папочка. – В голосе дочери проступало смущение. – Но и ты тоже виноват: почему не сказал мне, что она уснула? Ведь она отдавила тебе больную руку. Представляю, как она у тебя затекла…

Эми наклонилась, чтобы взять у него с колен дочь.

– Н-нет, – очень медленно произнес Остин. – У м-меня в-все в порядке…

Он хотел сказать Эми, чтобы она не забирала Мелинду, но язык и губы еще плохо ему повиновались. Пока он пытался с ними совладать, Мелинду забрали от него и унесли. Осталось только нагретое ее тельцем место у него на коленях и затекшая рука – как напоминание о том, что внучка совсем недавно была с ним.

Потом Эми с удовлетворением произнесла:

– Ну вот. Теперь тебе наверняка стало легче…

У Остина на глаза навернулись слезы. Обозвав себя мысленно «старым дурнем», он поторопился отвернуться, чтобы дочь ничего не заметила.

Целую вечность назад он дал себе слово никогда не раскисать. Размякшего человека легко обидеть. С тех пор прошло уже много лет, но он ни разу никому не говорил, какие чувства по тому или иному поводу испытывает. Даже Молли. Особенно Молли.

Глава 13

Был канун Четвертого июля. Уик-энд. Габриэль валялась в постели, страдая от донимавшего ее похмелья. Весь прошлый вечер она накачивалась пивом в баре «Тизерз», где танцевала стриптиз. Вообще-то Габриэль могла выпить пива сколько угодно, но дело было в том, что в честь праздника джентльмены стали угощаться текилой. Сами угощались – и ее угощали. Это-то ее и доконало.

Не то, чтобы она была алкоголичкой – совсем нет. Уж она-то алкоголиков видела-перевидела и знала, что ничуточки на них не похожа.

Перекатившись на спину, Габриэль попыталась вспомнить, кто и при каких обстоятельствах уволок ее с эстрады. Помнится, вчера она позволила себе во время выступления скинуть «пояс скромности» – крохотные, едва заметные трусики, что в Иллинойсе законом не дозволялось. Увидев это чудо, какой-то подвыпивший парень до того возбудился, что вскочил на сцену, поднял ее на руки и спрыгнул с добычей в зал. А потом пошло-поехало…

В принципе, охранники должны были вышвырнуть его вон, но этого не случилось, поскольку в баре уже вовсю отмечали праздник и вышибалы в этом смысле нисколько не отличались от посетителей.

Интересно, серьезно ли говорил хозяин «Тизерза», когда сообщил ей, что на работу в его бар она может не возвращаться? Наверняка нет.

«Всему виной Марк Эллиот», – сказала она себе.

Глаз Габриэль старалась не открывать и слишком резкие движения головой не делать. Ей казалось, что, если она резко повернет голову в сторону, череп у нее лопнет и разлетится на маленькие кусочки. До того было ей плохо.

С того дня, как Марк приехал к ней домой, с тех самых пор, как он ее отверг, ее жизнь дала трещину. Она в прямом смысле лишилась покоя. Стала бояться, что и другие мужчины перестанут считать ее привлекательной. Ведь если такое случится, что она, спрашивается, будет тогда делать? Как станет зарабатывать себе на жизнь? Ведь ее тело – единственное, что у нее есть.

К тому же время работает против нее. Она становится все старше… Да что там старше – она просто стареет. Скоро она достигнет некой роковой черты, после которой жизнь начинает катиться под уклон. Габриэль ждала и боялась этого, поскольку не представляла себе, как и на какие средства будет существовать, когда годы начнут брать свое.

Она из кожи вон лезла, чтобы никто этой ее обеспокоенности не заметил. Вот и вчера она танцевала так, как никогда еще в жизни не танцевала. У мужчин, во всяком случае, при взгляде на нее тряслись руки, а на лбу выступал пот.

Но неуверенность в действенности своих чар продолжала глодать ее.

А все потому, что Марк ее отверг, хотя, если разобраться, она была здесь ни при чем: Марк-то, как ни крути, возбудился. А отверг он ее не потому, что она была плоха, а в силу каких-то других причин.

Габриэль, однако, была женщиной упрямой, и ей требовалось доказать себе, что сейчас она ничуть не менее привлекательна, чем раньше. А для этого ей было необходимо соблазнить Марка.

Отбросив покрывало, она присела на постели, стараясь не обращать внимания на поселившуюся в голове боль. Немного оклемавшись, она встала с кровати и шаркающей старушечьей походкой направилась на кухню, где первым делом приняла несколько таблеток болеутоляющего и валиума.

Когда Габриэль еще только начинала танцевать стриптиз, ей перед выходом на сцену приходилось принимать валиум – до того она волновалась. Теперь при выходе на эстраду она в успокаивающем не нуждалась. Человек, как известно, ко всему привыкает.

Таблетки Габриэль запила двумя стаканами воды. Чтобы, как говорится, пополнить запасы влаги в организме. Похмелье – это не только головная боль, но еще и сухость во рту и в горле.

Поставив стакан на кухонный стол, она заметила спичечный коробок, оставленный Марком Эллиотом.

Спички из него Габриэль уже все использовала и даже несколько раз порывалась этот коробок выбросить. Но так и не собралась. Или, возможно, не захотела. Что-то ее остановило.

Теперь Габриэль решила воспользоваться коробком. Тем более что остававшийся у нее в крови алкоголь придал ей необходимую смелость. Подтащив к себе за шнур телефон, она набрала нацарапанный на коробке номер.

Когда Марк поднял наконец трубку, голос у него был недовольный, видимо, она разбудила его. Габриэль взглянула на циферблат висевших на кухне часов, выяснила, что они показывают самое начало девятого, охнула и едва не повесила трубку. Потом, правда, решила продолжить разговор и хриплым от текилы и множества выкуренных за вечер сигарет голосом сказала:

– Привет, это Габриэль.

Как известно, телефон позволяет воспринимать малейшие изменения в голосе собеседника. Надо только уметь слушать. Габриэль, во всяком случае, сразу уловила в голосе Марка нечто, подозрительно напоминавшее раздражение. Тем не менее она упрямо продолжала гнуть свое.

– Что ты сегодня делаешь? – спросила Габриэль, стараясь, по возможности, не выказывать своей заинтересованности. Ей хотелось, чтобы он думал, будто она позвонила ему просто так – под воздействием мгновенного импульса. А еще ей хотелось, чтобы он наконец понял, что она – та самая женщина, которая ему нужна.

– Сегодня? – неопределенно переспросил Марк.

Она представила себе, как он, потягиваясь, лежит в постели, щурится от солнца, проводит по щекам рукой, пытаясь определить, нужно ему сегодня бриться или нет. Если нужно, значит, у него за ночь вырастает щетина. А когда у мужика щетина, подумала она, это очень сексуально.

– Сегодня суббота, третье июля, – брякнула Габриэль, поскольку на глаза ей случайно попался календарь, а что-нибудь говорить было надо.

– Да, точно, – пробормотал Марк, которому тоже надо было что-нибудь отвечать.

Теперь в его голосе проступило еще и утомление. «Что это он, интересно знать, вчера делал? – задалась вопросом Габриэль. – Ходил в гости и поздно вернулся? Или, быть может, занимался любовью? А вдруг с ним и сейчас кто-то есть?»

– Я вчера допоздна работал и, боюсь, заблудился во времени и пространстве.

Хотя эти слова ничего, в общем, не значили, Габриэль почувствовала некоторое облегчение. Прежде всего потому, что его утомление не было вызвано любовными утехами с другой женщиной. Правда, тут же возник новый вопрос: а где он, собственно, работает? Может быть, на фабрике? Насколько Габриэль помнила, стриптиз фабричным всегда нравился и они частенько захаживали в бар, где она танцевала. Спрашивали себе пива, пялились на эстраду… короче, сидели до самого закрытия.

– Я вот все думаю, ты любишь гулять или нет? – спросила она. Много лет назад напрашиваться на свидание с парнем было бы для нее просто немыслимо. Времена, однако, изменились. – В баре «Тизерз» подают отличную свиную поджарку. А еще там хорошее разливное пиво и играет оркестр. Но если ты в такие места не ходишь, неподалеку есть приличный пляж, да и вода здесь в реке довольно чистая, так что можно искупаться.

Мысль о том, что она сможет увидеть Марка в плавках, неожиданно показалась ей привлекательной. К тому же поход на пляж давал ей возможность покрасоваться в своем новом бордовом купальнике, что уже само по себе было неплохо.

Габриэль уже стала представлять себе, как он будет растирать ее тело маслом, когда Марк дал ответ на ее вопрос:

– Прогуляться я, в общем, не прочь. Но дело в том, что я пообещал родителям приехать к ним в гости.

Слышать второй отказ от одного и того же мужчины было нестерпимо.

– Неужели это так уж необходимо? Вероятно, этот визит можно отложить?

– Но они меня ждут.

Габриэль и в голову не могло прийти, что общение с родителями может доставить удовольствие взрослому, самостоятельному мужчине. Может, он все это выдумал?

Очень может быть.

Нет, в самом деле, вдруг это просто предлог, чтобы ей отказать? Господи, да она, судя по всему, ни капельки ему не нравится!

– Что ж, нет так нет, – затараторила она, стараясь заполнить возникшую в разговоре паузу. – Просто я подумала, что…

– А почему бы тебе не поехать со мной?

– Что?

По-видимому, она что-то не так поняла или недослышала. Это что же получается: он приглашает ее в гости к своим предкам?

– Я тебя приглашаю – поехали.

Нет, он не лжет. Он и вправду проводит уик-энды с родителями. Но ей-то как быть? Разве может она вот так запросто поехать к его родителям и познакомиться, к примеру, с его матерью? Нет, это невозможно.

– Да ты не волнуйся. Я довезу тебя до места и привезу обратно.

– Думаю, мне не стоит с тобой ехать. Похоже, у вас нечто вроде традиционного сбора родственников.

Если бы только Марк ее в эту минуту видел… Голую, с больной головой и трясущимися с похмелья руками. Короче, вряд ли бы он тогда пригласил ее в гости – да и вообще куда бы то ни было.

– Моя мать не делит гостей на своих и чужих. В честь праздника она готовит массу еды и созывает всех своих соседей. Я и сам с большинством этих людей не знаком. Так что если ты со мной поедешь, то очень меня выручишь. Мне хоть будет с кем поболтать.

Габриэль никак не могла поверить, что он говорит все это всерьез. Она не относилась к тому разряду женщин, которых парни представляют своим мамашам.

– Ну так как – едешь? – спросил Марк.

– Разумеется.

Почему бы и нет, раз он приглашает? И потом: вполне возможно, что на обратном пути он поднимется к ней и останется у нее ночевать…

Габриэль сидела на ступенях крыльца, дожидаясь Марка. Прежде чем выйти из дома, она долго стояла под душем и дважды промыла шампунем волосы, чтобы изгнать из них запах табачного дыма. Выйдя из ванной, она долго копалась в гардеробе, расшвыривая по комнате облегающие юбки и многочисленные кофточки с низким декольте. Наконец она остановилась на полотняной юбке чуть выше колен, блузке с треугольным вырезом и кожаных туфлях на низком каблуке. В конце концов, она шла не в «Тизерз», а на встречу с матерью Марка.

Двигатель спортивной машины Марка издавал особое, мягкое урчание. Поэтому она догадалась, что Марк подъезжает к ее дому, еще до того, как увидела его автомобиль. Вскочив на ноги, она нервным движением оправила юбку и поясок.

Ее соседи наверняка сочтут все это крайне странным. Мужчины, бывало, привозили ее домой, но никто из них никогда за ней не заезжал. Встреча с Марком являлась для нее самым настоящим романтическим свиданием, а подобных свиданий у нее было всего два или три.

В старших классах мальчики хотя и интересовались ею, но старались этого не демонстрировать. Никто не хотел открыто гулять с девушкой, у которой была дурная репутация. Зато парни были не прочь повозиться с ней на заднем сиденье автомобиля, а потом рассказывать об этом всем и каждому, кто соглашался их слушать. Даже Эдди Чепин не был в этом смысле исключением, а ведь он, казалось бы, относился к ней куда серьезнее, чем другие, и даже заговаривал с ней о любви. В скором времени она поняла, что настоящих джентльменов на свете не существует, а любовь – это только слово, которое парни произносят, когда хотят заняться с девчонкой сексом.

Автомобиль Марка промчался по улице, сделал лихой разворот и притормозил у дверей ее дома. Брезентовый верх машины был опущен.

Марк был великолепен.

Какие у него широкие плечи!

Какие чудные ямочки на щеках!

А какая кожа! Упругая, нежная, с легким золотистым загаром.

А какие кудри!

Бивший ему в лицо ветер растрепал ему прическу, взлохматил его темные волосы, и теперь их упругие каштановые кольца красиво обрамляли его лицо.

А какое тело! Сильное, мускулистое, поджарое.

Когда они с ним ходили в кафе-мороженое, он признался ей, что раньше был полноват. Никогда бы не поверила.

– Не выходи, – сказала она, увидев, что он потянулся к приборной доске, чтобы выключить зажигание. Подбежав к машине, Габриэль сделала попытку открыть дверцу, но не обнаружила ручки.

Марк протянул руку с водительского места и открыл дверцу изнутри.

– Забирайся.

Прежде чем она успела сесть, он взял с места для пассажира лежавшие там цветы.

– Я сказал своей хозяйке, что поеду к родителям с дамой, и она прислала вот это, – произнес он, вручая Габриэль букет белых маргариток.

Прежде никто без видимой причины не дарил ей цветов. Габриэль была бесконечно тронута. Губы у нее задрожали, а на глаза навернулись слезы. Чтобы скрыть от Марка это движение чувств, Габриэль зарылась в цветы лицом, несколько раз вдохнула их аромат, а потом сделала вид, что внимательно рассматривает белые лепестки и окружавшие их зеленые листья.

– Как это мило с ее стороны, – пролепетала она, когда вновь обрела дар речи.

– Да, миссис Дэвенпорт – очень приятная пожилая леди, хотя и любит подчас перекинуться в картишки.

Прежде чем вырулить на шоссе, Марк решил заправиться и остановился у ближайшей бензоколонки. Сунув в руку заправщика несколько купюр и попросив залить полный бак, Марк повел Габриэль в застекленное кафе при заправке. Пока он заказывал себе кока-колу и пакет чипсов, она гипнотизировала взглядом ящики с пивом. Хотя голова у нее больше не болела, трясучка – остаточный похмельный синдром – никак не желала ее отпускать. В последний момент, правда, Габриэль одумалась и вместо пива тоже заказала себе колу, решив, что еще час или два сможет продержаться и без алкоголя.

Когда они снова вернулись к машине, Марк слазил в «бардачок» и вынул оттуда крем против солнечных ожогов.

– Держи, – сказал он, протягивая тюбик Габриэль. – Это тебе наверняка понадобится.

– В жизни не пользовалась защитным кремом.

Она сунула тюбик в «бардачок» и закрыла крышку. Габриэль любила загорать, причем в обнаженном виде, но пользовалась при этом душистым маслом для детской кожи.

Марк открыл «бардачок», вынул из него тюбик с кремом и снова сделал попытку вручить его Габриэль.

– Согласилась со мной ехать, соглашайся с установленными мной правилами. Так что возьми и натрись. В противном случае, я подниму верх.

Габриэль давно уже никто не указывал, что и как ей делать.

– Позвольте взглянуть. – Она вынула из его руки тюбик и стала читать напечатанную мелким шрифтом инструкцию. – Ха! Да тут написано, что он вообще не пропускает ультрафиолет.

– В этом-то весь смысл!

– Зачем, в таком случае, опускать у машины верх?

Загудел клаксон. Пока они спорили, кто-то подкатил к заправке и встал сзади них. Марк завел мотор, отъехал, уступая место, ярдов пятьдесят и остановился.

– Нанеси на лицо крем, и мы поедем.

Поскольку Марк носил темные очки, Габриэль не видела его глаз, но твердая линия его рта выражала непреклонную решимость.

Габриэль вздохнула и отвинтила крышку тюбика. В принципе, она считала эту затею бессмысленной. Она слышала, конечно, что от прямых солнечных лучей бывает рак кожи, но знала также, что он развивается в течение двадцати лет, а она столько прожить не рассчитывала.

– Жаль упускать такое солнце, – вздохнула Габриэль, втирая крем в кожу.

Она была права: ярких солнечных дней в Иллинойсе бывало не так уж много. Закончив втирать крем, она завинтила колпачок и вернула крем Марку.

– Ну, как я тебе в таком виде?

– Мне нравится.

Снова заглянув в «бардачок», Марк вытащил солнечные очки, потер их о свое обтянутое джинсами колено и передал Габриэль.

– Надень это, и я буду счастлив, как выпускник колледжа.

Габриэль осмотрела очки, повертела их в пальцах. Они были такие же стильные, как у Марка, но старые, с разболтавшейся оправой и поцарапанными стеклами. Габриэль поморщилась, но очки все-таки надела. Делать нечего: сказав «а», надо было говорить «б».

Спрятав глаза под темными стеклами очков, она решила, что теперь самое время закурить. Порывшись в сумочке, она достала пачку сигарет и выудила из нее одну.

– Мне бы не хотелось, чтобы ты курила.

Габриэль с удивлением на него посмотрела.

– Боже, о чем ты говоришь? Верх-то опущен!

Он пожал плечами.

– И тем не менее я бы попросил тебя здесь не курить.

Парень, оказывается, порядочный зануда, а зануд Габриэль терпеть не могла.

Повернувшись к нему спиной, она прикурила сигарету, после чего затянулась, с удовольствием вдохнув в себя привычную отраву.

– Отдаешь ли ты себе отчет в том, что себя губишь? Я не говорю о никотиновых смолах. Это, что называется, общее место. Но подумай, сколько в сигаретах пестицидов, удобрений и прочих химикатов, которые используются при выращивании табака!

Она не обращала внимания на его слова и продолжала попыхивать сигаретой.

– Скажи, зачем ты вдыхаешь всю эту дрянь?

– Ты что – доктор? – вопросом на вопрос ответила она.

– Я – психиатр.

– Только не надо мне на уши лапшу вешать.

Он пожал плечами.

– Извини, конечно, если тебе это не нравится, но это правда.

Господи, неужели она едет в машине с одним из тех говорунов в белых халатах, что так любят копаться в человеческих мозгах? Вот уж сюрприз так сюрприз!

Габриэль смотрела перед собой, делая одну затяжку за другой, пока не докурила сигарету до самого фильтра. Помнится, так она курила в школе, деля сигарету с такими же жадными до курева подружками.

Хорошее было время…

Щелчком отшвырнув окурок подальше от машины, Габриэль задалась вопросом: зачем она вообще позвонила Марку? Что, в самом деле, она в нем нашла? Подумаешь, психиатр – докторишка несчастный! Она до того разозлилась и на себя, и на Марка, что ее реакцию можно было посчитать неадекватной. И неудивительно. Помимо неприятия и раздражения, Габриэль испытывала к этому человеку непонятную, ничем не объяснимую тягу. И то обстоятельство, что он оказался психиатром, то есть представителем одной из самых неуважаемых ею профессий, странным образом сообщало ему в ее глазах еще больше привлекательности. По той, должно быть, причине, что появление этого человека на ее горизонте было одним из самых невероятных вызовов, какие когда-либо бросала ей судьба.

И еще: он был младше ее лет на десять и казался по этой причине удивительно наивным и неопытным. А наивных и неопытных мужчин в ее окружении не было – да и быть не могло.

Когда Марк отверг ее, она почувствовала себя нечистоплотной – в моральном, разумеется, смысле. Это-то больше всего ее и разозлило, потому что до определенной степени было правдой. Покопавшись у себя в душе, она пришла к выводу, что была бы не прочь растлить этого человека, низведя его таким образом до своего уровня. Измазать его самую малость грязью, которой у нее было с избытком, – вот чего она подсознательно желала.

Но та часть ее сознания, которая оставалась неиспорченной, хотела защитить этого парня. От чего? Да от той самой грязи, в которой она волею судьбы довольно уже успела вываляться. И от таких же, как она сама, нечистых людей.

Спортивный автомобиль Марка сорвался с места и вписался в оживленное движение на дороге. Через несколько минут они уже мчались по шоссе номер 80.

Ей нравилось, как ветер овевал ее разгоряченное лицо. Он выдувал из ее головы неприятные мысли, а заодно и остатки досаждавшего ей похмелья.

В машине вовсю орало радио. К большому удивлению Габриэль, оно было настроено на волну музыкальной радиостанции, передававшей рок-музыку. Хорошо уже то, что Марк, судя по всему, не был поклонником классики.

Бивший им в лицо ветер был слишком силен, чтобы они могли поддерживать беседу. Только иногда Марк указывал на что-то любопытное, что встречалось им по пути, и позволял себе коротко прокомментировать увиденное, пользуясь для этого в основном жестами и мимикой. У него были очень выразительные черты, и то, что он хотел сказать, нетрудно было угадать по его лицу.

«Видишь, из окна машины торчат ноги? Круто, да?

Только посмотри на этот грузовик. Ребята, наверное, клепали его из запчастей…

Классная яхта на реке, да?

Самолет летит! Хорошо бы в нем оказаться и перенестись в какую-нибудь теплую страну, верно?»

Габриэль чувствовала себя все лучше. Голова не болела, похмелье отпустило. Свистевший в ее ушах ветер выводил подобие колыбельной. Откинувшись на спинку кресла и упершись коленями в приборную доску, она прикрыла глаза и задремала.

Дорога – уже сама по себе удовольствие, а если вы едете развлекаться, то часть удовольствия, причем не самая худшая. В случае с Габриэль было похоже на то, что дорога так и останется ее единственным удовольствием за вечер. Как только она увидела дом Марка, то сразу поняла, что, согласившись сюда приехать, совершила ошибку.

Дом стоял в конце переулка. Это было большое двухэтажное здание с верандой, выстроенное в колониальном стиле. К дому вела усыпанная гравием подъездная дорожка. Неподалеку от парковочной площадки находился гараж на два автомобиля. Все постройки на участке были выкрашены белой краской и несли на себе отпечаток ежедневной кропотливой заботы и ухода. На разбитых вдоль дорожки клумбах цвела красная герань и белая петуния. На участке имелись лужайка и небольшой сад.

Вне всякого сомнения, это было жилище семьи, относившейся к сливкам среднего класса.

Впрочем, Габриэль винить было некого. Ей самой следовало догадаться, что парень, который проводит уик-энды с родителями, происходит из семьи, где женщины вроде нее рассматриваются как персоны нон грата.

Марк свернул на подъездную дорожку и покатил к дому, минуя парковочную площадку, заставленную дорогими сверкающими автомобилями, в сравнении с которыми его маленький «Эм Джи» выглядел гадким утенком.

Остановившись у парадного входа, он выключил мотор и вышел из машины. Габриэль недвижно, словно статуя, продолжала сидеть на месте и, глядя перед собой, думала о том, что уж лучше бы она пошла в «Тизерз». По крайней мере, там она не чувствовала бы себя парией. Повернув голову и еще раз окинув взглядом сверкавшие лаком и хромом машины, Габриэль спросила:

– Неужели все, кто на них приехал, находятся в доме?

– Мать обычно приглашает много гостей, – сказал Марк, снимая темные очки и небрежно бросая их на переднее сиденье. – Но не волнуйся. Они не все в доме. Большинство, я думаю, находится на заднем дворе. – Заметив смущение гостьи, он добавил: – К твоему сведению, это простые, милые люди, которые живут земными делами и радостями, а отнюдь не витают в облаках.

Для него – может быть. Но вряд ли они покажутся такими уж простыми и милыми ей. Кому, как не ей, об этом знать? У нее были-таки отношения с людьми, которые, подобно знакомым Марка, жили в прекрасных домах и ездили на дорогихмашинах.

Не желая, чтобы Марк догадался о ее сомнениях, Габриэль с независимым видом сняла очки, сунула их в «бардачок» и вылезла из машины. Тем не менее, стараясь по возможности отдалить встречу с родными и знакомыми Майка, она стала с преувеличенным интересом рассматривать отпечатки человеческих ладоней, сделанные в бетонной бровке подъездной дорожки. Отпечатки ладоней варьировались в размерах от самых маленьких до тех, что могли принадлежать подростку. Под каждым отпечатком были нацарапаны имена их владельцев – Кэрри, Марк, Бэбби и Кейт.

Марк взял Габриэль за руку и потянул к двери, но она не сдвинулась с места.

– Что случилось?

– Я ничего подобного не ожидала и чувствую себя нарушительницей покоя этого дома.

– А чего ты ожидала?

– Мне казалось, у тебя все будет куда проще. – Она нервно пожала плечами. – Думала, увижу подержанные машины, свисающие с ветки самодельные качели, мужчин, сидящих в майках вокруг телевизора, – в общем, что-нибудь в этом роде.

Марк, полагая, что она шутит, расхохотался, после чего увлек ее в дом. Габриэль проверила, с ней ли сумочка – на тот случай, если бы ей вдруг пришлось спешно уходить. В конце концов, человек вовсе не обязан делать то, что ему не хочется, и находиться там, где ему не нравится. Это, как она хорошо знала, являлось одной из привилегий «взрослой» жизни.

Марк повел ее по дому, со вкусом обставленному красивой, стильной мебелью. Габриэль обратила внимание на обилие семейных фотографий в серебряных рамках.

Путешествие по дому закончилось на кухне, которая хотя и выглядела крайне современно, была при всем том очень уютной. Кругом сверкали никель и хром, но мебель была из дерева, а на окнах висели белые кружевные занавески.

В кухне собралась группка негромко переговаривавшихся женщин. При взгляде на них в голову приходила мысль, что они только что явились из церкви. До такой степени они были чистенькими, аккуратными и нарядными. Хотя и слегка старомодными. Впрочем, их яркие шелковые платья, накрахмаленные блузки и летние брюки отличались прекрасным покроем и были сшиты из дорогой материи, что свидетельствовало о хорошо развитом вкусе и чувстве стиля. Такого рода дамы любят обмениваться кулинарными рецептами, шить лоскутные одеяла, услаждать себя приятной беседой и имеют весьма смутное представление о стриптизе.

Габриэль такие женщины пугали. Она знала, что ей никогда с ними не сравняться. Даже в отдаленном будущем. Они являлись представительницами комфортно обустроенного и обеспеченного мира респектабельных людей, для которого она до самой смерти останется блудной дочерью.

Принимая участие в детских конкурсах красоты, Габриэль обреталась какое-то время на окраинах этого мира, но потом выросла и навсегда от него отошла. Прежде всего потому, что, кроме конкурсов красоты, иных точек соприкосновения с этим миром у нее не было. Но когда захлопывается одна дверь, открывается другая. Она сделала попытку самоутвердиться за счет встреч с мальчиками, а когда закончила школу – с мужчинами. В восемнадцать лет она решила, что фотографироваться в обнаженном виде – лучший способ показать окружающим, чего она стоит. Ошибалась, конечно, но что сделано, то сделано. Другими словами, путь в приличное общество после этого ей был заказан. А поскольку Остин и Молли тоже относились к приличному обществу, она свела встречи с ними до минимума.

Беседа на кухне стала затихать. Одна за другой дамы поднимали головы и устремляли взгляд туда, где стояли Марк и Габриэль. Габриэль подняла было руку, чтобы пригладить взлохматившиеся после поездки в открытой машине волосы, но передумала и руку опустила. Ей меньше всего хотелось привлекать к себе внимание и тем более демонстрировать присутствующим свою нервозность.

Одна из женщин отделилась от остальных и направилась в их сторону. Она была стройна, изящна и двигалась с грацией и достоинством истинной леди. По мере того, как она приближалась, у нее на губах все отчетливее проступала приветственная улыбка. Нельзя, правда, сказать, чтобы эта улыбка была чрезмерно открытой или любезной. Все было выдержано в строгих рамках приличий, что свидетельствовало о хорошем воспитании, сдержанности и умении владеть своими чувствами. Именно эта аристократическая сдержанность больше всего смутила Габриэль. По сравнению с этой женщиной, она казалась себе грубой, невоспитанной и неуклюжей.

Марк заключил женщину в объятия и нежно поцеловал. Это что же – его мать? Никаких сомнений. Габриэль заметила фамильное сходство в их глазах, овале лица и линии рта.

Поздоровавшись с матерью, Марк стал приветствовать собравшихся на кухне дам, называя каждую по имени. Те буквально светились от радости, когда он обращал на них внимание, так что сторонний наблюдатель мог бы решить, что они тоже приложили руку к его воспитанию и достигнутым им на жизненном поприще успехам. Казалось, все они очень им гордятся. И даже немного перед ним благоговеют.

А потом Марк представил Габриэль матери.

Габриэль, что называется, видала виды: ее арестовывали за оскорбление общественной нравственности, колотил любовник-наркоман, а как-то раз ей к горлу даже приставили нож. Поэтому она никак не могла взять в толк, с какой стати стоявшая перед ней хрупкая женщина вызывает у нее такой страх? Почему она чувствует себя в ее присутствии полнейшим ничтожеством?

Джейн Эллиот взяла ее руки в ладони и, глядя ей в глаза, стала говорить о том, как она рада этому знакомству и тому обстоятельству, что она, Габриэль, смогла к ней приехать.

После того как знакомство было закреплено энергичным рукопожатием, миссис Эллиот повернулась к Марку.

– Отец на заднем дворе, – сказала она, – колдует над гамбургерами.

Приближалось второе действие спектакля – знакомство с благородным отцом семейства. Когда они вышли во двор, Габриэль глубоко вздохнула и окинула взглядом зеленую лужайку с расставленными на ней столиками для пикника. Она мечтала о пиве. Если бы ей удалось раздобыть несколько бутылочек пива, она смогла бы продолжать этот фарс сколь угодно долго.

Задний двор был обнесен высоким деревянным забором. Около забора резвилась молодое поколение. Дети бегали вдоль ограды и играли в крикет. Подростки же, объединившись с теми из гостей, что помоложе, перекидывались баскетбольным мячом.

«Где же пиво? – подумала Габриэль, в очередной раз обводя глазами двор в надежде узреть вожделенные картонные ящики с любимым напитком. – Это не вечеринка, а прямо какое-то религиозное радение».

Она не заметила, чтобы здесь пили. И курящих здесь тоже не было.

А ей очень хотелось закурить. Очень.

И выпить. Выпить ей тоже очень хотелось. Даже сильнее, чем курить.

Марк подвел ее к группе мужчин, собравшихся около гриля, и представил своему отцу Джорджу Эллиоту – плотному мужчине в полосатой рубашке и бежевых шортах. Мистер Эллиот оказался открытым и доброжелательным человеком, который громко и охотно смеялся. Его смех напомнил Габриэль добродушный смех сына. Мистер Эллиот сжимал в руке стакан, содержимое которого представлялось Габриэль весьма загадочным.

«Не пиво, конечно, но, быть может, коктейль?» – с надеждой думала она, гипнотизируя стакан взглядом.

– Налетайте на угощение. – Мистер Эллиот радушно указал на ломившийся от еды стол.

Марк и Габриэль двинулись в указанном направлении.

– Мне следовало принести что-нибудь с собой, – прошептала Габриэль, подходя к столу и рассматривая разложенную по тарелкам пищу.

– В следующий раз принесешь, – ответил с набитым ртом Марк, отведывая то от одного, то от другого блюда.

«Следующего раза не будет», – подумала Габриэль, доставая из стопки тарелку и снова принимаясь сканировать взглядом двор.

– А где тут у вас пиво?

Марк удивленно округлил глаза.

– Пиво?

По тому, как он это сказал, можно было подумать, что она попросила у него как минимум кокаина.

– Нет тут никакого пива.

– Как это – «нет пива»?

Марк покачал головой.

– Мои родители не пьют.

– Шутишь?

Не пьют, видите ли. Да разве такое возможно?

– И не думал.

Странно все это. Кто же добровольно откажется от выпивки?

Габриэль с отсутствующим видом накладывала себе на тарелку все подряд. Мысли ее в эту минуту были далеко. Она с ужасом для себя стала осознавать, что без выпивки ей долго не продержаться. И потом: что значит «не пьют»? Лично она, Габриэль, не знала ни одного человека, который не прикладывался бы к бутылке.

Прежде чем они присели, Марк познакомил Габриэль со своей старшей сестрой Кэрри. К ужасу Габриэль, эта женщина оказалась точной копией своей матери и держалась столь же сдержанно и чопорно. По крайней мере, до тех пор, пока Марк не пихнул ее локтем в бок. Кэрри взвизгнула, стукнула брата носком туфли по лодыжке и посоветовала ему побыстрей повзрослеть.

– Терпеть не может, когда я пихаюсь локтями, – объяснил Марк поведение сестры.

Кэрри показала ему язык и побежала разнимать своих малышей, которые в эту минуту вцепились друг другу в волосы.

Габриэль с Остином в детстве никогда не дрались. Теперь, став взрослой женщиной, Габриэль думала, что подраться в детстве со старшим братом – самое естественное дело на свете. Возможно, они не дрались по той причине, что их тогда одолевали совсем другие, отнюдь не детские заботы и проблемы.

Чуть позже Марк познакомил Габриэль со своим младшим братом Кейтом, который учился в школе высшей ступени. Теперь Габриэль, за исключением Бэбби, знала всю младую поросль Эллиотов.

– В баскетбол играть будешь? – спросил Кейт старшего брата.

– Обязательно. Только чуть позже.

Габриэль с Марком присели за один из расставленных на лужайке белых столиков. Габриэль расположилась справа от Марка. Подошла Кэрри и уселась слева от него. Судя по всему, ей не терпелось узнать подноготную женщины, которую привел с собой Марк.

Для начала она завела разговор о погоде – «в этом году такая засушливая весна, что просто ужас». Потом стала обсуждать автомобиль Марка, в частности, говорила о том, что ему пора сменить машину, поскольку его маленький «Эм Джи» постоянно ломается.

Убаюканная этими безобидными, в общем, разговорами, Габриэль позволила себе немного расслабиться, но, как выяснилось, зря, так как Кэрри переключилась на тему, которая казалась ей наиболее актуальной.

– А чем вы, позвольте узнать, зарабатываете на жизнь? – с самым беззаботным видом поинтересовалась она.

Габриэль долго и старательно вытирала салфеткой рот. Поскольку отвечать на этот вопрос она не хотела, ничего другого ей не оставалось. К тому же она давно уже была сыта по горло этой так называемой вечеринкой и обстановка здесь стала ее угнетать.

– Мне необходимо сходить в ванную комнату, – во всеуслышание объявила она, поднимаясь с места и вешая себе на плечо сумочку. – Покажите мне, пожалуйста, где она находится.

Запершись в просторной, облицованной зеленой плиткой ванной комнате, Габриэль принялась судорожно рыться в сумке, отыскивая флакон с голубоватыми таблетками валиума.

Руки у нее так сильно тряслись, что снять крышку с флакончика ей удалось далеко не сразу. Зато когда флакончик открылся, она высыпала на ладонь сразу три или четыре пилюли. С жадностью их проглотив, она подставила под кран ладошку, набрала воды и запила лекарство.

Глава 14

Наглотавшись таблеток, Габриэль присела у вытяжного устройства, достала сигареты и закурила. Когда сигарета сгорела до половины, она услышала стук в дверь.

– Как ты там? Все нормально?

Марк!

Габриэль швырнула сигарету в унитаз и помахала в воздухе рукой, разгоняя дым.

– У меня все хорошо, – крикнула она через дверь неестественно веселым голосом. – Сейчас приду.

Она и представить себе не могла, что ей, чтобы покурить, придется прятаться в ванной. Короче, не вечеринка, а сплошное разочарование.

Нажав на ручку, Габриэль спустила воду, а затем, что называется, «под шумок», пару раз нажала на головку аэрозольного баллона с освежителем воздуха.

Когда она вышла из ванной, Марк стоял рядом, чуть ли не у самой двери, подпирая бедром стену и скрестив на груди руки. Принюхавшись, он уверенно сказал:

– Ты курила…

– Иди к черту! – огрызнулась Габриэль, проталкиваясь мимо него к выходу из дома.

Скоро выяснилось, что своеобразный тайм-аут, который она взяла у родственников и знакомых Марка, пошел ей на пользу. Она почувствовала себя значительно лучше, чем прежде, и стала куда спокойней и уверенней в своих силах. Теперь Габриэль была не прочь пообщаться с собравшимися на заднем дворе людьми. К тому же она знала, что скоро подействуют таблетки, и это придаст ей еще больше уверенности.

Во дворе гости, покончив с едой, разбились на оживленно переговаривающиеся группки. Габриэль прошла к своему месту за столиком, взяла тарелку и стала расхаживать по двору, доедая на ходу яблочный пирог. Поев, она выбросила пластиковую тарелку в черный пакет для мусора и оглянулась. Марка и Кэрри нигде не было видно.

Габриэль отправилась разыскивать Марка. Может, им уже пора ехать домой? По ее подсчетам, они пробыли здесь довольно долго и теперь могли уйти, никого этим не обидев.

Кто-то похлопал ее по руке. Она оглянулась. Перед ней стоял племянник Марка, которой не так давно таскал за волосы свою сестру.

– Хочешь взглянуть на мою змею? – спросил он.

Габриэль стало любопытно, и она последовала за мальчиком в дальний конец двора, где находился террариум. Мальчик опустился на колени, снял крышку и извлек из стеклянного ящика полосатого полоза.

– Это Гровер. Наш сосед хотел убить его, – сказал мальчик, глядя на свернувшуюся в кольцо вокруг его руки змею. – Некоторые люди даже не подозревают, что змеи полезны.

Габриэль опустилась рядом с ним на траву, потом протянула руку и осторожно погладила змею. Змея оказалась теплой и гладкой, а вовсе не холодной и скользкой, как она думала.

– Красивая… – протянула она, некстати вспомнив, что когда-то жила с байкером по кличке Змей. К сожалению, тот Змей на эту безвредную змейку походил очень мало.

– Отец рассказывал мне про одну леди, которая построила дом в том месте, где было змеиное гнездо. Змеи переселились к ней в дом и сотнями ползали у нее на кухне по шкафам и буфетам. – Сказав это, парень расхохотался – по-видимому, очень живо представил себе ужас и изумление почтенной дамы при этом зрелище.

Габриэль с детьми общалась за свою жизнь очень мало и теперь не без любопытства поглядывала на короткие, обкусанные ногти мальчика, обведенные траурной каемкой грязи. Впрочем, куда больше ее внимание привлекали его яркий румянец и загорелая, без единого прыщика, гладкая кожа.

Неожиданно ей на глаза навернулись слезы. А ведь нельзя сказать, чтобы она была излишне сентиментальной или любила рыдать по пустякам. Да, она прослезилась, когда увидела прикованного к инвалидному креслу Остина, но такое произошло с ней впервые за долгие годы.

– Как тебя зовут? – спросила она через минуту, совладав со слезами.

– Дэниэл.

– И сколько же тебе лет, Дэниэл?

– Семь с половиной.

Возраст детей почему-то никогда не исчисляют целыми числами. Вот и сейчас он сказал: «семь с половиной»… С чего бы это?

Габриэль вспомнила об аборте, который сделала в юности. Когда же это, дай бог памяти, было?

Семнадцать лет назад.

Для нее это нерожденное дитя так и осталось на веки вечные ребенком. Вроде этого мальчика. Но если разобраться, ее ребенок был бы сейчас совсем большим, почти взрослым…

Ладно, что прошло, то прошло. К чему терзать себя воспоминаниями? Габриэль отогнала от себя печальные мысли и улыбнулась Дэниэлу.

– Гроверу повезло, что у него есть такой друг, как ты, который его ценит и понимает.

Мальчик ответил ей довольной улыбкой и согласно кивнул.

Они еще некоторое время сидели у террариума и негромко переговаривались. Скоро к ним, чтобы посмотреть на змею, стали подтягиваться и другие дети. Дэниэл испугался, что они могут слишком сильно сдавить Гровера или как-нибудь иначе ему навредить, и снова спрятал змею в террариум. Потом он пошел вместе с детьми играть в мяч, а Габриэль присоединилась к взрослым.

Беседа с Дэниэлом вернула Габриэль оптимистический взгляд на мир, и она подумала, что если захочет, то сможет жить и без валиума. Между тем препарат уже начал действовать и ее голова сделалась легкой и невесомой, как пушинка. Она обрадовалась этому удивительному чувству легкости, как всегда это делала, когда начинала ощущать действие валиума.

Так и не обнаружив во дворе Марка, Габриэль пошла на кухню и, чтобы не болтаться без дела, предложила свои услуги. Ей вручили полотенце и предложили вытирать стаканы и блюда, после чего прерванная ее появлением беседа возобновилась.

– Вы собираетесь покупать абонемент в «Гражданский центр» в этом году? – спросила одна из женщин мать Марка.

– Даже и не знаю, – ответила Джейн, очищая большое блюдо от остатков овощного рагу. – В прошлом году мы тоже много чего пропустили. К примеру, два балета и пару мюзиклов.

– Очень жаль.

Габриэль взялась за очередное блюдо.

– Вы были когда-нибудь в «Культурном центре», дорогая?

Габриэль подняла глаза и увидела симпатичную женщину с морщинистым лицом, которая терпеливо дожидалась ее ответа.

– Была когда-то, – пробормотала она, опуская глаза и возвращаясь к работе. – Только тогда не балет показывали, а борьбу.

– Борьбу?

– Ну да. Женщины боролись между собой.

– Женщины?! Не может быть.

Слова Габриэль, по-видимому, основательно заинтриговали пожилую даму. Габриэль это придало вдохновения и она продолжила:

– Соперницы были в одних бикини и боролись в специальном желе.

У старухи сверкнули глаза, а морщины на лице стали еще глубже.

– Желе? Это ж надо! И какого оно, позвольте узнать, было цвета?

На кухне замерла всякая полезная деятельность. Все взгляды были устремлены на Габриэль.

– Красного.

– Вот чудеса! Нет, в самом деле, разве это не удивительно?

Женщины согласно закивали и заулыбались.

– Наверняка они перемазались в этом желе с ног до головы, – сказала одна из них. – Думаю, у них даже с волос капало. И у зрителей в первых рядах тоже.

– Это точно, – согласились все разом.

– Я вот все думаю, был в том желе сахар или нет?

– Ох уж эта ваша любовь к сладкому! Она до добра не доведет.

Рассказ Габриэль имел успех, и дамы развеселились.

«Какие они милые, – подумала Габриэль. – И чего я, спрашивается, так их боялась?»

– Мне лично не составило большого труда смыть с себя красную краску, – призналась Габриэль. – Но волосы пару недель имели розоватый оттенок.

Рассказ Габриэль завораживал. Всех, за исключением матери Марка. Ее, похоже, откровения молодой женщины слегка напугали. Но все остальные дамы улыбались, ожидая продолжения.

– Неужели вы сами боролись, Габриэль? – спросила Джейн Эллиот.

Габриэль утвердительно кивнула и стала вытирать большую хрустальную салатницу.

Женщины смеялись. Габриэль тоже смеялась. Она рассказала о том, как в пылу борьбы с одной из участниц сорвали бюстгальтер, после чего зрители пришли в такой раж, что стали прыгать в желе.

