Наум Заревой — осиновый кол в руке революции [Константин Андреевич Чиганов] (fb2) читать постранично, страница - 2

диагональю бриджей колен. Про маленький морг в соседнем домике и ледник в его подвале думать все равно было гадко.

Кобыла вскинула точеную узкую голову, и Мартынов еле успел повиснуть на поводе. Потому что у ворот все громче трещал и палил какой-то дурной мотор. Механическое несчастье выдало особо громкую пулеметную очередь, и под окна Губчека явился вишневый английский мотоциклет БСА с бравым седоком. Седоком, одетым по-военному и у бедра слева оснащенным несомненно маузеровской кобурой-колодкой, а значит, не на блины прибывшим.

Откуда-то вспомнились начгубу строчки «Вот приехали власти, тошнехонько…», и радостный июньский полдень показался ему издевательством небесного палача над приговоренным.

Бросалось в глаза перво-наперво невиданное вишневое диво на двух узких, больших, с паутиной спиц колесах в каучуковых светло-серых шинах. Мотоцикл за седлом обременяли переметные кожаные сумы, изрядно раздутые, а на багажнике веревка удерживала жестяную флягу, с горючим, надо полагать. Но и седок привлекал внимание. Невысокий, хотя и не коротышка, он казался еще ниже из-за ширины плеч и здоровенных рук. Выцветшая фуражка с очками-консервами на тулье и исцарапанным козырьком. Светлые выгоревшие волосы под нею, коротко, по-армейски стриженные, и маленькие загнутые усы. Скуластое, не лишенное приятности лицо с белым росчерком шрама слева на упрямой челюсти. Голубые небольшие глаза глядели прохладно, без приятельственности, на окружающий мир. Защитная гимнастерка, малиновые кавалерийские бриджи с кожаными леями и высокие сапоги мягкой черной юфти со следами ремешков от шпор. В лапищах приезжего руль мотоцикла казался совсем хрупким, почти игрушечным. Маузер в деревянной колодке висел на широком коричневом ремне с крупной узорчатой пряжкой, по виду золоченой, идеально точно расположенной по центру впалого живота незваного гостя.

Неспешным с виду, но быстрым шагом, чуть волоча правую ногу, приезжий обошел злого Мартынова с дрожащей, испуганной кобылой и постучал к начгубу.

Товарищ Коркин набрал в грудь воздуху, мотнул головой и сказал:

— Входите! — ухватив и растоптав мелькнувшую мысль, что перед смертью не надышишься.

Пришелец прикрыл за собой дверь и сказал:

— Товарищ Коркин, Наум Заревой прибыл по особому поручению взять на себя дело об убитом комсомольце из Шишигово. От вас содействие и сведения. Прошу.

Достал из нагрудного кармана и протянул бумаги. Военная кость, явно.

Начгуб развернул листы с чувством внезапного просветления — неужели этот всадник явился не по его душу, а наоборот, спасти его от комсомольского душегубства?

Прочел мандаты, поглядел на подписи и печати. Потом на Наума. Тот смотрел серьезно, без насмешки. Потом снова подписи и печати. По старорежимной, вытравленной привычке начгубу, в прошлом артиллерийскому подпоручику, захотелось встать, вытянуться во фрунт и отдать честь. Тьфу ты, холера!

— Здравствуйте, товарищ Заревой, готов, готов оказать всяческое содействие! И карты шляхов имеются, и бумаги…

— Позвольте взглянуть на тело, — сказал Заревой, — оно должно быть у вас. Безотлагательно.

— Конечно, конечно… — начгуб открыл перед желанным гостем дверь и взял того под локоток. — Вон там у нас морг, идемте. Только вы с дороги, голод…

— Ничего, — прервал Заревой, — сначала дела.

— Правильно! — готовно согласился начгуб.

Мартынов уже увел лошадь. По пути приезжий прихватил из сумки мотоциклета какой-то некрупный сверточек.

Глядя в защитную диагоналевую спину товарища Коркина, Наум спросил:

— Закурить не желаете?

Вопрос от такого высокого лица удивил и обрадовал начгуба, хотя странного в нем, в общем, ничего не было. Он повернулся: грозный гость протягивал украшенный яшмой золотой портсигарчик с непривычными зеленовато-бурыми сигарками.

— Особые, японские. Боевой трофей. Угощайтесь.

Не без душевного сомнения, но не колеблясь, привычный к горлодеру начгуб взял одну восточную редкость. Заревой чиркнул зажигалкой из винтовочной гильзы.

Поглядел, как после первой затяжки стекленеют глаза начгуба, как тот застывает посреди двора неподвижно и бесчувственно. Ладно, покейфует пока, не помрет.

И Наум открыл облупленную белую дверь морга.

К тяжелому мертвецкому запаху Заревой, казалось, остался равнодушен. Из маленького окошечка под потолком солнечный свет падал на деревянные нары, из-под которых уже вытекали на бурые крашеные доски пола ручейки подтаявшего льда. На нарах лежал голый мертвец. Белый, какими даже мертвецы не бывают, отметил Наум. Любоваться приоткрытыми мертвыми глазами и оскалом зубов Наум долго не стал. Вздохнул и развернул свой сверток. Молот-киянка с деревянным бойком и три остро заточенных колышка в две пяди длиной. Заревой потрогал подушечкой указательного пальца острия, выбирая самый отточенный.

Приставил к мраморной плоти над сердцем, пробормотал: «Ну, прости, парень, тебе же лучше!» — и ударил.