1938: Москва [Сергей Богданов] (fb2) читать онлайн

1938: Москва

1938 М-1

Нежный свет летнего утра по мере того, как, раскаляясь, солнце ползло вверх над Замоскворечьем, сменился горячим сиянием июльского дня 1938 года. Прогрохотал вдоль набережной трамвай. На той стороне реки, на Балчуге, сияли полированным алюминием соединенные застекленной перемычкой башни-иглы Наркомтяжпрома.

На крыше Главного Универсального Магазина из поставленного на решетчатую стрелу катапульты дежурного серо-зеленого И-165, зевая, вылез младший лейтенант советских ВВС, зевая, выслушал отчет техника, черкнул что-то в ведомости и был заменен старшим лейтенантом. Другой технарь, поскрипывая ручкой лебедки, натянул над машиной солнцезащитный парусиновый козырек. Обслуга по заведенному порядку крутнула проверки ради туда-сюда тонкие шеи автоматических зениток, установленных на кремлевской стене.

Вокруг Малого Центрального аэродрома, занимавшего все пространство бывшей Красной площади, с разгонной горкой на бывшем Васильевском спуске, с трамплином и выходом к воде для гидропланов, начиналась обычная жизнь.

Диспетчер поднял два белых флага с черными кольцами — облачность ноль, видимость неограниченная, шансы плохой погоды — ноль. Над куполом Христа Спасителя, переоборудованного в ремангар (алтарь, хоры и вся служба были унесены в сам купол, а из Москва-реки поднимался пандус с тросовым приводом, чтобы затаскивать наверх самолеты), виднелась ранняя пташка — курьерский трехдвигательный гидросамолет «Дорнье».

Похожий на мушиного темно-зеленого цвета голландский деревянный башмак, гидроплан разворачивался для захода на Павелецкий гидропорт. Не иначе привез немцам в колонию свежий «Берлинер Цайтунг» и мюнхенское пиво. «Дорнье» покачал крыльями, выпустил благодарственный зеленый дым и отпустил два эскортных «я». «Я» качнули крыльями в ответ и развернулись на Ходынку.

С юга на Павелецкий уже шли вереницей серо-белые, похожие на объевшуюся чайку, «Бе» и пузатые американские «Каталины». Возле причальных мачт вокзала-аэродрома смирным стадом зависли огромные кабачки серебристых и раскрашенных рекламой грузовых и транспортных дирижаблей — американских «тип Шенандоа», «тип Фигароа», «тип Мэйкон», советских Д-6, Д-12 и Д-31, ребристых германских LZ. Если напрячь зрение, виднелись в дымке на дальнем краю Павелецкого поля три или четыре узких темно-серых тени — похожие на клинок гигантского прямого меча ударные дирижабли-авианосцы «Восток».

По верху ажурной серебристой решетки новопостроенного Устьинского моста, фыркая игрушечными струйками пара, полз паровоз, таща за собой вереницу вагонов с Павелецкого на Ярославский вокзал, на Красносельский аэроузел.

Мальчишки потащили утренние «Московскую ежедневную информацию» и «Вести Совета Красных Инженеров».

— Внимание-внимание! Баальшие потери! Новое наступление поляков! Последние известия с фронта! С начала года пятнадцать тыщ убитых! Германцы держат фронт — новейшие пушки! Последние известия!..

…Поляки, потеряв много солдат, все-таки прекратили наступление, и немцы пока держат фронт. Как следствие — с прошлой недели возросли ставки на эскортирование грузовиков и пассажирских бортов через Балтику и через фронт — как и расценки перевозчиков… Амортизация приросла сразу на 2 %, а премиальные — кое-где и на 1000 советских червонцев.

Толпа «безработных» пилотов загомонила

— Пора бы уж! Бензинчик-то кусается, дороже хлеба — 23 сотых за литр!

— С поляками надо не бензинчик считать, а патроны…

— Вась, а у тебя сорок вторые свечи не завалялись, к «Пратт-Уитни»? Я все никак не соберусь мотор перебрать, а через сорок часов уже надо…

Серебров, краем уха слушая эти разговоры, перевернул страницу «Красных Инженеров» и углубился в чтение.

Судя по цифрам потерь, летнее наступление поляков на Померанском и Силезском фронтах все-таки провалилось. Даже если обе стороны, как обычно, врут о своих потерях.

Полякам не помогли ни английское вооружение, ни эмбарго против Германии, ни негласно поставляемая из французской Ливии нефть. Советские деньги, советская нефть и построенные по лицензии в Чехословакии советские самолеты оказались весомее — Советская Россия слишком хорошо помнила Польскую войну и попытку вторжения сразу после переворота 1930-го года.

Германия скрипела, стонала, охала, но по неистребимой тевтонской привычке упрямо держала фронт — они этому научились еще в Великую Войну. Правда, внутри Германии было нехорошо. Кое-где был адский суп, в котором бурлили пацифисты, анархисты, либертисты, синдикалисты, неосоциалисты и еще черт знает кто, но это были скорее блохи в перьях старого черного орла. Кроме слушания электромузыки, исступленных танцев, заумных стихов, дикого покроя одежды и непрекращающейся болтовни, они ничего не предпринимали: уж больно хорошо все помнили подавление Пивного Путча и показательную отправку на каторгу его вожака — Рёма. А потом — Великое Германское Успокоение, когда к нему присоединились Тельман, Штрассер и прочие горячие головы, справа, слева и даже по центру. А кое-где — все прелести затяжной и жестокой войны.

Чехословакия, как обычно, работала и слала немцам самолеты и винтовки (в обмен на «немецкое золото» — новейшие химические продукты, лекарства, лаки, краски и смолы), задорно посматривая на поляков поверх своей «Линии Масарика», ощетинившейся продукцией «Ческой Збройовки» и изредка многозначительно протирала рукавом казенники чудовищных артиллерийских творений «Шкоды».

С венгерской стороны у нее была не менее занозистая «Линия Само» — мадьяры, конечно, смирные ребята, но чехословаки народ щедрый, для гостей ничего не жалко. С востока, там, где Подкарпатская Русь смыкалась с Советской Россией, были «Русские Ворота», железнодорожная ветка, по которой шла советская нефть, и защищающий ее «Русинский район».

Итого — пятый крупный щелчок по панскому гонору за прошедшие два года. Однако.

Интересно, в Варшаве еще не пожалели о том, что ввязались в эту авантюру? А пора бы. Правительство Чемберлена будет воевать с немцами до последнего польского солдата. И если так пойдет, а Британия не захочет посылать в помощь полякам армады своих дирижаблей и Гранд Флит, то немцы могут все-таки начать контрнаступление, вышвырнуть поляков из Силезии и вдребезги раскрошить это европейское недоразумение, управляемое напрямую из Лондона.

А уж пристроить лоскуты — этому в Европе после Великой Войны научились с блеском. Кусочек работягам-чехословакам. Кусочек натерпевшимся немцам — так чтоб коридор пробить в оторванную от Германии Пруссию.

Кусочек достанется и Советской России — наконец-то вывести из-под панов белорусов, да и литовцы, наверное, не откажутся получить обратно все отрезанные в 1919 году кусочки, которые не смогли отбить в кампанию 30-го. А паны пускай сидят в законных границах Польши 1918 года. Не «от моря до моря», конечно, но от Варшавы до Львова тоже очень неплохой кус.

— Вниманию всех членов Профсоюза! Вакансии на сегодня, 13 июля 1938 года, для Москвы. Грузовые рейсы до 5 тонн — Архангельск, 4 на Петроград, 3 на Казань, 10 рейсов на Киев и Ростов-на-Дону, Новосибирск, Красная Урга, Мукден, 2 рейса на Прагу, рейс на Стокгольм, Афины. Грузовые рейсы до 10 тонн — Москва — Стокгольм — Вольный Дублин — Имперский штат Нью-Йорк…

Нормировщик раздавал задания транспортникам — хозяевам легких дирижаблей и грузовых самолетов (что, впрочем, не отменяло установленных на «грузовиках» пулеметных спарок).

«Бойкие люди» — владельцы истребителей и полковники свободных эскадрилий — молча читали газеты и дымили папиросами в смежном зале, поменьше. У «извозчиков» была своя биржа, у «Метрополя».

Наконец пришел и нормировщик «боевиков». Удар гонга, сессия открылась.

— На сопровождение грузового дирижабля «Бремен» отсюда до Казани, далее в Тегеран, Карачи, Бомбей — два тяжелых истребителя.

Пилоты тяжелых истребителей молча подняли руки.

— Что можете выставить?

— Две улучшенных «аэрокуды» с чешским оружием. Тариф обычный, московские правила. Бензин, патроны, кровать и харч — как всегда, за счет заказчика.

«Аэрокуда» была серьезной машиной — двухфюзеляжная конструкция с двумя оборонительными турелями и двигателями «ролльс-ройс» (нелицензированная американская или чехословацкая копии). Скоростная, хоть и тяжеловата на подъем, со средними показатели на вираже, но отклоняемый лафет с электроприводом и батареей крупнокалиберных пулеметов догоняли и разбирали даже самую верткую цель.

— Могу предложить звено В.71, условия, как всегда, тариф стандартный по Профсоюзу.

— Передаю ваши предложения заказчику, сведения поступят через час…

Дальше шла рутина — заказы на эскорт тяжелых самолетов и грузовых дирижаблей. Маршруты пролегали вдали от опасных небес Маньчжурии, вечно бурлящего Китая, неспокойных Ирака и Трансиордании. Некоторые шансы на драку и премии за сбитых пиратов были только у конвоя Петроград-Москва-Киев-Царьград-Иерусалим — над Дамаском пошаливали пираты, с которыми никак не могли совладать ВВС Еврейской Республики.

Почти стопроцентные шансы на драку были у конвоя двух пассажирских «тип Шенандоа», которые шли через Иркутск и Владивосток на Королевство Гавайи и через Сиэтл (Нация Голливуда) в Чикаго (Индустральные Штаты Америки). Это означало пролет через постоянный американский бардак. До Сиэтла они долетят спокойно — их во Владивостоке пристегнут к конвою из трех советских дирижаблей-танкеров и сопровождающего их советского авианосца типа «Восток», которые от Сиэтла поворачивают на север в Новоархангельск на Белой Аляске. Эскадрилья И-165, звено штурмовых АНТ-103 или немецких Fw-170, плюс вольнонаемное сопровождение и пушки самого «Востока» — это блюдо не прожевать даже британскому авианосцу-рейдеру.

На это задание вызвались сразу четыре частных летчика из Индустриальных Штатов и Имперского Штата — не иначе решили совместить обратный полет домой с выгодным контрактом.

Серебров выбил из пачки папироску, обмял, закусил, извлек огонь из бензиновой зажигалки и продолжил чтение «Красных Инженеров». Его, частного летчика-владельца, больше интересовали задания высшей категории. Риск, разумеется, значительно выше, но и тарифы и премия за сбитого противника в несколько раз выше над одним из мировых «котлов», где червонцы и пули летают вперемешку.

Впрочем, пропорционально растет возможность устроить себе шикарные похороны со скоростной кремацией в воздухе или воткнувшись на несколько метров в землю вместе с самолетом. Есть еще шанс сгнить от голода или какой-нибудь заразы в плену, не дождавшись расстрела или выкупа. Британия с доминионами в очередной раз плюнули через губу на Лигу Наций и объявили всех летчиков, выполняющих контракты для Германии, обычными пиратами, на которых не распространяются правила и обычаи ведения войны. Что не мешает правительству Его Величества выписывать в год по два десятка privateer certificate для своих подданных, занимающихся воздушным разбоем во всех уголках света.

— И, наконец, задания по вышей категории… Послезавтра — встреча швейцарского грузопассажирского цеппелина «Винкельрид» в районе Рюгена и сопровождение до Петрограда. В Ростоке к нему присоединился грузопассажирский цеппелин «Рихард Вагнер», через Петроград на Москву. Груз — катализаторы и синтетические лекарства для Советской России, плюс пассажиры.

В германском воздушном пространстве их сопровождают самолеты Люфтваффе, но в нейтральном пространстве их присутствие нежелательно. Реакция поляков и англичан предсказуема — они не будут ввязываться в дело официально, но руками пиратов попытаются уничтожить «Вагнер» в нейтральном пространстве или в проекции Данцигской зоны. Поэтому требуется помощь частных лиц.

Советские военно-воздушные силы не могут вмешиваться в прямой конфликт вне воздушного пространства Советской России, но предоставят на льготных условиях скоростной авианосец типа К-7 и топливо от Рюгена до Моонзундского архипелага. Авианосец будет барражировать в нейтральном пространстве, при необходимости сможет принять истребители и обеспечит всю радио-работу. Над Моонзундом, на подходе к советскому пространству вас встретят.

Высший тариф, уровень угрозы высший. В случае боестолкновения обычная премия на двигатель плюс выплата от правительства Швейцарской Конфедерации в сумме 1000 червонцев, швейцарскими франками и по 500 за каждого пирата. Компенсация топлива и боекомплекта — по Вышеградскому протоколу. Моточасы по предварительным условиям на владельцах, ремонт боевых повреждений и возможных ранений определяется страховкой, выплаты могут взять на себя швейцарская и германская сторона по соглашению с владельцем. Нужно от 4 до 6 истребителей с характеристикой не ниже В…

Серебров оглядел присутствующих — французские легионеры недовольно скривились — Швейцария хорошо платит, но присутствие «Вагнера» портило все, так как отношения между Францией и Германией были разорваны. Франция официально продавала Польше сырье (воздерживаясь, впрочем, от поставок знаменитых французских танков).

Капитан-австрияк отрицательно покачал головой: пираты — сколько угодно, но влезть в возможную драку с участием Польши, Британской империи и Советской России при риске швейцарским цеппелином — нет, увольте. Австрийская Республика за 4 года Великой войны научилась быть нейтральной.

Значит, можно поднимать руку. Но надо еще посмотреть, кто еще согласится.

Так, Боб Бойингтон, известный охотник, родом из бывших САСШ. Прилетел на свежее европейское мясо. Оголодал — любит дорогую выпивку, красивую жизнь и красивых женщин. Все три пункта — помногу.

— Один А.37, но с компенсацией по Московским правилам и 100 % страховка. Сертификат аса, подтвержден Королевством Гавайев, Нацией Голливуда, большей частью нашей всеамериканской хренотени, Республикой Техас, Чехословакией, Германией, Советом Красных Инженеров и бла-бла-бла. Хотя бы 500 червонцев вперед — сижу сухой.

— Принято, ваше предложение будет передано заказчику…

Голос из другого угла:

— Один И-165Ф, страховка 100 %. Компенсацию можно по Вышеградскому и довезти до места на бензине заказчика — так, это Алехин, племянник гроссмейстера, экономит моточасы и топливо.

Живет в Праге, но принципиально пользуется только советской техникой. Его оснащенный форсированным двигателем и утыканный «шпитальными» заказной «ишак» (фирменный знак — «перевязи» из ленты в шашечку) был страшным бойцом в собачьей свалке, но отвратительным стайером: доведенный до предела двигатель пожирал на боевом режиме бензин как верблюд — воду и вырабатывал свой ресурс на четверть быстрее обычного. Зато доходы пилота, никогда не снимающего галстука-бабочки, позволяют его регулярно менять.

— Принято, ваше предложение будет передано заказчику…

Серебров вздохнул. Солидная компания. В такой настрелять червонцев почти просто и даже приятно. Перебросил папироску из одного угла рта в другой, и поднял руку

— Один самолет, A.300. Сертификат аса, подтвержден Японской Империей, Королевством Гавайев, Советом Красных Инженеров, Индустриальными Штатами, Чехословакией и Германией. 100 % страховка, Московские правила, моточасы на заказчике.

Правее поднял руку известный воздушный наемник Голуа, уроженец Южного Орлеана. Серебров начинал с ним в одной команде, да и потом они провернули несколько дел, хотя близкими друзьями не были. В кабинах — на «ты», на земле — строго на «вы».

— Один «Девуатэн»-526. Сертификат аса, подтвержден Конфедерацией Дикси, Луизианой, Имперским Штатом, Техасом, Францией и территориями, Гавайями, Чехословакией и Советом Красных инженеров. Полная страховка, компенсация по Московским правилам, топливо можно по Вышеградским, моточасы на заказчике.

— Больше предложений нет? Хорошо, ваши предложения будут переданы заказчику. Больше заданий на сегодня нет. Сегодняшняя сессия объявляется закрытой, 14–42 по московскому летнему времени, просьба всем участникам еще раз уточнить свои координаты на время ожидания заданий.

Представитель Профсоюза ударил брусочком полированного дерева в гонг. Потенциальная четверка переглянулась и кивнула друг другу.

1938 М-2

Серебров свернул газету и засунул ее в карман парусинового летнего реглана. Теперь на Ходынку, проверить готовность самолета. Кроме техосмотра и ежемесячной подкраски и полировки, в этот раз он поменял элероны на цельнометаллические улучшенного профиля и наконец-то заменил правый внутренний «тула-шпандау». Пулемет-ветеран стоял еще с завода, но совсем недавно пришлось несколько раз жать на перезарядку. Осмотр показал, что с ним все-таки придется прощаться.

Снаружи встретила дневная жара. В такой день хорошо бы спуститься в прохладу подземных дворцов московского метрополитена или посидеть у воды в Серебряном Бору. Но есть варианты и получше — прокатиться с ветерком по широкой Тверской и Петроградскому шоссе как раз до Ходынской эстакады.

Увидев владельца, стайка мальчишек, крутящихся возле сияющего хромом и вишневым лаком тяжелого дизельного «DKW», брызнула в стороны как водомерки. Ручку вверх, передачу в нейтраль, 3 секунды на нагрев свечи, зажигание. Мотоцикл рыкнул, задрожал и заворчал, как положено здоровому оппозитному дизелю, выбрасывая из толстых сдвоенных труб дрожащий раскаленный воздух с голубым дымом. Оседлав двухколесного коня, Серебров чинно, понемногу разгоняясь по мере того, как приближался к выезду со стоянки перед гостиницей «Москва», направился по Тверской на север. Маневрируя между длинными паккардами, частными угловатыми жестяными фордиками и грузовыми АМЗ, он встал в левый ряд.

Сразу после бывшей Скобелевской, ныне Буденного, его нагнал нахальный вой высокооборотного бензинового мотора. Справа, будто меряясь силами с могучим DKW, пристроилась «Серебряная тень» — изящная как шпага, дамская игрушка, до последней гайки крытая хромом и алюминиевым лаком. На ней две девушки — нефтяно блестящие комбинезоны из «дьяволовой кожи», модные очки «стрекоза» с сиреневыми стеклами, легкие шлемы с серебристыми молниями, под цвет мотоцикла. Заинтересованно разглядывают Сереброва и шнуры на рукаве его реглана: канитель, разноцветный шелк и звездочки — за Гавайскую кампанию. Рука в белой перчатке с никелированными клепками игриво дернула туда-сюда газ, выжав из двигателя неповторимую короткую трель.

Не иначе дамочки спутали профессионального летуна с «поэтом дорог» и ищут знакомства. Дурацкая, если честно, мода, пришедшая из Индустриальных Штатов: молодые бездельники на форсированных мотоциклах устраивали парные скоростные прогулки по шоссе, из ниоткуда в никуда, езда ради езды, абы горючку пожечь. Вот, видно, и в Советскую Россию докатилась.

Серебров качнул головой и сделал приглашающий жест на обгон: «Проезжайте, мадемуазели, раз у вас такая мощная игрушка». Управляющая девушка высокомерно дернула плечом, а ее подруга отколола номер почище — оттянула верхний край защитной маски и показала Сереброву язык. «Тень» возмущенно взвыла и ушла вперед, протиснувшись между синим «V-8 тип 2» и грузовиком.

Усмехнулся. Что ж, культура: показали язык, а не американско-международный средний палец, который в самой Америке вообще-то уже на дороге не используют. Патронов.45 и неуравновешенных стрелков там оказалось больше, чем любителей рассказать жестами всю правду.

За площадью Татлина помахал правой рукой, чтобы предупредить ярко-оранжевый Cord, и начал перестраиваться направо, к Белорусскому въезду на Ходынскую эстакаду. Взлетев на идущую над Белорусским вокзалом нитку эстакады, он, наконец, выпустил на волю всех лошадей из мотора — дорога была почти свободна и захотелось скорости.

Отметился на въезде: предъявил гавайский паспорт и экстерриториальный паспорт соотечественника (в народе — «каждой твари по паре»), десятизарядный кольт и жетоны Перед гражданским шлагбаумом очередь машин на въезд: отцы семейств с семействами, студенты, отпускники — все хотят лететь на Селигер, Ярославское море или на Днепр, отдыхать и купаться.

Дальше Серебров поехал вдоль западной части летного поля, мимо циклопических в П-образной обваловке полукруглых ангаров для дирижаблей и прямоугольных, поменьше, для самолетов. Справа тяжело разгонялся по бетону основной полосы восьмимоторный «Хьюз» с французскими кокардами и шевроном грузового флота на высоком вертикальном киле, за ним выруливал толстый с широченными крыльями пассажирский «Юнкерс» с чешскими трицветами.

По пути случилась задержка — из крайнего дирижабельного ангара приземистые утяжеленные тягачи, натужно гудя и выдыхая черные струи солярового дыма, вытягивали «Восток» с бортовым номером 732. Все движение по западной стороне поля перекрыли, поперек автомобильной разметки выстроились разреженной цепью солдаты в голубой форме с автоматическими карабинами в руках.

Серебров повернул ключ, выключил двигатель и задрал голову. Прикрывшись ладонью от солнца он любовался линиями ударного авианосца. Пусть катамаранный «Урал» несет втрое большую группировку самолетов, пусть покрытый носорожьей шкурой двойного бронирования дирижабль-линкор типа «Петрограда» или «Днепра» может соперничать по размерам с британским воздушным аэродромом, а по огневой мощи со своим морским собратом, Советская Россия в воздухе выглядит не так. Советская Россия — это они, графитового цвета, похожие на акул номерные ударные авианосцы, вся многосотенная стая. Серп, молот и книга на их вертикальном руле были самой зримой и внушительной «демонстрацией флага» надо всеми морями и равнинами Евразии.

Ветер от спаренных винтов, «Востоки» в норме обладали небольшой отрицательной плавучестью, держась на винтах, ударил по лицу пылью. На высоте четвертого этажа проплывало полосатое брюхо с бледно-серыми цифрами и красной звездой, ревущие пропеллеры в кольцевых кожухах, пулеметные блистеры, фермы, две закрытых пятнистыми чехлами нижних пары реактивных пушек.

Авианосец с величавой неторопливостью позволил вытянуть себя на поле, сбросил трос сзади и четвертый тягач начал разворачивать его хвостом к югу. Солдаты закинули карабины на плечо и трусцой побежали к дирижаблю — можно продолжать движение.

Вот и ангар 18-А.

В дальнем конце окопались сыны микадо — песочный в зеленоватых пятнах ударник «Мицубиси-Тэнрю II», играющий роль лидера и летающего танкера, и его два «теленка» — два универсальных истребителя тип 99 «райдэн-каи», изумрудно-зеленые, с нарядными экзотическими завитками символов эскадрилий на киле. Возвращаются домой после визита вежливости в Рим.

Серебров демонстративно почтительно поклонился флагу-хиномару, вывешенному на стене у соседей — японцы (хоть и сквозь зубы) уважают сильных противников, особенно если эти противники уважают японцев.

Два предыдущей модели «райдэна», два «тип 97», штурмовики «тэнрю» и «дзинпу», корректировщик «томбо» и итальянский покупной бомбардировщик, не считая просто издырявленных крыльев — такой счет могла предъявить Сереброву Империя Восходящего Солнца за неудачную кампанию на советско-маньчжурской границе. Со стороны Сереброва Империи можно было выписать счет на замену двух пошедших волной фрагментов обшивки крыла и полную инструментальную проверку и переосвидетельствование набора крыла и фюзеляжа, подвергшегося запредельным перегрузкам в том бою с двумя «райдэнами». Несколько седых волос к делу не пришьешь.

Заметив поклон, японский поручик немедленно выскочил из кабины на крыло «тэнрю» и как на шарнире переломился пополам в ответном поклоне.

— Коннити ва, Гиниро-сан!

— Коннити ва, Курода-сан!

Серебров прошел к своему самолету. Старший техник дремал на ящиках с инструментом, подложив под голову ремонтную ведомость и проснулся только после очень интенсивного стука по ящику.

— А, товарищ Серебров… — техник потянулся — Ну что, принимайте машину, — и сунул летчику ведомость вместе с авторучкой, — Проведен полных техосмотр, штатная замена масла, фильтров, очистка и промывка радиаторов, на левой стойке замена покрышки, по вашему заказу заменены элероны, но калибровка пока предварительная, по таблицам при продувке. Обновлено покрытие, проведена полировка фюзеляжа, плоскостей и винта. Также заменен правый внутренний пулемет модель 2, на аналогичный. Самолет полностью готов, аккумулятор заряжен, парашют уложен, оружие исправно, приводная волна и первый канал радио настроены на Ходынку-третью. Будете пробовать?

— Так точно… — Серебров поставил подпись в графе «Предварительный доклад принят», — Есть окна для отработки пилотажа и вооружения?

Техник посмотрел на часы.

— Через двадцать минут будет. Звонить?

— Да, давайте. Заряжайте и заправляйте половину.

— Тут еще вам два письма… От этих — работяга мотнул головой в сторону японцев, — и приглашение на завтра всему ангару от экипажа «Фигароа» из Индустриальных Штатов из третьего эллинга.

Техник пошел в дальний угол ангара, звонить на башню управления и резервировать взлетную полосу для проверочного полета. Ну, американцы пока могут подождать со своим пивом и ребрышками, тем более послезавтра может быть боевой вылет. А вот с соседями надо быть вежливым. Поэтому он раскрыл голубой конверт со стрекозами.

Поручик Курода на тонкой бумаге и безупречном французском предлагал прославленному Гиниро-сан, герою небес Гавайев и Маньчжурии, тренировочный бой, чтобы получить из рук признанного мастера урок боевого пилотажа. Серебров поморщился от высокого штиля. Но с бывшими противниками надо поддерживать хорошие отношения, тем более что Япония со всех сторон окружена потенциальными зонами конфликта. Сегодня противник, завтра союзник, а там и наниматель.

Отвечать письмом было бы глупо — его машину и три японских самолета разделяло меньше десяти метров. Но японец провел все в соответствии с ритуалом, надо соответствовать. Серебров сунул американское приглашение в щель между ящиками, к газетам и, не торопясь, пошел к разделяющей его и японскую части ангара, проведенной краской по полу черте.

Курода делал вид, что проверяет инструменты в кабине, но время от времени бросал быстрый взгляд по сторонам.

Остановившись у черты, Серебров демонстративно снял ремень с набедренной кобурой и ножом, сложил все на пол, и поклонился в сторону японца. Заметив это, поручик вылез из кабины, спрыгнул на пол ангара, выдернул из зацепа на поясе короткий меч и пистолет, быстро положил их на крыло и поклонился, задержавшись в этом положении чуть дольше. Затем быстрым шагом приблизился к черте и еще раз поклонился.

— Добрый день, Гиниро-сан, — поручик говорил по-французски как истинный парижанин, только временами путал сложные для него «р» и «л» в сочетании с согласными, — Вы получили мое письмо?

— Добрый день, Курода-сан. Я внимательно прочитал ваше письмо. Для меня было бы большой честью принять предложение храброго офицера Императорского Воздушного Флота. Ваша оценка моих способностей, несомненно, льстит моему самолюбию, но, уверяю вас, я всего лишь скромный наемный пилот, освоивший ремесло. Если вам угодно, я предложил бы провести нашу тренировку сегодня ближе к вечеру, поскольку еще не опробовал самолет после ремонта.

— Почту за честь, Гиниро-сан. Я немедленно прикажу разрядить мое оружие и начать подготовку к вылету. На каких условиях вы хотели бы провести наш тренировочный бой?

— Я думаю, что мы могли бы воспользоваться обычными правилами, Курода-сан — начать с половинным запасом топлива, на равной высоте на встречных курсах. Бой длится десять минут, а условие победы — десять секунд в зоне поражения на хвосте условного противника.

— Совершенно согласен с вами. Желаю вам успешно опробовать ваш самолет после ремонта.

— Благодарю вас.

Они еще раз раскланялись. Серебров заметил азартные искорки в глазах Куроды. Пока Серебров прилаживал на место и затягивал боевой пояс, как японец резкими окриками и взмахами рук привел в движение всю свою команду: один полез в крыльевые отсеки «райдэна», двое других занялись мотором и управлением, еще один начал полировать плекс на кабине.

— Давайте, вам через три минуты на взлет! За парашют распишитесь… И здесь — бензин, струбцины…

Застегнув лямки, Серебров обошел выкаченный из ангара самолет, проверил, все ли в порядке, залез в кабину, надел шлем и ларингофоны, подключил разъем к бортовой сети.

— А-18-4, ответьте Ходынке!

— Я А-18-4, готовлюсь к взлету Ходынка…

— Поторапливайтесь, ваша полоса номер два, выруливайте по дорожке 2Б. Сколько вам нужно времени?

— Двадцать минут, не более, включая огневую… и через два-три часа я хотел бы провести тренировочный бой в любом секторе

— Принято, ждем вашей готовности… Мы уже получили запрос от А-18 и сообщим вам позже.

Так…

Топливный кран — открыт.

Зажигание выключено.

Газ — на холостом.

Винты в автоматическом режиме.

Нагнетатель — авто.

Воздушный фильтр включен.

Бортовое оружие на предохранителе, стоит чека.

Махнул технику, тот быстро обдергал красные и красно-полосатые флажки со стволов пулеметов.

Поработал ручным насосом, пока рукоятка не начала сопротивляться руке, накачал мотор топливом. Ну, с богом!

Тумблер зажигания — включен, теперь двумя пальцами на стартер и зажигание.

Стартер взвизгнул, застонал, заставляя вибрировать самолет, торчащая вверх лопасть покачнулась, потом пошла, набирая скорость, винты стриганули воздух, сделали неполный оборот. Поймав зажигание, двигатель хлопнул, выплюнул облако прозрачного оранжевого пламени и бензинового дыма, так, что самолет подпрыгнул. Потом последовательно зафырчали патрубки, двигатель заревел ровно.

Серебров задвинул и закрепил ручку насоса, полностью открыл радиаторы и прибавил немного газ, до 1100 оборотов, чтобы прогреть двигатель. Проверил работу нагнетателя, магнето, давление воздуха и в гидравлике. Все в норме.

Техник откатил как японскую ширму защитную занавесь и самолет, оставляя за собой синеватый дым, выкатился на рулежную дорожку. Серебров уперся задом в спинку кресла и смотрел поверх капота, выруливая.

— Ходынка, я А-18-4, выруливаю на взлет…

— Вижу вас, продолжайте

Огромный Ходынский аэродром обладал одними из самых длинных полос в мире и соответствующими дорожками. Самолет слегка подрагивал на стыках насеченных ромбами бетонных плит. Ветерок, однако, надо будет компенсировать педалями.

Выехав на полосу, Серебров еще раз проверил триммеры, подработал педалями, топливо поступает из переднего расходного бака, закрылки подняты, шаг винта, тормоза, воздух, температура — все в норме.

— Ходынка, я А-18-4, на полосе, прошу взлет

— Я Ходынка, взлет разрешаю

Плавно, постепенно, дать газ, по полтона поднимая вой соосных винтов. Истребитель, набирая скорость, покатился по полосе. В полегчавшую машину толкнула упругая рука ветра, потянуло вбок — парируем педалями. Хвост оторвался от земли, скорость растет, самолет дрожит мелкой нетерпеливой дрожью. Отрыв.

Тормоза, убрать шасси. Стук-стук — левая и правая стойки. Схватился за ручку за головой, налег на нее и дернул вперед, закрываясь от ветра пузырем двуслойного плекса. Закрытый фонарь сразу изменил звуки в кабине. Мотор гудел ровно, почти не вибрируя, как и положено.

Прибавить газ.

Ну-с, попробуем, стоили ли эти цельнометаллические элероны и рули улучшенного профиля вместе с работой своих червонцев.

1938 М-3

Серебров набрал 800, потом 1200 метров и попробовал несколько простых фигур. Самолет вел себя чуть резче, чуть острее реагируя на управление. Ручка не каменеет с набором скорости. Бочка — четыре прямых угла — как по рельсам. Ну-ка… «сухой лист», фигура коварная — отлично. Набрать скорость на пикировании и свечкой вверх. 1, 2, 3 — три оборота и совершенно контролируемый самолет. Истребитель крутился в воздухе как гимнаст, только с законцовок срывались дрожащие струи.

Впрочем, это все лирика. Воздушный бой — не балет из отточенных фигур, а, скорее, гибрид бокса и сабельной рубки, где все движения просты, стремительны и экономны. Большинство отправилось к земле подожженные внезапной прямой атакой сзади-сверху или из мертвой зоны сзади снизу-вверх, когда убийца поднырнул под жертву и, отстрелявшись, снова уходит вверх за счет набранной в падении скорости. Нужно не плести кружева, а крутить головой и не моргать, как можно меньше теряя собственную энергию. И не зарываться, просто делать работу, за которую тебе заплатили. «Гимнастика» нужна только для того, чтобы лучше научиться понимать и контролировать свою машину. И, возможно, когда-нибудь хитрый пируэт на грани и даже за гранью возможностей самолета, один раз спасет жизнь. Но лучше ее спасают внимательность, холодная голова и отработанное поведение в воздухе.

Заплетя еще пару морских узлов, Серебров вынес безмолвный вердикт — да, деньги отданы не зря. Машина стала острее, а главное — заметно улучшилась управляемость на больших скоростях, сократилась «вязкость» элеронов и управление полегчало. Впрочем, нет розы без шипов: триммироваться теперь придется по-другому, на взлете не стоит так сильно давать педаль, а повышенная управляемость может с непривычки сыграть с летчиком злую шутку, например, на стыковке с дирижаблем. Так что надо будет контролировать себя и, пока не привык окончательно, все время давать определенную скидку на движения органов управления.

— Ходынка, я А-18-4, прошу разрешения проследовать в сектор для огневых испытаний

— Я Ходынка, разрешаю, А-18-4. Не к выступлениям готовитесь? — подначили с земли

— Нет, опробую новые элероны. Я в секторе, прошу разрешения открыть огонь

— Разрешаю, А-18-4…

Внизу — трехсотметровый песчаный круг, широко обсыпанный кольцом из битого кирпича, полигон для отстрела оружия. Серебров снял предохранители, перекинул тумблер общего огня, перевернулся через крыло и, пикируя, дал вверх ногами несколько коротких очередей. В песок вонзились желто-белые и малиновые трассеры, машину трясёт, в кабине отчетливо пахнет тухлятиной от сгоревшего нитропороха — оружие работает нормально. Крутнул машину, пару раз энергично встряхнул крыльями, сделал мертвую петлю и пару иммельманов, словом, постарался заклинить пулеметы, потом снова пике. Все 6 стволов исправно трещат и трясут машину, сыплют пустыми гильзами и звеньями. Еще раз набор, еще пикирование и еще разок — все работает отлично. Он отстрелял все до железки, пока не замигали, а потом не загорелись красные лампочки.

— Я А-18-4, прошу посадку

— Посадку разрешаю. Садитесь на полосу три, небольшой встречный ветер.

Зарулив к ангару и выключив двигатель, Серебров откатил прозрачный плексовый пузырь, вылез на крыло и стащил шлем. Подошел техник.

— Машина ведет себя отлично.

Технарь ухмыльнулся и протянул дощечку с ведомостью и авторучкой. Помимо обычного ежедневного обслуживания, за которое платил Профсоюз, там еще стояли 25 червонцев в пользу техников за перенастройку рулей и элеронов.

Подошел заместитель старшего техника ангара.

— Вы собираетесь провести учебный бой с японцем, товарищ Серебров?

— Да.

— Вам выделен сектор… минуту… сектор 2. Через три часа. Над Филями, отсюда на запад, проходите завод «Юнкерс» по левому крылу и там как раз в петле реки полигон Мневники. Думаю, знаете. Знаете? Наблюдатели от Профсоюза будут следить за соблюдением правил с автожира, плюс киносъемка и право на копию вашего ФКП для комиссии. Возражаете?

— Нет.

— Тогда подпишите здесь, здесь и здесь, дата, расшифровка. Мы уведомили страховую компанию и службу неотложной помощи. И маленький подарок от меня лично и Профсоюза — техник перешел на шепот и потянул Сереброва так, чтобы их прикрывал корпус истребителя — вы знаете, что у японцев не серийные самолеты?

— Только подозревал — слишком уж закрывают.

— Они не подпускают никого, но… На этих машинах установлены автоматические предкрылки и не серийные закрылки. Судя по всему, эта механизация имеет некий аналог боевого режима у «ишака». Кроме того, наш заправщик видел у них закрытый отсек нижнего посадочного гака и по-другому сгруппированные выхлопные патрубки — явно новый двигатель. Плюс увеличенные баки — заказывают и заливают больше стандарта. Примите к сведению и сделайте японца. Профсоюз не хочет, чтобы один из его членов опозорился — это вредит репутации. Он уже летал с И-165 и свел бой вничью.

— Благодарю вас за информацию, и передайте мою благодарность Профсоюзу.

— Принято. Полная проверка, дозаправка и разрядка оружия?

— Да. Как для дуэли — половину топлива. Пулеметы только вычистить, они уже пустые.

Для себя Серебров отметил: у заправщиков работает человек из разведки Профсоюза. Логично, кого еще подпустят к самолету так близко, как не безымянного тыбика со шлангом.

Он пошел к ящикам, скинул реглан, расстегнул рубашку, расшнуровав, стащил сапоги и растянулся на брезенте, краем глаза наблюдая за техниками и японцами. Несерийные «райдэны» с нижним гаком и большими баками… так-так… Да еще предкрылки. Такие садятся на летучие аэродромы или на морские авианосцы.

В принципе логично. Японская экономика не бездонна, даром что империя. Японский рабочий живет на рисе. На улицах японских городов нет мусора, все уходит в переработку, они скупают в Европе свалки и подряжаются на разминирование зараженной и нашпигованной снарядами бывшей линии фронта во Фландрии с единственным требованием — все найденное, кроме покойников уходит им. Японский солдат следит за тем, чтобы из завоеванных территорий выжималось всё, что может оставаться сверх обеспечения самой провинции и небольшого экономического роста. Японский покойник и тот, превращаясь в пепел, гордо служит Империи удобрением для сельского хозяйства.

Но даже так, выжимая из себя все соки, клепать, как британцы, по воздушному аэродрому в год Япония не сможет. Не того калибра империя, не хватает земли и людей. Это сооружение размером с линкор, а стоимостью как три линкора, потому что дешево линкоры не летают. Медленное, ходящее всегда в сопровождении 2–3 дирижаблей ПВО и постоянно сменяющегося «хвоста» из дирижаблей-танкеров и грузовиков.

Морской авианосец хоть и еще медленней и, что логично, не могущий залететь на материк, предоставляет гораздо больше комфорта экипажу, чем летучая авиабаза, дешевле и гораздо автономнее. К тому же, если воздушный аэродром несет на себе максимум две эскадрильи, то есть 24 самолета, то, к примеру, французский морской авианосец «Мюрат», «Даву» или «Ней» — 48 и даже 60. И еще дюжину машинокомплектов, чтобы собрать замену потерянным самолетам.

Правда толку с большого количества самолетов на борту немного: скорость развертывания авиакрыла у морского авианосца смехотворная. За один раз выгрузить из ангаров и запустить можно не более 12–16 самолетов, один за другим, потом перерыв в 10 минут, пока вытянут на палубу следующую группу, и снова. В это же время британский летающий монстр может одним движением открыть люки и сбросить вниз сперва дежурную эскадрилью в 12 машин, а через 2 минуты с конвейерных подвесов еще 12, и еще каждый раз по 4 со взлетной палубы.

Тогда и предложение об учебном бое очень даже логично — его машина легче и скоростнее британского прототипа. Тем лучше: если новый «райдэн» превзойдет улучшенную копию, то уж с оригиналом он разделается как с котенком. Есть, впрочем, риск слишком поверить в технику. Уж если рассчитывать на преимущество в чистом железе, то оно должно быть таким, чтобы опыт летчика не учитывался вообще никак. На японцев, ценящих мастерство и боевой дух, не очень похоже…

Думаем дальше. Зачем? На союзную Советской России Монголию уже пробовали напасть, получили там по сусалам, а параллельно, под маньчжурским флагом попробовали вернуть «исконные земли», и там тоже получили. Пока не будут. Не иначе японский дракон захотел пощупать кого-то из соседей к югу. И, кажется, ясно за какое место — за ресурсы. И повод есть.

Нефти японцам постоянно не хватает. Впрочем, точно так же, как руды, леса, продовольствия и всего остального. Но руда и лес — это Маньчжурия и Корея, а в плане еды японцы приучены к скромности. Значит — Голландия, Франция или, разумеется, Британия.

Вырастит же природа на отшибе Евразии такого вечно голодного хищника, которому и Кореи мало, и огромного куска разорванного вечными войнами Китая, и год назад недостаток в организме куска советской территории образовался. И не маленького: карты врут, когда показывают Японию этаким огрызком, прилепившимся сбоку к Евразии, ошибка проекции. В действительности она по размерам не меньше Германии, а с колониями Дай Ниппон будет побольше Франции и Германии вместе взятых. Плюс, за счет традиционной закрытости, «вторая испанка» причесала Японию куда слабее, так что рабочей силы там не меньше.

Правда Советская Россия и союзная Красная Монголия — это не дряхлеющая Российская Империя, а Совет Красных Инженеров — не горе-самодержец Николай, да и год на дворе не 1904й. Получил дракон и серпом, и молотом и увесистым томом в придачу. Японцы на мирных переговорах в Хабаровске списали все на провокацию и заговор отдельных слишком ретивых генералов, военного министра барону Тиёду попросили на выход с удалением в монастырь, а паре генералов приказали сделать харакири.

Интересная ситуация. Может, все-таки правильнее будет убедительно проиграть тренировочный бой, чтобы японцы доложили в Токио о полном превосходстве своей выучки и техники над британской? Почетный флаг "дряхлеющей империи" перешел к англичанам. Конечно, финансы и британский фунт, первая экономика мира, блестящая наука и промышленность, огромный морской и мощнейший воздушный флот. Но есть неприятные звоночки: этот шестиобхватный дуб, кажется, хорошенько подгнивает изнутри, надорвавшись на Великой войне.

Когда одна из сторон понимает, что переоценила свои силы, а еще лучше, когда на фронте пат, по периметру основного конфликта сразу же вылезают мелкие войнушки, где без наемных летчиков никак не обойтись. Тем более что ни к одному из островных хищников: ни к британскому льву (а точнее — спруту, опутавшему полмира), ни к японскому дракону (точнее — кровожадному хорьку-переростку), ни Серебров лично, ни его номинальная родина симпатий не питали.

Тренировочная дуэль — не реальный воздушный бой, слишком много правил.

