Бунтарка [Бенуа Дютертр] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Бенуа Дютёртр Бунтарка
I. Элиана на Капри
1
«Так что же, экономика взбесилась? Чего мы ждем, чтобы снизить выбросы, вызывающие парниковый эффект, и начать серьезно бороться против потепления атмосферы?» Элиана повернулась на шезлонге, чтобы подставить солнцу левую половину лица. Морская нега сладостно полнит ее тело. Мозг прочистился, освободившись под чуть солоноватым ветерком от мыслей о неотложных профессиональных делах, однако в неконтролируемом сознании время от времени лопаются пузырьки политической тревоги, исторической растерянности и, похоже, периодически выныривает сюжет ее будущей передачи: «Тяжеловесные грузовики заполонили дороги и днем и ночью отравляют воздух выхлопными газами. Генетически модифицированные организмы превращают природу в патентованный продукт. Мир стремительно движется к катастрофе. Надо остановить адский механизм… Да, но какое мы имеем право тормозить развитие слаборазвитых стран? Нет ли в этом некоего оправдания привилегий?» Элиана делает еще одно усилие, пытаясь поразмышлять над этой проблемой, но все куда-то испарилось. И совсем другие порывы, выныривающие из глубин ее тела, нашептывают: «Да брось ты, восхищайся лучше красотами пейзажа, наслаждайся этими волшебными мгновениями». Далеко в солнечной пыли высится силуэт палаццо XIX века, вцепившегося в итальянский берег, как последний романтический свидетель… Слова и идеи находят друг друга. Для Элианы понятие романтизма всегда сочеталось с понятием революции, и вот уже в третий раз за это утро мысли ее обратились все к тому же неотвязному лицу. Она опять увидела молодого рабочего, которого встретила в прошлом месяце во время забастовки железнодорожников; невозможно забыть свежесть этого парня, его белокурые курчавые волосы, его возмущение капиталистическим строем, желание что-то изменить, крикнуть, что люди – это не товар. Она не забыла и слов его подружки, которые так точно определяли место женщины на производстве или, вернее, отсутствие всякого места. Элиана наклоняется к столику, отпивает глоток фруктового мультивитаминного сока и вдруг улыбается. В сущности, она принадлежит к привилегированному классу, и все время думать о революции на борту круизного теплохода по меньшей мере смешно, но ничего не поделаешь. Ее неотступно преследует это сияющее красотой лицо, которое она увидела в пикете забастовщиков. В тот день, готовя свою передачу, она решила встретиться с вышедшими на классовую схватку членами профсоюза. Она отправилась к забастовщикам, и там, среди шумно высказывающей свои требования толпы, ее тронула эта пара – потому что они были красивы, потому что держались за руки, как влюбленные среди сражения, потому что у них не было ни власти, ни богатства, но зато они получили в дар изящество. Журналистка смотрит на горы, тянущиеся вдоль амальфийского побережья: вереница деревень, сбегающих к прибрежным скалам, нависшим над водой. Эта средиземноморская беспечность в золотистом свете сентябрьского дня и этот мерцающий свет внушают: быть может, это самое прекрасное место в мире, куда она хотела бы однажды приехать вместе с любимым. Но Элиана одна, и вдруг ее охватывает горькое волнение при мысли, что вот она пребывает в этой роскоши, но без любви. Ей хотелось бы, чтобы ее возлюбленный был похож на того рабочего, хотелось бы держать его за руку во время романтической итальянской прогулки, прикасаться к нему, как та девушка в пикете бастующих железнодорожников. Волнение, от которого перехватило горло, вновь вспыхнуло в ее груди при мысли о вопиющей несправедливости: она, одна-одинешенька в этом мире, плывет на круизном теплоходе между Неаполем и Капри, а в это время два члена профсоюза завершают рабочий день на вокзале Сен-Лазар. Никогда не увидят они этой красоты, созданной для влюбленных (разве что по сниженному тарифу в краткосрочной и поверхностной групповой экскурсии), но зато они, нежно обнявшись, лягут вместе в квартирке в предместье над каким-нибудь паркингом, где завывает охранная сигнализация автомобилей… Вопль сирены «Queen of the Sea»[1]разрушил гармонию пейзажа. В голове Элианы запрыгали беспорядочные мысли: «Что такое пролетариат? Кто сегодня бедняк? Тот, кто ест слишком много сладостей? Можно ли доверять народу, отчужденному коммерческой масскультурой? Да, потому что еще есть рабочие-самородки, обладающие интеллектом, изысканностью, способные восстать, борцы, которые не считают, что главное для человечества – рост биржевого курса». Солнце стало припекать лицо. Элиана наносит на нос немножко солнцезащитного крема. Она бросает взгляд на иллюстрированный журнал, лежащий у нее на животе: восемь страниц, посвященных женщинам-бунтаркам, – Мария Кюри, мать Тереза, Дженис Джоплин, леди Диана… Она закрывает глаза и глубоко вздыхает, подумав, что ей повезло пробиться, ни разу не изменив своим убеждениям. Покачиваемая томным морем, она плывет среди людей, которые узнают ее и которым лестно поговорить с ней, потому что они видели ее по телевизору. Но все это так хрупко. Бывают моменты, когда ее охватывает страх, когда Элиана представляет, что она выброшена из системы, опять вынуждена с трудом зарабатывать на жизнь, бороться за существование, как пятнадцать лет назад. Ее преследует мысль о подобном падении… Громкоговоритель по-английски объявляет, что «Queen of the Sea» подплывает к Капри. Элиана поднимается и видит покрытую зеленью скалу, выныривающую из вод. По ее телу пробегает дрожь, продукт песенной ностальгии. Ей вспоминается дурацкий припев, слышанный в детстве, грошовая сентиментальность которого так ее восхищала тогда: Все кончилось на Капри, Хоть был это город Любви моей первой… На Капри Элиана не бывала, но любит пошлые песенки. Она обожает провоцировать своих друзей-интеллектуалов, замурлыкав какую-нибудь подобную попсушку посреди идейного спора. Элиана слишком любит культуру, чтобы воспринимать ее всерьез. Вчера во время экскурсии в Помпеи она наблюдала этих служащих высшего и выше среднего звена на отдыхе, их запрограммированный выход, их жажду познать историю искусств. Они хотели знать о Древнем Риме все, дабы оправдать свои затраты, что весьма характерно для среднего класса. У Элианы ощущение, будто она принадлежит к другому миру; она предпочитает маргиналов, простых людей и… мужчинок без комплексов. У нее перехватывает горло: в проходе появляется коренастый матрос с напомаженными волосами неаполитанского прощелыги. Анджело (так его зовут) проводит большую часть дня, наблюдая за джакузи на носовой палубе – большой ванной с хлорированной бурлящей водой, в которой сменяют друг друга пассажиры: жирные американские супружеские пары, немецкие дантисты на пенсии. Проходя мимо Элианы, Анджело посылает ей улыбку, пожалуй немножко туповатую. Незамужняя журналистка чувствует, как сердце ее забилось, но она не может слишком явно показать ему, что он ей нравится. В глазах матроса она всего лишь пассажирка, жаждущая любви, возможная клиентка сексуального туризма, поскольку так порешила экономическая реальность. Их встреча невозможна, и однако этот матрос интересует ее куда больше, чем все пассажиры теплохода. Двадцать градусов в воздухе и в воде. «Queen of the Sea» приближается к гигантской отвесной скале. Несколько вилл уцепились за нее в двухстах метрах над уровнем моря. Целая флотилия лодок везет вдоль берега туристов к Лазурному и Чудесному гротам. Потом солнце внезапно исчезает, скрытое скалами, и их лайнер бросает якорь в сумрачной бухте Марина Гранде между морскими паромами и роскошными парусниками. Громкоговоритель приглашает пассажиров пройти на нижнюю палубу, откуда шлюпками их перевезут в порт. Элиана отправляется к себе в каюту взять шаль и сигареты. Когда она приходит к трапу, ее группа уже отплыла с первой шлюпкой. Она никогда не говорит «наша группа», потому что группы внушают ей ужас, просто с десяток этих людей всегда завтракали, обедали и ужинали вместе, и во время стоянок в портах они тоже не расставались. Эта группа, образовавшаяся спонтанно в первые же часы плавания, состоит из журналистов и менеджеров от культуры. Отстав от своих собратьев, Элиана вынуждена ждать своей очереди вместе с обычными участницами круиза, готовыми погрузиться в шлюпки со своими фотоаппаратами и сумочками. Вдруг какая-то толстая женщина с завитыми волосами громко запевает «Все кончилось на Капри», и ее дружно поддерживает трио подруг. Элиана ощущает легкую дурноту и решает надеть черные очки. Когда подают вторую шлюпку, Элиана решительно устремляется в нее и занимает место, которое ей позволит любоваться пейзажем. Она поворачивается к морю, не обращая внимания на других пассажиров, словно их не существует. Она воображает, будто эту лодку за ней прислал ее любимый. Он живет на Капри, ему принадлежит одна из вон тех вилл, и он там ждет ее. Сейчас Элиана подобна носовой фигуре корабля. На ней черная блузка, черные брюки и черная куртка из льна. Эта монохромность – если не считать кроваво-красной брошки на куртке – ее отличительная черта. Черные ее волосы, довольно коротко стриженные, взлетают и опадают в такт волнам. Сквозь черные очки, процеживающие свет, Элиана ищет на берегу ту виллу, где Жан-Люк Годар снимал «Презрение», но вопли пассажиров портят ей настроение. Преисполненная туристическим энтузиазмом завитая толстуха обращается к мужчине в бейсбольной кепке: – Не, у нас во ВСЕКАКО классно. Защищенная темными очками, Элиана созерцает висячие сады. Она надела на лицо маску безмятежности. Впечатление такое, будто она воспарила и мыслями оторвалась от банальности… В памяти у нее всплывает имя Луизы Мишель. Она не знает, почему именно, но сейчас представляет себе героиню Парижской коммуны в цепях, когда ее в шлюпке доставляли на берег Новой Каледонии. Остров, должно быть, показался Луизе Мишель красивым, невзирая на жестокую ее судьбу. Но сейчас в шлюпке нет никакого тюремщика, а только участники семинара, устроенного фирмой, да эта шумная толстуха с прической американской старлетки. Элиана чувствует, что сравнение это нелепо. Переборов презрение, она все-таки одаряет соседку кривоватой полуулыбкой, после чего, не произнеся ни слова, вновь обращает лицо к берегу.2
Это было словно удар кнута с неба к земле, сухой взрыв, повторявшийся при каждом обороте длинных белых лопастей. Толстый том технической документации убеждал, что этот ветряной двигатель «возрождает древний принцип ветряной мельницы», однако добрая воля мэра Фонтен-о-Буа совершенно сникла от этих слетающих с неба оплеух. Как только он переставал думать об этом, лопасти швыряли в него новые порции воздуха, от которых он то и дело подпрыгивал. Конечно же, в конце концов к этому звуковому сопровождению привыкаешь, как привыкают к шуму любой машины. Днем грохот транспорта на дороге будет перекрывать эти хлопки, но ночью? Вот только можно ли говорить о ночи с этими яркими вспышками, которые двадцать четыре часа в сутки будут мигать на верхушках ветродвигателей, чтобы служить предостережением самолетам. Ни темноты, ни тишины. Невозможно укрыться от света так же, как от грохота трех белых лопастей, которые вращаются в облаках, свидетельствуя, по общему мнению, об успехе в борьбе с загрязнением окружающей среды. Столкнувшись с подобным скепсисом собеседника, Сиприан де Реаль развивал кипучую энергию, чтобы «мобилизовать региональную предприимчивость» и продать свои мельницы. Из его слов следовало, что ветродвигательная ферма в Фонтен-о-Буа станет первым звеном огромного пояса ветряных установок, предназначенных для обеспечения Иль-де-Франс чистой электроэнергией. – Месье Тоннето, это же исторический шанс для вашей коммуны! Месье Тоннето, приехавший на демонстрацию ветродвигателей, поставленных на территории, открытой ветрам, не остался безразличным к аргументу в виде исторического шанса, а тем паче еще к одному, весьма убедительному: – А известно ли вам, что Европейское сообщество оказывает финансовую помощь коллективам, которые решили принять участие в планах по развитию ветроэнергетики? Вы легко сможете расширить ваши дороги, открыть дополнительный паркинг, построить зал многоцелевого назначения… Первое должностное лицо Фонтен-о-Буа подумал, что действительно в его коммуне – в отличие от соседних – никогда не было зала многоцелевого назначения. А Сиприан, вытерев платком лоб, вздохнул чуть благодушней: – Подумать только, какая жарища! У вас есть в саду бассейн? Знаете, один из моих друзей может сделать вам бассейн буквально даром! Проявив безразличие к возможности устроить свои дела, избранный глава местной власти продолжал все ту же тему: – Вы действительно уверены, что эти установки не оказывают никакого вредного воздействия на домашний скот? Торговец ветродвигателями расхохотался. Он вновь оперся о железный столб и, поглаживая его, отвечал: – Месье Тоннето, будем говорить серьезно! Речь идет об экологичных установках. Неужели вы думаете, что экологический проект способен нанести вред окружающей среде? Представьте себе поле с пятьюдесятью ветряными установками; лопасти, производящие чистую электроэнергию; коровы, которые благоденствуют среди этих энергопроизводящих деревьев и дают биомолоко высшего сорта, – полнейшая гармония между современной промышленностью и качественным сельским хозяйством! Но месье Тоннето это не убедило. Насколько холоден он оставался к потеплению климата, настолько же шум действовал раздражающе на его нервический темперамент, вызывая перевозбуждение и бессонницу. По просьбе муниципального совета он приехал посмотреть на ветряные установки, однако вид этих гигантских сооружений («в два раза выше собора Парижской Богоматери», возвещал буклет) отнюдь не уничтожил его сомнения. Он представил себе, что на лугу у Фонтен-о-Буа стоят на железобетонных фундаментах неподалеку друг от друга пятьдесят таких же мачт, представил вращающиеся с шумом лопасти, вспышки на стометровой высоте, представил коров и телят, подрастающих среди этих электрических установок. Нет, конечно, домашние животные и не такое еще терпели. Но в нынешние времена, после скандалов с коровьим бешенством, атипичной куриной пневмонией и радиоактивной свининой, следует ко всему относиться с опаской: а вдруг, например, соседство с электродвигателями ухудшит качество молока и мяса из-за постоянного стресса, которому будут подвергаться животные. Вдруг откроется какой-нибудь новый вид отравления; придется уничтожать скот, и выгодное, как представлялось, дело обернется против мясомолочного скотоводства. Сколько уже раз такое случалось. «Ну разве моя мельница не прекрасна?» – казалось, говорил торговец ветроустановками, прислонясь к огромной белой мачте, словно фермер к любимой своей корове. У барона Сиприана де Реаля, которому вот-вот должно стукнуть шестьдесят, было круглое лицо монаха, любящего кутнуть, и он отличался красноречивостью коммивояжера, уговаривающего выпить еще по одной, другой, третьей стопке, чтоб под шумок провернуть выгодное дельце. А главное, ему были свойственны непринужденность и театральная манера изъясняться, которые производили большое впечатление на собеседника. Элегантная хореография руки сопровождала каждую фразу – кулак сжимался, чтобы придать весомость очередному аргументу, вытянутый палец словно бы подчеркивал вопрос: – В каком направлении развивается ваша коммуна? Во что вы собираетесь в будущем инвестировать средства? Мэр печально пожал плечами. – Я вам предлагаю соединить традиции и современность. Ваша коммуна благодаря этому чрезвычайно выиграет в имидже. Это современнейшее выражение пришлось по вкусу месье Тоннето. Как истинный крестьянин, он терпеть не мог устаревшие экономические школы, которые сдерживают стремительный взлет сельского хозяйства. И возлагал на бородатых активистов ответственность за серию катастроф, обрушившихся на департамент: сперва пришлось сжечь четырнадцать тысяч коров, заразившихся через зерно, которое они, кстати сказать, ели с отменным аппетитом, а потом бросить в печи цементного завода триста тысяч бройлеров – у них обнаружили синдром атипичной куриной пневмонии, вызванной предположительно медикаментозными добавками, которые должны были обеспечить устойчивость к заболеваниям и быстрый набор веса. В этом контексте он понимал необходимость «выигрыша в имидже» и попытался представить себе лес мерцающих ветровых двигателей на холме между рощей и замком. Он предвидел возмущение семейства Персегренов, представителей крупной буржуазии и владельцев поместья, которые, разумеется, откажутся продать свою землю, и потому ее придется экспроприировать. Надо думать, некоторые жители Фонтен-о-Буа будут в восторге: можно будет разоблачить эгоизм богачей. Но мэр опасался, что шум двигателей донесется до его дома и помешает спать. Мысли его пребывали в полном разброде, а Сиприан, стоявший под мачтой и свистящими лопастями, смотрел на своего собеседника с чуть заметной улыбкой: – Не упустите такую возможность! Барон, одетый в бархатные брюки и потертую замшевую куртку, вызывал у своих крестьянских собеседников чувство, схожее с робостью. Несмотря на два столетия существования республики, они все равно невольно смотрели на него как на дворянина, занимающегося своим поместьем, и чувствовали себя в его присутствии чем-то вроде садовников при замковом парке. Используя свое психологическое преимущество, де Реаль высказывал свои аргументы в манере, где смешивались здравый смысл и смешливое безразличие. – Развивайтесь, месье Тоннето. Решитесь сделать то, что пойдет на пользу вашей коммуне, и не обращайте внимания на высокомерную наглость семейства крупных собственников. Торговец ветряными установками находил действенные аргументы, потому что он при этом как бы убеждал самого себя. На его взгляд, вся эта возобновляемая энергия была чистейший вздор, результат массированного воздействия средств массовой информации. Проекты ветроэлектростанций множились уже несколько лет, с тех пор как какой-то холмик, открытый всем ветрам, породил надежды на спасение планеты. Массмедиа ополчились против зла (ядерные электростанции, радиоактивность) и показали человечеству, что есть добро (солнечная энергия, ветродвигатели)… Держась в стороне от этих дискуссий, тепловые электростанции, работающие на мазуте, и предприятия автомобильной промышленности могли безнаказанно продолжать извергать густые тучи привычных загрязнений. А нефтяные фирмы, заботясь о своем имидже, вкладывали часть прибылей в поиски новых видов энергии и были готовы захватить все территории, пока что избегнувшие уничтожения в ходе урбанизации. Барон де Реаль, надеясь извлечь некоторый профит из этого надувательства, объезжал Иль-де-Франс, пытаясь убедить местных депутатов и мэров в том, что они получат огромные преимущества, превратив свои сельскохозяйственные земли в «ветроэлектрические фермы», – слово «ферма» было выбрано, чтобы придать некую деревенскую мягкость этому в общем-то чисто промышленному проекту. Действовать следовало быстро, прежде чем начнется вторая стадия процесса: когда станет ясно, что прибыльность этого способа выработки электричества оказалась иллюзорной, что уничтожение тысяч гектаров земли – такое же загрязнение окружающей среды, как всякое другое, что демонтаж башен вместе с их фундаментами объемом в две сотни кубометров железобетона – мероприятие разорительное и что ядерные электростанции остаются (таково было убеждение барона) единственным рациональным выходом ввиду изменений климата. Только европейские нормативы, запрещающие крупным производителям электричества перекупать энергию ветроэлектростанций, создают видимость рентабельности этих установок. Все может лопнуть со дня на день. Десятью годами раньше Сиприан де Реаль потерял полученное наследство в столь же многообещающем предприятии – проекте развлекательного парка под названием «Жерминаль», устроенного в бывших угольных шахтах на севере Франции и имевшего целью превратить этот регион в туристическое Эльдорадо. Веры в развлекательные парки у него было ничуть не больше, чем в ветро-электростанции, но он в своих действиях всегда делал ставку на человеческую глупость. Эксперты были категоричны: если рассматривать «долю развлекательных парков в пересчете на душу населения», то Франция отстает от Америки на двадцать лет. Так что тут гарантированно можно сделать состояние. Исходя из этого, Сиприан все свои деньги поместил в акции «Жерминаль» и первым стал общим посмешищем, когда открытие парка обернулось беспрецедентным коммерческим провалом. Однако эта катастрофа не охладила непреодолимую тягу Сиприана к мошенническим аферам. Спустя два года после катастрофы демон предпринимательства вновь поймал его в когти при чтении экономического журнала, посвященного возобновляемой энергии. Благодаря кредиту, взятому его женой, он создал компанию вместе с голландским предпринимателем, производящим ветряные двигатели. В поисках какого-нибудь впечатляющего проекта на уровне разглагольствований эпохи барон напал на мысль о строительстве грандиозной «цепи ветроэлектростанций» на прибрежных скалах и холмах, окружающих Иль-де-Франс. Уговаривая мэров и генеральных советников, он копировал коммерческие методы самого низкого свойства и доходил до пределов коммивояжерской вульгарности – как если бы, так перегибая палку, он втайне выказывал свое аристократическое презрение. У него была одна-единственная цель: приобрести право на эксплуатацию этих территорий и тем самым вздуть стоимость своего проекта, после чего уступить его другому инвестору и положить в карман разницу. В предвидении прибыльной этой сделки он обратил внимание на ВСЕКАКО (Всеобщую кабельную компанию) – промышленную группу, ПГД (президент и генеральный директор) которой средствами массовой информации был восславлен как поборник экологического производства. Сиприан надеялся всучить ему самый крупный ветроэнергетический комплекс, который когда-либо существовал во Франции, – шестьдесят километров мачт и белых крыльев, вращающихся в поднебесье. Первые попытки контакта оказались неудачными, часть высшего персонала постаралась утопить этот проект, но зато другая была готова поддержать. Сиприан, преследующий по пятам патрона корпорации, через час должен был прибыть в Орли и вылететь в Италию, где проходил семинар ВСЕКАКО. Ему удалось добиться приглашения на прием по случаю завершения семинара, во время которого один из заместителей директора обещал представить его президенту. Но до того ему надо было укрепить сеть купленных территорий, без чего проект не мог бы осуществиться, а для этого убедить мэра Фонтэн-о-Буа в благодетельности воздействия, которое окажет на коммуну появление ветродвигателей. Глядя в глаза собеседнику, он произнес: – Вот способ примирить здешних жителей (которые жаждут экономического роста) и тех, кто живет вокруг (кто будет рассматривать вас как поборника экономического развития), когда вы будете вкушать заслуженный отдых на берегу собственного бассейна! В глазах месье Тоннето что-то дрогнуло. Он представил себе, как его внуки, полулежа в шезлонгах у воды, потягивают апельсиновый сок. Сиприан уже был близок к тому, чтобы сломить остатки сопротивления, но тут резкий звук удара заставил их обоих вздрогнуть. На землю рядом с ними упала ворона, убитая лопастью ветроустановки. Перед внутренним взором мэра возникли стада пасущихся коров, на которых дождем сыплются птичьи трупики.3
В порту Капри мешанина капитализма и социализма собрала три сотни сотрудников ВСЕКАКО. Распределенные сразу же после отплытия на круизном лайнере из Марселя по группам, они участвовали в круглых столах, которые вели консультанты по менеджменту, директор по стратегии и развитию, начальник отдела кадров; они размышляли о создании ценностей, открывали для себя такие понятия, как flow back и cash flow,[2] узнавали, какие ответы давать акционерам и как привлекать клиентов. По утрам они работали, а во вторую половину дня отправлялись на экскурсии по городам. Накануне, приплыв в Александрию, они ездили к египетским пирамидам под эскортом автоматчиков, которые должны были защитить их от возможного нападения террористов. Они вернулись на борт к вечернему коктейлю, переполненные увиденным, меж тем как их сумки были набиты сувенирами. А сегодня они готовились выслушать речь ПГД, который только что прилетел на личном самолете специально на прием; эта с нетерпением ожидаемая «каприйская речь» должна будет обозначить поворот в стратегии группы. Участники круиза представляли различные ветви предприятия или, точнее сказать, направления. На языке дирекции, используемом в бесчисленных пояснительных документах, ВСЕКАКО представляла собой некую совокупность направлений, в точности как молекулы на схеме, объединенные связями, которые создают логичную сущность. Чтобы подчеркнуть человеческое измерение этого организма, дирекция по связям с общественностью решила перемешать – на время этого круиза – лучших сотрудников (hi potentials[3]) разных направлений, разных возрастных категорий и разных иерархических уровней. То было не собрание сотрудников высшего уровня, а встреча талантов, во время которой работники и руководители должны были предстать как члены одной семьи, связанные общими целями. Но кое-какие свидетельства неравенства на лайнере все-таки существовали: каюты с иллюминаторами были зарезервированы за представителями руководящего звена, а внутренние кабины (без иллюминаторов) предназначались для простых служащих, меж тем как дирекция занимала апартаменты на верхней палубе. Но приглашением на Капри не были обойдены и некоторые представители вспомогательного обслуживающего персонала (галантное обозначение уборщика-африканца, также посильно участвующего в преобразовании ВСЕКАКО). Едва ступив на берег, Элиана стала искать на набережной свою группу. Но ее коллеги бесследно испарились, и ей не удалось отвязаться от завитой секретарши с направления «Очистка окружающей среды» и эксперта-бухгалтера с направления «Подводные кабели», которые пытались выказывать ей знаки симпатии. Группа Элианы была сформирована в соответствии с совсем другими критериями. Здесь сошлись люди, связанные общей навязчивой идеей: не быть похожими на служащих, собранных на семинар. Будучи наемными работниками ВСЕКАКО, себя они считали скорее уж представителями свободной профессии. Изрядно раздраженные профессиональной стороной поездки, но с удовольствием воспользовавшиеся бесплатным круизом, они манкировали собраниями либо появлялись с опозданием, иронизировали над языком, принятым на предприятии, и отказывались переодеваться к обеду и ужину. Им не нравились стремительные экскурсии, но тем не менее они участвовали в них, чтобы увидеть фрески в Помпеях. Они – например, телеведущая Элиана, главный редактор женского журнала или один из руководителей издательства, недавно поглощенного ВСЕКАКО, – считали, что принадлежат к элите, которой завидуют остальные. Став союзниками на неделю, они тем не менее с недоверием поглядывали друг на друга, поскольку некие иерархические принципы проявились и здесь при распределении кают: одних, как работников высшей квалификации (к ним принадлежала Элиана), поселили на второй палубе, других, как, например, топ-менеджеров из дирекции, – на первой. Более того, уже во время посадки они с разочарованием узнали, что руководители ВСЕКАКО самого высшего уровня на теплоходе отсутствуют, словно у них не хватает времени и они предоставили приятное это развлечение наемным работникам более низкого ранга. Гид направил пассажиров последней шлюпки к фуникулеру. Дома ступенчато цеплялись за скалу над портом Марина Гранде. Вагончик поднимался к деревне Капри, и вот вновь показалось море – огромное, бескрайнее, с белыми парусами и лодками, покачивающимися на волнах в лучах закатного солнца. Рельс проходил между благоуханными террасами, на которых росли виноград и лимонные деревья. Напротив Элианы сидел чуть ли не наголо стриженный молодой человек североафриканского типа и, опершись подбородком на кулак, смотрел на Элиану. Как и у остальных, на груди у него висела табличка участника семинара ВСЕКАКО (Элиана и члены ее группы никогда не надевали ее, потому что от этого у них возникало ощущение принадлежности к стаду). Взглянув на его несколько женственную позу, шелковые брюки и вышитую рубашку, Элиана подумала, что он, наверное, гомосексуалист. Он несмело улыбнулся, словно пытаясь произвести приятное впечатление, и наконец решился заговорить: – Если не считать «групповых вылазок», круиз весьма и весьма приятный. Элиана, думавшая точно так же, вдруг разозлилась, как будто это замечание банализировало ее собственное диссидентство. Движимая духом противоречия, она приняла недовольный вид: – Надеюсь, в сказанном вами нет презрительного оттенка? Фарид выпрямился. Он и не думал вкладывать в свои слова презрение, но журналистка сурово смотрела на него. Ей этот парень показался жеманным. Она вообще-то симпатизировала иммигрантам – рэперам, актерам, боксерам, преступникам. У этого же был вид стеснительного арабчика, изображающего мелкого буржуа, чтобы обосновать свой подъем по социальной лестнице. Элиана бросила: – Не стоит жаловаться. Вы получили возможность бесплатного круиза, ну и пользуйтесь ею. Фарид, несколько раздраженный, заметил: – Вы уж извините, но это моя линия бунтарства! Аллюзия была более чем прозрачная. Он намекал на ее передачу «Бунтари». В глубине души журналистке было приятно: ей нравилось, когда ее узнавали, тем более что у ее передачи на кабельном телевидении аудитория была крохотная. В первое мгновение она хотела сменить гнев на милость, но потом отвернулась, сочтя это желание контакта с телезрителем неестественным. Вообще восхищение телеголовами – это пошлость; можно подумать, будто сам факт ее появления на экране придает ей особую значимость (по правде сказать, она так и думала, но боролась с подобными мыслями). Она презирала дурацкую веру людей в телеэкран. Слева от фуникулера на скале рос огромный кактус, весь увешанный сетями паутины. Когда приехали наверх, Элиана молча вышла из вагона; последние ступени она преодолела опустив голову и избегая любого контакта со спутниками. Выйдя на эспланаду, возвышающуюся над морем, она глубоко вздохнула и пошла следом за коллегами по крутым улицам, сохраняя небольшую дистанцию. Глядя на выстроившиеся по обе стороны дорогие бутики, Элиана подумала, что Капри – место выпендрежное и сверхмерно разрекламированное. Но тут гид свернул в улочку между двумя старыми стенами, увитыми лиловыми бугенвиллеями. За воротами в этих стенах скромные лестницы вели к виллам и паркам. Служащих ВСЕКАКО пригласили войти в решетчатую калитку, затем их повели по пальмовой аллее, освещенной фонарями. Под деревьями выстроились в ряд, подобно слугам при встрече хозяев, молодые люди и девушки в голубых куртках и в каскетках с надписью: «ВСЕКАКО». Элиана одаряла их сострадательными улыбками, чтобы показать, что она находит этот парад унизительным и свидетельствующим о дурном вкусе. В глубине парка стоял небольшой мраморный дворец. Перед превращенным в сцену крыльцом, освещенным прожекторами и окруженным телекамерами, – ряды стульев, большинство из них уже заняты. Кресла были зарезервированы для важных гостей. Элиана подошла к парню в каскетке и шепнула ему: – Я – Элиана Брён, тут, наверно, оставлено место на мое имя… Однако слуга-итальянец не говорил по-французски. Уже слегка занервничав, телеведущая несколько раз кого-то толкнула, направляясь к местам, расписанным по протоколу. Она узнала своего шефа, главного редактора программ «Другого канала», бывшего министра промышленности, а также нескольких приглашенных, прилетевших авиарейсом, а в двух задних рядах большую часть своей группы. Поймала несколько взглядов, устремленных на нее и свидетельствующих, что некоторые узнали ведущую «Бунтарей». Овладев собой, Элиана кому-то из знакомых помахала рукой, с кем-то перебросилась словом-другим и с непринужденным видом громко объявила, что сядет сзади, так как «все зарезервированные места заняты». Она презирала иерархическую систему этого лагеря отдыха, но вдруг в первом ряду, в самом центре, обнаружила толстую завитую секретаршу, безумно довольную и громогласно объявляющую своему соседу: – Не, у нас во ВСЕКАКО классно! Уже не сдерживаясь, Элиана подошла к ней и объявила тоном выговора, каким обращаются к человеку, который слишком много себе позволяет: – Извините, мадам, но это VIP-места! Толстуха с извинениями вскочила, а бунтарка, облегчив душу, уселась в подобающее ей кресло.4
– Не забудьте скрыть эти красные пятнышки… Видите, вот тут, под веком… За несколько месяцев Марк Менантро достиг в разговорах с гримершами полной непринужденности, что свидетельствовало о его исключительной приспособляемости. В ту пору, когда он, молодой чиновник при кабинете министров, занимался исключительно взаимоотношениями политических сил, это показалось бы ему крайне нелепым. Но сейчас он готовился к каждому выступлению на телевидении со всей серьезностью, как некогда к экзаменам по конституционному праву. Оказавшись на виду после участия в одном из тележурналов, посвященном превращению его промышленной группы в телекоммуникационного гиганта, он приобрел вкус к известности, и теперь его больше всего заботило, как он выглядел во время интервью. А поскольку люди, окружавшие его, обыкновенно находили, что «просто прекрасно», он пребывал в полном восторге от своего успеха, наслаждался положением телезвезды и требовал делать такой грим, чтобы наилучшим образом выглядеть в свете прожекторов. Из-за развившегося телекокетства он отступил от жестких норм, вбитых воспитанием, обрекавшим его на постоянные усилия. В сорок пять лет он заново открывал жизнь как игру, учился следовать инстинктам и слегка расслабляться, как говорил его советник по связям с общественностью, который как раз вошел в комнату, попыхивая сигарой. – Нет, Марко, нет, это слишком классически! Менантро, вполне довольный своим летним бежевым костюмом, светло-голубой рубашкой и галстуком цвета лососины, состроил недоуменную гримасу; шевельнуть головой он не мог, так как подбородком прижимал бумажную салфетку, чтобы не запачкать гримом одежду. – И что не так? – Ты не можешь в таком виде объявить подобный проект! Можно подумать, что ты собрался на буржуазную свадьбу. Слегка раздраженный, Менантро подумал, сколько времени он провел у своего портного, о попытках сделать что-то по-своему, которые его советник неизменно раскритиковывал. Вдруг он обратился к гримерше: – Мадемуазель, все-таки обратите внимание на эти красные пятнышки под веком! – А потом шутливым тоном он поинтересовался: – А можно узнать твою очередную идею, соответствующую моде и духу времени? Выпустив клуб табачного дыма на фрески в новогреческом стиле, украшающие переднюю, превращенную в гримерную, советник отвечал: – Послушай, Марко. Во-первых, ты обращаешься к персоналу твоей корпорации на фантастической вечеринке. И тут высокий класс – оставаться простым, чтобы они не заробели… Во-вторых, ты объявляешь о проекте, в котором соединяются промышленность и поэзия. И надо подчеркнуть его дерзость каким-нибудь зримым знаком, какой-нибудь деталью одежды. И он изрек с некоторым математическим уклоном: – Простота плюс равная дерзость, а? Марк все так же сидел не шевелясь, подняв глаза, словно вопрос этот был адресован гримерше, занимающейся его веками. Все эти разговоры о впечатлении, которое он должен произвести, осточертели ему, но поскольку он окружил себя лучшими профессионалами, то считал нужным прислушиваться к ним. – Равная чему? – Равная футболке! Уверенный в том, что произведет эффект, советник по связям взмахнул перед зеркалом хлопчатобумажной футболкой, на которой был напечатан портрет Артюра Рембо. Менантро улыбнулся: – Может, не стоит перегибать? – Разумеется, ты выйдешь не в джинсах и сандалиях на веревочной подошве. Но раскованность футболки смягчит строгость костюма, и потом это будет точно соответствовать содержанию твоего высказывания. Неожиданно эта идея показалась ПГД забавной. Молодая гримерша прошлась пуховкой по его щекам и лбу, отчего поднялось облачко пудры, потом легонько промокнула кожу салфеткой. Упиваясь запахами косметики, Марк представил себе реакцию некоторых зажатых подчиненных. – Ну что ж, попробовать можно… Мадемуазель, вы закончили? Он пошел переодеться в соседнюю комнату. Когда минут через десять он вернулся, гримерша не смогла удержаться от улыбки. Менантро добросовестно облачился в футболку, однако покрытый гримом лоб и прямоугольные очки по принципу контраста подчеркивали недовершенность облика самого могущественного предпринимателя года. Советник по связям, видя, как выпирает в образе некая простоватость, подбежал к Менантро, чтобы придать непринужденности своему подопытному кролику. Он снял с него пиджак, вытащил футболку из брюк, слегка растрепал волосы и постепенно добился впечатления непринужденности и дерзкой решительности, подобающей великому ПГД. Марк принадлежал к династии горных инженеров и долго был скромником. Родители вбили в него строгие принципы, и если он решался выступить перед приятелями во дворе во время перемены, то лишь для того, чтобы повторить совет, услышанный из уст отца. Если заваривалась потасовка, он пытался участвовать, но у него никогда не хватало смелости быть в первом ряду. Он мечтал шуметь на уроках, как другие, но никак не мог удержаться от того, чтобы первым ответить на вопрос учителя. Став студентом, он следовал маршрутом, установленным для молодых людей вроде него. Прилежный зубрила, он прошел через все подготовительные курсы и получил все необходимые степени, в двадцать пять лет выглядел как бывший министр, приобретя бесценную манеру говорить с поджатыми губами. Он не стал бы отказываться от приключений, посещал бы актеров, попробовал бы легкие наркотики… но никто при нем не закуривал косячок, и он ограничился тем, что взял несколько уроков пения, причем и в этом был чрезвычайно добросовестен, словно крайности были для него закрыты и ему было начертано судьбой стать крупной шишкой, иметь шофера, а впоследствии получить орден Почетного легиона. После окончания Национальной школы администрации Марк поступил на службу в министерство финансов, где ему поручили подумать насчет приватизации государственных предприятий. Освобождаясь от многих промышленных групп – в соответствии с экономическими лозунгами текущего момента, – государство надеялось пополнить иссякшую казну. Дабы облегчить эту задачу, Менантро и его коллеги написали множество докладных с абсолютно одинаковым выводом: перейдя в руки частных акционеров, эти предприятия станут стократ рентабельнее. В благодарность за труды молодые питомцы Национальной школы администрации были назначены на ключевые посты в группы, которые в ближайшее время планировалось приватизировать, где им предстояло проявить свои незрелые управленческие таланты в неявной связи с властями. Чтобы обеспечить успех приватизационной кампании, они выставляли на продажу только процветающие предприятия, а все убыточные оставляли в государственном управлении. Они распределились по самым лучшим предприятиям национальной промышленности: один стал заместителем директора нефтяной компании, другой – вице-президентом страхового общества и т. д. Марк Менантро остановил свой выбор на Всеобщей