Габриэль смеялась громче всех и в какой-то момент вдруг поняла, что не может остановиться. Напряжение, которое снедало ее на протяжении последних двух часов, неожиданно нашло разрядку в смехе. Она хохотала без конца, складываясь, как циркуль, пополам, а из глаз у нее текли слезы.

Хрустальная салатница выскользнула у нее из пальцев и вдребезги разбилась об пол.

Звон разбитого хрусталя положил веселью конец. На кухне словно по мановению волшебной палочки установилась гнетущая тишина.

– Ох!

Иногда даже самое коротенькое восклицание может навеять тоску. Это «ох!» вырвалось из уст матери Марка. Прижимая дрожащую руку ко рту, она округлившимися от ужаса глазами смотрела на разбитую салатницу.

– Моя мать привезла ее из Германии…

Габиэль огляделась. Никто уже больше не улыбался. Вокруг нее были сплошь напряженные, застывшие лица.

Однажды, вернувшись из школы домой, Габриэль обнаружила, что мать отдала все ее любимые книги со сказками в муниципальную детскую библиотеку, заявив, что она, Габриэль, уже слишком большая, чтобы читать подобную ерунду. Нечего и говорить, что Габриэль пришла в ужас.

Другими словами, она отлично знала, что чувствует эта женщина, лишившаяся по ее милости дорогой ей вещи.

Не имея силы смотреть в глаза пожилой дамы, Габриэль швырнула на пол полотенце, схватила висевшую на спинке стула сумочку и выбежала из дома. Оказавшись на улице, она бросилась через аккуратно подстриженную лужайку к воротам, а затем, выбравшись за пределы участка, свернула в ближайшую аллею и помчалась дальше.

Габриэль вряд ли бы смогла ответить на вопрос, куда она, собственно, бежит. Главное для нее было оказаться как можно дальше от всех этих милых нарядных женщин, их безалкогольных пикников и устроенной комфортной жизни.

Когда сил, чтобы бежать, у нее не осталось, она перешла на шаг и некоторое время шла, бездумно глядя перед собой и с шумом втягивая в легкие воздух. Потом, машинально отметив про себя, что она находится в ужасной форме, Габриэль закурила, надеясь найти успокоение в привычном табачном дурмане.

Так она прошла с полмили, вспоминая лицо старой женщины, которая по ее вине лишилась дорогой ей вещи, и глотая слезы пополам с сигаретным дымом.

А потом она увидела бар – этот оазис в пустыне, луч света в царстве тьмы – и проскользнула в его прохладное, с устоявшимся запахом табачного дыма чрево. В полутемном зале призывно поблескивали стоявшие за стойкой бутылки, слышался гул голосов, звяканье стаканов и щелканье бильярдных шаров. Это был привычный, изученный ею до мелочей мир, где она никогда не чувствовала себя чужой.

Марк сидел в комнате Кейта и рассматривал его коллекцию карточек с портретами бейсболистов, когда в комнату влетела миссис Джейн Эллиот и поведала ему о том, что произошло с Габриэль.

– Тебе следовало быть с ней помягче, – сказал Марк. – Сейчас у нее в жизни трудный период.

Это говорилось исключительно для матери, большей частью для того, чтобы ее разжалобить. На самом деле Марк был уверен, что у Габриэль все периоды в жизни – трудные.

– Смотри, не волнуй понапрасну мать, – попросил, появляясь в дверях, Джордж Эллиот. Поманив пальцем Кейта, он увел младшего сына из комнаты, оставив Марка наедине с матерью.

– Похоже, мы ее напугали, – сказала Джейн.

Марку трудно было себе представить, чтобы горячо любимые им родители и их друзья могли напугать такую женщину, как Габриэль, но чего в жизни не бывает? Человеческие страхи подчас объяснить трудно. Марк знал одного парня, который был, в общем, совершенно нормальным, за исключением того, что боялся детей. Сам Марк, к примеру, боялся высоты и… клоунов.

– Я знаю, дорогой, как ты любишь помогать другим, – говорила между тем миссис Эллиот. – Но и о себе тоже надо подумать. Ведь не можешь же ты решать проблемы всех тех людей, которые встречаются на твоем пути?

С тех пор как умерла Бэбби, мать Марка стала еще больше опекать своих детей и домочадцев. Естественная реакция, не более того.

– Я могу о себе позаботиться, – заметил Марк.

– Правда? Я ничего не имею против Габриэль, но женщины вроде нее часто злоупотребляют хорошим отношением.

– Ты беспокоишься о том, чего никогда не будет.

– Очень на это надеюсь.

– Ты уж меня прости, мама, ладно? – пробормотал Марк.

Он просил у матери извинения за все разом: за Габриэль, за то, что ей, матери, приходится за него беспокоиться, за смерть Бэбби, которую все они и он, Марк, в том числе не смогли уберечь от смерти.

Попросив у матери прощения, Марк обнял ее, поцеловал в щеку и сказал:

– Пойду, попробую разыскать Габриэль.

Марк сел в машину, дважды объехал прилегавшие к дому улицы, а потом решил заглянуть в местный притон, известный под названием «Зеленая лампа». Там он ее и обнаружил. Габриэль катала бильярдные шары под пристальными взглядами посетителей, которых привлекала скорее ее внешность, нежели манера игры.

– Привет, Марк!

Она отсалютовала ему кием, после чего склонилась над столом, чтобы прицелиться.

Когда она нагибалась, треугольный вырез у нее на кофточке открывал взглядам ее большие груди.

Что и говорить, впечатляющий бюст.

Мечта сладострастника.

Габриэль загнала в лузу девятый шар и, выбирая позицию для нового удара, стала расхаживать вокруг стола. Настроение у нее было приподнятое, чему способствовал алкоголь, а возможно, кое-что еще. Марк подозревал, что она ходила в дамскую комнату не только для того, чтобы подкрасить губы.

Марк вздохнул, прошел к стойке и влез на табурет. И с чего это он так о ней печется? Похоже, она в состоянии позаботиться о себе сама. Здесь, по крайней мере, она чувствует себя как рыба в воде. Марк взглянул на неприятных типов, которые наблюдали за игрой Габриэль.

И решил остаться.

Габриэль, конечно, не впервой было находиться в компании таких вот гогочущих жеребцов. Это с одной стороны. С другой – Марк знал, как ловко подобные типы используют в своих целях то обстоятельство, что женщина не в себе. Он не мог уйти из заведения, оставив ее один на один со здешними завсегдатаями.

Поскольку Габриэль продолжала играть и уходить из заведения, судя по всему, не собиралась, Марку не оставалось ничего другого, как восседать на своем насесте и потягивать кока-колу.

Наконец Габриэль отложила кий и подсела к Марку.

– В «американку» сыграем? – предложила она, тяжело наваливаясь на него плечом. – Я неплохо играю в «американку».

– А как насчет того, чтобы вернуться домой?

Габриэль подняла глаза, окинула его призывным взглядом и кончиком языка облизала губы. Определенно, она истолковала его слова не так, как ему бы хотелось.

Впрочем, пусть думает, что хочет. Главное, побыстрее отсюда убраться.

Она навалилась на него всем телом, обхватила руками за шею и поцеловала.

Ее поцелуй был своего рода совершенством. От прикосновения ее губ Марк онемел, в ушах у него зазвенело, а член напрягся до такой степени, что едва не проткнул ткань джинсов в паху. В следующую минуту Габриэль схватила его за руку, стащила с табурета и потянула за собой к выходу.

У двери она остановилась и помахала на прощание собравшимся у бильярдного стола мужчинам.

– Смотри, не затрахай его до смерти! – крикнул какой-то парень, а все остальные загоготали.

Когда они вышли на улицу, Габриэль приникла жаркими губами к его уху.

– Не будем ждать, когда доберемся до дома. Давай найдем автомойку и трахнемся там. Ты когда-нибудь трахался в автомойке? А еще мы можем заняться этим в комнате отдыха при заправочной станции.

– Очень романтично.

От нее пахло сигаретами и алкоголем. Это напомнило Марку, что Габриэль основательно на взводе, и самым разумным с его стороны было бы отвезти ее домой, уложить в постель и забыть о ней навсегда. Он-то думал, что сможет помочь ей перемениться к лучшему, но теперь понял: это ему не по силам.

– Я отвезу тебя домой, – сказал он, делая ударение на слове «домой» и начиная подталкивать ее к машине.

– Значит, секса не будет? – спросила она, вскидывая голову и гипнотизируя его взглядом.

– Не будет.

В ее глазах полыхнула ярость.

– Да кто ты такой? Может, монах, давший обет безбрачия?

Обойдя вокруг машины и снова не обнаружив ручки, Габриэль высоко подняла ногу и перелезла через дверь на место для пассажира, продемонстрировав Марку свои трусики. Опускаясь на сиденье, она и думать забыла про лежавший там букет белых маргариток и раздавила его.

Бесконечная серая лента дороги летела под колеса мчавшегося по шоссе номер 80 маленького юркого «Эм Джи».

Габриэль взглянула на Марка. Разговоров он не вел, смотрел только вперед, на дорогу, а выражение его лица было мрачным и не предвещало ничего хорошего.

– Думаешь, ты для меня слишком хорош, да? – крикнула она во весь голос, перекрывая рев ветра.

Марк на мгновение отвлекся от дороги и перевел взгляд на Габриэль.

– Просто ты, что называется, не мой тип, вот и все.

– Не твой тип? А какой тип тебе нравится, хотела бы я знать?

Марк нахмурился и замолчал. Казалось, он вполне серьезно стал обдумывать этот вопрос.

– Ты женщин-то, вообще, любишь, а? – продолжала наседать на него Габриэль.

Марк пожал плечами.

– Только некоторых.

Все ясно: она ему не нравится. Что ж, такого оскорбления она ему не спустит.

– Не хочешь говорить… ладно. Я сама тебе все скажу. – Габриэль подперла подбородок кулаком и подняла глаза к небу. – Так какие же бабы тебе нравятся? Целомудренные, вот какие. Вроде той девицы в одном музыкальном фильме, которая все пела, пела… Нет, вру. Она потом снималась в «Плейбое», так что тебе не подходит. В таком случае тебе наверняка нравится принцесса… – Габриэль пощелкала пальцами, вызывая из небытия нужное имя, но эти пассы ей не помогли и имени принцессы она так и не вспомнила. Тогда Габриэль решила в горние выси не воспарять, а сосредоточить внимание на женщинах, которых она знала лично. – Знаю! – воскликнула она. – Ты без ума от жены моего брата. В самом деле, кто может быть целомудреннее доброй, старой Молли?

– Не смей упоминать ее имени!

Ага! Кажется, она попала в цель.

– Молли, Молли, Молли! – закричала довольная Габриэль и захлопала в ладоши. – Наш миляга Марк тащится от Молли.

Марк вспыхнул, как маков цвет.

Оказывается, он и вправду от нее тащится. А ведь она брякнула первое имя, что ей пришло в голову. Габриэль запрокинула голову и залилась смехом. Она была рада, что ей удалось поддеть Марка.

– Молли, Молли, Молли!

– Заткнись!

– А если не заткнусь? Что ты мне сделаешь?

– Остановлю машину у обочины и дам тебе хорошего пинка.

Но что он нашел в жене Остина? Она такая скучная… Габриэль никак не могла этого понять. Странный все-таки парень этот Марк. И зануда порядочный: «намажься кремом», «надень очки», «пристегни ремень безопасности», «у нас пиво не пьют» – тьфу!

Она расстегнула ремень безопасности.

Сняла солнечные очки.

Потом расстегнула кожаный поясок, которым перетянула кофточку в талии, и стащила кофточку через голову.

Держа ее в руке, Габриэль стала размахивать ею, как боевым знаменем. Складки трепетали на ветру, еще больше увеличивая сходство с флагом.

– Немедленно надень блузку!

Она отрицательно покачала головой, а потом разжала пальцы и отпустила блузку.

– Если ты думаешь, что я за ней вернусь, то сильно ошибаешься, – рявкнул Марк.

Габриэль равнодушно пожала плечами, завела руки за спину и расстегнула черный кружевной бюстгальтер. Затем сняла его и выставила груди на всеобщее обозрение. Ухватившись за верхний край ветрового стекла и приподнявшись на сиденье, она примотала бюстгальтер к верхушке антенны.

Мимо промчался джип. Сидевший в нем джентльмен в восторге давил на клаксон. Габриэль расхохоталась и послала ему воздушный поцелуй.

Марк схватил ее за руку и потянул вниз с такой силой, что Габриэль упала на подушки сиденья. Слазив в «бардачок», он вытащил оттуда не особенно чистое полотенце и швырнул его своей спутнице.

– Прикройся.

– Только посмотри, что я наделала по твоей милости.

Она указала на рассыпавшиеся по полу машины изуродованные белые цветы.

– Это ты виновата. Ты села на них, когда мы уезжали из бара.

Габриэль запрокинула голову и выставила вперед груди.

– Говорю же тебе – прикройся.

– Я хочу загорать.

Она опустила глаза и посмотрела на свои полные, с темными пятнами сосков груди. Многие стриптизерши делали операции по увеличению грудей, но у нее они были большие от природы. К чему скрывать? Она всегда гордилась своим бюстом.

Подняв с пола раздавленный цветок, Габриэль принялась обрывать с него лепестки и украшать ими свой коричневый сосок.

– Тебе нравятся мои груди? – спросила она Марка, выпячивая губы, как маленькая девочка. – Скажи, что нравятся, и тогда я прикроюсь.

Марк в сердцах хлопнул ладонью по рулю.

– У тебя красивые груди. – Он бросил мимолетный взгляд в ее сторону, сглотнул и снова сконцентрировал внимание на дороге. – У тебя красивое тело, но я парень консервативный и не привык разъезжать с полуголыми женщинами. Поэтому еще раз тебя прошу – спрячь свои прелести.

Он посмотрел на нее, потом перевел взгляд на дорогу. Проехал немного – и опять посмотрел.

Габриэль опустила голову и лукаво улыбнулась уголками рта. Все-таки ее прелести произвели на Марка впечатление. Отчасти примирившись с ним по этой причине, она приподнялась на сиденье, сорвала с антенны бюстгальтер и надела его. Потом завернулась в полотенце и откинулась на подушки.

Когда Марк остановил машину у дверей дома Габриэль, она спала мертвым сном. Марк потрепал ее по плечу. Она на мгновение приподняла веки, но тут же снова их опустила. Марк проверил ей пульс: сердце билось ровно и размеренно. Неожиданно Марку пришло на ум, что Джимми Хендрикс и Дженнис Джоплин, выпив лишку, умерли во сне, захлебнувшись собственной блевотиной.

Нет, он не мог бросить Габриэль в таком состоянии на произвол судьбы.

Конечно, сидеть всю ночь в ее квартире радости мало, но если он высадит ее сейчас из машины и вернется к себе, то ему придется до утра задаваться вопросом: не случилось ли с ней чего дурного?

Ему понадобилось не меньше десяти минут, чтобы довести Габриэль до дверей ее квартиры. Еще пять минут он потратил на то, чтобы втащить ее в спальню. По пути в спальню полотенце, которым она прикрывалась, упало. Покачиваясь на нетвердых ногах, Габриэль стояла посреди комнаты в юбке и кружевном бюстгальтере и повторяла:

– Сделай меня, Марк, сделай. Очень тебя прошу.

Боже, ну и денек выдался!

– Ложись спать, – устало попросил он.

– Н-не хочу-у-у…

Она попыталась было обхватить его руками за шею и поцеловать. Марк мягко, но решительно отвел от себя ее руки, после чего стал подталкивать к кровати.

– Иди спать, – упрямо повторил он.

Она посмотрела на него мутными, с потеками туши глазами и заплетающимся языком произнесла:

– Я тебя ненавижу.

– Я тебя прощаю.

Выражение ее лица непрерывно менялось. Исказившие ее черты ненависть и злоба уступили место выражению глубокой печали.

– Почему я тебе не нравлюсь?

– Ты мне нравишься.

– Неправда. Ты меня ненавидишь.

Марк запротестовал, но не слишком активно:

– Тебе показалось…

Габриэль заплакала. Из ее груди вырывались тихие сдавленные рыдания. Голову она опустила, поэтому он не видел ее лица.

Марк усадил ее на кровать, обнял за плечи и, словно малого ребенка, стал ее укачивать.

– Знаешь что? – спросила она прерывающимся от рыданий голосом.

– Что?

– Больше всех я ненавижу себя.

Глава 15

Пятнадцатое июля. День рождения Остина.

«Это не день рождения, а фарс, – подумал Остин. – И самое главное, что и я, и Молли об этом знаем».

Он сидел на кухне, опираясь на новую трость из черного дерева. Эми говорила, что трость придает ему солидность. Остину очень хотелось в это верить, но как-то не получалось.

Они с Молли вернулись из очередного похода к доктору, после чего Молли занялась тортом. Это был праздничный торт – в честь его дня рождения. По нынешним временам – редкость! С тех пор как Эми от них съехала, дни рождения они не праздновали.

На холодильнике орало радио. Сделав паузу в выступлении рок-певцов, диск-жокей вдохновенно повествовал о погоде: «Сегодня жарко, так что напяливайте на себя купальные костюмы – и бегом к воде. На городском озере сегодня день пепси. Покажете шесть пустых жестянок, получите бесплатный билет на пляж. Ну а пока вы втираете себе в кожу масло для загара, мы заведем для вас одну старую песенку – как раз под настроение».

Тягучая песня наводила на мысли о лете, белых парусах, ярком солнце и прогулке босиком по песчаному пляжу.

Молли всегда любила жару, а Остин – нет. Но сегодня ему показалось, что жара в принципе не такая уж плохая вещь и совсем его не тяготит. Все дело было в том, что в жаркую погоду у него улучшалось кровообращение и меньше болели суставы.

Если бы не вечеринка, которую затеяла Молли, день был бы просто чудесный.

Остин ненавидел вечеринки. Всякие, в том числе и те, что устраивали по случаю его дня рождения. От дурацкой песни «С днем рожденья, милый Остин…» и процесса задувания свечей на торте его начинало тошнить. Все праздничные ритуалы он называл собранием глупостей. Особенно в этом смысле выделялся Новый год. В этот вечер люди надевали дурацкие шляпы, колпаки и маски и вели себя, как последние идиоты. Остин в этом балагане никогда не участвовал, но чувство, что он наделал массу глупостей, по какой-то непонятной причине оставалось.

Остину очень хотелось, чтобы на праздник приехала Эми, но она с Крисом и Мелиндой находилась в Канаде. Это была экскурсия, которую она запланировала почти год назад. Что и говорить, дочь верно расставила приоритеты. Поездка с семьей за границу, конечно же, куда важней, чем день рождения жалкой человеческой развалины, именующейся ее отцом.

– Придут Сэмми и Рейчел, – сообщила Молли, пытаясь определить его реакцию на это сообщение.

Зачем, спрашивается, она пригласила Сэмми? Знает же, что ее братец – последний человек на свете, кого он хотел бы видеть.

Когда Остин понял, что Молли так никогда его и не полюбит, ему ничего не оставалось, как подыскать этому удобоваримое объяснение. И тогда он пришел к выводу, что способность любить у нее полностью атрофировалась из-за смерти ее любовника и из-за выкидыша, положившего конец ее первой беременности. Но потом из Вьетнама вернулся Сэмми, и Остин понял, что его теория ни к черту не годится. Молли прямо-таки боготворила брата.

А вот он, Остин, невзлюбил Сэмми с первой же встречи. Уж больно этот Сэмми был остроумен, улыбчив и обаятелен. В этом смысле он превосходил Остина, а Остин ничего не мог ему противопоставить. Что греха таить, Остин никогда не относился к людям, которых называют «душа компании».

Короче, ни к чему ему этот вечер, совершенно ни к чему.

Надо бы сообщить об этом Молли, но у него, как на грех, кончилась бумага. Чтобы привлечь внимание жены, Остин взял карандаш и постучал тупым концом по пластиковой подставке с зажимом.

Это означало: «Молли, принеси мне бумагу. Немедленно».

Молли повернулась к мужу и окинула его оценивающим взглядом. Будто инфузорию какую-то рассматривала.

– Ты слишком полагаешься на бумагу и карандаш. Между тем тебе следует развивать речь.

Насчет речи она была права. Но Остину не нравились утробные звуки, которые он издавал. И потом: он имеет право требовать все, что ему нужно. Неважно, бумага это или что-то другое. Если ему не дадут бумаги, он будет писать на обоях. В конце концов, он у себя дома.

Остин потянулся карандашом к обоям.

Молли, скрестив на груди руки, наблюдала за его действиями.

– Не глупи, Остин. Я дело говорю.

Он понял, что попытка шантажа не удалась. Она ему не поверила. Отшвырнув карандаш, Остин подался всем телом вперед, выпятил губы и с трудом произнес:

– Д-дай м-мне б-бумагу.

– Она тебе ни к чему. Но если ты придерживаешься другого мнения, пойди и возьми сам.

Молли была права. Как обычно. Чтобы попасть в кабинет, ему нужно было сделать всего десять шагов. Но ему-то хотелось, чтобы бумагу принесла она. Остин, опираясь на палку, стал подниматься с места. Пусть видит, как ему тяжело. Ему и в самом деле каждое движение давалось с трудом. Сегодняшние занятия с логопедом совершенно его вымотали.

Молли сделала вид, что ничего этого не видит.

Упрямая. Неужели она всегда была такой неуступчивой? Что-то прежде он этого за ней не замечал.

– Если тебе нужно, – сказала она твердо, – сам принесешь.

Остин приподнялся, но потом снова тяжело опустился на стул.

– Т-ты м-меня… у-убиваешь…

Ага! Проняло… По-видимому, его последние слова основательно напугали Молли, поскольку она сразу же метнулась в кабинет за бумагой.

Остин прислушался: из кабинета не доносилось ни малейшего звука. Когда Молли вернулась на кухню, в руках у нее ничего не было.

Остин удивленно выгнул бровь: а где же бумага?

– Тебе не удастся меня обдурить, – жестко сказала она. – Если тебе нужна бумага, пойди и возьми сам.

Остин сдался. Какой смысл затягивать эту сцену? Молли опять отыграла у него очко.

Она отвернулась к кухонному столу и снова занялась тортом – стала намазывать его кремом. Остин наблюдал за тем, как ловко она двигается, и думал, что его жена выглядит молодо и сексуально. Она была одета в прозрачную блузку, но он не заметил на ее загорелой коже белых полосок от купальника. Невольно напрашивался вопрос: какого покроя был купальник, в котором она загорала во Флориде, и был ли на ней купальник вообще? Один вопрос рождал другой: одна ли она загорала, и кто был тот мужчина, кто сопровождал ее в прогулках по пляжу?

Отогнав от себя эти неприятные мысли, Остин стал думать о другом.

О том, в частности, что прежде он всегда следил за тем, как Молли одевалась. Особенно, когда они куда-то шли вместе. Она, казалось, не уделяла большого внимания своему гардеробу и норовила нацепить на себя первую же тряпку, которая подворачивалась ей под руку. Временами у Остина складывалось такое ощущение, что она воспринимала их совместные выходы в свет как своего рода тяжкий крест, который ей помимо воли приходилось нести. То ли она и вправду не любила светских мероприятий, думал Остин, то ли надевала на себя маску страдалицы намеренно – чтобы испортить ему настроение.

Из ненависти к ее бесцветным, старомодным нарядам он даже как-то раз взялся за ножницы и изрезал на кусочки одно ее особенно уродливое платье. Разбросав обрезки по полу спальни, он стал ждать, что будет дальше. Но ничего не случилось. Молли сказала только, что если бы кусочки были побольше, их можно было бы отдать соседской девушке по имени Кэрол, которая занималась шитьем лоскутных ковриков.

Ее умение держать себя в руках временами вызывало у Остина вспышки ярости. Когда-нибудь, думал он, я сделаю так, что она потеряет над собой контроль. Рано или поздно, но это случится. Обязательно.

Молли поставила перед ним готовый торт. Хотела, должно быть, чтобы он на него полюбовался.

– Лимонный, – сказала она при этом. – Твой любимый.

Вот как она ставит вопрос! Его любимый, не ее. Мы, дескать, такое не едим. На торте желтым кремом было выведено: «С днем рождения, Остин». Он знал, что торт приготовлен по новому рецепту и содержит минимум холестерина. «Должно быть, – подумал Остин, – вкус у него, как у промокашки».

Он с ненавистью посмотрел на торт. Это чудо кулинарии символизировало его, Остина, болезнь, беспомощность и ту власть, которую имела над ним Молли.

– Н-не х-хочу… п-ра… – начал было Остин, пытаясь озвучить свое нежелание участвовать в вечеринке. Не получилось. Слово «праздновать» было слишком длинным итрудным. Слово «торт» было куда легче. – Н-не х-хочу… т-торт. – Он поднял руку, чтобы сбросить блюдо с тортом на пол.

Молли не позволила ему этого сделать, выхватив блюдо прямо у него из-под носа.

Остин заворчал, как пес.

– Между прочим, я пригласила Габриэль, – спокойно заметила Молли, ставя торт на холодильник – подальше от его загребущих рук.

Габриэль?

Остин поморщился: не был уверен, что ему хочется видеть Габриэль. Ведь они недавно встречались, не так ли? Между тем его состояние не располагало к частому общению с кем бы то ни было. Остин не относился к тем людям, которые любят демонстрировать другим свои кровоточащие язвы.

Это все Молли подстроила. Она считается его женой, а поступает, как самый лютый его враг. И умный враг, надо признать. Она мигом раскусила его план, направленный на то, чтобы удалить ее из дома. Как он ни старался, добиться своей цели ему не удалось. Но, может быть, дело вовсе не в Молли, а в том, что его план нехорош?

Определенно, все дело в плане. В игре, которую он затеял, важно уметь признавать свои ошибки. Если его план нехорош, он создаст новый, разработает иную стратегию поведения…

– С днем рождения, милый Остин, с днем рождения тебя!

Певцы они, надо сказать, были неважные. Одна только Рейчел кое-как вела мелодию. Ее, правда, с легкостью перекрывал Сэмми, который ревел, как пьяный матрос.

Когда пение закончилось, все захлопали в ладоши и засмеялись. Все – за исключением виновника торжества.

Молли считала, что вечеринка – лучшее средство отучить Остина разыгрывать из себя инвалида. Она как никто знала, что ее муж не любит выглядеть в глазах других людей слабым и беспомощным. Но она не учла одного важного обстоятельства: того, что Остин все еще оставался больным человеком, причем не только физически.

Теперь она начинала понимать, что задуманное ею мероприятие может стать жестоким испытанием для ее мужа. Эта мысль весь вечер не давала ей покоя, и она не раз корила себя за то, что вынудила Остина сделаться центром внимания, чего он терпеть не мог.

Остин восседал во главе обеденного стола. По левую руку от него расположился Сэмми, а по правую находилась Габриэль. Все ждали, когда Остин задует свечи. Их было десять. Все надеялись, что уж с десятью-то Остин как-нибудь справится.

Остин, упираясь руками в стол, медленно поднялся на ноги, а потом наклонился вперед.

Что будет, если он упадет? Угодит лицом прямо в именинный пирог? Наверняка он решит, что она специально все это подстроила, чтобы его унизить. И никогда ее не простит.

– Ну, задувай скорей свечи, – сказала Габриэль. – Только не забудь загадать желание.

Остин оглядел стол, сидевших за ним гостей и остановил взгляд на Молли. Его губы едва заметно дрогнули: казалось, ему пришла в голову какая-то мысль, показавшаяся ему забавной.

«Скорее всего, – решила Молли, – он загадает, чтобы я поскорей убралась из этого дома».

Остин начал задувать свечи. Получалось это у него не слишком хорошо, поскольку его координация все еще оставляла желать лучшего. Габриэль, забросив волосы за плечи, наклонилась вперед и стала ему помогать.

Когда дело было сделано, Сэмми хлопнул Остина по плечу, едва не сбив его при этом с ног. Тут же сообразив, что с выражениями добрых чувств он несколько переборщил, Сэмми подхватил Остина под руку и помог сохранить равновесие.

Одно время Молли считала, что Остин и ее брат смогут поладить и даже стать друзьями, но этого не случилось. Возможно, по той причине, что они чрезвычайно друг от друга отличались. Сэмми был открыт, импульсивен и самую малость театрален. Остин же, наоборот, был сдержан до крайности и никогда не демонстрировал своих чувств.

– Хорошо держишься! – воскликнул Сэмми, обращаясь к Остину. – Кстати, сколько все-таки тебе сегодня стукнуло?

Молли следила за тем, как шевелил губами Остин, пытаясь собрать ускользающие звуки в слова.

– Д-двес-с-сти… – помолчал, подумал и добавил: – П-по… м-меньшей м-мере.

Сэмми засмеялся. Остин засмеялся тоже.

Молли затаила дыхание. К большому ее удивлению, муж и брат не поцапались, хотя ситуация была щекотливая. На ее памяти такое было впервые. Интересно, смогут они относиться друг к другу по-доброму еще хотя бы час?

Сэмми всегда был парнем чувствительным. С детства. Особенно же его чувствительность развилась после того, как он попал в аварию. Казалось, он умел воспринимать боль других людей как свою собственную. Молли, во всяком случае, считала, что по отношению к Остину он не позволит себе никакой бестактности, как бы сурово ни третировал его Остин в прошлом. Так что поведение Сэмми ее не удивило. Другое дело Остин. Вопреки обыкновению, к конфронтации с Сэмми он совсем не стремился.

Невероятно!

Габриэль взяла нож и стала нарезать торт на куски.

Интересное дело. Прежней острой неприязни к сестре мужа Молли больше не испытывала. Возможно, по той причине, что уже успела немного к ней привыкнуть. А может быть, это произошло потому, что на этот раз Габриэль оделась далеко не так вызывающе, как прежде. На ней были «бермуды» из джинсовой материи и розовая футболка. Да и с косметикой она не переборщила: была накрашена аккуратно и в меру. При всем том у ее глаз и в углах рта собрались морщины, которых не могла скрыть никакая косметика. Это было свидетельство выпавших на ее долю испытаний и трудностей.

Не в обычае Молли было испытывать материнские чувства по отношению к другим людям, даже если возраст ей это и позволял. Но в случае с Габриэль происходило обратное. Она чувствовала себя куда старше этой женщины и умнее ее. У нее даже появилась странная потребность опекать ее и защищать, хотя она знала, что Габриэль видала виды и сама привыкла выбираться из жизненных передряг.

Настала пора заняться подарками. Но прежде их следовало распаковать: развязать ленточку, снять оберточную бумагу, открыть коробку. Это было непростое для больного человека дело, требовавшее хорошей координации движений. Молли подумала, что Остину это не по силам, и еще раз пожалела о том, что устроила вечеринку.

На удивление, это мероприятие прошло как по маслу. Во многом благодаря тому, что Сэмми и Рейчел очень тактично помогали Остину распаковывать подарки.

Габриэль подарила брату книгу с короткими стихами и скороговорками, предназначавшимися для развития речи. Полезный подарок, а если принять во внимание, кто именно его сделал, просто уникальный.

Вечеринка подходила к концу. Гости благодарили за угощение, пожимали руку Остину, желали ему всяких благ и направлялись к выходу.

Чтобы Остин мог проводить гостей, Молли вручила ему подаренную Эми трость из черного дерева. Остин нахмурился, но трость все-таки взял и, опираясь на ее массивную рукоять, прошел к двери. Двигался он тяжело, припадая на одну ногу, а во всем его облике сказывалось сильное утомление.

В дверях Сэмми указал на жену и сказал:

– Между прочим, у нас будет ребенок.

Молли ахнула. «Это что же такое делается? – подумала она. – И Эми, и Рейчел тоже…» Впрочем, ее не так поразил сам факт беременности Рейчел, как собственная реакция: при этом известии она испытала странное чувство, которое было сродни страху, хотя, казалось бы, должна была обрадоваться.

– Так это же чудесно! – воскликнула Габриэль, обнимая Рейчел за плечи и целуя ее в щеку. Другими словами, она сделала то, что должна была сделать, но не сделала Молли.

Объяснение находилось на поверхности: ревность. Молли ревновала брата к Рейчел. Прежде она была для брата всем: и сестрой, и матерью, и лучшим другом, но с появлением Рейчел Сэмми стал все больше от нее отдаляться.

Остин пристально посмотрел на жену: казалось, он понимал даже малейшие движения ее души. «Но это невозможно, – подумала Молли. – Остин никогда не знал, что у меня на сердце, да особенно к этому и не стремился».

Молли справилась с собой, подошла к своей невестке и поцеловала ее. Рейчел, которая потеряла первого ребенка, девочку, и долго после этого страдала, заслуживала награду. Из нее выйдет чудесная мать. Ну а отца лучше Сэмми просто не сыскать. Он будет образцовым папашей. Уж в этом Молли ни капельки не сомневалась.

– Поздравляю, дорогая, – сказала Молли, почувствовав, что ей на глаза наворачиваются слезы. Потом, отвернувшись от Рейчел и смахнув слезы, она посмотрела на Сэмми. На Сэмми, которого она обожала, который был ее единственным близким родственником, который один из очень и очень немногих знал, как ее развеселить, и который был беззаветно ей предан.

– Я так за тебя рада, – сказала она брату.

И это не было ложью. Она поняла, что счастлива. Вернее, счастлива и опечалена одновременно.

Вместо того чтобы обнять сестру, Сэмми неожиданно поднял ее на руки и завертел по воздуху.

– Молли, дорогуша, ты скоро станешь тетей!

Печаль, которая неожиданно овладела ее сердцем, так же неожиданно ее и покинула. Подумать только, она станет тетей и у нее появится племянница или племянник! Ребенок брата будет приходить к ней в гости, разговаривать с ней, а она будет угощать его печеньем и мороженым. А еще они будут вместе гулять и ходить во всякие интересные места.

– Отпусти меня! – крикнула она со смехом, обращаясь к брату. – Ты меня уронишь.

Сэмми подчинился и поставил Молли на пол. Ощутив под ногами земную твердь, она первым делом посмотрела на Остина, пытаясь понять, что же он все-таки думает по поводу вечера. Но его лицо снова обрело замкнутое выражение, которое невозможно было расшифровать.

После того как Сэмми и Рейчел ушли, Габриэль чмокнула Остина в щеку и сказала:

– Еще раз с днем рождения тебя, братец.

Остин неожиданно расплылся в улыбке. Хотя он ничего не сказал, Молли знала, что он доволен. Она тут же предложила Габриэль почаще к ним заходить.

Они стояли в дверях и молча наблюдали за тем, как Габриэль шла по подъездной дорожке, садилась в свой синий «Гремлин» и захлопывала за собой дверцу. Остин не покидал своего наблюдательного пункта до тех пор, пока задние огни машины Габриэль не растаяли в темноте ночи. Но как только она уехала, Остин сдал. Теперь он походил на надувную резиновую куклу, из которой выпустили воздух. Он даже не стал спорить, когда Молли подкатила к нему инвалидное кресло и потребовала, чтобы он в него сел.

Только когда Остин устроился в кресле-каталке, Молли принесла подарок, который для него приготовила.

Остин не получал от жены подарков вот уже два года. Поэтому, когда она вручила ему небольшой сверток, он испытал немалое удивление.

– Это от меня, – сказала Молли. Ее не оставляло ощущение, что она зря затеяла всю эту комедию с подарком.

Вместо того чтобы распаковать сверток, Остин стал его со всех сторон рассматривать. Казалось, он никак не мог взять в толк, что это такое.

– Ну что – так и будешь смотреть?

Остин заколебался, но потом, решившись, сорвал бумагу. Когда он увидел, что именно подарила ему Молли, то громко расхохотался, а потом, продолжая улыбаться, поднял на нее глаза.

– Это на случай крайней необходимости, – сказала она.

Это была, конечно, не оливковая ветвь – символ мира, но нечто близкое к этому: карманного размера подставка с зажимом и пачечкой бумажных листов.

Глава 16

Новый план Остина представлял собой, в сущности, слегка доработанный старый план, или план номер один. Он решил побыстрее добиться полного выздоровления, а уж потом собственными силами выдворить Молли из дома.

Проблема, однако, заключалась в том, что он по-настоящему осознал, какой ущерб его организму причинил инсульт, только после того, как перестал разыгрывать из себя инвалида. Неожиданно выяснилось, что он не в состоянии – или почти не в состоянии – делать простейшие вещи. К примеру, налить в чашку кофе. Или выдавить из тюбика зубную пасту. Обычно он давил слишком сильно, и паста, сорвавшись с щетинок зубной щетки, белой гусеницей плюхалась в раковину.

А еще ему было очень трудно одеваться.

Существовало множество специальных устройств, которые предназначались для того, чтобы облегчить инвалиду жизнь, но Остин упорно отказывался ими пользоваться. По этой причине он тратил не менее пятнадцати минут на то, чтобы застегнуть рубашку. Не меньше проблем доставляла ему и «молния» на джинсах. Он никак не мог ухватиться за ее маленький медный язычок. Пуговица на джинсах тоже стала для него орудием пытки. Продеть металлический диск сквозь толстую джинсовую материю было для него так сложно, что временами он оставлял эти попытки и ходил с расстегнутыми штанами.

Конечно, он мог остановиться на футболках и спортивных трикотажных брюках, которые не надо было застегивать, но это означало идти по пути наименьшего сопротивления. Вместо этого Остин заставлял себя влезать в неудобную, тесную одежду. Бывали случаи – в те дни, если ему не надо было идти к логопеду, – когда он, старательно облачившись в джинсы, рубашку и куртку и застегнувшись на все пуговицы, все это с себя снимал и повторял всю процедуру с самого начала.

Молли радовалась маленьким успехам Остина, что только усугубляло его раздражение. Он казался себе похожим на дошколенка, которому дают конфетку за то, что он сделал попытку одеться самостоятельно.

Была еще одна вещь, с которой ему никак не удавалось совладать, – обувь. Ему приходилось или носить шлепанцы, или всякий раз просить у Молли, чтобы она зашнуровала ему ботинки, а этого ему делать не хотелось. В самом деле, не обращаться же к ней по всяким пустякам? В конце концов, это унизительно. Так недолго и уважение к себе потерять…

Со временем он научился кое-как справляться со шнурками: если сделать даже жалкое подобие узла ему не удавалось, то он просто-напросто засовывал концы шнурков за края туфель. Конечно, бывало и такое, что шнурки выскальзывали из своего гнезда и тащились за ним по полу. Тогда Остин делал удивленное лицо, притворяясь, что они только что развязались, и только после этого позволял Молли их завязать, говоря, что так оно будет быстрее.

В отличие от Молли, Мелинда всегда замечала, когда шнурки у Остина не были завязаны. Она садилась перед ним на корточки и, пыхтя, принималась возиться с их концами, пытаясь как-нибудь их закрепить, чего ей по малолетству сделать, конечно же, не удавалось.

Тогда Остин приходил в дурное расположение духа, думал, что это он должен завязывать внучке шнурки, а не она – ему, и последними словами клял себя за беспомощность.

Бывало и другое. Видя написанное на круглой мордашке девочки горячее желание ему помочь, Остин испытывал умиление, смягчался и забывал на время про свои горести.

Главное место в разработанном им плане по оздоровлению занимала ходьба. Поскольку ходить по улице, где его могли встретить знакомые, знавшие его сильным и здоровым человеком, Остин не хотел, ему пришлось ограничиться огороженным забором пространством заднего двора. Для начала этого было вполне достаточно. Разовая прогулка по периметру двора площадью в четверть акра – это было все, на что он тогда был способен. Но прошло совсем немного времени, и Остин уже обходил двор дважды, а вскоре стал делать и третий круг.

Все эти достижения позволили ему освободиться от мелочной опеки со стороны Молли. Отправляясь за покупками, она уже не боялась оставлять его одного и домой особенно не торопилась.

Когда она уезжала, Остин испытывал чувство неуверенности в своих силах и его начинали одолевать мрачные мысли. С другой стороны, он не мог не приветствовать своего одиночества, поскольку оно давало ему возможность без помех заняться упражнениями по развитию речи: Остин терпеть не мог, когда кто-нибудь слышал издаваемые им гортанные или утробные звуки.

Он отрабатывал произношение гласных и согласных, а потом учился составлять из этих звуков единое целое, именуемое словом.

Через две недели после дня рождения, когда Остин пребывал в полном одиночестве, в доме зазвонил телефон. От неожиданности Остин едва не подпрыгнул, а сердце у него заколотилось как бешеное.

Что делать? Снимать трубку или нет? Ведь если он ее снимет, ему наверняка придется что-то говорить, но способен ли он на это, сможет ли? Скорее всего, его не поймут. Или поймут неправильно…

Пока он раздумывал, телефон замолчал.

Остин почувствовал облегчение. В то же самое время ему было стыдно за проявленную им трусость.

Через десять минут телефон зазвонил снова. На этот раз Остин не раздумывал и поднял трубку.

– А-алло…

Прежде чем ему удалось выдавить из себя еще что-нибудь, позвонившая женщина взяла инициативу в свои руки и спросила:

– Могу я поговорить с мистером Беннетом?

Голос был молодой и незнакомый.

«Кто она? – спросил себя Остин. – Может быть, агент по недвижимости? Или это звонят из больницы, чтобы справиться о моем здоровье?»

Остин подумал о звуках, в произношении которых только что практиковался, и попытался составить из них нужное ему слово «говорите».

– Г-г-г-ворр…

– Так могу я поговорить с мистером Беннетом или нет? – В голосе перебившей его женщины слышалось раздражение, а ведь он еще только начал!

– Г-г-г-ворри…

– Кто, черт возьми, владелец этого дома? – Раздражение в голосе женщины росло. Но теперь к нему примешивалось еще и нетерпение.

Остин сдался: слово «говорите» было пока ему не по зубам. Поэтому он решил воспользоваться куда более простой конструкцией.

– Э-это…й-а-а….

– Могу я поговорить…

Остин повесил трубку.

Как только трубка легла на рычаги, Остин с трудом перевел дух. Неужели обычный звонок привел его в такое состояние? Он тяжело, с натугой дышал, сердце у него колотилось, а на лбу выступил холодный пот. Кроме того, он, словно напуганный кролик, всем телом сотрясался от дрожи.

Остин недобро посмотрел на телефон – своего нового врага. Трудно было поверить, что всего год назад он, ведя бесконечные телефонные переговоры, зарабатывал с помощью этого аппарата немалые средства.

Поднявшись с кресла, Остин похромал к себе в кабинет, где, взяв в руки пособие по развитию речи, сосредоточил внимание на упражнениях с согласным «с».

– С-с-с… сш-сш-сш… ст-ст-ст…сп-сп-сп…

Сначала он сделал специальные упражнения для органов речи, а потом стал произносить различные комбинации «эс» с согласными и гласными.

Звук за звуком, слово за словом…

Он оставил это занятие только после того, как совершенно охрип и из его уст вместо слов и звуков стало вырываться подобие змеиного шипения.

Тогда, чтобы не терять зря времени, Остин взялся за гантели. Поднимал и опускал, поднимал и опускал, поднимал и опускал…

Прошло три дня. Теперь Остин подходил к телефону даже в том случае, если Молли была дома.

Раздалась пронзительная телефонная трель. Остин бросился к трубке, словно опасаясь, что Молли его опередит.