Нынче не в моде переигрывать противника пилотажем на виражах, маневрами на бреющем полете, пятнашками между зданий игорных пиков, затягивать его в пилотажные ловушки и «сухие» свечки, как это делают в Америке. Одним словом — вести бой в классическом смысле слова. И уж точно никаких цветных дымов, пышных вызовов на открытых частотах и прочего американского коммерческого рыцарства.

Когда это война, на просторах Евразии в конце тридцатых железной рукой правит Dicta Boelcke в самой своей циничной редакции: подкрасться, выбрать момент получше, ссыпаться сверху, из солнца, изрубить изо всех стволов, а потом форсаж и наутек, проявлять пленки. И требовать чек, если работаешь по найму.

Классический воздушный бой на горизонталях начинался тогда, когда внезапная атака не удавалась и жертва с охотником оказываются в относительно равных условиях. Но и тут были свои сложности — скорости современных самолетов по сравнению с Великой Войной выросли в три-четыре раза. Самолеты садились на скорости, которая для истребителя времен Козакова, Рихтгофена или того же Бёльке была максимальной. Перегрузки в маневренном бою на 500 с лишним километров в час изматывали летчика не хуже боксерского матча в двенадцать раундов.

Серебров покосился на японцев, готовящихся к вылету. Красивые машины. Красота означает качество, потому что высшая красота состоит в целесообразности форм и линий.

Азиаты засуетились и прикрыли свои ворота из ангара. Боятся лишних глаз. Когда с крыльев «райдэна» стащили брезентовые полотнища, под ними действительно обнаружились предкрылки и расщепляющиеся закрылки. Так… так… Действительно, очень развитая механизация крыла. Двигатель новый, наверняка поставили мощнее прежнего «Хо-900» или доработали «девятисотый». Жаль, нет никакой оптики, да и японцы не поймут, если кто-то начнет высматривать что это у них такое интересное под капотами… Но одно можно сказать, сечения воздуховодов не увеличились, тепловой режим у движка напряженный. Значит нужно постоянно держать скорость и выматывать самурая вертикалями: у азиатов не очень получалось держать знакопеременные перегрузки, видимо из-за диеты.

Без чехлов оказалось, что «райдэн» еще наряднее, чем на первый взгляд. Темный изумрудно-зеленый основной цвет, нежно-голубое брюхо и нижняя поверхность крыльев, на киле красно-белые завитки какого-то изящного самурайского символа. Широкая белая лента перед килем, на ней красный круг-хиномару, такие же ленты с кругами на крыльях, триммеры красные, передний край крыльев и стабилизаторов желто-оранжевый, а моторный отсек и антибликовая полоса — черные. Впрочем, до раскрашенных во все цвета радуги самолетов ополчений и пиратских команд Америки с липовыми гербами, которым позавидовал бы иной больной манией величия европейский фюрст, японцам было далеко.

Его собственный самолет смотрелся пыльным привидением. Машина окрашена в унылый, неприятный глазу оттенок серого с чуть более темными размытыми пятнами, разбросанными по поверхности так, чтобы делать затемненные места светлее, а светлые — темнее. Антибликовая полоса тусклая темно-серая. Даже традиционные для наемника череп и кости на правом крыле были втрое меньше обычного «метр на метр» и нарисованы не черно-белыми, а таким же несвежим дымным цветом, контуром. Взглянув на такое художество в небе, хотелось смотреть куда-то мимо. Что и требовалось от противника.

Такая окраска была новейшей разработкой, украденной у англичан и уже в нескольких конфликтах доказала свою эффективность, хоть и создавала реальный риск ошибки с опознаванием. Британцы использовали свой вариант — тусклый зеленовато-серый с тусклым дымчатым оттенка утиных яиц, с маленькими кокардами из колец пастельного цвета. Правда, это было уделом новейших эскадрилий в метрополии. К востоку от Суэца большинство Королевских ВВС летало в традиционном рыжевато-горчичном оттенке хаки с большими красно-бело-голубыми розетками.

Подъехали тягач, заправщик и пожарная машина. На этот раз предстояло не пополнить баки, а, наоборот, забрать немного топлива. Истребитель подцепили за стойки, отжали тормоза и, помогая тягачу, выкатили на заправочный пятачок. Серебров прикинул — на все про все плюс полный осмотр и разрядку машины с протоколами у них уйдет еще часа полтора. К японцам, вот, тоже подъезжает заправщик, но они будут все делать сами, ручным насосом. Час можно и поспать.

Перевел на наручных часах стрелку будильника, завел звонок, под голову пристроил реглан и моментально уснул. Талант засыпать при необходимости он считал одной из своих немногих одаренностей, пожалуй, даже главной.

Через час умный механизм зазвенел и завибрировал на руке. Расчет оказался верным: техники как раз захлопывали лючки и капоты и по очереди подходили к старшему, докладывая о готовности. Двое в ярко-оранжевых жилетах осматривали патронные отсеки, они, если что, отвозили в специальном бронированном ящике извлеченные из самолета боеприпасы, ветерок трепал зеленые флажки на стволах, свернутые бронеширмы уже погрузили в грузовик.

Серебров сел, потянулся, потер лицо. Оглянулся на японца — Курода сидел на пятках перед флагом Японии, уже одетый в мешковатый летный комбинезон, шлем откинут за спину. Самурай церемонно поклонился флагу лбом до земли и встал. Мда. Хоть и говорят про японскую выдержку, но по всему видно, что поручик нервничает. «Ответственный. Ладно, загоняю его до полусмерти, а потом напою…» — он усмехнулся сам себе: решение проигрывать или выигрывать тренировочный бой пришло безо всякой аналитики. Кстати, и поесть надо бы…

Когда он обувался и поладнее пристраивал шлемофон, подошел старший техник.

— Ваша машина готова к вылету. Японец будет готов минут через пять

— Хорошо

Серебров и Курода, оба одетые в летную форму, встали на линии, разделяющей их участки ангара.

— Очень жаль, что вы не самурай, Гиниро-сан. Я смотрел, как вы спали. Так безмятежно может спать только искренний человек. Возможно, в следующей жизни, вы переродитесь воином Нихон.

Подковырнул-таки, сукин сын. Вы, дескать, хороший человек, просто я выше сортом.

— Благодарю вас, Курода-сан, но со своей стороны отмечу, что вижу в вас редкую целеустремленность и готовность сражаться. От всей души желаю вам победы в нашем дружеском поединке.

Тут японец отмочил редкую штуку: он позволил себе улыбнуться и сказал:

— В конечном счете, победу определит наше с вами мастерство и вечно ничья удача, Гиниро-сан.

Серебров не ответил ничего, только поклонился. Настоящий японец ничего бы не стал говорить — и Курода поклонился в ответ.

1938 М-4

Они забрались в свои самолеты, махнули техникам и завели двигатели.

Башня разрешила взлет, автожир с наблюдателями подключился к общей частоте, он был уже над Филями.

Курода и Серебров оторвались от широкой полосы Ходынки одновременно.

— А-18-3, А-18-4, следуйте на запад, в район полигона «Мневники», — оператор на башне говорил по-французски со страшным «нижегородским» акцентом, — позывные контроля «Союз-3», на общей частоте.

Разворачиваясь на запад, прошли ангары Ходынки, примыкающие к ним огромные цеха Летно-Исследовательского Института. Под левым крылом виднелась курчавая зелень Пресненского Парка. Справа делал очередной величавый разворот «коробочки» четырехдвигательный транспортный АНТ в цветах Чехословакии.

Серебров ориентировался по блестящей на солнце двойной нитке Белорусско-Балтийской железной дороги. Над цехами «Юнкерса» в Филях уже крутился автожир, выпуская оранжевый дым. Японец как приклеенный следовал рядом.

— Вижу вас, «Союз-3» — подал голос Курода.

На почтительном расстоянии вокруг Мневников крутились неизбежные зеваки: несколько мотопланеров и серебристых прогулочных самолетов, плюс пара легких гидросамолетов. Несомненно, их привел сюда оранжевый дым и зеваки надеялись на интересное зрелище воздушных учений.

— А-18 оба, готовы?

— Готовы, «Союз-3»

— Занимайте коридор 1500 метров, доложите о готовности

Серебров и Курода немного разошлись и начали параллельными курсами набирать положенную высоту. Наемник специально шел положе, держась немного ниже, чтобы лучше рассмотреть поведение «райдэна». При наборе высоты у него подрабатывает предкрылки. Автоматика, ну-ну…

— В коридоре… В коридоре

— Я «Союз-3», расходитесь… Время схватки 10 минут, победа — на хвосте у противника 10 секунд.

Самолеты, один правым, другой — левым виражом, отвернули друг от друга и начали удаляться. В зеркальце Серебров заметил, что у японца изменился цвет выхлопа. Разгоняется, управление режимами двигателя там полностью ручное или с возможностью перехода в ручной режим. В бою потеря внимания на пяток кнопок и рычагов может стоить головы.

Потянувшись через ручку газа, он выставил ограничитель автоматического режима нагнетателя — все-таки не корову проигрывать, двигатель надо бы пощадить.

Внизу, в петле сияющей зайчиками Москва-реки, виднелись несколько белых прогулочных катеров и крестики приземлившихся гидропланов. На «Юнкерсе» сияли алюминием выстроенные вдоль единственной прямой ВПП еще неокрашенные самолеты.

— «Союз-3», начинаю запись, включаю красный дым, приготовьтесь к началу тренировки. Три… два… один… сходитесь!

Небо опрокинулось набок, потом выровнялось. Серебров, чувствуя дрожь двигателя, почти до самой предохранительной чеки сдвинул ручку газа вперед. Жаль, лобовая запрещена — более дальнобойные и отличающиеся лучшей баллистикой пулеметы в реальном бою могли решить судьбу схватки еще в первые же секунды. Отлично видимый на фоне неба японец, полого набирал высоту, сближаясь с противником.

«Кто выше тот и прав, да…»

1700 лошадиных сил, вибрируя, тянули самолет ввысь. Курода, забравшись на горку, выровнялся и начал скользить вбок, явно намереваясь развернуться, поднырнуть и зайти в хвост. Дождавшись, пока по его расчетам, его самолет будет закрыт крыльями «райдэна», Серебров бросил машину скольжением направо и вниз, чтобы самому, набрав на пикировании скорость обкрутить японца и выйти поручику в хвост.

Вышло примерно так, как и ожидалось: японец потерял наемника из виду и сейчас «вилял хвостом» — недостаток машин с частым переплетом, ограничивающим обзор. Американский опыт изготовления выпуклых фонарей из одного куска плекса японцы еще не переняли. Серебров отлично видел над собой, как поручик качает крыльями, пытаясь найти противника.

Теоретически в реальном бою уже можно дернуть ручку на себя и, проходя прицелом по вражескому самолету, нашпиговать его свинцом. Но у тренировочной дуэли свои правила. Ага, заметил, начал крениться влево.

— Вы могли бы стрелять, Гиниро-сан… — с сожалением прокомментировал Курода.

Да, неприятно, когда тебя держат за гостя и демонстрируют свои возможности.

— Не стал рисковать штрафными очками— вы слишком хорошо маневрируете, Курода-сан, а я не в хвосте у вас. И секунду бы не набрал.

Японец без лишней лихости положил свою машину в глубокий вираж, теряя скорость, крутнул размазанную бочку, так что с крыльев рванулись белые струи. Этак он вокруг фабричной трубы обернется.

Неожиданно. Видимо такая прыть и есть работа дополнительной механизации. Роли резко поменялись — Курода накатывался на хвост Сереброву.

Ручку до упора на себя, педаль до отказа, ручку так же до отказа вперед и в нейтраль, полный газ. Протестующе заскрипев, с хлопанием сорванного потока, самолет встал на дыбы и, перекрутившись через крыло, развернулся. Замигали сразу две лампочки, загудел тревожный сигнал — срыв потока сразу на крыле и на винтах. Желудок бросило к горлу, летчика мотнуло в кабине как тряпичного паяца. Самолет мягко ухнул вниз, ревя «разгруженными» винтами. Сбросить газ. Почувствовав, как элероны снова ухватились за поток — снова газ.

Японец сразу просчитал, что означает этот подъем на дыбы с уходом из конуса обстрела. Понимая, что снова может оказаться в роли мишени, заложил крутой нисходящий вираж, рассчитывая набрать скорость и разорвать контакт. Теперь вопрос был только в том, кто сколько скорости потерял и быстрее сможет восстановить управляемость самолета.

Винты поймали и с воем вгрызлись в поток, Сереброва вжало в спинку ускорением, машина повисла на ручке, и он начал выходить из падения. «Райдэн» стремительно уходил по дуге, с корней крыльев срывались дрожащие струи воздуха, за законцовкам седыми черточками высаживался из воздуха туман.

Судя по всему, механизация крыла давала японскому самолету отличную маневренность на горизонтали и действительно была сделана так, чтобы обеспечить превосходство над английскими «супермаринами», которые славились своим виражом. Пользуясь тем, что зашел в поворот медленнее, Серебров начал пристраиваться на внутренний радиус, рассчитывая за счет постепенного набора скорости настичь «райдэн», загнать его в перекрестие и «расстрелять» с дистанции, закончив «очередь» на расстоянии пистолетного выстрела. Кнопкой на рукоятке включил гироскопический прицел и педалями «поправил» самолет противника точно в перекрестие.

«Райдэн», изрыгая темный выхлоп, на пределе возможностей загибал дугу, рассчитывая сбросить противника с хвоста. Еще немного и потеряет всю энергию, а с ней и шансы резко перекрутиться, простым виражом не уйти.

— Прицел включен, готов к стрельбе. Один, два…

Курода услышав отсчет наемника, крутанулся, железной рукой удержав машину от срыва и вышел из виража в противоположную сторону со снижением. Успел, пока ситуация не стала безвыходной, но в жизни он уже увозил бы с собой несколько дырок. Струя от его винта тряхнула машину Сереброва. Шустрая дичь этот японец… и зубастая.

— «Союз-3» А-18-4, подтверждаем, две секунды эффективного огня

Еще бы…

В Америке, где самолетов мало, бьют из малого калибра по крыльям, чтобы заставить противника выпрыгнуть или убраться. В ходу переговоры, выкуп и размен пленных, компенсации потерь. Неписаный кодекс наемников и пиратов велит сохранять жизнь собрату по профессии. Просто потому, что это деньги и завтра это правило спасет тебе самому жизнь.

В Евразии, где остервенение сражающихся за много лет достигло известной степени, а промышленность позволяет восполнить почти любые потери в технике, били прямо в фонарь или баки, но такая манера могла стоить репутации на более «цивилизованных» театрах военных действий вроде Америк, Пацифики или Ближнего Востока.

Поневоле научишься стрелять.

Дистанция между самолетами увеличивалась, японец пошел на разрыв схватки и не стал липнуть к противнику, пытаясь навязать плотный бой. Серебров решил набрать высоту «на солнце», чтобы начать схватку с более выгодной позиции, раз уж оппонент решил отойти и передохнуть. Интересно, как чувствует себя поручик после таких упражнений, его уже должно размять… Радиаторы принудительно раскрыть, даже если есть риск загнать жидкость ниже оптимума, двигателю надо давать передышки…

Надо заставить поручика нагрузить двигатель: японские моторы, несмотря на малый вес мощностью не очень обладают, поэтому 1200-сильный двигатель был нормой для японского истребителя. Зато сверхлегкие (и очень дорогие) сплавы даже с таким двигателем давали машине такое соотношение масса-мощность, что она кувыркалась в воздухе как кленовая летучка.

Правда стремление обжать двигатель капотами, чтобы улучшить обтекаемость, приводило к напряженному тепловому режиму. Пара минут танцев с рукояткой газа до упора вперед — и японцу может прийтись «продувать» перегретый движок. На этом и строился один из вариантов, которые Серебров просчитал перед дуэлью.

«Райдэн» выровнялся, но по прямой не пошел, готовясь в любую секунду сделать спасительный бросок в сторону. Судя по всему, Курода осматривается, и солнце мешает ему наблюдать за противником, который набрал почти 500 метров превышения. Японец тоже полез вверх. Нет, атаковать не стоит, судя по всему, «молоток» у нового истребителя выходит не хуже, чем у серебровской машины.

Пощупаем-ка его… Серебров поставил самолет «на нож», чтобы нацелиться на японца и дальше пошел по прямой, на полном газу устремившись на японца. Поручик засек блеснувшие на солнце крылья, не стал уворачиваться, а решил повторить попытку обойти противника на виражах.

Два самолета, зеленый и дымчато-пятнистый, пошли по кругу, как прикрепленные на лопастях невидимого большого пропеллера, постепенно снижаясь. Серебров чувствовал, что машина идет на грани срыва, но сократить дистанцию не удавалось. «Райдэн», похоже, тоже норовил сорваться — расстояние не сокращалось, а значит, японец не может выжать больше из своего самолета. Запищал зуммер — разница давлений по датчикам на верхней и нижней поверхностях ушла в опасную зону, самолет близок к срыву. Задрав голову и преодолевая перегрузку, Серебров посмотрел на противника — японец точно так же наблюдал за ним. Два круга. Три. Дистанция не сокращалась. Японец дернулся внутрь круга и ушел с переворотом вниз, чтобы разменять высоту на скорость, Серебров выровнялся и ушел вверх, рассчитывая немного еще потерять в скорости, но оттуда уже атаковать с превышением.

Когда Серебров чуть выровнялся, японец снова был в уровне и начал прощупывать возможность для атаки. Почуяв намерение противника, поручик направил «райдэн» в очередную размазанную бочку, стремясь выйти из-под удара сразу в выгодную позицию, чтобы атаковать самому. Но трюк, повторенный дважды, уже не так интересен. Серебров повторил его маневр и теперь оба самолета плели кружева, вертясь вдоль общей оси, пытаясь пропустить противника вперед и зайти в хвост. От перегрузок темнело в глазах, небо, река и лес крутились как бешеные, по глазам то било солнце, то блики от воды.

Японец, дождавшись, когда противник будет в нижней точке, внезапно резко бросил свою машину в сторону и вверх. Его самолет встал почти вертикально, отлично освещенный солнцем. По зеленым крыльям невиданным «сердечком» заструился воздух. Тот же трюк, что Серебров провел чуть раньше, но в другом исполнении.

Вот она, механизация! По всем параметрам с такой скорости надо ему быть давно в штопоре, ан нет — «райдэн» довольно бойко свечкой идет вверх. У Куроды сейчас должна быть полная «серая штора», зрение на такой перегрузке не может не ухудшиться. Чуть более деликатно, рискуя потерей времени, Серебров рванул свою машину вверх, напрягая мышцы живота, чтобы отсрочить потерю зрения и выдержать противный, вес перегрузки.

Двигатель рычал, воздушный поток раскачивал самолет. Мир в глазах стал терять краски и мутнеть, зато самолет поручика вплыл в светлые колечки коллиматора.

— Четыре, пять, шесть — с выдавливал сквозь зубы Серебров: хвост японца плавал в прицеле, его истребитель трясся, теряя скорость, а «райдэн», не желая вываливаться из потока делал вертикальную бочку со смещением, пытаясь выбраться из прицела. Но, если уж попал, то попал.

Зрение прояснилось. Оба самолета еще доли секунды тянули вертикально вверх. Курода, услышав отсчет, что-то прошипел сквозь зубы и начал заваливать самолет «на спину». Запас энергии и двигатель позволяли Сереброву двигаться вверх еще несколько долей секунды.

Проскочив зависшего японца, он исполнил почти классический «молоток», осматриваясь по сторонам. По гамбургскому счету бой был выигран — даже если бы поручика не нашпиговало свинцом еще на подъеме, Серебров оказался выше, и единственным маневром для обоих было пикирование, чтобы набрать скорость. Он пикирует быстрее японца, а пули пикируют быстрее любого самолета, особенно если их направляют с помощью гироскопического прицела, предсказывающего траекторию. Но это тренировка.

— А-18-4, «Союз-3», подтверждаем вам еще три секунды…

Пора бы и меру знать. Схватка выиграна по всем статьям, после того как противник попался на такой трюк. А значит, надо вцепиться японцу в хвост и гонять его так, чтобы только искры летели.

К чести Куроды, он сражался отчаянно, не давая наемнику расслабится до последнего мгновения. И попытки загнать его в вертикаль, навязав свой рисунок боя, более-менее удачно срывал. Петли, виражи, бочки, ножницы, развороты «райдэн» чертил на пределе возможного, почти не предоставляя Сереброву возможности чистого выстрела с «шести часов», оговоренного условиями дуэли. Только неудобные углы, огонь с большим упреждением и тяжелые маневры с большими перегрузками. На седьмой минуте Серебров в очередных «ножницах» грамотно подставил хвост и задыхающийся поручик, плохо скрывая радость, насчитал секунду, контроль сказал, что две. Ухмыльнулся — все приличия соблюдены.

Пора дорабатывать: дал полный газ, размашисто работая ручкой, послал самолет круто влево и вверх, перевернулся, выправился точно в хвост пропущенному вперед «райдэну» и досчитал еще секунду. Оставшееся время он, имитируя выход на открытие огня, гонял японца перед собой, парируя отчаянные (и чрезвычайно умелые) попытки соскочить и оторваться для выхода на позицию атаки — дожидался окончания тренировки.

— Я «Союз-3» — время. Брейк, тренировка окончена. Расходитесь и следуйте на Ходынский аэродром. Пускаю зеленый дым.

— Я А-18-4, понял вас…

— Я А-18-3, понял вас… — в голосе Куроды слышалось уныние

Два самолета выровнялись и, в знак признательности, покачав друг другу и автожиру крыльями, пошли на восток.

На посадке Куроду постигла неприятность — из-под капота выплюнуло длинную струю белого дыма.

«Ну-ну…Маслице потекло… Перегрел — прокладки выбило… Дофорсировались, самураи… Двигатель дохлый — считай весь самолет дерьмо».

Курода ледяным тоном ответил земле, что у него все в порядке, и он сядет без проблем.

Когда самолеты закатились в ангар, Курода, еще не остановился винт, выскочил на крыло и грозно заругался на своем хриплом клекочущем наречии на подчиненных. Те только кланялись, как болванчики.

Серебров сдвинул назад фонарь, расстегнул ремни, стащил с головы шлем и насквозь мокрый подшлемник. Хорошо встряхнулись, японец-то уж точно долго не забудет. Да и конструкторам, если догадка о цели сегодняшней «тренировки» верна, влетит по первое число.

Вылез на крыло, подписал ведомость, и отдал машину в руки техников. Пленку с ФКП утащили в проявку. Над остывающими патрубками и капотами в воздухе жидко дрожали струи раскаленного воздуха.

Да, дипломатия…

Он пошел к своим вещам и, порывшись в мешке, вытащил английский офицерский кортик. Обтер об штаны, сдул пыль, встряхнул пышную кисть на темляке. Выменял во время Гавайской войны у одного механика из «Fortune Tellers» на нержавеющую фляжку со старым шотландским виски — и то и то было снято со сбитых и захваченных в плен британцев.

Штука красивая, но глупая: стилизованный под шотландский дирк острый как бритва клинок в бытовом отношении был совершенно бесполезен, так как великоват. А в боевом отношении — ну зачем офицеру-летчику кинжал? Разве что в кабаке от апашей отмахаться, и то, если ни у кого нет браунинга.

Но японцу должно понравиться, да и подарочек с намеком. Даже с двумя, если внимательно посмотреть.

Серебров, нарочито вяло шагая, будто смертельно устал после боя (что было не так уж далеко от истины), подошел к черте, разделяющей его и японскую части ангара. Его заметил японец, тут же убежавший за своим командиром.

Курода пришел, бледный, с губами, сжатыми в нитку, и темным огнем в глазах. Волосы его были мокры от пота, лоб блестел.

— Курода-сан, примите мою благодарность за сегодняшний учебный бой. Когда я впервые столкнулся с пилотами доблестного Императорского Воздушного Флота в бою, я погнул свой самолет. Сегодня мне показалось, что гнусь я сам, потому что самолет не помогал мне против вашего искусства. Мне никогда прежде не доводилось сражаться с таким сложным и сильным противником, как вы, Курода-сан и, тем более, дать ему засчитать время. Это был огромный труд и огромное удовольствие

— Благодарю вас, Гиниро-сан, — голос поручика звучал несколько безжизненно, но пламя в глазах вроде бы поутихло. Кажется, потрошение не состоится, — сегодня, с вашей помощью я понял, к чему следует стремиться, овладевая искусством воздушного боя.

— Позвольте в знак признательности преподнести вам на память о сегодняшнем дне скромный подарок, вот этот клинок. Он принадлежал английскому асу, искуснейшему летчику и я хранил его как память. Этот был достойный человек и я получил от него в свое время суровый урок.

Курода принял кортик с поклоном.

— Это очень благородная и красивая история, Гиниро-сан. Но вы застали меня врасплох, мне нечем отблагодарить вас за подарок.

— Напротив. Вы сегодня преподали мне еще один весьма важный урок, Курода-сан и я рад, что могу рассказать вам об этом, не будучи обязан выбрать путь чести. Вы завершили историю моей молодости. Сегодня я увидел, что молодой тигр — это тигр, у которого впереди зрелость, а у зрелого впереди только старость.

Серебров поклонился зарозовевшему поручику. «Ну все, ожил, брюхо себе резать не будет…». Приглашение принять участие в небольшой дружеской попойке Курода принял почти радостно.

1938 М-5

Условились пропустить по три рюмки водки, чтобы не влиять на завтрашнее самочувствие и явиться в повседневных мундирах, поскольку мероприятие было более чем неофициальное. Заказали по телефону обеденный стол в аэроресторане восточноазиатской кухни «Японский летчик», который был расположен в волькенкратцере (по-русски называли его довольно неловким переводом «небоскреб») «Измайлово».

Так что прием спиртного и пищи будет происходить в небе, но, не отрываясь от земли, с русской водкой, но под японскую закуску — волькенкратцер подходит для этого как нельзя лучше.

У японцев усилилась беготня — младший сержант морской пехоты (прислан из посольства, назначен денщиком к Куроде) начал вычищать и выглаживать голубой служебный мундир поручика. Часть, раздев двигатель, как муравьи сахар облепили его и сосредоточенно позвякивали инструментами. Смена прокладок, как и предполагалось.

Первые высотные здания в Советской России начали строить еще в 1932 году, по американскому образцу, правда, с другой целью. «Карандаши» Нью-Йорка или Чикаго росли ввысь ради того, чтобы вместить на небольшом участке земли как можно больше самой постройки. В Советской Москве все было немного наоборот — небоскребы строили, чтобы как можно больше места освободить.

Кварталы двух-трехэтажных клоповников, доставшиеся городу еще с довоенных времен, сносились под ноль. На их месте вырастал величавым утесом, напоминающий по форме Спасскую башню Кремля, двухсот-трехсотметровый красавец-небоскреб, с двойным запасом вмещавший в себя все их население. Каждый такой «утес» окружал парк, прорезанный широкими дорожками, посыпанными дробленым белым и красным камнем, серые ленты четырехрядных прямых проспектов и обязательные короткие ВПП для частных самолетов и автожиров. Жилые блоки (от двухкомнатных до семикомнатных палат многодетных семей) располагались на западной, южной и восточной сторонах, а северная, бессолнечная, принадлежала конторам, производственным помещениям и хозяйству самого дома.

Вокруг центральной «башни» несколькими узкими уступами располагались висячие сады и зимние оранжереи, а внутри, в «ядре» — подстанция, гаражи, технические уровни, склады и несколько десятков лифтов и лестниц. Небоскреб венчал граненый шпиль, вмещавший в себя радиоантенны, теплообменники и причальную мачту для дирижабля.

За счет такого распределения по вертикали, четырехмиллионная Москва вскорости должа была стать на удивление просторным и зеленым городом.

Сплошное море крыш, как Париже или Берлине, в Москве можно было увидеть только в самом центре, который (основательно, впрочем, проредив от однотипных убогих особнячков), сохранили как исторический памятник. С птичьего полета город смотрелся большим французским парком, в котором то там, то сям высились горы небоскребов и отдельно стоящие здания (чаще всего институты или заводы), а над кронами деревьев скользили яркими птицами легкие гражданские самолеты и автожиры.

Среди всего этого выделялись некоторые экстравагантные даже по меркам современной Москвы здания. Например, двойная «игла» Народного Комитета по Тяжелой Промышленности, Дом-Улей инженера Мельникова на Красной Пресне (в шестиугольную ананасовую сетку), огромный зеркальный плоский косо воткнутый в землю параллелепипед киностудии «Мосфильм», который в народе ехидно называли «Неудачный кадр» и заповедник чудных конструкций в творческом поселке на Соколе.

Немцы из Московской Колонии только покачивали головами, глядя на эти каменные выбросы кипучей энергии молодого государства. Советские тевтоны по вековой привычке облюбовали берега Яузы в Лефортово, где в парках были разбросаны аккуратные белые фахверковые домики или небольшие трехэтажные дома на два подъезда — самый раз на шесть семей. А ближе к югу, под Ростовом и Волгоградом немцы жили хуторами или неким подобием Kosakensiedlung. Американские колонисты жили как все, в городских небоскребах, а за городом строили громадные совхозные фермы — red ranches, где разводили скот и растили пшеницу.

Серебров отдал все необходимые распоряжения относительно самолета и оставил свои координаты на вечер, на случай если он понадобится кому-нибудь из Профсоюза или старых знакомых по небу.

Одним глазом глядя на японские церемонии, Серебров проверил время — нормально, все дома в Шанхае. Японцы завели в район хвостового оперения брезентовую петлю и начали поднимать лебедкой хвост, выравнивая истребитель. Скоро и вторая лебедка потребуется, насколько он помнил японские двигатели. И отдельные козлы. Приспособленность к ремонту у них очень высокая, но для этого нужно будет весь движок отстыковывать от моторамы. Мысленно пожелав японцам успешного ремонта, он пошел в кабинку защищенной связи и накрутил международный номер.

— Редакция «Шанхай Ивнинг Стэндард» слушает вас, — раздался в трубке мелодичный голосок, слегка глотающий, на китайский манер, европейские буквы.

— Добрый ммм…(глянул на часы еще раз) вечер, мадемуазель. Меня зовут Инь Чуаньчан. Мне нужно поговорить с господином Джонни Мо.

— Да, господин, минуту — пропела секретарь.

В трубке щелкнуло несколько раз, пропела какая-то электрическая птичка, затем послышался звук поднимаемой трубки.

— Алло? Братец Инь, где ты пропадаешь?

Не узнать голос Мо Хун Бо, более известного как Джонни Мо, всеазиатски знаменитого проныры-журналиста, всемирно известной газеты, выходящей в азиатском Вавилоне, было невозможно.

— Добрый вечер братец Мо. Я сейчас сижу в Москве, в ожидании работы. Но у меня есть кое-какая задачка для тебя.

— О, я люблю задачки. Сильно яркая? — Мо тут же перешел на журналистский сленг

— Очень. Такая яркая, что может в ближайшее время жахнуть на всю Азию

— Хм… — Джонни Мо относился тому сорту китайцев, что уже сильно устали от всевозможных «ярких» событий на территории бывшей Поднебесной — если что, нас не слушают, это защищенная линия. А какие шансы?

— Не знаю, потому что это зависит от того, какой будет твоя разгадка. Ты не мог бы срочно разузнать кое-что про одному человека?

— «Мы служим нашим читателям» — Мо процитировал, хохотнув, девиз газеты, — мой блокнот и я слушаем тебя.

— Братец Мо, мне нужны сведения об одном довольно известном человеке из Японии. Курода Ясухико. Пишется, скорее всего, как обычно — «черный», «поле». Поручик ВВС. Он должен был воевать во время конфликта в Маньчжурии, а сейчас возвращается из Рима обратно в Токио, своим ходом, на самолетах.

— Нет проблем, братец Инь. Такая пташка от Джонни Мо не улетит. Перезвони мне через час.

В том, что Джонни не расскажет японцам — можно не сомневаться. А вот то, что он может сложить два и два и пустить информацию дальше, запустив аналитическую работу у генералиссимуса Цзян Цзеши в Нанкине или у фэнтянского наследника «молодого маршала» Чжан Сюэляна, кочующего со своей воздушной столицей на севере — не исключено.

Серебров склонялся к тому, что скорее это будет север: наследник Чжан Цзолиня, «старого маршала» был, в отличие от папаши, чрезвычайно активным и современным человеком, с прекрасно поставленной разведкой и не самой большой, зато отлично обученной и экипированной армией и авиацией.

Мо ненавидит японских оккупантов, наверное, сильнее, чем Цзян Цзеши и Чжан Сюэлян вместе взятые и, скорее всего, работает в вольном городе Шанхае только потому, что толстые очки и круглое пузо делали его неподходящим кандидатом в диверсанты. Так вот, Мо скорее будет работать с молодым технократом и летчиком Чжаном, чем с высокомерным и суровым нанкинским владыкой. Ну, это не мешает…

Серебров немного подумал над тем, будет ли корректно явиться в ресторан при оружии. Будь он один, никаких сомнений и быть не могло бы: кольт с двумя запасными магазинами стал для него частью тела со времен начала летной карьеры. А вот дружеская трапеза с японцем — другое дело, черт их азиатов поймет, уж больно много тонкостей. В конце концов, решил, что раз он офицер-летчик с бреветом (в том числе) Советской России, то пистолет и кортик (которому Серебров предпочитал более утилитарный американский «ка-бар»), ему положены к форме. Да и снять кобуру с ножнами всегда можно, на то и отсек хранения при ресторане.

Наплевав на фольклорное правило «летчик ходит по земле только в сортир, столовую и по бабам», Серебров вызвал по телефону такси. Три рюмки водки, разумеется, не сделают никакой погоды, но гонять боевой самолет ради поездки в ресторан глупо, тем более что небольшая полоса близ «Измайлово» к вечеру будет довольно плотно занята, а седлать мотоцикл — небезопасно. Пресловутая «бесшабашность» для боевого летчика качество скорее вредное и вызывающее неприятности.

Теперь можно и собой заняться.

Сходил в расположенный в углу ангара душ, уделил несколько минут дамасковому «золингену», причесался, выбрал из вещевого ящика рубашку посвежее. Вспоминая сосредоточенное лицо японца, надраивающего пуговицы мундира, усмехнулся — хорошо быть наемником. Никаких мундиров и знаков различия (если, конечно, обратное не предусмотрено контрактом или уставом команды), никакой неудобной формы. Все можно пошить или купить на себя, по мерке и по вкусу. Да и формальностей никаких — в чем летаешь, в чем ходишь, в чем водку пьешь. Максимум — для парада нацепляли награды и всякие нашивки-щитки-ленты.

В ВВС Дикси три комплекта формы — летный комбинезон, повседневная и парадная, пошитая по лекалам времен Гражданской Войны, с непременным «косым» кепи, серая с желтыми шнурами.

У «Бродвейских бомбардировщиков» — эскадрильи на службе Имперского Штата Нью-Йорк — четыре, с роскошной парадной, напоминающей офицерскую морскую, для всех, включая механика и последнего уборщика ангаров.

У французов — пять комплектов, включая фрак.

Офицеры Его величества короля Великобритании, Императора Индии и Главы Содружества обходятся дюжиной, плюс четыре разных головных убора.

Но Япония держит мировой рекорд — восемнадцать типов мундира, из которых треть — разного рода церемониальные кимоно, надеваемые по строго определенным поводам и в четко оговоренных обстоятельствах, плюс двенадцать вариантов ношения каждого из них, в соответствии с должностью и ситуацией.

Для похода в ресторан Серебров оделся в полуофициальную «форму» наемников, которую можно было встретить от Шанхая до Сан-Франциско — серые мешковатые брюки, заправленные в высокие ботинки, белая рубашка, серый галстук и бежевый китель. Раньше в такой ходили авиаторы САСШ, а потом этот фасон, вместе с распродажей складов бывшей единой федеральной армии, переняли по всему миру наемники.

Над левую сторону повесил «цацки»: индустриальные, чешские, советские, германские и японскую бело-золотистую «кикка». Пропустил под хлястиком и завязал гавайские наградные шнуры — красно-бело-голубой и лазурно-золотой с серебряными наконечниками и звездочками.

Подождал еще, посидел, почитал недочитанные с утра «Вести Красных Инженеров».

Время звонить в Шанхай.

Мо не подвел:

— Братец Инь, ты подсунул мне интересную задачку. Слушай. Курода Ясухико родился в 1914 году в поместье близ Киото. В чине поручика Императорских ВВС, племянник третьего сына маркиза Кога, министра двора, внук графа Курода Киётака, премьера при Мэйдзи, потом гэнро. Получил домашнее обучение в их поместье в Сацуме, а затем был направлен в кадетский корпус в Кобе, авиация. Вышел оттуда вторым на курсе, а первым, замечу, у них был нынешний герой Маньчжурии Сакадзава. Не успел на Гавайи, участвовал во второстепенных боях в Полинезии, но отличился во время Маньчжурской кампании, где стал асом, прославился как мастер пилотажа и воздушный снайпер. Имеет японские титулы по пилотажу и воздушным гонкам. Полтора года назад и по настоящее время, направлен Императорскими ВВС шеф-пилотом на фирму сводного брата маркиза Кога — барона Суги — ну ты знаешь, что это за контора — «Накадзима хикоки кабусики гайся». Между прочим, помощник небезызвестного Итокава Хидэо, генерального конструктора «Накадзимы».

Из чего я делаю вывод, что в Рим он летал посмотреть что?

— Что? — подыграл Серебров

— То, чем славятся итальянцы — скоростные гидроистребители. Для такого человека посидеть полчаса задницей в самолете то же самое, что получить в руки полный комплект его чертежей. Да, предлог отличный — японцы же закупили в тридцать шестом лицензию на их бомбардировщики «Капрони-300». Но тут обычная глупая японская хитрость — всем известно, что «Накадзима» не занимается бомбардировщикам, так что слать туда Куроду, это как махать флагом «Мы будем обновлять парк гидроистребителей».

— Интересно. Значит, он всеми силами должен был стараться попасть в «Макки»?

— Именно. Он туда и попал — был вторым номером в команде, как приглашенный летчик-испытатель, на гонках на Адриатике в марте 1937. Я бы посоветовал тебе быть очень осторожным, братец Инь. В небе это опасный сукин сын, а на земле — он японец как японец: садист и двуличная мразь.

— Учту, братец Мо. Спасибо за информацию, если я буду в Шанхае, то с меня обед в «Азалии».

— Не за что, братец Инь. Береги себя.

Так-так… значит то, что Курода обратился к нему с просьбой о тренировке — это второй заяц, а первый был им подстрелен еще в Италии. Ну что же, Серебров всегда ценил профессионализм. Второй, правда, заяц оказался с тухлинкой, но отрицательный результат это тоже результат.

Недолго длилась британско-японская дружба против России… После Маньчжурского Инцидента Япония решила, что с Советской Россией и Белороссией лучше дружить, контролируя на четверых вместе с Гавайями весь северный Тихий океан.

И вот теперь дряхлеющего британского льва все-таки пощупают за вымя. Ну, как «теперь», ситуация начала взводиться как курок револьвера, пока все части не встанут на место, ничего еще не произойдет. Возможно даже ничего еще не было решено окончательно, но направление интереса уже обозначилось и это так же безусловно, как бутылка, которую ищет пьяница.

Нефть. Черное золото, бензин, солярка, мазут, бесценное пойло для миллионов жадных двигателей, вращающих этот грешный мир.

Голландцы за пару спорных кусочков бывших британских протекторатов сделают вид, что их не касается драка двух империй и пошло-поехало…Но, если дряхлый лев найдет достаточно силы в лапах, отхватить может и другая империя. И тогда, может быть, ради изгнания японцев с китайской земли все семь (или девять, зависит от того, считать ли маршалами двух отрицающих друг друга генералиссимусов) маршалов даже объединятся. В общем, будет раздолье для наемников.

Застегнув пояс с кобурой и ножом, он вышел из ангара. Надо б поскорее, в брюхе бурчит. После обеда с японцем стоит съездить на Никольскую, в «Славянский базар» и там нормально поесть — с японской кухней Серебров был знаком не понаслышке, приходилось питаться во время совместных действий, когда спроваживали англичан с Гавайев: бои за атолл Джонстон и остров Мидуэй. Одна икебана с рисом, никакой питательности.

Вытряхнул из пачки папиросу (святое, в ангаре нельзя курить ни под каким предлогом еще со времен самолетов из полотна и реек), затянулся, посмотрел на часы — до такси еще почти полчаса, можно и пешочком пройтись, благо всего километра два. Попутно отметил для себя, что от привычки курить на пустой желудок надо наконец-то отвыкать.

Прошелся.

На КПП его уже ждало такси — желтый с шашечками восьмицилиндровый «АМЗ», за рулем курносый парень в форменной кепке, из-под которой торчат соломенного цвета вихры.

— Не возражаете? — парень ткнул пальцем в приемник

Серебров кивнул, мол, валяй.

Таксист щелкнул выключателем и поймал «Вышеград», одну из трех коротковолновых радиостанций Праги, давали джаз. Судя по тому, как он отбивал пальцами на руле синкопированный ритм мелодии, таксист был давним поклонником Франтишека Водички.

По случаю воскресенья город был практически пуст, поэтому решили ехать через центр и по набережной Яузы. Серебров посмотрел на часы — почти полчетвертого. Выехали через Славянскую площадь к Москве-реке, сияющей блестками мелкой волны. Вдоль реки с натужным гудением прошла «каталина», приноравливаясь проскочить под Устьинским мостом и сесть на Павелецком гидропорте.

К шпилю трехбашенного небоскреба на Котлах, величаво покачиваясь, приваливал круглым серебристым носом дирижабль. Серебров прищурился, прикрылся от солнца ладонью: «Д-6» с бортовым 84, смирная рабочая лошадь советского транспортного флота. Ни единого оборонительного ствола, небронированный, типичный труженик неба, не знающего войны. Работай он на международных линиях или в бывших САСШ — четверть его подъемного веса составляли бы турели и бронирование. Не иначе привез продукты в магазины, расположенные в цоколе гигантского здания.

Яуза, которую в нескольких местах перепрыгивали автомобильные и железнодорожные виадуки, лениво вилась в своих набережных. Водичка, как водится, попахивала: шлюзы, обеспечивающие на ней мелкое судоходство, открывались и закрывались дважды в сутки, ил поднимался со дна и дарил непередаваемый аромат органики. Набережная сверху была перекрыта как тоннелем могучими деревьями, роняющими сетчатую тень. Такси приближалось к полуобнявшей территорию Главного Военного Госпиталя немецкой колонии, Лефортову, смотревшемуся как один огромный парк.

Проехали Лефортовский мост, затем выбрались наверх и повернули к Северо-Восточному радиусу. «Измайлово» уже был виден спереди-слева — на месте бывшей Семеновской слободы. Покрутились на кольцевых перекрестках (точнее — звездах,строители новой Москвы пользовались опытом барона Османа и Бертильона) и въехали в Измайловский Парк.

Советский небоскреб не производил вблизи такого давящего впечатления, как гиганты Чикаго или Эмпайр-Стейта. Размер, конечно, чувствовался, но создатели удачно воспользовались формой: дом смотрелся не устрашающим зеркальным столбом, а вполне природного вида горой.

Сделав полукруг вокруг «Измайлово» — все «технические» подъезды располагались с севера — таксист припарковался у подъезда. Серебров отсчитал червонец, пять десятых и семь копеек по счетчику, положил на торпеду две десятых на чай.

