Оболочка [Николас Ройл] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

Николас Ройл Оболочка

Хендерсон согласился отправиться в эту экспедицию лишь потому, что думал, что Элизабет тоже поедет с ними, так что когда он свернул к вашингтонской заправке на шоссе А1 и увидел, что его ждет только Грэм, он почувствовал себя ребенком, который не обнаружил под елкой подарка на Рождество. Но он постарался не показать своего разочарования, потому что Элизабет была женой Грэма Блура. Блур подождал, пока Хендерсон спросит, и тогда объяснил:

— В последнюю минуту Элизабет передумала, — сказал он, стряхнув пепел в маленькую пепельницу из фольги. — Женские штучки, ты же понимаешь… — Он сунул в рот сигарету, держа ее указательным и большим пальцами. Хендерсон не знал, не доверяет он всем мужчинам, которые держат сигарету вот так, или только Блуру. Может, все дело в том, что Хендерсон спит с его женой?

— Получается, мы с тобой только вдвоем, — сказал Хендерсон, скользя взглядом по другим столикам кафетерия. Кроме двух коренастых дальнобойщиков, потягивающих обжигающий чай из грязных кружек, и одного коммивояжера в сером двубортном костюме, который с рассеянным видом откусывал самые вкусные кусочки по краям сандвича, они были единственными посетителями. Было еще совсем рано, чуть больше восьми. Скучающие официантки — две женщины лет сорока в розовых форменных платьях и с аккуратно завитыми кудряшками — стояли у выхода и о чем-то тихонько болтали.

— Похоже на то. — Блур затянулся в последний раз и затушил окурок в пепельнице.

Изначально планировалось, что Хендерсон оставит свою машину на стоянке и поедет с Блурами. Ему очень нравилась эта идея. Он представлял себе Элизабет: она сидит на переднем сиденье, а сам он сидит сзади и смотрит на мягкие завитки волос у нее на шее. Элизабет часто делала высокую прическу, прекрасно зная, что ей она очень идет. Но теперь, когда он узнал, что Элизабет решила остаться дома — они с Блуром жили в собственном доме в Госфорте, — Хендерсону придется сидеть рядом с Блуром. Грэм водил свой «мерседес» так же, как, по словам Элизабет, занимался любовью: быстро, целенаправленно и без оглядки. Одно то, как он небрежно болтал рукой за окном, уже говорило о многом.

Блур увозил их все дальше от автозаправки, и с каждой милей Хендерсон становился все несчастнее и несчастнее. Его не впечатляло даже суровое величие Границ, он был не способен думать ни о чем другом, кроме Элизабет — как она по-кошачьи потягивается на кровати.

Она непрестанно жаловалась на Блура, на его привычки и на то, как он с ней обращается. Ее раздражало в нем все: его сальная манера общения с продавщицами и официантками, его непоколебимая уверенность, что она принадлежит ему и никуда от него не денется. Но в этом по крайней мере Блур был прав, и Хендерсон не вправе критиковать Элизабет за то, что она оставалась с мужем: у Блура был очень успешный бизнес, так что они были полностью обеспечены материально, а Элизабет была прагматичной женщиной. Материалисткой, привыкшей к красивой жизни. Она частенько кривилась на пиджаки Хендерсона и хмурилась на его ботинки, купленные в обычном магазине, — но это никак не влияло на его чувства к ней. Она была очень красивой и привлекательной женщиной, и Хендерсон знал: чтобы выманить ее из Госфорта больше чем на ночь, зарплаты лектора по экономике будет явно недостаточно. Он ни в чем ее не винил, потому что на ее месте и сам поступил бы так же.

— Куда мы едем? — спросил он, чтобы прервать молчание.

— В горы, конечно. — Блур положил зажигалку на место.

— Я знаю, что в горы. Но куда конкретно?

— А, я забыл название. Как-то там… в общем, не помню. Мы оставим машину и пойдем пешком. Когда стемнеет, поставим палатку. И, надеюсь, поймаем удачу за хвост — не сегодня, так завтра.

— Но ведь нет никаких гарантий, что мы ее найдем. — Хендерсон совсем приуныл при одной только мысли о том, что ему придется провести в компании Блура не одну ночь, а несколько.

— Гарантий нет, тут ты прав, но зато какой стимул! Кертин предлагает две штуки баксов. Должно быть, его клиент дает вдвое больше.

— Господи Иисусе, — выдохнул Хендерсон. — Четыре штуки за чучело кошки?! — Он глянул в окно на рощицу шотландской сосны, в очередной раз задумавшись об этической стороне этой работы.

— Это не просто драная кошка. Дикие кошки встречаются редко, как навоз деревянных лошадок. Две штуки, а? Не плохой заработок за пару дней. И как договаривались: пополам.