– Ал-ло, – сказал он по слогам.

– Я могу поговорить с мистером Беннетом?

Похоже, это была та самая особа, которая доставала его звонками три дня назад.

«Только не торопись, – сказал себе Остин. – Слог за слогом, слог за слогом – и у тебя все получится».

– Го-во-ри-те. – Остин горделиво распрямился и оперся о трость: ему удалось наконец сладить с этим проклятым словом.

Теперь агент – или кто там она была? – говорила очень вежливо, почти ласково.

– Мистер Беннет? Меня зовут Синтия, и я вот уже который день пытаюсь к вам дозвониться. Я представляю фирму «Хаус-сайд». Мы обзваниваем местных домовладельцев, чтобы предложить рамы и окна, изготовленные по специальному проекту. Если вы оформите заказ до…

Остин с шумом втянул в себя воздух и заговорил снова, стараясь не торопиться и произносить слова по слогам:

– Иди-те к чер-ту.

Справившись с поставленным перед собой заданием, он улыбнулся и повесил трубку. Он продолжал улыбаться, когда в кабинет вошла Молли с кухонным полотенцем в руках.

– Кто звонил? – осведомилась она.

Остин пожал плечами. Какая-то Синтия. Он не был уверен, что ему удастся произнести это имя. Молли, однако, ждала ответа.

– С-с…с-с-с…

– Сантехник?

Остин согласно кивнул. Объяснить, что к чему, он был пока не в состоянии.

Молли не могла не заметить происшедшей с Остином перемены. Он уже не требовал, чтобы она делала за него все до последних мелочей, и, соответственно, раздражал ее куда меньше, чем прежде.

Отныне он сосредоточил все свои усилия на том, чтобы научиться себя обслуживать. Достижение независимости – вот что было теперь его главной целью.

Почерк у него, правда, еще не восстановился, и Молли выписывала чеки и подписывала счета сама. Раньше она этого никогда не делала, поскольку всеми денежными делами в их доме занимался Остин. Но теперь Молли пришлось засесть за домашнюю бухгалтерию и сводить концы с концами самостоятельно.

Разбираясь в бумагах Остина, который, надо сказать, умел считать деньги и был человеком методичным и очень аккуратным, она, к большому своему облегчению, обнаружила, что денежные дела мужа находятся в полном порядке. Даже при условии, что он никогда больше не будет работать, ему хватило бы средств, чтобы безбедно существовать до конца своих дней.

Последние несколько недель Остин активно работал над восстановлением здоровья как у себя дома, так и в больнице. Он уже куда лучше и быстрее, чем прежде, застегивал рубашку и мог при наличии известного терпения завязать себе шнурки. Он даже выразил желание научиться пользоваться стиральной машиной, чтобы после того, как Молли съедет, не отсылать вещи в прачечную.

Остин сосредоточенно слушал объяснения Молли, которая рассказывала ему о температурном режиме, особенностях красителей и свойствах различных материалов – от хлопка до полиэстера.

Как человек внутренне организованный и методичный, он всякую работу делал хорошо. Довольно скоро Молли заметила, что со стиркой он справляется даже лучше ее.

Чтобы побыстрее выздороветь и обрести независимость, Остин был готов на все.

Остин сидел на смотровом столе в кабинете врача после очередного осмотра и застегивал пуговицы на рубашке. Пока он одевался, доктор Фишер записывал свои наблюдения на диктофон.

– Пациент поправляется очень быстро, – говорил врач в микрофон. – Улучшились связи типа «рука – глаз». Возросли проворство и ловкость. Пациент научился обращаться с тростью. Налицо все признаки активной жизненной позиции. Физическое состояние удовлетворительное. Холестерин – сто пятьдесят, кровяное давление сто тридцать на…

Остин особого внимания бормотанию врача не уделял. Во-первых, он все это уже слышал, а во-вторых, доктор Фишер не вызывал у него особого доверия. Хотя ассистент доктора Хэнка казался вполне компетентным и знающим специалистом, на вкус Остина, у него было слишком много апломба, а главное, он был чертовски молод и больше походил на студента, нежели практикующего врача.

– Что же касается секса…

Остин мигом навострил уши. О чем, интересно знать, болтает этот молокосос?

– Пациенту рекомендуется возобновить регулярную сексуальную жизнь. Посещения же логопеда можно сократить до одного раза в неделю, при условии, что пациент будет заниматься самостоятельно.

Фишер выключил диктофон, посмотрел на Остина и улыбнулся.

– Хорошо выглядите, – сказал он, пряча диктофон в карман. – Продолжайте делать упражнения, а главное – не забывайте о диете. Кстати, как вы уже, наверное, слышали, вам не возбраняется заниматься сексом. Так что вперед – открывайте сезон скачек.

Открывайте сезон скачек? Вот как, оказывается, выражаются молодые доктора!

– Скажите, после удара у вас была эрекция?

Доктор Хэнк наверняка не стал бы задавать такие вопросы. Он – человек тактичный.

– Я имею в виду настоящую эрекцию, – продолжал наседать на Остина доктор Фишер. – А не просто вялое шевеление плоти.

Остин вспомнил, как Молли приходила к нему в спальню в своем разношенном до прозрачности пеньюаре и делала ему массаж. Тогда у него точно была эрекция, а не «вялое шевеление плоти», как изволил выразиться доктор Фишер.

Пряча глаза, Остин утвердительно кивнул.

– Прекрасно, просто прекрасно. Хочу, правда, предупредить, что в вашем состоянии достичь эрекции не так просто, а поддерживать ее – еще сложнее. Главное не волноваться. Большинство проблем в сексуальной сфере проистекает именно из-за ненужных волнений.

Фишер присел на край смотрового стола.

– Очень важно также правильно выбрать позу. Поза при сношении, особенно в вашем случае, – это все.

Тут доктор Фишер хлопнул себя по лбу, сорвался с места и быстрым шагом направился к двери.

– Думаю, этот разговор лучше продолжить в присутствии вашей жены.

Фишер распахнул дверь, высунул голову в коридор и громким голосом попросил пригласить в кабинет миссис Беннет.

Не прошло и десяти секунд, как Молли вошла в кабинет и уселась на один из стульев, полукругом окружавших стол врача. Доктор Фишер закрыл дверь и сел напротив.

– Что-нибудь не так? – спросила Молли, нервно переплетая пальцы.

– Наоборот, – сказал врач, похлопав Остина по плечу. – Ваш муж в прекрасной форме. У него нет предрасположенности к инсульту, поэтому мы скорее всего так никогда и не узнаем, отчего это с ним произошло. Зато это дает нам возможность надеяться, что повторения инсульта не будет.

Остин попытался застегнуть последнюю пуговицу и с досадой понял, что начал застегивать рубашку не с той петельки. Теперь рубашку надо было расстегивать и застегивать снова.

Молли заметила ошибку, подошла к мужу и стала расстегивать на нем рубашку.

– У меня для вас хорошая новость, – сказал между тем доктор Фишер. – Вы можете возобновить интимные отношения.

Молли вздрогнула, вскинула голову и посмотрела на Остина.

Остин застенчиво улыбнулся и неопределенно пожал плечами: дескать, не я это выдумал.

– Необходимо выбрать позицию, которая не угнетала бы сексуальной активности вашего мужа и не заставляла его слишком перенапрягаться, – продолжал Фишер.

Молли прикусила губу. Ее пальцы слепо шарили по рубашке мужа, не находя нужных петелек.

«А ведь она смутилась – да еще как!» – подумал Остин, неожиданно приходя к выводу, что смущение жены ему очень даже по сердцу.

– Предлагаю так называемую «миссионерскую позу», – продолжал разливаться соловьем доктор Фишер. – Но если вам, Остин, трудно находиться в верхней позиции, ложитесь на спину и предоставьте активную роль супруге.

Молли закончила застегивать рубашку Остина, но с места не сдвинулась. Не хотела привлекать к своей персоне излишнее внимание со стороны врача.

– Главное, все надо делать осторожно и не торопясь. – Доктор Фишер перевел взгляд с Остина на Молли и, понизив голос, произнес: – Важную роль играет стимуляция. Больного можно стимулировать рукой или прибегнуть к оральному сексу.

Молли густо покраснела.

Остин почувствовал «вялое шевеление плоти».

Это ж надо! Доктор рекомендует Молли заняться с ним оральным сексом.

Теперь Остин в прямом смысле смотрел жене в рот. До тех пор, пока «вялое шевеление» не стало трансформироваться в самую настоящую эрекцию. Тогда он торопливо отвел взгляд от лица Молли и стал рассматривать висевшую на стене кабинета какую-то таблицу.

На ней было изображено ухо в разрезе. Кто бы только знал, какое у него сложное устройство! Даже удивительно.

– У меня тут есть кое-какие пособия, – сказал доктор Фишер.

– О господи, – пробормотала Молли, закатив глаза. Потом она сделала шаг в сторону, давая доктору возможность пройти.

Доктор Фишер подошел к шкафу с медицинской литературой, открыл дверцу, некоторое время копался внутри, после чего извлек из шкафа три брошюры и вручил их Остину.

Они назывались: «Обретенная мужественность», «Как удовлетворить партнера, не достигая эрекции» и «Радости без проникновения». Все они были объединены общей рубрикой «Жизнь после инсульта».

Молли с шумом втянула в себя воздух и, стараясь не смотреть на врача, обратилась к нему с вопросом:

– Зря вы все это нам говорите, доктор Фишер… Дело в том, что Остин и я… Я и Остин… Короче, когда у Остина случился инсульт, мы давно уже не жили вместе как муж и жена. Так что я в этом городе временно. Пока он не поправится…

Доктор некоторое время обдумывал сказанное, потом кивнул в знак того, что принимает информацию к сведению.

– Понятно… Глупо было с моей стороны распространяться на эту тему, не выяснив прежде, какие чувства вы друг к другу испытываете. Извините.

Хотя доктор Фишер извинялся, на его лице не было и тени раскаяния или смущения. Более того, он предпринимал отчаянные усилия, чтобы не расхохотаться. Справившись с овладевшим им приступом веселья, он обратился к Остину и произнес:

– Как бы то ни было, Остину нужно знать одну вещь. А именно: он еще молод и скоро поправится. Между тем секс занимает в жизни здорового мужчины важное место. Когда приходится подыскивать себе нового партнера, возникает проблема, как обезопасить свой секс, чего не наблюдается в случае моногамных отношений. Но коль скоро вам, Остин, снова предстоит выходить на охоту, то…

Доктор Фишер покачал головой, открыл шкаф и извлек оттуда белую коробку.

– Вот. Как говорится, проявляйте в любовных баталиях осторожность. – С этими словами он вручил Остину упаковку презервативов.

Остин покрутил упаковку в руках и сделал попытку вернуть ее доктору.

– Нет уж, – запротестовал Фишер. – Держите их у себя. Это – образцы, следовательно, они ничего вам стоить не будут. А если понадобятся еще – милости просим. У нас их тонны. – Фишер перевел взгляд на Молли и добавил: – Думаю, и вам это может пригодиться. – Он снова полез в шкаф, достал точно такую же упаковку и протянул ее Молли.

По пути домой они довольно долго хранили молчание. Наконец Молли не выдержала. Не спуская глаз с дороги и держа руки на рулевом колесе, она словно между прочим заметила:

– Что-то не понравился мне этот доктор.

– О-он… н-ничего. – Остин хотел сказать «забавный», но слово было слишком трудное, и он не отважился.

– Нетактичный какой-то, – продолжала гнуть свое Молли. – Вот у доктора Хэнка проблем с тактом не наблюдается.

– С-сейчас не д-до т-такта. Н-не т-то в-время.

Они уже подъезжали к дому, когда Молли задала Остину вопрос, который немало его удивил:

– Ты собираешься их использовать?

– К-кого, их? К-кондомы?

Она кивнула.

Честно говоря, Остин ни с какой другой женщиной, кроме Молли, себя не представлял. Но говорить ей об этом не хотел.

– Н-не з-знаю, – сказал он, пожав плечами.

Остин не стал спрашивать у Молли, как она распорядится с полученными от доктора презервативами. Не хотел этого знать и уж тем более не собирался обсуждать эту тему.

Глава 17

Два дня спустя Молли просунула голову в кабинет Остина и осведомилась, не хочет ли он съездить с ней в магазин за продуктами.

– Тебе надо сменить обстановку, – сказала она.

Остин представил себе, как он, тяжело опираясь на палку, будет ходить среди прилавков, а дети будут указывать на него пальцами и спрашивать у своих мамаш:

– Мама, что случилось с этим дядей? Почему он так смешно ходит?

Смешавшись и запаниковав, Остин проблеял:

– Са-ма… ид-ди…

– Может быть, тебе хочется сходить в какое-нибудь другое место? – спросила она. – В парк, к примеру, или в музей?

Остин покачал головой. Там тоже полно людей.

Молли понимающе ему улыбнулась. Эта улыбка едва не заставила его дать согласие на совместную прогулку. Со дня его рождения они с Молли стали ладить гораздо лучше, чем прежде. Не то, чтобы они жили совсем уж хорошо, но, по крайней мере, в открытую конфронтацию не вступали. Это было достижение.

– Ты уверен, что не хочешь со мной пойти? – спросила она в последний раз, прежде чем выйти из дома.

Остин покачал головой. Ровно через десять минут, после того как Молли ушла, в дверь позвонили.

Остин заколебался. Видеть других людей – кто бы там ни стоял за дверью – ему не хотелось. Но он знал также, что не открыть дверь, значит, проявить трусость, а трусости ни в себе, ни в других людях он не терпел.

Остин открыл дверь и замер.

На пороге стоял Стенли.

Вот черт!

Меньше всего на свете ему хотелось видеть кого-нибудь из бывших коллег по работе. Но еще больше ему не хотелось, чтобы они видели его.

– Здравствуй, Остин.

Стенли был хорошим актером, но не до такой степени, чтобы полностью скрыть испытанное им потрясение. Дело усугублялось тем, что Остин решил в этот день дать себе послабление, джинсы и рубашку надевать не стал, а остановился на серых спортивных брюках и белой футболке. На ногах же у него были отвратительные стариковские шлепанцы, которые подарила ему Эми. За годы супружеской жизни Остин усвоил одну важную вещь: если тебе подарили что-то из одежды или обуви, изволь это носить, вне зависимости от того, нравится тебе это или нет. В противном случае ты наверняка обидишь дарителя.

– Был поблизости и решил тебя навестить, – сказал Стенли. – Мы на работе все очень за тебя переживаем.

Молли приносила Остину визитные карточки, которые оставляли посетители, но среди них карточки Стенли не было, как и карточки Грега – еще одного его приятеля. Нельзя сказать, чтобы Остин по этому поводу слишком горевал. Стенли, Грег и вся остальная компания брокеров казались ему частью прошлой жизни, которая никак не соприкасалась с его нынешним существованием.

Поначалу у Остина были мысли в случае выздоровления вернуться на прежнее место работы и он даже устраивал себе проверки, которые, надо признать, закончились полным крахом. Цифры и числа, которыми он раньше жонглировал, как хотел, представляли для него теперь китайскую грамоту. Отныне финансами занималась Молли, но не потому, что у него после удара сильно испортился почерк – при желании можно было исправить и это, – а потому, что даже простейший банковский документ ставил его в тупик.

– «Медко» грозит банкротство, – сказал Стенли, чтобы прервать затянувнуюся паузу. – Но акции «Америки» поднялись с тридцати до пятидесяти.

Стенли говорил о покупке и продаже акций, не зная того, что Остин совершенно отдалился от этого мира. Теперь у него в жизни были другие задачи – подняться с постели, не растянувшись при этом на полу, надеть джинсы, правильно застегнуть рубашку, налить кофе в чашку, не залив скатерти.

Размышляя над всем этим, Остин продолжал стоять в дверях, не предлагая Стенли войти. Он мечтал о том, чтобы вернулась Молли. Она бы развлекла гостя или просто-напросто выпроводила его из дома, воспользовавшись каким-нибудь невинным предлогом.

– А ты неплохо выглядишь… – после минутного молчания произнес Стенли, не зная, чем еще можно ободрить больного.

«Черта с два! – подумал Остин. – Я выгляжу, как задница, а ты бессовестно мне врешь».

Стенли относился к тому типу мужчин, которые не чуждаются хорошей выпивки и общества симпатичных женщин. Будучи на несколько лет старше Остина, он отчаянно молодился и старательно прикрывал лысину длинной прядью, которую отращивал у уха.

Теперь он смотрел на Остина с плохо скрытым ужасом, а на лице у него проступило выражение, которое можно было расшифровать так: «Следующим могу стать я».

Остин криво улыбнулся. Он понимал, что ему нужно заговорить со Стенли, но выстраивать из слогов слова в его присутствии ему было мучительно стыдно.

Делать, однако, было нечего: Молли все не шла, и развлекать гостя, кроме него, было некому.

– Х-хочешь в-выпить? – пробормотал он.

– С удовольствием.

Черт! И зачем только он предложил ему выпить? Знал же, что Стенли от выпивки никогда не откажется.

Где же Молли? Почему она так долго не возвращается?

Остин кивком головы предложил Стенли войти, захлопнул дверь и отправился в кабинет, где у него хранились крепкие напитки.

В кабинет было два входа – из гостиной и из кухни. Остин пошел через гостиную – это был кратчайший путь.

Оставалось решить, что налить Стенли. Остин помнил, что его коллега предпочитал джин со льдом, но выковыривать кубики льда из морозилки ему было не под силу.

Решив, что сойдет и так – Стенли в принципе не был привередливым парнем, – Остин потянулся за стоявшей на шкафу большой пузатой бутылкой. Однако достать бутылку – это еще не все. Это, как говорится, полдела, даже четверть дела. Открыть ее – вот задача. Левая рука Остина по-прежнему действовала плохо и для откручивания крышек не годилась. Прижав бутылку левой рукой к животу, Остин, используя правую руку, отвинтил крышку. Вот оно! Свершилось!

Вот так он теперь и жил. Двигался от одного маленького успеха и достижения – к другому. А ведь бывали еще и неудачи, когда хотелось все бросить и лечь лицом к стене, чтобы, укрывшись с головой пледом, отгородиться от остального мира. Все-таки судьба обошлась с ним слишком жестоко. Он, Остин, этого не заслуживал…

Бутылка выскользнула из пальцев, упала на письменный стол, и ее содержимое стало выливаться из горлышка и растекаться по полированной столешнице. Бульк, бульк, бульк…

Хотя Остин делал все очень медленно, ему удалось поднять бутылку прежде, чем джин успел до конца из нее вылиться. В воздухе резко запахло спиртом и можжевельником.

Чтобы не затягивать этот процесс, оскорблявший его достоинство, Остин торопливо схватился за стакан, сжав пальцы изо всех сил. Когда он начал наливать джин, горлышко бутылки то и дело клацало о его край, а прозрачная жидкость частично проливалась, частично попадала в стакан, смачивая и холодя его пальцы.

Покончив с этой крайне неприятной и весьма сложной работой, Остин, стиснув совершенно мокрый стакан обеими руками, отнес его Стенли. Тот в полном молчании с любопытством наблюдал за действиями Остина сквозь стеклянную дверь кабинета.

«Вот ведь задница какая, – со злобой подумал Остин, глядя на своего коллегу. – Видел же, что мне трудно, но у него даже мысли не возникло войти в кабинет и мне помочь».

Хорошо еще, что Стенли не стал засиживаться. Прикончив напиток двумя глотками, он поднялся с дивана и, пятясь, стал отступать из гостиной к двери.

– Можешь не беспокоиться, – сказал он, заметив, что Остин направляется к двери, чтобы его проводить. – Я сам открою. И вот еще что, – добавил он, на мгновение останавливаясь. – Я обязательно тебя как-нибудь навещу. Выберу время – и приеду.

Лицо Стенли дышало искренностью выступающего по телевизору проповедника, но Остин почему-то ему не поверил.

«Черта с два ты приедешь, – подумал он, опираясь на свою трость и продолжая вышагивать к двери, несмотря на протесты Стенли. – Испугаешься. Ты уже испугался…»

Неожиданно Остин понял, что ни напряжения, ни смущения больше не испытывает. Более того, ему было совершенно наплевать, что думает о нем Стенли.

– К-как т-ты с-смотришь на т-то, чтобы с-сыграть в г-гольф? – с кривой улыбкой спросил он. Как только сковывавшее его напряжение исчезло, говорить ему стало не в пример легче.

У Стенли от удивления отвисла челюсть.

– В гольф?

Остин сжал свою трость обеими руками и взмахнул ей в воздухе.

– Н-ну д-да…в г-гольф.

В свое время они со Стенли были партнерами по гольфу, но теперь его коллега старательно делал вид, что не может понять, о чем это Остин толкует.

– Что-нибудь придумаем. – Стенли растянул губы в неискренней улыбке. – Как я уже говорил, я обязательно тебя навещу…

С этими словами Стенли распахнул дверь, сбежал по ступенькам и быстрым шагом направился к своему красному «Корвету», стремясь побыстрее укрыться в его салоне от насмешливого взгляда Остина, его кривой улыбки и подпрыгивающей походки.

Хозяин дома, стоя в дверном проеме, наблюдал за тем, как уезжал его гость. Он видел, как Стенли, выезжая с участка, одной рукой вращал рулевое колесо, а другой – доставал из кармана мобильный телефон. Он даже не посчитал нужным отъехать подальше от дома – до того ему не терпелось поделиться своими впечатлениями с товарищами по работе.

«Только что видел Остина Беннета. Забудьте о нем. Это не Остин, а черт знает кто. Развалина какая-то. Так что не надейтесь – он не вернется…»

Так – или примерно так – будет рассказывать о нем Стенли. Пожалуй, только в эту минуту Остин до конца осознал, что его жизнь полностью и окончательно переменилась.

Закрыв дверь, он, опираясь на трость, похромал в кабинет. Стенли прав, думал он, вытирая со стола пролитый джин. Он, Остин, на старое место не вернется. Да и к чему? Он больше не может приносить пользу. По телефону разговаривать он не в состоянии – это раз. Потерял всякое представление о цифрах, числах и математике в целом – это два. Да что там математика! Он даже стакан налить не может. На что он, спрашивается, теперь годится?

Ему надо было умереть. Так было бы лучше для всех.

Чтобы промокнуть со стола джин, он использовал два кухонных полотенца. Тем не менее в воздухе по-прежнему пахло спиртным. А он-то надеялся, что никаких следов пребывания Стенли в доме не останется. Он не хотел, чтобы Молли знала о его визите.

Остин ставил бутылку с остатками джина на шкаф, как вдруг с него спланировала на пол какая-то белая бумага.

Вернее, не бумага, а конверт.

Остин нагнулся и поднял конверт с пола. Письмо было адресовано Молли, причем адрес был написан твердым мужским почерком. Марка и штемпель указывали на то, что письмо послано из Флориды.

Конверт был надорван. Казалось, Молли до такой степени не терпелось узнать, о чем ей пишут, что она напрочь забыла о существовании специального ножичка для вскрывания писем.

Остин сунул два пальца в конверт и вытащил оттуда сложенный вдвое разлинованный листок.

Очень медленно, слово за словом он прочитал письмо. И почувствовал, как по его телу прокатилась дрожь. Сейчас он испытывал примерно те же чувства, которые им владели, когда год назад он прочитал прощальное письмо Молли.

Итак, у нее есть другой.

Фраза, конечно, избитая, зато верно отражает действительность.

Конечно, мысли об измене жены не раз приходили ему в голову, но, по большому счету, слишком серьезно он никогда к ним не относился.

Остин рассмеялся каким-то нечеловеческим, похожим на орлиный клекот смехом. Почему, в самом деле, и не быть другому? Ведь был же, был другой – на протяжении всех совместно ими прожитых двадцати лет был. Одна только разница: тот умер, а этот – живой и, судя по всему, отлично себя чувствует.

Остин не знал, сколько прошло времени с того момента, как он обнаружил злосчастное письмо. Из состояния ступора его вывел звук мотора подъехавшего к дому автомобиля. Это не был универсал Молли – уж его-то он как-нибудь бы узнал. Нет, это была другая машина и, судя по приглушенному, но мощному рокоту двигателя, не иначе как спортивная.

Продолжая держать в руке адресованное Молли письмо, он вышел в коридор и подошел к окну. На улице уже было темно. У подъезда стоял спортивный «Эм Джи» Марка Эллиота. В эту самую минуту из него вылезала Молли.

У Остина перехватило горло, а на лбу выступил холодный пот.

Все остальное виделось ему, как в замедленной съемке.

Марк Эллиот.

Открывает дверцумашины. Выходит.

Захлопывает дверцу. Улыбается.

Достает с заднего сиденья пакет с продуктами.

Направляется к дому.

Молли останавливает его. Кладет ему руку на предплечье. Забирает у него покупки.

Разговаривает с ним.

Марк возвращается к машине. Садится.

Молли не торопится входить в дом. Поднимает руку, машет Марку на прощание, затем наблюдает, как он отъезжает от дома.

У Остина оставалось еще довольно соображения, чтобы понять: он – сплошной комок нервов. В таком состоянии он только все испортит. Ему требовалось время, чтобы обдумать, как себя вести, и немного успокоиться.

По этой причине встречаться сейчас с Молли он не хотел.

Просто не мог.

Торопливым подпрыгивающим шагом он направился в кабинет, закрыл за собой дверь и плюхнулся за стол.

Ревность подкосила Остина. В этом чувстве не было никакой логики, поскольку Остин считал, что эмоциональные связи с женой у него потеряны уже довольно давно. Выяснялось, однако, что это далеко не так.

В полной прострации, не зная хорошенько, что делать, что говорить и как реагировать на почерпнутую из письма информацию, он принялся один за другим выдвигать ящики стола. Ничто не привлекало его внимания до тех пор, пока Остин не наткнулся на белый бумажный пакет. Дрожащими, как у немощного старика, руками он вынул пакет из ящика, положил на стол и разорвал белую упаковочную бумагу.

Его взгляду, который застилала алая пелена ярости, предстала «грибная» птица.

Купленная им год назад для Молли.

Но не для той Молли, какой она стала нынче.

Ему казалось, что он купил эту птицу в какой-то другой жизни и для совершенно другой женщины. Ему пришло в голову, что он совершенно не знает свою жену. Она совершенно незнакомый для него человек, попросту говоря, чужая.

Но знал ли он ее хоть когда-нибудь? Разве она не была для него чужой все эти годы, всю их совместную жизнь?

Но даже при этом условии он мог бы догадаться, что она завела себе другого. Хотя бы по одежде или по поведению. Та, прежняя, Молли никогда так не одевалась и не поступала, как Молли нынешняя.

Остин дышал тяжело, как кузнечный мех, а сердце его неистово билось. И не болезнь была тому причиной, а первобытная, страшная в своей примитивности животная злоба.

Дрожащим пальцем он провел по крылу «грибной» птицы. Потом, сморщившись от отвращения, Остин схватил птицу и с размаху швырнул ее в стоявшую под столом корзинку для бумаг.

И почему он не выбросил ее раньше? Чего ждал? Непонятно…

Глава 18

У Молли забарахлил мотор. Воспользовавшись этим как предлогом, она заехала к Марку. И… засиделась дотемна.

Они заболтались, и Молли потеряла чувство времени. Так что ее машину Марк так и не осмотрел.

– Мне пора ехать, – сказала Молли, взглянув на висевшие на кухне часы. Взяв сумочку, она направилась к двери.

Марк шел за ней как привязанный.

– Не уезжай, – тихо попросил он.

Молли взялась за ручку двери.

– Мне надо ехать. Надо, понимаешь?

Марк нежно коснулся ее запястья, указав на темное пятно с внутренней стороны.

– Откуда это у тебя?

Синяк! Молли раньше его не замечала и знать не знала, откуда он взялся.

– Представления не имею. Кожа у меня очень нежная, так что синяки появляются от малейшего удара или щипка.

– А этот откуда? – спросил Марк, ткнув пальцем в место повыше локтя.

– Не знаю.

– Это Остин, да?

– Говорю же тебе – не знаю.

Марк поднял голову и, прищурившись, внимательно на нее посмотрел.

– Даже если он и сжал мне руку чуть сильней, чем следовало, то сделал это не нарочно, – сказала Молли.

– Только не надо его выгораживать, Молли.

– Если хочешь знать, Остин в жизни руки на меня не поднял. Так что если ты думаешь, что он меня ударил, то ошибаешься. – Интересно, кого она старалась в этом убедить – себя или Марка?

– Ты уверена? – Марк продолжал сверлить ее взглядом. – Запомни, ты ничего ему не должна и ответственности за него не несешь.

– Да знаю я…

– Между прочим, он тебе грубит, – напомнил ей Марк. – А его грубости ты слушать не обязана.

Марк был прав. Но он упустил из виду, что в последнее время они с Остином неплохо ладили.

– Не возвращайся к нему, – наконец решился Марк.

«Да, обстоятельства у меня изменились, – подумала Молли, – но и Марк тоже изменился. И сильно».

– Я знаю, мне не следует тебе об этом говорить. Во всяком случае, сейчас, – начал Марк.

Что, интересно знать, он имеет в виду?

– С другой стороны, – продолжал Марк, – меня не оставляет ощущение, что мне так и не удастся выбрать для этого подходящее время. Ты можешь внезапно исчезнуть, и на вопрос: «Где Молли?» – твой брат скажет, что ты собрала вещички и снова подалась на юг.

– Я не уеду, не поставив тебя в известность, – пообещала Молли.

– Один раз ты уже уехала, забыв мне об этом сказать, – напомнил ей Марк.

Марк впервые обрушился на нее с упреками. Между тем, когда она уезжала, мысль о том, что кто-нибудь, кроме Остина, заметит ее отсутствие, как-то не приходила ей в голову. Она даже Эми позвонила только после того, как прилетела во Флориду.

Марк продолжал смотреть на нее в упор. Он словно пытался напомнить ей о поцелуе, который соединил их уста и о котором Молли все время старалась забыть.

– Впрочем, ты никогда не думала обо мне так, как думал о тебе я, – возразил Марк.

Неожиданно она ощутила необоримое желание повернуться и убежать. Но ведь это Марк, напомнила она себе. С какой стати ей убегать от своего ближайшего друга?

– А как, интересно знать, ты обо мне думаешь? – спросила она.

Он нежно дотронулся до ее щеки, провел пальцем по подбородку.

– Когда я вижу тебя, то думаю о множестве разных вещей…

Молли уже жалела, что согласилась поддерживать этот разговор.

– Нет, правда, ты хочешь знать, что я думаю о тебе в эту минуту?

«Нет, не хочу, – подумала Молли. – Вдруг он скажет, что любит меня? Что, спрашивается, мне тогда делать?»

Он, должно быть, заметил, как болезненно скривилось ее лицо, поскольку сразу же сбавил обороты.

– Ты – женщина, к которой я очень, очень неравнодушен.

«Почему, – с тоской спрашивала себя Молли, – ну почему я вовремя не догадалась, что намечается серьезное объяснение?»

Марк отвел волосы с ее лица, едва слышно повторяя ее имя. Голос у него был такой печальный, что у Молли защипало в глазах.

«Милый, дорогой Марк, не надо мне от тебя этого. Ну как ты не понимаешь? Мне нужна твоя дружба, а не твои нежности».

Между тем ласки Марка становились все более страстными и настойчивыми, так что принять их за проявление дружбы можно было только при полном отсутствии воображения.

– Я боюсь… – прошептала Молли.

– Не бойся. Это же я, Марк.

– Потому я и боюсь. Ты же мой друг. И мне бы не хотелось тебя потерять, – сказала она. Ее не оставляла мысль, что она слишком долго тянула с разъяснением своей позиции и опоздала: Марк не на шутку в нее влюбился.

Выскользнув из его рук, что, впрочем, сделать было нетрудно, поскольку он даже не пытался ее удерживать, она твердо сказала:

– Мне надо ехать.

Марк пригасил в глазах пыл страсти и снова сделался старым, добрым Марком – самым близким ее другом.

– Я так и знал, что ты мне это скажешь, – произнес он со вздохом. – Но машину твою я все-таки оставлю у себя. На несколько дней. Не хочу, чтобы ты снова исчезла, не сказав мне ни слова, как в прошлый раз. Заодно узнаю, что там не так в моторе, и, если смогу, исправлю.

Молли сразу же с ним согласилась. Она обрадовалась, что Марк не стал на нее давить и их объяснение не закончилось полным разрывом. Все-таки они остались друзьями – по крайней мере, на какое-то время.

Марк проводил ее до универсама, помог перетащить покупки в свой красный автомобиль и повез ее домой.

По пути он развлекал ее беседой, рассказывая всякие забавные случаи из своей карьеры пародиста, и так ее развеселил, что она улыбалась почти всю дорогу. Главное же, его непринужденное поведение позволяло ей считать, что между ними все осталось как прежде, а тягостного объяснения перед дверью его квартиры вроде бы и не было.

Однако, когда машина остановилась у ее дома, он, прежде чем распрощаться с Молли, снова на короткое время стал серьезным.

– Забудь о том, что я тебе сегодня наговорил, – сказал он. – Ладно?

Она согласно кивнула, решив продолжать игру и делать вид, что ничего не случилось, хотя знала, что ни он, ни она состоявшегося между ними разговора не забудут.

Неожиданно Марк взял ее за руку и вложил ей в ладонь ключ.

– Это ключ от моей квартиры, – сказал он. – Если тебе когда-нибудь понадобится место, где ты могла бы укрыться от мира, расслабиться и поговорить о том, что тебя волнует, воспользуйся им. Приезжай в любое время, когда почувствуешь в этом необходимость, – хоть среди ночи. Как говорится, мой дом – твой дом.

Она стиснула в руке ключ и сглотнула.

– Спасибо…

Марк изобразил на лице нарочито бодрую улыбку.

– Не стоит благодарности. До скорого…

Потом он сел в машину и укатил, оставив ее с покупками перед дверью.

Открывая замок, Молли подумала, что в доме непривычно тихо. Сгрузив пакеты на кухонный стол, она некоторое время стояла без движения и прислушивалась, но ничего, кроме негромкого жужжания холодильника, не услышала.

– Остин?

Ответа не было.

Она повторила его имя, на этот раз громче.

Тишина.

Остин все еще быстро уставал, поэтому она ничуть бы не удивилась, обнаружив его в объятиях Морфея.

Молли прошла в гостиную, где находился диван, на котором он имел обыкновение дремать, но Остина там не оказалось. Молли задернула шторы на окнах и прошла в гостевую комнату, ставшую с некоторых пор спальней Остина.

Никого.

Молли начала волноваться. Вернувшись на кухню, она подергала за ручку двери, выводившей на задний двор, – вдруг Остин отправился на прогулку? Дверь, однако, была закрыта, как и та, что вела из кухни в кабинет. Молли надавила на ручку и открыла дверь кабинета.

Поток света, хлынувший из кухни в темную комнату, высветил силуэт сидевшего за столом Остина. Он не двигался.

У Молли екнуло сердце.

– Что ты здесь делаешь?

Поскольку ответа не последовало, Молли стала шарить рукой по стене в поисках выключателя.

– Не смей!

Этот напоминавший звериный рык возглас заставил ее вздрогнуть и замереть на месте. Потом она почувствовала сильный запах спиртного.

– Никак ты напился? – укоризненным голосом сказала она, поскольку пить Остину запрещалось.

В ответ Остин рассмеялся. Смех его, однако, был настолько зловещим, что у нее мурашки поползли по коже. А еще она ощутила страх, который испытывала перед этим человеком прежде, но о котором уже успела забыть.

Остин наконец заговорил. На удивление довольно гладко – разве что чуть медленнее, чем обычно, и с более длинными паузами между словами.

– Где… машина?

Должно быть, он видел, как Марк высаживал ее из своего красного автомобиля.

– Машина?..

Молли провела кончиком языка по пересохшим вдруг губам. Неожиданно она поняла, что, собираясь заговорить с мужем, испытывает точно такую же панику, которую испытывала в прежние годы, когда муж на нее злился или просто находился в дурном расположении духа. Это открытие до такой степени ее поразило, что она почувствовала к себе презрение.

– У Марка.

Надеясь, что он не обратил внимание на легкую дрожь в ее голосе, Молли пустилась в объяснения:

– У меня в моторе что-то стало постукивать, ну, я и решила отогнать машину Марку. Он обещал посмотреть, что там не так.

Ее голос звучал виновато, и она ничего не могла с этим поделать.

– Как… как это мило. С… его стороны.

Способность Остина подпускать в голос сарказм нисколько от удара не пострадала. Его последние слова были им просто напитаны.

Установилось тягостное молчание. В комнате витало исходившее от Молли чувство вины и копился гнев, который излучал Остин.

У Молли дрожали ноги. Она поняла, что ей лучше присесть.

Чтобы нарушить затянувшееся молчание, Молли прибегла к испытанному средству – заговорила на бытовые темы:

– Что бы ты хотел на ужин? Может, рыбки? Правда, два дня назад мы уже ели рыбу, но ее проще всего приготовить. Думаю, ты умираешь от голода.

Слова, слова, слова… Никого-то этими пустыми словами не обманешь.

Остин продолжал хранить молчание и лишь буравил ее взглядом.

Молли решила, что игры в гляделки с нее достаточно и собралась уходить. Когда она подошла к двери, Остин неожиданно поднял руку.

В руке он держал письмо.

Письмо Шона.

В кино существует такой прием, когда изображение на экране расплывается, вызывая повышенное внимание зрителей к той его части, которая остается в фокусе.

Так вот, перед глазами у Молли все стало расплываться, только лицо Остина почему-то осталось в фокусе.

У него было дьявольски злое, с воинственно выдвинутым вперед подбородком лицо.

Казалось, оно было высечено из камня.

Всего несколько дней назад она думала, что нашла способ с ним ладить, сохраняя собственную самостоятельность. И вот вам пожалуйста – один его гневный взгляд, и все ее попытки доказать, что она существо независимое и самодостаточное, пошли прахом.

Молли бросилась на Остина, стремясь завладеть письмом, но ей этого сделать не удалось. Он смял письмо в комок и зажал в кулаке.

– Зачем оно тебе? – спросила Молли, поняв, что Остин письма ей не отдаст.

– Я бу-ду его чи-тать. На-до же мне прак-ти-ко-вать-ся в чте-ни-и, – очень медленно, по слогам произнес Остин.

– Это не тебе прислано. Ты не имеешь права.

Остин с минуту молчал, давая понять, что ответа на эту реплику не будет, а потом с прежним сарказмом стал пересказывать содержание письма.

– Дорогая… Молли. Пляж далеко уже не тот, что прежде. И неудиви… – произнести это слово с разбега Остину не удалось, и он начал выговаривать его с самого начала: – И н-неудивительно. Исчезло его главное украшение – ты…

«Боже, – подумала Молли, – он его выучил наизусть. Какой ужас!»

– …в холодильнике охлаждается вино… Мое чувство к тебе… растет день ото дня…. Шон.

Закончив, Остин откинулся на спинку стула.

– Великолепно.

Еще вчера Молли была полна уверенности в своих силах и чувствовала себя самостоятельной, независимой женщиной. Как, спрашивается, удалось Остину разрушить этот ее новый имидж, не приложив для этого почти никаких усилий?

Частично она винила в этом себя. Позволив Марку довезти ее до дома, она разозлила Остина. И потом: ей не следовало прятать письмо Шона там, где Остину не составляло труда его найти. Но, честно говоря, Молли думала, что Остину на такого рода послания наплевать. Скорее всего, так оно и было, просто здесь была замешана его гордость. Остин все еще рассматривал Молли как свою собственность – и в этом-то было все дело.

Внутри у нее клокотала злоба, причудливо переплетаясь с терзавшим ее страхом.

– Ты не имел никакого права читать мое письмо! Что же касается ужина… – тут она замолчала, подыскивая нужные слова, которые могли бы больнее уязвить Остина, – то изволь готовить его себе сам!

Молли, которую собственная вспышка ярости привела в ужас, не стала дожидаться ответной реакции Остина. Повернувшись на каблуках, она выбежала из кабинета, промчалась через кухню и гостиную и, взлетев на второй этаж, ворвалась к себе в спальню.

Вытащив из шкафа свой старый чемодан и швырнув его на кровать, она принялась в беспорядке запихивать в него вещи.

Вернувшись сюда, она совершила ошибку. Ну почему, почему она не осталась во Флориде?

Надо немедленно покинуть этот дом. Да, но куда она поедет? К Эми? Невозможно. Как она объяснит дочери свой поспешный отъезд? Скорее всего, Эми ее не поймет и примет сторону отца.

Остается Марк. Но его наверняка сейчас нет дома. К тому же ее автомобиль у него, так что вещи перевезти не на чем.

В этом мире все сложно, абсолютно все!

Молли уже заканчивала паковать чемодан, когда в дверном проеме возник Остин.

Он не появлялся наверху со дня своей болезни, и Молли радовалась этому. Зная, что их разделяет лестничный пролет, она чувствовала себя в безопасности.

Ей сразу бросилось в глаза, что самообладание и умение держать себя в руках, которые он демонстрировал ей в кабинете, исчезли, словно их и не было. Теперь его глаза сверкали, рот судорожно кривился, а руки то разжимались, то снова сжимались в кулаки.

Молли испуганно попятилась, повторяя, как заклинание:

– Убирайся отсюда! Уходи! Оставь меня в покое!

– Это… мой дом. Моя… комната.

– Что тебе нужно?

Остин медленно двинулся в ее сторону. Молли заметила, что передвигался он без помощи трости.

– Мне? – Он остановился от нее на расстоянии вытянутой руки. – Мне… нужен секс. Я хочу секса…

Этого Молли никак не ожидала. Остин ничем не выказывал к ней своего интереса, как к женщине. Даже после встречи с доктором Фишером, который разрешил им заниматься сексом и снабдил их обоих презервативами.

– Я думала, тебе это не…. – начала было Молли и запнулась, окончательно смутившись.

После инсульта лицевые мышцы Остина потеряли былую подвижность и мимика у него изменилась. Теперь, когда он улыбался, улыбка у него получалась несколько кривой и придавала его лицу зловещее, какое-то дьявольское выражение. Изобразив на губах эту дьявольскую улыбку, Остин спросил:

– Так… ты думаешь… я – им-по-тент?

Он, казалось, читал ее мысли.

Она подняла глаза и несмело на него посмотрела. Он медленно покачал головой.

Молли посмотрела на мужа, потом на открытый чемодан на кровати, потом снова на мужа.

Он тоже посмотрел на ее чемодан. Подошел к нему, вынул из него двумя пальцами, держа за край, крохотные трусики и поднес к глазам, чтобы получше рассмотреть.

Французские. Сплошные кружева и узенькая полоска шелка. Помнится, Молли никогда ничего подобного не носила. Он даже представить себе не мог, что теперь у нее такое белье.

Остин перевел горящий взгляд на жену. Можно было подумать, он пытался представить себе, как она будет выглядеть в этих трусиках.

Потом в глубине его зеленых глаз проступило нечто вполне определенное. Какая-то оформившаяся уже мысль… или, быть может, сильное чувство?

Желание. Вот что это было.

Швырнув трусики в чемодан, он начал подступать к Молли, а потом поднял руку и потянулся к поясу на ее шортах.