Курода был уже здесь — видимо не стал экономить, нанял автожир прямо с гражданского поля Ходынки, решив не нарушать пилотскую традицию. Они встретились под аркой входа, и после обязательных поклонов направились к вращающимся дверям.

В лифте (дуб, бронза и зеркала) Курода обратился к Сереброву:

— Гиниро-сан, я еще раз хочу выразить вам огромную благодарность за сегодняшнюю тренировку. Для меня это был огромный опыт…

— Не стоит благодарности, Курода-сан — «тем более, что вы, наверняка уж составили в уме начало отчета в Императорский Военно-воздушный институт и в «Накадзиму» об итогах учебного боя с моим самолетом», добавил он про себя.

— Я хотел бы как можно больше узнать о вас, Гиниро-сан. Я слышал о вас от ветеранов Гавайской кампании, которые видели, как вы сражались, и я слышал о вас в Маньчжурии — каждый раз о вас говорили с огромным уважением. Надеюсь, вы не сочтете мою почтительную просьбу нескромной — расскажите мне свой путь в небо.

1938 М-6

О том, что Серебров не так давно летал против крылатых самураев Его Императорского Величества, поручик дипломатично промолчал. Японский этикет и умение делать врагов и друзей вызывали со стороны Сереброва своего рода уважение. Он был награжден «цветком апельсина» за Гавайскую кампанию и тогда же стал зваться в газетах Гиниро Дзинан (для японского языка и уха, особенно армейских, фамилия «Сэробурофу» была совсем неудобоварима, а вот «Серебро, второй сын» вполне звучит).

Год спустя, в Маньчжурии, он летал за Советскую Россию и сбивал японцев. Для японцев это было вполне нормально: честно отслужил и исполнил долг у одного князя, поступил на службу к другому и служит ему так же верно и доблестно, как и прежнему. Ну а если между его бывшим и нынешним господином вспыхнула ссора, то не служивого это дело. Он должен исполнять приказы и служить, на все остальное воля Будды.

В бывших САСШ эти обстоятельства его биографии породили бы длинную и кровавую вендетту, причем с нескольких сторон разом.

— Вы слишком высокого мнения обо мне, Курода-сан. Но, если рассказ о столь малозначительных событиях вас развлечет, то я с удовольствием.

Лифт мягко затормозил на отметке «180». Аэроресторан по форме напоминал двухэтажное кольцо, надетое на шпиль небоскреба, со столиками по окружности.

Подбежал «человек» (наметанный глаз Сереброва определил — текинец), поздоровался по-японски и по-французски безо всякого акцента и почтительно осведомился о наличии оружия.

Оба кивнули. «Правильно сделал», подумал Серебров, кладя руку на пряжку боевого пояса.

Японец вынул из кобуры тонкошеий в золоченой гравировке «Намбу», выкинул магазин, отработал затвором и отдал патроны подошедшему не по-японски дюжему товарищу в серой юкате, с совершенно рязанской белобрысой физиономией. Тот принял, молча оглядел японца и протянул ему из сумки красного цвета шнурок. Японец кивнул и, примотав свой короткий кинжал к ножнам специальным хитрым узлом, вложил в кобуру разряженный пистолет. Таким образом, он был и одет по форме и фактически безоружен.

Серебров не стал тратить время на церемонии, расстегнул хлястик на бедре и пряжку и просто отдал весь боевой пояс «самураю», получив взамен жетон.

— Прошу, товарищи

Сели за столик. Обслуга начала свою плавную и ненавязчивую суету. Серебров повел глазами направо — плотный господин в зеленом пехотном мундире, воротник-стойка обтягивает смугло-медную шею, сверху сизо обритая голова, а по бокам на плечах — узкие контрпогончики со звездочками подполковника Императорской армии. Меч с обвязанной рукоятью покоится на специальной стойке. Напротив — две очаровательных дамы — одна в персиковом кимоно с птицей Хо, а вторая, постарше — в темно-синем, с ростками бамбука. Курода покосился на подполковника и свои нашивки поручика Воздушного Флота.

Слева, за низкими ширмами столик занят одинаковыми, как болты, черноголовыми коммерсантами. Судя по сдержанному смеху и частым «кампай!» шестерка начала отмечать деловые успехи и к вечеру должна была надрызгаться до желанной нирваны, распущенных галстуков и расстегнутых рубашек.

Дальше сидели типичные немцы, с сосредоточенными лицами пробующие восточную экзотику.

Принесли первую перемену — удивительные съедобные цветы, узорами выложенные на деревянной дощечке. Серебров внутренне вздохнул «Опять икебана…».

Курода налил по плоским чашечкам не теплое нихонсю, а вязкую как глицерин «Московскую» из индевеющей бутылки.

— Вы — хозяин, Гиниро-сан, вам и говорить тост

— Тогда я поднимаю его за безбрежное небо и всех его воинов.

Водка покатилась вниз шариком ледяного огня. Хороша, чертовка! Так-с, что это у нас такое, похожее на германский триколор?

Японец совершенно не аристократически шмыгнул, прикрыл глаза, прислушиваясь к ощущениям. Оценил, потянулся палочками к закуске, разжевал кусочек черт-те знает чего, красно-оранжевого с белым.

— Великолепно! В части напитков русская культура бьет и нашу, и китайскую, и французскую. Но я почтительно напоминаю вам о вашей биографии, Гиниро-сан.

Серебров, кивнул, жуя и освежая в уме одну из давно заготовленных «официальных» версий.

— Что же, если пожелаете… Я родился где-то между Новониколаевском и Иркутском, в вагоне. Точно не известно, мать ехала вместе с отцом на место его службы. Так что с рождения на ходу… Крещен был во время остановки на каком-то полустанке, который никто не помнит.

Поручик кивнул: — Да, это очень символично

— Отец был тяжело ранен, когда вел свою роту в атаку под Мукденом. Немного оправившись, вернулся в Иркутск. У меня родились брат и сестра, но брат умер от скарлатины во младенчестве. Здоровье отца было подорвано ранением, и через полтора года он умер

Японец скорбно опустил глаза.

— Потом все как у всех — денег не хватало, мать давала частные уроки, я начал учился в реальном в Иркутске. Началась Великая война. Я, помнится, все горевал, что без меня немца побьют, хотел накинуть себе возраст и сбежать на фронт. Как же… После того, как наступил треклятый семнадцатый год реальное мое накрылось — заморозились и лопнули трубы, здание пришло в полную непригодность, да и учителя всё: кто сбежал, кто воевать, кого-то под горячую руку расхлопали. Взял меня к себе в депо учеником инженер Степанов. Паровозы я изучал в процессе ремонта, потом автомобили, но опять недолго музыка играла. Я такого бардака разве что в Америке видел… Утром власть одна, к вечеру уже другая, а ночью такая сволочь заправляет, что диву даешься.

Серебров поводил палочками над дощечкой-цветником, решил, закинул в рот что-то бело-розовое с ярко-зелеными полосками. Рыба сырая, аж хрустит и сдобрена японским огненным васаби… Ну да ничего, в Китае вон и лягушками баловался. Прожевал, продолжил:

— Потом в девятнадцатом году имел дурость записаться добровольцем. Били красных, потом бегали от них, потом снова били, потом снова бегали. В основном вдоль железной дороги и немного по тайге. Дослужился аж до зауряд-прапорщика, что неудивительно — у нас и полковники в штыковую ходили. Удалось переправить родных во Владивосток, под ваше, японское крылышко. Потом, как все посыпалось, еле успел отправить их кружным путем в Харбин. Поучаствовал в дэвээровской трагикомедии в двадцать втором. Еле успел сам выскочить и успеть на поезд, потерял родных — снова свиделись только в двадцать третьем в Харбине.

Принесли суп в маленьких чашечках. Курода взял плоскую ложечку, отхлебнул, почмокал, хмыкнул и принялся за свою плошку. Серебров тоже попробовал — ничего, вроде ухи, как ее варят на Гавайях, только жидковата

— Ну а дальше — не слаще. В двадцать шестом, я тогда автомобили чинил в Харбине, «вторая испанка» прибрала всех моих. Схоронил. Сам заболел, думал концы отдам, но не умер. Оклемался, уехал из Харбина в Чанша, там, в немецкой колонии, немного покрутился, вроде начало налаживаться. Как на грех, в Китае в двадцать восьмом началась совсем серьезная заваруха. Снимал я в Чанша комнату у одного немца в доме — помог ему с семьей через Гирин попасть в Советскую Россию, чтобы добраться до Германии, только они тут осели, в Москве, сын уже летчиком стал. Мне напоследок этот немец помог, он замолвил словечко — устроился я механиком в авиаэскадрилью у Чжан Цзолиня, «старого маршала».

В душе все скребло, хотел в Россию вернуться, но как харбинские газеты ни почитаешь… понимаешь, что не вернешься никогда.

От старого маршала меня переманил Клод Шайо, к «Леопардам» в добровольческую эскадрилью, механиком. Я механик, рожа в масле, кажется, что никакой из меня летун. Но там же первый раз в воздух пришлось подняться — стрелком. У папы Клода было правило: летают все, воюют все, деньги делят все.

Серебров разлил по чашечкам водку и поднял ее.

— Раз уж разговор коснулся первого полета, предлагаю тост. За те крылья, что держат нас в небе, за двигатель, что несет нас вперед, за пулеметы, приносящие смерть и славу и тех, кто ждет нас на земле. До дна!

Японец кивал, улыбнулся и забросил водку в рот как заправский русский выпивоха.

— Попробуйте вот это, Гиниро-сан, это очень хорошо гармонирует с водкой… — указывая на что-то, похожее на стопку маленьких, с пятак, блинчиков.

— Действительно… Ну-с, оторвался я от земли сам в том же двадцать восьмом. Возил харч и бензин на старом «авро». Потом папашу, старого маршала Чжана, взорвали, пришел молодой маршал Чжан Сюэлян. Выплаты «Леопардам» сразу вполовину урезали — казна пустая, папашин министр повесился, а денег, кроме китайских фантиков, как таковых нет. Дотянули, и, как контракт кончился, ушли в Шанхай. Полгода сидели на месте, зарабатывали конвоями. Клод брал оплату и откладывал деньги команды в основном наличными, в долларах, думали проскочим. А тут в Америке «черный вторник», началась заваруха. Федеральный доллар фьють — и стал такой же фантик, как и китайские бумажки. Хорошо были подкожные запасы, в йенах и фунтах. Купили на все бензина, погрузились в цеппелин и пошли через океан — Клод был уверен, что в САСШ начнется война.

Успели как раз к первой крупной войне — в Индустриальные штаты. Шайо натаскал всех, кто остался и кому здоровье позволяло летать. Там я получил я свой первый самолет в аренду, древний с раздолбанным двигателем Кёртисс-Райт J1. Никогда не думал, что у них будет следующая машина — «Фьюри», уж больно убогий у нее «папа» был. Нас тогда крепко прижал один наемник-англичанин. Но тогда я получил первые нашивки и немного разбогател, сбил за несколько вылетов троих, потом еще двоих в одном бою. Ас. Когда все закончилось — семь сбитых, двенадцать тысяч мексиканских долларов и три тысячи за голову одного жулика в Аппалачии.

Здесь уже новая Россия, на Аляске к тому времени уже Белороссия вовсю началась. Тогда же я и планы начал строить. Купил со свалки два «Гладиатора» — он, кстати, и у вас по лицензии выпускался, раскоряка такая, один из последних полуторапланов классической схемы. Была у меня еще и одна заначка — упер, грешен, и заныкал хороший двигатель в свое время.

Клода Шайо в тридцать первом удар хватил, рука и нога отнялись, он спился в момент, «Леопарды» развалились. Все кто мог — расхватали все что можно, растащили по частям. Мне достались три «зефира» и один «текс-кольт» калибра.40 с боекомплектами.

Снял в Чикаго на окраине ангар, двадцать мексидолларов в месяц. Спустил половину заработанного капитала на инструмент, запчасти и переделки. Сделал изо всего того хлама нечто похожее на британский «Тайфун», правда поменьше и полегче, да и с вооружением не так богато — 4 пулемета против 12. Зато крутил на нем круги вокруг фабричных труб, скорость вполне приличная, да и ремонтопригодность фантастическая.

А там лопнул «Первый индустриальный банк Чикаго», где я думал денежки мои будут в безопасности. Как же…снова — фьють и я без штанов. Осталось только пара кирпичиков, подкожных. Когда снялся с места, пришлось продать золотые часы — нечем было заплатить сбор и горючку.

Нанялся в эскорт на «Транс Америкен», за их бензин, патроны и харч, до Голливуда, а оттуда хотел махнуть через Пацифику на Аляску. Ну, по пути пришлось два раза погеройствовать, не знаю уж как отвертелся — тогда как раз на границе Ариксо гремела банда Рикенбакера. Подтвердил аса, сбил троих. Сошел в Голливуде снова вполне обеспеченным человеком и завис — везти меня на Аляску никто не хотел, а рейсов, чтоб наняться не было.

Потом, зимой тридцать третьего, добрался, наконец, до Аляски. К тому времени уже здесь три года как Инженеры засели, и Аляску признали. Видел там саму Блэк Свон. Начинала она по кабакам, плясала с веерами, потом дралась на боях без правил. Это потом она стала belle dame sans merci со своим дирижаблем и оравой головорезов, а в те поры — жилистая, немытая, черные патлы как у дикого индейца, глаза злющие и никому не давала кроме как за золото.

Думал, осяду на Аляске, вступлю в Белую Гвардию и хорошо. Но не тут-то было, не держусь я на одном месте…

Не знаю, какая муха меня укусила — соблазнил меня гавайский вербовщик наняться на два года в Королевские Гавайские ВВС. В основном новым самолетом в лиз — вашим новым японским «Мокё» с 950-сильным «Пратт-Уитни» и американским вооружением. Продал я своего франкенштейна и три четверти самолета сразу выкупил.

Пошел на Гавайи. Там мотался над океаном, охранял рыбные аэробазы, шугал пиратов, проводил танкеры и вот на тебе — Первая Аннексия.

Всех Королевских Гавайских ВВС тогда было хорошо, если тридцать машин. Истребителей — две дюжины. Задача была только одна — продержаться пока наемники с континента подойдут, трое суток, и за это время не пустить англичан к топливохранилищам.

Они против нас тогда выставили два аэродрома, два рейдера и крейсер. Дрались один к шести в общем.

Сигнал до меня дошел, когда я был к югу от основных островов, пас рыббазу чуть севернее атолла Джонстон. У меня половина бака была. Вдруг на открытых коротких — СОС, атакованы пиратами в виду Джонстона и — глушилка. Прилетаю к атоллу, половина построек горит, на горизонте цеппелин отбивается от атаки. Думал это пиратский налет, запрашиваю по сверхкоротким землю, говорят — Британия решила свет своего правления пролить и на эту часть мира. А у меня к англичанам, если честно, счеты еще с Войны. Поодиночке люди хорошие, честные, храбрые, но как нация — сволочи.

Вот, собственно, тогда и случилось все это…

Серебров прикоснулся пальцем к острому лучу «апельсинки» и замолк, вспоминая события четырехлетней давности.

— Я считаю ваши действия по спасению «Принцессы Фукуда» образцом мужества, Гиниро-сан. То, что вы вступили в бой с превосходящим противником ради жизней и здоровья подданных Его Императорского Величества, является проявлением высокого воинского духа. Я прочитал об этом в «Сведениях для служащих Императорского Воздушного Флота», когда мы выдвигались в Полинезию на перехват британских конвоев. Мне хотелось бы попросить у вас право произнести третий тост в вашу честь.

— Окажите любезность… — Серебров поднял свою чашечку

— Гиниро-сан, ваше мужество и мастерство летчика всегда вызывали у меня искреннее восхищение. Я хотел бы поднять этот тост за то, чтобы мужество и мастерство нынешних воинов служили примером будущим поколениям и никогда больше не требовали подтверждения на новой войне. Пусть они будут как древний клинок, пусть они вызывают благоговение и удивление, но покидают ножны только ради любования работой великих древних мастеров. Кампай!

— Кампай!

Серебров проглотил водку, закусил и на секунду задумался над этим пацифистским тостом.

Его произнес офицер державы, которая в настоящее время ведет вялотекущую войну в Китае, от имени одного из этих «китаев», обороняя захваченные территории на материке, человек, который, возможно, станет, или уже стал, одним из важных колесиков в механизме будущей войны. И при каких обстоятельствах он его произнес? Выпивая с наемником без родины, для которого война или хотя бы подготовка к ней является обязательным условием благополучного существования. Странная все-таки штука — жизнь. И тост этакий… с намеком.

Разговор грозил превратиться в одну сплошную автобиографию Сереброва, поэтому надо было попробовать увести тему куда-нибудь в другую сторону.

— Ну, Курода-сан, раз мы с вами по три раза пропустили за воротник и расслабились, предлагаю отвлечься от моей мрачной истории воздушного ронина. Все равно она очень однообразна — деньги, драки и перелеты с места на место. После Гавайской Кампании всю мою жизнь можно прочесть по разным газетам, и она однообразна как взлеты и посадки… Давайте лучше поговорим о более веселых сторонах жизни пилота. Вы молодой блестящий офицер, наверняка вырезки из газет и ваши фотографии вклеены не в один девичий альбом.

— Вы переоцениваете мои скромные возможности, Гиниро-сан — улыбнулся Курода. — Я помолвлен с девушкой из очень хорошей семьи и поэтому не могу похвастаться подвигами, которыми хвастаются беззаботные молодые люди.

— О, поздравляю вас, Курода-сан. Я завидую вам — вы, наверняка, заключите брак в самое ближайшее время, станете семейным человеком и у вас будет то, чего мне всегда не доставало — дом и семейный очаг…

— Благодарю вас, но, к счастью, мой непосредственный начальник полковник Тиёда постоянно отказывает мне в разрешении на отпуск для заключения брака

— Простите, если я неправильно понял вас — вы сказали к счастью?

— Да именно так. Видите ли, когда наши уважаемые родители договаривались между собой о помолвке, они поставили наше семейное счастье гораздо выше наших мимолетных сердечных привязанностей. Я нашел возможность встретиться с Митико-сан, объясниться с ней и обсудить наши затруднения. Мы смогли прийти к взаимопониманию и выработать план совместных действий. Мы решили любыми средствами срывать возможность заключения брака до того момента, когда наши родители переменят свое решение или умрут. Митико-сан познакомила меня со своим поклонником господином Ямасаки, а я, в свою очередь представил им свою возлюбленную Кумико-сан. Таким образом, Митико-сан упросила своих научных руководителей отправить ее проходить медицинскую практику на атоллах южнее Окинавы, а Тиёда-сама согласился помочь мне с моим затруднением. И вот теперь я постоянно нахожусь в отъезде или в командировке по делам Службы Его Императорского Величества, что позволяет нам с Митико-сан видеться не более одного раза в год, но встречаться с Кумико-сан. Это очень удобно.

— План, достойный генерала, Курода-сан! Я искренне желаю, чтобы ваши почтенные родители поскорее махнули рукой на ваш брак и позволили вам и Митико-сан устроить свои семейные дела по велению ваших сердец, — произнес Серебров, приложив руку к груди.

— Благодарю, — улыбнулся японец — именно на это я и рассчитываю. Но как же вы, Гиниро-сан? Вы солидный человек, известный летчик и, наверняка достаточно состоятельны. Учитывая ваши подвиги и деньги, которые предлагают за услуги летчиков вашего класса — вы первоклассный жених. К тому же вы не связаны обязательствами перед семьей или командованием и вольны в выборе той, которая смогла бы стать вашей женой…

Серебров криво усмехнулся.

— Видите ли, человеку моей профессии можно жениться тогда, когда этой профессией перестал заниматься. В противном случае это безответственно. В вашей культуре, Курода-сан, есть прекрасное понятие — «долг». В моем случае это будет долг перед семьей, которую я создам. И я не знаю, как мой долг летчика, летающего по контрактам, будет согласовываться с моим долгом перед женой или, упаси боже, еще и детьми. Мастерство и удача, конечно, хорошая штука, но иногда их недостаточно. Помните, в Маньчжурии был такой Ли Люнцзы, главарь банды «Фиолетовых драконов»? Потрошил караваны почем зря, в одиночку дрался с пятью истребителями и побеждал, за год записал себе тридцать моторов. А погиб самым дурацким образом — напал на древнего почтовика, шедшего без эскорта и из первой же очереди, выпущенной 16-летним сопляком на хвостовой турели, схватил пулю, прошедшую выше бронестекла, точно в лоб. Так что пока я мотаюсь по свету и рискую жизнью — я не хочу оставить женщину горькой вдовой воздушного ронина…

Курода оценивающе покивал.

— Да я понимаю вас… Хотя, я слышал, был один летчик, который имел одну любовницу в Кобе, другую в Нагое и третью в Ниигате. И поскольку он перегонял самолеты, он мог в одну и ту же неделю облететь всех трех своих пассий. К сожалению, говорят, его организм не выдержал таких трудов и после того, как он провел подряд три особенно бурных ночи, он уснул за штурвалом своего «Хирю» и врезался в гору близ Нагои, уничтожив лучший тамошний бордель. Очень смешно и очень печально.

Еду прикончили под анекдоты из летной жизни.

В ожидании чая закурили. Серебров — свои папиросы, Курода извлек из кармана машинку, свернул табак и вставил его в черный с золотыми колечками мундштук.

Некоторое время молча наслаждались ароматом табака, смотрели в окно, на панораму Москвы.

— Скажите, Гиниро-сан… Вы родились в этой стране, выросли и возмужали здесь, потом много поездили по свету, вы видели, что происходит в мире. Вы русский, вы понимаете эту культуру и знаете язык — хотя мы, японцы, я думаю, понимаем русских гораздо лучше, чем люди Запада. Но откуда все это?

Японец рукой обвел вид из окна с перешедшим из зенита к закату солнцем, сияющими шпилями небоскребов и порхающими между ними легкими самолетами и автожирами, оставляя голубоватый след за сигаретой.

— Я видел фотографии России до семнадцатого года. Я слышал и читал о том, какие разрушения принесла этой стране революция и гражданская война. У русских не было никаких шансов совершить все это, особенно под управлением этих ваших большевиков. И вот Россия снова становится великой державой, равной Японии, за какие-то считанные годы. Она принимает у себя колонистов из разоренных САСШ, которые после Войны были силой, равной Британской империи, фактически содержит другую Россию на Аляске и поддерживает Германию против Польши. Как так могло получиться?

— О, Курода-сан, вы знаете Льва Троцкого? Того самого, который возглавил русскую революцию и сколотил Красную армию?

Поручик кивнул утвердительно: — Да, я читал несколько его статей в переводе — сразу видно, что он интеллектуал и прекрасный оратор.

— Очень хорошо, значит, вы еще легче поймете мою точку зрения. Вы заметили, Курода-сан, о чем пишет Троцкий? Он сидит на своей вилле в Мехико и раз за разом, все более точно, детально и доказательно пишет о том, что всего этого не может быть. Он с цифрами в руках последовательно утверждает, что все, что происходит в Советской России и в мире с 1926 года — невозможно, что это нарушает все мыслимые и немыслимые законы исторического развития и человеческой логики.

Но, как видите — Троцкий сидит на вилле в Мехико, а мы с вами сидим здесь, любуемся небоскребами и летаем в небе. И я бы не хотел, чтобы эта, по словам Троцкого, небывальщина прерывалась…

Мне кажется, здесь все произошло точно так же, как у вас в Японии, во времена Реставрации Мэйдзи. Кто в мире знал о Японии до того? А через тридцать лет Япония стала мировой державой и победила в двадцать раз больший Китай. И потом царскую Россию. Мне кажется, секрет довольно прост: собрались люди с большой силой воли, поставили задачу и начали ее решать, не отвлекаясь на ненужные дела. Отсюда и такие невиданные достижения — России просто надо было сокращать чуть меньшую дистанцию, чем в свое время вашей родине Курода-сан. В остальном она, по всей видимости, училась у Японии…

Курода на секунду задумался.

— Да, Гиниро-сан, это очень возможно. Вы знаете про сон Будды?

— Увы, — улыбнулся Серебров, — в религиозном отношении не очень подкован…

— Очень похоже на вашего Троцкого. Будда видит сон, длящийся десять тысяч лет, мириады событий в тысячах миров, отличающихся друг от друга всего лишь на волос. Но сам сон длится секунду. Быть может, Троцкий видит другой вариант того же самого сна и в нем другой я женат на Кумико-сан?

Серебров поднял чашку с жасминовым чаем:

— Пусть нашему Будде снятся только хорошие сны.

1938 М-7

Расплатившись за обед и распрощавшись с поручиком, ощущая в животе основательно растревоженную деликатной японской трапезой пустоту, Серебров спустился вниз на бронзово-деревянном лифте. Прошел по украшенному мозаикой вестибюлю и, уплатив одну десятую, по покрытому полированным ребристым дюралем эскалатору спустился в метро.

Доехал до «Центральной», вышел на Никольскую — старая застройка, 3–4 этажа и улица хорошо если 30 метров в ширину. Конец недели: конторы пустуют, вдоль тротуаров чисто, зато возле «Славянского базара» стоят частные и наемные автомобили и даже представитель дикой московской экзотики — ряженый бородатый «лихач» в цилиндре и синем тонком сюртуке поверх белой косоворотки с вышивкой, запряженная тройкой бричка на рессорах и резиновом ходу блестит не хуже венских экипажей. Очень любят на таких кататься приезжие.

Серебров зашел в блеснувшие хрусталем двери, зверообразный швейцар вытянулся во фрунт — летчик в Советской России — это как раньше гусарский офицер. Может и должен жить «с пшиком».

Швейцар получил свои пять десятых. Маленьким тайфуном алого шелка подлетел человек и, мигом разобравшись, что к чему, отвел гостя за столик-эгоист в боковом зале. Небольшой оркестр в форменных алых косоворотках негромко играл советский лирический джаз. На пистолет и «ка-бар» никто даже не обратил внимания — офицер как офицер, одет по форме, обычный наемник, член Профсоюза, чужие по Москве не ходят.

Он отдал дань уважения вспотевшей рюмке «Московской» и приступил к материализовавшемуся буквально из ниоткуда борщу в маленьком горшочке. После японской икебаны русская кухня была как ручка своего самолета — привычна и надежна.

Оставив чаевые, Серебров со вкусом вытянул папироску, потом не торопясь, пошел, щурясь на идущее к закату солнце, по Никольской к Кремлю. Свернул направо, зашел на Биржу. Там, как всегда, шла не останавливающаяся ни на минуту работа — получали задания и торговались, планировали вылеты и прокладывали с клиентами маршруты. У грузовиков было негусто, но начиналось время «закатчиков» — пилотов сверхдальних высотных машин.

У элиты крылатых грузовозов, возивших ценности, лекарства и информацию, которую не следовало доверять эфиру, не было понятия «время суток» и почти отсутствовало понятие «погода» — их груз весил немного, но стоил тысячи и десятки тысяч червонцев, почти не признавая превратностей атмосферы и расстояний. Гирокомпас, радикомпас, вычислительный радио-астро-навигатор, гудящий мощью сотен миниатюрных ламп, мощные двигатели и потолок в четырнадцать километров делали проблемой только взлет и посадку. У них даже оружия не было: между двумя касаниями земли длиннокрылые металлические птицы были в прямом смысле слова выше погоды и мирских дел. Они отправлялись в путь всегда на закате — так, чтобы их груз был за несколько тысяч километров рано утром следующего дня, а солнце не мешало настроить астронавигатор.

Серебров справился в «боевом» зале о контракте, на который днем подписывался. Написал, стоя за конторкой, пару коротких писем старым знакомым — в Чехословакию. Швейцарцы пока молчали.

Он подходил изнутри к двери туалета на втором этаже, когда услышал за ней громкий разговор. Возле двери, поймав служащего топливного отдела (судя по серому профсоюзному френчу с желтой лентой на левом рукаве), тряс талонами на бензин, сверкал голубыми глазами и грозно топорщил усы Голуа:

— Что значит, не могу получить? Мне нужен бензин! Вот талоны! Я хочу лететь, вы понимаете это?

Служащий, очевидно, видевший в гробу любых асов и их усы, и безумно хотевший туда, откуда выходил Серебров, на безупречно вежливом международном французском, судя по интонациям — раз десятый, сообщил, что если на талонах обозначена отгрузка «14 июля 1938 года», то до 23.59.59 13 июля никаких претензий и запросов он слышать не желает.

В 00.01 14 июля его сменщик с удовольствием рассмотрит просьбу мсье Голуа и обеспечит выдачу положенных 500 объемных килограммов 100-октанового бензина.

Увидев коллегу, Голуа решил возобновить наступление:

— Аржан, дружище! Не думал вас встретить здесь в такой час. Вы послушайте, какое безобразие — я не могу получить принадлежащий мне же бензин!

— Повторяю вам, мсье Голуа, поскольку в настоящее время у вас не объявлен срочный боевой вылет, бензин, выдача которого назначена на завтрашний день, отпущен вам быть не может. Как только на этих часах, — служащий ткнул пальцем в матово светящийся циферблат, — в соответствующем окошке будет «14», наступит дата, на которую у вас талон и вы сможете получить все вам причитающееся. До тех пор, пока там «13», я не могу нарушить должностную инструкцию и отправить телефонограмму на Ходынку. Если пожелаете, вы можете приобрести его по коммерческим ценам на Ходынке или в любой момент заказать цистерну в любом отделении Комитета по Топливу с доставкой к вашему ангару. У вас не срочная боевая задача, поэтому бензин коммерческий, можете позвонить по известному телефону.

— О-ля-ля, это кошмар… Советская бюрократия еще страшнее германской, со своей любовью к секундам и миллиметрам! Ладно, черт с вами, месье, и с вашими инструкциями, — проворчал Голуа, освобождая, наконец, служащему проход к вожделенной цели, и в ту же минуту теряя к нему всякий интерес, — бог ты мой, Аржан, пусть вы совсем к чертям обамериканились, но ведь в вас же тоже широкая русская душа. Куда все это делось? Я воевал вместе с белыми русскими в Техасе — тысяча чертей, что это за люди! Это кураж, это жест, это лихость — мы пили ночи напролет шампанское, которое отбили в полевой ставке президента Хуареса и пели ваши русские песни. Mon Dieu! Где все это? Ни песен, ни веселья, один энтузиазм и чудовищное желание to do business. В Красной России все напоминают худшие случаи янки… Это не русские, это какой-то другой народ, les robots, как у этого…этого… Капека? Ну, знаете его, чех, который пишет уморительные побасенки с философским подтекстом.

Серебров постарался дипломатически отшутиться, не сбиваясь с такта, который задавали тонковатые для его фигуры, но удивительно быстрые ноги Голуа:

— Мне кажется, что «широта» вредна в том смысле, что можно оказаться шире колеи, по которой идет поезд.

— Ммм… и это говорит представитель нации, которая ввела трехметровый стандарт рельсов! О-ля-ля, это кошмар…

Подобно многим франкофонам-уроженцам Французской Луизианы, Голуа старался быть еще большим французом, чем сами французы. Даже его внешность просто кричала — «Я летчик-истребитель и я из belle France!»: буквой W пшеничные нафабренные усы, крючковатый нос, сдвинутая на затылок мягкая фуражка, на шее, несмотря на лето и нахождение на земле — шелковый белый шарф, короткий летный темно-синий китель на блестящих пуговицах и типично французские галифе с тонкими двойными красными лампасами. На рукавах кителя — зубчатые ленты (бревет-капитэн французского резерва, кадровые летчики носят тоже три, но прямые).

Они пошли к выходу, когда Голуа сказал:

— Слушайте, Аржан, хорошо, пусть эти скряги подавятся своим бензином, а нельзя ли у вас сегодня одолжить 500 объемных килограммов 100-октанового? Уж вы-то поймете брата-авиатора…

— Вам нужен бензин, Голуа? Но зачем? Это же полные баки вашего «девуатэна»

— Ну разумеется я не собираюсь его тайком выпить. Я встретил сегодня в нашем консульстве женщину, которой хочу… эээ… Дайте мне слово чести, Аржан, что никому не расскажете об этом, по крайней мере, до следующей недели!

— Хорошо, я поздравляю вас, но зачем же бензин?

— Мне нужно слетать в Крым. За розами. У меня уже есть запас и подвесные баки до Харькова, а дальше разберусь. Мне нужна 101 алая роза завтра утром.

Серебров мысленно покрутил пальцем у виска — пилоту положено быть немного сумасшедшим, но иногда романтические увлечения некоторых собратьев по цеху вводили его в оторопь.

— Скажите, Голуа, а вашу даму не устроят розы, которые прибудут сегодня в 4 часа утра с скоростным транспортом? Крымские и кубанские, если я не ошибаюсь, в специальном охлажденном отсеке. По вполне приемлемым ценам, во всяком случае, дешевле и безопаснее ночного полета за несколько тысяч километров.

— Хм, я не подумал об этом… Но как же подвиг ради дамы?!

— Уверяю, вы совершите достаточный подвиг, если сможете купить «курьерских» роз раньше, чем это сделает армия поклонников балерины Истоминой — Серебров ткнул пальцем в окно. За ним виднелась колоссальная афиша на стене гостиницы «Москва», где была запечатлена в невесомой пачке простершаяся в воздухе прима Большого

— У нее, Голуа, завтра, если верить афише, спектакль. Вашу даму ведь интересуют цветы, а не их происхождение, которое можно объяснить как-нибудь еще, не так ли? Уверен, она будет так же рада местным розам из «Красного Цвета» под Калугой.

— О, Аржан, вы византиец! Да, это блестяще! Благодарю вас!

Голуа схватил его руку, пожал и ринулся к выходу. Потом остановился, подумал и так же бегом вернулся.

— А куда прибывает курьерский транспорт?

— Если мне не изменяет память, то на Савеловский аэроузел.

Голуа глянул на часы, снова поймал и стиснул руку Сереброва.

— Я буду биться как Старая Гвардия при Ватерлоо! Я в Credit Lionnaise!

Побежал назад, едва не полетел со ступенек и, отчаянно жестикулируя, подозвал темно-оранжевый «АМЗ» с шашечками такси на боку.

Серебров только покачал головой.

Его дама сердца звалась Судзуме и жила на Гавайях, исполняя подписанный ими в присутствии королевского нотариуса из Халеива на Оаху трехлетний брачный контракт.

Дед из Нагасаки подарил ей кожу оттенка золотистого закатного неба и кошачий разрез глаз, бабка из Бомбея, вышедшая за голландца — буйные темные волосы парсов и резкий очерк полных губ, а от матери-англичанки достались глаза цвета яшмы.

Конечно же, он лукавил, разговаривая давеча с Куродой. Ответственность была и была нешуточной: в случае его безвременной гибели, Судзуме-сан получала всю без остатка сумму контракта, возможность полного выхода из окия, домик и половину всех денег и остальных активов Сереброва (вторую он завещал санаторию для летчиков-инвалидов в Ново-Петропавловске на Аляске, а легкий поплавковый «Пайпер» — Королевскому Гавайскому Кадетскому Авиакорпусу). И — лети, воробушек!

Впрочем, погибать в ближайшее время он совершенно не собирался.

Он вышел из здания Биржи. Вдоль Тверской, урча моторами на снижении, шел легкий серо-серебристый транспортник, садящийся на Центральный аэродром. Самолет скользнул в «ворота» между первой и второй Никольской башнями — одна древней постройки, краснокирпичная, другая — ферменная, красно-белая, но обе украшены на макушке рубиновыми звездами и переливающимися посадочными огнями, еще бледными по случаю летнего вечера. Через секунду раздался короткий визг покрышек, урчание и посвист лениво крутящихся двигателей перешли в рев — транспортник дал реверс на оба винта и полный газ, сокращая пробег.

На той же стоянке, только значительно более чинно, чем Голуа, Серебров подозвал таксомотор.

— На Ходынку, к военным. И можно не торопиться…

— Есть не торопиться!

Тверская была уже наполовину в вечерней тени. С Ходынской эстакады солнце казалось распаренным розовым, будто из бани, мягким шаром, который скоро начнет плющиться о неровный горизонт, дрожащий маслянистым маревом. На черном неровном ковре города осколками зеркал сияли несколько крытых нержавеющей сталью крыш.

Снова предъявив документы на КПП и сказав дежурному, что все в порядке и лететь сегодня он никуда не собирается, Серебров забрал вечернюю «Ежедневную информацию», желтый конверт с телеграммой из Профсоюза, и нахально уселся с верхом на аэроторпеду в деревянной транспортировочной обрешетке, уложенную на транспортную тележку. Тележки мимо тянул за собой «паровозиком» аэродромный погрузчик.

— Мне до восемнадцатого «А». Подбросишь, командир?

Технарь в кабине только хмыкнул неопределенно.

Так, что там у нас в прессе, пока читать можно…

В очередном назначенном столицей несуществующего Фэнтяна городе отрубили голову очередному казнокраду. Китайские дикости, фото… Молодец, Чжан Сюэлян, так, глядишь и государство поднимешь. Серебров питал к молодому маршалу-летчику неосознанную приязнь — как-никак коллега.

В международном городе Шанхае выступает немецкая звезда Эва Мильх…

Тегеран — советско-персидское соглашение по нефти. Это интересно. Создается новая зона для потенциального заработка, гонять танкеры из Персии и в Персию.

В Царьграде армянские депутаты городского совета требуют расширения Старого Армянского рынка за счет Нового Турецкого. Снова все закончилось дракой с поливанием водой из графинов, грек и еврей плюнули друг в друга, судятся — кто первый. Ничего нового.

В Праге выставка художественных работ и макетов венского архитектора и художника Адольфа Хитлера — тьфу! Серебров нововзысканного титана европейского искусства терпеть не мог за тараканьи усы, исполненные невероятного пафоса речи и похожие на чудовищные готические коробки с болтами строения — тот же Голешовицкий Вокзал в Праге или новое здание венской Академии Художеств (судя по всем — запоздалая месть мастера срезавшим его еще до Войны на первых экзаменах профессорам). Живопись Хитлера отличали сентиментальность за гранью пошлости, бешеная цветовая гамма, привычка клепать одинаковые картины и идиотический пацифизм — чего стоила серия разноцветных портретов любимой овчарки, жены и двух дочек, собранных квадратами по четыре. И так восемь раз, каждый в новом цвете.

После Климта и стиля «сецессион», культурная Вена, похоже, больше ничего путного не произвела и уже не произведет, взбрыкнув напоследок хулиганствующим порнографом и эстетом Шиле. Он умер во время первой испанки через полгода после своего наставника. Теперь в Европе моду задавали полусумасшедший Берлин и умеренно, по-буржуазному, развязный, расчетливо-декадентский Париж, наводненный беглыми американцами и русскими, которые так и не решились уехать в Россию, Царьград или в Белороссию.

Речь на открытии выставки… «…кровавая, человеконенавистническая война, развязанная польскими милитаристами против Германии… упорное нежелание Берлина заключать мир любой ценой и сохранить жизни польских и немецких граждан… противоречащие морали… я, как ветеран Великой Войны…». Говорят, что он, выступая перед аудиторией, приходит от собственных речей в такой раж, сопровождаемый неистовой жестикуляцией, что впадает в шаманский транс и его называют Besessene Nase — за самую выдающуюся деталь лицевой геометрии.

И о войне… Что там на фронте? Третья страница. Поляки с ожесточенными боями продвинулись на южном участке на 1200 метров, зато немцы отбили стратегический холм в районе Прюненсдорфа (за последний год от деревеньки раз в два месяца менявшей хозяев, осталось только название и лунный пейзаж). Нормально, ничего нового. Авиация с обеих сторон сражалась с фанатической храбростью. Немецкие «хунды» расстреляли ракетами польский сверхтяжелый P.36Т и сопровождавшие его средние танки и танкетки, разгромив «броневой кулак» наступления. Поляки, ценой потери двух истребителей, дорвались до германского транспортника, разогнали и посбивали эскорт и угнали его на свою сторону, потом обменяв экипаж на своих пленных.

Во Франции Фош-племянник пророчит скорое падение кабинету Дюваля из-за скандала с акцизами на вино и рассуждает о роли стального франка как единой европейской валюты. Метит на его место.

В Женеве профессор Павлов получает вторую премию Международного Медицинского общества. Первая — у Стоукса, Барбье, Волкова и Накамуры, за новые открытия в терапии рака.

Невилл Чемберлен выступил с инициативой создания при Лиге Наций особого Комитета по урегулированию конфликтов в Европе, намереваясь окончить польско-немецкую войну. А созвать его надо в Мюнхене. Ну-ну, волчина старый… сами раздуваем, сами и регулируем…

— Эй, летун, слышь! Слазь, интеллигенция, шестнадцатый ангар, я дальше налево, к дирижаблям.

Серебров оторвался от чтения и соскочил с торпеды. Погрузчик, изогнув влево свой взрывоопасный хвост, поехал между ангарами к дальней стоянке дирижаблей.

В ангаре завершалась вечерняя смена — послеполетное обслуживание и проверка самолетов. На крыле серебровского самолета лежала планшетка с отчетом. Техники в углу собирали инструменты, болтали и гоготали над чем-то своим.

— А, товарищ Серебров… Проверили вашего сокола, в полном порядке, только свечки по регламенту почистили и помыли его, — старший бригады снова протянул дощечку со списком произведенных работ, — вот здесь еще черканите — прокуренный палец ткнул в фиолетовый штамп: «О струбцинах оповещен, триммирование не менялось». Завтра-послезавтра надо бы погонять двигатель на стенде, вдруг чего вылезет.

В ангаре прибавилось: на пятом месте, между Серебровым и зачехленным опечатанным спортивным Е-17Б, устроилась серебристая с тремя яркими полосами на хвосте, похожая на изящную туфельку, востроносая «шаврушка» со сложенными чаячьими крыльями.

— Ага, сосед у вас теперь. Соседка точнее… Часа два как прилетела из Питера. Вон, дрыхнет уже…

Под крылом Ш-7 на алюминиевой раскладушке, в спальном мешке лежал кто-то с буйными рыжими кудрями средней длины

— Душ, сортир — теперь пятая кабина дамская, так что извинения просим, стесниться придется и вам, и гражданам японцам.

— Ничего, переживем. А почему в военной зоне и не в гостинице?

— Говорит — экономит и от машины отходить не хочет. А военная вон она.

Механик ткнул пальцем — между расположенными в изломах крыльев двигателями торчали два тонких ствола, а под чехлом угадывался смотрящий назад установленный на вертлюге допотопный «льюис» с двойным диском. Серебров хмыкнул: пытатьсякрутить боевой пилотаж на тряпично-деревянной «шаврушке» с ее предельной скоростью в 300 и инерцией уважающей себя летающей лодки, плюясь из двух с половиной пехотных пулеметов — невольно заслуживает уважения. Если не за мастерство, то за отчаянную храбрость.

— Назавтра как питаться будем?

— Да шут его знает — до столовки с утра добреду, талоны еще есть.

— Добро. Ну ладно, товарищ Серебров, доброго вам вечера и спокойной ночи, стало быть.

С японской стороны уже доносились разноголосый храп и посвистывание носом — отсыпаются перед перелетом, не желают сильно выбиваться из токийского времени.