кабельной компании, промышленной группе, специализирующейся на производстве электрического оборудования, в сферу интересов которой входило то, что его безумно интересовало: новые технические виды связи. Появление интереса к ним датируется 1993 годом. Марк был приглашен на ужин к своему приятелю, контролеру финансов. Придя к нему, он долго звонил в дверь, прежде чем тот открыл, причем пребывая в чрезвычайно нервическом состоянии. Вместо того чтобы предложить аперитив, он бросился к компьютеру, совершенно не обращая внимания на гостя, и только через некоторое время поднял на Марка горящие глаза и указал на что-то творящееся на экране, по виду совершенно бессмысленное: – Это революция! Просто невероятно! Это изменит мир! – Слушай, перестань кричать и объясни, в чем дело. Приятель повернулся к нему: – Ты что, не понимаешь? Наша жизнь переменится! Это потрясающе! – Что потрясающе? Ты лупишь по клавишам, печатаешь текст и считаешь, что это потрясающе? Объясни мне разумными словами. Но приятель, будучи участником такого события, любые объяснения почитал излишними. Он лихорадочно барабанил по клавиатуре под взглядом заинтригованного Менантро, который в конце концов понял причину такого транса: его приятель только что получил письмо, пришедшее к нему на компьютер, подключенный к телефонной розетке. А теперь он отвечал своему корреспонденту. Через несколько секунд его послание тем же путем пришло в Канаду. Марк приветствовал технический успех как проявление неоспоримого прогресса в доставке почты, но не очень понимал, почему это вызывает такой восторг. Его приятель, видя подобное тупое упрямство, в негодовании возопил: – Да это же начало нового мира! Завтра ты сможешь пересылать книги, фильмы, образы… Это же потрясающе! Менантро вернулся домой настроенный скептически. Однако в последующие месяцы он наблюдал распространение подобной же горячности среди промышленников и финансистов. И тогда, присоединившись к движению прогресса с рвением примкнувшего последним, он сам сообразил, что начинается революция под именем Интернет и что наконец-то он нашел то, чего ему так не хватало, – собственное, личное поприще. Страшно боясь, как бы его не отнесли к тем, кто опаздывает, Менантро усвоил экзальтированную лексику насчет «самого важного открытия после изобретения книгопечатания» и «возможности предоставления безграничного объема информации каждому», и, похоже, факты подтверждали, что он не ошибся. В Штатах биржа перегрелась под воздействием того, что получило название «новая экономика». Даже во Франции политические деятели заявили, что общество должно взяться за работу, реформировать своиструктуры и систему образования, чтобы соответствовать новым техническим возможностям. Под шумок всеобщего энтузиазма Марк стал воспринимать себя как пионера прогресса. Во ВСЕКАКО Интернетом заинтересовались, не дожидаясь назначения к ним Менантро. Компания уже давно участвовала в создании в городах кабельных сетей, предназначенных для множащихся телевизионных каналов, телефонной, а также Web-связи. Но в неповоротливом промышленном конгломерате эта сфера деятельности оказывалась где-то на задах. После приватизации молодой заместитель генерального директора чувствовал, что на него возложена миссия – изменить имидж ВСЕКАКО, преобразовать архаическое предприятие в современную группу, занимающуюся коммуникациями, задача которой объединить кабелем всю планету, но одновременно создавать и наполнение: образы, звуки, игры, программы… В соответствии с излюбленным его сравнением у Всеобщей кабельной два призвания: «Строить автотрассы для информации и производить информацию, предназначенную для циркулирования по этим скоростным дорогам». Эти футуристические речи, благосклонно воспринятые финансовым сообществом, принесли Марку Менантро нашивки генерального директора. Он находил средства для покупки по всей Европе бесчисленного множества компаний, предназначенных упрочить его проект: оператор мобильной телефонной связи, два частных телевизионных канала, интернет-провайдер, производитель дисков, издательство расширили седалище ВСЕКАКО. Некоторые скептики были обеспокоены этими приобретениями за цену, превышавшую их стоимость. Сражаясь на всех фронтах, новый глава объяснял, какая «синергия» связывает отныне все «направления» группы и какая «стратегия» сделает ВСЕКАКО «номером один в мире». После непрерывного, в течение двух лет, роста курса акций Марк был избран президентом и генеральным директором. Как и его коллеги, стоявшие во главе бывших государственных предприятий и сами назначавшие себе заработную плату, он удвоил свой оклад. Поначалу еще сдерживаемый остатками совести, вскоре он счел, что за образец надо брать размер вознаграждения глав американских фирм. В следующем году один из его друзей, входивших в административный совет (ПГД другой приватизированной группы), предложил ему акции своего предприятия на сумму, эквивалентную прибылям за три года. Менантро не остался в долгу перед другом, который ввел его в свой административный совет, и сделал для него то же самое. Теперь он приобрел привычку разъезжать по миру в первом классе, купил квартиру в Сен-Жермен-де-Пре, шале в Куршавеле, дом на острове Йе. Пресса приветствовала достижения ВСЕКАКО и личные успехи ее главы с энтузиазмом, пропорциональным росту биржевых котировок. Через несколько месяцев Марк Менантро захотел придать Всеобщей кабельной новый импульс. Он приобрел множество предприятий по очистке грунтов и фирму по переработке отходов, находившуюся на подъеме, поскольку пропагандируемая правительством программа раздельного выброса мусора позволяла получать грандиозные прибыли при уменьшении числа работающих (так как рабочих, выбирающих в мусоре стекло, пластмассу, металл, заменил потребитель). Благодаря этому Менантро хотел обновить устаревший образ ВСЕКАКО с ее заводами, достойными доисторического капитализма. Группе предстояло войти в период использования возобновляемой энергии и создания чистых производств, которые запустят более квалифицированные, более молодые и более гибкие служащие. В соответствии с его этикой отныне надо будет производить продукцию, «служа морю и лесам». В последней рекламной кампании был использован снимок водопада. И в этот вечер на Капри Марк Менантро собирался представить трем сотням служащих ВСЕКАКО контуры нового облика их предприятия. Он адресовал гримерше несколько слов, полных невыразимых чувств, поднимая проблемы братства и совместного построения лучшего мира, в каковом построении она участвовала гримом и тушью, а он своей стратегией, то есть каждый в соответствии со своим положением. Пользуясь этой словесной паузой, советник снял с носа Менантро прямоугольные очки, заявив: – При ссылке на Рембо они будут выглядеть неуместно и глупо. – А ты не забыл, что я все-таки слегка близорук? – Какое это имеет значение при произнесении речи? ПГД уже подталкивали к сцене, и режиссер подал ему беспроволочный микрофон со словами: – Ну все, выходите.5
В спустившейся ночи цветущие клумбы источали мускусный аромат. Сквозь пальмы волшебного сада под звездами виднелось Средиземное море, поблескивавшее вокруг скал Фаральоне. Взгляд Элианы Брён был устремлен в морскую даль, и мысленно она плыла по этому морю вместе с тем красавчиком рабочим с золотыми волосами. Все остальные обратили лица к сцене, на которую под аплодисменты вышел патрон. Лицо Рембо на груди у него произвело ожидаемый эффект. Все вокруг расцвели улыбками, обменивались одобрительными репликами, обрадованные тем, что их поразительный Менантро действительно совпадает с тем отвязным образом, какой он создавал при последних своих появлениях на телеэкране. Патрон ВСЕКАКО был далек от того, чтобы замкнуться в облике чопорного промышленника, он умел общаться, заботился о своем имидже человека впечатлительного, в некотором роде художественной натуры. При своей внешности послушного ребенка он превратил прежнюю Всеобщую кабельную в современную корпорацию. А сегодня он хотел объявить о рождении предприятия совершенно иного рода. Элиана не улыбалась. Поджав губы, она с удрученным видом покачивала головой, решая, какова доля искренности и цинизма в решении этого делового человека выйти с портретом проклятого поэта на груди. Что же такое отличает от других людей этого всемогущего шефа, от которого, кстати сказать, она профессионально зависит (хотя он ни на вот столечко не стесняет ее независимость в содержании и ведении передач)? Действительно, никто на независимость Элианы не покушался, но она воспринимала себя чем-то вроде песчинки в хорошо смазанном механизме ВСЕКАКО. Выйдя под свет прожекторов, Менантро поднял сияющее лицо и помахал рукой своим подчиненным: – Приветствую вас! Спасибо, что приехали сюда! (Он хотел сказать: «Ну как вам понравился халявный круиз?») Это действительно классно, что сегодня вечером вы со мной. Он молча прошел по сцене с глубокомысленным видом значительной персоны в расцвете сил, пытаясь найти фразу, в которой соединились бы душевность и рациональность. – Я попросил вас прибыть сюда, потерять несколько дней на теплоходе (это значило: «Вы оценили джакузи, экскурсии, буфеты на палубе?») только потому, что мы вместе за эти годы проделали огромную работу, и еще потому, что я хочу, чтобы вы были первыми, кому станет известно о решениях, которые будут приняты в нашей корпорации. «А это что за явление?» – подумала Элиана, только сейчас обратив внимание на сидевшего рядом с ней уверенного в себе пятидесятилетнего мужчину с веселым лицом, одетого в бархатный пиджак и рубашку без галстука. Непонятно было, то ли он восхищается речью, то ли считает ее дурацкой. Блестящие глаза этого человека, то внимание, с каким он впивал каждое слово, свидетельствовали о насмешливом восторге, вызванном сентиментальной лексикой ПГД, который продолжил выступление: – На следующей неделе я обращусь к нашим акционерам с тем, чтобы предложить им некое приключение. Приключение, которое касается вас, потому что я не мог бы ничего предложить без вашего профессионализма, вашего опыта в самых точных областях средств связи, информатики, очистки окружающей среды. Его мягкий голос заставлял вспомнить чувствительные эпизоды в американских сериалах, когда все персонажи окружают самого слабого, чтобы сказать ему: «Мы тебя любим». Менантро, оставшийся без очков, ослепленный прожекторами, не различал лиц сидящих и потому весь сосредоточился на речеговорении. Уцепившись обеими руками за микрофон, он исторгал из себя все общие места, накопившиеся за многие годы. Сосед Элианы искоса посмотрел на нее смеющимися глазами, с секунду пребывал в нерешительности, а потом очень быстро произнес: – Потрясающе! Этот тип может нести черт знает что, и они все это проглатывают! – Потом он склонился к уху журналистки и шепнул: – Вы же человек умный и прекрасно все понимаете. Это было словно поощрение. Очевидно, он узнал Элиану, но в отличие от соседа по фуникулеру он показался ей симпатичным. Быть может, дело было в элегантной отстраненности, с какой он, казалось, наблюдал за этим спектаклем. С начала круиза Элиана часто чувствовала себя на грани унижения, стыдясь, что оказалась в некотором смысле замаранной участием в этом семинаре. А вот в тоне этого человека она ощутила ту легкость восприятия, которая превращает любую ситуацию в игру. Стряхнув с себя недовольный вид, она ответила иронической гримаской, меж тем как ее сосед опять повернулся к сцене и впивал слова Менантро, с трудом сдерживаясь, чтобы не расхохотаться. – Я принял это решение, – продолжал Марк, – чтобы обеспечить новое будущее комплексу направлений, объединенных в нашей корпорации. Объединить все проекты в единый проект… Элиана пыталась поймать взгляд соседа, чтобы совместно безмолвно поиздеваться над оратором, но тот, наморщив лоб, наклонился к ней и вполне серьезно произнес: – Я не шучу. Он силен! Не понимая, не издевается ли незнакомец, а главное, не зная, какую роль он играет в этом собрании, Элиана предпочла отвернуться, меж тем как Марк перешел к сути своего выступления: – Однажды я раскрыл книгу поэта… – Он положил руку себе на грудь. – Месье Артюра Рембо. И этот поэт дал мне ответ, совершенно точно сказав, во имя чего мы боремся. Во имя молодости, воображения, прогресса… Новая волна отвращения накатила на Элиану. Когда Менантро вышел на сцену, она восприняла его футболку как ребячество. Но теперь Рембо в устах патрона превращался в рекламный слоган. – Вот почему через несколько дней в Париже я предложу нашим акционерам начать «Проект Рембо»! – Он сделал паузу, прежде чем добавить как нечто само собой разумеющееся: – Или, вернее, «Rimbaud Project», поскольку деятельность наша становится все более и более транснациональной. Чувствуя, что главная информация сообщена, сосед Элианы принялся бить в ладоши, восклицая: – Браво! Браво! Следуя его примеру, все заорали «браво!», а Менантро с улыбкой вскинул голову. Он дал утихнуть аплодисментам, снова улыбнулся и легонько провел пальцем под левым глазом, словно смахивая непрошеную слезу. Потом он поднял руку, призывая к молчанию, и приступил ко второй части своей речи: – Когда я говорю «Рембо», я имею в виду «бунтарь»! Элиана замерла. Сосед положил ей руку на колено, как бы успокаивая ее, и шепнул на ухо: – Это он вас помянул! Журналистка почувствовала дурноту. Действительно, Менантро только что упомянул название ее передачи. Этот денежный мешок замарал замечательное слово, использовав его в своем менеджерском выступлении. Однако эту мысль тут же вытеснила следующая: «Может, он скажет, что имел в виду мою передачу?» Этот элементарный знак уважения превратил бы грязь в яркий луч света, который принес бы ведущей «Бунтарей» общественное признание, которое она надеялась получить с начала круиза по крайней мере от членов своей группы. И, словно бы услышав ее немой призыв, ПГД четко и разборчиво произнес в микрофон: – Бунт – это прежде всего прекрасная идея нашей журналистки Элианы Брён, ведущей передачи, которую я часто смотрю… Забыв о своем возмущении, Элиана ощутила, что ее переполняет чрезвычайно приятное чувство. К ней обратилось множество лиц, и она с трудом заставила себя продолжать сидеть с достойным видом, а Менантро говорил уже о другом: – «Rimbaud Project»… Проект – потому что речь идет не об управлении предприятием, но о том, чтобы осуществить мечту, создать более чистый и открытый для общения мир, общество, в котором у каждого – от Калифорнии до Центральной Африки – будет доступ к информации и культуре в полном объеме. Рембо – потому что высоким технологиям необходима толика богемного духа. Под звездным небом Менантро в футболке был похож на авантюриста Нового времени. Все взоры были обращены к сцене, где его речь, замкнувшаяся на себе, вращалась вокруг нескольких ключевых слов (направления, информация, рынок, благородство), но все-таки добралась до завершения. – Такова мечта, которую я предлагаю осуществить нашими совместными усилиями! Под гром аплодисментов ПГД вскинул обе руки, потом подал знак звукооператору. Из колонок грянул оркестр, и Менантро, поднеся микрофон к самым губам, запел песню Жака Бреля «Когда одну любовь…». Совсем недавно во время одной телепередачи в прайм-тайм Менантро признался, что часто поет под душем. А в конце интервью он пропел перед миллионами телезрителей «Гимн любви» Эдит Пиаф. Голос у него был посредственный, но зато без ложной стыдливости он открывал ту часть себя, то стремление, которое влечет толпы людей к караоке. Среди служащих ВСЕКАКО некоторые весьма сурово осуждали телеэксгибиционизм своего патрона. Но в этот вечер на Капри, где царили прекрасное настроение и задушевность, большинство из них преодолели стеснительность и хором подхватили: – Когда одну любовь ты можешь предложить… Через несколько секунд песенка превратилась в нечто вроде псалма. Француженки-секретарши из отрасли, занимающейся производством кабеля, бельгийские руководящие сотрудники из отрасли, занимающейся оборудованием для атомных станций, информатики из австралийского Интернет-филиала (им очень трудно было петь по-французски), консультанты по работе с клиентами из ВСЕКАКОНЕТ и ВСЕКАКОФОН слили свои голоса с голосом Менантро. Технический служащий по очистке и переработке отходов сжал руку своей соседке, занимающейся инвестицией капитала во ВСЕКАКОФИН. Вдохновленные пением, участники круиза уже видели близящийся день, когда можно будет обрушить на полуголодного африканца ливень информации, вести диалог, не выходя из дома, с собеседником на другом конце планеты, очистить от мусора предместья Калькутты, прикапливая при этом под покровительством Менантро льготные пакеты акций.6
Менантро под аплодисменты сошел со сцены. Тотчас же сотни разноцветных фонарей осветили террасы парка, и изумленная публика увидела стойки, уставленные бокалами с шампанским. У подножия лестниц, вокруг фонтанов и в лабиринтах цветущих аллей столы, накрытые белыми скатертями, ожидали сотрапезников; в глубине парка перед рядом кипарисов рассыпал сладостные трели оркестр мандолинистов. Президент ВСЕКАКО решил устроить для своих служащих настоящий праздник миллиардера. Группы людей, смеясь, разошлись по беседкам, увитым бугенвиллеями и гирляндами лампочек. Жонглеры ловили булавы и извергали огонь. А Элиана в легком ошеломлении по-прежнему сидела на своем месте, раздираемая противоположными чувствами – презрением к этому празднеству и гордостью, оттого что ее во всеуслышание объявили образцом. Она чувствовала, что слева, точно так же не шевелясь, сидит ее сосед. Он закурил английскую сигарету, изысканным жестом поднес ее ко рту, затянулся и только после этого наклонился к ней: – Думаю, сегодня вам выпал главный выигрыш! Элиана ждала слова поддержки. И то, что сказал этот человек, звучало вполне резонно и подтверждало ее победу. Менантро ее заметил, Менантро обнадежил ее; этот капиталист, привычный ворочать миллиардами, нуждается в ней… То была парадоксальная награда за годы непримиримой принципиальности, мужества, стойкости. На ее мятежную передачу, открытую для тех, кто страдает, теперь ссылаются – вот даже капиталистический воротила попытался ее прибрать к рукам. – Да, кстати, я ведь вам так и не представился. Сиприан де Реаль. Эта частичка де– сосед сопроводил ее легким поклоном – укрепила благоприятное впечатление, которым и без того было полно сердце Элианы. В соответствии с ее представлениями о социальных классах рабочими следовало восхищаться, буржуазию чаще всего презирать, а вот аристократия была замечательно интересна, особенно немножечко деклассированная. Этот же человек в рубашке с расстегнутым воротом, с его прирожденным изяществом, несмотря на полноту, казался ей воплощением непринужденности. Они подошли к стойке, чокнулись шампанским, и Сиприан объяснил: – На самом деле я не работаю во ВСЕКАКО… Но у меня есть несколько проектов. Ваш патрон меня изумляет: этот мальчик-отличник превратился в наемника телекоммуникаций! – Я ведь не знаю его, – ответила Элиана, давая тем самым понять, что ее полная независимость удерживает ее вдали от руководящих кругов. Спустя секунду она, наморщив лоб, добавила: – Да у меня и нет ни малейшего желания знакомиться с ним. Сиприан с насмешливым видом бросил: – Не будьте такой серьезной! Вьющиеся пряди вокруг черепа придавали ему облик похотливого ангела-искусителя. Но все-таки главное в нем было – жесты, сдержанные знаки препинания, сопровождавшие каждую его фразу, в которых, казалось, аккумулировались пять веков риторики. Элиана возразила, что она вовсе не «серьезная», а «строгая». Сиприан сделал какой-то округлый жест: – Главное, это ваша передача, и вы ее делаете прекрасно! Вы – эталон на кабельном телевидении. Так держать! И подумайте о том, чтобы жить для себя. Элиана улыбнулась. Привыкшая думать о страданиях других, она не привыкла жить для себя. Однако в этот вечер гедонизм собеседника забавлял ее. Что движет этим человеком в данный момент – игра, деловые интересы? На его пожелание она тут же ответила вопросом: – Дорогой Сиприан, чем я могу быть вам полезна? Он внимательно взглянул на нее: – Вы можете выпить шампанского, наслаждаться ароматами Капри, стать счастливой женщиной, не изменяя своим убеждениям. Она попробовала вообразить себя счастливой женщиной, но тут их внимание привлекла процессия, медленно продвигавшаяся по увитой цветами галерее. Впереди шел Марк Менантро, по-прежнему в бежевом костюме и футболке с портретом Рембо, но теперь он надел очки и панаму, придававшую ему облик итальянского помещика. Он переходил от стола к столу, здороваясь с приглашенными. Окружавшая его группа приспешников в костюмах и с галстуками, в состав которой входила невысокая блондинка, представляли ему гостей, называя сперва имя и фамилию, а затем должность. Менантро пожимал руки, по-братски целовался с теми, кого знал. Они подходили все ближе, и Сиприан чуть слышно шепнул: – А вот и его святейшество в окружении клира. Элиана с трудом удержалась от смеха. Когда патрон оказался рядом с ними, один из заместителей, с яйцеобразным черепом, указал на Сиприана: – Барон Сиприан де Реаль. Он не является сотрудником нашей группы, но мы вместе работаем над большим проектом, о котором вы знаете: цепь ветроэлектростанций. Элиана задумалась, кто знатнее – барон, граф, герцог или маркиз. Не проявив большого интереса, Марк пожал руку аристократу, который с аффектированным смирением склонился в поклоне. – А вот Элиана Брён, которую я вам не представляю, поскольку вы только что называли ее… Глаза Менантро вновь обрели живой блеск. – Дорогая Элиана, я был рад воздать вам должное, потому что вы – великолепный профессионал. Бунт – необходимое понятие для развития корпорации! Я был бы счастлив, если бы вы поужинали за моим столом… И он продолжил обход, оставив журналистку в полном смятении чувств, из которых главными были непреклонность, отвержение капитализма и мечты принцессы. Сияющий барон принес два бокала шампанского и больше не отходил от Элианы. Он мысленно поздравил себя с тем, что инстинктивно выбрал ту, кого так уважал ПГД. Ничуть не колеблясь, он проводил ее к центральному столу, надеясь пристроиться там, и по пути все время произносил двусмысленные фразы, из которых невозможно было понять, комплимент это или насмешка: – Вы – королева этого вечера… Однако, чтобы не создалось впечатление некоторой фривольности с его стороны, он тут же с серьезным видом заговорщицки шепнул: – Бедный Рембо. Нанят ВСЕКАКО! Что бы он сказал о таком повороте? Но в следующую секунду в нем вновь одержало верх легкомысленное настроение как некое противоядие от катастроф. Подойдя к почетным местам, Элиана перехватила завистливые взгляды членов своей группы. В нескольких метрах от фонтана они заняли стол, защищенный от любых попыток вторжения, и держали одно место для нее. Она же ограничилась тем, что помахала им рукой и уселась за пока еще пустой центральный стол, а слева от нее занял место Сиприан. И вдруг она с удивлением обнаружила, что справа от нее уселся тот самый арабчик с фуникулера. Вежливо, насколько возможно, она заметила ему: – Извините меня, но я думаю, эти места зарезервированы… На сей раз Фарид был до невозможности уязвлен: – Вот именно, и меня пригласили сесть сюда. Элиана поняла, что совершила бестактность. Возможно, этот молодой человек куда более важная особа, чем она думала, но ее разозлило то, что он занял это место, так как она надеялась, что Менантро сядет рядом с ней. Она нервно улыбнулась, а сосед справа представился, словно для того, чтобы заключить мир: – Фарид Хатир из филиала ВСЕКАКОНЕТ. Я считаюсь неплохим специалистом по видеоиграм и Интернету. Потому меня и попросили сесть за один стол с шефом. На губах Элианы появилась усталая улыбка. Этого арабчика выбрали развлекать президента компании. Сиприан беседовал с соседкой слева, и Элиана ощутила укол ревности, меж тем как интернавт вовсю старался удержать ее внимание. – Я еще в фуникулере хотел вам сказать, что мой друг обожает ваши передачи. Что с ним будет, когда он узнает, что мы вместе ужинали! Теперь Элиана убедилась окончательно: он – гей. Чистый, опрятный гей, просто идеал для создания имиджа современной компании, да еще к тому же и араб! «Два меньшинства в одном, – подумала она. – Вот почему они его сюда посадили». Фарид, похоже, был безмерно горд тем, что разговаривает с журналисткой, которая делала вид, будто слушает его. Разумеется, преуспевший сын иммигранта достоин всяческой похвалы. И Элиана, всегда питавшая интерес к социальным реалиям, прервала его, спросив: – А в вашей профессии много детей арабских иммигрантов? – Я вовсе не сын арабского иммигранта, – обиженно ответил Фарид. – Я родился в Египте, а учился во Франции. Улыбка Элианы сделалась несколько кислой. Вторично сев в лужу, она произнесла укоризненным тоном: – Знаете, хулиган из Обервиля красив ничуть не меньше, чем молодой египетский буржуа. – Это кто буржуа, я? Нет, мой отец работал на стройках маляром, и я сопровождал его… Как вам известно, арабы, они все родились не в городах! – Вы меня достали! – оборвала она Фарида. – Я уже вышла из того возраста, когда ведут разговоры подобного рода. Она резко повернулась к Сиприану, который разливался в комплиментах своей второй соседке. Не в силах сдержать раздражение, она схватила его за руку и сказала: – Извините, но я хотела бы сменить место… – Но… почему? Не ответив, Элиана встала, и следом за ней то же самое проделал ее галантный кавалер, бросивший Фариду извиняющийся взгляд. А она направилась к противоположному концу стола, чтобы дать возможность Менантро сесть рядом с ней. ПГД как раз завершил обход и возвращался к столу, сопровождаемый своей придворной свитой. Заместители директоров разошлись на председательские места за другие столы, а Менантро без всякого протокола уселся на свободный стул рядом с Фаридом. Разъяренная Элиана сидела хмурая, а хозяин праздника обратился к Сиприану: – Благодаря вам мы когда-нибудь устроим такой же вечер, на котором будет использоваться только природная энергия. Не правда ли, прекрасная мечта? – Нет, это вовсе не мечта! Представьте себе несколько чудесных ветроустановок высотой сто метров, выросших на острове Капри, чтобы передать этому древнему морю привет от нового мира! Даже когда Сиприан говорил о делах, казалось, будто он подшучивает. Марк улыбнулся, потом засмеялся, и смех его подхватил весь стол. Журналистка хотела взять слово, но раздумывала, в каком тоне оно должно прозвучать. Перед вечером, злая на ВСЕКАКО, она собиралась вспомнить про служащих из Третьего мира, которые работают на компанию чуть ли не в рабских условиях на каком-то острове близ Сингапура. Почему их не пригласили сюда? Но после похвалы президента она подумала: а стоит ли быть такой резкой? Тем паче что Сиприан создавал этакую легкомысленную ауру, мешавшую Элиане принимать все всерьез и предлагавшую наслаждаться мгновением, разговором с патроном – вне всяких сомнений, не таким уж великим, но и не таким пошлым, как хотелось бы думать. После последней ложки испанской окрошки гаспачо она решила вступить в разговор. Но вместо того чтобы атаковать непосредственно Менантро, Элиана сочла, что куда тоньше будет проделать это, напав на Фарида. Воспользовавшись секундным молчанием, она спросила через весь стол: – Вот вы проводите жизнь в сети, а у вас не возникает ощущения, что в Интернете есть что-то жульническое? Создается потребность, раздуваемая средствами массовой информации, чтобы продавать компьютеры и системы, а в результате в учреждениях ликвидируются некоторые специальности. Говорится о «новой цивилизации», а на самом деле людей замыкают в их домах перед экранами мониторов вдали от мира… Этими словами Элиана метила в сокровенные убеждения ПГД. Она старалась доказать ему, что остается журналисткой, руководствующейся профессиональной проблематикой. Менантро с интересом слушал ответы Фарида, который говорил, что должности секретарши или машинистки, которым угрожает компьютерная техника, отнюдь не такие уж завидные. И еще он добавил, что болтовня в бистро ничуть не интересней разговоров, которые ведутся на дискуссионных форумах. Элиана слушала не слишком внимательно. Время от времени она прерывала молодого человека, перехватывала инициативу и, выставив подбородок, бросала мелкие колкости, черпая их из заготовленных запасов язвительных ответов. В конце концов Менантро решил вмешаться: – Дорогая Элиана, я уже говорил, как я ценю вашу передачу и ваше критическое чутье. У меня, кстати, есть к вам предложение: не согласились бы вы – в дополнение к телевидению, разумеется, и при сохранении полнейшей независимости – принять должность special adviser[4] в небольшой команде, которую я создаю, чтобы подумать над «Rimbaud Project»? Одним словом, роль советника, чтобы вместе с нами поломать голову над новыми идеями и выдвигать новые проекты, немножко даже… смелые. Она все поняла. Менантро нуждается в ней. Элиане стало ясно: денежные проблемы в конце месяца, можно считать, отошли в прошлое. Рука Сиприана снова легла ей на колено. Легкая дрожь пробежала по ее телу, но она не сводила глаз с ПГД и, сохраняя на лице бесстрастную маску, поинтересовалась: – Немножко смелые или действительно смелые? Марк на миг задумался и ответил: – Действительно смелые! Похоже, Менантро был искренен. Глаза его за сильными стеклами прямоугольных очков казались в два раза больше, чем на самом деле. Высохший грим превратился в корку, которая начала уже трескаться у уголков рта. Сиприан, сидящий напротив него, снова принялся шутить. Он нес какую-то чушь, размахивал руками, забавлял соседок и звонко хохотал. Элиана молчала, подобно послушной девочке, невинной девочке, которая только что согласилась принять покровительство двух мальчиков старше и богаче ее. А они сидели за столом, накрытым белой скатертью, – каждый со своими взглядами, со своей личной точкой зрения, своим видением мира, своим желанием доказать, что он существует; каждый следуя своей собственной истории, побуждаемый таинственной энергией плоти, страхом и желанием, которые одушевляли их в колеблющемся свете свечей.II. Элиана честолюбивая
1
В ближнем предместье Амьена небольшая коммуна М. весной иногда оказывается под водой из-за разлива Соммы. Потепление климата стало причиной учащения этого природного катаклизма и, соответственно, поисков виноватых – депутатов, подрядчиков, архитекторов, – эти поиски осуществляли батальоны страховщиков, адвокатов, экспертов и дополнительных экспертов, на которых была возложена задача вести переговоры об ущербе и компенсациях. За исключением этих недолгих хаотических периодов, когда приходилось шлепать по грязным улицам, от домиков в речной долине веяло скукой уюта; все они приближались к общей модели «индивидуальный дом средних размеров», примерно одинаково оштукатуренные, с собственным гаражом, асфальтированной дорожкой и садиком, обсаженным туями. Конечно, приключения лучше искать в центре города со стопятидесятитысячным населением, столицы региона, которая предоставляет жителю предместья, желающему открыть бескрайний мир, первые, предварительные картины оного. Подняв глаза к серому небу, он одним взглядом сможет эскизно охватить европейскую историю от готического собора XIII века (высота сто двенадцать метров) до восьмигранной башни Огюста Перре (сто четыре метра), построенной в середине XX века и заполненной квартирами и офисами. Последний этап этой эволюции – центр конгрессов Мегасите, возведенный в восьмидесятых годах, имеет высоту всего пятьдесят метров, но задуман он был, чтобы «дать полноценное удовлетворение посетителям». Элиана Брён, рожденная в этом суровом климате, росла послушной девочкой у ворот пикардийской столицы и не выказывала никаких признаков, предвещающих склонность к бунтарству. Первый инцидент, оставшийся в семейной памяти, относится к возрасту восьми с половиной лет, и произошло это в квартире на улице Депорте в день рождения ее двоюродного брата Режи. Под звуки «Веселых летних лагерей», записанных в том же году на пластинку Пьером Перре, дети сидели за столом и угощались. Вдруг мама и тетя торжественно объявили: – А сейчас, мальчики, идите поиграйте в гостиной, а девочки пока уберут со стола. Мальчики с криком унеслись в гостиную, а Элиана, принеся в кухню поднос с бисквитами, спросила у мамы: – А почему всегда девочки убирают со стола? Мадам Брён улыбнулась, словно дочка открыла сокрытую истину: – Да ты никак собираешься стать феминисткой? Ладно, иди принеси мне стаканы. Женщины и девочки мыли посуду в мыльной воде, а Элиана все пыталась понять, что значит слово «феминистка». В течение нескольких последующих лет она беспрекословно убирала со стола. Но уже в тринадцать, когда у нее начала расти грудь, ее характер более отчетливо проявился во время какого-то праздника с одноклассниками. Когда покончили с десертом, она вызывающе объявила: – А сейчас, мальчики, марш на кухню! Сегодня вы убираете со стола и моете посуду. В этом же возрасте Элиана обнаружила, что ее имя свидетельствует о ее принадлежности к среднему классу, в отличие от таких имен, как Флоранс или Изабель. Несколько месяцев она писала свое имя с «И» – И лиана, пытаясь пересилить судьбу, но оказалось, что это ничего не дает. Несмотря на комфорт их семейного домика, любые свидетельства неравенства заставляли ее страдать: после приглашений на вечеринки в красивые виллы она возвращалась домой совершенно несчастная. На ее взгляд, родители не сумели проявить себя как должно. Она мечтала, чтобы ее отец (бухгалтер на металлургическом заводе) стал динамичным крупным менеджером и раскатывал в спортивном автомобиле, мечтала, чтобы мама возглавила бунт женщин против использования их в качестве прислуги за столом… Однако они всю свою энергию отдавали приходскому клубу, его баскетбольной команде и хору, воскресным мессам и семейным пикникам, на которых женщины накрывали столы, а мужчины в это время попивали аперитивы. Пытаясь доказать свою независимость, Элиана примкнула к ХУМ, группе христианской учащейся молодежи. На собраниях этой группы лицеисты из католических лицеев выражали свою приверженность добру (любовь, Третий мир, дети, свобода…) и ненависть ко злу (война, деньги, фашизм…). У мальчиков были длинные волосы, девочки носили свитеры крупной вязки, многие играли на гитаре. Велись дискуссии о голоде в Африке, о сближении христиан и рабочих и об использовании противозачаточных средств. Уже на втором собрании внимание Элианы привлек бородатый парень, который был выше и старше остальных; он курил трубку, и табак был очень душистый. Она попыталась с ним заговорить, но он практически не слушал ее, а взял гитару и заиграл новую песню. А на третье собрание он привел, держа за ручку, толстую студентку, будущего детского врача, которую Элиана немедленно люто возненавидела. Каждую неделю христианская парочка восседала у горящего камина, распевая про Иисуса. Пытаясь соперничать с ними, юная бунтарка пылко заявляла: «Хватит соглашательства! Существует социальная реальность: сегодня Христос взялся бы за оружие!» Остальные сочли ее назойливой занудой. Высокий бородач и его молочная корова царили в собрании апостолов. Начался учебный год, и Элиана решила завязать с группой. Осенью 1972 года один из видов субботних развлечений для нее состоял в том, чтобы болтаться в центре Амьена, у выхода из Новых Галерей, где активисты продавали «Руж» (газету Коммунистической революционной лиги) и «Ле Монд либертэр» (орган Федерации анархистов). Несколько свободомыслящих подростков сидели в кафе, хозяин которого крутил пластинки с рок-музыкой. Пятнадцатилетняя Элиана робко толкнула дверь, опасаясь, что ее сочтут смешной. Ради этого случая она облачилась в соответствующий прикид и придала себе облик категорически романтической особы: черные растрепанные волосы, благоухающие пачулями, многоцветная блузка-туника (сшитая из лоскутов в какой-то ткацкой мастерской), курточка-дубленка. Сквозь дым она увидела бывшую одноклассницу, которой поведала о своем разочаровании в христианских идеалах. Она не была убеждена в том, что до сих пор «верует», и впервые это слово показалось ей глупым. Подруга заказала чай с лимоном и принялась рассказывать про маоистскую группку, членом которой она является. Элиана пошла с ней на собрание, на котором студенты без конца разглагольствовали. И пока парни готовили революцию, ее подруга подавала им напитки. Элиана прочла «Коммунистический манифест» Маркса, из которого узнала жестокую истину, разбившую в мелкие осколки ее благостное представление о прекрасном и о добре. Получается, общество, по сути, основывается на отношениях принуждения, а не взаимопомощи! А поскольку ход истории иногда бывает жестоким, подруга задала Элиане вопрос: «С кем ты будешь в тот день, когда начнется революция? На чьей стороне ты будешь сражаться – на баррикадах вместе с рабочими или же спрячешься за спинами полицейских?» Эти вопросы, хоть и не имеющие непосредственного отношения к ее лицейской жизни, терзали Элиану по дороге домой. Шагая в одиночестве между домами с палисадниками, она мысленно видела поднявшиеся на борьбу вооруженные толпы и пыталась представить свою роль, когда настанет этот великий день. А во время ужина она посмотрела на маму, накрывавшую на стол, и ее охватил молчаливый страх: «Буду ли я готова изобличить папу и маму, если они окажутся на стороне фашистов?» В католическом коллеже некоторые мальчики положили на нее глаз. Они были бы не прочь ходить с ней, что означало долго целоваться в губы прямо напротив школы, но Элиане они казались неинтересными, ей нравились ребята постарше и загадочней, однако те совершенно не обращали на нее внимания. Она влюбилась во второгодника, здоровенного широкоплечего эрудита со шрамом через весь лоб. Год назад он был исключен из лицея за то, что ответил старичку кюре, рассказывавшему о Пеги,[5] цитатой из Фрейда. До Рождества ни разу его взгляд не остановился на девчонке среднего росточка, которая постоянно вилась вокруг него. Она повсюду сопровождала его на расстоянии в несколько метров, словно верный сторожевой пес. Но однажды парень наконец-то обернулся и весело взглянул на нее. Хрипловатым голосом он обратился к ней, правда переврав имя. Она робко спросила про несколько фамилий, которые он упомянул на прошлом уроке французского (Лакан, Фуко, Делез…[6]). Он ответил, что рассказывать было бы слишком долго, но посоветовал, что нужно прочесть: – Ты должна ознакомиться вот с этим томом о сексуальности… На клочке бумаги он написал название и ушел, оставив Элиану в полной растерянности. Почему он говорил про сексуальность! В следующую субботу юная лицеистка отыскала в книжном магазине эту книгу в карманной серии; то был сборник психоаналитических статей, называвшийся «Наслаждение и смерть». Несколько смущенная, она заплатила за книгу, вернулась домой и спрятала ее у себя в комнате; продравшись через две страницы этой невразумительной прозы, бедная девочка вынуждена была признаться, что ничего не поняла. Лишь отдельные слова, отдельные предложения зародили в голове у нее какие-то смутные вопросы, произведя переворот в христианской концепции любви. Что же выходит, человек всего лишь один из видов животных и стремится к наслаждениям и доминированию над другими? По пути в школу между двумя рядами домов перед ее мысленным взором возникали стаи обнаженных тел, мужские члены, самки с хлыстами, ведущие на поводке самцов. Завидев своего идола в школьном дворе, она смотрела на него как на сатира. Она стала носить короткие юбки и открытые блузки, принимала томные позы, надеясь, что он пригласит ее на тайную оргию. Но когда, выйдя из лицея, увидела, как он идет, держа за руку высокую блондинку из выпускного класса, она ощутила смесь боли и ненависти. В тот же вечер она у себя в комнате принялась писать анонимное письмо директору школы, в котором доносила о безнравственном разврате, каковому предаются некоторые второгодники из первого класса. Потом, рыдая, порвала это письмо в клочки, посадила на плечо своего хомячка и вышла в сад полюбоваться луной. Шли годы, неся успехи в учебе и разочарования в остальном. В двадцать лет Элиана больше не верила ни в политику, ни в чувства. Поступив в университет на современную литературу, она со всей энергией отдавалась анализу литературных текстов. Время от времени ей случалось переспать с каким-нибудь студентом или преподавателем, но флирт такой длился недолго. Любовь, по ее мнению, должна быть болезненным проявлением желания. А вне телесных прихотей смысл существованию придавало только искусство, ну а превыше искусства – комментирование искусства, структурный анализ фраз. Посвященная профессором в эту алхимию, она проводила ночи за анатомированием стихотворений Малларме,[7] дабы свести их к последовательности зашифрованных формул. Встреча с профессором социологии вновь нарушила этот интеллектуальный комфорт, открыв Элиане, что софистские пристрастия свидетельствуют о ее мелкобуржуазных устремлениях: чтобы получить доступ в высший класс, она подражает самым элитарным вкусам. С каждым днем ее эзотерическое чтение обретало горький привкус. Желая вырваться из этого среднего класса, который вцепился в нее, она все больше интересовалась деклассированными творцами, нарушителями условностей, мятежными умами, в которых жило то экзистенциальное сомнение, которое с детства сопутствовало ее собственной эволюции. Отвергнув Малларме, она обратилась к Рембо, иронизировала по поводу длинных периодов Пруста и предпочитала безумие Арто[8] или Жарри,[9] который, пьяный, шлялся по улицам, стреляя из пистолета. Напомнив о необходимости сдавать магистерский экзамен, куратор предложил ей обратить внимание на Флору Тристан.