Полиция памяти [Ёко Огава] (fb2) читать постранично, страница - 2

такой взгляд, словно спрашивала: «Ну? Тебе нравится, как я пахну?..»

Рассказывая про духи, мама оживлялась сильнее всего.

— В те времена все умели различать приятные запахи. И находили это прекрасным. Но теперь — увы! — все изменилось. Духов больше не продают. Да и покупать их никто не желает. Исчезли они как раз той осенью, когда мы с папой поженились. Все жители собрались на берегу реки со своими флакончиками. Они откупоривали их и выливали духи в воду. Напоследок, помню, кое-кто еще подносил флакончик к носу, словно желая запомнить аромат… Но способность различать такие тонкие запахи уже исчезла вместе с воспоминаниями о них. Духи просто вылили в реку. Еще несколько дней здесь над городом висела жуткая вонь — удушающая смесь всех ароматов сразу, от этого даже рыба всплывала брюхом вверх. Но никто особо не обращал внимания. Все уже расстались с запахами навсегда…

Мама закончила рассказ, глаза ее погрустнели. Она усадила меня к себе на колени, обняла и позволила понюхать аромат у себя на шее.

— Ну, как тебе? — спросила она.

Я даже не знала, что ответить. То есть да, какой-то запах я уловила. Но не такой, как у только что выпеченного хлеба, и не такой, как у хлорки в бассейне. А кроме этих двух, никаких больше запахов в памяти не всплывало.

Поняв, что ответа не будет, мама обреченно вздохнула.

— Ладно… Пускай для тебя это просто немного воды в бутылочке. Ничего не поделаешь. Вспоминать то, что давно исчезло, людям на этом острове нелегко.

Она спрятала флакончик обратно в ящик.

Часы в мастерской пробили девять раз. Я отправилась в свою комнату — укладываться в постель. Мама взяла молоток и вновь принялась за работу. В окошко под самым потолком заглянул тоненький серп луны.

Когда она пришла поцеловать меня на ночь, я наконец решилась спросить у нее то, что давно хотела:

— Почему ты так хорошо помнишь то, что исчезло? Почему до сих пор чувствуешь аромат духов, о котором все позабыли?

Она посмотрела на луну за окном и кончиками пальцев стряхнула каменную пыль с передника.

— Может, потому, что все время об этом думаю?

Ее голос звучал приглушенно.

— Но я правда не понимаю… — не унималась я. — Ты — единственная, кто помнит все, что исчезло? И ты всегда, всегда будешь это помнить?

Она вдруг опустила взгляд — так, словно я напомнила ей о чем-то печальном. Чтобы утешить маму, я поцеловала ее на прощание.

2

Мама умерла, затем умер папа, и с тех пор я живу в этом доме одна. Нянька, что следила за мной во младенчестве, скончалась от сердечного приступа в позапрошлом году.

Кажется, где-то в деревне за северными горами — у истока реки — еще живет семья моего двоюродного брата, но с ними я никогда не встречалась. Склоны северных гор покрыты колючими деревьями, а вершины вечно утопают в тумане, так что перебираться на ту сторону хребта почти никому и в голову не приходило. А поскольку карт на острове не осталось — видимо, утрачены давным-давно, — ни как выглядит наш остров в целом, ни что находится по ту сторону гор, не знает никто.

Мой папа был ученым, исследовал птиц. Он работал в обсерватории на самой вершине Южного холма. И примерно треть каждого года жизни дневал и ночевал в своей лаборатории, где собирал данные, фотографировал птиц и выводил в инкубаторе птенцов.

Я часто приходила к нему — приносила домашние обеды. Его молодые коллеги меня баловали и угощали бисквитами и какао.

Я забиралась к нему на колени, заглядывала в его бинокль. Форма клюва, цвет ободков вокруг глаз, размах крыльев — ни одна мелочь не ускользала от папиного внимания, прежде чем он торжественно объявлял имя распознанной птицы. Когда я уставала держать тяжелый бинокль, он помогал мне и придерживал его левой рукой.

Когда вот так, щека к щеке, мы разглядывали с ним птиц, меня часто подмывало задать папе тот самый вопрос: знает ли он, что хранит мама в ящиках старого комода за лестницей в мастерской? Но каждый раз, когда я открывала рот, мне чудился профиль мамы, глядевшей на лунный серп в подвальном окошке, и слова застревали в горле. Вместо этого я только повторяла ее напутствие:

— Ешь скорей, пока не испортилось!

На прощание он провожал меня до автобусной остановки. Когда мы проходили мимо птичьих кормушек, я задерживалась, чтобы раскрошить там кусочек бисквита, которым меня угощали папины коллеги.

— Когда ты вернешься домой? — спрашивала я.

— Наверное, в субботу… к вечеру. Надеюсь! — вечно увиливал он. — Ну… Привет маме!

И махал мне рукой — с такой силой, что из нагрудного кармана его спецовки вываливался красный карандаш или компас, маркер со светящимися чернилами, линейка или пинцет.

Как хорошо, что птицы исчезли уже после папиной смерти, часто думаю я. Большинство из тех, кто терял работу после очередного исчезновения, не паниковали и легко подыскивали себе новую. Но у папы так бы не получилось. Единственное, что он умел делать по-настоящему, — это следить за