Он проверил свое «царское ложе» — несколько сдвинутых ящиков из-под запчастей и патронов, накрытых брезентовыми чехлами — достал из личного ящика простыню, несессер с туалетными принадлежностями и два одеяла, положил их на крышку, выставил на часах будильник на 6 утра.

Притащив из угла маленькую лампочку, Серебров пристроился на утащенном запасливыми технарями бесхозном кресле из пассажирского самолета с газетой, вникая в последние новости.

Через открытые двери ангара открывался прекрасный вид освещенного последними вечерними лучами солнца Ходынского поля.

Сверкая белыми и красными «стратосферными» огнями, выруливали на ВПП длиннокрылые машины «закатчиков» — наступало их время. К мачте на гражданской стороне, танцуя боком в воздухе, подходил грузовой дирижабль с австрийскими красными треугольниками.

На рулежной дорожке молился на уходящее солнце экипаж персидского «юнкерса». Рядом, как по команде стукаясь лбами в развернутые в сторону святынь коврики, молились летчики из Французского Арабского Легиона, а на «гражданской» стороне так же синхронно, видимо, кланялись Мекке алжирские повара и стюарды «Эр Франс» и «Эр Тюрки».

Тьфу, засмотрелся на идиллию. Конверт из Профсоюза.

Серебров надорвал край плотного желтого конверта и вытащил бледно-салатовую бумажку с водяными знаками — официальный бланк Профсоюза. На ней были в несколько колонок напечатаны семизначные группы цифр.

Серебров снял с шеи два ключика, одним отпер потайной отсек в кабине А.300, и достав портативный электромеханический шифратор, подключил его к бортовой сети. Второй ключ вставил в шифратор, повернул, выставил рычажками наверху свой личный номер в Профсоюзе и производное от даты отправки телеграммы и начал, выставляя колесиками, вводить группы цифр с телеграммы.

«Связи вероятностью фазы красный зоне А-2 воздержаться договоров завершить текущие контракты».

Чертовски интересно.

1939 М-8

Пока он переписывал текст, снаружи хорошенько стемнело.

Если перевести текст шифрограммы на обычный язык, получалось, что Профсоюз получил сведения о вероятности возникновения большой войны на северо-востоке бывших САСШ. Эта война прямо противоречила интересам Профсоюза (как, впрочем, и любой крупный вооруженный конфликт) и поэтому организация заранее лишала все противоборствующие стороны наиболее опытных и оснащенных летчиков, которые могли бы оказать существенную помощь любой из сторон.

Серебров в задумчивости постучал цанговым карандашом по крылу, облокотившись на которое он переписывал телеграмму. «Ну, я и не собирался наниматься в ближайший год в бывших САСШ. Хотя… все равно система выйдет из равновесия, «красный» это не хухры-мухры… заработаем на проводке конвоев из третьих стран».

Похлопал себя по карману, вынул зажигалку и вышел из ангара, за желтую линию. Там, чиркнув пару раз непослушным колесиком, поджег оба листка и внимательно проследил, чтобы бумага превратилась в легкий серый пепел. Усилием воли подавил желание закурить и вернулся обратно в ангар, усевшись в кресло.

Политика Профсоюза была довольно непонятной, при взгляде на нее с тактической точки зрения, схемой. Если же подняться «над схваткой», то картина, пусть и не видная полностью, становилась немного яснее. По его размышлениям выходило так, что Профсоюз всеми силами стравливает или помогает стравить всех возможных участников всех конфликтов разом, но, одновременно, всеми силами распыляет эти конфликты, не давая им перерасти в новое издание Великой Войны.

Организация наемников заменяет ее вечной круговертью вялотекущих войн или молниеносных кампаний с сомнительными результатами, идущих в воздухе, на периферии цивилизованного мира, в полубандитских бывших САСШ или где-то на евразийской Огненной Дуге, протянувшейся от Пекина до Новой Гвинеи. Не дает войне спуститься на землю и превратиться в стратегические пехотно-танковые мясорубки, по сравнению с которыми Верден мог бы показаться милой детской шалостью со шрапнелью и горчичным газом.

Серебров, полетав свое по обе стороны Тихого океана и, обладая не самым слабым умом, помноженным на хорошие связи среди армии проныр-журналистов, относил себя к тем, кто видит «поле боя» с высоты полета штурмовика. Не в окопе, созерцая мир через амбразуру, но и не в стратосфере, на высотном разведчике — так, посередке. Но то, что было видно, уже позволяло делать определенные выводы.

Взять хотя бы то, как, не без помощи Профсоюза, сама собой вымерла стратегическая авиация — армады многотонных бомбовозов, надежда и опора дуэтистов, оказались фактически бесполезны.

Приговор им подписали дирижабельные батареи ПВО: при электромеханических системах наведения зенитных орудий, оснащенных по последнему слову техники ламповыми вычислителями, плотный строй бомбардировщиков оказывался чем-то вроде ярмарочного тира, а прикрытие — легкой закуской для авианосного истребительного крыла. Ударный воздушный авианосец и два звена штурмовиков с фугасными аэроторпедами оказались гораздо более эффективным средством нанесения воздушных ударов и террора на коммуникациях. Но при всей эффективности, их количество и вооружение не позволяли одним налетом превратить средних размеров город в дымящиеся руины. А потому не было возможности завершить войну, двумя-тремя ударами развалив промышленность противника.

Если же говорить о моральной стороне вопроса… Моральные установки Профсоюза были столь же гибки, как и мораль самих наемников.

Что, впрочем, не отменяло трех совершенно железных правил, родившихся еще во времена швейцарской пехоты и итальянских кондотьеров: «Нет денег — нет наемников», «Контракты должны выполняться», «Наемник без нужды не убивает наемника».

Если хотя бы одно из этих правил не срабатывало — нарушитель и наниматель попадали в черный список Профсоюза. Сложность попадания и выхода из него были, разумеется, обратно пропорциональны: наемник, попавшийся на невыполнении правил и не желавший искупать свой проступок работой «где прикажут» по сниженным ценам, мог рассчитывать либо на непочетную «отставку», либо на пополнение пиратских крыльев. Такая смена работодателя означает совсем черный список Профсоюза. Шутники иногда слали коробочку, вроде той, что для обручальных колец, только в ней лежал один пистолетный патрон.

Гибкость была похожа на хорошо отточенный клинок рапиры.

Он раскрыл извлеченный из планшетки блокнот и стал сверять и прикидывать бухгалтерию, помечая, стирая, добавляя и убирая графы расходов и доходов.

Когда ты — армия из одного человека, снабжение и транспорт тоже носят твои ботинки. В целом имелось большое положительное сальдо, позволяющее какое-то время наслаждаться жизнью на полную катушку, что, в случае не склонного к гусарству Сереброва, увеличивало срок минимум в полтора раза.

Подвел черту, прикинул возможные поступления от результатов вылета на прикрытие «Винкельрида». Подумав, добавил со знаком вопроса «5000». Еще подумал, и обвел кружком. Заодно в графе «расходы» поставил два маленьких вопросительных знака. В любом случае, в пересчете советского золотого стандарта на мексиканские серебряные доллары (с надчеканкой — вторая валюта Королевства Гавайи и первая на пространстве бывших САСШ) или йены — прекрасная сумма, звонкая, округлая и увесистая.

Пометил себе (перелистнув несколько страниц в справочнике и сверившись с графиком) упаковку и погрузку мотоцикла. Затем достал брошюрку с расписанием рейсов трансконтинентальных дирижаблей. Карандаш пометался между полутранспортной «Гонгэн-мару-IV» до Нагасаки, а дальше тихоокеанскими линиями, либо еще через два дня на пятизвездочной «Принцессе Каиулани» прямо на Оаху в почтовом отсеке.

А самому через неделю подрядится на какую-нибудь синекуру типа прикрытия рейса Москва-Новосибирск-Владивосток-Гонолулу, допустим, на советском скоростном пассажирском «Метеоре» или просто «пристегнуться» к транспортному конвою с танкерами и прокатиться до дома в счет прикрытия, повесив самолет на крюк в ангаре грузопассажирского дирижабля…

Серебров не исключал, что намерения и действия Профсоюза были в целом благими: он превратил мировую политику из драки с поножовщиной в относительно джентльменский бокс с перчатками и резиновыми капами в зубах. Из рук человечества были последовательно вынуты все безусловно смертельные инструменты взаимного убийства и разрушения. Удушливые газы в Европе совершенно запретили (правда, все регулярно пользовались «несмертельной» слезогонкой). На разработку любых «лучей смерти» наложили полный запрет и вывели вне закона, первооткрыватель, беглый инженер Гарин, был арестован во Франции и с большим скандалом передан Советам. Теперь он трудился в Казанском Университете под особым присмотром. И нельзя сказать, что мир стал хуже, чем был до 1914 года или эпидемии 1926. Вторая «испанка», которую газеты окрестили «чумой ХХ века» и «бледной смертью», что ни говори, поменяла мир сильнее мировой войны, особенно если учесть, что выкосила народу всемеро больше первой.

Он снова глянул сквозь приоткрытую створку ангара — в синеющей тьме мигали красными глазками аэродромные огни, отрывисто вспыхивали проблесковые фонари на крыльях самолетов, и иногда издали было видно розоватое пламя выхлопов и озаренные изнутри зеленоватым неотмирным светом приборов, кабины вылетающих в ночь транспортников, почтарей и высотников.

С японской стороны несся бодрый самурайский храп, который даже в тональности был, судя по всему, организован в соответствии с рангом и исполняемыми обязанностями: поручик Курода, подпоручик — его заместитель, поручик — штурман звена с «тэнрю», второй подпоручик, и почтительных хор сержантских (стрелки и бомбардиры) мотивов.

Из-под крыла «шаврушки» слышалось спокойное сопение и иногда короткое мычание.

Серебров спрятал блокнот и взял несессер, направляясь в сторону санитарных кабинок. Да, еще один вылет — и на Гавайи. Хватит, надо делать перерыв….

Сон был странный.

Ему снилось, что они с Судзуме-сан на пикнике, где-то в окрестностях Халеивы. С океана дует легкий пряный ветерок, от листьев магнолии на бело-голубой клетчатой ткани и фруктах в корзинке — движущийся пестрый узор из теней и солнечных зайчиков. Судзуме, сняв с маленькой ноги сандалию, с самым сосредоточенным видом пытается вытряхнуть попавший между ремешками крупный черный песок — подарок богини Пеле. И вдруг ветер приносит шорох, а потом и гул. Серебров приподнимает голову, опускает на глаза свои «рэйбан» и встает — этот гул могут производить только несколько десятков авиационных моторов. Столько самолетов маленький аэродром Халеивы просто не сможет принять, да и звук чужой… Судзуме-сан вопросительно смотрит на него снизу вверх. Ни на Диллингхэм, ни на авиабазу Королевских ВВС Уилер такая орава не сядет. Он делает успокаивающий жест. Может быть, это визит вежливости или учения, и они идут на аэродром Хикэм или аэропорт Гонолулу? Горизонт вроде чист… Нет. Вот с северо-запада, со стороны мыса Каэна, из-за зеленого склона Мокулеиа выплывает несколько десятков черных, поблескивающих лаком на крыльях и винтах, черточек, идущих на малой высоте. Они приближаются. Серебров видит странные одномоторные самолеты с японскими «хиномару» на крыльях. И тут его зрение будто отделяется от тела и приобретает силу орлиного: он видит, что в кабинах самолетов с красными кругами сидят мертвецы — сожженные или, наоборот, безобразно распухшие от воды, переломанные, с размозженными конечностями, траченные акулами. Гудя моторами и поднимая какой-то непонятный, неестественный ветер, они несутся над его головой на юго-запад, к Жемчужной бухте…

Просыпаясь, он машинально сунул руку под сложенную куртку, которую использовал вместо подушки. Пальцы сами проделись в спусковую скобу и взвели курок. Только после этого Серебров открыл глаза.

Утро, ангар.

Спустил, придержав пальцем, курок и, выпростав руку из куртки, нажал кнопку, уняв вибрирующие часы, огляделся. Приснится же такая муть! Японские самолеты над Гавайями, где почти треть населения — японцы-нисэи…

Двери ангара уже были открыты, японцы, комично выглядящие в ботинках, носках, одинаковых белых фундоси — но обязательно в кепи с полагающимися званию звездочками, и полосками, встав ровным кругом, делали зарядку под резкие команды штурмана (видимо, старшего по ФИЗО).

Потянулся, спрыгнул с ящиков на пол, еще раз потянулся, размялся. Раскладушка под крылом амфибии тоже пустовала.

В пятой кабинке гремела по нержавеющей чаше вода.

Когда Серебров, с перекинутым через плечо полотенцем и несессером в руках выходил из своей, он ощутил весьма чувствительный толчок в спину.

— Ох, дерьмо… Экскюзе муа, месье… Дерьмо сратое…

Серебров обернулся.

Не прекращая интенсивно вытирать волосы, на него смотрела рослая девушка в серой хлопковой юкате, которая использовалась, судя по всему, в качестве повседневного халата. На загорелом плече с играющими под кожей мускулами выделялась белая нетронутая солнцем полоска. Костюм дополняли расшнурованные летные ботинки на босу ногу.

Не прекращая тереть голову, она протянула правую руку и с чудовищным техасским акцентом произнесла по-французски:

— Бон матэн, мсье! Жэ суи КрриН Мосс, де Texas

Серебров деликатно пожал протянутую влажную руку

— Доброе утро, мисс, я Сильвер, капитан Сильвер. Простите, я не смог правильно расслышать ваше имя…

Из-под полотенца на него недоверчиво посмотрел один голубой глаз

— Вау! Мистер, вы говорите по-человечески, а то тут все как в Луизиане, как лягушатники чертовы, только по-французски или по-немецки… Я Кэрен Мосс, Техас, корреспондент «Хьюстон Дейли Ньюс», — последовало второе, более крепкое рукопожатие, — Минуту…

Девушка продолжила яростно вытирать волосы. Удовлетворившись качеством, она махнула головой вперед и назад, отбрасывая их за спину.

Серебров смог рассмотреть ее получше.

Чуть вздернутый нос, на загорелой коже веснушки — вечные спутники рыжеволосых, сочный, может даже чересчур, крупный рот. Большие голубые глаза смотрят не по-девичьи, жестковато. Волосы цвета падука, из чего можно сделать вывод, что, окончательно высохнув, они приобретут цвет свежей ржавчины. И еще две черточки — волосы на висках примяты, на скулах почти незаметные для непрофессионального глаза следы, по бокам от носа тоже следы: это отметины от длительного ношения авиационных очков.

— Окей, мистер. Вы тут давно? Слушайте, а вы можете денек-другой побыть моим Дэниэлом Буном, пока я не освоюсь здесь, у красных русских?

— Отчего бы нет…

— Окей, а как тут вообще? Я была здесь только в Петербурге и вот гнала весь вечер сюда в Москоу. Какие они, красные русские? Надеюсь, не такие же чопорные головорезы, как белые с Аляски?

— Люди как люди, мисс, они очень даже напоминают американцев

— Идемте к моей «Стрекозе», по дороге поболтаем. Ну, я чувствую в вас «инди», ваш чикагский прононс ни с каким другим не спутаешь… «Инди» всегда умели найти подход к новым нациям. А вот этот красавец ваш?

— Смею уверить, мисс, я не «инди», хотя мое произношение могло сбить вас с толку. А красавец действительно мой

— Только не говорите, что вы из «Хьюзленда» или Имперского штата…

— Нет, я не из Голливуда и не из Имперского штата, мисс. Я, с вашего позволения, просто русский

— Откуда русский?

— Честно говоря, мисс, если вас устроит такая формулировка — отовсюду понемногу русский

— Вау! Отовсюду понемногу рашн… Хм, а вы не из этих белых рашнз, которые у нас воевали, когда мы надрали задницу мексикашкам?

— Нет, я не из этих, мисс. Я просто русский сам по себе, если вы сочтете подобную формулировку подходящей

Она остановилась, воинственно уперев руки в бока и посмотрела ему в глаза, что с разницей в два дюйма выглядело почти грозно.

— Слушайте, мистер «отовсюду понемногу русский», я не какая-нибудь тупая фифа в кринолине из Дикси. Я современная девушка из Техаса. Говорите со мной по-человечески!

— Включая все четырехбуквенные слова? — Серебров был сама вежливость

— И их в том, числе, только не так часто, чтобы не выглядеть полным придурком. Вас не смущают эти прыгающие голышом косые?

— Вы имеете в виду поручика Куроду и экипажи его соединения? Они, кстати, отлично говорят по-английски и по-французски.

— Хм, об этом я не подумала… Ну, они мне все равно не нравятся. Столкнулась с ними, когда шла помыться — они так же строем встали и молча пялились на меня своими щелочками, пока я шла в свой сан-отсек

Серебров против воли ухмыльнулся, представив себе эту сцену.

— Не вижу ничего смешного. Мне не нравится, когда меня рассматривают как кусок мяса

— Я не могу сказать, что могу в точности воспроизвести их мысли, но мне кажется, они были восхищены вами

— Вот макаки… Я бы посмотрела, какие глаза у них будут, если бы они смотрели на меня через свое лобовое стекло, когда я смотрю на них через прицел моего «льюиса». Я, между прочим, трех мексов приземлила в последнюю войну

Она открыла левый грузовой отсек на «шаврушке», и, нисколько не смущаясь того, что задравшийся край юкаты продемонстрировал кружева, с головой залезла в него.

— Опа, вот оно…

На бетонный пол ангара плюхнулась армейская сумка-даффл, из которой была извлечены чехлы для одежды и туфли.

— Не ждите бесплатного бурлеска, мистер Сильвер — произнесла их владелица, — Лучше оденьтесь как нормальный пилот, чтобы проводить даму в столовую, где отоваривают эти розовые бумажки. Встретимся здесь же через 15 минут.

Серебров внутренне поморщился, а внешне кивнул и пошел переодеваться из «домашних» брюк и «домашней» же армейской майки в форму.

Через четверть часа его ждал образец военизированной техасской моды: волосы собраны в узел, пилотка со скрещенными саблями слегка набекрень, белая в синеву блузка с галстуком-ленточкой, в хлястик на левом плече продет серебряный кольчужный погон чиф-уоррэнт-офицера Вспомогательных ВВС Техаса с одной шпалкой. Юбка без единой складки, чулки гладки как крыло истребителя, а туфли на спокойном каблуке лишены всяких украшений. Поверх блузки — напоказ ремни плечевой кобуры с никелированным «вальтером». На руке вместо дамских часиков — пилотский хронограф на широком ремне.

Форма и оружие уравнивают разницу полов и говорят всем: «Не связывайся, за мной стоят серьезные ребята!». Хотя, с любовью почти всех развалившихся американцев к цацкам и форме собственного, ни на кого больше не похожего образца, вкупе с раздачей званий по принципу «умеешь летать — готов лейтенант, есть самолет — уже капитан», все эти портновские упражнения выглядят смешно. Особенно когда в форму с погонами начинают одевать даже дворников и доставщиков льда.

— Ведите наконец-то даму пожрать, офицер и джентльмен…

Пока они шли до столовой, Мосс успела задать ему множество вопросов об «этих русских» и даже ответила на несколько вопросов о себе. Серебров уже пожалел, что очутился невольным экскурсоводом корреспондентки «Хьюстон Дейли». Уж очень настырна и непохоже, что за треском что-то забывает.

— И все-таки, мисс, почему вы прилетели в Москву?

Она оторвалась от кружки с кофе.

— Разве я не сказала? Вот дерьмо… ну я работаю в «ХД» на четырнадцатой странице, культура. Если конкретно — балет, я и сама иногда танцую в нашем «Хьюстон балле», соло. Ну, все знают, что русские в балете впереди всех, что красные, что белые, что из Европы. В Европе школа Нижински и Кшесински, тут Ваганова и Лифарь, на Аляске Дъягилефф и Павлова. У нас в Техасе есть Дъягилефф-скул и я прилетела на сегодняшний спектакль Истоминой, чтобы поболтать с ней. Старый хрен Доджсон от имени правительства пригласил ее в Хьюстон через два месяца, а я сниму сливки, первой взяв интервью…

Серебров прикинул — мог бы быть неплохой контракт и бесплатный проезд, если подвесить «супермарин» на крюки люксовой «Стрелы», на которой отправится в турне знаменитая балерина. Впрочем, это еще полтора месяца не принадлежать себе, вдалеке от Гавайев и Судзуме. Нет, лучше не отклоняться от намеченного плана.

— Серебров? Кто здесь капитан Профсоюза Серебров? — послышался крик.

Он обернулся: возле входа, держа трубку, стоял стюард. Ну что же, вариантов мало (посмотрел на запястье — 8.07), самое время проснуться швейцарцам.

Подошел, взял трубку.

— Слушаю, Серебров

— Старший по ангару, шеф-механик Котов. Звонят с Биржи.

— Можете соединить напрямую?

— Могу, линия защищенная. Соединяю…

В трубке загудело, пискнуло, щелкнуло, на телефоне загорелась зеленая лампочка защищенного соединения.

— Серебров у аппарата

— Добрый… доброе утро, товарищ Серебров. Биржа приняла ваше предложение. Просим к полудню быть на брифинге для уточнения полетного задания и параметров координации

— Так точно, буду

Серебров отжал клавишу защиты и положил трубку на место. На несколько секунд замер, прислушиваясь ко внутренним ощущениям. Этому его научил один старый орочон, еще в ДВР — если должно произойти что-то важное, слушай, что нутро скажет. Нутро было спокойно, в нем витал легкий деловой холодок.

Вернувшись за столик, он спросил:

— Ну, как, мисс, хотите маленькую воздушную экскурсию до Малого Центрального аэродрома? Увидите Bolshoi с воздуха, да и город тоже оцените.

— А где этот Малый Центральный?

— 10 минут ходьбы от Большого Театра

— Идет. Полетим на вашем двухвинтовом чудовище?

— Нет, я бы предпочел вашу «шавров», вам будет удобнее.

— «Шавров»? Ах да… Вообще я покупала это как Seversky Dragonfly, строится у нас по лицензии. А этот парень, де Северски, он же ведь тоже рашн?

— Да, герой Великой войны притом

— И о героях… Я вот тут все голову ломаю — а вы это не тот самый кэп Сильвер, который приложил по заказу «Транс-Америкен» шайку молодого Рикенбакера?

— Да, было такое дело, во времена бипланов. Только никакого заказа не было. Нас прижали над Ариксо, а мне было очень нужно попасть в Голливуд или Сиэтл. Деньги выдали потом, а дальше газеты всякого наплели.

— Поня-атно. Ну вы даёте мне интервью, мистер, это точно. Я еще, если не ошибаюсь, поподробнее расспрошу вас о том, как вы с Марселем Голуа проучили Билла «Маршала» Редманна во время Первой Отечественной, хотя раз вы воевали за инди, это должно быть… как там его…

— Второй юго-восточный инцидент, мисс Мосс, обязательно расскажу. Летим?

— Если вы обещаете не разбить мою девочку и дадите мне зарядить оба фотоаппарата

— О чем речь, мисс

Вернувшись в ангар, он повесил на ремень планшет, взял и летные очки и отдал распоряжения механикам относительно подготовки самолета к завтрашнему вылету, передав два талона на бензин. По телефону запросил Малый Центральный насчет посадки «шаврушки», там не возражали.

Подумал насчет интервью и решил — никаких интервью. Хватит, исповедники так и валятся на голову в последнее время. Нужно будет как-нибудь деликатно испариться.

Мосс подписывала бумаги — Малый Центральный был гражданским аэродромом, поэтому «льюис», вынув чеку из вертлюга, сняли, а из отсеков в центроплане вынимали блестящие латунью как рыба на кукане пресловутые «девять ярдов» пулеметных лент.

Легкую летающую лодку прямо на руках выкатили из ангара и дозаправили соляркой (Серебров позволил себе широкий жест и отдал 10 червонцев). Журналистка подписала последние бумаги по осмотру машины и, чрезвычайно ловко и целомудренно для женщины в узкой юбке, забралась в кабину.

Серебров залез рядом и перетянул на свою сторону «ломающуюся» колонку с рогатым штурвалом. Пощупал ногами педали — нормально.

— Как у вас раскладываются крылья?

— Гидравлика. Крутите вот эту ручку, а для уборки шасси — тяните вон ту. Взлетает едва ли не легче «пайпера»

— Понятно

Прокрутив ручку положенное число оборотов, Серебров расправил крылья «шаврушки», посмотрел по сторонам, там вышли полосатые «солдатики» замков, крылья зафиксированы. Элероны в норме, чутко отзываются на повороты штурвала. Подработал помпой, накачал двигатели, и привстав на сиденье, плавно дернул ручной, как на бензопиле, стартер. Самолет был рассчитан на эксплуатацию в любых климатических зонах и с любым уровнем подготовки летчиков, поэтому некоторые решения были довольно примитивными, хотя, точно в такой же степени — практически безотказными.

Первым фыркнул и заурчал левый двигатель, потом, вздрогнув, заработал правый, гоня двухлопастным винтом ветер.

Голос в прижатых плечом наушниках разрешил выруливание и взлет.

— Ну что же, начинаем нашу короткую экскурсию… Надеюсь, вам понравится.

1938 М-9

Он посмотрел на тахометры и индикаторы температуры — оба дизеля работали нормально. Издержки техасской экономики и стратегии: почти вся не-истребительная авиация и даже знаменитый техасский «Вильям-Кольт»-370 летают на компактных дизелях, со ступенчатым впрыском, наддувом и промежуточными охладителями воздуха. Утилизируют «побочный продукт» производства авиационного и автомобильного бензина. Техас остался одним из немногих штатов, где были до сих пор широко развиты автомобильные дороги (при необходимости становящиеся взлетно-посадочными полосами) и активно продавал бензин в Европу и Японию.

Снял пилотку, засунул ее под хлястик, чтобы не мешалась, и надел наушники, постучал пальцем в микрофон — нормально. Мосс, чтобы не возиться со всеми шпильками, удерживающими головной убор под невыразимо залихватским углом, высвободила дужки и надела телефоны поверх, как заправский штурмовик из «Бродвей Бомберз».

Работая педалями, Серебров сделал «круг почета» по дорожкам для выхода на полосу: понедельник, у летчиков базирующихся на Ходынке эскадрилий нормальный рабочий день. Тренировки над Мневниками и Военным полем, вылеты на патрулирование и прочие подробности жизни большого военного аэродрома, так что пришлось встать в шахматном порядке в очередь за И-165 и двумя «истребителями воробьев» — легкими учебно-боевыми Т-18. Курсанты как по команде развернули головы в сторону владелицы «шаврушки». Ну, обзор задней полусферы у них будет на отлично отработан… Серебров раздраженно изобразил пальцами «смотри» и «вперед», потому что И-165 уже выкатился на полосу, поднимая винтом небольшой ураган, а курсанты, рискуя свернуть шею, все пялились поверх гаргротов на рыжеволосую, посылая воздушные поцелуи. Она изобразила поверх прозрачного козырька интернациональный жест. Юнцы нисколько не смутились и, радостно загоготав (слышно сквозь урчание их маломощных «звезд»), послали еще воздушный поцелуй и синхронно вырулили на полосу.

— Ходынка, я А-18-5… Пропишите, что ли, ижицу бортовым номерам К-23 и К-78, хулиганят юнцы

— А-18-5, уточните…

— Затягивают взлет, ради… хм…

Мосс, в ответ на гогот и жесты, уже превысившие порог обычных воздушных поцелуев, уже дважды изобразила «от локтя», вызвав еще один взрыв молодого радостного гогота.

— Затягивают, в общем…

— Принято, А-18-5

Курсанты, получив, судя по всему, грозный окрик по радио, засуетились, и, разогнавшись, разом ушли вверх. Разделились, четко отработали на малой высоте «ножницы» и ушли в сторону Мневников.

Серебров вырулил на полосу, прижал тормоза, раздельно погонял дизели, снова убрал газ, а потом, зажав обе ручки, начал разбег. «Стрекоза» поднялась на удивление легко, буквально прыгнула в воздух.

— Убирайте шасси, только ручку качайте плавно!

Серебров постепенно набирал высоту, покачивая крыльями, проверяя отзывчивость Ш-7. Да, не сложнее приснопамятного «мота» — легкая, достаточно маневренная, но уж очень медленная с точки зрения истребителя скорлупка. И испускает не благородный рокот тридцатилитрового бензинового мотора, а сиплый рык дизеля, приправленный монотонным свистящим воем нагнетателей.

Пару раз нарочно почти поставил машину в глубокие виражи, покосился направо — ничего, спокойна, чуть прищурясь, озирает пейзаж…

— Вон та бетонная чаша с яркими флагами на три часа — это Петровский стадион. Впрочем, вы ее видели, со стороны Питера подлетный коридор как раз здесь.

— Фантастика! В нем, наверное, тысяч восемьдесят помещается?

— Не знаю, никогда не интересовался. Надо спросить у болельщиков. У нас под брюхом сейчас Воздушная Академия, где, скорее всего, учатся два мешавших нам взлететь охламона.

Серебров виражом развернулся на восток-северо-восток. «Стрекоза» шла ровно как планер и послушно реагировала на малейшее движение штурвала и педалей.

— Так, чуть дальше по курсу — волькенратцер «Бутырский» и чуть севернее «Марьина Роща». У «Бутырского» характерная деталь — двойной шпиль, так что он напоминает «Петра и Павла» в Брно.

— Бр… — что?

— Брно, по-немецки Брюнн — крупный город в Чехословакии, «пулеметный город»…

Серебров покружился вокруг «Бутырского», позволяя оценить размеры волькенратцера.

— Вот там, на половину десятого, блестит пруд, а ближе к 11 видны купола, похожие на стрекозиные глаза, это Тимирязевская академия. Если верить газетам, то в ближайшее время она станет абсолютным монополистом в деле выведения новых сортов растений.

— А что это за ярко-красный баллон на час?

— Это как раз наш пункт назначения, «круг». Оборотом вокруг него мы войдем в коридор север-юг и сможем зайти на Малый Центральный. Под нами, кстати, Савеловский вокзал, один из немногих оставшихся в Москве полноценных железнодорожных вокзалов. Под правым крылом у нас авиазавод «Я» — делают легкие истребители и гражданские самолеты. И вот тот ангар ближе к путям — Савеловская радиоярмарка. Место… хм… разностороннее. Между прочим, там можно купить подержанный армейский двухдиапазонный трансивер на элементах Лосева — разница по весу вчетверо, по размерам сами понимаете — раз в шесть, потребляет тоже сущие копейки… Да куда ты прешь-то!..

Перед заходящей на пологий разворот вокруг баллона «стрекозой» скольжением вклинилась ослепительно-синяя, с тремя растопыренными как у слепня «ногами», авиетка, продольный биплан с толкающим винтом. На левом крыле — двойные полосы со звездами, на правом — код RS-995. Ну, понятно, столичный аэроклуб.

— Вот, полюбуйтесь, кстати, на почти что земляка… Видите «старз-н-страйпс»? Он из американской колонии, которая расположена к северу от Москвы, на берегу Клязьминского водохранилища. Народ диковатый, но гостеприимный. Обожают форсировать до предела двигатели на своих авиетках и летать «как истребители» на двухстах пятидесяти километрах и не выше полутора тысяч. Хорошо хоть парашюты берут — хотя чаще успевают спланировать. Если есть желание — слетайте, можно написать интересный материал… заодно можете искупаться, вода в Клязьминском великолепная, Московская Ривьера…

— Там настоящие «ред ранч»?

— Нет, «ред ранч» гораздо южнее, а это просто колония. Картошка-капуста-огурцы и всякое такое.

— Если честно, мистер Сильвер, я их не понимаю

— В каком плане?

— Зачем они удрали из Америки сюда в Россию?

— А зачем они удрали в свое время из Голландии, Польши, Германии и Италии в Америку? Где хорошо, там и дом. Раз Америка не оправдала их надежд, они приехали сюда. Отличные ребята, толковые, работящие. Вы бы видели, какой они за три года отгрохали город на Волге — Новорубежск (New Frontierstown). Из ничего создали заводы и теперь делают автомобили и двигатели.

— Да, но «права или нет — это моя страна», они же родились в Америке, это был их долг, остаться

— Бросьте, неужто вы не учили в школе, как Америка стала их, да и вашей тоже, родиной? Между прочим, я думаю, что ребята в Навахо и Лакота отлично помнят, кто кому родной и что кому должен… Так, нам бы на снижение… Ходынка, я А-18-5, следую на Малый Центральный, прохожу Бутырский вираж, как слышите меня?

— Слышим отлично. Ждите еще десять минут, и у вас будет ближайшее «окно». После этого заходите в коридор на Малый центральный, высота 200.

— Ууу, мисс, нам еще минимум десять минут нарезать круги вокруг этого шарика… Может, крутнемся вокруг «Марьиной рощи» и посмотрим на Красносельский аэроузел?

— Везите, я тут в гостях

— Прекрасно… — Серебров покачал крыльями, чтобы предупредить всех, что собирается маневрировать, убрал газ, прижал педаль и отдал штурвал. «Стрекоза» скользнула по косой вниз, вон из круга, затем зарычала, когда пилот снова послал ее в набор высоты курсом на восток.

Они шли вдоль «ущелья», образованного стоящими вдоль Сущевского вала корпусами. Это был уже чисто советский архитектурный эксперимент — высотой всего в 20 этажей, дома-кварталы, вытянувшиеся вдоль всей улицы, с садами и павильонами на крышах и зелеными парками-дворами.

Он дал правый вираж в районе Балтийского вокзала.

— Вот та «пружина» прямо перед нами — это железнодорожная и автоэстакада к Красносельскому шпилю. Сейчас подойдем поближе, будет гораздо интереснее. Выглядит впечатляюще, да и к шпилю волькенратцера сподручнее стыковаться, чем спускаться на землю. Здание нежилое, в нем Совет Транспорта, и диспетчерские всего Красносельского транспортного узла…

Взлетно-посадочная полоса вытянулась строго на северо-восток, вдоль поблескивающих на солнце рельсов Ярославской дороги. Вторая полоса, покороче, лежала асимметричным крестом, с севера на юг. В размахе — длинная водная полоса и небольшая гавань для гидропланов, питающиеся из ключей бывшего Красного пруда. Рабочий день: на рулежных дорожках очередь из транспортных самолетов, над аэродромом садящиеся и взлетающие машины. Вдоль Краснопрудного проспекта стояли такие же двадцатиэтажные дома-кварталы, у одного на крыше — взлетная палуба для срочных служб.

Серебров пустил машину вниз, как по горке спускаясь по направлению к вытянувшемуся ввысь зданию Красносельского шпиля. К увенчанной ферменным «крестом» пандусов верхушке были пристыкованы два дирижабля и, треща винтами, стыковался немецкий тип 96 с желтыми коронами на синих стабилизаторах и черной надписью Sverige. Прижав «шаврушку» поближе к эстакаде, Серебров начал, повторяя ее путь, винтом подниматься вверх.

— Смотрите — несколько километров по спирали в обе стороны, а пассажиры — на лифте. Зато вот здесь небольшое депо и краны, которые перегружают контейнеры прямо на подъемные платформы грузовых дирижаблей.

Что там на часах?

Еще четыре минуты до разрешения на вход в коридор Малого центрального.

— Мисс, нам пора возвращаться к баллону. Обещаю настоящую воздушную горку…

Серебров отвернул от вокзалов и срезал над Бутырским парком, передвинув обе рукоятки газа почти на полный. Все-таки не истребитель, нет того привычного ощущения вдавливающейся в спину спинки кресла, неторопливый летун. Он поставил машину в медленный, на педалях, разворот, вокруг Бутырского баллона.

— Ходынка, я А-18-5, следую на Малый Центральный, встал на Бутырский вираж. Когда будет окно?

— Окно открыто, А-18-5, можете заходить в коридор, высота 200

— Понял вас, захожу в коридор…

Снова покачав крыльями, «стрекоза» ушла с «круга» и нацелилась на промежуток между оранжевым и зеленым шарами — вход в вираж, завершающийся прямой над Петроградским проспектом и Тверской.

— Сложновато тут у редс… На «Гнилом яблоке» в воздухе значительно свободней и все уже сделали как раньше на машинах — со светофорами, правда с районами ожидания в двадцати милях от Эллис-айленда…

Серебров пожал плечами:

— А вы не попадали в водоворот между Вильнёв-Орли, Ле Бурже и Руасси? Вот там все действительно сложно и царит самый настоящий бардак, французы с 34 года запретили полеты над Парижем. Кстати, как добирались сюда?

— Обычным путем — через Квебек, потом подцепилась на британский цеппелин и через Гренландский Проходной Двор и Рейкьявик до Дублина. Ну а там — Ливерпуль, Лондон, Амстердам, Копенгаген, Стокгольм, Хельсинки и Петроград. Раньше за такое медали давали, а теперь это нормальный одиночный рейс… Мы снижаемся?

— Да, будем лететь вдоль вот этого проспекта, пока не минуем Страстной, а дальше уже на снижение

Самое неприятное место в Москве — район южнее Петровского стадиона. Гигантская бетонная чаша и эстакады в ветреный день создают вокруг себя совершенно непередаваемый очаг разнонаправленных потоков и заход на «Центральный» с Бутырского виража напоминает езду по каменистой дороге на скверно сделанной и скверно смазанной телеге.

— Держитесь, сейчас немного потрясет…

«Шаврушку» качнуло повело как по стиральной доске, протестующе заныл ветер, намекнув на готовность опрокинуть машину. Вибрация чувствовалась через штурвал и была не то, чтобы опасной — до «качественной» тряски внутри грозового фронта или спутной струи тяжелого самолета она не дотягивала ни по каким параметрам — но просто неприятной. Тряска прекратилась так же резко, как и началась, как только минули стадион.

Серебров пропустил под брюхом начало Ходынской эстакады и направил машину в створ Петроградского шоссе, удерживая положенную высоту. Под брюхом в обе стороны ползли разноцветными жуками машины, а между ними иногда проскакивали муравьи — мотоциклы, транспорт эгоистов и фанатов скорости.

— Сколько здесь? Сколько здесь в ширину?

— Почти пятьсот футов, если мне не изменяет память, два «голиафа» разминутся. По четыре полосы в каждую сторону, и «зеленые полосы» по бокам от трассы. Но тут есть гораздо интереснее штуки — видите? Дом-квартал, а на крыше тоже сады, видите, где фонтан, и вот там — оранжерея. Апельсины, конечно, далеко не калифорнийские, но в январе, говорят, тоже очень даже ничего…

Он следил за светофорами на углах зданий: по направлению к Малому Центральному аэродрому прокатывалась зеленая волна сигналов. Через несколько секунд волькенратцер Страстной, он убрал газ наполовину и начал потихоньку прижимать машину вниз.

«Страстной», время выпускать закрылки.

— Осторожно, — прошелестел в ушах голос, — моя девочка на закрылках прет вверх как сумасшедшая, а на полностью открытых быстро теряет скорость. Сбросьте до ста миль и тогда открывайте наполовину.

Оставив закрылки на первом делении, Серебров чуть поддал газу. Нормально, скорость сто девяносто, высота сто. Впереди уже отчетливо видны первая и вторая Никольские башни. Машина от избытка подъемной силы, слегка «ездила» как ледяное яйцо по зеркалу с крыла на крыло. Так, шасси, качаем гидравлику, обе лампочки на зеленый, справа-слева. Газ на треть, закрылки побольше, теперь на четверть. Сто шестьдесят… сто сорок…

Планируя и тихо стрекоча двигателями, «шаврушка» проскользнула мимо стоянки самолетов на Манежной, мимо двугорбого фасада новой гостиницы «Москва», над полукругом гравийной отсыпки, и, как шайба в пустые ворота, влетела на Малый Центральный, коснувшись передними колесами бетона точно на белой линии, будто садилась на авианосец.

— Вау, три точки!

— Три точки, мисс…

Серебров поджал тормоз — пискнули колодки, самолет слегка завилял. Слева выскочил желто-черный полосатый АМЗ с мигающим транспарантом «Suivez-moi!». Газ на треть, убрать закрылки, отжать тормоза и самолет покатился за парковщиком на площадку, налево, по большой дуге. Едва они въехали на стоянку возле Манежа, над ними с рокотом пошел на посадку транспортный АНТ, на мгновение закрывший солнце. Заняв положенное место на парковке рядом с Манежем, Серебров заглушил оба двигателя и, отжав предохранители, сложил крылья.

— Готово, мы на Малом Центральном.

Его спутница повесила наушники на штурвал, подтянулась на локтях и махом перебросила ноги через борт, миг — и она уже на земле, приглаживая руками юбку.

— Ну, вон тот ангар и есть Bolshoi?

— Нет, это Manezh. Театр находится в той стороне, за вот этим большим зданием с двумя башнями, это Moscow Hotel.

Не сильно торопясь, подошел водитель парковщика. Серебров вылез из кабины и протянул членский билет Профсоюза:

— Машина временно под моим командованием… Внесите пошлину в счет Профсоюза

— Когда рассчитываете улететь?

Серебров хмыкнул. Интересный вопрос…

— Вам хватит пяти часов?

— Наверное. Пошатаюсь по городу, если будет время, а вы покажете, где Bolshoi. Минуту…

Она полезла в грузовой отсек и вытащила оттуда сумочку, белые летние перчатки и AutoMAG — мечту любого журналиста, германский фотоаппарат с быстросменными катушками и полууниверсальной просветленной оптикой.

— Вот теперь хватит. Идем

Они пошли по огороженной полосатыми вешками дорожке по направлению к «Москве». Серебров прищурился на солнце, вынул из-под хлястика пилотку и надел «рэйбан» — жарит вовсю, хорошо хоть китель не надел.

На выходе со стоянки, возле будки со скучающим под вентилятором охранником, он остановился.

— Вот отель «Москва». Если вы обойдете его с этого бока, вы увидите слева от вас классическое здание с колоннами, на крыше — бронзовая повозка с лошадьми. Это и есть Bolshoi. Я думаю, что с вашим удостоверением прессы вас пропустят куда угодно, хотя могут попросить сдать «вальтер».

— А вы?

— Я вот туда, по другую сторону, — справа от гостиницы через площадь стояло четырехэтажное с большим остекленным куполом здание Биржи, — никаких комментариев, это силовой коммерческий вопрос.

— Хорошо. Через пять часов встретимся здесь в ресторане… У редс есть рестораны в гостиницах?

— Разумеется. Через пять часов

Прощальное рукопожатие и они разошлись, огибая огромное бежевое здание, понизу облицованное пестрым гранитом.

1938 М-10

Биржа встретила летчика привычным деловым гулом и прохладным, пахнущим озоном воздухом — работала централизованная система кондиционирования. Прошел в охраняемую «контрактную» секцию. Сунул жетон в прорезь, загорелась зеленая лампочка, сверху розово высветились накаленными проволочками цифры кабинета — «102».

Коридор, окрашенный серой краской, череда одинаковых дверей с номерами. Кому не нужно, тот не найдет. За дверью 102 внутри окрашенного такой же серой краской«кубика» уже сидел Алехин. Серебров поздоровался, сел в кресло напротив.

— Как оцениваете контракт?

