cit anno:
"Но чтобы смертельные враги — бойцы Рабоче — Крестьянской Красной Армии и солдаты германского вермахта стали товарищами по оружию, должно случиться что — то из ряда вон выходящее"
Как в 39-м, когда они уже были товарищами по оружию?
Дочитал до строчки:"...а Пиррова победа комбату совсем не требовалась, это плохо отразится в резюме." Афтырь очередной щегол-недоносок с антисоветским говнищем в башке. ДЭбил, в СА у офицеров было личное дело, а резюме у недоносков вроде тебя.
Первый признак псевдонаучного бреда на физмат темы - отсутствие формул (или наличие тривиальных, на уровне школьной арифметики) - имеется :)
Отсутствие ссылок на чужие работы - тоже.
Да эти все формальные критерии и ни к чему, и так видно, что автор в физике остановился на уровне учебника 6-7 класса. Даже на советскую "Детскую энциклопедию" не тянет.
Чего их всех так тянет именно в физику? писали б что-то юридически-экономическое
подробнее ...
:)
Впрочем, глядя на то, что творят власть имущие, там слишком жесткая конкуренция бредологов...
От его ГГ и писанины блевать хочется. Сам ГГ себя считает себя ниже плинтуса. ГГ - инвалид со скверным характером, стонущим и обвиняющий всех по любому поводу, труслив, любит подхалимничать и бить в спину. Его подобрали, привели в стаб и практически был на содержании. При нападений тварей на стаб, стал убивать охранников и знахаря. Оправдывает свои действия запущенным видом других, при этом точно так же не следит за собой и спит на
подробнее ...
тряпках. Все кругом люди примитивные и недалёкие с быдлячами замашками по мнению автора и ГГ, хотя в зеркале можно увидеть ещё худшего типа, оправдывающего свои убийства. При этом идёт трёп, обливающих всех грязью, хотя сам ГГ по уши в говне и просто таким образом оправдывает своё ещё более гнусное поведение. ГГ уже не инвалид в тихушку тренируется и всё равно претворяет инвалидом, пресмыкается и делает подношение, что бы не выходить из стаба. Читать дальше просто противно.
стены оштукатурены и побелены, ровное освещение не утомляло и не напрягало глаза. Нигде ничего не валялось: инструмент, заготовки — всё было аккуратно разложено по полкам. В дальнем от входа углу стоял стол, на нём включённый телевизор. Рядом два старых кресла, в одно из которых мне было предложено сесть, и просторный шкаф для одежды.
— Ты, Дмитрий, один что ли владеешь этим заводом? — я и не заметил, как перешёл на «ты» — так действовала ненавязчивая простота общения Дмитрия и его жены.
— Нет, нас двое. Второй отдыхает — отправился с сыном на Камчатку.
— Ого! И зачем туда?
— Посмотреть. Интересно же: гейзеры, океан…По пути Байкал посмотрят — они же на машине.
— Да это когда же они сюда, в Европу, вернутся?
— Да пусть и не торопятся, раз собрались в такой круиз. Мы вдвоём-то и не работаем, считай. Он появится — я куда-нибудь пропаду. Давай-ка прохладительного глотнём, — Дмитрий, умывшись уже и сменив рабочую рубашку, достал из настенного шкафчика над столом бидончик и две кружки.
— Не от Поладьи? — улыбнулся я.
— Нет, — засмеялся Дмитрий, — от Аграфены, она у нас по пиву спец.
Хватило двух глотков, чтобы определить, что у Поладьи в лице Аграфены есть серьёзный конкурент в Кирилловом Береге.
— На холме были? — спросил Дмитрий, закуривая.
— Да. И признаюсь — отродясь подобных сооружений не видел. И кто автор?
— Иван Нелюдимов. Да вот он, — Дмитрий показал на небольшую старую фотографию в рамке, висевшую на стене, на которой был изображён мужчина лет сорока с открытым серьёзным лицом и смеющимися глазами.
— И давно воздвигли?
— Да полста лет назад, — ответил Дмитрий. И добавил, помолчав, — на холме этом, по преданию, человека убили — того, кто первым в нашем краю поселился. Кириллом звали. Ему памятник. И название поселению от него пошло.
Глава 2. Кирилл Шалый. Казнь
На излете ясного августовского дня 1819 года капитан Николай Федорович Синявин медленно поднимался к вершине покатого травянистого холма, вставшего как раз в том месте, где просторная и богатая песчаными отмелями, особенно по этому времени года, Соня берет начало из Лиственного — большого глубокого озера, примечательного обилием рыбы и многочисленными островами самой различной формы и величины. Николай Федорович дважды уже останавливался передохнуть — раскрылась рана, полученная под Смоленском, да и старая, еще альпийская, дала о себе знать.
Но сильнее вражеских отметин мучила старого солдата рана душевная: два дня назад умер человек, ставший ему как сын — молодой офицер Петр Анисимов, ученик его и верный товарищ, сам напросившийся, на свою беду, к Николаю Федоровичу в эту неблагодарную экспедицию по набору работников для государевых дел. Занятие и впрямь незавидное: сбивать в табун как на подбор хмурых, неразговорчивых мужиков и разъяснять им государеву волю, которая для дикого здешнего народа была, судя по всему, хуже плетки. Но служба есть служба и царев указ — от двух хозяйств по душе — Николай Федорович выполнял неукоснительно, хотя предпочел бы такой службе хорошую перестрелку. Одно утешение было — разговоры с Петром. Тот, не по годам серьезный, порой до глубокой ночи все расспрашивал: об армии нашей и иноземной, о государе и полководцах старых и нынешних. И когда видел Николай Федорович огонь в смышленых молодых глазах, то мягчал закаменевшей в тридцатилетней службе душой: «Хороший офицер растет — умен, удалью взял, и честью не поступится». И вроде за два года их знакомства столько пересказано, а все новое для разговора находилось. Лестно было сердцу старого служаки, и в былые годы, и в нынешние не обремененному вниманием генералов, что молодой офицер тянется к нему. А для сироты Петра Анисимова Николай Федорович стал и отцом, и примером, которому надо следовать. Так блюсти воинскую честь, как это делал и делает капитан Синявин — было и думой, и стремлением молодого офицера.
И вот теперь Петра не стало. Четверо взятых в работы бежали. Петр пытался их задержать и получил пулю в грудь из отнятого у солдата ружья. Убийцы были схвачены и стояли на вершине холма, к ним и поднимался капитан. Вовек бы не сыскать беглых в диких лесах, но один из рекрутов — Тихон Корявый, зла скопивший вдвое против своего вершкового роста, то ли от невоздержанности матерного языка, то ли от досады, что сам не оказался с беглецами, проболтался, что зачинщик — Кирилл, по прозвищу Шалый, стрелявший в Петра, подбивал как-то некоторых поселиться у Лиственного. Не соврал — здесь и нашли душегубов. Те хотели уйти через холм к реке, там у них стоял плот, но на вершине их уже ждали.
Все четверо были связаны по рукам, а двоих, что помоложе — коренастых, упрямых братьев Лукиных, еще и привязали друг к другу. Еще один, годами старший по обличью, высокий, с большой худобой, стоял позади братьев. Последний же, светловолосый, сложения с виду почти хрупкого, сидел на земле, на взгорышке, чуть поодаль. Все беглецы разом посмотрели на
Последние комментарии
5 часов 38 минут назад
7 часов 11 минут назад
11 часов 4 минут назад
11 часов 8 минут назад
16 часов 29 минут назад
2 дней 4 часов назад