Летопись 2. Черновики [Наталья Некрасова Наталия Владимировна Некрасова] (fb2) читать постранично, страница - 3

лет, потому что он сказал — я вернусь…

Безумная

(553–556 годы II Эпохи)

…Днем она была — Исилмэ, дочерью четвертого короля Нуменорэ Тар-Элендила Пармайтэ, правнука Элроса Тар-Минъятура, сестрой Сильмариэн Прекрасной и наследника короля, Иримона. Хрупкая девушка, почти девочка — длинные струящиеся пепельные волосы и вечно скромно опущенные глаза, прячущиеся в тени длинных ресниц. Кто смел бы подумать, что не скромность — истинная тому причина, что дочь Короля-Книжника до обморока, до дрожи боится, что в глазах ее кто-нибудь прочтет правду о ее другом, ночном я. Она боялась ночи — и ждала ее, как влюбленные ждут сладкой муки тех мгновений, когда — не обмолвиться даже случайным словом, когда замирает сердце от соприкосновения не — рук, но — теней. Ждала тех кратких и мучительных мгновений, когда — пусть это сон, бред, наваждение, — она могла видеть — его.

Она знала его имя, за пять веков еще не успевшее стать пугающей легендой, все еще бывшее живой частью прошлого, страшной правдой для людей Нуменорэ. Знала, что должна ненавидеть его. И — не могла.

Враг. Возлюбленный враг мой…

Безумие. Должно быть, верно говорят мудрые: хотя и изгнан Враг за пределы мира, но зерна лжи, посеянные им в людских душах, остались, чтобы дать со временем всходы недобрые. Враг искушен в обмане и лживых наваждениях — а она оказалась слишком слаба для того, чтобы противостоять им. И это лицо — прекрасное, гордое, скорбное, — и эти глаза, сияющие ярче и яснее звезд, и тонкие сильные руки Мастера и Творца, и черные крылья — все это ложь, бред наваждение… Враг умел, когда хотел, принимать облик прекрасный и благородный, ибо в таком обличьи легче смущать души, и лишь немногие могли проникнуть взглядом сквозь личину… «И дух Тьмы и Зла иногда может принимать облик светлый и лучезарный», — так говорят предания. Она сама читала это в книгах мудрости, заботливо собранных отцом. Знала все — и каждый раз с мучительным замиранием сердца ждала наступления ночи.

Она пыталась развеять наваждение, с жадностью набрасывалась на книги, повествующие о великих битвах прошлого, о светлых героях и о злодеяниях Врага. Она старалась вызвать в себе ненависть и отвращение к нему — и не могла.

«…и Сильмариллы, заключенные в хрустальном ларце, уже жгли его, и больно было руке, но он не разжал ее…»

Она видела его руки — обожженные, искалеченные, с тяжелыми наручниками на запястьях, — и с ужасом осознала, что эти руки все еще кажутся ей — прекрасными. Она видела рассеченное когтями орла лицо — и не ощутила ничего, кроме боли и щемящей нежности, в которой побоялась бы признаться себе даже та, ночная она. Когда-то она любила слушать, как отец рассказывает древние предания; теперь каждый такой вечер превращался для нее в невыносимую пытку, и она радовалась, что выпадают они нечасто — государственные дела, коли можно так назвать дрязги князей, требовали от отца слишком много времени. Она боялась, что в какой-то миг ночное я вырвется из-под власти ее воли.

Именно это заставило ее поселиться в небольшом летнем домике вне стен Верхнего города. Здесь было спокойнее. Здесь не войдет ночью в комнату мать. Здесь были книги. И был — Лорн, медно-рыжий длинноухий пес, меньше и стройнее могучих волкодавов с королевской псарни, жиреющих от безделья; Лорн с его узкой мордой и большими печальными золото-карими, цвета меда и янтаря, глазами; Лорн, который не расставался с ней даже в библиотеке, где в нос ему забивалась мелкая пыль, и он недовольно чихал, но не уходил; Лорн, который, казалось, понимал все.

Единственное живое существо, которого она не боялась. Единственное существо, любившее ее — отец более дарил любовью Сильмариэн, мать была занята только сыном. Единственный, кому она могла рассказать все, что ее мучило. Даже ночью он оставался при ней в закрытой изнутри на ключ опочивальне — ложился у дверей или на коврик у камина, и во сне не желая расставаться со своей хозяйкой.

* * *

Это произошло в летний день Эрулайталэ, когда, в венке из цветов, вместе со всеми она стояла на вершине Менелтармы, и государь возносил благодарение Эру. На миг она закрыла глаза — и увидела в бледном свете звезд искаженное от непереносимой боли мертвенно-бледное лицо — кровь, сочащуюся из пустых глазниц, из незаживающих ран, вцепившиеся в ворот одежды скованные руки… Волна боли нахлынула так внезапно, что она едва сумела устоять на ногах. Неужели даже здесь, на этой священной вершине, наваждение будет преследовать ее, неужели нет места в Арде, недоступного Врагу?..

Она надеялась найти в своих видениях хотя бы малейшее противоречие, которое позволило бы ей думать — это ложь, все было не так. Но — не могла. И холодная, беспощадная ясность взгляда-с-другой-стороны была страшнее всего.

…Должно быть, в этом и кроется сила Врага: смешать ложь и правду, истолковать по-своему то, что люди по невежеству