— Нормально, — кивнул Серебров, — нормальный контракт, с не самым сильным риском. Я почти уверен, что англичане попробую руками кого-то из своих корсаров сбить «Вагнера», но я точно так же уверен, что вряд ли у них хватит класса выставить против нас что-то серьезнее обычной пиратской четверки с усилением с легкого авианосца.

Алехин медленно кивнул, чуть щуря льдисто-голубые глаза. Потом он пощелкал ногтем по своей неизменной бабочке — думает.

— Будем делать общий или индивидуальный зачет на двигатели?

Фраза означала — деньги за сбитые самолеты противника делятся на всех поровну или каждый получает свои заработки по показаниям кинопулемета. Вопрос тонкий — в групповом бою можно нарубить сколько угодно хвостов, если твой собственный прикрывают, вот и думай, что дороже стоит. Серебров дипломатично ответил:

— Зависит…Лично я за общий, одно дело делаем. Еще сколько собьем, а то, может, они, увидев такую груду «костей», просто не примут боя.

Наемники в качестве общей эмблемы использовали череп и кости — символ презрения к смерти и верности своим обязательствам до гроба, а «джентльмены удачи» — символы той самой удачи: те же кости, только игральные, веера карт или карточные масти. И если госпожа удача поворачивалась к ним спиной, славные продолжатели дела Моргана и Тича не считали зазорным показать спины и уйти на форсаже к базе.

Алехин улыбнулся — ему понравилась такая позиция.

Через несколько минут в «кубик» ввалился Бойингтон. От гавайского аса исходил едва заметный запах перегара, а слегка опухшие веки подтверждали догадку — экс-лейтенант первого класса, ныне капитан Бойингтон по обыкновению в предыдущую ночь по собственному определению «жил на всю катушку».

— Алоха, ребята! Кто-нибудь поможет двадцаткой до послезавтра? А что, Голуа не пришел еще? Ага, отлично. А эти? Нету? Ну окей, можно пока и посидеть, — он плюхнулся в визгнувшее ножками по полу кресло. Потом покосился вниз на свой неровно завязанный галстук и, бурча, начал его перевязывать.

Голуа явился минут за семь до срока. На молчаливый вопрос Сереброва, изобразил лицом «о-ля-ля!», сел в кресло, с довольным видом вытянув ноги. Судя по тому, как поблескивали глаза луизианца и победительно торчали подкрученные усы в форме W, давешний совет с розами оказался полезным.

При всей коммерческой стороне дела и возможной алчности сторон, в небе действовало только одно правило: «Один за всех и все за одного». Серебров был совершенно уверен и в потирающем висок Бойингтоне, и в медленно, с улыбкой сфинкса обводящем их глазами Алехине, и уж тем более в своем бывшем однокашнике по «леопардам» Голуа. Значит все-таки общий зачет. 5000 червонцев железно и остальное — как налетают.

Ровно в полдень вошел представитель Профсоюза, юрист и два представителя от миссий Германии и Швейцарии.

Возражений по составу группы не было. Квалификация сторон не вызывала сомнений и требования наемников по протоколам оплаты согласовали без звука. Дальше было подписание контрактов и обязательный дипломатический инструктаж, скорее для проформы, чтобы потом иметь возможность сказать, что всем сказали, куда стрелять можно, а куда нельзя. Все стороны быстро подписали бумаги, коммерсанты и дипломаты удалились. Летчики раскрыли блокноты, начиналась нормальная работа.

— Итак, условия вылета. Завтра вы поднимаетесь со своих аэродромов так, чтобы в 5.20 встретиться в районе Можайского аэроузла с авианосцем К-7, номер 82. Высота — 2500. Его позывные — «Волга», для него вы — «Волга» с первой по четвертую. Связь с авианосцем на частоте 37,5 на сверхкоротких, ваша основная база — Москва-Ходынка, связь на коротких, частота 12,3, позывные «Десна», используйте кодирование в канале 1. Мы рассчитываем, что к 5.35 вы состыкуетесь с авианосцем и дальше он поведет вас через Смоленск и Оршу в «литовский коридор».

Откройте карту номер 2, пожалуйста…

Мы договорились с Вильнюсом о пролете. Дальше, через Гумбинен и Кенигсберг вы выходите в море, в немецкое воздушное пространство и, минуя польскую зону через нейтральную территорию, делаете небольшой крюк в сторону Кристиансё. Поляки не посмеют нападать на советский авианосец в нейтральном пространстве, но мы не исключаем, что они будут следить и передавать информацию. Затем вы ложитесь на курс напрямую на Рюген, за 50 километров от воздушного пространства Германии отстыковываетесь от авианосца и где-то в 10.20–10.30 встречаете «Винкельрид» и «Вагнер». Частоты связи с дирижаблями — 89,2 и 74,6 соответственно, канал кодирования 2. Для них вы группа 4, соответственно «Альфа-4», «Браво-4», «Чарли-4» и «Дог-4». Группа 4 из ниоткуда.

«Калинин» будет следить за вами, двигаясь параллельным курсом и подавая указания со своей радарной станции. Если что, все вы можете рассчитывать на одну полную заправку из баков «Калинина» и спасательный самолет. И-165 «Калинина» — это И-165 «Калинина», они не окажут вам никакой действительной поддержки, если не будет угрозы авианосцу.

Ваша непосредственная задача — провести дирижабли через проекцию Данцигской зоны и через нейтральные воды. К юго-западу от Моонзунда, в виду берега вас встретит патрульный «Восток» номер 775 и его авиагруппа. Позывные — «Чайка», связь на сверхкоротких, частота 108,9. В этот момент ваша миссия закончена, вы можете снова пристыковаться к К-7 и уйти снова через Кенигсберг. Там бульон, кофе и галеты, пополнение баков, он отвезет вас на Можайский аэроузел, откуда вы сможете вернуться на аэродромы базирования и получить все причитающееся вам…

Серебров прикинул — если все будет гладко, то получится вполне обычный рейс. В способности пиратов (пусть защищенных королевским патентом и оттого именуемых «корсарами») он не верил. Однако у каждого брифинга есть и вторая часть…

— Теперь о неприятном. По сведениям Профсоюза в настоящее время вот здесь и здесь — указка отметила две точки на карте, одну ближе к побережью Эланда, одну южнее, ближе к Гдыне, — могут крейсировать два пиратских дирижабля. К северу — «Фьюриес-3» одноименной команды, к югу — «Трайдент», принадлежащий картелю North Seas Privateers. Их остальные силы — «Симитар» в настоящее время находится в порту Амстердама и выполняет транспортные рейсы между Амстердамом и Осло, «Гарпун» ремонтируется в Мальмё, его в мае помяло штормом. Даже при самых благоприятных условиях они не смогут перебросить их в район вашей ответственности. Таким образом, можно предположить, что вам будут противостоять до 12 самолетов противника. Мы не считаем, что «Фьюриес» представляет угрозу — у них маловато опыта и наглости, поэтому их шестерку можно сбросить со счетов. А вот «Трайдент» будет активно охотиться, поскольку картелю нужны «быстрые деньги», их агенты активно собирают информацию в портах и было несколько касаний именно по этому рейсу. Мы считаем, что они могут стать основной угрозой при выполнении этой миссии.

Алехин растянул губы в «покерной» улыбке.

— Есть ли какие-либо расширенные сведения об уровне подготовки и оснащения потенциального противника?

Представитель Профсоюза снял с рукава, украшенного лазоревой лентой, несуществующую соринку и потянулся за пультом проектора.

На стене загорелся прямоугольник слайда.

— По имеющимся данным авиагруппа «Трайдента» укомплектована восемью истребителями Хокер 18/37 R-type «Торнадо» и четырьмя Уэстленд F 35/35 «Уиндспаут». Отметьте характерные детали — двойные волнистые полосы на хвосте и левом крыле, это опознавательные знаки.

Проектор щелкнул и переставил слайд.

Групповой снимок — мужчины в английской летной форме и спасательных жилетах, у стоящего в центре на плече сидит попугай. Некоторые лица обведены, два — вымараны чернилами.

— К сожалению, фото не самое свежее… Здесь почти в полном составе авиагруппа «Трайдента»…. Уровень подготовки пилотов мы оцениваем как средний, В, однако у картеля есть два классных летчика категории А или А-.

Проектор еще раз щелкнул.

— Коммандер Арчибальд Эммет Митчелл, баронет Спроу, — обладатель дворянского титула имел вытянутый подбородок и носил усы щеточкой

— Флайт-лейтенант Дуглас Эдвард Этертон, — молодое гладкое выбритое лицо, через лоб до виска — извилистый шрам, не иначе отметина от какой-то неудачной авиационной заварушки

— Оба выпускники Авиационной школы Кранвелла и ветераны Малайской и Тихоокеанской кампаний, в настоящее время соучредители картеля. Этертон успел полетать в составе «Ред Лайонз» над Малайей, а сейчас оба пиратствуют по королевскому патенту…

Алехин, все так же улыбаясь, прикрыл глаза и кивнул.

«Этертон, Этертон… По-моему где-то я слышал эту фамилию, кажется в Шанхае…» — Серебров побарабанил пальцами по подлокотнику, подумал, записал сведения на поле листа с картой южной Балтики и решил все же уточнить

— Будут ли какие-либо особые (он выделил голосом это «особые») пожелания по этим двум личностям? Этертон наследил, насколько я помню, в Азии…

— Пожелание, как всегда, одно — a bas les pirates, — профсоюзный деятель улыбнулся этому mot, — поскольку пиратство общемировая проблема, независимо от каких-то бумажек за подписью короля Георга. Хотя, есть вероятность, что за голову Этертона может назначить цену правительство Японии. Минуту…

Представитель Профсоюза протянул руку к телефону, набрал номер японского подразделения и осведомился о цене за голову английского пирата.

— Увы, нет. Правительство тэнно Сёва не изъявляло желания оплатить контракт по Этертону.

Серебров меж тем вспомнил, где мог слышать фамилию пирата: зимой 1936–1937 года «Ред Лайонз» захватили и выпотрошили невооруженный немецкий почтовый дирижабль «Амазонка» буквально в ста километрах от Шанхая, почти на границе Шанхайской международной зоны безопасности. Защищая «Амазонку» погибли два летчика из голландской наемной эскадрильи, а на самом дирижабле, после того как англичане в порыве человеколюбия прошлись из пулеметов по гондоле, погибло почти три десятка человек.

— Я полагаю, ребята с «Трайдента» будут играть «2 в 2» как это обычно делают на Пацифике, или пользуются британской тактикой «три двойки»? — подал голос Бойингтон

— К сожалению, никакой определенной информацией не владеем.

— Принято. Значит, будем сбивать как есть.

Проработали карты, договорились о порядке стыковки-съема с авианосца и тактике предстоящего боя. Разделились на пары — впрочем, чисто автоматически, поскольку всем было ясно, что знакомые с Китая и постигавшие азы летного дела у одного учителя Серебров и Голуа предпочтут лететь вместе, а сколотивший состояние над Пацификой Алехин и неоднократно воевавший крылом к крылу с ним Бойингтон вряд ли согласятся на другой вариант.

В общем получилось ровно: в каждой паре был любитель ближнего боя со взрывным темпераментом и «технарь» с манерами снайпера, разве что в паре Серебров-Голуа разница стилей была значительно меньше, чем в союзе «мастера клинча» Алехина и «соколиного глаза» Бойингтона.

Серебров давно заметил — чем ярче личность аса, тем более резкую противоположность его поведению на земле представляет его манера летать и вести бой. Будь он чуть романтичнее, то это могло бы прозвучать «по-настоящему быть собой можно только в небе».

Работать над своим образом он считал ненужной блажью. Он не снимался для открыток и не давал пространных интервью газетам, как Ллойд «Шоустоппер» Кроуфорд из «Бродвейских бомберов». И уж тем более не занимался воздушными боями в свободное от съемок время, как «Голливудская блонд-бомба» мисс Чарли (Шарлотта) Стил или в перерывах между оперными сезонами, как Алессандро «Черный князь» Фарнезе.

По давно устоявшемуся мнению Сереброва, самая лучшая статья — это заметка размером с папиросную пачку. Но зато в этой самой «пачке» обязательно должны быть 2–3 сбитых самолета и его имя. А сама «пачка» — на третьей, лучше — на первой странице «Асахи симбун», «Аласкан Трибьюн», «Вестей Совета Красных Инженеров», «Фигаро» или «Пражского слова». Впрочем, полминуты в радионовостях — это тоже достижение, как и пара-тройка свежих некрологов в лондонской «Таймс». Это увеличивает твою стоимость.

Настал черед «сладкого» — на свет божий были извлечены пухлые желтые конверты с радужными веерам кредитных чеков Профсоюза. В соответствии с заявленными накануне условиями, каждый из летчиков получил в исчислении полный боекомплект, полные баки, зарядку аккумуляторов, техническое обслуживание, необходимый ремонт и все остальное, что нужно, чтобы превратить человека с боевым самолетом в летчика в готовой к бою машине.

— Вот она, моя радость! — воскликнул Бойингтон, коротким движением с пулеметным звуком вырывая из конверта с наличностью перфорированную полосу.

— Сверим отчетность, товарищи… — представитель Профсоюза раздал всем четверым листы с рядами цифр и достал самопишущее перо.

— Согласен, — Алехин как бывалый картежник одной рукой мгновенно переворошил пачку чеков на бензин, патроны и обслуживание, пересчитал деньги и каллиграфически написал свою фамилию.

Бойингтон, сопя — сказывались традиции настоящего «рэднека» — не торопясь, перебирал кредитки, потом взял ручку, замер на секунду в торжественном молчании и украсил бумагу старомодной с завитушками подписью.

Серебров быстро перелистал пачку и расписался, передав перо луизианцу, оставившему летящий росчерк — MG.

— С этого момента вы, товарищи, считаетесь официально законтрактованными. Прошу соблюдать осторожность, блюсти здоровье и за 6 часов до боевого вылета находиться в непосредственно близости от своих машин и на связи. Ни пуха…

— К черту!

Серебров рассовал чеки и кредитки по карманам штанов, листок с кодами радиопозывных и частотами аккуратно сложил и спрятал в нагрудный карман рубашки.

— Джентльмены, мой запрос на двадцатку отменяется… Кто обедать в Bazaar?

Алехин покачал головой — насколько знал Серебров, он сейчас поедет на Павелецкий аэроузел (как полный гражданин Советской России он имел право базироваться на советском военном аэродроме, а не на специальном международном летном поле) и будет скрупулезно готовиться к вылету, проверяя каждый винт и патрон в пулеметной ленте. Голуа отправится на Ходынку — надо бы заглянуть, в каком бишь ангаре он остановился… А Бойингтон, скорее всего, воздержится от обычных полутора литров крепкого пива и после обеда тоже поедет готовиться к вылету.

1938 М-11

В холле «Москвы» Сереброва ждали едва слышный свинг из ресторана, прохлада и аромат сосны, смешанный с запахом ирисов. Июль, в отеле подчеркивают прохладу, которую обеспечивают гигантские кондиционеры, ароматами.

Мосс была уже внутри — с высоким бокалом «техасского чая» (много превращенного в крупу льда, холодный чай, лимонный сок, аккуратный кружок лайма, немного бренди). На соломинке вампирски-алый след губной помады.

— С удачей?

— Вроде того, — проворчала она, отставляя бокал, — Меня сочли за экзотику и потому допустили дикую техаску к звезде на 15 минут. Чертовы европейские снобы… Но я договорилась на эксклюзивное интервью в Хьюстоне — Истомина и Мосс, десять тысяч знаков в «искусстве» и «голова» на первой странице!

— Прекрасно, мисс

— А вы, мистер Сильвер, готовы дать мне интервью? Пусть это не совсем искусство, но за голову одного из асов с мировым именем мне простят небольшое отклонение от моей обычной темы

Серебров внутри себя ощутил нечто среднее между опечаленным вздохом (не забыла и не отвязалась) и уверенным международным жестом (а вот тебе, вместо интервью!).

— Если вы позволите, я предложил бы перенести его на более поздний срок

Она наклонила голову и чуть прищурилась.

— Так. Ну а если я предложу вам провести сегодняшний вечер каким-нибудь интересно?

Новомодное увлечение свободных женщин: половая агрессия. Серебров едва удержался от того, чтобы фыркнуть в голос.

Великая война, Великая депрессия и Великая Испанка укоротили не только юбки. Женщины стали хищницами, а пистолет в подмышечной кобуре стал лишь видимым аксессуаром большой перемены случившейся в прелестных головках по всему земному шару.

Куда пропал принцип мягкой женственности «суй», воплощением которого были тайю из Киото? Впрочем, настоящих тайю совсем почти не осталось. Нынче даже миром правит безудержное взбалмошное токийское «цу», вечно гонящееся за модой, экстравагантное и шокирующее — с парижскими и московскими (и даже более экстравагантными) туалетами, запредельной электрической музыкой и дикими «романтическими» историями.

Копируя ее движение, он тоже наклонил голову и сформулировал самый дипломатичный и провокационный отказ, какой мог в данный момент придумать, просто чтобы позлить хищницу:

— Вы дразните меня невозможным, мисс, ведь знаете, что именно сегодня весь мой вечер будет разделен между настройкой триммеров, пулеметными лентами и подбором оптимальных режимов впрыска. Затемно лечу вписывать новую главу в мое собственное интервью Господу. Силовой коммерческий вопрос.

— Ага. Ну что же, значит, вам не повезло на этот вечер, мистер Сильвер

— Согласен

Она со смешком откинулась на спинку кресла.

— Вы, черт побери, ни капли не романтик! — не то раздраженно, не то обиженно бросила Мосс и снова поймала губами соломинку с «техасским чаем».

Серебров неопределенно пожал плечами. Лишнюю любовь к романтике раньше лечили препаратами ртути, а теперь, по специальной схеме — инъекциями, убивающими микробов.

Серебров попросил телефон и стакан томатного сока.

Принесли аппарат на длинном проводе с катушкой. Набрав номер Ходынки, он распорядился начать подготовку А.300 к дальнему вылету, положил трубку и в задумчивости отпил глоток подсоленного сока. Что-то такое болтается в голове, трепещущий хвостик какой-то идеи, и ее надо не только обдумать, но и как можно скорее реализовать, только делать это надо как можно глаже. Осталось понять, что это за идея.

Из задумчивости его вывел металлический щелчок.

Мосс со смехом опустила «Авто-маг» и закрыла объектив.

— Свирепый большевистский ас пьет перед боевым вылетом кровь христианских младенцев! У вас было ну очень сосредоточенное лицо

«Надеюсь, что снимок вышел предельно неудачным, мисс, и у вас черно-белая пленка».

— Ладно, мисс, поскольку я не могу вас оставить без самолета, я предложил бы вам вернуться к «стрекозе» и полететь обратно на Ходынку.

— Принято. Идемте, — она покопалась в кармашке и вытянула монету в мексиканский доллар. В центре техасская надчеканка — одинокая пятиконечная звезда в квадрате.

— Э, нет. Это не деньги, тут это не примут…

Серебров положил два толстых серебряных кружка — два раза по пять десятых.

— Это забавно. Представляете заголовок? «Страна, где деньги — мусор». Техасский доллар, между прочим, берут даже в Лондоне.

— Ну, а курс вы себе представляете?

— Один к двадцати двум, что-то такое

— Именно. А сколько здесь чистого серебра? Уверяю, не меньше чем в британском шиллинге, а в общем-то и гораздо больше. Но в фунте двадцать шиллингов.

Она прищурилась.

— И вы хотите сказать, что торговый обмен с Британией — накачивание британской казны мексиканским серебром?

— Поэтому ваша валюта, привязанная к фунту-франку всегда будет проигрывать, а Британия откормится на Техасе и вскорости сгрызем вашу экономику

Мосс пожала плечами.

— Я думаю, это будет еще нескоро. Уж с Техасом-то точно…

Они прошли через вращающиеся двери (зеркальное стекло, латунные ручки, красное дерево) и, пропустив отъезжающий от Биржи лимузин АМЗ, направились к стоянке.

— Может быть страшновато, мисс… Взлетали когда-нибудь в «Гнилом яблоке» между Крайслер-тауэр и Эмпайр-Стейт? Вот тут будет поуже.

— Я не из пугливых, мистер Сильвер — она захлопнула крышку грузового отсека, — летим. Надеюсь, вечером будет дождь. Эта жара меня добивает

Серебров уперся в хвост и выкатил «стрекозу» на дорожку. В кабину журналистка забралась ничуть не медленнее, чем в прошлый раз, только в этот — продемонстрировав умение легко подтягиваться на руках, ухватившись за торчащий как кость из котлеты замок сложенного крыла.

Сиденья почти обжигали — сказывались несколько часов на солнце. Да, а вот дождя бы как раз не хотелось, взлетать утром после дождя не самое приятное дело.

Так, общий тумблер. Двадцать ампер, заряд… Электропитание в норме. Он прокрутил ручку, разложив крылья, и убедился в том, что вышли оба «солдатика». Радио на 178 — большой плакат посреди стоянки показывал местную частоту аэродрома.

— Малый центральный, я Ходынка А-18-5, прошу взлет

— Принято, ждите, ваш номер два-два-семь.

— Два-два-семь, понял вас, жду команды.

Самолет слегка качнуло, когда после рывка стартера запустился сперва один, потом другой дизели.

— Два-два-семь, это Малый центральный, ваша очередь через три минуты, выходите на полосу старта.

Подрабатывая педалями, Серебров осторожно — стоянка была довольно плотно заставлена — выехал мимо гравийной ловушки на уровень Угловой Арсенальной башни. Сверху Малый Центральный напоминал букву Y, в «развилке» которой стоял собор Покрова на Рву, левый «рог» — основная ВПП, уходящая поверх наполовину снесенных Средних торговых рядов в Зарядье, а правый, включающий бывший Васильевский спуск — узкая второстепенная ВПП с трамплином и спуском к Москва-реке для амфибий. В основании Y сейчас находилась «стрекоза». Впереди готовился ко взлету двухмоторный транспортник АНТ. Потоки воздуха от его двигателей заставляли «стрекозу» нетерпеливо вздрагивать.

— Малый центральный, я два-два-семь, стою в очереди на взлет

— Ждите, вы следующие…

Транспортник опустил закрылки, заревел моторами, гоня назад пахнущий бензином ветер и пыль, и медленно тронулся вперед, мимо Главного универмага. Набирая скорость, он задрал хвост, проскочил самое неприятное место — между стальными башнями, огораживающими храм и половиной бывших Средних рядов (теперь — Московская товарно-сырьевая биржа) и тяжело оторвался от взлетной полосы уже в Зарядье, где она была поставлена на пилоны. С правым креном, обходя ГЭС-1, АНТ ушел на юг.

Получив разрешение, Серебров двинул вперед рукоять газа. «Стрекоза» пошла по полосе, постепенно набирая скорость.

— Оу, какой интересный храм. Прямо как торт со сливками и кучей цукатов — смотрите! Я знаю что там за ним, это Narkomtyazhprom, но что это за церковь?

— Он называется Vassily Blazheny, это в честь местного святого.

Он хотел побыстрее набрать скорость и подняться как можно выше: попасть на легком самолете в поток, взбаламученный мощными двигателями тяжелых транспортных гидропланов, садящихся на Устьинскую прямую или выскочить перед носом какого-нибудь тяжелого «дорнье» или «хьюза» означало пережить несколько очень неприятных секунд.

— Вот черт, жаль, что я спрятала камеру…

— Малый центральный, два-два-семь в воздухе, все в норме, следую на Ходынку

— Принято, два-два-семь, вы снова Ходынка А-18-5, удачи

— Удачи

Серебров развернулся над Замоскворечьем и, вызвав восхищенный хлопок по плечу с криком «вау!», проскочил под Новым Устьинским мостом и левым виражом «обкрутил» Котельнический волькенратцер. Справа-спереди виднелось зеленым ковром с горой измайловского волькенратцера парковое Лефортово, а ближе — Таганский волькенратцер.

— Я уже говорила «жаль, что я спрятала камеру»?

— Кажется да, мисс

— Здесь у вас летать интереснее, чем в Гран-Каньоне! Дома торчат как утесы

Серебров неопределенно пожал плечами.

Он держал курс на Красноселький волькенратцер, ориентируясь по передаточной ветке Павелецкий-Красносельский аэроузел. Справа прошел «Басманный», затем «Красные ворота» — здание было построено в виде огромного куба, в котором был крестом на все четыре стороны света проделан квадратный проход.

— А мы уже летали тут

— Точно так. Это Suschevsky

— Тогда наш баллон для разворота висит вот там?

— Да, это он

Серебров перешел на частоту Ходынки.

— Ходынка, я А-18-5, нахожусь на Бутырском вираже, прошу посадку

— Принято, А-18-5, ваша скорость?

Серебров глянул на спидометр:

— Сто восемьдесят

— Хорошо… Следуйте до Тимирязевского парка, там разворачивайтесь и заходите на посадку на полосу 3.

В ангаре 18 уже шла работа.

Вокруг А.300 суетились техники. На брезентовых полосах, разложенных на полу перед самолетом, были растянуты пулеметные ленты — 300 патронов для каждого «Тула-Шпандау» и по 180 для крупнокалиберных «Березин-Комарицкий». Младший механик, парнишка лет семнадцати, перетирал патроны тряпочкой и периодически проверял посадку в ленте. Оружейник откатывал в сторону свою тележку с зарядными машинками и жестяными патронными коробками. В кабине сидел, сдвинув кепку на затылок, шеф-механик ангара.

«Как его фамилия? Котов. Да, Котов»

Котов периодически щелкал тумблерами, потом высовывался и вопросительно глядел на электронщика в белом халате. Перед тем на стойке стояли вроде органа несколько пультов с перемигивающимися лампочками и загадочно мерцающими экранами осциллоскопов. Судя по молчаливым кивкам с электрикой все было в порядке.

Капоты на носу были сняты, вокруг двигателя ходили двое с табелью и проставляли галочки.

Серебров молча козырнул всем присутствующим.

— А, хорошо что вы пришли. Мы как раз хотим двигатель немножечко погонять, так сказать, своею собственной рукой…

— Минуту…

Серебров подошел к оружейнику.

— Добрый вечер

— Здравствуйте, товарищ летчик

— У меня к вам не вполне стандартная просьба… У вас же есть 7,92х57?

— Есть, но у вас нет оружия под этот патрон

— Есть. Сможете быстро набить ленту, 200 штук? Набивка — только ЕХ

Техник почесал в затылке…

— Ну, можно. Пять червонцев, но это уже по ордеру, из ваших средств

— Нет проблем. Получите еще сверху

— Куда принесть?

— Сюда, сюда

Оружейник высунулся из-за Сереброва:

— Сёмка! Семка! Малой! Иди сюда…

Паренек оторвался от протирки лент и подбежал. Тощий, русый, под носом — пушок, на носу и на лбу — серые пятна от масла.

— Так, сейчас мухой на яму и возьми там у Афанасьича две коробки немецких разрывных, с серебряным носиком, и звеньев по количеству

Семка шмыгнул носом, зыркнул на Сереброва и выбежал из ангара. Затрещал двухтактный движок, младший механик унесся на мопеде выполнять поручение.

— Вычистили пулеметы?

— А как же. Вот он, малой, и чистит. Как в Общепите тарелки, в зеркало

— Идемте…

Механик оттолкал тележку в угол, закрыл все ящики на ключи и накрыл брезентом.

Серебров подвел его к носу своей машины, вытащил из кармана ключи, нашел нужный и открыл потайной отсек. Эта модификация была выполнена по его личному заказу в мастерских на Оаху. В полости под картером двигателя, между тоннелями первого маслорадиатора и нагнетателя стоял легкий чешский vz.23 «Зефир» с синхронизированным электроспуском. Его ствол был прикрыт подпружиненным щитком, заподлицо с обшивкой. Серебров называл его «последний шанс» и он был чем-то вроде однозарядного пистолетика-дерринджера за резинкой носка у бывалого шулера. Открыв замок он вытянул вниз на штангах подковообразный патронный ящик, в который укладывалась 200-зарядная лента. Теоретически ее хватало на то, чтобы отпугнуть или сбить один самолет, если отказывало основное вооружение или в нем кончались патроны.

— Собственно все. Вычистить, проверить, зарядить

— Сделаем…

К воротам подъехал мопед. Парень тащил две зеленых коробки.

— Во, Михал Михалыч, привез

— Давай сюда. Пока патроны протирай…

В Великую войну, когда патроны клепали (и жгли) миллиардами, на такие мелочи как криво или неглубоко посаженная пуля не обращали внимания. Дальнейшее можно представить — клин, отказ пулемета и — похоронка. Пусть с той поры прошло два десятка лет, а патроны в мире стали жечь лишь десятками миллионов, эти уроки не забываются. Старый Шайо сделал осмотр патронов железным правилом для техников у «Летающих леопардов», ему же всегда следовали техники Профсоюза. Но ленту к «последнему шансу» Серебров всегда осматривал и набивал сам. Если шанс последний, то его отказ — это уж совсем глумливая усмешка судьбы.

Достали ведро с песком — бросать негодные патроны, присели на тележку. Техник зарядил в машинку пустую ленту, а Серебров, засучил рукава, захватил горсть прохладных патронов из коробки. Норма, норма, норма, норма. Машинка побрякивала, выдавая уже наполненную ленту. Так, у этого капсюль нехорошо осажен. В ведро. Норма, норма, норма…

Подошел радист.

— Можно получить таблицу частот?

— Да, разумеется, — Серебров аккуратно ссыпал патроны обратно в ящик, немного покопался в конверте, полученном на Бирже, и выдал радисту стандартную пробитую оранжевую карточку с радиочастотами, вместе с листом бумаги из нагрудного кармана. Теперь его рация будет настроена на рабочие частоты по принятой схеме — «А» — переговоры внутри звена, «В» — второе звено, «С» — навигация и пеленгаторы, «D» — база или авианосец и так далее, до самой международной «H». Все остальное — крутить верньеры и щелкать кнопками выбора диапазона.

Снова норма, еще раз норма, норма, норма, норма…

Посмотрел вправо — японцы, отгородившись брезентовой ширмой, ковыряются в двигателе «Райдэна». Курода, вон — только быстро поклонился, когда въехали в ангар, и снова за ширму, ругаться.

«Хе, погорели, погорели прокладочки-то…» — эта мысль вызвала другую. Да, действительно надо написать. Только ленту добить сперва. Норма, норма, норма…

Посмотрел налево. Мосс сменила официальный наряд на бриджи, клетчатую рубашку с коротким рукавом и босоножки на пробковой платформе. Сидит, полулежа, привалившись к пилону «стрекозы» и что-то рисует в блокноте. Нашла время для эскизов… Норма, норма, норма…

— Двести штук, — оружейник постучал пальцем по счетчику

Серебров взял ленту, поднял и пропустил сквозь пальцы тяжесть ее ребристого холодного тела, пошатал несколько патронов. Порядок.

— Заряжайте

— Семка! На, ленту закладывай, только оботри еще разок…

Обтерев рук тряпкой и вымыв их от масла, Серебров пошел к своему «царскому ложу». Подумал немного, достал блокнот и начал писать письмо, стараясь в наиболее четкой и сухой форме передать свои ощущения и соображения по той мозаике фактов и ощущений, которая у него сложилась из трех больших частей.

Во-первых, японцы и их новый истребитель, который они так хотели опробовать против аналога «супермарина».

Во-вторых, сведения, которые ему сообщил старина Мо.

В-третьих, собственные ощущения Сереброва. С Востока определенно задул горячий ветер.

Он в задумчивости постучал карандашом по краю блокнота. Восток, восток… может черт с ним со всем, полететь на Гавайи длинной дорогой через Португалию, Панаму и Калифорнию? А то прилетишь вот так, допустим, в Нагасаки, а там здрасте-пожалуйста, тэнно Сёва объявил войну угнетающим южно-азиатских собратьев по расе проклятым британцам…

Стоп. Почему именно британцам?

А вот почему: с французами японцы воевать не будут. В Индокитае они свяжутся с Францией, а потом в конфликт втянется и Британия (ради одного престижа белой расы постараются «желтопузых макак» отделать так, чтоб неповадно было) что сделает войну слишком большой и слишком невыгодной. Да еще Голландия пожелает немного разрядить обстановку вокруг своей Ост-Индии. Атаковать Голландскую Ост-Индию тоже нет смысла: в конфликт ввяжутся, опять же Британия и Франция, да и сама Ост-Индия — не диетическое блюдо.

Батавия на ост-индской нефти уже давно переросла Амстердам с точки зрения экономики и влияния на политику, (правда, никто не отменял технологического первенства Эйндховена). Солидный воздушный флот и свора эсминцев и легких крейсеров (в ост-индских водах с множеством мелких островов и проливов линкоры были практически бесполезны) делали ее крайне неудобным противником.

А вот британцев не любит никто и никто не будет им помогать. Более того, тем гордость не позволит принять чью-либо помощь.

Наверняка будет проще.

Япония скорее всего «освободит» бывшие американские Филиппины. Которые «стабильности» ради «согласилась» в 1931 году принять под свою «опеку» Британия. И с тех пор там вялотекущая война, поскольку, в отличие от американцев, заинтересованных только в экономике, британцам надлежит «просвещать» отсталые народы.

«Просвещают» англичане как обычно: коренное население лет за десять сокращается до одной десятой от прежнего числа, а Лига Наций с 1931 года срывает глотку и воздвигает из бумаги второй Монблан. Поэтому будет восстание и «независимое» правительство Филиппин, которое обратится к тэнно Сёва за защитой и покровительством. Все практически законно.

Поскольку Филиппины — проблемный регион, британцы до определенной степени готовы на него плюнуть. Он не стоит бензина и угля, которые придется сжечь ради его обороны. Строить там нефтеперегонные заводы — слишком долго, нефти полно в Британской Малайе. Топливо из Манилы еще когда пойдет, а денег сгорит уйма.

И именно поэтому японцы захотят «освободить» острова, заменив британское «просвещение» на японский порядок — верь, во что хочешь, живи как угодно, пользуйся медициной, почтой и защитой армии, только работай на предприятиях, принадлежащих гражданам священной Нихон, плати налоги и почтительно кланяйся портрету тэнно Сёва. А уж заводы организовать, получив доступ к филиппинской нефти… Японцы за такой кусок вплавь с Хоккайдо на спинах перегонные колонны повезут. Французы с голландцами и пальцем не шевельнут, им в регионе Британия самим как кость в горле.

А уж из этого надо делать выводы (и выгоды) Профсоюзу…

Все это Серебров ужал в один убористо исписанный лист, перечитал, отложил в сторону. Затем на другом листе написал расширенный отчет по проведенному бою с «райдэном» и изложил его приблизительные ТТХ и особенности поведения в воздухе, которые смог заметить. Запечатал все в стандартный желтый конверт. В принципе, все то же он мог сделать и послезавтра — но жизнь наемника полна случайностей и лучше, если эта информация попадет к Профсоюзу независимо от того, жив будет Серебров или нет.

Он снова посмотрел налево. Журналистка отложила свой блокнот и теперь ковырялась в консоли у «шаврушки», разложив на тряпке, постеленной на полу, инструменты и выкрученные свечи — один из моторов раскрыт. Что-то все-таки в ней не так…

Серебров побарабанил пальцами по конверту. Нашел глазами того механика, который вчера предупредил его об особенностях самолета поручика Куроды, подозвал его и, повернувшись так, чтобы не светиться, отдал ему конверт. Механик кивнул и спрятал письмо в глубокий как каньон карман.

Стоп. Еще раз стоп.

Гран-Каньон. Летать как в Гран-Каньоне. Она сказала, что в Москве летать интереснее, чем в Гран-Каньоне.

Минуточку…

1938 М-12

Гран-Каньон — это же север Ариксо, юг Юты и Вольный Колорадо. Скай-Хейвен и Денвер. Пират на пирате и пиратом погоняет, черная дыра на трансамериканском маршруте, пристанище таких колоритных личностей как Джонатан «Чингис» Хан, Улисс Бут, Павел «Князь» Лобанов и приземленная лично Серебровым банда младшего Рикенбакера… И эта рыжая пигалица говорит, что летала в Гран-Каньоне? С экскурсией, что ли?

Жаль, в Америке нет знакомых журналистов, чтобы проверить, кто она такая. Точнее — журналисты есть, но веры им нет совершенно никакой, издержки окончательно распоясавшейся «свободной» прессы, не знающей ничего, что творится дальше своего курятника и, при этом, умудряющейся даже это переврать.

Уж не по его ли душу приехала так активно втирающаяся в доверие мадемуазель из Вольного Колорадо? «Вальтер» это такая интересная машинка, просто созданная для применения с глушителем. Странно, странно, вроде в бывших САСШ никаких настолько существенных долгов, чтобы посылать за ним человека, ни денежных, ни чести, за ним не осталось. Да и никого из тех, кого он в честном бою отправил в ад без пересадки, никто не любил настолько, чтобы тратить деньги на его, Сереброва, смерть.

Нельзя исключать и другое.

Почерк Говарда Хьюза.

Прославленный ас, авиаконструктор, промышленник, рекордсмен, режиссер, плейбой и миллиардер жил в Голливуде, нефть качал в Техасе, строил двигатели в Детройте, а интересы его простирались на весь североамериканский континент. Шутка была такая, еще до развала Штатов: «Как зовут президента САСШ? — Вы имеете в виду этого парня из Ди-Си или Говарда Хьюза?».

Хьюз никогда не нарушал никаких законов. Он или поступал параллельно им, или писал их сам. Говарду Хьюзу принадлежала крупнейшая частная шпионская сеть в мире и его личная воздушная армия — «Регуляторы», выросшая из его каскадерской эскадрильи времен съемок эпохального фильма «Ангелы Ада». Навыки воздушного боя эта армия регулярно оттачивала как раз в каньонах, напичканных пиратскими базами — но никогда до конца, всегда «оставляли на развод», чтобы было на ком потренироваться в следующий раз.

Поговаривали, что Хьюз страдает тяжелой формой паранойи и его интересует буквально все и обо всем. Впрочем, способность интересоваться буквально всем и выцеживать информацию из всего, важна и для бизнеса. Колоссальная библиотека сведений и компрометирующих материалов на каждого политика в бывших САСШ и на пару десятков фигур в Антанте — это тоже лишь деловая необходимость.

Проверяет, стало быть, что поделывают люди, заработавшие определенную репутацию в американском небе…

А вот следующий вариант заставил нехорошо шевельнуться волосы на загривке.

Рыжая барышня с чуть ни карикатурным техасским акцентом вполне могла получать жалование в британской разведке. У Техаса серьезные связи с англичанами. И то, что британские агенты есть в Скай-Хейвен — медицинский факт.

Есть у лондонских джентльменов такая милая привычка — рассылать по миру всяких человечков с двойным дном, а то и с тройным. В том числе и таких, которые сводят счеты с теми, кто уж очень активно мешает британской внешней политике. С этой точки зрения персонально к бревет-капитану Сереброву может быть накоплен некоторый счет солидный счет даже просто по деньгам. Если, конечно, догадались.

Он прикинул, что будь у него чуть больше фактов, чем чутья и подозрений, и будь это не Москва, а Шанхай… В этой песочнице нет разницы, мальчик ты или девочка, дерутся все всерьез и, если у кого в процессе найдут без головы, значит карма такая.

Американско-китайская часть Сереброва почти не колебалась — убирать ее со сцены, причем, чем раньше, тем лучше. Хотя, конечно, что-то он развоевался. Представил себе означенный процесс, мысленно сплюнул: «Да ты, братец, совсем с нарезки сошел. Женщину…».

А вот, например, шепнуть пару слов в советский КНБ — очень даже можно.

Весь Китай знал историю Лан Юйлян — красавицы-танцовщицы, киноактрисы, любовницы многих влиятельнейших людей, а по совместительству — агента-убийцы японской разведки, многих из этих влиятельнейших людей отправившего на тот свет настолько причудливыми способами, что заключения следователей читались как готический роман. Не грохнись она в 1936 году с моста на своем автомобиле из-за оборвавшейся рулевой тяги, не обнаружь на обгоревшем теле фэнтянская охранка кое-какие бумажки и разные интересные штучки-дрючки по технической части в машине, возможно, вся китайская история пошла бы по-другому…

С другой стороны, Советская Россия — не бывший Китай. Здесь вот так просто не опорожнишь кому-нибудь в спину «вальтер» и не угостишь ядом. Товарищи из КНБ не зря носят свои шпалы и ромбы. И уж так они не зевнут — правда, если дойдет до этого, Сереброву останется только похлопать в ладоши с того света.

В КНБ вообще не любят ничьих агентов. Дополнительным стимулом к этому было то, что Британская Империя и Советская Россия находились в состоянии, которое один остряк из «Фигаро» метко окрестил Guerre Froide — «холодная война». Пушки вроде как молчат, но дипломатия и разведки друг друга пробуют на прочность на всю катушку.

Серебров еще раз глянул на возможную агентессу. Одну ногу задрала, в прямом смысле с головой в своей амфибии.

Ну-ну…

Он засунул карандаш в нагрудный карман и расслабленным шагом прошел к своему мотоциклу, словно желая размяться.

«КНБ, КНБ… тоже ведь перебор. Доносчику, как известно, первый кнут».

Если он побеспокоит КНБ, то, как источник сигнала, неизбежно тоже попадет под наблюдение Комитета. А под наблюдением ему всегда было на диво неуютно. Но есть, кажется, и промежуточное решение…

Доехал до шестнадцатого ангара, где в пристройке был оборудован переговорный пункт, предъявил членский жетон и прошел в дальнюю кабинку, к столику с телефоном. Набрал номер собственной службы безопасности Профсоюза, произнес в трубку свой личный код и дождался, пока загорится зеленая лампочка.

— Бревет-капитан Серебров

— Бревет-лейтенант Крылов у аппарата. Слушаю вас, товарищ

— Я хотел бы проинформировать об одной персоне, позавчера-вчера влетевшей на собственном вооруженном самолете типа «северски-дрэгонфлай» в Советскую Россию. Ее зовут Мосс, Кэрен Мосс, по ее словам, гражданка Республики Техас.

— Принято. Основания для информации?

— Есть непроверенные сведения, что она может быть связана с разведкой Британии. Хочу проинформировать Профсоюз о своих подозрениях.

— Принято. Благодарю за информацию, товарищ Серебров.

— Всегда рад помочь общему делу, товарищ Крылов.

Вот так… Теперь за «журналистку из Техаса» возьмется собственная СБ Профсоюза. Не такая мощная, как КНБ, но в отношении всех, кто поднимается над поверхностью планеты выше, чем на прыжок, организация более чем компетентная. А если она действительно такой профессионал, каким она может быть, ненавязчивое внимание к своей персоне она ощутит. И, возможно, это подвигнет ее отложить исполнение своего задания. Ну, а если не профессионал, то попадется — туда ей и дорога.

Подождал, выкурил в тени ангара папироску и снова оседлал мотоцикл. Надо бы развеяться, ветром голову продует, авось каких мыслей надует… Прокатился вдоль рулежных дорожек, километра три туда и обратно. Но ничего, кроме прохлады поездка не дала. Остановился в тени «родного» ангара, не слезая с мотоцикла, безучастно смотрел перед собой.