— А как насчет доли Элизабет? — спросил Хендерсон.

— Какая доля?! Если бы ты не поехал, ты бы рассчитывал на какую-то долю?

Хендерсон воспылал праведным гневом. Элизабет имела право на свою долю и явно рассчитывала на нее. В конце концов, она помогала с исследованиями и подготовкой, нашла самое подходящее место для охоты на дикую кошку. Хендерсон решил, что предложит ей часть своей доли, если, конечно, они найдут эту проклятую кошку и сумеют поймать ее, не повредив шкуры. Кертин ясно дал понять, что, если Животное будет покалечено, он не заплатит, им ни пенни. Хендерсон еще тогда удивился, почему он так нервничает; он никогда не думал, что таксидермисты придерживаются таких строгих моральных правил, которые запрещают им заменить кусок кошачьего меха. Может, его клиент был крутым экспертом, способным увидеть разницу? А иначе с чего бы ему предлагать им такие безумные деньги? Самый распространенный окрас дикой кошки — желтовато-серый, и пять из десяти обычных бездомных кошек вполне подошли бы для чучела. Но вот, оказывается: у обычных домашних кошек нет ни широких черных вертикальных полос, как у их диких собратьев, ни спинной полосы, что считается характерным признаком вида. И хвост у них не такой широкий и пушистый. Все это Элизабет нашла в книгах. В общем, Кертину нужна была настоящая дикая кошка, и Хендерсон с Блуром были полны решимости ее добыть.

Однако у Хендерсона были серьезные сомнения в успехе этой охотничьей экспедиции. На самом деле он даже не верил, что дикие кошки вообще существуют, потому что он был городским человеком и вырос в уверенности, что на Британских островах дикой природы нету как таковой. Плюс к тому все книги, которые Элизабет достала в библиотеке Ньюкасла, утверждали, что дикая кошка практически неуловима. Даже систематическое выслеживание, как писали натуралисты, очень редко дает положительный результат.

Так что когда Блур развернул свой «мерс» по широкой дуге и зашуршал колесами по сосновым шишкам и песку на краю проселочной дороги посередине Нигде, Горный район, Хендерсон уже ни капельки не сомневался, что их шансы на успех этого безнадежного предприятия равны нулю.

— Все взял? — спросил Блур, прежде чем запереть машину.

Хендерсон кивнул, приподняв рюкзак. Блур нагнулся и спрятал ключи за крыло заднего колеса.

— Нет смысла тащить их с собой, — пояснил он, — а там их никто не найдет. Пойдем. Только старайся ступать как можно тише. Дикие кошки очень пугливые.

— Ты действительно думаешь, что мы найдем хоть одну? — спросил Хендерсон.

— Я не вернусь домой без добычи. — С этими словами Блур ускорил шаг. Хендерсон шагнул следом за ним в полумрак леса. Он напряженно вслушивался, но лес молчал: не жужжала мошкара в редких островках света, не рыли землю маленькие животные, и — что самое удивительное — не пели птицы в верхушках деревьев. Он не приближался к Блуру, но старался не терять его из виду ярдах в двадцати впереди.

— Темно здесь как-то, — крикнул он, когда заметил, что деревья смыкаются вокруг.

— Ш-ш-ш, — шикнул Блур, взмахнув рукой. — Дикие кошки — ночные животные. — Он встал на месте и подождал, пока Хендерсон его не нагонит. — Проще сказать: чем темнее вокруг, тем у нас больше шансов ее поймать. Только не надо шуметь.

Они двинулись дальше, Хендерсон снова пошел чуть сзади. По дороге он думал об Элизабет. Они встретились два года назад, на отдыхе в Паксосе. Она сразу же привлекла Хендерсона, который безошибочно определил в ней скучающую жену. Он заметил ее как-то утром, когда ему случилось завтракать в одно время с Блурами. Однажды вечером он последовал за ними в одну популярную среди туристов таверну и засел в темном углу с миской оливок и бутылкой белого вина. Блур поглощал блюдо за блюдом, а Элизабет то и дело поглядывала поверх его плеча и пару раз встретилась взглядом с Хендерсоном. Возвращаясь в отель, она пару раз оглянулась — и он был там, на кромке прибоя, брюки закатаны, пиджак переброшен через плечо с хорошо рассчитанной небрежностью. Так что когда Элизабет спустилась в холл через полчаса после того, как поднялась вместе с Блуром в их номер, и обнаружила Хендерсона — он выпивал в одиночестве в баре, — никто из них по-настоящему не удивился.

Хендерсон заказал еще бутылку вина, и они выпили ее вместе за разговором, который напоминал словесную игру в прятки.

— Каждый четверг вы вместе ходите вечером по магазинам, — угадал Хендерсон. — Ты толкаешь тележку и нагружаешь ее покупками, а он вышагивает впереди, выбирая сосиски в вакуумных упаковках и зажигалки для барбекю, на которое вы никогда не выберетесь, потому что он слишком занят с делами.

