Маргара, или Расстреляйте меня на рассвете [Анатолий Алексеевич Азольский] (fb2) читать постранично, страница - 2


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

Она и кресло ее прощупала, чтоб оно не царапалось, она и крупными зубами куснула брикет Аниного мороженого, как бы беря пробу, то есть контролировала и оберегала… Нерадостные новости узнал я после кино, под сухое вино в доме рядом с ипподромом. Два года назад Аня едва не вышла замуж, уже и день в загсе намечен был, жениха ждали из авиаполка под Саратовом, парень только что кончил училище — и разбился в первом же полете, продлив череду несчастий: мать умерла за полгода до намеченного бракосочетания. Квартира просторная, хорошо обставлена, отец — зам. главного конструктора авиационного НИИ, сейчас в командировке; много, очень много книг, мать — из науки, дочерей воспитала по своему вкусу и разумению: в шкафах и на полках — поэзия, живопись, классики, история театра.

Часам к одиннадцати вечера покончили с еще одной бутылкой вина, пора ехать к себе; электричка от Беговой несла меня на Рабочий поселок, к институтскому общежитию; я перебрался туда два года назад, потому что родительская квартира уплотнялась, сестра вышла замуж за бездомного и привела его к себе, обнаглевший младший брат тоже нуждался в комнате и мог бы дирижировать выселявшим меня хором, но чем больше в квартире прописано, тем выше шансы улучшить жилплощадь, и родители поэтому терпели непутевых сыновей. Четырнадцать вагонных минут вспоминал я слова и жесты Риты; я прижимал к себе две связки книг, не нашедших места на полках и подаренных мне: книги, объяснила Аня, списаны и подлежат уничтожению, но ей, в библиотеке работающей, жалко стало сжигать труды мыслящих людей, да и мать приучила уважать написанное и напечатанное.


И завтра ходили в кино, и послезавтра, сидели у телевизора, потягивая вино, а встречались уже не у “Темпа”. Я, перекусив что-то на ходу, приезжал в дом к ним; Аня временами уходила в другую комнату, тогда Рита отбивалась от моих рук и губ. В институте три-четыре раза на дню бегал я в курилку ее лаборатории, слушал и узнавал много интересного о возлюбленной. Ее, Маргариту, суровую и черствую, в лаборатории побаивались, звали так: Маргара, и прозвище это почему-то устрашало, от самого звучания его, так подумалось, мог взорваться двигатель самолета, на котором погиб Анин жених, и Рита, вину свою переживая, присматривает за сестрой, как будто они еще не вышли из детства. Фотография лейтенанта с черной лентой наискосок стояла на серванте. Никого Аня не подпускала к себе, и не предвиделся в квартире на Беговой мужчина, с которым мы вместе станем домогаться любви сестер. Который уведет Аню по крайней мере в другую комнату и надолго.

Бежать бы безоглядно из этой квартиры, Беговую объезжать стороной — так нашептывалось мне, когда я слышал в ЛТИ россказни о злой, “идейной” Маргарите! Наутек пуститься, когти рвать, стремглав нестись — а не понапрасну ждать в квартире еще одного постоянного гостя, чтоб создались две пары: я и Рита, гость и Аня.


И вдруг он предстал перед нашими глазами — тот, кого я призывал, кто так нужен был мне, Ане и — так казалось, так мечталось — Рите.

Ничто не предвещало его появления, возникновения из ничего. В обеденный перерыв обменялись в столовой взглядами с Ритой, о встрече — ни слова: и так ясно — около половины седьмого буду на Беговой. Я и был там с тремя гвоздичками, почти по-родственному мы расцеловались и стали гадать, на какой фильм куда ехать. “Темп” наскучил, в “Динамо” какая-то мура, “Баррикады” далеко, в “Соколе”, позвонили, давно виденные “Римские каникулы”.

И вдруг будто осенило всех: ДК “Строитель” на Хорошевском шоссе, до него пять остановок на троллейбусе, а в Домах культуры крутят, по опыту знали, всегда что-то “безыдейное”, не допущенное на широкий экран. Приехали, ходили по фойе, увешанному картинами учеников изостудии, не одни мы поглядывали на раскрашенные холсты, какой-то любитель живописи неторопливо продвигался вдоль самодеятельности штукатуров и плотников. Впрочем, попадались любопытные полотна. Зал, уже заглянули туда, почти пустой, но и заходить туда рано. Буфета нет, очаг культуры на отшибе, мороженого в такую даль не повезешь. Посмеялись над мазней, у которой стояли — Аня спиной к ней, мы с Ритой что-то высматривали в комке аляповатостей, — и смех мой пресекся, я поразился свету, который бился из Ани, который делал ее светящимся шаром, и воссиял Аню тот мужчина, что до нас еще расхаживал по фойе и сейчас к нам приближался.

Такое счастье было в глазах Ани, такое биение радости, что светлое платьице ее показалось мне темным.

Мужчина лет на десять постарше меня, одет очень прилично, явно не для Дома культуры, заговорил на чистом русском языке, но проскальзывал — искаженным эхо — акцент, некоторые слова как бы делились двумя ударениями. Представился: иностранец, офицер, учится на курсах “Выстрел”, ему очень интересен русский язык и русские люди, а уж о культуре и говорить нечего; зовут его…

То ли Янек, то ли Янош, то ли Яцек — никто из нас толком не расслышал, да и надо ли точно знать, ведь в любом