[10] Элиана вскоре обнаружила глубокое сродство с этой первопроходицей социализма и феминизма. После нескольких месяцев исследовательской работы Элиана уже считала себя знатоком, а впоследствии и собственницей своей героини. Женщину, осознавшую себя свободной до срока, над которой издевался муж, автора «Скитаний парии», Флору Тристан отталкивали и хулили все, включая и ее друзей-революционеров. Но, по мнению Элианы, ее эссе и романы заслуживают особого места среди романтической литературной продукции. За свой диплом Элиана получила посредственную отметку, но была убеждена, что такая оценка, если иметь в виду холодную ярость, с какой была написана ее работа, свидетельствует о наличии цензуры на факультете. Окончив университетский курс, Элиана вступила в новый период кризиса. Как можно было страстно любить Рембо и каждое утро садиться в автобус, чтобы отправляться на работу в библиотеку? Как могла она восхищаться Флорой Тристан и многими другими героями, вырвавшимися из своей социальной среды, зарабатывая на жизнь в качестве внештатного учителя в пригороде на временном трудовом договоре? Существование, которое ей готовила жизнь, было слишком предсказуемым, и Элиана, порывая с ним, начала заниматься в любительском театре и затем решила стать актрисой. После нескольких уроков импровизации она выступила на сцене и была принята в одну амьенскую полупрофессиональную труппу. В течение нескольких последующих месяцев она оставила неизгладимое впечатление как актриса в городах Пикардии, после чего след ее исчез, растаяв в следе режиссера труппы. Элиана редко откровенничала об этих годах. Она ограничивалась упоминанием – да и то крайне фрагментарно – о двух любовных связях, протекавших одновременно: одной – с тем самым режиссером, алкоголиком и ревнивцем, переезжавшим с одного театрального фестиваля на другой в кемпинг-каре, и второй, платонической, с женщиной, преподавательницей словесности, у которой она время от времени укрывалась. В течение десяти лет она неоднократно переезжала с места на место, сменила несколько профессий, работала секретаршей, обходила квартиры как торговый агент. Перед тем как в очередной раз поссориться со своим грубияном любовником, она ощутила потребность завести ребенка. Вскоре после родов она вернулась в родной город с младенцем, которому дала имя Артюр. А еще через несколько месяцев его отец погиб, разбившись на мотоцикле. Тем же 1990 годом датируется рождение новой Элианы, более решительной в своем стремлении подняться по социальной лестнице. Пройдя через левогошистские загибоны отрочества, пройдя через восьмидесятые, состоявшие из долгой цепи разочарований, Элиана вступала в последнее десятилетие века зрелой женщиной. Ей было уже тридцать три, и она произвела радикальные перемены в своем внешнем виде. Парикмахер обстриг несколько прядейчерных, уже чуть тронутых сединою волос и тем самым обыграл ее лицо с угловатыми скулами, обострившееся вследствие обретенного опыта. Она кардинально изменила гардероб, который отныне состоял только из черных вещей, оживленных кроваво-красной бижутерией. Добыв рекомендацию, она явилась на региональное телевидение Пикардии, куда и была принята через несколько месяцев на вакантное место в секретариате редакции. Она вовремя являлась на службу, старалась не выходить за пределы своих функций, однако замечания ее всегда были точны, и она без колебаний правила тексты корреспондентов. Главный редактор похвалил ее и сказал, что ей стоило бы предложить какой-нибудь «сюжетец». Элиана отреагировала достаточно неопределенно, но через месяц он обнаружил на своем столе машинописный синопсис целой серии репортажей под названием «Выбившиеся из ряда». Предлагалось проехать по Пикардии, чтобы отыскать маргиналов, не слишком расположенных уважать установленный порядок: какого-нибудь фермера, борца за экологию, группу рэперов, священника, отрекшегося от сана… Главный редактор в предвидении победы левых на выборах увидел в этом возможность придать своим программам более яркое социальное звучание. В «Выбившихся» Элиана еще не появлялась в кадре. Она утверждала, что интервьюер не должен выпячивать себя, и предпочитала работать голосом, задавая внезапно резкие, бесстрастные вопросы: «Бороться – это важно?», «О чем ты мечтаешь?». К собеседнику она обращалась на «ты» и при монтаже оставляла долгие паузы, нерешительное молчание, которые называла многоточиями. Время от времени она позволяла себе снимать телекамерой с плеча. Ей нравилось заниматься этой гимнастикой, ловя свет и атмосферу, меж тем как ассистент послушно следовал за ней, таща провода. Ну а вне работы она отыскала нескольких подруг детства и юности. Они вспоминали свои христианские, а потом гошистские годы, годы художественных, а также пусть наивных, но искренних нравственных поисков. Два года существования этой передачи принесли Элиане небольшую известность, особенно после повтора национальным телевидением одного из эпизодов «Выбившихся» (интервью с боксером, пребывающим в депрессии, оттого что в пятнадцать лет его ласково гладил церковный служка). В 1997 году Элиана взяла интервью у бастующих служащих одного из сортировочных пунктов почты, и это стало открытием. Вопреки примирительным лозунгам политическая борьба вовсе не умерла, и по-прежнему существовали два лагеря – обездоленных и хозяев. Убежденная в необходимости борьбы за социальную справедливость, Элиана превратила свою передачу в трибуну, вместе со своими приглашенными постоянно отпускала колкости в адрес правых. Главный редактор позволял ей это, боясь обвинений в установлении цензуры. Когда он был переведен на другое место, Элиана напечатала в одной общенациональной газете в разделе «Свободная трибуна» «Исповедь независимой журналистки». Она описала трудности работы на телевидении в провинции, боязливость начальства, ничего не имеющего против свободы высказывания своего мнения, но только при условии не переходить определенные границы. Она упрекала бывшего своего шефа в лицемерии: он делал вид, будто уважает независимость журналистов, лишь бы они не слишком много говорили о том, как мужья избивают жен, о насилии в семье, об инцесте. Директор по программам недавно созданного кабельного канала позвонил Элиане, поздравил ее и предложил встретиться, когда она приедет в Париж. Элиана старательно готовилась к этой встрече, смотрела программы «Другого канала», характер которых вполне соответствовал ее устремлениям: сюжеты и дебаты на высоком культурном уровне, современный стиль, открытость для женщин, молодежи, различных меньшинств. Она послала видеокассету с записями своих лучших репортажей, приложив к ней машинописное пояснение. Время оказалось самое подходящее. Инвесторы старались занять позиции на рынке частного телевидения. Директор искал неизвестную ведущую, чтобы запустить новую общественно-политическую программу. При встрече они обнаружили, что оба любят Рембо, в молодости симпатизировали гошистам и боролись с фашистской угрозой. Был подписан договор. Возвратясь в Амьен, Элиана уволилась с «Франс-3 – Пикардия». В октябре «Другой канал» выпустил первую передачу «Бунтарей». Каждую неделю Элиана Брён с кем-нибудь беседовала в течение часа. Теперь она уже присутствовала в кадре, единственная героиня собственной передачи, вся в черном, суровое угловатое лицо. Она настолько умело подчеркивала свои черты не слишком обильной косметикой, что высокомерное выражение окончательно преобразовало невыразительный облик бывшей юной христианки. От передачи к передаче она расширяла репертуар мимики: строгое, озабоченное лицо, морщина на лбу, когда она в недоумении; поджатые губы, недовольный взгляд, когда то, что говорит гость, ей не нравится; полузакрытые глаза, на губах улыбка, когда она ощущает уверенность в себе. Слушая ответы, она прерывала их своими комментариями. Достаточно было понаблюдать за ее мимикой, чтобы понять, заслуживает ее собеседник похвалы или же, напротив того, осуждения. Отзывы в прессе на ее «Бунтарей» были благоприятные. Многие критики рекомендовали эту передачу, где «говорят без спешки». Элиана уже представляла себе, как ее станут переманивать другие каналы, но почти сразу на этом все и остановилось. Вот уже четыре года она живет в Париже с сыном Артюром. У передачи был очень ограниченный круг зрителей, и программный директор усиленно уговаривал ее предложить новый проект. У Элианы начались приступы тревоги, она боялась потерять постоянную работу. Чтобы отодвинуть катастрофу, она приглашала на передачу влиятельных журналистов, представителей власти, публиковавших эссе, романы, исследования. Пресса по-прежнему рассыпалась в похвалах, однако аудитория передачи не увеличивалась. Когда ВСЕКАКО купила «Другой канал», Элиана опасалась, что десантируется батальон деловых людей с их холодной логикой рентабельности. Она заранее пыталась сопротивляться, разоблачая в эфире «лживую логику рейтинга», затем усилила свои нападки на правых, что должно было бы привести к шумному ее увольнению и приземлению на каком-нибудь другом канале. Отвечая на ее тревоги, ПГД ВСЕКАКО заверил, что у него нет намерений вмешиваться в работу «Другого канала». Он купил этот канал, «потому что верит в него» и всего лишь хочет дать «команде великолепных профессионалов средства, чтобы делать свое дело». Ситуация вроде бы стабилизировалась, однако Элиана все так же снимала скромную квартиру. Артюру только что исполнилось тринадцать, и скоро ему нужно будет начинать серьезно заниматься. Мечтая втихомолку о комфорте, Элиана регулярно выступала против астрономических гонораров диджеев, хотя не прочь была бы получать такие же. Чтобы несколько увеличить свой месячный доход, она приняла предложение одного издателя, чьи книги нередко рекомендовала телезрителям. Она получила аванс, извлекла свою работу о Флоре Тристан и стала перекраивать ее в биографию. Работа продвигалась медленно, но Элиана очень рассчитывала на эту книгу, надеясь представить себя как интеллектуалку, и тут-то как раз похвала Марка Менантро придала ее журналистской карьере новый импульс.2
Дверь кабинета была закрыта. Элиана читала в «Who's Who?» справку, посвященную Сиприану де Реаль. Человек, старавшийся весь вечер развлекать ее, был сыном генерала. Он родился в 1940 году, окончил юридический, получил степень лиценциата, жил в окрестностях Парижа в усадьбе Ла Юлотт с женой и пятнадцатилетней дочерью. Она перелистывала толстенный красный томище и, переходя от справки к справке, установила генеалогию рода де Реаль и уже добралась До кузенов, выпускников Политехнической школы, и дяди, члена Жокей-клуба, когда дверь внезапно распахнулась и появилась ассистентка с чашкой чая. Пойманная с поличным за изучением путеводителя по высшему обществу, Элиана бросила на повышенных тонах: – Черт побери! Нельзя ли не мешать мне, когда я вся в работе? Ассистентка, удивленная ее раздраженным тоном, стала оправдываться: – Но ты же сама попросила меня принести чаю… – Так надо стучаться, прежде чем входить! На «Другом канале» все обращались друг к другу на «ты». Элиана отмечала, как растет ее влияние. Пресс-атташе осаждали ее, писатели мечтали о приглашении к ней на программу, сын генерала старался ее обаять… И при всем этом приходилось быть с подчиненными запанибрата, и это было как каторжное ядро, которое волочишь за собой всю жизнь, потому что веришь в равенство. Если бы Марк Менантро конкретизировал свои предложения, она в корне изменила бы стиль работы! Но одновременно с этой мыслью пробудилась другая, пугающая: «Что у нее потребуют за эту должность special adviser? На что она может согласиться, не отказываясь от своей независимости?» После празднества на Капри ПГД улетел на своем персональном самолете. Элиана возвратилась на корабль, а Сиприан в отель, пообещав позвонить ей в Париже. Во время обратного пути между Неаполем и Марселем на корабле были отмечены кое-какие перемены. Наемные работники ВСЕКАКО теперь уже не обращались к ведущей «Бунтарей» как к такой же служащей, как они сами. Слух о ее повышении разошелся очень быстро, да и в поведении Элианы тоже произошли определенные изменения. Раньше она не расставалась с членами своей группы, а теперь открыла в себе чувство социальной ответственности. Пренебрегая своими коллегами из массмедиа, она больше внимания уделяла завитой секретарше, не опасаясь за некоторую неясность своего собственного статуса. Во время трапез она переходила от стола к столу, проявляла одинаковую симпатию по отношению ко всем. Оставив за кормой небоскребы Монте-Карло, теплоход плыл вдоль берега Кап-Ферра с его виллами и дворцами. Элиана вспоминала каникулы своего детства: кемпинг в Лаванду, аперитивы в «Рикар» вместе с соседями по кемпингу. Она ненавидела ту обстановку, глядя на виллы, где в более справедливом мире могли бы жить ее родители. Теперь же на палубе «Queen of the Sea», где матросы устанавливали стойки для завтрака, она с ностальгией мысленно возвращалась к детству, закалившему ее характер. Она научилась сражаться; ей повезло, и она обязана утвердить свой стиль без всяких комплексов, стиль провинциалки, ставшей парижанкой, презирающей должности и пренебрегающей сильными мира сего. Раздраженная «тыканьем» ассистентки, Элиана поставила «Who's Who?» на полку, и тут зазвонил телефон. – Принцесса Элиана? Голос Сиприана и его льстивость, вечно смахивающая на балагурство. – Вы предпочитаете ужин при свечах и под скрипку в русском ресторане или большой классический стиль у Ласера? Элиана рассмеялась: – Ничего не скажешь, вы умеете обольщать! – Я хочу познать сердце свободной женщины! Хочу знать, как она примется за преобразование ВСЕКАКО в доселе небывалую транснациональную компанию. К комплиментам Элиана оставалась безразличной, но обращение на «вы» действовало на нее как возбуждающий укол. Сиприан после возвращения из Италии уже несколько раз звонил ей; он догадывался, что журналистка в него влюблена, но у него хватало такта не форсировать события. Можно было подумать, что он звонит ради удовольствия. Они смеялись, как дети, над «Rimbaud Project» и вздором, который нес Менантро. Разговор с бароном отвлекал ведущую «Бунтарей» от профессиональных забот. Сегодня утром, например, было долгое обсуждение: уместно ли приглашать алжирского офицера, разоблачавшего репрессии, проводившиеся армией, в которой он служил. Элиана думала, как вести себя перед камерами: демонстрировать некоторую симпатию, поскольку это как-никак бунтарь, или быть холодной, так как разговор все-таки пойдет с раскаявшимся палачом. – Мы могли бы и просто поужинать в парижском кафе, – уточнил свое предложение Сиприан. – Если вам позволит ваша жена. – Вижу, вы неплохо осведомлены… Но в действительности мы с ней живем раздельно. – Так выходит, сегодня вечером вы свободны для меня? Преисполненная робости, она ожидала этого свидания, как впервые влюбившаяся девочка. В полдень она сбегала к парикмахеру и попросила его подправить прическу, и чтобы волосы были мягче и волнистей. В час у Элианы была встреча и завтрак с заместительницей директора ВСЕКАКО. Такси доставило ее прямиком к ресторану у моста Альма. Заместительница Менантро еще не прибыла, но деловые люди входили один за другим, и всех их встречали одинаково корректно, как членов шикарного клуба. Держа в руке бокал шампанского, Элиана осматривала этот зал в стиле «ар деко» с витражами, выходящими на Сену. Солнечная пыль окутывала Эйфелеву башню и речные трамвайчики, как на картине импрессиониста. На ветру колыхались трехцветные флаги. На Элиане был черный кожаный костюм, а губы она тронула карминово-красной помадой. Она с удовольствием наблюдала нравы высшего экономического класса, не забывая, однако, при этом о социальной несправедливости. Но в основном она думала о финансовых выгодах, о которых наконец-то пойдет разговор с заместительницей директора, пригласившей ее на эту встречу. Несмотря на скептицизм в отношении «Проекта Рембо», Элиане не терпелось покончить с безденежьем в конце месяца. Одержимая навязчивыми мыслями о состояниях телезвезд, она мечтала сравняться с ними. Ради этого она была готова вовсю трудиться и превратить туманные планы Менантро в плодоносные идеи. Деньги ВСЕКАКО можно использовать для поддержки интересных проектов! Погруженная в раздумья, она не заметила крохотную блондинку с сумочкой, которая только что вступила в ресторанный зал. Но когда та подошла ближе, Элиана узнала женщину, что сопровождала ПГД в тот вечер на Капри. Слегка робея, она постаралась создать выгодное впечатление о себе. Совершенно необыкновенные устрицы, длинная стойка, шабли наилучшей марки помогли ей обрести конструктивную энергию на пользу ВСЕКАКО. Начала она с того, что призналась в сдержанном отношении к использованию образа Рембо, а затем заверила в своей убежденности, что при всем при том это очень даже неплохой проект. Она даже высказала несколько идей: ежегодный салон антиконформистского искусства (который будет пользоваться мощной поддержкой массмедиа, принадлежащих корпорации), ежемесячная телевизионная программа, корреспонденты которой будут объезжать Францию, противопоставляя «злоупотребления власти» «гражданской позиции жителей». Она собралась продолжить в том же духе, но заместительница директора подняла бокал. На губах у нее появилась легкая улыбка, ее безукоризненная прическа слегка поблескивала. Она выказала полнейшее равнодушие к перечисляемым проектам и вообще пришла сюда не обсуждать их, а передать предложение Менантро. Предчувствуя, что дело вот-вот решится, Элиана зачастила: – Надо будет придумать что-то для женщин. Скажем, группа может установить паритет между мужчинами и женщинами на высших постах, давая тем самым пример политическому классу. Заместительница директора сделала нетерпеливый жест: – Мне не нужен был паритет, чтобы оказаться в руководстве ВСЕКАКО, да и вам, чтобы делать свои телепередачи, тоже. У нее был легкий немецкий акцент. Слегка захмелевшая Элиана не унималась: – Вы хотите, чтобы я представила вам перечень несправедливостей? Неравная плата за равный труд, незначительное число женщин среди руководителей фирм и среди политиков, унизительное изображение их в кино и в рекламе… Наталкиваясь на безразличное молчание заместительницы генерального, слова начали спотыкаться, потом вообще замерли. Элиана поперхнулась. Уж не совершила ли она ошибку? Да вообще как можно было довериться приближенной Менантро, деловой женщине, служащей капиталистической системе? Солнце заливало набережные Сены, высокие белые дома и сплошь застекленные ателье. Журналистка уже решила, что партия проиграна, и тут прозвучали долгожданные слова: – Мы подумали… и наши акционеры тоже думают, что ваши новые функции special adviser должны соответственным образом оплачиваться. Элиана думала точно так же, однако приняла отсутствующий вид. Заместительница Менантро продолжала: – Вполне естественно, я сейчас говорю не об окладе – приличном, но не более того, – который мы предусмотрели за ваши консультации и участие в некоторых заседаниях… Никаких определенных требований у Элианы не было; она с радостью согласилась бы на удвоение оклада и даже на увеличение в полтора раза, эта сумма казалось ей более чем приличной. Значит, в ближайшие дни ее заработок вырастет на пятьдесят процентов, недолго думая решила бы она, если бы ее внимание не привлекло выражение заместительницы генерального «приличное, но не более того». Поэтому та, вполне естественно, соизволила предложить нечто иное: – Марк хотел бы более тесно связать вас с развитием корпорации. У Элианы перехватило горло. Ей было не вздохнуть, однако вид она сохраняла высокомерный и нож и вилку не выпустила из рук. – Вы знаете, что такое stock-options?[11] Нож царапнул кромку стойки. Журналистка сделала гигантское усилие над собой, чтобы поднести вилку ко рту, и проблеяла: – Видите ли, я… не очень разбираюсь… – Мы предлагаем вам приобрести за двести пятьдесят тысяч евро пакет акций, который по нынешнему курсу стоит по меньшей мере вдвое дороже. Естественно, платить вам ничего не придется, так что, как только вы берете опцион, вы получаете разницу. Единственное условие: в течение года вы эти деньги не забираете. Это будет свидетельством вашей верности корпорации. Двести пятьдесят тысяч евро чистыми. Элиане стало жарко. Жарко, как в ее будущей квартире… Она готова была расцеловать эту холодную блондинку-недоросточка, прислужницу капитализма. Слова застревали в горле, и это дало ей время прийти в себя. Финансовые выгоды не должны были выглядеть подачкой. Она продолжала молчать, чтобы совладать с дыханием, но выглядело это так, будто она раздумывает. Наконец она произнесла: – Мне это кажется приемлемым. – Разумеется, вы сохраняете полнейшую свободу в своей деятельности на телевидении. – Это условие я зафиксирую отдельно! Голос звучал совершенно чисто. У заместительницы директора была встреча на Елисейских Полях, и она предложила Элиане довезти ее до «Другого канала». В машине она коснулась практических вопросов. Для исполнения функций советника у Элианы будет кабинет в резиденции группы на Дефанс; она может подумать насчет мебели и произведений искусства для кабинета, но от нее не ждут, что она там будет высиживать «от и до». Ее участие в «Проекте Рембо» предполагает скорее заинтересованность, встречи, идеи. Ей вполне будет достаточно время от времени появляться там, чтобы проникнуться культурой корпорации. Элиане была ненавистна сама мысль о культуре промышленной компании. Однако поначалу это выражение вызвало у нее улыбку, словно пошлость, не имеющая особого значения (она подумала об иронии Сиприана). Она оценила кожу и дерево салона автомобиля, молчание шофера, весь этот защищенный мир. Блондинка промолвила: – Мы говорили, что вы, быть может, могли бы как-нибудь пригласить Марка на вашу передачу, – ясное дело, это вовсе не директива, – чтобы он поговорил о своем намерении омолодить ВСЕКАКО. – После смущенного молчания она добавила: – Марк сказал совершенно однозначно: он не хочет заранее знать ваши вопросы и надеется, что отношение к нему будет как к любому другому приглашенному. – Хорошая мысль. Я подумаю. Но понимаете, я все равно не смогла бы сообщить заранее свои вопросы. – Чувствуйте себя полностью свободной. Впрочем, это вовсе не срочно. Но вы подумайте над этим. Когда бунтарка вышла из машины и шла через вестибюль «Другого канала», вид у нее был как у девицы, вырвавшейся с панели и готовой обронить слезинку счастья.3
Фарид был страшно раздражен после двухчасовой свободной дискуссии на тему «Маскироваться или нет?», сопровождающейся подачей аперитивов. Они с Франсисом шли по улице в одинаковых бежевых спортивных свитерах, которые покупали вместе в один из выходов за покупками в период распродажи. Как и большинство обитателей квартала, Фарид и Франсис, после того как среди геев пошла мода на бритые головы, стриглись очень коротко. Они неосознанно следовали этой тенденции, и ощущение у них было, что выглядят они «мило» и «круто накачаны», а означало это, что они приобрели сходство с фото из последних номеров глянцевых журналов. Выглядеть «мило» и быть «круто накачанным» значило также раз в неделю посещать гимнастический клуб и потеть на механизмах, которые должны были изваять им обоим американские торсы. И все равно, несмотря на круглые, как у десантников, головы и выпуклые бицепсы, у Фарида и Франсиса не получалось быть по-настоящему похожими на модных идолов. При всех их стараниях достичь совершенной мужественности в них проявлялись женственные черты, напрочь перечеркивавшие достигнутый эффект. Некая манерность и что-то такое в голосе, вернее, в интонациях наводили на мысль о гибриде Рэмбо и ученика парикмахера. Выйдя с дискуссии на тему «Маскироваться или нет?», Фарид и Франсис парадоксальным образом оказались незаметными. В любом другом районе Парижа эта типичная пара гомосексуалистов выглядела бы экзотически. Но в квартале Марэ их бритые головы, шарообразные бицепсы, одежда и спортивные свитеры растворялись среди сотен подобных фигур из-под радужного знамени Gay nation.[12] Завтра утром они простятся с незаметностью квартального масштаба и, натянув маску всеобщей незаметности, отправятся на работу: Франсис, одетый в неомолодежном стиле (спортивный свитер, джинсы, кроссовки), – на склады компании «Экспресс-почта», филиал ВСЕКАКО, а Фарид в костюме и при галстуке, как каждое буднее утро, пойдет во ВСЕКАКОНЕТ, Интернет-филиал все той же ВСЕКАКО. В реальной жизни их «заметность» заключалась в том, что в разных местах они одевались так, как одеваются там остальные. Франсис, послушавшись своей бунтарской души, пошел на эту дискуссию, организованную центром «Геи и лесбиянки», после прозвучавшего по консервативному радио заявления одного правого депутата, который счел непристойным изобилие флагов всех цветов радуги на улицах четвертого округа. Народный избранник добавил также, что все эти характерные знаки в конце концов «приведут к маргинализации части населения, не являющейся гомосексуальной». Заявление это, которое по идее должно было пройти незамеченным, было услышано неким бдительным ухом и почти сразу же вызвало целую лавину возмущенных откликов. Центр «Геи и лесбиянки» бросил призыв выступить против этих «тошнотворно-отвратительных» слов. Перед лицом столь неприкрыто гомофобной речи в квартале коллективно было объявлено кризисное состояние, а всех геев, лесбиянок и их друзей попросили всюду носить в знак солидарности радужные ленточки. Дискуссия с аперитивами на тему «Маскироваться или нет?» была организована, чтобы отметить успех операции. Какой-то активист с микрофоном толкал речь о здоровой гражданской реакции и обличал «порочное, фашиствующее выступление, которое превращает гетеросексуалов в жертв, и нерешительное общество, все еще не способное согласиться с правом гомосексуалистов иметь детей». Франсис, весьма чувствительный к этой проблеме, с улыбкой взглянул на Фарида, но тот отвернулся. Микрофонный голос удивлялся, что не были упомянуты би– и транссексуалы, как будто мир состоит только из гомо– и гетеросексуалов. Слово взял член муниципального совета, сторонник геев, и заверил, что левые поддерживают любые сексуальные ориентации, то же самое сделал в коммюнике и представитель геев от оппозиции. Он предложил принять хартию, в соответствии с которой торговцы обязались бы обеспечить геям, лесбиянкам, би– и транссексуалам самый горячий прием, наклеив на витринах своих магазинов плакат «Gay friendly».[13] Но тут слово взял какой-то смутьян и насмешливым тоном заявил: – Я как-то не замечал, чтобы геев плохо принимали в магазинах! Насколько мне известно, торговцы прежде всего думают о прибыли. Собравшиеся ответили негодующим ропотом, а смутьян продолжал: – Кстати, а как в булочной узнают гея? Он что, должен войти с криком: «Я – гей, продайте мне багет!»? Свист заглушил его голос, но несколько человек в разных местах поддержали его аплодисментами. Теперь уже Фарид повернулся с улыбкой к Франсису, поскольку счел это замечание достаточно справедливым. После этого он оставил своего друга слушать продолжение дискуссии, а сам пошел на террасу выпить в лучах солнца свой happy hour (второй бесплатный аперитив, предоставляемый с шести до восьми вечера). Дни были похожи один на другой, и Фарид все меньше понимал, чего же он хочет. Он приехал из Египта одиннадцатилетним мальчишкой и долго мечтал стать безукоризненно современным человеком Запада. Он представлял, как в тридцать лет будет занимать крупный пост в информационной компании, у него будет семья, и, вероятней всего, так оно и стало бы, если бы не гомосексуальность, свалившаяся на него словно бы даже случайно. Он уже начал тискать девочек в школе, но какая-то таинственная сила влекла его шляться по барам и набережным в поисках встреч с мужчинами старше его. Поначалу обе эти жизни шли параллельно. Но мир геев захватывал его все больше, а мечта о нормальной жизни все таяла и таяла. С Франсисом Люроном он познакомился в Интернете, где тот проводил ночи напролет, ища «долгую, прочную любовь». Увидев Франсиса, Фарид нашел его не слишком привлекательным, но вскоре ощутил, как этот мужчина, который был старше его на двенадцать лет, обволакивает его ласковыми движениями. Франсис потратил бездну энергии, чтобы завоевать его. Фарид работал, чтобы платить за учебу, – Франсис одолжил ему денег. Фарид жил в пригороде у отца – Франсис предложил ему комнату в Париже. Такие вот мелкие ненавязчивые детали привели к тому, что француз, мечтавший жить с партнером моложе себя, сумел добиться того, что они образовали прочную пару. После тридцати пяти Франсис считал себя конченым стариком, и Фарид был для него последним шансом. А тот, обретя кров, преданную любовь и выход в Интернет, смирился. Правда, время от времени на него накатывало, он выходил из себя из-за ласкового давления Франсиса, воспринимая его как покушение на свою свободу. Он обвинял Франсиса в том, что тот мешает ему жить, а кроме того, бунтовал против гомосексуалистской среды, которая лишала его возможности стать отцом семейства. Он кричал: – Все равно в конце концов я женюсь на женщине! Потягивая на террасе аперитив, Фарид посматривал на мальчонку со смазливой мордашкой на противоположной стороне улицы, повисшего на руке типа, смахивающего на водителя грузовика. Прикуривая сигарету, он пристальней пригляделся к этому мальчонке… который на самом деле оказался девицей, одетой мальчиком, рядом с другой лесбиянкой, нарядившейся водителем грузовика. А из зала, где шла дискуссия, доносились крики: – Вам, парижанам, хорошо рассуждать! А в провинции в большинстве маленьких городов гомосексуальность все так же остается объектом преследований. Гомосексуалисты с их историями о гомосексуалистах достали его. По улице шли незнакомые люди, Париж купался в дивном предзакатном освещении. Фарид с удовольствием поужинал бы в городе, но Франсис настоял идти после дискуссии домой, потому что в холодильнике были кое-какие остатки и их надо было доесть. По дороге он взял Фарида за руку, чтобы доказать ему свою любовь, – дискуссия о «заметности» добавила ему решимости проявлять себя геем на тех трехстах метрах улицы, что отделяли «Бич-бар» от их квартиры. Фарид отнял руку. Они вошли в дом, поднялись в лифте на пятый этаж. Франсис повернул ключ в замке. За дверью поджидали две голодные кошки; Фарид прошел в кухню, чтобы достать кошачий корм, а его друг крикнул ему: – Волчоночек, только, пожалуйста, в кормушку! Не в тарелку из красивого сервиза, как в прошлый раз! Трагедия не была забыта. Неделю назад Франсис задел выставленную Фаридом тарелку из сервиза, унаследованного им от бабушки, и разбил ее. В течение часа он был просто невыносим: нервно собирал осколки, потом уселся перед телевизором, храня молчание. Египтянину надоели все эти мелкие конфликты. После окончания учебы он слыл юным гением информатики. Вполне довольный работой, он платил свою долю за жилье, и ему уже хотелось, чтобы жизнь его была похожа на жизнь блестящего молодого человека. А вместо этого он загнивал в карикатурной семье двух геев. Франсис радостным тоном предложил подготовить подносы с едой, чтобы посмотреть по телевизору повтор «Бунтарей» на «Другом канале». Элиана Брён на этой неделе принимала руководительницу ассоциации живущих в плохих квартирных условиях из района Сена – Сен-Дени. Фарид вздохнул: он предпочел бы посмотреть на Мб экономический еженедельный тележурнал «Акционеры». О различии интересов говорила и пресса, лежащая на столике в гостиной: иллюстрированные журналы и издания по информатике – Фарида, Франсису принадлежали брошюры по упаковке, а также различные документы, которые он собирал в предвидении создания ассоциации геев внутри ВСЕКАКО. Вскоре после встречи Фарид и Франсис открыли, что работают в разных филиалах одной и той же компании; впрочем, поскольку речь идет о транснациональной компании, ничего экстраординарного в этом не было. В сорок лет Франсис все еще качал грудные мышцы, но уже перестал бороться с брюшком, которое год от года круглилось все больше. Он предпочитал борьбу с излишествами других, изгнав спиртное и табак из их интерьера в стиле ИКЕА. И Фарид, после того как поселился тут, вынужден был курить перед распахнутым настежь кухонным окном. Пока Франсис заправлял салат из морских водорослей и сои, египтянин разобрал белье, включил стиральную машину, установив программу № 4 (хлопок/цветное). Из гостиной доносилось бурчание последних известий. Потом зазвучал фрагмент рэпа, воспевающего войну арабов с полицией. Франсис узнал позывные «Бунтарей». – Скорей, сейчас начнется! Фарид недовольно спросил: – А ты не хочешь прогуляться по Бельвилю? – Я устал, – хмуро буркнул Франсис, который искал бумажные салфетки. – Почему бы не посидеть спокойно дома? Слышно было, как Элиана представляет приглашенную: – Бывшая активистка компартии Мари-Жозе с девяносто третьего года посвятила свою жизнь людям без документов и бездомным. Сегодня я предлагаю вам встречу с разгневанной женщиной… Направляясь с подносом к телевизору, Франсис старался не пропустить ни слова из начавшейся передачи, меж тем как его друг громогласно возмущался: – Черт возьми, мне двадцать восемь лет! Я не желаю обрастать здесь мхом! Но у Франсиса не было ни малейшего желания уступать. Фарид может пойти и без него, и это в определенном смысле его устраивало: можно будет пораньше лечь спать. Однако отсутствие возлюбленного наполняло его страхом. Он вечно боялся, что с Фаридом что-то случится. А на экране ведущая в черном облегающем джемпере смотрела на приглашенную с благожелательной улыбкой, в которой сквозило ее восхищение этой необыкновенной женщиной. Мари-Жозе с железными зубами и серьгами в ушах говорила об отсутствии всякой помощи самым обездоленным в городах, где «в муниципалитетах заправляют правые». Поколебавшись с секунду, она произнесла: «И левые тоже», однако Элиана настоятельно поправила ее: «Но главным образом в городах с правыми муниципалитетами». Фарид скучающе жевал. Над телевизором висела картина XIX века, на которой был изображен полуобнаженный греческий пастух лет пятнадцати, стоящий на скале. Франсису, видимо, тоже было немножко скучно, потому что он предложил Фариду: – Если хочешь, на следующей неделе состоится дискуссия о праве гомосексуалистов на усыновление детей. Можно было бы сходить вместе… Египтянин буркнул: – А чего-нибудь поприкольней у тебя в запасе нет? Франсис вышел из терпения: – «Поприкольней»… Что за выражение! И вообще, в жизни не только прикалываются. – В пятницу вечером мы могли бы прокатиться на мотороллере через весь Париж. – Вместе с десятью тысячами подвыпивших служащих в окружении полиции? Нет уж, спасибо! Мне интересней мои проблемы. – После паузы он заметил: – Права на усыновление – это все-таки очень важная дискуссия. – Франсис, ты мне осточертел! – Тебе что, плохо дома? – Чувствуя, что атмосфера накаляется, Франсис попытался пошутить: – Мы же сидим, смотрим по телику твою большую подругу Элиану Брён, которую я даже не имею чести лично знать. – Я ведь уже тебе говорил, что она пренебрежительно разговаривала со мной. Так что не изображай, будто ты старался доставить мне удовольствие. Тем более что ты без ума от этой передачи. Короче, ссора продолжится. Фарид вскочит, хлопнет дверью и вернется поздно. Франсис со страхом думал об этом. (Куда пошел Фарид? Трахаться с кем-то? Не забыл ли он про презервативы?) Но ему действительно не хотелось никуда идти. Его молодой возлюбленный не мог понять этой усталости, которая охватывает сорокалетнего человека, его потребности посидеть дома вдвоем. Как убедить Фарида, что он его очень сильно любит и хотел бы создать прочную связь? Смягчив несколько тон, голосом, которому не повредила бы толика иронии, он спросил: – А что, если нам взять на воспитание ребенка? Нашего ребенка? Вновь наступило молчание. В телевизоре бубнили голоса. Элиана Брён пыталась провести параллель между иммигрантами, не имеющими документов и лишенными всякой социальной помощи, и евреями во время войны. Мари-Жозе находила такое уподобление чрезмерным. Фарид холодно бросил: – Хватит доводить меня своими идиотизмами. Смотри свою передачу. А я пойду пройдусь. Вернусь поздно. – Фарид, я тебя люблю! – Ну да, да. Я тебя тоже… Мольбы Франсиса никогда не производили ожидаемого эффекта. Фарид подумал, что ему по горло обрыдли и этот Франсис, и вообще педики. Он поднялся с дивана; растерянный Франсис проводил его взглядом, уже готовый сдаться и сопровождать Фарида в Бельвиль, но у него не хватило решимости, и он остался сидеть и смотреть телевизор, пытаясь понять, почему его друг с такой настороженностью относится к простой счастливой жизни. Элиана ласково смотрела на Мари-Жозе: «Сколько лет вам было, когда вы взбунтовались в первый раз?»4