— Ты записываешь программы Радио-Тайме, — говорила она, поднося бокал к накрашенным губам, — а потом забываешь их смотреть, а вместо этого просто сидишь и слушаешь музыку, нянчась с бутылкой пива. Скорее всего старый джаз или саундтреки к любимым фильмам. Приятная и уютная музыка.

— А когда я собираюсь записать что-нибудь с телевизора, — продолжил он, — я никогда не смотрю, что уже есть на кассете, а просто записываю следующую программу поверх старой. У меня есть кассеты почти целиком из одних окончаний программ, которые я хотел посмотреть.

— Ты не ходишь в бары для одиноких, — она скрестила ноги, ее платье чуть приподнялось, — но наблюдаешь за женщинами в ресторанах и барах, причем всегда за замужними. Ты стараешься поймать их взгляд, когда мужья отлучаются в туалет.

— Ты долго-долго принимаешь душ, когда он уходит на работу, тебе нравится, как вода струится по телу. А потом ты любишь растянуться на ковре из овечьей шкуры в гостиной.

— Как кошка, — добавила она, допивая вино. Потом они спустились к морю и говорили какую-то чепуху о звездах. Потом возвратились в отель, в одноместный номер Хендерсона. Потом она приняла душ и перед самым рассветом ушла к себе в номер к ничего не подозревавшему Блуру.

В оставшуюся неделю Хендерсон свел дружбу с Блуром; это был единственный способ избежать подозрений. Он активно общался с мужем и в то же время трахал его жену, которая внезапно полюбила долгие одинокие прогулки, как правило, по пустынным уголкам побережья, но иногда — прямо в комнату Хендерсона на самом верхнем этаже. Блур, который был преуспевающим бизнесменом и человеком вполне самодостаточным, все же тянулся к старшему приятелю, скромному лектору по экономике, и мог часами сидеть, зачарованный его теориями и именами, которыми тот так небрежно бросался: недавно обедал с главой Конфедерации британской промышленности, получил приглашение на свадьбу дочери директора Имперского химического треста, крупнейшего в Западной Европе химического концерна.

— И что из этого правда? — спросила Элизабет во время одной из прогулок.

— Кое-что, — ответил он. — Остальное — уже на доверии.

Хендерсон играл с Блуром, как с рыбой — то подсекал, то разматывал леску, когда хвалил блуровскую проницательность, сравнивал его деловые стратегии с последними веяниями в Японии и Германии, тактично давал советы, как скромный помощник при главном министре. Блур сиял и раздувался от гордости весь остаток греческих каникул и непрестанно отпускал идиотские шутки по поводу названия острова.

— Паксос, Паксос… то ли подсос, то ли отсос, — выдавал он время от времени и пускался в совсем уже непонятные словоизлияния. Элизабет держала его за руку, (а другая ее рука в это время лежала под столом на полотняных брюках Хендерсона). По лицу Хендерсона блуждала рассеянная улыбка.

Они заказали обратные билеты на один рейс, и Блур сам предложил, чтобы Элизабет села с Хендерсоном и не мучилась бы в салоне для курящих. В Гартвике они пригласили Хендерсона приехать к ним в Ньюкасл, как только позволит его расписание. И он стал наведываться к ним в гости. Только на самом деле Хендерсон ездил в Ньюкасл значительно чаще, чем думал Блур. Например, он проводил выходные у Блуров, а уже в среду вечером опять возвращался в Госфорт — по четвергам у него не было лекций — и снимал комнату в Сент-Мэри в бухте Уитли, куда Элизабет приходила к нему, как только Блур уезжал на работу. Они гуляли по продуваемому ветром пляжу и сравнивали его с жаркими пляжами Паксоса. Никто из них не говорил о любви, разве что Элизабет иногда упоминала это слово — «любовь», — когда рассказывала о Блуре («Он действительно меня любит, знаешь»), но им и не нужно было говорить о своих чувствах друг к другу. Элизабет звонила Хендерсону, когда Блура срочно вызывали в Брюссель или Копенгаген, а старенькая машина Хендерсона все больше и больше нуждалась в починке.

Они провели вместе одни выходные в Алнвике, когда Блур был в Лондоне. Он оставил несколько длинных и жалобных сообщений на автоответчике, которые они вместе прослушали, когда Хендерсон проводил Элизабет домой, прежде чем уехать к себе в Лейстер. Где она? Почему она ему не перезванивает? Потом он начал подлизываться: «За меня не беспокойся, милая. Я только надеюсь, что ты хорошо проводишь время. Я уже скоро вернусь и увижу тебя». Когда Хендерсон ехал на юг, ему было не слишком приятно думать, что в какой-то момент они пересекутся с Блуром, который едет на север по встречной полосе. Он ревновал Элизабет к мужу и стал выдумывать причины, чтобы не ездить к ним по выходным. Ему было больно видеть их вместе. Хендерсон так и не понял, действительно ли Блур набрал вес или он просто казался ему жирным, медлительным и самодовольным боровом. В конце концов, несмотря на все свои отлучки в бухту Уитли, Элизабет не спешила расстаться с мужем.

