Не проспать восход солнца [Ольга Капитоновна Кретова] (fb2) читать постранично, страница - 3

— то со стороны сеней пристраивали вторую избу. Две избы, соединенные сенями, — это и есть связь. В одной половине старшие живут. Им так способнее, и поговорить можно меж собой, чтобы дети не все знали. В печи тут обед варят на всю семью, пекут хлеб. Через сени, в другой половине, в печи варят скоту. Здесь живет молодежь и вместе с ней, как мы теперь бы сказали, молодняк: телята, поросята, ягнята.

Если разломить связь, опять получится два семерика.

А пятистенки в нашем селе стали строить только перед самой революцией. Это когда сруб внутри разделен пятой — бревенчатой — стеной. В таком доме сени сбоку, потом изба, а потом чистая горница. В горнице уже есть кровать и шкаф, между окнами над столом — хоть небольшое зеркало.

Пятистенку никто в дедовой семье и не загадывал, знали, что кармана не хватит. Разошлись по семерикам. Мой отец остался с родителями. Мне было тогда года четыре, и с этого времени я помню все уже хорошо.

У меня было живых три брата и сестра. Умерших не считали. Тогда в деревне много детей мерло. Старшему брату Ивану шел пятнадцатый год, он уже плотничал с отцом. Акульке сравнялось девять — ее посадили за прялку. Мишатка только народился. Моим товарищем — водой не разольешь — был Митроша. С ним мы и по возрасту подходили, и по характеру — оба быстрые, проказливые. Что разбито, разлито, опрокинуто — все наша работа. Но свалить надо на Акульку. Она смиренница, бабушкина любимица, на нее хоть и замахнутся, а не ударят.

Я завидую Акульке: у нее уже есть нитка-первоучина. Эту первую нитку, когда девочка только начинает учиться прясть, сматывают в маленький клубочек и прячут в сундук. А когда девушка выходит замуж, из той нитки сплетут поясок и подпояшут ей сорочку на счастье.

Акуля уже прядет, — значит, она «половина невесты». Бабушка с мамой обговаривают, что ей надо в приданое. Старый обычай требовал много: кроме своей одежды, девка приносила жениху двенадцать рубах: одна — с узором, вытканным по подолу, другая обшита кумачом, третья — гарусом, четвертая выстрочена цветными нитками, шестая... восьмая... все разные. Правда, теперь женихи избаловались: не хотят домотканого. Но бабушка этого не понимает, у нее холст за все ответчик.

Холсты бывают тонкие и грубые, белые и синеные, гладкие и с вытканным рисунком — в клетку или полоску. Вот бабушка и твердит: «Холсточка бы два клетчатой на наволочки, да холсточка три полосатой мужику на штаны, да утирки на каждый день, утирки на иконы к празднику, скатертей синих две — грешно за голым столом есть, — скатерть белую хоть одну, дежничок — тесто накрывать, четыре мешка под рожь, веретье — аршин двадцать пять...»

И еще много-много насчитает бабушка, на что нужен холст в хозяйстве. И все внушает Акульке: «Пряди, не ленись. Помни, что Дашке было».

А был тот случай, когда жили еще большой семьей. Дашка, дядина девчонка, пряла первую зиму. И все ухитрялась свой урок засветло кончать. И сразу на улицу к ребятишкам, на ледянке кататься.

Раз ее брат полез на чердак. Он там бабки прятал, а то, когда нет денег на керосин, мать польстится — продаст бабки. На них всегда купцы были, парни взрослые.

Вот Федя и кричит с потолка: «Мамка, чегой-то тут прядево нашвыряно не то куделя...»

Это, значит, наша ученица каждый день понемногу своей конопли выкидывала.

Ну и была Дашке за косу куделя! А потом мать сняла с нее все до нитки и прогнала на печь: «Ладно, ладно, дочушка, не пряди. Тебе ничего не надо. Ты у нас дурочка — будешь сидеть нагая».

С такого срама все девчонки, сколько их в доме было, в голос ревели. Мальчишки долго потом дразнились: «У Дарьи-пряхи ни юбки, ни рубахи».

Мы их лупили, когда сладить могли, они — нас, а матери — и тех и других, чтобы не связывались.

Акуля очень боялась, когда вспоминали «нагую девчонку». А я, бывало, думаю: «Плохо Дашка прятала...»

Я была рослая и к восьми годам уже доставала подножку прялки. Посадили и меня за работу. Сначала я была довольна: теперь и мой клубочек в сундуке. Но скоро наскучило. Хочется в жмурки поиграть, с меньшим братом повозиться, а тут сиди и сиди, тяни и тяни... А намык не отбавляется.

Намыками у нас называют небольшие пучки конопли, подготовленной к прядению. У каждой намыки есть головка — комочек хлопьев — и, будто волосы, расчесанное волокно. Чтобы волокно не спуталось, его навертывают вокруг головки. Лежат намыки в мешке у матери. А дочерям она дает по норме, сколько та за день в силах отпрясть.

Вот уже смеркается, а у меня в лубяной коробке, в намычнице, еще две-три штуки. Мне и вступит в голову: «А что, утаить одну?» Оглянусь, не видит ли кто, — хвать намыку да за пазуху. После, когда понадобится выскочить во двор, я ее у сарая в сугроб засуну. И кажется мне: так надежно скрыла, не то что дура Дашка.

Настал март. Однажды пошел дедушка на рассвете проведать корову, не отелилась ли. Вернулся в избу, говорит: «Какие-то головы куриные повылазили из-под снега. Не «хозяин» ли навтыкал?»

Мать отвечает: «Это к нашему горю знак».

А горе у нас уже в избе ночевало —