Двенадцать поэтов 1812 года [Дмитрий Геннадьевич Шеваров] (fb2) читать постранично, страница - 3

вознаградить себя за неудачи, понесенные оружием. И ныне, после тридцатилетнего мира не притупилось еще их воинственное и победоносное перо. Задним числом переделывают они события. Не довольствуясь многими одержанными победами, они за письменным столом, сдав себе все козыри, переигрывают сражения, однажды уже проигранные на поле битвы…»

Будто продолжая размышления Вяземского о причинах скудости наших мемуарных источников о 1812 годе, современный историк Лидия Ивченко говорит: «Каждый, кто изучает эпоху Наполеоновских войн, сталкивается с тем, что русские участники событий менее плодовиты в мемуарном наследии, чем французы. Более того, их воспоминания почти не содержат тех выразительных и ярких деталей, которые присущи рассказам ветеранов Великой армии… Эту „бумажную войну“ российские ветераны, безусловно, проиграли… Но, во-первых, русские офицеры были победителями, и им не надо было оправдывать своих поражений возвышенными причинами. Во-вторых, их разоружил сам император Александр I, призвав к смирению: „Не нам, не нам, а имени Твоему!“ Кстати, во время вступления союзников в Париж французы сразу отметили существенную разницу в психологии офицеров двух армий — русской и наполеоновской: „Мы слышали, как молодые русские офицеры… рассказывали в самый день их торжественного вступления в Париж о подвигах своих… как о делах, в которых они были предводимы промыслом Божиим; себе они предоставляли только ту славу, что они были избраны орудием его милосердия. Они описывали победы свои без восторга…“»^[8]

Они так и остались «в сердечной простоте смиренные сыны / все боле с каждым днем нам чуждой старины»^[9]. Батюшков, прошедший войну до Парижа, называл себя «простым ратником». Жуковский в старости искренне сокрушался (в письме П. А. Плетневу от 6 марта 1850 года): «Событиями, интересными для потомства, моя жизнь бедна…»^[10]

Но независимо от того, написали они мемуары или нет, Двенадцатый год навсегда остался солнечным сплетением их жизней. Поэтому назову русских поэтов с теми званиями, какие они имели в русской армии во время войны 1812–1814 годов, или в той должности, какую они тогда занимали. Пусть это короткое перечисление будет как общий снимок на память:

Поручик Московского ополчения Василий Жуковский

Майор Московского ополчения Андрей Кайсаров

Поручик лейб-гвардии Семеновского полка Александр Чичерин

Хранитель манускриптов Императорской публичной библиотеки Николай Гнедич

Корнет Московского ополчения князь Петр Вяземский

Первый ратник Московского ополчения, редактор журнала «Русский вестник» Сергей Глинка

Редактор журнала «Аглая» князь Петр Шаликов

Штабс-капитан Рыльского пехотного полка Константин Батюшков

Полковник лейб-гвардии Егерского полка Иван Петин

Губернский прокурор Николай Остолопов

Полковник, дежурный генерал Сергей Марин

Министр юстиции, генерал-прокурор Иван Дмитриев

Читая некоторые исследования об отечественной культуре начала XIX века, можно подумать, что литераторы того времени придумали себе «культ дружбы», поверили в эту литературную условность^[11]. Будто предполагая такой скептический ход мыслей потомков, Константин Батюшков писал Гнедичу: «Я не знаю ни прозаической, ни поэтической дружбы; я знаю просто любить, вот все, что я знаю…»^[12]

В том-то и красота той далекой эпохи, что дружба лишь в последнюю очередь была явлением литературы. Стихи и письма донесли до нас только слабое эхо горячих и бурных человеческих отношений.

Вот эти отношения и проверил на разрыв, на прочность Двенадцатый год. К чести русских поэтов, оказалось, что дружба не была лишь внушенным литературой сентиментальным чувством. Это было одухотворенное, сердечное тепло, согревшее всех, кто был ему причастен. А причастны к нему были столь многие, что пора говорить о дружбе не только в контексте жизни той или иной личности, но как о чем-то большем. Андрей Кайсаров, который был нашим первым профессором-славистом, после своих научных странствий по Балканским странам считал, что только «чувство небесного дружества» и делает народ той или иной страны способным противостоять любым испытаниям.

Участник Бородинского сражения, будущий декабрист Матвей Иванович Муравьев-Апостол вспоминал: «Каждый раз, когда я ухожу от настоящего и возвращаюсь к прошедшему, я нахожу в нем значительно больше теплоты. Разница в обоих моментах выражается одним словом: любили. Мы были дети 1812 года. Принести в жертву все, даже самую жизнь, ради любви к отечеству, было сердечным побуждением. Наши чувства были чужды эгоизма. Бог свидетель этому…»^[13]

В своем «Певце…» Жуковский пишет: