Уходящее поколение [Валентин Николаевич Астров] (fb2) читать постранично, страница - 2

парторгом, перенесла воспаление легких, а по возвращении в Москву снова заболела; но месяц тому назад ему написали, что она поправляется.

Прошло около недели. Его стало постоянно клонить ко сну. Врач считал это хорошим знаком. Но однажды пришлось среди дня разбудить раненого: к нему приехали. Он не должен волноваться, разговаривать должен, не поднимая голову с подушки.

Все еще полусонный, в нетерпеливом ожидании скосив глаза на дверь, Константин Андреевич в первый момент удивился молодому румяному лицу вошедшей, но тут же понял, что перед ним его дочь, Наташа; у них в семье сын наследовал наружность отца, а дочь — матери. Порывисто подойдя, Наташа нагнулась его поцеловать, уселась на табурет и, держа его руку в своей, стала расспрашивать: как все это с ним произошло, как он сейчас?.. Потом посвятила его в домашние дела.

— Мама рвалась к тебе ехать, но, знаешь, я ее не пустила: зачем рисковать? Она еще не совсем здорова…

Старший сын Пересветова Владимир и Наташин муж Борис еще на фронте. О своем ребенке, родившемся у нее в эвакуации на Урале, сказала:

— Сашенька мой окреп, поздоровел, складывает из кубиков дома и башни! Ждет домой дедушку… А мама меня беспокоит! — призналась она. — Ты знаешь, человек она твердый, но иногда в ее глазах ловишь такое, что пугаешься… Очень за тебя беспокоится, наказала мне добиться у врачей, чтобы всю правду сказали.

— Успокой ты, пожалуйста, ее! У меня и боли в ноге уже проходят, только вот с койки подниматься не велят. Жизни моей абсолютно ничего не грозит. Гангрену успели в самом начале пресечь. Ни я, ни врачи не сомневаются, что все заживет, нужно только время. Ну и терпение, конечно.

— О Дине тебе Володя писал?

— Нет. А что?

— Мы тебе не писали. Сначала они переписывались, даже свиделись во время его заезда в Москву по дороге на артиллерийские курсы, — ты это знаешь. Потом письма перестали приходить. От студентов я слышала, будто она не вернулась из эвакуации.

Константин Андреевич качал головой.

— А мне Владимир ничего этого не писал. Да он и о своем ранении написал, уже выйдя из госпиталя.

«Когда-то я в Москву отсюда вырвусь!» — печалился Пересветов после отъезда дочери. Врачи не обещают выпустить раньше, чем через полгода. Уверяют, будто со временем встанет на обе ноги, будет ходить без палочки, даже бегать, во что ему трудно поверить, глядя на вытянутую вдоль койки забинтованную ногу.

По ночам ему снились артобстрелы, висячие ракеты, заливающие мертвенным светом снег. Одно сновидение было необычным: будто едет он жарким летним днем с группой бойцов на грузовике по прифронтовому большаку, над которым висит пелена густой пыли, и вдруг видит: поперек дороги лежит на боку другой грузовик, а вокруг валяются на земле какие-то тетрадки, связки писем. Спрыгнув с машины, Константин поднимает одну из связок и убеждается, что в ней его собственная переписка с будущей женой Олей и лучшим другом их юности Сережей Обозерским. Его охватывает необычайный испуг: значит, Оля попала под бомбежку и эти письма — это всё, что ему от нее осталось?! С лихорадочной быстротой подбирает он их с земли и засовывает в свой вещевой мешок, вытряхнув из него сухари бойцам… Бойцы исчезают, он остается один на большаке и с тягостным, тоскливым чувством пробуждается.

Пережитый испуг не проходит, хотя ему уже ясно, что то был сон, что письма лежат у Оли в Москве, в шкафу, аккуратно рассортированные… Ведь письма эти — часть их прожитой жизни, ее самая счастливая, светлая пора! «Они должны уцелеть, даже когда нас с Олей не будет», — решает он.

Странная штука жизнь: нынешнее в ней путается с прошлым и с будущим, живешь точно сразу в трех измерениях, и хочется, чтобы от тебя непременно что-нибудь да осталось. А война уносит столько человеческих жизней, столько вырвано из нашей памяти, стерто с лица земли!..

Наутро Константин Андреевич, примостив себе на грудь в виде пюпитра книгу и положив на нее листок бумаги, писал дочери, чтобы она в следующий раз привезла ему папки с перепиской, с «Дневником Фаланстера», который в начале 1915 года вели поочередно трое обитателей полулегального ученического общежития перед их арестом, с черновиками будущей «Хроники», задуманной им совместно с Олей. Вот на чем он отдохнет душой, погружаясь в далекое милое прошлое! Подпольный кружок, романтическое знакомство с Олей на елке, исключение из училища и арест жандармами, месяц одиночки… Сигнальная перекличка из окна в окно через тюремный двор с Сережей…

Не успел он закончить письмо, как в раскрытую дверь донеслось радостное «ура!». Кричали раненые, узнав, что война кончилась, что фашистская Германия подписала под Берлином полную капитуляцию!

Это было девятое мая.

День Победы!

…Сидеть ему не разрешали, но лежа можно было читать. В красном уголке госпиталя нашлись разрозненные тома русских писателей, и он перечитывал рассказы Чехова, а пушкинского «Евгения Онегина» тут