«Наверно, я была совсем маленькая: я не выносила несправедливости…» Элиана старается не смотреть свои передачи. Она терпеть не может видеть себя на экране, но слушает повтор передачи, чтобы поправлять языковые оплошности. Она усилила громкость и роется в шкафу, ищет, что надеть на свидание с Сиприаном. А теперь в ванной, обнаженная, рассматривает себя в зеркале. Ее тело ей никогда особенно не нравилось: девочкой она была закомплексована и считала себя слишком толстой, но, если вдуматься, она предпочитает видеть себя такой, какая она сейчас, – волосы чуть с проседью, угловатое лицо. Но ее отражение по грудь источает какую-то суровость, нечто ну никак не сочетающееся с соблазнительной девицей, слегка распутной, если судить по макияжу и всему прочему, нечто взыскующее, что скорей могло бы навести на мысль о священнике-янсенисте.[14] Элиана почти удовлетворена своим обликом зрелой женщины, если не считать бедер, слишком широких бедер многодетной матери; она с ужасом видит их у других женщин, мысленно задавая себе вопрос: неужели мужья могут еще спать с ними? Элиана не принадлежит к тем, кто считает, будто жена обязана удовлетворять мужа, но тем не менее… Нет, бедра еще не такие безмерные, как у других, но ей кажется, что ее мужское лицо, пока еще красивая грудь и слишком широкие бедра вместе выглядят чуть-чуть нелепо. Неужто такой и должна быть женщина сорока пяти лет, отказавшаяся быть потаскухой? Однако сегодня вечером Элиана хочет понравиться Сиприану в роли обаятельной и беззаботной любовницы; она думает о прославившихся умом куртизанках XVIII века, которые находили наслаждение в живописи, поэзии, игре ума и любовных играх. Перебирая свой гардероб, она поначалу видит сплошной черный цвет, тот самый, который она предпочитает. Она всегда покупает одинаковые колготки, одинаковые блузки, одинаковые платья, одинаковые боди и небольшие красные дополнения – броши, подвески, шарфики, которые меняет каждый день; неизменным остается лишь кровавое пятно на черной ткани. Порывшись, она находит чудное платье в цветочек из материала в провансальском стиле, которое она купила на рынке в Карпантра, когда жила с тем своим режиссером, любившим легкие платья и возбуждающее белье. Она вспомнила этого ревнивого безумца, который полностью подчинил ее. Сделав из нее обворожительную женщину, он упрекал ее за то, что она нравится мужчинам! Затерроризированная его приступами ревности, она повиновалась ему, как ребенок. Элиана примеряет это платье, и ей снова хочется изобразить соблазнительную женщину. Она поводит головой, проводит рукой по волосам и слегка растрепывает прическу, улыбается, пробует отыскать более томное выражение, подходит ближе к зеркалу, плавно покачивая бедрами. Она ставит ноги одну перед другой, как манекенщица на помосте, и тут же разочарованно смеется. Она-то надеялась, что это платье преобразит ее, придаст свежесть и привлекательность. Но угловатое лицо, выныривающее из провансальской ткани, делает ее похожей на переодетого мужчину. Слегка смущенная своим отражением, она опять разражается смехом и думает: «Нет, в этом платье мне его соблазнить не удастся». Элиана решает ничего не менять и облачается в черный костюм. Встреча у них назначена в баре неподалеку. Войдя, Элиана моментально узнает со спины округлый силуэт барона и светлые завитки на висках и затылке. На нем пиджак и бархатные брюки, он сидит за стойкой перед чашкой кофе и что-то смотрит в своей электронной записной книжке. Элиана на миг замирает в дверях, а Сиприан внезапно оборачивается, сует записную книжку во внутренний карман пиджака и произносит, протягивая руки: – О, Элиана! Он произнес это просто, без преувеличенной улыбки, словно он придает большое значение их сегодняшнему свиданию. Элиана устремляется к нему, но сразу же сдерживает свой порыв. Она не решается его поцеловать – это было бы вульгарно, – ищет подходящий жест и просто протягивает руку, говоря: – Похоже, вы приносите мне счастье. Элиана испытывает безумное желание понравиться ему, но, не слишком уверенная в своих внешних данных, она не нашла более естественного способа, чем поведать о своих профессиональных успехах. Ей хотелось бы, чтобы он разделил ее радость. Чтобы связать предыдущую фразу с их предшествующими разговорами, она поясняет: – ВСЕКАКО мне предложила огромные деньги! Для Сиприана самое большое удовольствие в жизни – выискивать заговоры. В любой ситуации он считал, что движение жизни определяется цепью соглашений, сговоров, мошеннических комбинаций, верил в господство тайных сил, скрытых махинаций, к каковым пытался получить доступ, затевая сомнительные предприятия. Обвораживая Элиану в тот вечер на Капри, он думал, что получил важный козырь в игре с ВСЕКАКО. Он был не слишком уверен в ее уме (у нее перебор по части убеждений), однако засек, что ПГД чрезвычайно благосклонен к ней. У нее имеется небольшая телевизионная трибуна, и она встречается с лицами, принимающими решения в корпорации. Она может поспособствовать продаже ветроустановок… Ну а кроме материальных выгод Сиприан испытывал наслаждение от мысли о возможности манипулировать Элианой. А чтобы манипулировать ею, он должен постоянно ободрять ее. Она разрывается между презрением к корпорации и потребностью в деньгах, и оттого ей не по себе. – Представляете, Менантро хочет купить меня, чтобы я пособничала ему в эфире! Нужно убедить ее, что она гораздо сильней. Сиприан изображает прагматика: потирает большим пальцем по указательному и спрашивает: – Сколько? Вопрос подбодрил Элиану. Сиприан понимает, что ей нужны деньги. Он вовсе не возмущается, а только спрашивает сколько. – Достаточно. – Тогда соглашайтесь. Но не забывайте, что они нуждаются в вас. Оставайтесь полностью свободной, короче, оставайтесь собой. Элиана видит луч света: уступить, не уступая, принять предложение, оставаясь непреклонной. Принудить Менантро уважать заявленную в его речи свободу сотрудников. Принять участие в его игре, потом бросить ему вызов. С самого начала Элиана чувствует, что их с Сиприаном объединяет одинаковый трезвый взгляд. Барон берет ее под руку и выводит на бульвар. Перехватывая инициативу, она предлагает пойти поужинать в ресторан, который ей хорошо знаком. После переезда в Париж она иногда заходит в это заведение в стиле модерн, выпивает чашку чая, ей нравятся здешние витражи с цветочным орнаментом, лампы с большими абажурами, освещающие ряды столов. Сиприан не противится. Элиана по-прежнему немножко напряжена. У дверей ресторана торговец ветродвигателями шепчет ей на ухо: – Дорогая Элиана, это же липа! Яркий пример подделки под парижское бистро. Вы только посмотрите на эти материалы, на краски! Смущенная Элиана все-таки находится и лепечет: – А я обожаю имитации. Но Сиприан стоит на своем: – Вы позволите сводить вас в куда более интересное место неподалеку отсюда? – Ну вы сноб! – фыркает Элиана, однако не сопротивляется. Они проходят в темноте мимо кладбища Монпарнас, и Сиприан приобнимает ее за плечи. Элиана чувствует, как какой-то ток будоражит ее плоть и Дух, и она острей воспринимает запахи и огни вечернего города. А барон ей объясняет, что капитализм всегда оказывается сильней, но его можно обмануть. Надо опять создавать тайные общества… Он делает небольшой крюк, обходя компанию панков, расположившихся на тротуаре вместе со своими овчарками, бутылками красного и кокаином, произнося при этом: – И забудьте вы, наконец, про нищету! Элиане эти слова не нравятся. Несчастные, выкинутые из жизни, не вызывают у нее никакого восторга, но она полагает, что они страдают (и потому она принадлежит к левым), а вот Сиприан цинично презирает их (и именно поэтому он правый). Ей бы хотелось, чтобы он разделял ее чувства. – А у меня при виде таких картин скорей уж возникает желание бороться. Сиприан насмешливо насвистывает «Интернационал». Элиана с горячностью прерывает его: – Вот вы строите ветряные установки, вы ведь боретесь за то, чтобы избавиться от атомных станций благодаря возобновляемой энергии. Разве мы боремся не за одно и то же? Сиприану хотелось бы ответить, что он неверит в возобновляемую энергию, что он подкупает мэров и уродует целые регионы исключительно из жажды наживы. Но он решает, что разумнее будет промолчать, и все же, следуя соблазну внушать этой женщине реакционные идеи, он постоянно подвергал опасности свои интересы. Во время этой словесной борьбы их тела сблизились и соприкоснулись многими чувствительными точками. Элиане страшно хочется прижаться к нему еще теснее, но она не решается. Сиприан ощущает ее близость; он любит покорять женщин, и не столько по причине их красоты, сколько из удовольствия чувствовать власть над ними. В этот миг он начинает желать Элиану. Ужинают они в ресторане, основанном в двадцатые годы, с потолком, украшенным лепкой в виде геометрических узоров; здесь собрался отдохнуть «весь Париж» левого берега. Барон курит «Кравен А», осторожно сжимая ее губами. Рассказывая о себе, Элиана нагло выдает себя за девочку из бедных кварталов Амьена (их она считает предпочтительнее дома middle class[15]). Рассказывает о своей карьере, состоящей из отказов в работе и увольнений (на самом деле она всегда дожидалась, когда ее начальники уходили, чтобы начать противостоять им). Говорит, что счастлива жить одна с сыном (очень часто по вечерам она сожалеет об отсутствии мужа и отца). Сиприан рассказывает о своей жизни, состоящей в основном из покера (забыв упомянуть о дурацком вложении денег в развлекательный парк), о своей бывшей жене (на самом деле они продолжают жить вместе, и содержит его она). Почти одновременно они приходят к заключению: – Нас сближает то, что мы не такие, как все. – Наше окружение боится нас. – Мы – возмутители спокойствия! Произнеся это, Сиприан принимается махать рукой человеку, направляющемуся в туалет. Элиана узнает министра. Чтобы привлечь его внимание, торговец ветроустановками, продолжая махать рукой, громко произносит его имя, и недовольному политику ничего не остается, как поздороваться с бароном. Элиана думает, что, наверное, действительно существуют новые методы быть бунтарем внутри правящих групп. Ее роль отнюдь не нести милосердие в метро, но действовать во властных кругах, используя оружие власти. И не быть пуританкой. Не бояться идти в мир навстречу тем, кто держит карты, как говорит Сиприан, поднимая бокал шампанского: – За «Rimbaud Project»! За «Пьяный корабль» Марка Менантро! Выйдя из ресторана, Элиана думает о продолжении вечера. Вдруг Сиприан предложит зайти к ней? Этот вариант несколько смущает ее из-за сына. А вдруг он повезет ее к себе? Далеко от Парижа… Эти серьезные вопросы будоражат ее сердце, как вдруг какая-то хорошенькая блондинка лет двадцати останавливается и обращается к ней: – Здравствуйте! Вы ведь Элиана Брён? И хоть размышления ее прерваны, Элиана счастлива, что ее узнали. Девушка внимательно смотрит на Элиану. У нее ясное лицо, чуть тронутое веснушками, длинные белокурые, почти белые волосы. Она в синем шерстяном свитере с огромным оранжевым вопросительным знаком во всю грудь, словно бы интонирующим ее вопрос: – Извините, что я к вам пристаю… Вы знаете, что такое Хакинг-клуб? Она очень миленькая, внешне мягкие манеры, но ее настойчивый взгляд как бы говорит, что ей важно знать ответ журналистки. Сиприан пользуется ее вмешательством, чтобы избежать решения постельного вопроса. Идти к Элиане у него нет ни малейшего желания (он терпеть не может уюта чужих квартир), пригласить ее к себе он не может из-за жены, а гостиница стоит дорого. Впрочем, журналистка влюблена в него, так что дело терпит. Он вступает в разговор, с задумчивым видом потирает лоб: – Хакинг? Погодите, погодите… Пиратство? Незаконное вторжение в информационные сети? – Неплохо, – улыбается девушка. – А вы? Она поворачивается к Элиане, которая сосредоточенно ищет, что бы сказать, ничего не находит и предпочитает – как всегда, когда ей нечего ответить, – бесстрастно промолчать с важным видом. Совершенно не обращая внимания на отсутствие ответа, хорошенькая блондинка с нажимом произносит: – Видите ли, за нами теперь постоянно следят секретные службы. Они снимают нас на пленку, прослушивают наши телефоны, залезают в наши компьютеры. Идея заговора очень нравится Сиприану, который уставился на грудь девушки. А она решила представиться: – Меня зовут Флёр. В Хакинг-клубе, который в двух шагах отсюда, я занимаюсь связями с общественностью. Мы защищаемся как только можем от капиталистической власти. Web должен оставаться свободным. Надо поднять этот вопрос в вашей передаче. Элиана не без удовлетворения думает о влиянии, какое она оказывает на подростков и их политическую сознательность. Ей нравится идея борьбы с капитализмом. Когда транснациональная корпорация мечтает купить ее влияние, юная бунтарка объявляет, что борьба продолжается; молодые борцы отказываются подчиняться старперам с их рыночной логикой! Эта девушка кажется ей обаятельной, непримиримой, ангажированной и в то же время… такой женственной. Но Сиприан, как всегда, изображает циника: – Так, значит, вы собираетесь совершить революцию с помощью машин, компьютеров, производимых корпорациями, с которыми вы боретесь! Вместо ответа Флёр прикладывает палец к губам: – Я ничего не могу вам сказать, потому что, вполне возможно, нас подслушивают. Давайте зайдем в Хакинг-клуб. Это буквально напротив, на той стороне улицы. Элиане хотелось бы уйти с Сиприаном, но в этом вмешательстве Флёр есть что-то спонтанное и поэтическое. Переходя улицу под руку с Сиприаном, она бормочет: – Странно, да? – Красивая девочка, – говорит Сиприан, и Элиана, ощутив легкий укол, поправляет его: – Красивая личность. А пираты, осаждающие крепость капитализма, – это была бы отличная передача! – Да у них весь мозг умещается на жестком диске! Они придумывают заговоры, не видя, что главными жертвами являются они… торчащие целыми днями перед экранами. И вот так бунтарство Элианы (подхваченной антикапиталистическим порывом) и бунтарство Сиприана (убежденного, что бунтари – существа, которыми легче всего манипулировать) приводит их обоих к дверям Хакинг-клуба.5
Внутри полумрак. Оглядев кибер-кафе с двумя рядами гудящих мониторов, Элиана ощутила сладостную атмосферу протеста. Плакаты на стенах взывают: «Долой слежку в Web!» и «Нет коммерциализации мира!» Десятка два юнцов в наушниках сидят перед экранами и неутомимо барабанят по клавиатуре, набирая тексты, цифры, коды программирования. Несколько человек сгрудились у одного из компьютеров и совместно орудовали мышкой, открывая яркие окна и забираясь в виртуальные лабиринты. Флёр регулярно отлавливала выходящих из ресторана известных людей и пыталась заманить их в Хакинг-клуб. Обернувшись к Элиане и Сиприану, она жестом пригласила их заходить: – Хозяин Web-кафе – отличный парень. Он выделяет нам один вечер в неделю, чтобы обмениваться знаниями… Несколько секунд она пребывает в нерешительности, потом сообщает уже не так громко: – Это официально… Но дело зашло дальше. Мы организовали более или менее тайную ассоциацию. Услышав слово «тайную», журналистка и барон внутренне встрепенулись. А Флёр сообщила, что Хакинг-клуб борется против коммерческого использования Интернета и, в особенности, против фирмы «Майкрософт». Кое-кто из хакеров снял наушники. Девушка представила гостей: – Вы знаете передачу Элианы Брён «Бунтари» по кабельному? К великому огорчению Элианы, на лицах отразилось полнейшее неведение. Но Флёр не сдавалась: – Это действительно здорово, можете мне поверить. И когда я встретила ее на улице, то подумала, что надо рассказать ей о нашей акции. Сиприан украдкой взглянул на часы. Если они тут задержатся, можно будет, сославшись на поздний час, отложить ночь любви. Телеведущая с удовольствием отправилась бы с ним, но как преодолеть соблазн произнести речь против существующего порядка. Вскоре Хакинг-клуб превратился в дискуссионный форум, где она исполняла роль ангажированной особы, пришедшей побеседовать с молодежью. – У нас две задачи, – объявил парень лет тридцати с шелковистой бороденкой, – не дать превратить Web в супермаркет и препятствовать любым методам слежки за информацией. – И с довольным видом он добавил: – Об этом нельзя говорить по телевизору, но мы используем наши возможности и способности, чтобы бомбардировать коммерческие сайты, сохраняя полную анонимность. – Прекрасно, – кивнула Элиана. Она сидела откинувшись на спинку стула и наморщив лоб. – Но… распространяется ли ваше требование свободы также на нацистские и педофильские сайты? – Да вы что! – возмутилась девушка. – Разумеется, да! Никаких ограничений свободы! Это выкрикнул лохматый мальчишка. На его футболке большими красными буквами было выписано «I fuck BCEKAKO». Обнаружив этого борца, Элиана вдруг осознала двусмысленность собственной позиции: слушающие ее хакеры борются как раз с той корпорацией, которая намерена принять ее на должность советника. Она несколько смутилась, но тут пошел в контратаку Сиприан: – Короче говоря, чтобы бороться с капитализмом, вы полагаетесь на двоичные устройства, которые являются ярчайшим выражением капиталистической мысли. – Компьютеры – это механические устройства, но Интернет гуманен и неподконтролен, – выпалил бородатый. А Сиприан принялся развивать свою мысль все тем же насмешливым тоном: – Вы ничего не способны сделать вне установленных границ тех систем, которые вы используете. Но мир может спать спокойно, поскольку вы всю жизнь проведете в этих своих запрограммированных системах. Один из хакеров воскликнул: – А я говорю, что мы молоды и можем изменить порядок! Сиприан улыбнулся, явно придя в восторг от этого глупого высказывания: – А я вот не знаю никого более единообразного, чем молодежь, – все одеты одинаково, все любят одну и ту же музыку, все верят в одни и те же идеи, все убеждены, будто все знают и борются на стороне добра против зла. Общество прекрасно поняло, как легко манипулировать молодежью, всегда готовой хватать новые марки, новые слоганы, новую технику, выброшенную на рынок. Хакеры с удивлением слушали эту язвительную антимолодежную речь. А торговец ветроустановками уже не мог остановиться, подчеркивая свои слова выразительной жестикуляцией: – В сущности, вы растете в чудесном мире. Он разрешает вам в открытую, безнаказанно пиратствовать. Вы считаете себя подпольщиками, которым кто-то угрожает, но. у вашего клуба есть собственное помещение. Вы считаете себя революционерами, но просиживаете в кафе, где даже кофе не пьют. Ну что ж, давайте продолжайте, изливайте свои достоинства на мир. У меня ощущение, что вы никому не мешаете. Элиана испытывала неловкость. Она считала, что таким образом осуждать молодежь неблагородно, и сочла себя обязанной вступить в спор: – Ну да, защищать парадоксы легче всего. Но только оттого что вы закоренелый скептик, остальные не должны терять веру. Потребуются усилия многих молодых людей, чтобы изменить мир. «Изменить мир!» Сиприан улыбался. Он чувствовал себя бунтарем в куда большей степени, чем Элиана, считавшая, что перевес на ее стороне. Она уже думала, что перетянула ребят на свою сторону, как вдруг к ней обратился взлохмаченный паренек: – Ладно, мы вам симпатичны. Вот только… легко критиковать Интернет и поднимать бунт на телевидении, когда работаешь на «Другом канале», филиале ВСЕКАКО. Давненько уже Элиана не подвергалась такому жестокому испытанию. Жаркая кровь бросилась ей в лицо, ставшее во мгновение ока багрово-пурпурным. У нее было ощущение, будто этот мальчишка уличил ее, нет, не в том, что она работает во ВСЕКАКО, а в том, что скоро она должна получить от Менантро (как будто это могло быть ему известно) весьма крупные денежные подачки. И она в один миг превратилась из убежденной сторонницы левых, ведущей телепередачи в провинившуюся девочку. Можно было, конечно, опустить голову, сделать вид, будто сморкаешься, но ведь все заметили, как она покраснела. Так что ей не оставалось ничего другого, кроме как смущенно оправдываться: – Да, конечно, тут есть некое противоречие… и я его не отрицаю. Я давно работаю на этом канале, купленном корпорацией, у которой нравственные принципы на последнем месте. Но ведь я никогда не уступила ни вот столечко своей независимости. Я борюсь внутри системы. И если они попробуют воспрепятствовать мне, я немедленно уволюсь. После этого утверждения ей стало легче. Произнося эти слова, Элиана абсолютно искренне была уверена в том, что она способна отказаться от выгодных предложений, которые сегодня приняла. Чтобы поддержать ее, Флёр захлопала в ладоши. Через несколько секунд уже все находившиеся в кафе аплодировали ей, но едва закончилось это состязание в выражении дружественности к гостье, вновь раздался голос взлохмаченного мальчишки: – Замечательно. Но мы сейчас сыграем в одну игру» чтобы узнать, искренни ли были ваши слова. Вы, глядя в web-камеру, крикнете: «Смерть ВСЕКАКО! Смерть мировому капитализму!» Это всего лишь игра, все останется между нами. Идея понравилась всем, кроме Элианы. Она нахмурила брови. Она уже вышла из возраста ребяческих выходок. Но хакеры настаивали: – Давайте… Крикните… Чувствуя, что западня захлопнулась, журналистка боялась совершить непоправимый грех, оскорбив ВСЕКАКО в день, когда ее глава предложил ей пакет акций по очень даже льготной цене. В растерянности она обернулась к Сиприану, который улыбнулся ей, давая понять, что это ровно ничего не значит. Юнец показал ей, где находится камера. Борясь со страхом, Элиана постаралась изобразить оживление. Она повернулась к маленькому объективу, подняла кулак, приняв театрально-революционную позу, и выдавила из себя: – Смерть ВСЕКАКО! Но взлохмаченный не унимался. Он подсказал: – Смерть мировому капитализму. Еще раз сжав кулак, Элиана набрала в грудь воздуха и повторила уже громче: – Смерть ВСЕКАКО! Смерть мировому капитализму! Она повернула голову, чувствуя облегчение, оттого что прошла испытание. Но взлохмаченный, играя с ней, словно кошка с мышью, произнес со смехом: – И в жопу Марка Менантро! Еще не отошедшая от навязанной игры, Элиана под понуждающими взглядами хакеров автоматически повторила: – И в жопу Марка Менантро! Под аплодисменты и крики «браво!» она вновь повернулась, совершенно измученная, словно прося пощады… А впрочем, какое это имеет значение? Журналистка уже злилась на себя за то, что так пласталась перед этими сопляками… И вдруг ее взгляд с ужасом остановился на только что вошедшем человеке, который смотрел на нее, стоя в дверях. Фарид! Тот самый гей-араб, который на Капри сидел рядом с Менантро, с изумленным видом вперился в нее. Когда Фарид, разозленный на своего друга, уходил вечером из дому, он не стал развеивать подозрения Франсиса, будто пошел искать сексуальных приключений. Местью своей он вполне насладился в четыре утра, когда, вернувшись, обнаружил полусонного Франсиса, который не осмеливался потребовать признания, а ограничивался окольными репликами вроде: «Тебе было хорошо?» и «Если ты с кем-то трахался, я могу это понять. Но я предпочел бы, чтобы ты сам мне это сказал». Франсис был бы изрядно удивлен, узнав, что его любовник спустился в метро и поехал на Монпарнас, где провел часть ночи в компании компьютерщиков из Хакинг-клуба. Фарид уже не первый год интересовался пиратскими методами. Став специалистом в этом деле, он мог бы предоставить ВСЕКАКО данные для судебного преследования хакеров, однако, увлекшись, предпочел подружиться с ними и постичь их технику взлома сетей. Фарид получил поддержку от директора ВСЕКАКОНЕТ. Дело дошло до самого Менантро, который заявил: ВСЕКАКО не должна предстать в общественном мнении как враг молодежи, возбуждая судебные процессы. Гораздо разумнее контролировать юных «web-гениев». Получив такое задание, Фарид через Интернет установил контакты с сотнями хакеров. Однажды он явился в Хакинг-клуб, где подружился с Флёр, занимавшейся там связями с общественностью. Он не стал скрывать и представился как сотрудник ВСЕКАКО, тайный сотоварищ интернет-пиратов. Чтобы завоевать доверие хакеров, он даже помог им проникнуть в кое-какие второстепенные сети корпорации. В этот вечер он тоже пришел в клуб, где с удивлением увидел Элиану Брён, кричащую перед web-камерой: «В жопу Марка Менантро!» Он прочел ужас в глазах журналистки и, надо признать, был не слишком огорчен, что оказался свидетелем столь неосмотрительного высказывания этой малоприятной дамы, однако же, слушая, как она поносит Pix общего патрона, подумал, что у нее слегка съехала крыша. Элиана же готова была увериться, что этот араб приносит ей несчастье. На Капри она, уверенная, что имеет дело с мелкой сошкой, обращалась с ним крайне пренебрежительно. А сегодня вечером Фарид появился в самый неподходящий момент… В полной растерянности она пыталась найти правдоподобное объяснение своим воинственным кличам, как вдруг ее осенило и она бросила на Фарида пронизывающий взгляд. И впрямь, что может делать информатик из ВСЕКАКО в Хакинг-клубе? Может, он тоже не слишком лоялен к своей компании? Может, в их интересах помалкивать об их встрече здесь? Угадав, что за мысль пришла Элиане, Фарид решил изобразить смущение. Барон довольно хохотнул, обрадованный этой нежданной встречей: – Вот, пожалуйста, два диссидента производства ВСЕКАКО! – После чего он поспешил приободрить Элиану: – А вы были очень забавны, просто великолепны! Эти слова успокоили журналистку. Стоит ли бояться из-за каждого сказанного слова? Кибернавты вернулись к своим мониторам. В поисках пристойного выхода журналистка расцеловалась с Флёр и пообещала ей подумать над передачей о хакерах, затем поздоровалась с Фаридом и насмешливым тоном бросила: – Кстати, я здесь по профессиональному поводу. Египтянин пробормотал что-то невразумительное, а Элиана, взяв Сиприана под руку, вышла на улицу. По пути к дому барон уверял ее: – Менантро вас обожает, мальчишки вами восхищены, вы добиваетесь всего, чего хотите. Да, несомненно, она чувствовала себя сильной; стиль ее постепенно получает признание; начинается новая жизнь без денежных затруднений; ей необходимо больше верить в себя. Но происшествие в Хакинг-клубе утомило ее. У дверей дома она с секунду – чисто автоматически – ждала, что барон поцелует ее в губы, хотя сейчас ей этого уже не хотелось. Он не поддался пошлому этому позыву и, чмокнув ее в лоб, сказал: – Завтра созвонимся и вскоре увидимся. И, свободный, как птица, он чуть ли не вприпрыжку направился к своей машине.6
Во всей квартире горел свет. В общей комнате предметы меблировки перемежались с высокими стеллажами, заставленными книгами. Телевизор был включен, но Артюр перед ним не сидел. Лишь пустые бутылки из-под кока-колы позволяли предположить, что он тут провел часть вечера. На полу валялся футляр от боевика «Скорпионы-3», взятого в видеоклубе на абонемент Элианы. Чем тупей был сюжет фильма, тем больше он нравился ее сыну. Пепельница была почти полна, Элиане так и не удалось запретить ему курить. Она с недовольством выключила телевизор и взглянула на часы: половина двенадцатого, Артюру полагалось уже спать. Но поскольку ее не было с самого утра и она чувствовала себя слегка виноватой, оттого что бросила его по причине дел и ради любовного свидания, Элиана решила не выговаривать сыну, а, напротив, проявить к нему нежность и пошла в его комнату в конце коридора, громко спрашивая: – Дорогой, ты еще не спишь? Вместо ответа Элиана услышала серию звуков, напоминающих взрывы бомб, пулеметные очереди, крики смертельно раненных людей. Она негромко постучалась, но ответа по-прежнему не последовало. Тогда она открыла дверь и увидела, что сын так увлечен компьютерной игрой, что ничего не слышит и не замечает. Элиана повторила чуть громче: – Дорогой? Артюр повернул к ней свою хорошенькую мордашку. Он воинственно улыбался. Пожалуй, он был даже рад видеть мать, но всем своим существом он пребывал еще там, в параллельном бытии. Увидев его глаза, совершенно отупевшие после нескольких часов игры, Элиана заподозрила, что это результат действия марихуаны, запах которой, похоже, ощущался в комнате, однако уверена в этом она не была. Артюр был очень красив со своей прической, ради которой он дважды в неделю ходил к дорогому парикмахеру. На нем была одна из его двадцати семи фирменных рубашек поло (других он не признавал) и часы-браслет, которые буквально разорили Элиану, но зато доставили ему огромную радость. Таков был четырнадцатилетний нежданный плод союза сторонницы левых и полусумасшедшего театрального режиссера – маленький современный клон, иногда даже ласковый, особенно если ему что-то было нужно, и вдвойне ласковый, если это что-то было очень дорогим. Главное не раздражаться. Элиана осторожно подошла к компьютеру и увидела на цветном экране игру «Командос», за которой Артюр проводил большую часть вечеров. Группа вооруженных до зубов наемников должна была уничтожить целую армию, чтобы захватить власть. Как-то Артюр объяснил ей правила, и Элиана нашла принцип этой игры чистой воды фашистским, но поделать ничего не могла; Артюр, вместо того чтобы учить уроки, значительную часть времени занимался тем, что метал гранаты, запускал ракеты и бросал нейтронные бомбы. Он продолжал обстрел, меж тем как мать, стоя у него за спиной и положив руку на плечо, тихо говорила: – А знаешь, мой мальчик, у меня сегодня очень хорошие новости. На работе положение у меня все лучше и лучше. И потом, мне кажется, я нашла себе друга… Я тебя познакомлю с ним, он очень славный. – Гад, сволочь! Решив, что Артюр имеет в виду Сиприана, Элиана огорчилась. Если сын в такой форме демонстрирует свое неприятие барона, ревность, она просто не сможет со всей откровенностью говорить с ним на эту тему. Но на самом деле Артюр так реагировал на андроида, который в дуэли на шпагах только что прикончил одного из командос. Она вздохнула, прежде чем снова обратиться к сыну: – А сейчас ты заканчиваешь играть и отправляешься спать. Может быть, ты все-таки уделишь внимание математике и французскому, если, конечно, хочешь добиться власти реальной, а не только в компьютерной игре. Артюр расхохотался. У Элианы было ощущение, что она немножко отвлекла его от игры, однако оказалось, что он смеется над очередным персонажем, появившимся на экране, о чем он и проинформировал маму: – Нет, ты посмотри на этих монстров, какие они комичные… Со смехом говоря это, он стремительно барабанил по клавиатуре, демонстрируя поразительную ловкость в оперировании кнопками, чтобы управлять противниками. Элиана подумала о молодых хакерах, которые борются против информационного отчуждения. Ей бы очень хотелось, чтобы ее сын принадлежал к какой-нибудь группе такого же толка. Но ему это было абсолютно неинтересно, и она уже чуть ли не с отчаянием бросила ему: – Да черт возьми, повернись же ко мне! Артюр даже не слышал ее. Все принципы, которые мать осторожно пыталась внедрить в него, влетали у него в одно ухо и вылетали из другого, не вызывая никакого отзвука. Но это не мешало Элиане горячо любить сына и сохранять уверенность, что под обликом современного клона кроется неординарная натура, которая еще проявится. Артюр наконец оторвался от игры и обернулся к матери: – Элиана, а ты слышала о высокоскоростном подключении к Интернету? – Не морочь мне этим голову. – Нет, но это тебе понадобится, уверяю тебя. ВСЕКАКО предлагает неограниченное соединение за пятьдесят евро в месяц! Тебе это очень поможет в работе. ВСЕКАКО предлагает? Приехали! Артюр и Менантро слились в кретинизме. А Элиане приходится работать на одного ради другого, не теряя при этом ни способности смотреть отстраненно, ни критического чувства. Да, Сиприан был стократно прав: в условиях человеческого существования есть некий идиотизм. И лишь перспектива снова увидеться с бароном помогла Элиане сохранить спокойствие и не взорваться. Почему она сейчас позволила ему уйти? Она прекрасно могла на людях отстаивать преимущества безмужней жизни, но все равно в иные вечера ни о чем так не мечтала, как о мужских руках, сжимающих ее в объятиях. И спустя двадцать минут она уснула с мыслью об их будущих свиданиях. Среди ночи Элиана проснулась вся в поту. Ей снился кошмар: едва Менантро пришел, чтобы вручить ей обещанный пакет акций, как в тот же миг все телеканалы показали в новостях ее, орущую: «В жопу Марка Менантро!» Вскочив, Элиана выпила воды и попыталась снова заснуть. В голове ворочались беспокойные мысли. Была ли записана эта забава перед web-камерой? Нет ли опасности, что запись используют против нее? Ей вспомнилось лицо Фарида, когда он вошел в Хакинг-клуб. Надо уничтожить все следы! Очаровательная Флёр, несомненно, сможет ей помочь, если только ее изображение уже не гуляет в Интернете… У бунтарки жутко подскочило давление, и снова заснуть ей удалось только под утро.III. Элиана влюбленная
1
– Через несколько секунд этот вертолет поднимется в воздух для съемки первой передачи из цикла «Охота на ведьм», которая будет ежемесячно выходить на «Другом канале». Во время этой передачи мы будем бороздить Францию, выискивать «ведьм» и бороться с ними, а затем заменять их «несущими надежду»… «Охота на ведьм» – передача в рамках «Rimbaud Project»! Элиана Брён с микрофоном и наушниками готовится подняться на ступеньку «Пумы С-130». Из-за шума винта ей приходится напрягать голос, и это как бы подчеркивает, что экспедиция требует затрат физической энергии. На ней кроссовки и поверх черного батника армейская куртка с капюшоном; серия «десантник», выбранная производственным отделом. Не столь напряженный, в поле зрения объектива показался пилот; он помахал телезрителям рукой, после чего повернулся, чтобы продемонстрировать портрет Артюра Рембо, напечатанный на спине его кожаной куртки. Вот уже несколько месяцев дирекция по связям с общественностью распространяет огромное количество подарков – зажигалок, пластиковых мешков, радиоприемников, футболок, микрокалькуляторов – с изображением поэта. Новый рекламный символ ВСЕКАКО, угрюмый подросток, сфотографированный в 1872 году Этьеном Каржа, ежедневно прикуривал тысячи сигарет, конвертировал во франки миллионы евро, облекал потные торсы сотен культуристов, переносил покупки из магазинов и завершал свой путь в мусорном баке. Новая передача «Другого канала», идущая в прямом эфире раз в месяц в одно из воскресений, должна была по замыслу собирать многочисленную аудиторию по причине остроты и рискованности. Принцип ее, родившийся в воображении Элианы Брён, был крайне прост: следовало захватить у них дома врасплох, то есть без предупреждения, людей, допустивших какие-либо расистские, секситские или фашистские высказывания или действия, чтобы они ответили за них перед телекамерой. Первая реакция прессы была достаточно осторожной. Некоторые комментаторы поддержали благородное намерение, другие же выразили опасения насчет возможного вторжения в частную жизнь. У ведущей подобное обвинение вызвало негодование: у «Охоты на ведьм» одна-единственная цель – увеличение прозрачности; ставя народное зрелище на службу борьбе за гуманизм, она предлагает зримое выражение этических и освободительных устремлений «Rimbaud Project». – Отправляемся! – забравшись в кабину, бросает Элиана, сопровождаемая, как верной тенью, оператором. Вертолет медленно поднимается, на несколько мгновений он, подобно большому насекомому, в нерешительности зависает и только потом, чуть наклонившись, начинает полет. Оторвавшись от посадочной площадки, устроенной на башне ВСЕКАКО, он предстает в кадре на головокружительной высоте над районом Дефанс, но мгновенно эту картинку сменяет реклама последнего поколения высокоскоростного соединения. Компания подростков, свежих, приятных и возбужденных, расхваливает «новый способ странствия в сети». Поиграв в футбол на пляже в лучах заходящего солнца, они, распевая песни, едут в открытой машине и наконец собираются у компьютера. Из их разговоров выясняется, что новое сверхскоростное соединение ВСЕКАКОНЕТ позволит интернавтам стать более информированными, более энергичными и действительно непобедимыми. После предложения абонемента по бросовой цене (условия не сообщаются) на экране вновь появляется журналистка в кабине вертолета, который летит в парижском регионе над лесами, пересеченными во всех направлениях автодорогами. – Сейчас мы находимся в вертолете, который пилотирует Серж. Все нормально, Серж? – Супер. – А сейчас, возможно, настало время рассказать, с чем лично у меня ассоциируется название нашей передачи «Охота на ведьм»… Тон Элианы становится серьезнее. Правда, в ее голосе проскальзывает шутливая интонация, вызванная выходом этой передачи в рождественские праздники. – Люди злонамеренные, возможно, увидят в этом модные отзвуки Хэллоуина, ставшего уже несколько лет популярным во Франции. Но возникает вопрос: не способствует ли Хэллоуин укреплению истерического взгляда на женщину как на «ведьму», наводящую страх на детей? Но все-таки мне представляется, что в жизни встречаются не только зловредные ведьмы-женщины, но и отвратительные ведьмаки-мужчины. Так что успокойтесь! В этой передаче обеспечивается полнейшее равенство: я буду обличать «ведьм» обоего пола с пугливым умом, всех, кто мешает нам мечтать… А сейчас я хотела бы представить вам нашего главного оператора Жозе. Как дела, Жозе? – Супер! – Вы не видите Жозе, потому что он держит камеру. Зато сейчас перед вами коммуна Шуази-ле-Бьян, в которой один мужчина (я не называю его фамилию, чтобы сохранить эффект внезапности)… пятидесятилетний мужчина регулярно произносит в деревенском кафе мачистские речи,[16] о чем нам сигнализировали многие телезрители. Заодно я хочу поблагодарить многочисленных наших корреспондентов, у которых хватило смелости в ответ на наш призыв написать нам о подобных отвратительных поступках и помочь в борьбе с ними. По синему небу плыли пухленькие облака. Погода, просто небывалая для декабря, благоприятствовала проведению передачи: уже два месяца ни капли дождя, ни снежинки и термометр, примеряющийся к отметке плюс двадцать. Вертолет произвел облет селения из четырех десятков домов, расположенных в шахматном порядке в садах, где на деревьях уже начали набухать почки. – Мы начинаем спуск… Пилот поднял перед объективом большой палец, чтобы показать, что все идет наилучшим образом. У Рембо на его спине вид был весьма самонадеянный. Элиана посмотрела в объектив и, чуть снизив голос, чтобы придать ему доверительность, сообщила: – Мы приземлимся в саду этого человека, о котором нам сообщили многие женщины из его квартала, а также новый учитель, чрезвычайно шокированный его сексистскими высказываниями. Я еще раз хочу поблагодарить всех их, потому что трудно сказать правду, если подвергаешься агрессии. Большое спасибо всем свидетелям его отвратительных высказываний за то, что они решились не молчать, а, напротив, предать их гласности… Вертолет сел на газон, повредив при этом лжеантичную скульптуру, а в доме за стеклами веранды показались изумленные лица матери и двоих детей. Журналистка и оператор выскочили из вертолета. Согнувшись пополам – прямо-таки десантники под обстрелом, – они двинулись по жухлой траве газона к дому. Элиана через мегафон обратилась к его обитателям: – Не бойтесь, мы прилетели помочь вам. Мы хотели бы видеть месье Робера Бушю. Мы с телевидения. Эта фамилия, похоже, успокоила мать, и она, выйдя на крыльцо, крикнула: – Это не здесь, вам нужно в соседний сад. – Спасибо! – крикнула журналистка, направилась к живой изгороди, преодолела эту преграду и оказалась, все так же в сопровождении оператора, на