2medicus: Лучше вспомни, как почти вся Европа с 1939 по 1945 была товарищем по оружию для германского вермахта: шла в Ваффен СС, устраивала холокост, пекла снаряды для Третьего рейха. А с 1933 по 39 и позже англосаксонские корпорации вкладывали в индустрию Третьего рейха, "Форд" и "Дженерал Моторс" ставили там свои заводы. А 17 сентября 1939, когда советские войска вошли в Зап.Белоруссию и Зап.Украину (которые, между прочим, были ранее захвачены Польшей
подробнее ...
в 1920), польское правительство уже сбежало из страны. И что, по мнению комментатора, эти земли надо было вручить Третьему Рейху? Товарищи по оружию были вермахт и польские войска в 1938, когда вместе делили Чехословакию
cit anno:
"Но чтобы смертельные враги — бойцы Рабоче — Крестьянской Красной Армии и солдаты германского вермахта стали товарищами по оружию, должно случиться что — то из ряда вон выходящее"
Как в 39-м, когда они уже были товарищами по оружию?
Дочитал до строчки:"...а Пиррова победа комбату совсем не требовалась, это плохо отразится в резюме." Афтырь очередной щегол-недоносок с антисоветским говнищем в башке. ДЭбил, в СА у офицеров было личное дело, а резюме у недоносков вроде тебя.
Первый признак псевдонаучного бреда на физмат темы - отсутствие формул (или наличие тривиальных, на уровне школьной арифметики) - имеется :)
Отсутствие ссылок на чужие работы - тоже.
Да эти все формальные критерии и ни к чему, и так видно, что автор в физике остановился на уровне учебника 6-7 класса. Даже на советскую "Детскую энциклопедию" не тянет.
Чего их всех так тянет именно в физику? писали б что-то юридически-экономическое
подробнее ...
:)
Впрочем, глядя на то, что творят власть имущие, там слишком жесткая конкуренция бредологов...
выпал досуг заучить наизусть, о чем он давно мечтал.
Единственным его собеседником, не считая навещавших его врачей и сестер, был санитар Шошин, хромой старик из Сибири. Когда он нагибался подмести пол, белый халат на его спине потрескивал по шву. К ночи, справив дежурство, Шошин присаживался у раскрытой в коридоре двери на табурет и что-то про себя нашептывал, позевывая и ощупывая пальцами седую щетину на подбородке, остаток сбритой по приказу главного врача бороды.
Пересветов, когда не спалось, гадал: что такое бормочет этот старикан? Однажды спросил, кого тот оставил дома.
— А никого, — отвечал Шошин. — Был один кореш, племянник, да и того война сгубила. Царство ему небесное…
— В бога верите?
— А как же! Истинной веры держусь, евангелической.
«Так это он молитвы шепчет», — догадался Пересветов.
— Прошлый год пришла мне телеграмма, что племяш мой лежит вот в этом самом госпитале раненый. Приехал я сюда, он рассказывает, как из плена бежал да после того два года провоевал, пока его автоматом не прошило. Про немецкие концлагеря — сказывал, как эти фашисты наших пленных истязали до смерти, голодом морили… С неделю я тут у него заместо санитара пожил. А когда схоронил его, доктора мне и говорят: оставайся у нас, один ты, дескать, на свете, чего тебе в тайге торчать? Поможешь нам с ранеными управляться, — санитаров-то не хватало у них. Ну и уговорили, остался. Военную форму выдали, честь по чести…
В минуты досуга Шошин не уклонялся от беззлобных споров с майором на темы религии. Старик евангелист самым серьезным образом верил, что скоро наступит «кончина мира» и над человечеством свершится божий «страшный суд». Для загробного блаженства в раю спасутся лишь души «истинно верующих», а что до католиков и православных христиан, магометан и прочих «еретиков и язычников», то всех их, вкупе с неверующими безбожниками, ожидают вечные мучения в аду.
Убеждения Шошина были непоколебимы, и, когда Пересветов спрашивал, почему он так думает, он отвечал: «Так написано». Где написано, когда, кем — в это он не вдавался. «В священных книгах», — и все тут…
— Позвольте, дорогой Клементий Нилыч, — улыбаясь, допытывался Пересветов, впервые столкнувшийся с таким фанатиком-сектантом, — как же это так? Ну, положим, нам, безбожникам, атеистам, сам бог велел идти к чертям и усаживаться на раскаленные сковороды. Допустим, что так нам и надо за наше упорное неверие в господа бога. Да и в божье положение тоже нужно войти: раз бог при всем своем могуществе не в силах нас убедить в его существовании, так ему ничего не остается, как наказать нас за ослушание. Но чем провинились перед ним те, кто в него верит не по-вашему, по-евангелически, а как научили его верить отцы и деды? Откуда, скажем, японцу или малайцу знать, в чем состоит ваша истинная вера, если он про нее и слыхом не слыхал? Как можно от него этой веры требовать? Где же тут божественная справедливость?
— Всем неверным быть в аду! — неумолимо изрекал старик. — Всяк получит, что заслужил в своей земной юдоли.
— А сколько вас-то, истинно верующих, которые одни спасутся? Меньше, чем капля в море. Стоило ли богу для вашей крохотной секты целый рай учреждать?
— Сколько нас нонче на земле, этого я вам, товарищ майор, сказать не могу, — отвечал Шошин со всей серьезностью, хотя и чувствовалось, что он слегка сбит с толку. — В прежнее время много было, все христиане истинной веры держались. А нонче вера стала иссякать, за что господь и приближает людей к кончине мира…
Пересветов полагал, что, раз Шошин евангелист, он, может быть, противник военной службы, но оказалось, что фашистов тот ненавидит и защиту Родины от них считает священным долгом. Была ли тут принадлежность старика к какой-то «секте внутри секты» или чувство Родины перевесило все остальное, майор выяснять не стал.
Из Олиного письма Косте в госпиталь
«Дорогой мой Костик!
Так хочется тебя видеть! И так тяжело быть скованной по рукам и ногам болезнью. Во всех наших горестях виновата навязанная нам война. Какое счастье, что ее нет больше, мы победили и ты остался жив!
К сожалению, о моей поездке к тебе врач и слышать не хочет. В груди болей у меня уже почти не бывает, но слабость большая, и температура не каждый день нормальная. Надо же было так случиться, что мы оба выбыли из строя как раз в радостные дни Победы! Так обидно!
Наташа к тебе опять выберется уже на следующей неделе, и вместе с этим письмом ты получишь черновики и переписку. А пока я взялась ее читать и отрываюсь только, чтобы написать тебе. Какой сон тебе приснился, надоумил взяться за нашу «Хронику»! Все, что напишешь, сейчас же высылай, мы здесь перепечатаем на машинке.
Ты просишь, чтобы и я писала для «Хроники», — нет, Костечка, не обещаю. О тех временах писать — значит их снова пережить, а на это у меня сил не станет, читаю и над каждым письмом плачу. Какие мы были счастливые
Последние комментарии
9 минут 52 секунд назад
9 часов 12 минут назад
1 день 8 часов назад
1 день 8 часов назад
1 день 9 часов назад
1 день 9 часов назад