До свидания, Светополь!: Повести [Руслан Тимофеевич Киреев] (fb2) читать постранично, страница - 215

восторгалась воздухом и пейзажем. А она молчала. И лишь у самых Колчеватиков проговорила вздохнув:

— Не так как‑то мы живём. — Зажмурилась и покачала головой. — Не так!

Но Колчеватики, знакомые с детства, милые сердцу Колчеватики были перед её глазами и потеснили в сторону невесёлые мысли.

В отличие от Калинова тут мало что изменилось. Ещё издали увидели они колодец с журавлём, а из‑за забора крайнего дома их, как и пятьдесят лет назад, облаяла собака. Не так свирепо, как те ужасные псы, один черный, другой белый, с рыжим пятном, но облаяла. А вот и большое дерево у колодца. Не дубом и не ясенем оказалось оно берёзой, но за столько лет можно и забыть подробности.

«Помнишь?» — на каждом шагу спрашивала одна сестра, а другая, сглатывая комок в горле, отвечала: «Ну как же!»

Александра Сергеевна помалкивала. И только когда сестры слишком уж разговаривались с кем‑нибудь, потихоньку тянула их дальше.

Старожилов они так и не нашли. Зато настоящего парного молока попили. Валентина Потаповна причмокивала и покачивала головой, глаза прикрывала. Когда‑то у нас в доме жила коза, и, наверное, поэтому бабушка считала себя специалистом по молоку.

А может, и не коза, может, козёл, потому что возраст у этого животного был такой, что определить его пол мы затруднялись. Если соотносить козлиный век с веком человека, то это замечательное существо было моим ровесником. Хорошо помню, как оно вспрыгивало на диван. «Кш! Кш!» — в ужасе гнала его бабушка, а я по–товарищески пытался поделиться с ним бубликом, но бублика козлёнок не ел.

Очень скоро он исчез из нашего дома неведомо куда, как неведомо откуда и появился. Однако ещё долго у меня сжималось сердце, когда я видел из трамвая пасущихся на верёвке козлят. Все мне казалось — наш.

Усталые и довольные, уже примирившиеся с тем, что не суждено им встретить кого‑либо из бывших, возвратились на переправу. Лодка была на том берегу. Без пассажиров пригнала её за ними переправщица Зинка.

Теперь первой вошла бабушка. Осмелела она, напоённая парным молоком, бдительность потеряла и поплатилась шляпой. Это случилось как раз на середине реки. Порыв ветра снёс её, и шляпа медленно поплыла в далёкие края.

Веронику Потаповну не огорчило это. Во–первых, путешествие близилось к концу и зачем ей теперь шляпа, а во-вторых, до неё ли было сейчас? Снова вспыхнул спор, как звали ту, прежнюю переправщицу.

— Аглая! — твердила младшая сестра. — Как сейчас помню, Аглая.

— Ну что ты говоришь, Варвара, — уже не на шутку сердилась старшая. — Даша её звали. У нас и имён таких не было — Аглая!

Перевозчица Зина внимательно слушала. Она знала, как звали ту девчушку с косой, которая так ловко управлялась с лодкой полвека назад, но молчала. Не привыкла чесать языком во время работы — зазеваешься, и течением мигом снесёт посудину. Выгребай потом…

Ещё две минуты поспорят сестры, затем лодка с разгону ткнётся носом в песок, протащится со скрипом и станет прочно. Аккуратно лягут на борта весла. Подымется разгорячённая спором Вероника Потаповна, чтобы первой сойти на берег и хоть этим утереть нос упрямой Валентине, подымется, но через секунду обескураженно опустится назад, потому что старая переправщица скажет: «Зинкой её звали, Зинкой…» И улыбнется. А пассажиры услышат, как мерно капает с весел вода. Чок… Чок… Чок…

И вот тут мы расстанемся с ними. Расстанемся, чтобы мне жить дальше, а им умереть.

Дорогие мои старики! Простите мне это утомительное путешествие. Я отправил вас в него без злого умысла, но с любовью. Вы так мечтали об этой поездке — мечтали, зная в душе, что она неосуществима. Я устроил её вам. С запозданием, но устроил, бережно проведя вас через все испытания. С улыбкой и слезами на глазах следил я за вашими незатейливыми приключениями. В этом нет святотатства. Мои дети узнают вас по портретам, которые я нарисовал тут, и скажут: вот баба Вероника, которую на самом деле звали Варварой, вот тётя Валя, а вот Дмитрий Филиппович с невидимым орденом на груди — тот самый дядя Дима, который некогда держал голубей.

Вы любили меня, когда я в этом нуждался больше всего, и любили бескорыстно. Не за достоинства, которые мы, взрослые, с такой осторожностью признаем друг в друге, а за то, что я есть. Низкий поклон вам за это. Низкий поклон… Пусть земля будет вам пухом!