Желание сексуальной близости заставило его отшвырнуть палку и подняться по лестнице, преодолев два крутых пролета.

Если бы на ней были джинсы, подумала Молли в панике, переходящей в истерику, ему бы пришлось основательно потрудиться. Если разобраться, плотные, тугие джинсы сродни средневековому «поясу девственности».

Увы, джинсов на ней не было. Ее бедра защищали лишь легкие шорты с поясом на резинке.

Жалкая защита!

Одним резким движением Остин спустил шорты ей до колен.

Она сделала запоздалую попытку уклониться от его рук, потеряла равновесие и упала на ковер, покрывавший пол в спальне.

Он рухнул на нее сверху, придавив к полу всей немалой тяжестью своего тела, после чего сдернул с нее шорты и отбросил их в сторону.

Удивительно, до чего же просто и легко все это у него получилось.

Молли никогда в жизни не оказывала ему сопротивления, никогда не говорила ему «нет».

Ее охватило чувство безнадежности. Она уехала от него, потом вернулась, но ничего, оказывается, в ее жизни не изменилось.

Она опять угодила в ту же ловушку.

Она убежала, чтобы от него освободиться, думала уже, что ей это удалось, но в результате, сделав круг, вновь оказалась на прежнем месте и в том же униженном положении, что и год назад.

Остин, тяжело дыша, пытался расстегнуть пуговки у нее на блузке. Впрочем, скоро это ему надоело, и он с силой рванул ее за ворот блузки. Посыпались пуговицы, а блузка на груди распахнулась.

Застежка у ее бюстгальтера находилась спереди. Он нащупал ее, расстегнул и обнажил ее груди. В следующее мгновение его пальцы хищно впились в ее плоть.

Она чувствовала его жадные прикосновения, знала, что происходит, но при всем том была за тысячу миль и от спальни, и от всего происходящего. Она была здесь, и одновременно ее здесь не было.

Остин завозился на ней, стягивая с себя одежду. Его жаркое, шумное дыхание оглушало ее, проникало в мозг, обжигало кожу на шее.

Задачу Остину облегчало то, что на нем тоже были не джинсы. Со спортивными трикотажными брюками справиться было гораздо проще.

Освободившись от брюк, Остин принялся за ее трусы – начал сдвигать их по ногам вниз.

Неожиданно все происходящее снова оказалось как бы в фокусе, обрело реальность. Впервые за все время их совместной жизни Молли стала оказывать ему сопротивление: вцепилась ногтями в его плечи, вырывалась, брыкалась, пыталась оттолкнуть его от себя. Но не так, чтобы очень сильно. Она боялась причинить ему вред.

Удивительно: он ее насиловал, а она боялась ему навредить. Зря! Если ей не удастся от него отбиться, она снова станет его жертвой, окончательно поставив крест на своей независимости.

Она изо всех сил уперлась руками ему в грудь, но ее сила были ничто по сравнению с его силой, распаляемой и подхлестываемой неудовлетворенным сладострастием.

– Остин! – воскликнула она в отчаянии.

Никакой реакции. Его стальная хватка не ослабела. И откуда, спрашивается, берутся у него, больного, силы?

– Остин, оставь меня!

Ее просьбы никак на него не действовали. Возможно, они даже доставляли ему особое, извращенное удовольствие. Или же он просто не обращал на них внимания?

В следующее мгновение Молли почувствовала у себя между ног его горячий напряженный член.

И тогда она сделала то, чего никогда прежде не делала. Пронзительно, во всю силу своих легких закричала.

Остин замер.

Его тело словно окаменело. Только грудь, расширяясь и опадая, вбирала и выталкивала из себя воздух.

Сражение закончилось. В его зеленых глазах проступали одно за другим шок, смущение и… раскаяние… Да, именно так – раскаяние по поводу того, что он содеял.

– О господи, Молли.

Казалось, ничего другого его губы в эту минуту выговорить не могли.

– О господи, Молли.

Ей захотелось вдруг пожалеть его, погладить по щеке, сострадание было в ней чрезвычайно развито, но она вовремя от этого удержалась. Чтобы доказать свою независимость, показать, что она личность, она должна быть твердой, как кремень.

Остин откатился в сторону, встал и начал приводить в порядок свою одежду. Оказалось, что он лишь приспустил свои трикотажные брюки и, помимо этого, был полностью одет. Она же лежала на ковре, раскинув в стороны руки и ноги, как поломанная кукла-голыш.

Остин взял с постели сложенное вчетверо покрывало, расправил его и прикрыл ее обнаженное тело.

Молли села, поплотнее закуталась в покрывало, а потом, поднявшись на ноги, стала собирать свои разбросанные вещи. Зажав их под мышкой, она уже направилась вон из комнаты, но задержалась в дверях.

Остин сидел на полу, прижимаясь спиной к краю их широкой супружеской постели. Он упирался локтями в колени и закрывал руками лицо.

– Утром я отсюда уеду, – сказала Молли. – Похоже, ты уже в состоянии о себе позаботиться.

Остин, не поднимая головы и не отрывая ладоней от лица, кивнул в знак того, что принимает ее слова к сведению.

Глава 19

Когда Остину надоело созерцать горевшую над головой люстру, он поднялся с пола, выключил свет, а потом, растянувшись в полный рост на кровати, устремил взгляд в темноту.

Молли расположилась в спальне, когда-то принадлежавшей их дочери. Через стену Остин слышал, как она расхаживала по комнате, а потом наконец прилегла. Остин догадался об этом по скрипу кровати…

В прежние времена, когда Остин совершал какой-нибудь неблаговидный поступок, он, чтобы заглушить голос совести, с головой уходил в работу. Поскольку сейчас у него такой возможности не было, ему не оставалось ничего другого, как задуматься над тем, что он совершил, вернее, едва не совершил. В результате его навестило редко посещавшее его чувство: раскаяние.

Как выяснилось, это было довольно сильное чувство, которое причиняло ему боль.

До конца своих дней он не забудет пронзительный крик Молли и выражение ее глаз, в которых стоял самый неподдельный страх.

Да, на протяжении многих лет ему хотелось расшевелить ее, сделать так, чтобы она, пусть и на короткое время, потеряла над собой контроль, продемонстрировала ему свои чувства, но только не с помощью насилия, не вопреки ее воле.

Что греха таить, секс между ними всегда оставлял желать лучшего.

Возможно, это его вина. Возможно, все дело в том, что он плохо разбирался в проблемах секса и был совершенно в этой сфере не образован. Впрочем, какой бы ни была причина, прогресса в их интимных отношениях почти не наблюдалось.

Когда они занимались «этим» – а он про себя их сексуальную близость часто именовал словами «это» или «это дело», – Молли, казалось, никакой радости от их соития не получала. Как-то раз, когда они лежали в постели и он, разгорячась до последней степени, уже собирался кончить, ему пришло в голову задать ей простейший вопрос: «Тебе… это… нравится?»

И она после паузы ответила ему: «Нет…»

После этого Остин поклялся себе, что и пальцем до нее больше не дотронется.

Но клятвы не сдержал.

И продолжал заниматься с ней «этим делом».

И результат всегда был один и тот же.

Нулевой.

Втайне Остин всегда немного побаивался жены – ее холодности, сдержанности, которую он принимал за равнодушие, отчужденность. Шло время, и он понял, что для того, чтобы устранить неловкость, которую он испытывал в ее присутствии, ему необходимо как следует разозлиться. Остин все чаще устраивал ей скандалы, упрекал во всех смертных грехах, и так получалось, что они занимались сексом в основном после ссор, которые затевал Остин и в которых Молли была стороной пассивной. Поскольку он знал, что «это дело» не доставляет ей никакого удовольствия, то стремился завершить его как можно быстрее. Она же после этого отворачивалась к стене и засыпала, а если спать было еще рано, то поднималась с постели и начинала заниматься привычными хозяйственными делами, причем с таким видом, будто между ними ничего не было.

Казалось, его лихие кавалерийские наскоки нисколько ее не задевали. Ни с какой стороны.

Что же, в таком случае, произошло сегодня? Откуда, спрашивается, взялся этот страх, который он видел в ее глазах? Может, она и раньше его испытывала, просто он этого не замечал?

«Я тебя боюсь» – так, кажется, написала Молли в своем прощальном письме? Он этого не забыл, хотя в тот момент ей и не поверил. Он считал, что это признание – своего рода предлог, который она изобрела, чтобы с ним расстаться. Но теперь он уже не был так в этом уверен. Да разве только в этом? Он ни в чем больше не был уверен на все сто.

Остин никогда в жизни ни перед кем не извинялся. И не собирался этого делать впредь. Но если бы на него вдруг нашла такая блажь, то сегодня он обязательно попросил бы у Молли прощения.

Невысказанные слова «прости меня» комком встали у него в горле.

Завтра она уедет из этого дома. Навсегда. Но он ее за это не винил. Нисколечко…

Посреди ночи, когда, казалось, весь мир погрузился в сон, а у него от одиночества и тоски стало посасывать под ложечкой, Остин решил спуститься на первый этаж. Его нервировало присутствие Молли в соседней комнате. Казалось, она посылала ему сквозь стену какие-то незримые сигналы, которые питали его чувство вины и раскаяния, делая его нестерпимым.

Ему просто необходимо было уйти.

Когда Остин поднялся на ноги, он почувствовал невероятную усталость. У него дрожали колени, и он был слаб, как новорожденный котенок.

Очень медленно и неуклюже переставляя будто налитые свинцом ноги, он вышел из комнаты и, так и не включив света, направился к лестнице. Он продвигался, как слепой, на ощупь, руководствуясь памятью и инстинктом и делая один короткий шажок за другим.

С огромным трудом преодолевая ступени, Остин спустился по лестнице в гостиную.

В доме было жарко и душно. Остину не хватало воздуха, и он, как рыба, широко разевал рот.

Он попытался было открыть окно, но слабость, которая навалилась на него, была настолько велика, что ему не хватило силы отодвинуть щеколду.

Горестно покачав головой, он неуверенной походкой направился на кухню, подошел к двери, выходившей на задний двор, и распахнул ее. В кухню хлынул поток свежего воздуха. Он был влажен и напитан запахами земли, травы и цветов. Во дворе чирикали птицы – предвестники утра – и дул легкий прохладный ветерок.

Но, чтобы пригасить чувство вины, которое жгло его, как огнем, всего этого было недостаточно. Несчастное лицо Молли по-прежнему стояло у него перед глазами.

Содрогнувшись всем телом, Остин с шумом втянул в себя воздух.

Прости меня, Молли!

Молли вздрогнула и распахнула глаза, не понимая сама, что ее разбудило.

Какой-то шум? Звук? Или, быть может, всему виной привидевшийся ей сон?

Некоторое время она лежала, вслушиваясь в звуки сонного дома, но ничего, кроме тиканья висевших на стене часов, ей услышать не удалось. Она стала успокаиваться, и постепенно ею вновь овладела дремота.

Но вот звук послышался снова.

Скрип половиц. Сдавленный стон.

Кто это? Остин?

Ей не хотелось его видеть. И разговаривать с ним тоже не хотелось. Неужели она струсила? Да, струсила, но трусость иной раз помогает сберечь душевный покой…

Если бы только не этот скрип…

Отбросив покрывало, Молли вскочила с кровати, вышла из комнаты и босиком пробежала по коридору до ванной комнаты.

Распахнула дверь, зажгла свет. Никого.

Снова какие-то звуки.

Уже внизу, в гостиной.

Теперь уже не скрип, а какой-то стук.

Ну так как? Хочется ей еще раз встретиться с Остином лицом к лицу?

Не хочется.

С другой стороны, она всегда может от него убежать. Главное, не подпускать его к себе слишком близко.

Она спустится – и будь что будет.

Молли осторожно спустилась по лестнице в гостиную. По счастью, ступени покрывал ковер, приглушавший звук ее шагов.

Стук неожиданно прекратился.

Она прокралась на кухню и заметила темный силуэт Остина в голубеющем проеме открытой двери.

Остановившись у него за спиной на безопасном расстоянии, Молли тихо окликнула мужа:

– Остин?

Он мгновенно повернулся в ее сторону. Даже в рассеянном свете утра его лицо казалось неестественно белым, словно обсыпанным мукой.

– Молли?..

– С тобой все в порядке? – спросила она, пытаясь и не умея скрыть свою озабоченность.

Вместо ответа он сделал шаг ей навстречу.

Ее захлестнула паника.

– Не смей ко мне подходить! Стой, где стоишь!

Он остановился.

– Молли, я…

– Если я побегу, ты меня не догонишь.

Он стоял против света, и Молли не видела выражения его лица. Зато она слышала, как Остин издал гортанный звук, напоминавший смешок. Потом послышался другой звук – какой-то сдавленный, в котором уже ничего от смеха не было.

Это что же – рыдание? Не может быть!

Остин в жизни слезинки не пролил. Сам как-то раз ей об этом говорил.

Неожиданно Остин повернулся и рванулся к двери. Выскакивая из дома, он задел больным плечом о дверной косяк.

В глазах у него полыхнуло пламя. Пришла боль.

С тех пор, как с ним случился удар, боль приобрела в его сознании цвет. Она могла быть белой, желтой, даже красной. Красная боль хуже всего. Но и черная тоже не подарок…

Такие мысли навещали его сознание, пока перед его глазами подобно фейерверку вспыхивали разноцветные сполохи.

Согнувшись и сжимая правой рукой ушибленной плечо, он оперся спиной о стену дома. Он вслушивался в свой организм, пытаясь проследить, как боль, зародившись в плече, спускалась волной по его больной руке и искрами расходилась по пальцам.

Боль.

Впервые он приветствовал ее приход. Ему хотелось задрапироваться в нее, как в тогу. Почему? Потому что там, в доме, он дал слабину. Он заплакал.

То есть чуть не заплакал.

Как это она сказала? «Ты меня не догонишь»?

И голос у нее при этом дрожал. Он поселил у нее в душе страх. Боже, как и когда это случилось?

Боль постепенно стала его отпускать. Ему стало легче. Настолько, что Остин смог отлепиться от стены дома и выпрямиться.

Сделав несколько неровных шагов, он рухнул на зеленую траву лужайки.

Господи, сделай так, чтобы она ушла, чтобы не видела его в таком состоянии. Пусть отправляется к себе в спальню и ложится в постель. Все равно она ему не поможет. Ему никто не в силах помочь.

Усталость овладела им до такой степени, что он не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, а перед глазами у него все расплывалось: двоилось, троилось, таяло в синем предутреннем воздухе…

А потом на него стал наваливаться сон – обволакивал его своими мягкими лапами, лишал слуха, зрения, воли…

– Остин?

Он приоткрыл тяжелые, будто отлитые из свинца веки.

Над ним стояла Молли, а у нее над головой виднелось синее, с начинавшими блекнуть звездами небо.

– Уй-ди…

Он хотел сказать «убирайся», но это слово было длинным-предлинным, почти бесконечным, а когда ты вымотался до крайности, говорить очень тяжело. Почти невозможно…

Неожиданно его губы зашевелились, и Остин произнес слова, которых никак от себя не ожидал:

– Прости меня…

Эти два коротких слова словно повисли в предрассветном воздухе.

«Прости меня, прости меня, прости меня…»

– Что ты сказал? – спросила Молли, будто отказываясь верить своим ушам.

– Ничего.

Остин чувствовал, как она колебалась: верить, не верить…

– Ничего, – повторил он. – Я ничего не говорил.

Он не мог смотреть ей в глаза.

– Уходи, а… – попросил ее Остин хриплым, надломленным голосом. – Уходи… очень тебя прошу.

Она еще с минуту над ним стояла.

О чем она думает? Осуждает ли его? Ненавидит? Эти вопросы даже сейчас не давали ему покоя. Все-таки болезнь сделала его сентиментальным. Даже слишком.

А потом Молли повернулась, чтобы уйти. Пока что в дом, а потом, поутру, – из его жизни.

Он знал, что если она уйдет, то уйдет навсегда, и его сознание всячески этому противилось. В душе у него рождался вопль: «Останься, не уходи!»

Неожиданно пришло ясное, как день, осознание происходящего: она его победила.

Глава 20

Совершенно обнаженная – за исключением крохотной алой полоски материи, прикрывавшей промежность, и алых же туфельках на высоких каблуках, – Габриэль сладострастно извивалась вокруг никелированного столба, торчавшего, как гвоздь, в центре эстрады. Когда застучал барабан, она стала ритмично, в такт с его ударами вилять бедрами.

В зале было душно и воняло пролитым на пол пивом. Обычно запах табака Габриэль не беспокоил, но в этот вечер сломался вентилятор, и висевший в воздухе сигаретный дым напоминал облако густого уличного смога. Другими словами, окружающая обстановка в тот вечер достала даже такую непробиваемую женщину, как Габриэль, и у нее ужасно разболелась голова.

Это был ее последний выход, и она с нетерпением ждала, когда закончится номер. Тем более что любоваться на ее прелести было особенно некому. Все мало-мальски симпатичные парни уже ушли, и на нее глазела только жалкая кучка алкоголиков и чрезвычайно странных типов, которые выбираются из своих нор только под покровом ночи.

Один из таких странных парней гипнотизировал ее взглядом все четыре выхода подряд, и от этого стеклянного, остановившегося взора у нее по коже ползли мурашки. В настоящий момент этот тип созерцал ее промежность, которая притягивала его взгляд, словно магнитом.

Не сводя с Габриэль глаз, парень поднес ко рту бутылку с пивом и, прежде чем сделать глоток, провел кончиком языка по своим коричневым, словно запекшимся губам.

Вот урод-то, подумала Габриэль и решила, что обычная нормальная работа в дневное время имеет ряд преимуществ перед ее ремеслом. Не всегда, конечно, но в такие вечера, как этот, уж точно.

Наконец музыка умолкла и прожекторы на эстраде стали один за другим гаснуть.

– Заведение закрывается через десять минут, – объявил Джино. Он был занят тем, что загружал в холодильник запасы спиртного, предназначавшегося для завтрашнего праздника жизни.

Габриэль с облегчением вздохнула, собрала разбросанные по полу детали своего легкомысленного сценического костюма и отправилась в комнату для переодевания.

Глянув на себя в огромное – во всю стену – зеркало, Габриэль при свете слепящих флюоресцентных ламп сбросила туфли и надела короткие, обтягивающие трикотажные шорты и белый топ. Потом она водрузила на голову бейсболку и завершила переодевание, набросив на плечи джинсовую куртку и всунув ноги в мягкие кожаные мокасины. Когда она уже собиралась выйти, в дверь гримерной постучали. Габриэль, испугавшись, что это, возможно, тот самый придурок, что непрерывно глазел на нее на протяжении всего вечера, встала у двери, намереваясь выскользнуть из комнаты в ту самую минуту, как неприятный тип войдет внутрь.

Но это был совершенно другой человек.

В дверном проеме стоял мужчина, одетый в дорогие бежевые брюки и ручной вязки свитер. Все в нем говорило о деньгах – стильная стрижка, ухоженные, с маникюром, руки, запах дорогого одеколона. Он был совсем еще молод – лет двадцать пять, не больше, и хорош собой. На взгляд Габриэль, даже слишком хорош. Она любила парней с более мужественной внешностью. Она неожиданно подумала о Марке. Милый, добрый старина Марк, где ты?

Посетитель одарил ее галантной улыбкой профессионального плейбоя.

– Извините, что вламываюсь к вам без приглашения. Но у меня есть оправдание: я боялся, что вы уйдете, – сказал он глубоким, с вкрадчивыми модуляциями голосом. – Между тем, мне хотелось выразить вам свое восхищение. То, как вы танцевали, – это грандиозно. Хочу вам без лести заметить, что вы превратили стриптиз в настоящее искусство.

– Спасибо за комплимент.

Она уже это слышала. Миллион раз. Стриптизершам всегда так говорят. Это так же банально, как сказать начинающей киноактрисе: «Милашка, будь моя воля, я бы взял тебя на главную роль».

– Мне бы хотелось угостить вас выпивкой.

– Опоздали. Слышали, что сказал Джино? Заведение закрывается.

– А как вы смотрите на то, чтобы сходить в другое место?

– Все подобные заведения закрываются примерно в это же время, – возразила Габриэль.

– Но ведь нам не обязательно идти в бар, верно? Мы можем просто выпить по чашке кофе. Должны же быть поблизости кафе, которые работают круглосуточно?

Габриэль знала три таких кафе, но идти туда ей совсем не хотелось. Она хорошо представляла себе, что будет дальше. Он купит ей кофе или какой-нибудь слабенький коктейль, а потом потребует расплаты. Некоторые парни предпочитают заниматься сексом на заднем сиденье машины, а другим подавай кровать и чистые простыни. Этот парень – чистоплюй и наверняка захочет понежиться на постели.

Возможно, виной тому была головная боль, возможно, усталость, но предложение посетителя ее нисколько не заинтересовало. К тому же он был, что называется, не ее тип. Богатенький, избалованный мальчик. Наверняка эгоист. Такие любят получать, а отдавать не научились. Заниматься с ним сексом – зря терять время.

– Я бы не прочь, – солгала она, – но мне пора домой.

– Значит, отказываетесь? – Он нахмурился, и самоуверенная улыбка у него на губах увяла.

– Отказываюсь.

– Тогда, быть может, в другой раз? – Молодой человек уже больше не улыбался. Казалось, своим отказом Габриэль основательно подпортила ему настроение. – Завтра, к примеру?

Его настойчивость стала утомлять Габриэль, и она мысленно пожелала ему провалиться сквозь землю.

– Послушайте, – сказала она со вздохом. – Вы, наверное, милый парень и все такое, но, увы, не в моем вкусе. Я ясно выразила свою мысль?

Глаза красавчика злобно блеснули.

– Ты, стало быть, меня прогоняешь? – спросил он, недоверчиво хмыкнув.

– Именно.

В эту минуту Габриэль ужасно хотелось расхохотаться – до того у него был глупый вид. Хотя ей и удалось сдержать себя, уголки ее рта предательски подергивались.

Посетитель покраснел, как рак.

– Значит, ты меня отвергаешь? Ты – жалкая стриптизерша, дешевая шлюха, которой грош цена?

Инстинкт не подвел Габриэль. Парень оказался негодяем.

– Не понимаю, к чему было расточать мне комплименты и улыбаться? Спросили бы сразу, сколько я беру за ночь, – и все дела! Все вы, богатенькие ублюдки, одного хотите.

Сдерживая ярость, он сделал шаг в ее сторону.

– Я так и поступлю. Ну, сколько ты обычно берешь? Сразу предупреждаю, что готов заплатить вдвое!

На этот раз Габриэль не выдержала и расхохоталась. Прямо ему в лицо. Отсмеявшись, она сказала:

– Сходи в ванную и поиграй со своей пипкой!

С этими словами она вышла из комнаты и захлопнула дверь.

На улице было темно и душно. Габриэль оставила свой «Гремлин» на противоположной стороне улицы, в узком тупичке. Свет с улицы туда почти не попадал, и Габриэль едва могла различить силуэты двух стоявших там машин – своей и Джино.

Добравшись до своего «Гремлина», Габриэль провела рукой по дверце, отыскивая на ощупь замок.

У нее за спиной хлопнула дверь.

Кто это там? Джино?

Габриэль нащупала наконец круглую металлическую пуговку замка.

– Хорошо, что ты еще не уехал, – сказала она через плечо, доставая ключ и прилаживая к замочной скважине. – Только что один придурок пытался меня снять.

Не успела она вставить ключ в замок, как чьи-то грубые, сильные руки схватили ее за плечи.

Это не Джино!

Прежде чем она успела повернуться и взглянуть на того, кто стоял у нее за спиной, ее с такой силой толкнули вперед, что она влепилась лицом в стекло дверцы машины. Потом ее схватили за волосы, а в следующее мгновение Габриэль почувствовала у себя на горле чьи-то цепкие пальцы.

– Шлюха!

Голос был мужской, но неестественно высокий. Казалось, его обладатель от ярости давал петуха.

– Тупая, глупая шлюха! – Пальцы стали сжиматься на ее горле.

Потом неизвестный с такой силой ее встряхнул, что у нее лязгнули зубы.

Она бы сейчас заорала – и как! – если бы не лежавшая у нее на горле рука, не дававшая ей вздохнуть.

Габриэль, извернувшись, просунула руку за спину и впилась ногтями в лицо насильника.

Тот вскрикнул от ярости и боли, но хватки не ослабил, горла не отпустил и, оторвав ее от машины, потащил в темную аллею. Потом, изменив, по-видимому, свое первоначальное намерение, он прислонил Габриэль к контейнеру для мусора и стал с силой бить ее головой о металлическую крышку.

«Еще немного – и мне конец», – отстраненно подумала Габриэль. В голове у нее шумело, а грудь разрывала острая, непереносимая боль. Поначалу перед глазами у нее вспыхивали искры, но потом они начали блекнуть, гаснуть и растворяться в нахлынувшей на нее вдруг темноте.

Но откуда этот звук? Кто-то кричит? Или это топот ног бегущего по аллее человека? Или это отдается у нее в ушах биение ее собственного сердца?

Пальцы, сжимавшие горло, ослабили хватку, но в этом ей было мало пользы, поскольку теперь она не смогла бы вдохнуть, даже если бы и захотела.

Того, что она падает, Габриэльне почувствовала; просто в какой-то момент обнаружила, что лежит на асфальте. Он был влажный, прохладный и холодил ей щеку. Она приникла всем телом к его надежной тверди и… потеряла сознание.

Дзы-ынь. Дзы-ынь.

Марк Эллиот, не открывая глаз, нащупал стоявший на столике будильник и нажал на кнопку.

Дзы-ы-ы-ынь!

Марк открыл глаза и в полной темноте снова надавил на кнопочку – уже с большей силой и куда агрессивней.

Дзы-ы-ы-ы-ынь!

Не будильник, значит, наконец догадался он и, стряхнув с себя остатки сна, потянулся к тому месту на столике, где стоял телефон.

На электронном табло часов высвечивались в темноте три алые цифры: 3.00.

«Вот гады, – подумал он, – не дали поспать», – и снял трубку.

– Алло?

– Говорит лейтенант полиции Джон Кларк.

С кем-то случилось несчастье, кто-то попал в беду, механически отметил про себя Марк и, присев на постели, сосредоточил все свое внимание на вибрировавшем в трубке голосе. Его сознание услужливо предоставило ему список родственников, друзей и знакомых, из-за которых ему могли бы звонить, поставив на первое место до боли знакомое ему имя – Молли.

– Я нахожусь в медицинском центре «Спринг Грин». Сюда доставили с улицы одну женщину…

Молли, точно.

Остин все-таки до нее добрался. Избил или, не дай бог, убил…

– …по имени Габриэль Беннет.

Габриэль? Ну и дела…

– Ее основательно избили, но сейчас она находится в удовлетворительном состоянии. Назвала ваше имя и адрес, дала номер телефона и попросила вам позвонить. Я, видите ли, должен заполнить протокол, но она пока что отказывается выдвигать обвинения.

– Немедленно выезжаю, – пообещал окончательно проснувшийся Марк.

Марк никогда не был в медицинском центре «Спринг Грин», тем не менее нашел это место без труда. Когда он вошел в приемное отделение, на часах было только самое начало пятого.

Сидевшая за столиком медсестра сообщила Марку, что Габриэль отвезли на обследование. Он отправился ее искать и обнаружил в палате интенсивной терапии.

Ему в силу профессии приходилось бывать в больницах и видеть женщин, избитых своими мужьями или любовниками. Но вид Габриэль его поразил.

Она лежала на кровати, вытянув руки вдоль тела, как если бы малейшее движение причиняло ей боль. Правый глаз у нее полностью заплыл, а под ним красовался огромный кровоподтек. Лицо было сплошь исцарапано и покрыто ссадинами, а нижняя губа распухла и кровоточила.

Подойдя к изголовью ее кровати, он очень медленно и осторожно отвел волосы у нее со лба. Она молча за ним наблюдала. Марк, наверное, впервые в жизни не нашелся, что сказать.

– Боже мой, – пробормотал он и застыл, как громом пораженный.

У Габриэль задрожали губы, и она повернусь к стене, будто застыдившись его присутствия. И тогда он увидел ее шею. Она выглядела еще хуже, чем лицо. Он в жизни не видел подобных кровоподтеков. Они были почти черными и в целом представляли собой четкий отпечаток чьей-то руки.

– Боже мой! – сглотнув, повторил он и погладил Габриэль по голове.

Габриэль издала стон и попыталась оттолкнуть его руку: она уже начала сожалеть, что назвала полицейскому имя Марка и дала его номер телефона. Правда, лейтенант слишком на нее давил, требуя вызвать кого-нибудь из ее знакомых или близких, и кандидатура Марка показалась ей самой подходящей. Теперь, правда, она так уже не думала. Марк смотрел на нее с таким испугом и изумлением, будто она получила первый приз на конкурсе уродов.

– Хочешь, чтобы я кому-нибудь позвонил? – спросил он, обретая наконец дар речи. – Может быть, твоему брату?

– Нет! – крикнула она и болезненно поморщилась: уж кричать-то ей точно не следовало. Горло у нее болело так сильно, что можно было подумать, будто она наглоталась колючей проволоки. Но Габриэль вовсе не хотела, чтобы Остин знал, в какую переделку она попала. Случись такое, он бы заодно узнал, чем она зарабатывает себе на жизнь, а это для нее было все равно, что нож острый. У них с Остином только-только начали налаживаться отношения, и такого рода новость могла все испортить.

– Ладно, забудем об Остине, – сказал Марк и коснулся другой, куда более важной темы. – Я слышал, что ты отказываешься выдвигать обвинение. – От возмущения Марк взмахнул руками, как делал всегда, когда приходил в сильное возбуждение. – Надеюсь, впрочем, что это не так. Ведь не хочешь же ты, чтобы этот тип остался безнаказанным после того, что он с тобой сделал?

Между тем Габриэль уже пришла к выводу, что всему виной – она сама. Даже не столько она, сколько ее работа и образ жизни. Вряд ли солдат на фронте может всерьез рассчитывать на то, что в разгар сражения пройдет по полю боя, не получив ни единой царапины. Что и говорить, до сегодняшнего вечера ей чертовски везло. Теперь придется быть более осторожной.

Ну и, кроме того, дело не только в ней. Есть еще и Джино. Если она предъявит обвинение, его тоже начнут таскать по судам – как свидетеля. Возможно, он единственный, кто видел насильника. Но Джино нельзя попадать в поле зрения полиции, поскольку у него самого рыльце в пушку. Он замешан в азартных играх, незаконной торговле спиртным после установленного часа, наконец, у него в баре работает брат, у которого нет вида на жительство. Нет, она не может подвести Джино – особенно учитывая то обстоятельство, что он спас ей жизнь.

Марк, как всегда, был чертовски упрям.

– Ты не можешь позволить этому типу выйти сухим из воды.

В который уже раз Габриэль задала себе вопрос: что, собственно, так привлекает ее в Марке? Он родился и вырос в благополучной и обеспеченной семье, ни черта не смыслит в той жизни, которую она ведет, и вечно уповает на закон. Другими словами, они с ним разного поля ягоды и он никогда не сможет ее понять…

Чтобы оградить себя от дальнейших расспросов, она сказала ему, что не знает, кто на нее напал.

Это вовсе не было ложью. Она и вправду не знала, кто хотел ее придушить. По ее мнению, это мог быть тот богатенький парень, что заходил к ней после выступления. С другой стороны, насильником с равным успехом мог оказаться и придурок со стеклянным взглядом, который пускал слюни, пялясь на нее. В принципе, это мог быть кто угодно – любой дебил из бара или с улицы.

– Я не знаю, кто это был, – повторила Габриэль, чувствуя, что на глаза у нее наворачиваются слезы. Потом от боли в горле она раскашлялась.

– Хорошо, хорошо. Не знаешь – и ладно. Только не волнуйся. И не говори слишком много. Тебе вредно разговаривать.

Оглянувшись по сторонам, Марк увидел на столике бутылку с минеральной водой и несколько стаканчиков. Наполнив один из них прозрачной жидкостью из бутыли, он поднес его к распухшим губам Габриэль. Она сделала маленький глоток и благодарно посмотрела на Марка. Вода смочила горло и приглушила боль. Кашель прекратился.

– Я больше не буду подвергать тебя допросу третьей степени, – пообещал Марк. Он видел, что ей немного полегчало, и ободряюще ей улыбнулся.

Она ответила ему слабой улыбкой и снова с благодарностью на него посмотрела.

Через пару часов заглянул врач, сказал, что рентгеновские снимки хорошие.

– Переломов нет, серьезных внутренних повреждений – тоже. Можете отправляться домой. В том, разумеется, случае, если у вас есть человек, который присмотрит за вами пару дней.

Такого человека у Габриэль, разумеется, не было.

Марк посмотрел на врача, потом на Габриэль, потом снова на врача.

У Габриэль возникло странное чувство, что она – приблудный щенок, который готов увязаться за первым же приласкавшим его человеком. Человек этот – Марк – тоже колебался, смотрел на нее задумчивым взглядом, словно спрашивая себя, брать или не брать. Будь у нее хоть капля гордости, она отказалась бы от его благодеяний. Сказала бы, что у нее есть соседи, которые за ней присмотрят. Но она этого не сказала. Прежде всего потому, что была сильно напугана.

– Она может поехать ко мне, – сказал Марк. – Я о ней позабочусь.

Восходящее солнце уже окрасило розовым край небес на востоке, когда Марк остановился у своего дома. Он помог Габриэль выйти из машины, а потом внес в дом ее вещи, которые они захватили по дороге.

Неожиданно он понял, что ему небезразлично, как выглядит его жилье в глазах этой женщины. Когда он сюда въехал, квартира была уже обставлена и декорирована. Правда, Марк тоже внес свою лепту в устройство интерьера. Поставил массивный книжный шкаф, повесил новые шторы, на стенах – несколько картин. За порядком в квартире следила миссис Девенпорт, которой шел уже восемьдесят первый год.

Огромный диван в гостиной был накрыт колючим зеленым пледом, который раздражал кожу и оставлял на ней красные пятна. Слева стояло таких же устрашающих размеров кресло, накрытое чехлом из аналогичной колючей материи. Рядом с креслом высился торшер с желтым абажуром.

Габриэль подошла к главному украшению комнаты, так называемой «лава лэмп», в которой причудливо переливались, переплетаясь друг с другом, окрашенные в разные цвета струи расплавленного воска.

Марк включил светильник в сеть.

– Подожди немного. Нужно, чтобы нагрелось.

Габриэль кивнула и, продолжая осмотр квартиры, прошла на кухню. Это было самое любимое помещение Марка. И не только потому, что здесь готовилась пища – Марк таки любил поесть, – но еще и по той причине, что это было единственное место в доме, куда в течение дня заглядывало солнце.

Окинув взглядом кухню, Габриэль вернулась в гостиную.

– У тебя очень мило, – пробормотала она, подходя к Марку.

Марк, признаться, был несколько удивлен, что ей пришлись по вкусу его голые, без обоев, расписанные всеми цветами радуги стены и лимонно-желтые шторы, и на всякий случай сказал:

– Весь дизайн продуман хозяйкой дома миссис Девенпорт. Она живет этажом выше, поддерживает здесь порядок и иногда меня подкармливает: угощает фрикадельками под соусом, пирогами с фруктовой начинкой и всевозможными пирожными. Ей уже стукнуло восемьдесят. Славная леди.

Он хотел уже было напомнить Габриэль, что это миссис Девенпорт сунула ему букет белых маргариток, которые он потом подарил ей, но передумал. Скорее всего, Габриэль про эти цветы давно забыла, так что не стоило об этом и говорить.

Марк заговорил на другие темы и разболтался: нес всякую милую чепуху, не имея силы остановиться. Все-таки недаром в школе его прозвали «болтунишкой». Ну а кроме того, женщины посещали его квартиру крайне редко: до этой стадии общения с представительницами прекрасного пола он почти никогда не доходил.

Всласть наговорившись, Марк вдруг вспомнил, что Габриэль не совсем здорова, выругал себя за эгоизм и предложил ей пройти в спальню.

– Прошу прощения, но постель я сегодня убрать не успел, – сказал он, стараясь не замечать сбившихся в беспорядке простыней и скомканного одеяла. Соврал, конечно. Он и вчера постель не убирал, и позавчера…

Габриэль, похоже, было на это совершенно наплевать. К тому же ее внимание привлек большой серый кот Марка по кличке Киллер. Он, потягиваясь, вошел в комнату, прыгнул на кровать и с нескрываемым любопытством посмотрел своими большими зелеными глазами на гостью. Казалось, присутствие незнакомого человека в доме безмерно его удивило.

Габриэль, которая никак не ожидала обнаружить в квартире Марка домашнее животное, присела на край кровати и похлопала рукой по матрасу рядом с собой, предлагая коту перебраться к ней поближе.

– Он не очень-то дружелюбное существо, – предупредил ее Марк.

Будто желая доказать обратное, Киллер одним прыжком оказался рядом с Габриэль, устроился со всеми удобствами и замурлыкал. Габриэль почесала у него за ухом, от чего кот пришел в полный восторг: закрыл глаза и замер, словно обратившись в соляной столп. А потом до слуха Марка донеслось его громкое, довольное урчание: Киллер безоговорочно принял Габриэль.

Глава 21

Загомонили птицы.

Они чирикали все громче, все веселее.

Все пронзительнее.

Остин медленно приходил в себя, постепенно возвращаясь к реальному восприятию действительности.

Он находился на заднем дворе и полулежал в шезлонге. Было раннее утро, и солнце еще только проглядывало из-за верхушек деревьев. Ему вдруг пришло в голову, что просыпаться во дворе с рассветом приятно.

Такое ощущение, будто проснулся с первыми солнечными лучами где-нибудь за городом.

Молли в прежние времена не раз предлагала ему съездить на пикник с ночевкой, даже спальные мешки купила, а он все не соглашался. Почему, неизвестно. Так они ни разу на природу и не выбрались.

Остин стал прислушиваться к своему организму: проверять, напрягая мышцы, состояние своего тела. Больная нога затекла, левая, частично парализованная рука побаливала, но не так, чтобы очень сильно. Вполне терпимо.

А где же Молли?

Неужели уехала, как обещала?

Очень может быть.

Вообще-то, Молли всегда вставала с птицами и в это время уже суетилась по дому.

Ну, уехала и уехала. Оно и к лучшему, стал внушать себе Остин. Как ему смотреть ей в глаза после того, что случилось?

Остин встал с шезлонга и похромал в дом. Как обычно, на рассвете его донимала нога. Трость была бы сейчас как нельзя более кстати, но он вчера вечером оставил ее в кабинете.

Войдя в дом, Остин первым делом направился в ванную, по пути прихватив в кабинете трость. Прежде чем бродить по опустевшему дому и размышлять о постигнувшем его одиночестве, он решил принять душ да и вообще привести себя в порядок.

Стоя под упругими струями воды, он вспоминал о планах, которые строил после первого отъезда Молли. Женщины, вечеринки, пиво в гостиной по воскресеньям… Мечтал о развлечениях, а сам сидел дома по вечерам и заботился о том, чтобы не забыть насыпать корм в кормушки для птиц. Даже стал вести дневник, где отмечал, какие виды птиц залетали к нему во двор и клевали из кормушек. А еще ел все подряд, включая жирную пищу, не обращая внимания на количество холестерина в продуктах.

Что, интересно знать, он станет делать в этот раз? Закатит пир из спагетти с овощами в реабилитационном центре? Или отправится на пикник с такими же, как он, паралитиками в принадлежащем центру автобусе?

Что и говорить, выбор невелик. Остин прикидывал в уме так и эдак, силясь представить себе, как еще он сможет разнообразить свою жизнь. Он был готов думать о чем угодно, о всякой ерунде, даже повторять в уме таблицу умножения – только бы поменьше размышлять о Молли. И о том, почему она от него уехала.

Приняв душ и выйдя из ванной в спальню, Остин занялся одеванием. Натянул белье, белую футболку, а вместо джинсов надел полосатые шорты. Потом он пару раз провел пятерней по голове, зачесывая волосы ото лба к затылку.

Взглянув на висевшее в спальне зеркало, он отметил про себя, что волосы у него основательно отросли. Когда, интересно знать, он в последний раз был в парикмахерской? Остин очень старался вспомнить, морщил лоб – да так и не вспомнил. Вот не брился он целую вечность – это точно. Ну и что из этого? Ведь он никуда не ходит и ни с кем не встречается.

Трудно было поверить, что заросший щетиной, неопрятный мужчина в зеркале когда-то носил элегантные костюмы, был чисто выбрит, аккуратно подстрижен и причесан волосок к волоску.

Отвернувшись от зеркала, Остин, чтобы не думать о грустном, стал вспоминать, какие вопросы задавала ему Эми, когда была маленькой. Между прочим, это были непростые вопросы. Эми никогда не спрашивала его, почему небо голубое, а вода мокрая. Нет, ее интересовали куда более серьезные вещи. Типа: с каким акцентом разговаривают живущие в Штатах австралийцы – с австралийским или американским? Будут ли жить жуки, если их спустить в унитаз? И где вообще они живут? Бывает такое, что рыбу мучает жажда? Почему выхлопной дым пахнет, как жареная креветка? Кто изобрел моральные устои?

Остин вздохнул. Все эти воспоминания – просто-напросто попытка оттянуть встречу с одиночеством. Но ведь весь день в спальне не просидишь…

Неожиданно он почувствовал аромат кофе.

Остин схватил свою трость и похромал в сторону кухни. Там он и обнаружил Молли, которая, стоя у стола, дожидалась, когда из тостера выскочит подрумяненный тост.

Оказывается, Молли не уехала. Пока, по крайней мере.

Она тоже успела принять душ, и ее волосы влажно блестели. На ней было легкое платье с короткими рукавами.

Остин задумчиво провел рукой по покрытому неопрятной щетиной подбородку.

«А ведь мы могли бы принять душ вместе…»

Эта странная мысль родилась неожиданно и, что называется, на пустом месте. Ведь раньше они с Молли никогда вместе не мылись. И теперь уж точно этого делать не станут.

– Оказывается, ты… все… еще… здесь, – сказал он.

Ее присутствие окончательно выбило его из колеи. Остин не был готов к этой встрече. Не знал, о чем говорить, что делать.

– Через несколько часов я уеду, – ответила Молли.

Остин заметил, что ее всегдашнее самообладание ей не изменило. Даже после вчерашнего Молли разговаривала с ним спокойно и ровно.

Из тостера выскочил тост. Она взяла его и положила на тарелку.

– Прежде чем уехать, мне надо кое-что сделать, – продолжала Молли. – В частности, позвонить в центр здоровья и договориться о приходящем социальном работнике. – Она сунула в тостер еще два кусочка хлеба и начала намазывать маслом те, что уже подрумянились. – Надо же кому-то ходить в магазин и готовить тебе еду.

Остину не хотелось попадать под опеку социального работника. Он терпеть не мог, когда в доме находились чужие люди. Теперь ему снова придется учиться жить одному. Молли не должна была сюда приезжать. Ни при каких условиях. Даже из-за его болезни.

Он тяжело оперся о трость и сказал:

– Помощь мне… не нужна.

– Услуги социального работника, пусть и от случая к случаю, тебе будут необходимы. Пока ты не привыкнешь к своему новому состоянию.