Экспедицию в горы они планировали уже несколько недель — с тех пор как Блур встретил своего старого друга Кертина на обеде у Ротарианов и таксидермист упомянул диких кошек. Элизабет провела исследования, и поездка все-таки состоялась, но без нее.

Блур снова остановился, и Хендерсон поравнялся с ним.

— Тебе не кажется, что здесь как-то слишком темно? — спросил Хендерсон, стирая пот со лба. — Даже если они тут и водятся, мы их вряд ли увидим при таком освещении.

— Если будем смотреть как следует, то увидим. — Блур закинул рюкзак за спину. Он был тяжелее, чем хендерсоновский: в нем лежали палатка, походный примус и запас провизии. — Но скорее всего мы раньше увидим не саму кошку, а признаки ее присутствия где-то поблизости. Тушку кролика, например. Или канюка. Так что смотри внимательнее и постарайся не пропустить что-то похожее.

В его голосе была нотка сарказма, чего Хендерсон никогда раньше не замечал. Впрочем, его это нисколечко не задело. Ему вдруг пришло в голову, что они с Блуром впервые остались наедине, без Элизабет. Раньше она все время была с ним, за исключением тех моментов, когда отлучалась в уборную.

Около половины двенадцатого — по-прежнему ни следа предполагаемой добычи — они вышли на маленькую полянку и разбили там лагерь. Пока Блур ставил палатку, Хендерсон собирал примус. Небо над соснами было похоже на бархатное покрывало цвета индиго.

— Иногда я тебе завидую, — сказал Блур, когда они отдыхали после еды — бобы с копчеными сосисками и по яблоку на десерт. — Холостяцкая жизнь…

— А? — нейтрально отозвался Хендерсон.

— Ну, знаешь, свобода и все такое. Делаешь все, что хочешь. Живешь, как хочешь. — Блур покосился на Хендерсона, выразительно приподняв бровь.

Хендерсон задумался над ответом.

— Да, наверное. Хотя у меня лично нет времени наслаждаться какой-то свободой.

— Правда? — спросил Блур, и Хендерсон вдруг подумал, что, может быть, Блур что-то подозревает. — Я думал, что при твоей работе должно оставаться немало свободного времени, и потом… эти молоденькие студентки, которые все время вокруг тебя. Ты мог бы… ну, ты понимаешь… жить полной жизнью, пока еще есть такая возможность. — Он достал сигарету и продолжил: — А я вот начинаю задумываться, что мои лучшие годы уже позади. Ты знаешь, мне всего сорок шесть, а я себя чувствую старой развалиной. Иногда я сомневаюсь, что по-прежнему в состоянии удовлетворить Элизабет. — Он посмотрел на Хендерсона, сунул в рот сигарету и щелкнул колесиком зажигалки. — Она-то еще молодая женщина, и ей нужен хороший мужик.

— Я думаю, дело совсем не в возрасте, — сказал Хендерсон.

— Да, я тоже так думаю. — Блур стряхнул пепел в примус. — Ну, я имею в виду, посмотри на себя. Ты старше обоих из нас.

— Вместе взятых. — Хендерсон засмеялся, но это был нервный смех. Блур вовсе не идиот. Он все поймет, если даст себе труд задуматься. Если уже не задумался и не понял.

Они пару минут помолчали. Единственным звуком в ночи, кроме периодического уханья совы где-то неподалеку, было шипение пепла, который Блур стряхивал с сигареты. Потом он снова заговорил.

— Я хочу кое-что у тебя спросить, — сказал он, и у Хендерсона екнуло сердце. — Ты… только ты сразу скажи, если считаешь, что я не должен был даже спрашивать… но ты переспал бы с Элизабет, если бы она захотела?

Хендерсон не мог выдавить из себя ни слова. Блур выкинул окурок.

— Ладно, кажется, я не должен был спрашивать. Проехали и забыли, ага?

Хендерсон все еще не мог подобрать нужных слов.

— У нас был длинный и напряженный день, — добавил Блур. — Нам надо как следует выспаться. Завтра мы должны отыскать эту чертову кошку, и чем раньше мы встанем, тем больше у нас будет шансов. — С этими словами он встал и забрался в маленькую двухместную палатку.

— Я еще посижу немного, — сказал Хендерсон, потому что ему не хотелось лезть в палатку, пока Блур еще не заснул. — Я недолго.

