Необыкновенный консилиум [Геннадий Моисеевич Шингарев] (fb2) читать постранично, страница - 65

произнёс первое слово.

Он сказал:

«Спасибо».

…И еще много месяцев спустя его выхаживали, долечивали, учили ходить, как ребёнка, учили заново жизни, потому что он и вправду родился во второй раз.

VALE!

Мы прощаемся, дорогой читатель, и хотя я тебя никогда не видел и не знаю, в сущности, кто ты такой, я тебя отлично себе представляю. Закрываю глаза и вижу, как ты сидишь и перелистываешь мою книжку.

Я не знаю, мальчик ты или девочка, но, конечно, мне легче вообразить тебя таким, каким когда-то был я сам. Ещё бы! Ты — тот самый (будем откровенны) растяпа и неудачник, который мне так хорошо знаком. Тот, о котором вечно идёт разговор на педагогическом совете, которого обсуждают на школьных собраниях, которого дома ругает бабушка. Всё у тебя вечно не ладится: тетрадки не на месте, форма измята, ногти грязные; если уронишь бутерброд, он непременно шлёпнется маслом на пол; если с потолка посыплется штукатурка, так уж обязательно на тебя.

Одним словом, всегда как-то так получается, что тебе дико и чудовищно не везёт. Но зато у тебя потрясающая коллекция марок. Я знаю, у тебя есть Испания без зубцов, с кораблями Колумба, — такой марки нет даже в коллекции бельгийского короля. Когда-нибудь, если встретимся, потолкуем об этом подробнее.

А вот кем ты хочешь стать, я не знаю.

Я прощаюсь с тобой, читатель, и если книжка пришлась тебе по душе — спасибо. Может быть, и тебе когда-нибудь придёт в голову мысль заняться медициной. Но если ты в самом деле мечтаешь об этом, если у тебя созревает такое решение, — что ж, старик, я рад за тебя! И позволь в таком случае дать тебе несколько наставлений.

В книжках всё происходит быстро. В книге (или в кино) врач подходит к умирающему больному с таким видом, как будто он волшебник Изумрудного города. Что-то там поколдует— и дело сделано. И кажется, что вот сейчас больной спрыгнет со стола — уже здоровый — и кинется на шею своему спасителю.

В жизни так не бывает. Потому что самая блестящая операция ещё не решает дела: впереди долгие, медленные дни, борьба с послеоперационными осложнениями, упорное выхаживание больного. Да и не всем же, в конце концов, делают операции: в любой больнице гораздо больше лежит больных, которые лечатся лекарствами, чем тех, которых оперируют хирурги.

Хирургическую операцию можно сравнить с лихой атакой, с танковым наступлением на врага, с прорывом фронта. Лекарственное лечение напоминает осаду крепости или позиционную войну. Тут иногда может не хватить выдержки, охватывает отчаяние: больной завяз — и ни с места, «ушёл в болезнь», как выражаются доктора; не умер, но и не выздоравливает. Всё это надо уметь пережить, скрыть в себе, не подать виду. Снова и снова надо вселять в больного волю к выздоровлению, навязать ему свою волю, вместе с ним вытягивать воз, и каждый день нужно уметь находить для больных в своём сердце новые слова.

Наша работа однообразна. Вокруг беспомощные люди. Всё те же жалобы. Одни и те же вопросы. Сколько раз на дню приходится повторять одно и то же! Но с каждым больным нужно уметь разговаривать так, словно то, что ты собираешься ему сообщить, ты говоришь впервые в жизни. С каждым нужно беседовать так, как будто он твой единственный и самый главный пациент. Итак, если говорить кратко, медицина требует терпения.

Медицина требует мужества. Это значит, что врач не смеет дрогнуть, не смеет отвести глаза в сторону от самых тяжких недугов, от самых ужасных ран. Медицина не терпит белоручек, плаксивых неженок и маменькиных сынков. Ибо врач не знает, что такое брезгливость, и ему неизвестен страх.

Кто боится вида крови, у кого дрожат руки, когда он держит бинт, тому у нас нечего делать. Правда, и с завзятыми храбрецами иногда случаются казусы. Я, например, знал одного доктора — когда его в первый раз привели в перевязочную, он упал в обморок. (По секрету могу сообщить тебе, что этот доктор был я.) Но когда этот бедняга встал и, пошатываясь, вышел в соседнюю комнату, он сказал самому себе: «Что было, то было. Но клянусь Аполлоном-целителем, Асклепием, Гигиеей, всеми богами и богинями — этого больше не будет!»

И ещё одно слово.

Ты взрослеешь. Но наука растёт быстрее тебя. Она так стремительно совершенствуется, что уже через двадцать лет станет неузнаваемой. Чего доброго, ты посмотришь на нас тогда почти так, как мы, сегодняшние врачи, смотрим на наших пращуров — достопочтенного магистра XVI века и доброго доктора XIX века. Однако суть нашей профессии не изменится. Эта суть состоит в том, чтобы служить человеку. И, закрывая эту первую в твоей жизни медицинскую книгу, скажи себе: я сын великой земли, гражданин огромного, двухсотпятидесятимиллионного народа. Я хочу служить моему народу. Но что такое народ? Это не безликая масса, это живые, близкие мне люди. Я хочу любить людей и помогать им в их нелёгкой, большой и прекрасной жизни.

А засим — vale. По-латыни это значит: будь здоров.

Будь здоров, старик!