Бриллианты Кэботов [Джон Чивер] (fb2) читать постранично, страница - 2

места. Академию строили в 50-х годах прошлого века, снабдив ее, как было принято в американской архитектуре того периода, прекрасными высокими большими окнами. Весной и осенью здание словно бы величаво парило над школьной территорией, но в зимние дни из широких оконных проемов несло ледяным холодом. В Большом зале разрешалось сидеть, не снимая пальто, шапки и перчаток. Своеобразие обстановки усугублялось тем, что в свое время моя двоюродная бабка Анна приобрела в Афинах обширное собрание гипсовых фигур, и мы, лязгая зубами, долбили наизусть глаголы волеизъявления в обществе голых, в чем мать родила, богов и богинь. Таким образом, хула, изрыгаемая миссис Кэбот на скверну табака, предназначалась, наравне с нами, Гермесу и Венере. Живя во власти предрассудков, столь же неистовых, сколь и низменных, она, я думаю, с не меньшим удовольствием ополчилась бы на черных и евреев, но в городке проживало всего одно чернокожее семейство и одно еврейское - и оба примерной нравственности. Мне в голову не приходило, что в Сент-Ботолфсе может существовать нетерпимость, покуда спустя много времени ко мне в Уэстчестер не приехала на День благодарения моя матушка.

Было это несколько лет тому назад, когда в Новой Англии еще не завершилось строительство автомагистралей и поездка туда из Нью-Йорка или Уэстчестера занимала больше четырех часов. Я выехал пораньше и Сперва остановился в Хейверхилле, где забрал свою племянницу из пансиона мисс Пикок. Потом направился дальше, в Сент-Ботолфс - там, сидя в прихожей на стуле церковного причетника, меня дожидалась мать. Островерхую резную спинку стула украшала геральдическая лилия. Из какой промозглой от сырости церкви уволокли эту вещь? Мать сидела в пальто; у ног ее стоял саквояж.

- Я готова, - сказала она. Наверно, она сидела так уже с неделю. Она выглядела отчаянно одинокой. - Хочешь что-нибудь выпить?

Наученный опытом, я не поддался на соблазн. Скажи я "хочу", мать заглянула бы в кладовку и вернулась с грустной улыбкой и словами: "Все виски выпил твой братец". Итак, мы тронулись обратно в Уэстчестер. День выдался пасмурный, холодный, и дорога показалась мне утомительной, хотя, я думаю, не усталость была причиной того, что произошло потом. Я завез племянницу в Коннектикут, к брату, и двинулся домой. Добрались мы затемно. К приезду матери у моей жены все было приготовлено, как обычно. Пылал огонь в камине, на пианино - ваза с розами, к чаю - сандвичи с анчоусной пастой.

- Какая прелесть, когда в доме цветы, - сказала моя мать. - Я так их люблю. Жить не могу без цветов. Если б я вдруг лишилась средств и мне пришлось выбирать - цветы или продукты, я, вероятно, выбрала бы цветы...

Я не стремлюсь создать для вас образ тонной старой дамы, ибо нередко она отступала от этой роли. Упомяну, с большой неохотой, одно обстоятельство, о котором после смерти матери мне рассказала ее сестра. Оказывается, был случай, когда она ходила наниматься в Бостоыскую полицию. У нее было много денег в ту пору, и для чего ей это понадобилось, понятия не имею. Допускаю, что ее прельщало полицейское поприще. Не знаю, в каком отделе она собиралась служить, но воображение неизменно рисует мне ее в темно-синей форме, со связкой ключей у пояса и дубинкой в правой руке. Моя бабка отговорила ее от этой затеи, и все же в облике матери, когда она, прихлебывая чай, сидела у нашего камина, сквозило нечто полицейское. В тот вечер она старалась держаться как на светском рауте - в меру своего понимания. В связи с чем стоит вспомнить ее любимую присказку: "Вероятно, к нам в семью все-таки просочилась капля плебейской крови. Иначе откуда бы в тебе это пристрастие к ветхой и рваной одежде? Иметь такой выбор - и вечно отдавать предпочтение обноскам!"

Я приготовил коктейль и сказал, как рад был повидаться с племянницей.

- У мисс Пикок перемены, - печально сказала моя мать.

- Да? Я не знал. Какие?

- Ограничений больше нет.

- Не понимаю.

- Туда стали принимать евреев. - Она выстрелила в меня последним словом.

- Поговорим на другую тему, ладно? - сказал я.

- Почему? Ты первый начал.

- Моя жена - еврейка, мама.

Жена в это время была на кухне.

- Не может быть, - сказала мать. - Ведь у нее отец - итальянец.

- Отец у нее, - сказал я, - польский еврей.

- Ну и что ж. Я, например, происхожу из старой массачусетской семьи - и не стыжусь этого, только не люблю, когда меня называют "янки".

- Это не одно и то же.

- Твой отец говорил, что еврей хорош только в гробу, хотя я лично считаю, что судья Брандис был милейший человек.

- Похоже, собирается дождь, - сказал я. Это у нас был испытанный способ переводить разговор на другую тему, когда требовалось выразить гнев или голод, любовь, страх перед смертью. Вошла жена, и моя матушка привычно подхватила нить беседы:

- В такой холод можно ждать и снега. Ты, когда был маленький, имел привычку молиться, чтоб выпал снег или замерзла вода в пруду. Смотря на чем тебе хотелось покататься - на коньках или на лыжах. Ты очень четко излагал свою просьбу. Становился возле