В целом средненько, я бы даже сказал скучная жвачка. ГГ отпрыск изгнанной мамки-целицельницы, у которого осталось куча влиятельных дедушек бабушек из великих семей. И вот он там и крутится вертится - зарабатывает себе репу среди дворянства. Особого негатива к нему нет. Сюжет логичен, мир проработан, герои выглядят живыми. Но тем не менее скучненько как то. Из 10 я бы поставил 5 баллов и рекомендовал почитать что то более энергичное.
Прочитал первую книгу и часть второй. Скукота, для меня ничего интересно. 90% текста - разбор интриг, написанных по детски. ГГ практически ничему не учится и непонятно, что хочет, так как вовсе не человек, а высший демон, всё что надо достаёт по "щучьему велению". Я лично вообще не понимаю, зачем высшему демону нужны люди и зачем им открывать свои тайны. Живётся ему лучше в нечеловеческом мире. С этой точки зрения весь сюжет - туповат от
подробнее ...
начала до конца, так как ГГ стремится всеми силами, что бы ему прищемили яйца и посадили в клетку. Глупостей в книге тоже выше крыши, так как писать не о чем. Например ГГ продаёт плохенький меч демонов, но который якобы лучше на порядок мечей людей, так как им можно убить демона и тут же не в первый раз покупает меч людей. Спрашивается на хрена ему нужны железки, не могущие убить демонов? Тут же рассказывается, что поисковики собирают демонический метал, так как из него можно изготовить оружие против демонов. Однако почему то самый сильный поисковый отряд вооружён простым железом, который в поединке с полудеманом не может поцарапать противника. В общем автор пишет полную чушь, лишь бы что ли бо писать, не заботясь о смысле написанного. Сплошная лапша и противоречия уже написанному.
том, что происходит…
Мы провели с ним весь день. Пошли в лес. Он снова стоял за этюдником, щурился, отводя кисть, а между делом рассказывал, что будет с нами завтра, что послезавтра, через неделю.
Но когда я спозаранок прибежала в сарай, вообще ничего уже не было, только белая панама — убегая ночью, он забыл ее на гвозде.
Как сказать? Я не расстроилась. Нет, я расстроилась, конечно. До конца лета была сама не своя. Ждала, что он вернется, часто выходила на дорогу. Перед тем как спрятаться за лесом, дорога взбегала на холм, и оттуда виднелась соседняя деревня — Вознесенское. Белела разрушенная церковь, темнели коробочки брошенных изб. Возле двух жилых подчас можно было разглядеть двух согбенных «муравеек»: баба Клава всегда в красном платке — яркая точка и баба Маша в синем — издалека он становился черным и терялся в других крапинках. Река выглядывала самой кромкой: туманно синело, мерцающе серебрилось вытянутое пятно ее излучины.
Но он не вернулся, и когда каникулы кончились, я поняла, что все исчезло. Мираж рассеялся — словно его раздуло ветром. Так разносит по небу облака: совсем недавно они пышно громоздили замки, надували великанские щеки, топырили губы, еще час назад из мешанины округлостей высовывались добрые морды небывалых животных — а вот уже и нет ничего, только самый край бледно-синей пустыни стянут самолетным бинтом.
Я давно забыла, как его зовут. Обида таяла, таяла — и растаяла. Но оказалось, что в самую середку этой льдины был вморожен острый камушек — маленький, как родинка, и такой же непреходящий.
Я видела потом, как девчонки сходят с ума. И сама сходила. Когда я была на третьем курсе, один парень сделал татуировку с моим номером телефона — на тыльной стороне руки ближе к сгибу локтя. Какие еще нужны были доказательства? Он уехал на практику, а когда вернулся, оказалось, что ничего нет — ничего, кроме этой дурацкой наколки. Не знаю, что он с ней потом сделал. По мне — так хоть бы руку отрубил, идиот!
Не все, конечно, сходят сума. Некоторым все равно. Должно быть, они ничего не чувствуют. Иначе — как объяснить? Ты в раю, рай должен быть вечен — но вместо того, чтобы продлевать твой покой и счастье, тебя погружают в ад.
Не помню, где я читала: мальчику проверили зрение. Прежде он был уверен, что вокруг полно радуг, бликов и туманностей. Но как только надел очки, мир обрушился на него, какой он есть, и бедняга едва не сошел с ума.
Правда, бывает и по-другому. Ты оказываешься не в аду и даже не в чистилище. Что-то вроде лимба, куда католики помещают души некрещеных младенцев. Сырое, вязкое место. Тусклый свет, тепловатый воздух, никакого движения. Все ясно, скучно, и ничего хорошего уже не может случиться.
Обычно ничто не предвещает катастрофы. Ты наслаждаешься колдовством миража. Ты просыпаешься с ним рядом. Все замечательно. Никаких сомнений, что завтрашнее утро придет к тебе здесь же. Неделя минет или год — все будет точно так же.
Но не через год, не через неделю и даже не завтра — а всего через какие-то жалкие полчаса ты заходишь в ванную и видишь на боковине раковины большую плюху бритвенной пены — серой, с черным крапом щетины. И эта пена действует на тебя точно так же, как очки на того мальчика.
Почему? Ведь это его пена — а он твой, значит, и пена в каком-то смысле твоя… но уже поздно рассуждать: очки надеты, мир страшно прояснился. Назавтра ты встречаешься с явью в другой постели, а он все звонит и грозит приехать. Как ему объяснить? — он прав, наверное, но жемчужный туман рассеялся навсегда, оставив только грязную пену и немытую раковину.
Наверное, когда я ушла, ему было больно. Не знаю. Если так, то, конечно, в этом виновата я. Но, может быть, он ничего не почувствовал. Или почти ничего. Все-таки они — не в такой степени они, в какой мы — это мы. Они всегда больше самих себя: то, что кажется им самими собой, это на самом деле только то, с чем они себя отождествляют. Они вкладывают себя во все то, чем владеют. Каждому из них может принадлежать множество всякой всячины: с одной стороны, всякая всячина является их неотделимым продолжением, с другой — это все же не плоть.
А мы — мы в точности то, что есть: куда ни кольни, достигнешь крови, куда ни кольни, попадешь в живое.
Вот и сейчас.
Как ни мало прошло времени — всего несколько секунд, а мне уже почти ничего не вспомнить.
Что было утром? Кажется, утром не было ничего, кроме переливчатой радости. Счастье миража: покой и ощущение надежности. Непреложная вечность твоего существования.
Что мы делали? Да ничего… проснулись… поднялись. Все шло само собой. Часам к двенадцати собирались выйти из дома. Пройтись парком. Если неторопливым шагом и без остановок — это час. Но, наверное, где-нибудь мы посидели бы на влажной скамье. Молча или, время от времени, лениво перебрасываясь мало что значащими словами. Часа, допустим, полтора. Потом двадцать минут подземки, десять пешком и еще сорок или пятьдесят в залах фотовыставки.
Через
Последние комментарии
9 часов 18 минут назад
9 часов 35 минут назад
10 часов 12 секунд назад
10 часов 32 минут назад
11 часов 39 минут назад
13 часов 19 минут назад