Исаак Бабель [Исаак Эммануилович Бабель] (fb2) читать постранично, страница - 3

Синебрюхова» были написаны летом и осенью 1921 года и в том же году вышли отдельным изданием. А появление рассказов из бабелевской «Конармии», — даже тех, что были напечатаны в одесских газетах и журналах еще до первых их московских публикаций в «ЛЕФе» и «Красной нови», — относится к 1923–1924 гг.

Честь открытия нового героя и нового способа его изображения, таким образом, действительно принадлежала автору «Синебрюхова».

Но достаточный ли это повод для того, чтобы всерьез считать Зощенко не только предшественником, но и литературным родителем Бабеля?

* * *

Бабеля арестовали в 39-м, и почти на 20 лет книги его были изъяты из библиотек и самое имя его стало неупоминаемым. Вернулся он к читателю в 1957-м небольшим томиком «Избранного».

Но мне повезло. Я узнал Бабеля раньше. Задолго до официальной его реабилитации.

Было это в 42-м. Военной судьбой (эвакуация) нас занесло в город Серов — километров четыреста севернее Свердловска. В городе был огромный Дворец культуры. В годы войны там размещался госпиталь — иногда мы, школьники, ходили туда читать раненым бойцам какие-нибудь стихи или рассказы. Госпиталь потеснил почти все дворцовые — клубные — комнаты и залы. Но размещавшаяся во Дворце городская библиотека оставалась в неприкосновенности.

Я был тогда влюблен в Маяковского. И этой своей влюбленностью заразил троих своих одноклассников.

Ушибленные этим нашим увлечением, мы не вылезали из библиотеки. Старушка-библиотекарша, почуяв в нас настоящих любителей, допускала нас к полкам. И вот однажды на какой-то из давно заброшенных, насквозь пропыленных полок мы обнаружили несколько разрозненных номеров «ЛЕФа». Восторгу нашему не было предела, в особенности когда в одном из этих номеров мы обнаружили рассказы неведомого нам писателя Бабеля. Это были рассказы из бабелевской «Конармии» — «Письмо», «Соль», «Начальник конзапаса»…

Прочитав их. мы сразу же кинулись к покровительствовавшей нам старушке: нет ли в библиотеке каких-нибудь книг этого самого Бабеля? Одна затрепанная книжонка отыскалась.

От этой бабелевской книжки мы просто ошалели. Вскоре мы чуть ли не всю ее знали на память. Мы щедро уснащали нашу речь бабелевскими фразами, как незадолго до этого то и дело вклинивали в нее реплики из Ильфа и Петрова и Зощенко.

— Беня знает за облаву, — говорил кто-нибудь из нас, если его спрашивали, помнит ли он, что завтра субботник.

— Холоднокровней, Маня, вы не на работе, — говорили мы девочке, в которую все четверо были влюблены, когда она начинала слишком уж бурно, повышая голос и тараща глаза, выражать по какому-нибудь поводу свои чувства.

И — без всякого повода, просто так, наслаждаясь любимыми репликами: «У нас плохая положения» — или: «Самолюбствие мне дороже» — или: «Что вы скажете на это несчастье?» — или: «Папаша, выпивайте и закусывайте, и пусть вас не волнует этих глупостей».

Как я уже сказал, Бабель сразу занял в нашем сознании то место, которое до знакомства с ним занимали любимые наши Ильф и Петров и Зощенко. Особенно Зощенко.

Мы сразу почувствовали, что между этими — прежними — нашими любимцами и недавно еще неведомым нам Бабелем есть какое-то очевидное сходство. Даже не сходство, а — родство. Что касается Ильфа и Петрова — тут все было понятно. Они, как и Бабель, были родом из Одессы и щедро уснащали одессизмами речь своих персонажей. Но Зощенко? У него-то что могло быть общего с Бабелем?

Общее между тем было. И мы это общее сразу почувствовали и даже догадались, в чем оно состоит.

Ведь до знакомства с Бабелем мы с таким же наслаждением, как теперь бабелевские, то и дело вклинивали в обиходную свою речь полюбившиеся нам зощенковские выражения и обороты: «Ложи, говорю, взад!», «Вы, как кавалер и у власти…», «Курей и жареных утей у нас не будет и паштетов тоже не предвидится…», «Теноров нынче нету!..», «Это, говорит, невозможно допущать такие действия…».

Отнюдь не критики и не литературоведы, а самые обыкновенные и не слишком даже искушенные читатели, мы сразу почувствовали, что природа юмора у Бабеля и у Зощенко — одна. Мы сразу увидели — трудно было это не увидеть и не понять, — что главным способом создания юмористического, комического эффекта у Бабеля, как и у Зощенко, был язык. Говоря точнее, нарочитое искажение литературной и даже просто грамотной русской речи.

* * *

Если перевести это наше примитивное наблюдение на язык литературоведческих терминов, оно будет звучать так: основой художественного метода Бабеля — как и у Зощенко — является сказ.

Сказ — это такой способ повествования, когда рассказ ведется не от автора, а от лица его героя. Как правило, — не шибко грамотного и далеко не всегда понимающего смысл того, о чем он рассказывает.

Но самая суть этого способа повествования, которым пользовался Зощенко, а вслед за ним и Бабель, этим далеко не исчерпывается.

Вот как сформулировал это Виктор Шкловский:

«Вот