Граф Люксембург [Алексей Викторович Иванов] (fb2) читать постранично

Алексей Иванов Граф Люксембург (нераскрытое убийство)

Она очень маленького роста, худенькая, как первоклашка, и, наверное, в три раза меньше меня весит. Рот беззубый, на месте остались только два или три обломка, кроме зубов мудрости, а ведь когда-то, помню, у неё была красивая улыбка, которая так нравилась мужчинам, и кусала яблоко – зеленую антоновку, – выламывала кусок до самой сердцевины. А сейчас – бескостные распухшие десны. Она пытается вставить в рот какую-то железочку, но у неё это никогда не получается – и она держит её в кошельке. Выкрасила седые свои волосы в какой-то странный ореховый цвет.

«Проститутка твоя должна тебе стирать, а не я! – кричит на меня. – Вот пускай приходит и стирает. Пускай приходит. Это мое последнее слово». Речь идет о моей жене, с которой я так и не съехался и не развелся, как хотел не раз. Живет она в Звенигороде. Мне добираться до неё больше часа. И то хорошо. Но видеть она меня в последнее время не хочет. Говорит, что сильно от меня устает. «Это мое последнее слово! Передай проститутке!» Я замахиваюсь на неё – она, очень испуганная, приседая, отступает на кухню, где живет (потому что у нас однокомнатная), больно ударяется о железный обруч кровати; морщится, смотрит то на него, то на меня с таким видом, точно говоря: «Ну, все, все! Видишь, я уже наказана: мне больно и не до тебя – дай отдаться мне своей боли». Мне обидно – я рву воротник старого свитера, но тот не рвется. И вдруг из-за стены слышу крик ещё громче: то же самое оскорбление. Выскакиваю – она сидит на кровати, свесив ноги, расплетает косички и с ненавистью косится на меня. Замахиваюсь – она прячется за обруч, кричит от страха, не спуская с меня глаз. Я ухожу, но перед тем как закрыть дверь резко поворачиваюсь и грожу ей кулаком. Она вздрагивает от неожиданности и отвечает мне тем же: тоже показывает кулак, видимо, неосознанно.

Обескураженный, я иду к себе, прячусь под одеяло и стараюсь не волноваться; думаю, как она погрозила мне кулаком в ответ на мой кулак. Может, может хотела прикрыть голову или заслониться рукой, а вместо этого нечаянно повторила мой жест: что-то не сработало у неё в голове. Такое бывает, это объяснимо. Просто, как бесполезен и жалок этот её кулачок. Он не выходит у меня из головы. В три раза она меньше меня и кулачок в три раза. Зачем Бог создает таких маленьких людей, с такими маленькими руками и ногами? Неужели это существо когда-то было женщиной? Но она до сих пор считает себя таковой. И даже не выпускает сейчас из рук бесплатную газету с объявлениями о знакомствах, кричит: «Это я для тебя делаю и для твоей уродины, чтоб вас оставить!»

Я маюсь, катаю голову под одеялом, боясь показать свое лицо.

Я родился в очень маленьком созвездии. Кто-то живет под лучами Сириуса, Полярной Звезды, Альфы Центавры (какие там ещё есть большие звезды?), а мне на карте звездного неба достался крохотный кусочек черноты, углеродистый, как клочок пакли, – самая далекая что ни на есть чернота, с одной лишь единственной, провинциальной звездочкой, да и то под названием вы не поверите! – Веревка! Но мне не очень-то обидно. Мне плевать на звездное небо…

Она не унимается: ходит и ходит мимо – то цветы полить, то обидное слово подбросить. Такая маленькая, в шерстяных домашних рейтузах, на которых так много дырочек, такие всеми нами принято носить дома. Просвечивает тело. Мне рейтузы её напоминают звездное небо, и дороже мне любого звездного неба, из любой точки вселенной. Вот мое созвездие, настоящее, без подачек – созвездие Рейтуз. Каждую звездочку в нем знаю. И плевать я хотел на настоящее звездное небо. Где-то я это уже слышал. Но мне действительно плевать: мне чужой славы не нужно. Мне бы разобраться со своим звездным небом. Ведь я звездочет и астроном ещё тот. Когда я вижу, что в созвездии Рейтуз зажглась новая звезда, я испытываю такое же желание дать ей новое имя, как человек у телескопа, и чтобы оно всегда стояло передо мной, улыбалось мне своей беззубой улыбкой. Думаю, что я не один такой – у каждого свое звездное небо… Я, как и любой серьезный астроном, открывающий новую звезду, и дающий ей имя, к примеру, «Петрухин-898», так же чувствую свою сопричастность с самим звездорождением. Он в момент блаженной сопливости своей по поводу сопричастности, единения с Сущим, когда комкается казенный халатик на груди и запотевают очки, чувствует в экстазе единения, самоуничижения и самоотрешения, более того! – подвига духовного – вину свою за все нехорошее, иными словами – дерьмовое, что творится во вселенной, в осознании муравьинности своей стучит себя неистово лапками в грудь, – так же и я, вину испытываю вселенскую, ещё более глубокую, ведь я и есть в своем созвездии то самое разрушающее зло.

Раньше она так не дожидалась меня домой. Когда знала, что что бы там ни было, но я всегда приду. Не ждала, пока не поняла, что я однажды могу не прийти. Раньше и жена моя видела сны, что я пою в своем театре, в общем у себя на работе, графа Люксембурга, и мы с ней все