Подумать только, она заботится о том, как он перенесет одиночество! Лицемерка.

– Мне нужно заехать к Марку и забрать у него свою машину, – сказала между тем Молли, ставя перед Остином тарелку с тостами и чашку кофе. – Без кофеина, – предупредила она, как делала это каждое утро после своего возвращения.

Хотя упоминание о Марке было ему очень неприятно, Остин тем не менее сказал:

– Возьми… мою машину.

– Твою машину?

Он понимал, почему она так удивилась. Он никому и никогда не доверял свой автомобиль.

– У меня и в мыслях не было, что ты позволишь взять свой «Мерседес».

– О-он мне… больше… не нужен, – сказал Остин.

– Еще понадобится. В один прекрасный день…

Неужели она и вправду так думает? Остину и самому хотелось бы в это верить, но как-то не получалось. Не мог представить себя за рулем, как ни старался.

Он откусил маленький кусочек тоста и стал медленно его пережевывать. Потом проглотил, но тост отложил. Сказать по правде, он смотреть не мог на пищу и съел немного только для того, чтобы не обидеть Молли.

Она тоже взяла себе пару тостов, но ела стоя. Можно было подумать, она не хотела садиться за стол с ним рядом. Так, должно быть, оно и было, поскольку за кухонный стол Молли так и не присела, а поставила свою тарелку на сервировочный столик в дальнем углу комнаты.

То, как они в молчании пили кофе, находясь в противоположных концах кухни, наводило на мысль о смерти и похоронах. Когда кто-то из близких умирает, люди продолжают делать привычные вещи, но замыкаются в себе, поскольку размышляют о неизбежности конца, а мысли такого рода – вещь глубоко интимная.

Ни он, ни она свои тосты так и не доели. Но кофе допили весь до капли, а потом стали убирать со стола. Остин отнес в шкафчик джем и поставил в холодильник масло. Молли же, сметя крошки и сложив на тарелку остатки тостов, сказала, что их нужно отдать птицам. Потом она позвонила в центр здоровья.

Остин не хотел слушать разговоры о своем состоянии. В частности, о том, что он может делать, а что – нет. Поэтому он отправился бродить по квартире. Поправил на стене в гостиной картины, взбил подушки и снова положил их на диван. Все это время он слышал из кухни приглушенный голос говорившей по телефону Молли.

Когда Остину надоело придумывать для себя занятия и он стал бездумно смотреть в окно, в гостиную вошла Молли.

– Я обо всем договорилась, – сказала она. На плече у нее висела сумочка. Она была готова ехать к Марку. – Начиная с завтрашнего дня к тебе каждое утро будет заходить одна женщина из социальной службы.

«Как только ей удается хранить такое поразительное спокойствие? – задался вопросом Остин, стискивая в ладонях рукоять трости. – Особенно после вчерашнего? И зная о том, что она уезжает отсюда навсегда?»

– Вернусь через несколько часов, чтобы забрать свой чемодан.

Когда Молли сбежала от него в первый раз, он негодовал на нее за то, что она не захотела с ним разговаривать и вместо этого оставила на столе записку. Теперь Остин думал, что записка, пожалуй, лучше любых разговоров. Коротко и ясно. И никаких тебе бесполезных, вымученных и жалких слов.

Когда она вернется за вещами, то, возможно, не застанет его дома. Он – очень может быть – пойдет прогуляться, чтобы не видеть, как она будет выносить свой потрепанный чемодан и укладывать его в багажник автомобиля.

Между прочим, не застав его дома, Молли будет волноваться. Эта мысль пришлась Остину по сердцу, как-то по-детски его обрадовала. Потом он подумал, что ему, быть может, тоже следует оставить ей записку. Тогда она сможет уехать, не испытывая по отношению к нему чувства вины.

– Ну ты как? Один справишься?

Похоже, она и вправду о нем беспокоится. Странно. Ведь это она от него уезжает, а коли так, ей должно быть на него наплевать! Разве не потому жены уезжают от мужей, что им на них наплевать?

Он улыбнулся, хотя отлично знал, что улыбка у него теперь получается кривая.

Потому что теперь он урод.

И беспокоиться о нем Молли будет еще каких-нибудь два часа – пока не уберется отсюда. А потом она его забудет. Навсегда.

– Не волнуйся, справлюсь, – сказал Остин, а сам подумал, что, как только она уедет, он позвонит в центр здоровья и откажется от услуг социального работника.

Молли облегченно вздохнула.

– Вот и хорошо… – Она неопределенно пожала плечами. – Ну так я пойду? Увидимся часа через два-три.

Она поднялась, но не ушла. Ждала, казалось, что он скажет ей: «Поезжай». Или хотя бы кивнет.

Что ж, Остин даст ей понять, что вовсе не против того, чтобы она уехала. Притворится, что ему на это наплевать. Как говорится, дело житейское.

Он распахнул перед ней входную дверь, полагая, что увидит сейчас на подъездной дорожке вызванное по телефону такси или свой «Мерседес». Но машины не было.

– Я решила пройтись пешком, – пояснила Молли, заметив его озадаченный взгляд.

Она всегда была не прочь прогуляться. Когда Эми была маленькой, Молли подолгу возила ее в коляске по городу. Когда же Эми выросла, они часто гуляли вдвоем, взявшись за руки. Но Остин никогда с ними не гулял. Даже если его об этом просила Эми. Ему казалось, что в отношения матери и дочери лучше не вмешиваться. И потом: три человека, которые идут по улице в ряд, – это уже слишком. Это смешно. А он, Остин, всю жизнь боялся оказаться в смешном положении.

– Ладно, иди. Увидимся еще. Через пару часов… – сказал он.

Он видел, как Молли спускалась по ступеням крыльца. Но как шла по подъездной дорожке, не видел. Потому что захлопнул дверь.

Странное дело. Считая Молли своей женой перед богом и людьми, он прежде думал о ней как об особом существе, которое в той или иной степени ему принадлежит и, более того, является частью его собственного бытия. Теперь наконец он понял, насколько смешными и наивными были эти его мысли.

Глава 22

Молли спустилась по ступенькам и услышала, как у нее за спиной щелкнул замок. Это Остин закрыл дверь дома. Дома, где родилась Эми и который она, Молли, столько лет считала своим.

Направляясь по подъездной дорожке к выходу с участка, Молли автоматически отметила про себя, что траву вокруг следовало бы подстричь. Потом, правда, спохватилась и сказала себе, что это ее уже не касается.

Выйдя на улицу, Молли почувствовала исходивший от асфальта жар. Казалось бы, за ночь он должен был остыть, но этого почему-то не произошло, и поднимавшиеся от дороги влажные, горячие испарения еще больше увеличивали разливавшуюся в воздухе духоту.

Молли остановилась. Уже во второй или третий раз с тех пор, как вышла из дома.

Что, собственно, она намеревается делать дальше? Какие у нее планы – да и есть ли они? Необходимо немедленно распланировать свои ближайшие действия.

Прежде всего, разумеется, надо вернуть свою машину. А для этого необходимо увидеть Марка. И не только для этого. В ее списке визит к Марку стоял на первом месте.

Через четверть часа Молли добралась до дома Марка и увидела на подъездной дорожке его красный «Эм Джи», который стоял рядом с ее универсалом. Молли прошла через лужайку, постучала в двери и стала ждать, когда ей откроют.

Нет ответа.

Она почему-то не приняла в расчет такое банальное, в общем, обстоятельство, что его просто может не быть дома.

«Мой дом – твой дом», – так, кажется, он ей сказал?

Она открыла сумку, достала оттуда ключ, который ей вручил Марк, открыла дверь и вошла в дом.

В гостиной было темно и тихо. Молли поняла, что не ошиблась, и Марка действительно нет дома.

Услышав кошачье мяуканье, она вздрогнула от неожиданности.

Киллер!

Подхватив кота с пола, Молли погладила его по дымчатой спинке и так, с котом в руках, направилась на кухню.

Киллер неожиданно завозился у нее в руках, вырвался, спрыгнул на пол и, приземлившись на все четыре лапы, стал отчаянно мяукать.

– Ты голодный? – спросила Молли.

Оглядевшись, она увидела на подоконнике коробку с сухим кошачьим кормом и отмерила коту щедрую порцию в стоявшую у плиты миску.

Кот понюхал корм, с отвращением затряс головой и, отойдя от миски, стал мяукать еще громче и жалобнее, чем прежде.

Молли решила уже было заглянуть в холодильник, чтобы налить коту молока, но услышала какие-то звуки, доносившиеся из спальни Марка.

И замерла.

Оказывается, Марк был дома.

Спал, должно быть.

Ну конечно! Помнится, он ей говорил, что собирается сегодня как следует отоспаться.

О господи! Что он подумает, когда увидит ее в своем доме?

По полу зашлепали босые ноги, потом дверь на кухню отворилась и вошел Марк. На нем были белые трусы и мятая серая футболка. При виде Молли у него от изумления округлились глаза, а на лице отразилось крайнее смущение и недоумение.

– Молли?..

По пути сюда Молли представляла себе, как засветится от радости лицо Марка, когда он ее увидит. Ей было просто необходимо заметить в его глазах радость от встречи, поскольку от этого в значительной степени зависели ее планы. Однако же сейчас Марк смотрел на нее с таким видом, будто увидел у себя на кухне совершенно чужого человека – хуже того, привидение.

Молли захотелось исчезнуть.

Стать маленькой, незаметной и выскользнуть из кухни через какую-нибудь щелку.

Все, что угодно, только бы поскорее убраться от миляги Марка – ее доброго друга и, как ей казалось, самого близкого ей человека.

Марк все так же продолжал изумленно таращить на нее глаза.

– Марк, я…

У нее предательски задрожали губы, и она прикрыла рот ладонью. К чему слова, когда и без них ясно, что в данную минуту Марк общаться с ней не расположен?

– Киллер проголодался, – пробормотала она, чтобы сказать хоть что-нибудь. – Я хотела его накормить, но он…

– Он терпеть не может сухой корм. – Марк прошел к холодильнику и вынул оттуда пластиковое корытце. – Жареной куриной печенки – вот чего он желает.

Киллер набросился на любимую еду.

Пока Марк кормил кота, Молли успела сделать открытие, которое неприятно ее поразило. Весь прошедший год она думала, что стала самостоятельной, независимой женщиной, и немало этим гордилась. Но, как выяснилось, это было чистой воды иллюзией. Что, спрашивается, она сделала, когда ей пришлось туго? Может быть, переехала в гостиницу, сняла квартиру или на худой конец комнату? Да ничего подобного. Сбежала к Марку!

Она его использовала, опиралась на него, рассчитывала на него – короче, во всем на него полагалась. Сегодня утром она сохраняла относительное спокойствие только потому, что собиралась взвалить все свои заботы и горести на плечи Марка.

Как все-таки это эгоистично с ее стороны! Особенно после происшедшего между ними объяснения.

Больше она досаждать Марку своими проблемами не станет!

До сих пор она, в общем, держалась совсем неплохо, но сейчас стала терять над собой контроль и заметалась.

Сорвав висевшую на спинке стула сумочку, Молли прижала ее к груди и принялась лихорадочно шарить взглядом по кухне в поисках ключей от своего автомобиля. Обнаружив ключи на столе, куда вчера вечером их бросил Марк, она схватила их и сжала в кулаке с такой силой, что руке стало больно.

– Моя машина… – сказала она отрывисто. – Я пришла к тебе, чтобы забрать свою машину.

– У меня не было возможности заглянуть под капот… – смущенно признался Марк.

– Неважно. Уверена, что с мотором ничего серьезного.

– Если ты немного подождешь, то я…

– Нет! – воскликнула она, но потом, опомнившись, заговорила более спокойно: – Я не могу ждать. Машина мне нужна сейчас, сию минуту.

Зачем, в самом деле, она к нему приехала? Разве она смогла бы рассказать ему о том, что случилось вчера? Это было глубоко личное, наболевшее, давнее, затаенное… Таким не поделишься даже с родной матерью – не то что с Марком. Сейчас ей требовалось побыть наедине со своими мыслями и попытаться оценить положение, в котором она оказалась.

В спальне Марка заскрипела кровать, и Молли все стало ясно. В доме есть кто-то еще. Неудивительно, что у Марка так вытянулось лицо, когда он ее увидел.

– Извини… – пробормотала она, смущаясь еще больше Марка.

– Молли, подожди…

Она промчалась мимо Марка, выбежала из кухни в коридор и бросилась к двери. Ручка была круглой, и, прежде чем Молли смогла ее повернуть, ее дрожащие, влажные пальцы пару раз с нее соскользнули. Справившись наконец с ручкой, она распахнула дверь и вырвалась на простор – в яркий, солнечный день.

Скорей отсюда, скорей, пока у нее не началась истерика!

Она что было сил припустила через газон к своей машине.

– Привет, Молли!

Миссис Девенпорт. Стоит на пороге и выколачивает половички, перебросив их через перила крыльца.

– Заезжай как-нибудь поиграть в криббедж! – крикнула ей вдогонку старая женщина, дружелюбно улыбаясь.

Молли помахала ей, но ничего не ответила: у нее перехватило горло. Она была бесконечно благодарна миссис Девенпорт за доброту и вечный оптимизм. Уже самим фактом своего существования эта пожилая леди утверждала, что этот мир, в общем, нормален и в нем происходят нормальные вещи. Выбиваются половички, подметаются полы, составляются партии в криббедж…

Молли добралась до машины, а потом началось то, что психологи называют бессознательной реакцией на стресс.

Скорей! Скорей!

Мысленно себя подхлестывая и не задумываясь над тем, что она делает, Молли вставила ключ в замок, распахнула дверцу и опустилась на место водителя. Точно таким же автоматическим движением она завела мотор, переключила передачу и надавила на педаль акселератора.

Машина сорвалась с места. Через два квартала от дома Марка Молли притормозила, вытерла слезы и поехала дальше, хотя, признаться, не имела ни малейшего представления, куда едет. Просто ехала – и все тут. Довольно скоро выяснилось, что она дважды проехала по одной и той же улице – другими словами, какое-то время ездила по кругу. Через четверть часа ей все-таки удалось выбраться на главную городскую магистраль, миновав которую, можно было выехать за пределы города.

Молли воспользовалась представившейся ей возможностью, выбралась в пригород, а потом покатила среди расстилавшихся по обе стороны от дороги бесконечных полей, засаженных кукурузой.

Заметив на обочине парковочную площадку, она затормозила, бросила руль и разрыдалась.

Молли плакала навзрыд, словно у нее стряслось большое горе.

Главное же, начав плакать, она никак не могла остановиться.

Неизвестно, сколько Молли так просидела, проливая слезы, – она потеряла всякое представление о времени. Но минуты складывались в часы, и постепенно она стала вновь осознавать окружающее. По крайней мере, начала замечать проносившиеся мимо по шоссе машины. Прошла еще четверть часа, и она отважилась бросить на себя взгляд в зеркало. Лицо покрылось красными пятнами, а глаза распухли до такой степени, что превратились в узкие щелки.

Нахлынуло и подступило к горлу одиночество.

Она не может вернуться домой. Пока, по крайней мере, ее лицо не придет в норму. Даже если она сейчас перестанет плакать, на это потребуется несколько часов. Молли машинально посмотрела на счетчик бензина. Полный бак. Если бы чемодан был в машине и Остин не дожидался ее дома, она могла бы поехать дальше – к югу. И ехать до тех пор, пока не доберется до Флориды. Хотя наличности у нее было мало – всего несколько долларов, – в ее распоряжении имелась кредитная карточка. Оказавшись же во Флориде, она могла бы, как и раньше, работать продавщицей в цветочном магазине.

Но она не могла себе представить, как станет раскатывать в своем «универсале» по набережной. Глупо, конечно, но эта машина символизировала в ее глазах американский средний класс.

С его двухэтажными домами.

Ухоженными садиками.

И устоявшимися, стабильными браками.

Она вдруг пришла к выводу, что ее «универсал» ей больше не нужен.

Какой-то автомобиль съехал с шоссе и остановился справа от нее на расстоянии нескольких ярдов. Молли скосила глаза и посмотрела на припарковавшуюся рядом с ней машину.

На переднем сиденье – юная парочка. Похоже, ребята только что закончили школу.

Ну зачем, зачем они здесь остановились? Разве они не видят, что ей хочется побыть одной? Вот если бы она, Молли, заметила одиноко стоявшую на обочине машину, то сразу бы догадалась, что водителю нужно побыть наедине со своими мыслями, и проехала бы мимо. Нашла бы себе другое местечко, чтобы передохнуть.

Молли завела мотор и выехала с площадки на шоссе. Управляя машиной одной рукой, она залезла другой в сумочку, вынула темные очки и водрузила их на нос. Не из-за солнца, а для того, чтобы прикрыть распухшие глаза.

Увидев одиноко стоявший телефон-автомат, она остановилась, зашла в будку и стала листать телефонную книгу в поисках телефона какого-нибудь туристического агентства. Обнаружив то, что ей требовалось, она позвонила по указанному номеру и заказала авиабилет до Флориды.

– Время отлета? – спросил у нее агент.

Ей хотелось ответить: «Чем скорее, тем лучше», но она сдержалась. Все это уже было. Она снова убегает от действительности, как убегала год назад. Точно так же, как убегала когда-то от реальности ее мать. Конечно, многое в своей жизни она исправить уже не в состоянии, но кое-что все-таки может…

– Через две недели, считая с сегодняшнего дня, – сказала она в трубку.

Эта отсрочка даст ей возможность навестить Эми и маленькую Мелинду, а также повидать Сэмми и Рейчел. Наконец, она сможет по-хорошему попрощаться с Марком и посетить своего адвоката.

Заказав билет, Молли развернулась и поехала в город – в то самое туристическое агентство. Через десять минут после того, как билет очутился в ее сумочке, она оказалась на улице, по которой не ездила уже, наверное, лет десять. С тех пор здесь многое изменилось – выросла новая эстакада, а чуть дальше по дороге был выстроен небольшой отель.

«Вот то, что мне надо, – подумала Молли. – Временное пристанище». Сняв себе номер, она вошла в комнату, включила телевизор и некоторое время лежала на диване, бездумно глядя на экран затуманившимися от слез глазами.

Потом она приняла душ, несколько раз ополоснула холодной водой лицо, оделась и вышла из гостиницы, к большому своему удивлению, обнаружив, что на улице уже стемнело.

Вернувшись домой, Молли прежде всего обратила внимание на темные окна. В доме никого не было. Достав ключи, она открыла дверь и вошла внутрь.

Небрежно бросив сумочку на пол у двери, она включила свет. На столе в кухне лежал листок бумаги, исписанный корявыми буквами, которые выходили из-под пера Остина.

Взяв записку, она прочитала:

«Молли!

Я уехал к Эми. Не хочу присутствовать при твоем отъезде. Так оно будет лучше для нас обоих.

Желаю тебе в жизни успехов.

Остин».

«Желаю тебе в жизни успехов»… Почему, интересно знать, он так написал? Почему не вставил что-нибудь гадкое? Вроде: «Никак не мог дождаться, когда ты, сучка, уедешь». Зачем ему нужно усложнять ей отъезд? Ей было бы куда легче покинуть этот дом, если бы он в записке как следует ее обругал, дав ей тем самым шанс окончательно его возненавидеть.

Она несколько раз перечитала постскриптум:

«Этот конверт – для тебя».

На столе лежал стандартный белый конверт, из тех, что хранились в кабинете Остина. Молли взяла его и открыла. В конверте были деньги. Много денег.

Молли положила конверт на стол и перечитала записку. Потом прошла в кабинет и включила свет. Она не могла отделаться от ощущения, что Остин – дома.

В кабинете, конечно же, никого не было.

На крышке стола лежало скомканное письмо Шона. Молли уселась за стол, разгладила ладонью письмо и перечитала его еще раз. Просидев некоторое время в задумчивости, она снова смяла его в комок и швырнула в корзину для бумаг, стоявшую под столом.

Какой-то странный предмет в корзине привлек ее внимание. Молли покопалась в ненужных, скомканных бумагах и извлекла из корзины… нечто, напоминавшее птицу. Да, это была птица, вернее, ее изображение, муляж, изготовленный рукой умельца из разнообразных сушеных грибов. Молли видела подобных птичек в сувенирных магазинчиках, и они ей очень нравились. Правда, ей и в голову не приходило приобрести себе такую птицу.

Сувенир был замечательный: изящный и с большим вкусом выполненный. Не менее чудесный, чем заключенные в бутылки крохотные модели парусных кораблей, которыми торговали отставные моряки на набережной во Флориде.

Откуда, спрашивается, взялась эта птичка? И почему она в корзине для мусора?

Молли так и эдак крутила сувенир в руке, но ответа на эти вопросы не находила. Потом, осторожно положив птицу на крышку стола, она поднялась с места и отправилась к себе в комнату, чтобы закончить паковать вещи.

Защелкнув замки, Молли стащила свой старый, видавший виды чемодан вниз и поставила его у двери. Потом она прошла по комнатам, проверяя, закрыты ли задвижки на окнах.

С минуту постояв у двери, которая выходила на задний двор, она все-таки открыла ее и шагнула в темноту. Кормушек для птиц видно не было, но Молли отлично знала, где они находятся, и ей ничего не стоило их себе представить. Как равным образом и свои любимые грядки, где когда-то цвели розы, а теперь росли чертополох и репейник. Вернувшись из Флориды, она так ничего на этом участке и не посадила, но сейчас это уже не имело ровно никакого значения.

Она собиралась уже войти в дом, как услышла в дальнем конце сада – там, где рос старый раскидистый дуб, – какой-то подозрительный треск. Подумав, что бы это такое могло быть, Молли пришла к выводу, что это затрещала нижняя, самая толстая ветвь дуба.

Глава 23

Когда они переехали в этот дом, Остин первым делом велел обнести участок высоким, футов эдак в семь, сплошным деревянным забором. Попасть во двор можно было только через дом или через ворота в заборе, которые, впрочем, обычно были заперты на тяжелый висячий замок.

Молли постояла, послушала, но треск не повторился, и она уже было решила, что это от жары лопнула кора.

Но вот треск послышался снова.

Ночь была тихая, жаркая и влажная. Дул легкий ветерок, которому шевелить дубовые ветви было явно не под силу.

Там, в дальнем конце сада, определенно кто-то был.

Но кто? Остин?

Тусклая, словно выцветшая луна давала слишком мало света, чтобы Молли могла рассмотреть, кто скрывается в густой, чернильной тени под дубом. Несмотря на это, Молли не испытывала страха. Ей почему-то казалось, что в тени прячется именно Остин, а не кто-то чужой.

Однако чем ближе она подходила к дубу, тем медленнее и осторожнее делались ее шаги.

– Остин? – шепотом позвала она.

Ответа не последовало.

Молли заколебалась. А вдруг это не Остин, а, к примеру, бандит или вор?

– Остин… – снова окликнула она мужа, с трудом сдерживая волнение.

Остин наконец подал голос:

– Молли!

Он произнес только ее имя, но Молли услышала нечто бо́льшее. Печаль. Та самая печаль от предстоящей разлуки, которая свинцовым грузом давила ей на грудь и в которой она так боялась себе признаться. Как известно, печаль делает человека податливым и слабым, а она сейчас должна быть сильной, очень сильной. Она не могла себе позволить вновь стать безвольной, всепрощающей Молли, какой была когда-то.

Подойдя к мужу поближе, она спросила:

– И давно ты тут сидишь?

Он не ответил, и она поставила вопрос иначе:

– Ты, вообще, к Эми-то ездил?

– Нет, – произнес Остин.

Молли подумала о записке и деньгах, которые он ей оставил. О раскаянии, которое она заметила у него на лице сегодня утром.

Она подошла еще ближе и оперлась о ствол дерева. Дуб был такой огромный, что его вряд ли бы смогли обхватить четверо взрослых людей. Бог знает, сколько этому дереву лет. У него были длинные, толстые корни, и оно казалось несокрушимым, как сторожевая башня. Другого такого не было во всей округе.

Странное дело, этот дуб всегда немного напоминал ей Остина. Такое сравнение, она знала, наверняка бы удивило и даже оскорбило его. Он не относился к числу любителей природы и не замечал могучей, первобытной красоты этого дерева. С другой стороны, когда сосед предложил Остину срубить дуб, мотивируя это тем, что летом его крона затеняет его клумбы с цветами, Остин наотрез отказался это сделать. Тогда Молли думала, что всему виной упрямство Остина, но сейчас она уже не была так в этом уверена.

– Это Крис повесил на дуб качели? – спросила она.

Помолчав, Остин односложно ответил:

– Да.

– Он мастак на всякие такие штуки.

Остин согласился.

– О да. И Эми он всегда помогает.

Некоторое время они оба молчали. Молли вслушивалась в звуки ночи, размышляя над тем, почему Остин остался дома. А еще ее интересовало, о чем он думает. В сущности, это интересовало ее всегда, только получить ответ на этот вопрос ей никак не удавалось.

– Молли?..

Она молчала, ожидая продолжения.

– Если я до тебя дотронусь… ты не убежишь? Очень тебя прошу – не убегай.

Вот оно! В его голосе опять проступила вселенская печаль.

А ее решимость опять стала слабнуть. Все куда проще, когда ты точно знаешь, кто твой враг. А она в отношении Остина ни в чем не была уверена.

– Нет, – прошептала она, – не убегу.

Он взял ее за руку и потянул к себе. Теперь Молли была от него так близко,что она слышала его частое, неровное дыхание.

Остин поднес ее руку к губам и поцеловал. Сначала он поцеловал кончики пальцев с забывшими о маникюре ногтями, которых Молли очень стеснялась, потом тыльную часть руки. Потом он замер, ожидая, не отдернет ли она руку, а когда этого не произошло, Остин прижал руку Молли к своей щеке. Она ощутила колкость отросшей щетины и исходивший от его кожи жар.

Хотя Молли старалась не поддаваться чувствам, у нее это плохо получалось. В ее душе больше не было на мужа зла. На нее нахлынула та же щемящая печаль, которая, она догадывалась, наполняла сердце Остина.

У нее появилось желание утешить и успокоить мужа, и она едва удержалась от того, чтобы обнять его.

Прежде Остин никогда не вызывал у нее подобных чувств. Всю свою жизнь Молли заботилась об окружавших ее людях – о брате, дочери, своих друзьях и подругах. Но Остин всегда был таким сильным, таким самоуверенным, самодостаточным… Ему никто не был нужен. А она – в особенности.

Ветка у них над головой затрещала. Сидевшие в густой траве у забора сверчки прекратили на мгновение свою монотонную песню, а потом ее затянули снова.

Остин сжал ее руки в своих.

– Помнишь, что было вскоре после того, как мы познакомились? – спросил он. – Было темно – примерно, как сейчас. Я повел… тебя в парк и… усадил на качели. Скажи, ты это помнишь?

Молли не сразу вспомнила этот давний эпизод.

В тот вечер они много смеялись… Но с тех пор смех из их жизни почти исчез. Что с ними случилось? Почему из их жизни ушла радость? Ну, и во-вторых, вернее, во-первых и в самых главных: зачем два таких разных человека, как они с Остином, вообще вступили в брак?

Любили ли они друг друга хоть когда-нибудь? Было ли такое время, когда их брак можно было хотя бы отчасти назвать удачным?

Молли, впрочем, не могла не признать, что Остин дал ей то, чего не в силах был бы дать Джей, – чувство защищенности. Кроме того, она не могла не согласиться с тем, что в их жизни был-таки период, когда они целеустремленно и не жалея усилий строили свою семью, семейные отношения. Вернее, пытались их строить. К сожалению, для того, чтобы разрушить построенное, хватало подчас одного неосторожного слова, злого взгляда, даже пренебрежительного жеста…

– Ты…тогда… сидела со мной, – сказал Остин.

Точно, тогда она сидела на качелях вместе с ним. Рядом с ним и лицом к нему – как предпочитают сидеть на качелях влюбленные.

Теперь она стояла перед ним и он держал ее за руки. У них над головой сияла яркая луна, которая вышла из облаков. Она излучала серебристый свет, проникавший сквозь ветви дуба и высвечивавший под могучим деревом небольшой круг, в котором находились они с Остином. А со всех сторон окружала их непроглядная, черно-синяя бархатная тьма.

Он привлек ее к себе еще ближе – так, что их колени соприкоснулись.

– Тогда… шел… снег.

Да, тогда и вправду шел снег. Молли напрочь об этом забыла, а сейчас вспомнила. А еще она вспомнила, какие сильные тогда были у него руки. Остин крепко ее обнимал, и в его объятиях она чувствовала себя в полной безопасности.

Должно быть, в тот момент она его любила, почти любила. И, в принципе, могла бы выпестовать в себе любовь к нему. Могла бы… если бы обстановка в их семье к этому располагала.

– Тогда я… накинул на тебя… свое пальто.

Верно, он завернул ее в свое пальто, и ей стало тепло и уютно.

Что случилось с теми двумя молодыми людьми? Куда они исчезли?

Молли не имела представления, что подвигло ее на дальнейшие действия. В их с Остином отношениях она никогда не была активной стороной и ничего по собственной инициативе не предпринимала. Сбросив сандалии, она взялась обеими руками за веревки, на которых висели качели, а потом, раздвинув ноги, уселась верхом на колени Остина.

Остин крепко обхватил ее за талию.

– Ты готова? – прошептал он.

Теперь он был точь-в-точь таким, как тот, прежний Остин. Так, во всяком случае, ей казалось. Он вновь стал спокойным, сильным и уверенным.

Кое в чем, однако, он от того, прежнего, Остина все-таки отличался. Стал более глубоким, более эмоциональным, если не сказать – тонко чувствующим. Короче, обрел качества, которых она раньше в нем не замечала.

Была ли она готова? Да, особенно к хорошему.

– Начинай!

Чтобы раскачаться, им понадобилось какое-то время. Поначалу они все делали не в лад и очень над этим потешались. Но постепенно дело стало налаживаться.

– Только не очень высоко, – попросила она.

– Наоборот… надо высоко… до самых звезд…

Через какое-то время они подобрали подходящий для себя ритм, расслабились и стали ощущать собственные тела и взаимные прикосновения. Особенно… сидевшая верхом на коленях у Остина Молли. Она готова была поклясться, что у него начинается эрекция.

Когда Остин понял, что желание проснулось в нем, это так сильно на него подействовало, что он стал притормаживать полет качелей, а потом, упершись ногой в землю, и вовсе их остановил.

– Знаешь, что, Молли? – зазвеневшим от напряжения голосом произнес он. – Похоже, тебе лучше встать… Я думаю…

Но она не хотела вставать, не хотела останавливаться. На нее нахлынули чувства, которых она не испытывала уже очень, очень давно. Сердце неистово билось, нагнетая в сосуды кровь и разнося возбуждение по всему телу. И тогда Молли сделала то, чего никогда не делала прежде: остановила рвавшиеся из уст мужа слова поцелуем. Ее влажные губы прикоснулись к его сухим, горячим губам.

Нежно.

Стыдливо.

Поначалу он никак на это не отреагировал, если, конечно, не считать охватившего его изумления. Но тут же Остин откликнулся на ее поцелуй – медленно, неуверенно, как вступающий в пору зрелости подросток.

Робко.

Мягко.

Словно испытывая себя на выдержку.

Поцелуй стал затягиваться. Скоро язык Остина проник Молли в рот и стал там хозяйничать.

Оторвавшись наконец от ее рта, он прижался щекой к ее щеке и неровным, прерывающимся от волнения голосом произнес:

– Боже, что происходит?

Молли только еще крепче обхватила его бедра ногами и прошептала:

– Молчи. И ни о чем не думай…

– Молли, но я не могу… После того, что было…

«Вчера вечером», – хотел он сказать, но Молли ему этого не позволила. Прижав пальцы к его губам, она повторила:

– Молчи. Ну пожалуйста…

Было похоже на то, что Остин выбрал именно этот момент, чтобы начать анализировать свои с ней отношения. Момент был явно неподходящим. Она торопливо нащупала ширинку у него на шортах, расстегнула ее, попутно выяснив, что трусов на нем нет, после чего освободила его горячую, напряженную плоть из плена одежды.

Остин издал глухой, протяжный стон и стал задирать на ней платье. Узенькие шелковые трусики скользнули в сторону под его жадными пальцами.

Молли ахнула и с шумом втянула в себя воздух.

Реальность отошла на задний план, уступая место острому, жгучему, как огонь, страстному желанию. Она хотела, чтобы Остин оказался у нее внутри.

Будто повинуясь мысленно отданной команде, Остин приник к ней, но в последний момент остановился.

– Сама… – произнес он, тяжело дыша. – Сделай это сама…

Молли поняла, почему он ее об этом попросил. Хотел еще раз убедиться, что ей это нужно не меньше, чем ему.

Она приподняла бедра и попыталась ввести его в себя, но у нее ничего не получилось. Она повторила попытку: снова неудача.

– Не могу… – воскликнула она в величайшем смятении и тоске.

В этот момент он ее не целовал и его руки не ласкали ее тело. И снова перед ней забрезжила реальность, разгоняя затянувшую ее взор алую пелену страсти. На смену эротическому опьянению пришли былая нервозность и страх.

Остин почувствовал, как она напряглась и как сжались ее мышцы, преграждая ему доступ в ее лоно. С нарастающей нежностью Остин подумал, что ей нужна помощь.

– Подожди, – прошептал он. – Не торопись.

Он стал успокаивать ее, гладя пылающее лицо руками, прикасаясь к ее лбу нежными, легкими поцелуями.

– Ночь… – прошептал он. – У нас… впереди целая ночь.

Потом Остин снова стал ее целовать – в лоб, в щеки, в глаза, в шею – в первое, что ему попадалось. Одновременно он расстегнул на ней платье, стянул его вниз и расстегнул лифчик, высвобождая ее груди. В следующий момент он приник ртом к одной из ее грудей, жадно вбирая в себя губами сосок.

– Раздеться… – пробормотал он, как в забытьи, отрываясь на мгновение от ее груди.

Молли, которая в этот момент поглаживала пальцами волосы у него на затылке, в удивлении подняла на него глаза:

– Что ты сказал?

Остин, с трудом выговаривая слова, пробормотал:

– Хочу… раздеться…

– Я тоже.

Некоторое время Остин возился со своей футболкой, стаскивая ее через голову, а Молли ему помогала. Когда же футболка упала на траву, Остин прижался к нагому телу Молли. Это ощущение было настолько острым, что еще больше увеличило эрекцию, и его тело пронизала дрожь страстного желания. Он снова положил руку на нежные складки кожи у нее между ног и, между прочим, обнаружил то, что прежде укрывалось от его внимания, – Молли тщательно выбривала себе промежность, и теперь там у нее все было голенькое, как у девочки. Это показалось Остину невероятно пикантным и сексуальным.

Раздвинув ее заветное, женское, он погрузил палец в ее плоть. Ее нутро было горячим и влажным. На этот раз она была полностью готова к соитию. Двигая пальцем вперед-назад, он разрабатывал таким образом ей вход, стараясь сделать сближение для нее легким и безболезненным.

– Ты хочешь меня?.. – прошептал он.

Она впилась пальцами в его плечи и кивнула.

– Значит… ты мне доверяешь?

Помолчав, она дала ему односложный, но недвусмысленный ответ:

– Да.

Остин с благодарностью поцеловал ее в губы.

– Вот и хорошо.

Приподняв Молли за бедра, он стал направлять ее. Очень медленно и осторожно.

– Так нормально? – спросил он, борясь с желанием сразу, одним движением войти в нее.

В ответ она еще шире расставила ноги и опустилась на него всей тяжестью своего тела.

Из его уст вырвался протяжный стон. Ему захотелось опрокинуть ее на траву и заняться с ней любовью, как он привык. Только огромным усилием воли он подавил этот мгновенно возникший у него импульс.

Молли чувствовала, что Остин осторожничает, сдерживает себя. Подобная предупредительность была вовсе не в его характере, и Молли оценила ее. Теперь она могла без колебаний повторить то, что сказала ему несколькими минутами раньше: «Я тебе доверяю».

Прислушиваясь к своим чувствам, рождавшимся в ней от близости с Остином, она невольно задалась вопросом: неужели та сдержанность, вернее, скованность, сопровождавшая прежде ее интимную близость с мужем, окончательно ее покинула?

Пожалуй, она могла бы ответить на этот вопрос утвердительно, поскольку ее лоно обильно источало любовную влагу и раскрывалось навстречу Остину подобно цветку, а струившаяся в ее венах кровь рассылала по телу искры, которые, словно крохотные угольки, разжигали пожар страсти, требовавшей немедленного выхода.

Даже самые яркие эротические фантазии, которые посещали иногда Молли за долгие годы вынужденного воздержания – ведь нельзя же назвать полноценной близостью те физические контакты, которые бывали у нее с Остином прежде, – не могли сравниться с тем, что она сейчас испытывала. Она чувствовала себя раскрепощенной, свободной от всего того, что снедало ее душу, казалось, целую вечность. Да что там свободной! Она не просто наслаждалась, она как будто парила по небу. Вокруг нее мигали россыпи звезд и светила луна, рассылая свои серебристые лучи по черному бархатному небу.

– Тебе не больно? – хрипловатым от страсти голосом спросил ее Остин, из чего она заключила, что, выплескивая свою физическую радость наружу, не смогла удержаться от крика.

«Больно»? Как сказать. В самом деле, больно ей сейчас или нет?

Нет, если она и испытывает боль, то это лишь составная часть того острого, пронизывающего ощущения, которое в эту минуту завладело всем ее существом.

Хотя Остин заполнял ее целиком, а его движения внутри ее тела доставляли ей массу удовольствия, чего-то ей все-таки не хватало. Но вот чего?..

– Остин… Я хочу… – едва слышно проговорила она, выгибая спину и крепче охватывая мужа ногами.

– Что?.. – горячо выдохнул он ей в ухо, поддерживая ее за плечи, чтобы она не соскользнула с качелей. – Что ты хочешь?

Ощутив, что она приближается к некоему контрапункту в их с Остином сближении, она задыхающимся голосом произнесла:

– Я хочу… я хочу… тебя!

Может быть, она и сама не отдавала отчета в своих словах. Она говорила первое, что пришло ей в голову. Тем не менее слова «я тебя хочу» были произнесены.

Она почувствовала, как при этих словах его сильное тело напряглось и содрогнулось. С еще большим неистовством Остин принялся двигаться вперед-назад в ее лоне. В следующую минуту он, обхватив ее с силой руками за плечи, неожиданно замер, словно обратившись в соляной столп. Между тем его мужская снасть, подрагивая от спазмов наслаждения, посылала внутри ее тела частые импульсы, которые, подобно электрическим разрядам, непрестанно возбуждали и тревожили ту глубинную часть ее лона, где затаилась матка.

И нижняя часть лона, и матка отозвались на эти импульсы выбросом энергии невиданной силы, вызвав во всем существе Молли сходное с шоком потрясение. Это было подобие взрыва, которое на несколько бесконечно растянутых во времени мгновений уничтожило в сознании Молли всякое представление о реальности и заставило ее тело вновь и вновь содрогаться от сладостной дрожи.

Качели замерли, а руки Остина, казалось, навечно прикипели к ее плечам. Она полулежала на деревянном сиденье, опираясь спиной о широкую грудь мужа.

Ей казалось, что прежде у нее никогда не было близости с мужем, и то, что произошло между ними сейчас, было их первым соитием, в котором все для нее было новым и упоительным.

Он отвел влажные волосы у нее со лба.

– Молли?..

В его голосе слышалось беспокойство, но она была слишком утомлена, чтобы произнести хоть слово.

– Молли?.. – Чтобы добиться от жены ответа, он даже слегка встряхнул ее за плечи. – Ты как… Как ты себя чувствуешь?

Она ничего не ответила, только улыбнулась – благодарно и светло. Не сразу до Молли дошло, что только что, впервые в своей жизни, она испытала оргазм.

Когда она решила наконец отстраниться от Остина и подняться на ноги, колени у нее предательски подогнулись и она чуть не упала.

Теперь Остин по-настоящему осознал, почему французы называют акт любви между мужчиной и женщиной «маленькой смертью».

Ноги не держали его, и, сделав шаг по направлению к дому, он опустился на землю, он лег на спину, устремив взгляд в звездное небо.

Молли опустилась рядом с ним на траву.

– Остин, с тобой все в порядке? – обеспокоенно спросила она, положив руку ему на грудь.

– Да, – ответил Остин одними губами.

На самом деле он не знал, так ли это. Руки и ноги у него дрожали, а сердце колотилось так, что, казалось, оно готово выпрыгнуть из грудной клетки. Никакой боли, однако, Остин не чувствовал и особого дискомфорта от своего состояния не испытывал.

Поэтому он продолжал спокойно лежать на земле, подложив руку под голову и все так же всматриваясь в звездное небо. Поднялся легкий ветерок, который приятно освежал его разгоряченное лицо и тело.

Молли прилегла с ним рядом, и он мог, если бы захотел, на нее посмотреть. Но он лежал без движения, не поворачивая в ее сторону головы.

Вообще-то ему очень хотелось повернуться к ней и сжать ее в объятиях, но у них с Молли за долгие годы семейной жизни взаимные нежные прикосновения как-то не практиковались. С другой стороны, в прошлом они никогда с такой страстью любовью не занимались.

Он подумал, что настал момент, когда к жене нужно отнестись с особым тактом и деликатностью и, разговаривая с ней, подбирать верные, идущие от сердца слова.

– Как ты думаешь… – начал он, потом замолчал и нервно сглотнул.

Она ждала продолжения. Остин почувствовал это и заговорил снова:

– Как ты думаешь… рыбы испытывают жажду?

– Что такое?

Сначала Молли показалось, что она неправильно его поняла. Но его вопрос был настолько неожиданным и неуместным, что она хихикнула. Вот это хорошо. Это то, что нужно. Смех куда лучше слез. Если бы она сейчас заплакала, ему оставалось бы только выкопать себе могилу и похоронить себя заживо.

– Я о рыбах… Испытывают они жажду… как ты думаешь? Особенно… те, что живут в океане. Кругом столько соленой воды…

– Ничего определенного сказать тебе не могу, – едва сдерживая смех, сказала она.

Небо прорезал огненный зигзаг, а потом до их слуха донеслось приглушенное, басовитое рокотание.

– Молния! – вздрогнула Молли.

– Гроза, – откликнулся Остин, в котором все меньше оставалось от прежнего рационального, застегнутого на все пуговицы человека. В нем пробудилось нечто мальчишеское, и это, надо сказать, не было ему неприятно. – Давай укроемся под деревом и посмотрим грозу!

– Послушай, Остин, – сказала Молли, перекатываясь на бок и устремляя на него испытующий взгляд. – Ты уверен, что с тобой все в порядке? Голова не болит?

Хотя он предлагал Молли спрятаться под деревом и посмотреть на грозу, физически он вряд ли был на это способен. Ноги по-прежнему почти его не держали, а голова сильно кружилась от слабости.

Послышался отдаленный рокот, после чего в небе снова полыхнула молния.

– Пойдем-ка, Остин, домой, – предложила Молли.

Она стала подниматься, но Остин взял ее за запястье и удержал.

