Средневековый Восток [Леонид Сергеевич Васильев] (fb2) читать постранично, страница - 3

халифату и его эмиратам и султанатам; решительно изменился образ жизни подавляющего большинства населения, принявшего ислам, вместе с которым пришли новый образ жизни, иные обычаи, нормы взаимоотношений, подчас даже языки. Неизменным осталось одно — то самое, что дает основание отрицать здесь факт смены структуры: как и в глубокой древности, отношения в мире ислама определялись нормами жесткого приоритета государства, причем примат всего государственного, власти как таковой, перед рыночно-частнособственническими отношениями стал проявляться в исламских странах даже более жестко, чем в доисламской древности, — при всем том, что родоначальники ислама, жители торговых арабских оазисов, были весьма сильно вовлечены в частнопредпринимательскую деятельность.

Если обратиться к истории Индии и связанной с ней всей индо-буддийской цивилизационной зоной, то окажется, что рубеж между древностью и Средневековьем определить тут еще сложнее. Как в глубокой древности, так и много позже, вплоть до проникновения ислама, здесь существовали крепкие восходящие к варново-кастовым и общинным связям социальные структуры, тогда как государства были политически неустойчивыми. Шел постепенный процесс индианизации юга полуострова, индуизм и в еще большей степени буддизм проникали на восток от Индии и завоевывали прочные позиции во многих районах, прежде всего в Юго-Восточной Азии. Но ничего более радикального не происходило вплоть до XII–XV веков, когда энергичное проникновение ислама во все или почти все страны региона резко изменило образ жизни этих стран. Таким образом, если руководствоваться комплексным критерием, перед нами возникнет лишь одна логическая грань: XII–XV века.

Обратившись к Китаю и всему Дальнему Востоку, мы обнаружим совершенно иную логическую грань: на рубеже III–II веков до н. э. древнекитайское общество, пережив структурную трансформацию и обретя единую официально санкционированную идеологическую доктрину, в духе которой были реформированы основные социальные институты и сориентированы образ жизни и ментальность населения, стало во многом иным, как иным стало и государство, принявшее форму могущественной империи. Правда, эта империя в первые века своего существования испытала тяжелый кризис, а затем на несколько веков даже распалась на части, причем как раз в это время формировались соседние с Китаем государства (Корея, Вьетнам, Япония), многое заимствовавшие у него и бывшие длительное время, по сути, частью китайской цивилизации. Приняв во внимание упомянутые события и процессы, можно опять-таки растянуть логическую грань между древностью и Средневековьем в этом регионе Востока почти на тысячелетие (III век до н. э. — VI век н. э., когда была воссоздана империя).

Таким образом, ясно, что определяемая комплексом критериев логическая грань, вполне доказательная и приемлемая для каждого региона, только для этого региона и годится. Конечно, есть и определенные совпадения: исламизация была общей и для Ближнего Востока, и для Индии и Юго-Восточной Азии. Но эта общность разрушается хронологическим дисбалансом (VII век в одном случае, XII — в другом, XV — в третьем) и даже сущностной неравнозначностью: исламизация в Индии совсем не похожа на то, что было на Ближнем Востоке, ибо индийская кастовая система оказалась несовместима с исламом; только в Юго-Восточной Азии, где сильной кастовой структуры не было, успех ислама был ощутим, да и то с оговорками. Хронологически близки между собой периоды трансформации от древности к Средневековью на Ближнем и Дальнем Востоке, но в обоих случаях эти периоды протянулись на тысячелетие, которое явно не может претендовать на роль хронологической грани.

Сказанное означает, что первый вариант, то есть попытка опереться на комплекс объективных критериев для выработки общей периодизации, не дает приемлемого результата. Общей для всего Востока грани на этой основе наметить практически невозможно. Остается второй вариант, то есть принятие некоей условной хронологической грани.

Собственно, именно это и делается ныне практически всеми. На этой основе создаются учебники, общие труды, энциклопедии и т. п. Учтя все это и твердо отдавая себе отчет в том, что речь идет не о грани между формациями, а об условной хронологической грани, откровенно ориентированной на реалии европейской истории и взятой именно для удобства периодизации, мы вправе ориентировочно датировать начало восточного Средневековья первыми веками нашей эры. А как быть с концом?

Проблема здесь не менее сложна, поскольку тоже можно говорить лишь о грани условной. Совершенно очевидно, что приводимую обычно в наших учебниках, энциклопедиях и общих трудах периодизацию, прямо опирающуюся на реалии европейской истории (английская революция, например), принимать нет оснований. Здесь все-таки нужна грань, пусть и соотнесенная с европейской историей, но все-таки