идентичном газоне с одним отличием: на нем были установлены фигурки гномов. Элиана направила мегафон в сторону дома: – Робер Бушю, к вам телевидение! Камера все так же была направлена на пустую веранду. Несколько секунд телезрители пребывали в неуверенности, будет ли продолжена передача, так как вышепоименованный месье Бушю отсутствовал. Но затем на экране появился почти совсем лысый толстяк лет пятидесяти в светло-синем тренировочном костюме. Толстяк улыбался, и в то же время заметно было, что он обеспокоен, но, пожалуй, все-таки больше доволен прибытием к нему телевизионщиков, хотя и удивлен, что прибыли они на вертолете. Но вдруг это телевизионная игра, в которой можно выиграть миллионы? Его брыластое, в жирных складках лицо смахивало на морду бульдога. Он шел через сад уверенной походкой. Ведущая решительно направилась навстречу ему, потом остановилась, достала из кармана бумагу в форме свитка, развернула его и принялась читать отчетливо и без интонаций, точь-в-точь как председательствующий в суде: – Робер Бушю, действительно ли вы заявляли на прошлой неделе в кафе «Мангуст», что на площади Мэрии, в присутствии многих свидетелей – взрослых и даже детей, – что женщины – это (я цитирую) «сучки, которых нужно уметь держать на сворке, особенно в жаркое время»? Жирные складки, которые образовывали физиономию Бушю, мгновенно как-то перекомпоновались, и вместо благодушной улыбки миру явилась оскаленная морда разъяренного пса. Чувствовалось, что он ищет достойный ответ в вязком иле своих мыслей, и вот наконец он прорычал: – Какого хрена ты приперлась ко мне вонять, свинья ты паршивая? Молчание Элианы позволяло догадываться, что ей физически страшно. Имея единственное оружие – выдержку, она повернулась к камере и внешне спокойно, хотя горло ей сжимал страх, произнесла: – Думаю, ответ Робера Бушю говорит сам за себя. Монстр, похоже, готов был наброситься на нее: – Пошла вон, сука! Элиана предпочла вернуться к вертолету, все так же сопровождаемая телекамерой. Подобно солдату гуманитарной миссии на поле боя, она шла по саду опустив голову. Телевизионный инстинкт подсказал пилоту оторвать вертолет от земли, когда ударная команда еще стояла на ступеньке, что усилило героический аспект экспедиции. После чего камера показала Бушю, который стоял у себя в саду, грозя кулаком небу, – прямо тебе проклятый злодей, навеки извергнутый из человеческого сообщества. Рекламщики канала подготовили веселый монтажный переход: клип, славящий действенность инсектицида «ZIP», «чтобы избавить ваш дом от всякой нечисти». После чего экран залил ослепительный свет, и телезрителям предстало лучезарное лицо Марка Менантро, излагающего свою философию на фоне морского пейзажа. Этот рекламный завет, обращенный к кипрскому пляжу, сочетал в себе конспективное изложение мечтаний обычного человека и амбициозных планов ПГД: трансформировать Всеобщую кабельную компанию в «общественный проект», в котором у каждого будет возможность сказать свое слово, – «Rimbaud Project». Когда передача продолжилась, в вертолете оказался четвертый пассажир. В глубине кабины перед Элианой стоял весьма бодрый человек, состоящий из округлостей, с лысиной, обрамленной завитками волос. Не дожидаясь первого вопроса, он с насмешливым видом посмотрел в объектив и весело помахал зрителям. У Элианы, снабженной все тем же микрофоном, вид теперь был гораздо приветливей: – «Охота на ведьм» задумана не только для того, чтобы разоблачать. У нее есть и конструктивные цели. Вот почему я хочу после пригвождения к позорному столбу очередной «ведьмы» мужского либо женского пола представлять вам каждый месяц человека, «несущего надежду». И сейчас перед вами первый из них – Сиприан де Реаль. Она с восторженным видом повернулась к интервьюируемому: – Дорогой Сиприан, вы уже несколько лет боретесь за использование чистой электрической энергии. К сожалению, метеосводки говорят сами за себя: в этом декабре температуры скорее летние. Каков же выход, позволяющий избежать климатических катастроф? Это возобновляемая энергия? Она протянула микрофон барону, который с видом фаталиста махнул рукой: – Понимаете, всем хочется экономического роста. Но известно ли вам, что каждый процент роста означает увеличение губительных выбросов в атмосферу – губительных для планеты, губительных для наших легких? Чтобы вырваться из этого адского круга, я предлагаю выход, который уже принят нашими голландскими и немецкими друзьями: использование природной энергии, в частности энергии ветра, неисчерпаемой, бесплатной и чистой. – Будем говорить прямо, Сиприан де Реаль: это единственная альтернатива атомному безумию и климатической катастрофе на всей планете… – Другой я не вижу. После долгих убеждений Сиприан добился, чтобы их беседа приобрела такой вот манихейский характер: борьба между опасностью радиоактивного загрязнения и благодетельной чистотой ветра. Ни Сиприан, ни Элиана не касались ежедневных проблем телезрителей, как-то: рост числа автомобилей, увеличение количества кондиционеров, сжигание нефтяных продуктов, увеличивающее разогрев планеты… Как всегда восприимчивая к борьбе добра и зла, Элиана выглядела абсолютно искренней, когда говорила: – В сущности, общество должно неизменно выбирать: фашизм или свобода, сопротивление или доносительство. Сегодня у нас по одну сторону атомные станции, по другую – природа, которую оберегают крупные ветроэлектрические фермы… – Да, эти огромные мельницы, которые питаются турбулентностью небес и превращают ее в тепло, в энергию. Элиана боялась только одного: чтобы барон ненароком не бросил одну из своих циничных реплик, выдающих его реакционные склонности. Она надеялась, что сможет так направлять его, чтобы он показал себя с лучшей стороны – свое благородное лицо, скрытое презрительной гримасой. – Откуда к вам пришла эта страсть к чистой энергии? – Вероятно, из детства. У меня была врожденная склонность к строительству мельниц. Ветряных, водяных. Мы с мальчишками все время этим занимались. Сиприан все время думал о Менантро. Вот сейчас наступил момент, когда следует сказать именно для него, и не важно что, главное, чтобы это прозвучало искренне. – Но сейчас ментальность людей наконец меняется. Возьмите, к примеру, такую промышленную корпорацию, как ВСЕКАКО, которая в своем развитии делает ставку на экологию и многообразие источников энергии… Элиана прервала его в стремлении к предоставлению объективной информации: – Мы здесь не для того, чтобы делать рекламу компании, являющейся спонсором нашей передачи. – Да, разумеется, но все-таки нужно сказать, что Марк Менантро – совершенно нетипичный и крайне интересный предприниматель. Ведущая продемонстрировала присутствие духа, перейдя к основной теме: – Но мне больше всего хотелось бы поговорить с вами о вашем большом проекте. – Да, да, это пояс ветроэлектростанции. Суть в том, чтобы использовать все холмы и скалы, окружающие Иль-де-Франс, для создания огромного кольца ветроэлектростанции, крылья которых снабжали бы энергией парижский регион. Вы знаете, сколько посудомоечных машин способна привести в движение одна ветродвигательная ферма? – Нет, но было бы интересно, если бы вы сообщили это нашим телезрителям. – Одна ферма в сто ветродвигателей – сто тысяч посудомоечных машин. Разве такой проект не заслуживает того, чтобы попробовать его реализовать? – Невероятно! Вертолет вернулся на базу. На парижских улицах светящиеся панно демонстрировали пик загрязнений, угрожающих озоновому слою; автомобили едва ползли, застревая в пробках. Ведущие экономисты и политики выражали беспокойство по поводу снижения роста производства. По мнению многочисленных экспертов, экономический взрыв в Китае, а затем в Индии на многие годы катастрофически затормозит развитие экономики западных стран.2
Индивидуальность – или то, что так именуется, – легко сводится к нескольким определяющим чертам, таким как форма носа, очертания туловища, звучание или тембр голоса. Внутреннее содержание не имеет особого значения; слова и мысли не стоят внимания, как некие привнесенные колебания, которые лишь отвлекают внимание, меж тем как живое существо характерно своим силуэтом, манерой держаться или двигаться, голосом да некоторыми персональными отклонениями. Карикатуристы прекрасно знают эту причудливую отличность, проистекающую буквально из ничего. Весь секрет заключается в компоновке деталей, в этой еще необработанной выразительности ребенка во время переменки в школьном дворе, где сталкиваются юные человеческие существа: один заикающийся, другой носатый, с торчащими зубами или оттопыренными ушами, а вот тот веснушчатый, трусоватый или же заразительно смеющийся. Они появились на этой планете со своими достоинствами и недостатками. И всю их жизнь тот же самый очерк будет просматриваться под видимостями воли, серьезности или взрослости. С Элианой Брён все это было даже слишком просто. Каждый раз, когда Фарид перерабатывал ее образ, он что-то в нем убирал, не теряя ничего определяющего. Напротив, можно было сказать, что Элиана упрощенная больше походила на подлинную Элиану с ее нервным складом, сухостью, агрессивностью, с ее носом и прядями волос, непреклонностью в голосе и особой манерой поднимать кулак, выкрикивая: «Смерть ВСЕКАКО! Смерть мировому капитализму!» Совершенно очевидно, журналистка ненавидит концерн, который дает ей пропитание. Но более всего Фариду нравились ее обезумевшие глаза, когда, прокричав, она всматривалась в объектив, словно вопрошая незримую аудиторию и ожидая от нее знаков одобрения. И в то же время в ней угадывался детский страх, боязнь зайти слишком далеко, потерять работу. За спиной у нее слышен голос мальчишки, который подсказывал ей лозунги: «В жопу Марка Менантро», – а затем ее голос, неуверенно повторяющий: «В жопу Марка Менантро». Бунтарка, подчиняющаяся ребенку; свободная женщина, вздыхающая о невинности, превратилась в марионетку в руках юного мерзавца, который манипулирует ею. Фарид с видом энтомолога перемещал курсор и просмотрел всю последовательность образов, чтобы создать новые модификации. В отличие от художников прошлых эпох, которые на своих полотнах стремились к полному фотографическому тождеству, он хотел трансформировать фотографический образ в простой эскиз, довести его до обобщенности комикса. Только что ему звонила раздосадованная Флёр: – Извини, ты случайно не сделал в тот вечер копию записи с Элианой Брён? – Ты полагаешь, меня интересуют подобные глупости? – Дело в том, что она жутко напугана, что это может появиться в Интернете. Она мнезвонила вчера. Обещает поддержать хакеров в своей передаче. Но она хочет, чтобы мы уничтожили эту запись. Флёр пересказала аргументацию Элианы, и Фарид поклялся, что у него этой записи нет. Когда она повесила трубку, он, с наслаждением предвкушая месть, продолжил манипуляции над образом Элианы. В одиннадцать он закрыл файл. Множество рыбок превратили экран монитора в аквариум, Фарид спустился в лифте, вышел из здания ВСЕКАКО H ET и направился в резиденцию корпорации на противоположной стороне эспланады Дефанс. Посреди огромной площади он вдохнул свежего ветра. Вокруг множество людей в костюмах и галстуках, с кейс-атташе, с ноутбуками, с мобильниками у уха, по которым они разговаривали на ходу; люди эти направлялись на деловые встречи в геометрические фигуры из стекла и стали. Фарид восхищался чистотой этой футуристической архитектуры: здесь было все не так, как в Нью-Йорке, где башни высились над бакалейными лавочками старого квартала; нет, то был скорее некий пространственный город, расположенный вокруг взлетно-посадочной полосы, город с квадратными, овальными, удлиненными или распластанными вширь конструкциями, гектарами тонированных стекол, населенный преданными служителями финансов, торговли и высоких технологий. Башня Всеобщей кабельной, одна из самых изящных, была подобна хрупкому сооружению из зеленовато-прозрачного хрусталя, вся в отблесках закатного света. Идя к ней, Фарид подумал, как хорошо было бы жить здесь, вдали от центра Парижа и его наскоро отремонтированных домов. Район Дефанс в очередной раз напомнил ему то, о чем он мечтал в детстве: полнейшая совершенная современность, в окружении которой он станет высокоэффективным деловым человеком и женится на красавице блондинке, обязательно европеянке, такой же поклоннице всего нового, как он сам. Профессионально он почти достиг того, о чем мечтал. А вот если говорить о любовной линии, то вместо блондинки у него пожилой гей редкостной занудности, от которого он не знает, как избавиться. Устремленная ввысь башня ВСЕКАКО стоит на более широком основании того же зеленовато-прозрачного цвета. Люди безостановочно выходят и входят в зеркальные двери, над которыми висит гигантский портрет Рембо, подобно портрету диктатора в тоталитарной стране. Фарид вошел и направился к регистраторшам, сидящим перед стеной из телевизионных экранов, которые принимают одновременно полсотни каналов, и гордо объявил, что ему назначила встречу Ольга Ротенбергер, заместительница директора и правая рука Марка Менантро. Сообщив о его приходе секретарю, регистратор протянула ему нагрудную табличку, и он прошел к охраняемому входу для личного досмотра. Через десять минут молодой араб несмело вошел в кабинет самого высокопоставленного руководителя корпорации, с которым он когда-либо встречался, если не считать Марка Менантро, сидевшего на Капри рядом с ним. Но роста она была, дай бог, метр пятьдесят. Он вспомнил, что видел эту блондинку с гладкой прической под бугенвиллеями и гирляндами фонариков. Она решительным шагом подошла к нему, выпятив груди, словно старалась походкой компенсировать недостаток роста. Ироническая гримаска чуть искривляла ее тонкие губы. Она проводила Фарида в угол кабинета, предложила сесть и заговорила с легким немецким акцентом: – Вам, конечно, неизвестна причина, по которой я пригласила вас прийти. Коротко говоря, административный совет ВСЕКАКО недавно попросил меня проследить, чтобы определенные сумасбродства не повредили уверенному развитию нашей корпорации… То, как она произнесла «сума-сбродства», тщательно выговаривая каждый слог, свидетельствовало о силе воли и непреклонности этой женщины. Однако в юбке чуть выше колен и ласковом выражении ее лица было нечто поощряющее. Фарид мгновенно сообразил то, что и следовало сообразить: некоторые экстравагантные выходки Менантро плохо восприняты в руководящих кругах ВСЕКАКО, и Ольга Ротенбергер должна была в тени шефа контролировать его безрассудства. А она как раз перешла к сути дела: – Вы поймете, что я была крайне удивлена, узнав, что наш президент дал вам зеленый свет на поддержание регулярных контактов с ассоциациями хакеров, – это слово она произнесла с великолепным американским произношением, что особенно выделялось на фоне ее немножко школярского французского, – то есть с теми, кто ворует наши труды. Фарид забеспокоился: уж не совершил ли он ошибку? Но заместительница генерального поторопилась успокоить его: – Вы поймите, я вас ни в чем не упрекаю. И даже думаю, что вы заслуживаете более высокого положения в нашей компании. Фарид, облаченный в костюм, приличествующий перспективному работнику, даже немножко приосанился, а она продолжала: – Впрочем, вы всегда спрашивали дозволения у своих шефов, а это качество, которое я очень ценю! Последние слова она опять произнесла с немецким акцентом и на повышенных нотах, словно давая выход скрытому негодованию по поводу всех тех, кто не дает себе труда советоваться со своими начальниками. Нахмурив брови, она уточнила: – И это отличает вас от некоторых особ, которые хотят пользоваться ВСЕКАКО и говорить при этом все, что им угодно, – под предлогом, что это проявление свободы и независимости ума. Кстати, что вы думаете об этой новой передаче «Охота на ведьм»? Похоже, она ненавидела Элиану Брён. Фарид предпочел проявить сдержанность: – По правде сказать, я не видел ее. – Забудем! Думаю, я не единственная, кто считает, что недопустимо из якобы стратегических соображений позволять пиратствовать в наших системах; нельзя поддерживать отношения с хакерами, которые отвергают правила. Существует закон, и, по моему мнению, единственный способ разбираться с подобными проблемами – это суд. Фарид с трудом удержался от того, чтобы не высказать свое несогласие: – Вы хотите сказать, судебный процесс? – Разумеется! – Если вы позволите высказать мое мнение, то я не думаю, что это даст какие-то результаты. Вы никогда не сможете контролировать миллионы хакеров, сидящих за своими компьютерами по всему свету. – Для меня это вопрос принципа, и надо уважать принципы. – Да, разумеется, но… чтобы это было эффективно. Конечно, у Марка Менантро бывают иногда неожиданные идеи. Но что касается его предложения приручить молодых волчат информатики, я думаю, тут он прав. – Послушайте, дорогой Фарид… Вы позволите мне называть вас Фаридом? – Блондинка смотрела на него, и ее маленькие глазки блестели. – Зовите меня Ольга… Я буду говорить без обиняков: Менантро – ваш патрон, и вы обязаны исполнять его указания. Но, скажем так, я советую вам быть осторожным с хакерами. Несмотря на многочисленные обязанности, заместительница директора считала своим долгом отводить на каждую встречу определенное время, а когда оно заканчивалось, быстро высказывала свое решение. И, уже провожая Фарида к выходу, она произнесла: – Мы поговорим обо всем этом недели через три-четыре. В дверях кабинета их тела сблизились; слегка смущенные, они стояли напротив друг друга, и крохотная блондинка выпятила грудь в сторону высокого брюнета. Когда она пожимала ему руку, он одарил ее лучезарной египетской улыбкой, какая иногда озаряла лицо этого современного информатика. Взволнованный, он вышел в коридор. В голове у него родились странные видения: он представлял себе их в круизе для влюбленных, представлял детишек, блондинистых, как немцы, и бронзовокожих, как арабы… и вдруг подумал, что Ольга уж очень маленькая и спать с ней будет жутко неудобно. У него возник вопрос: почему какая-нибудь деталь всегда подавляет в нем желание переспать с женщиной?3
Элиане не очень нравилась эспланада Дефанс: холодная организация пространства, фаллического вида башни, кричащая дешевка стекла и металла, точно архитектурная ода духу предпринимательства. Когда она впервые вошла в свой кабинет на двадцать первом этаже здания ВСЕКАКО, то испытала чуть ли не облегчение, обнаружив, что из окон открывается вид на рабочие кварталы Нантера, дома-клетушки района Катр-Сезон, паркинги опасных поселков и далее – на тянущиеся к западу бесконечные пригороды. Реальность была здесь, перед ней; случай поставил все на место. Весь коридор – на том же этаже, что и генеральная дирекция, – был отведен под «Rimbaud Project». Сотрудники, советники, помощники и секретарши встречали посетителей у выхода из лифта под портретом Рембо (на сей раз светящегося), под которым был начертан рекламный слоган: «Войдите в абсолютно новый мир». Элиана, после того как ее назначили на должность special adviser, сопроводив это повышением зарплаты и обещанием льготного пакета акций, вполне могла бы ничего не делать, завтракать в дорогих ресторанах, лишь время от времени заглядывая к себе в кабинет. Однако что-то вроде профессиональной совести, восходящей к годам пикардииского детства, заставляло ее честно исполнять свои обязанности. Она неоднократно приходила сюда, чтобы выбрать, как расставить мебель, и проконтролировать декор. Счастливая, оттого что получила кабинет – гораздо более просторный, чем загроможденное помещение «Другого канала», – в свое единоличное распоряжение, она выдвинула ящики, разложила, как школьница, карандаши и резинки, потом положила руки на стол и гордо осмотрела свои владения и систему Hi-Fi. Элиана надеялась использовать свое новое рабочее место, чтобы придать своей миссии некий смысл и сделать хоть чуть менее нелепыми мечтания Менантро. Восхитившись в очередной раз кабинетом, она позвонила матери, чтобы предложить ей зайти сюда, когда она будет в Париже. Со своими подчиненными special adviser установила новый тип отношений, не имеющий ничего общего с телевизионным панибратством и основывающийся на двух принципах: иерархия и вежливость. Каждый раз, приходя в здание ВСЕКАКО, она старалась быть доброжелательной и отзывчивой. Проявляя внимание к своей помощнице (вплоть до вопросов о ее здоровье и личной жизни), она сделала все, чтобы не произошло смешения ролей. Отныне только она объясняла, решала, отказывала. Но тем не менее она желала выслушивать идеи, приходящие извне. На первом этапе речь шла о том, чтобы набрать как можно больше проектов и с этой целью выслушивать людей искусства, интеллектуалов, молодежь. В нескольких строчках, набранных на компьютере, она выразила свое собственное видение «Rimbaud Project» в качестве «букета разрушительных энергий». В интервью, данном внутренней газете ВСЕКАКО, она открыто заговорила об инициативе наемных работников. Идея эта, подсказанная Сиприаном, должна была обеспечить ей популярность внутри корпорации, что стало бы для нее самой надежной защитой. Утром она работала на телевидении. А трижды в неделю во второй половине дня отправлялась в Дефанс для назначенных встреч, проходила через холл башни, поднималась в лифте в сердце делового мира и открывала в себе деловую женщину. Втайне ей нравились менеджеры и руководители, которые улыбались ей, поздравляли по поводу очередной ее передачи, расспрашивали об эволюции «Rimbaud Project», прежде чем вновь погрузиться в биржевые операции. Эта жизнь в отдельном кабинете, совмещаемая с работой на телевидении, достигла кульминационной точки после первой передачи цикла «Охота на ведьм». Она тогда услышала в лифте бездну комплиментов. А еще через неделю Элиана чуть не бегом ворвалась в коридор, где ее ждала компания рэперов, и встретилась с заместительницей Менантро Ольгой Ротенбергер. Журналистка надеялась услышать хоть какую-нибудь любезность от этой внушающей робость женщины. Но крохотная блондинка, как всегда бесстрастная, как всегда держащая сумочку, которая почти что волочилась по полу, лишь повела подбородком в сторону сидящих в приемной арабов в бейсболках и промолвила: – Наверно, это ни к чему. И так слишком много народа шляется в башне… И она повернулась к Элиане спиной, а та задалась вопросом, за что же все-таки ей платят. Ее профессиональное достоинство было уязвлено, однако она постаралась не возмущаться: льготный пакет акций, вроде принадлежащий ей, пока что находился где-то в администрации. В последующие дни она сократила количество встреч и стала использовать кабинет как некое приложение к личной жизни. Через месяц-другой первоначальное рвение превратилось в возмущение занудами, которые заставляют ее терять драгоценное время, после того как она оказалась вынуждена по роду службы принимать их. Именно так она и восприняла троих посетителей, записанных к ней на прием в этот вторник. Секретарша перечислила их: Жак Сен-Поль, бывший сотрудник ВСЕКАКО, пребывающий на пенсии, затем какая-то девица-режиссер, которая ищет финансовых партнеров для съемки полнометражного видеофильма, и, наконец, Франсис Люрон, работающий в филиале «Экспресс-почта». Читая эти фамилии, Элиана уже предвидела два-три тоскливых часа, потраченных совершенно впустую. Она начала понимать, что «Rimbaud Project» предназначен вовсе не ради поиска идей, а затем, чтобы создать для корпорации видимость молодого порыва, и для этого двух-трех символических проектов, широко раскрученных в средствах массовой информации, более чем достаточно. Но зато она обрадовалась, увидев только что доставленную дизайнерскую мебель, заказанную ею несколько дней назад. Перед своим кабинетом она полюбовалась двумя креслами, созданными неким творцом мебели; сиденья их были покрыты раздражающей стеклотканью, для того чтобы сидящий визитер «испытывал затруднительное чувство неловкости, возникающее в непредсказуемых ситуациях». Именно такой дух она хотела бы внедрить во ВСЕКАКО. Зазвонил телефон. – Алло, маркиза? – Не смейтесь, Сиприан! Принцесса, маркиза… Грубая эта лесть, похоже, забавляла ее возлюбленного. Но она хотела искреннего тона. – Сиприан, мне плохо. Я все задаю себе вопрос: что я делаю в этом кабинете? – Вы – содержанка, и у вас салон. Разве может быть занятие лучше этого? – Но я не создана для роли мебели. У меня потребность действовать! – А что вы скажете насчет бокала вина в моем поместье, чтобы отпраздновать вашу новую передачу? Но она же только этого и ждет! Наконец-то барон раскрыл двери замка, двери своей близости… Элиана записала в блокнот название пригородной станции, куда он завтра в пятнадцать часов приедет встретить ее. Счастливая, Элиана положила трубку, радуясь, что она свободна, что ей уже не надо ходить в школу, что она может не являться в этот кабинет, что любовь пришла вместе с богатством, что жизнь – игра, как говорит Сиприан. И в таком радужном настроении она нажала на кнопку интерфона и попросила секретаршу пригласить первого посетителя. Жак Сен-Поль, с усиками, в костюме двойке и кепке, был похож на уже исчезнувший образчик французского мелкого буржуа былых времен. Этакий начальник канцелярии времен Третьей республики, заявившийся по ошибке в современную лабораторию, он вошел, положил руку на шероховатый подлокотник кресла и тут же резко убрал, ощутив колючесть стеклоткани. – Нет, нет, уж вы, пожалуйста, садитесь, – настаивала Элиана. Несколько озабоченный, Жак Сен-Поль примостился на краешек кресла. Он излагал свой проект с серьезностью пенсионера-общественника, резко привскакивая всякий раз, когда забывался и расслаблялся на злющем сиденье. Он пробовал ерзать. – Забавная у вас эта штукенция. Бесстрастная Элиана слушала объяснения, наблюдая, как он дергается. Ей так хотелось, чтобы он взбунтовался, но он обстоятельно растолковывал свой проект: создать в Интернете клуб встреч для лиц преклонного возраста, которые имеют, как он выразился, право пользоваться новыми технологиями. Он раскрыл на коленях маленькую папку, из которой извлек фотокопии в поддержку своей аргументации. Похоже, он был убежден, что Элиана является ярой сторонницей этого рода коммуникаций, как будто сам факт работы во ВСЕКАКО обязывал ее поддерживать подобные пошлости. Он ждал ее ответа, и она без всякого выражения произнесла: – Между нами, плевать я хотела на Интернет. Пенсионер был совершенно растерян. А Элиана продолжала: – Если «Rimbaud Project» увидел свет и меня пригласили сотрудничать в нем, то вовсе не для того, чтобы способствовать еще большему отчуждению умов. Пенсионер был не вполне уверен, правильно ли он понял. Что несет эта гошистка? Разве ВСЕКАКО не создала только что в Интернете собственный портал? Неужто теперь советникам платят за то, чтобы они, работая спустя рукава, изнутри разрушали компанию, которой он отдал свои лучшие годы? Когда же Жак Сен-Поль осознал, что у этой особы нет ни малейшего желания дать ход его проекту, он в негодовании вышел из кабинета, решив выразить свое возмущение в письме, адресованном лично ПГД. Девица-видеорежиссер оказалась более тертой. Войдя в кабинет, она пренебрежительно глянула на кресла, подошла к столу, оперлась на него руками и, неподвижно глядя в глаза Элианы, объявила: – Обойдется это в миллион. Вот мое досье. Элиана почему-то вспомнила себя в детстве, когда девица монотонным голосом пошла долдонить: – Я заманиваю мужчин в западню. Я их притягиваю. И снимаю их в момент близости. Они думают, что я коллекционирую любовные воспоминания. Они не знают, что они герои фильма – фильма о голом мужчине, о мужчине и его желании. Я уже сняла короткометражку, но хотела бы сделать трехчасовой видеофильм. На показ его будут приглашены все мужчины, которые будут в нем представлены, но они этого не будут знать. И во время просмотра будут снимать, как поведет себя каждый, когда он увидит себя на экране в чем мать родила. Это будет бомба. Не хватает миллиона на монтаж, постпроизводство и завершение работы. Это было как раз то, что нужно! Элиана пообещала защищать досье. Она собиралась пригласить третьего посетителя, как вдруг почувствовала спазм в желудке. Она сделала медленный вдох, чтобы боль прошла, сделала несколько шагов к окну. Небо было единообразно синее, как каждый день на протяжении уже двух месяцев, но страх Элианы был вызван не изменениями климата. Она схватила мобильник, поискала номер и нажала на зеленую кнопку: – Алло! Флёр! Почти сразу ей ответил жизнерадостный голос: – Здравствуйте, Элиана. – Флёр, мы кое-что сможем сделать для Хакинг-клуба на телевидении. Но… скажите, вы проверили… ну, насчет того, что было в тот вечер? – Да, можете быть спокойны. Никто запись не просматривал, кроме вашего коллеги Фарида. Но он не делал никаких копий. Он уверил меня в этом. Спазм, куда более болезненный, скрутил внутренности Элианы, но она не хотела показать, что ей страшно, и сумела выдавить: – Большое спасибо, Флёр. До скорого. До чего наивна эта девчонка. Элиана перед камерой кричала: «Долой ВСЕКАКО и мировой капитализм!» – и ее злейший враг получил доступ к записи. Все это было не более чем шуткой, но кто этому поверит? Секретарша постучалась, приоткрыла дверь и сообщила, что третий посетитель выражает нетерпение. Взбешенная, Элиана велела ему еще подождать. В соответствии с досье, которое было передало Элиане, Франсис Люрон хотел создать внутри ВСЕКАКО нечто вроде клуба для встреч геев. Элиана из принципа поддерживала гомосексуалистов, но, когда служащий «Экспресс-почты» вошел в кабинет, она почувствовала отвращение. Этот активист голубого движения с бритой головой и шарами бицепсов на тщедушном теле, казалось, пришел заполнить кабинет своим комплексом ущемленности. Под гомосексуальной воинственностью чувствовался сварливый чиновник, неудовлетворенный типчик. Но первым делом он объявил, что является преданным зрителем «Бунтарей». – Думаю, мы неплохо делаем свое дело, – признала Элиана. Затем Франсис оглядел кресла, потрогал их и воскликнул: – Мучительная мебель! Гениально! Торопясь немножко пострадать, он решительно уселся в кресло, положил руки на подлокотники и принялся излагать свой проект: создание внутри фирмы клуба встреч геев, лесбиянок, би– и транссексуалов, который организовывал бы информационные заседания (налоги, лечение СПИДа, гомосексуальность внутри корпорации), но также и развлекательные мероприятия – выезды геев на уикенды, экскурсии геев к историческим памятникам, отдых геев на лыжных курортах или на море. Он также подумывал о дискуссионном форуме, который позволил бы встречаться геям, лесбиянкам, би– и транссексуалам. Элиана смотрела на него, и у нее возникла злобная мысль: а может, некоторые мужчины становятся гомосексуалистами по причине комплекса, порожденного их внешностью? Не является ли это некоей формой стыда, который отдаляет их от женщин? Отвечала она без всякого энтузиазма: если речь идет о создании клуба внутри корпорации для того, чтобы сделать проблему геев банальной и привычной, что она рассматривала бы как дело благородное и бунтарское, то это ее вроде не касается. Франсис насупился, заподозрив гомофобию: – Как это не касается? Меня удивляет, что вы произнесли это слово. – А почему бы мне не произнести его? – То, что происходило во время войны, большинства французов тоже не касалось! Лицо Элианы побагровело. Она терпеть не могла, когда на нее нападали на территории, с которой у нее было связано лишь смутное семейное воспоминание, отдаленное эхо лозунга «Маршал,[17] мы с тобой!», каковой твердили ее деды во время оккупации. – А какие у вас доказательства, что я не еврейка? И где доказательства, что вы не были бы коллаборационистом,[18] а я – участницей Сопротивления? – Но это не мешает вам сегодня сотрудничать с Менантро. Замечание это задело журналистку, испытывающую чувство вины по причине финансовых обещаний администрации. Она попыталась оправдаться: – Просто я веду борьбу на самом высоком уровне. Франсис, перепугавшись, что зашел слишком далеко, заявил: – Мы с вами оба бунтари. Потому-то я и пришел к вам. После этого заявления его физиономия каторжника прояснилась и он сообщил: – А мой друг знает вас. Вы были вместе на Капри. Помните Фарида, молодого гения информатики? Фарида? Он сказал – Фарида? У Элианы отлегло от сердца: кажется, ей повезло. Фарид, тот самый молодой араб, в разговоре с которым она все время совершала бестактности, Фарид, у которого в руках грозное оружие против нее… И вот оно, решение проблемы. Поднявшись из-за стола, словно весь предшествующий разговор был всего лишь проверкой, она заговорила уже куда более благожелательным тоном: – У вас есть характер, мне это нравится. Попробуем что-то сделать вместе. Видно было, что голубой испытывает облегчение. Он сказал: – Вы все начинаете с отказа, а у меня есть для вас одно предложение. Он опять заерзал в кресле, а она, бросив на него сообщнический взгляд, перешла на «ты»: – Почему на «вы»? Мы ведь с тобой здесь для того, чтобы бороться, верно? – И, видя, что он не решается, она подбодрила его: – Ну давай говори! – Хорошо. Это насчет вашей… твоей передачи. По правде сказать, мне немного неловко, но Дело касается моих отношений с моим другом. Как он поджал губки, произнося «с моим другом»! Элиане страшно хотелось поправить его: «Говори, с моим мужчиной, так будет честней». Но она промолчала. – Есть одна очень важная тема, которую ты должна будешь поднять: усыновление геями детей, а также ползучий фашизм, запрещающий геям, лесбиянкам, би– и транссексуалам создавать настоящие семьи. Элиане была ненавистна сама идея семьи, но она поддерживала требования об установлении родительских прав гомиков. Идея насчет супружеской пары геев казалась ей жалким подражанием супружеству гетеросексуалов, но она терпеть не могла жеребячьи смешки тех, кто неизменно готов оплевать любые новые формы семьи, в которой у ребенка «два папочки» или «две мамочки». Смех этот свидетельствовал об отсутствии сочувствия к страданиям и отсутствии воображения при столкновении с новыми формами желания иметь ребенка. – Думаю, это неплохая тема! Если я буду делать такую передачу, ты примешь в ней участие? Оробевший Франсис проблеял что-то невразумительное. Элиана выдержала паузу и доверительным тоном осведомилась: – Но ты хотел бы иметь ребенка с Фаридом? – Просто мечтаю. Он, мне кажется, побаивается. Но если он увидит, что все уже сделано, то… Похоже, у Элианы на руках были козырные карты; так что она сможет доказать Фариду, что вовсе не является недоброжелательной особой, какой она могла показаться ему на Капри. Она пообещала Франсису вскоре вызвать его и проводила до двери, а он все потирал ягодицы, истерзанные стекловолокном. В завершение она произнесла тоном матери – защитницы малолетних: – Я сделаю максимум, чтобы вам помочь! – И вслед Франсису, уже вышедшему в коридор, бросила: – Главное, не говори ничего Фариду, мы с ним не очень близки. Но я на вашей стороне, на стороне влюбленных!4