Хендерсон проснулся на заре, озябший и голодный. Блур уже встал и даже успел собрать рюкзак, но самого его не было видно. Хендерсон заставил себя выбраться из спальника и глотнул минералки — бутылка была у него в рюкзаке. Он натянул одежду и сделал несколько ленивых отжиманий. Блур объявился, когда Хендерсон пошел отлить на краю поляны, и они быстро собрались, не рискнув сказать друг другу ничего, кроме «доброго утра».

Ближе к полудню они набрели на кролика, или, точнее, — на кроличью шкурку. Кто-то сожрал все мясо — кости были разбросаны рядом — и отшвырнул шкурку в сторону, вывернув ее наизнанку. Блур поднял ее за краешек и держал до тех пор, пока она не вывернулась на лицевую сторону, как тряпичная марионетка-перчатка.

— Дикая кошка, — сказал он.

— Правда?

— Они все-таки хищники, а не домашние киски. — Блур вертел кроличью шкурку в руках, так что голова, которая осталась неповрежденной, моталась туда-сюда. — Хорошо, что домашние кошки вот так вот не могут.

Они углубились еще дальше в чащу. Как и раньше, Блур шел впереди, а Хендерсон как можно внимательнее вглядывался в сумрачные просветы между высокими соснами. Чем скорее они найдут эту кошку, тем скорее вернутся домой. Он вдруг встревожился, не понятно — с чего. Ему хотелось как можно скорее добраться до телефона, позвонить Элизабет и спросить, как она себя чувствует. Обычно ее менструации были короткими — два или три дня максимум, — но при этом слегка болезненными, и они с Хендерсоном всегда праздновали их начало как доказательство, что их пронесло и в этом месяце тоже. Они соблюдали все предосторожности, но все равно слегка беспокоились, пока у нее не начиналось.

Дело близилось к вечеру. Они как раз собирались остановиться, чтобы перекусить, и тут наткнулись на мертвую ласку. Она была разделана так же тщательно, как и кролик. Блур торжествующе поднял шкурку, всем своим видом давая понять, что успех и хорошие денежки им обеспечены.

— Сам Кертин не сделал бы лучше, — сказал он, вертя шкурку в руках.

— Что ты имеешь в виду?

— Его профессию. Он снимает с животных шкуры — разумеется, с мертвых животных — и потом использует их скелеты, чтобы сделать форму, обычно из стекловолокна, если только животное не совсем мелкое. За ужином Блур продолжил:

— Однажды он пригласил меня к себе в мастерскую. Он тогда набивал пуму, которую ему передали из зоопарка. Пума померла от старости, и он должен был сделать чучело для какого-то там музея в Уэльсе. Насколько я понимаю, чтобы сделать чучело большой кошки, нужно несколько недель, но я был у него в тот день, когда он снимал с нее шкуру.

Блур отставил в сторону свою бумажную тарелку и закурил. Тени вокруг поляны сгущались, небо постепенно темнело, хотя время было еще не позднее — около шести.

— Он повесил труп вверх ногами на цепь, прикрепленную к балке на потолке. Знаешь, это удивительно: как легко сходит кожа. Он слегка тянет, она сходит на дюйм, он опять тянет, она опять сходит, и так — до конца. Потом он взял скальпель и осторожно очистил шкуру от жира и хрящей. Это так странно — смотреть на освежеванную тушу, безглазую… когда видны все мускулы и сухожилия. По-своему это даже красиво.

Хендерсон поставил на примус котелок, чтобы хоть чем-то себя занять и не смотреть на Блура, на лице которого отражалась странная смесь отвращения и восхищения.

— А что он делает с тушей? — спросил Хендерсон.

— Он вызывает людей с живодерни. Они приезжают и забирают ее. А если животное очень маленькое — птица там или ласка, — тогда он просто выбрасывает тушку в поле. Наверное, у его мастерской ошивается целая стая довольных и толстых лис.

— То есть те чучела из музеев — это совсем не животные, а просто шкура с чем-то вроде гипса внутри?

— Точно. Кертин обычно использует пористый пластик. Он такой легкий, что здоровенного тигра запросто можно поднять одной рукой.

— Как-то даже и неинтересно, правда?

— Да нет. Все зависит от того, что ты считаешь сущностью животного — шкуру или тушу. Потому что, когда ты снял шкуру с животного, у тебя остаются две вещи: кусок мяса и шкура. Собственно, ты только шкуру и видел, когда животное было еще живым.

— Но это лишь оболочка.

— Каждый из нас — та же самая оболочка. — Блур как-то странно скривился, прикуривая очередную сигарету. — Что тебе было бы приятней увидеть в музее… или дома в гостиной, уж если на то пошло., окровавленную тушу или набитую шкуру? Лично я знаю, что мне больше нравится.