– Не будет никакой грозы. Я ошибся… это элементарный разряд… атмосферного электричества. Из-за жары. Взгляни… небо-то чистое.

Он сам не заметил, как положил руку ей на плечо, обнял ее и уютно устроился на траве с ней рядом.

Молли посмотрела на небо, убедилась, что ливень им не угрожает, и сонным голосом произнесла:

– Что-то спать хочется…

Потом, к большому удивлению Остина, она прильнула к нему всем телом, закрыла глаза и ровно, размеренно задышала.

Остин, чувствуя, что тоже проваливается в сон, едва слышно повторил слова жены: «Я хочу тебя», счастливо улыбнулся и закрыл глаза. Ничего подобного он прежде от Молли не слышал и, честно говоря, услышать не рассчитывал.

Глава 24

Молли и Остин очутились дома только через несколько часов. Остин был настолько слаб, что ему пришлось воспользоваться помощью Молли. На этот раз, однако, он против ее помощи возражать не стал. Ему нравилось, как она его поддерживала и как ее бедро прижималось к его бедру, когда она вводила его в дом. Он даже рассмеялся, когда они потеряли равновесие и оба чуть не упали. В своем нынешнем состоянии он забыл об осторожности, чего раньше с ним не случалось.

Единение, которое возникло между ними, продолжалось, пока они не вошли в дом и взгляд Остина не упал на стоявший у кухонной двери потрепанный чемодан Молли.

Увидев его, он ощутил странную пустоту под ложечкой, ни слова не говоря, отстранился от Молли и, едва переставляя ноги, побрел в гостевую комнату, которая стала его спальней с тех пор, как он вышел из больницы.

Молли молча смотрела вслед мужу, не зная, идти ли за ним или оставить лучше его на время в покое. Она продолжала над этим раздумывать, пока не услышала шум льющейся воды. Она поняла, что Остин принимает душ, и решила, что он вовсе не так плохо себя чувствует, как это ей казалось минутой раньше.

«Ни о чем не думай, – сказала она себе. – А главное, не пытайся анализировать то, что случилось у тебя с Остином во дворе. Потом об этом подумаешь – когда как следует отоспишься».

Занимаясь домашними делами, она старательно следовала этой данной себе установке, как вдруг обнаружила, что прошло уже двадцать минут, а вода в ванной все еще льется.

Подойдя к комнате для гостей, она решительно постучала в дверь.

– Остин!

Поскольку он не отозвался, Молли вошла в его комнату и первым делом направилась в ванную.

Дверь была не заперта.

Моли приоткрыла ее и заглянула в щелку.

– Остин?

Из-за болезни Остина ванную комнату переоборудовали в душевую. Ванну вынесли, на ее месте установили деревянную скамью и, чтобы Остин не упал, обнесли ее деревянными перилами, за которые в случае необходимости он мог держаться.

За матовым стеклянным ограждением сквозь клубы пара едва проглядывали контуры его фигуры. С забившимся от дурного предчувствия сердцем Молли приоткрыла дверцу душевой.

Остин, закрыв глаза, неподвижно сидел на скамье, привалившись головой к кафельной стене. Лившаяся сверху вода омывала его тело, собиралась под ногами в ручеек и исчезала в крохотном бурливом водовороте стока.

– Остин! – воскликнула Моли, чувствуя, как в ней нарастает паника.

Очень медленно, словно ему требовалось сделать для этого огромное усилие, он приоткрыл глаза и посмотрел на нее в упор.

– Знаешь что, Молли? – задумчиво произнес он, словно продолжая начатый с ней разговор. – Я вот о чем подумал…

Неожиданно Остин запнулся, а потом и вовсе замолчал. Вместо того чтобы закончить свою мысль, он протянул к ней руки.

Молли не ожидала такого порыва с его стороны и так растерялась, что позволила втащить себя внутрь, хотя и была полностью одета. В следующую минуту, впрочем, она опомнилась и могла бы, если б того хотела, выскользнуть наружу, но не сделала этого. Она осталась и, более того, даже прикрыла за собой дверцу душевой кабинки.

Все так же молча и не сводя с нее глаз, Остин усадил ее к себе на колени, и теперь лившаяся из душа вода равно поливала их обоих. Потом, взяв Молли за руку, Остин поднес ее пальцы к губам и поцеловал. Во взгляде его проступило какое-то странное выражение: казалось, он сам над собой подсмеивался.

Молли, честно говоря, не знала, что и думать. Что делать, она тоже не знала. До сих пор она без особого успеха пыталась выбросить из головы то, что произошло между ними во дворе, но теперь, когда Остин затащил ее в душевую, ей и вовсе стало невозможно отделаться от этих мыслей. В голове у нее царил страшный сумбур, да и Остин не давал ей расслабиться, продолжая преподносить сюрприз за сюрпризом.

– Я собираюсь податься на север, – неожиданно сказал он, будто отвечая на какие-то свои тайные мысли. Нечего и говорить, что подобное заявление со стороны мужа удивило Молли ничуть не меньше, чем его действия.

– На север? – удивленно переспросила она.

– Ну да, на север. Может, в Висконсин, а может, в Миннесоту.

Он отпустил ее руку, прикрыл глаза и снова откинул назад голову, упершись затылком в кафельную стену.

Остин сидел так довольно долго, и Молли уже стала подумывать, что он уснул. Поэтому, когда он заговорил снова, она невольно вздрогнула.

Не открывая глаз, он сказал:

– Сниму себе хижину… на озере. Буду ловить рыбу… вечером сидеть у костра.

Какая рыба? Какой костер? Он ведь всегда отказывался ехать с ней за город? Говорил, что глупо спать на улице, когда у тебя есть свой дом.

– Хорошо проснуться… где-нибудь за городом, под открытым небом…

И это ее практичный, расчетливый Остин, который терпеть не может всякие палатки и лагерные костры? Молли просто отказывалась что-либо понимать.

Нет, в самом деле, не случилось ли у него чего с головой?

– Ну и как ты намереваешься туда добраться? – поинтересовалась она.

Остин беззаботно пожал плечами:

– Откуда я знаю? Может, на автобусе?

Хм! И это говорил человек, у которого в прошлом весь год был расписан по дням и по часам. Невероятно.

Бедняга. Он даже не знает, насколько он не подготовлен к такого рода путешествиям.

Она подумала об авиационном билете, который лежал у нее в сумочке, и о снятом ею номере в гостинице на окраине города. А потом подумала об Остине, который на свой страх и риск собирался ехать на рыбалку в глухой озерный край.

– Слушай, может, мне тебя туда отвезти? – предложила она.

Он открыл глаза.

– А как же твоя… Фло-ри-да? – произнес он по слогам.

– У меня билет на самолет на восьмое сентября.

Остин с минуту подумал, потом спросила:

– А сегодня какое?

– Двадцать шестое.

Поскольку у него на лице появилось странное, какое-то отстраненное выражение, она сочла необходимым повторить дату еще раз раздельно, чуть ли не по слогам произнося слова.

– Сегодня – двадцать шестое августа.

«Неужели возможно такое, что он не знает, какой сегодня месяц и день?» – подумала Молли, но сказала другое:

– Нагреватель перестал работать. Вода становится холодной.

Он кивнул, но выйти из душевой даже не попытался.

Молли выключила воду. Поскольку Остин, казалось, снова погрузился в оцепенение, она встала, стянула с себя мокрое платье и отбросила его в сторону.

С промокшим бельем пришлось повозиться. Когда трусики упали на мокрый кафельный пол и она после этого подняла глаза на Остина, то обнаружила, что он откровенно, без малейшего смущения ее разглядывает. Его по-прежнему занимал ее загар, вернее, полоски от купальника, которых на загорелом теле Молли вроде бы и не было заметно.

Стоя под его пристальным взглядом, Молли почувствовала, как в ней разгорается желание. Она хотела уже было прикрыться полотенцем, как вдруг Остин протянул руку и коснулся гладко выбритой кожи внизу живота.

– Это… очень эротично, – глубокомысленно произнес он. – Это могло бы мне понравиться…

– Что? – спросила она, замирая. – Что могло бы тебе понравиться?

Он покачал головой.

– Неважно…

– Нет, скажи… – попросила она тихо.

– Ну… я представил себе, что касаюсь этого места языком. Интересно все-таки, какова ты на вкус. И еще: хотелось бы знать, что бы ты при этом… подумала…

– Подумала бы, что ты начитался книжонок доктора Фишера, – сказала она едва слышно.

Остин криво улыбнулся и убрал руку.

Тут она вдруг поняла, до какой степени он утомлен. Не отдавая себе в том отчета, он говорил ей все, что приходило к нему в голову, не подвергая свои речи ни малейшей цензуре.

– Ну, хватит, – сказала Молли, снимая с крючка полотенце и в него заворачиваясь.

Прикрывшись, она взяла еще одно полотенце и стала вытирать им Остина. Потом она обернула полотенцем бедра мужа и повела его к кровати. Он повалился на нее как подкошенный.

– Всегда хотел… принять душ с тобой вместе, – произнес он перед тем, как погрузиться в сон.

Через шесть часов Молли проснулась. Она лежала на постели рядом с Остином, который все еще спал.

Как известно, увидеть вещи в перспективе можно только на свежую голову.

«Ты что, с ума сошла? – первым делом спросила себя Молли, когда проснулась. – Ты вообще думаешь, что творишь, или нет?»

Сильнейший стресс, в котором она пребывала последние двадцать четыре часа, довел ее, что называется, до точки. В самом деле, за последние сутки она пережила попытку изнасилования со стороны Остина, провела бессонную ночь, прошла через кризис в ее с Марком отношениях…

«Сколько еще нужно событий, чтобы поставить человека на грань нервного срыва?» – задавалась она вопросом, разглядывая оклеенные обоями в цветочек стены гостевой комнаты.

Думать о том, что произошло между ними, ей по-прежнему не хотелось. Еще меньше ей хотелось рассуждать на тему об открывшейся вдруг перед ней мужской привлекательности Остина.

Остин между тем перекатился на бок, открыл глаза и посмотрел на нее в упор.

– Забудь о том, что произошло вчера, – неожиданно, прежде всего для самой себя, произнесла она.

Правильно сказала. Только это в ее положении и можно было сказать.

Остин замигал, а потом неожиданно улыбнулся. Улыбка у него получилась такая очаровательная, такая сексуальная, что у нее екнуло сердце.

– Уже забыл, – сказал он.

«Ну и хорошо, – подумала она. – Просто отлично».

Остин поднял руку и дотронулся до бретельки ее тонкой ночной рубашки.

– А как же… обещанный тобой выезд на природу? – спросил он.

Если Молли сейчас уедет, значит, она вернулась в Айову напрасно. И все, что она до сих пор делала, тоже немногого стоит. Она-то приехала сюда для того, чтобы поставить Остина на ноги, а до этого еще далеко. Так что хочешь не хочешь, а обещание придется выполнять…

Да, она отвезет Остина на озера, как ему хочется. Но это будет не просто поездка. Для Остина это путешествие станет завершающей стадией в процессе его реабилитации. Он, конечно, этого пока не знает, но ему предстоит пройти курсы на выживание в экстремальных условиях.

Глава 25

Марк постучал в дверь дома Молли.

Тишина.

Он снова постучал, на этот раз куда настойчивее.

Никакой реакции.

Марк приезжал сюда уже в третий раз. И в третий раз на его стук никто не отзывался. Он был близок к панике, и его воображение угодливо рисовало ему сцены, которые были одна страшнее другой. Он уже всерьез начал подумывать о том, что пора идти в полицию, как вдруг его окликнул какой-то человек.

– Зря стучите. У них никого нет дома.

Марк обернулся и увидел на соседнем участке поливавшего газон мужчину со шлангом в руках.

Марк спутился с крыльца и подошел к забору.

– Вы знаете, когда они вернутся? – спросил он.

Мужчина пожал плечами.

– Но они точно уехали вместе?

Сосед Молли промолчал и стал посматривать на Марка с некоторым подозрением. Уж не преступник ли это, пытающийся выяснить, надолго ли уехали хозяева, чтобы без помех обчистить дом?

Марк прижал руку к сердцу и, как мог, убедительно сказал:

– Я – друг этого семейства. – Потом, махнув рукой в сторону парковочной площадки, добавил: – Вы наверняка уже видели здесь мою машину.

Сосед посмотрел туда, куда указывал Марк.

– Может, и видел. У вас «Триумф», если не ошибаюсь?

– «Эм Джи».

– Когда-то у меня был «Порше». Потом я женился, завел детей и теперь езжу на «универсале».

Марк решил, что этот человек, сменив спортивную машину на «универсал», совершил не такой уж глупый поступок. В вождении «универсала» тоже был свой кайф.

– Тоже неплохо, – сказал он. – Когда ведешь «универсал», куда бы ты ни ехал, кажется, что едешь на пикник.

Сосед расхохотался.

– Это вы верно говорите.

– А сколько вашим детям? – поинтересовался Марк.

– Тринадцать и десять.

– Совсем уже большие. Вы и оглянуться не успеете, как они станут водить собственные машины.

– Да, жизнь не остановишь, – произнес мужчина и направил свой шланг на очередную клумбу. – Кстати, о Молли и Остине. Они уехали пару дней назад. Сказали, что в отпуск. Мои детишки вызвались приглядывать за домом в их отсутствие. Что же до того, когда Остин с Молли вернутся, ничего определенно сообщить вам не могу. Они об этом не говорили. Похоже, и сами точно об этом не знали.

Молли и Остин? Уехали в отпуск? Вместе? Марк сделал над собой усилие, чтобы охватившее его изумление не отразилось у него на лице.

Поблагодарив соседа, Марк, как сомнамбула, прошел к своей машине, сел за руль и поехал домой. Он давил на педали, крутил руль и переключал передачи автоматически, поскольку его голова была занята другим.

Это что же получается? Молли с Остином вместе поехали в отпуск, словно какие-нибудь молодожены? Невероятно!

Вернувшись домой, Марк плюхнулся на кровать, подложил под голову руки и стал гипнотизировать взглядом потолок.

Бывает, что незначительные на первый взгляд события полностью изменяют существование человека.

Лично он, Марк, что называется, попал. Какой-нибудь час – да нет, не час, а всего несколько минут – будто стерли всю его прошедшую жизнь. Три дня назад, когда Молли пришла к нему в дом, и произошли те самые события, которые теперь, задним числом, он мог назвать судьбоносными. Молли была опечалена, нуждалась в его участии, а он… а он все испортил.

«Может, хватит обманывать себя? Ты ведь еще раньше ее потерял – и в глубине души всегда об этом знал!» – сам себе сказал Марк.

– Ты когда-нибудь видел стриптиз?

Габриэль! Стоит в дверном проеме, принимает соблазнительные позы…

Марку было непросто вернуться к реальности. К своему дому, своим делам, к той же Габриэль…

Кажется, Габриэль задала ему вопрос?

– Конечно, видел, – сказал Марк. Он, правда, не сказал, что это произошло, когда он учился в университете. При этом он был настолько пьян, что мало что помнил из происходящего.

– Зато ты никогда не видел, как танцую стриптиз я.

– Тебе отдыхать надо, а не о стриптизе думать…

Никакого желания общаться с Габриэль у него не было. По крайней мере, сейчас. Особенно сейчас. Ведь ему ничего не стоило возложить на Габриэль вину за то, что у него случилось с Молли. Когда у тебя что-то не ладится, всегда проще обвинить в этом другого человека, тем более если такой человек у тебя, что называется, под рукой.

Габриэль включила радио и вертела ручку настройки до тех пор, пока не послышалась классическая музыка.

На душе у Марка было скверно. Очень скверно.

Поэтому он переключился со своих невеселых дум на музыку. Ну, и отчасти на Габриэль, конечно.

– Я думал, ты не любишь классику.

– Да, не люблю. Но иногда могу послушать.

Она стала двигаться в такт с музыкой, высоко поднимая руки, чтобы под одеждой лучше обрисовывалась грудь. Опухоль у нее на лице прошла, но кровоподтеки на шее и под левым глазом никак не хотели рассасываться.

– Послушай, Габриэль, я не хочу смотреть стриптиз.

Она пожала плечами.

– Не хочешь, не надо.

На ней были тесные, облегающие шорты и короткий, открывающий живот топ.

Из-под шортов выглядывала каемка черных атласных трусов.

Чувство одиночества, охватившее Марка, все усиливалось. Так, что и жизнь казалась ему не мила. Тогда он попытался сосредоточить все свое внимание на Габриэль. На этот раз он даже порадовался, что она оказалась с ним рядом. Опершись на локоть, он приподнялся на постели и с любопытством посмотрел на Габриэль:

– Скажи, у тебя загар сплошной?

– А то… – сказала она, похлопав себя ладошкой по животу. – В специальный кабинет ходила, под кварцевой лампой лежала.

– Искусственный загар вреден ничуть не меньше, чем солнечный, – назидательно сказал Марк.

Габриэль скрестила перед собой руки и, резким движением вскинув их вверх, стащила с себя топ. Черный бюстгальтер, который она носила, не только поддерживал грудь, но и позволял ее созерцать в самом выгодном ракурсе. Кроме того, в нем были круглые дырки, открывавшие для взглядов ее соски. Марк округлившимися от любопытства глазами впился в наготу Габриэль.

Она подошла к кровати, оперлась о ее край коленом и сказала:

– Люблю эротичное бельишко.

Хотя у Марка на душе скребли кошки, легкое возбуждение он все-таки чувствовал.

Заведя руки за спину, Габриэль расстегнула бюстгальтер, резким движением плеч стряхнула его с себя и обнажила груди.

Марк сглотнул.

– Габриэль, ни к чему это все…

Он знал, что ему лучше всего отвернуться от нее или предложить ей удалиться, но не сделал ни того, ни другого. Продолжал смотреть на нее словно завороженный.

Между тем она стащила с себя шорты и трусики, после чего покрутилась во все стороны, позволяя лучше себя рассмотреть. Потом, не спрашивая у Марка разрешения, залезла к нему в постель и потянулась к «молнии» у него на джинсах…

Марк перекатился на спину и лежал, устремив глаза в потолок, чувствуя, что реальность медленно от него ускользает, уступая место слепому желанию.

«Ну и что? – подумал Марк. – В конце концов, это всего только секс. Будь проще и смотри на происходящее под этим углом. Тогда и угрызений совести никаких не будет».

– Вот это да! – восхищенно сказала Габриэль, рассматривая то, что открылось ее взгляду. – Да и сам ты тоже ничего. Симпатичный…

Хотя Марк, если не считать расстегнутых брюк, был все еще полностью одет, Габриэль, ничуть этим не смутившись, вынула из упаковки презерватив и сказала:

– А теперь я тебя поимею… Уж очень хочется.

Она не лгала. В глазах ее светилось желание, а дыхание из ее уст вырывалось быстрыми, короткими толчками.

А потом она опустилась на него и увела в заповедный край, где не было места мрачным мыслям и рассуждениям о судьбоносных моментах жизни, но царило одно только наслаждение.

Для Габриэль Марк был ценной добычей. Она хотела его, добивалась того, чтобы он тоже ее захотел, и наконец получила желаемое. Более того, подсознательно стремясь низвести Марка до своего уровня, она преуспела и в этом, ибо он, бывший скромник и аскет, вкусив от ее прелестей, довольно быстро превратился в ярого поклонника сексуальных удовольствий. Теперь они занимались сексом постоянно и всюду – даже, казалось бы, в совершенно не приспособленных для получения чувственных удовольствий местах. Они занимались любовью на кухне, в коридоре, в подъезде дома, когда, чтобы сохранить равновесие, приходилось упираться руками и ногами в голые, обшарпанные стены. Но любимым устройством, предназначенным для извлечения физических наслаждений, стал для них тренажер, который Марк приобрел, чтобы поддерживать себя в форме.

Когда Марка не было дома, Габриэль погружалась в эротические фантазии, изобретая все новые способы для удовлетворения своей чувственности. Когда же Марк возвращался с работы, они воплощали эти фантазии в жизнь.

За годы своей беспутной жизни Габриэль пришла к выводу, что большинству мужчин нравится разыгрывать из себя опытных любовников, которые знают о сексе все. Но Марк к их числу не относился. Он задавал вопросы, хотел все познать и всему научиться. И она его учила. Тому, к примеру, как сделать женщине приятное, продлить для нее удовольствие, заставить ее стонать от наслаждения и выкрикивать в экстазе его имя.

У Габриэль было множество мужчин, но так уж получилось, что только в объятиях Марка она познала истинное наслаждение. По этой причине она в буквальном смысле не могла от него оторваться. Он стал для нее своеобразным наркотиком. Чем больше она с ним трахалась, тем больше ей его хотелось.

– Дай затянуться, – попросил Марк, откидываясь в изнеможении на подушки после более чем трехчасового любовного марафона.

– Ты же не куришь?

– Не курил. Впрочем, мне и требуется всего-то одна затяжка. Чтобы выпустить колечко дыма.

Габриэль, не сказав больше ни слова, протянула ему сигарету. Она ни в чем не могла ему отказать.

Он сделал затяжку, выпустил к потолку голубоватое кольцо дыма, потом затянулся снова.

– Марк!..

Подумать только, тот самый Марк, который запрещал ей курить в открытой машине и читал ей лекции о вреде никотина, закурил!

Габриэль попыталась отобрать у него сигарету, но он не позволил ей этого сделать. Вместо этого Марк прикурил новую и протянул ей.

Вернувшись на следующий день с работы, он первым делом бросил на стол две пачки сигарет и сказал:

– Одна – тебе, другая – мне.

Потом Марк запустил руку в коричневый бумажный пакет, который принес с собой, и извлек оттуда две упаковки пива – по шесть банок в каждой.

– Как утверждает Бобби Голдсборо, после занятий любовью начинает томить жажда.

– Что? – в удивлении спросила Габриэль, поднимая на него глаза.

– Да так, ничего особенного… Просто услышал по радио какую-то глупую песенку…

Он был пьян. Габриэль прежде никогда не видела его пьяным. Да что там пьяным! Она даже ни разу не видела, чтобы Марк употреблял алкоголь.

– Хочешь пивка? – Не дожидаясь ответа, он всунул ей в руку банку с пивом, после чего откупорил другую и, закинув голову, одним глотком ее ополовинил.

Ну вот, свершилось. Она, втайне желавшая хотя бы самую малость измарать его в грязи, чтобы приблизить к себе и сбить с него то, что она называла спесью и фанаберией, своего добилась.

Но Марк, как человек цельный и увлекающийся, никогда ничего не делал наполовину. Упав с вершины, он, не совершая никаких попыток задержать свое падение, безоглядно летел на самое дно пропасти.

Глава 26

Озеро Голубая Луна.

Остин выбрал это место, потому что ему понравилось название: озеро Голубая Луна, Миннесота. Как он позже осознал, в этих словах заключалась определенная символика.

Прозрачная, с голубоватым отливом вода плескалась вокруг выдававшейся в озеро маленькой пристани. Из радиоприемника доносились тягучие звуки песенки, рассказывавшей о знойных радостях лета. Жаркое солнце припекало спину даже сквозь плотную, из джинсовой материи рубашку. Остин стоял на шаткой деревянной пристани и, осваивая навыки обращения с рыболовной снастью, раз за разом забрасывал поплавок в воду, потом подтягивал его за леску к себе и повторял операцию снова. В ветвях росших на берегу деревьев голосили птицы.

Чувствовалось приближение осени.

Хотя листья кленов были еще зелены, а солнце по-прежнему грело жарко, все-таки это было не совсем то солнце, что в разгар лета. Оно чуть ниже висело над горизонтом и чуть иначе освещало землю. Поэт наверняка бы сказал, что его свет сделался более меланхоличным, чем прежде.

Ничего удивительного: сентябрь был не за горами.

Мимо проплыла, поднимая волну, моторная лодка. Сидевшие в ней люди смеялись и махали Остину руками. Остин тоже помахал им в ответ.

Поднятые лодкой волны достигли низеньких деревянных мостков, на которых примостился Остин, лизнули его босые ноги, а потом снова вернулись в свою родную стихию.

Когда волны улеглись, Остин снова забросил удочку. У него это получилось не слишком изящно, но все-таки значительно лучше, чем два дня назад. Когда он забросил свою снасть в первый раз, ему не удалось даже закинуть поплавок в воду – он упал на доски настила прямо ему под ноги.

Если честно, Остин пока ни одной рыбы не поймал. Он просто практиковался, и ни крючка, ни наживки у него не было. К леске были привязаны только грузило и поплавок.

Смотав леску, Остин повторил попытку. В общем, он был доволен достигнутыми успехами хотя бы по той причине, что прежде ни разу на рыбалке не был, и это дело было для него в новинку. Правда, лет десять назад соседу удалось разок выманить его на замерзшее озеро, но опускать снасть в лунку во льду куда легче, чем забрасывать ее далеко в воду. Это прежде всего требовало отличной координации движений, а у Остина после инсульта с этим были проблемы.

Размахнувшись, Остин забросил удочку. Грузило со всплеском ушло на глубину, а поплавок запрыгал на поверхности воды.

Здорово!

Интересно, Молли видит, как он забрасывает удочку?

Остин глянул через плечо.

Она лежала на берегу на полотенце, согнув одну ногу в колене. Поскольку на ней были темные очки, он не мог понять, открыты у нее глаза или нет. Обрезанные джинсы Молли подвернула выше колен, а топ она подоткнула под бюстгальтер, чтобы подставить солнцу живот.

Остин едва ли не воочию ощущал исходивший от нее запах кокосового лосьона.

«Забудь о том, что между нами было», – так, кажется, сказала она ему три дня назад? Но как он мог об этом забыть? Все его помыслы были сосредоточены именно на этом. Кстати, Остин не сомневался, что Молли тоже не забыла о той ночи. Иногда, когда он оборачивался в ее сторону, то замечал, что она тоже на него смотрит. Но как только их глаза встречались, она сразу же отводила взгляд. Странное дело, при этом унее на щеках всякий раз появлялся легкий румянец.

После стольких лет совместной жизни он наконец понял, что интимная близость, которая была между ними три дня назад, являлась своеобразным идеальным воплощением того, как должны складываться отношения между супругами. Заниматься любовью так значило похоронить недоброжелательство, навсегда забыть об эгоизме и относиться к своему партнеру с нежностью и пониманием.

Остин, однако, был реалистом и понимал, что такое, возможно, никогда больше не повторится. В том, что произошло между ними, было нечто особенное, труднообъяснимое.

Потом Остин стал раздумывать над тем, в самом ли деле Молли получила удовольствие от их близости или только притворялась.

«Забудь об этом!» Это ведь она сказала, не он…

Размышления Остина прервал громкий голос Молли. Усевшись на полотенце и сняв очки, она крикнула:

– Как ты насчет того, чтобы искупаться?

Вот оно! Молли опять бросает ему вызов. Она словно проверяет его на прочность. Она назвала эту поездку отпуском, но, в сущности, они ведут самую настоящую походную жизнь. Вчера, к примеру, она предложила ему заняться готовкой, а позавчера отправила за покупками в ближайший магазин у шоссе…

И вот теперь она хочет, чтобы он начал плавать.

Если разобраться, плавание – удовольствие, а удовольствия отец Остина не одобрял. «Нечего заниматься пустяками, – говорил он. – Главное – дело, которому ты служишь».

Между тем Молли прошла на пристань и нырнула. Ушла под воду легко, по-спортивному, очень чисто. Всплеска почти не было.

Вынырнув в нескольких ярдах от пристани, она забила по воде рукой, призывно закричала:

– Ну что же ты? Идешь?

Остин стал крутить катушку, сматывая леску. Катушка жужжала, как рассерженная пчела.

– Нет!

Он никогда не говорил ей, что умеет плавать. Точно так же никогда не говорил, что не умеет. У них вообще никогда на эту тему разговор не заходил. Остин решил и на этот раз попробовать отмолчаться. В воду лезть отказывался, но никак этого не мотивировал.

– Плавать тебе полезно, – не сдавалась Молли. – Это ведь род водотерапии. Помогает разрабатывать конечности.

Остин смотал леску и стал укладывать грузило и поплавок в предназначенные для этого гнезда.

– Не буду, – сказал он, делая вид, что все его внимание поглощено удилищем.

– А кто мне поможет, если у меня вдруг сведет ногу? – задала коварный вопрос Молли, начиная выгребать на глубину.

Остин прислонил удилище к деревянным перильцам и бросил взгляд в ее сторону.

– А ты не заплывай слишком далеко.

Молли остановилась и закачалась на одном месте, как поплавок.

– Я буду плыть до тех пор, пока ты не залезешь в воду.

Продолжает настаивать. Вот упрямица.

Ничего-то она не знает.

– Эй, Молли!

Она ничего не ответила и поплыла прочь от пристани… Туда, где вода меняла свой цвет с голубого на темно-синий. Там и вправду было глубоко, а со дна били холодные ключи.

– Молли! Тебе нельзя… так далеко заплывать! – За последние несколько дней Остин стал говорить куда разборчивее, чем раньше. Кроме того, он быстрее подбирал нужные слова. – Когда не знаешь дна… нельзя купаться одной… Это опасно!

– А ты на что?

Ну же, Остин! Признайся ей: «Я не умею плавать». Давай, говори скорей!

Она уплывала все дальше…

– Молли! Богом тебя прошу…

Остин вспомнил, как смотрел на него отец, когда у него что-нибудь не получалось. С презрением и насмешкой. Вдруг у Молли тоже будет такой взгляд?

– Я не умею плавать!

Его слова эхом прокатились над поверхностью воды.

«Я не умею плавать… Не умею плавать…»

На глаза Остина навернулись злые слезы унижения. Сквозь их пелену он видел, как Молли развернулась и поплыла по направлению к берегу. «Слава богу, – подумал он. – Хоть не зря признался». Несмотря на то, что он злился на Молли за свое вынужденное признание, он не мог не восхищаться тем, как грациозно она плыла и как уверенно чувствовала себя в воде.

Добравшись до крохотного причала, Молли закачалась на воде рядом, переводя дух.

Остин подошел к краю пристани и наклонился.

– Давай руку.

– Только не пытайся… меня вытаскивать… Тебе нельзя поднимать тяжести.

– Дай мне руку, – повторил Остин.

К удивлению Остина, она не стала больше ему противиться и протянула руку.

Остин схватил ее за запястье и тащил вверх до тех пор, пока Молли не оказалась с ним рядом.

С нее ручьем катилась вода. Усевшись на деревянные доски настила, она первым делом стала отжимать волосы. Грудь у нее вздымалась и опадала, а на руках и ногах выступили мурашки. Хотя она купалась, так и не сняв топа, он видел ее затвердевшие от холодной воды соски, проступавшие даже сквозь двойной слой материи.

Остин подал ей полотенце.

Молли взяла полотенце и в первую очередь промокнула лицо.

– Почему ты мне не сказал, что не умеешь плавать?

Приведя в порядок лицо, она стала вытирать длинные загорелые ноги. Остин был не в силах оторвать от них взгляд.

– Так почему все-таки ты мне об этом не сказал? – повторила вопрос Молли.

– Да так… Повода не было. – Теперь, когда Остин открыл ей свою тайну, ему стало легче.

– Могу тебя научить.

Молли наблюдала за мужем, пытаясь понять, как он отреагирует на очередной вызов, который она ему бросила. Солнце уже согрело ее, и на щеках у нее заиграл нежный румянец.

Остин, глядя на нее, заметил и этот румянец, и крохотные веснушки на кончике носа.

Какая же она все-таки красивая.

Между прочим, она все еще его жена.

Но скоро от него уедет…

Остин перевел взгляд на свою трость, которую он прислонил к деревянным перилам рядом с удочкой. Черт! Он и ходить-то нормально не может. Где уж тут учиться плавать?

К тому же, учись не учись, она все равно от него уйдет.

Схватив трость и сгорбившись, он двинулся нетвердой походкой в сторону стоявшей на берегу хижины, которую они с Молли снимали.

На пятый день их пребывания на озере Молли предложила Остину прокатиться на машине. Остин был не прочь посмотреть окрестности, но она настаивала, чтобы за руль сел он.

– Нет, – сказал Остин. Он давно уже убедил себя, что водить машину больше никогда не станет, и удивлялся, почему такая простая мысль никак не может утвердиться в ее сознании.

– Ты боишься – и в этом все дело.

Молли придумала новый метод воздействия на его психику. Весьма, надо сказать, успешный.

– Я? Боюсь? Это чего же, позволь тебя спросить?

– Боишься, что и в самом деле не сможешь больше водить. Другими словами, боишься провала, неудачи.

Оказывается, она знала его куда лучше, чем он мог предположить.

– Помни, прежде чем начать переключать передачи, ногу надо поставить на педаль тормоза, – сказала ему Молли, когда они залезли в его серебристый «Мерседес».

Остин тупо смотрел на приборную доску.

– Передача, – напомнила ему Молли.

Раньше водить машину было для него все равно, что дышать. Он делал это автоматически, не задумываясь о процессе. Но несколько лет назад, когда Остин взялся обучать вождению Эми, неожиданно выяснилось, что он не может точно объяснить, зачем нужно проделывать те или иные манипуляции с педалями или переключателем передач. Он просто делал то, что нужно, – и все.

Теперь, однако, ему предстояло обдумывать каждое свое движение и отвечать себе на многочисленные вопросы. К примеру, зачем он переключает передачу, что это ему дает и что при этом происходит в железном организме машины? Помимо такого рода проблем, он должен был решать и другие: подмечать то, что творится на дороге, и действовать сообразно с обстановкой.

Как же, оказывается, все это трудно!

После инсульта у Остина сложилось убеждение, что он может делать только одно дело сразу. Теперь же он должен был научиться держать под контролем самые разные виды деятельности и как-то их синхронизировать. Это было все равно, что одной рукой поглаживать себя по животу и одновременно выстукивать пальцами другой джазовый ритм на поверхности стола.

Остину казалось, что это у него никогда не получится.

– Ну вот, – сказала Молли. – Ты переключил передачу. Теперь долой ногу с тормоза.

Остин посмотрел на приборную доску. Красный индикатор указывал на то, что он по-прежнему давит на тормоз. Он никак не решался снять ногу с педали, поскольку не был уверен в своих рефлексах – если, конечно, они у него еще остались.

Молли была права. Он боялся.

Неважно, что его машина стояла на проселочной дороге, на которой почти не было движения. Неважно, что вокруг не было ни людей, ни автомобилей.

Он все равно испытывал страх.

Автомобиль стоял на месте. Молли ждала, что предпримет Остин. Он же продолжал гипнотизировать взглядом приборную доску.

– Ну, в чем дело? – не выдержала наконец Молли. – Ведь не самолет же это, в самом деле.

– Ладно, ладно, сейчас…

Остин медленно убрал ногу с тормоза.

Машина не двигалась.

– На газ-то нажми, – напомнила ему Молли.

На лбу у Остина выступил холодный пот.

Руки тоже вспотели, и рулевое колесо стало скользким.

Остин снова нажал на педаль тормоза, бросил руль и потер руки о джинсы.

– Не могу.

– Что случилось? – спросила Молли. – Чего, собственно, ты боишься?

Ну почему она опять заговорила о его страхах? Зачем выворачивает наизнанку ему душу?

Очень медленно Остин снял ногу с тормоза, переставил ее на педаль газа и легонько надавил.

Машина двинулась вперед.

Ура! Они едут!

Молли стиснула руки, чтобы, не дай бог, не вмешаться в процесс.

Остин сконцентрировал внимание на педали газа, пытаясь определить, с какой силой нужно на нее давить. Потом он вдруг понял, что совершенно упустил из виду руль. Казалось, ему было абсолютно все равно, куда они едут.

Но стоило ему только сосредоточить внимание на дороге, как он напрочь забыл про педаль газа и о том, что на нее нужно давить. Неужели ему когда-нибудь удастся контролировать оба этих процесса? Нет, невозможно. Слишком сложно для него.

– Попробуй еще раз, – сказала Молли, когда машина, пару раз дернувшись, остановилась.

Остин сделал еще одну попытку: взялся за руль и поставил ногу на педаль газа. От напряжения у него кружилась голова и звенело в ушах.

– Остин, ты едешь! – ободряюще воскликнула Молли.

Честно говоря, проехать сотню ярдов по пустой проселочной дороге смог бы и ребенок. Особенно подложив себе под задницу пару географических атласов и имея рядом с собой приятеля, который давил бы за него на педали. Но для Остина эти сто ярдов были все равно, что круг почета для победителя гонок в Индианаполисе. Гордость его прямо-таки распирала.

Он жал на газ и крепко сжимал руль, пока они не подъехали к повороту. Тут он запаниковал и с такой силой надавил на тормоз, что если бы не ремни безопасности, они с Молли наверняка соприкоснулись бы лбами с ветровым стеклом.

– Поворот надо делать осторожно, так что поезжай помедленнее, – проинструктировала его Молли.

Остин послушался, тронул машину с места и поехал медленнее. Как только они преодолели поворот, Остин увидел, что проселок выводит к тому месту на шоссе, где располагались бензозаправочная станция и продовольственный магазин.

– Уж коли ты едешь, почему бы тебе не попробовать самостоятельно подкатить к заправке? – предложила Молли.

Ответить ей означало бы отвлечься от дороги, рулевого колеса и педалей. Поэтому Остин промолчал и, стиснув зубы, продолжал править к бензоколонке. Остановившись у переезда, Остин посмотрел в обе стороны и только после этого въехал на шоссе. Проехав еще пару десятков ярдов, он притормозил у бензоколонки. При этом, правда, он переехал лежавшее на земле кольцо заправочного шланга, но особого внимания на это не обратил.

Совершив все необходимые манипуляции с тормозами и зажиганием, он откинулся на спинку кресла и перевел дух.

Прилично для первого раза. Как говорится, притер машину к самой бровке.

Он ждал, что Молли выйдет из машины и зальет бак.

Но она не двигалась.

Остин все понял. Она хочет, чтобы он вышел из машины и заправился самостоятельно. Что ж, всунуть шланг в горловину бака – дело нехитрое. Он справится и с этим, а потом отвезет Молли в хижину. А в хижине он расстегнет на Молли ковбойку, бюстгальтер… И «молнию» на своих джинсах. Он и это сможет. Теперь, похоже, он может все – ну, почти все…

Остин кое-как выбрался из машины и захлопнул за собой дверь.

Открутить крышку бензобака и в самом деле не составило для него большого труда. Потом Остин засунул в горловину бака пистолет древнего заправочного шланга и поднял рычажок предохранителя…

И ничего. Ни капли бензина.

«Ты забыл нажать на курок», – напомнил себе Остин.

Он с силой нажал на металлическую скобу.

Вот оно! Полилось.

С удовольствием вдыхая в себя запах бензина, Остин наблюдал за тем, как на счетчике с щелканьем выскакивали цифры. Клик… клик… клик…

Остин хотел нажать на «стоп» на какой-нибудь круглой цифре, но цифры для его сознания продолжали представлять непостижимую загадку. Как-то так случилось, что он не мог предугадать, какая цифра выскочит на табло в следующую секунду.

Ничего. В следующий раз он все точно рассчитает. Он справится.

Сунув пистолет в гнездо, Остин закрутил бак и направился к окошку кассы расплачиваться за бензин.

Старухи Ма Кэппер, которая была известна всей округе за умение готовить наживку, в кассе не было. На ее месте сидел парнишка лет четырнадцати – скорее всего, ее внук.

– Пятнадцать тридцать семь, – сказал парнишка за кассой.

С некоторых пор Остин – по настоянию Молли – стал носить с собой наличность, но оплачивать покупку ему до сих пор еще не приходилось. Слазив в бумажник, он извлек оттуда десятидолларовую купюру. Потом, еще немного покопавшись в бумажнике, достал пятерку. Сложив купюры вместе, он положил их на покрытый линолеумом прилавок.

– Пятнадцать тридцать семь, – повторил мальчуган.

Первое слово «пятнадцать» Остин еще слышал, но все остальное слилось у него в ушах в сплошное «бла, бла, бла». На таком примерно языке, как ему казалось, переговаривались герои дешевых мультиков.

– Пятнадцать и…

– Пятнадцать тридцать семь. – Парнишка одарил его удивленным взглядом и шмыгнул носом.

Тридцать… тридцать… Что это, черт возьми, значит?

Он слазил в карманчик джинсов, где у него хранилась мелочь, и вывалил ее всю на прилавок.

Парочка даймов. Он знал, что это – даймы, и каждый из них содержит ровно десять центов.

А вот и четвертак. В нем, кажется, двадцать пять центов. А вот пенни, множество пенни – целая куча.

На лбу у Остина опять выступил пот. Считать деньги гораздо сложнее, чем водить машину.

Он уже хотел предложить мальчику самому набрать недостающую сумму, как вдруг звякнул колокольчик и в кассу вошла Молли.

Вот черт!

С ее появлением Остин вдруг осознал, что в тесном помещении кассы очень душно и ему не хватает воздуха. Кроме того, его стали раздражать принадлежавшие Ма Кэппер банки с наживкой, выставленные тут же, в кассе, на продажу. Хотя они были крепко-накрепко закупорены, Остину казалось, что он чувствует исходящий от них густой запах водорослей и несвежей рыбы. Остин понял, что еще немного – и его стошнит.

– У тебя все в порядке? – осведомилась Молли.

Остин быстро повернулся к окошечку кассы и пододвинул горку мелочи к сидевшему за аппаратом подростку.

– Сдачу можешь оставить себе.

Парень поначалу удивился, потом обрадовался.

– Спасибо, мистер, – сказал он, с завидным проворством сгребая медь и серебро с прилавка. Часть мелочи он положил в кассу, а остальное ссыпал себе в карман.

Остин решил, что здесь ему делать больше нечего. Повернувшись на сто восемьдесят градусов, он вышел из тесного закутка. Следом за ним вышла Молли.

Оказавшись на улице, Остин постепенно обрел способность нормально дышать и думать. Но в кассе ему пришлось туго – об этом свидетельствовали промокшая насквозь рубашка и слабость в коленях, которой он прежде не чувствовал.

Черт! Он даже не смог сосчитать мелочь. А как ему только что продемонстрировал мальчишка за кассой, с этим легко справляется любой подросток. Да что подросток! Сидевший на углу Пятой улицы слепой продавец попкорна тоже никогда не ошибался, отсчитывая сдачу.

Остин обошел машину и занял место пассажира.

Когда они ехали назад к хижине, Остин все больше помалкивал. Сидел, уставившись в одну точку, и думал о чем-то своем. Стал совсем, как тот, прежний, Остин – мрачный и необщительный, решила Молли.

Как только машина остановилась, Остин вылез из нее и побрел в сторону леса, окружавшего озеро.

Его не было несколько часов, но ближе к вечеру он вернулся. При этом настроение у него нисколько не улучшилось. Если бы это был другой человек, Марк, к примеру, Молли сразу бы его спросила: «Что случилось?» Но в общении с Остином вопросы в лоб не проходили. К нему следовало применить другую, более гибкую тактику.

– Хочешь посидеть у озера? – будто бы невзначай спросила Молли. – Скоро начнет садиться солнце. Красиво…

– Не хочу.

Он зашел в спальню, вернулся оттуда со спальным мешком под мышкой и направился к выходу. Молли пошла было за ним.

– Не ходи за мной, – сказал ей Остин.