Железнодорожная станция на границе между сельской местностью и пригородом; небольшой старинный вокзал из желтого и красного кирпича под крышей из черного шифера и с навесом из кованого железа. Очаровательный небольшой вокзальчик с заколоченными дверями. Замурованные окна с облупившимися деревянными ставнями испещрены граффити. Воинственные готические буквы, размашисто нанесенные на стеновые блоки при помощи баллончиков с краской, казалось, свидетельствуют о катаклизме, произошедшем совсем недавно, на закате эпохи железных дорог, когда на этом вокзале многочисленный персонал трудился в кассе, в буфете, в камере хранения… Сейчас их всех заменил простой автомат у входа на перрон рядом с заколоченным, замурованным и испещренным граффити зданием. Кругом тишина да непаханая земля; да еще парковка, которая заполняется утром и пустеет вечером. И в три часа дня, когда Элиана выходит из поезда, на парковке нет ни души и машины мирно дремлют… Только из старого «GS ситроена» вылез человек и замахал ей рукой. Сиприан. Успокоившись, журналистка направляется к нему с лучезарной улыбкой, которая свидетельствует об убежденности, что ей везет; это безмятежное парение с высоко поднятой головой, символизирующей отрицание всяких случайностей. Она испытывает сладостное упоение победой, и мир ей приятен, как он бывает приятен, когда расправишься с теми, кто на стороне зла. ПГД по телефону поздравил Элиану после первой передачи «Охоты на ведьм», и сегодня жизнь ей нравится чуть больше, чем вчера. А в этот момент ей особенно нравится округлый силуэт Сиприана, стоящего в замшевой куртке возле помятой богемной машины, нравится это тайное свидание в замке неподалеку от Парижа, свидание циничного барона и пламенной активистки, совместно работающих ради общего блага. У Элианы ощущение, что удача на ее стороне, и события подтверждали это, так что она чуть-чуть размякла. Хотя раза два за день на нее ненадолго накатывает страх и она опять думает о той записи, которую надо было бы забрать, но она преодолевает себя и убеждает, что улики эти давно уже исчезли в корзине компьютера. Ей хочется продемонстрировать уверенность в себе. Она ускоряет шаг и вот уже прижимается к плечу Сиприана: – Я так рада вас видеть. Барон чувствует, как усиливается его власть над ней. Он крепче прижимает ее к себе, но через секунду отпускает, и они садятся в машину. Заработал мотор. Элиана возбужденно сообщает: – Звонил биржевик, нахваливал передачу. Он нашел ее очень забавной. Это его слова. – А обо мне он не говорил? – Не будьте Нарциссом. Ему все понравилось, но плевать на его вкус. Главное – это его поддержка. – Предлагаю вам сделать небольшой крюк… Элиана, которой не терпится оказаться в его объятиях, поморщилась: – Какой крюк? Зачем? – Буквально на минуту. Я хочу показать вам мою демонстрационную ветроустановку. Вы мне поверили и получили право на ознакомительную экскурсию. Впрочем, это по пути. Скрепя сердце Элиана соглашается. Километра через три она видит на склоне холма территорию, огороженную сеткой, за которой высится белая мачта, хотя слово «мачта» это слишком слабо, чтобы описать устремленную к небу гигантскую башню. Сиприан вылезает из машины, явно довольный собой: – Вот мое творение. Чистота ветра преобразуется в электрическую энергию без всяких вредных выбросов. Но Элиана представляла себе небольшую ветряную мельницу. Она слышит дыхание громадных лопастей и не может удержаться от гримасы: – Да… для сохранения природы это, несомненно, очень хорошо. Но пейзаж ужасно уродует! Ветроустановка словно бы господствует над окружающей территорией: волнистость полей и лесов, деревни над Уазой, сгрудившиеся вокруг церковных колоколен, вся эта давняя гармония кажется поглощенной новым пейзажем – исполинским и подавляющим, пейзажем шоссе, торгового центра, паркингов и земельных участков, расположенных вокруг белой башни, донжона нового мира. Сиприан смотрит на крылья, которые, несмотря на полное безветрие (с начала зимы ни дождинки, ни снежинки), все же медленно вращаются сами по себе. Он смотрит на них, как на счетчик игрального автомата, и ему хочется крикнуть: «Быстрей!» И он изрядно удивлен, слыша слова Элианы: – Если честно, не хотела бы я жить рядом с такой штукой. Настроение у барона мгновенно портится. Если его самая наивная союзница не верит в затеянное им дело, жди неудачи. Его методы продажи – да, разумеется, несколько грубоватые – должны были бы подействовать на эту влюбленную женщину. Исчерпав весь запас аргументов, он все-таки пытается убедить ее: – У вас такое впечатление именно из-за отсутствия ветроустановок. Одна-единственная установка действительно шокирует, но когда их пятьдесят, это уже пейзаж. Элиана представляет себе этот индустриальный пейзаж, прямо сказать, совсем не экологичный. Она поворачивается к Сиприану, словно желая спросить: «Вы что, принимаете меня за полную идиотку?» И тут в голове торговца ветроустановками возникает спасительная мысль, он увлекает Элиану в машину, садится за руль и катит к своему дому и при этом ворчит: – Если вас это не убеждает, ступайте к моим врагам. – Сиприан, ну не принимайте так близко к сердцу. Хотя этот свет, мигающий в ста метрах над головой, вовсе не такая уж приятная картина. – А вы знаете, Элиана, какое мощное лобби борется против моего проекта? Крупные промышленники, связанные с крайними правыми. На лице Элианы изобразилась встревоженность. – Да, да, Элиана, настоящие «фашо», как говорили когда-то. И тесно связанные с ядерным лобби. Они финансируют известные вам политические партии и делают все, чтобы помешать мне приобретать земли. Подобная картина политического коварства все меняет. Элиана с отрочества боится заговора крайне правых. В ее представлении студентки-гошистки все президенты и министры были крайне подозрительными личностями, которых поддерживает армия, готовая захватить власть. Из своего маоистского и троцкистского опыта она усвоила, что буржуазный режим – это этап на пути к диктатуре. Так что ей кажется вполне правдоподобной мысль, что Сиприана преследует и ненавидит бессовестная буржуазия (она не знает, что на самом деле в молодости барон был членом крайне правой организации). И она уже чувствует, что готова вступить в борьбу. Машина проехала под пересечением высоковольтных линий. Журналистка замечает тюрьму, ощетинившуюся башнями и сторожевыми вышками. До диктатуры, как всегда, рукой подать. Слева от национальной автострады ответвляется дорога, ведущая к зоне пригородных особняков. Сиприан сворачивает и едет по дороге до полуразвалившейся стены, за которой высятся столетние деревья, нагие в эту пору года. – Мое поместье! Он выходит и открывает ворота. Машина въезжает под сплетенные ветви деревьев, катит по покрытой гравием аллее, затем, проехав через газон, останавливается перед домом из белого тесаного камня, украшенного резными деревянными балконами. Вокруг огромный парк. Чувствуется, что многие поколения детей играли в его чаще, где несколько строений – какая-то будка, голубятня – являются ориентирами в волшебной стране. Говоря «мое поместье», Сиприан несколько слукавил, поскольку дом принадлежит его жене. Но он поддерживает видимость, сознавая, что дворянские титулы и имения все еще – спустя два столетия после революции – являют собой социальный паспорт. Разорившийся дворянчик, он познакомился с Мари-Франсуазой, единственной дочерью богатой четы торговцев скобяным товаром. Мари-Франсуаза, студентка исторического факультета, была молода (гораздо младше его), красива, умна и прекрасно играла в теннис. Они поженились, у них родилась дочь. После десяти лет совместной жизни в Париже богатая наследница обнаружила, что Сиприан ей изменяет, и уехала в этот загородный дом, принадлежавший ее родителям. Барон умолял простить его. Мари-Франсуаза сдалась на его мольбы, но только потому, что дочка безумно любит отца, и поставила условие: отныне он живет у нее. В свои пятьдесят пять Сиприан ведет жизнь как бы жиголо, в доме держится тихо и скромно, но иногда, пользуясь отсутствием жены, принимает очередную любовницу. Барон создал видимость спонтанного приглашения Элианы к себе, хотя у него все было обдумано. Мари-Франсуаза участвует в каком-то конгрессе в провинции, их дочка отправилась к подруге. Сиприан рассказывает Элиане историю имения, представляющую собой смесь анекдотов из жизни родителей и дедов его жены и чистого вранья: в 1862 году якобы его прадеды построили этот дом рядом с железной дорогой. В долине между холмами паровоз, влекущий за собой шлейф дыма, являл единственный элемент современности, раз в день проезжая посреди полей. Сиприан еще помнит поезд в десять семнадцать, на смену которому сейчас пришли грохочущие автострады. Из года в год он бессильно наблюдает постепенное уничтожение рая своего детства. В полукилометре отсюда находится торговый центр «Робот», куда приезжают покупать всякую бытовую электротехнику все живущие в радиусе десяти лье. С южной стороны находится исправительное заведение строгого режима, построенное в 1975 году. Высоковольтная линия, что проходит на западе, регулярно создает помехи радио-и телеприему. За двадцать лет стоимость имения упала вдвое. Поднимаясь на крыльцо, Сиприан с фатализмом разорившегося аристократа говорит Элиане об этом последнем своем убежище в разрушенном пригороде. Он проходит в вестибюль, затем в гостиную, где принимается рассказывать о тех, кто изображен на семейных портретах: вот это один из его предков, уехавший сражаться за независимость Америки; эта суровая женщина в черном кружевном чепце – двоюродная прабабушка, феминистка и коммунарка (на самом деле – двоюродная бабка Мари-Франсуазы, жена торговца скобяным товаром в Бове). Услыхав про эту неканонизированную святую, Элиана восклицает: – Она, вполне возможно, знала Флору Тристан! У вас есть архивы? – Все утрачено, выброшено, сожжено! Она была позором семьи. Братья лишили ее доли в наследстве и уничтожили все связанное с ней, прямо как сталинские сатрапы. Все, кроме этой картины. Взволнованная Элиана вскинула голову. В сухощавом лице этой женщины она видит ту же непреклонность, какую чувствует в себе. Сиприан внезапно смущенно смолкает (на самом деле он ищет, что бы еще придумать). Через несколько секунд он протянет руку к гостье, чтобы увлечь ее к дивану; ему остается лишь сорвать мягкий созревший плод. Разговор продолжится после занятия любовью. Закрыв глаза и выдохнув дым «Кравен А», Сиприан говорит: – Нет, вы никакая не правая и не левая! Вы, Элиана, мудрая… – Да нет же, я самая настоящая дрянная озлобленная гошистка! – Нет, вы принадлежите к тому меньшинству, которому предназначено думать, понимать, играть жизнью, знать то, чего не знают другие. Она обожает это обращение на «вы» даже в момент телесной близости! – Вы принадлежите к избранному высшему классу! Элиана заливается смехом. Она приподнимает голову и поворачивает к Сиприану лицо, немножко раскрасневшееся и сейчас какое-то детское. Выражение жесткости, измученности куда-то исчезло, словно толчки свежей крови превратили бунтарку в чувственную женщину, которой хочется смеяться, любить, испытывать оргазм. Все идеи Сиприана, все его слова должны были бы возмущать Элиану, противоречить ее гуманистическому сознанию, чувству равенства, ее неприятию любой несправедливости. Однако он веселит ее. Она находит его одухотворенным, необычайным, видит в нем своеобразного бунтаря. Что, впрочем, не мешает ей спорить с ним. – Избранный класс… высший класс… Уж не собираетесь ли вы превратить меня в представительницу высшей расы, как эсэсовцев? Сиприан порывисто взмахнул указательным пальцем: – Идиоты, скоты. Они опорочили все, к чему прикасались. Они даже антисемитизм опошлили. Элиана недовольно поморщилась: на некоторые темы не шутят. Но ей было так приятно рядом с этим крупным мужским телом. Этот голос доставлял ей доселе неведомое удовольствие: не бояться слов, не быть страшно серьезной, зная, что в результате еще больше укрепится ее вера в прогресс… Однако Сиприан, увлеченный своей провокационной речью, не может остановиться: – До Гитлера антисемитизм был вполне приемлем. Случались, конечно, эксцессы вроде дела Дрейфуса, но в основном все происходило пристойно и в меру… – Прошу вас, немедленно замолчите! – почти кричит она. Сиприан понимает, что зашел слишком далеко. У Элианы опять стало лицо женщины, знающей истину. – Сейчас вы мне сообщите, что все средства информации находятся под контролем евреев… например, вроде меня! Так вот, это не так! Сиприан изображает огорчение. А на самом деле думает: «Бедняжка! Она воображает, будто что-то контролирует, и не подозревает, что является всего лишь шестеренкой!» Однако оправдывается он очень тонко: – А вы знаете, что мать у меня еврейка? Лицо Элианы проясняется. Какой он все-таки чудовищный циник! Сиприан, оказывается, еврей. Он изображает речи своих врагов. Его поведение объясняется страданием. Она снова кладет голову ему на грудь, взволнованная невозможной, в сущности, встречей двух неисправимых бунтарей – анархиста правого толка и левой активистки. Она спрашивает: – А ваша мать рассказывала вам про ту двоюродную прабабушку, коммунарку? – Нет, она ведь была со стороны отца. Да в любом случае об этом и речи быть не могло: эта тема была табу. Ее вымарали из истории. – А как же вы узнали? – Сестра дедушки рассказала почти что по секрету. Женщины в нашей семье передавали эту историю из поколения в поколение. Элиана тронута тем, что женщины передавали друг другу эту тайну. И когда барон произносит эти слова, его перстень с печаткой выписывает изысканную арабеску. Элиана мурлыкающим голосом спрашивает его: – А вам иногда не наскучивает быть немножко женоненавистником? Распаленная желанием, она глядит на него. По правде сказать, Сиприану совсем не хочется повторять, но надо: слишком большой куш поставлен на кон!5
Менантро взирал на море. Легкий ветерок трепал его волосы. Затем камера приблизилась и углубилась в его просветленный взор. Благодаря этой образной игре уподоблений казалось, будто Менантро самолично увлекает зрителей в прозрачную глубину вод под скалой Афродиты, чтобы собрать жемчужины – те, что он хочет подарить молодежи, Третьему миру, женщинам и всем пользователям Интернетом. Белый берег Кипра искрился под солнцем, и звучал голос ПГД Всеобщей кабельной – сладостный, обволакивающий, дружественный, преисполненный счастья, оттого что есть возможность раздать жемчужину знания, жемчужину телекоммуникаций, жемчужину информации, жемчужину аудиовизуальных средств, жемчужину окупаемости инвестиций… В течение нескольких секунд у зрителей «Другого канала» было чувство, будто из телевизора их овевает ласковый средиземноморский ветерок, меж тем на экране возник портрет Рембо в сопровождении слогана: «Войдите в абсолютно новый мир». Этим образом клип завершился. На экране опять появилась шумная кабина вертолета. Элиана Брён вещала конструктивным голосом: – «Охота на ведьм» служит не только для того, чтобы разоблачать. Как и в первой передаче, вышедшей в эфир месяц назад, я с удовольствием принимаю в нашем вертолете «несущего надежду». Камера спанорамировала в глубь кабины, где находился, оробевший и напряженный, человек лет сорока с бритой головой, облаченный в теплую куртку с капюшоном. Элиана голосом, в котором доминировали ободряющие интонации, представила его: – Франсис – гей. Ему приходилось сражаться за право быть тем, кто он есть, – в школе, в универе, в собственной семье, на работе. Многие годы он боролся за то, чтобы иметь возможность идти по жизни с высоко поднятой головой и заставить уважать себя как полноправного гражданина. Рот Франсиса сжался в недовольной гримасе. – Сейчас, – продолжала Элиана, – общество хотело бы заставить нас поверить, будто для Франсиса теперь стало все легко и просто. Да, благодаря «Gay Pride», благодаря outing[19] некоторого числа политиков теперь, несомненно, все обстоит гораздо лучше. Но значит ли это, что теперь возможно и просто быть геем? Или нет? Вот Франсис сейчас нам это объяснит. Журналистка с материнской улыбкой протянула микрофон гостю, который принялся рассказывать о своих душевных страданиях: – Да, действительно… Например, сейчас я хотел бы иметь ребенка, но для меня это невозможно. – Вы хотите сказать, Франсис, что ваше желание иметь ребенка наталкивается на запрет? – Да, я это утверждаю. Я живу с моим другом, у нас совершенно нормальная пара. Привет, Фарид, если ты меня видишь! Я тебя люблю! Так вот, государство' отказывает нам в праве иметь детей подобно любой другой паре. – Франсис, вы мечтаете усыновить ребенка? – Да, но нам категорически в этом отказано. Единственный выход – пойти на обман и притворяться холостяками. А раз мы объявили себя гомосексуальной супружеской парой, нам запрещается быть родителями. – А кто запрещает? Франсис задумался. – Вообще-то… ответственность размазана… Во-первых, разумеется, государство с его устаревшими законами, которые допускают только один тип семьи. Ну и конечно, существует бытовое лицемерие тех, кто, как они утверждают, ничего не имеет против геев и лесбиянок, но не испытывает никакого желания идти в этом отношении дальше. И тут возникает вопрос: а не является ли их толерантность скрытой формой гомофобии? Но в любом случае я считаю, что наше общество принимает как должное эту дискриминацию, когда мужчина и женщина могут вместе иметь ребенка, а двое мужчин или две женщины – нет. И у меня такое ощущение, что это подстроено определенными лицами. – Франсис, а вы подавали заявление? – Еще нет. Надо сказать, что антигеевскоедавление действует на всех, в том числе и на нас. Например, мой друг на перепутье: он желал бы создать постоянную семью, но в ситуации, когда геи рассматриваются как холостяки, извращенцы, маргиналы, это невозможно. Элиана выбрала этот момент, чтобы продемонстрировать свою беспристрастность. – По правде сказать, Франсис, ваше видение семьи может показаться немножко… конформистским. С понятием семьи связаны кое-какие сомнительные ассоциации. Работа, Семья… Вам это ничего не напоминает?[20] Франсис ответил с улыбкой влюбленного: – Но это не тот тип семьи, какую я хотел бы создать с Фаридом. – А что вы ответите тем, кто утверждает, что для нормального развития ребенка необходимо взаимодействие двух начал – мужского и женского? Франсис на секунду задумался. Ответил он с основательностью человека, не первый год обсуждавшего проблему и оттачивавшего аргументы в бесчисленных дискуссиях: – Биология, модель, созданная природой, традиционная пара – это ориентиры, которые неизменно подводят к некоей предопределенной модели. Я же убежден, что свобода человеческого духа, напротив, позволяет вообразить жизнь тысячекратно разнообразную, чуть только замешивается любовь. Почему же геи, лесбиянки, би– и транссексуалы не могут быть родителями? Я спрашиваю: кому это мешает? По молчанию Элианы чувствовалось, что она сдается под напором столь весомых аргументов. Конечно же, она здесь для того, чтобы информировать и поддерживать дискуссию. Но на этот раз ее задача была обольстить Фарида и доказать ему свое благородство, посвятив его любовника в телезвезды. Она опять повернулась к камере: – Спасибо, Франсис. А сейчас мы переходим к следующему этапу второй передачи «Охота на ведьм». Будучи телеведущей, внимательно прислушивающейся к замечаниям телезрителей, Элиана начала: – Я пользуюсь возможностью поблагодарить вас за ваши многочисленные письма, даже если в некоторых меня упрекают в том, что порой я… слишком много говорю о женщинах. Правда, в течение многих столетий о них почти что не говорили. Что ж, сегодня я без лишних слов постараюсь доказать, что атакую не только мужчин. Итак, моей обвиняемой сегодня будет «ведьма» женского пола. Последние слова она произнесла понизив голос, словно для того чтобы напугать детей. Вертолет летел над холмистой местностью; несколько деревень с возвышающимися над ними колокольнями напоминали картины, написанные Ван Гогом в Овере. – Мы прилетели в департамент Валь-д'Уаз, под нами коммуна Фонтен-о-Буа, где мы приземлимся сразу после рекламы. Рекламные клипы сменяли друг друга в течение пяти минут. Инсектицид «Zip» призвал телезрителей очистить свои дома от «всяких паразитов», и вот камера опять показала пассажиров вертолета, который подлетал к замку, стоящему среди обширного парка. Лицо у Элианы вновь стало суровым. – Сегодняшней «ведьме» восемьдесят пять лет, она очень богата… Ее муж Юбер Персегрен в сороковых годах создал фирму по производству бытовых электротоваров, которая отнюдь не слыла образцом социальной политики. В период полной деколонизации он, как утверждают некоторые, финансировал движения, которые боролись за то, чтобы Алжир продолжал оставаться французской колонией. За это Юбера Персегрена никто не привлекал к ответственности, и в прошлом году он мирно скончался в этом замке… Вертолет, снижаясь, кружил над высокоствольными буками. Элиана продолжала рассказ, словно исповедуясь перед сражением: – Однако и теперь вдова Персегрен продолжает тиранически властвовать здесь. Хотя большинство граждан желают сделать из коммуны образец экологической чистоты благодаря созданию фермы ветроустановок, создается впечатление, что здесь до сих пор царят феодальные законы! Жанна Персегрен решительно отказывается продать несколько земельных участков, необходимых для реализации этого проекта, который отвечает требованиям Европейского сообщества по борьбе с потеплением климата. Преклонный возраст ничуть не извиняет ее, и я решила потребовать у этой женщины объяснений. С этими словами Элиана выпрыгнула из приземлившегося вертолета. Усыпанная гравием аллея вела к замковому крыльцу. Камера попыталась уловить какое-нибудь движение за плотно задернутыми шторами на окнах. Стоя перед запертой дверью из резного дерева, Элиана достала мегафон и крикнула: – Жанна Персегрен, телевидение просит вас объясниться!6
Известие о смерти Жанны Персегрен, у которой случился сердечный приступ вскоре после того, как Элиана подступила к дверям замка, произвело достаточно неблагоприятное впечатление. Она умерла на следующий день после передачи, но именно в тот самый час, когда «Охота на ведьм» шла в эфире. После сообщения Франс-Пресс появились высказывания против злоупотреблений в телевизионных реалити-шоу. Часть прессы приняла сторону покойной восьмидесятипятилетней старухи, которая фактически подверглась преследованиям по той причине, что распоряжалась своей частной собственностью по собственному усмотрению. Но другие журналисты отнюдь не были склонны проливать слезы по поводу судьбы этой малосимпатичной дамы, к тому же уже стоявшей одной ногой в могиле. Вспомнили, кстати, что ее покойный супруг регулярно увольнял сотни работников без малейших угрызений совести. Впрочем, не было никаких данных, позволяющих достоверно установить связь между ее кончиной и передачей Элианы. Развернулась широкая дискуссия. Но один человек был искренне возмущен. Тереза Ламбер, пенсионерка из Дюнкерка, миноритарная акционерка Всеобщей кабельной компании. Несколько месяцев назад, клюнув на рекламное предложение, она стала абонентом «Другого канала», репортажи о животных которого восхищали ее; с безмерным интересом она открывала для себя способы копуляции насекомых, ужас, какой охватывает мышей перед змеей, проявление материнского инстинкта у самки гиппопотама. Но зато она ненавидела еженедельную передачу, называемую «Бунтари», в которой какая-то стерва регулярно затаптывала в грязь Папу Римского, правых, армию, семью. А теперь эта же стерва изгаляется в ежемесячной передаче, куда она приглашает педерастов и нападает на стариков. Дочь участника Первой мировой войны, Тереза всю жизнь экономила, в тридцать лет потеряла мужа, одна вырастила двоих детей. Все свои скромные накопления она вложила в акции ВСЕКАКО, которую рассматривала в некотором смысле как «свою» компанию – один из ее двоюродных братьев работал в ней. Она полагала, что имеет дело с солидным предприятием, но в последнее время стала морщиться, наблюдая за бесчисленными выступлениями ПГД по телевидению и за огромным количеством нелепых инвестиций, высокопарно именуемых «новой экономикой». А уж эта передача «Охота на ведьм» переполнила чашу ее терпения. Тереза узрела в ней отвратительный принцип. И то, что в качестве жертвы выбрали женщину почти того же возраста, как она, чуть ли не ворвались к ней в дом, довели ее до такого состояния, что та преждевременно отошла в иной мир, переходит всякие границы. Пенсионерка из Дюнкерка открыла секретер, достала лист бумаги и ручку и написала – плотным, но разборчивым почерком, как учили в школе, – письмо, адресованное Марку Менантро, в котором просила аннулировать ее абонемент на кабельный канал, изложив предварительно причины такого решения. Она сообщила президенту о своем беспокойстве в связи с эволюцией ВСЕКАКО, а в заключение проинформировала о намерении продать принадлежащий ей пакет акций, если в течение ближайших месяцев она не увидит большей серьезности в управлении компанией, «бывшей крайне основательной в эпоху крупных проектов по прокладке подводного кабеля, изготовлению оборудования атомных электростанций и т. п.».* * *
А несколькими часами раньше в Париже, в центре квартала Марэ, в квартире Франсиса Люрона, произошел супружеский скандал. Возвращаясь из бассейна с небольшим рюкзачком на плече, Франсис воображал, как будет удивлен Фарид его появлением на телеэкране. Не вдаваясь в подробности, он порекомендовал ему не пропустить этот эпизод «Охоты на ведьм». Он позанимался в спортзале. Возвратясь с бутылкой холодного шампанского и радостно предвкушая, как разопьет ее с любовником, Франсис закрыл дверь и позвал: – Мой волчоночек… Фарид сидел в гостиной в кресле, положив руки на подлокотники и стиснув зубы, готовый растерзать свою жертву. Растерявшийся Франсис понял, что его телевизионный дебют не произвел того впечатления, которого он ожидал, и это подтвердилось после первой же фразы его сожителя: – Ты что, решил выставить меня на всеобщее посмешище? – Любовь моя, да никогда в жизни! – Ах, так ты даже не понимаешь этого? – А в чем дело? Передача, да? Я плохо выглядел в ней? – Нет, ты решительно круглый дурак! Вылезти перед всем светом в роли пидора, желающего завести ребенка! И ты еще спрашиваешь, как ты выглядел! Ты хотя бы попытался спросить себя, а вдруг мне не понравится, что ты говоришь обо мне по телику? От злости, которая звучала в словах Фарида, сердце Франсиса сжалось. Сознание несправедливости этой атаки дало ему силы реагировать, как если бы он получил дополнительное подтверждение о том, что у друга есть сложности в восприятии гомосексуализма. Стараясь сдерживаться, он отнес бутылку шампанского в холодильник, вернулся как ни в чем не бывало в комнату и спокойным, насколько это было возможно, тоном обратился к Фариду: – Это очень хорошо, что я выступил по телевидению. Для тебя неприемлема мысль, что гей может вести нормальную жизнь. Да, жить вместе – это возможно. Но иметь ребенка – это выходит за пределы твоего понимания. – Ты что, думаешь, что я стал педиком, чтобы иметь детишек? В тот день, когда я захочу детей, я вспомню, что для этого существуют женщины! Все та же песня! Но Франсис не сдавался: – По-твоему, геи должны лишь трахаться, а любовь может быть только с девушками, да? – Завел свое… Ты думаешь чего-то добиться, изливаясь перед этой журналисткой? Думаешь, она всерьез воспринимает твои проблемы? – Но она хотя бы некоторые проблемы понимает. После этих слов наступило молчание, и Франсис начал беспокоиться. Не хватало, чтобы Фарид разозлился и хлопнул дверью. Служащий «Экспресс-почты» робко попытался задобрить его: – А я шампанского купил. – Пошел ты со своим шампанским! – Ну чего ты так разнервничался? – Заткнись, тебе говорят! Франсис боялся потерять Фарида. Он себя ощущал счастливым геем, которому завидуют гомосексуалисты-ровесники, потому что у него есть красивый любовник. Всякий раз, когда в доме возникала напряженная обстановка, его охватывал ужас, он представлял себе, как его сожитель уходит, а после этого у него наступает нервная депрессия, а потом – месть стареющих гомиков, всех этих сорокалетних стариков, которые с жалостью будут смотреть на него. В его голосе зазвучали нотки страха: – Ну что с тобой, Фарид? – Отцепись! Египтянин не хотел ничего слышать, он отвергал искреннюю любовь Франсиса, который плачущим голосом пожаловался: – Ты такой недобрый со мной… – Хватит кривляться! Надоело! – Я хотел только доставить тебе удовольствие. – Все, привет, чао! Фарид вскочил, схватил куртку и направился к двери, но Франсис уцепился за его руку: – Куда ты? Ну конечно, трахаться с кем-нибудь! Франсис сменил жалобный тон на строгий, в его голосе был упрек. В конфликтах с Фаридом он, пытаясь взять верх, использовал все возможные тактики. Однако беспорядочные эти попытки ни к чему не приводили. Они лишь демонстрировали, что он ничего не понимает. Все его поведение словно бы служило доказательством, что он хочет лишь удержать Фарида, и тот чувствовал себя чем-то вроде игрушки, домашнего животного. И Фарид с возмущением бросил: – Трахаться я иду или нет, тебя это не должно касаться. Я, старина, не твоя собственность! Внезапно он посмотрел в глаза своему сожителю, поджал губы, сморщил нос, словно передразнивая его, и несколько раз повторил окарикатуренно женственным голосом: – «Мой дружочек Фарид! Мой дружочек Фарид!..» И только подумать, что ты посмел произносить мое имя по телевизору! – И в заключение без всякой жалости к своему безутешному партнеру он холодно объявил: – А сейчас я иду к куколке, которую обожаю! Это прелестная, стройненькая, миниатюрная блондиночка. Она умна, не трындит о праве гомосексуалистов на усыновление детей и с радостью будет ходить со мной всюду, куда я захочу. С ней я отдохну от педиков вроде тебя.* * *
Бросая вызов этой старой буржуазке, Элиана была искренне убеждена, что тем самым доказывает свою отвагу. После возбуждения во время съемки на вертолете, после чувства успеха во время коктейля по окончании передачи у нее, когда внезапно пришло известие о смерти Жанны Персегрен, возникло ощущение, что ей пытаются испортить удовольствие. Она сидела за столом в ресторане с журналистом, который готовил статью о ней для женского журнала, перед ней стояло блюдо с дюжиной устриц, и тут вдруг директор «Другого канала» позвонил ей по мобильнику. Узнав, что у старухи после отлета вертолета случился сердечный приступ и спасти ее не удалось, Элиана воскликнула: – Вот подлая! – Но она тут же извинилась: – Простите, это уже из разряда черного юмора. Элиана увидела разверзшуюся пустоту под ногами. Удар настиг ее в тот самый момент, когда удача улыбнулась ей. Предвидя неприятности, какие обрушатся на нее после этой смерти, она чуть ли не была уверена, что вдова Персегрен сделала это в том числе и для того, чтобы навредить ей. Смерть придала ей ореол невинности и очернила репутацию «Охоты на ведьм». И лишь на другой день ей удалось, сдерживая себя, выразить свои сожаления по поводу этого несчастного совпадения. Однако, когда она узнала, что младшие Пер-сегрены решили подать в суд на «Другой канал», ее раздражение обернулось негодованием. В присутствии главного редактора программ она не смогла сдержать возмущение несправедливостью: – Эти сволочи в своем репертуаре! Делать профит на семейной трагедии! Как будто они еще недостаточно зла причинили. Ничего, я буду контратаковать! – Элиана, только ничего не предпринимай. Канал заплатит. Эта поддержка убедила ее сдержать свой пыл.* * *
Письмо Терезы Ламбер не дошло до ПГД. Как и другие жалобы подобного рода, оно было направлено в главный секретариат, где доктор филологических наук (не нашедший лучшего применения) делил письма на те, что требуют стандартного ответа, те, что касаются отдельных филиалов, и те, что заслуживают особого внимания. Успешно пройдя это испытание, письмо Терезы Ламбер попало на стол заместительницы генерального Ольги Ротенбергер. И пока Менантро разъезжал по планете в поисках, куда бы еще инвестировать капиталы, его сотрудница держала караул в родной фирме. Она была чрезвычайно довольна, получив это послание, исполненное здравого смысла, которое выражало тревогу все возрастающего количества миноритарных акционеров. Уже несколько месяцев финансовый мир все больше нервничал, в нем только и говорили, что «мыльный пузырь Интернета вот-вот лопнет». Двумя годами ранее администраторы ВСЕКАКО единодушно поддержали направления, предложенные новой дирекцией. Акции шли вверх, каждый ждал своей доли в надежде, что информатика, Web, телекоммуникации, мобильная телефонная связь прольются на старую промышленную фирму валютным дождем. Потом на бирже последовательными волнами пошло снижение курса и появились долги. Несмотря на бесчисленные финансовые аудиты, никто не понимал, что грядет. Деловые люди слепо плыли по ветру, который менялся со дня на день. А теперь они хотели защитить традиционные активы компании (промышленный кабель, оборудование электростанций) и притормозить инвестиции. Началась глухая борьба между теми, кто был назначен ПГД для того, чтобы революционизировать ВСЕКАКО, кто верил в его провидческий гений, и теми, кто хотел остановить снижение капитализации. Ольгу, после того как она успешно проявила себя в немецкой частной компании, обеспокоенные представители администрации переманили во ВСЕКАКО. Чем хуже становилось положение, тем уверенней был Менантро, ожидая скорого изменения конъюнктуры. Он нисколько не сомневался: лавина прибылей вот-вот превратит топтание на месте в успех. Вместо того чтобы возвратиться к жесткому менеджменту, он все более идентифицировался с «Rimbaud Project», который вызовет «расцвет серого вещества», и рассчитывал на успех интернет-портала ВСЕКАКОНЕТ, правда уже обложенного дюжиной конкурентов. Каждое утро он вступал в сражение, убеждая средства массовой информации, уговаривая администрацию вкладывать еще большие средства, привлекать в корпорацию деньги. Ольга проявляла себя более прагматичной. Прочитав с десяток писем, подобных письму Терезы Ламбер, она сочла, что «Охота на ведьм» портит образ ВСЕКАКО. От нее следует отказаться, чтобы не чернить репутацию фирмы. Она задумалась, как это сделать, и тут ее сотовый телефон заиграл мелодию «Когда одну любовь…». Она нажала на кнопку: – Ольга, это Марко… Ольга, вы не представляете, какой я нашел земельный участок! – Погодите, скажите… – Над самым Лос-Анджелесом… Тысяча гектаров между океаном и горой. К услугам гостей бунгало несказанной роскоши. Помните, это для той покупки, о которой я вам говорил… – Ну да, да, то казино… только я не верю, что их расчеты достоверны. – Ольга! На маленьких ставках корпорация не сделает рывок. В Париже люди боязливые, а тут все меня убеждают, что ВСЕКАКО – это «мировой лидер»! – Поскольку ответом было молчание, он заявил: – Уверяю вас, на лесть я не клюю. Похоже, он был в упоении. – Я сижу у бассейна под пальмами. Мы должны все обговорить после обеда. У меня иногда затруднения с пониманием их произношения, но думаю, в главном мы пришли к согласию. – Я сожалею, что придется отвлечь вас более приземленными проблемами. У нас тут крупные неприятности из-за «Охоты на ведьм» на «Другом канале». Поток писем от недовольных акционеров. – Да стоит ли на все обращать внимание! – Да, но есть покойник! – сообщила Ольга, перед тем как изложить ситуацию. – Да, это неприятно… Может быть, стоит передачу прекратить. Все эти неприятности нагоняли скуку на Марка Менантро, который хотел видеть только положительные аспекты своей деятельности. Сменив тему, он спросил Ольгу, способна ли она представить прекрасный дом в кубистском духе у горного склона с собственной площадкой для гольфа. – Да, представить способна, но… Марко, вы сами недавно назначили эту девицу и не можете так резко сменить свое отношение. Она, с ее характером, может поднять скандал. – Да, действительно. Тем более что она мне очень нравится. Остается только откупиться от нее толикой денег. И сказать, что передача прекращается, но мы ждем от нее новых идей для «Проекта Рембо». Разговор внезапно прервался – как всегда после двух-трех минут в этой сети сотовой связи, которую приобрела ВСЕКАКО. Приходилось снова перезванивать. Но Ольга, не дожидаясь повторного звонка, надела манто, взяла сумочку, стремительно пронеслась по коридору и велела своему личному шоферу везти ее в студию «Другого канала».7
Элиана кладет голову на обнаженную грудь Сиприана между плечом и подбородком, так ей больше всего нравится лежать после занятий любовью. Она прижимается к его широкой груди, покрытой нежной волосатой кожей, к груди, удобной, словно подушка. А Сиприан, гладя ей волосы, мысленно решает вопрос, верный ли он сделал выбор, поставив на женщину, карьера которой может так же стремительно рухнуть, как взлетела. Он поворачивает голову к окну, ища какой-нибудь образ, который пробудит мечтательность Элианы и придаст некую поэтичность их связи. – Мне так нравится эта крохотная гостиница. И снег, который падает за окном словно для того, чтобы укрыть нашу тайную любовь. Элиана приподнимает лицо, надо признать чуть красноватое. – Двое беженцев во время войны, двое преследуемых подпольщиков… Пожалуй, более всех огорчен смертью Жанны Персегрен Сиприан, подсказавший Элиане сюжет второй передачи «Охоты на ведьм» и надеявшийся воспользоваться ее результатами. Успех передачи должен был бы подвигнуть мэра Фонтен-о-Буа на отчуждение владений Персегренов и установку ветродвигателей. Но опять в механизм попала песчинка, разрушив стратегические построения барона. Однако он проявляет упорство, свойственное профессиональным заговорщикам, всегда готовым подключить новые факторы. Если здание Элианы начинает рушиться, значит, самое время переходить к следующему этапу – переговорам с самим Менантро. Позвонив журналистке, он назначил ей свидание в гостинице «Амбьянс» в квартале Сен-Лазар. На улице падает пушистый снег. А трубы, из которых поднимается дым, оцинкованные водосточные желоба – эта поэзия черно-белого фильма помогает почти что забыть про стандартный номер, встроенную мебель и телевизор, подвешенный над кроватыо администрацией «Амбьянс», которая недавно произвела ремонт гостиницы. В дверь стучится горничная. Сиприан кричит: – Позже!.. Он поворачивается к Элиане: – Забудьте о своих сомнениях! Они вас подвели… Будьте же циничны, как они. Вероятно, он прав. Во всем виновата ВСЕКАКО. Элиана тесней прижимается к барону. Мужской голос проникает сквозь кожу: – Пригласите Менантро в передачу «Бунтари». Журналистка приподнимается, потом заливается хохотом, отчего у нее трясутся груди: – Менантро! Бунтарь! Не говорите глупостей. – Во всяком случае, он себя считает бунтарем. И это было бы интересно – разговорить его… разумеется, без всяких подыгрываний, но это ему бы польстило. А после съемки вы устроите небольшой дружеский коктейль. И все будет забыто. – Послушайте, я ведь все-таки не шлюха! – Нет, вы просто тактик. Взглянув на часы, он обнаруживает, что уже семь вечера. А он обещал Мари-Франсуазе ужинать дома. Она сегодня принимает друзей, и надо поддержать видимость прочной буржуазной семьи, в каковом спектакле барон должен принять участие, чтобы не лишиться крова и пропитания. – Принцесса, я должен бежать. Я обещал дочке поужинать с ней в ресторане. – Не называйте меня принцессой. Я вас люблю. Спустя десять минут они обменялись около гостиницы прощальным поцелуем, и торговец ветроустановками растворился в толпе, оставив любовницу на тротуаре. Асфальт покрыт грязью, но вверху, на уровне крыш, Париж по-прежнему похож на огромный город бедняков, пролетариев и поэтов, каким он представлялся в детских мечтах Элианы. Она растроганно шепчет: – Мы – двое подпольщиков! Телефонный звонок вырывает ее из мечтательного настроения. Она достает мобильник и раздраженно бросает: – Да… – Здравствуйте, Элиана, это Марко. – Кто? – Марко… Марк Менантро. Элиана было решила, что кто-то ее разыгрывает, но, слава богу, она узнает напыщенный голос ПГД. Менантро звонит ей на мобильник, а она чуть было не разъединилась. – Ой, извините… я тут вся в работе. Она мгновенно спохватывается, что для этого ей надо бы находиться в кабинете, но ПГД не акцентирует на этом вопросе внимания. – Дорогая Элиана, вам бы надо подумать о небольшом отдыхе. Что он этим хочет сказать? Почему он сам позвонил? «Охота на ведьм»? Смерть старой карги? Журналистка ждет выговора, но тон у Менантро по-прежнему жизнерадостный: – Я звоню вам из Калифорнии. У нас тут роскошная погода. Похоже, что мы – «мировые лидеры». А что в Париже? – Э-э-э… Представляете, у нас идет снег! – Невероятно… А знаете, я только что посмотрел вашу запись в Интернете. Вот она, катастрофа! Элиана забыла про запись в Хакинг-клубе! Это конец… однако голос Менантро все так же безмятежен: – Да, мне переслали запись последней вашей передачи. Я нахожу ее великолепной, дерзкой. Элиана облегченно вздыхает. Менантро не видел пиратскую съемку. – Впрочем, я ведь вам говорил: я решительно уважаю независимость моих сотрудников. Судорога, сведшая желудок журналистки, проходит. Какой, интересно, приговор последует за этими комплиментами? – Неприятность в том, что в дирекции корпорации я чувствую настороженность. Крайне досадно, что эта женщина умерла. Полагаю, нам придется… временно… приостановить эту передачу, чтобы отточить концепцию. Что делать – протестовать, отказаться? Элиана не решается выразить какую-то реакцию. Внезапно на нее накатывает почтение к иерархии, напоминая, что надо подчиниться, спасти двести пятьдесят тысяч евро, которые она еще не получила. Но, набравшись смелости, она лепечет: – И все-таки… Это может ударить по моей репутации. Мы только что с шумом начали этот цикл передач. Возникнет впечатление, будто меня наказывают за ошибку. – Да вовсе нет! Найдем убедительный предлог, и месяца через два вы вернетесь, усилив свои позиции. Именно об этом я просил директора канала. Кстати, Ольга должна связаться с вами, чтобы предложить возмещение. Stock-option. В общем, что-нибудь приятное. Он хочет сейчас дать ей деньги! Сиприан прав: это абсурдный мир. Элиана, обретя некоторую уверенность, отвечает: – Что ж, если вы считаете, что это будет в интересах ВСЕКАКО… Но мне бы хотелось, чтобы вы публично выразили мне свою поддержку. – Разумеется. Обещаю. – У меня даже есть на этот счет предложение… – Элиана, говорите, что я могу сделать для вас? – Ну, например, вы могли бы принять участие в одной из передач цикла «Бунтари» в феврале. – Прекрасная мысль! Я посмотрю, что смогу сделать. Пришлите мне ваши вопросы. И главное, не забывайте «Rimbaud Project». Надо бы организовать большой публичный показ, по-настоящему провокационную выставку современного искусства, что-нибудь авангардное, чтобы поднялся шум. Дорогая Элиана, подумайте над этим. – Я подумаю. – Мы скоро увидимся. До свидания! – До свидания, господин президент. Элиана какое-то время еще топчется в слякоти на тротуаре, сжимая в руке трубку. Она пытается заглянуть в будущее, решив, что в худшем случае сможет, прежде чем вернуться на канал «Франс-3 Пикардия», продержаться на пособии по безработице. Но тут же обрадованно спохватывается: ведь скоро она будет богатой – и решает, что ведет при пособничестве Сиприана очень ловкую игру. И вдруг Элиана вспоминает о сыне Артюре. Занятая своими делами, она уже некоторое время практически не уделяет ему внимания. Когда утром они встречаются за завтраком, она едва успевает поговорить с ним, убеждая себя: Артюру нужна независимость, свобода, – словно пытаясь оправдать свое отсутствие в доме. А ребенку необходимо, чтобы с ним говорили, ему надо материнское тепло. Мысль, что нужно заняться Артюром, вырывает ее из подавленного состояния. Она заходит в мясную лавку и покупает большой антрекот, чтобы дома поужинать вместе с ним… – Ты здесь, сыночек? В глубине коридора горит лампа. Но в квартире тишина. – Ау! Артюр, мальчик мой! Элиана открывает дверь в комнату сына и вскрикивает. Артюр валяется на паласе рядом со включенным компьютером. Возле клавиатуры – пустые бутылки из-под пива, полные пепельницы, из которых торчат окурки самокруток. Мальчик лежит на полу, страшно бледный, и бормочет: – Мне нехорошо, нехорошо… Перепуганная Элиана склоняется над сыном. Оправдываясь, Артюр невнятно бормочет, что только что перешел «на высший уровень». Одурманенный алкоголем и марихуаной, он в конце концов повисает у матери на шее, и она поднимает его, ставшего для нее уже слишком тяжелым, и тащит к кровати, умоляюще говоря: – Артюр, сыночек, что же ты делаешь! В каком ты состоянии! Она укладывает его на простыни и гладит по голове: – Знаешь, я ведь тоже когда-то, бывало, покуривала косячки. Но мы это делали в компании, с друзьями, чтобы возбудиться. Почему ты сидишь в одиночестве, с этими чудовищными играми? Разве я тебя этому учила? Оставив Артюра на кровати, она выносит в кухню пивные бутылки и пепельницы. Возвратясь в комнату, она испытывает внезапный приступ ненависти к этому светящемуся экрану и, не зная, как погасить его, выдергивает вилку из розетки. Потрескивание жесткого диска прекращается. Артюр жалобно кричит: – Мама, не надо, я потеряю все данные… Элиана чувствует, как в горле поднимается спазматическое рыдание. Это слишком, слишком… Она опять садится рядом с сыном, ласково берет его руку и не отпустит ее, пока он не заснет.IV. Элиана разъяренная