Логика Блура показалась Хендерсону не особенно убедительной. Да, профессионально сделанное чучело в стеклянной витрине эстетически более привлекательно, чем кусок окровавленного мяса. Но если выкинуть сердце зверя в мусорную корзину и выскрести мозги у него из черепа, то можно ли называть то, что осталось, животным — пусть даже и чучелом животного?

— Так что насчет моей жены? — внезапно спросил Блур. — Как на твой взгляд, она привлекательная женщина?

Хендерсон попробовал подобрать наиболее подходящий ответ, но в конце концов пробормотал:

— Я не знаю. Я не… Ну, понимаешь… я не воспринимаю ее в этом смысле. Для меня она просто твоя жена.

— Но она очень красивая женщина. И я даже не сомневаюсь, что ты считаешь ее привлекательной.

— Ну да, конечно, она привлекательная. Я только не понимаю, при чем тут она.

— Просто я уточняю. — Блур затянулся в последний раз и потушил сигарету, которая догорела почти до фильтра. — Мы видим только поверхность вещей, понимаешь? Только их оболочку.

Голубое пламя в примусе мигнуло и погасло.

— Черт, — выдохнул Хендерсон. Вода еще не закипела. — У тебя есть еще газовые баллоны?

— Там, — Блур показал на свой рюкзак, — в боковом кармане.

Хендерсон перепутал стороны, перетряхнул один из карманов, но ничего не нашел.

— Кинь мне фонарик, ага?

Блур передал ему фонарик-карандаш, который носил в нагрудном кармане куртки, и Хендерсон снова полез в рюкзак.

В глаза бросилась краснота.

Боковой карман был набит мятыми тряпками в пятнах и потеках засохшей крови. Какой-то глубинный инстинкт подсказал Хендерсону, что лучше не говорить Блуру об этом открытии, но вид крови заставил его разволноваться, и он так и остался стоять, нагнувшись над рюкзаком, даже после того как нашел баллон. Голос Блура привел его в чувство:

— Не можешь найти?

— Нашел. — Хендерсон вернулся к примусу и поставил на место новый баллон. Блур затушил очередной окурок и выкинул его в темноту.

— Природа зовет, — улыбнулся Хендерсон и исчез среди деревьев.

Ему нужно было побыть одному, чтобы подумать над тем, что он только что видел. Самое правдоподобное объяснение: у Блура текла кровь из носа, и он положил тряпки в рюкзак, чтобы не мусорить в лесу (хотя он имел привычку бросать окурки куда попало). Но что-то крутилось у Хендерсона в голове, не давая покоя: Блур как-то уж слишком много знает о свежевании животных… и, кстати, где он был сегодня утром, пока сам Хендерсон еще спал?

— Что-то не так?

Хендерсон испуганно вздрогнул. Блур стоял в нескольких шагах у него за спиной и видел, что Хендерсон просто стоит, а вовсе не отливает по зову природы.

— Не идет, — сказал он, делая вид, что застегивает ширинку. Блур хмыкнул, зажег сигарету и отвернулся, глядя на лес. Лес был сейчас очень темным, как старый дом, стволы деревьев — как ножки гигантских столов. Вокруг царила мертвая тишина, которую нарушал только паркетный скрип — это покрикивала сова, примостившаяся высоко на ветке.

— Она где-то здесь. Зверюга, — сказал Блур.

Да, подумал Хендерсон, зверюга действительно где-то здесь. Даже если это всего лишь зверь, таящийся в Блуре — темная сторона его личности, которая забавляется расчленением маленьких животных. Но зачем бы ему свежевать мелких зверюшек? Может быть, для того чтобы напугать Хендерсона или чтобы убедить его, что дикая кошка действительно где-то рядом, и так убедить его идти с ним дальше в лес, в ночь.

Хендерсон вдруг преисполнился твердой уверенности, что Блур знает обо всем, что было у них с Элизабет.

Мужчины стояли и смотрели во мрак. Блур затушил сигарету и выкинул в лес, в темноту, где ее мягко принял ковер из мха.

Когда они снова собрались в путь, Блур снова пошел впереди, а Хендерсон шел за ним следом, стараясь не отставать. Он был весь напряжен, ему было очень интересно, что Блур скажет дальше. Он чувствовал себя маленьким мальчиком рядом со злым, непредсказуемым отцом и — в точности как ребенок — не мог набраться храбрости, чтобы убежать или хотя бы откровенно поговорить. Они шли вперед, и у Хендерсона уже начали появляться неприятные мысли, что все это было подстроено: не было никакого Кертина, и в здешних лесах нет никаких диких кошек — с тем же успехом они могли бы ловить здесь тигра. Он чувствовал, что надо срочно бросать эти никчемные поиски и возвращаться домой, потому что хотя Блур и не был егерем-лесником, но он все-таки знал, куда они идут. Хендерсон постарался найти и запомнить какие-нибудь ориентиры — силуэт трех высоких пиков, в которые плавно переходили холмы; если раньше в лесу были только сосны, то теперь появились и лиственницы, — чтобы чувствовать себя менее зависимым от Блура.