Из пятнадцатого выкатили двухмоторный «Локхид-Вампир», сняли капоты, начали ковыряться в левом двигателе. Солидная машина, на ней только цеппелины потрошить — в носовойгондоле автоматическая пушка танкового калибра, все 20 миллиметров, да два крупнокалиберных пулемета…

Серебров смотрел, как над серым бетоном поднимаются дрожащие струи нагретого воздуха. И тут поймал себя на том, что уже несколько десятков секунд не думает словами — блаженное состояние пустоты, освобождение от мыслей. Ну и, разумеется, как только осознал, ощущение пустоты прошло. Посмотрел на часы: «Ну, ты посиди еще в позе дзадзэн, авось сатори шибанет. Делом надо заниматься…».

Он вернулся в ангар. Там уже начали готовить двигатель к инструментальной диагностике и несколько человек залезли по пояс под раскрытые жучиными надкрыльями капоты.

Гордость советского двигателестроения, в девичестве британский «ролльс-ройс», с кое-какими дополнениями, позаимствованными от голливудского «паккард-белла» и ресурсом, который могли обеспечить только советские сплавы и чехословацкая культура производства.

«Сапсан-16-2КВ», шестнадцатицилиндровый пожиратель стооктанового бензина объемом 36 литров, двумя щелчками тумблеров превращающийся в «восьмицилиндровый» для перегоночных рейсов и патрулирования, опутанный ребристыми змеями воздушных тоннелей, шлангов систем охлаждения и топливных магистралей. Сбоку кругляш под хромированной крышкой с ребристым алюминиевым хоботом — нагнетатель с промежуточным охлаждением воздуха, такой же с другой стороны и растопыренные в стороны сине-черные в разводах цветов побежалости выхлопные патрубки.

За счет некоторой экономии размера, под двигателем размещался уже упомянутый отсек с пулеметом, а сечение тоннелей воздухозаборников и системы охлаждения было немного увеличено против обычного.

Виден и еще один секрет — особой конструкции моторама, изготовленная не из стали, а из упрочненного алюминиевого сплава и передняя стенка первого топливного бака.

В отличие от обычных, паяных или клепаных, бак А.300 был, скорее, топливным отсеком: внешняя обшивка самолета была его стенками, а внутри — «мешок» из сверхпрочного дурона с выстилкой из самозатягивающейся германской резины.

Ткань из дуронового волокна, пропитанная фенольными смолами, составляла часть обшивки, а детали, «намотанные» из той же дуроновой нити — даже некоторые элементы силового набора крыла. Вместо стальных тросиков к элеронам и рулям шли дублированные шнуры из того же дурона, пропитанного виниловой непроницаемой мастикой. Последним традиционным с точки зрения современного авиастроения элементом конструкции серебровского самолета были элероны. После их замены истребитель превратился фактически в экспериментальную машину, до последней заклепки построенную в соответствии с последним писком авиационной моды.

Разумеется, были значительно более мощные двигатели, вроде техасского 28-цилиндрового «Хорнет-Супернова», чудовищной «звезды» объемом в 72 литра, самый раз поднимать в воздух хьюзовские «геркулесы» или британского 24-цилиндрового Н-образного «Виверна». И значительно более скоростные машины вроде итальянского скоростного курьера Макки «Фреччья» («стрела»), которую за умение делать что-то кроме быстрого полета по прямой называли «Лима» («напильник»).

Но, как демонстрировал помянутый итальянский курьер, любая чрезмерно сильная сторона — генератор слабостей. И, кстати, наоборот.

Взять, к примеру, тот же дурон. Когда немцев после Великой Войны обложили со всех сторон ограничениями и контрибуциями, они начали изворачиваться.

"Благодаря" запрету на производство крупнокалиберных пулеметов появились револьверные и кассетные установки для запуска двухдюймовых ракет. Не самое лучшее оружие для воздушного боя, но по наземным целям и дирижаблям эти «макаронины» работали не хуже двухдюймового танкового орудия, а залп ими накрывал площади гораздо эффективнее полковой артиллерии.

Запрет на продажу Германии гелия заставил германских химиков долго скрести затылки. От экспериментов с извлечением гелия из угля и составлением пригодных для полета смесей из неблагородных газов они перешли к поискам более простого и технологичного способа безопасно использовать горючий водород.

Среди решений, которые они разработали, был особый вид синтетического шелка — дурон. Благодаря колоссальной прочности дуронового волокна на разрыв, ткань, сплетенная из него, совершенно спокойно выдерживала обстрел из винтовки, а также отлично пропитывалась различными смолами и каучуками, превращаясь в легкую и прочную оболочку для баллонов.

Правда эксперименты с «латами» из дурона окончились поломанными костями и отбитыми внутренностями горе-исследователей: не пропуская пулю сквозь себя, дурон, обернувшись вокруг нее, ничем не отличался от кувалды. Поэтому защитные рубашки и галстуки так и остались плодом вымысла бульварных писак, а пуленепробиваемый жилет был все так же толст. Дюжина слоев дурона с фиберглассовыми «латами», не стала удобнее, разве что чуть тоньше 50 слоев того же шелка и дюралевых пластин в обычной «мягкой кирасе». Единственный серьезный плюс новинки — прочность. Если раньше винтовочная пуля была смертным приговором, то теперь даже почти в упор были все шансы отделаться солидным кровоподтеком, парой треснувших ребер и хорошим нокдауном, но пережить это знакомство.

Недостаток электричества и качественного сырья для выработки алюминия подвигнул немецких кудесников каменноугольной смолы и древесного спирта на следующий шаг. В 1934 году был испытан первый самолет, почти полностью построенный из пропитанного особыми смолами дуронового волокна. «Шильфе», «скорлупа», стала немецким стратегическим секретом, а в небе появились «фаденфлюгцойг», небольшие самолеты, «намотанные» из нескольких сотен километров дуроновой нити на деревянных, покрытых воском, болванках.

У «вязаных» самолетов было всего три недостатка: ядовитые испарения компонентов фенольных смол, сверхвысокие требования к культуре производства и невозможность создания одним куском крупных машин. При всех своих достоинствах, технология не позволяла целиком изготовить крупный транспортник. Склеенный из кусков, он был уже не так прочен, как целиковый «кокон». Но, пока для Германии алюминий был дорог, а щепа, каменный уголь и педантичные работники имелись в достатке — немцы с упорством шелковичных червей продолжали «наматывать» истребитель за истребителем.

Рабочие вынули из-под колес башмаки, отжали тормоза, прицепили за стойки матерчатые петли и, как бурлаки на Волге, вытащили А.300 из ангара, а потом снова поставили башмаки и прихватили самолет тросами к специально для того вделанным в лунки в бетоне рымам.

Подъехал фургончик с бензином и компрессорами, воткнули шланги и присоединили к радиаторам гофрированные рукава. К двигателю, размотав несколько десятков метров кабеля, начали подключать диагностический стенд. Тележка, на которой было несколько стоек с осциллоскопами, самописцами и разными другими хитрыми приборами, осталась в тени ангара, техники сноровисто повтыкали кабели к датчикам на раскрытом двигателе.

— Пожалте крутить, товарищ летчик! — крикнул Котов

Серебров перекинул ногу через руль мотоцикла и прошел к самолету. Нагретая солнцем машина пахла неповторимой смесью запахов лака, бензина, пороховой гари и нагретой резины. Ух! Серый борт изрядно разогрелся за то короткое время, пока самолет стоял на солнце.

Он забрался в жаркую, пахнущую бензином и кожей, кабину.

Так… Тумблер сюда, тумблер сюда. Качнулись, оживая, стрелки на приборах.

— Запуск, холостые и малый газ!

— Есть…

Подкачали, тумблер вверх, на кнопки…

Стартер взвыл, заскреб железом по железу, из патрубков фыркнуло седыми струями распыленного бензина, еще полсекунды — справа, потом слева вылетел белый дым и вот он принялся, зарычал, ритмично выплескивая изо всех шестнадцати патрубков прозрачное сиреневое пламя — первая группа, третья группа, вторая, четвертая.

Убедившись, что двигатель прогрелся, Серебров посмотрел на обороты, снял обогащение смеси с автомата и подрегулировал его до нужного значения, проверил установку шага лопастей.

«Готово, можно писать показания». Пытаться перекричать работающий «Сапсан» было бесполезно, поэтому общались условными жестами.

Из ангара ответили так же жестами — «В норме, пишем. Поднимайте постепенно мощность».

Серебров плавно двинул ручку вперед. Стрелка тахометра поползла вправо, самолет задрожал, разгоняя пыльный шлейф. Появился фирменный звук А.300, низкий вой, который создают кромсающие воздух лопасти. Туда же, вправо, поползли стрелки, указывающие температуру. Вдоль кабины понеслись потоки горячего, пахнущего выхлопом, воздуха.

«Газ на половине», он высунулся из кабины и помахал рукой технику, управляющему продувкой радиаторов: «Давай, давай, поддай воздуху, греемся же!»

«Есть половина, продержите три минуты и снижайте газ».

Прогоняв двигатель положенное время и нагрев его, Серебров начал по миллиметру сдвигать ручку назад.

«Хорошо, хорошо, пишем. Подержите на холостом»

«Понял».

Рев начал стихать, превращаясь обратно в холостое рычание и пофыркивание.

Потом международное — ладонью по горлу, выключай движок.

Серебров перекрыл подачу топлива. Фыркнув несколько раз и встряхнув самолет, двигатель остановился, лопасти, качнувшись, замерли. Было слышно тиканье остывающих патрубков.

Подтянулся на локтях, вылез из кабины и спрыгнул на бетон.

— Ну, как?

— Как часы, товарищ летчик. Швейцарские, с репетицией. Завидую вам белой завистью

— Добро

Подошел Котов с белой лентой, которую разукрасил разноцветными волнистыми или ломаными полосками серебровский «Сапсан».

— Все в норме, можно летать. Подпишите, что сняты данные…

Серебров кивнул и поставил поданной ручкой подпись.

Ему, механику в прошлом, эти манипуляции с щупальцами-датчиками, пляшущими на круглых экранах кривыми и дергающимися огоньками на пультах, были не очень понятны. Как техник он «вырос» в те времена, когда двигатели слушали, рукой проверяли вибрацию, работу карбюраторов и фазы распределения зажигания в прямом смысле «вынюхивали» и «высматривали» и на все про все хватало головы, рук и комплекта гаечных ключей.

Но не верить этим премудрым «ламповым головам» тоже не было оснований, исправные приборы никогда не ошибались. И потому от каждого двигателя, произведенного в Советской России после 1935 года, не зря шел в кабину толстый жгут проводов от различных «геберов» и «мессфюлеров» производства Казанского электрозавода.

Да и насчет швейцарских часов с репетицией тоже все вполне верно. Время можно посмотреть и по советским армейским «ЧН-36» (говорили, что ими можно с одинаковым успехом забить гвоздь и человека насмерть, и они сохранят точность хода), а вот хочешь нежный перезвон и виртуозный мелкий гильош на циферблате — изволь раскошелиться.

Британский строевой «супермарин» стоит на выходе с завода в Кастл Бромвич девять с половиной тысяч фунтов. На эти деньги можно купить дом и год жить в нем семьей, если не безумствовать. Такие самолеты в сочетании с прекрасной выучкой строевых летчиков до сих пор позволяют Британии оставаться Британией. Точно такой же отличный строевой самолет — советский И-165, гроза небес, ни в чем не уступающий «супермарину». Стоимость на выходе с завода для частных лиц — с учетом курса около девяти семисот.

Лучше их были только отдельные «авторские» машины из бывших САСШ, выпускаемые по 2–3 штуки, под заказ, и мелкосерийная продукция «Праги» и «Аэро», собираемая в отдельных цехах вручную.

Чехословацкий младший брат «супермарина» А.300, был на двести кило легче и на двадцать пять километров в час быстрее своего оригинала. При этом у него был больший секундный залп и радиус действия. Он стоил, в пересчете с крон на фунты, двенадцать с половиной тысяч.

Сменить балансировочные болванки в крыльях на комплект вооружения обходилось еще в полторы тысячи. Замена «Праги тип 61» на советский «Сапсан» — еще тысяча (советский двигатель был чуть легче за счет другого сплава в картере двигателя и облегченной поршневой группы). Замена половины дюраля в обшивке дуроном, металлические или дуроновые лопасти винта особого профиля, радио на кристаллических элементах Лосева, усиленное за счет экономии массы бронирование из советских алюминиевых сплавов с дуроновым подбоем, специальная "ледяная", долго держащая полировку, краска и другие полезные практикующему воздушному пирату или наемнику нововведения, позволяющие отыграть бесценные километры, секунды, килограммы и литры — почти две трети стоимости нового самолета. И каждый раз — перебалансировка, проверка, облет и так далее.

Короче говоря, честным путем такие деньги добыть невозможно. Зато в прекрасном новом мире, который родился после «второй испанки», отягощенной финансовой катастрофой, родилось множество не совсем честных и даже совсем нечестных способов заработать себе на жизнь.

Было и кое-что еще, недоступное деньгам. Опыт и практика.

Великая война и множество мелких войн во всех уголках земного шара произвели такое количество безработных летчиков и практически бесплатных самолетов, что попробовать свои силы в небе мог практически каждый, у кого хватало желания и смелости. Разумеется, какой-нибудь «Авро» последних серий в Европе или в пропитанных кровью и порохом американских небесах смотрелся не грознее воздушного змея, но где-нибудь над Парагваем в руках ветерана эта машина могла дать шороху. И древние («свежестью» лет в десять) бипланы для многих именитых наемников и пиратов стал первой ступенькой к деньгам и славе.

Техники закрыли капоты и защелкнули замки. Самолет затащили обратно в ангар, электрики выдернули и смотали свои провода, а на крылья полезли оружейники.

Уже знакомый Сёмка на крыле, в специальных башмаках на замшевой подметке, чтоб не повредить полировку, открыв пулеметные отсеки, укладывал в них многометровую ленту девятимиллиметровых патронов, на всякий случай дополнительно обтирая ее тряпкой, а еще два человека ее подавали, держа на манер банных полотенец — через плечо.

«Семидесятку-то ему тяжеловато будет, не Геркулес мальчишка…».

Уложил, проверил оба спуска, обогрев патронных ящиков, вставил рукоятку в паз и затянул «голову» ленты в барабан, сперва на внутреннем пулемете, затем на внешнем. Старший оружейник навесил на стволы красные ленточки и крышки отсеков закрыли. Затем подогнали «столик» с лентой для тяжелого пулемета и поставили его вдоль крыла. Семка, пыхтя, двумя руками втащил тяжеленный хвост и уложил первые звенья в ящик. Донца у латунных гильз диаметром в пятак, а «головы» — красно-желтые и через каждые четыре — красно-серебряные. Проверенное временем сочетание: четыре патрона, с пулями, снаряженными несколькими граммами потентала и каленым сердечником и один патрон с бронебойно-зажигательно-трассирующей пулей.

Тоже немецкое изобретение — потентал, и тоже плод запрета на производство «военных» взрывчатых веществ на базе бензола. Запретители добились того, что немцы вместа тротила или октола разработали взрывчатку на основе мочевины, в полтора раза мощнее британской смеси «Марк 6», в которой не было ни следа бензола и его производных. Японцы называли снаряженные потенталом советские патроны «тэнгу» (горный демон), за то, что они как когтями рвали обшивку и набор самолета.

Уложив все в ящик, Семка завел ленту в приемник и, вставив в гнездо длинную стальную рукоять (выскочив из рук под воздействием пружины «березина» она легко ломала кости невнимательному механику) с усилием два раза лязгнул тяжелым затвором. Лента на месте.

На выпирающий из крыла ствол в обтекателе повесили не просто красную ленточку, а полосатый флажок — заряжено и заряжено взрывоопасными патронами. По такому случаю, рабочие растянули вдоль самолета четырехметровые ширмы из нескольких слоев грубой как брезент пуленепробиваемой и негорючей ткани.

Истребитель почти полностью готов к вылету — оставалось только зарядить его кислородом, подвесить баки и залить бензин. Два серебристых каплевидных бака уже лежали ближе к выходу на деревянных подпорках. Но это будет лишь через несколько часов, перед самым вылетом.

Серебров в задумчивости побарабанил пальцами по стабилизатору. Каждый миллиметр этой машины оплачен из его кармана. И хорошо, что так мало людей знает, какую цену ему пришлось заплатить за это чудо техники. В карьере любого наемника, серой, как дуроновая ткань, всегда есть несколько более темных или откровенно черных пятен…

1938 М-13

— Вектор?

— Сто тридцать пять. Держитесь мористее! Мы видим их в оптику.

— Дог вызывает Чарли, готовность ноль

— Шарло понял, готовность ноль — донеслось сквозь скрежет

Серебров закладывает пологий вираж, проводя самолет между скалами.

Океан внизу покрыт мелкой быстрой волной, разбивающейся о подножия каменных островов. Причуда природы — в нескольких километрах от берега, из моря торчал целый лес серых утесов-столбов, будто идущий строем парусный флот в мгновение ока превратился в расчерченный сеткой косых уступов камень. От взбитой у подножия пены до зеленой шапки кустов и кривых деревец на верхушке в каждом таком «корабле» было больше полукилометра.

Где-то на верхушке одного из них с рацией сидит человек Сяо Хуань и наблюдает за горизонтом в тридцатикратный бинокуляр. Его загодя доставили туда автожиром, и он уже почти отыграл свою роль в спектакле, который сейчас подойдет к самой интересной сцене.

— «Черное небо», через десять секунд пароль черное небо!

На север от островов, между ними и берегом под невысокими облаками, не торопясь идет транспортный «Марк VIII» — двухсотметровая сосиска горчичного цвета. Стандартный «тропический» оттенок полевой формы Британской империи, да еще подвыбеленный жестоким местным солнцем, с боков украшен трехцветными британскими кокардами, тоже потрепанными солнцем и временем.

Цеппелин как пастушьи собаки, по паре с каждого бока, ведут четыре «Болтон-Пола» тип 99: двухбалочные истребители с соосными толкающими винтами, а над самой сосиской — похожий на букву «Т», тяжелый двухдвигательный «Бристоль Бэджер», главное оружие которого — турель с двумя сверхтяжелыми пулеметами калибра.70. Истребители идут на своей минимальной скорости, тогда как дирижабль выжимает почти максимум.

Справа, почти незаметный на фоне воды из-за темно-изумрудной окраски, мелькает «уильям-кольт-370» Голуа. Он тоже крутится между островами-столбами, которые мешают британским пеленгаторам обнаружить его самолет. Флагман Сяо Хуань «Императрица Цы Си» держится пока за дальним мысом, так, чтобы его не могли засечь.

— Черное небо! Черное небо!

Это означает, что на дирижабле заработали на полную мощность генераторы, заполняющие весь коротковолновый диапазон шумом. Отныне и на ближайшие пятнадцать минут, а если не сгорят контуры — то и дольше, все в окружности десятка километров от «каменного флота» будет отрезано от коротковолновой связи и не сможет никого позвать на помощь. Серебров потянулся к тумблеру и проверил короткие волны — да, адовый треск, вой, хрюканье и писк помех. Взвел рычагами обе пары пулеметов.

— Дог — Чарли, черное небо!

«Мокё» Сереброва и «кольт» Голуа вырвались вверх как два камня из катапульты. Тут же с верхушки одного из островов дала единственный залп осколочными ракетами заброшенная туда ночью при помощи автожира легкая зенитная установка.

Выжимая всю мощность из двигателя, Серебров нацелился на крайний левый «болтон-пол». Вилообразный силуэт плавал в кольце прицела, стремительно увеличиваясь в размере. Он атаковал британца из «слепого пятна» спереди-снизу на встречных курсах.

Весь расчет был на панику, бардак в эфире и секундную дезориентацию, которая позволила бы нанести первый удар. Ракеты, обогнав стремительно набирающие высоту истребители, рванули плотными облаками черного дыма. Две с недолетом, а две — достаточно близко для того, чтобы один из англичан шарахнулся в сторону.

План сработал: тяжелый «бристоль» начал переваливаться с крыла на крыло, летчик пытался осмотреться и понять, откуда угроза.

«Болтон-пол» заполнил собой все кольцо, Серебров сильнее сжал рукоятку и в два коротких нажатия гашетки нашпиговал британский истребитель металлом изо всех стволов. Он успел увидеть, как цели отлетел какой-то кусок и рванул ручку еще круче на себя. «Мокё» затрепетал, угрожая срывом, по вставшему вертикально полу кабины посыпался песок, перегрузка мягко ударила в живот, потяжелели локти, потянуло назад и вдавило в плечи голову.

Он сработал ручкой и педалями, когда его вынесло метров на триста выше дирижабля, почти без скорости парируя срыв и выкручивая истребитель вправо, чтобы упасть вниз для второго удара. Назад-вправо — чисто, назад-влево — на фоне густо-аквамаринового океана жирный черный хвост.

— Шарло — Догу, есть один

— Дог — Чарли, у меня тоже

Крутя головой, Серебров пытался разглядеть атакованный им истребитель. Нету. Нету. Слева просвистела желто-белая струя. Кажется, опомнился стрелок «бристоля»… Педали… Осмотреться…

Так, вот Голуа, разворачивается.

Один «болтон-пол» наконец-то очнулся, резко перекинулся через крыло и устремился за «кольтом».

— Дог — Чарли, у тебя гости…

— Понял, вижу.

Главное сейчас — не дать британцам начать действовать совместно с дирижаблем, уходя под защиту его турелей и затягивая время.

Перевернув «мокё», Серебров увидел на аквамариновом фоне горчичную спину дирижабля, над ним — плюющийся пулеметным пламенем «бристоль» и светлый, над океаном, крест отворачивающего вправо второго «болтон-пола». Ошибочка. Надо было нырнуть под «сосиску» и выскочить с другой стороны, под прикрытием батарей дирижабля и турели тяжелого истребителя. А уже затем, используя превосходство в скорости, играть роль борзой, загоняющей наглый «мокё» в пасть к мастиффу, роль которого сыграет «бристоль».

Так, вот первый атакованный истребитель, позади «сосиски». Не жилец. Потерял скорость, идет со снижением, вихляясь, судя по следу — пробита система охлаждения. Он загнал второй «болтон-пол» под капот и открыл заслонки двигателя, чтобы, пользуясь моментом, охладить мотор.

Серебров недооценил противника: второй британец, заметив угрозу, бросил самолет скольжением влево и почти ушел из-под удара. Очереди «мокё» лишь царапнули по кончику крыла. Серебров тут же прекратил атаку на уровне своей несостоявшейся жертвы, выровнялся, выскочил за счет накопленной энергии выше и начал новый заход на атаку. «Болтон-пол» каким-то дьявольским пируэтом вывернулся в обратную сторону, погасив скорость и хлестнул по противнику очередью. Мимо — малинового цвета ливень трассеров из его шести пулеметов проскочил далеко впереди за правым крылом. Красиво, но неправильно, скорость потрачена. Размашисто двигая ручкой, Серебров пошел на ножницы, прием, который, если у оппонента не хватает ума сразу разорвать взаимодействие, обычно приносит победу тому, кто начинает его первым, да еще на более легкой машине.

Раз — истребители, оставляя за кончиками крыльев белесые струи, начертили свой первый икс.

Два — «мокё» за счет меньшей нагрузки на крыло начал выигрывать, разворачиваясь круче, ревущий соосными винтами хвост британского истребителя пронесся точно над кабиной японской машины.

Третий икс должен был стать решающим и закончиться очередью на проходе, но британец, едва Серебров начал заводить его в прицел, снова перевернулся кверху брюхом и бросил машину отвесно вниз. Так, этот временно вышел игры, надо выравниваться и осматриваться, основную задачу никто не отменял.

На дирижабле наконец-то очнулись и сыграли тревогу: вокруг воздушного корабля частокол из красных и сиреневых нитей трассеров. Стрелки на всех шести турелях заняли свои места, но толку пока маловато, палят в белый свет как в копеечку…

Где «бристоль»? Так, вот он, пытается выйти на подходящий для турели угол относительно «мокё». Интересно, он видит… нет, не видит. Сзади, полыхая как рождественская елка, двумя.40 и двуствольным.50, на него идет Голуа. Брызнул в стороны плексиглас, несколько пуль, кувыркаясь, ушли рикошетом от бронеплит, из левого двигателя вырвался огромный язык рыжего пламени, переходящий в жирный черный хвост.

— Шарло — Дог, этот готов

— Вижу. Отворачивай вправо, и резко на меня, сзади «лайми».

Самолет с «павлиньими глазами», несмотря на то, что в его крыле отчетливо виднелись полощущие краями дыры, упорно пристраивался за «кольтом» луизианца. Серебров наклонил нос и, проскочив над самолетом Голуа, дал заградительную очередь. Вряд ли в британца попало больше чем 2–3 пули — атака на косых встречных курсах не оставляет тому, кто открывает огонь, почти никакого времени. И, если стреляет хоть мало-мальски грамотный летчик, почти никаких шансов тому, в кого стреляют. Он обернулся, чтобы посмотреть на результат: объятый пламенем, рвущимся из-под капотов, «болтон-пол» метеором шел по дуге вниз. Отлетел сброшенный фонарь, Серебров почти с облегчением увидел раскрывшийся купол.

— Вот ведь… не понимает, что дырявое крыло это приглашение вон из боя…

— Дог — Чарли. Где-то внизу еще один.

— Шарло — Догу, не вижу.

Он опустил на левый глаз черное стекло — посмотреть, не зайдет ли британец от солнца. Нет, пусто.

— Дог — Чарли, видишь его?

— Шарло — Догу, нет. Нет, стоп, вижу. На четыре часа от меня, набирает высоту.

Серебров обернулся через левое плечо. Да, вот он.

— Понял, атакую. Забирай выше, прикрой меня.

— Прикрываю…

С последним истребителем все вышло почти в лучших джентльменских традициях САСШ: когда под огнем четырех пулеметов из британца полетели клочья, он счел за лучшее выпустить шасси («сдаюсь!») и отвернуть к берегу.

— Дог — Чарли. Готово, я с ним договорился.

— Да, я видел. Пристраивайся ко мне, будем обдирать «цеппелин».

— Дог — Сяо, начинаем второй этап.

— Слышу вас, удачи…

Из-за мыса поднялись два автожира и начала неторопливо выходить вся в разномастных латках, с определенным успехом заменяющих камуфляж, «Императрица Цы Си».

Голуа, не обращая внимания на летящие со стороны дирижабля трассеры, выпустил последовательно три дымовых ракеты — красную-зеленую-красную. Обычный пиратский сигнал: «Прекратить сопротивление, машины стоп и никто не пострадает!»

С британской «сосиски» на это ответили ливнем трассеров и залпом из сдвоенного легкого ракетомета на носу.

— Дог — Чарли. Я предупрежу их еще раз, а потом причешем…

Несмотря на то, что два истребителя могли раздеть любой «цеппелин», риск все-таки был: дирижабль мог поглотить полный боекомплект истребителя и худо-бедно продолжить движение. А вот для истребителя близкое знакомство с одной из шести огневых точек дирижабля, не говоря уже о попадании ракеты, могло оказаться фатальным.

Серебров вынул из расположенного на правой стенке кабины патронташа два заряда, открыл лючок и выпустил их в сторону британцев. Красная и оранжевые дуги прочертили небо — «Внимание! Ваш курс ведет к опасности!», последнее предупреждение перед тем, как открыть огонь.

Надо отдать должное британцам, они ответили точно так же, как и на предложение Голуа.

— Шарло — Догу. Они исчерпали свой лимит везения. Раздеваем «сосиску», на рожон не лезем.

«Мокё» и «кольт» разошлись в разные стороны, развернулись и пошли на дирижабль. Серебров с дальней дистанции изрешетил колпак ракетомета и, уходя от верхней турели под дирижабль, пропорол почти в упор гондолу правого переднего двигателя.

— Шарло — Догу. Я снял двигатель, турель и у них больше нет верхнего руля поворота. На следующем заходе, если они не заткнутся, я обработаю им весь борт. Займись двигателями.

Самолеты снова разошлись, сделали боевой разворот и теперь с разных сторон со снижением, заходили на дирижабль сзади, прикрываясь густым дымом из подожженного переднего двигателя. Обшивка с разорванного пулями «кольта» руля неряшливыми вымпелами хлопала на ветру.

— Работаю по двигателям.

Британцы встретили их сосредоточенным огнем задней и двух задних боковых установок — несколько пересекающихся дымных вееров, увенчанных огоньками трассеров, но «мокё» и «кольт» уже зашли в мертвую зону за дирижаблем, где их мог обстреливать только один пулемет, установленный в кормовой турели. Раскачиваясь на взбаламученном воздухе за огромной тушей воздушного корабля, Серебров разбил один из задних двигателей, теперь за «сосиской» тянулись уже два жирных дымовых хвоста. Между ними прошуршала сиреневая молния — стрелок на кормовой турели пытался нащупать мелькающие в облаках дыма силуэты противников. Очередью из всех стволов Голуа заткнул турель.

Сбросив газ и погасив скорость, Серебров нарезал вокруг и вдоль дирижабля медленную спираль — над фонарем несся горчичного цвета «потолок» — и выпустил очередь по левой передней турели. Глаз заметил движение, человек метнулся обратно в корпус за секунду до того, как плексигласовый колпак расцвел дырами от тяжелых пуль.

Цеппелин потянуло назад, с двумя разбитыми двигателями он уже не мог держать прежнюю скорость и постепенно замедлялся. Ручка послала «мокё» переворотом вверх, через «спину» дирижабля, и сноп желто-белых трасс покончил с еще одной гондолой.

— Ah merde! Меня зацепили! — потом, спокойнее, Голуа добавил — Ничего серьезного, кажется, маленькая дырка в стабилизаторе…

Серебров, проходя над теряющим ход дирижаблем и наблюдал: вот беспорядочно плюется огнем нижняя турель, рассыпая трассы то справа, то слева, вот мелькнул хвост «кольта» и с той стороны выметнулись красные и оранжевые трассеры, а за ними — Голуа. Переворотом через крыло он нацелился на левый передний двигатель и расстрелял его. В отличие от остальных он не вспыхнул, а остановился, заклинив, на пол-оборота, выпустив прозрачный серый хвост.

— Дог — Сяо, турелей нет, повторяю, с турелями всё. Сигнал «охотящийся сокол», повторяю — «охотящийся сокол»

— Сяо — Догу, слышу вас, начинаю «сокол».

Британцы показали традиционное упрямство: из рулевой гондолы и технических торчали несколько стволов, озаряемых редкими вспышками. Экипаж решил не сдаваться и отстреливался из винтовок и нескольких пехотных пулеметов.

Сбоку-сзади к дирижаблю подошел тяжелый двухроторный автожир, пошел боком, выравнивая скорости, и завис над спиной воздушного корабля. С него начали прыгать горбатые фигурки. Это штурмовая группа — в пуленепробиваемых жилетах и шлемах, с металлическими щитами, подбитыми дуроном, все в газовых масках, вооруженные револьверами, дробовиками и гранатами со слезоточивым газом. Еще одну восьмерку штурмовиков автожир высадил ближе к носу дирижабля. Теперь им предстоит вскрыть люки, ведущие вниз, под оболочку, между баллонетами, и подавить сопротивление команды. Оба истребителя пристроились параллельным курсом.

Серебров вообразил, что сейчас творится на борту: белесые волны «слезогона», выскакивающие из них глазастые резиновые хари с револьверами, крики, беспорядочная пальба…

Автожир отвалил и пошел рядом с дирижаблем. Из грузовой двери по гондоле дал несколько очередей спаренный пулемет. Через несколько минут наверх вылез один из штурмовиков и поджег два зеленых фальшфейера, размахивая ими накрест — в стороны.

— Внимание! Корабль наш. Повторяю, корабль наш!..

…После того, как «кольт» и «мокё» пристыковались к «Императрице Цы Си», а «Императрица» — к захваченному дирижаблю, стало ясно, что налет оправдал самые смелые ожидания.

Следует, однако, вспомнить, как они возникли.

Племянница одного из мелких контрабандистов, работавших в малайских водах, служила горничной в доме адъютанта британского командующего группой армий «Малайя» в Сингапуре. Она смогла снять копию с графика движения транспортных дирижаблей, снабжающих гарнизоны британских островных баз на Тихом океане.

Поскольку для контрабандиста такой куш был слишком велик, контрабандист поклонился этим графиком главе одной из гонконгских банд, которая, в том числе, поддерживала тесные контакты с маршалом Цзян Цзеши через его шурина. После этого график попал к Юлань (работавшей под псевдонимом, Сяо Хуань, «жена Хуань»), которая владела стареньким номерным легким авианосцем японской постройки, носившим на борту гордые иероглифы «Императрица Цы Си».

Агенты Сяо Хуань вышли на Сереброва и Голуа в Сайгоне, где Голуа лечился после легкого ранения, полученного в одном из боев затихающей Тихоокеанской войны между японско-гавайским союзом и Британией. Оба наемника искали легкий заработок, поскольку один летал на минимальном финансовом пайке, за формально родные Гавайи, а другой без контракта, просто потому что не повезло оказаться не в то время не в том месте. Серебров, бегло говоривший по-китайски, на время стал главным в их с Голуа паре и отвечал за взаимодействие с дирижаблем и переговоры с Сяо Хуань.

План был практически очевиден и родился почти сразу, а реализован был через неделю после рождения. Звено эскорта, состоящее из строевых летчиков второй линии (вся первая линия сейчас двовевывала с японцами над Полинезией и к югу от атолла Джонстон) имело мало шансов против двух профессиональных воздушных волков.

Дальше наемникам предстояло смыть с самолетов японскую изумрудную окраску и красные «хиномару» с крыльев и решить, что делать с двумя пудами золота. Сяо Хуань достались более ценные для Цзян Цзеши и ее самой вещи: полторы тысячи винтовок, сто пулеметов, патроны к ним, консервы и две тонны лекарств.

Для британского командования все было ясно — транспортник атаковал и выпотрошил одинокий японский рейдер. Дерзость дальнего рейда и сочетание «мокё» и «уильям-кольта» было вполне типичным для Императорских ВВС, закупавших техасскую технику вместе с техасским горючим. Все свидетели видели, что захват произвели азиаты (штурмовики Сяо Хуань действительно были японцами с Формозы). С пленными обращались весьма корректно, помогли отремонтировать два двигателя и оказали помощь раненым.

Японское командование имело, судя по всему, какие-то догадки относительно случившегося. Но пропажа вражеского дирижабля с вооружением почти для целой десантной бригады вполне примирила его с фактом противоправного использования японских опознавательных знаков.

Профсоюз придерживался политики «мы не спрашиваем — ты не говоришь». Формально и Голуа и Серебров до подписания мира выступали как добровольцы от лица гавайско-японского альянса, поэтому участие в захвате законной цели, британского дирижабля, невозможно было квалифицировать как пиратство. Они на тот момент не были связаны никаким контрактом или обязательствами перед Профсоюзом, а подробности их соглашения с третьей стороной, даже если бы они просочились, никого не интересовали. Кроме, возможно, англичан, но уж им точно никто не собирался ничего говорить.

Через две недели между двумя империями, как иронично выразилась «Паризьен», потерпевшими заслуженную боевую ничью, был подписан Сайгонский мир, а британские винтовки уже трещали на фронтах японо-китайской войны.

После этого Голуа вернулся через Сайгон и международный Панама-Сити в Новый Орлеан, а Серебров появился в Нагасаки, где сделал весьма внушительный вклад в местном отделении «Сосьете Женераль». Потом он добрался на Оаху, вручил солидный подарок к годовщине заключения контракта Судзуме-сан, получил от правительства короля Каланиана-оле наградные шнуры, продал откапиталенный «мокё» одному из местных асов и на флагмане гавайского пассажирского флота «Хаумеа» отбыл вместе с Судзуме в Швейцарию.

Все это время в одном из цехов в предместьях Праги собирался заказной А.300 (заказан через отделение Профсоюза в Шанхае, оплачен из Нагасаки), который ему вскорости предстояло опробовать в бою против поляков, во время Моравского Инцидента. А чуть позже — крылом к крылу с ВВС Советской России над Маньчжурией, уже на все деньги, против тех, кто пожаловал ему бело-оранжевую звезду за спасение экипажа и пассажиров «Принцессы Фукуда».

Серебров считал, что застрял в Советской России на слишком долгий срок. Он твердо решил, что, завершив завтрашнюю работу, он соберется и улетит к Судзуме-сан. И на полгода забудет о любых опасных приключениях, какие бы доходы они ни сулили.

1938 М-14

Надо бы поболтать с Голуа насчет завтрашнего вылета. Даже в пространстве Советской России приятнее добираться до точки встречи с авианосцем кучей, а не в одиночку, да и вероятный предстоящий бой тоже хотелось бы проиграть на пальцах. Понятно, что они друг друга знают, как облупленные, с манерой вести бой оба познакомились уже давно, но практика никогда не бывает лишней.

Он вышел из круга, образованного пуленепробиваемыми ширмами. На выходе уже стояли двое в голубой форме с автоматическими карабинами. Пусть это Ходынка, расположенная в сердце Советской России, но Устав есть Устав — самолет, заряженный и подготовленный к выполнению контракта, обязательно должен охраняться силами Профсоюза или силами суверенной территории, с которой у Профсоюза был заключен договор о силовом взаимодействии.

— Одиннадцатый ангар? Капитан Серебров. Мне нужен капитан Марсель Голуа, владелец «девуатэна»…

— Алло, это Голуа.

— Добрый день, Марсель, это Аржан. Не против, если я сейчас подойду обсудить предстоящий вылет?

— О чем речь, приходите. У меня как раз скоро начнут грузить ленты.

Положил трубку, в голове мелькнула мысль: странное дело человеческие взаимоотношения. Десять лет знакомы, не одну ленту вместе сожгли, но на земле они с Голуа были строго на «вы», хоть и по имени, по-английски и по-французски. В воздухе — на «ты» и, соответственно, только на французском. Странно, но, пока работает, зачем что-то менять?

В ангаре 11 царило такое же оживление: предвкушение боевого вылета, рабочий азарт и хорошо спланированная суета.

Техник с лентами оружейника на рукаве крутил ручку, а двое других направляли ленту, набитую пушечными снарядами. Двадцать миллиметров, увесистые маленькие демоны с набитыми потенталом черными головами, увенчанными алюминиевым колпачком самовзводящегося взрывателя, сто штук. Из-за того, что танковая автоматическая пушка была установлена в развале V 12-цилиндровой «Испано-Сюизы», подковообразный зарядный ящик дополнительно охлаждался или обогревался через маленькие заборники снизу и по бокам от основного радиатора.

Все это он видел, пока они с Голуа занимались «воздушной гимнастикой» — водили в воздухе руками друг за другом, отрабатывая на земле взаимодействие в будущем полете.

Зарядка оружия вообще была «любимой» для всех техников, обслуживавших «дэвуатэны» процедурой: ради экономии места и оптимальной развесовки самолета, обеспечивающей прекрасные пилотажные качества, вооружение прятали так, что для загрузки боеприпасов приходилось применять специальные миниатюрные конвейеры или раздевать целые секции фюзеляжа — казенные части длинноствольных пулеметов находились в районе ног летчика. Что приходилось делать для замены вооружения, лучше было не думать: машина, разработанная коллективом легендарного Жана Готье и молодого, но зубастого Марселя Дассо, по праву носила прозвище «мечта летчика — кошмар механика». Чисто французский подход к самолетостроению: мы будем делать машины, которые нравятся летчикам, которые отлично летают и стреляют лучше других, а какими средствами это будет обеспечено — не интересует никого.

Специальные замковые болты и быстро расстыковывающиеся панели немного упрощали задачу, но на фоне других машин со специальными люками, а то и просто с оружейными установками, которые отсоединялись и опускались вниз на специальном едином лафете, "дэвуатэн" проигрывал. Для строевой машины профессиональный инструмент наемника был не сильно удобен: слишком долгая оборачиваемость и к каждой машине нужно приславлять отдельную команду механиков, просто потому, что длинную капотную панель надо снимать хотя бы вдвоем, иначе погнется под собственным весом.

Поэтому многие прекрасные истребители, разработанные во Франции, строились в Луизиане и не состояли на вооружении Armee de l’Aire: они были слишком дороги как таковые и слишком дороги в обслуживании для прижимистого французского правительства. Да и с кем серьезно воевать в воздухе? С союзниками по Антанте англичанами или с нищими голодранцами бошами, которые сперва упрутся лбом в несокрушимую линию Мажино, а потом их раскатает в тонкий блин прошедшая через Бельгию бронированная орда французских танков?

Ручная выколотка из дюралевого листа, ручная клепка, детали из отборного ясеня, бальсы и дурона, ручная доводка поверхностей, вручную сшитые подушки на сиденье, швейцарские пулеметы и вручную вырезанная штихелем алюминиевая табличка — «Oeuvre nr. 177, pour M. Marceil Gaulois» на мотораму. В «текучих» линиях французской машины была видна старая школа, чутье, искусство, которые у других уже были заменены математикой. Длинный нос, изящный киль, узкие крылья, в которых чувствовалась динамика ласточки, «девуатэн» был произведением искусства, а не возведенной в абсолют крылатой функцией. Снизу самолет был окрашен светло-голубой, а сверху — отполированным как зеркало бледным цветом морской волны.

— В 4.45 строимся на западной дорожке и идем на Смоленск, используя запасные баки. Как у нас с кодовыми таблицами?

— Держите

Голуа сложил вместе две перфокарточки и посмотрел сквозь дырочки на свет — совпадает. Каждая такая карта, вставленная в прорезь шифратора, задавала ключ для шифровки-дешифровки переговоров: даже если противник садился на частоту радиообмена, он не слышал ничего — в эфир уходило маловразумительное бормотание, бульканье и свист, смысл которых был недоступен вне звена или эскадрильи с общим ключом. При этом код не был чем-то очень уж сложным, таким, например, как коды, которыми писались послания Профсоюза. Все-таки расшифровывать его предстояло не коллективу профессиональных дешифровщиков с электроламповыми счетными машинами, а простенькой приставке к радиостанции на кристаллических элементах. Но за полчаса, нужные для его взлома, в небе случалось многое и результат был бесполезен.

— Скажите, Марсель, если не секрет, что планируете после этого вылета? — Серебров сунув карточку обратно в карман

— Завершить кое-какие дела здесь в Москве и потом лететь в «пулеметную республику». Я слышал что «Аэро» хотят выпустить новую версию моей «Сюизы» из советских сплавов. Ну апотом — в Лиссабон, там зацеплюсь на рейс до Рио. Говорят, назревает какая-то заварушка с соседями у президента Хусто-Ролона, ему снова хочется «Великой Аргентины». Налетаю на весь аргентинский бюджет, а может еще и на бюджет кого-нибудь из соседей — как их там? Уругвай, Парагвай — не поймешь эти банановые республики.

— А на Востоке никакой работы не предвидится?

— Гонять турок и нанятых шейхами пиратов вместе с евреями?

— Нет, я имею в виду район между Порт-Морсби, Сайгоном и Гонолулу.

— Нет, нет, я туда пока не собираюсь. Надо чтобы пыль получше осела, вы знаете, о чем я. Работать я там пока не буду. Да и не намечается там ничего по моим сведениям. А вот в бывших САСШ… Но этот конфликт противоречит интересам Профсоюза.

— Да, я получил депешу. И все же я как-то неспокойно себя чувствую насчет Востока.