1
Идея с диваном психоаналитика привела Ольгу в бешенство. Она верила в существование нормального поведения главы фирмы, поведения, исключающего как юмор, так и эксгибиционизм. Но Менантро, которого поддерживал его советник по связям с общественностью, похоже, идея эта понравилась. Его уже категорически не устраивала роль банального руководителя фирмы, занятого только делами. Взяв за основное правило оригинальность, он хотел сделать каждое свое появление на экране произведением искусства. Так что, лежа на диване во время беседы с Элианой Брён, он представил бы – на принадлежащем ему канале – свой воображаемый, интимный и гуманный портрет, тем самым утверждая свою веру в «новую экономику». Элиана практически не сопротивлялась. Озабоченная тем, чтобы доказать свою независимость, она, как утверждала уже не первую неделю, совершенно не думала ни о какой специальной режиссуре интервью с Менантро. Патрону не пришлось слишком сильно настаивать. – Поверьте мне, от слишком серьезного интервью возникнет ощущение, что вы мне подыгрываете. А если добавить немножко юмора, мы сразу перетянем зрителей на нашу сторону. Журналистка принимала каждое его дружеское предложение и заранее послала ему свои вопросы. Экстравагантное поведение Менантро воспринималось в финансовых кругах все с большим неудовольствием, и это могло сыграть на руку Ольге, но она в то же время должна была служить неким предохранителем, чтобы не дать поставить ВСЕКАКО совсем уж в смешное положение. Она порекомендовала ПГД быть как можно сдержанней и поехала вместе с ним на запись в телестудию. В гримерной советник по связям, не выпуская окурка сигары изо рта, изрекал свои обычные благоглупости: – Давай, Марко, забудь обо всем, будь самим собой. А главное, не бойся показать себя бунтарем. Чрезвычайно раздраженная заместительница Марко поинтересовалась: – Бунтарем против чего? Марк пожал плечами: – Против страдания, против несправедливости! Разве не это тема передачи? – Да, но также против дедовских методов организации предприятия! – уточнил советник. – Расслабься, Марко! Менантро сквозь прямоугольные очки весело взглянул на свою заместительницу. Он считал ее робкой. И хотел ей доказать, что он прав, что корпорация – это игра, что дела могут быть волнующими и возбуждающими. Некая внутренняя сила уже толкала его выйти на сцену. И как только покончили с гримом, он на несколько секунд закрыл глаза. Затем встал, вытянул руки, чтобы снять напряжение, и, словно его притягивал жар прожекторов, вышел на съемочную площадку, меж тем как оба его сподвижника прошли в аппаратную. Когда они молча проходили вдоль стены, заполненной экранами, кругленький человек наклонился к режиссеру и осведомился: – А это кто? – Советник Менантро по связям с общественностью и заместительница директора. Номер два во ВСЕКАКО… Кругленький человек повернулся с четкостью автомата к миниатюрной блондинке. Улыбаясь в полумраке во весь рот, он включил полный регистр непринужденного обаяния и протянул руку, восклицая: – Сиприан де Реаль. Здравствуйте! Большая редкость увидеть в кулисах телевидения красивую женщину. Чтобы оказаться рядом с Менантро, барон попросил Элиану пригласить его на съемку. Необходимо было пройти все этапы с той же стремительностью, с какой ухудшалась ситуация. Ольга с удивленным видом повернулась и бросила взгляд на круглое лицо бонвивана, вырисовывающееся в полусумраке. На какой-то миг она почувствовала легкое возбуждение… но она пришла сюда работать. Голос отсчитывал: – Внимание, двадцать секунд… десять… пять, четыре, три… Рэпер пропел несколько строф о городской войне, открывающих передачу. Затем на экране появился Марк Менантро, возлежащий на диване в позе «Олимпии» Мане: ноги вытянуты, рука на подлокотнике, подбородок в сгибе руки. Он снял пиджак и явил себя зрителям в облике менеджера в белой рубашке с галстуком. Элиана Брён, в черной блузке и черных брюках и с красными клипсами, с прической, ставшей более волнистой после встречи с Сиприаном, сидела рядом в кресле, готовая исповедовать ПГД. Когда прошли титры, камера показала крупным планом лицо журналистки. – Передача «Бунтари» рада, что нам удалось заполучить вас именно в феврале, который наконец-то начинает быть похожим на суровый зимний месяц… Уже неделю термометр показывал прямо-таки сибирские градусы, что принесло психологическое облегчение населению, обеспокоенному глобальным потеплением климата. – Кстати, потепление атмосферы – это одна из тем, на которые мы будем говорить с нашим гостем – бунтарем, не похожим на других, потому что это один из самых видных людей во французской экономике, один из ведущих представителей нашей промышленности, короче, на первый взгляд тот, кого называют сильным мира сего… Пока она говорила это, камера была нацелена на Менантро, чтобы детально рассмотреть его еще молодое лицо, сосредоточенные глаза за увеличивающими стеклами, руки с безукоризненным маникюром. А Элиана продолжала: – И однако этот человек разворошил самоуспокоившийся мир предпринимателей. Во-первых, тем, что появлялся в средствах массовой информации, не культивируя весьма характерного для руководителей крупных фирм вкуса к скрытности. Ну и потом, «новая экономика» представляет, на его взгляд, нечто большее, чем феномен рынка, скорей проект общества, который можно резюмировать так: «больше поддержки инициативе молодых» – и еще: «уменьшить загрязнение окружающей среды». Во всяком случае, именно по этой модели он преобразовал весьма почтенную Всеобщую кабельную компанию в «Проект Рембо», одно название которого уже говорит о многом. Камера в это время изучала черные, отлично начищенные туфли ПГД, а затем прошлась по носкам и далее по брюкам вдоль шва. – Еще одно уточнение: корпорация ВСЕКАКО, президентом которой является Марк Менантро, владеет нашим «Другим каналом». Было бы нелепо замалчивать это, однако во время интервью вы, – обратилась она к ПГД, – будете таким приглашенным, как все прочие. Договорились? Объектив остановился на лице Менантро, который сглотнул слюну и крайне настоятельно произнес: – Нет, дорогая Элиана, это я вас прошу об этом! Я никогда не вмешиваюсь в содержание передач, которые выходят на каналах, принадлежащих нашей группе. Почему вы ведете этот цикл? Потому, что вы замечательный профессионал. Мое дело – предоставлять вам средства, чтобы вы могли делать свою работу. А в качестве приглашенного к вам я должен отвечать на ваши вопросы. Но Элиана, как если бы эта щепетильная тема стала хорошей затравкой для разговора по существу, не унималась: – Значит, вы думаете, что сможете забыть про иерархические отношения и говорить совершенно откровенно? – Я ни за что не пришел бы на разговор в передачу «Бунтари», если бы решил, что обязан этим моему положению в иерархии нашей корпорации. – Марк Менантро, поскольку мы говорим откровенно, могли бы вы осветить нам последние финансовые результаты ВСЕКАКО, которые иногда… вызывают в прессе определенное беспокойство? – Что ж, скажу вам, Элиана, без всяких уверток: результаты великолепные. Да, конечно, в некоторых областях нам необходим еще больший прогресс, но глобально результаты у нас действительно очень хорошие. Объектив переходил в этом бескомпромиссном поединке с одного на другого. Менантро привел несколько оптимистических цифр. Когда он закончил, Элиана, нахмурив брови, задала очередной вопрос: – А что вы ответите тем, кто говорит о бегстве вперед? О безумной логике, вынуждающей приобретать компании по цене, превышающей их реальную стоимость, увеличивать прибыли, но также и задолженность? Элиана сомневалась, задавать ли этот вопрос. Но поскольку она переслала его Менантро и тот не сделал никаких на этот счет замечаний, она решила не колебаться. После этого подлинного испытания в обсуждении темы, в которую вцепились газеты, будет легче ослабить напряжение дискуссии. ПГД сжал в недоуменной гримасе губы, его взгляд сделался чуть ли не грустным, и он промолвил: – Дорогая Элиана, вы, право, огорчаете меня. Как такой замечательный профессионал, как вы, может хоть на йоту доверять подобным слухам? – Я вовсе не говорила, что доверяю им… Менантро взглянул ей в глаза и отрезал: – Элиана, это сплетни! – И уже гораздо мягче продолжил: – Дела у нашей корпорации идут хорошо, и я сейчас представлю вам доказательство. Следуя заранее составленному сценарию, Менантро сел на диване. Он наклонился к низкому столику, на котором лежала американская экономическая газета. Как завсегдатай телеинтервью, он продемонстрировал камере одну из страниц со своим небольшим портретом. – Это утверждают американцы. Они верят в «Rimbaud Project». A вот французам присуще ошибочное стремление к самоочернению даже в тех областях, где мы являемся мировыми лидерами. ПГД протянул газету Элиане, которая проглядела статью, и, похоже, та убедила ее. Она вновь обратилась к президенту своей корпорации, позволив себе изобразить хорошее настроение: – Я же говорила вам, что не буду церемониться с вами. – И я, Элиана, благодарен вам за это, вы задаете хорошие вопросы, в чем я вижу доказательство вашей независимости. После этой преамбулы интервью вошло в углубленную стадию. В течение десяти минут Элиана расспрашивала Менантро об Интернете; он говорил об увеличении количества знаний, о свободе, о демократии. Журналистка незаметно старалась вывести его на другую территорию, чтобы сдержать обещание, данное членам Хакинг-клуба. С нескрываемой симпатией она задала вопрос о пиратах, которые борются с коммерциализацией Web. Марк соблаговолил ответить вполне благожелательно: – Я тоже против капитализма! Против определенного типа капитализма. Некоторые считают, что нужно преследовать в судебном порядке молодых, которые незаконно проникают на наши серверы. Я так не думаю. – А были бы вы готовы сотрудничать с ними на каких-то договорных началах? – Я готов встретиться с ними хоть завтра. Лицо Элианы прояснилось. В аппаратной Ольга сидела с удрученным видом. Она повернулась к человеку, который сказал ей: – Этого нельзя допустить! Сиприан, пребывающий в некотором сомнении, предпочел примирить всех. Он пробормотал: – Все это, конечно, крайне наивно, но… благородно. Людям это понравится. – Пожалуйста, тише, – попросил режиссер. Теперь Менантро излагал свою главную теорию: пока одни филиалы ВСЕКАКО расширяют кабельные сети, подлинные автотрассы для информации, другие создают то самое содержимое, что будет циркулировать по этим скоростным дорогам. Они придумывают игры, творят музыку, снимают кино. Благодаря «Rimbaud Project» ВСЕКАКО даст приют творческому духу и преобразит его в поток знаний, предложив сказочный «мультимедийный пакет» для всей семьи по цене пятьдесят евро в месяц. Элиана вновь надела маску взыскательной ведущей: – Пятьдесят евро в месяц – это по абонементу, да? Взгляд у Марка был усталый, как у дуэлянта, готового сдаться. – В беседе с вами, Элиана, нет права на ошибку. Да, это будет стоить пятьдесят евро, и ни цента больше! Я сам подписал такой договор. – Понятно. А телезрителям стало понятно, что контракт с Элианой, когда кончится передача, не будет расторгнут. Она продолжила чуть более спокойным голосом: – А сейчас, если вы не против, поговорим немножко об экономическом превосходстве, о другом будущем секторе деятельности вашей корпорации. Марк Менантро, вновь улегшийся на диван, смотрел куда-то в пространство. Впечатление было, будто он увидел порхающую бабочку и восхищенно следит за ее полетом. При этом он говорил: – Я иногда задумываюсь, а не замкнулись ли мы в устаревшем убеждении, что любое производство связано с определенным количеством отходов. И что загрязнение среды – это та цена, которую мы вынуждены платить за горячую воду, за автомобили, за работающие компьютеры… Так вот, Элиана, я предлагаю вам подойти к этой проблеме по-другому… И он стал объяснять, как объясняет отец ребенку: – Представьте себе водяное колесо, крылья ветряной мельницы. Представьте, что благодаря научному прогрессу эти старинные устройства оказались способны производить колоссальную энергию. Не значит ли это, что однажды благодаря им мы раз и навсегда избавимся от вредоносного воздействия атомных станций? В аппаратной Ольга ахнула: сегодня, как никогда, выживание ВСЕКАКО зависит от ядерной энергетики. А Элиана не отступала: – Тем не менее ВСЕКАКО продолжает в широком масштабе производить оборудование для ядерной энергетики, а вот, к примеру, в области ветроэлектростанций вы делаете не так уж много. ПГД выглядел несколько растерянно. Он спросил обиженным голосом: – Что вы можете об этом знать? Элиана озадаченно смотрела на него. А он продолжал: – Я всецело верю в ветроэлектростанций. И думаю о них каждый день. Кстати, у меня большие планы в этой области, но полностью раскрыть их я не могу. В стратегии нашей корпорации существуют кое-какие секреты. Сиприан испытывал блаженство. Он повернулся к Ольге, которая процедила: – Само собой, сказать ему нечего. Ветроэлектростанций – это пыль в глаза. Без дотаций они мгновенно потерпят крах. Барон сглотнул слюну. В тот же самый момент, когда Менантро во всеуслышание высказался за его детище, на его пути к большим деньгам возникло новое препятствие: заместительница ПГД не верит в альтернативные источники энергии. Следовало вести тонкую игру, оставаться уклончивым. – Конечно, ловушек для простаков в наше время полным-полно. Однако ветроэлектростанций – это не так уж плохо. И Сиприан, чтобы сменить тему, указал на экран, заверяя Ольгу в своей солидарности: – Крепитесь, скоро конец. Элиана и Марк подошли к той точке передачи, когда интервью завершается серией коротких вопросов. В этом эпизоде Менантро улегся на спину. Казалось, он не выдает заранее подготовленные ответы, а на ходу придумывает их: – Олицетворение прекрасного? – Улыбка моей дочурки. Ей только что исполнилось три с половиной года. – Неприемлемая идея? – Эксплуатация женщин во все времена и повсюду. – Самая большая вашамечта? – Мир без границ, в котором люди общаются без всяких препятствий. – Любимая книга? – Рембо. Весь Рембо. «Моя богема», «Пленный корабль»… – Дело, за которое вы готовы сражаться до конца? – Их много: смерть расизма, конец диктатур, защита озонового слоя, борьба с безработицей, со снижением отчислений на социальное обеспечение. Хотите еще? – Нет. Ответьте только, кто такой, по-вашему, бунтарь? С лица ПГД, лежащего на диване, исчезло напряжение. И когда он излагал свое кредо, чуть ли не создавалось ощущение, что вокруг его головы появляется нимб. – Быть бунтарем означает отказаться от мысли, что мир не движется. А для меня, главы корпорации, это означает уважать потребителей и акционеров и увлекать их в приключение, цель которого не одни только дивиденды. Все шло просто замечательно. У Элианы было ощущение, будто ее умело разгромили. Но она продолжала жертвовать собой, чтобы завершить передачу исполнением желания Менантро, которое он высказал перед записью. – Обычно я прошу тех, кого пригласила на передачу, выбрать мелодию, которая им нравится. Но когда мы готовились к передаче, вы мне ответили: «У меня есть пунктик. Некоторые находят его странным. Я безумно люблю петь и с удовольствием что-нибудь спел бы». Менантро открыл глаза. Настал вершинный момент, время ощутить наслаждение, вибрацию тела в унисон с многочисленными незримыми зрителями. Он встал с дивана, встряхнул слегка головой, чтобы чуть растрепать волосы, снял очки, протянул их Элиане, закатал рукава рубашки и подал вполне профессиональный знак звукорежиссеру, который включил музыкальный аккомпанемент «Imagine». Поднеся микрофон почти к самым губам, он объявил: – Поскольку все мы артисты – немножко, много, страстно, – я посвящаю эту песню Джону Леннону, пробуждавшему наши мечты. В аппаратной Ольга говорила директору программ: – Я считаю, перед выходом в эфир необходимо убрать некоторые фрагменты: высказывания о хакерах и о ядерной энергетике… Это будет неприятно нашим клиентам. И потом, общий тон – чрезмерно самодовольный. Я попытаюсь его в этом убедить.2
Наконец появился Менантро, увлекая за руку Элиану. Наступая на кабели, они прошли через кулисы под взглядами операторов и ассистентов и вступили в аппаратную, где только что зажгли свет. Поворачивая голову во все стороны в ожидании реплик о том, как он «отлично смотрелся», ПГД вопрошал: – Ну, как прошло? Понятно было, что я говорил? Съемочная группа, которая старается никогда не огорчать приглашенного – особенно владельца канала, – заверяла его, что ему нечего беспокоиться: его умение держаться на съемочной площадке достойно восхищения… А он думал, что, если восхищаются его умением держаться на площадке, значит, им нечего сказать о самой сути. И эта неопределенность бесила его, ему хотелось, чтобы они цитировали лучшие куски из его выступления. Вздернув надменно белокурую головку, Ольга с сумочкой под мышкой направилась к нему, чтобы, не откладывая в долгий ящик, откровенно высказать свои сомнения; по ее мнению, надо сделать некоторые купюры и вообще нет никакой срочности с выпуском этого интервью в эфир. Менантро сухо оборвал ее: – Послушайте, я запрещаю вам ворчать. Ему жутко надоела эта надсмотрщица. Все еще внутренне просветленный песней Битлов, он проявил свою власть, отрезав: – Оставьте свои замечания при себе. Вы должны улыбаться и быть довольной, как все вокруг. В сторонке Сиприан поцеловал Элиану и поздравил ее с удачным упоминанием ветроэлектростанций. Они обменялись заговорщицкими взглядами, как два хитроумных сообщника, хозяева положения. Элиана, с тех пор как обрела барона, испытывала чувство, будто стала гораздо умней; его ироническая отстраненность делала не такой тягостной ее компромиссы со ВСЕКАКО. А в другом конце комнаты разговор становился все напряженней. Тональность его повысилась еще в гримерной. ПГД, пока гримерша промокала ему лицо ваткой, смоченной в молоке, настраивал себя против Ольги. Сперва попросив ее сменить тему, он вновь начал спор, призвав в свидетели своего советника по связям с общественностью: – А статья в «Уолл-стрит джорнэл»? Как я ее подал, а? – Отлично. Но мне особенно понравился твой образ прекрасного. – Образ прекрасного? А что я на этот раз сказал? – Ты сказал «улыбка моей дочурки», и это было гениально. Марк повернулся к Ольге: – Вот видите, ему это очень понравилось! Заместительница директора, понимая, что выступила с критикой слишком рано, признала: – Мне тоже очень нравится улыбка ребенка. Отметив слабость позиции Ольги, Элиана решила, что можно вмешаться. И пока Менантро приставал к своей заместительнице, журналистка бросила насмешливым тоном: – Вы вовсе не обязаны во всем соглашаться со своим патроном. Взбунтуйтесь, если вы не согласны! ПГД с улыбкой взглянул на Элиану и снова обратился к Ольге: – Она права. Если вы не согласны, будьте откровенны и скажите, где я сел в лужу. – Не преувеличивайте. Временами вы были неплохи… Менантро издевательски улыбнулся: – Временами? Она считает, что временами я был неплох! Ольга все так же спокойно пояснила: – Но фрагмент насчет возобновляемой энергии – это совершенно невозможно. Подумайте о наших партнерах из атомной энергетики: мы не можем нападать на них, это некорректно. Этот кусок обязательно нужно вырезать. Элиана взвилась: – Позвольте, как это вырезать? Это все-таки моя передача. А если вы, мадам, против экологически чистой энергии, то в ближайшие дни можете прийти ко мне и объявить об этом. Вы нам расскажете про благодетельное воздействие радиоактивных отходов. Сиприан стоял в стороне, предаваясь стратегическим размышлениям. Он должен держать сторону Элианы (борющейся за его интересы), Менантро (от этого человека зависит его состояние), но в то же время и этой волевой женщины, против которой они объединились. Она выглядела уверенной в себе, и это произвело впечатление на барона. Он попытался успокоить спорщиков: – Хватит, хватит, мы все единодушны: месье Менантро был великолепен, убедителен, поэтичен. Атомное лобби тоже с этим согласится… – Он повернулся к Марку. – Но какая удача, если вы позволите высказать мое мнение, иметь рядом с собой столь строгую заместительницу! Вспомнив вечер на Капри, Менантро нашел этого человека вполне симпатичным и согласился на предложенное им перемирие. Чуть ли не с признательностью он обратился к своей заместительнице: – Ольга, спасибо за вашу въедливость. Элиана, слегка разочарованная тем, что ее врагиня так легко отделалась, сочла необходимым заявить: – Но в любом случае ни о какой цензуре и речи быть не может. Марк был бесподобен. Передача пойдет без всяких купюр. Сиприан без слов, чуть нахмурив брови, попросил ее сменить тему, а Менантро сказал: – Дамы, я приглашаю вас поужинать со мной! Затем, повернувшись к Элиане и указав на барона, он уточнил: – Вашего друга тоже, если он захочет присоединиться к нам. Кстати, этот его проект, пояс ветроэлектростанций, по-прежнему на повестке дня. Но, если быть честным, моя команда относится к нему отрицательно. Ольга с некоторым разочарованием взглянула на Сиприана. Оказывается, этот забавный человек действует из корыстных соображений. Менантро не смог удержаться, чтобы не воткнуть очередную шпильку своей заместительнице: – Да, этот господин продает ветроустановки. Но ведь вы, Ольга, предпочитаете радиоактивные отходы? Элиана расхохоталась. Затем все направились в большой ресторан на Елисейских Полях, где Менантро был завсегдатаем. Ольга и Сиприан поехали каждый в своей машине. А журналистка, которую патрон пригласил ехать вместе с ним, садясь в черный «мерседес-604», ощутила себя так, словно получила привилегию, и у нее родилась надежда, что между ними завяжутся какие-то дружеские отношения. Она испытывала величайшее презрение к этому человеку, когда он купил «Другой канал», когда профанировал портрет Рембо, когда взял микрофон и запел… Но презрение мгновенно испарилось, чуть только она решила, что может стать его близкой сотрудницей. Сидя рядом с ней на заднем сиденье, ПГД заговорил об Ольге: – Она замечательный менеджер. Но ни о каком артистизме тут и речи быть не может, она его начисто лишена! Элиана восприняла эти слова как доверительную откровенность. От того, с каким почтением директор трехзвездного ресторана принимал Менантро, она пришла в восторг. Выбор изысканных, дорогих вин еще больше укрепил ее благорасположение к ПГД. А когда он объявил, что написал прошедшим летом роман, где рассказал историю главы фирмы, который все бросил и стал певцом, Элиана постаралась подавить первую реакцию («ох уж эти бедняги руководители фирм, играющие в писателей!») и заставила себя думать, что его книга, должно быть, не так уж плоха. Польщенная тем, что к ней проявляет интерес один из самых богатых людей Франции, она почти не замечала, что Сиприан все свое внимание уделяет Ольге и что-то нашептывает ей на ухо, развлекая ее. Сам Менантро тоже был весь в мыслях о своей заместительнице, которая в течение последних недель весьма усилила свое влияние в административном совете. Как правило сдержанный и не позволяющий себе лишнего, он пил больше, чем обычно. Жуя пирог с голубями, он повернулся к журналистке и поинтересовался, как прозвучали его слова о Рембо, после чего взглянул на свою заместительницу: – Разумеется, нет смысла просить нашу безмерно серьезную Ольгу прочесть нам «Пленный корабль» Рембо. Немка без всякой особой интонации поправила его: – Не пленный, а «Пьяный корабль». Элиана, не посмевшая сделать замечание Менантро во время передачи, взглянула на свою врагиню с видом притворного сообщничества: – Прекрасно, Ольга! Не дайте сбить себя с толку! Однако миниатюрная блондинка не унималась: – Раз уж вы вернулись к этой передаче, Марк, есть еще один пункт, с которым я категорически не согласна. Хакеры… Нельзя протягивать руку тем, кто портит то, что мы делаем. Их нужно наказывать, и точка. Элиана пылко запротестовала: – Напротив, Марк, вы все правильно сказали! Надо перетягивать молодежь на свою сторону. Менантро выглядел несколько растерянным: – Не знаю, не знаю… Надо бы посовещаться с тем блистательным молодым человеком – и, кстати, очень красивым, – который знает эту проблему. Ну, вы помните? С этим арабом… – А, с Фаридом! – воскликнула Ольга, и в голосе ее прозвучала нотка нежности. – С Фаридом?! – почти одновременно воскликнула сдавленным голосом Элиана. Менантро удивленно вытаращил глаза: – Так вы его знаете? Вот и отлично, завтра утром я вызову его. Глаза его игриво блеснули. Несколько смущенная, Элиана уставилась в свою тарелку. Ольга воспользовалась этим, встала из-за стола и объявила, что ей пора. Менантро промолвил насмешливым тоном: – Восхищен вашим знанием Рембо. Заходите как-нибудь на днях ко мне и продекламируйте несколько его стихов. Элиана подняла голову и бросила: – Но главное, поменьше почтения к вышестоящим! Заместительница ПГД с улыбкой осведомилась: – Марк, завтра утром мы с тобой увидимся? – Да дайте вы хоть немножко покоя своему президенту! – вмешалась Элиана, словно она уже взяла Менантро под свою защиту. Сиприан молча наблюдал за происходящим. Совершенно очевидно, что Ольга отнюдь не просто объект придирок Менантро, она занимает одно из ведущих мест в корпорации. А эта дура Элиана ничего не поняла и загнала себя в ловушку. Как только заместительница удалилась, Марк объявил своим новым друзьям, что ему надоел мир деловых людей. Ему хочется отправиться в новый ночной клуб, напрямую связанный с Интернетом. Расплатившись, он сказал, что сейчас они заглянут выпить по бокалу в «Кастель». Элиане, при всей ее нелюбви к ночным клубам, было страшно лестно окунуться в суетность светской жизни в обществе самого раскрученного массмедиа делового человека года. Двери клуба распахнулись перед ними, и ощущение было, что при их приближении тела обслуживающего персонала сгибаются чуть ли не пополам. Менантро притягивал взгляды, провоцировал неловкие попытки приблизиться к нему. Он шел, и люди влеклись к нему, притягиваемые как магнитом, счастливые уже тем, что могут поздороваться с ним, а здоровались они так, будто произносили «здравствуйте, ваша известность», «здравствуйте, ваше богатство», «здравствуйте, ваше телеэкранство». Ошеломленной журналистке, поскольку она появилась в «Кастель» вместе с ним, тоже перепадала толика его славы. Приняв на себя функции защитницы и покровительницы, она уговаривала какую-то пьяную женщину, которая цеплялась за него: – Пожалуйста, оставьте его в покое. Они выбрали затемненный угол и сели за низкий столик выпить виски. Захмелевший Менантро поначалу говорил о своих планах, потом замолк и, похоже, погрузился в мрачные мысли. Сиприан разрывался между необходимостью срочно сбыть ветроустановки и желанием оставаться веселым и непринужденным. Он рабски следовал всем переменам настроения Менантро, всем меандрам его разговора, подбрасывая иногда какую-нибудь шутку. Элиана, сидя между любовью и деньгами, по-страусиному вздергивала головку и оглядывала танцевальную площадку, заинтригованная этим сборищем, поклоняющимся алкоголю и похоти. Из динамиков лилось ча-ча-ча пятидесятых годов с вполне подходящими к обстоятельствам словами: «Будь бунтаркой и заткнись». И вдруг любовники увидели, что Менантро встает. Не говоря ни слова, он оторвал себя от дивана и, пошатываясь, со стаканом виски в руках направился к танцевальному кругу. Боясь потерять ПГД, Элиана и Сиприан вскочили и пошли вслед за ним, покачивая бедрами в такт музыке. Патрон ВСЕКАКО, тоже покачивая бедрами, двигался с закрытыми глазами, ведомый дикарским инстинктом, резко контрастировавшим с его прямоугольными очками. Когда он добрался до центра площадки, то словно бы впал в транс; он больше не боялся собственного тела, и все на кругу подлаживались к его танцу. Женщины липли к нему; они струились вокруг финансового гения, предававшегося ночным радостям, однако Элиана желала сохранить Менантро для себя одной. Выпятив свой круп, она отшибала его ударами многочисленных конкуренток. Словно бы зажатая своим черным костюмом учительницы, она танцевала с грацией бревна, но методично расчищала территорию. Сиприан взмахивал руками и подергивал плечами, испуская ликующие вопли. Элиана развернулась к нему и принялась энергичней двигать тазом, чтобы показать, как она его любит. Прагматичный барон, притворяющийся безнравственным, принес ей счастье. И еще она все больше любила единственного, кто на этом кругу пребывал в трансе запоздалой юности, этого сумасшедшего Марко, выпускника Национальной школы администрации, беседующего со своим внутренним миром. Была в нем какая-то непокорность и что-то почти ангельское; он поступал так, как ему хотелось, шел наперекор своему окружению и предлагал шальные проекты, чтобы не умереть по-глупому. А певец выдавал из динамиков: «Будь яркой и бунтаркой, будь бунтаркой и заткнись». У Марко вдруг резко изменились намерения. Расталкивая пляшущие тела, он стал выбираться из стада. Казалось, будто его руки кого-то бьют в темноте, прочерченной вспышками света. Так он добрался до края площадки. Там он протер очки, надел их и принялся оглядываться вокруг. Наконец обнаружил Элиану и барона, которые шли за ним по пятам. Взяв Сиприана за плечо, ПГД отвел его, словно старинного приятеля, в сторонку. Элиана радостно наблюдала эту сцену, убежденная, что сейчас рождается их неразделимая троица. Марк, от которого здорово пахло виски, обратился к Сиприану: – Сколько ты хочешь за свои ветроустановки? Он сильно сжимал плечо барона, тот даже ощутил боль. Захваченный врасплох торговец ветром сперва решил, что это розыгрыш, и выбрал уклончивую позицию: – Слушай, Марк, может, здесь не место говорить об этом? – Я спрашиваю тебя: сколько ты хочешь? Я беру их. Хоть и окутанная парами алкоголя, эта фраза, которую Сиприан ждал в течение долгих месяцев, заставила его радостно вздрогнуть. Менантро готов, Менантро согласен! Барон достиг своей цели, причем с такой стратегической эффективностью, что счел возможным сохранить легкую непринужденность, которая так хорошо ему удавалась: – Ну что ж, для тебя… всего за полцены! – Сиприан, я не шучу. Ты говоришь мне свою цену, и завтра мы подписываем договор! Мне осточертела Ольга и ядерное лобби. На смену радостной дрожи пришел холодный пот. Сиприан утратил все свое красноречие и постарался не упустить возможность: – Раз… раз уж вы так хотите, Марк, завтра утром я приду к вам, и мы все оформим! – Отлично. В одиннадцать у меня в кабинете. Я тебе обещаю, что к завтрашнему вечеру все будет оформлено, мы подадим сообщение во Франс-Пресс и объявим о покупке. – Э-э-э… Уверен, вы совершите выгодную сделку! Тон у Сиприана стал какой-то униженный. Он не решился ничего добавить, боясь, как бы лишнее слово не поставило под вопрос решение, которое означало конец денежным затруднениям и зависимости от жены… Элиана подошла к ним, и Сиприан испугался, что она может все погубить каким-нибудь дурацким замечанием. Но Менантро держался за плечо барона, как за спасательный круг. Пьяный и почти засыпающий, он пробормотал: – Мне надо лечь, проводите меня к машине… – Поможем ему, он переутомился, – предложил Сиприан журналистке. В течение нескольких минут, пока Элиана и Сиприан вели к машине пошатывающегося Марка Менантро, у них было ощущение, что они являются единственными настоящими друзьями знаменитого главы корпорации. Теперь их с Марко соединяли нерушимые узы дружбы. Любовники вручили Менантро шоферу, и еще некоторое время они шагали по улочкам Сен-Жермен-де-Пре, испытывая альтруистическую гордость, как будто они спасли человеческое существо, окончательно утратившее силы. Провожая Элиану до ее дома, Сиприан все-таки старался не выказывать радости по поводу сделки, занимавшей его мысли. Его мучил страх, а кроме того, было ощущение, что если он станет ликовать из-за так удачно провернутой сделки, то тем самым как бы снизит уровень людского благородства, достигнутого в конце сегодняшнего вечера.3
В половине восьмого утра Элиана приоткрыла один глаз. Голова раскалывалась. Она вспомнила вчерашний вечер, и серый занавес вновь опустился. Какой-то миг она пребывала в сомнении, но тут же ей стало ясно: ее ждет новая жизнь. Радостная, она вылезла из постели и, спотыкаясь, пошла за таблеткой аспирина. Она не только спасла свое положение во ВСЕКАКО, но ее работа там обретет новый, волнующий оборот, включающий медийные, финансовые и светские аспекты, которым она сумеет придать отпечаток своего стиля и свое понимание социальной справедливости. Специальный советник «Rimbaud Project», любовница легкомысленного барона и со вчерашнего вечера ближайший друг Марка Менантро, Элиана покинула мир обыденных трудностей. Когда она пила кофе, раздался страшно разозливший ее звонок сотрудника банка, обеспокоенного дефицитом на ее счете. Она вот-вот должна получить первый пакет льготных акций, а тут ее беспокоят из-за каких-то двух тысяч евро! Она чуть было не бросила трубку. – Послушайте, – выговаривала она советнику по работе с клиентами, – меня эти ваши истории нисколько не интересуют. Если вам так сложно обслуживать мой счет, я сменю банк, и кончим на этом. О'кей? – Но я… не хотел принимать решение без вас. – Все, достаточно! Целая армия зануд, чинуш, всякой мелкой швали, похоже, намерена расточать энергию Элианы! Она чувствует, что готова создать нечто новое, взбудоражить стоячее болото делового мира, вдохнуть в корпорацию чуточку критического чувства, свободу духа, заставить отказаться от интриг. Когда же она вышла из дому, мысль, что надо спускаться в метро, показалась ей невыносимой и неприемлемой. Она вспомнила шофера Марка, шофера Ольги и решила пока что взять такси. Приехав в штаб-квартиру «Другого канала», она сочла, что безразличие, с каким машинистки поздоровались с ней, находится на грани допустимого. Убежденная, что ночь, проведенная ею в «Кастель», заинтересовала весь белый свет, она была бы не против, если бы сотрудницы суетились вокруг нее и старались ей услужить. Но ничего подобного, лишь глухое бурчание унылого бытия, которое словно намерено было связать ее по рукам и ногам. Ее взгляд ежесекундно призывал порывы симпатии, юмора, воображения, но они не приходили. Решив, что она, наверное, перевозбуждена, Элиана холодно проанализировала ситуацию: сотрудники исполняют тяжелую работу за маленькие деньги. Так что она должна рассылать свое хорошее настроение, ничего не ожидая взамен, разве что только от высокопоставленных лиц, непосредственно участвовавших во вчерашнем приключении. Директор программ должен сейчас наслаждаться ее интервью с Менантро. Элиана с триумфом вошла к нему в кабинет. Однако разочарование ее было сравнимо с ее ожиданиями. Вместо того чтобы расплыться в благодарной улыбке, директор с неохотой оторвался от бумаг. Он даже выглядел несколько смущенным, попросил Элиану минутку подождать, дочитал какое-то письмо, поднял голову, и она увидела его лицо, и впрямь озабоченное. – Не стану крутить вокруг да около. Скажу тебе прямиком: завтра передача не выйдет, как предполагалось ранее. Элиана застыла с открытым ртом. Во что вмешивается этот болван? Похоже, ему неизвестно, что она все отрегулировала вчера вечером во время похода с Менантро в ресторан. Он что, решил показать свою ничтожную власть? Элиана сухо осведомилась: – Значит, завтра не выйдет? А могу я узнать, кто принял такое решение? Директор программ совершенно спокойно смотрел на ее лицо с чертами, обострившимися после бессонной ночи, смахивающее на головку разъяренной птицы. Он сглотнул слюну, прежде чем уточнить: – То есть на самом деле она, вероятнее всего, вообще не выйдет. Элиана широко раскрыла глаза. Озадаченная, она повернула голову налево, потом направо в поисках тех, кто способен стать свидетелем идиотского высказывания, которое она только что услыхала. Ее бросило в жар. Она побагровела от ярости, оторопевшая оттого, что кто-то посмел принять решение, которого никто не мог принять, поскольку право на принятие его принадлежит только ей… Разве что, подумала она, попыталась вмешаться Ольга Ротенбергер. С самым презрительным выражением лица, на которое она только была способна, Элиана бросила директору: – Полагаю, ты шутишь. – Нет, Элиана, это не шутка. – Дорогой друг, хорошенько выслушай меня. Думаю, ты не вполне представляешь реальную организацию этого телеканала. Имеется директор по программам, который делает свою работу, – это ты. И есть звездная передача, за которую ответственна только я. – Насчет звездной передачи – это небольшое преувеличение. Хочешь, чтобы я напомнил тебе телерейтинги? После подобного заявления Элиана напрочь забыла про уважение, которое она должна проявлять к тому, кто стоит выше на иерархической лестнице и в свое время принял ее на работу в «Другой канал». Как только он посмел напомнить, что передача у нее провальная? Лицо ее выражало только неприкрытую злобу. – Ах, ты в таком тоне? Что ж, тогда я буду говорить откровенно. Есть директор канала, и есть президент корпорации. И этот президент выбрал меня, чтобы я работала с ним. Он дал мне карт-бланш. Так что, как бы ни было огорчительно для тебя, это тебе придется выполнять мои решения. – Жизнь не так проста, Элиана. Существует не только та власть, которую, как тебе кажется, ты обрела, после того как я дал тебе возможность проявить себя на «Другом канале». Есть также корпорация, цифры, расчеты, реальная власть. Выразимся так: реальная власть потребовала от меня убрать эту передачу из программы… Сегодня утром Менантро сам позвонил мне и подтвердил это. – Как Менантро? – Сам, лично. Совершенно растерянная, Элиана решила, что заместительница директора приложила с раннего утра всю свою энергию, чтобы заставить Марко изменить решение. Но бунтарка еще не сказала последнего слова: – Как ты можешь участвовать в этой цензурной пакости? Тебе не стыдно? – Не надо высоких слов. Чтобы говорить о цензуре, нужно, чтобы твое интервью было провокационным. А ты ему только пятки чесала. А может, ему это совсем не нравится. Элиана поджала губы: – Похоже, у тебя проблемы с женщинами. – Но через секунду она перешла на угрожающий тон: – Послушай-ка, ты, кретин! Или ты с уважением относишься к моей работе, или у тебя будут крупные неприятности. И она вылетела из кабинета, хлопнув дверью. Через полчаса другое такси доставило ее в Дефанс, к резиденции ВСЕКАКО. Элиана поднялась на лифте и пошла по коридору «Проекта Рембо», ловя малейшие изменения в поведении, любой подозрительный симптом. Но секретарша на приеме встретила ее обычной улыбкой и вручила список звонивших в ее отсутствие. Все выглядело нормально. Успокоившись, Элиана попросила ассистентку передать Марку Менантро просьбу немедленно принять ее. И добавила: «По делу, не терпящему отлагательства». Она вошла к себе в кабинет и с облегчением отметила, что инсталляция, которую она заказала молодой художнице, наконец доставлена; творение это представляло собой банку корнишонов, подвешенную к потолку на пеньковой веревке прямо над корзиной, полной грибов в форме влагалищ (метафора невозможной общности полов). Она постаралась успокоиться, просматривая утреннюю почту, и тут вошла ассистентка и сообщила, что Менантро отправился путешествовать и возможности общаться с ним не будет еще очень долго. Вот дерьмо! Как поставить передачу в эфир, если он лично не вмешается? Возмущенная Элиана вспомнила, что с самого начала ни одна передача «Бунтарей» не подвергалась цензуре. Не надо было ей приглашать Менантро, доверяться этому бизнесмену. Ища выход, она вспомнила, что у Сиприана сегодня была встреча с ПГД. Элиана набрала номер любовника и поинтересовалась, как прошел разговор. Сиприан не проявил обычного оптимизма: – Я как раз собирался позвонить вам, так как опять появилась какая-то песчинка. Видно, у Менантро чудовищное похмелье или уж не знаю что. Когда я утром явился к нему, меня заставили ждать, а потом объявили, что его нет. Надеюсь, он не собирается нагадить нам в суп… Это откровенно вульгарное выражение совершенно не сочеталось с тем представлением о бароне, которое создала для себя Элиана. В голове у нее загудел набат. Не совершила ли она вчера вечером какую-нибудь ошибку? А может, их симпатичный патрон всего лишь извращенный тип, который получает удовольствие, размазывая людей, которых приблизил к себе? Или же ослабли его позиции в собственной фирме? Что вообще означает это молчание? Два дня и две беспокойные ночи прошли в полной неуверенности. На работе ничего вроде не изменилось, если не считать, что директор по программам тоже пропал. Когда Элиана и Сиприан сошлись в отеле «Амбьянс», романтическое свидание превратилось в обмен страхами. Оба вынуждены были признать, что, невзирая на любезность секретарей, связаться с Менантро или его приближенными категорически невозможно. Сидя на краю кровати в номере, который пришлось снять на сутки, они и впрямь были похожи на подпольщиков, близких к провалу. Она думала о льготном пакете акций, пока что все так же остающемся обещанием; он – о ветроустановках, которые так и не удалось продать. Барон по пути купил «Ле Монд», и Элиана машинально бросила взгляд на газету. Небольшая статья на последней странице, похоже, содержала предварительный ответ на их недоумение.МАРКУ МЕНАНТРО ВЫРАЗИЛИ НЕДОВЕРИЕ
