Блюз 116-го маршрута [Василий Павлович Аксёнов] (fb2) читать постранично, страница - 2


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

Брежнева и Андропова перлы вроде: “Движимый высоким духом международной солидарности советский народ единодушно поддерживает правительство Бабрака Кармаля в его благородной борьбе против происков американского империализма”, — не ты?

Неужели ты забыл, Игорь, как однажды в конце семидесятых во время нашей случайной — или не случайной? — встречи ты дал мне понять, что нам не стоит поддерживать дружеские связи, особенно в виду того, что я всё больше дрейфую в сторону врагов режима? “Судьба слепа, но каждый встречает ее поодиночке”, — разве это не ты отчеканил тогда эту мудрость перед тем, как мы расстались?

“Между прочим, — ты говоришь, — у нас тебя ждет обалденный сюрприз”.

“Не сомневаюсь”, — говорю я.

“Что ты имеешь в виду?” — удивляешься ты.

Я лишь вздыхаю в ответ.

“Машина нужна? — в этом месте ты немного спотыкаешься, видимо, вспомнив цэковские машины. — Я могу послать за тобой машину”.

“Не нужно, я приеду на троллейбусе”.

“На троллейбусе?! — ты хохочешь. — Любка, воображаешь, Стас собирается к нам на троллейбусе!”

“А почему же нет? — бормочу я. — У меня тут 116-й прямо под окном, а ведь он идет, если память не изменяет, прямо к метро “Князь Кропоткин”.

Ты определенно тронут, вплоть до того, что и меня трогают какие-то трогательные нотки в твоем голосе. “Предлагаешь встретиться на том же месте, где тридцать лет назад? Возле “Моссправки”?”

“Точно!”

“Стас Ваксино!”

“Игорь Горелик!”

Договорились. Ожидается ужин с приятными воспоминаниями.

Выхожу из дома. Под высокой аркой постоянный поток карбон-моноксида маскируется под ветер из чьего-то непорочного детства. Траффик застрял по всему перекрестку. Единственным движущимся объектом в этом параличе оказывается только что упомянутый 116-й троллейбус с его щупальцами на крыше.

На остановке оттуда никто не вываливается. Никакой душегубки внутри, пожалуй, даже пустовато. Несколько пассажиров с ухмылочками, с приплевочками покидают ТС. Никто не собирается штурмовать двери. Впечатление такое, что ТС прибыло не из московской сутолоки, а из буколического рассказа. Никто вообще не садится, кроме автора.

Не успел я войти, как двери закрылись с громким шипением. “Не успел” следует понимать буквально, поскольку часть моей левой ноги оказалась зажатой между двух полос резины. После минуты неуклюжей борьбы, уже на ходу, я воссоединяюсь со своей конечностью. Всё в порядке, ничего серьезного, полоса грязи на светлых брюках не считается.

Я занимаю сидение и оглядываюсь в поисках кондуктора. Она, или он, не определяется. Десять лет назад, когда я уехал из этого города в Штаты, каждый троллейбус имел своего персонального кондуктора. Отменили их что ли с того времени? Каким же образом теперь тут собирают плату за проезд? Спросить некого: я тут, оказывается, один во всей просторной кабине.

116-й между тем медленно выбирается из бардака нашего перекрестка и начинает свободную прокатку вдоль набережной Москва-реки. Ветер и солнечное сияние превратили мутные воды в сверкающую поверхность танцующих волнишек. На другой стороне водного пути чудовищные темно-серые стены электростанции высятся как призрак Коммунизма. Паук серпа-и-молота всё еще торчит на крыше, однако рядом с ним сидят “Роллекс”, “Самсунг” и прочая капханалия.

Внезапно меня пронзило ощущение, что кто-то за мной наблюдает. Я еще раз оглянулся: никого не видно. Я посмотрел вперед и только тогда заметил увеличенное лицо в большом зеркале заднего вида. Не сразу я понял, что это было лицо водителя. И только через несколько секунд осознал, что это именно он наблюдает за мной, да к тому же и делает это с выражением чрезвычайной враждебности.

Вряд ли кто-нибудь в Москве скажет, что водители троллейбусов симпатизируют своим пассажирам, однако выражение этого тяжелого лица отличалось от обычной усталой недоброжелательности. Передо мной в зеркале заднего вида было то, что называется “львиной маской”, как бы раздутой от ненависти.

Он ловит мой взгляд, и на лице его появляется угрожающая гримаса. “В чем дело?” — спрашиваю я молча. В этот момент троллейбус останавливается на красный свет. Освободившимися руками водитель показывает мне, как он сжал бы ими мою глотку. Для пущей убедительности делает своими лапами винтообразное движение.

Может, он просто недоволен тем, что я не заплатил за проезд? Ну, конечно, что же еще? Я иду к его кабинке и через окошечко в стеклянной перегородке протягиваю пятитысячную ассигнацию. Стараясь разрядить обстановку, говорю ему с улыбочкой: “Да вы не думайте, что я зайцем тут у вас хочу проехаться. Я просто не знал, как заплатить. Должно быть, вы сами принимаете плату, не так ли?”

“Сядь на место, говнюк”, — говорит он с глубочайшим презрением. Я делаю вид, что не расслышал обидного слова. “Вы знаете, я долго жил заграницей и, должен признаться, отвык от нашей славной транспортной системы”. Он швыряет свою колымагу вперед и рычит: “Скажи спасибо,