Дочь Атланта [Григорий Юрьевич Филановский] (fb2) читать постранично, страница - 3

рисунка — разве что контур, но, когда я всмотрелся, понял, что условная граница эта была естественна, что лесок уходил в высь пирамидой, а море разметнулось крыльями. Вот что бросалось в глаза сразу. А потом я ощутил, что иной форма быть не могла, что все у гения, сидящего в этом сумрачном мальчике, подчинено движению, стремлению куда-то. Волна, зажмурившись от солнца, летела на береговые камни; собака вся жила в наступающем прыжке; цветок не увядал, но обращался в плод; рыба безумно умирала. «Изобрази меня, Витек!» — кокетливо потребовала Галина. Он испуганно, а потом как-то диковато, словно собирался впиться в жертву, стал смотреть на нее. И на бумаге обозначилась летящая, как стрела с тетивы, ласково-звонкая (откуда ему знать?). И вздернулась верхняя губа: «не пожалеешь», и озорно перегнулись брови, и, прижмурившись, уходили глаза все глубже, глубже, в потаенную тишь души…

Эта Галя у меня и посейчас, после всего необычайного, непредвидимого самой дикой фантазией, после всего, что произошло, хранится… И рвется куда-то…

Я тогда вдвойне обрадовался: во-первых, такой превосходный материал (взамен или в дополнение к дохленькой заметке «Сад на острове» — лирическое «Волшебные краски острова Соленого») сам лез в руки. Во-вторых, не надо томительно выдумывать объяснение для моей задержки на Соленом. Пришел муж Савеловны, рыбак, такой же, как она, — от сердца приветливый. Странно: как по контрасту Витек — сумрачный, болезненный, трепетный, — чуждый зверек в их доме. Но они, родители, чувствовали дыхание необычайного, и не то, чтоб потакали его капризам (мальчик не был капризен), а добросердечно подлаживались под его настроение. Человеку, обозленному или с расшатанными нервами, такое не под силу, а в них наряду с крепким духовным здоровьем жило широкое русское уважение к иной душе — маленькой или великой…

Я покидал остров, не отрывая глаз от ветреной Галиной фигурки, которой неделю назад и не заметил на причале. Ранняя осень уже осенила кустарники, и садок, и домики острова. Банальная мысль: а сколько еще на нашей планете (что чем дальше, тем представляется меньшей, как тот островок, но — необъятна), сколько на ней шумных и тихих, уголков, с которыми легко породниться навеки! Какое ясное, яркое ощущение стоит за пустенькими порой словами, и до чего трудно излить его в слова под стать…

Прощай, остров!.. Сколько еще осталось недосказанного — и с дядей Алешей, и с Витькой, и с Галинкой… Но — прощай!..

Перефразируя старую поговорку, можно сказать: человек предполагает, а случай располагает. Слепая вера в случай опасна даже для атеиста, и, мне кажется, человечеству когда-нибудь предстоит борьба с культом случая…

Однажды от Гали пришло письмо. Она сообщала, что на острове прочли мою заметку о Витьке, что председатель повесил вырезку из газеты на видном месте в кабинете. Писала, что догадывается, почему я дал ей адрес «до востребования» женат (пальцем в небо), но что ее это не очень волнует (положим!). Просила прислать кой-какую литературу для дяди, утверждала, что он горячо приветствует (неужели?). Грустно сообщала, что скучает и ни с кем не хочет встречаться (может быть). Выражала надежду на мой приезд: «Не думай, что у нас зимой скука — снежок нынче добрый, пушистый, выйдешь утром на берег — ослепнуть можно… И — слышишь — начальству своему строгому объяви, что узнал — не от меня, конечно, — от одного солидного человека: сынок Васильевны — Смирновы, которые, мы у них квасу пробовали, и ты похвалил — Витькин одногодок, только августовский, Сашкой звать, по математике школьного учителя обогнал. Веришь самые хитрые задачки в уме решает… Приезжай — не пожалеешь…»

Я не очень-то поверил Гале, даже не очень надеялся, что «не пожалею», не последовал, конечно, ее совету в прямом смысле, но взял на две недели творческий отпуск и на Соленый. Чудак! Подгадал к четвергу — какой четверг? Наверно, именно тот, в который дождичек. Мела пурга, и санный путь открывался после наступления ясной погоды. Дни перед отъездом на остров я много читал, немного писал, частенько вспоминал Галю, не думая о делах, размышлял, словом, это был настоящий творческий отпуск.

Приезжай — не пожалеешь!..

А я редко о чем вообще жалею. Разве о том, что мало любил, мало — не во всю силу души. А Галю? Когда я в тот второй приезд сидел с ней у печки, слушая бесконечные женские сказки о ее жизни — густые, слезные, развеселые, мечтательные, когда я ничего больше не хотел, как унестись с островом Соленым в космос, пробыть там вот так, у этой печки теплый год, а на Земле чтоб за это время прошла одна минутка, когда Галя летела навстречу мне глазами, песнями, искрами слез, — любил ли я? Или только был затаенно счастлив?..

Мы опять навестили Витьку, поначалу как-то вяло — ощущение чуда на бис довлело, но жгучая неповторимость хлынула, когда заиграли новые Витькнны шедевры: изумленный тушканчик, кипящий чайник, тающее облачко, стареющая кукла… Нет, не умеем мы отдаваться искусству, нырять в него до риска