– А куда ты направляешься?

– Куда надо. И сиделки мне не нужны.

Слова он произносил резкие, даже обидные, но голос его звучал как-то неуверенно. И хотя он возражал против сиделки, по мнению Молли, она была ему просто необходима. Но опять же указывать ему на это не стоило.

Остин, убедившись в том, что Молли оставила его в покое, удовлетворенно вздохнул и двинулся по тропинке вдоль берега озера.

Молли стояла на пороге и провожала мужа взглядом.

Если разобраться, человек, который удалялся от хижины, ни капельки не был похож на ее мужа.

Его волосы сильно отросли, и в них появилась седина. Такую прическу Остин раньше никогда не носил. Точно так же он никогда раньше не носил джинсы и клетчатую рубашку. Кроссовки у него были не завязаны, и их длинные шнурки тащились за ним по песку.

Короче, это был совсем другой человек. Как будто из другого мира.

Молли без устали расхаживала по кухне. Иногда, правда, она присаживалась за кухонный стол, но буквально на минуту. Изредка она подходила к двери и всматривалась в темноту, но потом снова принималась мерить кухню шагами.

Она решила было попить чаю, но, сделав глоток, отставила чашку. Ей неожиданно пришло в голову, что она волнуется за Остина точно так же, как когда-то волновалась за Эми, Мелинду и Сэмми.

Молли заметила сиротливо стоявшую в углу кухни трость. Остин забыл ее или намеренно не взял с собой. А зря, эта штука очень пригодилась бы ему в ночных странствиях. Берег был неровный, и Остин мог споткнуться и упасть.

Когда она думала о том, что Остин в полной темноте бродит по берегу, в голову ей лезли всякие ужасы. Во-первых, рядом было озеро, а Остин, как выяснилось, не умел плавать. Он мог сорваться с берега и упасть в воду. Ну а во-вторых, он просто мог заблудиться.

Она должна пойти на берег и его отыскать.

Ничего подобного. Не должна.

«Он пытается вновь обрести независимость«, – сказала себе Молли. Вот зачем он отправился в это ночное путешествие. Если она его и отыщет, он, возможно, устроит ей за это скандал. Скажет, что она слишком его опекает и относится к нему как к малому ребенку.

Господь свидетель, жить с Остином в этой крохотной хижине было непросто. Хотя Молли и сказала ему, чтобы он забыл о том, что произошло между ними той ночью, сама она постоянно об этом вспоминала. И эти воспоминания сводили ее с ума. Но бог с ними, с «теми» воспоминаниями. Сам Остин тоже заставлял ее все время о нем думать. Вот и сейчас она не находила себе места, помимо воли представляя себе, как он в полном одиночестве бродит по каменистому берегу и темному, неприютному лесу…

От нечего делать Молли начала было проверять запасы пресных крекеров и готовых к употреблению разнообразных каш с низким содержанием жира, которыми она кормила Остина, как вдруг услышала отдаленный раскат грома. Потом в небе полыхнула молния.

Это решило все дело.

Захлопнув дверцу кухонного шкафчика, Молли направилась к двери.

Там, на улице, при свете висевшего у крыльца фонаря она увидела, как с неба стали падать крупные дождевые капли. Налетел ветер, поднимая с земли упавшие листья и тучи пыли. Гроза стремительно надвигалась. В ноздри ударил сложный аромат, состоявший из запахов озона, тины, влажной земли и хвои. Послышался удар грома, потом еще и еще – уже ближе. Горизонт прорезал зигзаг молнии, осветив на мгновение нависавшие над головой низкие, тяжелые тучи.

Молли поспешила к машине, чтобы достать из салона фонарик. К сожалению, батарейки у фонаря почти сели, и Молли попеняла себя за то, что не проверила их дома. Она вечно про них забывала.

Освещая перед собой путь блеклым желтым лучом, она торопливо пошла по тропинке, по которой ушел Остин.

Скоро дождь припустил по-настоящему. Это был настоящий ливень: казалось, разом прохудилось все небо. Ледяная вода секла Молли по лицу и голым рукам и ногам. В одно мгновение она промокла насквозь и промерзла.

Гром теперь рокотал не переставая, а молния вспарывала небо над головой все чаще и чаще. В ее свете Молли видела, как качались из стороны в сторону высокие деревья, грозя рухнуть на землю.

Выскочив на опушку, она увидела стоявшего там обнаженного по пояс человека, который, запрокинув голову, протягивал к грозовому небу руки.

Остин!

Неужели это ее уравновешенный, практичный, равнодушный к красотам природы муж? Увидев его, она замерла на месте. Что он творит? Уж не сошел ли, чего доброго, с ума?

– Остин! – крикнула она, не слишком надеясь, что он услышит ее.

Но Остин услышал. Он опустил руки и посмотрел в ее сторону. В следующую минуту он уже бежал к ней сквозь стену дождя. Схватив ее за руки, Остин легонько ее встряхнул и спросил:

– Ты что, с ума сошла?

Удивительное дело! Он сомневается в ее душевном здоровье, а сам ведет себя, как настоящий псих!

– Немедленно возвращайся в дом, – гаркнул он.

– Что ты здесь делаешь?

– Общаюсь с природой.

В его голосе слышалась эйфория.

Развернув ее за плечи в ту сторону, откуда она пришла, и легонько подтолкнув ее в спину, он сказал:

– Уходи отсюда!

Дождь заливал ей лицо, так что она почти ничего вокруг себя не видела. Сделав шаг вперед, Молли поскользнулась и чуть не упала на раскисшую землю. Остин, однако, не дал ей упасть и вовремя подхватил ее. Она прижалась к нему всем телом и положила руки на его грудь. Кожа у него была скользкая от воды и холодная как лед.

– Ты тоже должен вернуться в хижину. Я без тебя не уйду.

Остин понял, что на этот раз ему от нее не отделаться, и кивнул. Потом повернул голову и взглянул на свой импровизированный лагерь, который разбил под высоким деревом.

– Нужно забрать спальный мешок, – сказал он, но Молли схватила его за руку и удержала.

– Не надо. Потом заберем.

Он заколебался. Практичный старина Остин.

– Он намок и весит, наверное, тонну. Потом возьмем, после грозы. Когда вода стечет.

Он не стал спорить и послушно зашагал рядом с ней по тропинке.

В эту минуту проклятые батарейки окончательно выдохлись и фонарь погас. Они шли бок о бок в полной темноте по размытой дождем тропинке, и путеводным маяком для них были горевшие в отдалении окна хижины.

– Немедленно снимай с себя все мокрое, – велела Молли, как только они оказались под навесом крыльца.

Войдя в хижину, она схватила первые попавшиеся полотенца и поспешила назад. Как выяснилось, спешила она зря. Остин стоял на пороге в той же позе, в какой она его оставила, и восторженным взглядом смотрел на бушевавшую вокруг бурю.

Она повернула его лицом к себе и стала расстегивать на нем джинсы: сначала металлическую пуговицу, потом «молнию». Как это часто случалось в последнее время, белья на нем не было.

Ударил гром. Висевшая над крыльцом лампочка замигала, а потом погасла. Из-за грозы прекратилась подача тока.

Глава 27

Утаить факт эрекции было просто невозможно. Когда Молли расстегивала на нем джинсы, ее пальцы коснулись его напряженной плоти. От неожиданности Остин едва не вскрикнул.

Когда же она коснулась его напряженной плоти, он подумал, что прикосновения эти, возможно, вовсе не были случайными. При некотором воображении их можно было принять за ласку.

Она стянула с него джинсы, вручила полотенце и отошла в сторону.

Он стоял в темноте, сжимая в руках полотенце и прислушиваясь к шуму бури. Среди звуков доминировали вой ветра и стук колотивших по жестяной крыше дождевых струй.

Молния осветила порог в ту минуту, когда Молли, вскинув вверх руки, стаскивала с себя намокший свитер. Остин увидел ее обнаженные, блестевшие от влаги груди и освещенные небесным электричеством длинные ноги.

Он перевел взгляд на ее лицо и в долю секунды, пока небо перерезала молния, увидел, что она тоже на него смотрит.

Потом все вокруг снова окутала тьма, но Остин продолжал до боли в глазах всматриваться в черное, бархатное пространство. И был за это вознагражден: снова полыхнула молния, и он опять увидел Молли.

На этот раз она была совершенно нагая.

И продолжала смотреть на него.

Остин отшвырнул полотенце и направился в ту сторону, где стояла Молли. В самый последний момент он, однако, заколебался: что, если она его не хочет? Что, если он неправильно истолковал ее взгляд?

Она сама подошла к нему. Так близко, что он чувствовал исходившее от ее тела тепло. И услышал шепот, который, если бы они не стояли так близко, наверняка заглушил бы шум грозы.

– Остин…

Он слышал, как дрожал ее голос и как вырывалось из ее уст короткими, частыми толчками дыхание.

Инстинкт и желание победили.

Остин заключил ее в объятия. И повлек к тому месту на веранде, где стоял стол для пикников. Опершись о край стола спиной, Молли обхватила Остина ногами, готовая принять его в себя.

«Слишком уж я тороплюсь», – сказал себе Остин, борясь с острым, как боль, желанием войти в нее.

Она протяжно застонала, демонстрируя, что ее сжигает желание, не уступающее его собственному. Не желая медлить, она взяла его за член и направила в себя.

Он на мгновение замер, наслаждаясь своими ощущениями.

– Молли, моя дорогая Молли… – словно в забытьи шептал он.

Они оба часто и тяжело дышали, и их груди поднимались и опадали чуть ли не в унисон.

– Я ничего… не забыл, – прошептал Остин. В голове у него шумело, и шум этот заглушал звуки буйствовавшей вокруг стихии.

– Я тоже…

Он шептал ее имя, зарываясь пальцами в ее густые мокрые волосы.

– Я хочу тебя поцеловать… – произнес он.

Обхватив ее голову руками, он, не дожидаясь разрешения, припал губами к ее губам.

Губы у нее были холодные, а язык – теплый. Ее уста были вкуса дождя.

Одновременно он стал двигать бедрами. Медленно, осторожно.

Она ответила ему движением собственных бедер, стараясь подстроиться под ритм, который он начал задавать. Ее руки обнимали его за плечи, прикосновения ее сосков обжигали ему грудь, а ее дыхание эхом отзывалось у него в ушах.

Она заводила его, зажигала в его теле пожар страсти.

Сердце сильными частыми толчками гнало в его кровь адреналин. Он снова стал тем человеком, каким был на опушке, когда, воздев к грозовому небу руки, приветствовал разбушевавшуюся стихию: диким, первобытным, опасным.

Он не мог больше сдерживаться.

И сразу, одним мощным движением глубоко вошел в нее.

Молли громко вскрикнула, а ее пальцы впились в его плечи, оставляя на них багровые отметины.

Остин замер.

Надо быть осторожнее… Ей нельзя причинять боли. И вообще какого-либо вреда…

Но Молли обхватила его ногами еще сильнее, чем прежде.

– Не останавливайся, – попросила она. Стекавшая с ее волос вода капала ему на грудь. – Не останавливайся, прошу тебя.

Бушевавшая вокруг них буря проникла и в ее кровь.

Впервые в жизни Остин отпустил удила и действовал, повинуясь одному только инстинкту.

Они кончили вместе как раз в тот момент, когда буря достигла своего апогея. Грохотал гром, полыхала молния, а ураганный ветер гнул деревья к земле, ломая, как спички, тонкие и слабые.

Когда все было кончено и он в последний раз поцеловал ее в припухшие от страсти губы, они, обняв друг друга за талию, двинулись на ощупь к своей спальне и легли в постель. Они спали, а дождь выстукивал по крыше убаюкивающую мелодию затихавшей грозы.

* * *

Под потолком неожиданно вспыхнуло электричество. Свет яркой лампы разбудил Молли. Она приподнялась на кровати и прислушалась. В отдалении все еще рокотал гром, но дождь прекратился. Пытаясь понять, который час, Молли посмотрела в окно.

Все еще было темно.

Она снова улеглась в постель, Остин тут же прижался к ней. Опустив глаза, Молли посмотрела на его руку, лежавшую на ее предплечье. Повинуясь мгновенно возникшему импульсу, она протянула руку и пригладила кончиками пальцев упрямо топорщившиеся у него на руке черные волоски.

Спали ли они хоть раз за годы их семейной жизни вот так – тесно прижавшись друг к другу? Нет, насколько она могла припомнить. Молли завозилась в постели, устраиваясь поудобнее, как вдруг обнаружила, что в ее бедро упирается что-то твердое и горячее.

Молли посмотрела на Остина. Судя по его ровному дыханию, он спал. А она по прошлому опыту знала, что, если он спал, разбудить его было просто невозможно. Осторожно стянув с тела мужа простыню, она посмотрела на его напряженный даже во сне член. Ей захотелось потрогать его. С минуту поколебавшись, она протянула к нему руку.

Он был крепким, упругим и горячим – точь-в-точь таким, как она ожидала.

Лампа у нее над головой замигала и погасла, вновь погрузив во мрак комнату.

Отодвинувшись от Остина, она перекатилась на бок, подложила под щеку руку и остановившимся взглядом стала смотреть в темноту.

Рядом заворочался Остин. Матрас под его тяжестью прогнулся, и Молли невольно перекатилась по кровати ближе к нему, прикоснувшись к его обнаженному телу. Остин неожиданно поднял руку и с силой притянул ее к себе.

Спит ли он на самом деле? Или же притворяется?

Молли снова прислушалась к его ровному дыханию.

Спит.

Он спокойно спит, а она томится желанием. Странно. Что же это такое с ней творится? Она где-то читала, что пик сексуальности наступает у женщин гораздо позже, чем у мужчин, – годам эдак к тридцати пяти или сорока. Так, может, все дело в этом?

Рука Остина легла ей на живот, а потом стала опускаться все ниже и ниже…

Она замерла, ожидая, каким будет продолжение.

Его пальцы погладили курчавые волосы у нее между ног, потом проникли в ее горячее лоно.

Молли почувствовала, как по ее телу волной прокатилась дрожь, а перед глазами на мгновение все потемнело. Желая до него дотронуться, она опустила руку и коснулась его сильного мускулистого бедра.

– Молли…

Его голос донесся до нее, словно через вату.

– Молли, дорогая… – продолжал шептать Остин. – Повернись, прошу тебя.

Она и сама этого хотела, но не отваживалась…

В следующее мгновение Молли оказалась с ним лицом к лицу. Остин перекатился на спину, и она оказалась на нем верхом.

– Упрись коленями в постель, приподними таз… так, а теперь опускайся, опускайся… – хрипловатым от сна и возбуждения голосом руководил Остин ее действиями, поддерживая Молли за бедра.

Она послушно последовала его указаниям и на мгновение замерла, почувствовав его в себе. Потом принялась ритмично подниматься и опускаться, запрокинув голову и изгнав из своего сознания все, кроме страстного стремления достичь оргазма…

Остин смотрел на жену, не отводя глаз, будто загипнотизированный выражением страсти, проступившим у нее на лице. Когда же она достигла кульминации момента, из ее уст вырвался протяжный стон, и Молли, содрогаясь всем телом, упала к нему на грудь, уткнувшись лицом в его плечо.

Остин понял, что ему никогда не забыть ее исполненных страсти и желания глаз, а также удовлетворения, написанного на ее лице, когда она кончила. Теперь, когда Остин окончательно убедился, что она в состоянии получить в его объятиях наслаждение, почувствовал такую уверенность в своих мужских способностях, какой у него прежде никогда не было.

Остин уложил Молли рядом с собой, заглянул ей в лицо и, наклонив голову, поцеловал – сначала в нос, а потом в веки и губы.

Постепенно возвращаясь к действительности, она стала ему отвечать…

Когда над потолком во второй раз за ночь вспыхнула лампа, Остин, не обращая внимания на свет, продолжал ласкать Молли. С каждым разом его поцелуи становились все требовательнее, все настойчивее. Прочертив губами и языком у нее на теле дорожку от подбородка до живота, он с шумом втянул в себя воздух и, словно ныряя в омут, приник ртом к нежным складкам у нее в промежности.

Она застонала и, судорожно цепляясь пальцами за сбившиеся простыни, стала ритмично двигать бедрами.

– Остин… Ах!

Многие годы он мечтал, чтобы Молли произносила в минуту близости его имя – именно так, как она это сделала сейчас.

– Хочешь меня? – спросил он изменившимся до неузнаваемости голосом.

Она запустила ему в волосы пальцы обеих рук, еще сильнее прижала к себе его голову и дрожащим от страсти голосом произнесла:

– Да, я хочу тебя… очень хочу…

Глава 28

Габриэль взяла с кресла подушку и запустила ею в храпевшего на кровати Марка. Он уснул, даже не сняв одежды.

– Давай, поднимайся, – громко сказала она, не скрывая своего раздражения.

Марк застонал, покрутился на своем ложе, но глаз не открыл.

– Звонила Рейчел. Спрашивала, почему ты не вышел на работу. Я ей сказала, что ты заболел.

Марк перекатился на спину.

Как обычно, они провели предыдущую ночь, занимаясь любовью и пробуя разные позиции. Но когда Габриэль, объявив, что уже глубокая ночь и пора спать, отправилась на боковую, Марк спать не пошел. Проснувшись среди ночи, Габриэль обнаружила, что он сидит в гостиной и слушает музыку. Когда же она предложила ему идти спать во второй раз, Марк, не сказав ей ни слова, торопливо оделся, вышел из дома и не возвращался до самого утра.

– Что с тобой? Какая муха тебя укусила? – спросила она, подходя к кровати и принимаясь его тормошить.

Марк тряхнул головой, приподнялся на локте и посмотрел на нее налившимися кровью глазами.

– Ты, – сказал он, ткнув в ее сторону пальцем. – Ты – та самая муха, которая меня искусала.

Его жестокие слова больно задели ее сердце. Да как он смеет обвинять ее в собственных грехах? Опершись коленом о край постели, Габриэль схватила его обеими руками за шиворот.

– Лжец! – закричала она, со злостью глядя на него. – И все твои слова – ложь. Причем ты лжешь не только мне, но и себе. Я, конечно, университетов не кончала, но не надо большого ума, чтобы понять – ты себя жалеешь и строишь из себя несчастненького. А все из-за нее – из-за Молли!

Марк сел на постели, смерил Габриэль гневным взглядом и с силой оттолкнул от себя. Она испугалась – впервые с тех пор, как ее избили у стриптиз-клуба.

– Только не надо валить с больной головы на здоровую. Выходит, проблемы не у тебя, а у меня?

У Габриэль на глаза навернулись слезы, но показывать Марку, как глубоко ее задели его слова, она не хотела. Выставив вперед подбородок и высоко подняв голову, она крикнула:

– Свинья!

Это было единственное слово, пришедшее ей в тот момент в голову, которым она могла коротко охарактеризовать своего любовника.

Марк вздрогнул, замигал и… неожиданно стал прежним милягой Марком.

– Извини меня, Габриэль, – пробормотал он. Вся злость у него прошла, и теперь в его глазах проступали тоска и печаль. – Я был не прав. Не знаю, что на меня нашло.

«Что, в самом деле, с нами происходит? – подумала Габриэль. – А с ним? Или он прав, и причина его нынешнего состояния – во мне?»

Ведь он был такой хороший, такой правильный, когда она с ним познакомилась. Да, она хотела измарать его в грязи, чтобы низвести до своего уровня, но не подозревала, насколько разрушительной может быть для него связь с такой особой, как она.

Ей захотелось попросить у Марка прощения, но Габриэль знала, что ее слова только разжалобят его. Между тем для того, чтобы он смог выправить свою жизнь, необходимо было сделать так, чтобы он ее возненавидел.

– Ты такой глупый… – сказала она, ясно понимая, что Марк никогда не полюбит такую пропащую женщину, как она. – Думаешь, я так уж на тебя запала? Да ничего подобного. Трахаешься ты, конечно, неплохо, ничего не скажу, но трахаться – это еще не все. Скучный ты – вот в чем твоя проблема. Ты как та старая калоша, которая сдает тебе квартиру…

– Не смей говорить о миссис Девенпорт в таком тоне! – вскинулся Марк.

Из-за своей преданности старой леди он понравился ей еще больше, но она продолжала упрямо гнуть свою линию:

– Вот с кем тебе надо жить. Будете вместе резаться в картишки и печь пирожные для благотворительных вечеров. – Тут Габриэль усмехнулась, вспомнив, как Марк учил ее смазывать пирожные яичным белком, чтобы корочка вышла ровная и блестящая. Подумать только – корочка! Какой, скажите, мужик станет беспокоиться о такой ерунде?

Марк вскочил, но вместо того, чтобы выйти из комнаты, подошел к ней, стиснул в объятиях и прижал к груди.

– Зачем, скажи, мы друг друга мучаем?

Только одно мгновение она позволила себе расслабиться, но потом резким движением оттолкнула его.

– Мне надо ехать, – сказала она.

Он с минуту помолчал, потом согласно кивнул:

– Ты права. Но, в любом случае, прости меня, Габриэль. Очень тебя прошу.

Она дождалась, когда он пошел принимать душ, и начала собирать свои вещи: постелила на пол простыню – ее собственную, между прочим, – и стала швырять на середину одежду, обувь, белье, косметику…

Габриэль приостановила это занятие лишь на минуту, когда в спальню забрел Киллер и принялся со всеми удобствами устраиваться на ее вещах.

– Плохой котик. Пло-хой.

Она сняла его и, чтобы впредь неповадно было, легонько шлепнула. И сразу же об этом пожалела. Она любила кошек. В детстве ей ужасно хотелось иметь кошку или собаку, но отец не позволял.

– Ты ведь знаешь, как я ненавижу кошек, – низким голосом, передразнивая покойного отца, произнесла Габриэль и стала увязывать вещи в узел.

Взвалив его на плечо, она, не оглядываясь, пошла прочь из комнаты.

Выйдя на улицу, она встала на край тротуара и подняла вверх большой палец, подзывая такси. На сердце у нее было тяжело, а глаза затуманились от слез.

«Никогда не суйся в жизнь хороших мальчиков, которые думают, что рождены, чтобы спасти мир, – сказала она себе. – Таких вот, вроде Марка, святош, которые считают себя лучше других. И которые, надо признать, и впрямь лучше очень и очень многих».

Первой машиной, которая к ней подкатила, управлял жуткий тип с толстой рожей, бегающими глазами и сальной улыбкой.

– Запрыгивай, – сказал он, открывая перед ней дверцу и пожирая взглядом ее голый живот.

Но Габриэль еще не сошла с ума, чтобы садиться в машину с человеком, обладающим внешностью серийного убийцы.

– Иди к черту! – сказала она, вытирая хлюпающий нос одной рукой и захлопывая дверцу другой.

Во втором такси за рулем сидел похожий на студента колледжа аккуратный парнишка с короткой стрижкой.

«На вид парень вроде приличный, – подумала Габриэль, – а так – кто знает?»

Смахнув с ресниц слезы, она открыла дверь и положила свой узелок на заднее сиденье.

– Вы знаете стриптиз-бары где-нибудь поблизости? – спросила она у водителя, усаживаясь рядом с ним на переднее сиденье.

Парень застенчиво и немного нервно ей улыбнулся.

– Ищите уютное местечко, чтобы посидеть и выпить? – спросил он, нажимая на педаль газа.

– Нет, милый. Я ищу работу…

Глава 29

Гроза кончилась.

Ветер утих и дождь прекратился. На дворе запели птицы. Громко и жизнерадостно, как они всегда поют после грозы.

В комнату сквозь неплотно задернутые шторы проникали лучи света.

Молли лежала неподвижно, погруженная в свои мысли.

С началом нового дня к ней вернулась способность рационально мыслить и отдавать себе отчет в своих поступках.

Остин.

Спит с ней рядом.

Она вдруг поняла, что не в силах созерцать его снова.

Прежде чем он проснется и увидит ее рядом с собой в постели, прежде чем выражение страсти у него на лице сменится насмешливым и ироническим, она должна исчезнуть, уехать отсюда.

Молли выскользнула из постели, взяла кое-что из своих вещей и поспешила укрыться в ванной. Повернув кран, она проверила, не слишком ли холодная вода, после чего встала под упругие струи душа.

Такое уже раз случилось, говорила она себе. Там, на заднем дворе. Но тогда она проявила куда больше достоинства и сдержанности, была больше похожа на замужнюю женщину с солидным стажем семейной жизни… Но вчера…

То, что произошло вчера, нельзя было назвать супружеской близостью. Это был какой-то необузданный, животный секс.

Он видел ее лицо в тот момент, когда она кончила.

Он видел ее обнаженной. И не просто обнаженной, а, фигурально выражаясь, вывернутой наизнанку.

И то, что он видел, Остин использует против нее. Обязательно. Тогда, когда она менее всего будет этого ожидать. Остин – настоящий варвар. Грубый варвар, способный высмеять все на свете, даже самое святое.

Опять начинается старая песня. Она продемонстрировала ему свою слабость, позволила ему себя контролировать. Неужели в ее жизни так будет всегда? Неужели она рождена на этот свет только для того, чтобы об нее вытирали ноги? Более того, неужели она сама подсознательно стремится к подчинению?

Нет, нет и еще раз нет. Она не такая. Она – личность и не позволит, чтобы ею помыкали.

Продолжая предаваться этим печальным размышлениям, Молли закончила принимать душ, выключила воду и стала вытираться, стараясь не обращать внимания на то, что после вчерашнего у нее сладко ныли груди, а кожа – там, где ее натер своей щетиной Остин, – покраснела.

Одевшись, она остановилась у двери, не решаясь открыть ее. Интересно, спит ли сейчас Остин? Если спит, она сможет незаметно выскользнуть из дома.

Ручка в ванной задергалась.

– Молли? С тобой все в порядке? – послышался голос Остина.

– У меня все хорошо.

Она повернула кран, и вода потекла в белую фарфоровую раковину.

– У меня все просто отлично!

Плеснув холодной воды себе на лицо, Молли посмотрела на свое отражение в зеркале. Щеки пылают, губы припухли. А на подбородке красная полоса от щетины Остина. Ужас!

Что он скажет, когда увидит все это? Какие гнусные слова подберет, чтобы над ней посмеяться?

Ею вдруг овладело отчаяние. Приходилось признать, что в моральном отношении она – полный банкрот. Чувство независимости и ощущение собственной значимости, которые она культивировала в себе на протяжении всего последнего года, были уничтожены всего за одну ночь.

– Молли!

Нет, Остин так просто от дверей не уйдет. Не оставит ее в покое. Но не может же она весь день сидеть в ванной?

Молли прошлась щеткой по волосам,заправила выбившуюся из прически непокорную прядку за ухо, после чего, набравшись решимости, распахнула дверь ванной и, стараясь не смотреть на Остина, проскользнула на кухню. Периферическим зрением ей удалось, однако, заметить, что он, по крайней мере, голым не был и успел натянуть на себя джинсы.

Оказавшись на крохотной кухоньке, она первым делом достала из настенного шкафчика банку с кофе. Взяв мерную ложечку, стала насыпать коричневый порошок в кофеварку: одна ложечка, две, три… Черт, всыпала она третью ложку или же нет? Молли посмотрела на кучку молотого кофе внутри конуса из фильтровальной бумаги. Так сколько все-таки она туда положила кофе: две ложечки или три? Или, может, четыре? Этого со всей уверенностью она сказать не могла. Вытащив из кофеварки фильтр, она высыпала его содержимое в жестянку, вставила фильтр на место и снова принялась отмерять мерной ложечкой кофе.

– Одна, две…

– Черт, что с тобой случилось, в самом деле?

Мерная ложечка выпала из ее рук на кухонный стол, а ее содержимое просыпалось.

– Ничего не случилось. Я кофе готовлю – не видишь, что ли?

Стараясь не поворачиваться к Остину лицом, она взяла со стола ложечку и задумалась: сколько же кофе она всыпала? Похоже, она опять сбилась со счета.

И неудивительно: у нее за спиной стоит Остин.

А кухня такая маленькая…

А сердце так сильно бьется… Интересно, он слышит это?

Молли решила кофе больше не отмеривать – как получится, так получится. Закрыла кофеварку крышкой и включила.

Вода закипела почти мгновенно, и готовый кофе стал капля за каплей стекать сквозь фильтр в прозрачный контейнер. На кухне воцарилась гнетущая тишина, которая действовала Молли на нервы. Она пришла к выводу, что молчать бессмысленно и надо что-то сказать, как-то объясниться….

– Пора уже подумать о возвращении домой…

Она все-таки это сказала.

Но Остин никак это ее заявление не прокомментировал. Он молчал.

Ей просто необходимо уйти с кухни. Куда-нибудь. В спальню, к примеру. И начать паковать вещи.

Если решилась, надо уходить. Она повернулась.

Остин стоял в дверном проеме, перекрывая ей путь к отступлению. Молли впервые после вчерашней ночи удалось как следует его рассмотреть. Он был бос, взлохмачен и по пояс гол.

Скрестив на груди руки, он пристально на нее смотрел.

Почему, интересно знать, Остин казался ей таким дряхлым и старым, когда она впервые увидела его после болезни? И почему сейчас он выглядит так молодо?

– Ты в смущении, не так ли?

В его голосе крылась насмешка.

Вот оно, начинается… Все будет так, как она предсказывала и чего боялась больше всего на свете. Он станет над ней издеваться, высмеивать ее…

Какой контраст с тем, вчерашним, Остином, который, постанывая от страсти, целовал ее. Вот что делает с мужчинами первобытный, животный секс! Возносит их самомнение чуть ли не до небес. А вот женщину такой секс низводит до положения жалкой наложницы.

Если она от него не уедет, то скоро в нее превратится. Не зная, что делать и что сказать, Молли дрожащей рукой коснулась своей припухшей нижней губы, потом автоматически провела по раздраженной коже на подбородке и наконец положила руку на лоб. От волнения у нее начинала болеть голова.

– Ну так как? – не сдавался Остин, требуя ответа на свой вопрос. – Ты смущена или нет?

Самодовольное выражение у него на лице разозлило ее. Как все-таки это похоже на Остина – черпать радость в ее отчаянии.

– Нет, – сказала Молли, медленно, чуть ли не по слогам выговаривая каждое слово. – Я чувствую не смущение, а стыд.

Эта реплика основательно его озадачила, и улыбка, притаившаяся в уголках его рта, бесследно исчезла.

– Но почему стыд? – удивленно спросил он, отходя от двери. – Чего ты стыдишься? Мы не первый год женаты, и я – твой муж.

– А ты не забыл, что на следующей неделе я уезжаю? – напомнила она, пытаясь объяснить то, чего и сама толком не понимала. – Я чувствую… я чувствую…

Она отвернулась от него и стала затуманившимися от слез глазами смотреть в окно. То тут, то там виднелись поваленные ветром деревья. Подумать только, что натворила в лесу ночная гроза!

Но она не должна уподобляться этим поваленным деревьям. Не дать себя сломить – вот в чем она видит свою цель.

Она не будет плакать. Просто не имеет права…

Молли с шумом втянула в себя воздух, несколько раз мигнула и устремила взгляд в потолок. Потом едва слышно произнесла:

– Я чувствую себя… дешевкой. Женщиной на одну ночь.

В кухне установилось молчание.

Остин знал, как сделать молчание гнетущим. Чтобы оно давило на тебя, как свинцовая плита.

Продолжая стоять к нему спиной, она отчаянно пыталась уцепиться за какую-нибудь рациональную мысль, которая могла бы придать смысл происходящему, позволить ей взглянуть на свою жизнь в перспективе.

– То, что произошло вчера ночью, не имеет к нам, к нашей жизни никакого отношения. Тут скорее дело в гормонах… Ну… я хочу сказать… когда два взрослых человека долгое время… ведут… хм… то есть, нет… не ведут половую жизнь, то нечто вроде того, что было вчера, случается. Но это, по большому счету, ничего не значит. Подобные редкие вспышки чувственности не могут ничего изменить – ни наше прошлое, ни нас самих. Ты – это ты, а я – это я.

Остин, судя по всему, был с ней не согласен.

– Сколько можно носиться со своим прошлым? – раздраженно спросил он. – Оно похоже на тот потертый чемодан, который ты вечно за собой таскаешь.

Дался ему этот чемодан. В их семейной жизни он сделался прямо-таки камнем преткновения. И не потому, что был старым и уродливым – хотя, если разобраться, так оно и было. Просто этот чемодан превратился в своеобразный символ. Для Молли он символизировал ее связь с прошлым, с той молодой женщиной, почти девочкой, какой она когда-то была. Для Остина же он являлся символом ее упрямства, упорного нежелания распрощаться с иллюзиями юности.

– Мне нравится мой чемодан. Он – часть меня.

Тут Молли неожиданно пришло в голову, что они с Остином ведут спор, чего прежде никогда не делали. Причем спорят они точно так же, как вчера ночью занимались любовью. Горячо, страстно. Самозабвенно. Не думая о том, что будет завтра или даже в ближайшие пять минут.

Слезы у нее на глазах уже просохли, и она повернулась к нему.

У него на лице по-прежнему оставалось озадаченное и отчасти удивленное выражение. Казалось, он никак не мог взять в толк, почему после ночи любви – страстной и нежной – они вдруг затеяли спор. Впрочем, причиной его удивления могло быть еще и то, что прежде Молли никогда ему не перечила. Когда он устраивал ей сцену и, случалось, повышал голос, она поначалу хранила молчание, а потом и вовсе выходила из комнаты.

– А ты хоть раз задумывалась о том, что перечувствовал я? – крикнул вдруг Остин, ударив себя кулаком в грудь. – Думаешь, мне было легко жить с мыслью, что моя жена беременна от другого человека? А ты забыла, что после свадьбы мы не занимались любовью целых две недели, а когда наконец попробовали, ты принялась плакать?

На нее нахлынули воспоминания прежних дней. Они с Остином знали друг друга до свадьбы всего два месяца, и временами у нее возникало ощущение, что она живет с совершенно чужим человеком.

Первая попытка близости оказалась неудачной. Как-то раз, когда они остались наедине, Остин задрал на ней подол ночной рубашки и, не сказав ни одного ласкового слова и даже ни разу ее не поцеловав, сразу же овладел ею. Все время, пока он находился в ней, она плакала. Но не потому, что ей было больно, а потому, что грубое вторжение Остина в ее плоть разбередило в ней воспоминания о Джее. В ту роковую минуту ей показалось, что, вступив с Остином в близость, она предала память отца своего ребенка. И тогда она пришла к выводу, что, вступив с Остином в брак, совершила страшную, непоправимую ошибку…

– Слишком уж быстро тогда все произошло, – сказала она, глядя Остину в глаза. – Ну а потом, когда у меня случился выкидыш…

Она не любила вспоминать тот день. Это была еще одна тема, которая никогда в их семье не обсуждалась. Молли хотела похоронить память о своем погибшем ребенке в тайниках своей души.

– Между прочим, в этом ты меня тоже обвиняла.

Верно, обвиняла, хотя Остин был здесь ни при чем. Погрузившись в скорбь о своем убитом на войне женихе, она совершенно перестала за собой следить и заботиться о своем здоровье. Это продолжалось много недель, даже месяцев. Если кого и можно было винить за эту утрату – так это ее, Молли.

Снова вернулись мысли о прошлом.

В тот день она была одна. И ей было так плохо. Когда Остин вернулся домой, то обнаружил, что она лежит на полу, свернувшись калачиком, и прижимает к животу ладони. Он отнес ее на руках в машину и отвез в ближайшую больницу. Но было что-то еще… чего она никак не могла припомнить.

Потом она увидела Остина. Он стоял у больничной кровати, и на рубашке у него была ее кровь…

О том злополучном дне, казалось бы, все… Но нет, было все-таки что-то еще. Было. Просто память сыграла с ней злую шутку и вычеркнула из ее сознания несколько минут… а может быть, часов?

Впрочем, тогда она находилась под действием сильного снотворного. Немудрено, что она кое-что подзабыла: снотворные препараты обладают свойством затемнять память.

– Хочешь посмеяться? – спросил Остин. – Когда мы поженились, я был девственником.

Молли с шумом втянула в себя воздух. Девственником? Это было смешно, очень смешно. До того смешно, что у нее защипало в глазах и она начала плакать.

– Не веришь? Но это правда. Я абсолютно ничего не знал о сексе и о том, как доставить женщине удовольствие. – Остин засунул руки в карманы и стал смотреть поверх ее головы в кухонное окно. – Мне тогда было очень страшно. Да еще ты расплакалась… – Он тяжело вздохнул. – Хочешь узнать еще одну смешную вещь?

Она прижала руку к губам и покачала головой. Слезы струились у нее из глаз, застилая ей взор.

– Нет, не хочу, не надо… – Она довольно уже наслушалась «смешных» вещей. Уж не от смеха ли она льет слезы?

– Я тебя любил.

Молли покачала головой, не желая этому верить. Вернее, она не хотела в это верить, не позволяла себе этого… Точно так же она старалась не воскрешать в памяти те моменты в их с Остином семейной жизни, когда эта самая семейная жизнь казалась ей вполне сносной.

Что же получается? Он рассказывает об их браке совершенно новую историю, буквально на глазах создает новых героев, короче говоря, ставит все с ног на голову, все путает. Нет, так дело не пойдет.

– Ты все переиначиваешь, – сказала она ему. – Пытаешься представить все так, будто это ты оказался жертвой. Но это неправда. Жертвой была я. Я!

– Жертвой?!

Остин смотрел на нее с недоумением.

– Не могу поверить, что ты такое сказала. Я всегда хотел, чтобы ты со мной поговорила, открыла мне свою душу. Но уж лучше бы все оставалось, как прежде. Черт, я никак не ожидал, что ты так меня ненавидишь.

– Ты неправильно меня понял. В моем сердце нет к тебе ненависти.

Остин саркастически усмехнулся.

– Как же ты назовешь то чувство, которое ко мне питаешь? Неприязнью или, того хуже, – отвращением?

Молли никогда не понимала, почему он остановил свой выбор на ней. Хотя, когда они поженились, особенно над этим не задумывалась. Внутри у нее была выжженная пустыня. Умер Джей, и ее собственная жизнь представлялась ей лишенной всякого смысла. Но тут на ее горизонте появился Остин и взял ее судьбу в свои руки.

Он сделал все, чтобы вернуть ее к жизни. Вывел из депрессии, заставил нормально питаться и ходить к врачу. Наконец, вернул ей чувство защищенности.

Уже много позже, когда их семейная жизнь начала рушиться, Молли внушила себе, что Остин женился на ней только потому, что она была тем самым человеком, которого он мог контролировать. Схема известная: он отдает команды, она – подчиняется. Все очень просто.

– Ты причинила мне боль, Молли.

Его слова ранили ее. Она в жизни никому не причинила зла, во всяком случае, намеренно. И мысль о том, что такое возможно, была ей нестерпима. Да как он смеет ее в этом обвинять?

– Это ты причинил мне боль! – крикнула она.

– Я, честно говоря, слабо верил в то, что ты со мной останешься. Но теперь с каждой минутой все больше убеждаюсь, что другого выхода нет и ты должна уехать. Уж слишком ты держишься за прошлое и никогда от воспоминаний о своем умершем возлюбленном не откажешься.

– Джей меня любил!

– Джей умер. А ты на протяжении двадцати лет наказываешь меня за его смерть.

Опять он все перекрутил и переиначил, как это ему свойственно. Белое он выкрасил черным – и наоборот.

– Я ни в чем не виновата!

Казалось, у нее в груди открылась какая-то плотина и все, накопившееся в ее душе за долгие годы, бурным потоком хлынуло наружу. Все ее страхи, сомнения, боль…

– Ты пытаешься выставить меня каким-то бессердечным чудовищем!

Она не такая! Она всегда заботилась о людях, любила их, вела себя по отношению к ним честно. Это ее обманывали, обводили вокруг пальца, ставили на место. И Остин не был в этом смысле исключением. Он лицемерно сочувствовал ей, помогал наконец, он на ней женился – и все для того, чтобы превратить ее в жалкое, бессловесное существо, безропотно исполняющее его приказы.

– Из нас двоих дурной человек – ты! – выкрикнула она.

Молли была ужасно огорчена тем, что произошло. Да что там огорчена – потрясена!

– По-твоему, значит, я – злодей?

Он был страшно на нее зол, и его руки, которые еще совсем недавно ласкали ее тело, сами собой сжимались в кулаки.

Остин в свое время показал ей, что значит гнев мужчины. До него на нее никто не повышал голоса. Сэмми, к примеру, был неизменно доброжелательно к ней настроен и все время с ней шутил. Джей тоже вечно смеялся и был, в общем, добродушным и ласковым парнем.

Но Остин… Остин всегда был человеком мрачным.

С грозным видом он сделал шаг в ее сторону.

Ей оставалось одно: бежать. Если ей удастся усыпить его бдительность и проскользнуть между ним и холодильником, то…

Она бросилась в спасительное пространство, но Остин словно дожидался этого момента. Молниеносно среагировав, он перекрыл Молли дорогу к отступлению и, навалившись на нее всей тяжестью своего тела, придавил к холодильнику.

– Ты что же, собираешься меня ударить? – закричала она ему прямо в лицо. – Это что-то новенькое. Решил перейти от словесных оскорблений к физическим? Или, быть может, ты собираешься меня изнасиловать? Сорвать с меня одежду и овладеть мной против моей воли? Ну, это уже было…

Остин побледнел.

Это была заведомая ложь, и Молли об этом знала. То, что он с ней проделывал, назвать изнасилованием было никак нельзя. Хотя бы по той причине, что она сама ему это позволяла. Просто она хотела сделать ему больно, отплатить за те душевные страдания, которые причиняли ей его слова. Ну и кроме того, она была сильно напугана.

Его хватка сразу же ослабла.

Она продолжала нападать на него, не желая и не умея остановиться.

– Ты никогда меня не любил! Тебе просто нравилась власть надо мной. Изо дня в день ты разрушал мою личность, низводил меня до уровня жалкого, подчиненного существа. Тебе нравилось надо мной насмехаться, особенно в присутствии других людей. Ты потешался над тем, как я одеваюсь, как причесываюсь. Так что не тяни, ударь меня! Побои снести куда легче, чем постоянные издевательства.

Он, не шевелясь, смотрел на нее в упор.

– Ну что? Станешь ты теперь отрицать, что вел себя по отношению ко мне низко? Станешь?

Остин закрыл глаза и запрокинул голову. Она видела, как судорожно – вверх-вниз – дернулось на его горле адамово яблоко. Потом он с шумом втянул в себя воздух и медленно, словно избавляясь от наваждения, покрутил из стороны в сторону головой. В этот момент она увидела его глаза.

В них больше не было гнева. Наоборот, в них проступило выражение, которое она уже видела у него в больнице. Беспомощное, несчастное, даже чуточку жалкое.

– Я знал, как ты любишь своего брата, как любишь Эми, – сказал он. – Как любила Джея. Разве мне было по силам с ними соперничать? Я не мог заставить тебя смеяться, как это делал Сэмми. Не мог, как Эми, сделаться неразрывной частью твоего существа. Не мог целовать тебя так, как целовал тебя Джей. Сжимать тебя в объятиях, как это делал он…

Когда Остин снова посмотрел на нее, его взгляд сделался далеким и отстраненным.

