Кадриль [Наталья Алексеевна Суханова] (fb2) читать постранично, страница - 3

погромыхивало.

— Чем мы вас обидели? Девушка!

— Ну что, необлизанный, пойдем? — кивнул я на дорогу.

— Нет, какова?.. Девушка!

— Двенадцать коров, золотая девушка и необлизанный практикант!.. Мат в три хода.

— Кому, мне? — удивился Юрка. — Ты, я вижу, не знаешь природу женщины, тем более сельской женщины. Можешь считать, что мы обменялись первыми любезностями, и она почти моя.

— Ну-у?

— Ты еще увидишь, как она будет изнывать от любви ко мне… Не говоря о прочем… — продолжал Юрка. — Ты, конечно, скажешь: велико дело закрутить голову пейзаночке. А разве мало крутили головы нам с тобой? Хорошо, я согласен, там силы равные — культура, городской лоск и прочее. Что ж, тем больше чести для этой доярки!

Говорил он шутливым тоном, но видно было — не очень-то шутил.

— Какой, однако, красавец! — сказал я тоже шутливо и тоже не совсем.

— Недурен, — тут же подхватил Юрка. — Но дело не в этом. Во-первых, скажем прямо, дело в статистике. Ребят в северных деревнях почти нет. Это раз.

Второе — без ложной скромности — мы все-таки не кочегары и не плотники, как-никак без пяти минут инженеры.

— Без трех курсов!

— Неважно!.. Ну, и городская упаковка тоже кое-что значит.

— Сноб.

— Хорошо, пусть сноб. Кстати, я не нахожу ничего плохого в этом слове. От любви не умирают, это, я надеюсь, тебе известно? Всякая любовь — благо. Как сказал Сельвинский:

Как я хотел бы испытать величье

Любви неразделенной и смешной…

Ну, и так далее…

Честно говоря, мне стало в этот момент просто завидно: он уже расписал все роли, он как бы застолбил эту девушку, так что если бы я смолчал и дальше, потом было бы уже неудобно мешать ему.

— А меня ты оставишь умирать со скуки, так, что ли? — проворчал я.

— А Жанна?.. Молчу, молчу!.. Так ты что, тоже хочешь приударить? Два москвича на одну доярку — девка с ума сойдет от такой чести!

— А знаешь, Юрка, в тебе есть что-то противное, — с наслаждением сказал я, но Юрку не очень-то проняло.

— Ты просто не умеешь смотреть на вещи весело, — возразил он. — Не помешал бы ты мне! Ну, да бог с тобой. Смотри, для тебя это не так безопасно, как для меня. Я воробей стреляный. Ну, как хочешь. Однако везет доярочке. Два москвича, не из последних, будут добиваться ее благосклонности… Только так: до первого успеха, потом — неудачник в сторону. Честная спортивная игра, идет?.. Зря ты, конечно, ну да ладно… Ты не знаешь, где тут вечером собирается высший свет? На «сковородке», надо полагать? …Не очень-то мне хотелось вечером одеваться, куда-то идти. Но смутное раздражение против Юрки, воспоминанание о лукавой рожице и нежелание оставаться один на один с Жанной пересилили мою лень. Юрка уже узнал, что, где и как. Едва на площадке под окнами правления заиграл баян, мы уже были тут как тут, сидели на каком-то бревнышке рядом со странной одноглазой женщиной в юбке, тенниске и тюбетейке, и Юрка расспрашивал ее и о том, и о сем, а главное, о Тоне, приглянувшейся нам доярке. Я не очень вслушивался в их разговор, с любопытством оглядываясь.

На утоптанную площадку падал свет из окон правления и от фонаря, укрепленного прямо на дереве. Свет был слабенький, но большего, кажется, и не требовалось.

За деревом, там, куда свет не проникал, слышался приглушенный смех и шлепки по чьим-то дерзким рукам. Танцы были еще не в разгаре. Баянист поиграл танго, под которое лениво протанцевали две пары, потом долго разговаривал с девушками. Тони на площадке не было. Когда баянист снова заиграл, Юрка на минуту оторвался от своей собеседницы, чтобы сообщить мне, что сейчас будут плясать «Семеновну». Я удвоил внимание. Однако и баянист играл без подъема, и танцорки были какие-то вялые. Одна в переплясе сильно сутулилась и внимательно смотрела на свои ноги, другая никак не попадала в такт. И пели они что-то скучное — о том, что ребята хитрые и им нельзя доверять.

Но едва они отплясали, на площадку выскочила маленькая фигурка — не то девушка, не то подросток; в публике послышался смех, кто-то громко сказал:

«Капочка плясать будет!», оживился и гармонист, заиграл громче, заулыбался.

Девчушка попробовала вытянуть на перепляс одну, другую девушку — те, смеясь, не шли. Тогда Капочка, не смущаясь, махнула рукой: ладно, мол, одна спляшу.

Она ловко прошла по кругу, под конец по-мальчишески похлопав себя ладошками по груди, бедрам и голеням.

— Ай да Капочка! — засмеялись зрители.

За этим прихлопом Капочка, правда, пропустила вступление в частушку, но не смутилась, проплясала еще и теперь запела уже вовремя — тоненько и высоко:

Ох, гора-гора, гора — крутой откос,

А мне залеточка задавал вопрос,

Задавал вопрос, а сам смотрел в глаза:

«Молодая ты — тебя любить нельзя».

В публике опять раздались смех и говор:

— Кто это ей задавал такой вопрос, интересно бы дознать?

— Петька, не ты ли?

Петька, длинный вихрастый парень лет шестнадцати, презрительно скривился.

— С детским садом не вожусь.

— Ой, держите меня! —