Спуститься и подняться [Виктор Викторович Конецкий] (fb2) читать постранично, страница - 6

привычки к рисковой жизни.

А сибирская река Чара извивается и дрожит всей своей мокрой кожей под тяжёлой рукой Артамонова, копит обиду и злобу, ждёт часа для расплаты.

«17 часов 50 минут, — записывает спецкор корявыми, прыгающими каракулями. — Переправа позади. Машина ЗИЛ, три ведущих оси. Груз — сухое молоко в банках, колючая проволока для склада взрывчатки в Наминге, толь и железные кровати. Впереди пятьдесят три километра.

18.02 — застряли на разрушенном мостике через ручей. Как это Борун написал: „трактор сто лошадиных сил пьяный не знаю фамилию проехал по лежнёвке нового моста…“ Это, наверное, здесь и было. Все пассажиры вылезают, рубят ваги, носят валуны под колёса.

19.05 — застреваем через каждые десять метров. У машины такие чудовищные крены, что течёт бензин через горло бака. В колеях настелены брёвна — гать. Вся эта гать разъезжается под колёсами.

20.50 — провалились в болото до самого кузова. Нечего думать сняться своими силами…»

Вечер. Покой промытых дождём лесов нарушается нарастающим комариным гудом. Сумерки быстро густеют от комаров. Комары электронными облаками несутся вокруг кустов ивы и низких осин.

Уже час, как, безнадёжно скренившись, уткнув фары в болото, стоит машина. И до сих пор вздыхает грязь позади неё. Грязь взбаламучена глубоко. Воздух, вбитый в неё узорами скатов, время от времени вырывается на свободу. Брошены ваги, лопаты, кирки. Теперь только трактор может помочь машине. Но никто не знает, где трактор и есть ли он вообще.

Горят костры, шипя на мокрой земле и траве.

Быстро холодеет воздух, исчезают из него запахи лиственницы, трав, болотных цветов.

Остаётся запах дыма и комаров.

Тайга вокруг набухает тьмой.

Плачет ребёнок. Его едят комары.

— Ax ты мой сладенький… сладенький ты мой, ну не плачь, орешки будем есть, есть орешки будем, мой сладенький, — приговаривает женщина, у которой выколото на руке «Рая», жена бухгалтера экспедиции. Потом раздаётся чмоканье: Рая обцеловывает будущего кормильца. Вылезать из кабины она не хочет.

Бухгалтер суёт в уши пальцы, лицо его морщится от невыносимой тоски. Он терпеть не может детского плача и звука чмоканий.

Шофёр Толя вырывает пласт мха, проросший черникой, пропитанный водой, швыряет его в огонь костра, засовывается в едкий дым до пояса. Из дыма слышен его тихий, покойный голос:

— Каждый рейс литр крови на комарах теряю…

— Говорят — полезно, — подливает масла в огонь корреспондент. Но взрыва не происходит.

— Может быть, — соглашается Толя. Его добродушие и умение терпеть невзгоды не имеет границ. — Заварки вот нет…

Над огнём висит ведро с болотной водой. Угольки, варёные комары и пепел серой пеной покрывают воду.

Попутчики сидят тесной кучкой, сбившись под ветром, защищая глаза от искр, купаясь в дыме, задыхаясь в нём. Говорят, как и все путники России, — о дорогах. Что выгоднее: ломать машины, портить груз, занимать трактора и бульдозеры аварийной службой, рисковать людьми или начинать любое дело с хорошей дороги? Не поддаётся решению этот вопрос, и потому скучно его вести.

— Заварки нет, — опять говорит шофёр Толя, внимательно разглядывая кипящую воду, снимая щепкой серую пену.

Всем понятно, на что намекает Толя. В машине двадцать ящиков сухого молока, а возле огня сам Тарасов из Читы. Нельзя при начальнике трогать груз. Тарасов делает вид, что ничего не понимает.

— Где учились? — спрашивает его корреспондент, вытягивая из чемоданчика вторую и последнюю банку мясных консервов. Тарасов тихо отбирает банку и прячет её обратно.

— Всё сразу в тайге никто, однако, не ест, — объясняет он. И сразу, чтобы сгладить некоторую неловкость, начинает рассказывать:

— Первый мой учитель — жена Зенона Францевича Сватоша, слышали про такого, писатель?

— Нет.

— А говорите, в Арктике много ездили… — Тарасов сплёвывает сквозь зубы. — Сватош появился в Баргузине году в шестнадцатом, чех, охотовед, организовывал вместе с Допельмайером заповедник для изучения баргузинского соболя, выпивал крепко, я ему водку таскал, раньше ездил он в какую-то африканскую экспедицию фотографом… Да, а главное, он, однако, последний, кто видел Седова. Был в составе седовской экспедиции, и когда Седов предложил нежелающим уйти, то ушло двое — Сватош и ещё кто-то. В Баргузине он ставил опыты — впрыскивал соболям мочу беременных женщин. Опыты удались — соболя чаще приносили потомство. Семья моя нищая была совсем. И по бабам, однако, за мочой ходил я, а Зенон меня подкармливал. Вот его жена и начала меня учить…

Тарасов встаёт, идёт к машине. Все смотрят ему вслед, видят, как над самой землёй поблёскивают от огня костра фары.

— Не машина, а один силуэт остался, — с грустью говорит Толя. Слышится треск досок ящика. В ответ раздаётся плач ребёнка, торопливые причитания женщины:

— Ну, мой сладенький, ну, будем спать, мой сладенький…

— А ведь нянчит-то девку, — бормочет бухгалтер. — Девка, понимаете, у нас, а она её в --">