Конго глазами художника [Сигфрид Сёдергрен] (fb2) читать постранично, страница - 3

подготовим для операции.

Потом мной занялась медицинская сестра, которая взяла всевозможные анализы. Больше всего се заботило, пет ли у меня малярии.

Я вышел из больницы слегка подавленный. Очень уж явно этот врач обрадовался. Хотя вообще-то можно понять, как тоскливо в Пуэнт-Нуаре человеку, привыкшему потрошить доблестных воинов в Индокитае. Здесь все только лихорадка да глисты…

Еще держится утренняя свежесть, посаженные в ряд миндальные деревья роняют на землю капли росы. Щебечут птицы, я чувствую себя здоровым, как никогда, и мне вовсе не хочется в больницу. Меня встречает жизнерадостная медицинская сестра в белом.

— Раздевайтесь и наденьте вот это.

Она вручает мне белый махровый халат и шлепанцы. Как-то все это нереально. Я смотрю на свой живот. Он пока цел, и у меня ничего не болит. Может быть, операция не нужна?

Мне предлагают пройти в операционную. Она находится в дальнем конце корпуса для местных жителей, длинного барака с маленькими окошками, который, по сути дела, состоит из одной общей палаты, где пациенты лежат рядами на полу. Вхожу в барак, и дверь, захлопнувшись за мной, отсекает слепящий солнечный свет. В нос ударяет запах эфира и медикаментов. Смутно различаю на полу фигуры больных. Стоны, охи, невообразимая теснота. Каждого больного окружает многочисленная родня, и я шагаю очень осторожно, чтобы не наступить на кого-нибудь.

В операционном зале меня встречают четыре чернокожих санитара. Мне уже тошно, и я, как могу, бодрюсь.

— Бонжур, господа! Отличная погода сегодня. Неужели нужно четыре человека, чтобы справиться со мной?

Хоть бы намек на улыбку. Суровые, неправдоподобно черные в своих белых халатах и шапочках, они велят мне раздеться и указывают на стоящий посреди комнаты операционный стол. Черный стол производит страшно холодное и бездушное впечатление.

Стою нагишом и чувствую себя, как никогда, беспомощным и обреченным. Мне показывают жестом, чтобы я ложился. Хотя бы сказали что-нибудь — не мне, так друг другу. Пет, ни звука, передвигаются по комнате, точно роботы. Черная клеенка на столе холодит спину. Мне привязывают руки и ноги, и я лежу, как в тисках. Отворяется дверь, входит врач. Он весело насвистывает и словно приносит с собой луч света. Подходит к умывальнику, споласкивает руки, потом ощупывает мой живот.

— Ишь, сколько жиру нарастил! — Он смеется.

Входит еще один человек, это операционная сестра. Она европейка, и к тому же красивая. Я чувствую себя страшно неловко. Хоть бы усыпили поскорее!

Но приготовления далеко не закончены. К изголовью подтаскивают большой баллон с газом. На моем левом бедре укрепляют ленту с каким-то прибором. Долго возятся с чем-то вне поля моего зрения. Санитары заняли места, два с одной стороны, два с другой. Смотрю на бесстрастные лица, будто вырезанные из черного дерева.

Мне кладут что-то на лицо. Это эфирная маска. Она ложится косо и защемляет мне нос так, что я не могу вдохнуть ни воздух, ни эфирные пары. Вот будет глупо, если я задохнусь раньше, чем меня усыпят! Дергаю головой, маска отлетает в сторону, сестра сердито кричит.

Маска снова ложится мне на лицо, теперь правильно.

Вдох — и я поперхнулся чистым эфиром. Вдруг вижу совсем рядом желтые языки пламени, вырывающиеся из двойного патрубка. Слышу крик доктора, один из санитаров срывается с места. Да, огонь и эфир — опасное соседство.

Круг мыслей стремительно сужается, думаю только о живописи. Все вдруг становится на диво просто. В самом деле, почему не писать вот так? Ну, конечно! Под конец остается лишь уходящая в черное пространство квасная нить.

Быстрее… быстрее… быстрее… А затем все пропадает.

Меня рвет. Голова раскалывается, в животе сильные боли. Только успеваю перевести дух, как снова приступ рвоты, меня выворачивает наизнанку. Пытаюсь сдержаться, глотать — какое там. Рвота не прекращается. Сдохну, честное слово, сдохну.

Я судорожно держу чью-то руку. Рука черная. Чернокожая санитарка — единственная пить, связывающая меня с жизнью. Цепляюсь за нес, что есть силы. Ужасно жаль самого себя.

Постепенно приступы рвоты становятся реже, и я обливаюсь холодным потом от усилии сдержаться. Меня мучает нестерпимая жажда. Вижу каскады, водопады ледяной, с зеленоватыми бликами воды. К моим губам подносят ватку, намоченную вином. Мгновенно всасываю все.

Узнаю, что я пролежал без памяти шесть часов. Немало, если учесть, что вся операция заняла двадцать минут.

Появляется доктор. Делает ложный выпад правой, метя мне в живот. У меня сердце обрывается, я весь становлюсь ватным от страха. Этакая милая армейская шуточка…

Первые три дня будто странствие в пустыне. Мне не дают пить. И почему-то возятся с левым бедром не меньше, чем с раной на животе.

— В чем дело, разве там тоже операцию сделали? — спрашиваю я врача.

— Нет, это сверх программы. Прибор барахлил, и получился ожог. Бесплатное приложение.

Обе раны