Рассказы [Двора Барон] (fb2) читать постранично, страница - 2


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

людьми, что постепенно речь ее стала косноязычной и невнятной; от мыльного пара, пены и воды вся она отсырела, словно заброшенная комната, запертая на замок и наполненная темнотой и безмолвием.

В пекарне на верхней площади, куда она с недавнего времени нанялась на постоянную работу, заприметил ее один зажиточный пожилой вдовец, владелец баштанов из деревни Каминка — сыновья его уже были женаты и жили отдельно. Поглядел он, как девчонка месит тесто в квашне, и попросил хозяйку, свою родственницу, переговорить с ней. Та с охотой взялась за сватовство и только решила немного подождать — ведь ежели подойти к девице с таким предложением в будний день, та может впасть в задумчивость и отнестись к работе без обычного тщания. Но в субботу, когда они обе сидели на лавочке во дворе, — дело было весной, — хозяйка нашла время для серьезного разговора. «Там ты сможешь печь хлеб сама себе», — сказала она.

Женщины с нижней улицы, всегда готовые помочь сироте, поддержали хозяйку. «Не вечно же тебе горбатиться на чужих кухнях», — говорили они.

Тех небольших денег, которые ей удалось скопить со своего скромного жалованья, хватило, чтобы сшить шерстяное платье и цветной халат, а на подушки, которые остались у нее из родительского дома, надели новые наволочки с кружевными прошвами. И когда владелец баштанов вновь приехал в город на рынок, назначили день свадьбы; свадебную трапезу, по просьбе родственников, решили сделать тут же, в доме, из яств, приготовленных в пекарне.

Конечно, родственники немного смутились, когда в назначенный день жених явился в город в телеге, доверху нагруженной овощами, но потом все пошло как полагается, и обручение было очень торжественным.

Поставили во дворе, под открытым небом, атласный свадебный балдахин и повели под него, как принято, невесту, закутанную в белое и ослабевшую от свадебного поста. По окончании церемонии уличные ребятишки проводили ее приветственными криками и тут тоже все было как принято, разве что крики на этот раз были громче и многозначительнее, чем всегда. На следующее утро она, повязавшись платком как замужняя женщина, уже сидела в телеге, направлявшейся в Каминку, и во все глаза глядела вокруг: ей казалось, что дорога ведет в ее родную деревню — та же сверкающая, изобильная зелень полей, то же пение птиц, вплетенное в тишину, в которой, если вслушаться, где-то бродит далекий отзвук материнского голоса.

Порой мужчина, сидевший рядом с ней в телеге, поворачивался к ней, пряди его седой бороды и волны дыма от трубки касались ее лица, и она обмахивалась тем самым платком, которым вчера вытирала слезы, когда ее усаживали в кресло невесты.

Приехав, прошлась она по комнатам, поискала место для своего сундучка, сняла ботинки со шнуровкой, от которых, как ей казалось, шло какое-то неудобное чувство во всем теле. До вечера еще далеко, а дом, сразу видать, запущен. Она быстро переоделась и стала мыть и убирать. Пустота внутри росла и росла, как в запертой комнате — темной, сырой и безмолвной, которую уже никогда не отопрут, потому что нет в том никому никакой надобности.

Не то чтобы мужчина, который привез ее сюда, гнушался ею — просто он всегда был занят своими делами: по утрам, сразу после торопливой молитвы, уезжал в сады, во время поспешного обеда разговаривал с торговцами из соседних городков, а по вечерам, после ужина, зажигал свою трубку и раскладывал на столе счета. А она, покрутившись по хозяйству, ложилась на краешек лавки или на печку, и ее пробирало то же самое чувство, как тогда, когда хозяйки на нижней улице из жалости пускали ее ночевать: будто она подвешена в воздухе и висит ни на чем, и не на что опереться. Обеденный стол в большой комнате стоял на возвышении; внося с кухни тарелки и кастрюли, она поднимала глаза, как человек, который поднимается по темной лестнице в освещенное место; но человек, сидевший за столом, смотрел в окно — теперь оно было отлично вымыто и прозрачно — на поля. Он вставал и выходил, немного погодя и она выходила на улицу, но там тоже было все безмолвным и чужим. Дома пялились на нее пустыми стенами без окон, их хозяева не глядели ей в лицо. Она возвращалась в дом и начинала искать, нет ли где плошки, еще не доведенной до блеска, и снова чистила и скребла медные кувшины и тазы, снова терла деревянные лавки.

А после одергивала засученные рукава и нечаянно делала такое движение, словно желала подхватить свою корзинку и уйти восвояси.

Год прожила она здесь, снова наступила весна, и вот старик объявил жене, что купил дойную корову.

Через несколько дней во двор привели корову — ее маленький теленок остался у прежних хозяев. Корова рвалась из рук, пыталась освободиться и ревела. Старик отвел ее в хлев, привязал к столбу и велел жене не подходить близко, потому что корова злится и дурит. Но, услышав из дома рев, напоминающий плач, она не вытерпела и вышла посмотреть. От животного не исходило ощущения ярости или гнева, и когда женщина подошла ближе, корова повернула к ней морду,