– Ты права, – сказал он, признавая то, что следовало признать многие годы назад. – Мне хотелось причинить тебе боль. – Он снял с ее плеч руки и сделал шаг назад. – Ты права.

– Да, права, – сказала Молли, смахивая с глаз слепившие ее слезы. – Еще бы.

Он оглядел тесную кухоньку, как если бы видел ее впервые.

– Итак, – сказал он, тяжело вздохнув. – Мы наконец добрались до финала. Жаль, конечно, что все так кончилось. Мне бы хотелось сохранить с тобой хотя бы дружеские отношения. Как думаешь, Молли, это возможно? Если не сейчас, то в будущем?

Итак, она его все-таки достала, пробила его толстую кожу, добралась до сердца. Но где же, спрашивается, радость победы? Или это особая победа – пиррова, которая дается только очень дорогой ценой? Неужели она, сбросив Остина с пьедестала, похоронила под обломками его жизни и свою собственную?

Глава 30

Они стали собирать вещи.

Остин притащил из леса отяжелевший от влаги спальный мешок, завернул его в пластиковую пленку и засунул в багажник. Они с Молли продолжали злиться друг на друга, но держали себя подчеркнуто вежливо – как два посторонних человека, которым пришлось делить жилье.

Когда вещи были упакованы и погружены в машину, они отправились в обратный путь.

По дороге на Молли неожиданно снизошло успокоение, которое скорее можно было назвать оцепенением. Пребывая в этом состоянии, она доехала вместе с Остином до дома и принялась за работу. Прежде чем улететь во Флориду, ей предстояло убрать дом, привести в порядок дела Остина, расплатиться по счетам и закупить для него продукты – на первое время.

– Тебе нужна эта штуковина? – Молли держала в руках «грибную» птицу, которую она нашла в корзине для бумаг.

На лице Остина проступило замешательство, но потом его черты приняли прежнее непроницаемое выражение, и он отрицательно помотал головой.

– Она была в корзине для бумаг, – сказала Молли.

– Ну и выброси ее к черту.

– Откуда она вообще взялась?

– Понятия не имею.

Молли, однако, выбрасывать птицу не стала. Вернувшись в кабинет, она положила ее на полку, где стояли книги.

Убирая в кабинете, Молли нашла в столе у Остина пачку акций и принесла ему.

– Что будешь с ними делать? Может, продашь? Посоветуйся со своим приятелем Стенли…

Остин забрал у нее бумаги.

– Разберемся, – буркнул он, выходя из комнаты.

Через несколько минут послышался звук мотора отъезжавшего от дома автомобиля. Остин сам, без чьей-либо помощи укатил в машине по каким-то своим делам.

Через пятнадцать минут он, впрочем, вернулся. Под мышкой у него был свежий номер «Уолл-стрит джорнел».

Он справится. Он сможет без нее жить.

Молли засела за телефон. Позвонила Эми, Мелинде и Крису, а потом Сэмми и Рейчел.

А под конец Габриэль. Поставила ее в известность о своем скором отъезде. Попросила приезжать время от времени к Остину и присматривать за ним.

– А я-то надеялась, что вы с Остином поладите…

– Как видишь, не поладили. Слишком много за годы брака у нас с ним всего произошло. Как говорится, поднакопилось…

– Догадываюсь… – протянула Габриэль, а потом сменила тему: – Ты собираешься перед отъездом заглянуть к Марку?

Молли говорила себе, что на это раз при отъезде она никакой спешки не допустит и со всеми попрощается. Но Марк… Марк – совсем другое дело. Встретиться с Марком означало вновь разбередить себе душу.

– Даже не знаю…

– По крайней мере, позвони ему, – сказала Габриэль. – Уж чего-чего, а телефонного звонка он заслуживает.

* * *

Молли позвонила Марку.

– Звоню, чтобы попрощаться, – сказала она.

– Мы можем поговорить? Могу я к тебе заехать или, может быть, сходим в кафе?

У Молли от слез защипало глаза. Как было бы хорошо опереться на надежное плечо Марка, поделиться с ним своими горестями… Но она, увы, не могла себе этого позволить. Это было бы несправедливо прежде всего по отношению к Марку. Она не имела права обременять его своими заботами, ничего не давая взамен.

– Думаю, встречаться нам не стоит, – сказала она, стараясь говорить спокойно.

– Я буду скучать по тебе, Молли.

– Я тоже буду по тебе скучать.

– Прежде чем ты повесишь трубку, я должен задать тебе один вопрос: скажи, я могу надеяться?

– Ох, Марк, не о том ты все говоришь…

Да, она любила его. Но любовь, как известно, бывает разная. Материнская, когда мать любит свое дитя. Сестринская – любовь сестры к брату. Есть еще чувство дружеской приязни, которое испытывают по отношению друг к другу друзья.

– Только ничего больше не говори, ладно? – взмолился Марк. – Не хочу слышать, что ты относишься ко мне как к другу.

– Скажи, ты по-прежнему… – Она помолчала. – Ты по-прежнему изображаешь Элвиса?

– Изображаю. К примеру, завтра вечером в Конрад-холле.

– Хотела бы на тебя посмотреть.

– Когда стану исполнять «Отель разбитых сердец», буду думать о тебе.

– Не говори так.

– Это же просто шутка…

Но она знала, что Марку в этот момент было не до шуток.

– Не хотелось бы, чтобы ты со временем во мне разочаровался или, не дай бог, стал испытывать ко мне неприязнь, – сказала она со вздохом. Общение с Марком придавало ей силы и повышало ее самооценку. Во многом благодаря его влиянию она снова превратилась в полноценного человека. – Надеюсь, мы останемся с тобой друзьями при любых обстоятельствах?

– До самой смерти. Что бы ни случилось.

Она не знала, что сказать ему еще, кроме «до свидания».

– Позагорай там за меня, ладно? – сказал Марк.

– Позагораю. – Она со всхлипом втянула в себя воздух. – Марк?..

– Что, Молли?

– Прощай…

Когда Молли повесила трубку, Марк еще какое-то время держал свою в руках, словно не веря, что разговор закончился и последняя нить, связывавшая его с Молли, прервалась. Потом, положив трубку, он шаркающей походкой отправился на кухню и достал из холодильника плоскую фляжку с виски, которую Габриэль в спешке забыла с собой захватить.

В дверь постучали.

Марк решил притвориться, что его нет дома.

Замяукал Киллер. Марк приложил палец к губам.

– Ш-ш-ш.

Дверь распахнулась, и на пороге показалась Рейчел. Милая, добрая старушка Рейчел. То есть доктор Рейчел. Его наставница. Женщина, на которую он положил глаз и которой уделял повышенное внимание, пока на его горизонте не появилась Молли.

Рейчел пересекла комнату и остановилась в шаге до того места, где на полу лежал Марк.

– По-моему, у тебя начинается деградация личности, – заметила она.

– Ты открыла мне глаза. Мерси. Впрочем, тебя мне случалось видеть и в худшем состоянии. – Марк помахал ей с пола рукой. – Если ты пришла повидать Габриэль, то она уже уехала.

– Я пришла повидать тебя.

– Очень мило с твоей стороны. Ну, вот он я. Любуйся.

– Зрелище не из приятных. Как думаешь, тебе удастся привести себя в порядок и завтра немного поработать? А то доктор Фонтана грозится тебя уволить.

– Что-то разонравилась мне эта бессмысленная работа. Никакого от нее толку. Пора сменить профиль. Слышал, что в ресторане у Дэнни появилась вакансия посудомойки.

Рейчел сжала губы и покачала головой.

– Ты перебьешь у них всю посуду, и тебя уволят за профнепригодность.

«Кажется, у старушки Рейчел прорезалось чувство юмора, – подумал Марк. – Хороший признак».

– Тогда я займусь пирсингом и нанесением татуировок. От клиентов отбоя не будет, – ухмыльнувшись, сказал Марк.

– Хватит трепаться. – Рейчел взяла его за руку и помогла подняться. – Лучше пойдем, я угощу тебя обедом. Похоже, о тебе уже очень давно никто не заботился.

– Ты обижаешь Киллера, – сказал Марк, посмотрев на своего кота.

Потом Марк перевел взгляд на Рейчел. У нее не раз бывали приступы хандры и сильнейшей депрессии, но сейчас она выглядела просто отлично.

Прежде чем выйти из квартиры, Марк отправился в ванную комнату. Стащив с себя пропахшую виски и потом футболку, Марк бросил ее на пол и взялся за бритву. Пока он брился, Рейчел стояла в дверях и рассказывала ему о новой пациентке, которой поставили диагноз агорафобия.

– Она где-нибудь работает? – спросил Марк, ведя лезвием бритвы по подбородку.

– У нее хорошее место. Она ночной ди-джей на местной радиостанции.

– Неужели это знаменитая Полуночница Мери? – спросил Марк, промывая бритву под струей воды.

– Ты что, слышал о ней?

– И о ней, и ее саму. От ее голоса мужики тают, как мороженое.

– Она говорит, что выходит из дому только по ночам, и, похоже, это чистая правда.

– Одно время я часто ее слушал, – сказал Марк, проявляя к пациентке все больше интереса. – Даже был заочно в нее влюблен.

Закончив бритье, Марк прошел к гардеробу и достал оттуда белую рубашку. Потом, пару раз проведя щеткой по волосам и глянув на себя в зеркало, он спросил:

– Куда пойдем?

– В пиццерию, если ты ничего не имеешь против.

Марк неожиданно понял, что чертовски голоден. Хорошо все-таки, что Рейчел к нему заглянула.

– Как насчет той пиццерии, где выступает группа?

– «Капитан Зигзаг», что ли? По мне, отличное местечко.

– Скажи, а эту девицу, новую пациентку, и вправду зовут Мери? – спросил Марк, направляясь к двери следом за Рейчел.

– Сам завтра у нее спросишь…

Листья на орешнике начали желтеть.

Осень.

Габриэль ненавидела осень. Осень была предвестницей зимы, а Габриэль любила лето и терпеть не могла носить тяжелые, грубые зимние шмотки.

– Когда-то я приводил сюда Эми, – заметил Остин, усаживаясь радом с сестрой на скамейку в парке. Потом, сменив тему, сказал: – Молли уезжает.

– Я знаю. И очень тебе сочувствую, – кивнула Габриэль, положив голову ему на плечо, чего она раньше никогда не делала. – Но я буду к тебе заглядывать. Чтобы прибраться, купить продуктов, по счетам заплатить… Да мало что еще может тебе понадобиться?

– Буду очень тебе признателен. И за помощь, а главным образом, за компанию. Одному-то тоскливо.

– Не горюй, найдешь себе кого-нибудь. Женщины всегда вокруг тебя увивались.

Остин криво улыбнулся. Эта его кривая улыбка, следствие инсульта, как ни странно, придавала ему очень сексуальный вид.

Проблема Остина заключалась в том, что он все еще любил Молли. В этой женщине было нечто такое, что притягивало к ней мужчин, как магнитом, и даже Габриэль вынуждена была это признать.

Габриэль очень хотелось курить, но она не отваживалась попыхивать сигаретой в присутствии Остина.

– Я должна сообщить тебе кое-что важное, – сказала она, теребя бахрому на своих джинсовых шортах. – Когда я говорила тебе, что закончила школу и собираюсь поступать в колледж, то самым бессовестным образом врала. Да и работа у меня далеко не престижная. Я – танцовщица стриптиза.

– Я знаю, – сказал Остин.

– Знаешь? Откуда?

– Несколько лет назад я был на конференции брокеров в Рокфорде и заблудился. Я колесил по городу, пытаясь отыскать нужную мне улицу, и, проезжая мимо одного сомнительного заведения, заметил афишу с твоим изображением.

– О господи!

– Не скрою, я жутко разозлился, – признался Остин. – Мне захотелось выскочить из машины и разорвать эту афишу в клочья. Я этого, конечно, не сделал, но неприятный осадок у меня остался. Потом я часто вспоминал эту афишку и всякий раз чувствовал себя премерзко: мной овладевала какая-то странная пустота – пустота и уныние.

– Извини, – промямлила Габриэль.

– Незачем извиняться. Я уже свыкся с этой мыслью. Но мне все равно хочется, чтобы ты нашла себе нормальную работу. Хотя бы потому, что работа в стриптиз-баре в ночное время рискованное дело. Стоит мне только подумать о всяких психах, которые шляются ночью по городу, как мне становится за тебя страшно.

Габриэль покачала головой. Все-таки Остин после инсульта сильно изменился. Казалось, болезнь заставила его пересмотреть свое отношение к людям и сделала его гораздо терпимее к их недостаткам и слабостям.

– Ты за меня не беспокойся, – сказала Габриэль, поправляя воротник водолазки, скрывавший от посторонних взглядов следы кровоподтеков у нее на шее. – Я – женщина крепкая и могу о себе позаботиться. Между прочим, сейчас я посещаю вечернюю школу. Честно. На этот раз я тебе не вру. Познакомилась как-то с одним парнем, который оказался преподавателем школы высшей ступени. Он-то меня на это дело и подбил.

Она не сказала, что этот парень постоянно делал ей комплименты и восторгался ее внешностью, а этого ей как раз и не хватало.

– Что ж, я этому рад.

Габриэль вспомнила о булочке, которую им вручила Молли перед тем, как они отправились на прогулку. Достав хлеб из сумочки, она откусила кусочек, а то, что осталось, раскрошила и стала скармливать голубям.

– Помнишь, что мы делали, когда были маленькими? – спросила она, глядя на носившуюся по парку детвору. – Ложились во дворе на траву и смотрели в звездное небо.

Остин рассмеялся.

– Помнится, ты как-то сказала, что хотела бы стать первой женщиной-космонавтом.

– А через два года первая женщина-космонавт уже облетела вокруг Земли.

– Это должна была быть ты.

– Ну как же… Мне предлагали, только я тогда была очень занята… – горько усмехнулась Габриэль. – Кстати, помнишь, как мы наблюдали за полетом космического корабля? Как он назывался, я сейчас уже и не вспомню.

– «Восток»?

– «Восток», точно. Все говорили, что мы живем в северной части страны и потому видеть его не можем. Но мы не поверили и полезли ночью на крышу. И, между прочим, все-таки его увидели. Ведь увидели же, верно?

Габриэль до сих пор хотелось, чтобы это было правдой, хотя в глубине души она полагала, что они скорее всего засекли посадочные огни самолета.

– Да, – тихо произнес Остин, – мы и вправду его увидели.

Сидя на скамейке, они вместе наблюдали за тем, как ветер поднимал с земли желтые осенние листья и гнал их по песчаным дорожкам парка. Потом ветер стихал, и листья желтым ковром ложились на землю…

Глава 31

Времени до отлета оставалось все меньше.

Старый чемодан Молли уже стоял у двери внизу, а билет покоился на дне ее сумочки. Через полчаса должно было подъехать такси и умчать ее в аэропорт.

Эми очень хотела отвезти мать сама, но Молли решительно воспротивилась.

– Терпеть не могу рвущих душу сцен прощания в аэропортах или на вокзалах, – сказала она дочери.

Итак, вместо того чтобы попрощаться с дочерью и внучкой в аэропорту, она перецеловала их в прихожей, а потом проводила до машины. Стояла на ступенях и наблюдала за тем, как они садились в автомобиль и трогались с места. А потом махала им вслед, пока их машина не скрылись из виду.

Оставалось сказать «до свидания» Остину.

В прошлый раз она оставила ему записку. Сейчас у нее доставало духу попрощаться с ним, глядя ему в глаза.

Молли отправилась искать Остина и обнаружила его на заднем дворе. Он, засунув руки в карманы джинсов, бродил как неприкаянный среди заброшенных клумб, где когда-то цвели ее розы.

«Он действительно изменился», – подумала Молли. В прежние времена увидеть Остина в джинсах было просто невозможно. Да и во двор он почти никогда не выходил – особенно осенью.

– Я вызвала такси, – сказала она.

Он поднял на нее глаза, вбирая в себя взглядом ее облик, потом кивнул, отвернулся и стал рассматривать разросшиеся на заброшенном участке земли сорняки.

Молли так ничего там и не посадила, но Остину было вполне по силам это исправить – выполоть сорняки и, на худой конец, засеять делянку травой.

Оглядев дворик, Молли сказала:

– Тебе, наверное, надоело возиться с кормушками? Тогда снеси их в подвал. Уверена, Габриэль тебе поможет.

– А я, знаешь ли, привык, что вокруг меня птицы, – сказал, пожимая плечами, Остин. – В этом есть что-то от доброго старого времени, когда люди посвящали много свободного времени наблюдению за пернатыми.

Молли вспомнила о птичьем корме, который она нашла в холодильнике, когда вернулась из Флориды, и улыбнулась.

– Если оставишь кормушки, помни, что их нужно регулярно чистить. Иначе птицы могут подцепить какую-нибудь инфекцию.

– Я позабочусь, чтобы этого не случилось.

Уж если Остин сказал, что позаботится, значит, так оно и будет.

Неожиданно Молли ощутила какой-то запах. Что-то очень знакомое – цветочный аромат с легчайшей примесью запаха весеннего леса. Это пробудило в ее душе какие-то неясные воспоминания – приятные и печальные одновременно.

– Что это? – пробормотала она, обращаясь в первую очередь к себе.

– Ты это о чем? – поинтересовался Остин.

– Запах! Такое ощущение, будто запахло цветами. – Молли никак не могла описать этот запах в точности. – Этот запах такой… такой… Нет, не могу сказать, что в нем такого особенного.

Казалось, этот цветочный аромат возник откуда-то из прошлого, из ставших уже далекими детства и юности.

Остин склонился над зарослями чертополоха и что-то сорвал. Когда он выпрямился и повернулся к ней, Молли заметила у него в руке цветок.

Розу.

Ее розу. Сорт «Нежность».

Остин понюхал цветок, а потом протянул его ей.

– Не забудь про колючки, – предупредил он.

Сколько же прошло времени с тех пор, как она в последний раз видела такой вот полураспустившийся, нежный, бархатный бутон, вдыхала в себя его пьяняще-сладкий аромат?

Она вывела этот сорт очень давно. Еще до того, как у нее родилась Эми. До того, как она познакомилась с Остином. Тогда она была совсем другой. Молодой, влюбленной, стремящейся к счастью. Ее переполняли романтические мечты. И эта роза олицетворяла ее будущее. Никогда еще у нее не получался такой удачный гибрид. Красивый, душистый, обильно цветущий, а главное, морозоустойчивый.

Потом погиб Джей. А еще через некоторое время умер ее ребенок. И ее любимый сорт «Нежность» вдруг перестал цвести.

Молли коснулась нежного, бархатистого лепестка. Потом поднесла цветок к лицу и понюхала. И ощутила тот самый, почти забытый уже аромат, от которого, как от старой, услышанной в детстве песни, сладко замирает в груди.

Вот и сейчас она ощутила в сердце щемящую боль. По утерянной невинности и безвозвратно ушедшей юности.

– Я поливал этот куст, – сказал Остин. – Но сорняки вокруг не выполол. Оттого-то, наверное, на нем распустился всего один цветок. Но странное дело, он расцвел осенью, а я что-то не припомню, чтобы розы цвели в сентябре.

– Такое бывает крайне редко, – пробормотала Молли.

Обламывая со стебля колючки, Молли думала, что эта роза по праву принадлежит не ей, а Остину. Непонятно как, но ему удалось добиться от старого куста цветения, в то время как она давно уже махнула на него рукой.

Молли всунула цветок в петельку на рубашке Остина.

Как-никак он поливал ее розовый куст.

Кормил ее птиц.

С улицы донесся звук автомобильного клаксона.

Приехало такси.

Их взгляды встретились. В глазах Остина промелькнуло что-то, похожее на панику, но в следующую секунду это выражение исчезло.

– У тебя все будет хорошо, – заверила она Остина. – Эми и Габриэль будут часто к тебе заезжать. Не исключено, что кое-кто из соседок тоже станет проявлять к тебе внимание. Но ты будь разборчив – в пище, я имею в виду. Не ешь жирных десертов, которые готовит миссис Берквист. Я ей уже сказала, что холестерин для тебя – смерть, но она, похоже, не обратила на это особого внимания.

Остин наградил ее своей кривоватой улыбкой. Она была единственным наглядным свидетельством его болезни, от которого он так и не сумел избавиться. Странное дело, эта улыбка придавала ему какой-то озорной, чуточку мальчишеский вид, делала его моложе.

– Я подумываю о том, чтобы завести собаку, – сказал он.

– Отличная идея, Остин.

Два года назад она ни за что не смогла бы представить себе Остина с собакой. Ему не хватило бы терпения ухаживать за псом, а чрезмерная брезгливость не позволила бы убирать за ним. Но теперь Молли ничуть бы не удивилась, если бы Остин завел себе четвероногого друга.

Остин выжидающе на нее смотрел. Ждал, должно быть, когда она уйдет.

Настал момент прощания. Молли начала было говорить мужу о связанных с разводом документах, которые собиралась вскоре ему выслать, но почти сразу же замолчала. У нее перехватило горло, и она с минуту не могла выдавить из себя ни слова.

– До свидания, Остин. – Это было все, что она смогла сказать, когда к ней снова вернулся дар речи.

Он проглотил стоявший в горле комок и кивнул.

Молли повернулась и побрела к дому на тяжелых, словно налившихся свинцом ногах.

Она прошла через двор, в котором когда-то резвилась маленькая Эми. Молли словно воочию видела ее толстенькие ножки и желтенький цыплячий костюмчик.

Потом она вошла в дом. Дверной косяк по-прежнему хранил на себе карандашные отметки, которыми они с Остином из года в год отмечали рост Эми. Поначалу Остин против этого возражал, но потом с присущей ему аккуратностью сам стал следить за тем, чтобы эта своеобразная летопись взросления дочери регулярно пополнялась новыми данными.

Молли подняла потертый чемодан – чемодан, принадлежавший когда-то Джею. Интересно, Остин знал об этом? Может, и не знал, но наверняка что-то такое чувствовал. Зачем, в противном случае, он устраивал ей из-за этого чемодана постоянные скандалы?

Она вышла из подъезда и двинулась по посыпанной гравием дорожке. По этой дорожке Эми когда-то раскатывала на своем велосипеде. Тогда вдоль дороги росли желтые и оранжевые ноготки. Теперь цветов не было.

Скорей, скорей из этого дома…

Между прочим, они с Остином покупали его вместе. Это произошло вскоре после рождения Эми. Остин всегда хотел двухэтажный дом, а она мечтала о большом заднем дворе, где можно было бы разбить сад и посадить розы.

Водитель такси помог ей погрузить багаж в машину. Когда чемодан оказался в багажнике, Молли устроилась на заднем сиденье и дала таксисту указания, куда ее везти.

Прочь отсюда, прочь…

Молли проезжала по знакомым улицам, смотрела в окно невидящим взором и не уставала себе повторять, что она все сделал правильно.

Но если она права, почему у нее так сильно ноет в груди?

Принимать решения для нее всегда было непросто. И даже сделав выбор, она потом все время сомневалась, правильно ли поступила.

И тому были причины.

Взять хотя бы ее брак с Остином.

Если бы они тогда прошли тесты на совместимость, которые нынче в большой моде, до женитьбы у них дело бы наверняка не дошло. Потому что тесты показали бы, что у них с Остином нет ничего общего и они обречены на постоянные конфликты.

Но ведь он поливал ее розовый куст.

И кормил приваженных ею птиц.

И, между прочим, поехал с ней на озеро. Она помнила, как Остин стоял на поляне под дождем, воздевая к небу руки, словно первобытный человек.

А еще он занимался с ней любовью. Да так, что это потрясло все ее существо.

И безмерно напугало.

«Так ты из-за этого уезжаешь, из-за этого?» – спросила она себя.

Неужели Остин прав и она всегда жила с оглядкой на прошлое, вместо того чтобы двигаться вперед? Но если даже и так, разве она поступала вопреки тому, что делают другие люди? Люди, как известно, любят вспоминать прошедшие годы.

Но почему, в таком случае, она никогда не вспоминала ту ночь в парке, когда Остин накинул ей на плечи свое пальто и прижал ее к груди?

Она вот думает, что Остин сильно изменился. Но если разобраться, так ли это? Быть может, она просто разглядела его лучше, чем прежде? Впервые в жизни посмотрела на него незамутненным воспоминаниями о прошлом взором?

Такси остановилось на светофоре. Как только красный свет сменился зеленым, водитель надавил на газ, и машина рванулась вперед, переезжая перекресток.

Как, однако, он быстро едет. Если будет так гнать, они очень скоро доедут до аэропорта. Даже слишком скоро.

А она, между прочим, к этому еще не готова.

Молли вернулась мыслями к очень важной вещи, которую они с Остином затронули во время спора в хижине.

Случившийся у нее выкидыш – вот что не выходило теперь у нее из головы. Прежде память блокировала эти воспоминания, держала их под спудом. Возможно, по той причине, что она сама всегда их от себя прогоняла. Но в то утро в хижине она впервые воскресила у себя в памяти события того дня и сделала это намеренно. Что-то тогда не давало ей покоя, но вот что именно?..

Помнится, когда она оказалась в госпитале, Остин стоял у изголовья кровати в рубашке, измазанной ее кровью.

Что-то было не так у него с глазами. Он все время тер их рукой…

Боже, неужели он плакал?

Ну а если даже плакал, какая теперь разница? Ведь с тех пор прошло столько лет. Какое отношение это может иметь к ее нынешней жизни?

Тем не менее Молли прилагала отчаянные усилия, чтобы вспомнить все, что тогда с ней произошло. По минутам, вплоть до мелочей…

Боль.

Она терзала ее тело, как дикий зверь.

Когда Остин вернулся домой и обнаружил ее на полу, боль вытеснила из ее сознания все другие чувства, ну, почти все…

– Не прикасайся ко мне! – закричала она, не помня себя. – Мне нужен Джей! Я хочу видеть Джея!

Но ведь Джей умер. Как она могла забыть, что ее любимого Джея больше нет на свете?

– Позови Сэмми!

Потом пришло осознание, что Сэмми во Вьетнаме.

Она была одна. У нее никого не было. Никого… Кроме Остина.

А Остина она боялась.

Большой и грозный, он нависал над ней, как скала. Его присутствие подавляло ее. Она не хотела, чтобы он находился с ней рядом. Кто угодно, но только не Остин! Ей нужны помощь, поддержка, понимание, а никак не упреки.

– Убирайся! – завизжала Молли. Крик эхом отражался от стен и вибрировал у нее в ушах.

У него в руках было одеяло. Похоже, он собирался набросить его ей на голову.

– Я еще не умерла! – закричала она. – Может, тебе и хочется, чтобы я сдохла, но я еще жива! – Молли задыхалась от боли, и реальность все больше от нее отдалялась.

Она смутно помнила, как Остин заворачивал ее в одеяло. Он действовал сноровисто, спокойно, уверенно. Как всегда. Интересно, в нем обитают какие-нибудь другие чувства, помимо злобы? Как она может на него положиться, если он такой бесчувственный? Ну зачем, зачем она согласилась выйти за него замуж?

Он нагнулся, чтобы поднять ее на руки.

– Не дотрагивайся до меня!

Она истерически взвизгивала, завывала, как раненый зверь, корчилась и извивалась от боли. Короче, вела себя, как последняя дура. А Остин дураков терпеть не мог. Уж если он и раньше был с ней суров, то теперь он должен был ее возненавидеть.

– Уйди, не трогай меня!

Он взял ее на руки и прижал к груди. От боли она ничего не видела. Глаза у нее затянуло плотной алой пеленой.

Он что-то сказал, но она уже не могла воспринимать человеческую речь.

Молли не помнила, как он нес ее к машине и вез в госпиталь.

Она знала одно: с ее ребенком происходит что-тоужасное.

Отделение реанимации поражало белизной потолка и стен. У нее над головой горели флюоресцентные лампы, а у ее кровати сгрудились люди в белых и зеленых халатах. Потом появился врач – еще один незнакомый ей человек в белом. Обращаясь к кому-то, кого она не видела, врач объяснил, что у нее такие сильные боли, потому что ребенок еще не готов появиться на свет.

Слишком рано… Все слишком рано…

А потом боль вдруг прекратилась.

Молли не поняла, как и почему это произошло. Только радовалась наступившему вдруг блаженному покою.

Потом реальность стала постепенно проникать в ее сознание. Почему у нее больше нигде не болит? Схватки, что ли, прекратились? Или ей дали какой-то сильный обезболивающий препарат?

И что с ее ребенком?

– Прошу вас… сделайте так, чтобы с моим ребеночком все было хорошо…

Молли услышала, как кто-то заплакал, и секундой позже поняла, что это плачет она сама.

«Джей, почему ты умер и оставил меня с этим жестоким миром один на один?»

– Молли… – Низкий голос, прерывающийся от волнения. Кто это? Джей? Нет, не он…

На ее холодную руку легла чья-то теплая ладонь. Кто-то ласково погладил ее по голове и отвел влажные от пота волосы у нее со лба.

Молли открыла глаза, но слезы застилали ей взор, и она ничего не увидела.

– Как там мой ребенок? – произнесла она дрожащими губами.

– Молли, я… – Мужской голос прервался, но потом зазвучал снова: – Мне очень жаль, что так случилось. Очень жаль…

Потом послышались рыдания. Глухие, сдавленные мужские рыдания.

Кто это рыдает у ее изголовья? У кого так же, как у нее, разрывается от боли сердце?

Ей захотелось утешить этого неизвестного человека, который чувствовал чужую боль, как свою собственную. Она попыталась озвучить свои мысли, но они ускользали. Тогда она попыталась пожать ему руку, но ей не хватило сил.

Молли несколько раз мигнула, пытаясь прогнать с глаз застилавшие их слезы. Должна же она увидеть своего доброго ангела?

Она увидела… Остина. Но человека-ангела рядом с ней уже не было.

– Тебе дали сильное снотворное, – сказал Остин. – Сейчас ты крепко уснешь.

– Спать… – прошептала она. – Спать – это хорошо… Но мой ребенок… Что с ним?

Остин издал сдавленный рыдающий звук. Точь-в-точь такой, как у человека, который сидел раньше у ее изголовья.

«Бедный Остин, – отрешенно подумала она. – Ему-то что за дело до всего этого? Почему он должен из-за меня страдать?» Не надо было ему на ней жениться. Нашел бы себе хорошую девушку, которая бы его любила и ждала ребенка от него, а не от какого-то незнакомого парня…

Снотворное начало действовать.

– Прости меня, – непослушными губами прошептала Молли. – Похоже, я испортила тебе жизнь…

– Глупости. Ничего ты мне не испортила.

Она куда-то уплывала, едва заметно покачиваясь на волнах… Казалось, она лежала на надувном плотике посреди огромного водного пространства, и течение уносило ее все дальше и дальше. Может, это был океан? Вода уж больно соленая…

– Ты – вся моя жизнь, – сказал у нее над ухом мужской голос.

Как, интересно знать, в ее сон проник Остин? Она попыталась обдумать этот вопрос, но мысли путались, и у нее ничего не получилось. И потом – думать о чем-либо было уже слишком поздно: ее уносил океан. Этот океан только на первый взгляд казался мирным и ласковым. Под его сверкающей голубой поверхностью таились глубочайшие бездны… там было очень темно. Ни малейшего проблеска света…

Плотик, на котором она плыла, стал погружаться в бездонные океанские глубины.

– Приехали, мадам.

Молли вздрогнула, открыла глаза и поняла, что их машина стоит.

Прямо перед ее глазами толпы людей входили в огромное здание аэропорта и выходили из него.

«Ты – вся моя жизнь».

Неужели Остин это сказал? Или ей только пригрезилось?

Молли относилась к числу тех людей, которые чувствуют себя комфортно, когда знают, что в них нуждаются. А вот Остин никогда в ней не нуждался. Так, во всяком случае, она раньше думала.

– Счетчик-то тикает, – напомнил ей водитель. – Да и желающих взять такси полно.

«Ты – вся моя жизнь».

Неужели скорбь ослепила ее до такой степени, что она совершенно перестала замечать своего мужа?

Этого она не знала.

Зато она знала другое: во Флориду она не полетит. Сейчас, по крайней мере. Ей необходимо узнать правду.

– Я кое-что забыла, – сказала она, наклоняясь к шоферу. – Придется вернуться.

Водитель тяжело вздохнул, вывел машину со стоянки и покатил в обратном направлении.

Сколько раз Молли думала о том, как сложилась бы ее жизнь, если бы Джей не погиб.

Ее жизнь сложилась бы просто идеально. Иначе и быть не могло.

Или все-таки могло? Вообще-то ничего идеального на свете не бывает. В жизни человека всегда что-то случается, и далеко не всегда одно только хорошее.

«Я не мог целовать тебя так, как целовал тебя Джей. Не мог сжимать тебя в объятиях, как это делал он», – вдруг всплыли в ее памяти слова Остина.

Остин сидел на кровати в супружеской спальне и вдыхал аромат розы, которую Молли вставила в петельку его рубашки. И почему он не попросил ее остаться? Почему не сказал, что любит ее и будет любить вечно?

Всему виной его гордыня.

И страх.

Боязнь того, что она может отвергнуть его чувство.

Но больше всего он сожалел о том, что не извинился перед ней за все те жестокие, насмешливые слова, которые наговорил ей за годы их совместной жизни.

Говоря ей грубости и насмехаясь над ней, он все больше отталкивал ее от себя.

Уж такой Молли человек: больнее всего ее ранит грубое, жестокое, насмешливое слово.

«Интересно, как сложилась бы их жизнь, если бы они познакомились в другое время и при других, более благоприятных обстоятельствах?» – задался вопросом Остин и тут же решил, что думать об этом нет никакого смысла. Слишком поздно.

– Остин?

Он вздрогнул от неожиданности.

Молли!

Он не слышал, как она вернулась. Но зачем она это сделала? Чего она хочет? Ему, Остину, не выдержать повторной процедуры прощания. Сколько можно уходить и возвращаться? Да от такого кто угодно с ума сойдет!

Остин потер кулаками глаза и громко зевнул: надеялся, что Молли подумает, будто он спал.

– В чем дело? Почему ты вернулась?

– Хотела кое о чем с тобой поговорить.

Остин так и не повернул к ней головы. Сидел на кровати и смотрел в окно. С того места, где он находился, было видно, как по голубому небу плыли белые облака.

– Я же сказал: о птицах я позабочусь, не беспокойся.

– Ты когда-нибудь мне говорил, что я – вся твоя жизнь?

Остин с минуту сидел молча.

– Нет, – наконец сказал он.

Слева от Остина на столике стояли часы. Их тиканье казалось ему колокольным набатом.

«Уходи, Молли. Забирай то, зачем приехала, и уходи», – сжав зубы, отдал мысленную команду жене Остин.

– Хорошо, ты этого не говорил… Но ты хотя бы плакал?

Он? Плакал? Да он в жизни никогда не плакал – даже час назад, когда Молли от него уезжала. Мужчины не плачут. Так говорил ему его отец.

– А когда у меня был выкидыш?

Тик-так, тик-так – тикали часы на столике.

Остин не любил вспоминать этот день. Вернувшись домой, он обнаружил, что Молли лежит на полу в луже крови, и очень испугался. Она тоже была напугана. И что самое ужасное, она боялась его – своего мужа. Так боялась, что даже не хотела, чтобы он до нее дотрагивался.

До этого он не знал, что в человеческом теле столько крови. Замирая при мысли, что он может в любую секунду потерять свою Молли, он завернул ее в одеяло, отнес на руках в машину и помчался в больницу.

Она тогда чуть не умерла. Еще немного, и…

– Я ни разу в жизни не плакал, – сказал он.

Тик-так, тик-так – отсчитывали минуты часы.

– Понятно…

Удивительное дело. Тогда Остин боялся, что может ее потерять, но ведь, если разобраться, он потерял ее гораздо раньше. Потерял – и не смог вернуть.

У него пересохло в горле, а глаза защипало от слез. Уж скорей бы она уехала, не бередила ему душу…

Украдкой смахнув одинокую слезу, он поднялся с места, прошел к гардеробу и, достав из него сверток, протянул Молли.

– Вот возьми. Во Флориде пригодится.

Не скрывая удивления, она сняла оберточную бумагу, оглядела коробку и густо покраснела. Остин всучил ей коробку подаренных доктором Фишером презервативов.

Остин тут же пожалел о своем поступке. Что, в самом деле, с ним происходит? Всего несколько минут назад он корил себя за то, что, когда они жили вместе, он не раз жестоко ее обижал. Но стоило ей вернуться, как он не удержался и снова взялся за старое.

Хорошо все-таки, что она уезжает. Не будет ни обид, ни семейных сцен – ничего не будет.

Молли посмотрела на коробку с презервативами, потом перевела взгляд на Остина.

– Я думала, ты изменился, – сказала она. – Но, как выяснилось, ты все тот же.

– Да, – согласился он. – Я все тот же мерзкий тип, каким всегда был.

Она засунула коробку в сумочку, повернулась и, ни слова не говоря, вышла из комнаты.

Подойдя к входной двери, Молли на минуту остановилась. Неужели она ошиблась в Остине? А ведь ей так хотелось, чтобы то, что она о нем думала в последнее время, оказалось правдой.

Но он был такой холодный, такой отстраненный, такой привычно-жестокий. Точь-в-точь такой, как прежде.

Она нажала на ручку и открыла дверь.

Такси стояло около дома, и солнце, слепя глаза, отражалось на его полированном бампере. Хорошо все-таки, что она не отпустила машину. По крайней мере, ей не придется носиться по улице с чемоданом и умолять проезжающих мимо таксистов, чтобы ее поскорей отвезли в аэропорт.

Молли хотела, чтобы Остин стал другим человеком – нежным и любящим. Чтобы она могла его полюбить. Но, похоже, измениться ему было не дано.

– Молли!

Остин!

Она повернулась и увидела его в дверном проеме.

Что ему надо? Быть может, он хочет вручить ей еще одну коробку презервативов?

– Я соврал.

Это был уже не тот сдержанный и холодный Остин, которого она видела в спальне. Он был чрезвычайно взволнован, волосы у него торчали во все стороны, а глаза лихорадочно блестели.

– Все, что я тебе наговорил, – неправда! – воскликнул он, вцепляясь пальцами в деревянные перила.

Он глубоко вздохнул, как пловец, готовящийся нырнуть в воду.

– Во-первых, качели на заднем дворе повесил не Крис, а я. А еще я тебе солгал, когда сказал, что не знаю, откуда в доме взялась «грибная» птица. Это я ее купил. Для тебя. Когда ездил на конференцию в Чикаго.

Боже, что он такое говорит!

Молли стояла на нижней ступеньке и смотрела на него снизу вверх, как смотрела на него всегда, всю жизнь. Если бы он только догадался к ней спуститься…

Остин к ней не спустился. Казалось, этот порыв, который заставил его выбежать на крыльцо, чтобы открыть ей свою душу, совершенно его опустошил. Он присел на верхнюю ступеньку лестницы и, закрыв лицо руками, замер.

Она выронила из рук сумочку и устремилась к нему, совершенно не думая о том, что, по идее, не она должна бежать к нему, а он – к ней. Опустившись рядом с ним на ступеньку, Молли сделала попытку отвести руки от его лица, но руки у него словно одеревенели.

– Остин?

Он беспомощно взмахнул рукой, как бы давая ей понять, что разговаривать он сейчас не в силах.

Прошла минута, другая… Он поднял голову и посмотрел на нее. В его глазах она заметила боль и печаль, а еще… а еще в них стояли слезы. Самые настоящие – прозрачные, искрившиеся на солнце, как утренняя роса. В следующее мгновение они блестящими ручейками потекли у него по лицу.

Она подсунула руку ему под подбородок, и стекавшие у него по его небритым щекам слезы увлажнили ее ладонь.

– Ты плачешь… – прошептала Молли в смятении. Казалось, она отказывалась верить собственным глазам.

– Молли… – Он со всхлипом втянул в себя воздух. – Ты – все, что у меня есть… Вся моя жизнь. Я пытался обмануть себя, заставить себя поверить, что смогу без тебя обойтись, – сказал он прерывистым, срывающимся голосом. – Но все напрасно. Теперь я точно знаю, что мне без тебя не жить. – Остин с усилием сглотнул и снова закрыл лицо руками.

Молли подумала, что всю жизнь принимала его за другого человека. Он казался ей сильным, уверенным в себе, несокрушимым, как скала. Но на поверку оказалось, что он не такой уж и крутой и имеет те же слабости, что и все остальные люди.

Немного успокоившись, он поднял голову и опять на нее посмотрел. Теперь скрывать ему было нечего.

– Я тебе соврал насчет того, что никогда не плакал, – признался он. – В тот день, когда у тебя был выкидыш, я ревел в три ручья. Я, если хочешь знать, вообще по натуре порядочный плакса.

Это она, Молли, виновата в том, что они с Остином прожили двадцать лет во взаимном непонимании и глухой подспудной борьбе. Но вина Остина тоже велика. Если она не впускала его к себе в душу, то он не пытался ее понять. Но могли ли два человека, которые, когда поженились, были, в сущности, совсем еще юными и неопытными, правильно ответить на все «взрослые» вопросы, к которым они не были готовы, но которые тем не менее ставила перед ними жизнь? Вряд ли. «Детство – прекрасная пора, – подумала Молли, – но когда оно чрезмерно затягивается, ничего хорошего в этом нет». Ей, во всяком случае, не хотелось бы пройти снова через такой долгий и болезненный период взросления, какой пришлось пережить им с Остином.

Со стороны парковочной площадки до них донесся громкий, призывный звук автомобильного клаксона.

– Это тебя, – тихо сказал Остин. – Таксист заждался.

Молли не знала, как и почему это случилось, но она вдруг поняла, что, прожив с мужем двадцать лет, неожиданно и бесповоротно в него влюбилась. Это было прекрасное, ни с чем не сравнимое чувство. В нем было что-то от любви, которую она питала к Эми, что-то от того чувства, которое она испытывала к Мелинде, Сэмми и Марку, еще множество самых разнообразных нюансов.

Это чувство заключало в себе также и боль. И одновременно огромную радость. Боль от прожитых впустую лет и радость от неожиданно обретенного счастья. Счастья в тот осенний период жизни, когда, казалось бы, всякая надежда на него должна была ее оставить.

Это был нежданный дар судьбы.

– Ты не станешь возражать, если такси уедет без меня? – спросила она.

Остин закрыл глаза и облегченно вздохнул. Потом он повернулся к ней и заключил в объятия, вновь и вновь повторяя ее имя. Она чувствовала, как сильно и часто билось у него в груди сердце.

Они с Остином больше не будут оглядываться назад. И не станут ни в чем друг друга винить. Отныне они будут смотреть только вперед и попытаются выстроить свою жизнь заново.

Такси все еще стояло у крыльца, а дверь дома была широко распахнута. Остин же и Молли, сидя на ступенях лестницы, целовались. Их поцелуи были жаркими и страстными. Они обещали счастье в настоящем и будущем, счастье, которого они лишились в прошлом.

У Остина в петельке рубашки по-прежнему торчала роза сорта «Нежность». От нее исходил тонкий, пьянящий аромат. Такой до боли знакомый, но одновременно новый и еще не познанный – как та жизнь, что ожидала их впереди.

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31