Том 3. Время реакции и конституционные монархии. 1815-1847. Часть первая [Эрнест Лависс] (fb2) читать постранично, страница - 2

это — условия, которые они считали нужным навязать Франции. Поэтому 31 мая секретным протоколом представители четырех — Меттерних, Кэстльри, Гарденберг и Нессельроде — решили отложить «до Венского конгресса все споры относительно окончательного устройства как областей, уступленных Францией, так и тех, которыми союзники должны были распорядиться в Германии». Последний пункт относился главным образом к Саксонии, король которой, оставшийся верным союзу с Францией, считался ввиду этого низложенным и содержался в качестве военнопленного в Берлине. Его низложение делало в то же время вакантным занимаемый им престол Варшавского великого герцогства.

Александр I, игравший первую роль при триумфальном вступлении союзников в Париж, по низвержении Наполеона стремился к гегемонии над Европой. Он заставил отложить открытие конгресса сначала до 1 сентября, а затем до 1 октября. Русский император хотел тем временем повидаться с английским королем, посоветоваться с королем прусским и, одним словом, устроить все дела сообразно своим намерениям. В своих манифестах союзники провозглашали великие принципы: неотъемлемые права, восстановление законного правительства, охрана публичного права, независимость народов. Они противопоставляли эти принципы «правонарушениям», «насилиям», «позорному игу» Французской республики и Империи. Но с разрушением этой Империи принципы сделали свое дело. Никто из четырех ни в коей мере не собирался из-за пустых фраз поступиться своими собственными интересами. «Легитимистский принцип, — писал посланник Александра в Париже, Поццо ди Борго, — был далеко не единственным и уже наверное не главным мотивом, побудившим европейских государей добиваться реставрации». Другими мотивами были соображения собственной выгоды, и эти мотивы союзников нашли свое выражение в частных трактатах, положенных в основу коалиции 1813 года. Теперь надлежало согласовать эти обязательства между собой, и союзники рассчитывали достигнуть цели, опираясь на «право завоевания», являвшееся с их точки зрения самым неотъемлемым правом.

Пруссия и Россия. Первым по времени из этих трактатов, представлявшим вместе с тем наибольшие трудности для выполнения и больше всего поглотившим внимание конгресса, был Калишский трактат, заключенный 28 февраля 1813 года между Россией и Пруссией. Александр обязался «не слагать оружия до тех пор, пока Пруссия в статистическом, географическом и финансовом отношениях не будет восстановлена в пределах, соответствующих тем, какие существовали до указанного периода (1806)». Обязательство это было подтверждено 14 июня в Рейхенбахе Англией и 9 сентября 1813 года в Теплице Австрией. Трактаты не содержали никаких определенных территориальных указаний, так как в этом существенном пункте между пруссаками и русскими существовало разногласие. Пруссаки требовали полного восстановления своих территориальных границ, существовавших до 1806 года, т. е. возвращения им большей части бывшего великого герцогства Варшавского. Русские дипломаты не соглашались на это, так как эти области входили в ту долю из наполеоновского наследства, которую Александр намеревался взять себе.

Александр держал великое герцогство в своих руках, но его планы этим не ограничивались. Возвращаясь к великодушным и в то же время честолюбивым воззрениям своей юности, он мечтал путем обмена германских и итальянских областей приобрести польские провинции, захваченные Австрией в 1772 и 1795 годах и Пруссией в 1793 и 1795 годах, и сделаться королем этой восстановленной Польши, связанной личной унией с Российской империей. Осуществление этих замыслов раздвинуло бы границы Российской державы до границ старой Германии. Пруссаки взирали на этот план со страхом, австрийцы — с завистью. Австрийцы требовали себе обратно польские области, уступленные ими Наполеону в 1809 году и вошедшие в состав великого герцогства; у них не было никакого желания отдать Галицию во власть России.

Наконец, сами русские высказывались против проекта своего императора. Они совершенно не допускали, чтобы Россия отказалась от громадных польских провинций, приобретенных ею в 1772, 1793 и 1795 годах. Разрушение Польши представлялось им делом защиты России. При этом русские дипломаты указывали, что восстановление Польши было бы столь же непрочным, сколь и опасным предприятием. Чтобы привлечь симпатии поляков, им нужно было бы предоставить свободные учреждения, сейм и вольности, а это сделало бы Польшу неудобным соседом и грозным примером для России. Окажется ли Польша с анархическими инстинктами своей шляхты, — страна, где почти нет третьего сословия, если не считать евреев, и где крестьянская масса находится в крепостном состоянии, — способной к повиновению, может ли она прочно привязаться к началам самоуправления и легко ли будет управлять ею? «Можно ли поверить, — писал Нессельроде, — чтобы в польском сердце могло когда-нибудь возникнуть желание видеть Польшу русской? Каким образом