— Плюньте. Плюньте и разотрите. Кто будет воевать? Голландцы против французов или англичан? Это даже не смешно. Японцы? Вчера вся Ходынка смотрела съемки вашей милой возни с японцем. Да вы над ним просто издевались, признайтесь откровенно. И потом еще то, как он пустил «хвост» на посадке… Уверен, об этом уж доложат английскому военному атташе, хотя бы в форме слуха. Я не думаю, что у японцев хватит духу влезть в драку с кем бы то ни было из европейских держав на Тихом океане с такими самолетами. После того, как их отделали русские в Маньчжурии? Ставлю сто франков против одного су, они не решатся. Кто у нас еще? Англичане… В тот раз за Японию воевала вся гавайская вольница и войну за три месяца свели фактически к ничьей… Хотя от этих от этих можно ждать любых гадостей, но все же я не думаю, что дети Джона Буля будут затевать новую войну на Тихом океане. Не перед выборами. Ммм… Минуточку… Тут у меня одна интереснейшая статейка из Le Figaro.

Голуа ушел к своим ящикам и через минут вернулся с толстой пачкой листов — номер «Фигаро», пересланный по фототелеграфу.

— Вот, почитайте на досуге. Очередной выброс мыслительной энергии, как вы, русские, говорите, «сумрачного тевтонского гения». Профессор Хаусхофер на университетских чтениях в Мюнхене предложил модель нового мироустройства — ось Берлин-Москва-Токио. Он утверждает, что это «единственное средство спасения евразийской континентальной культуры от гибели под пятой атлантической англосаксонской диктатуры и ее сателлитов». Намек прозрачнейший. Вскоре, по его мнению, ей покорится и все восточное побережье бывших САСШ. Пусть его, очередной прожектер, но мне хотелось бы знать, куда в этой его «евразийской» системе помещается Антанта и, соответственно, Прекрасная Франция? Почитайте, как это приняли — «массовый восторг», «рукоплескания»…

Голуа вытряхнул из пачки сигариллу и энергично пошел к выходу, взмахом руки позвав Сереброва. Сел на ящик из-под каких-то деталей, пригласительно хлопнул рукой рядом — дескать, присаживайтесь. Ловко воткнул курево в мундштук, поджег, затянулся.

— Так вот, помяните мои слова Аржан — вот это, не дай бог, станет новостями, потому что это пахнет… Знаете, чем это пахнет?

Серебров не стал прерывать вдохновенного оратора.

— Это пахнет вторым изданием Вердена и Соммы, дружище. Гнилой человечиной, порохом и удушливыми газами. Разделом Польши. В том, что немцы, в конце концов, прибьют поляков, я, можно сказать, не сомневаюсь. Видел я этих поляков в Испании — дрянь народишко, бойцы никудышные, но спеси в них хватает на дюжину французов. Наш Бертье тоже хорошо, нашел себе союзников с английской подачи… Да с ними даже Наполеон ничего хорошего не добился! Отвага прямо пропорциональная управляемости. Так вот, когда немцы — заметьте, с помощью Советской России и опосредованно — нашего с вами Профсоюза — разберутся с поляками, годика через два, я думаю, все начнет идти под откос. Берлин и Москва уже в одной упряжке, англичане думают, что борются с ними, но в итоге только укрепляют объятия Германии и России. Польшу если не сожрут, то обкорнают и выведут со сцены эту английскую марионетку. Если Совет Инженеров думает так, как всегда — то есть прагматично — то договориться если не о союзе, то о разделе сфер влияния с Японией и противостоянии Великобритании ему раз плюнуть. И что же делать бедной Марианне? Снова служить чучелом для германских штыков, пока Британия делает вид, что помогает, а на деле обтяпывает свои делишки? Итальянцы — это вообще не подмога. Вот о чем я думаю все чаще. Чертова Антанта…

Серебров переваривал информацию. Интересная перспектива. Но это же, получается, вторая мировая война? Уж на такую-то глупость политики не пойдут, должны были выучиться. Им свои же избиратели головы открутят, пусть только заикнутся.

— Если бы я был на месте французского правительства, я бы объявил Францию второй Швейцарией. Окончательный и полный нейтралитет, принцип неприсоединения и прочие радости хорошо вооруженного миролюбия. Британия уже столько раз обманывала всех, что ее стоит хотя бы раз оставить лично разбираться с последствиями своих делишек. И никакой войны. А Эльзас с Лотарингией — объявить вольной территорией, чтобы ни нашим, ни вашим. И плевать на всех.

Голуа ответил раздраженным ворчанием

— Ваш здравый смысл, Аржан, надо выращивать в пробирках и три раза в день колоть всем в нашем сенате, как от сифилиса. Только они не согласятся. Я благодарен Франции за то, что она приняла американских французов, но я не хочу служить политиканам, которые, будьте уверены, втянут нас в войну. Вы же знаете, что в случае войны я обязан буду летать за Францию…

Серебров пожал плечами. Обязательства… Любой контракт из тех, что он подписал за последние несколько лет, содержал в себе больше здравого смысла, чем любые рассуждения политиканов, к чему бы те ни апеллировали. Причем, чем возвышеннее были цели и священней интересы, упомянутые в этих речах, тем, как правило, грязнее и мрачнее были истинные намерения и особенно результаты. Пламенные и одухотворенные речи политиков являются продолжением и инструментов воли тех, кто нанимает и Сереброва, и Голуа, людей с реальными деньгами и силой.

Промышленники, банкиры и финансисты (те, какие остались после Великого Краха, сильно заматерели) — вот кто заставляет крутиться этот маленький шарик, щедро политый кровью. Еще, конечно, "новая аристократия" — короля Каланиана-Оле газеты какое-то время называли ловким английским словечком warlord, но со временем и ростом реального влияния Его Гавайского и Тихоокеанского Величества, он как-то плавно перекочевал в категорию обычных азиатских владык, калибром лишь чуть поменьше японского тэнно.

И поэтому паспорт в понимании Сереброва был лишь книжечкой забавного цвета, которая иногда больше мешает, чем помогает. У него самого их было три, а если с бывшими, то штук пять. Любовь к конкретному цвету книжечки зависит только от удобства налогового режима, внутренних правил и количества штыков и моторов, которыми оная книжечка подперта.

— Смените подданство. Гавайи вас примут с распростертыми объятьями.

— Да, но я подписывал обязательства и клялся. La Patrie!

— Бросьте, Голуа, какая уж там la Patrie с подписями… Двадцать лет прошло с Мировой войны, а вы еще оперируете такими понятиями. Кончились все Родины, на той же Сомме. Вы же родились в Америке, а хотите воевать за дядю в Париже, который, глядя на вашу могилку, сыто икнет и отправится дальше считать проценты. На дворе уже новые времена и подданство… — Серебров пожал плечами и воздел очи горе, — вопрос выживания и удобства при нашем с вами рискованном способе заработка.

Голуа только вздохнул и махнул рукой, разогнав дым.

— Будем делать, что должно и будь что будет. Держите вот… — Серебров взял фотокопию парижской газеты, — почитайте на досуге

— Обязательно. Но я думаю, что «Фигаро» стоит дополнить «Мюнхенским Меркурием» или «Берлинер цайтунг». Интересно будет почитать, что по этому поводу думают сами немцы. Расскажите лучше, как ваш «роман о розе».

Луизианец подмигнул и триумфально выпустил вверх струю табачного дыма.

— А, это стоило того. Мы договорились завтра вечером продолжить после ужина в «Метрополе». И не говорите мне, «Homo proponit, sed Deus disponit». Еще не было случая, чтобы Марсель Голуа абонировал столик и не отужинал за ним. Даже, как вы помните, в «Шангри-Ла»…

— Да, «Шангри-Ла». Два сбитых, три удравших?

— И я все равно поужинал там

— Голуа, должен ли я напомнить вам…

— Бросьте. Это был первый и последний раз, такие мастерицы попадаются раз в сто лет. И пусть я остался с истребителем и тринадцатью фунтами в кармане одежды, что была на мне, я ничуть не жалею, что прожил те три месяца самым упоительным образом. И замечу, мне все равно хватило на бензин для следующего заработка!

1938 М-15

Зуд корпуса часов на запястье выдернул его в реальность. Серебров несколько секунд лежал, глядя в потолок ангара, пытаясь припомнить, что там, во сне, происходило. Нет, никаких снов, это было как выключатель: щелк — темно, щелк — светло.

Он провел еще несколько секунд, прислушиваясь к внутренним ощущениям. Пресловутое «нутро» было спокойно, деловито и желало перекусить. Что ж, еще один прекрасный день для того, чтобы немного подзаработать.

Серебров встал и, как был, пошел к двери, проделанной в воротах ангара. Часовые проводили его скучающими взглядами, один зевнул и потянулся.

Снаружи был зыбкий холодок утра, на востоке ало-розовым веером над неровным силуэтом столицы Советской России поднимался рассвет. Он дошел до травяной дорожки, встал поудобнее, прикрыл глаза и сконцентрировался на пустоте, перетекая движениями из одной позы в другую. Неизвестно, как там обстояло дело со сложной субстанцией ци, о которой толковали многомудрые китайцы, но один факт был налицо: китайская гимнастика, похожая на плавание в воздухе, которой Серебров научился у одного седобрового старичка в Чанша, помогала наполнить силой мускулы, а голову — чувством прохладной отрешенной ясности, свежей как это самое утро.

Размеренным шагом он вернулся обратно, вымылся и начал одеваться: хлопковое белье, пропитанное специальным составом, который японцы разработали для дезинфекции и заживления ран, толстые носки плотной вязки, тонкий шерстяной комбинезон на молнии, в котором можно было выдержать мороз до -5. Поверх Серебров натянул новинку, недавно вошедшую в моду — верхний комбинезон с системой, помогающей предотвратить отток крови от головы при перегрузках, «сюршарж». Он был сшит из огнезащитной серо-зеленой ткани с дуроном, прошитой нагревательными нитями, с крестообразной шнуровкой вроде дамского корсета, вдоль рук, ног и на боках. Внутри комбинезона были особой формы трубки из синтетического каучука, заполненные сжатым воздухом, которые натягивали шнуры и, сдавливая ноги и живот, помогали значительно дольше выдерживать резкое маневрирование. Первыми такие костюмы придумали британцы, они работали на заполняющей их воде, но стесняли движения и реагировали с некоторым опозданием, а в воздушном бою это довольно много. «Пневматический» французский аналог не так мешал, хоть и не был полностью автономен. Грело это сооружение само по себе не хуже стеганой одежды.

И последний слой — легкий пуленепробиваемый жилет и набедренники из дурона, последний шанс, если осколок или пуля пробьют-таки бронированную кабину.

Серебров замотал шею шелковым шарфом, зашнуровал летные ботинки, подсоединил разъемы от ботинок к разъемам штанин комбинезона. Пока он поправлял и подтягивал шнуровку, подгоняя комбинезон, надевал через голову ярко-оранжевый надувной спасательный воротник и разбирался с подвесной системой, техники начали последние приготовления к вылету.

Взрывозащитные ширмы растащили, открыли ворота и выкатили самолет наружу, где уже ждал заправщик. Техники вчетвером подцепили под каждое крыло и под брюхо серебристые, похожие на сплюснутые капли, подвесные баки, подсоединили все нужные разъемы и штуцеры, расставили кругом оранжевые флажки. Заправщик зажег проблесковые огни и начал заливать баки.

Похлопав себя по бедру, Серебров убедился, что пистолет на месте. В планшет на колене он засунул карту южного побережья Балтики и, взяв шлем и перчатки, пошел к выходу. Завтрак пилота — кружка чая, шоколад, несколько «авиационных» галет с пеммиканом (яство, в котором, по мнению Сереброва, питательность была прямо пропорциональна возможности его прожевать).

Позвонил в диспетчерскую, доложил о готовности. Расписался за парашют, струбцины и триммеры, надел лямки, застегнул все замки и затянул ремни.

Если посмотреть со стороны, то он теперь не очень-то походил на человека. Скрипящее ремнями неуклюжее существо, обвешанное непонятными придатками, с болтающимся хоботом от кислородной маски, с карикатурным отвисшим задом в виде парашютного ранца и вылупленными глазами на лбу. Серебров превратился в деталь истребителя, его живой мозг и глаза, самую опасную и хрупкую деталь боевой машины.

Заправщик отъехал, на него грузили оранжевые флажки. Посмотрел направо — из одиннадцатого ангара выкатывали самолет Голуа.

Традиционно послал к черту старшего механика, залез в кабину и начал устраиваться в самолете. Воткнул и прикрутил разъем шлемофона, потом кислородную маску, надел перчатки, подключил их к манжетам, подсоединил питание к комбинезону и проверил нагрев. Пора оживлять самолет. Тумблер, тумблер, тумблер, карточку в прорезь. В наушниках — мягкое гудение прогревающегося радио. Аккумуляторы в норме.

Кольцом на рукоятке газа выбрал частоту Ходынки, включил кодирование в канале 1.

— Десна, я Браво-4, готовлюсь взлетать

— Десна понял вас, Браво-4, продолжайте.

Из-за шифровки и расшифровки голос оператора был слишком четким, со звенящими металлическими нотками на шипящих согласных.

Переключил топливную систему на расход из двух подвесных баков под крыльями в основной бак.

Топливный кран — открыт.

Зажигание выключено.

Газ — убрал на ноль.

Проверил как работает автомат шага винта — нормально, лопасти отклоняются, индикатор показывает. Выставил винты на автоматический режим.

Режим работы нагнетателя — авто.

Просигналил техникам, чтобы смотрели на совок радиатора. Принудительно вверх-вниз, все в норме. Воздушный фильтр включен.

Включил гирокомпас и радиокомпас.

Пощупал чеку на гашетках — на месте, после взлета можно сдернуть.

Поднял руку, постриг в воздухе пальцами: сигнал чтобы обобрали флажки с заряженных пулеметов. Техники, по привычке пригнувшись, быстро сняли трепещущие на утреннем ветерке яркие ленточки.

Перегнувшись через ручку, ухватился за грибовидную рукоятку ручного топливного насоса и накачал двигатель бензином, пока рукоятка не начала пружинить, сигнализируя о том, что в цилиндрах достаточно топлива.

Он глубоко вдохнул утренний воздух, пронизанный острым запахом бензина. Ну, посмотрим, что принесет нам этот день.

Щелкнул тумблером зажигания и двумя пальцами надавил на кнопки стартера и зажигания.

Стартер пискнул, лопасти лениво тронулись друг навстречу другу и тут же двигатель «поймал» искру. Из патрубков фыркнуло рыжим пламенем и белым дымом, винты растворились в сероватом мареве вращения, самолет подпрыгнул и завибрировал, оживая и наполняясь ровным гулом хорошо настроенного мотора.

Серебров принудительно открыл радиаторы и слегка, буквально на миллиметр, сдвинул газ вперед, чтобы прогреть двигатель. Тахометр, температура, датчики винтов. Нагнетатель в норме, оба магнето в норме, давление за и перед нагнетателем в норме. Подстроил альтиметр под уровень Ходынки. Давление в гидросистеме в норме, пневматика в норме.

— Десна, я «Браво-4», готов ко взлету

Потом переключил второе кольцо на общую частоту звена.

— Все 4, я Браво-4, готов ко взлету

Посмотрел вдоль правого крыла — «девуатэн» возле 11 ангара пыхнул дымом и его винт превратился в поблескивающий круг.

— Я Альфа-4, всем 4, готов ко взлету

Подал сигнал техникам — те проворно оттащили в стороны «башмаки».

Оглянулся.

Возле ворот ангара стояла, завернувшись в юкату и обхватив себя руками, журналистка, ветер от мотора трепал ее распущенные рыжие волосы.

«Так-так, нас провожают… Не самый лучший вариант, если я правильно о ней думаю, но как чертовски приятно, что ты все еще можешь быть небезразличен красивой женщине — пусть даже по профессиональным соображениям». Дал малый газ, трогаясь с места, он увидел, как Мосс зевнула во все зубы и, повернувшись, исчезла внутри ангара.

От самолета француза отбежали механики, таща за собой «башмаки», и Голуа направил свою машину вдоль по той же дорожке, что и Серебров. Оба пилота помахали друг другу сквозь плексиглас.

— С добрым утром, Марсель

— С добрым утром, Аржан

— Эээ, я Дог-4 всем 4. Хэлло, ребята, я уже взлетаю с Ред Вилледж, через минуту буду у вас…

— Понял, ждем…

— Всем 4, я Альфа-4, жду очереди на взлет.

— Браво и Чарли-4, я Десна. Готовность к взлету?

— Десна, я Браво-4, готов ко взлету.

Голуа показывает рукой — дай пройти на правую сторону дорожки, пропускаю тебя на повороте вперед, взлетаю за тобой.

Они вырулили на бетонную прямую, ведущую на северо-восток. Голуа — жестами — готов, доложил о готовности, взлетаем по команде.

— Десна, я Браво-4, к взлету готов.

— 4 на Ходынке, Дог-4, я взлетел, иду к вам

Серебров еще раз осмотрел все приборы — в воздухе варианта вернуться домой уже не будет — и подергал на груди замок привязных ремней. Нормально. Механизация, триммеры…

— Браво и Чарли-4, небо ваше.

— Я Альфа-4, взлетаю…

— Понял вас, Десна, небо мое, — и двинул вперед рукоятку газа, прижав хвост к взлетной полосе.

Загруженный самолет вел себя заметно инертнее, не так охотно отрывался от земли. Покосился вправо: Голуа уже поднял хвост и шел на основных стойках. Позволил хвосту оторваться от земли, стрелка спидометра показывает все возрастающую скорость. Легкая дрожь — и самолет по пологой линии сам отрывается от земли.

Убрав шасси, сделал спокойный круг над просыпающейся Ходынкой. Голуа шел крылом к крылу, справа.

— Хэлло, ребята, я Дог-4 вижу вас, сейчас пристроюсь…

— Альфа-4 всем 4, в виду Ходынки, но вас пока не вижу, здесь еще пара звеньев…

— Я Дог-4, качаю крыльями, видишь меня?

— Вижу, сейчас подойду…

Слева подошел похожий на серебристую помесь кинжала с рыбой-молот А.37. «Утка» с двойным толкающим пропеллером была отполирована и покрыта бесцветным лаком, по моде Гавайев. Единственными цветными пятнами на ней были черная антибликовая полоса, черные же законцовки крыльев, на левом крыле — узкая гавайская зелено-красно-желтая лента, цветов флага Камеамеа, с тремя белыми цветками-звездами и маленький череп с костями под кабиной.

Сразу за ним «упал» сверху и выровнялся И-165Ф, тускло-серый снизу, блекло-серо-голубой сверху, украшенный вокруг капота полосой в шашечку. Помимо обычных перегоночных 150-литровых под крыльями, под брюхом у него висел как надутая торпеда 450-литровый бак. Из-за этого самолет был похож на воробьиху, вздумавшую высидеть куриные яйца — неизбежная расплата за прожорливый двигатель.

Все четыре самолета выстроились в косую линию, эшелонированную по высоте, и дружно повернули на запад.

Серебров выставил частоты на радиокомпасе, чтобы база треугольника была побольше и задал вектор на Смоленск, а контрольные станции настроил на мощный радиомаяк Стокгольма, Рим и Казань. В звене он выполнял негласную роль штурмана, поскольку не поскупился в свое время на то, чтобы напичкать самолет всякими радиоигрушками. Типично «гавайская» особенность — маленькие самолеты, с навигационным оборудованием, предназначенным для длительных полетов над океаном, с автоматами управления и другими полезными на больших расстояниях приборами.

Звено забралось на 3000 и на установившейся скорости пошло на Смоленск. Поднимающееся сзади солнце подкрашивало облака желто-розовым, внизу, как припудренная утренним туманом, расстилалась покрытая темно-зелеными пятнами земля. Он лениво смотрел по сторонам, изредка поправляя самолет. Лететь было почти что скучно. В наушниках было слышно, как Бойингтон мурлычет себе под нос Aloha Oe. Да-да, скоро и он увидит Гавайи…

Над ними прошли транспортники, пару раз загоралась лампочка ответчика — кто-то большой, оснащенный радаром, интересовался кодами «свой-чужой». Некоторое время шли рядом со скоростным «юнкерсом» с чехословацкими трицветами, пока он не ушел виражом на зюйд-зюйд-вест. На подлете к Можайску обогнали темно-красную с продольной белой полосой сигару пассажирского дирижабля «Венский экспресс» и идущий за ним номерной транспортник с австрийскими треугольниками: маршрут был очень оживленный и, пусть они шли на некотором отдалении от основного «коридора», в воздухе ранним утром уже чувствовалось плотное движение.

— Десна, я Браво-4 и все 4, что там Волга?

— Волга ждет вас, высота 2,7 к западу от Можайска

Не отрывая руки от рукоятки газа, Серебров переключился кольцом на частоту авианосца.

— Волга, я Браво-4 и все 4, как слышите

— Волга слышит вас.

— Проходим по левому крылу Можайск. Прошу дать приводной пеленг.

— Видим вас на экране, 4, даю пеленг на частоте 7. Идем на высоте 2,7 с ветром норд-вест, скорость двести семьдесят.

Серебров повернул ручку приводного пеленгатора на 7 щелчков вправо. Прибор пискнул, помигал, покрутил картушкой и выдал направление.

— Внимание 4, я Браво-4, все за мной, приготовиться к стыковке с авианосцем, снижаемся до 2,7, приготовиться к сбросу малых баков перед стыковкой…

Четверка синхронно легла на курс, который указывал пеленгатор.

— Я Браво-4, как наблюдаете меня, Волга?

— Наблюдаем на экране, вы в тридцати километрах от нас, высота наша, вектор от нас сто семьдесят. Готовы вас принять, раздвигайтесь, переключаем вас на оператора, даем дым…

— Я Браво-4, всем 4 — раздвигаемся, нас готовы принять, ждите оператора.

В наушниках щелкнуло и коротко взвыло — авианосец переключил его на оператора причального узла.

— Я Волга-Браво, как слышите меня, Браво-4?

— Слышу отлично, готов следовать на стыковку

На горизонте показалась черточка, которая в действительности была побольше футбольного поля. За ней тянулся след красного дыма.

— Волга-Браво, вижу ваш дым

— Хорошо, Браво-4, отключаем генераторы. Бросайте баки и готовьтесь к стыковке в «вилку», скорость 250.

Серебров переключил питание на подфюзеляжный бак, отсёк крыльевые и потянул рычаг. Баки, вместе с пилонами, кувыркнулись вниз и стремительно ушли назад, подкинув машину вверх. Компенсировал подъем, обернувшись, увидел, как раскрылись два парашюта в оранжевую полоску: каждый нашедший баки после приземления мог позвонить по написанному на хвостовике бака номеру и сдать их вместе с парашютом в местное отделение Профсоюза за вознаграждение.

Правда, у хозяйственных мужичков некоторым бакам находилось свое применение и многие девки и молодки вокруг аэроузлов ходили в полосатом, зато шелковом белье и в юбках со шнурами, а уж алюминиевую бадью с остатками бензина и подавно можно было пристроить.

Он сбросил газ и постепенно начал снижать скорость, готовясь первым пристыковаться к авианосцу, который по мере приближения рос в размерах, превращаясь в махину из волнистого алюминия, восьмидвигательного летающего мастодонта К-7 с крылом, внутри которого, почти не нагибаясь, ходили люди. Верх воздушного исполина венчала черная с белой полосой тарелка, вроде гриба на ножке-пилоне — антенна, обеспечивающая ему круговой обзор всего, что творится в воздухе на полторы сотни километров.

Тряхнуло — прошел слой потревоженного авианосцем воздуха. 270…270… 260…стрелка ползет влево, 250… 250…

Из крыла самолета-дирижабля выдвинулась мигающая проблесковыми огнями «вилка», вроде той, которую ставят на погрузчики. Серебров начал аккуратно, метр за метром, сближаться. Задача не из легких, пусть и многократно отработанная — «вилка» находилась ниже крыла и была оборудована дефлекторами, которыми управлял оператор стыковки, так, что самолет попадал в конус спокойного воздуха, затягивающий и держащий до определенной степени внутри себя стыкующегося, как шарик в воздушной струе. Но жизнь пилота полна случайностей. Удар винтом по вилке, ошибка в управлении, секундная невнимательность или высотный шквал могут в несколько сотых долей секунды вызвать несколько десятков смертей.

На этот раз судьба была благосклонна к бревет-капитану, а навыки не подвели. Серебров медленно провел машину к стыковочному узлу, выдерживая правильное направление по прицелу и полосатому кресту на «вилке», а затем аккуратно, по сантиметру, положил самолет крыльями на пневматические подушки. Есть касание. Тут же опустился сверху и надулся гибкий рукав-фиксатор, будто черная ладонь гигантской гориллы захватила самолет, всю «вилку» вместе с истребителем воющая гидравлика подтянула вперед-вверх, ближе к крылу, потом сверху опустились узенькие решетчатые мостки, внутри зажглись зеленые огни. Стыковка завершена, двигатель выключить. В этот самый момент над его головой одни насосы перегоняли по трубам воду — балласт, который позволял выравнивать авианосец по крену, а другие — накачивали несгораемое масло в четвертую причальную станцию, куда должен был пристыковаться Бойингтон, со своей американской системой «крюк-трапеция». Для аэродинамики самолета-дирижабля К-7 истребитель был примерно что кленовый лист, прилипший к крылу истребителя, а вот вес надо было компенсировать.

Пристегнутый страховкой, к нему по невесомой ажурной лесенке спустился техник, одетый в утепленный комбинезон, пучеглазые очки и вязаную маску, показал большой палец, засунул самолету в короб радиатора спустившийся сверху толстый ребристый рукав с горячим воздухом, чтобы не допустить переохлаждения, и рукав потоньше — в заборник двигателя.

Серебров отсоединился от самолета — радио, обогрев, привязные ремни, все, за исключением кислорода, и двумя руками откатил назад фонарь. В щели между рукавом и телом «супермарина» свистел холодный ветер, и виднелась медленно плывущая пятнистая земля.

Техник опустил сверху трапецию с ременными петлями и кислородным шлангом, к которому летчик переподключил свою маску, а с ней и переговорное устройство. Лепестки индикатора ритмично качнулись, «погасли» и затем снова закрылись — воздух есть, хоть и пованивающий резиной. Серебров, зацепившись руками за петли, вытянул себя из кабины, встав обеими ногами на решетчатую подножку. Пожали друг другу руки

— С прибытием, товарищ

— Благодарю. Как со временем?

— Идем в графике, сейчас закончим стыковку и уйдем на крейсерскую высоту

Они, придерживая шланги, забрались в тесную шлюзовую камеру, размерами с платяной шкаф и техник повернул вверх рычаг. Камера плавно поехала вверх, затем зашипели прокладки, противно надавило на уши, и поползла по кругу стрелка вделанного в стену манометра: насосы выравнивали давление между внутренним объемом авианосца и стыковочной шлюз-камерой. Наконец стрелка замерла, загорелись зеленые огни. Техник открыл вторую дверь, отсоединил и снял свою маску.

— Готово

Они выбрались из «шкафа», стоя один за другим в узком почти вертикальном проходе с крутой лесенкой. Слева было кресло оператора стыковки, справа, в переплетении кабелей и силового набора — позиция нижнего воздушного стрелка с небольшим забранным плексигласом куполом, прицелом и рукоятками управления крупнокалиберным пулеметом, прикрывающим внутреннюю пару двигателей. Вверх, в расположенный на верхней поверхности крыла блистер, вел узенький скоб-трап.

— Нормально? — крикнул, свесившись в трубу, верхний стрелок

— Как по нотам. Проходите, товарищ, располагайтесь…

Оператор вернулся на свое место и махнул рукой в направлении лесенки. Опираясь на поручни, Серебров вскарабкался наверх, в расположенный в носке исполинского крыла коридор с узкими полосками забранных плексигласом окон. В полутораметровой высоты нишах по бокам стояли бок о бок четыре лежака, два из которых занимали сменщики оператора и стрелка. Вправо, по направлению от корня крыла уходил овальный в сечении коридор, двоим еле разминуться, ведущий к четвертому стыковочному узлу и двигателям номер 7 и 8. Влево — коридор чуть пошире, ведущий к центроплану, с лесенками, ведущими в двигательные отсеки 6 и 5, к баллонетам и топливным бакам.

Рев двигателей, встроенных в крыло, здесь воспринимался как монотонное гудение на довольно высокой ноте.

Теснота как на подводной лодке: на летучем авианосце все было подчинено только одной цели — больше горючего, больше газа и больше патронов.

Сравнение с подводной лодкой было не случайным: размеры диктовали свои условия, и чем больше был самолет, тем больше он походил на военный корабль. У летающего мастодонта даже оборонительное вооружение было сгруппировано по плутонгам. Верх и низ каждой плоскости, передние крыльевые турели, носовая 85-миллиметровка, носовая спарка и скуловые пулеметы, по две спарки на каждой хвостовой балке, на той же балке — верхняя и нижняя турели и пушечные турели на хвостовом оперении, «плечевые», «подбрюшные» и «наспинные» турели.

Все это могло в секунды заполнить воздух таким количеством свинца, стали и взрывчатки, что любая атака, даже силами целой эскадрильи, становилась оригинальным и очень дорогим способом массового самоубийства. Разумеется, авианосец можно было сбить, например, массированным обстрелом ракетами, для чего надо было еще войти в сферу уверенного пуска под огнем не менее чем 3 пулеметов с любой стороны. Можно было сбить его с помощью воздушных торпед, или, устроив артиллерийскую дуэль с боевым дирижаблем — если были какие-то шансы догнать. Но размен выходил настолько неадекватным, что «калинин» предпочитали просто не трогать. Особенно если учесть, что авианосец, помимо турелей, нес на борту шесть истребителей и часто вел за собой на сцепках-«бурлаках» пару штурмовиков.

В трубах, проложенных по потолку, заревела вода. Кто-то — Голуа или Алехин — цеплялся на крайнюю станцию левого крыла и операторы перегоняли балласт, чтобы уравновесить авианосец.

Из коридора справа вылез Бойингтон, уже успевший расстегнуть шлем.

— Нормально пристыковался, хотя, конечно не то, что на дирижабле. Ручка как вилка в плохом бифштексе. Эта советская штука с дефлекторами хороша, но меня она каждый раз заставляет понервничать, поток уж очень плотно держит машину. Пошли в салон?

Они, пригнувшись, углубились в коридор, ведущий в фюзеляж.

Там было просторнее, средняя палуба — около метра девяносто от пола до потолка. В центре — яма, в ней, друг за другом, два стыковочных узла и полулежачие кресла для летчиков «первого сброса», по бокам от них — проходы на нижнюю палубу, к цистернам с топливом и турелям «подбрюшного» плутонга. Над ними потолок вдавлен как ванна — верхняя палуба, место обитания второго штурмана и команды, обслуживающей радар.

Впереди по центру был расположен проход в кабину, похожую на небольшую оранжерею, со спуском к носовым турелям и кабине второго штурмана. По бокам прохода сидели радисты, первый штурман и два «канонира», операторы управления вооружением.

Из левого прохода показался Голуа.

— Алехин пошел на второй круг. Сейчас перестраивают дефлекторы, у него из-за центрального бака слишком сильная тряска при подходе к стыковочному узлу, — сказал он, расстегивая шлем.

Они подошли к иллюминаторам левого борта — И-165 скольжением подходил на второй заход, удерживаясь в аэродинамической «тени» крыла. На штангах стыковочного узла мигали красные огни, было видно, как стрелок в верхней турели делает руками крест, запрещая сближение.

Плоскости, окружающие стыковочную вилку, двигались как жабры, прилаживая воздушный поток так, чтобы он не мешал стыковке. Истребитель Алехина как приклеенный висел за крылом авианосца.

Но вот загорелись зеленые огни, вниз вывалилась черно-белая посадочная «мишень» и лобастая машина медленно пошла вперед, прицеливаясь так, чтобы лечь крыльями на широко расставленные лапы.

Алехин положил свой самолет на пневматические подушки с математической точностью. Авианосец слегка качнуло, пристыкованный истребитель выключил двигатель. Тут же сверху спустилась черная «штора» и стыковочный узел подтянулся к крылу.

— Все, он с нами. Можно и передохнуть.

Племянник великого шахматиста появился из левого коридора со шлемом в одной руке, а другой вытягивая шарф из-под воротника комбинезона.

— Не самая удобная стыковка. Что-то я взмок…

Из кабины, придерживаясь рукой за расположенный на потолке поручень, вышел летчик с нашивками первого помощника на груди и кубиками майора советских ВВС. Он говорил с сильным немецким акцентом.

— С прибытием на борт, товарищи, я командир корабля Бауэр. Сейчас мы забираемся наверх и идем через «литовский коридор». Ветер не мешает, так что рассчитываем выйти в район расстыковки в положенное время. Завтрак экипажу подадут в 8.30, можете присоединиться. Санузел — прямо назад. В советском, германском и литовском пространстве можете находиться здесь, в центральном отсеке, при выходе в нейтральное — прошу занять места в отсеке готовности по крыльям. В зоне расстыковки вас проинструктируют дополнительно. У меня все. Вопросы?

— Вопросов не имеем.

— Отдыхайте, товарищи, — майор развернулся и пошел снова в кабину.

Бойингтон откинул узкую полку, забрался на нее и уже воткнул штекер в разъем обогрева:

— Он говорит дельные вещи, ребята. Вот лично я так и сделаю, часик-другой поспать еще никому не мешало.

Авианосец плавно выровнялся, выходя из многокилометрового стыковочного круга, и развернулся на запад, в сторону Смоленска, на Литву и Пруссию.

Серебров не стал пренебрегать предложением и устроился на своей полке, подложив под голову сложенный шлем. Комфорт не ахти какой, но вытянуться, расслабиться и сэкономить силы до начала боевого задания помогает.

В этом полусонном режиме они провели время, которое потребовалось авианосцу, чтобы забраться на 4500 метров и пересечь границу воздушного пространства Литвы — единственного условного союзника Советской России в Прибалтике, в отличие от проанглийской (и, соответственно, пропольской) Латвии и финского федерата Эстонии.

Раздался пронзительный дробный звонок — тревога. Грохнули крышки люков, стрелки прильнули к прицелам, застонали приводы турелей, прокручивая пробные круги, летчики дежурной пары сели ногами в люки, сосредоточенно смотря на «светофоры» запуска.

— Товарищи летчики, просьба занять позиции готовности… У нас контакт с севера, по радиокодам — литовские истребители, подлетное время три минуты.

Бойингтон и Серебров пошли по коридору в крыле, чтобы в случае нападения быстро отстыковаться и принять бой.

Пара литовских И-156-Б появилась с «двух часов». Две выкрашенные в бледный оттенок серо-зеленого машины, украшенные двойными белыми «крестами Миндаугаса», подошли к авианосцу под бдительным присмотром почти всех стрелковых башен. Покачав в знак приветствия крыльями — Серебров смотрел через двойной плексиглас узкого окошка в крыле — летчики помахали руками.

Еще одна пронзительная дробь, все турели вернулись в исходное положение, а «пассажиры» перебрались обратно в центроплан и вернулись на свои полки.

Дружеская демонстрация флага и литовской гордости: пусть все литовские ВВС это 3 полных эскадрильи, натренированные немецкими и советскими инструкторами, с крайне разномастной «конюшней» не самых новых советских, германских и французских самолетов, но каждая эскадрилья — настоящие воздушные волки, стажировавшиеся в небе Германии против поляков.

Они пристроились сзади и немного выше, сопровождая авианосец, пока он пролетал сквозь пространство Литвы. Затем к двум истребителям советской сборки присоединились еще два сделанных во Франции серебристых, похожих на легкомоторные спортивные самолеты, Д-500. Несмотря на типично французское мощное вооружение, мотор-пушка и два пулемета, это были машины предыдущего поколения — подкосы, неубирающиеся шасси в каплевидных обтекателях, полуоткрытая кабина. Серебров поежился, представив себе на секунду, каково летчику на четырех с половиной тысячах, когда из модернизированной девятисотсильной «испано-сюизы» выжимается последняя лошадь. Но чего не сделаешь, чтобы не ударить в грязь лицом перед соседями.

1938 М-16

На подходе к стыку границ Литвы, Пруссии и Польши, с советского воздушного корабля дали залп тремя дымовыми ракетами, по цветам литовского флага. Литовцы ответили красными дымами и отвернули назад.

Снова раздалась дробь, судя по всему — сработали устройства, предупреждающие об облучении. В условиях войны на «калинине» заработали бы станции помех на сверхмощных резонансных элементах Дворковича-Гегечкори, превращающие сигнал в маловразумительную «кашу», но в текущей обстановке внимание польского радара (английской, разумеется, сборки) следовало воспринимать как что-то вроде соседского «Как поживаете?».

Англичане считались асами радиоэлектронной борьбы и производителями лучших на мировом рынке радаров и пеленгаторов. Именно на рынке. Самые последние и мощные разработки, созданные «Бритиш радио корпорейшн» и советским заводом № 17 держались в строгом секрете и применялись только военными.

Серебров знал, что всевидящее око воздушной войны можно не только подавить, но и обмануть. Кое-кто из гавайской вольницы, разбиравшийся в физике, придумал специальные контейнеры, набитые резаными полосками из фольги, выбросив которую можно было на время ослепить оператора радара и запустить из-под крыла разряженную ради дополнительного запаса топлива аэроторпеду, снабженную радиозеркалом. Пока операторы крутили ручки и щелкали тумблерами, вычищая сигнал, настоящий самолет нырял к самой поверхности океана и шел, скрываясь за ее кривизной, а аэроторпеда продолжала, как ни в чем ни бывало, следовать ложным курсом, сбивая с толку службы наведения и отвлекая перехватчики. Потом, когда из-за горизонта стремительной тенью вылетал нагруженный фугасными ракетами штурмовик, уже уточнивший направление на радарную станцию, делать что-то было уже поздно. Судя по простоте и изяществу трюка — корни его шли куда-то в район Сиэтла и «Боинг филд».

Авианосец вошел в зону, которая на авиационном жаргоне называлась «котлом». Происхождение названия было простым — в котлах часто заваривалась каша. Иной раз такая горячая, что без слез не расхлебаешь.

Здесь, на стыке Восточной Пруссии и Литвы находился «Кенигсбергский котел», арена, на которой периодически вспыхивали короткие и свирепые воздушные схватки между Лотництвом Войска Польскего и германскими Люфтваффе.

«Прусский вал», возведенный против агрессивного соседа еще в последнем благополучном 1926 году, оказался для сухопутных сил Польши непреодолимым препятствием. Потыкавшись пару раз в сплошные линии бетонных дотов, ощетинившиеся импортными чехословацкими стволами и германскими ракетометами, доблестные жолнежи предпочли войну в Силезии и Померании, где строительство оборонительных линий было запланировано на 1930й и, по понятным причинам, никогда не было осуществлено. Зато поляки периодически делали здесь небезуспешные попытки отыграться в воздухе за нешибкую войну на земле.

Конечно же, по меркам Великой Войны все это напоминало схватку двух гальванизированных трупов. Ни наступлений силами восьми десятков дивизий, ни мясорубок, вроде Верденской, ни столкновений двух-трех воздушных флотов как в Маньчжурии, когда в небе стреляло больше пулеметов, чем было у обеих сторон на земле. В европейской прессе это называли «Странной войной» — пусть жестокий, но весьма «медленный» и ограниченный по масштабам и объему задействованных сил конфликт.

Тем не менее, даже на борту советского авианосца, это была фронтовая зона и Сереброву, как и всем наемникам здесь автоматически закапали боевые коэффициенты и боевой налет.

Ожила громкая связь.

— Внимание, нас облучает польский радар. Передаем опознавательные коды. Стрелкам подготовиться к отражению атаки, летчикам занять позиции готовности к сбросу.

Центроплан мгновенно опустел.

Никто, разумеется, не предполагал, что поляки будут атаковать авианосец с красными звездами, слишком дорого это могло обойтись. Но летуны из патрульного звена, которое, по всей видимости, крутится где-то рядом, разумеется, не откажут себе в удовольствии устроить опасный пилотаж в непосредственной близости от советского самолета и будут всячески провоцировать стрелков.

Следующая дробь и сообщение о том, что теперь авианосцем заинтересовалась и германская сторона.

Серебров, скрючившись в нише рядом со стыковочным узлом, готовый по первому же сигналу ссыпаться в свой самолет, слушал, как по внутренней связи передавались векторы и высоты польских и германских машин относительно авианосца. Прикинул, кто подойдет первым — выходило что немцы, поскольку «калинин», пройдя стык границ, углубился в пространство Пруссии. Так и вышло — поляки, получив опознавательные коды, сняли сопровождение, а вот немцы наоборот, обозначили присутствие. Далеко на четыре часа появилась постепенно растущая точка, какой-то германский патрульный.

Минуты через полторы точка подошла ближе и превратилась в «Юнкерс Штертебеккер» — немецкий сверхлегкий авианосец, несущий под крыльями два легких морских истребителя BMW Mowe. Больше всего «чайки» напоминали байдарку, на которую кто-то приделал на пилоне крыло с отогнутыми книзу законцовками, а в месте соединения пилона и крыла поставил один двигатель с толкающим винтом в кольцевом обтекателе. Типичные «нитяные» самолеты, вооруженные двумя 13-мм «рейнметаллами». На носу у их тощего словно летающая буква Т носителя как вибриссы у кота торчал целый частокол антенн и излучателей: маломощный радар и радиостанция помогали обнаруживать противника и наводить на него более значительные силы.

«Штертебеккер» дал зеленую дымовую ракету в знак приветствия и пристроился на почтительном расстоянии к К-7. Серебров был готов биться об заклад на что угодно, что сейчас на соседе вовсю работает цейссовская оптика и щелкают затворы разнокалиберных фотокамер.

Немцы прославились в послевоенной Европе как мастера промышленного шпионажа и производители дешевых (и сравнительно качественных) товаров, от швейных иголок до паровозов. Шутили, что они могут построить автомобиль по газетному снимку и по цене самой газеты.

Еще один десяток фото советскогосамолета-сверхгиганта, который был не только больше «Геркулеса», но и высотнее любой модификации сверхтяжелого «Юнкерса», не был для них лишним.

Инстербург миновали под присмотром «Штертебеккера», затем он отвалил, его сменила пара FW-170. Очевидно, легкий авианосец курсировал вдоль границ Пруссии, а истребители были отряжены специально для сопровождения важного гостя. Пруссия сверху напоминала желто-зеленое лоскутное одеяло, то там то сям украшенное темно-зеленым каракулем лесов и расшитое серебряными блестками сотен мелких лесных озер. По пути, километра на полтора ниже, попался идущий на северо-восток шведский дирижабль и идущие с ним бок о бок номерной «Восток» и два советских серебристых Д-12. «Восток» приветственно отсигналил что-то на военном коде ратьером.

На горизонте неприветливой серо-зеленой дымкой замаячила Балтика, показалась большая серая клякса, расчерченная блестящими нитками речек — Кенигсберг, в который треугольником вторгалось устье реки Прегель и пока туманный узкий клинок вытянувшейся поперек залива косы. Самолеты с черными крестами сопровождали «Калинина» примерно на десять минут лета в море от границ Пруссии и потом отвернули к дому.