— Что теперь, Грэм? — Он постарался сделать вид, что все еще верит, что они охотятся на дикую кошку и все в полном порядке.

— Черные пантеры, — ответил Блур без малейшей заминки. — Их видели рядом с Ворчестером.

— Это смешно. В Англии нет больших кошек.

— А ты лучше всех знаешь? — Блур обернулся и уставился на Хендерсона. — Ну? — Он выдвинул нижнюю челюсть. — Много ты знаешь?

Хеидерсон посмотрел Блуру прямо в глаза, но было слишком темно, и глаза Грэма казались двумя черными дырами у него на лице.

— Кертин знает одну женщину, ее зовут Мич, она фотограф, и она живет здесь неподалеку. Она ее видела. Ясно?

Блур произнес это таким саркастическим тоном, что было практически невозможно не усомниться в его искренности.

— Черную пантеру? — прищурился Хендерсон.

— Ну, она была черной, и это была определенно кошка, только размером с овчарку, и кто это, по-твоему? — Блур сунул в рот сигарету и опустил лицо к огоньку зажигалки, чтобы закурить.

— Она, наверное, ошиблась.

— Она профессиональный фотограф и специализируется на диких животных.

— Она ее сфотографировала?

Блур затянулся и выпустил дым прямо в лицо Хендерсону.

— Не успела.

— Обидно. — Хендерсон обошел Блура и встал впереди в первый раз за весь их поход. Тропинки не было, но последние двадцать минут они шагали просто по прямой. Через пару секунд он услышал, как Блур что-то пробормотал себе под нос и пошел следом за ним. Хендерсон постарался скрыть свое нарастающее беспокойство за уверенной походкой, но он знал, что долго так блефовать не сможет. Если Блур и врал насчет черной пантеры, то врал очень даже убедительно.

Они шли еще полчаса. Хендерсону было уже не до диких кошек. Он был полностью сосредоточен на Блуре и не замедлил шаг до тех пор, пока не услышал крик:

— Давай остановимся.

В наступившей тишине стало слышно, что Блур пыхтит как паровоз.

— Нам нужно передохнуть, — добавил он, как будто теперь ему нужно было как-то обосновывать свои приказы. — Как физически, так и морально. Нам надо быть настороже, иначе у нас ни малейшего шанса.

Он высказал то, о чем подумывал и сам Хендерсон, причем он так устал, что в эту ночь все же заснул рядом с Блуром в двухместной палатке, а когда проснулся, уже под утро, Блура не было рядом. Вчерашняя смена лидера — если таковая вообще имела место — теперь не имела значения. Блур ушел выслеживать кроликов и мышей и потрошить их голыми руками. Или просто спрятался где-то поблизости и наблюдал за Хендерсоном из-за деревьев. Может быть, он и вправду искал дикую кошку, но тут было слишком уж много таких «может быть»: Хендерсона это уже достало. Если он прав и Блур знает об их отношениях с Элизабет, Элизабет должна как-то узнать об этом; иначе она окажется в очень невыгодном положении, когда Блур вернется в Госфорт.

Но тут на мили вокруг нету ни одного телефона. Единственное, что Хендерсон мог сделать, — это вернуться к машине и убраться отсюда к черту. Путь до Ньюкасла займет не больше двух часов. Он мог бы быть у нее — быстрый взгляд на часы — уже к семи утра. Пусть даже для этого ему придется формально украсть машину Блура. Но цель оправдывала средства. Теперь Хендерсон уже не сомневался, что Блур все знает.

Он принялся лихорадочно упаковывать рюкзак, вдруг испугавшись, что Блур вернется и застанет его за этим занятием, но тут ему в голову пришла одна дельная мысль: он напишет Блуру записку, мол, проснулся, тебя нигде нету, пошел искать. Он взял только самое необходимое, распихал по карманам и выскользнул из палатки. Записка могла бы дать им дополнительный час или два — вполне достаточно для того, чтобы Элизабет упаковала сумку и убежала с ним. Если, конечно, она захочет с ним убежать. Вариант далеко не идеальный, но у нее хотя бы будет выбор.