Административный совет ВСЕКАКО, собравшийся в Париже 13 февраля, назначил Ольгу Ротенбергер генеральным директором этой корпорации, занимающейся кабелями и телекоммуникациями. Марк Менантро остается почетным президентом и – фактически – отстранен от принятия любых стратегических решений. Не является ли это деликатное смещение реакцией на задолженности, уже три года накапливаемые французской транснациональной компанией в сфере «новой экономики», а главное, на тревожное снижение курса акций (минус 40 % за два месяца)? Некоторые проекты, недавно начатые Марком Менантро, прежде всего «Rimbaud Project», который должен был сопутствовать внедрению бывшей ВСЕКАКО в сферу средств массовой коммуникации, Интернета и производства экологически чистой энергии, будут приостановлены. Ольга Ротенбергер и акционеры, похоже, собираются сделать противоположный выбор, возвратив корпорацию к ее традиционным сферам деятельности. Марк Менантро по окончании совета выглядел спокойным, от комментариев отказался, но высказал желание посвятить всю свою энергию корпорации ВСЕКАКО, ее акционерам и клиентам. Когда любовники расставались на ступенях вокзала, взгляды их были пусты. При прощании Сиприан легкомысленно махнул рукой, словно все это не имело особо большого значения. Они поцеловались почти что отчужденно и торопливо разошлись. Сиприан шел к поезду, думая о жене, которая ждала его. Элиана собралась было взять такси, но переменила решение и села в автобус. И пока он ехал к левому берегу, она старалась не думать ни о чем, кроме заката, алеющего над Парижем. Красота всегда представлялась ей как некая несправедливость. Отсвет, который красота бросала на жизнь, был оскорблением – неприкрытым оскорблением, чтобы заставить нас поверить в счастье и ощутить столь близкое его присутствие. Бесконечное открылось, чтобы тут же скрыться. Оно было здесь со всеми своими упоениями, потом бросило нас, и мы катимся от испытания к испытанию.4
Страх потерять место подействовал на Элиану как удар кнута. В течение нескольких месяцев она одурманивалась флюидами власти, забыв о своих принципах. Сейчас же, когда возникла угроза, возродилась подлинная Элиана, верная своему инстинкту борьбы, своей бескомпромиссности. В семь утра она разбудила сына и отправилась с ним выпить кофе в соседнее бистро. Там она все ему рассказала, затем проводила до лицея, посулив: – Ты увидишь, твоя мама покажет им, с кем они связались! Она сходила в парикмахерскую и попросила постричь волосы, чтобы снова подчеркнуть жесткие и резкие черты лица. Когда она вернулась, то нашла в почтовом ящике письмо, подтверждающее зачисление первого пакета льготных акций. Элиана прикрыла глаза и облегченно вздохнула: административная машина сработала вовремя, успев до свержения Марка Менантро. Она позвонила знакомому юрисконсульту, чтобы убедиться, что ценные бумаги отняты у нее быть не могут. Затем с тревогой открыла экономическую страницу газеты. Капиталов у нее никогда не было, и за курсом акций она посему не следила. Акции ВСЕКАКО, оказывается, упали на 40 %. Элиана извлекла калькулятор и выяснила, что стоимость полученного ею льготного пакета снизилась с 500 000 до 300 000 евро, из чего следовало вычесть сумму, за которую она якобы должна была их выкупить. Получалось, что предполагавшаяся прибыль (двести пятьдесят тысяч) уменьшилась до пятидесяти тысяч. И падение акций продолжалось. Однако время для сетований было не самое подходящее. По причине невозможности встретиться с Менантро Элиана попросила Ольгу принять ее, и та соблаговолила назначить аудиенцию уже на следующий день. У Элианы, удивленной такой поспешностью, на миг вспыхнула надежда обаять свою новую начальницу: теперь, когда Ольга взяла бразды правления ВСЕКАКО, у нее прямой интерес изображать из себя гранд-даму и привлечь прессу на свою сторону. Но Элиана тут же вспомнила разные эпизоды их взаимоотношений: первый их обед, прошедший весьма холодно, неприятные замечания в кабинете, а главное, последний вечер, где она крайне пренебрежительно держалась с Ольгой, уверенная, что находится под покровительством Менантро. Теперь за все это придется расплачиваться. Преодолев тревогу, Элиана вошла в кабинет, и миниатюрная блондинка, похожая в своем костюмчике на безукоризненную куклу, устремилась ей навстречу. Куда более любезная, чем обычно, Ольга предложила Элиане сесть на кожаный диван. Журналистка ждала приговора. По ее расчетам, «Другому каналу» не обойтись без «Бунтарей», к тому же передачу не прекращают в середине года. Но что будет с должностью special adviser? И со второй частью stock-option, обещанной после прекращения «Охоты на ведьм»? Ольга обратилась к Элиане, сидевшей с суровым и серьезным лицом, и голос ее был сладок и нежен: – Вы знаете, во сколько нам обошелся «Rimbaud Project»? Элиана колебалась, но потом решилась быть откровенной: – Лично я всегда считала, что это плохая идея. Я слишком люблю Рембо, чтобы использовать его для маркетинга. Но это проблема Менантро. Можно бы сказать, что в сорок пять лет у него начался подростковый кризис. Тут уж ничего не поделаешь. – Вы не были столь критичны ни когда он приглашал вас в проект, ни когда вы записывали с ним в студии интервью. Элиана удивилась: – Но признайтесь, я говорила с ним напрямик! И неоднократно ставила его в затруднительное положение. После недолгой паузы Ольга произнесла, вся расплывшись в улыбке: – Ну что ж, я тоже буду говорить напрямик. Я считаю, что среди многочисленных ошибок Марка одной из самых серьезных было приглашение вас сотрудничать с ним, поскольку вы даже не питали к нему благодарности. Три месяца ВСЕКАКО платила вам за ваши сомнительные проекты. С этим необходимо немедленно кончать. В этой ситуации Элиана сочла, что достойней всего будет сохранять спокойствие. С презрительной гримасой она бросила: – А на культуру, значит, вам наплевать? – Культура не имеет ничего общего со сферой деятельности этой корпорации. Немецкий акцент звучал чрезвычайно мрачно. Перед Элианой была надзирательница из капиталистического концлагеря, которая получала удовольствие от интеллектуальной пытки, как другие получали от пыток физических. Следовало продемонстрировать ей свою отвагу. – А свобода, воображение, критический дух – это для вас пустой звук по сравнению с удовлетворением акционеров? – Это совершенно разные вещи. Элиана сглотнула слюну и поинтересовалась: – А каким образом вы собираетесь компенсировать мне тот финансовый… и моральный ущерб, который я понесла? Ольгу, похоже, позабавил этот вопрос. – Ах, так вы еще считаете нормальным получить возмещение за передачу, которая в связи с судебными издержками нам стоила целого состояния?… Нет, мне кажется, вы меня не поняли; может быть, мне удастся доказать вам, что вы крупно ошибаетесь. Элиана с трудом удержалась от гневного жеста. Эта фашистка хочет ободрать ее как липку. Но она ошиблась, не на ту напала. Разгневанная, Элиана вскочила с дивана: – Так вот, послушайте меня. Я этого так не спущу. У меня обширные связи на телевидении, в мире медиа. Либо вы выплатите мне компенсацию и принесете извинения, либо последствия для вашего имиджа будут крайне тяжелыми… Она повернулась, собираясь выйти, но Ольга совершенно спокойно произнесла: – Ваша власть, как вы тут говорите, в средствах массовой информации зависит от тех, кто вас ею наделил… и кто может принять решение лишить вас этой власти. Элиана отказывалась думать, что будет произведена атака на «Бунтарей» и к тому же так быстро. Довольно долго уже выступая по телевидению, она в конце концов уверилась, что влиянием своим обязана личным качествам и что она нужна зрителям. И теперь ей понадобилось всего лишь несколько секунд, чтобы осознать, что есть еще и власть собственника, о которой только что упомянула Ольга. – Что вы хотите этим сказать? – Я хочу сказать, что «Другой канал» для вас кончился. Вы получите заказное письмо, сообщающее о прекращении контракта. Побледневшая Элиана прошипела: – Вы… вы даже не отдаете себе отчета… Вы играете с огнем, будет грандиозный скандал, и виной его будете вы! Прекращение «Бунтарей» никакого шума не вызвало. В нескольких газетах в телевизионной рубрике оповестили об изменениях в сетке передач на «Другом канале» и сообщили без всяких комментариев об уходе оттуда Элианы Брён. Две газеты посвятили ей по небольшой заметочке, напомнив о провале «Охоты на ведьм». Ольга не обращалась к Элиане с предложением купить ее молчание. Конкуренты, узнав, что она свободна, не воспользовались этим, чтобы задорого нанять ее: руководители каналов, к которым она обращалась с предложением своих услуг, мягко давали ей понять, что передачу ее они знают, но в настоящее время им абсолютно нечего ей предложить. Отсутствие реакции укрепило убежденность Элианы в необходимости критиковать подлые методы современного предпринимательства. Спустя несколько дней после встречи с Ольгой Ротенбергер, проходя по площади, где в августе 1944 года были расстреляны полицейские, участники Сопротивления, она вновь прочла на мемориальной доске призыв 18 июня,[21] и эта речь вдохнула в нее добавочную энергию. По возвращении домой Элиана написала открытое письмо, уже заглавие которого задавало его тональность: «Как неолиберальный капитализм организует цензуру». В нем она разоблачала руководителей «новой экономики», карикатуру на каковых являл собой Марк Менантро. Для этих типов с сомнительной нравственностью все было только предметом купли-продажи; их этика менялась в соответствии с потребностями менеджмента. Элиана Брён внутри «Rimbaud Project» в соответствии со своими функциями сопротивлялась всем этим силам, пытаясь поставить свой талант на службу действительно созидательному проекту. Сейчас же, поскольку она вела себя дерзко во время интервью с Менантро, ее грубо вышвырнули с работы; ее право на свободу слова попрали с тем большим удовольствием, что она – женщина, и без предварительного уведомления ликвидировали одну из немногочисленных передач, которая защищала свободу мысли. После отсылки текста в агентство Франс-Пресс Элиану пригласили на одну из передач на канале «Культура», но скандал все равно не разгорелся, и тогда она решила перейти к третьей фазе борьбы – коллективной акции. Заказное письмо ВСЕКАКО предоставляло ей возможность до конца месяца прийти в свой кабинет, чтобы забрать личные вещи. Когда она приехала на Дефанс, на башне уже не было портрета Рембо, а весь этаж дирекции, казалось, пребывал в состоянии всеобщего переселения. Поговорив со своей ассистенткой, Элиана узнала, что еще два десятка служащих получили уведомление об увольнении. Некоторые надеялись на перевод в другие подразделения; большинство же искали работу. Мобилизовав всю свою энергию, она обошла кабинеты, обзвонила тех, кого не оказалось на месте, чтобы объяснить им: – Они хотят вышвырнуть вас без выходного пособия, как попытались это сделать со мной. Для них вы всего лишь пешки. Но они забывают одно обстоятельство: речь идет о нашей фирме, успех которой обеспечивали мы. Нужно взять в свои руки управление проектом, который принадлежит нам. «Успех» – это было слишком сильно сказано. После изменений в руководстве ВСЕКАКО здоровье корпорации оставалось по-прежнему скверным. На бирже ее акции продолжали падать. Элиана с ужасом наблюдала, как с каждым днем тает ее капитал. Скрывая свои страхи акционерки, она тем не менее была искренна в своей коллективистской вере. Ее речи произвели определенное воздействие на коллег, которым в наибольшей степени грозило увольнение, и они, несмотря на небольшой стаж работы во ВСЕКАКО, начали отстаивать их «Проект Рембо». Под влиянием этой новой Пассионарии они перестали вести себя как напуганные наемные работники и осознали себя как живую производительную силу корпорации, требующую сохранить им должности, кабинеты и оклады. Первая демонстрация, в которой участвовало с десяток человек, была устроена в резиденции ВСЕКАКО. Элиане, пустившей в ход все свои связи, удалось зазвать две съемочные телевизионные группы. Она хотела придать этому мероприятию строгий радикальный стиль, заимствованный у манифестаций Act Up против СПИДа. Менеджеры, одетые в черное, ходили по кругу в холле башни с плакатами: «Верните нам наши орудия труда». И это якобы социальное движение, принявшее имя поэта, было с симпатией подано в репортажах. – «Проект Рембо» не желает умирать, – твердила припавшая к микрофонам журналистов Элиана, в черном облегающем костюме, усталая, но необузданная, и тут же выкладывала аргументацию: – Я – телеведущая и имею право заниматься своей профессией: телевидением. И у каждого здесь точно такая же ситуация. Мы что-то построили. Мы хотим продолжать, потому что «Проект Рембо» принадлежит тем, кто дал ему жизнь, а не власти денежных мешков. И, переходя от микрофона к микрофону, она демонстрировала все тот же запал женщины, поглощенной борьбой: – Мелкие акционеры – на нашей стороне. Мы избавимся от этой некомпетентной дирекции и выстроим новый «Проект Рембо». На третий день sit-in[22] дирекция ВСЕКАКО продолжала безмолвствовать, и Элиана подумала, что победа возможна. Навязав свои требования врагу, она стала бы героиней социального движения. И тут в мозгу ее блеснула идея: нынешняя борьба вовсе не является защитной реакцией, это результат многомесячной стратегии. Лозунги против Менантро, которые она выкрикивала перед камерой в Хакинг-клубе, доказывают, что борьбу она ведет уже давно. Это объявление войны капитализму может привлечь на ее сторону молодежь и всех, кто отвергает неолиберальную диктатуру. Ей больше нечего беспокоиться из-за той вызывающей съемки; напротив, ее запись надо пустить циркулировать в Интернете как листовку, манифест, данцзыбао. Но, испытывая все-таки некоторые сомнения, она позвонила своему юридическому консультанту, и тот предостерег ее: обнародование этой съемки сделает невозможным получение компенсации за увольнение. Поскольку никаких особенных сумм не ожидалось, Элиана набрала номер Флёр, намереваясь попросить ее срочно передать ей ту запись. После некоторого молчания девушка робко произнесла: – Но… вы же сами попросили меня уничтожить ее. – Я просила вас никому ее не показывать, но вы ведь сохранили копию. – Нет. Может, Фарид… но он поклялся мне, что у него ничего нет. Надо попытаться. Египтянин, несомненно, изменил отношение к ней после интервью с Франсисом. Полностью уверенная в успешности своей операции, Элиана набрала номер ВСЕКАКОНЕТ и попросила соединить ее с Фаридом. Когда тот ответил, она самым дружеским голосом произнесла: – Алло, Фарид! Это Элиана… – И почти сразу же, не дав ему времени как-то прореагировать, сказала: – Нам понадобился некоторый срок, чтобы прийти к взаимопониманию. Теперь вы знаете, что я на вашей стороне. – На какой еще моей стороне? Вотв его голосе дружественности не было. Но Элиана продолжала: – Ну как же, геи – это чрезвычайно серьезно… Вы видели, что я не испугалась скомпрометировать себя, выступив за вас, чтобы помочь вам и вашему другу. Ответ Фарида не отличался деликатностью: – Вы шутите? Зрелище педика, канючащего, что он хочет иметь ребенка, по мне, отвратительно, а еще отвратительней то, что он упомянул мое имя! После вашей передачи я бросил Франсиса. Элиана опешила. Она все делала, чтобы помочь людям, и вот какова благодарность! Фарид довольно резко спросил: – А что вам, собственно, нужно? – Ну… Вы знаете, что ВСЕКАКО очень плохо обошлась со мной, потому что я в передаче выступила в защиту Хакинг-клуба. И мне была бы очень нужна видеозапись «В жопу Менантро!». Ну то, что записала web-камера. – Вы боитесь, что это выйдет в Интернет? Не беспокойтесь, я не стукач. – Да нет, напротив, я хотела бы напомнить, что я всегда противостояла проектам Менантро! Египтянин рассмеялся, прежде чем ответить: – Послушайте-ка, мадам! Я не использовал эту запись, когда она могла вам навредить. Тем паче не рассчитывайте, что я помогу вам в ваших махинациях. Он положил трубку, а бунтарка прошипела: – У, грязный араб! Овладев собой, она пришла к весьма разумному выводу, что, когда сражаешься с капиталистической махиной, не стоит ни на кого рассчитывать. Так что все ошибки лишь укрепляли Элиану в собственной правоте. В холле ВСЕКАКО ее коллеги молча ходили по кругу, размахивая лозунгами «Верните нам наши орудия труда!». Элиана определяла стратегию, обеспечивала связи, принимала тактические решения. Три дня она поддерживала боевой дух коллег, но журналисты потихоньку стали покидать башню. Служащие ВСЕКАКО теперь проходили мимо, не останавливаясь перед группой демонстрантов. К середине дня часть уволенных была готова отказаться от борьбы. Элиана обратилась к ним с речью, в которой потребовала крепить солидарность, подчеркнув, какой это будет позор, если они капитулируют на полпути. Когда же утром четвертого дня она явилась воссоединиться с коллегами, ее ждал неприятный сюрприз: в холле находились уже две группы демонстрантов – по одну сторону уволенные сотрудники «Rimbaud Project», по другую же комитет миноритарных акционеров, собранный по подстрекательству дирекции. Возвратилась и пресса. Миноритарные акционеры раздавали персоналу компании листовки: «Мы выражаем несогласие с горсткой уволенных работников, которые пытаются помешать эффективной деятельности ВСЕКАКО. Мы поддерживаем прекращение „Проекта Рембо“ и необдуманных инвестиций, которые привели к уменьшению наших капиталов». Сочтя это сборище типичным выражением настроений трусливой мелкой буржуазии, враждебной социальному прогрессу, Элиана попыталась укрепить дух своего войска, обратясь к противникам: – Не будьте лакеями! Вы играете на руку тем, кто раздавит вас не моргнув глазом! – Пусть эта особа заткнется! – возмутилась престарелая Тереза Ламбер. Почтенная пенсионерка, облаченная в флюоресцирующую куртку с капюшоном, прибыла в Париж из Дюнкерка автобусом. Подошедший к ней репортер узнал, что за несколько месяцев она потеряла половину своих сбережений. Молчаливое противостояние продолжалось все утро. Было непонятно, какова будет развязка, и тут незадолго до полудня на арену выступила Ольга Ротенбергер в сопровождении многочисленной свиты. С того самого дня, когда демонстранты заняли холл ВСЕКАКО, генеральный директор прямо из подземного гаража поднималась к себе в кабинет, где готовила контрнаступление. В этот день она вышла из лифта в холл и предстала перед группками протестующих. Элиана хотела освистать Ольгу, но коллеги не осмелились, и она в одиночку стала выкрикивать новый, придуманный ею лозунг: «Немедленно восстановить на службе сотрудников „Проекта Рембо"!» Видя идущую блондинистую директрису, бунтарка поняла, что настал час противоборства. Она выступила ей навстречу, вытянув шею, обтянутую черным воротником свитера: – Вам здесь нечего делать! Вы не имеете права присвоить наше предприятие! Вы здесь не у себя дома! Она выкрикивала это прямо в микрофоны репортеров, но и у немки было что ответить: – Да, я здесь не у себя дома. Я в резиденции ВСЕКАКО, в которой вы больше не работаете по причине грубых профессиональных ошибок. И акционеры на моей стороне. – Они лишены свободы высказывания. Вы покупаете их голоса. Вам неведома другая власть, кроме власти денег! Со стороны мелких держателей акций раздались свистки. Ольга взяла микрофон, который ей протянул один из приспешников, и обратилась к демонстрантам: – Я пришла сообщить вам, что дирекция ВСЕКАКО постановила принять всех сотрудников «Проекта Рембо» в другие подразделения корпорации. Это касается, повторяю еще раз, всех сотрудников, за исключением Элианы Брён, которая в качестве специального советника уже получила особые денежные поощрения и с которой мы не желаем больше работать. Бунтарка почувствовала, что партия проиграна. В глазах ее товарищей по борьбе блеснул огонек надежды. Они мгновенно забыли про мечту о самоуправлении, снова возжелав стать образцовыми служащими. Но Элиана все же выразила свою веру в сплоченность: – Мы не позволим нас разобщить, мы все солидарны! Однако всем было ясно, что это она взывает к коллегам: «Не бросайте меня!» И тут Ольга нанесла завершающий удар: – Возможно, вы все и солидарны, но находитесь в разной ситуации. Несомненно, ваши друзья будут счастливы узнать, что вы получили от моего предшественника пакет акций стоимостью в пятьсот тысяч евро всего лишь за половинную цену и надеетесь получить столько же как компенсацию за вашу провалившуюся «Охоту на ведьм». Прекрасно быть борцом с капитализмом и при этом не отказываться от stock-option. Все взгляды обратились к Элиане – как миноритарных акционеров, так и вновь восстановленных на службе сотрудников. И вдруг она почувствовала, что все ее тело заливает краска, которая свидетельствовала о ее виновности, даже когда она виновной себя не считала. То, что она скрыла факт получения льготного пакета акций, превращало ее в предательницу. Она могла бы попытаться оправдаться: это вознаграждение было заслуженным. Но вместо этого она, как ребенок, уличенный в нехорошем поступке, покраснела. Чтобы выбраться из неприятного положения, она нашла ответ, доказывающий несправедливость, которую учинили с ней, и бросила его в лицо Ольге: – Вы представляете эти ваши акции как подарок, но они потеряли всю свою стоимость! Возмущение вспыхнуло в глазах демонстрантов. Мало того, что их предводительница получала льготные выплаты от компании, но и весь ее бунт объясняется лишь ничтожностью этих выплат; не произойди падения курса акций на бирже, она ушла бы без слова протеста… Мгновенно группы акционеров и протестующих начали сближаться, а пристыженная Элиана осталась в одиночестве лицом к лицу с директрисой. Из-за этой своей борьбы за справедливость она за десять дней потеряла обе должности, заработную плату, право на компенсацию и счастье.5
Сиприан готовит салат. Лист за листом он подставляет рапунцель под струю холодной воды. На этом всегда особенно настаивала его жена: листья рапунцеля скрывают частички земли, песчинки, и поэтому их нужно тщательно промывать по одному. Сиприан терпеть не может мыть салат и именно потому сегодня занимается этим. Он хочет продемонстрировать услужливость. Их дочке недавно исполнилось пятнадцать, и скоро у его жены не будет никакой воспитательной необходимости держать супруга в доме. После понесенной неудачи Сиприан всю свою ловкость направил на матримониальную стратегию. На сей раз барон был убежден, что все уже на мази. Две недели назад он объявил жене, что вот-вот получит деньги. А потом скверные новости посыпались, как из мешка. После отстранения от дел Менантро и увольнения Элианы в экономическом приложении к «Фигаро» появилась статья, в которой говорилось, что Всеобщая кабельная отказывается от активов в области экологически чистой энергии, чтобы сосредоточиться на традиционных стратегических направлениях, а именно: промышленный кабель и оборудование для атомных электростанций. Сиприану надо было сохранить лицо перед обществом вообще и женой в частности. Всю жизнь он, неверно рассчитав, терял деньги, хотя проявлял при этом бездну изобретательности, и всю жизнь ему удавалось сохранить лицо. Вот почему уже несколько дней он выказывает смирение, сидит дома и старается добиться прощения. Вот почему он старательно поворачивает и так и этак под струей холодной воды каждый лист рапунцеля, чтобы промыть каждую складочку. Барону надобно также извлечь уроки из предшествовавших событий. Если говорить об Элиане, он поставил не на ту лошадь. Ее высокомерие добродетельной женщины, упрямая вера в левые догмы, сочетание продажности и чувства виновности обернулись против всех. Вчера в региональных новостях бедняга предводительствовала группой демонстрантов. И покуда от нее избавляется ВСЕКАКО, Сиприан прикидывает, как удалить ее из своей жизни. С неделю уже он старается не общаться с ней по телефону. То он говорит, что он на встрече, то его мобильный некстати отключается. В нескольких коротких фразах он уверил ее в своей моральной поддержке и теперь приступает к обдумыванию стратегии разрыва: действовать мягко, резко не порывать, избегать всякого рода скандалов (он не выносит театральных сцен), но постепенно все больше отдаляться, становиться недосягаемым. И пока Сиприан крутит центрифугу, просушивая салат, демон стратегии вновь вселяется в него. Вся его энергия концентрируется на Ольге Ротенбергер. Он не сомневается, что в следующий раз обаяет ее. Она привлекла его внимание, еще когда была лишь заместительницей генерального директора, и он уже готов чуть ли не приписать себе заслуги ее столь стремительного повышения. Несмотря на крохотный росточек, она со своей круглой попкой, фарфоровым личиком и глазами, лучащимися затаенной чувственностью, гораздо красивей Элианы. Одна выглядит точно монахиня, другая словно роскошная кукла. Ольга обладает реальной властью в корпорации. В отличие от своего предшественника она не гонится по-дурацки за модой. Ольга – женщина логичная, и логика сближает ее с Сиприаном. По его расчетам, им достаточно будет одной или двух встреч, чтобы объединиться. Ольга без особого труда увидит, какие гигантские прибыли можно будет получать от экологически чистой энергии при наличии дотаций и при хорошей рекламе. Она изменит мнение. Испытывая настоятельную потребность выкрутиться, Сиприан ощущает, как его вновь переполняет вера в экологически чистое производство. Его цинизму необходима доля искренности. Он жаждет еще убедительней, чем прежде, излагать свои аргументы. Буквально только что, перед тем как поехать забрать дочку из лицея, он убеждал жену: в связи с изменениями климата будущее – за ветром, так что, если ВСЕКАКО не купит, он найдет другого покупателя. Мари-Франсуаза ответила скептической гримасой, напомнив, как часто он высказывал столь же горячую уверенность по поводу своих дурацких проектов. Барон не отреагировал. А через четверть часа дочка устремилась к нему и расцеловала в обе щеки: она обожала отца. И вот салат вымыт, высушен, заправлен. Неосведомленный наблюдатель, случайно оказавшийся тут во время трапезы, решил бы, что перед ним картина семейной гармонии: мать разогрела говядину по-бургундски, а отец и дочка-подросток – пухленькая, как на картинах Ренуара, – беседуют об истории Франции. – Папа, ты не мог бы помочь мне с контрольной по истории? Тема: «Как революция вывела французский народ из бедности?» Барон смеется: – Доченька, это совершенно неверно: в тысяча семьсот девяносто пятом году люди были такими же бедными, как в тысяча семьсот восемьдесят пятом, просто им внушили бездну ложных идей о равенстве. Мари-Франсуаза прерывает его: – Революция хотя бы позволила устранить некоторых тунеядцев и заменить их трудолюбивыми буржуа вроде моих предков… – Дорогая, ты преувеличиваешь! – со снисходительной улыбкой возражает ей Сиприан и обращается к дочери: – Это все идеология. Доктрину надо знать, но ни в коем случае не принимать ее. Мари-Франсуаза отправляется в кухню за сыром. Она бурчит сквозь зубы: – Учи, учи дочку лгать так же ловко, как умеешь ты. Тем не менее она дожидается подходящего момента, который наступает чуть позже, когда их дочка уходит к себе в комнату. А Сиприан, как образцовый отец семейства, полудремлет, сидя в кресле в гостиной в ожидании кофе, убежденный, что он с честью соблюл приличия, что его супружеская жизнь не так уж, впрочем, противна и дает, несмотря на напряженные отношения с Мари-Франсуазой, определенное спокойствие. Он защищен от социальных волнений, как Ла Юлотт защищена высокими деревьями от жуткого этого пригорода. Он ненадолго спрячется в этом коконе, чтобы начать выстраивать все заново и довести свои планы до конца. – Так, значит, мерзавец, таков твой способ делать состояние? У Сиприана впечатление, будто ему влепили пощечину, но удар по физиономии нанесен не рукой, а холодным журналом, который тут же падает ему на колени. Растерянный, он поднимает глаза и встречает гневный взор Мари-Франсуазы. Он поспешно выпрямляется в кресле, как будто сейчас его будет допрашивать полиция. Он смотрит на иллюстрации, чтобы понять причину такой ярости. И обнаруживает в нижней части страницы свое смеющееся лицо рядом с лицом Элианы Брён – они оба отплясывают в «Кастель» вокруг совершенно пьяного Менантро. А наверху страницы заглавие – «Странные друзья Марка Менантро». Сиприану, привычному отрицать свои провинности, вполне достало искренности, чтобы вознегодовать: – И что следует из этой глупости? – Не строй из себя невинность. Хочешь, чтобы я прочла, что здесь напечатано? Не дожидаясь ответа, Мари-Франсуаза берет журнал и декламирует: Марк Менантро в месяцы, предшествовавшие его смещению, производил впечатление не вполне адекватное. Он увлекся телеведущей Элианой Брён, которая объявила себя «противницей капитализма», но тем не менее приняла в дирекции ВСЕКАКО весьма и весьма хорошо оплачиваемую должность. В остальное время эта нелепая революционерка появлялась в свете с бароном Сиприаном де Реалем, бывшим активистом крайне правых организаций, имеющим солидные долги. Персонаж этот, не слишком обремененный совестью, использовал влияние Элианы Брён, чтобы попытаться вовлечь ВСЕКАКО в крайне сомнительную аферу с ветроэлектростанциями…Похоже, думает Сиприан, слушая этот текст, ситуация не столь уж блистательна. Но необходимо реагировать. Изобразив оскорбленное достоинство, он берет журнал из рук жены, бросает взгляд на обложку и восклицает, словно уличив ее в ошибке: – Ну, если ты веришь этой пачкотне, мне остается только поздравить тебя. Да, я встречался с Менантро, а также с этой Элианой Брён. Но единственное, чем я занимался, – продвигал наши дела. – Разумеется, танцуя всю ночь в «Кастель»! – Полагаю, для тебя не секрет, что этот журнал издает группа ВСЕКАКОПРЕСС, филиал ВСЕКАКО. А тебе не пришло в голову, что этот материал может быть чистой воды политической игрой? На ходу выстраивая защиту, Сиприан находит этот убедительный аргумент. Но жена возвращается к затронутой теме: – А кто эта потаскуха, с которой ты танцуешь? – Да никто. Я уже тебе говорил: телеведущая, которая оказывала мне услуги. – И за это ты с ней спишь? – Дорогая, ты шутишь. Ты ее рожу видела? – Убирайся отсюда. Какое-то время я не хочу видеть тебя здесь! – Что ты говоришь? – Отправляйся в Париж, в гостиницу. Мы поговорим позже. Время не самое подходящее для уговоров, но, невзирая на решительный тон жены, Сиприан надеется, что и на этот раз все уладится. Он собирает кое-какие вещи и уже готов направиться к машине, как вдруг у ворот зазвенел колокольчик. – Ну кто там еще? – негодует Мари-Франсуаза (как будто шайка наглецов – к которым принадлежит и ее супруг – регулярно тревожит ее покой, вторгаясь к ней в дом). – Поди открой! Барон чувствует себя уверенней после этого приказа, подтверждающего его место в доме… пусть даже в статусе слуги! Он смиренно направляется по гравийной аллее к воротам: в прошлом месяце хулиганы сломали интерфон. А через несколько шагов, оказавшись под сенью деревьев, он начинает насвистывать какой-то мотивчик… Но почти сразу же замирает, узрев жуткую картину: Элиана, бледная, подавленная, с блуждающим взглядом, одетая в какое-то деревенское платье и черный свитер, шагает, как автомат, к дому, куда он однажды имел глупость пригласить ее. Он устремляется к ней, чтобы остановить, не дать произойти катастрофе. – Дорогая, что вы здесь делаете? Журналистка тут же бросается к нему в объятия. Но сегодня вовсе не для того, чтобы он разделил ее счастье, порадовался ее повышению, ее удаче. Она после этой катастрофической недели ищет поддержки у мужчины, которого она любит, у единственной ее опоры. Прижавшись головой к его груди, она всхлипывает: – Сиприан! Только этого не хватало! Отчаявшаяся Элиана хватает его за руку и тянет к дому, как будто это и впрямь их дом. – Дорогая, я сейчас уезжаю в Париж, вот и моя машина. Поедемте вместе… – Нет, мне необходим покой, и я хотела бы побыть среди зелени… Давайте выпьем по чашечке кофе… Говоря это, она продвигается по аллее, а Сиприан старается задержать ее. Он надеется предупредить катастрофу. Еще несколько шагов, и они окажутся на газоне, в поле зрения Мари-Франсуазы. Однако Элиана, всецело в своих переживаниях и кошмарах, перебивает его и мрачным голосом спрашивает: – Почему вы мне никогда не говорили, что были с крайне правыми? Значит, она прочла эту статью. Сиприан кладет ей руку на плечо: – Вы не должны верить всей этой чуши. Вам известно, что этот журнал издается нашими врагами? – Но даже если это было в прошлом, вы обязаны были мне сказать. Я сумела бы понять. Произнося эти слова, Элиана вступает на открытое пространство газона. Он в полной растерянности предлагает ей повернуть обратно: – Поедемте, дорогая, поужинаем в Париже! Журналистка выглядит совершенно обессиленной. Она не обзывает возлюбленного фашистом, больше не упрекает за то, что он не открылся ей. Напротив, слова ее звучат примирительно: – Пусть идеи крайне правых отвратительны, но это тоже своего рода бунт. Я смогла бы это понять. Ее постаревшее лицо сморщивается в гримасе улыбки. Она чувствует себя куда ближе к Сиприану, чем к тем левым, которые не воспрепятствовали ее падению. Взяв его за руку, она делает признание: – Мне тоже надо бы стать немножко реакционеркой! И в этот момент на крыльце появляется Мари-Франсуаза. Она застывает на месте и тут же разражается криком: – Уж не собираешься ли ты принимать здесь эту потаскушку? За какую-то долю мгновения все тактические построения торговца ветродвигателями рассыпаются. Поставленный перед необходимостью сделать выбор, сн практически не колеблется, вырывает ладонь из руки Элианы и со страдальческим видом заверяет жену: – Разумеется, нет, дорогая. Я даже не знаю, что ей от меня нужно. Бунтарка застывает словно изваяние, улыбка превращается в судорогу. К серии катастроф добавилась последняя – самая ужасная. Игра любовника является ей во всей своей неприкрытой отвратительности: безмерное лицемерие, замаскированное распущенностью. Элиана делает над собой усилие, медленно поворачивается к супруге своего бывшего любовника и громким и дерзким голосом произносит: – Да, мадам, вы правы, я потаскушка. Да, ваш муж спал со мной. Да, он уверял меня, что живет один. Сочувствую вам, мадам. Но могу вас уверить: сейчас, когда я уже не представляю для него никакого интереса, он очень скоро меня забудет. В наступившей гнетущей тишине Сиприан пытается заделать бреши в своей обороне. Взглянув на Элиану, подурневшую от свалившихся несчастий, он обращается к жене, словно бы взывая к ее здравому смыслу: – Ну ты же не думаешь, что я действительно спал с ней?… – И следом он тихо шепчет: – Извините меня, я не могу действовать иначе. Потом я вам все объясню. Это ужасная женщина. Уходите, немедленно уходите. Затем он поворачивается к Мари-Франсуазе: – Представляешь, мы с ней даже не на «ты»? Элиана не реагирует. Какое-то мгновение она не двигается, не обращая внимания на то, что Сиприан подталкивает ее к выходу. Наконец она подчиняется, а он еле слышно шелестит: – Я вынужден так говорить жене. Не надо сердиться на меня, это тактика выживания! Плетясь неверной походкой под ветвистым сводом аллеи, бунтарка не отвечает. И когда она оказывается у самых ворот, ее любовник произносит: – Извините меня, дорогая. Увидимся на этой неделе. Но… подумайте о том, чтобы жить хоть немножко для себя. Элиана уже почти вышла. Сиприан закрывает за ней ворота, думая, что надо бы побыстрей вернуться к жене, чтобы она не подумала, будто он укатил с любовницей. Но он желает проявить галантность: – Дать вам мой мобильник, чтобы вызвать такси? Элиана отрицательно покачивает головой. И Сиприан запирает замок на два оборота, оставляя Элиану одну напротив тюрьмы и супермаркета «Мутант».
Последние комментарии
1 час 21 минут назад
10 часов 13 минут назад
1 день 3 часов назад
1 день 3 часов назад
1 день 4 часов назад
1 день 4 часов назад