Бойингтон оторвался от соседнего окошка:

— Все, мы в нейтральной зоне. Можно ждать неприятностей… Я прямо задницей чую, что вылет будет горячий

Серебров поморщился — так-то оно, может, и так, но кто знает, как оно будет на самом деле.

Авианосец дал плавный крен и довернул, чтобы выйти на Кристиансё и Рюген. По внутренней связи прошел звонок и объявление — летчиков ждут в центроплане на короткий брифинг перед расстыковкой.

Совещание вел Бауэр, помечая на большом стеклянном планшете, разбитом на 360 секторов, ярко-желтым восковым карандашом.

— В настоящий момент мы идем на Кристиансё по приводному маяку Рённе. Погода в точках сброса и встречи отличная, видимость почти без ограничений. Здесь, на нашем векторе 3 часа дистанция примерно девяносто, находятся шведская рыббаза и транспортный конвой из Ирландии на Петроград. На семь часов — шведский почтовик, идет на Данциг, на девять — польский авианосец «Жолкевский», бреет побережье, на десять и одиннадцать две датских рыббазы и танкер. Мы будем держать вас в курсе воздушной обстановки, отсчитывая векторы по самолету «Браво-4». Помните, что с момента расстыковки и до обратной стыковки для нас вы являетесь «группой 4», буквенный код с первой по четвертую и используете кодирование в прежнем канале. Для нанимателей вы являетесь позывными с ключом 4, с «Альфы» по «Дог», кодирование по каналу 2. Через полчаса мы входим в зону сброса и готовимся вас отстыковать. После чего поворачиваем на северо-северо-восток и идем в район Моонзунда параллельным курсом на удалении, в готовности вас подобрать. У нас есть достоверная и постоянно уточняемая информация о том, что нас очень внимательно пасут с «Жолкевского», но наши радары пока не фиксируют потенциальных противников и мы не можем запеленговать никакого подозрительного радиообмена, ни сигналов радара, которые могут принадлежать кому-то из пиратской команды…

Оставшееся до входа в зону сброса время тянулось откровенно скучно. Все еще раз проверили костюмы и оборудование, нанесли на карты сегодняшнюю картину ветров над Балтикой, лишний раз по очереди сходили на оправку в сортир (занавеска и чашка на шланге).

Серебров чувствовал всеми жилами тот самый «нарзан», бодрый покалывающий холодок в каждой клеточке, что может превратиться в расчетливое и веселое боевое настроение, которое дополнительно подогревалось ощущением скорого и желанного «отпуска». «Не зарываться» — строго приказал он себе — «Не то работа станет последней».

Точно так же, как и попал на борт, через «шкаф», он спустился к своей машине, залез в выстуженную кабину и не торопясь проверил приборы. Двигатель не переохлажден, температура и давление охлаждающей жидкости в норме, электричество в норме, кислород в норме, с топливом полный порядок, высота 4500 метров.

Монотонный голос по внутренней связи отсчитывал пятиминутные интервалы.

Серебров подключился к самолету и начал подготовку двигателя к запуску.

Объявили, что оборудование «калинина» засекло несколько отраженных от моря всплесков на частотах, характерных для британских радаров на предельной дистанции обнаружения. Это значит, что их источник находится вдвое дальше предельной дистанции. Кто-то крался параллельно шведскому берегу, соблюдая радиомолчание и включая радар в активном режиме на короткие промежутки времени. Что ж, если это не швед на учениях, работа будет «горячей», как и обещали.

Судя по манере, это был тот самый пиратский «Трайдент». Интересно, каких усилий стоит агентуре и службам радиоперехвата Профсоюза добывать ту информацию, которую летчикам преподносят на блюдечке с голубой каемочкой? И какого искусства стоит оставаться при этом совершенно нейтральной стороной, работающей при выполнении всего трех условий — кодекс чести, относительная лояльность сторон и относительная легальность операции. Серебров размял пальцы, лишний раз проверил, как сидит шлем и как пристегнута кислородная маска.

Еще через два пятиминутных интервала объявили готовность к сбросу. Ну, вот тут точно зевать не придется. Спустился техник, вытащил оба шланга подачи теплого воздуха, постучал по фонарю, полил лобовое стекло специальной жидкостью от обледенения, показал большой палец и пополз по лесенке наверх в крыло.

На штангах замигали оранжевые огни, лестница втянулась.

Серебров почувствовал, как вся конструкция дернулась и плавно пошла вниз.

— Готовность три…

С громким шипением ушла вверх пневматическая штора, открыв вид на, кажется, что бесконечное крыло «калинина» и серое в редкой сетке золотистых блесток море под его брюхом. Справа на угловатой «лапе» трапеции висел, сияя полированным алюминием «А.37» Бойингтона, впереди туманными ореолами кружились винты авианосца. Ворвавшийся в кабину яркий свет заставил заморгать, ветер подхватил самолет и наполнил его дрожью.

— «Волга-Браво», доложите «Волге» о готовности два

— К запуску двигателя готов, состояние машины штатное, самочувствие нормальное, готов к расстыковке.

— Понял вас, «Волга-Браво». Готовность один, начинаю обратный отсчет…

Серебров сжал зубы и подобрался, готовясь к этому привычному и каждый раз новому моменту — сбросу истребителя с авианосца.

— Пять… Четыре… Три… Два… Один…

Грохнули пиропатроны, отбивающие посадочные лапы вниз-вперед, чтобы они никак не могли задеть истребитель. Внутри скакнуло вверх, наполнив все его существо веселым ужасом. Серебристый потолок — крыло авианосца — мягко ушел вверх, ремни надавили на плечи, ожила, дернулась и наполнилась упругой силой ручка.

Заверещали сигналы — потеря потока на неподвижных лопастях, угроза срыва, Серебров, дав ручку от себя, выровнял машину, дав ей минимальное снижение по прямой.

Двумя пальцами на кнопки, прогретый двигатель фыркнул и завелся с пол-оборота. Красная лампочка на индикаторе шага винта погасла, тахометр бодро нагонял обороты, а стрелка спидометра дрогнула вправо. «Калинин», выше без малого на полкилометра, только что уверенно шедший вперед и уменьшавшийся в размерах, вдруг встал на месте и начал понемногу расти. Он в воздухе.

— Я «Браво», расстыковался штатно, все системы работают нормально, готов приступить к выполнению задания.

Одновременно с ним справа и слева провалились вниз и выровнялись остальные самолеты четверки. Выстроившись в две пары этажеркой, наемники пошли на запад, в сторону Рюгена.

Включил шнюффель — прощупать все сверхкороткие частоты в «военном» диапазоне и коротковолновые станции, которые могли передавать в радиусе двухсот километров.

Вот к северу бубнит координаты косяков разведчик шведской рыббазы… Нет, не наш случай… треплются два ясновельможных пана на патрулировании… тоже не наш случай…

Внезапно загорелась лампа близкой передачи и в эфир ворвалось:

— Achtung! Amerikanische Bomber am zwei Uhr! Adler-3, ich greife an, pass Mustangs auf!

Серебров чуть было не отработал ручкой и педалями «отрыв» и начал озираться в поисках источника передачи. Сомнений быть не могло — это был голос, звучащий на фоне работающего мотора, уверенный, с командными интонациями. Ближняя дистанция, если верить шнюффелю, на которой нельзя не увидеть чужой самолет.

Но что перехватывать в пустом небе? И какие могут быть американские бомбардировщики, когда на левом траверзе Германия, а до Америки несколько тысяч километров? Да и какая, к чертовой матери, Америка?

Он подкрутил ручку прибора, заставив еще раз прогнать через контуры странную частоту. Шипение. Эфир, в котором только что звучали слова неизвестного летчика, был заполнен белым шумом.

— Что за дела, Браво-4? — зазвенел в наушниках голос Голуа, заметившего, как озирается Серебров.

— Не знаю. Шальная волна, шнюффель поймал радиоэхо на сверхкоротких. Какая-то радиопьеса из Германии наверное — про американские бомбардировщики…

— Чертовы эфирные хулиганы… — проворчал луизианец.

В Германии, несмотря на войну, буйным цветом цвело почти никем не контролируемое радиовещание, а молодая и громкая электрическая музыка забивала мировой эфир. Весь этот хаос в основном производила богемная шайка ÄDJ (э-дэ-йот Äther-Disc-Jockey) — авангардистов от радио и музыки.

Во главе «идиотов» (если можно было вообще говорить о какой-либо структуре в этой своре "уникальных талантов" и "людей будущего"), находилась личность почти легендарная: бывший доктор философии Гейдельбергского университета Пауль Гёббельс. В прошлом — неплохой публицист, писатель и драматург, а ныне — радио-пророк, поэт и электромузыкант.

В Средневековье сказали бы, что ему было откровение, а в ХХ веке даже неспециалисту было ясно, что герр доктор на пятом десятке повредился умом. Он расплевался со всеми и всяческими властями и партиями, отрастил торчащий утиным хвостом напомаженный чуб, оделся подобно поэту д’Аннунцио в дикое подобие военной формы ничьей армии, увешанной знаками несуществующих орденов. Затем выдал заумный манифест, не поленившись опубликовать его в центральной прессе, и стал кумиром всех молодых бездельников Европы, большинству которых годился в отцы.

Радио «Короля идиотов» не затыкалось уже лет восемь или девять, изрыгая круглые сутки смесь антивоенных памфлетов, оглушительного звука независимых германских электро-оркестров, проповедей новой философии, модных стихов, свежайших сплетен и мировых шлягеров. Новости специально подбирались так, чтобы звучать откровенной дичью, а кое-что еще и присочиняли, отчего в немецком и родственных языках появилось устойчивое выражение "lügen wie Goebbels". Унять Его Полоумное Величество было никак невозможно, поскольку формально он не нарушал никаких законов ни на чьей территории: его мощная радиостанция находилась на борту крейсирующей в нейтральных водах яхты «Магда», где он жил вместе со скандальной шведской актрисой Царой Леандер и постоянно меняющейся сворой «идиотов» рангом пониже, везущих ему свежие пластинки или живых музыкантов.

Жирная метка, орущая на коротких волнах левее по курсу — это, скорее всего, и есть «Магда». Плавучий дурдом в радиоэфире перебивал Стокгольм и соперничал с Гамбургом.

Через несколько минут самолеты наемников вышли на дальнюю дистанцию обнаружения в мощные дальномеры, спаренные с пеленгаторами, которые были установлены на дирижаблях.

— Дог-4, пробуй вызвать «Винкельрид» или «Вагнер»

— Пробую, пока нет сигнала, Альфа-4

— Понял. Волга, я Браво-4, какова дистанция до конвоя?

— С текущей скоростью через тридцать секунд будете на границе уверенного обнаружения в оптику.

Обратно на частоту звена

— …снизиться и представиться нашим подопечным

— Думаю, не стоит, ничего кроме испуга мы не добьемся. Установим радиконтакт и будем плавно подходить.

— Дог-4, у тебя самое мощное радио, есть контакт с подопечными?

— Нет, пока молчок.

В наушниках ленивый металлический голос:

— Я «Волга», группа 4 внимание. На вашем векторе 20 на дальнем рубеже вижу две низкоскоростные крупные цели. Передаю координаты «Десне», подтверждаю активную операцию.

Вот оно. Затикали часики, закапали уже полные коэффициенты. Совсем скоро могут полететь пули и ракеты.

1938 М-17

Слева-спереди показался туманным краем материк — еще не видимый, по ощутимый по иному цвету неба. Где-то там идут, курсом в нейтральные воды, два дирижабля. Серый с республиканскими триколорами немецкий и серебристый, как бонбоньерка перепоясанный красными лентами с белыми крестами на боках, швейцарский.

Прошло еще несколько минут. Расстояние между дирижаблями и звеном истребителей сокращалось с суммарной скоростью летательных аппаратов.

— Я Дог-4, есть контакт с подопечными, передаю опознавательные коды!

— Ну, слава богу… Сколько до них?

— Две минуты.

Серебров накренил самолет. Внизу-спереди, в туманящей глаз пропитанной светом дымке прямо под скулой «супермарина» едва виднелись на фоне зеленовато-серой воды как два рисовых зернышка, двухсотметровые транспортно-пассажирские гиганты. Он опустил на очки поляризующие фильтры, чтобы избавиться от сияния воды. С той стороны тоже, наверняка смотрят в стереотрубы, похожие на рога улитки.

— Я Дог-4, наши подопечные в общем канале 6.

— Добрый день, господа, я Георг Альтерматт, капитан-владелец воздушного судна Швейцарской Конфедерации «Винкельрид»… Добрый день господа, капитан Йоханнес Беккер, Дойче Люфтфлотте, цеппелин «Рихард Вагнер»…

— От лица группы 4 приветствуем вас, господа. Надеемся, что наш вояж пройдет без происшествий. Следуйте избранным курсом, мы прикроем вас сверху.

Четверка наемников, сохраняя строй «этажерки», заняла позицию над дирижаблями и развернулась по курсу на Моонзундский архипелаг и Петроград, рисуя над дирижаблями широкую змейку. Близкая к максимальной скорость для воздушного корабля была около минимальной на высоте для истребителя.

Сбросив газ, Серебров перевел двигатель в «экономный» режим, изменив распределение на цилиндрах и теперь 16-цилиндровый двигатель работал, переключая цилиндры, как условный восьмицилиндровый, сокращая расход бензина, который мог быть ой как полезен в неопределенном будущем.

Серебров перебросил диапазон и, несколько раз щелкнув кольцами выбора каналов, вышел на частоту коротковолнового приемника Ходынки и отстучал кнопкой “B4-A-S-C” — «Я «Браво-4» приступил к выполнению задания».

В ответ пришли две точки, тире, две точки. Принято, желают удачи.

Морозец весьма ощутимо пощипывал за щеки — высота хоть и не рекордная, но довольно ощутимая. И ее лучше сохранить, поскольку от этого могут зависеть и жизнь, и успех контракта, и судьба людей, вверившихся защите.

Потолок дирижабля (если это не был германский HVZ или советский ДВ) значительно ниже самолетного. Для атаки неповоротливого воздушного судна самолеты были вынуждены снижаться, тем самым отдавая заведомое преимущество тем, кто сохранил высоту и мог использовать накопленную энергию для атаки. Дальше была уже чистая война нервов и скоростей — одной стороне было бы желательно подойти и нанести первый парализующий удар как можно скорее — потеряв высоту и инициативу, но немного набрав скорость. Для этого пираты обычно подвешивали под крылья две пары осколочных ракет, которыми при определенной степени удачи можно было вывести из строя сразу несколько уязвимых мест — двигатели или огневые точки.

Задача другой стороны — максимально обезопасить конвоируемые воздушные суда и ни в коем случае не дать стащить себя вниз, но — теряя инициативу, потенциально пропуская первую атаку и, наконец, «упав» на первую волну пиратов, подвергая себя риску попасть под удар второй, высотной волны атакующих.

— Дог и Чарли — следим за обстановкой, Альфа и Браво сосредоточиться на приборах.

Таким порядком прошли примерно сто километров от точки встречи. Под крыльями расстилалась нейтральная Балтика. Серебров где-то в глубине души уже понадеялся, что пиратам хватило благоразумия догадаться, что интенсивный кодированный радиообмен может вестись только на дорогих и хороших машинах, которыми владеют опытные наемники. И, сложив два и два, отказаться от атаки.

Внезапно ожила картушка шнюффеля: двойная быстрая передача в сверхкоротком диапазоне, с неожиданного вектора. Прибор зацепился за самую сильную волну — источник сравнительно близко. Не бессвязное хриплое, смешанное с кваканьем и свистом бормотание речи, перевранной кодировщиком, не прямое вещание — две группы цифровых позывных, переданные дважды, на пределе действия СКВ-радиостанции.

— Группа 4, у нас кто-то на одиннадцать часов строчит морзянкой, дальний сигнал… Волга, я Браво-4 что видите?

— Пока ничего нового. Засекли передачу кодом Морзе, «Т-Е». На вектор 340 от вашего курса облачность, возможно, они держатся под облачностью.

«Т-Е» — если предположить, что потенциальный противник пользуется британскими военными кодами, то это может быть обрывок передачи сигнала «цель выделена для атаки». Британцы. Значит «Трайдент». Если сложить вектора и прикинуть скорости сближения, ближайшие несколько минут могут стать последними спокойными. Или вообще последними.

Перехват и атака одного цеппелина другим в теории, да и на практике сводилась к простейшему построению треугольника, совсем как у подводной лодки, выпускающей торпеды. Только вместо торпед были истребители и штурмовики, выпущенные с атакующего воздушного судна. Скорость атакуемого дирижабля могла нарушить геометрические экзерсисы противника и превратить идеальную атаку — в борт под прямым углом или с острого угла на встречных курсах, в не самую желанную атаку на догонных курсах, когда скорость нападающего уменьшается на величину скорости цеппелина, а в лицо ему жгут порох четыре-пять крупнокалиберных пулеметов. Никто не отменял и такую ситуацию, когда у перехватчиков просто не хватало горючего для того, чтобы вовремя догнать «сосиску» и вернуться на свой авианосец. И тогда атаку приходится отменять.

Серебров выкрутил чувствительность до предела, хотя это было уже почти необязательно. Все шло к неизбежному столкновению, если, конечно, все на сложится так удачно, что «Трайдент» из-за сложения скоростей и углов не сможет построить треугольник. Шнюффель снова выдал вектор на дальний сигнал — группа точек и тире, но уже ближе. Серебров отметил частоту и задал поиск в узком диапазоне, теперь шнюффель «сел на волну» и пеленговал сигналы по направлению. Так, сектор 335–350. Ну, это понятно.

— Группа 4, у меня зацепка на 340, смотрим в ту сторону. Заодно посматривайте в другую сторону, там может быть молчащая группа, чтобы взять нас в клещи.

— Принято.

Ни через поляризующее стекло, ни через обычное пока ничего не было видно. Шнюффель пока молчал, большая картушка качалась по последнему пойманному сигналу. Оглянулся в противоположную сторону — чисто. Бойингтон в кабине показывает пальцами, он ничего не заметил вокруг.

Замигала частота авианосца:

— Внимание, группа 4, я Волга. Мы принимаем слабый сигнал, излучение по спектру соответствует «Марк В»…

— Понял вас.

— Группа 4, наши гости прогрели радар, сейчас начнется потеха. Кто первый заметит — тому шоколадка, как обычно.

Британский радар был вполне закономерной частью вооружения британского пиратского дирижабля. На шнюффеле ожила вторая, «зеленая» картушка, закачалась в секторе работы источника радиоволн — пошел активный двусторонний обмен. Судя по всему, авиагруппа сброшена, начали строиться и планировать удар. В первой волне, предсказуемо, истребители, во второй пойдут ударники. Аэроторпед не будет, нужен приз и заложники, а не сгоревший дирижабль.

Километр над дирижаблями, запас высоты есть, спускаться пока не нужно. Ждать и выбрать момент и бить наперерез, срывая атаку и ломая рисунок боя.

— Я Альфа-4, у меня сработал пеленгатор, они на 9 часов вышли на рабочий режим и видят нас. Самолетов пока не вижу

Тут уже не приходится думать, все и так ясно. Если не произойдет какой-то дикой случайности, остались считанные минуты спокойствия. Сейчас все пойдет вдрызг наперекосяк.

— Браво-4, я Волга, подтверждаю, они от нас на 11 часов, дальность километров шестьдесят

— Я Чарли-4, я чувствую, что нам сегодня предстоит поработать…

Вклинилась передача с дирижаблей:

— Я «Рихард Вагнер», фиксирую с 9 часов работу чужого радара. Наши действия?

— Группа 4, я Дог-4, наши подопечные засекли работу чужого радара, видят их со своих 9 часов. Они спрашивают, что делать. Подтверждаем, что дело пахнет жареным?

— Что тут делать… Им выжать все из дизелей, людей на пулеметы, усилить наблюдение и идти прежним курсом, построившись для отражения атаки и максимальная скорость, сохраняя строй. Нам все как мы умеем.

— Чарли-4, поддерживаю.

— Альфа-4 согласен.

— Господа капитаны, группа 4 рекомендует вам дать полный газ, привести все батареи в боевую готовность и действовать по протоколу 2.

— Герр Беккер, несмотря на то, что Швейцарская Конфедерация является нейтральной страной, в соответствии с законодательством Конфедерации и кантона Берн, гражданином которого я являюсь, я открою огонь по любым летательным аппаратам, которые могут представлять опасность для воздушного судна Конфедерации и союзных судов и прикажу всем гражданам Конфедерации на борту взять оружие. Приготовьте свои пулеметы, держитесь не далее чем в тысяче пятистах метрах от меня и да поможет нам всемогущий Господь!

— Благодарю вас, герр Альтерматт. Со своей стороны я приложу все усилия, чтобы защитить себя и ваш корабль, груз и пассажиров от нападения пиратов. С нами Бог!

Серебров на мгновение закатил глаза — от всех этих велеречий со швабским акцентом в эфире несло конями и лязгом рыцарских забрал. Но надо отдать должное, капитаны этих двух «коров» вели себя не хуже, чем капитаны увешанных ракетометами линкоров.

— Я Дог-4. Ребята, если я в этой жизни что-то понимаю, то нас уже засекли, но не посчитали. Может быть я высыплю немного фольги, Браво включит какую-нибудь модную песенку на генераторе и сведем все к честной драке безо всяких радаров и прочих новомодных штучек?

— Я Альфа-4, боюсь поздно, вопрос только в том, что они нас не посчитали и что о нас думают. В таком составе будем работать только от обороны. Когда посчитают, они могут сосредоточиться на нас, и попытаться втянуть нас в оборону "сосисок" и тогда уже реализовать количественное преимущество.

— Чарли-4, предлагаю сбивать их по мере поступления и «качать маятник» — двое сверху, контролируют обстановку, двое снизу.

— Браво-4, поддерживаю… Волга, есть что-то по обстановке?

— Я Волга, они запускают генераторы помех на коротких волнах

Командир «Трайдента» начал атаку по классической схеме. Что ж, это развязывает руки сразу всем — запуск генераторов-глушилок столь же однозначен, как трассеры, по всем традициям и обычаям ведения воздушной войны означает начало враждебных действий. Интересно, кто у них поведет атаку и ведет общее руководство операцией… Серебров дернул рычаг сброса баков (там оставалось примерно треть) и перевел мотор в полный боевой режим.

— Не терять бдительности!

— Группа 4, я «Рихард Вагнер», наблюдаю с вектора 345 выше меня группу неопознанных самолетов!

— Началось. Группа 4, приготовиться к атаке, противник на 10–11 часов!

Пираты не стали тратить время на цветные дымы и ракеты на видимой дистанции. Безбожно коверкая французский, они обратились непосредственно к капитанам дирижаблей на открытых частотах, еще не показавшись на горизонте:

— Германский цеппелин! Германский цеппелин! Отключить бортовое вооружение! Заглушить двигатели, лечь в дрейф и приготовиться к приему призовой партии!

— Я капитан воздушного судна Швейцарской Конфедерации Георг Альтерматт. Следует ли мне расценивать ваши действия как акт беззакония, совершаемый также против граждан и имущества граждан Конфедерации?

— Расценивай как хочешь, но лучше уматывай со своей дойной коровой куда подальше, пока тебя малость не поджарили.

К чести швейцарца, он не смутился:

— В таком случае не жалуйтесь, если корова поднимет вас на рога. Я подам на вас в Женевский Трибунал по статьям Воздушного кодекса 40 с подпунктами и 61 с подпунктами. Остановитесь и не отягощайте свою участь. Открытие огня или сближение будет расценено как акт агрессии против Конфедерации! Боевая тревога, выдать оружие гражданам, пассажиров в защищенный объем!

Капитан Беккер был гораздо лаконичнее и, следуя заветам классиков, дал вольную цитату из Гёца фон Берлихингена.

Пока шел этот диалог, четверка наемников развернулась на северо-запад и разделилась на две пары, удерживая визуальный контакт.

— Волга, я Браво-4, что у нас в воздухе?

— Я Волга, у вас по курсу ноль четыре отметки и что-то еще.

Серебров вгляделся вперед. Ничего. Нет, есть — сквозь туманный диск винтов прямо, едва-едва левее по курсу характерная вспышка, солнечный зайчик, отразившийся от остекления кабины или от полированной плоскости.

— Чарли-4, я вижу цель, на полдвенадцатого.

— Прикрываю тебя, Браво-4.

Поиграл пальцами на рукоятках. Покрутил головой, разминая шею, покрутил колесики на прицеле, настраивая дистанцию и проверяя гироскоп. Вот они, булавки для Судзуме-сан, сами летят в прицел, сближаясь со скоростью пистолетной пули.

1938 М-18

Серебров поднырнул под паническую длинную очередь ведущего, не атакуя — противник явно был дурак, а таким может и повезти. Четверка пиратов уклонилась от лобовой атаки, рассыпалась на две пары и начала маневренный бой.

«На чем летают-то? А, «Хокер Торнадо», неплохая машина».

— Чарли-4, цел?

— Да, держу твой хвост…

Он дернул самолет вверх, одновременно уходя в сторону, так, чтобы следующим движением зайти в хвост намеченной им паре. Выровнялся, осмотрелся — Бойингтон и Алехин навязали своим визави драку на вертикалях.

Ведомый пират запаниковал и дернул ручку на себя, послав свой «торнадо» почти прямо вверх. С вертикальной маневренностью А.300 от такого подарка грех было отказываться…

— Чарли, ведущий твой.

Тут же пришел доклад от Алехина:

— Я Альфа, первый издырявлен и выпустил шасси, ушел с дымом.

«Гуманист, мать его так! Но счет открыл» — про себя отметил Серебров.

Небо за плексигласом, повинуясь движению ручки, повернулось на прямой угол и почти почернело. Пират пытался завалить самолет на спину или отработать педалями, но скорость стремительно угасала, управление теряло цепкость. Серебров вытащил гудящий и раскачивающийся в воздушном потоке истребитель в хвост «торнадо». Тот сделал еще отчаянную попытку уйти в сторону, руль поворота и плоскости хлопали почти по стоячему воздуху — и поэтому первая трасса свистнула на полметра мимо под его левым крылом. Серебров выправил свою машину и почти четвертьсекундной очередью, чувствуя, как работающие пулеметы раскачивают самолет, вспорол «торнадо» по всему размаху. Понеслись клочья, тут же — жирный черный дым, левое крыло треснуло в двух местах и оторвалось.

Мимо фонаря пролетел довольно крупный обломок. Вися вверх ногами на высшей точке, он видел — оставшийся с одним крылом огрызок «торнадо» закрутился как взбесившаяся кленовая летучка, затем исчез в облаках. Ни одного парашюта.

— Я Браво-4, один наглухо.

Поискал взглядом «девуатэн». Голуа успешно сел на хвост ведущему и сейчас они мелькали как два маятника, пытаясь переиграть друг друга на ножницах. Как показалось, луизианец истратил всего один снаряд и не более десятка пулеметных патронов: во время очередного скоростного размена сторонами англичанин на долю секунды запоздал, ухнула, выплюнув длинный язык пламени и трассер, пушка и тут же фюзеляж «торнадо» слева вспух, лопнул, показав растерзанные куски набора, и выдал длинный хвост клубящегося оранжевого пламени. Самолет перевернулся через себя и посыпался вниз, беспорядочно крутясь в каком-то подобии штопора и разбрасывая обломки. Открылся купол.

— Я Чарли-4, один есть.

В драке наступило временное затишье, продлившееся самое большее десять-пятнадцать секунд.

— Я Чарли-4, двое на три часа выше. Браво, помогай.

— Понял, прикрываю…

«Девуатэн» вошел в вираж, начал набор высоты, Серебров пристроился сзади и чуть выше. На этот раз противниками оказались два Уэстленд-«уиндспаута». Машина напоминала рогатую Т, вылизанная до предела, с двумя двигателями Роллс-Ройс в изящных гондолах и Т-образным же хвостовым оперением. Благодаря обдуву винтами управляющих плоскостей и запредельной мощности двигателей по отношению к весу (говорили, что «уиндспаут» способен «висеть» на винтах, задрав нос вертикально вверх) тяжелый истребитель в опытных руках мог задать жару в бою с более легкими противниками. Необычное для Британии вооружение — 4 крупнокалиберных пулемета в коротком носу — позволяли легко разделаться даже с самой «толстокожей» добычей.

Противники не стали бросаться в атаку друг на друга. Вместо этого они, как фехтовальщики, нацелившие друг на друга блестящие острия шпаг, сделали несколько широких кругов, присматриваясь и оценивая возможности врага.

— Я Дог-4, у нас на подходе целая орава, идут к цеппелинам!

— Альфа-4, иду на перехват, Дог-4, смотри, слева!

Серебров посмотрел назад-вниз — пусто, через другое плечо — так… Внизу параллельными курсами шли два цеппелина. Дальше, на запад от них, до предела форсируя моторы так, что за хвостом тянулись следы сажи, шли еще четыре «Торнадо», за которыми на некотором удалении следовали «уиндспауты».

Глянул на пиратов, с которыми они продолжали выписывать плавный круг над основной схваткой. На месте.

С галереи, проложенной по верху «Винкельрида», вытянулись в сторону атакующих два тонких дымных шнурка: швейцарцы бесстрашно открыли огонь из ручных ракетометов. Трассы увенчались двумя клубками дыма, скорее разозлив, чем напугав атакующих. В ответ «торнадо» дали синхронный залп осколочными ракетами, пытаясь поразить двигатели швейцарского дирижабля. К счастью для «Винкельрида» и его команды — недолет, разрывы клочьями бурой ваты возникли за несколько десятков метров от борта дирижабля. С «Рихарда Вагнера», высунувшегося на полкорпуса из-за «швейцарца» длинными очередями крыл крупнокалиберный пулемет на носовом вертлюге.

«Уиндспауты»… на месте, все еще присматриваются.

Сбоку наперерез, рискуя подставиться под атаку, серебряным кинжалом метнулся А.37 — один из «торнадо», выбросив с дальнего от атакующего борта хвост конфетти из обшивки, посыпался вниз как кирпич: судя по всему залп перебил ему рулевые тяги.

— Ха, я в игре! Гори, крошка!

Но лихость не прошла безнаказанно — за Бойингтоном пристроились два британца с явным намерением зажать его в клещи.

— Дог, я Альфа, полный газ и уходи вправо.

— Понял.

— Сейчас я его сниму… По сигналу — резко вправо.

— Браво-4, я Чарли, их сейчас зажмут.

— Понял, уходи, я справлюсь.

Голуа перевернулся через крыло и спикировал вниз. Ведомый британцев сунулся было за ним, но Серебров ткнул из «девяток» перед его носом — «Не суйся!».

Радио на открытых частотах захрипело.

— Наемный «супермарин»! Отвечай!

Серебров подумал секунду и промолчал.

— Наемный «супермарин», я флайт-лейтенант Дуглас Эдвард Этертон, предлагаю тебе честный бой, один на один. Мой ведомый не будет вмешиваться.

«Сегодня у всех определенно какое-то рыцарское помешательство. Вызовы, где он такого нахватался? Фу ты, у него еще и смерть с косой на фюзеляже. Пошлость какая». Ответил по-английски:

— Этертон из шайки «Ред Лайонз», который расстрелял безоружных людей на «Амазонке» в шанхайской зоне?

В эфире послышалось ворчание.

— Да-да, мой друг, на открытых частотах нас сейчас слышит пол-Европы. Нет тьмы, ни тени смертной, где могли бы укрыться делающие беззаконие.

Британец сделал секундную паузу.

— Будем считать, что вызов принят. Сдохни как получится. Прикрой меня, Алан.

Вот и кончилось рыцарство. Ведомый принял в сторону и чуть выше, будто приглашая на прорыв, рассчитывает зажать наемника в клещи. Ага, щас, купился уже, два раза.

Нет, господа, это делается не так. Серебров резко сбросил газ, раскрыл механизацию крыла и почти что затормозил брюхом, уходя внутрь виража. Сорванный поток захлопал огромными ладонями по фюзеляжу, с заднего края крыла сорвался беловатыми струями воздух, а в кабине протестующе загудели сразу несколько сигналов. Тут же, убрав вспомогательные плоскости, дал газ, двигатель взревел, стрелку забросило почти в красный сектор — разгруженные винты мгновение ловили воздух — и противная невесомость со встряской сменилась ощутимым толчком кресла в спину.

Истребитель выровнялся: пройдя дугу виража фактически по хорде, он одним махом срезал солидную часть дистанции, отделявшей его от «уиндспаутов». Оба как на ладони, бей любого. Теперь все, что требовалось от англичан — психануть и попробовать разделиться, чтобы взять его в "узелок". Первый, кто начнет разворачиваться, потеряет скорость и предоставит ему шанс выйти на нужную дистанцию и стрелять. Но противник оказался тоже не новичком: оба двухмоторных истребителя начали выполнять «ножницы», стараясь сбросить скорость, пропустить наемника вперед и расстрелять на пересекающихся курсах.

— Я Чарли-4, они прорываются к цеппелинам…

Серебров выжал левую педаль, ввел машину в размазанную бочку и дал короткую очередь для острастки, рассчитывая припугнуть неизвестного ему Алана — явно менее опытного пилота. Как ни странно, ему повезло: один малиновый трассер все-таки воткнулся в крыло «уиндспаута». Британец вильнул в сторону и рванул ручку на себя, на секунду бросив ведущего и разорвав дистанцию. Серебров, сжавшись в кабине, как будто это он сам протискивался в освободившееся «игольное ушко», толкнул вперед ручку газа и рванул к самолету Этертона.

Этертон, мигом оценив угрозу, наклонился на крыло и пошел под довольно острым углом вниз, по направлению к дирижаблям, рассчитывая на мощность двигателей, чтобы оторваться.

— Я Дог-4, отрезал ему крыло, но кто-то все-таки должен снять ублюдка с моего хвоста!

Вращаясь как два соосных пропеллера, они с ревом разрезаемого винтами и крыльями воздуха проскочили насквозь какой-то очень плотный клубок самолетов, перечеркнутый дымным следом. Серебров не был уверен — кажется, слева мелькнул И-165 Алехина. Все его внимание было сконцентрировано на крутящемся хвосте «уиндспаута». Скосил глаза на приборы — стрелка спидометра бойко шла к отметке 7. Британец метнулся влево, потом выкрутился вправо— наемник не отставал. Серебров чувствовал, что его захватывает яростный азарт, но мысли были на удивление четкие, быстрые, невесомые:

«Что он хочет сделать? Гонка у кого крылья отвалятся раньше? Здесь высота, здесь еще можно… Спокойно. Спокойно.»

На дирижаблях заметили идущие на них самолеты и развернули почти все оборонительные пулеметы в их сторону. Вокруг засвистели желтые, красные и сиреневые светляки и как сухая трава выросли дымные серые трассеры.

«Что творит, что творит, ах, сукин ты сын, в «бутерброд» меня загнал…».

План британца стал ясен — оторваться, проскочив между цеппелинами так, чтобы большинство огня доставалось идущему за ним Сереброву. Через ручку пошла легкая вибрация, стрелка начала закрывать цифру 8. Обернулся. Ведомый «уиндспаут» крутился где-то метров за триста до него, озаряемый пламенем своих четырех пулеметов, и пытался всадить очередь в самолет наемника, но по неумению ничего, кроме напрасной траты патронов, не мог сделать.

Нарезали еще одну скоростную змейку, неширокую — поток сжал рули и элероны, самолеты засели в нем как в густой смазке. Ситуация не поменялась. Силуэт тяжелого истребителя замер и превратился в узкую полосу, он нацелился на щель между дирижаблями. Серебров не мог сделать того же, имея за спиной его ведомого, но он не мог и бросить британца. Впрочем, на воздушных судах похоже, разобрались, что к чему и огонь сконцентрировался на преследующем его «уиндспауте».

— Я Альфа-4, он горит…

Неизвестно, швейцарская или немецкая очередь достала неизвестного Алана. Был хлопок, отчетливо слышный даже в кабине, ведомый «уиндспаут» внезапно мотнулся в сторону, из его левого двигателя вырвался колоссальный факел пламени и черного дыма, набегающий поток ворвался в пробоины и растерзал сперва одно, затем другое крыло. Огрызок самолета, пылающая кочерыжка от которой еще и оторвало хвост, беспорядочно вращаясь, камнем пошел вниз.

Они проскочили между воздушными кораблями как две молнии, серо-зеленая и серо-серая, только на секунду тело, а не слух, почувствовало рев многочисленных винтов. Вдогонку им выплеснулось несколько дымных вееров. Британец начал выравниваться — скорость становилась опасной. Он не будет маневрировать на выходе и это шанс.

Серебров крутанул колесико вертикального триммера и, упершись ногами в педали, плавно потянул ручку на себя, чувствуя, как растет на ней нагрузка, как текут вниз щеки и против воли закрываются глаза. Пневматический комбинезон давал какое-то преимущество, позволяя сохранить ясность мыслей и ощущений, но перегрузка все равно навалилась как мешок с песком. Он плавно, равномерно, напрягая мышцы живота и дыша ударами, тянул и тянул ручку на себя, чувствуя, как подступает серая тошнотная пелена. Но вот стрелка вариометра сменила гнев на милость и потихонечку поползла вверх. Вернул триммер на место. Этертон выровнялся и пошел в ввверх, стремясь реализовать набранную скорость и преимущество сверхмощных двигателей «уиндспаута», чтобы переиграть настырного преследователя на вертикалях. Летнее солнце било в лицо сквозь бронестекло, Серебров набросил на глаза темный щиток. Они сделали две петли безо всякого результата, наемник никак не мог загнать противника в плавающие кольца прицела, хотя выиграл около полусотни метров дистанции.

— Браво-4, где ты?

— Веду бой… — прохрипел Серебров в нижней точке одной из петель.

Все кончилось, как всегда бывает в долгих поединках, по-дурацки — одна из сторон допустила мелкую и фатальную ошибку. Каждая последующая петля выходила у «уиндспаута» чуть медленнее предыдущей, у А.300 тоже — но с меньшей потерей скорости. Когда Этертон в конце концов решил сменить тактику и оторваться на горизонталях, более легкий истребитель подловил его на входе в разворот. Не хватило пары десятых секунды: чуть больше времени и наемник уже не вытащил бы свой нос на удобный для стрельбы угол. Но — не хватило.

Серебров, получив такой щедрый подарок, вдавил гашетку. Сноп желто-белых и малиновых трасс со ста метров изрешетил «уиндспаут», проделав зияющую дыру между правым двигателем и кабиной и выбив несколько кусков плексигласа из фонаря. Из пробитых радиаторов вырвался белый хвост пара и распыленный охлаждающей жидкости, левый двигатель заглох, за ним потянулся черный шлейф, потом вспыхнул бензин и самолет, потеряв управление, свалился в штопор.

Он даже не стал смотреть, откроется ли купол.

Покрутил головой. Насквозь промокший шелк противно лип к разгоряченной шее. Однако тяжело далось. По часам — меньше минуты? Серьезно? Вправо, влево — чисто. Сзади тоже чисто, чуть выше плывут похожие на вату высокие облака.

— Я Браво-4, сбил главного. Одного запишите цеппелинам. Как дела у вас?

За всех ответил Бойингтон. То, как он пытается поймать дыхание, было слышно даже через кодировку:

— Я Дог-4. У нас тут довольно плотный клубок, жонглируем. Будем рады твоему участию.

— Всегда рад подраться. Где от вас цеппелины?

— Чарли-4 он слева… Ммм… мы на их уровне, на восемь часов от них.

— Я Чарли-4, зацепил его, он уходит!

Серебров огляделся и начал понемногу набирать высоту курсом на дирижабли. Кажется, бой выигран. В том, что наемники «причешут» оставшихся пиратов, можно было почти не сомневаться.

— «Винкельрид», «Вагнер», я Браво-4, одиночный самолет. Иду прямо на вас с ваших двух часов. Не продырявьте меня, пожалуйста. Как обстановка на борту?

— Говорит капитан Беккер. Повреждений нет, есть один человек с осколочным ранением. Легкое ранение. Герр Альтерматт? …Да, у нас все в порядке, хотя пришлось отключить шестой двигатель из-за перегрева и разбито остекление в салоне номер один. Пострадали два человека — ранение и зацепило лицо осколками…

Серебров поспел, что называется к шапочному разбору: к его подходу небо перечертил черный спиральный хвост за сбитым «уиндспаутом», а оставшийся «торнадо» бросился наутек, выпустив шасси и белую ракету.

— Надо бы сбить ублюдка… Как только выйдем из-под глушилок я передам координаты немцам, чтобы навели на них штурмовики

— Он сдался, Дог-4. Правила есть правила.

— Я Чарли-4. Знаете, о чем я жалею? Что у нас нет ракетометов, чтобы потопить их цеппелин. Хотя мы все еще можем его раздеть и устроить им веселую недельку дрейфа по ветру.

— Я Альфа-4. После таких потерь они все равно не скоро смогут заняться делом. У меня на исходе патроны и к тому же нам за это не заплатят.

— Тогда собираемся на цеппелины и продолжаем начатое. У кого какой остаток топлива?

Двигатель, чихнув последний раз, затих. Лопасти качнулись и встали. Он отодвинул назад фонарь, встал в кабине и выпрямился, морщась — затекла спина. Самолет, вокруг которого засуетились механики, распространял в безветренном воздухе запахи раскаленного металла, выхлопа, бензина и неповторимый шлейф сгоревшего пороха изо всех шести стволов. Ему помогли выбраться, приняли парашют, получили подписи и Серебров, одной рукой стаскивая с головы шлем, а другой — ковыряясь в застежках жилета, вошел в раздвинутые створки ворот ангара А-18 на Ходынке.

Его уже ждали.

— Эээ, нет. Нет, мисс. Просто — нет. Душ, несколько часов сна. Потом — все что угодно. Интервью, укрощение тигров и даже перелет с вами через Гималаи. Но пока — нет.

Три донесения

Полковник Ито, руководитель седьмого департамента службы разведки ВВС в задумчивости потер тронутый сединой висок, сделал глоток чая, еще раз перечитал донесение.

«Стрекоза: Основная миссия выполнена. Он вылетел из Москвы в Нагасаки. По имеющимся сведениям, планирует оттуда двинуться на Оаху».

Три столбика иероглифов, а сколько интересных возможностей для той игры, которую уже полтора года играет со всем миром господин Ито. В карих миндалевидных глазах полковниказагорелись озорные искорки…

***

«Полноценный контакт не состоялся. Продолжаю работу по направлению. Прошу временно передать мне в подчинение секцию А дальневосточного отдела агентуры, службу радиоперехвата секции J и усилить разработку объекта. Перемещаюсь в Сайгон, где рассчитываю получить дополнительные сведения. Единорог».

***

Радиоперехват 14.08.1938.

«…У меня нет уверенности, что это правда. Но в одном я могу быть уверен — здесь начинаются какие-то неприятности. Серебров».

Оглавление

1938 М-1

1938 М-2

1938 М-3

1938 М-4

1938 М-5

1938 М-6

1938 М-7

1939 М-8

1938 М-9

1938 М-10

1938 М-11

1938 М-12

1938 М-13

1938 М-14

1938 М-15

1938 М-16

1938 М-17

1938 М-18

Три донесения