Первую сотню ярдов он крался между деревьев на тот случай, если Блур был поблизости, а потом перешел на бег. Было еще темно, и Хендерсон удивился, насколько четкие следы они оставили вчера — идти по ним было легко. На вершине холма он остановился как вкопанный. Сердце бешено колотилось в груди, пот заливал глаза. Буквально в двадцати ярдах от него сидела кошка: уши прижаты к голове, а хвост колотит по мягкому лесному ковру. Дикая кошка. Она оскалила на Хендерсона свои белоснежные клыки, а потом развернулась и исчезла, растворившись в сумраке. Когда Хендерсон вспомнил о том, что ему нужно дышать, он почувствовал себя счастливым. Эти мгновения близости с таким грациозным и сильным зверем были словно бесценный дар. Он вдруг преисполнился искренней благодарности, что они с Блуром не встретили дикую кошку. Он сам не смог бы ее убить, но он был бы не в силах остановить Блура.

Дикая кошка исчезла и предоставила Хендерсону возможность исчезнуть тоже. Он скользил между стволами деревьев как призрак, поглядывая на холмы справа и на темное небо, которое уже начало потихонечку освещаться мягкими красками рассвета. Он бежал вперед, просто бежал, ни о чем не задумываясь; и то ли у него было более развитое чувство направления, чем он привык думать, то ли сработали некие силы, которые человек мобилизует в себе в стрессовых ситуациях, но как бы там ни было — он выскочил из леса как раз в нужном месте, и лес как будто сомкнулся за ним. Блуровский «мерс» поблескивал в лучах рассвета. Хендерсон наклонился и достал ключи из тайника под задним крылом, чуть не выронил их от волнения, резко распахнул дверь, завел двигатель и с ревом сорвался с места. Гравий взметнулся из-под колес в темноту леса, который уже удалялся в зеркале заднего обзора. Где-то там, в лесу, остался Блур — сидел в палатке и ждал возвращения Хендерсона. Во всяком случае, ему очень хотелось на это надеяться.

В доме было тихо. Дом стоял вдали от дороги и был защищен высоким забором, поэтому приходилось прислушиваться, чтобы различить шум проезжающих мимо машин. Хендерсон позвонил в дверь, но никто не отозвался. Он обошел дом и увидел, что дверь на кухню не заперта. Он позвал Элизабет, но в ответ услышал лишь стук собственного сердца. В кухне было чисто, как будто здесь вообще не завтракали. Часы на стене показывали 9.25. Хендерсон приехал чуть позже, чем рассчитывал. Элизабет уже должна была встать и позавтракать, хотя в отсутствие Блура она могла изменить привычный распорядок.

Хендерсон прошел в прихожую, осторожно касаясь перил, как будто они были сделаны из фарфора.

— Элизабет, — позвал он еще раз и сам испугался, как хрипло звучит его голос. Лицо горело, а внутри все как будто завязалось в тугой и болезненный узел.

Пару секунд он постоял на лестнице. В доме царила мертвая тишина. Хендерсон почувствовал дуновение сквозняка на шее, и странная судорога прошла по затылку, так что волосы встали дыбом. Он подошел к спальне Элизабет, толкнул дверь и застыл на пороге.

В мельтешении сумасшедших мыслей и тошнотворного осознания он вдруг понял, что уже подсознательно знал, ЧТО именно он тут найдет. Он приблизился к кровати, стараясь устоять на дрожащих ногах.

Он взял ее на руки, стараясь не прижимать слишком сильно, чтобы не разошлись швы. Потом сел на кровать и с бесконечной щемящей грустью подумал, что эту женщину он мог бы по-настоящему полюбить, если уже не любил. Только теперь он позволил себе признаться, что подсознательно он всегда хотел, чтобы она ушла от Блура. К нему. И вот теперь он смотрел на нее — на морщинки вокруг глаз, на перекошенный рот, — он представлял Блура за работой. Он слегка разжал объятия.

Уже потом, у ворот в сад, он найдет большой узел с упакованными останками. Ткань будет влажной и липкой, но он все-таки развернет ее, чтобы посмотреть на то, что внутри. Он возьмет это на руки и станет укачивать, не обращая внимания на резкий запах и сочащуюся жидкость.

Но это будет потом, а пока тусклое солнце медленно плыло по небу за рваными облаками. В доме стояла тишина, и только кровать тихонько поскрипывала наверху — кровать, на которой сидел Хендерсон, раскачиваясь взад-вперед.

— Кертин мне говорил, что именно с этого он и начал, — сказал Блур.

Хендерсон весь напрягся, но не отпустил ее. Он повернул голову и увидел Блура. Он стоял в дверях и прижимал к груди скользкую тушу. Слезы текли у него из глаз, а сами глаза были отравленными и пустыми.

— Делал чучела тех, кого он любил — его собачек и кошек, — потому что не мог смириться с тем, что они от него уходили. Наверное, с животными это все-таки по-другому, — добавил он безразлично. — Чья она теперь, как ты думаешь? У кого из нас она настоящая?

Хендерсон провел пальцем по коже, туго натянутой на том, что когда-то было плечом живой женщины.

Это и было его ответом.